/
Текст
Scan Kreyder - 06.01.2015
STERLITAMAK
Джеймс
ШУЛЬЦ
Ловец
орлов
и другие
повести
Джеймс
ШУЛЬЦ
Ловец
орлов
и другие
повести
Москва
«Мысль»
1991
ББК 84.7 США
Ш95
РЕДАКЦИЯ ЛИТЕРАТУРЫ
ПО ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ
Перевод с английского
0505000000-040
Ш----------------Без объявл.
004(01)91
ISBN 5-244-00364-Х
© Издательство «Мысль». 1991
Составление, иллюстрации,
оформление
© В. С. Антонов
Послесловие, примечания,
перевод новых текстов
При техническом содействии
фирмы МГПП «Альва»
Предисловие Джорджа Гриннелла
к первому отдельному изданию
книги Д. Шульца
«Моя жизнь среди индейцев» *
Как результат своего длительного пребывания с индей-
цами черноногими мистер Шульц дал нам замечательную
повесть. Это живая и полнокровная картина жизни индейцев.
Действие разворачивается в давно прошедшие времена, в жи-
вописной местности, в прериях, где племена жили своей есте-
ственной жизнью, питаясь за счет охоты на бизонов и воюя
со своими соседями-врагами. Это правдивая история, и она
совсем не романтичная в целом, хотя и содержит много
романтичных эпизодов. В абсолютной правдивости—главная
ее ценность.
Эта книга представляет исключительный интерес и как
чисто человеческий документ. Она учит пониманию челове-
ческой сущности краснокожих. Автор преодолел расовые раз-
личия и предубеждения и нашел верный путь к сердцу народа,
о котором он пишет. Таких сокровенных вещей из области
внутренней жизни индейцев прежде никто не описывал. Вызы-
вающая симпатию способность автора в каждом эпизоде
выявить его сущность везде убедительна. Мы ощущаем, что
изображаемые им мужчины и женщины — это мужчины
и женщины, живущие в настоящее время. И когда в индейских
палатках на реке Марайас проявляются и набирают силу
естественные человеческие страсти, мы узнаем в черноногих
подлинных созданий человечества, какими мы являемся сами.
Здесь те же самые любовь и ненависть, надежда и страх.
Побудительные мотивы, которыми руководствуются они, те
же самые, которыми руководствуемся мы. Индеец — это
тот же белый, только без внешнего лоска цивилизации...
* Джордж Гриннелл (1849—1938) — американский издатель. Автор книг об
индейцах, в частности о черноногих, чейеннах и пауни. Публикатор ряда книг
Д. Ш)льца, в том числе «Моей жизни среди индейцев» (с. 462—733). Оценка
Гриннеллом в 1907 г. особенностей творчества Шульца в «Моей жизни...»
имеет прямое отношение и к другим книгам этого автора.
ЛОВЕЦ ОРЛОВ
Это правдивый рассказ — я записал его точно так, как поведал
его мне индеец Старое Солнце.
Д. У. ш.
Глава I
Давно это было, очень давно, в дни моей юности. Однаж-
ды на закате солнца, в месяц Новой Травы, увидели мы
Одинокого Человека, проходившего мимо вигвамов. За спи-
ной он нес большого орла. Был он рослым и стройным —
этот Одинокий Человек. Когда он шел, трепетали за его
спиной широко распростертые крылья орла, топорщился над
его головой широкий орлиный хвост из красивых перьев,
белых с черными кончиками, а голова птицы спускалась к его
коленям.
Опустив глаза, проходил он мимо вигвамов, а мужчины
и женщины громко хвалили его и говорили друг другу:
— Солнце покровительствует Одинокому Человеку, лов-
цу орлов.
Мы с бабушкой сидели у входа в наш бедный маленький
вигвам. Когда Одинокий Человек поравнялся с нами, бабуш-
ка воскликнула:
— О Солнце, будь милостиво к ловцу твоих священных
птиц, парящих в далекой синеве! Пошли ему долгую и счаст-
ливую жизнь!
Ловец улыбнулся ей ласково и глубоким звучным голо-
сом сказал:
— Благодарю тебя, старшая сестра, за доброе пожелание.
О, как обрадовались мы, услышав эти слова! Он не был
нашим родственником и происходил из другого клана*,
однако бабушку мою он назвал своей сестрой, хотя мы были
беднейшими во всем лагере.
* Кочевые племена индейцев черноногих, к одному1 из которых принадлежал
рассказчик, делились на кланы. Кланы первоначально объединяли группу
равноправных кровных родственников и соответствовали понятию «род».
В описываемое в повести время под влиянием прогресса в коневодстве и рас-
пространения верховой охоты на бизонов — последствия бурного развития
меновой торговли с английскими и американскими меховыми компаниями —
в кланах появляется неравенство. Они приобретают характер общины, вклю-
чающей родственные и неродственные семьи.
6
Я видел, как он вошел в свой красивый вигвам. На белой
кожаной покрышке этого вигвама были нарисованы черной
краской четыре больших бизона, а ниже — черные вороны.
Повернувшись к бабушке, я сказал:
— Я хочу быть, как и он, ловцом орлов.
— Ну что же... Может быть, ты и будешь ловцом, когда
доживешь до его лет,— отозвалась она.
— О, я не могу так долго ждать! — воскликнул я.— Лов-
цом орлов я хочу стать теперь, пока я молод.
— Не говори глупостей! — прикрикнула на меня бабуш-
ка.— Ты прекрасно знаешь, что юноши и подростки даже и не
пытаются браться за такое опасное дело. Только жрецы
Солнца, да и то немногие, становятся ловцами орлов.
Солнце спустилось за высокую гору, на вершине которой
еще лежал зимний снег. О, как хотелось мне, подобно дале-
кому нашему предку, Человеку со шрамом на лице, найти
путь к тому дальнему острову, где живет Солнце *. Я попро-
сил бы Солнце дать мне какой-нибудь могущественный та-
лисман и с помощью этого талисмана научился бы ловить
орлов.
Стало холодно. Мы вошли в наш вигвам, где моя мать
поджаривала на угольях мясо бизона.
Два года назад мы были богаты, и мой отец заботился
о том, чтобы не истощались в вигваме запасы мяса, шкур
и мехов. Лошадей у нас было больше полусотни. Потом отец
пошел воевать с ассинибойнами **; он повел отряд в семь
человек, и ни один из них не вернулся в лагерь. Как мы
оплакивали его, как часто о нем вспоминали! Вскоре после
этого мы потеряли всех наших лошадей — неприятельский
отряд угнал их как-то ночью.
Когда погиб отец, забота о пропитании нашей семьи
перешла ко мне, а видел я тогда только шестнадцать зим.
Многие воины нашего племени хотели взять в жены мою
мать и заботиться о нас троих, но она отказала всем. Она
говорила, что никогда не забудет мужа, который ушел
в страну Песчаных Холмов.
Нашлись добрые люди, пожалевшие нас. Они дали нам
лошадей. Эго были жалкие старые клячи, но на них мы
могли перевозить наш вигвам и все имущество, когда племя
* См. повесть «Синопа, индейский мальчик». С. 196.
** Ассиыибойны — индейское племя группы хокан-сиу языковой семьи сиу.
В XVI в. отделилось от дакота. Враждовали с черноногими, проживали восто-
чнее их на территории совр. штатов Монтана, Северная Дакота (США)
и в Канаде (ассинибойны, жившие там, назывались стоуни). Основное заня-
тие— охота, коневодство, отчасти земледелие. В 1832 г. Д. Кэтлин определял
их численность в 7 тыс. человек.
7
снималось с лагеря. Я стерег на пастбище чужие табуны, и за
это нам давали мясо и изредка шкуры бизонов, лосей или
оленей.
В месяц Новой Травы началось для меня восемнадцатое
лето. Теперь я сам добывал для семьи мясо и шкуры.
Был у меня хороший лук и колчан с острыми стрелами.
Друзья позволяли брать одного из их быстрых коней,
и я вместе с другими охотниками преследовал стада бизонов.
Иногда удавалось мне убить оленя или лося. Моя мать
дубила кожу, из которой мы шили себе одежду. Мы были
сыты и одеты, но я желал большего: мне хотелось иметь
собственных быстрых коней, а также большой вигвам, ру-
жье, западни для бобров, одеяла и красивые платья для
матери и бабушки.
Казалось, был только один способ получить все эти
вещи: я должен вступить на тропу войны, угнать лошадей
у одного из враждебных нам племен и обменять их на
товары белых людей. Но ни один военный отряд не хотел
брать меня даже в качестве слуги. Вожди говорили, что я еще
слишком молод. Сначала я должен был уйти в какое-нибудь
уединенное место и там поститься в течение нескольких дней.
Только после этого священного поста воины примут меня
в свою среду. Они советовали мне отказаться от детских игр,
посещать вигвамы жрецов Солнца, а затем, через две-три
зимы, начать священный пост.
Но в тот вечер мне показалось, что есть иной, более
легкий путь, который приведет меня к цели. На слова бабуш-
ки я не обратил никакого внимания. Наше племя высоко
ценило перья из орлиных хвостов. За один орлиный хвост
давали десять лошадей или двадцать шкурок бобров. В фор-
те Красных Курток, здесь, на севере, или в форте Длинных
Ножей *, южнее, на Большой реке **, можно было за сорок
шкурок получить хорошее ружье, а за четыре шкурки — оде-
яло или ловушку для бобров.
Я захлопал в ладоши и крикнул матери:
— Я решил стать ловцом орлов! К зиме у нас будет
табун быстрых лошадей, а в форте белых людей мы купим
все, что нам нужно.
Мать улыбнулась мне ласково и снисходительно, как
улыбаются ребенку, и, покачав головой, ответила:
— О нет, сын мой! Быть может, ты научишься ловить
орлов, но не раньше, чем через много-много лет, когда ты
* Красными Куртками индейцы называли англичан, а Длинными Ножами —
американцев.— Примеч. перев.
** Так черноногие называли реку Миссури.
8
будешь жрецом Солнца и таким же старым, как Одинокий
Человек.
— То же самое и я ему говорила,— вмешалась бабушка.
— Не все ли равно — молод я или стар! — воскликнул
я.— Руки у меня сильные. Я знаю, что могу схватить орла,
затащить его в ловушку и задушить.
— И ты, конечно, не боишься ни острого клюва, ни
когтей,— насмешливо проговорила бабушка.— Быть может,
кто-нибудь открыл тебе тайну и научил ловить орлов?
— Знаешь ли, сынок, клюв и когти орла убивают, так же
как жало гремучей змеи,— сказала моя мать.— Если орел
расцарапает ловцу руку, рука чернеет, и человек умирает.
Даже из жрецов Солнца очень немногие становятся ловцами
орлов. Они боятся черной смерти.
— А я не боюсь! Я научусь ловить орлов,— заявил я.—
Да, да, я буду ловцом!
Мать засмеялась, а бабушка нахмурилась и проворчала:
— Перестань трещать, как сорока.
Съев кусок мяса, который поджарила для меня мать,
я завернулся в одеяло и вышел из вигвама. Спустилась ночь;
во всех вигвамах большого лагеря горели костры, а у кост-
ров ужинали мои соплеменники. Прислушиваясь к их весе-
лому смеху, я говорил себе, что тоже хочу ’ быть веселым
и счастливым.
Как бы ни бранила меня бабушка, я не откажусь от
принятого решения и не сверну с намеченного пути. Я обойду
всех ловцов священных птиц, а они научат меня ловить орлов.
Ярко светила луна. Издали я увидел трех мальчиков,
моих друзей, направляющихся к нашему вигваму. Должно
быть, они затеяли какую-нибудь игру и пришли звать меня.
Я спрятался в тени, а когда они вошли в вигвам, потихоньку
убежал. Осторожно прокрался я через лагерь к вигваму
Одинокого Человека. Как билось у меня сердце, когда я ото-
двинул занавеску у входа и подошел к костру! Здесь я оста-
новился как вкопанный и нервно стал теребить бахрому моей
одежды. Я надеялся увидеть ловца орлов в кругу его семьи,
но мне не повезло: случайно я попал на собрание старшин
и воинов. Они сидели по правую и левую его руку, а у входа
разместились его жены *. Когда я вошел, Одинокий Человек
что-то рассказывал своим гостям. Увидев меня, он спросил:
— Что тебе нужно, сын мой?
— Ничего... ничего... я просто так зашел...— пробормо-
тал я, думая, что меня прогонят.
* У черноногих — типичного кочевого племени прерий — было распростране-
но многоженство.
9
Но он сказал ласково:
— Садись, если найдешь свободное местечко.
Эти слова ободрили меня. Свободное место нашлось
подле младшей его жены, сидевшей у самого входа. Когда
я опустился рядом с ней на мягкие шкуры, она улыбнулась
мне и сказала:
— Кайи! Маленькая Выдра, у тебя славная мать, а ты
добрый сын. Я горжусь тем, что ты сидишь подле меня. Но
недалеко то время, когда ты будешь сидеть вон там! — И она
указала мне на ложе из звериных шкур по правую руку от
ловца орлов (сейчас это почетное место занимали два вели-
ких воина).
Маленькой Выдрой назвал меня жрец Солнца, когда
я родился. Как и все мои сверстники, я очень хотел поскорее
совершить какой-нибудь великий подвиг и заслужить новое
имя — имя воина.
— Когда мальчик вошел, я вам рассказывал о том, как
на восходе солнца поймал орла,— заговорил Одинокий Че-
ловек, окинув взглядом своих гостей.— Слушайте, что было
дальше. Я взял свежий кусок печенки и вложил его в бок
чучела волка, который служил приманкой для орлов. Палки,
заменявшие крышу ловушки, я разбросал, когда боролся
с орлом. Быстро сделал я новый настил, а затем улегся на
дне ловушки и стал ждать следующего орла. Все выше
поднималось солнце, а орел не прилетал. Долго бормотал
я все известные мне заклинания. Наконец, когда солнце стало
спускаться к западу, я увидел орла, парившего высоко в си-
неве. Я боялся, что он никогда не спустится к ловушке,
и снова стал твердить заклинания. Вдруг он стал опускаться,
быстрый как стрела; крылья его с шумом рассекали воздух.
О, как забилось у меня сердце! Опустился он так низко, что
я мог разглядеть его блестящие глаза. Но случилось то, чего
я не ждал: орел взмахнул крыльями, полетел на юг и скрылся
из виду. Никакими заклинаниями не удалось мне его вер-
нуть. Я ничего не понимал. Наконец я отказался от даль-
нейших попыток. Разбросав палки, поддерживавшие настил
из ветвей над моей головой, я встал, выпрямился во весь
рост и... увидел трех больших волков, которые лежали шагах
в десяти от ловушки. Они вскочили, уставились на меня,
потом повернулись и помчались по склону горы. О, как я на
них сердился! Конечно, они лежали тут целый день и спуг-
нули орла. Как странно, что эти волки пришли и улеглись
так близко от ловушки!
— А мне это не кажется странным,— сказал один из
гостей.— Их привлек запах печенки, которую ты вложил
в чучело волка. Но они почуяли также и твой запах; вот
10
почему они боялись подойти и ждали ночи. Они хотели
подкрасться в темноте и утащить печенку.
Все присутствующие с ним согласились. Одинокий Чело-
век набил вторую трубку, закурил ее и передал соседу.
Разговор зашел об охоте, но я ничего не слышал. Я сидел
неподвижно, погруженный в свои мысли. Словно во сне,
видел я, что гости докурили трубку, а Одинокий Человек
набил ее в третий раз, и снова пошла она по кругу. Наконец
хозяин выбил из нее пепел и отпустил своих гостей.
Гуськом прошли они мимо меня, а когда опустилась за
ними занавеска, жены и дети Одинокого Человека стали
ложиться спать. А я сидел не шевелясь и боялся задать
вопрос, который вертелся у меня на языке.
Одинокий Человек искоса на меня посматривал и нако-
нец сказал:
— Ты хочешь спросить меня о чем-то, сын мой?
— Да! Да! — воскликнул я.— Что мне делать, чтобы
стать ловцом орлов? Научи меня заманивать птиц из дале-
кой синевы!
— Киаи-ой! Мальчишка, кажется, сошел с ума,— прово-
рчала старшая жена Одинокого Человека.
Я и раньше ее не любил, а теперь, когда она стала
смеяться надо мной, я ее возненавидел.
Но Одинокий Человек ласково мне улыбнулся и ответил:
— Сын мой, я не могу исполнить твою просьбу. Солнце
сделало меня ловцом орлов, и никому не открою я тайны.
Мы не смеем говорить о том, что открывается нам в снови-
дениях. Неужели ты этого не знал?
— Знал, знал... Но я надеялся, что, быть может... быть
может...
Я умолк, вскочил и выбежал из вигвама. В ушах моих
звенел насмешливый хохот старшей жены. Я побежал домой,
ворвался в наш вигвам и упал ничком на постель из звери-
ных шкур. С трудом я удерживался от слез.
— Что с тобой? — встревожилась мать.
— Я сказал Одинокому Человеку, что хочу быть ловцом
орлов, и просил его научить меня, а его старшая жена назвала
меня сумасшедшим... смеялась надо мной,— ответил я.
— Да ты и в самом деле сумасшедший! — воскликнула
бабушка.— Неужели ты думал, что жрец Солнца откроет
тебе свою тайну?
— Он мог бы мне сказать, что он делает там, в ловушке,
на вершине горы...
— О, почему ты всегда бранишь его, всегда на него
сердишься?—вмешалась мать.— Или ты ненавидишь своего
внука?
11
— Я его браню потому, что хочу ему добра. Должна же
я ему объяснить, что хорошо, а что плохо!—резко ответила
бабушка.
— Да, но зачем ты кричишь на него так, что во всем
лагере слышно?
Не знаю, чем кончился этот разговор. Я встал, вышел из
вигвама и направился в ту часть лагеря, где жили семьи
клана Сражается Один.
Подойдя к вигваму одного старого жреца Солнца, я оста-
новился и прислушался. В вигваме было тихо. Я откинул
занавеску и вошел. Старик был один со своей женой. Видел
он очень плохо и не узнал меня. Жена его назвала мое имя;
тогда он велел мне сесть по левую его руку, а затем, каза-
лось, забыл о моем присутствии. Он что-то бормотал себе
под нос и не спускал глаз с костра. Когда я с ним заговорил,
он вздрогнул и словно проснулся.
— Помоги мне,— просил я его.— Скажи, что мне делать,
чтобы стать ловцом орлов! Неужели я должен ждать много-
много лет? Нет, я хочу ловить орлов теперь, этим летом,
которое началось с месяца Новой Травы!
Старик долго не отвечал мне и тупо смотрел на огонь
костра. Наконец он сказал тихим голосом:
— Было нас пятеро, пятеро ловцов, но Старое Солнце,
самый ловкий и смелый из пятерых, умер, и теперь нас
четверо: Одинокий Человек, Черный Бизон, Желтая Ан-
тилопа и я. Но я слеп и больше не занимаюсь ловлей. Все
мы поклялись Солнцем никому не открывать нашей тайны,
и никто из нас не нарушит клятвы. У нас нет и не будет
учеников.
Я посмотрел на его старую жену. Она кивнула мне,
и я вышел. Старое Солнце я хорошо помнил — умер он
в начале зимы, а было ему восемьдесят лет. И я сказал себе,
что заслужу право носить его имя; скоро, очень скоро будут
называть меня Старым Солнцем. Это было славное имя.
Я остановился, взглянул на небо и крикнул:
— О Ночное Сияние! Помоги мне! Попроси твоего мужа
мне помочь!
И мне казалось, что луна меня слышит.
Было поздно, когда я вернулся домой, но мать и бабушка
еще не спали и при свете костра вышивали для меня мокаси-
ны. Мне было все равно, хорошо или плохо я одет, но они
говорили, что хотя мы и бедны, но я не должен ходить
в лохмотьях. Они шили для меня рубахи, штаны, мокасины
из мягкой белой оленьей кожи; были у меня одеяла летние
кожаные и зимние меховые. Я был всегда одет не хуже, чем
сыновья славных воинов нашего племени.
12
— Кажется мне, что ты уже побывал в вигваме Горного
Вождя,— сказала бабушка, когда я опустился на ложе из
звериных шкур.
— Да! И там я кое-что узнал. Старик, а также и все
другие ловцы орлов поклялись Солнцем никого не посвя-
щать в свои тайны.
— Жестокие и скупые люди! — воскликнула моя мать.
— Неправда! — закричала бабушка.
— Не будем говорить о них,— перебил я.— Сегодня от-
крылся мне путь, на который я должен вступить. Я не хочу
жить с народом моего отца. Я уйду от этого племени. Мать,
мы пойдем на юг, к твоему родному народу. Я чувствую, что
мне помогут твои соплеменники.
— Нет, нет, ты отсюда не уйдешь! — закричала бабуш-
ка.— Ты не можешь отречься от племени твоего отца. Это
твое родное племя, и с ним ты останешься до конца жизни.
Я посмотрел на мать: она закрыла лицо руками и горько
плакала. Бабушка повернулась к ней и сердито прошипела:
— Женщина Олень! Перестань плакать! И помни, что я...
Вдруг моя мать выпрямилась и, смело глядя в лицо
старухе, воскликнула:
— Долго я молчала, а теперь скажу тебе все! Я не боюсь
тебя и никого не боюсь! А ты не смеешь отдавать приказания
Маленькой Выдре. Он мой сын, а не твой. С тех пор как умер
его отец, я только и думаю о том, чтобы вернуться к моему
родному народу. Маленькая Выдра угадал мое желание: мы
пойдем на юг.
Мать умолкла. Мы оба ждали, что старуха начнет
осыпать нас бранью, и приготовились дать ей отпор. Но
эта суровая властная женщина не сказала пи слова: впервые
признала она себя побежденной. Ощупью, словно слепая,
она отыскала свое одеяло, завернулась в него и медленно
вышла из вигвама. Мы долго смотрели ей вслед, потом
переглянулись.
— Наконец-то! — воскликнул я.— В продолжение двух
лет она нас бранила и заставляла исполнять все ее приказа-
ния. Мать, какая ты смелая! Ты нас освободила!
— Сын мой, помни всегда, что она тебя любит не мень-
ше, чем любила твоего отца, единственного своего сына. Ты
должен жалеть ее.
— Да, конечно, но теперь мы не позволим ей распоря-
жаться нами.
Мы легли спать и укрылись теплыми шкурами. Издалека
доносились вопли и причитания бедной старухи. Она броди-
ла в окрестностях лагеря и громко выкрикивала имя моего
отца. Тяжело было у меня на сердце.
13
Теперь я должен объяснить, что черноногие индейцы
разбивались на три племени — кайна, пикуни и сиксика*.
Отец мой был из племени кайна, а мать входила в клан
Короткие Шкуры племени пикуни. В то время кайна стояли
лагерем на реке Чрево, у подножия высоких гор, а пикуни
расположились южнее, на расстоянии трех дней пути от нас,
на Медвежьей реке. Третье племя, сиксика, находилось к се-
веру от нас, в долине реки Лук. Сейчас я расскажу, почему
эти три племени говорили на одном языке.
Много-много лет назад, вскоре после того как Старик
создал мир, жил в далекой лесной стране человек, у которого
было три женатых сына. Дичи в лесах становилось все
меньше и меньше, и людям грозил голод. Однажды человек
сказал своим сыновьям:
— Все мы умрем, если останемся здесь. Я предлагаю
переселиться в другие края. Отправимся в путь и поищем
страну, где водится много дичи.
Сыновья с ним согласились и приказали женам навью-
чить поклажу на собак. Затем все они тронулись в путь:
старик со своими женами и его сыновья с женами и детьми.
Шли они долго, но дичи попадалось очень мало, и все
голодали. Наконец вышли они из леса на широкую равнину,
где паслись огромные стада бизонов. Этих животных они
видели впервые. Тотчас же раскинули они вигвамы, и три
сына отправились на охоту, но им не удалось подстрелить ни
одного бизона, потому что животные не подпускали их
к себе. И в тот вечер четыре семьи легли спать голодными,
хотя невдалеке паслись стада.
Старик заснул, и во сне открылось ему, что нужно делать.
Проснувшись утром, он приготовил какое-то черное зелье
и натер им ноги старшего своего сына. Тот погнался за стадом
бизонов; теперь он бегал так быстро, что догнал стадо и убил
несколько бизонов. В маленьком лагере устроили пиршество,
а когда все утолили голод, старик сказал старшему сыну:
— Ты совершил великий подвиг и заслужил новое имя.
Я даю тебе имя Сиксика.
Сиксика значит «черноногий». Услышав это, младшие
сыновья почувствовали зависть и попросили отца дать также
и им новые имена. Долго думал старик и наконец сказал:
* В кочевую Конфедерацию черноногих входили родственные племена: кайна
(в дальнейшем автором в книге употребляется и другое название этого же
племени — блад), южные черноногие — пикуни (или пиеганы) и северные чер-
ноногие— сиксика (или собственно черноногие). Конфедерация черноногих
принадлежала к алгонкино-вакашской группе племен и представляла собой
типичный пример индейских племен прерий — коневодов и охотников на бизо-
нов. С Конфедерацией были также тесно связаны и обычно находились под ее
контролем племена гровантров (большебрюхих) и сарси.
14
— Я не могу исполнить вашу просьбу, пока вы пе заслужи-
ли права носить новые почетные имена. Черного зелья я вам
дам, чтобы и вы могли убивать бизонов, но вы должны отсюда
уйти в другую страну и там совершать великие подвиги.
Сыновья исполнили его приказание. Один пошел па юг,
другой — на север. Долго скитались они. Наконец вернулся
тот, что отправился на юг. Он принес тюки с красивой
одеждой, которую снял с убитых врагов, отец назвал его
Пикуни — «в пышные одежды разодетый». Другой сын при-
нес скальпы и оружие вождей, им убитых, и отец дал ему имя
Кайна — «много вождей». Эти три сына и стали родоначаль-
никами наших трех племен: сиксика, пикуни и кайна.
Как я уже говорил, по матери я был пикуни, а по отцу —
кайна и жил с племенем моего отца — кайна.
Когда догорел наш маленький костер в вигваме, вер-
нулась бабушка, раздула тлеющие угли и сказала мне:
— Да, мы пойдем на юг, к пикуни, но обещай мне, сын
моего сына, вернуться когда-нибудь к кайна, родному наше-
му племени.
— Обещаю тебе исполнить эту просьбу,— ответил я.—
Когда я заслужу право носить великое имя — Старое Солнце,
которого я добиваюсь, я вернусь к кайна и попрошу жрецов
Солнца дать мне это имя.
На следующее утро меня разбудило пение. Как я удивил-
ся! Моя мать пела впервые с тех пор, как умер отец. Она уже
начала укладывать наш жалкий скарб. Видя, что я проснулся,
она окликнула меня и попросила поскорее сбегать к реке,
выкупаться и привести лошадей.
— Потом мы поедим, оседлаем лошадей и поедем на юг,
к пикуни.
Я увидел, что и бабушка укладывает свои пожитки в два
старых мешка. Она была очень печальна, слезы навертыва-
лись ей на глаза, а руки дрожали. Выходя из вигвама,
я посоветовал ей не грустить, сказал, что рано или поздно
она одобрит мое решение.
Купаясь в реке вместе с мальчиками, моими товарищами,
я сказал им, что расстаюсь с ними надолго, так как сегодня
утром отправляюсь на юг, к пикуни. Они долго упрашивали
меня не уезжать, а потом побежали в лагерь и сообщили новость
своим родным. Когда я привел лошадей, перед нашим вигвамом
уже собралась толпа. Вождь Орлиные Ребра и старшины нашего
лагеря уговаривали мою мать отказаться от путешествия.
— Ты сумасшедшая! — говорили они ей.— В окрестно-
стях рыщут неприятельские отряды; они не пощадят вас —
двух слабых женщин и мальчика. Вам не добраться живыми
до Медвежьей реки и лагеря пикуни.
15
Глава II
Моя мать молчала и искоса посматривала на меня,
а я сказал, обращаясь к вождю:
— Я знаю, что на равнинах нам грозит встреча с непри-
ятельскими отрядами, но ехать мы должны. И кажется мне,
что мы благополучно доберемся до лагеря пикуни.
— Да, ехать мы должны,— подтвердила мать.
— Я стара. Не все ли равно, когда я уйду в страну
Песчаных Холмов? — проговорила бабушка.
Вождь и старшины рассердились и ушли. Уходя, Орли-
ные Ребра бросил через плечо:
— Помните, что мы вас предостерегали! Не наша вина,
если вы трое будете убиты!
Мы наскоро поели и сложили наш вигвам. Женщины,
подруги моей матери, помогли ей оседлать лошадей и на-
вьючить на них поклажу. Меня окружили мои товарищи; они
не могли понять, почему я решил покинуть лагерь. Воины
советовали мне отложить путешествие: через несколько ме-
сяцев племя кайна собиралось перебраться на юг и охотиться
вместе с пикуни. Им я ответил, как и старшинам, что не хочу
и не могу ждать.
К седлам наших трех вьючных лошадей мы привязали
шесты от вигвама, затем вскочили на трех других старых
кляч и тронулись в путь. Впереди ехал я. Когда мы выезжали
из лагеря, бабушка зарыдала так громко, что все собаки
подняли вой. Долго не могла она успокоиться. Я посматри-
вал на мать: глаза ее блестели, улыбка не сходила с лица.
Я слышал, как она шептала: «Наконец-то! Наконец-то я воз-
вращаюсь к родному народу!»
Вскоре после полудня мы поднялись на вершину хол-
ма и оттуда посмотрели вниз, в долину реки Много Мерт-
вых Вождей. Река эта течет на север, в «страну вечной
зимы».
Дальше, на равнине и склонах холмов, мы увидели стада
бизонов и антилоп. Животные щипали траву, отдыхали,
ходили на водопой. Мы остановили лошадей и долго следи-
ли за ними. Мать сказала мне:
— Если мы переправимся на другой берег, стада об-
ратятся в бегство и привлекут внимание наших врагов, кото-
рые, быть может, скрываются поблизости.
— Мы переправимся через реку, когда стемнеет,— от-
ветил я.— А сейчас спустимся к реке и спрячемся в зарослях.
Стараясь не спугнуть дичи, мы спустились в долину,
напоили лошадей и спрятали их в кустах, а сами прилегли
отдохнуть и спали до захода солнца. Проснувшись, мы поели
16
пеммикана*, затем переправились через реку и выехали на
равнину, держа путь на юго-восток. Луны не было; цокая
копытами, убегали от нас бизоны, но в темноте враги не
могли узнать, кто спугнул стада. Прохладный ночной вете-
рок доносил запах шалфея и других трав, растоптанных
копытами бизонов.
Моя мать вдохнула его полной грудью.
— Как люблю я этот запах свежей травы! — воскликнула
она.— Как легко у меня на сердце! Я так счастлива, что мне
хочется запеть!
— Пой, пой! — проворчала бабушка.— Наши враги,
скрывающиеся во тьме, рады будут тебя послушать.
Вдруг где-то поблизости завыл волк, и тотчас же другие
волки стали ему подвывать. Выли они протяжно и громко.
— Вот и не нужно мне петь! Они споют за меня,— сказа-
ла мать.
О, как любили мы слушать вой волков! Мне всегда
казалось, что они друг с другом беседуют.
Ехали мы всю ночь, заставляя наших старых кляч бежать
рысцой. Вскоре переправились через северный рукав Малой
реки, а затем через южный. Реки эти являются самыми
северными притоками Большой реки. На берегу южного
рукава мы остановили лошадей и утолили жажду.
Моя мать радостно засмеялась и сказала мне:
— Сын мой, мы напились воды из родной моей реки.
Как люблю я все реки, протекающие в стране пикуни! И как
красивы наши долины, поросшие лесом! Летом здесь много
ягод, а зимой холмы преграждают путь ветрам и метелям.
Да, наша страна гораздо лучше, чем северная страна кайна
и сиксика.
Бабушка презрительно фыркнула.
— Ха! Глупости ты говоришь! — воскликнула она.
Мы ей не ответили, и она продолжала:
— Эта южная страна принадлежит не одним пикуни, но
и нам, кайна, а также сиксика.
— Да, правду ты говоришь,— отозвалась мать,— но я за-
метила, что кайна и сиксика всегда кочуют на севере, предостав-
ляя пикуни одним сражаться с кроу **, ассинибойнами и други-
ми врагами, которые хотят завладеть нашей богатой страной.
Бабушка промолчала, не зная, что ответить.
* Сушеное мясо, растертое в порошок, спрессованное и смешанное с салом
и жиром, извлеченным из костей животных.
** Кроу (апсарока) — индейское племя группы хокан-сиу языковой семьи сиу.
Ближайшие соседи (и большей частью враги) Конфедерации черноногих.
Проживали в прериях южнее и юго-восточнее пикуни и кайна на территории
совр. штатов Монтана и Вайоминг (США). Занимались коневодством и охо-
той на бизонов. Д. Кэтлин в 1832 г. исчислял кроу, «вероятно, не более 7 тыс.
человек».
17
На рассвете мы подъехали к глубокому каньону, где
протекала река Крутой Берег. Здесь, в роще ив и тополей, мы
сделали привал. Сняв с лошадей поклажу, я повел их на
водопой; на песчаной косе, врезавшейся в реку, я увидел
свежие следы военного отряда из двадцати человек. На
мокром песке, у самой воды, ясно видны были отпечатки их
ладоней и колен. Здесь воины утолили жажду, а затем дви-
нулись к верховьям реки. Дрожа от страха, я зорко осматри-
вался по сторонам, окинул взглядом склон долины, порос-
ший лесом, но не увидел ни человека, ни зверя. Я боялся, что
враги спрятались где-нибудь поблизости. Быстро отвел я ло-
шадей в рощу и рассказал женщинам о своем открытии. Они
так испугались, что даже бабушка примолкла.
Мы оседлали лошадей, навьючили на них поклажу и вы-
ехали из леса. Шесты вигвама грохотали по камням. Спус-
тившись к реке, мы переправились на другой берег, подня-
лись по крутому склону на равнину и здесь остановили
лошадей и оглянулись. На песчаной косе, где я поил лоша-
дей, выстроились в ряд враги и смотрели нам вслед. Когда
мы остановились, они начали стрелять из ружей. Пули зары-
вались в землю в нескольких шагах от нас. Снова стали мы
хлестать лошадей и галопом помчались по равнине. До нас
долетали насмешливые крики.
На вершине холма между рекой Крутой Берег и рекой
Два Священных Вигвама мы позволили измученным клячам
отдохнуть и, оглянувшись на пройденный путь, убедились,
что враги нас не преследуют. Долго беседовали мы о нашем
чудесном спасении... Хорошо, что я спустился к песчаной
косе. Врагов было человек двадцать, а следы их ног остались
только на этой косе, так как дальше берега были каменистые.
Если бы я не увидел отпечатков ног, мы остались бы в топо-
левой роще, и враги нас бы не пощадили.
Как только лошади отдохнули, мы тронулись в путь
и к полудню увидели реку Два Священных Вигвама. Называ-
ется она так потому, что много лет назад пикуни и кайна
выстроили в низовьях два вигвама, посвященные Солнцу.
Мы сделали привал на берегу реки, напоили лошадей,
стреножили их и сняли с них поклажу. Здесь никакая опас-
ность нам не угрожала: леса поблизости не было, и враги не
могли незаметно к нам подкрасться. Бабушка собрала хво-
рост, а мать развела костер и, достав из мешка сушеное мясо
бизона, занялась стряпней.
Когда мы поели, мать вызвалась караулить, пока мы
с бабушкой будем спать. Я взял с нее обещание разбудить
меня в середине дня, так как она тоже должна была отдох-
нуть и выспаться. Но мать не сдержала слова; окликнула она
18
меня, когда солнце уже спустилось. Я проснулся и стал
бранить ее, но опа засмеялась, легла и тотчас же заснула.
Была у нас только одна собака, очень большая и похожая на
волка. Я дал ей кличку Синуски — «полосатая морда». Недавно
она потеряла своих щенят. Родила она их в роще далеко от
лагеря, и, должно быть, щенки стали добычей койотов * или
рыси. Пока я караулил, собака лежала подле меня. Вдруг она
вскочила, ощетинилась и, потянув носом воздух, жалобно
заскулила. «Нс угрожает ли нам опасность?» — подумал я. Но
лес находился очень далеко от нас, а на поросших травой
склонах долины нс было видно ни одного живого существа.
В нескольких сотнях шагов от реки росли кусты шиповника,
и я решил, что там-то и притаился враг.
— Синуски! — прошептал я.— Кто там прячется? Ступай
посмотри.
Я хлопнул в ладоши, и она убежала; никогда еще не
бегала она так быстро — струйками вилась за ней пыль.
Я вскочил, взял лук и разбудил женщин. Они тотчас же
вскочили и стали отвязывать лошадей. Синуски прыгнула
прямо в кусты, по никто оттуда не выскочил, и крика мы не
слышали. Страх рассеялся; с любопытством ждали мы, что
будет дальше. Вскоре собака вышла из кустов, держа в зубах
какого-то маленького светлого зверька. Он был живой; мы
видели, как он извивается. Синуски рысцой бежала к нам.
— Она нашла волчонка! — воскликнула моя мать.
Действительно, это был пушистый серый волчонок. Подбе-
жав ко мне, Синуски бросила свою находку к моим ногам, потом
заскулила, положила передние лапы мне на плечи и лизнула меня
прямо в лицо. Казалось, она просила пощадить волчонка.
— Не бойся, Синуски, я его не обижу,— сказал я.
Нагнувшись, я погладил маленького зверька. Он ничуть
не испугался и завилял хвостом. Был он очень худ и, по-
видимому, давно не ел. Мы не понимали, что случилось
с волчицей, как могла она его потерять. Синуски улеглась па
песок подле волчонка, а он схватил один из ее набухших
сосков и, громко причмокивая, стал сосать.
Мы привязали лошадей, и женщины снова заснули. За-
снул сладким сном и волчонок, довольный и сытый. Я был
рад, что Синуски его нашла, так как мне давно уже хотелось
иметь ручного волчонка. Долго придумывал я ему кличку
и наконец решил назвать его Нипокана, или сокращенно
Нипока. В тот день я и не подозревал, что этот волчонок
будет со временем моим помощником и защитником.
* Койот (луговой волк) — млекопитающее из семейства псовых. Длина тела
около 90 см. Был широко распространен на открытых пространствах Север-
ной Америки.
19
На закате солнца я разбудил женщин, и мы поели сушено-
го мяса. В сумерках мы переправились через реку и поехали
на восток, к холмам, разделяющим долины рек Два Священ-
ных Вигвама и Барсук. В полночь сделали привал на берегу
реки Береза. Я вынул из мешка волчонка и отдал его Синуски.
Медвежья река начинается там, где река Крутой Берег
сливается с реками Два Священных Вигвама, Барсук и Бере-
за. На рассвете мы выехали на плоскогорье, откуда берет
начало Медвежья река, а на восходе солнца спустились в до-
лину реки в том месте, которое мы называем Апукуитсипес-
ка — «широкая долина ив». Нигде не было видно дичи; земля
была утоптана конскими копытами, и я нашел отпечатки
собачьих лап. Теперь мы знали, что неподалеку находится
большой лагерь—лагерь пикуни.
— О, скоро мы их увидим! — воскликнула моя мать.
Слезы навернулись ей на глаза, и она запела дрожащим
голосом, а я стал ей подпевать.
Дважды переправлялись мы через реку и наконец увидели
в конце долины огромный лагерь пикуни — сотни и сотни
вигвамов. Мужчины гнали табуны на водопой; тысячи лоша-
дей гуськом поднимались по тропинке на равнину. Как ни
велико было расстояние, отделявшее нас от лагеря, но мы
услышали громкий протяжный гул, напоминавший жужжа-
ние пчел: болтали, смеялись, пели мужчины и женщины,
лаяли собаки, нетерпеливо ржали лошади.
Понукая усталых кляч, мы въехали в лагерь, направляясь
к вигвамам клана Короткие Шкуры, находившимся в восточ-
ной части лагеря. Этих вигвамов было больше двухсот.
Мы миновали огромный вигвам Одинокого Ходока;
Одинокий Ходок был вождем нашего клана, а также всего
племени. Он был великим человеком: величайший воин, муд-
рейший и самый великодушный вождь во всех трех племенах
нашего народа прерий.
Женщины выбегали нам навстречу и кромко кричали:
— Женщина Олень вернулась к нам, а с ней Маленькая
Выдра, ее сын!
Но никто не обращал внимания на бабушку. Они сто-
лпились вокруг нас, засыпая вопросами, а мы остановили
лошадей у входа в вигвам Быстрого Бегуна. Это был мой
дядя, старший брат матери. Прибежали его жены, обняли
нас и повели в вигвам. Моя мать подошла к Быстрому
Бегуну, обняла его и заплакала. Он гладил ее по голове
и дрожащим голосом говорил:
— Ну-ну, не плачь, сестра! Сегодня счастливый день. Как
я рад, что ты вернулась к нам, ты и Маленькая Выдра! А как
он вырос!
20
Мать скоро осушила слезы и села рядом с ним, а он
обратился ко мне:
— Да, племянник! Ты теперь взрослый. Вероятно, ты уже
охотишься и привозишь матери мясо и шкуры? А когда же
ты начнешь священный пост?
— О, я им горжусь! — воскликнула мать.— Он хороший
охотник.
— Я хочу быть ловцом орлов,— сказал я.— Жрецы кай-
на— ловцы орлов — отказались мне помочь. Быть может, ты
придешь мне на помощь. Этим летом я научусь ловить
священных птиц, которые парят в далекой синеве.
Вошла бабушка и села у входа. Услышав мои слова, она
нахмурилась и сердито проворчала:
— Сумасшедший! Не знаю, что мне с ним делать. Быст-
рый Бегун, быть может, ты заставишь его взяться за ум!
Дядя засмеялся.
— Молодец!—сказал он мне.— Юноши должны меч-
тать о великих подвигах. Я знаю, настанет время, когда ты
будешь ловцом орлов. Но сначала нужно подумать о свя-
щенном посте. Ты должен увидеть вещий сон, а затем уча-
ствовать в набегах на враждебные нам племена. Ты должен
беседовать с жрецами Солнца и приносить жертвы богам.
И быть может, через пятнадцать—двадцать зим ты на-
учишься ловить орлов.
Он умолк, а у меня сжалось сердце: я-то надеялся на его
помощь! И жрецы кайна говорили, что я должен ждать
много-много лет! Мне стало так грустно, что я ничего ему не
ответил. «Не быть мне ловцом орлов,— думал я.— Лучше
отказаться от несбыточной надежды».
Мать и бабушка ушли. Им предстояло снять поклажу
с лошадей и поставить наш маленький вигвам. Я остался
вдвоем с дядей. Вскоре к нам присоединилось несколько
воинов. Они курили и расспрашивали меня о кайна, а я от-
вечал коротко; однако рассказал им о том, как мы едва
спаслись от неприятельского отряда. Не успел я закончить
рассказ, как дядя и его гости выбежали из вигвама, созывая
И-кун-у-ка-тси * и призывая седлать коней.
В лагере началась суматоха: пастухи приводили лошадей,
женщины молили Солнце защитить воинов от стрел неприя-
теля, плакали дети, выли собаки.
Я вышел из вигвама посмотреть, как собираются воины.
* И-кун-у-ка-тси—Все друзья, общество воинов. Оно состояло из двенадцати
различных братств-отрядов: Птенцы, Голуби, Москиты, Смельчаки, Все Бешеные
Собаки, Носители Ворона, Собаки, Хвосты, Рога, Быстрые Лисицы, Ловцы
(Хватающие), Бизоны. В братство Птенцов входили мальчики младшего воз-
раста. Братство Смельчаков, включавшее великих воинов, было самым влиятель-
ным из всех. Бизоны—братство глубоких стариков.— Примеч. авт.
21
По приказу военного вождя, которого звали Одинокий Би-
зон, воины двинулись на запад, громко распевая боевую
песню нашего племени. Все они были в боевом наряде и во-
оружены луками, ружьями и щитами; военный убор из перьев
украшал их головы. Это было волнующее зрелище. Я вос-
хищался воинами, прислушивался к песне и забыл на время
о своем горе. Но когда они поднялись на равнину и скрылись
из виду, я снова отдался тоске. Ярко светило солнце, а мне
казалось, что черная туча нависла над моей головой.
Наш вигвам был уже поставлен. Я кликнул Синуски,
вынул из мешка волчонка, и она его накормила. Мать при-
несла мне поесть; тетки дали пеммикана, сушеных ягод
и мяса бизона, но я не чувствовал голода. Пришли женщины
и завели разговор с матерью. Мальчики, мои сверстники,
хотели со мной познакомиться и втянуть в игру, но мне было
не до игр. Взяв волчонка, я вышел из лагеря и поднялся па
равнину. Синуски бежала за мной по пятам. Я отдал ей
волчонка, лег на траву и тотчас же заснул.
Разбудило меня тихое ворчание собаки. Я приподнялся
и увидел, что солнце уже скрылось за горами. Какой-то
старик медленно брел по склону. Когда он приостановился
и поднял голову, я узнал дядю моей матери — Красные
Крылья. Был он великим жрецом Солнца, хранителем свя-
щенной Трубки Грома.
— А, вот ты где!—сказал он, усаживаясь рядом со
мной.—Твоя мать сказала, что я найду тебя здесь. Ты печа-
лен. Я пришел, чтобы помочь тебе.
— Этим летом я хочу стать ловцом орлов. Научи меня,
если хочешь мне помочь,—резко ответил я.
— Тише, тише, сын мой. Будь спокоен, не сердись, гово-
ри ласково и кротко,— сказал мне старик.
— Все говорят — и жрецы кайна, и мой дядя, что мне
придется ждать много-много лет, и тогда только я смогу
сделаться ловцом орлов.
Он ответил мне не сразу, и я подумал, что и от него не
дождусь помощи. Повернувшись к нему спиной, я стал смот-
реть на волчонка, который затеял игру с Синуски и старался
поймать ее за хвост. Хотелось мне быть таким же счаст-
ливым и беззаботным, как он.
Наконец старик заговорил, словно размышляя вслух:
— Много видел я на своем веку и понял, что и юноши
могут совершать великие подвиги. Одна беда: юноши дума-
ют прежде всего о том, чтобы весело провести время. Нра-
вится им плясать, разгуливать в нарядной одежде, играть
в азартные игры; они ходят на охоту и убивают зверей для
того, чтобы обменивать у белых торговцев меха на зеркальца
22
и яркую материю. Но если бы юноша от-всего этого отказал-
ся, если бы думал он только о том, чтобы развить свои силы,
стать выносливым и смелым, не отступающим перед лише-
ниями и тяжелыми испытаниями, тогда, быть может...
Старик умолк, задумчиво глядя вдаль. Я не выдержал
и крикнул:
— Значит, ты хочешь сказать...
— Вот что хочу сказать,—перебил он меня,— несмотря
на молодость свою, ты можешь стать ловцом орлов, если
пойдешь по тропе, которую я тебе укажу.
— Никогда я с нее не сверну!—воскликнул я.
— Прежде всего ты должен начать священный пост.
— А что я должен делать, когда пост мой окончится?
— Тогда узнаешь. Сейчас я ничего тебе не скажу,— от-
ветил он.
Я взял волчонка, и мы стали спускаться в долину. Трудно
мне было приноравливаться к старческой походке Красных
Крыльев. Я был так счастлив, что мне хотелось петь, пля-
сать, бежать к матери и передать ей разговор со стариком.
Когда мы вошли в лагерь, лагерный глашатай, разъезжая
между вигвамами, громко выкрикивал:
— Слушайте, слушайте все! Вот приказ вождя: завтра
мы снимаемся с лагеря и пойдем к верховьям реки Два
Священных Вигвама. Лагерь мы раскинем у подножия гор,
поросших лесом, потому что многим из вас нужны новые
шесты для вигвамов.
Этот первый летний месяц, месяц Новой Травы, называ-
ется также месяцем Новых Вигвамов, потому что в эту пору
года женщины дубили шкуры бизонов и из мягкой белой
кожи шили новые покрышки для вигвамов, а также заготов-
ляли новые шесты.
Остановившись у входа в свой вигвам, Красные Крылья
сказал мне:
— Я рад этой вести, сын мой. В горах будешь ты по-
ститься. Во всей нашей стране нет более подходящего места
для священного поста.
Глава III
Всегда считал я племя кайна племенем богатым и могу-
щественным. На следующее утро, когда пикуни снялись с ла-
геря, я понял, что кайна были бедняками по сравнению
с народом моей матери, самым большим племенем из всех
трех племен черноногих. Лошадей у пикуни было больше,
чем деревьев в лесу.
Мне понравились красивые седла, расшитые разноцвет-
23
ними бусами и иглами дикобраза; я любовался нарядами
мужчин, женщин и детей. Заметил я также, что воины
лучше вооружены, чем кайна, и великолепно держатся в се-
дле. Сдерживая гарцующих коней, они зорко осматривались
по сторонам, надеясь помериться силами с неприятельским
отрядом.
Процессию открывал наш клан Короткие Шкуры. Впере-
ди ехал Одинокий Ходок со своими помощниками и жреца-
ми. Я твердо решил рано или поздно занять место в их рядах.
К вечеру следующего дня мы раскинули лагерь в горах,
на берегу озера, у истоков реки Два Священных Вигвама.
Когда поставлены были все вигвамы, женщины принесли
хворост и разложили костры. Мать приготовила для меня
ужин, но Красные Крылья предложил мне поужинать вместе
с ним. Я отправился в его вигвам — прекрасный вигвам из
двадцати четырех шкур, в котором жил он сам, его четыре
жены и овдовевшая дочь с детьми. Внутри вигвам был
обтянут ярко раскрашенной кожей, прикрепленной к шестам
на высоте человеческого роста. В промежутках между ложа-
ми из шкур лежали мешки, расписанные красной, синей,
зеленой и желтой красками. В них хранилось сушеное мясо,
пеммикан, одежды и другое имущество.
На заходе солнца первая жена старика — «жена, сидящая
рядом с ним» — принесла Трубку Грома, завернутую в куски
кожи и меха, и подвесила ее к шесту над головой Красных
Крыльев. Днем эта трубка всегда лежала на треножнике
позади вигвама. К шестам были подвешены также старин-
ные кожаные мешочки, украшенные бахромой; в них храни-
лись священные краски и ароматические травы, которыми
пользовался старик при церемонии раскуривания трубки.
Этой трубки я никогда не видел, но много о ней слышал.
Усевшись рядом с Красными Крыльями, я с любопытством
посматривал на странный сверток.
— Ну, вот мы и пришли к священным горам! — сказал
мне старик.— Сын мой, ты все еще хочешь стать ловцом
орлов?
— Да, да! — воскликнул я.— Укажи мне путь, которым
я должен идти, и никогда я с него не сверну!
Он одобрительно кивнул, а женщины, сидевшие в виг-
ваме, захлопали в ладоши, и одна из них сказала:
— Сестры, настанет день, когда мы будем гордиться
нашим родственником-кайна.
Эти слова задели меня, и я воскликнул:
— По отцу я — кайна, но по матери — пикуни!
— Да, да! И скоро ты забудешь кайна и сделаешься
настоящим пикуни,— успокоил меня Красные Крылья.
24
— Я обещал бабушке вернуться к кайна, потому что они
должны дать мне имя, которого я добиваюсь.
— Ну что ж, ты можешь сдержать слово и все-таки быть
одним из нас. Получив новое имя, ты вернешься к нам
и займешь подобающее тебе место в нашем клане Короткие
Шкуры,— сказал старик.
Помолчав, он спросил:
— А какое имя хочешь ты носить?
Не подобает, чтобы человек называл свое имя, а также
и то, которого он добивается. Поэтому я ответил:
— Это имя носил великий жрец кайна, старик, умерший
прошлым летом. Был он искусным ловцом орлов.
— Ха! Ты говоришь о Старом Солнце! — воскликнул
Красные Крылья.
— Да, я хочу, чтобы меня назвали его именем.
— Ты заслужишь это имя, если пойдешь по тропе, кото-
рую я тебе укажу! — воскликнул старик.
Пришли гости, нам подали мясо, пеммикан и сушеные
ягоды. Все шутили и смеялись, но мне было не до смеха.
Думал я о тех тяжелых испытаниях, какие предстояло мне
перенести, чтобы закалить себя и стать ловцом орлов. Что,
если не хватит у меня сил?
Когда все поели, Красные Крылья закурил свою трубку
и передал ее соседу. Я знал, что все присутствующие должны
выкурить три трубки, и затем старик отпустит гостей и даст мне
распоряжения. Но когда гости докуривали третью трубку, в ла-
герь въехал Одинокий Бизон со своими воинами. Громко распе-
вали они победную песню, и все высыпали им навстречу. Выходя
вслед за гостями из вигвама, Красные Крылья сказал мне:
— Возьми мое ружье и любую из моих лошадей и от-
правляйся завтра на охоту. Ты должен доставить в свой
вигвам много мяса и шкур, потому что на следующий день
начнется для тебя пора испытаний.
Как ни тревожны были мои мысли, но я невольно раз-
веселился, приветствуя наших воинов. Все в лагере ликовали.
Женщины обнимали мужей, сыновей, братьев, перечисляли
совершенные ими подвиги, воспевали хвалу Солнцу. Многие
дали клятву построить в месяц Спелых Ягод большой виг-
вам, посвященный Солнцу, в благодарность за то, что никто
не погиб в бою.
Пока женщины пели хвалебные песни, мы столпились
вокруг воинов и узнали от них, что неприятельский отряд
ассинибойнов они настигли на открытой равнине, к северу от
реки Крутой Берег. Они преследовали этот отряд, и ни один
ассинибойн от них не ушел... Долго беседовали мы о славной
победе, и было уже поздно, когда все улеглись спать.
25
На следующее утро мы втроем, мать, бабушка и я,
выехали из лагеря. Красные Крылья дал мне одну из своих
быстрых лошадей, приученных к охоте на бизонов. В руке
я держал ружье, за спиной у меня висели лук и колчан со
стрелами. Я очень гордился ружьем, так как до сих пор мне
еще ни разу не приходилось стрелять из ружья. Медленно
проехал я по всему лагерю; мне хотелось, чтобы все меня
видели. Большинство не обращало на меня никакого внима-
ния, но кое-кто останавливался и говорил:
— Ха! Вот едет Маленькая Выдра с ружьем! Он отправ-
ляется на охоту!
Как я был горд и счастлив! На лошади я держался прямо,
расправив плечи, и заставлял лошадь гарцевать, делая вид,
будто большого труда стоит справиться с таким горячим
конем. Мы переправились через реку и поднялись по север-
ному склону на равнину. У опушки леса, тянувшегося на
западе, мы заметили трех медведей; они выкапывали корни
и перевертывали лапами камни, отыскивая мышей и мура-
вьев. Мать согласилась со мной, когда я сказал, что мы
охотимся не на медведей, и предложил ехать дальше. Нам
попадались олени, антилопы, лоси. Наконец, отъехав далеко
от реки, увидели мы стадо бизонов. Огромные животные,
пощипывая траву, медленно поднимались на холм. Мы жда-
ли, пока они не скрылись за холмом, и тогда только последо-
вали за ними.
На вершине холма я отпустил поводья, и моя лошадь,
давно уже почуявшая запах бизонов, помчалась галопом. От
нас бизоны находились на расстоянии выстрела из лука.
Я подъехал близко к стаду, когда животные меня заметили
и, задрав хвосты, обратились в бегство. Выбрав толстого
двухгодовалого бизона, я направил к нему мою лошадь и,
подскакав чуть ли не вплотную, выстрелил. Пуля задела его
легкие, и кровь хлынула у него из ноздрей. Отъехав в сторо-
ну, я стал заряжать ружье. Сотни раз слышал я о том, как
охотники на всем скаку пересыпают порох. Прислонив ружье
к левому плечу, я насыпал пороху из рога на ладонь правой
руки и попытался зарядить ружье, но неудачно — порох раз-
веялся по ветру. Я повторил попытку и снова потерпел
неудачу. «Плохо дело!—подумал я.— Порох стоит слишком
дорого, чтобы посыпать им равнину!» Приостановив ло-
шадь, я бросил ружье в кусты и достал лук и стрелы. Мне не
приходилось погонять моего горячего коня; он знал, что от
него требуется, и я должен был только направить его к на-
меченному мной животному.
На этот раз я выбрал большую самку, такую жирную,
что она не поспевала за стадом. Когда я в нее прицелился,
26
она круто повернулась и побежала назад. Тотчас же повер-
нула и моя лошадь; казалось, она во что бы то ни стало
хотела догнать бизона. Я не ждал такого резкого поворота
и едва не вылетел из седла, но, к счастью, успел уцепиться за
гриву. Лошадь перешла в галоп и быстро догнала бизона.
Поравнявшись с ним, я выстрелил ему в спину, и стрела
задела сердце. Животное метнулось в сторону, сделало не-
сколько прыжков и тяжело рухнуло на землю...
Спрыгнув на землю, я осмотрел тушу бизона и подумал:
«С ружьем я не умею обращаться, зато из лука стреляю
хорошо». Эта мысль меня утешила. Мне было стыдно, что
я рассыпал порох. Подъехала моя мать и протянула мне
ружье. Вслед за ней появилась и бабушка...
— Если бы ты был осторожен, ружье не выскользнуло
бы у тебя из рук,— сказала мать.— А ведь оно не твое. Ты
знаешь, что Красные Крылья очень им дорожит. Что бы мы
делали, если бы ты его сломал?
— Старик понял бы, что нельзя давать ружье глупому
мальчишке,— вмешалась бабушка.
Я промолчал. Мне не хотелось им говорить, что я нароч-
но бросил ружье. Мы перевернули большую самку так,
чтобы удобно было сдирать с нее шкуру. Женщины приня-
лись за работу, а я вскочил на лошадь и стал подниматься на
ближайшую гору. Нужно было караулить, чтобы какой-
нибудь неприятельский отряд не застиг нас врасплох.
На самой вершине горы я увидел старую яму, служившую
когда-то для ловли орлов. Я сошел с лошади и осмотрел ее.
На дне валялись гниющие листья, хворост, палки — остатки
провалившегося настила или крыши. Разгребая мусор, я на-
шел человеческий череп и поспешил выскочить из ямы. Еще
в детстве я слышал, что можно заболеть смертельной болез-
нью от одного прикосновения к человеческому черепу.
Я сел у края ямы и стал смотреть на череп, стараясь
угадать, как он сюда попал. Будь это череп ловца орлов,
погибшего в яме, я бы нашел здесь и весь скелет. Не по-
дыскав никакого объяснения, я начал внимательно осматри-
вать ловушку. Яма была узкая и глубокая; если бы я, прыг-
нув в нее, выпрямился во весь рост, над поверхностью земли
виднелась бы только моя голова.
Я представил себе ловца орлов, притаившегося в этой
ловушке. Над головой его — крыша из тонких палок и вет-
вей, а на этой легкой крыше лежит шкура волка, набитая
травой. Из разреза в шкуре торчит кусок свежей печенки.
Ловец, спустившись в яму, притаился и терпеливо ждет орла.
Но как заманивает он орла? Этого я не знал. Как удается ему
справиться с сильной птицей? Мне говорили, что раны,
27
нанесенные клювом и когтями орла, часто бывают смертель-
ны. Как защитить себя от страшных когтей и клюва? Я не
находил ответа, и мне стало грустно. «Пожалуй, правы те,
которые говорили, что пройдет много-много зим, раньше
чем я сделаюсь ловцом орлов»,— подумал я. Потом я вспом-
нил слова Красных Крыльев и ободрился.
— Этим летом я научусь ловить орлов! — воскликнул я.
Я посмотрел вниз, на равнину, и увидел бабушку и мать.
Они уже содрали шкуру с самки и теперь направлялись
к туше молодого бизона. Вскоре показались на равнине
охотники из нашего лагеря. За ними ехали женщины. У под-
ножия горы они остановились и перекинулись несколькими
словами с моей матерью. Затем один из них повернул
лошадь и въехал на гору. Это был Длинный Волк из
клана Никогда Не Смеются, юноша, на одну-две зимы
старше меня.
— Что ты тут делаешь, Маленькая Выдра? — спросил он.
— Осматриваю ловушку,— отозвался я.— Единственное
мое желание—стать ловцом орлов, но непременно этим
летом.
— Ну так что же! Будь ловцом!
— А по-твоему, ловить орлов так же легко, как убивать?
— Конечно! Муж моей сестры говорит, что пост, молит-
вы, великие подвиги и испытания никому не нужны. Ловить
орлов может всякий.
— Кто он такой — этот удивительный человек?
— Не смейся! Он умнее всех наших стариков. Он белый,
живет в торговом форте Длинных Ножей на Большой реке.
Хочешь, я тебе докажу, что он прав? Я починю эту ловушку
и буду ловить орлов.
— Подойди ближе и загляни в нее,— сказал я, указывая
на череп.
— Ха! Череп! — смеясь, воскликнул он.—А мой зять го-
ворит, что бояться черепа и скелета очень глупо. Я ему верю
и не боюсь этого черепа. Я починю эту ловушку, спущусь
в нее, и череп будет мне служить подушкой! Но ты первый
пришел сюда; быть может, ты сам хочешь испробовать эту
ловушку?
— Нет, не хочу!—сердито ответил я.— Пожалуй, твой
зять прав, говоря, что человеческие кости нам не страшны,
но во всем остальном он ошибается. Ловить орлов—дело
трудное, и нужно к нему подготовиться. Да, белые знают то,
что нам недоступно! Они умеют делать порох, ружья и раз-
ные вещи из железа, но наши отцы знали то, что неведомо
белым, и передали это знание нам. Твой зять никогда не
ловил орлов; вот почему он думает, что это очень просто,
28
и смеется над нами. А мне старики говорили, что ловец
орлов должен быть выносливым, ловким и смелым, должен
пройти через ряд испытаний и закалить свое тело. Если
хочешь, избери тропу белых людей, а я пойду по тропе,
указанной мне нашими стариками. Да, иди по тропе бело-
кожих, но смотри, как бы не привела она тебя к гибели.
— Ха! Что мне птичья голова!*—воскликнул он.— Не
пройдет и месяца, как я наловлю много орлов, а ты... если
ты и сделаешься ловцом, то очень не скоро... через много-
много зим!
Он хлестнул свою лошадь и ускакал вслед за охотниками.
Длинному Волку я возражал не задумываясь, но когда он
уехал, тоска охватила меня. Ведя лошадь на поводу, я стал
спускаться с горы. Думал я о том, что, быть может, Длин-
ный Волк прав. Мне старик указывает длинный и трудный
путь, а он хочет идти кратчайшим путем.
Матери я ни слова об этом не сказал. Мы отвезли
в лагерь мясо убитых мной животных, а затем я повел
лошадей на водопой. Покончив со всеми делами, я побежал
в вигвам Красных Крыльев, чтобы вернуть ему ружье и пе-
редать мой разговор с Длинным Волком.
— Да, Длинного Волка я хорошо знаю,— сказал старик,
внимательно меня выслушав.— Прошлое лето он провел
в форте Длинных Ножей на Большой реке. Вернувшись
оттуда, он только и делал, что восхвалял белых и высмеивал
наши нравы и обычаи. Долго пытались мы открыть ему
глаза и указать верный путь, но он не хотел нас слушать.
Быть может, и в твоем сердце зародились сомнения. Пусть
рассеются они! Да, белые умны и хитры, они умеют делать
много полезных и нужных нам вещей, но дальше этого не
идут. С нами они ведут торговлю, обменивают свои товары
на меха и шкуры и всегда стараются нас обмануть. А что
делают они в свободное время? Да ничего! Едят до отвала,
пьют, хохочут, пляшут с женщинами нашего племени, на
которых женились. Мы это знаем от сестры Длинного Волка.
Давно уже живет она с белым, но ни разу не слыхала, чтобы
он заговорил о великих подвигах и испытаниях, закаляющих
человека, о долге, его возвышающем. Нет, он думает только
о наживе или развлечениях. Белые в неведении своем смеют-
ся над нами. Их нужно пожалеть. Они ничего не знают.
Бродят они в горах и по равнине, видят животных, птиц,
рыб, деревья и растения, но разве могут они чему-нибудь от
них научиться? Нет! Они слепы и глухи!
Старик умолк. Казалось, он забыл обо мне. Подперев
* Соответствует нашему «наплевать».— Примеч. перев.
29
подбородок рукой, он уставился в землю и бормотал что-то
себе под нос.
— Длинный Волк сделал злое дело! — воскликнул я.—
Он вселил в меня сомнения. Но я их отброшу и забуду его
слова.
— Ха! Ты говоришь, как настоящий пикуни! — похвалил
меня старик.— Слушай: завтра утром я покажу тебе Трубку
Грома, а по окончании церемонии ты возьмешь мое ружье,
одеяло и поднимешься на склон большой красной горы над
верхним озером. Ты там найдешь местечко, защищенное от
дождя и ветра, и начнешь поститься. Пост должен продол-
жаться до тех пор, пока ты не увидишь вещего сна. Во сне
тебе явится какое-нибудь священное животное, которое по-
обещает быть всегда твоим «тайным помощником и защит-
ником». А теперь ступай в свой вигвам.
Весело побежал я домой. Мне хотелось поскорее остать-
ся одному на склоне высокой крутой горы и пройти через
первое испытание. Долго говорил я об этом с матерью,
и даже бабушка посматривала на меня ласково и старалась
ободрить.
На следующий день, когда солнце стояло на небе высоко,
меня позвали в вигвам Красных Крыльев. Я вошел и сел
на ложе из шкур по правую руку старика. Слева от него
сидела старшая его жена, носительница священной трубки.
Дальше разместились мужчины, которые должны были при-
нимать участие в церемонии; многие захватили с собой
барабаны, чтобы аккомпанировать пению. Справа от меня,
у входа, сидели младшие жены .Красных Крыльев со своими
подругами.
В вигваме было очень тихо; никто не курил. Все сидели
серьезные, сосредоточенные, не спуская глаз с маленького
костра; думали они о священной трубке. Затем все повер-
нулись к Красным Крыльям. Ивовыми щипцами он выта-
щил из костра несколько раскаленных углей и положил их
перед собой на землю. Из кожаного мешочка он достал
пучок душистой травы и бросил его на угли. Поднялся
ароматный дымок. Старик и его жена простерли руки и,
набрав пригоршни дыма, стали тереть ладонями лицо, воло-
сы, одежду; они очищались, прежде чем прикоснуться к Труб-
ке Грома. Старуха встала, сняла с шеста сверток с трубкой и,
положив его на ложе из шкур, стала развязывать четыре
кожаных шнурка. Снова Красные Крылья бросил пучок ду-
шистой травы на угли, окуривая дымом сверток, и затянул
первую из четырех священных песен, какие поются при раз-
вертывании трубки. Все присутствующие стали ему подтяги-
вать. Это была Песня древнего бизона.
30
Тяжело у меня на сердце. Давно умерли те, что пели
священные песни в то далекое утро. Тени их ушли в страну
Песчаных Холмов, а трубка зарыта в землю вместе с оста-
нками Красных Крыльев. А те, что остались... кто они?
Называют они себя пикуни, но не такими были настоящие
пикуни. Счастливы ушедшие в страну Песчаных Холмов!
Они не видят, как белые истребляют нашу дичь, завладевают
нашей великой страной, обрекают нас на голодную смерть,
отнимают у нас наших детей и учат их своему языку, своим
обычаям. Белые заставляют наших детей поклоняться тому,
кого они называют создателем, и говорят им, что все наши
обычаи нелепы и смешны.
Что же видим мы теперь? Наши дети забыли все, чему
учили их отцы, но не приняли и учения белых. Они отреклись
от родного племени и стали людьми жестокими и лживыми.
Они воруют; они обманывают не только белых, но и друг
друга. Не имея ни силы, ни знаний, чтобы идти путем белых,
они влачат жалкое существование, голодают, болеют, уми-
рают. И хорошо, что умирают! На земле не осталось места
для пикуни. Белые отняли у нас все: нашу землю, стада, дичь,
даже наши верования и обычаи! Довольно! Вернемся к дням
моей юности! Рассказывая о счастливой чистой жизни, какую
вели некогда пикуни, я хоть на время забуду о всех наших
невзгодах и лишениях.
Как печально звучала эта Песня древнего бизона! Я слу-
шал ее с волнением. Смолкли голоса, и жена Красных Кры-
льев сняла первый покров со священной трубки. Тогда все
запели Песню антилопы, и под эту песню снят был второй
покров. Затем запели Песню волка и наконец Песню Птицы
Грома. Старуха сняла последний, четвертый покров, и все мы
увидели трубку, украшенную перьями и кусками меха. Раз-
дались ликующие возгласы, громкие и протяжные. Долго не
смолкали они. Звонкие голоса женщин сливались с низкими
глухими голосами мужчин.
Красные Крылья уже развел на блюдце священную крас-
ку. Краска эта была красновато-бурая; мы добывали ее из
красноватой земли, которую Старик, создавший мир, раз-
бросал по оврагам и лощинам. Мы знали, что Солнце любит
больше всех других цветов красновато-бурый цвет.
Когда старый жрец Солнца взял блюдце, я ближе при-
двинулся к нему, и он помазал мне священной краской
волосы, лицо и руки. Затем, приподняв концы своего кожа-
ного одеяла, он стал обвевать меня ими, словно крыльями.
Громко молил он Солнце и все живые существа, населяющие
воздух, землю и воду, защищать меня и помогать мне во
всех моих начинаниях.
31
Церемония близилась к концу. Красные Крылья поднял
священную трубку, и все запели Песню Птицы Грома. Не
выпуская из рук трубки, старик стал плясать передо мной
и вокруг костра. Наконец он опустился на ложе и во-
скликнул:
— Я сделал для тебя все, что мог. Теперь ступай!
Одна из его жен протянула мне ружье. Я взял его
и вышел из вигвама. Мужчины и женщины, толпившиеся
у входа, расступились передо мной. Я увидел Длинного
Волка, стоявшего в стороне. Когда я проходил мимо него,
юноша крикнул мне:
— Маленькая Выдра, сегодня ты начнешь поститься,
а я иду на охоту! Хочу убить волка: мне нужна приманка для
орлов.
Я вошел в наш маленький вигвам и опустился на груду
звериных шкур. Мать дала мне поесть, потом подсела ко мне
и, обняв меня, заплакала.
— Быть может, в последний раз подаю я тебе еду,—го-
ворила она.— О, как я боюсь за тебя! Ты останешься один
там, в горах, где рыщут дикие звери. Кто знает, вернешься
ли ты в лагерь?
— Перестань хныкать! — прикрикнула на нее бабушка.—
Твой сын уже не мальчик. Довольно ты с ним нянчилась.
Теперь он взрослый мужчина. Какая бы опасность ему ни
угрожала, он должен смело идти ей навстречу.
— Будь он твоим сыном, ты не была бы такой жесто-
кой! — воскликнула мать.
— Был у меня сын, и я никогда над ним не хныкала,—
возразила бабушка.—Я его сделала смелым воином. Ты, его
жена, должна это знать.
Я понимал, что она желает мне добра, но не мог выно-
сить ее вечное ворчание. Есть мне не хотелось. Я взял
большое меховое одеяло, ружье и объявил, что пора идти.
Мать вызвалась меня проводить. Когда мы вышли из лаге-
ря, она еще раз обняла меня, потом уселась на землю и,
накрывшись с головой одеялом, заплакала.
Я переправился на другой берег реки и пошел по тропе,
проложенной крупной дичью; вела она к верхнему озеру,
и я знал, что в этом году никто из наших охотников здесь не
проходил и не пройдет, пока не кончится мой пост. По этой
тропе ходили только бизоны, лоси, олени, а также ночные
хищники. Как я боялся, что они на меня нападут!
Миновав нижнее озеро, я вскарабкался на скалу, откуда
срывался водопад, носящий имя нашей женщины-воина, ко-
торую звали Бегущий Орел. Некогда эта женщина постилась
в темной пещере на склоне скалы... Я отыскал пещеру и,
32
Д. Кэтлин рисует портрет
индейского вождя
Художник Д. Кэтлин
Вуннестон (Белый Бизон)—
знахарь черноногих
Художник Д. Кэтлин
Стумикосукс (Горб Бизона)—
главный вождь кайна
Художник Д. Кэтлин
Привал военного
отряда индейцев
Художник Д. Кэтлин
Скачки-соревнование
Художник Д. Кэтлин
Конная охота (фрагмент)
Художник Д. Кэтлин
Петоникис (Орлиные Ребра) —
один из выдающихся
воинов черноногих
Художник Д. Кэтлин
Микскемотескинна
(Железный Рог)—знахарь
и воин черноногих
Художник Д. Кэтлин
Бизоны были основой благо-
состояния племен черноногих.
«Настоящее мясо» бизонов бы-
ло их главной пищей, а из шкур
изготавливались палатки и оде-
жда индейцев. Пока индейцы не
знали конной охоты, добыча
бизонов была для них очень
трудной. Иногда, используя то,
что бизоны в стаде нс боялись
волков, охотники, надев на себя
волчью шкуру, подбирались
к бизонам на расстояние выстре-
ла из лука и внезапно нападали
на ближайших животных. Но
такая охота на бизонов была
трудным делом и часто не
приносила больших результа-
тов. Поэтому появление у ин-
дейцев лошади было в их ор-
ганизации охоты настоящей
революцией. Американские уче-
ные считают, что черноногие,
вероятно, получили лошадей от
более южных и западных племен
во второй четверти XVIII века.
Сначала черноногие называли
лошадей «Большие собаки»,
затем — «Л оси-собаки» (т. е. жи-
вотное размером с хорошо им
знакомого лося и способное
перевозить грузы наподобие
собаки).
Охота верхом оказалась насто-
лько эффективной, что произош-
ло быстрое превращение пре-
жних пеших охотников в конных
охотников на бизонов. Богатст-
во и могущество индейских
племен в прериях стало в пря-
мую зависимость от количества
имеющихся у них лошадей.
У индейцев особо ценились
скакуны, обученные охоте на
бизонов. Черноногий обычно
выражал свое восхищение хоро-
шей лошадью, говоря после
удачной погони: «Моя лошадь
сегодня убила много бизонов».
Охота на бизонов
в шкуре волка
Художник Д. Кэтлин
Стадо бизонов
Художник Д. Кэтлин
Гон бизонов
Художник Д. Кэтлин
Перекочевка индейцев
Художник Д. Кэтлин
Конная охота на бизонов
Художник Д. Кэтлин
Женщины из племен черноногих
Эниским (Волшебный Камень)
Художник Д. Кэтлин
Акейепаксен (Женщина,
Которая Сильно Поражает)
Художник Д. Кэтлин
Выдающиеся представители
племен черноногих, написанные
Д. Кэтлином в 1855 г. В цент-
ре—вождь Статсовеи (Великий
Стрелок) в великолепном плаще,
украшенном рисунками. Он ку-
рит длинную трубку. Справа-
знаменитый воин и охотник
Бионасасса (Убийца Медведя).
На земле сидит, завернувшись
в плащ кроу, молодой воин из
племени черноногих. Как писал
Д. Кэтлин, черноногие любили
носить плащи из шкур черного
или темно-коричневого цвета.
К тому же они часто надевали
черные ноговицы или мокаси-
ны—отсюда они и получили
свое название черноногих. «Ве-
роятно,—отмечал Кэтлин,— на
континенте нет племени (за
исключением, может быть,
кроу), которое одевалось бы
более удобно и более ярко, чем
черноногие».
Но среди индейцев уже появи-
лось неравенство, из среды
старшин, военачальников, удач-
ливых коневодов стали выде-
ляться богачи. В их палатках
накапливались меха, выделан-
ные шкуры, выменивавшиеся на
европейские товары. Одежда
богачей выделялась особо раз-
нообразными украшениями
и часто делалась лучшими ма-
стерами племени.
У состоятельных людей по-
являются многочисленные та-
буны—лошади составляли бо-
гатство племени. Так, главный
вождь пикуни с весьма ха-
рактерным именем Много Ло-
шадей (умер в 1866 г.) имел
до 1 тыс. лошадей. Потом бо-
гатейшим пикуни стал Одинокий
Мужчина (до 500 лошадей).
Кроме того, в XIX в. среди
пикуни было еще 13 крупных
владельцев лошадей.
Черноногие в торжественных
одеяниях
Художник Д. Кэтлин
7
Переправа черноногих
через реку
Фото
увидев черную дыру, подумал: «Она, женщина, не побоялась
поститься в этой дыре. Здесь она увидела вещий сон. Неуже-
ли же я, мужчина, окажусь трусливее, чем она? Нет! Я буду
храбрым!»
Я ускорил шаги и вскоре вошел в лес, который тянулся
до самого подножия Красной горы. Олени и лоси убегали,
почуяв мое приближение. Выйдя из леса, я стал взбираться
по западному склону Красной горы. На лужайках паслись
горные бараны и белые козы; первые при виде меня об-
ращались в бегство, а козы спокойно щипали траву и, каза-
лось, меня не замечали.
На закате солнца я остановился и посмотрел вниз: у под-
ножия горы раскинулось верхнее озеро. Здесь, на склоне,
я нашел место, вполне удобное, чтобы поселиться для поста.
Передо мной вставала скала вышиной со старую сосну,
а в скале была маленькая пещера, где я мог укрыться от
ветра и дождя. Шагах в тридцати — сорока от пещеры жур-
чал источник, бивший из трещины в скале. Я спустился
к источнику и напился холодной воды, потом залез в пещеру,
разостлал на земле одеяло и лег. Пещера была неглубокая,
но каменистая глыба, нависшая над моей головой, должна
была защитить меня от дождя.
Я лежал на боку, лицом к горной долине. Вершины гор
были окрашены лучами солнца, но красноватые отблески
быстро угасали. Озеро внизу почернело; я увидел на воде
белые полосы, должно быть, по озеру плыли утки, но раз-
глядеть их я пе мог. Я боялся надвигающейся ночи. Стем-
нело. Тускло белел источник у подножия скалы. Впервые
предстояло мне провести ночь в полном одиночестве. Там,
в далеком лагере, мать, Красные Крылья и даже моя ворч-
ливая бабушка думали обо мне, желали мне успеха. Я вспом-
нил о них, и мне стало легче. И вдруг я вздрогнул и весь
похолодел: из темноты донесся до меня протяжный крик.
Казалось, ни одно живое существо не может издавать таких
страшных звуков.
Глава IV
Сжимая в руке ружье, я затаил дыхание, сел и стал
прислушиваться. Я боялся услышать снова этот страшный
крик и, однако, чувствовал, что услышать его должен—дол-
жен знать, какая опасность мне угрожает. Но все было тихо.
Больше никто не кричал. Не слышал я и шагов. Ручей
протекал в узкой мелкой ложбине, тянувшейся от моей ска-
лы вниз, по склону горы. Склоны ложбины были усеяны
камнями, сорвавшимися со скал. Я знал, что они с грохотом
3 № 925
33
покатились бы вниз, если бы какое-нибудь живое существо,
хотя бы даже кролик, пробежало по склону. Я был уверен
в том, что никто не пересекал ложбины с тех пор, как
я спрятался в пещере. Но кто же тогда кричал? Существо без
плоти, крови и костей? Тень умершего человека? Я припом-
нил все, что мне приходилось слышать о тенях умерших.
Мне говорили, что они всегда молчат и никто не может их
увидеть. «Но если они невидимы, то можем ли мы узнать,
что они существуют?» — подумал я. Эта мысль меня успоко-
ила. «Я должен остерегаться не теней, а живого человека или
хищного зверя»,— сказал я себе.
Вскоре тьма рассеялась, так как взошла луна. Она подня-
лась над острыми вершинами гор и осветила долину. Теперь
мне виден был каждый кустик в мелкой ложбине, где сверкал
ручеек. Вдали, на западе и востоке, резко вырисовывались
очертания гор и скал. Озеро внизу, у подножия горы, засвер-
кало, как зеркало белого человека. Зорко осматривался я по
сторонам, но нигде не было видно ни одного живого сущест-
ва. Я устал, мне хотелось спать, но я не смел лечь и сомкнуть
глаза. Меня преследовало воспоминание о протяжном вопле.
Закутавшись в одеяло, я просидел на страже всю ночь.
Когда наконец рассвело, я спустился к источнику. Жажды
я не чувствовал, но, однако, пил долго. Я знал, что постя-
щийся не смеет пить, в то время как солнце сияет на небе.
И женщины, которые строят вигвам, посвященный Солнцу,
постятся в течение четырех дней и четырех ночей и пьют воду
только перед восходом или после заката солнца. Пил я,
чтобы не чувствовать днем мучительной жажды, а напив-
шись, вернулся в свою пещеру. Мне очень хотелось есть, но
я прогнал мысль о еде.
Перед восходом солнца к источнику прилетели белые
тетерева, и я обратился к ним с мольбой послать мне вещий
сон. Они уже теряли свое белое зимнее оперение и начали
покрываться желтыми перьями. Пришел на водопой старый
волк и спугнул тетеревов. Его зимняя шкура вылиняла и об-
лезла. Я лежал, завернувшись в одеяло. Ветра не было,
и волк меня не заметил и не почуял моего запаха. Мысленно
я и к нему обратился за помощью. Когда он убежал, на
водопой пришли горные бараны и белые козы. Как всегда,
самцы держались в стороне от самок и детенышей. Я помо-
лился им всем, но мне было трудно удержаться от смеха,
и я кусал себе губы, когда ягнята начали гоняться друг за
другом, перепрыгивать через спины матерей и бодаться, хотя
рога у них еще не прорезались. Были они очень маленькие,
должно быть, родились несколько дней назад, но на ногах
держались крепко и резвились без устали.
34
Последними пришли на водопой семь горных овец со
своими детенышами. Одна из них, мать с двумя ягнятами,
покидая ложбину, отстала от своих подруг и остановилась
у груды камней; каждый камень был величиной с мою голо-
ву. Осмотревшись по сторонам, она повернулась к своим
ягнятам и несколько раз топнула передними ногами. Я не
понимал, зачем опа это делает, и стал озираться, думая, что
она почуяла врага. Но поблизости не видно было ни одного
хищного зверя. Вдруг я увидел, что ягнята опустились на
колени и улеглись меж камней. Они словно слились с камен-
ными глыбами, и теперь нелегко было их найти; волк или
какой-нибудь другой хищник мог подойти к этому месту и не
заметить их. Я понял, что мать уложила их спать; потому-то
она и ударяла копытами.
Посмотрев еще разок на ягнят, горная овца последовала
за своими подругами и, пощипывая траву, стала спускаться
по склону. Оказалось, что и все остальные ягнята также
исчезли, словно сквозь землю провалились.
Солнце поднималось все выше и выше, день обещал быть
жарким. Шесть овец, пережевывая жвачку, улеглись на траву
и вскоре заснули. Седьмая стояла на страже.
У меня слипались глаза. Я знал, что должен спать; ведь
для того-то я и пришел сюда. Во сне я должен был встретить
какое-нибудь животное, которое согласится стать моим по-
мощником и защитником. Но я не мог забыть этого страш-
ного крика, раздавшегося в ночи. Я не смел закрыть глаза:
хотелось мне узнать, кто кричал. Был ли я трусом? Не знаю.
Но вряд ли кто на моем месте не поддался бы страху.
Солнце высоко стояло на небе, но глыба, нависшая над
моей головой, заслоняла меня от него. Я частенько посматри-
вал на овцу, которая стояла на страже. Она озиралась по
сторонам, и я знал, что, пока она стоит спокойно, никакая
опасность мне не угрожает: горная овца издали заметит врага.
Было около полудня, когда она медленно подошла к от-
дыхающим овцам и улеглась рядом с ними. Ближайшая
к ней овца встала, потянулась, зевнула и заняла место кара-
ульной. Вдруг она подняла голову и посмотрела в мою
сторону, а один из ее детенышей вскочил и побежал к ней.
Делая большие прыжки, она бросилась ему навстречу. Вско-
чили и остальные овцы.
Сверху донесся шум, словно кто хлыстом рассекал воз-
дух. Потом я ясно расслышал хлопанье крыльев. С неба
прямо на бегущего ягненка упал орел; острые когти вон-
зились в спину. Мать подбежала к своему детенышу и перед-
ними копытами попыталась ударить орла, но было уже
поздно. Огромная птица взмахнула крыльями и поднялась
3*
35
над склоном. Я слышал жалобное блеяние ягненка, видел,
как он мотает головой и дергает тонкими ножками.
Отлетев от горы, орел разжал когти, уронил свою до-
бычу и тотчас же устремился вслед за ней. Я услышал глухой
стук, когда ягненок упал па камни. Мне пришло в голову,
что орел нарочно бросил его на камни; теперь голодным
птенцам, ждавшим на одной из ближайших скал, легче будет
клевать растерзанное тело. Когда улетел орел, я перевел
взгляд на горных овец; вместе со своими детенышами они
бежали на запад и вскоре скрылись из виду.
Я рассердился на орла за то, что он похитил ягненка, но,
поразмыслив, признал себя неправым. Мог ли я бранить
орла, когда и мы, люди, поступаем точно так же? Орлы
питаются ягнятами, козлятами, кроликами и птицами, а лю-
ди убивают всех животных, потому что нуждаются в пище
и одежде. С этими мыслями я заснул.
Проснулся я после захода солнца. Вздрогнув, я сел и оки-
нул взглядом склон горы. Нигде не было видно ни одного
живого существа. Спал я крепко и ничего во сне не видел.
Мне стало грустно. «Кто знает, увижу ли я вещий сон
и сколько времени придется мне провести в этой пещере?» —
думал я. Я протер глаза, еще раз посмотрел на склон и в су-
мерках спустился к источнику. Напившись, я поспешил на-
зад, в пещеру, но быстро идти не мог: от долгого поста
я ослабел, и у меня подкашивались ноги.
Весь день дул-легкий западный ветерок. К вечеру он стих.
Спустилась темная ночь. Издалека доносился рев водопадов, ни-
звергающихся с отвесных скал. Прислушиваясь к шуму воды, я
вспомнил слова моего отца. «Падающие струи,—говорил он,—
ведут между собой беседу, но мы не понимаем их языка. Голоса
их звучат с незапамятных времен и будут звучать вечно. А мы,
люди, рождаемся и умираем, и голоса наши замолкают навеки».
Никогда не слышал я, чтобы отец ругался или в раз-
дражении повышал голос. Имя его было Утренний Орел, но
в лагере дали ему прозвище Кроткий. Так звали его все —
мужчины, женщины, дети. Кроткий! Да, дома был он ласко-
вым и кротким, но наши воины говорили, что в бою он не
отступал перед врагами и никому не давал пощады.
Я лежал в темноте на склоне горы и думал об отце
и о себе. Я хотел стать ловцом орлов, но не должен ли я был
также вступить на тропу, пройденную моим отцом, и сра-
жаться вместе с нашими воинами против врагов?
Громкий плеск в ручье заставил меня вздрогнуть. Я хотел
было сбросить одеяло, в которое закутался, и вскочить, но
мне удалось овладеть собой. «Смелее! — сказал я себе.— Ле-
жи смирно! Ты должен лежать смирно».
36
Ха! Нелегко было это сделать! Как хотелось вскочить
и убежать подальше!
Вскоре услышал я громкое фырканье и сопение, а легкий
ветерок донес острый запах медведя. Первый всплеск воды
навел меня на мысль о медведе, и теперь я окончательно
убедился в том, что медведь купается в ручье. Черного
медведя я не боялся, но мне угрожала серьезная опасность,
если в воде плескался гризли*.
Ни разу еще не приходилось мне иметь дело с гризли, но
слышал я о них много. Каждое лето несколько человек из
нашего лагеря попадали в лапы гризли. Эти медведи—са-
мые коварные из всех животных. Одни гризли, завидев чело-
века, убегают, другие не обращают на него ни малейшего
внимания, но бывают и такие, которые тотчас же переходят
в наступление и убивают или калечат свою жертву.
Я слышал, как медведь вылез из ручья. Вода струйками
стекала с него на землю. Потом раздался шум, напомина-
ющий раскат грома. Медведь отряхивался. Теперь я уже не
сомневался в том, что это был гризли. Зашуршали кусты,
из-под тяжелых лап медведя срывались камни, катились по
склону. Слышно было, как длинные когти стучали о камни.
Медведь шел прямо на меня!
О, как мне было страшно! Я весь дрожал и обливался
потом. О бегстве нечего было и думать. Я знал, что в два
прыжка он меня догонит. Оставалось одно: когда он подни-
мется к моей пещере, направить на него дуло ружья и спу-
стить курок. Если я не убью его наповал, то, быть может,
вспышка огня и громкий выстрел его испугают, и, раненный,
он обратится в бегство.
Лежи я неподвижно, он, пожалуй, не заметил бы меня
и свернул бы в сторону. Но, прислушиваясь к его шагам,
я почувствовал, что он направляется прямо к моей пещере.
Я должен был повернуться, сесть и взять в руки ружье. Хотя
я и старался не шуметь, но, должно быть, он услышал
шорох. Громко захрапев, он побежал быстрее, и я понял, что
он меня обнаружил. В несколько прыжков он поднялся по
крутому склону. Было очень темно, но все-таки я разглядел
огромное черное тело у входа в пещеру. Я наклонился,
погрузил дуло ружья в длинную мягкую шерсть и выстрелил.
Ослепительная вспышка—и я увидел перед собой гигантс-
кого гризли. Раненный, он громко заревел, и я почувствовал
на своем лице его горячее зловонное дыхание. Он лез дальше
в пещеру, и нос его коснулся моей груди.
Прижавшись к каменной стене, я ждал смерти. Снова
* Медведь, крупный хищник; распространен в Северной Америке.—Примеч.
перев.
37
раздался страшный рев, и вдруг огромная черная масса
медленно начала скользить назад и вниз. Тщетно пытался он
удержаться, вонзить когти передних лап в каменный пол
пещеры: силы ему изменили. Он пыхтел, сопел и наконец
сорвался и покатился вниз по склону. Затем все стихло.
Я его убил! Одним выстрелом я убил самого большого
медведя, какого мне когда-либо приходилось видеть. Я со-
вершил великий подвиг! Величайшим подвигом * считалось
у нас убить врага—сиу **, кроу, ассинибойна, но и убившему
серого медведя было чем похвалиться. Мысленно я пред-
ставил себе, как я стою перед вигвамом, посвященным Солн-
цу, который хотели выстроить наши женщины, и говорю во
всеуслышание:
— В месяц Новой Травы я постился в маленькой пещере
на склоне Красной горы, к западу от верхнего озера. Во
мраке ночи на меня напал большой серый медведь. Я при-
ставил к груди его ружье, выстрелил и убил наповал. Вот
мой трофей: ожерелье из когтей гризли!
А когда я умолкну, воины будут восхвалять меня... Раз-
мышляя об этом, я насыпал на ладонь немного пороху, взял
пулю и зарядил ружье. Теперь я готов был помериться
силами с любым противником.
Я потерял надежду увидеть в эту ночь вещий сон. Лежа
на боку, я смотрел на Семерых***, медленно скользивших
на север. Из-за гор заструился бледный свет: всходила луна,
и в полумраке я разглядел внизу огромную тушу медведя.
Он лежал у подножия скалы, на пути к источнику. Когда
луна высоко поднялась над горами, я спустился к медведю.
Он был еще больше, чем я думал,— величиной со старого
бизона. Я заглянул в разинутую пасть и увидел четыре
желтоватых клыка длиной с мой большой палец. Всю зиму
он пролежал в берлоге, и шкура его еще не облезла и не
полиняла. Волос был длинный, темно-серый.
Несколько раз обошел я вокруг него, и чем дольше я на
него смотрел, тем веселее становилось у меня на сердце.
* Во всех кочевых племенах прерий существовала четырехступенчатая (четыре
было священное число!) система учета военных подвигов. У черноногих она
была следующей (по убывающей важности подвига): 1) захват оружия врага;
2) прикосновение к живому врагу; 3) прикосновение к мертвому врагу и снятие
скальпа; 4) угон лошадей врага (особенно лучших, привязанных у палаток во
вражеском лагере).
Маленькая Выдра, убив медведя, совершил подвиг, приравнивавшийся
к подвигам третьей степени
** Сиу-дакота — одна из крупнейших групп индейских народов, проживавших
на совр. территории США, а также в Канаде. Родственная по языку группа
племен хокан-сиу делилась на языковые семьи племен кэддо и сиу. В данном
случае скорее всего речь идет о воинах из племен дакота, проживавших
в долине Миссури.
♦** Семеро — созвездие Большая Медведица.
38
Я был так счастлив, что мне хотелось запеть победную
песню. Я поставил ногу на его мохнатый бок и чуть слышно
запел, потом положил на землю ружье, достал нож и отрезал
когти с лап и помолился Солнцу...
Теперь, когда пикуни одержимы желанием иметь краси-
вые одеяла, одежду, бусы и лакомства белых людей, многие
наши охотники сдирают шкуры с убитых ими медведей
и обменивают их на товары. Не так было в дни моей
молодости. Мы относились к ним как к любому из наших
врагов — кроу, кри* или ассинибойну. Вместо скальпа мы
брали их когти, а мясо и шкуру приносили в жертву Солнцу.
Срезав когти и спрятав их в мешок, я встал.
Затем я спустился к источнику, вымыл руки и нож, напил-
ся и побрел назад в пещеру. Около туши медведя я приоста-
новился, полюбовался им и наконец медленно стал караб-
каться по склону, с которого скатился медведь. На камнях
темнели пятна крови.
Не прошел я и трех шагов, как что-то засвистело над
моей головой и большая каменная глыба слетела по откосу
слева от меня и упала в ложбину. Я побежал к пещере;
задыхаясь и весь дрожа, я добрался до нее как раз в ту
минуту, когда за моей спиной загрохотала вторая глыба.
Я спасся чудом.
Мне пришло в голову, что эти две глыбы не оторвались
от скалы, так как никакого треска я не слышал, а были
кем-то сброшены с вершины. Кто-то хотел меня убить!
Мысль о новом враге привела меня в ужас. От голода
я ослабел; встреча с медведем придала мне сил, но, когда
возбуждение прошло, я снова почувствовал слабость и голо-
вокружение. И вдруг в тишине раздался протяжный крик,
тот самый крик, который испугал меня в первую ночь.
Повторился он трижды, и я похолодел от ужаса. Он доносил-
ся с вершины горы, и последние мои сомнения рассеялись:
каменные глыбы не сорвались, а были сброшены! Там, на
горе, скрывался враг.
Я решил, что Красные Крылья сделал ошибку, послав
меня поститься на эту гору. Здесь мне со всех сторон угрожа-
ет опасность. Не успел я убить медведя, как появился новый
и еще более страшный враг. Должно быть, это был воин из
какого-нибудь западного племени, а все западные племена
враждовали с нами. «Здесь я не увижу вещего сна,—думал
* Кри—индейское племя алгонкино-вакашской группы. Проживало на об-
ширной территории Канады, в лесной и степной зонах. Основное занятие —
охота и рыболовство. Нередко были в дружественных отношениях с сиксика,
с остальными племенами Конфедерации черноногих враждовали (особенно
с пикуни).
39
я.— Я даже заснуть не могу от страха. Когда рассветет,
я покину это место и вернусь домой».
Несомненно, враг мой знал, по какой тропе я пришел
сюда, и, пожалуй, устроил засаду. Придется поискать дру-
гую тропу. А если я доберусь живым до лагеря, как стыдно
будет признаться, что ничего во сне я не увидел и бежал
с горы...
Глава V
Остаток ночи я просидел прислонившись спиной к камен-
ной стене и поджидая моего врага. Он так и не появился,
и голоса его я больше не слышал. Наконец рассвело, и я оки-
нул взглядом склон горы, посмотрел на неподвижную тушу
медведя и почувствовал, что при дневном свете страх поки-
нул меня. Повсюду пели птицы. Белые тетерева прилетели
к источнику. О, как не хотелось мне уходить отсюда! Я ре-
шил подождать еще несколько часов. К полудню мой враг,
утомленный ночным бдением, подумает, что я не намерен
отсюда уходить, и, быть может, заснет; вот тогда-то я и убе-
гу. У меня слипались глаза, никогда еще не чувствовал я себя
таким измученным и слабым, но я знал, что жизнь моя висит
на волоске, и поклялся не смыкать глаз.
Солнце выплыло из-за гор и согрело мою пещеру. Я за
метил, что горные бараны и белые козы не приходили на
водопой; из этого я вывел заключение, что враг мой находит-
ся где-то поблизости. Наконец с востока пришло стадо бара-
нов. Приблизившись к ручью, животные увидели убитого
медведя или почуяли его запах и тотчас же повернули назад.
Рысцой прибежал волк—тоже с востока; высоко задрав
морду и навострив уши, он втягивал носом воздух. Увидев
медведя, он остановился как вкопанный и долго смотрел на
него, не зная, что делать. Должно быть, его мучила жажда;
косясь на медведя, он быстро спустился к ручью, напился
и убежал на запад.
И горные бараны, и волк пришли с востока по тропе,
которая вела к водопаду Бегущего Орла. Теперь я был почти
уверен в том, что мой враг скрывается не на этой тропе.
Я решил покинуть пещеру, спуститься на тропу и бежать на
восток. И все-таки я мешкал. Был я так слаб, что мне
казалось, будто враг тотчас же меня догонит.
Над головой моей раздалось громкое карканье. Я посмо-
трел на небо и увидел большого орла, кружившего над
скалой; за орлом летал ворон и, казалось, пытался клюнуть
своего врага. Но тот не обращал на него внимания и подни-
мался все выше и выше. Наконец, ворон отказался от погони
40
и полетел к горе. Я потерял его из виду, но вскоре он
промелькнул мимо моей пещеры, опустился прямо на голову
медведя и выклевал ему глаз. Затем ворон зашагал по огром-
ной туше и сильным клювом стал долбить шкуру в том
месте, где кончаются ребра. Продолбив ее, он добрался до
печени и жадно стал есть.
У меня болела спина. Я лег, не спуская глаз с ворона,
которого мы считаем самой мудрой из всех птиц. «О, если
бы он мне приснился!—думал я.—Хорошо было бы иметь
его своим помощником!»
Дважды ловил я себя на том, что у меня слипаются глаза.
Я боролся с дремотой и не заметил, как заснул. Последней
моей мыслью была мысль о вороне.
Я проснулся, сел и, сжимая в руке ружье, осмотрелся
по сторонам. Взглянув на солнце, я убедился, что до
полудня еще далеко. Значит, спал я недолго, но каким
бодрым и сильным чувствовал я себя теперь! Наконец-то
приснился мне сон! Пока я спал, моя тень искала помощника
и нашла его. Ясно припомнилось мне все, что я видел
во сне. Я скитался по холмистой стране и, встретив барсука,
попросил его быть моим помощником, но он ничего мне
не ответил и скрылся в своей норе. Потом повстречались
мне антилопа, волк, койот, старый бизон и лисица, и ко
всем взывал я о помощи. Одна только лисица дала мне
ответ.
— Там, за холмом,— сказала она,— живет тот, кто со-
гласится стать верным твоим помощником и защитником.
Ступай к нему.
И снилось мне, что я спустился с холма, вошел в рощу
и побрел вдоль ручья.
— О вы, живые существа, населяющие леса, равнины,
воды и воздух! — кричал я.— Сжальтесь надо мной! Пусть
кто-нибудь из вас согласится быть моим помощником и за-
щищать меня от всех опасностей, какие могут повстречаться
на моем пути!
В лесу было много птиц. Они порхали с ветки на ветку
и громко пели. Две выдры резвились в ручье; на берегу сидел
бобр и грыз кору ивы. Длинноногий кролик притаился под
кустом шиповника; поодаль отдыхали два белохвостых оле-
ня. И птицы и животные, казалось мне, прислушивались
1ЯЯ
к моей мольбе, но ничего мне не отвечали. Я так устал, что
не мог идти дальше. Опустившись на землю, я закрыл глаза
и подумал: «Никто не хочет мне помочь. Здесь я умру».
И хотя глаза были закрыты, но я увидел страну Песчаных
Холмов, а у подножия их—большой лагерь. Между виг-
вамами бродали тени людей, лошадей, собак. Я узнал тени
41
отца, брата, нескольких друзей. Лица их были печальны. О,
как не хотелось мне идти в эту страну теней!
Вдруг раздалось хлопанье крыльев, и я услышал громкий
голос:
— Ты взывал о помощи. Я пришел.
Я открыл глаза, сел и увидел перед собой большого ворона.
— О ворон! — воскликнул я.— Не покидай меня, будь
вечным моим помощником и защитником!
— Сначала узнай, кто я,— ответил он.—Не думай, что
я один из тех воронов, которых ты ежедневно видишь.
Я предок их, древний ворон. Давно уже слежу я за тобой
и знаю, что у тебя доброе сердце. Да, я буду твоим помощни-
ком. Призывай меня всякий раз, когда угрожает тебе опас-
ность, и я не откажу тебе в защите.
— О великодушный ворон! Как мне благодарить тебя! —
вскричал я.
Не знаю, что бы я еще ему сказал, но вдруг на моих
глазах произошло чудо, и слова замерли у меня на языке:
птица превратилась в человека—прекрасного воина в бое-
вом наряде, сверкающем, как солнце. Был он так красив, что
я не мог оторвать от него глаз. Еще секунда—и видение
исчезло. Снова увидел я перед собой птицу; она взмахнула
крыльями и, громко каркая, полетела на запад.
Я проснулся, сел и стал припоминать все, что привиде-
лось мне во сне. Я не сразу сообразил, что цель моя достиг-
нута: я обрел «тайного помощника». И помощником моим
была самая мудрая из всех птиц. Наконец, вспомнил я о том,
что где-то поблизости скрывается тот, который хочет меня
убить. Оставив одеяло в пещере, я крадучись спустился на
тропу, проложенную дичью, и побежал домой. Спал я недо-
лго, но сон придал мне сил, и бежал я быстро. В руке
я сжимал ружье и на бегу осматривался по сторонам и часто
озирался, чтобы узнать, нет ли погони. Но никто меня не
преследовал. У меня мелькнула мысль, не устроил ли враг
засады, но при виде горных баранов и коз, разбегавшихся
при моем приближении, я убедился, что путь свободен.
Бараны, завидев меня, взбирались на скалы и оттуда
смотрели вниз, но я был слишком слаб, чтобы их преследо-
вать, хотя голод меня мучил и мне очень хотелось убить
одного из них.
Когда я подошел к водопаду Бегущего Орла, силы мне
изменили. Выйдя на лужайку, я как подкошенный упал на
траву. Вскоре услышал я голоса и топот копыт. На тропу
выехали трое всадников—это были охотники из нашего
лагеря. С трудом я привстал, замахал им рукой и снова упал
на траву. Они узнали меня и поспешили ко мне на помощь.
42
— Ха! Это ты?—воскликнул один из них, великий охот-
ник, которого звали Глаза Лисицы.— Красные Крылья опо-
вестил весь лагерь о том, что ты ушел поститься на Красную
гору. Ну как? Помог ли тебе пост?
— О да! Теперь у меня есть могущественный помощник.
— Кто же он такой?—улыбаясь спросил один из охот-
ников.
— Один только Красные Крылья узнает, кто он,— ко-
ротко ответил я.
Охотники громко расхохотались. Этот вопрос они мне
задали только для того, чтобы меня подразнить. Они пре-
красно знали, что никому, кроме Красных Крыльев, не рас-
скажу я о своем тайном помощнике.
— Слушайте все,— продолжал я,— там, на Красной го-
ре, мне угрожала смерть. На меня напал большой медведь,
и я его убил. В этом мешке хранятся его когти. Затем
невидимый враг пытался меня убить. С вершины горы он
сбросил две каменные глыбы. Должно быть, он спал, когда
я убежал из пещеры на склоне горы, где я постился. О, не
осуждайте меня за то, что я оттуда бежал! Я был слишком
слаб, чтобы встретиться с врагом. У меня едва хватило сил
добраться до этого водопада, и дальше я уже не мог идти.
— Конечно, мы тебя не осуждаем! Ты поступил правиль-
но,— сказал Глаза Лисицы, и другие двое с ним согласились.
Они попросили меня точно описать место, где я постился
и где, по моему мнению, скрывался воин, сбрасывавший
с горы камни. Выслушав меня, Глаза Лисицы проговорил:
— Мы хотели переправиться через реку, углубиться в лес
и поохотиться на оленей. Но теперь мы пойдем по следу
другой дичи и отыщем твоего врага. Садись на мою лошадь
и поезжай домой.
Они помогли мне сесть на лошадь и заботливо спросили,
хватит ли у меня сил доехать до лагеря. Затем они привязали
к деревьям двух других лошадей, и мы распрощались. Моя
лошадь чувствовала, что мы возвращаемся домой, и бежала
рысью. Было после полудня, когда я остановил ее перед
нашим вигвамом. Мать и бабушка помогли мне сойти с ло-
шади и уложили на ложе из шкур. Прибежал старик Красные
Крылья. И ему и женщинам очень хотелось знать, видел ли
я вещий сон, и они засыпали меня вопросами. Я сказал им
только, что все благополучно, а затем попросил есть. Мать
дала мне похлебки, и, утолив голод, я крепко заснул.
Было после полуночи, когда я проснулся. Несмотря на
поздний час, мать не ложилась спать и караулила мой сон.
У костра стоял горшок с вареным мясом и похлебкой,
и я снова принялся за еду. Проснулась бабушка, и я стал
43
рассказывать им о днях поста, но не назвал имени священной
птицы, которая обещала быть моим помощником. Как они
меня хвалили, когда я показал им когти медведя!
Затем сообщили они мне новости, хорошие и плохие.
Вечером вернулись в лагерь охотники и принесли скальп моего
врага. Человек, сбросивший с горы две каменные глыбы,
оказался индейцем из племени снейк*; они узнали это по
воротнику из меха и перьев. Когда они подкрались к нему, он
сдирал шкуру с моего медведя и, отрывая куски мяса, поедал их
сырыми. Несомненно, он видел, как я отправился в обратный
путь, и воспользовался моим уходом, чтобы завладеть шкурой,
а также одеялом, которое я оставил в пещере. Наши охотники
убили его и сняли скальп. Я обрадовался этому известию. Скоро
бабушка сообщила мне еще одну новость: хотя Длинный Волк
хвастал, что пойдет ловить орлов, но в последнюю минуту
струсил. Вместо того чтобы засесть в ловушку, он поехал в форт
белых, обменял лошадь на виски и, напившись, ввязался там
в драку. Его избили, и в лагерь он вернулся чуть живой.
Солнце высоко стояло на небе, когда я проснулся. Завер-
нувшись в одеяло, я побежал к реке. На берегу я увидел
приятелей, мальчиков моих лет. Несколько дней назад они
играли и шутили со мной, а сейчас приветствовали меня
робко, словно впервые увидели. Я понял, что их смущает:
всему лагерю стало известно, что я постился и совершил
подвиг—убил большого медведя.
Теперь эти подростки уже не смотрели на меня как на
товарища. Они относились ко мне почтительно, и я порадо-
вался этому, хотя в глубине души жалел, что не могу прини-
мать участие в их играх.
Синуски и Нипока прыгнули в воду вслед за мной и,
выкупавшись, вылезли на берег. Волчонок никого к себе не
подпускал, кроме меня; боялся он даже моей матери, кото-
рая давала ему есть, а на бабушку сердито ворчал. Любил он
одного меня, и эта мысль доставляла мне удовольствие.
Когда я вылез из воды, мои товарищи уже ушли. Одев-
шись, я поспешил домой. Проходя мимо вигвамов клана
Никогда Не Смеются, я услышал пение знахаря, который
врачевал какого-то больного. Но я не обратил на это внима-
ния и даже не задал себе вопроса, кто может быть болен.
Когда я вошел в наш вигвам, мать сказала, что Красные
Крылья присылал за мной. Я побежал к нему; мне хотелось
* Снейк — индейское племя группы шошонов ацтеко-таноанской языковой
семьи. Проживало южнее и юго-западнее черноногих на территории совр.
штатов Монтана и Айдахо (США). Основное занятие—коневодство и конная
охота на бизонов. Вместе с кроу были главными противниками Конфедерации
черноногих с юга.
44
поделиться моими сомнениями. Он усадил меня на ложе
и приказал жене, «сидящей рядом с ним», дать нам поесть.
Я всматривался в его спокойное умное лицо, и легче стано-
вилось у меня па душе. Пока мы ели, я рассказывал ему
о встрече с медведем и о враге, скрывавшемся на вершине
горы. Когда женщины убрали посуду, он приказал им всем
покинуть вигвам. Как только опустилась за ними занавеска,
он повернулся ко мне и сказал:
— Ну, вот мы и одни. Говори, что видел ты во сне.
Я описал ему древнего ворона, рассказал, как на моих
глазах птица превратилась в человека. Когда я умолк, старик
захлопал в ладоши и воскликнул:
— Моя надежда оправдалась! Я был уверен, что на
склоне Красной горы ты увидишь вещий сон. Как я рад, что
древний ворон согласился быть твоим «тайным помощни-
ком»! Теперь никакой враг тебе не страшен.
Вдруг в вигвам вбежала какая-то старуха и, упав на
колени, захныкала:
— Хай-йю. Красные Крылья! О великий жрец Солнца!
Сжалься над моим внуком, Длинным Волком! Пожалей
и меня, его бабушку! Он болен! О, как он страдает! Мы
просим тебя прийти и помочь ему!
— Женщина, какая болезнь поразила Длинного Вол-
ка?— спросил Красные Крылья.
— Его избили в драке,— простонала она.— Вчера он по-
ехал к белым, напился огненной воды. Лицо его распухло.
Он ничего не видит. И кашляет он кровью. Красная Шкура
лечит его травами и поет священные песни, но ему становит-
ся все хуже и хуже. Приди и помоги ему! Тебе известны все
целебные травы.
— Женщина,— сурово сказал старик,— твой внук высме-
ивал наши нравы и обычаи, смеялся над всеми нами. Белые
научили его пить, и он водил с ними дружбу. По своей воле
вступил он на тропу белых людей и за это наказан. Я не
пойду к нему. Ступай!
Старуха посмотрела ему в лицо, поднялась с колен и,
рыдая, вышла. А мне стало жаль и ее и Длинного Волка. О,
если бы старик попытался ему помочь!
Дважды в течение дня заходил я к Красным Крыльям
и каждый раз заставал у него гостей. Как медленно тянулось
время! Я ждал, что старик скажет мне: «Теперь ты можешь
ловить орлов?» Мне хотелось подняться на какую-нибудь
высокую гору и вырыть яму для ловушки. Тяжело было
сидеть сложа руки, когда я горел желанием приняться за
работу. Я прислушивался к песням, доносившимся из ви-
гвама Длинного Волка,— старый знахарь Красная Шкура
45
врачевал больного. Я узнал от женщин, что все жрецы
Солнца отказались лечить Длинного Волка, а из всех зна-
харей, мужчин и женщин, один только Красная Шкура пы-
тался ему помочь.
На закате солнца гости Красных Крыльев разошлись по
своим вигвамам, а я поспешил к старику.
— Я хочу ловить орлов,— сказал я.— Укажи мне место,
и завтра же я начну рыть яму.
Он улыбнулся, покачал головой и ответил:
— Нет, не завтра, сын мой! Не завтра, а, быть может,
через несколько месяцев.
— Но я уже видел вещий сон! У меня есть помощник —
древний ворон! — воскликнул я.
Знаком он приказал мне молчать.
— Ответь мне на вопрос,— сказал он,— кто носит орли-
ные перья и почему?
— Мужчины носят их. Потому что перья красивые.
— Перья некоторых горных и водяных птиц еще краси-
вее, но ими никто себя не украшает. Мужчины надевают
военные головные уборы из орлиных перьев и этими перьями
украшают щиты, потому что орел — самая смелая птица,
священная птица, которую возлюбило Солнце. И перья ее
являются символом храбрости. Вот почему только смелые
люди, сражавшиеся с врагами и совершившие много подви-
гов, могут быть ловцами орлов.
— Но я тоже совершил подвиг! Разве я не убил медведя?
— Для ловца орлов мало совершить один подвиг! Я на-
помню о данном тобою обещании: ты сказал, что не свер-
нешь с тропы, которую я тебе укажу, если соглашусь быть
твоим помощником.
— Да, это мои слова, и я могу их повторить,— ответил я.
— Хорошо сказано, сын мой! Я еще не знаю, хватит ли
у тебя мужества и сил стать ловцом птиц, парящих в синеве.
Сначала ты должен пойти на войну и, сражаясь с нашими
врагами, совершить хотя бы один подвиг,— закончил он и,
махнув рукой, дал мне понять, что я могу идти.
— Красные Крылья говорит, что я должен пойти на
войну,— сказал я матери, вернувшись в наш вигвам.
— О нет! Не сейчас, сын мой! Позднее! Через две-три
зимы...
— Конечно, он должен идти на войну, как только вождь
какого-нибудь военного отряда согласится его принять и на-
значит носителем своей трубки,— вмешалась бабушка.
Мать ни слова ей не ответила, но, приготовляя нам ужин,
тихонько плакала. Я всегда знал, что рано или поздно пойду
на войну. Все юноши об этом мечтали, все, за исключением
46
трусов. Был в нашем лагере один трусливый человек, от
которого отказалась родная семья. Вожди заставили его
носить женское платье и исполнять женскую работу. Жал-
кое существование влачил он. Вспомнив о нем, я содрогнул-
ся и невольно задумался о том, каково будет мне, когда
я впервые встречусь с врагами. Испугаюсь ли я? Да, но
я сделаю все, чтобы побороть страх и завоевать хотя бы
один трофей.
Грустно мне было в тот вечер, и тропа к орлиной ловушке
казалась бесконечно длинной.
1лава VI
На следующее утро громкие вопли со стороны вигвамов
клана Никогда Нс Смеются возвестили нам о смерти Длин-
ного Волка.
— Ха! Он получил то, что заслужил! — воскликнула ба-
бушка.— Это заставит других юношей подумать, прежде чем
следовать советам белых торговцев и вступить на их тропу!
— Но он был так молод... Я очень его жалею,— сказала
мать.
— Я надеялся, что он выздоровеет,— поддержал я.—
Мне тоже его жаль.
— Не хочу слушать, как вы его жалеете! Пойду в вигвам
Быстрого Бегуна, его жены дадут мне поесть,— проворчала
бабушка.
Выходя из вигвама, она что-то бормотала себе под нос.
— И все-то она сердится и бранит нас!—сказал я.—
Ничем ей не угодишь.
— Много зим прожила она на свете,— отозвалась
мать.— Мы должны терпеливо выслушивать ее воркотню.
Молча мы поели. Я знал, что мать тоскует, думая о вой-
не и грозящей мне опасности. А мне хотелось знать, скоро
ли пойду я на войну и какой отряд примет меня в свои ряды.
Поев, я пошел на пастбище, чтобы отвести лошадей на
водопой. Синуски и Нипока следовали за мной по пятам.
Волчонок стал таким толстым, что ему трудно было бежать;
он начал отставать, и мне пришлось взять его на руки.
Я заметил, что он и сообразительнее и любознательнее, чем
щенки. Он обнюхивал камни, кусты, траву, отыскивал следы
животных, пробегавших здесь ночью. Я нашел лошадей,
вскочил на одну из них и посадил перед собой Нипоку. Он
очень любил ездить вместе со мной на лошади: вилял пушис-
тым хвостом и старался лизнуть меня в лицо.
Напоив лошадей и отведя их снова на пастбище, я побе-
жал сначала к Красным Крыльям, а затем к Быстрому
47
Бегуну. Я хотел их спросить, не знают ли они, кто набирает
военный отряд, чтобы совершить набег на наших врагов.
Они назвали мне трех старшин, и я обошел по очереди всех
троих. Каждого я просил принять меня в отряд и поручить
мне обязанности носителя трубки. Не забыл я упомянуть
и о том, что уже постился, видел вещий сон и имею «тайного
помощника». Но они ответили мне, что я опоздал. Каждый
из них уже выбрал подростка, который должен был нести его
трубку и прислуживать ему.
Уныло плелся я к Красным Крыльям, и старик стал меня
утешать. Сказал, что позднее другие отряды вступят на
тропу войны, и мне позволено будет к ним присоединиться.
А пока он разрешил мне пользоваться его ружьем и снаб-
жать мясом и шкурами два вигвама—его и моей семьи.
Затем он приказал жене, «сидящей рядом с ним», подать ему
мешок, который лежал в глубине вигвама. Развязав завязки,
он достал из мешка две ловушки для бобров, купленные
у белых торговцев из форта Красных Курток.
— Вот они! — воскликнул он, бросив их на землю к моим
ногам.— Давненько я ими не пользовался. Никогда и никому
я их не давал, потому что наши охотники — народ легкомыс-
ленный и не берегут чужого добра. Но тебе я их даю: хотя
ты и молод, но я знаю, что ты будешь их беречь. Бери их
всякий раз, как они тебе понадобятся. Лови бобров и тер-
пеливо жди, когда представится возможность идти на войну.
А шкурки пойманных тобой бобров ты обменяешь на ружье.
— Но я не умею ставить ловушки для бобров,— воз-
разил я.— Охотники племени кайна не хотели меня научить.
У каждого из них был какой-то тайный способ ставить
ловушки, им самим изобретенный, и они никому не откры-
вали секрета.
— Знаю, знаю! То же самое говорят и наши охотники, но
все это пустые слова. Есть только два-три способа ставить
ловушки, и охотники узнают их от старших или сами эти
способы открывают. Сейчас еще рано; приведи-ка двух лоша-
дей; хоть я и стар, но научу тебя ловить этих умных зверьков.
Я привел двух моих лошадей и, оседлывая их, слышал,
как старик пел в своем вигваме Песню волка. Затем он
сказал женам:
— Хаи! Давненько я не пел этой песни, которая приносит
счастье охотнику! Сегодня я себя чувствую сильным и бод-
рым, и мне хочется помочь нашему юному родственнику.
С ним я сам словно молодею.
Он вышел из вигвама, держа в одной руке ловушки,
в другой—ружье. Передав ловушки мне, он вскочил на
лошадь и крикнул:
48
— В путь! Бобры, мы несем вам смерть!
На нем была надета шапка из меха, покрывающего голо-
ву волка. Черный нос волка спускался ему на лоб, а широкие
уши торчали вперед. Посмотрев на меня, он коснулся рукой
шапки и сказал:
— Когда-нибудь я подарю ее тебе. Она приносит счастье
охотнику.
Глава VII
Выехав из долины, мы свернули на юго-запад, пересекли
лес и увидели южный рукав реки Два Священных Вигвама.
Здесь я нашел следы бобров, запруды новые и старые; на
берегу валялись палки и сломанные ветки — строительный
материал умных зверьков. Но на тропе, по которой мы ехали,
виднелись следы копыт, значит, здесь частенько проезжали
наши охотники. Старик хлестнул лошадь и крикнул мне:
— Я знаю, что люди из нашего лагеря ставят здесь
ловушки. Не беда! Мы поедем дальше, и я покажу тебе такие
запруды, которые никто еще не нашел.
Мы повернули на север и, поднявшись по крутому, по-
росшему лесом склону, поехали вдоль ручья. Ручеек был
узкий; кое-где он имел в ширину не больше четверти шага.
Взглянув на него, я подумал, что бобры не могут жить
в таком маленьком ручье; должно быть, старик забыл те
тропы, по которым проезжал много лет назад. Мне хотелось
спросить его, не сбился ли он с пути, но я не посмел. Держал
он путь прямо к скалистым гребням гор.
Мы поднимались все выше и выше и наконец увидели
широкую круглую котловину между двумя горами. Старик
остановил лошадь на склоне горы и, подозвав меня к себе,
указал вниз. По краям котловина заросла ивами, осинами
и тополями, а в центре виднелись пять запруд, разделенных
плотинами, и эти плотины сделаны были бобрами. Я не
верил своим глазам; неужели маленький ручеек, вдоль кото-
рого мы ехали, доставлял достаточное количество воды
в эти пять прудов?
— Я привел тебя сюда, на этот склон, чтобы ты сразу
увидел все пять запруд,—сказал мне Красные Крылья.— Как
ты думаешь, много ли можно поймать здесь бобров?
— Много! Больше, чем нужно, чтобы купить ружье,—
тихо отозвался я.
Мне было очень стыдно. Я бранил себя за то, что усом-
нился в старике.
— Когда я в последний раз приезжал сюда — о, сколько
лет прошло с тех пор! — было здесь только две запруды.
49
А теперь их пять! Я рад за тебя. За работу! Ты научишься
ставить ловушки и купишь себе ружье.
Мы сошли с лошадей и направились к нижнему пруду.
Плотина из ивовых прутьев была возведена недавно и облеп-
лена грязью. Несколько троп вели от пруда к роще. Высоко
над водой поднимались три новые и четыре старые мазан-
ки— жилища бобров.
— Если считать на каждую мазанку по пяти бобров,
старых и молодых, здесь, в этом пруду, водится не меньше
тридцати пяти бобров,— сказал мне старик.
Одна из тропинок спускалась к самой воде; земля здесь
была еще влажная. Должно быть, по этой тропинке проходи-
ли ночью бобры-работники.
Красные Крылья показал мне, как нужно ставить ловуш-
ку, и охотно отвечал на все мои вопросы. Прежде всего он
объяснил мне, что ловушку следует ставить так, чтобы бобр
не вытащил ее на берег или на мелководье, где он может
отгрызть попавшую в зажим лапу и убежать. Затем старик
срезал ивовый шест длиной в три шага. Один конец этого
шеста был раздвоен, а другой свободно проходил в звено
цепи, прикрепленной к ловушке. Мелкие веточки на шесте он
обрубил наискось, так, чтобы звено не могло соскользнуть
и цеплялось за зазубрины. Ловушка была уже настороже-
на— в тиски вставлен был сторожок, или подпорка, держав-
шаяся на пружине; достаточно было коснуться ее, чтобы
ловушка захлопнулась.
Красные Крылья опустил ловушку в воду и поставил
у самого берега, слегка зарыв в грязь, чтобы не отнесло ее на
середину пруда. Бобр, подплывая к откосу и вылезая на
сушу, упирался передними лапами в берег, а задние бол-
тались в воде; одна из задних ног должна была коснуться
сторожка и попасть в тиски.
Поставив ловушку и продев шест в звено цепи, старик
опустился на колени у самого края воды и глубоко загнал
шест в илистое дно; раздвоенный конец был обращен вверх.
Загнал он его косо, так что весь шест был покрыт водой. По
обе его стороны он вбил под водой два крепких колышка,
верхние концы которых перекрещивались и удерживали шест
в наклонном положении; чтобы приподнять его или оттянуть
в сторону, нужно было сначала вытащить колышки. Покон-
чив с этим делом, старик стал черпать рукой воду и поливать
склон и то место, где стоял на коленях. Делал он это для
того, чтобы бобры не почуяли его запаха. Затем на цыпочках
он подошел ко мне.
— Ну вот! — сказал он.— Ловушка поставлена неплохо.
Сегодня ночью бобр пойдет в рощу за ветками для плотины
50
и, вылезая на берег, попадет задней ногой в ловушку. Когда
сожмутся тиски, он почувствует боль, испугается и подумает,
что какой-нибудь враг напал на него с суши. Он повернется
и нырнет, увлекая за собой ловушку и цепь. Звено скользнет
по шесту и дойдет до раздвоенного конца, с которого не
соскочит. Дальше бобр плыть не может; снова он поворачи-
вается и плывет к берегу, чтобы, выбравшись на сушу,
отгрызть попавшую в тиски лапу. Но звено застревает на
первой же зазубрине, и бобр вынужден остановиться. Он
начинает задыхаться и всплывает на поверхность. Трудно
тащить ему за собой тяжелую ловушку и цепь, которые
влекут его ко дну. Выбившись из сил, разгребает он лапами
воду. Набрав воздуха в легкие, он скрывается под водой,
потом поднимается еще два-три раза и наконец идет ко дну.
Несколько пузырьков воздуха появляются на поверхности
пруда; все кончено: бобр утонул и лежит на дне.
— Ты говоришь так, как будто сам все это видел!—во-
скликнул я.
— Да, три раза видел я, как бобр попадает в ловушку,
и каждый раз повторялось одно и то же: сначала он нырял,
затем выплывал подышать на поверхность и наконец шел ко
дну, раньше чем я успевал сосчитать до пятидесяти.
— Ты мне сказал, что есть два или три способа ловить
бобров.
— Да! Зимой, когда пруды замерзают, нужно прорубить
дыру во льду перед одной из мазанок, в которых живут
бобры. Если заглянуть в дыру, можно увидеть подо льдом
входы в мазанку. Вот перед этими-то входами и ставят
ловушку. Ее осторожно спускают вниз на палке, а звено цепи
скользит по длинному гладкому шесту, который глубоко
загоняют в илистое дно, а верхний его конец торчит из
проруби. Есть еще один способ ловить этих мудрых зверь-
ков-строителей. Подобно людям, собакам, волкам и другим
животным, они очень любопытны: каждому из них хочется
знать, что делает его собрат. Этим свойством пользуется
охотник. Поймав бобра, он вырезает у него железы, напол-
ненные желтым густым и очень пахучим веществом. Поста-
вив ловушку, он смазывает этим веществом кончик ветки,
которую втыкает около самой ловушки в илистое дно так,
что верхушка ее поднимается над водой. Первый же бобр,
почуяв запах, подплывает к ветке и обнюхивает ее; в это
время задняя половина его туловища погружена в воду; одна
из задних лап ударяет по сторожку, и ловушка захлопывает-
ся. Каждому ловцу бобров нужно иметь это пахучее вещест-
во; не всегда удается поставить ловушку у откоса, по кото-
рому бобры вылезают на сушу. Случается, что у берега
51
слишком мелко, и вода не покрывает шеста и ловушки. Тогда
следует отыскать другое место, поглубже, и смазать ветку
пахучим веществом, чтобы привлечь бобров к ловушке.
— И больше никаких способов нет?
— Расскажу тебе еще об одном. Если у ловца бобров нет
пахучего вещества, а у откосов слишком мелко, то следует
слегка повредить плотину так, чтобы она пропускала воду.
Перед самым отверстием с внутренней стороны плотины
охотник ставит ловушку. Вечером бобры выходят из своих
жилищ, замечают, что плотина повреждена и спешат ее
исправить. Первый же бобр, добравшийся до этого места,
попадает в ловушку. Мне этот способ не нравится. Попробуй-
ка разрушить плотину, и ты увидишь, что это нелегкое дело.
Ветки и палки так туго переплетены и так плотно облеплены
грязью, что разрушить плотину почти невозможно.
— Как ты добр, Красные Крылья! — воскликнул я.— Ты
научил меня ставить ловушки и рассказал мне все, что сам
знаешь о бобрах. Теперь, если я услышу, как кто-нибудь
восхваляет способ ловить бобров, ему одному известный,
я посмеюсь над ним!
— Нет, нет! — перебил старик.— Никогда не смейся над
хвастунами и не говори лжецам, что они лгут. Если когда-
нибудь ты станешь вождем—а как бы я хотел дожить до
этого дня!—помни, что ты должен быть смелым, честным,
великодушным и снисходительным к глупцам. А теперь по-
ставим вторую ловушку и пойдем домой.
Вторую ловушку поставил я в дальнем конце пруда, и, по
словам старика, сделал это не хуже, чем он. С нетерпением
ждал я следующего утра. На восходе солнца я побежал к реке
и выкупался вместе с Синуски и волчонком. Потом я пригнал
лошадей, оседлал одну из них и поехал к пруду осмотреть
ловушки. Собака побежала за мной, а волчонка я посадил
в мешок, привешенный к луке седла.
Держа на коленях ружье Красных Крыльев, я проехал
через весь лагерь и, осматриваясь по сторонам, ловил взгля-
ды всех встречных. Был я хорошо одет, ехал с ружьем на
быстром коне; мне хотелось, чтобы все любовались мною.
Я догнал двух охотников и вместе с ними доехал до
южного рукава реки, где были расставлены их ловушки.
Один из них спросил меня, где поставлена моя ловушка, но
я ответил уклончиво:
— Там, дальше...
Они засмеялись, и другой охотник воскликнул:
— Мы это место знаем. Скоро мы там с тобой встретимся.
Я приуныл. Мне хотелось, чтобы никто не знал об этих
пяти запрудах. Проезжая вдоль ручья, я увидел несколько
52
оленей и лосей, но не пытался их подстрелить, так как спешил
взглянуть на ловушки. Чем ближе подъезжал я к запрудам, тем
сильнее волновался. Завидев издали нижнюю запруду, я сошел
с лошади, привязал ее к дереву и, выпустив из мешка Нипоку,
стрелой полетел к ловушке. Добежав до откоса, я остановился
и уставился в воду. Ясно разглядел я шест и верхушки
колышков, но глубже ничего не было видно. Мне показалось,
что шест даже не отклонился в сторону, а тропинка, проложен-
ная бобрами, высохла за ночь. Даром пропали труды старика!
Я был так огорчен, что чуть не заплакал. Медленно поплелся
я к второй ловушке—к той, которую я сам поставил. Потом
раздумал, вернулся к откосу и, взяв тонкую палку, стал шарить
ею по илистому дну, отыскивая первую ловушку. Я хотел
убедиться в том, что она не сдвинута с места.
Вдруг я вспомнил, что накануне, когда старик поставил
ловушку, ясно можно было разглядеь первое звено цепи на
месте. А теперь его не было видно! Быстро выдернул я ко-
лышки, схватил обеими руками шест и начал тащить его из
воды. Это было дело нелегкое; я напрягал все силы и наконец
вытянул шест и цепь, а затем и бобра — большого бобра,
съежившегося и окоченевшего. Передние его лапки были
плотно прижаты к груди. Я схватил его за хвост, оттащил от
пруда и бросил на землю. Нипока тотчас же прыгнул к нему;
я отогнал волчонка, но он вернулся и, громко ворча, пытался
укусить мертвого зверька. Как я был счастлив! Усевшись на
землю, я смотрел на бобра, любовался пушистым мехом,
широким плоским хвостом и думал о том, какой большой
обруч придется взять, чтобы на нем растянуть и высушить
шкуру.
Потом я вскочил и побежал ко второй ловушке. Не
увидев звена цепи, я понял, что еще один бобр пойман.
Быстро вытащил я его на берег, высвободил заднюю его
лапку из тисков и положил зверька на траву рядом с первым
бобром. Любуясь своей добычей, я считал себя богачом. Мне
оставалось поймать еще тридцать восемь бобров, и тогда
я могу купить ружье. По пальцам я сосчитал, сколько дней
уйдет на ловлю. Только девятнадцать дней! Как мало! Мень-
ше чем через месяц у меня будет ружье!
Оставив Синуски и волчонка караулить бобров, я насто-
рожил обе ловушки и опустил их на дно. Затем, связав
бобров за задние лапы, я перебросил их через седло, Нипоку
посадил в мешок и поскакал домой.
Мать осыпала меня похвалами, и даже бабушка улыб-
нулась, когда я положил у входа в вигвам двух больших
бобров. Они просили меня войти и отдохнуть. Я свое дело
сделал и заслужил отдых: они сами отведут мою лошадь на
53
пастбище, сдерут с бобров шкурки и растянут их на обручах
для просушки. А на ужин я получу лакомое блюдо: поджа-
ренные хвосты бобров.
Но я не мог усидеть на месте: хотелось мне поскорее
рассказать Красным Крыльям об удачной ловле. Я побежал
к нему, рассказал все, как было, и объяснил, что снова
поставил обе ловушки. Завтра я принесу еще двух бобров,
а через девятнадцать дней будет у меня сорок шкурок, кото-
рые я обменяю на ружье. Слушая меня, старик тихонько
посмеивался. Должно быть, его забавляла моя юношеская
восторженность и вера в удачу. Ну что ж! Быть может,
я ошибаюсь; быть может, не так скоро удастся мне купить
ружье. Пожалуй, выпадут и такие дни, когда я буду прино-
сить по одному бобру. Беда не велика! Ружье я все-таки
куплю.
Но вдруг я выпрямился и стал оглядывать себя, свою
одежду, руки. Провел рукой по лицу и волосам. Что такое?
Почему не только старик, но и жены его посматривают на
меня и усмехаются?
Я рассердился и воскликнул:
— Почему вы надо мной смеетесь? Что смешного
во мне?
— Ничего, ничего,— успокоил меня старик,— а смеемся
мы потому, что у меня есть для тебя новость. Долго не
придется тебе ловить бобров!
— Как? Почему? Да ведь я должен добыть сорок
шкурок!
— Я буду ловить для тебя, сын мой, а ты пойдешь на
войну.
— На войну?! — повторил я, не веря своим ушам.
Все громко расхохотались.
— Довольно! — прикрикнул старик на своих жен и, когда
они притихли, продолжал очень серьезно: — Улыбались мы,
радуясь твоей удаче. Ну что, доволен ли ты?
— Да, но я ничего не понимаю. Ведь меня ни один отряд
не принимал.
— Все это устроила твоя бабушка.
— Бабушка?! — воскликнул я.
Я недоумевал, какое отношение может иметь женщина
к войне.
— Да, она, а пожалуй, и я помог немного. Давно уже
приставала она к твоему дяде, Быстрому Бегуну, упрашивая
его повести отряд против наших врагов, а на тебя возложить
обязанность носителя его трубки. Ну и докучала же она
твоему дяде! Быстрый Бегун заявил, что не хочет идти на
войну: он уже повоевал на своем веку и теперь может отдох-
54
путь. «Да, да! — закричала она.— Отдыхай и толстей! Устра-
ивай пиры в своем вигваме и пренебрегай племянником! Ах,
зачем он покинул народ своего отца? Вожди кайна рады
были бы вести его по тропе войны!» Кажется, эти слова
задели твоего дядю. Старуху он прогнал, сказав, что спорить
с ней хуже, чем отбиваться от целого роя ос. Потом он
пришел ко мне и долго со мной беседовал. Говорил, что
стареет и трудно ему идти на войну. Однако он готов в по-
следний раз повести отряд, если другие вожди отказываются
тебя принять. Я сказал ему, что его долг — повести тебя по
тропе войны и обучить всему, что должен знать воин. Сейчас
он набирает воинов. Завтра утром я для всех вас снова
извлеку мою Трубку Грома, а вечером вы покинете лагерь,
чтобы совершить набег на ассинибойнов.
Выйдя из вигвама старика, я долго не мог собраться
с мыслями. Счастливый выдался для меня день! Утром
я поймал двух бобров, а теперь узнал, что меня берут на
войну. Это было лучше, чем ловить бобров! «Если меня не
убьют, я скоро буду ловцом орлов»,— думал я.
У входа в наш вигвам мать и бабушка чистили шкурки
бобров. Я остановился и, обращаясь к бабушке, сказал:
— Я слышал, что ты говорила обо мне с Быстрым
Бегуном.
— Должен же был хоть кто-нибудь взяться за дело, если
мать твоя о тебе не заботится,—проворчала она.
— Быстрый Бегун исполнил твою просьбу. Завтра вече-
ром я вступаю на тропу войны.
Старуха посмотрела на меня, выронила нож, которым
чистила шкурку, и, закрыв лицо руками, заплакала. Мать
знаком приказала мне уйти. Я вошел в вигвам и сел на ложе
из шкур. «Трудно понять женщину,— думал я.— Бабушка
моя плачет, хотя и добилась того, чего хотела».
Глава VIII
Когда в лагере узнали, что Быстрый Бегун задумал сове-
ршить набег на ассинибойнов, к вигваму его стали стекаться
воины. Все хотели попасть в его отряд, потому что Быстрый
Бегун пользовался славой непобедимого вождя. Он мог по-
вести за собой всех воинов нашего лагеря, но нельзя было
оставить лагерь без мужчин. Очень не хотелось обидеть
кого-нибудь отказом, но после долгих совещаний с вождем
нашего племени Одиноким Ходоком он объявил, что поведет
только три отряда, или братства, входящие в союз братств
Все друзья: Ловцов, Смельчаков и Все Бешеные Собаки. Сам
он возглавлял отряд Ловцов. Кое-кто из этих отрядов уже
55
отправился на войну под предводительством военного вождя
племени, Одинокого Бизона. В наш отряд вступило сто
восемьдесят человек, считая Быстрого Бегуна и меня.
Поздно вечером послал он за мной и стал перечислять
вещи, которые я должен был нести: его трубку, боевой наряд,
запасную пару мокасин, несколько лассо, а также мешок
с нитками из сухожилий, шильями, иголками и кусками кожи
для починки одежды и мокасин. Затем он рассказал, какие
возлагаются на меня обязанности: я должен был собирать
хворост для его костра, готовить ему пищу и днем и ночью
быть наготове, чтобы исполнять все его поручения.
На следующее утро Красные Крылья приказал своим
женам поставить «вигвам для потения». В этом вигваме
должны были собраться мужчины нашего клана, которым
предстояло вступить на тропу войны, и в присутствии воинов
старик хотел извлечь из-под покрова свою священную трубку.
Когда все было готово, мы вошли в вигвам, оставив
у входа одеяла и одежду. Перед вигвамом пылал костер,
возле которого лежали раскаленные докрасна каменные глы-
бы. Красные Крылья уже ждал нас; трубку свою он положил
на шкуру, разостланную у его ног. Покрышка вигвама сде-
лана была из старых шкур, сквозь которые просачивался
тусклый свет. Быстрый Бегун сел по правую руку старика,
я — по левую; остальные десять человек нашего клана усе-
лись в кружок. Впервые вступил я в священный «вигвам для
потения», и мне очень хотелось, чтобы поскорее началась
церемония. Но все сидели неподвижно, все молчали. Я так
волновался, что едва мог усидеть на месте. Издали доноси-
лось пение священных песен; каждый клан поставил «вигвам
для потения», и в этих вигвамах собрались воины, отправля-
ющиеся в поход вместе с Быстрым Бегуном. «Почему же мы
мешкаем в нашем вигваме?» — думал я. Наконец заговорил
старик Красные Крылья:
— Думал я о тропе, лежащей перед вами. О тропе, по
которой много раз ступали мои ноги. Отойдя от Мохнатой
Шапки, последнего холма в цепи Волчьих гор, увидите вы
Каменного Бизона*, лежащего на открытой равнине. По-
мните, вы должны остановиться перед ним, помолиться
и принести жертву.
— Да, мы не забудем о жертвоприношении,— сказал
Быстрый Бегун.
♦ Каменный Бизон — Окуиток-Стумик. Большая скала, напоминающая лежа-
щего бизона. Находится она к востоку от Мохнатой Шапки, восточного холма
в цепи Малых Скалистых гор, у поворота реки Милк. Все племена черноногих
чтили эту скалу и верили, что молитвы и жертвоприношения ей обеспечивают
победу на войне и успех на охоте.— Примеч. авт.
56
Тогда старик приказал женщинам вкатить в вигвам кам-
ни. Кто-то приподнял край шкуры, и раскаленные докрасна
камни, опаляя траву, вкатились в круг воинов; палками их
столкнули в яму, вырытую в центре вигвама. Красные Кры-
лья окунул в чашу с водой высушенный хвост бизона и об-
рызгал камни. Раздалось шипение, и густой горячий пар
наполнил вигвам. Я чувствовал, что задыхаюсь. Красные
Крылья затянул Песню древнего бизона. Вскоре мне легче
стало дышать, и я присоединился к хору. Снова побрызгал
старик раскаленные камни; пот струился по мне ручьями.
Мы спели одну за другой еще три песни, какие поются при
церемонии извлечения трубки. Затем женщины подали в виг-
вам раскаленные угли, и Красные Крылья закурил трубку,
выпуская дым по направлению к небу и земле, а также на
север, юг, восток и запад. Громко молил он богов послать
нам победу, сохранить нашу жизнь и защитить нас на тропе
войны. Все мы по очереди сделали несколько затяжек, и це-
ремония была окончена. Мы завернулись в одеяла и, захва-
тив одежду, побежали купаться.
Вернувшись домой, я увидел, что обе шкуры пойманных
мною бобров аккуратно натянуты на ивовые обручи. Вычи-
щены они были так, что с внутренней стороны казались
белоснежными. Полюбовавшись ими, я пошел к Красным
Крыльям поговорить с ним о поставленных мною ловушках.
Он меня успокоил, сказал, что если бобры попались в ловуш-
ки, то за один день они не испортятся, так как вода в запруде
ледяная. Он обещал поехать туда на следующее утро и ловить
для меня бобров, пока племя не переселится на другое место.
— Как ты добр и великодушен!—сказал я ему.
Он ответил, что я должен иметь свое собственное ружье;
оно понадобится мне, когда я сделаюсь ловцом орлов и буду
один уходить в горы. А теперь я шел на войну без ружья.
Я знал, что Красные Крылья не может отдать мне свое
и остаться безоружным. Пока я не вернусь, он должен будет
доставлять мясо не только в свой, но и в мой вигвам—дело
не легкое для слабого старика.
Подходя к нашему вигваму, я услышал пение, и мне
показалось, что поет мужчина. Я был так удивлен, что
остановился как вкопанный и стал прислушиваться: муж-
чины никогда не заглядывали в наш вигвам. Наконец я разо-
брал слова песни:
О хо хаи йи йя! Теперь поплатятся враги:
заплатят за зло, какое мне причинили!
Убившие моего сына сами будут убиты,
убиты сыном моего сына! О хо хаи йи ия йя!
57
Маленькая Выдра! Он, внук мой,
идет отомстить за смерть отца!
О хи хаи йи йя! О хо хаи йи ия йя!
Пела моя бабушка, но мне не верилось, что это ее голос.
О, какой ненавистью дышала песня! И привиделись мне
окровавленные тела, распростертые на равнине, и мертвые,
широко раскрытые глаза. Оборвав песню, старуха крикнула
моей матери:
— Не нравится тебе моя песня! Малодушны вы, жен-
щины из племени пикуни. Вам хочется, чтобы ваши сыновья
ни на шаг не отходили от вигвама. Я рада, что Маленькая
Выдра происходит из другого племени. Ты не можешь его
избаловать, он пошел в отца!
— Да я и не балую его,— отозвалась мать.— Я хочу,
чтобы он шел на войну, но не брани меня за то, что мне
грустно. Мой муж, мой добрый смелый муж покинул меня
и не вернулся домой; могу ли я не думать...
— Молчи! Молчи! Ты накличешь беду!—перебила ее
старуха.—Я беру назад жестокие мои слова! Мне так же
грустно, как и тебе! И на сердце у меня тяжело. Но скоро он
придет. Мы должны скрыть нашу тревогу и встретить его
улыбкой!
Потихоньку я отошел от вигвама и долго бродил по
лагерю. Они так и не узнали, что я слышал их разговор.
А я был рад, что его подслушал. «Значит, бабушка любит
и мать мою и меня, хотя сердится и ворчит на нас обоих»,—
думал я.
Длинным показался мне этот день. Несколько раз навью-
чивал я на себя вещи, которые мне предстояло нести, и ста-
рался разместить их как можно удобнее. Наконец я решил
повесить за спину лассо и сверток с трубкой Быстрого Бегу-
на, а также мой лук и колчан со стрелами. Коробки с боевым
нарядом вождя и мешки с необходимыми в дороге вещами
я повесил по бокам. Я тащил на себе громоздкую поклажу,
но вещи были не тяжелые.
На закате солнца воины собрались перед вигвамом Быст-
рого Бегуна, а вокруг толпились провожавшие нас женщины
и дети. Быстрый Бегун, Белый Медведь, начальник Смель-
чаков, и Железная Рубаха, начальник Все Бешеные Собаки,
в последний раз курили в вигваме и беседовали с Красными
Крыльями. Мать и бабушка стояли за моей спиной; проща-
ясь со мной, они обещали заботиться о волчонке Нипоке.
В сумерках наши начальники вышли из вигвама, и я занял
место позади Быстрого Бегуна, который возглавлял отряд
Ловцов. За ними следовали Смельчаки, а Все Бешеные Соба-
58
ки замыкали шествие. Все молчали, когда мы проходили
мимо вигвамов; женщины были печальные, но не плакали, по
крайней мере мы не слышали рыданий. Выйдя из лагеря, мы
переправились через реку и двинулись на юго-восток, пересе-
кая равнину.
Когда забрезжила заря следующего дня, мы подходили
к порогам реки. Привал мы сделали на склоне холма, с ко-
торого открывался вид на речную долину. Здесь мы улеглись
и стали ждать восхода солнца. Когда оно взошло, все мы
обратились к нему с молитвой. На равнине и внизу у реки
паслись стада бизонов и антилоп. Быстрый Бегун приказал
пятерым воинам принести для нас мяса. Мы видели, как они
спустились в глубокий овраг, тянувшийся по направлению
к реке, как крадучись приближались к маленькому стаду
бизонов. Овраг круто сворачивал в сторону, и мы потеряли
их из виду. Все мы изголодались по мясу и едва могли
усидеть на месте.
— Если их постигнет неудача, долго мы не увидим мя-
са,— сказал один из воинов.— Стадо обратится в бегство
и спугнет всю остальную дичь.
— Да, пожалуй, они не убьют ни одного бизона,— ото-
звался другой.
— Молчите! Зачем вы накликаете беду? — прикрикнул на
них Быстрый Бегун.— За такие слова вы двое будете лако-
миться копытами!
Все мы расхохотались.
Вскоре увидели мы пять облачков дыма, поднявшихся
над кустами в овраге. Прогремело пять выстрелов, и стадо
обратилось в бегство. Два бизона лежали распростертые на
земле, а третий кружился на одном месте. Когда он спотк-
нулся и упал, все мы вскочили и побежали по склону. Четве-
ро воинов начали сдирать шкуры с бизонов, а мы уселись на
землю и терпеливо ждали, пока они свежевали туши. Я пер-
вым получил куски мяса, приходившиеся на долю отряда
Ловцов, и попросил дать мне язык и ребра бизона для моего
начальника. Просьба моя была тотчас же исполнена.
Лагерь мы раскинули в большой роще и для каждого
отряда разложили семь-восемь маленьких костров. Быстрый
Бегун расположился на отдых в тени ив, у самой реки,
в стороне от большого шумного лагеря, чтобы смех и бол-
товня не мешали ему сосредоточиться. Так всегда поступали
вожди отрядов.
Хорошо зная обязанности носителя трубки, я не ждал
приказаний. Быстро разложил я маленький костер и, набрав
несколько охапок травы и листьев, устроил ложе для вождя.
На углях я поджарил для него язык бизона, а для себя—
59
кусок мяса. Когда мы поели, он послал меня за Белым
Медведем и Железной Рубахой, с которыми хотел выкурить
три трубки. Я сидел в стороне, подбрасывал сучья в костер
и прислушивался к беседе. Быстрый Бегун сказал, что пред-
оставляет им право ежедневно выбирать воинов, которые
должны караулить в то время, когда мы спим. А в полдень
нужно сменять караульных, стоявших на страже с утра.
Зашла речь о том, какой дорогой идти нам к неприятельс-
кому лагерю. Мы думали, что ассинибойны находятся непо-
далеку от устья Малой реки, впадающей в Большую реку.
Железная Рубаха советовал идти долиной Большой реки,
пока мы не попадем на след врагов, но дядя мой согласился
с Белым Медведем, который предлагал спуститься по Мед-
вежьей реке к Большой реке, пересечь равнину, дойти до гор
Медвежья Лапа, затем пробраться по восточному склону
Волчьих гор к большой луке Малой реки.
Докурив третью трубку, Белый Медведь и Железная
Рубаха удалились, а дядя отослал меня спать в лагерь,
приказав вернуться под вечер. Я направился к кострам Лов-
цов. Воины курили, болтали, перебрасывались шутками. Кое-
кто вздумал надо мной подсмеиваться. Меня спрашивали,
нравится ли мне быть вьючной лошадью и много ли надеюсь
я захватить трофеев. Но я слишком устал, чтобы им отвечать.
Растянувшись в тени высокого тополя, я крепко заснул.
Проснулся я, когда косые лучи солнца обожгли мне лицо.
Я сел и не сразу сообразил, где я. Повсюду меж деревьев
лежали спящие люди. Крадучись покинул я лагерь и пошел
к тому месту, где отдыхал мой дядя. Видя, что он еще спит,
я снова лег и заснул. На закате солнца Быстрый Бегун
разбудил меня и послал купаться. В реке уже плескались
воины. Холодная вода нас освежила. Выкупавшись, я рас-
чесал и заплел волосы в косы, потом разложил костер и при-
готовил ужин.
В сумерках вернулись караульные, донесли, что все спо-
койно, и жадно набросились на еду. Я навьючил на себя
поклажу и последовал за дядей в большой лагерь, где он
долго беседовал с Белым Медведем и Железной Рубахой;
я слышал, как он им говорил, что надеялся увидеть вещий
сон, но спал без сновидений.
Мы продолжали путь и переправились ночью через не-
сколько притоков реки Два Священных Вигвама. В течение
следующих трех ночей мы шли долиной Медвежьей реки
и наконец раскинули лагерь неподалеку от того места, где
эта река сливается с Большой рекой. Находились мы на
расстоянии нескольких часов ходьбы до торгового форта
Длинных Ножей.
60
Угром Белый Медведь и Железная Рубаха, отдыхая
у нашего костра, завели разговор о форте, о товарах,
которыми торгуют белые, и о начальнике форта Длин-
новолосом (Александр Кульбертсон), женатом на женщине
из племени пикуни. Быстрый Бегун заявил, что Длин-
новолосый— человек храбрый, великодушный и честный,
такие люди не часто встречаются среди белых. После
этого разговора мне очень захотелось увидеть форт,
блестящие тяжелые ружья и товары, а также белого
начальника, который взял в жены женщину из нашего
племени.
«Но захочет ли он говорить со мной?—думал я.— О,
я постараюсь, чтобы он меня заметил. Скоро я научусь
ловить орлов и буду обменивать орлиные хвосты на шкуры
бизонов, разные меха и лошадей. Я надену свое лучшее
платье и на красивой лошади подъеду к форту. За мной
будут ехать мать и бабушка, погоняя табун лошадей, нагру-
женных мехами. К тому времени я заслужу новое имя. Белый
начальник выйдет мне навстречу и скажет:
— Добро пожаловать, Старое Солнце! Входи, входи,
я угощу тебя!
Потом все мы пойдем в комнату, где сложены товары,
и я скажу моим женщинам:
— Я беру только ружье, порох и пули, а оставшиеся меха
и шкуры вы можете обменять на что угодно!
Как они будут удивлены и как обрадуются! Они накупят
одеял, материи, бус. Мы покинем форт, нагруженные това-
рами, и все будут нам завидовать». Вот о чем я мечтал,
подбрасывая хворост в костер и поджаривая ребра для дяди
и его друзей. Какой легкой казалась мне тропа, ведущая
к славе! И вдруг размышления мои прервались: к костру
подбежал человек, возвестивший, что в окрестностях лагеря
ясно видны следы конских копыт. По-видимому, всадники
проезжали здесь накануне. Услышав эти слова, Железная
Рубаха и Белый Медведь вскочили и хотели было бежать
к своим отрядам, но мой дядя их остановил.
— Стойте!—сказал он.— Или вы хотите переполошить
весь лагерь? Сначала успокойтесь, а потом ступайте к во-
инам и скажите им, что враг находится неподалеку и мы
постараемся застигнуть его врасплох. Воины молодые, неда-
вно вступившие на тропу войны, будут рваться в бой. Вы
должны их успокоить. Пошлите четверых или пятерых на
разведку. Пусть они дойдут до Большой реки, а затем вер-
нутся в лагерь. Теперь ступайте.
Железная Рубаха и Белый Медведь удалились присты-
женные, а дядя пробормотал себе под нос:
61
— Странно! Я ничего во сне не видел. Мой «тайный
помощник» меня не предостерег. Что же это значит?
Он потребовал свою трубку, а затем послал меня сказать
начальникам отрядов, что усталые люди — плохие бойцы;
пусть воины отдохнут и выспятся. В лагерь я пришел, когда
разведчики уже спустились в долину, а караульные занимали
свои посты. Передав Железной Рубахе слова моего дяди,
я направился к костру Ловцов, улегся на землю рядом
с другими воинами и скоро заснул.
Солнце высоко стояло на небе, когда прибежали наши
караульные и принесли весть, что в долине показался боль-
шой отряд всадников, которые направляются к верховьям
реки. Разведчики наши еще не вернулись. По словам карауль-
ных, всадники были еще далеко от нас и ехали медленно;
воины успеют надеть боевое снаряжение.
Я подбежал к дяде, который крепко спал, и разбудил его.
Спокойно выслушав меня, он приказал достать боевой наряд
и, затянув военную песню, стал раскрашивать себе лицо. Еще
ни разу я не видел его боевого наряда. Я с любопытством
рассматривал рубаху из шкур ласочки, обшитую скальпами,
штаны из мягкой белой оленьей кожи, головной убор, укра-
шенный рогами и орлиными хвостами, и мокасины, расши-
тые цветными иглами. Щит у него был большой, толстый,
окаймленный орлиными перьями. Когда дядя оделся, я за-
любовался им. Высокий, сильный, уверенный в себе, он
выглядел настоящим вождем. По дороге в лагерь он мне
сказал, что я должен находиться подле него, стрелять без
промаха и, как бы ни был я испуган, не проявлять ни
малейших признаков страха.
— Если меня убьют,— продолжал он,— возьми мое ру-
жье и, что бы ни случилось, не отступай.
Я обещал исполнить его завет.
В лагере нас уже ждали воины, раскрашенные и одетые
в боевой наряд. Белый Медведь послал двух человек на
склон долины следить за всадниками. Вскоре они вернулись
и донесли, что неприятельский отряд приближается.
— Отлично! Чем скорее, тем лучше! — воскликнул Быст-
рый Бегун.— Следуйте за мной, дети мои! Нас ждет победа!
Он вывел нас на опушку рощи, раскинувшейся на высо-
ком крутом берегу. Внизу, справа, струилась река, а слева, за
узкой полоской кустов, начинался крутой склон равнины,
прорезанный оврагами. Сжимая в руках оружие, мы рас-
тянулись на земле под прикрытием кустов и деревьев и жда-
ли сигнала Быстрого Бегуна, чтобы открыть стрельбу.
В дальнем конце рощи притаились Смельчаки, затем Все
Бешеные Собаки и, наконец, отряд моего дяди — Ловцы.
62
Глава IX
Мы не спускали глаз с невысокой гряды холмов,
заслонявшей от нас речную долину. Гряда эта была перере-
зана тропой, которую проложили бесчисленные стада бизо-
нов, ходивших на водопой к реке. Вскоре услышали мы
топот копыт, становившийся все громче и громче. Из-за
гряды показались всадники, широкоплечие, приземистые
люди. Ехали они по десять — двенадцать человек в ряд.
Волосы их были разделены пробором, и косы спускались на
оба уха. Дядя сказал мне, что это ассинибойны. Смеясь
и болтая, они приближались к нам; лошади их бежали
рысцой. Я заметил, что многие воины вооружены не только
луком, стрелами и щитами, но и ружьями. Было их много,
очень много, столько же, сколько и пас. Нам предстояло
вступить в бой с сильным отрядом ассинибойпов, злейших
наших врагов. Мне стало страшно, так страшно, что
я почувствовал тошноту. Снова дядя наклонился ко мне
и шепнул:
— Не бойся их! Побори страх! Будь смелым!
Я сделал все, чтобы побороть страх. Я призвал на по-
мощь древнего ворона, я дал обет Солнцу подвергнуть свое
тело пытке, если останусь целым и невредимым. Я говорил
себе, что передо мною убийцы моего отца; мне представля-
ется случай отомстить за него, и отступать я не смею.
Когда враги спустились к подножию холмов, дядя издал
наш боевой клич и повел Ловцов навстречу отряду. В то же
время выбежали из рощи Смельчаки и Все Бешеные Собаки;
первые напали на врагов с фланга, вторые перерезали им
путь к отступлению. Все мы стреляли из луков и ружей;
в воздухе гремел наш боевой клич.
Врагов мы застигли врасплох. У многих ружья были
в чехлах, и они не могли сразу их вытащить. Несколько
всадников упало и несколько лошадей было ранено, раньше
чем неприятель открыл стрельбу. Раненые лошади лягались,
ржали, метались во все стороны. Наконец раздался боевой
клич ассинибойнов, и враги, с трудом сдерживая испуганных
лошадей, начали стрелять. Некоторые лошади пытались
вскарабкаться по крутому склону, но срывались и падали,
другие пробовали прорваться сквозь наши ряды, потом бро-
сались назад и кружились на одном месте.
Я выстрелил и промахнулся. Вторая моя стрела вон-
зилась в шею лошади, которая встала на дыбы в тот момент,
когда я спустил тетиву. Всадник соскользнул на землю,
заревел от бешенства и бросился ко мне, размахивая боевой
дубинкой. Из колчана я вытащил только три стрелы, теперь
63
у меня оставалась всего одна. Если я промахнусь, враг не
пощадит меня. Был он рослый и сильный, глаза его горели
ненавистью. О, как мне хотелось повернуться и убежать! Но
о бегстве нечего было и думать. Я стиснул зубы, прицелился
и изо всех сил натянул тетиву. Я видел, как стрела вонзилась
в грудь моего врага. Не мешкая, я выхватил из колчана еще
несколько стрел. Заревев от гнева и боли, он левой рукой
схватил оперенный конец стрелы и попытался ее вытащить.
Он пробежал еще несколько шагов, потом пошатнулся
и упал к моим ногам. Я смотрел на него и не верил своим
глазам. Уж не во сне ли вижу я мертвого врага, лежащего
у моих ног?
— Хорошо, сын мой! Вперед! Стреляй! Стреляй! — ус-
лышал я голос дяди.
Он стоял подле меня. Ружье он бросил на землю и посы-
лал стрелу за стрелой в группу всадников, напиравших на
нас. Я заметил, как один из них, по-видимому вождь, начал
делать какие-то знаки, подзывая к себе всадников. Многие
пытались к нему подъехать, но лошади их, обезумев от
страха, отказывались повиноваться. Один раненый лежал на
земле и звал на помощь; еще секунда — и он погиб под
копытами лошадей. Наконец вождь спрыгнул с лошади,
и его примеру последовали все остальные. Гурьбой броси-
лись они к реке, но здесь им путь преградили Все Бешеные
Собаки.
— Скорее! Мы должны их остановить!—крикнул дядя.
Мы побежали наперерез, но опоздали. Все Бешеные Со-
баки, не выдержав натиска, расступились, и ассинибойны
пересекли рощу и с крутого берега бросились в реку. На
берегу они оставили свои одеяла и дубинки, а многие побро-
сали даже луки и ружья. Река в этом месте была глубокая, но
очень узкая, и не мало воинов все время плыли под водой.
Но плохо пришлось тем, кто не умел нырять. Мы выстро-
ились вдоль реки и стреляли в пловцов. В последний раз
взмахнув руками, они погружались в мутную воду и шли ко
дну. Мы так никогда и не узнали, сколько человек здесь
погибло.
На противоположном берегу раскинулась большая роща.
Когда ассинибойны выбрались на сушу и скрылись за дере-
вьями, мы прекратили стрельбу. Молча посмотрели мы
вниз, на реку, потом переглянулись.
Железная Рубаха крикнул моему дяде:
— Вождь, отыщем переправу и догоним врагов!
— А чем ты будешь их убивать? Голыми руками? — от-
кликнулся Быстрый Бегун.— Пусть все пересчитают, сколько
пуль и стрел у нас осталось!
64
Матотопа (Четыре Медведя)—
прославленный вождь манданов
Художник Д. Кэтлин
Матотопа был знаменитым во-
ждем манданов и пользовался
у них непререкаемым авторите-
том. Свое прозвище он получил
за храбрость в бою, когда сра-
жался с «яростью четырех мед-
ведей». Его разрисованный
плащ благодаря Д. Кэтлину
широко известен в американской
литературе об индейцах. От-
дельные группы фигур изоб-
ражают различные стычки и во-
енные приключения, которыми
гордился вождь манданов- по
словам Кэтлина, второй по
старшинству вождь, но, «несом-
ненно, первый и наиболее попу-
лярный человек в народе». Две
фигуры в правом верхнем углу
изображают поединок Матото-
пы с вождем сиу, кончившийся
гибелью последнего. Три голо-
вы, обозначенные около сиу,
символизируют трех арикара,
которых он прежде убил. Следу-
ющий эпизод — поединок Мато-
топы с вождем чейеннов. Пока-
зан момент, когда Матотопа
копьем закалывает своего про-
тивника. В левом углу лежит
чейенн, сраженный Матотопой.
Точки у его изголовья — это
летящие в вождя манданов пули,
когда 25 или 30 воинов открыли
по нему стрельбу. Ниже нарисо-
ван очередной противник — во-
енный вождь чейеннов. Его
головной убор и щит богато
украшены орлиными перьями.
В этом сражении Матотопа
добыл два скальпа врага.
Вождь манданов Матотопа
умер в 1837 г. от занесенной
белыми оспы. В речи перед
смертью он назвал белых «лю-
дьми с черными сердцами со-
бак», за то что они стали винов-
никами смерти его и многих
других манданов.
Плащ Матотопы с изображением
его стычек с врагами
Художник Д. Кэтлин
Деревня манданов
Художник Д. Кэтлин
Кладбище манданов
Художник Д. Кэтлин
Внутренний вид «земляного
дома» манданов (фрагмент)
Художник Д. Кэтлин
В своих повестях Шулъц неод-
нократно пишет о майданах
народе древней земледельческой
культуры. Черноногие называли
их «народом земляных домов».
Шульц подробно рассказывает
об устройстве их своеобразных
земляных домов, об их ориги-
нальных похоронных обрядах.
Рисунки Кэтлина изображают
быт деревни манданов и внут-
реннюю обстановку их «земля-
ного дома» с мощными балоч-
ными столбами, способными
выдержать и вес крыши с насы-
панной на ней землей, и самих
манданов, любивших в соответ-
ствии с обычаем располагаться
на ней. Кэтлин показал, что эти
оригинальные сооружения не
имеют ничего общего с теми
«полуземлянками с крышей из
коры», в которых якобы жили
манданы.
Флатхед (фрагмент)
Художник Д. Кэтлин
Лагерь апачей
Художник Д. Кэтлин
Кроу
Художник Д. Кэтлин
Лагерь кроу в Скалистых горах
Художник Д. Кэтлин
Племена черноногих среди ко-
чевников прерий заслуженно
славились своим великолепным
убранством. На рисунке изоб-
ражены представители племени
неперсе. Они позируют Кэтлину
в роскошной парадной одежде
черноногих с их военными до-
спехами, предоставленными во
временное пользование одним
из торговцев мехами. Имена
воинов—Хиокстекин (Ногови-
цы Из Шкуры Кролика) и Хео-
акоа коатесмин (Не Носящий
Рога На Голове). Справа стоит
четырнадцатилетний мальчик.
В повести «Апок, зазыватель
бизонов» Шульц ярко рассказал
о походе против неперсе, похи-
щении героем повести замеча-
тельного черного скакуна, о про-
исшедшей военной стычке меж-
ду противниками. Все это
полностью соответствует ис-
торической правде. Неперсе (что
означает «проткнутые носы» -
так их прозвали французские
торговцы; сами они себя назы-
вали сахаптинами, что означает
«люди гор») издавна населяли
Западное плато—долины при-
токов реки Колумбии западнее
Скалистых гор. Они достигли
больших успехов в коневодстве,
именно неперсе была выведена
знаменитая верховая лошадь
аппалуза—одна из двух пород,
которыми прославились индей-
цы прерий Северной Америки.
Добыть лошадей этой породы
было мечтой всех конных охот-
ников на бизонов. В свою оче-
редь неперсе для охоты на
бизонов нередко предпринимали
походы с выходом в прерии,
доходя иногда до верховьев
Миссури.
Неперсе в одеянии черноногих
Художник Д. Кэтлин
Конный кроу
Художник Д. Кэтлин
Эпизод конной охоты
Художник Д. Кэтлин
Состязание конных лучников
(фрагмент)
Художник Д. Кэтлин
Кочевые племена прерий посто-
янно должны были защищать
свою территорию от вторжения
врага, который нападал на их *
владения. Поэтому племя обыч-
но делилось на братства, кото-
рые являлись своеобразными
военными отрядами и воспиты-
вали воинов. На рисунке показа-
но состязание конных лучников,
которые на полном скаку долж-
ны попасть стрелой в неболь-
шой круг.
Племена группы пуэбло были
носителями древней земледель-
ческой культуры ацтеков. Важ-
ный источник питания у них
составлял маис, который ими
тщательно возделывался. На
рисунке показана подготовка
участка к посадке. В левом
верхнем углу в отдалении виден
характерный силуэт укреплен-
ной деревни пуэбло. Группа
племен пуэбло насчитывала
четыре деревни тива, две—това
(одна заброшенная) и семь —
тэва, то есть двенадцать сущест-
вующих и сейчас поселений
в штатах Нью-Мексико и Ари-
зона (США). Очень интересны
поселения этих племен, от ис-
панского названия которых (по-
испански «пуэбло» — селение)
и прозвана вся эта группа. Для
защиты от нападения воинствен-
ных кочевых соседей индейцы-
земледельцы стали строить ка-
менные укрепленные деревни.
Вокруг центральной площади
размещались (иногда в 5-
6 этажей) надстроенные дома
с глухими внешними стенами.
Такое поселение иногда вмещало
до 4 тыс. жителей, в него вел
единственный охраняемый вход,
обеспечивавший надежную за-
щиту. В повести Шульца «Сын
племени навахов» хорошо пока-
зано, как такая планировка
деревни обеспечила успешное
отражение внезапного нападе-
ния более многочисленного про-
тивника. Покинув на время
Монтану после 1903 г., Шульц
некоторое время работал на
археологических раскопках
в Нью-Мексико и Аризоне и там
лично познакомился со своеоб-
разными поселениями индейцев-
земледельцев, с их ритуалами
и богатым внутренним миром.
Индейцы пуэбло
Художник А. Джонсон
Танец с трубкой
Художник Д. Кэтлин
Танец старшин в честь Кэтлина
Художник Д. Кэтлин
Медвежий танец
Художник Д. Кэтлин
Военный танец с оружием
Художник Д. Кэтлин
Вождь кутене
Фото
Глава X
Все начали осматривать свои колчаны и пересчитывать
пули. У меня осталась только одна стрела. Со всех сторон
доносились возгласы: «Ни одной пули!», «А у меня одна!»,
«Ни одной стрелы не осталось!»
— Так я и думал! Здесь кончается для нас тропа войны!
Все Бешеные Собаки и Смельчаки, отвечайте, все ли у вас
целы и невредимы?—крикнул Быстрый Бегун.
Тотчас же послышался ответ:
— Все мы живы! Нет ни убитых, ни раненых.
А из отряда Ловцов один только человек был легко
ранен. Немыслимым казалось, что за победу не пришлось
заплатить, и, однако, это было так. Воины начали подбирать
вещи, брошенные ассипибойнами. Я мечтал завладеть ру-
жьем, но меня опередили и расхватали оружие. Одеяла мы
швырнули в реку, а затем спустились в овраг ловить лоша-
дей, оставленных неприятелем. Они рассыпались по склону
и мирно щипали траву. Мы окружили их, и мне посчаст-
ливилось поймать ту самую лошадь, которую я подстрелил.
Кто-то раньше меня схватил волочившуюся за ней веревку,
но я показал ему мою стрелу, запутавшуюся в гриве, и полу-
чил лошадь. На нас всех: не хватило лошадей, и сорок шесть
человек должны были ехать по двое.
Затем мы сосчитали убитых и завладели их оружием.
Я взял боевую дубинку убитого мной воина; скальпа с него
я нс снял, так как дядя был свидетелем моего подвига, и я не
нуждался в этом трофее. Я был уверен, что видел ружье
в руке врага, но сейчас ружья не оказалось, должно быть,
кго-то взял его. Трое или четверо ассинибойнов были еще
живы, и мы поспешили прекратить их мучения. Убитых мы
насчитали пятьдесят два человека, да при переправе погибло
не меньше двадцати.
Покинув поле битвы, мы поехали в рощу, где стояли
лагерем. Громко распевали мы победную песню пикуни,
зная, что нас слышат ассинибойны, мокрые, полураздетые,
скрывающиеся на противоположном берегу. Дорого запла-
тили они за то, что вторглись в нашу страну, чтобы совер-
шить на нас набег!
Зашла речь о пяти разведчиках, посланных к низовьям
реки.
— Быть может, они убиты,— предположил кое-кто из
воинов.
Но другие утверждали, что они скоро вернутся. Так
и случилось. Не успели воины снять боевой наряд, как
прибежали разведчики. Спускаясь к низовьям реки, они
5 № 925
65
увидели неприятельский отряд, направлявшийся к верхо-
вьям, и тотчас же побежали назад. Когда мы тронулись
в обратный путь, я посадил одного из разведчиков на
свою лошадь. Он так устал, что у него слипались глаза,
и я должен был его поддерживать.
На закате солнца Быстрый Бегун послал вперед пятерых
воинов и приказал им убить двух-трех бизонов. Мы же
должны были ехать медленно, чтобы не спугнуть стада.
Вскоре загремели выстрелы, и когда мы подъехали к охот-
никам, они уже сдирали шкуры с двух больших бизонов.
Мясо разделили между отрядами, а мне дали куски, прихо-
дившиеся на долю дяди. Теперь Быстрый Бегун уже не искал
уединения, мы присоединились к его отряду Ловцов и ужи-
нали вместе с другими воинами.
Быстро пролетел этот вечер. Один за другим воины
выступали вперед и перечисляли подвиги, совершенные ими
во время боя. Гремела победная песня, воины плясали вокруг
костров. Наконец очередь дошла до меня, и я рассказал
о том, как убил ассинибойна. Когда я умолк, дядя обратился
к воинам с такими словами:
— Дети мои, все было так, как он говорит. Я сам это
видел и горжусь своим племянником.
— Молодец, Маленькая Выдра! Храбрый юноша! Он будет
великим воином и защитником пикуни! — закричали Ловцы.
А я так был счастлив, что мне захотелось петь и плясать.
Я уже готов был вскочить, но дядя снова заговорил:
— Ловцы! Маленькая Выдра доказал, что он храбрый
юноша. Все вы знаете, что он постился, увидел вещий сон
и убил большого медведя. А сегодня он совершил подвиг —
убил одного из наших врагов. Он готовится к тому, чтобы
вступить на тропу ловца орлов.
Дядя умолк. Я ждал одобрительных возгласов и похвал,
но все молчали. Одни посматривали на меня с любопыт-
ством, словно в первый раз видели, другие покачивали голо-
вой. Наконец один из Ловцов сказал:
— Вождь, опасное дело—ловить орлов. Мало кто за
него берется. Напрасно поощряешь ты своего родственника.
Жизнь его нам нужна, и жалко будет, если она так скоро
оборвется. Ты знаешь, что я не трус, и, однако, я никогда не
осмелился бы спуститься в ловушку.
У меня сжалось сердце, когда я услышал эти слова.
Затаив дыхание, я ждал, что скажет Быстрый Бегун. И все
воины смотрели на него и с нетерпением ждали ответа.
Долго он молчал и, казалось, о чем-то думал. О, как я боял-
ся, что он согласится с Ловцами! Что, если и он считает меня
слишком молодым для такой работы?
66
— Друзья,— произнес он наконец,— не мне, простому
воину и охотнику, указывать путь моему родственнику...
Наставник у него—Красные Крылья, жрец Солнца и хра-
нитель Трубки Грома. И по словам Красных Крыльев,
этот юноша совершит то, что всем нам кажется невоз-
можным. Не было еще в нашем племени молодого ловца
орлов, но я верю, что скоро Маленькая Выдра будет при-
носить орлов в наш лагерь.
— Будем надеяться, что сбудутся твои слова,— сказал
возражавший ему воин.
Остальные молчали и украдкой на меня посматривали.
Я читал их мысли: думали они о том, что скоро я уйду
в страну Песчаных Холмов. Слова Быстрого Бегуна рассеяли
мои опасения. Мне хотелось крикнуть воинам, что недалек
тот день, когда они будут покупать у меня орлиные хвосты,
но я промолчал. Давно уже понял я, что не слова, а дела
имеют цену.
На следующее утро я встал на рассвете, разложил три
костра в лагере Ловцов и побежал к реке купаться. У костра
я высушил волосы, расчесал их и заплел в косу. Воины
проснулись поздно, выкупались и принялись за стряпню.
Я поел, поджарил мясо для дяди и ушел в лес, захватив
с собой две продолговатые коробки, раскрашенные и обши-
тые мехом, которые я снял с седла убитого мною врага.
В них он хранил боевое свое снаряжение. Долго любовался
я его боевым нарядом и головным убором, и мне очень
хотелось оставить себе эти вещи. Но я поборол искушение,
повесил их на ветку тополя и принес в жертву Солнцу.
Потом я побежал назад, к лагерю, и ни разу не оглянулся.
Когда караульные вернулись и поели, мы оседлали лоша-
дей, отнятых у ассинибойнов, и тронулись в путь. Еще две
ночи провели мы в долине Медвежьей реки, а к вечеру треть-
его дня подъехали к лагерю пикуни. Здесь мы сделали оста-
новку, и воины надели боевое снаряжение и раскрасили лица,
чтобы торжественно въехать в лагерь. Так как у меня не
было боевого наряда, то я мог только раскрасить себе лицо.
Потом я густо намазал красной краской ладонь и оставил
отпечаток руки на правом плече моей лошади в знак того,
что она отнята мною у врага. Лошадь была черная, и на ее
глянцевитом плече резко выделялась красная рука.
Вскочив на коней, воины запели победную песню и,
размахивая скальпами, поскакали к лагерю. Мужчины, жен-
щины, дети выбегали из вигвамов, выкрикивая имена род-
ных и друзей, восхваляя воинов, одержавших победу над
ненавистным врагом. Громче всех кричала моя бабушка,
пробивавшаяся сквозь толпу женщин. Голос ее покрывал
5*
67
другие голоса. Я слышал, как она называла меня великим
воином и мстителем. Растолкав мужчин, женщин и детей,
преграждавших ей дорогу, она пробралась ко мне, выхвати-
ла у меня из рук боевую дубинку ассинибойна и, размахивая
ею, пустилась в пляс, не переставая выкрикивать:
— Маленькая Выдра! Маленькая Выдра! Он убил врага
и завладел его лошадью. Великим вождем будет Маленькая
Выдра, сын моего сына!
Подошла мать, взяла меня за руку и улыбнулась, а слезы
струились по ее щекам. Когда толпа поредела, мать схватила
мою лошадь за повод и повела к нашему вигваму, а бабушка
шла подле, воспевая мне хвалу. От крика она охрипла и мог-
ла только каркать, как ворона.
Перед нашим вигвамом я сошел с лошади и стреножил
ее, а мать сняла с нее седло. Войдя в вигвам, я кликнул
волчонка. Когда в лагере поднялась суматоха, он испугалея
и спрятался под звериную шкуру, но, услышав мой голос,
тотчас же вылез. Я уселся, а он вскочил ко мне на колени и,
тихонько повизгивая, лизнул меня в лицо. Обрадовался он
мне гораздо больше, чем Синуски, которая лениво повиляла
хвостом.
О, как приятно было вернуться домой, сесть на мягкое
ложе из звериных шкур, смотреть, как мать хлопочет у кост-
ра! Она угостила меня пеммиканом и жареной олениной. Два
дня назад, сказала она, Красные Крылья убил большого
оленя. Я увидел шкурки бобров, сложенные на земле, и уз-
нал, что они принадлежат мне. Каждый день старик ходил
к ловушкам и приносил матери всех пойманных бобров.
Было их тринадцать. Как много сделал для меня этот ста-
рик! Мать рассказала мне, что каждый вечер на закате
солнца надевал он свой боевой наряд, садился па лошадь
и разъезжал меж вигвамов, выкрикивая имена отсутству-
ющих воинов и молясь за них Солнцу. Он не пропустил ни
одного дня, хотя очень уставал после охоты и ловли бобров.
Поев и отдохнув, я стал рассказывать о неожиданной
кашей встрече с ассинибойнами, о битве, о том, как враги
наши тонули в реке. Не забыл я упомянуть и о рослом
ассинибойне, которого мне посчастливилось убить, когда
он замахнулся на меня дубинкой. Я умолк, а бабушка
прохрипела:
— Ты выдержал испытание. А теперь нужно складывать
вещи. Завтра мы все уложим и на следующее утро тронемся
в путь.
— Куда же мы пойдем? — удивился я.
— Мы пойдем по тропе, ведущей к нашему народу,—
ответила она.
68
Я покачал головой.
— Но ты же обещал мне вернуться к кайна!
— Я не говорил о том, когда мы к ним вернемся. И мне
не хочется их видеть. Что они для меня сделали? Ничего!
А что сделали для меня пикуни? Все! Да, им я обязан всем!
Бабушка завернулась в одеяло, заплакала и вышла из
вигвама.
Мать тяжело вздохнула.
— О, как мне надоело слушать об этих кайна! — восклик-
нула она.
И на этот раз я сказал ей, что мы должны прощать
старухе ее слабости. Закутавшись в одеяла, мы направились
к вигваму Красных Крыльев.
— Ха! Вот он, мой молодой воин!—приветствовал меня
старик, усаживая на ложе из шкур.
По правую его руку сидел Быстрый Бегун и еще пятеро
Ловцов. Вслед за нами вошел в вигвам вождь всего нашего
племени, Одинокий Ходок, и старшины четырех или пяти
кланов. Когда все уселись и стали передавать друг другу
трубку, Одинокий Ходок попросил моего дядю рассказать
о стычке с ассинибойнами. Дядя начал рассказ и не забыл
упомянуть о том, как я сразил одной стрелой рослого ас-
синибойиа. И все эти великие воины захлопали в ладоши
и посмотрели на меня одобрительно, а Одинокий Ходок
сказал:
— Воины из клана Короткие Шкуры, радуйтесь, что этот
юноша входит в ваш клан! Я слышал, что он хочет стать
ловцом орлов.
— В жилах его течет кровь Коротких Шкур. Мы ждем от
него великих подвигов,— отозвался Быстрый Бегун.
— Если советы мои пойдут впрок, он сделается великим
ловцом орлов,— заметил Красные Крылья.
Рассказав о битве с ассинибойнами, Быстрый Бегун заго-
ворил о том, что лежало у него на сердце. В походе он
молился Солнцу, приносил жертвы, призывал «тайного по-
мощника», но не увидел вещего ска, предупреждающего
о близости неприятеля. Неужели теперь, с приближением
старости, лишился он дара видеть вещие сны?
— В ночь перед битвой ты ничего во сне не видел? —
спросил Красные Крылья.
— Я видел сон, но он ничего не предвещал. Видел я ла-
герь пикуни в месяц Спелых Ягод. День был жаркий, муж-
чины отдыхали в тени вигвамов, женщины сушили ягоды на
солнце. Больше я ничего не видел.
— Да разве этого мало? — воскликнул старик.— Это сно-
видение послано Солнцем. Вот как нужно его истолковать:
69
ты и твои воины одержите победу и увидите месяц Спелых
Ягод. Солнце от тебя скрыло близость врага, оно хотело
послать тебе неожиданную радость: всем вам суждено было
выжить, а врагам вашим пасть в бою.
— Верно, верно! Рассей свои сомнения, друг мой, Солнце
тебя не покинуло! — воскликнул Одинокий Ходок.
И все воины с ним согласились. Но меня слова старика
не убедили. Я подумал, что каждое сновидение можно истол-
ковать по своему желанию. Конечно, я промолчал, а Быст-
рый Бегун словно переродился. О битве он рассказывал вяло,
без всякого увлечения, думая, по-видимому, о чем-то дру-
гом. Но теперь лицо его осветилось улыбкой, он выпрямил-
ся, захлопал в ладоши и крикнул:
— Конечно! Как же это я не понял сна? Друзья, вы
рассеяли мои сомнения! Теперь я вижу, что ошибался. Одино-
кий Ходок прав: Солнце меня не покинуло.
Заговорили о другом. Докуривая третью трубку, стар-
шины порешили сняться с лагеря, так как женщины уже
запаслись шестами для вигвамов, и провести лето в окре-
стностях форта Длинных Ножей, к югу от Большой реки.
Когда воины ушли, я сказал Красным Крыльям:
— Теперь я прошел через все испытания, какие ты мне
назначил: я постился, я участвовал в бою и убил врага.
Долго ли мне еще ждать, или я могу стать ловцом орлов?
— Да, я думаю, что теперь ты закален и можешь сделать
первую попытку,— ответил старик.— Посетив форт Длин-
ных Ножей, мы пойдем к реке Стрела и в долине этой реки
раскинем лагерь. Там ты выроешь ловушку на вершине горы,
которая находится к югу от реки. Я знаю, что над ней часто
парят орлы.
На следующее утро я поехал вместе с Красными Крылья-
ми к запрудам взять наши ловушки, и в обеих мы нашли по
окоченевшему бобру. Так как женщины в тот день складывали
наши пожитки, то мы со стариком сами содрали со зверьков
шкуры. Растягивая их на обруче, я сказал Красным Крыльям:
— Как жаль, что у меня мало шкур и я не могу купить
ружье! Там, на горе, в ловушке для орлов, я бы чувствовал
себя в полной безопасности, если бы подле меня лежало
ружье.
— Не думай об этом и не беспокойся: быть может, ты
еще получишь ружье,— ответил он.
Я спросил, как может это быть, когда мне нечем запла-
тить за ружье, он только усмехнулся и сказал:
— Подожди и увидишь.
Никогда еще не была моя бабушка такой сердитой и сва-
рливой, как в этот день. Помогая матери укладывать наши
70
вещи, она все время ворчала. Красные Крылья, бродивший
около нашего вигвама, искоса на нее посматривал и наконец
отозвал ее в сторону. Не знаю, о чем они говорили, но
после этого разговора она притихла и охотно стала нам
помогать.
На следующее утро мы снялись с лагеря и поехали по
горной тропе па юг, к Молочной реке, а оттуда к форту
Длинных Ножей, куда прибыли на пятый день. Вожди и стар-
шины в тот же день отправились в форт, и белый начальник
(как я уже говорил, звали его Длинноволосый) устроил для
них пиршество. Вернулись они вечером и объявили, что
кладовые и склады доверху наполнены товарами.
Быстрый Бегун принес своей жене подарок от жены
Длинноволосого, которая приходилась ей двоюродной сес-
трой. Это была маленькая шкатулка длиной в три ладони,
вышиной в две, с круглой крышкой, замком и ключом,
раскрашенная желтой и красной краской. В шкатулке лежали
иголки, шилья, катушки ниток и связки разноцветных бус.
Жена Быстрого Бегуна пришла в восторг и стала расхвали-
вать белых за то, что они умеют делать не только ружья для
мужчин, но и вещи, полезные для женщины. Что может быть
лучше такой шкатулки, в которой женщина может хранить
под замком все свои сокровища?
Услышав ее радостные возгласы, прибежали соседки
и стали любоваться шкатулкой. Слух о ней разнесся по всему
лагерю, и перед вигвамом Быстрого Бегуна собралась толпа
женщин, которые хотели поглазеть на диковинку. Узнав, что
на складе в форте хранится около сотни таких шкатулок
и стоят они четыре бобровые шкурки каждая, женщины
разбежались по своим вигвамам и потребовали у мужей
шкурки. Некоторые мужья согласились сразу; те, у кого
шкурок было мало, отказали, потому что хотели купить
более необходимые вещи. Но нашлись и такие, которые
имели много шкурок, но ни одной отдать не хотели, так как
были бессердечными скрягами и думали только о себе.
Ночь прошла тревожно. Многие женщины легли спать
в слезах, многие мужчины, к великому своему удивлению,
узнали, что жены считают их скрягами и негодяями. Никогда
еще не слыхал я, чтобы женщины так кричали, как в эту ночь.
Конца не было спорам. Сотни женщин хотели купить шка-
тулку, а шкатулок в форте было только сто. Многие угово-
рили своих мужей отправиться в форт задолго до рассвета и,
когда распахнутся большие ворота, первыми войти в ком-
нату, где сложены товары.
Ночью пара за парой, пешком или верхом, они поти-
хоньку покидали лагерь. Когда рассвело, оказалось, что
71
покупателей собралось у ворот вдвое больше, чем было
на складе шкатулок. Как они толкались, стараясь первыми
войти в комнату с товарами! Женщины, которых оттеснили,
уселись на землю и с горя заплакали» Нам рассказали об
этом, как только мы проснулись, и моя мать смеялась до
слез. Лето, когда женщины покупали шкатулки, надолго
осталось у нас в памяти.
Когда взошло солнце, я привел лошадей и вместе с Крас-
ными Крыльями отправился в форт; наши женщины ехали
позади и везли шкуры и меха. Тяжело было у меня на сердце.
Когда-то я мечтал въехать на быстром коне в форт и привез-
ти тюки мехов и шкур, а теперь у меня не хватало шкур даже
на покупку ружья. Спускаясь по склону холма, я оглянулся
и сказал матери:
— Возьми восемь бобровых шкурок, а еще восемь дай
бабушке. Можете купить все, что вам нужно.
Она улыбнулась и ничего не ответила.
Мы подъехали к форту. Много я слышал рассказов
о нем, но, увидев его собственными глазами, рот раскрыл от
удивления. Стены были высокие, толстые, сложенные из
четырехугольных кусков сухой глины. По углам возвыша-
лись двухэтажные строения с отверстиями, из которых высо-
вывались огромные блестящие желтые ружья. Если бы ас-
синибойиы, кроу, сиу и снейк все вместе попытались бы
влезть на стены и проникнуть в форт, белые, стреляя из этих
ружей, стерли бы их с лица земли, пак стирает огонь сухую
траву прерий.
Сойдя с лошадей, Красные Крылья и я вошли в большие
ворота; за нами шли женщины, нагруженные мехами. Старик
показал мне дом, где жил начальник форта, комнату, где на
полках лежали товары, место, где белые раскаляли докрасна
железо и делали из него ножи и наконечники для стрел.
Увидел я также склады и жилища служащих. На каждом
шагу встречались нам белые, а я и не подозревал, что их так
много. Тогда мне и в голову не приходило, что настанет
день, когда белые завладеют нашей землей, ограбят нас
и обрекут на голодную смерть.
Покупатели толпились у двери дома, где сложены были
товары. Они входили туда по очереди, л Красные Крылья
заметил, что, пожалуй, нам придется ждать целый день.
Вдруг из дома начальника вышел Быстрый Бегун и сказал,
что нас зовет Женщина Птица, жена Длинноволосого.
— Не пойду я к ней,—проворчала моя бабушка.— Что
мне там делать? Не люблю я этих Длинных Ножей. Вот если
бы это были Красные Куртки, ха! я бы с удовольствием
вошла в их дом.
72
— Молчи, женщина! — прикрикнул на нее Красные Кры-
лья.— Я еще не встречал на своем веку такой злой старухи!
Оставайся здесь и стереги меха. Если бы ты вошла в дом
белого начальника, нас всех выпроводили бы оттуда!
Бабушка осталась, а мы вошли в комнату с белыми
стенами и большим очагом. На полу стояли вещи, которых
я никогда еще не видел: стол, стулья, высокое ложе на
деревянных ножках. Нам навстречу вышла Женщина Птица;
у нее было красивое лицо и длинные волосы. Я залюбовался
се платьем из желтой материи с большими круглыми синими
пятнами. Она пожала руку Красным Крыльям и моей мате-
ри, сказала, что рада их видеть, потом взяла и меня за руку
и воскликнула:
— А, так это Маленькая Выдра, будущий ловец орлов?
Я был рад, что она позвала нас в свой дом, и сказал ей
об этом, но больше не мог выговорить ни слова. Я был очень
смущен и испуган: в первый раз в жизни мне пожали руку.
Здороваясь, белые всегда трясут друг друга за руку, и мне
этот обычай показался очень странным. Женщина Птица
угостила нас мясом, кофе, сухарями и патокой. Сухари и па-
току я отведал впервые, и то и другое мне очень понрави-
лось. Когда мы поели, в комнату вошел Длинноволосый.
Был он высокого роста, широкоплечий, с длинными волоса-
ми, шел твердыми шагами и голову держал высоко. Подойдя
к нам, он пожал руку сначала Красным Крыльям, потом
моей матери и наконец мне. С Быстрым Бегуном он уже
видался раньше. На нашем языке он говорил хорошо,—
должно быть, его научила Женщина Птица. Повернувшись
к Быстрому Бегуну, он сказал:
— Так это и есть твой племянник Маленькая Выдра,
о котором ты мне говорил?
Потом он обратился ко мне:
— Я рад, что мы с тобой встретились. Твой дядя гово-
рит, что ты хочешь быть ловцом орлов. Ты еще молод для
такой опасной работы, но в жилах твоих течет славная кровь
пикуни, а я залметил, что пикуни всегда добиваются того,
чего хотят. Что же ты не купишь себе ружье? Я слыхал, что
ты мечтаешь о нем.
— Да, мне бы очень хотелось иметь ружье, но шкур
у меня мало, и мне нечем за него заплатить,— ответил я.
Женщина Птица подошла к Длинноволосому и стала ему
что-то шептать. Сначала он нахмурился и покачал головой,
потом улыбнулся ей и снова повернулся ко мне:
— Если я дам тебе сейчас ружье, скажи, заплатишь ли ты
мне сорок шкур за него и пять за порох, когда у тебя будут
эти шкуры?
73
Я так обрадовался, что долго не мог выговорить ни
слова. Наконец я овладел собой, поднял руку к небу и воск-
ликнул:
— Клянусь Солнцем, я отдам тебе сорок пять шкурок,
если буду жив!
— Молодец! Я тебе верю. Ружье твое! Ступай и возьми
его.
Все мы последовали за ним в соседнюю комнату, где
хранились его бумаги и вещи, и здесь он протянул мне
ружье, достал жестянку с порохом, пули и четыре коробочки
с пистонами, потом снял со стены рог для пороха и мешок
для пуль.
— Бери, это все твое,— сказал он мне.— Таких ружей пет
у нас в магазине, жена меня просила, чтобы я дал тебе одно
из моих.
Как я был счастлив! Я схватил ружье и прижал его
к груди.
— Отдай за ружье те шестнадцать шкур, которые ты
подарил мне и бабушке,— посоветовала моя мать.— Оста-
льные ты принесешь после.
— Пет, они вам нужны, я не могу взять их у вас,— от-
ветил я.
— Верно, юноша-пикуни! Никогда не отбирай того, что
ты подарил,—сказал мне Длинноволосый.
Так получил я первое ружье.
После полудня, когда мать и бабушка обменивали шкур-
ки бобров и другие меха, я стоял подле и смотрел на них.
Каждая купила себе одеяла, нож, красной краски и много
бус. Своим покупкам они радовались не меньше, чем я ру-
жью. Даже бабушка улыбалась во весь рот и распевала
песни, когда мы верхом возвращались в лагерь.
На Молочной реке мы прожили семь дней. Мне эти дни
показались бесконечно длинными, так как я хотел поскорее
перебраться к реке Стрела. Вечера я проводил в вигваме
Красных Крыльев, и старик рассказывал мне о ловле орлов.
Днем я ходил на охоту и брал с собой Синуски и Нипоку.
Мне хотелось приучить волчонка к выстрелам; Синуски, его
вторая мать, не боялась выстрелов и тотчас же бежала по
следам раненого животного.
В первый день я подстрелил белохвостого оленя, и он
тотчас же упал. Волчонок нисколько не испугался выстрела,
однако не последовал за собакой, когда та подбежала к уби-
тому оленю и вонзила зубы ему в горло. Нипока смотрел то
на нее, то на меня и, казалось, не знал, что ему делать.
Возвращаясь в лагерь, я подстрелил водяную курочку, и Ни-
пока, увидев, как она трепещет и бьется на земле, бросился
74
к ней со всех ног, а Синуски уселась и стала на него смотреть.
Долго он трепал и кусал птицу, вымазал всю морду кровью
и наконец съел мясо вместе с перьями. В этом отношении он
отличался от Синуски, которая не прикасалась к птицам; как
и мы, она любила только «настоящее мясо» *.
Я решил, что в конце концов Нипока научится выслежи-
вать дичь и будет мне хорошим помощником. На следующий
день я тяжело ранил белохвостого оленя. Волчонок не поже-
лал следовать за Синуски, бросившейся в погоню. Сдирая
с оленя шкуру, я привязал Нипоку к дереву. Мне не хотелось,
чтобы он до окончания охоты отведал мяса или крови.
Вскоре мне удалось поднять еще одного белохвостого
оленя, и волчонок видел, как он обратился в бегство. Я вы-
стрелил. Олень упал и покатился по склону. Собака, а за ней
и волчонок подлетели к нему, и Синуски схватила его за
горло, но тотчас же уступила место Нипоке, который сер-
дито ворчал и подергивал пушистым хвостом. Я сделал
надрез на шее оленя и позволил волчонку отведать крови.
Теперь я знал, что он будет мне помощником. Вернувшись
в лагерь, я долго учил его лежать неподвижно подле меня,
пока не позволю ему встать. Оказалось, что научить его
этому нелегко, и мне пришлось с ним повозиться.
Когда паши охотники продали все меха и шкуры, мы
снялись с лагеря, переправились через Большую реку и дви-
нулись на юг. К вечеру третьего дня мы раскинули лагерь
в долине реки Стрела. Долина была очень узкая; по краям ее
вставали высокие скалы. Я слышал о том, что здесь водится
много дичи,— как оказалось, рассказчики не преувеличивали.
На равнине паслись стада бизонов и антилоп; в глубоких,
поросших лесом оврагах па каждом шагу попадались олени,
лоси, а на берегах ручьев жили бобры; здесь они не строили
плотин, зная, что во время разлива реки ни одна плотина не
уцелеет.
В долине реки Стрела предстояло нам прожить долгое
время. Вот почему на следующее же утро я отправился на
охоту, чтобы привезти мяса для моей семьи и для Красных
Крыльев. Сопровождали меня мать и бабушка. Мы подни-
мались по тропе, ведущей из глубокого оврага на равнину
к югу от реки. Поднявшись по склону, мы увидели большое
стадо бизонов, двигавшееся нам навстречу и, по-видимому,
спускавшееся на водопой к реке. Мы спрятались за краем
оврага, и женщины спешились. Я отдал ружье матери и до-
стал лук и стрелы. Ехал я на быстрой лошади Красных
Крыльев и надеялся на удачную охоту.
* «Настоящим мясом» черноногие называли мясо бизонов.
75
Ветер дул мне навстречу. Не успел я выехать на равнину,
как лошадь моя почуяла запах бизонов, и большого труда
стоило мне ее сдерживать. Вскоре увидел я горбы вожаков
стада, затем их головы. Я отпустил поводья, и в несколько
прыжков моя лошадь примчалась к стаду. Оно круто повер-
нуло и понеслось назад. Наметив крупную самку, я подска-
кал к ней, натянул тетиву, и стрела вонзилась ей в бок. Кровь
хлынула у нее из ноздрей. Не останавливаясь, я близко
подъехал ко второй самке и выстрелил, целясь ей в позвоноч-
ный столб. Тяжело рухнула она на землю, а я, высматривая
животное покрупнее, заметил впереди стада какое-то белое
пятно. Как забилось мое сердце! Неужели посчастливилось
мне увидеть белого бизона? В эту минуту стадо, огибая
скалу, разбилось на два потока, и я отчетливо разглядел
бизона, белого с головы до ног *.
Лошадь моя мчалась галопом, но я безжалостно ее пого-
нял. Животные передо мной расступились. Я догонял белого
бизона. Он увидел меня и побежал быстрее. Моя лошадь от
него не отставала, я выстрелил, но ранил его легко. Ом
высоко подпрыгнул, но не замедлил бега. Никогда еще нс
видел я такого быстроногого бизона! Он опередил стадо,
я мчался за ним. Казалось мне, он слабеет от потери крови.
Взмыленная лошадь напрягала последние силы, но расстоя-
ние между мной и бизоном постепенно уменьшалось. Нако-
нец я подъехал к нему вплотную и на этот раз не дал
промаха. Стрела пронзила ему сердце, и он рухнул на землю.
Я спрыгнул с лошади и подбежал к нему. Не верилось мне,
что на мою долю выпала такая удача. Неужели я дейст-
вительно убил белого бизона — священное животное, из-
бранное Солнцем?
Мать и бабушка, следившие за погоней, подъехали ко
мне. Бабушка громко выкрикивала мое имя.
— Этого белого бизона ты должен принести в жертву
Солнцу!—сказала она мне.
Но сдирать шкуру со священного животного мы могли
лишь с разрешения жреца Солнца. Мать моя поскакала
назад, в лагерь, за стариком Красные Крылья.
Мы подошли к двум убитым мною самкам, и руки наши
дрожали, когда мы сдирали с них шкуру и разрезали мясо.
Потом мы вернулись к белому бизону, и бабушка сказала,
что за всю свою долгую жизнь она видела только четырех
* Черноногие, как и другие племена прерий, считали белого бизона—бизопа-
альбиноса—священным. Мясо его есть запрещалось, шкура приносилась
в жертву Солнцу. Каждый клан, каждое племя мечтало добыть белого бизона.
Споры из-за него в ряде случаев были причиной серьезных конфликтов и даже
раскола племен (см. повесть «Ошибка Одинокого Бизона». С. 393).
76
священных животных. Однако я на нее рассердился: она
хотела, чтобы мы отправились на север, к племени кайна,
когда настанет месяц Спелых Ягод и кайна будут строить
вигвам в честь Солнца.
Было около полудня, когда на равнину выехали всад-
ники. Красные Крылья и другие жрецы Солнца, а также
Одинокий Ходок и старшины кланов ехали впереди, за ними
следовали мужчины, женщины, дети. Возле туши белого
бизона они остановились и, любуясь убитым животным,
стали воспевать хвалы мне, убившему бизона, посвященного
Солнцу.
Жена Красных Крыльев, «сидящая рядом с ним», привез-
ла его Трубку 1рома и вязанку хвороста. В нескольких шагах
от туши бизона разложила она костер. Вокруг него сто-
лпились жрецы Солнца и старшины, а подле меня стоял
старик Красные Крылья. Он сжег на костре охапку душистой
травы и окурил себя дымом, потом спеты были четыре
священные песни и извлечена трубка. Высоко подняв ее,
старик обратился с молитвой к Солнцу, не забыв упомянуть
обо мне, убившем священного бизона. В жертву приносили
мы мясо белого бизона, а также и шкуру, но ее нужно было
сначала выдубить и раскрасить.
Затем все встали, приблизились к бизону и по очереди
стали сдирать с него шкуру. Отдали мы ее жене Красных
Крыльев; она должна была вернуть эту шкуру выдубленной
и раскрашенной. Склонившись над тушей, старик восклик-
нул, обращаясь к Солнцу:
— Тебе оставляем мы священное мясо! Сжалься над
всеми нами!
Так закончилась церемония. Люди вскочили на своих
коней и поскакали по направлению к лагерю. Красные Кры-
лья аккуратно завернул трубку, передал ее жене и обратился
ко мне:
— Идем! Сегодня великий день — ты убил священного
бизона, и я покажу тебе, где нужно рыть ловушку для орлов.
Взяв ружье из рук матери, я приказал ей и бабушке
отвезти домой мясо двух убитых мною самок; затем я после-
довал за Красными Крыльями. Ехали мы на юг, к высокой
горе, на которой, по словам старика, часто отдыхали орлы.
Действительно, когда мы взбирались по крутому склону, над
горой парили четыре огромные птицы. Лошади наши тяжело
дышали. Наконец мы въехали на вершину горы, и я увидел
очень узкую площадку длиной шагов в пятьдесят. В восточ-
ном конце ее находилась ловушка, до половины засыпанная
землей и гниющими листьями. Это была ловушка Красных
Крыльев; много лет назад поймал он здесь семь орлов.
77
Старик сказал мне, что лопата его лежит где-нибудь на
восточном склоне, куда он ее швырнул. Я спустился вниз
и нашел ее; она была сделана из лопатки бизона и от времени
стала желто-зеленой. Спрыгнув в яму, я стал сгребать зем-
лю, хворост и листья на мое кожаное одеяло; связав концы
одеяла, я передал его старику, и тот отнес его подальше от
ловушки и высыпал землю на склон горы. Мусора в яме
было много, но мы работали не покладая рук, пока ее не
очистили. Теперь эта ловушка с прямыми стенами и гладким
полом была такая глубокая, что только голова моя высовы-
валась из ямы. Старик был очень доволен. Снова он повто-
рил, что орлы часто спускаются на вершину этой горы
и здесь начинается для меня тропа ловцов. На обратном
пути он пел священные песни, и в лагерь мы вернулись
в сумерках.
Утром женщины привезли к ловушке вязанки ивовых
палок, а на следующий день я пошел на охоту. Мне нужна
была приманка для орлов, и я хотел убить волка и сделать
из него чучело.
В этих краях водилось много волков, но мне не удавалось
подойти к ним на расстояние ружейного выстрела. Рано
утром покинул я лагерь и спустился к тропе, проложенной
бизонами. Тропа эта извивалась в овраге и вела к реке.
С восточной стороны оврага вздымалась высокая скалистая
стена. Я взобрался на эту стену и притаился в кустах. Знал я,
что волки всегда бегут за стадами бизонов, а на пыльной
тропе я нашел отпечатки волчьих лап.
— Бизоны, бизоны, идите на водопой к реке! Волки,
голодные волки, следуйте за бизонами!—шептал я.
Ждать мне пришлось недолго. В дальнем конце оврага
показалось облако пыли. Овраг был узкий и извивался, как
змея; вот почему я не видел стада. Однако я сразу понял, что
бизоны идут на водопой. Не спуская глаз с облачка, я следил
за продвижением стада. Наконец показались вожаки; завидев
воду, они побежали рысью. Ветер дул мне в лицо, и пыль
слепила глаза. Темной лавиной катилось стадо по крутому
склону. Спустившись на берег, бизоны пробивались в перед-
ние ряды, чтобы поскорее утолить жажду.
Я не спускал глаз с тропы. Наконец показались отста-
вшие животные—старые бизоны-самцы, облезлые, с тупыми
рогами; шли они медленно, один из них прихрамывал. За
ним, на расстоянии сотни шагов, гуськом следовали семь
волков; бежали они с высунутыми языками и были с ног до
головы покрыты пылью.
Когда они пробегали у подножия скалистой стены, я ти-
хонько завыл по-волчьи. Они остановились и насторожили
78
уши, не понимая, откуда доносится вой. Тогда я прицелился
в вожака и спустил курок. Бум! Волк упал и забился в пыли.
Остальные повернули назад и через секунду скрылись из
виду. Вслед за ними умчались и бизоны. Когда я спустился
в овраг, волк был уже мертв. Осторожно содрал я с него
шкуру и поспешил домой, чтобы отдать шкуру Красным
Крыльям, который обещал набить ее травой.
На следующий день старик снова отправился со мной
к ловушке. Долго работали мы, покрывая яму крышей из
веток и травы; в одном конце ее мы оставили дыру, в кото-
рую я должен был пролезть и затем заложить ее палками.
В сущности работал один старик, а я только помогал ему,
подавая ивовые палки и принося охапки травы. С любопыт-
ством следил я, как заботливо строит он крышу, по несколь-
ку раз перекладывая палки с одного места на другое. Когда
он положил последнюю охапку травы, трудно было раз-
глядеть, где кончается настил, а где начинается лужайка.
Старик приказал мне спуститься в яму и осмотреть крышу
снизу. Каково было мое удивление, когда я убедился, что
настил над моей головой редкий, как сетка, и в широкие
просветы видно небо! Раздосадованный, вылез я из ямы.
— Я думал, что крыша плотная, а она, оказывается,
сквозная, как паутина! — воскликнул я.— Нужно ее переде-
лать. Если я спрячусь в этой ловушке, орел, конечно, меня
увидит и улетит!
Старик засмеялся.
— Я знал, что ты это скажешь,— проговорил он.— По-
дойди к самому краю ловушки и посмотри вниз.
С этими словами он просунул в дыру свое белое кожаное
одеяло, и хотя я смотрел во все глаза, но не видел ничего,
кроме травы, покрывавшей настил.
— Что же это значит? — воскликнул я.—Я ничего не
понимаю. Почему все просветы и дыры исчезают, если смот-
ришь на крышу сверху?
Старик снова расхохотался:
— Просветы остались, но ни ты, ни орел их не увидите,
потому что наверху светло, а в яме полутьма. Если же ты
смотришь на крышу снизу, свет просачивается во все отвер-
стия, и можно разглядеть каждую палку, каждый пучок
травы. Не забудь, что орел ночью и даже в сумерках ничего
не видит, любит он солнце и яркий дневной свет. А теперь
принеси мне одеяло и поедем домой.
Снова я полез в ловушку, взял одеяло и, подняв голову,
увидел старика, который стоял у самого края ямы.
— Ты меня видишь?—крикнул я.
— Нет, конечно, не вижу! — ответил он.
79
Я выкарабкался из ямы. Теперь я был уверен, что орел
меня не увидит. И все-таки я не понимал, почему снизу
настил кажется сквозным, а сверху просветов не видно. Всю
дорогу я об этом думал.
Когда готова была яма и набито чучело волка, я должен
был в течение четырех дней петь священные песни, какие
поют все ловцы орлов перед тем, как спуститься в ловушку.
Этих песен я не знал, ио Красные Крылья научил меня их
петь, а затем вместе со мной отправился в лес, где я принес
в жертву Солнцу пару красивых мокасин.
На четвертый день вечером старик приказал поставить
«вигвам для потения». Вместе со мной потел он сам, а также
и другие жрецы Солнца; все мы пели священные песни,
а Красные Крылья снял покровы с Трубки Грома.
На следующее утро я проснулся на рассвете и оседлал
двух лошадей — для себя и для Красных Крыльев, который
вызвался меня проводить. Поджидая его, я, как приказал
мне старик, отдал распоряжения матери и бабушке.
— Женщины, я иду ловить орлов,— сказал я им.— Пока
я не вернусь, вы не должны прикасаться ни к шилу, ни к игле,
ни к шиповнику. Ничего острого и колючего не берите
в руки, если не хотите, чтобы орел вонзил в меня свои острые
когти. И думайте обо мне все время.
Когда я умолк, мать заплакала, кивнула головой и ни
слова не могла выговорить, а бабушка громко сказала:
— Ступай и будь спокоен: мы тебя не ослушаемся. А ког-
да спустишься в ловушку, моли богов, чтобы они наделили
тебя мудростью, которой тебе не хватает. Если ты вернешься
отмеченный черной смертью, случится это не по нашей вине.
— О, какой у тебя злой язык!—воскликнула мать.— Же-
стокая ты женщина.
— Не жестокая, а мудрая. Я желаю ему добра,— сердито
проворчала старуха.
Меня окликнул Красные Крылья. Он уже вскочил на
лошадь и положил себе на колени чучело волка. Мы выехали
из долины и к восходу солнца были на вершине горы.
К востоку от нас парили в синеве четыре орла. Старик
сказал, что это добрый знак, а четыре — священное число.
Набитому травой волку он надрезал шкуру на боку и засунул
туда большой кусок бизоньей печенки, а затем положил
чучело на настил. Когда я спустился в ловушку, он старате-
льно прикрыл палками и травой дыру, в которую я пролез,
и, дав мне последний совет, удалился, ведя на поводу мою
лошадь. Он обещал мне вернуться к вечеру.
Оставшись один, я лег на спину и стал смотреть в про-
светы на синее небо. Как был я счастлив! Как хотелось мне,
80
чтобы Одинокий Человек и другие жрецы племени каина
видели меня сейчас! Они говорили, что лишь по прошествии
многих зим смогу я стать ловцом орлов, а я добился своего
за одно лето, да и лето еще не прошло! Я постился и закалил
свое тело, в битве с врагами я доказал, что могу побороть
страх, я прошел через все испытания и с помощью доброго
старика стал ловцом орлов.
Высоко над горой парили четыре орла. Я мурлыкал
Песню древнего волка, и весело было у меня на душе.
Когда солнце стояло на небе в зените, у меня шевель-
нулись опасения, что, пожалуй, ни один орел не спустится
к чучелу волка. Я старался себя успокоить, припоминая
слышанные мною рассказы ловцов. Случалось, что они по
нескольку дней проводили в ловушке, поджидая птицу. Но
меня это не утешило: мне хотелось сегодня же поймать орла.
Я чувствовал, что не могу с пустыми руками вернуться
в лагерь. Потом я представил себе, как спускается орел
к набитому травой волку; я высматривал дыру, в которую
удобно было бы просунуть руки, чтобы схватить его. Но что,
если я его не удержу? Что, если ударит он меня клювом или
вонзит в мою руку когти? Ловля орлов казалась мне легким
делом, и только теперь увидел я, как это трудно и опасно.
А как мучительно было ждать! Я понял, почему так мало
у нас ловцов: они не могли вынести ни напряженного ожида-
ния в яме, ни страшных мыслей о когтях и клюве орла.
Смело шли они в бой и не боялись смерти, но птица внушала
им страх. «Быть может, и я не выдержу испытания,— мельк-
нуло у меня в голове.— Быть может, Красные Крылья оши-
бается, считая, что меня ждет победа».
Было после полудня, когда, взглянув на небо, я увидел
орла, летящего к горе. Я боялся, что он не опустится на
чучело волка. Мне очень хотелось встать, но я вспомнил
наставления Красных Крыльев, который советовал лежать
неподвижно, пока орел не начнет клевать печень.
Казалось, прошло много времени, и я решил, что орел
насытился мясом бизона или антилопы, убитой нашими
охотниками, и волк его не привлекает, я не знал, что делать,
чтобы заманить его к ловушке. Вдруг раздался громкий
шум: рассекая воздух, орел падал с высоты. Шум замер; я не
видел птицы и подумал, что она спустилась на равнину. Но
я ошибся. Показалась черная тень, и через секунду-другую
орел вступил на настил и вспрыгнул на чучело волка. Теперь
я видел его ясно: он высоко держал голову, осматриваясь по
сторонам. Потом он склонил голову набок и посмотрел
вниз, на печенку, которая торчала из разреза. Он вонзил в нее
клюв, оторвал кусок и проглотил его; еще раз осмотрелся он
81
по сторонам и тогда только стал жадно клевать печень.
По-видимому, он был очень голоден. Я знал, что мешкать не
следует. Волновался я не меньше, чем при стычке с врагом
моим, ассинибойном. Стараясь не шуметь, я встал и, сгор-
бившись, стоял как раз под орлом. Он повернулся ко мне
хвостом.
Вспомнил я совет Красных Крыльев. «Если не хочешь,
чтобы орел расцарапал тебе руки когтями, хватай его за
верхние суставы лап»,— говорил мне старик. Медленно про-
сунул я руки в отверстие между двумя палками и, подпрыг-
нув, попытался схватить орла за лапы. Он рванулся, но
я успел зажать средние суставы его лап. Огромными крылья-
ми рассекая воздух, он едва не оторвал меня от земли,
а я тянул его вниз. Провалилась крыша, и на вытянутые мои
руки упало чучело волка. Орел старался клюнуть меня в ли-
цо, но защитил меня волк, лежавший на моих руках. Не
разжимая рук, я упал ничком на земляной пол ловушки
и увлек за собой орла. Он рвался, взмахивал крыльями, но
скоро выбился из сил и припал грудью к земле. Я придавил
его обоими коленями и налег на него всем телом; он начал
задыхаться, крылья его затрепетали, голова поникла; еще
секунда—и он был мертв! Я выбросил его из ямы, вылез сам
и запел победную песню. Потом уселся я на землю и стал
разглаживать взъерошенные крылья птицы. До вечера было
еще далеко, и я решил не ждать Красных Крыльев. Достав
из ямы ружье, я взвалил орла на спину и побежал домой.
Как мне хотелось, приплясывая и распевая песни, пройти
через весь лагерь! Но я вспомнил ловца орлов Одинокого
Человека и поборол свое желание. Спокойно и величественно
проходил он меж вигвамов, неся за спиной орла, и я решил
следовать его примеру. Все встречные осыпали меня похва-
лами. Воины останавливали меня и любовались орлиным
хвостом. Им очень хотелось его купить, но я сказал, что
сейчас не собираюсь его продавать. Наконец подошел
я к своему вигваму, и навстречу мне выбежали моя мать
и Красные Крылья, который уже собрался ехать за мной
к горе. Вернулась из лесу бабушка, ездившая за хворостом.
Увидев орла, она обняла меня и стала выкрикивать мое имя,
словно я совершил великий подвиг.
Так начал я ловить орлов. В долине реки Стрела я пой-
мал еще четырех орлов, а потом мы перебрались к Желтой
реке и раскинули лагерь у подножия Желтых гор. Эти горы
названы были Желтыми много лет назад, когда наше племя
нашло здесь желтую землю.
В долине Желтой реки и в горах и на равнинах по обеим
ее сторонам водилось много дичи. Выехав на охоту, я убил
82
бизона, оленя и лося и на много дней обеспечил мясом
и свою семью, и семью Красных Крыльев. Теперь можно
было подумать и о ловле орлов. На следующий день я начал
рыть яму на вершине высокого и узкого горного хребта,
довольно далеко от нашего лагеря. Через три дня яма и кры-
ша были готовы. Затем я в течение четырех дней постился,
на четвертый день вечером потел в «вигваме для потения»,
а на следующее утро отправился к ловушке, захватив с собой
чучело волка, в которое засунул кусок бизоньей печенки.
Когда я уходил из лагеря—шел я пешком, неся на плече
волка,— Нипока заскулил: ему хотелось идти со мной. «Не
взять ли его?»—подумал я. Услышав мой зов, он бросился
ко мне и стал прыгать, стараясь лизнуть меня в лицо.
Я прошел через весь лагерь, волчонок бежал за мной по
пятам. В свободное время я возился с ним, учил его лежать
неподвижно, пока я не свистну, и теперь он слушался меня
беспрекословно. Боялся он всех людей, кроме моей матери,
бабушки и меня; даже к Красным Крыльям он не мог
привыкнуть, хотя старик часто к нам наведывался. Когда
кто-нибудь чужой входил в наш вигвам, Нипока подползал
ко мне или к моей матери, если меня не было дома, и не
отходил от нас, пока гость не уходил из вигвама.
Я взобрался на гору, спустился вместе с Нипокой в ло-
вушку и заложил палками и травой дыру, в которую пролез.
Расстелив на земле одеяло, я велел волчонку лечь, и он скоро
заснул, но спал недолго. Вдруг я увидел, как он поднял
голову и потянул носом воздух, потом вскочил, и шерсть на
спине его встала дыбом. Беспокойно переминался он с ноги
на ногу, посматривая на стены ловушки, словно хотел от-
сюда удрать. Я вспомнил, что точно так же волнуется он,
когда кто-нибудь подходит к нашему вигваму. «Он почуял
запах человека, и этот человек—мой враг»,—подумал я. Все
наши охотники знали, что я подстерегаю орлов на вершине
этой горы, и не стали бы меня тревожить.
Схватив ружье, я встал, осторожно раздвинул палки
и высунул голову из ямы. Я забыл сказать, что горный
хребет порос лесом, но ловушка находилась на открытой
поляне. По этой поляне ползли на четвереньках два человека,
прячась в высокой траве; шагов пятьдесят отделяло их от
меня. Медленно-медленно поднял я ружье, прислонил ствол
к краю настила, прицелился в человека, который полз впере-
ди, и выстрелил. Человек вскрикнул, вскочил, поднял обе
руки и упал на спину; товарищ его тоже вскочил, посмотрел
на убитого и обратился в бегство. Он скрылся в лесу раньше,
чем я успел снова зарядить ружье; я заметил, что ружья
у него не было — в руках он держал лук и щит.
83
Я почти не сомневался в том, что убил врага наповал, но
все же не хотел рисковать. Нипока царапал мне когтями
ногу, ему хотелось выбраться из ямы: он знал, что после
выстрела всегда достается и на его долю кусок мяса. Зарядив
ружье, я взял волчонка на руки и выпустил его на волю; он
отбежал на несколько шагов, потом остановился, потянул
носом воздух и повернулся к ловушке.
Человек, скрывшийся в лесу, был не опасен, так как
стрелы его не могли до меня долететь. Я вылез из ямы и,
стоя на четвереньках, посмотрел на распростертого воина.
Кусты заслоняли его от меня, и я мог разглядеть только
ноги, обутые в мокасины. Тогда я встал и увидел, что враг
мой лежит на спине, вытянув одну руку. Он был мертв — в
этом я не сомневался. Подбежав к нему, я схватил его лук
и колчан из шкуры выдры, снял висевшую у него за спиной
коробку с боевым нарядом и поднял щит, лежавший в ку-
стах. Убитому было зим тридцать, и я заметил, что он очень
красив. Волосы его были заплетены в косы, а на макушке
подстрижены. Я слыхал, что так причесываются индейцы из
племени кроу.
Я не знал, как очутились здесь эти двое, и принял их за
разведчиков, высланных большим отрядом кроу, который
находится где-пибудь неподалеку и вот-вот выйдет из леса.
Захватив вещи убитого воина, я побежал домой и на полпути
встретил охотника из нашего лагеря. Когда я рассказал ему
о происшествии на горе, он предложил мне сесть на его
лошадь. Прискакав в лагерь, мы оповестили воинов о том,
что в окрестностях рыщет военный отряд кроу. Нипока, не
отстававший от меня ни на шаг, вбежал в наш вигвам
и спрятался за моим ложем: его испугала суматоха, подняв-
шаяся в лагере.
Я отдал матери трофеи и рассказал о встрече с кроу.
Потом я ускакал с нашими воинами. До поздней ночи рыска-
ли мы по равнинам, но не нашли никаких следов кроу.
Бесследно скрылся и тот воин, который убежал от меня в лес.
На обратном пути я взял чучело волка, так как твердо решил
никогда больше не ловить орлов на этой горе.
Ночью в вигваме Одинокого Ходока собрались старши-
ны, и я должен был рассказать им обо всем, что произошло
на горе. Не забыл я упомянуть и о Нипоке. Не будь его со
мной, воины кроу подкрались бы к ловушке и застигли бы
меня врасплох.
На следующий день я начал рыть новую яму на вершине
горы к северу от нашего лагеря. Много орлов поймал
я в этой ловушке. Счастье улыбалось мне, ни разу не удалось
орлам расцарапать мне руки или поранить меня.
84
Настал месяц Спелых Ягод. Как-то вечером я поздно
вернулся домой. Бабушка выбежала мне навстречу, обняла
меня и, плача и смеясь, сказала, что племя кайна приближа-
ется к долине Желтой реки, завтра будут они здесь и вместе
с нами начнут строить вигвам, посвященный Солнцу. И тог-
да, сказала бабушка, жрецы кайна дадут мне новое имя. Это
была добрая весть. Наши охотники встретили в долине
Волчьей реки охотников из лагеря кайна и от них узнали, что
племя переселяется к Желтой реке.
На следующее утро я вернулся к ловушке и взял чучело
волка, зная, что теперь не скоро придется мне ловить орлов.
Поздно вечером приехали кайна. Радостной была встреча
двух племен. Бабушка моя много времени проводила у кай-
ка, и в наш вигвам забегали старые ее подруги.
Двадцать женщин пикуни и столько же женщин кайна
дали обет Солнцу построить священный вигвам. Когда виг-
вам был возведен, я подвесил к шесту боевой наряд, который
взял у воина кроу, и принес его в жертву Солнцу. Затем
решил я в честь Солнца истязать свое тело. Черной краской
намазал я себе лицо и расплел косы. Красные Крылья сделал
на моей спине два продольных надреза и под полоской кожи
между надрезами продернул конец ремня, который обвязал
вокруг полоски. К другому концу был привязан череп бизо-
на. В течение двух дней я постился и ходил вокруг священ-
ного вигвама, волоча за собой череп. Спина моя горела,
словно ее прижигали огнем; от страшной боли я терял
сознание. К вечеру второго дня полоска кожи разорвалась,
и я был свободен. Я так ослабел, что не мог стоять. Мать
и бабушка отнесли меня в наш вигвам и дали мне поесть. По
желанию Красных Крыльев я должен был на следующий
день перечислить в присутствии воинов и старшин все совер-
шенные мною подвиги.
Я перечислил их в полдень. Начал с того, как я убил
медведя, а закончил рассказом о встрече с воином кроу.
Мужчины и женщины воспевали мне хвалу, а барабанщики
били в барабаны. Я умолк и почувствовал, что дрожу всем
телом; от похвал кружилась у меня голова. Выступил вперед
старый слепой Торный Вождь, жрец племени кайна. Это был
тот самый старик, который не так давно говорил мне, что
ловцы орлов дали клятву хранить свою тайну.
— Славный воин, отомстивший за смерть наших сыно-
вей!— воскликнул он.—Я даю тебе новое имя! Старое Солн-
це, ловец орлов, молю богов, чтобы ты дожил до глубокой
старости!
И все стали выкрикивать мое имя, новое мое имя! А гро-
мче всех кричала бабушка и ее подруги—старухи из племени
85
кайна. Встала жена Красных Крыльев и подала мне выдуб-
ленную шкуру белого бизона, на которой нарисовано было
большое Солнце. Я понес эту шкуру в священный вигвам
и в присутствии вождей, жрецов и старшин кайна и пикуни
повесил ее на шест, принося в дар Солнцу. О, как были мы
счастливы в тот день!
Зиму мы провели на южных равнинах; я ловил орлов
и только в очень холодные дни не выходил на ловлю. Перья
из орлиных хвостов я обменивал на лошадей и бобровые
шкурки. А весной следующего года сбылась моя мечта:
в форт Длинных Ножей я въехал на быстром копе, а за мной
ехали мать и бабушка, погоняя лошадей, нагруженных меха-
ми и шкурами.
Я уплатил долг Длинноволосому, потом повел моих
женщин в комнату, где хранились товары, и следил за тем,
как они отбирали нужные им вещи.
Так началась для меня новая жизнь. В продолжение
многих зим я кочевал по равнинам вместе с племенем пику-
ни, охотился, сражался с нашими врагами и ловил орлов.
АПОК,
ЗАЗЫВАТЕЛЬ
БИЗОНОВ
е
Вступление автора
Хотя Апок (Кремневый Нож) известен мне был давно, но позна-
комились мы с ним близко только зимой 1879/80 года. Был он в то
время старейшим членом племени пиеган, входившего в Конфедера-
цию племен черцоногих. Он и выглядел глубоким стариком. Когда-
то высокий и стройный, он сгорбился, похудел, а кожа его походила
на сморщенный коричневый пергамент.
Осенью 1879 года Джозеф Кипп, ныне умерший, построил тор-
говый форт у места слияния рек Джудит и Уорм-Спринг-Крик;
в настоящее время в окрестностях этого форта находится город
Льюистаун (штат Монтана). Эту зиму я провел в форте с Киппом.
С нами зимовали все кланы пиеганов, а также некоторые кланы
племени блад из Канады. В этих краях было немало дичи — бизонов,
лосей, оленей; индейцы много охотились; жили они счастливо и без-
заботно.
Около нашего торгового форта жил старый Хью Монро, или
Встающий Волк, который с 1816 года кочевал с племенем пикуни.
Благодаря ему я ближе познакомился с Апоком и узнал историю его
удивительной и романтической юности. Старики были закадычными
друзьями.
Монро родился в 1798 году, а Апок был на несколько лет
старше. Однако в хорошую погоду они седлали своих лошадей,
отправлялись на охоту и редко возвращались с пустыми руками. Как
живописна была эта пара! Оба носили плащи с капюшонами, сделан-
ные из одеял, которыми торговала Компания Гудзонова залива, оба
не расставались со старинными курковыми ружьями. Они презирали
современные скорострельные ружья. Сотни — нет, тысячи — бизо-
нов, лосей и оленей, немало свирепых гризли и десятка два-три
врагов — индейцев из племени сиу, кроу, кри, чейеннов* и ассини-
бойнов — убили они из этих курковых ружей. Вот почему они так
дорожили своим допотопным оружием.
О, как хотел бы я вернуть эти далекие дни, когда на равнинах
паслись бизоны! Эти зимние вечера в вигваме Монро или Апока,
когда я слушал их рассказы о былом! И я был не единственным
* Чейепны—индейское алгонкиноязычное племя, основное занятие—конево-
дство и охота на бизонов. Жило значительно южнее черноногих; в начале
XIX в.— в горах Блэк-Хилс (на границе совр. штатов Вайоминг и Южная
Дакота, США). Черноногие называли их «народом пегих лошадей» за особую
породу верховых лошадей, которых культивировали чейенны.
87
слушателем: у костра всегда сидели гости—старики, вспоминавшие
свою молодость, и молодые люди, которые с напряженным ин-
тересом слушали рассказы о приключениях своих дедов и о «зазыва-
нии бизонов». Молодежи не довелось увидеть, как зазыватели зама-
нивали стада в пропасть, снабжая племя мясом на целую зиму.
А зазывание бизонов было почетной, священной и очень опасной
обязанностью Апока. Он был самым искусным зазывателсм в Кон-
федерации племен черноногих. Соплеменники его верили, что он
близок к богам, и почитали его больше, чем самого великого вождя.
Сам Апок питал непоколебимую веру в свои талисманы и в своих
«тайных помощников»; сновидения его — ночные скитания его те-
ни— казались ему не менее реальными, чем жизнь наяву.
Конечно, Апок рассказал мне историю своей жизни нс так
последовательно, как изложена она здесь. По вечерам он рассказы-
вал слушателям отдельные эпизоды, а я, задавая ему ряд вопросов,
сам заполнял пробелы. Наконец мне удалось связать эпизоды в одно
целое, и я надеюсь, что читателя заинтересует эта история не мень-
ше, чем заинтересовала она меня.
Апок, Дарующий Изобилие, умер вместе с пятьюстами своими
соплеменниками в резервации черноногих во время страшного го-
лода 1881 —1883 года.
Глава I
В памяти у меня остались две поговорки моего народа:
одна из них — «бедность — несчастье», другая — «беден тот,
у кого нет родных». В справедливости их убедились мы — я
и моя сестра Питаки. Были мы близнецами. На десятом году
мы потеряли отца и мать, а с ними и все имущество. И нс
осталось у нас ни одного родственника — ни мужчины, ни
женщины.
Произошло это так: мы, пикуни, расположились станом
на берегу реки Два Талисмана, а родственное нам племя
кайна охотилось на берегах Молочной реки, на расстоянии
двух дней пути от нас. От гонца из племени кайна отец
мой узнал, что Низкий Волк соглашается продать ему
священную трубку, которую он давно хотел купить. За
эту трубку Низкий Волк требовал одну лошадь, три опе-
рения орла, серьги из раковин и стальное копье, отнятое
моим отцом у людей, населяющих «страну вечного лета»,
которая находилась на юге.
Высокую цену назначил Низкий Волк за свой талисман,
и в течение трех дней мой отец колебался, не зная, какое
принять решение. Неразумным казалось ему отдавать ло-
шадь за трубку. В те дни лошадей было мало, и ценились они
высоко; многие из нашего племени все еще перевозили свое
имущество на собаках, но молодые воины уже начали приго-
нять табуны с далекого юга — из страны испанцев. Страна
88
эта находилась так далеко, что путешествие туда и обратно
занимало два лета и одну зиму. У нас было только шесть
лошадей; когда племя переселялось на другое место, нас —
меня и Питаки—сажали на одну лошадь, две предназнача-
лись для отца и матери, а остальные три перевозили наш
вигвам и все наше имущество.
В конце концов мать заставила отца моего принять
решение. Она знала, как сильно хочет он иметь эту трубку.
Старая рана в боку причиняла ему сильную боль, и он
надеялся, что талисман его исцелит. Вот что сказала мать:
— Отдай лошадь Низкому Волку, муж мой. Пусть свя-
щенная трубка будет у нас. В продолжение многих лет
ходила я пешком рядом с собаками, когда мы снимались
с лагеря. Я могу и теперь обойтись без лошади.
— Ты—добрая женщина,—сказал отец.— Я сделаю так,
как ты говоришь, и ходить пешком тебе не придется. Маль-
чика я буду сажать на свою лошадь, а Питаки усядется за
твоей спиной. Придет весна, и я снова буду воевать с нашими
врагами и пригоню табун хороших лошадей.
Лагерь кайна находился недалеко от нашего, но зима
стояла холодная, и решено было, что Питаки и я останемся
дома и будем жить в вигваме индейца по имени Не Бегун, пока
не вернутся напш родители. Питаки обрадовалась, потому что
у Не Бегуна было пять девочек, с которыми она часто играла.
Я же упрашивал отца взять меня в лагерь кайна: мне очень
хотелось присутствовать при торжественной передаче священ-
ной трубки. Но пути богов неисповедимы. Может быть, именно
они подсказали отцу приказать мне остаться дома и заботиться
о сестре. На рассвете я привел лошадей, родители сложили
вигвам, навьючили на лошадей поклажу и покинули лагерь.
— Не шалите,—сказала нам мать, садясь на лошадь.
— Да, будьте хорошими, послушными детьми. Мы вер-
немся через пять ночей.— добавил отец.
Мы обещали не шалить, попрощались с родителями
и долго смотрели им вслед. Потом побежали завтракать
в вигвам Не Бегуна.
Прошло пять ночей. Настал шестой день, солнечный
и теплый. В полдень Питаки и я вышли из ложбины, где
находился лагерь, и поднялись па склон холма, откуда от-
крывался вид на равнину. Мы хотели издали увидеть наших
родителей и побежать им навстречу. Но они не приехали.
Когда стемнело, мы вернулись в лагерь.
— Завтра они приедут,— сказала Питаки.
— Да, конечно, завтра они приедут,— отозвался я.
Но они не приехали. Прошло еще два дня. С восхода до
заката солнца просиживали мы на склоне холма и смотрели
89
вниз, на равнину. И с каждым часом нарастало беспокойство.
Отец сказал нам, что вернутся они через пять ночей, а он
всегда был точен. Мы беспокоились, не заболел ли кто-
нибудь из них. Быть может, мать упала с лошади и ушиблась.
Прошло еще два дня. Мы ждали их возвращения и вече-
ром увидели вдалеке всадников. Их было восемь человек,
и с ними одна женщина. Мы не сомневались в том, что эта
женщина—наша мать. Должно быть, родителей сопровож-
дают друзья из племени кайна, которым вздумалось посе-
тить лагерь. Но когда они подъехали ближе, мы увидели, что
все всадники были кайна.
Во всяком случае их мы моглвг расспросить о наших
родителях. Мы сбежали с холма и бросились им навстречу.
— 1де наш отец, где мать?—закричал я.—Какие вести
привезли вы нам?
Они остановили лошадей и с удивлением посмотрели на
нас. Наконец женщина спросила:
— Ваш отец? Мать? А кто они?
— Отца зовут Два Медведя, имя матери — Поет Одна,—
крикнул я.—Десять дней тому назад они поехали в ваш
лагерь за священной трубкой Низкого Волка. Конечно, вы их
там видели?
Они долго смотрели на нас, потом молча переглянулись.
Наконец один из них, покачивая головой, сказал:
— Вы ошибаетесь, дети. Вашего отца нет у нас в лагере.
Этой зимой он ни разу к нам не приезжал. А я знаю, что
священная трубка по-прежнему находится у Низкого Волка.
Два дня назад я сам видел сверток с этой трубкой.
Питаки уселась на землю и воскликнула:
— Они умерли! Отец, мать — оба умерли!
Она заплакала, а женщина сошла с лошади и стала ее
утешать.
— Не плачь, девочка,— сказала она.— Должно быть, они
потеряли лошадей в пути и пошли их отыскивать.
Она посадила Питаки на свою лошадь, и мы все спусти-
лись в ложбину. Питаки перестала плакать и повеселела, но
я знал, что отец и мать погибли.
Когда добрый Не Бегун узнал от меня, что кайна не
видели наших родителей, он побежал в вигвам вождя,
а вождь тотчас послал за прибывшими кайна. Услышав от
них самих, что моего отца и матери нет в лагере и они туда
не приезжали,-он приказал отряду Ловцов, входившему в об-
щество Все друзья, немедленно отправиться на поиски. В тот
же вечер Ловцы покинули лагерь. Их было сорок или пять-
десят человек, и к отряду присоединились все мужчины
нашего племени, имевшие лошадей.
90
Они вернулись через пять ночей. Эти пять дней сестра не
переставала надеяться, но я был в отчаянии. Я знал, какую
весть принесут нам воины. Нет, быть может, была у меня
надежда—слабая надежда снова увидеть отца и мать, но
последний луч надежды угас, когда я увидел хмурые лица
воинов, вернувшихся в лагерь и направлявшихся к вигваму
вождя. Питаки и я, держась за руки, последовали за ними
и слышали, как вождь спросил:
— Ну, что вы узнали?
Начальник отряда ответил:
— Ничего. Мы не нашли их следов на тропе, ведущей
в лагерь кайна, и на берегах рек Барсук, Береза и Брошенные
Бревна. Мы побывали в лагере кайна. Там их нет и не было.
— Быть не может, чтобы мужчина и женщина с шестью
лошадьми, вигвамом и поклажей пересекли равнину, не оста-
вив никаких следов! — воскликнул вождь.— Хорошо ли вы
искали?
Начальник отряда терпеливо и кротко ответил старику:
— Ты забываешь, что с тех пор, как Два Медведя и его
жена покинули лагерь, был сильный снегопад и дул теплый
ветер. Я уже не говорю о том, что по равнине проезжают
всадники и проходят бесчисленные стада бизонов и антилоп,
которые могли стереть следы шести лошадей.
— Но что же случилось с ними?—спросил вождь.
Воины один за другим высказывали свои догадки. Мало
ли что может случиться с людьми, путешествующими по
пустынным равнинам! Теперь я думаю, что воины враждеб-
ного нам племени убили их, завладели их вигвамом и пожит-
ками, угнали лошадей. Но тогда была у меня только одна
мысль: все кончено, никогда не увидим мы наших родителей!
Вдруг я почувствовал, что рука Питаки выскользнула из
моей руки. Девочка упала и долго лежала словно мертвая.
Не Бегун взял ее на руки и отнес в свой вигвам, а я последо-
вал за ним. Когда жизнь вернулась к ней, она стала оплаки-
вать родителей и долго не могла утешиться. Я не плакал, но
было мне очень тяжело. В течение многих дней и многих
месяцев мы грустили, и тропа, по которой предстояло нам
идти, была каменистой тропой.
Не Бегун и его жена сказали нам:
— Не грустите, дети. Мы бедны, но наш вигвам будет
также и вашим вигвамом. Для вас мы сделаем все, что
в наших силах. Мяса у нас много, и голодать вам не при-
дется.
Да, мы не голодали: Не Бегун был хорошим охотником.
Но в его вигваме жило девять человек: Не Бегун, его жена,
пять дочерей, дед, бабка, и для нас двоих оставалось мало
91
места. Время шло, и наконец дочери Не Бегуна дали нам
почувствовать, что мы здесь лишние. Две старшие дочери,
когда их отца и матери не было поблизости, корили нас
нашей бедностью, подсмеивались над поношенной нашей
одеждой, отдавали нам приказания, словно мы были рабами.
Я не обращал на них внимания, но больно мне было видеть,
как плачет Питаки, обиженная злыми их словами. Зная, что
скоро придется нам уйти из этого вигвама, я искал человека,
который согласился бы нас приютить.
Как-то вечером Не Бегун стал бранить своих дочерей за
то, что они нас обижают. В соседних вигвамах слышали его
громкий голос. И когда две старшие дочери в слезах убежа-
ли, к нам в вигвам вошла маленькая худенькая старушка,
которую звали Сюйяки. У нее был красивый, певучий голос...
Она села у входа, как и подобает женщине, а Не Бегун
воскликнул:
— Добро пожаловать, Сюйяки! Добро пожаловать в мой
вигвам! Чем могу я тебе услужить?
— О, вождь! Добрый вождь! Исполни мою просьбу, отдай
мне этих двух детей, потерявших отца и мать. Ты знаешь, мой
старик умер; тень его бродит среди Песчаных Холмов. Мои
дочери и сыновья хотят, чтобы я жила с ними, но я не могу
покинуть мой маленький вигвам. Всегда я поступала так, как
мне вздумается, и не могу отказаться от своих привычек.
Отдай мне детей, вождь! Пусть снова зазвенит в моем вигваме
детский смех. Обещаю тебе—я буду им матерью.
Я заметил, что голос ее дрожит, а по щекам струятся
слезы; я посмотрел на Питаки: глаза ее сверкали, она с нетер-
пением ждала, что скажет Не Бегун.
Вот какой он дал ответ:
— Боги добры. Мы с женой полюбили этих бедных детей
и знаем, что здесь они несчастливы. В нашем вигваме тесно,
а дочери мои... ну, не будем говорить об этом. Перед твоим
приходом я молился, прося ответа, что мне делать. А ты
пришла и дала готовый ответ. Возьми их, если они согласят-
ся идти к тебе.
Не успел он договорить, как Питаки воскликнула:
— Мы пойдем к тебе, Сюйяки! Да, да, мы согласны!
Она повернулась к своей постели и начала свертывать
бизоньи шкуры. Все засмеялись, видя, как она спешит.
Старуха посмотрела на меня. Я молча кивнул головой.
Говорить я не мог: не было у меня слов, чтобы выразить мои
чувства.
Когда мы уходили, Не Бегун на прощание сказал:
— Сюйяки, корми детей досыта. После охоты я буду
приносить мясо в твой вигвам.
92
Его жена дала нам мешок с сушеным мясом и жиром.
Переселяясь к Сюйяки, мы покидали клан Короткие Шкуры,
к которому принадлежал наш отец, и уходили жить также
в очень большой клан — Одинокие Едоки. Я не знаю, почему
предки дали этому клану такое странное название. Члены его
никогда не уединялись для принятия пищи и нередко устра-
ивали пиры.
Сюйяки ввела нас в вигвам, раздула огонь в очаге и воск-
ликнула:
— Вот мы и дома, дети, мои дети! Мой вигвам — ваш
вигвам! Я перенесу свою постель; теперь я буду спать справа
от входа. Ты, сын мой,— мужчина, а мужчине полагается
спать в глубине вигвама. Ты, дочка, расстели шкуры слева от
входа.
Добрая Сюйяки приютила нас в своем маленьком старом
вигваме. Вещей у нее было мало; несколько мешков с одеж-
дой, домашняя утварь, принадлежности, необходимые для
дубления кож, занимали мало места, и в вигваме нам было
просторно. Когда умер ее муж, имущество его перешло
к трем женатым сыновьям, а некоторые вещи были зарыты
в его могиле. Не имея лошадей, Сюйяки перевозила свои
пожитки па собаках; у нее было восемь собак, больших
и сильных, походивших на волков.
Не Бегун, верный своему слову, снабжал нас мясом;
сыновья и дочери Сюйяки также нам помогали и приносили
шкуры бизонов и оленей; эти шкуры шли на одежду и посте-
ли. Моей сестре никогда еще не приходилось дубить кожи, но
теперь она охотно принялась за работу и вскоре научилась
делать кожу мягкой. С помощью Сюйяки она сделала для
меня пару мокасин и, увидев, что мне они впору, расплака-
лась от радости. С тех пор я носил зимой и летом обувь,
сделанную руками моей сестры. На зимнюю обувь шли
шкуры бизонов, на летнюю — тонкая кожа.
Я тоже не сидел сложа руки. С Не Бегуном и сыновьями
Сюйяки я ходил на охоту и помогал им разрезать туши
убитых животных и переносить мясо в лагерь. В свободное
время я учился стрелять из лука. Лук и стрелы подарил мне
Не Бегун. О, как я был рад, когда убил первого кролика
и принес его в наш вигвам! Я вступил в отряд мальчиков —
Москитов. Москиты входили в общество Все друзья, впос-
ледствии они становились хорошими воинами и охотниками.
Обучали нас старики, и я никогда не пропускал ни одного
урока.
Чему они нас учили? Запомнилось мне одно раннее утро,
когда старик по имени Красная Ворона созвал нас, маль-
чиков, и повел к реке купаться. Выкупавшись, мы стали
93
взбираться на холм, откуда открывался вид на равнину. Мы
еще не дошли до вершины, когда старик сказал нам:
— Опуститесь на четвереньки и дальше пробирайтесь
ползком, чтобы не заметило вас ни одно живое существо.
Только глупец смело взбирается на холм и выставляет себя
напоказ. Хороший охотник видит дичь, а сам остается неви-
димым и, подойдя ближе, убивает добычу. Хорошим воином
считается тот, кто, увидев врага, находит способ застигнуть
его врасплох либо удаляется никем не замеченный, если
противник оказывается сильнее.
Ползком поднялись мы на вершину, спрятались в кустах
и окинули взглядом равнину. Вскоре старик разрешил нам
встать, сказав, что нигде не видно врага, но, быть может,
где-нибудь поблизости рыскает неприятельский отряд. Не-
много времени спустя он спросил нас:
— Говорите, что вы видите?
— Бизонов.
— Антилоп.
— Стадо лосей.
— Да, но это не все,— сказал он.—Смотрите внимательно!
Долго всматривались мы в даль, пока не заболели у нас
глаза, но больше ничего не могли разглядеть. Тогда старик
указал нам на север, и мы увидели двух коршунов, кружи-
вших низко над равниной.
— За птицами следите так же, как и за животными,—
продолжал Красная Ворона.— Будь вы разведчиками, вы
должны были бы спуститься и пробраться к тому месту, над
которым кружатся птицы. Вероятно, там лежит животное,
убитое военным отрядом или каким-нибудь охотником. Нуж-
но узнать, кто убил и в какую сторону ушел охотник или отряд.
Вот как обучал нас старик. Мы научились быть внима-
тельными и осторожными, научились искать смысл во всем,
что привлекало наше внимание. При виде медленно движу-
щегося облака пыли мы знали, что чей-то лагерь перебирает-
ся на новое место. Если же облако пыли движется быстро,
значит, по равнине мчится стадо или отряд всадников. Как
я любил эти уроки ранним утром! А по вечерам мы собира-
лись у очага, и старики рассказывали нам о наших богах,
о сновидениях, о талисманах и амулетах...
В то время как старики учили меня, будущего охотника
и воина, Сюйяки и ее подруги-старухи обучали Питаки все-
му, что должна знать женщина. Моя сестра училась стря-
пать, дубить кожи, шить платья и мокасины, которые она
покрывала красивыми узорами из раскрашенных игл дикоб-
раза. Впоследствии узнала она свойства всех целебных трав
и листьев и стала лечить больных.
94
Сюйяки была добра к нам и никогда не унывала. Когда
мы оплакивали родителей, она старалась утешить нас и раз-
веселить. Бедность не угнетала ее. Она легко переносила все
невзгоды и лишения и часто говорила о том, как мы раз-
богатеем, когда я подрасту и буду ходить на войну, приго-
нять лошадей, охотиться и обменивать меха на товары бе-
лых торговцев, не так давно появившихся на севере нашей
страны. В то время не было еще торговцев на берегах
Миссури и ее притоков.
Были мы бедны. Правда, мы не голодали, но на нашу
долю доставались самые жилистые куски мяса. И одет я был
хуже сверстников. Не имея лошадей, мы при переселении
племени плелись позади вместе с нашими собаками, а неко-
торые мальчики смеялись надо мной. Тогда я молил богов
помочь мне расти быстрее и успокаивал себя клятвой, что
придет день, когда у меня лошадей будет больше, чем у них.
Прошло несколько лет, и наконец настал день, когда
я убил первого моего бизона. Добрый наш друг Не Бегун
подарил мне настоящий лук и настоящие стрелы с крем-
невыми наконечниками. На следующее утро мы с Питаки
отправились на охоту. Я взял с собой всех наших собак,
потому что твердо решил не возвращаться домой без мяса.
В окрестностях лагеря было мало дичи, и лишь около полу-
дня мы увидели маленькое стадо бизонов, пришедших на
водопой к речонке. Я подполз к самому краю холма, у под-
ножия которого протекала речонка, натянул тетиву, и стрела
вонзилась в спину крупного бизона. Раненое животное об-
ратилось в бегство, остальные последовали за ним. Мы
с Питаки, погоняя собак, пустились в погоню и, пробрав-
шись сквозь заросли, увидели раненного мной бизона. Мерт-
вый, он лежал на траве. О, как я был горд! Питаки плясала
вокруг огромного животного, обнимала меня и даже собак.
— Брат,—кричала она,— теперь мы ни в чем не будем
нуждаться! Будем есть языки бизонов и лучшие куски мяса.
Скорее, скорее! Разрежем тушу! Достань нож!
К счастью, нож у меня был—настоящий железный нож.
Этот нож я купил у торговцев, отдав за него три шкуры
бобра, подаренные мне Не Бегуном. Быстро содрал я шкуру
с бизона, рассек тушу и, нагрузив собак, перевез мясо в ла-
герь. Как удивилась и обрадовалась старая Сюйяки, когда
мы принесли мясо в вигвам! Старушка даже заплакала от
радости. И после этого я всегда снабжал ее мясом и шкура-
ми, а когда мне пошел пятнадцатый год, я купил у белых
торговцев в кредит три капкана и стал ловить бобров. Зимой
я отнес торговцам шкурки пойманных мной бобров и полу-
чил взамен три одеяла.
95
С тех пор как я начал охотиться на бизонов и ловить
бобров, у меня появилась уверенность в собственных силах.
В семнадцать зим я много думал о будущем. Я твердо решил
стать великим воином, таким же отважным и сильным, как
Одинокий Ходок, старшина клана Короткие Шкуры и вождь
племени пикуни. Все относились к нему с любовью и уваже-
нием, потому что был он человеком смелым, справедливым,
добрым и всегда помогал беднякам.
Когда настала весна, я участвовал в набеге на враждеб-
ное нам племя кроу. Во главе военного отряда стоял Не
Бегун, а я исполнял при нем обязанности слуги. Выступили
мы в поход, как только зазеленела трава, а домой вернулись
в конце следующего месяца и пригнали табун славных лоша-
дей. На мою долю досталось пять голов. Для нас троих пять
голов являлись целым состоянием. Теперь мы могли ехать
верхом, а не плестись в хвосте, когда племя кочевало по
равнинам. Но я был недоволен собой, так как никакого
участия не принимал в уводе лошадей. Мне поручено было
сторожить тех, которых приводили Не Бегун и его воины из
лагеря спящих кроу. А мне очень хотелось знать, хватит ли
у меня храбрости пробраться в лагерь врагов и в случае
необходимости вступить с ними в бой.
Когда настал месяц Спелых Ягод, я снова принял участие
в набеге. На этот раз во главе отряда стоял Древний Барсук,
молодой способный воин. Мы перевалили через Спинной
Хребет Мира *, вступили в страну племени неперсе и нашли его
лагерь **. Я исполнял обязанности слуги при Древнем Барсуке.
Он назначил своим воинам место сбора, а мне приказал
остаться и сторожить лошадей, которых они приведут.
— Нет, я хоть разок побываю в лагере,— сказал я ему
и после долгих споров настоял на своем. Древний Барсук
считал, что я еще слишком молод и потому не могу уча-
ствовать в таком опасном набеге.
Глава II
В лагере было около ста вигвамов. Находился он на
восточном берегу реки, пересекающей широкую равнину.
У самой воды густо разрослись виргинские тополя и кусты.
* Так черноногие называли Скалистые горы.
** Неперсе (сахаптипы)—индейское племя, проживало на плато восточнее
Скалистых гор, в бассейне реки Колумбия; входило в се.мейство пенути.
Основное занятие — ловля лососевых, собирательство съедобных кореньев
и ягод, а также охота и коневодство. Название племени произошло от обычая
протыкать носы для подвешивания украшений. Черноногие называли племя
неперсе также «народом голубой раскраски».
96
Когда стемнело, мы выползли из леса, в котором прятались,
пересекли равнину и залегли в кустах на расстоянии выстре-
ла от неприятельского лагеря. Но враги не подозревали
о нашем присутствии. Они пировали, плясали, вели беседу.,
и нам казалось, что они никогда не улягутся спать. Взошла
луна, а при лунном свете наше предприятие становилось
значительно более опасным, чем в темноте. Впрочем, мы
знали, что при свете легче будет отыскать и увести лошадей,
привязанных между вигвамов.
Было уже поздно, когда в вигвамах погасли огни. Нако-
нец Древний Барсук отдал приказ трогаться в путь. Ружья
у меня не было, а лук и колчан висели за спиной. Единствен -
ным моим оружием была военная дубинка, привешенная
к правой руке. Лук я не мог держать в руках,— я знал, что
обе руки должны быть свободны, так как мне предстояло
отвязывать лошадей.
Миновав первые вигвамы, я понял, что значит войта
в лагерь врага. Мне было страшно. Все пугало меня. Темные
тени у входа в вигвамы могли быть ночными сторожами,
охранявшими спящий лагерь. В любой момент мог кто-
нибудь выйти и увидеть меня. У меня началось сердцебиение,
когда я подкрался к трем лошадям, которые были привязаны
к вбитым в землю колышкам между вигвамами. Перерезав
концы веревок, я осторожно выбрался из лагеря, ведя за
собой лошадей. Несколько раз я останавливался и прислу-
шивался, не проснулись ли люди, спящие в вигвамах.
Я пересек равнину и, войдя в лес, привязал лошадей
к деревьям. Вскоре присоединились ко мне товарищи; каж-
дый из них привел двух, трех или четырех лошадей.
— Ты захватил трех? Молодец! — сказал мне Древний
Барсук.— Теперь ты останешься здесь и будешь сторожить
лошадей. Уже за полночь. Еще разок мы проберемся в ла-
герь, а затем отправимся домой. Подожди нас.
Я просил разрешения вернуться в лагерь, говорил ему,
что все захваченные нами лошади крепко привязаны к дере-
вьям и сторожить их не нужно. Снова мне удалось настоять
на своем. Вот тогда-то я понял, что опасность возбуждает
человека. Было мне очень страшно, и, однако, самое созна-
ние опасности побуждало меня вернуться.
Когда мы снова подошли к лагерю, большие черные
облака надвинулись с запада, и подул теплый ветер, пред-
вещавший дождь. Мы разбрелись в разные стороны. Я по-
шел той же дорогой, по которой шел в первый раз, и вскоре
увидел несколько лошадей, привязанных к колышкам. Одна
из них — большая черная лошадь — стояла в сторонке. Она
понравилась мне с первого взгляда, и я решил увести ее одну,
6 № 925
97
зная, что по сравнению с ней остальные лошади немногого
стоят. Я не сомневался, что она была прекрасным скакуном.
Осторожно подошел я к ней и провел рукой по глянцевитой
шее. Лошадь не захрапела и не попятилась от меня,— по-
видимому, нрав у нее был кроткий. Я перерезал привязанную
к колышку веревку, два раза обмотал ее вокруг морды
и повел за собой лошадь.
Луна скрылась за набежавшим облаком. Когда снова
стало светло, я увидел Древнего Барсука, который крался
к привязанным лошадям. Он дал мне знак идти дальше,
и я прошел мимо него, зорко осматриваясь по сторонам.
Вдруг за моей спиной раздался крик. Оглянувшись, я уви-
дел человека, бегущего к Древнему Барсуку, который только
что отвязал одну из лошадей. Они столкнулись лицом к ли-
цу. Древний Барсук оттолкнул врага и повалил его на землю,
а сам вскочил на лошадь и тут только заметил, что передние
ноги ее связаны и она может либо идти очень медленно, либо
скакать вприпрыжку. Он ударил ее каблуком в бок и заста-
вил скакать. Все это произошло гораздо быстрее, чем я рас-
сказываю. Проснулся весь лагерь. Когда я вскочил на свою
черную лошадь, из вигвамов, размахивая оружием, выбежа-
ли люди; одного из них моя лошадь ударила копытом, и он
упал. Загремели выстрелы, зажужжали стрелы, но я уже
выехал из лагеря и оглянулся посмотреть, скачет ли за мной
Древний Барсук. Лошадь его, смешно подпрыгивая, скакала
довольно быстро, и люди, гнавшиеся за Барсуком и стреля-
вшие из луков, начали отставать. Но я знал, что в погоню за
нами будут посланы всадники. Поэтому я решил подождать
Древнего Барсука и спросить, что я могу для него сделать.
— Я ранен! Помоги мне! Спрыгни на землю и перережь
путы!—крикнул он, подъезжая ко мне.
Едва я успел исполнить его просьбу и снова вскочить на
свою лошадь, как из лагеря выехал отряд всадников. Я ду-
мал, что спасения нет, но Древний Барсук крикнул мне:
— Смелее! Скачи во всю прыть! Сейчас будет гроза,
и в темноте они нас не догонят.
Действительно, надвигалась гроза, а я. от волнения ниче-
го не заметил. Внезапно ветер усилился, засверкала молния,
загремел гром, и черные тучи затянули небо. При свете
молнии я разглядел четырех всадников, быстро пас нагоня-
вших. Один из них опередил остальных и понукал свою
лошадь.
Заметив, что Древний Барсук отстает от меня, я стал
сдерживать своего коня, а Древний Барсук спросил:
— Ты меня не покинешь? Стрела вонзилась мне в плечо,
и я не могу стрелять.
98
Что я мог ответить, кроме:
— Я останусь с тобой!..
— Тогда постарайся остановить первого всадника.
Я оглянулся и в темноте с трудом разглядел приближа-
ющуюся темную фигуру человека. Когда вспыхнула молния,
я увидел в его руках ружье. О, как стало мне страшно!
Я боялся этого человека, боялся его ружья — оружия гораздо
более опасного, чем лук. Ни разу еще не сталкивался я лицом
к лицу с врагом. Часто слушал я рассказы наших воинов
о том, какой восторг охватывал их, когда они шли в бой. Но
мне он был непонятен. В эту минуту я думал о далеком
маленьком вигваме, о сестре и доброй Сюйяки.
— Поверни лошадь! — крикнул Древний Барсук.— Поез-
жай ему навстречу, если не хочешь, чтобы он пустил пулю
в наши спины.
Я задрожал, услышав эти слова, и стал про себя молить
богов о помощи. И внезапно мужество вернулось ко мне.
Сжимая рукоятку военной дубинки, я повернул своего чер-
ного коня и поехал прямо на воина из племени неперсе.
Снова вспыхнула молния. Он увидел меня и выстрелил, но
я пригнулся к шее лошади, и пуля пролетела над моей
головой. Подскакав к нему, я замахнулся дубинкой. В эту
минуту молния снова прорезала небо, и я увидел, что при-
клад ружья почти касается моего колена, а воин из племени
неперсе насыпает порох. Я протянул руку, схватил ружье
и изо всех сил рванул его. Оно осталось в моих руках,
а противник уцепился за мою ногу. Я ударил его прикладом
по рукам, он взвыл от боли и отпустил меня. Лошадь его
метнулась в сторону, и воин закричал, призывая своих това-
рищей. Я не стал его преследовать и, повернув лошадь,
поскакал назад, догонять Древнего Барсука. Наконец я раз-
глядел его при свете молний и, подскакав к нему, закричал:
— Вождь! Я отнял у него ружье. Теперь он обезоружен.
— Да, но он преследует нас и зовет на помощь товари-
щей,— сказал Древний Барсук.
И как раз в эту минуту полил дождь, и снова засверкали
молнии. Оглянувшись, я увидел врага, у которого отнял
ружье. Он гнался за нами и звал на помощь остальных.
— Постараемся ускакать от него!—крикнул мне Древ-
ний Барсук.— Повернем на север,— быть может, он потеряет
наши следы.
Мы повернули на север и поскакали под проливным
дождем, но противник последовал за нами.
Мол
unit
уже не
освещали небо. Затем мы свернули на восток, а ветер и шум
дождя заглушили топот наших лошадей. На опушке леса мы
остановились и прислушались, но не услышали ни криков, ни
6*
99
топота: неприятель сбился со следа. Мы не знали, где нахо-
дится наш отряд и наши лошади—справа или слева от нас.
Наугад мы повернули вправо и медленно поехали по опушке
леса, тихонько окликая товарищей. Неожиданно наткнулись
мы на них; все были в сборе и поджидали нас. Тогда только
Древний Барсук пожаловался в первый раз на боль в плече
и попросил вытащить стрелу.
Под дождем и в темноте почти невозможно было выбрать-
ся из леса и вывести всех захваченных нами лошадей. Но
оставаться в лесу до утра мы не могли, зная, что на рассвете все
воины племени неперсе будут нас преследовать и нападут на
наш след. Посоветовавшись с воинами, Древний Барсук сказал:
— Подождем здесь немного, но, даже если небо нескоро
прояснится, постараемся выбраться из леса.
И опять боги были с нами. Творец Ветра захлопал сво-
ими большими ушами и угнал дождевые облака на восток.
Когда выглянула луна, мы тронулись в обратный путь. Двое
ехали впереди, остальные гнали лошадей. Славный захвати-
ли мы табун, и из сотни лошадей четыре принадлежали мне.
Ехали мы весь остаток ночи и весь следующий день,
останавливаясь только для того, чтобы пересесть на свежих
лошадей. Конечно, неперсе нашли наш след, но не смогли
нас догнать. На пятый день мы поднялись на Спинной
Хребет Мира и увидели зеленые равнины, принадлежавшие
нашему племени пикуни. Только тогда мы отдохнули, выспа-
лись и поели свежего мяса.
Прошло еще несколько дней, и наконец вдали показались
вигвамы пикуни. lop до въехал я на своей большой черной
лошади в наш лагерь. Воины, остававшиеся дома, привет-
ствовали нас, и я слышал, как они выкрикивали мое имя.
Трудно было пробраться верхом сквозь толпу. Я спрыгнул
с лошади, а сестра моя и добрая Сюйяки подбежали ко мне
и стали меня обнимать. Все хвалили меня — славные воины,
старшины, знахари,— все те, кто до сих пор не обращал на
меня никакого внимания. О, как я был горд и счастлив!..
Отдыхая в нашем маленьком, вигваме, я рассказывал
женщинам о славном набеге. И во всех остальных вигвамах
только об этом и шла речь. К вечеру весь лагерь был
оповещен о том, что я совершил величайший подвиг — захва-
тил оружие, вырвал ружье из рук живого врага. Когда стем-
нело, Не Бегун пригласил меня на пир в свой вигвам и по-
просил принести ружье. В то время как мы пировали, пришел
вестник от Одинокого Ходока. Вождь звал нас в свой вигвам,
ему хотелось посмотреть мое ружье.
В вигваме Одинокого Ходока собралось много народа.
В присутствии воинов и старшин я должен был рассказать
100
о набеге. Они выслушали внимательно мой рассказ и заяви-
ли, что из меня выйдет толк.
— Иди тем путем, на какой ты вступил, и ты будешь
таким же славным воином, каким был твой отец,— сказал
один старый знахарь.
Все любовались ружьем, которое я отнял у воина из
племени неперсе. Оно нисколько не походило на ружья с ко-
ротким стволом, какие мы покупали у торговцев, живших на
севере. Ствол был длинный, восьмигранный. За это ружье
один из воинов предложил мне двух лошадей, но я, конечно,
не согласился его продать.
Мы вернулись домой как раз к тому времени, когда
начались священные церемонии: возведение священного виг-
вама и принесение жертв Солнцу. В течение четырех дней
воины молились, приносили жертвы, перечисляли свои по-
двиги и изображали стычки с врагами.
В великий для меня день я подробно рассказал о своих
двух подвигах—об уводе лошадей и о захвате ружья, причем
один из моих друзей играл роль воина из племени неперсе.
До сего дня помню я, как восхваляли меня слушатели.
Я только и мечтал о том, чтобы стать великим воином.
Когда настал месяц Падающих Листьев, произошло со-
бытие, навсегда отвратившее меня от войны. Без сомнения,
боги хотели, чтобы я был в это время в вигваме Одинокого
Ходока и услышал этот разговор. Один из воинов сказал
вождю:
— Как я хотел, чтобы мой сын взялся за ум и бросил
детские забавы! Но он только и думает что об играх. Часто
говорю я ему о тебе, рассказываю, какие совершил ты в мо-
лодости подвиги и как сделался вождем нашего племени.
Последовало молчание. Наконец Одинокий Ходок глубо-
ко вздохнул и сказал:
— Есть звание более почетное, чем мое. С радостью
поменялся бы я сейчас местами с Маленькой Рыдрой*,
зазывателем бизонов, дарующим изобилие. Я управляю пле-
менем, я примиряю спорящих и веду в бой воинов, но не
могу я прокормить племя. Надвигается зима, мы должны
запастись мясом, а среди нас нет ни одного зазывателя
бизонов. Завтра я пошлю гонца к кайна и попрошу Малень-
кую Выдру нам помочь. Могу ли я сказать ему, что он
получит щедрую награду?
— Да, да!
* Читателю следует иметь в виду, что повторяющиеся индейские имена
(Маленькая Выдра, Тсистсаки и др.) в некоторых повестях Шульца часто
относятся к совсем разным персонажам.
101
— Так и скажи ему!
— Да, мы щедро его наградим! — закричали воины.
К вечеру весь лагерь был оповещен о том, что на следу-
ющий день мы перебираемся к реке Два Талисмана, где
находилась ловушка бизонов. В то время наше становище
было расположено к северу от нее, на берегу реки Крутой
Берег.
Я вернулся домой и долго думал о том, что сказал
Одинокий Ходок. Конечно, я много раз видел, как зазыва-
тель заманивал стадо бизонов к краю пропасти и животные,
испуганные громкими криками загонщиков, срывались со
скал и разбивались насмерть. В детстве я привык к этой
охоте и подвиг зазывателя не производил на меня впечатле-
ния. А Одинокий Ходок назвал Маленькую Выдру «дару-
ющим изобилие». Какое прекрасное имя!
Вспомнил я, как почитали и любили воины Старого
Ворона, нашего зазывателя, который недавно ушел от нас
навеки в Страну Теней зазывать тени бизонов. Вспомнил, как
кроток он был, как угоден богам, какие видел вещие сны.
И я сказал себе: «Почему я не могу стать зазывателем
бизонов, дарующим изобилие? Почему не могу я доставлять
своему племени пищу, кров и одежду?» Да, бизоны—их мясо
и шкура—удовлетворяли чуть ли не все наши потребности;
имея бизонов, мы ни в чем не нуждались.
На следующий день мы перебрались к реке Два Талис-
мана и расположились лагерем в ущелье у подножия утесов,
где находилась ловушка бизонов. Спустя два дня вернулись
гонцы, посланные в лагерь кайна, и с ними прибыл Малень-
кая Выдра—седой, но бодрый старик. Он был очень мол-
чалив. С ним была его старая жена, знахарка. Свой священ-
ный вигвам они поставили в стороне от нашего большого,
шумного лагеря. На шкурах^ покрывавших остов вигвама,
были нарисованы в натуральную величину два бизона—са-
мец и самка.
Вечером Одинокий Ходок позвал Маленькую Выдру
в свой вигвам. Мне хотелось послушать их разговор, и я про-
брался сквозь толпу женщин, теснившихся у входа. Когда
вошел старик, Одинокий Ходок крикнул ему:
— Добро пожаловать, Человек Солнца, Дарующий Изо-
билие! Сядь здесь, подле меня.
Со всех сторон раздались возгласы:
— Добро пожаловать, мудрый старик! Добро пожало-
вать в наш лагерь!..
Маленькая Выдра сел слева от очага. На нем были надеты
куртку штаны и мокасины из кожи бизона, раскрашенные
священной тускло-красной краской. На плечи его была на-
102
брошена шаль с нарисованным на ней талисманом Малень-
кой Выдры—двумя бизонами, самцом и самкой. Рисунок
был сделан черной краской, сердца обведены красной. В ко-
сички его были вплетены тесемки из меха выдры. По сравне-
нию с вождем и воинами в ярких костюмах, расшитых
иглами дикобраза, был он одет очень скромно. Как только
он занял место возле очага, женщины подали угощение —
язык бизона и пеммикан. Я заметил, что зазыватель бизонов
отрезал маленький кусочек языка и, пробормотав слова мо-
литвы, зарыл его в землю у своих ног. Затем стал он
рассказывать о жизни в лагере кайна, а вождь сообщил ему
все наши новости.
Пиршество продолжалось долго, и несколько раз свя-
щенные трубки передавались из рук в руки. Разговор шел
о стадах бизонов, которых Маленькая Выдра заманивал
в ловушку, а я жадно прислушивался. Заметил я, с каким
почтением все присутствующие — старшины, знахари, вели-
кие воины—относятся к этому зазывателю бизонов. Они не
только почитали его, но и любили. Очень редко называли
они его Маленькой Выдрой: у него было другое имя—Дару-
ющий Изобилие. Опять и опять я думал о том, какое это
прекрасное прозвище, что оно звучит почти как имя бога.
После пиршества я зашел в вигвам Не Бегуна.
— Вождь,—сказал я,— Маленькая Выдра — великий че-
ловек.
— В наших трех племенах нет ни одного человека, рав-
ного ему,— ответил Не Бегун.
— Думал я долго и вот к какому пришел решению:
я хочу стать зазывателем бизонов, дарующим изобилие.
И я с тревогой посмотрел на Не Бегуна, не зная, что он
на это скажет.
— Ты вступил на путь воина, иди этим путем,— сказал
он после долгого молчания.— Начал ты хорошо; со време-
нем ты будешь великим воином. А зазывателей бизонов
мало, очень мало. На три наших племени остался только
один — Маленькая Выдра. Нужно иметь могущественного
«тайного помощника», быть очень угодным богам, чтобы
стать зазывателем. Ты будешь искать способ заманивать
стадо, доживешь до седых волос, и, быть может, ни разу не
удастся тебе завлечь бизонов.
— И все-таки я хочу попытаться.
— Ступай к Маленькой Выдре, потолкуй с ним,—посо-
ветовал он мне.
Я направился к старику в вигвам, но вскоре меня охвати-
ли сомнения, и я замедлил шаги. Имею ли я право прибли-
жаться к священному вигваму, тревожить вопросами такого
103
мудрого человека? Я поплелся было назад, но, пройдя неско-
лько шагов, остановился. «Сердце у него доброе, это видно
по его лицу,—сказал я себе.— Я подойду к вигваму и спро-
шу, можно ли войти».
1лава III
Я подошел к вигваму и увидел двух черных бизонов,
нарисованных на желтой коже. В вигваме горел костер.
Я остановился у входа и крикнул:
— Маленькая Выдра! Дарующий Изобилие! Здесь ли ты?
— Да, да! Входи! — откликнулся он, и я вошел.
— А, это ты, сын мой!—сказал он, когда я подошел
к костру.— Добро пожаловать. Садись. Час поздний. Что
привело тебя в вигвам старика?
— О, Дарующий Изобилие, пожалей меня, помоги
мне! — воскликнул я.— Я хочу стать зазывателем бизонов!
— А! Вот в чем дело! — отозвался он.— Боюсь, что я не
в силах тебе помочь. Ты должен просить помощи у предков.
Долго я постился, молился и искал способа заманивать
стада, но каждая моя попытка заканчивалась неудачей, пока
не нашел я «тайного помощника», который сказал мне, что
нужно делать. Есть ли у тебя помощник?
— Нет, я еще не постился и не видел священного снови-
дения,— ответил я.
— Начни пост. После того как посетит тебя сновидение,
постарайся заманить стадо. Постись и приноси жертвы до
тех пор, пока не добьешься успеха. Но быть может, ты
никогда не сделаешься зазывателем. И не забудь, что это
очень опасная работа.
— Я не боюсь,— сказал я ему.— Дважды я был на войне.
Я отнял ружье у живого врага.
— Сын мой, я сделаю для тебя все, что в моих силах, по,
конечно, я не открою тебе тайных способов зазывания бизо-
нов. Об этом я не смею говорить. Когда я буду зазывать
стадо, займи место у самого края каменной гряды и следи за
каждым моим движением.
Я пошел домой. В нашем маленьком вигваме было тем-
но; моя сестра и старая Сюйяки спали. Я раздул огонь
в очаге и разбудил их. Я не мог дождаться утра; мне хоте-
лось тотчас же сказать им, какое я принял решение.
— Что с тобой, брат?—спросила Питаки.— Или ты
опять идешь на войну?
— Нет, больше никогда не пойду я на войну.
— Но что случилось? Зачем ты нас разбудил? Уж не
болен ли ты?—испугалась Сюйяки.
104
— Нет, я здоров, я счастлив. Разбудил я вас, чтобы
сказать о своем решении: я буду зазывателем бизонов, дару-
ющим изобилие.
— О брат мой, ты говоришь бессмысленные слова! — уп-
рекнула меня Питаки.—Ты не сможешь стать зазывателем
бизонов.
— Нет, сможет! И будет! — воскликнула старая Сюйя-
ки.— Мы ему поможем. Боги, дайте мне дожить до того дня,
когда мой сын заманит в ловушку стадо!
Мы разговаривали до рассвета, и было решено, что
я начну поститься и постараюсь увидеть сновидение, как
только Маленькая Выдра заманит стадо к утесам и снабдит
мясом всех нас — весь наш лагерь.
Через несколько дней вернулись посланные на разведку
воины и донесли, что на плоскогорье пасутся большие стада
и в любое время могут приблизиться к ловушке. Вечером
этого дня Маленькая Выдра начал четырехдневный пост,
а все знахари нашего лагеря достали священные трубки,
курили их в честь богов и умоляли их дать ему то, что он
просит.
Никто не осмеливался приблизиться к вигваму зазыва-
теля, опасаясь ему помешать. Из четырех его жен три пере-
брались в наш лагерь, а четвертая, старшая жена осталась
в вигваме и вместе с Маленькой Выдрой пела священные
песни. Два раза в день, утром и вечером, видели мы, как она
спускалась к реке и пила, потому что пить воду в вигваме не
разрешалось. Шла она тихими шагами, низко опустив голо-
ву, ни с кем не разговаривала, и с ней никто не разговаривал.
Ее лицо и руки были выкрашены в черный цвет.
По вечерам я шел один или с сестрой к вигваму за-
зывателя, садился неподалеку и слушал пение. Странные
это были песни, очень тихие, заунывные. Больше всего
нравилась мне Песня древнего бизона. Я слушал ее, затаив
дыхание.
— Брат,— шептала мне Питаки,— у меня замирает
сердце.
— Потому что это священная песня,— отвечал я.—У
меня тоже сжимается сердце; я вижу древних бизонов и вспо-
минаю те далекие времена, когда люди и животные могли
разговаривать и понимать друг друга. Слушай внимательно:
когда-нибудь мы с тобой будем петь эту песню.
Когда окончился четырехдневный пост Маленькой Вы-
дры, Одинокий Ходок устроил пиршество в честь зазыва-
теля. Все наше племя готово было явиться по первому зову
Дарующего Изобилие. По окончании пиршества я подошел
к Маленькой Выдре и попросил разрешения быть подле него,
105
когда он поднимется на плоскогорье, у подножия которого
находилась ловушка. Он обещал взять меня с собой.
На рассвете мы вдвоем поднялись на плоскогорье
и встретили здесь четырех караульных. Мы остановились на
вершине утеса, откуда тянулись две каменные гряды — одна
на северо-запад, другая на северо-восток,—пересекающие
плоскогорье. У края пропасти расстояние между грядами
было не больше тридцати — сорока шагов; дальше оно уве-
личивалось и наконец достигало десяти сотен шагов. Плос-
когорье заканчивалось широкой ложбиной, куда приходили
на водопой стада. С другой стороны оно круто срывалось
в пропасть, и внизу была устроена ловушка — корраль* из
бревен, хвороста и камней. Изгородь была такой высоты,
что самый крупный бизон не мог через нее перескочить.
Стоя на плоскогорье, мы смотрели вниз, на равнину,
тянувшуюся за ложбиной. Вдали виднелись три стада — од-
но к северу от ложбины, другое к западу, третье к востоку.
Маленькая Выдра смочил слюной палец и поднял руку,
чтобы узнать, откуда дуст ветер.
— Ветер дует на восток,— сказал он.—Я не могу зазы-
вать бизонов, которые пасутся на востоке: они почуют мой
запах. Стадо, пасущееся на западе, очень невелико, не стоит
его зазывать. Остается третье стадо. Оно пасется слишком
далеко от нас, но, должно быть, придет скоро на водопой.
Тогда я попробую его заманить. Пусть один из караульных
пойдет к Одинокому Ходоку и скажет, что загонщики долж-
ны спрятаться за каменными грядами.
Я смотрел вниз, в ущелье, и вскоре увидел, что из виг-
вамов выбегают мужчины, женщины, дети — все, кто мог
играть роль загонщиков. Поднявшись по крутой тропинке па
утес, они направились к нам и вслух высказывали свои
пожелания и взывали к богам о помощи. Когда они прохо-
дили мимо нас, караульные кричали:
— Слушайте приказ Маленькой Выдры! Спрячьтесь за
каменными грядами и лежите неподвижно. Когда прибли-
зится стадо, вы должны припасть к земле, как бы ни хоте-
лось вам встать, и смотреть, что делает зазыватель. Когда
животные поравняются с вами, вы должны встать, размахи-
вать плащами и гнать бизонов к краю пропасти.
Маленькая Выдра сидел на земле и, не обращая никакого
внимания на проходивших мимо людей, не спускал глаз
с бизонов. Одинокий Ходок и начальники отрядов, входи-
* Загон для скота, огороженное пространство для выполнения различных
хозяйственных работ или лагерь, окруженный повозками. Здесь употребляется
в первом значении.
106
вших в общество Все друзья, подошли к нему и сели ря-
дом.
Спустя некоторое время он повернулся к ним и спросил:
— Все ли в сборе?
— Да, четыреста загонщиков заняли места за камен-
ными грядами,— ответил Одинокий Ходок.
— Пусть они спрячутся за первыми двадцатью грудами
камней,— сказал Маленькая Выдра.— Думаю, что там они
будут в безопасности.
Собрались почти все отряды наших воинов: Ловцы, Сме-
льчаки, Носители Ворона, Все Бешеные Собаки, Бизоны
и другие. Начальники отрядов отдали приказ своим людям.
Все Бешеные Собаки — величайшие воины племени — спря-
тались неподалеку от края пропасти *. Это было самое опас-
ное место: здесь бизоны могли свернуть и растоптать всех,
кто встретится им на пути.
Маленькая Выдра встал и пошел между каменных гряд;
я последовал за ним. Он нес легкую, выдубленную шкуру
молодого бизона. От пропасти до ложбины тянулись невысокие
холмы. Поднимаясь на эти холмики, мы видели три стада. Шли
мы вдоль западного крыла загонщиков, которых скрывали от
нас груды камней. Люди лежали плашмя на земле, завернув-
шись в плащи из шкур бизонов. Плащи эти были цвета травы.
Каждый прикрыл себе голову охапкой травы или ветками.
Дойдя до последней груды камней, я лег на землю,
а Маленькая Выдра присел подле меня. Стадо, которое
паслось на востоке, уже ходило, по-видимому, на водопой
и сейчас медленно двигалось на северо-восток. Стадо к запа-
ду от нас направлялось в нашу сторону, но было еще очень
далеко. Наконец, третье стадо рассыпалось по равнине: одни
бизоны щипали траву, другие лежали, старые самцы дрема-
ли, стоя на солнцепеке. Животные находились слишком да-
леко, чтобы заметить людей, которые залегли за камнями.
Повинуясь приказу зазывателя, они должны были лежать
неподвижно, пока не пройдет мимо них стадо.
Было очень жарко, но лишь незадолго до полудня живо-
тные, казалось, почувствовали жажду. Не переставая щипать
траву, они двинулись к ложбине, но часто останавливались
или сворачивали в сторону. Лениво поднялись те, что лежали
на земле, и наконец все стадо, сбившись в кучу, медленно
побрело вслед за вожаками.
— Пора приниматься за работу,—сказал мне Маленькая
Выдра.— Останься здесь и следи за мной.
* В «Ловце орлов» Д. Шульц первенство отдает другому братству — Смельча-
кам. И тот и другой отряд состоял из отборных воинов.
107
Взяв шкуру бизона, он спустился в ложбину, пересек ее и,
поднявшись по отлогому склону, зашагал по равнине. Здесь
также тянулись невысокие холмы. Первые холмики он обо-
шел, очевидно не желая показаться стаду. Потом сгорбился
и стал подниматься по склону одного из более высоких
холмов; не доходя до вершины, он выпрямился и поднял
голову. О, как пристально смотрел я на него! Впрочем, не
один я! Сотни и сотни глаз следили за ним, сотни людей
молились за его успех.
Когда Маленькая Выдра выглянул из-за холма, стадо
находилось недалеко от него. Завернувшись в шкуру бизона
и прикрыв ею голову, он сгорбился и стал бегать по склону,
показывая животным верхнюю часть туловища. Вожаки —
старые самки—сразу остановились, остальные напирали сза-
ди, потом тоже остановились, стараясь разглядеть, чем вызва-
на задержка. Маленькая Выдра припал к земле и спрятался,
потом снова выполз и стал бегать на четвереньках, подпрыги-
вая и брыкаясь. Как смешно было смотреть на него! Бизоны не
спускали с него глаз. Вожаки попятились и свернули было
в сторону. Казалось, еще минута — и стадо обратится в бегст-
во. Зазыватель припал к земле и просунул голову сквозь кусты,
которые росли на вершине холма. Думаю, что как раз в этот
момент он и позвал бизонов. Но какой звук он издал? Я не
расслышал, потому что находился слишком далеко от него.
Как бы то ни было, его «тайный помощник» помог. Одна
из самок растолкала передние ряды и рысцой побежала
к холму, остальные последовали за ней. Зазыватель повер-
нулся и стремглав помчался к ложбине; шкура бизона раз-
вевалась и хлопала его по спине. Добежав до пригорка у края
ложбины, он оглянулся. Стада еще не было видно.
Наконец показалась старая самка, а за ней и все стадо.
Бизоны остановились на вершине холма, а зазыватель снова
стал кружиться и подпрыгивать у них на виду. Затем повто-
рил он свой призыв, и все стадо, сначала не спеша, потом все
быстрее, побежало к ложбине. Маленькая Выдра спустился
в ложбину, пересек ее и поднялся на плоскогорье, а бизоны —
их было не меньше четырехсот—следовали за ним и быстро
его нагоняли. Зазыватель поравнялся с грудой камней, за
которой я лежал, и вскоре все стадо промчалось мимо меня.
Впереди бежали самки и молодые самцы, за ними—детены-
ши и годовалые бизоны, а в арьергарде—грузные старые
самцы. Только вожакам стада известна была цель этой пого-
ни—им хотелось посмотреть поближе на это странное жи-
вотное, походившее на бизона, которое от них убегало. Быть
может, какая-нибудь старая самка приняла его за своего
пропавшего детеныша, забыв о том, что его задрали волки.
108
Как только бизоны пробежали мимо меня, я выскочил
из засады и погнался за ними, громко крича и размахивая
плащом. И остальные загонщики следовали моему примеру
и выскакивали из-за каменных гряд, как только проносилось
мимо них стадо. Сначала нас увидели животные, бежавшие
сзади; они испугались и стали напирать на передние ряды.
Между тем Маленькая Выдра свернул в сторону и подбежал
к каменной гряде, тянувшейся на северо-запад; все загон-
щики, притаившиеся за этой грядой, вскочили, а вожак
стада — большая старая самка — повернул на восток, но
и здесь путь бизонам преградила цепь загонщиков, вы-
бежавших из-за второй гряды. Свободной оставалась дорога
на юг, к пропасти.
Преследуя Маленькую Выдру, бизоны бежали рысцой, но
сейчас, испуганные громкими криками, помчались галопом.
Топот копыт напоминал раскаты грома. Они взрывали сухую
землю, и пыль нависала над ними серым облаком. Сквозь
пыльную завесу мы, бежавшие сзади, видели, как выскакива-
ют из засады загонщики, прятавшиеся за камнями у края
пропасти...
Я догнал Маленькую Выдру; он шел медленно и с тру-
дом переводил дыхание. Я заговорил с ним, но он мне
не ответил. Он не спускал глаз с загонщиков и стада,
и я догадался, что он молит богов о благополучном за-
вершении дела.
Поднялся ветер и разогнал облако пыли. Когда пыль
улеглась, мы увидели людей, толпившихся у края пропасти.
Несколько старых бизонов свернули на восток и на запад
и избегли смерти, а стадо сорвалось в пропасть. Самки,
самцы, годовалые бизоны и детеныши — все они спрыгнули
с утеса и скатились вниз.
— Милостивы к нам боги! — воскликнул Маленькая Вы-
дра.— Мой «тайный помощник» все еще со мной. Снова
я наполнил ловушку мясом.
Мы ускорили шаги и, подбежав к краю пропасти, посмо-
трели вниз. Сотни мертвых и умирающих бизонов лежали на
земле, но некоторые не пострадали от падения. Испуганно
метались они в загоне, натыкаясь на высокую изгородь,
а воины стреляли в них из луков. Женщины и старики сидели
на изгороди, болтали, смеялись, пели, показывали друг дру-
гу самых крупных животных. Дети звали матерей, собаки
лаяли и выли, а по крутой тропе спускались с плоскогорья
загонщики; и?и предстояло сдирать шкуры и разрезать туши
убитых животных.
— Ступай с ними и возьми то, что приходится на твою
долю,— сказал мне Маленькая Выдра.— А я останусь здесь.
109
Радостно мне смотреть на людей, работающих в ловушке,
потому что сейчас они счастливы.
— А счастье дал им ты,— отозвался я.—Мое решение
неизменно: я тоже буду дарующим изобилие.
В коррале я отыскал сестру, старую Сюйяки и жену Не
Бегуна; они разрезали тушу большого жирного бизона. Я по-
мог им отнести мясо в лагерь, и мы сытно поели. Оставшееся
мясо женщины разрезали на длинные тонкие полосы и стали
его сушить.
В тот вечер в лагере куски мяса развешаны были повсюду на
веревках и на помостах из веток, и в каждом вигваме женщины
скоблили шкуры, очищая их от мяса. Маленькая Выдра обещал
заманить в ловушку еще много сотен бизонов, чтобы в течение
долгой зимы не ощущали мы недостатка в еде и одежде.
Поздно вечером я вошел в его вигвам. Он встретил меня
приветливо, но я долго не решался задать ему вопрос, кото-
рый не давал мне покоя. Наконец я пробормотал:
— Маленькая Выдра, я следил за тобой все утро, я видел
все, что ты делал, но зова твоего не слышал. Ведь ты позвал
бизонов?
Он усмехнулся и ласково ответил мне:
— Да, сын мой, я их позвал, но не могу научить тебя
этому призывному крику. Я научился ему во сне и говорить
о нем не смею. Если ты хочешь быть зазывателем, начни
поститься и постись до тех пор, пока не придет к тебе на
помощь кто-нибудь из твоих далеких предков.
«Должно быть, он подражает жалобному крику маленького
бизона»,— подумал я, возвращаясь домой. И я peiuruj испытать
это на первом же стаде, которое я постараюсь заманить.
Поститься я начал с вечера следующего дня. Я покинул
лагерь, поднялся к верховьям реки и нашел убежище среди
утесов, на широком выступе, нависшем над рекой. Ниже
росла одинокая старая сосна, и верхушка ее приходилась
почти на одном уровне с выступом. Ночью, когда ветер
затихал, я прислушивался к странным звукам и плеску воды.
Думал я, что в реке плещутся «подводные люди», и к ним
я обратился с молитвой так же, как и к другим богам.
На следующий день вечером большой белоголовый орел
опустился на верхушку сосны. Я долго молился ему—мо-
лился молча, опасаясь его спугнуть. Я надеялся, что тени его
предков находятся где-нибудь поблизости, и к ним я воззвал
о помощи. Потом я заснул, и тень моя странствовала в ночи,
но помощи я не получил.
Наконец на пятый день приснился мне вещий сон. Да,
теперь я могу о нем говорить, потому что впоследствии
появился у меня другой «тайный помощник». Во сне моя
ПО
тень встретила Древнего Лосося, и он обещал всегда мне
помогать. Утром я проснулся счастливым, спустился с утеса
к реке и напился в первый раз за четыре дня и пять ночей.
Потом я пошел домой очень медленно, потому что ослабел
от долгого поста.
К лагерю я приблизился как раз в тот момент, когда
стадо бизонов скатывалось с утесов в ловушку. С треском
и грохотом катились они по крутому склону, и облако пыли
поднималось над их косматыми телами. Долго я смотрел,
и казалось, что конца не будет этому живому потоку. Каким
могущественным талисманом владел человек, заманивший
стадо! В холодные зимние дни, когда нельзя охотиться,
женщины будут стряпать у очага, приговаривая:
— Есть у нас мясо, потому что Маленькая Выдра, Дару-
ющий Изобилие, позаботился о нашем племени.
И не найдется в лагере ни одного человека, который бы
не вспомнил с любовью о зазывателе.
Не подходя к ловушке, я вернулся в лагерь, вошел в наш
вигвам и лег. Кто-то меня увидел и сказал моей сестре, что
я вернулся. Она тотчас прибежала и прежде всего спросила,
не голоден ли я. Не дожидаясь ответа, она принесла миску
с пеммиканом, уселась рядом и стала кормить меня, словно
ребенка. Вошла старая Сюйяки.
— Они дали нам двух бизонов! — воскликнула она.— Но
раньше чем приниматься за работу, я хотела повидать тебя.
Ну что, хороший ли ты видел сон?
— Да, сон хороший. Мне кажется, теперь у меня есть
сильный помощник,— ответил я.
— Я тоже видела вещий сон,— сказала Сюйяки.—Я ски-
талась по равнине и у реки, потом поднялась на вершину
холма и присела отдохнуть. Вдали увидела я облако пыли
и разглядела стадо бизонов, мчавшихся к утесам. Два ворона
опустились на дерево, и один из них сказал другому: «Летим
за стадом! Молодой Апок заманивает стадо бизонов в ло-
вушку. Мяса много, мы с тобой найдем, чем поживиться».
Когда они улетели, я увидела загонщиков, бегущих за ста-
дом, увидела бизонов, скатывающихся в пропасть. А потом
моя тень снова вошла в мое тело, и я проснулась. Сын мой,
это вещий сон. Я знаю, что ты будешь зазывателем бизонов.
— Я тоже так думаю,— сказал я ей.— Как только ты
и сестра высушите мясо, мы втроем уйдем из лагеря, и там,
на равнине, я попробую заманить стадо.
Они вернулись в ловушку, а я долго лежал и думал
о будущем.
Одна мысль смущала меня: не было у меня ни одной пули
к ружью, отнятому у неперсе. Красные Куртки—торговцы
111
с севера—продавали нам пули слишком большие для этого
ружья. А мне не хотелось отправляться в путь без ружья,
пороха и пуль. Вдруг мне пришла мысль попросить Вста-
ющего Волка, белого юношу, который жил в вигваме Одино-
кого Ходока, сделать для меня несколько пуль. Он прожил
с нами около года и хорошо говорил на нашем языке.
В тот же вечер я пошел к нему и показал ружье. Он взял
свой патронташ и вложил в ружье пулю. Она оказалась как
раз того калибра, какой мне был нужен. Из двадцати пуль,
находившихся в его патронташе, он отдал мне десять. Как
я был ему благодарен! С этого дня началась наша дружба,
длившаяся больше шестидесяти зим. Ни разу мы с ним не
поссорились, и этим я горжусь.
Пока женщины сушили мясо, я часто беседовал с Не
Бегуном. Решено было, что он поможет нам перевезти
вигвам на равнину, где я думал зазывать бизонов, а затем
отведет моих лошадей назад, в лагерь. Вечером, накануне
того дня, когда мы должны были тронуться в путь, я зашел
в вигвам Маленькой Выдры и поделился с ним моими
надеждами.
— Сын мой, ты еще слишком молод,— сказал он мне.—
Боюсь, что тебя ждет неудача. Пока молись, постись и ста-
райся увидеть вещие сны. Когда ты вырастешь и возмужа-
ешь, сделай попытку зазвать стадо. Быть может, она окажет-
ся удачной.
Я сказал ему, что ждать не могу и завтра же отправляюсь
в путь. Медленно побрел я назад, в свой вигвам. До этой
минуты я не сомневался в успехе, но старик поколебал мою
уверенность.
Я решил перебраться к устью реки Береза. Место это
находилось на расстоянии дня езды от нашего лагеря; сюда не
наезжали всадники и охотники, и дичь мирно паслась на
лугах. Ехали мы не кратчайшим путем, а по берегу реки,
чтобы не спугнуть бизонов. Было уже темно, когда мы
раскинули вигвам в роще виргинских тополей, неподалеку от
места слияния двух рек—Березы и Двух Талисманов. Рано
утром Не Бегун отправился в обратный путь, взяв с собой
наших лошадей. Как только он уехал, я позвал сестру и Сюйя-
ки, и втроем мы стали подниматься по северному склону
плоскогорья, крутому и каменистому. Добравшись до верши-
ны, я осторожно поднял голову и осмотрелся по сторонам.
— Брат, смотри, смотри! — воскликнула Питаки.
На равнине паслось стадо бизонов; было их около ста
голов. Медленно поднимались они по склону холма, и я ре-
шил, что, как только скроются они за вершиной, я побегу
к ним и постараюсь их заманить.
112
1лава IV
Стадо двигалось очень медленно. На самой вершине
холма большой старый бизон остановился и повернулся
в нашу сторону. Долго осматривался он по сторонам, пома-
хивая коротким хвостом, словно подозревая что-то нелад-
ное. Мы знали, что видеть нас он не может: одни только
наши головы поднимались над каменными глыбами, такими
же черными, как наши волосы. Часто я замечал, что дичь
каким-то образом узнает о приближении охотника, хотя
находится, казалось бы, слишком далеко, чтобы увидеть его
или почуять запах. Но этот старый бизон нас не почуял.
Постояв некоторое время на вершине холма, он повернулся
и рысцой побежал за стадом, уже скрывшимся в ложбине.
— Он ушел,— сказала старая Сюйяки.— Сын мой, при-
нимайся за дело. О, я так волнуюсь, я вся дрожу! Ступай
скорее! Сейчас мы узнаем, можешь ли ты это сделать.
— Да, брат, иди!—подхватила Питаки.— Брат, я мо-
люсь за тебя.
Я положил ружье на землю, завернулся в шкуру бизона,
вывернув ее шерстью вверх, и направился к холму, за кото-
рым скрылось стадо. Я так волновался, что мне трудно было
дышать. Взбираясь по склону, я почувствовал, что у меня
дрожат ноги, и должен был опуститься на землю. Я не
понимал, что происходит со мной. Когда я крался в лагерь,
мне тоже было очень страшно, но такого волнения я не
испытывал даже в тот момент, когда отнимал ружье у врага.
Я стал молиться своему «тайному помощнику» и почув-
ствовал себя лучше. Я встал и пошел дальше.
На вершине холма я опустился на четвереньки и, прячась
в высокой траве, заглянул в ложбину. Бизоны паслись на
склоне следующего холма. Прикрыв голову шкурой, я встал
и, сгорбившись, начал кружиться и прыгать. Они тотчас же
меня заметили и повернулись в мою сторону, а я то показы-
вался им, то прятался в траве. Потом опустился на чет-
вереньки, начал брыкаться и мычать, как теленок.
Тут только понял я, что Маленькая Выдра издавал какие-
то другие звуки. Детеныш бизона мычит очень тихо, иначе,
чем теленок—детеныш коровы, которую вы, белые, завезли
в нашу страну. И его не слышно на расстоянии ста шагов.
Я перестал мычать, припал к земле и посмотрел на стадо.
У меня сжалось сердце: бизоны мчались на запад—убегали
от меня. И с ними улетела надежда стать зазывателем,
дарующим племени изобилие.
Неудача подействовала на меня угнетающе: я почув-
ствовал слабость, лег ничком на землю и, свернув шкуру,
113
подложил ее под голову вместо подушки. Долго лежал я с за-
крытыми глазами. Зашуршала трава, но я знал, кто идет,
и не пошевельнулся. Конечно, это была Питаки и с нею наша
«почти мать». Они сели подле меня, и Питаки сказала:
— Брат, они убежали. О, как мне грустно!
— Да, все кончено,— ответил я.— Никогда не буду я за-
зывателем. Ни одного шага не сделали они в мою сторону.
Сначала они на меня смотрели, потом задрали хвосты
и убежали.
— Ну так что же! Не велика беда!—воскликнула неуны-
вающая Сюйяки.— Не грусти! Неужели ты думал с первого
же раза заманить стадо? Вспомни, что сказал тебе Маленькая
Выдра. Ты должен молиться, поститься, видеть сны, снова
и снова зазывать стада и в конце концов добьешься успеха.
— Верно, верно! — закричал я, быстро вставая.— Неуда-
ча привела меня в отчаяние, и я забыл о словах Маленькой
Выдры. Я попытаюсь сто раз. Я попытаюсь десять сотен раз.
Я буду зазывателем бизонов.
— Вот теперь ты говоришь мудрые слова. Конечно,
неудача не должна тебя смущать. Никогда не впадай в отча-
яние. А мы по мере сил будем тебе помогать. Посмотри на
юг. Видишь, там пасутся стада бизонов. На них ты будешь
учиться.
Действительно, на равнине между двух рек и к югу от
реки Два Талисмана паслись стада. Но в то утро я решил не
пытаться вторично. Мне хотелось поразмышлять о священ-
ных вещах. Вместе с сестрой я вернулся в вигвам, а Сюйяки
осталась сторожить на вершине холма. Расположившись
лагерем вдали от нашего племени, мы подвергались серьез-
ной опасности, так как в любой момент мог показаться
неприятельский отряд. Мы должны были заметить врагов
издали, чтобы иметь время от них спрятаться.
Но в вигваме я пробыл недолго. На душе у меня было
неспокойно, я не находил себе места.
— Пойдем, погуляем,— предложил я сестре.
Я взял ружье, и мы спустились в долину реки Береза. На
западном берегу мы увидели в серых скалах широкие пласты
черного камня; вы, белые, кормите этим камнем огонь и на
нем раскаляете железо так, что оно становится мягким и мо-
жно ему придавать любую форму. Тогда мы еще не знали,
что черные камни служат топливом. По мнению Питаки,
Старик*, создав мир, положил здесь черные пласты земли
в знак скорби о каком-то умершем друге.
* Подробнее о мифологии черноногих см. в повести «Синопа, индейский
мальчик». С. 194—198.
114
Мы поднялись на вершину утеса, прорезанного пластами
черного камня; дальше, к западу, тянулся крутой склон
холма. Здесь мы увидели место, огороженное камнями, а в це-
нтре круга — каменный очаг. Когда-то здесь стояли лагерем
наши предки. Так же как делаем мы теперь, они обкладывали
края вигвама камнями, чтобы не снесло его ветром. Но какой
огромный был у них вигвам! В три раза больше самых
больших наших вигвамов—из двадцати одной шкуры...
— Сестра, я хочу помолиться теням наших предков,—
сказал я.—Они были мудрыми людьми. Быть может, их тени
остались здесь и слышат нас. Быть может, они мне помогут.
— Да, брат, быть может, они здесь,— прошептала Пита-
ки.— Я их боюсь. Но ты помолись им. Что бы ни случилось,
я останусь здесь.
Храбрая была девочка моя сестра Питаки!
Долго молился я предкам, просил их послать мне вещий
сон, открыть способ зазывать стада. Когда я окончил молит-
ву, на вершине холма показались бизоны. Склон был проре-
зан узким ущельем, тянувшимся до самой вершины, и, спу-
стившись в это ущелье, можно было незаметно приблизиться
к стаду. Мне представился случай еще раз испытать себя,
и я чувствовал, что следует им воспользоваться. Передав
ружье Питаки, я ползком спустился в ущелье и, прячась
в кустах, стал пробираться к стаду. Бизоны — было их около
пятидесяти голов — жадно щипали траву, покрывавшую
склон. Выглянув из расщелины, я увидел, что они находятся
совсем близко. Завернувшись в шкуру, я начал прыгать
и брыкаться. Я знал, что теперь они меня услышат, если
я буду подражать мычанию молодого бизона. Но сначала
я хотел привлечь их внимание, а затем уж заманить. Однако
стадо, заметив меня, обратилось в бегство и скрылось за
холмом. Я решил, что сначала нужно было замычать, а по-
том уже показываться бизонам.
Как бы то ни было, но вторая моя попытка закончилась
так же, как и первая. Предки не помогли. Печальный, вернул-
ся я к сестре, и мы побрели домой.
В вигваме нас ждала Сюйяки, которая целый день кара-
улила, но не видела ничего, кроме пасущихся бизонов. Когда
я ей сказал, что меня снова постигла неудача, она посовето-
вала мне не отчаиваться.
— Будь добр и весел,—говорила она.—Радуйся, что
у тебя есть сестра, Сюйяки—вторая ваша мать и друзья
в большом лагере. Радуйся, что ты побывал на войне и сове-
ршил славные подвиги. А теперь надвигается ночь. Поедим
сушеного мяса, ляжем спать, и, быть может, тебе приснится
вещий сон.
115
Но я ничего во сне не видел. Встав на рассвете, я поднял-
ся на холм и увидел стадо бизонов. Одно стадо паслось там,
где я в первый раз пробовал заманить животных. Я сел на
землю и, не спуская глаз с бизонов, старался придумать
какой-нибудь новый способ, но мои попытки ни к чему не
привели. Снова и снова я припоминал все, что делал Малень-
кая Выдра. Дважды я пытался ему подражать, но бизоны от
меня убегали.
«Должно быть, они испугались моего зова»,—подумал
было я, но потом вспомнил: заманивая их вторично, я не
успел их позвать, а они все-таки убежали.
Усталый и недовольный, я вернулся в вигвам. Сюйяки
дала мне поесть, но я не чувствовал голода. Все утро провел
я наблюдая бизонов, но ничего нового не придумал.
— Сюйяки,—сказал я,—настал новый день, и вокруг нас
пасутся бизоны, а я не знаю, что мне делать. Во сне я ничего
не видел и нового способа не придумал.
— Ну что ж! Попробуй их позвать так, как ты звал
вчера,— быстро ответила она.
— Хорошо, я последую твоему совету, хотя не сомнева-
юсь в том, что они убегут.
Втроем мы поднялись на холм. Бизоны находились в ло-
жбине, как раз между нами и следующим холмом. Почти все
животные лежали на траве. Не имело смысла идти к ним, так
как они заметили бы меня издали. Пришлось ждать, и ждали
мы очень долго. После полудня бизоны лениво встали, и,
пощипывая траву, двинулись в нашу сторону. По-видимому,
они шли на водопой к реке. Угадав их намерение, я сказал,
что буду ждать, пока они не подойдут совсем близко, и тогда
попытаюсь их позвать.
Вдруг Питаки вскрикнула, схватила меня за руку и ука-
зала на противоположный берег реки. Я оглянулся и увидел
всадников—их было пятнадцать человек,—которые спуска-
лись по крутой тропинке между двух рек. Это был непри-
ятельский отряд. Всадники гнали небольшой табун лошадей,
и я не сомневался в том, что они совершили набег на лагерь
нашего племени.
— О, сын мой!—застонала старая Сюйяки.—Быть мо-
жет, они увели наших лошадей.
— Во всяком случае они нас ограбят, если только заме-
тят вигвам,—ответил я.
Они мчались по крутой тропе, спасаясь от преследова-
телей, которые, несомненно, за ними гнались. Стадо бизо-
нов, заметив их, обратилось в бегство и мчалось прямо на
нас. Нам ничего не оставалось делать, как поскорее уйти
с дороги.
116
— Бежим!—крикнул я.— Спрячемся в роще!
— А военный отряд? Они нас увидят,—возразила Сюйяки.
Вместо ответа я схватил ее за руку и побежал вниз по
склону, вслед за сестрой, которая делала такие большие
прыжки, что походила издали на какую-то странную птицу.
Сюйяки не могла поспеть за мной. Я взял ее на руки — она
была такая маленькая и легкая. Бежали мы к роще у подно-
жия холма и были уже недалеко от нее, когда я услышал
топот бизонов, и по склону покатились камни и обломки
скал. Несколько камней пролетело над нашими головами, но
я не останавливался и не оглядывался. Еще несколько ша-
гов— и мы спрячемся за толстыми стволами виргинских
тополей. Питаки уже вбежала в ледок и, выглядывая из-за
дерева, кричала мне:
— Скорее! Скорее!
Вдруг большой камень ударил меня в плечо, я пошатнул-
ся и упал ничком.
Позднее женщины мне сказали, что я долго лежал словно
мертвый. Когда я открыл глаза, подле меня сидела Питаки,
держа в руках ружье со взведенным курком. Я почувствовал
острую боль в руке. Из-за деревьев вышла Сюйяки и радост-
но вскрикнула, увидев, что я открыл глаза. Она подбежала
ко мне и стала обнимать, а я завопил от боли.
— Моя рука! — закричал я.— Должно быть, у меня сло-
мана рука.
Действительно, рука была сломана. Сюйяки сказала, что
мы вернемся в вигвам и там она сделает мне перевязку,
а я стал расспрашивать о неприятельском отряде.
— Их здесь не было,—сказала она.— Спустившись с хо-
лма, они повернули и поскакали вдоль реки Береза. Пас они
видели и, должно быть, решили, что здесь, в роще, находится
большой лагерь. А бизоны перешли реку и покинули эту
долину.
Мы вернулись в вигвам, и, когда мне сделали перевязку,
я лег — у меня кружилась голова. Сюйяки села на опушке ле-
са и стала караулить, не покажется ли кто-нибудь из нггшего
племени. Несомненно, наши воины преследовали врагов.
Под вечер вдали показались всадники. Сюйяки начала
размахивать одеялом, и они подъехали к нам. Их было сорок
человек. Найдя следы военного отряда ассинибойнов, они
ехали быстро, и лошади их устали. Узнав, что враги их
далеко опередили, они решили отказаться от погони.
— Мы вернемся домой,— сказали они,—и приготовимся
к набегу на ассинибойнов.
Я спросил, не помогут ли они нам вернуться в лагерь,
и воины предложили перевезти на своих лошадях вигвам
117
и все наши пожитки. Двое отправились на охоту, убили
бизона и принесли мяса, а вечером все расположились возле
нашего вигвама. Я лежал у костра, слушал их разговоры
о будущем походе против ассинибойиов и смотрел танец
племени Носящие Пробор*. Конечно, мне пришлось рас-
сказать о своей неудачной попытке. Кое-кто засмеялся и ска-
зал, что теперь я должен отказаться от своего замысла.
— Недаром ты сломал себе руку. Это дурной знак — пре-
достережение. Ты никогда не будешь зазывателем бизонов!
— Смейтесь, если хотите,— ответил я,— но я знаю, что
рано или поздно все вы будете есть мясо бизонов, которых
я заманю в ловушку.
Ранним утром мы тронулись в путь. Воины, отдавшие
нам своих лошадей, ехали по двое на одной лошади. Меня
везли на травуа** Сюйяки, и, когда мы въезжали в лагерь,
боль была еще сильнее. Друзья Сюйяки помогли ей поста-
вить вигвам, Питаки со своими подругами принесла хворо-
сту и воды, разложила костер и сделала постели. Мои друзья
заходили в вигвам, справлялись о моем здоровье, утешали
меня. А я не знал, что у меня столько друзей — молодых
и старых! Стоит быть больным хотя бы для того, чтобы об
этом узнать.
Поздно вечером пришел самый близкий мой друг — Не
Бегун. Он только что был на совещании в вигваме Одино-
кого Ходока, и Маленькая Выдра обещал заманить еще одно
стадо в пропасть. Я рассказал Не Бегуну о том, что произош-
ло после того, как мы с ним расстались у реки Береза:
рассказал, как пытался я дважды заманить бизонов и обе
попытки ни к чему не привели. Я не понимаю, в чем моя
ошибка. Не Бегун нашел, что действовал я правильно; по его
словам, мне остается узнать одно: какой призывный крик
нужно издать, чтобы бизоны направились ко мне. Долго
строили мы догадки, но так и не нашли ответа.
Перед уходом мой друг сказал мне:
— Знаешь, что мы сделаем? Как только твоя рука заживет
и ты сможешь ходить, мы вдвоем пойдем к Маленькой Выдре
и попросим его сказать нам, почему бизоны бегут к нему.
— Да, я пойду с тобой, хотя бы мне пришлось на четве-
реньках ползти до его вигвама,— ответил я.
Когда Не Бегун ушел, я долго не мог заснуть и размыш-
лял о том, откроет ли нам Маленькая Выдра свою тайну.
* Танец Носящих Пробор—танец, заимствованный у племен сиу-дакота.
♦♦ Травуа—примитивная индейская повозка. К лошади крепились два воло-
чащихся по земле шеста. Люди или груз размещались на натянутой между
ними шкуре.
Й8
На следующее утро военный отряд покинул лагерь. Во-
ины шли на ассинибойнов, чтобы отнять лошадей, которых
те угнали, и заставить врагов заплатить скальпами за набег.
Мы с Не Бегуном от этого набега не пострадали. Военный
отряд вступил в бой с ассинибойнами неподалеку от их
лагеря. Трое наших воинов были убиты, остальные отом-
стили врагам за набег, захватили семь скальпов и вместо
пятидесяти лошадей, отнятых у нас, увели сотню. Я упоми-
наю об этом сражении потому, что в бою пал Древний
Барсук, начальник отряда и добрый мой друг. Он был убит,
когда пытался спасти одного из раненых.
Вечером этого дня Не Бегун послал свою жену к Малень-
кой Выдре узнать, можно ли нам прийти к нему. Он ответил,
что будет рад нас видеть, и мы тотчас же направились к его
вигваму. Его жена приготовила для нас угощение, и я рас-
сказал о неудачных своих попытках заманить стадо. Он
слушал внимательно и часто покачивал головой, словно
хотел сказать: «Плохо, плохо. Не так нужно было делать».
Но ни разу он меня не перебил. Когда я закончил рассказ, Не
Бегун обратился к нему с такими словами:
— Маленькая Выдра, Дарующий Изобилие, мы взываем
к тебе о помощи! Расскажи моему юному другу, «почти
сыну», как заманиваешь ты бизонов. Слушай, Дарующий
Изобилие! Наш зазыватель умер; он ушел в страну Песчаных
Холмов и никому не открыл своей тайны. В племени кайна
ты—единственный зазыватель. У наших братьев, северных
черноногих, нет ни одного зазывателя. На все три племени
остался ты один. Не мы, охотники, а ты, Маленькая Выдра,
снабжаешь вдов и сирот мясом. Подумай, вдруг случится
с тобой какое-нибудь несчастье! Великое несчастье постигнет
нас, если мы останемся без зазывателя. Я думаю, что в каж-
дом племени должно быть не меньше двух или трех зазыва-
телей. Да, два-три на каждое племя! И я прошу тебя открыть
тайну моему «почти сыну». Вождь, мы принесем тебе бога-
тые дары, если ты сделаешь это для нас!
Долго не отвечал нам старик. Он смотрел на языки
пламени и вертел в руках трубку. Я готов был крикнуть ему:
«Говори же! Говори! Дай нам какой-нибудь ответ!» Наконец
он поднял голову и сказал:
— Есть доля истины в твоих словах. Нам нужен еще
один зазыватель... Да, один-два зазывателя на каждое племя.
Во дни моей молодости зазывателей было много. Почему?
Должно быть, потому, что тогда люди больше думали о свя-
щенных делах, чем о войнах и набегах. Они были ближе
к богам. И те давали им могущество зазывать бизонов
и делать много других удивительных вещей. Теперь о твоем
119
«почти сыне». Я не смею говорить о том, что видел во сне,
что открыли мне священные тени. Но вот что могу я сделать:
у Апока есть глаза, есть уши. В следующий раз, когда я буду
зазывать стадо, он пойдет со мной, увидит и услышит, что
я делаю. Но пусть обещает мне хранить тайну.
— О, клянусь тебе!—воскликнул я.
— Мы щедро вознаградим тебя за эту услугу,— сказал
Не Бегун.
Старик выбил золу из трубки, а мы, поблагодарив его,
вышли из вигвама. Я был так счастлив, что перестал даже
ощущать боль в руке.
Жадно прислушивался я к ежедневным докладам кара-
ульных, которые приносили вести о пасущихся стадах. Каж-
дый день видели они стада на севере, западе и востоке, но ни
один бизон не приближался к каменным грядам. Прошло
много дней. Знахари достали священные трубки и молили
богов направить стадо к ловушке. Не только они—все пле-
мя молилось и приносило жертвы. Думаю, что мы трое —
Питаки, Сюйяки и я—молились больше, чем все остальные.
Самые ценные наши вещи принесли мы в жертву богам.
Как-то утром караульные донесли, что с севера прибли-
жается стадо. К вечеру волнение охватило весь лагерь: в ста-
де был один крупный белый бизон. В ту ночь никто не спал.
Белый бизон — священное животное, и его шкуру мы хотели
принести в жертву Солнцу. И в нашем вигваме долго никто
не сомкнул глаз. Мы пели священные песни, а сестра шеп-
тала мне:
— Брат! Завтра, завтра ты узнаешь, как зазывают бизонов!
После полуночи женщины заставили меня прилечь, гово-
ря, что я должен выспаться и набраться сил. Я задремал, но
проснулся задолго до рассвета. Сюйяки дала мне поесть.
С нетерпением ждал я, когда прикажут нам идти к каменным
грядам.
Глава V
Конечно, могло случиться так, что стадо займет одно из
дальних пастбищ, откуда нельзя будет его заманить. Эта
мысль всю ночь не давала мне покоя, а когда рассвело, я не
мог усидеть на месте. Я накинул на спину шкуру шерстью
вверх и попросил Питаки привязать ее к поясу, так как я все
еще не владел левой рукой. Потом я вышел из вигвама, сел
у входа и стал ждать. В лагере никто не спал, во всех
вигвамах горел огонь в очаге, слышался гул голосов, словно
жужжание пчел в улье. Мужчины, женщины и дети—все
ждали, когда их позовут к ловушке.
120
Вдруг увидел я, как один из караульных спустился по
крутой тропе и побежал к вигваму Маленькой Выдры. Вско-
ре он вышел в сопровождении старика, и вдвоем они напра-
вились к утесам. Я испугался, не забыл ли обо мне зазыва-
тель, и хотел было броситься за ним, как вдруг увидел его
старую жену, которая быстро шла к нашему вигваму. По-
дойдя ко мне, она сказала:
— Юноша, меня послал к тебе мой муж. Сегодня ты
не пойдешь с ним, потому что в стаде находится священное
животное, и мы должны завладеть его шкурой. Мой муж
боится, как бы ты не испугал бизонов. Если ты пойдешь
с ним, они могут свернуть в сторону, и белый бизон
уйдет от нас.
Она повернулась и побежала к вигваму Одинокого Ходо-
ка, где вождь и старшины ждали вестей от зазывателя.
Я ничего ей не ответил. Я был так огорчен и раздосадован,
что не мог выговорить ни слова. Ко мне подбежали сестра
и Сюйяки.
— Брат, мы все слышали! — воскликнула сестра.— О, как
нам жаль тебя!
— Ничего! Не отчаивайся! — сказала мне Сюйяки.— В
следующий раз Маленькая Выдра позволит тебе идти с ним.
А сегодня ты пойдешь с нами, спрячешься за грудой камней
и будешь следить за ним. Быть может, ты узнаешь что-
нибудь новое.
Как раз в эту минуту раздался голос глашатая, призыва-
вшего нас занимать места за каменными грядами. Я вскочил,
и втроем мы побежали к утесам. «Сюйяки права,— подумал
я.— Если я спрячусь за последней грудой камней и буду
следить за Маленькой Выдрой, быть может, мне посчаст-
ливится узнать его тайну».
У подножия утесов к нам присоединился белый юноша,
Встающий Волк. Увидев меня, он очень удивился.
— Я думал, что сегодня ты пойдешь с Маленькой Вы-
дрой,—сказал он.
— Я остался, потому что в стаде находится священный
бизон,— ответил я.— Маленькая Выдра боится, как бы я не
помешал ему заманить стадо в ловушку.
Вдруг я заметил, что Встающий Волк держит в руке
инструмент, который далекое делает близким.
— Пойдем вместе к дальнему концу каменной гряды,—
сказал я.—У тебя есть волшебный глаз; позволь мне по-
смотреть.
Он согласился, и мы поднялись на плоскогорье, откуда
увидели большое стадо бизонов, которое паслось по ту
сторону ущелья. Пощипывая траву, животные медленно
121
двигались на север; по-видимому, они побывали на водопое
незадолго до рассвета. К западу от каменных гряд я увидел
второе стадо; оно было значительно больше первого и шло
прямо к ущелью.
— Маленькая Выдра приказывает вам занимать места за
камнями,—говорили караульные загонщикам, поднимав-
шимся по тропе.
Зазыватель сидел в стороне, на склоне плоскогорья, и не
спускал глаз со стада; на нас он не обращал внимания. Я знал,
что он сейчас молится «тайному помощнику», прося заманить
в ловушку стадо, в котором находится священный белый бизон.
Бизоны по природе своей не похожи на антилоп, оленей
и других животных, имеющих рога. Они не боятся никого,
кроме человека. Когда стая волков, окружив одинокого ста-
рого бизона, загрызает его, он, кажется мне, недоумевает,
как могли такие маленькие животные одержать над ним
верх. Ведь сотни раз приближались они к нему, смотрели,
как он щиплет траву, и бизону казалось, что они не способны
причинить ему зло. Бизон видит не очень хорошо. Если
охотник приближается медленно, бизон замечает его, когда
тот подходит чуть ли не вплотную. Но слух у него хороший;
он слышит малейший шорох и издали чует запах человека.
В то утро загонщики, занимая места за каменными гря-
дами, ясно видели оба стада. Мы вчетвером дошли до конца
восточной гряды и спрятались за последней грудой камней.
Встающий Волк достал из футляра свой инструмент, раздви-
нул его и посмотрел на стадо.
— Я вижу белого бизона! Он пасется в центре стада. Это
большая самка,—сказал Встающий Волк, протягивая мне
трубу.
Так как левой рукой я не владел, то широкий конец трубы
я прислонил к камням, потом заглянул в маленькое стекло.
Мне ни разу еще не приходилось смотреть в волшебный глаз.
Я ничего не увидел и сказал об этом Встающему Волку.
— Конечно, ты ничего не видишь,— засмеялся он.— Ведь
труба направлена к небу, а ее нужно повернуть к стаду.
Держи ее так, как ты держал бы ружье, и тогда смотри.
Я последовал его совету и—о чудо! — увидел белую
самку и других бизонов. Находились они так близко, что,
казалось, я мог коснуться их рукой.
— О, каким чудесным талисманом владеют белые лю-
ди!—воскликнул я.—Я знаю, что белый бизон находится
далеко отсюда, и, однако, вижу его глаза.
Тогда и Питаки захотела посмотреть в волшебную трубу
и, убедившись в ее чудесной силе, пришла в восторг. Но
старая Сюйяки наотрез отказалась смотреть в трубу.
122
— Быть может, я глупа,— сказала она,—но волшебный
глаз белых людей приводит меня в ужас: я боюсь ослепнуть.
Когда я снова взял инструмент, мимо нас прошел Ма-
ленькая Выдра. Он спустился в ложбину, пересек ее и стал
подниматься по склону. Как я уже говорил, за ложбиной
тянулись невысокие холмы. Зазыватель их обходил, не желая
показываться стаду. Я навел на него трубу и следил за
каждым его движением. На этот раз он отошел от нас
дальше, чем тогда, когда я впервые за ним следил. Наконец
он поднялся на вершину одного из холмов, хотя мне каза-
лось, что бизоны находятся еще слишком далеко, чтобы
можно было их позвать. Здесь он остановился, развернул
шкуру бизона и стал размахивать ею на виду у всего стада.
Потом я видел, как он быстро спустился с холма и три или
четыре раза позвал бизонов. Голоса его я не слышал, но
сразу догадался, что он их зовет; его грудь опускалась
и поднималась, он то наклонялся вперед, то выпрямлялся. О,
как напрягал я слух, тщетно пытаясь расслышать зов!
Снова поднялся он на холм и стал размахивать шкурой,
потом еще раз позвал стадо. Следя за ним, я забыл о бизо-
нах, которых он зазывал. Я направил на них трубу и увидел,
что животные перестали щипать траву и повернулись в его
сторону, а некоторые медленно к нему двинулись. Я посмот-
рел на зазывателя: снова размахивал он шкурой. И тогда все
бизоны побежали к ложбине, а Маленькая Выдра помчался
по равнине. Удивительно, как мог этот старик бежать так
быстро! Завернувшись в шкуру и сгорбившись, он летел как
стрела, перепрыгивая через камни. Стадо быстро его нагоня-
ло. Когда он добежал до каменных гряд, бизоны уже спуска-
лись в ложбину. «Сейчас он свернет направо и спрячется за
камнями»,— подумал я.
Вдруг Встающий Волк—мы лежали бок о бок — толкнул
меня локтем и указал на запад: оттуда мчалось второе стадо
бизонов. Наше стадо, следуя за Маленькой Выдрой, спуг-
нуло его, и сейчас оно лавиной катилось к каменным грядам,
чтобы слиться с первым стадом и вместе с ним бежать от
неведомой опасности. Не думаю, чтобы Маленькая Выдра,
который убегал от настигавших его бизонов, видел это вто-
рое стадо. Не видели его и загонщики, лежавшие вдоль
западной гряды камней, так как они не спускали глаз с пер-
вого стада, которое только что пересекло ложбину. Когда
вожаки его миновали нас, я мельком увидел белого бизона —
самку, ее голову и горб.
В эту минуту Маленькая Выдра свернул на запад и спря-
тался за грудой камней. Вожаки потеряли его из виду,
но продолжали мчаться вперед, так как на них напирали
123
животные, бежавшие сзади. И вдруг заметили они второе
стадо, приближавшееся с запада, и повернули ему навстречу.
Катастрофа произошла быстрее, чем можно о ней рас-
сказать. Когда вожаки повернули на запад, загонщики, лежа-
вшие вдоль западной гряды, вскочили, стали размахивать
плащами и кричать, но было уже поздно. Все стадо уже
повернуло вслед за вожаками, которые при виде загонщиков
бросились было в сторону, но затем должны были уступить
натиску животных, напиравших сзади. Пришлось им бежать
навстречу врагу—человеку, и они не отступили перед опас-
ностью. Храпя, мотая головой с острыми рогами, бизоны
бросились прямо на цепь загонщиков. А тем ничего не
оставалось делать, как обратиться в бегство. Из преследова-
телей они превратились в преследуемых. Они рассыпались
и побежали по равнине. Многие спаслись, но многие и погиб-
ли под копытами бизонов.
Каково было нам, прятавшимся за восточной грядой
камней!
Пыль слепила нам глаза, мы не видели гибели наших
близких, но знали, что многие обречены на смерть. И хуже
всего было то, что мы не могли им помочь. Мы не смели
шелохнуться, опасаясь, как бы стадо не рассыпалось по всему
плоскогорью. Загонщики, прятавшиеся за камнями у края
пропасти, вскочили и побежали за стадом. Они кричали,
размахивали плащами, но, конечно, никого не могли спасти.
Бизоны перевалили через западную гряду, слились с дру-
гим стадом и галопом умчались прочь, а мы со Встающим
Волком бросились к товарищам. Навстречу нам бежали
загонщики, и мы услышали крик:
— Маленькая Выдра! Он погиб!
Называли и другие имена, но я их не расслышал. Думал
я только о Маленькой Выдре, последнем зазывателе в наших
трех племенах, который погиб под копытами бизонов и ушел
в страну Песчаных Холмов. Я отыскал его. Он лежал плаш-
мя на траве и, казалось, спал. Лицо его было спокойно. На
желтой кожаной рубахе я увидел отпечаток огромного пыль-
ного копыта, которое его убило.
Долго стоял я и оплакивал его. Он так и не научил
меня зазывать бизонов, но сейчас я плакал потому, что
любил и уважал его, доброго и кроткого, дарующего людям
изобилие.
Пришла его жена; она рыдала и выкрикивала его имя.
Тело его понесли в лагерь, чтобы похоронить. Вместе с сест-
рой и Сюйяки я побрел домой. В ту ночь и в течение многих
дней оплакивали умерших. Семь человек были убиты, пятеро
искалечены.
124
Вечером Не Бегун и я пошли в вигвам Одинокого Ходо-
ка, где собрались старшины и воины. Долго сидели мы
в молчании, а трубка ходила по кругу. Каждый из нас думал
о смерти Маленькой Выдры и семерых загонщиков.
Наконец Одинокий Ходок сказал:
— Он не должен был зазывать бизонов, когда поблизо-
сти паслось другое стадо. Он знал, чем это грозит.
— Что сделано, то сделано,— отозвался кто-то.— А те-
перь наши три племени лишились последнего зазывателя.
— Почему нет у нас зазывателей?—спросил старик Ор-
линое Перо.— Когда я был молод, каждое племя имело их
несколько.
— Я тебе отвечу. Потому что теперь все одержимы
желанием иметь лошадей,—сказал один старый знахарь.—
Наши воины, молодые и старые, думают только о том,
чтобы пойти на войну и угнать лошадей. Больше ничего не
хотят они делать. Конечно, лошади нам нужны, но не могу
я понять, зачем иметь человеку целый табун?
Его прервал молодой воин по имени Четыре Рога.
— Теперь не то, что было раньше!—воскликнул он.— Го-
лодать мы не будем, хотя нет у нас зазывателя. Охотиться на
бизонов я могу верхом и буду перевозить мясо на лошадях.
— Да, но не все могут это делать,— возразил Одинокий
Ходок.— И вряд ли согласишься ты охотиться ежедневно,
чтобы снабжать мясом вдов и сирот.
Помолчав, он добавил:
— Знайте все: тому, кто первым заманит в ловушку
стадо бизонов, я дам десять лошадей.
Остальные подхватили, что они тоже подарят лошадей
всякому, кто научится зазывать бизонов, кто заманит стадо
в пропасть. Услышав это, я воскликнул:
— Своих лошадей вы отдадите мне! Я буду зазывателем...
Я запнулся, смущенный своей оплошностью: юноши не
смеют говорить на собрании старшин; они должны молчать
и слушать. Но напрасно я испугался: к великому моему
изумлению, все присутствующие одобрили мое решение,
а Не Бегун сказал:
— Да, к нему перейдут ваши лошади. Я знаю, что он
будет зазывателем.
Когда снова заговорили об ужасном событии и гибели
Маленькой Выдры, Четыре Рога заметил:
— Если бы можно было зазывать бизонов, сидя верхом
на лошади, никакая опасность не угрожала бы зазывателю.
Мне запомнились эти слова. Придя домой, я повторил их
Сюйяки, но она сказала, что вряд ли это возможно. Однако
я с ней не согласился.
125
Когда покинул нас последний зазыватель, всем нам тяже-
ло было оставаться около ловушки. Через некоторое время
мы должны были двинуться на север к торговцам Красные
Куртки, чтобы обменять бобров и другие меха на порох,
пули и различные товары. Но теперь мы решили не отклады-
вать этого путешествия и снялись с лагеря, как только выздо-
ровели люди, искалеченные бизонами. У меня не было ника-
ких ценных мехов: сначала я участвовал в набегах на враж-
дебные племена и учился зазывать бизонов, а затем
сломанная рука лишила меня возможности ставить капканы.
Между тем мы нуждались во многих вещах; порох, пули,
одеяла, ножи можно было получить только в обмен на меха,
а я все еще не владел левой рукой.
— Ничего! —сказала мне сестра, когда я поделился с ней
своими заботами.—Я пойду с тобой, и ты меня научишь
ставить капканы.
Так мы и сделали. Наше племя медленно двигалось на
север, часто делая привалы на берегу рек и ручьев; сестра,
следуя моим указаниям, ставила капканы и смело входила по
пояс в воду. Затем с помощью старой Сюйяки она сдирала
шкуры с пойманных зверьков и привязывала их для просуш-
ки к ивовым обручам.
Когда мы прибыли в форт Красных Курток, у нас
было сорок шкур бобров, две—выдр и несколько—норок.
Я купил себе пороху, пуль, одеяло и нож, отдав за это
десять шкур. Остальные шкуры моя сестра и Сюйяки об-
меняли на вещи, которые дороги всем женщинам: они
купили иголок, ниток, бус, красной и синей материи для
платьев и блестящий медный котелок. Пули я отнес ко
Встающему Волку, а он их расплавил и сделал новые,
подходящие к моему ружью. Вышло девяносто пять пуль,
и Встающий Волк дал мне еще пять для ровного счета.
Теперь я считал себя богатеем.
В форте Красных Курток мы пробыли неделю и вскоре
двинулись назад, на юг. На Марайас настигла нас зима.
Здесь мы провели самые холодные месяцы, затем переправи-
лись на другой берег Миссури, дошли до реки Джудит
и жили здесь, пока не зазеленела трава.
Зимой я не мог привести в исполнение свою заветную
мечту.
Поэтому я ставил капканы и охотился, а по вечерам
сидел со старшинами и воинами, прислушиваясь к их беседе.
Много времени проводил я дома с сестрой и нашей «почти
матерью». Почему-то не хотелось мне навещать друзей,
принимать участие в играх и плясках. Желание стать зазыва-
телем бизонов никогда меня не покидало; я только об этом
126
и думал, приносил жертвы, молился, надеясь увидеть вещий
сон, но надежда моя не оправдалась.
Когда зазеленела трава, вождь и старшины стали погова-
ривать о том, чтобы сняться с лагеря и отправиться в форт
Красных Курток. В следующем месяце туда должны были
прийти северные черноногие, кайна, а также племя большеб-
рюхих *, чтобы посоветоваться с нашим племенем относите-
льно планов на лето.
Вечером, когда глашатай возвестил, что на следующее
утро мы снимаемся с лагеря, я принял решение.
— Питаки, Сюйяки, слушайте! — сказал я, когда мы со-
брались у костра.— Завтра мы расстанемся. Вы с племенем
пойдете на север и продадите Красным Курткам меха, а я бу-
ду бродить один, пока не научусь зазывать бизонов.
— Нет, брат, один ты бродить не будешь! — воскликнула
моя сестра.— Мы пойдем с тобой.
— Да, твоя тропа — наша тропа! — подхватила старая
Сюйяки.
— Нет! — возразил я.— Настала весна, а весной и летом
военные отряды наших врагов рыскают по равнинам. Я один
не попадусь им на глаза; если же вы пойдете со мной,
придется брать лошадей и вигвам, а тогда нам не избежать
встречи с врагами, и они убьют нас.
— Слушай, сын мой,-вот как мы сделаем,— настаивала
Сюйяки.— Вигвам, все наше имущество и лошадей мы оста-
вим на попечение Не Бегуна и его жены, а сами пойдем
с тобой. Втроем мы спрячемся от неприятеля не хуже, чем ты
один. Мы будем тебе помогать, будем караулить, стряпать,
шить мокасины, строить маленькие шалаши; без шалаша
тебе не обойтись, когда начнутся дожди, а мокасины быстро
изнашиваются в дороге.
— О, как весело будет странствовать втроем! — закрича-
ла Питаки.— Скажи — да, брат! Скажи — да!
— Дайте мне время подумать,— ответил я.— Мне хоте-
лось бы посоветоваться с Не Бегуном.
Я встал и направился к вигваму Не Бегуна, а они после-
довали за мной.
Не Бегун одобрил план Сюйяки.
* Большебрюхие (гровантр, ащша) — индейское алгонкиноязычное племя,
проживавшее в предгорьях между племенами сиксика на севере и пикуни
и кайна на юге (на совр. границе США и Канады). Основное занятие —
коневодство и охота на бизонов. Большебрюхие продолжительное время
имели тесные союзнические отношения с Конфедерацией племен черноногих,
с которыми вместе воевали против ассинибойнов. В XIX в. в отдельные
периоды вступали с кроу в союз против черноногих.
Черноногис в беседе между собой чаще называли большебрюхих «внут-
ренний народ».
127
— Да, пусть они идут с тобой,—сказал он.— Женщины
часто ходят с нами на войну, почему же они не могут
участвовать в этом священном деле? Но вот мой совет: не
покидай племени, пока мы не пересечем реки Миссури, а тог-
да ступай к реке Титон или Солнечной реке, что у подножия
гор,— там военных отрядов меньше, чем в этих краях.
Возник вопрос, где и когда встретимся мы с нашим
племенем. Нс Бегун сказал, что с этим вопросом он обратит-
ся к вождю и старшинам; пусть они решат, когда и каким
путем двинется племя на юг из форта Красных Курток. В тот
же вечер он отправился к ним, а они сказали, что подума-
ют об этом и примут решение, когда мы дойдем до Мис-
сури.
Спустя несколько дней мы подошли к Миссури и немного
выше водопада переправились на противоположный берег.
Несколько лет тому назад наше племя нашло здесь странную
новую тропу, которая тянулась по берегу от подножия водо-
пада вверх по течению реки и выше порогов обрывалась там,
где впадает в Миссури Солнечная река. Кое-где валялись
круглые бревна. Мы знали, что эту тропу проложили белые,
но ие могли понять, для какой цели. Только теперь Вста-
ющий Волк рассказал нам то, что он узнал от представи-
телей своей торговой компании Красных Курток. Оказывает-
ся, отряд Длинных Ножей отправился исследовать страну.
По Миссури они поднимались на лодках, а затем перевалили
через горный хребет и подошли к одному из фортов Красных
Курток, расположенному на западном берегу Великих Соле-
ных Вод. После вернулись они в свою страну. Доплыв до
порогов на реке Миссури, они вытащили лодки на берег
и волокли их по проложенной тропе *.
По словам Встающего Волка, Красные Куртки были
очень недовольны появлением Длинных Ножей в этой бога-
той стране. Они боялись, что те, узнав, сколько водится здесь
бобров и других пушных зверей, вернутся сюда, построят
форты и будут торговать с нами, жителями прерий. Наши
вожди ответили на это, что было бы хорошо, если бы
Длинные Ножи поскорее сюда вернулись. Пусть построят
они форты на юге нашей страны, и тогда мы будем покупать
у них ружья и другие товары.
О, какими мы были глупцами! Почему не догадались мы,
почему не предупредили нас наши знахари о том, что появле-
ние этих первых белых людей, Длинных Ножей и Красных
Курток, означает начало конца и повлечет за собой истребле-
ние всей нашей дичи, да и нас самих!
* Это была экспедиция Льюиса и Кларка.— Примеч. авт.
128
Когда мы раскинули лагерь на берегу Солнечной реки,
к нам приблизилось шесть человек. Мы приняли их за воен-
ный отряд северных черноногих, или кайна, но это были
вестники, посланные к нам вождями племени плоскоголо-
вых*. Это племя просило у нас разрешения посетить нашу
страну, поохотиться и обменять сушеный камас ** и горькие
коренья на выделанную кожу бизонов.
В тот же вечер старшины собрались на совет и без споров
согласились исполнить просьбу плоскоголовых. Решено бы-
ло, что плоскоголовые принесут для обмена много кореньев
и через пятьдесят дней встретятся с пикуни здесь, у устья
Солнечной реки.
Таким образом, я знал теперь, когда и где найду я свое
племя. Не имело никакого смысла поручать наше имущество
и вигвам Не Бегуну и его жене, чтобы они отвезли наши
пожитки на север, а затем сюда, к Солнечной реке. Мы
отдали им только меха и лошадей, а вигвам и все остальное
спрятали в густом кустарнике у реки. С собой мы взяли лишь
самые необходимые вещи: теплые шкуры, кожу для мокасин,
шило, иголки, нитки, кремень, порох, пули, мое ружье, лук
и стрелы, а также блестящий медный котелок. Сюйяки заяви-
ла, что она боится оставлять его в кустах и ни за что с ним
не расстанется. Когда наше племя двинулось по тропе, веду-
щей на север, мы тоже тронулись в путь. Кое-кто сказал нам
на прощание:
— Опасное дело вы затеваете. Вы идете навстречу
смерти.
Но последние слова Не Бегуна вдохнули в меня му-
жество.
— Смелее,— сказал он.— Я знаю, ты исполнишь то, что
задумал.
День был теплый. Мы шли медленно и часто отдыхали
в тени высоких тополей, окаймлявших реку. Вечером мы
развели костер в кустах, поели и расположились на ночлег.
Ночь прошла спокойно, а на рассвете мы проснулись и про-
должали путь. Долина Солнечной реки, стекающей с гор
и впадающей в Миссури,— одна из самых красивых долин
в нашей стране. Она покрыта травой, привлекающей бизонов
и антилоп, а в рощах также водится крупная дичь. Мы шли
* Плоскоголовые (флатхед) — индейское племя языковой группы селиш, про-
живало на плоскогорье западнее пикуни, на территории совр. штатов Айдахо
и Монтана (США). Основное занятие — коневодство, охота и рыбная ловля
(добыча лососевых). Свое название племя получило от обычая деформировать
голову ребенка в детстве с помощью специальной дощечки.
** Камас—луковичный корень, употреблявшийся в пищу индейцами Север-
ной Америки.
7 № 925
129
вдоль северного берега, придерживаясь опушки рощ, загля-
дывали в ущелья, осматривали склоны холмов. Дичи было
много. На холмах паслись стада антилоп и бизонов, в рощах
мы спугивали оленей и лосей. Мне это не нравилось; я боял-
ся, что спугнутые нами стада привлекут внимание бродячих
военных отрядов.
Часто мы выходили на опушку леса и зорко осматривали
долину и холмы. Убедившись, что неприятель не напал на
наш след и дичь мирно пасется на лугах, мы, успокоенные,
шли дальше.
Мы доели последний кусок мяса, и я должен был попол-
нить запасы. Когда солнце склонилось к западу, я стрелой
убил оленя. Мы разрезали тушу, но, чтобы не обременять
себя тяжелой ношей, взяли только язык и ребра. В роще мы
развели костер и поужинали. Пока женщины чинили мокаси-
ны, я вышел на опушку, чтобы в последний раз окинуть
взглядом долину. Долго стоял я, озираясь по сторонам,
и уже собирался идти назад, как вдруг увидел стадо лосей,
выбежавших из леса неподалеку от того места, где я убил
оленя. Они спустились в долину, потом скрылись в ущелье,
и в эту минуту я заметил какую-то тень, скользнувшую
в высокой траве. Уже смеркалось, я видел плохо, но мне
показалось, что темная тень похожа на человека.
Тлава VI
Бегом вернулся я к костру.
— Сестра! Сюйяки! Бежим отсюда! — сказал я.— У опуш-
ки леса я видел какую-то тень. Мне кажется, это был человек.
Они не задали мне ни одного вопроса, вскочили и молча
спрятали иголки, шила и нитки в маленькие мешочки. Потом
мы распределили между собой поклажу, я взял оружие и мя-
со, и втроем мы вышли из рощи; дальше тянулся луг, а за
ним начиналась вторая роща. Очень не хотелось мне пересе-
кать открытое место, и я задумчиво посмотрел на проти-
воположный берег реки, где густо разрослись деревья.
— Мелко здесь или глубоко — все равно мы должны
переправиться через реку,— сказал я.
Вода едва доходила нам до колен. Мы благополучно
выбрались на берег и вошли в лес. Здесь пришлось мне
подождать, пока сестра и Сюйяки надевали мокасины, кото-
рые они не успели починить.
— Расскажи нам, что ты там видел? — спросила Сюйяки.
— Из рощи, где я убил оленя, выбежали лоси, а у опушки
мелькнула какая-то тень. Она походила на человека. Потом
она скрылась за деревьями.
130
— Быть может, это был медведь,—предположила Сюйяки.
— Да, это мог быть и медведь.
— Кто бы это ни был, но мы далеко отсюда не уйдем,—
продолжала она.— Я должна вернуться к костру: там оста-
лся наш котелок.
Действительно, второпях мы забыли о медном котелке,
а без него женщины были как без рук. Подумав, я ответил:
— Если это был враг, направлялся он к верховьям реки.
И конечно, он не один. Быть может, они напали на наш след.
Во всяком случае мы постараемся не попадаться им на глаза.
Здесь, на этом берегу реки, мы останемся до ночи следующе-
го дня. К тому времени враги уйдут, а мы вернемся за
котелком.
Так мы и сделали. День мы провели в кустах у самой
реки, а вечером переправились на другой берег, крадучись
вошли в рощу и подползли к тому месту, где накануне
раскладывали костер.
— Мой желтый котелок пропал,— прошептала Сюйяки.
Но мне было не до котелка. Еще раньше чем она загово-
рила, я уже знал, что котелка мы не найдем. Ветер развеял
золу костра, и я издали увидел тлеющие угли. Очевидно,
кто-то был здесь совсем недавно. У костра лежали раздроб-
ленные кости оленя, сложенные в кучку, а подле них — ма-
ленькая палочка, ею вытаскивали из костей мозг.
— Здесь был только один человек,— сказал я.
— Откуда ты знаешь? — удивилась Питаки.
Указав на кучку костей, я объяснил:
— Один человек поджаривал эти кости и ел мозг. Если
бы их было несколько, каждый получил бы свою долю,
и тогда кости валялись бы вокруг костра.
— Не все ли равно, сколько народу здесь было? — чуть
не плача, перебила меня старая Сюйяки.— Я знаю только,
что они унесли мой блестящий котелок.
— Брат, я очень голодна,— вмешалась Питаки.— Нельзя
ли поджарить мяса и поесть?
Я тоже об этом думал. Все мы очень проголодались, так
как со вчерашнего дня ничего не ели. Быть может, человек,
побывавший возле нашего костра, все еще находился непода-
леку, но голод одержал верх над благоразумием.
— Разведите костер и зажарьте побольше мяса,— сказал
я женщинам,— а пока вы занимаетесь стряпней, я буду кара-
улить.
Я отошел от костра и спрятался за деревьями, держа
в руках ружье со взведенным курком. Спустилась ночь;
пламя освещало стволы деревьев и землю у костра, а дальше
притаились черные тени, и в темноте я ничего не мог
7*
131
разглядеть. Мне было не по себе; я зорко всматривался
в темноту, прислушивался, не затрещит ли сухая ветка,
не раздастся ли шорох ног, обутых в мокасины. Я решил
стрелять, как только мелькнет какая-нибудь тень, а затем
броситься вперед и использовать ружье как дубинку.
Долго стоял я на страже. До меня донесся запах мяса,
и я почувствовал острый голод. Я видел, как моя сестра
переворачивает куски мяса, и знал, что ужин скоро будет
готов. И вдруг я вздрогнул: из леса выскочил кролик, пересек
освещенный круг у костра и исчез в темноте. Кто спугнул
его? Или враг крадется к нашему костру?
Широко раскрытыми глазами впивался я во мрак и,
полуоткрыв рот, напряженно прислушивался. Кто испугал
кролика? Койот или лисица? Нет! Я бы услышал шорох
в траве. «Человек, враг, прячется в темноте»,— сказал я себе.
Но, как назло, в эту минуту Сюйяки окликнула меня:
— Сын мой, иди, мы приготовили тебе поесть!
Я не ответил. «Зачем она кричит так громко?» — с до-
садой подумал я.
Снова она меня окликнула, еще громче, чем в первый раз:
— Иди же к костру, сын мой!
Едва замер ее оклик, как из темноты донесся голос:
— О, мое родное племя! Не стреляйте! Я иду, иду!
И к костру подбежала маленькая старушка, закутанная
в кожаную шаль, расшитую иглами дикобраза. В руке она
держала котелок, наш медный котелок! Я бросился ей навстре-
чу и, посмотрев внимательнее, убедился, что вижу ее впервые.
Кто это—человек или призрак?.. Или, быть может, наши враги
хотят заманить нас в ловушку? Нет! Только люди нашего
племени могут говорить на языке пикуни так, как говорила она!
Старуха бросила котелок на землю, опустилась на коле-
ни подле Сюйяки и, обняв ее, воскликнула:
— О, какое счастье после всех этих долгих зим быть
снова с вами, людьми моего родного племени! О, говори!
Скажи мне что-нибудь. Я хочу снова услышать родную речь.
Сначала Сюйяки отталкивала старуху, пыталась высво-
бодиться из ее объятий, но вдруг сама ее обняла и закричала:
— Я тебя узнала, хотя ты и стала совсем старой! Я тебя
узнала по этому шраму около рта: ты Асанаки *. Много лет
тому назад, когда мы заключили на одно лето мир с кроу,
ты вышла замуж за одного из них.
— Да, да! Это я! А ты... ты... О, столько зим прошло,
и мы обе состарились. Я не знаю, кто ты.
— Сюйяки.
• Крашеная Женщина.
132
— Ты — Сюйяки! Мы были подругами. Вместе играли.
О, Сюйяки, пожалей меня! Я так несчастна! — воскликнула
незнакомая старуха.
— Не горюй,—сказала ей наша «почти мать».— Сейчас
мы поедим, а потом ты нам расскажешь, как это случилось,
что спустя столько зим мы встретили тебя здесь.
Сестра протянула мне мясо, приходившееся на мою до-
лю, но обе старухи были так взволнованы встречей, что
забыли о голоде.
— Расскажи нам, расскажи, как очутилась ты здесь со-
всем одна,— попросила Сюйяки.
— Я чувствовала, что должка вернуться к людям моего
племени и умереть среди них,— ответила старуха.— Мой
муж был добрый человек, я его любила, умер он месяц тому
назад. Был у меня один сын, сильный и смелый. Прошлым
летом, купаясь со своими друзьями в реке Лось, он вдруг
вскрикнул и пошел ко дну — «подводные люди» увлекли его
в свои владения. Когда умер мой муж, я поняла, что не могу
больше оставаться с кроу. Кто они мне? Я их ненавидела.
О пикуни они всегда говорили дурно, называли их трусами,
ничтожными людьми. Как-то проходила я мимо вигвама,
где пировали и курили вожди, и один из них крикнул:
— Ха! Пикуни? Они — трусливые псы!
Услышав это, я так рассердилась, что отодвинула зана-
веску у входа, заглянула в вигвам и сказала:
— Если пикуни — трусы, почему не вернетесь вы в до-
лину реки Миссури, откуда они вас выгнали? Ведь это ваша
страна, не так ли? Она принадлежала вашим отцам. Ну так
отнимите же ее у трусливых пикуни.
Я опустила занавеску и побрела дальше, а они в ответ
не сказали мне ни слова и долго сидели молча. Я их
пристыдила.
У моего мужа было много родственников. Когда он
умер, они забрали всех его лошадей и все имущество, а мне
оставили одну старую лошадь. Как-то ночью села я на эту
лошадь и поехала на север отыскивать родное племя. Вскоре
после того, как я переправилась через реку Лось, лошадь
пропала; на ночь я ее привязала, а проснувшись на рассвете,
увидела, что лошади нет. Должно быть, она оборвала верев-
ку и вернулась к своему табуну. Я продолжала путь пешком,
питалась сушеным мясом, а потом ловила белок и поджари-
вала их на костре.
— О, неужели тебе не страшно было скитаться одной? —
спросила моя сестра.
— Не страшно, но очень тяжело. Я боялась умереть
раньше, чем найду родное племя. И я бы умерла, если бы не
133
посчастливилось мне встретиться с вами. Когда я переправ-
лялась через Миссури, плохо связанные бревна моего плота
разъехались, и их унесло по течению, а вместе с ними и по-
клажу мою—лук, кремень, нож и веревку, из которой я де-
лала силки для белок. Я повисла на одном из бревен; меня
едва не унесло к порогам, но в конце концов я добралась до
берега.
— Давно это было? — спросил я.
— Четыре дня тому назад.
— А мы переправились через Миссури пять дней назад.
Приди ты на день раньше — ты бы нашла все племя около
устья Солнечной реки,— сказала ей Сюйяки.
— А где же остальные? Где они? Почему вы остались
здесь?
— Племя идет на север торговать с белыми людьми;
через сорок шесть дней оно вернется к устью этой реки,—
ответил я и предложил ей продолжать рассказ.
— Я потеряла кремень и не могла разводить огонь. И не
было у меня веревки для силков. Тогда я начала голодать.
Я бродила по ущельям и отыскивала съедобные коренья.
Однажды, когда я отдыхала, вблизи послышались голоса.
Я пробралась через кустарник и увидела, как вы втроем
сдираете шкуру с оленя. Я не могла расслышать, на каком
языке вы говорите; я думала, что вы — враги, люди, пришед-
шие из-за гор. Когда вы ушли, я взяла острый камень
и отрезала ногу оленя. Поев сырого мяса, я пошла по вашим
следам: я хотела узнать, кто вы. Ногу оленя я взяла с собой.
Я старуха и вижу плохо. Скоро я потеряла ваш след. Долго
блуждала я по лесу, но не могла напасть на след...
— Когда ты вышла на просеку, я тебя увидел и принял
за врага,— перебил я.— Мы от тебя бежали.
— Вот почему я никого не нашла у костра! — восклик-
нула она.—Я боялась подойти к нему и долго ждала. Нако-
нец я подкралась ближе, когда угли еще тлели, и первое, что
я увидела, был ваш блестящий желтый котелок. О, как
я обрадовалась этой находке! У меня был огонь, я могла
приготовить суп. Схватив котелок, я побежала к реке и напо-
лнила его водой. Потом я раздула тлеющие угли и бросила
в котелок кусок мяса. Пока варился суп, я поджарила кости
и съела мозг. «Если враги должны прийти, пусть приходят,—
думала я.— Но перед смертью я хочу поесть горячего супа».
Когда я утолила голод, благоразумие вернулось ко мне.
«Еды мне хватит на много дней,— подумала я.— Стоит ли
подвергать себя опасности и оставаться здесь, у костра?
Я захвачу запас мяса и пойду дальше отыскивать родное
племя».
134
Я прикрыла огонь землей и золой, чтобы угли не угасли,
потом отошла в сторонку и легла спать. Рано утром я вер-
нулась к туше оленя и острыми камнями срезала мясо с ко-
стей. Я повесила его сушиться на ветвях деревьев неподалеку
отсюда, а немного спустя раздула огонь и снова поела супа
и мяса. Перевернув сушившееся мясо, я заснула, а проснув-
шись, побрела к костру, чтобы на ночь прикрыть угли золой.
Подойдя ближе, я увидела пламя костра и вас, сидящих
вокруг. Я услышала твой голос, Сюйяки: ты окликнула
своего сына. О, как я обрадовалась! Старая моя подруга,
дети мои, как я рада, что встретила вас!
Храброй женщиной была эта старуха. Пешком, одна пришла
она сюда от реки Лось, не страшась военных отрядов, медведей,
быстрых рек. Она знала, что путника на каждом шагу подстере-
гает гибель, но опасность ее не пугала. Я не сомневался, что она
отыскала бы родное племя, даже если бы и не встретилась в ту
ночь с нами; в пути она питалась бы мясом убитого мною оленя.
Должно быть, у нее был сильный «тайный помощник» и боги
были с нею. «Не может ли она мне помочь?»—подумал я.
— Асанаки,—сказал я,— ты спросила, как очутились мы
здесь одни. Я тебе отвечу: я хочу стать зазывателем бизонов.
Быть может, ты придешь мне на помощь?
Долго думала она, раньше чем ответить.
— Вряд ли я могу тебе помочь,— сказала она наконец.—
Мой муж был зазывателем, хорошим зазывателем. Много
бизонов заманил он в ловушку у рек Горный Баран и Язык.
Бывало, прячась за каменной грядой, я видела, как он раз-
махивал шкурой бизона, потом поворачивался и бежал, а би-
зоны следовали за ним.
— И больше он ничего не делал? — спросил я.— Разве он
их не звал? Должно быть, он издавал какой-то звук, и бизоны
шли на его зов.
— Не знаю, не слыхала,— ответила она.— Он никогда об
этом не говорил.
Я понял, что, подобно другим зазывателям, муж Асанаки
хранил свою тайну.
— Когда кроу были изгнаны пикуни из этой страны,—
продолжала Асанаки,— больше всего горевали они о потере
ловушки бизонов, которая находится недалеко отсюда. Я ча-
сто слышала, как вспоминали о ней старики. По их словам,
это была лучшая ловушка во всей стране, потому что от края
пропасти тянутся невысокие холмы и пригорки.
— Я ни разу о ней не слыхал. Сюйяки, скажи, почему мы
никогда не заманивали бизонов в эту ловушку?—спросил я.
— Неудивительно, что ты никогда о ней не слышал. Мы
ее забросили задолго до твоего рождения,— ответила она.—
135
Это недоброе место; там произошло несчастье. Через год
после моего замужества мы пошли туда зазывать бизонов.
В то время лучшим нашим зазывателем считался Белый
Медведь. Был у нас еще один зазыватель, гораздо моложе
и неопытнее, чем Белый Медведь; звали его Видит Черное.
Мы расположились лагерем неподалеку от ловушки, а че-
рез несколько дней дозорные принесли весть, что на равнине
показались большие стада бизонов. Белый Медведь начал
свой четырехдневный пост, а по окончании поста послал
жену за вождем. Когда вождь вошел в его вигвам, зазыва-
гель сказал ему:
— Мне приснился дурной сон. Здесь я не буду зазывать
для вас бизонов.
— Что же ты видел?—спросил вождь.
— Меня посетили два сновидения, и оба предвещают
беду. В первом сновидении к^ой «тайный помощник» сказал
мне, что там, у края пропасти, подстерегает нас беда. Я про-
снулся, а когда снова заснул, увидел я людей, собравшихся
у каменных гряд, а женщины оплакивали умершего. По
равнине мчалось стадо бизонов, а в толпе стоял какой-то
незнакомый человек и смеялся. Я посмотрел на него приста-
льно и увидел, что это воин из племени кроу. Чем дольше
я смотрел, тем громче он смеялся, и вдруг исчез, словно
сквозь землю провалился. Вождь, это предостережение. Духи
кроу витают около этой ловушки; они причинят нам зло.
Здесь я не буду зазывать бизонов.
Вождь ни слова не сказал в ответ. Вернувшись в свой
вигвам, он призвал старшин и объявил им, что Белый Мед-
ведь видел дурной сон и теперь отказывается зазывать бизо-
нов. Когда узнал об этом Видит Черное, он пришел к вождю
и попросил его послать загонщиков к каменным грядам.
— Белый Медведь боится, но я ничего не боюсь! Я зама-
ню бизонов!
Когда дозорные возвестили, что большое стадо прибли-
жается к каменным грядам, Видит Черное стал подниматься
на скалу, а загонщики заняли свои места. Видит Черное был
неопытным зазывателем; он ушел далеко вперед навстречу
стаду. Слишком близко подошел он к нему. Когда он повер-
нулся и побежал к ловушке, одна большая самка нагнала его
и сбила с ног, и он погиб под острыми копытами бизонов...
Тогда наше племя покинуло ловушку и больше никогда к ней
не возвращалось.
— Завтра я увижу эту ловушку,— сказал я, а обе старухи
посмотрели на меня так, словно я сошел с ума.
Долго упрашивали они меня не приближаться к ловушке,
но я отмалчивался, а потом мы улеглись спать. В ту ночь
136
одна только Питаки спала спокойно; обе старухи беседовали
до рассвета, вспоминая давно прошедшие дни, а я не мог
заснуть, потому что меня преследовала мысль о ловушке
бизонов, находившейся неподалеку. «О, если бы удалось мне
стать зазывателем!—мечтал я.— Когда плоскоголовые и пи-
куни встретятся у Солнечной реки, я заманю для них боль-
шое стадо».
Каждый прошедший день я отмечал чертой на шомполе
ружья; когда меня стало клонить в сон, я сделал новую
насечку.
На восходе солнца мы поели, и я обратился к старухам:
— Мои «почти матери», посоветуемся, что нам делать.
Что делать мне? Как научусь я зазывать бизонов?
— Молись, постись, думай о своих сновидениях,— быст-
ро ответила Сюйяки.
— Присматривайся к бизонам, следи за ними, постарайся
представить себе, будто ты сам бизон,— сказала мне Асанаки.
— Брат, следуй обоим советам,— сказала сестра,— а мы
втроем будем караулить. Но сначала ты должен добыть
нам мяса.
— Опасно оставаться в этой долине,— вмешалась Сюйя-
ки.— Это обычная тропа для военных отрядов племен пре-
рий, идущих в набеги на племена за горами.
Она говорила правду, и я решил покинуть долину. Но
сначала хотелось мне увидеть ловушку призраков — ту, кото-
рую кроу считали лучшей в стране.
— Мы поднимемся на скалы у края пропасти и проведем
там одну ночь, а на следующий день уйдем из этой до-
лины,— сказал я.
Мы тронулись в путь, но обе старухи следовали за мной
очень неохотно.
Задолго до полудня мы подошли к ловушке. Здесь до-
лина внезапно суживалась, и на обоих берегах реки вставали
утесы, не столь высокие, как у реки Два Талисмана, но еще
более отвесные. Дальше долина снова расширялась *.
Ловушка находилась на северном берегу, у подножия
утесов; такой большой ловушки я никогда не видывал. Мно-
го зим прошло с тех пор, как в последний раз пользовалось
ею наше племя, но толстые бревна ограды еще не сгнили.
Я подумал, что здесь поместится десять сотен живых бизо-
нов, не говоря уже о тех сотнях, которые упадут мертвые на
дно пропасти. Я перелез через ограду и прошелся у подножия
скалы. Ступал я не по земле и камням, а по настилу из
* Она находится в нескольких милях выше Форт-Шоу, из которого ее можно
отчетливо видеть.— Примеч. авт.
137
костей, рогов и копыт. Не знаю, какой толщины был этот
настил. Кости сгнили и трещали у меня под ногами, но рога
и копыта были еще твердые и только слегка потемнели...
Женщины, стоя у ограды, смотрели на меня. Я вернулся
к ним и сказал, что хочу подняться на вершину, а они пусть
идут в рощу на берегу реки и там ждут меня. Много лет
назад охотники проложили тропу, ведущую со дна пропасти
вверх, на скалу, которая с другой стороны спускалась отлого
и дальше сливалась с равниной. Я шел по ней и думал о том,
сколько людей проходило здесь в дни охоты. Поднявшись на
вершину, я подошел к каменным грядам, начинавшимся от
края пропасти. Расстояние между ними было значительно
больше, чем между грядами у ловушки Два Талисмана.
Посмотрев в сторону равнины, я увидел прерывающуюся
цепь невысоких пригорков и холмов. Я стал спускаться по
откосу; мне хотелось посмотреть, где кончаются гряды кам-
ней. Шел я долго; здесь каменные гряды были вдвое длиннее,
чем около нашей старой ловушки, и расстояние между ними
все увеличивалось. Там, где кончались гряды, я увидел спуск
в широкую ложбину; кое-где росли кусты, на дне ложбины
блестела вода. О да, это была огромная ловушка! Все племя
должно было принимать участие в охоте, все занимали места
за каменными грядами, и никто не сидел сложа руки в виг-
ваме, когда зазыватель вел бизонов к пропасти.
Дальше за ложбиной паслись стада. По следам на траве
я увидел, что сегодня утром здесь прошло стадо. Прямо
здесь я помолился всем богам раскрыть мне секрет зазыва-
теля, чтобы я мог заманить бизонов для моего народа.
Было уже после полудня, когда я снова подошел к центру
ловушки. Проходя вдоль каменной гряды, я заметил, что
груды камней невелики и расположены на большом рассто-
янии одна от другой. У меня развязался шнурок мокасина,
я присел на землю, чтобы завязать его, и вдруг увидел
у самых своих ног один из тех редких священных камешков,
которые так высоко ценит мой народ. «Как попал сюда этот
камешек?—удивлялся я.— Кто мог его потерять?»
Я поднял его и спрятал в мешок, где хранил кремневые
наконечники стрел. Эниским—могущественный талисман.
Много лет назад наши предки умирали с голоду, потому что
бизоны покинули старые пастбища. Тогда одна девушка
нашла такой камешек, благодаря ему бизоны вернулись из
далеких стран, и весь народ был спасен. Я чувствовал, что
посылкой этого волшебного камня боги дают мне знак —
они со мной.
Я бежал по склону, и весело было у меня на душе. Вдруг
раздался шум и топот. Едва я успел броситься ничком на
138
землю и спрятаться в высокой траве, как передо мной появи-
лось стадо антилоп и помчалось прямо в мою сторону.
Я должен был сесть и замахать руками, иначе животные
налетели бы на меня и растоптали своими острыми копыта-
ми. Они пробежали так близко от меня, что я мог коснуться
их ружьем, и вскоре скрылись из виду. Я был уверен, что не
мои женщины их спугнули. На четвереньках подполз
я к краю пропасти и посмотрел вниз, в долину. У меня
прервалось дыхание: отряд из восьми всадников гнал десять
лошадей в ту самую рощу, где должны были ждать меня
женщины.
Глава VII
«Быть может, женщины заметили их издали и успели
спрятаться»,— успокаивал я себя. Я полагался на чуткий
слух и зоркие глаза Сюйяки; она всегда была настороже. Но
как тревожно было у меня на душе! О, если бы мог я сквозь
зеленую листву деревьев видеть то, что происходит сейчас
там, в роще! Я находился слишком далеко, и, если женщины
звали меня на помощь, я не мог их услышать. Что, если
военный отряд захватил их в плен? Я весь задрожал, пред-
ставив себе, как мою сестру ведут в неприятельский лагерь.
Во что бы то ни стало я должен был пробраться в рощу
и попытаться спасти моих близких. Но мог ли я один побе-
дить восьмерых?
Отползая от края пропасти, я молил богов указать, что
мне делать. Я встал и побежал вниз по тропе. Спустившись
с горы, на четвереньках пополз к реке, прячась в кустах
и высокой траве. У края воды я оглянулся и увидел, что один
из воинов поднимается по той самой тропе, по которой
я только что спустился. С вершины утеса он хотел осмотреть
окрестности. Это означало, что отряд намерен сделать при-
вал в роще. А что, если воин заметил следы моих ног на
тропе? Я вспомнил, что кое-где она была занесена песком.
Быть может, я по неосторожности ступил на песок.
Я не спускал глаз с воина и с минуты на минуту ждал,
что он, увидев свежие следы мокасин, побежит назад, в рощу,
чтобы предупредить товарищей. Но он ни разу не остановил-
ся и, поднявшись на вершину, сел у края пропасти.
Я вошел по колено в воду; кусты, которые росли на
берегу, скрывали меня от глаз врага. Осторожно ступая,
я добрался до рощи, выполз на берег и скрылся за деревья-
ми. Извиваясь, как змея, я полз в кустах и вдруг остановился:
впереди, между двух ив, мелькнула какая-то коричневая
139
тень. Я подполз ближе, поднял голову и увидел большое
солнце из красных, желтых, белых и черных игл дикобраза.
Я знал, что это солнце вышито на коричневом кожаном одеяле
Асанаки. Старуха сидела ко мне спиной, закутанная в одеяло.
Что, если она обернется и вскрикнет при виде меня? Я отполз
в сторону, встал и переломил сухую ветку. Услышав треск, она
оглянулась, увидела меня и не испугалась. Сделав мне знак,
чтобы я молчал, она отвернулась и что-то сказала так тихо, что
я не расслышал. Слева от нее раздался шорох, и я увидел сестру
и Сюйяки, сидевших в кустах. О, как я обрадовался! Словно
тяжелая ноша скатилась с моих плеч.
Я подполз к Сюйяки и прошептал:
— Где они?
— Неподалеку от реки, в роще тополей,— ответила
она.— Мы были там, когда послышался топот. Мы убежали
и спрятались среди ив. Нам было видно, как они сошли
с лошадей и некоторых стреножили. Пока они собирали
хворост для костра, мы потихоньку уползли сюда, к реке.
Я видела — у них есть мясо; они будут стряпать и есть.
— Кто они? — спросил я.
— Не знаю. Я так испугалась, что не успела их раз-
глядеть.
— Брат, быть может, это люди нашего племени,— вме-
шалась Питаки.— Помнишь, за два дня до того, как мы
подошли к Миссури, отряд, возглавляемый Желтой Рыбой,
выехал на разведку.
— Мы должны знать, враги они нам или друзья,— ска-
зал я.— Если враги, нам угрожает опасность, потому что,
бродя по роще, они могут найти наши следы. Вы втроем
оставайтесь здесь, а я подползу к ним и разузнаю, кто они.
Женщины мне не возражали; они были очень храбры —
моя сестра и обе старухи. Медленно стал я пробираться
вперед. Я полз очень осторожно, не задевая ни сучка, ни
тростинки. Узкая полоса, поросшая ивами и кустами, от-
деляла большую тополевую рощу от реки. Я пересек эту
полосу и понял, что дальше ползти опасно, так как здесь
кончался кустарник. Приподнявшись на локте, я раздвинул
кусты и увидел отряд. Семь человек сидели вокруг костра
и ели. У одного из них, сидевшего ко мне спиной, торчало
в волосах одно-единственное орлиное перо, и по этому перу
я узнал, что они — наши враги, кроу или ассинибойны.
Долго размышлял я, как следует мне поступить, и нако-
нец решил остаться там, где я был. Если кто-нибудь из них
направится в мою сторону, я вскочу, выстрелю, побегу к ре-
ке, переправлюсь на другой берег и таким образом уведу их
от того места, где прятались женщины.
140
Они расположились на лужайке, и я отчетливо мог раз-
глядеть всех сидевших у костра. Их было семеро; восьмой
остался караулить на вершине скалы. Справа от меня жадно
щипали траву лошади, которых они отняли у одного из
племен, живущих по ту сторону гор. Из восемнадцати лоша-
дей четыре были стреножены; все они, за исключением одной
маленькой гнедой лошадки, производили впечатление здоро-
вых, сытых животных. Две или три волочили по траве верев-
ку. Пощипывая траву, они медленно приближались к зарос-
лям, где скрывались женщины. Я встревожился. Когда враги
пойдут за лошадьми, наше убежище, несомненно, будет от-
крыто. Я твердо решил пристрелить первого, кто направится
в мою сторону.
Утолив голод, люди ближе придвинулись к костру и за-
курили трубку, переходившую от одного к другому. Потом
все улеглись спать. Я понял, что они очень устали и, вероят-
но, будут спать до вечера, не потрудившись сменить карауль-
ного на скале.
Долго смотрел я на них. Закутанные в одеяла, они лежа-
ли неподвижно, словно мертвые. Мне пришло в голову, что
женщины будут обеспокоены моим долгим отсутствием и,
чего доброго, отправятся на разведку, чтобы узнать, не
попал ли я в беду. Тихонько пополз я назад. Лошади паслись
очень близко от нас, и я не знал, что делать. Если я уговорю
женщин спрятаться где-нибудь в другом месте, караульный
их увидит, как только они выйдут из рощи. Тогда мелькнула
у меня одна мысль, и как раз в эту минуту ко мне подползла
сестра и шепнула:
— Не угнать ли лошадей? Тогда они не найдут нас здесь.
Об этом думал и я.
— Слушайте внимательно,— обратился я к женщинам.—
Враги откроют ваше убежище, как только начнут загонять
лошадей. Я нашел способ спасти вас: я сам соберу лошадей
и угоню их далеко отсюда. Враги проснутся, бросятся за мной
в погоню, и вы будете в безопасности. Как только они уйдут,
переправьтесь на другой берег и поднимитесь на склон Сто-
ловой горы. Там вы спрячетесь среди каменных глыб и будете
меня ждать. Ждите терпеливо. Быть может, я вернусь через
два-три дня, а оленины вам хватит на несколько дней.
— Но если ты не придешь... Нет, нет, об этом я говорить
не буду; я знаю, что ты вернешься к нам,— сказала Сюйяки.
— Не бойся! Конечно, я вернусь,— ответил я.— А теперь
мне пора идти. Угнать лошадей будет нетрудно: видишь,
некоторые волочат за собой веревку.
Я встал, повесил ружье за плечи, вытащил нож и, подкра-
вшись к одной из стреноженных лошадей, перерезал ремни.
141
Подняв голову, я, к великой моей досаде, увидел, что моя сестра
перерезает путы второй лошади. Знаком приказал я ей вернуть-
ся к старухам и видел, как она поползла назад. Освободив двух
других лошадей, я схватил конец одной из веревок, волочив-
шихся по траве, и, перехватывая руками, потихоньку подошел
к лошади. Она не испугалась меня, и мне никакого труда не
стоило взнуздать ее веревкой. Через минуту я уже сидел верхом.
Все время посматривал я в ту сторону, где спали враги.
Потом я начал собирать лошадей, чтобы вывести их из
рощи, как вдруг снова увидел сестру. Верхом на лошади она
загоняла отбившихся в сторону животных. Я подъехал к ней.
— Сойди с лошади! Не мешкай! И ступай к Сюйяки.
Но в ответ она только покачала головой.
— Слушайся меня! Сойди с лошади и беги назад! — при-
казал я.
Но она упрямо качала головой.
— Тогда я сам тебя сниму,— сказал я, подъезжая к ней
вплотную.
— Если ты это сделаешь,— прошептала сестра,— я за-
кричу. Оставь меня. Тебе нужна будет моя помощь.
Не знаю, как бы я поступил, но как раз в эту минуту один
из спящих проснулся и что-то крикнул своим товарищам.
Нас заметили. Я видел, как человек побежал к нам, доставая
стрелу из колчана.
— Видишь! Один ты не справишься. Я помогу тебе уг-
нать лошадей! — крикнула Питаки.
И мне ничего не оставалось делать, как согласиться с ней.
Она была права: я действительно нуждался в ее помощи.
Лошади жадно щипали траву и не хотели трогаться
с места. Мы бросались от одной к другой, хлестали их
веревками, кричали, а отряд врагов был на расстоянии ста
шагов. Одна большая серая лошадь все время останавлива-
лась. Я боялся оставить ее здесь, потому что верхом неприя-
тель мог нас догнать. Я схватил ружье и пристрелил ее.
Выстрел испугал остальных; они перешли в галоп как раз
в ту минуту, когда в воздухе зажужжали стрелы. Стрела
вонзилась в бок одной из лошадей. Раненое животное заржа-
ло от боли и рванулось вперед, испуганные лошади помча-
лись быстрее. Мы выехали из рощи на берег реки.
— Сестра, мы спасены — наши старухи и мы с тобой! —
крикнул я.— Но не будь тебя, мне бы никогда не удалось
загнать лошадей.
— Ха! Я говорила, что тебе пригодится моя помощь,
а ты мне не верил,— засмеялась Питаки.
О, как я ею гордился! Хоть и была она девушкой, но ни
одному воину не уступала в храбрости.
142
Мы оглянулись. Враги уже выбежали из леса и продол-
жали преследовать нас, хотя ясно было, что погоня ни к чему
не приведет. Караульный, делая огромные прыжки, бежал по
тропе.
— Спешить некуда,— сказал я Питаки,— но очень мед-
ленно тоже нельзя ехать. Как бы они не догадались, что мы
стараемся увести их подальше от рощи.
Я надеялся, что отряд врагов не вернется в рощу, и наде-
жда меня не обманула. Когда караульный догнал воинов,
они после краткого совещания пошли по нашим следам.
Ясно было, что они думают проследить нас до самого
лагеря, откуда мы, по их мнению, вышли.
— Сестра, они вступили на тропу, конца которой никог-
да не увидят,— сказал я.
Я знал, как следует нам поступить; от реки мы должны
были свернуть в сторону и ехать по безводной равнине.
Я объяснил сестре, куда мы поедем, и сказал, что и мы,
и наши лошади будем страдать от жажды. На это она
ответила:
— Если тебя не страшит жажда, значит, и мне не страшно.
Мы ехали по берегу, а на некотором расстоянии от нас
следовали враги. Потом мы заставили лошадей войти в во-
ду, и я сказал Питаки:
— Пей побольше. До следующей ночи мы не увидим
воды.
Пили мы долго, и наконец я почувствовал, что больше не
могу сделать ни одного глотка. Тогда я заставил Питаки
взять мое кожаное одеяло вместо седла; мы поднялись по
склону равнины и погнали лошадей на восток. Враги, видя,
что мы направляемся к прериям, тотчас же повернули и по-
шли за нами. Они не пили у реки, видимо не желая терять
время. «Тем лучше! — подумал я.— Жажда начнет их мучить
раньше, чем нас».
Солнце склонилось к западу, когда мы выехали на рав-
нину. Спустилась ночь, и мы потеряли из виду отряд, но
я знал, что при свете луны они найдут наши следы, и радо-
вался этому: мне хотелось увести их подальше от реки.
Всю ночь мы ехали по высокой равнине между реками
Миссури и Титон, не позволяя нашим лошадям замедлять
бег. Ночью раненая лошадь стала сильно хромать, и мне
пришлось ее пристрелить. Когда рассвело, мы расположи-
лись на отдых. Лошади щипали траву, Питаки спала, а я ка-
раулил. Нигде не видно было ни бизонов, ни антилоп; они
держались ближе к воде и до первого снегопада не покидали
речных долин. Зимой они переселялись на равнины, потому
что снег заменял им воду.
143
Солнце стояло еще очень низко, когда я разбудил Питаки
и сказал ей, что мы должны ехать дальше. Ей очень хотелось
спать, и жажда начинала ее мучить, но ни одной жалобы я от
нее не услышал. Она поймала свою лошадь, взнуздала и бы-
стро вскочила на нее.
— Питаки,— сказал я,— после полудня здесь пройдет от-
ряд врагов. Они будут измучены, будут изнывать от жажды.
Воины увидят, что тропа ведет дальше, в глубь этой безвод-
ной страны. Им придется свернуть с тропы, чтобы утолить
жажду, а ближайшая отсюда река — Титон — находится на
расстоянии одного дня ходьбы. Вернутся ли они сюда, когда
утолят жажду? Не думаю. А если вернутся — их ждут новые
страдания. Едем дальше.
Долго ехали мы по направлению к реке Миссури, потом
круто свернули к низовьям Солнечной реки. Мы объезжали
все холмы и зорко всматривались по сторонам. Солнце
поднималось все выше и выше, а усталые лошади все сильнее
страдали от жажды. После полудня я почувствовал, что
у меня распух язык. Мы с трудом могли говорить. Конечно,
Питаки страдала сильнее, чем я, но она не жаловалась,
и я дивился ее мужеству и выносливости.
К вечеру мы подъехали к реке, и лошади, почуяв воду,
помчались галопом. Мы растянулись на песчаном берегу и,
пригоршнями черпая воду, долго пили. Утолив жажду, мы
умылись, намочили волосы и засмеялись.
— Я не чувствую больше усталости,— сказала Питаки,—
но мне очень хочется есть.
— Придется подождать до утра,— отозвался я.— Сейчас
темно, и нельзя охотиться.
По правде сказать, я не хотел стрелять из ружья, так как
выстрел мог привлечь внимание какого-нибудь неприятель-
ского отряда.
Лошади, напившись, вышли из воды и стали щипать
траву, а когда взошла луна, мы переправили табун на другой
берег и, привязав четырех лошадей к колышкам, расположи-
лись на ночлег. Долго я думал, но не мог решить, что мне
делать с лошадьми. Если я их оставлю, придется водить их
на водопой, кормить, а на ночь привязывать или стреножи-
вать; возни с ними будет много, а я хочу стать зазывателем
бизонов и не должен терять время зря. Да и не безопасно
скитаться с табуном по равнинам; табун не хуже, чем дым
сигнального костра, может привлечь внимание неприятеля.
В сущности мне самому лошади были не нужны, хотя,
если прибавить к моему табуну эти шестнадцать голов, я бы
стал одним из самых богатых воинов в нашем племени. Но
я хотел подарить этих лошадей сестре. Она была достойна
144
награды. Не будь со мной Питаки, я бы не мог угнать табун
и бежать от вражеского отряда. После долгих размышлений
я решил отвести лошадей к Столовой горе и поступить так,
как посоветует мне Сюйяки. Приняв это решение, я заснул.
Я обладаю способностью просыпаться в заранее опреде-
ленный час. Открыв глаза, я посмотрел на небо и, отыскав
Семерых, увидел, что ночь на исходе. Как раз в этот час
я и хотел проснуться. Я разбудил Питаки, спавшую под
кустом, мы вскочили на лошадей и поскакали по холмистой
равнине в сторону Столовой горы. Я хотел до рассвета
покинуть долину реки, где пролегала тропа, ведущая через
Спинной Хребет Мира,— излюбленная тропа всех военных
отрядов.
Лошади, сытые и отдохнувшие, бежали рысью; луна
освещала нам путь. Мы были веселы и голодны. Нам попа-
дались стада бизонов и антилоп, олени и лоси выбегали из
леса, и вид всей этой дичи остро напоминал нам о голоде.
Один раз Питаки попросила меня выстрелить в стадо бизо-
нов, но, когда я сказал ей, что не хочу привлекать внимание
неприятелей, она умолкла.
Когда взошло солнце и, словно в огне, запылали горные
вершины вдали, мы убедились, что находимся среди крупных
холмов, глубоких ущелий и длинных каменных гряд. За эти
несколько часов мы покрыли большую часть расстояния от
реки до Столовой горы.
Я ехал впереди, а Питаки гнала за мной лошадей. На дне
ущелья увидел я двухгодовалого бизона, который щипал
траву. Я сошел с лошади и убил его, а пока я сдирал с него
шкуру, Питаки, достав кремень и трут, разложила костер
в маленькой осиновой роще. Мы зажарили язык бизона и,
разрезав его на две равные части, съели все, до последнего
кусочка.
— Я бы хотела, чтобы наша «почти мать» и Асанаки
пировали вместе с нами,— сказала Питаки.
— Скоро они будут угощаться ребрами и печенью,—
отозвался я.— Лучшие куски туши мы навьючим на одну из
лошадей.
Сестра чуть слышно прошептала:
— Быть может, мы не найдем их на склоне Столовой
горы. Быть может, мы никогда их не увидим.
Я разделял ее опасения, но вслух сказал:
— Будь спокойна, скоро ты их увидишь.
Мы поймали одну из лошадей и стали навьючивать на
нее мясо. Сначала мы расстелили шкуру бизона шерстью
вниз, покрыв ею лошадь с головы до хвоста. Потом мы
связали вместе боковые ребра, горб бизона и самые жирные
145
куски мяса, положили их на спину лошади и завернули
в шкуру. Этот тюк мы крепко-накрепко привязали к лошади
двумя длинными веревками.
После этого мы отправились в путь. Снова я ехал впере-
ди, а Питаки гнала за мной наш маленький табун. Дорога
становилась все труднее, холмы все круче. Часто нашу тропу
пересекали глубокие ущелья. Нам не терпелось увидеть нашу
«почти мать», и мы понукали лошадей, медленно взбирав-
шихся на крутые склоны.
Было уже после полудня, когда мы подъехали к склону
Столовой горы. Склон был усеян голышами и каменными
глыбами, а выше переходил в почти отвесную каменную
стену. Здесь мы остановили измученных лошадей, и я, взяв
свое кожаное одеяло, стал размахивать им, давая сигнал:
«Идите к нам!» Тотчас из-за груды камней выскочили две
женщины и побежали вниз по склону. Мы погнали лошадей
им навстречу. Старухи плакали; плакала Питаки, да и я сам,
радуясь, что вижу их целыми и невредимыми, с трудом
удерживался от слез. Они сняли нас с лошадей и долго
целовали и обнимали, шепча благодарственные молитвы
Солнцу, сохранившему нам жизнь...
— Садитесь, дети, здесь, на траве,— сказала нам Сюйя-
ки,—и расскажите обо всем, что с вами было.
— Нет, не сейчас,— возразил я.—Там, у подножия горы,
мы оставили лошадь, на которой привезли вам жирное мясо
бизона. Мы зажарим его и поедим, а потом будем держать
совет.
— Настоящая пища! Он нам привез настоящей пищи! —
воскликнула Асанаки.— Да, да, устроим пир!
Мы спустились к подножию горы, где остался наш табун,
и расположились на отдых на берегу маленькой речонки,
протекавшей к северу от Столовой горы. Пока женщины
возились у костра, я рассказывал, как мы завлекли неприя-
теля в безводную страну. Сюйяки начала было бранить мою
сестру за то, что та ослушалась и ускакала вместе со мной,
но я прервал ее.
— Вы должны радоваться, что Питаки поступила по-
своему,— сказал я.— Не будь ее со мной, мы бы все четверо
погибли.
— Если бы вы видели, как мы бежали во всю прыть,
когда отряд врагов покинул долину!—начала свой рассказ
Сюйяки.— Мы переправились вброд через реку, а страх уде-
сятерил наши силы. Шли мы, не останавливаясь, до вечера,
а когда стемнело, улеглись спать в ущелье. Нам было страш-
но, всю ночь мы думали о вас обоих и не могли сомкнуть
глаз. Сюда мы добрались только к вечеру следующего дня.
146
Сначала мы думали, что здесь никакая опасность нам не
угрожает, но, когда зашло солнце, увидели на склоне горы
старую медведицу-гризли с двумя медвежатами; она броди-
ла неподалеку от того места, где мы спрятались, и, перевер-
тывая лапами камни, искала муравьев. Подняться выше мы
не могли, так как за нами вставала неприступная скалистая
стена. Бежать мы тоже не решались, опасаясь, что медведица
за нами погонится. Спустилась ночь, а медведица все не
уходила. Как мы боялись, что она поднимется выше и найдет
нас. Конечно, мы не могли заснуть и всю ночь дрожали от
страха и молились. Когда рассвело, мы убедились, что мед-
ведица ушла. Спустившись к ручью, мы утолили жажду,
потом вернулись к подножию скалистой стены и днем спали
по очереди. Пока одна спала, другая караулила. О, как мы
обрадовались, когда увидели вас! Дети, Солнце и боги забо-
тятся о нас! Великие опасности встают на нашем пути,
и всегда удается нам их избежать.
Услышав это, я вспомнил о своей находке, достал из
кармана «камень бизона» и показал его Сюйяки. Я рассказал
ей, как нашел его у своих ног, когда завязывал мокасин, и как
стадо антилоп предупредило меня о близости врага. Обе
женщины заявили, что эниским — великий талисман,
и Сюйяки тотчас же привязала его к моему ожерелью из
медвежьих когтей.
— Всегда носи его на груди; он должен принести тебе
счастье,— сказала она.
Настал вечер. Я вбил в землю колышки и на ночь привя-
зал четырех лошадей, а затем вчетвером мы построили
вигвам из кольев и хвороста, чтобы заслонить пламя нашего
костра. Когда все было готово, мы развели костер в вигваме
и стали совещаться, как быть с лошадьми. Я подарил их всех
сестре, а она отдала двух Сюйяки и двух Асанаки. Сюйяки
отказалась принять подарок, заявив, что, если бы ей захоте-
лось ехать на лошади, мы всегда позаботимся о том, чтобы
она не шла пешком. Опасно было нам оставлять этих лоша-
дей, но, раз они у нас были, не хотелось их терять. Мы
решили стреножить и привязать их здесь, в этой узкой
маленькой ложбине, а заботу о них взяли на себя женщины.
Днем женщины должны были сидеть на склоне Столовой
горы и караулить, а ночью спать в шалаше. Здесь, среди
холмов и ущелий, вряд ли угрожала им опасность быть
замеченными каким-нибудь неприятельским отрядом.
Потом речь зашла обо мне. Мы говорили до поздней
ночи, но наша беседа ни к чему не привела; я не знал,
какой путь мне избрать, чтобы найти способ зазывать би-
зонов. Когда все заснули, я долго об этом думал. Все время
147
вспоминалась мне древняя ловушка кроу. Наконец я заснул.
Проснувшись утром, я стал припоминать, что мне снилось,
но запомнилось только, как я блуждал по склону Столовой
горы, а гигантская каменная стена, казалось, призывала
меня, и голос звучал глухо и заунывно, как вой ветра:
«Пук-си-пут! Пук-си-пут! Ман-и-ка-и, пук-си-пут!» («Приди!
Приди! Юноша, приди!»)
Этот сон я рассказал женщинам, и Сюйяки воскликнула:
— Ступай на зов! Поднимись на вершину горы и начни
пост. Быть может, ты увидишь вещий сон. А мы будем
ждать тебя здесь.
— Да, да, брат! — вмешалась Питаки.— А ружье ты
оставь мне! Я никогда из него не стреляла, но знаю, что не
промахнусь. Если кто-нибудь приблизится к нам, я прице-
люсь и пальцем нажму вот это, и враг упадет мертвым.
Мы все засмеялись.
— Ружье останется у тебя,— сказал я ей.
Наскоро поев, я стал готовиться к подъему на Столовую
гору.
Глава VIII
Чтобы взобраться на вершину Столовой горы, нужно
было обойти ее и приблизиться к ней с противоположной
стороны — с запада, а затем подниматься по крутому каме-
нистому склону. Подъем показался мне очень трудным. Бы-
ло уже после полудня, когда я, задыхаясь, вскарабкался на
плоскую вершину.
Подойдя к самому краю пропасти, я посмотрел вниз.
Находился я так высоко, что наши лошади в ложбине пока-
зались мне совсем маленькими, не больше собак. Мне хоте-
лось найти обеих старух и сестру, но их не было видно,
я знал, что они притаились среди катиенных глыб.
Тогда я окинул взглядом окрестности. О, какая величест-
венная картина представилась моим глазам! На северо-во-
стоке маячили холмы Душистая Трава *, на востоке вставали
горы Медвежья Лапа, на юго-востоке тянулись покрытые
лесом темные холмы Горный Лес. Словно гигантские черные
змеи, извивались среди холмов реки Миссури, Титон и Мо-
райас и их притоки; ближе, как казалось мне, у самого
подножия Столовой горы, зеленела широкая долина Солнеч-
ной реки, катившей свои воды к Миссури. На равнинах
я разглядел большие черные пятна; я знал, что это стада
бизонов...
* См. текст на с. 186.
148
Долго сидел я у края пропасти и смотрел на страну моего
народа. Потом я сложил на вершине горы две невысоких
стены из камней; между степ я сделал себе постель из травы,
покрывавшей вершину. Наружную стену, обращенную к про-
пасти, я возвел для того, чтобы во сне не скатиться вниз,
а вторая стена должна была защищать меня от резкого
западного ветра.
Пост начался. Я улегся на ложе из травы и стал молиться
своему «тайному помощнику», всем нашим богам и великой
горе, на вершине которой я лежал. Я просил их послать мне
вещий сон, открыть тайну зазывателя. И так я лежал там,
молился и тревожился за женщин. Солнце склонялось к за-
паду, возвращаясь домой на отдых. Вдруг за моей спиной
послышался шорох. Я повернулся на другой бок и посмотрел
в расщелину между камнями в западной стене. Мне стало
страшно. Неужели враги выследили меня? Нет! Это был
горный баран, старый-старый, с огромными рогами. Он
щипал траву, изредка останавливаясь и посматривая по сто-
ронам. По западному склону загрохотали камни, и на вер-
шине показались четыре овцы с ягнятами. Поднялись они по
той же тропе, по какой поднимался и я.
Я следил за прыжками ягнят, потом, бросив взгляд на
юг, разглядел какую-то темную тень, притаившуюся за ка-
менной глыбой. Я не спускал глаз с этого места, и вскоре над
камнем показалась темная уродливая голова и шея с бело-
вато-желтыми полосами — это была росомаха. Не успел
я хорошенько ее разглядеть, как ягнята, резвившиеся на
лужайке, подбежали к каменной глыбе, и росомаха прыгнула
на одного из них. Он заблеял, потом я услышал, как затре-
щали шейные позвонки.
Ягнята бросились врассыпную, а их матери направились
было к глыбе, но росомаха на них зарычала. Этот маленький
зверь рычал так грозно, что даже мне стало жутко. Неудиви-
тельно, что овцы обратились в бегство, и на вершине оста-
лась только мать растерзанного ягненка. Она беспомощно
топталась на одном месте, глядя, как росомаха пожирает
свою добычу.
Росомаха продолжала рычать и раздирать когтями яг-
ненка, хотя он давно уже был мертв. Это было такое от-
вратительное зрелище, что я не выдержал, взял лук и стрелы
и направился к ней. Она зарычала даже на меня и, казалось,
не прочь была вступить в бой. О, как сверкали ее злые глаза!
— Вот тебе! Получай! — сказал я.
И стрела вонзилась ей в грудь. Она попробовала вы-
тащить ее зубами, потом вздрогнула и упала мертвой.
Я осмотрелся по сторонам. Овца уже ушла. Тогда я поднял
149
растерзанного ягненка и швырнул в пропасть. Я долго при-
слушивался; наконец он долетел до склона, и я услышал
глухой удар.
Росомаха — священное животное. Поэтому я наточил
нож, содрал с нее шкуру, а мясо и кости бросил в пропасть.
Вернувшись к своему ложу из травы, я снова лег. Я был
недоволен собой; я знал, что нужно сосредоточиваться на
мысли о богах и священных вещах, но сначала мне нс давала
покоя мысль о женщинах, остававшихся внизу, а потом меня
отвлекли бараны и росомаха.
Когда солнце стало заходить за горы, я встал и, подойдя
к краю пропасти, увидел, как женщины повели лошадей на
водопой. Стемнело, и я вернулся к своей постели. Меня
мучила жажда, и на душе было неспокойно. Долго не мог
я заснуть. Лежа на спине, я смотрел на Семерых. Наконец
веки мои сомкнулись, но, проснувшись, я заметил, что Семе-
ро сверкают почти на том же самом месте, где сверкали
перед тем, как я заснул.
Однако я видел сон; во сне я беседовал со Столовой
горой — с ее тенью. Помню, голос я слышал отчетливо, но
ничего не мог разглядеть, словно был окутан густым тума-
ном. Я сказал ей:
— Ты звала меня, и я пришел. Пожалей меня, открой мне
тайну!
— Ты ошибаешься, я тебя не звала,— ответила мне го-
ра.— Но раз уж ты пришел, я постараюсь тебе помочь. Что
нужно тебе от меня?
— Научи меня зазывать бизонов, заманивать их в про-
пасть.
— Ха! Я не знаю, как это делается. Много лет назад
люди заманивали бизонов в пропасть там, в низовьях Сол-
нечной реки, но я не обращала на них внимания. Мне нет
дела до ползающих, бегающих, летающих тварей. Все они
недолговечны, а мы, горы, никогда не умираем. У нас своя
жизнь; зачем нам следить за жизнью людей?
— А я-то думал, что ты звала меня и хочешь мне по-
мочь!— воскликнул я.
— Я могу дать тебе совет. Если ты хочешь стать зазыва-
телем, ступай туда, где люди некогда зазывали бизонов.
Наблюдай этих животных, изучай их, постись и молись;
быть может, ты добьешься успеха.
Замер ее голос, и я проснулся. Как это ни странно, но
гора сказала мне то, о чем я сам упорно думал перед тем, как
заснул. Я встал, взял лук, колчан и шкуру росомахи и стал
спускаться с горы. Луна освещала мне путь. Спустившись
к речонке, я напился, прошел мимо дремавших лошадей и,
150
войдя в рощу, неслышно приблизился к маленькому шала-
шу. Стоя у входа, я долго прислушивался к мерному дыха-
нию спящих женщин. Потом я улегся прямо на землю и кре-
пко заснул.
Разбудил меня громкий вопль. Выйдя из шалаша, Пита-
ки увидела лежащего на земле человека и испуганно вскрик-
нула, потом, узнав меня, расхохоталась и позвала старух. Те
встревожились, не понимая, почему я так скоро вернулся. Не
рыскает ли в окрестностях военный отряд? Они были очень
огорчены, когда узнали, что я так и не открыл тайны зазы-
вателя.
— Зато я получил добрый совет,— сказал я.— Я буду
следить за бизонами, вернусь к старой ловушке кроу и буду
жить там, пока не научусь зазывать стада.
— Но сначала ты должен поесть и отдохнуть,— ответила
мне Сюйяки.
Я отдыхал целый день, а вечером мы держали совет.
Сюйяки заявила, что не отпустит меня одного к ловушке.
Речная долина—тропа всех военных отрядов, а они втро-
ем— она, сестра моя и старая Асанаки—будут обо мне
беспокоиться. Да и опасно им оставаться здесь без меня.
Что, если нападет на них гризли или какой-нибудь непри-
ятельский отряд случайно найдет их убежище?
— Если вы пойдете со мной, лошадей придется оставить
здесь, и, быть может, мы больше их не увидим,— сказал я.
— Брат, не думай о лошадях! — воскликнула Питаки.—
Конечно, мне бы хотелось их иметь, но еще больше хочу
я быть с тобой, подле тебя. Мы освободим их от пут
и оставим здесь, а если мы их не найдем, когда вернемся
сюда... ну что ж, плакать я не буду!
— Вы пойдете со мной, а лошадей мы постараемся
сохранить,— решил я.
Под моим руководством женщины сделали для четырех
лошадей широкие кожаные путы. На следующее утро я надел
их на тех лошадей, которые, как казалось мне, были вожа-
ками маленького табуна. Я позаботился о том, чтобы путы
не сдирали кожу и не впивались в тело. В ущелье протекала
речонка, а на берегах ее росла сочная трава, и я надеялся, что
наши лошади никуда отсюда не уйдут; если же они захотят
вернуться домой, на запад, то путь им преградят неприступ-
ные скалы. Да, я почти был уверен в том, что наш табун
останется в ущелье, если только не наткнется на него какой-
нибудь неприятельский отряд.
Женщины разрезали мясо бизона на длинные полосы
и засушили их; я знал, что запасов сушеного мяса хватит нам
на много дней Они разделили между собой поклажу, а я взял
151
свое оружие, порох, пули и четыре веревки, которыми мы
привязывали лошадей. Затем мы тронулись в путь, к реке.
После полудня мы подошли к речной долине и остановились,
зорко осматриваясь по сторонам. В дальнем конце долины
высилась скала, у подножия которой находилась старая ло-
вушка кроу, а внизу, у наших ног, раскинулась большая
тополевая роща. Здесь Сюйяки предложила нам построить
маленький вигвам из кольев и веток.
— Мы втроем поселимся в этом вигваме, а ты будешь
поститься и бродить по окрестностям,— сказала она.
— «Почти мать», где же твой здравый смысл?—спросил
я.— Почему хочешь ты спрятаться как раз на тропе военных
отрядов, проходящих по этой долине? Да, пожалуй, тропа
пролегает в стороне от рощи, но ты знаешь не хуже,
чем я, что здесь воины останавливаются на отдых и разводят
костры.
— Что же нам делать?—спросила она.
— Мы построим вигвам в поросшей кустами ложбине,
там, где кончаются каменные гряды, в той ложбине, откуда
зазыватель заманивает стадо,— ответил я.— Правда, она на-
ходится не очень далеко от тропы, но воины никогда туда не
заглядывают, и их разведчики смотрят только на равнины.
А эта ложбина им не видна — не видна даже с утеса над
ловушкой.
— Все это так,— согласилась Сюйяки,— но кое о чем ты
забыл: подумай о призраках кроу, которые скитаются в тех
краях. Их нужно бояться не меньше, чем живых врагов. Мы
их не видим и не слышим, а они приходят ночью, прикасают-
ся к человеку и вселяют в него смертельную болезнь, хотя он
даже не чувствует их прикосновения.
— Да, об этом говорили мне старики, но я им не верю.
Больше людей гибнет от молнии, чем от злых призраков.
Мне кажется, никакая опасность нам не угрожает. Там, у ка-
менных гряд, я нашел «камень бизона», а ты сама говоришь,
что это могущественный талисман.
— Сюйяки, он прав, мы будем жить в ложбине,— сказа-
ла Асанаки.—А если и водятся там призраки кроу, то беда
не велика, потому что я хорошо говорю на их языке. Я по-
молюсь их богам, и призраки примут нас за настоящих кроу
и не причинят нам зла.
— Вы оба против меня,—вздохнула Сюйяки.— Я не бу-
ду с вами спорить, но мне страшно, очень страшно.
Спустя немного времени она спросила:
— А ты, сын мой, где будешь ты поститься?
Я указал на утес, возвышавшийся как раз против скалы
над ловушкой бизонов.
152
— Видишь этот тополь, который растет у самого края
пропасти? Помоги мне устроить в ветвях его помост. Там
я буду поститься.
— Но ведь тебя увидит каждый проезжающий мимо
отряд! — воскликнула сестра.
— Да! Но воины подумают, что это погребальный по-
мост, и не посмеют к нему приблизиться,— ответил я.
— Но почему не хочешь ты поститься где-нибудь в сто-
роне от тропы?—осведомилась Сюйяки.
— Потому что это священное место. Оттуда мне будет
видна ловушка, а меня все время тянет к этой древней
ловушке кроу,— пояснил я.
Спускались сумерки. Женщины вошли в рощу, развели
костер и принялись за стряпню, а я стоял на страже, пока не
надвинулась ночь. Когда взошла луна, мы набрали жердей,
вышли из рощи и направились к утесу, круто обрывавшемуся
в реку, которая в этом месте была очень глубока. Дерево,
невысокое, но с толстыми ветвями, росло на откосе, корни
его глубоко уходили в трещины в скале, промытые водой.
Поднявшись на вершину утеса, я увидел, что спуститься
к дереву можно только на веревке. Первой спустилась моя
сестра, а затем я последовал за ней. Старухи остались на
вершине и сверху подавали нам на веревках жерди.
Я влез на дерево и стал устраивать помост между двух
крепких сучьев, а Питаки снизу протягивала мне жерди.
Я очень боялся, как бы она не поскользнулась и не упала
в воду. Когда помост был готов, старухи, перевязав веревкой
несколько охапок травы, спустили их с вершины, и я устроил
себе ложе из травы. Когда все было кончено, я приказал
женщинам крепко держать веревку и помог сестре влезть
наверх; затем я сам поднялся на утес, и мы вернулись в рощу.
— Теперь разложите костер и зажарьте побольше суше-
ного мяса, чтобы вам хватило его на четыре или пять
дней,— сказал я женщинам.—Потом я отведу вас в ложбину.
Я знал, что, разводя костер, мы можем привлечь внима-
ние врагов, но другого выхода у нас не было. Судьба нам
покровительствовала, и никто нас не потревожил. На рассве-
те мы переправились через реку и по крутой тропинке подня-
лись на скалу, у подножия которой находилась ловушка.
В предрассветных сумерках мы шли между каменных
гряд, и женщины пугливо жались ко мне.
— О, как мне страшно! — прошептала Асанаки.— Много
лет назад загонщики кроу прятались за этими камнями.
Здесь гнали стада к пропасти. Конечно, духи их витают
около ловушки. Мы—их враги, и они могут причинить
нам зло.
153
— Да,—пробормотала Сюйяки,— кроу не простят нам
того, что мы завладели этой страной. И тени их постараются
нам отомстить.
— Смотрите!—воскликнула моя сестра.— Уже светает,
а днем призраки теряют свою силу.
Я видел, что Питаки боится этого места не меньше, чем
старухи. Однако она пыталась побороть страх и ободрить
спутниц.
В ложбине, где кончались каменные гряды, паслось боль-
шое стадо бизонов. Завидев нас, животные испугались и об-
ратились в бегство. В воздухе стоял острый запах бизонов.
В ближних водоемах вода была мутная и грязная, а кустар-
ник примят, но в дальнем конце ложбины мы нашли малень-
кое чистое озерцо, на берегу которого густо разрослись
кусты.
— Слушайте,— обратился я к женщинам,— днем вы
должны прятаться в зарослях. Конечно, бизоны будут при-
ходить на водопой, но вы их не гоните. Если же они напра-
вятся к зарослям, тогда спугните стадо, иначе оно вас рас-
топчет. Я знаю, что здесь никакая опасность вам не угрожа-
ет. А вы не беспокойтесь, даже если я не вернусь через пять
дней. Я буду поститься и не сойду с помоста, пока не увижу
вещего сна или не смогу больше поститься. Оставайтесь
здесь, а я ухожу.
— Оставь мне твое ружье,— сказала сестра.— Если сюда
забредет медведь, я убью его.
Я отдал ей ружье, порох и пули и вернулся к реке.
Переправившись на другой берег, я вышел в рощу, где мы
жарили ночью мясо. Вдруг я споткнулся о человеческий
череп, который упал с полусгнившего погребального помо-
ста, видневшегося в ветвях дерева. «Быть может, это череп
человека, которого звали Видит Черное,— подумал я.—
Быть может, эта пустая костяная коробка некогда хранила
тайну зазывателя».
Долго смотрел я на череп, и вдруг мне пришла в голову
странная мысль: что, если я возьму его и положу рядом
с собой на помост? Не поможет ли он мне открыть тайну?
Я осмотрелся по сторонам, прислушался, но ничто не нару-
шало глубокой тишины, и нигде не видел я ни одного живого
существа. Быстро нагнувшись, я поднял череп и пошел
дальше.
Солнце уже взошло, когда я поднялся на вершину утеса.
Здесь я оставил нашу самую длинную веревку. Придавив
один ее конец тяжелой каменной глыбой, я спустился по
веревке к дереву и влез на помост. Затем я улегся на узкое
ложе из травы, прикрылся кожаным одеялом и справа от
154
себя положил колчан и лук, а слева — череп. Коснувшись
рукой черепа, я прошептал:
— О, древняя голова, помоги мне! Если известна тебе
тайна зазывателя бизонов, открой ее мне...
До поздней ночи придумывал я способ зазывать бизонов.
Я обращался с молитвой ко всем нашим богам, к моему
тайному помощнику и к черепу, лежавшему подле меня;
я просил их послать мне вещий сон. Наконец я заснул.
Проснувшись утром, я не мог вспомнить, видел ли я что-
нибудь во сне. Я чувствовал себя здоровым и бодрым, хотя
мне очень хотелось есть и пить...
Я встал и, подойдя к краю помоста, окинул взглядом
долину. Маленькое стадо бизонов паслось у подножия той
самой скалы, с которой много лет назад срывались в про-
пасть другие стада. Два больших волка крались за стадом;
иногда они садились на траву и, навострив уши, ждали, не
отобьется ли от стада один из детенышей. При виде мирно
пасущихся животных я успокоился,— значит, не было побли-
зости неприятельских отрядов.
Настал вечер. Есть мне уже не хотелось, но жажда мучи-
ла все сильнее и сильнее. Я заснул и увидел вещий сон. Тень
моя встретилась с соколом, обратилась к нему с просьбой
о помощи и получила ответ: «Иди к этой древней ловушке,
наблюдай за бизонами, и ты найдешь, что ищешь».
О, с каким счастливым ощущением я проснулся! Но была
еще глубокая ночь, и я снова крепко заснул. Когда я проснул-
ся опять, уже наступил день. Я дрожал от холода. Оказалось,
что во сне я сбросил с себя кожаное одеяло; оно свешивалось
с помоста и, конечно, упало бы в реку, если бы на самом
кончике его не лежала моя левая нога. Я протянул руку
и втащил его. Вдруг до меня донесся громкий крик. И что,
вы думаете, я увидел, когда осторожно подполз к краю
помоста и посмотрел вниз?
Глава IX
На другом берегу реки я увидел человека, который указывал
пальцем прямо на мой помост и что-то говорил пятерым
воинам, стоявшим за его спиной. Он видел мое одеяло, видел,
как я втащил его на помост: должно быть, он объяснял своим
спутникам, что мертвец не может поднять свесившееся одеяло.
«Я попал в западню,— подумал я.— Если они переправятся
через реку и взберутся на утес, мне от них не уйти». Не успел
я это подумать, как воины разбились на две группы. Трое начали
переходить вброд реку выше утеса, а остальные трое выбрали
для переправы место ниже утеса, где было не так глубоко.
155
Вскоре я потерял их из виду, но не сомневался в том, что
они поднимутся на утес и будут стрелять в меня и сбрасывать
сверху камни. Что мне было делать? Прыгать с такой высоты?
Потом надежда вернулась ко мне: я вспомнил, что жерди
моего помоста связаны двумя крепкими веревками. Я пове-
сил на спину лук и колчан, а череп бросил в реку. «Иди,—
сказал я,— но я прошу простить меня, мертвая голова, ты
стала мне добрым помощником». Я услышал плеск, когда
череп коснулся воды.
О, как я спешил, отвязывая веревки от жердей и веток!
Потом я связал вместе обе веревки в одну и конец ее привя-
зал к дереву. Обернув руки одеялом, чтобы не содрать с них
кожу, я стал медленно спускаться по веревке с утеса. Веревка
кончилась, а до воды было еще далеко, но мне ничего не
оставалось делать, как прыгнуть. Я оттолкнулся ногами от
утеса, выпустил конец веревки и упал в воду. Здесь река была
очень глубока, я опускался все ниже и ниже, и казалось мне,
что я тону. Обеими руками я рассекал воду и наконец начал
всплывать. О, какое облегчение я почувствовал, когда высу-
нул из воды голову и глубоко вздохнул! Я лег на спину
и предоставил течению уносить меня. Надо мной высился
утес и дерево — одинокий тополь, с которого я спустился.
Я мог ясно разглядеть помост, но знал, что сверху его не
видно, так как он заслонен ветвями.
Мне хотелось знать, как поступят воины, когда вскараб-
каются на утес и увидят веревку, спускающуюся к дереву.
Ждать пришлось недолго: с вершины утеса полетели боль-
шие камни и с плеском упали в реку. Я услышал военный
клич племени ассинибойнов.
Воинов я не видел, и они не могли меня увидеть: они стояли
на вершине утеса, а я плыл у самого подножия скал, нависших
над рекой, и почти касался каменной стены. Долго кричали
они и скатывали по откосу большие камни, а меня все дальше
и дальше уносило течением. Теперь я знал, как следует мне
поступить. Придерживаясь берега, я увидел на желтом песке
отпечатки ног тех трех воинов, которые вышли здесь из воды.
Ступая по их следам, я выбрался на сушу, нырнул в кусты и,
пробиваясь сквозь заросли, дошел до той самой рощи, где
три ночи назад сделали мы привал. До меня доносился грохот
падающих камней и воинственные крики врагов. Я был
спасен: воины не видели, как я покинул помост...
Не знаю, долго ли швыряли они камни в дерево, не
подозревая того, что все их усилия тщетны. Я пересек рощу
и спустился в овраг, заросший кустами. Мое кожаное одеяло
пропало. Тетива намокла. Я положил лук и стрелы сушиться
на солнцепеке.
156
Длинным показался мне этот день. Плывя по реке, я,
конечно, утолил жажду, но вскоре мне опять захотелось
пить. От долгого поста я ослабел, и у меня кружилась
голова. И мысль о сестре и других двух женщинах не давала
мне покоя. Хорошо, если они послушались меня и днем
прятались в зарослях. Но если они вышли из кустов, враги
могли их заметить.
Когда высохла тетива моего лука, у меня легче стало на
душе: теперь я не был безоружен. Однако я решил обратить-
ся в бегство, если враги откроют мое убежище. Но счастье
мне не изменило. В полдень я увидел, как воины, крадучись
и припадая к земле, пробежали по опушке леса и скрылись из
виду. Они не нашли моих следов, да и нелегко было их
найти. Пробираясь от реки к оврагу, я избегал пыльных
тропинок, проложенных зверями.
Как я обрадовался, когда стемнело и я получил возмож-
ность покинуть свое убежище! Я понятия не имел о том, где
находится вражеский отряд—прячется ли он в роще либо же
продолжает путь к верховьям или низовьям реки. Казалось
мне, что воины рыщут где-нибудь поблизости, надеясь на-
пасть на след одинокого врага, которого они согнали с дере-
ва сновидений.
Луна еще не взошла. В темноте я ползком добрался до
реки и, высоко держа над головой колчан и лук, переправил-
ся на другой берег. По тропинке я поднялся на скалу и,
прячась за каменными грядами, направился к тому месту,
где должны были ждать меня женщины. И снова счастье мне
улыбнулось: я не увидел и не спугнул ни одного стада.
Взошла луна, когда я спустился в ложбину и подошел к ма-
ленькому озерцу и зарослям, где, как надеялся я, спали
женщины.
— Питаки! «Почти мать»! Асанаки! 1де вы? — окликнул
их я.
И тотчас раздался голос Сюйяки:
— Мы здесь, сын мой!
Они подбежали ко мне, обняли и в один голос спросили:
— А где же твое кожаное одеяло?
Я уселся тут же на траву и рассказал им все, что со мной
случилось с тех пор, как мы расстались. Сестра протягивала
мне кусочки жареного мяса, и я, не прерывая рассказа,
с жадностью ел. Я начал дрожать, так как промок до костей,
а ночь была холодная. Сюйяки заставила меня взять ее
одеяло.
— Возьми его,— сказала она.— Мы с Асанаки можем
завернуться в одно одеяло.
Когда я окончил свой рассказ, заговорила Сюйяки.
157
— Ясно, что боги с нами,— начала она.— Вспомни путь,
пройденный нами с тех пор, как мы расстались с нашим
племенем. На каждом шагу угрожала нам опасность, и,
однако, мы целы и невредимы. Во сне ты, сын мой, получил
добрые советы от Столовой горы, и она прислала тебя сюда,
где ты получил указание от сокола. Сын мой, это место нам
не по душе, оно пугает нас; сотни призраков охраняют
древнюю ловушку, и призраки эти нам враждебны. Но у тебя
есть могущественный талисман, и мы останемся здесь, пока
ты не откроешь великой тайны.
— Завтра мы подумаем и посоветуемся, как следует нам
поступить,— ответил я ей.
Затем мы улеглись спать. Когда я проснулся, первая моя
мысль была о врагах. Где они? Ушли или прячутся у реки,
надеясь завладеть скальпом человека, которого они прогна-
ли с утеса? Хотел бы я, чтобы они ушли своей дорогой! Наш
запас мяса истощился, а я не смел охотиться, пока они
находятся где-то поблизости.
Вскоре проснулись женщины. Сюйяки разделила остав-
шееся мясо и дала мне самый большой кусок. Мы ели и вели
беседу. Я узнал, что за время моего отсутствия приходили на
водопой к ближайшему озерцу два стада, но, почуяв челове-
ка, обратились в бегство. Я встревожился. Какой-нибудь
случайный отряд мог спуститься в ложбину, чтобы узнать,
кто спугнул бизонов... И если стада, приходя на водопой,
будут обращаться в бегство, мне не удастся открыть тайну
зазывателя. Ясно было, что мы должны выбрать другое
место для стоянки.
Мы решили не привлекать внимания вражеских отрядов
и, пока не стемнеет, оставаться в ложбине. Вскоре после
восхода солнца большое стадо спустилось к водопою, нахо-
дившемуся к западу от нас. Прячась в кустах, я близко
подполз к животным. В стаде были самки, самцы не старше
двух зим и детеныши; старые самцы держались пока в сто-
роне от стада и бродили поодиночке или отдельными груп-
пами. Среди маленьких рыжих бизонов было несколько но-
ворожденных, остальным шел второй-третий месяц. Те, ко-
торые уже умели бегать, все время гонялись друг за другом
и доставляли немало хлопот матерям, боявшимся, как бы
детеныш, отбившись от стада, не стал добычей волков.
Все утро пролежал я в кустах, не спуская глаз с животных.
Снова и снова задавал я себе вопрос, что должен я делать,
чтобы бизоны, увидев меня, не обратились в бегство, а после-
довали за мной. Снова припомнил я, как зазывал стадо
Маленькая Выдра. Я видел в подробностях все, что он делал,
но зов его до меня не долетал, и я не узнал тайны зазывателя.
158
После полудня я увидел второе большое стадо бизонов,
которые, пощипывая траву, направлялись как раз к тому
месту, где мы лежали. Женщины спали. Я разбудил их
и сказал:
— Придется уйти, мы можем спугнуть это стадо. Я хочу,
чтобы бизоны приходили сюда на водопой. Иначе я никогда
не научусь зазывать стада.
Мы собрали свои пожитки, выползли из ложбины и спря-
тались в кустах между каменных гряд. Старухам не нрави-
лось это место; они завели разговор о призраках, и Асанаки
стала молиться на языке кроу. Но моя сестра заявила, что
духи кроу ее не пугают.
— С тобой я никого не боюсь,— сказала она мне.— У
тебя есть талисман.
Когда солнце спустилось к вершинам гор, я оставил
Питаки лук и стрелы, взял свое ружье и пополз к краю
пропасти. Я хотел с вершины скалы осмотреть окрестности
и узнать, ушли ли враги. Когда я полз между каменных гряд,
над моей головой пролетел сокол. «Не забудь,— сказал я,—
что ты обещал мне помогать». Мне показалось, что он хочет
ободрить меня, и я почувствовал радость.
На четвереньках я подполз к пропасти, припал к земле
и посмотрел вниз; одна только макушка моя торчала из
травы. Тихо и мирно было в долине; я нигде не видел дыма,
и ничто не указывало на близость врага. Взглянув на утес,
где я постился, я едва мог узнать дерево сновидений, которое
росло над пропастью; на нем не осталось листвы, и почти все
его ветви были сломаны. Враги осыпали его градом камней,
пока не увидели сквозь обнаженные ветви мой помост. Я за-
смеялся, представив себе, как были они удивлены, когда
узнали, что я их перехитрил.
Хорошо, что к краю пропасти я подполз осторожно, как
змея, крадущаяся к своей жертве! Хорошо, что, когда Старик
сотворил этот мир, он сделал мою скалу выше, чем тот утес
на другом берегу, где я постился: там, на том утесе, прятался
дозорный. Когда в долину спустились вечерние тени, он
вышел из-за каменной глыбы и стал размахивать плащом.
Четыре раза повторил он свой сигнал, потом расстелил на
земле одеяло и уселся.
Окинув взглядом долину, я увидел его товарищей, выхо-
дивших из той самой рощи, где мы жарили мясо. Их было
пятеро, не считая дозорного; я узнал отряд, от которого
бежал. Подойдя к утесу, они остановились и заговорили
с дозорным, потом вшестером двинулись на запад и вскоре
скрылись в надвигающейся ночи. Я знал, что они покидают
эти края. Потеряв надежду найти меня, они продолжили
159
путь. Шли они войной на племена, жившие по ту сторо-
ну гор.
Я вернулся к женщинам.
— Отряд ушел отсюда,— сказал я им.
— Как? Ты опять видел этих шестерых? — удивилась
Сюйяки.
Я объяснил, что дозорный вызвал их из рощи, и они
двинулись к верховьям реки. Она сказала, что это новый
знак — боги с нами.
Много дней назад, когда мы шли речной долиной, я за-
метил маленький островок на реке, неподалеку от древней
ловушки бизонов. Я предложил женщинам перебраться на
этот островок и устроить там нашу стоянку. Старухам мой
план понравился, и мы тотчас же отправились в путь. Остро-
вок находился неподалеку от берега, река здесь была мелкая,
и мы перешли ее вброд. Остров густо зарос кустами, а в цен-
тре его раскинулась тополевая роща. Трудно было найти
более безопасное место для нашей стоянки. Отряды воинов
не прячутся на островах, если нет поблизости утеса или горы,
откуда караульный обозревает окрестности. Здесь же берега
реки были низменные.
Мы были так голодны, что ночью почти не спали. На
рассвете я взял лук, стрелы и ружье и пошел к дальнему
концу острова искать дичь. Вскоре на южном берегу показа-
лись три лося. Они пришли на водопой, и я надеялся, что,
утолив жажду, они захотят отдохнуть на островке. Я не
ошибся. Они напились и вброд перешли рукав реки, отделя-
вший берег от островка. Вышли они на маленький мыс
неподалеку от зарослей, где я спрятался.
Я был рад, что не придется стрелять из ружья. Мне не
хотелось громким выстрелом будить всю долину. Положив
ружье на землю, я взял стрелы и лук и пробрался сквозь
кусты к узкой тропинке, по которой должны были пройти
лоси. Ждать мне пришлось недолго. Лоси гуськом вышли на
тропинку; они мотали головами, стараясь не задеть за ост-
рые сучья и ветви и не исцарапать новых нежных рогов.
Я спрятался за дерево у самой тропы; когда первый лось
поравнялся со мной, я выстрелил, и стрела вонзилась между
ребер. Я взял еще одну стрелу и ранил второго лося, но
третий обратился в бегство раньше, чем я успел натянуть
тетиву. Однако первые два лося были ранены смертельно:
я слышал, как они бились в зарослях. Когда я подошел
к ним, они уже не дышали. Я позвал женщин, и мы быстро
содрали шкуры с животных и разрезали мясо на длинные
полосы. Питаки тотчас же начала скрести ножом одну из
шкур, приготавливая для меня одеяло.
160
Мы разложили костер из тополевой коры, которая почти
не дает дыма, зажарили ребра лося и сытно поели. После
полудня я помог женщинам построить вигвам из кольев,
веток, коры и травы. Теперь мы могли разводить костер
в этом вигваме, не опасаясь привлечь врагов. Все мы рабо-
тали не покладая рук, так как знали, что на островке нам
придется прожить много дней.
На следующий день я предполагал спрятаться неподале-
ку от ловушки и следить за стадами бизонов, приходящих на
водопой, как велел мне сокол. Но вечером Питаки убедила
меня изменить этот план.
— Брат,— сказала она,— времени у нас еще много, ты
успеешь открыть тайну зазывателя, а я не могу не думать
о лошадях, которых ты мне подарил. Конечно, они мирно
пасутся в ущелье, но я боюсь, как бы у тех четырех, на
которых ты надел путы, не были повреждены ноги. Пойди
туда и надень путы на других лошадей.
— Правду ты говоришь,— ответил я.— Сделай новые пу-
ты, а завтра, на рассвете, я отправлюсь в дорогу.
Задолго до рассвета я взял ружье, немного мяса и поки-
нул островок. Направлялся я к Столовой горе, тускло маячи-
вшей в лунном свете. Я шел быстро и ни разу не останав-
ливался. Было около полудня, когда я спустился в маленькое
ущелье. Лошади паслись на южном берегу речонки; увидев
меня, они захрапели и обратились в бегство. Я пересчитал
их; пропала одна лошадь — одна из тех, на которых я надел
путы. За эти несколько дней животные одичали, и мне не
сразу удалось их поймать. Путы не повредили ног лошадям,
но все-таки я их надел на других лошадей. Потом я от-
правился на поиски пропавшей лошади. Вскоре я нашел ее на
берегу речонки; половина ее была съедена, а на земле я уви-
дел следы огромных медвежьих лап.
Я должен был или убить этого медведя, или увести
лошадей из ущелья. Если я оставлю их здесь, лошади, на
которых надеты путы, будут съедены. Я решил помериться
силами с медведем. Не велик подвиг — охотиться на гризли,
имея в руках одно из тех ружей, какими пользуетесь теперь
вы, белые. Ваше ружье стреляет несколько раз подряд,
а у меня было курковое ружье. Я знал, что, если первая пуля
не убьет гризли, он меня растерзает раньше, чем я успею
снова зарядить ружье. Для меня гризли был не менее опас-
ным противником, чем воин враждебного племени. Долго
я колебался. Наконец я зарядил ружье, спрятался в кустах,
в сорока шагах от мертвой лошади, и стал ждать.
Гризли пришел, когда начало смеркаться. Выйдя из за-
рослей, он направился к мертвой лошади. Величиной он был
8 № 925
161
с самку бизона, но, конечно, гораздо ниже. Он шел смело,
напрямик; черные медведи осматриваются по сторонам, пока
не убедятся, что опасность им не угрожает, но гризли никого
не боится. Подойдя к мертвой лошади, он разгреб лапами
траву и ветки, которыми покрыл свою добычу, потом ото-
рвал большой кусок мяса от бедра и стал его пережевывать.
Воспользовавшись тем, что он стоит неподвижно, я прице-
лился в правое его ухо и выстрелил. Гризли упал как подко-
шенный; пуля пронзила ему мозг, но он долго еще содрогал-
ся, словно хотел подняться и растерзать того, кто причинил
ему боль.
Когда жизнь покинула его, я подошел к нему и принес его
тело в жертву Солнцу. Себе я взял только когти и узкую
полоску меха; в нее я хотел завернуть священную трубку,
которую надеялся со временем приобрести. Потом я поел
мяса, которое взял с собой, залег в кусты и проспал всю
ночь. Домой, на островок, я вернулся к вечеру следующего
дня. Женщины обрадовались, узнав, что я убил гризли,
а сестра моя воскликнула:
Будь я мужчиной, я бы могла носить ожерелье из его
когтей.
— Ты и теперь имеешь право носить эти когти,— отвечал
я.— Ты помогла мне угнать лошадей, ты совершила подвиг.
Возьми когти и сделай из них ожерелье.
Она приняла подарок и с гордостью надела на шею
ожерелье.
Настали для нас мирные, спокойные дни. Военные от-
ряды не рыскали больше в окрестностях; во всяком случае их
не было видно. Каждое утро, на рассвете, я шел один либо
с сестрой к ловушке или к дальнему концу каменных гряд,
откуда следил за стадами, приходившими на водопой. В су-
мерках я возвращался на наш маленький островок и, поев,
ложился спать.
Бизонов было очень много. Мирно паслись они на лугах,
так как не настала еще та пора года, когда самцы переходят
из одного стада в другое и нападают друг на друга. День за
днем следил я за стадами; их было восемь — десять в окре-
стностях ловушки. Случалось, что детеныши отбивались от
стада, а матери бросались за ними в погоню, спасая от
волков, рыскавших поблизости. Не раз видел я, как стадо
внезапно обращалось в бегство, хотя я знал, что не охотники
его спугнули. «Почему они бегут? Что должен я сделать,
чтобы они погнались за мной?» — снова и снова задавал
я себе вопрос, но ответа не находил.
Быстро летело время — слишком быстро, казалось мне.
Мы вели счет дням: каждый вечер сестра моя < ли я делали
162
новую насечку на шомполе ружья. Изредка мы их пересчиты-
вали: столько-то дней прошло, столько-то осталось; скоро
вернется наш народ и племя плоскоголовых к устью реки.
Все чаще призывал я на помощь всех наших богов, моих
«тайных помощников», в особенности сокола. Давно уже
принесли мы им в жертву все ценные наши вещи, но помощи
от них я не получил.
Тяжело было у меня на сердце в тот вечер, когда я сделал
сорок пятую насечку на шомполе ружья. Через пять-шесть
дней вернется наше племя, а я так и не открыл тайны
зазывателя. Я чувствовал, что не могу встретиться с моими
соплеменниками, пока не найду способа заманивать бизо-
нов...
Проснувшись на следующее утро, я поел жареного мяса
и на рассвете тронулся в путь. Со мной была Питаки.
Подойдя к концу каменных гряд, мы увидели, что за ночь два
новых стада приблизились к ложбине. Потом мы направи-
лись к краю пропасти, чтобы осмотреть долину. Но все было
спокойно; я не увидел ни одного военного отряда. У подно-
жия скалы паслось еще одно большое стадо, медленно спу-
скавшееся к реке. Я знал — пройдет и этот день, а тайна так
и останется неразгаданной. Стада будут пастись, отдыхать,
ходить на водопой, и ничего нового не случится. В эту минуту
я был уверен, что никогда не научусь зазывать бизонов.
— Покарауль ты вместо меня,— сказал я Питаки.
Завернувшись в шкуру лося, служившую мне одеялом,
я лег на траву и заснул. Снилось мне, что сокол кружит над
моей головой, но не успел я обратиться к нему за помощью,
как Питаки схватила меня за плечо.
— Брат, проснись, проснись! — кричала она. — Посмот-
ри на бизонов! Что-то случилось со стадом.
Етава X
Я вскочил и посмотрел вниз. Бизоны спустились к реке,
и несколько животных вошло по колени в воду. Вдруг одна
самка отошла от стада и галопом помчалась прочь от реки.
Бизоны, еще не вошедшие в реку, посмотрели ей вслед,
потом рысцой побежали за ней. Топот копыт привел в волне-
ние все стадо; вскоре на берегу реки не осталось ни одного
бизона; все ускоряя бег, они неслись за самкой и, поднявшись
по склону холма, скрылись из виду.
— Как ты думаешь, почему они убежали?—спросила
Питаки.
— Самка заметила, что нет с ней ее детеныша,— пред-
положил я. — Быть может, она спрятала его в кустах
8*
163
и забыла разбудить, когда стадо двинулось на водопой.
А теперь она вспомнила о волках и побежала его спасать.
— Да, должно быть, так и было,— согласилась Питаки.
Я сел подле нее и задумался.
— Сестра,— сказал я,— будь у меня чудесная способ-
ность наших предков превращаться в животных, я мог бы
зазывать бизонов. Я бы превратился в самку бизона и,
подойдя к стаду, притворился, будто потерял детеныша.
Я бросился бы его отыскивать, увлекая за собой все стадо.
И вдруг меня осенила мысль: а ведь это и есть ответ на
мои молитвы и приношения. Именно это подсказывает со-
кол, раскрывая секрет. Я накроюсь шкурой бизона, на лоша-
ди приближусь к ним и увлеку их за собой к пропасти.
— Сестра! — воскликнул я.—Теперь я знаю, что нужно
делать. Я могу превратиться в бизона, в «почти бизона»,
я обману животных и увлеку их за собой. Вставай скорее!
Вернемся в вигвам.
Мы спустились к реке и переправились на островок.
Старухи сидели в тени большого тополя, около вигвама.
Я рассказал им о том, как стадо бежало по следам самки
и как пришла мне в голову мысль превратиться в «почти
бизона», чтобы заманить животных. Когда я закончил рас-
сказ, они обе вскочили, обняли меня и заплакали от радости.
Сюйяки сказала, что мы наконец вознаграждены за скита-
ния, молитвы и жертвоприношения.
Потом, воздев руки, она стала взывать к Солнцу:
— Я стара! Недалеко то время, когда я должна буду
уйти в страну Песчаных Холмов. О, Солнце, защити меня!
Сохрани мне жизнь! Я хочу хоть разок увидеть, как сын мой
зазывает для нашего народа стадо бизонов.
— Конечно, ты увидишь—и не один, а много раз,—ска-
зала ей Асанаки.
Мурлыча какую-то песенку, женщины развели костер
и стали жарить мясо.
Через несколько дней наше племя должно было вернуть-
ся к устью реки. Вот почему я решил немедля отправиться
к Столовой горе, привести лошадей, а потом попытаться
верхом на лошади заманить стадо бизонов. Поев, я покинул
островок, захватил с собой кусок жареного мяса, ружье
и веревку. Женщинам я приказал свить уздечки из оставшей-
ся шкуры лося; я хотел, чтобы мы вчетвером верхом от-
правились к низовьям реки, навстречу нашему племени.
Поздно вечером добрался я до ущелья у подножия Сто-
ловой горы, но было уже слишком темно, чтобы отыскивать
лошадей. Я спал до рассвета, а проснувшись, увидел, что
лошади пасутся на склоне горы. Три из стреноженных мной
164
освободились от пут. Я поймал четвертую, взнуздал ее и пе-
ререзал путы. Потом я поел, вскочил на лошадь и погнал
табун к низовьям реки. Лошади отдохнули, отъелись, и мне
никакого труда не стоило вести табун.
После полудня я въехал на высокий холм. Отсюда откры-
вался вид на долину реки. Я остановил лошадь, осмотрелся
по сторонам и хотел было ехать дальше, как вдруг увидел
вдали длинную темную ленту, движущуюся по направлению
к реке. Лента эта напоминала гигантскую змею; голова змеи
скрылась в роще, а хвост ее извивался между холмов. Ошиб-
ки быть не могло: племя плоскоголовых спускалось к низо-
вьям реки на несколько дней раньше назначенного времени.
В первую минуту я обрадовался: теперь нам не грозит напа-
дение неприятельских отрядов. Но, поразмыслив, я понял,
что приход плоскоголовых помешает моей попытке зама-
нить бизонов к древней ловушке кроу. Тогда я хлестнул
лошадь и поскакал галопом, гоня перед собой табун. Остано-
вившись на берегу против островка, я крикнул женщинам:
— Преградите путь табуну! Остановите его, а мне прине-
сите веревки!..
Они быстро исполнили мое приказание. Для старух и для
Питаки я поймал трех лошадей, а также выбрал и для себя
свежую лошадь, маленького гнедого жеребца. Потом я сооб-
щил старухам о приходе плоскоголовых и сказал, что нужно
во что бы то ни стало их остановить. Пусть устроят они
стоянку к югу от ловушки. Я боялся, как бы не спугнули они
бизонов, которые паслись на равнине.
— А теперь,— добавил я,— соберите ваши пожитки и по-
езжайте навстречу плоскоголовым. Передайте им мои слова.
Я вас провожу.
Сюйяки засмеялась:
— Он говорит, чтобы мы собрали наши пожитки, а у нас
нет ничего, кроме медного котелка. Сын мой, сегодня утром
мы доели мясо лося, которого ты убил.
— Не беда! — отозвался я.— Плоскоголовые вас накор-
мят. А скоро и я пойду на охоту. Не мешкайте! Собирайтесь
в путь.
Я их проводил по берегу реки, и они поехали навстречу
плоскоголовым, а я повернул лошадь назад. Отъехав немно-
го, я окликнул сестру и попросил ее дать мне одеяло из
шкуры бизона вместо шкуры лося, которая была у меня. Она
подъехала ко мне, передала свое одеяло и объявила, что
вместе со мной вернется к ловушке. Она хотела посмотреть,
как я буду зазывать бизонов.
— Ну что ж! Ты увидишь, как они снова убегут от
меня,— отозвался я.
165
— Нет, нет, теперь они не убегут! — воскликнула она.—
О, как я горжусь тобой! Я — сестра Апока, зазывателя бизо-
нов, дарующего изобилие...
На закате солнца я привязал лошадь Питаки к бревну
изгороди около старой ловушки. Ведя моего жеребца на
поводу, мы поднялись по тропе на скалу и, шагая между
каменных гряд, спустились к ложбине.
— Сестра, — сказал я, — давно уже преследует меня одна
мысль. Однажды слышал я, как Четыре Рога сказал: «Зазы-
вателю всегда грозит опасность, потому что он—пеший.
Было бы хорошо, если бы он мог зазывать бизонов, сидя
верхом на лошади». Его слова запомнились мне, я не пере-
ставал о них думать. И если стадо пасется неподалеку от
ложбины, мы сейчас узнаем, можно ли зазывать бизонов,
сидя верхом на лошади.
На это моя сестра ничего не ответила. Я посмотрел на
нее и увидел, что она опять молится.
Скоро мы поднялись на холм, находившийся между ска-
лой и ложбиной, и с вершины этого холма увидели неболь-
шое стадо, которое паслось по ту сторону ложбины. Я оста-
вил сестре ружье, приказал ей спрятаться за грудой камней
и вскочил на лошадь.
Как я уже говорил раньше, за ложбиной начиналась цепь
низких холмов. Прячась за ними, я близко подъехал к стаду,
припал к шее лошади, накрылся шкурой бизона, вывернув ее
шерстью наружу, и выехал из-за холма. Медленно прибли-
жался я к стаду. Наконец бизоны меня увидели и подняли
головы. Тотчас же я повернул лошадь назад, к ложбине,
уцепился одной рукой за гриву, свесился вниз и тростинкой
начал щекотать лошадь между задних ног. Она стала бры-
каться, а я оглянулся и увидел, что стадо бежит за мной.
Был ли я рад? О, никогда еще я не был так счастлив. Мне
хотелось выкрикивать слова благодарности богам, но я удер-
жался от этого. Выехав из ложбины, я поскакал по направле-
нию к пропасти, а бизоны быстро меня нагоняли. Если бы
выскочили сейчас загонщики, стадо лавиной скатилось бы со
скалы в ловушку. Видя, что бизоны меня нагоняют, я выпря-
мился, стал кричать и размахивать шкурой. Потом я свернул
направо, а испуганное стадо повернуло налево и, миновав
каменную гряду, умчалось на запад. Снова я повернул ло-
шадь и направился к тому месту, где должна была ждать
меня сестра. Но она уже бежала, приплясывая, мне навстречу.
— Ты их заманил! Ты их заманил! — кричала она.—
О, брат, они бежали за тобой!
Она заставила меня сойти с лошади и крепко обняла. Мы
оба были вне себя от ра юсти и вряд ли сознавали, что делаем.
166
По тропе мы спустились к древней ловушке, Питаки
вскочила на свою лошадь, и мы поскакали отыскивать плос-
коголовых. Они еще не спустились к низовьям реки, и мы
знали, что нужно их искать в верхнем конце долины.
Было уже темно, когда мы увидели красный отблеск
костров и вигвамы, раскинутые у опушки большой рощи.
Въехав в лагерь, я стал расспрашивать встречных, не видели
ли они наших двух старух. Многие из женщин племени
черноногих были замужем за плоскоголовыми, и дети их
и мужья говорили на нашем языке.
Наконец одна из женщин пикуни отвела нас к тем, кого
мы искали. Вождь плоскоголовых пригласил их в свой виг-
вам. Услышав наши голоса, они выбежали нам навстречу,
и Сюйяки спросила:
— Ну что? Удалось тебе заманить бизонов?
— Да, да,— закричала моя сестра.— Все стадо бежало за
ним к каменным грядам!
Плача от радости, старухи обняли меня, стали целовать
и вознесли хвалу богам за их доброту ко мне. Вокруг тес-
нились плоскоголовые. Старый вождь вышел из вигвама,
приветствовал меня на родном мне языке и спросил:
— Что я слышу! Правда ли, что ты верхом на лошади
заманил стадо бизонов?
— Да, правда,— ответил я.— Сегодня я это сделал.
Он взял меня за руку и повел в свой вигвам.
— Входи! Юный знахарь мой, входи! Мой вигвам —
твой вигвам.
Я вошел, и он усадил меня на почетное место — на свое
ложе из шкур в глубине вигвама. За нами последовали
старшины и воины, а у входа толпились люди. Женщины
угощали меня мясом и сушеным камасом, но я был так
взволнован, что не мог есть. Да и плоскоголовым хотелось
поскорее услышать мой рассказ. Отодвинув блюдо, я рас-
сказал, как верхом на лошади заманил бизонов к пропасти,
на дне которой находится древняя ловушка кроу. Слушатели
были поражены; они вскрикивали от удивления и хлопали
себя руками по губам... Потом они сообщили мне последние
новости, спросили, как я думаю, придет ли мое племя в на-
значенный день к устью реки. И снова речь зашла о совер-
шенном мною подвиге. Вождь сказал:
— Быть может, ты согласишься заманить для нас стадо?
Многие из моего племени никогда не видели, как бизоны
лавиной скатываются со скалы в ловушку. Я сам видел это
только однажды и очень хотел бы посмотреть еще раз.
— Если мои вожди позволят мне, я постараюсь зама-
нить для вас стадо,— ответил я.
167
Было уже поздно, когда все гости разошлись по своим
вигвамам, и мы легли спать.
Утром я долго беседовал с вождем. Я просил, чтобы
плоскоголовые покинули долину реки и обошли ловушку
бизонов. Вождь охотно согласился исполнить мою просьбу.
Когда взошло солнце, вигвамы были уже сложены, поклажа
навьючена на лошадей, и вереница всадников змеей поползла
к югу, прочь от реки. Вместе с вождем и тремя воинами
я спустился к подножию скалы и показал им древнюю ловушку
кроу. Подойдя к подгнившей изгороди, они вскрикнули от
изумления, увидев толстый слой рогов и костей, покрывавший
землю. Сколько животных погибло здесь в былые дни!..
— Как богаты вы, племена черноногих! — сказал мне
вождь.— Беспредельны ваши равнины, и нужно путешество-
вать много дней, чтобы пройти их из конца в конец. А бизо-
нов у вас столько, что за год вы не съедаете и десятой части
годового приплода.
Да, я был рад, что живу на открытой равнине, а не
в лесах, как плоскоголовые. Но и плоскоголовые не счита-
лись бедным племенем. Вместо бизонов и антилоп была
у них другая крупная дичь и очень много лошадей.
Осмотрев ловушку, мы поднялись на равнину и вскоре
присоединились к длинной веренице всадников... Ехал я впереди,
рядом с вождем. Солнце заходило за горы, когда мы спустились
к устью Солнечной реки. Тотчас же я пошел отыскивать то место,
где мы спрятали наши вещи. К великой моей радости, никто не
наткнулся на наш тайник в кустах, и все вещи были целы. Эту
ночь мы спали в нашем собственном вигваме, на мягких шкурах.
Но ужинали мы в гостях. Меня пригласил на пир вождь
плоскоголовых, а женщины провели вечер со своими друзьями.
Было уже поздно, когда мы вернулись в вигвам и улеглись спать.
На следующий день караульные принесли весть, что вда-
ли показались пикуни. Когда весть разнеслась по всему
лагерю, мужчины, женщины и дети нарядились в лучшие
свои одежды. Воины вскочили на коней, я последовал их
примеру, и мы поехали навстречу пикуни.
Поздно вечером вел я беседу с Не Бегуном. Встретились
мы с ним раньше, но поговорить не успели. Он показал мне
только моих лошадей и сообщил, что ни одна не пропала.
Когда я вошел в его вигвам, он крикнул:
— Добро пожаловать, Апок, Дарующий Изобилие! Твоя
сестра и Сюйяки обо всем мне рассказали.
Тогда я высказал вслух то, о чем все время думал:
— Один раз я заманил бизонов, но, быть может, больше
мне никогда не удастся зазвать стадо. Я боюсь еще раз
испробовать свои силы.
168
— Не будь трусливым,—сказал мне Не Бегун.— Конеч-
но, ты научился зазывать бизонов, и неудачи быть не может.
Два месяца мы с тобой не виделись; расскажи мне, что
случилось за это время.
Когда я окончил свой рассказ, нас позвали в вигвам
Одинокого Ходока, где мы застали вождя плоскоголовых
и старшин обоих племен. Снова пришлось мне рассказывать
о том, как верхом на лошади я заманил бизонов. Все слуша-
ли внимательно; трубка, переходившая из рук в руки, погас-
ла, а Одинокий Ходок забыл ее разжечь.
Рассказав, как бизоны последовали за мной к древней
ловушке кроу, я заметил, что слушатели недоверчиво от-
носятся к моим словам. Раздосадованный, я крикнул:
— Дайте мне возможность еще раз заманить стадо, и то-
гда вы узнаете, что я открыл тайну!
— Будь по-твоему, сын мой! — отозвался Одинокий Хо-
док.—Две ночи мы будем отдыхать здесь, потом переселим-
ся к древней ловушке, починим изгородь, и ты заманишь для
нас стадо.
Вернувшись в свой вигвам, я долго не мог заснуть. Мне
было страшно; я жалел о том, что вождь принял мое предло-
жение. Что, если постигнет меня неудача? Я знал, что не найду
покоя, если не удастся мне заманить бизонов в ловушку.
В течение следующего дня между плоскоголовыми и пи-
куни шла оживленная меновая торговля. Потом охотники из
племени плоскоголовых переправились на другой берег реки
и убили много бизонов, а вечером оба племени пировали.
Меня и Не Бегуна приглашали то в один, то в другой вигвам,
и я должен был снова и снова рассказывать о своем подвиге.
Но говорил я мало и без всякого воодушевления. Тревожно
было у меня на душе. Хотелось остаться одному, сосредото-
читься и молиться.
Утром мы снялись с лагеря и отправились в путь. Ехали
мы по южному берегу реки и, доехав до ловушки, рас-
положились станом как раз против нее. Вожди обоих племен
отдали приказ, чтобы никто, кроме караульных, не смел
переправляться на другой берег. И все лошади паслись на
южном берегу.
По примеру Маленькой Выдры и других зазывателей
я раскинул свой вигвам в стороне от большого лагеря.
Вместе с караульными я переправился через реку, поднялся
на скалу и увидел стадо бизонов, которые паслись неподале-
ку от ложбины.
— Следите за бизонами и известите меня, когда они
приблизятся к каменным грядам,—сказал я караульным.—
Сегодня я начну поститься.
169
Я чувствовал смущение. Казалось мне—я был еще слиш-
ком молод, чтобы отдавать приказания.
Асанаки по-прежнему жила в нашем вигваме. Когда при-
шли пикуни, она отыскала двух своих дальних родствен-
ников, но предпочла остаться с нами, а мы были обрадованы
ее решением. Но сейчас мне пришлось отослать ее и Питаки
в вигвам Не Бегуна, так как с этого дня начался для меня
пост. Сюйяки выкрасила себе лицо и руки черной краской
и осталась со мной в вигваме. Вместе мы пели Песню
древнего бизона и другие священные песни...
Настал третий день поста. Вечером вернулась Сюйяки,
ходившая к реке, и сказала, что старая ловушка уже исправ-
лена. Сюйяки встретила мою сестру, которая знаками сооб-
щила ей, что воины построили высокую прочную изгородь.
— Боюсь, что напрасно они работали,— сказал я.— Вряд
ли удастся мне заманить бизонов в пропасть.
— Как не стыдно тебе говорить такие слова!—прикрик-
нула на меня старуха.— Вспомни два прошедших месяца.
Разве ты не видишь, что боги тебе покровительствуют?
Конечно, ты заманишь стадо в ловушку. Споем-ка еще разок
Песню древнего бизона.
Ее слова меня подбодрили. Мы спели Песню бизона
и Песню волка и все другие древние песни, а когда стемнело,
легли спать.
Настал четвертый, и последний, день поста. На рассвете
подбежал к моему вигваму караульный и сказал, что боль-
шое стадо бизонов показалось по ту сторону ложбины, как
раз против каменных гряд. Я послал караульного к Не
Бегуну с просьбой привести мне маленького гнедого жереб-
ца. Когда его привели, я взял шкуру бизона и хлыст, а затем
вскочил на лошадь. Переправившись через реку, я поднялся
на скалу и увидел очень большое стадо, двигавшееся по
направлению к ложбине. Я сказал четырем караульным:
— Пусть один из вас переправится на другой берег и по-
зовет людей. А вы трое останьтесь здесь и предупредите
загонщиков, чтобы они шли медленно и не показывались
стаду.
Ведя лошадь за уздечку, я отошел в сторону и уселся на
землю. Я не спускал глаз с бизонов и молился. Вскоре
услышал я тихие шаги людей, пробиравшихся вдоль камен-
ных гряд, но я на них не смотрел. Подошел Не Бегун и сел
подле меня. Когда он заговорил, голос его дрожал, и я заме-
тил, что руки его трясутся, словно от холода. Я тоже весь
дрожал.
— О, сын мой,— сказал он,— я так боюсь за тебя, что
у меня даже в глазах темнеет. Неужели постигнет тебя
170
неудача? Нет, во что бы то ни стало ты должен заманить
стадо в ловушку!
— Молись за меня! — ответил я.— О, как мне страшно
идти туда! Но я должен и я иду!
С этими словами я встал, вскочил на лошадь и, проехав
между каменных гряд, спустился в ложбину. Выехав на рав-
нину, я остановил лошадь у подножия холма, заслонявшего
от меня стадо, и оглянулся. Загонщики шли вдоль каменных
гряд, и я подождал, пока все они не заняли своих мест...
Тогда я выехал на холм. Стадо увидело меня, и в эту минуту
я снова обрел уверенность в своих силах.
Когда первая самка повернула голову и уставилась на
меня, я припал к шее лошади. Длинная шкура закрывала
и меня и мою лошадь, и для животных, смотревших на меня
издали, я был бизоном — быть может, несколько странным,
но все-таки бизоном. Я не дал им присмотреться вниматель-
нее. Повернув лошадь, я пощекотал ее хлыстиком между
задних ног, а когда она начала брыкаться, поскакал к камен-
ным грядам. Стадо тотчас же последовало за мной.
Прислушиваясь к оглушительному топоту копыт за спи-
ной, я мчался все быстрее и быстрее, пересек ложбину и вы-
ехал к каменным грядам. Стадо меня нагоняло. Тогда я по-
вернул на восток и, проехав между нагроможденных камней,
скрылся за восточной грядой. О, как я был счастлив, когда,
оглянувшись, увидел, что бизоны мчатся прямо к пропасти!
Из-за гряд выскакивали загонщики; они кричали, размахи-
вали плащами, заставляя животных ускорить бег. Гремели
копыта, облако пыли вилось над стадом. Срываясь со скалы,
бизоны лавиной катились в пропасть. Когда последняя ста-
рая самка рухнула вниз, загонщики по тропинке сбежали
к ловушке.
Я остался один между каменных гряд. Подъехав к краю
пропасти, я сошел с лошади, опустился на землю и посмот-
рел вниз. Гигантские туши громоздились одна на другой,
воины добивали искалеченных животных.
Когда был убит последний бизон, женщины тоже вошли
за ограждение и вместе с мужчинами начали сдирать шкуры
с животных и рассекать туши. Целый день кипела работа.
Долго сидел я на вершине скалы, потом спустился к ловуш-
ке. Мужчины и женщины приветствовали меня громкими
возгласами:
— Апок! Апок! Вот идет Апок, Дарующий Изобилие!
Долго не смолкали крики. Вы можете себе представить,
как счастлив я был.
Так я стал зазывателем бизонов. В течение многих
дет заманивал я стада для моего племени и для других —
171
сиксика, кайна, а также для большебрюхих. Работы было
много, и от четырех племен я получал щедрые дары. Со
временем и другие молодые люди научились зазывать би-
зонов, но в моем племени я был единственным зазывателем.
А затем белые построили Форт-Бентон, и торговцы стали
скупать у нас шкуры бизонов. На шкуры был большой
спрос. Наши воины ежедневно ходили на охоту и убивали
бизонов, в прериях гнили и поедались волками тысячи
и тысячи туш бизонов. В лагере всегда было много мяса.
Теперь никто не нуждался в моих услугах. Через три года
после постройки форта я в последний раз заманил стадо для
моего племени. С тех пор я должен был или сам ходить на
охоту, или посылать кого-нибудь, когда запас мяса в нашем
вигваме приходил к концу.
О, как бы я хотел, чтобы белые никогда не появлялись
в нашей стране!
•
СИНОПА,
ИНДЕЙСКИЙ
МАЛЬЧИК
Ечава I
Младенцу дают имя
Я хочу рассказать вам о Синопе, маленьком индейце из
племени черноногих. Впоследствии стал он великим вождем,
и звали его Питамакаи, что означает «бегущий орел». Я хо-
рошо знал Питамакана, а также белого его друга и неразлуч-
ного спутника Томаса Фокса. Оба были моими друзьями, оба
часто рассказывали мне о своем детстве. Повесть эта—не
вымысел; она написана со слов Питамакана, которому в дет-
стве дали имя Синопа.
Синопа родился много лет назад, когда на равнинах
паслись стада бизонов. В теплый июньский день увидел он
впервые солнце. Черноногие в то время стояли лагерем па
берегу реки Два Талисмана — одной из самых красивых рек
в штате Монтана. На расстоянии нескольких миль * к западу
от лагеря виднелись острые вершины Скалистых гор, подни-
мавшиеся на тысячи футов** к небу. На север, на юг и на
восток тянулись до самого горизонта необозримые равнины,
тучные зеленые пастбища. Долина реки Два Талисмана, пе-
ресекающая равнину, имела в ширину немного больше мили.
По берегам росли высокие тополя, ивы, ягодные кусты и ши-
повник. На лужайках и па склонах холмов паслись тысячи
лошадей. У черноногих было столько лошадей, что за целую
неделю они не смогли бы их всех пересчитать.
В лагере было около пятисот палаток или вигвамов,
и растянулся он на несколько миль вдоль опушки леса, который
отделял его от реки. В каждом вигваме жила одна, иногда две
семьи, и в среднем на вигвам приходилось восемь человек.
Стало быть, людей в лагере было около четырех тысяч.
В те далекие дни, когда родился Синопа, Форт-Бентон,
построенный Американской меховой торговой компанией,
* Одна миля равна 1,6 км.
** Один фут равен 30,48 см.
173
был единственным поселком белых во всем штате Монтана.
Черноногим принадлежали равнины от реки Саскачеван
в Канаде до реки Йеллоустон на юге; к востоку от Скалис-
тых гор владения их тянулись на полтораста с лишним миль.
На равнинах паслись стада бизонов и антилоп; в горах
и лесах водились лоси, олени, горные бараны, волки, мед-
веди черные и серые, или гризли. Черноногие считались
племенем богатым. В те времена у них всегда было много
мяса и ягод, мягких шкур и мехов. Со своими табунами они
кочевали по равнинам, охотились и жили привольно.
Обычно рождение ребенка в большом лагере не является
событием, заслуживающим внимания. Но в это июньское
утро весть о рождении мальчика в вигваме Белого Волка
(Ма-куи-йи-ксик-синума) разнеслась по всему лагерю. Об
этом говорили все, потому что Белый Волк был великим
вождем, и все знали, как хотелось ему иметь сына. К вигваму
его стекались знахари и воины, поздравляли вождя и желали
счастья ему и его маленькому сыну.
Белый Волк жил в большом вигваме, сделанном из два-
дцати шкур бизонов. Шкуры эти были прекрасно выдублены
и сшиты нитками из сухожилий животных. Эта кожаная
покрышка натягивалась на двадцать четыре длинных и тон-
ких шеста, вбитые в землю; сооружение напоминало по
форме конус. Нижний край покрышки земли не касался, но
внутри вигвама была вторая кожаная обшивка или подклад-
ка, доходившая до земли; с внутренней стороны ее придер-
живали груды шкур и мешки со съестными припасами и ут-
варью, а верхний конец был привязан к шестам на высоте
двух-трех ярдов *. Таким образом, между наружной покрыш-
кой и подкладкой оставалось свободное пространство для
циркуляции воздуха. Холодный воздух вместе с дымом от
костра поднимался вверх, где находились два отверстия
с клапанами, через которые выходил дым. Индейцы откры-
вали то один, то другой клапан, в зависимости от того,
с какой стороны дул ветер, и в вигваме никогда не было
дымно. Кожаная покрышка не пропускала дождя, а подклад-
ка защищала от ветра, и даже в холодную зиму людям было
тепло у костра, пылавшего в вигваме. Ночью, когда угасал
костер, они кутались в мягкие теплые шкуры и спали слад-
ким сном.
После полудня в вигвам Белого Волка вошел Уэсли
Фокс, один из служащих Американской меховой компании
и дядя Томаса Фокса. В это время из вигвама выходили
воины, почтительно его приветствовавшие. Он подождал
* Один ярд равен 91,44 см.
174
у входа, потом откинул занавеску, заменявшую дверь, и во-
шел в вигвам.
— Ой-йи! Добро пожаловать! — воскликнул Белый Волк,
усаживая гостя на почетное место справа от себя.
Лицо вождя расплылось в улыбке. Он потер руки и стал
рассказывать, говорил он на своем наречии:
— Белый брат мой, сегодня счастливый день. На восходе
солнца родился у меня сын. Посмотри, какой чудесный
мальчик. И какой он крупный для новорожденного! Сейчас
мы дадим ему имя, и я прошу тебя остаться и принять
участие в этой церемонии.
Уэсли Фокс посмотрел на ребенка, но увидел одну только
головку, потому что мальчик был завернут с руками и нога-
ми в длинный свивальник из мягкой материи и привязан
к доске, служившей колыбелькой. Привязан он был так
крепко, что не мог пошевельнуть ни ручкой, ни ножкой.
В своем свивальнике и пеленках он очень походил на малень-
кую египетскую мумию из пирамиды фараона.
Колыбелька была поставлена почти вертикально в ногах
постели из звериных шкур, на которых полулежала мать
новорожденного. Большие темные глаза матери смотрели
с любовью на маленькое личико цвета красноватой бронзы.
У малютки волосы были тоже бронзового цвета, ротик
смешной, маленький, а глазки блестящие. Вдруг личико смор-
щилось, ребенок запищал.
— Что с ним, жена? — испугался вождь.— Слышишь, он
плачет! Быть может, он болен. Что, если он заболеет и ум-
рет? Постарайся его успокоить. А если ты не знаешь, что
делать, я позову одну из старух.
— Мальчик здоров. Дети всегда пищат,— отозвалась
мать.
Она привстала и, взяв колыбельку, положила ее около
себя. Ребенок перестал плакать, и вождь снова повеселел.
Вскоре вошел в вигвам старый-престарый знахарь, или
жрец Солнца. За ним следовали воины и женщины, родственни-
ки Белого Волка или его жены. Вождь всех приветствовал,
затем набил табаком свою большую каменную трубку, заку-
рил ее и передал сидевшему рядом с ним гостю. Сделав две-три
затяжки, он передал ее своему соседу, и трубка пошла по кругу.
Затем начался пир. Гостей угощали жареным языком
бизона, сушеными кореньями камас и свежими ягодами.
Много было смеха и разговоров. Женщины любовались
ребенком, целовали его, находили в нем сходство с отцом.
Пиршество вскоре окончилось, так как никто в сущности не
был голоден и все ели мало. Старый знахарь, которого звали
И-кус-син-и, или Короткий Рог, достал свою собственную
175
каменную трубку, набил ее табаком, закурил и передал соседу.
Он знал, зачем пригласили его в вигвам, но Белый Волк считал
своим долгом еще раз сообщить о предстоящей церемонии.
Вождь произнес речь.
— Родственники и друзья,— начал он,— сегодня утром
Солнце посмотрело на землю и увидело моего новорожден-
ного мальчика. Я хочу, чтобы оно, уходя на отдых в свой
вигвам, знало имя новорожденного. Вот почему призвал
я вас всех сюда. Я прошу нашего старого друга Короткий
Рог дать имя ребенку, а от меня мой друг получит подарок.
Короткий Рог, мой табун пасется на равнине. Из этого
табуна я дарю тебе четырех лошадей: черного жеребца-четы-
рехлетка, белую кобылу-трехлетку, гнедую кобылку с рас-
щепленным ухом и серого жеребца, на котором я охотился
за бизонами. А теперь скажи нам, как назвать мальчика.
— Да, да! — подхватили гости.— Дай имя ребенку!
Последовало молчание. Старик сидел сгорбившись, по-
груженный в глубокие размышления. В руках он держал
маленький кожаный мешочек, вышитый иглами дикобраза.
Наконец он положил мешочек па землю, выпрямился и сказал:
— Все мы знаем, как трудно выбрать имя для мальчика.
Одни имена приносят счастье, другие — несчастье. Я поста-
раюсь дать этому ребенку счастливое имя.
Слушайте, я расскажу вам сон, который привиделся мне
в дни моей молодости. Снилось мне, что в зимний день я взял
лук и стрелы и вышел на равнину охотиться за бизонами. На
склоне холма увидел я большое стадо и направился к нему.
День был облачный, я надеялся, что скоро пойдет снег,
и тогда мне легче будет приблизиться к стаду, оставаясь
незамеченным. Я шел все быстрее и быстрее, так как стадо
находилось очень далеко от меня. Когда я вышел на середину
равнины, с севера нагрянул Творец Холода, и со всех сторон
подул ветер. Творца Холода я не видел, потому что он, как
всегда, был закутан в снежный плащ. Началась метель; снег
колол мне лицо, ветер валил с ног. Я ничего не мог разгля-
деть на расстоянии двадцати шагов и не знал, где находится
река и лагерь. Я заблудился, и мне было очень холодно.
Думал я, что замерзну, как вдруг в нескольких шагах от
меня показался маленький зверек. Бежал он опустив голову
и волоча по снегу пушистый хвост. Это был синопа («быст-
рая»—лисица северо-западных равнин). Он пробежал у самых
моих ног и один раз взглянул на меня блестящими черными
глазами. По-видиморлу, он нисколько меня не боялся.
— О, маленький брат! — крикнул я.— Ты бежишь к реке,
чтобы спрятаться в лесу. Не спеши! Проводи меня туда!
Я заблудился и замерзаю.
176
Синопа уже скрылся в облаке снежной пыли. Но, ус-
лышав мою мольбу, он приостановился, словно поджидая
меня. Я побежал к нему, кутаясь в одеяло и стараясь защи-
тить лицо от колючего снега. Он подпустил меня к себе
шагов на десять, потом продолжал путь. Когда я отставал,
мне казалось, что он терпеливо меня ждал. Ветер дул мне то
в лицо, то в спину, то в бок. Творец Холода хотел меня
погубить, хотел, чтобы я потерял направление и кружил на
одном месте, пока не замерзну.
Но я верил, что синопа спасет меня и приведет к лагерю.
Правда, иногда мне казалось, что он сбивался с пути и бежал
назад, но я не поддавался сомнениям. Становилось все холод-
нее, я проваливался в глубокие сугробы и от усталости
с трудом передвигал ноги. Мне хотелось лечь и заснуть.
Вдруг я заметил, что мы начали спускаться по склону холма.
Я воспрянул духом. «Быть может, мы уже пересекли равнину
и спускаемся в долину реки?» — подумал я. Так оно и было.
Пройдя еще несколько шагов, я разглядел сквозь снежное
облако обнаженные ветви тополей, услышал, как завывает
в лесу ветер. Напрягая последние силы, я побежал и вскоре
остановился на опушке леса, окаймлявшего реку. Прямо
передо мной росло старое, расщепленное молнией дерево,
которое я заметил, когда проходил здесь утром. Теперь
я знал, что нахожусь близко от лагеря.
— Маленький брат! — воскликнул я.— Ты меня спас!
Но синопа уже убежал. Его нигде не было видно. Я про-
должал путь и вскоре вошел в свой вигвам. Синопа меня
спас. Не будь его, я бы не добрался до дому! С этой мыслью
я проснулся и увидел, что уже рассвело. Тогда же я дал
клятву, которую сдержал,—с тех пор, проходя мимо лисьих
нор, я всегда бросаю кусок мяса для синоп и их детенышей.
— А, ха, хаи!—воскликнули все присутствующие.— Ка-
кой чудесный сон! Да, синопа — твой спаситель.
— Дайте мне новорожденного,— сказал Короткий Рог.
Одна из женщин подала ему спеленатого ребенка. Старик
взял его на руки и долго всматривался в маленькое круглое
личико. Потом он достал из своего мешочка священную
тускло-красную краску и помазал ею лоб, нос, щеки и под-
бородок младенца. Повернув мальчика лицом к заходящему
солнцу, он воскликнул:
— О всемогущее Солнце, и ты, Нап-и *, создавший мир!
Смотрите, я помазал новорожденного священной краской,
а теперь я дам ему имя, которое он будет носить, пока не
станет воином и не заслужит нового имени. Я называю его
* Старик.— Примеч. авт.
177
Синопой. Сжальтесь над Синопой, о Солнце, и ты, Творец
Мира! Сделайте его сильным и смелым, вдохните в его
сердце любовь к отцу и матери и ко всему нашему народу.
Пошлите ему долгую жизнь, о Творец Мира, и ты, Создатель
Дней! Пожалейте всех нас, мужчин, женщин и детей, и про-
длите жизнь нашу.
— Аи! Аи! Смилуйтесь над нами, боги! — подхватили все
гости.
Затем они встали и разошлись по своим вигвамам. Цере-
мония была окончена: мальчику дали имя.
Глава П
Два Синопы
В течение всего лета и почти всей долгой холодной зимы
Синопа лежал привязанный к доске-колыбельке. Индейцы
считали, что ребенка нужно пеленать и привязывать к доске,
чтобы вырос он не горбатым или сутулым, а стройным
и прямым, как стрела. Иногда мальчику надоедало лежать
все время на спине, он начинал хныкать, капризничать. Мать
вынимала его из колыбельки, и он барахтался, голенький, на
звериных шкурах. Когда он, усталый, засыпал, его снова
привязывали к доске.
Настала весна, и Синопе пошел второй год. Теперь его
стали чаще вынимать из колыбельки; ему позволяли ползать
по звериным шкурам или по лужайке, неподалеку от виг-
вама. Осенью мальчик после многих неудачных попыток
научился ходить. Переваливаясь на слабых ножках, он пере-
ходил от отца к матери, которые сидели на расстоянии
нескольких шагов друг от друга. Белый Волк решил отпраз-
дновать это событие. Он устроил пиршество и пригласил
родных посмотреть, как ходит его сын. Дядья и тетки люби-
ли Синопу и гордились им, но больше всех любил его старый
дед, Мик-сик-ум, или Красный Журавль, почти не расставав-
шийся с мальчиком с тех пор, как тот начал ползать.
По случаю торжественного дня мальчика нарядили в во-
енную одежду индейцев, заранее приготовленную для него
матерью. Белая рубаха из оленьей кожи, украшенная бах-
ромой, была расшита иглами дикобраза; штанишки из крас-
ной материи держались на пояске. На кожаных гетрах мать
начертила желтой и красной охрой узенькие полоски. Хоро-
шенькие маленькие мокасины были расшиты блестящими
бусами, а рисунок представлял символическое изображение
солнца. В этом костюмчике мальчик выглядел очень забав-
ным. По-видимому, он и сам был доволен обновой: он
178
что-то лепетал, смеялся, переходил от одного гостя к друго-
му и, конечно, частенько падал. Один раз он упал и ударился
головой о доску, на которой его отец сушил табак. Все
присутствующие затаили дыхание и ждали, что за этим
последует. Но мальчик не заплакал; он тотчас же сел, личико
его сморщилось, и он долго потирал ушибленное место,
потом вскочил и бросился к матери.
— О-хо-хаи! — воскликнули гости, хлопая себя пальцами
по губам.— Синопа равнодушен к боли, он не плачет. Он
будет великим воином!
— Я дарю ему двух лошадей — пегую и гнедую,— сказал
один из родственников.— Белый Волк, пусть с завтрашнего
дня они пасутся вместе с твоими лошадьми.
Тогда вмешались и другие гости. Все подарили Синопе по
две-три лошади. Не прошло и пяти минут, как маленький
мальчик стал владельцем табуна в тридцать голов.
Каждый день Синопу купали в теплой воде в вигваме. Но
когда он научился ходить, отец по утрам брал его на руки,
нес к реке и окунал его в холодную воду. А вода была очень
холодная, потому что уже начинались заморозки. Мальчик
покрывался гусиной кожей, у него прерывалось дыхание, но
он сжимал губы и не плакал.
Настала зима, замерзли озера и маленькие реки, но
купание по утрам продолжалось по-прежнему, хотя частень-
ко приходилось разрубать топором лед, чтобы добраться до
воды. Каждое утро, как бы ни было холодно, отец поднимал
Синопу с теплой постели, нес его, голенького, к реке, и маль-
чик безропотно погружался в воду. В вигваме мать досуха
вытирала его у костра, и после купания мальчик чувствовал
себя таким здоровым, что ни минутки не мог посидеть
спокойно. Пока мать готовила завтрак, Белый Волк следил
за тем, чтобы мальчуган, бегавший по вигваму, не упал
в огонь.
Все черноногие, старые и молодые, купались в реке
каждое утро и зимой и летом. Они считали, что утреннее
купание их закаляет и благодаря этому они могут охотиться
даже в самую холодную погоду. Пожалуй, они были правы.
Я видел, как они, сняв рукавицы, сдирали шкуры с убитых
животных, хотя мороз был такой, что я ни на секунду
не мог снять перчатки. А у них даже кончики пальцев
не были отморожены.
Сначала Синопа питался только молоком матери. Когда
же у него прорезались все зубы, он стал есть мясо, ягоды
и коренья. Жирное мясо бизона было очень питательно.
Женщины его варили или жарили; заготовляя впрок, они его
разрезали на длинные тонкие полосы и сушили на солнце.
179
Иногда они растирали сушеное мясо в порошок и приготовля-
ли пеммикан... Этой смесью набивали мешки из свежих шкур,
а отверстия мешков зашивали. Шкура, высыхая, съеживалась,
а находящийся в ней пеммикан превращался в твердую массу.
Такой мешок, набитый пеммиканом, весил около пятидесяти
фунтов*. Шкура не пропускала воздуха, и благодаря этому
мясо не портилось в течение многих месяцев. Пеммикан очень
питателен; четверти фунта достаточно, чтобы утолить голод
взрослого человека. Женщины из племени черноногих всегда
хранили в своих вигвамах запас пеммикана. Это было лако-
мое блюдо, и чаще всего оно подавалось во время пиршеств.
Когда Синопе исполнилось три года, отец принес ему
пушистого серого зверька, которого поймал на равнине. Это
была маленькая «быстрая» (лисица) — тезка Синопы. По-ви-
димому, ей шел второй месяц.
— Теперь у тебя есть товарищ, сынок,— сказал Белый
Волк,— а в нашем вигваме будут жить два маленьких Сино-
пы— один двуногий, другой четвероногий.
Синопе маленький зверек очень понравился, он взял его
на руки и крепко прижал к груди. А четвероногий синопа не
пытался его укусить, так как был еще слишком мал и человек
не внушал ему страха. Сначала он очень боялся собак, но
постепенно привык к ним. Его досыта кормили мясом, он
стал совсем ручным и очень веселым. Все обитатели вигвама
к нему привязались, но он больше всех любил маленького
мальчика и ночью всегда спал подле него, свернувшись
в комочек. Днем он никогда не издавал ни одного звука,
а ночью, если его что-нибудь пугало, он вскакивал и тявкал.
Странное это было тявканье — хриплое, заглушенное, словно
зверек, набив рот мясом, пытался залаять.
У Белого Волка было несколько сот лошадей. Днем они
паслись на равнине, а на закате солнца их пригоняли в ла-
герь. Вожаков табуна и самых лучших лошадей привязывали
к кольям около вигвама; на равнине нельзя было их оста-
вить, так как их украли бы враги...
Как-то в лунную ночь, когда костер в вигваме уже погас
и все спали сладким сном, маленькая лисичка хрипло завор-
чала и разбудила мать Синопы. В вигваме было светло, как
днем, потому что лунный свет струился прямо в дыру,
служившую дымоходом. Мать Синопы увидала, что зверек
поднял голову, навострил длинные уши и напряженно при-
слушивается.
— Что с тобой, мудрый зверек? — спросила она шепо-
том.— Ты почуял врага?
* Один фунт равен 453,59 г.
180
Она протянула руку и погладила его по спине. Ласка
придала ему храбрости; он встал и, припадая к земле, выполз
из вигвама. Занавеска из шкуры бизона, заменявшая дверь,
всегда была с одной стороны приподнята, чтобы зверек мог
уходить и возвращаться когда ему вздумается. На этот раз
он вернулся через минуту. Шерсть на спине его стояла ды-
бом; хрипло тявкая, он вскарабкался на ложе из звериных
шкур и прижался к своему верному другу Синопе.
— Проснись, проснись! — прошептала мать, наклоняясь
к Белому Волку.— Лисичка почуяла врага, выбежала из виг-
вама и вернулась испуганная.
Белый Волк тотчас же вскочил, взял ружье и направился
к выходу. Опустившись на колени, он осторожно отодвинул
занавеску и выглянул из вигвама: шагах в десяти какой-то
человек отвязывал от колышка лучшую его лошадь. Не
теряя ни секунды, Белый Волк прицелился и спустил курок.
Загремел выстрел, потом раздался пронзительный вопль,
человек высоко подпрыгнул и упал ничком.
Выстрел разбудил весь лагерь. Мужчины выбежали из
вигвамов и начали стрелять в неприятелей, а те убегали или
спешили ускакать на лошадях, которых успели отвязать от
колышков. В вигвамах плакали испуганные женщины, крича-
ли дети, лаяли и выли собаки. Но тихо было в вигваме Белого
Волка. Маленький Синопа проснулся, услышал выстрелы,
крики и стал хныкать, но мать тотчас же его успокоила.
— Тише, тише!—сказала она, укладывая его в постель
и закрывая мягкой шкурой.— Какие-то люди пришли в ла-
герь и хотели украсть лошадей. Не бойся, отец их прогонит.
Успокаивая сына, бедная женщина дрожала от страха.
Что, если одна из пуль попадет в Белого Волка и Синопа
останется сиротой? Испуганная лисичка засунула нос под
шкуру, прижалась к Синопе и тихонько ворчала.
Вскоре стрельба прекратилась, испуганные женщины и де-
ти притихли. Потом издалека донеслась победная песня. Она
гремела все громче и громче, и женщины поняли, что опас-
ность миновала. Мужчины одержали верх над врагами и воз-
вращались в лагерь. Все выбежали из вигвамов, радостно
выкрикивая имена мужа, брата, сына, участвовавших в битве.
Мать Синопы взяла сынишку на руки и, поспешно выйдя
из вигвама, закричала:
— Белый Волк! Мой муж Белый Волк! Он дрался с вра-
гами и возвращается победителем. Белый Волк—великий
вождь!
У входа в вигвам собрались женщины и дети. Пробив-
шись сквозь толпу, мать Синопы увидела лежащего на спи-
не человека.
181
Красный Журавль наклонился к нему и воскликнул:
— Это воин из племени кроу. А убил его мой сын. Белый
Волк—великий вождь!
Между тем черноногие подъезжали к лагерю, и все гром-
че звучала победная песня. Воины привезли скальпы и ору-
жие пяти кроу, которых они настигли и убили. Правда, враги
успели угнать несколько лошадей, но это никакого значения
не имело: лошадей было много. В лагере праздновали побе-
ду, пировали всю ночь, плясали и пели, а воины снова и снова
рассказывали о том, как преследовали они неприятеля.
Это событие произвело глубокое впечатление на Синопу.
Теперь он знал, что черноногие совершают великий подвиг,
убивая врага. Красный Журавль не отпускал его от себя ни
на шаг, а когда воины восхваляли Белого Волка, старик
заставлял мальчика кричать вместе с ними:
— Белый Волк! Белый Волк—великий вождь!
Позднее мать Синопы рассказала о том, как лисичка
первая почуяла врага и подняла тревогу. Когда слух об этом
разнесся по лагерю, все стали хвалить умного зверька, и не-
мало похвал пришлось на долю его маленького хозяина,
Синопы.
Вечером в вигвам Белого Волка вошел старый знахарь
Короткий Рог. Выкурив трубку, он сказал:
— Маленькому Синопе улыбается счастье. Не будь у не-
го этой лисицы, враги успели бы угнать наших лошадей и,
быть может, убить кое-кого из нас. Я чувствую, что этот
мальчик будет великим воином и доживет до глубокой ста-
рости.
— Да,— отозвался старый дед,— все мы надеемся, что
он будет смелым воином и защитником стариков, женщин
и детей. Хочется мне пожить подольше, чтобы вместе с Бе-
лым Волком обучать мальчика. Хочется мне увидеть, как он
в первый раз пойдет на войну.
Глава Ш
Синопа и его друзья
Пока Синопе не пошел четвертый год, мать ни на шаг не
отпускала его от себя. Белый Волк частенько говорил ей, что
мальчику нужно давать больше свободы, но в ответ она
качала головой и возражала:
— Ты ошибаешься. Он еще слишком мал. Нельзя оста-
влять его без присмотра.
Белый Волк с ней не спорил, но, когда Синопе пошел
четвертый год, он сказал жене:
182
— Ты вырастила и выкормила нашего сына. Сейчас он —
здоровый и крепкий мальчуган. Но не годится все время
держать мальчика в вигваме. Пусть он играет со своими
сверстниками. Игры многому его научат, и когда-нибудь эти
знания ему пригодятся. Начиная с завтрашнего дня он будет
играть с детьми нашего лагеря.
— Пусть будет по-твоему,— отвечала мать Синопы.—
Я знаю, что ты прав. Но мы, матери, все на один лад; всегда
мы боимся, как бы ребенок не попал в беду. Первое время
я не хочу отпускать Синопу одного. Если с ним что-нибудь
случится, я буду неподалеку и успею прибежать на помощь.
Я забыл вам сказать, что мать Синопы звали Тсистсаки.
На языке черноногих это слово значит Женщина Птичка.
Индейцы считали, что имя Тсистсаки приносит счастье, и же-
на Белого Волка была очень довольна своим именем.
В соседнем вигваме жил семилетний мальчик, которого
звали Одинокий Бизон, и его младшая сестра Отаки (Желтая
Ласочка). Мать позволила маленькому Синопе играть с ни-
ми, а они рады были принять его в свою компанию. Иногда
в играх принимали участие и другие дети, и многие были
гораздо старше Синопы. Двадцать — тридцать детей собира-
лись на опушке леса и затевали разные игры. Но больше всех
любил Синопа Одинокого Бизона и Отаки, быть может,
потому, что их мать и Тсистсаки были подругами, а вдобавок
брат и сестра жили в соседнем вигваме.
Однажды обе матери задумали доставить детям неожи-
данную радость. Для этого нужно было кое-что пригото-
вить; в течение месяца занимались они приготовлениями,
в то время, как дети играли. Поздно ночью, когда все уже
спали, они заканчивали работу при свете костра. Затем нуж-
но было обучить собак — трех больших собак, которым
предстояло участвовать в задуманной игре. Сейчас я вам
расскажу об индейских собаках.
У индейцев не было лошадей, пока вскоре после открытия
Америки их не привезли в Мексику испанцы. Долгое время
индейцы пользовались собаками как вьючными животными.
Кочуя по равнинам, они перевозили на собаках свое имущест-
во, вигвамы и запасы сушеного мяса. Но задолго до рождения
Синопы черноногие отказались от этого обычая, так как
приобрели лошадей. Впрочем, в лагере осталось много собак,
потому что индейцы их очень любили; некоторые семьи имели
двадцать пять—тридцать собак. Это были большие косматые
животные, окраской шерсти напоминающие волка. По ночам,
когда в окрестностях лагеря выли волки, индейцы говорили:
— Слушайте! Собаки им отвечают. Они разговаривают
со своими братьями, живущими там, на равнине.
183
Тсистсаки и ее подруга приучили собак ходить на поводу
и тащить поклажу; они сделали для них и седла, к которым
можно было привязывать тюки. Однажды, когда дети играли
в лесу позади вигвамов, матери навьючили поклажу на двух
собак, а к седлу третьей собаки прикрепили четырнадцать
тонких длинных кольев так, что они тащились по земле. Ведя
собак на поводу, они вошли в лес и вскоре приблизились
к тому месту, где играли дети. Первым заметил их Синопа.
Мальчик так удивился, что широко раскрыл глаза, разинул
рот и не мог выговорить ни слова. Никогда еще не видел он,
чтобы собаки везли поклажу! И какую странную поклажу!
Можно было подумать, что женщины перевозят свои виг-
вамы на новое место.
К седлу первой собаки привязаны были два маленьких,
ярко раскрашенных мешка из недубленой кожи, напомина-
ющие по форме конверт; такие мешки индейцы называют
«парфлеш»; сверху навьючены были одеяла и шкуры бизо-
нов. Вторая собака тоже тащила два мешка и несколько
одеял; кроме того, к тюку был привязан маленький медный
котелок, купленный в форте торговой Компании Гудзонова
залива. Третья собака тащила не только колья, но еще какой-
то сверток, очень напоминающий маленькую кожаную по-
крышку для вигвама.
Наконец Синопа пришел в себя и воскликнул:
— Что это такое? Вот смешно! Собаки тащат поклажу,
как лошади.
Одинокий Бизон и Отаки пустились в пляс.
— О, Синопа! Мы знаем, что это значит! — кричали
они.— Наша мать и твоя сделали для нас вигвам.
— Да, мальчуган, они угадали,— сказала мать Сино-
пы.— Это настоящий вигвам. Где же мы его поставим?
— Я буду вождем и поведу первую собаку!—воскликнул
Одинокий Бизон.— Я пойду впереди и выберу место для
лагеря.
Маленькая процессия тронулась в путь; дети вели собак,
матери следовали за ними и смеялись. Как они были рады,
что их труды не пропали даром и подарок понравился детям!
Одинокий Бизон торжественно шествовал впереди. Непо-
далеку от реки, в тени трех высоких тополей, он остановился
и объявил:
— Здесь мы раскинем лагерь. Это место защищено от
ветра. Река близко, и воды хватит всем. Лошадей мы выпу-
стим на пастбище. Там, за утесом, пасутся бизоны. Охотники
позаботятся о том, чтобы в лагере было много мяса. Синопа,
иди сюда! Сядь рядом со мной. А женщины пусть поставят
вигвам и приведут все в порядок.
184
Матери, слушая его, смеялись: мальчуган рассуждал как
взрослый и отдавал приказания, словно был вождем. Быстро
стали они снимать поклажу с собак, а маленькая Отаки
помогала им по мере сил. Таков был обычай у черноногих:
женщины вели хозяйство, раскидывали палатки, навьючи-
вали и снимали поклажу с лошадей, ходили за водой и топ-
ливом. Сложа руки они не сидели, но никогда не приходи-
лось им так много работать, как работают белые женщины,
обремененные большой семьей.
Мужчины, оставаясь в лагере, отдыхали, а женщины за
ними ухаживали. Однако и мужчины делали свое дело. И зи-
мой и летом они охотились, снабжая мясом не только свои
семьи, но и всех вдов, сирот, стариков и калек, которые не
могли сами добывать себе пропитание. Кроме того, они
защищали лагерь от неприятелей, делали набеги на враждеб-
ные племена, ходили за лошадьми, а также изготовляли
луки, стрелы, щиты и одежду.
Сняв с собак поклажу, женщины связали вместе четыре
шеста на расстоянии полуфута от конца их — шесты были
длиной в четыре с четвертью фута,— затем поставили их так,
что получилось нечто вроде четырехгранной пирамиды. Из
оставшихся шестов часть они отложили в сторону, а девять
приставили к пирамиде; эти шесты опирались на концы
первых четырех. Верхний край кожаной покрышки они при-
вязали к последнему, четырнадцатому, шесту и подняли
покрышку на пирамиду из кольев. Затем уже нетрудно было
натянуть края покрышки и скрепить их деревянными спи-
цами. Тогда женщины стали раздвигать концы упиравшихся
в землю кольев, пока покрышка не натянулась.
Теперь оставалось только повесить у входа в вигвам
занавеску, которая заменяла дверь, и сделать из кожаных
одеял и мягких шкур три ложа. Мешки, набитые сушеным
мясом, сушеными ягодами и пеммиканом, были положены
у входа. Отаки принесла в медном котелке воды.
Наконец все было готово. Дети восхищались маленьким
вигвамом. Покрышка из выдубленных шкур лосей казалась
почти белоснежной. В этом игрушечном вигваме могли по-
меститься десять—двенадцать детей. '
Одинокий Бизон и Синопа разыгрывали из себя взрослых
воинов, но не смогли довести роль до конца. Они не вытер-
пели, вошли в вигвам и стали помогать (или, вернее, мешать)
женщинам, но Тсистсаки и ее подруга их не бранили. Вскоре
запылал в вигваме маленький костер, дети поджарили на
угольях несколько кусков сушеного мяса и сели ужинать
в своем собственном вигваме. Как они были счастливы!
Долго придумывали они, в какие игры играть на следующий
185
день, а когда зашло солнце, матери увели их домой. При-
шлось уйти из вигвама и оставить его в тени трех высоких
тополей.
Глава IV
Синопа спасается от бизонов
В тот вечер старшины племени собрались на совет и ре-
шили перебраться из долины реки Марайас к холмам Ду-
шистая Трава. Так называются три горы, находящиеся на
расстоянии ста шестидесяти миль к востоку от главного
хребта Скалистых гор; как раз здесь проходит граница меж-
ду штатом Монтана и канадской провинцией Альберта. Од-
нако никаких пограничных столбов в те времена не было,
и граница никем не охранялась. Когда черноногим сказали,
что американцы—Длинные Ножи, как называли их индей-
цы,— завладели страной, лежащей к югу от холмов Душис-
тая Трава, а англичане, Красные Куртки, захватили земли,
лежащие к северу, черноногие в ответ засмеялись.
— Это неверно,—говорили они.— Красные Куртки
и Длинные Ножи—пришельцы. Это не их земля. Мы здесь
живем с тех пор, как наш бог, которого мы называем Ста-
рик, создал мир, животных и нас. Эту землю он отдал нам,
она наша. И белые люди не посмеют ее отнять!
В то время черноногие еще не знали, как сильны и жесто-
ки белые. Годы шли, и белые захватили всю страну, ис-
требили бизонов и отняли у индейцев землю, обрекая их на
голодную смерть.
Но будем продолжать рассказ.
Рано утром глашатай объехал весь лагерь и всем и каж-
дому сообщил о переселении. Тотчас же индейцы начали
складывать вигвамы и упаковывать вещи. Мужчины пригна-
ли лошадей, женщины привязали к седлам тюки, и вскоре
длинная вереница всадников потянулась на север. Столько
было в лагере людей и вьючных животных, что процессия
растянулась на несколько миль. Мужчины и женщины были
одеты в пестрые кожаные одежды, украшенные бахромой
и цветными бусами. Упряжь на лошадях, мешки и парфлеши
были раскрашены яркими красками, и вся процессия напоми-
нала гигантскую радужную змею, ползущую по равнине.
Это было великолепное зрелище.
Белый Волк со своей семьей занимал место в центре
колонны. Лошади тащили вигвам и поклажу, а за лошадьми
шли три собаки, на которых навьючены были маленькие
тюки и игрушечный вигвам. Почти никто из детей лагеря не
186
видел накануне этой новой игрушки. Сейчас все они подъеха-
ли к собакам и громко восхищались вигвамом. Синопа,
Одинокий Бизон и Отаки, ехавшие на своих маленьких пони,
были в восторге *.
— Приходите к нам в гости, как только мы поставим
наш вигвам,— говорили они сверстникам.
И все дети обещали прийти.
— Мой мальчик,— сказала мать Синопы,— в лагере
очень много детей. В вигваме они не поместятся.
— Они будут приходить по очереди,— ответил Си-
нопа.— Всем хочется посидеть у костра в вигваме.
Когда племя стояло лагерем в долине у реки, мужчины
постоянно охотились, и в конце концов крупная дичь исчез-
ла— покинула долину. Вот почему старшины племени реши-
ли перебраться на новое место, где дичи было много. Холмы
Душистая Трава находились приблизительно на расстоянии
пятидесяти миль от реки Марайас. В первую половину пути
индейцы видели только отдельных старых бизонов да ан-
тилоп, но затем показались на севере, востоке и западе
многотысячные стада бизонов и других животных.
Многие мужчины, опередив процессию, стали охотиться.
На своих быстрых лошадях они преследовали бизонов
и стреляли из луков и ружей. Огромные косматые животные,
смертельно раненные, падали на землю. Женщины, считая
убитых бизонов, радовались, что много будет в лагере мяса,
жирного и сочного, много вкусных языков на ужин и пем-
микана; еды хватит на несколько недель. У стариков, следи-
вших за охотой, глаза сверкали от волнения. Очень хотелось
им присоединиться к охотникам, и они понукали своих смир-
ных лошадок, совсем забыв о том, что те могут бежать
только рысцой. Убедившись, что охотников им не догнать,
они стали вспоминать свою молодость и охотничьи приклю-
чения.
Мужчины, поехавшие на охоту, скрылись за невысокими
холмами и погнались за огромным стадом бизонов. Сначала
животные бежали на восток, но так как ветер дул с запада,
а бизоны всегда бегут против ветра, то вскоре стадо свер-
нуло в сторону, пересекло гряду холмов и помчалось прямо
на медленно двигающуюся колонну всадников и вьючных
лошадей. Охотники поняли, какая опасность грозит племени,
но было уже поздно.
Женщины и дети стали кричать, старики пытались раз-
делить колонну на две части, так, чтобы посередине остался
проход для бешено мчавшихся бизонов. Это было жуткое
• Пони — лошадь не выше 1 м 42 см.
187
зрелище: огромные животные с острыми рогами катились
лавиной прямо на индейский караван. Вожаки стада, должно
быть, почуяли запах человека, но не могли ни остановиться,
ни свернуть в сторону, так как сзади напирали на них
сотни бизонов. Если бы вожаки остановились, они были
бы растоптаны.
Старикам удалось разбить колонну на две части и рас-
ширить проход для стада. Женщины, дети и вьючные живо-
тные заняли места с севера и юга от прохода. Смятение все
усиливалось. Лошади ржали и лягались. Несколько вьючных
лошадей бросились в сторону и понеслись по равнине, сбра-
сывая в траву отвязавшиеся тюки. Несколько старух, пону-
кая кляч, потрусили за ними в надежде спасти свои пожитки.
В проход, шириной в несколько сот шагов, ринулось
стадо бизонов. Пробегали они так близко от людей, что
можно было разглядеть их черные, злобно сверкающие гла-
за. Воздух дрожал от топота копыт и стука рогов.
Синопа и его мать находились у самого края прохода.
Маленький пони Синопы, всегда послушный и кроткий,
вдруг испугался и, раньше чем кто-либо успел опомниться,
рванулся вперед и поскакал по направлению к стаду.
— О мой мальчик! Синопа! Спасите его! — закричала
мать.
Не думая об угрожавшей ей опасности, она хлестнула
лошадь и поскакала за ним. Женщины плакали и звали на
помощь. Старики последовали за матерью, твердо решив
спасти и ее и мальчика, но старые лошади отказывались
перейти в галоп.
Синопа ни разу не вскрикнул и не оглянулся. Тубы его
были плотно сжаты; обеими ручонками он цеплялся за седло.
Ему кричали, чтобы он разжал руки и спрыгнул, но крича-
вшие знали, что он все равно их не услышит: топот копыт
заглушал голоса.
Десяток шагов отделял испуганного пони от стада. Мать
и старики потеряли последнюю надежду спасти ребенка, но, не
думая о себе, продолжали понукать лошадей. Пони оставалось
сделать еще несколько прыжков, чтобы добежать до стада.
Однако, несмотря на испуг, он по привычке старался избегать
препятствий, попадавшихся ему на пути. Увидев нору барсука,
он внезапно отскочил в сторону, и Синопа, не ожидавший этого
прыжка, вылетел из седла. Он буквально взлетел на воздух,
потом упал на землю и покатился по траве, а пони врезался
в стадо. Бизоны перед ним расступились, он вошел в образова-
вшийся прорыв, и через секунду его уже не было видно.
Мать догнала Синопу как раз в ту минуту, когда он был
выброшен из седла. Спрыгнув с лошади, она бросилась
188
к нему, взяла на руки и побежала назад, оставив лошадь на
произвол судьбы. Позднее ее поймал и привел один из
стариков. Между тем стадо уже промчалось мимо колонны
всадников, и вскоре топот копыт замер вдали.
Мужчины, женщины, дети столпились вокруг Синопы.
Мать посадила его на траву и долго ощупывала и осматри-
вала, пока не убедилась, что он цел и невредим. Синопа не
плакал и не смеялся. В эту минуту подъехал его отец на
взмыленной лошади. Мальчик, увидев его, крикнул:
— Нина, ату-сим-о-та но-тас. Нок-о о туэ ин-ис! *
Все засмеялись и стали рассказывать Белому Волку
о том, что произошло. Он наклонился, взял Синопу на руки
и посадил его перед собой на лошадь.
— Судьба покровительствует моему мальчику,— сказал
он.— Чудом спасся он от бизонов. Теперь я уверен, что он
будет жить долго.
1лава V
Тлиняные игрушки
Охотники убили несколько сот бизонов, и старшины
приказали раскинуть лагерь здесь, на равнине, на берегу
маленького озера. В течение пяти дней мужчины и женщины
сдирали шкуры с убитых животных и разрезали мясо на
тонкие полосы.
В первый вечер после охоты было много разговоров
о чудесном спасении Синопы. Припоминали случаи, когда
люди гибли под копытами бизонов.
— Помню, в дни моей молодости вождь, которого звали
Три Солнца, лишился единственной дочери,—сказал Крас-
ный Журавль.— И виновата в этом была лошадь. Лошади —
ненадежные животные. Они пугаются и от страха теряют
рассудок. Так было сегодня с маленьким пони Синопы. Ста-
до, катившееся лавиной, оглушительный топот и крики ис-
пугали пони. Что-то притягивало его к стаду, он закусил
удила и врезался в самую гущу бизонов.
Теперь я вам расскажу, что случилось с этой маленькой
девочкой. Охотники убили много бизонов, а женщины сдира-
ли шкуры и резали мясо. Девочка сидела верхом на пони
и смотрела, как мать рассекает на части тушу. В это время
стадо, которое паслось на склоне холма, увидело, как другое
большое стадо мчится по равнине. И животные понеслись за
ним. Когда они бежали мимо лагеря, пони вдруг поскакал
* Отец, моя лошадь убежала. Пойди поймай ее!
189
наперерез стаду. Мать девочки не успела схватить волочив-
шуюся по траве веревку. Девочка была крепко привязана
к седлу и спрыгнуть не могла, даже если бы захотела. Пони
врезался в стадо, и животные окружили его. Мы видели
головку девочки над косматыми спинами бизонов. Вдруг
один большой бизон, подсунув голову под брюхо пони,
высоко подбросил в воздух и лошадь, и привязанную к ней
девочку. Они упали на спины напиравших сзади животных.
Так погибла дочь вождя. В течение многих месяцев в вигваме
Три Солнца оплакивали девочку.
Синопа не особенно заинтересовался рассказом деда. Ко-
гда старик умолк, он спрыгнул с колен матери и, подойдя
к отцу, сказал:
— Но моя лошадь жива, отец. Она убежала с бизонами.
Найди ее и приведи сюда.
— Нет, ты ее больше не увидишь,— сурово ответил отец.—
И я запрещаю кому бы то ни было искать ее. У этой Лошади
пустая голова и злое сердце. Я жертвую ее Солнцу—и ее,
и седло. Мать, сделай мальчику новое седло. Я дарю ему нашу
смирную старую черную лошадь. На ней он будет ездить.
— Но у меня есть свои лошади, много лошадей,— воз-
разил Синопа.— Позволь мне ездить на одной из них.
— Нет! — решительно сказал отец.— Ты еще мал, тебе не
справиться с такими горячими лошадьми. Подрастешь, тог-
да и будешь ездить.
Как только мясо было высушено, племя двинулось к холмам
Душистая Трава, а оттуда к реке Милк, омывающей северный
склон этих холмов. На опушке леса, окаймляющего реку, рас-
кинуты были вигвамы. Маленький вигвам Синопы и его друзей
приютился в тени высоких деревьев, у самой воды. Здесь Сино-
па, Одинокий Бизон и Отаки играли с утра до вечера под надзо-
ром матерей или старого Красного Журавля. К ним в гости при-
ходили дети из всех вигвамов и принимали участие в их играх.
С незапамятных времен дети племени черноногих люби-
ли лепить из глины различных животных, которые водились
в той стране. Не всякая глина годилась для лепки; случалось,
что глиняные игрушки трескались или ломались, как только
высыхала глина. Лучшей считалась глина темно-серая, мел-
козернистая; ее следовало смачивать водой. Однажды Крас-
ный Журавль нашел на берегу около детского вигвама толс-
тый слой хорошей глины и тотчас же позвал детей.
— Бегите сюда! — крикнул он.— Здесь много хорошей
земли для глиняных игрушек. Посмотрю-ка я, кто из вас
вылепит бизона!
С Синопой играло десять—двенадцать детей. Все они
прибежали на зов старика. Палками и острыми камнями они
190
начали выкапывать куски глины величиной с куриное яйцо.
Куски эти были очень твердые, неровные. Каждый из детей
положил комья на большой плоский камень, а другим кам-
нем стал растирать глину в порошок. Но кое-кто из детей
принимался за лепку, плохо растерев глину, поэтому их
игрушки потрескались, как только глина высохла.
Синопа никогда еще не играл в эту игру. Дед сел подле него
и показал, что нужно делать. Мальчик растирал глину долго
и старательно, пока пот не выступил у него на лбу. Наконец
дело было сделано. Старик собрал порошок в кучку на плоском
камне. Сидели они у реки; раза два-три он побрызгал порошок
водой, а затем начал его месить, как месят тесто для хлеба.
— Пощупай-ка! Потрогай глину рукой,— говорил Крас-
ный Журавль, и Синопа повиновался.
Сначала глина прилипала к пальцам и казалась зернис-
той, хотя растерта была хорошо.
— Не надо прибавлять много воды,— сказал старик.—
На ощупь глина как будто еще суховата, но это как раз
впору. Смотри: я только чуть-чуть смочу ее водой, а потом
буду долго мять.
Минут пять старик разминал глину, потом сделал из нее
лепешку и несколько раз провел по ней ладонью, чтобы
сгладить все шероховатости. Теперь глина была такой тягу-
чей, как замазка, та замазка, которой стекольщики замазы-
вают окна.
— Вот то, что нам нужно,— сказал дед.— Смотри никог-
да не прибавляй слишком много воды.
Между тем все остальные дети уже размяли куски глины
и начали лепить из нее маленьких бизонов. Дети постарше
лепили очень искусно, и вскоре несколько бизонов уже были
готовы и выстроены в ряд на берегу. Глядя на других,
принялся за работу и Синопа. Отщипнув кусок глины вели-
чиной с ладонь, он долго мял его, растягивал, снова скаты-
вал в комок, но не мог придать ему сходство ни с бизоном,
ни с каким бы то ни было другим животным.
Красный Журавль сидел рядом с Синопой, курил длин-
ную трубку и не говорил ни слова. Мальчуган часто вздыхал,
отрывался от работы и умоляюще посматривал на деда; не
дождавшись от него помощи, он снова начинал лепить. Так
продолжалось довольно долго.
Старик забормотал что-то себе под нос, но Синопа его не
слышал. Красный Журавль молился — молился Солнцу.
— О великое Солнце! Творец Дней и Правитель Мира! —
шептал он.— Сделай нашего мальчика терпеливым и настой-
чивым! Научи его мужественно добиваться того, к чему он
стремится.
191
Наконец старик отложил трубку в сторону и взял из рук
Синопы бесформенный кусок глины.
— Ты сделал все, что мог,—сказал он.— А теперь я по-
кажу тебе, как лепят животных.
Он скатал из глины что-то вроде колбаски, один конец
которой был значительно толще другого.
— Спереди бизон гораздо выше, чем сзади. Поэтому из
толстого конца мы вылепим его высокий горб и большую
голову,— пояснил дед.
Он разминал пальцами кусок глины и через несколько
минут вылепил голову и туловище бизона. Не хватало толь-
ко ног. Подняв валявшуюся на земле веточку ивы, он раз-
ломил ее на четыре части и воткнул палочки в туловище.
Маленький бизон на тонких деревянных ножках был очень
смешной. Затем Красный Журавль старательно облепил гли-
ной палочки, и теперь они очень напоминали ноги насто-
ящего бизона. Довольный своей работой, он поставил глиня-
ного бизона на землю перед Синопой и сказал:
— Готово! Я дарю тебе этого бизона, а ты попробуй
сделать сам такого же.
Синопа обрадовался подарку и захотел показать его
своим товарищам. Те прибежали на зов и принесли всех
вылепленных ими животных. Но их глиняные бизоны были
гораздо хуже, чем тот, которого сделал старик. Набрав
свежей глины, они снова принялись за работу.
Первый бизон Синопы вышел неудачно, но все-таки по-
ходил на настоящего. Сразу можно было узнать, кого пытал-
ся мальчик вылепить. Красный Журавль, покуривая свою
трубку, приободрял его и давал советы. Синопа лепил одно-
го бизона за другим и, несомненно, делал успехи. Когда
солнце высоко стояло на небе, перед Синопой выстроились
в ряд семь маленьких бизонов, и последний очень походил на
огромное косматое животное прерий.
К полудню дети проголодались, но, увлеченные игрой, не
хотели идти домой. Матери о них позаботились — принесли
из лагеря много мяса, развели в маленьком вигваме костер
и поджарили мясо на угольях. Потом позвали детей и старо-
го Красного Журавля, и началось пиршество. Каждый полу-
чил по куску мяса, по горсти сушеных ягод, и все остались
очень довольны. Поев, дети вернулись к реке и снова заня-
лись лепкой. Так как бизонов у них было много, то они
начали лепить других животных: оленей, медведей, лосей,
волков, бобров, лошадей и горных коз.
Красный Журавль несколько раз напоминал детям, что
пора идти домой, но они просили его остаться. Увлеченные
игрой, они ничего не видели и не слышали, но старик все
192
время осматривался по сторонам и прислушивался к малей-
шему шороху. Ничто не могло ускользнуть от его внимания.
Вдруг он заметил, что шагах в десяти от того места, где
играли дети, задрожали кусты, словно по ним пробежал
ветерок. Это показалось ему подозрительным, так как ветра
не было. Он ждал, не спуская глаз с кустов. Из-за крайнего
куста выглянул маленький мальчик; блеснули черные глазки.
За ним показался второй, третий. Одного из них старик
узнал: это был Ласочкин Хвост, мальчуган, живший в даль-
нем конце большого лагеря. «Эге! — подумал дед.— Он вер-
ховодит мальчиками из верхнего лагеря. Должно быть, они
задумали сделать набег на наших ребят». Но он ни слова не
сказал Синопе и терпеливо ждал. Вдруг Ласочкин Хвост
выскочил из-за куста, а за ним, с гиканьем и криками,
выбежали десять — двенадцать мальчуганов и напали на ре-
бят, лепивших глиняные игрушки.
Завязалась драка. Нападавшие пытались завладеть иг-
рушками. Конечно, девочки завизжали, заплакали и убежали,
но мальчики мужественно вступили в бой. Синопа дрался
с мальчиком из верхнего лагеря, своим сверстником. Они
упали, покатились по песку и чуть не свалились в реку.
Противник Синопы быстро вскочил, схватил несколько гли-
няных фигурок и юркнул в кусты. За ним последовали его
товарищи, завладевшие чуть ли не всеми игрушками.
Пока мальчики дрались, Красный Журавль сидел в сто-
роне и тихонько посмеивался. Когда все было кончено,
Синопа подбежал к нему и спросил:
— Дедушка, почему ты позволил этим мальчикам из
верхнего лагеря отнять у нас игрушки?
— Потому что они их заслужили,— ответил старик.—
Это одно из правил игры. Мальчики играли в войну. Они
были вашими врагами и победили вас. Теперь вы должны
напасть па них. Нет, нет, не сегодня! Завтра вы подошлете
к ним разведчиков и воспользуетесь первым удобным случа-
ем, чтобы отобрать у них игрушки.
Глава VI
История Человека
со шрамом на лице
Через два дня детям из верхнего лагеря пришлось рас-
прощаться с глиняными фигурками. Старшие товарищи Си-
попы застигли их врасплох и отняли не только глиняных
зверьков, но и немало других игрушек. Во время этой стычки
два мальчика подрались не на шутку и сильно избили друг
9 № 925
193
друга. Вечером отцы их, вернувшись с охоты, долго говори-
ли об этом происшествии. Дети племени черноногих ссори-
лись и дрались очень-очень редко. Воины позвали Красного
Журавля и других стариков и просили совета, как быть
с детьми.
На следующее утро Красный Журавль созвал всех детей
лагеря и обратился к ним с речью.
— Дети,— сказал он,— скоро вы подрастете и будете
взрослыми, сильными мужчинами. Черноногие надеются,
что тогда вы защитите племя от врагов. А враги окружают
нас со всех сторон, охотятся за нашей дичью, угоняют наши
табуны. Вот почему никаких ссор между вами быть не долж-
но. Если сейчас вы не можете жить в мире, то будете
ссориться и тогда, когда подрастете. Чтобы защитить племя
от врагов, вы должны быть братьями и любить друг друга.
И помните: Солнце запрещает вам ссориться! Обещайте мне,
что никаких ссор и драк больше не будет.
— Обещаем! Больше мы не будем ссориться! — закрича-
ли дети и вернулись к своим играм.
Вечером, когда вся семья сидела у костра в вигваме,
Синопа вскарабкался к отцу на колени и спросил:
— Почему Солнце может отдавать нам приказания?
И кто такой Старик? Я слышал, как ты ему молишься.
— Я рад, что ты спросил меня об этом,— отозвался
Белый Волк.— Пора тебе знать наши верования и предания.
Слушай внимательно.
Сначала нс было на свете никого, кроме Старика, кото-
рый походил лицом на любого из нас, только волосы у него
были желтые, глаза голубые, а кожа белая. Владел он могу-
щественным талисманом, помогавшим ему совершать вели-
кие дела. Настало время, когда Старику захотелось создать
мир, и он создал эту землю. Сделал он ее совсем плоской,
а по краям срезал, но это ему не понравилось. Тогда он
побежал по ней вприпрыжку, и там, где он прыгал, выраста-
ла гора. Равнину он прорезал долинами и оврагами, и за-
струились по ним реки и ручьи. Теперь мир сделался таким,
каким должен был стать, и Старик заселил его людьми
и животными.
Сначала люди были совсем беспомощны, потому что
Старик дал им вместо рук лапы. Медведи и другие дикие
звери нападали на них, а они не могли защищаться.
Старик разгуливал по созданной им земле и не сразу
заметил, как плохо живется людям. Узнав наконец, что звери
обижают людей, он уселся на высокой скале, почесал в за-
тылке и задумался. Думал он долго, потом позвал людей
и вместо лап дал им руки, чтобы люди могли работать.
194
Сначала он показал им, как делать луки, стрелы, каменные
ножи и наконечники для стрел, а затем научил их стрелять
и убивать зверей. Наконец люди могли греться у костра
и поджаривать на угольях мясо. И не страшны им стали
дикие звери.
Больше всех других племен любил Старик нас, черноно-
гих. Эти равнины, где мы сейчас живем, он отдал нам. И нам
принадлежат все животные, какие здесь водятся. Нет на свете
страны богаче, чем наша.
В те далекие времена черноногие многого не знали, и не-
мало пришлось им учиться. По вине женщины пришли на
землю болезни и смерть. Первым заболел маленький ребе-
нок. Мать понесла его к Старику и спросила, почему малют-
ка плачет, почему не хочет есть.
— Он болен,— сказал Старик.— Он болен и, быть мо-
жет, умрет.
— Умрет? А что это значит? — спросила женщина.
— Ты видела, как умирает животное, раненное стрелой
человека,— ответил Старик.— Оно не дышит, сердце его пе-
рестает биться. Это смерть.
— Но я не хочу, чтобы мой ребенок умер! — воскликнула
женщина.— Ты пас создал, ты всемогущ. Прошу тебя, избавь
его от смерти.
Старик долго молчал. Они стояли на берегу реки. Нако-
нец он сказал ей:
— Слушай, женщина, вот камень, а вот кусок дерева.
Я брошу в воду либо камень, либо дерево. Если поплывет то,
что я брошу, твой ребенок и все люди будут жить вечно; если
потонет — то все люди будут умирать.
Старик взял в одну руку камень, в другую кусок дерева
и добавил:
— Выбирай, что бросить в воду.
Женщина долго не могла выбрать. Ей было страшно, она
не знала, что делать. Наконец она крикнула:
— Брось камень!
Старик исполнил ее желание. Камень пошел ко дну,
а ребенок умер на руках матери. Так по вине неразумной
женщины пришла к людям смерть. Люди болели и умирали.
В те времена они еще не знали никаких целебных трав и не
умели лечить больных. И от Старика они не могли добиться
помощи, потому что он распрощался синими и ушел на
запад. Уходя, он сказал, что когда-нибудь, в далеком буду-
щем, он вернется к ним, если они его позовут. И теперь денно
и нощно они к нему взывали, но он не вернулся.
Прошло много зим. Люди тяжко болели и умирали,
потому что не умели лечить больных. Один юноша,
9 *
195
у которого был большой шрам на лице, задумал совершить
путешествие и посетить всех животных, надеясь, что кто-
нибудь из зверей поможет ему избавиться от шрама.
Шел он много лун и навестил медведя, бобра, волка
и всех других животных, обитавших в этой стране. В те
дни все они умели говорить.
— О, брат мой! — сказал он медведю.— Я слыхал, что
ты владеешь талисманом. Пожалей меня и избавь от шрама
на лице.
— Мне очень жаль тебя, но я не могу тебе помочь,—
ответил медведь.— Здесь неподалеку живет бобр, мудрейший
из всех зверей. Советую тебе пойти к нему.
Но и бобр не мог удалить шрам. Он посоветовал юноше
навестить барсука, а барсук послал его к волку. Кончилось
тем, что Человек со шрамом на лице обошел всех зверей, но
помощи не получил. Тогда уле!ся он на берегу большого
озера и стал ждать смерти. К берегу подплыли два лебедя,
увидели, что он плачет, и спросили, какая беда постигла его.
Человек со шрамом рассказал им о своем горе, а они,
выслушав его рассказ, проговорили:
— Брат, не отчаивайся! Есть на этом озере остров, а на
острове живет тот, кто может тебе помочь. Ступай к нему.
Человек со шрамом встал, посмотрел на большое озеро,
и показалось ему, что это озеро бесконечно и синие его воды
сливаются с небом.
— Нет здесь никакого острова,— грустно сказал он, сно-
ва опускаясь на песок.— Зачем вы дразните меня несбыточ-
ной надеждой? Дайте мне умереть спокойно.
— Мы сказали тебе правду, брат,— возразили лебеди.—
Есть на озере остров, но отсюда его не видно. Мы хотим
тебе помочь. Ложись на наши спины, а мы довезем тебя до
священного острова, которого еще ни один человек не видел.
Человек со шрамом посмотрел на лебедей, потом пере-
вел взгляд на озеро. Наконец, не говоря ни слова, он взял
свой лук и стрелы, спустился к самой воде и улегся на
широкие спины лебедей. «Здесь ли я умру, на песчаном
берегу, или там, на лоне синих вод, не все ли равно?»—по-
думал он.
Лебеди были большие и сильные. Пока они плыли, Чело-
век со шрамом крепко спал. Когда он проснулся, лебеди уже
подплывали к большому острову. У берега было мелко,
и здесь они предложили ему выйти на сушу.
— Мы привезли тебя к священному острову,— сказали
они.— Там, за рощей, живет тот, кто может тебе помочь.
Лебеди взмахнули крыльями, поднялись над водой и уле-
тели, а Человек со шрамом вброд добрался до берега. Здесь
196
встретил его прекрасный юноша в одежде из мягкой белой
кожи, расшитой иглами дикобраза, которые были раскраше-
ны во все цвета радуги.
— Добро пожаловать!—сказал юноша.— Меня зовут
Утренняя Звезда. Имя моего отца — Солнце, а моя мать —
Луна. Мы живем на этом острове.
Человек со шрамом объяснил, кто он такой и зачем
прибыл сюда. Утренняя Звезда обещал ему помочь.
— Я отведу тебя в наш вигвам,— сказал он,— но сначала
ты должен оказать мне услугу. Видишь вон тот скалистый
мыс? На нем живет племя больших птиц с острыми клюва-
ми. Они убили всех моих братьев, а мне родители запретили
сражаться с ними. Прошу тебя, убей их.
Человека со шрамом не нужно было упрашивать. Тотчас
же побежал он на мыс, натянул тетиву своего лука и начал
стрелять в злых птиц. С пронзительными криками летали
они вокруг него, стараясь ударить своими острыми клюва-
ми, и одна за другой падали мертвыми. Когда все были
перебиты, молодые люди сняли с них скальпы и понесли
трофей Луне. Луна была красивая женщина, одетая в богатое
платье. Человека со шрамом она обняла и поцеловала, а по-
том заплакала.
— Я оплакиваю умерших сыновей,— сказала она.—Ты
отомстил за них, ты убил этих злых птиц. Теперь ты будешь
моим сыном.
Она ввела его в большой вигвам и угостила вкусными
кушаньями. Когда стемнело, вернулся домой на отдых отец
Утренней Звезды, которого звали Солнце. Целый день он
освещал и согревал землю. Узнав о подвиге Человека со
шрамом, он ласково его приветствовал.
— Молодой черноногий,— сказал он,— сегодня ты ока-
зал нам большую услугу. Поживи с нами, а я в долгу перед
тобой не останусь.
Человек со шрамом долго жил в вигваме Солнца. По
ночам Солнце учил его священным песням и показывал ему
различные травы, излечивающие от болезней. Человек со
шрамом узнал, что Солнце—правитель мира, и люди долж-
ны ему молиться. Также узнал, что Солнце запрещает лгать
и воровать. Люди должны любить друг друга, помогать
старикам, вдовам и сиротам.
Как-то ночью Солнце натер ему лицо волшебным снадо-
бьем, и от шрама не осталось и следа. Потом, щедро одарив
юношу, он взял его за руку и вывел из вигвама; за ними
следовали Луна и Утренняя Звезда. Указав рукой на Волчий
Путь (Ма-куи Ок-со-куи — Млечный Путь), Солнце
сказал:
197
— Иди этой дорогой, и ты придешь к лагерю черноно-
гих. Помни, ты должен научить их всему, чему учил тебя я!
Луна и Утренняя Звезда заплакали. Заплакал и Человек
со шрамом, потому что ему грустно было с ними расставать-
ся. Слезы слепили ему глаза, когда он шел по сверкающей
тропе, которая вела его по небу. Шел он, шел и наконец
увидел вигвамы родного племени.
С тех пор люди стали лечить больных целебными трава-
ми. Творец дня — Солнце — один из наших богов, Синопа,
и ты должен ему молиться и приносить жертвы.
В тот вечер мальчик долго сидел у костра и думал
о Человеке со шрамом. Потом он вышел из вигвама, и Крас-
ный Журавль показал ему на небе Волчий Путь. Синопа
твердо решил добраться до этой сверкающей тропы, как
только он подрастет.
Глава VII
Ловушка бизонов
Облетели листья тополей, окаймлявших реку; высоко
в синем небе перекликались дикие гуси, утки и лебеди, держа-
вшие путь на юг, в «страну вечного лета» (Ис-кус-сан Нэ-
по-йи). Берега реки Милк считались вождями плохим
местом для зимовки, так как здесь трудно было запастись
топливом на зиму. Поэтому старшины собрались на совет,
чтобы обсудить вопрос, где провести холодные месяцы. После
долгих разговоров решено было перебраться к верховьям реки
Два Талисмана, и через два дня племя уже раскинуло лагерь на
новом месте. Вигвамы находились в заросшей лесом речной
долине, которая защищена была с севера утесами из песчани-
ка, тянувшимися на несколько миль. Это место черноногие
называли «пискан», что значит «ловушка». Здесь они обычно
заманивали в ловушку и убивали целые стада бизонов, чтобы
запастись на зиму мясом. Когда племя приходило сюда
в последний раз, Синопа был еще слишком мал, чтобы следить
за странной охотой. Вот почему теперь ему очень хотелось
увидеть, как будут заманивать, или зазывать, бизонов.
Как только были раскинуты вигвамы, в лагере начались
приготовления к охоте. У черноногих только несколько чело-
век умели зазывать стада. Их называли зазывателями, и на-
род верил, что они пользуются покровительством богов
и владеют какими-то таинственными талисманами. Одним
из таких зазывателей был Красный Журавль, дед Синопы.
Как-то вечером, переговорив со старшинами племени, Бе-
лый Волк вошел в свой вигвам и сказал Красному Журавлю:
198
— В вигвамах осталось мало мяса. Мы решили назначить
охоту на завтра. Все просят тебя заманить стадо.
— Ха! Заранее ничего нельзя сказать,— ответил старик.—
Если стада будут пастись далеко от ловушки и если ветер подует
с юга, охоте завтра не бывать. Все-таки я сегодня же сделаю все
необходимые приготовления. Пошли лагерного глашатая ска-
зать охотникам, чтобы спели они сегодня вечером священную
Песню койота.
Лагерным глашатаем был старик, которого звали Четыре
Медведя. Оседлав лошадь, он поехал мимо вигвамов, громко
выкрикивая:
— Слушайте, слушайте, охотники! Завтра, если угодно бу-
дет судьбе, Красный Журавль заманит стадо в пропасть. Моли-
тесь богам, пойте Песню койота, самого ловкого из всех охот-
ников. Пойте ее перед отходом ко сну.
Когда замер голос глашатая, во всех вигвамах затянули
древнюю песню. Пели все—мужчины, женщины, дети. Стран-
ная была эта песня, протяжная, заунывная. Жутко было слушать
ее в эту тихую холодную ночь. Собаки, бродившие между
вигвамами, поднимали морды к небу и протяжно выли. С дале-
ких холмов и утесов отвечали им протяжным воем волки.
Синопа, сидевший у костра в вигваме, присмирел и широко
раскрытыми глазами смотрел на деда. Старик достал мешочек
с красками и натер лицо и руки красновато-бурой краской,
которая у черноногих считалась священной. Спев Песню койота,
он закурил свою трубку и стал пускать дым на все четыре
стороны света. Потом произнес молитву:
— Хай-йю, всемогущее Солнце! Хай-йю, Старик! Хай-йю,
ты, маленький подводный зверек!—начал он.—Сжальтесь над
нами, накормите нас. Помогите мне заметить завтра стадо
и запасти много мяса для всех живущих здесь.
Помолившись, он снова затянул песню. У Синопы слипа-
лись глаза, но спать он не ложился. Ему хотелось кое о чем
спросить старика.
— Дедушка!—крикнул он, как только тот умолк.—Ты мо-
лился какому-то подводному зверьку. Что это за зверек? Выдра
или бобр? И почему ты ему молишься?
Красный Журавль посадил Синопу к себе на колени и сказал:
— Видишь ли, мальчуган, не на все вопросы могу я тебе
ответить. Маленький зверек, которому я молился,—мой «тай-
ный помощник», животное, привидевшееся мне во сне. Все
юноши нашего племени уходят из лагеря и постятся в течение
многих дней и ночей, чтобы увидеть вещий сон. Во сне им
является какое-нибудь животное, которое обещает всегда их
защищать и быть им верным другом. Такое животное, явившее-
ся нам во сне, мы называем «тайным помощником».
199
Когда я был молод, я тоже покинул лагерь и начал постить-
ся. От долгого поста я очень ослабел и много спал, но никаких
животных во сне не видел. Я уже пришел в отчаяние, но наконец
приснился мне вещий сон. Я или тело крепко спало, а моя тень
покинула тело и отправилась скитаться по свету. Снилось мне,
что я бреду по равнине и всех, кто встречается на моем пути,
прошу о помощи. Наконец я присел на берегу ручья, и вдруг из
воды выходит зверек. Что это был за зверек—я не могу тебе
сказать. «Я слышал, как ты взывал о помощи,—обратился он
ко мне,— и пришел, чтобы помочь тебе. Когда будешь молиться
Солнцу и Старику, молись также и мне, а я буду твоим верным
другом, помощником и советчиком. Но никому не должен ты
говорить, как зовут меня».
Проснулся я, Синопа, вспомнил свой сон и порадовался
тому, что теперь есть и у меня «тайный помощник». Я стар,
участвовал во многих битвах, и часто угрожала мне опасность,
но я уцелел. Никогда не забывал я призывать на помощь
маленького подводного зверька и не раз видел его во сне.
— Дедушка, я тоже хочу иметь «тайного помощника»! —
воскликнул Синопа.—Когда я начну поститься?
— О, еще не скоро,—последовал ответ.—Не раньше чем
подрастешь. Когда исполнится тебе лет шестнадцать-семнад-
цать, тогда можно поститься.
Было уже поздно—Синопу уложили спать и укрыли шкурой
бизона.
На следующее утро все в лагере проснулись на рассвете.
Несколько юношей провели эту ночь на равнине, за утесами.
Вернувшись в лагерь, они объявили, что стадо в пятьсот или
шестьсот голов пасется неподалеку от ловушки. Старый Крас-
ный Журавль вышел из вигвама и, бросив вверх перышко,
убедился, что ветер дует с северо-запада. Тогда он отдал приказ
загонщикам подняться на утес. Через несколько минут сотни
мужчин, женщин и детей уже взбирались по крутой тропинке.
Шли они пешком. Белый Волк вел Синопу за руку, а там, где
тропа была очень крута, нес его на руках.
Когда все загонщики поднялись на вершину утеса, в путь
отправился и Красный Журавль. Ехал он верхом на маленькой
быстрой лошадке, которая была покрыта шкурой бизона. И сам
старик закутался в такую же шкуру. Из речной долины он по
тропе выехал на противоположный отлогий склон утеса. Между
тем Синопа, его отец и загонщики поднялись по восточному
склону утеса и теперь шли на запад вдоль самого края пропасти.
Пройдя около мили, Синопа посмотрел вниз и увидел, что дно
пропасти усеяно острыми камнями. В этом месте утес имел
в вышину около семидесяти футов. На отлогом склоне вид-
нелись груды камней, расположенных в два ряда. У края пропа-
200
сти расстояние между этими рядами было не больше ста шагов,
но постепенно оно увеличивалось. Каменные гряды тянулись по
склону на протяжении мили, а дальше начинались невысокие
холмы. За этими холмами паслось большое стадо бизонов.
Белый Волк повернулся к загонщикам и приказал им занять
места за каменными грядами. Они немедленно повиновались; за
каждой грудой камней спрятались двое или трое загонщиков.
Синопа цеплялся за руку отца и приставал к нему с воп-
росами, но вождь был занят и не отвечал. Когда все загонщики
притаились за каменными грядами и издали не было видно ни
одного человека, Белый Волк посадил Синопу за грудой камней
и сказал ему:
— Скоро ты увидишь деда. Он выедет па равнину и на-
правится к холмам, за которыми пасется стадо. Смотри вни-
мательно.
Синопа смотрел во все глаза, но старика нигде нс было
видно. Вдруг вдали показалось какое-то странное животное, оно
медленно направлялось к стаду. Белый Волк объяснил мальчику,
что это Красный Журавль верхом на лошади. Старик низко
припал к шее своего коня, а так как и он и лошадь были
накрыты шкурами бизонов, то издали их действительно можно
было принять за маленького бизона. Въехав на вершину холма,
за которым паслось стадо, старик приостановил было лошадь,
но затем еще ближе подъехал к бизонам и постарался привлечь
их внимание. Он щекотал хлыстиком брюхо лошади, заставляя
ее брыкаться.
— Будь ты там,—сказал отец Синопе,— ты бы услышал,
как твой дед издает сейчас странный жалобный звук вроде
«м-м-мэ, м-м-мэ». Так кричат детеныши бизонов, если у них
что-нибудь болит или если они испуганы.
— М-м-мэ, м-м-мэ! — тотчас повторил Синопа.— Я научусь
кричать, как детеныши бизона, и, когда вырасту, буду зазывать
стада в ловушку!
— Ну, так смотри же внимательно, что будет дальше!
Сначала большое стадо мирно паслось на равнине и ни
малейшего внимания не обращало на приближавшееся к нему
животное. Должно быть, бизоны приняли его за одного из своих
собратьев. Когда же лошадь Красного Журавля начала брыкать-
ся, старые самцы подняли морды и уставились на нее. Красный
Журавль подъехал еще ближе, и до стада донесся жалобный крик.
Тогда заволновались самки, думая, что, быть может, маленький
бизон попал в беду. Нерешительно двинулись они навстречу
всаднику, потом остановились и потянули носом воздух, но так
как они стояли под ветром, то не почуяли запаха человека.
— Смотри, смотри, сынок!—сказал отец, и Синопа тара-
щил глаза.
201
Вдруг одна из самок рысцой побежала вперед, а за ней
последовало все стадо. Сначала бизоны часто останавливались
и мотали головами, но постепенно они ускорили бег. Гремели
копыта, облаком нависла пыль. Этого-то и добивался Красный
Журавль. Видя, что стадо бежит к нему, он повернул лошадь
и поскакал по направлению к каменным грядам. Как ни быстро
он мчался, но бизоны бежали еще быстрее. Казалось, вот-вот
догонят всадника!
— О! Дедушка погибнет! Они его растопчут!—в ужасе за-
кричал Синопа.
— Не бойся! Ему ничего не угрожает,— отозвался Белый
Волк.— Смотри внимательно.
Между тем Красный Журавль уже скакал между каменных
гряд, а за ним по пятам неслись бизоны. Когда они пробежали
мимо первых сваленных в груду камней, загонщики, прятавши-
еся за камнями, вскочили и стали кричать и размахивать одея-
лами. Их увидели животные, бежавшие сзади. А из-за каменных
гряд выскакивали по очереди загонщики. Стадо приближалось
к краю пропасти и догоняло Красного Журавля. Вдруг он круто
повернул лошадь и, проехав между двух каменных глыб, поска-
кал на восток. Самки, которые бежали впереди, спеша на по-
мощь к несуществующему детеньппу, повернули вслед за ним,
но путь им преградили выскочившие из-за камней загонщики.
Испуганное стадо свернуло в другую сторону—на запад, но
и здесь были люди. Свободной оставалась одна только дорога
на юг, к пропасти, и туда помчалось стадо. Теперь Красный
Журавль был в полной безопасности. Сидя на взмыленной
лошади, он смотрел вслед бизонам.
Белый Волк и Синопа, отбежав на несколько сот шагов
в сторону от каменных гряд, ждали конца охоты. Настал самый
опасный момент. У края пропасти вожаки стада могли свернуть
на восток или на запад, увлечь за собой остальных бизонов
и растоптать людей, стоявших за каменными грядами. Но этого
не случилось: стадо мчалось вперед.
Синопа весь дрожал от волнения. Его пугали эти огромные
косматые животные, злобно сверкавшие глазами, пугал их оглу-
шительный топот. Наконец вожаки стада увидели пропасть,
попытались остановиться и свернуть в сторону, но было уже
поздно. Задние ряды напирали на них и толкали в пропасть.
Лавиной катилось стадо вниз с утеса. Гигантские туши падали
с высоты семидесяти футов на острые камни. Сотни бизонов
погибли на дне пропасти, и лишь несколько животных, бежа-
вших в хвосте, успели в последнюю минуту свернуть в сторону
и спастись.
Почти все бизоны разбились насмерть, а искалеченных охот-
ники поспешили пристрелить. Затем они стали сдирать шкуры
202
с убитых животных, рассекать туши на части и разносить мясо
по вигвамам. К вечеру работа была окошена—все отдыхали
и радовались удачной охоте.
Когда выплыла на небо луна, Синопа со своим дедом вышел
из вигвама. У подножия утеса выли и тявкали волки, койоты
и лисицы, обгладывая кости, оставшиеся в ловушке.
— Прислушивайся к голосам наших маленьких братьев,—
сказал внуку Красный Журавль.—Сегодня ночью они явились
сюда па пир.
Глава УШ
Волчок
Приближалась зима, по черпопогис, расположившиеся на
зимовку в долине реки Два Талисмана, не боялись морозов.
В штате Монтана, у подножия Скалистых гор, зимы обычно
бывают очень мягкие. Иногда налетит с севера метель, начнется
снегопад, ударят морозы, а через два-три дня наступает от-
тепель. Теплый западный ветер «чинук» дует со стороны Тихого
океана, и снег на равнине тает. Даже в январе, если подует
«чинук», становится тепло, как весной.
Но приблизительно раз в двадцать лет выдается зима суро-
вая, и северный ветер дуст в течение двух-трех месяцев. Тогда
снег держится долго, морозы стоят лютые, а животные и птицы
гибнут сотнями. Однажды случилось мне видеть целое стадо
антилоп, замерзших на снежной равнине.
В этом году’ зима, по обыкновению, стояла мягкая— слиш-
ком мягкая, как думали дети, которым очень хотелось поиграть
на льду, а река, как назло, все нс замерзала.
Как-то вечером, укладываясь спать, Синопа обратился с ко-
ротенькой молитвой к Творцу Холода. Индейцы верили, что
этот бог жил на севере, а зимой совершал набеги и вел на юг
морозы и метели.
— Хай-йю, Аи-сто-йим-ста! — тоненьким голоском молился
Синопа.— Сжалься над нами, детьми, и поскорее приходи к нам!
Приди сегодня ночью. Покрой реку льдом, чтобы мы могли на
нем играть.
Мать услышала его молитву и крикнула Белому Волку:
— Как ты думаешь, что делает этот негодный мальчишка?
Он зовет Творца Холода и просит покрыть реку льдом!
— Да неужели!—воскликнул отец.—Синопа, иди сюда!
Я хочу тебе что-то сказать. Слушай внимательно,—продолжал
он, привлекая к себе ребенка.—Творец Холода—жестокий бог.
Никогда не нужно призывать его! Он не похож на Солнце,
которое дарует нам жизнь. Творец Холода несет смерть. Многих
203
людей нашего племени он погубил. Ты просишь его прийти
и покрыть реку льдом, а там, на равнинах, охотятся наши
воины. Они возвращаются домой в лагерь, но подвигаются
очень медленно, потому что лошади нагружены тяжелой покла-
жей; они везут мясо для женщин и детей и шкуры, из которых
мы сделаем мягкие теплые одежды. Подумай, что случится, если
Творец Холода придет сегодня! Правда, ты будешь завтра иг-
рать на льду, но другие дета осганутся сиротами. Их отцы
замерзнут там, на снежной равнине.
— О, а я об этом и не подумал!—воскликнул Синопа.—
Творец Холода—злой бог, больше я никогда не буду ему
молиться. Но мне бы очень хотелось побегать по льду.
— Будь спокоен, река скоро замерзнет,— ответил Белый
Волк.—А теперь ложись спать.
Прошло несколько дней. По утрам листья и трава покрыва-
лись инеем, а река у берегов затянулась тонким ледком. С каж-
дым днем лед становился все толще, и Белый Волк, приходи-
вший с Синопой купаться, должен был его разбивать. Дрожа
и щелкая зубами, выскакивали они из ледяной воды и бежали
в теплый вигвам, но зато какими бодрыми и здоровыми чув-
ствовали они себя после утреннего купания!
Как-то утром они увидели, что река стала. Лед был такой
толщины, что Белый Волк с трудом пробил его тяжелой палкой.
— Скорее, скорее!—кричал Синопа.—Я побегу в вигвам,
оденусь и целый день буду играть на льду.
Но мать его не отпускала, пока он не съел своей порции
жирного мяса. Взяв волчок и кнут, Синопа побежал к реке, где
уже собрались дети. Почти все принесли волчки.
Свой волчок Синопа получил в подарок от деда. Он был
сделан из кончика бизоньего рога и в длину имел около шести
дюймов*. Верхний его конец был плоский, нижний—заострен.
Пустив волчки на лед, дети хлестали их кнутиками, заставляя
вертеться. Кнутовищем служила тонкая палка длиной в полфу-
та, к которой был привязан топкий ремень, заменявший веревку.
Обычно трое-четверо детей пускали свои волчки одновременно,
и победителем считался тот, чей волчок вертелся дольше.
В то утро Синопа играл со своими друзьями—Одиноким
Бизоном и Отаки. Вместе пускали они свои волчки, и то один,
то другой выходил победителем. Однако чаще всех выигрывал
Синопа. В конце концов он решил, что может состязаться
с любым из детей, пускавших волчки. Выиграв подряд три игры
у Одинокого Бизона и Отаки, он заявил во всеуслышание, что
играет лучше всех. Воронья Нога, мальчик двумя-тремя годами
старше Синопы, услышал его похвальбу и закричал:
* Один дюйм равен ’/12 фута, или 0,0254 м.
204
— Ты говоришь, что пускаешь волчок лучше всех? А я тебе
докажу, что ты ошибаешься. Иди сюда. Сейчас мы узнаем, кто
из нас прав. Пустим волчки одновременно, и проигравший
должен будет отдать свой волчок победителю.
— Не играй с ним, Синопа,—сказал Одинокий Бизон.—Он
старше тебя и давно научился пускать волчок. Берегись, он тебя
обыграет!
— Да, да, не играй с ним!—подхватила Отаки.—У тебя
такой красивый волчок, а у него старый, деревянный.
— Я не боюсь,—возразил Синопа.—Я знаю, что выиграю.
И через минуту оба мальчика пустили свои волчки. Вокруг
столпились дети. Затаив дыхание, следили они за состязанием.
Слышен был только свист кнутов да жужжание волчков на льду.
Спустя некоторое время Воронья Нога хлестнул свой волчок
так неловко, что тот покачнулся.
— Он проиграет, проиграет!—закричали дети.
Но Воронья Нога быстро исправил ошибку. Затем волчок
Синопы попал на шероховатый лед и начал подпрыгивать.
— Синопа, берегись! Осторожнее!—раздались крики. Но
Синопа так сильно хлестнул его, что волчок перевернулся и по-
катился по льду. Воронья Нога поймал его, поднял также и свой
волчок, стал прыгать и приплясывать.
— Я выиграл волчок из рога!—кричал он.—Я выиграл
у Синопы волчок!
Синопа заплакал. Одинокий Бизон и Отаки стали его уте-
шать, но он их не слушал и говорил сквозь слезы:
— Пропал мой волчок! Что скажет теперь дедушка? Он так
долго его для меня делал. А где же дедушка? Может быть, он
заставит Воронью Ногу вернуть мне волчок.
А дедушка был тут как тут. Когда Синопа играл с другими
детьми, дед всегда находился где-нибудь поблизости и присмат-
ривал за внуком.
— Что случилось?—спросил он, подходя к детям.
Синопа захлебывался от слез и не мог выговорить ни слова.
Тогда Одинокий Бизон рассказал старику, как Воронья Нога
выиграл волчок.
— Плохо, плохо,—сказал старик, покачивая головой.
Взяв Синопу за руку, он зашагал с ним по льду; за ним шли
Одинокий Бизон и Отаки.
— Не плачь,—говорил Красный Журавль.—Что бы ни
случилось, ты не должен плакать. Плачут только женщины
и девочки.
— Дедушка, нет у меня больше волчка,—хныкал Синопа. —
Его выиграл Воронья Нога. Пойди возьми у него мой волчок.
— Нет, этого я не сделаю,— ответил старик.—А ты впредь
будь умнее. Запомни одно: игроки всегда проигрывают все, что
205
у них есть. И ты, Одинокий Бизон, помни об этом. Игроки
постоянно играют в азартные игры, забывают об охоте, а их
жены и дети сидят без мяса. И воины они плохие. Если бы все
наши мужчины были игроками, враги перебили бы всех нас.
— Дедушка, я остался без волчка,—сказал Синопа, с тру-
дом удерживаясь от слез.—Посмотри, какой гладкий лед! Как
бы мне хотелось пустить сейчас волчок!
— Если ты будешь послушным мальчиком, я сделаю завтра
другой волчок,— обещал старик.—А теперь, дети, пойдем вверх
по реке. Там я видел несколько ив. Мне нужна кора красной ивы,
я хочу смешать ее с табаком.
В то утро лед был прозрачен, как стекло, и дети могли
разглядеть песчаное дно реки и форелей, дремлющих в глубине,
подо льдом.
Дети остановились и долго смотрели на большую форель.
Вдруг какой-то длинный темный зверек с перепончатыми лапа-
ми скользнул в прорубь и поплыл подо льдом по направлению
к форели. Рыба заметила его и быстро нырнула к затонувшему
дереву, надеясь спрятаться в ветвях. Но зверек оказался более
искусным пловцом. Как стрела, метнулся он вслед за форелью,
поймал ее и, держа в пасти, поплыл против течения.
— Ха! Ам-он-ис*. Убийца рыб!—воскликнул Красный Жу-
равль.
Он стал топать ногами по льду, а выдра испугалась, выпу-
стила окровавленную рыбу и поплыла к низовьям.
— Эй, дети!—закричал старик.—Топайте, кричите, поста-
райтесь спугнуть выдру, которая плывет к вам.
Детей на реке было около сотни. Услышав слова старика,
они выстроились в ряд и стали топать и стучать волчками по
льду—словом, подняли страшный шум.
Между тем Красный Журавль принес с берега большой
камень и, держа его высоко над головой, ждал, когда вернется
выдра. Вскоре она действительно поплыла назад, так как дети ее
спугнули. Держалась она близко к берегу, надеясь найти отвер-
стие во льду, сделанное бобром, и через это отверстие пробрать-
ся в нору бобра.
Но дыра во льду находилась значительно выше, а выдра уже
задыхалась. Легкие ее были наполнены отработанным воздухом,
и она должна была выдохнуть его, а затем вдохнуть снова, иначе
ей грозила смерть. В нескольких шагах от Красного Журавля
она поднялась к самой поверхности льда и, почти уткнувшись
в него мордой, выдохнула воздух—большой серебристый пу-
зырь. Но раньше чем она успела снова вдохнуть, Красный
Журавль с размаху бросил камень. Трах! Хрупкий лед треснул,
* Выдра.
206
пузырь разбился на сотню маленьких пузырьков, а выдра ис-
пугалась и поплыла прочь. Теперь в легких ее не было воздуха,
а ближайшая прорубь находилась очень далеко.
Однако выдра пыталась добраться до проруби. Плыла она
все медленнее и медленнее, а Красный Журавль и дети следовали
за ней. Наконец зверек захлебнулся и пошел ко дну.
Дедушка Красный Журавль был очень доволен.
— Кто бы мог подумать, что нам посчастливится ее пой-
мать!—воскликнул он.—Хорошо, что она подплыла чуть ли не
к самым моим ногам! Синопа, шкуру мы сохраним для тебя.
Когда ты вырастешь, я сделаю из нее хороший колчан.
Он послал детей за топором в лагерь, а когда они вернулись,
прорубил лед над тем местом, где затонула выдра. Потом он
поднял ее со дна и вытащил на лед. Выдра была крупная:
в длину она имела около ярда, от носа до кончика хвоста.
Старик и думать забыл о коре красной ивы. С торжеством понес
он свою добычу в лагерь, а дети следовали за ним по пятам.
В вигваме он содрал с выдры шкуру и растянул ее на земле для
просушки.
1лава IX
Первый лук Синопы
Как-то вечером, когда вся семья собралась у костра в виг-
ваме, Белый Волк сказал:
— Пора бы научить Синопу стрелять из лука.
— Верно, верно,—отозвался Красный Журавль.—Завтра
же я начну делать для него лук—не простой, деревянный,
а роговой.
На следующее утро старик вместе с Синопой вышел на
равнину искать рога бизонов. Вскоре нашли они головы недавно
убитых животных и с трех сняли рога—большие черные рога
четырехгодовалых самцов. Спустившись в долину, они бросили
их в горячий источник, где рога должны были пролежать два
дня, чтобы стать мягче.
На третий день Красный Журавль достал их из источника.
Теперь рога стали такими мягкими, что их можно было рас-
щеплять ножом, словно дерево. Он отнес их в вигвам и начал
делать лук.
Сначала старик разрезал рога на длинные полосы; самые
крупные имели в ширину два с половиной дюйма, а в толщину
один дюйм. Эти большие куски предназначались для средней
части лука, а куски потоньше—для обоих концов. Красный
Журавль приладил один кусок к другому и склеил их хорошим
клеем; индейцы делали этот клей из копыт бизонов. Песчаником
207
и ножом он долго обтачивал и полировал лук, чтобы он стал
гладким, как стекло. Посредине лук был толстый и тяжелый,
а к обоим концам суживался. Чтобы сделать лук прочным
и упругим, старик обклеил его сухожилиями. В длину он имел
около ярда.
Теперь оставалось только привязать тетиву из крученого
сухожилия и сделать стрелы. Для древка стрелы старик взял
твердое дерево; железные наконечники были куплены у белых
торговцев; оперением служили перья диких гусей.
Старик сделал одиннадцать стрел с железными наконеч-
никами, а затем начал обтачивать двенадцатое древко и зани-
маться этим целый вечер: обстругивал, полировал его, смазывал
жиром. Синопа, следивший за работой, не утерпел и спросил
Красного Журавля, почему он так долго делает последнее,
двенадцатое древко.
— Потому что эта стрела должна быть волшебной, счаст-
ливой стрелой,—ответил дед.
Затем он достал из своего колчана стрелу с очень маленьким
острым наконечником из черного обсидиана *.
В Йеллоустоне есть целая гора, состоящая из этого камня.
— Этот черный наконечник я прикреплю к последней стре-
ле,—сказал старик,— а ты пользуйся ею только в минуты край-
ней опасности. Мой отец сделал для меня этот наконечник,
и трижды он спас мне жизнь.
— О, дедушка, расскажи, как это было!—воскликнул Сино-
па, цепляясь за руку старика и мешая ему работать.
— Уж так и быть, расскажу,—отозвался тот, гладя маль-
чика по голове.—Давно это было. Когда стрела в первый раз
спасла мне жизнь, я был маленьким мальчиком, таким, как ты
теперь.
Отец подарил мне лук из рога и двенадцать стрел. На
одиннадцати стрелах наконечники были простые, кремневые,
а на двенадцатой стреле он прикрепил вот этот самый наконеч-
ник. И сказал он мне то же, что сказал тебе я: пользуйся этой
стрелой только в минуту крайней опасности.
Однажды отправился я с приятелями на охоту7. Они углуби-
лись в лес, а я шел по опушке. В левой руке я держал лук и две
стрелы: одна была простая, другая—с черным наконечником. За
спиной у меня висел колчан с остальными стрелами. Вскоре
дорогу мне преградил густой кустарник. Из зарослей доносился
какой-то странный жалобный вой. Я остановился и прислушал-
ся; казалось, там, в кустах, воет собака. Я решил, что это одна
из наших лагерных собак, и поспешил ей на помощь. Смело
* Обсидиан—стекловатая вулканическая горная порода красного, черного
или серого цвета.
208
раздвинул я кусты и вдруг увидел перед собой большого волка.
Как тебе известно, волки боятся человека и не нападают на него,
но не таков был этот зверь. Морда его была покрыта клочьями
пены, и я понял, что передо мной бешеный волк. Дрожащей
рукой взял я мою волшебную стрелу и натянул тетиву лука.
Волк разинул пасть, я выстрелил, и стрела попала ему в глотку.
Он подпрыгнул, упал к моим ногам и издох, а я вытащил стрелу
и спрятал ее.
Второй случай произошел спустя несколько лет. Тогда я был
уже взрослым. Черный наконечник я снял с маленькой детской
стрелы и прикрепил к большому древку. Однажды охотился я на
бизонов и убил четырех. Потом я выстрелил в пятого, и как раз
в эту минуту лошадь моя упала и сломала себе ногу. Бизон был
только ранен, и боль привела его в ярость. Он напал на меня, но
я успел отскочить в сторону и пустить стрелу, которая вонзилась
ему в плечо. Четыре раза он на меня бросался, и четыре раза
я стрелял, ио не мог его убить. Осталась у меня последняя
стрела, с черным наконечником. Я натянул тетиву. Когда разъ-
яренное животное снова двинулось на меня, я выстрелил. Стрела
пронзила ему сердце, и я был спасен.
— Дедушка, расскажи, как было дело в третий раз,—попро-
сил Синопа, когда старик умолк и задумался, глядя на пламя
костра.
— Да, был еще один случай,— встрепенулся Красный Жу-
равль,—по о нем я не хочу тебе рассказывать. Боюсь, как бы не
привиделось тебе это во сне. Скажу только, что я вступил в бой
с вождем племени кроу и убил его этой стрелой.
Синопе хотелось расспросить об этом поединке, но глаза
у него слипались, и его уложили спать.
На следующий день Красный Журавль сделал еще несколько
стрел с заостренными концами, но без железных наконечников.
Они предназначались для стрельбы в мишень. В течение многих
месяцев старик ежедневно заставлял Синопу упражняться в стре-
льбе из лука. Сначала мальчик стрелял в кусты или в шкуру,
брошенную на куст, а месяца через два мишенью служил пучок
травы, которую дед бросал вверх. Вскоре Синопа стал таким
искусным стрелком, что стрелял почти без промаха.
Как-то утром, после раннего купания в проруби, старый дед
и Синопа отправились на охоту. В первый раз мальчик взял
с собой настоящие стрелы. Утро было очень холодное, деревья
покрыты инеем, на реке потрескивал лед, и этот треск напоми-
нал ружейные выстрелы. В долине услышали они кудахтанье—
это кричали «куры прерий», острохвостые тетерева. Подойдя
ближе, они увидели птиц, сидевших на невысоком тополе. Пти-
цам было очень холодно, они нахохлились и ни малейшего
внимания не обратили на мальчика и старика.
209
— Попробуй их подстрелить,—сказал Красный Журавль
Синопе, когда они подошли так близко к дереву, что могли
разглядеть блестящие черные глаза птиц.
Синопа сбросил с плеч шкуру, служившую ему плащом, взял
стрелу и прицелился в птицу, которая сидела на верхушке дерева.
— Нет, нет, не стреляй в нее! — остановил его Красный
Журавль.— Падая, она спугнет всех остальных птиц. Целься
в ту, что сидит на самой нижней ветке.
Синопа быстро прицелился. Зазвенела тетива, птица упала,
пронзенная стрелой, и снег окрасился кровью. Мальчик не ска-
зал ни слова, но по сверкающим глазам его видно было, как он
гордится метким выстрелом. Снова он прицелился, но на этот
раз дал промах. Он пустил четыре стрелы и убил еще трех птиц.
Когда он прицелился в пятую, Красный Журавль сказал:
— Довольно. У тебя есть одна птица для матери, одна для
отца, одна для тебя и одна для меня. Запомни: мы убиваем
животных и птиц, потому что питаемся их мясом. Но если
запасов мяса достаточно, никогда не следует охотиться только
для забавы!
Синопа запомнил эти слова. И впоследствии он никогда не
отнимал жизни у животных и птиц, если в то время не нуждался
в пище. К сожалению, многие белые охотники не признавали
этого правила. Они убивали бизонов, оленей, голубей, гусей
и других птиц только для того, чтобы позабавиться. Охота была
для них развлечением. Вот почему в некоторых странах истреб-
лена вся дичь.
Подобрав убитых птиц, а также все выпущенные стрелы,
старик и маленький охотник тронулись в обратный путь.
Будь на месте Синопы белый мальчик, он отморозил бы
себе руки, так как день был очень холодный. Но Синопа не
чувствовал холода. Недаром он ежедневно—и зимой и летом —
купался в реке!
Когда они шли по лесу, Синопа увидел кролика, сидевшего
под кустом.
— Хотел бы я знать, сможешь ли ты подстрелить его, когда
он бежит,—проговорил Красный Журавль.—Натяни тетиву
и попытайся это сделать, а я брошу в ту сторону одну из убитых
птиц и спугну его.
Они находились шагах в сорока от кролика. Старик размах-
нулся и швырнул птицу. Испуганный кролик выскочил из-под
куста и запрыгал по снегу. Мальчик прицелился. Зажужжала
стрела и вонзилась кролику в спину. Это был меткий выстрел.
Синопа радостно вскрикнул, бросился к своей добыче и принес
ее Красному Журавлю. Старый дед тоже был очень доволен.
— Я еще не встречал мальчика, который бы так метко
стрелял,—сказал он.
210
Вернувшись в вигвам, он обратился к Белому Волку:
— Послушай, Синопа будет вождем, я это знаю.
— Я тебе верю,— отозвался Белый Волк.—Все мы гордим-
ся нашим мальчиком.
Тлава X
По следам горного льва*
В то время как Красный Журавль учил Синопу охотиться,
маленькая подруга Синопы Отаки училась под руководством
своей матери всему, что должна знать женщина-индианка. Детс-
кий вигвам был раскинут в тени деревьев, защищавших его от
ветра, и дети ежедневно приходили сюда играть. Одинокий
Бизон и Синопа охотились, а Отаки собирала хворост для
костра, ходила к реке за водой, оправляла постели из мягких
шкур и подметала веником из ивовых прутьев земляной пол
в вигваме.
Случалось, мальчики с утра уходили на охоту и возвраща-
лись в маленький вигвам с пустыми руками. Но иногда им
удавалось подстрелить двух-трех птиц или кролика. Подходя
к вигваму, они кричали:
— Отаки! Вот и мы! Охота была уда^шая.
Девочка бежала им навстречу.
— Киаи-йо! Славную добычу принесли мои охотники,—го-
ворила она.—Входите, входите, а я поджарю мясо.
Мальчики садились на ложе из звериных шкур, грелись
у костра и сушили мокрые мокасины, а Отаки, вынув из ножен
свой маленький нож, ощипывала птиц или сдирала шкуру с кро-
лика и поджаривала мясо на горячих угольях. Правда, это мясо
было далеко не так вкусно, как мясо бизона, лося или оленя,
которое приносили в лагерь взрослые охотники, но мальчики
ели с аппетитом. Как гордились они тем, что могут охотиться
и добывать себе пропитание! Детям белых вряд ли понравилось
бы кушанье, приготовленное Отаки, потому что она никогда его
не солила. Я уже упоминал, что индейцы не употребляли соли,
пока белые не научили их солить кушанье, да и по сей день
многие индейцы могут обходиться без соли.
Однажды оба мальчика далеко отошли от вигвама и спусти-
лись к низовьям реки. Здесь увидели они несколько ягодных
деревцов, напоминающих рябину и покрытых ягодами. Когда
эти ягоды поспевают, есть их нельзя—такие они кислые; но
с первыми же заморозками кислота в них превращается в сахар,
* ГЪрпый лев (пума)—млекопитающее рода кошек, длина тела до 197 см.
Водилась в Америке от Канады до Патагонии.
211
и тогда ягоды несколько напоминают на вкус смородину. Они
очень терпкие и сладкие; любят их не только люди, но и птицы.
Увидев эти деревца, мальчики очень обрадовались и тотчас же
начали срывать ягоды. Странным казалось им, как это женщины
до сих пор не нашли этих деревьев и не обобрали ягод. Наев-
шись до отвала, Одинокий Бизон сказал:
— Следует собрать и отнести все эти ягоды в наш вигвам.
Нам их хватит на зиму.
— Ты прав,— отозвался Синопа.—Но не мужское дело со-
бирать ягоды. Приведем-ка сюда Отаки.
— Она еще маленькая, одной ей не обобрать все деревья,—
возразил Одинокий Бизон.—Не позвать ли наших матерей?
А Отаки будет им помогать.
— Хорошо. Ступай позови их, а я останусь здесь и буду
сторожить. Деревья наши, потому что мы их нашли, и я никому
не позволю рвать с них ягоды.
Одинокий Бизон побежал по направлению к лагерю, а Сино-
па остался. Холодно было стоять на одном месте. Он решил
побродить поблизости и не заметил, как отошел далеко от
деревьев. Вдруг увидел он какие-то странные следы на снегу—
это были отпечатки больших круглых лап. Синопа долго их
рассматривал. «Вот если бы дедушка был здесь, он бы сразу
догадался, какое животное оставило эти следы»,—подумал
мальчик.
Свернув в сторону, он снова увидел странные следы. «Хотел
бы я знать, что это за животное! А не пойти ли по следу? Быть
может, я и узнаю...»
Следы тянулись от реки по направлению к утесу из песча-
ника. Синопа вошел в лес. Здесь он увидел, что животное
поднялось на задние лапы, а когтями передних лап содрало кору
с тополя. На снегу валялись кусочки коры. Чуть дальше живо-
тное остановилось и, по-видимому, долго стояло на одном
месте, так как здесь снег был утоптан большими лапами. Еще
дальше зверь сидел на снегу и оставил отпечаток длинного
хвоста. Взглянув на отпечаток, Синопа понял, что идет не по
следу медведя, так как у медведя хвост короткий. «И это не
волк,—рассуждал мальчик.—У волков пушистые хвосты, а этот
хвост покрыт короткой шерстью. Быть может, я иду по следу
выдры?»
Он ускорил шаги и вскоре приблизился к утесу. Там, где
начинался подъем, деревьев было мало. Крутой склон был усеян
камнями и каменными глыбами, а между глыб виднелись следы
странного зверя. «Должно быть, это выдра»,—снова подумал
мальчик. Он забыл о том, что следы были в десять раз больше
тех, какие оставила бы выдра. Кроме того, выдра не идет, а как
бы ползет по снегу; передние лапы она прижимает к груди,
212
а задними отталкивается от земли, оставляя за собой неглубо-
кую ложбинку в снегу.
Синопа стал взбираться по склону и вскоре остановился
у подножия утеса. Здесь следы обрывались у входа в узкую
и низкую пещеру в скале. Мальчик сделал еще несколько шагов
и смело заглянул в пещеру, надеясь увидеть там какое-нибудь
животное. Но в темной пещере никого не было видно, а на
каменном полу валялись обглоданные кости—большие берцо-
вые кости и ребра бизона и оленя.
И вдруг Синопе стало страшно. Да и всякий испугался бы,
увидев эту черную пещеру и обглоданные кости с приставшими
к ним кусками мяса. Мальчик вскрикнул, повернулся и стремг-
лав побежал вниз по склону. Миновав ягодные деревца, он
помчался по направлению к лагерю и вскоре встретил свою
мать, Красного Журавля, Отаки, Одинокого Бизона и их мать.
Задыхаясь, рассказал он деду о следах странного зверя, о пещере
и обглоданных костях.
— А-ха!—воскликнул Красный Журавль.—Ты видел обгло-
данные кости в пещере? И отпечатки лап были большие и круг-
лые? А знаешь ли, мой маленький охотник, ведь ты преследовал
не выдру, а рысь или, быть может, горного льва!
— Киаи-йо!—закричали женщины.—Да неужели он шел по
следам этого страшного зверя?
Мать крепко обняла Синопу и заявила, что теперь не будет
отпускать его одного.
— Ха! Пусть мальчик учится!—сказал старый дед.— Ведь
ничего плохого не случилось. Мальчуган, беги к отцу и скажи
ему, чтобы он взял ружье и привел сюда собак.
Белый Волк отдыхал в своем вигваме. Выслушав рассказ
Синопы, он схватил ружье, кликнул собак и так быстро зашагал
по тропе, что Синопе пришлось бежать за ним. Вскоре догнали
они остальных и через несколько минут подошли к тому месту,
где виднелись странные следы на снегу. Собаки понюхали след,
заворчали и ощетинились.
— Это следы горного льва,—сказал Белый Волк.
— Да, и очень большого льва,— добавил Красный Журавль.
Белый Волк пошел по следу; за ним бежали собаки, за
собаками шел Красный Журавль, а женщины и дети замыкали
шествие. Там, где начинался подъем, Белый Волк приказал
своим спутникам остановиться и ждать его, а сам пошел дальше
вместе с собаками.
Поднявшись к подножию утеса, он послал собак вперед.
Залившись лаем, собаки побежали по свежему следу. Но у входа
в пещеру они почуяли запах зверя, остановились и, поджав
хвосты, отступили. Эти собаки не годились для охоты; они
могли только сторожить лагерь да перевозить поклажу. Белый
213
Волк на них прикрикнул, но они ни за что не хотели идти
в пещеру; они скулили, дрожали и жалобно на него посма-
тривали.
Видя, что собак не переупрямишь, Белый Волк взвел курок,
крадучись подошел к входу в пещеру, наклонился и заглянул
внутрь. Сначала он ничего не мог разглядеть, но вдруг в глубине
пещеры блеснули две зеленоватые точки, и он догадался, что это
глаза зверя. Медленно поднял он ружье, прицелился и спустил
курок.
— Бум!—прогремел выстрел, и облако дыма затянуло вход
в пещеру. Белый Волк тотчас же отскочил в сторону, и хорошо
сделал! Из пещеры выскочила с громким ревом красно-бурая
горная львица. Она корчилась и каталась по снегу, а из раны на
ее шее струилась кровь. Собаки преодолели страх и бросились
к ней, но разъяренный зверь отшвырнул их своими огромными
лапами. Испуганные псы обратились в бегство и бежали, не
останавливаясь, до самого лагеря.
Старик, женщины и дети издали наблюдали эту сцену. Они
были так взволнованны, что не могли выговорить ни слова.
Белый Волк поспешно заряжал ружье, опасаясь, как бы не
напала на него раненая львица. Но рана оказалась смертельной;
львица в последний раз подпрыгнула и упала на снег. Видя, что
она лежит неподвижно, Красный Журавль стал взбираться по
склону, а за ним побежали и все остальные. Синопа взял львицу
за передние лапы и попытался ее чуть-чуть приподнять, но
силенок у него не хватило.
— Ха! Это убийца оленей!—воскликнул Белый Волк.—
Должно быть, там, в пещере, остались детеныши. Отец, подержи
мое ружье, а я пойду посмотрю.
Он вошел в пещеру и вскоре вернулся, держа на руках
крохотного горного львенка. Величиной он был с домашнюю
кошку, а на его светлой шкурке виднелись темные пятна. Он был
так мал, что еще не боялся человека; когда Белый Волк погладил
его и почесал ему за ухом, львенок замурлыкал как кошка.
— Дай мне его, отец!—попросил Синопа.
Он завернул львенка в одеяло, и тот замурлыкал еще громче.
Белый Волк и Красный Журавль стали сдирать шкуру со
львицы, а женщины и дети вернулись к ягодным деревцам
и быстро обобрали все ягоды. Придя домой, они высыпали их
на чистые шкуры, а Отаки отнесла мешок ягод в детский вигвам
и там их высушила.
Вечером Синопа сидел у костра, держа на руках горного
львенка.
— Дедушка,—обратился он к Красному Журавлю,—по-
чему почти на всех ягодных кустах и деревьях торчат
острые шипы?
214
— Старик-Творец усеял ветки шипами,— отозвался дед.—
Слушай, вот как было дело. Старик создал землю, деревья
и всех животных. Но следует сказать, что хотя и был он творцом
мира, но частенько поступал неразумно.
Однажды шел он по берегу, над рекой. Посмотрев вниз, он
увидел в воде гроздья красных ягод. Старику очень хотелось
есть; он быстро разделся и прыгнул с высокого берега в воду.
Долго плавал он и нырял, но ягод найти не мог. Тогда он
вскарабкался на берег, лег, посмотрел вниз и опять увидел
ягоды. Снова прыгнул он в воду и долго плавал. Так повторя-
лось несколько раз. Наконец он выбился из сил и чуть не утонул.
С трудом вылез он на берег и растянулся на песке.
Случайно посмотрел он вверх и увидел над своей головой
ветку деревца, сгибавшуюся под тяжестью ягод. Только тогда он
понял, что в воде были не ягоды, а отражение ягод. Рассердился
Старик, вскочил и стал бить деревцо палкой. И ветви деревца
покрылись шипами. «Отныне и ты и тебе подобные—все вы
будете усеяны шипами! — сказал Старик.— И люди будут награ-
ждать вас ударами, сбивая ягоды с ветвей».
И по сей день женщины, собирая ягоды на зиму, палками
сбивают их с веток, чтобы не поцарапать рук.
Глава XI
Синопа вступает
в братство Москитов
Прошло несколько лет с тех пор, как племя черноногих
зимовало в долине реки Два Талисмана. Однажды, в жаркий
летний день, Красный Журавль и Белый Волк сидели в тени
вигвама и по очереди курили большую трубку. На поляне играли
дети, почти все мальчики были старше и сильнее, чем Синопа.
Докуривая трубку, Белый Волк улыбнулся и с довольным видом
стал потирать свои маленькие руки. У индейцев, живших на
равнинах, руки и ноги были маленькие и очень красивые.
— Почему ты улыбаешься, сын мой?—спросил Красный
Журавль.
— Смотрю на детей и радуюсь,— отозвался Белый Волк,
указывая рукой на Синопу, который далеко опередил гнавшихся
за ним мальчиков и девочек.—Знаешь ли, отец,—добавил он,—
когда-нибудь наш мальчик будет великим вождем. Настанет
день, когда мы будем им гордиться.
— Да, да, правду ты сказал,— отозвался старик.—Какой он
добрый и смелый! И все его любят. Дети со всех концов лагеря
приходят сюда и просят его поиграть с ними.
215
— Вождь должен заслужить любовь народа,—сказал Бе-
лый Волк.— Как бы ни был храбр человек, какие бы подвиги ни
совершил он на войне,— все равно не быть ему вождем, если
народ его не любит.
— Знаю, знаю! — воскликнул Красный Журавль.—Этому-
то и учил я тебя в молодости. И вождем тебя избрали, потому
что ты добр и помогаешь беднякам, вдовам и сиротам.
Бельш Волк согласился с ним.
— Настало время,—продолжал он,—когда мы должны за-
няться обучением Синопы. Пусть вступит он в братство Су-
ис-ксис-ик.
Все индейские племена имели немало различных братств,
или союзов. Среди этих братств были братства тайные, и лишь
немногим избранным известны были все их обряды и церемо-
нии. Наибольшее количество братств насчитывало, да и по сей
день насчитывает, племя хопи или моки из Северной Аризоны *.
Это племя имеет несколько сот различных союзов, а самыми
любопытными являются братство Змеи и Флейты. Члены бра-
тства Змеи устраивают раз в два года священные пляски.
Сначала все они собираются в киве, или священном доме,
и там совершают какие-то тайные обряды, затем выходят
на площадь и пляшут, тело их обвивают гремучие змеи,
укусы которых смертельны.
Все братства, или союзы, у всех племен преследуют какую-
нибудь определенную цель. Хопи, или «народ мира», как они
сами себя называют, живут в пустынной стране и возделывают
поля и огороды. Они питаются маисом, бобами и тыквами.
Никогда они не были охотниками и воинами **. В жизни хопи
самую большую роль играет дождь, так как от дождя зависит
урожай. Поэтому все тайные общества хопи ставят себе целью
вызывать дождь. Хопи очень суеверны: они совершают тайные
обряды в кивах, устраивают священные пляски и верят, будто
этим можно предотвратить засуху.
Иную цель ставили себе черноногие. Они были охотниками
и кочевниками. Страна их простиралась на юг от Саскачевана
до реки Йеллоустон и на сотни миль к востоку от Скалистых
гор. Здесь охотились они на бизонов, лосей, оленей и других
* Хопи—индейское племя ацтеко-тапоапской языковой семьи. Проживает
в укрепленных террасированных деревнях-пуэбло, откуда и произошло общее
название этой группы индейцев. Основное традиционное занятие — поливное
земледелие, охота играла вспомогательную роль. Регулярно проводимый
хопи знаменитый танец Змеи до сих пор собирает сотни американских тури-
стов-зрителей со всей страны (Wissler С. Indians of the United States. N. Y.,
1966. P. 220).
** Это утверждение автора неточно. Охота у индейцев пуэбло играла важную
(хотя и вспомогательную) роль. В повести «Сын племени навахов» (с. 319—
325) автор сам показывает это достаточно убедительно.
216
животных. Враждебные племена вторгались в их владения и уби-
вали дичь, и черноногие постоянно должны были вести с ними
войну и изгонять их из страны. Вот почему братства, или союзы,
черноногих являлись как бы военными отрядами и ставили себе
целью воспитывать воинов. Младшим из этих братств было
братство Су-ис-ксис-ик, или Москитов, о котором упомянул
Белый Волк.
В братство Москитов входили мальчики-подростки, но во
главе стояли два-три старика, которые являлись руководителя-
ми или учителями. На них лежала обязанность беседовать
с мальчиками на тему о том, как нужно жить, чтобы стать
хорошим воином и охотником; кроме того, они обучали их
военному делу и военным пляскам, а также заставляли покло-
няться богам, и главным образом Солнцу.
Настал вечер. Синопа, усталый и голодный, прибежал в виг-
вам и сел рядом с отцом. Мать подала ему большой кусок
бизоньего мяса, ягоды и миску с похлебкой. Уплетая за обе
щеки, Синопа рассказывал об играх с детьми.
— Сегодня мы бегали, и никто не мог меня догнать. Потом
мы спустились к реке, и я первым доплыл до другого берега
и вернулся назад.
Бельш Волк и Красный Журавль с улыбкой переглянулись,
а старый дед подумал: «Да, да, пора ему учиться».
После ужина Белый Волк сказал сыну:
— Мой мальчик, скоро придется тебе отказаться от детских
игр. Мы с дедом решили, что ты должен стать Су-ис-ксис-ик.
В следующий раз, когда члены братства соберутся в большом
вигваме, дед отведет тебя к ним.
— Ах, как я рад!—воскликнул Синопа.—Я войду в воен-
ный отряд! А скоро ли я перейду в другое братство? Мне бы
очень хотелось быть Ай-ин-и-ки-квак.
— О, тебе придется подождать еще несколько зим,—ото-
звался отец.—Сначала ты должен побывать на войне, и тогда
только тебя примут в этот отряд.
Ай-ин-и-ки-квак, или Ловцы, охраняли большой лагерь. Они
должны были защищать его в минуты опасности, а также следить
за тем, чтобы индейцы выполняли приказы своих вождей и стар-
шин. Так, например, когда в окрестностях лагеря паслись большие
стада бизонов, старшины запрещали охотиться поодиночке и спуги-
вать стада. В определенные дни все мужчины вместе отправлялись
на охоту и привозили в лагерь много мяса и шкур. Если кто-нибудь
нарушал это правило, старшины приказывали Ловцам наказать
ослушника. Его били хлыстом и ломали его оружие, а иногда
уничтожали его вигвам, все имущество и убивали лошадей.
Кроме Москитов и Ловцов были у черноногих и другие
братства; назывались они Бизоны, Носители Ворона, Бешеные
217
Собаки; отдельные братства или отряды входили в союз
братств—И кун-у-ка-тси, или Все друзья.
Итак, Белый Волк и Красный Журавль решили, что Синопа
должен вступить в братство Москитов. На следующее утро
Красный Журавль по-новому причесал Синопу. Раньше мать
ежедневно расчесывала ему волосы и заплетала в четыре косы:
две спускались на спину, а две прикрывали уши. Теперь к четы-
рем косам прибавилась пятая, тоненькая, косичка, спускавшаяся
на правое ухо. В эту косичку старик вплел узкую полоску,
вырезанную из шкуры выдры: Солнце, как считали индейцы,
особенно любило этот мех. Если бы Синопа пал в битве, враги
сняли бы с него скальп вместе с косичкой и сохранили бы как
трофей.
Сейчас же после завтрака мать мальчика начала делать для
него мокасины и просидела над этой работой несколько дней.
Верхнюю часть, или голенище, она украсила разноцветными
иглами дикобраза; каждая игла была крепко пришита тонкими
нитками из сухожилий.
Между тем Красный Журавль, порывшись в своих мешках,
достал четыре шкуры антилопы. Кожа была белоснежная и пре-
красно выдубленная.
— Ее дубила твоя бабушка за год до смерти,—объяснил он
Синопе.—Я хранил ее для тебя. Теперь мы сделаем из этой кожи
твой первый военный наряд. Смотри, как я буду кроить. Когда-
нибудь тебе самому придется кроить и шить.
Старик снял мерку с мальчика, из двух шкур сделал ему
штаны с длинной бахромой и украсил их пучками конского
волоса, выкрашенного в красный цвет, а также пучками волос со
скальпов, которые Красный Журавль хранил как трофеи.
Из двух других шкур сделана была широкая, обшитая бах-
ромой рубаха, доходившая почти до колен. Белоснежные с чер-
ными хвостами шкурки украшали воротник и спускались на
рукава. Красный Журавль нарисовал на рубахе спереди и сзади
каких-то маленьких синих и желтых животных, походивших на
ящерицу. Синопа спросил, что это за животные.
— Я не могу тебе сказать,—отозвался дед.—Это мой «тай-
ный помощник», которого я видел во сне, когда постился. Он
вышел из воды и обещал всегда мне помогать. Вот я и нарисо-
вал его на твоей одежде. Пусть он и тебе помогает.
— А когда же у меня будет мой собственный «тайный
помощник»?—спросил Синопа.
— Сейчас тебе двенадцать зим; пройдет еще три зимы, и ты
можешь тогда начать пост. Для этого нужно уйти в какое-
нибудь уединенное местечко подальше от лагеря. Быть может,
тебе придется поститься пять, шесть или даже семь дней. Каж-
дый день мать будет приносить тебе водуга-есть в это время
218
нельзя. Поститься ты будешь до тех пор, пока не увидишь во сне
какого-нибудь зверя или птицу, которая пообещает быть твоим
«тайным помощником». Надеюсь, что у тебя будет могущест-
венный помощник!
— О да, дедушка! Я в этом уверен,— заявил Синопа.
Члены братства Москитов должны были собраться через
несколько дней. Между тем в вигваме Белого Волка кипела
работа. Из шкуры выдры, которую поймал Красный Журавль,
изготовлен был футляр для лука и колчан для стрел, расшитый
иглами дикобраза. Отец и дед подарили ему новый лук и новые
стрелы. Синопе никогда еще не приходилось стрелять из такого
большого лука, но он был сильным, мускулистым мальчиком
и легко мог его сгибать. Стрелы он получил настоящие, какими
стреляют взрослые воины,—с тонкими, прямыми древками,
красивым оперением и маленькими зазубренными наконечника-
ми. Новый пояс Синопы был украшен бусами, а за поясом
торчал нож в ножнах.
Наконец настал великий день. Синопа надел новый костюм,
повесил за спину колчан из шкуры выдры и отправился вместе
с дедом на собрание Москитов. В большом вигваме одного из
старшин сидели на мягких шкурах мальчики-подростки, друзья
Синопы. Когда он показался у входа, раздались возгласы:
— А! Вот и Синопа! Добро пожаловать, брат, добро пожа-
ловать!
Красный Журавль прошел в глубь вигвама и сел рядом
с двумя стариками, а товарищи Синопы подвинулись, и для
мальчика нашлось свободное местечко. Старики дали знак,
призывая к молчанию, затем взяли два барабана и, ударяя в них,
затянули военную песню. Все дети встали и начали плясать
вокруг костра. Красный Журавль часто их останавливал и ука-
зывал, какие ошибки делают они в танце*. Потом дети от-
дыхали, а один из стариков долго говорил о том, что воины
должны быть людьми добрыми и смелыми, всегда готовыми
пожертвовать жизнью для блага племени.
После беседы снова начались пляски, и день прошел незаме-
тно. На закате солнца Синопа, усталый и счастливый, вернулся
домой. Вечером он сидел у костра, не шалил, не смеялся и рано
улегся спать. На следующее утро маленькая Отаки заглянула
в вигвам и крикнула:
— Синопа, вставай скорее! Мы идем играть к реке.
Мальчик привстал и посмотрел на нее.
* Танцы у черноногих, так же как у всех других племен прерий, носили
ритуальный характер, а также служили подготовке будущего воина. В ходе их
в совершенстве отрабатывались дисциплина в строю и согласованность дви-
жения, так необходимые в групповом рукопашном бою.
219
— Нет, сестра,— ответил он,—теперь мне не до игр. Я —
Москит и скоро буду взрослым воином.
Так закончилось детство Синопы, индейского мальчика, ко-
торому суждено было стать великим вождем. В тот день отец
впервые взял его с собой на охоту. Синопа мчался на быстрой
лошади, преследовал стадо бизонов и вечером привез в лагерь
мясо убитого им бизона.
о
_ _ _ _____ _
С ИНДЕЙЦАМИ
В СКАЛИСТЫХ
ГОРАХ
Тлава I
По Миссури
У отца моего была маленькая лавка огнестрельного оружия
в Сан-Луи. Вывеска над ней гласила:
Дэвид Фокс и К°
Оптовая и розничная торговля
оружием и амуницией
Прекрасные винтовки и охотничьи ружья
Принимаются заказы
Компаньоном отца был мой дядя Уэсли Фокс, который
в сущности никакого участия в деле не принимал. С тех пор как
я себя помню, он был агентом Американской меховой компании
в верховьях реки Миссури.
Каждые два-три года он приезжал к нам в гости, и приезд его
являлся событием в нашей тихой жизни. Не успевал он войти в дом,
как моя мать уже начинала печь хлеб, печенье, пудинги, пироги. Но
дядя был человек неприхотливый и хвалил завтрак, состоявший
только из ко<[)е и хлеба с маслом. В тех краях, где он жил, хлеб ему
случалось есть раз в год—на рождество. Пароходы, которые под-
нимались к верховьям реки дальше Форт-Юниона, были нагружены
товарами Меховой компании, предназначавшимися для меновой
торговли с индейцами, и на них не оставалось места для муки,
считавшейся предметом роскоши.
Когда приезжал к нам дядя Уэсли, мать освобождала
меня от уроков и позволяла не заглядывать в учебники.
Я бродил с дядей по городу. В те дни Сан-Луи был неболь-
шим городком. Больше всего любил я ходить с дядей к реке
и смотреть, как подходят к пристани суда трапперов * и тор-
говцев, нагруженные шкурками бобров и других пушных
* Траппер—охотник, ставящий капканы.
221
зверей. Почти все трапперы были одеты в кожаные куртки,
мокасины и самодельные меховые шапки. Все они носили
длинные волосы, бакены и усы, казалось подстриженные не
ножницами, а ножом мясника.
Приезжая с Дальнего Запада, дядя Уэсли привозил мне
подарки: лук в красивом чехле, колчан со стрелами или
боевую дубинку. Это было оружие индейцев; с ним они
охотились на бизонов или бросались в бой. А однажды дядя
привез мне скальп индейца из племени сиу; волосы были
заплетены в косы длиной около полуметра. Когда я спросил
его, где он достал этот скальп, дядя усмехнулся и ответил:
— Я его нашел около Форт-Юниона.
Я видел, как мать укоризненно покачала головой, словно
просила его не отвечать на мои вопросы. Тогда я заподозрил,
что он сам снял этот скальп. Как узнал я впоследствии,
догадка моя была правильна.
Как-то вечером я подслушал разговор родителей с дядей
обо мне. Меня отослали спать, но дверь в мою комнату была
открыта, я не мог заснуть и поневоле все слышал. Мать
упрекала дядю Уэсли.
— Зачем ты привозишь ему подарки, которые только
разжигают в нем интерес к трапперам и индейцам?—говори-
ла она.— Нам и без того нелегко засадить его за книжку
и приучить к занятиям.
Потом раздался мягкий, тихий голос моего отца:
— Тебе известно, Уэсли, что мы хотим отправить его
в Принстон. Там он получит образование и сделается пропо-
ведником, как его дед. Помоги нам, Уэсли. Покажи ему
темные стороны жизни в прериях, расскажи, какие опасности
и лишения угрожают трапперам.
В нашей маленькой столовой висел портрет моего деда
Фокса. Он носил парик, долгополый сюртук, очень высокий
воротничок, черные чулки и башмаки с огромными пряж-
ками. Я ни малейшего желания не имел быть проповедником
и походить на деда.
Размышляя об этом, я заснул и не слышал конца раз-
говора.
В ту весну дядя Уэсли прожил с нами только пять-шесть
дней. Приехал он на месяц, но как-то утром к нам явился
Пьер Шуто, руководитель Меховой компании, и долго бесе-
довал с дядей. На следующий день дядя уехал в Форт-
Юнион, где он должен был занять место одного агента,
недавно умершего.
Я вернулся к своим учебникам. Родители следили за
моими занятиями строже, чем раньше, и только по воск-
ресеньям меня отпускали часа на два поиграть с товарища-
222
ми. В те годы мало было мальчиков-американцев в нашем
городе. Почти все мои приятели предками имели французов
и по-английски говорили очень плохо. Я научился говорить
на их языке, и впоследствии это мне пригодилось.
Постараюсь рассказать в нескольких словах о том, что
случилось в следующем году. С тех пор прошло много
времени, но и теперь, на старости лет, мне тяжело об этом
вспоминать. Зимой, в феврале, мой отец заболел оспой
и умер. От него заразились моя мать и я. Мать также
умерла.
О смерти ее я узнал спустя много дней после похорон;
и тогда мне самому захотелось умереть. Я чувствовал себя
одиноким и покинутым всеми, пока не приехал за мной Пьер
Шуто в своем великолепном экипаже и не отвез в свой дом.
Я жил у него до мая, когда в Сан-Луи снова приехал дядя
Уэсли.
Дядя старался держаться молодцом, но я видел, что на
сердце у него тяжело. Мы стали обсуждать вопрос о моем
будущем.
— Том,— сказал он,— мне бы хотелось исполнить волю
твоих родителей и дать тебе образование. Придется послать
тебя к Цинтии Мэйхью, которая живет в Хартфорде, в штате
Коннектикут. Твою мать она любила, как родную сестру.
Она тебя приютит и позаботится о твоем образовании.
Я расплакался и заявил, что, если он отправит меня
в Хартфорд, я там умру. Неужели хватит у него духу ото-
слать меня к чужим людям? Я захлебывался от слез и не мог
успокоиться, хотя мне было очень стыдно плакать при дяде.
Но и он был взволнован не меньше меня. Смахнув слезинку,
он посадил меня к себе на колени, ощупал мои руки и ноги,
тонкие, как спички, и прерывающимся голосом сказал:
— Бедный мальчик! Какой ты худенький и слабый!
О твоем образовании мы еще успеем подумать, а теперь
я возьму тебя с собой, и ты поживешь у меня год-два, пока
не окрепнешь. Но мы упакуем твои учебники, а также книги
твоей матери, и ты будешь каждый вечер прочитывать неско-
лько страничек. Согласен?
Конечно, я был согласен. Осуществилась моя заветная
мечта, мне предстояло увидеть равнины Запада, индейцев
и огромные стада бизонов.
Дядя постарался сократить время своего пребывания
в Сан-Луи, где ничто его теперь не удерживало. Быстро
продал он нашу маленькую лавчонку, и 10 апреля 1856 года
мы уехали из Сан-Луи на новеньком пароходе «Чиппева»,
недавно купленном компанией. Было мне тогда тринадцать
лет, а на пароходе я ехал впервые. Когда колесо за кормой
223
стало разбивать лопастями воду и пароход быстро поплыл
вверх по течению, я пришел в восторг и готов был плясать
по палубе, вспомнив, что нам предстоит пройти по реке
около трех тысяч миль до места нашего назначения.
Как только мы распрощались с рекой Миссисипи и поплы-
ли по мутным водам ее притока Миссури, я попросил дядю
принести из каюты ружье и зарядить его; я ждал с минуты на
минуту, что на берегу появятся бизоны. Но дядя заявил, что
пройдет немало дней, прежде чем мы увидим этих животных.
Чтобы доставить мне удовольствие, он принес на палубу
ружье и два раза выстрелил в полузатонувшие бревна, приби-
тые к берегу. Снова зарядив ружье, он протянул его мне.
— Там, куда мы едем, даже мальчики должны уметь
стрелять,— сказал он.— Целься в конец вон того бревна.
Посмотрим, удастся ли тебе всадить в него пулю.
Долго я целился и наконец спустил курок. Вода всплес-
нулась у самого конца бревна, а пассажиры, толпившиеся на
палубе, захлопали в ладоши и стали меня хвалить.
С тех пор я ежедневно тренировалс?! в стрельбе. Ми-
шенью мне служили полузатонувшие бревна или деревья на
берегу. Однажды я выстрелил в дикого гуся, плывшего по
реке. Птица раза два взмахнула огромными крыльями и по-
никла; ее унесло течением.
— Я его убил! — закричал я.— Дядя, я его убил! Правда,
это был меткий выстрел?
Дядя помолчал, а потом очень серьезно сказал мне:
— Глупый мальчик! Надеюсь, таких выстрелов больше
не будет. Ни один хороший охотник не убивает зря живот-
ных и птиц.
Эти слова я запомнил на всю жизнь. С тех пор я никогда
не убивал ради забавы.
Мы миновали поселок Сан-Чарльз на Миссури. Отдель-
ные фермы поселенцев попадались реже и реже и наконец
остались далеко позади. В этих краях водилось много круп-
ной дичи — главным образом белохвостых оленей, мясо ко-
торых нам подавали на обед. На закате солнца наш пароход
приставал к какому-нибудь островку, и до наступления тем-
ноты мы охотились в ближайшем лесу и убивали диких
индюков, считавшихся лакомым блюдом. Впрочем, я еще не
охотился, а только сопровождал охотников.
В Форт-Пьере* мы видели много индейцев из племени
сиуксов. Этот форт, ранее принадлежавший торговой компа-
нии, был продан Соединенным Штатам, и теперь в нем
* Форт-Пьер находился в устье реки Тетон. Назван был в честь Пьера Шуто,
одного из руководителей Американской меховой компании.
224
стояли отряды солдат. Через два дня после отплытия из
форта мы увидели первых бизонов: маленькое стадо бизо-
нов-самцов вышло из реки на берег и помчалось к холмам.
В четыре часа пополудни на пароходе сломалась кормо-
вая машина; нужно было заняться починкой. Как только мы
пристали к берегу и узнали, что остаемся здесь на ночь, дядя
взял ружье и отправился со мной на охоту.
Лес, тянувшийся вдоль реки, имел в ширину около мили.
Между деревьями густо разрослись кусты, сквозь которые
мы не могли пробраться. Шли мы по тропинкам, проложен-
ным животными; эти тропы пересекали лес по всем направ-
лениям. Я решил, что здесь водятся тысячи животных.
Там, где земля была влажная, ясно вырисовывались от-
печатки копыт. Дядя указывал мне на следы оленя, лося,
бизона и объяснял, чем отличаются одни следы от других.
Рассказал он также, что лапа горного льва оставляет от-
печаток почти круглый, а лапа волка — удлиненный. Затем
он меня проэкзаменовал:
— Как ты думаешь, чьи это следы?
Секунду поколебавшись, я ответил, что это отпечатки
копыт бизона.
— Верно! — воскликнул дядя.— Следы совсем свежие.
Пойдем-ка по ним!
В лесу было сумрачно и тихо. Я думал об индейцах,
которые, быть может, нас выслеживают; сердце у меня
сильно билось, я с трудом переводил дыхание. Мне было
страшно, каждую секунду я оглядывался, не гонится ли
кто-нибудь за нами, ждал, что из кустов выпрыгнет зверь
и растерзает нас своими острыми когтями или индейцы
пронзят нас стрелами.
Но ни за что на свете я не признался бы в своей трусости.
Стиснув зубы, я шел зя дядей, не отставая от него ни на шаг.
Когда он вдруг остановился, я налетел на него и вскрикнул
от испуга: у меня мелькнула мысль, что дядя увидел врага
и худшие мои опасения подтверждаются.
— Шш...— прошептал он и, притянув меня к себе, указал
вперед.
Мы были у опушки леса, а шагах в ста от нас неподвижно
стояли на лужайке три бизона-самца. Какие они были боль-
шие и косматые! Мне показалось, что у них совсем нет шеи.
Забыв о том, с какой целью мы пришли сюда, я во все глаза
смотрел на бизонов. Дядя протянул мне ружье и шепнул:
— Целься в того, который стоит дальше. Это молодой
жирный бизон. Целься в спину ниже лопатки.
Я сжал руками ружье. Оно было очень тяжелое, и я все-
1да с трудом его поднимал, но сейчас мне показалось, что
10 № 925
225
оно само поднялось к моему плечу: тяжести его я не почув-
ствовал. Я спустил курок.
Когда рассеялось густое облако дыма, я увидел двух
убегающих бизонов; третий, покачиваясь, кружился на од-
ном месте; кровь лилась у него изо рта. Не успел я снова
зарядить ружье, как животное тяжело рухнуло на землю.
Словно во сне, я стоял и смотрел на бизона; мне не верилось,
что я его убил. Очнулся я, когда дядя Уэсли, похвалив мой
меткий выстрел, сказал, что животное весит не меньше тон-
ны. Он заставил меня лечь на бизона, и я увидел, что не могу
дотянуться до его загривка или, вернее, горба: бизон был
около двух ярдов длиной.
Дядя показал мне, как нужно сдирать шкуру и рассекать
на части огромную тушу. Мясники не справились бы с этой
работой, не имей они при себе топора, но в те дни трапперы
быстро и аккуратно рассекали тушу обыкновенным охот-
ничьим ножом.
Прежде всего дядя подогнул передние ноги бизона и вы-
тянул задние. Затем он взял животное за рога и медленно
стал поворачивать огромную голову, слегка приподнимая
в то же время всю тушу. Через минуту бизон уже лежал на
брюхе, подпертый головой, упиравшейся в землю. Если бы
нам нужна была шкура, дядя перевернул бы животное на
спину, ногами вверх. Сделав надрез вдоль спины от головы
до хвоста, он содрал с обоих боков шкуру и, подсунув нож
снизу, подрезал ее на брюхе. Теперь бизон лежал ободран-
ный, спиной вверх, на чистой, растянутой на траве шкуре.
Самым лакомым кусочком был так называемый горб,
или — на языке трапперов — «верхние ребра». Ребра эти при-
поднимались на спине, образуя горб как раз над плечами,
и были покрыты толстым слоем жирного мяса.
Дядя Уэсли надрезал горб у самого его основания, затем
отрубил заднюю ногу бизона и, пользуясь этой ногой как
дубинкой, несколькими ударами отделил ребра от позвоноч-
ника и сбил горб, полетевший на разостланную шкуру. Ловко
работая ножом, он отрезал ноги и положил их на чистую
траву; рассек позвоночник около третьего ребра и отделил
заднюю часть туши; отделил ребра от грудной кости и сбил их
с позвоночника все той же ногой-дубинкой. Теперь огромная
туша была разделена на восемь частей. Наконец дядя вырезал
язык, сделав предварительно надрез под нижней челюстью.
— Готово! — воскликнул он.— Теперь ты видел, как нуж-
но рассекать тушу. Вернемся на пароход и позовем людей,
которые помогут нам перенести мясо.
Путешествие продолжалось. Бывали дни, когда мы не
видели ни одного индейца. Все чаще попадались нам стада
226
бизонов, лосей, оленей; в этих краях животные почти не
боялись человека. Миновав Форт-Кларк, мы прибыли в один
из крупнейших торговых фортов Американской меховой ком-
пании— Форт-Юпион, расположенный на северном берегу
Миссури, в восьми милях от устья реки Йеллоустон.
Постройка этого форта начата была в 1829 году под
руководством агента компании Кэннета Маккензи и закон-
чена в 1832-м. Строения были обнесены высоким частоколом
с двухэтажными бастионами, откуда выглядывали жерла
пушек.
Когда наш пароход подходил к берегу, в форту подняли
флаг, загремел пушечный выстрел, и толпа индейцев и слу-
жащих компании вышла нас встречать. Дядю Уэсли и меня
повели в двухэтажный дом, где жили агенты и начальник
форта.
Как я узнал впоследствии, здесь в 1832 году побывал
художник Джордж Кэтлин, а в 1843-м — известный естество-
испытатель Одюбон. Оба издали очень интересные воспоми-
нания о путешествии к верховьям Миссури — одной из живо-
писнейших рек в Америке, а может быть, и во всем мире.
Дядя Уэсли считался ценным работником. Часто объез-
жал он торговые станции Дальнего Запада, принадлежавшие
Меховой компании. Случалось, что в течение нескольких
месяцев он заведовал какой-нибудь станцией, замещая ее
начальника, уехавшего в Штаты. По приезде в Форт-Юнион
дядя узнал, что должен ехать дальше, в Форт-Бентон, на-
чальник которого нуждался в его помощи. В те годы парохо-
ды компании ходили только до Форт-Юниона, а товары,
предназначавшиеся для дальних торговых постов, перевози-
лись на плоскодонных суденышках — так называемых габа-
рах. Лишь летом 1860 года было установлено, что верховья
реки судоходны, и в июле «Чиппева» впервые отплыла
в Форт-Бентон.
Когда мы приехали в Форт-Юнион, нас уже ждала габа-
ра «Минни». На нее перегрузили с «Чиппевы» часть товаров:
ружья, амуницию, табак, красную и синюю ткани, медную
проволоку, китайскую краску киноварь и разные безделуш-
ки. Когда закончилась погрузка, мы тронулись в путь. 1аба-
рой командовал дядя Уэсли. В состав команды входили два
гребца, рулевой, повар, один охотник со своей лошадью
и тридцать французов из Канады, которые должны были
тащить наше суденышко канатом на буксире; их называли
кордельерами. В крошечной каюте на корме помещались две
койки. На носу была мачта; парус поднимали, когда дул
попутный ветер, что случалось очень редко. У бортов суде-
нышка было по одному большому веслу; на палубе валялись
10*
227
шесты — в случае необходимости они служили баграми. На
носу стояла маленькая пушка, а подле нее в ящике — картечь.
Дядя сказал, что мы будем стрелять из пушки, если на нас
нападут индейцы.
От Форт-Юниона до Форт-Бентона было около тысячи
трехсот миль. Мы предполагали пройти это расстояние в два
месяца, но после первого же дня плавания я решил, что мы
вряд ли доберемся до Форт-Бентона через два года. С утра
до ночи кордельеры, выбиваясь из сил, тащили габару на
буксире. Жалко было смотреть на этих людей, тянувших
длинную бечеву. Им приходилось идти по пояс в воде;
спотыкаясь, брели они по сыпучему песку или грязи, в кото-
рой увязали до колен. Часто они срывались с крутого берега
и падали в воду; земля осыпалась у них под ногами. Они
пробирались сквозь колючие кусты, прокладывали тропинку
вдоль берега или должны были расчищать путь для суде-
нышка в тех местах, где нас задерживали полузатонувшие
деревья и плавучие бревна.
Дня через два после отплытия из Форт-Юниона мы едва
не потерпели крушение, и жизнь всех нас висела на волоске.
В то время кордельеры шли по песчаной отмели, тянувшейся
вдоль крутого берега. Впереди, у самой воды, лежала огром-
ная туша мертвого бизона, объеденная хищными зверями.
Когда первый кордельер подошел к ней, из-за туши выско-
чил большой гризли и двинулся прямо на него.
Испуганные кордельеры бросили бечеву и с воплями
прыгнули в реку, так как не могли взобраться на крутой
берег. Наше суденышко, подхваченное быстрым течением,
налетело на затонувшее бревно и накренилось так сильно,
что лошадь, стоявшая на палубе, скатилась за борт и повис-
ла на веревке. К счастью, бревно не выдержало напора
и треснуло; тогда гребцы подвели габару к берегу. Между
тем гризли переправился на противоположный берег и удрал
в лес, а французы, мокрые с головы до ног, столпились около
туши и громко кричали и жестикулировали. Мы поняли, что
случилось что-то неладное. Гребцы остались на габаре, а все
остальные вышли на берег и побежали к группе кордельеров.
Те расступились, и мы увидели лежавшего на песке человека,
который громко стонал. Медведь настиг его и искалечил,
а затем, испуганный, должно быть, воплями, бросился в реку
и уплыл.
Раненого перенесли на борт судна, где дядя вправил ему
сломанную руку и сделал перевязку. Охотник спас свою
лошадь: прыгнув в реку, он перерезал веревку и вместе
с лошадью добрался вплавь до берега. Кордельеры снова
взялись за бечеву, и мы продолжали путь.
228
Несмотря на тяжелую работу, французы всегда были
бодры и веселы. По вечерам, сидя у костра, они пели песни,
но дядя их останавливал, боясь, как бы пение не донеслось
до слуха индейцев. Весь экипаж габары питался исключи-
тельно мясом, запивая его чаем. У дяди был ящик сухарей
и несколько килограммов муки и сахару. Когда эти запасы
истощились, он объявил, что хлеба я не увижу до рождества.
Но меня это не испугало: если здоровые, сильные люди
могут жить одним мясом, значит, и я не пострадаю от
мясной диеты. Река извивалась, как змея, среди равнин. Если
бы можно было идти сушей, мы сократили бы расстояние
в несколько раз. Иногда мы с дядей высаживались на берег,
охотились в лесу, а затем поджидали габару за ближайшим
поворотом реки. Вот тогда-то я убил первого оленя, лося,
а также несколько бизонов.
Но дядя Уэсли редко покидал судно. Он нес ответствен-
ность за целость габары и груза; за этот груз компания
рассчитывала получить ценные меха на сто тысяч долларов.
Когда я научился обращаться с ружьем, дядя разрешил мне
сопровождать охотника Батиста Рондэна, ежедневно отправ-
лявшегося на поиски дичи.
Батист Рондэн, мечтательный креол из Луизианы, не
знал ни одного ремесла. Родители хотели дать ему образова-
ние, но он, по его словам, с детства питал ненависть к кни-
гам. Когда ему пришлось зарабатывать на жизнь, он посту-
пил на службу к Шуто и обязался снабжать дичью команду
судов, ходивших по Миссури.
На охоту мы отправлялись с утра. Я усаживался позади
Батиста на старую смирную лошадь, и мы ехали вдоль
берега, высматривая дичь. Дичи было много, но убивали
мы только тех животных, которые находились неподалеку
от реки; затем судно приставало к берегу, и мясо переносили
на борт.
Выслеживая дичь, мы не забывали об индейцах, исследо-
вали все тропы и отмели и с высоких утесов осматривали
окрестности. Индейцы внушали ужас кордельерам: отряды
их часто нападали на суда.
Как-то вечером мы причалили к берегу в семи милях от
устья реки Ракушка. По словам дяди, исследователи Льюис
и Кларк* назвали эту реку Ракушкой потому, что нашли
в окрестностях ее много ископаемых раковин.
На следующее утро Батист оседлал лошадь, и мы от-
правились на охоту, как только кордельеры взялись за
* М. Льюис и В. Кларк — организаторы и руководители экспедиции на Запад
в 1803 — 1806 гг.
229
бечеву. Мы поехали к устью реки Ракушка. На реке Миссури,
как раз против места впадения в нее Ракушки, виднелся
поросший лесом островок. Впереди мы увидели маленькое
стадо антилоп, а на противоположном берегу Ракушки,
ближе к Миссури, паслись сотни две бизонов.
Бизоны находились так далеко от нас, что мы смело
подъехали к речонке, переправились через нее и останови-
лись на опушке леса. Здесь Батист приказал мне ждать его,
а сам, припав к земле, пополз по направлению к бизонам.
Мне было страшно одному. На прибрежном песке я видел
свежие отпечатки лап гризли, а гризли внушали мне непре-
одолимый страх. Я не смел сойти с лошади набрать земля-
ники, росшей на лужайке.
Минуты казались мне часами. Батист скрылся в кустах.
Приподнявшись на стременах, я видел только спины пасу-
щихся бизонов. Вдруг плеск воды в реке за моей спиной
заставил меня вздрогнуть и быстро оглянуться. Между дере-
вьями и кустами были широкие просветы, и то, что я увидел
в один из этих просветов, показалось мне страшнее десяти
гризли: к берегу, направляясь ко мне, шел по пояс в воде
индеец. Я видел его лицо, выкрашенное красной краской,
с синими полосами на щеках. Я заметил, что одежда его
сделана из кожи, в левой руке у него—щит, а в правой—лук
и несколько стрел.
Все это я разглядел в одну секунду. Где-то неподалеку,
справа от меня, треснула ветка. Быстро повернув голову,
я увидел второго индейца, который натянул тетиву лука
и целился в меня. В ужасе я заорал и ударил лошадь стволом
ружья. Она рванулась вперед, и это спасло мне жизнь. Стре-
ла прорезала рукав моей куртки; я почувствовал боль в руке
выше локтя. Я громко звал на помощь Батиста, направляя
лошадь прямо в кусты. Оглянувшись, я увидел, что толпа
индейцев, выйдя из леса, окаймляющего речонку, бежит ко
мне. Впереди показался дымок, вырвавшийся из ружья Бати-
ста; раздался выстрел, и стадо бизонов помчалось на запад,
к холмам.
Я надеялся догнать охотника и ускакать с ним вдвоем на
старой лошади от пеших индейцев. Но через минуту надежда
эта рухнула. Стадо бизонов вдруг круто повернуло назад,
к реке; его спугнул второй отряд индейцев, расположивший-
ся у подножия холмов. Завидев нас, они перешли в наступле-
ние, и я услышал их боевой клич. Они преграждали нам путь
на юг, а путь на север был отрезан рекой Миссури.
Я понукал старую лошадь, твердо решив догнать Бати-
ста и умереть подле него; но индейцы, спустившиеся с хол-
мов, уже настигали охотника. Я видел, как он поднял ружье
230
и выстрелил, потом повернулся и, пробежав несколько ша-
гов, прыгнул с обрыва в реку. Но у края обрыва он остано-
вился и поднял руку, приказывая мне повернуть назад. По-
вернуть назад! Я привык его слушаться и тотчас же остано-
вил лошадь. Но, оглянувшись, я увидел, что шагов триста —
не больше — отделяют меня от индейцев. В отчаянии я воск-
ликнул:
— Что мне делать? О, что мне делать? Куда бежать?
1лава П
Встреча с кутене *
Не знаю, зачем я кричал. Никто не мог мне ответить,
дать совет, прийти на помощь. Часто я замечал, что в мину-
ту опасности человек вслух разговаривает сам с собой. По-
чему Батист приказал мне повернуть назад, хотя сзади насту-
пали индейцы? Должно быть, я не понял его знака. Ясно, что
спастись я мог, лишь последовав его примеру и прыгнув
в реку. Колотя лошадь пятками и ружьем, я погнал ее к реке,
но не к тому крутому обрыву, с которого прыгнул Батист,
а наискось, к мысу, врезавшемуся в Миссури неподалеку от
устья Ракушки. На берегу я остановил лошадь и посмотрел
вниз; у самой воды росли ивы, почва была болотистая;
я понял, что увязну здесь вместе с лошадью.
Я оглянулся. Индейцы, спустившиеся с холмов, приоста-
новились, но отряд, надвигавшийся со стороны реки Ракуш-
ка, бежал прямо на меня. Теперь между двумя отрядами
образовался широкий прорыв. Круто повернув лошадь, я по-
скакал прочь от реки, на юг, к прорыву. Оба отряда тотчас же
угадали мое намерение и попытались сомкнуть ряды. Безжа-
лостно колотил я лошадь; она словно понимала, чего я от нее
жду, и скакала во весь опор. Расстояние между двумя отряда-
ми было шагов триста, а меня отделяли от прорыва четыре-
ста шагов, но лошадь моя бежала гораздо быстрее, чем враги.
Громкими криками индейцы подбодряли друг друга.
Я видел их раскрашенные лица, их блестящие глаза. Рассто-
яние между отрядами уменьшалось. Индейцы открыли по
мне стрельбу, но я даже не пытался стрелять. Ненависти
к врагам я не чувствовал, мне было страшно.
* Кутене, кутенаи — индейское алгонкиноязычное племя. Проживало в верх-
нем течении реки Колумбия (Канада), а также в штатах Монтана и Айдахо
(США). Основное занятие — охота, собирательство, рыбная ловля, а также
коневодство. Исследователи отмечали их остроконечные каноэ из березовой
коры, похожие на те, которыми пользовались народности Дальнего Востока
на Амуре.
231
Я понимал, что им меня не догнать. Низко пригнулся
я к шее лошади, чтобы не служить мишенью. С обеих сторон
гремели выстрелы, жужжали стрелы. Одна стрела ударилась
в мое ружье, отскочила от него и оцарапала мне руку. И в эту
минуту я проскочил между двумя отрядами.
Долго еще я понукал лошадь, пока не сообразил, что
опасность миновала. Тогда я повернул к речонке Ракушка,
переправился через нее и поскакал по берегу Миссури на-
встречу габаре.
Завидев меня, кордельеры догадались, что дело неладно,
и остановились. Суденышко пристало к берегу, и я верхом
въехал прямо на палубу. Я был так испуган, что едва мог
говорить. Выслушав мой бессвязный рассказ, дядя приказал
всем кордельерам подняться на борт; через несколько минут
мы пересекли реку, и кордельеры, высадившись на проти-
воположный берег, снова взялись за бечеву.
Румвой, старый, испытанный работник, шел впереди раз-
ведчиком, а дядя Уэсли занял его место у руля. Заново
зарядили пушку и подле нее поставили одного из гребцов.
Я с тревогой думал о Батисте. Дядя меня успокаивал, но
я был уверен, что больше мы его не увидим.
Часа через два мы подплыли к острову, лежавшему против
устья Ракушки, и вдруг — о чудо! — из кустов, окаймлявших
остров, вышел Батист; знаками он просил взять его на борт.
Дядя послал за ним ялик. Поднявшись на палубу, он бросился
ко мне, обнял меня и, похлопав по спине, воскликнул:
— Храбрый мальчуган! Ну что? Цел и невредим? От-
делался царапиной на руке? Пустяки! Расскажи-ка мне, как
тебе удалось спастись.
Но в эту минуту к охотнику подошел дядя Уэсли, и мне
пришлось отложить рассказ о моих приключениях. Позднее
я узнал от Батиста, что на нас напали индейцы племени кри,
двигавшиеся, по-видимому, на юг, чтобы напасть на индей-
цев кроу и отнять у них лошадей.
Мы миновали остров. Батист показал мне высокий утес,
с которого он прыгнул в реку. Вдруг из кустов у края
пропасти выбежали индейцы и стали в нас стрелять. Но мы
находились на расстоянии трехсот—четырехсот шагов от
утеса, и пули не попадали в цель.
Дядя Уэсли бросился к пушке, повернул ее дулом к бере-
гу и выстрелил. Немало картечи упало в воду или взрыло
крутой склон оврага, но все же часть ее попала в самую гущу
неприятельского отряда. Индейцы ударились в бегство, и бо-
льше мы их не видели.
Выше устья реки Йеллоустон начинались так называемые
бесплодные земли. С каждой пройденной нами новой милей
232
берега становились величественнее и живописнее. На меня
такое сильное впечатление производили грандиозные утесы,
что я был буквально подавлен и не мог оторвать глаз от
берегов. За каждым поворотом реки появлялись белые и се-
рые замки, поднимавшиеся высоко вверх, чудовищные купо-
ла и башни, созданные самой природой из выветрившегося
песчаника. Казалось, мы плывем мимо средневековых горо-
дов; вот-вот—ждал я — из дверей башен и замков выйдут
мужчины и женщины в средневековых костюмах.
В Форт-Бентон мы прибыли ровно через три месяца.
В нашу честь подняли флаг и выстрелили из пушки. Служа-
щие форта, а также пять тысяч индейцев племени черноногих
толпились на берегу. Никогда не видел я такого множества
индейцев. Мужчины и женщины были высокого роста
и очень красивые. Я заметил, что одежда их сделана из
дубленой кожи, а длинные волосы аккуратно заплетены в ко-
сы. Многие, здороваясь с дядей Уэсли, пожимали ему руки
и, казалось, рады были его видеть.
Дядя поздоровался с начальником форта Кульбертсо-
пом, тот потрепал меня по плечу, и вместе мы направились
к форту. Когда мы входили в ворота, навстречу нам выбежа-
ла высокая красивая индианка в ситцевом платье, клетчатой
шали и вышитых мокасинах. К моему великому удивлению,
она бросилась на шею дяде Уэсли и поцеловала его. Но еще
больше я удивился, когда увидел, как обрадовался ей дядя.
Сказав индианке несколько слов, которых я не понял, он
обратился ко мне:
— Томас, это твоя тетя. Надеюсь, вы будете друзьями.
От неожиданности я так растерялся, что едва мог выго-
ворить:
— Хорошо, дядя.
Женщина с улыбкой повернулась ко мне, обняла меня,
поцеловала, стала гладить по голове, приговаривая что-то на
языке черноногих. Голос у нее был удивительно чистый и ме-
лодичный. Дядя перевел ее слова:
— Она говорит, что постарается заменить тебе мать.
Просит, чтобы ты ее полюбил и всегда обращался к ней за
помощью и советом.
Не знаю, почему я с первого же взгляда почувствовал
симпатию к этой индианке; быть может, голос ее и ласковая
улыбка сразу сломили мою робость и недоверие. Я схватил
ее за руку и, улыбаясь сквозь слезы, прижался к ней. Вслед
за дядей Уэсли и его женой я вошел в комнату, находившу-
юся в дальнем конце длинного строения из глины, которое
замыкало форт с восточной стороны. Здесь, по словам дяди,
нам предстояло жить в течение ближайших месяцев.
233
Комната была очень уютная, и я почувствовал себя как
дома. Против двери я увидел большой камин из камня
и глины; над ним висели на крючках ружья, пороховницы
и патронташи. Два окна, выходившие во двор, пропускали
много света. Перед камином стоял диван, покрытый шкура-
ми бизонов. На полках в углу были расставлены тарелки
и кухонная посуда. Дальний конец комнаты, отделенный
перегородкой, служил спальней. Дядя мне сказал, что спать
я буду на ложе из шкур, под окном, справа от двери.
На следующий день дядя показывал мне форт и знако-
мил со служащими — агентами, портными, плотниками, куз-
нецами, приказчиками. Все постройки форта были из камня
и необожженных кирпичей. Входя в главные ворота, вы
видели три длинных строения, замыкавшие двор с трех
сторон; строение, находившееся с восточной стороны, было
двухэтажным. Высокая стена с пробитыми в ней воротами
защищала форт с юга, выходила к реке и примыкала к за-
дним стенам домов. В северо-западном и юго-восточном
углах форта возвышались двухэтажные бастионы с пушками.
К вечеру разгрузили габару, внесли в дом наши сундуки
и распаковали вещи. Мои учебники и книги, принадлежа-
вшие матери, мы расставили на полках, в тот же вечер я под
руководством дяди Уэсли принялся за учение. В следующем
году я должен был поступить в школу.
Вряд ли какому-нибудь мальчику жилось лучше, чем мне,
в этом форту, далеко за пределами цивилизованного мира!
Каждый день приносил новые впечатления. Сотни индейцев
приходили в форт обменивать меха на товары. Я завязывал
с ними знакомство, изучал их наречия и обычаи. В этом мне
помогала Тсистсаки (Женщина Птичка), жена дяди. У нее не
было детей, и меня она полюбила, как сына. В ее глазах
я был чуть ли не совершенством: что бы я ни делал, все было
хорошо. Она дарила мне костюмы из дубленой кожи и мо-
касины, на которые нашивала узоры из игл дикобраза, вы-
крашенных в яркие цвета. Это была парадная одежда, но
я пользовался каждым удобным случаем, чтобы надеть ее
и прогуляться по двору, вызывая зависть всех мальчиков-
индейцев.
Быстро пролетела зима. С наступлением весны дядя на-
чал поговаривать о том, что мне пора ехать в Сан-Луи,
а оттуда в штат Коннектикут, к подруге моей матери, кото-
рая должна была позаботиться о моем образовании. Дяде
я не возражал, но вел долгие беседы с тетей Тсистсаки.
Как-то вечером мы с ней вдвоем повели атаку на дядю
и долго убеждали его не отсылать меня из форта. Мы
приводили такие веские доводы и в конце концов так горько
234
расплакались, что дядя пошел на уступки и больше не заго-
варивал о моем отъезде.
Постоянным нашим гостем был племянник Тсистсаки,
мальчик, старше меня на несколько лет. Звали его Питама-
кан — Бегущий Орел. Мы сразу понравились друг другу
и вскоре подружились. Индейцы—во всяком случае индейцы
племени черноногих — вкладывают в слово «друг» смысл
более глубокий, чем мы, белые. Друзья-индейцы остаются
друзьями до конца жизни и почти никогда не ссорятся. Не
ссорились и мы с Питамаканом.
И дядя Уэсли, и жена его радовались нашей дружбе.
— Питамакан — честный, добрый и смелый мальчик,—
говорил мне дядя.— Он унаследовал все лучшие качества
своего отца, великого воина, да и мать его — славная жен-
щина. Постарайся быть достойным его дружбы.
Если не считать Батиста Рондэна, снабжавшего форт
дичью, Питамакан был единственным человеком, с которым
мне разрешалось охотиться на бизонов и других животных,
бродивших по окрестным равнинам. Охота, прогулки, учение
заполняли день, и мне казалось, что время летит слишком
быстро.
Прошло четыре года, а я ни разу еще не отходил дальше
чем на семь-восемь миль от форта. Заветным моим желани-
ем было съездить к Скалистым горам. С высоких холмов
к северу и югу от реки отчетливо видны были одетые сос-
нами склоны их и острые вершины.
Осенью 1860 года мне представился случай осуществить
мою мечту. Короткие Шкуры (И-нук-сик) — так назывался
один из кланов племени черноногих, старшиной которого
был отец Питамакана Белый Волк,— задумали заняться лов-
лей бобров у подножия Скалистых гор, и, к моей великой
радости, дядя разрешил мне отправиться с ними.
В клан Короткие Шкуры входило около шестисот чело-
век, живших в девяноста вигвамах. Было у них несколько
тысяч лошадей. Клан снялся с лагеря, живописная процессия
змеей поползла по равнинам. Вьючные лошади были нагру-
жены кожаными раскрашенными мешками и сумками стран-
ной формы.
Привал мы сделали на берегу реки Титон. Я спал в виг-
ваме Белого Волка, на ложе из бизоньих шкур.
Одним из удобнейших жилищ, какие можно переносить
с места на место, является индейский вигвам. Обычно вигвам
делается из шестнадцати больших бизоньих шкур, выдублен-
ных и сшитых вместе нитками из сухожилий.
Эта наружная покрышка вигвама имела форму конуса
и натягивалась на длинные тонкие шесты; нижний ее край
235
прибивали колышками, причем между ним и землей оставля-
ли пространство вышиной в десять—двенадцать дюймов.
С внутренней стороны была натянута’ кожаная подкладка; на
высоте полутора футов от земли ее привязывали к веревке,
которая обегала вокруг всего вигвама и прикреплялась к виг-
вамным шестам. Нижний край подкладки не отставал от
земли; грузом, придавливавшим его к земле, служили тяже-
лые сумки и мешки с запасом пищи и домашней утварью.
Между покрышкой и подкладкой оставалось свободное про-
странство для циркуляции воздуха. Холодный воздух, про-
никая в вигвам, выходил вместе с дымом от костра в дыру,
сделанную в верхней части покрышки. Но снизу подкладка
защищала от холодного воздуха, и в вигваме было тепло
даже в сильные морозы.
Медленно поднимались мы к верховьям реки Титон и че-
рез три-четыре дня раскинули лагерь у подножия Скалистых
гор. Здесь мы прожили несколько недель, пока охотники не
выловили чуть ли не всех бобров, водившихся в реке Титон
и ее притоках. У Питамакана и у меня было двенадцать
капканов, и ловлей бобров мы занимались сообща.
От реки Титон черноногие двинулись на север, к реке
Дюшойе, оттуда—к реке Два Талисмана и наконец к реке
Крутой Берег. Здесь бобров было мало. Мы с Питамаканом
сделали промах: отправились в первый день на охоту. Только
на следующий день пошли мы разыскивать местечко, где бы
расставить наши западни. Но оказалось, что другие ловцы
уже заняли все лучшие места около плотин, возведенных
бобрами.
Мы пошли берегом южного притока реки и после полу-
дня добрались до глубокого каньона *, где не было никаких
плотин и мазанок, построенных бобрами. Что нам было
делать? Мы хотели принести в форт пятьдесят бобровых
шкур, и нам не хватало тринадцати, а индейцы предполагали
вернуться с реки Крутой Берег назад, в Форт-Бентон.
Мы присели отдохнуть у края тропы, тянувшейся вдоль
склона горы над каньоном. Вдруг Питамакан воскликнул:
— Слушай, мы еще поймаем тринадцать бобров! Ви-
дишь эту тропу? Она ведет через Спинной Хребет Мира,
проложена племенами, живущими по ту сторону хребта,—
плоскоголовыми и кутене. По этой тропе они спускаются
с гор на наши равнины и охотятся за нашими бизонами. Ты
видишь, что этим летом никто не ходил по тропе, да и теперь
никто нс пойдет, так как надвигается зима. Там, за горным
* Каньон — глубокая речная долина с очень крутыми склонами и относитель-
но узким дном.
236
хребтом, много рек и ручьев,—конечно, в них водятся бобры.
Завтра мы туда отправимся, и через несколько дней у нас
наберется пятьдесят шкурок.
Этот план мне понравился, о чем я и сказал Питамакану.
Оставив западни на тропинке, мы вернулись в лагерь, чтобы
приготовиться к путешествию. Конечно, мы решили уйти
тайком, ни слова не сказав Белому Волку, который мог
помешать нашей затее.
В сумерках мы привязали неподалеку от лагеря двух
лошадей и незаметно наполнили порохом и пулями наши
патронташи и пороховницы. Мы проснулись на рассвете,
когда все еще спали. Взяв с наших постелей две тяжелые
бизоньи шкуры, мы потихоньку вышли из вигвама, оседлали
лошадей и тронулись в путь. Позавтракали мы сушеным
мясом и бизоньим жиром.
Тропа привела нас к тому месту, где мы оставили запад-
ни. Захватив их, мы поехали дальше. Подъем был легкий,
и к полудню мы поднялись на вершину хребта. Дальше
тропа тянулась вдоль узкого гребня, соединявшего хребет
с высокой горой. С юга гребень этот срывался в пропасть,
а вершина его напоминала лезвие зазубренного ножа; здесь
нельзя было ни пройти, ни проехать. Северный склон, более
отлогий, был усыпан камнями; за узкой полосой также зияла
пропасть.
Вот по этому-то отлогому склону и пробегала тропа, но
сейчас ее не было видно: давно здесь никто не проезжал,
и следы копыт стерлись. Я стоял и смотрел, как скатываются
по откосу камни и комья глины. Вздрогнув, предложил
я Питамакану вернуться, но он и слышать об этом не хотел.
— Я уже бывал здесь раньше,— сказал он,— и знаю, что
нужно делать. Я проложу тропинку, по которой мы поведем
лошадей.
Взяв длинный и узкий камень, он начал выдалбливать
тропу вдоль откоса, сбрасывая в пропасть куски глины.
Я напрягал слух, но не слышал, как ударялись они о дно
пропасти. До ближайшего выступа было не меньше ста
шагов, но Питамакан быстро прошел это расстояние и вер-
нулся ко мне.
Проложенная им тропинка годна была скорее для койо-
тов, чем для лошадей, но Питамакан заявил, что она до-
статочно широка, и смело повел свою лошадь. Мне ничего
не оставалось, как следовать за ним. Когда часть пути была
пройдена, задние ноги моей лошади соскользнули с узкой
тропинки, и она едва не покатилась по откосу. Пытаясь ей
помочь, я потянул за повод, но земля начала осыпаться
у меня под ногами. Видя это, Питамакан ускорил шаги,
237
а затем побежал вместе со своей лошадью, крикнув мне,
чтобы я следовал его примеру.
Никогда не забуду я этого перехода! И я и моя лошадь
выбивались из сил, стараясь удержаться на узкой тропе.
Камни срывались у нас из-под ног, и земля осыпалась, куда
бы я ни ступил. Когда наконец мы добрались до выступа, где
нас ждал Питамакан, моя лошадь была взмылена, а я об-
ливался потом.
Питамакан, следивший за моей отчаянной борьбой, дро-
жал всем телом. Лицо его стало серым, как зола. Притянув
меня к себе, он, задыхаясь, проговорил:
— О, я думал, что ты не дойдешь сюда! А я не мог тебе
помочь! Я должен был стоять и смотреть! О, это моя вина!
Нужно было сделать тропинку пошире.
Мы уселись на земле, и Питамакан рассказал мне, что
после первого снегопада никто — ни человек, ни лошадь—не
может здесь пройти, так как достаточно сделать шаг, чтобы
вызвать снежный обвал. Как-то зимой на этой тропе погибли
трое черноногих. Снежная лавина увлекла их в пропасть,
а спутники их стояли и беспомощно смотрели на гибель
товарищей.
— Когда мы пойдем назад,—добавил Питамакан,— я
проложу здесь широкую тропу, хотя бы мне пришлось рабо-
тать целый день.
Отдохнув, мы обогнули гору и словно попали в другой
мир. Вокруг вставали гигантские горные вершины, склоны
их были покрыты льдом. Как я узнал впоследствии, это были
ледники.
Западное предгорье резко отличалось от страны, лежа-
щей к востоку от Скалистых гор. Не было здесь беспредель-
ных равнин, темный вечнозеленый лес покрывал склоны гор
и ущелий. И воздух показался нам иным: влажный, тяжелый,
он был пропитан ароматом растений, какие встречаются
только в сыром климате.
Спускаясь с уступа на уступ, мы на закате солнца подо-
шли к Соленым Источникам. Так назвал это место мой друг.
Дальше этих источников он никогда не бывал.
На рассвете мы поехали дальше. Нам хотелось поскорее
спуститься в долину, где можно найти бобров. Тропа привела
нас к речонке, окаймленной тополями и ивами; ивовая ко-
ра—любимая пища бобров. По-видимому, здесь водились
бобры, но мы решили спуститься к низовьям, надеясь, что
там ловля пойдет быстрее. Незадолго до заката солнца мы
выехали на поляну, пересеченную рекой. Здесь была трава
для наших лошадей, а в конце поляны мы увидели маленький
пруд и пять мазанок, построенных бобрами.
238
— Вот подходящее для нас место,— сказал Питама-
кан.— Привяжем наших лошадей и постараемся убить оленя.
Торопись! Скоро стемнеет.
Мы хотели въехать в лес, чтобы расседлать лошадей, как
вдруг послышался топот и треск ломающихся веток. Мы
замерли, держа наготове ружья. Мы думали, что на водопой
идет стадо лосей.
Через минуту на поляну выехали тридцать—сорок ин-
дейцев— мужчин, женщин и детей. Заметив нас, мужчины
поскакали в нашу сторону.
— Это кутене! — воскликнул Питамакан.— Нам от них
не уйти! Не стреляй! Я думаю, они нас не тронут. Только не
трусь! Притворись, что тебе не страшно.
Нас окружили воины — высокие мускулистые люди. До-
лго разглядывали они нас, не говоря ни слова. Было что-то
зловещее в этом молчании, и мне стоило большого труда
сидеть неподвижно в седле. Молчание нарушил их вождь.
— Ин-ис-сат! *—скомандовал он на наречии черноногих,
и мы нехотя повиновались.
Воины также спрыгнули с седел и по приказу вождя
отняли все, что у нас было. Один из них завладел моим
ружьем, другой — патронташем, третий сорвал с меня пояс,
к которому были привешены нож и мешочек с кремнем,
огнивом и трутом. Вождь и еще один воин схватил поводья
наших лошадей. Мы лишились всех наших вещей, нам оста-
вили только одежду.
Посмотрев на нас, вождь расхохотался, и его примеру
последовали все кутене. Затем, приказав им замолчать,
вождь, коверкая слова, сказал на наречии черноногих:
— Вы оба еще мальчики, и мы вас не убьем. Возвращай-
тесь к своему вождю и скажите ему, что мы никому не
позволяем ловить наших бобров, так же как люди равнин не
позволяют нам охотиться на бизонов. Теперь ступайте.
Мы повернулись и побрели по поляне. Один из воинов
последовал за нами и несколько раз ударил Питамакана
хлыстом по спине. Питамакан заплакал — не от боли, а от
обиды, за которую не мог отомстить.
Оглянувшись, мы увидели, что кутене пересекли поляну
и скрылись в лесу. Ошеломленные постигшим нас несча-
стьем, мы молча шли по старой тропе. Стемнело, пошел
дождь, ветер завыл в лесу. Покачивая головой, Питамакан
мрачно сказал:
— Если в эту пору года дождь льет в долине, значит,
в горах снегопад.
* Сойдите с коней!
239
Мы проголодались, у нас не было ни съестных припасов,
ни оружия, мы не могли развести костер, потому что кутене
отняли у нас кремень и трут. А если Питамакан был прав,
если в горах выпал снег и зима вступила в свои права, гибель
наша неизбежна. Я вспомнил рассказы старых трапперов,
говоривших, что в Скалистых горах зима часто начинается
в октябре. А теперь был уже ноябрь!
— Питамакан, мы погибли!—воскликнул я.
Вместо ответа он затянул Песню койота — охотничью
песню, которая, по мнению черноногих, приносит счастье.
Глава III
Огонь, появись!
— Не унывай,— сказал мне Питамакан, допев песню.—
Может быть, мы и не погибнем. Прежде всего нам нужно
укрыться от дождя. Посмотрим, нет ли пещеры там, наверху,
у подножия скал.
Свернув с тропы, мы стали взбираться по крутому склону
долины к подножию скал. Нас обдавало водой с кустов, сквозь
которые мы прокладывали дорогу. До подножия почти отвес-
ной каменной стены, поднимавшейся высоко над вершинами
сосен, было несколько сот шагов, но когда мы добрались до
цели, спустилась ночь. Груда камней преградила нам путь, и мы
на секунду приостановились, не зная, в какую сторону идти.
— Конечно, пойдем по направлению к дому,—решил
Питамакан и, обогнув груду обломков, подошел к скалистой
стене.
Здесь мы нашли маленькую пещеру и заглянули в нее, но
было так темно, что мы ничего не могли разглядеть. Я ус-
лышал, как Питамакан потянул носом воздух.
— Чем здесь пахнет? — спросил он меня.
— Сыростью и мокрыми листьями,— ответил я.
— А мне кажется, что здесь пахнет медведем,— прошеп-
тал Питамакан.
Мы оба попятились и отползли подальше от страшной
пещеры. Дождь перешел в ливень, ветер усиливался и хле-
стал по лицу, в лесу стонали и скрипели деревья, с треском
падали на землю старые сухие сосны. Страшная была ночь.
— Дальше мы идти не можем,— сказал Питамакан.—
Быть может, я ошибся. Медведь забирается в берлогу не
раньше, чем выпадет снег. Вернемся и посмотрим, есть ли
там медведь.
Мы вернулись к пещере, опустились на колени и, втянув
ноздрями воздух, в один голос воскликнули:
240
— Киайо! *
— Но запах слабый,— добавил Питамакан.— Может
быть, он остался с прошлой зимы. Запах медведя держится
долго.
Я промок до костей и дрожал от холода. Щелкая зубами,
я проговорил:
— Войдем!
Пробирались мы в пещеру ползком, часто останавлива-
ясь и прислушиваясь. Вдруг мы наткнулись на кучу сухой
травы, веток и листьев, зашуршавших под нашими руками.
— Брат, мы спасены! — радостно воскликнул Питама-
кан.— Медведь здесь был и приготовил себе постель на зиму;
в месяц Падающих Листьев они всегда готовят себе постель.
Но сейчас его тут нет. А если он придет, мы закричим
и спугнем его.
Ползая по пещере, мы ощупывали стены и потолок, пока
не убедились, что наше новое жилище очень невелико. Затем
мы зарылись в сухую траву и листья, прижались друг к другу
и вскоре перестали дрожать.
Согревшись, мы заговорили о наших злоключениях, при-
думывая, как нам выпутаться из беды. Питамакан настаивал
на том, чтобы выследить индейцев кутене, пробраться ночью
в их лагерь и отыскать не только наших лошадей, но и ружья.
Я возражал, говоря, что кутене хорошо знают все горные
тропинки и, если мы и опередим их на одну ночь, все равно они
нас догонят раньше, чем мы доберемся до вершины горного
хребта. Наконец мы решили идти по следам наших врагов и,
отыскав их лагерь, разработать дальнейший план действий;
быть может, нам удастся вернуть все, что они у нас отняли.
Мы заснули. Проснувшись первым, я увидел, что идет
снег. Я растолкал Питамакана, и мы вдвоем подползли
к выходу из пещеры. Снежный покров был толщиной в чет-
верть ярда, и снег падал такими густыми хлопьями, что
я едва мог разглядеть вершины ближайших сосен. Было не
холодно, быть может два-три градуса ниже точки замерза-
ния, но наша сырая одежда прилегала к телу, словно ледяной
чехол. Щелкая зубами, мы уползали в глубь пещеры.
— Теперь, когда выпал снег, не имеет смысла отыскивать
кутене,— сказал я.
— Верно! — согласился Питамакан.— Они увидят наши
следы и быстро нас догонят.
Он замолчал и даже не хотел отвечать на мои вопросы.
Притих и я, но ненадолго. Тревога моя возрастала с каждой
минутой, я не мог молчать.
* Медведь!
241
— Не лучше ли нам сейчас же отправиться в путь? —
предложил я.— Попробуем перевалить через горный хребет.
Питамакан покачал головой:
— Ни один человек не может перевалить через горы,
пока не настанет лето. Нас застигла зима. Смотри, здесь снег
доходит нам до колен, а там, наверху, мы увязнем по самые
плечи.
— Ну, значит, мы здесь умрем! — воскликнул я.
Вместо ответа он снова затянул Песню койота. Глухо
и заунывно звучал его голос в маленькой низкой пещере.
Несколько раз пропел он эту охотничью песню. Мне стало
жутко, я хотел, чтобы он перестал петь, но, вглядевшись
в его лицо, я увидел, что он сосредоточенно о чем-то думает.
Быть может, пение помогало ему собраться с мыслями.
Наконец он оборвал песню и с улыбкой повернулся ко мне.
— Теперь я знаю, что мы должны делать!
— Что же? Говори скорее,—попросил я.
Вместо ответа он задал мне вопрос:
— Как по-твоему, в чем мы больше всего нуждаемся?
— Конечно, в пище,— ответил я.—Я умираю с голоду.
— Я так и знал, что ты это скажешь! — воскликнул Пи-
тамакан.— Вы, белые, только и думаете что о еде! Утром вы
едите, в полдень едите и на закате солнца снова наедаетесь
до отвала. Если случится вам пропустить обед или ужин, вы
говорите, что умираете с голоду. Нет, брат, сейчас мы не
в пище нуждаемся. Мы можем жить без пищи недели две-
три, а длинный пост нам не повредит.
Я ему не поверил. В те времена считали, что человек
может прожить без пищи лишь несколько дней.
— Да, не мясо нам нужно, а огонь,— продолжал Пита-
макан.— Мы умрем, если выйдем из пещеры и промокнем,
а потом негде будет согреться и высушить одежду.
— Ну что ж! Придется нам лежать здесь и ждать, пока
снег не стает,—сказал я.— Без кремня и огнива нам не
добыть огня.
— Тогда мы пролежим здесь до лета. Эта страна не
похожа на наши равнины. У нас снег выпадает и тает неско-
лько раз в течение зимы, а здесь снежный покров лежит всю
зиму, пока не уйдет Творец Холода, побежденный Солнцем.
Он был прав. Я вспомнил, как дядя говорил мне однаж-
ды, что Скалистые горы преграждают теплому ветру «чи-
нук» путь на запад. Тогда я придумал другой план.
— Пойдем к кутене и попросим их дать нам пристанище.
— Они нас отколотят и прогонят, а может быть,
и убьют. Нет, к ним мы не пойдем,— решительно сказал
Питамакан.— Не унывай, огонь мы добудем.
242
Угадав мои мысли, он добавил:
— Я вижу, ты не веришь, что я могу сделать огонь. Ну
так слушай! Огонь у нас был задолго до того, как пришли
вы, белые, и принесли нам кремень и огниво. Я никогда не
видел, как индейцы добывали его по старому способу, пото-
му что мой народ получил кремни от белых еще до моего
рождения. Но я частенько слышал рассказы стариков и ду-
маю, что мне удастся добыть огонь. Это очень просто. Ты
берешь маленькую сухую твердую палочку длиной с древко
стрелы и вращаешь ее, держа между ладонями, или, захлест-
нув тетивой лука, быстро двигаешь лук, как пилу, заставляя
палочку вращаться. Конец ее вставляется в отверстие, про-
сверленное в куске сухого дерева. Вокруг этого отверстия
нужно положить куски сухой березовой коры. Вращающаяся
палочка нагревает куски коры, и они загораются.
Хотя я и плохо понял это объяснение, но мне показалось,
что Питамакан и в самом деле может добыть огонь. Он
решил сделать эту попытку, когда кончится снегопад. Он
боялся, что мы заболеем, если будем бродить по лесу, с ног
до головы облепленные снегом.
В медвежьей берлоге мы пролежали целый день. К вечеру
облака рассеялись, но стало гораздо холоднее. К счастью,
одежда наша высохла, однако мы дрожали от холода
и ночью не сомкнули глаз. В темноте мы услышали тихие
шаги по снегу. Какое-то животное пробиралось к нашей
пещере. Что, если это медведь, вспомнивший о своей теплой
постели! Мы перешептывались, прислушиваясь к шагам. Че-
рного медведя мы не боялись: эти трусливые животные
никогда не нападают на человека. Но быть может, хозяином
пещеры был не черный медведь, а гризли! Мы оба наслуша-
лись рассказов об этом страшном звере. Прошлым летом
одна женщина пошла в лес по ягоды и была растерзана
гризли.
Когда шаги приблизились к пещере, мы с Питамаканом
стали кричать во все горло. Орали мы до хрипоты, потом
умолкли и стали прислушиваться. Все было тихо. Зверь,
испугавшись нас, ушел, но мы не могли заснуть: мы боялись,
что гризли бродит где-нибудь поблизости и, чего доброго,
ввалится в нашу пещеру.
Рассвело, но солнце долго еще не показывалось из-за
гигантских горных вершин, которые преграждали нам путь
к равнинам. Мы устали лежать неподвижно, нам очень хоте-
лось выйти из пещеры и размять ноги, но мы терпеливо
ждали, пока солнечные лучи не согреют воздух. Накануне
я был голоден как волк, а сейчас почти не чувствовал голода,
и Питамакан мне сказал, что скоро я и думать не стану о еде.
243
— Но не можем же мы ничего не есть до самого лета! —
воскликнул я.
— Конечно, не можем. Как только я добуду огонь, мы
пойдем на охоту, а потом устроим удобное жилище. О, скоро
мы здесь заживем, как у себя дома!
— А кутене? — возразил я.— Они придут и прогонят нас
или убьют.
— Сейчас кутене спешат уйти подальше от горного хреб-
та. Сюда они зимой не вернутся.
Мы подползли к выходу из пещеры и убедились, что ночью
нас действительно посетил медведь. Он прошел вдоль скалис-
той стены и остановился перед пещерой, а затем, испуганный
нашими воплями, убежал в лес. По отпечаткам лап на снегу мы
определили, что это был не гризли, а черный медведь, и вздох-
нули свободнее: следующую ночь мы могли спать спокойно.
Мы оба были одеты по-летнему. Я щеголял в кожаных
штанах и фланелевой рубахе, Питамакан — в гетрах из бизо-
ньей кожи, штанах и такой же рубахе, какая была на мне, он
получил ее в подарок от Тсистсаки. Не было у нас ни курток,
ни носков, ни нижнего белья. Куртку заменяло нам одеяние,
напоминавшее шинель с капюшоном и доходившее до колен.
Оно было сшито из белого одеяла.
Я сказал Питамакану, что нам холодно будет ходить по
снегу, так как ноги наши защищены только мокасинами из
тонкой кожи.
— Этой беде можно помочь,— отозвался Питамакан.
Он снял верхнюю одежду и оторвал от нижнего ее края
несколько длинных полос. Я последовал его примеру. Мы
обернули ступни этими полосами и натянули мокасины.
Проваливаясь по колено в снег, мы сбежали по склону
долины и вошли в лес. Здесь снег был не такой глубокий, но
ветви сосен гнулись под тяжестью снега. Мы набрели на
следы оленя и лося, вскоре увидели красивого белохвостого
оленя, с любопытством на нас смотревшего. Олень был
такой большой и жирный, что я снова почувствовал голод
и жалобно протянул:
— Хай-йя!
Питамакан меня понял.
— Не грусти,— сказал он, провожая глазами животное,
которое убегало, помахивая хвостом, словно флагом.— Не
грусти, завтра мы поедим жирного мяса — завтра или после-
завтра.
Этому обещанию я не поверил, но вопросов задавать не
хотел и молча побрел дальше. Спускаясь к реке, мы видели
несколько оленей и много лосей. Должно быть, после снеж-
ной бури крупная дичь бежала с гор в долины.
244
Река не замерзла, и не было снега на длинных каменис-
тых отмелях. Мы приступили к поискам орудий, необходи-
мых для добывания огня. Прежде всего нам нужен был нож.
В доисторические времена предки наши—мои и Питамака-
на— искали остро отточенные камни среди речных и лед-
никовых наносов. Мы с Питамаканом искали «камень, похо-
жий на лед» — так называют черноногие обсидиан. Я часто
видел маленькие блестящие наконечники стрел, выточенные
из обсидиана, но никогда не видывал неотделанных камней.
Вот почему Питамакан нашел большой кусок обсидиана на
той самой отмели, по которой я прошел несколько раз. Этот
кусок, ржаво-черного цвета, напоминал по форме футболь-
ный мяч и был покрыт какими-то беловатыми пятнами. Я не
верил, что мы нашли обсидиан, но Питамакан разбил шар
и показал мне сверкающие осколки.
Он никогда не видал, как делают из обсидиана ножи
и наконечники для стрел, но из рассказов стариков почерп-
нул много полезных сведений и теперь решил ими восполь-
зоваться. Вооружившись камнем вместо молотка, он начал
осторожно постукивать им по одному из обломков и в конце
концов расщепил кусок обсидиана на несколько тонких за-
остренных пластинок, или слоев. Подобрав остальные куски
и сложив их в кучу под нависшими ветвями сосны, мы
отправились разыскивать сухое дерево. Знали мы, что найти
его нелегко, так как незадолго до снегопада шел дождь.
Побродив около часа, мы спугнули стаю тетеревов, приютив-
шихся под верхушкой упавшего дерева. Птицы вспорхнули
и расселись на ветках большой сосны. Снова я почувствовал
голод, и сейчас мне представился случай его утолить.
— Давай наберем камней и попробуем убить хоть одно-
го тетерева,— предложил я.
Мы побежали к реке и, набрав камней в полы одежды,
вернулись к дереву. Птицы еще не улетели, и мы стали
бросать камни в ту, что сидела на нижней ветке. Напряженно
следили мы за полетом камней и жалобно стонали: «Аи-йя!»,
когда наши снаряды пролетали мимо.
Должен сказать, что в метании камней индейские под-
ростки менее искусны, чем белые мальчики. Они привыкли
пользоваться другим, лучшим оружием—луком, из которо-
го их учат стрелять с раннего детства. Вот почему Питама-
кан вскоре отдал мне все оставшиеся у него камни.
Правда, снаряды мои не попадали в цель, но некоторые
ударялись в ствол дерева или со свистом пролетали меж
ветвей. Однако птица сидела спокойно и один только раз
взмахнула крыльями, когда камень задел сук под ней. Но
последним снарядом я ее подшиб. Она спустилась на самую
245
нижнюю ветку, а мы помчались к дереву и радостными
криками спугнули остальных тетеревов.
Раненая птица, посидев секунду на ветке, вспорхнула
и опустилась на лужайку. Питамакан рванулся вперед и уже
протянул руку, чтобы схватить ее, но тетерев взмахнул кры-
льями, полетел и опустился на снег шагах в пятнадцати от
него. Мы пустились в погоню. Птица была ранена — она
раскрывала клюв, головка ее свешивалась набок, и мы не
сомневались, что добыча от нас не уйдет. Но не тут-то было!
Как только мы к ней подбежали, птица снова вспорхнула
и снова опустилась на снег в ста шагах от нас. Это повторя-
лось несколько раз. Птица привела нас к речке и перелетела
на другой берег. Недолго думая, мы последовали за ней. Тут
было мелко, но мы промокли до пояса. За это время птица
успела нас далеко опередить и вскоре скрылась из виду.
Мокрые и несчастные, стояли мы на снегу и грустно
смотрели друг на друга. Я был так опечален, что не мог
выговорить ни слова.
— Ничего не поделаешь! Идем,— сказал наконец Пита-
макан.— Мы должны найти сухое дерево и развести костер,
чтобы высушить одежду.
Он направился к подгнившей сосне и отломил твердый
сухой сук длиной в четверть фута. Эта палка годилась для
сверла; она была приблизительно вдвое толще карандаша.
На этот раз нам посчастливилось, и мы развеселились. Я сел
на берегу реки и стал обтачивать конец палки. Сначала я тер
его шероховатым камнем, потом скреб пластинкой обсиди-
ана. Хрупкие пластинки ломались у меня в руках, пока я не
научился обращаться с ними осторожно.
Тем временем Питамакан искал кусок сухого дерева,
в котором следовало сделать отверстие для сверла. От ста-
риков он слыхал, что дерево должно быть твердое, а из
твердых пород здесь росла только береза.
Когда я обточил сверло, Питамакан еще не нашел ничего
подходящего, а я рад был принять участие в поисках, так как
окоченел, сидя на одном месте. Мы бродили вдоль реки,
заходили в лес, осматривали чуть ли не каждое мертвое
дерево. Но нам попадались только подгнившие березы,
а гнилое дерево не годилось для нашей цели. Совершенно
случайно мы нашли то, что искали. Под выступом скалы,
защищенной от дождя, лежал большой кусок березы, срезан-
ный, по-видимому, бобрами. В длину он был около ярда
и около четверти фута в диаметре. Долго мы терли шерохо-
ватым камнем поверхность его, пока не сгладили все неров-
ности на пространстве нескольких квадратных дюймов. За-
тем пластинкой обсидиана провертели в нем маленькую
246
дырочку. Работа шла медленно, так как стекловидные пла-
стинки ломались. К концу дня мы просверлили дырку и ре-
шили тотчас же испытать наши инструменты.
Мы подобрали несколько кусков сухой березовой коры,
и я расщепил их на волокна. Питамакан вставил острие
сверла в дырку, а тупой конец зажал между ладонями; вокруг
дырки и острия мы положили волокна коры.
— Огонь, появись! — воскликнул Питамакан.
Вдавливая острие в дырку, он быстро начал вращать
сверло между ладонями. Но дым не показывался. Что-то было
неладно. Питамакан выдернул сверло, и мы ощупали и дырку
и острие. Дерево нагрелось. Я предложил вертеть сверло по
очереди как можно быстрее. О, с какой тревогой ждали мы
результатов! Появится огонь или не появится? От этого
зависела наша жизнь. Наконец у нас онемели руки, больше мы
не в состоянии были вертеть палку. С отчаянием посмотрели
мы друг на друга. Попытка закончилась неудачей. Надвигался
вечер. Одежда наша начала замерзать на нас; от пещеры,
служившей нам убежищем, мы были отделены рекой.
Положение казалось безнадежным; я сказал об этом
Питамакану. Он не ответил ни слова и рассеянно смотрел
вдаль.
— Все кончено,— проговорил я.— Здесь нам придется
умереть.
Снова он ничего не ответил, даже не взглянул на меня,
и я с ужасом подумал: «Уж не сошел ли он с ума?»
Глава IV
У нас есть мясо
— Ну что ж, если они разорвутся, я отрежу прядь во-
лос,— пробормотал Питамакан, с трудом вставая.
Треснула тонкая корочка льда, покрывавшая его гетры.
Теперь я был уверен, что разум его помутился. Ни один
индеец, находившийся в здравом уме, даже и не помыслит
о том, чтобы обрезать волосы.
— Питамакан, что с тобой? Ты болен? — спросил я, с бес-
покойством всматриваясь в его лицо.
— Что со мной? Ничего! — ответил он.— Мы вращали
сверло недостаточно быстро, нужно вертеть его с помощью
лука. Если завязки наших мокасин окажутся непрочными для
тетивы, мне придется отрезать прядь волос и из них сделать
тетиву.
Я вздохнул с облегчением, убедившись, что Питамакан
нс сошел с ума, но в его новый план я не верил. Уныло следя
247
за ним, я смотрел, как он ощупывает ветви ив и берез. На
берегу реки он подобрал два камня: один — большой
и гладкий, другой — заостренный. Наметив молоденькую
березку, ствол которой имел в диаметре около четырех
дюймов, он сгреб в сторону снег и положил у самого
основания ствола большой камень. Приказав мне согнуть
деревце так, чтобы оно легло на большой камень, он
заостренным камнем несколько раз ударил по стволу
и перерубил его. Срезав затем верхушку, он показал мне
палку длиной в ярд. Это был лук—грубый, неоструганный,
неотполированный, но упругий и вполне пригодный для
нашей цели.
Завязки моих мокасин сделаны были из козлиной кожи,
более прочной, чем ремешки из кожи бизона, которыми
стянуты были мокасины Питамакана. Поэтому мы решили
взять для тетивы мои завязки.
Захватив все наши орудия, мы вошли в лес, собрали
хворосту и березовой коры и решили сделать последнюю
попытку спастись. Страшно было приступать к делу. Нам
казалось — лучше оставаться в неизвестности, чем окончате-
льно убедиться в неудаче. Но сидеть сложа руки мы не
могли, так как снова начали мерзнуть. Решительный момент
настал: Питамакан вставил острие сверла в дырку, обернул
один раз тетиву вокруг сверла и, придерживая ладонью
левой руки тупой конец палки, правой рукой сжал лук.
Я положил расщепленные куски коры вокруг отверстия,
и Питамакан, запев Песню койота, стал двигать лук перпен-
дикулярно сверлу вперед-назад, вперед-назад, словно пилу.
Сверло, зажатое петлей тетивы, быстро вращалось.
Вдруг Питамакан выронил лук и вскрикнул от боли. Я по-
нял, в чем дело: конец сверла обжег ему руку.
Мы поменялись местами. Обернув руку полой одежды,
чтобы не обжечься, я все быстрее и быстрее двигал лук,
а сверло поскрипывало, как пила. Через несколько секунд
мне показалось, что тонкая струйка дыма просачивается
между пальцами Питамакана, придерживавшего куски коры,
которые мы положили вокруг дырки.
Убедившись, что глаза меня не обманывают, я радостно
вскрикнул, но Питамакан пел и не слышал моего возгласа.
Быстрее и быстрее вращалось сверло, из дырочки вырывался
дым, но огня не было.
— Почему нет огня? — крикнул я.— Почему не загорает-
ся кора?
Питамакан тревожно следил за синим вьющимся дым-
ком. Я ни на секунду не переставал «пилить», но огня не
было, да и дыму стало как будто меньше.
248
У меня потемнело в глазах. Я хотел бросить лук и от-
казаться от дальнейших попыток, как вдруг понял, почему
наш опыт не удался. Питамакан так плотно придавливал
бересту к дереву, что воздух не проникал в дырку, а где нет
воздуха, там и огонь не горит.
— Подними руку! — закричал я.— Освободи кору!
Он не сразу меня понял, но как только он отодвинул
руку, береста вспыхнула.
— Огонь! Огонь! Огонь!—закричал я, быстро выдернув
сверло.
— И-пу-куи-ис! И-пу-куи-ис! *—ликовал Питамакан.
Он поднес к крошечному язычку пламени сухую березо-
вую ветку, а когда ветка загорелась, побежал с пылающим
факелом к собранной нами куче хвороста. Затрещала кора,
огонь пробежал по сухим сучьям, и через минуту костер наш
пылал. Питамакан воздел руки к небу и возблагодарил Со-
лнце. Теперь нам не угрожала опасность замерзнуть.
Солнце садилось. В надвигающихся сумерках мы броди-
ли по лесу, собирая сухие палки и ветки. Мы притащили
к костру несколько упавших молодых деревцев длиной в че-
тыре-пять футов. Я хотел бросить их в огонь и развести
огромный костер, но Питамакан поспешно выхватил из огня
три-четыре толстых сука.
— Белые ничего в этом деле не понимают! — воскликнул
он.— Они тратят зря хворост и раскладывают такой боль-
шой костер, что к нему подойти нельзя — жар пышет в лицо.
Потом они стоят в сторонке и мерзнут. Черноногие поступа-
ют иначе, и мы последуем их примеру, чтобы нам было
и тепло и удобно.
Послав меня наломать побольше еловых веток, Питама-
кан построил остов шалаша у самого костра. Сначала он
поставил треугольник из тяжелых толстых палок, которые
наверху перекрещивались. Получилась трехгранная пирами-
да. Две стороны ее он заполнил косо положенными палками,
опиравшимися на три основных шеста. Сверху мы их при-
крыли еловыми ветками, положенными в несколько слоев.
И в шалаше мы сделали мягкую постель из еловых веток.
Теперь у нас было удобное жилище. Костер пылал у са-
мого входа. Мы вползли в шалаш и уселись на постель из
еловых веток. Холодный воздух просачивался сквозь стенки
шалаша, и дрожь пробежала у меня по спине. Тогда мы
с Питамаканом сняли теплую одежду и прикрепили ее к ше-
стам, преградив таким образом доступ холодному воздуху.
Жар от костра проникал в шалаш и, нагревая растянутую
* Горит! Горит!
249
над нами одежду, грел нам спины. Льдинки падали с нашей
одежды, мы сидели в облаке пара.
Теперь, когда был у нас огонь и неминуемая смерть
нам не грозила, у меня нашлось время подумать и о другом.
Снова почувствовал я мучительный голод. По словам Пи-
тамакана, соплеменники его могли не есть в течение не-
скольких недель, но я не верил, что мы долго проживем
без пищи. Однако выхода я не видел и считал невозможным
добыть мяса. Когда я заговорил об этом с Питамаканом,
он засмеялся.
— Будь храбрым, не бойся голода,— сказал он.— Повто-
ряй про себя: «Я не голоден, я не голоден», и скоро ты
почувствуешь, что тебе не хочется есть. Но мы недолго
будем поститься. Да знаешь ли ты, что я этой же ночью мог
бы раздобыть мяса, если бы это было необходимо!
Я посмотрел на него в упор. Он нисколько не походил на
сумасшедшего, а глаза его как будто смеялись. Ну что ж,
если он шутит—беда не велика, хотя шутка его кажется мне
нелепой, да и не время сейчас шутить; но если он говорит
серьезно, значит, в голове у него помутилось.
— Приляг и постарайся заснуть,—посоветовал я ему.—
Сегодня ты работал больше, чем я. Сон тебя подкрепит.
А я буду подбрасывать хворост в костер.
Он расхохотался так звонко и весело, что опасения мои
рассеялись.
— О, я с ума не сошел и говорю серьезно. Ну-ка по-
думай: не найдется ли какого-нибудь способа паздобыть еду?
— Конечно, никакого способа нет,— ответил я после ми-
нутного размышления.— Не шути. Мы попали в беду, а шут-
кой делу не поможешь.
Он посмотрел на меня с сожалением.
— Ты такой же, как и все белые. Они считают себя умнее
нас, индейцев. А отними-ка у них ружья, порох, пули, ножи,
одежду, одеяла, отними все их богатства—и они погибнут.
Да, они не могут жить в тех условиях, в каких живем мы,
индейцы, и живем неплохо.
Я чувствовал, что есть правда в его словах. Я сомневал-
ся, способен ли хоть один из агентов компании, самый
опытный и настойчивый, добыть огонь, если нет у него под
руками необходимых инструментов. А Питамакан добыл
огонь. Неужели он может добыть и пищу?
— Где же ты достанешь мясо? — осведомился я.
— Там, в лесу,— ответил Питамакан, небрежно махнув
рукой.— Неужели ты не заметил маленьких тропинок в сне-
гу, проложенных кроликами там, где они пробирались
сквозь кусты? В полночь, когда взойдет луна, я мог бы выйти
250
из шалаша и расставить на этих тропинках силки, сделанные
из завязок наших мокасин. И у нас был бы кролик... а быть
может, два или три.
Как это было легко и просто! План Питамакана показал-
ся мне вполне осуществимым, и странно было, почему я сам
до этого не додумался. Словно груз свалился с моих плеч,
я успокоился и теперь только почувствовал, как мне хочется
спать. Растянувшись на подстилке из еловых веток, я сказал:
— Питамакан, какой ты умный!
Не знаю, ответил ли мне Питамакан: я мгновенно заснул.
Ночью, когда угасал костер, мы просыпались от холода
и подбрасывали хворост в огонь, потом снова засыпали.
Когда рассвело, снова пошел снег. Падал он не такими
густыми хлопьями, как накануне, но по всем признакам
снегопад мог затянуться. Теперь мы не боялись выйти из
шалаша: в любой момент мы могли вернуться к костру
и высушить одежду.
Перед уходом мы сделали две стрелы из ивы. Побеги ивы
мы срубили острым камнем, концы обожгли на огне, древко
остругали и сделали на нем зарубки, пользуясь нашим но-
жом из обсидиана. Я хотел заострить конец, но Питамакан
сказал, что для охоты на птиц нужно иметь стрелы с тупыми
концами, которые раздробляют кости крыльев. Накануне он
усовершенствовал наш лук: остругал его и высушил перед
костром. Лук стал более упругим и, по словам Питамакана,
годился для стрельбы.
Мы зарыли тлеющие угли глубоко в золу и, убедившись
в том, что до нашего прихода они не погаснут, тронулись
в путь. Неподалеку от шалаша Питамакан устроил две ло-
вушки для кроликов. Сделал он их из шнурка мокасина. Его
способ расставлять силки оказался очень простым. Он со-
гнул молоденькое деревце, которое росло у края кроличьей
тропы, а верхушку его подсунул под сук другого дерева
с противоположной стороны тропинки. Затем привязал к де-
ревцу ремень так, что петля болталась над тропинкой на
высоте четырех-пяти дюймов. По обеим сторонам петли он
воткнул в снег большие еловые ветки, чтобы ветер не сдул ее.
Когда кролик, пробегая по тропе, почувствует, как петля
затягивается у него на шее, он попытается высвободиться,
начнет биться и дергать ремень. Верхушка деревца вырвется
из-под сука, деревце выпрямится, а кролик, задушенный
петлей, повиснет в воздухе.
Спускаясь в долину, мы искали тетеревов в зарослях
молоденьких сосен. Кролики прыгали по тропинкам — бело-
снежные, красноглазые, с большими лапами. В одного из них
Питамакан выстрелил, но стрела не долетела до цели.
251
Всюду виднелись звериные тропы, но падающий снег
покрывал их, и мы не могли отличить новые следы от
старых. Пройдя около мили, мы увидели крупную дичь —
оленей и лосей, бродивших поодиночке и маленькими стада-
ми. Когда мы приблизились к зарослям ивы, оттуда вышли
олень, самка его и детеныш. Самка и детеныш убежали,
а олень двинулся нам навстречу, потряхивая огромной голо-
вой, увенчанной широкими рогами. Я вспомнил рассказы
трапперов о злобном нраве оленей в эту пору года и стал
озираться, отыскивая дерево, на которое можно было бы
влезть. Но вокруг росли такие толстые деревья, что я даже
не мог обхватить руками ствол.
— Бежим! — прошептал я.
— Стой смирно! — отозвался Питамакан.— Если мы по-
бежим, он за нами погонится.
Олень находился шагах в пятидесяти от нас. В сумереч-
ном освещении леса глаза его — маленькие, злые—горели
зеленоватым огнем. Походил он на чудовищного зверя, ка-
кого случается видеть во сне. У него была толстая отвисшая
нижняя губа, из-под нижней челюсти торчали кисточки чер-
ных волос. В вышину, от копыт до загривка, он был больше
полутора ярдов. Длинная шерсть была ржаво-серого, места-
ми черного цвета.
Все это я заметил с первого взгляда. Снова олень тряхнул
головой и, сделав два-три шага в нашу сторону, остановился.
— Если он сделает еще шаг, беги к дереву! — сказал
Питамакан.
Затаив дыхание, мы ждали. Конечно, мы боялись этого
оленя, да и как было не испугаться, когда мы стояли без-
оружные, по колено в снегу! Мотнув головой, он шагнул
было вперед, но в эту минуту где-то треснула ветка. Олень
оглянулся, свернул в сторону и побежал по тропе, вслед за
самкой и детенышем. Как только он скрылся из виду, мы
помчались в противоположную сторону и бежали не остана-
вливаясь, пока не увидели наш шалаш.
Хорошо, что мы к нему вернулись. Снег покрывал кучу
золы, и вода, просачиваясь, могла потушить тлеющие угли.
Мы откопали их, развели новый костер и присели отдохнуть.
На будущее мы решили не отходить от костра, не сделав
предварительно навеса из веток и коры над тлеющими углями.
— Идем! — сказал Питамакан.—Теперь мы повернем
к верховьям речонки. Быть может, там нам посчастливится.
Отойдя шагов на триста от шалаша, мы наткнулись на
следы медведя. Зверь прошел здесь недавно: очень тонкий
слой снега покрывал отпечатки его лап. Следы привели нас
к реке и видны были на другом берегу. По-видимому, мед-
252
ведь, переправившись через реку, двинулся в лес, к пещере,
где провели мы первые две ночи. Отпечатки отчетливо вид-
ны были на песке у самой воды, и по этим отпечаткам мы
определили, что здесь прошел черный медведь.
— Это тот самый медведь, который натаскал в пещеру
травы и листьев!—воскликнул Питамакан.— Сейчас он идет
в свою берлогу.
— Вот если бы мы могли убить его! — подхватил я.—
Жирного мяса хватило бы нам надолго, а шкура у него
теплая, мягкая, мы бы на ней спали.
— Если он заляжет в берлоге, мы до него доберемся,—
сказал Питамакан.— Хороших стрел у нас нет, но мы
возьмем большие тяжелые дубинки и проломим ему голову.
Шагая рядом с другом, я обдумывал его предложение
убить медведя дубинками. Несколько дней назад этот план
показался бы мне неосуществимым и нелепым, но голод
и лишения многому меня научили. Я думал, что не побоюсь
пойти с дубинкой на медведя.
Мне захотелось повернуть назад и подняться к пещере,
но в ту минуту стая тетеревов выпорхнула из кустов, мимо
которых мы проходили. Птицы опустились на ветки ближай-
ших сосен и елей. Мы остановились в нескольких шагах от
одного из тетеревов, который, казалось, не обратил внима-
ния на паше приближение. Питамакан приладил к тетиве
стрелу, прицелился и выстрелил.
Неудивительно, что он промахнулся! Стрела была сделана
грубо и лишена оперения. Пролетела она на расстоянии четверти
фута от птицы, ударилась в сук и упала на снег. Но тетерев даже
и не встрепенулся. С тревогой смотрел я, как Питамакан
прилаживает вторую — и последнюю — нашу стрелу.
— Ззз!..— Я завопил от восторга, когда стрела попала
в цель и птица свалилась с ветки. Рванувшись вперед, я под-
хватил ее на лету и жадно ощупал жирное тельце.
— Мясо! Смотри, у нас есть мясо! — крикнул я, высоко
поднимая добычу.
— Замолчи! Ты спугнул всех птиц,— сердито проворчал
Питамакан.
Действительно, три тетерева, сидевшие на той же сосне, уле-
тели, испуганные моими воплями. Питамакан, поднимая упав-
шие стрелы, посмотрел на меня укоризненно. Мне стало стыдно.
Мы знали, что на соседних деревьях еще сидят тетерева, но
увидели их не сразу, так как их оперение сливалось со стволами
деревьев. Наконец разглядели мы трех птиц на ближайшей сосне.
Питамакан стал стрелять, а я поднимал и приносил ему стрелы.
Нам не везло. Он делал промах за промахом, и в конце
концов тетерева, слегка задетые стрелами, улетели.
253
Мы перешли к другому дереву, и здесь Питамакану
посчастливилось: он подстрелил двух птиц. Захватив добычу,
мы поспешили домой, к костру. Я предложил зажарить сразу
трех птиц и поесть досыта, но Питамакан заявил, что этого
он не допустит.
— Одну мы съедим сейчас, одну — вечером, и одну — за-
втра утром,—решительно сказал он.
Мы были так голодны, что не стали ждать, пока до-
жарится наша птица. Мы сняли ее с углей, разделили попо-
лам и съели полусырое мясо. Конечно, досыта я не наелся,
но никогда ни одно кушанье не казалось мне таким вкусным.
И в сущности съели мы немало: синие американские тетере-
ва—крупные птицы. Поев, мы пошли за хворостом, а когда
стемнело, уселись в шалаше перед костром и стали строить
планы на будущее, которое представлялось нам далеко не
в столь мрачных тонах, как накануне.
— Если бы у нас был хороший лук и настоящие стрелы,
мы могли бы всю зиму кормиться тетеревами,— сказал я.
— Нам нужны лыжи,— возразил Питамакан.— Через не-
сколько дней выпадет столько снегу, что мы будем провали-
ваться по пояс.
— Лыжи мы сделаем из дерева,— предложил я, припо-
миная рассказы трапперов.
— Но мы не можем ходить босиком. Через день-два
наши мокасины развалятся. Посмотри, у меня уже разорвана
подошва. Брат, если мы хотим дожить до весны, увидеть
зеленую траву, вернуться к родным, нам нужна не только
пища, но и нитки и иголки, кожа для мокасин, одежда
и теплый вигвам. Скоро ударят лютые морозы.
У меня сжалось сердце. Я думал о еде и забыл обо всем
остальном. Перечень нужных нам вещей привел меня в ужас.
Иголки и нитки! Мокасины!
— Ничего не поделаешь, Питамакан, придется нам
умереть,— воскликнул я.—Нам не раздобыть всех этих
вещей.
— Раздобудем! — весело отозвался Питамакан.— И пре-
жде всего мы сделаем хороший лук и настоящие стрелы
с наконечниками из кремня или камня, похожего на лед.
Завтра же примемся за работу... Слушай!
Я едва мог расслышать жалобный писк, но Питамакан
сразу понял, в чем дело.
— Бежим! Кролик попал в силки! — крикнул он.
Мы выбежали из шалаша и бросились в кусты. Питама-
кан не ошибся: в петле, задыхаясь, бился кролик. Мы вынули
его, снова наставили ловушку и, веселые и счастливые, вер-
нулись к костру.
254
В тот вечер мы съели не одного, а двух тетеревов. Мы
зарыли их в золу, и на этот раз у нас хватило терпения
подождать, пока жаркое будет готово.
Глава V
Гнилая тетива
— Мой дед говорил мне, как это нужно делать. Вот
смотри! — сказал Питамакан.
Положив на ладонь левой руки пластинку обсидиана, он
постукивал по ней треугольным камнем, который держал
в правой руке.
— Но есть и другой способ,— продолжал он.— Нужно
нагреть пластинку на огне, а затем осторожно капнуть воды
на ту часть ее, которую ты хочешь отколоть.
Не найдя кремней, мы принесли куски обсидиана, кото-
рые были спрятаны под нависшими ветвями сосны. А рано
утром мы осмотрели ловушки и в каждой нашли по кролику.
Теперь они висели на ветке дерева в двух шагах от шалаша;
кролика, пойманного накануне, мы съели за завтраком.
Я тоже попытался сделать из куска обсидиана наконеч-
ник для стрелы. Но работа у нас не клеилась, а материала
было мало. Мы испортили много пластинок: они раскалыва-
лись, если мы слишком сильно ударяли по ним камнем.
Решив испробовать второй способ, мы принесли расщеп-
ленную ветку ивы, которая должна была заменить нам щип-
цы, и положили горсть снега в выбоину камня, напоминав-
шего по форме блюдце. Решено было, что я буду нагревать
обсидиан, а Питамакан — придавать пластинкам форму на-
конечника. Он выбрал почти треугольный кусок, длиной
в четыре дюйма, толщиной в один. Одна сторона его была
заостренная, как лезвие бритвы, две другие — тупые.
Следуя наставлениям Питамакана, я взял пластинку
щипцами за острый край, подержал над тлеющими углями,
которые мы выгребали из костра, и лишь после этого
поднес ее к огню. Питамакан опустил в воду кончик со-
сновой иглы и осторожно капнул водой на тот кусок пла-
стинки, который мы хотели отколоть. Послышалось ши-
пение, вода испарилась, но с пластинкой обсидиана, ка-
залось, никаких изменений не произошло. Питамакан
вторично капнул водой на то же самое место. От пластинки
отскочил кусок величиной с ноготь мизинца. Мы оба ра-
достно вскрикнули: опыт удался!
Вскоре мы убедились, что пластинку нужно держать на-
клонно, так, чтобы капля воды стекла по той линии, вдоль
255
которой должна была пройти трещина. После двухчасовой
работы мы сделали из куска обсидиана маленький нако-
нечник для стрелы. Конечно, дед Питамакана с презрением
выбросил бы этот наконечник, но мы были им очень до-
вольны.
Работали мы целый день, и к вечеру у нас было пять
вполне сносных наконечников. На закате солнца прекратился
снегопад, и мы пошли посмотреть на силки для кроликов, но
нашли их пустыми. Тогда мы перенесли обе ловушки на
другую тропинку. Снегу выпало много, мы увязли выше
колен, и ходить было очень трудно.
Нам предстояла работа не менее трудная, чем выделыва-
ние наконечников: нужно было найти подходящий материал
для луков и стрел. В тот вечер мы ничего не нашли, но па
следующее утро, осмотрев силки и вынув из петли одного
кролика, мы случайно наткнулись на деревца, похожие на
ясень, из которого черноногие делают свои луки.
Сбегав в шалаш за большим плоским камнем, служи-
вшим нам наковальней, и за камнями, заменявшими ножи,
мы срубили два прямых, стройных деревца; стволы их имели
в диаметре около пяти дюймов. Древки для стрел мы реши-
ли сделать из прямых ветвей ивы. На берегу реки мы нашли
несколько шероховатых кусков песчаника, которые могли
заменить нам напильник.
Два дня потратили мы на изготовление луков и стрел.
Луки мы обстругивали и обтачивали сначала кусками песча-
ника, затем ножами из обсидиана. Но мы боялись держать
их на огне, так как дерево могло треснуть; поэтому наши
луки были менее упруги, чем им следовало быть.
Немало потрудились мы и над выделкой стрел. Расщепив
конец стрелы, мы вставляли в щель наконечник и привязы-
вали его кроличьими сухожилиями. Для оперения мы поль-
зовались перьями тетеревов и привязывали их к древкам
теми же сухожилиями.
К счастью, кролики ежедневно попадались в силки, и мы
не голодали, но нам надоело питаться одним кроличьим
мясом.
Наконец луки и стрелы были готовы, оставалось сделать
тетиву. Мы хотели взять для этой цели завязки от мокасин,
но они были широкие, шероховатые и непрочные. Как-то
вечером Питамакан решил отрезать прядь волос для тетивы,
но, проснувшись на следующее утро, заявил, что ему при-
снился сон, который он истолковал как запрещение отрезать
волосы. Все черноногие верили в сны, и я не стал спорить
с Питамаканом, зная, что мои доводы не произведут на него
никакого впечатления.
256
В то утро мы нашли в силках двух кроликов. И добычу
и силки мы отнесли в шалаш, так как теперь те же ремни
должны были пойти на тетиву. Один ремень разорвался, как
только мы его высушили и натянули. Смазав концы, мы
скрутили из двух ремней веревку, которую натянули на лук
Питамакана. А я остался без тетивы и должен был ждать,
пока мы не убьем какого-нибудь крупного зверя, чьи сухожи-
лия пригодны для тетивы. Я совсем не был уверен, что
ремень на луке Питамакана окажется достаточно прочным.
— Попробуй-ка его натянуть,— предложил я.
— Нет! — возразил Питамакан.— Пусть лучше он по-
рвется после первого выстрела.
Мы спустились в долину. Ярко светило солнце, но день
был очень холодный, и деревья потрескивали от мороза. Не
оберни мы ноги кроличьими шкурками, заменявшими нам
носки, мы не могли бы далеко отойти от костра.
Звериные тропы в лесу перекрещивались и переплетались,
напоминая сеть, раскинутую на снегу. Следуя по этим тро-
пам, мы не проваливались в снег, но нам часто приходилось
с них сворачивать, так как они вели не в ту сторону, куда мы
шли. И не было здесь широкой тропы, параллельной реке; на
равнинах к востоку от Скалистых гор такие тропы, проло-
женные бизонами, тянутся вдоль всех ручьев и рек. Но на
западных склонах нет бизонов, а другие животные бродили,
как нам казалось, без всякой цели, не придерживаясь опреде-
ленного направления.
Мы шли медленно и старались не шуметь. Нам хотелось
подкрасться к какому-нибудь животному, отдыхающему
в кустах. Из-под ветвей сосны выпорхнула стая тетеревов, но
в них мы не стреляли, опасаясь — в случае промаха — испор-
тить наконечники стрел. Попади стрела в сук или ствол
дерева, расшатался бы плохо укрепленный наконечник. Мы
решили на будущее брать две стрелы с тупыми концами для
охоты на птиц.
Какой-то черный зверек, прыгая по снегу, скрылся в за-
рослях. Подойдя ближе, мы увидели на снегу отпечатки лап
куницы. Индейцы и трапперы часто приносили в форт глян-
цевитые шкуры этих зверьков, но никогда еще не видел
я живой куницы. Я пошел было по ее следам, но Питамакан
вдруг схватил меня за руку и указал на маленького рыжего
зверька, который, добежав до конца длинного сука, пере-
прыгнул на соседнее дерево.
— Да ведь это только белка,— презрительно сказал я.
Но вслед за белкой пробежала по суку куница и прыгнула
на то же дерево. Это был удивительно красивый зверек,
гораздо крупнее домашней кошки. Проваливаясь в снег, мы
11 № 925
257
бросились к ели, но куница, преследуя белку, уже прыгнула
на соседнее дерево. Белка заметалась, перескакивая с ветки
на ветку, потом перелетела на сук ели, под которой мы
стояли. Куница догоняла свою добычу, но вдруг, заметив
нас, круто повернулась, отказалась от погони и, перепрыги-
вая с дерева на дерево, быстро скрылась из виду.
— Эх, жаль, что мы ее не убили! — воскликнул я.
— Не беда,— отозвался Питамакан.— Здесь водится
много куниц, а до весны далеко, мы еще поохотимся.
Я промолчал. Мне казалось, что Питамакан сулит то,
чего быть не может. Он обещал сделать иголки и нитки, но
разве я мог этому поверить!
— Идем! — сказал я.— Холодно стоять на одном месте.
Мы подошли к зарослям ивы, где несколько дней назад
на нас чуть было не напал олень. На снегу, выпавшем
накануне, отчетливо виднелись оленьи следы: олень со своим
семейством долго бродил в зарослях, а затем спустился
к реке.
— Они находятся где-нибудь неподалеку,— сказал Пита-
макан,— но лучше не подходить к ним, пока у нас нет
второго лука.
Выйдя из зарослей, мы увидели большого белохвостого
оленя-самку. Она медленно шла к реке, изредка останав-
ливалась и грызла нежные веточки ив и молодых березок.
Мы спрятались за деревом и ждали, пока она не скрылась
в ельнике.
— Она ляжет там на снегу. Идем! — воскликнул Пи-
тамакан.
Он двинулся к реке, а я покорно следовал за ним, недо-
умевая, почему он не идет прямо по следам самки. Наконец
я не выдержал и спросил его об этом.
— Все лесные животные, ложась отдохнуть, поворачива-
ются мордой к тропе, по которой только что пришли,— объ-
яснил он.— Иногда они бывают еще более осторожными:
сделают круг и ложатся в сторонке, откуда им видна эта
тропа. Если по ней идет охотник, они припадают к земле
и лежат неподвижно, пока он не пройдет мимо. Потом
потихоньку встают и убегают. Запомни одно: нельзя идти по
следам животного, за которым охотишься. Когда ты опреде-
лил по следам направление, которого держится олень, свер-
ни с тропы и иди вперед, пока не увидишь холмика или
зарослей — словом, удобного местечка, где животное могло
бы лечь и отдохнуть. Тогда осторожно подходи к этому
месту кружным путем. Если олень здесь не остановился, ты
увидишь его следы. Если следов нет, иди вперед медленно,
шаг за шагом.
258
Это объяснение показалось мне разумным; я сказал это
Питамакану.
— Идем скорее,— добавил я.— Незачем зря терять
время.
— Спешить некуда,— возразил он.— Нужно дать время
животному лечь и задремать.
Но день был такой холодный, что долго ждать мы не
могли. Подойдя к реке, мы увидели, что вода у берегов
замерзла, и только там, где течение было быстрее, вид-
нелись длинные узкие полыньи. Мы прошли шагов двести по
льду, к низовьям реки, и немного отдохнули, так как лед еще
не был покрыт снегом. Подойдя к ельнику, мы не нашли
свежих оленьих следов и убедились, что лань осталась в за-
рослях.
Отойдя от реки, мы двинулись в обход, пробираясь меж-
ду деревьями. На ветвях лежали толстые подушки снега.
Деревья росли здесь так близко одно к другому, что мы
видели не дальше чем на десять шагов вперед. Я шел за
Питамаканом, от которого зависела теперь наша судьба.
У меня тревожно билось сердце. Если бы нам удалось убить
оленя, насколько улучшилось бы наше положение!
Войдя в ельник, мы стали пробираться вперед шаг за
шагом. Вдруг Питамакан задел плечом ветку ели, и снег
посыпался тяжелыми хлопьями. Я видел, как шагах в десяти
от нас поднялось облако снежной пыли, и заметил оленью
самку, которая вскочила и, делая гигантские прыжки, бежала
из ельника на открытую поляну. Но Питамакан успел в нее
прицелиться и пустил стрелу.
— Я не промахнулся!—крикнул он.— Я видел, как опу-
стился хвост!
Это был верный признак. Когда белохвостый олень,
спугнутый охотником, обращается в бегство, он всегда зади-
рает свой короткий белый хвост и помахивает им, словно
маятником. Если животное ранено, хотя бы и очень легко,
хвост мгновенно опускается.
— А вот и кровь! — воскликнул Питамакан, заметив
красные пятна на снегу.
Но крови было очень мало. Я утешал себя тем, что
древко стрелы, вонзившейся в тело, не дает крови вытекать
из раны. Выйдя из ельника, мы побежали по следам оленя,
но вскоре замедлили шаг: красные пятна на снегу попадались
все реже и реже. Плохой знак!
Вскоре мы подошли к тому месту, где животное остано-
вилось и оглянулось на пройденную тропу. По-видимому,
олень стоял довольно долго, так как снег был хорошо утоп-
чан, но здесь мы не увидели ни капли крови.
11 *
259
— Не стоит идти по ее следам,— печально проговорил
Питамакан.— Она легко ранена, и боль не мешает ей бежать.
Нас она к себе не подпустит.
Питамакан был огорчен больше, чем я, так как считал
себя виновником неудачи.
— Не беда! — сказал я, стараясь его ободрить.— Оленей
здесь водится много, а до ночи еще далеко. Идем! Быть
может, в следующий раз нам повезет.
— Я очень устал,— пожаловался он.— Не вернуться ли
нам к костру? Отдохнем, выспимся, а завтра пойдем на
охоту.
Питамакан все время шел впереди, прокладывая тропу
по рыхлому снегу. Неудивительно, что он устал. Я пред-
ложил занять его место и проложить дорогу к реке, а затем
идти по льду и высматривать дичь, бродившую в лесу,
окаймлявшем реку.
— Ты прав! — воскликнул он, и лицо его осветилось
улыбкой.— Иди впереди. Скорее бы добраться до реки!
Через несколько минут мы уже шагали по льду, и Пита-
макан снова шел впереди. Впервые с тех пор, как мы вышли
на охоту, я перестал сомневаться в успехе и с уверенностью
сказал себе, что домой мы вернемся не с пустыми руками.
Наши ноги, обутые в мокасины, бесшумно ступали по глад-
кому льду,—конечно, нам удастся близко подойти к наме-
ченной добыче, и на этот раз Питамакан не промахнется. Мы
спугивали тетеревов; заметили двух-трех выдр, но на снегу
вдоль реки и дальше, в лесу, виднелось столько следов
крупных животных, что на мелкую дичь мы решили не
обращать внимания.
Мы приближались к тому месту, где высокие сосны
подступали к самой реке. И вот тогда-то надежда вспыхнула
с новой силой: мы увидели, как осыпался снег с ветвей
молодой ивы и деревце затрепетало, словно по нему ударили
топором. Мы остановились, прислушиваясь, но вокруг было
тихо. Потом посыпались хлопья снега с куста неподалеку от
нас. Питамакан сжал лук. Из кустов вышел лось и остано-
вился, повернувшись к нам боком, шагах в двадцати от реки.
«Ну уж он-то от нас не уйдет!» — подумал я. Затаив дыхание,
я ждал, посматривая то на лося, то на Питамакана.
Питамакан прицелился, натянул тетиву и вдруг, круто
повернувшись, сел прямо на лед. Тетива разорвалась! Это
был страшный удар: мы лишились добычи, и всему виной
была гнилая тетива! Лось скрылся из виду, как только Пита-
макан опустился на лед. Долго сидел он с опущенной голо-
вой, жалкий и подавленный. Наконец он глубоко вздохнул,
встал и предложил идти домой.
260
— Подожди! Попробуем связать концы ремня,— сказал
я.— Быть может, он протерся только в одном месте.
Питамакан безнадежно покачал головой и зашагал по
льду. Но через минуту он остановился.
— Нет у меня надежды, но все-таки попробуем.
Ремень был длиннее, чем требовалось для тетивы. Мы
связали концы узлом, и Питамакан, приладив стрелу, мед-
ленно стал натягивать тетиву. Мне казалось, что ремень
выдержит, но вдруг раздался треск: тетива лопнула снова,
и на этот раз в другом месте. Об охоте нечего было и думать,
если мы не раздобудем новой, прочной тетивы. Питамакан
молча продолжал путь, а я следовал за ним, тщетно стараясь
найти какой-нибудь выход.
Мы шли по льду, следуя всем извивам реки, так как
слишком устали, чтобы идти кратчайшим путем по глубокому
снегу. До вечера было еще далеко, когда мы подошли к нашему
шалашу, разложили костер и поджарили кусок кроличьего мяса.
— Теперь и кроликов у нас не будет,— заметил я.— На
ремне столько узлов, что из него не сделаешь хорошей петли.
— Верно, брат,— отозвался Питамакан.— Выход у нас
один: если в той пещере за рекой залег медведь, мы должны
его убить.
— Дубинками?
— Да, конечно. Я уже тебе говорил, что не могу отрезать
прядь волос. Значит, нам не из чего сделать новую тетиву.
— Идем! — в отчаянии крикнул я.— Идем к пещере и по-
скорее покончим с этим делом.
Поев кроличьего мяса и напившись воды из источника,
мы срубили острыми камнями две молодые березки. Воору-
жившись тяжелыми дубинками, мы поспешили к реке. Мно-
го снегу выпало с того дня, как нашли мы здесь отпечатки
лап черного медведя, но и сейчас еще можно было отыскать
его следы, ведущие к пещере.
1лака VI
Медведь и лось
Мы шли по едва заметным следам, ведущим через лес
к пещере у подножия скал. Что касается меня, то я не имел
ни малейшего желания спешить. На полпути я остановился
и окликнул Питамакана.
— Давай придумаем какой-нибудь план,— предложил
я.— Обсудим, как взяться за дело.
— Не знаю, какой тут может быть план,— отозвался он,
поворачиваясь ко мне.— Мы подойдем к пещере, заглянем
261
в нее и крикнем: «Эй, медведь, вылезай!» Он испугается
и вылезет, а мы с поднятыми дубинками будем стоять справа
и слева от входа. Как только он выйдет, мы изо всех сил
ударим его по переносице Он упадет, и мы будем его бить
дубинками, пока он не издохнет.
Я припоминал рассказы индейцев и трапперов об охоте
на медведей; никогда не слыхал я, чтобы медведя убивали
дубинками.
— Та-ак,—протянул я, выслушав план Питамакана.
— Что? Почему ты замолчал? Что ты хотел сказать?
— Боюсь, что мы подвергаемся большой опасности,—-
сказал я.—Мне говорили, что зверь, загнанный в тупик,
всегда защищается.
— Но мы никуда не будем загонять этого медведя. Мы
займем места по обеим сторонам входа. Из пещеры он
может бежать по склону прямо в лес. Он увидит, что путь
свободен, и мы едва успеем нанести ему удар. Помни: бить
нужно изо всех сил. Если он не упадет после первого же
удара, мы его не догоним — он убежит в лес.
Мы побрели дальше. Слова Питамакана меня успокоили;
теперь мне хотелось поскорее довести дело до конца. Судьба
наша зависела от того, убьем ли мы медведя. Если он от нас
уйдет, размышлял я, быть может, Питамакан преодолеет
суеверный страх и срежет прядь волос для тетивы.
Выйдя из лесу, мы стали карабкаться по крутому склону.
Шагах в двадцати от пещеры мы сделали печальное от-
крытие: тропа, по которой мы шли, круто сворачивала нале-
во, а затем уводила назад, в лес. Мы переглянулись, и Пита-
макан глухо сказал:
— Конец охоте. Медведь почуял наш запах и побоялся
идти в пещеру. Значит, у него на примете какая-нибудь
другая берлога.
«Плохо дело! — подумал я.— Неужели Питамакан не со-
гласится срезать прядь волос? Постараюсь его убедить...» Но
убеждать его мне не пришлось. Осматриваясь по сторонам,
я заметил справа от пещеры следы медвежьих лап, тянувши-
еся вдоль подножия скал. Молча схватил я Питамакана за
руку и указал ему на эти следы. Глаза его сверкнули, он
улыбнулся во весь рот и чуть было не пустился в пляс.
— А, так вот почему тот медведь убежал в лес! — воск-
ликнул он.— Другой медведь уже занял его берлогу, а он
побоялся вступить с ним в бой. Идем, идем!
Но, пройдя несколько шагов, он остановился и задумал-
ся. Потом повернулся и посмотрел на меня как-то странно,
словно впервые меня увидел. Вглядываясь в мое лицо, он,
казалось, старался угадать, что я за человек. Не очень-то
262
приятно, когда на тебя так смотрят! Сначала я терпел,
потом рассердился и спросил, что ему нужно. Ответ был
неожиданный.
— Мне пришло в голову, что там, в пещере, залег не
черный медведь, а гризли. Конечно, я в этом не уверен. Как
нам быть? Идти ли вперед — быть может, навстречу смер-
ти— или вернуться? Если ты боишься, повернем назад.
Конечно, я боялся, но положение наше было отчаянное,
а кроме того, мне стыдно было признаться в трусости.
— Идем,—сказал я,—идем! Я ни на шаг от тебя не отстану.
Мы вскарабкались по склону и остановились перед пеще-
рой. Низкий ход был завален снегом, только в середине
виднелась узкая щель: снег засыпал дыру, в которую пролез
медведь. Следы, ведущие к пещере, были почти заметены
снегом, и мы не могли определить, кто здесь прошел — чер-
ный медведь или гризли.
Одно было несомненно: зверь находился там, в этой
темной берлоге, в нескольких шагах. Пар от его дыхания
вырывался из узкой щели. Питамакан приказал мне встать
справа от входа, а сам занял место слева. Когда я по его
знаку поднял дубинку, он наклонился к щели и закричал:
— Пак-си-кво-йи, сак-сит! *
Медведь не показывался. Ни одного звука не доносилось
из пещеры. Питамакан крикнул еще несколько раз, но безре-
зультатно. Знаком приказав мне следовать за ним, он стал
спускаться по склону.
— Придется просунуть жердь в пещеру и расшевелить
его,— сказал Питамакан, когда мы вошли в лес.— Он спит
и ничего не слышит.
Вскоре мы увидели сухую стройную сосенку. Быстро
отломали мы полусгнившие ветки, и в нашем распоряжении
оказалась жердь длиной в семь футов.
— Я сильнее тебя,— говорил Питамакан, взбираясь по
склону.— Ты просунешь жердь в дыру, а я буду стоять у вхо-
да, и, как только медведь вылезет, я его ударю дубинкой по
голове. Жердь ты держи в левой руке, а дубинку в правой;
быть может, и ты успеешь нанести ему удар.
Когда мы вернулись к пещере, я убедился, что восполь-
зоваться советом Питамакана нельзя. Одной рукой я не мог
протолкнуть жердь сквозь сугроб; тогда я воткнул дубинку
в снег и обеими руками сжал жердь. Все глубже входила она
в снежную глыбу; я увлекся, налегал на нее изо всех сил.
Вдруг жердь прошла сквозь глыбу, а я потерял равновесие
и упал ничком.
* Липкий рот, выходи!
263
Падая, я слышал — что-то тяжелое ударило по концу
шеста, находившемуся в пещере. Потом раздалось заглушен-
ное сердитое ворчание, от которого у меня волосы зашевели-
лись. Не успел я вскочить, как ворчание послышалось над
самой моей головой и на меня навалилось тяжелое косматое
тело. Острые когти вонзились в мою ногу. Я корчился,
извивался, пытался, кажется, кричать, но так как я лежал,
уткнувшись лицом в снег, то не мог издать ни звука.
Я был уверен, что на меня напал гризли и настал мой
последний час. Вдруг, к великому моему изумлению, мне
удалось высвободиться из-под тяжелой туши; я перевернулся
на спину и мельком увидел Питамакана с занесенной над
головой дубинкой. Тотчас же я вскочил, схватил свою дубин-
ку и не мог не заорать от восторга: медведь барахтался
в снегу, а Питамакан колотил его по голове. Я успел нанести
два-три удара, прежде чем медведь перестал корчиться.
Только тогда я убедился, что это не гризли, а самый
обыкновенный черный медведь, вдобавок не из крупных.
Напади на нас гризли, нам обоим не пришлось бы вернуться
к костру.
Не сразу принялись мы за работу. Сначала Питамакан
должен был мне рассказать, как он стоял у входа и нанес
медведю удар по голове, когда тот выскочил из пещеры,
и как он осыпал его ударами, когда медведь примял меня.
Мне тоже очень хотелось рассказать, что я испытал, когда на
меня навалился медведь и я с минуты на минуту ждал
смерти. Но слов у меня не хватило, да и острая боль в ногах
давала о себе знать. Штаны мои были разорваны, ноги
окровавлены, но раны оказались неглубокими. Набрав при-
горшню снега, я приложил его к икрам.
Медведь был небольшой, но жирный, и поднять его мы
не могли. Весил он, вероятно, не меньше девяноста фунтов.
Мы взяли его за передние лапы и поволокли домой. Тащить
его вниз по склону и по скованной льдом реке было нетруд-
но, но дальше начался подъем, и, когда мы добрались до
нашего шалаша, уже спустились сумерки. Несмотря на силь-
ный мороз, мы оба обливались потом.
К счастью, у нас под рукой был запас топлива. Питама-
кан разгреб золу, прикрывавшую тлеющие угли, и развел
костер. Мы отдохнули и поджарили кусок кроличьего мяса.
Никогда еще не были мы так счастливы, как в тот вечер,
когда сидели у костра, жевали безвкусное мясо и любовались
нашей добычей.
Думаю, доисторические люди восхищались ножами из
обсидиана как великолепным орудием. Но мы привыкли
пользоваться ножами из острой стали, и эти самодельные
264
ножи жестоко испытывали наше терпение. Но в конце концов
с их помощью мы содрали шкуру с медведя. Однако немало
времени прошло, пока мы сделали разрез вдоль брюха, от
нижней челюсти до хвоста. Подкожный слой жира был тол-
щиной в пять дюймов, и, когда мы наконец содрали шкуру,
вид у нас был такой, словно мы валялись в жиру. Взглянув
на Большую Медведицу, я убедился, что было после полуно-
чи, но Питамакан и не помышлял об отдыхе: сначала он
хотел отделить сухожилия от костей и высушить их у костра.
Многие утверждают, что индейцы выделывали свои тети-
вы и нитки из ножных сухожилий животных. Это неверно.
Сухожилия, которыми пользовались индейцы, тянутся, слов-
но ленты, вдоль позвоночного столба, длина и ширина их
меняются в зависимости от размеров животного. У бизона
эти сухожилия имеют около ярда в длину, семь-восемь дюй-
мов в ширину и полдюйма в толщину. Их нужно высушить,
а затем они легко расщепляются на нитки.
Сухожилия, проходившие вдоль позвоночного столба
убитого нами медведя, имели в длину около ’/2 ярда, но этого
было вполне достаточно, чтобы сделать из них две тетивы.
Мы их отделили от туши и положили на длинную толстую
палку, к которой они пристали. Растянутые на этой палке, они
сушились у костра. Тогда только мы улеглись спать, но часто
просыпались, вскакивали и подбрасывали хворост в костер.
На следующее утро я решил полакомиться медвежатиной
и поджарил кусок мяса на тлеющих углях. Но мясо оказа-
лось таким вонючим, что я не мог проглотить ни кусочка.
Питамакан поделился со мной остатками кроличьего мяса.
Мой друг скорее согласился бы умереть с голоду, чем при-
тронуться к медвежатине, так как черноногие считают мед-
ведя священным животным и близким родственником чело-
века, а потому никогда его не едят.
По мнению черноногих, человек, убивший гризли, совер-
шил такой же великий подвиг, как если бы он убил индейца
враждебного племени, например, сиу. Но охотнику разреша-
ется взять в виде трофея только когти убитого зверя; шкуру
он должен оставить. Знахарь, после многих молитв и жерт-
воприношений, имеет право отрезать полоску шкуры, чтобы
заворачивать в нее священную трубку.
Питамакан, следуя заветам своих предков, хотел выбро-
сить шкуру черного медведя, но, когда я заявил, что собст-
венноручно и без его помощи вычищу ее и растяну для
просушки, он согласился поспать на ней разок и пользовать-
ся ею и впредь, если его не будут преследовать кошмары.
Я охотно принялся за работу и вскоре очистил шкуру от
жира и клочьев мяса. Тем временем Питамакан сделал две
265
тетивы из сухожилий медведя. Сначала он растрепал их на
нитки, затем скрутил из ниток веревку, которую высушил
перед костром. Заострив сухую ветку березы, он сделал из
нее шило и оставшимися нитками зашил наши разодранные
мокасины. В полдень отправились мы на охоту, волоча за
собой ободранную тушу медведя. Перейдя реку по льду, мы
оставили тушу в лесу, надеясь воспользоваться ею как при-
манкой для других зверей.
Затем мы снова спустились на лед и пошли к верховьям
реки. В тот день мы оба были уверены в успехе. Луки наши
высохли и сделались более упругими, тетивами мы также
были довольны. За ночь выпал снег, и мы легко могли
отличить новые следы крупной дичи от старых. И лед,
сковавший реку, был покрыт снегом, на котором отпечатыва-
, лись копыта животных, переправлявшихся на другой берег;
копытные животные редко осмеливаются ходить по гладко-
му льду: они боятся поскользнуться и повредить себе ноги.
Вскоре мы увидели тетеревов, стоявших рядышком у са-
мого края полыньи, куда они слетелись пить. При нашем
приближении они убежали в кусты, а затем вспорхнули
и рассеялись на ветвях елей. Четырех птиц мы убили тупыми
стрелами. Я убил только одну, так как стрелял гораздо хуже,
чем Питамакан, который не расставался с луком чуть ли не
с тех пор, как научился ходить.
Зарыв птиц в снег у самого берега, мы продолжали путь
и наткнулись на следы нескольких лосей, которые перешли
на северный берег реки, пересекли рощу и скрылись в густом
ельнике. Мы побежали по следам и остановились там, где
начинался ельник. Здесь Питамакан занял сторожевой пост,
а меня послал в обход. Я должен был войти в ельник
с противоположной стороны, пересечь его и вернуться к Пи-
тамакану.
— Тебе незачем пробираться потихоньку, когда ты вой-
дешь в ельник,— сказал он мне.— Чем больше шуму, тем
лучше. Лоси побегут назад, по старой тропе, и здесь я их
подстерегу. Дай-ка мне одну из твоих стрел. Вряд ли тебе
представится случай стрелять.
Теперь у меня осталась только одна стрела с наконечни-
ком из обсидиана, и, однако, я твердо решил убить сегодня
лося. В то утро я, как и Питамакан, чувствовал себя сильным
и верил в удачу. Все охотники знают это чувство и поймут
меня, если я скажу, что нисколько не удивился, когда, войдя
в ельник, увидел большого лося-самца, объедавшего веточки
какого-то кустика.
Находился он шагах в пятидесяти от меня и не обратил
внимания на шорох. Видеть меня он не мог—нас разделяла
266
стена из молоденьких елочек. Но когда я вышел на просеку,
он встрепенулся, мотнул головой и приготовился к прыжку.
Но я оказался проворнее его. Я натянул тетиву так сильно,
что конец стрелы почти касался лука. Стрела рассекла воздух
и вонзилась в бок лося.
Он побежал, я бросился за ним. Я кричал во всю глотку,
чтобы спугнуть стадо и направить его по старой тропе,
к Питамакану. Мельком я видел лосей, прыгавших между
елками, но все мое внимание было сосредоточено на пятнах
крови на снегу, указывавших мне путь к моей добыче. Вскоре
я наткнулся на издыхающего лося; он лежал поперек бревна,
покрытого снегом. Моя стрела пронзила ему легкие.
— Уо-ке-хаи! Ни-каи-нит-а ис-стум-ик! *—закричал я.
Из дальнего конца ельника донесся ответ:
— Нис-тоа ни-мут-ук-стан! **
Это была приятная новость. Как ни жалко было отойти
хотя бы ненадолго от моего лося, однако я побежал к Пи-
тамакану и увидел, что он убил большую жирную самку.
Он выпустил три стрелы, и наконец животное упало на
берегу реки.
Мы были так возбуждены успехом, что долго не могли
успокоиться: делились друг с другом своими впечатлениями,
хвастались меткими выстрелами. Наконец мы достали ножи
из обсидиана и принялись за работу. Но работа шла медлен-
но, так как ножи скоро делались тупыми. Провозились мы
целый день и к вечеру содрали шкуры с обоих животных
и перенесли мясо самки, убитой Питамаканом. Мясо самца,
жилистое и невкусное, не годилось в пищу, но, как я расскажу
дальше, сухожилия его, шкура, печень и мозг представляли
для нас большую ценность.
— Дела у нас по горло,— сказал Питамакан.— С чего мы
начнем?
Стемнело. Мы собрали хворосту на ночь и грелись у костра.
— Прежде всего мы зажарим двух тетеревов, кусок пе-
ченки и ребра лося,— ответил я.
Нам обоим надоело кроличье мясо, и мы весело занялись
приготовлениями к пиршеству. Сначала мы съели тетеревов
и печенку, затем стали терпеливо ждать, пока не поджарятся
ребра, висевшие на треножнике над огнем. Я давно уже
привык есть мясо без соли, а мой друг не ощущал в соли ни
малейшей потребности. В те времена черноногие не употреб-
ляли соли, терпеть ее не могли и называли «ис-тсик-си-
пок-уи» («жжет, как огонь»).
* Иди сюда! Я убил лося!
** Я тоже убил!
267
— Ну, так с чего же мы начнем?—снова спросил Пита-
макан.— Нам нужны новые мокасины и лыжи, а также удоб-
ный вигвам.
— Сделаем прежде всего вигвам,— не задумываясь, от-
ветил я.— Но как же мы его сделаем? Сначала нам придется
убить двадцать лосей и выдубить шкуры, чтобы сшить по-
крышку для вигвама. На это потребуется много времени.
— Наш вигвам будет построен по-иному,— возразил Пи-
тамакан.— Когда ты плыл по Большой реке, ты должен был
видеть жилища племени Земля. Вот мы и построим такой
вигвам.
Поднимаясь с дядей по реке Миссури, я не только видел
жилища племени Земля (Сак-уи Туп-пи), как называют чер-
ноногие племя мандан *, но и заходил в них и убедился, что
дома эти очень теплые и удобные. Для постройки их нужны
только столбы, шесты и земля. Мы с Питамаканом решили
с утра приступить к работе и не ходить на охоту, пока наш
дом не будет готов.
Место для него мы выбрали близко от реки и на рассто-
янии полутора миль от старого шалаша. Года два-три назад
лесной пожар уничтожил на этом участке тысячи молодень-
ких деревцев, но пощадил вековые сосны и ели. За постройку
мы принялись, не имея ни инструментов, ни гвоздей.
Вместо четырех тяжелых угловых столбов, какие забива-
ют в землю манданы, мы выбрали четыре дерева, которые
росли шагах в десяти одно от другого, образуя неправиль-
ный четырехугольник. Каждое дерево состояло как бы из
двух деревьев, сросшихся вместе и раздвоившихся не очень
высоко над землей. На развилины деревьев мы положили
с двух сторон четырехугольника тяжелые шесты. Для того
чтобы шесты посередине не провисали, мы соорудили две
подпорки, на шесты положили более легкие жерди—и кры-
ша была готова. В центре ее мы оставили небольшую дыру.
Теперь нам нужны были жерди для стен. Острыми кам-
нями мы нарубили молодых деревцев, срезали с них ветки
и приставили их к четырем сторонам крыши, оставив узкое
отверстие с южной стороны. Оно должно было служить нам
дверью. Затем мы покрыли стены и крышу еловыми вет-
ками, а сверху насыпали на четверть фута земли. Так как
стены нашего домика были не прямые, а с сильным накло-
* Манданы, мандан — индейское сиуязычное племя, проживало по реке Мис-
сури (штат Северная Дакота, США). Традиционное занятие — земледелие,
а также охота на бизонов и коневодство. Манданы жили в укрепленных
(окруженных высоким тыном) деревнях, жилищами служили своеобразные
«земляные дома». Враждовали с племенами сиу-дакота, ассинибойнами, боль-
шей частью были союзниками племени арикара.
268
ном, то слой земли держался на них. Вместо лопат мы
пользовались лопатками лося, а за неимением тачки перета-
скивали землю в шкуре.
Работали мы несколько дней не покладая рук. Наконец
дом был готов. Как раз под квадратным отверстием в крыше
мы развели костер, обложив его вокруг тяжелыми камнями.
Постелью служили еловые ветки, накрытые медвежьей шку-
рой. Завесив дверь шкурой лося, мы присели у костра. Как
мы гордились нашим уютным теплым жильем!
— Что же мы теперь будем делать? — спросил Питама-
кан, когда мы в первый раз завтракали в новом доме.
— Сделаем мокасины и лыжи,— предложил я.
— Эту работу мы отложим на вечер, а теперь...
Он так и не закончил фразы.
Что-то загрохотало, казалось, над нашими головами —
никогда не слышал я такого гула и грохота. Смуглое лицо
Питамакана стало серым, как зола. Он вскочил и крикнул мне:
— Беги! Беги!
Глава VII
Норный козел
Мы выбежали из дома. Грохот и гул нарастали. Мне
казалось — мир рушится. Питамакан мчался прочь от реки,
на юг, не успели мы пробежать и двухсот шагов, как шум
внезапно стих. Задыхаясь, мы остановились, и я с трудом
смог выговорить:
— Что случилось?
— Как! Разве ты не знаешь? — удивился Питамакан.—
Вон с той горы сорвалась огромная ледяная глыба и понес-
лась в долину. Деревья, камни — все сметала она на своем
пути. Я думал, что она сметет и наш дом.
Питамакану очень хотелось пойти на место обвала, но
я убеждал его остаться дома и работать, пока мы не сделаем
все нужные нам вещи.
Одну из шкур лося мы давно уже вымачивали в реке,
чтобы затем легче было очистить ее от шерсти. Мы прита-
щили ее в свой земляной дом и, положив на гладкое твердое
бревно, стали скоблить тяжелым ребром лося, заменявшим
нож. Край ребра мы заострили, но все-таки он был недоста-
точно острым, и нам приходилось изо всех сил на него
надавливать, чтобы отделить волосы от кожи. Работая по-
очередно, мы только к концу дня сняли шерсть со шкуры.
Шкуру мы разрезали на две части. Одну мы высушили, из
другой вырезали ремни для лыж. Скучная это была работа,
269
так как мы не имели никаких инструментов, кроме ножей из
обсидиана. Когда половина шкуры высохла, я долго втирал
в нее мозг и печень лося, затем свернул ее и отложил
в сторону дня на два, чтобы клейкость исчезла. Через два дня
я ее вымыл, высушил и долго тер и скреб. Наконец мы
получили большой кусок выдубленной кожи. Ее должно
было хватить на четыре пары мокасин.
Мокасины мы с Питамаканом сделали очень большие,
так как ноги мы обертывали кроличьими шкурками и на них
натягивали обувь. Вместо иголки мы пользовались шилом,
сделанным из кости лося; нитки мы заменяли сухожилиями.
«О-уам» («похоже на яйцо»)—так черноногие называют
лыжи. Но я не берусь определить, на что походили наши
лыжи. Ободья мы сделали из березы, и ни одна лыжа не
походила на другую — все четверо были разной формы. Как
посмеялся бы над нашими изделиями индеец любого из
племен, живших в лесах! Соплеменники Питамакана и дру-
гие индейцы прерий не пользовались лыжами, а я никогда не
видел ни одной пары. Мы оба знали о них только понаслыш-
ке и, право же, неплохо справились с непривычной работой.
Лыжи наши вышли тяжелые и неуклюжие, но вполне пригод-
ные для ходьбы по глубокому снегу. Они погружались в снег
только на несколько дюймов.
Когда у нас готовы были мокасины и лыжи, поднялась
метель, не прекращавшаяся двое суток. Мы поневоле от-
казались от охоты. Эти два дня мы занимались улучшением
нашего жилья, построили очаг из тяжелых камней, которые
согревали хижину, когда мы ложились спать.
Вход мы завесили шкурой лося, но пришлось оставить
щель, в которую проходил холодный воздух,— иначе не бы-
ло бы тяги. Мы мерзли, пока я не вспомнил, что манданы
ставят в своих жилищах заслоны между дверью и костром,
чтобы холодный воздух поднимался к крыше.
Мы тотчас же сделали заслон из жердей и присели на
постель у костра. Теперь из двери не дуло, и в нашем доме
стало теплее. Однако по ночам, когда угасал костер и осты-
вали камни, мы должны были вставать и подбрасывать
хворост, чтобы не мерзнуть. Если мы хотели спать спокой-
нее, следовало позаботиться о теплых одеялах. Питамакан
заявил, что здесь, в горах, водится белая горная коза с густой
шерстью и шкура этой козы толще и теплее, чем шкура
бизона.
На третье утро метель улеглась, и я предложил идти
в горы охотиться на коз, но приятель мой наотрез отказался.
— Сегодня мы не пойдем на охоту,— заявил он.— Мне
приснился дурной сон: медведь меня терзал когтями, а козел
270
вонзил мне в бок острые рога. Быть может, этот сон пред-
вещает несчастье. А может быть, я не должен спать на
медвежьей шкуре. С тех пор как мы на ней спим, мне часто
снятся дурные сны.
— А я ничего во сне не вижу! — воскликнул я.
— Больше я не буду спать на этой шкуре,— решительно
сказал Питамакан.
— О, сны никогда ничего не предвещают, напрасно
ты обращаешь на них внимание,— отозвался я.— Белые не
верят в сны.
— Пусть белые не верят, а мой народ верит, и я буду
верить,— очень серьезно заявил Питамакан.— Во сне мы уз-
наем, что мы можем и чего не можем делать. Не говори со
мной о снах, если не хочешь причинить мне зло.
Мне очень хотелось рассеять суеверие Питамакана, но он
был крайне упрям, и я не стал с ним спорить, зная, что спор
может привести к ссоре.
К счастью, он видел во сне только медведя и козла,—
следовательно, мы могли охотиться на других животных.
Надев лыжи, мы побежали расставлять западни. Для куниц
мы сделали небольшие западни, затем пошли к верховьям
реки посмотреть на тушу медведя и убитого мною лося.
Нашли мы только два скелета; кости были почти дочиста
обглоданы росомахами, рысями и горными львами. Здесь
мы устроили две большие западни, тяжелые брусья которых
подперли старыми стволами. Из такой западни не вырвался
бы и самый крупный хищник, если бы пошел на приманку.
Когда мы покончили с этим делом, спустились сумерки,
и мы поспешили домой. На снегу мы видели отпечатки
копыт оленей и лосей, но у нас не было времени выслеживать
дичь. Не успели мы войти в хижину, как снова поднялась
метель, но это было нам на руку. Чем больше снегу, тем
лучше: копытные животные не смогут от нас ускользнуть,
и мы будем выбирать самых жирных самок. Самцы — олени
и лоси—уже спускали жир; скоро они отощают, так как не
могут не ходить по глубокому снегу, а старые, протоптанные
тропы ведут к ивняку, где животными обглоданы почти все
ветки.
Много снегу выпало в ту ночь, и на следующий день нам
пригодились лыжи. Ярко светило солнце; Питамакан не ви-
дел дурных снов, и мы пошли на охоту за козами. Подняв-
шись на склон горы против нашей хижины, мы добрались до
выступа, откуда видна была долина, где мы жили. У самой
вершины горы, очень крутой и высокой, начиналось ледяное
поле, обрывавшееся у края скалы, с которой несколько дней
назад сорвалась снежная лавина.
271
Стоя на выступе, Питамакан повернулся лицом к востоку
и указал мне на горный хребет, покрытый снегом. Темными
были только отвесные скалы, на которых не лежал снег.
— Там, в горах, снег глубже, чем в долине,— сказал
Питамакан.
С тоской смотрел он на стену из камня и снега, отделя-
вшую нас от равнины и родного народа. Но он ни слова не
сказал о своей тоске; я тоже молчал. Я, кажется, отдал бы
все на свете, только бы вернуться к дяде, в Форт-Бентон.
Правда, у нас была теперь теплая хижина, было мясо, ору-
жие, лыжи, но будущее наше представлялось мне туманным.
Кто знает, вернемся ли мы когда-нибудь к берегам Миссури?
Казалось, сама природа восстала против нас.
Питамакан коснулся моего плеча и прервал мои размыш-
ления.
— Здесь, на склонах этой горы, я не вижу козьих троп,—
сказал он.— Но посмотри на соседнюю гору. Там, на высту-
пах, как будто виднеются следы.
Да, на сверкающем снегу видны были узкие тропки,
тянувшиеся между соснами. Но животных, проложивших эти
тропы, мы не могли разглядеть. Они были почти такие же
белые, как и снег, и мы увидели бы их лишь в том случае,
если бы они стояли на фоне темных сосен или скал. Рассто-
яние между двумя горами было не больше полутора миль,
но разделяло их глубокое ущелье, и нам пришлось спустить-
ся к реке и пойти в обход.
Путь наш лежал мимо трех западней, расставленных
неподалеку от реки. В первой мы нашли большую куницу
с густым темным мехом, вторая оказалась нетронутой. Ку-
ницу мы вытащили из-под упавшего бруса и повесили на
ветку дерева. Приближаясь к третьей западне, мы еще издали
увидели, что нас ждет добыча. Мы ускорили шаги.
— Попалась рысь,—предположил я.
— Росомаха,— высказал свою догадку Питамакан.
Мы оба ошиблись. В западню попал горный лев; тяжелая
перекладина раздробила ему шейные позвонки. Черноногие,
а также племена кроу и большебрюхих высоко ценили шкуру
горного льва; ею они накрывали седла. Мы знали, что
можем обменять эту шкуру на четырех лошадей, и считали
себя богачами. Оставив льва в западне, мы стали взбираться
на гору.
Сначала подъем показался нам легким, но чем дальше,
тем труднее становилось идти. Выйдя из лесу, мы стали
карабкаться по крутому склону. Здесь лыжи не могли нам
пригодиться; мы их сняли и, проваливаясь по колено в снег,
брели от выступа к выступу. Старательно обходили мы
272
заросли низкорослых сосен: там, между этими соснами, на-
мело столько снегу, что мы увязли бы по уши.
Хотя мороз был лютый, мы обливались потом, но, сто-
ило нам остановиться, чтобы перевести дух, мы тотчас же
начинали дрожать. Не раз подумывал я о том, чтобы от-
казаться от охоты, но мысль о теплых козьих шкурах, каза-
лось, удесятеряла мои силы.
О, как завидовал я в тот день птицам! Ворона Кларка,
которая отличается неприятным, хриплым голосом, пролете-
ла над моей головой и, спустившись на ветку сосны, стала
выклевывать семена из большой шишки.
«О, если бы могли мы летать, как она! — думал я.— Как
быстро добрались бы мы до горных коз!»
Как это ни странно, но здесь, среди холодных, непри-
ступных скал, птиц было больше, чем внизу, в долине,
покрытой лесом. Стаями кружились около нас маленькие
певчие птички. Я не знал, как они называются. Лишь
много лет спустя один натуралист сказал мне, что это
были зяблики с серыми хохолками—северные птицы, ко-
торые любят холод и метель.
Видели мы также птармиганов—маленьких белоснеж-
ных птичек из рода тетеревов. Глазки, клюв и лапки у них
черные. Они никогда не спускаются в долину и круглый год
живут на склонах высоких гор. Оперение у них густое, и даже
лапки до самых пальцев покрыты перьями. В сильные
морозы они не садятся на ветви карликовых сосен, а ныряют
в рыхлый снег, прорывают туннели и сидят под снегом. Эти
птицы оказались не пугливыми: они подпускали нас к себе
шагов на восемь — десять и тогда только улетали или
убегали. Иные, посмелее, задирали хвостики, когда мы
подходили близко, и даже делали вид, будто хотят на нас
напасть.
Наконец мы поднялись на длинный и широкий выступ,
обрывавшийся в пропасть. Дальше, за пропастью, тянулся
следующий выступ, являвшийся как бы продолжением пер-
вого. И там, у подножия скалы, увидели мы горного козла.
Козел был большой и старый, он сидел на льду, как сидят
собаки, и в этой позе, столь непривычной для травоядного
животного, было что-то странное. Нам стало жутко: мы
никогда не видели такого диковинного козла. Морда у него
была длинная, с огромной бородой; голова, казалось, вросла
в плечи. Передние ноги его были гораздо длиннее задних,
их покрывала длинная шерсть, и можно было подумать,
что на нем надеты панталоны с бахромой. Над плечами
шерсть его поднималась дюймов на двадцать. Хвост — ко-
роткий— был так густо покрыт волосами, что походил на
273
толстую дубинку. Рога, полукруглые, черные, загнуты были
назад и казались слишком маленькими для такого крупного
животного; по форме они напоминали серп. Питамакан раз-
глядывал козла с таким же любопытством, как и я.
— Что с ним приключилось?—задал он мне вопрос.—
Не болен ли он?
— Вид у него такой, словно он о чем-то грустит,— ото-
звался я.
И в самом деле, вид у козла был сумрачный. Свесив
голову на грудь, он тоскливо смотрел вниз, в долину, как
будто на нем тяжким бременем лежали все горести земные.
Заинтересовавшись козлом, мы не сразу заметили его со-
братьев, разместившихся на небольших выступах над его
головой. Насчитали мы тринадцать коз и козлов: одни лежа-
ли, другие стояли на снегу. Один старый козел лежал под
ветвями карликовой сосны; изредка поднимал он голову,
набивал рот длинными иглами и медленно их пережевывал.
Мы не понимали, почему стадо не обратилось в бегство.
Неужели животные нас не заметили?
— Подойдем к самому краю пропасти и посмотрим,
как перебраться на следующий выступ,— предложил Пита-
макан.
Сделав несколько шагов, мы убедились, что козы дав-
ным-давно нас увидели. Две или три посматривали на нас
с любопытством, старый козел, восседавший над пропастью,
глянул разок в нашу сторону и снова погрузился в мрачные
размышления. Остальные не обратили на нас ни малейшего
внимания: они никогда не видели человека.
Подойдя к пропасти, мы убедились, что должны вскараб-
каться на широкий выступ, находившийся на высоте пятиде-
сяти футов от нас, пройти по этому выступу над пропастью,
а затем спуститься к козам.
Никогда не забуду я этого подъема! Снег был глубокий,
но мы сняли лыжи и, пользуясь ими, как лопатами, прокла-
дывали шаг за шагом дорогу. Иногда снег осыпался под
нашими ногами, и мы скатывались на несколько шагов вниз.
Один раз Питамакан был с головой засыпан снегом, и мне
пришлось его откапывать. Он уже задыхался, когда я его
откопал.
Добравшись до выступа, мы надели лыжи, но снова
сняли их, когда начали спускаться по склону. Спуск оказался
легким, так как гора обрывалась вниз уступами, и на каждом
уступе мы делали передышку. Приблизившись к широкому
выступу, на котором находились козы, мы натянули тетивы
луков. Я, как плохой стрелок, оставил себе только одну
стрелу, а остальные четыре были у Питамакана.
274
Мы вступили на тропу, проложенную козами и тянувшу-
юся вдоль выступа, который имел в ширину от двадцати до
тридцати шагов. Кое-где преграждали нам путь карликовые
сосны и можжевельник и заслоняли от нас коз.
Обойдя заросли, мы чуть было не налетели на большого
козла. Когда он нас заметил, шерсть на его спине поднялась
дыбом, и он двинулся нам навстречу. Шел он опустив голову
и словно приплясывая, а мы, увидев его, и удивились и ис-
пугались. При виде этих острых черных рогов мороз пробе-
гал по коже.
— Сверни с тропинки! Беги направо!—крикнул, толкая
меня, Питамакан.— А я побегу налево!
Конечно, бежать мы не могли. Свернув с тропы, мы шли
вперевалку, проваливаясь в снег. Но козел не спешил, и мы
успели отойти на несколько шагов от тропы. Поравнявшись
с нами, он остановился, словно размышляя, что теперь де-
лать. Но Питамакан не тратил времени на размышления. Он
выстрелил и не промахнулся. Старый козел подпрыгнул
и мотнул головой; вид у него был жалкий и глупо-удивлен-
ный; потом он тяжело упал на снег. Мы добрались до
тропинки и осмотрели добычу, такой густой длинной шерсти
я не видел ни на одном животном. На голове, там, где
начинались острые рога, я заметил черные наросты, похожие
на большие бородавки.
— Понюхай их!—сказал Питамакан.
Я понюхал и почувствовал острый запах мускуса.
Питамакан вытащил стрелу, должно быть, она пронзила
сердце козла. Потом мы решили подойти ближе к стаду
и убить еще несколько животных. Мы нуждались в теплых
одеялах и хотели раздобыть четыре большие шкуры или
пять маленьких.
— Что же ты стоишь?—спросил я, видя, что Питамакан
не двигается.— Иди вперед!
Он поднял руку и как будто прислушивался. Глаза его
расширились от страха.
— Что с тобой?!
Он не отвечал и тревожно посматривал по сторонам.
Вдруг я услышал слабый, издалека доносившийся гул. По-
видимому, этот гул и встревожил Питамакана. Мы посмот-
рели на вершину горы, окинули взглядом ближайшие скло-
ны, но, казалось, нигде не было снежного обвала.
Гул становился протяжнее и громче, нарастал с каждой
секундой, а мы дрожали от страха, не понимая причины
этого странного явления. Мы прислушивались. Странный
гул доносился, казалось, со всех сторон.
— Бежим!—крикнул Питамакан.— Бежим отсюда!
275
Глава VIII
Следы лыж
— Куда же бежать? — спросил я.— Этот рев несется как
будто отовсюду и ниоткуда.
Бросив взгляд на вершину горы, на склоне которой
мы находились, я увидел длинное облако снежной пыли,
тянувшееся к востоку от вершины и напоминавшее гига!не-
кий флаг.
— Послушай! Да ведь это ветер воет! — воскликнул я.—
Видишь, как он сметает снег с вершины.
— Да, пожалуй, это ветер,— согласился Питама-
кан.— Но вой доносится и с севера, и с юга, и с востока,
и с запада. Посмотри, там, наверху, ветер дует как будто со
всех сторон.
Питамакан был прав: ветер сметал снег со склонов гор,
высившихся против нашей горы. Через несколько секунд
пики горного хребта затянулись белой дымкой, исчезли в ви-
хре снежной пыли. Но здесь, на склоне горы, дул легкий
западный ветерок. Я вспомнил, что зимой, когда пролетали
над равнинами северо-западные ветры, вершины Скалистых
гор всегда были затянуты серо-белыми облаками.
— Странно,— сказал я Питамакану,— ветра здесь нет,
а вой его мы слышим.
— Да,— отозвался мой друг,—странно все в этой стра-
не. Здесь живет Творец Ветра и другие лесные и горные боги.
Брат мой, я боюсь, как бы они не разгневались на нас.
В первый раз дул этот страшный зимний ветер. С тех пор
мы часто слышали протяжное завывание, доносившееся не-
ведомо откуда. Но в долине и даже на склонах гор никогда
не бывало сильного ветра. Всегда Питамакан бледнел и пу-
гался, заслышав жуткий вой; я пытался рассеять его суевер-
ный страх, но он не обращал внимания на мои доводы.
Скользя и падая, мы спустились на следующий выступ
и внизу, шагах в десяти от нас, увидели коз. Было их семь
штук—три старых козы, два козленка и два молодых козла.
Они стояли сбившись в кучу и, даже не помышляя о бегстве,
смотрели на нас снизу вверх. Вид у них был удивительно
глупый и растерянный.
Питамакан убил одну из коз. Я натянул было тетиву, но
передумал: я боялся промахнуться и потерять стрелу. Но
нелегко было мне овладеть собой и отказаться от охоты.
Питамакан не терял времени даром. Все четыре его
стрелы попали в цель, и я отдал ему свою. Он прицелился
в старую козу, которая, сообразив наконец, что происходит
276
что-то неладное, побежала, неуклюже подпрыгивая, по скло-
ну горы. Питамакан убил ее наповал.
Как дети, радовались мы удаче. Я перебегал от одной
козы к другой, щупал густую шерсть, поглаживал длинные
рога. У нас не было веревки, чтобы связать убитых живо-
тных. Вот что мы придумали: сделав надрез на задней ноге
козы, мы просунули переднюю ногу второй козы между
сухожилием и костью, затем сделали такой же надрез на
передней ноге и вставили палку, чтобы нога не высвободи-
лась из зажима. Так сцепили мы всех убитых нами живо-
тных—их было пять — и поволокли по склону.
Спуск был крутой, но благодаря глубокому снегу мы не
скользили и не скатывались в пропасть. Добычу нашу мы
тащили, словно на буксире. Опасаясь снежного обвала, мы
старались держаться ближе к лесу. Я ступал осторожно,
словно человек, идущий по тонкому льду, часто оглядывался,
смотрел, не осыпается ли снег. Питамакан меня успокаивал.
— Если сорвется лавина снега, мы успеем добежать до
леса,—говорил он мне.
Мы благополучно спустились к подножию горы и стали
сдирать шкуры с убитых коз. Но до вечера мы успели
ободрать только одну козу. Остальных мы положили на кучу
еловых ветвей, а Питамакан водрузил над ними длинную
палку и набросил на нее свою верхнюю одежду, чтобы вид ее
и запах отогнали хищников—горных львов, росомах, рысей,
которые могли завладеть нашей добычей.
Быть может, меня спросят, почему мы положили коз на
еловые ветки, а не зарыли в снег? Мясо недавно убитых
животных начинает портиться через несколько часов, если
зарыть его в снег, а на морозном воздухе остается свежим.
Питамакан проявил большое мужество, сняв теплую оде-
жду. Дрожа от холода, он побежал домой, а я шел медленно
и нес шкуру и голову козы. В тот день мы не успели
вытащить из западней горного льва и куницу.
Когда я вошел в нашу хижину, Питамакан уже развел
костер и повесил над огнем оставшиеся ребра самки лося.
Одежда наша промокла насквозь; пришлось ее снять и высу-
шить у костра. Как приятно было растянуться на постели из
еловых веток, смотреть на веселые языки пламени и от-
дыхать после тяжелого дня!
В течение следующих дней работа у нас кипела. Мы
содрали шкуры с коз, вычистили их и сшили из них мешок
шерстью внутрь. Вечером мы оба залезли в этот мешок
и крепко уснули. Впервые с тех пор, как мы покинули лагерь
черноногих, мы не мерзли ночью и не просыпались, чтобы
подбрасывать хворост в костер.
277
Немало времени отнимали у нас наши западни. Каждый
вечер мы их осматривали и находили двух, трех, а иногда
и четырех пушных зверей. Вооружившись ножами из обсиди-
ана, мы сдирали с них шкуру. Это была утомительная рабо-
та, и шла она медленно, но мы охотно ее выполняли и гор-
дились своей добычей. В нашей хижине всегда сушились
растянутые на обручах шкуры куниц, росомах, рысей, а в уг-
лу постепенно росла кипа ценных мехов.
Много снегу выпало за эти дни. Когда мы доели мясо
самки лося, снежный покров достиг почти двух ярдов в тол-
щину. В течение двух дней мы питались козлятиной, но она
издавала неприятный запах мускуса. По словам Питамакана,
это была не «настоящая пища».
Находя, что луки наши недостаточно упруги, товарищ
мой мечтал сварить клею и обклеить оба лука сухожилиями
лося. Материала для клея у нас было много, но мы не знали,
в чем его варить.
— Манданы делают горшки из земли,— сказал я однаж-
ды.— Быть может, и нам удастся сделать горшок, который
не развалится.
Мы спустились к реке искать глину. Там, где берега были
крутые, я стал сбивать палкой снег, тонким слоем покрыва-
вший почти отвесную стену, и между двумя пластами гравия
мы увидели толстый пласт глины. Отломав несколько боль-
ших кусков — глина была, конечно, мерзлая,—мы отнесли
их в хижину. Здесь мы раздробили их на мелкие кусочки,
дали им оттаять, а затем, добавив немного воды, стали
разминать руками липкую массу.
Питамакан—искусный гончар—вылепил изящный гор-
шок наподобие тех, какие он видел в деревне племени ман-
дан. Что же касается моего горшка, то стенки его были
толщиной в два с половиной дюйма, и вмещал он не больше
двух литров. Когда мы обложили оба горшка тлеющими
углями, мой дал трещину, а горшок Питамакана развалился.
Неудача нас не обескуражила. Снова принялись мы за
работу. Питамакан налил воды больше, чем в первый раз,
а я — гораздо меньше. Когда горшки были готовы, мы стали
их обжигать. Второй горшок Питамакана развалился, как
и первый, а мой — с толстыми стенками, уродливый по
форме,—казалось, не пострадал от огня. Я поддерживал
вокруг него большое пламя, потом отгреб угли в сторону.
Горшок был темно-красного цвета; когда мы ударили по
нему палкой, он зазвенел. Но с одной стороны его тянулась
трещина, и мы побоялись сдвинуть его с места. Трещину мы
залепили глиной, налили в горшок воды, положили туда
копыто лося и два козьих копыта и, поддерживая слабый
278
огонь, вываривали их целый день. Изредка подливали мы
воды в горшок и терпеливо ждали результатов. Вечером
Питамакан окунул палочку в горшок и потрогал жидкость
пальцами.
— Ай-и! —с восторгом воскликнул он.— Настоящий клей!
Размягчив в горячем клее сухожилия лося, Питамакан
облепил ими оба лука. На каждый лук пришлось по два
сухожилия; то место посредине, где сходились их концы,
Питамакан скрепил перемычкой. Когда работа была окон-
чена, мы положили луки в стороне от костра, чтобы они
медленно сохли. Утром, выбравшись из мехового мешка,
мы первым делом натянули тетиву, испытали оба лука
и убедились, что они стали эластичнее. Наскоро поев коз-
лятины, мы отправились на охоту: нам предстояло запастись
мясом на зиму.
Питамакан слыхал, что зимой белохвостые олени спуска-
ются с высоких гор к большому озеру в стране племени
плоскоголовых; следовательно, до весны мы их не увидим. Но
североамериканские олени и лоси зимуют в горных долинах.
Спускаясь к реке, мы шли зигзагами и внимательно
осматривали заросли ивняка, попадавшегося на нашем пути.
Мороз был трескучий. Рукавиц у нас еще не было, и мы
засунули руки в рукава, а луки и стрелы держали под мыш-
кой. Мерзли ноги, так как старые кроличьи шкурки, которы-
ми мы их обертывали, облезли и протерлись.
Проходя вдоль реки, мы увидели выдру — она ловила
рыбу в темной полынье. Растянувшись на льду, она потянула
носом воздух, осмотрелась по сторонам и вдруг нырнула
в воду. Через несколько секунд она выползла на лед, держа
в зубах большую форель. Она тотчас же начала есть ее, а мы
потихоньку ушли. Нас она не заметила. Выдры близоруки,
но слух у них чуткий, и обоняние развито сильно. Мы
решили устроить неподалеку от этого места западню, если
нам удастся поймать для приманки рыбу.
Отойдя на милю от нашей хижины, мы увидели тропу,
тянувшуюся к зарослям ив и разветвлявшуюся на узкие
тропинки. Она напоминала глубокую колею, врезанную
в снег; по обеим сторонам ее высились сугробы. Этот ивняк
служил зимним пастбищем для оленей: на многих деревцах
веточки и кора были обглоданы. Кое-где виднелись большие
углубления в снегу — здесь олени отдыхали и спали, в то
время как один из них стоял на страже: горные львы охотят-
ся на оленей, и стадо всегда выставляет сторожевого.
Мы добрались до середины пастбища, хотя нам стоило
большого труда пересекать на наших лыжах глубокие колеи.
Вскоре мы увидели дичь — двух самок, двух детенышей
279
и двух годовалых оленей. Заметив нас, старая самка-вожак
побежала рысцой по тропе, увлекая за собой остальных.
Сворачивая на тропинки, ответвляющиеся влево от главной
тропы, она старалась забежать нам в тыл. Когда мы прегра-
дили ей путь, она бросилась в противоположную сторону.
Питамакан побежал направо, я — налево, и вдвоем мы загна-
ли маленькое стадо в дальний конец ивняка.
Здесь кончались тропинки. Сделав гигантский прыжок,
старая самка нырнула в рыхлый снег и стала прокладывать
дорогу, поднимая облако снежной пыли. Остальные живо-
тные последовали за ней, и только один из детенышей вер-
нулся в заросли. Вскоре к нему присоединилась его мать.
Олени находились так близко от нас, что, казалось, мы
могли коснуться их рукой. Стрела Питамакана вонзилась
в бок старой самки, а мне посчастливилось убить бежавшего
за ней детеныша. Оба упали, но два годовалых оленя пере-
прыгнули через них и бросились в заросли.
Мы преследовали теперь вторую самку и ее детеныша.
Она вырвалась из ивняка и бежала по глубокому снегу —
бежала быстрее, чем мы, хотя у нас на ногах были лыжи. Мы
дивились ее силе. Но шагов через триста она устала и оста-
новилась, заслоняя своим телом детеныша. Шерсть на ее
плечах и спине стала дыбом; глаза горели злобой. Казалось,
она решила защищать своего детеныша до последней капли
крови. Когда мы подошли ближе, она перешла в наступле-
ние. Мы отбежали в сторону, а она, выбившись из сил, снова
остановилась. Я отвлек ее внимание, а Питамакан подкрался
к ней сбоку и пустил стрелу. Самка опустила голову, глаза ее
мгновенно потускнели, и она упала. Такая же судьба постиг-
ла и ее детеныша. Слишком легко досталась нам эта добыча,
но убивать мы должны были, если хотели жить.
Оставалось еще два годовалых оленя, и я предложил их
не трогать. Питамакан посмотрел на меня с удивлением.
— Как! Дать им уйти?! — воскликнул он.— А впереди
холодная зима! Брат мой, ты глупости говоришь. Конечно,
мы должны их убить. Да и неизвестно, хватит ли нам мяса
до весны.
Мы загнали их в глубокий снег и убили. Не успели мы
содрать шкуру с одного оленя, как начало темнеть, и мы
поспешили домой: нужно было набрать хворосту на ночь.
На следующий день мы ободрали остальных оленей,
разрезали мясо на куски и повесили эти куски на ветки;
отсюда мы их могли постепенно переносить домой. Две
шкуры мы решили вымочить в реке, затем очистить от
шерсти и выдубить; остальные мы растянули на деревянных
рамах, высушили, а затем накрыли ими наши постели.
280
Быстро летели дни. Мы осматривали западни, сдирали
шкурки с пушных зверей, переносили куски мяса из ивняка к хи-
жине и развешивали на деревьях. Выдубив две оленьи шкуры,
мы занялись кройкой и шитьем. Кроил Питамакан, разрезая ко-
жу ножом из обсидиана; в шитье принимал участие и я. Этой ра-
боте мы посвятили три или четыре вечера и наконец могли по-
хвастаться новыми рубашками, новыми штанами и рукавицами.
Наш глиняный горшок развалился, как только мы его
сдвинули с места. Мы были очень огорчены, так как намерева-
лись варить в нем мясо. Питаться исключительно жареным
мясом вредно. В жизни северных индейцев вареное мясо играет
такую же роль, какую хлеб — в жизни белых. Питамакан
изголодался по вареному мясу, и так как шкур было у нас теперь
много, то он и решил сделать котелок из кожи. Вырезав большой
круг из шкуры годовалого оленя, он вымочил его в реке, а затем
пришил края его к обручу из березы. Получился большой мешок
с деревянным ободком, очень глубокий и широкий. Питамакан
привесил его на ремне к перекладине крыши.
Бросив в костер несколько чистых камней — предварите-
льно мы их вымыли,— Питамакан налил около двух литров
воды в мешок и положил туда мясо, нарезанное тонкими
полосками. Когда камни раскалились, он побросал их один
за другим в мешок, а по мере того как они охлаждались,
вытаскивал и снова нагревал. Этим способом варки мяса
пользовались индейцы в те далекие времена, когда белые
торговцы еще не привозили ни горшков, ни котелков.
Мясо мы варили недолго. Как только оно стало серым,
мы его вытащили и с жадностью съели. Если мясо варить
долго, оно становится менее питательным. И с тех пор мы
чаще ели вареное мясо, чем жареное.
Зима окончательно вступила в свои права. На берегу реки
мы часто находили следы выдр; зверьки переходили от од-
ной полыньи к другой и ловили рыбу. Мы решили рас-
ставить западни, но сначала нам нужно было поймать рыбу
для приманки. Удочки мы сделали из длинной тонкой жерди
и веревки с петлей на конце.
Заглянув в полынью, мы увидели форелей и рыб «держи-
ладья» *. Конечно, мы попытались поймать форель, но вско-
ре убедились, что с нею нам не справиться: форель издали
замечала петлю и тотчас уплывала вниз по течению.
Но с рыбами «держи-ладья» дело пошло на лад. Эти
большие красновато-черные рыбы весом около фунта непо-
движно лежали у самого дна и казались спящими. Они не
* «Держи-ладья»—рыба со щитком на голове; этим щитком она присасыва-
емся к другим рыбам или судам.
281
уплывали, когда к ним спускалась петля; быть может, они ее
принимали за водоросли. Накинув петлю, мы резко дергали
жердь и вытаскивали рыбу, которая беспомощно билась
в затянувшейся петле.
Поймав трех «держи-ладья», мы поставили западни около
трех полыней, куда выдры приходили на рыбную ловлю. Но
зверьки долго не шли в западню; они очень пугливы, и нелегко
заманить их в ловушку. Когда рассеялся запах человека, одна
выдра соблазнилась приманкой и была убита упавшим брусом.
Западни мы расставляли в долине, к востоку и западу от
нашей хижины, и было их у нас столько, что мы не могли
осматривать их ежедневно; обход мы совершали в течение
двух дней: сегодня утром шли на восток, завтра — на запад.
Самая дальняя западня была на расстоянии десяти миль
к западу от нашей хижины, и по каким-то неведомым причи-
нам мы находили в ней добычу чаще, чем в других западнях.
Питамакан называл ее «нат-о-уап-и кияк-ак-ис» — «солнеч-
ной, или священной», западней.
Однажды, совершая утренний обход, мы подошли к этой
дальней западне. В то утро нам не везло: ни одного пушного
зверька мы не нашли в других западнях и все надежды
возлагали на эту, последнюю. Питамакан затянул Песню
койота, которая, по его словам, должна была принести нам
счастье.
Еще издали заметили мы, что брус опущен. Подбежав
ближе, мы увидели большую пушистую куницу и поспешили
вытащить ее из-под бруса. Питамакан снова запел, вознося
благодарность Солнцу, а я, рассеянно осматриваясь по сторо-
нам, заметил на снегу следы, которые очень меня заинтересо-
вали. С нетерпением ждал я, когда Питамакан допоет песню.
— Смотри,— крикнул я наконец,— вот следы медведя!
Нам обоим показалось странным, что медведь в глухую
зимнюю пору бродит по лесу, вместо того чтобы лежать
в своей берлоге. Мы бросились к этим следам и, разглядев
их, с ужасом посмотрели друг на друга. На снегу ясно видны
были отпечатки узких плетеных лыж. Здесь прошел чело-
век— индеец, враг! И прошел недавно. А Питамакан только
что пел во весь голос!
Глава IX
Скитания в горах
Следы лыж, пересекая долину, тянулись с юга на север
и вели к зарослям молоденьких сосен шагах в ста от нас.
Здесь индеец задел ветку, и с деревца осыпался снег. Темпо-
282
зеленая сосенка резко выделялась на белом фоне. Быть мо-
жет, индеец скрывался в зарослях.
— Мы должны узнать, там ли он,— сказал Питамакан.—
Хотя нас он не слышал, но мы должны знать, откуда он
пришел, зачем и куда идет.
Осторожно обойдя заросли, мы снова увидели следы
лыж. Вели они прямо к реке, туда, где вода срывалась
каскадами с гряды невысоких зазубренных камней. Отсюда
человек направился к низовьям реки; на льду, запорошенном
снегом, отчетливо виднелись следы.
Мы подошли к маленькому водопаду и с первого же
взгляда поняли, зачем пришел индеец в нашу мирную до-
лину. У самой воды снег был утоптан босыми ногами —
здесь индеец босиком вошел в воду, а на утоптанном снегу
были разбросаны обломки темно-зеленого камня, отбитые
им от невысокой скалы, с которой низвергался водопад.
Питамакан поднял один из обломков и внимательно его
рассмотрел.
— Так вот зачем он сюда пришел! Это мягкая порода
камня, из которого кутене и плоскоголовые делают свои
трубки.
— А как ты думаешь, откуда он пришел?
— Из лагеря своего родного племени. Горные индейцы
зимуют на берегу большого озера, в которое впадает эта
река. Снега там выпадает мало, и для лошадей всегда най-
дется корм.
— Но почему же следы тянутся не с низовьев реки? Он
пришел к водопаду с юга и пересек долину?
— Верно! — воскликнул Питамакан.— Сейчас мы это
узнаем.
Мы пошли назад, по следам индейца. Они привели нас
к нашей западне.
— Удивительно, как это он не заметил ни западни, ни
нашей тропы! — сказал я.— Посмотри, как резко видны на
снегу следы наших лыж! Должно быть, он смотрел в другую
сторону.
Миновав западню и продолжая идти по следам врага, мы
приблизились к склону крутой горы, возвышавшейся над
долиной. Здесь во многих местах снег был счищен со скло-
ка,— по-видимому, индеец искал камень для трубок и, не
найдя его, вынужден был спуститься к реке. Потому-то он
и пересек долину.
Нам теперь было о чем подумать и поговорить. Вслед за
этим индейцем могли прийти другие, также нуждавшиеся
в камне для трубок. Рано или поздно они заметят наши
следы. Вернувшись к западне, мы вытащили из нее куницу,
283
а западню разобрали. Мы решили больше не приближаться
к этому месту. Питамакан надеялся, что после первого же
снегопада будет засыпана наша тропа, ведущая к западне.
Но с этого дня мы уже не чувствовали себя в безопасности.
Когда мы сидели в хижине, нам казалось, что враг прита-
ился где-то поблизости и караулит, чтобы нас подстрелить,
как только мы выйдем. Отправляясь осматривать наши за-
падни, мы старательно обходили те места, где враг мог
устроить засаду. Питамакан жил в постоянной тревоге и,
несмотря на мои протесты, решил принести нашу медвежью
шкуру в жертву Солнцу. Он привязал ее крепко к толстому
суку сосны и запел песню, умоляя Солнце защитить нас от
врага.
Хотя мы давно уже потеряли счет дням, но после долгих
вычислений решили, что на следы врага наткнулись мы
в феврале. В конце марта настанет весна в прериях. Но здесь,
в горах, снег будет держаться гораздо дольше, быть может
до мая. По словам Питамакана, мы должны были уйти
отсюда в марте, так как с первыми признаками весны олени
вернутся в горные долины, а вслед за оленями придут кутене.
— Как же мы отсюда уйдем? — удивился я.—Ты сам
говорил, что горный перевал закрыт для нас до лета.
— Есть второй перевал, к югу отсюда,— ответил Пита-
макан.— Перевал Два Талисмана. Там нет ни одного опас-
ного места.
— Значит, нам легко отсюда выбраться! Отправимся же
в путь как можно раньше.
Он покачал головой:
— Нет, мы не можем идти, пока не растает снег в до-
линах, где зимуют кутене и плоскоголовые. Мы должны
будем спуститься в эти долины и оттуда идти к тропе Два
Талисмана.
— Зачем нам спускаться в страну кутене? Почему бы нс
пойти прямо на юг, к перевалу?
Питамакан грустно усмехнулся:
— Между этой долиной и тропой Два Талисмана тянутся
глубокие каньоны, высятся горы, через которые могут пере-
браться только птицы. И вдоль всех ручьев и рек проложены
тропы, ведущие к Спинному Хребту Мира. Тропы эти похожи
на тропу, которая ведет к перевалу Два Талисмана, и мы
будем блуждать, пока не нападем на верный путь. Я не узнаю
верной тропы, если мы не спустимся к большому озеру,
откуда она начинается. А у этого озера я бывал и запомнил
вехи. И не забудь, что в путь мы можем тронуться не раньше,
чем стает снег в низовьях реки. Иначе на снегу будут видны
отпечатки наших лыж, и враги нас выследят и догонят.
284
— Поднимемся к старому перевалу, где мы уже однажды
прошли,— предложил я.— Быть может, дорога окажется ме-
нее опасной, чем ты думаешь. Посмотрим, много ли там
снегу и нельзя ли как-нибудь перевалить через хребет.
Питамакан заявил, что не стоит зря тратить время, но
я настаивал. Если нам представлялась возможность вернуться
к родному народу, мы должны были ею воспользоваться.
И в конце концов я его убедил. Солнечным утром мы тронулись
в путь. Быстро бежали мы на лыжах по глубокому снегу
и вскоре увидели Соленые Источники. На склонах гор, словно
раскинутая сеть, тянулись и переплетались тропинки, проложен-
ные козами. Издали рассматривали мы этих странных косма-
тых горных коз. Они держались отдельными группами. Одни
лежали на снегу, другие сидели и уныло смотрели в пространст-
во или щипали лишаи, покрывавшие почти отвесную каменную
стену, с которой ветер смел снег. Некоторые стояли на едва
заметных выступах и казались приклеенными к скале.
Долго смотрели мы на них и наконец пришли к заключе-
нию, что они могут карабкаться на самые неприступные
скалы и проходить там, где олень непременно сорвался бы
и полетел в пропасть. Рассмешил нас один старый козел.
Стоя на задних ногах, он объедал лишаи, покрывавшие
стену, затем решил перебраться на верхний выступ. Так как
для разбега не было места и прыгнуть было нельзя, он
поставил передние ноги на край выступа и подтянулся квер-
ху, словно человек, подтягивающийся на мускулах.
Выйдя из лесу, мы начали подниматься на вершину хреб-
та и вскоре вступили в полосу буйных зимних ветров. К сча-
стью, в тот день ветра не было. Лыжи мы сняли, так как
здесь, наверху, снег был словно спрессован ветром в твердую
массу, мокасины наши не оставляли никаких следов. На
склонах, обращенных к северо-западу, снега совсем не было,
а на горах, высившихся с противоположной стороны, лежал
снежный покров толщиной в несколько ярдов.
Было уже после полудня, когда мы добрались до перева-
ла, и с первого же взгляда я убедился, что здесь нам не
пройти. Крутой склон, с которого несколько месяцев назад
я едва не скатился вместе с лошадью, был занесен снегом.
Сверху над ним нависли зеленоватые снежные глыбы, каза-
лось вот-вот готовые сорваться с гребня горы, острого, как
лезвие ножа. Я понимал, что сделай мы еще несколько
шагов — произойдет снежный обвал. Мы стояли на тропин-
ке, проложенной козами; здесь она обрывалась. Дойдя до
опасного места, козы круто повернули назад.
— Смотри, даже они не посмели идти дальше!—сказал
Питамакан.— Нам нечего здесь делать. Идем домой.
285
Я был так опечален, что за всю дорогу не сказал ни
слова. Домой мы вернулись поздно вечером, усталые и хму-
рые. Убедившись, что за время нашего отсутствия никто не
подходил к хижине, мы развели костер, поели, а затем влезли
в меховой мешок и крепко заснули.
Летели дни, а ловля пушных зверей шла все хуже и хуже.
Я глубоко убежден, что не только травоядные, но и хищные
животные никогда не уходят далеко от того места, где они
родились. Я проверил этот вывод на старом медведе-гризли,
у которого не хватало одного пальца на левой передней лапе.
Раз в три недели он приходил к озеру Мария, спускался
в долину Красного Орла, затем поворачивал на север, к Ска-
листым горам, а оттуда снова возвращался к озеру. Этот обход
он повторял регулярно. Если наблюдение это правильно, то
понятно, почему мы все чаще находили наши западни пустыми:
мы переловили всех зверьков, водившихся в окрестностях.
Дни становились длиннее и теплее. После девяти-десяти
часов утра нельзя было ходить на лыжах. Под теплыми
лучами солнца снег стал рыхлым и зернистым; часто мы
проваливались в сугробы и, стоя на земле, смотрели вверх,
словно со дна зеленоватого колодца. А из такого колодца
выбраться было нелегко. К концу нашего пребывания в го-
рах мы выходили только ранним утром, когда после ночных
заморозков снег был покрыт твердой корой.
Как-то вечером мы услышали далекий крик диких гусей.
Он послужил для нас сигналом. В последний раз обошли мы
все западни, а на следующий день упаковали наши меха.
У нас было восемь рысей, пять росомах, две выдры, три
горных льва и семьдесят куниц. К счастью, шкуры весили
мало, и мы так туго стянули их ремнями, разделив на две
пачки, что тюки получились маленькие. В дорогу мы взяли
оленины, разрезанной на тонкие полосы и высушенной. Не
забыли захватить сверло и небольшой кусок твердого бере-
зового дерева для добывания огня.
Тяжелый мешок из козьих шкур пришлось оставить. Мо-
розы уже миновали, и хотя по ночам бывало холодно, но мы
всегда могли разложить костер. Питамакану жалко было
бросать мешок; чуть ли не перед самым нашим уходом он
привязал его к дереву и принес в жертву Солнцу.
Когда спустились сумерки, мы в последний раз поужина-
ли в нашей хижине. Долго сидели мы у костра и молчали.
Никогда еще хижина не казалась нам такой уютной. Мне не
хотелось уходить отсюда; я хмурился, словно мне предсто-
яло расстаться с близким другом.
Мы ждали несколько часов, прежде чем тронуться в путь.
Когда мороз сковал снег ледяной корой, мы вышли из
286
хижины, надели лыжи и, взвалив на спину тюки, двинулись
к низовьям речонки. У меня слезы выступили на глазах,
когда я в последний раз оглянулся и увидел дымок, подни-
мавшийся над крышей хижины.
Сначала идти было трудно, и мы часто проваливались
в снег, но после полуночи снежная кора затвердела и могла
выдержать нас. Мы сняли лыжи и дальше шли в одних
мокасинах.
Миновав водопад, мы вступили в страну, нами еще не
исследованную. Долина стала шире; в реку, вдоль которой
мы шли, впадали горные ручьи и речонки. Лед, сковывавший
их, растаял, и нам приходилось перебираться вброд на дру-
гой берег. Не очень-то приятно было снимать мокасины,
входить в ледяную воду, а затем снова обуваться, стоя на
снегу.
В течение последних недель снежные лавины часто скаты-
вались в долину, и мы привыкли к грохоту снежных обвалов.
В ту ночь было несколько обвалов, и один раз снежная глыба
упала чуть ли не за нашими спинами. Час спустя разорвался
ремень, стягивавший тюк Питамакана. Мы присели на снег,
чтобы его завязать, как вдруг над нами раздался грохот.
Я был уверен, что лавина обрушится ниже того места,
где мы находились.
— Вставай! — закричал я.— Бежим назад!
Питамакан схватил меня за руку:
— Бежим вперед! Разве ты не слышишь, откуда доносит-
ся шум? Лавина обрушится прямо на нас или за нашими
спинами.
— Нет! Она обрушится на то место, где мы стоим, или
на несколько шагов впереди.
Мы спорили и топтались на одном месте, а шум усили-
вался с каждой секундой. Разбивались камни и льдины,
трещали деревья. Лавина приближалась, а мы, оглушенные,
не могли разобрать, с какой стороны доносится грохот.
Бросились мы было назад, потом вернулись на старое место
и в конце концов остановились, не зная, куда бежать. Еще
секунда — и мы увидели, как впереди, шагах в двадцати от
нас, закачались деревья и покатились по крутому склону
горы, затем обрушилась снежная лавина, и гигантский белый
холм вырос в долине, пересекая ее от подножия горы до
реки. Все стихло.
— Видишь, я был прав! — воскликнул я.— Она упала
впереди, а не позади нас.
— Да, я ошибся,— отозвался Питамакан.— Но знаешь,
что нас спасло? Этот лопнувший ремень! Если бы мы здесь
не остановились, лавина обрушилась бы прямо на нас.
287
Взвалив на спину тюки, мы стали перебираться через
снежную гряду. На нашем пути попадались каменные глыбы,
льдины, деревья и кусты, унесенные лавиной. Вдруг Питама-
кан наклонился, поднял что-то и протянул мне. Это была
голова горной козы, почти расплющенная снегом.
— Вот какая судьба постигла бы нас, если бы не разо-
рвался мой ремень,— мрачно сказал он.
— Должно быть, много коз гибнет во время снежных
обвалов,—заметил я.
— Да,— подтвердил Питамакан,— старые охотники мне
говорили, что медведи, выйдя весной из берлоги, переходят
от одной снежной лавины к другой и разгребают их, отыски-
вая животных, погребенных в снегу.
На рассвете мы вышли на широкую лужайку в лесу и,
оглянувшись, увидели вершину горы, высившейся против
покинутой нами хижины. Трудно было на глаз определить
расстояние, но Питамакан утверждал, что за ночь нами
пройдено не меньше двадцати миль. Здесь долина была
шириной в полторы мили, а горы покрыты лесом до самых
вершин. Дальше к западу они понижались, а милях в тридца-
ти от нас кончалась горная цепь. Мы думали, что большое
озеро лежит неподалеку от этой цепи.
Здесь снегу было меньше, чем в верховьях реки, где мы
провели зиму, и воздух согревался быстрее. Надев лыжи, так
как снежная кора уже не выдерживала нашей тяжести, мы
продолжали путь. Часа через два мы увидали лосей, а затем
белохвостых оленей. Их было здесь очень много — не мень-
ше, чем кроликов в прериях.
Солнце пригревало нас, снег стал зернистым, и мы нако-
нец вынуждены были сделать привал. Мы расположились на
песчаном берегу, разложили костер и поджарили сушеного
мяса. Поев, мы растянулись на песке и спали до вечера.
Как только снег покрылся твердой корой, мы тронулись
в путь, шли всю ночь, а на рассвете вступили в страну, где
уже стаяли снега, зеленела трава, пели птицы. Питамакан
стал передразнивать полевого жаворонка, заливавшегося
где-то поблизости.
Мы стояли на опушке леса и смотрели на зеленую рав-
нину, отлого спускавшуюся к западу, на рощи тополей и со-
сен. Я думал, что большое озеро лежит на западе, но, по
словам Питамакана, оно находилось к юго-востоку от нас,
на расстоянии двух дней пути. Вдруг товарищ мой упал на
колени и с лихорадочной поспешностью стал выкапывать
какое-то растение с зелеными листьями.
— Это корень камас! — воскликнул он, показывая мне
белую луковицу, с которой только что счистил землю.—
288
Копай, копай! Видишь, как много их здесь! И ешь побольше.
Это полезно.
Коренья, рассыпчатые и сладковатые, показались мне
очень вкусными. Всю зиму мы питались одним только мя-
сом, и организм нуждался в растительной пище. Впервые
голод заставил нас забыть об осторожности. Положив на
землю тюки и лыжи, мы ползали на четвереньках, выкапы-
вая коренья и незаметно удаляясь от опушки леса.
— Довольно!—сказал я наконец.— Возьмем тюки
и спрячемся в лесу. Я сыт по горло.
— О, подожди! — отозвался Питамакан.—Я еще го-
лоден.
Вдруг из тополевой рощи, находившейся шагах в пяти-
стах к западу от нас, выбежало стадо оленей. Мы присели па
корточки и с недоумением смотрели на них, не понимая, кто
их спугнул.
Через минуту выехали из рощи три индейца, а вскоре
появились еще четверо; они преследовали оленей.
Глава X
Возвращение
— Не двигайся! — крикнул Питамакан.
Он предостерег меня вовремя: я уже готов был вскочить
и бежать в лес. Олени неслись прямо на нас, а расстояние
между ними и индейцами заметно уменьшалось. У меня
было ощущение, будто я стал великаном. Припав к земле,
я пытался спрятаться в траве, но мне казалось, что я, словно
гора, возвышаюсь над равниной. Я старался съежиться, все
мускулы мои напряглись.
— Бежим! — взмолился я наконец.— Разве ты не видишь,
что они...
— Не шевелись! — перебил Питамакан.— Олени бегут
против ветра. Скоро они почуют наш запах и свернут в сто-
рону. Мы можем спастись, если будем лежать неподвижно.
Враги не заметили нас.
Олени приближались к нам. Были они шагах в четырех-
стах, но нас не почуяли, хотя ветер усиливался.
— Скоро они свернут в сторону,—пробормотал Пита-
макан.— А если не свернут и ты увидишь, что индейцы
скачут прямо на нас, бери лук. Будем стрелять, пока нас не
убьют.
Я согласился с другом. У меня было две стрелы с на-
конечниками из обсидиана, и у Питамакана—три. Твердо
надеялся я, что обе мои стрелы попадут в цель. Олени
12 № 925
289
находились на расстоянии трехсот шагов от нас, и я был
уверен, что нам не миновать смерти. Казалось мне, индейцы
смотрят в упор на нас, а не на оленей.
Лук и стрелы лежали на земле подле меня, и я уже
протянул руку, чтобы взять их, как вдруг олени резко повер-
нули направо. Индейцы поскакали за ними, быстро их наго-
няя. Я понял, что всадники нас не видели.
Охотник, ехавший впереди, поднял ружье и выстрелил.
Безрогий старый олень, вожак стада, мотнул головой, слов-
но пуля обожгла ему шею, и снова круто свернул направо; за
ним последовали остальные олени. Охотники повернули ло-
шадей и открыли стрельбу.
— Беги! Беги в лес!—скомандовал Питамакан.
Схватив лук и стрелы, я помчался за ним. Кажется,
никогда еще я не бегал так быстро, как в тот день. До леса
было около ста шагов, и я уже начал надеяться, что мы
успеем спрятаться за деревьями. Оглянуться я не смел. Охот-
ники продолжали стрелять в оленей, а мы, добежав до наших
тюков, остановились, чтобы их поднять.
И в эту самую минуту раздался боевой клич врагов. Нас
увидели! Я оглянулся: индейцы скакали к нам, погоняя своих
лошадей. О, как они кричали! От этих пронзительных от-
рывистых воплей мороз пробежал у меня по спине.
— Тюки придется оставить!—воскликнул Питамакан.—
Бери лыжи и беги за мной.
Еще секунда — и мы были уже в лесу. Здесь еще лежал
глубокий снег. Я бросил на снег лыжи, всунул ступни в петли
и хотел было бежать дальше, не завязывая ремней, но Пита-
макан крикнул мне, чтобы я покрепче привязал лыжи к ногам.
Твердая кора, покрывавшая снег, еще выдерживала нас
и слегка трещала под нашими лыжами. Здесь лес был ред-
кий, но дальше начинался густой кустарник, а за ним темной
стеной высились вековые сосны. Мы бежали к ближайшим
кустам, а угрожающий рев звучал все громче.
Не нужно было оглядываться, чтобы угадать, когда вра-
ги наткнулись на связки мехов. Рев на секунду стих; поднялся
спор, кому принадлежит находка. Потом они сошли с коней
и побежали по снегу, стреляя в нас из ружей. Теперь преиму-
щество было, казалось, на нашей стороне, конечно в том
случае, если нас не заденут пули. Спрятавшись за ствол
дерева, я на секунду приостановился и оглянулся. Три индей-
ца не рискнули идти по снегу; они стояли на опушке и стре-
ляли, быстро заряжая ружья. Остальные четверо нас пресле-
довали, и, не будь наше положение столь печально, я бы
расхохотался, глядя на них. Они шли, словно пьяные, пока-
шваясь, вытянув руки, разинув рты. Если кора выдерживала
их тяжесть, они ускоряли шаг и тотчас же проваливались по
пояс в снег.
Я высунул из-за дерева капюшон моей старой шинели,
надев его предварительно на лук. Я надеялся, что они будут
стрелять в него, но они не попались на эту удочку, и я по-
мчался дальше. Вокруг меня свистели пули; одна из них
попала в дерево, мимо которого я пробегал, другая оцарапа-
ла мою левую щеку и мочку левого уха. Враги видели, как
я поднес руку к лицу, и заревели от восторга: они думали,
что я тяжело ранен. Питамакан приостановился.
— Беги! — крикнул я ему.— Я цел и невредим.
Снова загремел выстрел, и мне послышалось, будто мой
товарищ вскрикнул от боли, но он ни на секунду не замедлил
бега. Я увидел на снегу пятна крови и похолодел от ужаса:
я знал, что Питамакан будет бежать, пока у него хватит сил,
даже если рана его смертельна.
С минуты на минуту я ждал, что он упадет. Но вот
и ельник! Питамакан скрылся за елками, а я, подбежав
к нему, спросил, тяжело ли он ранен.
— Пустяки! Кость не задета! — ответил он, прижимая
руку к бедру.— Бежим! Мешкать нельзя.
От врагов нас заслонял теперь ельник, и мы благополуч-
но добрались до леса. Издали доносились вопли индейцев;
они что-то кричали нам, но мы, конечно, ничего не могли
понять. Потом все стихло.
Не говоря ни слова, Питамакан стал взбираться на кру-
той склон. Грустно следовал я за ним. Дойдя до просеки
в лесу, мы остановились. Отсюда видна была равнина. Ин-
дейцы вскочили на коней и вернулись к тому месту, где
лежали два убитых ими оленя.
Мы сняли лыжи и уселись на них. Питамакан промыл
снегом рану. Пуля содрала кожу и слегка задела мускул, но
Питамакан заявил, что не чувствует боли.
Нелегко было нам примириться с потерей мехов; всю
зиму мы работали не покладая рук, а теперь нашей добычей
завладели враги. Питамакан взывал к своим богам, умоляя
их наказать воров, а я вспомнил, что потеряли мы не только
меха, но и наши орудия для добывания огня.
— Не беда!—сказал Питамакан.— Луки у нас хорошие,
а сверло сделать нетрудно. Но быть может, оно нам и не
понадобится...
— Почему? — удивился я.— Должны же мы есть! И разве
мы не будем разводить костер по ночам, чтобы согреться?
— Быть может, и не будем. Неужели ты думаешь, что
эти охотники поедут домой, не попытавшись завладеть на-
шими скальпами? Скоро мы узнаем, что у них на уме.
12*
291
Мы не спускали глаз с людей, обдиравших оленей. Один
из них отошел в сторону и стал срезать ветки ивы. Осталь-
ные, содрав с оленей шкуры, резали их на длинные полосы.
— Так я и думал! — воскликнул Питамакан.—Сначала они
сделают лыжи, а потом отправятся в погоню за нами. Идем!
Я послушно встал и последовал за ним. Питамакан
сильно хромал, но утверждал, что нога у него не болит. Кора
трещала под нами все сильнее и сильнее. Я понимал, что
через час нельзя будет идти по снегу.
— Пока враги делают лыжи, мы должны уйти подальше,
и тогда они нас не догонят,—сказал я Питамакану.
— Их семеро, а нас двое,— возразил он.— Когда снег
станет рыхлым, они будут по очереди прокладывать тропу.
Мы можем их обмануть: спустимся на равнину, пока они
карабкаются на гору по нашим следам.
Мне эта мысль не приходила в голову. Будь я здесь один,
без Питамакана, я углубился бы в горы и в конце концов был
бы захвачен в плен.
Пока выдерживал нас снег, мы шли по склону горы,
параллельно реке. Но вскоре мы начали проваливаться
в снег по пояс. Тогда мы спустились к реке и сняли лыжи. На
песчаном берегу снега не было. Мы то шли, то бежали,
изредка приостанавливаясь, чтобы перевести дух.
К полудню мы уже стояли на опушке леса, окаймлявшего
реку, и смотрели на равнину, откуда не так давно прогнали
нас враги.
— И-кит-си-кум! Сап-ун-ис-тим! *—крикнул Питамакан,
указывая на то место, где лежали ободранные туши оленей.
— Да! Да! — подхватил я.
Семь лошадей мирно щипали траву; охотников це было
видно. Мы не верили своим глазам, окидывали взглядом
равнину и склон горы, но враги словно сквозь землю прова-
лились.
— Должно быть, все семеро пошли по нашим следам,—
сказал наконец Питамакан.— Если же они оставили карауль-
ного, то прячется он, вероятно, в роще. Спустимся вдоль
реки и зайдем в рощу с противоположной стороны.
Так мы и сделали. Сердце мое сжалось от страха, когда
мы приблизились к тому месту, где, быть может, скрывался
враг. Словно тени, скользили мы между деревьями, и даже
рыжая белочка, копошившаяся на ковре из сосновых игл, не
слышала наших шагов. Здесь деревья росли редко, и мы
всматривались в просветы, не видно ли врага. Когда мы
подошли к дальнему концу рощи, нас испугал койот, выско-
* Семь! Все здесь!
292
чивший из-за деревьев. Мы думали, что замечены карауль-
ным. Меня бросило в жар, во рту пересохло.
Не забыть мне той минуты, когда я ждал ружейного
выстрела!
Но опасения наши быстро рассеялись: вместо врага мы
увидели безобидного койота. Он смело побежал вперед—в
ту сторону, куда мы шли, и так как ветер дул нам в лицо, то
можно было заключить, что впереди никого нет. Если бы
скрывался там караульный, койот почуял бы его запах и свер-
нул в противоположную сторону. Однако Питамакан проби-
рался вперед с величайшей осторожностью и сделал мне знак
следовать его примеру. Наконец вышли мы на опушку и уви-
дели, что койот дерзко прогуливается между лошадьми.
Подле убитых оленей лежали седла, одеяла и другие
вещи охотников. Тут же нашли мы ивовые ветви и обрывки
шкуры, из которой охотники смастерили себе лыжи. Седла
были самодельные. Мы выбрали два седла и два одеяла
и оседлали двух лошадей, показавшихся нам более вынос-
ливыми, чем остальные. Вскочив на них, мы отвязали пять
других лошадей и уже хотели было погнать наш маленький
табун в рощу, как вдруг я вспомнил о нашей пропаже.
— Питамакан! — крикнул я.—А наши меха? Где бы они
могли быть?
— Вот, вот они! — ответил он, указывая на два тюка,
валявшиеся на земле.
Удивительно, как это мы их сразу не заметили! Быстро
привязали мы их к седлам и поскакали на юго-запад! А в это
время наши враги карабкались по склону крутой горы или
же измученные ходьбой по рыхлому снегу, сделали привал
и ждали ночи, чтобы продолжать преследование.
Нам никакого труда не стоило гнать перед собой табун,
и мы недоумевали, почему лошади с такой охотой нам
повинуются, но через полчаса мы поняли, в чем дело. Пересе-
кая ельник, мы увидели широкую тропу, которая, несомнен-
но, вела к лагерю. Конечно, лошади рады были вернуться
домой. Когда мы въехали на эту тропу, они начали ржать —
верный признак, что лагерь близко.
За ельником снова начиналась открытая равнина, а даль-
ше темнела полоса леса. И над лесом мы увидели дымок,
а на опушке паслись лошади.
— Вот он—лагерь врагов!—воскликнул Питамакан.—
Быть может, они нас уже заметили! Гони лошадей назад,
в ельник!
Но легче было сказать это, чем сделать. Лошади рвались
домой, и нам великого труда стоило повернуть их назад. Солнце
медленно спускалось к горизонту. Спрятавшись в ельнике, мы
293
ждали ночи, и тревога наша возрастала с каждой минутой. Что,
если вернутся семеро охотников или какой-нибудь другой отряд
нападет на наши следы? Тогда счастливый день закончится для
нас печально, и мы не только лишимся всего нашего имущества,
но и распрощаемся с жизнью.
На закате солнца показались в дальнем конце равнины два
всадника; скакали они по тропе, ведущей к ельнику. В первую
минуту мы не испугались, думая, что они отыскивают лоша-
дей, отбившихся от табуна. Но догадка наша не оправдалась:
всадники не смотрели по сторонам и ехали прямо к ельнику.
Или они нас заметили и заподозрили что-то неладное, или же
выехали навстречу охотникам, чьих лошадей мы угнали. Нам
ничего не оставалось делать, как увести животных подальше
от тропы. Мы хлестали их ветками, били палками, но никогда
еще не приходилось мне иметь дело с такими упрямыми
лошадьми. Они уклонялись от ударов, кружились между
деревьями и норовили вернуться к тропе. В конце концов мы
отогнали их на расстояние выстрела из лука. В это время
всадники находились в ста шагах от ельника.
— Сойди с лошади и постарайся удержать ее за этими
кустами,— сказал Питамакан.
Я соскочил с седла и одной рукой схватил лошадь за нос,
а другой — за ухо. Если бы одна из семи лошадей заржала,
гибель наша была бы неизбежна. Послышался топот, всад-
ники въехали в лес. Мы ясно видели их, когда они скакали по
тропе. Это были рослые мускулистые всадники с мрачными
лицами и длинными развевающимися волосами. Оба дер-
жали в руках ружья.
Лошадь моя навострила уши, стала топтаться на одном
месте и вскидывать голову, приподнимая меня над землей. Но
отчаяние придало мне сил, и я цеплялся за ее морду. Мельком
я видел, что Питамакан ведет такую же борьбу со своей
лошадью, а остальные пять лошадей пугливо на нас косятся.
Как я боялся услышать ржание! Но ни одна из них не заржала.
Всадники быстро промчались по тропе и скрылись из
виду. Топот копыт замер вдали. Тогда только вздохнули мы
свободнее.
Зашло солнце. Медленно сгущались сумерки. Когда сте-
мнело, мы снова вскочили на лошадей, оставив маленький
табун в ельнике. Выехав на равнину, мы поскакали на юго-
запад, а большой лагерь объехали, стараясь держаться от
него подальше. Издали видели мы тусклый желтый отблеск
костров, пылавших в вигвамах, слышали пение. В лагере
лаяли собаки.
Всю ночь ехали мы по равнине, пересекали рощи, пере-
правлялись через речонки. Весной, когда начинается таяние
294
снегов, речонки эти превращаются в бурные потоки, и во
время переправы мы не раз могли утонуть.
Незадолго до рассвета мы выбились из сил и решили
сделать привал. Привязав лошадей, мы легли на землю
и крепко уснули, но с первыми лучами солнца были уже на
ногах. Все тело мое онемело, за ночь я не отдохнул, да
и Питамакан жаловался на усталость.
После полудня мы увидели большое озеро в стране плос-
коголовых. Питамакан узнал это место.
— Здесь я бывал с моим племенем,— сказал он.— Лагерь
наш находился на берегу озера. А там, дальше, вдоль речки,
впадающей в озеро, тянется тропа, которая ведет в страну
бизонов.
Широкая тропа была с незапамятных времен проложена
горными племенами, но путешествовали они по ней только
в летние месяцы. В этом году они здесь еще не бывали, и мы
нашли на ней лишь отпечатки волчьих лап и оленьих копыт.
Нужно было дать отдых лошадям. Мы сделали остановку
и поели сушеного мяса. Лошади наши жадно щипали не-
жную весеннюю травку.
Отдыхали мы недолго. За нами тянулась тропинка, ос-
тавленная нашими лошадьми и пересекавшая зеленую рав-
нину, и враги легко могли нас выследить. В течение целого
дня мы ехали на восток, все дальше забираясь в горы. Но
здесь горы были невысокие, и снег уже стаял. Благополучно
миновали мы перевал Два Талисмана и, пожалуй, не замети-
ли бы его, если бы не обратили внимание на то, что ручьи,
попадавшиеся на нашем пути, текут в противоположную
сторону.
На следующий день мы увидели зеленые равнины, тянув-
шиеся от подножия гор на восток до самого горизонта. Мы
оба закричали от радости.
Спустя два дня мы остановились на вершине холма,
откуда виден был Форт-Бентон и родная наша река Миссури.
Разглядели мы людей, бродивших около форта и по берегу
реки. Слезы выступили у меня на глазах, да и Питамакан
был взволнован не меньше, чем я.
Погоняя измученных лошадей, мы спустились с холма
в долину реки Миссури. Здесь повстречался нам мальчик-
индеец, карауливший табуны. Узнав нас, он полетел, как
стрела, к лагерю черноногих, раскинутому у стен форта.
Из вигвамов выбежали люди. Их было несколько сот
человек. Все говорили одновременно, перебивая друг друга,
засыпая нас вопросами. Окруженные толпой, подъехали мы
к форту. Служащие компании вышли узнать о причине сума-
тохи; издали я увидел дядю и его жену,
295
В нашей комнате собрались приятели дяди; явился даже
начальник форта. Меня усадили на почетное место и заста-
вили рассказать о нашей зимовке в горах. С каким внимани-
ем слушали меня эти старые трапперы, как жадно ловили
они каждое мое слово! А когда я закончил рассказ, они не
поскупились на похвалы. Никогда еще не чувствовал я себя
таким счастливым! Нелегко заслужить похвалу старых по-
граничников.
Наконец все наши гости ушли, и я уселся на свою мягкую
постель из бизоньих шкур. Тсистсаки суетилась, готовила
ужин, достала для меня чистое белье, полотенце, кусок мыла,
налила воды в таз. Дядя Уэсли ни секунды не мог посидеть
спокойно: он вскакивал, подходил ко мне, похлопывал меня
по спине. Казалось, он хотел удостовериться, что я дейст-
вительно вернулся домой.
До конца жизни буду я помнить свои первые приключе-
ния в Скалистых горах.
От автора
Томас Фокс стал моим другом в семидесятых годах прошлого
века, когда я покинул цивилизованный мир и присоединился к тор-
говцам и трапперам северо-запада. Часто приходилось нам в тече-
ние нескольких месяцев жить вместе в индейских лагерях или тор-
говых фортах. Он любил рассказывать о своей молодости и пережи-
тых им приключениях, и я постепенно узнавал различные эпизоды
его жизни. В долгие зимние вечера сиживали мы у костра в вигваме
или грелись у очага в одном из торговых фортов; он говорил,
а я внимательно слушал. Рассказы его меня интересовали, и я часто
записывал их, чтобы они навсегда остались в моей памяти.
Я уговаривал его написать свои воспоминания—настолько не-
обычна и интересна была его жизнь. С большой охотой последовал
он моему совету, но непривычная работа скоро ему надоела. Однако
впоследствии, когда истреблены были в прериях все бизоны и мы
поселились на ранчо, где жизнь текла тускло и монотонно, я снова
убедил его продолжать записки.
Некоторые эпизоды своей жизни он записывал очень подробно,
но иногда ограничивался датами и двумя-тремя фразами.
Не суждено ему было довести до конца записки. Когда-то пуля
пробила ему легкие, и с тех пор здоровье его было подорвано. Зимой
1885 года он заболел воспалением легких, и смерть наступила быст-
ро. Он обратился ко мне с последней просьбой: просмотреть его
записки и привести их в порядок для опубликования.
Я сделал все, что было в моих силах; пусть читатель судит
о результатах.
296
Черноногие и трапперы называли его А-та-то-йи (Лисица). Сме-
лый и честный друг! Мы похоронили его на утесе, возвышающемся
над долиной реки Два Талисмана, у подножия Скалистых гор —
Спинного Хребта Мира, который он так любил.
Когда засыпана была могила, Питамакан и я долго сидели
подле свежего холмика. Закатилось солнце, повеяло холодом, и мы
спустились в долину, где нас ждали лошади. Старый вождь плакал.
Чуть слышно он сказал:
— Человек, оставшийся там, на утесе, был моим братом.
Февраль, 1912 г.
сын
ПЛЕМЕНИ
НАВАХОВ
9
Глава I
Битва у пуэбло Медведя
— Да, белый человек из племени черноногих, все было так, как
тебе говорили. Родом я — навах *, и, если бы воин из племени тэва **
не задел меня копьем, я бы до конца своих дней остался навахом.
Этот удар копьем сделал меня индейцем тэва — надеюсь, неплохим.
Так ответил мне старый «летний кацик»*** через переводчика
Легкое Облако.
Как-то поздней весной сидели мы в летней киве **** пуэбло Сан-
Ильдефонсо. С кациком меня познакомили мои приятели в Санта-
Фе. Они сказали ему, что хотя я и белый, но сердце у меня черноно-
гого индейца, так как вырастило меня племя черноногих. Он пригла-
сил меня в свое пуэбло, поместил в одной из чистеньких комнат
с выбеленными стенами и дал право посещать священную киву. Но
этого мне было мало. Я хотел узнать историю его жизни — жизни
доблестной и богатой приключениями, о которых я кое-что слыхал.
И он обещал рассказать мне о себе—рассказать в те часы, когда он
отдыхал от работы. А работал он много: возделывал маисовые
поля, восстанавливал оросительные каналы.
Вот почему этот апрельский день застал меня в старой деревне
индейского племени тэва—деревне, существовавшей задолго до пу-
тешествия Колумба и открытой в 1540 году Коронадо *****. Я ис-
пытал чувство благоговейного трепета, когда впервые спустился по
лестнице в эту подземную киву—комнату, имевшую шагов сорок
* Навахи, навахо—индейское племя группы атапасков языковой семьи наде-
не. Проживало в прериях (совр. штаты Аризона и Нью-Мексико, США).
Основное занятие — охота, собирательство, а также скотоводство и земледе-
лие. Совершали набеги на индейцев пуэбло и испанцев.
** Тэва—индейское племя группы пуэбло, ацтеко-таноанской языковой се-
мьи. Место обитания — долина реки Рио-Гранде (совр. штат Ныо-Мексико,
США). Традиционное занятие — поливное земледелие, охота имела вспомога-
тельное значение. Были развиты ремесла—ткачество и изготовление керами-
ки. Жили в укрепленных поселениях—пуэбло,— откуда эта группа племен
и получила свое наименование.
*** Кацик, касик—испанское название индейских племенных вождей.
**** Кива—у индейцев пуэбло помещение (дом или комната), где совер-
шались ритуальные и другие общественные церемонии.
***** К 1540 г. испанцы получили сведения об индейцах тэва. Затем испанские
солдаты под командой Коронадо вторглись в долину Рио-Гранде и подчинили
ее испанской короне. Индейцы пуэбло оказали упорное (и активное, и пассив-
ное) сопротивление.
298
в диаметре, где в течение многих веков кацики, шаманы, жрецы-
скоморохи, вожди кланов индейского племени возносили молитвы
Тем, кто выше нас *. Подножие лестницы находилось за очагом, где
горел священный огонь, а неподалеку виднелось небольшое отвер-
стие, представлявшее ход в Сипапу — Подземный мир. Вдоль стен ки-
вы тянулся широкий выступ из необожженных кирпичей — скамья, на
которой обычно восседали старшины племени. Над нею были нари-
сованы на серой стене две огромные змеи в оперении, между ними —
отец Солнце, мать Луна и дети их, звезды, а также символические
изображения облаков, дождя и ветра. Мне хотелось узнать значение
этих рисунков, но во время первого моего посещения кивы я никаких
вопросов не задавал. Я стал рассказывать об обрядах черноногих
и сумел заинтересовать старого кацика. Убедившись, что, несмотря
на белый цвет кожи, я являюсь истинным черноногим, он в свою
очередь рассказал мне о нравах и обычаях тэва и разрешил присут-
ствовать при совершении многих обрядов, о которых белые до сих
пор не имели представления. Два месяца прожил я в пуэбло, и он
почти каждый день уводил меня в киву. Здесь, в тихом прохладном
подземелье, рассказал он мне историю своей жизни. За это и за
многие другие знаки внимания я глубоко ему благодарен.
Рассказ старика я записал со слов переводчика Легкое Облако.
Радостно было мне слушать его и записывать; надеюсь, и вы с удо-
вольствием прочтете историю жизни кацика Уампина.
...Историю моей жизни я хочу рассказать черноногому
белому, другу всех индейских племен, населяющих пустыню,
долины и горы.
...Родом я навах. Нас было четверо—мой отец, мать,
брат и я. Брат, Одинокий Утес, на три года моложе меня,
был болезненным и слабым. Матери я помогал ухаживать за
ним, и во мне видел он вторую мать. Какими были навахи
в дни моей молодости, такими остались они и по сей день.
Это племя столь многочисленно, что навахи не имеют воз-
можности жить все вместе. Отдельными кланами кочуют
они по пустыне и горным равнинам, мужчины охотятся,
женщины и дети собирают съедобные коренья, орехи и яго-
ды. Мой отец был вождем, главой клана, в который входило
около двадцати семейств. С ними мы кочевали, с ними
раскидывали лагерь. Скитались мы вдоль реки Сан-Хуан
и к северу от нее; ходили на восток, в бесконечные прерии,
где много было бизонов и где мы лакомились жирным
мясом; ходили на юг, до гор апачей **, вершины их покрыты
* Теми, кто выше нас, и Повелевающими путями наших жизней — так индей-
цы пуэбло иносказательно называли богов.
** Апачи — индейское племя группы южных атапасков языковой семьи наде-
нс. Основное занятие — коневодство и охота. Жили в прериях на территории
совр. штатов Нью-Мексико и Аризона.
299
снегом, а склоны одеты хвойным лесом; ходили на запад, до
Колорадо, и в такую забирались глушь, что сердце сжима-
лось от страха.
Мой отец охоту считал трудной и скучной. Когда ему
удавалось добыть достаточно мяса, чтобы прокормить се-
мью в течение некоторого времени, он созывал мужчин
нашего и других кланов и уходил в поход. Такие набеги
доставляли ему радость и развлечение. Обычно он уходил на
юг и нападал на испанские поселения. Там он захватывал
прекрасных лошадей, седла, одежду, ружья, копья, ножи. Но
иногда—скорее для развлечения, чем для наживы,— он на-
падал на пуэбло в долине Рио-Гранде и в других местах, где
жили мирные индейцы-земледельцы, засевавшие свои поля
маисом. За это его всегда бранила моя мать.
— Если ты хочешь воевать,—говорила она ему,— оставь
в покое бедных земледельцев, они мирно возделывают свои
поля и никого не трогают. Сражайся лучше с испанцами,
которые мало-помалу завладевают нашей землей и скоро
отнимут ее, если ты не заставишь их бояться навахов.
На это отец отвечал:
— Я буду сражаться с испанцами и земледельцами, по-
тому что земледельцы живут в мире с испанцами.
Часто говорил он ей:
— Подожди, когда-нибудь я совершу набег на этих зем-
ледельцев и возьму все, что у них есть. Тогда и тебе и детям
хватит припасов на несколько зим. Больше не придется тебе
собирать коренья и орехи. Будешь сидеть в своем хогане*,
стряпать, есть и толстеть.
А мать отвечала:
— Никогда не знала я праздности. Не было у меня ни
дня отдыха и никогда не будет!
Весной, когда мне пошел десятый год, мы раскинули лагерь
в горах у реки Сан-Хуан. Через месяц олени и лоси, набравшись
ума, стали избегать охотников, и нужно было перебираться на
новую стоянку. Созвали совет, и мой отец предложил пойти на
юг, к каньону Челли, где водились антилопы (когда-то там
жили предки нынешних земледельцев из пуэбло)...
Действительно, мы нашли там много добычи—антилоп,
оленей и горных коз. Каждый день отец приносил в наш
хоган туши и шкуры животных. Убедившись, что мяса хва-
тит нам на несколько месяцев, он с пятью воинами нашего
клана вздумал совершить набег на испанские поселки. Но
вскоре вернулся, а когда моя мать стала его расспрашивать,
он засмеялся и сказал:
* Хоган—жилище навахов (легко собираемая палатка на каркасе из жердей).
300
— Я вспомнил о тебе и решил не трогать испанцев.
Настало время, когда я должен исполнить обещание. Эту
зиму ты будешь отдыхать, стряпать, есть и толстеть.
— Зачем ты надо мной смеешься? Зачем дразнишь свою
бедную жену?—грустно спросила мать.
— На этот раз я не дразню тебя! — воскликнул он.—
Я вел моих воинов, чтобы напасть на испанцев. Мы подошли
к пуэбло тэва, которое находится у больших источников.
Здесь остановились мы на отдых и с горных высот посмот-
рели вниз, на равнину. И увидели, что в этом году тэва
посеяли маиса больше, чем когда бы то ни было. Вокруг
пуэбло зеленели маисовые поля. И глядя вниз, на эту бога-
тую житницу, вспомнил я о тебе, моей жене. Я сказал себе:
«Если мы нападем на испанцев, я угоню лошадей, захвачу
ружья, одежду, быть может, еще несколько скальпов, но все
это у нас есть. Одного нет у нас—припасов на зиму. Не
порадовать ли мне жену? Вместо того чтобы идти войной на
испанцев, я вернусь домой, а когда у тэва на полях созреет
маис, я приду с большим отрядом и соберу жатву». Ну,
довольна ли ты?
— Ты хотел меня обрадовать, но на сердце у меня тяже-
ло,— ответила мать.— Ты отберешь у тэва маис, завладеешь
их пуэбло и отнимешь все их имущество. Оставь в покое
мирное племя тэва и иди войной на испанцев.
— Нет! Я совершу набег на пуэбло тэва! Будет у тебя не
только маис, но и платья, одеяла и материя, вытканная
руками тэва. Этого хватит тебе на всю жизнь, потому что ты
стара, как утесы в каньоне.
Не успел отец выговорить последнее слово, как в наш
хоган вбежали женщины и спросили мать, правда ли, что
мой отец хочет завладеть пуэбло тэва у источников, огра-
бить его и снять маис с полей. Когда она ответила, что
таково его решение, они ушли, напевая, приплясывая и сме-
ясь. Их радовала мысль, что скоро перейдут к ним богатства
тэва. Но на следующее утро шаман нашего клана подошел
к отцу и, дрожа от гнева, сказал:
— Не пытайся завладеть этим пуэбло тэва! Как пришла
тебе в голову эта мысль?
— Давно уже я обещал жене добыть много припасов,
чтобы не нужно ей было собирать орехи и коренья. Теперь
я исполню обещанное.
— Напрасно пришли мы сюда, в этот каньон! — восклик-
нул шаман.— Зачем вздумалось тебе остановиться по дороге
к испанскому поселку? Зачем посмотрел ты с вожделением на
маисовые поля тэва? Эти тэва жестоко отомстят тебе, если
ты погубишь их посевы. Слушай! Я приказываю тебе сегодня
301
же уйти из каньона. Лагерь мы раскинем в другом месте,
и тогда ты забудешь о пуэбло тэва и пойдешь сражаться
с испанцами.
— Старик, мне тебя жаль. Я уважаю старость и спорить
с тобой не стану. Но знай, что ты ошибаешься, и не бойся за
меня. В пуэбло тэва триста мужчин, не больше. Настанет
день, когда я поведу против них шестьсот воинов и одержу
великую победу...
Он был очень стар, этот шаман. Отец и другие воины
думали, что он впал в детство. Но пришло время, когда
я понял, что он был великим мудрецом...
Несколько дней отец отдыхал, а потом посетил вождей
других кланов племени навахов. Вскоре они явились в наш
лагерь и, созвав совет, стали обсуждать план нападения на
пуэбло. Решено было поставить караульных, которые будут
следить за пуэбло. Когда настанет пора жатвы, мой отец
соберет воинов у подножия горы из красного камня, находя-
щейся к западу от пуэбло, и оттуда поведет их в наступление.
С тех пор семь-восемь юношей стали неустанно следить
с горных высот за пуэбло тэва. Через каждые два-три дня их
сменяли новые разведчики, передававшие друг другу приказ
моего отца — не нападать на тэва, даже если те, выйдя из
пуэбло, забредут в горы. По ночам разведчики должны были
спускаться с гор к маисовым полям, смотреть, наливается ли
колос, и несколько колосьев посылать отцу.
Пуэбло тэва, на которое хотел напасть мой отец, называ-
лось Уалатоа — пуэбло Медведя. Иногда называли его «пу-
эбло, которое лежит внизу», потому что раскинулось оно
у подножия больших гор, а к востоку, за горным хребтом,
находились другие пуэбло тэва. Испанцы дали ему название
пуэбло Хемец.
Теперь я расскажу о жителях Уалатоа, за которыми
следили разведчики-навахи. Как-то после полудня один из
тэва вскапывал свой участок земли. Наутро он пришел снова
и увидел на рыхлой земле следы чужих мокасин. Он кликнул
приятелей, работавших на соседних полях, и все они заявили,
что эти следы оставил человек, обутый в мокасины навахов.
Спустя несколько дней они снова увидели в поле такие же
отпечатки мокасин. И не раз молодые тэва, охотившиеся
в горах за индюками, видели навахов, которые за ними
следили, но не делали попытки их преследовать. Об этом
тэва донесли «летнему кацику» пуэбло, а тот созвал совет
в южной киве. На совете все высказали предположение, что
навахи хотят собрать жатву, когда созреет маис, как делали
они в далеком прошлом. В пуэбло Медведя воинов насчиты-
валось мало, а навахов было столько же, сколько листьев
302
маиса в полях. Как бороться с ними? Или сидеть за стенами
пуэбло и смотреть, как навахи собирают жатву и уносят
маис, которым питалось население пуэбло?
— Нет! Этого мы не допустим! — крикнул военный
вождь.— Предоставьте дело мне! Сегодня же переберусь
я через горный хребет и посоветуюсь с военными вождями
других пуэбло. На этот раз мы сумеем дать отпор нашим
врагам навахам.
В тот вечер военный вождь с пятью воинами покинул
Уалатоа. Наутро пришли сюда, в это пуэбло «Откуда выте-
кает река», которое испанцы, как тебе известно, называют
пуэбло Сан-Ильдефонсо. Название это бессмысленно, но
название тэва имеет глубокий смысл, ибо здесь Рио-Гранде
вытекает из длинного и узкого каньона и мягко катит свои
воды по широкой цветущей равнине. Когда тэва сотни лет
назад построили это пуэбло, они дали ему название По-
кводж — «Откуда вытекает река».
Здесь, друг мой, в этой самой киве, военный вождь
Уалатоа совещался с вождем Покводжа. Потом послали они
вестников к военным вождям других пуэбло племени тэва —
Намб, Тезук, Сан-Хуан, Санта-Клара и Похоак. И вскоре все
вожди явились на совет и дали клятву: когда подойдет время
жатвы, они соберут своих воинов и явятся по первому зову
вождя Покводжа, чтобы дать отпор навахам. На следующий
день военный вождь пуэбло Уалатоа вернулся домой и после
долгой беседы со старшинами пуэбло послал в горы развед-
чиков, приказав им следить за отрядами навахов. Разведчики
тэва были так осмотрительны и осторожны, что навахи даже
и не подозревали об их присутствии.
Вскоре один из разведчиков моего отца принес созревшие
колосья маиса: зерна их набухли и побелели, а кисточки
почернели и съежились. Отец тотчас же послал вестников
к вождям других кланов. Подошло время жатвы, и воины
должны были собраться у трех источников на Рио-Пуэрко,
на расстоянии одного дня пути от пуэбло Уалатоа. Мы
отправились в путь. Один за другим присоединились к нам
другие отряды, и собралось нас несколько сот. Разведчики
снова принесли сноп колосьев, и мой отец, осмотрев их,
приказал выступить, когда солнце склонится к закату. Ус-
лышав эти слова, воины (их было человек пятьсот—шесть-
сот) стали петь и плясать, а женщины смеялись, толкуя
о том, как весело им будет грабить пуэбло тэва, где есть
много красивых платьев и одеял, бирюзовых ожерелий
и браслетов, а также съестных припасов.
— Яс вами не пойду. Я останусь здесь с детьми,— ска-
зала моя мать, обращаясь к отцу.
303
— Не пойдешь?—крикнул он,— Нет, пойдешь! И маль-
чиков возьмешь с собой. Я хочу, чтобы они были свиде-
телями нашей победы. То, что они увидят, сделает их насто-
ящими воинами.
Мать сказала мне:
— Как приказывает твой отец, так мы и должны посту-
пить. Ступай приведи лошадей и помоги мне оседлать их
и привязать поклажу.
Я повиновался. Мой отец верхом на горячем испанском
коне уже тронулся в путь, уводя за собой счастливых, весело
распевающих воинов. Моего больного брата мы посадили на
самую смирную лошадь и потащились в хвосте процессии,
состоявшей из женщин и детей. Когда мы покидали стоянку,
одна из наших собак уселась на землю и, задрав морду
к небу, жалобно завыла.
— Слышишь, слышишь! Мы с ней чуем беду. Нас ждет
великое несчастье,— сказала мать.
Она заплакала, а я не знал, что думать. Моя мать
и старый шаман были уверены, что духи древнего народа
заставят нас заплатить за вторжение, тогда как отец не
сомневался в победе над тэва... За моей спиной висел мешок
из оленьей кожи, куда я спрятал свой лук и стрелы—простые
заостренные палочки, которыми я стрелял в кроликов. Я раз-
мышлял о том, удастся ли мне вонзить одну из этих стрел
в грудь индейца племени тэва. И еще одна мысль не давала
мне покоя: хватит ли у меня храбрости натянуть тетиву?
Ехали всю ночь, а под утро отряд остановился в глубо-
кой горной долине. Здесь мы оставили лошадей и поклажу,
а сами стали пробираться вдоль обрывистого склона горы.
Незадолго до рассвета мы подошли к пуэбло тэва. Тогда
отец сказал громко, чтобы слышно было всем:
— Старики, женщины и дети, спрячьтесь здесь, в кустах,
и смотрите, как мы, мужчины, разобьем этих земледельцев-
тэва! Мы спустимся вниз, к маисовым полям, и притаимся,
а когда люди выйдут на работу, мы нападем на них, пере-
бьем и ворвемся в пуэбло. Как только мы завладеем пуэбло,
я поднимусь на крышу дома и буду размахивать одеялом.
Тогда бегите сюда и распоряжайтесь несметными богатст-
вами тэва. Вперед!
Было еще темно, и вскоре воины скрылись из виду.
Женщины и дети рассыпались по склону и попрятались
в кустах. Мать повела Одинокого Утеса и меня на восток,
высматривая местечко, где бы можно было спрятаться. По-
сле долгих поисков она остановилась у подножия невысокой
скалы. Забравшись в густой кустарник, она уселась и нас
усадила подле себя.
304
Бледный дневной свет рассеял ночную мглу. Небо стало
красным, и мы ясно могли разглядеть пуэбло тэва внизу,
у наших ног. На крыше одного из домов в восточном конце
деревни стояли трое мужчин. Больше никого не было видно,
и мать не понимала, почему женщины не идут за водой
к источнику. Мы смотрели на зеленые маисовые поля и не
могли угадать, где спрятался отец. Показалось солнце; все
выше поднималось оно над горизонтом, а в пуэбло по-
прежнему не видно было людей, если не считать троих на
крыше. Мать стала беспокоиться и не могла усидеть на
месте.
— Вашему отцу грозит опасность! — повторяла она.
Внезапно тихое пуэбло ожило. Трое мужчин на крыше
начали кричать и размахивать одеялами, и в ответ на их
сигнал отряд воинов выступил из леса у восточной окраины
деревни и направился к маисовым полям, а из пуэбло вышли
сотни других воинов и двинулись к полям с западной сторо-
ны. Вместо трехсот мужчин из пуэбло Уалатоа, с которыми
хотел сразиться мой отец, выступили против него все воины
из семи пуэбло племени тэва. Раздались оглушительные
выстрелы и вопли людей, умирающих там, в зеленых полях.
Всюду видели мы воинов, убивающих друг друга. И тогда
прочь от пуэбло Уалатоа побежали воины моего отца, а тэва
преследовали их и никого не щадили. Беглецы карабкались
по склонам гор. Тогда мы вскочили на ноги.
— Что мне делать, что мне делать с моим слабым
больным мальчиком?—кричала моя мать.
Увидев выбоину у подножия утеса, она побежала туда,
а нам приказала следовать за нею. Это была узкая, неглубо-
кая пещера; у задней стены лежали листья, хворост и трава,
собранные семейством лесных крыс. Мать быстро вытащила
несколько охапок хвороста, а мне и брату велела залезть
в пещеру. Сверху она закрыла нас листьями и ветками.
Потом сказала нам, что она сама спрячется где-нибудь в дру-
гом месте, а мы должны лежать смирно, пока она не вернет-
ся. Одинокий Утес стал просить, чтобы она спряталась вме-
сте с нами.
— Не могу! Для меня нет места,— всхлипывая сказа-
ла она.
Еще раз приказав нам не шевелиться, она ушла.
Пыль слепила нам глаза и забивалась в горло. Одинокий
Утес хныкал, а я умолял его не шуметь. Мы знали, что
битва еще не окончена: снизу доносились выстрелы, крики,
вопли раненых и ликующее пение воинов тэва. Потом раз-
далось шарканье ног, обутых в мокасины. Воины тэва под-
нялись на склон горы и остановились перед нашей пещерой.
305
Они громко разговаривали и как будто спорили. Вдруг один
из них воткнул копье в собранный крысами хворост, ко-
торым мы были прикрыты. Острый конец копья вонзился
мне в плечо. Тогда я был еще маленьким и невольно вскрик-
нул от испуга и боли. Тотчас же они разбросали прикры-
вавший нас хворост. Два воина тэва, раскрашенные черной
краской и разукрашенные орлиными перьями, вытащили
нас из пещеры. Я увидел боевую дубинку, занесенную над
головой брата. Рванувшись вперед, я вцепился в руку воина
и вонзил в нее зубы.
— Он слабый, больной! Не смей обижать брата! — кри-
чал я, забыв о том, что они не могут меня понять.
Глава II
Сыновья Начнтимы
Воин тэва не понял моих слов, но боль в укушенной руке
заставила его поморщиться. Брата он не ударил, но меня
схватил за горло и, отстранив от себя, занес над моей
головой дубинку. Потом вдруг усмехнулся и сказал своим
товарищам:
— Мышонок хочет защитить слабого. Кажется, я поща-
жу и его и того, другого.
— Нет, нет! Давай убьем обоих! — крикнул воин, стояв-
ший за его спиной.
Между тем сверху донесся шум: на склоне горы завяза-
лась новая схватка. Четверо тэва бросились туда, а мы
остались одни с человеком, захватившим нас в плен. Он
разжал руку, сжимавшую мне горло, и взял меня за плечо.
Взглянув на меня и на моего испуганного брата, он перевел
взгляд на склон горы, где слышались крики. Я узнал голос
матери, потом услышал ее вопль: «О, бедные мои мальчики!
Я ухожу!..» И все стихло. Я понял, что она убита. Тогда
я попытался выхватить нож, торчавший за поясом врага, но
воин только засмеялся и крепче сжал мою руку. Одинокий
Утес тоже слышал отчаянный вопль матери. Он закачался,
как тростинка на ветру, и упал к нашим ногам.
Воин наклонился, поднял его и понес, не выпуская моей
руки. Я шел за ним. Последний крик матери еще звучал
в моих ушах. Она умерла! Теперь я не заботился о том, что
ждет меня. Я думал, что человек, взявший нас в плен,
приведет меня и брата в пуэбло и там убьет на глазах у своих
соплеменников.
Мы спустились к подножию горы и пересекли поле,
усеянное телами убитых навахов. Среди них я увидел лишь
306
несколько трупов тэва. У входа в пуэбло толпились жен-
щины и дети; они смотрели на нас во все глаза; дети показы-
вали на меня пальцами и что-то кричали—должно быть,
выкрикивали бранные слова. Воин заговорил с одной из
женщин, и она последовала за нами. Мы пересекли площадь
и остановились перед домом из необожженных кирпичей.
Потом вошли в комнату с выбеленными стенами.
В углу я увидел ложе, накрытое одеялами и шкурами
бизонов; на него воин посадил моего брата. Одинокий Утес
очнулся, но выглядел больным и жалким. Он сидел понурый,
грустный. Мужчина и женщина о чем-то говорили. Их язык
показался мне очень странным. Потом мужчина ушел, а жен-
щина взяла несколько ломтиков маисового хлеба и пред-
ложила их брату и мне. Мы не притронулись к ним. Она
принесла нам воды, но мы не стали пить. Мы слышали, как
толпа воинов с пением вернулась на площадь, но я их не
видел, потому что окно комнаты было завешено шкурой,
а дверь—занавеской. Я сказал брату, что воины празднуют
победу над нашим народом. Он ничего не ответил и стал
плакать: «Мать! О, моя мать!»
— Тише! Скрывай свое горе!—сказал я ему. Но он не
мог удержаться от слез.
Женщина оставила свою работу, подсела к нему, обняла
и ласково что-то сказала, приглаживая его волосы. Я поду-
мал о том, что вряд ли стала бы она его ласкать, если бы нас
обоих хотели убить, когда на площади соберутся все тэва. Ну
что ж, решил я, если меня пощадят, я при первом удобном
случае убегу вместе с братом и буду жить только для того,
чтобы стать могущественным воином и отомстить за смерть
матери.
Вернулся человек, взявший нас в плен. С ним пришли две
женщины, которые тотчас же вступили в спор с женщиной,
ласкавшей брата. Видя, как они показывают на нас пальцем,
я догадался, из-за чего завязался спор. Я был уверен, что они
требуют нашей смерти, а она старается нас защитить. Тогда
я почувствовал к ней благодарность и посмотрел на нее
внимательнее. Это была худенькая маленькая женщина, лет
сорока, с добрым лицом и кроткими глазами. Говорила она
тихо и внятно. В то время как две другие женщины смотрели
на меня с ненавистью, она мне улыбалась и кивала, словно
хотела успокоить, сказать, что не даст в обиду меня и брата.
Тогда женщины повернулись к человеку, взявшему нас в плен,
и стали что-то кричать ему. Он задумчиво посмотрел на них,
потом взглянул на меня и брата и ничего им не ответил.
Вдруг Одинокий Утес повернулся к двери и крикнул:
— Смотрите, смотрите! Ожерелье нашего отца!
307
Я оглянулся. В дверях стоял человек. У него на шее
висело хорошо мне знакомое тяжелое ожерелье из бирюзы
с подвешенным к нему орлом, вырезанным из раковины. Все
обернулись и посмотрели на вошедшего. Он мрачно улыб-
нулся и что-то сказал, указывая на ожерелье и ружье, кото-
рое держал в руке. Я узнал ружье. Этот человек убил мое-
го отца!
Войдя в комнату, он поставил ружье отца и свое соб-
ственное в угол, сел и отдал какое-то распоряжение двум
женщинам. Они принесли ему сосуд с водой, табаку и трубку.
Он стал курить, беседуя с человеком, взявшим нас в плен.
Потом сказал несколько слов женщинам, и те принялись за
стряпню. По-видимому, это был его дом. Немного спустя
женщины подали каждому из нас чашку с похлебкой из
бобов, маиса и мяса и ломтики маисового хлеба. Одинокий
Утес посмотрел на свою чашку, отвернулся и ни слова мне не
ответил, когда я уговаривал его поесть, чтобы набраться сил,
так как мы еще не знали, чего нам ждать от тэва. Я же съел
все, что мне дали, а когда я покончил с едой, маленькая
женщина ласково улыбнулась. Казалось, она была мной
довольна.
Когда все поели и ушли, маленькая женщина снова нали-
ла в чашку горячей похлебки и подала ее брату. Вдвоем мы
уговаривали его поесть, и он послушался. Потом она ласко-
во заговорила с нами и несколько раз повторяла все те же
слова, указывая то на себя, то на дверь, но мы ничего не
понимали. Я попробовал объясниться на языке знаков, кото-
рый знаком навахам и всем другим кочевым индейским
племенам, но она не знала ни одного знака. Индейцы, зани-
мающиеся земледелием, не знают этого языка.
В течение дня многие воины тэва входили в комнату, где
сидел я с Одиноким Утесом. Почти все смотрели на нас
с ненавистью и что-то говорили человеку, взявшему нас
в плен, и маленькой женщине, которая, как мы догадались,
была его женой. Настала ночь. Тэва плясали и пели на
площади, а маленькая женщина увела нас в другую комнату
и велела лечь на ложе из одеял и звериных шкур. Потом она
ушла, а мы с братом стали оплакивать отца и мать и горе-
вать, почему отец не послушался старого шамана. Мы хо-
тели убежать, как только тэва улягутся спать. Но глаза наши
сомкнулись, и мы заснули, а разбудила нас маленькая жен-
щина. Ночь прошла. И угасла надежда на бегство.
Вскоре мы услышали голос человека, что-то кричавшего
на площади. Индеец тэва, захвативший нас в плен, и его жена
быстро встали, взяли свое оружие и одеяло и вывели из дома
меня и Одинокого Утеса. На площади собралось несколько
308
сот мужчин и женщин. Я увидел много лошадей и испанс-
кого жеребца, на котором ехал накануне мой отец. Одинокий
Утес, узнав коня, громко вскрикнул. Человек, захвативший
нас в плен, поднял брата и посадил на оседланную лошадь.
Толпа вышла из пуэбло. Мы пересекли равнину и подошли
к подножию горного хребта, тянувшегося на востоке. Гусь-
ком начали мы подниматься по узкой тропинке. Шли мы все
утро, а когда солнце высоко стояло над головой, половина
пути была пройдена, и начался спуск в долину. Далеко внизу
сверкала широкая извилистая река — Большая река, или Рио-
Гранде, как называют ее испанцы. Солнце склонилось к зака-
ту, когда мы спустились к реке. На другом берегу я увидел
большое пуэбло, окруженное маисовыми полями. Человек,
взявший нас в плен, указал на него пальцем и сказал: «По-
кводж, Покводж». Потом ткнул себя пальцем в грудь и снова
повторил: «Покводж», давая нам понять, что там он живет.
Невольно я повторил за ним «Покводж», и так в первый
раз произнес я слово на языке тэва.
Мы переправились через реку и вошли в пуэбло По-
кводж. Когда мы входили в узкие ворота, я сказал Одино-
кому Утесу, что через несколько дней мы отсюда убежим.
С тех пор прошло семьдесят лет, а я все еще живу в Поквод-
же. Здесь и брат мой, Одинокий Утес. Он погребен на песча-
ном берегу реки. Позднее я расскажу тебе о страшном его
конце.
Войдя в ворота—единственные в стенах пуэбло, мы на-
правились к площади. С четырех сторон ее окаймляли дома,
одноэтажные и двухэтажные. Узким переулком мы вышли на
другую площадь и остановились у подножия лестницы, при-
слоненной к стене дома в северном конце площади. Человек,
захвативший нас в плен, снял брата с седла и поставил его на
землю. Нас окружила толпа женщин и детей, а воин дал нам
знак следовать за его женой, которая стала взбираться по
лестнице. Мы поднялись на крышу и подошли ко второму
этажу дома, примыкавшему к переднему строению. Отод-
винув занавеску на двери, она ввела нас в комнату, поцело-
вала брата и уложила его на постель в углу. Он тотчас же
заснул.
Пока маленькая женщина разводила огонь в очаге,
я осматривался по сторонам. В верхнем этаже дома было
три комнаты, а мы находились в средней. Комната, выходи-
вшая на восток, служила, по-видимому, кладовой—в ней
хранились запасы маиса. Дверь в другую комнату была не
завешена, и я увидел, что там на стенах висят богатые
одежды, щиты, головные уборы, шкуры лисиц и других
животных.
309
Разведя огонь, женщина взяла сосуд и пошла за водой. По
обеим сторонам очага стояли различные сосуды, большие
и маленькие, некоторые были красиво разрисованы*. Были
здесь также всевозможные плошки и чашки из глины, обожжен-
ные и раскрашенные маленькой женщиной, которая, как
я впоследствии узнал, считалась самым искусным гончаром
в деревне. Некоторые рисунки на сосудах и плошках показались
мне знакомыми. Где мог я их видеть? И вдруг я вспомнил:
в каньоне Челли, где была наша стоянка, еще сохранились
ветхие полуразвалившиеся жилища древних земледельцев,
предков нынешних тэва. Женщины нашего клана пользовались
старыми сосудами и чашками, найденными в этих домах...
Я еще рассматривал рисунки, когда женщина вернулась,
а следом за ней вошел ее муж, который принес сноп маи-
совых колосьев. Он бросил их на пол возле очага и знаками
приказал мне снять колчан и лук и сесть подле спящего
брата. Между тем женщина вскипятила воду, сварила маис
и, разбудив брата, предложила ему поесть. Он плакал и от-
казывался, а она взяла его на руки, поцеловала и, ласково
нашептывая ему что-то на ухо, уговорила отведать маиса.
Новое кушанье так ему понравилось, что он с жадностью
поел. Все время женщина его обнимала, а ее муж, улыбаясь,
смотрел на них. Когда брат утолил голод, женщина раздела
его, уложила и накрыла одеялом. Я был удивлен: я не мог
понять ее привязанности к ребенку враждебного племени.
На восходе солнца мужчина разбудил меня, и вместе
с ним я пошел к реке, где мы выкупались. Брат еще спал,
когда мы вернулись в пуэбло. Мы поели маисовых лепешек
и сушеного мяса, а потом мужчина дал мне понять, что
я пойду с ним на маисовое поле. Это поле находилось
к востоку от пуэбло, и кроме маиса здесь росли тыквы, бобы,
дыни и пшеница. Он разрезал дыню и протянул мне несколь-
ко ломтиков. Они показались мне удивительно вкусными.
Видя, с какой жадностью я ем, он засмеялся и знаками
объяснил, что я могу есть вволю. Мы начали обрывать
колосья маиса и складывать их в кучу, а к полудню вер-
нулись в пуэбло. Я обрадовался, увидев, что брат сидит на
постели. Женщина умыла его, одела, расчесала его длинные
волосы и нарумянила щеки. Выглядел он здоровым и бод-
рым, каким я давно уже его не видел. Он охотно поел
похлебки, которую сварила для нас маленькая женщина.
* Посуда индейцев пуэбло заслуженно пользовалась успехом и в других
племенах. Позже, в 1910 г., мировое признание получили высокохудожествен-
ные керамические изделия простой индианки из Сан-Ильдсфонсо, испанское
имя которой было Мария Мартинец.
310
— Ешь побольше,—сказал я ему.—Ты должен набрать-
ся сил к тому времени, когда мы отсюда убежим.
После полудня я снова ушел с человеком, взявшим нас
в плен. Мы оседлали лошадь и привесили к седлу два боль-
ших мешка из оленьей кожи. Эти мешки мы наполнили
собранными утром колосьями и, вернувшись в деревню,
разгрузили мешки у подножия лестницы, которая вела в наш
дом. Маленькая женщина спустилась вниз и стала шелушить
маис, а потом отнесла его высушить на крышу. В тот день
мы четыре раза возвращались на маисовое поле. Проходя по
площади пуэбло, я задыхался от злобы, потому что маль-
чики и девочки тэва смеялись и дразнили меня, пока мой
спутник их не прогнал. Я был уверен, что они называют меня
рабом. «Ну что ж?—думал я.— Недолго я буду рабом.
Настанет день, когда я жестоко отомщу им за насмешки».
Каждый день наш хозяин работал со мной в поле. Вдвоем
мы собирали жатву, а потом запрягли лошадей и стали возить
дрова из леса, запасая топливо на холодные зимние месяцы.
Так прошло три месяца, а нам с братом ни разу не
представился случай бежать из пуэбло и вернуться к родному
народу. А потом выпал снег и одел белым покровом горы.
Я понял, что придется ждать лета, так как зимой нас всегда
смогут догнать по следам.
Между тем брат становился все сильнее и крепче и нако-
нец избавился от болезни, которая терзала его с самого дня
рождения. С наступлением зимы я сказал ему, что нам
придется здесь остаться, пока не растают снега. Его ответ
так меня удивил, что я долго не мог выговорить ни слова.
— Брат,—сказал он,— я не хочу отсюда бежать.
— Как? Ты не хочешь вернуться к нашему народу? —
спросил я наконец.
— Нет! Я хочу остаться здесь.
— Почему?
— Потому что я люблю эту женщину, и она меня любит.
Для нас она — вторая мать. И ее мужа я люблю, он ласковый
и добрый.
Правда, они были добры к нам. Они сытно кормили нас
и хорошо одевали. Маленькая женщина, так сильно привяза-
лась к Одинокому Утесу, что не отпускала его от себя ни на
шаг. Ее муж защищал меня от нападок детей. Но почему,
почему они так поступали? Этого я не мог понять. В тот день
я больше не говорил с братом о побеге. Я думал, что
с наступлением весны Одинокий Утес захочет вернуться в на-
шу великую страну на Западе.
К тому времени мы с братом стали понимать язык тэва.
Одинокий Утес знал больше, чем я, потому что маленькая
311
женщина учила его новым словам и объясняла их значение.
Он мог свободно говорить на языке тэва, а я еще не пытался
произносить известные мне слова. Ни языка, ни обычаев тэва
я не хотел знать. Каждый день думал я о том, как нам
убежать из пуэбло и вернуться к нашему народу. Но неожи-
данно все для меня изменилось, и я захотел научиться чужо-
му языку.
Наш дом находился на Южной площади. Конечно, я дав-
но уже обратил внимание на большую круглую киву, нахо-
дящуюся на нашей площади. Часто я видел, как мужчины
поднимаются по ступеням на крышу, а затем спускаются
через отверстие в крыше вниз, в подземелье. Я понимал, что
эти люди—старшины пуэбло и в киве они собираются на
совет. Но я никогда не подходил к киве и никогда не бродил
один по площади и улицам пуэбло из-за враждебного от-
ношения детей тэва. Ведь мы двое не могли справиться со
всеми ими!
Как-то вечером, вскоре после моего разговора с братом,
я завернулся в одеяло и вышел на крышу, чтобы подышать
холодным воздухом, так как в комнате было жарко. 1лядя
вниз на площадь, я заметил тусклый свет у входа в киву
и понял, что там идет совещание. Вдруг до меня донеслось
заглушенное пение. Дивной показалась мне эта песня, и я не-
вольно затаил дыхание. Площадь была темная, поблизости
не видно было детей. Я спустился с нашей лестницы, краду-
чись пересек площадь и заглянул в маленькое отверстие
в западной стене кивы. Я увидел мужчин, сидевших на
длинной скамье, подивился изображению на стене оперенной
змеи и Тех, кто выше нас. Перед очагом, где горел священ-
ный огонь, стоял старик. Он дал знак, и мужчины снова
запели песню, которую я только что слышал. Один из них
потихоньку бил в барабан. Меня охватила дрожь, я почув-
ствовал желание совершить великие подвиги. Слова я понял,
это была песня-молитва богам тэва, богам их отцов — древ-
них земледельцев каньона Челли, богам много более могу-
щественным, чем у моего родного народа.
Песня оборвалась, но я не мог ее забыть. Мужчины
встали, собираясь покинуть киву, а я пересек площадь, вер-
нулся домой и лег подле брата. Я не мог уснуть и все думал об
удивительной песне и о могуществе богов тэва. И я захотел,
чтобы они стали моими богами. Может быть, они ими будут,
если я обращусь к ним с просьбой о помощи. Но, чтобы
сделать это, я должен хорошо выучить язык тэва. «Завтра же
я начну говорить на их языке»,— дал я себе клятву.
На следующий день мой хозяин сказал мне, что погода
стоит теплая и безветренная, а потому мы возьмем лошадей
312
и поедем в лес за дровами. Как удивились он, его жена и мой
брат, когда я ответил на языке тэва, что запасы топлива
приходят к концу и мы хорошо сделаем, если привезем дров.
Он сказал мне:
— Я доволен.
А маленькая женщина обняла меня и поцеловала.
— Мой старший сын! — воскликнула она.—Твоя мать-
тэва рада, что ты говоришь на ее родном языке.
Да, она и ее муж относились к нам обоим как к родным
детям. Впоследствии я говорил с ними об этом и узнал, что,
не имея детей и чувствуя приближение старости, они давно
уже хотели кого-нибудь усыновить, но в их родном клане не
было сирот, а другие кланы отдавали сирот только близким
родственникам. Поэтому он и его жена решили нас усыно-
вить, хотя этим было недовольно все племя, а некоторые
тэва предрекали беду.
Теперь я скажу тебе, как звали человека, взявшего нас
в плен. Имя его — Начитима, что означает Облачающий
Себя; имя его жены—Келемана — Девушка Сокол.
Сначала мы с братом никогда не ходили одни по пуэбло.
Но Келемана стала зазывать детей из соседних домов и зна-
комить с нами. Больше всех нравилась мне Чоромана — Де-
вушка Голубая Птица, красивая девочка моих лет. Она при-
ходила и играла с нами почти каждый день, а когда я стал
говорить на ее языке, она с любопытством расспрашивала
меня о жизни и обычаях моего кочевого племени. В свою
очередь она рассказывала мне о нравах и обычаях тэва.
Я узнал, что она входила в клан Канг — Горный Лев. Так
назывался один из кланов «летнего народа». Члены этих
кланов жили в домах, окружающих Южную площадь. Вок-
руг Северной площади расположились кланы другой ветви
племени тэва — «зимний народ». Но подробно я расскажу
тебе об этом позднее.
Часто Чоромана просила меня и моего брата поиграть
с нею и с другими детьми внизу, на площади, но Келемана
говорила, что боится нас отпускать. Как-то утром Начитима
услышал эти слова и сказал, что теперь мы уже большие
мальчики и можем за себя постоять.
— Идем! — воскликнула Чоромана.— Мы будем играть
в шары—мы, девочки, против вас, мальчиков.
— Нет! Сначала мы будем стрелять в цель. Посмотрим,
кто из нас лучше стреляет,— сказал один из мальчиков.
Я взял лук и колчан со стрелами, и все вместе мы
спустились на площадь. В это время несколько мальчиков из
кланов «зимнего народа» прибежали на нашу площадь
и присоединились к нам. Один из них, Огота — Пятнистая
313
Раковина, был одних лет со мной, но выше и сильнее меня.
Подбежав ко мне, он схватил висевший за моей спиной лук.
Не успел я оглянуться, как он переломил его о колено
и больно ударил меня по голове. Мы стояли около кучи
хвороста, заготовленного на зиму. Обезумев от гнева, не
сознавая, что делаю, я поднял большую палку и, замахнув-
шись изо всех сил, ударил Оготу. Он упал, а все дети, кроме
моего брата и Чороманы, разбежались, громко выкрикивая:
— Мальчик-навах убил Оготу! Мальчик из племени вра-
га убил Оготу!
Раздались вопли женщин, со всех сторон бежали к нам
мужчины. Приземистый человек с круглым лицом схватил
меня за руку и занес надо мной нож.
— Сейчас я умру! Брат, беги к матери! — крикнул я.
Глава III
Новый шаман охоты
Не будь здесь Чороманы, я был бы убит. Но когда
мужчина выхватил нож, она бросилась вперед и уцепилась за
его руку. Он пробовал ее стряхнуть, но она повисла на нем
и громко кричала, призывая Начитиму. Брат не послушался
меня и остался, помогая мне вырваться из рук врага, но он
был сильнее нас обоих. Высвободив руку, за которую уцепи-
лась Чоромана, он оттолкнул девочку и замахнулся на меня,
но я отскочил и избежал удара.
В эту минуту явился Начитима и схватил его за руку,
а с другой стороны подошел к нему «летний кацик» и прика-
зал бросить нож.
— Но этот щенок-навах убил моего сына! Я должен его
убить! — кричал человек.
— Он не умер, я чувствую, как бьется его сердце,—ска-
зала одна из женщин, опустившаяся на колени подле Оготы.
— Пусти меня! Я хочу знать, жив ли он,—сказал отец
Оготы.
И Начитима его отпустил.
Прибежала мать мальчика и с громким плачем броси-
лась к сыну. Все мы молча на них смотрели. Я горько
раскаивался в своем поступке и ненавидел себя за то, что
нанес такой жестокий удар.
— Ну, что?—спросил «летний кацик».
— Его сердце бьется, но очень слабо,— ответил отец
Оготы.
— Отнесите мальчика домой. Я приду и вылечу его,—
сказал кацик.
314
Несколько человек осторожно подняли Оготу и унесли.
Его отец оглянулся и, указывая на меня, крикнул:
— Собака-навах, если он умрет, ты тоже не будешь
жить!
Келемана, ходившая за глиной для посуды, прибежала на
площадь и увела нас домой. Чоромана и Начитима последо-
вали за нами, и мы рассказали Келемане о том, что произош-
ло. Когда мы окончили рассказ, она крепко обняла девочку
и воскликнула:
— Храбрая Чоромана! Добрая Чоромана! Ты защищала
моих мальчиков! Ты спасла им жизнь! Как я тебе благо-
дарна!
— Я тоже тебя благодарю. Если бы ты не схватила его
за руку, я не успел бы спасти наших мальчиков,— сказал
Начитима.
Одинокий Утес подошел к ней и стал ее обнимать, а я мог
только выговорить:
— Ты храбрая. Этого я никогда не забуду.
Келемана была испугана. Если Огота умрет, его роди-
тели и, пожалуй, все кланы «зимнего народа» потребуют
смерти моей, а быть может, и Одинокого Утеса.
— Наших мальчиков мы не отдадим! Я сумею их защи-
тить,— сказал Начитима.
— Времени у нас мало. Придумай, как нам их спасти,—
настаивала его жена.
Но в это время прибежала к нам женщина из клана
«зимнего народа» и сказала, что Огота ожил, сидит и ест
похлебку.
— Хорошо! Значит, мы можем вернуться на площадь! —
воскликнула Чоромана.
— Нет, я с Одиноким Утесом останусь дома, а то мы
опять попадем в беду,— ответил я.
— После того как ты ударил Оготу, я думаю, что никто
не посмеет вас тронуть,— сказал Начитима.— И не годится
тебе все время сидеть дома или на крыше. Это похоже на
трусость. Возьми этот нож, всегда носи его с собой и в случае
необходимости защищайся.
Он протянул мне нож в крепких кожаных ножнах.
Я очень обрадовался и привязал нож к поясу. Мы спустились
на площадь, к нам подошли другие мальчики и девочки,
и мы стали играть. Никто нас не обижал. Набравшись
храбрости, я повел наш маленький отряд на площадь «зим-
него народа», и там к нам присоединились и дети кланов
«зимнего народа». Но несколько мальчиков стояли в стороне
и выкрикивали ругательства; меня и брата они называли
собаками. Однако никто не посмел нас ударить.
315
С тех пор мы разгуливали по пуэбло так же свободно, как
и друтие дети. Вскоре в наших играх стал принимать участие
и Огота, ни разу не упоминая о том, что произошло между
нами. Я понимал, что играет он с нами только для того,
чтобы быть с Чороманой, которая ему очень нравилась.
В его присутствии я чувствовал себя неловко, часто он
смотрел на меня с ненавистью. Я хорошо знал, что он не
забывает нанесенного мной удара.
Пришла весна, и я сказал Одинокому Утесу:
— Теперь за нами никто не следит. Путь свободен. Мы
можем убежать из пуэбло и вернуться к нашему народу.
— Но я не хочу бежать? — ответил он.
— Я тоже не хочу. Лучше останемся здесь, с нашими
добрыми родителями-тэва,— сказал я.
За эти несколько месяцев, проведенных в плену, я очень
изменился. Больше мы не говорили о возвращении на
родину.
Настало время посева. Мы помогали Начитиме засевать
поле маисом, пшеницей, семенами тыкв, бобов и сладких
дынь. Начитима учил нас чинить ачеквиа—оросительные
каналы, за зиму засорившиеся. В эту пору индейцы тэва еще
не получили от испанцев ни плугов, ни сбруи, но несколько
лет назад испанцы дали им в обмен за шкуры лопаты
и кирки. Обливаясь потом, вскапывали мы землю, готовя ее
к посеву, а за работой Начитима рассказывал о порядках
и обычаях тэва, казавшихся нам очень странными. Хотя поле
и оросительные каналы были собственностью Начитимы, но
весь урожай переходил во владение Келеманы. Ей принад-
лежали также и дом, и домашняя утварь, ей принадлежали
дети. Мы считались ее собственностью и были членами ее
клана—клана Маис, но никакого отношения не имели к кла-
ну Начитимы — Бирюзе. Мужчина-тэва был лишь работни-
ком и помощником своей жены; ей принадлежало все, а ему
только одежда его и оружие. Не так было у навахов: муж-
чине-наваху принадлежали дети, жена, дом и вся домашняя
утварь.
К концу посева мы часто слышали пение, доносившееся
из кивы на нашей площади. Нам сказали, что шаманы молят
всевышних ниспослать обильные дожди. Когда же посев был
окончен, мужчины и женщины в нарядных одеждах вышли из
кивы; их сопровождали старики барабанщики и певцы.
У всех мужчин на куртках были вышиты белые и красные
зигзаги—символ молнии. Такие же зигзаги я увидел и на их
мокасинах. Ноги они вымазали черной краской и провели
зигзагообразные линии. Все женщины надели одинаковые
синие платья из материи, вытканной их мужьями, а голову
316
покрыли короной из кожи бизона. Короны были разрисова-
ны символическими изображениями дождя и облаков и укра-
шены орлиным пухом. Мужчины несли трещотки из бизонь-
их клыков, а женщины—маленькие еловые ветки. Начался
ритуальный танец. Процессия несколько раз обошла вокруг
кивы. Мужчины в такт потрясали трещотками, а женщины —
ветвями. Изредка ветер сдувал клочок пуха с короны одной
из женщин, и пух поднимался к небу.
— А? Смотрите? Он поднимается! Он несет наши молит-
вы в синее небо к Повелевающим путями наших жизней? —
кричал шаман, а народ ликовал.
Торжественный танец и пение произвели на меня глубо-
кое впечатление. Я почувствовал благоговение перед могу-
щественными богами. Мне захотелось стать настоящим тэ-
ва, получить право входить в киву и участвовать в священ-
ных обрядах. Но одна мысль смущала: я боялся, что боги
тэва никогда не будут благосклонны ко мне—наваху по
крови.
Когда кончилось празднество, я поделился своими опасе-
ниями с Начитимой. Он взял меня за руку, подозвал брата
и повел нас обоих к старому «летнему кацику». Ему он
передал мои слова. Кацик ласково посмотрел на нас, потре-
пал меня по плечу и сказал:
— Начитима усыновил вас обоих. Вы — тэва, дети Начи-
тимы и Келеманы. Делайте всегда добро, и Те, кто высоко,
будут помогать вам, как помогают другим тэва, а когда
наступит конец, дадут вам отдых в благословенном Подзем-
ном мире.
Его слова сделали меня счастливым. Я побежал домой,
чтобы обо всем рассказать Келемане. Слезы выступили у нее
на глазах; она поцеловала меня и прерывающимся голосом
сказала:
— И ты, и Одинокий Утес — мои сыновья. Я вас сделала
настоящими тэва, и, конечно, Те, кто высоко, поддержат вас
во всех хороших поступках.
— Больше-всего хотел бы я посещать киву, выполнять
священные обряды и войти в Общество воинов и мудрых
старшин! — воскликнул я.
Начитима, только что вошедший в комнату, услышал
мои слова.
— Твое желание исполнится, когда ты войдешь в Обще-
ство воинов,— сказал он.
— Хорошо! Мой отец был великим воином, и я буду
таким, как он.
— Нет, ты не будешь грабить и убивать других индей-
цев. Воины тэва сражаются только с теми, кто их обижает.
317
Его ответ удивил меня и разрушил мои планы, так как
я мечтал стать вождем и совершать набеги на команчей*,
кайова ** и другие племена прерий, где водятся бизоны.
— Хорошо, я буду воином тэва. Но когда же я смогу
начать?—спросил я.
— Ты еще мал. Посмотрим, что будет через несколько
лет,— ответил он, и этим ответом мне пришлось удовольст-
воваться.
В наше пуэбло часто приходили индейцы из Намба, Тезука,
Похоака и других пуэбло тэва. От них мы узнали, что несколько
людей из этих селений ушли на охоту и домой не вернулись
и исчезли две женщины из Намба и одна из Тезука. Тэва думали,
что их убили навахи, которые мстили за страшное поражение,
нанесенное им прошлым летом. Небольшие отряды навахов
рыскали в окрестностях пуэбло. Охотники не отваживались
уходить в горы; вот почему в селениях не хватало мяса
и истощился запас орлиного пуха для молитвенных палочек.
Эти слухи повредили и мне и Одинокому Утесу. Муж-
чины и женщины стали косо на нас посматривать, а один
индеец из соседнего селения сказал Начитиме:
— Ты должен убить, а не прикармливать этих собак-
навахов.
Это услышала Келемана. Она подбежала к нему и, по-
грозив кулаком, крикнула:
— Не смей обижать моих мальчиков! Они такие же
хорошие тэва, как и твои дети. Не вмешивайся не в свое дело
и уходи из моего дома!
Индейцу показалось, что она хочет его ударить, и, пя-
тясь, он вышел из комнаты. Когда он спускался на площадь,
дети, игравшие с нами на крыше, дразнили его и смеялись,
но нам с братом было не до смеха.
— Не обращайте внимания на его слова,—сказал Начи-
тима.— Поступайте так, как советуем вам ваша мать и я,
и когда-нибудь он будет хвалить вас, а не бранить.
Летом и Одинокий Утес и я много работали: научились
вскапывать землю, сеять, сажать, полоть и собирать жатву.
Когда настала осень, мы запасли дров на всю зиму. Прошла
зима, и мы первые во всем пуэбло вышли на работу в поле.
Пролетело еще несколько лет, а мы с Одиноким Утесом
* Команчи (немена)—индейское племя группы шошонов ацтеко-таноанской
языковой семьи. Традиционное занятие — коневодство и охота. Типичное пле-
мя южных равнин. Жило к югу от реки Арканзас (совр. штаты Нью-Мексико
и Техас). Враждовали с племенами юта, дакота, а также с испанцами.
** Кайова — индейское племя группы шошонов. Основное занятие—коневод-
ство и охота. Жили в верховьях рек Симаррон и Ред-Ривер (совр. штаты Техас
и Оклахома). Обычно были союзниками команчей.
318
росли, работали, играли и привыкали к обычаям тэва. Люди,
приходившие из других пуэбло, по-прежнему смотрели на
нас недружелюбно. Из нашего пуэбло их примеру следовали
главным образом члены кланов «зимнего народа». От Чоро-
маны мы узнали, что мать Оготы постоянно распускает о нас
дурные слухи, ссылаясь на лживые слова своего сына.
Летом, вскоре после посевов, когда мне шел семнадца-
тый год, двое мужчин из кланов «зимнего народа» ушли
в горы на охоту и назад не вернулись. Отыскивать их отпра-
вился большой отряд. В лесу были найдены их тела. Кто-то
снял с убитых скальпы, отобрал оружие и одежду. Ходившие
на розыски вернулись в пуэбло и рассказали о том, что
видели. Сомнений быть нс могло — охотников убили навахи.
Мать Оготы начала шептаться с соседками. Она утверж-
дала, что Одинокий Утес и я поддерживаем тайные сношения
с бродячими отрядами нашего племени, доставляем им све-
дения и вместе с ними обдумываем план нападения на пуэб-
ло. Весь «летний народ» и почти все кланы «зимнего народа»
смеялись над ее предположениями, но кое-кто верил ей или
делал вид, будто верит. Среди тех, кто высказывался за то,
чтобы нас убить или изгнать из пуэбло, был Тэтиа (Белый
Медведь) — вождь клана Па (Огонь) и дядя Оготы. Я знал,
что он ненавидит нас с тех пор, как я ударил Оготу. Он был
опасным врагом, и я не сомневался в том, что при первом
удобном случае он нам отомстит.
Шел седьмой год нашего пребывания в Покводже. Летом
умер Самайо Оджки—знахарь-шаман, распоряжавшийся
охотой, и в киве «летнего народа» собрался Патуабу — вы-
сший тайный распорядитель всеми тэва в пуэбло, чтобы
назначить ему заместителя. В этом вопросе старшины кла-
нов голоса не имели. «Летний кацик» созвал собрание
Патуабу, в который входили два кацика, Тсиоджке (военный
вождь), Тсичуи (главный шаман), Поаниу (хранительница
священной змеи), Самайо Оджки и восемь жрецов-скомо-
рохов.
Одинокий Утес, Келемана и я сидели на крыше перед
нашим домом, когда члены Патуабу начали собираться на
площади. Я смотрел, как они поднимаются по ступеням
кивы, и вдруг с изумлением воскликнул:
— Смотрите! Женщина! Что она там делает?
— Тише! Это Поаниу...— ответила Келемана.
— Но разве женщина может быть членом Патуабу?
— Может, потому что она близка к Повелевающим на-
шими жизнями в такой же степени, как главный шаман или
даже сам «летний кацик». Она хранительница нашей священ-
ной змеи.
319
— Священной змеи? А что это за змея? Где она находит-
ся? Почему я до сих пор о ней не слышал?
— Тише, не кричи,— перебила Келемана, зажимая мне
рот рукой.— Мы никогда не говорим о Поаниу и о змее, за
которой она ухаживает. Только члены Патуабу знают, где
держит она эту змею.
— Но почему?..
— Не задавай мне вопросов!—прикрикнула на меня Ке-
лемана.—Я не могу тебе ответить. И отец не даст ответа.
Даже старшины кланов знают не больше, чем мы. Вот уже
много лет, как у Патуабу находится эта змея, о которой
заботится Поаниу. Змея им нужна для некоторых очень
священных церемоний.
— Смотри, Поаниу тащит тяжелый мешок, а в мешке,
наверно, сидит змея,— предположил Одинокий Утес.
Келемана сердито повернулась к нему, дернула за ухо,
потом ласково обняла и приказала молчать.
Члены Патуабу собрались на крыше кивы. «Летний ка-
цик» спустился в подземелье, чтобы развести священный
огонь, и вскоре из отверстия вырвались тонкие завитки
дыма. Тогда один за другим члены Патуабу спустились вниз,
и до нас слабо донеслась песня-молитва Тем, кто высоко. Как
и прежде, она привела меня в волнение. Она вызвала острое
желание быть одним из членов Патуабу—высшего распоря-
дителя всех тэва. Члены его были наиболее угодны Тем, кто
высоко. Я наклонился к Келемане.
— Мать,—сказал я,—мать, я хочу быть одним из Патуабу.
Впервые я назвал ее матерью.
— Мой сын! Дорогой сын! — воскликнула она.— Нако-
нец-то! Наконец-то ты назвал меня матерью! Как я счаст-
лива! О, я помогу тебе стать одним из них! Я твоя мать. Да,
я мать двух добрых сыновей...
Спускались сумерки. Вскоре пришла к нам из кивы По-
аниу и спросила, где Начитима. Он был в соседнем доме,
и мы видели, как Поаниу увела его в киву. Снова раздались
пение и бой священного барабана. Потом надолго все стих-
ло. Мы молчали, не смея высказать наши мысли и надежды.
Стало холодно; мы вошли в дом, и Келемана развела
огонь в очаге. Потом достала мешочек со священной мукой
и бросила по щепотке во все четыре стороны—на север, юг,
восток и запад, также вверх и вниз. И Одинокий Утес,
и я—мы оба знали, о чем думает она, совершая этот обряд.
Настала ночь, но мы не ложились спать. Наконец послыша-
лось шарканье мокасин, и на пороге показался Начитима.
Шел он медленно, словно человек, блуждающий во сне. Его
глаза были расширены, лицо нахмурено и серьезно.
320
— Тебя выбрали на место умершего? Теперь ты Самайо
Оджки?—дрожащим голосом спросила Келемана.
— Да. Как я был удивлен! Я не смел надеяться,
что меня выберут вместо мудрого старого шамана. Это
тяжелая ноша.
— Ты можешь нести это бремя. С твоей помощью охот-
ники добудут нам дичи,— стала его успокаивать Келемана.
— И мне ты поможешь. Я хочу стать членом Пату абу,—
сказал я.
— Ты знаешь, что для тебя и для Одинокого Утеса
я сделаю все,— ответил он.
— Ха! Как рассердится Тэтиа, когда узнает, что теперь
ты Самайо Оджки! — воскликнула Келемана.
— Да. Но меня он винить не может. Не я себя назначил.
— Теперь и он, и Огота, и все члены клана Огня будут
ненавидеть нас еще сильнее,— сказал я.
И я не ошибся. Тэтиа, дядя Оготы, и Начитима были
главными помощниками старого шамана—распорядителя
охоты. Они делали для него молитвенные палочки, испол-
няли его приказания, и Тэтиа не раз говорил, что надеется
в будущем занять место старика. На следующее утро жен-
щины «зимнего народа» сказали Келемане, что Тэтиа вне
себя от гнева. «Человек, приютивший и выкормивший двух
щенков-навахов, не имеет права быть Самайо Оджки и чле-
ном Патуабу»,—говорил он всем и каждому. Спустя два дня
Чоромана передала Келемане слова Оготы: он убеждал ее не
иметь с нами дела и говорил, что дружба с детьми врагов не
доведет ее до добра.
Вскоре, после того как Начитима стал Самайо Оджки, Те,
кто высоко, послали сильные дожди. Теперь поля не нуж-
дались в орошении, и мужчины нашего пуэбло решили пойти
на охоту под предводительством Начитимы. Я очень об-
радовался, когда он мне сказал, что я буду его помощником.
У меня был хороший лук и оперенные стрелы с зубчатыми
стальными наконечниками, но до сих пор мне приходилось
убивать только кроликов, и я давно уже мечтал о настоящей
охоте.
Рано утром отряд в сорок человек вышел из деревни и на
плотах переправился через реку. Затем начался подъем. Как
тебе известно, горный хребет тянется с севера на юг, а скло-
ны рассечены глубокими каньонами, спускающимися с высот
к Рио-Гранде. Хребет этот похож на ладонь, а каньоны—на
пальцы руки.
За несколько дней до охоты Начитима послал вестника
к Тэтиа и предложил ему отправиться вместе как главному
охотнику. Но Тэтиа наотрез отказался охотиться вместе
13 № 925
321
с новым Самайо Оджки. Тогда Начитима назначил на его
место Кутову—Человека Камня, отца Чороманы. Эти двое
вели отряд, а я, следуя за ними по пятам, тащил на
спине мешок с молитвенными палочками Начитимы и очень
гордился своим званием помощника Самайо Оджки. Мы
шли на юго-запад по заросшему лесом холму между двумя
глубокими каньонами. Идти было легко, так как высокие
ветвистые сосны защищали нас от палящего солнца. Вскоре
увидели мы следы дичи; олени и лоси убегали с нашей
тропы. Но мы продолжали идти на юго-запад, и на дичь
никто не обращал внимания. Этого я не мог понять и на-
конец спросил Начитиму, почему он не начинает охоту.
— Сначала мы должны дойти до Каменных львов,— от-
ветил он.
У меня забилось сердце. Наконец-то я увижу этих чудес-
ных Каменных львов, о которых мне приходилось слышать
столько рассказов!
Глава IV
Вызов на охоту
Мы долго шли лесом. Обойдя два глубоких каньона,
выходящих к Рио-1ранде, остановились у спуска в третий
каньон, на дне которого журчал холодный прозрачный ру-
чей. Сумерки еще не наступили, и я спросил Начитиму,
почему мы так рано расположились на отдых и далеко ли до
Каэнкукаджей — священных Каменных львов. Он ответил,
что Каэнкукаджи находятся неподалеку отсюда, но мы их
увидим не раньше, чем на следующее утро, так как только на
восходе солнца разрешается к ним подходить.
Мы спустились к ручью, а двое из нашего отряда оста-
лись наверху, у края каньона. До наступления темноты они
должны были стоять на страже, потому что тэва опасались
столкновения с навахами. Мы уселись на берегу ручья и до-
стали из дорожных мешков лепешки из маиса, приготовлен-
ные для нас, охотников, женщинами пуэбло. Когда мы ели,
раздался крик дикого индюка. Другой индюк ему ответил,
и вскоре двенадцать индюков гуськом спустились по кру-
тому склону к ручью. Вскоре два лося пришли на водопой
и остановились в нескольких шагах от нас. Охотники молча
следили за ними, а я шепнул Начитиме:
— Позволь мне убить лося.
Ничего не ответил он, только покачал головой и прило-
жил палец к губам. Когда индюки и лоси напились и, выбра-
вшись из каньона, скрылись из виду, Начитима сказал:
322
— Мы не стали бы их убивать, даже если бы умирали
с голоду. Мы не смеем выпустить ни одной стрелы, ни одной
пули, пока не дойдем до Каменных львов и не попросим их
помочь нам в успешной охоте.
Настала ночь. Дозорные присоединились к нам, и мы
быстро заснули. Начитима разбудил нас незадолго до рас-
света. Мы умылись, поели, напились воды из ручья и после-
довали за нашим вождем. Он вывел нас из каньона на
старую тропу, тянувшуюся с запада на восток; в течение
многих веков люди ходили по этой тропе. Здесь грунт был
очень-твердый. Теперь тропа напоминала узкую ложбинку,
словно высеченную топором.
Мы двинулись на восток и спустя короткое время вышли
на круглую площадку, обнесенную оградой. Посреди пло-
щадки я увидел священных Каэнкукаджей—двух Каменных
львов *. Высеченные из огромной каменной глыбы, они ле-
жали друг подле друга на брюхе; головы их были обращены
на восток, длинные тонкие хвосты вытянуты, лапы поджаты,
словно звери приготовились к прыжку. Эти удивительные
львы были созданы Хэвэнди Интова—Древними Людьми,
которые изваяли их из камня.
Мы расположились полукругом перед священными льва-
ми. Я подал Начитиме его мешок с молитвенными палоч-
ками и другими принадлежностями шамана. Начитима вы-
ступил вперед, бросил по щепотке муки на север, юг, восток
и запад, вверх и вниз. Потом достал красную краску и, как
только взошло солнце, помазал краской головы обоих львов.
После этого он обратился с короткой молитвой к Тем, кто
высоко: просил их покровительствовать нашей охоте, чтобы
женщинам и детям мы принесли много мяса для еды и шкур
для одежды. Наконец он положил молитвенную палочку
и вышел из-за ограды. Остальные охотники также положили
перед львами по одной палочке. Когда очередь дошла до
меня, я увидел, что таких палочек набралась целая груда.
Приносили их сюда не только тэва, но и индейцы из пуэбло
Кверис, Зунис и даже из дальнего Хопис. Все они мазали
священных львов красной краской и просили у них помощи.
Когда мы отошли на сотню шагов от священной ограды,
Начитима велел нам остановиться.
* Каменные львы, находившиеся к юго-западу от пуэбло Сан-Ильдефонсо,
были изваяны индейцами из пуэбло Кверис, обратившегося в развалины
задолго до того, как Коронадо открыл эту страну в 1540 г. Невежественные
белые золотоискатели, думавшие только о наживе, взорвали динамитом ка-
менную плиту, на которой покоились львы, и прорыли под нею тоннель. Но
и по сей день к этому месту стекаются паломники из всех индейских пуэбло
Нью-Мексико и Аризоны.— Примеч. авт.
13*
323
— Охотиться мы будем на восточном склоне горы Об-
сидиан*,— сказал он.— Ты, Кутова, поведешь загонщиков на
склон, оттуда гоните зверей к просеке Узкий Перешеек, а уж
наше дело их убивать. Но дай нам время дойти и устроить
прикрытие.
Кутова выбрал двадцать пять человек, и хотя никому не
хотелось быть загонщиком, но все повиновались ему бес-
прекословно. Они пошли на север, а Начитима повел нас на
северо-восток вдоль глубокого каньона, к узкой просеке. Эта
просека была как бы перешейком между двумя каньонами;
к западу она расширялась, а к востоку суживалась. Дальше
начинался крутой спуск в горную долину.
Около полудня мы дошли до перешейка. Начитима
велел охотникам рассыпаться по просеке. Сам он распо-
ложился по одну сторону тропы, проложенной зверями,
с севера, а мне приказал занять место по другую сторону.
Быстро приготовили мы прикрытия — плетни из еловых
веток, и каждый охотник спрятался за плетень. Мы достали
луки и стрелы и стали ждать. У Начитимы и еще нескольких
охотников были также и ружья, но пользоваться ими они
не хотели, так как звери, испуганные выстрелами, могли
повернуть назад и прорваться сквозь линию загонщиков.
А загонщики должны были стрелять, чтобы испуганные
звери побежали к просеке.
Вскоре после того как наши плетни были готовы, далеко
на западе раздался выстрел, за ним последовал второй,
третий, и мы поняли, что охота началась. Затем спустилась
тишина, а через несколько минут снова загремели выстре-
лы—на этот раз значительно ближе. Загонщики поднима-
лись по склону горы к просеке. Кустов поблизости не было,
и мы издалека могли разглядеть приближающихся зверей.
Первыми показались два койота, рысью бежавшие по пыль-
ной тропе, по обеим сторонам которой Начитима и я поста-
вили наши плетни. Поравнявшись с нами, они почуяли наш
запах, потянули носом воздух и рванулись вперед. Через
мгновение они скрылись из виду.
Показались два лося. Они бежали по тропе к северу от
нас. Когда они пробегали мимо плетней, за которыми прита-
ились охотники, зазвенела тетива наших луков. Животные
рванулись вперед, подпрыгнули и упали. Потом на нашу
тропу вышли три оленя. Начитима стрелял в вожака, а я по
его приказанию пустил стрелу во второго оленя. Наши при-
* Гора Обсидиан, или Санта-Клара, в тридцати милях от Санта-Фе, является
одной из четырех священных гор, которым поклоняются индейцы тэва и кве-
рис.—Примеч. авт.
324
крытия находились в двух шагах от тропы. Двух оленей мы
уложили, третий убежал. Горный лев, делая огромные прыж-
ки, промчался мимо. За ним бежало стадо оленей и лосей,
показались дикие индюки. Мы стреляли в животных, когда
они пробегали мимо наших плетней. Наконец все стихло,
и на просеку вышли загонщики: охота была окончена. Мы
выбежали из-за плетней и бросились к убитым животным.
Сосчитав оставшиеся у меня стрелы, я узнал, что стрелял
четырнадцать раз. Внимательно осмотрел я животных, уби-
тых на нашей тропе, и нашел только три стрелы с моими
отметками. Я убил двух оленей и одного лося, а из семи стрел,
выпущенных Начитимой, шесть попали в цель. Значит, я был
слишком взволнован, чтобы внимательно прицеливаться.
Смущенно рассказал я Начитиме о своей неудаче, но он меня
успокоил, сказав, что для первого раза я стрелял неплохо.
В тот день мы убили больше сотни оленей и лосей.
Работы было много: мы сдирали шкуры с животных и разру-
бали туши. Вскоре, как заранее было условлено, пришли
к нам женщины из пуэбло и привели лошадей, чтобы отвезти
домой нашу добычу. Загонщики вернулись на склон горы за
убитыми животными. Ждали мы их довольно долго, но
никто не спешил. Женщины болтали, смеялись и пели, муж-
чины вспоминали все события этого дня и все в один голос
хвалили Начитиму. Патуабу поступил правильно, назначив
Начитиму новым Самайо Оджки. Большой успех, достигну-
тый на его первой большой охоте, доказал, что Каменные
львы услышали его молитвы и что он угоден Тем, кто высоко.
В пуэбло мы вернулись только к полудню следующего
дня, так как много времени ушло на то, чтобы переправить
мясо на плотах через реку. Все охотники отдали часть своей
добычи тем, кто оставался охранять пуэбло, а Начитима
лучшие куски мяса отложил для Тэтиа и послал к нему моего
брата. Одинокий Утес вернулся через короткое время. Он
был очень испуган: Тэтиа крикнул ему, что не примет ни
куска мяса, так как животные убиты навахами или теми, кто
покровительствует навахам.
— Очень хорошо,— сказал Начитима,— Те, кто высоко,
знают, что я всегда старался жить в дружбе с Тэтиа. Но
больше я не буду звать его на охоту.
Так как Кутова, стоявший во главе загонщиков, был
слишком занят и не успел убить ни одного зверя, то и мы
и другие охотники отдали ему часть нашей добычи, а я пода-
рил Чоромане шкуру убитого мной лося. Она очень об-
радовалась и сказала, что давно хотела иметь такую шкуру.
Она выдубит ее и сошьет себе прекрасные мокасины, а также
сделает что-нибудь и для меня.
325
Спустя несколько дней, когда она дубила кожу, вымачи-
вала ее в отваре из дубовой коры, к ней подошел Огота
и спросил, кто убил этого лося. Услышав ее ответ, он очень
рассердился.
— Выброси ее сейчас же! — крикнул он.— Ты не должна
брать подарки от этой собаки-наваха! Смотри, как бы нс
попасть тебе в беду! Дай мне шкуру, я ее сожгу.
— Он не собака! Он был навахом, но теперь он тэва,—
ответила она.— И хороший охотник. Хороший и добрый?
Эту шкуру я выдублю, она будет мягкой и белой, и я сделаю
из нее мокасины.
— Нет, я тебе не позволю! — закричал он.
В это время я стоял на крыше перед нашим домом
и прислушивался к разговору. Слова Оготы привели меня
в бешенство, и, не владея собой, я крикнул ему:
— Как ты смеешь отнимать шкуру, когда ты сам ничего
не можешь дать взамен, потому что до сих пор не убил ни
одного зверя?
— Ха! Я стреляю лучше, чем ты!
— Докажи! Кутова говорит, что во время охоты он
видел огромного медведя с длинными когтями *. Сейчас этот
медведь выходит на просеку и подбирает остатки нашей
добычи. Его нетрудно будет найти. Ступай туда и постарай-
ся его убить! Если ты его не убьешь, пойду я. Если я не убью,
ты попытаешься еще раз. Так по очереди мы будем выслежи-
вать медведя. А когда один из нас убьет его, мы узнаем, кто
лучше стреляет!
— Ха! Говоришь ты дело, но, наверное, замышляешь
предательство. Нет, с навахом мне не по пути. Я отказыва-
юсь идти на охоту,— быстро ответил Огота.
За его спиной раздался голос:
— Ты должен принять этот вызов, а мы позаботимся
о том, чтобы все было сделано по правилам. Такие испыта-
ния нам нужны: они превращают наших юношей в смелых
воинов.
Огота оглянулся и увидел «летнего кацика»; с ним было
еще несколько человек. Все с любопытством прислушива-
лись к спору.
Огота посмотрел на них и не сказал ни слова.
— Если ты отказываешься, значит, ты боишься идти на
медведя. Плохо, плохо! Наши юноши становятся трусливы-
ми и слабыми. Боюсь, что печальная судьба уготована наше-
му пуэбло,— с грустью сказал старик.
* Медведь с длинными когтями, или Длинный коготь,— так индейцы тэва
называли гризли.
326
— Я не боюсь,— отозвался наконец Огота.— Мне кажет-
ся, этот навах строит какие-то козни, вот почему я не принял
вызова.
— Козней можешь не опасаться. Об этом мы позаботим-
ся. Говори, принимаешь ли ты вызов?
- Да.
— Хорошо. Сегодня вечером твой отец, Начитима и дру-
гие соберутся у меня, и вместе мы решим, как провести
охоту.
И с этими словами «летний кацик» удалился. Огота
повернулся и, зло посмотрев на меня, тоже ушел с площади.
Чоромана, набросив на плечи шкуру лося, взбежала по лест-
нице к нам на крышу и подошла ко мне.
— Ты на него рассердился. Не нужно было вызывать его
на такое опасное дело. Медведи с длинными когтями — са-
мые страшные звери. Даже наши лучшие воины их боятся.
Я не помню, чтобы хоть кто-нибудь принес в наше пуэбло
шкуру такого медведя.
Я знал не хуже, чем она, каким опасным врагом может
быть медведь этой породы. В лесах Сан-Хуан и в горах
апачей погибло немало охотников-навахов. Я уже трусил
и бранил себя за свою вспыльчивость. Но ни за что не
признался бы я Чоромане, что боюсь медведя с длинными
когтями.
— Будь спокойна. Этого медведя я убью и вернусь сюда
целым и невредимым,— хвастливо сказал я. И по лицу ее
я увидел, что мне удалось рассеять ее опасения. Оценив ее
заботу, я вдруг понял, как сильно я ее люблю. Я почув-
ствовал, что мне она дороже всех на свете. А теперь, быть
может, я скоро умру и расстанусь с нею навеки. И всему
виной мои необдуманные слова! Но сначала я должен был
узнать, любит ли она меня.
— Чоромана,— сказал я,— хочешь, я буду твоим мужем?
Не сейчас, а через несколько лет, когда мы оба будем
взрослыми?
Она схватила меня за руку, глаза у нее заблестели, и она
воскликнула:
— Да, я хочу только тебя и никого другого! О, как долго
я ждала, чтобы ты меня спросил!
В эту минуту на крышу поднялась Келемана, а за нею
Начитима и Одинокий Утес. Возвращаясь с полей, они ус-
лышали о вызове, который я бросил Оготе, и Келемана,
подбежав ко мне, стала браниться и кричать, что не пустит
меня на охоту. Потом она повернулась к Начитиме и начала
молить его, чтобы он запретил мне идти на медведя. Он
ласково обнял ее и сказал:
327
— Вызов сделан и принят. «Летний кацик» его одобрил.
Теперь мне остается только одно: помогать нашему маль-
чику.
— О, слишком поздно! Слишком поздно! Если бы я была
здесь, я бы заставила его замолчать, я бы зажала ему рот! —
крикнула Келемана и, заплакав, ушла в дом.
Чоромана последовала за нею и стала ее утешать.
Я сказал Начитиме, что «летний кацик» хочет вместе
с ним и отцом Оготы поговорить об условиях предстоящей
охоты.
— Конечно, Тэтиа потребует, чтобы охотники взяли ру-
жья,— сказал Начитима.
— Ну что ж! Ружье лучше, чем лук. Я возьму твое,—
отозвался я.
— Нет, нет! — воскликнул он.— Чтобы зарядить ружье,
нужно много времени. За это время охотник успеет выпу-
стить четыре-пять стрел. А кроме того, отверстие, через
которое вошла пуля, быстро стягивается, животное умирает
медленно. А стрела образует широкий прорез, кровь вытека-
ет из него, и животное слабеет и падает. Нет, не надо ружей!
Я буду настаивать на том, чтобы тебе позволили взять лук
и стрелы. Если они не согласятся, я тебя не пущу.
— Как хочешь. Тебе лучше знать,— сказал я.
Келемана, печальная и заплаканная, приготовила нам
ужин, а когда мы поели, Начитима велел брату развести
огонь в очаге. Потом принес священную жертву и, раскурив
трубку, долго молился Тем, кто высоко.
Наконец пришел человек от «летнего кацика». Начитима
вышел с ним. Уходя, он оглянулся и сказал:
— Либо Патуабу примет мои условия, либо этой охоте
не бывать!
К нам пришла Чоромана со своей матерью, все мы были
задумчивы и озабочены. Молча ждали мы возвращения На-
читимы. Вернулся он поздно, а вместе с ним пришел Кутова.
Оба мрачно улыбались.
— Нам пришлось поспорить с людьми из клана Огонь.
Жаркий был спор, но победа осталась за нами,— сказал
Начитима.— Сначала все шло гладко. Все мы порешили, что
первым пойдет на охоту Огота. Если ему не удастся убить
медведя, пойдешь ты, сын мой. Если же он его убьет, ты
должен найти и убить другого медведя, а если это тебе не
удастся, победителем будет объявлен Огота. Если и ты и он
убьете медведя, вас обоих признают хорошими охотниками.
На этом мы порешили. Тогда отец Оготы сказал, что каж-
дого охотника будут сопровождать два советчика, с Оготой
пойдут он и Тэтиа. «Нет! — крикнул я.— Советчиками долж-
328
ны быть люди из других кланов, которые к обоим охотникам
не чувствуют вражды. Они одни сумеют правдиво рассказать
нам о том, как прошла охота». Долго мы спорили и наконец
предоставили «летнему» и «зимнему» кацикам, военному
вождю и главному шаману вынести решение. Они решили,
что с Оготой пойдет один человек из нашего клана и один из
клана Огонь. Тебя также будут сопровождать двое совет-
чиков из этих двух кланов. Услышав это, отец Оготы и Тэтиа
нахмурились. Тогда я сказал, что из нашего клана пойдет
с тобой Кутова. Никто не возражал. Отец Оготы хотел,
чтобы охотники взяли ружья, но я отстаивал лук и стрелы.
Четверо старейших решили, что Тем, кто высоко, испанское
оружие неугодно: белые всегда нас обижали и притесняли.
Завтра утром Огота и два помощника пойдут искать медведя
с длинными когтями.
— Кто из нашего клана сопровождает Оготу? — спроси-
ла Келемана.
— Потоша — Белая Антилопа. Мы с ним уже сгово-
рились.
— Хороший человек. Честный и справедливый,— сказа-
ла Келемана.
На следующий день Огота ушел в горы со своими двумя
советчиками — Потошей из нашего клана и Хонани — Барсу-
ком— из клана Огонь. Я волновался и не находил себе
места. Мне хотелось знать, что делает Огота. Неужели
удастся ему убить медведя? Я едва мог есть и спать и поте-
рял интерес ко всему, что бы я ни делал.
1лава V
Талисман охотника
Прошло несколько дней. В пуэбло только и разговоров
было, что об Оготс. Всем хотелось знать, как закончится
охота. Многие называли его храбрым юношей и выражали
надежду, что он сумеет убить медведя. На восьмой день его
отец и все члены клана Огонь начали беспокоиться, не напал
ли на Оготу и его спутников отряд навахов и не погибли ли
все трое в горах. Кое-кто высказывал опасения, что их убил
медведь с длинными когтями. Хотели идти на поиски в горы,
но на двенадцатый день Огота вернулся. Он не распевал
победной песни. Вместе с советчиком из клана Огонь они
тихо пошли по домам. Потоша поспешил к нам и, улыбаясь,
уселся возле очага.
— Я вижу по твоему лицу, что Огота не убил медведя! —
воскликнул Начитима.
329
— Да, ты прав. Он начал дрожать, как только мы вышли
из пуэбло. Ему представлялся случай убить его, но он убе-
жал. Дело было так...
— Подожди, подожди! — перебил Начитима.—Я пошлю
младшего сына за Кутовой. Пусть он тоже тебя послушает.
Прибежал Кутова, и тогда Потоша начал рассказ.
— Огота струсил, как только мы вышли из пуэбло. Все
время он говорил о свирепом нраве медведей, вспоминал,
сколько раз нападали они на мужчин, женщин и детей наше-
го и других пуэбло. Несколько раз он говорил, что подверга-
ет себя страшной опасности, отправляясь на охоту с луком
и стрелами, когда нужно было взять ружье. Наконец мне
надоели его причитания, и я сказал: «Если бы ты раньше об
этом подумал, ты бы придержал язык и не стал хвастаться.
Довольно болтать о медведях, лучше ты нам покажи, как ты
их убиваешь».
Он ничего не ответил, переглянулся с советчиком из
своего клана, и оба злобно посмотрели на меня.
Мы поднялись по склону горы к просеке Узкий Перешеек
и осмотрели брошенные нами остатки добычи. Здесь все еще
пировали медведи, волки и койоты; они растащили кости
и обглодали оставшееся на них мясо. Несколько дней сторо-
жили мы у края просеки, видели черных медведей, волков
и койотов, возвращающихся к недоеденным тушам, но мед-
ведя с длинными когтями мы не видели ни разу, хотя он тоже
приходил сюда по ночам. У ручья, в начале каньона, мы
нашли отпечатки его лап, и я их измерил: моя ладонь четыре
раза укладывалась на отпечатке лапы от пятки до конца
когтей. Увидев это, Огота зажмурился.
К вечеру пятого дня мы заметили двух маленьких мед-
ведей с длинными когтями, объедавших оленью тушу. Хона-
ни посоветовал Оготе убить одного из них. Я же сказал, что
убить он должен большого медведя, а маленькие в счет не
идут. Огота сразу со мной согласился.
Наша стоянка находилась у ручья, на склоне горы. Ночью
и днем мы спали, а утром и вечером ходили выслеживать
медведя. Так прошло несколько дней, а мы все еще его не
видели. Вчера утром у подножия горы мне удалось подстре-
лить оленя. Огота и Хонани предложили отнести мясо в ла-
герь и устроить пиршество, но я им сказал, что добыча
принадлежит мне и я распоряжусь ею иначе. Я настоял на том,
чтобы они помогли мне перетащить убитого оленя на просе-
ку, где мы нашли накануне обглоданные медведем кости.
— Дело сделано,— сказал я.—Длинный коготь найдет
тропу, по которой мы тащили мясо, и по следу придет сюда.
Теперь остается только сделать прикрытие. Огота, прини-
330
майся за работу. Плетень мы поставим здесь,— и я остано-
вился рядом с приманкой.
— Нет! Нет! Это слишком близко, слишком близко! —
закричал Огота.— Вот хорошее место для прикрытия!
И он отбежал шагов на пятьдесят от оленя.
— Слишком далеко,— ответил я.— Тебе трудно будет
попасть в цель, и стрела вонзится неглубоко. Но делай как
знаешь, ты охотник. Мы поможем поставить плетень там,
где ты хочешь.
Втроем мы поставили плетень в пятидесяти4 шагах от
оленя и, захватив с собой несколько кусков мяса, вернулись
в лагерь.
Я думал, что медведь найдет тушу только ночью, но на
всякий случай предложил подняться вечером на утес у склона
горы, откуда видна была просека. Солнце склонилось к запа-
ду, когда мы добрались до утеса. Мы ясно видели оленью
тушу, лежавшую посреди просеки. Над нею кружились соро-
ки, но зверей поблизости не было. Все ниже опускалось
солнце и наконец скрылось за горой. Когда стемнело и мы
стали собираться в обратный путь, из леса вышел старый
медведь, почуявший запах мяса. Приблизившись к туше, он
обошел вокруг нее, потянул носом воздух и вдруг, рванув-
шись вперед, громко заревел и начал есть. Медведь был
большой, очень большой, и ревел он оглушительно громко.
— Вот, Огота, тот медведь, которого мы ждали! — ска-
зал я.— Сейчас слишком темно, и ты не можешь спуститься
к плетню. Ты убьешь его утром, потому что утром он
непременно вернется доедать тушу.
Огота ничего мне не ответил, и Хонани тоже промолчал.
Я стал спускаться с утеса, а они последовали за мной, но
потом отстали, и дальше я пошел один. Когда они вернулись
в лагерь, Хонани подошел ко мне и сказал:
— Потоша, это очень большой медведь, и Огота под-
вергает себя страшной опасности. Мне кажется, мы оба
должны сопровождать его завтра утром и вместе с ним
ждать медведя.
— Хонани,— ответил я,— условия охоты ты знаешь не
хуже, чем я. Огота один пойдет на медведя. Мы с тобой
проводим его только до утеса и оттуда будем следить
за ним.
— Хорошо,— сказал Огота,— но так как медведь очень
большой, то я имею право взять не только лук и стрелы, но
и ружье Хонани. С ружьем я спрячусь за прикрытием и буду
ждать медведя.
— Наш «летний кацик» сам сказал мне о правилах этой
охоты,— возразил я.— Он объяснил, что ружья применять
331
нельзя, так как Патуабу полагает, что Те, кто высоко, против
этого. Ты пойдешь в укрытие с луком и стрелами или не
пойдешь совсем.
— Ха! Понимаю! — закричал Хонани.— Ты идешь про-
тив нас. Ты хочешь, чтобы победа досталась этому наваху!
— Ты ошибаешься. Я хочу только, чтобы Огота соблю-
дал все правила,— ответил я. Больше они не сказали ни
слова.
На рассвете я разбудил обоих, и мы стали спускаться
с горы. На востоке забрезжил свет, когда мы подошли
к утесу. Я посоветовал Оготе поскорее спрятаться за плет-
нем, но он мешкал и не уходил. Наконец взошло солнце,
и мы увидели, что медведя нет около убитого мной оленя.
Тогда только Огота спустился с утеса и медленно пошел
к плетню.
Сороки и вороны уже слетелись к туше, сарычи кружи-
лись над нею. Два койота выбежали из леса и начали об-
гладывать кости. Вдруг они потянули носом воздух и убежа-
ли на восток.
— Идет Длинный коготь,— сказал я, обращаясь к Хо-
нани.
В эту минуту на просеку медленно вышел медведь. По-
дойдя к туше, он обнюхал ее со всех сторон и лениво стал
отрывать кусочки мяса. Вечером он сытно поел и еще не
успел проголодаться. Мы следили за ним и недоумевали, что
делает Огота, почему он не стреляет, когда медведь повора-
чивается к нему широкой спиной. И вдруг мы увидели Оготу:
на четвереньках он быстро полз на восток и через несколько
минут скрылся в лесу.
— Вот и конец охоте! — воскликнул я.
Хонани ответил не сразу.
— Это очень большой медведь,— сказал он наконец.— Я
уверен, что будь ты на месте Оготы, ты бы тоже не посмел
в него стрелять.
Я промолчал и задумался, ибо не знал, как бы я посту-
пил, если бы сидел там, за плетнем. Молча смотрели мы на
медведя с длинными когтями. Он поел и ушел на запад,
в лес. Тогда подошел к нам Огота. Он ничего не сказал
и даже не взглянул на нас.
— Почему ты не убил его? — спросил Хонани.
Он ничего не ответил.
— Испытания ты не выдержал. Конец охоте,— сказал я,
а он кивнул головой.— Но если с тобой случилось что-ни-
будь неладное, ты имеешь право попытаться еще раз.
Он отрицательно покачал головой.
— Значит, мы можем идти домой,— сказал я.
332
Мы начали спускаться с горы. На просеке мы увидели
оленей и индюков. Хонани и я выпустили несколько стрел,
но ни одна не попала в цель. Вот почему мы вернулись так
поздно.
Так закончил Потоша свой рассказ. Наступило молчание.
Наконец Начитима обратился ко мне:
— Сын мой, через четыре утра ты пойдешь в горы
и убьешь этого медведя.
Я посмотрел на Потошу и увидел, как он покачал голо-
вой. Он не одобрял этого решения. Он сам не отважился бы
идти на Длинного когтя. Мог ли надеяться на успех я,
неопытный стрелок! Я бранил себя за то, что бросил вызов
Оготе. Мысль о предстоящей охоте приводила меня в ужас,
и в ту ночь я почти не спал.
Утром, когда мы завтракали, пришел Кутова и сказал
Начитиме:
— Самайо Оджки, я очень встревожен. Нашего охотника
будет сопровождать Тэтиа из клана Огонь. Его избрали
советчиком.
— Ха! Это лукавый человек! Ты должен следить за
ним. Я знаю, он постарается сделать все, чтобы опозорить
моего сына.
Тяжело было у меня на сердце. Я знал, что Тэтиа всегда
меня ненавидел.
— Мы притворимся, будто видим в нем друга, но будем
внимательно следить за ним,— отозвался Кутова.
Начитима пристально посмотрел на меня и сказал:
— Сын мой, ты не хочешь идти на охоту?
— Не хочу,— ответил я.— Я боюсь медведя. Но как бы
я его ни боялся, я знаю, что должен его убить.
— Ты хорошо сказал. Мы сделаем все, чтобы тебе по-
мочь. Ты можешь взять мой лук и стрелы. А теперь идем!
Каждое утро ты будешь упражняться в стрельбе, а по вече-
рам ты будешь ходить к «летнему кацику», и он расскажет
тебе историю народа тэва. Он научит тебя, как почитать
Повелевающих путями наших жизней так, чтобы ты получил
помощь от всемогущих сил в этой охоте и во всех своих
дальнейших начинаниях.
Мы спустились к реке — Начитима, мой брат и я. Чтобы
не притуплялись наконечники стрел, мы взяли вместо мише-
ни пук соломы. У Начитимы лук был очень тутой, и я с тру-
дом мог его сгибать. В то утро я стрелял очень плохо. На
следующий день дело пошло лучше, а утром третьего дня
почти все мои стрелы попадали в цель, и Начитима остался
мною доволен.
— Ты стреляешь не хуже, чем я,— сказал он.
333
По вечерам я ходил к «летнему кацику», и он рассказы-
вал мне об удивительной религии тэва. Меня сопровождал
Одинокий Утес. В первый вечер старик стал задавать нам
вопросы и убедился, что мы почти ничего не знаем о Подзем-
ном мире и Тех, кто высоко. Вот что он нам рассказал:
— Под нами находится приятный и прекрасный Подзем-
ный мир, в котором люди жили всегда. Много лет назад
некоторые из них нашли дорогу, поднимающуюся наверх,
и эта дорога привела их на землю. Выход из Подземного
мира — Сипапу—находится к северу от нашего пуэбло. Ког-
да люди поднялись на землю, было холодно и темно, и они
стояли испуганные и ошеломленные. Но вскоре на небе
показался наш отец, Солнце, и позаботился о первых тэва.
Он разделил их на два народа — «летний народ» и «зимний
народ» и назначил им вождей — «летнего» и «зимнего» каци-
ков. «Зимний народ» он послал на восток — в холодные
прерии, где водятся бизоны. Он приказал «летнему народу»
идти на юг в теплую долину Рио-Гранде, объявив, что «зим-
ний народ» со временем присоединится к ним—это и было
сделано. Чтобы поддерживать бодрость в обоих народах на
их долгом пути, он послал им из Подземного мира двух
Творцов Радости — жрецов-скоморохов. Их тела были рас-
крашены черной и белой краской, а вместо орлиных перьев
они украсили голову маисовыми листьями. Они плясали,
смеялись, показывали фокусы и сделали народ счастливым.
Потом они разделили свои обязанности еще с несколькими
тэва, и с тех пор у*«летнего» и «зимнего» народов всегда
были жрецы-скоморохи и кацики—«летний» и «зимний».
Эти двое пользуются неодинаковой властью: решающее сло-
во в делах пуэбло всегда принадлежит «летнему кацику».
Жена Солнца — «мать Луна» — также помогала первым тэва
и научила их всем тем знаниям, которые передаются до
сегодняшнего дня из поколения в поколение.
Сообщив все это, старый кацик научил нас, как молиться
и какие предметы употреблять, чтобы молитва была дейст-
венной. Он сказал, что наши молитвенные палочки будут
более желанны Повелевающим путями наших жизней, если
на них будет пух орлов, пойманных нами самими. Мы сразу
же захотели сделать это.
В последний вечер пребывания с ним старый кацик об-
радовал нас, сказав, что мы знаем так же много, как и осталь-
ные тэва, и что, без сомнения, наш дух в свое время уйдет
через Сипапу вниз и найдет никогда не скончаемое счастье
в прекрасном Подземном мире. Я открыл ему свое самое
большое желание — стать членом Патуабу. Старый кацик
улыбнулся и ответил:
334
— Хорошего охотника принимают в Общество воинов.
Смелый воин становится военным вождем и членом Па-
туабу.
— Понимаю. Дай мне указания, и я буду им следо-
вать! — воскликнул я.
— Хорошо. Я буду молиться Тем, кто высоко, чтобы
они помогли тебе на твоем длинном и тяжелом пути,—
ответил он.
Когда мы вернулись домой, на крыше перед нашим
домом я увидел Чороману. Она ждала меня.
— Завтра ты уйдешь,— сказала она.— О, будь осторо-
жен! Поступай так, как посоветует тебе мой отец. Не прислу-
шивайся к советам этого злого Тэтиа. Он думает только
о том, чтобы навредить тебе.
— Тэтиа не причинит мне зла, я его знаю,—сказал я.
— Сегодня на закате солнца Огота вышел на Северную
площадь в первый раз с тех пор, как вернулся, и знаешь,
что он сказал?—продолжала она.— Он сказал, что нарочно
не убил медведя. Хотел доказать, что ты трус и убежишь,
как только увидишь, какой этот медведь большой и страш-
ный. А тогда он, Огота, вернется со своими советчиками
и убьет его.
— Огота боялся показаться на площади, пока не приду-
мал этой сказки. А думал он долго.
— Да, но многие ему верят.
— Члены Патуабу знают всю правду, и мне нет дела до
того, что думают другие.
— Уампин! * О, мой будущий муж! Как я боюсь за тебя!
Ты будешь осторожен? Обещаешь?
— Да.
Тесно прижавшись ко мне, она стала молить Тех, кто
высоко, защитить меня. И я поверил, что ее молитва дойдет
до них — такая она была искренняя. Келемана крикнула нам,
что ужин готов, и мы вошли в дом.
Начитима и Кутова сидели в комнате, обращенной на
запад, и вели тихую беседу. Я знал, что они говорят обо мне
и о предстоящей охоте. Келемана позвала их ужинать, и они
присоединились к нам. Кутова зорко посмотрел на меня — я
сидел рядом с Чороманой,—потом отозвал девушку в даль-
ний угол комнаты и что-то ей шепнул. У меня сжалось
сердце: я боялся, что он недоволен нашей дружбой.
Вдруг за моей спиной раздался голос Чороманы:
* Здесь рассказчик впервые назвал свое имя — Уампин, что означает «У
подножия» (у подножия горы он был взят в плен). Тэва, а также индейцы
других племен редко произносят вслух свои имена.— Примеч. авт.
335
— Охотник, закрой глаза! Сейчас же закрой глаза!
Я повиновался и почувствовал, что она надевает мне
что-то на шею.
— Теперь смотри! — крикнула она.
Я открыл глаза. Чоромана надела мне на шею ожерелье
из бирюзы; я посмотрел на подвеску. Это было изображение
горного льва, священного животного, покровителя охоты.
Я вскочил и повернулся к ней.
— Как! Ты даешь мне этот талисман? Могущественный
талисман, помогающий охотнику, чтобы его молитвы услы-
шали Те, кто высоко?
Она кивнула; губы ее дрожали; казалось, она не могла
говорить. За нее ответил Кутова.
— Да, она дает его тебе. Это ее талисман. Ее дед
из клана Канг, бывший некогда нашим Самайо Оджки,
подарил ей этот талисман и дал наказ, о котором скажет
тебе она сама.
Улыбаясь, он переглянулся с Начитимой и Келеманой.
— Отец, не сейчас! — воскликнула Чоромана.—Я скажу
ему позднее.
— Поступай как хочешь,— ответил он.
Как я был счастлив, получив от Чороманы ожерелье! От
радости я почти ничего не ел за ужином. Потом Начитима
и Кутова спустились в киву, а Келемана с моим братом
пошла за водой. Мы остались одни.
— Теперь скажи мне,— попросил я.
— Мой дед горячо меня любил,— начала она.— Давая
мне этот талисман, он сказал: «Я даю тебе его с одним
условием: когда ты вырастешь, ты поступишь так, как я тебе
сейчас скажу». «Хорошо»,—согласилась я. «Повторяй за
мной слова клятвы,— продолжал он.— О, Те, кто выше, те,
кто Повелевает путями наших жизней! Обещаю моему ста-
рому деду, который горячо меня любит, что я никогда не
выйду замуж за недостойного человека. Обещаю, что спут-
ником моей жизни будет человек храбрый, добрый, велико-
душный и работящий. Когда я найду такого человека и уз-
наю, что он меня любит, я отдам ему талисман священного
льва и помогу ему сделаться вождем в нашем пуэбло».
Вот что сказала мне Чоромана, когда мы сидели вдвоем
возле очага. Если бы ты знал, как глубоко взволновали меня
ее слова! С трудом я выговорил:
— Из всех юношей этого пуэбло ты выбрала меня, чело-
века другого, враждебного вам племени?
— Не все ли равно, кем ты был! — воскликнула она.—
Теперь ты тэва!
— Да, да! Теперь я тэва!
336
Она отвернулась и стала смотреть на огонь, нервно
перебирая пальцами бахрому платья. Потом взглянула на
меня и снова отвернулась. Я понял, что она хочет что-то мне
сказать.
— Что такое? Ты о чем-то умолчала?
— Я не сказала всего, что заставил меня произнести
в обет Тем, кто высоко, дедушка. Это: «Обещаю, что я не
выйду замуж за моего избранника, пока он не сделается
членом Патуабу».
— Ну что ж! Мы оба знаем, что друг другу мы будем
верны. Мы можем подождать. Не забудь, что и тебе и мне
только семнадцать лет,— напомнил я ей.
— Да. А пока Келемана позволит мне заботиться о тебе.
А завтра... завтра ты пойдешь искать этого страшного мед-
ведя! О, мой будущий муж!
— Подумай, какое будет счастье, если я найду его
и убью! Это будет моим первым шагом на пути в Патуабу.
Чоромана! Я верю, что Те, кто высоко, заставили меня
послать вызов Оготе!
— О, если бы это было так! — воскликнула она, сжимая
руки.
Послышались шаги Келеманы и брата, и больше мы не
сказали ни слова.
Глава VI
Конец охоты
На следующее утро мы встали очень рано, а на восходе
солнца пришли Кутова и Чоромана и позавтракали вместе
с нами. Когда мы поели, явился Тэтиа и, усмехаясь, остано-
вился в дверях.
Втроем мы вышли из пуэбло. Впереди шел Кутова, за
ним я, а за мной по пятам следовал Тэтиа. Я чувствовал, что
он обжигает меня злобным взглядом. Всю дорогу он молчал,
а к полудню мы вышли на просеку. Здесь мы нашли об-
глоданные кости животных, убитых нами во время послед-
ней большой охоты. Тэтиа предложил остаться здесь и по-
смотреть, не придет ли сюда большой медведь. Но Кутова
возразил, что не стоит понапрасну тратить время—медведь
эти последние дни питался тушей оленя, убитого Потошей,
а мы должны пойти туда и посмотреть, все ли он съел. Когда
мы шли к подножию горы, нам попадались на пути олени,
лоси и дикие индюки, а в конце просеки мы после недолгих
поисков нашли то место, где не так давно лежала туша.
Медведь и другие хищники сожрали ее; остались от нее
337
только обрывки шкуры да обглоданные кости. Тогда Кутова
сказал, что нам остается сделать только одно: убить другого
оленя или лося и ждать, не придет ли Длинный коготь на
новую приманку. Тэтиа тотчас же согласился.
Два дня охотились мы на просеке, и наконец Кутова,
который захватил с собой ружье, подстрелил большого лося.
Все это время Тэтиа только и говорил, что о страшной силе
и жестокости медведей, припоминал, скольких тэва они рас-
терзали или искалечили. Эти разговоры он вел для того,
чтобы запугать меня. А я был и так испуган, я трусил так,
что при одной мысли об этих медведях меня начинало
тошнить.
Кутова подстрелил лося на южном склоне горы Обсиди-
ан; раненое животное пыталось убежать, но пало на широкой
просеке, спускавшейся к южному каньону. Лось лежал на
середине просеки, на расстоянии ста шагов от леса, где
журчал ручей. Когда мы потрошили животное, Тэтиа сказал,
что он очень беспокоится и жалеет меня: лес очень далеко, и,
если первая стрела не убьет, а только ранит медведя, зверь
догонит меня и растерзает на части раньше, чем я успею
добраться до леса и влезть на дерево. На это мы не ответили
ему ни слова.
Кутова предложил поставить плетень, за который я до-
лжен был спрятаться. Тэтиа стал возражать: не стоит тратить
время и силы, плетень мы поставим, когда убедимся, что
медведь нашел тушу. Но Кутова настоял на своем. Так как
ветер дул с запада, плетень мы поставили к востоку от туши,
шагах в пятнадцати от нее. Тэтиа отказался нам помочь,
а когда мы хотели протащить куски мяса на восток, чтобы
медведь нашел тушу по нашему следу, он заявил, что мы
можем обойтись без его помощи, а он вернется в наш лагерь
и приготовит ужин.
Мы расстались. Кутова и я пошли на восток, волоча по
траве огромные куски мяса, а Тэтиа повернул на север. Когда
мы вошли в лес, Кутова остановился и сказал:
— Тэтиа пойдет на все, чтобы помешать тебе. При-
крытие он хотел поставить позднее, чтобы Длинный коготь,
придя во второй раз к туше, увидел плетень, которого
раньше не было. Тогда медведь мог бы встревожиться,
броситься к плетню и растерзать тебя раньше, чем ты
успеешь натянуть тетиву. Вернемся на опушку леса и по-
смотрим, что он делает.
Мы спрятались в кустах и стали ждать. Тэтиа не было
видно, но вскоре он вышел на просеку и направился к уби-
тому оленю. В нескольких шагах от него он остановился
и опустился на колени; высокая трава закрывала его до
338
пояса. Он наклонился, и нам показалось, что он роет яму.
Потом он встал, расправил примятую им траву и пошел на се-
вер, по направлению к лагерю. Тогда тронулись в путь и мы.
— Хорошо, что мы вернулись и выследили его,— сказал
Кутова.
— Что он там делал? — спросил я.
— Я догадываюсь, но еще не уверен. Мы все узнаем,
когда вернемся на просеку.
У подножия горы мы повернули на север, дошли до
каньона, потом свернули на запад и наконец снова вышли на
просеку. Отыскав то место, где стоял на коленях Тэтиа, мы
нашли пару старых мокасин, прикрытых сухими листьями,
ветками и травой.
— Я так и знал! Запах человека с подветренной сторо-
ны!— воскликнул Кутова.
Я посмотрел на него, потом перевел взгляд на мокасины.
Он догадался, что я ничего не понимаю, и стал объяснять.
— Медведи обычно избегают людей и на них не напада-
ют. Только когда ранены или удивлены, они приходят в бе-
шенство. Запах, оставленный здесь нами, скоро рассеется, но
запах спрятанных поблизости мокасин будет держаться не-
сколько дней. Тэтиа надеялся, что медведь, почуяв запах
человека, повернет назад и больше никогда сюда не придет.
Вот почему он спрятал здесь свои старые мокасины.
— Отдай их мне! — попросил я.— Я покажу их ему и ска-
жу все, что я о нем думаю.
Я дрожал от гнева.
— Нет, он не должен знать, что мы его выследили. Эти
мокасины я спрячу за пазуху, а когда мы вернемся в пуэбло,
отдам их ему при свидетелях.
Когда мы подошли к лагерю, Кутова еще раз посовето-
вал мне молчать и делать вид, будто мы ничего не знаем.
Тэтиа нас ждал. За это время он успел поджарить мясо,
достать из дорожного мешка маисовые лепешки и принести
воды. Пока мы ели, Тэтиа болтал без умолку. Никогда еще
мы его не видели таким веселым и разговорчивым. С трудом
удерживался я, чтобы не сказать ему: мы знаем, почему ты
весел, знаем, что тебя так обрадовало!
Рано утром мы отправились на просеку и увидели, что
лосиная туша еще не тронута. На закате солнца мы снова
пошли туда, медведя не было; хищные птицы кружили над
мясом. Тэтиа не мог скрыть улыбку.
Солнце высоко стояло на небе, когда на следующее
утро мы поднялись на склон горы и, посмотрев вниз,
увидели, что часть туши съедена. Тэтиа сердито нахмурился,
не понимая, почему запах спрятанных мокасин не спугнул
339
хищника. Кутова посмотрел на меня и засмеялся, но мне
было не до смеха. Настала минута, когда я должен был
спуститься на просеку, спрятаться за плетнем и ждать
возвращения страшного зверя.
— Ну, теперь мы пойдем туда и осмотрим тушу,— ска-
зал Тэтиа.
— Нет! — воскликнул Кутова.— Длинный коготь почует
запах человека, если мы подойдем к лосю. Наш молодой
охотник один спустится вниз, а мы с тобой останемся здесь,
на склоне горы.
Тэтиа не сказал больше ни слова. Взяв лук и четыре
стрелы, я стал спускаться на просеку, а Кутова крикнул мне
вслед:
— Пусть Повелевающие путями наших жизней защитят
тебя! Сын мой, будь храбрым!
Как я хотел, чтобы до плетня нужно было идти несколь-
ко часов, целый день! Чем ближе я к нему подходил, тем
медленнее шел. Наконец я спрятался за прикрытием и посмо-
трел на убитого лося. Задние его ноги были объедены, и я по-
нял, что только гигантский медведь может столько съесть за
одну ночь.
Мое прикрытие имело в длину около двух шагов. Внизу
еловые ветви были густо переплетены, но вверху между ними
оставались широкие просветы, через которые я должен был
стрелять. Медведь видит плохо — это всем известно. Кутова
уверял, что Длинный коготь меня не заметит, если я не буду
делать резких движений.
День тянулся бесконечно долго. Я садился, вставал, ло-
жился, снова вставал. Когда солнце склонилось к западу,
я встал, выпрямился во весь рост и стал смотреть на просеку.
Днем ветер дул с запада, потом подул с юга... Наконец
солнце скрылось за горой Обсидиан. Скоро стемнеет, и нель-
зя будет стрелять. Значит, я еще один денек поживу на
свете!
Я стоял, не спуская глаз с лося. Вдруг южный ветерок
донес до меня сильный неприятный запах, и в то же время
я услыхал шелест травы. Я повернулся, посмотрел налево
и увидел зверя. Он шел мимо моего плетня. Затаив дыхание,
я не смел пошевельнуться. Медведь направился к туше, но на
полпути остановился и потянул носом воздух. Ко мне он
повернулся своей огромной широкой спиной. Я был словно
в полузабытьи. Почти ничего не сознавая, я поднял лук,
прицелился и выстрелил. Зазвенела тетива. Глухо рыча, мед-
ведь припал к земле, потом повернулся и двинулся на пле-
тень; задние его лапы волочились по траве. Часто приходи-
лось мне подстреливать таким образом кроликов, и я сразу
340
понял, что произошло. У медведя поврежден позвоночник!
Теперь чудовище мне не страшно!
— Кутова, Кутова! Сюда! — крикнул я, выскакивая из-за
плетня. Я подбежал к медведю. Он старался повернуться ко
мне мордой, но я оказался проворнее и вонзил одну за
другой три стрелы ему в бок. Последняя стрела его прикон-
чила. Передние лапы подогнулись, и он уткнулся мордой
в траву. Прибежал Кутова.
— Ты убил его! — воскликнул он.
Он обнял меня и прижался щекой к моей щеке. В это
время подошел Тэтиа, посмотрел на убитого медведя, но не
сказал ни слова.
Кутова повернулся к нему.
— Видишь, Тэтиа, наш молодой охотник выдержал ис-
пытание. Мы ему не помогали, он один убил это чудовище.
Вот оно лежит! Ты можешь подтвердить, что мы не наруши-
ли правил охоты.
— Да, но это несправедливо,— сказал Тэтиа.— Наваху
помог талисман, а у Оготы талисмана не было. Вот почему
победителем вышел навах!
— Конечно, это помогло ему, но, как ты знаешь, он
обладает им по праву!
— А все-таки это несправедливо, потому что у Оготы не
было такого могущественного помощника,— повторил Тэтиа.
— Можешь ли ты поклясться, что не пытался помешать
нашему молодому охотнику?
— Да, конечно!
— Возьми то, что тебе принадлежит.
С этими словами Кутова достал из-за пазухи пару старых
мокасин и протянул их Тэтиа.
Тот смутился, опустил голову и замолчал.
— Уже поздно,— сказал Кутова.— Пока не стемнело, мы
должны снять шкуру. Тогда она не испортится, а завтра
утром мы придем за ней.
Мы принялись за работу, а Тэтиа стоял поодаль, нахму-
ренный и недовольный. Немного спустя он сказал, что пой-
дет домой, так как больше ему нечего здесь делать.
— Хорошо, ступай. И расскажи друзьям, что молодой
охотник убил большого медведя,— отозвался Кутова.
Тэтиа пошел на восток, по направлению к пуэбло, и вско-
ре скрылся из виду.
Через некоторое время, запыхавшись, он прибежал назад
и объявил, что он едва не наткнулся на отряд навахов. Их
было человек сто, и шли они прямо на восток, к нашему
пуэбло Покводж. Услышав это, я пришел в ужас и перестал
радоваться удаче.
341
— Кутова! — крикнул я.— Мы должны сейчас же вер-
нуться в Покводж и предупредить о надвигающейся опас-
ности.
— А добычу ты хочешь оставить, чтобы она здесь сгни-
ла? Нет! Сначала мы сдерем шкуру, повесим ее на дерево
и тогда только отсюда уйдем. Ночь длинная, на рассвете мы
будем дома.
Мы сняли шкуру, дотащили ее до леса и повесили на
шест, который укрепили между двумя деревьями. Потом мы
начали спускаться с горы, а луна освещала нам путь. Шли
мы быстро, придерживаясь опушки леса. Было еще темно,
когда мы спустились к реке. Здесь мы связали вместе два
бревна, положили на них нашу одежду и оружие и, бросив-
шись в воду, поплыли, подталкивая маленький плот. Так
переправились мы через реку.
Забрезжил свет, когда мы подошли к Покводжу и раз-
будили сторожей, дремавших у ворот. Мы с Кутовой побе-
жали на Южную площадь, где жил военный вождь, и рас-
сказали ему об отряде навахов, шедших на пуэбло.
Он вышел из дома и стал созывать воинов в киву,
а я по лестнице вскарабкался на крышу, где меня встретили
родные.
— Ну что, сын мой? — спросил Начитима.
Я протянул ему руки.
— Видишь—на моих руках кровь и жир медведя.
Все обнимали меня и хвалили. Вскоре прибежала к нам
Чоромана, которая узнала от отца о моей победе. Плача
и смеясь, она обняла меня, потом подошла к краю крыши
и крикнула, обращаясь к воинам, запрудившим площадь:
— Мой будущий муж — храбрый человек! Он убил боль-
шого медведя с длинными когтями. Я горжусь тем, что буду
его женой!
Снова и снова повторяла она эти слова, а воины, встре-
воженные вестью о приближении врага, приостанавливались,
смотрели на нее и улыбались. Одни кричали: «Хорошо,
хорошо!» Другие поднимали руки к небу и восклицали:
«Пусть Повелевающие путями наших жизней даруют вам
обоим долгое счастье!»
— Вождь зовет. Я должен идти,— сказал Начитима.
— Я пойду с тобой,— вызвался я.
— Нет! Сначала ты отдохнешь. Позже, быть может...
И он стал спускаться с лестницы. Меня увели в дом,
усадили, заставили умыться и поесть. Снова и снова я до-
лжен был им рассказывать, как медведь прошел мимо моего
плетня, как он заревел и упал, когда стрела вонзилась ему
в спину.
342
— А что делал Тэтиа?—спросил Одинокий Утес.
— И он и Кутова стояли неподалеку. Он видел все.
Больше я не прибавил ни слова. Мы с Кутовой пожалели
Тэтиа и условились не упоминать о спрятанных мокасинах.
Я очень устал, глаза слипались. Келемана и Чоромана
заставили меня лечь, укрыли одеялом, и я заснул; проснулся
только к вечеру, когда меня позвали ужинать. Пришел брат
и сказал, что военный отряд навахов к нашему пуэбло не
подходил и никто его не видел. Наши воины спрятались
в маисовых полях и решили сторожить всю ночь, а лошадей,
которые паслись на лугу, пригнали ближе к пуэбло.
Когда стемнело, лошадей привели на Северную площадь;
первая смена воинов пришла к пуэбло. Здесь они отдохнули
и снова ушли в поля, а в пуэбло вернулась вторая смена.
Ночь прошла спокойно. Рано утром военный вождь послал
разведчиков выследить врага. Выяснилось, что ночью навахи
в низовьях реки переправились на другой берег и двинулись
на восток. Вероятно, они задумали напасть на одно из
племен, кочующих в прериях.
Два дня спустя, когда мы убедились, что Покводжу
опасность не угрожает, Начитима, Келемана, брат и я осед-
лали лошадей и поехали на просеку. Мы нашли медвежью
шкуру там, где оставили. Она была еще мягкая, так как
с внутренней стороны ее покрывал толстый слой жира. Ког-
да мы вернулись, на Южной площади собрался народ: всем
хотелось посмотреть добычу. Наконец Келемана и Чорома-
на разостлали шкуру на земле. Наш «летний кацик», стояв-
ший подле меня, объявил, что он никогда еще не видел такой
длинной и широкой шкуры и таких огромных когтей.
— Срежь когти, сделай из них ожерелье и всегда носи его
на шее,— сказал он мне.— Ты заслужил его. Убить бурого
медведя значительно труднее, чем одержать верх над коман-
чем или другими врагами.
Со словами благодарственной молитвы Тем, кто выше
нас, я отрезал когти и унес их домой.
Вечером Начитима мне сказал, что в Огапиходже—это
селение испанцы называют Санта-Фе — можно обменять
шкуру на ружье. Через несколько дней шкура была высуше-
на, и мы понесли ее в Огапиходж. Я еще ни разу не был
в пуэбло белых людей, и все меня удивляло. Дома были
очень высокие, на улицах толпился народ. Мы вышли на
площадь и расстелили* на земле шкуру. Тотчас же нас окру-
жила толпа жаждущих ее купить. Я продал шкуру одному
белому торговцу, который дал мне за нее хорошее ружье,
бочонок пороха и две красивые шали. Эти шали я подарил
Келемане и Чоромане.
343
Спустя несколько дней меня позвали в киву «летнего
народа». Там собрались все члены Патуабу и много воинов.
Военный вождь обратился ко мне с такими словами:
— Ты убил большого медведя с длинными когтями. Те-
перь мы знаем, что ты храбр и не ведаешь страха. Вот
почему мы приглашаем тебя стать членом нашего Общества
воинов. Но ты должен поклясться, что будешь беспрекослов-
но повиноваться твоему военному вождю и, не щадя жизни,
защищать от всех врагов жителей нашего пуэбло и все
другие пуэбло тэва. Обещаешь ли ты это исполнить?
— Перед лицом Тех, кто выше нас, я приношу такую
клятву! — ответил я.
Тогда главный шаман заставил меня опуститься на коле-
ни и, заклиная меня быть мужественным защитником народа
тэва, помазал мне лицо и руки священной красной краской.
Так я стал воином тэва, и начиная с этого дня многие из
тех, кто раньше меня ненавидели или делали вид, будто нс
замечают, стали приветливо здороваться со мной, когда мы
встречались на улицах пуэбло или на полях. Но Огота и дру-
гие члены клана Огонь ненавидели меня еще сильнее, чем
раньше. Они говорили, что военный вождь сделал промах,
приняв меня в Общество воинов, а я, дав клятву Тем, кто
выше нас, сражаться со всеми врагами, солгал, так как
я — навах—никогда не стану драться с людьми моего род-
ного племени.
Действительно, клятва, которую я дал, приводила меня
в смущение. Я должен был ее сдержать и знал, что сдержу,
когда настанет для меня час испытания, но больше всего на
свете не хотелось мне сражаться с навахами. Часто уходил
я к алтарю на Черной Мезе * и молил богов, чтобы навахи
не нападали на тэва.
Вскоре после того как мы убрали маис с полей, я воз-
вращался поздно вечером с Черной Мезы. Было уже темно,
когда я вышел на Южную площадь. Вдруг кто-то меня
окликнул, и по голосу я узнал Поаниу, хранительницу свя-
щенной змеи.
— Это ты, Уампин? — спросила она.
- Да.
— Я давно уже тебя поджидаю. Следуй за мной.
* Черная Меза — плоскогорье, со всех сторон окруженное утесами,— находит-
ся на расстоянии мили от пуэбло Сан-Ильдефонсо. У тэва есть предание,
будто некогда жил здесь в пещере великан со своей женой. Они пожирали
маленьких детей и наконец были убиты тогда богами войны. В XVII в. тэча
отказались подчиняться испанцам и бежали на это плоскогорье. Здесь на них
напал Диего де Варгас со своими солдатами и в 1696 г. сломил их сопротив-
ление. Но и по сей день индейцы из Сан-Ильдефонсо ходят к алтарю,
воздвигнутому на Черной Мезе.— Примеч. авт.
344
Ни разу еще эта старуха, член Патуабу, не говорила со
мной. Вообще она почти ни с кем не разговаривала. В пуэбло
ее уважали и побаивались. Говорили, что она близка Повеле-
вающим путями наших жизней и может покарать смертью
человека, который навлечет на себя ее гнев.
Я растерялся и молчал, а она повторила:
— Следуй за мной.
Я повиновался, и она привела меня к своему дому
в переулке, где находились дома клана По (клан Воды).
Я никогда не видел, чтобы сюда входил кто-нибудь, кроме
нее. Даже члены Патуабу не переступали порога ее дома.
Здесь жила священная змея. Часто я говорил, что мне
бы хотелось ее посмотреть, но сейчас я думал только
о том, как бы уйти. Я остановился, попытался сказать,
что меня ждут дома, но почему-то не мог выговорить
ни слова. Снова она повторила:
— Следуй за мной.
Дрожа и с трудом переводя дыхание, я вошел в дом,
а она тотчас же завесила дверь тяжелой шкурой.
Глава VII
Оперение орла
В очаге догорали дрова. Старуха разгребла золу, раздула
огонь и подбросила дров. Потом повернулась и приказала
мне сесть. Я окинул взглядом низкую узкую комнату и заме-
тил в дальнем ее конце дверь, заставленную решеткой из
ивовых прутьев. Старуха поймала мой взгляд и, кивнув мне,
сказала:
— Да. Там, за решеткой, находится священная змея.
Нс успела она выговорить последнее слово, как змея
подползла к решетке и подняла голову. Я не верил своим
глазам — эта голова была величиной с два моих кулака! Змея
поднималась все выше и выше; казалось, она обнюхивает
решетку и ищет выхода. Никогда еще я не видел такой
толстой и длинной змеи. Молча смотрел я на нее, старуха
тоже молчала. Наконец змея соскользнула на пол и медлен-
но уползла в темноту. Тогда только Поаниу заговорила:
— Юноша, лишь очень немногие, кроме членов Патуабу,
видели эту священную змею, доставляющую наши молитвы
нашим родственникам в Подземный мир. Я привела тебя
сюда и разрешила ее увидеть, потому что я чувствую, что
к тебе очень благоволят Те, кто выше нас,— без сомнения,
они помогли тебе убить большого медведя. Вот почему ты
сможешь добыть то, в чем я нуждаюсь.
345
— А что же тебе нужно?—спросил я, когда она
умолкла.
— Орлиные перья и пух для молитвенных палочек. Мой
запас истощился. Я хочу, чтобы ты поймал орла и принес
мне его перья.
— Но я никогда не ловил орлов. Я не знаю, как...
— Ты скоро узнаешь, как это делается. Наш Самайо
Оджки — твой добрый отец Начитима — все тебе расскажет,
и ты пойдешь к западне священной змеи на развалинах
пуэбло Тонкое Дно.
Я ничего не понимал.
— Какая западня? 1де находятся развалины пуэбло? —
с недоумением спросил я.
— Начитима все тебе объяснит,— нетерпеливо перебила
она.— Обещаешь ли ты сделать это для меня?
— Да, постараюсь,— ответил я.
— Хорошо. Я знаю, что ты добьешься успеха. Не забудь,
что я член Патуабу и, следовательно, могу тебе помочь.
Хотя я одинокая старуха, по мне известно все, что проис-
ходит в нашем пуэбло. Я знаю, о чем ты говорил не так
давно с твоей доброй матерью Келемапой: ты сказал, что
хочешь сделаться членом Патуабу. Тогда я впервые посмот-
рела на тебя внимательно. А теперь ступай. Я должна идти
к священной змее.
Смущенный, я вышел и поспешил домой. Мне хотелось
рассказать обо всем Начитиме. И он и Келемана очень
обрадовались; по их словам, Поаниу оказала мне великую
честь, поручив достать орлиные перья. Они решили прово-
дить меня до развалин пуэбло, где находилась западня свя-
щенной змеи, а Начитима обещал рассказать мне все, когда
мы туда придем.
Два дня спустя мы вышли из пуэбло. Кроме нашего
семейства в путь отправились Кутова с женой и Чороманой,
Потоша, его жена и наш старый «летний кацик» с женой. Мы
переправились через реку, спустились в долину и стали под-
ниматься по старой «тропе древних людей», которая вела
к заросшему лесом плоскогорью.
Было после полудня, когда, поднявшись на высокую
скалу, мы посмотрели вниз и увидели развалины пуэбло,
которое на языке индейцев кверис * называется Тиуони. Тэва
назвали его пуэбло Тонкое Дно, потому что некогда жившие
здесь гончары выделывали глиняную посуду с очень тонким
* Кверис — индейское племя группы пуэбло. Основное занятие — земледелие,
охота носила вспомогательный характер. Жили западнее пуэбло тэва (тер-
ритория совр. штата Нью-Мексико, США).
346
дном *. Внизу, на северном склоне узкой долины виднелись
полуразвалившиеся дома и развалины нескольких кив. С го-
ры сбегал ручей, который некогда орошал маисовые поля
древнего народа.
Начитима сказал мне, что с того места, где мы стоим,
видна лишь часть развалин. По узкой тропинке, извивавшей-
ся между скалами, мы спустились в долину, и я увидел
пробитые в белых скалах пещеры, в которых много лет назад
жили люди. Одна пещера находилась над другой, и скалы
походили на трехэтажные дома.
Наш кацик повел нас в большую пещеру, находившуюся
в стороне от пуэбло, и сказал, что она будет служить нам
жилищем. Мы оставили здесь нашу поклажу—одеяла
и съестные припасы, а я, подойдя к старику кацику, спросил,
не будут ли возражать духи древних людей, чтобы мы оста-
новились здесь?
— Много лет назад,— сказал мне кацик,— здесь, в этой
долине, и в других горных долинах жили наши предки тэва.
Конечно, и потомки их остались бы здесь, если бы не напали
на них навахи, апачи и юта. Эти дикие племена пришли
с севера и стали воевать с мирным народом тэва. С горных
вершин они стреляли в людей, работавших на поле, сбрасы-
вали с гор каменные глыбы на дома, лепившиеся у подножия
скал. Кончилось тем, что тэва вынуждены были уйти от-
сюда. Вот почему эта плодородная долина стала необита-
емой, и вот почему духи древних тэва будут рады нам.
— Но здесь мой брат и я, оба — навахи...
— Нет, тэва, настоящие тэва! — закричала Келемана.
— Да, вы оба — тэва и находитесь под защитой Тех, кто
высоко. Не бойся, наши древние духи питают к вам только
добрые чувства,— произнес старый кацик.
Одинокий Утес улыбнулся и закивал головой, и у меня
тоже стало легче на душе.
Кутова, Потоша и брат пошли на охоту, а я с Начитимой
и «летним кациком» отправился в киву Оперенной змеи,
выстроенную древним народом в большой пещере. Крыша
кивы давно провалилась, часть стены рухнула, но кое-где
еще сохранились изображения оперенной змеи и отца
Солнца, нарисованные на стене красной и желтой красками.
Старый кацик остался в киве, а я с Начитимой поднялся
по узкой крутой тропинке на вершину скалы. Здесь, у самого
* Пуэбло Тиуони по-испански называется Эль-Рито-де-Лос-Фрихолес. Неког-
да здесь жили индейцы племени кверис, но они покинули это селение за
несколько сот лет до того, как оно было открыто белыми. Первым исследовал
эту местность Адольф Банделье, и в наше время там производятся раскопки.
Ежегодно сюда являются сотни туристов.— Примеч. авт.
347
края пропасти, находилась западня для орлов. Это был
четырехугольный сруб из подгнивших сосновых бревен; вет-
ром давно снесло с него крышу. Мы остановились в несколь-
ких шагах от сруба, и Начитима сказал мне, что это и есть
западня Поаниу — хранительницы священной змеи. Здесь —
и только здесь, над кивой Оперенной змеи,— ловят орлов
для Поаниу. Эта обязанность считается почетной, продол-
жал Начитима, и он и Келемана гордятся тем, что старуха
поручила это дело мне.
Мы покрыли сруб новой крышей из тонких палок, хворо-
ста и травы, а Начитима подробно рассказал мне, что нужно
делать, чтобы поймать орла. На закате солнца мы спусти-
лись в долину и вернулись в старую пещеру. Наши охотники
убили оленя, и мы поели оленины и маисовых лепешек.
Начитима разбудил меня незадолго до рассвета. Взяв
ружье, я вместе с ним отправился в путь и на склоне горы
убил большого индюка. Потом мы поднялись на скалу, где
находился сруб, и крепко-накрепко привязали индюка к сре-
дней палке крыши. После этого Начитима разрезал ему
грудь, обнажив сердце, и помазал кровью его перья. Отод-
винув хворост, я влез в западню, а Начитима снова прикрыл
отверстие ветками и покинул меня, попросив Тех, кто высо-
ко, даровать мне успех.
Сквозь просветы в крыше виднелось небо, а между брев-
нами в срубе были щели, и я мог смотреть вниз, в долину.
Вскоре я увидал Келеману и Чороману; они вышли на опуш-
ку леса, сели на берегу ручья. Еще накануне они мне обещали
прийти сюда и молиться, чтобы я смог поймать орла сего-
дня. Я почувствовал прилив любви к ним обеим. Я был
уверен, что нет на свете женщин добрее и великодушнее, чем
моя мать и моя будущая жена. И они меня любили — это
я знал. И был счастлив. Мне захотелось стать достойным их
любви, ради них совершить великие подвиги.
Каркая, прилетел ворон, опустился на крышу сруба, по-
смотрел на индюка и направился к нему. Я просунул в отвер-
стие тонкую палочку, которую дал мне Начитима, и ударил
ею птицу. Испуганный ворон вспорхнул и перелетел на ветку
сосны. Оттуда он посмотрел вниз, на крышу сруба, словно
старался угадать, кто его ударил. «Кра, кра!» — каркал он.
Вид у него был глупый (как у скомороха, когда он забавляет
народ), и я едва не расхохотался. Через несколько минут он
вернулся — видно, очень хотелось ему полакомиться индю-
ком. Тогда я сильно ударил его палочкой, и он быстро
улетел. На сруб опустились сарычи и еще несколько серых
хищных птиц, но ни одной из них я не позволил отведать
лакомого кушанья. Они улетели и уселись на ветви деревьев,
348
которые росли у края пропасти. Я слышал, как они сердито
кричали, словно спорили, кому из них лететь к срубу, чтобы
узнать, кто их прогнал. Наконец одна из птиц—должно
быть, самая смелая — снова опустилась на сруб, но я больно
ударил ее палкой, и больше она не повторяла своей попытки.
Эта возня с птицами меня позабавила и сократила часы
ожидания. Было около полудня, когда над моей головой
раздался какой-то гул. Начитима меня предупредил, что этот
шум возвещает о приближении орла. Потом все стихло,
и я увидел, что на край крыши опустилась большая птица.
Это был орел. Сначала он сидел неподвижно. Мне было
плохо видно его, но я догадывался, что он смотрит на
индюка. Я затаил дыхание. Я боялся, что он услышит биение
моего сердца. Со мной было мое ружье, и я мог бы легко его
пристрелить, но Начитима объяснил мне, что это будет
неугодно Тем, кто высоко. Орла я должен поймать живым
и потом задушить. Я весь дрожал, пот лил с меня градом.
Я пристально смотрел в отверстие крыши и ждал удобного
случая.
Орел встрепенулся, и перья его зашуршали. Неуклюже
зашагал он по крыше. Я не спускал с него глаз. Подойдя
к индюку, он остановился и сильным острым клювом оторвал
кусок мяса. Стараясь не шуметь, я поднялся на ноги, осторож-
но просунул обе руки в щель между двумя палками и схватил
орла за лапы, повыше когтей. Он распростер крылья, пытаясь
улететь. Хворост и трава, служившие крышей, разлетелись
в разные стороны, и я притянул к себе орла. Он размахивал
крыльями, царапая мне руки, и пытался выклевать мне глаза.
Не успел я опомниться, как он клюнул меня в подбородок.
Смотри! Шрам остался у меня на всю жизнь.
Я и не подозревал, что орел может оказаться таким
опасным противником. Силы мои иссякали. Но огромная
птица уже лежала на земле у моих ног. Я придавил ее
коленями и не вставал, пока она не перестала дышать. Тогда
я перебросил ее через стенку сруба^и вылез из западни.
Задыхаясь, я упал на землю у края пропасти.
Крича, размахивая руками, Келемана и Чоромана бежа-
ли к скале. За ними шли мужчины. Я встал, взвалил орла на
спину, взял ружье и, шатаясь, зашагал по тропинке им
навстречу. Старый кацик, выкрикивая благодарность Тем,
кто высоко, взял из моих рук птицу, осмотрел ее оперение
и не нашел никаких недостатков. Все меня хвалили. У меня
сильно болел подбородок, но я был так счастлив, что забы-
вал о боли. Кацик объявил, что он сам снимет оперение и от
моего имени передаст его Поаниу. Я очень обрадовался, так
как Начитима обещал мне пойти на охоту.
349
Мы все вернулись в пещеру, где остались наши пожитки.
Женщины приготовили маисовые лепешки и жирную олени-
ну. Когда мы поели, Келемана и Чоромана сказали, что они
боятся оставаться здесь одни, пока мы будем охотиться.
Тогда Начитима предложил им идти с нами, а «летний
кацик» попросил нас подождать, пока он снимет оперение.
Пока мы отдыхали, он начал осторожно сдирать кожу с
орла, стараясь не помять перьев. Вдруг где-то неподалеку
раздались громкие голоса. Быстро схватили мы наши ружья
и выползли из пещеры, чтобы узнать, кто идет. С первого же
взгляда мы узнали индейцев из нашего пуэбло; их было
человек сто мужчин и женщин.
Их привел военный вождь Огоуоза — Облачная Ветвь,
который узнал, что Начитима ушел в пуэбло Тонкое Дно.
Наши воины хотели идти на охоту, и Огоуоза просил Начи-
тиму отправиться на следующий же день. Решено было
начать охоту утром на склоне горы Обсидиан. Начитима
взял свой мешок с молитвенными палочками и ушел в даль-
нюю пещеру, чтобы ночь перед охотой провести в уединении.
Вечером я заметил, что Чоромана задумчива и грустна.
— Что с тобой? — спросил я.
Она ничего не ответила, и я не стал настаивать. Но когда
я поужинал и вышел из пещеры, она последовала за мной.
Мы уселись на земле под нависшей скалой, и Чоромана
шепнула мне:
— Мой будущий муж! Огота меня пугает.
— Что он сделал?—спросил я.
— Смотри...
Она протянула мне руку, и я увидел большой синяк
чуть-чуть повыше локтя.
— Я собирала хворост на берегу ручья; он подошел ко
мне, схватил за руку и зашипел: «Эй, ты! В последний раз
я тебе говорю: брось эту собаку-наваха! Я, Огота, буду
твоим мужем!» Он хотел еще что-то сказать, но в это время
к ручью спустились женщины. Огота до боли сжал мне руку,
повернулся и ушел.
— Этому нужно положить конец! — Я хотел было
встать, но она удержала меня:
— Нет! Нет! Не ходи к нему! О, зачем я тебе рассказала?
Больше мы никогда не встретимся с ним наедине. Подумай,
что будет, если ты отдашься гневу и убьешь его! Его друзья
убьют тебя, а мой отец, Начитима и Потоша захотят ото-
мстить. О, неужели ты не понимаешь, что должен держаться
от него подальше?
Это я понимал и обещал сегодня не говорить с Оготой, но
добавил, что проучу его, если он посмеет снова ее обижать.
350
— Чоромана,—сказал я,— этому можно положить ко-
нец. Пойдем к твоим родителям, скажем им, что я хочу быть
твоим мужем, а ты — моей женой. Тогда Огота не посмеет
тебя тронуть.
— О, если бы мы могли это сделать! Но ты забыл
о клятве, которую я дала Тем, кто высоко. Этой клятвы я не
нарушу, да и моя мать не позволит мне сделать это.
— Но зачем, зачем старик взял с тебя эту клятву?
— Он очень меня любил. Вот почему ему хотелось,
чтобы мой муж был вождем среди мужчин, а я — вожаком
женщин пуэбло.
— Тяжело у меня на сердце. Кажется мне, что не мино-
вать нам беды,— сказал я.
Ночь спустилась в долину. В пещере развели костер, мы
встали, и Чоромана шепнула мне:
— Не бойся. Мы во власти Повелевающих путями на-
ших жизней, а они будут к нам добры.
В ту ночь я почти не спал. На рассвете вернулся Начити-
ма... Он неохотно согласился на охоту—ему не было знака
ее одобрения.
Вскоре после восхода солнца все охотники выстроились
на площадке перед пещерами. Пятерым Начитима велел
остаться в разрушенном пуэбло и охранять женщин, а осталь-
ным приказал следовать за ним. Включая моего брата, нас
было сорок шесть человек; у двадцати четырех имелись не
только лук и стрелы, но также и ружья. Мы вышли из
долины и поднялись на поросшее лесом плоскогорье. От-
сюда ясно видна была вершина священной горы Обсидиан.
Казалось, гора находится совсем недалеко.
Все шли гуськом по лесной тропинке. Мы с братом
старались ни на шаг не отставать от Начитимы. Вдруг
Одинокий Утес наступил на развязавшийся шнурок своего
мокасина и оборвал его. Пришлось остановиться и починить
ремень. Я остался с братом, а остальные охотники нас
обогнали. С ними был Огота, который злобно посмотрел на
меня, но я сделал вид, будто не замечаю его. Я боялся
встретиться с ним глазами, так как не надеялся на свою
выдержку.
Вскоре мы догнали отряд, но не стали пробираться к На-
читиме, а пошли сзади. На широкой просеке Начитима
и Огоуоза сделали остановку, но нигде не видно было ни
лосей, ни оленей, и через несколько минут мы тронулись
дальше. Мы с братом пересекли просеку и только что вышли
на лесную тропу, как вдруг раздались выстрелы, громкие
крики, и на наших охотников напал отряд индейцев, раз-
украшенных перьями и разрисованных черной и красной
351
красками. Я узнал их с первого же взгляда—это были
юты *— близкие друзья навахов; много раз видел я индейцев
этого племени в лагере моего отца. В первую минуту я ис-
пугался, думая, что на нас напали навахи, но, убедившись
в своей ошибке, очень обрадовался. Я увидел, как упали трое
из нашего отряда, услышал голоса Огоуозы и Начитимы,
призывавших нас стрелять в неприятеля. Я побежал вперед;
брат ни на шаг от меня не отставал. Вскоре мы протиснулись
в первые ряды наших воинов и бросились на ютов. Военный
вождь Огоуоза громко кричал:
— Вперед! Смелей! Стреляйте, стреляйте!
Глава УШ
Две стрелы попали в цель
Один только раз видел я, как люди сражаются и убивают
друг друга, и это зрелище показалось мне отвратительным.
Было это в тот день, когда тэва взяли меня в плен. Сейчас
я сам участвовал в битве, но снова испытывал отвращение,
хотя и был очень взволнован и возбужден.
Мы начали стрелять в неприятеля, находившегося шагах
в пятидесяти от нас, и подстрелили несколько человек, но
остальные продолжали наступать. Я понял, что не успею
снова зарядить ружье раньше, чем они подойдут к нам
вплотную, и, следовательно, смогу пользоваться им только
как дубинкой. В эту минуту мой брат вскрикнул и уронил лук
и стрелы. Я увидел, что у него сломана левая рука.
— Беги! Беги назад! — крикнул я ему.
Свое ружье я положил на землю, поднял брошенный им
лук и снял колчан, висевший у него за спиной. Больше я не
чувствовал отвращения к битве. Меня охватил гнев против
этих ютов, я хотел жестоко отомстить им за обиду, нанесен-
ную брату. Я выстрелил в одного из воинов; стрела вон-
зилась ему в грудь, и он ничком упал на траву. Многие были
ранены. Шатаясь и прихрамывая, брели они в лес и прята-
лись за деревья. Но остальные продолжали наступать. Их
вел высокий стройный человек, который размахивал испан-
ским копьем и прикрывал грудь большим щитом, украшен-
ным орлиными перьями. Несколько стрел вонзилось ему
в щит. Я прицелился, изо всех сил натянул тетиву и выстре-
* Юта, юте — индейское племя группы шошонов ацтеко-таноанской языковой
семьи. Основное занятие — коневодство и охота. Жили в долинах среди гор
Центрального и Западного Колорадо (совр. штаты Колорадо и Юта). Со-
временники подчеркивали воинственность племени юта, нападавшего на пуэб-
ло, испанцев, американских колонистов, а также часто и на навахов.
352
лил. Стрела вонзилась глубоко в шею. Он выронил копье и щит
и обеими руками схватил древко стрелы, стараясь ее вытащить.
Потом опустился на колени, покачнулся и упал на бок. Огоуоза
и Начитима громко закричали и повели нас в атаку.
Потеряв вождя, юты растерялись. Видя, что мы наступа-
ем, они повернулись и побежали в лес. Бегали они хорошо.
Мы их преследовали, но догнать не могли.
Наконец наш военный вождь остановил нас. В изнеможе-
нии воины опустились на траву. Я оглянулся и увидел, что
за моей спиной стоит Одинокий Утес. Здоровой рукой он
сжимал мое ружье, из левой руки струилась кровь.
— Начитима! Иди сюда!—крикнул я.— Смотри, он ра-
нен, рука у него сломана, и все-таки он не отстал от нас.
В эту минуту брат покачнулся, теряя сознание; я успел
его поддержать и осторожно положил на землю.
Начитима, Кутова, Огоуоза и другие воины подбежали
к нам. Военный вождь опустился на колени и, осмотрев руку
брата, сказал Начитиме:
— Самайо Оджки, твои сыновья—храбрые юноши!
— Да, да, они храбрецы,— подхватили все остальные.
— Каждый день я благодарю Тех, кто высоко, за то, что
они у меня есть,— ответил Начитима.
Вместе с Кутовой он стал вправлять сломанную кость,
пока брат был без сознания и не чувствовал боли. Но Одино-
кий Утес очнулся и сел раньше, чем рука была перевязана.
Мужественно перенес он страшную боль и даже не застонал.
У наших воинов только и разговоров было, что о битве.
Кто-то сказал:
— Если бы не был убит этот вождь с копьем, многие из
нас погибли бы сегодня.
— Да! Их было гораздо больше, чем нас, и дрались они
храбро, пока вождь был с ними. Пожалуй, они могли бы всех
нас перебить.
— Не знаете ли вы, кто его убил?—спросил Огоуоза.
— Может быть, я,— сказал один воин.—Я три раза в
него стрелял.
— Я видел, что он упал после того, как я в него выстре-
лил,— отозвался другой.
— Мы узнаем, кто его убил, когда вернемся на просе-
ку,— вмешался третий.
Я хотел было крикнуть, что убил его я, но вовремя
спохватился. Ведь в него стреляли многие, и, быть может, не
моя стрела оказалась роковой. Мне хотелось поскорее вер-
нуться на просеку, и я с трудом мог усидеть на месте.
Огоуоза и Потоша сделали перекличку, чтобы узнать, все
ли налицо. Пятерых не было с нами.
14 № 925
353
— 1де Тэтиа?—спросил Потоша.— Никто его не видел?
— Он убит,— отозвался кто-то.— Я видел, как он упал.
— Нет и нашего «летнего кацика»!—воскликнул Огоу-
оза.— Неужели и он убит?
Все мы любили старика кацика, и весть о его смерти
произвела тяжелое впечатление, но вдруг один из Воинов
крикнул:
— Он жив, я его видел! Он не мог поспеть за нами
и присел на пень, чтобы перевести дух.
— А Огота? Его здесь нет! Он шестой!
Никто не ответил. Мы вопросительно посматривали друг
на друга. Наконец кто-то сказал:
— Я его не видел с той минуты, как завязался бой.
— Я тоже! Я тоже! — подхватили остальные.
Мы не досчитались еще одного человека и решили, что в бою
погибло семеро. Затем мы отправились в обратный путь, но шли
медленно, так как брату трудно было за нами поспеть. Вскоре
увидели мы кацика, ковылявшего нам навстречу. Бедняга
запыхался, старые ноги отказывались ему служить. Он был
огорчен, когда узнал, что нам не удалось догнать неприятеля.
— Но все-таки вы хорошо сражались, мои дети,— сказал
он.— Я горжусь вами, храбрые мои тэва!
За несколько шагов до просеки мы увидели на тропинке
двух убитых ютов, а на просеке лежало много трупов. Мы
внимательно их осмотрели. Убито было одиннадцать ютов
и пять тэва. Оготы мы не нашли.
— Быть может, его ранили, и он спрятался в лесу,—
предположил кто-то из нас.
Мы обступили тело убитого вождя ютов, и Огоуоза
вытащил стрелу, которой он был убит. Стрела стала перехо-
дить из рук в руки, воины молча осматривали ее и переда-
вали дальше. Наконец брат, взглянув на нее, воскликнул:
— Да ведь это моя стрела!
— Как? Твоя стрела? Значит, ты убил вождя ютов?—
удивился Огоуоза.
— Нет. Стрела моя, но вождя убил мой брат.
— Так ли это, сын мой? — обратился ко мне Начитима.—
Правда ли, что эта стрела пущена тобой?
— Да. Когда брат был ранен, я взял его оружие,— от-
ветил я.—Видишь, у меня за спиной висит его лук, а в кол-
чане еще осталось несколько стрел.
Все повернулись и смотрели на меня, а старый кацик
протянул мне копье и щит убитого вождя ютов.
— Возьми, это твое,— сказал он.—Храни их как вос-
поминание о славном подвиге, который ты совершил сегод-
ня. Не будь тебя с нами, все мы лежали бы на этой просеке.
354
Воины обступили меня и стали выкрикивать мое имя.
Смущенный их похвалами, я не мог выговорить ни слова
и дрожащими руками взял щит и копье.
Нам оставалось осмотреть еще одного убитого юта.
Начитима наклонился к нему и пристально посмотрел на
стрелу, вонзившуюся ему в грудь. Потом он выпрямился
и воскликнул:
— Видите эту стрелу? Еще один воин убит моим сыном!
Он вытащил стрелу и показал ее воинам. Все смотрели на
меня, словно впервые увидели, а Кутова воскликнул:
— Твой сын еще юноша, сегодня он в первый раз сражал-
ся с врагами и убил двоих—больше, чем кто-либо из нас!
— Сын мой, как удалось тебе это сделать?—спросил
Начитима.
Старый кацик дал ответ за меня. Подняв руку вверх
и указывая на небо, он произнес:
— С их помощью он убил врагов!
Подумав, я решил, что он прав...
Мы похоронили убитых тэва и отправились в обратный
путь. Было далеко за полдень, когда мы добрались до скал,
ЕПТ
окаймлявших долину, где находились развалины древнего
пуэбло. Мы посмотрели вниз, но нигде не видно было ни
одного человека. Встревоженные, мы быстро спустились по
крутой тропинке и поспешили к пещерам. Велика была наша
радость, когда из первой же пещеры выбежали нам навстречу
женщины и остававшиеся в пуэбло мужчины. Но теперь
мужчин было шестеро, тогда как охранять женщин поручено
было пятерым. В шестом мы с удивлением узнали Оготу.
Женщины окружили нас; одни смеялись и радостно обнима-
IIII5I
ли вернувшихся родственников, другие тревожно спраши-
вали о своих мужьях и, узнав о их гибели, начинали плакать.
Когда Огоуоза поднял руку и приказал всем молчать,
спустилась тишина. Военный вождь повернулся к Оготе и
резко спросил его:
— Отвечай, как ты попал сюда?
— Когда завязался бой, я увидел, что один из ютов
бросился в лес и побежал по тропе, ведущей в долину.
Я последовал за ним, но вскоре он скрылся из виду. Я боял-
ся, что он проберется в пуэбло и нападет на женщин. Тогда
я решил вернуться сюда, чтобы предупредить оставшихся
здесь воинов и вместе с ними защищать женщин,—не заду-
мываясь ответил Огота.
Огоуоза молча, в упор смотрел на него. Мы ждали,
затаив дыхание. Наконец военный вождь сказал:
— Огота, думаю я, что ты лжец! Думаю я, что ты трус!
Должно быть, ты обратился в бегство, как только напали на
14*
355
нас враги, но доказательств у меня нет. По-видймому, никто
не заметил, когда ты исчез. Теперь слушай меня: в наше
Общество воинов ты не войдешь до тех пор, пока не совер-
шишь какого-нибудь славного подвига и не докажешь на
деле, что ты не трус.
— Я не трус. Все было так, как я сказал,— отозвался Огота.
Он хотел еще что-то добавить, но военный вождь повер-
нулся к нему спиной и заговорил с Начитимой. Решено было
немедленно вернуться в Покводж.
Вскоре мы вышли из долины и гуськом побрели по
тропе. Впереди шел отряд воинов, за ним следовали жен-
щины, а шествие замыкали еще несколько мужчин. В случае
нападения с тыла они должны были защищать женщин.
Чоромана несла копье, а Келемана—щит вождя ютов. Шли
мы молча. Не слышно было ни победных песен, ни восхвале-
ний воинов—пять вдов оплакивали своих мужей. В полночь
мы спустились к реке, а на рассвете переправились на другой
берег и вошли в Покводж. Собравшейся толпе мы рассказа-
ли о битве с ютами.
Старый кацик вернул мне оперение орла.
— Я передумал,—сказал он.— Ты сам должен передать
перья Поаниу, потому что это твоя добыча.
В полдень я подошел к ее дому и окликнул ее по имени.
Она велела мне войти, но я колебался. Очень не хотелось мне
переступать порог ее жилища и снова увидеть священную
змею, которая внушала мне страх. Но когда Поаниу вторич-
но приказала мне войти, я невольно повиновался. В малень-
кой комнатке стоял какой-то странный неприятный запах.
Когда мои глаза привыкли к полумраку, я увидел, что стару-
ха сидит возле очага и пристально смотрит на меня.
— Ты убил орла,—сказала она.—Я знала, что неудачи
быть не может. Ни разу еще я не ошибалась в людях. Подай
мне оперение.
Молча я протянул ей перья. Мне хотелось поскорей
выйти на солнечный свет, но она знаком приказала мне сесть
против нее, и снова я повиновался, понятия не имея о том,
что предстоит мне увидеть и услышать в этой комнате.
Нежно поглаживая длинные перья орла, Поаниу сказала
мне:
— Сегодня утром наш «летний кацик» был здесь, у меня.
Мы говорили о тебе.
Я промолчал, недоумевая, что могли они обо мне го-
ворить.
— Ты поймал орла,—продолжала старуха.—Несмотря
на то что он разодрал тебе лицо, ты не выпустил его. Потом
ты сражался с ютами и убил двоих врагов. Ты храбрый.
356
— Нет, не храбрый,— перебил я.— Мне было страшно,
очень страшно, я не сознавал, что делаю. Дрался я с ними
только потому, что ничего другого мне не оставалось.
Не обращая внимания на мои слова, Поаниу продолжала:
— Вот почему я хочу тебе помочь.
С этими словами она нащипала пуху, покрывавшего
кожу орла, и сделала из него два пучка. Потом оборвала
красивые перья на хвосте и, отложив их в сторону, протянула
хМне пучок пуха.
— Тебе этот пух понадобится для молитвенных пало-
чек,— сказала она.— Перья же ты пришьешь к головному
убору...
Она встала и отодвинула решетку, заслонявшую дверь
в соседнюю комнату. Там послышался шорох, потом какой-
то треск. Через минуту раздался голос Поаниу, обращавшей-
ся к своей змее:
— Нет, нет, не сердись! Это я, твоя слуга Поаниу.
Она вернулась, держа на руках огромную змею. Хвост
змеи спускался до самого пола. Под тяжестью ноши старуха
с трудом передвигала ноги. Опустившись на свое место возле
очага, она опустила змею на пол. Гремучая змея подняла
хвост, украшенный погремушками, и поползла ко мне.
Я весь похолодел и хотел было вскочить и выбежать из
комнаты, но старуха наклонилась, притянула к себе змею и,
поглаживая ее, сказала:
— Нет, нет! Останься здесь, со мной...
И змея, словно понимая слова старухи, свернулась у ее
ног. Я видел, как сверкали ее глаза; она то прятала, то
высовывала узкий язычок. На огромном хвосте торчали
длинные погремушки.
Поаниу бросила по щепотке священной муки на все
четыре стороны света и затянула заунывную песню, от кото-
рой у меня мурашки забегали по спине. Потом взяла связку
орлиных перьев и стала поглаживать ими змею по голове.
Казалось, змее это нравилось, а Поаниу в это время об-
ратилась к ней с пространной молитвой. В ней она заклинала
священную змею, посланца к обитателям благословенного
Подземного мира, выпросить мне их благоволение и сделать
эти перья моим защитником во время опасности. Потом она
вручила их мне и произнесла:
— Теперь ты можешь идти. О церемонии, что ты видел
здесь, не говори никому, кроме Начитимы и членов Патуабу.
Я должна была совершить ее для тебя много позже. Но
«летний кацик» согласился со мной провести ее сейчас как
награду за то, что ты сделал для меня и всех жителей
Покводжа.
357
— Поаниу, ты очень добра ко мне,— сказал я.
Держа в одной руке перья, а в другой пух, я встал
и направился к выходу. Она ничего мне не ответила, только
махнула рукой и снова затянула песню. Змея, свернувшись
кольцами, словно застыла у ее ног.
Я пересек площадь, поднялся на нашу крышу и здесь
встретил Чороману. С торжеством показал я ей подарок
Поаниу.
— Молитвенный пух и военные перья! — воскликнула
она.— Откуда они у тебя?
— Это перья орла, которого я поймал. Мне их дала
Поаниу,— ответил я.
Очень хотелось мне рассказать ей обо всем, что произош-
ло в таинственном жилище старухи, но, помня наказ Поаниу,
я промолчал. Я сказал только, что хочу прикрепить эти
перья к головному убору, а Чоромана предложила их при-
шить. Вместе с Келеманой они принялись за работу, а я смо-
трел на них и прислушивался к их счастливому пению. Это
был для меня замечательный день.
Вечером, оставшись наедине с Начитимой, я передал ему
все, что слышал от Поаниу, а он посоветовал мне хранить
это в тайне. У меня было много врагов в пуэбло, и Начитима
не хотел, чтобы я разжигал в них зависть.
Приближалась зима. Вместе с братом и Начитимой я ез-
дил в лес за дровами. Нужно было запастись топливом
к холодному времени года. Обычно с нами отправлялись
соседи и друзья. Все мы брали с собой оружие, так как были
уверены, что юты следят за нами и ждут удобного случая,
чтобы отомстить за своего вождя. Мы не успели запастись
дровами даже на первую половину, как явились к нам из
пуэбло Санта-Клара два бегуна. Остановившись на Южной
площади, они спросили, где наш военный вождь. Огоуоза
вышел к ним, и они сообщили ему новость: навахи, команчи,
юты и апачи сговорились изгнать испанцев и истребить всех
нас, земледельцев. И я, и Одинокий Утес—мы оба поняли,
что нам предстоит сражаться с навахами, нашим родным
народом. Эта мысль приводила нас в отчаяние.
В Покводже и в других пуэбло, расположенных вдоль
Рио-Гранде, жители были подавлены и встревожены. Они
знали, что в любой момент неприятель может напасть на
них. День проходил за днем, а враг не появлялся. Молитвы
шаманов о том, чтобы в горах выпали глубокие снега, были
услышаны Теми, кто высоко. Снега легло так много, что мы
поняли, что навахи не смогут перейти через хребет. Олени,
лоси, индюки спустились с гор в долину реки, и мы почти
каждый день уходили на охоту. Несмотря на сильные моро-
358
зы, мы по-прежнему ездили в лес, пока не запаслись топли-
вом на всю зиму.
Зимние месяцы прошли спокойно, народ приободрился
и повеселел, но с наступлением весны снова вспыхнула трево-
га. Когда настала пора посевов, мы по очереди уходили
в поля. В то время как одни работали, другие охраняли
пуэбло, причем женщины должны были помогать мужчинам.
Каждый вечер перед закатом солнца Огоуоза назначал на
следующий день караульных. Три отряда по двадцать чело-
век в каждом отправлялись на север, восток и юг от пуэбло и,
спрятавшись за прикрытием, охраняли работавших на полях.
Пора посева подходила к концу, когда мы узнали, что
большой отряд навахов напал на людей из пуэбло Санта-
Клара, работавших в поле. Многие были убиты. Несколько
дней спустя испанские поселения, которые находились выше
нас по реке, подверглись набегу. Погибли целые семьи испан-
цев, некоторые искали спасения в пуэблах тэва.
За это время Начитима, брат и я три раза исполняли
обязанности караульных. Огоуоза назначил нас в четвертый
раз, объявив, что сам поведет наш отряд на север. Мы
рано улеглись спать, а встали задолго до рассвета. Келемана
приготовила нам завтрак, и мы сытно поели. Было еще
совсем темно, когда мы, взяв оружие, спустились на пло-
щадь, где Огоуоза уже созывал воинов своего отряда. Все
выстроились в ряд. Нас было девятнадцать человек, включая
самого Огоуозу. Пересчитав нас, он спросил, кто же два-
дцатый.
— Огота,— ответил один из воинов «зимнего народа».
— Ха! Ну конечно!—воскликнул вождь.
— Пойдем без него,—предложил кто-то.
— Да, таких, как он, нам не нужно!—раздались голоса.
— Нет, он пойдет с нами! Ступайте, приведите его
сюда!—сердито крикнул Огоуоза.
Но в эту минуту показался Огота. Шел он медленно,
словно нехотя. Побранив его за опоздание, вождь повел наш
отряд.
Мы должны были караулить на Черной Мезе. Солнце
уже. всходило, когда мы поднялись на плоскогорье. Отсюда
мы увидели, что воины южного отряда уже поднялись на
гору в другом конце долины. Третий отряд скрылся в зарос-
лях можжевельника, покрывавшего холмы на востоке. Утро
было безветренное, теплое. Нигде не видно было непри-
ятельских отрядов, но мы знали, что они рыскают в окре-
стностях. Солнце еще невысоко стояло на небе, когда из
пуэбло вышли женщины и мужчины, а затем разбрелись по
полям. Я видел, что на нашем участке работают Келемана
359
и Чоромана. Они сажали маис, исполняли нашу работу, в то
время как мы, мужчины, должны были сидеть без дела.
С какой радостью пошли бы мы работать в поле, если бы
моему народу тэва не грозило нападение навахов, которые
тоже не были для меня чужими! Мне стало грустно. Мы
с братом сидели в стороне, в нескольких шагах от других
воинов. Наклонившись к нему, я сказал на языке навахов:
— Брат, как мне тяжело! Наше родное племя избивает
добрых, миролюбивых тэва. Мы должны положить конец
этой вражде!
— Пожалуй, легче было бы заставить эту реку течь
вспять! — грустно отозвался брат.
Вдруг за моей спиной раздался голос Оготы:
— Послушайте-ка! Эти двое разговаривают на языке
навахов. Должно быть, они что-то против нас замышляют.
Не знаю, что бы я ему ответил или сделал с ним, если бы
в эту минуту не раздался возглас Начитимы:
— Смотрите! Южный сторожевой отряд увидел непри-
ятеля.
Мы все вскочили. Действительно, по тропинкам, веду-
щим в долину, бежали, размахивая одеялами, наши воины.
Люди, работавшие на полях, заметили сигнал и опрометью
побежали по направлению к пуэбло. С холмов на востоке
тоже спускались воины из третьего отряда. Мы поняли, что
враг идет с юго-востока, вдоль речонки Покводж, которая
была не видна^с Черной Мезы.
— Наши женщины, дети! Неужели мы не успеем
их спасти? Вперед, мои храбрые тэва! Следуйте за мной! —
крикнул Огоуоза и первый стал спускаться в долину.
Глава IX
Патуабу назначает суд
Приближалось страшное испытание: там, на полях Покво-
джа, я должен был встретиться с моим родным народом —
навахами. Я знал, что среди них могут быть близкие мои
родственники. Следуя по пятам за Начитимой, который ни на
шаг не отставал от Огоуозы, я думал свою думу. Могу ли
я сражаться с родным народом? Нет! Могу ли я изменить
добрым тэва—Келемане, Начитиме, Чоромане—всем, кто
меня любит и кого я люблю? Нет! Что же мне делать?
«Повелевающие путями наших жизней! Подскажите мне,
какой мне следовать дорогой!» — молил я и не получал ответа.
Я был словно в бреду. Смутно я сознавал, что не отстаю
от Начитимы, а брат бежит рядом со мной. Мы спустились
360
с плоскогорья и пересекли поля Покводжа. Вдруг я заметил,
что направляемся мы не к пуэбло, а па восток, и туда же
спешат воины южного отряда, спустившиеся с горы. Не
сразу сообразил я, в чем дело, но наконец понял: мы хотели
спасти лошадей. Когда настала весна и начались набеги
навахов, мы стали загонять лошадей на ночь в пуэбло, а по
утрам мальчики под надзором троих взрослых выгоняли их
на пастбище. Пастухов назначали старшины кланов. Сегодня
утром пастухи погнали лошадей к востоку от пуэбло, а сей-
час с помощью караульных восточного отряда старались
загнать их домой.
Мы соединились с южным отрядом и поспешили на
помощь, чтобы окружить табун, когда показались навахи.
Их было больше сотни. Быстро мчались они нам навстречу,
и снова спустя семь лет я услышал пронзительную песню
воинов прерии — песню, которую я прежде любил, сам пел
с мальчишеской гордостью. Теперь она ужасала мой слух.
Между тем пастухи и караульные уже гнали табун по
направлению к пуэбло, а мы бежали им навстречу, чтобы
отразить нападение приближавшихся навахов. Но было яс-
но, что мы опоздаем. Нам осталось пробежать еще несколь-
ко сот шагов, когда навахи нагнали табун. Они орали, пели,
размахивали одеялами и стреляли в пастухов и караульных,
окружая в то же время табун. По-видимому, они спешили
увести лошадей раньше, чем мы подоспеем на помощь.
Но угнать лошадей было делом нелегким. Наши лошади
ночь проводили в сараях, а паслись только днем и за послед-
ний месяц сильно отощали. Обессиленные, они не могли
бежать от загонщиков, многие отставали и, словно кролики,
бросались в кусты, а навахам приходилось возвращаться
и подгонять их. Наконец мы подошли к неприятелю, и наши
воины начали стрелять. Я поднял ружье, прицелился в одно-
го из навахов, но почувствовал, что не могу нажать спуск.
Оглянувшись на брата, я увидел, что он опустил лук. Тогда
я крикнул на языке навахов:
— Друзья! Не угоняйте лошадей! Не обижайте тэва
и возвращайтесь к себе домой!
Долго я кричал и от волнения забыл о том, что шум
и топот лошадей заглушают мой голос. Три всадника-наваха
отстали от своего отряда, чтобы угнать отбившуюся от
табуна лошадь. Один из них оглянулся и натянул тетиву
своего лука. Я узнал его: это был Белый Ястреб — младший
брат моей покойной матери. Я высоко поднял ружье и стал
размахивать им, чтобы привлечь его внимание. Я закричал,
назвал его по имени, побежал к нему, но он даже не взглянул
на меня, выстрелил из лука и ускакал.
361
— Это наш дядя!—воскликнул брат.—Наш дядя Белый
Ястреб! О, если бы мы могли с ним поговорить!
Между тем навахи решили бросить отбившихся лошадей.
Быстро погнали они табун в горы, а тэва грустно смотрели
им вслед, размышляя о том, что теперь всем придется та-
скать на спине дрова из леса, так как в пуэбло почти не
осталось лошадей. Огоуоза велел нам подобрать наших
убитых и раненых, но в эту минуту к нему подбежал Огота.
— Вождь, выслушай меня!—крикнул он.
Указывая пальцем на меня и моего брата, он продолжал:
— Я требую, чтобы ты позволил нам убить этих двоих!
Они изменники! Они не хотели драться с нашими врагами.
Мы видели, что делал Уампин: он кричал своему родствен-
нику-наваху, чтобы тот нас не щадил! Он размахивал ружьем
и уговаривал наваха перебить всех нас. Я это видел! Да и не
я один.
— Ложь! Мой сын так не поступит! — крикнул На-
читима.
— А ты, Огота... что делал ты во время боя? Я видел,
что ты отстал и спрятался в кустах,—сказал Потоша.
— Да, спрятался, потому что не мог сражаться. Тетива
лука порвалась,— ответил Огота, поднимая лук, чтобы все
видели разорванную тетиву.
— Да уж не ты ли ее перерезал?
— Говорю тебе, она порвалась. Вождь, отдай нам измен-
ников, мы их убьем!
Огоуоза повернулся ко мне.
— Уампин, что скажешь ты?
Нас обступили воины и женщины, прибежавшие из пуэб-
ло. Я заметил, что многие с ненавистью смотрят на меня
и брата.
— Вождь,—сказал я,— правда, мы не стреляли в этих
грабителей — людей одной с нами крови. Я пытался стре-
лять, но не мог. Тогда я стал кричать: «Друзья! Не угоняйте
лошадей! Не обижайте тэва!» Одного из них я узнал. Это был
Белый Ястреб, брат нашей матери, наш дядя. Я размахивал
ружьем, чтобы привлечь его внимание, я побежал к нему,
умоляя оставить нас в покое, но он меня не видел, а если
видел, то не узнал...
— Вот! Слышите! Он сам говорит, что не стал стрелять!
Вождь, разреши нам убить Уампина и его изменника-бра-
та!—крикнул Огота.
— Да! Убьем навахов! Мы приютили изменников!—раз-
дались возгласы в толпе.
И я увидел, что многие из тех, кого я считал своими
друзьями, смотрят на меня злобно.
362
— Нет! Раньше вам придется убить меня!—крикнул На-
читима.
— И меня! И меня! — подхватили Кутова и Потоша.
Келемана, Чоромана и другие женщины бросились
к нам. Тогда заговорил старый «летний кацик», до сих пор
молчавший.
— Замолчите!—приказал он.— Всем вам известно, что
только мы, члены Патуабу, должны решать, как следует
поступить с этими двумя юношами. Через пять дней мы
соберемся в южной киве, обсудим этот вопрос и вынесем
решение.
Никто не посмел возражать кацику. Люди разбрелись по
полю, отыскивая убитых и раненых. Убитых было пятеро:
два мальчика и трое мужчин; раненых двое: мальчик и воин.
Родственники оплакивали убитых, а мы не могли их уте-
шить. В тот день никто не работал в полях. Мы вернулись
домой вместе с Начитимой, Келеманой, Кутовой и его се-
мьей. Женщины приготовили для нас сытный обед, но мы
с братом были так огорчены враждебным отношением тэва,
что ничего не могли есть. Спустившись на площадь, мы
заметили, что многие мужчины и юноши, всегда относивши-
еся к нам дружелюбно, сейчас нас избегают.
Грустные, побрели мы домой. У подножия лестницы нас
ждал один из наших друзей. Сначала он осмотрелся по
сторонам, словно боялся, как бы кто не увидел, что он
разговаривает с нами. Но на площади никого не было. Тогда
он прошептал:
— Огота и его друзья обходят одного за другим всех
членов Патуабу и стараются восстановить их против вас.
Они настаивают на том, чтобы вас убить. Через пять дней
члены Патуабу соберутся в киве. Сейчас за вами не следят.
Сегодня ночью вы можете уйти из Покводжа и вернуться
к родному племени. Я хотел вас предупредить, потому что
люблю вас обоих.
— Дорогой друг, ничего плохого мы не сделали и не
хотим бежать из Покводжа,— ответил я.— Если Патуабу
решит, что мы должны умереть... ну что ж, тогда мы умрем!
— Да, мы не хотим жить, если Патуабу будет так не-
справедлив к нам!—воскликнул брат.
Его слова меня удивили. Я не подозревал, что враждеб-
ное отношение к нам тэва угнетает его не меньше, чем меня.
Наш друг молча ушел, а мы вернулись домой.
Так как навахи угнали почти всех наших лошадей, то мы
считали, что теперь можно не опасаться новых набегов. Но
Огоуоза не был в этом уверен и вечером назначил карауль-
ных на следующий день.
363
Рано утром Начитима, Одинокий Утес и я вышли на
работу в поле. Прикрывая влажной землей маленькие твер-
дые зернышки маиса, я думал о том, суждено ли мне увидеть
первые зеленые ростки. Вечером, когда мы вернулись домой,
нас встретили Келемана и Чоромана; у обеих глаза были
заплаканы. Молча поставили они перед нами миски с по-
хлебкой. Начитима вопросительно посмотрел на жену, но
она повернулась к нему спиной.
— Ну-ну, говори, что случилось?—спросил он.
Келемана заплакала и ничего не сказала; за нее ответила
Чоромана:
— Уампин, мой будущий муж! Мы узнали, что Огота со
своими друзьями побывал у членов Патуабу и склонил на
свою сторону жрецов-скоморохов, выдвинув против тебя
новое обвинение. Он утверждает, что тебе известно какое-то
заклятие, поэтому навахи ушли целыми и невредимыми; тэва
не могли их ни убить, ни ранить.
— Начитима, многие этому верят или притворяются, будто
верят,— всхлипывая, заговорила Келемана.—Я знаю, что через
четыре дня... Да, осталось только четыре дня! Патуабу осудит
наших сыновей. Что нам делать? Как их спасти?
— Начитима, я скажу как! — воскликнула Чоромана, ста-
новясь рядом со мной и обнимая рукой за плечо.— Они должны
отсюда уйти раньше, чем члены Патуабу вынесут решение. Они
должны уйти к своему народу и никогда не возвращаться
в Покводж. А я уйду с ними! Я нарушу клятву, выйду замуж за
Уампина и последую за ним, куда бы он ни пошел.
— Нет, нет!—громовым голосом крикнул Начитима.
Отодвинув миску с едой, он вскочил и стал ходить по
комнате.
— Они не уйдут отсюда, а ты не нарушишь клятвы! Или
я не член Патуабу? Огоуоза, Поаниу, «летний кацик» — вер-
ные наши друзья. Мы заставим образумиться этих скоморо-
хов. Члены Патуабу никогда не приговорят к смерти наших
детей, ни в чем не повинных!
— Но кое-кто из них—даже сам «зимний кацик» — вхо-
дит в клан Оготы, клан Огня,—сказал Келемана.
— Довольно! Мы им докажем, что Огота трус и лжец.
Мы им напомним, что наш сын убил медведя и двух ютов.
Не бойся! Патуабу не тронет наших сыновей.
Потоша, никем не замеченный, вошел в комнату и оста-
новился в дверях, прислушиваясь к разговору. Все мы
вздрогнули и оглянулись, когда он воскликнул:
— Начитима! Помнишь, вчера я обвинил Оготу в том,
что он перерезал тетиву? Так оно и было! Один из мальчиков-
пастухов, Волчий Хвост из клана Олень, видел, как Огота
364
спрятался в зарослях, опустился на колени, достал нож и пе-
ререзал тетиву. Я это знал еще вчера, когда бросил ему
обвинение. У разорванной тетивы концы всегда бывают
растрепаны, а Огота аккуратно перерезал ее ножом. Вместе
с Волчьим Хвостом я приду на совещание членов Патуабу
и расскажу все, что знаю.
— Да, ты должен это сделать. А теперь ступай к маль-
чику и предупреди его, чтобы он не проболтался,— сказал
Начитима.
Поужинав, Начитима ушел, сказав нам, что хочет пови-
даться с «летним кациком» и другими членами Патуабу.
Келемана и Чоромана вымыли посуду, поставили ее на
место и молча уселись возле очага. Мне хотелось сказать
Чоромане, как я ей благодарен за то, что ради меня она
готова нарушить клятву и следовать за мной, но при Келе-
мане я не хотел говорить. Вскоре за Чороманой пришла ее
мать. Когда она проходила мимо меня, я коснулся ее руки.
Друг мой, часто одним прикосновением можно выразить то,
чего не скажешь словами.
Потом послышались шаги, и в комнату вошла одна из
близких подруг Келеманы, Побези—Женщина Белый Цве-
ток, из клана Белый Маис. Это был клан «зимнего народа».
— Келемана! — воскликнула она.— Поаниу пришла на
нашу площадь и зовет Уампина. Она хочет, чтобы он раз-
добыл корма для ее священной змеи.
— Но почему она ищет меня там, куда я хожу редко?—
спросил я.
— Да, я тоже задала ей этот вопрос, но она зажала мне
рот рукой и сердито прошептала: «Молчи! Я знаю не хуже
тебя, что его здесь нет. Но пусть весь «зимний народ»
слышит мои слова. Я — Поаниу—верю в Уампина». Она
обошла всю площадь и каждому встречному говорила, что
ты должен принести живого кролика кормить Посланца
с молитвами в Подземный мир. Слышишь ее голос? Она
пришла за тобой на Южную площадь.
Действительно, мы услышали голос Поаниу. Келемана
осушила слезы и улыбнулась.
— Уампин!—воскликнула она.— Поаниу—наш друг.
То, что она говорит, несомненно окажет свое действие про-
тив жрецов-скоморохов.
Я хотел было пойти навстречу Поаниу, но женщины
посоветовали мне остаться. Через минуту Поаниу поднялась
по лестнице на крышу и вошла в комнату. Улыбаясь и тяжело
дыша, она опустилась на скамью.
— Ты уже знаешь, Уампин, какое я хочу дать тебе пору-
чение. Это все, что я могу для тебя сделать. До сих пор
365
только членам Патуабу поручала я достать пищу для свя-
щенной змеи. Ты принесешь мне завтра кролика, живого
кролика?
— Если мне удастся его поймать,—ответил я.— Благо-
дарю тебя, Поаниу.
Она отказалась от угощения, предложенного Келеманой,
и, отдохнув, ушла через несколько минут. Вскоре вернулся
Начитима.
— Сын мой,—сказал он.—Поаниу оказала тебе высо-
кую честь. Ты должен выполнить ее поручение. Завтра утром
ты поставишь шесть ловушек для кроликов. Поля к югу от
деревни окаймлены густыми кустами; там водится много
кроликов. А теперь пора спать.
На рассвете я вышел из деревни. У ворот меня окликнули
караульные и сказали, что будут молиться за мой успех... На
поле я спугнул двух маленьких кроликов, поедавших маисовые
побеги, я отыскал их норки и расставил ловушки. Ловушка была
очень простая—круглая петля из кожаного ремня, конец
которого я привязал к кусту. Потом я отошел в сторону и стал
молить свой талисман—горного льва и Тех, кто высоко,
послать мне удачу. Они услышали меня и сжалились надо мной.
Когда взошло солнце, я увидел, что куст, к которому был
привязан конец ремня, качается. Подбежав к норке, я схватил
бившегося в петле кролика и, взяв остальные пять ловушек,
поспешил домой. У ворот пуэбло я встретил работников,
уходивших на поле, и воинов трех сторожевых отрядов.
Прижимая к груди притихшего кролика, я с тревогой всматри-
вался в их лица. Некоторые, заметив кролика, улыбнулись
и похвалили меня, но многие—о, очень многие!—смотрели на
меня исподлобья или делали вид, будто не замечают. Мне стало
грустно; я уже не радовался пойманному кролику. С тяжелым
сердцем подошел я к дому Поаниу и окликнул ее по имени.
— Войди! — отозвалась она. Я отодвинул висевшую
в дверях занавеску и вошел в темную душную комнату.
— Вижу, ты поймал кролика,—сказала она.— И вернул-
ся ты рано. Несомненно, Те, кто высоко, добры к тебе.
Она встала, подошла к двери, выходившей в соседнюю
комнату, и слегка отодвинула решетку из ивовых прутьев.
Потом знаком подозвала меня и велела бросить кролика
змее. Когда он мягко шлепнулся на земляной пол, я ус-
лышал, как застучали погремушки на хвосте священной
змеи. Мурашки пробежали у меня по спине.
Сделав свое дело, я хотел поскорее выйти на свежий
воздух, но Поаниу задержала меня и заставила опуститься на
колени перед решеткой. Затем на языке, который я не мог
понять и никогда ранее не слышал, она долго молилась
366
священной змее, временами повторяя мое имя. Я знал, что
ойа молится за благополучный исход моих дел. Наконец она
разрешила мне уйти.
В тот день мы закончили посев маиса, а на следующее
утро пошли помогать Кутове. Его поле находилось к югу от
пуэбло, у подножия утесов, образующих восточную стену
каньона. С востока к нему примыкало поле нашего военного
вождя Огоуозы, который работал вместе со своей женой
и дочерью. К западу находилось поле Тэтиа; его возделывала
вдова Тэтиа, ее два сына и племянник Огота. За полем
начинались густые заросли, которые тянулись на север и спу-
скались к берегу реки. На утесах находился южный отряд
воинов; мы ясно могли их разглядеть; одни стояли, другие
сидели у самого края пропасти.
До нас доносились голоса людей, работающих на поле
Тэтиа. По-видимому, Огота был чем-то очень доволен: он
пел, смеялся, приплясывал. Потом громко сказал:
— Ну, тетя, завтра вечером члены Патуабу соберутся на
совещание. Я знаю, чем кончится дело: этих двоих они
приговорят к смерти. Так мне сказали мои друзья. Как бы
я хотел, чтобы поскорее настало завтра!
Мы не расслышали, что ответила ему женщина. Начити-
ма и Кутова приказали мне притвориться, будто я ничего не
слышал, но я и не собирался вступать с ним в пререкания.
Огота высказал вслух то, о чем я все время думал. Я боялся,
что мне и брату осталось жить два дня. Хотя при нас
Начитима храбрился, но я видел, что он тоже очень встрево-
жен и со страхом думает о завтрашнем дне. Он не знал, кто из
членов Патуабу будет на нашей стороне. Даже женам своим
они редко говорили о том, какое решение думают принять.
Обычно они прислушивались к разговорам, но сами молчали.
Чоромана стояла в нескольких шагах от меня. Подойдя
ко мне ближе, она шепнула:
— Быть может, Огота знает, какой приговор вынесет
Патуабу. Уампин, не подвергай себя опасности! Уйди
и спрячься где-нибудь поблизости, а мы дадим тебе знать,
какое решение будет принято. Если тебя приговорят к смер-
ти, тогда, Уампин, мы трое—ты, твой брат и я—покинем
Покводж и никогда сюда не вернемся.
Я покачал головой.
— Нет, Чоромана, это было бы трусостью. Если бы мы
были изменниками, как думает Огота...
Я не успел договорить, так как в эту минуту раздались
громкие крики и пение. Из зарослей, покрывавших склон горы,
выскочила толпа воинов и бросилась по направлению к пуэб-
ло. Люди, работавшие на соседних полях, бежали впереди.
367
1лава X
Новый военный вождь
Да, снова услышал я в долине Покводж пронзительный
боевой клич и военную песню моего родного народа—нава-
хов. Очевидно, это был тот же отряд, который угнал наших
лошадей.
Со всех сторон бежали по направлению к пуэбло люди,
работавшие в полях. К ним присоединились и три сторожевых
отряда. Мы знали, что пуэбло не выдержит натиска, так как
там оставались только старики, женщины и дети. Несколь-
ко женщин вылезли на крыши домов по обеим сторонам
узкого прохода; остальные баррикадировали вход в пуэбло.
Но я не надеялся на то, чтобы им удалось до нашего прихода
удержать неприятеля за стенами пуэбло. Я сказал брату, не
отстававшему от меня ни на шаг:
— Беги как можно быстрее! Когда мы подбежим ближе,
крикни навахам, чтобы они перестали драться и заключили
мир с тэва. Если наш дядя находится среди нападающих, мы
обратимся к нему, потому что он любил нашу мать.
Мы пятеро бежали рядом—Огоуоза, Начитима, Кутова,
брат и я. Справа от нас мужчины отдельными группами тоже
бежали на защиту пуэбло. Оготы с нами не было. Оглянув-
шись, я увидел, что он бежит рядом с Чороманой. Южный
сторожевой отряд уже спустился с утесов и догонял нас.
Мы находились на расстоянии нескольких сот шагов от
пуэбло, когда навахи подошли к забаррикадированному вхо-
ду и вступили в бой с первыми прибежавшими с поля работ-
никами. Многих уложили они на месте дубинками и копья-
ми. Мы знали, что Покводж навеки для нас потерян, если
навахи успеют разобрать бревна, загромождавшие вход. Но
мудрыми людьми были те, кто строили это пуэбло. Крыши
домов, ближайших к проходу, они подперли толстыми брев-
нами, а на крышах разложили длинными рядами большие
камни. В случае нападения эти камни можно было сбрасы-
вать вниз.
Когда навахи столпились в проходе, старики и несколько
юношей начали стрелять в них из луков, а женщины, подняв-
шиеся на крыши домов, сбрасывали камни. К краю крыши
они не подходили и, следовательно, могли не опасаться
стрел. Но навахи понимали, что с женщинами справиться
легче, чем с людьми, защищавшими проход, и вскоре приду-
мали способ, как до них добраться. Человек пять или шесть
подбежали к находившемуся неподалеку корралю, где моло-
тили зерно, вырвали несколько длинных тяжелых шестов и,
368
прислонив их к стене, окружавшей пуэбло, начали по ним
карабкаться на стену. Как раз в эту минуту мы и другие
работники подбежали ближе, и Огоуоза закричал:
— Стреляйте в тех, что карабкаются на стену!
Но мы с братом стрелять не стали. Воины испугались
падавших с крыш камней и выбежали из прохода. Их
вождь—Горб Бизона (мы с братом сразу его узнали) -—ско-
мандовал:
— Сюда! Защищайте воинов, которые по шестам влеза-
ют на стену! Они скоро откроют для нас путь в пуэбло!
Мы побежали к нему, называя его но имени и умоляя
прекратить бой и заключить мир. На языке тэва я обратился
с такой же просьбой к Огоуозе, но в пылу битвы вожди нас
не слышали.
— Кричи громче! Беги быстрее!—понукал я брата.
Вдруг я заметил, что один из навахов прицелился, как
показалось мне, в меня. Но стрела вонзилась в грудь брата,
и он упал, широко раскинув руки. Я остановился. Видя, как
побелело его лицо, я понял, что он мертв. И в это мгновение
угасла в моем сердце любовь к родному народу. Ее сменила
ненависть. Я выстрелил из ружья в навахов, толпившихся
у подножия стены, потом бросил ружье да землю и взял лук
и стрелы брата. Наклонившись к Одинокому Утесу, я крик-
нул, словно он мог меня услышать:
— Я отомщу за тебя.
И я побежал за нашим военным вождем. Между тем
женщины заметили, что враги пытаются взобраться на кры-
ши домов. Некоторые, подбежав к краю крыши, уцепились
за концы шестов и пытались их раскачивать, другие стали
швырять камни. Но воины, находившиеся внизу, крепко
держали шесты. Две женщины были убиты, а остальные
испугались и спустились вниз, к старикам, защищавшим
проход.
К тому времени почти все тэва, работавшие в полях,
прибежали к стенам пуэбло, но неприятель превышал нас
численностью. Навахи стреляли в нас из луков, метали ко-
пья, размахивали ружьями, как дубинками. Я пробился впе-
ред, к Огоуозе. Вокруг нас толпились люди, и было так
тесно, что я не мог стрелять из лука. Вдруг я обо что-то
споткнулся и, наклонившись, увидел валявшуюся на земле
палицу. Убитый воин еще сжимал в руке петлю, прикреплен-
ную к ней. Я отбросил лук и стрелы и поднял палицу.
Мы врезались в самую гущу врага и вступили в рукопаш-
ный бой. Я видел только головы—головы навахов, на кото-
рые опускалась моя палица, и, нанося удары, напрягал все
свои силы. Медленно продвигались мы вперед и наконец
369
пробились к шестам, приставленным к стене. Вскоре после
этого мы завладели северной частью прохода.
— Вперед! Лезьте по шестам на стену!—крикнул Огоу-
оза, бросаясь к ближайшему шесту.
Начитима, я и еще несколько воинов последовали за ним,
но вдруг Огоуоза упал, пронзенный копьем. Его место занял
Начитима, но через минуту Горб Бизона, размахивая ру-
жьем, словно дубинкой, нанес ему страшный удар.
Когда Начитима упал, у меня в глазах помутилось от
ненависти и злобы. Я повел воинов в атаку и, наступая на
навахов, окружавших Горб Бизона, крикнул ему на языке
навахов:
— Убийца отца моего, тэва, я убью тебя! И вы, убийцы
моего брата, вы заплатите за него!
Горб Бизона услышал меня, вздрогнул и попятился. Его
воины рванулись вперед и оттеснили меня; я не мог нанести
ему удар. Тогда на помощь подоспели тэва. Ножами, копья-
ми, дубинками пробивали они мне дорогу к вождю навахов.
А я, нанося удары, кричал на языке навахов:
— Убийцы моего брата и отца, я отомщу вам!
Навахи, слышавшие меня, не понимали, почему один из
тэва обращается к ним на их родном языке. Они растерялись,
а я этим воспользовался. Пробившись вперед, к Горбу Бизо-
на, и отразив его удар, я сразил его палицей. Тогда навахи
пришли в смятение и обратились в бегство. Громко кричали
они, что вождь их убит. Они убежали в поля и дальше, на
север, а мы их не преследовали, потому что должны были
выгнать тех, кто успел пробраться в пуэбло. Когда опасность
миновала, я бросился к Начитиме. Он был жив, я уловил
слабое биение его сердца.
В пуэбло были убиты только пятеро навахов. Осталь-
ные—их было человек двадцать—спрыгнули с северной
стены и спаслись бегством. Тогда женщины разобрали загра-
ждение из бревен и бросились нам навстречу; одни отыски-
вали своих любимых, другие, узнав о смерти мужа или сына,
громко рыдали. Я стоял на коленях подле Начитимы. Келе-
мана подбежала ко мне и, убедившись, что он жив, спросила:
— Где Одинокий Утес?
— Убит!—ответил я, указывая на его труп.
Она бросилась к нему, обхватила обеими руками и запла-
кала. Чоромана принесла воды. Мы обмыли голову Начити-
мы, а когда он очнулся, помогли ему сесть. Воины уносили
мертвых и раненых в пуэбло. Пришли оба кацика и стали
расспрашивать нас, велики ли потери. Вдруг «зимний кацик»
воскликнул:
— А где же Огота?
370
Никто ему не ответил, и тогда он повторил свой вопрос.
Вдруг Чоромана, ухаживавшая за Начитимой, вскочила и
сердито сказала:
— Я тебе скажу все, что о нем знаю. Он был с нами,
женщинами, в конце поля. Когда мужчины побежали сюда,
к пуэбло, он отстал, бросился ко мне, схватил за руку
и потащил за собой. Он хотел, чтобы я убежала и спряталась
вместе с ним. А я расцарапала ему лицо и укусила его. Он
меня отпустил. Тогда я догнала Келеману и больше его не
видела. Огота—трус! Должно быть, он прячется где-нибудь
в кустах.
Когда Чоромана умолкла, воин, который был вождем
южного сторожевого отряда, громко проговорил:
— Да, Огота там, в кустах. Но сейчас он не прячется.
Он умер.
— Умер!—закричала его мать.
— Но навахов там не было. Кто же его убил?—вмеша-
лась его тетка.
— Я могу только сказать, что он умер смертью труса,—
ответил воин.
— Это ты его убил!—взвизгнула мать Оготы.—Ты или
кто-нибудь из твоего отряда! Отвечай! Я требую, чтобы ты
мне сказал, кто его убил! Убийца тоже умрет!
Казалось, она хотела выцарапать ему глаза, но воин
упорно молчал. Так погиб мой враг Огота.
Это был печальный день для нас, жителей Покводжа.
Тридцать пять мужчин и семь женщин были убиты; вопли
и стоны раздавались в каждом доме. Утюжив. Начитиму на
мягкое ложе из одеял и звериных шкур, Келемана, Чоромана
и я перенесли тело моего бедного брата к реке и похоронили
его на берегу. С нами была и старая Поаниу, нашептывавшая
слова утешения.
Настал вечер. В тот день мы не ели, но голода не
чувствовали. Начитима глухо стонал, а мы с Келеманой
оплакивали умершего. Потом пришла Чоромана, принесла
сосновых щепок и развела огонь в очаге. Поцеловав меня,
она уселась рядом с Келеманой, обняла ее и стала утешать,
как маленького ребенка. Вдруг мы услышали, как какой-то
старик на площади повторяет снова и снова:
— Оплакивающие умерших, утешьтесь: вы не навсегда
расстались со своими близкими, придет время, когда вы
встретитесь с ними в благословенном и прекрасном Подзем-
ном мире!
— Мой сын, мой добрый, красивый сын! О, слишком
рано он ушел туда,—стонала Келемана.
Потом раздался голос нашего старого кацика:
371
— Слушайте, члены Патуабу! Совещания завтра не бу-
дет. Мы встретимся через шесть дней. Соберемся мы не
здесь, а в киве «зимнего народа».
Я совсем забыл о том, что завтра должна была решиться
судьба моя и моего брата. А теперь уже никто не мог его
осудить.
— Значит, вместо одного дня мне осталось жить еще
шесть дней,—сказал я.
— Ты с ума сошел!—воскликнула Келемана.— Сегодня
ты спас Покводж. Неужели ты думаешь, что теперь Патуабу
может тебя осудить?
— Ты можешь быть спокоен—все будут на твоей сторо-
не,—слабым голосом проговорил Начитима.
Но мне показалось, что он сам далеко не спокоен.
— На этом собрании они выберут нового военного вож-
дя, наверное, тебя, Начитима,—сказала Чоромана.
— Нет, не меня,—отозвался он.— До конца жизни я бу-
ду Самайо Оджки.
— Я знаю, кого они выберут,— вмешалась Келемана.
— Я тоже знаю! Вождем будет Уампин, мой будущий
муж!—воскликнула Чоромана.
Я не хотел говорить о своих опасениях. Члены Патуабу,
обычно собиравшиеся в летней киве, теперь должны были
встретиться в киве «зимнего народа»—друзей и родствен-
ников Оготы. Это не предвещало добра. А мне сильнее чем
когда-либо хотелось жить.
Несмотря на великое наше горе, мы должны были рабо-
тать. На следующее утро Келемана и я засевали поле Куто-
вы, а потом стали чинить и прочищать ачеквиа на нашем
участке. Работали мы молча и думали только об Одиноком
Утесе, который навеки ушел от нас.
Настал шестой день. Наша работа в поле была окончена,
и мы остались дома с Начитимой. Он еще не оправился
и чувствовал себя беспомощным и слабым. День тянулся
бесконечно долго, мы почти не разговаривали друг с другом.
Когда солнце склонилось к западу, к нам пришла Чоромана.
Грустно посмотрела она на меня и, не говоря ни слова, села
рядом с Келеманой. Время шло. Наконец раздался на Южной
площади голос нашего кацика. Он кричал, что солнце заходит,
и призывал всех членов Патуабу в северную киву. Тогда
Чоромана сказала, что поможет Келемане вести Начитиму.
Женщины взяли его под руки и вывели из дома, а я остался один.
Я снова и снова молился Повелевающим путями наших
жизней, прося дать мне только одно—сохранить жизнь,
чтобы отомстить за смерть брата. Казалось, сердце мое
вот-вот разорвется от ненависти к навахам, моему родному
372
народу. Вернулись женщины, подсели ко мне и обняли за
плечи. Я чувствовал, что они дрожат, словно им холодно.
Мы долго молчали.
Наконец раздалось шарканье ног по крыше, и в комнату
вошел юноша. Он сказал, что меня ждут в киве. Вместе мы
вышли. Он проводил меня до Северной площади, где со-
бралась большая толпа. Я прошел мимо, ни на кого не
глядя. Поднявшись по ступеням, я пересек крышу и спустил-
ся по лестнице во внутреннее помещение кивы. Все члены
Патуабу сидели на скамье, обегающей вдоль стены, а По-
аниу заняла место в стороне, возле очага. У ее ног лежала,
свернувшись кольцами, огромная змея. Голову она повер-
нула к огню.
Я словно окаменел. Как сквозь сон услышал я голос
«летнего кацика», назвавшего меня по имени. Я сделал не-
сколько шагов и остановился перед ним и «зимним каци-
ком», который сидел справа.
«Сейчас меня приговорят к смерти»,—подумал я.
Подняв руку, чтобы привлечь мое внимание, старый
кацик сказал:
— Уампин! С того дня, как ты пленником вошел в По-
кводж, мы, члены Патуабу, наблюдали за тобой. В пуэбло
были у тебя враги. Мы остались довольны тем, как ты к ним
относился — всегда справедливо. Мы гордились, что ты —
один из нас, когда ты убил большого медведя. Мы гор-
дились тобой и были тебе благодарны, когда ты убил двух
ютов. Во время наступления навахов был убит наш храбрый
военный вождь, и мы знаем, что ты спас Покводж, убив
вождя неприятельского отряда, убив человека, родного тебе
по крови. Уампин, сегодня мы здесь собрались для того,
чтобы рассмотреть выставленные против тебя обвинения
и выбрать нового военного вождя. Все мы сразу признали,
что тебя никто не смеет называть изменником, ибо всегда ты
был смелым защитником Покводжа. Поаниу, сидящая здесь
со своей священной змеей, сказала, что хотя ты и молод, но
она за всю свою долгую жизнь не встречала воина более
смелого, чем ты. Она предложила назначить тебя нашим
военным вождем. Тогда я спросил остальных, согласны ли
они с Поаниу, и все без исключения одобрили ее выбор.
Уампин, мне не нужно спрашивать тебя,, всегда ли ты будешь
защищать Покводж от всех его врагов. Твой ответ мы знаем.
Уампин, военный вождь Покводжа, член Патуабу, займи
свободное место на этой скамье, где недавно сидел тот, кто
теперь в благословенном Подземном мире, наш Огоуоза.
Был ли я удивлен, услышав эти слова? Друг мой, я не
верил своим ушам. Растерянный, я озирался по сторонам, но
373
даже члены «зимнего народа», чьей ненависти я боялся, мне
улыбались. Слезы выступили у меня на глазах. Спотыкаясь,
я подошел к скамье и занял место Огоуозы. Главный шаман
стал молить Повелевающих путями наших жизней сделать
мою жизнь, так же как и всех тэва, приятной и долгой. Когда
он умолк, Поаниу наклонилась к священной змее, шепнула
ей что-то и потом затянула песню. Это была та самая песня,
которую я слышал ранее; снова почувствовал я волнение,
и захотелось мне совершать великие подвиги. Песня оборва-
лась. Тогда я встал и, собравшись с силами, проговорил:
— Благодарю всех вас за то, что вы выбрали меня
военным вождем и приняли в Патуабу. Есть у меня одно
желание, которое не дает мне покоя. Слишком долго навахи
нападали на жителей наших пуэбло. Теперь я хочу пойти на
них войной!
Спустилось молчание. Я сел, недоумевая, как осмелился
я высказать вслух заветное мое желание. Наконец мне от-
ветил старый «зимний кацик».
— Мы, тэва, никогда не ходили воевать в страну не-
приятеля.
— Вот потому-то они вас и не боятся,—сказал я.— Пра-
вда, навахов очень много, но они разбиваются на маленькие
кланы. Мы можем с ними справиться.
— Верно, верно! — воскликнула Поаниу.— Они убили на-
ших близких, и мы должны отомстить.
Тогда и все остальные одобрили мое предложение. Меня
стали расспрашивать, велики ли отдельные кланы навахов
и где можно их настигнуть. Долго мы совещались. Наконец
было решено, что главный шаман должен поститься и мо-
литься. Вечером четвертого дня он сообщит нам, одобряют
ли боги наш поход на врага. Так закончилось совещание.
Я довел Начитиму до нашего дома и почти внес его по
лестнице на крышу. Навстречу нам выбежали Келемана
и Чоромана. Они уложили Начитиму на ложе из звериных
шкур и с тревогой посмотрели на меня. Я улыбнулся.
— Ты свободен, свободен!—воскликнула Чоромана.
— Да, он свободен, и члены Патуабу назначили его
военным вождем Покводжа,— объявил Начитима.
Услышав это, обе женщины словно обезумели от радо-
сти. Они плакали и смеялись, обнимали и целовали Начити-
му и меня. Потом занялись стряпней. Когда ужин был готов,
Чоромана уселась йодле меня и сказала:
— Уампин, скоро ты будешь моим мужем. Завтра я начну
строить наш дом. Мне помогут Келемана, моя мать и тетка.
— Хорошо,— ответил я.—Дом будет готов к возвра-
щению.
374
— К твоему возвращению? Разве ты уходишь? Куда?
— На запад. В страну навахов. Отомстить тем, кто убил
моего брата.
— Нет, нет! Ты не пойдешь! Тебя убьют! — закричала
она, обнимая меня.
— Начитима! Одного сына мы потеряли,— вмешалась
Келемана.—Уампина я не отпущу! Он не пойдет воевать
с этими страшными навахами!
— Слушайте, женщины!—резко сказал Начитима.— В
этом деле вы не имеете голоса. Если Те, кто высоко, одобрят
поход и Уампин пойдет воевать с навахами, я пойду вместе
с ним. Через четыре ночи мы узнаем от главного шамана,
выступаем ли мы или остаемся.
— А если вы пойдете на войну, я тоже пойду с вами! —
раздался голос Кутовы.
Он пришел за Чороманой. Не говоря ни слова, та вско-
чила и выбежала из комнаты.
Рано утром она снова пришла к нам и сказала:
— Уампин, сегодня я начну строить нащ дом. Я уверена,
что Повелевающие путями наших жизней решат, что твоя
тропа здесь, со мной, в долине Покводжа.
— Мы вернемся в Покводж, и здесь, в этом пуэбло,
я буду работать до конца своей жизни,— сказал я.— А ты
начинай строить наш дом, чтобы он был готов к моему
возвращению.
Спасаясь от упреков и жалоб Келеманы и Чороманы, мы
с Начитимой взяли наше оружие и ушли в поле. Вечером,
когда мы вернулись в пуэбло, я увидел, что Чоромана начала
надстраивать второй этаж в доме своей матери.
Настал решающий день. Вечером мы с Начитимой пошли
в северную киву, где уже собрались члены Патуабу. Не было
только главного шамана. Скоро пришел и он и сказал, что,
хотя в своих снах он не видел мертвых врагов, он получил
другие знаки, которые убедили его, что Те, кто высоко,
одобряют поход. После этого «летний кацик» объявил, что
война решена, и спросил меня, что я собираюсь делать.
Я ответил, что хочу выступить как можно скорее. Я поведу
тех воинов, которые захотят за мной следовать, воинов не
только из Покводжа, но и из других пуэбло тэва. Все члены
Патуабу согласились со мной, а двое скоморохов вызвались
пойти в ближайшие пуэбло и сообщить тэва о предстоящем
походе. Из Покводжа мы решили выступить через пять дней.
Спустя три дня вернулись скоморохи и принесли весть:
многие воины из других пуэбло присоединятся к нашему
отряду. К вечеру пятого дня все были в сборе, а еще через
день мы выступили. Было нас триста двенадцать человек.
375
Шли мы только по ночам и к утру третьего дня перева-
лили через горный хребет и увидели страну навахов... Только
я один из всего нашего отряда знал эту пустынную страну,
а спутники мои удивленно покачивали головами, недоуме-
вая, как могут люди жить на этих бесплодных равнинах.
Опасаясь привлечь внимание неприятеля, я отвел воинов
в длинный каньон, который тянется на северо-запад, к реке
Сан-Хуан. Этот каньон испанцы называют каньон Ларго.
Здесь мы должны были скрываться до вечера.
Я хорошо знал это место, так как мой отец часто рас-
кидывал лагерь в каньоне. Воины достали мешки с провизи-
ей и принялись за еду, но я не мог проглотить ни одного
куска. Внезапно охватила меня гнетущая тоска. Я отошел от
своих друзей и стал бродить по каньону, вспоминая отца,
мать, игры со сверстниками. У подножия скалы я нашел
маленький полуразрушенный шалаш из палок и веток; его
я выстроил с помощью брата много лет назад. Я не мог
удержаться от слез.
Когда я вернулся к моим спутникам, они заставили меня
поесть сушеного мяса и маисовых лепешек, а Начитима
расставил караульных и разослал разведчиков. Я лег и за-
снул, и во сне увидел свою мать. Печально глядела она на
меня, что-то пыталась сказать, но что — я не смог расслы-
шать. Когда я проснулся, меня снова охватила тоска. Мы
тронулись в путь и шли всю ночь, а на рассвете снова
спрятались в каньоне. Все время старался я понять значение
моего сна и нашел наконец причину: моя мать не хотела
войны с моим родным народом! Но что было мне делать?
Если бы я отказался вести дальше мой отряд, меня признали
бы трусом. И вдруг вспомнил я слова, которые часто говори-
ла отцу моя покойная мать: «Оставь в покое мирных земледе-
льцев тэва!» Вот что хотела сказать мне моя мать в том сне!
Она хотела, чтобы между навахами и тэва был заключен мир!
В это время пришли разведчики и сказали, что на равнине
за каньоном они видели стадо овец и табун лошадей. Долж-
но быть, мы находились неподалеку от лагеря навахов, так
как вдали виден был дым от костров. Тогда воины взялись
за оружие и подошли ко мне, ожидая моих приказаний.
Я сказал им, что до вечера мы останемся в каньоне. Потом
я отвел в сторону Начитиму, Кутову и нашего шамана
и сказал им о своем сне... Старший шаман сразу же заявил,
что я, вероятно, прав... Выслушав меня, Начитима ответил:
— Сын мой, если удастся нам заключить мир с наваха-
ми, значит, недаром умер Одинокий Утес.
— И те, что вместе с ним пали в бою! — подхватил
Кутова.
376
— Отпустите меня! Я пойду в лагерь навахов и буду
говорить с ними о мире,— сказал я.— Если я не вернусь, наш
отряд отомстит за меня и сотрет их лагерь с лица земли.
Навахов там не больше сотни, а нас триста человек.
Все трое одобрили мое решение, понравилось оно
и воинам.
Было уже темно, когда я подошел к лагерю навахов
и насчитал двадцать хоганов. 1ромко крикнул я, что я на-
вах и возвращаюсь к моему родному народу. Люди вы-
бежали из хоганов посмотреть, кто я такой, а впереди шел
мой дядя Белый Ястреб. Когда я назвал себя, он меня обнял
и в сопровождении наиболее авторитетных членов клана
повел к себе. Беседа наша продолжалась до поздней ночи.
Я должен был рассказывать им о своей жизни, о том, как
добры были тэва ко мне и к моему брату. Я не забыл
упомянуть, что мой брат был убит навахом, но ни слова не
сказал о том, какое участие я принимал в последней битве.
К счастью, в этом набеге не был повинен клан моего дяди.
Потом я предложил заключить мир с тэва. Дяде понрави-
лись мои слова, но остальные заворчали, а один сказал:
— Зачем нам заключать мир с тэва? Эти люди, словно
муравьи, копошатся в своих пуэбло, а нам весело их убивать
и угонять их лошадей.
Тогда я рассердился и крикнул:
— Плохо вам будет, если вы не заключите мира с тэва!
Знайте, что тэва решили посылать большие отряды в страну
навахов. Рано или поздно они перебьют всех вас, а вы не
сможете с ними справиться, потому что тэва живут в укре-
пленных пуэбло... Сейчас в каньоне триста воинов тэва ждут
моего возвращения. Если я не вернусь к ним, все вы будете
убиты. Я, военный вождь, привел их сюда, чтобы отомстить
за смерть моего брата и многих тэва, павших вместе с ним.
Этой ночью все вы были бы убиты, если бы моя мать не
явилась мне во сне и не убедила меня отказаться от мщения
и заключить мир!
Услышав, что в каньоне скрывается отряд тэва, жен-
щины, находившиеся в хогане и стоявшие около него, подня-
ли крик. Испугались и воины, которые сначала не хотели
мира. Но не мой дядя. Он сказал:
— Племянник, я горжусь тобой. Между нами и твоими
тэва будет мир. У меня достаточно влияния на других вож-
дей нашего народа, чтобы убедить их в этом. А теперь
отведи меня в лагерь твоих воинов. Я хочу с ними гово-
рить.
Придя в лагерь, мы сели у костра, и мой дядя до рассвета
беседовал с нашим старым шаманом. Я был их толмачом.
377
Начитима и Кутова слушали и одобряли. Дядя обещал, что
через пятнадцать дней он и другие вожди навахов прибудут
в Покводж и заключат с тэва мирный договор. Потом дядя
вернулся в свой лагерь. Весь наш отряд провожал его. На
следующее утро мы отправились в обратный путь. Почти
половина из нас ехали верхом, на подаренных навахами
лошадях.
Вечером на четвертый день мы подъехали к Покводжу.
Выбежавшие нас встречать люди были очень удивлены, что
мы вернулись без скальпов врага. Но они очень обрадова-
лись, когда узнали, что их злейшие враги готовы скоро
заключить прочный мир.
Рука об руку с Чороманой я пошел на Южную площадь,
и она указала мне на наш дом, полностью отстроенный
и снабженный всеми необходимыми вещами. Мы поднялись
по лестнице, прошли по крыше дома ее матери. У входа
в наш дом она мне сказала:
— Больше не будет—«мой будущий муж»! Входи в него,
мой муж!
Так много времени прошло с того счастливого дня нашей
юности! Ха! Хотя теперь мы очень стары, мы счастливы
по-прежнему.
В назначенный день прибыли навахи, не только мой дядя
и другие вожди, но и многие воины, женщины и дети, с по-
дарками—лошадьми и одеялами. Здесь, в нашей южной
киве, был заключен мир между нами и навахами, так ни разу
и не нарушавшийся.
Мой друг, когда наш старый кацик ушел в благословен-
ный Подземный мир, Патуабу назначил меня на его место.
О! Ты слышишь? Чоромана зовет нас к себе поесть. Я уверен,
что у нас будет то, что испанцы называют enchiladas
и tortillas *.
* Enchilada—пирог с перцем, tortilla—маисовая лепешка.
©
ОШИБКА
ОДИНОКОГО
БИЗОНА
История, рассказанная вождем Вигвамный Шест
Глава I
Было мне четырнадцать лет, а сестре моей Нитаки—три-
надцать, когда настал этот тяжелый для нас день... Мы и не
подозревали, какие невзгоды, какую беду навлекут на нас
гордость, гнев и непреклонность моего отца. Как ты сам
узнаешь, все это случилось по его вине.
В месяц Новой Травы мы, пикуни, или южные черноно-
гие, как называете нас вы, белые, стояли лагерем на берегу
реки Титон, неподалеку от холмов, которым мы дали имя
Четверо *. Много нас было в те дни: в лагере насчитывалось
восемьсот вигвамов, приютивших до четырех тысяч мужчин,
женщин и детей.
И потому, что было нас так много, праотцы наши сооб-
ща выработали ряд правил, касавшихся охоты, и правилам
этим подчинялись все. Вот одно из них: когда все племя
нуждалось в большом количестве бизоньих шкур для одеж-
ды или новых вигвамов, охотник не имел права выходить
один на охоту, так как он мог спугнуть стада бизонов,
которые паслись в окрестностях лагеря, и лишить других
охотников добычи. Был у нас такой обычай: старшины пле-
мени приказывали юношам следить за бизонами, и, если
какое-нибудь стадо приближалось к лагерю, разведчики не-
медленно сообщали об этом старшинам. Затем лагерный
глашатай объезжал все вигвамы и от имени вождя приказы-
вал всем охотникам седлать лошадей и явиться на место
сбора—к вигваму вождя. Сам вождь возглавлял отряд охот-
ников... По окончании охоты равнина бывала усеяна тушами
убитых бизонов.
Суровая кара грозила тому, кто нарушал правила охоты.
По приказу вождя отряд Ловцов, входивший в союз братств
Все друзья, наказывал виновного. Ловцы срывали с него
одежду, били его хлыстом, а иногда разрушали его вигвам
и убивали лучших лошадей. И все считали наказание заслу-
* На самом деле Четверо—не холмы, а холм.
379
женным, так как существование нашего племени зависело от
удачной охоты на бизонов. Эти животные всегда доставляли
нам пищу, кров и одежду.
Однажды, в месяц Новой Травы, кто-то из воинов пожа-
ловался старшинам на недостаток шкур для вигвамов: мно-
гие охотники, охотившиеся поодиночке, спугивали стада
и лишали своих товарищей добычи. Старшины выслушали
жалобы и немедленно приказали глашатаю объявить всему
лагерю о запрещении охоты на неопределенное время. Тот-
час же посланы были на разведку юноши из отряда Носители
Ворона: следить за стадами бизонов, которые паслись на
равнинах, и ежедневно докладывать старшинам о передвиже-
нии отдельных стад.
Мой отец сидел в нашем вигваме, когда мимо проехал
глашатай, выкрикивавший приказ старшин и напоминавший
о каре, которая ждала всех ослушников.
— Ха! Эти старшины только и делают, что отдают нам
приказания, словно мы дети! — воскликнул отец.— Не боюсь
я их угроз и на охоту пойду, если захочу.
Думали мы, что он шутит, но дня через два он вдруг
спросил мою мать:
— Сисаки, много ли осталось у нас мяса?
— Сегодня утром мы съели последний кусок свежего
мяса, а сушеного осталось еще на день,— отозвалась мать.
— Отлично! Будем сидеть сложа руки, пока не кончатся
все наши запасы, а затем отправимся на охоту. Моей жене
и детям я привезу много мяса, хотя бы пришлось мне
нарушить все правила охоты.
— О муж мой! Подумай, как накажут тебя Ловцы, если
ты ослушаешься старшин! Не нарушай приказа. Мяса в ла-
гере много. Я возьму несколько кусков у наших родствен-
ников и друзей.
— Ха! Эти Ловцы не посмеют меня тронуть!—восклик-
нул отец.— Послезавтра я пойду на охоту. А тебе я запре-
щаю просить мяса у наших друзей. Никогда и ни у кого мы
не брали съестных припасов и брать не будем.
— Но вспомни, сколько раз соседи обращались ко мне за
помощью! Я им давала мясо, жир и даже пеммикан. А те-
перь мы впервые нуждаемся в помощи, и, конечно, они нам
не откажут.
— Если бы мы умирали с голоду, все равно я не позво-
лил бы тебе брать у них мясо,— заявил отец.— Всегда меня
считали хорошим охотником, который может прокормить
семью. С того дня как мы с тобой поселились в одном
вигваме, не было у нас недостатка в съестных припасах,
и этим я гордился. Быть может, я хвастал своей удачей на
380
охоте, но все знают, что нет мне равного во всем лагере. Да,
Жена, много зим прожили мы с тобой вместе и будем дальше
так жить, ни к кому не обращаясь за помощью. Даже к бра-
тьям твоим или моим я запрещаю тебе идти. Говорю в по-
следний раз: если вождь не поведет всех воинов на охоту за
бизонами, я послезавтра пойду охотиться один. Я все сказал.
Конечно, решение, принятое отцом, встревожило не
только мою мать, но и нас с сестрой. Когда он вышел из
вигвама, чтобы вести на водопой наш табун, мать долго
плакала и повторяла снова и снова, что нам не миновать
беды. Мы молили Солнце послать большое стадо бизонов
к нашему лагерю, чтобы вождь повел на охоту всех мужчин
нашего племени.
На следующее утро караульные донесли, что на откры-
той равнине, к югу от реки, пасется очень большое стадо, но
нет возможности незаметно к нему приблизиться. О, как
хотелось нам, чтобы за ночь это стадо передвинулось на
север, к реке! Но надежды наши не сбылись. На рассвете
лагерный глашатай объявил, что стадо по-прежнему пасется
в центре равнины. Снова повторив приказ старшин, он убеж-
дал охотников терпеливо ждать.
Когда он проехал мимо нашего вигвама, отец засмеялся.
Жутко нам было слушать этот смех.
— Ха! Они запрещают нам идти на охоту, а у нас
в вигваме не осталось ни куска мяса! Они приказывают нам
быть терпеливыми и голодать! Ну что ж! Пусть другие
охотники повинуются старшинам, но уж я-то раздобуду
свежего мяса. Да, Одинокий Бизон идет на охоту и берет
с собой Черную Выдру.
Черной Выдрой назвали меня, когда я родился. Лишь
много лет спустя стал я называться по-другому—вождь
Вигвамный Шест и имя это ношу по сей день.
— О муж мой, пожалей меня,— взмолилась мать.— Если
ты любишь наших детей, если любишь меня—не ходи на
охоту! Останься здесь, с нами, пока вождь не снимет запрета.
— Да! Остаться здесь и голодать или просить помощи
у соседей! Люблю я и тебя и детей. Вот потому-то и иду на
охоту. Черная Выдра, ступай пригони табун!
Я взглянул на мать, надеясь, что она заступится и запре-
тит мне идти на охоту. Но она накрыла голову плащом
и заплакала. Знала она, что отца не заставишь изменить
решение.
Взяв веревку, я вышел из вигвама, поднялся на равнину,
у склона которой раскинулся лагерь, и погнал наш табун на
водопой. В то время было у нас больше ста голов. Отец ждал
меня у реки. Поймав двух быстрых лошадей, приученных
381
к охоте на бизонов, он выбрал лошадь для меня. Мы. их
оседлали и пересекли лагерь, держа путь на запад. Когда мы
проезжали мимо вигвама Белой Антилопы, начальника от-
ряда Ловцов, он показался у входа и спросил, куда мы едем.
Мой отец смотрел прямо перед собой и ничего ему не
ответил, словно не видел его и не слышал. Несколько раз
я оглядывался: Белая Антилопа смотрел нам вслед—долж-
но быть, он решил узнать, куда и зачем мы едем.
Выехав из лагеря, мы повернули на юго-запад, к холмам,
лежащим у подножия Спинного Хребта Мира. Проезжая
мимо одного из холмов Четверо, мы увидели на его вершине
караульного из отряда Носители Ворона. Знаками приказы-
вал он нам вернуться в лагерь, но мой отец обратил на него
не больше внимания, чем на Белую Антилопу. Ехали мы то
галопом, то рысью и к полудню остановились у подножия
холмов. Вдали паслись старые бизоны, а на склоне заметил
я жирного трехгодовалого самца, который при виде нас
обратился в бегство.
— О, убей его, отец! — воскликнул я.— Его легко до-
гнать.
— Нас ждет добыча получше этой,— отозвался отец.—
Сегодня вечером я привезу в наш вигвам мясо жирной самки.
Больше я не сказал ни слова. Поднявшись на вершину
одного из холмов, мы спрыгнули с седел и окинули взглядом
равнину, тянувшуюся на восток до самого горизонта. Вдали
паслось большое стадо бизонов—триста или четыреста го-
лов,— за которым в течение нескольких дней следили Носи-
тели Ворона. Животные по-прежнему занимали центр широ-
кого плоскогорья; кое-где в неглубоких ямах сверкала дож-
девая вода, и я понял, почему бизоны не идут на водопой
к реке. Караульные были правы: пока стадо не покинуло
плоскогорья, нельзя было незаметно к нему приблизиться.
Отец закурил трубку и долго не спускал глаз с большого
стада. Наконец мы снова вскочили на коней, поднявшись на
вершину следующего холма, посмотрели вниз. В ущелье
между двумя холмами увидели мы сорок—пятьдесят самок
с детенышами. Среди них была одна очень крупная, жирная
и, по-видимому, не дойная.
— Теперь ты видишь, сын мой, что не следовало мне
убивать того молодого бизона,—сказал отец.— Солнце ми-
лостиво к нам: оно посылает завидную добычу.
Я ничего не ответил: мысли мои сосредоточены были на
том, что ждет нас, когда мы вернемся вечером в лагерь. Отец
не сомневался в том, что Ловцы не посмеют его наказать за
нарушение правил охоты, но я не разделял его уверенности.
Отец приказал мне ждать на вершине холма, пока он сам
382
сйустйтся к выходу из ущелья. Затем я должен был въехать
В ущелье с другой стороны и спугнуть бизонов: увидев меня,
они помчатся по направлению к равнине и пробегут мимо отца.
Все случилось так, как он предполагал. Завидев меня,
бизоны задрали хвосты и, делая огромные прыжки, понес-
лись по ущелью. Отец перерезал им дорогу, подъехал к жир-
ной недойной самке и спустил тетиву лука. Стрела по самое
оперение вонзилась ей в бок. Одного выстрела было до-
статочно. Красным потоком хлынула кровь из ноздрей, сам-
ка остановилась, покачнулась и рухнула на землю.
Я подъехал к отцу, мы спрыгнули с седел и начали
свежевать тушу. Самка оказалась очень жирной: ребра горба
были покрыты слоем белоснежного жира толщиной в три
пальца. Отец радовался удаче. Рассекая тушу и вырезая
язык и лучшие куски мяса, он громко пел Песню койота,
или охотничью песню; потом, потирая руки и улыбаясь,
сказал мне:
— Ну вот, сын мой, есть у нас теперь мясо. Думаю, что
и ты, и твоя мать, и сестра не прочь полакомиться. Ха!
А старшины приказали нам сидеть в лагере и голодать. Нет!
Пока у Одинокого Бизона хватает сил сгибать лук, семья его
голодать не будет.
Когда рухнула на землю жирная самка, мы с отцом
забыли о стаде, которое вырвалось из ущелья на равнину.
Только теперь, навьючивая мясо на лошадей, заметили мы
далеко на востоке густое облако пыли. Смутно догадывались
мы, что происходит, но ни слова друг другу не сказали. Отец
вскочил в седло и стал подниматься по склону холма; я по-
следовал за ним, и, поднявшись на вершину, мы натянули
поводья и взглянули на равнину. Догадка наша оказалась
правильной: бизоны, вырвавшись из ущелья, помчались пря-
мо к большому стаду и спугнули его; теперь оно бежало на
юг, прочь от нашего лагеря. В течение нескольких дней
караульные следили за этим стадом, и весь лагерь терпеливо
ждал, когда оно спустится к реке, но мой отец забыл о нуж-
дах племени и думал только о себе. Упрямый и гордый, он
один повинен был в том, что стадо обратилось в бегство
и широким черным потоком неслось на юг...
Я посмотрел на отца. Он хмурился, улыбка сбежала с его
лица. Но через минуту морщины на лбу разгладились, и он
сказал холодно и спокойно, словно размышляя вслух:
— Ну что ж! Я спугнул стадо, но кто в этом виноват? Не
я! Дети мои должны есть досыта, хотя бы мне пришлось
нарушить все законы нашего племени.
Конечно, я ничего на это не ответил. Мы поехали домой.
Зашло солнце. Смеркалось, когда мы завидели лагерь. Перед
383
вигвамами стояли мужчины и женщины и смотрели на нас. Все
молчали, никто не сказал нам ни слова. Молчание, странное,
тревожное молчание встречало нас и провожало. Не знаю,
почувствовал ли отец это враждебное отношение толпы. Мы
подъехали к нашему вигваму и спрыгнули с седел. Мать ждала
нас у входа. Молча взяла она мясо и понесла его в вигвам...
Предоставив мне расседлать лошадей, отец последовал
за матерью.
— Жена, дочка!—весело крикнул он.— Я привез вам
жирного мяса. Приготовьте поскорее ужин. Знаю, что вы
голодны.
Я вошел в вигвам и сел на свою постель из звериных
шкур. Мать ничего ему не ответила. Я видел, как дрожали ее
руки, когда она разрезала язык бизона на тонкие полосы.
Эти полосы и ребра она стала поджаривать на красных
угольях костра.
Отец отложил в сторону лук и взял фитильное ружье,
стоявшее у изголовья его постели. Это ружье он купил
прошлым летом в торговом форте Компании Гудзонова
залива. Внимательно осмотрев его и любовно погладив
ствол, он поставил его в ногах постели. Из ружья он стрелял
редко, так как мало было пороха и пуль. Охотясь на бизонов,
он брал лук и стрелы, а оружием белых пользовался только
на войне. Купив у белых некоторое количество ружей, наши
черноногие прогнали враждебное нам племя кроу к реке
Йеллоустон. И кроу вынуждены были покинуть пастбища,
раскинувшиеся к северу от реки Миссури.
Поджарив мясо, мать дала каждому из нас по большому
куску. Себе она не взяла ни кусочка, и отец спросил, не
больна ли она.
— Тяжело у меня на сердце,— ответила мать.—Знаю я,
что ты навлек на нас несчастье.
— Ха!—воскликнул отец.— Сними тяжесть с сердца.
Чего ты боишься? Неужели ты думаешь, что Ловцы посмеют
меня тронуть? Кто из наших воинов может со мной равнять-
ся? Разве не совершил я подвигов больше, чем кто бы то ни
было из них? Сколько раз я водил их по тропе войны,
сколько раз мы одерживали победу над врагами! Да стоит
мне захотеть, и меня изберут вождем племени! Полно, ус-
покойся и ешь вместе с нами.
Да, отец верил, что стоит ему захотеть, и он будет избран
вождем племени. Однако он ошибался, и я это знал. Играя
с товарищами и бегая между вигвамами, я часто слышал
разговоры о моем отце. Запомнились мне слова знахаря
Низкого Медведя. Не зная, что я нахожусь поблизости, он
говорил воинам, собравшимся в его вигваме:
384
— Чтобы стать вождем, нужны храбрость, щедрость,
тихий, спокойный нрав и — прежде всего — доброта. Одино-
кий Бизон храбр, он — великий воин. И щедрость его всем
известна: многим вдовам и сиротам он уделяет часть своей
добычи. Но сердце у него гордое и нрав вспыльчивый: из-за
пустяков он приходит в бешенство. Да, когда он говорит
с друзьями или нетерпеливо слушает их, видно, что себя он
считает выше всех. Вот почему я говорю: не быть ему
вождем!
Вернувшись домой, я передал матери слова Низкого
Медведя. Выслушав меня, она долго молчала и наконец
ответила:
— Каковы бы ни были его недостатки, но нас он любит.
Помни об этом всегда.
Взглянув на сестру, я заметил, что она тоже не ест. То
она, то мать с испугом посматривали на шкуру, завешива-
вшую вход в вигвам, вздрагивали и прислушивались к ма-
лейшему шороху. Их тревога передалась и мне: делая вид,
будто обгладываю ребро, я не спускал глаз со входа.
Вот потому-то мы и не заметили, как чьи-то руки бес-
шумно приподняли шкуру, служившую задней стенкой виг-
вама, и крепко сжали шесты. Не видел этого и отец: он сидел
лицом к выходу, медленно пережевывая куски мяса, и напе-
вал Песню койота. И вдруг вигвам наш зашатался — Ловцы
раскачали шесты и повалили его на землю. Потом бросились
они к отцу и схватили его за руки, он не успел пустить в ход
нож, которым резал мясо.
Заревев от гнева, он попытался вырваться из рук Ловцов.
Моя мать поспешила к нему на помощь.
— Отпустите его! — кричала она.— Говорю вам, отпусти-
те его!
Сестра с плачем убежала в темноту, а я стоял как вкопан-
ный, не зная, что делать. Собралась толпа. Люди, закутан-
ные в плащи из звериных шкур, стояли вокруг нас и молчали.
Что-то жуткое было в их молчании: казалось, все считали
справедливым то наказание, какому Ловцы хотели подверг-
нуть отца.
Восемь человек крепко его держали, остальные завладели
его оружием и взяли мясо, которое он в тот день привез.
Затем выступил вперед начальник Ловцов и плеткой ударил
моего отца по спине. Удар был слабый, но громко щелкнула
плетка из невыделанной кожи, опустившись на тонкую кожа-
ную рубашку отца. Кто-то застонал в толпе. Мать с воплем
рванулась вперед, но ее удержали. Удержали и меня, когда
я бросился к начальнику Ловцов. Шесть раз опускалась
плетка, но отец не дрогнул и не вскрикнул.
15 № 925
385
Тогда сказал начальник Ловцов:
— Все вы видели, как наказан был человек, нарушивший
законы охоты. Будьте мудры: повинуйтесь приказам стар-
шин. Помните, что наши законы созданы для блага всех нас.
Пусть знает каждый ослушник, какое ждет его наказание.
Ловцы освободили нас троих и молча удалились, за ними
последовала толпа. Отец опустился на ложе из звериных
шкур и закрыл лицо руками. Вернулась сестра и, плача, взяла
меня за руку. С нами остались кое-кто из наших родствен-
ников и друзей. Они помогли матери поставить вигвам
и разложить маленький костер. Потом, предложив нам суше-
ного мяса и пеммикана, они ушли вслед за толпой.
Три раза подбрасывала мать сухие ветки в костер, а отец
по-прежнему молчал и не отнимал рук от лица. Жестокое
постигло его наказание. Удары плеткой были слабые и почти
не причинили боли, ребенок и тот мог бы вынести эту боль.
Но оскорбительно было такое наказание. Мы, черноногие,
считаем, что воспоминание об унижении стирается лишь со
смертью обидчика. Вот почему мы браним детей, но никогда
их не сечем. Уцарить ребенка—значит сломить дух его.
Костер догорал, а мать уговаривала отца лечь и заснуть.
Он сидел неподвижно и ни слова не сказал в ответ. При
тусклом свете тлеющих углей мы трое улеглись на мягкие
шкуры и оставили его одного. О, как хотелось мне его
утешить! Засыпая, я мысленно твердил: «Это его вина. Он сам
навлек на себя наказание». Но в эту ночь я любил его больше,
чем когда бы то ни было. Долго я метался и думал о том, как
встретит он рассвет, что принесет ему следующий день.
Ночью я слышал стоны отца и тихий голос матери:
— О мой муж, мой муж! Что мне делать? Как
успокоить тебя?
1лава П
Проснувшись на рассвете, я увидел, что отец по-прежне-
му сидит на ложе из звериных шкур и не спускает глаз
с костра. Должно быть, он просидел так всю ночь. Его лицо
показалось мне измученным и постаревшим.
Мать заговорила с ним.
— Нам нечего есть. В вигваме не осталось ни куска мяса.
Могу ли я пойти к моим братьям и попросить у них мяса,
чтобы накормить детей?—спросила она.
— Да, ступай. Накорми детей и поешь сама. Я есть не
буду. Ни одного куска не проглочу я, пока мы не покинем
этот лагерь,— ответил он.
386
— О, что ты говоришь!—испугалась мать.
— Больше я не пикуни! Я отрекаюсь от этого племени.
Ступай принеси мяса, поешь и уложи все наши вещи. К по-
лудню лагерь останется далеко позади.
Сестра и я с ужасом прислушивались к его словам.
Покинуть лагерь! Навсегда расстаться с родными, друзьями,
товарищами наших игр! Сначала мы не поверили, думали,
что он шутит, но мать знала его лучше, чем мы. Однако она
не теряла надежды: быть может, он изменит свое решение?
Молча вышла она из вигвама и вскоре вернулась со своим
братом, которого звали Глаза Лисицы, и Белым Волком,
младшим братом моего отца. Принесла она мяса и стала
поджаривать его на угольях.
— Одинокий Бизон, брат, правда ли, что ты хочешь нас
покинуть? — спросил Белый Волк.
— Да,—с горечью отозвался отец.— Вчера ты видел, как
меня отхлестали. Я навсегда опозорен. Неужели ты думал,
что я останусь с этим неблагодарным племенем? Вспомни,
что я для него делал! Вспомни, сколько раз я выигрывал
битвы и обращал в бегство врагов! И никогда не отказывал
я в помощи. Женщины, дети приходили в мой вигвам,
и я давал им мяса. А меня отхлестали за то, что я охотился,
когда моя семья голодала! Нет! Я не останусь с этим небла-
годарным народом!
— Брат, ты нарушил правила охоты... правила, которым
подчиняемся все мы — и простые воины, и старшины...
— Знаю, знаю все, что ты можешь сказать,—нетерпели-
во перебил отец.— Я охотился в стороне от большого стада,
не намеренно я его спугнул. Это произошло случайно. Но
Ловцы не дали мне времени объяснить, как было дело. Брат,
не спорь со мной. Я принял решение: как только наши вещи
будут уложены, я уеду отсюда навсегда. Но мне бы хотелось
получить оружие, которое отняли у меня Ловцы. Постарайся
взять его у них. А если они не отдадут... Ну что ж! Я сделаю
новый лук и стрелы, а со временем куплю другое ружье.
— Одинокий Бизон, старший мой брат,—сказал Белый
Волк,— ты думаешь только о себе. Вспомни о жене и детях
и ради них останься с нами. Если же в пылу гнева ты хочешь
на время нас покинуть — иди, но иди один. Навести родное
нам племя черноногих — кайна. Поживи с ними, пока не
угаснет твой гнев, а потом возвращайся к нам.
— Слова Белого Волка — мои слова,— сказал Глаза Ли-
сицы.— Не разлучай сестру мою с ее родственниками, не
заставляй ее скитаться вместе с тобой. Подумай о том, что
ты подвергаешь опасности и ее жизнь, и жизнь твоих детей.
Рано или поздно вас настигнет военный отряд одного из
15*
387
враждебных нам племен, все вы будете убиты. Прошу тебя,
останься с нами.
— Ну, если так, то я не принуждаю Сисаки и детей
следовать за мной. Они могут остаться с вами. Что вы на это
кажете, жена, дети?
— Ты знаешь, что твоя тропа — также и моя тропа,—
ответила мать, едва удерживаясь от слез.
— Слышите?—воскликнул отец.— Конечно, она меня не
покинет. Да и дети не захотят с нами расстаться. Верно ли
я говорю, сынок, дочка?
— Да,—шепотом отозвались мы оба.
— Ну и ступайте куда хотите! — сердито крикнул Глаза
Лисицы.—А когда попадете в беду, вспомните, что я вас
предостерегал и старался удержать в лагере.
С этими словами он вышел из вигвама.
— Брат, больше я не буду с тобой спорить: все равно это
ни к чему не приведет,— сказал, вставая, Белый Волк.— Пой-
ду попытаюсь взять у Ловцов твое ружье.
В это утро с удивительной быстротой распространялись
слухи по всему лагерю. Вскоре в наш вигвам вошел вождь
племени, а за ним следовали знахари и выдающиеся воины.
— Одинокий Бизон, что это значит?—начал вождь, уса-
живаясь рядом с отцом на ложе из звериных шкур.— Гово-
рят, что ты хочешь навсегда нас покинуть? Покинуть племя,
всех родных и друзей? Конечно, это пустая болтовня.
— Нет, это не пустая болтовня, тебе сказали правду,—
ответил отец.— Я вас покидаю навсегда... я, моя жена и дети.
Больше он не прибавил ни слова и упорно молчал, хотя
вождь и те воины, что пришли с ним, по очереди убеждали
его изменить решение. Долго доказывали они ему, что необ-
думанный его поступок навлечет беду на всех нас, и наконец
ушли, рассерженные молчанием и упрямством моего отца.
Когда моя мать приготовила завтрак для сестры моей
и для меня, вернулся Белый Волк с оружием отца. Увидав
свое ружье и лук, отец развеселился.
— Ха! Значит, не придется мне делать новое оружие! —
воскликнул он.— Сегодня я убью бизона, и вечером мы
будем пировать. Живей, сынок! Поешь мяса, которое дали
нам соседи, и пригони наш табун.
Тяжело было у меня на сердце, и я не чувствовал голода.
Чтобы успокоить мать, я проглотил несколько кусков мяса
и, выйдя из вигвама, побежал к равнинам, где паслись табу-
ны. Когда я пригнал лошадей к реке, вигвам наш был уже
сложен и все вещи упакованы.
Пришел Белый Волк и помог мне поймать одиннадцать
лошадей, которые были нам нужны,—пять вьючных, четыре
388
верховых и еще две, предназначавшиеся для того, чтобы
тащить травуа.
— Племянник,— сказал он мне, когда мы вели лошадей
в лагерь,— сегодня кончилось твое детство. Твой отец ведет
всех вас навстречу великим опасностям. Обещай мне быть
мужчиной, не отступать перед врагом и по мере сил защи-
щать мать и сестру.
— Я сделаю все, что в моих силах,— ответил я.
— Я знал твой ответ. Возьми...— И с этими словами он
протянул мне свой лук и колчан со стрелами. И колчан
и чехол для лука сделаны были из шкуры великолепной
длиннохвостой выдры.
— О, как бы я хотел уйти с вами!—добавил Белый
Волк.— Но сейчас об этом и думать нечего. Тетка твоя
больна. Быть может, впоследствии...
Он не договорил, но я угадал его мысли: тетка моя
никогда не выздоровеет, а когда жизнь ее оборвется, дядя
будет свободен и поспешит к нам. Но куда?.. Отец ни слова
не сказал о своих планах. Знали мы только, что он хочет
навсегда покинуть лагерь.
Пока мы седлали верховых лошадей, а на остальных
навьючивали поклажу, мой отец стоял поодаль и торопил
нас, не скрывая своего нетерпения. Собралась толпа. Жен-
щины, помогавшие матери укладывать вещи, довели ее до
слез своими причитаниями; старухи плакали вместе с нею
и говорили, что не переживут разлуки с той, которая всегда
им помогала.
Плакала моя сестра, прощаясь с подругами, да и я едва
удерживался от слез, когда мои товарищи-подростки окру-
жили меня и старались ободрить и утешить. О, как не
хотелось мне расставаться с ними!
Воины обступили моего отца и убеждали его не покидать
родное племя. Конечно, их уговоры ни к чему не привели, да
и вряд ли он их слушал. Когда погрузка была закончена, он
приказал матери сесть на лошадь и ехать по тропе, ведущей
на восток, к низовьям реки. Мы с отцом погнали табун, а за
нами ехала сестра, которой поручено было присматривать за
вьючными лошадьми и травуа.
Мы покинули лагерь. Я смотрел на равнины и холмы, на
долину реки, поросшую лесом, где, быть может, скрывались
враги, и казалось мне, что я навеки расстаюсь с друзьями
и родными.
Все утро и добрую половину дня ехали мы рысцой. Там,
где река делала повороты, мы поднимались из речной до-
лины на плоскогорье, чтобы сократить расстояние. За всю
дорогу отец мой не проронил ни слова. Быть может, он
389
сожалел о том, что в пылу гнева дал клятву покинуть родное
племя. Лицо его было печально.
После полудня мы чаще и чаще натыкались на следы
дичи. Путь нам перерезали тропы, проложенные лосями,
оленями, бизонами. В лесу мы видели много оленей и лосей,
и наконец вдали показалось стадо бизонов, спускавшихся по
склону равнины к реке. Отец приказал нам остановиться,
а сам поехал дальше и скрылся за деревьями. Мы втроем
молча ждали сигнала, нам было не до разговоров.
Бизоны гуськом пересекли долину и вошли в лес, окай-
млявший реку. Нас они не заметили, так как мы притаились
в кустарнике. Мы не спускали глаз с тропы, по которой
только что прошли бизоны, и думали, что вскоре помчатся
они назад, когда отец мой их спугнет. Но, как узнали
мы впоследствии, отец проехал дальше, чем следовало,
и миновал лесную тропу, ведущую к реке. Заметив свою
ошибку, он повернул назад и поскакал к бизонам, когда
животные уже спускались к реке и, выстроившись в ряд,
утоляли жажду. Крутой обрыв на противоположном берегу
помешал им переправиться через реку, поэтому они бро-
сились назад, в лес, и помчались прямо к зарослям, где
притаились мы трое.
Было их около двухсот голов. Стук копыт, треск валежни-
ка и ломающихся веток предупредили нас об их приближении.
— Выезжайте из зарослей! Торопитесь! За мной! — крик-
нул я матери и сестре, но топот заглушил мои слова, хотя
я кричал во все горло.
Не знаю я на свете ничего страшнее разлива реки, внезап-
но сломавшей зимний ледяной покров, и бега бизоньего
стада, катящегося лавиной...
Не успел я предостеречь мать и сестру, как стадо уже
налетело на нас и понеслось дальше, увлекая за собой наш
табун, вьючных лошадей и нас самих: лошади наши, обезумев
от ужаса, становились на дыбы, и нам великого труда стоило
удержаться в седле. Справа и слева напирали на мою лошадь
два огромных бизона с острыми рогами,, сзади, сливаясь
в сплошную массу, мелькали косматые головы, впереди бежа-
ли вожаки стада, которое, налетев на нас, расступилось,
а затем снова сомкнулось, охватив нас тесным кольцом.
Всегда попадаются в стаде бизоны, которые бегут быст-
рее любой лошади даже на коротком расстоянии. И, как
всем известно, самая быстрая лошадь не может долго следо-
вать за стадом и начинает отставать раньше, чем охотник
успеет сделать двадцать выстрелов. А у бизонов дыхание
прекрасное и мускулы крепкие, вот почему могут они бе-
жать, не останавливаясь, в течение целого дня.
390
Посмотрев направо, я увидел мою мать; шесть или во-
семь бизонов отделяли ее от меня. Слева, впереди, мчалась
сестра, обеими руками уцепившись за гриву лошади, между
нами темнели только две косматые коричневые спины. Не-
сколько лошадей скакали бок о бок с бизонами, но почти
весь наш табун опередил стадо и теперь находился в безопас-
ности, рассыпавшись по склону холма.
Моя мать ехала на большой сильной лошади, послушной
и выносливой, и за нее я не боялся, но сестре угрожала
серьезная опасность. Ее трехгодовалый жеребец был еще
плохо объезжен, и я видел, что сестра не может с ним
справиться, так как оборвался ремешок, служивший уздеч-
кой. Мы должны были вырваться из стада и, как только
открывалось свободное местечко между косматыми телами,
направлять туда лошадей. Но без уздечки этого нельзя было
сделать. «Нитаки погибнет, если я ее не спасу»,—мелькнуло
у меня в голове. Припомнились мне слова моего дяди:
«Кончилось твое детство... Обещай мне быть мужчиной...
защищать мать и сестру».
Да, я должен был спасти сестру. Но как подъехать
к ней? Нас разделяли бизоны... И вдруг я вспомнил: за
спиной у меня висит лук, полученный от дяди. Как я мог
забыть о нем?
Быстро вытащив лук из чехла, я с великим трудом натя-
нул тетиву. Дядя отдал мне свой лук—лук взрослого охот-
ника, и мне, мальчику, пришлось напрячь все силы, чтобы
согнуть его. Потом достал я стрелу из колчана, приладил ее
к тетиве и выстрелил. З-з-з...— и стрела вонзилась в спину
бизона. Должно быть, она задела сердце. Огромное живот-
ное сделало еще два прыжка и упало, а я, повернув лошадь,
занял освободившееся место и выстрелил во второго бизона.
Первая стрела легко его ранила, но вторая сделала свое дело:
бизон остановился как вкопанный, а стадо, напиравшее на
него сзади, разделилось на два потока.
Между тем лошадь сестры начала брыкаться. Почувст-
вовав, что подпруга лопнула и седло сползает, Нитаки
взвизгнула и в первый раз оглянулась, словно призывая меня
на помощь. Еще один прыжок лошади—и сестра, разжав
руки, выпустила гриву и высоко подпрыгнула вместе с сед-
лом. У меня замерло сердце: я понимал, что ей грозит
неминуемая гибель, если она слетит с лошади.
Несколько шагов отделяло меня от нее. Я ударил свою
лошадь луком, и в два прыжка она покрыла это расстояние.
Вытянув руки, я обхватил сестру за талию как раз в ту
минуту, когда лошадь ее поднялась на дыбы. С трудом
притянул я ее к себе и положил поперек седла, так что ноги
391
ее свешивались в одну сторону, а голова — в другую. У меня
не хватило сил приподнять ее и усадить.
Снова сомкнулись вокруг меня бизоны, и я заметил, что
лошадь моя, которой пришлось теперь везти двух седоков,
выбивается из сил. Если бы она споткнулась и упала или
остановилась, мы погибли бы под копытами бизонов. Все
сильнее и сильнее хлестал я лошадь и молил Солнце о помо-
щи: «Сжалься над нами, Солнце и Вы, стоящие высоко над
людьми. Мы еще только дети. Мы хотим жить. Сжальтесь
и выведите нас из этой живой реки смерти».
И как только я высказал это, я почувствовал, что моя
молитва дошла: вожак бизонов внезапно свернул налево —
туда, где между берегом реки и склоном равнины росли
старые тополя. Стадо ворвалось в рощу, а я, подъехав
к первому толстому дереву, остановил лошадь. Справа и сле-
ва от меня промчались, стуча копытами, бизоны.
Матери моей нигде не было видно: должно быть, она отстала
от стада. Я выехал из-за дерева и посмотрел назад. О, как
обрадовался я, когда увидел ее вдали! Она ехала вместе с отцом.
Я дрожал всем телом, у меня кружилась голова. Нитаки
соскользнула с седла и, измученная, опустилась на землю.
Моя мать бросилась к ней и крепко обняла.
— Не верится, что все мы целы и невредимы!—говорила
она.— Храбрый мальчик, ты спас сестру! Я все видела. Не
знаю, как я выбралась из стада. Я так испугалась,-что
перестала править лошадью, она сама вырвалась на свободу.
— Вы спаслись от великой опасности, и сегодня же
я принесу жертву Солнцу,— весело сказал отец.— А там,
у реки, я убил жирную самку. Пойдем отыщем вьючных
лошадей, раскинем вигвам, поедим и отдохнем. А потом мы
с тобой, сынок, пригоним табун. Несколько лошадей ум-
чались со стадом, но скоро они от него отстанут.
К вечеру работа была сделана. Когда стемнело, мы
собрались у костра, пылавшего в вигваме, и забыли на время
все наши невзгоды. Я был горд и счастлив: в тот день я не
только спас сестру от страшной смерти, но и впервые убил
бизона. Был я неплохим стрелком, так как часто охотился на
кроликов и тетеревов, но согнуть лук сильного воина и тремя
стрелами убить двух больших бизонов — это подвиг для
мальчика, который видел только четырнадцать зим.
Отец осмотрел мой лук и подивился, как удалось мне его
согнуть.
— Солнце, должно быть, придало тебе сил,— сказал
он.— А ну-ка, попытайся, согни его сейчас.
Я попытался, но не мог согнуть. Тогда отец взял лук
и слегка обстругал его...
392
Очень хотелось нам знать, куда мы держим путь, но ни
мать, ни мы с сестрой не осмеливались приставать к отцу.
Наконец он сам открыл нам свои планы.
— Ну, вот мы и распрощались со старшинами племени
пикуни и с Ловцами,— начал он.— Теперь мы можем делать
все, что нам вздумается. Сначала хотел я перевалить через
Спинной Хребет Мира и поселиться с племенем плоско-
головых, но не по душе мне их страна: там много лесов,
а бизоны в лесах не живут. Нет, мы пойдем в страну
большебрюхих и с ними будем жить. Нам они почти братья,
а вождь их, Короткий Лук,— близкий мой друг. Если по-
счастливится нам, мы отыщем их лагерь дней через пять-
шесть. Думаю, они расположились где-нибудь у подножия
гор Медвежья Лапа.
Так как к родному нашему племени мы уже не могли
вернуться, то план отца показался мне неплохим. Больше-
брюхие в сущности входят в состар племени арапахо*, но
зим пятьдесят назад шесть-семь кланов откололись от пле-
мени. Причиной послужила ссора, происшедшая из-за белой
самки, убитой во время охоты на бизонов: несколько человек
заявляли свои права на белого бизойа. С тех пор больше-
брюхие всегда были нашими союзниками и пользовались
нашим покровительством, как говорите вы, белые. Но в по-
кровительстве они вряд ли нуждались, так как были сме-
лыми воинами. Мы им позволяли охотиться на наших рав-
нинах, и часто раскидывали они лагерь поблизости от нас.
Многие большебрюхие хорошо говорили на нашем языке, но
ни один черноногий не мог овладеть их языком. Как ни
старался я, но никогда не удавалось мне правильно произ-
нести хотя бы одно слово на языке большебрюхих.
Мы должны были тронуться в путь не раньше полудня,
так как мать настояла на том, чтобы запастись сушеным
мясом. С утра принялась она за работу и с помощью Нитаки
стала разрезать на тонкие полосы мясо убитых нами бизо-
нов. Женщины работали, а мы с отцом сидели на высоком
спуске от равнины к реке, откуда видны были окрестности.
Не хотелось нам быть застигнутыми врасплох каким-нибудь
военным отрядом.
Зорко смотрели мы по сторонам, но ничто не указывало
на близость врагов. Бизоны и антилопы гуськом спускались
на водопой к реке или мирно паслись на равнине. Спокойно
* Арапахо — индейское племя алгонкиноязычной группы, исторически состав-
ляли одно племя с чейеннами и гровантрами-болыпебрюхими (ациной). Ос-
новное занятие — конная охота на бизонов и коневодство. Проживали к восто-
ку от Скалистых гор (совр. штаты Южная Дакота, Вайоминг, Колорадо).
393
щипали они свежую зеленую траву; мы знали, что стоит им
почуять приближение людей, немедленно обратятся они в бег-
ство. Все утро мы сидели на склоне у реки и ждали сигнала
матери, чтобы привести лошадей...
Вдруг мы заметили двух всадников, скакавших по той
самой тропе, по которой ехали мы накануне.
— Ха! Двое из племени пикуни!—воскликнул отец и
больше не прибавил ни слова.
Он не ошибся: подойдя к нашему вигваму, мы увидели
Белого Волка и Глаза Лисицы. Они снова приехали, надеясь
убедить отца вернуться в лагерь. Долго они говорили, наста-
ивая на том, чтобы мы вместе с ними отправились в обрат-
ный путь.
Отец терпеливо их выслушал, а когда они умолкли,
сказал:
— Братья, тяжело мне расставаться с вами, но после
того, что случилось, я не могу вернуться. Но не навсегда мы
вас покидаем: жить мы будем с большебрюхими, а это племя
часто встречается с пикуни. Когда мы раскинем лагерь по
соседству с вами, вы можете навещать меня, но никогда я не
войду в лагерь пикуни. Я все сказал. Пора нам трогаться
в путь, здесь дороги наши расходятся. Ступайте своей до-
рогой, и пусть Солнце и Все, кто выше людей, защитят вас
от всех опасностей...
Снова попрощались мы с ними и поехали на восток, вниз
по речной долине. День был теплый, солнце ярко светило,
согревая нас после долгой холодной зимы. К вечеру мы
расположились на отдых. По словам отца, мы должны были
на следующий день спуститься к реке Марайас, неподалеку
от того места, где эта река впадает в Миссури.
Раскинули вигвам, и мать поджарила для нас мясо.
Шесть-семь лошадей мы привязали к колышкам, других
стреножили. Затем вместе с отцом я поднялся на невысокий
холм, чтобы при свете заходящего солнца осмотреть окрест-
ности. На равнинах мирно паслись стада.
— Ха! Врагов поблизости нет. Славный денек! — сказал
отец, усаживаясь подле меня и доставая из сумки табак
и трубку.
Сидели мы на склоне холма, возвышавшегося над кру-
тым поворотом реки. Внизу, у наших ног, тянулась зеленая
долина, у самой воды темнела узкая полоса леса, спускав-
шегося к низовьям реки. Вдруг я увидел, что из леса, за
поворотом реки, выбежало стадо бизонов и помчалось к рав-
нине. Я толкнул локтем отца и молча указал ему на стадо.
— Ха! Это мне не нравится,— пробормотал он и спрятал
в сумку табак и трубку, которую так и не успел набить.
394
Бизоны поднялись по склону на равнину. Больше мы не
обращали на них внимания и не спускали глаз с темной
полосы леса, откуда они выбежали. Вскоре показались на
опушке три оленя и понеслись к низовьям реки.
— Черная Выдра, нам грозит беда,— сказал мне отец.—
Люди—должно быть, военный отряд—вошли в лес. Напра-
вляются они к верховьям реки.
Не успел он договорить, как на лужайку вышло человек
тридцать. Да, это был военный отряд, и путь он держал в ту
сторону, где мы раскинули лагерь. Как только воины пере-
секли лужайку и скрылись в лесу, мы вскочили и стремглав
побежали вниз по склону, к нашему вигваму.
— Если они выслали разведчиков, мы погибли,— про-
стонал отец.
Я это знал. Пробираясь по лесу, разведчики, конечно,
заметили бы наш вигвам, раскинутый на опушке. Как бо-
ялись мы, что они нападут на мою мать и сестру раньше, чем
успеем мы до них добежать!
Тлава III
Холм, на склоне которого мы сидели, служил как бы
прикрытием для нашего вигвама, раскинутого у подножия
его, и заслонял его от той части речной долины, где находил-
ся военный отряд. Когда мы сбегали по склону, враги не
могли нас заметить, даже если бы они вышли на опушку
леса. Пересекая долину, мы увидели наш табун и погнали его
к вигваму. Издали отец стал кричать:
— Скорее! Помогайте поймать верховых и вьючных ло-
шадей! Приближается военный отряд.
Но мать и сестра уже угадали опасность, увидев, как мы
гоним табун. Захватив с собой веревки, они бросились нам
навстречу, и мы начали седлать лошадей. Отец вкратце
рассказал о появлении военного отряда в долине реки.
— Не пугайтесь,—добавил он.— Если они не выслали
вперед разведчиков, мы успеем уложить все вещи и ускакать.
Складывайте вигвам, а я отправлюсь на разведку.
С этими словами он повесил через плечо лук и колчан,
взял ружье и ускакал. Быстро разобрали мы наш вигвам.
Я выдернул колышки, которыми были прикреплены к земле
края шкур, служивших стенами вигвама, мать свернула шку-
ры и вытащила шесты—шестнадцать шестов, являвшихся
остовом палатки. Эти шесты она привязала к двум лошадям,
а сестра уложила в парфлеши съестные припасы и те немно-
гие вещи, какие взяли мы с собой в дорогу. Когда был
завязан последний вьюк, мы вскочили на коней.
395
Должно быть, военный отряд не выслал вперед развед-
чиков, или же они находились на другом берегу реки и нас не
видели.
Вернулся отец, ездивший на разведку.
— Нам нечего бояться,— сказал он.— Враги пешие, нас
не догонят. Жена и ты, Нитаки, пересеките долину реки
и поднимитесь по склону на равнину. Поезжайте рысью. Мы
последуем за вами и будем гнать табун. Как только стемне-
ет, мы повернем на восток, снова спустимся в долину и рас-
кинем лагерь.
Солнце уже зашло. Когда мы выехали на> равнину, сгу-
стились сумерки. Отец часто оглядывался, но врагов не было
видно. Мы стали подниматься на вершину холма, и отец
с тревогой сказал мне:
— Боюсь, как бы нам не попасть в западню. Быть мо-
жет, отряд с противоположной стороны поднялся на холм,
вместо того чтобы продвигаться к верховьям реки. Кто
знает, не поджидают ли они нас там, на вершине? Сынок, ты
один справишься с табуном, а я поеду впереди.
Подъем был крутой, и лошади шли шагом. Отец хлест-
нул свою большую сильную лошадь и обогнал мать, ехав-
шую впереди. Вдруг на вершине холма показались — словно
из-под земли выросли — враги. Они выстроились в ряд и ста-
ли стрелять в нас из луков и четырех ружей. Дикие их вопли
сливались с оглушительными выстрелами.
Одна из вьючных лошадей заржала протяжно и упала.
Как ни был я испуган, однако заметил, что это была та самая
лошадь, которая тащила на себе боевое снаряжение отца
и священную его трубку. Я забыл сказать, что отец мой был
знахарем, владел священным талисманом—Трубкой Трома
и мог проводить все связанные с нею церемонии.
Убита была вьючная лошадь, а через секунду неприятели
ранили мою сестру: стрела вонзилась ей в левую руку,
чуть-чуть повыше локтя. Нитаки пронзительно взвизгнула,
а мать закричала:
— Они ранили мою дочь! Она умирает! Убейте и меня!
— Тише! — прикрикнул на нее отец.— Она жива! Повер-
ните лошадей и спуститесь в долину.
Он поднял ружье и выстрелил в воинов, бежавших нам
навстречу. Наш табун уже обратился в бегство. Галопом
поскакали мы вслед за ним, подгоняя испуганных вьючных
лошадей. В воздухе свистели стрелы. Воины нас преследо-
вали и пытались набросить лассо на лошадей. По странной
случайности им не удалось поймать ни одной лошади, а ког-
да они подняли лассо, мы уже спустились с холма и оставили
их далеко позади.
396
По приказу отца мы пересекли речную долину, перепра-
вились через реку на другой берег и выехали на равнину.
Здесь мать упросила нас остановиться. Осмотрев раненую
руку Нитаки, она ловко вытащила стрелу из раны, которую
перевязала мягким куском кожи. Кость оказалась незадетой.
Несмотря на сильную боль, Нитаки ни разу не вскрикнула.
Зато мать заливалась слезами и говорила отцу:
— О муж мой, видишь, до чего довело нас твое упрям-
ство, твоя вспыльчивость! И это только начало! А знаешь
ли ты, что Трубка Грома и все твои талисманы достались
врагам?
— Знаю,— хмуро отозвался отец.
Мы знали, что теперь он чувствует. Это была ужасная
потеря, касавшаяся всех нас: как без этого талисмана сни-
скать расположение Солнца и всех богов? Смогут ли без него
наши жертвоприношения и молитвы о помощи обезопасить
нас от врагов, дать нам долгую жизнь и счастье?
— Я должен найти трубку! Во что бы то ни стало я
должен ее найти!—воскликнул отец, когда мы снова вскочи-
ли на коней и поехали дальше.
— Никогда ты ее не найдешь,—сказала мать.
— Нет, найду, и она снова будет у меня!—с непоколеби-
мой уверенностью заявил отец.— На нас напал военный
отряд ассинибойнов. Конечно, они задумали совершить на-
бег на племя пикуни. Если твой народ с ними не повстречает-
ся, они к концу месяца вернутся в свой лагерь. Туда-то
и отправлюсь я искать свою трубку, а ты с детьми останешь-
ся у большебрюхих.
Мать ничего на это не ответила. Я же подумал, что отец
рассуждает неразумно: легко проникнуть ночью в неприя-
тельский лагерь и увести лошадей, но отыскивать среди
нескольких сотен вигвамов тот, в котором хранится трубка,
затем завладеть ею казалось мне несбыточной мечтой.
— Муж мой,— снова заговорила мать,— тебе представ-
ляется случай вернуть трубку и в то же время загладить свою
ошибку. Поедем домой и предупредим наше племя о прибли-
жении военного отряда. Стоит тебе кликнуть клич — и все
наши воины за тобой последуют. С их помощью ты разо-
бьешь неприятельский отряд и завладеешь трубкой.
— Если хочешь, называй пикуни своими соплеменника-
ми, но для меня они чужие,— ответил отец.— Пусть ассини-
бойны проникнут ночью в их лагерь и уведут всех лошадей.
Какое мне до них дело?
Как горько было нам слушать эти слова!
Добрую половину ночи ехали мы по равнине, держа путь
на восток. Затем мы повернули на юго-восток и наконец
397
спустились к реке. В большой тополевой роще сделали мы
привал, сняли с лошадей поклажу и улеглись спать.
Утром, как только забрезжил свет, мы натощак трону-
лись в путь и ехали, не останавливаясь, до полудня. Когда
солнце высоко поднялось на небе, мы расположились на
отдых и утолили голод.
К вечеру мы подъехали к месту, где соединяются реки Ти-
тон и Марайас и, переправившись через оба потока, поехали
берегом Миссури. Вдруг услышали мы стук топора, доносив-
шийся из рощи тополей. Мы остановили лошадей и увидели,
как задрожала верхушка одного из деревьев и высокий то-
поль с треском рухнул на землю.
— Ха! — воскликнул отец.— Там работают белые. Ни
один индеец не станет рубить большое зеленое дерево.
Смело поехали мы к роще и на лужайке у реки увидели
белых людей, строивших большой бревенчатый дом. Тут же
на земле стояли ящики, бочки, лежали мешки с товарами,
а к берегу причалены были три большие лодки, в которых
белые привезли свои товары. Остановив лошадей, мы с лю-
бопытством рассматривали странный лагерь. Один из белых
выступил вперед и знаком предложил нам подъехать ближе.
Когда мы подъехали к лужайке, он подошел к отцу, пожал
ему руку и, продолжая объясняться знаками, пригласил
в свой вигвам.
Я не спускал с него глаз. Был он стройный, невысокий,
длинноволосый, но на лице у него, как и у нас, волос не было.
На его длинной синей куртке ярко блестели большие пугови-
цы. Обут он был в мокасины. Отец увидел эти мокасины,
разглядел на них узоры из игл дикобраза, весело улыбаясь,
спрыгнул с лошади и сказал нам:
— Я уверен, что это тот самый человек, о котором
мы столько слыхали. Он ведет торговлю с племенем Зе-
мляные Дома.
И знаком он спросил его, верно ли это.
— Да, я тот, о ком ты слышал,— ответил ему белый,
по-прежнему объясняясь знаками.— Добро пожаловать
в мой вигвам.
Мы последовали за ним в рощу и увидели большой
красивый вигвам. Навстречу нам вышла молодая женщина;
улыбаясь, она знаком пригласила нас войти; ее вигвам —
наш вигвам, сказала она.
Нужно ли говорить тебе, сын мой, кто были эти люди?
Да, так встретился я впервые с Ки-па и Са-куи-а-ки, отцом
и матерью Вороньего Колчана, близкого твоего друга. Умер
Ки-па, а Са-куи-а-ки... вот сидит она подле тебя, сын мой,
голова у нее седая, а лицо изборождено морщинами. Давно
398
миновали счастливые дни нашей юности. О Са-куи-а-ки, друг
мой, если бы боги вернули нас в эти дни! *
Мы вошли в вигвам, и нас угостили мясом бизона и ку-
шаньями белых людей. Подали нам вареных бобов; я их ел
в первый раз в жизни, и они нам очень понравились. Поев,
мы раскинули наш собственный вигвам и вышли на лужайку
посмотреть, как работают белые люди.
В форте Красных Курток я бывал раза два, но с Длин-
ными Ножами повстречался впервые. Однако многие из на-
шего племени вели с ними торговлю в их форте при устье
реки Йеллоустон, где находилась деревня индейцев племени
Земляные Дома, которых вы, белые, называете манданами.
Там-то и увидели они Ки-па и Са-куи-а-ки. Ки-па понравился
им больше, чем все остальные Длинные Ножи. Часто рас-
сказывали они о его щедрости и о тех подарках, какие от
него получили. Один белый художник, живший в форте,
нарисовал Горб Бизона и Орлиные Ребра, двух индейцев из
родственного нам племени северных черноногих, и люди,
видевшие эти рисунки, говорили, что нарисованные индейцы
точь-в-точь похожи на живых * **.
Сын мой, эти первые Длинные Ножи, пришедшие в нашу
страну, были людьми опрятными. Они заботились о своей
наружности. На лицах их волос не было, а волосы на голове
они гладко причесывали... Начальник их всегда носил синюю
куртку с блестящими пуговицами. И с нами они были веж-
ливы. Нимало не походили они на тех жестоких белых
людей, которые наводняют теперь нашу страну. Эти люди,
грубые, грязные, бородатые, притесняют нас, а нам, индей-
цам, противно смотреть на их лица, заросшие волосами.
♦ Ки-па и Са-куи-а-ки (Женщина Земля)—индейские имена капитана Джейм-
са Киппа и жены его, индианки из племени мандан; сын их, Джозеф Кипп, был
близким моим другом. Капитан Кипп служил агентом в Американской мехо-
вой торговой компании. Черная Выдра впервые встретил его летом 1833 г.,
когда Кипп строил Форт-Макензи при устье реки Марайас. Следовательно,
Черная Выдра — позднее вождь Вигвамный Шест — родился в 1819 г.... Жена
капитана Киппа была одной из самых великодушных и благородных женщин,
каких я когда-либо знал, и относился я к ней как к матери. Сын их, Джозеф
Кипп, или Вороний Колчан (Мас-твуп-о-па-чис), как с любовью называли его
черноногие, унаследовал лучшие качества своих родителей. Умер он 12 декаб-
ря 1913 г., за несколько дней до того, как написаны были эти строки. Вся
Монтана оплакивала его смерть. Да, из друзей моих, с которыми в былые дни
охотился я на бизонов, мало кто остался в живых.— Примеч. авт.
** Этим белым был Джордж Кэтлин (1796—1872), американский художник,
совершивший несколько путешествий к племенам индейцев Северной и Юж-
ной Америки в 30—60-е годы XIX в. Рисунки Д. Кэтлина принесли ему
заслуженную славу. Верховья Миссури Кэтлин впервые посетил в 1832 г. Тогда
же им был написан ряд портретов индейцев различных племен. Индейцы Торб
Бизона и Орлиные Ребра принадлежали к племени кайна (блад).
Следует иметь в виду, что в своем рассказе Черная Выдра допускает
неточность: деревня мандан на самом деле находилась в 200 милях ниже по
течению от Форт-Юниона, где Кэтлин рисовал черноногих.
399
На следующий день после нашего приезда Длинные Но-
жи достроили одну из комнат форта и перенесли туда все
свои товары, которые привезли по реке из большого форта
на реке Йеллоустон. Долго-долго смотрели мы на красивые
и полезные вещи, разложенные на полках: были тут одеяла,
пояса из красной и синей материи, бусы, браслеты, серьги,
краски, иголки, шила, ножи, ружья и пистолеты, котелки,
тарелки и чашки из какого-то твердого металла, западни для
бобров и седла.
Мой отец глаз не мог отвести от этих седел. Были они
сделаны из черной блестящей кожи, на луке блестели медные
головки гвоздей. Красивые были седла и очень удобные.
— Сколько стоит одно седло?—обратился мой отец
к Ки-па.
— Двадцать шкурок,— последовал ответ.
Разумеется, Ки-па имел в виду шкурки бобров.
— Шкурок у меня нет,— сказал отец,— но я привез четы-
ре капкана, которые купил на севере, в форте Красных
Курток. Я поймаю двадцать бобров и куплю седло.
Ки-па протянул ему две западни.
— Я их дарю тебе,— сказал он.— Теперь у тебя есть
шесть капканов, и скоро ты раздобудешь двадцать шкурок.
У берегов Большой реки и реки Марайас много было
плотин и мазанок, построенных бобрами. Мы с отцом рас-
ставили западни, а на следующее утро нашли в них четырех
бобров. Быстро содрали мы с них шкурки и вернулись
домой, а мать и Нитаки растянули шкурки на ивовых об-
ручах для просушки.
На седьмое утро мы принесли домой пять шкурок.
— Есть у меня теперь двадцать три шкурки,— сказал
отец.— Как только они высохнут, я их обменяю на седло,
а тебе, жена моя, куплю белое одеяло.
— Нет, этого ты не сделаешь,—возразила мать.— Мы
обменяем шкурки на ружье для Черной Выдры.
Отец с удивлением посмотрел на нее.
— Как! Да ведь он еще мальчик! Мальчики не имеют
ружей.
— Ну а наш сын будет его иметь,— заявила мать,— и
ружье я ему куплю, хотя бы мне пришлось продать несколь-
ко моих лошадей. Он стрелял из лука взрослого охотника
и спас жизнь своей сестре. Если может он стрелять из лука,
то, конечно, научится стрелять и из ружья. Не забудь, муж
мой, что со всех сторон угрожает нам опасность, и это твоя
вина: ты заставил нас покинуть родное племя, ты увел нас из
большого лагеря, где мы жили в полной безопасности. А те-
перь мы нуждаемся в защите.
400
— Но он еще не постился, не видел вещего сна, и нет
у него «тайного помощника». Он еще слишком молод...
— Он может завтра же начать пост,— перебила мать.—
А если он слишком молод, чтобы сражаться с врагами, то
хотела бы я знать, кто заставил его вести жизнь, полную
опасностей?!
— Ну, будь по-твоему,— отозвался отец...
Когда высохли шкурки, мы отнесли их Ки-па, а взамен
получили ружье и белое одеяло для матери. Ки-па дал нам
пороху, сотню пуль и два запасных кремня. Ружье было,
конечно, кремневое. О, как я обрадовался, когда отец вручил
мне его!
Ки-па сам показал мне, как заряжают ружье, и подарил
маленькую металлическую мерку для пороха.
— Если ты возьмешь пороху больше чем следует, ружье
может взорваться в твоих руках,— предостерег он меня.
Под вечер этого дня мать ушла к Са-куи-а-ки, отца также
не было дома. Нитаки и я сидели в нашем вигваме. Из
конского волоса она делала голову для новой куклы, а я,
положив на колени ружье, не мог им налюбоваться. Очень
хотелось мне пострелять из него.
Наконец я не выдержал и сказал сестре:
— Нитаки, идем на охоту!
Захватив с собой любимых кукол, она следом за мной
пошла в лес. Мы спрятались в густом ивняке, окаймляющем
берег Большой реки. Шагах в десяти от нас пролегала широ-
кая звериная тропа, которая пересекала долину и спускалась
к самой воде. Я терпеливо ждал, зная, что по этой тропе
ходят животные на водопой.
Вдруг Нитаки толкнула меня локтем.
— Слышал? — прошептала она.
— Нет.
— В лесу треснула ветка.
Мне стало стыдно: я, охотник, должен был слышать все
шорохи. Напряженно мы прислушивались, но ничего не на-
рушало тишины. Наконец на тропу бесшумно вышел лось —
большой лось с новыми, совсем еще короткими рогами.
Зимняя шкура его облезла, и был он, конечно, тощий, но
в месяц Новой Травы все животные тощи...
О, как я волновался! Но и Нитаки волновалась не меньше
меня: она прижималась ко мне и дрожала всем телом. Серд-
це мое билось так быстро, что я с трудом мог поднять ружье.
Затаив дыхание, я прицелился и спустил курок. Порох заши-
пел и вспыхнул, из ствола вырвался черный дым, и загремел
выстрел. Лось высоко подпрыгнул, рванулся вперед и бро-
сился прямо к реке, а мы с Нитаки побежали за ним. Сестра
401
растеряла всех своих кукол, а я от волнения забыл основное
правило охотника: сначала зарядить ружье и достать новую
стрелу для лука, а затем уже выходить из-за прикрытия. Но
на этот раз не было необходимости заряжать ружье. Изды-
хающий лось в несколько прыжков пересек песчаную полосу
берега и с плеском упал в воду. Нитаки и я бросились за ним
в реку и поймали его за задние ноги. Мы не могли вытащить
большое тяжелое тело на песок, но нам удалось подтянуть
его к берегу. Нитаки, стоя по пояс в воде, обняла меня
и поцеловала.
— Кормилец семьи!—назвала она меня, а я гордился
своим подвигом.
Ножа у нас не было, и мы не могли содрать шкуру с лося.
Мокрые с головы до ног, побежали мы домой и встретили
отца и Ки-па, которые, заслышав выстрел, поспешили к реке.
Мы показали им убитого лося, и отец, сдирая с него шкуру,
похвалил меня за меткий выстрел и побранил за то, что
я отлучился без спроса.
— Военные отряды бродят в окрестностях,— сказал
он,— и детям опасно уходить из лагеря.
Так выстрелил я в первый раз из ружья, и первая моя
пуля попала в цель.
Мы продолжали ловить бобров, так как отцу моему
хотелось иметь черное кожаное седло. Ки-па предложил ему
подарить седло, если отец пойдет к пикуни и уговорит их не
торговать больше с Красными Куртками, а приносить боб-
ровые шкурки и другие меха в форт Длинных Ножей. Конеч-
но, мой отец ответил на это отказом и объяснил, почему он
навсегда покинул родное племя. Ки-па пристально посмот-
рел на него, а потом покачал головой и сказал ему знаками:
— Ты поступил неправильно. Угаси гнев в сердце своем
и вернись к родному народу. Да, они тебя отхлестали, но ты
сам навлек на себя наказание. Ты нарушил закон охоты.
— Они не смели меня бить,— ответил знаками отец,
и так быстро двигались его руки, что трудно было его
понять.—Я кормил вдов и детей. Я не отступал перед врага-
ми и первый бросался в бой.
— Да, и потому-то ты первый должен был повиноваться
закону, установленному для всего племени,—сказал Ки-па.
На это отец ничего не ответил. Плотнее завернувшись
в одеяло, он ушел и в продолжение нескольких дней почти не
разговаривал с нами. Когда гнев его остыл, мать снова
напомнила ему, что я должен начать священный пост и об-
рести «тайного помощника». Он согласился с нею, и все мы
вышли из лагеря искать удобное местечко, где бы я мог
поститься. Мы осмотрели долины Большой реки и реки
402
Марайас, но подходящего места не нашли. Когда мы возвра-
щались долиной реки Марайас в лагерь, отец решил постро-
ить для меня помост на дереве. Матери это не понравилось.
— Похоже на то, будто мы его хороним,— сказала она.
Тебе известно, сын мой, что наш народ не зарывает
покойников в землю, а кладет их на помосты в ветвях
деревьев.
— Ничего,— отозвался отец.— На дереве даже лучше...
Вскоре мы нашли подходящее дерево: старый тополь,
ветви которого низко спускались к земле. Рос он довольно
далеко от лагеря, и сюда не доносился стук топоров белых
людей, работавших на лужайке. В течение целого дня мать
и сестра устраивали для меня помост. Меж двух толстых суков
они положили длинные крепкие жерди, разостлали на них
мягкие шкуры бизона. Над помостом они протянули кусок
старой кожи, когда-то служившей покрышкой для вигвама,—
этот навес должен был защищать меня от дождя и солнца.
На закате солнца я вскарабкался на помост, завернулся
в одеяло и лег, положив подле себя ружье.
— Молись! Молись богам о помощи тебе. Призывай на
помощь все живые существа, населяющие землю, воздух
и воду,— сказал мне отец.— Я тоже обращусь к ним с моль-
бой. Эх, нет у меня моей священной трубки!
— Нитаки и я каждый день будем приносить тебе во-
ду, — сказала на прощание мать.
Они ушли, оставив меня одного на помосте. Спустилась
ночь. Я проголодался, но сон бежал от меня. Думал я, что
никогда не засну в этой чуждой мне обстановке. Всегда
я проводил ночь в вигваме, и ни разу не приходилось мне
спать на открытом воздухе. С тревогой я прислушивался
к таинственным ночным шорохам. В лесу кричали совы.
— О большеухие! — обратился я к ним с мольбой.—
Пусть одна из вас будет «тайным моим помощником».
В долине и на склоне холмов перекликались волки, соби-
раясь на ночную охоту.
— О мудрые охотники, помогите мне! — прошептал я.—
Когда я засну, будьте благосклонны к тени моей, скита-
ющейся в ночи.
Я призывал на помощь птиц, порхавших в темноте вок-
руг меня, и каких-то невидимых зверьков, копошившихся
в сухих листьях у подножия дерева. Исполняя приказание
отца, я обращался за помощью ко всем живым существам,
населяющим землю, воздух и воду. Потом попытался за-
снуть, но не мог сомкнуть глаз.
Олени или лоси проходили под ветвями моего дерева.
Изредка они останавливались и щипали молодые побеги.
403
Немного времени спустя другое животное приблизилось по-
чти неслышной поступью к дереву. Прислушавшись к сопе-
нию и чавканью, я догадался, что это медведь — быть мо-
жет, «настоящий» медведь-гризли. Но я не испугался. Гризли
был мне не страшен. Только черные медведи умеют взби-
раться на деревья, но черные медведи—трусы и бегут от
человека.
Потеряв надежду заснуть, я снова стал призывать на
помощь все существа. Вдруг я вздрогнул и стал прислуши-
ваться: приближались какие-то ночные хищники. Их было
много. Я уловил шарканье ног в мокасинах. Люди! Они
остановились как раз под ветвями моего дерева и стали
разговаривать на незнакомом мне наречии. Это были не
пикуни, не большебрюхие и не кроу. «Должно быть, ас-
синибойны»,—подумал я.
Справа и слева от меня тянулись длинные шесты, поло-
женные на суки по обеим сторонам помоста для того, чтобы
я не скатился во сне на землю. Я перегнулся через шест
и стал всматриваться в темноту.
Глава IV
Ночь была такая темная, что я мог разглядеть только
смутные очертания людей. Было их много — человек со-
рок—пятьдесят. Мне понравилось наречие, на котором они
говорили,— оно резко отличалось от грубого языка боль-
шебрюхих и языков племен, живших по ту сторону Спинного
Хребта Мира. Голоса людей звучали мягко и дружелюбно,
но я понимал, что не мирные намерения привели их сюда.
Отряд этот задумал совершить набег, их разведчики наткну-
лись на форт белых людей, а также видели наш вигвам и
табун. Я знал, что должен опередить ассинибойнов, про-
браться в лагерь и поднять тревогу.
Казалось мне, беседа их тянулась очень долго. Наконец
они тронулись в путь, а когда их шаги замерли вдали, я,
захватив ружье, спрыгнул с помоста и побежал домой, но не
по тропе, а сквозь заросли, так как боялся встречи с непри-
ятельским отрядом. Быть может, враги слышали шорох в
кустах и треск ломающихся веток, но меня это не смущало.
«Они подумают, что лось или олень бежит от людей»,—
решил я. Два раза я спотыкался и падал, раньше чем выбрал-
ся на просеку. Быстро миновал я форт и корраль—загон,
куда помещали на ночь наших лошадей и лошадей Ки-па.
У белых было двадцать лошадей, которых они привели из
форта, находившегося при устье Йеллоустона.
404
Белые спали в достроенной комнате торговой станции.
Я не стал их будить, зная, что они все равно меня не поймут.
Побежал я прямо к нашему вигваму и разбудил спящих.
— Приближается военный отряд... большой отряд... ка-
жется, ассинибойны,— сказал я отцу.
— Должно быть,— ответил он.— Женщины, не шумите.
И оставайтесь здесь, пока я вас не позову. А я пойду разбужу
Ки-па.
У Ки-па сон был чуткий. Когда отец подошел к его
вигваму и тихонько его окликнул, он тотчас же к нам вышел.
Языка нашего он не понимал, а в темноте нельзя было
объясняться знаками, но отец мой нашел выход. Положив на
землю ружье, он взял Ки-па за обе руки и правую приложил
к его шее, потом он обе его руки вытянул и соединил концы
пальцев и наконец положил левую руку ему на грудь и накрыл
ее правой рукой. И Ки-па его понял. Головорезы... ассинибой-
ны... их много... вот значение этих трех знаков. В ответ Ки-па
взял за руки отца и объяснил ему, что «все должны идти
в форт». Он разбудил своих помощников, и они тотчас же
вышли, держа в руках ружья. Затем он приказал Са-куи-а-ки
привести мою мать и сестру в достроенную комнату форта
и заложить дверь болтом. К этой комнате примыкали с запада
и востока две недостроенные. Белые разбились на два отряда,
один из них направился в западную комнату, а другой,
к которому присоединились мы с отцом, расположился в во-
сточной. Во главе нашего отряда стоял Ки-па. Щели между
бревен еще не были законопачены, и мы легко могли просу-
нуть в них дула ружей. Прямо перед нами находился корраль.
— Ну, пусть идут ассинибойны! — сказал мой отец.—
Только бы они не мешкали. То-то мы повеселимся!
Да, отец мой любил войну.
Долго стояли мы, поджидая неприятеля, но ничто не
нарушало тишины. Быть может, ассинибойны хотели увести
лошадей под покровом темноты, а быть может, ждали,
когда взойдет луна. Второе предположение оказалось пра-
вильным. В полночь увидели мы на востоке бледный отсвет
восходящей луны. Когда луна ярко осветила долину, показа-
лись враги. Думали мы, что они придут из долины, но
догадка наша не оправдалась: ассинибойны появились со
стороны реки; ползком приближались они к форту. Их заме-
тил один из белых и тихим свистом позвал нас. Все мы
выстроились вдоль южной стены комнаты. Восемь ассини-
бойнов ползли по лужайке. Шепотом сказал я отцу, что
в неприятельский отряд входило человек сорок или пять-
десят, а отец знаками передал мои слова Ки-па. Тот приказал
нам не стрелять, пока он не даст сигнала.
405
Ближе и ближе подползали ассинибойны, и наконец мы
могли отчетливо их разглядеть. Воины были закутаны в кожа-
ные одеяла, перехваченные на талии поясом; каждый дер-
жал в зубах лук, а из колчана торчали стрелы. Ружей у них
не было.
Вскоре они разделились на две группы: четверо двину-
лись на запад, четверо — на восток. Часто они останавлива-
лись и прислушивались. Те четверо, которые были нам вид-
ны, прошли шагах в пятидесяти от нашей комнаты. Около
задней стены корраля они встретились со второй четверкой.
Мы видели, как все они влезли на частокол и посмотрели
вниз. Потом стали искать вход в корраль, а вход находился
как раз около нашей комнаты.
Сначала они осмотрели западную стену корраля, затем
двинулись в нашу сторону. Вдруг из рощи, где были рас-
кинуты вигвамы, донеслись выстрелы и торжествующие кри-
ки. Мы знали, что это значит: главный отряд ассинибойнов
окружил наши два вигвама и стрелял в них, думая, что
убивают нас, спящих.
Услышав выстрелы, восемь человек, за которыми мы
следили, приостановились в нерешительности. И вот тогда-
то один из белых выстрелил, не дождавшись сигнала. Впос-
ледствии он говорил, что произошло это случайно. Тогда
и мы стали стрелять, а первым выстрелил Ки-па. Вспышка
пороха ослепила нас, и мы не попали в цель.
Поверишь ли, сын мой? Когда рассеялся дым, мы увиде-
ли, что убит только один человек, остальные семеро бежали
к берегу. Да кое-кому из них не суждено было добежать до
реки! Белые, караулившие в западной комнате, выскочили из
дома и стали стрелять в беглецов. Было у них шесть ружей,
а убили они троих ассинибойнов. Между тем мы снова
зарядили наши ружья и выбежали на лужайку, но было уже
поздно: четверо уцелевших прыгнули в реку.
Крики, доносившиеся из рощи, смолкли, как только за-
гремели наши ружья. Снова спустилась тишина. Отец мой
четыре раза гикнул, а затем громким голосом запел песню
победителя.
— Пусть они знают, на кого посмели напасть! — сказал
он мне.
До утра мы оставались в форте, и никто не сомкнул глаз,
но ассинибойны нас больше не тревожили. Когда рассвело,
Ки-па приказал бросить четырех убитых в реку.
Все наши съестные припасы хранились в вигвамах. Двое
белых остались сторожить лошадей, а мы все отправились
в рощу. Шли мы очень медленно и, раньше чем войти
в лагерь, кольцом окружили маленькую рощу. Как мы
406
и предполагали, ассинибойны давно ушли. Оба вигвама име-
ли жалкий вид. Кожаные покрышки были продырявлены
стрелами и пулями. Стрелы густо усеяли наши ложа из
звериных шкур, и быдо их столько, сколько игл на дико-
бразе. Но все вещи оказались на своих местах. По-видимому,
ассинибойны не успели войти в вигвамы и обратились в бег-
ство, как только началась стрельба около форта. Убедив-
шись, что враги ушли из рощи, отец послал меня за матерью,
сестрой и Са-куи-а-ки.
Женщины приготовили всем нам поесть, а затем Ки-па
и Са-куи-а-ки переселились в форт и перетащили туда все
свои вещи; мы же перенесли наш вигвам к самым стенам
корраля. Начиная с этого дня мы не выгоняли наших лоша-
дей на равнину, паслись они на опушке леса.
Когда волнение в лагере улеглось, мой отец впал в уны-
ние. Он не позволил мне вернуться на мой помост и по-
ститься.
— Наш сын не обретет «тайного помощника», сколько
бы ни постился,—сказал он матери.— Боги прогневались на
меня за то, что я потерял Трубку Грома...
В течение нескольких дней мы не ходили смотреть наши
западни для бобров. Когда же мы убедились, что непри-
ятельский отряд покинул эти края, бобры, попавшие в ло-
вушки, уже начали гнить. Снова расставили мы западни
и поехали на охоту. Отец, скакавший на быстрой лошади,
убил одной стрелой молодого бизона. Он был метким стрел-
ком. Выходил ли он на охоту пеший или скакал верхом —
стрелы его всегда попадали в цель...
Зная, что путь к родному племени для нас отрезан, мы—
мать, сестра и я—рады были бы остаться в окрестностях
форта. Но отец мой скучал: с белыми не было у него ничего
общего. И потеря трубки не давала ему покоя. Да и все мы
считали, что эта потеря предвещала для всех нас беду.
Наконец набралось у нас достаточно бобровых шкурок,
чтобы купить седло. Отец отнес их Ки-па и обменял два-
дцать три шкурки на седло и кое-какие вещи для моей
матери и сестры. На следующее утро мы должны были
покинуть лагерь и отправиться на поиски большебрюхих.
Узнав об этом, Ки-па вручил нам подарки, которые просил
передать старшинам племени большебрюхих.
— Скажите им, что я останусь здесь, в форте. Пусть
несут они сюда бобровые шкурки.
В тот день отец мой был весел и счастлив: Ки-па подарил
ему талисман, дарующий огонь,—тонкий, круглый кусок
камня, похожий на лед и наделенный волшебной силой.
Нужно было подержать его над пучком сухой травы или
407
листьев так, чтобы падали на-него лучи солнца — талисман
притягивал священный огонь с неба, и трава загоралась. Мы
все были уверены, что этот талисман даже могущественнее,
чем пропавшая Трубка Грома.
На следующее утро тронулись мы в путь, и путешествие
наше прошло без всяких приключений. К вечеру второго дня
мы отыскали лагерь большебрюхих, раскинутый на берегу
Малой реки — или, как вы, белые, ее называете, реки Милк —
реки, к северу от западных отрогов гор Медвежья Лапа. Мы
въехали в лагерь, и нам указали дорогу к вигваму Короткого
Лука. Был он вождем племени и близким другом моего отца.
Весть о нашем приезде опередила нас. Мы подъехали
к вигваму, сошли с жоней, и отец мой откинул занавеску
у входа, как вдруг из вигвама выбежал вождь, бросился
к отцу и, обнимая его, воскликнул:
— Я тебя увидел раньше, чем ты меня! Я дарю тебе трех
лошадей!
Таков был обычай в те далекие времена. Друзья, встреча-
ясь после долгой разлуки, старались удивить друг друга
и порадовать каким-нибудь подарком. Отец подосадовал,
что не он первый порадовал друга подарком, но радушный
прием был ему по душе.
— Мой вигвам—твой вигвам,— сказал Короткий Лук. —
Входи, отдохни и поешь.
Женщины вышли из вигвама, поздоровались с моей ма-
терью и сестрой и начали снимать с лошадей поклажу.
Потом помогли они матери раскинуть вигвам, а я погнал
лошадей на пастбище, стреножил вожаков табуна и вернулся
в лагерь.
Наш вигвам был уже разбит, постели сделаны, все приве-
дено в порядок. Родители и сестра сидели в вигваме Корот-
кого Лука. Я присоединился к ним, а женщины поставили
передо мной миску с мясом.
Короткий Лук, рослый и красивый, был человеком храб-
рым и великодушным, потому-то избрали его большебрюхие
вождем всего племени. Он владел могущественным талисма-
ном— небесным огнем, ниспосланным молнией. Я знал ис-
торию этого талисмана. В далекие времена отец его отца
вышел на охоту, а в колчане у него было только три стрелы.
Дичи в лесу водилось много, но ему не повезло, и долго
бродил он по лесу. Наконец подошел он на расстояние
выстрела к большому оленю. Он спустил тетиву, но промах-
нулся, а кремневый наконечник стрелы, ударившись о скалу,
разбился. Ближе подкрался он к оленю, выстрелил, снова
промахнулся и нигде не мог найти второй стрелы. Пошел он
дальше. Олени, почуяв его приближение, бросались в зарос-
408
ли раньше, чем успевал он прицелиться. Осталась у него
только одна стрела, и он не хотел рисковать. На закате
солнца увидел он молодого оленя, который стоял на крутом
берегу реки. Осторожно пополз он к нему, а олень безмятеж-
но щипал траву и не чуял беды. Подкравшись к нему совсем
близко, охотник прицелился и спустил тетиву. Со свистом
пролетела стрела над спиной оленя и упала в реку. Тогда
сказал себе охотник:
— Я—хороший стрелок, но сегодня я промахнулся три-
жды и потерял три стрелы. Видно, не ждать мне удачи.
Пойду-ка я домой.
Он отправился в обратный путь и шел быстро, но темная
ночь застигла его далеко от лагеря. Черные грозовые тучи
заволокли небо, и в двух шагах ничего не было видно. Часто он
спотыкался и падал и наконец чуть было не полетел с крутого
берега в реку. Тогда решил он дальше не идти и ждать
рассвета. Вытянув руки, прошел он еще несколько шагов,
нащупал ствол большого тополя и опустился на землю.
Разразилась гроза, молния разрезала небо, ветер гудел
над его головой, но дождя не было. И вдруг в нескольких
шагах от испуганного охотника молния ударила в старое
сухое дерево. С оглушительным треском повалилось оно на
землю, ломая ветви соседних деревьев. И кора на упавшем
дереве загорелась. Сначала появилась только маленькая ис-
корка, но она разгоралась ярче и ярче, и вскоре весь ствол
был охвачен огнем, зарево осветило лужайку, и человек
увидел мертвого оленя... Подивился он, кто его убил и поче-
му медведи или волки его не сожрали.
И наконец полил дождь, холодный, пронизывающий,
и человек промок до костей. А огонь медленно поедал сухую
кору расщепленного дерева. Молния — страшное, смерто-
носное оружие Птицы Грома — зажгла этот огонь, а к свя-
щенному огню приближаться опасно. Но охотник был храб-
рым человеком. Кожаная его одежда пропускала влагу, и,
дрожа от холода, сказал он себе:
— Возьму-ка я щепку, загоревшуюся от священного ог-
ня, и разложу костер, чтобы согреться.
И, помолившись богам, чтобы они защитили его, попро-
сив у Птицы Грома прощения за то, что он возьмет ее огонь,
охотник направился к дереву, чтобы отодрать кусок горящей
коры. Проходя мимо оленя, он остановился. Глаза животно-
го были широко раскрыты, и казалось оно живым. Человек
наклонился и потрогал его рукой: тело было еще теплое
и мягкое.
И вдруг он все понял: боги, Птица Грома сжалились над
ним. Узнав, что потерял он три стрелы, они зажгли этот
409
огонь и убили оленя, чтобы охотник утолил голод. И страх
покинул человека. Смело подошел он к горевшему стволу,
взял кусок коры и разложил большой костер. Кремневым
ножом он вырезал кусок мяса из бока оленя, поджарил его
и съел. Потом прислонился спиной к стволу тополя и стал
греться у костра.
Гроза пронеслась. Засверкали на небе звезды, взошла
луна, но человек ничего не видел: он спал. А во сне тень его,
скитаясь по земле, встретила Птицу Грома, и птица повелела
ему всегда поддерживать огонь, упавший с неба.
На рассвете он проснулся, вспомнил свой сон и слова
Птицы Грома. Из влажной глины сделал он горшок и поло-
жил в него кусок гнилого дерева и красный уголек. Глиняной
крышкой он прикрыл горшок, но сделал в ней дырочку,
чтобы огонь мог дышать. Сын мой, огонь, как и человек,
умирает, если нечем ему дышать. И охотник понес домой
огонь, упавший с неба. Войдя в свой вигвам, приказал он
женщинам затоптать старый костер и, раздув уголек, тле-
ющий в горшке, разложить новый. И начиная с этого дня
священный огонь не угасал в вигваме. На ночь прикрывали
его золой, а когда племя кочевало по равнинам, женщины
несли огонь в глиняной посуде. Переходил он от отца к сыну
и был великим талисманом. Каждый, кто им владел, жил
долго, был богат и счастлив. Я не сомневаюсь, что и по сей
день он живет в вигваме сына Короткого Лука.
Теперь ты знаешь, сын мой, историю того огня, вокруг
которого сидели мы в лагере большебрюхих. И вскоре ты
поймешь, почему рассказал я тебе об этом.
— Какие новости принес ты мне? Что делается в лагере
пикуни?—спросил Короткий Лук, протягивая отцу зажжен-
ную трубку.
— Я навсегда покинул пикуни. Я не вернусь к этому
неблагодарному племени,—ответил отец.
— Не может быть!—воскликнул Короткий Лук, испыту-
юще всматриваясь в наши лица.
— Будет так, как я сказал!—громко крикнул мой отец.
Потом рассказал он, что заставило его покинуть лагерь
пикуни. Когда он умолк, спустилась тишина. Отец рассер-
дился.
— Ха! Почему вы молчите?—спросил он.— Или вы не
рады, что я вошел в ваше племя?
— Я говорил тебе, брат, что мой вигвам—твой виг-
вам,— отозвался Короткий Лук.—А теперь я скажу: мой
народ — твой народ. Но вот тебе мой совет: поживи с нами,
а потом вернись к родному племени. Ни мы и никто другой
не заменят тебе пикуни.
410
— У пикуни нет сердца! К ним я не вернусь. Я останусь
с вами,— сказал отец.
Позднее, когда в вигваме вождя собрались воины и стар-
шины, отец передал им слова Ки-па, подарки торговца и рас-
сказал о постройке нового форта. Эта новость обрадовала
большебрюхих. Они редко посещали форт на реке Йелло-
устон, потому что в тех краях жило враждебное им племя
сиу, а форт Красных Курток находился далеко на севере. Вот
почему они охотно согласились вести торговлю с Ки-па
и решили заняться ловлей бобров. Нам показалось, что все
большебрюхие рады были принять нас в свою среду.
Так как далеко не все большебрюхие говорили на нашем
наречии, то отец, разговаривая с ними, пояснял свои слова
знаками. Рассказал он о нашей встрече с военным отрядом
ассинибойнов и о пропавшей священной трубке. Когда он
закончил свой рассказ, все ему посочувствовали, а Короткий
Лук сказал:
— Брат, это поистине ужасная потеря. Что же ты будешь
теперь делать?
— Есть у меня другой талисман, я его получил от белого
торговца,— ответил отец.— Этот талисман притягивает
огонь с неба... А трубку свою я отыщу. Ассинибойны — тру-
сы, собаки! Я проберусь в их лагерь и найду трубку.
Человек, сидевший против моего отца по другую сторону
костра, засмеялся презрительно и недоверчиво. Все покоси-
лись на него. Наклонившись вперед, он знаками сказал отцу:
— Ассинибойны — храбрые воины. А пикуни—трусы,
собаки!
Потом он встал и медленно вышел из вигвама. Мой отец
был так удивлен, что в первую минуту растерялся и ничего
не ответил. Наконец он повернулся к Короткому Луку
и спросил:
— Так ли я его понял? Кто он?
— Ассинибойн,— ответил вождь.— В начале прошлой
зимы он и его жена пришли к нам пешком. Он сказал,
что поссорился со своим племенем и навсегда его покинул.
Нас он просил сжалиться над ним и приютить его. Мы
исполнили его просьбу. Он живет в вигваме Черного Кро-
лика, стережет его лошадей и приносит ему свою охотничью
добычу.
— Я его проучу! Никто не смеет называть меня собакой,
трусом! — крикнул отец, бросаясь к выходу.
— Нет, брат! — воскликнул Короткий Лук, удерживая
его за руку.— Здесь, в нашем лагере, ты не должен с ним
драться. Мы обещали взять его под свою защиту и не
нарушим данного слова.
411
— Но он обругал меня... пикуни!
— Ты первый стал ругаться,— напомнил, ему Короткий
Лук.— Послушай, ведь не тебя он ругал, а пикуни. Ты же сам
говорил, что навсегда ушел от своих соплеменников. Пусть
он их ругает. Не все ли тебе равно, если ты теперь не пикуни?
Мой отец отталкивал вождя, который удерживал его за
руку. Ему хотелось бежать за ассинибойном, но, услышав
последние слова Короткого Лука, он перестал сопротивлять-
ся, без сил опустился на ложе из звериных шкур и умолк.
Кажется, только теперь начал он понимать, какие последст-
вия влечет за собой его поступок. Да, перестав быть одним
из пикуни, он потерял право их защищать. Гордость его была
задета, а он не мог ответить на оскорбление, нанесенное
ассинибойном.
Вскоре ушли мы в свой вигвам и улеглись спать.
Я спал плохо. Непроизвольно я стал думать о наших
лошадях: в начале ночи я увидел их во сне — и это было
тревожное видение. Когда я проснулся, мне было непонятно,
что это значит, но на душе у меня было тяжело. Едва
забрезжил день, я встал, оделся, взял ружье и пошел искать
лошадей. Мне пришлось идти пешком — на ночь около па-
латки мы не привязали ни одной лошади. Мой отец сказал,
что в этом нет необходимости: каждую ночь большебрюхие
посылают отряд юношей, в обязанности которых входит
караулить табуны и предупреждать о приближении врага.
Я внимательно осмотрел долину реки и поднялся на
равнину, где паслись табуны, принадлежавшие большебрю-
хим, но нигде не видно было наших лошадей.
Глава V
Взошло солнце, а я, потеряв надежду найти наш табун,
вернулся в лагерь.
— Лошади наши пропали! Кто-то угнал наших лоша-
дей! — крикнул я, вбегая в вигвам.
— Никто не мог их угнать. Просто-напросто ты их не
нашел, сынок,— спокойно отозвался отец.— Если бы они
пропали, то вместе с ними была бы уведена и часть табунов
большебрюхих, и в лагере поднялась бы тревога. А сейчас
все спокойно. Ты ошибся, сынок. Отдохни, поешь, а потом
мы с тобой отыщем табун.
В эту минуту Короткий Лук вышел из своего вигвама
и стал выкрикивать имена воинов, которых он приглашал на
пир. И первое имя было имя моего отца. Отец побежал
к реке, умылся, расчесал и заплел волосы в косы, натер лицо
412
и руки священной красно-бурой краской и отправился в виг-
вам Короткого Лука.
Как только он ушел, мать спросила меня:
— Уверен ли ты, что наших лошадей украли?
— Совершенно уверен,— ответил я.—Я их искал в лесу,
у реки, я поднимался на равнину. Их нигде нет. Я знаю, что
враги их угнали.
Мать вздрогнула.
— Ну что ж! Я этого ждала,— задумчиво проговорила
она.— Не видать нам счастья, пока Одинокий Бизон не вер-
нется к пикуни.
Сестра заплакала. Лошадей—и особенно маленьких же-
ребят— она любила больше, чем своих кукол.
Между тем в вигваме Короткого Лука Черный Кролик
объявил, что ассинибойн и жена его скрылись. Ушли они
тайком среди ночи и унесли все свое имущество, свои седла
и лассо. Услышав это, отец воскликнул:
— Мой сын прав! Сегодня утром он нигде не мог найти
наших лошадей и решил, что их украли, а я ему не поверил.
Да, лошадей украли, их увел этот ассинибойн!
— Сейчас мы узнаем, украдены они или нет,— сказал
Короткий Лук.
И он приказал лагерному глашатаю созвать юношей
и отправить их на поиски нашего табуна.
Пир продолжался, но я думаю, что отец ничего не мог есть.
Старуха, мать Короткого Лука, заглянула в наш вигвам
и сообщила нам, что ассинибойн со своей женой покинул
лагерь, а отец мой думает, что он-то и угнал наш табун.
Однако моя мать и я еще раньше знали, что он сделал это.
Я уже рассказал ей о своем сне.
— А! Это было предостережение,—сказала она.— Если
бы ты разбудил нас, твой отец смог бы спасти табун...
Вскоре вернулись юноши, посланные на разведку, и объ-
явили, что лошадей наших не нашли, но видели следы их
в траве, ведущие к низовьям реки. Как выяснилось впослед-
ствии, один из ночных сторожей видел ассинибойна, броди-
вшего ночью среди табунов. Думая, что он входит в карауль-
ный отряд, сторож не обратил на него внимания и ничего
ему не сказал.
После недолгого совещания отец мой и Короткий Лук
решили, что преследовать ассинибойна не стоит, так как он
успел ускакать далеко от лагеря. Теперь нужно было узнать,
где находится его племя, а затем попытаться увести лошадей.
— Да, так и сделаю,—сказал отец.— Все равно я должен
был идти за своей трубкой в лагерь ассинибойнов. Кто из
молодых воинов пойдет со мной?
413
— Брат, тебе придется идти одному,— ответил Корот-
кий Лук.— Прошлым летом мы заключили мир с ассинибой-
нами и не можем его нарушить.
Отцу это не понравилось. Большебрюхие пользовались
покровительством наших трех племен—пикуни, черноногих
и кайна—и без нашего согласия не имели права заключать
мир с нашими врагами. Отец пожаловался на это матери.
— Верно,— сказала она ему.— Но тебя это не касается:
ведь ты теперь не пикуни.
Эти слова задели отца. Он не ответил ни слова и долго
молчал. Наконец приказал он моей матери приготовить
запасную пару мокасин: решил он отправиться отыскать
лагерь ассинибойнов...
Днем отец еще раз заглянул в вигвам Короткого Лука.
Вождь обещал ему заботиться о нас, пока он не вернется.
После полудня отец отправился в священный «вигвам для
потения», чтобы очиститься перед дальней дорогой, и ста-
рый знахарь помолился за его успех. Когда зашло солнце,
взял он свое ружье и сверток с сушеным мясом, военным
убором, веревками и запасными мокасинами и распрощался
с нами. Мать и сестра смотрели ему вслед и плакали.
У нас осталось три лошади — подарок Короткого Лука.
Мать ездила в лес за дровами, а я охотился. Хотя я был еще
мальчиком, но на мне лежала обязанность кормить семью.
В лагере большебрюхих у меня было много сверстников-
друзей; особенно привязался я к трем подросткам, матери
которых были родом пикуни. Эти трое, да и другие мальчуга-
ны, говорили на моем родном языке. Но теперь я не прини-
мал участия в их играх. Мне случалось убивать бизонов,—
мог ли я после этого охотиться за кроликами и куропатками?
Беспокоила меня также мысль о нашем будущем. Родное
племя мы навсегда покинули, отец ушел, и мы не знали,
вернется ли он когда-нибудь, а были мы бедны, очень бедны.
Имея только трех лошадей, мы не могли перевозить на них
все наши пожитки и вигвам, когда племя снималось со
стоянки. Неудивительно, что мне было не до игр.
Юноши в лагере большебрюхих не обращали на меня
внимания. Для них я был слишком молод. Они не принимали
меня в свою среду, никогда не приглашали на свои танцы
и другие собрания. Со мной им не о чем было говорить.
И я чувствовал себя одиноким.
Спустя три дня после ухода отца большебрюхие пересе-
лились к верховьям реки, где водилось много бобров. Корот-
кий Лук дал двух лошадей для перевозки нашего имущества,
но нам самим пришлось идти пешком. И никто не пред-
ложил нам лошади, хотя сотни лошадей бежали без покла-
414
жи. И целый день брели мы пешком под палящим солнцем...
Как непохожи были эти большебрюхие на наших соплемен-
ников! Пикуни—добрые люди. Никогда не допустили бы
они, чтобы гости их шли пешком. Вечером, когда мы раски-
нули вигвам, я сказал матери:
— Я собираюсь быть мужчиной: буду ловить бобров,
а шкуры их обменяю на лошадей. Если отец не пригонит
домой наш табун, лошади у нас все-таки будут.
— Ты храбрый мальчик,— ответила мать.—Ты будешь
ловить бобров и охотиться для нас. Но лучше, если ты
сначала увидишь вещий сон. Мы не сможем отпускать тебя
из лагеря без защитника—«тайного помощника».
Я согласился с этим. Мать с сестрой пошли в лес и по-
строили для меня помост на дереве. На закате солнца Корот-
кий Лук позвал меня в свой вигвам, и я немедленно явился
на зов. Он выкрасил мне лицо священной красной краской,
а на лбу нарисовал черную бабочку—знак счастливых сно-
видений и помолился своему священному огню.
Мать и сестра устроили помост в ветвях большого ста-
рого тополя в ущелье, к югу от реки. В этом месте врагам
спрятаться было негде. А большебрюхие, зная, что я пощусь,
ни за что не приблизились бы к этому месту и не нарушили
бы моего одиночества.
Когда я влез на дерево и растянулся на помосте, мать
и сестра вернулись в лагерь. Я стал молиться священному
огню и всем богам, потом крепко заснул. Четверо суток провел
я на этом помосте. Каждое утро мать и сестра приносили мне
воду, спрашивали, здоров ли я, и потихоньку уходили. Первые
два дня мне очень хотелось есть, потом я перестал думать
о еде. Часами лежал я на своем помосте и припоминал
рассказы стариков о том, как обрели они во сне «тайных
помощников». Когда я засыпал, тень моя блуждала по горам
и равнинам и беседовала с тенями древних животных—тех
первых животных, населявших землю, которые, как и наши
праотцы, говорили только на одном языке—на языке пикуни.
Да, я беседовал с ними, просил у них помощи, но сны мои
обрывались. Я просыпался и лишь смутно мог припомнить,
что видел во сне. Быть может, сон был тревожен потому, что
я беспокоился об отце. Мысль о нем не покидала меня.
Я представлял себе, как бредет он ночью, печальный и одино-
кий, отыскивая лагерь ассинибойнов, а днем прячется в заро-
слях. Знал я, что на каждом шагу угрожает ему опасность.
Сын мой, настала четвертая ночь. Я ослабел от голода
и уже терял надежду увидеть вещий сон. Снова стал я припо-
минать рассказы стариков и предания нашего племени, кото-
рые знал с детства. Наконец я заснул...
415
Слушай, сын мой, вот что приснилось мне. Усталый, шел
я по равнине. Было мне жарко и хотелось пить. Я спустился
в долину, где протекал ручей; утолив жажду, я уселся на
берегу. Ворон пролетел над моей головой. Я воззвал к нему
о помощи й, повернувшись, долго смотрел ему вслед, но он
ничего мне не ответил. Когда он скрылся из виду, я снова
повернулся к ручью. На песке, у самой воды, сидели в ряд
четыре животных, которые водятся на земле и в воде. Не
могу тебе сказать, что это были за животные. Ты знаешь, мы
никогда не произносим вслух имен наших «тайных помощ-
ников». Один из этих зверьков сказал мне:
— Мы слышали, как ты взывал о помощи. Что с тобой?
Не можем ли мы помочь тебе?
— Да, да, помогите мне! — воскликнул я.— Долго ски-
тался я по равнинам, ко многим животным обращался за
помощью, и никто не откликнулся на мой зов.
— Да, мы слышали, как призывал ты Древнего Ворона.
Мы — четверо братьев, четверо древних животных. В дале-
кие времена мы и твои праотцы жили в дружбе. И теперь мы
согласны быть твоими «тайными помощниками». Следуй за
нами в наш вигвам.
Жили они не в вигваме, а в пещере. Вдоль стен тянулись
ложа из травы, а на стенах висели красивые одежды. С лю-
бопытством осматривался я по сторонам. Один из братьев
снова заговорил со мной, и вдруг все четверо превратились
в людей. Да, сын мой, все древние животные могли в любое
время принимать облик человека... Братья еще раз обещали
мне свою помощь, а затем позволили мне уйти. Тень моя
вернулась к моему телу, я проснулся и припомнил свой сон.
И как я был рад, что закончился для меня тяжелый пост!
И обрел я не одного, а четверых помощников. До рассвета
я лежал на своем помосте, потом спустился на землю, побе-
жал домой и рассказал об успехе матери и Короткому Луку.
Узнав, что я окончил священный пост, юноши в лагере
большебрюхих приняли меня в свою среду, стали пригла-
шать на свои танцы и заглядывали в наш вигвам, чтобы
поболтать со мной. Больше я не чувствовал себя одиноким.
Я ездил с ними на охоту и привозил домой мясо и шкуры
убйтых животных. Я расставлял западни и каждое утро
находил в них двух-трех бобров. В то время как я постился,
один из воинов побывал в форте Ки-па и привез домой
красивые одеяла, бусы, табак, ножи и западни. Теперь все
племя загорелось желанием обменивать меха на товары
белых людей, все стали ловить бобров. У большебрюхих
много было лошадей, и стоили они дешево. За хорошую
лошадь, приученную к охоте на бизонов, я отдал трех боб-
416
ров. Вьючную лошадь можно было купить за одну бобровую
шкуру. Те, у кого не было капканов, охотно покупали у меня
бобров, сами сдирали с них шкурки и сушили их. Мы трое —
мать, сестра и я — работали с утра до ночи и были бы
счастливы, если бы мысль об отце нас не тревожила. Летели
дни, а он не возвращался. Однажды моя мать прошла по
всему лагерю и оповестила всех о том, что она дает обет
сжечь во славу Солнца священный вигвам, если одинокий
путник к нам вернется.
Каждое утро мать и сестра ходили со мной к реке, где
расставлены были западни, и помогали сдирать шкурки с бо-
бров. Я купил много лошадей, и теперь нам не пришлось бы
идти пешком, если бы большебрюхие вздумали переменить
место стоянки.
В те дни, когда не нужно было идти на охоту, я сам выгонял
на пастбище своих лошадей. Много было у меня с ними возни.
Они упорно возвращались к тем уабунам, с которыми паслись
раньше, а я хотел, чтобы они привыкли одна к другой и паслись
вместе. Одних я привязывал друг к другу короткими веревками,
других стреножил, но некоторые все-таки убегали к старым
своим табунам, и каждый день рыскал я по пастбищу, отыски-
вая их. Домой я приходил в сумерках, ел и ложился спать.
Думали мы,’ что лагерь ассинибойнов находится при
устье реки, не очень далеко от места нашей стоянки. Этот
путь можно было пройти пешком в пять дней. После ухода
моего отца мы начали считать дни, и каждый вечер я делал
зарубку на палке... Прошло двадцать дней. За это время он
успел бы дважды спуститься к устью реки и вернуться назад.
Мать сказала нам:
— Дети, тревожно у меня на сердце. Боюсь, что больше
не увидим мы вашего отца.
Я разделял эти опасения, но старался успокоить мать.
Как-то вечером я делал тридцатую зарубку на палке, как
вдруг чья-то рука отодвинула занавеску у входа, и в вигвам
вошел отец. Он едва держался на ногах и, наверно, упал бы
прямо в костер, если бы я не подбежал к нему и не обнял за
плечи. Поддерживая его под руки, мы подвели его к постели
и помогли ему улечься. Я заметил, что нет у него ни колчана, ни
лука. «1де же они?—дивился я.— И где его прекрасный боевой
наряд в коробке, украшенный бахромой и рисунками? Почему
правая его рука распухла и почернела?» О, как он исхудал!
Скелет, обтянутый кожей. Большие его глаза ввалились. Нас
он словно не замечал и дико осматривался по сторонам.
Взгляд его пал на мешок, в котором хранились талис-
маны. Мешок этот подвешен был к шесту вигвама, над
постелью. Дрожащей рукой указал он на него и прошептал:
16 № 925
417
— Сними его с шеста. Вытащи из него все, что там есть.
Я повиновался, засунул руку в мешок и достал подарок
Ки-па — талисман, притягивающий огонь с неба. Я показал
его отцу.
— А! Вот он! Я забыл взять его с собой,— слабым
голосом проговорил он.
Мать подала отцу деревянную тарелку с похлебкой. Ел
он с жадностью и попросил еще. Потом захотелось ему мяса,
но мать не дала.
— Сейчас же дай мне мяса, я умираю от голода,— при-
казал он.
Мать покачала головой и ответила:
— Нет. Нельзя. Сначала отдохни, а потом можешь по-
есть мяса.
Он закрыл глаза и тотчас же заснул, сжимая в руке
талисман Ки-па. Мы подбрасывали хворост в костер
и не спускали глаз с отца. Пришел Короткий Лук,
осмотрел распухшую руку своего друга и сказал, усаживаясь
подле меня:
— Много он страдал, но теперь скоро поправится.
Проснулся отец среди ночи и снова попросил есть. Мать
дала ему похлебки и мяса, он с жадностью набросился на еду
и съел все до последнего кусочка. Тогда только заметил он,
что в вигваме сидит Короткий Лук.
— Ха! Это ты, друг мой!—сказал он.—Я рад тебя
видеть.
— Мы молились за тебя и приносили жертвы, и вот ты
здесь,— отозвался Короткий Лук.— Мы также рады тебя
видеть.
— Не надеялся я вернуться к жене и детям,—проговорил
отец.— Слушайте, вот что случилось со мной:
«Четыре ночи шел я долиной реки и наконец спустился
к устью. На рассвете пятого дня увидел я вдали дымок,
поднимавшийся над долиной. Я знал, что это дым костров
в лагере врага. Позднее показались на равнине всадники,
выехавшие на охоту. Я спрятался в зарослях и ждал ночи.
Враги завладели моей Трубкой Грома, которая нужна была
мне для молитвы, но у меня остался другой талисман—пода-
рок белого человека. Я хотел притянуть с неба огонь, наде-
ясь, что тогда Солнце заметит меня и услышит мой зов.
Я раскрыл коробку с боевым снаряжением, стал искать
волшебный кусок льда, но не нашел. Я был уверен, что взял
его с собой в дорогу. Неужели я его потерял? Тяжела была
мне эта потеря...
Настала ночь, и я приблизился к лагерю врага. Тускло
мерцали огни в вигвамах. Сначала хотел я найти лошадей,
418
а потом пробраться в лагерь и отыскать Трубку Грома.
Взошла луна, когда я вышел на пастбище, где паслись табу-
ны ассинибойнов, но моих лошадей нигде не было видно.
Тогда решил я сначала отыскать трубку, а потом угнать
один из табунов, принадлежащих ассинибойнам. Лагерь был
раскинут на открытой поляне, и мне пришлось пробираться
ползком и прятаться в высокой траве. Когда я находился на
расстоянии сотни шагов от первых вигвамов, справа от меня
послышался шорох. Это была «настоящая змея» *. Не успел
я свернуть в сторону, как она ужалила меня в руку. В ужасе
я едва не закричал и вскочил, а змея сорвалась с моей руки.
Я поднес к губам ужаленную руку и, высасывая кровь из
ранки, бросился бежать. Не знаю, почему побежал я прочь от
Малой реки, на юг, к Большой реке, и стал взбираться на
холм. Рука моя распухла и горела, словно охваченная огнем.
Никогда еще не испытывал я такой мучительной боли.
Я спустился с холма в долину Большой реки и увидел
ручей, струившийся в ущелье. Без сил упал я на берегу ручья
и сунул руку в холодную жидкую грязь. Сначала я почув-
ствовал облегчение, но вскоре боль снова усилилась; каза-
лось мне, что грязь нагревается от огня, пожирающего мою
руку. Когда рассвело, я понял, что дело плохо. «Сейчас
пойду я по тропинке, ведущей в страну Песчаных Хол-
мов»,— подумал я и потерял сознание. Когда я пришел
в себя, как вы думаете, где я был? На островке на Большой
реке! Как я попал туда? Не знаю. Сколько времени провел на
островке? Тоже не знаю. Пропали мои стрелы и лук, мое
боевое снаряжение, мокасины и сушеное мясо. Должно быть,
в беспамятстве я бросил в реку все свои пожитки или забыл
их где-нибудь на берегу. Искать их не имело смысла. Рука
моя распухла до локтя, но боль утихла. Я побродил по
островку, нашел какие-то съедобные коренья и съел их.
Когда спустилась ночь, я покинул островок и вплавь
добрался до северного берега. Я не знал, где нахожусь.
Поднявшись на равнину, я стал ждать рассвета и, когда
наконец рассвело, увидел на севере Волчьи горы. Сначала
я не поверил своим глазам. Неужели мог я, скитаясь в бес-
памятстве, зайти так далеко? Немедленно тронулся в об-
ратный путь. Знал я, что по равнинам рыщут военные от-
ряды, но опасность меня не страшила. Нужно было спешить,
малейшее промедление грозило смертью, потому что я по-
терял свое оружие и мне нечего было есть. Проходили дни.
Съедобных кореньев попадалось все меньше и меньше,
и я терял силы. Наконец увидел я долину Малой реки
* «Настоящая змея» — ни-топ-и-пик-сек-син—гремучая змея.— Примеч. авт,
16*
419
и стал подниматься к истокам. Когда вдали показались
тусклые огни, я едва передвигал ноги. Если бы пришлось
мне идти еще несколько часов, я не добрался бы до дома».
— Ха! Тебе повезло,— сказал ему Короткий Лук.—Хотя
у тебя не было амулета, боги еще с тобой. Из тех, кого
ужалит «настоящая змея», редко кто остается в живых.
Отец ничего не ответил—он снова заснул. Когда ушел
Короткий Лук, мы тоже улеглись спать.
Проснулся я на рассвете, отец спал. Я попросил мать не
говорить ему о тех лошадях, которых я выменял на боб-
ровые шкурки. Поев, я вышел на пастбище, поймал двух
лошадей и вместе с сестрой поскакал к реке, где были
расставлены западни. Сестре я сказал, что сегодня хочу
поскорее закончить работу, а затем пригнать наш табун
к лагерю, вызвать отца и показать ему, что мы приобрели.
Я думал, что он обрадуется, увидев табун в сорок голов.
Когда отец тридцать дней назад покинул лагерь, было у нас
только три лошади — подарок Короткого Лука.
Накануне я расставил западни дальше к верховьям реки, куда
не заходили другие ловцы бобров. Там, где тянулась вдоль реки
роща молодых тополей, бобры—эти маленькие дровосеки—
проложили тропы, по которым таскали к реке зеленые тополе-
вые ветки. С этими ветками они переправлялись к противопо-
ложному крутому берегу, где находились их жилища, и погружа-
ли их на дно реки. К зиме они собирали большие охапки веток,
а когда лед сковывал реку, они тащили ветки в свои жилища
и объедали кору. Белые палки с объеденной корой они спускали
под лед, и течение их уносило. Весной и летом они не запасались
ветками. Запасы на зиму они делали, когда листья, падающие
с деревьев, возвещали о приближении холодов. Но и теперь
бегали они каждую ночь по тропинкам, ведущим от реки к роще,
и я был уверен, что найду бобров в трех моих западнях.
Мы привязали лошадей на опушке леса и, крадучись,
стали спускаться к реке. Я держал наготове ружье, надеясь
подстрелить оленя или лося, пришедшего на водопой. Вдруг
раздался громкий плеск неподалеку от того места, где была
расставлена первая западня. Казалось, какое-то большое
животное плескалось в реке.
— Стой здесь, а я пойду вперед и посмотрю,—сказал
я сестре.
Сделав несколько шагов, я оглянулся: сестра шла за мной
по пятам. Знаками я приказал ей остановиться. Она покачала
головой и ответила также знаками:
— Нет, я пойду с тобой.
Не обращая больше на нее внимания, я двинулся вперед
с еще большей осторожностью.
420
Глава VI
Ползком я пробирался сквозь заросли и наконец, раз-
двинув кусты, увидел реку. Сердце у меня замерло: большая
старая медведица-гризли стояла на задних лапах в воде
и мотала головой, словно высматривала добычу. Два кро-
хотных медвежонка сидели на берегу и смотрели на мать.
Вдруг за ее спиной показалась головка бобра. Зверек набрал
воздух в легкие и скрылся под водой. Медведица быстро
повернулась, подпрыгнула и опустилась на все четыре лапы,
взбаламутив вокруг себя воду. Когти правой ее лапы застря-
ли в звеньях цепи, привязанной к моей западне. Рванувшись
вперед, она вытащила на поверхность воды западню, и я уви-
дел большого бобра, попавшего в ловушку. Медведица рази-
нула пасть, схватила зверька и двинулась к берегу.
У меня в глазах потемнело от бешенства. Я не хот.ел
лишиться этой западни, стоившей нескольких лошадей, и жал-
ко мне было бобра, которого я мог обменять на сильную
вьючную лошадь. И я воззвал к своим «тайным помощ-
никам»: «Хей-ю! Вы, четверо древних братьев, помогите
мне!» — молился я, готовясь выстрелить.
Старая медведица добралась до берега. Оба медвежонка
привстали на задние лапы и втягивали носом воздух, словно
старались угадать, что держит она в пасти.
Колышек, к которому привязана была цепь западни,
я вбил довольно далеко от берега, опасаясь, как бы бобр не
выбрался на сушу и не освободился из западни. Должно
быть, зверек только что попал в ловушку и пытался высу-
нуть головку из воды, когда к реке подошла медведица.
Вдруг цепь натянулась, и медведица, разжав клыки, упу-
стила бобра. Тихонько заворчала она от удивления и повер-
нулась, чтобы снова поймать зверька. Она стояла боком ко
мне, и я решил не упускать удобного случая. Прицелившись
ей в спину, я спустил курок. Медведица заревела от боли,
а я вскочил, повернулся, чтобы убежать, и сбил с ног сестру.
Я не знал, что она стоит за моей спиной. Конечно, Нитаки
вскрикнула, и медведица услышала ее крик. Я схватил сестру
за руку и помог ей встать.
— Беги!—сказал я, оглядываясь через плечо.
Медведица громко ревела и, продираясь сквозь заросли,
шла прямо на нас. Кровь лилась из ее разинутой пасти. «У
нас есть надежда на спасение,— подумал я.— Эта алая пенис-
тая кровь хлынула из простреленных легких. А если легкие
прострелены, медведица скоро издохнет».
Нитаки бежала к опушке леса, где мы оставили лошадей.
Я от нее не отставал, но медведица нас догоняла. Снова
421
вспомнил я слова Белого Волка: «Защищай мать и сестру».
Круто свернул я в сторону, замедлил бег и громко крикнул,
чтобы привлечь внимание медведицы. Забыв о Нитаки, она
бросилась по моим следам. Я летел как стрела, но расстоя-
ние между нами уменьшалось с каждой секундой. Бросив
ружье в кусты, я развязал пояс, сорвал с плеч одеяло и,
скомкав его, швырнул через плечо. Медведица поймала его
на лету и вонзила в него когти, а я успел добежать до
молодого тополя и, как белка, вскарабкался на дерево. Огля-
нувшись, я увидел, что медведица оставила одеяло и прибли-
жается огромными прыжками. Она громко сопела, и морда
ее была покрыта кровью. Внезапно она тяжело упала на
землю, а я, видя, что враг мой лежит неподвижно, издал
победный клич. Спрыгнув с дерева, я позвал сестру.
— Нитаки, беги сюда! — кричал я.—Липкий рот * мертва!
— Уверен ли ты в этом? — откликнулась она.
— Да, да, уверен! Иди скорее!
Взявшись за руки, мы подошли к медведице. Величиной
она была чуть ли не с самку бизона. Какая огромная голова!
Какие маленькие глазки! А когти на передних лапах были
длиной с мою ладонь. Я не мог взять шкуру убитого зверя.
Только знахари имели право отрезать кусок меха, чтобы
завернуть в него священную трубку. Почему? Потому что
медведи сродни людям и мало чем от них отличаются. Но
когти принадлежали мне по праву. Они были моим трофеем
так же, как скальп является трофеем того, кто убивает врага.
Я хотел сделать из них ожерелье и носить его па шее: пусть
знают все, что я совершил подвиг. Ножом срезал я когти со
всех четырех лап, а Нитаки принесла мое разорванное, зали-
тое кровью одеяло, и в него мы завернули когти. Потом
я отыскал свое ружье и зарядил.
Мы спустились к реке. Медвежат на берегу уже не
было. Я вошел по пояс в воду, выдернул колышек и вытащил
на берег западню с попавшим в нее бобром. Клыки мед-
ведицы не испортили меха. Быстро содрали мы шкуру
с бобра и снова поставили западню. В двух других западнях
мы не нашли зверьков. Вернувшись на опушку леса, мы
вскочили на коней и поехали домой. Проезжая пастбищем,
я отыскал наших лошадей и погнал их к лагерю. Мать
поджидала нас. Когда мы пригнали табун к самому вигваму,
она позвала отца.
— Посмотри, как работал твой сын, пока тебя не бы-
ло!— сказала она.— Это его лошади — все, кроме тех трех,
которых подарил тебе Короткий Лук.
* Так индейцы-черноногие называли медведя.
422
— Не может быть! — воскликнул отец.
— Брат ловил бобров и обменивал шкурки на лоша-
дей,— вмешалась Нитаки.— А мы ему помогали. Каждое
утро мы ходили с ним к реке.
Отец ни слова не ответил. Он уселся на землю и, присло-
нившись спиной к вигваму, не спускал глаз с лошадей.
— А вот еще одна шкурка,—сказала сестра, протягивая
ему шкурку бобра.— Еще одна шкурка — еще одна лошадь.
Я развязал одеяло и положил его к ногам отца.
— Я убил Липкий рот. Я совершил подвиг. Вот ее когти.
Смотри, какие длинные!
Как ты думаешь, порадовался он моей удаче? Засмеялся?
Похвалил меня? Нет! Искоса посмотрел он на когти мед-
ведицы, отвернулся и пробормотал:
— Все счастливы, все довольны, мне одному не везет.
Я беден, очень беден, ничего у меня нет.
— Нет, нет, отец, ты не беден, эти лошади твои...— начал
было я, но мать меня перебила.
Она сердилась. Я видел, как сверкали ее глаза.
— А кто виноват в том, что ты беден? — крикнула она.—
Ты! По твоей вине мы потеряли всех лошадей. Еще раз
говорю тебе: вернемся к родному племени!
— Никогда! Никогда не вернусь я к пикуни! — резко
оборвал ее отец.— Слушайте, жена и дети,— продолжал он,
и голос его звучал мягче,—скоро я отдохну, соберусь с си-
лами и снова пойду отыскивать наших лошадей и Труб-
ку Грома. И в следующий раз я вернусь не с пустыми
руками...
С этими словами он встал и, опираясь на руку матери,
пошел в вигвам.
Летели дни. Я продолжал ловить бобров. Лошадей у нас
было много, и теперь мы хранили шкурки, чтобы впоследст-
вии обменять их на товары Ки-па. Отец отдыхал, сытно ел,
и силы к нему возвращались. Но в дождливые дни у него
болела рука, ужаленная змеей.
Однажды лагерный глашатай, проезжая между вигвама-
ми, возвестил о том, что на следующее утро племя снимается
с лагеря и двинется к устью реки Марайас, где находился
торговый форт Ки-па. Услышав это, отец заявил, что чув-
ствует себя здоровым и может отправиться в путь.
Путешествие прошло без всяких приключений. Через два
дня мы раскинули вигвамы в долине Большой реки, непода-
леку от форта. Ки-па рад был нас видеть. В честь старшин
племени большебрюхих устроил он пир и на этот пир позвал
отца. Мать моя подружилась с Са-куи-а-ки, целые дни про-
водили они вместе.
423
Большебрюхие осаждали торговое помещение форта, где
разложены были на полках товары. Много народу набилось
в комнату. Всем хотелось поскорее пробраться к прилавку
и обменять бобровые шкурки на материю, ружья, ножи.
В лагере нашем было не меньше двух тысяч шкурок, а через
пять-шесть дней они перешли в руки Ки-па, и полки в торго-
вом помещении форта опустели. Но вскоре получены были
новые товары. Из форта в устье Йеллоустона прибыли три
большие лодки с грузом. Никогда еще нс видели мы таких
красивых вещей, как те, какими торговал Ки-па. Нравились
нам яркие цветные одеяла, каких нс было у Красных Курток,
торговавших на севере. Всем хотелось иметь такое одеяло,
и в лагере не осталось ни одной бобровой шкурки. Стар-
шины собрались на совет и решали вопрос, где ставить
западни на бобров.
С этими тремя лодками в гости к Ки-па приехал большой
белый вождь со своими помощниками. Жил он, по словам
Ки-па, в далекой стране, которая лежит за великим соленым
озером... Ему хотелось знать, как мы живем и какие живот-
ные водятся в нашей стране. Для него мы убивали зверей,
птиц, насекомых, которых он решил увезти с собой на роди-
ну. Он скупал у нас не только шкуры, но и кости бизонов,
лосей, медведей и других животных, больших и мелких.
Однажды пришли мы к нему в гости — мой отец, Корот-
кий Лук и я. Он поймал паука и пришпилил его булавкой
к куску бумаги. Потом положил он паука под какую-то
странную трубу. Если посмотришь в эту трубу — крохотная
вещь покажется тебе очень большой. Нам он приказал по-
смотреть в трубу на паука. По очереди подходили мы к тру-
бе и заглядывали в нее. Мороз пробежал у меня по коже,
когда я увидел паука. Я и не знал, что у него такая от-
вратительная голова, такие злые глаза и огромная пасть...
Потом он заставил нас посмотреть на каплю воды, и мы
увидели, что копошатся в ней черви. Это было страшное
зрелище. Белый человек сказал нам, что в каждой капле воды
много таких червей, но, конечно, мы ему не поверили. Про-
сто-напросто белый человек был великим знахарем, этих
червей он бросил в воду, чтобы показать нам, какой он
обладает силой *.
Старшины решили вернуться к Малой реке и заняться
ловлей бобров у ее истоков. Рано утром оповестил нас об
* Этот «белый знахарь» — несомненно, Максимилиан, принц Вид, который
летом 18.33 г. навестил капитана Киппа в форте на реке Марайас. Был он
естествоиспытателем и путешественником и написал отчет о своем путешест-
вии к верховьям Миссури («Путешествие по Северной Америке»).— Примеч.
авт.
424
этом решении лагерный глашатай. Но и часа не прошло, как
приказали ему снова объехать все вигвамы и выкрикивать:
«Завтра мы не снимаемся с лагеря. Едут сюда пикуни. Едут
наши друзья». Нам эту весть принесла жена Короткого Лука,
пересказавшая слова глашатая. Лицо отца потемнело, брови
сдвинулись, и пришлось нам скрывать нашу радость.
— Если они раскинут вигвамы около нашего лагеря, мы
немедленно отсюда уйдем,—сказал он матери.
Она промолчала. Мы с Нитаки выбежали из вигвама
и остановились у входа; вскоре подошла к нам мать. Видели
мы, как Короткий Лук, старшины большебрюхих, их воины
и знахари выехали навстречу пикуни. А в вигваме сидел мой
отец и посылал проклятья родному народу. Тяжело было
у меня на сердце. Я видел слезы на глазах матери. Хотелось
мне войти в вигвам и сказать отцу, что плохо он поступает,
ненавистью отравляя нашу радость. Но я не посмел этого
сделать.
Вскоре вернулся Короткий Лук со своими спутниками,
а с ними ехал вождь Одинокий Ходок и старшины пикуни.
Нас они не заметили и направились к вигваму Короткого
Лука. Мы не спускали глаз с долины реки. Наконец выехали
из леса первые всадники, а за ними, извиваясь, словно змея,
спустилась в долину процессия ехавших верхом пикуни.
Остановились они на поляне у реки и начали снимать с ло-
шадей поклажу. Мы побежали к ним, а навстречу нам летели
радостные приветствия. Отыскали мы наших родственни-
ков— Глаза Лисицы, Белого Волка, их жен и детей. Сколько
было смеха, сколько пролито слез! Женщины и девочки
всегда плачут от счастья.
Когда женщины раскинули вигвамы и пошли за водой
и хворостом, Глаза Лисицы, Белый Волк и другие воины
повели меня к реке, усадили на берегу и заставили рассказать
обо всем, что с нами случилось с тех пор, как расстались мы
с пикуни. Внимательно слушали они меня, передавая друг
другу трубку, ни разу не перебивали, пока я не рассказал им
о встрече с медведицей, не показал ожерелье из когтей. Тогда
один старый воин хлопнул в ладоши и воскликнул:
— Ха! Этот мальчик — настоящий пикуни! Неужели
я сказал — мальчик? Какой же он мальчик? Он—мужчина,
воин!
— Аи! Правду ты сказал.
— Правдивы твои слова, древний старик!—подхватили
остальные.
О, как обрадовался я этим похвалам! Когда я закончил
свой рассказ, воины долго молчали. Наконец заговорил Бе-
лый Волк:
425
— Что мне сказать о старшем моем брате? Стыдно мне
за него! Должен был бы я на него рассердиться. Плохо он
поступает, а хуже всего то, что свою жену и детей он
подвергает великим опасностям. Но знаю я: несмотря ни на
что, он—человек добрый и смелый. Одна беда—слишком
он горд. И вот что я скажу: пожалеем его. Ясно, что боги
отвернулись от него. Он потерял свой талисман, потерял
своих лошадей, змея его ужалила. Будем к нему снисхо-
дительны. Сделаем все, чтобы вернулся он в наш лагерь.
Воины согласились с Белым Волком, и собравшиеся ра-
зошлись. Хотелось им, чтобы отец помирился с пикуни.
Я отыскал мать и сестру, и мы пошли домой. Отец на нас
рассердился.
— Конечно, вы побывали в лагере пикуни. С ними вам
веселее, чем со мной,—сказал он.
— Не сердись,— ответила мать.— Ты знаешь, что всегда
рады мы быть с тобой.
Он промолчал.
В нашем вигваме собрались гости. Первыми явились
Белый Волк и Глаза Лисицы. Пришли и другие воины, друзья
отца, которые не раз сражались бок о бок с ним. Ласково
приветствовали они его, курили трубку, рассказывали
о своей жизни и уходили, упрашивая его заглянуть к ним
в вигвам.
Никогда еще не видел я отца таким пасмурным и молча-
ливым. Впервые он молчал и слушал, что говорили другие.
Ему не о чем было говорить: новых подвигов он не совершил,
его преследовали неудачи, а рассказывать о них он стыдил-
ся... Белый Волк и Глаза Лисицы ушли от нас последними.
Говорили они обо всем—только не о том, что было у них на
уме. А хотелось им уговорить отца вернуться к пикуни.
Вечером пришел юноша, посланный вождем пикуни,
Одиноким Ходоком. Великий вождь звал своего старого
друга в свой вигвам выкурить трубку и принять участие
в пиршестве. Отец быстро сел и стал искать взглядом свой
плащ. Сердце радостно забилось у меня: думал я, что отец
пойдет на зов. У матери засияли глаза. Вдруг отец нахмурил-
ся и проворчал, обращаясь к юноше:
— Скажи твоему вождю, что я болен и не могу прийти.
На следующее утро сам вождь пришел в наш вигвам
и долго сидел с нами. Вел он себя так, словно мы по-
прежнему жили в лагере пикуни, словно не было никакой
ссоры. Говорил он о давно прошедших временах, вспоминал
те далекие дни, когда он и мой отец были молоды. А отец,
слушая, припоминая, развеселился, забыл об обидах и сам
говорил немало. Мы радовались, на него глядя, надеялись,
426
что гнев его остынет и скоро-скоро раскинем мы вигвам
в лагере пикуни.
Каждый день ходили пикуни в форт Ки-па и обменивали
шкурки бобров на товары белых людей. Купили они все, что
привезено было па трех лодках, и требовали новых товаров.
— Как хорошо, что белый торговец поселился в нашей
стране, в сердце наших прерий!—говорили мы.— Теперь ни
в чем нс будем мы нуждаться.
Сын мой, как жестоко мы ошибались! Я не осуждаю
Ки-па. Виноваты мы сами. Если подумать — мы ведь не
нуждались в тех товарах, какие торговцы привозили в нашу
страну. Предки наши сами делали свое оружие и одежды
и жили счастливо. Будь мы мудрее — мы последовали бы их
примеру. С приходом торговцев наступил наш конец. Для
них мы истребляли нашу дичь. За их цветные одеяла, их бусы
и табак, ружья и огненную воду дали мы им утвердиться
в нашей стране, отдавали им все больше и больше, пока не
уступили все наши земли. Поступая таким образом, мы
приближаем наш конец и конец всех народов прерий.
Не помню, сколько дней провели пикуни и больше-
брюхие в долине реки Марайас. Счастливые были дни —
дни пиршеств, танцев, конных скачек, стрельбы в цель из
ружей, купленных у Ки-па.
— Поберегли бы вы пули для врагов,— предостерегали
старики.
Но стрелки над ними смеялись. Дешево стоили пули. За
одного бобра белые давали двадцать пуль, а бобров в ручьях
водилось много.
Наконец Одинокий Ходок и Короткий Лук решили, что
настало время, когда пикуни и большебрюхие должны снять-
ся с лагеря и разъехаться в разные стороны. Весь хворост
в долине был собран и сожжен. Охотники, рыскавшие по
равнинам, разгоняли дичь. Всем хотелось ловить бобров,
и ловцов в обоих лагерях насчитывалось слишком много. По
приказу вождей лагерные глашатаи объявили, что отъезд
назначен на следующее утро. Большебрюхие возвращались
к Малой реке, пикуни держали путь на юг.
И Одинокий Ходок и Короткий Лук были верными друзья-
ми моего отца. Вечером пришли они в наш вигвам, вслед за
ними явились Белый Волк и Глаза Лисицы, а также воины пику-
ни. Одинокий Ходок, говоря от имени всех собравшихся, просил
отца примириться с родным племенем. Когда он умолк, загово-
рил Короткий Лук. Повторял он слова Одинокого Ходока.
— Как! Неужели слух меня не обманывает?—восклик-
нул отец.— Не ты ли мне говорил, что твой вигвам—мой
вигвам, твой народ—мой народ?
427
— Да, я это говорил и говорю сейчас,— отозвался Ко-
роткий Лук.— Но, как друг твой, я тебе советую вернуться
к родному племени. Похоже, что боги отвернулись от тебя...
— Нет, я останусь с тобой. Теперь я здоров. Скоро
я пойду снова отыскивать лагерь ассинибойнов, найду свою
трубку и пригоню табун.
— Брат, нелегкое дело найти трубку. Удастся ли оно
тебе? — сказал Белый Волк.
— Ночью я проберусь в лагерь и буду заглядывать в виг-
вамы, пока не увижу трубку. А тогда я проникну в вигвам
и завладею ею или унесу ее потихоньку, когда все спят.
— И скорее всего это будет твоим концом,— возразил
Белый Волк.— Не успеешь ты отойти на десять шагов от
вигвама, как враги снимут с тебя скальп.
— Возвращайся лучше к нам,— сказал Одинокий Хо-
док.— Вернись хотя бы ради жены и детей.
— Да, чтобы вы снова меня отхлестали! — крикнул
отец.— Довольно! Не будем говорить об этом! Я остаюсь
с Коротким Луком.
Молча вышли из вигвама наши родственники и друзья,
а Короткий Лук сказал отцу:
— Будь готов. Утром мы снимемся с лагеря.
Не стоит говорить о том, как были опечалены мы трое —
мать, сестра и я. Мы надеялись, что этой беседой будет
сломлено упрямство отца. Мечта наша не сбылась. Снова
прощались мы с родным племенем, снова шли навстречу
неведомым опасностям.
Три дня спустя мы вернулись вместе с большебрюхими
к Малой реке. Отец мой был теперь здоров и не хотел
сидеть сложа руки. Часто брал он мое ружье и ходил на
охоту или ставил западни на бобров. Первые двадцать шку-
рок решил он обменять на ружье для себя.
Нитаки, моя мать и я не скучали в лагере большебрюхих.
Как я уже говорил, многие большебрюхие взяли в жены
женщин из племени пикуни, и дети их говорили на моем
родном наречии. Когда не было у нас работы, а отец уезжал
на охоту, мы вспоминали те счастливые дни, когда пикуни
и большебрюхие жили бок о бок в окрестностях форта Ки-па.
Вечером, накануне нашего переселения, мать долго бесе-
довала с Са-куи-а-ки, женой Ки-па. Нитаки и я не знали,
о чем толковали они так долго; часто спрашивали мы мать,
о чем совещалась она с Са-куи-а-ки, а мать отвечала:
— Когда-нибудь вы все узнаете. Если сбудется то, о чем
мы говорили, все мы будем счастливы.
Лето стояло теплое. Под лучами солнца зрели и налива-
лись соком ягоды на кустах. Однажды в ясный солнечный
428
день отец, ездивший смотреть западни, вернулся, счастливо
распевая, к седлу его были привязаны три шкурки. Мы трое
сидели у входа в вигвам, смотрели на отца и радовались его
удаче. Казалось нам, что солнце светит ярче в те дни, когда
отец смеется и поет. Могли ли мы знать, что этот яркий
солнечный день закончится для нас бедой?
Глава VII
Слушай, сын мой, вот что случилось с нами. На закате
солнца отец и Короткий Лук сидели в тени нашего вигвама,
беседовали и курили. Отец заговорил о своем талисмане — о
камне, который похож на кусок льда. Этим камнем он
только что зажег свою трубку.
— Этот талисман,— сказал он,— несомненно наиболее
могущественный из всех талисманов в лагерях пикуни и бо-
льшебрюхих.
— Кто знает? — отозвался Короткий Лук.— В руках тех,
кто сделал его, может быть,и так.
— Что ты хочешь этим сказать?—удивился отец.
— А вот что: боги белых, их талисманы предназначены
только для них самих, а не для народов прерий. Что, если
Солнце разгневается на тебя за то, что ты воруешь у него
огонь? С этим талисманом я бы не стал молиться Солнцу.
— Ха! Ничего ты не понимаешь! — воскликнул отец.—Я
знаю, что это могущественный талисман... Ты хвастаешь своим
костром, зажженным молнией, а я не вижу от него толку.
— Он достаточно могуществен,— возразил Короткий
Лук.— Чтобы спасти тебя от укуса змеи, я молился за тебя.
А теперь этого делать не буду.
— Ну и не делай!—крикнул отец.—Я проживу без тво-
его огня, да и без твоей помощи.
Больно нам было слушать, как разговаривает он с луч-
шим своим другом. А вождь ни слова не ответил. Молча
вернул он ему трубку, встал и направился к своему вигваму.
Докурив трубку, отец выбил из нее пепел и крикнул:
— Черная Выдра, ступай приведи лошадей! Собирайте
вещи, складывайте вигвам! Сегодня же мы уедем отсюда.
— О нет! Не сердись! — взмолилась мать.—Короткий
Лук на тебя не сердится. Просто-напросто он тебя жалеет.
Зачем сказала она это слово?
— Не хочу я, чтобы кто-нибудь меня жалел! — вскипел
отец.— Ни в чьей помощи я не нуждаюсь. У меня есть
талисман посильнее огня, посланного молнией! Приведите
лошадей! Складывайте вигвам! Я ухожу из этого лагеря!
429
Что было нам делать? Мать и сестра, не смея возражать
отцу, стали складывать вигвам, я побежал за лошадьми.
Когда я вернулся, все наши вещи были уложены. Мы оседла-
ли лошадей, навьючили на них поклажу и тронулись в путь.
По всему лагерю разнеслась весть о ссоре отца с вождем.
Пять-шесть женщин стояли поодаль и с грустью посматрива-
ли на нас, подойти к нам они нс смели, боясь отца. Прибежа-
ли друзья мои и Нитаки, но мужчин не было видно. Никто нс
пришел попрощаться с отцом. Когда мы выезжали из лагеря,
воины делали вид, будто нас не замечают. Так расстались мы
с большебрюхими. Отец верхом на моей лучшей лошади ехал
гордо впереди. Мать, сестра и я грустно гнали табун позади.
Вечером мы раскинули вигвам на берегу реки, где были
расставлены западни. Молча мы поели и рано улеглись
спать. Я спал на поляне, где паслись лошади, стреноженные
или привязанные к колышкам. Ночь прошла спокойно, по
несколько раз приходилось вставать и отгонять койотов: они
подкрадывались к колышкам и грызли ремни. Утром мы
нашли трех бобров в западнях и содрали с них шкурки. Затем
отец объявил нам, что поедем мы к кроу.
— О нет! Только нс к ним! — воскликнула мать.— Поче-
му бы не поехать нам к черноногим или к индейцам племени
кайна?
— А чем отличаются они от пикуни? — возразил отец.—
Говорят они на одном языке и только называются по-раз-
ному. И правила охоты у них одни и те же. Нет, мы будем
жить с кроу. Там я могу охотиться, когда мне вздумается.
— Но они наши враги,— напомнила ему мать.
— Враги пикуни, но не наши,— сказал отец.— Ты забыва-
ешь, что мы уже не пикуни. Нас они примут в свою среду,
рады будут заручиться дружбой Одинокого Бизона.
А теперь, сын мой, я тебе расскажу, кто такие эти кроу.
Некогда вся наша страна принадлежала им. Да, да, эти
равнины, горы, долины до реки Белли, протекающей на
севере, были их владениями. Затем предки наши добыли
лошадей, а позднее ружья у торговцев Красные Куртки
и прогнали кроу далеко на юг, за реку Йеллоустон. Завладев
страной, пикуни заключили мир с кроу. Обе стороны реши-
ли, что река Йеллоустон будет границей, разделяющей вла-
дения двух племен. Но мир оказался непрочным: пикуни
и кроу всегда между собой враждовали. Вожди обоих племен
заботились о сохранении мирных отношений, но не могли
удержать молодых воинов, рвавшихся в бой. Либо молодые
пикуни нападали на кроу, либо юноши-кроу совершали набег
на лагерь пикуни — и начиналась война. В то лето, о котором
идет речь, вспыхнула такая война.
430
Мы сложили вигвам и отправились в страну кроу. Ехали
мы ночью, а днем загоняли табун в заросли и сами прята-
лись в кустах, боясь встречи с каким-нибудь неприятельским
отрядом. На третье утро мы подъехали к форту Ки-па. И он
и Са-куи-а-ки удивились, узнав о планах отца, и долго убеж-
дали его вернуться к пикуни, но он и слушать их не стал.
Шкурки бобров он обменял на ружье, порох и пули, а для
матери и сестры купил по новому одеялу и красной материи
на платья.
В форте мы провели один только день, и моя мать снова
вела долгую беседу с Са-куи-а-ки. Хотелось мне знать, о чем
они совещались. В ту пору Са-куи-а-ки еще не говорила на
нашем языке, и объяснялись они знаками. Я следил за ними,
но они стояли так близко друг к другу, что я не видел их рук.
Убедившись, что мой отец не изменит своего решения,
Са-куи-а-ки дала матери новое белое одеяло, синей материи
на платье, ожерелье, красной краски и сказала:
— У меня есть близкий друг—женщина из племени
арикари *. Жила она с родным моим племенем мандан в виг-
ваме моего отца. Теперь она живет в лагере кроу. Один из
старшин, Пятнистая Антилопа, взял ее в жены. Мы зовем ее
Женщина Кроу. Передай ей эти подарки, скажи, что ты —
мой друг и я прошу ее быть тебе другом.
Мать рада была исполнить это поручение. Обрадовались
и мы с сестрой: хоть один человек в лагере кроу встретит нас
дружелюбно.
Расставшись с Ки-па, мы направились туда, где в насто-
ящее время находится Форт-Бентон. Там хотели мы перепра-
виться через Большую реку; от таяния снегов в горах вода
поднялась высоко. Ехали мы по тропе, по которой не так
давно проехали пикуни, державшие путь на юг.
Первый день мы провели у подножия гор, поросших
лесом. Отдохнули, выспались и на закате солнца продол-
жали путь. На рассвете мы увидели реку Стрелу. Раньше чем
спуститься в глубокую узкую долину, мы с отцом поднялись
на утес посмотреть, нет ли в окрестностях неприятеля. Сойдя
с лошадей, мы подползли к краю утеса и заглянули в ущелье,
на дне которого протекала река.
Всходило солнце, а в ущелье еще лежали ночные тени.
Когда их прогнал дневной свет, мы увидели реку. Ивы
* Арикари, арикара—индейское племя семейства кэддо, входили в группу
хокан-сиу. Жили по соседству с манданами в долине Миссури в укрепленных
деревнях. Основное занятие—конная охота на бизонов, земледелие и собира-
тельство. Играли существенную роль в торговом обмене земледельцев с ко-
чевниками, особенно с чейеннами и тетон-дакотами. Как и манданы, часто
враждовали с сиуязычными Дакотами и кроу.
431
и тополя спускались к самой воде. На противоположном
берегу — отвесная каменная стена с выступами и зазубрина-
ми. Ни одного живого существа не было видно — ни одного,
кроме старого бизона, лежавшего на песчаной отмели. Но,
вглядевшись пристальнее, мы убедились, что он мертв.
Я спросил отца, почему так пустынно вокруг, почему не
идут животные па водопой к реке.
— Ничего странного в этом нет,— сказал отец.— Разве
ты забыл, что этой дорогой едут пикуни? Несколько дней
назад они делали привал у реки, охотились и спугнули стада.
Мне стало стыдно, что я об этом не подумал. Я хотел
было встать и последовать за отцом, который направился
к тому месту, где мы оставили лошадей, как вдруг заметил
горного барана, стоявшего внизу, на выступе утеса, справа
от нас. Мяса у нас не было, и мы хотели отправиться утром
на охоту. Я подозвал отца и показал ему горного барана.
— Хорошее мясо! — сказал он.— Пойдем направо и свер-
ху его подстрелим.
Идти нам пришлось недолго — шагов двести. Припав
к земле, мы посмотрели вниз. Горный баран находился как
раз под нами, он улегся на выступ и пережевывал траву.
Конечно, стрелять должен был мой отец. Медленно подви-
гал он ружье к краю пропасти. Как вдруг я заметил, что на
узком выступе между нами и горным бараном появилось
какое-то бурое пятно. Тронув отца за руку, я показал ему
пальцем вниз. Он быстро отодвинул ружье и свесился над
пропастью. Это был лев, большой горный лев. Он полз
к горному барану и готовился спрыгнуть с выступа прямо на
спину жертвы. Затаив дыхание, следили мы за хищником. Он
крался, припав брюхом к земле; казалось, нет у него ног
и ползет он, как змея. Вытянув длинный хвост, он не спускал
глаз с барана, а кончик хвоста слегка подергивался.
Баран жевал жвачку и, мотая головой, посматривал то
направо, то налево—не угрожает ли ему опасность. Если
горный баран пасется один, он всегда начеку и ни на минуту
не засыпает. Но обычно бродят они небольшими стадами
и спят по очереди. Когда барана-караульщика начинает кло-
нить ко сну, он бодает одного из спящих товарищей и,
разбудив его, ложится. Много раз я сам это видел. Одинокий
старый баран, лежавший на выступе, зорко посматривал по
сторонам, но, конечно, не мог увидеть врага, который полз
по верхнему выступу.
Изредка лев приостанавливался и, свесив голову вниз,
следил за намеченной добычей. Потом медленно полз дальше.
Вдруг с утеса сорвался камень, ударился о выступ, на
котором лежал баран, и скатился на дно ущелья. Животное
432
быстро подняло голову, а лев, смотревший на него сверху, не
успел отодвинуться от края выступа и застыл, неподвижный,
как скала.
Я видел черные глаза барана, осматривавшего утес, по
головы льва сразу даже не заметил.
С любопытством наблюдали мы с отцом каждое движе-
ние льва и его жертвы. Зимой мы часто находили следы
горного льва на снегу, но впервые посчастливилось нам
увидеть, как он охотится. Приближалась развязка. Лев нахо-
дился как раз над горным бараном и, поджав задние лапы,
готовился к прыжку. Теперь только заметил я, что горный
баран лежит у самого края пропасти. «Когда лев прыгнет
ему на спину,—думал я,— баран рванется в сторону, и они
вместе скатятся вниз и разобьются об острые камни».
Но этого не случилось. Лев сделал прыжок, тяжело опу-
стился на барана и, вонзив в него когти, вцепился клыками
ему в шею. Затрещали кости, и баран издох мгновенно. Все
это произошло очень быстро. Лев оттащил тяжелую тушу от
края пропасти. Вот тогда-то мой отец выдвинул ружье над
пропастью, выстрелил и промахнулся. Лев зарычал и, бросив
свою добычу, оглянулся, не зная, с какой стороны угрожает
ему опасность. Прицелившись в него, я спустил курок, и моя
пуля, пробив спинной хребет, задела сердце. Когда рассеялся
дым, я увидел льва, распростертого на каменном выступе.
— Я его убил! Я убил горного льва! — закричал я.
— Да, сынок, ты его убил, и я радуюсь твоей удаче,—
отозвался отец.— В лагере кроу ты можешь обменять эту
шкуру на десять лошадей. Спустись на выступ и столкни
барана и льва в ущелье. Мы их подберем, когда раскинем
вигвам на берегу реки.
Найдя удобный спуск, я добрался до выступа и посмот-
рел вниз. Дно ущелья было усеяно острыми камнями, и я,
желая сберечь шкуру льва, решил не сбрасывать его вниз
и столкнул одного барана. Тяжело упал он на камни, и глу-
хой стук эхом прокатился по долине.
— Отец,— крикнул я,— уведи мою лошадь! Я сдеру шку-
ру со льва здесь, на выступе.
Долго возился я с этой шкурой. Когда я спустился нако-
нец в долину, отец уже вырезал лучшие куски мяса из туши
барана.
— Не везет мне,—печально сказал он.— Как мог я про-
махнуться, стреляя в льва?
— У тебя новое ружье,— напомнил я ему.— Ты стрелял
из него впервые.
— Нет, тут не ружье виновато. Боги против меня. Се-
годня я слишком устал, но завтра утром я достану мой
433
талисман—кусок льда, притягивающий огонь с неба, и по-
молюсь богам. Быть может, это вернет мне их располо-
жение...
В тот день мы решили не раскидывать вигвам. Поев, мы
улеглись в кустах у реки. Мать, сестра и я спали, а отец
караулил и следил за тем, чтобы наши лошади не вышли на
поляну. В полдень я встал и сменил отца. Немного времени
спустя проснулась и мать и стала выскабливать шкуру.
Я бродил по берегу реки и наткнулся на место стоянки
пикуни. Костры их погасли, но под толстым слоем золы еще
тлели угли: значит, не больше суток прошло с тех пор, как
племя покинуло это место. Широкая тропа вела отсюда
к верховьям реки. Как мне хотелось пойти по этой тропе!
Я вернулся к нашим лошадям, сел на землю и задумался.
Счастливо начался для меня этот день! Отец прав: один
удачный выстрел принес мне десять лошадей. Индейцы пле-
мени кроу высоко ценили львиную шкуру. Они считали ее
великим талисманом, делали из нее колчаны и ею покрывали
седла, когда готовились к стычке с врагами.
Вспомнил я горного барана. Зоркие были у него глаза,
однако горный лев легко с ним справился. «Мы похожи на
этого барана,—думал я.—Путешествуем по стране, где ры-
щут военные отряды, и, если случится нам с ними встретить-
ся, мы окажемся такими же беспомощными, как горный
баран в когтях льва». Казалось мне, что встреча с врагами
неизбежна и никогда не доберемся мы до лагеря кроу. А если
придем мы к ним в лагерь, как примут они нас? Я долго
молился богам сжалиться над нами...
Вечером перед отъездом мы с отцом поднялись на склон
равнины и осмотрели окрестности. Вокруг все было спокой-
но. Мы увидели стадо антилоп, нескольких волков и койо-
тов, одинокого бизона-самца. Пролетел орел, унося в когтях
кролика. Мы хотели вернуться в лагерь, как вдруг внимание
наше было привлечено странным поведением бизона. Оста-
новившись неподалеку от нас, он замотал головой, потом
несколько раз высоко подпрыгнул, встал на дыбы и перед-
ними ногами начал бить по воздуху. Проделывал он эти
движения с проворством, удивительным для такого боль-
шого и неповоротливого животного. Зрелище было забав-
ное, и я не мог удержаться от смеха.
— Не смейся,—остановил меня отец,— вдруг это вол-
шебство! Что, если это древний танец бизонов? В далекой
древности бизоны научили этой пляске наших предков, и мы
по сей день храним память о ней. Никогда еще не видывал
я пляшущего бизона. Смотри внимательно! И слушай! Мне
чудится, что он поет!
434
Бизон широко расставил ноги и снова замотал головой.
Я прислушался и уловил какой-то глухой шум, напомина-
ющий жужжание пчел или тихий, протяжный вой ветра
в горах. Вой оборвался внезапно: бизон рванулся вперед,
закрутил хвост крючком и помчался вниз по склону, прямо
к тому месту, где мать и Нитаки упаковывали наши вещи.
Завидев бизона, лошади наши разбежались, а мать и Нитаки,
побросав узлы, спрятались за большим тополем. Бизон про-
летел мимо них, бросился в воду и, переплыв реку, вылез на
сушу. Снова помчался он как стрела. Мы следили за ним,
пока он не скрылся в надвигавшейся ночи.
— Черная Выдра, сын мой,— сказал отец,— нам дове-
лось увидеть чудо. Мы присутствовали при древней пляске
бизонов.
Я был согласен с отцом. Впоследствии я часто вспоминал
этот странный случай и однажды рассказал о нем Ки-па. Он
засмеялся.
— Ничего чудесного в этом нет,— сказал он.— Просто-
напросто бизон поел какой-нибудь ядовитой травы, и у него
заболел живот. Бедняга вертелся и прыгал, не зная, как
избавиться от боли.
Быть может, Ки-па был прав. А может, и наоборот — не
прав...
Когда мы спустились в долину, мать и сестра уже опра-
вились от испуга. Мы рассказали им о том, чему были
свидетелями, и они тоже сказали, что это большое чудо.
Оседлав лошадей, мы выехали из речной долины. Старая
тропа, проложенная пикуни и кроу, вела отсюда к Желтой
реке. Это был кратчайший путь, но отец решил ехать другой
дорогой, обогнуть Черную гору и отроги Снежных гор,
а затем свернуть к реке. Думал он, что на этом пути мы не
повстречаем врагов.
Ехали мы всю ночь, и восход солнца застал нас среди
равнины. На открытом месте мы не могли сделать привал,
да и воды поблизости не было. Мы продолжали путь и к по-
лудню спустились в долину Желтой реки. Остановились мы
на просеке в лесу. Мать набрала хворосту и попросила отца
поджечь его талисманом, притягивающим огонь с неба, но
отец покачал головой и сказал:
— Этим талисманом я не смею пользоваться для повсед-
невных дел. Мы поедим, а потом я его достану и помолюсь
Солнцу.
Я взял сверло, с помощью которого добывали мы огонь,
и разжег костер, а мать поджарила кусок баранины, раз-
резанный на тонкие полосы. Утолив голод, отец стал гото-
виться к священнодействию, а нам приказал петь вместе
435
с ним священные песни. Он выкрасил лицо и руки красно-
бурой краской, содрал волокна с куска сухой коры, скатал их
в комок и положил его перед собой на землю. Из мешка
моей матери он взял щепотку душистой травы и посыпал ею
комок волокон.
— Хотя нет у меня моей Трубки Грома, но мы споем
четыре священные песни, какие поются, когда снимаются
с трубки покровы,— сказал он, доставая свой талисман, за-
вернутый в четыре покрова из раскрашенной кожи.
— Пойте Песню антилопы,— приказал он нам.
И мы запели вместе с ним, а он снял первый из четырех
покровов. Затем спели мы Песню волка и Песню грома.
Когда сняты были второй и третий покровы, мы затянули
четвертую, самую священную песню—Песню бизона. Отец
поднял руки над головой, вытянул указательные пальцы
и согнул их — это был символический знак бизона.
— Хаи-йю! Бизон! Хаи-йю! Одежда моя! Кров мой! — пе-
ли мы, не спуская глаз с отца.
Медленно снимал он последний, четвертый покров.
Чей-то голос заставил нас вздрогнуть. Я поднял голову.
Мы были окружены врагами.
Глава VIII
О, как мы испугались! Мы трое — мать, сестра и я—пе-
рестали петь.
— Пойте! Пойте, если вам дорога жизнь! — хрипло про-
шептал отец.
И мы повиновались, искоса посматривая то на отца, то
на врагов, хотя сердца у нас сжимались от страха. А отец
четыре раза простирал руки к священному талисману и на-
конец снял последний покров и поднял талисман высоко над
головой. Когда песня была допета, он воскликнул:
— О тайный мой помощник, явившийся мне во сне!
О Солнце, и вы, боги земли и неба, смилуйтесь над нами!
Вам в жертву приношу я ароматный дым!
И с этими словами повернул он к солнечным лучам кусок
льда, притягивающий огонь с неба. Тонкая струйка дыма
поднялась над сухими волокнами, и они ярко вспыхнули.
Я посматривал на наших врагов, и внимание мое привлек
один воин, который стоял в двух шагах от отца. Рослый,
красивый, был он одет в пышный боевой убор. Я разглядел
его щит и колчан из кожи выдры. Стоял он, скрестив руки,
и в правой руке сжимал боевую дубинку. Насмешливая
улыбка пробегала по его лицу, когда он смотрел сверху вниз
436
на моего отца. Должно быть, думал он: «Ну что ж! Подо-
ждем, пока не закончится эта глупая церемония, а потом вам
конец!» Но когда вспыхнули сухие волокна коры, воин гром-
ко вскрикнул от удивления и, указывая на пылающий комок,
сказал что-то своим спутникам. Следуя его примеру, они
уселись на траву перед нами.
Отец словно и не замечал их. Вытянув руки, захватил он
пригоршню ароматного дыма и умылся им. Потом долго
молился Солнцу, прося помощи и защиты от всех опас-
ностей.
Трудно мне припомнить, о чем я в то время думал. Я был
так испуган, что мысли спутались у меня в голове... Я даже
не подивился мужеству моего отца, который перед лицом
врагов спокойно совершал обряд. Мало кто способен про-
явить такое самообладание.
Сгорели волокна, ветер развеял последние струйки аро-
матного дыма, и отец, оборвав молитву, взял четыре куска
кожи, чтобы завернуть в них талисман.
— Хаи! — окликнул его человек с дубинкой.
Отец поднял голову. Воин указал на талисман и сказал
на языке знаков:
— Дай мне его. Я хочу его рассмотреть.
— Не могу исполнить твою просьбу, — знаками ответил
отец.— Это могущественный талисман, освященный Солн-
цем. Сейчас ты узнаешь его силу. Вытяни руку.
Воин повиновался. Отец повернул его руку ладонью
вверх и приблизил к ней кусок льда, притягивающий огонь
с неба. На ладойи показалось красное пятнышко.
— Ха! — вскрикнул воин.
Резко отдернул он руку, осмотрел ожог и что-то сказал
своим товарищам. Те, изумленные, ударили себя руками по
губам и долго о чем-to говорили. Отец завернул талисман
и спрятал его.
Человек с боевой дубинкой пристально следил за ним,
а когда талисман был спрятан, сказал—конечно, знаками:
— Мы были там, в лесу, и увидели вас издали. Сначала
хотели мы вас убить и завладеть вашими лошадьми. Теперь
другое у нас на уме: будем друзьями.
— О, как я рада! — прошептала мать, сидевшая подле
меня.
— Он нас боится—думает, что Солнце наделило нас
своим могуществом,— шепотом отозвался я.
Как выяснилось впоследствии, я не ошибся. Отец от-
ветил:
— Хорошо. Будем друзьями.
— Мы — чейенны. А вы кто? — спросил воин.
437
— Прежде был я одним из пикуни,— ответил отец,— но
я ушел от них. Теперь мы четверо ни в одно племя не входим.
Идем мы на юг, там отыщем кроу и раскинем вигвам рядом
с их вигвамами.
— Кроу — дурные люди. Ступайте лучше к моим со-
племенникам. Скажите, что вы встретили меня, Пятнистого
Волка, и я послал вас к ним... Они добрые люди, они будут
вашими друзьями.
— Я об этом подумаю. А где твое племя?
— Оно охотится среди Черных Холмов, в долинах рек,
впадающих в Большую реку. Тебе нетрудно будет их най-
ти,— сказал воин.
— Они нас не тронут. Приготовь нам поесть,— прошеп-
тал отец, обращаясь к матери.
Мать и сестра начали открывать парфлеши. Воины — их
было пятнадцать человек — ушли в глубь леса, но вскоре
вернулись и принесли мяса. Они расположились неподалеку
от нас, разложили костер и занялись стряпней. Начальник
отряда, Пятнистый Волк, остался и долго беседовал с отцом.
Он сказал, что они, чейенны, задумали совершить набег на
племена, живущие по ту сторону гор, и осмотреть их страну.
— Конечно, они заплатят нам за этот осмотр,— сказал
он и расхохотался.
В тот день никто из нас не спал. Казалось, опасность
нам не угрожала, но мы не были в этом уверены — мы
боялись военного отряда. А чейенны спали до вечера. Я сте-
рег лошадей и держал наготове ружье. Следил я, как солнце
ползет по небу, и ждал с нетерпением той минуты, когда
вернется оно домой, на отдых, в свой вигвам. Хотелось
поскорее уложить наши пожитки, вскочить на копя и уехать
подальше от реки. Тогда только буду я уверен, что чейенны
не причинят нам зла.
На закате солнца я пригнал табун и привязал к деревьям
верховых и вьючных лошадей. Мать поджарила мясо,
и вождь чейеннов поел вместе с нами. Снова уговаривал он
отца ехать к Черным Холмам и поселиться с чейеннами.
Отец сказал, что об этом он подумает, но если поедем мы
к чейеннам, то не теперь, а позднее, когда Пятнистый Волк
вернется к своему племени и расскажет о нас. Тогда можем
мы рассчитывать на радушный прием.
Настал час отъезда. Мать и сестра навьючили на лоша-
дей поклажу и привязали к ним шесты от вигвама, а я осед-
лал верховых лошадей. Чейенны также собрались в путь.
Пятнистый Волк обнял моего отца, и мы вскочили на коней.
Отец ехал впереди. Нам он приказал следовать за ним
и не оглядываться. Мы не смели ослушаться, но у меня
438
дрожь пробегала по телу. Хотелось мне посмотреть, что
делают чейенны,— быть может, ждут они сигнала вождя,
чтобы осыпать нас стрелами. Но ничего не случилось. Мы
выехали из леса, переправились через реку и стали подни-
маться по склону равнины. Тогда только мы оглянулись:
чейенны двинулись речной долиной, держали они путь к вер-
ховьям реки. Значит, они решили нас не убивать. Мы избе-
жали великой опасности, нам хотелось от радости петь. Отец
мой засмеялся чуть ли не в первый раз с тех пор, как мы
расстались с пикуни.
— Я знал, что Короткий Лук ошибается,— сказал он.—
Мой кусок льда, притягивающий огонь с неба, сильнее всех
других талисманов. И вовремя я его достал. Чейенны убили
бы нас, если бы мой талисман не привел их в трепет.
— Одинокий Бизон, муж мой, ты смелый человек! — во-
скликнула мать.— Ты не прервал обряда, когда отряд застиг
нас врасплох. Не понимаю, как мог ты побороть страх.
— Это было легко,— ответил отец.— Правда, сначала
я испугался, что они могут убить нас. Но когда они стали
ждать, пока я не зажгу кору, я понял, что они нас не убьют.
Ехали мы недолго, потому что очень устали и хотели
спать. Спустившись к реке «Она их раздавила», мы рас-
положились на отдых и спали до утра, днем мы тоже спали
по очереди...
На следующее утро мы остановились у подножия Черной
горы и провели здесь день. Тихо было вокруг. Казалось, мы
четверо—единственные люди на земле, и до сего дня живо-
тные ни разу не видели человека. Отец объяснил нам, что на
этих равнинах пикуни охотятся очень редко, так как все
военные отряды, вторгающиеся в нашу страну, направляют-
ся прямо к Черной горе, чтобы с вершины ее обозреть
окрестности. Они приходят и уходят, не останавливаясь здесь
для охоты. Вот почему животные, населяющие этот край,—
олени, антилопы, лоси, бизоны—почти не боятся человека.
Моя очередь караулить пришлась на вторую половину дня.
Незадолго до заката солнца я взял лук и пошел на охоту, так
как истощились у нас запасы мяса. Ружье я оставил, опасаясь
привлечь выстрелом внимание врагов. Мне не нужно было
далеко идти: днем я видел оленей и лосей, направлявшихся
к ущелью, которое начиналось неподалеку от того места, где
мы раскинули лагерь. Я догадался, что они идут на водопой.
Я вошел в ущелье и увидел большой, глубокий пруд, сжатый
каменистыми берегами. Звериные тропы вели от пруда к выхо-
ду из ущелья и извивались по отлогим его склонам.
Я спрятался в кустах, окаймлявших одну из боковых
троп. Вскоре показалось стадо антилоп, их вожаком был
439
крупный самец. Припав к земле, я ждал, пока вожак пройдет
мимо того места, где я спрятался. Тогда я вскочил и, напря-
гая все силы, натянул тетиву. Стрела попала в цель. Вожак
высоко подпрыгнул, рванулся вперед и упал. Антилопы,
напиравшие на него сзади, круто повернули и обратились
в бегство. В нескольких шагах от тропинки лежала моя
стрела, окрашенная кровью: она вонзилась между ребер
животного и прошла навылет. Этим выстрелом я гордил-
ся— я понял, что рука у меня сильная и стреляю я не хуже
взрослого охотника.
Спустившись на тропу, я наточил нож о плоский гладкий
камень и начал сдирать шкуру с антилопы, но не успел
закончить начатое дело: в кустах, на склоне ущелья, раздался
шорох, сопение, чмоканье. «Липкий рот!» — подумал я. В два
прыжка добрался я до того места, где лежал мой лук. Когда
я схватил его, из кустов вышел огромный старый гризли.
Я повернулся, бегом спустился с тропинки, обежал пруд и,
поднявшись на противоположный склон ущелья, оглянулся:
медведь опустил передние лапы на мою антилопу и сдирал
мясо с ребер. Я побежал в лагерь и разбудил отца. Взяв
ружья, мы боковыми тропами поспешили туда, где осталась
моя добыча. Медведь пожирал мясо и не заметил нас. Мы
выстрелили. Он упал прямо на антилопу, судорога пробежа-
ла по огромной туше, и он издох. О, как мы обрадовались!
Оттащив медведя от антилопы, мы содрали с нее шкуру
и вырезали лучшие куски мяса. Срезая когти с лап гризли,
отец решил взять также кусок медвежьей шкуры.
— Правда, нет у меня теперь Трубки Цюма,— сказал
он,— но скоро я ее отыщу. И у меня есть другой могущест-
венный талисман—кусок льда, притягивающий огонь с не-
ба. Этот талисман я заверну в кусок шкуры.
Приняв такое решение, он вырезал широкую полосу меха
со спины медведя, и мы с торжеством понесли ее в лагерь.
В тот вечер мы четверо были веселы и счастливы. Мы
выспались, отдохнули, и удачной охотой закончился день.
Когда зашло солнце, мы тронулись в путь, направляясь
к широкой тропе, которая тянется у подножия Снежных гор.
Солнце всходило, когда мы завидели долину реки Мас-
селшелл. Спускаясь по склону, поросшему кустами и виш-
невыми деревьями, мы заметили, что вишни уже созрели
и ветви маленьких деревцев гнутся под тяжестью ягод. Мать
и Нитаки хотели остановиться здесь и нарвать вишен, но
отец запретил им и думать об этом.
— Мы должны спуститься в долину и спрятаться в лесу,
где нас не увидят враги,—сказал он,— а вечером вы можете
сюда вернуться за ягодами.
440
Проезжая между деревцами, мы срывали вишни. Нам
очень хотелось пить, во рту пересохло, а сочные ягоды
угоняли жажду. Жалко было оставлять их на ветвях.
В тополевой роще на берегу реки мы сделали привал.
Пока мать и сестра раскладывали костер и поджаривали
мясо антилопы, мы с отцом осматривали тропы, пересека-
вшие рощу и тянувшиеся вдоль реки. Мы нашли следы,
оставленные животными, но нигде не видно было отпечатка
ноги человека или золы костров. Казалось, кроу, пикуни
и другие племена никогда не останавливались здесь на отдых.
Утром я караулил, пока остальные спали. В роще было
много травы, и я следил за тем, чтобы лошади не разбрелись
по долине. Часто выходил я на опушку и окидывал взглядом
поляны и склоны равнины. Бизоны спускались на водопой
к реке и долго стояли в прохладной воде или, выйдя на берег,
ложились па траву. На звериных тропах нашел я отпечатки
медвежьих лап: по-видимому, медведи побывали здесь неда-
вно. Мне хотелось подстеречь их, но утро было такое жар-
кое, что медведи не показывались,—должно быть, залегли
они где-нибудь в прохладном местечке.
После полудня меня сменил отец. Я заснул, но спал
недолго. Мать и Нитаки не могли забыть о вишнях, им
хотелось поскорее набрать их. Разбудив меня, они спросили,
не пора ли нам идти за вишнями. Я пошел в лес и отыскал
отца. Он- сказал, что мы с ним вдвоем поднимемся на
равнину, если вокруг все спокойно, мы дадим сигнал жен-
щинам. Я привел двух лошадей—для матери и Нитаки: они
хотели набрать много ягод—больше, чем можно было до-
нести,— чтобы засушить их на зиму.
Поднявшись на равнину, мы долго осматривали окре-
стности. Ничто не указывало на приближение военного от-
ряда. Наконец я встал и начал размахивать одеялом. Жен-
щины стояли на опушке рощи и ждали сигнала. Тотчас же
вскочили они на лошадей и поехали к вишневым деревцам.
Теперь ягоды показались нам еще вкуснее, чем утром. Мы
наелись до отвала и начали наполнять вишнями парфлеши.
Отец нам помогал, а мать посмеивалась над ним: не часто
видишь воина, собирающего ягоды для сушки.
Крик сестры заставил нас вздрогнуть. Мы оглянулись
и посмотрели в ту сторону, куда она показывала: одинокий
всадник гнал наших лошадей к низовьям реки. Издали мы не
могли их разглядеть, однако не сомневались в том, что это
наш табун. Сначала вор гнал их лесом и отъехал на большое
расстояние раньше, чем подняться на открытую равнину.
Мы не верили своим глазам. Неужели нас постигла новая
беда? Молча стояли мы и смотрели вслед табуну. Наконец
441
отец вскочил на лошадь, на которой приехала моя мать, а мне
приказал сесть на лошадь сестры. Мы пустились в погоню, но
трудно нам было сидеть в женских седлах. Мы остановились,
сняли седла и поехали дальше. Но с самого начала мы знали,
что погоня бессмысленна. Я привел для матери и сестры двух
старых вьючных лошадей, которые не могли бежать быстро,
как мы их ни колотили пятками. И все-таки мы надеялись
и молились, что свершится чудо и мы догоним врага.
Сначала ехали мы долиной реки, потом повернули на
восток и поднялись на равнину. Здесь отказались от погони.
Всадник и лошади далеко нас опередили. Мы увидели лишь
пятнышки на синем фоне, когда табун переваливал через
гряду холмов. Мы следили за этими пятнышками, пока они
не скрылись из виду, потом повернули лошадей и поехали
назад, к нашему лагерю. Отец, сгорбленный, молчаливый,
ехал впереди... А я не мог примириться с потерей лошадей.
Это были мои лошади! Я их любил, гордился ими, а теперь
они были навсегда для меня потеряны. Уж так и быть,
признаюсь тебе — на обратном пути я плакал.
Мать и сестра встретили нас на опушке леса и молча
последовали за нами к тому месту, где остались наши вещи.
Здесь мы сделали еще одно открытие: враг рылся в наших
вещах и похитил седло моего отца и мешок, в котором
хранился талисман—кусок льда, притягивающий огонь с неба.
Пропали также мой лук, стрелы и прекрасный колчан —
подарок Белого Волка. Отец, не говоря ни слова, спустился
к реке и сел на берегу. Мать начала разбирать наши пожитки,
решая вопрос, что взять с собой и что оставить. Кроме вигвама
и вигвамных шестов было у нас восемь вьюков, а мы могли
взять только два; нам четверым предстояло идти пешком.
Матери тяжело было отбирать вещи, которые мы не могли
взять с собой. Она к ним привыкла, дорожила ими и не хотела
их бросать. Подойдя ко мне, она уселась на траву и заплакала.
Плакала и сестра. Я сам с трудом удерживался от слез.
Вернулся отец и сказал нам:
— Солнце заходит. Укладывайте вещи. В путь!
—- Нет, нет!—закричала мать.—Я не хочу идти дальше!
О, вернемся назад! Вернемся к нашему племени. О, муж мой,
разве ты не видишь, что боги против тебя? Сначала ты потерял
Трубку 1рома, теперь другой амулет, мы лишились лошадей,
которых купил твой сын на заработанное тяжелым трудом.
Подумай, как мы теперь беззащитны... О, возьми обратно
свое слово! Пойдем назад, отыщем лагерь нашего народа!
Я всматривался в лицо отца. Он слушал внимательно,
взвешивал слова матери. Казалось мне, он подчинится ее
воле. Но мечты мои развеялись, когда он воскликнул:
442
— Нет! Назад мы не пойдем! Мы должны идти дальше.
Я не хочу бедным, без лошадей и амулета возвращаться
к пикуни. Я отведу вас к кроу, а потом снова пойду в лагерь
ассинибойнов за лошадьми и трубкой.
Но все-таки слова отца вдохнули в меня надежду. «Не
гнев, а стыд мешает ему вернуться к пикуни,— подумал
я.— Он стыдится своих неудач, стыдится того, что по его
вине стали мы жалкими бедняками. Если бы удалось мне
купить новый табун, отец, пожалуй, склонился бы на наши
просьбы и повел нас домой, к пикуни».
Долго мы не могли решить, какие вещи взять с собой,
какие оставить,— в конце концов каждая мелочь была нам
нужна. Взяли мы вигвам — одну покрышку без шестов, нашу
одежду, несколько одеял, принадлежности, необходимые для
дубления кожи, порох и пули и два желтых металлических
котелка; котелки мы купили у Красных Курток на севере,
отдав за них сорок бобровых шкурок. Вьюки мы привязали
к нашим двум лошадям, а оставшиеся вещи даже не попыта-
лись спрятать. Мы бросили их в роще и побрели на юг.
Спустившись к реке, мы сняли мокасины и вброд перешли
реку. Я первым выбрался на берег и, обуваясь, увидел на
песке свежие отпечатки ног человека. Следы вели к лесу.
В кустах я нашел пару изношенных мокасин. Вокруг трава
была примята. Я догадался, что здесь лежал человек, кото-
рый нас выследил, а затем угнал наших лошадей. Вниматель-
но осмотрел я мокасины и вспомнил, что уже раньше видел
этот странный узор из красных, синих и желтых игл дикоб-
раза и три полоски на голенище. Сомнений быть не могло:
эти мокасины носил воин из отряда чейеннов.
Я вернулся к реке и показал отцу свою находку. Отец не
мог вспомнить, видел ли он раньше эти мокасины, но мать
их узнала и даже описала наружность человека, который их
носил: высокий, стройный, длинноволосый, в косы вплетены
тесемки из меха выдры.
— Не все ли равно, какой он на вид! — воскликнул
отец.— Он нас выследил и ограбил. Слепы мы были и не
видели, как он шел по нашим следам.
— Я не думаю, что он нас выследил с согласия своего
вождя,— сказал я.
— Ты прав,— подхватила мать.— Вождь чейеннов —
славный человек. Он не желал нам зла.
Отец злобно расхохотался.
— Славный человек, говорите вы? А я уверен, что вождь
послал лучшего своего бегуна и разведчика, чтобы завладеть
моим талисманом. Ну, что ж! Быть может, когда-нибудь
я повстречаюсь с этим чейенном.
443
Впервые пришлось нам так долго идти пешком. Мы
с отцом не чувствовали усталости и могли идти всю ночь, но
мать и сестра выбились из сил и едва передвигали ноги.
Когда Семеро показывали около полуночи, Нитаки заплака-
ла, села на землю и заявила, что дальше идти не может.
— Ты поедешь верхом! — воскликнул отец.
Мы сняли большую часть поклажи с лошади, которую вел
отец, и посадили сестру на маленький вьюк. Снятую поклажу
мы навьючили на другую лошадь. Несчастные животные
храпели под тяжестью ноши. Я мысленно говорил себе, что по
вине отца страдаем не только мы, но и наши животные.
От реки Масселшелл до реки Йеллоустон расстояние
большое; еще длиннее кажется путь, когда идешь пешком, а
все дождевые лужи высохли. Когда рассвело, мы находились
еще очень далеко от реки, на берегах которой охотились кроу.
Нам очень хотелось пить; отца и меня жажда мучила сильнее,
чем женщин. Мы едва могли говорить. Мне казалось, что во
рту у меня песок. Мать о чем-то меня спросила, но голос мой
звучал так хрипло, что она не расслышала ответа. Тогда она
простерла руки к восходящему солнцу и воскликнула:
— О великое Солнце, правящее миром! Сжалься над
нами! Вразуми мужа моего, который заставляет наших детей
так жестоко страдать!
Прислушиваясь к ее молитве, отец опустил голову и нс
сказал ни слова. Потом он пошел дальше, а мы, усталые,
поплелись за ним. На юге виднелись поросшие кустами
берега Йеллоустона, а дальше тянулась широкая долина
реки Горный Баран. Было около полудня, когда мы прибли-
зились к гряде холмов, за которыми начинался спуск в до-
лину. «Еще несколько сот шагов — и мы подойдем к реке,
напьемся и выкупаемся»,— подумал я. Вдруг на вершине
холма показался всадник. Он посмотрел на нас, потом по-
вернул лошадь и спустился в долину. Мы остановились, но,
как только он скрылся из виду, продолжали путь. Не все ли
было нам равно: умереть от жажды или от напавшего врага?
Глава IX
Подымаясь на вершину холма, мы ждали нападения
и держали наготове ружья. Но никто на нас не напал. Мы
посмотрели вниз, на речную долину, и увидели одинокого
всадника. Он переправился на противоположный берег и по-
скакал к низовьям реки.
— Ха! Не враг и не друг,— сказал отец.— Ему нет
до нас дела.
444
Вдали, ниже места слияния двух рек, вился дымок: зна-
чит, кто-то раскинул там лагерь. Мать недоумевала, кто бы
это мог быть, но я думал только о том, чтобы поскорее
утолить жажду. Бегом спустились мы к реке. Измученные
лошади, почуяв воду, насторожили уши и охотно последова-
ли за нами. Пили мы долго, и никогда еще вода не казалась
нам такой вкусной. Потом мы выкупались, сняли с лошадей
поклажу и принялись за еду. У нас еще оставалось немного
мяса. Поев, мы улеглись в тени деревьев, а отец караулил,
пока мы спали. Когда стемнело, отец нас разбудил.
— Все спокойно,— сказал он,— но на закате солнца с ни-
зовьев реки донеслось три выстрела.
Взяв наши одеяла, мы вошли в чащу леса и снова улег-
лись спать. Усталость еще давала о себе знать; есть нам не
хотелось, и мы снова заснули. Заснул и отец. Ночь прошла
спокойно. На рассвете я проснулся, когда все еще спали.
С берега реки снова увидел я дым, поднимавшийся над
долиной. Лошади наши мирно щипали траву. Я вышел из
леса и увидел пять антилоп, которые паслись на поляне.
Прячась в кустах, я подкрался к ним и пристрелил одну
антилопу. Теперь у нас было мясо на завтрак. Мы сытно
поели, и усталость прошла бесследно. Думали мы, что люди,
раскинувшие лагерь в долине, приедут сюда, чтобы разуз-
нать, кто мы такие, но никого не было видно. Солнце высоко
стояло на небе, когда мы уложили наши вещи и снова
тронулись в путь. Переправившись через реку, мы увидели
широкую тропу, ведущую к низовьям. Мы придерживались
этой тропы, потом перешли вброд реку Горный Баран и,
миновав тополевую рощу, наткнулись на форт белых людей,
в точности походивший на тот, который построен был Ки-па
при устье реки Марайас. У самого форта был раскинут
вигвам.
Пятеро белых с женами и детьми выбежали из форта, а из
вигвама вышел еще один белый с женой. Привязав лошадей
к дереву, мы направились к ним, а они с любопытством нас
рассматривали. Белый, стоявший у входа в вигвам, выкрасил
лицо и руки черной краской. Нас это удивило: оплакивая наших
умерших, мы окрашиваем лицо и руки в черный цвет. Странным
показалось нам, что и у белых есть такой же обычай.
Неприятно, когда смотрят на тебя в упор, а белые и их жены
не спускали с нас глаз. Мы чувствовали себя связанными, и нам
трудно было подойти к ним просто и поздороваться. Однако мы
преодолели смущение, и все мужчины пожали руку отцу и мне.
Таков обычай белых. Нелепый обычай! Впервые мы узнали
о нем, когда побывали на севере у Красных Курток.
После того как все подержали нас за руку, белый человек,
445
выкрашенный в черный цвет,—он был начальником форта—
спросил знаками, кто мы и откуда пришли. Отец ответил ему
так же, как отвечал чейеннам: идем мы от пикуни, с которыми
расстались навсегда. Тогда белый человек пожелал узнать, где
находятся сейчас пикуни и видели ли мы форт на Большой реке
и начальника этого форта—человека, который взял в жены
женщину из племени мандан. Отец отвечал, что в этом форте мы
бывали не раз, начальник форта, Ки-па,—наш друг, и у него мы
купили ружья; пикуни и большебрюхие ведут с ним торговлю
и приносят ему шкурки бобров. Такой ответ понравился белому
человеку, выкрашенному в черный цвет. Он засмеялся, хлопнул
в ладоши и сказал знаками:
— Это хорошо. Белый человек и я торгуем заодно. Он
мой близкий друг. Входите. Я вас угощу.
Мы вошли в дом. В первой комнате разложены были на
полках товары белых людей, во второй комнате мы увидели
большой очаг, на горячих угольях стояли горшки с пищей...
Белые один за другим умыли лицо и руки и утерлись белой
тряпкой. Умылся и человек, выкрашенный в черный цвет. С уди-
влением смотрели мы на него: по нашим обычаям, человек,
оплакивающий умерших, не должен умываться среди дня. Но
еще больше мы удивились, когда увидели, что черная краска не
смывается и даже не оставляет следов на белой тряпке. Неужели
зрение нам изменило или краска эта была волшебной?
Одна из женщин заметила наши удивленные взгляды
и что-то сказала своим друзьям. Все посмотрели на нас
и стали смеяться, а женщина объяснила нам знаками:
— Он не похож на других белых людей. Это — «черный
белый человек».
Вглядевшись в его лицо, мы убедились, что он отличает-
ся от белых не только цветом кожи. Волосы у него были
короткие, черные, курчавые; губы толстые, синевато-крас-
ные, нос очень широкий, глаза большие, с блестящими бел-
ками. Женщина сказала правду: он не походил на других
белых людей; это был «черный белый человек». Мы не могли
решить, нравится он нам или нет *.
Женщины подали нам еду на тонких металлических та-
релках, и мы поели супу, мяса и вареного маиса; маис
выращивают на своих полях манданы. Потом отец мой
* Этот «черный белый человек» — на языке черноногих Сикс-ап-и-куан —
несомненно, был тем самым негром Джемсом Бекунтом, или Бекуортом,
который долго жил с кроу, начиная с 1829 или 1830 г. Служащие Американс-
кой меховой компании считали его человеком двуличным: служа в компании,
он в то же время подстрекал кроу к войне с белыми. Форт, где встретил его
наш герой,— Форт-Касс, выстроенный Американской меховой компанией
в 1832 г на южном берегу реки Йеллоустон, ниже места впадения в нее реки
Горный Баран...— Примеч. авт.
446
беседовал и курил с белыми, и мы узнали, что они ждут со
дня на день кроу, которые вели с ними торговлю. В продол-
жение нескольких месяцев кроу ловили бобров в верховьях
реки Горный Баран. Мы решили остаться в форте и здесь
встретиться с кроу. После полудня раскинули мы наш виг-
вам, сделав новые шесты из молодых тополей.
Вечером «черный белый человек» и его жена-кроу пришли
к нам в гости. Он расспрашивал нас о пикуни, хотел знать,
почему мы с ними расстались. Сказал он, что пикуни—плохие
люди: всегда сражаются они с кроу, но смелыми воинами их
не назовешь. Потом рассказал он нам, сколько раз водил кроу
в бой и скольких пикуни убил. Не очень-то приятно было нам
это слушать, но я обрадовался, заметив, что его рассказ
рассердил отца. Это был добрый знак: хотя отец и бранил
пикуни, но по-прежнему чувствовал себя одним из них.
Проходили дни, а кроу не появлялись. По берегам обеих
рек водились бобры, и каждый вечер ставил я западни. Днем
я охотился и привозил мясо в наш вигвам и в торговый форт.
Отец ничего не делал, был молчалив и хмур. Говорил он
только о своих талисманах и лошадях и мечтал вновь от-
правиться в страну ассинибойнов.
Прошло около месяца. Однажды после полудня в долине
показались кроу. Ехали они к низовьям реки и гнали тысяч-
ные табуны и много вьючных лошадей. Вожди и знаменитые
воины далеко опередили процессию. Приблизившись к фор-
ту, они начали стрелять из ружей, приветствуя белых. Одеты
они были в боевые костюмы, и я никогда еще не видел таких
красивых нарядов. Их одежда, щиты и украшенные перьями
головные уборы были не хуже, чем у пикуни.
Мы стояли у входа в вигвам и смотрели на подъезжа-
вших кроу. Отец не вышел из вигвама. Кажется, он не знал,
что ему делать. Не было у него ни лошадей, ни подарков
вождю, и он стыдился пойти к нему и сказать: «Я бедняк.
Сжалься надо мной».
Вожди сошли с коней неподалеку от нашего вигвама, с лю-
бопытством на нас посмотрели и, поздоровавшись с белыми
торговцами, вошли в форт. Остальные начали раскидывать
вигвамы на опушке леса и снимать с лошадей вьюки. Как только
вигвамы были раскинуты, мать достала подарки, которые Са-
куи-а-ки поручила передать женщине из племени кроу. О, как
смотрели они на нас, когда мы проходили по лагерю, спрашивая
знаками, где находится вигвам Пятнистой Антилопы! Одни
ничего нам не отвечали, другие посылали в дальний конец
лагеря. И никто не улыбнулся нам, никто не спросил, кто мы
такие. Впоследствии я сообразил, что им незачем было спраши-
вать: по узорам на наших мокасинах они узнали в нас пикуни.
447
Наконец обошли мы весь лагерь, и какая-то старуха указала нам
вигвам Пятнистой Антилопы. Войдя, мы увидели молодую
женщину, которая с удивлением на нас посмотрела, улыбнулась
и предложила сесть. Мы уселись, и мать знаками спросила ее:
— Ты из племени арикари?
— Да,— ответила женщина.
— Нет ли у тебя подруги из племени мандан, которую
взял в жены белый торговец?
— Да, да,— быстро ответила она.— Где моя подруга? Ты
ее видела?
Мать передала ей мешок с подарками, сказав, что их
посылает ей подруга. Встретили мы ее на Большой реке, где
ее муж строит торговый форт.
Красивой женщиной была эта арикари, немного старше,
чем я. Когда она вынула из мешка одеяло, материю и бусы,
лицо ее осветилось улыбкой. Тогда мать сказала ей:
— Твоя подруга — также и моя подруга, и я прошу те-
бя— сжалься над нами. Мы покинули наших соплеменников,
потому что муж мой рассердился на них. Неприятельские
отряды угнали наш табун, завладели талисманами моего
мужа и всем нашим имуществом. Муж говорит, что мы
должны жить с кроу. Но мы бедны, нет у нас подарков для
старшин. Пожалей нас: поговори со своим мужем. Пусть он
заступится за нас перед старшинами.
— Я тебе друг, не бойся,— ответила Женщина Кроу.—
Мой муж — старшина, и другие старшины прислушиваются
к его словам.
Она достала из своего парфлеша новое красное одеяло
и пояс, расшитый иглами дикобраза. Одеяло она подарила
моей матери, а пояс—сестре. И тогда, сын мой, я подружил-
ся с Женщиной Кроу, и дружба эта не прерывалась и по ссй
день. Но, встретившись впервые в лагере кроу, мы и не
предполагали, что на старости лет суждено будет нам жить
здесь вместе с Са-куи-а-ки в лагере моего народа *.
* С Женщиной Кроу завязал я дружбу в дни моей молодости, проведенной
в стране бизонов. Как и миссис Кипп (Са-куи-а-ки), она относилась ко мне словно
мать. Обе были женщины благородные и великодушные. В юности Женщина Кроу
вместе со своей матерью (так в оригинале.— В. А.) была захвачена в плен племенем
кроу, впоследствии вышла замуж за одного из старшин—Пятнистую Антилопу.
Позднее, в битве кроу с индейцами племени блад, муж ее был убит, а она взяла
в плен. Один из индейцев этого племени женился на ней. В старости жила она
в течение многих лет вместе с миссис Кипп — они были очень дружны. Умерла она
в 1906 г., когда приехала в Дакоту навестить родное племя. Обе женщины были
очень энергичны. В 1882 г., когда настала для пикуни, или южных черноногих,
страшная Голодная зима, они пожертвовали все свои сбережения—около трех
тысяч долларов,— пытаясь облегчить положение беспомощного народа. Более
пятисот человек умерло голодной смертью, раньше чем в Вашингтоне удостоили
обратить внимание на тот факт, что племя вымирает.—Примеч. авт.
История Женщины Кроу подробнее освещается автором в автобиографи-
ческой повести «Моя жизнь среди индейцев» (см. С. 504—512).
448
Придя домой, мы увидели, что отец по-прежнему сидит,
понурившись, в своем вигваме. Старшины вернулись из фор-
та и разошлись по вигвамам, но никто не заглянул к отцу,
никто не прислал ему приглашения выкурить вместе трубку.
Это был дурной знак: если племя не захочет нас принять,
если старшины нас прогонят, близок наш конец. Воины — те,
кто потерял друзей и родных в битвах с нашими соплемен-
никами пикуни,— выследят нас и убьют. Мать рассказала
отцу о своем свидании с Женщиной Кроу и упомянула о ее
обещании нам помочь. Он усмехнулся и ответил, что в таких
делах женщины—плохие помощницы.
Медленно тянулось время. Настал вечер, и, когда мы уже
потеряли надежду завязать добрые отношения с кроу, в виг-
вам вошла Женщина Кроу, а следом за нею ее муж, высокий
грузный воин с веселым, добродушным лицом. Нам он по-
нравился с первого взгляда. Присев на ложе из шкур, он
знаками сказал отцу:
— Жена моя говорит, что вы хотите жить с нами.
— Да,— ответил отец,— мы хотим жить с кроу. Мы уш-
ли от пикуни. В сердце моем злоба против них.
— Хорошо, я тебе помогу, а ты мне расскажи, почему ты
покинул свой народ и давно ли это случилось.
Отцу стыдно было рассказывать о том, что был от-
хлестан обществом Все друзья, поэтому он сказал только,
что поссорился со старшинами, которые запретили ему
охотиться на бизонов, а он нарушил этот запрет. Рассказал
он также о наших злоключениях — о потере талисманов
и двух табунов и о том, как пришлось нам бросить наши
пожитки. Когда он закончил рассказ, пришел вестник от
вождя кроу — Горба Бизона — и заявил, что вождь желает
видеть моего отца.
— Я уже говорил с ним о тебе и просил за тобой
послать,— сказал Пятнистая Антилопа.— Пойдем к нему.
Они ушли, и мы долго ждали. Женщина Кроу осталась
с нами и развлекала нас рассказами о своей жизни с кроу
и о Са-куи-а-ки. Вернулся отец с Пятнистой Антилопой,
который увел Женщину Кроу домой. Тогда отец рассказал
нам о том, что произошло у главного вождя.
— Собрались там все старшины племени. Меня они
заставили рассказать, почему я хочу жить с кроу и почему
ушел от пикуни. Потом они долго совещались. Конечно,
слов я не понимал, но догадывался, что трое отказываются
меня принять, а Пятнистая Антилопа и ГЪрб Бизона меня
защищают, и остальные с ними соглашаются. Наконец трое
недовольных должны были уступить, и главный вождь ска-
зал мне знаками—хорошо объясняется он знаками: «Я
17 № 925
449
и дети мои, здесь собравшиеся, говорим тебе: мы не любим
пикуни, мы ведем с ними войну, тебя мы не знаем. Быть
может, сердце у тебя доброе и язык твой говорит правду.
Скоро мы узнаем, так ли это. Можешь временно раскинуть
вигвам в нашем лагере и охотиться вместе с нами. Если мы
увидим, что ты хороший человек, ты станешь кроу».
— Вспомни, как радушно приняли нас большебрюхие;
кроу на них не похожи,— сказала мать.— Слушай, муж мой,
и не сердись на меня за то, что я тебе скажу: если ты любишь
своих детей и меня, будь осторожен. Держи язык за зубами,
не давай воли гневу, когда эти люди будут тебя раздражать.
Если ты вспылишь, все мы погибли.
Нитаки и я удивились, услышав, как откровенно раз-
говаривает она с нашим вспыльчивым отцом...
— Да, я буду осторожен. Я буду тщательно следить за
собой,— спокойно ответил отец.
Так началась для нас новая жизнь в лагере кроу. Кое-кто
из них относился к нам дружелюбно, но большинство не
обращали на нас внимания, словно мы были собаками.
Когда мы проходили мимо, они притворялись, будто нас не
замечают. Отца редко приглашали на празднества и на
собрания старшин, и один только Пятнистая Антилопа звал
его в свой вигвам. Отец был обижен. Когда жили мы с пику-
ни, черноногими, бладами и большебрюхими, место его
было среди старшин, так как каждый признавал его величай-
шим воином среди всех.
Через десять дней кроу покинули форт белых. Так же как
пикуни, большебрюхие и другие племена, думали они только
о том, чтобы купить товары белых торговцев. За эти товары
они платили мехами и шкурами бизонов. Охота на бизонов
привела мало-помалу к полному истреблению этих живот-
ных, которые доставляли нам пищу и кров, и, когда мы
стали бедняками, белые завладели нашей страной. Сын мой,
если бы знали мы, какая ждет нас судьба, мы не позволили
бы ни одному белому вторгнуться в нашу страну.
Шкурки пойманных мной бобров я обменял на трех
лошадей; еще трех подарила нам Женщина Кроу и ее муж,
и теперь было у нас восемь лошадей. Я радовался, что не
придется нам идти пешком, когда кроу снимутся с лагеря.
Как-то вечером пришла в наш вигвам Женщина Кроу и ска-
зала, что старшины решили перебраться к реке Масселшелл
и там ставить западни на бобров. К реке Масселшелл! Но
ведь протекала она по стране нашего родного племени,
и неподалеку от нее раскинули лагерь пикуни!
— Кроу не смеют идти туда! — воскликнул отец.— Это
не их земля! Она принадлежит пикуни!
450
— Ну так что же? Ведь ты теперь не пикуни,— напом-
нила ему мать.
И отец опустил голову, не прибавив больше ни слова. Но
позднее он завел об этом речь с Пятнистой Антилопой,
сказал, что пикуни охотятся в долине реки Йеллоу, цепью
гор отделенной от Масселшелл, и посоветовал кроу не хо-
дить в те края. Пятнистая Антилопа тотчас же уведомил об
этом других старшин, и они собрали долгий совет.
От Женщины Кроу узнали мы, чем кончилось совещание:
старшины решили идти к реке Масселшелл.
— Когда-то эта страна принадлежала нам,— сказали
они,— пикуни ею завладели, потому что у них было много
ружей, купленных на севере, у Красных Курток. Ну что ж!
Теперь и у нас, кроу, ружей много, и мы не боимся пикуни.
— Посмотрим, чем кончится дело,— сказал мой отец.—
Кроу забывают о том, что пикуни соединятся с тремя други-
ми племенами прерий, если начнется война.
Вместе с племенем кроу тронулись мы в путь; ехали мы
той самой тропой, по которой пришли к форту. Счастье нам
улыбнулось. Слушай, сын мой: в роще на берегу реки Мас-
селшелл мы нашли оставленные нами седла, постели и дру-
гие вещи. Но четыре наши вьючные лошади не могли тащить
столько вьюков, и часть вещей мы отдали Женщине Кроу.
Племя раскинуло лагерь у поворота реки, и мужчины
занялись ловлей бобров. Теперь я был таким же искусным
ловцом, как и мой отец, но каждое утро ходил он со хмной
осматривать западни. Он говорил, что боится отпускать
меня одного, так как не доверяет кроу. Боялся он также
оставить нас одних в лагере, чтобы самому сделать еще одну
попытку отнять у ассинибойнов трубку и лошадей.
Я знал, что отец прав. Почти вес кроу нас не любили. Но
матери и сестре я не сказал об этом ни слова: видел я, что
они и без того боятся кроу. Наш вигвам был раскинут рядом
с вигвамом Пятнистой Антилопы, которого мы считали
своим защитником, за хворостом и за водой мать всегда
ходила вместе с Женщиной Кроу. В лагере у меня не было
друзей. Когда я встречался с подростками и юношами, они
переглядывались и смеялись надо мной. Их языка я не
понимал и рад был, что не понимаю. Вряд ли мог бы
я терпеливо выслушивать ругательства, которыми они меня
встречали. Я знал, что они смеются над моей бедной одеж-
дой. Ну что ж! Я был беден. Я носил простые кожаные
штаны и кожаное летнее одеяло, а они щеголяли в матер-
чатых одеялах, носили красивые серьги, браслеты и зеркаль-
ца, привешенные к запястью. И работать им приходилось
мало; они выгоняли лошадей на пастбище и больше ничего
17*
451
не делали, а я работал с утра до вечера. Нам нужны были
лошади, и мы с отцом ловили бобров. Часто ходили мы на
охоту и приносили мясо не только в наш вигвам, но и в виг-
вам Пятнистой Антилопы.
Ловля бобров шла удачно. Было у нас три западни.
Утром мы вставали раньше всех и уходили подальше от
лагеря, чтобы не встречаться с другими ловцами. Старатель-
но ставили мы наши западни и часто шли по пояс в воде
вдоль берега, чтобы не оставить на земле запаха, который
мог отпугнуть зверьков. Вот почему набралось у нас боб-
ровых шкурок больше, чем у других ловцов.
Но не могли мы состязаться с «черным белым челове-
ком», жившим в лагере кроу. У него было тридцать запад-
ней, и он раздавал их ловцам — по две, по три на человека,
требуя за это половину добычи. Сам он ничего не делал;
нарядившись в лучшее платье, он садился у входа в вигвам,
курил и рассказывал о стычках своих с врагами. Отец его не
любил и частенько говорил нам:
— Хотелось бы мне встретить этого хвастуна подальше
от лагеря. Здесь он окружен друзьями и помощниками, но,
если мы сойдемся один на один, неизвестно, кто из нас
окажется сильнее.
Около месяца прожили мы у поворота реки. Когда пере-
ловлены были почти все бобры, старшины собрались на
совет. Одни хотели подняться к верховьям реки, другие —
спуститься к низовьям и раскинуть лагерь неподалеку от
устья реки Между Ивами. После долгих споров решено было
послать разведчиков к верховьям и к низовьям; им поручили
узнать, где больше водится бобров. Из лагеря они выехали
утром. В тот день мы с отцом запоздали, так как я долго
отыскивал наших лошадей. Когда отправились мы смотреть
наши ловушки, отряд разведчиков, направлявшихся к низо-
вьям, уже покинул лагерь.
В нашем вигваме истощились запасы мяса. Завидев стадо
антилоп, спускавшихся на водопой к реке, мы подкрались
к нему и убили двух самцов. Содрав с них шкуру и вырезав
лучшие куски мяса, мы продолжали путь. Первая западня
оказалась нетронутой, во второй западне мы нашли бобра,
вытащили его из воды и содрали с него шкурку, третья
западня исчезла, но на берегу, у края откоса, мы увидели
свежие отпечатки мокасин. Широкая и еще сырая борозда
осталась там, где тащили по откосу бобра и западню. Даль-
ше земля была взрыта копытами трех лошадей. Три развед-
чика посланы были к низовьям, они опередили нас и украли
нашего бобра и западню. О, как были мы возмущены и как
беспомощны! У кроу не было ни законов, ни правил, каса-
452
ющихся охоты. Мы не могли потребовать, чтобы воры были
наказаны, и не могли наказать их сами. Взяв оставшиеся две
западни и мясо убитых антилоп, мы печально поехали домой.
Войдя в вигвам, отец рассказал о потере западни и назвал
кроу ворами, не признающими никаких законов. Но мать его
перебила.
— Не понимаю, почему ты жалуешься,—сказала она.—
Ты ушел от пикуни, потому что тебе не по вкусу пришлись
их законы. Я думала — теперь ты доволен. Ты живешь с лю-
дьми, у которых нет никаких законов.
Жестокие это были слова, жестокие и правдивые. Как ты
думаешь, сын мой, что ответил отец? Ничего! Не знал он,
какой дать ответ, и промолчал. Когда стемнело, в лагере
поднялась суматоха. Воины бегали из вигвама в вигвам,
перекликались, пели военные песни, громко о чем-то говори-
ли. Очень хотелось нам знать, что случилось. В вигвам
заглянула Женщина Кроу и объяснила знаками:
— Разведчики наткнулись на маленький лагерь пикуни
в низовьях реки. Утром все наши воины спустятся к низовьям
и нападут па лагерь. Я боюсь за вас. Когда они вернутся, вам
несдобровать. Я хочу, чтобы завтра вы четверо переселились
в наш вигвам.
— Сколько вигвамов насчитали разведчики?—спросил
отец.
— Они говорят, что в лагере около восьмидесяти виг-
вамов.
Она направилась к выходу, потом оглянулась и сказала
знаками.
— Не бойтесь. Я скоро вернусь.
Пава X
— Ха! Восемьдесят вигвамов! Это клан Короткие Шку-
ры,—сказал отец.
— Короткие Шкуры! — шепотом повторили мы трое.
Это был наш родной клан. В него входили все наши
родственники по отцу.
— Да, конечно, Короткие Шкуры,— продолжал отец.—
Ни один клан никогда не разбивает лагерь отдельно. Какие
они безумцы, что подошли так близко к стране кроу! Жена,
дети, наше место с ними. Ночью мы должны пробраться
к ним, предупредить о наступлении кроу и принять участие
в битве. Восемьдесят вигвамов! Похоже, дело безнадежное,
но всякое может случиться — а вдруг боги будут на стороне
нашего народа?
453
— Как же мы проберемся к ним?—спросила мать.
— Ночью, когда в лагере все заснут, мы потихоньку
выйдем из вигвама, поймаем четырех лошадей и поедем
к низовьям реки.
— А все наши вещи придется здесь оставить,— сказала
мать.— Перед уходом я их отдам Женщине Кроу.
— Нет, этого ты не сделаешь,—возразил отец.— Я не
хочу, чтобы из-за нас она попала в беду. Ее обвинят в том,
что она нас предостерегла.
— Верно! Об этом я не подумала,— согласилась мать.—
И она и ее муж были нашими защитниками и друзь-
ями.
В это время снова заглянула к нам Женщина Кроу.
— Я боюсь, как бы меня здесь не увидели,—сказала
она.— Завтра я вам помогу.
Она ушла. Мы снова встретились с нею лишь через
много зим.
Мать и сестра вынули из парфлешсй все свои вещи
и пересмотрели их. Они хотели надеть лучшие платья, хотя
бы в этих платьях пришлось им умереть. Отобрав кое-какие
мелочи, а также шила, иголки, нитки, они решили взять
с собой два узелка. Остальные вещи они, вздыхая, уложили
снова в парфлеши и старательно завязали ремешки. Я не
понимал, зачем они это делают, если все наши пожитки
приходится оставить в вигваме.
— Прикройте угли золой,—приказал им отец.
Долго сидели мы в темноте и ждали, когда лагерь погру-
зится в сон. Тревожные мысли мелькали у меня в голове.
Успеем ли мы предупредить пикуни? Будет ли завтра бой?
Где встретим мы следующую ночь? Быть может, в стране
Песчаных Холмов! Казалось нам, крики и песни не смолкнут
до утра. Наконец кроу улеглись спать, и погасли костры
в вигвамах. Взяв наши ружья и четыре веревки, мы с отцом
выползли из вигвама и, припав в земле, стали прислушивать-
ся. Ничто не нарушало тишины. Луны не было, но при свете
звезд мы видели, что никого поблизости нет. Мы осторожно
встали и, обойдя вокруг вигвама, убедились, что за нами не
следят. Из соседнего вигвама донесся голос Пятнистой Ан-
тилопы: он разговаривал во сне.
Отец вернулся за матерью и сестрой, и вчетвером мы
покинули лагерь и вошли в рощу. За рощей начиналось
пастбище, где паслись табуны. Мы поймали четырех лоша-
дей. Конечно, это были ленивые, старые вьючные лошади.
Быстрые, горячие кони не подпустили бы нас к себе. Седел
у нас не было, уздечки мы заменили веревками. Так как река
в этом месте делала поворот, то мы, желая сократить рассто-
454
яние, выехали на равнину. Лошадей мы хлестали концами
веревок, били их пятками, заставляя перейти в галоп. Тяжело
было матери и Нитаки скакать без седла на этих старых
лошадях, но они не жаловались.
Рассвело, а мы еще не спустились к низовьям реки.
— Быстрее! Быстрее!—кричал отец.— Сейчас кроу ло-
вят своих коней.
Мать и Нитаки устали погонять ленивых кляч, и мы
с отцом подхлестывали не только своих, но и их лошадей.
Вдали показался дым костров.
Взошло солнце, когда мы увидели вигвамы. Лагерь был
раскинут неподалеку от того места, где впадает в реку Мас-
селшелл речонка Между Ивами. Кроу не ошиблись: мы на-
считали восемьдесят вигвамов. Подъехав ближе, мы разгля-
дели священные рисунки на них,— это были вигвамы клана
Короткие Шкуры. «Сто пятьдесят воинов против всего пле-
мени кроу!—подумал я.— Нет надежды выиграть битву».
Кто-то увидел нас издали, поднял тревогу, и все население
лагеря высыпало нам навстречу.
— Берите ружья!—крикнул отец.— Приведите лошадей!
Приближаются кроу.
Забыты были все обиды. Глаза отца сверкали. Пикуни
встретили его так, словно он никогда их не покидал. Когда
он спрыгнул с лошади, Белый Волк обнял его, улыбнулся
нам и спросил:
— Кроу! Где они? Когда придут сюда? Сколько их?
— Сюда идет все племя! — ответил отец.—Нам остается
только бежать. Нас слишком мало, чтобы драться с ними.
Скорее! На коней!
— Брат! Или рассудок твой помутился? — удивился Бе-
лый Волк.— Виданное ли это дело,чтобы пикуни бежали от
кроу! Мы всегда их побеждали — и сможем это сделать
опять.
— Да, но теперь нас мало. Одни Короткие Шкуры не
могут...
— Но мы не одни, здесь все наше племя,— перебил его
Белый Волк.—Остальные кланы раскинули вигвамы за пово-
ротом реки, а мы поднялись выше, потому что здесь хоро-
шие пастбища.
О, как я обрадовался! А отец, размахивая ружьем, воск-
ликнул:
— Зовите же их! Скорее! Пусть кто-нибудь их предуп-
редит. О, какой счастливый будет сегодня день!
Один из подростков вскочил на лошадь и поскакал
в главный лагерь. Воины разошлись по своим вигвамам
и надевали боевые уборы, а мальчики пригнали лошадей.
455
Мы четверо вошли в вигвам Белого Волка. У моего отца не
было боевого наряда, и Белый Волк дал ему свой головной
убор из шкурок горностая, украшенный двумя рогами. Лицо
и руки он выкрасил священной красно-бурой краской. Я по-
следовал его примеру.
— Зачем ты это делаешь? — воскликнула мать.— Ты не
пойдешь в бой вместе с воинами.
— Почему? У меня есть «тайный помощник»,— возра-
зил я.
— Да, он пойдет с нами. Жена, не бойся! Радуйся, что
твой сын хочет за тебя сражаться,— сказал отец.
И мать умолкла.
Пригнали лошадей. Белый Волк дал нам двух прекрас-
ных коней, и не успели мы их взнуздать, как прискакали
воины из главного лагеря. Топот копыт напоминал раскаты
грома. Громко приветствовали они моего отца, со всех сто-
рон раздавались крики: «Ок-йи Ни-таи Стум-ик!» Все улыба-
лись, все были рады его видеть. А он видел их радость,
и лицо его осветилось улыбкой, когда он отвечал на привет-
ствия: «Ок-йи, братья!»
С отрядом старшин приехал и Одинокий Ходок. Обняв
моего отца, он сказал:
— Я рад, что ты сегодня с нами. Расскажи нам о кроу.
Где они? Много ли их?
— Мы жили в их лагере, у поворота реки Масселшелл,—
ответил отец.— Вчера их разведчики наткнулись на лагерь
Коротких Шкур, но главного лагеря они не видели. Сегодня
все племя кроу придет сюда, чтобы стереть с лица земли эти
восемьдесят вигвамов. Скоро будут они здесь.
— Добрые вести! Добрые вести, дети мои!—воскликнул
Одинокий Ходок.— А теперь посоветуемся, как нам получше
их встретить. Одинокий Бизон, что ты скажешь?
О, как я был горд! Отец опять был первым воином
нашего племени. И все, затаив дыхание, ждали, что скажет
отец. Зорко окинул он взглядом долину реки и твердо сказал:
— Пусть наши старики сидят у входа в вигвамы. Жен-
щины будут как ни в чем не бывало дубить кожу и присмат-
ривать за детьми. Мальчики отведут лошадей в дальний
конец лагеря. Мы, воины, разобьемся на два отряда: один
спрячется в лесу, на берегу реки Масселшелл, другой — в
зарослях у речонки Между Ивами. Я уверен, что враги
спустятся в долину между этими реками и поскачут прямо
к лагерю, так как не ждут они засады. И когда они проедут
мимо нас, мы нападем на них с тыла.
— А что, если они не спустятся в долину и подъедут
к лагерю с другой стороны?—спросил Одинокий Ходок.
456
— Мы выслали караульных. Они нас известят, какой
путь избрали кроу,— возразил Белый Волк.
И все старшины признали план моего отца удачным...
Стариков усадили у входа в вигвамы, женщинам прика-
зали заниматься обычной работой. Так как в маленький
лагерь Коротких Шкур пришли все женщины и дети из
главного лагеря, то им велели спрятаться в вигвамы: слиш-
ком густо заселенный лагерь мог возбудить подозрение
у кроу. Стариков из главного лагеря заставили изображать
воинов нашего клана. Они сидели отдельными группами
между вигвамами, делая вид, будто беседуют и курят, но
оружие находилось у них под рукой, и почти у каждого
старика хватило бы силы натянуть лук.
Закончены были все приготовления, и мы с нетерпением
ждали кроу. Но ждать нам пришлось долго. Солнце высоко
стояло на небе, когда с холма спустился караульный и объ-
явил о приближении кроу. Направлялись они к долине между
двумя реками, а далеко позади ехали женщины на лошадях,
впряженных в травуа. На этих травуа думали они увезти
домой добычу из нашего лагеря. Это известие нас развесели-
ло. По-видимому, кроу не сомневались в победе.
— Займем поскорее наши места!—крикнул один из
воинов.
— Нет, еще рано,— возразил отец.— Подождем, когда
они спустятся в долину.
Вскоре прибежал второй караульный и возвестил, что
кроу спускаются с холмов в долину. Одинокий Ходок посмо-
трел на отца.
— Нам пора в укрытие,— сказал он.
— Да, теперь пора! — отозвался отец.
Он повел отряд воинов к зарослям, окаймлявшим ре-
чонку, а Одинокий Ходок со своим отрядом спрятался
в лесу. Мы притаились в кустах и не смели пошевельнуться.
Отец должен был дать сигнал к наступлению и повести
свой отряд в бой.
Сын мой, я невольно залюбовался этими кроу, рысью
спускавшимися с холмов в долину. Пышные боевые наряды
отливали всеми цветами радуги. Длинные хвосты их го-
ловных уборов из орлиных перьев развевались по ветру.
Каждый воин держал в левой руке щит, окаймленный пе-
рьями. Даже лошадей они покрыли краской и разукрасили
орлиными перьями, выкрашенными в желтый, красный, си-
ний и зеленый цвета. И было их много — больше десяти
сотен, и каждый держал наготове лук или ружье. Я боялся
их! Казалось мне, нам не удастся остановить эту лавину
людей. Ехали они молча, но, когда старики, женщины и дети,
457
завидев их, разбежались с воплями в разные стороны, они
запели боевую песню, и голоса их звучали как раскаты
грома.
Лошадь моя стояла в кустах рядом с лошадью отца. Он,
вытянув шею, следил за приближающимися врагами и удер-
живал воинов, готовых броситься в атаку. Знаками он гово-
рил им: «Рано! Еще рано!» Мы должны были выскочить из
засады, когда враги проедут мимо нас. Мы ждали, посмат-
ривая то на отца, то на кроу, скакавших между рекой и ре-
чонкой. Были они еще далеко от нас, когда непредвиденный
случай разрушил хитро задуманный план моего отца. Слева
от меня сидел на большом вороном жеребце воин Красное
Перо. Жеребец этот был выдрессирован для скачек; горячий
и порывистый, он на скачках всегда приходил первым. И сей-
час, заслышав топот копыт и возгласы кроу, решил он,
по-видимому, что начались скачки. Он кружился на месте,
выгибал шею, мотал головой, а Красное Перо напрягал все
силы, чтобы его сдержать. Но лошадь оказалась сильнее
всадника. Она поднялась на дыбы, рванулась вперед и, вы-
скочив из зарослей, понеслась навстречу врат ам. Красному
Перу грозила смерть. Мы должны были спешить ему на
помощь.
— На выручку! — раздался боевой клич отца, и мы вы-
ехали из зарослей, хотя кроу находились еще на расстоянии
двух выстрелов из лука. Завидев нас, враги еще громче
запели и стали хлестать коней. Вот тогда-то из леса выехал
Одинокий Ходок со своими воинами. Этого кроу не ждали.
Они поняли, что разведчики их ошиблись и сражаться им
предстоит не с одним кланом, а со всеми пикуни. Они по ла ли
бы в западню, если бы не вырвалась из зарослей лошадь.
И кроу обратились в бегство. Старшины, воины, юноши —
все повернули своих коней и поскакали в ту сторону, о т куда
приехали. А мы гнались за ними.
Сказать ли тебе всю правду?.. Сын мой, стыдно мне
признаться, но в те дни лошади у кроу были лучше, чем
у нас. Кроу часто делали набеги на племена, жившие в стране
вечного лета, и угоняли табуны быстрых и сильных коней.
А у нас лошади были низкорослые: мы их отняли у племен,
живших по ту сторону гор. Ясно было с самого начала, что
не догнать нам главного отряда кроу. Однако мы не от-
казались от погони. Те из кроу, у которых лошади были
похуже, начали отставать, а мы, стреляя из луков и ружей,
отправляли их в Страну Теней. Впереди скакали четверо
пикуни: мой отец на лучшей лошади Белого Волка, Одино-
кий Ходок на своей вороной кобыле, Оперенный Хвост на
рослой пегой лошади и Красное Перо на своем жеребце. Мы
458
же заметно отстали. Когда мы поднялись на склон равнины,
я увидел вдали Женщину Кроу: бросив травуа, она налегке
скакала к реке Масселшелл.
Кое-кто из нас, видя, что погоня бессмысленна, повернул
назад, остальные упорствовали, надеясь, что кроу в конце
концов устыдятся, остановятся и примут бой. Но не тут-то
было! Кроу думали только о бегстве, а всех отставших мы
уже убили. Мы хотели вернуться в лагерь, как вдруг замети-
ли вдали лошадь, бившуюся на земле. Подле нее стоял воин
с ружьем. Мы подскакали к нему. Должно быть, у лошади
его была сломана нога, а товарищи бросили его на произвол
судьбы.
Мой отец был во главе четверки. Как узнал я впоследст-
вии, он настойчиво повторял:
— Это мой враг! Оставьте его мне! Оставьте его мне!
— Да, да! Он твой!—кричали ему в ответ
Сын мой, каково было мне в эти минуты! Отец мчался
к врагу, который целился в него из ружья. «Долго пре-
следовала нас судьба, но самое худшее случится сегодня»,—
думал я...
Ближе, ближе подъезжал отец к кроу. То наклонялся он к
шее лошади, то свешивался с седла, чтобы не служить легкой
мишенью. Внезапно загремел выстрел, но пуля попала не
в отца, а в лошадь. Пронзительно заржав, она поднялась на
дыбы и упала. Но отец уже спрыгнул на землю и бежал
к врагу. На бегу он выстрелил—не в кроу, а вверх, в небо.
Силы обоих противников были равны—оба разрядили
ружья. Сжав руками дуло, они держали оружие высоко над
головой, как держат боевую дубинку. Кроу стоял как вкопан-
ный. Отец подбежал к нему, не спуская глаз с ружья. Он
хотел, чтобы враг ударил первый. Держа ружье косо над
головой, он ждал. Кроу с размаху опустил ружье, но оно
скользнуло по ружейному стволу, нс задев отца. Тогда отец,
бросив свое оружие на землю, схватил обеими руками ружье
кроу и завладел им. Этот кроу не был трусом: он не дрогнул.
Неподвижно стоял он и смотрел на отца. Я его узнал — это
был старшина клана. Звали его Болотный Лось. Когда мы
жили с кроу, он обращался с нами как с собаками. Женщина
Кроу советовала отцу остерегаться этого человека и избегать
с ним ссор. «А теперь он за все заплатит!» — подумал я.
— Убей его! Убей! — кричали отцу пикуни.
Но отец не нанес удара. Медленно отступил он назад
и поднял свое ружье.
— Нет, я его не убью! — крикнул он нам.— И вы не
убьете. Он — мой. Я хочу, чтобы он жил.
И знаками сказал он кроу:
459
— Ступай домой. Ступай и думай день и ночь о своем
позоре. Помни: я, с которым ты обходился как с собакой,— я
беру у тебя ружье и дарю тебе жизнь. Ступай!
Кроу повернулся и побрел по равнине. Знали мы, что свой
позор уносит он с собой: соплеменники его видели издали все,
что произошло, и отныне не бывать ему старшиной. Отец мой
совершил самый великий подвиг. Да, величайшим подвигом
считается отнять оружие у врага, если враг не ранен и полон
сил. Молча следили мы за кроу, который плелся, опустив
голову и сгорбившись. Жуткое это было зрелище: наш враг из
вождя превратился внезапно в человека, не имеющего власти,
потерявшего почетное место в среде своих соплеменников.
Восторженные крики толпы пикуни прервали тишину.
— Одинокий Бизон! Великий воин! — приветствовали во-
ины отца. Лошадь отца была убита, и мы поехали вдвоем на
моей лошади. Кто-то запел песню победы, мы подхватили
хором и пели не умолкая, пока не подъехали к лагерю.
Проезжая по равнине, мы насчитали девятнадцать уби-
тых кроу, а у пикуни не было ни раненых, ни убитых.
Старики, женщины, дети выбежали нам навстречу, выкрики-
вая наши имена, и благодарили Солнце за победу; женщины
плакали от радости. Больше всех похвал выпало на долю
моего отца. Его воспевали пикуни как величайшего воина
нашего племени. Долго толпились они вокруг него, наконец
он вырвался от них и вошел в вигвам Белого Волка, чтобы
поесть и отдохнуть.
Измученные бессонной ночью, мы четверо спали до вече-
ра. Днем пикуни перенесли свои вигвамы к вигвамам нашего
клана. Разведчиков послали узнать, что делают кроу.
В сумерках Белый Волк стал созывать гостей на пир,
и вокруг нашего костра собрались лучшие воины племени,
и среда них Одинокий Ходок и Глаза Лисицы. Когда отпиро-
вали и трубка пущена была вкруговую, Одинокий Ходок
попросил отца рассказать о наших скитаниях. Отец повино-
вался и говорил долго, перечисляя все наши злоключения.
Тогда сказал Одинокий Ходок:
— Брат, мы надеемся, что ты останешься с нами.
Отец посмотрел ему прямо в лицо и ответил:
— Я стыжусь самого себя. Был я глупее малого ребенка.
Я хочу остаться с вами. Я признаю все законы нашего
народа и буду им подчиняться.
— Твои слова наполняют сердце мое радостью,— сказал
Одинокий Ходок.— Брат, ты потерял все. Я дарю тебе пять
лошадей.
И все воины, находившиеся в вигваме, последовали при-
меру вождя, и мы получили в подарок тридцать пять лоша-
460
дей. Утром женщины принесли нам кожаную покрышку для
вигвама, мягкие шкуры для постелей, парфлеши с сушеным
мясом, пеммиканом и сушеными ягодами. Принесли они
также седла для вьючных лошадей, лассо и посуду. К вечеру
были у нас все необходимые вещи. Нам подарили две запад-
ни, и теперь мы снова могли ловить бобров для Ки-па.
На следующее утро вернулись разведчики и объявили,
что кроу покинули долину Масселшелл и держат путь на юг,
в свою страну. Больше мы их не видели. Мы ловили бобров
в речках, которые берут свое начало в Снежных горах.
Потом мы двинулись на север и снова раскинули вигвамы
возле форта Ки-па.
Белый торговец устроил пир для наших старшин. Когда
мужчины закурили трубку, мать сказала, что Са-куи-а-ки
зовет нас четверых в свою комнату. Мы встали и пошли на
зов. В дверях отец остановился и воскликнул от удивления:
прямо перед ним висела на стене его священная трубка —
Трубка Грома. Он не верил своим глазам. Повернувшись
к Са-куи-а-ки, пытался что-то сказать, но не мог выговорить
ни слова.
Са-куи-а-ки сняла со стены трубку, завернутую в куски
меха, бережно положила на его протянутые руки.
— Возьми ее. Она твоя,— сказала она.
— Где ты ее нашла? — спросил отец.
— Ки-па послал говорящую бумагу начальнику форта на
реке Йеллоустон и просил отыскать трубку. Он купил ее
у того самого ассинибойна, который ее похитил,— знаками
ответила она.
— Я за нее заплачу! С радостью заплачу! Сколько лоша-
дей? Сколько шкурок?—спросил отец.
— Тише! Друзья не платят.
— Ха! Так вот что вы затеяли, вот о чем беседовали
в форте Ки-па,— сказал я матери.
И, улыбаясь сквозь слезы, она кивнула головой.
На этом, сын мой, я закончу свой рассказ.
моя жизнь
СРЕДИ
ИНДЕЙЦЕВ
О
Главные действующие лица
Нэтаки — индианка из племени черноногих, ставшая женой авю-
ра книги; веселая женщина с мягким характером, вокруг которой
строится вся повесть. Лучшее из действующих лиц.
Женщина Кроу — женщина из племени арикара, некогда взятая
в плен индейцами кроу, а затем отбитая у них племенем блад.
Миссис Берри — женщина из племени манданов, жена одного
белого, торговавшего в давние времена с индейцами, мать Берри
и подруга Женщины Кроу; хорошо знает старинные сказания своею
племени.
Диана — индианка-сирота, воспитанная Эштоном. Благородная
женщина; ее постигает трагическая гибель.
Автор книги — двадцати лет от роду уезжает на Запад, на тер-
риторию Монтаны, в поисках первобытного образа жизни и при-
ключений. Он находит и то и другое среди писганов - - черноног их.
Он женится на девушке из этого племени и живет с индейцами много
лет, ходит с ними на охоту и на войну, участвует в их религиозных
обрядах и, как муж индианки, ведет индейский образ жизни.
Берри — торговец, имеющий дела с индейцами, сам полуиндссц.
Родился в верховьях Миссури. Говорит на полудюжине индейских
языков, хорошо знает индейские лагеря. Искусно пользуется весами
приемами, применяемыми в торговле с индейцами.
Гнедой Конь — белый траппер и торговец, имеет индейскую семью.
Эштон — молодой белый из восточных штатов; он хранит ка-
кую-то грустную тайну, но в конце концов обретает покой.
Отец Прандо — посвященный священник-иезуит, чья жизнь от-
дана миссионерской проповеди среди индейцев. Друг черноногих,
облегчавший их жизнь и помогавший им в страшный Голодный год.
Встающий Волк — один из старых служащих Компании Гуд-
зонова залива, типичный траппер, торговец и переводчик раннего,
романтического периода пушной торговли.
Мощная Грудь — черноногий воин, начальник военных отрядов,
вождь походов, обладатель магической трубки.
Скунс — черноногий, шурин Гнедого Коня; автор книги помогает
Скунсу похитить невесту.
Хорьковый Хвост ] черноногис, близкие друзья и товарищи
Говорит С Бизоном !• - по охоте и военным стычкам, в которых
J участвовал автор книги.
462
Глава I
Форт-Бентон
Широко раскинувшиеся побуревшие прерии; далекие кру-
тые холмы с плоским верхом; за ними огромные горы с си-
ними склонами и острыми вершинами, покрытыми снеговы-
ми шапками; запах полыни и дыма костров лагеря; гром
десятков тысяч копыт бизонов, бегущих по твердой сухой
земле; протяжный тоскливый вой волков в ночной тишине —
как я любил все это!
Я, увядший, пожелтевший лист, сухой и сморщенный,
готовый упасть и присоединиться к миллионам предшествен-
ников. Вот я сижу, ни на что не годный, зимой — у камина,
в теплые дни—на веранде; я могу только переживать в па-
мяти волнующие годы, проведенные на 1ранице*. Мысли
мои все возвращаются к прошлому, к тому времени, когда
железные дороги и доставленные ими толпы переселенцев
еще не стерли с лица земли всех нас—и индейцев, и погра-
ничных жителей, и бизонов.
Любовь к вольной жизни в лесу и в поле, к приключени-
ям у меня в крови от рождения; должно быть, я унаследовал
ее от какого-то далекого предка, потому что все мои близ-
кие— верующие люди трезвых взглядов. Как я ненавидел все
удовольствия и условности так называемого цивилизован-
нога общества! С ранней юности я чувствовал себя счаст-
ливым только в большом лесу, лежавшем к северу от нашего
дома, там, где не слышно ни звона церковных колоколов, ни
школьного колокольчика, ни паровозных свистков. Я попа-
дал в этот огромный старый лес лишь ненадолго, во время
летних и зимних каникул. Но настал день, когда я мог
отправиться куда и когда захочу, и однажды теплым ап-
рельским утром я отплыл из Сент-Луиса на пароходе вверх
по реке Миссури, направляясь на Дальний Запад.
Дальний Запад! Страна моей мечты и моих надежд!
Я прочел и не раз перечел «Дневник» Льюиса и Кларка,
«Восемь лет» Кэтлина, «Орегонскую тропу», книгу об эк-
спедициях Фримонта. Наконец-то я увижу страну и племена,
о которых рассказывали эти книги. Наш крепкий плос-
кодонный, мелкосидящий пароход с кормовым колесом
каждый вечер, когда темнело, пришвартовывался к берегу
и снова отправлялся в путь утром, когда рассветало. Бла-
годаря этому я видел все берега Миссури, фут за футом,
на протяжении 2600 миль, от впадения ее в Миссисипи
* Имеются в виду территории Дальнего Запада, в XIX в. заселенные индей-
цами.
463
до места нашего назначения, Форт-Бентона, откуда начи-
нается навигация по реке.
Я видел красивые рощи и зеленые склоны холмов в ниж-
нем течении, мрачные «бедленды» выше по течению и живо-
писные скалы и обрывы из песчаника, изрезанные ветрами
и ливнями, придавшими камню всевозможные фантасти-
ческие формы, типичные для берегов судоходного верхнего
течения реки. Я увидел также лагеря индейских племен
на берегах реки и такое количество диких животных, какого
и не мог себе представить. Часто наш пароход задерживали
большие стада бизонов, переплывающие реку. Бесчисленные
лоси и олени бродили в рощах на склонах речной долины.
На открытых низинах у реки паслись небольшие стада
антилоп, и чуть ли не на каждом холме и скале в верхнем
течении реки можно было видеть горных баранов. Мы
видели много медведей-гризли, волков и койотов, а ве-
черами, когда стихал шум на пароходе, у самого борта
играли и плескались бобры.
Но больше всего меня поражало огромное количество
бизонов. По всей Дакоте и Монтане, до самого Форт-Бенто-
на, на холмах, в долинах у рек, на воде можно было изо дня
в день видеть бизонов. Сотни утонувших бизонов, распух-
ших, валялись на отмелях, выброшенные течением, или плы-
ли мимо нас по реке. Я думаю, что коварная река со своими
плавунами, зимой покрытая льдом неравномерной толщи-
ны, причиняла стадам не меньший урон, чем живущие по
берегам индейские племена. Наш пароход часто проплывал
мимо несчастных животных, сгрудившихся иногда по десят-
ку и больше под крутым обрывом, на который они тщетно
пытались взобраться; они стояли, медленно, но верно погру-
жаясь в вязкую черную грязь или плавуны, пока наконец
мутное течение не покрывало целиком их бездыханные тела.
Естественно думать, что животные, переплывающие реку,
оказавшись под высоким обрывистым берегом, должны по-
вернуть обратно и плыть вниз по течению, пока не найдут
хорошего места, чтобы выйти на берег. Но как раз этого
бизоны во многих случаях не делали. Решив плыть к какой-
либо точке, они направлялись к ней по прямой. Судя по тем
бизонам, которых мы видели мертвыми или издыхающими
под береговыми обрывами, животные как будто предпочита-
ли скорее умереть, чем направиться к цели обходным путем.
Когда мы достигли страны бизонов, стало попадаться
много мест, оставляя которые я испытывал сожаление. Мне
хотелось сойти с парохода и исследовать эти места. Но
капитан говорил мне: «Не торопитесь, езжайте до конца, до
Форт-Бентона; это то, что вам нужно, там вы познакомитесь
464
с торговцами и трапперами всего Северо-Запада, с людьми,
на которых можно положиться, с которыми можно путеше-
ствовать относительно безопасно. Боже мой, да если бы
я вас здесь высадил? По всей вероятности, не прошло бы
и двух дней, как с вас сняли бы скальп. В этих оврагах
и рощах скрываются рыщущие повсюду военные отряды
индейцев. Ну, конечно, вы их не видите, но они тут».
Мне, глупому, наивному «новичку», никак не верилось,
что я могу пострадать от рук индейцев, когда я так хорошо
к ним отношусь, хочу жить с ними, усвоить их обычаи, стать
их другом.
Наш пароход в Форт-Бентон этой весной пришел первым.
Задолго до того, как мы увидели форт, жители заметили дым
судна и приготовились к встрече. Когда мы обогнули речную
излучину и приблизились к набережной, загремели пушки
и взвились флаги. Все население форта приветствовало нас на
берегу. Впереди толпы стояли два торговца, не так давно
купившие здесь дело Американской пушной компании вместе
с фортом и всем имуществом. Они были одеты в синие
костюмы из тонкого сукна; длиннополые сюртуки со стоячими
воротниками были усеяны блестящими медными пуговицами;
на белых рубашках с воротничками чернели галстуки; длинные,
гладко причесанные волосы спускались на плечи. Рядом
с торговцами стояли их служащие — клерки, портной, плот-
ник — в костюмах из черной фланели, тоже с медными пугови-
цами. Служащие также носили длинные волосы, а на ногах
у них были мокасины с подметками из сыромятной кожи,
пестро расшитые замысловатыми яркими рисунками из бисера.
Позади этих важных лиц теснилась живописная толпа. Здесь
стояли группы служащих-французов, в большинстве креолов из
Сент-Луиса и с нижней Миссисипи, проведших всю свою жизнь
на службе Американской пушной компании и протащивших
бечевой немалое число судов на огромные расстояния вверх по
извивам Миссури. Одежду этих людей составляли черные
фланелевые верхние куртки с капюшонами и фланелевые или
замшевые штаны, перехваченные яркими поясами. Толпились
здесь еще погонщики мулов, независимые торговцы и траппе-
ры, одетые большей частью в костюмы из замши, гладкой или
вышитой бисером и отороченной бахромой; почти у всех за
поясом торчали ножи и шестизарядные револьверы Кольта
с пыжами и пулей; головные уборы, особенно у торговцев
и трапперов, были самодельные, главным образом из меха
прерийной лисицы, грубо сшитого в круглую шапку мордой
вперед, со свисающим сзади хвостом. Позади белых стояли
индейцы, взрослые мужчины и юноши из близлежащего лагеря,
и женщины—жены постоянных и временных белых жителей.
465
По тому, что я успел увидеть среди различных племен на
пути вверх по реке, я уже знал, что обычный житель пре-
рий—индеец—не похож на роскошно разодетое, украшен-
ное орлиными перьями существо, каким он мне представлял-
ся по картинкам и описаниям. Конечно, у всех у них есть
такой маскарадный костюм, но носят его только в торжест-
венных случаях. Индейцы, толпившиеся на берегу, были
одеты в ноговицы из одеяла или кожи бизона, в гладкие или
шитые бисером мокасины, ситцевые рубашки и плащ из
одеяла или шкуры бизона. Большинство стояло с непокры-
той головой; волосы их были аккуратно заплетены, лица
раскрашены красновато-коричневой охрой или красно-оран-
жевой краской. У некоторых за плечами висели луки и колча-
ны со стрелами, у других—кремневые ружья, у немногих —
более современные пистонные ружья. Женщины были в сит-
цевых платьях; на нескольких — женах торговцев, клерков
и квалифицированных работников — я заметил даже шелко-
вые платья, золотые цепочки и часы; у всех без исключения
были наброшены на плечи яркие цветные шали с бахромой.
Весь тогдашний город можно было охватить одним взгля-
дом. По углам большого прямоугольного форта из сырцово-
го кирпича высились бастионы с пушками. Немного поодаль
за ним стояло несколько домиков, бревенчатых или из сырцо-
вого кирпича. Позади домов, на широкой плоской речной
долине, рассыпались лагеря торговцев и трапперов, ряды
фургонов с брезентовым верхом, а еще дальше, на нижнем
конце долины, виднелось несколько сот палаток пиеганов. Вся
эта пестрая публика скапливалась здесь уже в течение многих
дней, нетерпеливо ожидая прибытия пароходов. Запас продо-
вольствия и товаров, доставленных пароходами в прошлом
году, далеко не удовлетворил спроса. Табаку нельзя было
достать ни за какие деньги. Только у Кено Билля, содержателя
салуна и игорного дома, были еще крепкие напитки, и то это
был спирт, разбавленный водой—четыре части воды на одну
спирта. Кено Билль продавал этот напиток по доллару за
стопку. В городе не было ни муки, ни сахара, ни бекона, но это
не имело значения, так как имелось сколько угодно мяса
бизонов и антилоп. Но все — и индейцы и белые—жаждали
ароматного дыма и пенящихся бокалов. Все это наконец
прибыло; весь груз парохода состоял из табака и спиртного и,
кроме того, некоторого количества бакалеи. Неудивительно,
что гремели пушки и развевались флаги, а население привет-
ствовало появление парохода криками «ура».
Я сошел на берег и поселился в отеле «Оверленд» — бре -
венчатом доме порядочных размеров с рядом пристроек из
бревен. На обед нам подали вареный филей бизона, бекон
466
с фасолью, лепешки из пресного теста, кофе с сахаром,
патоку и тушеные сухие яблоки. Постоянные жильцы почти
не прикасались к мясу, но поглощали хлеб, сироп и сушеные
яблоки в поразительных количествах.
Для меня—новичка, только что прибывшего с Востока,
«из Штатов», как говорили здесь пограничные жители,— пер-
вый день был чрезвычайно интересен. После обеда я вернул-
ся на пароход за багажом. На берегу, рассеянно поглядывая
на реку, стоял седобородый длинноволосый траппер. Его
замшевые штаны так вытянулись на коленях, что казалось,
он стоит, согнув ноги, в позе человека, собирающегося прыг-
нуть в воду. К нему приблизился один из моих спутников,
легкомысленный, болтливый, заносчивый парень, направляв-
шийся в район золотых приисков; парень уставился на вздув-
шиеся мешком колени траппера и сказал:
— Что ж, дядя, если собрался прыгать, почему не прыга-
ешь, чего тут долго раздумывать?
Человек в замшевых штанах сначала не понял парня, но,
проследив, куда направлен его взгляд, быстро сообразил, что
означает этот вопрос.
— Прыгай сам, новичок,— ответил он и, внезапно об-
хватив ноги юноши пониже колен, швырнул его в неглубо-
кую воду. Стоявшие около разразились хохотом и насмеш-
ками, когда сброшенный в воду, окунувшись, вынырнул и,
отдуваясь и отплевываясь, вылез мокрый на берег. Не огля-
дываясь ни направо, ни налево, он помчался на пароход,
чтобы укрыться в своей каюте. Больше мы этого парня не
видели до его отъезда на следующее утро.
Я привез с собой рекомендательные письма к фирме,
купившей дело у Американской пушной компании. Меня
приняли любезно, и один из владельцев отправился со мною,
чтобы познакомить с разными служащими, постоянно живу-
щими в городе, и с несколькими приезжими торговцами
и трапперами. Я познакомился с человеком всего на несколь-
ко лет старше меня; это был, как мне сказали, самый преус-
певающий и самый смелый из всех торговцев в прериях
Монтаны. Он превосходно говорил на нескольких индейских
языках и был своим человеком в лагерях всех кочующих
вокруг племен. Мы как-то сразу понравились друг другу,
и остаток дня я провел в его обществе. Со временем мы
стали настоящими друзьями. Он жив и сейчас, но так как мне
придется в этой повести рассказывать о кое-каких наших
совместных делах, в которых мы сейчас оба искренне раска-
иваемся, то я не назову его настоящей фамилии. Индейцы
звали его Берри, и в этой хронике прежней жизни в прериях
он так и будет называться. Он не был красив — высокий,
467
худой, с длинными руками и немного сутулый,— но у него
были великолепные ясные, смелые темно-карие глаза, кото-
рые могли светиться добродушной лаской, как у ребенка, или
буквально сверкать огнем, когда Берри бывал разгневан.
Не прошло и получаса с момента прибытия парохода,
как цена виски упала до нормальной—в «две монетки» за
стопку, а табака—до двух долларов за фунт. Белые, за
немногим исключением, поспешили в бары пить, курить
и играть в карты и кости. Некоторые бросились поскорее
грузить в фургоны разные бочонки, чтобы отправиться в ин-
дейский лагерь в нижнем конце речной долины, другие,
закончив погрузку, выехали на реку Титон, погоняя вовсю
своих лошадей. У индейцев скопились сотни первосортных
шкур бизона, и они жаждали виски. Они его получили.
С наступлением ночи единственная улица города наполни-
лась индейцами, мчавшимися взад и вперед с песнями и кри-
ками на своих пегих лошадках. Бары в этот вечер бойко
торговали с черного хода. Индеец просовывал в дверь хоро-
шую шкуру бизона с головой и хвостом и получал за нее две
или даже три бутылки спиртного. Мне казалось, что индейцы
могли бы с таким же успехом смело входить через двери
с улицы и вести торг у прилавка. Но мне сказали, что где-то
на территории находится шериф, представитель властей
США, и он мог появиться совершенно неожиданно.
В ярко освещенных салунах у столов толпились жители
города и приезжие: шла игра в покер и в более распростра-
ненный фараон. Я должен сказать, что в те бесконтрольные
и беззаконные времена игра велась совершенно честно. Мно-
го раз я бывал свидетелем того, как счастливые игроки
срывали банк в фараоне, оставляя банкомета без единого
доллара. Теперь не услышишь о таком событии в «клубе»,
привилегированном игорном притоне наших дней. Люди,
имевшие в то время игорное дело в пограничной области,
довольствовались своим заранее определенным процентом.
В наше время профессиональные игроки в любом го-
родке или большом городе, где запрещены азартные игры,
начисто обирают игроков, пользуясь краплеными картами,
ящиками с двойным дном для фараона и другими подобны-
ми жульничествами.
Я никогда не играл: не то чтобы я считал это недостой-
ным для себя занятием, но я не видел никакого интереса
в азартных играх. Как бы честно ни велась игра, но вокруг
нее всегда возникают более или менее частые ссоры. У людей
наполовину или на две трети пьяных возникают странные
фантазии, и они совершают проступки, от которых в трезвом
виде сами бы отшатнулись. А если присмотреться, то видишь,
468
что, как правило, тот, кто играет в азартные игры, большей
частью много пьет. Карты и виски как-то связаны между собой.
Профессиональный игрок тоже, бывает, пьет, но не во время
игры. Вот почему он одет в тонкое сукно, носит бриллианты
и массивные золотые часовые цепочки. Он сохраняет хладнок-
ровие и загребает монеты пьяного отчаянного игрока.
В тот первый вечер я смотрел в баре Кено Билля на игру
в фараон. Один из игроков в фараон, высокий, грубый,
бородатый погонщик быков, накачавшийся виски, все время
проигрывал и норовил ввязаться в ссору. Он поставил си-
нюю фишку, два с половиной доллара, на девятку и «посо-
лил» ее, то есть наложил на нее маленький кружок в знак
того, что эта ставка должна быть бита; но выпавшая карта
выиграла, и банкомет, смахнув кружок, забрал фишку.
— Эй, ты!—крикнул погонщик.—Ты что делаешь? От-
дай мне фишку и еще такую же в придачу. Ты разве не
видишь, что девятка выиграла?
— Конечно, выиграла,— ответил банкомет,— но ваша
ставка была посолена.
— Врешь!—крикнул погонщик, хватаясь за револьвер
и привстав со стула.
Я увидел, как банкомет поднял свой револьвер; в то же
мгновение Берри крикнул: «Ложись, ложись!»—и потащил
меня за собой вниз, на пол. Все, кто были в комнате и не
могли сразу выскочить в двери, тоже бросились ничком на
пол. Раздалось несколько выстрелов, следовавших один за
другим с такой быстротой, что сосчитать их было невозмож-
но. Затем ненадолго наступила напряженная тишина, пре-
рванная задыхающимся, клокочущим стоном. Лежавшие
поднялись на ноги и бросились в угол; комнату заволокло
дымом. Погонщик быков с тремя пулевыми отверстиями
в груди сидел мертвый, откинувшись на спинку стула, с ко-
торого только что пытался встать. Банкомет, бледный, но на
вид спокойный, стоял по другую сторону стола, пытаясь
носовым платком остановить кровь, лившуюся из глубокой
борозды, оставленной пулей на его правой щеке.
— Еще бы чуть левее, Том, и все!—сказал кто-то.
— Да, он бы меня припечатал,—мрачно ответил бан-
комет.
— Кто он? Из чьего обоза?—спрашивали кругом.
— Не знаю, как его фамилия,—сказал Кено Билль,— но,
по-моему, он приехал с обозом Джефа с Миссури. Давайте,
ребята, уложим его в задней комнате, а я дам знать его
друзьям, чтобы забрали хоронить.
Так и сделали. Вынесли испачканный кровью стул и по-
сыпали золой темневшие на полу пятна. После того как
469
участники уборки выпили по стопке за счет хозяина салуна,
игра возобновилась. Берри и я вышли из салуна. Мне было
не по себе: дрожали ноги и подташнивало. Ни разу я еще не
был свидетелем убийства. Больше того, я даже ни разу еще
не видел кулачной драки. Я не мог забыть ни этого ужасного
предсмертного хрипа, ни перекошенного лица и неподвиж-
ных раскрытых глаз мертвеца .
— Ужасно, правда? — заметил я.
— Ну, нс знаю,— ответил Берри,— получил, чего доби-
вался. С этими типами всегда так бывает. Он первый начал
вытаскивать револьвер, но немного опоздал.
— Что же теперь будет?—спросил я.— Банкомета аре-
стуют? Нас вызовут свидетелями по делу?
— Кто его арестует?—задал в свою очередь вопрос мой
приятель.—Здесь нет ни полиции, ни каких-либо представи-
телей судебной власти.
— Но как же при таком количестве отчаянной публики,
какое, очевидно, здесь бывает, как вы тут ухитряетесь со-
блюдать какой-то законный порядок?
— Семью одиннадцать—семьдесят семь,— наставитель-
но ответил Берри.
— «Семью одиннадцать — семьдесят семь»,— повторил
я машинально.— Что это такое?
— Это Комитет общественного порядка. Точно не изве-
стно, кто в него входит, но можете быть уверенными, что эти
люди, представляющие общество,—сторонники закона и по-
рядка. Преступники боятся их больше, чем судов и тюрем
восточных штатов, так как Комитет всегда вешает убийц
и разбойников. Кроме того, не думайте, что люди, которых
вы видели за игорными столами у Кено Билля,— отчаянная
публика, как вы их назвали. Правда, они здорово играют
и здорово пьют, но в общем это честные, смелые парни
с добрым сердцем, готовые поддержать до конца друга
в справедливой борьбе и отдать нуждающемуся свой послед-
ний доллар. Но я вижу, что эта небольшая переделка со
стрельбой расстроила вас. Идемте, я покажу вам кое-что
повеселее.
Мы пошли дальше по улице и подошли к довольно
большому дому из сырцового кирпича. Через открытые
двери и окна слышались звуки скрипки и гармони. Мелодия
была из самых веселых, какие мне доводилось слышать.
Много раз в последующие годы я слышал эту мелодию
и другие танцевальные мотивы, исполняемые вместе с нею;
эту музыку привезли из-за моря на кораблях Людовика XV,
и из поколения в поколение отцы обучали ей сыновей на
слух. Французы-путешественники исполняли эту музыку по
470
всему беспредельному течению Миссисипи и Миссури, и на-
конец она стала народной музыкой американцев на Дальнем
Северо-Западе.
Мы подошли к открытым дверям и заглянули внутрь.
«Алло, Берри, заходи» и «Bon soir, monsieur Berry, bon soir,
entrez, entrez!» *— кричали нам танцующие. Мы вошли и усе-
лись на скамью у стены. Все женщины в зале были индианки,
как, впрочем, и все женщины в Монтане в те времена, если
не считать нескольких белых веселых девиц на приисках
в Хелине и Вирджинии-Сити; но о них лучше не говорить.
У индианок, как я заметил еще утром, когда видел их на
набережной, были приятные лица и хорошие фигуры; они
были высокого роста, платья на них сидели хорошо, несмот-
ря на отсутствие корсетов; на ногах у них были мокасины.
Эти женщины были совсем не похожи на приземистых тем-
нокожих туземных обитательниц восточных лесов, которых
я встречал в Штатах. С первого взгляда можно было видеть,
что это гордые, исполненные достоинства женщины. Но все
же они были весело возбуждены, болтали и смеялись, как
и собравшиеся вместе белые женщины. Это меня удивило.
Я читал, что индейцы—неразговорчивый, мрачный, мол-
чаливый народ и редко улыбаются; не может быть и речи
о том, чтобы они смеялись и шутили свободно, не стесняясь,
как дети.
— Сегодня,— сказал мне Берри,— танцевальный вечер,
устроенный торговцами и трапперами. Хозяина нет дома,
а то бы я вас представил ему. Что касается остальных,— он
сделал широкий жест,—то все они сейчас слишком заняты,
чтобы начинать церемонию представления. Женщинам я вас
не могу представить, так как они не говорят по-английски.
Однако вы должны потанцевать с ними.
— Но если они не говорят на нашем языке, как я их
приглашу на танец?
— Подойдите к кому-нибудь из них, к той, которую вы
выберете, и скажите: «Ки-так-стай пес-ка»—не потанцуете
ли со мной?
Я никогда не был застенчивым или робким. Только что
окончилась кадриль. Я смело подошел к стоявшей ближе
всех женщине, повторяя все время слова приглашения, чтобы
не забыть их, вежливо поклонился и сказал: «Ки-так-стай
пес-ка?» Женщина засмеялась, кивнула, ответила «а» и про-
тянула мне руку. Позже я узнал, что «а» значит «да». Я взял
ее за руку и повел, чтобы занять место среди строящихся для
новой кадрили пар. Пока мы ждали начала, она несколько
* Добрый вечер, месье Берри, добрый вечер, входите, входите! (франц.)
471
раз заговаривала со мной, но я только тряс головой и повто-
рял: «Не понимаю». Она каждый раз весело смеялась и что-
то долго рассказывала своей соседке, другой молодой жен-
щине с приятным лицом. Та тоже смеялась и поглядывала на
меня; по глазам было видно, что она забавляется; я смутился
и, кажется, покраснел.
Заиграла музыка. Моя партнерша, как оказалось, танце-
вала легко и грациозно. Я забыл о своем смущении и наслаж-
дался кадрилью, необычной партнершей, необычной музы-
кой и всей необычной обстановкой. Как эти длинноволосые,
одетые в замшу и обутые в мокасины жители прерий скака-
ли, какие делали пируэты и глиссе, как подпрыгивали и лета-
ли по воздуху! Я думал о том, смогу ли я когда-нибудь
научиться танцевать, как они, раз уж здесь такой стиль. Во
всяком случае я решил попытаться, но сначала наедине.
Кадриль кончилась. Я хотел было усадить свою партнер-
шу, но она подвела меня к Берри, который тоже танцевал,
и что-то очень быстро ему сказала.
— Это миссис Гнедой Конь (индейское имя ее мужа),—
сказал он мне.— Она приглашает нас пойти вместе с ней и ее
мужем поужинать.
Мы, конечно, приняли приглашение и после нескольких
танцев отправились к Гнедому Коню. Меня еще раньше
познакомили с ним. Гнедой Конь был очень высокий, строй-
ный мужчина с темно-рыжими волосами, темно-рыжими
бакенбардами и синими глазами. Позже я узнал, что он
обладал исключительно счастливым характером и сохранял
бодрость в самых тяжелых обстоятельствах; это был искрен-
ний, готовый на жертвы друг тех, кого он любил, и гроза
пытающихся причинить ему зло.
Домом Гнедому Коню служила отличная, просторная
индейская палатка из восемнадцати шкур, стоявшая у берега
реки, рядом с его двумя фургонами с брезентовыми верхами.
Жена Гнедого Коня развела огонь, вскипятила воду и вскоре
поставила перед нами горячий чай с испеченными в перенос-
ной духовке лепешками, жареный язык бизона и ягоды с ту-
шеным бизоньим мясом.
Мы ели с большим аппетитом. Меня восхищал комфорт
палатки: мягкое ложе из бизоньих шкур, на котором мы
сидели, наклонные плетенные из ивовых прутьев спинки по
его концам, веселый очаг посредине палатки, сумки из сыро-
мятной кожи оригинальной формы, раскрашенные и обши-
тые бахромой, в которых мадам Гнедой Конь держала свою
провизию и всякие вещи. Все было для меня ново, и все мне
очень нравилось. Мы курили, разговаривали, и, когда нако-
нец Гнедой Конь сказал: «Вы, ребята, лучше бы остались
472
переночевать», я почувствовал себя совершенно счастливым.
Мы заснули на мягком ложе, укрывшись мягкими одеялами,
под мягкое журчание речных струй. Первый мой день в пре-
рии. думал я, был поистине богат событиями.
Глава II
Хитрость влюбленного дикаря
Решено было, что осенью, когда начинается сезон тор-
говли с индейцами, я присоединюсь к Берри. Ему принад-
лежал большой обоз с упряжками быков, на которых он
летом перевозил грузы из Форт-Бентона в поселки золото-
искателей. Берри считал, что это гораздо выгоднее, чем
закупать шкуры оленей, вапити* и антилоп, почти единст-
венный имеющий ценность товар, какой в это время индейцы
могли предлагать для обмена: шкуры бизонов ценятся, толь-
ко если сняты с животных, убитых с ноября по февраль
включительно. Я не хотел оставаться в Форт-Бентоне. Я хо-
тел охотиться и странствовать по этой земле, залитой солн-
цем, дышать ее сухим, чистым воздухом. Итак, я купил себе
постель, много табаку, патроны бокового огня калибра
11,2 мм для своего ружья системы «генри», обученную ло-
шадь для верховой охоты на бизонов и седло и выехал из
города с Гнедым Конем и его обозом. Может быть, если бы
я отправился на прииски, мои финансовые успехи оказались
бы большими. В Бентон прибыли новые пароходы, форт был
полон людей, ехавших оттуда с тяжелыми мешочками золо-
того песка в измятых чемоданах и засаленных мешках. Эти
люди составили себе состояние и направлялись обратно
в Штаты, в «угодную богу страну».
Угодная богу страна! Никогда я не видел более прекрас-
ной земли, чем эти обширные солнечные прерии и величест-
венные, возвышающие душу своей грандиозностью горы.
Я рад, что не заболел золотой лихорадкой, иначе я, вероят-
но, никогда бы не узнал близко этот край. Есть вещи гораздо
более ценные, чем золото. Например, жизнь, свободная от
забот и всяких обязанностей; жизнь, каждый день и каждый
час которой приносят с собой свою частицу удовольствия
и удовлетворения, выраженную в радостных занятиях и при-
ятной усталости. Если бы я тоже отправился на прииски, то,
возможно, составил бы себе состояние, вернулся бы в Штаты
и осел бы в какой-нибудь смертельно скучной деревне,
* Вапити — одна из разновидностей оленя, близкая нашему маралу. Был
распространен в Северной Америке.
473
где самые интересные события—церковные праздники и по-
хороны.
Фургоны Гнедого Коня, передний и прицеп с упряжкой из
восьми лошадей, были тяжело нагружены провизией и това-
рами: Гнедой Конь отправлялся на летнюю охоту с кланом
племени пиеганов — Короткими Шкурами. Это-то и застави-
ло меня сразу принять его приглашение ехать с ним. Мне
представлялась возможность познакомиться с этим наро-
дом. О черноногих-пиеганах написано много, и тех, кто
интересуется ими, отсылаю к книгам м-ра Гриннелла «Рас-
сказы из палаток черноногих» и «Индейская повесть».
Я очень подружился с шурином Гнедого Коня Лис-сис-
ци—Скунсом. Я скоро научился пользоваться языком же-
стов, и Скунс стал помогать мне изучать язык черноногих,
язык настолько трудный, что лишь немногие белые смогли
основательно овладеть им. Я могу сказать, что, тщательно
записывая то, что узнавал при изучении языка, и обращая
особое внимание на произношение и интонации, я научился
говорить на языке черноногих не хуже, чем любой из
знавших его белых, возможно за одним или двумя ис-
ключениями.
Как я наслаждался этим летом, проведенным частично
у подножия гор Белт, частично на реках Уорм-Спринг-Крик
и Джудит! Я участвовал в частых охотах на бизонов,
и мне удалось убить немало этих крупных животных, охо-
тясь верхом на своей быстроногой, хорошо обученной ло-
шади. Вместе со Скунсом я охотился на антилоп, вапити,
оленей, горных баранов и медведей. Я сидел часами на
горных склонах или на вершине какого-нибудь отдельного
холма, наблюдая стада и группы бродивших вокруг диких
животных, смотрел на величественные горы и обширную
молчаливую прерию и иногда щипал себя, чтобы удосто-
вериться, что это в самом деле я, что все это действи-
тельность, а не сон. Скунсу, по-видимому, все это не могло
надоесть, как и мне. Он сидел рядом со мной, глядя на
окружающее мечтательным взглядом, и часто восклицал:
«И-там-ап-и!» — это слово значит «счастье» или «я совер-
шенно доволен». Но не всегда Скунс чувствовал себя счаст-
ливым; бывали дни, когда он ходил с вытянутым, оза-
боченным лицом и не разговаривал со мной, только отвечал
на вопросы. Какгто в августе, когда он был в таком на-
строении, я спросил, что с ним.
— Со мной? Ничего,— ответил он. Потом после долгого
молчания добавил:—Я лгу, мне очень тяжело. Я люблю
Пиксаки, и она любит меня, но она не может быть моей: отец
не хочет выдать ее за меня.
474
Снова долгое молчание.
— Ну и что же? — напомнил ему я, так как он забыл, что
хотел сказать, или ему не хотелось говорить.
— Да,— продолжал он,— отец ее из племени гровантров,
но мать — из пиеганов. Давным-давно мой народ покрови-
тельствовал племени гровантров, сражался за них, помогал
оборонять их страну от всех врагов. Но потом наши племена
поссорились и в течение многих лет воевали. Прошлой зимой
был заключен мир. Я тогда впервые увидел Пиксаки. Она
очень красива: высокая, с длинными волосами; глаза у нее как
у антилопы, руки и ноги маленькие. Я часто ходил в палатку
ее отца, и, когда другие не обращали на нас внимания, она
и я смотрели друг на друга. Как-то вечером, когда я стоял
у входа в палатку, она вышла взять охапку дров из большой
кучи, лежавшей рядом. Я обнял ее и поцеловал, и она обвила
руки вокруг моей шеи и ответила па мои поцелуи. Так я узнал,
что она меня любит. Думаешь ли ты,—спросил он с беспокой-
ством,— что опа поступила бы так, если бы не любила меня?
— Нет, думаю, что она так бы не поступила.
Лицо его просветлело, и он продолжал:
— В то время у меня было только двенадцать лошадей,
но я отослал их ее отцу и просил передать ему, что хочу
жениться на его дочери. Он отослал лошадей обратно и ве-
лел сказать мне: «Моя дочь не выйдет за бедняка». Я от-
правился с военным отрядом в поход против племени кроу,
пригнал домой восемь отборных лошадей. Потом прикупил
еше, и у меня в общем собралось тридцать две. Недавно
я послал снова друга с этими лошадьми в лагерь гровантров
еще раз просить отдать мне девушку, которую я люблю. Он
скоро вернулся и привел обратно лошадей. Вот что сказал ее
отец: «Моя дочь никогда не выйдет замуж за Скунса, так как
пиеганы убили моего сына и моего брата».
Мне нечего было сказать. Он решительно взглянул на
меня два или три раза и наконец сказал:
— Тровантры стоят сейчас на Миссури, около устья вот
этой маленькой реки (Джудит). Я собираюсь выкрасть эту
девушку у ее племени. Поедешь со мной?
— Да,— быстро ответил я,— я поеду с тобой, но почему
я? Почему ты не позовешь с собой кого-нибудь из Носителей
Ворона; ты ведь принадлежишь к этому обществу?
— Потому,— ответил он с принужденным смехом,— что
мне, может быть, не удастся заполучить девушку. Она может
даже отказаться следовать за мной, а тогда мои друзья
расскажут об этом, и на мой счет постоянно будут отпускать
шуточки. Но ты, если меня постигнет неудача, никогда об
этом не расскажешь.
475
Однажды вечером, в сумерки, мы потихоньку покинули
лагерь. Никто, кроме Гнедого Коня, не знал о нашем отъезде,
даже жена его ничего не знала. Она, конечно, хватилась бы
брата и могла бы волноваться; Гнедой Конь должен был
сказать ей, что юноша отправился со мной на день-два
в Форт-Бентон. И как добрый Гнедой Конь хохотал, когда
я сказал ему, куда и зачем мы едем!
— Ха, ха, ха! Вот это здорово! Новичок, проживший
здесь всего три месяца, собирается помочь индейцу выкрасть
невесту!
— Когда человек перестает считаться новичком? — спро-
сил я.
— Когда он уже все знает и перестает задавать глупые
вопросы. Что касается тебя, то, по-моему, тебя перестанут
называть новичком лет этак через пять. Большинству требу-
ется около пятнадцати на акклиматизацию, как у вас гово-
рится. Но шутки в сторону, молодой человек, ты ввязыва-
ешься в очень серьезное дело. Смотри не попади в передел-
ку. Держись все время поближе к своей лошади и помни, что
лучше удирать, чем драться. И вообще, придерживаясь этого
правила, ты проживешь дольше.
Мы выехали из лагеря, когда стемнело, так как в те
времена днем было опасно ехать по обширной прерии вдво-
ем: много военных отрядов различных племен рыскало по
прериям, охотясь за славой и богатством в виде скальпов
и имущества неосторожных путешественников. Мы выехали
из долины реки Джудит и направились по равнине на восток.
Отъехав достаточно далеко, чтобы можно было обогнуть
глубокие лощины, выходящие в речную долину, мы повер-
нули и поскакали параллельно течению реки. У Скунса на
поводу бежала бойкая, но смирная пегая лошадка, навьючен-
ная одеялами и большим узлом, завернутым в отличную
шкуру бизона и перевязанным несколькими ремнями. Узел
этот Скунс вынес из лагеря накануне вечером и спрятал
в кустах. Светила великолепная полная луна, и мы могли
ехать быстро, рысью или галопом. Мы успели отъехать всего
на несколько миль от лагеря, как услыхали рев бизонов.
Было время гона, и быки непрерывно ревели низким моно-
тонным ревом, атакуя друг друга и сражаясь то в одной, то
в другой группе огромных стад. Несколько раз в течение
ночи мы проезжали близко от какой-нибудь группы; спугну-
тые животные убегали в мягком лунном свете, и твердая
земля гремела под их копытами. Шум их бега был долго еще
слышен после того, как они уже скрывались из виду. Каза-
лось, что все волки края вышли этой ночью из своих лого-
вищ: их тоскливый вой слышался со всех сторон вблизи
476
и вдали — унылый торжественный звук, так непохожий на
задорный лающий фальцет койотов.
Скунс все скакал, подгоняя лошадь, не оглядываясь на-
зад. Я держался рядом и ничего не говорил, хотя считал, что
опасно ехать слишком быстро по прерии, изрешеченной но-
рами барсуков и мелких грызунов. Когда наконец начало
светать, мы оказались среди высоких, поросших соснами
холмов и гребней в двух-трех милях от долины реки Джудит.
Скунс остановился и осмотрелся, пытаясь разглядеть дали,
еще окутанные предрассветной полутьмой.
— Как видно,— сказал он,— опасаться пока нечего. Би-
зоны и бегуны прерий (антилопы) спокойно пасутся. Но это
не бесспорный признак отсутствия поблизости неприятеля.
Может быть, в этот самый момент кто-нибудь сидит на
соснах вон тех холмов и смотрит на нас. Едем скорее к ре-
ке— надо напоить лошадей, и спрячемся в лесу, в долине.
Мы расседлали лошадей в роще тополей и ив и повели их
поить. На мокрой песчаной отмели, там, где мы подошли
к реке, виднелись многочисленные человеческие следы; они
казались такими же свежими, как наши собственные. Вид следов
заставил меня насторожиться; мы огляделись с беспокойством,
держа ружья наготове, чтобы можно было сразу прицелиться.
На той стороне реки не было леса, а через рощу на нашем берегу
мы только что прошли: ясно было, что те, кто оставили эти
следы, не находятся в непосредственной близости от нас.
— Кри или люди из-за гор,—сказал Скунс, осмотрев
следы.— Неважно, кто именно, все они наши враги. Нам
надо быть осторожными и все время следить за тем, что
делается вокруг; они могут быть близко.
Мы напились вволю и ушли назад, в рощу, где привязали
наших лошадей так, чтобы они могли понемногу объедать
траву и дикий горох, пышно разросшийся под деревьями.
— Откуда ты знаешь,— спросил я,— что следы, которые
хмы видели, оставлены не кроу или сиу или людьми какого-
нибудь другого племени прерий?
— Ты ведь заметил,— ответил мне Скунс,— что следы
были широкие, округленные; можно было даже видеть отпе-
чатки их пальцев. Это оттого, что люди эти были обуты
в мокасины с мягкими подошвами: низ, как и верх, их
мокасин сделан из выделанной оленьей или бизоньей шкуры.
Такую обувь носят только эти племена; все жители прерий
ходят в мокасинах с твердой подметкой из сыромятной кожи.
До того как мы увидели следы на песке, я почувствовал
сильный голод, но теперь я так усердно всматривался в окру-
жающее и прислушивался, не приближается ли враг, что ни
о чем другом не думал. Как я жалел, что не остался в лагере,
477
предоставив молодому индейцу самому выкрадывать свою
девушку!
— Обойду рощу и осмотрю местность,—сказал Скунс,—
а потом мы поедим.
«Что же мы будем есть?» — подумал я, отлично зная, что
мы не смеем ни убить дичь, ни развести огонь, если бы даже
у нас было мясо. Но я промолчал и, пока его не было, вновь
оседлал лошадь, помня совет моего друга—держаться к ней
поближе. Скунс скоро возвратился.
— Военный отряд прошел через эту рощу,— сказал он,—
и ушел вниз по долине. Дня через два они попытаются
украсть лошадей у гровантров. Ну, давай есть.
Он развязал узел, спрятанный в шкуре бизона, и раз-
ложил множество вещей: красное и синее сукно — на два
платья; материал был английский, продавался примерно по
10 долларов за ярд; тут были еще бусы, медные кольца,
шелковые платки, красно-оранжевая краска, иголки, нитки,
серьги—набор вещей, излюбленных индианками.
— Для нее,— говорил он, аккуратно откладывая в сторо-
ну эти вещи и доставая еду: черствый хлеб, сахар, вяленое
мясо и нанизанные на нитку сушеные яблоки.
— Украл у сестры,— сказал он,— предвидел, что нам,
может быть, нельзя будет стрелять дичь или разводить
огонь.
День тянулся долго. Мы спали поочередно, вернее, спал
Скунс. Я же почти не задремал, так как все время ждал, что
на нас налетит военный отряд, ведь я был в то время
новичком в этом деле, да и молодой индеец тоже. После того
как мы утолили жажду, нам следовало отправиться на вер-
шину какого-нибудь холма и оставаться там целый день.
Оттуда мы могли бы издалека увидеть приближение неприя-
теля, и быстроногие лошади легко унесли бы нас за пределы
досягаемости. Лишь по счастливой случайности нас не заме-
тили, когда мы въезжали в долину и тополевую рощу, где
военный отряд мог бы окружить нас; отсюда нам было бы
трудно или даже невозможно ускользнуть.
У Скунса до сих пор не было определенного плана похи-
щения девушки. Он говорил сначала, что прокрадется в ла-
герь к ее палатке ночью, но это, конечно, было рискованное
предприятие. Если бы ему и удалось добраться до палатки
своей девушки, не будучи принятым за врага, конокрада, то
он мог бы разбудить другую женщину, и тогда поднялся бы
страшный шум. Но и если бы он смело явился в лагерь как
гость, то, несомненно, старик Бычья Голова, отец девушки,
разгадал бы истинную цель его посещения и тщательно
следил бы за своей дочерью. Теперь сделанное нами от-
478
крытие, что вниз по реке к лагерю гровантров продвигается
военный отряд, давало Скунсу простой выход.
— Я знал, что мой дух-покровитель меня не оставит без
помощи,—сказал он вдруг днем со счастливым смехом,— и
вот, видишь, путь, которым мы пойдем, теперь ясен. Мы
смело въедем в лагерь и направимся к палатке великого
вождя Три Медведя. Я скажу, что наш вождь послал меня,
чтобы предупредить о движении к гровантрам военного
отряда. Я скажу ему, что мы сами видели следы на речных
отмелях. Тогда гровантры станут стеречь своих лошадей; они
устроят неприятелю засаду. Будет большое сражение, сумя-
тица. Все мужчины бросятся в бой, и тут-то настанет мой
час. Я позову Пиксаки, мы сядем на лошадей и убежим.
Всю ночь мы ехали быстро и на рассвете увидели широ-
кий темный разрез, рассекающий равнину,— там текла Мис-
сури. Накануне вечером мы перебрались через Джудит и те-
перь продвигались по широкой тропе, изборожденной глубо-
кими следами волокуш и кольев для палаток много-
численных лагерей пиеганов и гровантров, кочующих между
великой рекой и горами к югу от нее.
Солнце стояло еще невысоко, когда мы наконец подъеха-
ли к Окаймленной соснами долине реки и увидели внизу
широкую и длинную низину в устье Джудит. Триста или даже
больше белых палаток гровантров виднелись среди зелени
тополевой рощи. Сотни лошадей паслись в долине, порос-
шей полынью и кустарником. Тут и там галопом скакали
всадники, перегоняя табуны на водопой или ловя лошадей
для очередной охотничьей вылазки. Хотя мы были еще
милях в двух от лагеря, до нас уже доносился его неясный
шум, крики, детский смех, пение, треск барабанов.
— Ну,— воскликнул Скунс,— вот и лагерь! Сейчас начнет-
ся страшная ложь! — Затем более серьезным тоном: — Смило-
стивись, великое Солнце! Смилостивись, подводное существо,
мое видение! Помоги мне получить то, чего я здесь ищу.
Да, юноша был влюблен. Амур губит сердца красноко-
жих так же, как и белых. И — сказать ли? — любовь красно-
кожего, как правило, более прочная и верная, чем любовь
представителя высшей расы.
Мы въехали в лагерь, провожаемые изумленными взгля-
дами. Нам показали палатку вождя. Мы слезли с лошадей
у входа, какой-то юноша взял их, и мы вошли. В палатке
было три-четыре гостя, с удовольствием закусывавших
в этот ранний час и куривших. Вождь жестом пригласил нас
сесть на почетное место, на его ложе в глубине палатки. Он
был массивный, грузный мужчина, типичный представитель
племени гровантров (большебрюхих).
479
Трубку передавали по кругу, и мы в свой черед затяну-
лись из нее несколько раз. Один из гостей рассказывал
что-то. Когда он кончил, вождь обратился к нам и спросил
на чистом языке черноногих, откуда мы. В то время почти
все старшее поколение гровантров бегло говорило на языке
черноногих, но черноногие совершенно не умели говорить на
языке гровантров. Язык последних слишкОхМ труден, чтобы
кто-нибудь, кроме* родившихся и выросших среди гровант-
ров, мог ему научиться.
— Мы приехали,— ответил Скунс,— с Желтой реки*, из
местности выше устья Теплого родника **. Мой вождь Боль-
шое Озеро посылает тебе этот подарок (при этом Скунс
вынул и передал ему длинную плетенку табака) и просит
тебя курить с ним, как с другом.
— Так,— сказал Три Медведя, улыбаясь и откладывая
в сторону табак,— Большое Озеро — мой друг. Мы будем
курить с ним.
— Мой вождь поручил мне также передать тебе, что ты
должен как следует стеречь своих лошадей, потому что наши
охотники обнаружили следы военного отряда, направляюще-
гося в эту сторону. Мы сами — этот белый, мой друг, и я —
тоже напали на их следы. Мы видели их вчера утром на реке,
выше по течению. Их двадцать или даже тридцать человек
пеших. Может быть, сегодня и уж конечно не позже, чем
завтра ночью, они нападут на ваш табун.
Старый вождь задал много вопросов; он спрашивал,
какого племени может быть этот отряд, где именно мы
видели следы и тому подобное. Скунс отвечал на все как мог.
Затем нам подали вареное мясо, вяленое спинное сало бизо-
на и пеммикан, и мы позавтракали. Пока мы ели, вождь
разговаривал с другими гостями. Скоро они ушли, как
я предположил, сообщить другим эту новость и подготовить
внезапное нападение на участников предстоящего набега.
Три Медведя объявил нам, что его палатка—наша палатка
и что наших лошадей покормят. Внесли и сложили у входа
наши седла и уздечки. Я забыл упомянуть, что Скунс спрятал
свой драгоценный узел далеко от лагеря на нашей тропе.
После завтрака мы курили, а вождь задавал нам разные
вопросы, касающиеся пиеганов. Потом Скунс и я прошлись
по лагерю и спустились на берег реки. По дороге он показал
мне палатку своего будущего тестя. Старик Бычья Голова
был знахарь, и жилище его снаружи было расписано сим-
волами особой силы, данной ему в видениях: изображены
* Река Джудит.
** Уорм-Спринг.
480
были черной краской два громадных медведя-гризли, а под
ними круглые красные луны. Мы посидели у реки, поглядели
на плавающих в ней мальчиков и юношей. Но я заметил, что
мой спутник наблюдает за женщинами, которые все время
подходили набирать воду. Очевидно, та, которую он так
хотел увидеть, не появилась, и мы спустя некоторое время
пошли обратно к палатке вождя. Позади палатки две жен-
щины душили толстого четырехмесячного щенка.
— Зачем они убивают собаку?—спросил я.
— Тьфу,— ответил Скунс, скривившись,— это угощение
для нас.
— Угощение для нас!—повторил я в изумлении.—Ты
хочешь сказать, что они собираются приготовить на обед эту
собаку и думают, что мы будем ее есть?
— Да, гровантры едят собак. Они считают, что собачье
мясо лучше мяса бизона и вообще всякого другого. Да, они
приготовят тушеное собачье мясо и подадут его нам в громад-
ных мисках; нам придется есть его, иначе они будут недовольны.
— Як нему не притронусь! — воскликнул я.— Нет, я ни
за что к нему не притронусь!
— Нет, ты должен, ты будешь его есть, если не хочешь
превратить наших друзей во врагов и, может быть,— до-
бавил он грустно,— испортить мне возможность добыть то,
за чем я приехал.
Пришло время, когда нам подали собачье мясо; оно
казалось очень белым, и, право, запах его не был неприят-
ным. Но это было собачье мясо. Ни разу в жизни я не
испытывал ни перед чем такого ужаса, как перед необходи-
мостью отведать этого мяса, однако я почувствовал, что
должен это сделать. Я схватил ребрышко, решительно стис-
нул зубы, а потом проглотил бывшее на нем мясо, жмурясь
и глотая раз за разом, чтобы оно не пошло обратно. И оно
осталось у меня в желудке. Я заставил себя удержать его,
хотя было мгновение, когда неясно было, что победит — то-
шнота или моя воля. Так я ухитрился съесть маленький кусок
из поданного мне мяса, налегая на пеммикан с ягодами,
служивший чем-то вроде гарнира. Я был рад, когда обед
кончился. Да, я был чрезвычайно рад; прошло много часов,
пока мой желудок пришел после этого в норму.
Предполагалось, что неприятель может появиться этой
ночью. Поэтому, как только стемнело, почти все мужчины
лагеря взяли оружие и прокрались сквозь кустарники к под-
ножию холмов, растянувшись цепью выше и ниже по реке
и позади того места, где паслись их табуны. Скунс и я при-
готовили и оседлали своих лошадей; он сказал вождю, что,
в случае если начнется сражение, он, Скунс, сядет на коня
18 JV? ’> i
и присоединится к людям вождя. В начале вечера мой това-
рищ ушел; я посидел еще с час и, так как он не возвращался,
лег на ложе, укрылся одеялом и, заснув скоро крепким сном,
проспал до утра. Скунс как раз вставал. Позавтракав, мы
вышли и пошли побродить. Он рассказал мне, что ему
удалось накануне вечером шепнуть несколько слов Пиксаки,
когда она вышла за дровами, и что она согласна бежать
с ним, когда наступит время. Он был в превосходном настро-
ении и во время нашей прогулки по берегу реки не мог
удержаться от военных песен, которые черноногие распева-
ют, когда они счастливы.
Ближе к полудню, когда мы вернулись в палатку, вместе
с другими посетителями вошел высокий, крепко сложенный
человек со злым лицом. Скунс толкнул меня локтем, когда
вошедший сел напротив и мрачно взглянул на нас. Я понял,
что это Бычья Голова. Густые и длинные волосы Бычьей
Головы были свернуты в пирамидальную прическу. Некото-
рое время он разговаривал о чем-то с Тремя Медведями
и гостями, а затем, к моему удивлению, начал произносить
речь на языке черноногих; говорил он, обращаясь к нам
с неприкрытой ненавистью.
— Все эти россказни о приближении военного отряда,—
сказал он,—сплошная ложь. Подумайте, Большое Озеро
послал их сказать, что его люди видели следы отряда. Я,
конечно, знаю, что пиеганы—трусы, но, когда их много,
они, наверное, пошли бы по следам и напали на врага. Нет,
никаких следов они не видели и никакого сообщения не
передавали. Но я думаю, что враг проник к нам и находится
в нашем лагере; он пришел не за нашими лошадьми, а за
нашими жег
III!51
аами. Прошлой ночью я вел себя как дурак.
Я отправился подстерегать конокрадов; я ждал всю ночь, но
никто не появился. Нынче ночью я останусь в своей палатке
и буду подстерегать похитителей женщин, и ружье мое будет
заряжено. Советую вам всем поступить так же.
Сказав свою речь, он встал и большими шагами вышел
из палатки, *гго-то бормоча, наверное, проклятия всем пи-
еганам, в особенности одному из этого племени. Старик Три
Медвёдя с жесткой улыбкой проводил его взглядом и сказал
Скунсу:
— Не обращай внимания на его слова. Он стар и не
может забыть, что твои единоплеменники убили его сына
и брата. Другие,— он глубоко вздохнул,— другие тоже по-
теряли братьев и сыновей в войне с вашим племенем, но мы
все же заключили прочный мир. Что было, то прошло.
Мертвых не вернуть, но живые будут жить дольше и счастли-
вее теперь, после прекращения борьбы и взаимных грабежей.
482
— Ты говоришь правильно,— сказал Скунс.— Мир меж-
ду нашими племенами — хорошее дело. Я не хочу помнить
сказанное стариком. Забудь об этом и ты и стереги своих
лошадей, так как этой ночью, наверное, появится непри-
ятель.
В сумерки мы снова оседлали лошадей и привязали их
к колышкам около палатки. Скунс наложил свое седло на
пегую лошадь и укоротил стремена. На своей лошади он
намеревался ехать без седла. Он сказал мне, что Пиксаки
весь день пробыла под охраной жен своего отца, женщин из
племени гровантров. Старик, не доверяя ее матери из племе-
ни пиеганов, не пустил Пиксаки за дровами и водой для
палатки. Я опять лег спать рано, а мой спутник, как обычно,
ушел. Но на этот раз мне не пришлось спокойно спать до
утра. Я проснулся от ружейной стрельбы в прерии и сумато-
хи в лагере: мужчины с криком бежали к месту сражения,
женщины перекликались, возбужденно переговаривались, де-
ти плакали и визжали. Я выбежал к нашим лошадям, стоя-
вшим на привязи, захватив ружья, свое и Скунса. У него
было отличное ружье системы «хоукинс», подарок Тнедого
Коня (32 пули за фунт). Впоследствии я узнал, что старик
Бычья Голова один из первых выбежал спасать своих лоша-
дей, когда началась стрельба. Как только он покинул палат-
ку, Скунс, лежавший неподалеку в кустарнике, подбежал
к ней и окликнул свою любимую. Она вышла, за ней следо-
вала ее мать, несшая несколько мешочков. Через минуту они
подошли к тому месту, где я стоял. Обе жег
я плакали.
Скунс и я отвязали лошадей.
— Скорее! — крикнул он.— Скорее!
Он нежно обхватил плачущую девушку, поднял ее, поса-
дил па седло и передал ей поводья.
— Слушай,— говорила мать с плачем,— ты будешь с ней
ласков? Я призываю Солнце поступать с тобой так, как ты
будешь поступать с ней.
. — Я люблю ее и буду с ней ласков,— ответил Скунс,
потом, оборотившись к нам: — За мцой, скорее!
Мы помчались по прерии, направляясь к тропе, по кото-
рой въехали в долину реки, и прямо к месту сражения,
разгоревшегося у подножия холма. Мы слышали выстрелы
и крики, видели вспышки, вырывавшиеся из ружейных ство-
лов. На такой оборот дела я не рассчитывал; снова я пожа-
лел, что принял участие в этом походе для похищения девуш-
ки. Я не хотел мчаться туда, где летали пули: я не был
заинтересован в этом сражении. Но Скунс скакал впереди,
его любимая девушка вплотную позади него, и мне ничего не
оставалось, как следовать за ними.
18*
483
Когда мы приблизились к месту боя, мой товарищ стал
кричать:
— Где враги? Убьем их всех. Где они? Куда они по-
прятались?
Я понимал, для чего он кричит. Он не хотел, чтобы
гровантры приняли нас по ошибке за кого-нибудь из участ-
ников набега. Но что, если мы наткнемся на кого-нибудь из
напавших на лагерь?
Стрельба и крики прекратились. Впереди все было тихо,
но мы знали, что там, в освещенном луной кустарнике, лежат
обе сражающиеся стороны, одни, пытаясь потихоньку
скрыться, другие—обнаружить их, не подвергая себя слиш-
ком большому риску. Теперь от нас до подножия холма
оставалось всего лишь ярдов сто, и я уже думал, что мы
миновали опасное место, как вдруг прямо впереди Скунса
сверкнула искра на полке кремневого ружья и из дула его
вырвалось пламя выстрела. Лошадь Скунса упала вместе
с ним. Наши лошади разом остановились. Девушка пронзи-
тельно закричала.
— Они его убили! — кричала она.— На помощь, белый,
они его убили!
Но не успели мы слезть с лошади, как увидели, что Скунс
высвободился, вскочил на ноги и выстрелил во что-то скрытое
от нас кустарником. Послышался глухой сток, шорох в ку-
старнике. Скунс одним прыжком очутился в зарослях и нанес
кому-то три или четыре сильных удара стволом ружья. Нагну-
вшись, Скунс поднял ружье, из которого в него стреляли.
— Один есть,—крикнул он со смехом и, подбежав ко
мне, привязал старое кремневое ружье к луке моего седла.—
Пусть будет у тебя,— сказал он,—.пока мы не выберемся из
долины.
Я только собрался сказать ему, что глупо задерживаться
из-за старого кремневого ружья, как рядом с нами вырос как
из-под земли старик Бычья Голова. Извергая потоки брани, он
схватил под уздцы лошадь Пиксаки и стал стаскивать девуш-
ку с седла. Она кричала и крепко держалась за седло. Скунс
бросился на старика, повалил его наземь, вырвал у него из рук
ружье и отшвырнул его далеко в сторону. Затем легко вспрыг-
нул позади Пиксаки, стиснул пятками бока лошади, и мы
снова помчались. Разгневанный отец бежал за нами и кричал,
наверное призывая на помощь, чтобы поймать беглецов.
Мы видели, что к нему приблизилось несколько гровант-
ров, но они, ^видимо, не спешили и не сделали никаких
попыток задержать нас. Несомненно, возгласы рассержен-
ного старика дали им ключ к пониманию обстановки, и,
конечно, вмешиваться в ссору из-за женщины было ниже их
484
достоинства. Мы неслись вовсю, поднимаясь по длинному
крутому склону холма, и скоро перестали слышать жалобы
старика.
Обратный путь в лагерь пиеганов занял у нас четыре
ночи. В дороге Скунс часть времени ехал за моей спиной,
а часть времени за спиной девушки. По пути мы подобрали
драгоценный узел, спрятанный Скунсом. Приятно было на-
блюдать восторг девушки, когда она развязала узел и увиде-
ла, что в нем. В тот же день на отдыхе она сшила себе платье
из красной шерсти, и я могу сказать без всякого преувеличе-
ния, что она была очень хороша, когда нарядилась в это
платье и надела кольца и серьги. Она вообще была очень
недурна собой, а впоследствии я убедился в том, что и душе-
вная красота ее не уступает внешней. Она была верной
и любящей женой Скунсу.
Опасаясь преследования, мы ехали домой кружным пу-
тем, выбирая по возможности самую глухую тропу. Прибыв
в лагерь, мы узнали, что старик Бычья Голова опередил нас
на два дня. Он был теперь совершенно непохож на высоко-
мерного, злобного старика, каким был у себя дома. Он
просто пресмыкался перед Скунсом, разглагольствовал
о красоте и добродетели своей дочери и говорил о своей
бедности. Скунс дал ему десять лошадей и кремневое ружье,
отобранное у индейца, убитого в ночь нашего побега из
лагеря гровантров. Бычья Голова рассказал нам, что совер-
шивший набег отряд был из племени кри и что гровантры
убили семерых; отряду не удалось украсть ни одной лошади,
так неожиданно было для него нападение.
Больше я не участвовал в экспедициях для похищения
девушек, но в дни своей юности, проведенной в прериях,
совершил, мне думается, ряд других, не меньших глупостей.
Глава III
Трагедия на реке Марайас
Как было условлено, я присоединился к Берри в конце
августа и стал готовиться сопровождать его в зимней торговой
экспедиции. Он предложил мне долю в своем предприятии, но
я не чувствовал себя готовым принять это предложение: я хотел
сохранить в течение нескольких месяцев абсолютную свободу
и независимость, чтобы уходить и приходить, когда захочу,
охотиться, бродить с индейцами, изучать их образ жизни.
Мы покинули Форт-Бентон в первых числах сентября
с обозом из бычьих упряжек, который медленно тащился,
подымаясь на холм из речной долины, и немногим быстрее
плелся по побуревшей, уже высохшей прерии. Быки всегда
идут медленно, а сейчас им к тому же приходилось везти
тяжелый груз. Поразительно, какой большой груз товаров
вмещался в этих старинных «кораблях прерий». Обоз Берри
состоял из четырех упряжек с восемью парами быков в каж-
дой; они везли двенадцать фургонов, нагруженных пятьюде-
сятью тысячами фунтов провизии, спирта, виски и товаров.
В обозе было четыре погонщика быков, ночной пастух,
который также гнал за нами «резерв» — запасных быков
и несколько верховых лошадей, повар, три человека для
постройки бревенчатых домов и помощи в торговле, затем
сам Берри с женой и я. Отряду, отваживавшемуся в те
времена путешествовать по прерии, следовало бы быть поси-
льнее, но мы были хорошо вооружены, а к одному из прицеп-
ных фургонов была привязана пушка с шестифунтовыми
снарядами. Считалось, что один ее вид или звук выстрела
должен внушить ужас любому врагу.
Мы направлялись в одно место на реке Марайас, приблизи-
тельно в сорока пяти милях к северу от Форт-Бентона. Между
этой рекой и Миссури, к северу от Марайас до холмов
Суитграсс-Хиллс и далее, вся прерия была коричневой от
бизонов. Мы направлялись на Марайас еще и потому, что она
была излюбленной рекой черноногих, устраивавших здесь свои
зимние лагеря. Ее совсем неглубокая долина заросла лесом,
а под прикрытием тополевых рощ палатки индейцев были
хорошо защищены от налетающих временами с севера снеж-
ных бурь; здесь было в изобилии топливо и росла отличная
трава для лошадей. В долине Марайас и в отходящих от нее
оврагах водилось много оленей, вапити и горных баранов; на
шкуры этих животных всегда был спрос. Летнюю одежду
и обувь племя изготовляло преимущественно из замши.
Сентябрь в прерии! В этих местах сентябрь—самый луч-
ший месяц в году. Ночи в прерии прохладные, с частыми
заморозками. Но днем тепло, чистый воздух так свеж, так
бодрит вас, что, кажется, никак им не надышишься! Величе-
t:iAi
ственный изумительный простор прерий, раскинувшихся
пшп
Ш1;|
кругом, и горы, вздымающиеся со всех сторон, никогда не
надоедали мне. На западе темнели Скалистые горы; их ост-
рые вершины резко выделялись на голубом небе. К северу
виднелись три вершины холмов Суитграсс-Хиллс. На восто-
ке смутно проступали горы Бэр-По (Медвежьи Лапы); к югу,
за Миссури, отчетливо были видны поросшие соснами горы
Хайвуд. А между этими горами, вокруг них, за ними рассти-
лалась бурая молчаливая прерия, усеянная своеобразными
холмами с плоскими вершинами, глубоко изрезанная доли-
нами рек и многочисленными, выходящими в них лощинами.
нш
486
Есть люди, которые любят лес, густые заросли, где бли-
стают уединенные озера и медленно текут тихие темные реки.
И правда, в них есть свое очарование. Но только не для меня.
Я предпочитаю беспредельную прерию с ее далекими горами
и одинокими холмами, ее каньоны с фантастическими скала-
ми, ее прелестные долины, манящие под кров тенистых рощ
на берегах прозрачных рек. В лесу поле зрения ограничено
всегда несколькими ярдами или в лучшем случае десятком-
другим ярдов. Но в прерии... часто я взбирался на вершину
плоского холма или на гребень и часами сидел там, глядя на
огромные пространства, простирающиеся предо мной дале-
ко-далеко до горизонта по всем направлениям, кроме запада,
где плоскость прерии внезапно нарушалась поднимающими-
ся вдали Скалистыми горами. Хорошо было смотреть на
бизонов, антилоп и волков, видневшихся на прерии; они ели,
отдыхали, играли, бродили вокруг нас. По-видимому, их
было здесь так же много, как и столетия назад. Никто из нас
не подозревал, что все они так скоро исчезнут.
Мы потратили почти три дня на сорок пять миль, от-
делявшие нас от цели путешествия. В пути мы не видели ни
индейцев, ни даже признаков того, что они где-то поблизо-
сти. Бизоны и антилопы мирно паслись вокруг; при нашем
приближении они отбегали недалеко в сторону и останав-
ливались, принимаясь щипать короткую, но сочную траву
прерий. На второй день к вечеру мы разбили лагерь на
берегу ручья у подножия 1уз-Билл (Тусиного Клюва), холма
странной формы неподалеку от реки Марайас. Фургоны
расположили, как обычно, так, что они образовали как бы
корраль, и в центре поставили нашу превосходную палатку
из шестнадцати шкур. В ней спали Берри и его жена, два
человека из обоза и я; остальные укладывались спать в фур-
гонах на товарах. Мы съели хороший ужин и рано легли
спать. Ночь была очень темная. Немного после полуночи
я проснулся от тяжелого топота в коррале; что-то с грохотом
ударилось о фургон по одну сторону от нашей палатки, потом
о другой фургон с другой стороны. Люди в фургонах пере-
кликались, спрашивая друг друга, что случилось. Берри ве-
лел всем взять ружья и собраться у фургонов. Но раньше,
чем мы успели вылезть из постелей, что-то ударило в нашу
палатку, и она опрокинулась. Жерди с треском сломались,
а шкуры покрова палатки стали носиться по корралю, подо-
бно живым существам. В полной темноте мы едва различали
палатку, кружившуюся в бесовской пляске с невиданными
фигурами. Мгновенно возникла суматоха. Миссис Берри виз-
жала, мужчины кричали что-то друг другу, и вдруг все разом
бросились под прикрытие фургонов и поспешно заползли
487
под них. Кто-то выстрелил во вращающиеся шкуры. Берри,
лежавший рядом со мной, тоже выстрелил, и тут все мы
начали стрелять; ружейные выстрелы трещали в коррале со
всех сторон. С минуту, может быть, палатка вихрем кружилась
и носилась из одного конца корраля в другой еще бешенее, чем
раньше. Затем она остановилась и осела на землю бесформен-
ной кучей. Из-под шкур послышались глубокие хриплые
вздохи, потом все затихло. Берри и я вылезли из-под фургона,
осторожно подошли к смутно белевшей куче и зажгли спички.
Мы увидели громадного убитого бизона, почти целиком
закутанного в истрепанные и разорванные шкуры покрова
палатки. Мы так и не смогли понять, как и зачем этот старый
бык забрел в корраль и почему, когда он ринулся на палатку,
никто из нас не был растоптан. Берри с женой спали в глубине
палатки, и бизон в своем бешеном беге перескочил через них,
по-видимому даже не зацепив копытом их постель.
На следующий день около полудня мы достигли реки
Марайас и расположились лагерем на лесистом мысе. После
обеда паши люди начали валить лес на бревна для домов,
а Берри и я, сев на лошадей, поехали вверх по реке на охоту.
У нас было вдоволь мяса жирных бизонов, но мы решили, что
для разнообразия хорошо было бы убить оленя или вапити.
Охотясь, мы подъехали в этот день к тому месту, где
впоследствии произошла «битва Бэкера». Так называлось это
событие, а место называлось «полем битвы Бэкера». Но
никакой битвы здесь не было; здесь произошло чудовищное
избиение людей. Вот как это случилось. Черноногие из пиега-
нов, перехватывавшие золотоискателей на пути с приисков
в Форт-Бентон, убили одного человека по имени Малькольм
Кларк, старого служащего Американской пушной компании,
жившего со своей индейской семьей неподалеку от водораздела
Бэрд-Тэйл. Между прочим, этот Кларк был человек жестокого
и буйного нрава; в припадке гнева он сильно избил молодого
человека из племени пиеганов, который жил у него и пас его
лошадей. Молодой индеец уговорил проходивший мимо воен-
ный отряд поддержать его и убил Кларка. Военное министерст-
во решило, что настало время прекратить грабежи, и отдало
распоряжение полковнику Бэкеру, часть которого стояла
в Форт-Шоу, разыскать клан Черного Хорька и проучить
индейцев. Днем 23 января 1870 года команда подошла к обры-
ву, под которым лежала поросшая лесом долина реки Марайас.
Среди деревьев стояло восемьдесят палаток пиеганов, но
это не был клан Черного Хорька. Вождем этого клана был
Медвежья Голова, но полковник Бэкер не знал этого. Люди
Медвежьей Головы были в большинстве настроены друже-
ственно по отношению к белым.
488
Полковник Бэкер вполголоса сказал своим солдатам ко-
роткую речь, приказывая сохранить хладнокровие, бить напо-
вал, не щадить врага. Затем он скомандовал: «Огонь!» Разыг-
ралась страшная сцена. Накануне многие из индейцев этого
лагеря ушли к холмам Суитграсс-Хиллс на большую охоту на
бизонов. Поэтому, кроме вождя Медвежья Голова и несколь-
ких стариков, некому было отвечать на выстрелы солдат.
Первый залп солдаты направили по низу палаток; этим за-
лпом они убили и ранили множество спящих. Остальные
кинулись вон из палаток—мужчины, дети, женщины, многие
с младенцами на руках, но они тут же падали под выстрелами.
Медвежья Голова, размахивая бумагой, удостоверяющей, что
он вполне достойный человек и дружественно относится к бе-
лым, побежал к команде, стрелявшей с обрыва; он кричал
солдатам, чтобы они прекратили стрельбу, умолял их поща-
дить женщин и детей. Он упал, простреленный несколькими
пулями. Из четырехсот с лишним душ, находившихся в это
время в лагере, уцелело лишь несколько человек. Когда все
кончилось, когда добили последних раненых женщин и детей,
солдаты свалили в кучи на опрокинутые палатки тела убитых,
домашний скарб и дрова и подожгли их.
Я побывал на этом месте несколько лет спустя. В высокой
траве и среди кустарника белели уже обглоданные волками
и лисицами черепа и кости безжалостно перебитых людей. «Как
они могли это сделать?—спрашивал я сам себя много раз.—
Что за люди эти солдаты, которые хладнокровно расстреляли
беззащитных женщин и невинных детей?» В их оправдание
нельзя даже сказать, что они были пьяны; не был пьян и коман-
довавший ими офицер, не грозила им и никакая опасность.
Хладнокровно, умышленно, спокойно прицеливаясь, чтобы бить
наповал, они перестреляли свои жертвы, добили раненых, а за-
тем попытались сжечь их тела. Но я не буду больше говорить
об этом. Подумайте обо всем этом сами и попытайтесь найти
подходящее имя для людей, учинивших это *.
* Бойня, устроенная Бэкером 23 января 1870 г. на реке Марайас,—событие,
о котором в то время знали все. Официальное сообщение утверждало, что
солдаты убили 173 индейца и взяли в плен 100 женщин и детей. Позже, по более
точным источникам, сообщалось, что было убито 176 человек. Среди них 15
человек были отнесены к сражающимся—в возрасте от 15 до 37 лет, 18—к
мужчинам среднего и пожилого возраста—от 37 лет до 70. Убитых женщин
насчитывалось 90, а детей меньше 12 лет—многие из них были грудными
младенцами — 55. Когда известие об этой бойне достигло восточных штатов,
газеты написали о ней, и поднялся большой шум. Генерал Шеридан резко
критиковался за эти действия. Не было никакого сомнения, что лагерь, который
атаковал полковник Бэкер, принадлежал индейцам, которые не были замешаны
в фабежах и дружественно относились к белым. Поселение, из которого вышли
убийцы, принадлежало Горному Вождю, который в это время разбил лагерь на
реке Белли в Британской Америке. Подробности этой трагедии можно найти
в «Our Indian Words» Мэннипепниса.—Примеч. американского издателя.
489
Во время путешествия вверх по реке мы видели много важенок
и годовалых оленят, группу самок и молодых вапити, но ни разу не
встретили самцов этих видов. На обратном пути перед заходом
солнца самцы-олени стали выходить к воде из оврагов и лощин. Мы
убили большого жирного оленя. Мадам Берри повесила всю перед-
нюю четверть туши над очагом в палатке. Мясо, вращаясь над огнем,
медленно жарилось в течение нескольких часов. К 11 часам она
объявила, что мясо готово, и мы не устояли перед соблазном
отведать жаркого, хотя уже основательно поели, когда начало тем-
неть. Оленина была так вкусна, что очень скоро от туши не осталось
ничего, кроме костей. Я не знаю лучшего способа жарить мясо.
Жарить нужно на малом огне в палатке, где нет ветра. Мясо
подвешивается на треноге; пока оно жарится, время от времени его
нужно подталкивать, заставляя вращаться. Чтобы зажарить тушу как
следует, надо несколько часов, но результаты с лихвой окупают труд.
Наши люди скоро срубили деревья, перетащили нужные для
постройки бревна и сложили стены «форта»; сверху настлали крышу из
жердей и засыпали ее толстым слоем земли. В готовой постройке было
восемь комнат размером приблизительно шестнадцать на шестнадцать
футов. Одна из них служила для торговли, две комнаты были жилые,
в каждой стояли грубо сложенные из камней, на глиняном растворе, но
вполне годные для отопления камины с трубой. Остальные комнаты
служили складами товаров, мехов и шкур. В стенках торгового
помещения мы проделали множество маленьких отверстий: через них
можно было просунуть ствол ружья. Заднюю сторону квадрата
охраняла наша шестифунтовая пушка. Мы считали, что принятые меры
для защиты от нападения заставят даже самых отчаянных смельчаков
призадуматься раньше, чем решиться напасть на форт.
Едва мы закончили форт, как пришли черноногие пиеганы и поста-
вили свои палатки в длинной широкой долине, примерно в одной миле
от нас ниже по течению. Большую часть времени я проводил в лагере
с женатым молодым человеком по имени Хорьковый Хвост и еще
с одним—со странным именем 1оворит С Бизоном. Эти два индейца
были неразлучны; они оба полюбили меня, а я их. Оба жили в новых
палатках с хорошенькими молодыми женами. Как-то я сказал им:
— Вы так друг к другу привязаны,—не понимаю, почему бы
вам не жить вместе в одной палатке. Вам бы пришлось меньше
возиться с укладкой, меньше уставали бы лошади при переходах,
меньше тратилось бы труда на сбор сучьев для топлива, на разбивку
и свертывание палаток.
1оворит С Бизоном расхохотался.
— Сразу видно,—ответил он,—что ты не женат. Запомни, друг
мой: двое мужчин могут мирно и долго дружить, но две женщины —
никогда. Не пройдет и трех дней, как они начнут ссориться из-за пустяков
да еще будут пытаться втянуть в свои раздоры мужей. Вот почему мы
живем отдельно—чтобы не ссориться с женами. Сейчас они любят друг
друга, так же как любим друг друга и мы. К счастью для всех, у нас две
палатки, два очага, два вьючных комплекта и прочный мир.
Подумав, я понял, что они правы. У меня были знакомые две
сестры, белые,— впрочем, это особая история. Замужние женщины—ни
белые, ни индианки—не могут в мире и дружбе вести общее хозяйство.
490
Я наслаждался жизнью в этом большом лагере с семьюстами
палатками — в них жило около трех с половиной тысяч человек.
Я научился игре в колесо и стрелу и другой, в которой партнер
прячет в одной руке кусочек кости; я даже выучил песню игроков,
которую поют вечерами вокруг очага в палатке, когда играют
в угадывание кости. Я ходил смотреть на танцы и участвовал в танце
«ассинапеска» — танце ассинибойнов. Учтите, что мне еще не испол-
нилось двадцати лет; я был еще мальчик, и притом, может быть,
более глупый, более беззаботный, чем большинство юношей.
В танце ассинибойнов участвуют только молодые неженатые
мужчины и девушки. Старшие, родители и родственники, бьют
в барабаны и поют песню, сопровождающую этот танец, очень
оживленный и довольно свободный. Женщины сидят на одной поло-
вине палатки, мужчины — на другой. Начинается пение, в котором
участвуют все. Танцующие становятся друг против друга, они припо-
днимаются на носках, затем опускаются на пятки, сгибая колени.
При этом они выступают вперед, сближаясь, затем отступают, снова
сходятся и снова отступают много раз; все поют, все улыбаются,
кокетливо заглядывают друг другу в глаза. Танец длится, бывает,
несколько часов, с частыми перерывами для отдыха, иногда чтобы
поесть и покурить. Но самое интересное наступает в конце праздни-
ка. Снова ряды юношей и девушек сблизились; внезапно одна из
девушек поднимает свой плащ или накидку, набрасывает его на
голову себе и выбранному ею юноше и крепко целует его. Зрители
заливаются смехом, барабаны бьют еще громче, песня становится
еще звонче. Ряды отступают назад—у избранника очень смущенный
вид, все рассаживаются по местам. Расплата за поцелуй происходит
на следующий день. Если молодому человеку девушка очень нравит-
ся, он может подарить ей лошадь или двух лошадей; во всяком
случае он должен сделать ей подарок, хотя бы медный браслет или
нитку бус. Мне кажется, что я был «легкой добычей» для этих бойких
и, боюсь, корыстолюбивых девиц, так как меня накрывали плащом
и целовали чаще, чем всех остальных. А на следующее утро три или
четыре девушки со своими матерями являлись на наш торговый
пункт; одной нужно было дарить много ярдов яркого ситца, дру-
гой— красную шерсть и бусы, третьей — одеяло. Они разоряли меня,
но, когда танцы устраивались снова, я опять участвовал в них.
Я танцевал, играл в азартные игры, участвовал в скачках, но все
же моя жизнь в лагере не была -только одной непрерывной цепью
легких развлечений. Я часами просиживал со знахарями и старыми
воинами, изучая их верования й обычаи, слушая их рассказы о богах,
повествования о войне и охоте. Я посещал различные религиозные
церемонии, слушал патетические обращения знахарей к Солнцу,
когда они молились о здоровье, долголетии и счастье своего народа.
Все это было чрезвычайно интересно.
Увы, увы! Почему эта простая жизнь не могла продол-
жаться и дальше? Зачем железные дороги и мириады пересе-
ленцев наводнили эту чудесную страну и отняли у ее владель-
цев все, ради чего стоит жить? Индейцы не знали ни забот,
491
ни голода, не нуждались ни в чем. Из своего окна я слышу
шум большого города и вижу бегущие мимо торопливые
толпы. Сегодня резкая холодная погода, но большинство
прохожих, и женщин и мужчин, легко одеты, лица у них худые,
а в глазах светятся грустные мысли. У многих из них нет
теплого крова для защиты от ненастья, многие не знают, где
добыть пищу, хотя они рады были бы изо всех сил работать за
пропитание. Они «прикованы к тачке», и нет у них другой
возможности освободиться, кроме смерти. И это называется
цивилизацией! Я считаю, что она не дает ни удовлетворения,
ни счастья. Только индейцы, жители прерий, в те далекие
времена, о которых я пишу, знали полное довольство и сча-
стье, а ведь в этом, как нам говорят, главная цель человека —
быть свободным от нужды, беспокойства и забот. Цивилиза-
ция никогда не даст этого, разве что очень-очень немногим.
Шва IV
Военный поход за лошадьми
Молодые и пожилые мужчины из племени черноногих
постоянно отправлялись в военные походы группами в де-
сять —пятьдесят человек или даже больше. Они развлекались,
устраивая набеги на окрестные племена, которые вторгались
в обширную область охоты черноногих, угоняли лошадей у этих
племен, если удавалось, приносили из набегов скальпы. Возвра-
щение отряда после удачного похода торжественно обставля-
лось. В нескольких милях от лагеря участники похода облача-
лись в свои живописные военные наряды, красили лица, убирали
лошадей орлиными перьями, расписывали им шкуры, а затем
спокойно подъезжали к вершине холма, с которого было видно
поселение. Здесь они запевали военную песню, бешено нахле-
стывая коней, пускали их вскачь и, стреляя из ружей, гоня перед
собой взятых у врага лошадей, мчались с холма в долину.
Задолго до их появления лагерь уже кипел от возбуждения.
Женщины, побросав работу, выбегали им навстречу, за женщи-
нами медленнее и спокойнее шли мужчины. Как женщины
обнимали вернувшихся невредимыми любимых! И сейчас же
начинали раздаваться женские голоса, певшие хвалу мужу, сыну
или брату. «Вернулся Лисья 1олова!—восклицала какая-нибудь
женщина.— О, ай! Вернулся храбрый Лисья Голова и гонит
перед собой десять лошадей из вражьего табуна. И он принес
с собой скальп врага, убитого в бою. О храбрец! Он принес
оружие убитого врага, храбрый Лисья Голова!»
Так каждая женщина восхваляла доблесть своего род-
ственника. А вернувшиеся воины, усталые, голодные, но
гордые своим успехом, довольные, что они опять дома,
расходились по своим палаткам, где их верные женщины —
матери, жены, сестры—спешили приготовить им мягкое
ложе, принести свежую воду и подать праздничный обед из
отборного мяса, пеммикана и сушеных ягод. Женщины,
счастливые и гордые, не могли усидеть на месте; время от
времени какая-нибудь из них выходила и, проходя между
палатками, снова пела хвалу своему любимому.
Как только один из отрядов возвращался, другие индей-
цы, побуждаемые удачей вернувшихся и соперничая с ними,
составляли новый отряд и отправлялись в поход против кроу,
ассинибойнов, кри или какого-нибудь из племен по ту сторо-
ну Хребта Мира, как они называют Скалистые горы. Поэто-
му я не удивился, когда однажды утром мои друзья сообщили
мне, что собираются отправиться в набег на ассинибойнов.
— И если хочешь,—сказал в заключение Говорит С Би-
зоном,— ты можешь отправиться с нами. Ты ведь помогал
своему другу выкрасть девушку, ты можешь также попробо-
вать угнать лошадей!
— Я еду с вами,— ответил я.
Когда я рассказал Берри о своем намерении, он и его
жена стали энергично возражать.
— Ты не имеешь права рисковать своей жизнью,— сказал
он,— из-за каких-то лошаденок.
— Подумайте, как ваши родные будут горевать,— сказа-
ла его жена,— если что-нибудь с вами случится.
Но я уже твердо решил отправиться и так и сделал. Не
ради стоимости лошадей или другой возможной добычи —
меня привлекала острота и новизна этого предприятия. Нас
было тридцать человек; предводительствовать нами, быть
начальником отряда должен был Мощная 1рудь, суровый,
опытный воин лет сорока. Ему принадлежала магическая
трубка, которая, как считалось, обладала большой силой. Он
носил ее с собой во многих походах, и она всегда приносила
ему и его отряду удачу, помогала им выйти невредимыми из
столкновений. Но, несмотря на все это, нам пришлось при-
гласить старого знахаря помолиться вместе с нами в священ-
ной паровой палатке перед выступлением в поход и поручить
этому знахарю молиться за нас ежедневно. На этот ответст-
венный пост мы пригласили старика Одинокого Вапити—
его магия была очень могущественной и уже много лет
оказывалась угодной Солнцу.
Паровая палатка была недостаточно велика, чтобы вме-
стить нас всех. За один раз в нее входила только половина
отряда. Я со своими двумя друзьями оказался в последней
группе. У входа в паровую палатку мы сбросили свои
493
кожаные плащи или одеяла — больше на нас ничего не
было, пролезли через низкий вход и молча расселись кругом
внутри; в палатку подавали раскаленные камни и бросали
их в яму посредине палатки. Одинокий Вапити начал об-
рызгивать их, макая в воду хвост бизона. Удушливый го-
рячий пар окутал нас, и Одинокий Вапити запел моли-
твенную песню, обращенную к Солнцу, к которой мы все
присоединились. Затем старик долго и сосредоточенно мо-
лился, призывая Солнце быть к нам милостивым, провести
нас невредимыми через все опасности и даровать нам успех
в нашем предприятии.
После молитвы Одинокий Вапити набил магическую
трубку, зажег ее поданным снаружи углем, и трубка пошла
по кругу; каждый из нас, выпустив дым к небу и к земле,
произносил короткую молитву Солнцу и Матери-Земле. Ког-
да пришел мой черед, я тоже помолился как умел вслух, как
и все остальные. Никто не улыбался. Товарищи мои верили,
что я искренне считаю себя одним из индейцев, говорю,
думаю й поступаю, как они. Я хотел узнать этот народ,
узнать как следует, и я считал, что единственный путь для
достижения этой цели—пожить некоторое время их жизнью.
Итак, я горячо помолился Солнцу, думая о том, чему меня
учили когда-то в далекой отсюда стране: «Да не будет у тебя
других богов пред лицом моим» и т. д. Когда-то я верил во
все это и слушал по воскресеньям проповеди пресвитерианс-
кого проповедника, грозившего нам геенной огненной
и страшным гневом мстительного бога. Прослушав такую
проповедь, я боялся ложиться спать, ожидая, что во сне меня
схватят и ввергнут в погибель. Но все это теперь было
в прошлом. У меня не было ни веры, ни страха, ни надежды,
так как я пришел к выводу, что человек может сказать
только одно: «Я не знаю». И я охотно молился Солнцу,
следуя своему плану.
Осень уже шла к концу, и мы считали, что ассинибойны
сейчас далеко, где-нибудь около устья Малой реки—так
черноногие называют реку, которую мы зовем Милк. Решено
было поэтому отправиться верхом, а не пешком. Излюблен-
ный для набегов способ передвижения был пеший, так как
отряд при этом не оставляет следов и может успешно скры-
ваться в дневное время. Однажды вечером, предводительст-
вуемые начальником отряда, мы выступили, направляясь на
юго-восток по темной равнине параллельно реке. Мои това-
рищи не были похожи на изукрашенных бахромой и бусами,
расцвеченных и убранных орлиными перьями воинов, о ка-
ких мы читаем в книжках или каких видим на картинках. Они
были одеты в простые, будничные ноговицы, рубашки, мока-
494
сины и плащи из одеял или шкуры бизона. Но к седлам у них
были привязаны красивые военные наряды, а в трубках из
сыромятной кожи лежали головные уборы из орлиных пе*
рьев или рогов и хорьковых шкурок. При вступлении в бой,
если на это было время, воины облачались в военные наря-
ды. Если времени не хватало, то наряд брали с собой в сра-
жение, так как все части его считались могучими талис-
манами, особенно рубашка, на которой бывает написано
краской видение владельца. Это какое-нибудь животное, или
звезда, или птица, явившиеся индейцу во время долгого
поста, обязательного при переходе от беззаботной юности
к ответственной жизни воина.
Мы быстро ехали всю ночь, и утро застало нас недалеко
от устья реки Марайас. Со всех сторон были мирно от-
дыхающие или пасущиеся бизоны и антилопы; очевидно,
нигде поблизости не было людей.
— Сегодня нам нет нужды прятаться днем,— сказал
Мощная Грудь и, отрядив одного из людей наблюдателем на
край обрыва, повел остальных вниз, в долину, где на берегу
реки все, кроме Хорькового Хвоста и меня, расседлали и пу-
стили лошадей. Нам же велено было добыть мяса. Заряд
пороху и пуля много значат для индейца; так как у меня
было много патронов для моего ружья «генри» и я мог
получить их еще вдоволь, то на мою долю выпала приятная
обязанность добывать мясо. За мясом не нужно далеко
ходить. Меньше чем в полумиле отсюда мы увидели не-
большое стадо антилоп, спускавшихся в долину на водопой.
Прячась за кусты ирги (канадской рябины) и диких вишен,
мне удалось подобраться к стаду на сто ярдов и застрелить
двух хороших антилоп-самцов. Мы взяли мясо, языки, пе-
чень и рубцы и вернулись в лагерь. Скоро все занялись
поджариванием любимых кусков на огне — все, кроме Мощ-
ной Груди. Ему всегда полагалось лучшее мясо или, если
он хотел, язык. Мясо готовил для него юноша, впервые
вышедший на военную тропу учиться военному делу; юноша
этот носил для начальника воду, ходил за его лошадью,
был по существу его слугой. Начальник отряда — важное
лицо, почти столь же недоступное, как генерал армии.
В то время как все остальные болтают, шутят и расска-
зывают разные истории у костра, он сидит в стороне,
а если хочет — у особого костра. Много времени он проводит
в молитве и размышлениях о смысле своих сновидений.
Часто бывает, что вдали от дома, накануне вступления
во вражескую деревню, начальнику отряда приснится сон,
который заставит его повернуть с отрядом назад, не сделав
даже попытки достигнуть своей цели.
495
Покинув реку Марайас, отряд в дневное время тщательно
скрывался и прятал как можно лучше лошадей. Мы обошли
по краю восточный склон гор Бэр-По, восточный предел гор
Литтл-Роки (Малые Скалистые), на языке черноногих — Ма-
кви-ис-стук-из (Волчьи горы). Мы думали, что встретим
где-нибудь в этих местах стоянку племени гровантров (чита-
тель помнит, что они в то время были в мире с черноногими),
но не увидели никаких признаков их пребывания, кроме
следов четырех- или пятимесячной давности, и решили, что
гровантры еще находятся на реке Миссури. Каждый раз, как
отряд разбивал лагерь, выставляли одного или двух человек
в таком месте, откуда можно было обозревать окружающие
горы и прерию, и каждый вечер они докладывали, что живо-
тные ведут себя спокойно и что во всей этой обширной
местности нет признаков других людей, кроме нас самих.
Один раз на рассвете мы оказались у подножия очень
высокого холма немного к востоку от гор Литтл-Роки. Мне
сказали, что это Хэри-Кэп (Мохнатая Шапка)—удачное на-
звание, так как вся верхушка холма покрыта густой сосновой
чащей. Мы разбили лагерь у подножия Хэри-Кэп, вблизи
ручья на красивой, заросшей травой поляне, со всех сторон
окруженной кустарником. Говорит С Бизоном и я получили
приказ взобраться на вершину холма и оставаться там до
середины дня, пока нас не сменят. Мы оба оставили себе от
ужина по большому куску жареного бизоньего мяса. Выпив
столько воды, сколько могли вместить, и захватив это жаре-
ное мясо, мы взобрались наверх по широкой тропе, протоп-
танной дикими животными среди сосен, и наконец достигли
вершины. Здесь мы обнаружили несколько походных жил
ши
шалашей из жердей, веток кустарника, кусков гнилых бревен;
покров был уложен так плотно, что сквозь него нельзя было
бы увидеть ни проблеска огня. Этим способом пользовались
военные отряды всех племен, чтобы развести костер, не
выдавая проходящему врагу своего присутствия. Мы нашли
шесть таких укрытий; некоторые из них были построены
совсем недавно, и, вероятно, поблизости были еще другие.
Мой спутник показал мне укрытие, в постройке которого он
сам участвовал в позапрошлое лето, и сказал, что этот холм
часто посещают военные отряды всех племен прерий, так как
с него легко обозревается обширная местность. Действитель-
но, отсюда было видно далеко кругом. К северу мы видели
течение реки Милк и прерии за ней. К югу перед нами лежала
прерия, простиравшаяся до Миссури, а за рекой опять шла
прерия, виднелись далекие горы Сноуи и Мокасин и темные
ущелья Масселшелл. К востоку до самого горизонта тяну-
лись пологие холмы и острые гребни.
Мы сели и поели жареного мяса, затем Говорит С Бизо-
ном набил и зажег свою черную каменную трубку. Закурили.
Немного времени спустя я стал дремать.
— Спи,—сказал Говорит С Бизоном,— а я посторожу.
Я улегся под деревом и скоро очутился в стране снов.
Около десяти он разбудил меня.
— Смотри! — воскликнул он в возбуждении, указывая на
юг, в направлении Миссури.— Сюда идет военный отряд.
Протерев глаза, я посмотрел в ту сторону, куда он пока-
зывал. Небольшие стада бизонов разбегались к востоку,
западу и к северу. Затем показался плотно сбившийся табун
лошадей, быстро приближающихся к нашему холму; табун
гнала группа всадников.
— Это или кри, или ассинибойны,— сказал мой спут-
ник,— они совершили набег на кроу или на гровантров и,
опасаясь преследования, мчатся домой со всей скоростью, на
какую только способны их лошади.
Прыгая по склону холма, мы понеслись вниз. Казалось,
не прошло и минуты, как мы очутились среди наших товари-
щей и рассказали им новость. Все кинулись седлать лошадей,
облачаться в военные наряды, надевать головные уборы
и снимать чехлы со щитов. Тогда Мощная Грудь сам взошел
на склон холма до такого места, откуда он мог видеть
приближающийся отряд; все ждали его внизу. Он стоял
ярдах в ста от нас и все смотрел и смотрел на прерию. Люди
начали нервничать—я во всяком случае. Мне казалось, что
он никогда не спустится вниз, чтобы сообщить нам план
действий. Должен сознаться, что теперь, когда настало вре-
мя участвовать в атаке, я испытывал страх и был бы очень
рад оказаться в этот момент в безопасности рядом с Берри,
далеко отсюда, на реке Марайас. Но отступать было невоз-
можно; я должен был идти с остальными и делать свое дело.
Мне хотелось, чтобы все уже кончилось.
Прошло пять или десять минут в ожидании, и Мощная
Грудь присоединился к нам.
— Они пройдут немного к востоку от нас,—сказал он,—
поедем вниз по этой лощине и встретим их.
Это была не настоящая ло:
IIISI
за, а просто неглубокое,
широкое, более низкое место на равнине, однако достаточ-
ной глубины, чтобы скрыть нас. Через небольшие промежут-
ки времени наш предводитель осторожно подъезжал к краю
лощины и смотрел на юг. Наконец он скомандовал остано-
виться.
— Теперь наш отряд прямо у них на дороге,— сказал
он,— как только послышится топот копыт их лошадей, мы
выскочим отсюда на них.
497
Сердце мое стучало, горло пересохло. Мне было страш-
но. Как в полусне, я услышал команду Мощной Труди, и мы
поскакали из лощины.
— Смелее,—кричал наш предводитель,— смелее! Унич-
тожим их всех до одного!
Неприятель и табун, который он гнал перед собой, были
не более чем в ста ярдах от нас, когда мы оказались с ними
на одном уровне. Наше появление было так внезапно, что
лошади их бросились врассыпную — одни поскакали на во-
сток, другие на запад. Несколько секунд всадники пытались
собрать их снова, но тут наши люди оказались уже среди
них. Они пытались остановить нас, стреляя из ружей и луков.
Некоторые были вооружены только луками. Я видел, как
четверо из них один за другим свалились с лошадей наземь;
остальные повернули лошадей и поскакали, разбегаясь во все
стороны; наш отряд преследовал их по пятам. Их было
больше, чем нас, но, по-видимому, неприятель был не очень
храбрый. Может быть, наше внезапное, неожиданное нападе-
ние с самого начала деморализовало их. Почему-то, едва
выехав из лощины и увидев их, я перестал ощущать страх;
вместо этого на меня нашло возбуждение—мне хотелось
быть впереди. Я выстрелил в нескольких из неприятельских
всадников, но, конечно, не знал, падают ли они от моих
выстрелов или от выстрелов воинов нашего отряда. Когда
неприятель повернул назад и побежал, я наметил себе одного
всадника, сидевшего на большой рыже-пегой лошади, и по-
гнался за ним. Он скакал прямо к Хэри-Кэп, чтобы укрыться
в соснах. Я сразу увидел, что его лошадь лучше моей и что
он уйдет, если не остановить его пулей. Я старался попасть
в него, стреляя раз за разом, и каждый раз думал: «Вот
сейчас обязательно попаду»,—и промахивался. Три раза он
заряжал свое кремневое ружье и отстреливался. Но целил он,
должно быть, не лучше меня, так как я ни разу даже не
слышал свиста его пуль и не видел их попадания. Он все
скакал и скакал, и расстояние между нами все увеличивалось.
Достигнув подножия холма, он погнал лошадь вверх по
крутому склону; скоро он добрался до точки, где уклон был
так близок к отвесному направлению, что лошадь уже не
могла двигаться дальше. Он соскочил и, бросив лошадь, стал
карабкаться вверх. Я тоже спешился, стал на колено и, не
торопясь, прицелился. Я выстрелил три раза, раньше чем он
достиг сосен. Видно было, как пули врезались в землю—ни
одна из них не ударилась ближе чем в десяти футах от
бегущей цели. Так плохо я, пожалуй, никогда еще не стрелял.
Конечно, я был не настолько глуп, чтобы преследовать
индейца в густом сосновом лесу, где он имел бы передо мной
498
все преимущества. Лошадь его сбежала с холма и ускакала
в прерию. Я поехал за ней и скоро поймал ее. Возвращаясь
к тому месту, где мы бросились в атаку из лоп
isi:i
ы, я видел
воинов нашего отряда, подъезжающих со всех сторон, гоня
перед собой лошадей. Скоро все собрались вместе. Отряд не
потерял ни одного человека, и только один был ранен —
юноша по имени Хвостовые Перья. Его правая щека была
страшно разодрана стрелой, и он прямо раздулся от гор-
дости. У неприятеля было девять убитых, мы захватили
шестьдесят три лошади. Все были в восторге от исхода
схватки. Все говорили сразу, рассказывали, что каждый сде-
лал. Мне удалось привлечь к себе внимание Мощной Груди.
— Кто они? — спросил я.
— Это кри.
— Откуда ты знаешь, кто они?
— Я понял несколько слов из того, что они кричали,—
ответил он.— Но если бы даже они не издали ни единого
звука, я узнал бы кри по их гнусным лицам и одежде.
Я подъехал к одному из убитых, лежавших на земле
неподалеку. Он был оскальпирован, но видно было, что
лицом он сильно отличается от черноногих. Кроме того, на
его подбородке виднелись три синих вытатуированных зна-
ка, а его мокасины и одежда были непохожи на те, что
я видел до сих пор.
Сменив лошадей, отряд повернул к дому; всю вторую
половину дня мы медленно двигались без остановок. Воз-
буждение мое прошло, и, чем больше я думал о схватке, тем
больше был доволен, что не убил того индейца кри, которого
загнал в сосны. Но другие, в которых я стрелял, те, что упали
на моих глазах? Мне удалось убедить самого себя в том, что
пули, от которых они упали, не мои. Разве я не выстрелил
двадцать раз в человека, которого преследовал, и разве все
мои пули не пролетели далеко в стороне от цели? Конечно,
не я свалил их. Я захватил отличную лошадь, более сильную
и резвую, чем мой конь, и был доволен.
Через четыре или пять дней наш отряд приехал домой.
Можете себе представить, какое возбуждение вызвало наше
прибытие, сколько танцев со скальпами исполнили те, кто
когда-нибудь потерял близких, погибших от руки индейцев
кри. Маленькие группы людей с выкрашенными в черное
руками, лицами и мокасинами ходили из конца в конец
лагеря; они несли скальпы, привязанные к ивовым прутьям,
пели грустную поминальную песню и танцевали медленный
танец в такт пению. Церемония эта показалась мне очень
внушительной; жаль, что я забыл песню, которая напомнила
бы мне о старом времени.
499
Дорогой Берри и его жена заклали тучного тельца в честь
моего благополучного возвращения. Помимо самого луч-
шего мяса, хлеба и бобов мы съели за обедом три пирога из
сушеных яблок и пудинг с изюмом. Нужно отметить, что два
последних блюда были редким угощением в то время в этих
местах.
Я был рад вернуться в форт. Как весело пылал огонь
в широком камине в моей спальне, как мягко было лежать
на ложе из шкур бизона и одеял! Некоторое время я держал-
ся поближе к огню и ничего не делал, только спал, ел
и курил. Казалось, что я никогда не отосплюсь.
1лава V
Дни, когда была дичь
В один прекрасный день в форт приехал Гнедой Конь со
своей женой, с которыми я провел лето, и с ними вместе
молодой Медвежья Голова — в прошлом Скунс—и его жена
из племени гровантров, которую я помогал ему выкрасть.
Собственно говоря, я только отправился с ним в этот поход
в лагерь гровантров и горячо сочувствовал его предприятию.
Берри и его жена, как и я, были рады видеть их всех снова
и отвели семье Гнедого Коня одну из комнат в форте на то
время, пока Конь будет строить собственный бревенчатый
дом. Он решил зимовать с нами, ставить капканы на бобров,
травить волков и, может быть, немного торговать с индей-
цами. С помощью Медвежьей Головы он вскоре выстроил
удобный двухкомнатный дом позади нашего строения, с дву-
мя хорошими каминами, такими же, как. наши. Я был рад
каминам, так как рассчитывал проводить малую толику
времени перед ними в предстоящие длинные зимние вечера.
Нет на земле ничего, что давало бы такое ощущение покоя
и прочного мира, как веселый огонь в широком камине,
когда наступят зимние холода и по прерии начнут проно-
ситься идущие с севера снежные бури.
Среди прочих вещей я привез с собой на Запад дробовое
ружье и теперь, с началом перелета на Юг гусей и уток, очень
хорошо охотился. Каждый раз за мной шло несколько ин-
дейцев посмотреть, как я бью пернатую дичь. Видеть, как
птица падает от выстрела, доставляло им такое же удоволь-
ствие, какое я испытывал при попадании. Один раз я убил на
лету одиннадцать диких уток-свистух из пролетавшей стаи,
и зрители пришли в дикий восторг. Но мне не удавалось
уговорить их принять убитую птицу: они не ели ни птиц, ни
рыбы; особенно нечистой считалась у них рыба. Им нрави-
500
лась только ни-тап-и вак-син—настоящая пища, под кото-
рой они подразумевали мясо бизонов и других жвачных.
В ноябре многие из племени собственно черноногих спу-
стились с севера, где они проводили лето на берегах реки
Саскачеван и ее притоков, а вслед за ними пришли кайна,
или блады, тоже племя черноногих. Кайна разбили лагерь
в ддной миле вниз по течению от пиеганов, а пиеганы
поставили свои палатки примерно на полмили выше нашего
форта. Вокруг нас расположилось 9000—10000 индейцев,
считая женщин и детей, и торговцы были заняты все дни
напролет. Шкуры бизонов еще не достигли высшего качест-
ва— шерсть отрастает до полной длины только около пер-
вого ноября,—но шла оживленная закупка шкур бобров,
вапити, оленей и антилоп. Из бакалейных товаров индейцы
покупали в общем только чай, сахар и кофе, которые об-
ходились им в среднем по доллару за мерку в одну пинту.
Одеяло с обратной тройной проборкой стоило двадцать
долларов, или за него давали четыре полномерные (с голо-
вой и хвостом) шкуры бизона; ружье стоимостью пятнадцать
долларов продавалось за сто; виски—очень слабое—шло
по пять долларов за кварту; даже пакетик красно-оранжевой
краски стоил два доллара. Торговля была, несомненно, при-
быльной. Собственно говоря, в ассортименте торговцев не
было ни одного предмета, который не был бы для индейцев
роскошью. Торговцы рассуждали примерно так: «Индейцам
эти товары не нужны, но раз уж они хотят их получить, то
пусть платят за них такую цену, какую я потребую. Я рискую
в этом деле жизнью только ради большой прибыли».
Конечно, Берри не рассчитывал один обслужить покупа-
телей всех трех лагерей. В Форт-Бентон все время приезжали
группы индейцев со шкурами бизонов и мехами; собственно,
большая часть торговли шла через Форт-Бентон. Тем не
менее и у маленького форта на реке Марайас дела шли
отлично.
Зима в тот год наступила рано, в первой половине нояб-
ря. Озера и реки замерзли, несколько раз уже выпадал снег;
северо-восточные ветры сметали его в сугробы в лощинах
и на подветренцой стороне холмов. Вскоре бизоны начали
держаться подальше от реки, где были большие лагеря.
Немногочисленные животные, конечно, часто забредали
и сюда, но большие стада оставались вдали, в прерии, к се-
веру и к югу от нас. Когда выпал снег, они во всяком случае
перестали приходить на водопой, так как получали достаточ-
но влаги в виде спега, поедаемого вместе с травой. Как бы
ни была сурова и продолжительна зима, бизоны оставались
жирными, пока получали воду таким способом. Но когда
501
с началом таяния снега всюду в прерии возникали маленькие
озера воды, бизоны начинали пить ее и быстро худели. Так
как бизоны уже не подходили близко к реке, индейцы были
вынуждены, чтобы добыть необходимое мясо и шкуру, от-
правляться в двух-трехдневные вылазки, разбивая лагерь на
месте охоты. Несколько раз за зиму я отправлялся с ними
в компании своих друзей—Хорькового Хвоста и Говорит
С Бизоном. На охоту брали с собой лишь несколько палаток,
в которых устраивались жить по пятнадцать—двадцать че-
ловек. Группу охотников сопровождало небольшое число
женщин—сколько требовалось, чтобы готовить пищу.
Как правило, охотники все вместе выходили каждое утро
и, увидев большое стадо бизонов, приближались к нему как
можно осторожнее, пока наконец встревоженные животные
не бросались бежать. Тогда начиналась грандиозная погоня,
и, если все шло хорошо, охотники убивали много жирных
самок бизона. Почти у всех пиеганов были какие-нибудь
ружья: кремневые или пистонные, гладкоствольные или на-
резные. Но во время погони многие индейцы, особенно если
под ними были резвые, обученные лошади, предпочитали
пользоваться луками и стрелами, так как можно выпустить
две или три стрелы в разных бизонов за то время, что
тратится на перезарядку ружья, хотя эти старые гладко-
ствольные ружья заряжались быстро. Охотник держал не-
сколько пуль во рту. Разрядив ружье, он тотчас же высыпал
порцию пороха из рога или фляги на ладонь, а потом в дуло.
Затем, вынув пулю изо рта, он бросал ее поверх пороха, раза
два резко ударяя по стволу, чтобы утрясти заряд, и насыпал
порох на полку или вставлял пистон в зависимости от систе-
мы ружья. При такой зарядке ружье нужно было держать
дулом кверху, иначе пуля выкатывалась из него. При выстре-
ле охотник нажимал на курок в то мгновение, когда ружье
опускалось до уровня цели. Некоторые охотники — меткие
стрелки—верхом на исключительно быстрых и выносливых
лошадях часто убивали за одну погоню по двадцать и более
бизонов. Однако среднее число убитых животных на одного
человека, по-моему, не превышало трех. После такой охоты
главный лагерь представлял собой подобие бойни. Вьючные
лошади шли цепочками, одна за другой, нагруженные мясом
и шкурами, а некоторые охотники перебрасывали одну-две
шкуры или большие пласты мяса через седла и садились
сверху. Все было залито кровью: лошади, тропа, одежда
и даже лица охотников.
Я бывал на нескольких охотах в такую холодную погоду, что
шкура бизона, застывая, стояла коробом, как только отделялась от
туши под ножом; но индейцы свежевали свою добычу голыми
502
руками. На мне бывало надето очень теплое белье, рубашка из
толстой фланели, замшевая рубашка, жилет и пиджак, короткая
верхняя куртка из шкуры бизона и штаны из такого же материала,
и все же временами я мерз, а на щеках и носу у меня были болячки
от частого примораживают. Индейцы надевали на себя только две
рубашки, два одеяла или ноговицы из кожи бизона, меховые шапки,
перчатки из бизоньей шкуры и мокасины без носков. Но они никогда
не мерзли и не дрожали от холода. Они приписывали свою невосп-
риимчивость к холоду благоприятному влиянию ежедневного купа-
ния: они купались всегда, даже если для этого приходилось прору-
бать отверстие во льду. И они заставляли купаться своих детей,
малышей, начиная с трехлетнего возраста, вытаскивая сопротивля-
ющихся из постели, чтобы отнести их под мышкой и окунуть
в ледяную воду.
Во время таких кратковременных охот не бывало ни азартных
игр, ни танцев. Отряд охотников всегда сопровождал какой-нибудь
знахарь, и вечера проходили в молитвах Солнцу об успехе охоты
и в пении песен, которые можно назвать охотничьими, особенно
Песню волка—самого удачливого из охотников. Спать все ложи-
лись рано.
Возможно, читателю приходилось видеть на северо-западной
равнине круги из камней или небольших валунов; диаметр этих
кругов составляет от двенадцати до двадцати футов и даже более.
Эти камни применялись как грузы, чтобы придавить нижний край
шкур, покрывающих палатку, и этим предохранить ее от опрокиды-
вания в сильный ветер. Когда лагерь снимался с места, камни просто
скатывали с кожи. Часто такие круги находят на расстоянии многих
миль от воды. У читателя может возникнуть вопрос: как люди на
этих стоянках ухитрялись утолять свою жажду? Они растапливали
снег. Лошади их ели снег вместе с травой; топливом служил навоз
бизонов. Круг из камней—это признак давнишнего лагеря зимних
охотников. Некоторые из лагерей такие древние, что верхушки кам-
ней едва виднеются в траве, так как постепенно в течение многих
сезонов дождей под действием собственного веса камни погрузились
в почву.
К концу ноября закупка шкур бизонов шла полным ходом; было
убито много тысяч бизонов, и женщины все время занимались
дублением шкур, требующим немалой затраты сил и времени. Я ча-
сто слышал и читал, что индейцы-мужья не жалеют своих жен, что
индианки проводят жизнь в тяжелой, неблагодарной работе. Эти
утверждения весьма далеки от истины, если говорить о кочевниках
северных прерий. Правда, женщины собирают топливо для очага
палатки — вязанки сухих ивовых прутьев или сучьев упавших топо-
лей. Они также готовят пищу и кроме дубления шкур бизона превра-
щают еще шкуры оленей, вапити, антилоп, горных баранов в мягкую
замшу для домашнего употребления. Но ни одна индианка не стра-
дает от чрезмерной работы; если им хочется, они отдыхают; они
знают, что и завтра будет день, и все, что нужно делать, они делают
без спешки. Муж никогда не вмешивается в дела жены, так же как
она не вмешивается в его обязанности—в добычу шкур, мехов
и мяса—основы их жизни. Большинство индианок—почти все — от
503
природы трудолюбивы и гордятся своей работой. Им доставляло
удовольствие наполнять одну за другой кожаные сумки отборным
сушеным мясом и пеммиканом, выделывать мягкие шкуры бизонов
и замшу для домашнего употребления или на продажу, вышивать
удивительные узоры из бус или крашеных игл иглошерста* на
верхах мокасин, платьях, ноговицах и сбруе. Если шкуры шли
в продажу, то женщины получали свою долю из выручки. Если муж
решал купить себе спиртное—что ж, это его дело, но жена покупала
себе одеяла, красную и синюю шерсть, оранжевую краску, бусы,
пестрые ситцы, разные другие предметы обихода и украшения.
Берри и часть его людей в течение зимы совершили
несколько поездок в Форт-Бентон. В одну из них Берри
привез свою мать, которая жила там со своей подругой
Женщиной Кроу. Старшая миссис Берри была чистокровной
индианкой из племени манданов, но с очень светлой кожей
и каштановыми волосами. Она была высокая, стройная,
красивая женщина, очень гордая и важная, но с добрейшим
сердцем. Ко мне она была очень добра, ходила за мной,
когда я болел, и давала мне диковинные горькие лекарства;
она заботливо убирала разбросанные мною вещи, стирала
и чинила мою одежду, шила мне красивые мокасины и теп-
лые перчатки. Она не могла бы смотреть за мной лучше,
будь она моей родной матерью. Я знал, что никогда не смогу
отплатить ей за все, что она для меня сделала. Когда я забо-
лел горной лихорадкой и у меня вечерами начинался бред,
она принялась ухаживать за мной и благополучно выходила
меня. Ее подруга Женщина Кроу была также добра ко мне.
У этой женщины была романтическая история. Как-то вече-
ром мы сидели у огня, и она рассказала мне историю своей
жизни.
Глава VI
История Женщины Кроу
Ис-сеп-а-ки—Женщина Кроу, как ее звали черноногие,—
была из племени арикара, которое во времена Кэтлина,
посетившего эти племена в 1832 году, жило на довольно
значительном расстоянии от манданов, ниже их по течению,
на берегах Миссури. Как и манданы, племя арикара жило
в деревне, состоявшей из покрытых землей хижин, похожих
на холмики, окруженной высоким крепким тыном из тополе-
вых бревен, вбитых в землю стоймя. Арикара входят в раз-
бросанное по обширной территории семейство пауни, или
* Иглошерсты—род крупных грызунов семейства дикобразовых.
504
кэддо, но они давно оторвались от своих родичей. Они могут
разговаривать с кроу, родственными жителям деревни гро-
вантров*. Язык арикара, как и язык племени манданов,
чужеземцу изучить чрезвычайно трудно. Временами между
племенами кроу и арикара устанавливались хорошие отно-
шения, но бывали долгие периоды, когда они воевали друг
с другом.
Женщина Кроу рано вышла замуж. Должно быть, девуш-
кой она была красавицей, так как даже в старости, когда
я знал ее, несмотря на морщины и седину, она все еще была
хороша. У Женщины Кроу были очаровательные глаза, ис-
крящиеся и насмешливые, а характер у нее был удивительно
счастливый. После многих злоключений она наконец нашла
у своей подруги миссис Берри тихое пристанище и достаток,
которые были ей теперь обеспечены до конца жизни. Вот что
она рассказала мне, когда мы сидели перед камином в тот
далекий зимний вечер:
«Мы были очень счастливы, мой молодой муж и я, так как
по-настоящему любили друг друга. Он был хороший охотник, и все-
гда наша палатка бывала снабжена мясом и шкурами. Я тоже
усердно трудилась, летом сажая и поливая росшие на небольшом
клочке земли бобы, кукурузу и тыквы, а зимой выделывая множест-
во шкур бизона и замшу для дома. Мы были женаты уже два года;
наступило лето, и по какой-то причине все бизоны, за исключением
нескольких старых быков, ушли от реки и оставались вдали от нас
в прерии. Мужчины наши не любили охотиться в прерии, так как
племя наше невелико; мужчины наши—храбрый народ, но что
могут сделать несколько человек против большого отряда многочи-
сленных врагов? Итак, некоторые довольствовались тем, что сидели
в безопасности дома и ели жесткое мясо бродивших вблизи быков.
Другие, похрабрее, составили отряд, чтобы отправиться туда, где
находились большие стада. Мой муж и я отправились с этим от-
рядом. Муж не хотел, чтобы я ехала с ним, но я настояла на этом.
С того дня, как мы поженились, мы не расставались ни на одну ночь.
Я поклялась всюду следовать за ним. Весь день наш отряд ехал на
юг по покрытой зеленой травой прерии. К вечеру мы увидали много
групп бизонов. Их было так много, что равнина казалась темной.
Мы спустились в небольшую долину и расположились лагерем
у речки, окаймленной тополями и ивами.
Лошади наши были не очень сильны, так как их всегда на ночь
загоняли в ограду деревни, а днем они паслись все на той же земле
«ммжиммывпшммммммамммш»
* И арикара, входившие в семейство кэддо, и кроу, входившие в семейство
сиу, принадлежали к обширной языковой группе индейских племен хокан-сиу
и могли свободно общаться. В эту же группу входило и племя хидатса,
которых называли также гровантрами (большебрюхими) Миссури.
Последних не следует путать с совсем другим племенем—с алгонкиноязыч-
ными гровантрами-болыпебрюхими (ациной), жившими севернее Миссури
и связанными с Конфедерацией черноногих.
505
и скоро вытоптали и съели всю траву, поэтому они не могли
окрепнуть. То тот, то другой враг всегда по ночам бродил, краду-
чись, вокруг деревни, и нельзя было пустить лошадей пастись снару-
жи и переходить на места, где корм хороший.
Из лагеря у речки мы каждое утро выходили на охоту. Женщины
следовали за мужчинами, внимательно осматривавшими местность,
чтобы затем преследовать ту группу бизонов, к которой легче
всего можно было приблизиться. Затем после погони мы подъ-
езжали к тому месту, где лежали эти большие животные, и помогали
свежевать их и разрубать мясо. Вернувшись в лагерь, мы бывали
до вечера заняты, разрезая мясо на тонкие пласты и развешивая
его вялиться на ветру и солнце. Так наш отряд выезжал на охоту
три дня, и лагерь наш окрасился в красное. Издалека был виден
его красный цвет—цвет вялившегося мяса. Мы были совершенно
счастливы.
Я гордилась своим мужем. Он был всегда впереди: первым
он настигал бизонов, последним прекращал погоню; он убивал
их больше, чем любой из отряда, и всегда жирных, превосходных
животных. И он был так щедр. Если кому-нибудь не удавалось
убить бизонов, он подзывал его и дарил ему одного, а то и двух
из убитых им.
На четвертый день мы выехали вскоре после восхода солнца,
и невдалеке от лагеря мужчины устроили погоню и убили много
бизонов. Мой муж застрелил девять штук. Мы работали вовсю,
свежуя их и разделывая мясо для укладки, чтобы везти его домой,
как вдруг увидели, что те наши люди, которые находились в дальнем
конце участка охоты, поспешно сели на лошадей и быстро поскакали
к нам с криками: «Враги, враги!» Затем мы тоже увидели напада-
ющих—много мужчин на лошадях, быстро скакавших на нас. Их
длинные военные головные уборы развевались по ветру; они пели
военную песню — она звучала грозно. Врагов было так много, а на-
ших мужчин так мало... бесполезно было сопротивляться. Все сели
на лошадей; наш предводитель крикнул:
— Скачите к лесу близ лагеря—это наш единственный шанс.
Смелее скачите, скачите быстрее.
Я нахлестывала свою лошадь изо всех сил и била ее пятками по
бокам. Муж ехал рядом со мной и тоже хлестал ее, но несчастное
животное не могло скакать быстрее, а враг все приближался. Внезап-
но муж мой вскрикнул от боли, взбросил кверху руки и свалился на
землю. Увидев это, я остановила лошадь, слезла и, подбежав к нему,
подняла и положила его голову к себе на колени. Он был при смерти;
кровь струей бежала у него изо рта, но он с трудом сказал:
— Возьми мою лошадь. Скачи быстрее, ты можешь оставить их
позади.
Но я не хотела. Если он умрет, я тоже хотела умереть. Пусть
враг убьет меня тут же, рядом с ним. Я слышала топот копыт
приближающихся лошадей и, накрыв голову плащом, склонилась
над моим мертвым мужем. Я ждала, что меня застрелят или поразят
палицей, и радовалась этому, так как хотела последовать за дорогой
тенью. Но нет, они пронеслись мимо, и я слышала выстрелы, крики
и звуки военной песни, когда они поскакали дальше. Немного време-
506
ни спустя я снова услышала лошадиный топот и, подняв голову,
увидела высокого человека, мужчину уже в летах, смотревшего на
меня сверху.
— Ага,—сказал он,— хороший выстрел. Он был далеко, но
ружье мое не дрогнуло.
Это был индеец кроу, и я могла говорить с ним.
— Да, ты убил моего дорогого мужа. Теперь сжалься надо
мной, убей и меня.
Он засмеялся.
— Как,—сказал он,— убить такую хорошенькую молодую жен-
щину! Нет. Я возьму тебя к себе домой, и ты станешь моей женой.
— Я не хочу быть твоей женой. Я убью себя...— начала было я,
но он прервал меня.
— Ты поедешь со мной и сделаешь, как я скажу,— продолжал
он,— но сначала я должен оскальпировать моего врага.
— Нет,— крикнула я, вскочив на ноги в тот момент, как он
спешился.— Нет, не скальпируй его. Позволь мне похоронить его,
и я сделаю все, что ты велишь. Я буду работать на тебя, буду твоей
рабой, только дай мне похоронить это бедное тело, чтобы волки
и птицы не тронули его.
Он снова засмеялся и сел в седло.
— Пусть будет, как ты говоришь,—сказал он.—Я поеду за
лошадью для тебя, и ты тогда сможешь отвезти тело в лес около
лагеря.
Так и сделали. Я закутала моего дорогого в шкуры бизона
и привязала тело ремнями к площадке, которую устроила на дереве
около речки. Я была в страшном горе. Прошло много-много време-
ни, много зим, пока я оправилась и почувствовала, что стоит жить.
Человек, взявший меня в плен, был вождем; он владел большим
табуном лошадей, отличной палаткой, множеством дорогих вещей.
У него было пять жен. Эти женщины уставились на меня, когда мы
приехали в лагерь. Первая жена указала мне место у входа и сказала:
— Положи там свой плащ и вещи.
Она не улыбнулась, не улыбались и остальные его жены. У всех жен
вождя был сердитый вид, и они никогда не относились ко мне дружески!
Мне поручалась вся самая тяжелая работа; меня заставляли счищать
мездру со свежих шкур, которые они затем дубили. В этом состояла моя
каждодневная работа, если я не была занята сбором сучьев. Как-то
вождь спросил меня, чью бизонью шкуру я очищаю от мездры,
и я сказала ему. На другой день и в следующие дни он задавал мне тот
же вопрос, и я говорила ему, какой из жен принадлежит шкура бизона,
над которой я тружусь. Тогда он рассердился и стал ругать своих жен.
— Больше вы не будете поручать ей делать за вас работу,—
сказал он,—сами счищайте мездру с ваших шкур, собирайте свою
долю сучьев; запомните, что я сказал, я два раза повторять не буду.
Этот вождь из племени кроу был добрый человек и очень
хорошо относился ко мне. Но я не могла любить его. Я холодела,
когда он прикасался ко мне. Как я могла любить его, когда я не
переставала скорбеть об ушедшем?
Мы совершили много походов. Племя кроу имело огромные
табуны лошадей. После того как во вьюки или на волокуши,
507
связанные из палаточных шестов, грузили все лагерное имущество,
оставались еще свободными сотни сытых, сильных коней. Однажды
зашел разговор о заключении мира с моим племенем; я была рада,
так как очень хотела увидеться со своими. Созвали совет, на кото-
ром решили послать к вождю племени арикара двух молодых людей
с табаком и предложением заключить мир. Посланные отправились,
но не вернулись назад. Прождав их три луны (месяца), кроу решили,
что посланных убили люди племени арикара. Затем мы ушли с реки
Вапити (Йеллоустон) и перешли в верховья реки Вяленого Мяса
(Масселшелл). Шло пятое лето моего пребывания в плену. Наступи-
ло время ягод, и кусты были усыпаны спелыми плодами, которые
мы, женщины, собирали в большом количестве и сушили на зиму.
Однажды мы отправились в заросли на северном склоне долины,
довольно далеко от лагеря; там было больше ягод, чем в любом
другом из найденных нами ягодных мест. Утром в нашей палатке
разыгралась ссора: мой хозяин — я никогда не называла его своим
мужем—потребовал за едой, чтобы ему показали, сколько ягод мы
собрали. Жены принесли свои запасы: у первой жены было пять
мешков ягод, у других — по два-три мешка. Я могла предъявить
только один полный мешок и другой, лишь частично наполненный.
— Что это?—спросил вождь.— Моя маленькая жена арикара
разленилась?
— Я не ленюсь,— ответила я сердито,— я собрала очень много
ягод. Каждый вечер я раскладывала их сушить, а после захода
солнца хорошенько прикрывала их, чтобы ночью роса не повредила
им; но утром, когда я снова выставляла ягоды на солнце, их оказы-
валось много меньше, гораздо меньше, чем было. Это случалось
каждую ночь с того дня, как мы стали здесь лагерем.
— Странно,—сказал он.— Кто мог их брать? Вы, женщины,
что-нибудь знаете?—спросил он жен.
Они сказали, что ничего не знают.
— Лжете вы,— крикнул он, рассердившись, и, встав, оттолкнул
первую жену с дороги.— Вот, маленькая, твои ягоды, я видел, как
они воровали их.
И он отобрал у первой жены два мешка, а у остальных по
одному и бросил их мне. Ох и разозлились же эти жег
ы! Все
утро они со мной не разговаривали, но если бы взглядом можно
было убить, то я бы умерла: все время они злобно косились на меня.
Когда вождь пригнал лошадей, каждая выбрала и поймала свою,
и все поехали на ягодный участок.
Все пять жен весь день держались вместе, оставляя меня одну.
Если я приближалась к ним, они отходили к кустам подальше.
Позже, после полудня, они начали подвигаться ко мне, и вскоре все
работали вблизи меня. По-прежнему они не заговаривали со мной,
и я тоже молчала. Мой мешочек был уже снова полон. Я наклони-
лась, чтобы высыпать из него ягоды в большой мешок. Что-то со
страшной силой ударило меня по голове. Больше я ничего не
помню.
Когда я очнулась, солнце уже садилось. Я была одна, лошадь
моя исчезла, не было и моего большого мешка с ягодами. Малень-
кий мешочек валялся пустой около меня. У меня кружилась голова,
я чувствовала слабость. Я ощупала свою голову; на ней вздулась
большая опухоль, волосы склеила засохшая кровь. Я села, чтобы
осмотреться, и услышала, что кто-то меня зовет; ко мне подъехал
вождь и слез с лошади. Он ничего не говорил сперва, только
тщательно ощупал мою голову и руки, затем сказал:
— Они уверяли меня, что не могли отыскать тебя, когда со-
брались возвращаться в лагерь, что ты убежала. Я знал, что это
неправда. Я знал, что найду тебя здесь, но думал, что найду тебя
мертвой.
— Хотела бы я, чтобы так и было,— ответила я и тут только
расплакалась. Какой одинокой я себя чувствовала! Вождь посадил
меня к себе в седло, сел на лошадь позади меня, и мы поехали
домой, в свою палатку. Когда мы вошли, жены мельком взглянули
на меня и отвернулись. Я собиралась лечь на свое ложе у входа, но
вождь сказал:
— Поди сюда, теперь твое место здесь, рядом со мной. А ты,—
обратился он к своей первой жене и сильно толкнул ее,— ты займешь
ее ложе, у входа.
Вот и все. Он не обвинил своих жен в попытке убить меня, но
с этого времени обращался с ними холодно, не шутил с ними и не
смеялся, как бывало раньше. А когда он уезжал из лагеря на охоту
или на поиски отбившейся от табуна лошади, я должна была со-
провождать его. Он ни на один день не оставлял меня одну с оста-
льными женами. Так и получилось, что мне было велено пригото-
виться к походу, когда он собрался с несколькими друзьями в набег
на северные племена. Сборы мои заняли не много времени: я уложи-
ла в маленькую сумку шило, иглы и нити из сухожилий, приготовила
пеммикан и была готова.
Наш отряд был невелик: пятнадцать мужчин и еще одна жен-
щина, недавно вышедшая замуж за военного вождя. Отряд не соби-
рался нападать на врага; мы должны были совершить набег на
табуны первого встречного лагеря. Отряд шел пешком, передвигаясь
ночью и отдыхая днем. Через много ночей отряд вышел к Большой
реке (Миссури) выше порогов, как раз напротив того места, где река
Скалистого Мыса (Сан) впадает в нее. Уже рассвело. Вверх по
долине маленькой реки виднелись палатки большого лагеря и табу-
ны лошадей, один за другим направлявшиеся к холмам на пастбища.
Около нас находилась лощина, поросшая ивой. Мы поспешили
спрятаться среди деревьев, пока нас не заметил кто-нибудь из рано
вставших жителей лагеря. Мужчины долго совещались, обсуждая,
что делать. Наконец они решили переправиться через реку, а затем,
захватив несколько лучших лошадей, двинуться на восток по этому
же берегу. Они думали, что наше движение на восток перед обратной
переправой заставит неприятеля предположить, если он будет нас
преследовать, что мы кри или ассинибойны. Где-нибудь на сухом,
густо поросшем травой месте отряд должен повернуть и направить-
ся к дому. Неприятель там потеряет наш след и будет продолжать
идти в том же направлении, в каком шли мы, и отряд сможет
возвратиться домой верхом, не торопясь, не боясь, что его нагонят.
Вскоре после того, как стемнело, мы переправились через реку,
дойдя берегом против течения до места, где лежало несколько
509
больших бревен, оставшихся после половодья. Мужчины скатили
бревна в воду, связали их вместе, положили на плот оружие и одеж-
ду и посадили нас, двух женщин. Затем, держась одной рукой и гребя
другой и сильно работая ногами, они скоро благополучно перегнали
плот на ту сторону. Выйдя на берег, они тотчас же развязали ремни,
оттолкнули бревна в реку и тщательно замыли наши следы на
илистом берегу. Мы высадились у самого устья реки Скалистого
Мыса, ниже по ее течению, на краю зарослей дикой вишни. Нам,
двум женщинам, приказали оставаться здесь до возвращения муж-
чин. Они намеревались войти в лагерь поодиночке, отрезать от
привязи сколько удастся лошадей и собраться как можно скорее
здесь, в зарослях. Мужчины немедленно отправились, а мы, две
женщины, сели ждать их возвращения. Мы немного поговорили
и уснули, так как обе были утомлены долгим походом, в течение
которого ни разу не спали вдоволь. Немного спустя меня разбудил
вой волков, бродивших неподалеку. Я посмотрела на Семерых и
увидела по их положению, что было уже за полночь. Я разбудила
свою спутницу, и мы снова немного поговорили, удивляясь, почему
никто из мужчин еще не вернулся; может быть, в неприятельском
лагере допоздна танцевали, или играли в кости, или пировали и муж-
чины наши ждали, пока все успокоится, прежде чем войти? Потом
мы опять уснули. Когда мы проснулись, светило солнце; мы вскочи-
ли и огляделись. Никто из нашего отряда еще не вернулся. Это нас
испугало. Подойдя к опушке зарослей и выглянув из них, мы снова
увидели табуны лошадей и тут и там разъезжающих по холмам
всадников. Я была уверена, что наших мужчин обнаружили и убили
или так загнали, преследуя, что они не смогли к нам вернуться. Так
думала и моя спутница. Мы считали, что, как только наступит ночь,
кто-нибудь из них придет за нами. Нам ничего не оставалось как
сидеть на месте. День тянулся долго-долго. У нас не было еды, но
не это волновало—моя спутница страшно беспокоилась.
— Может быть, моего мужа убили,—повторяла она все вре-
мя,— что мне делать, если он убит?
— Я тебя понимаю,— говорила я,—у меня тоже был когда-то
любимый муж, и я потеряла его.
— Разве ты не любишь своего мужа, вождя кроу?—спросила
она.
— Он мне не муж,— ответила я,—я его раба.
Мы пошли к реке, умылись и вернулись на опушку, где можно
было выглядывать из зарослей, и там сели. Моя спутница начала
плакать.
— Если они не вернутся сюда,—говорила она,— если их убилй,
что мы будем делать?
Я уже об этом думала и сказала ей, что далеко к востоку отсюда,
на берегах Большой реки, живет мое племя и что я пойду вдоль реки,
пока не найду своих. Ягод было много. Я могла ловить кожаной
петлей живущих в кустарнике кроликов. У меня были кремень
и огниво, чтобы разводить огонь, и я не сомневалась, что смогу
совершить это далекое путешествие, если ничего не случится. Но мне
не пришлось сделать этой попытки. После полудня мы увидели двух
всадников, ехавших по берегу реки Скалистого Мыса. Время от
510
времени они останавливались, слезали с лошадей и осматривали
берег: они ставили ловушки на бобров. Мы заползли обратно в сере-
дину зарослей, перепуганные, едва осмеливаясь дышать. В зарослях,
изрезанных широкими тропами, протоптанными бизонами, негде
было по-настоящему спрятаться. Что, если трапперы зайдут в них?
Так и вышло; они наткнулись на нас. Один схватил меня, другой —
мою спутницу. Они заставили нас сесть на лошадей и привезли
в свои палатки. Все жители лагеря столпились вокруг, чтобы погля-
деть на нас. Для меня это уже было не ново, и я просто смотрела на
них, но моя подруга накрыла голову плащом и громко плакала.
Мы попали к племени блад, из черноногих. Я не понимала
их языка, но могла говорить руками (на языке жестов). Человек,
взявший меня в плен, начал задавать мне вопросы: кто я, откуда,
что я делала в зарослях? Я рассказала ему. Затем он рассказал
мне, что люди его племени захватили врасплох военный отряд,
пытавшийся ночью пробраться в лагерь, убили четверых и гнали
остальных до оврагов у реки, где те сумели ускользнуть в глубокие
темные лощины.
— Был ли один из убитых,— спросила я,— высокий человек,
носивший ожерелье из когтей медведя-гризли?
Он сделал знак, означающий «да». Значит, мой вождь кроу
мертв! Не могу передать тебе, что я почувствовала. Он был добр ко
мне, очень добр. Но он или те, кто с ним, убили моего молодого
мужа. Этого я не могла забыть. Я подумала о пяти его женах. Они
не пожалеют о нем: весь огромный табун лошадей принадлежит
теперь им. Они будут рады, если я тоже не вернусь обратно.
Ты видел Глухого, индейца из племени блад, который сегодня
приходил поговорить со мной? Я прожила в его палатке много лет.
Он и его жена были очень добры ко мне. Прошло некоторое время,
и я уже могла думать о своем племени без слез; я решила, что уже
никогда больше не увижу своих. Меня больше не называли рабой
и не заставляли работать за других. Глухой говорил, что я его самая
молодая жена, и мы шутили о том, как он взял меня в плен. Я стала
его женой и жила счастливо.
Так шли зимы, и мы старели. Однажды летом, когда мы пришли
за покупками в Форт-Бентон, я встретила здесь свою подругу,
которая приехала на огненной лодке (пароходе) к своему сыну. Это
был счастливый день, так как мы играли с ней вместе, когда были
детьми. Она тотчас же отправилась к Птухому и стала просить его
отпустить меня жить у нее; он согласился*. И вот я здесь; на
старости лет живу счастливо, в довольстве. Глухой часто приходит
поговорить с нами, выкурить здесь трубку. Мы были рады его
приходу сегодня, и, уходя домой, он унес с собой много табаку
и новое одеяло для своей старухи жены.
Ну вот, сын мой, я рассказала тебе длинную историю, и уже
давно наступила ночь. Ложись спать, тебе ведь рано вставать завтра
на охоту. Женщина Кроу разбудит тебя. Да, так меня прозвали
* Первоначально, не желая лишиться рабочей силы, он не хотел ее отпускать.
Лишь после угрозы миссис Берри обратиться за помощью к военным властям
он испугался и согласился на ее уход в обмен на многозарядную винтовку.
511
черноногие. Я раньше ненавидела это имя, но потом привыкла
к нему. Со временем мы ко всему привыкаем».
— Но подождите,—сказал я,—вы не рассказали мне
всего. Что случилось с другими людьми из того отряда,
который подвергся нападению кроу?
— Я не упомянула,—ответила она,—потому что до сих
пор не могу спокойно ни думать, ни говорить об этом. На
поле боя осталось много-много распростертых тел — оска-
льпированных, обнаженных, окровавленных, ужасно искром-
санных. И лишь немногим удалось спастись.
Глава VII
Белый бизон
Однажды вечером во второй половине января во всех
трех больших лагерях царило большое возбуждение. Не-
сколько охотников-пиеганов, только что вернувшихся с
длившейся несколько дней охоты на бизонов в прерии к севе-
ру от реки, видели там белого бизона. Новость эта быстро рас-
пространилась по лагерям; отовсюду на торговый пункт шли
индейцы за порохом, пулями, кремнями, пистонами, таба-
ком и разными другими товарами. Назавтра намечался вы-
ход охотничьих отрядов из всех трех селений, и люди спори-
ли, какому племени достанется шкура белого животного.
Каждый, конечно, держал пари за свое племя. Почти все
племена прерий считали бизона-альбиноса священным, со-
бственностью Солнца. Когда убивали белого бизона, то
шкуру его всегда великолепно выделывали. При ближайшем
празднестве в священной палатке с большой церемонией
шкуру приносили в дар Солнцу, вешая ее выше всех других
приношений на центральном столбе постройки. Здесь шкура
оставалась висеть, постепенно сморщиваясь и разваливаясь
на куски. Военные отряды других племен, проходя через
покинутую стоянку, не прикасались к белой шкуре, опасаясь
навлечь на себя гнев Солнца. Считалось, что человек, уби-
вший белое животное, удостоен особой благосклонности Со-
лнца, и не только он, но и все племя, к которому он принад-
лежит. Выделанная белая шкура никогда не продавалась.
Никто добывший белую шкуру не мог хранить ее дольше,
чем до ближайшего празднества в священной палатке, боль-
шой ежегодной религиозной церемонии. Однако знахарю
разрешалось брать обрезки, полученные при подравнивании
краев шкуры, и использовать их для завертывания магичес-
ких трубок или в виде головной повязки, которая, впрочем,
надевалась лишь в торжественных случаях.
512
Конечно, я начал расспрашивать о бизонах-альбиносах.
Мой друг Берри сказал, что за всю свою жизнь он видел
только четверых. Один очень старый пиеган сказал мне, что
видел семерых; последнюю очень большую шкуру белой
коровы его племя купило у манданов за сто двадцать лоша-
дей и принесло в дар Солнцу. Далее я узнал от Берри, что
эти альбиносы не белоснежные, как белый дрозд или белая
ворона, а кремового цвета. Конечно, я хотел, если удастся,
увидеть животное, о котором столько говорили, увидеть его
живым, несущимся по прерии ср своими темными товарища-
ми. На следующее утро я присоединился к одному из охот-
ничьих отрядов в компании, как обычно, со своими друзья-
ми— Говорит С Бизоном и Хорьковый Хвост. План охоты
обсуждался в палатке Хорькового Хвоста, и, так как пред-
полагалось, что эта охота потребует много времени, мы
решили взять свою палатку со всем имуществом.
— Впрочем,— сказал Хорьковый Хвост,— хотя мы не
будем пускать других, но наших жен возьмем с собой, если
вы думаете, что они не затеют ссоры из-за того, как правиль-
нее кипятить воду или куда ставить пустой чайник.
Жена Хорькового Хвоста швырнула в него мокасином,
мадам Говорит С Бизоном надула губы и воскликнула:
«Кье!» Все рассмеялись.
Выехали не очень рано. Дни были короткие, и, проехав
около двадцати миль, наш отряд разбил лагерь в неглубокой
широкой лощине. Лагерь состоял из пятнадцати палаток,
и все они, кроме нашей, были битком набиты охотниками.
По вечерам у нас бывало много посетителей, заходивших
покурить, поговорить и поужинать, но, когда мы, ложась
спать, расстилали бизоньи шкуры и одеяла, в палатке оказы-
валось просторно. На следующее утро выехали рано и оста-
новились у окаймленной ивами речки; она начиналась у за-
падного холма цепи Суитграсс-Хиллс и терялась дальше на
высохшей прерии. Место для лагеря выбрали идеальное,
превосходно укрытое; оно изобиловало топливом и водой.
Большое стадо, в котором охотники заметили бизона-аль-
биноса, встретилось им милях в пятнадцати к юго-востоку
от нашего лагеря и при преследовании убежало на запад.
Наш отряд считал, что выбрал самое лучшее место, какое
только можно найти, для обследования местности в поисках
стада. Видевшие белого бизона рассказывали, что это до-
вольно крупное животное и очень быстроногое: белый бизон
сразу выбежал к голове стада и оставался настолько далеко
от преследовавших его охотников, что так и не удалось
установить, бык ли это или корова. Наш лагерь был самым
западным из лагерей охотников. Другие отряды—пиеганов,
19 № 925
513
черноногих и бладов—расположились лагерем к востоку от
нас, вдоль холмов, и к юго-востоку, в прерии. Отряды до-
говорились, что не будут устраивать погони, а постараются
как можно меньше пугать бизонов, пока не найдут альбиноса
или пока не настанет время вернуться назад, к реке. Тогда,
конечно, состоятся одна-две большие погони, чтобы нагру-
зить вьючных животных мясом и шкурами.
Погода была неблагоприятная. Не говоря уже о резком
холоде, воздух был полон блестящей изморози, образова-
вшей густую дымку, сквозь которую тускло просвечивало
солнце. Предметы в прерии в полумиле от нас или даже
ближе нельзя было различить. Мы были почти у подножия
западного холма, но и он, и его сосновый лес исчезли в свер-
кающем морозном тумане. Несмотря на это, отряд каждый
день отправлялся на поиски к югу, западу или на север то
с одной, то с другой стороны холма в сторону Малой реки
(Милк). Мы видели много бизонов, тысячи голов, группами
от двадцати—тридцати до четырехсот — пятисот, но не мог-
ли найти белого. Другие отряды часто заглядывали в наш
лагерь перекусить или покурить; мы встречали их и в прерии,
но они сообщали нам такие же сведения: много бизонов, но
альбиноса нет. Повторяю, стояли резкие холода. Антилопы
держались в лощинах—бродили сгорбившись, опустив голо-
вы; проезжая у подножия южного склона холма, мы видели
оленей и вапити и даже горных баранов в такой же позе.
Только бизоны, волки и койоты были, можно сказать, до-
вольны; бизоны, как обычно, паслись кругом, а звери бегали
по прерии, пожирали добычу, которую они валили, перегры-
зая ей поджилки, и выли и лаяли все долгие ночи напролет.
Не помню, сколько дней держалась такая холодная пого-
да, пока мы тщетно охотились за бизоном-альбиносом. Пе-
ремена наступила однажды часов в десять утра, в то время
как наш отряд медленно огибал западную сторону холма.
Внезапно мы почувствовали на лице перемежающееся теплое
дуновение воздуха; морозный туман мгновенно исчез, и ста-
ли видны Скалистые горы, частью закутанные в плотные
темные тучи.
— Ага,—воскликнул один из владельцев магических тру-
бок,—недаром я молился вчера вечером о горном ветре! Вот,
смотрите, он дует; велика моя сила, дарованная Солнцем.
В то время как он говорил это, с силой налетел теплый
чинук (теплый юго-западный ветер); он дул порывами, с ре-
вом и шквалами. Тонкий покров снега на траве исчез. Каза-
лось, наступило лето. Мы находились на высоте нескольких
сот футов над равниной, на нижнем склоне холма; по всем
направлениям, насколько хватал глаз, видны были бизоны,
514
бизоны, бизоны. Грандиозное зрелище! Природа проявила
благосклонность к индейцам, создав для их пропитания та-
кие громадные стада. Если бы не белые с их виски, побря-
кушками и жаждой земли, то стада эти существовали бы
и сегодня. И с ними краснокожие, живущие простой, счаст-
ливой жизнью.
Пытаться найти среди всех этих темных животных един-
ственное белое казалось почти так же бесполезно, как искать
пресловутую иголку в стоге сена. Все спешились; я наводил
свою длинную подзорную трубу на стада, разглядывая их,
пока не застилало глаза, и тогда передавал ее кому-нибудь
рядом. Почти все охотники отрада брали подзорную трубу,
но результат оставался тем же: белого бизона мы не находи-
ли. Приятно было сидеть на теплом ветру, опять под ярким
солнцем. Мы набили трубки и, покуривая, разговаривали,
конечно, о животном, за которым гоняемся. Каждый имел
свое мнение о том, где оно сейчас находится: назывались
различные места — от реки Миссури до реки Саскачеван, от
Скалистых гор до гор Бэр-По. В то время как мы беседо-
вали, среди бизонов к юго-востоку от нас произошло какое-
то движение. Я навел трубу на это место и увидел несколько
индейцев, гнавших стадо в сто или больше голов прямо на
запад. Индейцы скакали далеко позади стада, больше чем на
милю от него, и бизоны быстро увеличивали этот разрыв, но
всадники продолжали погоню, настойчиво, упрямо, растяну-
вшись в длинную неровную цепочку. Я передал трубу Хорь-
ковому Хвосту и сказал, что вижу. Все вскочили на ноги.
— Должно быть,— сказал мой друг,— они нашли бело-
го, иначе они прекратили бы погоню. Они далеко позади
стада, и лошади их устали. Они бегут вялым галопом. Да,
они преследуют белого бизона. Я вижу его! Я вижу его!
В одно мгновение мы оказались в седле и поскакали
наперерез стаду. Ехали рысью, иногда на короткое время
переходя в галоп, так как нужно было беречь лошадей
для окончательной погони. Менее чем через полчаса отряд
наш подъехал к низкому длинному, похожему на могильную
насыпь возвышению, близ которого, как нам казалось,
должно было пройти стадо. Мы, конечно, понимали, что
бизоны могут почуять нас и свернуть в сторону задолго
до того, как приблизятся к нам настолько, что можно
будет броситься на них, но приходилось рисковать. Прошло
некоторое время, показавшееся мне очень долгим, и наш
предводитель, выглядывавший из-за верхнего края возвы-
шения, велел приготовиться; все сели на лошадей. Затем
он крикнул, чтобы мы следовали за ним, и отряд ринулся
через возвышенность. Стадо, находившееся еще более чем
19*
515
в 500 ярдах от нас, почуяло нас и повернуло к югу. Мы
работали плетками изо всех сил; сыромятные ремни на
коротких рукоятках впивались в бока лошадей, доводя
их до безумия. Сперва мы начали быстро догонять стадо,
затем некоторое время скакали примерно с его скоростью
и, наконец, стали отставать. Но погоня продолжалась, по-
тому что все видели желанную добычу — альбиноса, бе-
жавшего в голове стада. Я был уверен, что никому из
нас не удастся нагнать его, но, так как все остальные
продолжали скакать, тоже гнал свою лошадь, бессовестно
нахлестывая ее, хотя она напрягала все свои силы.
Затасканная, но верная поговорка — «всегда случается
неожиданное». Из лощины, прямо впереди несущегося стада,
вылетел одинокий всадник и врезался в самую гущу бизонов,
заставив животных рассыпаться во все стороны. За время
меньшее, чем занимает рассказ, он поравнялся с альбиносом;
видно было, как он наклонился и всадил несколько стрел
одну за другой между ребер животного; бизон остановился,
зашатался и упал на бок. Когда мы подъехали, всадник стоял
над бизоном с поднятыми руками и горячо молился, обещая
Солнцу шкуру и язык животного. Это была корова-трехлет-
ка желтовато-белого цвета, но с глазами нормального цвета.
Я скатал раньше, что у всех альбиносов глаза розовые.
Счастливый охотник был пиеган по имени Волшебный Хо-
рек. Он был в таком возбуждении, так дрожал, что не мог
работать ножом. Несколько человек из нашего отряда сняли
за него шкуру с бизона и вырезали язык, а он стоял над ними
все время и умолял быть осторожными, не порезать шкуру,
так как они работают для Солнца. Мясо белого бизона не
брали: есть его считается кощунством. Провяленный язык
предназначался в жертву Солнцу вместе со шкурой. Пока
свежевали животное, подъехал отряд, который гнал стадо,
когда мы его заметили. Это были северные черноногие,
видимо не очень довольные тем, что добычу захватили пи-
еганы. Скоро они уехали в свой лагерь, а мы в свой, со-
провождаемые Волшебным Хорьком. Он выехал утром из
своего лагеря на восток, чтобы поймать несколько отбив-
шихся лошадей, и завершил свой день так неожиданно для
себя. Так кончилась эта охота.
До полного исчезновения бизонов я видел еще одного белого, но
не чистого альбиноса. Берри и я купили эту шкуру, уже выделанную;
за отсутствием более подходящего термина мы называли ее пятнис-
той. Странно, что животное это убили в 1881 году, когда остатки
больших стад еще паслись в области между реками Йеллоустон
и Миссури, где спустя два года бизонов практически совершенно
516
уничтожили. Это тоже была корова, крупная, пятилетнего возраста.
Шерсть на голове, брюхе, плечах и хвосте была белоснежная, и на
каждом боку находилось по белому пятну примерно в восемь дюймов
в диаметре. Когда шкуру сняли, разрезав ее, как обычно, то вокруг нее
получилась чисто-белая полоса шириной восемь — десять дюймов,
резко контрастировавшая с прекрасной, глянцевитой темно-коричне-
вой серединой шкуры. Это животное убил молодой индеец из север-
ных черноногих между речками Биг-Крукед-Крик и Флат-Уиллоу;
обе они впадают в Масселшелл в нижнем ее течении. В то время мы
владели большим торговым пунктом на Миссури, милях в двухстах
ниже Форт-Бентона, и филиалом на речке Флат-Уиллоу. Берри на
пути в этот филиал встретил отряд черноногих, только что закончи-
вший погоню, и увидел убитого пятнистого бизона, с которого еще не
снимали шкуру. В этот день Берри не поехал дальше, а отправился
с молодым охотником в палатку его отца, где старик приветливо
принял Берри. Весь день до глубокой ночи он упрашивал старика
продать шкуру. Но это противоречило всей практике и традиции, так
как такая шкура принадлежит Солнцу. Продать ее было бы кощун-
ством. Молодой охотник выпутался из этого положения, подарив ее
отцу. Наконец, перед тем как лечь спать, старик выколотил пепел из
последней трубки, вздохнул и с усталым видом сказал Берри:
— Ладно, сын мой, будь по-твоему: моя жена выделает шкуру
и когда-нибудь я тебе эту шкуру подарю.
Это была прекрасно выделанная шкура, и на чистой белой
стороне кожи старик изобразил историю своей жизни: врагов, кото-
рых он убил, лошадей, которых он захватил, битвы, в которых он
сражался с племенем гризли, животных и звезды — своих покро-
вителей. В этой же долине на Миссури кроме нас жили и другие
торговцы. Однажды старик приехал со своей старухой женой и по-
казал им всем эту изумительную шкуру. Конечно, все хотели
получить ее.
— Я еще не решил окончательно продать ее,— говорил хитрый
старик каждому.— Попозже... там посмотрим, посмотрим.
Тогда все торговцы стали состязаться в стремлении угодить
старику. До конца зимы они снабжали его виски, табаком, чаем,
сахаром и разными другими вещами в таком количестве, какое он
только мог потребить. Два или три раза в неделю он и его старуха
приходили к нам, нагруженные бутылками виски, усаживались перед
камином в нашей комнате и выпивали в свое удовольствие. Я любил
смотреть на них и слушать их разговоры. Они казались такими
счастливыми, так любили друг друга, так охотно предавались вос-
поминаниям о славных днях, когда были молоды и сильны. Так
продолжалось несколько месяцев. Наконец, как-то весной, когда
случайно наши соперники сидели и болтали в нашей лавке, старая
пара вошла и бросила шкуру на прилавок.
— Вот,—сказал старик Берри,— вот, сын мой. Я исполняю свое
обещание. Но убери ее Сейчас же с моих глаз, не то я могу соблаз-
ниться и взять ее обратно.
Как мы радовались огорчению наших соперников! Каждый из
них думал, что именно он получит эту оригинальную шкуру. Но они
все были «новички», никто из них не знал по-настоящему индейцев.
517
В эту зиму мы закупили 4000 бизоньих шкур, больше, чем все
остальные, вместе взятые! В конце концов мы продали и эту шкуру.
Слава о ней распространилась вверх и вниз по реке. Один канадский
джентльмен из Монреаля, совершавший путешествие по нашему
краю, услышал о ней. Когда пароход, на котором он ехал, пристал
у нашего пункта, этот джентльмен зашел к нам и купил ее, прежде
чем мы успели опомниться. Мы не хотели ее продавать и назвали
цену, которую считали совершенно недоступной. К нашему изумле-
нию, он выложил две крупные бумажки, перекинул шкуру через
плечо и поспешил назад на пароход. Берри и я посмотрели друг на
друга и сказали кое-что, чего нельзя повторить.
Глава УШ
Зима на реке Марайас
В Северной Монтане есть городок, жизнь в котором в то
время в иные дни текла так же гладко и однообразно, как
в деревне на нашем изнеженном Востоке. Но бывало и такое
время, что, войдя в город, вы увидели бы всеобщий разгул.
Это походило на эпидемию: если кто-нибудь принимался
накачиваться, то все быстро включались в это занятие—док-
тора, адвокаты, купцы, скотоводы, овцеводы—все решите-
льно. Хорошо помню последнее подобное событие, свиде-
телем которого я был. Около двух часов дня они добрались
до шампанского—на самом деле это был шипучий сидр или
что-то в этом роде, по пять долларов бутылка, и с полсотни
людей переходили из салуна в лавку, из лавки в гостиницу,
по очереди угощая всю компанию — по шестьдесят долларов
зараз. Я упоминаю об этом, так как собираюсь рассказать
о пьянстве в Монтане в старое время.
В течение многих дней в индейском лагере царили тиши-
на и порядок, и вдруг все мужчины затевали пьяную гулянку.
Право, я считаю, что в такие периоды индейцы хотя и были
свободны от всякого сдерживающего начала и не знали, что
значит слово «закон», но вели себя лучше, чем ведет себя
в таком состоя
ина
подобная же компания наших рабочих.
Правда, пьяные, они часто ссорились, а ссора разрешалась
только кровью. Но пусть тысяча белых напьются вместе —
разве не последуют ужасные сцены?
...Пьянство имело одну очень неприятную сторону. Одна-
жды вечером, когда индейцев вокруг торгового пункта жило
мало, Берри, один торговец по фамилии Т. и я сидели,
беседуя, у камина в лавке. В начале вечера в ней было много
народу, и двое еще оставались в помещении, отсыпаясь
в углу против нас после выпивки. Вдруг Берри крикнул:
«Берегись, Т.!»—и в то же мгновение резко толкнул его на
518
меня с такой силой, что мы оба полетели на пол. Толкнул он
нас как раз вовремя — все же стрела оцарапала кожу на
правом боку Т. Один из пьяных индейцев проснулся, хлад-
нокровно вложил стрелу в лук и собирался уже выпустить ее
в Т., когда Берри заметил это. Раньше чем индеец успел
вытащить из колчана другую стрелу, мы накинулись на него
и выбросили за дверь. Почему он выпустил стрелу в Т.?
Из-за воображаемой обиды или потому, что ему что-то
приснилось,—мы так и не узнали.
Однажды, охотясь на берегах Миссури, я убил бизона
с «бобровой шкурой», так ее называют торговцы за чре-
звычайно тонкую, густую й шелковисто-глянцевитую
шерсть. Бобровые шкуры—редкость, и я снял ее целиком,
с рогами и копыта^пг Мне хотелось, чтобы эту шкуру выде-
лали особенно хорошо, так как собирался подарить ее свое-
му приятелю в восточных штатах.
Женщина Кроу, милая старуха, заявила, что сама выпол-
нит эту работу, и тут же натянула шкуру на раму. На
следующее утро замерзшая шкура стала твердой, как доска,
и Женщина Кроу, стоя на ней, сдирала с нее мездру, когда
к палатке подошел полупьяный индеец кри. Я случайно был
поблизости и, увидев, что он собирается стащить Женщину
Кроу со шкуры, подбежал и изо всех сил ударил его кулаком
прямо в лоб. Я не раз слышал, что сбить индейца с ног почти
невозможно, и считаю, что это верно. Индеец кри поднял
сломанный шест остова палатки, длинную и тяжелую жердь,
и пошел на меня. Я был безоружен, пришлось повернуться
и обратиться в позорное бегство. Но бежал я не так быстро,
как преследователь. Трудно сказать, чем бы все кончилось —
вероятно, он убил бы меня, если бы Берри не увидел, что
происходит, и не поспешил на помощь. Кри как раз собирал-
ся нанести мне удар по голове, когда Берри выстрелил,
и индеец упал с пробитым пулей плечом. Несколько человек
из племени кри забрали его и унесли домой. Затем к нам
явился вождь племени кри со своим советом, и у нас состо-
ялось бурное разбирательство дела. Кончилось тем, что мы
заплатили за нанесенный ущерб. Мы всегда старались по
возможности жить с индейцами без трений.
Несколько сезонов мы вели торговлю с индейцами кри
и северными черноногими на Миссури, так как эти племена
последовали за последними стадами бизонов с реки Саскаче-
ван на юг, в Монтану. Я очень дружил с о,
шт
и молодым
черноногим, но однажды он пришел совсем пьяный, и я от-
казался дать ему спиртное. Он очень рассердился и ушел
с угрозами. Я совершенно забыл об этом происшествии, как
вдруг несколько часов спустя вбежала его жена и сказала, что
519
Взял Ружье Под Водой (Ит-су-и-на-мак-ан) идет сюда, чтобы
убить меня. Женщина была страшно напугана и умоляла
меня пощадить ее и не убивать ее мужа, которого она горячо
любит; он сам, когда протрезвится, будет страшно стыдить-
ся попытки причинить мне вред. Я подошел к двери и увидел
приближающегося бывшего друга. На нем не было никакой
одежды, только мокасины. Лицо, туловище, руки и ноги его
были фантастически раскрашены зелеными, желтыми и крас-
ными полосами. Он потрясал винчестером калибра 0,44
и призывал Солнце в свидетели моего убийства, уничтоже-
ния его худшего врага. Разумеется, я так же мало хотел
убить этого индейца, как его жена видеть мужа убитым.
Пораженная ужасом, она убежала и спряталась в куче бизо-
ньих шкур, а я стал за открытой дверью с винчестером.
Индеец с длинным именем приближался, распевая, выкрики-
вая военную песню и повторяя много раз: «Где этот негод-
ный белый? Покажите мне его, чтобы я мог всадить в него
пулю, только одну пульку!»
Он вошел большими шагами, держа ружье с курком на
взводе, высматривая меня впереди, и в тот момент, когда он
проходил мимо, я хлопнул его по голове стволом своего
ружья. Он свалился без чувств на пол; ружье его выстрелило,
и предназначавшаяся мне пуля пробила ящик консервиро-
ванных томатов, стоявший на полке. При звуке выстрела
женщина выбежала из своего укрытия, думая, что я, конечно,
убил его. Как она радовалась, убедившись в своей ошибке!
Вдвоем мы крепко связали его и доставили домой в палатку.
Часто приходится читать, что индеец никогда не прощает
нанесенного ему удара и вообще никакой обиды, как бы он
сам ни был виноват. Все это неправда. На следующее утро
Взял Ружье Под Водой прислал мне отличную бизонью
шкуру. В сумерки он пришел просить у меня прощения,
и после того мы стали большими друзьями. Всегда, когда
у меня находилось время для короткой охоты в оврагах
позади лагеря или в прерии, я брал его с собой, и никогда
у меня не было более верного и внимательного спутника.
Не могу сказать, чтобы у всех торговцев были такие же хорошие
отношения с индейцами, как у Берри и у меня. Встречались среди
торговцев нехорошие люди, которым нравилось причинять боль,
видеть кровь. Я знаю случаи, когда такие люди убивали индейцев
просто ради забавы, но никогда в честном открытом бою. Люди эти
были отчаянные трусы и совершенно беспринципные. Они прода-
вали «виски», состоявшее из табачного настоя, кайенского перца
и прочей гадости. Правда, Берри и я тоже продавали слабые напит-
ки, но их малая крепость объяснялась только добавлением чистой
воды. Я не оправдываю торговлю виски. Спаивание индейцев—зло,
520
чистое зло, и никто лучше нас не понимал этого, когда мы разливали
зелье. Виски причиняло неисчислимые страдания, вызывало много
смертей, страшно деморализовало племена прерии. Во всем этом
деле была лишь одна смягчающая зло черта: в то время наша
торговля виски не лишала индейцев необходимых средств к сущест-
вованию; они всегда могли добыть еще мясо, еще меха, стоило
только убить дичь. По сравнению с различными правительствен-
ными чиновниками и группами политиканов, грабившими индейцев
и вынуждавшими их умирать от голода в резервациях после исчез-
новения бизонов, мы были просто святыми.
В общем зима, проведенная на реке Марайас, прошла приятно.
Дни летели незаметно, занятые охотой с индейцами, беседами по
вечерам у очага в палатке или у камина в нашем доме или в доме
Гнедого Коня. Иногда я ходил с Гнедым Конем осматривать его
«приманки». Интересное зрелище представляли собой громадные
волки, окоченелые трупы которых валялись вокруг, даже прямо на
«приманках». Чтобы изготовить хорошую приманку, разрезали спи-
ну убитого бизона и вливали в мускулы, кровь и внутренности три
флакона стрихнина — три восьмых унции. Видимо, одного глотка
этой смертельной смеси было достаточно, чтобы убить волка; редко
жертва успевала отойти больше чем на 200 ярдов, как ее настигала
смерть. Конечно, отравлялось и множество койотов и прерийных
лисиц, но они не шли в счет. На большие волчьи шкуры с густым
мехом был хороший спрос на Востоке; они шли на полости для саней
и карет и продавались уже в Форт-Бентоне по цене от трех до пяти
долларов за штуку. Однажды мне пришла в голову фантазия взять
домой несколько закоченевших на морозе волков и расставить их
вокруг дома Гнедого Коня. Странное и любопытное это было зрели-
ще— волки, стоявшие кругом с поднятыми головами и хвостами,
как будто они охраняли дом. Но задул чинук, волки скоро повали-
лись, и с них сняли шкуры.
Так проходили дни, и наступила весна. Река очистилась ото льда;
разом прошла масса с треском сталкивающихся больших льдин.
Склоны долин потемнели от зазеленевшей травы. В каждом болотце
трубили гуси и крякали утки. Мы все, индейцы и белые, ничего не
хотели делать — только лежали на земле, греясь на солнце, курили
и мечтали, спокойные и довольные.
Глава IX
Я ставлю свою палатку
— Почему ты не возьмешь себе жену?—спросил меня
вдруг Хорьковый Хвост как-то вечером, когда Говорит С Би-
зоном и я сидели и курили с ним у него в палатке.
— Да,— поддержал его мой второй друг,— почему? Ты
имеешь на это право, так как на твоем счету есть победа,
даже две. Ты убил индейца кри и захватил у кри лошадь
в сражении близ Хэри-Кэп.
521
— Лошадь я захватил,— отвечал я,— и очень хорошую.
Но ты ошибаешься насчет индейца кри. Ты ведь помнишь,
что он скрылся, убежал в сосны на Хэри-Кэп.
— Да я не о нем говорю,—сказал Говорит С Бизоном.—
Мы все знаем, что он ускользнул; я говорю об одном из тех,
кто упал вначале, когда мы все стали в них стрелять: высо-
кий такой, в шапке из барсучьей шкуры, вот его ты убил.
Я видел пулевую рану на его теле. Ни одна пуля из наших
ружей не могла оставить такое маленькое отверстие.
Это было для меня ново. Я хорошо помнил, что несколько
раз стрелял именно в этого воина, но никогда не думал, что моя
пуля его настигла. Я не знал, радоваться ли мне или огорчаться
по этому поводу, но наконец решил, что лучше радоваться, так
как он убил бы меня, если бы только смог. Я обдумывал этот
вопрос, вспоминая мельчайшие события того памятного дня,
но хозяин палатки нарушил мою задумчивость:
— Я спрашиваю, почему ты не возьмешь себе жену?
Ответь.
— Да за меня никто не пойдет,— ответил я.— Разве это-
го недостаточно?
— Кьяй-йо!—воскликнула мадам Хорьковый Хвост,
прикрыв рот ладонью,—так черноногие выражают удивление
или изумление.— Кьяй-йо! Что за довод! Я хорошо знаю, что
нет девушки в лагере, которая не хотела бы стать твоей женой.
Да не будь этого лентяя,— при этом она ласково стиснула руку
Хорькового Хвоста,—если бы он куда-нибудь уехал и больше
не вернулся, я добилась бы своего—уговорила бы тебя взять
меня. Я бы ходила за тобой следом, пока ты не согласился.
— Макаканисци!— воскликнул я. Это легкомысленное
разговорное словцо выражает сомнение в правдивости собе-
седника.
— Сам ты макаканисци,— возразила она.— Как ты ду-
маешь, почему тебя приглашают на все эти ассинибойнские
танцы, где девушки разодеты в свои лучшие платья и стара-
ются накрыть тебя своими плащами? Почему, по-твоему,
они надевают все самое лучшее и ходят на торговый пункт
со своими матерями или родственницами по всякому пово-
ду? Не знаешь? Так я тебе скажу: каждая ходит в надежде, что
ты обрат
illiir
на нее внимание и пошлешь к ее родителям
своего друга сделать от твоего имени предложение.
— Это правда,— сказал Хорьковый Хвост.
— Да, правда,— подтвердили Говорит С Бизоном и его
жена.
Я рассмеялся, пожалуй, немного деланно и переменил
тему разговора, начав расспрашивать, куда направляется
военный отряд, выход которого намечался на завтра. Тем не
522
менее я много думал об этом разговоре. Всю долгую зиму
я чувствовал некоторую зависть к моим добрым друзьям
Берри и Гнедому Коню, которые были, по-видимому, так
счастливы со своими женами: ни одного сердитого слова,
всегда добрая дружба и явная любовь друг к другу. Видя все
это, я не раз говорил самому себе: «Нехорошо мужчине быть
одному». Кажется, это цитата из библии или нет—из Шекс-
пира? Во всяком случае это правда. У черноногих есть почти
такое же изречение: «Мат-а-кви тэм-эп-и-ни-по-ке-ми-о-син»—
нет счастья без женщины.
После этого вечера я стал внимательнее присматриваться
к разным девушкам, которых встречал в лагере или на
торговом пункте, и говорил себе: «Интересно, какая бы
из нее вышла жена? Аккуратна ли она, хороший ли у нее
нрав, добродетельна ли она?» Но я все время помнил,
что не имею права взять себе жену из этих девушек. Я не
собирался оставаться долго на Западе. Моя семья никогда
не простила бы мне брака с одной из них. Родные мои
принадлежали к старому гордому пуританскому роду;
я представлял себе, как они в ужасе всплеснут руками
при одном намеке на такой брак.
Читатель заметил, что до сих пор я в своем рассказе
часто заменял слово «жена» словом «женщина». Белый жи-
тель прерии всегда говорил о своей половине «моя жен-
щина». Так говорили и черноногие: «Нит-о-кё-ман»—моя
женщина. Никто из белых жителей прерии не вступал в за-
конный брак, разве что считать законным браком индейский
способ брать себе жену, давая за нее выкуп из стольких-то
лошадей или товарами. Во-первых, во всей стране не было
никого, кто мог бы совершить венчание, если не считать
случайных, бродячих священников-иезуитов. А потом, бе-
лым жителям прерии, почти всем без исключения, было
наплевать на отношение закона к этому делу. Закона не
было. Они не были также верующими: веления церкви ничего
для них не значили. Они брали себе индианок; если женщина
оказывалась хорошей и верной, то, значит, все в порядке;
если нет—они расставались. При этом ни на секунду не
задумывались о возможных осложнениях и возлагаемых на
себя обязанностях. Их символ веры был прост: «Ешь, пей
и веселись — сегодня мы живы, а завтра помрем».
«Нет,—говорил я себе много раз,— нет, так не годится.
Охоться, ходи на войну, делай что угодно, но не бери себе
жены и осенью возвращайся к своим». Такую линию поведе-
ния я себе наметил и хотел ее держаться. Но... Как-то утром
Женщина Кроу и я сидели под тенью навеса, устроенного ею
из двух волокуш и нескольких бизоньих шкур. Как обычно,
523
она была занята вышиванием мокасин разноцветными иг-
лами иглошерста, а я — основательной чисткой своего ружья
перед охотой на антилоп. Мимо нас прошли две женщины,
направляясь в лавку с тремя или четырьмя бизоньими шку-
рами; одна из них—девушка лет шестнадцати или семна-
дцати, не то чтобы красивая, но славненькая, довольно высо-
кая и хорошо сложенная. У нее были красивые большие,
ласковые и выразительные глаза, превосходные белые ров-
ные зубы и густые волосы, заплетенные в косы, спускавшиеся
почти до земли. В ней было что-то очень привлекательное.
— Кто это?—спросил я у Женщины Кроу.
— Ты не знаешь ее? Она часто здесь бывает, это дво-
юродная сестра жены Берри.
Я отправился на охоту, но она оказалась не очень ин-
тересной. Все время мне вспоминалась эта двоюродная сест-
ра. Вечером я поговорил о ней с Берри. Он сказал, что отец
ее умер, мать ее является знахаркой и славится непреклонной
честностью и добротой.
— Хочу взять к себе эту девушку,—сказал я.— Что ты об
этом думаешь?
— Посмотрим,— ответил Берри,—я поговорю со своей
старухой.
Прошло несколько дней, и никто из нас не упоминал об
этом деле. Потом как-то днем миссис Берри сказала мне, что
я могу взять к себе эту девушку, если только обещаю всегда
хорошо с ней обращаться и быть с ней ласковым. Я охотно
согласился.
— Отлично,—сказала миссис Берри,— пойди в лавку
и выбери шаль, материал на платье, белый муслин,— постой,
не надо, я сама выберу все, что нужно, и сошью ей несколько
платьев, как у белых женщин, вроде моих.
— Подожди! — воскликнул я.— Что я должен уплатить?
Сколько лошадей или что там требуется?
— Мать ее говорит, что никакого выкупа не нужно, что
ты только должен сдержать свое обещание хорошо обра-
щаться с ее дочерью.
Ничего не требовать в виде выкупа за дочь было совсем
не в обычае. Как правило, родителям посылали много лоша-
дей, иногда полсотни и даже больше. Иногда отец требовал
столько-то лошадей; если количество не указывалось, то
жених давал сколько мог. Нередко также бывало, что отец
девушки предлагал какому-нибудь многообещающему юно-
ше, хорошему охотнику и смелому участнику набегов, стать
его зятем. В таком случае лошадей давал отец девушки,
а иногда давал в приданое даже палатку и домашнюю
обстановку.
524
Итак, мне отдали девушку. Мы оба чувствовали себя
неловко, когда однажды вечером — мы ужинали — она при-
шла к нам со спущенной на лицо шалью. Гнедой Конь и его
жена были у нас; вместе с Берри и его мадам они стали
изводить нас своими шутками, пока мать Берри не положила
этому конец. Мы долгое время испытывали смущение друг
перед другом, особенно она. «Да» и «нет»—вот почти все, чего
я мог от нее добиться. Но комната моя претерпела чудесное
превращение. Все было в полном порядке и совершенно чисто,
одежда моя была хорошо выстирана, а мои «талисманы»
каждый день аккуратно вынимались и развешивались на
треножнике. Я купил себе перед этим военный головной убор,
щит и разные другие предметы, считаемые у черноногих
священными, и никому не говорил, что не верю в их святость.
Я требовал, чтобы с этими вещами обращались с должной
торжественностью и полагающимися церемониями.
Дни проходили, а молодая женщина все более станови-
лась для меня тайной. Мне хотелось знать, что она думает
обо мне и размышляет ли о том, что я могу о ней думать.
Я не мог ни в чем ее упрекнуть, она всегда была аккуратна,
всегда усердно занималась нашими мелкими домашними
делами, заботливо следила за моими нуждами. Но мне всего
этого было мало. Я хотел узнать ее, ее мысли, ее взгляды.
Мне хотелось, чтобы она разговаривала со мной и смеялась
и рассказывала разные истории, как она это часто делала
в доме у мадам Берри,— я сам это слышал. Но вместо этого,
когда я входил, смех застревал у нее на губах, она как будто
вся застывала, уходила в себя. Перемена наступила, когда
я меньше всего этого ожидал. Однажды днем в лагере пи-
еганов я узнал, что составляется военный отряд для набега
на кроу. Говорит С Бизоном и Хорьковый Хвост отправ-
лялись в этот поход и звали меня с собой. Я охотно со-
гласился и вернулся на пункт, чтобы приготовиться к походу.
— Нэтаки,— сказал я, вбегая в комнату,—дай мне с со-
бой все мои мокасины, несколько пар чистых носков и пем-
микану. Где мой коричневый холщовый мешочек? Куда ты
положила мой ружейный чехол? Где?..
— Куда ты собираешься?
Это был первый вопрос с ее стороны, заданный мне.
— Куда? Я отправляюсь в военный поход. Мои друзья
отправляются в поход и позвали меня с собой...
Я замолчал, потому что она внезапно встала и повер-
нулась ко мне; глаза ее блестели.
— Ты отправляешься в военный поход! — воскликнула
она.— Ты, белый, отправляешься с шайкой индейцев красть-
ся ночью по прерии, чтобы воровать лошадей и, может быть,
525
убивать каких-то несчастных, живущих в прериях. И тебе не
стыдно!
— Ну, вот,—сказал я довольно неуверенно,— а я думал,
что ты будешь рада. Разве индейцы кроу тебе не враги?
Я обещал и должен отправиться.
— Это хорошее занятие для индейцев,—продолжала
она,— но не для белого. Ты богат, у тебя есть все, что тебе
нужно; за бумажки, за желтую твердую породу (золото),
которую ты носишь с собой, ты можешь купить все, что тебе
потребуется. Тебе должно быть стыдно красться по прерии,
как койот. Никто из твоих никогда этого не делал.
— Я должен ехать,— повторял я.— Я обещал.
Тогда Нэтаки начала плакать; она подошла ко мне
и схватила за рукав.
— Не уезжай,—просила она,— если ты поедешь, тебя
убьют, я знаю, а я так люблю тебя.
Ни разу в жизни я не был так удивлен; я просто оторопел.
Значит, все эти недели молчания объяснялись просто свойст-
венной ей робостью, покровом, скрывавшим ее чувства.
Я был доволен и горд, узнав, что она любит меня, но под
этой мыслью скрывалась другая: нехорошо я поступил, взяв
к себе эту девушку, добившись, что она полюбила меня, хотя
я скоро должен буду вернуть ее матери и уехать на ро,
UI5I
Я охотно обещал не уезжать с военным отрядом; тут
Нэтаки, добившись своего, внезапно почувствовала, что вела
себя сл
I5II1I
ком смело, и попыталась снова принять сдержан-
ный вид. Но мне не хотелось такого оборота дела. Я схватил
ее руку, усадил рядом с собой и стал доказывать ей, что она
не права, что смеяться, шутить, быть друзьями и товарища-
ми лучше, чем проводить дни в молчании, подавляя естест-
венное чувство. С этого времени всегда светило солнце.
Не знаю, правильно ли я поступил, занеся все это на бумагу, но
думаю, если бы Нэтаки знала, что здесь написано, она сказала бы
с улыбкой: «Да, расскажи все. Расскажи все, как было». Потому что,
как вы увидите, все это кончилось хорошо, все, кроме самого
последнего, настоящего конца. Те, кто читали книгу «Рассказы из
палаток черноногих», знают, что черноногий не смеет встречаться со
своей тещей. Мне кажется, что найдется немало белых, которые
радовались бы такому обычаю в цивилизованном обществе. У чер-
ноногих мужчина никогда не должен заходить в палатку своей тещи,
а она не должна входить к нему, когда он дома. И теще и зятю
приходится всячески исхитряться, терпеть всякие неудобства, чтобы
избежать встречи в какой-нибудь момент в каком-нибудь месте.
Этот странный обычай ведет часто к смешным положениям. Однаж-
ды я видел, как высокий важный вождь упал на спину за прилавком,
заметив, что в дверях показалась его теща. Я видел, как человек
526
бросился на землю у тропинки и накрылся плащом; а один раз мне
пришлось увидеть, как мужчина спрыгнул с обрыва в глубокую
воду, одетый, в плаще, когда неожиданно неподалеку показалась его
теща. Однако, когда дело касалось белого, обычай этот несколько
видоизменялся. Зная, что зять не обращает на это внимания, теща
появлялась в комнате или палатке, где он находился, но не раз-
говаривала с ним. Мне нравилась моя теща, и я был рад, когда она
заходила. Спустя некоторое время мне даже удалось добиться,
чтобы она со мной разговаривала. Моя теща была хорошая жен-
щина, с очень твердым характером, очень прямая, и дочь свою она
воспитала в таком же духе. Обе друг в друге души не чаяли; Нэтаки
никогда не надоедало рассказывать мне, как много ее добрая мать
для нее сделала, какие советы ей давала, сколько жертв принесла
ради своего ребенка.
Глава X
Я убиваю медведя
В конце апреля мы покинули торговый пункт. Берри
намеревался возобновить перевозку грузов на золотые при-
иски, как только начнут прибывать пароходы, и перевез
семью в Форт-Бентон. Туда же отправился и Гнедой Конь со
своим обозом. Блады и черноногие ушли на север, чтобы
провести лето на реках Белли и Саскачеван. Большая часть
черноногих перекочевала на реку Милк и в район Суитграсс-
Хиллс. Клан Короткие Шкуры, с которым я был связан,
двинулся к подножию Скалистых гор, и я отправился с ним.
Я купил палатку и полдюжины вьючных и упряжных лоша-
дей для перевозки нашего имущества. У нас была переносная
духовка, две сковороды, маленькие чайники и немного оло-
вянной и жестяной посуды, которой Нэтаки очень гордилась.
Наш провиантский запас состоял из мешка муки, сахара,
соли, бобов, кофе, бекона и сушеных яблок. У меня было
много табаку и патронов. Мы были богаты—весь мир ле-
жал перед нами. Когда настало время выступать, я попытал-
ся помочь уложить наше имущество, но Нэтаки сразу оста-
новила меня.
— И тебе не стыдно?—сказала она.—Это моя работа.
Отправляйся вперед и поезжай с вождями. А всем этим
займусь я.
Я сделал, как мне было велено. С этого времени я ехал
впереди со старейшинами племени или охотился в пути;
а вечерами, когда я приезжал в лагерь, наша палатка уже
бывала поставлена, рядом лежала куча сучьев, внутри горел
яркий огонь, на котором готовился ужин. Все это делали моя
жена и ее мать. Когда все уже было в порядке, теща уходила
в палатку своего брата, у которого она жила. У нас бывало
много гостей, и меня постоянно приглашали на угощение
527
и покурить то к одному, то к другому приятелю. Нашего
запаса провизии хватило ненадолго, и мы скоро оказались
вынужденными питаться одним мясом. Все были довольны
этим, кроме меня: временами мне так хотелось яблочного
пирога или хотя бы картошки. Часто мне снилось, что
я счастливый обладатель конфет.
Покинув форт, мы двинулись берегом вверх по реке
Марайас, затем вдоль ее самого северного притока, реки
Кат-Банк, пока не дошли до сосен у подножия Скалистых
гор. Здесь водилось множество диких животных. Бизонов
и антилоп в этих местах встречалось немного, но вапити,
оленей, горных баранов и лосей было даже больше, чем
я видел к югу от Миссури. Что касается медведей, то вся эта
местность страдала от них. Ни одна женщина не отважива-
лась без сопровождения ходить за дровами или жердями для
палаток и волокуш. Многие охотники никогда не трогали
гризли; медведя считали магическим или священным живо-
тным, многие верили, что на самом деле он — человеческое
существо. Обыкновенное обозначение медведя — кьяйо, но
знахари, владельцы магических трубок, обязаны были, гово-
ря о нем, называть его Паксиквойи — липкая пасть. Кроме
того, одни только знахари могли брать шкуру медведя, и то
лишь полоску для головной повязки или завертывания труб-
ки. Однако всякому разрешалось брать когти медведя на
ожерелье и другие украшения. Некоторые индейцы, наиболее
склонные к рискованным предприятиям, носили трехрядное
или четырехрядное ожерелье из когтей убитых ими медведей;
этими ожерельями очень гордились.
Однажды утром вместе с Мощной Грудью я отправился
на водораздел между реками Кат-Банк и Милк. Он сказал
мне, что мы сможем легко проехать через сосны на водораз-
деле к подножию безлесной горы, где всегда бывают горные
бараны. Нам нужно было мясо, а в это время года горные
бараны бывают даже в лучшем состоянии, чем самцы ан-
тилопы в прерии. Мы нашли широкие тропы, протоптанные
дикими животными в лесу, и скоро приблизились к опушке
со стороны гор. Спешившись и привязав лошадей, мы стали
осторожно продвигаться; через минуту сквозь переплетаю-
щиеся ветви сосен нам стала видна довольно большая группа
горных баранов-самцов, идущих по ракушечнику у подножия
скалы. Я предоставил Мощной Труди первый выстрел, и он
начисто промахнулся. Прежде чем он успел перезарядить
ружье, я сумел уложить двух баранов из своего «генри». Оба
были очень крупные, с тонким слоем сала.на боках. Добыв
таким образом нужное количество мяса, мы навьючили ло-
шадей и двинулись по * направлению к дому. Выезжая из
528
сосен, мы увидели в четырехстах или пятистах ярдах от нас
крупного гризли, старательно разрывающего дерн на голом
склоне холма в поисках гофера * или муравейника.
— Убьем его! — воскликнул я.
— Окйи (идем),— сказал Мощная Грудь, но с таким выра-
жением, которое значило: «Ладно, но это ты предложил, не я».
Лошади наши шли вдоль опушки леса вниз, к подошве
холма; мой спутник молился об успехе, обещая Солнцу жертву.
У подножия холма мы повернули в глубокую лощину и ехали по
ней вверх, пока не оказались, по нашему мнению, совсем близко
от того места, где видели медведя. Здесь лощина кончилась, и,
верно, зверь находился всего ярдах в пятидесяти от нас. Он
заметил нас так же быстро, как и мы его, присел на задние лапы
и зашевелил носом, нюхая воздух. Мы выстрелили оба — и
с ревом, от которого волосы становились дыбом, медведь
покатился, кусая и царапая когтями свой бок, там, где в него
вошла пуля. Затем, вскочив на ноги, он ринулся на нас
с открытой пастью. Мы оба погнали своих лошадей к северу, так
как повернуть назад, вниз по склону холма, было бы неразумно.
Я раза два выстрелил в зверя как только мог быстрее, но
безрезультатно. Тем временем медведь одолел разделяющее нас
пространство поразительно длинными прыжками и уже почти
настиг лошадь моего спутника. Я выстрелил еще раз и опять
промахнулся. В этот момент Мощная Грудь вместе со своим
седлом и мясом барана отделился от бегущей лошади: подпруга,
старый, потертый сыромятный ремень, лопнула.
— Хай-йа, друг!—крикнул он умоляюще, взлетая на
воздух еще верхом на седле.
С громким звуком седло и Мощная Грудь шлепнулись
в двух шагах от догоняющего медведя. Изумленный зверь
с испуганным ревом круто повернул назад и побежал к лесу.
Я кинулся за ним, стреляя раз за разом. Наконец удачным
выстрелом мне удалось перебить ему позвоночник. Тут уже
было нетрудно прикончить его, спокойно прицелившись, вса-
дить пулю у основания мозга. Когда все кончилось, я вдруг
вспомнил, как смешон был Мощная Грудь, когда летел на
седле, и как он с выпученными глазами звал меня на помощь.
Я начал хохотать, и казалось, не смогу остановиться. Мой
спутник подошел и стоял очень серьезный, поглядывая на
меня и на медведя.
— Не смейся, друг,— сказал он.— Не смейся. Лучше мо-
лись доброму Солнцу, принеси ему жертву, чтобы когда-
нибудь, когда тебе придется туго под натиском врага или
зверя, вроде лежащего тут, ты так же счастливо избежал его,
* Хофер—мешотчатая крыса, североамериканский грызун.
529
как я. Поистине Солнце услышало мою молитву. Я обещал
принести ему жертву—я собирался повесить в его палатке
отличное белое одеяло, которое купил недавно. Но я сделаю
больше: я повешу и одеяло, и свою шапку из выдры.
У медведя был отличный мех, и я решил снять шкуру и дать
ее выделать. Мощная Грудь сел на мою лошадь, чтобы поймать
свою, скрывшуюся из виду в долине, а я принялся за работу.
Работа оказалась нелегкой, так как медведь был очень жирен,
а мне хотелось снять шкуру как можно чище. Задолго до того,
как я кончил работу, мой друг вернулся со своей лошадью, слез
с седла поодаль, уселся, набил трубку и раскурил ее.
— Помоги мне,—попросил я, когда он кончил курить,—
Я устал.
— Не могу,— ответил он,—это против велений моих
духов; мне во сне было запрещено прикасаться к медведям.
Мы вернулись в лагерь рано; услышав, что я подъехал к палатке,
Нэтаки выбежала из нее.
— Кьяйо!— воскликнула она, увидев медвежью шкуру.—
Кьяйо!—воскликнула она еще раз и убежала назад в палатку.
Мне это показалось довольно странным, так как, когда я воз-
вращался с охоты, она всегда обязательно снимала с лошади вьюк,
расседлывала ее и отводила к палатке юноши, ходившего за моим
маленьким табуном. Проделав все это сам, я вошел в палатку; там
стояли приготовленные для меня блюдо с вареным мясом и миска
супу. За едой я рассказывал про охоту, но, когда я описывал, как
Мощная Грудь летел по воздуху и какой у него был вид, когда он
звал меня, Нэтаки не смеялась вместе со мной. И это мне тоже
показалось странным, так как она легко подмечала комическую
сторону во всем.
— Это отличная шкура,—сказал я в заключение,— шерсть на
ней длинная, густая и темная. Я хотел бы, чтобы ты выделала
ее для меня.
— Ах,— воскликнула она,—я знала, что ты будешь просить об
этом, как только я ее увидела! Пожалей меня, я не могу этого
сделать. Я не могу к ней притронуться. Только редкие женщины
и даже редкие мужчины могут благодаря силе своих духов иметь
дело с медвежьей шкурой. Если это пытаются сделать остальные, то
их постигает большое несчастье—болезнь, даже смерть. Никто из
женщин здесь не осмелится выделывать эту шкуру. Есть женщина из
клана Кут-ай-им-икс (клан Не Смеются), которая могла бы это
сделать для тебя, еще одна такая есть в клане Бизоний Навоз; их
несколько таких, но все они далеко.
Я не стал больше говорить на эту тему и, выйдя спустя немного
времени из палатки, растянул шкуру на земле и приколол ее колыш-
ками. Нэтаки беспокоилась, несколько раз выходила взглянуть, что
я делаю, затем поспешно возвращалась в палатку. Я продолжал
работать; на шкуре оставалась еще уйма сала. Как я ни старался,
я не мог снять все. К вечеру я был весь в сале и устал от этой работы.
530
Я проснулся вскоре после рассвета. Нэтаки уже встала; ее не
было в палатке. Я слышал, как она молилась около палатки и гово-
рила Солнцу, что собирается взять медвежью шкуру, снять мездру
и выдубить кожу. Нэтаки молила своего бога быть к ней милости-
вым: она ведь не хотела выделывать эту нечистую шкуру и даже
боится притронуться к ней, но муж хочет, чтобы ее превратили
в мягкую, выделанную шкуру.
— О Солнце,— закончила она,—помоги мне, защити меня от
злых сил тени (духа или души) этого медведя. Я принесу тебе
жертву. Дай мне и дальше здоровья, дай нам всем, моему мужу,
моей матери, моим родным, мне—дай нам всем долгую жизнь,
счастье; пусть мы доживем до старости.
Сперва я думал окликнуть ее и сказать, что не нужно дубить эту
шкуру, что в конце концов мне не так уж нужна выделанная мед-
вежья шкура. Но потом я решил, что будет хорошо, если Нэтаки
выполнит эту работу. Если она и не убедится в том, что зловредного
влияния дух медведя не оказывает, то по крайней мере приобретет
уверенность в себе и в силе своих духов. Поэтому я некоторое время
пролежал не двигаясь, прислушиваясь к частому жвик-жвик скребка,
которым она срезала мясо и сало со шкуры. Спустя немного време-
ни она вошла и, увидев, что я не сплю, развела огонь, чтобы
готовить завтрак. Как только огонь разгорелся, она вымылась,
переменив раз десять воду; затем, положив сухой травы глицерин на
несколько раскаленных углей, она склонилась над душистым ды-
мом, потирая в нем руки.
— Что это ты делаешь?—спросил я.— Почему так рано жжешь
глицерию?
— Для очищения,— ответила она,— я снимаю мездру с мед-
вежьей шкуры и буду дубить ее для тебя.
— Вот это мило с твоей стороны,—сказал я ей.—Когда мы
поедем в Форт-Бентон, я подарю тебе самую красивую шаль, какую
только удастся найти. Нужно ли тебе будет принести жертву? Скажи
мне, и я достану, что нужно.
Моя маленькая жена была довольна. Она радостно улыбнулась,
потом стала очень серьезной. Сев рядом со мной, Нэтаки наклони-
лась ко мне и прошептала:
— Я помолилась. Я обещала принести жертву от твоего и свое-
го имени. Мы должны дать что-нибудь хорошее. У тебя два корот-
ких ружья (револьверы). Можешь ты отдать одно? А я, я дам свое
синее шерстяное платье.
Синее шерстяное платье! Ее самая любимая вещь, платье, кото-
рое она редко надевает, но часто вынимает из сыромятного кожано-
го чехла, разглаживает, складывает, разворачивает, рассматривает,
любуясь им, а затем снова прячет. Разумеется, если она может
расстаться с этим платьем, то я могу решиться на утрату одного из
своих шестизарядных револьверов. У одного из них—это были
старые кольты, заряжаемые пистонами и пулей,— была привычка
выпускать все заряды разом. Вот этот я и пожертвую. Итак, после
завтрака мы вышли и недалеко от лагеря повесили свои приношения
на дереве. Пока Нэтаки молилась, я влез на дерево и крепко привя-
зал наши вещи к толстому суку. Весь день женщины из лагеря
531
приходили глядеть на дубилыцицу медвежьей шкуры; некоторые
женщины уговаривали ее немедленно бросить работу; все пророчили
ей, что с ней приключится какое-нибудь несчастье. Но она нс об-
ращала на них внимания, и через четыре или пять дней у меня был
большой мягкий ковер из медвежьей шкуры, которым я немедленно
накрыл наше ложе. Но, по-видимому, нельзя было оставлять ее там,
если я хотел, чтобы ко мне ходили гости, так как никто из моих
друзей не желал входить в палатку, пока в ней находится шкура. Мне
пришлось спрятать медвежью шкуру под сырыми бизоньими шкура-
ми позади нашей палатки.
Наш клан Короткие Шкуры пробыл на реке Кат-Банк
приблизительно до первого июня. Мухи начинали надоедать
нам, и пришлось перекочевать в прерию, где их было гораз-
до меньше. Переправившись через гребень водораздела, мы
спустились по течению реки Милк на несколько дней пути
и наконец временно расположились лагерем как раз у север-
ной стороны восточного холма из цепи Суитграсс-Хиллс, где
находились остальные пиеганы. Из одного лагеря в другой
все время ходило множество гостей. От посетителей мы
узнали, что в клане Не Смеются вскоре после ухода с реки
Марайас разыгрался большой скандал. Желтая Птица — мо-
лодая хорошенькая жена старого Смотрит Назад—сбежала
с юношей по имени Две Звезды. Думали, что они отправи-
лись на север, к бладам или черноногим, и муж отправился
в погоню за ними. Об этом происшествии было много
толков, делались всякие предположения о том, чем все кон-
чится. Скоро мы узнали развязку.
Однажды вечером Нэтаки сообщила мне, что виновная
пара прибыла с севера и находится в палатке их молодого
друга. Они избежали встречи с мужем, когда он прибыл
в лагерь бладов, и вернулись обратно на юг. Муж, вероятно,
продолжает свой путь в лагерь черноногих в поисках бе-
глецов, а они тем временем собираются посетить племя
гровантров. Они надеются, что через некоторое время муж
прекратит погоню и тогда, уплатив ему основательное от-
ступное, они получат возможность мирно жить вместе.
Но уже на следующее утро, вскоре после восхода солнца,
наш лагерь был разбужен пронзительными, исполненными
ужаса женскими воплями. Все выскочили из постелей и по-
выбегали из палаток. Мужчины хватали оружие, думая,
что на нас, может быть, напали враги. Но нет—это кричала
Желтая Птица: муж отыскал ее и схватил, когда она пошла
к реке по «воду. Он держал ее за руку и тащил в палатку
нашего вождя. Женщина упиралась, кричала и вырывалась
от него. В палатках готовили завтрак, но в лагере в это
утро было очень тихо. Не слышно было ни пения, ни
532
смеха, ни разговоров, даже дети вели себя тихо. Я что-то
сказал по этому поводу жене.
— Тише,— ответила она,— как мне ее жалко! Я думаю,
что случится что-нибудь ужасное.
Вскоре мы услышали, как лагерный глашатай громко
объявляет, что в палатке Большого Озера — нашего вождя—
состоится совет, и перечисляет имена тех, кто должен присут-
ствовать: владельцы магических трубок, зрелые охотники
и воины, мудрые старики. По одному они стали собираться
в палатке вождя. В лагере установилась глубокая тишина.
Мы уже позавтракали, и я успел выкурить две трубки,
когда снова раздался голос глашатая.
— Всем женщинам, всем женщинам,— кричал он.— Вы
должны немедленно собраться в палатке нашего вождя, где
будет подвергнута публичной казни женщина, виновная в не-
верности. Вы должны быть свидетельницами того, что по-
стигает женщину, опозорившую своего мужа, своих родных
и самое себя.
Я понимаю, что очень немногие женщины хотели идти,
но следом за глашатаем шла группа Бешеных Собак из
общества Все друзья—своего рода лагерная полиция; она
переходила из палатки в палатку и заставляла женщин выхо-
дить. Когда один из «полицейских» поднял входной полог,
Нэтаки метнулась ко мне и судорожно вцепилась в меня.
— Идем,—сказал «полицейский», заглядывая в палат-
ку,—идем, поторопись. Разве ты не слышала приглашения?
— Она больше не пиеганка,—сказал я спокойно, хотя был
сильно рассержен.— Она теперь белая женщина и не пойдет.
Я думал, что «полицейский» начнет спорить, но ничего не
последовало. Он опустил входной полог и ушел, не говоря ни
слова. Мы напряженно ждали, что будет дальше.
— Что они собираются делать?—спросил я.— Убьют ее
или?..
Нэтаки содрогнулась и не ответила; она еще крепче при-
жалась ко мне. Внезапно мы снова услышали пронзительные
вопли. Затем опять наступила тишина, пока не заговорил
мужской голос—наш вождь.
— Кьи! — сказал он.— Все вы, стоящие здесь, были сви-
детелями того, какая кара постигает ту, которая окажется
неверной своему мужу. Измена — великое преступление.
Давным-давно наши отцы держали совет, как должно нака-
зывать женщину, принесшую горе и стыд в палатку мужа
и родителей. И как они решили поступать, так и поступили
сегодня с этой женщиной, чтобы всем видевшим эту казнь
она послужила предостережением. Женщина эта отмечена
знаком, который она будет носить всю жизнь. Куда бы она
533
ни пошла, люди, взглянув на нее, засмеются и скажут: ага,
женщина с отрезанным носом! Вот идет женшина дурного
поведения, хороша, нечего сказать!
Затем один за другим несколько мужчин произнесли
краткие речи одного и того же содержания, и, когда они
кончили, вождь велел всем разойтись. Женщина, подвергша-
яся казни, пошла на реку умыть свое окровавленное лицо: ей
отрезали нос. Нос был отрезан от переносицы до губы одним
кривым разрезом. Это было ужасное зрелище — живой че-
реп. А юноша? Он поспешил в свой лагерь, к себе в палатку,
как тольку эту женщину поймали. Ему ничего не сказали,
ничего ему не сделали. В этом и цивилизованные и нециви-
лизованные народы одинаковы. Страдает всегда женщина,
мужчине ничего не делается.
— Понимаешь,—говорила мне Нэтаки,—женщину не
в чем винить. Она всегда любила Две Звезды, но он очень
беден, и ее дурной отец заставил дочь пойти за нехорошего
старого Смотрит Назад; у него уже есть пять жен, с которы-
ми он обращается подло и жестоко. Ах, как мне ее жалко!
1лава XI
История одного кутене
Мы только что позавтракали. Нэтаки расчесала и заново
заплела косы, перевязав их голубой лентой, нарядилась
в лучшее платье, надела самые красивые из своих мокасин.
— В чем дело?—спросил я.— По какому поводу весь
этот парад?
— Сегодня Одинокий Вапити вынесет свою священную
трубку и пройдет с ней по всему лагерю. Мы пойдем позади
него. А ты не пойдешь?
Конечно, я хотел идти и тоже надел нарядную одежду:
замшевые штаны с бахромой и вышитыми ярким бисером
лампасами, замшевую рубашку с бахромой и бисерной вы-
шивкой, роскошно разукрашенные мокасины. Должно быть,
в этом наряде у меня был живописный вид; мои волосы были
так длинны, что спадали мне волнами на плечи. Индейцы
терпеть не могут коротко остриженные волосы. Не раз я слы-
шал, как, рассказывая о старом времени, о разных агентах
и других видных представителях Американской пушной ком-
пании, индейцы говорили: «Да, такой-то был вождь — у него
были длинные волосы. Сейчас уже нет белых вождей: все,
с кем мы теперь встречаемся, коротко острижены».
Мы опоздали. Внутри палатки знахаря и вокруг нее была
такая толпа, что мы не могли протиснуться поближе к ней,
534
но шкуры покрытия были кругом завернуты кверху, и мы
могли видеть, что делается внутри. Очистив руки дымом
горящей глицерин, Одинокий Вапити снимал повязки с труб-
ки, точнее—с ее чубука. При снятии каждого покрова он
и сидевшие в палатке пели соответствующую песню. Они
спели песни антилопы, волка, медведя, бизона—последняя
пелась очень медленно, низким голосом, торжественно.
Наконец длинный чубук, укутанный в меха, роскошно
украшенный пучками орлиных перьев, был освобожден от
покровов. Благоговейно взяв трубку, Одинокий Вапити под-
нял ее к солнцу, опустил к земле, направил ее на север, юг,
восток и запад, произнося молитву о даровании нам всем
здоровья, счастья и долголетия. Затем, встав с места и держа
чубук перед собой в вытянутых руках, он в медленном
спокойном танце двинулся из палатки наружу. Муж^
один за другим — в том числе и я—последовали за ним.
Пошли за ним также и женщины и дети, и образовалась
длинная процессия, похожая на змею, извивавшуюся среди
палаток лагеря. Несколько сот человек шли танцуя, распевая
песни магической трубки. Кончив одну песню, мы делали
небольшую передышку перед тем, как начать следующую,
и в это время народ разговаривал, смеялся. Они были счаст-
ливы; не было среди них ни одного, кто бы не верил в дейст-
венность своих молитв и поклонения, в то, что Солнцу
угодно зрелище разодетых во все лучшее, танцующих в его
честь индейцев. Так мы шли все вперед, пока не обошли
кругом весь лагерь; когда шедший во главе Одинокий Вапити
подошел ко входу в свою палатку, он отпустил нас, и мы
побрели в разные стороны по домам, чтобы переодеться
в будничную одежду и приняться за будничные дела.
— Кьи,—сказала Нэтаки,—какой счастливый танец!
А как хорошо выглядел народ, одетый в свою хорошую
одежду!
— Да,— ответил я,— это был танец радости, и народ
выглядел замечательно. Я обратил внимание на одну жен-
щину, самую хорошенькую из всех и лучше всех одетую.
— Кто это? Скажи сейчас же.
— Да та жена белого, которая живет здесь.
Нэтаки ничего не сказала и даже отвернулась от меня.
Я заметил выражение ее глаз: она была довольна, но стес-
нялась показать это.
Июньские дни длинные, а мне казалось, что они пролета-
ют быстро. Так было интересно охотиться, сидеть в тени
палаток, смотреть на народ, занятый разными работами,
слушать рассказы стариков. Однажды в наш лагерь пришли
три индейца из племени кутене, они принесли Большому
535
Озеру от своего вождя табак и сообщение, что его племя
посетит племя пиеганов. Они прибыли к нам прямо из своей
страны, что по ту сторону Скалистых гор, пройдя через
густые леса западного склона, через покрытые ледниками
вершины больших гор, по глубокому каньону реки Кат-Банк,
а потом сто миль по обширным прериям к нашему лагерю.
Откуда они знали, как направить свой путь так уверенно,
чтобы выйти прямо к единственному лагерю на этом огром-
ном пространстве, занятом горами и усыпанной холмами,
как часовыми, расстилающейся во все стороны прерией?
Может быть, они шли по следам какого-нибудь возвраща-
ющегося домой военного отряда, а может быть, отряд иска-
телей добычи из людей их собственного племени указал им
место, где находятся те, кого они ищут. Как бы то ни было,
они пришли прямо к нам от истоков Колумбии, и наши
вожди приняли принесенный ими табак, курили его в совете
и нашли, что он хорош. Были в совете такие, кто, потеряв
родственников в войне с горным племенем, отвергали заклю-
чение мира и настойчиво выступали с речами против него.
Но большинство было не на стороне возражающих, и по-
сланные отбыли с поручением передать своему вождю, что
пиеганы будут рады принять его самого и его племя.
Через некоторое время они пришли. Их было немного, не
более семисот, но, как я выяснил, они составляли большую
часть племени. Физически они сильно отличались от пи-
еганов: не выше их, пожалуй, но более крепкого сложения,
с большими руками и ногами? Такое сложение, естественно,
результат их жизни в горах. Племя кутене — искусные охот-
ники на горных баранов и козлов, и постоянное лазание по
горам развило мускулы их ног до почти неестественных
размеров. Черноногие презирали такой образ жизни: они не
охотились на тех диких животных, к которым нельзя подъ-
ехать верхом вплотную или близко, а самая тяжелая работа,
выполняемая ими, состояла в разделке туш убитых бизонов
и навьючивании мяса на лошадей. Неудивительно, что руки
и ноги у черноногих маленькие и изящной формы; к тому же
руки у них были мягкие и гладкие, как у женщин.
Вождь племени кутене старик Саавкокинапи—Видна
Спина — с несколькими из старейшин пришел немного рань-
ше основной группы людей. Наш вождь Большое Озеро не
подозревал даже, что ожидаемые гости уже близко, когда
входной полог его палатки поднялся и вошли кутене. Обы-
чай требовал, чтобы хозяин, застигнутый врасплох гостем,
делал ему подарок; к тому времени, как была выкурена
первая трубка, вождь племени кутене стал на пять лошадей
богаче, чем был, входя в лагерь.
536
Кутене поставили свои палатки у самого нашего лагеря,
и еще не успели женщины как следует собрать их и развести
огонь, как уже полным ходом шли взаимные посещения,
пиры и обмен подарками. Кутене принесли с собой много
аррорута* и сушеный камас—желтые сладкие, липкие, жа-
реные клубни, казавшиеся очень вкусными людям, много
месяцев не видевшим никаких овощей. Пиеганы были чре-
звычайно довольны этими овощами и дарили в ответ куте-
нейским женщинам из своих запасов много отборного пем-
микана, сушеного и вяленого мяса. Пиеганы меняли бизонью
выделанную и сыромятную кожу на дубленые шкуры горных
баранов, лосей и других горных животных.
Конечно, молодые люди из обоих племен занялись уха-
живанием. Пиеганские юноши отправились в лагерь кутене,
и наоборот; они стояли молча, торжественно разодетые в свои
роскошные наряды, лица их были расписаны бросающимися
в глаза рисунками, длинные волосы аккуратно заплетены.
У отдельных счастливцев с левого запястья свисало на ремеш-
ке зеркальце; оно все время вертелось и бросало зайчики
яркого солнечного света; некоторые зеркала были оправлены
в грубые деревянные рамки, которые владелец покрыл резьбой
и ярко раскрасил. Разумеется, эти кавалеры прерий не загова-
ривали ни с одной из девушек; нельзя было даже, наблюдая за
юношами, сказать с уверенностью, что они смотрят на деву-
шек. Юноши стояли часами, по-видимому устремив взгляд на
какой-то далекий предмет, но в действительности тайком они
наблюдали за девушками, знали до мельчайших подробностей
черты лица каждой из них, каждую особенность их движений
и поз. А девушки? Они, казалось, совершенно не замечали, что
в лагере есть молодые люди. Нельзя было поймать их на том,
что они смотрят на юношей, но тем не менее они смотрели
и собирались вместе и обсуждали внешность то того, то
другого, его доблесть, его характер — совершенно так же, как
это делают белые девушки. Я знаю это наверняка, потому что
Нэтаки все это мне рассказывала. Она рассказала мне, как
девушки тайком высмеивают тщеславного поклонника, кото-
рый им не нравится, но воображает, что во всем лагере он
единственный очаровательный красавец.
Молодые люди из обоих лагерей часто устраивали скач-
ки, играли в азартные игры и танцевали. Старшие смотрели
на это со спокойным одобрением и беседовали об охотах
и битвах, о далеких местах и вещах, которые им довелось
повидать. Большая часть бесед велась на языке жестов, но
среди кутене было несколько мужчин и женщин, говоривших
Аррорут—крахмальная мука, получаемая из клубневых растений.
537
на языке черноногих, который они изучили, находясь в плену
или живя долгое время с этим племенем. Вообще не было ни
одного окрестного племени, в котором один-два человека не
говорили бы на языке черноногих. Но ни один черноногий не
говорил на каком-либо языке, кроме собственного и языка
жестов. Черноногие считали все остальные народы низшими
и полагали, что изучать другой язык ниже их достоинства.
Один кутене, говоривший на языке черноногих, довольно
бодрый, несмотря на преклонный возраст, часто бывал у ме-
ня в палатке. Ему, вероятно, было ясно, что он желанный
гость, так как для него у нас всегда была готова миска с едой
и сколько угодно табаку.
В ответ на мое гостеприимство и частые подарки табаку
он рассказывал мне о своих путешествиях и приключениях.
Когда-то он очень много странствовал и был своего рода
этнографом, так как бывал у многих племен в разных местах
этого края, от земли черноногих до берега Тихого океана
и к югу, до Большого Соленого озера, изучая языки и обы-
чаи индейцев. Как-то вечером он рассказал нам историю,
которую назвал «Рассказом о Питающихся рыбой». Она
показалась Нэтаки и мне интересной.
«Случилось это давным-давно, в дни моей молодости,— начал
он.—Нас было четверо близких друзей, все холостяки. Мы уже
побывали в нескольких успешных набегах; каждый из нас собирал
себе приличный табун лошадей и вещи, готовясь к тому времени,
когда мы возьмем себе жен и заведем каждый собственную палатку.
Многие хотели присоединиться к нашим походам, но мы не хотели
никого брать, так как думали, что четыре — счастливое число, по
одному на каждую из стран света. Между собой мы даже называли
друг друга не по именам, но по различным сторонам света: одно-
го—Север, другого — Юг, третьего — Восток; я был Запад. Два
набега мы ранее совершили в прериях, один—на юг.
На этот раз мы направились на запад, прослышав, что далеко
вниз по течению большой реки живет народ, богатый лошадьми.
Мы вышли в начале лета и решили продвигаться вперед, пока не
найдем эти прекрасные табуны лошадей, даже если до них два или
три месяца пути. Кроме оружия, уздечек и запасных мокасин мы
несли с собой шила и нитки из сухожилий, чтобы шить себе новую
одежду и новую обувь, если та, что на нас, износится. Мы прошли
мимо озера флатхедов, остановившись у них лагерем на двухднев-
ный отдых, и оттуда продолжали свой путь к озеру племени пан-
д’орей * через большой лес, где часто не было никакой тропы, кроме
протоптанной дикими животными. Над озером, около северной его
оконечности, мы увидели дым очагов племени пан-д’орей и несколь-
* Пан-д’орей—индейское алгонкиноязычное племя, принадлежащее к под-
группе селиш и родственное флатхедам. Проживало к западу от черноногих,
в горных долинах (совр. штат Айдахо, США). Основное занятие — охота
и собирательство, а также коневодство и рыбная ловля.
538
ко их лодок на воде. Но мы не приблизились к их лагерю. У них
были хорошие табуны, из которых мы могли выбрать себе самое
лучшее, если бы захотели, но мы пошли вперед. Мы жаждали
открытий, хотели увидеть далекую землю и ее народ.
По мере продвижения лес становился все гуще и темнее. Таких
больших деревьев, как там, мы никогда не видали. Дичи было мало;
казалось, что в этом лесу никогда не жили звери и птицы, в нем было
слишком темно и мрачно. Звери и птицы, как люди, любят солнце.
Олень и лось, когда хотят отдохнуть, уходят под покров густого
леса, но они никогда не заходят далеко от открытых мест, где можно
постоять на солнышке и видеть над собой синее небо. То же и с лю-
дьми. Бедные, не имеющие лошадей племена, скупые боги которых
дали им в охотничьи угодья только лес, не остаются в его темном,
безмолвном чреве, а ставят свои жилые палатки на какой-нибудь
лужайке, на берегу озера или реки или же там, где огонь расчистил
небольшой участок.
Нам не нравился огромный лес, через который мы шли. Пища
наша кончилась, и нам пришлось бы голодать, если бы не малочис-
ленные рыбы, которых мы убивали стрелами. Все исхудали и пали
духом. Вечерами мы сидели вокруг костра, лишь изредка прерывая
молчание, чтобы спросить, кончится ли когда-нибудь этот лес и не
лучше ли нам повернуть и пуститься в обратный путь. Даже Восток,
который всегда болтал и шутил, теперь молчал. Я думаю, мы
повернули бы обратно, если бы нам не было так неприятно от-
казываться от начатого предприятия; мы боялись, что это в буду-
щем принесет неудачу. Нам и в голову не приходило, что нас
ожидает гораздо худшее, чем неудача. Но мне кажется, что нам
было какое-то предупреждение, так как я беспокоился, испытывал
страх, но перед чем—я не мог бы сказать. Другие чувствовали то
же, что и я, но никто не хотел сдаваться, как и я. Потом уже я стал
обращать внимание на это чувство. Трижды впоследствии я воз-
вращался назад после начала набега и знаю, что во время одного из
этих походов я поступил разумно, так как мои товарищи, которые
смеялись надо мной и отправились дальше, не увидели уже больше
своих палаток.
После многих дней пути мы наконец вышли на открытую мест-
ность. Здесь росли группы деревьев, но большую часть этой страны
занимали прерии с многочисленными уступами, холмами и валуна-
ми из темно-коричневого голого камня. Река стала шире, глубже,
течение было сильнее. Здесь было множество вапити и оленей, много
черных медведей, тетеревов; здесь мы снова услышали пение птиц.
Мы убили молодого самца вапити и устроили пир; нам было
хорошо. Нигде кругом не было признаков близости людей — ни
лошадиных следов, ни дыма от очагов в лагерях. Мы решили, что
можно безопасно развести огонь тут же среди бела дня, и проваля-
лись около костра до следующего утра, отдыхая за едой, отсыпаясь.
Когда взошло солнце, мы снова двинулись в путь; шли очень
осторожно, взбираясь на каждый холм и гребень, чтобы видеть, что
впереди. В этот день не было признаков людей, но на следующий
вдалеке, ниже по течению реки, показался дым. Держась в узкой
полосе леса, окаймлявшей реку, мы продолжали идти вперед, пока
539
не увидели, что дым поднимается на противоположном берегу.
Откуда-то ниже по течению, близко от места, где на той стороне,
должно быть, находился лагерь, слышался рев, какой бывает от
большого порога; даже около нас течение реки было очень сильным.
Это нужно было обсудить, и мы тут же занялись этим. Если мы
переправимся и захватим лошадей, то будет ли на том берегу
тропа, по которой можно будет погнать табун по направлению
к нашему дому; а если нет, то как их переправлять через широкую
быструю реку и дальше к тропе, по которой мы пришли? Наконец
тот, кого мы называли Югом, сказал:
— Мы тратим время на разговоры, а сами еще не видели ни
другого берега, ни лошадей, ни даже людей и их лагеря. Давайте
переправимся, осмотрим, что удастся, а затем уже решим, что лучше
делать.
Это были мудрые слова, и все согласились с ним. На берегу
было много плавника, и незадолго до захода солнца мы скатили
короткое сухое бревно в воду и привязали к нему другое, очень
маленькое, чтобы большое бревно не крутилось в воде. Решили не
ждать ночи для переправы, так как река была широкая и быстрая,
а мы хотели видеть, куда плывем. С одной стороны, было бы
неразумно начинать переправу сейчас: кто-нибудь из жителей лагеря
мог увидеть нас и поднять тревогу. Но с другой — нужно было
рискнуть; из лагеря ниже по течению еще никто не показывался,
и мы надеялись переправиться в кустарники незамеченными. Свалив
в кучу одежду и оружие на плот, мы оттолкнули его от берега. Все
шло хорошо, пока мы не проплыли значительную часть пути. Тут
плот попал в очень быстрое течение над углублением в русле, куда
вода реки как будто бы сбегала со всех сторон. Как мы ни старались,
нам не удавалось из этой полосы выбраться. Когда мы пытались
продвинуться к тому берегу или назад, к берегу, от которого от-
плыли, то казалось, что приходится взбираться на гору. И все время
нас несло быстрее и быстрее вниз, туда, где ревел порог, вниз,
к лагерю неизвестного племени.
— Бросим плот,—сказал Север,—и поплывем назад, к нашему
берегу.
Мы попытались сделать это, но не могли выбраться из быстро-
го, затягивавшего и тащившего нас течения посередине реки; река
влекла нас, как беспомощные сухие листья. Один за другим мы
вернулись к плоту и ухватились за него.
— Это наша единственная возможность,—сказал Юг,— мы мо-
жем держаться за плот и, может быть, пройдем через пороги и мимо
лагеря незамеченными.
Мы обогнули излучину реки и увидели впереди то ужасное,
к чему нас стремительно несло. Течение сужалось в проход между
двумя высокими скалистыми стенами. Зеленая вода, пенясь, вздыма-
лась большими волнами, кружилась водоворотами вокруг громад-
ных черных скал, перехлестывала через них.
— Держитесь, держитесь изо всех сил,— крикнул Юг.
Я еще крепче стиснул руками маленькое бревно; но моя сила
здесь не значила ничего, ровно ничего. Внезапно нас рвануло вниз,
всех вместе с плотом, вниз, под бешеную, зеленую, кипящую воду.
540
Наши бревна ударились о скалу, меня оторвало от них, завертело
и потащило вперед. Меня вытолкнуло на поверхность, перенесло
через гребень большой волны, а потом снова потащило под воду,
вниз, вниз... не знаю, на какую глубину. Моя левая нога попала
между двух камней, вода тащила меня, и нога сломалась вот в этом
месте, над щиколоткой. На несколько мгновений я застрял на месте,
затем вода отхлынула назад, высвободила меня, вытолкнула наверх,
и я снова несколько раз глотнул воздух. Опять я погрузился и на
этот раз пробыл под водой так долго, что думал, уже не поднимусь
наверх. Я молился все время, но тут перестал. «Бесполезно,— сказал
я себе,— я сейчас умру». Но все же я снова выкатился наверх
и очутился в спокойной, но быстро текущей воде. Надо мной была
лодка, через борт ее наклонился низкорослый, толстый, темнолицый
человек. Я заметил, что волосы его имели такой вид, как будто он
никогда их не расчесывает; у него было очень широкое лицо и очень
большой рот. Я почувствовал, как он схватил меня за волосы,
и умер (потерял сознание). Когда я очнулся, то увидел, что лежу
в маленькой старой рваной палатке из шкур вапити. Я лежал на
ложе; на меня кто-то набросил плащ из бобровых шкур. Старый
седоволосый человек, напевая непонятную мне песню, накладывал
на мою сломанную ногу палки и перевязывал их. Я понял, что это
лекарь. Мужчина, которого я видел наклонившимся через борт
лодки, сидел рядом. В палатке было еще три женщины, одна совсем
молодая и красивая. Когда я посмотрел на нее, она отвернулась, но
другие сидели и глазели на меня. Вошло еще несколько мужчин; все
они были низкого роста, широкоплечие и мускулистые. У них тоже
была очень темная кожа; все они были неказистые, и, что хуже всего,
над губой и на подбородке у них росли волосы. Разговаривая, они
все время посматривали на меня. Речь их казалась мне очень стран-
ной; она как будто выходила у них из глубины живота и вырывалась
из горла со звуком, который издает кора, когда ее рывками отдира-
ют от дерева. Я подумал, что никогда не смогу научиться говорить
на таком языке. Старый лекарь причинял мне сильную боль, бинтуя
мою ногу, но я лежал совершенно тихо. Мне хотелось знать, удалось
ли кому-нибудь из моих друзей выйти живыми из этих страшных
порогов и скрыться, или же их подобрали, как меня. Позже я узнал,
что водяные боги взяли их; во всяком случае ни один из моих друзей
больше не вернулся в страну племени кутене.
Я подумал, что эти чужие люди очень добры: они вытащили
меня из реки и заботятся обо мне. Я попытался дать им понять, что
я чувствую, но это оказалось невозможным: они не понимали языка
жестов, ни одного знака, что было очень странно.
Когда лекарь забинтовал мою ногу, они дали мне поесть рыбы,
кусок крупной жирной форели. Оказалось, что они питаются рыбой,
которую бьют острогой ниже порогов и в больших количествах
сушат на зиму. Страна была полна диких животных: вапити, оленей,
черных медведей, но эти странные люди редко охотились, довольст-
вуясь рыбой и ягодами. Пока я не поправился, я страдал от от-
сутствия мяса. Я долго вынужден был смирно лежать в палатке,
затем стал, ковыляя, выходить, каждый день отходя от палатки
немного дальше, пока не смог добираться до реки и смотреть
541
на рыбную ловлю. Тут для меня нашлась работа. Мне дали кучу
рыбы и нож и показали, как разделывать ее для сушки. Вдруг мне
стало понятно, почему меня вытащили из реки и позаботились обо
мне: я был рабом. Я слыхал, что есть такой народ, который захваты-
вает своих врагов, вместо того чтобы убивать их, и заставляет
пленных выполнять тяжелую работу. Я нашел этот народ. Я, кутене
со сломанной ногой, лишенный возможности убежать, был рабом
питающихся рыбой людей с волосатыми лицами. Я был в глубоком
горе. Работу мне давали женщины, жены того мужчины, который
взял меня в плен; они показывали мне, что делать. Девушка, дочь
хозяина, не приказывала мне ничего, это делали другие. Девушка
была со мной всегда ласкова, жалела меня; когда могла, она делала
порученную мне работу. Если ее мать возражала, то начиналась
ссора, но девушка не боялась этого.
«Когда моя нога поправится,— повторял я про себя,— я убегу.
Украду оружие этого мужчины и снова приду к Хребту Мира».
Но перелом заживал медленно; я еще не умел хорошо ходить,
когда мой план лопнул. Однажды хозяева стали все укладывать —
узлы с сушеной рыбой, палатки; все имущество погрузили в лодки,
и мы двинулись вниз по реке. Мы плыли вниз очень далеко; река
становилась шире, она текла через большие темные леса; наконец
мы оказались вблизи огромного озера, не имевшего другого берега.
Озеро все время бушевало, оно было покрыто огромными волнами
и терялось в густом тумане. Ужасное это было место. Там мы стали
лагерем вместе со множеством таких же питающихся рыбой. Кроме
рыбы мы теперь ели водяных дьяволов, плававших быстрее выдры.
У мяса их был противный вкус.
Мало-помалу я стал говорить на этом трудном языке настоль-
ко, что мог немного объясняться. Спустя некоторое время мне
позволили брать лук и охотиться; я убил много оленей, несколько
черных медведей, вапити. Но я тосковал: приближалась зима, не
имело смысла до весны пытаться идти на родину. А когда удастся
уйти, как я, не умея управлять тяжелой длинной лодкой, доберусь
назад вверх по этой большой реке, переправлюсь через другие реки,
которые мы когда-то миновали? Правда, наш лагерь стоял на берегу
реки, и я мог идти вдоль него до страшных порогов и переправиться
подальше от них выше по течению, но путь был далекий, через
обширные леса, валежник, густой кустарник. Путешествие предсто-
яло очень тяжелое, но мне приходилось испробовать его.
Дух сна показал мне выход. Ночью он сказал: «Попроси девушку,
ты ей нравишься, она тебе поможет». Проснувшись утром, я посмот-
рел на нее через палатку. Она глядела на меня, и глаза ее были
ласковы, она улыбнулась. Это был хороший признак. Я сказал, что
отправляюсь на охоту. Поев, я взял оружие Питающегося рыбой
и вышел. Но я не стал охотиться, отошел немного в глубь леса
и спрятался. Днем она должна была выйти за дровами; если она будет
одна, я смогу поговорить с ней. Уходя, я выразительно посмотрел на
нее, и она, кажется, поняла мой взгляд, так как тотчас же пришла
в лес. Увидев меня, она начала собирать сучья то тут, то там, но все
время приближалась ко мне, часто оглядываясь на лагерь. Я спрятал-
ся за корни поваленного дерева; скоро и она зашла за него, и мы
542
стояли рядом, поглядывая на лагерь сквозь разветвления корней,
и разговаривали. Я боялся начать; я плохо говорил на ее языке, очень
плохо. Я пытался подобрать нужные слова, но они не шли. Она
подняла на меня глаза, положила руку мне на плечо и сказала:
— Ты хочешь уйти к своим?
— Да,— ответил я, коверкая слова,—да, я хотеть уйти, но боль-
шая река, не понимаю лодка.
Она засмеялась, осмотрелась тщательно, не идет ли кто-нибудь,
и затем сказала короткими фразами, которые я понял:
— Я знаю лодку—я возьму тебя—будь добр ко мне—я тебя
люблю.
— Да,—сказал я,— я буду добр к тебе. Я сделаю тебя своей
женой и дам тебе все: много лошадей, хорошую палатку, красивую
одежду.
Она засмеялась тихо, счастливым смехом.
— Ночью, когда все уснут, мы уйдем.
Я прервал ее:
— Это далеко, много снега/ надо ждать, пока распустятся
листья.
Она легонько толкнула меня и продолжала:
— Я сказала—этой ночью; я знаю, куда идти, что делать; ты
пойдешь этой ночью со мной. Я возьму, что надо; когда все будет
готово, я позову тебя, вот так.
Она легонько потянула меня за руку.
Я крадучись ушел в лес, но скоро пришел с другой стороны
в лагерь и сказал, что болен и не могу охотиться. Одна из старых
женщин дала мне лекарство. Она боялась, что ее раб не сможет
работать, охотиться и приносить шкуры. Мне пришлось выпить
лекарство, у него был очень неприятный вкус. Лучше было солгать
как-нибудь иначе. Казалось, что ночь никогда не наступит, но в свое
время солнце зашло, мы поужинали и улеглись. Огонь погас, и в па-
латке стало совсем темно. Немного спустя Питающийся рыбой и его
жена захрапели; наконец я почувствовал то, чего ждал: кто-то легонь-
ко потянул мою руку. Я медленно встал, взял лук со стрелами и нож,
которые, вернувшись с охоты, небрежно положил около своего ложа,
и бесшумно выскользнул из палатки. Девушка взяла меня за руку
и повела вниз, к реке, к маленькой лодке, принадлежащей другой
семье. Она заранее уложила в лодку несколько плащей из шкур,
немного еды, мех с хорошей водой, так как вода страшного озера
была соленой, оно часто боролось с большой рекой и отгоняло вверх
ее снеговую и родниковую воду. Мы сели в лодку, я впереди, девушка
сзади на весла, совершенно беззвучно оттолкнулись от берега, и она
вывела нас в темноту и молчание широкой глубокой реки. Немного
времени спустя девушка дала мне весло, и я стал макать его в воду
с большим шумом, но теперь шум уже не имел значения. Мы все
плыли и плыли, не говоря ни слова, пока не начало светать. Тогда
наша лодка пристала к берегу, в месте, где было много мелких
камней. Мы нагрузили ими лодку, и она опустилась настолько, что ее
не стало видно. Тогда мы ушли в глубину леса и почувствовали себя
в безопасности. Преследователи не могли бы увидеть ни лодку, ни
нас и даже заподозрить, что кто-нибудь может здесь скрываться.
543
Мы плыли три ночи вверх по большой реке, а затем повернули
по небольшой реке, текущей с севера. Это была красивая река,
прозрачная и быстрая. Всюду на берегах ее виднелись следы диких
животных. Мы плыли вверх по берегу узенькой речки к высоким
холмам. Там я убил оленя, моя жена соорудила шалашик из жердей
и веток кустарника. Мы развели небольшой костер и поели. Наш
шалаш стоял в безопасном месте. Здесь нужно было ждать весны.
Я должен был охотиться и добыть много шкур, она—построить
хорошую палатку. Так сказала моя жена. И впервые за много
месяцев я почувствовал себя счастливым. У меня был кто-то, кого
я любил, кто-то, кому я был нужен. Когда настанет лето, мы
сможем вдвоем отправиться дальше, к моему племени. Да, я был
счастлив. Я пел целые дни, за исключением того времени, когда
охотился. Вечерами мы сидели у нашего маленького очага и ели;
я учил ее своему языку, которым она быстро овладела, и расска-
зывал ей о своем племени, о нашей стране, о прериях, о горах,
о дичи.
Я уже не так нетерпеливо ждал лета. Дни бежали быстро,
и каждый день был счастливым днем. Но скоро на ивах показались
листья, стала расти трава, и однажды вечером мы вытащили свою
лодку и поплыли вниз, к большой реке. Мы направились вверх по
ней, двигаясь по ночам, пока не достигли страшных порогов. Там мы
утопили нашу лодку, чтобы никто не узнал, что мы прошли этим
путем, и пустились в далекий путь по тропе, по которой я когда-то
прошел со своими погибшими друзьями. Большой лес не казался
теперь таким мрачным, а путь таким долгим. Наконец мы пришли
к озеру племени пан-д’орей.
— От этого места,—сказал я,— мы поедем верхом. Я возьму
несколько лошадей у этого племени.
Моя жена возражала, но я настоял на своем. Она устала от нашего
продолжительного путешествия пешком; видно было, что с каждым
днем она устает все больше. Я должен был добыть хотя бы одну
лошадь для нее. Я видел лагерь и около него множество лошадей.
Когда люди в лагере уснули, я вошел, несмотря на то что ярко светила
луна, прямо в проходы между палатками, украл женское седло
и отрезал от привязи двух самых лучших лошадей, каких только смог
найти. Я повел их туда, где оставил жену. Она была страшно напугана,
так как никогда не ездила на лошади. Я оседлал одну из них, сел на нее
и проехался немного—лошадь была смирная. Я затянул подпругу,
усадил жену в седло, укоротил ремни стремян и показал ей, как
держаться в седле. Затем я сел на вторую лошадь и, ведя лошадь жены
на поводу, двинулся по так хорошо знакомой мне тропе.
Все произошло, когда мы еще не очень далеко отъехали. Жена
моя закричала, лошадь ее вырвалась от меня и начала становиться
на дыбы. Когда я подбежал, жена уже была мертва: подпруга
лопнула, жена упала, и лошадь убила ее.
Сначала я не мог этому поверить. Я обнял ее, звал ее, ощупывал
ее всю и наконец нашел место удара: голова ее была пробита сверху.
Должно быть, я на какое-то время сошел с ума. Я вскочил и убил ее
лошадь, потом убил свою. Я молился ее и своим богам, умоляя
вернуть ей жизнь, но все было напрасно. Наступило утро. Я отнес ее
544
немного в сторону от тропы и похоронил как мог. Я посмотрел на
запад, в сторону той земли, где я так страдал, потерял своих
товарищей, попал в рабство, нашел любящую жену лишь для того,
чтобы потерять ее, и заплакал от гнева и горя. Затем, одинокий,
я оторвался от того места, где она лежала, и снова пустился в путь
к своему племени.
Сейчас я старик, но многие прошедшие зимы не погасили моего
горя. Я все еще оплакиваю ее, и так будет, пока я жив».
Нэтаки часто вспоминала рассказ старика.
— Кьяйо! — восклицала она.— Какая несчастная, как это
грустно!
— Кто, что? — спрашивал я.
— Да молодая жена кутене, конечно. Подумай только,
умереть как раз, когда она нашла свое счастье. Никогда боль-
ше не видеть солнечного света, гор и этих прекрасных
прерий.
— Прерий она никогда не видела,— сказал я как-то, ког-
да мы говорили об этой истории.— Она жила в стране лесов
и больших рек, дождей и туманов.
Нэтаки вздрогнула.
— Не хочу видеть эту страну! — воскликнула она.— Не-
навижу дождь. Я хочу всегда жить в этих солнечных прериях.
Как добр Старик *, давший нам эту богатую страну!
Глава XII
Большие скачки
Посещение нашего лагеря племенем кутене закончилось,
как и многие прежние, крупной ссорой, грозившей одно
время стать серьезной. Ссора началась из-за лошадиных
скачек. У кутене была рослая, хорошего сложения и очень
резвая вороная кобыла, которую пиеганы пытались побить
на скачках то на одной, то на другой лошади. Скачки следо-
вали одна за другой, и каждый раз вороная кобыла оказыва-
лась победительницей. Пиеганы были в сильном проигры-
ше— они потеряли ружья, лошадей, одеяла, всевозможные
украшения—и выходили из себя. Они утверждали, что побе-
дители ухитрились тайно натереть чем-то нескольких пи-
еганских лошадей, у которых от этого уменьшилась быстро-
та бега. В этом крайне затруднительном положении пиеганы
решили послать к бладам за одной лошадью, известной
своей резвостью, и сторожить ее днем и ночью, пока не
* Творец у черноногих, Солнце.—Примеч. авт.
20 № 925
545
состоятся скачки. Немного времени спустя отправленные
к бладам вернулись с лошадью, действительно превосход-
ной, чистокровной американской гнедой, несомненно захва-
ченной у какого-нибудь несчастного путешественника на
трансконтинентальной дороге далеко на юге. Лошадь долж-
на была отдохнуть четыре дня, а затем участвовать в боль-
ших скачках, на которых пиеганы рассчитывали вернуть свои
потери. Нечего и говорить, что все это время лошадь охра-
няли. Днем, когда она паслась в прерии на самой сочной
траве, какую только можно было найти, около нее бродило
с полдюжины молодых людей, а ночью она была сплошь
окружена интересовавшимися скачками наблюдателями.
Наконец настал знаменательный день, и все жители обо-
их лагерей, даже женщины и дети, вышли туда, где должны
были состояться скачки,— на ровный участок длиной около
500 ярдов. Заключались отчаянные пари: я никогда не ви-
дел— ни раньше, ни позже—такой массы вещей, какая была
разложена на равнине. В той или иной куче вещей можно
было увидеть образцы всего, что оба племени употребляют
в быту или в качестве украшения; тут же не участвующие
в пари юноши или мальчики держали на привязи множество
лошадей—ставки пари. Даже женщины заключали пари:
в одном месте можно было видеть медный чайник, постав-
ленный против шитого бисером платья, в другом—кожаную
сумку сушеного бизоньего мяса против дубленой шкуры
вапити, ярд красной шерсти против двух медных браслетов.
Я стоял в толпе зрителей у финиша, где поперек пыльной
скаковой дорожки была прочерчена борозда. Старт давался
с места; мы видели, как два юных ездока, голые, если не считать
обязательной набедренной повязки, подвели беспокоящихся,
пляшущих коней к старту ярдах в 500 от нас. Лошади
стартовали; зрители, стоявшие шпалерой вдоль дорожки,
начали кричать, подбадривать ездоков, требуя, чтобы они
старались вовсю. Смешанный шум возгласов на языках черноно-
гих и кутене все усиливался; немалую роль в этом шуме играли
пронзительные крики женщин. Мы со своего места не могли
судить, которая из лошадей впереди; они приближались к нам
быстрыми длинными скачками и, казалось, бежали вровень. Вот
они уже приблизились к цели, и толпа вдруг затихла. Все затаили
дыхание. Можно было слышать, как широкие ремни плеток,
которыми ездоки усиленно подгоняли лошадей, хлопают по
бокам напрягающих все силы скакунов. Вот они достигли конца;
еще несколько скачков—и они пересекли борозду почти что
голова в голову; мне казалось, что кутенейская лошадь на
несколько дюймов опередила другую. Немедленно поднялся
громкий говор и крики, и все бросились к ставкам.
546
— Мы выиграли,— кричали пиеганы,— мы выиграли!
Я полагаю, что то же самое говорили и кутене в своих
непонятных, сердитых выкриках. Люди хватались за ставки
и, стараясь завладеть ими, тянули и толкали друг друга.
В середине борющейся кучки какой-то кутене вытащил ста-
ринный кремневый пистолет и прицелился в своего против-
ника, но кто-то вовремя ударил снизу по стволу, и пуля
полетела далеко в сторону. При звуке выстрела женщины
в испуге бросились к своим палаткам, волоча за собой
плачущих детей. Самые горячие пиеганские юноши и муж-
чины начали кричать друг другу: «Бери оружие! Убьем этих
кутенейских жуликов».
Борьба из-за вещей, поставленных на пари, прекрати-
лась. Каждый участник пари, по-видимому, схватил, не
встречая возражений, то, что принадлежало ему, и поспешил
в свою палатку. Через несколько мгновений место скачек
опустело; остались только вожди пиеганов и кутене, несколь-
ко старейшин их племен, Нэтаки и я. Нэтаки схватила меня
за руку, в глазах ее был настоящий ужас; она умоляла меня
сейчас же уйти с нею.
— Будет большое сражение,— говорила она,— оседлаем
лошадей и уедем подальше. Идем.
— Это сражение меня не касается,— отвечал я,— я
белый.
— Да! — воскликнула она.—Ты белый, но ты также пи-
еган. Кутене будут стрелять в тебя так же охотно, как во всех
остальных.
Я сделал ей знак помолчать, так как хотел слышать,
к какому решению придут вожди. Большое Озеро отправил
своего глашатая домой.
— Скажи им,— велел он,— вот мое слово. Я сейчас от-
правляюсь в лагерь моего друга Видна Спина. Кто хочет
сражаться против кутене, должен будет сражаться против
меня и этих людей со мной.
Глашатай поспешно удалился; тогда вождь обратился
ко мне.
— Идем,—сказал он,— ты тоже за мир. Идем с нами.
Я пошел с ними в лагерь кутене. Нэтаки, страшно обес-
покоенная, шла следом за нами. Едва мы пришли, как уви-
дели все увеличивающуюся толпу возбужденных всадников,
с криками несущихся на нас из другого лагеря.
— Дайте мне ружье,— потребовал Большое Озеро,—
кто-нибудь, дайте мне ружье.
Когда ему передали ружье, од выступил вперед; его
старое красивое лицо выражало суровую решимость, глаза
сверкали гневом. За нашей спиной шуршали шкуры и треща-
20*
547
ли жерди палаток; их поспешно разбирали перепуганные
женщины, укладывавшие вещи. А около нас собирались муж-
чины-кутене, готовясь защищаться и защищать своих. Они
хорошо знали, что не могут тягаться с пиеганами, которые
были гораздо многочисленнее. Но стоило только взглянуть
на них, приготовившихся к бою, увидеть упрямые взгляды
и сжатые губы, чтобы понять, что они будут стоять до конца.
Во главе быстро скакавших к нам пиеганов ехал молодой
воин по имени Олененок. Я его очень не любил, так как
чувствовал, что он меня ненавидит. Впоследствии у меня
с ним были серьезные неприятности. У него было подлое,
жестокое лицо, безжалостное и коварное, и бегающие глазки.
Потом мы узнали, что большинство людей в этой разгневан-
ной толпе пиеганов не слышали из-за суматохи и возбужде-
ния, что объявил глашатай, или выехали раньше, чем он
прибыл в лагерь. Теперь они ехали, решив безжалостно
расправиться с теми, кого сейчас считали своими врагами.
Большое Озеро поспешил им навстречу. Он кричал им что-то
и делал знаки остановиться. Но так как они не обращали на
него внимания, он пробежал еще дальше вперед и, наведя
ружье на Олененка, воскликнул:
— Остановись, или я буду стрелять!
Олененок неохотно сдержал лошадь и сказал:
— Почему ты меня остановил? Эти собаки кутене огра-
били и обманули нас. Мы хотим отомстить им.
Он собрался двинуться дальше и окликнул следовавших
за ним. Большое Озеро снова поднял ружье.
— Тогда целься в меня,— крикнул он,—я теперь кутене.
Целься, стреляй. Я даю тебе эту возможность.
Олененок не поднял ружья. Он продолжал сидеть на лошади
и свирепо глядеть на вождя, затем повернулся в седле и, взглянув
на толпу, которая подъехала к нему сзади, крикнул, чтобы они
следовали за ним. Но уже среди толпы появились другие вожди
пиеганов, то угрожая людям, то уговаривая их вернуться
в лагерь. Никто не выехал вперед, но некоторые двинулись
обратно, к своим палаткам. Олененок пришел в страшную
ярость; он тыкал пальцем то в них, то в кутене, ругая их всеми
скверными словами, какие только приходили ему в голову. Но,
несмотря на свой гнев и вызывающее поведение, он не делал
попытки двигаться вперед. Наведенное на него ружье вождя, его
спокойный, холодный, упорный и ясный взор совершенно
лишили Олененка уверенности. Бормоча что-то невразумитель-
ное, он наконец повернул лошадь и с мрачным видом поехал
назад в лагерь в хвосте тех, кого несколько секунд назад с таким
азартом вел вперед. Вожди вздохнули с глубоким облегчением.
Вздохнул и я, и Нэтаки, снова стоявшая рядом со мной.
548
— Какие упрямые головы у этой молодежи!—заметил
Большое Озеро.— Как трудно с ними управляться!
— Ты говоришь правду,— сказал Видна Спина,—если
бы не ты, не твое твердое слово, то сейчас в прерии лежало
бы много мертвых. Теперь мы отправимся в горы; может
быть, не скоро встретимся.
— Да,— согласился пиеган,— нам лучше расстаться. Но
гнев наших молодых людей скоро пройдет. Давай встретим-
ся будущим летом где-нибудь около этих мест.
Так и решили, и, пожав на прощание всем руки, мы
покинули их. Прибыв в наш лагерь, Большое Озеро дал
приказ немедленно сняться, и палатки стали поспешно раз-
бирать. Он также дал указания Айинайкикам—хватающим,
задерживающим (Ловцам)—группе общества Все друзья,
которая была, так сказать, полицией, не позволять ни одно-
му из молодых людей оставлять лагерь ни под каким пред-
логом. Он боялся, что, отделившись от нас, они все же
нападут на кутене, которые уже вытягивались в длинную
колонну, направляясь на запад по волнистой прерии. Немно-
го позже выступили и мы, взяв направление на юг; на второй
день после полудня пиеганы разбили лагерь на реке Марайас
в нижнем конце долины Медисин-Рок, прямо против того
места, где позже был построен Форт-Конрад и где сейчас
реку пересекает железная дорога Грейт-Фоллс—Канада.
На самом краю нижнего конца долины, примерно в 100 ярдах от
реки и у подножия поднимающегося здесь холма, лежат образу-
ющие круг большие валуны, частично погрузившиеся в почву, лежат,
если железнодорожные вандалы не взяли их для строительных ра-
бот. Диаметр круга равен приблизительно 65 футам. Отдельные
валуны весят не меньше тонны. Кто и зачем уложил их здесь, я нс
смог узнать. У черноногих нет никакого предания об этом; они
только говорят, что это «сделано предками» — аккайтуппи. Это,
кстати, интересное слово. С ударением на первом слоге, как показа-
но здесь, его точное значение — «давнишние люди». Но если произ-
нести его с ударением на втором, а не на первом слоге, то оно значит
«много людей». Но в первом случае следовало бы добавить слово
«сумо»—время, которое обычно опускается—скорее всего ради
благозвучия.
Хотя черноногие ничего не знают о круге из валунов, но у них
есть что порассказать о магическом камне (медисин рок). Этот
камень лежит рядом со старой, изборожденной волокушами тропой,
приблизительно в трех милях выше по течению, у вершины холма на
краю верхнего конца долины. В книге «Рассказы из палаток черно-
ногих» приводится история о камне, который, стремясь ото-
мстить за оскорбление, преследовал Старика и раздавил бы его
в лепешку, если бы не своевременно подставленная дубинка. В ка-
кой-то степени черноногие—пантеисты, они считают живыми мно-
гие неодушевленные предметы и поклоняются им. Этот камень —
549
один из нескольких, которым они приносят жертвы и молятся.
Другой такой камень находится на холме у реки Ту-Медисин, близ
старого русла реки Марайас — тропы к реке Белли. Это кварц
с красными крапинами (красный цвет — магический или священный
цвет) — валун в несколько тонн весом. Он лежит на очень крутом
песчаном склоне, открытом юго-западным ветрам. Ветер, посте-
пенно перемещая песок, подрывает камень, и он мало-помалу осе-
дает, сдвигаясь все ниже по склону холма. Хотя черноиогие хорошо
понимают причину этого движения, камень этот для них—священ-
ный предмет. Проходя мимо, они останавливаются и кладут на
него браслет, ожерелье, несколько бусин или какое-нибудь другое
приношение и просят камень быть к ним милостивым, хранить
их от всякого зла и даровать им долголетие и счастье. В последний
раз, когда я проходил мимо камня, на нем и вокруг него лежало
не меньше бушеля разных мелких приношений. Там они, вероятно,
лежат и по сей день, если только их не подобрали белые поселенцы.
Через много лет после того дня, когда я в последний раз
проезжал мимо этого камня, мы с Нэтаки пересекали долину Ту-
Медисин в поезде новой железной дороги. Мы сидели на застеклен-
ной площадке заднего спального вагона, откуда хорошо была видна
вся долина. О, какой унылый, пустынный вид! Не было уже сочной
травы, даже полыни, которая когда-то густо росла на равнине и на
склонах холмов. Не было великолепных старых тополей, зарослей
ивы и дикой вишни, окаймлявших реку. Нэтаки молча стиснула мне
руку, и я видел слезы на ее глазах. Я ничего не говорил, ни о чем не
спрашивал. Я понимал, о чем она думает, и сам чуть не заплакал.
Какая ужасная перемена! Нет уже наших друзей, исчезли стада
диких животных. Даже облик местности изменился. Удивительно ли,
что мы испытывали грусть?
Eiaea ХШ
Женщина из племени снеик
На нижнем конце долины, напротив Медисин-Рок, рукав
реки Марайас (Драй-Форк) соединяется с руслом основного
течения. Весной рукав превращается в бурный грязный по-
ток, но большую часть года это мелкая, а иногда и вовсе
пересыхающая речка; вода в ее русле сохраняется лишь по
глубоким ямам или там, где устраивают подпор прилежные
бобры. Почему, почему я упорно пишу в настоящем време-
ни? Как будто и сейчас там живут бобры! Но я не буду
переделывать написанной строки.
На следующий день, после того как мы разбили лагерь
у этой реки, предполагалась охота на бизонов в прерии за
Медисин-Рок, где было обнаружено огромное стадо. Но
Хорьковый Хвост и я предпочли отправиться на разведку
вверх по рукаву Драй-Форк. В наших палатках лежало нема-
ло кожаных сумок с сушеным мясом; летние же шкуры
550
бизонов нам были не нужны, и, конечно, мы могли в любое
время в любом месте добыть сколько угодно свежего мяса.
Мы пересекли реку и проехали через долину, затем направи-
лись по широкой, глубокой, протоптанной дикими животны-
ми тропе, шедшей вверх по довольно узкой пойме рукава
Драй-Форк; мы ехали, переправляясь то на ту, то на эту
сторону. Мы миновали много бобровых плотин и видели
несколько бобров, плававших в своих прудах. Тут и там по
берегу узкими полосами тянулись заросли ивы; иногда из
них выбегал в сторону холмов белохвостый олень, вспугну-
тый нашим приближением. Встречались отдельные тополя,
искалеченные, часто засохшие, со стволами, гладко отполи-
рованными бизонами, которые о них чесались. Попадалось
множество гремучих змей: мы поминутно вздрагивали от
раздававшегося рядом с тропой внезапного звука, которым
они предупреждали о себе. Всех увиденных змей мы
убивали, если не считать одной или двух, успевших уползти
в близкие норы.
По мере того как мы поднимались по долине, антилоп
становилось все больше. Прерия между рукавом Драй-Форк
и ближайшей к югу речкой в лощине Пан-д’Орей была одним
из их излюбленных пастбищ в этой части страны. Увидев
впереди стадо антилоп или бизонов, мы, если можно было,
объезжали его, поднимаясь по лощине в прерии; нам не
хотелось, чтобы животные в панике разбегались перед нами,
давая этим знать, может быть, близкому врагу о нашем
присутствии и о том, куда мы направляемся.
Мы покинули лагерь не раньше восьми или девяти часов,
много позже отъезда охотников на бизонов, и к полудню
были уже далеко в верховьях Драй-Форка, в двенадцати —
четырнадцати милях от лагеря. К западу и востоку тянулся
длинный залесенный гребень; зелень прерывалась скалами
песчаника. Мы направились к ним вверх по лощине. Доехав
до подножия гребня, мы привязали лошадей к колышкам и,
взобравшись на гребень, сели, чтобы осмотреть местность.
Я взял с собой жареный филей антилопы и, развязав мешо-
чек, разложил еду на плоском камне.
— Возьми себе тоже,— сказал я.
Хорьковый Хвост отрицательно покачал головой.
— Что ты?—спросил я.— Не хочешь есть? Возьми себе
половину. Я брал и на тебя.
— Неразумно,— ответил он,— есть в разведке, на охоте
или когда едешь куда-нибудь в сторону от лагеря. Нужно
наесться как следует утром, когда встанешь,—съесть очень
много. Затем седлай лошадь и выезжай. Чувствуешь себя
крепким, едешь и едешь. Скажем, ты охотишься, может быть,
551
неудачно, но ты не теряешь бодрости; ты все едешь, твердо
веря, что тебе еще повезет, что ты скоро встретишь группу
антилоп или бизонов или какую-нибудь дичь. Солнце поднима-
ется все выше и выше, доходит до середины, начинает опу-
скаться в свою палатку за краем света. У тебя к седлу привязана
пища, ты говоришь себе: «Я голоден, остановлюсь и поем».
На вершине какого-нибудь гребня или холма ты слеза-
ешь с лошади и, полулежа, отдыхая на земле, начинаешь
есть, а тем временем твои ясные зоркие глаза исследуют
прерию и долины или кустарники и склоны гор, отыскивая
что-нибудь живое. Конечно, ты очень голоден. Еда во рту
кажется тебе вкусной, желудок твой требует, чтобы ты его
наполнил, и ты продолжаешь есть, пока не исчезнет послед-
ний кусочек. И тогда, хайя! Какая наступает в тебе перемена!
Тело твое вдруг расслабляется, глаза больше не пытаются
проникнуть вдаль, веки опускаются. Земля кажется такой
удобной, это мягкое ложе. Тебя клонит ко сну. Только с боль-
шим усилием ты удерживаешься, чтобы не заснуть. Так ты
лежишь, а солнце все опускается, все опускается к своей
палатке. Ты знаешь, что следовало бы встать, что нужно
сесть на лошадь и ехать, пока не увидишь, что там, за тем
высоким длинным гребнем, но еда сделала свое дело, и ты
лжешь самому себе, говоря: «Не думаю, чтобы там, за
гребнем, я нашел дичь. Отдохну здесь немного, а потом
отправлюсь домой. Наверное, я что-нибудь убью на обрат-
ном пути». Так ты полулежишь, разленившийся, сонный, как
насытившийся медведь, а к вечеру встаешь и отправляешься
домой, не найдя по дороге никакой дичи. Ты возвращаешься
в свою палатку, твои видят, что ты не привез ни мяса, ни
шкур. Твои женщины, ничего не говоря, расседлывают ло-
шадь; ты входишь и садишься на свое ложе; тебе стыдно,
и ты начинаешь врать, рассказываешь, как далеко ты ездил,
как опустела вся округа и как ты дивишься, куда могла деться
вся дичь. Нет, друг, мне филея не надо. Ешь, если хочешь, сам.
Дай-ка мне твою подзорную трубу, я осмотрю местность.
Все, что говорил Хорьковый Хвост, была правда. Разве
я не испытывал уже не раз расслабленность, сонливость,
вызванную полуденным завтраком? Я решил никогда боль-
ше не брать с собой еду, отправляясь в однодневную поезд-
ку. Но этот раз не в счет. Я съел больше половины жаркого,
присоединился к товарищу покурить и заснул.
Хорьковый Хвост должен был несколько раз толкнуть
меня в бок, пока ему удалось разбудить меня. Я сел и протер
глаза. Горло у меня пересохло; во рту был противный вкус —
все из-за полуденного завтрака и сна. Я увидел, что солнце
уже прошло полпути, опускаясь к далеким синим вершинам
552
Скалистых гор. Долго же я спал! Мой друг внимательно смотрел
в трубу на что-то к западу от нас и бормотал себе под нос.
— Что ты видишь?—спросил я, лениво зевая, и потянул-
ся за его трубкой и кисетом.
— Не может быть,— ответил он,— чтобы я действитель-
но видел то, что я вижу. И все же я уверен, что ни глаза, ни
подзорная труба меня не обманывают. Я вижу женщину,
одинокую женщину, которая идет пешком по верху гребня
прямо на нас.
— Дай посмотреть,— воскликнул я, бросив трубку,
и взял подзорную трубу,—ты уверен, что это тебе не снится?
— Посмотри сам,— ответил он,— она на третьем бугре
отсюда.
Я навел подзорную трубу на указанный им бугор. Дейст-
вительно, по его зеленому склону, легко шагая, спускалась
женщина. Она остановилась, повернулась и, заслонив рукой
глаза от солнца, посмотрела на юг, потом на север, наконец,
назад, в ту сторону, откуда пришла. Я заметил, что она
несла на спине небольшой узелок и держалась прямо; у нее
была тоненькая фигура. Очевидно, молодая женщина. Но
почему она здесь и идет пешком по обширной прерии, гро-
мадность и безмолвие которой должны наводить ужас на
одинокую и беззащитную женщину.
— Что ты об этом думаешь? — спросил я.
— Я ничего не думаю,— ответил Хорьковый Хвост,—
бесполезно пытаться объяснить такое странное явление. Она
идет сюда. Мы встретимся, и она расскажет нам, что все это
значит.
Женщина скрылась из виду во впадине за вторым бугром
гребня, но скоро появилась на верху бугра и, продолжая идти
вперед, спустилась в следующую впадину. Поднявшись на
вершину бугра, на склоне которого мы сидели, она сразу
увидела нас и остановилась. Поколебавшись мгновение, она
снова пошла к нам своей непринужденной, легкой, грациозной
походкой. Боюсь, что оба мы бесцеремонно и холодно устави-
лись на нее, но в манере ее, когда она подходила прямо к нам,
не было ни страха, ни неуверенности. Первое, что я увидел,
были красивые глаза: большие, ясные, ласковые, честные глаза;
в следующее мгновение я увидел, что у нее чрезвычайно
красивое лицо, блестящие длинные волосы, аккуратно заплетен-
ные, стройная фигура. Она подошла вплотную к нам и сказала:
— Как?
— Как, как?—ответили мы.
Она сняла свой узелок, села и начала говорить на непо-
нятном для нас языке. Мы прервали ее знаками и сказали,
что не понимаем ее речи.
553
— Это женщина из племени снейк,— сказал Хорьковый
Хвост.— Я знаю, что она из этого племени, по покрою
и рисунку ее мокасин.
Хотел бы я знать, к какому племени принадлежал, в ка-
кую эпоху жил тот человек, которому пришла мысль создать
язык жестов, при помощи которого все племена прерий—от
Саскачевана до Мексики—могут разговаривать между со-
бой и сообщать все, чего не может произнести их язык. Вот
мы сидели и не могли понять ни слова из языка этой
женщины, но благодаря удивительному изобретению кого-
то из древних незнание языка не имело для нас значения.
— Кто ты?—спросил Хорьковый Хвост.— И откуда ты
идешь?
— Я — снейк,— ответила женщина знаками,— и иду я из
лагеря моего племени, издалека, с юга.
Она остановилась, и мы объяснили знаками, что понима-
ем. Несколько секунд она сидела и думала, наморщив лоб,
вытянув губы. Затем продолжила:
— Три зимы тому назад я стала женой Двух Медведей. Он был
очень красив, очень храбр, у него было доброе сердце. Я любила его,
он любил меня, мы были счастливы.
Она снова замолчала; по ее щекам катились слезы. Она несколь-
ко раз смахнула их и с усилием продолжала:
— Мы были очень счастливы, потому что он никогда не сердил-
ся. Никто в нашей палатке никогда не слышал недовольных речей.
Это была палатка пиров, песен и смеха. Каждый день мы молились
Солнцу, просили у него продолжения счастья, долгой жизни.
Три месяца назад, за два месяца до этого, который уже почти
кончился, произошло то, о чем я рассказываю. Зима уже прошла,
начала появляться трава и листья. Однажды утром, проснувшись,
я увидела, что я одна в палатке. Мой вождь встал, когда я спала,
и ушел. Он взял ружье, седло и веревку; из этого я поняла, что он
отправился на охоту. Я была рада. «Он привезет домой мясо,—
сказала я,— какое-нибудь жирное мясо, и мы устроим пир». Я набра-
ла дров, принесла воды, а затем села ждать его возвращения. Весь
день я сидела в палатке, ожидая его; шила мокасины, прислушива-
лась, не раздастся ли топот его охотничьей лошади. Солнце зашло,
и я развела большой огонь. «Теперь уже он скоро придет»,—сказала я.
Но нет, он все не шел, и я начала беспокоиться. До глубокой
ночи я сидела и ждала, и страх все сильнее и сильнее сжимал мое
сердце. Скоро жители нашей деревни легли спать. Я встала и пошла
в палатку моего отца, но не могла заснуть. Когда наступило утро,
мужчины выехали на поиски моего вождя. Весь день они искали
в прерии, в лесу, на берегах реки, но не нашли ни его, ни каких-либо
следов его, ни его лошади. Три дня они разъезжали по всем направ-
лениям и затем прекратили поиски. «Он умер,— сказали они,— он
утонул, или его убил медведь или же какой-нибудь враг. Должно
быть, это был враг, иначе его лошадь вернулась бы в свой табун».
554
Но я думала, что он жив; я не могла поверить в его смерть. Моя
мать говорила мне, чтобы я отрезала свои волосы, но я не хотела.
Я сказала ей: «Он жив. Когда он вернется, то разгневается, если
увидит, что нет моих длинных волос, потому что он их любит.
Много раз он сам расчесывал и заплетал их».
Шли дни, а я все ждала, ждала, смотрела, не идет ли он.
Я начала думать, что он, может быть, умер, и тут однажды ночью
мой сон вселил в меня надежду. На следующую ночь и на следу-
ющую за ней я видела тот же сон, а на четвертую, когда мой сон
привиделся мне снова и сказал мне то же, я поняла, что это правда,
что он жив. «Далеко на севере,— сказал мне мой сон,— на реке
в прериях твой вождь лежит раненый и больной в лагере жителей
прерий. Иди, отыщи его и помоги ему выздороветь. Он грустит
в одиночестве, он зовет тебя».
Я собралась и однажды вечером, когда все уснули, отправилась
в путь. Это был единственный способ уйти: если бы отец и мать
знали, что я собираюсь сделать, они бы меня задержали. Я взяла
с собой еды, шило и сухожилия, большой запас кожи для мокасин.
Когда моя провизия кончилась, я стала ловить силками белок,
зайцев, выкапывала корни; я не голодала. Но путь был долгий, очень
долгий, и я боялась медведей, бродивших по ночам. Они не причи-
нили мне вреда. Мой дух сна, должно быть, не давал им обидеть
меня. Лагерь этот, сказал мне дух сна, там, откуда видны горы.
После многих дней пути я вышла к Большой реке и еще много дней
шла вниз по ней, пока не увидела дома белых, но лагеря, который
искала, не нашла. Повернув на север и дойдя до первой реки,
я двинулась вдоль нее к горам, но и там не нашла людей. Тогда
я снова пошла на север и шла, пока не вышла к этой маленькой речке
и здесь встретила вас. Скажите мне, не в вашем ли лагере мой
вождь?
Вы скажете, сумасшедшая? Ну, это зависит от точки
зрения. Есть люди, верящие в «рай, обещанный пророком».
Некоторые, например, верят в откровение, будто бы явлен-
ное некоему Джозефу Смиту; другие веруют в Аллаха; неко-
торые—в исцеление болезней верой во Христа; у других
разные иные религии и верования. Если все они сумасшед-
шие, то и эта индианка была сумасшедшая, так как верила
в сон, ни на секунду не сомневаясь, что, следуя его указани-
ям, она найдет своего дорогого пропавшего мужа. Для боль-
шинства индейцев сон—это действительность. Они верят,
что во сне общаются с духами, верят, что их тени-души,
временно освободившись от тела, странствуют далеко и пе-
реживают разные приключения. Если, например, черноного-
му приснится зеленая трава, то он абсолютно уверен, что
доживет до следующей весны.
Мы, конечно, были вынуждены сказать страннице, что ее
пропавшего мужа нет в нашем лагере. Хорьковый Хвост
сообщил ей также, что у нас гостят несколько северных
555
черноногих и людей племени блад, и посоветовал пойти
с нами и расспросить их. Она охотно согласилась на это,
и мы отправились домой. Мой друг ехал на норовистой
маленькой кобыле, на которой нельзя было сидеть вдвоем;
я был вынужден посадить женщину позади себя, и мы вызва-
ли сенсацию, когда около захода солнца въехали в лагерь.
Хорьковый Хвост согласился приютить ее в своей палат-
ке, и я надеялся, что ссажу ее поблизости, не замеченный
хозяйкой одного дома, стоявшего немного дальше. Но не
тут-то было. Я издалека увидел Нэтаки; она стояла и смотре-
ла на нас, на красивую молодую женщину, сидящую верхом
позади меня, крепко обхватив руками мою талию. Когда
я подъехал к своей палатке, никто меня не встретил; впервые
мне позволено было расседлать самому свою лошадь. Я во-
шел в палатку и сел. Нэтаки жарила мясо; она не заговорила
со мной и не подняла глаз. Молча она подала мне воду,
мыло, полотенце и гребень. Когда я умылся, Нэтаки поста-
вила передо мной миску супу, мясо, и тут она посмотрела на
меня грустным укоризненным взглядом. Я глупо и растерян-
но ухмыльнулся; хотя я ни в чем не был виноват, но как-то не
мог ответить на ее взгляд и поскорее занялся едой. Жена моя
убежала в другой конец палатки,~покрыл а голову шалью
и расплакалась. Раньше мне казалось, что я голоден, но
почему-то еда была невкусная. Я немного поел, нервничая,
затем вышел и отправился к Хорьковому Хвосту.
— Пошли свою мать в мою палатку,— сказал я,— и
пусть она все расскажет Нэтаки.
— Ага! — засмеялся он.— Молодые поссорились, да? Де-
вочка ревнует? Ладно, мы это живо уладим.
И он попросил мать пойти к нам. Часа через два, когда
я пришел домой, Нэтаки встретила меня радостной улыбкой,
настояла на том, чтобы я поужинал второй раз, и подарила
мне пару роскошных мокасин, которые она тайно шила,
чтобы принарядить меня.
— Бедная Женщина Снейк,— сказала она, когда мы уже
засыпали,— как мне ее жалко. Завтра я подарю ей лошадь.
Глава XIV
Женщина из племени снейк
у нас в гостях
Нэтаки гордилась принадлежавшим ей маленьким табу-
ном лошадей, частично родившихся от кобыл, которых
в разное время дарили ей родственники. Она любила гово-
556
рить об этих лошадях, описывая цвет, возраст и приметы
каждой. Безлошадный черноногий был мишенью упреков
и предметом жалости. Лошади составляли богатство племе-
ни, и владелец большого табуна занимал положение, кото-
рое можно сравнить только с положением мультимилли-
онера у нас. Были отдельные индейцы, которым принад-
лежало от ста до трехсот—четырехсот лошадей. Если
у владельца не было сыновей, то он брал какого-нибудь
мальчика-сироту, чтобы пасти табун и водить лошадей два
или три раза в день на водопой. Владельцы любили часами
сидеть в прерии или на холмах, чтобы быть среди табуна
и наслаждаться видом лошадей, щиплющих сочную траву.
Когда кто-нибудь умирал, основная часть его собственности
делилась между мужскими родственниками; их бывало так
много, что редко случалось кому-либо наследовать значи-
тельное число лошадей. Тому, кто мог считать своих лоша-
дей сотнями, они доставались во время частых набегов на
соседние племена, в лагеря которых нужно было прокрады-
ваться ночью, в рукопашных схватках во многих боях. Не-
удивительно, что такой человек гордится своими лошадьми,
самим собой и что народ относится к нему с уважением.
Табуном Нэтаки ведал ее дядя Рыбья Шкура, у которого
тоже было много лошадей. Когда на другой день, после того
как мы нашли Женщину Снейк, лошадей Нэтаки выгоняли на
пастбище, она выбрала упитанную толстобрюхую пегую
лошадь, выпросила у одной из теток старое женское седло,
наложила его на лошадь и отвела ее к палатке Хорькового
Хвоста. Она передала Женщине Снейк концы поводьев. Сна-
чала та не понимала, что означает этот жест. Но когда Нэтаки
знаками объяснила ей, что лошадь будет ее, что это подарок,
она так радовалась, что приятно было на нее смотреть. Обе
женщины очень подружились, и некоторое время Женщина
Снейк жила с нами. «Я отдыхаю,— говорила она,—и расспра-
шиваю посетителей из других племен. Если я вскоре ничего не
услышу о своем вожде, то снова отправлюсь на поиски».
Но ей не было суждено исполнить свое намерение. Одна-
жды, когда Нэтаки и она собирали в лесу дрова, мимо них
проехал направлявшийся в наш лагерь отряд племени блад.
Она побежала за ними со всех ног. Нэтаки последовала за
нею, думая, что бедная женщина лишилась разума. Гости
слезли с лошадей и вошли в палатку нашего вождя. Жен-
щина Снейк, взволнованная, дрожащая, указывала на черно-
пегую лошадь, одну из тех, на которых приехали гости,
и говорила на языке жестов:
— Я знаю ее, это лошадь моего вождя. Спросите этого
человека, где он ее взял.
557
Нэтаки вошла в палатку и передала просьбу одной из
женщин, а та, как только в разговоре наступила пауза,
повторила просьбу Большому Озеру. Конечно, все ее слыша-
ли, и один из гостей сказал:
— Пегая лошадь моя, я захватил ее.
— Введите эту женщину сюда,— приказал Большое Озе-
ро и рассказал гостям о том, как мы нашли ее одну в прерии,
про ее сон и поиски мужа.
Она вошла, горя нетерпением, позабыв о врожденной
женской робости, туда, где сидело много вождей и ста-
рейшин.
— Кто,— быстро показывала она жестами,—кто ехал на
пегой лошади?
— Я,— ответил жестами блад,—в чем дело?
— Это моя лошадь, лошадь моего мужа, та, на которой
он выехал из дому однажды утром три месяца назад. Что
с моим мужем? Видел ли ты его? Как его лошадь попала
к тебе?
Блад поколебался мгновение, затем ответил:
— Мы были в военном походе, далеко к югу от Много
дающей земли*. Как-то на рассвете на нас напал человек
верхом на пегой лошади, и я убил его. Лошадь я взял себе.
Когда он жестами отвечал ей, женщина вдруг заметила
на нем ожерелье из медвежьих когтей. Указывая на него, она
задохнулась ужасным, полным отчаяния рыданием и выбе-
жала вон из палатки. Она пробежала, плача, через лагерь,
села на краю леса, накрыла голову плащом и начала причи-
тать по убитому.
Слыхал ли читатель когда-нибудь, как женщина из пре-
рии оплакивает потерю любимых, как она в отчаянии, с раз-
битым сердцем часами повторяет его или ее имя, снова
и снова? Нет на свете ничего горестнее, сильнее передающего
чувство человека, которого смерть лишила любимого ребен-
ка, родственника, товарища. Я могу сравнить с этим одно —
стон горюющей голубки. Этот плач воплощает все чувства,
все мысли совершенно одинокой, покинутой. Я где-то читал
или слышал, будто бы индеец, сегодня потерявший кого-
нибудь, забывает об этом назавтра. К чернрногим и май-
данам это никак не относится. Не раз я слышал, как черно-
ногие горюют о человеке, умершем много лет назад. Май-
даны заботились об останках покойников. Каждая семья
хоронила своих на кладбище, располагая могилы маленьким
* Местность вблизи Хелины (штат Монтана). Этот город, кстати, носит
у черноногих то же имя. Край богат был дичью и ягодами, откуда и его
название—А-кво то-квю-си сак-эм (много дающая земля).—Примеч. авт.
558
кругом, и оставшиеся в живых часто отправлялись туда,
чтобы положить там самую лучшую еду и поговорить с че-
репами дорогих покойников в точности так, как если бы они
были живы, во плоти. Не годится англосаксу кичиться посто-
янством своих привязанностей; этому он может еще поучить-
ся у презираемых им краснокожих. У индейцев — я говорю
об упомянутых выше двух племенах—никогда не бывало
разводов, кроме случаев, когда они были вызваны супружес-
кой изменой, да и такие разводы были редки. Никогда также
индейцы не мучают и не бросают своих детей. Родители-
индейцы безгранично любят их, гордятся ими, жертвуют им
всем. И с такой же любовью молодежь относится к старшим.
Семейные узы у них священны.
Я часто слышал, как черноногие называют белых бессер-
дечными за то, что они оставили своих родителей и родной
дом, чтобы странствовать в поисках приключений по чужим
землям. Они не могут понять, как человек, чувствующий
по-настоящему, может расстаться с отцом и матерью, как
бывает у нас, на месяцы и годы. «Жестокие сердца», «сердца
из камня»,—говорят они о нас, и не без основания.
Женщина Снейк продолжала горевать, проводя в плаче
большую часть времени наверху, на холме, или на опушке
леса. Она отрезала себе волосы, расцарапала щиколотки,
мало ела, похудела, смотрела на все безучастно. Наконец
настал день, когда она, вместо того чтобы встать со всеми
жившими в палатке Хорькового Хвоста, осталась лежать на
своем ложе.
— Я умираю,— сказала она на языке жестов,— и рада
этому. Я не поняла своего сна. Я думала, что мне велено
искать моего вождя во плоти. На самом деле сон значил, что
моя тень должна искать его тень. Теперь я это поняла ясно
и через несколько ночей отправлюсь за ним. Я знаю, что
найду его.
И она отправилась за ним. Она умерла на четвертый день
болезни. Женщины с уважением, достойно похоронили ее на
стоявшем неподалеку дереве.
Бтава XV
Я возвращаюсь к своим
Длинные летние дни текли неторопливо, мирно, счаст-
ливо. Не было нападений на нас военных отрядов, а моло-
дежь, ходившая в походы на другие племена, возвращалась,
нагруженная добычей, без потерь. Может быть, в те времена
я не имел привычки особенно задумываться над разными
559
вопросами. Но я чувствовал удовлетворение, был совершен-
но доволен тем, что приносил мне каждый день и каждый
час, и не думал о будущем и о том, что оно мне сулит. Но
одно меня беспокоило — настойчивые письма из дому, тре-
бовавшие моего возвращения. Я получал письма с опоздани-
ем на несколько месяцев, так же как и нью-йоркскую «Три-
бюн» и другие газеты. Я перестал читать газеты, ограничива-
ясь заголовками; газеты меня не интересовали, но меня не
могло не волновать содержание писем. Были серьезные при-
чины, по которым я должен был прислушиваться к письмам
и отправиться домой ко дню своего совершеннолетия или
еще раньше. Немало неприятных минут переживал я перед
тем, как взломать печати; затем, бросив их в огонь очага
палатки, я отправлялся вместе с Нэтаки кататься верхом,
пли на какой-нибудь пир, или в собрание друзей. Интересно
было видеть, с какой чрезвычайной тщательностью обраща-
лись с моей почтой. Мои друзья в Форт-Бентоне надежно
увязывали ее в пакет, а затем те, кому они ее вручали, снова
заворачивали ее в разную упаковку и наново перевязывали.
Черноногие всегда относились к письму и чтению как к важ-
нейшему из умений. Бывало, какие-нибудь черноногие часа-
ми просиживали за рассматриванием картинок в моих жур-
налах и газетах, и хотя они упорно держали их боком или
даже вверх ногами, но, по-видимому, несмотря на это, пони-
мали, что они значат. Нэтаки имела обыкновение разворачи-
вать мои письма и пытаться узнать, что в них написано,
хотя, разумеется, не знала ни одной буквы алфавита. Она
очень быстро научилась узнавать почерк моей матери и, если
я получал письма от других, написанные характерным женс-
ким почерком, внимательно глядела на меня, когда я их
читал, а затем спрашивала, кто их написал.
— Ну,— отвечал я небрежно,— это письма от родствен-
ниц, женщин нашего дома; просто они сообщают мне разные
новости и спрашивают, здоров ли я, хорошо ли мне.
Тогда она с сомнением качала головой и восклицала:
— Родственники! Как же, родственники! Скажи мне по
правде, сколько у тебя девушек в той стране, откуда ты
пришел?
Я отвечал искренне, клялся Солнцем, призывая его в сви-
детели того, что у меня есть только одна любимая, которая
стоит тут, и опа удовлетворялась этим до получения следу-
ющей пачки писем. Лето шло, и письма стали приходить все
чаще. Я понимал со все растущим сожалением, что дни моих
счастливых, беззаботных странствований идут к концу, что
я должен отправляться домой и начинать карьеру, которой
от меня ждут.
560
Мы покинули Марайас вскоре после смерти Женщины
Снейк и двинулись на юг через лощины Пан-д’Орей-Кули
и Ни. Мы разбили лагерь на реке Титон, которую Льюис
и Кларк назвали Тэнси, а черноногие очень удачно имено-
вали Ун-и-кис-ис-и-си-сак-та— Молочная река, так как во-
ды ее в нижнем течении всегда молочного цвета. В конце
августа мы перешли в местность, расположенную на этой
реке всего в трех милях к северу от Форт-Бентона. Почти
каждый день я ездил туда, часто в сопровождении Нэтаки,
у которой была какая-то неутолимая жажда ярких ситцев,
лент, шалей и бус. Там мы встречались с Берри и его милой
женой, с его матерью и Женщиной Кроу; обе подруги недав-
но вернулись от манданов, у которых они гостили. Однажды
в форт явился и Гнедой Конь со своим обозом. Он и Берри
делали приготовления к зимней торговле. У меня начало
сильно портиться настроение. Я показал им письма, сказал,
чего от меня ждут, и объявил, что должен возвращаться на
Восток. Они оба долго громко, раскатисто хохотали и хло-
пали друг друга по спине, а я мрачно, с упреком смотрел на
них. Мне не казалось, что я сказал что-нибудь шутливое или
смешное.
— Он отправится домой,— сказал Гнедой Конь,— и бу-
дет впредь хорошим пай-мальчиком.
— И будет посещать церковь,—добавил Берри.
— И будет ходить трудным, но праведным путем до
скончания мира и тому подобное,— закончил Гнедой Конь.
— Видите ли,— возразил я,—я должен поехать, как бы
мне ни хотелось остаться здесь с вами. Я просто должен ехать.
— Да,—согласился Берри,— ты действительно должен
поехать, но ты вернешься. Да, ты вернешься, и скорее, чем
ты думаешь. Прерии и горы, свободная жизнь держат тебя
и никогда не отпустят. Я знавал других, возвращавшихся
отсюда в Штаты, но если они тут же не умирали, то скоро
приезжали сюда обратно. Они ничего не могли поделать.
Имей в виду, я сам туда возвращался. Поступил там учиться,
но Монтана звала меня, и мне все время было не по себе,
пока я не увидел снова ее освещенные солнцем пустые прерии
и Скалистые горы, резко и ясно вырисовывающиеся вдали.
— А потом,—вставил Гнедой Конь на языке черноногих,
на котором говорил с такой же легкостью, как на английс-
ком,— а потом, как обстоит дело с Нэтаки? Ты думаешь, что
можешь позабыть ее?
Он попал в самое чувствительное место. Это-то и мучило
меня. Я не мог ответить. Мы сидели в углу в салуне Кено
Билля. Я вскочил со стула, выбежал вон и, сев на лошадь,
поскакал через холм в лагерь.
561
Мы поужинали: ели сушеное мясо и спинное сало (осаки),
тушеные сухие яблоки—как все это было вкусно—и хлеб,
выпеченный из пресного теста. Потом я лег и несколько
часов вертелся и метался на своем ложе.
— Нэтаки,— спросил я наконец,—ты не спишь?
— Нет.
— Я хочу тебе что-то сказать. Я должен на время уехать.
Меня зовут мои домашние.
— Это для меня не новость. Я давно уже знала, что ты
уедешь.
— Откуда ты знала?—спросил я.— Я никому об этом не
говорил.
— Разве я не видела, как ты читаешь эти маленькие
бумаги? Разве я не смотрела при этом на твое лицо? Я виде-
ла, что говорят тебе эти письма. Я знаю, что ты собираешься
покинуть меня. Я всегда знала, что так будет. Ты такой же,
как и все белые. Они все неверные, бессердечные. Они женят-
ся на один день.
Она начала плакать. Всхлипывала не громко, а тихонько,
с отчаянием, с болью в сердце. Как я себя ненавидел! Но
я уже заговорил на эту тему. Я чувствовал, что должен
довести дело до конца, и начал лгать ей, испытывая к себе
с каждым мгновением все большую ненависть. Я сказал ей,
что мне исполнился двадцать один год, что в это время
белый юноша становится мужчиной. Я сказал, что я должен
вернуться домой, чтобы подписать бумаги, касающиеся иму-
щества, оставленного моим отцом.
— Но,— сказал я, призывая в свидетели моих слов Солн-
це,—я вернусь. Я вернусь через несколько месяцев, и мы
снова будем счастливы. Пока меня не,будет, Берри позабо-
тится о тебе и твоей доброй матери. Ты ни в чем не будешь
нуждаться.
Так я лгал, объясняясь с нею. Я развеял ее опасения
и утешил ее; она спокойно заснула. Но я не мог заснуть.
Утром я опять поехал в форт и долго разговаривал с Берри.
Он согласился заботиться о Нэтаки и ее матери, снабжать их
необходимой пищей и одеждой до того времени, как я ему
объяснил, пока Нэтаки не позабудет меня и не станет женой
другого. У меня перехватило горло, когда я сказал это.
Берри тихонько засмеялся.
— Она никогда не будет женой другого,—сказал он,—
ты будешь счастлив вернуться. Не пройдет и шести месяцев,
как я с тобой увижусь.
Последний в эту навигацию пароход разгружался у набе-
режной; он должен был на следующее утро отправиться
в Сент-Луис. Я вернулся в лагерь и стал готовиться к отъезду.
562
Делать было почти нечего, только упаковать немного индейс-
ких вещей, которые я хотел взять с собой на родину. Нэтаки
поехала обратно в форт вместе со мной, и мы провели вечер
с Берри и его семьей. Это было для меня невеселое время.
Мать Берри и верная старая Женщина Кроу обе долго
и серьезно читали мне лекцию об обязанностях мужа по
отношению к жене, о верности—мне было больно слушать их,
так как я собирался сделать то, что они так сурово осуждали.
Наутро я расстался с Нэтаки, пожал всем руки и взошел
на борт. Пароход вышел на середину реки, повернул, и мы
понеслись вниз по быстрому течению через Шонкинскую
косу и по излучине. Старый форт, счастливые дни прошед-
шего года превратились в воспоминания.
На пароходе было много пассажиров, главным образом
золотоискателей из Хелины и Вирджинии-Сити, возвращав-
шихся в Штаты с большим или меньшим количеством золо-
того песку. Они играли в карты, пили, и в тщетной попытке
избавиться от своих мыслей я присоединился к их безумной
компании. Помню, что я проиграл зараз триста долларов
и что мне было очень плохо от скверных спиртных напитков.
Около Кау-Айленда я чуть не упал за борт. Мы наехали на
большое стадо бизонов, плывших через речку, и я попытался,
стоя на носу, накинуть веревку на огромного старого самца.
Петля удачно охватила его голову, но я и три моих помощ-
ника не рассчитывали на такой рывок, какой мы испытали,
когда веревка натянулась. Мгновенно ее вырвало из наших
рук. Я потерял равновесие и полетел бы вслед за нею в воду,
если бы стоявший позади меня человек не схватил меня за
ворот и не оттащил назад.
Каждый вечер мы пришвартовывались к берегу. Когда
мы вошли в Дакоту, стали дуть встречные ветры. В начале
октября, когда мы прибыли в Каунсил-Блафс, я с радостью
покинул пароход и сел в поезд Тихоокеанской железной
дороги. Через несколько дней я приехал в маленький город
в Новой Англии, где был мой дом. Я смотрел на город и его
жителей новыми глазами. Я был равнодушен к ним. Это
было красивое место, но все перегороженное заборами, а це-
лый год я прожил там, где оград не знают. Люди здесь были
хорошие, но какая узость мысли! Их жеманные и скованные
условностями манеры напоминали безобразные изгороди,
огораживающие здешние фермы. Вот как большинство из
них меня приветствовало: «А, юноша, значит, ты вернулся
домой? Целый год у индейцев прожил? Чудо, что тебя не
оскальпировали. Индейцы, я слыхал, ужасный народ. Что ж,
погулял, и будет. Я думаю, ты теперь остепенишься. И зай-
мешься каким-нибудь бизнесом».
563
Только с двумя людьми во всем городишке можно было
говорить о том, что я видел, что делал, так как только они
могли понять меня. Один из них был бедный маляр, с кото-
рым порядочные люди не общались, так как он не посещал
церкви и иногда среди бела дня заходил в бар. Другой был
бакалейщик. Оба они охотились на лисиц и куропаток и лю-
били жизнь в диких местах. Вечерами я долго сидел с ними
у печки в бакалейной лавке, после того как степенные дере-
венские люди улягутся спать, и рассказывал об обширных
прериях и горах, о диких животных и краснокожих. Вооб-
ражение рисовало им эту чудесную страну и свободную
жизнь в ней, и они вскакивали от волнения и шагали по
комнате, вздыхая и потирая руки. Им хотелось увидеть,
испытать все это, как видел и пережил я, но они были
«прикованы к тачке». Они не могли оставить дом, жену,
детей. Я жалел их. Но даже им я ничего не говорил еще об
одной ниточке, которая привязывала меня к той солнечной
стране. Не было ни минуты, когда бы я не думал о Нэтаки
и несправедливости, которую совершил по отношению к ней.
За несколько тысяч миль, разделявших нас, я видел ее мыс-
ленным взором, видел, как она с безучастным видом помога-
ет матери в разных домашних делах в палатке. Не слышно
было ее звонкого, открытого, заразительного смеха, а выра-
жение глаз было далеко не счастливым. Так я видел ее
в воображении днем, а по ночам во сне. Я просыпался, зная,
что только что говорил с нею на языке черноногих и пытался
оправдать перед нею свою неверность.
Дни проходили убийственно однообразно в постоянных
спорах с родными. Слава богу, с матерью я не спорил.
Я думаю, что она сочувствовала мне. Но были еще дяди
и тети и старые друзья моего давно умершего отца. Все они,
конечно, имели самые лучшие намерения и считали своей
обязанностью давать мне советы и заботиться о моем буду-
щем. С самого начала мы заняли противоположные позиции.
Они притянули меня к ответу в связи с моим отказом
посещать церковь. Посещать церковь! Слушать проповедь,
наверное, о предопределении и о геенне огненной, уготован-
ной всем, кто уклонится от трудного, но праведного пути.
Я уже в это не верил. Год, проведенный с матерью-природой,
и обильный досуг для размышлений научили меня многому.
Не проходило дня, чтобы кто-нибудь из них не прочитал мне
нотацию за то, например, что я выпил невинный стаканчик
пива с каким-нибудь траппером или проводником из север-
ных лесов. В любом из этих простых лесных жителей было
больше настоящей человеческой душевности, больше широ-
ты взглядов, чем в сердцах всех моих преследователей.
564
Наискосок от нас через дорогу жил добрый старый член
методистской общины. У него была привычка по воскресе-
ньям забираться в мансарду и молиться. В летний день,
когда окна бывали открыты, можно было часами слушать,
как он молит бога простить ему многие тяжкие грехи и даро-
вать скромное местечко в будущей жизни. Он приходил ко
мне и уговаривал изменить мой образ жизни. «Изменить
образ жизни! Что я такое сделал?—думал я.— Почему все
они так обо мне беспокоятся?» Был ли этот человек счаст-
лив? Нет, он жил в вечном страхе перед ревнивым богом.
Что я сделал? Я был ласков с «паршивыми овцами», жажда-
вшими услышать доброе слово. Я заходил в бар отеля среди
бела дня и чокался с ними. По моему мнению, в этом не
было греха. Но глубоко в сердце я носил большую тяжесть.
Одно зло я совершил, большое зло. Что с Нэтаки?
И вот настал вечер, когда все желающие мне добра
собрались у нас дома. Они решили, что я должен купить дело
уходящего на отдых купца, который за сорок или пятьдесят
лет скопил небольшое состояние. Это была последняя капля.
Я восстал и попытался высказать им, что я думаю о том
ограниченном существовании, которое они ведут. Но я не
находил слов и, схватив шляпу, выбежал из дома. Я вернулся
домой уже после полуночи, но мать ждала меня. Мы сели
у камина и поговорили обо всем. Я напомнил ей, что с ран-
них лет предпочитал лес и реку, ружье и удочку всем так
называемым светским развлечениям; сказал, что не в состо-
янии жить в городке или даже большом городе и заняться
каким-нибудь городским делом, особенно таким, которое
вынудит меня торчать в магазине или в конторе. И эта
мудрая женщина признала, что было бы бесполезно зани-
маться чем-нибудь в этом роде, раз у меня сердце не лежит
к городской жизни. Она признала также, что лучше всего мне
вернуться в прерии и горы, раз уж я так их полюбил.
О Нэтаки я не сказал ничего. Когда-нибудь в будущем,
решил я, мать узнает от меня все. Впервые за последние
несколько недель я лег спать с легким сердцем. Два дня
спустя я сел в поезд. Прибыв в Сент-Луис, я остановился
в «Плантерс-отеле» у радушного Бена Стикни. Тут я устано-
вил связь с тем, что меня интересовало. Я встречал здесь
людей из Техаса и Аризоны, из Вайоминга и Монтаны, и мы
говорили о неогороженной земле, об индейцах и торговле
бизоньими шкурами, о скоте и золотоискателях, о разных
пережитых нами приключениях. Мы собирались вечерами
в холле, сидели и курили далеко за полночь или же всей
компанией ходили знакомиться с городом вполне на запад-
ный манер. Если мы бывали чуть-чуть навеселе, то полиция
565
относилась к этому снисходительно: полицейские смотрели
в другую сторону, когда мы в своих широкополых шляпах
проходили мимо гурьбой, иногда распевая во весь голос.
Я не забывал и Нэтаки. Я купил еще один чемодан и,
бродя по магазинам, набрал много разных предметов ту-
алета интересного и красивого рисунка: нитки бус, два брас-
лета змейкой, золотое ожерелье и всякие другие вещи, до-
рогие женскому сердцу. Под конец чемодан был набит так,
что я едва закрыл его; собрав свои вещи, я сел в поезд,
идущий в Коринн (штат Вайоминг). Мы пробыли в пути,
помнится, четверо суток. Оттуда я ехал неделю лошадьми до
Хелины и еще два дня до Форт-Бентона. Первое, что я спро-
сил, было: «Где Берри?» Торговец на пункте ответил, что
Берри в устье Марайас с пиеганами, но мать его и Женщина
Кроу живут здесь, в долине, выше по реке, и, подмигнув мне,
понимающе добавил, что, кажется, с ними живет одна моло-
дая женщина по имени Нэтаки.
Было еще раннее утро. Я вышел из лавки и побежал по
пыльной тропе. Из трубы домика начал подниматься легкий
дымок. Я толкнул дверь и вошел. Нэтаки стояла на коленях
перед очагом, раздувая неохотно разгоравшееся пламя.
— Ах,— воскликнула она, вскакивая и подбегая ко
мне,— он приехал! Мой муж приехал!
Она обхватила мою шею руками и поцеловала меня;
через мгновение она уже была в другой комнате и кричала:
— Проснитесь, вставайте, мой муж вернулся!
Мать Берри и Женщина Кроу выбежали и тоже стали
обнимать и целовать меня. Мы пытались все говорить ра-
зом, Нэтаки повисла на моей руке и смотрела на меня
полными слез глазами.
— Ах,—повторяла она,— они меня все время уверяли,
что ты не вернешься, но я знала, что они ошибаются. Я зна-
ла, что ты меня не забудешь.
Вот это действительно были мои близкие! Я вернулся
к себе. Я поклялся никогда больше даже не помышлять
о том, чтобы оставить мою маленькую жену, что бы ни
случилось, и я сдержал свое слово. Я говорю «сдержал»
слово; да у меня ни разу не было ни основания, ни желания
поступать иначе.
Странный получился завтрак у меня с Нэтаки. Собствен-
но говоря, завтрака и не было. Мы оставили попытки есть,
и она рассказывала обо всем, что произошло за время моего
отсутствия. Затем она начала расспрашивать меня: что я все
это время делал? Что я видел? Здорова ли моя матушка? Мне
нечего было рассказывать. Я хотел только слушать, как она
говорит, видеть, как она счастлива, и это делало меня тоже
566
счастливым. Через некоторое время доставили мои чемода-
ны, и я, передавая ей ключ от одного из них, сказал, что
чемодан и все, что в нем,—ее. Сколько было возгласов
изумления и восхищения, когда она распаковывала и раз-
ворачивала разные вещи и раскладывала их тут и там на
столе, на ложе, на стульях! Она надела через голову оже-
релье, защелкнула на руках браслеты, подбежала ко мне,
молча поцеловала меня, потом сняла их.
— Они слишком хороши,—сказала она,—я недостаточ-
но красива, чтобы носить их.
Потом она вернулась ко мне и прошептала:
— Но всего этого для меня слишком много. Можно мне
подарить часть моим бабушкам? — Она подразумевала мис-
сис Берри и Женщину Кроу.
Среди вещей было несколько платьев скромного рисунка
и шали, которые и предназначались для «бабушек». Я сказал,
что эти вещи будут подходящими подарками для пожилых
женщин. Как она была довольна, когда взяла их и отнесла
нашим верным друзьям! Оглядываясь назад, на это утро,
я думаю о нем как об одном из самых приятных в моей жизни.
Немного времени спустя я вышел прогуляться и зашел
в салун Кено Билля. Декабрь, но снега на земле нет. Солнце
пригревает, дует слабый чинук. Я подумал о далекой деревне
в Новой Англии, погребенной под трехфутовым слоем снега,
и содрогнулся.
В салуне Кено Билля я застал обычную компанию. Су-
дья Д., блестящий юрист, бывший командир в войне фени-
ев*, играл в карты с шерифом на угощение. Несколько
погонщиков быков и мулов дулись в фараон. Трапперы
в замшевой одежде и лисьих шапках, обутые в мокасины,
спорили о том, как лучше всего ставить капкан на бобра
в покрытой льдом запруде. Все они были рады видеть меня,
и меня сейчас же повели к стойке. Кто-то спросил, между
прочим, что нового в Штатах? Не то чтобы их это интересо-
вало; они говорили о Штатах как о далекой чужой стране.
— Гм! — сказал судья Д.— Ты там недолго пробыл, а?
— Да,— ответил я,—недолго. Мне и в Монтане хорошо.
— Монтана! — воскликнул судья, поднимая стакан.— За
Монтану и ее обласканные солнцем прерии! За ее величест-
венные горы, за ее индейцев и бизонов и за тех из нас, кого
благосклонная судьба одарила жизнью в пределах Монтаны!
Боги возлюбили нас больше всех остальных людей!
* Фении — ирландские революционеры, выступавшие против англичан, за не-
зависимую Ирландскую республику. Восстания фениев в 1867 г. потерпели
поражение, и многие из них эмигрировали в США.
567
Мы все аплодировали этому тосту и осушили стаканы.
Так бывало в пограничных городах. Кто-нибудь с утра
начинает утолять внезапно возникшую жажду, и остальные
по одному, по двое, по трое, по четверо присоединяются
к нему—купцы, юристы, доктора, все... до тех пор, пока не
останется ни одного трезвого, пока все не будут навеселе
и вполпьяна. На этот раз начал судья Д.— мир праху его.
К четырем часам дня народ уже разошелся вовсю. Я оставил
компанию и отправился домой. Меня больше прельщала
бизонья шкура, ложе и трубка, огонь в камине и общество
веселой Нэтаки.
Перед заходом солнца вдруг вкатились Берри и Гнедой
Конь со своими женами. Как я был рад снова видеть их всех!
— А вы не думали, что я вернусь?—спросил я нереши-
тельно.
Они рассмеялись.
— Разве я тебе не говорил, что ты вернешься?—сказал
Берри.—Я только удивляюсь, почему ты не приехал раньше.
Мы до поздней ночи сидели у огня. Женщины болтали
в другой комнате. Отправились спать.
— Маленькая моя,—сказал я, беря Нэтаки за руку,— по-
жалей своего мужа. Он не такой хороший, как следовало бы.
В его сердце есть нехорошие...
— Молчи!—воскликнула она.—Молчи! Ты хороший, со-
всем хороший! Я не хочу, чтобы ты был другим; будь такой,
какой ты есть. Ты вернулся ко мне. Я не могу сказать, как
я счастлива,—я не умею выразить это.
Глава XVI
История Встающего Волка
Когда Берри и Гнедой Конь вернулись в устье Марайас,
Нэтаки и я, конечно, отправились с ними. Известие о нашем
предстоящем приезде опередило нас, и, когда мы в сумерки
прибыли в большой лагерь пиеганов, наша палатка уже стояла
между палатками Говорит С Бизоном и Хорькового Хвоста.
Рядом лежала куча дров; внутри весело пылал разведенный
огонь; в глубине палатки было разостлано наше ложе из
мягких бизоньих шкур и теплых одеял, стояли сиденья для
гостей с удобными сг
isi:i
ками, на своих местах были разложены
наша кухонная утварь и кожаные сумки, наполненные сухими
ягодами, самым лучшим сушеным мясом, языками и пеммика-
ном. Все это сделала матушка Нэтаки, встретившая дочь
крепкими объятиями и поцелуями, а меня сдержанным, но
искренним приветствием. Она была хорошая женщина, можно
568
сказать, благородная женщина. Да, благородная, возвышен-
ная, жертвующая собой женщина, всегда что-нибудь дела-
ющая для облегчения страдания больных и горя осиротевших.
Едва я успел вылезть из фургона и войти в палатку,
предоставив Нэтаки и ее матери вносить наше имущество,
как начали приходить мои друзья. Они, видимо, были очень
рады снова встретиться со мной. И я был рад увидеть их
и услышать, как они, крепко пожимая мне руку, говорили:
«А-ко-тво-ки-тук-а-ан-он» (Наш друг вернулся).
Они коротко рассказали мне о случившемся за время моего
отсутствия, а затем потребовали, чтобы я рассказал о своей
поездке. Пока Нэтаки готовила небольшое угощение, а они
курили, я рассказал им о поездке как мог, назвав число дней,
в течение которых плыл пароходом, а затем ехал поездом,
чтобы добраться до дома, покрыв расстояние, которое потре-
бовало бы 100 ночевок, если бы я ехал верхом. Я должен был
повторить этот рассказ несколько раз в течение вечера у разных
друзей и в палатке вождя. Когда я кончил, старик вождь стал
особенно расспрашивать о железной дороге и поездах, огнен-
ных фургонах—ис-тси ан-е-кас-им, как он их называл. Он
хотел знать, не подвигаются ли железные дороги к его стране.
— Нет,— ответил я,— сюда они не приближаются. Есть
только одна, идущая с востока на запад и проходящая
далеко к югу отсюда, по земле племен вулф и Питающихся
бараниной *.
— Так,— сказал он, задумчиво поглаживая подборо-
док,— так! Эту дорогу многие из нас видели во время набе-
гов на Юг. Да, мы ее видели, видели ее фургоны, набитые
людьми. Они с ревом мчатся по прерии, убивая и распугивая
бизонов. Напиши как-нибудь нашему Великому отцу (прези-
денту) и скажи ему, что мы не допустим, чтобы железная
дорога появилась в нашей стране. Да, скажи ему, что я,
Большое Озеро, шлю ему такое послание: «Мы не позволим
белым прокладывать путь для огненных фургонов через
страну моего народа или селиться здесь и вскапывать почву
в наших долинах, чтобы сажать то, чем они питаются».
В этот вечер я присутствовал на многих ужинах; едва
заканчивалось посещение одной палатки, как меня пригла-
шали в другую. Было уже поздно, когда я наконец вернулся
домой и лег отдыхать; песни и смех большого лагеря,
вой волков и койотов убаюкивали меня. Думая о далекой
* Вулф (волк)—индейское племя семейства пауни группы кэддо. Часть пауни
называлась скиди (сквири) или волки. Жили на территории совр. плата
Небраска, США. Основное занятие—коневодство и охота на бизонов.
С каким племенем отождествляет автор Питающихся бараниной, неиз-
вестно.
569
деревне в Новой Англии, погребенной в глубоком снегу,
и об ее унылой скуке, я пробормотал: «Трижды благословен
я милостивыми богами».
Нэтаки толкнула меня локтем.
— Ты разговариваешь во сне,— сказала она.
— Я не спал, я думал вслух.
— О чем же ты думал?
— Боги милостивы ко мне,— ответил я,— они добры ко
мне и дали мне много счастья.
— Да,—согласилась она,— они добры. Нам нечего про-
сить у них, они дали нам все. Завтра мы принесем им жертву.
Я заснул под ее молитву, решив, что Восток меня никогда
больше не увидит, разве что иногда как гостя, быть может!
На следующий день вожди и старейшины держали совет
и решили, что мы должны перекочевать к подножию гор
Бэр-По. Мы отправились туда по бурой, усеянной бизонами
прерии и разбили лагерь на речке, вытекавшей из заросшей
соснами лощины. Здесь мы оставались несколько дней. Тут
было много вапити, оленей, горных баранов, и на утренней
охоте Скунс и я убили четырех жирных самок, выбрав их,
а не баранов, так как период спаривания уже почти закончил-
ся. Стада этих ныне ставших редкими животных были так
многочисленны, что мы, несомненно, могли бы убить два-
дцать баранов и больше, если бы только захотели. Но мы
взяли не больше того, что могли унести наши лошади.
Вернувшись в лагерь, я застал Нэтаки занятой очисткой от
мездры шкуры самки бизона, которую я убил. Она привязала
шкуру к раме из четырех жердей для остова палатки и заморо-
зила ее; в таком состоянии шкура легче очищается применяе-
мым для этого коротким скребком из рога вапити со стальным
режущим краем. Но и в таких условиях работа эта чрезвычайно
тяжела и крайне утомительна. Я сказал, что мне хотелось бы,
чтобы она перестала заниматься такой работой. Что-то в этом
роде я уже говорил по такому же случаю, и на этот раз тон мой
был, может быть, немного резок. Она отвернулась от меня, но
я успел заметить, что по щекам ее покатились слезы.
— Что я сделал? — спросил я.—Я совсем не хотел до-
водить тебя до слез.
— Что же, я ничего не должна делать? — спросила она
в свою очередь.—Только сидеть в палатке, сложа руки? Ты
охотишься и добываешь мясо, ты покупаешь у торговцев
разную пищу, которую мы едим. Ты покупаешь мне одежду
и все остальное, что я ношу, чем пользуюсь. Я тоже хочу
что-нибудь делать, чтобы мы могли жить.
— Но ты же много делаешь. Ты готовишь, моешь посу-
ду, ты даже таскаешь дрова. Ты шьешь мне мокасины и теп-
570
лые перчатки, стираешь мою одежду. Когда мы переходим
на новые места, ты разбираешь и ставишь палатку, навьючи-
ваешь и развьючиваешь лошадей.
— И все-таки большую часть времени я ничего не
делаю,— сказала она прерывающимся голосом,— и женщи-
ны отпускают шутки и смеются надо мной, говорят, что
я гордая и ленивая, ленивая! Слишком гордая и слишком
ленивая, чтобы работать!
Я поцеловал ее, осушил ее слезы и сказал, чтобы она
дубила столько шкур, сколько ей захочется, но только не
работала слишком много и подолгу зараз. Немедленно она
расцвела улыбками и, приплясывая, выскочила из палатки;
вскоре я услышал однообразное «чик-чик-чик» — звук скреб-
ка по мерзлой шкуре.
Однажды ночью вокруг луны появилось слабосветящееся
кольцо, а наутро более яркое кольцо окружало солнце, по
обе стороны от которого были видны большие ложные
солнца. Кольца эти предвещали наступление в недалеком
будущем сильной бури; радужные ложные солнца были на-
дежным предупреждением, что какой-то враг, может быть
большой военный отряд, приближается к нашему лагерю.
Такое сочетание событий было неблагоприятно, и для обсуж-
дения его был созван совет. Племя не боялось встречи с лю-
бым врагом, который захочет вступить с нами в бой, но
ночью в сильную бурю отряд мог бы, несомненно, прибли-
зиться невидимо и неслышно и украсть много лошадей; снег,
гонимый метелью, начисто закроет следы отряда, и его
нельзя будет преследовать и настигнуть. Решено было не-
медленно сняться и перейти в устье Крик-ин-зе-миддл, на
Миссури. Если выпадет много снегу и установятся сильные
холода, то будет легче укрываться в глубокой долине реки.
Лошадей можно тогда кормить сочной корой тополей, и они
сохранят отличное состояние. Из-за переноса лагеря враг,
в приближении которого совет был уверен, вероятно, не
сможет обнаружить наши следы, особенно если обещанная
приметами буря наступит скоро. К десяти часам последняя
палатка была снята и уложена, и мы потянулись на юго-
восток, к намеченной цели. В полдень пошел снег. Вечером
мы стали лагерем в Крик-ин-зе-миддл (Речка Посередине),
названной так потому, что истоки ее находятся на полпути
от гор Бэр-По к горам Литтл-Роки. Первые путешественники
называли ее Кау-Крик (Коровья речка).
На следующее утро продолжал падать легкий снежок
и сильно похолодало. Тем не менее мы снова снялись и двинулись
дальше; еще засветло мы пришли к реке. Здесь мы намеревались
оставаться довольно долго; охотники разъехались, кто ближе,
571
кто дальше, по обеим сторонам долины и в прерии, расставляя
западни для волков. В то время стрихнин еще не вошел во
всеобщее употребление. Западни делались просто из нескольких
шестов длиной шесть—восемь футов, поставленных под углом
примерно в сорок пять градусов и поддерживаемых двумя
подпорками. На шесты накладывали несколько центнеров
больших камней. Когда волк хватал приманку в глубине
западни, тяжелая крыша обрушивалась и придавливала его.
Берри и Гнедой Конь всячески поощряли ловлю волков, так как
в Штатах появился большой спрос на волчьи шкуры. Там из них
делали полости для саней. Шкуры первого сорта продавались
в Форт-Бентоне по четыре-пять долларов за штуку.
Буря не очень разыгралась, и через несколько дней снова
задул теплый чинук. Не появился также и ожидавшийся
военный отряд. Дела моих друзей-торговцев шли так хоро-
шо, что им приходилось каждые две-три недели ездить снова
за товарами или, когда можно было, присоединяться к пар-
тиям индейцев, отправлявшихся посетить Форт-Бентон.
Я много слышал об одном белом; его звали Хыо Монро,
или, на языке черноногих, Встающий Волк— Ма-кво-и-пво-
атс. Однажды во второй половине дня мне сказали, что он
с многочисленным семейством прибыл в лагерь, и немного
времени спустя мы встретились с ним на пиру, задан-
ном Большим Озером. Вечером я пригласил его к себе в па-
латку и разговаривал с ним за ужином; мы ели хлеб, мясо
и бобы и выкурили множество трубок. С течением времени
мы с ним крепко подружились. Встающий Волк, несмотря на
старость, был одним из самых живых и деятельных людей,
каких мне пришлось встречать. Это был голубоглазый блон-
дин, приблизительно пяти с половиной футов росту, и его
твердый квадратный подбородок и сильно выступающий нос
выдавали в нем человека смелого и решительного. Отец
Встающего Волка, Хью Монро, был полковником английс-
кой армии, мать происходила из Ла-Рошей, знатной фран-
цузской эмигрантской семьи монреальских банкиров, владе-
вших крупными поместьями в этом краю. Хью-младший
родился в имении в Тририверсе; он недолго ходил в церков-
ную школу, только пока не научился читать и писать. Все
каникулы и много дней, когда он пропускал занятия, Хью
проводил в большом лесу, окружавшем имение. Любовь
к природе, к приключениям, к жизни в первобытных услови-
ях была у него в крови. Хью появился на свет в июле 1798
года. В 1813 году, всего пятнадцати лет от роду, он убедил
родителей разрешить ему поступить на службу в Компанию
Гудзонова залива и весной того же года отправился на Запад
с флотилией каноэ. Отец дал ему хорошее английское глад-
572
коствольное ружье, мать—пару знаменитых дуэльных пи-
столетов «Ла-Рош» и молитвенник. Духовник семьи подарил
Хью четки и крест и велел молиться почаще. Флотилия
плыла все лето и осенью прибыла на озеро Виннипег; там
они зазимовали. Весной, как только озеро очистилось ото
льда, путешествие возобновилось, и наконец в один из
июльских дней Монро увидел Маунтин-Форт, новую фак-
торию Компании, построенную на южном берегу реки Са-
скачеван, недалеко от подножия Скалистых гор.
Вокруг форта стояли лагерем тысячи черноногих, ожидая
начала продажи привезенных флотилией товаров или наде-
ясь получить в кредит пороху и пуль, кремневых ружей,
капканов и табаку на предстоящий охотничий сезон. У Ком-
пании еще не было переводчика, знающего язык черноногих;
речь их переводилась сначала на язык кри, а затем уже на
английский. Многие из собственно черноногих—северные
черноногие — хорошо говорили на языке кри, но более юж-
ные племена Конфедерации черноногих — блады и пиега-
ны—не понимали кри. Начальник фактории, несомненно
заметив у Монро необычные способности, сразу поручил ему
жить и кочевать с пиеганами, чтобы изучить их язык и про-
следить также за тем, чтобы они будущим летом вернулись
со своими мехами в Маунтин-Форт. Поступили известия, что
американские купцы, следуя по пути Льюиса и Кларка, с ка-
ждым годом продвигаются все дальше и дальше на запад
и достигли устья реки Йеллоустон, приблизительно восточ-
ной границы обширной территории, которую черноногие
считают своими охотничьими землями. Компания опасалась
конкуренции американцев. Монро должен был, как только
сможет, мешать им.
«Наконец наступил день нашего выхода,—рассказывал мне Мо-
нро,— и я выступил в поход вместе с вождями и знахарями во главе
длинного каравана. Тут были жители 800 палаток пиеганов, около
8000 человек. Им принадлежало несколько тысяч лошадей. Какое
это было грандиозное зрелище—длинная колонна всадников, воло-
куши и вьючные лошади и просто незанятые лошади, идущие по
прериям! Да, это было грандиозное, вызывавшее восхищение зрели-
ще! Весь долгий день мы все ехали и ехали на юг и примерно часа
за два до захода солнца подъехали к краю долины, в которой текла
красивая речка, окаймленная тополями. Мы спешились на верху
холма и разостлали свои плащи, намереваясь посидеть на них, пока
караван не спустится мимо нас в долину, чтобы расставить палатки.
Один знахарь вынул большую каменную трубку, набил ее и попы-
тался разжечь, пользуясь кремнем, огнивом и куском трута, но ему
почему-то не удавалось высечь искру. Я сделал ему знак передать
трубку мне и, вытащив из кармана увеличительное стекло, навел его
573
на фокус: табак зажегся, и я несколько раз затянулся через длинный
чубук. Все сидевшие вокруг как один вскочили на ноги и бросились
ко мне, крича и жестикулируя, будто они все сошли с ума. Я тоже
вскочил, страшно испуганный, думая, что они сейчас что-нибудь со
мной сделают, может быть, убьют меня, но за что, я не понимал.
Сам вождь стремительно выхватил у меня из рук трубку и начал
курить ее и молиться. Но он успел затянуться только раз или два,
как кто-то другой схватил ее, а у него ее взял еще кто-то. Другие
оборачивались и говорили речи проходящей колонне. Мужчины
и женщины соскакивали с лошадей и присоединялись к нашей кучке.
Матери теснились около меня и терли об меня своих детей, произно-
ся при этом горячие молитвы. Я различил слово, которое успел уже
узнать,— «Натос»—Солнце, и внезапно мне стал ясен смысл всей
суматохи: они думали, что я обладаю большой магической силой,
что я призвал само Солнце зажечь трубку и оно исполнило мою
просьбу. Мой жест, когда я держал руку со стеклом над трубкой,
означал обращение к их богу. Возможно, что они не заметили
увеличительного стекла или если и заметили, то приняли его за
тайное магическое средство или амулет. Как бы то ни было, но
я вдруг стал значительным лицом. С этого времени ко мне от-
носились с величайшим вниманием и лаской.
Когда я вечером вошел в палатку Одинокого Ходока—вождя
племени (я был его гостем),— меня встретило глухое рычание, раз-
давшееся с обеих сторон входа. Я ужаснулся, увидев двух почти
взрослых медведей-гризли, казалось готовых броситься на меня.
Я остановился и замер на месте, но волосы мои, кажется, начали
становиться дыбом; у меня было ощущение, что все мое тело
сжимается. Мне недолго пришлось пробыть в таком напряжении.
Одинокий Ходок отозвал своих любимцев, и они немедленно улег-
лись, положив морды между лапами, а я прошел к указанному мне
месту, первому ложу по левую руку вождя. Прошло порядочно
времени, пока я привык к медведям, и в конце концов у меня с ними
установились сносные отношения. Они перестали рычать на меня,
когда я входил в палатку или выходил из нее, но не позволяли
прикоснуться к ним; если я делал такую попытку, они взъерошивали
шерсть и готовились драться. Весной однажды ночью медведи исчез-
ли, и больше их никто не видел. Одинокий Ходок был безутешен;
много дней он ходил на поиски и звал их, но тщетно. Говорят, что
медведя-гризли нельзя приручить, но эти два гризли во всяком
случае казались достаточно ручными; по-видимому, они по-насто-
ящему любили своего хозяина, который кормил их сам. Их никогда
не привязывали, и, когда наш лагерь переходил на новые места, они
шли следом за волокушами его семейства вместе с собаками. Спали
они всегда там, где я их впервые увидел,—по обе стороны от входа».
Есть ли среди нас, охотников нашего времени, исследова-
телей-любителей, хоть один, кто не радовался бы, найдя
спрятанное далеко в глубине леса озерко или же скрытый
в недоступных твердынях гор ле,
ж, когда он твердо знает,
и:»:
что их не видел еще ни один белый, или же, взобравшись на
574
еще не покоренный и безымянный пик, сам давал ему имя,
какое захочет, которое впоследствии принимают все и печа-
тают на картах правительственного картографического бю-
ро? Представьте же себе, что должен был чувствовать юный
Встающий Волк, спускаясь на юг по широким прериям в те-
ни гигантских гор, расположенных между Саскачеваном
и Миссури; юноша знал, что он первый представитель своей
расы, который видит все это. Его наслаждение было еще
глубже от того, что он путешествовал с совершенно перво-
бытным народом, среди которого многие еще пользовались
каменными наконечниками стрел и копий и каменными но-
жами; с народом, языка и обычаев которого не понимал ни
один белый, а он, Встающий Волк, должен был со временем
изучить. Ах, если бы нам выпало это счастье! Мы опоздали
родиться!
Монро часто вспоминал об этом первом путешествии
с пиеганами как о самом счастливом времени своей жизни.
Передвигаясь небольшими переходами, иногда обходя под-
ножия гор, а затем снова пересекая в сорока—пятидесяти
милях от них широкие прерии, индейцы пришли ко времени
листопада к реке Груды Скал (называемой белыми Сан).
Здесь они пробыли три месяца, а остаток зимы провели на
Желтой реке. Пиеганы пересекли путь, которым шли Льюис
и Кларк, и снова оказались в обширной области, по которой
не проходил еще ни один белый. С наступлением весны они
двинулись еще дальше на юг, к реке Масселшелл, потом вниз
по ней до слияния ее с Миссури, пересекли эту большую реку
и продолжали кочевать в западном направлении вдоль под-
ножия гор Литтл-Роки, а оттуда мимо гор Бэр-По до реки
Марайас и ее притоков. Давно уже было решено, что до лета
черноногие не вернутся в Маунтин-Форт. Ружья и пистолеты
были уже бесполезны, так как были расстреляны до послед-
него все заряды пороха и пули. Но какое это имело значение?
Разве у них не было луков и больших пучков стрел? Что
в конце концов из товаров белого торговца было абсолютно
необходимо для их благополучия и счастья? Ничего. Даже
табак не был им нужен, потому что весной они посадили на
берегах Джудит на большом участке свой собственный На-
вак-о-сис, урожай которого соберут в свое время.
Один за другим предметы одежды молодого Встающего
Волка износились и были выброшены. Женщины его палатки
выделывали шкуры оленей и горных баранов; Одинокий
Ходок сам кроил и шил из них рубашки и ноговицы, которые
Встающий Волк стал носить взамен выброшенного. Жен-
щинам не дозволялось шить мужскую одежду. Вскоре он
был полностью одет в индейскую одежду, вплоть до пояса
575
и набедренной повязки; его волосы отросли так, что спадали
волнами ему на плечи. Он начал подумывать о том, чтобы
заплести их в косы. Ап-а-ки, робкая молодая дочь вождя,
шила ему обувь — летние тонкие мокасины на сыромятной
подошве, красиво вышитые окрашенными иглами иглошер-
ста; зимние—из толстой, мягкой, теплой шкуры бизона.
Как-то он рассказал мне историю этой девушки и своего
маленького романа. Монро был человек умеренных привы-
чек во всем, но в тот новогодний вечер он выпил столько
хорошего, горячего, приправленного пряностями шотланд-
ского виски, что обнажил свои сокровенные мысли, а я не
сомневаюсь, что это были в основном мысли о давно уже
умершей любимой.
«Я не мог не обратить на нее внимания,—сказал он,—в первый
же вечер моего пребывания в палатке ее отца. Она была года на три
моложе меня, но уже сформировавшаяся девушка, высокого роста,
тоненькая, но с хорошей фигурой, красивым лицом и прекрасными
глазами, с длинными волосами, с быстрыми и изящными движени-
ями; на нее было приятно смотреть. Я привык глядеть на нее, когда
думал, что никто этого не замечает; скоро я убедился, что мне
больше нравится оставаться в палатке, где я мог по крайней мере
быть близко к ней, чем отправляться на охоту или в разведку
с мужчинами. Меня все больше радовало наступление вечера, когда
я мог занять свое место в палатке напротив нее. Так проходили дни,
недели, месяцы. Я учился языку пиеганов легко и быстро, но я никог-
да не заговаривал с нею, а она со мной, потому что, как вы знаете,
черноногие считают неприличным, чтобы юноши и девушки раз-
говаривали друг с другом.
Однажды вечером в палатку пришел человек, начавший рас-
хваливать одного юношу, с которым я часто охотился. Он говорил
о храбрости юноши, о его доброте, богатстве и кончил тем,
что этот молодой человек дарит Одинокому Ходоку тридцать
лошадей и желает поставить собственную палатку вместе с Ап-а-ки.
Я взглянул на девушку и перехватил ее взгляд; что это был
за взгляд! В нем выражались одновременно страх, отчаяние и еще
что-то; я не смел верить себе, что правильно истолковываю это
что-то. Вождь заговорил.
— Скажи своему другу,—сказал он,—что все, что ты о нем
говоришь, правда. Я знаю, что он настоящий мужчина, хороший,
добрый, храбрый, великодушный молодой человек, но, несмотря на
все это, я не могу отдать ему свою дочь.
Снова я взглянул на Ап-а-ки, а она на меня. Теперь она улыба-
лась, в глазах ее светилось счастье и то самое особенное выражение,
которое я заметил перед этим. Но хотя она улыбалась, я не мог
улыбнуться, так как слова Одинокого Ходока убили во мне всякую
надежду, какую я мог питать, на то, что когда-нибудь она станет
моей. Я слышал, как он отказался от тридцати лошадей. На что же
мог надеяться я, когда мне не принадлежала даже та лошадь, на
которой я ездил? Я, получавший на службе только 20 фунтов в год,
576
из которых еще нужно вычесть стоимость разных покупаемых мною
вещей. Разумеется, девушка эта не для меня. И что хуже всего, в ее
глазах, когда она глядела на меня, было это особенное выражение;
как я ни был молод и неопытен в отношениях с жеящина*ми, я понял,
что она любит меня, как и я ее. Я страдал.
После этого вечера Ап-а-ки уже не опускала глаз, когда я ловил
ее взгляд на себе, а отвечала мне открытым, бесстрашным любящим
взглядом. Мы знали теперь, что любим друг друга. Время шло.
Однажды вечером она вошла в палатку, когда я выходил из нее,
и наши руки встретились в пожатии. Так мы стояли мгновение,
нежно, но крепко сжимая друг другу руки. Я дрожал. Я чувствовал,
как дрожат мускулы ее руки. Кто-то крикнул: «Опустите полог;
палатка полна дыма». Я вышел шатаясь и сел на землю. Несколько
часов я просидел так, пытаясь придумать какой-нибудь способ до-
биться осуществления своего желания, но не мог составить никакого
пригодного плана действий и, чувствуя себя глубоко несчастным, лег
спать. Немного позже, может быть недели две спустя, я встретил ее
на тропинке: она несла домой вязанку дров. Мы остановились
и мгновение молча смотрели друг на друга, затем я произнес се имя.
Дрова с треском посыпались на землю; мы обнялись и поцеловались,
не обращая внимания на то, что кто-нибудь, может быть, нас видит.
— Я не могу больше этого выносить,— сказал я наконец.—
Идем сейчас, сейчас же к твоему отцу, и я поговорю с ним.
— Да,— прошептала она,— да. Соберемся с духом и пойдем
к нему. Он всегда был добр ко мне, может быть, он будет и сейчас
великодушен.
Позабыв о вязанке дров, мы взялись за руки и пошли. Мы
остановились перед Одиноким Ходоком на теневой стороне палатки,
где он сидел и курил свою длинную трубку.
— У меня нет тридцати лошадей,— сказал я,— нет даже одной, но
я люблю твою дочь, и она любит меня. Прошу тебя, отдай ее за меня.
Вождь улыбнулся.
— А почему, как ты думаешь, я отказался о г тридцати лоша-
дей?— спросил он и, раньше чем я успел ответить, продолжал: —
Потому что я хотел, чтобы моим зятем был ты. Я хочу белого зятя,
потому что он хитрее, много мудрее индейца, а мне нужен советчик.
Мы не слепы, я и мои женщины. Мы уже давно видели, что этот день
приближается, ждали, что ты заговоришь. Это произошло; теперь
остается сказать только: будь добр к ней.
В тот же день для нас поставили небольшую палатку и положи-
ли в нее шкуры бизонов, кожаные сумки с сушеным мясом и ягода-
ми, дали нам один из двух своих медных чайников, дубленые кожи,
вьючные седла, веревки — все, что должно иметься в палатке. Дале-
ко нс последним делом было то, что Одинокий Ходок сказал мне,
чтобы я выбрал себе тридцать лошадей из его большого табуна.
Вечером мы поселились в своем доме и были счастливы».
Старик прервал свой рассказ и сидел, молча вспоминая
прежние дни.
— Я знаю, что вы чувствовали,— сказал я,— потому что
мы испытывали то же самое.
21 № 925
577
— Знаю,— продолжал он,— видя мир, довольство и сча-
стье в этой палатке, я не мог удержаться, чтобы не рас-
сказать вам о днях своей юности.
Когда он ушел, я пересказал Нэтаки все, что он говорил.
Это произвело на нее большое впечатление, так как, когда
я кончил, на ее глазах были слезы. Она все повторяла: «Как
мне его жаль! Как он одинок!»
На другой день вечером, когда он вошел и сел на свое
обычное место, Нэтаки подошла к нему и поцеловала его,
поцеловала дважды.
— Я целую вас,— сказала она прерывающимся голо-
сом,—потому что мой муж передал мне все, что вы ему
рассказали вчера вечером; потому что...— Но больше она
ничего не смогла сказать.
Встающий Волк наклонил голову; я видел, как вздымает-
ся его грудь, как слезы скатываются по его гладко выбритым
щекам. Кажется, и у меня в горле был какой-то комок. Но
вот он выпрямился, нежно положил руки на голову малень-
кой женщины и сказал:
— Молю бога, чтобы он дал вам долгую жизнь и чтобы
вы были всегда так же счастливы, как сейчас.
Монро пробыл на службе в Компании Гудзонова залива
много лет; у него была большая семья: мальчики и девочки;
большинство из них живы и сейчас. Старшему, Джону, около
семидесяти пяти лет, но он еще настолько молод, что каждую
осень взбирается на Скалистые горы вблизи своего дома,
убивает несколько горных баранов и вапити, ловит капканом
бобров. Старый Монро никогда не бывал больше в роди-
тельском доме; не видел своих родителей с того дня, когда
расстался с ними на пристани в Монреале. Он собирался
как-нибудь поехать к ним ненадолго погостить, но все откла-
дывал поездку, потом пришли письма двухлетней давности,
сообщавшие, что и мать и отец умерли. Пришло также
письмо от адвоката, который писал, что родители завещали
Монро значительное состояние и он должен приехать в Мон-
реаль и подписать ряд документов, чтобы вступить во владе-
ние. В это время начальник фактории Маунтин-Форт уезжал
в Англию в отпуск. По простоте своей Монро доверчиво
выдал ему полномочие на ведение этого дела. Начальник
фактории не вернулся, и в силу документов, им подписанных,
Монро утратил наследство. Но это его мало беспокоило.
Разве у него не было палатки, семьи, хороших лошадей
и обширной земли, буквально кишевшей дикими животными,
по которой он мог странствовать? Чего еще можно желать?
Расставшись с Компанией Гудзонова залива, Монро вре-
менами работал на Американскую пушную компанию, но
578
большей частью странствовал как «независимый траппер» от
Саскачевана до Йеллоустона и от Скалистых гор до озера
Виннипег. Истоки Южного Саскачевана были его излюблен-
ными охотничьими угодьями. В начале 50-х годов он привел
в эти места знаменитого иезуитского патера Де Смета; у кра-
сивых озер, расположенных к югу от горы Чиф-Маунтин,
они воздвигли громадный деревянный крест и назвали оба
эти водных пространства озерами Сент-Мэри. На следу-
ющую зиму, после того как сыновья Монро Джон и Франсуа
женились, вся семья в трех палатках стояла лагерем в этих
местах. Однажды ночью на них напал большой военный
отряд ассинибойнов. Дочери Лиззи, Амелия и Мэри умели
стрелять, и все вместе храбро сопротивлялись нападению.
Незадолго до рассвета они прогнали индейцев, потерявших
пять человек. Одного из них застрелила Лиззи, как раз когда
он собирался вытащить жерди, загораживавшие выход из
загона для лошадей.
В эту зиму они убили свыше трехсот волков и, кроме
того, добыли меха бобров, куниц и скунсов *. Их устройство
для ловли волков было настолько оригинально и в то же
время просто, что стоит о нем рассказать. На берегах выход-
ного протока озер Монро построили длинный сарай с осно-
ванием размером двенадцать на шестнадцать футов; стенки
сарая имели большой уклон внутрь и подымались вверх до
высоты в семь футов; на верху пирамиды было устроено
отверстие шириной примерно два с половиной фута и длиной
восемь футов. В этот сарай забрасывались целиком олени,
четверти бизоньих туш, всякое бывшее под рукой мясо.
Волки, чуя запах крови и мяса и видя его ясно через проме-
жутки в четыре—шесть дюймов между бревнами, в конце
концов взбирались наверх и спрыгивали вниз через отвер-
стие. Но выпрыгнуть назад они уже не могли, и утро застава-
ло их в сарае, где они беспокойно кружились, совершенно
сбитые с толку. Порох и пули были драгоценностью в те
времена; поэтому трапперы убивали волков из лука стрелами
и, открыв устроенную в одном конце дверь, давали попа-
вшим в сарай с волками койотам уйти. Трупы убитых волков,
сняв шкуры, выбрасывали тотчас же в реку, чтобы поблизо-
сти не оставалось ничего подозрительного для зверей.
Милый старый Встающий Волк! Он вечно оплакивал
упадок индейцев, в частности пиеганов.
— Посмотрели бы вы на них, какие они были давным-
давно,— говорил он,— какой это был гордый и смелый
* Скунс — североамериканское млекопитающее семейства куньих. Защищаясь,
выбрызгивает жидкость с отвратительным запахом.
21 *
579
народ! А сейчас это проклятое виски! Нет больше великих
вождей, знахари утратили свое могущество.
Читатель помнит, что старик был католиком. Но я знаю, он
глубоко верил в то, что составляло религию черноногих; он считал,
что молитвы и тайные чары знахарей имеют силу. Он часто вспоми-
нал о страшном могуществе человека во имени Старое Солнце.
«Был один человек,— рассказывал он,— который, несомненно,
беседовал с богами и владел отчасти их таинственным могуществом.
Иногда темной ночью, когда все затихнет и успокоится, он пригла-
шал нескольких из нас в свою палатку. Когда все рассаживались,
жены его засыпали огонь золой, и внутри палатки становилось так
же темно, как снаружи. Он начинал молиться. Сначала Солнцу,
верховной силе, потом Ай-со-пвом-стан — создателю ветров, затем
Сис-тсе-ком — грому и Пу-пом — молнии. Он молился, призывая их
прийти и исполнить его волю; и сначала полы палатки начинали
колебаться от первого дуновения приближающегося ветра, затем
ветер становился постепенно все сильнее, пока наконец палатка нс
начинала шататься под его порывами, шесты — гнуться и скрипеть.
Начинал греметь гром, еле слышный, отдаленный, и вспыхивали
слабые зарницы; гроза все приближалась, пока не начинало казаться,
что она у нас над головами. Раскаты грома оглушали нас, вспышки
молний ослепляли, все мы сидели, оцепенев от страха. Тогда этот
удивительный человек приказывал грозе уйти, ветер стихал, гром
и молния удалялись с ворчанием и вспышками все дальше, пока мы
не переставали слышать и видеть их».
Старик твердо верил, что все это он слышал и видел. Ни я, ни
вы не сможем объяснить этого. Разве что хитрый старый волшебник
гипнотизировал свою аудиторию.
Глава XVII
Дружеское посещение нас кроу
В те времена, о которых я пишу, черноногие не были
поражены, как сейчас, различными формами туберкулеза.
Отдельные случаи этой болезни все же наблюдались. Жена
Четырех Рогов, молодого человека из клана Короткие Шку-
ры, была больна туберкулезом, и ей становилось все хуже
и хуже. Так как палатка этой молодой пары стояла совсем
близко от нашей, мы, естественно, часто их видели. Четыре
Рога был очень высокий, хорошо сложенный мужчина лет
двадцати восьми — тридцати, с приятными чертами лица;
его жена была красивая, чистая и аккуратная женщина, но
болезненное исхудание сильно сказалось на ее когда-то хоро-
шей фигуре. Муж славился как знаменитый участник набегов
и неутомимый охотник. Взятые у врагов и заботливо выве-
денные им лошади составляли большой табун. В его палатке
всегда лежали кипы отличных бизоньих шкур и мехов для
580
обмена на все, что понадобится или приглянется его жене. Не
было ничего, чего бы он для нее пожалел; она была для него
всем, как и он для нее. Когда она заболела, он пригласил
лекаря и заплатил ему за визит тремя лошадьми. Однако
лекарства и молитвы не принесли облегчения; попробовали
позвать другого лекаря, дали ему в уплату пять лошадей, но
и он не помог. Один за другим все лекари племени перебы-
вали у пациента, и теперь конец был уже близок. Отличный
табун лошадей уменьшился до какой-нибудь дюжины. Шку-
ры бизонов, меха, дорогие одеяла, украшения — все было
отдано лекарям. Как-то поздно вечером в нашу палатку
вбежал посланный.
— Четыре Рога,— сказал он,— зовет вас. Он просит вас
обоих поспешить.
Мы застали бедную женщину задыхающейся. Четыре
Рога сидел около нее на ложе, закрыв лицо руками. Старая
женщина, накинув плащ на голову, подкладывала дрова
в огонь. Я налил в стакан большую порцию виски и добавил
в него сахару и горячей воды. Нэтаки подала стакан страда-
лице. От виски она оживилась. Вскоре ей стало легче ды-
шать; тогда она сказала мне очень медленно, с перерывами:
— Никогда, за всю свою жизнь я не сделала ничего
дурного. Я не лгала, не крала, не делала того, что навлекает
позор на родителей женщины и на нее. И все же боги
покинули меня, и смерть моя близка. У вас, как и у нас, есть
боги. Я слыхала о них. Творец, его сын и мать сына. Прошу
тебя, помолись им. Может быть, они смилостивятся и вернут
мне здоровье.
Боюсь, я не смогу объяснить, что я почувствовал, ус-
лышав эту простую просьбу. Я хотел бы удовлетворить ее,
но знал, что не могу. Как может молиться тот, кто сам не
верует! Я мысленно искал какого-нибудь повода для отказа;
искал, что сказать, как объяснить, что я не способен молить-
ся. Я поднял глаза и увидел, что Нэтаки серьезно, внимате-
льно смотрит на меня. Мы с нею не раз говорили о религии,
о религии белых, и она знала, что во все это я не верю. Тем
не менее я видел, что она ждет от меня выполнения просьбы
умирающей. Я сделал отрицательный жест: нет. Тотчас же
она пододвинулась к страдалице и сказала:
— Я помолюсь за тебя этим богам. Давно, когда я была
девочкой, один Черный Плащ* и мой дядя научили меня.
И она начала: «Ап-ай-сту-то-ки, кйн-а-ан-он» и т. д. Это
было «Отче наш»! Какой-то исполненный рвения иезуит,
* Черными Плащами (Людьми В Черных Одеждах или Черными Платьями)
называли католических священников, которыми часто были иезуиты.
581
возможно сам отец Де Смет, перевел эту молитву на язык
черноногих, и хорошо перевел. Но как раз когда кончилась
молитва, изо рта женщины хлынула темная струя, последнее
смертельное кровотечение.
— Пусть то, что убивает тебя,— закричал Четыре Ро-
га,— убьет и меня! Я скоро последую за тобой на Песчаные
Холмы.
И наклонившись над ней, он стал пить кровь, бежавшую
из уст любимой. Последним усилием она обхватила своими
худыми руками его шею и умерла. Это было ужасное
зрелище.
— Идем,—сказал я спустя немного времени, нежно под-
нимая его,— идем со мной ко мне в палатку. Пусть женщины
исполнят сейчас свою работу.
Бросив на умершую последний долгий взгляд, он поднял-
ся и пошел за мной. Я отвел ему ложе гостя и подал кружку
виски, которое он проглотил разом. Немного погодя я дал
ему еще кружку. Утомленный долгим бдением, сраженный
крепким напитком, он лег, и я накрыл его шкурой. Он проспал
крепким сном до после полудня следующего дня. К этому
времени Нэтаки и другие женщины закутали тело умершей
в бизоньи шкуры и одеяла и привязали его к ветвям дерева
где-то внизу, около реки. Не знаю, был ли Четыре Рога болен
этой болезнью уже давно или же заразился здесь, на смертном
одре жены, но он умер этой же ужасной смертью приблизите-
льно через шесть недель. Если существуют Песчаные Холмы,
будем надеяться, что его тень встретила там ее тень и что
мрак этой обители теней для соединившихся стал светлее.
Дядя, о котором упомянула Нэтаки, был француз-креол,
один из первых служащих Американской пушной компании.
Он женился на сестре матери Нэтаки и был очень добр к своим
родственникам. Нэтаки провела две зимы в его доме в Форт-
Бентоне и много времени прожила в его палатке, когда он
кочевал вместе с племенем жены. Сам глубоко верующий
католик, он старался распространить католическое учение
среди народа, который он теперь считал своим. Я не стал бы
ничего говорить ей о произнесенной ею молитве, но дня через
два, вечером, она сама начала этот разговор, спросив меня,
почему я не исполнил просьбы ее умирающей подруги.
— Как же я мог это сделать, не веря, как я тебе говорил,
в то, что Черные Плащи и прочие рассказывают нам? —
спросил я в свою очередь.
— Уж конечно,— сказала она,— если могу верить я, не
умея ни говорить на вашем языке, ни читать Священное
писание Черных Плащей, то ты должен был бы верить, раз
ты все это понимаешь.
582
— В этом самом Писании,— объяснил я,— Создатель го-
ворит, что мы не должны иметь других богов, кроме него,
и что он накажет тебя каким-нибудь ужасным образом, если
ты будешь молиться другим, а не ему. Поэтому, если ты
молишься ему, ты не должна больше молиться Солнцу
и вообще ничему другому.
— А все-таки,— заявила Нэтаки решительно,— я буду
молиться и ему, и нашим богам. Это Писание к нам не
относится, только к белым. Мы бедные, мы как слепцы,
идущие ощупью по высоким скалам. Нам нужна помощь
всех богов, каких только мы найдем.
— Ты права,— сказал я,— нам действительно нужна по-
мощь. Молись им всем и, так как я не могу сам, молись
за меня.
— Ах,— вздохнула она,— как будто я и так всегда не
молюсь! Вот Солнце, ты видишь его каждый день. Какое оно
доброе, оно дает нам свет и тепло. Разве ты можешь не
верить в него?
— Да,— ответил я,— в него я верю; оно — жизнь земли.
Это ей было приятно, и она занялась своей работой,
довольная, напевая песню.
В феврале пиеганов посетила депутация от племени кроу,
которое зимовало на реке Тонг, к югу от нашего лагеря. Они
принесли нашему вождю в подарок от вождя кроу табак
и другие предметы и предложили от их племени заключить
прочный мир с пиеганами. Во главе депутации был Пожира-
тель Камней, наполовину кроу, наполовину черноногий. Его
мать девушкой была взята в плен племенем кроу и со
временем стала женой сына захватившего ее воина. Пожира-
тель Камней, разумеется, в совершенстве владел обоими
языками. Посланных приняли хорошо, и они гостили у са-
мых видных членов племени. Предложение их требовало
зрелого размышления; пока вожди и главные воины обсуж-
дали его, гостей угощали, предоставляя им лучшее, что было
в лагере. Сам Пожиратель Камней был моим гостем, и у нас
с ним по вечерам у огня было много интересных бесед.
— Счастлива ли твоя мать, живя у кроу? — спросил я его
однажды вечером.— И кем ты сам себя чувствуешь: пиега-
ном, кроу или и тем и другим?
«Вот как обстоит дело,— ответил он.— Моя мать любит моего
отца, и я люблю его, он всегда был добр к нам. Вообще мы
вполне счастливы. Но бывают времена, когда возвращается военный
отряд со скальпами пиеганов или захваченными у них лошадьми,
громко хвастая своей победой и обзывая пиеганов трусливыми
собаками. Тогда мы сильно горюем. И часто гордые молодые кроу
смеются надо мной, шутят на мой счет и осыпают ругательными
583
прозвищами. Да, временами мы бываем очень несчастны. Мать
уже давно уговаривает отца переговорить с вождями и побудить
их заключить мир с ее племенем. Я тоже давно уже говорю ему
все, что могу, в пользу этого плана. Но большинство племени
всегда возражает. Какой-нибудь из вождей встанет и скажет:
— Пиеганы убили моего сына. Я хочу мести, а нс мира. Другие
начнут говорить, выкрикивать, что они потеряли брата, отца, дядю
или племянника в войне против пиеганов и что они и думать нс
могут о заключении мира. Не так давно мой отец опять созвал совет
для рассмотрения этого вопроса и, как всегда, встретил сопротивле-
ние многих из старейшин. Последний из выступавших сказал ему:
— Нам надоело, что нас созывают разговаривать о заключении
мира с пиеганами. Если тебе так хочется быть с ними в дружбе, так
отправляйся и живи с ними. Сделайся сам пиеганом.
— И сделаюсь! — крикнул отец, рассердившись.— И сделаюсь.
Я стану пиеганом и буду сражаться вместе с ними против их
врагов.- - Сказав это, он встал и отправился домой, а я последовал
за ним.
Мой отец тоже бесстрашный на войне, добрый и великодушный;
его все любят, за исключением немногих, которые завидуют его
положению. Когда стало известно, что он сказал на совете, к нему
начал приходить народ и просить его взять свои слова обратно.
Стали ходить также к другим вождям и настаивать на объявлении
мира при условии, что пиеганы на это согласны.
— Хватит с нас этой войны,— говорили они.—Посмотрите,
сколько вдов и сирот она наделала. У нас есть своя большая страна,
полная бизонов, у пиеганов есть своя. Оба племени могут жить, не
убивая друг друга.
Так з конце концов отен добился своего, и нас послали к вам.
Я надеюсь, что мы вернемся с пиеганским табаком».
Пожирателя Камней позвали на пир, и вскоре после
этого ко мне зашел выкурить трубку Встающий Волк. Я по-
просил его рассказать мне о войнах между этими двумя
племенами.
— Ага,— сказал он, засмеявшись жестким смехом,— я был в од-
ном из боев. Тяжелый эчо был день для нас. Начну сначала.
Черноногие — северный народ. Когда-то они жили в стране озера
Слейв-Лейк (озеро Рабов). Кри дали это название озеру потому, что
обращали в рабство захваченных врагов. Постепенно черноногис
начали кочевать на юг и дошли до здешних изобилующих дичью
обширных прерий, где зимы мягкие. Тут они встретились с равными
племенами — кроу, ассинибойнами, шошонами и разными горными
племенами — кутене, пан-д'орей и стоуни. Черноногие гнали все эти
племена впереди себя, овладевая их страной. Временами они бывали
в мире с этими племенами, но большей частью воевали с ними.
В 1832 году черноногис заключили мирный договор с кроу в Форз-
Юнионе. Мир этот продержался только два года. В 1855 году опять
при заключении договора в устье реки Джудит — так называемого
договора Стивенса между Соединенными Штатами и рядом пле-
584
мен — черноногие, кроу, гровантры, пан-д’орей, кутене, неперсе
и другие согласились прекратить войны между собой и не нарушать
границ охотничьих угодий чужих племен. Границей, разделяющей
территории черноногих и кроу, была назначена река Масселшелл.
Летом 1857 года кроу нарушили это соглашение, совершив набег на
лагерь племени блад: в этом набеге кроу убили двух человек и уг-
нали много лошадей. Старая вражда разгорелась снова. Три племени
Конфедерации черноногих — блады, пиеганы и собственно черноно-
гие— воевали сообща против врагов. Осенью 1858 года я со своей
семьей присоединился к пиеганам в Форт-Бентоне, и мы направи-
лись на зимовку к югу от Миссури. Мы некоторое время простояли
лагерем на реке Джудит, а затем решили перекочевать на Массел-
шелл, малыми переходами спуститься по ней и вернуться на Мис-
сури по восточному склону гор Сноу и. На второй день около
полудня мы вышли к водоразделу между двумя реками. Колонна
наша растянулась в этот день вдоль тропы на четыре-пять миль.
Большинство охотников шло позади, далеко к востоку и западу от
колонны; они свежевали бизонов и других убитых животных; впере-
ди, примерно в одной миле от нас, ехала наша разведка, человек
тридцать — сорок. День был жаркий, лошадей и всадников размори-
ло. Весь большой лагерь медленно подвигался по тропе, растянув-
шись, как я уже говорил, на большом расстоянии. Разведка далеко
впереди не подавала никаких сигналов, что она заметила что-нибудь
подозрительное. Старики дремали в седлах; молодежь там и сям
распевала военные или охотничьи песни. Матери баюкали младен-
цев, сосавших грудь. Все были довольны и спокойны. Разведка
скрылась из виду, спустившись по южному склону долины, а голова
нашей колонны приближалась к вершине холма.
Вдру^ из большой сосновой рощи вправо от нас вылетело не
меньше двухсот верховых кроу, и они напали на нас. Все повернули
назад, женщины и старики бешено понукали лошадей, теряя по
дороге волокуши и жерди палаток, вопя о помощи, призывая богов
защитить их. Те воины, какие оказались в этой части колонны,
делали что могли, чтобы остановить натиск кроу и прикрыть отступ-
ление слабых и беззащитных. Разведка, услышав выстрелы и крики,
повернула обратно, сзади скакали к нам еще воины. Но, несмотря на
упорное сопротивление, кроу смяли вес впереди себя на протяжении
примерно двух миль, усеяв тропу телами мертвых и умирающих —
мужчин, женщин, детей, даже младенцев. Они не взяли ни одного
пленного, но стреляли, били палицами и кололи копьями, стараясь
бить наповал, скальпируя свои жертвы. Наконец пиеганы собрались
в кучу, создав какое-то подобие порядка, и кроу отступили и поска-
кали на юг, распевая победные песни, вызывающе, с триумфом
размахивая захваченными скальпами. Наши пережили такую па-
нику, были так подавлены ужасным несчастьем, что просто стояли
и смотрели на отступающего врага, вместо того чтобы преследовать
его и стараться отомстить ему.
Тут же, в долине, мы поставили палатки и начали искать убитых
и пропавших. К ночи все тела были разысканы и похоронены. Чуть
ли не в каждой палатке скорбевшие по убитым обрезали волосы,
наносили себе раны на ногах, плакали и причитали, часами повторяя
585
имена погибших любимых. Да, это был лагерь траура. Много недель
и месяцев с наступлением вечера нельзя было без жалости слушать
причитания скорбевших по убитым, сидевших в темноте за пределами
круга палаток. Прошло много времени, пока опять стали слышны
пение и смех и приглашения на угощение. В тот день я оказался впереди
с разведкой и, когда мы поскакали назад, делал все, чтобы задержать
кроу. Но они настолько превосходили нас численно, так деморализова-
ли нас неожиданной и свирепой атакой, что мы были почти бессильны,
пока не подоспели сзади наши люди. Больше половины разведки было
перебито. Я был ранен стрелой в левое бедро. Всего было убито 113
пиеганов, тогда как мы застрелили только семь человек.
Нечего и говорить, что после этого большая часть военных
отрядов, покидавших лагерь пиеганов, направлялась в страну кроу,
а с севера приходили отряды братьев пиеганов — черноногих и бла-
дов, чтобы не давать покоя общему врагу. В течение двух-трех лет
они убили столько членов племени кроу и угнали столько лошади-
ных табунов, что с лихвой отплатили за свои потери в том побоище
и за понесенные позже, в последующих схватках, так как, конечно,
не всегда наши военные отряды выходили из набегов без потерь.
Весной 1867 года * племя гровантров, в то время воевавшее с Кон-
федерацией племен черноногих, заключило договор с кроу, и все они
в большом числе собрались на реке Милк, чтобы отпраздновать это
событие. Отряд молодых гровантров, возвращавшихся из набега на
кри, принес известие, что видел лагерь пиеганов в Раздельных Хол-
мах, или, как их называют белые, в Сайпресс-Хиллс. Это было важное
известие. У кроу были длинные счеты со старинными врагами. Такое
настроение было и у гровантров. Хотя они долгое время находились
под покровительством черноногих, которые сражались за гровантров
и защищали их от смертельных врагов — ассинибойнов и янктонаи,
но гровантрам чуждо чувство благодарности, и они поссорились из-за
пустяков со своими благодетелями. Теперь они собирались отом-
стить! Что могли пиеганы сделать против объединенных сил? Ничего.
Союзники собирались убить мужчин-пиеганов, взять в плен их жен-
щин, захватить богатое разнообразное имущество лагеря. Они были
так уверены в успехе, что велели своим женщинам сопровождать их,
чтобы разобрать предполагаемую добычу и позаботиться о ней.
Военный отряд молодых гровантров видел лагерь пиеганов
с далекого холма,«що не заметил, что сейчас же за холмом к западу
от лагеря, всего в полумиле от него, стояли лагерем все блады,
около пяти тысяч человек, то есть приблизительно тысяча воинов.
Нет, этого отряд не видел, и вот однажды утром кроу и гровантры
неторопливо подъехали по прерии к лагерю пиеганов, разодетые
в военные наряды, с развевающимися по ветру перьями военных
головных уборов и с украшениями из орлиных перьев на щитах.
С ними ехали женщины, весело болтая, заранее радуясь громадной
добыче, которая станет сегодня их собственностью. Вышедший рано
из лагеря пиеганов охотник, отправлявшийся с женой за мясом
убитых накануне животных, обнаружил врагов еще примерно в од-
* По другим данным—в 1866 году.
586
ной миле от лагеря и поспешил обратно, чтобы поднять тревогу;
одну из своих женщин он отослал вызвать бладов. Все бросились
к лошадям, к оружию, кое-кто успел даже надеть рубашку или головной
убор из военного наряда. К счастью, это было рано утром, и большая
часть табунов лошадей, пригнанных к лагерю, чтобы идти на водопой,
паслась неподалеку. Если кто не находил сразу своих лошадей, то ловил
и седлал первую хорошую, какую найдет. И вышло так, что, когда
атакующий отряд вылетел из-за небольшого бугра у края лагеря
с востока, его встретила такая подавляющая сила из решительных,
сидевших на хороших лошадях воинов, что отряд повернул и бежал,
произведя лишь несколько выстрелов. Нападавших охватила паника;
они думали только о том, как бы уйти. Лошади у воинов кроу
и гровантров были лучше, чем у их женщин, и они бросили своих
беззащитных жен на милость врага, стремясь только спастись.
Как только пиеганы и напавший на них отряд сошлись, началось
ужасное избиение. Большое Озеро, Маленькая Собака, Три Солнца
и другие вожди кричали все время своим людям, чтобы они щадили
женщин, но нескольких все же убили, раньше чем приказы дошли до
воинов. Беглецам-мужчинам не было пощады: их нагоняли и пристрели-
вали или раздробляли черепа палицами. Тревога была такой внезапной,
что у многих пиеганов не было времени выбрать резвую лошадь; они
садились на первую попавшуюся, которую смогли изловить, и эти
лошади скоро отстали. Другие всадники продолжали преследование
много миль, убивая всех, кого настигали; наконец лошади их уже не
могли скакать, а руки, державшие палицы, онемели оттого, что столько
времени наносили бесчисленные удары. Немногие из обратившегося
в бегство отряда оказывали какое-нибудь сопротивление; люди даже не
оборачивались, чтобы взглянуть назад, но, пригнувшись к седлу,
хлестали лошадь плеткой, пока не падали, сраженные пулей или
палицей. На протяжении нескольких миль тропа была усеяна мертвыми
и умирающими, и по ней мчались женщины с воплями ужаса —
женщины, которых они взяли с собой присмотреть за добычей. «Пускай
удирают! — кричал со смехом Большое Озеро.— Пускай удирают! Мы
поступим с ними, как Старик поступил с кроликами: оставим несколь-
ких на развод, чтобы их порода не вымерла совсем».
Сосчитали убитых. Только пятеро черноногих лишились жизни,
несколько человек было ранено. Но на тропе, по которой утром кроу
и гровантры так уверенно шли на нас, лежало триста шестьдесят
убитых. Многие из них не были изрезаны, так как победители устали
снимать скальпы. Но оружие и во многих случаях военные наряды
и украшения победители забрали. Затем оба лагеря перешли неско-
лько на запад, предоставив поле битвы волкам и койотам.
Как вы знаете, гровантры запросили мира и теперь снова нахо-
дятся под покровительством нашего племени. А сейчас вот пришли
посланные от кроу. Что ж, поживем — увидим.
И, пожелав нам спокойного сна, Встающий Волк—я не
могу назвать его Монро — отправился домой.
Когда Берри жил в лагере или где-нибудь недалеко от
него, пиеганы не решали никакого дела, не посоветовавшись
587
с ним, и всегда принимали его совет. Он был по существу их
вождем; вожди племени уважали его, полагались на него, и он
неизменно советовал то, что было в их интересах. И на этот
раз его пригласили присутствовать на совете, рассматрива-
вшем предложение кроу; пошел туда и я, так сказать, под его
прикрытием. Я хотел послушать речи. Делегация кроу, разу-
меется, отсутствовала. Палатка Большого Озера была полна
вождей и старейшин, включая и молодых начальников раз-
личных групп общества Все друзья. Среди последних я заме-
тил и своего врага, Олененка, который мрачно взглянул на
меня, когда я вошел. Он начинал уже действовать мне на
нервы. Сказать по правде, я с нетерпением ожидал того дня,
когда мы с ним посчитаемся, так как чувствовал неизвестно
на чем основанную уверенность, что мне суждено когда-
нибудь отправить его тень на Песчаные Холмы.
Большое Озеро набил свою каменную трубку, один из
знахарей зажег се и произнес короткую молитву; затем труб-
ку стали передавать по кругу. Первым выступил Три Солнца,
сказав, что он и его клан Одинокие Едоки относятся благо-
приятно к заключению мирного договора со старинным
врагом племени. Как только он кончил говорить, Олененок
произнес страстную речь. Ему полагалось говорить одним из
последних, так как старшие и занимающие более высокое
положение должны выступать прежде молодых, но он выско-
чил вперед. Тем не менее его молча выслушали. Черноногие
всегда держатся с достоинством и пропускают без замечаний
нарушения племенных обычаев и этикета. Однако в конце
концов нарушителя заставляют всячески расплачиваться за
свое дурное поведение. Олененок сказал, что он выступает от
имени Носителей Ворона, группы большого общества Все
друзья, и что она не хочет мира с кроу. «Кто эти кроу, как не
убийцы наших отцов и братьев, похитители наших табунов?
Как только зазеленеет трава,— закончил он,— я и мои друзья
отправимся в набег против племени реки Вапити (Йелло-
устон), и набеги наши будут повторяться до конца лета».
Один за другим выступали ораторы; многие из них высказы-
вались за мирный договор, некоторые—большей частью из
молодежи—выражали то же мнение, что и Олененок. Особенно
запомнилась мне речь древнего старика, слепого, седого знахаря.
«О дети мои,—начал он,— о дети мои! Слушайте меня, опушай-
те со вниманием. Когда я был молод, как некоторые из вас,
я чувствовал себя счастливее всего, когда бывал в набегах на
неприятелей, убивал их, угонял их лошадей. Я разбогател. Мои
жены родили мне четырех красавцев сыновей. Палатка моя
всегда была полна хорошей пищи, отличных мехов. Мальчики
мои выросли, и как я ими гордился! Они были так сильны,
588
ловки, отлично ездили верхом, были хорошими стрелками.
И они были так ласковы со мной и со своими матерями.
«Больше ты не охоться,— приказывали они,— ты старе-
ешь. Сиди здесь, у очага в палатке, кури и мечтай, а мы
о тебе позаботимся». Я был доволен, благодарен им. Я пред-
видел много счастливых зим впереди, когда я состарюсь.
Хайя! Один за другим мои красавцы сыновья отправлялись
на войну и один за другим не возвращались. Двух из моих
жен тоже убили враги. Еще одна умерла, а та, которая жива,
стара и слаба. Я слеп и беспомощен; оба мы зависим в еде
и одежде от своих друзей; им мы обязаны местом у очага
в палатке. Поистине это очень тяжелое положение. Но не
будь войны — ай! Не будь войны, я жил бы сейчас в собствен-
ной палатке со своими детьми, внуками и женщинами, все
мы были бы счастливы и довольны. То, что произошло,
повторится. Вы, выступавшие против мира, подумайте как
следует и возьмите свои слова обратно. То, что война сдела-
ла со мной, она, наверное, сделает и со многими из вас».
Когда старик кончил, почти все в палатке закричали
в знак одобрения: «А!», «А!» (да). Затем Большое Озеро
сказал несколько слов.
— Я собирался произнести речь за мир,— сказал он,— но
наш слепой друг высказал все это лучше, чем мог бы сказать
я. Его слова — мои слова. Послушаем нашего друга, вождя-
торговца.
— Я скажу, как и ты,— поддержал его Берри,— речь
старика — моя речь. Лучше лагерь мира и изобилия, чем горе
вдов и сирот. Давайте заключим мир.
— Пусть будет мир! — сказал Большое Озеро.— Только
шестеро выступали против мира, подавляющее большинство
за то, чтобы был мир... Я скажу посланным кроу, что мы
встретим их племя в Форт-Бентоне в месяц ягоды ирги и там
заключим дружбу. Я сказал. Идите.
Мы разошлись в разные стороны. Я пошел в свою палат-
ку, где застал Пожирателя Камней, беседовавшего с Нэтаки.
Я сразу увидел, что она чем-то взволнована. Как только
я рассказал нашему другу о решении совета, она начала:
— Слушай, что мы обнаружили. Его мать,— она указала
на Пожирателя Камней,— двоюродная сестра моей матери,
моя родственница. Он мне родственник. Как странно, он
пришел в нашу палатку как чужой, а мы установили, что он
нашей крови, из нашей семьи. И ты говоришь, что мы
должны встретиться с кроу, когда созреет ирга. Как я рада,
как рада! Как будет рада моя мать увидеть ту, которую мы
считали умершей. Мы будем добры к ней. Мы заставим ее
забыть все, что она выстрадала.
589
Я протянул руку, и мы с Пожирателем Камней обменя-
лись рукопожатием.
— Друг и родственник,—сказал я,—я рад этому известию.
И я действительно был рад. Мне очень нравился этот
молодой человек, рассказавший нам так бесхитростно и про-
сто о своих страданиях и унижениях среди, можно сказать,
совсем чужих людей, ведь дети от брака между членами
разных племен и народов почти всегда считаются родными
материнской, а не отцовской родне.
В честь гостей общество Все друзья устроило танцы—
танцы племени Носящих Пробор, или сиу; это было великолеп-
ное, грандиозное зрелище. Чтобы не отстать, кроу решили
исполнить один из своих особых танцев, называвшийся, кажется,
танец Собачьего Пира. Но как только о нем упомянули, пиеганы
внезапно утратили к танцам всякий интерес. Не потому, что они
не хотели смотреть этот танец; им очень этого хотелось. Все
дело было в собаке. Для пиеганов собака—священное живо-
тное, которое нельзя убивать и—пуще всего—употреблять
в пищу. Опасаясь гнева богов, никто из пиеганов не смел
подарить гостям собаку, зная, что ее убьют и съедят. Я раз-
решил эту проблему, купив собаку у одной старухи, перед
которой сделал вид, что мне нужен сторожевой пес, а затем
отдал собаку кроу. Это была большая, толстая, очень старая
собака, почти беззубая, полуслепая и мохнатая, как волк. Кроу
отвели ее вниз в лес у реки; когда я снова увидел собаку, она
висела па дереве, очищенная от шерсти и выскобленная; ее белая
кожа блестела, как кожа свиньи в мясной. На следующий день
им понадобился котел, чтобы варить собаку; никто не решался
предоставить им для этого котел. Снова я пришел им на
выручку—«одолжил» у Берри две пустые пятигаллоновые бан-
ки из-под спирта и пожертвовал их. В этих банках кроу превос-
ходно приготовили собачье мясо.
У этих кроу были, пожалуй, самые красивые из виденных
мною военные наряды. Каждое орлиное хвостовое перо в их
головных уборах было совершенством, а спускающаяся вниз
часть убора свисала до пят и волочилась по земле. Их
рубашки и ноговицы были изящно обшиты по краю бах-
ромой из хорька, прядей волос со скальпов и замши и укра-
шены так же, как их пояса и мокасины, вышитыми рисун-
ками из превосходно уложенных игл иглошерста ярких цве-
тов. Дымящиеся банки с собачьим мясом принесли на ровное
открытое место между лагерем и рекой и поставили около
разведенного здесь перед этим костра. Два кроу забили
в барабан; танец начался, огромная толпа собралась в боль-
шой круг, чтобы посмотреть на танцы. Никто не хотел
подходить близко к банкам с запретной пищей. Насколько
590
я помню спустя столько лет, песня, сопровождавшая танец,
была совсем не похожа на песни черноногих, но фигура
танца—прыжок вперед на одной ноге, потом на другой со
слегка наклоненным вперед корпусом — походила на фигуры
танца Носящих Пробор. Танцуя, кроу двигались взад и вперед,
то направо, то опять налево, через небольшие промежутки
времени совершая полный круг около костра и банок, с протя-
нутыми руками, как бы благословляя пищу. Обойдя в танпе
круг, они отдыхали и курили в это время трубки. Затем танец
повторялся. Представление длилось около часа, затем участни-
ки его отодвинули банки от костра и приготовились насладить-
ся их содержимым. Не прошло и двух минут, как все до единого
пиеганы покинули площадку. Нескольких женщин стошнило
от одной мысли о том, что можно есть такую запретную пищу.
Пробыв с нами еще два-три дня, кроу стали готовиться
к уходу; им самим и для их вождя надавали много подарков.
Они унесли с собой фунтов десять табаку в знак того, что
пиеганы принимают их шаги к заключению мира, и, кроме
того, красивую трубку из черного камня — подарок их глав-
ному вождю от Большого Озера. Им дали также много
лошадей, хорошие одеяла, кожаные сумки с отборным суше-
ным мясом и наполненные пеммиканом кожи. Нэтаки велела
пригнать свой маленький табун.
— Мои лошади — твои лошади,—сказала она мне,— дай
Пожирателю Камней вот эту вороную четырехлетку.
Я исполнил ее требование. Затем она собрала кое-что для
его матери: новое одеяло, синее шерстяное платье, разные
краски и безделушки, наконец, большой запас еды в дорогу.
Пожиратель Камней, покидая нас, едва мог вымолвить сло-
во. Наконец ему удалось выговорить:
— Дни, проведенные здесь с вами, были счастливыми
днями. Я уезжаю от вас, мои милые щедрые родственники,
но скоро я опять встречусь с вами уже вместе с матерью. Она
будет плакать от радости, когда услышит то, что вы ей
велели передать, и получит эти прекрасные подарки.
И они уехали по долине, через скованную льдом реку,
а мы вернулись к своим обычным делам.
Глава XVIII
Набег кроу
Сильный ветер чинук в конце февраля очистил реку ото
льда. Немного снега, остававшегося в лощинах, скоро раста-
яло. После этого холодная погода уже не возвращалась,
и в марте на речных долинах зазеленела трава.
591
Жизнь в лагере текла вообще спокойно. Однажды ночью
ассинибойны украли сорок лошадей; нагнать их не удалось,
хотя большой отряд шел по их следам на восток до самого
холма Хэри-Кэп. Наутро после кражи мы обнаружили в цен-
тре нашего лагеря их победный знак — длинную стрелу
с привязанным к ней большим скальпом, воткнутую в зем-
лю. Наши были очень этим огорчены. Фактически это было
послание нам от врага примерно следующего содержания:
«Мы дарим вам скальп, который мы сорвали с головы члена
вашего племени. Мы захватили у вас лошадей. Мы — ас-
синибойны» (племя можно было опознать по своеобразной
отделке стрелы).
«Мы им о себе напомним, как только наступит лето»,—
говорила наша молодежь. Черноногие редко отправлялись
в набеги в холодное время. Наоборот, ассинибойнские воен-
ные отряды, по-видимому, предпочитали самые суровые
зимние месяцы для совершения экспедиций. Ассинибойны —
очень трусливый народ и понимали, что они меньше риску-
ют быть обнаруженными и оказаться вынужденными сра-
жаться в такое время, когда враг выходит из дому, только
чтобы поохотиться по соседству с лагерем.
Я никогда не забуду другого утра, когда несколько мгно-
вений казалось, что мы все стоим лицом к лицу с ужасной
смертью. Накануне вечером в двух или трех милях в сторону
от реки было обнаружено огромное стадо бизонов, настоль-
ко большое, что говорили, будто долина Кау-Крик и холмы
по обе ее стороны, насколько хватал глаз, кажутся черными
от этих животных. Вскоре после восхода солнца много охот-
ников, за которыми следом ехали женщины на лошадях,
тащивших волокуши, отправились, чтобы устроить погоню
на это стадо и добыть мяса.
Приблизительно через час охотники на своих обученных
лошадях врезались в стадо и разделили его так, что тысяча
голов или даже больше бросилась прямо вниз по долине
в сторону лагеря. За этой частью стада и направилась пого-
ня, потому что, чем ближе к лагерю происходит убой живо-
тных, тем легче убрать мясо. Испуганные животные убегали
вниз по долине, упорно преследуемые охотниками. Мы, на-
ходившиеся в лагере, услышали гром копыт стада и увидели
тучу поднятой бизонами пыли еще раньше, чем завидели их
самих. Наши палатки стояли на нижнем конце долины,
между рекой и крутым, голым, скалистым гребнем к востоку
от нее. Все население — мужчины, женщины и дети — выбе-
жало из лагеря, чтобы посмотреть на погоню: такая возмож-
ность представляется не каждый день. Право, было гораздо
интереснее видеть вблизи такую погоню, чем участвовать
592
в ней. Когда садишься верхом на охотничью лошадь и попа-
даешь в гущу стада, то видишь только тех бизонов, за
которыми гонишься, которых застрелил или пытался застре-
лить. Нет времени и возможности осознать что-нибудь, кро-
ме этого. Но зритель, наблюдающий погоню, видит очень
многое. Прежде всего на него производит сильное впечатле-
ние мощь громадных мохнатых своеобразных животных,
бешено проносящихся мимо него с громоподобным топотом
и треском сталкивающихся рогов, заставляя землю содро-
гаться, как от землетрясения. А затем он видит охотников
с развевающимися по ветру длинными волосами; охотники
направляют своих обученных лошадей то туда, то сюда
в гуще стада, намечая то жирную корову, то отборного
молодого бычка, стреляют из ружей или, перегнувшись,
всаживают стрелу глубоко в самые уязвимые места громад-
ного животного; он видит, как прерию, по которой пронес-
лись бизоны, усеивают убитые животные, как другие, опу-
стив голову, покачиваются, шатаются, в то время как жизнь
уходит из них с потоками крови, струящимися изо рта
и ноздрей, пока наконец не рухнут на землю обмякшей
безжизненной грудой.
Да, это было зрелище! Вот что мы видели в то утро, стоя
у своих палаток. Никто не выражал возгласами одобрения
охотникам, не было ни разговоров, ни смеха. Момент был
слишком торжественный. Мы видели разгул смерти: огром-
ные, сильные животные, полные неистощимой энергии, вне-
запно пораженные, превращались в бесчувственные груды
мяса и кожи. Как это ни парадоксально, но черноногие
почитали бизонов, говорили о них с благоговением, считали
магическим или священным то самое животное, которое
убивали для еды, шкура которого давала им кров и одежду.
Табун лошадей на водопое у реки испугался шума при-
ближающегося стада. Лошади выскочили по берегу наверх
и помчались по долине, задрав головы и хвосты, прямо
навстречу стаду; оно повернуло к востоку, пересекло речку
и понеслось по нашему берегу. Скалистый гребень, замы-
кавший долину, был слишком крут, чтобы бизоны могли
на него вскарабкаться, и они побежали по ровной низине
прямо на наши палатки. Какая поднялась суматоха! Люди
в ужасе метались, укрываясь то за одной, то за другой
палаткой. Визжали женщины, плакали дети, мужчины вы-
крикивали советы и распоряжения. Я схватил за руку Нэ-
таки, побежал с нею к одному из фургонов Берри и подсадил
ее наверх. Мгновенно фургоны Берри и Гнедого Коня на-
полнились народом, другие залезли под фургоны и тол-
пились рядами позади них. Те, кто оказался поблизости
593
от гребня, вскарабкались наверх между скал, кто был около
речки, попрыгали в воду, но многие стояли беспомощно
за своими палатками в центре лагеря. Вот уже головные
бизоны стада достигли крайних палаток. Они не могли по-
даться назад, так как бегущие сзади нажимали на них, и они
продолжали мчаться галопом вперед, пробегая по извилис-
тым дорожкам между палатками, легко прыгая из стороны
в сторону, чтобы обогнуть их, злобно лягая их по пути.
Несмотря на свои большие размеры и неуклюжий вид, би-
зон— быстрое и ловкое на бегу животное.
Я стоял вместе со многими другими под прикрытием
одного из фургонов и смотрел на коричневый живой поток,
проносившийся мимо, извиваясь между палатками, как река
извивается, огибая островки и отмели в своем русле. Все до
одного были напуганы; мы затаили дыхание в напряженном
ожидании, так как хорошо понимали, что любая мелочь —
ружейный выстрел или появление впереди какого-нибудь
подозрительного предмета—может вызвать смятение в ста-
де, а если оно повернет назад или собьется в плотную массу,
то, несомненно, затопчет насмерть много людей, перевернет
палатки, непоправимо разрушит большую часть лагеря. Нам
казалось, что все это длится много времени, на самом деле
прошло не больше одной-двух минут, пока последний бизон
стада не миновал все палатки и не перебежал через реку на
противоположный берег. Никто не пострадал, ни одна па-
латка не была опрокинута. Но разложенное на длинных
платформах мясо, множество шкур и мехов разных живо-
тных, растянутых для сушки на колышках, вбитых в землю,
либо исчезли, либо были иссечены в мелкие куски. Это было
поистине такое переживание, какого не забудешь; спасибо,
что мы остались живы. Представляя себе, что бы случилось,
если бы мы оказались на пути мчавшегося стада, я содрогал-
ся. Я уверен, Нэтаки выразила мысли всех, когда сказала:
— Как велика доброта Солнца, сохранившего нас нев-
редимыми в этой большой опасности!
На следующий день я увидел, что деревья и высокие
кусты по берегам реки ярко расцвечены приношениями лю-
дей нашего племени своему богу. Они всегда брали для
приношений свои лучшие вещи, самые красивые и наиболее
ценимые ими украшения и наряды.
Зима прошла. Берри и Гнедой Конь выехали в Форт-Бен-
тон со своими семьями и последними грузами, закуплен-
ными в период зимней торговли. Они отлично заработали
и решили некоторое время пожить в форте. Берри заявил,
что он больше не будет перевозить грузы на прииски своим
обозом на быках; он или продаст обоз, или наймет кого-
594
нибудь в начальники обоза. У пиеганов было еще много
бизоньих шкур первого сорта, волчьих шкур и других мехов,
которые они собирались продать в форте, но вместо того,
чтобы отправиться прямо туда, они решили пройти кругом,
направляясь на юг, вверх по реке Джудит, оттуда к северу,
через Арроу-Крик и вдоль подножия гор Хайвуд. Я от-
правился с ними, договорившись встретиться с Берри в фор-
те и разработать с ним план торговли на следующий сезон.
Итак, теплым солнечным днем в конце марта лагерь
снялся, и мы, перейдя реку вброд в широком мелком месте,
около острова Kay-Айленд, взобрались по южному склону
долины и растянулись цепочкой по прерии. Во время таких
переходов Нэтаки и я часто отставали от каравана и ехали на
расстоянии мили или немного дальше влево или вправо от
тропы, охотясь понемногу в стороне. Нам ничто не мешало
охотиться таким образом, так как добрая матушка Нэтаки
и семья ее дяди брали на себя заботу о наших лошадях,
вьючных и запряженных в волокуши, и гнали их вместе со
своим табуном. А когда мы вечером приезжали в лагерь, то
заставали свою палатку уже поставленной, ложа разостлан-
ными; вода и дрова были уже приготовлены, и неутомимая
матушка сидела у огня, ожидая нас. Иногда Нэтаки ласково
выговаривала ей за то, что она все это делает, но мать
неизменно отвечала:
— Вы, молодые, должны жить счастливо. Моя мать
делала то же для меня, когда я была недолго замужем.
Наступит день, когда вы, наверное, будете делать то же для
своей дочери.
Последнее замечание заставляло мою маленькую жену
смущенно отворачиваться, и она делала вид, что чем-то
очень занята.
Увы! Они думали, что эта беззаботная жизнь будет про-
должаться вечно. Даже мы, белые, не подозревали, как скоро
исчезнут бизоны.
В то прекрасное утро мы постепенно медленно отъез-
жали под углом к тропе на запад, пока не оказались милях
в двух от нее. Еще дальше в стороне мы увидели тут и там
отдельных охотников, когда они проезжали по возвышен-
ному месту; временами показывалась длинная колонна лаге-
ря на походе. Иногда мы медлили, позволяя лошадям пощи-
пывать траву на ходу, затем снова переводили их на галоп
и скакали, пока не нагоним остальных. Нэтаки безостановоч-
но болтала, сообщая всякие лагерные сплетни, рассказывая
истории, задавая вопросы о стране, из которой я прибыл. Ей
хотелось все знать об обычаях белых женщин, и хорошее,
и плохое, и, когда я рассказывал кое-что из того, что знал
595
о поступках дурных женщин, она приходила в ужас и повто-
ряла много раз подряд:
— Ужасно, как им не стыдно! Ни одна женщина из
племени черноногих так бы не поступила!
Около полудня мы подъехали к верхнему концу заросшей
соснами лощины, идущей к далекой Джудит. Здесь в рощице
бежал прозрачный холодный ручеек. Мы напились, потом
отвели своих лошадей на вершину склона, откуда могли
хорошо обозревать окрестности, и позавтракали хлебом
и сушеным мясом. Из-за гребня напротив нас выбежала
рысцой прерийная лисица, сбежала по склону в рощу к ручей-
ку и скоро появилась на нашей стороне, принюхиваясь,
очевидно почуяв запах еды. Лисица подошла, остановившись
в тридцати футах, и стала смотреть на нас и на щипавших
траву лошадей, потом обошла кругом и наконец растянулась
на брюхе с поднятой головой, внимательно следя за нами
и часто нюхая воздух; ее тонкий, изящно очерченный нос
забавно шевелился. Очевидно, она рассуждала так: «У этих
животных странного вида есть какая-то еда. Подожду-ка
я здесь немного и поищу тут кругом, когда они уйдут». Во
всяком случае Нэтаки сказала, что маленький зверек думает
именно это, а у меня были основания полагать, что в таких
вещах она обычно знает, о чем говорит.
«Рассказывала я тебе когда-нибудь,— спросила она,— про свое-
го деда и его ручную лисицу? Нет? Ну, так слушай. Однажды ночью
сон приказал моему деду поймать прсрийную лисицу, приручить се
и быть с ней ласковым. Он долго обдумывал этот сон, советовался
с другими о его смысле, но никто, как и он сам, не понимал, что это
значит. На следующую ночь сон сказал ему то же, и на третью ночь,
и, наконец, на четвертую. Четыре раза сон приказывал ему сделать
это. Четыре — священное число. Когда он встал на четвертое утро,
он понял, что должен повиноваться велению сна. Он уже не спраши-
вал, почему или что означает сон, а просто, поев, отправился
ловить лисицу. Лисиц было много. Через каждые несколько шагов
он видел лисиц, бегущих впереди или сидящих у своих нор, в кото-
рых они исчезали при его приближении. У деда был длинный ремень
от поводьев, к концу которого он привязал кусок тоненького ремеш-
ка из замши. Он сделал скользящую петлю из ремешка. Укладывая
ее кольцом вокруг входа в нору, он отходил назад, насколько
хватало длины ремня, затем ложился, выжидая появления животно-
го. Если лисица высунет голову, стоит дернуть за ремень, и петля
затянулась бы на се шее или вокруг туловища. Этим способом дети
ловят сусликов; он сам в дни молодости делал это и думал, что
таким же манером поймает лисицу.
У этих зверей бывает несколько выходов из норы, иногда даже
пять или шесть. Если мой дед укладывал петлю вокруг дырки,
в которую на его глазах лисица влезла, то животное обязательно
596
выглядывало через другое отверстие и, увидев, что он лежит непода-
леку, пятилось назад и больше не показывалось, как бы долго он ни
выжидал. Так прошел первый день, затехМ второй. Вечером третьего
дня он затянул петлю на одной лисице, но одним ударом своих
острых зубов она перерезала ремешок и убежала. В этот вечер он,
усталый, возвращался домой; ему хотелось пить, он был голоден.
Вдруг на склоне лощины он увидел пятерых лисят, игравших у входа
в нору; отец и мать сидели неподалеку, наблюдая за ними. Лисята
были совсем маленькие; они были еще так малы, что не могли
быстро и ловко бегать, но медленно и неуклюже ползали, кувырка-
ясь один через другого. Он сел на противоположном склоне лощины
и наблюдал за ними, пока не зашло солнце и не наступила ночь. Дед
все задавал себе вопрос, как ему поймать одного из детенышей. Он
молился, призывая богов и духа сна указать ему путь.
Вернувшись в палатку, он поел, напился, набил и раскурил
трубку и снова стал молиться о помощи в предстоящем деле.
И вдруг, когда он сидел и молча курил, ему открылся нужный
способ. Боги смилостивились над ним. Он лег и спал хорошо.
— Пойди найди мне большую лопатку бизона,— сказал он
моей бабушке после утренней еды,— потом возьмешь шкуру бизона
и пойдешь со мной.
Они отправились к норе лисят. Очень близко от того места, где
накануне играли детеныши, был клочок земли, поросший травой
райграсом. Дед мой начал срезать в середине его слой дёрна, раз-
рыхляя землю ножом. Бабушка помогала ему, пользуясь лопаткой
бизона, как белые лопатой, удаляя землю и высыпая ее на бизонью
шкуру; затем она относила шкуру, наполненную землей, в сторону
и рассыпала ее по дну лощины. Они работали долго, взрезая дёрн
и копая землю, расширяя яму, пока она не достигла такой глубины,
что дед мог стоять в ней. Глаза его приходились на уровне земли;
окаймлявшая яму оставшаяся трава райграс образовала хорошее
прикрытие: лисицы могли бы почуять его, но увидеть его они не
могли.
— Иди домой,— сказал он бабушке, когда они кончили рабо-
ту.— Иди домой и принеси жертву Солнцу. Моли его, чтобы мне
удалось предстоящее дело.
Затем он влез в яму и стоял в ней тихо, выжидая, высматривая,
когда выйдут детеныши. Ждал он долго. Ему казалось, что солнце
очень медленно движется в сторону гор. Было очень жарко; деду
страшно хотелось пить. У него заболели ноги, но он стоял насторо-
же неподвижно, как сама земля. Незадолго до захода солнца вышла
старая лисица. Вдруг она почуяла деда и быстро убежала вверх по
лощине, не смея вернуться туда, откуда подул ветер, предупреди-
вший ее об опасности, пусть невидимой, но именно поэтому особен-
но страшной. Вскоре после этого один за другим вышли детеныши;
они вылезли медленно и лениво, позевывая и потягиваясь, зажмури-
вая глаза от яркого света. Они начали играть, как накануне вечером,
и вскоре сбились в кучу, борясь между собой, у края клочка рай-
граса. Тут мой дед быстро протянул руку и схватил одного за шкуру
на загривке. «Хайя, братец,— крикнул он,— попался!» Выбравшись
из ямы, дед закутал лисенка в полу плаща и поспешил в свою
597
палатку. Он был счастлив. Четыре раза дух сна говорил с ним, на
четвертый день дед выполнил его веление. Дед был уверен, что
поимка лисицы к добру.
Дед мой назвал зверька Пупокан (сон). С самого начала лисенок
его не боялся. Вскоре лисенок подружился с домашними собаками.
Его сразу полюбила одна старая сука, и, если около палатки начина-
ла бродить чужая собака, сука ее прогоняла. Лисица охотно поедала
кусочки мяса, которые ей давал дед, и научилась лакать воду и суп.
Дед запретил всем ласкать ее, кормить или звать по имени, и лисица
дружелюбно относилась только к нему. Она старалась ходить за ним
следом повсюду, а ночью заползала под шкуры и спала с ним рядом.
Когда лагерь переходил на новое место, лисице устраивали гнездыш-
ко в волокуше, и она там лежала спокойно до конца путешествия.
Забавный это был детеныш: вечно играл с дедом или домашними
собаками. Если, бывало, что-нибудь лисенка испугает, то он бежит
к деду, издавая отрывистый, захлебывающийся, хриплый лай, какой
мы слышим по ночам в прерии за палатками. Мне так хотелось
поиграть с ним, взять его на руки, приласкать, но мать говорила мне:
— Нс смей, это священная лисица, и, если ты к ней притронешь-
ся, с тобой случится что-нибудь ужасное. Ты можешь ослепнуть.
Когда лисенок подрос, он иногда бродил по ночам вокруг
палаток, пока за ним не погонится какая-нибудь собака. Тогда он
мчался назад в палатку и заползал в постель к деду. Ни одна мышь
не могла пробраться под шкуру прикрытия палатки, чтобы Пупокан
не нашел и нс убил ее; часто он притаскивал домой птицу или
суслика. Около того времени, когда Пупокану исполнилось две
зимы, мы стояли лагерем на Малой реке, у самых гор Бэр-По,
к северу от них. Однажды ночью, когда огонь в очаге уже погас и все
спали, Пупокан разбудил моего деда, так как прижался к его голове
и стал лаять так, как он лаял, когда пугался. «Перестань,— сказал
дед и, потянувшись, легонько шлепнул лисенка.— Перестань лаять
и спи». Но Пупокан не замолчал. Наоборот, он лаял все сильнее,
дрожа от возбуждения. Дед приподнялся на локте и осмотрелся.
Сквозь отверстие для выхода дыма светила луна, и дед мог раз-
глядеть предметы в палатке. На другом конце, у входа, виднелось
что-то, чего в палатке не бывает,— темный неподвижный предмет,
похожий на скорчившуюся человеческую фигуру. «Кто там?—спро-
сил дед.— Что тебе здесь нужно?» Ответа не было. Тогда дед опять
заговорил: «Говори скорее, кто ты. Встань и отвечай, или я тебя
застрелю». Ответа по-прежнему не было. Пупокан лаял, не переста-
вая. Дед тихонько протянул руку за ружьем, лежавшим в изголовье,
бесшумно взвел курок, прицелился и выстрелил. Со страшным кри-
ком человек—ибо предмет этот оказался человеком — вскочил
и упал мертвым прямо в горячую золу и угли на очаге. Дед мой
быстро оттащил убитого в сторону. Конечно, выстрел разбудил весь
лагерь. Крики испуганных женщин из палатки деда заставили всех
собраться около нее. Развели огонь, и в его свете стало видно, что
убитый — враг из далекого племени сиу. Он был безоружен, не
считая большого длинного ножа, все еще крепко зажатого в его
правой руке. Очевидно, он вошел в палатку, намереваясь украсть
ружье, и заколол бы всякого, кто помешал бы ему.
598
Когда лисица дала знать о его присутствии, ои, вероятно, поду-
мал, что останется необнаруженным, если будет сидеть скорчившись
на земле, и что разбуженные им скоро опять заснут. По-видимому,
он пробрался в лагерь один; никаких следов других сиу не об-
наружили, ни одна лошадь не пропала.
В лагере только и было разговоров, что о лисице и о сне моего
деда. Все это было проявлением большой магической силы. Как мой
дед был доволен! Он принес много жертв, много молился и полюбил
Пупокана еще сильнее прежнего. Зверек прожил у нас еще две зимы,
а потом однажды летней ночью его укусила гремучая змея, и он
вскоре умер. Женщины завернули маленькое распухшее тело в би-
зонью шкуру и похоронили его на платформе, построенной ими на
тополе,— совсем как человека».
Я подтянул подпруги. Нэтаки разложила на гладком
плоском камне остатки нашего завтрака.
—. Поешь вдоволь, братец,—сказала она.
Мы сели на лошадей и отъехали; обернувшись, мы увиде-
ли, что лисица усердно жует кусочек сушеного мяса. Позже,
днем, мы приехали в лагерь, разбитый близ небольшого озера
па высоком плато. Вода в озере была плохая, но, вскипятив, ее
можно было пить. Топливом нам служил бизоний навоз.
Вечером меня пригласили на пир, устроенный Большим
Озером. В числе других солидных гостей был и Встающий
Волк. Молодые люди редко пировали и курили со старшими;
лагерь был разделен на много компаний или кругов общества,
совершенно так, как бывает в наших городах, с той только
разницей, что между различными кругами не было соперниче-
ства и зависти. Мы, помнится, успели выкурить только по
одной трубке, как в палатку вбежал молодой человек и сказал:
— Приближается многочисленный военный отряд.
— А!—воскликнули все, а Большое Озеро сказал:
— Скорее расскажи нам все.
— Я охотился,— сказал молодой человек,—привязал
свою лошадь к кусту, а сам стал подползать к группе ан-
тилоп. Может быть, я недостаточно крепко привязал ло-
шадь; она отвязалась и убежала назад по своему следу,
и я вынужден был идти обратно пешком. Перед заходом
солнца я вышел на вершину гребня и увидел наш лагерь; на
другом гребне, около реки Джудит, я заметил не менее
пятидесяти человек. Должно быть, они обнаружили наш
лагерь по дыму очагов или еще по каким-нибудь приметам.
Я подождал, пока стемнело настолько, что меня уже не
могли заметить, и поспешил сюда. Они, несомненно, сдела-
ют набег на наш лошадиный табун сегодня ночью.
— Ступайте в лагерь,— сказал быстро и решительно Бо-
льшое Озеро.— Скажите людям, чтобы они сейчас же шли
599
сюда. Предупредите женщин, чтобы не кричали, не плакали
и не бегали. Скорее!
Я пошел домой и рассказал Нэтаки об этой новости.
Я снял чехол с ружья и наполнил карманы куртки патронами.
— Подожди! — сказала она, схватившись за ружейный
ствол.— Что ты собираешься делать?
— Да ведь Большое Озеро велел нам собраться в его
палатке,— объяснил я.— Я полагаю, что у него есть какой-
нибудь хороший план действий.
— Да, он мудр,— согласилась опа,— но ты не пойдешь
туда, чтобы тебя убили воины из вражеского отряда. Оста-
вайся здесь, со мной.
— Но наши лошади! Не могу же я оставаться здесь,
в палатке, и позволить неприятелю угнать их.
— Неважно. Пусть угоняет.
— Но,— сказал я,— если я останусь здесь, подумай, что
скажут люди. Они будут называть меня трусом, будут гово-
рить тебе: у твоего белого сердце женщины. Почему ты не
сошьешь ему несколько платьев?
Это положило конец спору. Она просто села на ложе,
накрыв голову шалью, и так я ее покинул. Я признаюсь, что,
когда я уходил, у меня не было бешеной жажды битвы.
Веселый огонь в очаге палатки, покойное ложе и трубка
с длинным чубуком дороги всем, кроме безрассудного юно-
ши, который только и думает, что о войне. Большое Озеро
был прирожденным мастером тактики. За несколько минут,
потребовавшихся на то, чтобы собрать людей вокруг его
палатки, он продумал свой план обороны и в немногих словах
отдал распоряжения. Различные группы общества Все друзья
были разделены на четыре отряда и получили приказ тихонь-
ко выйти из лагеря на север, на юг, на восток и на запад от
него и там ожидать подхода неприятеля. Все остальные, не
принадлежавшие к обществу, должны были присоединиться
к любому из отрядов по своему выбору. Не приходилось
опасаться, что военный отряд в пятьдесят человек или даже
в три раза больший нападет на лагерь. Они, конечно, пришли
воровать лошадей, и план заключался в том, чтобы дойти до
места, где пасутся табуны, и там залечь, ожидая врага.
Наиболее ценные лошади были, как обычно, привязаны около
палаток владельцев, и неприятель, минуя табуны обыкновен-
ных лошадей, попытается добраться до этих лучших, перере-
зать их привязи и увести их по одной, по две, по три.
Я вышел с Бешеными Собаками и Носителями Ворона
и еще с тридцатью — сорока мужчинами, которые, подобно
мне, не принадлежали ни к какой организации. Мы рас-
тянулись в широкую цепь и, пройдя медленно в молчании
600
около полумили, получили переданное по цепи распоряжение
остановиться. Тогда мы сели под прикрытием кустарников
полыни и «жирного дерева» *. На западе низко на небе
стояла луна; она должна была зайти около полуночи. Было
поэтому не очень темно, и мы вполне отчетливо видели
кустарник в сорока или пятидесяти ярдах впереди себя. Мы
долго просидели так тихо Ближайший справа от меня воин
тихо подполз ко мне и сел рядом.
— Ночное светило скоро скроется из виду,— прошептал
он.— Военный отряд уже скоро появится, если они вообще
придут этой ночью.
То, что он сказал, было верно. Немного времени спустя
мы услышали неясный отдаленный звук голосов. Наступила
тишина. Затем послышались осторожные шаги, шорох ку-
старника, тершегося об ноговицы, и показались участники
набега; они продвигались, ничего не подозревая.
Первым выстрелил кто-то слева от меня, а за ним вся цепь
начала стрелять рассыпным огнем. Искры дешевого черного
пороха тлели и сверкали, вылетая в темноту из дул кремневых
и нарезных ружей. На мгновение вспышки ослепили нас; когда
мы снова смогли видеть, неприятель уже убегал. Они выпусти-
ли много зарядов в ответ, но, как мы потом установили, ни одна
из их пуль не попала в наших. Вся цепь, почти как один человек,
бросилась вперед с криками: «Бешеные Собаки! Носители
Ворона! Смелее, уничтожим их всех до одного». Впереди
валялось пять тел, один еще был жив. 1лухой удар палицы — и
полулежавший человек растянулся навзничь; заходящая луна
освещала его лицо. В мгновение ока мертвые были оскальпиро-
ваны, оружие их взяли первые подошедшие к ним. Отряд наш
бежал вперед, изредка стреляя по смутно виднеющимся фигу-
рам отступающих. За нами шли теперь остальные три отряда
лагеря, поощряя нас криками. Но врагов уже не было ни видно,
ни слышно, и наш отряд остановился. Бесполезно было
продолжать искать их в темноте. Подошел Большое Озеро.
— Рассыпьтесь,— сказал он,— рассыпьтесь снова и окру-
жите лагерь. Может быть, кто-нибудь из врагов спрятался
в кустарнике поближе к лагерю, и с наступлением дня мы их
обнаружим.
Я взял ружье на плечо и отправился домой. Нэтаки
сидела и ждала меня; мать ее сидела с нею, чтобы ей не было
скучно. Я рассказал все, что произошло,
— Почему ты вернулся?—спросила она, когда я кон-
чил.— Почему ты не остался с другими, как приказал Боль-
шое Озеро?
♦ Sarcobalus vermiculatus.
601
— Хайя! — воскликнул я.— Вот женщины! Попробуй
пойми их! Ты же просила меня вечером остаться здесь с то-
бой. Я вернулся, потому что устал, хочу есть п спать, а ты
теперь недовольна, что я пришел. Что ж, чтоб доставить тебе
удовольствие, я пойду обратно и буду сидеть со всеми
остальными до утра.
— Садись, сумасшедший,—сказала опа, усаживая меня
силой па ложе, с которого я собрался было встать.— Оста-
вайся здесь. Вот твоя трубка, набей ее и покури, пока я из-
жарю мясо и приготовлю чай.
— Ты глава,— сказал я ей, с удовольствием откидываясь
на ивовую циновку,— пусть будет по-твоему.
Увы! Безжалостный жнец, пожинающий года, верни их.
Верни мне Нэтаки и мою молодость. Верни нам нашу палат-
ку и бескрайние бурые прерии со стадами бизонов.
Глава XIX
Свадьба Нэтаки
Ранним утром мы проснулись от необычного движения
и суматохи в лагере. Нэтаки вышла, чтобы выяснить, в чем
дело. Скоро она вернулась с новостями: напавшие на нас
ночью враги оказались кроу; всего было найдено семь уби-
тых, а врагу удалось угнать семьдесят с лишним лошадей.
Большой отряд уже выступил преследовать врага, и мы не
должны были сворачивать лагерь, пока отряд не вернется.
Я рано встал и оделся, позавтракал и отправился в гости.
Зайдя в палатку Хорькового Хвоста, я застал его за перевяз-
кой раны на бедре, слегка задетом пулей кроу.
Я просидел у него долго; другие гости в это время
приходили и уходили. Они ругали кроу всеми скверными
ругательствами, какие существуют на языке черноногих, но,
к несчастью или, пожалуй, можно сказать, к счастью, запас
слов такого рода у них очень ограничен. Самое большое, что
они могли сделать,— это обозвать врагов собачьими мор-
дами и просить Солнце уничтожить их.
Оттуда я пошел в палатку вождя, где застал в сборе
множество старейшин.
— Что касается меня,— говорил Большое Озеро, когда
я вошел,— то я буду выступать против заключения мира
с кроу, пока я жив. Договоримся никогда больше не курить
их табак. Научим наших детей смотреть на них как на
гремучих змей, которых нужно истреблять, где увидишь.
Посетители охотно соглашались с ним, и я могу тут же
добавить, что они сдержали свое слово и посылали отряд за
602
отрядом против своих врагов с берегов Йеллоустона, пока не
вмешалось правительство, положившее конец этой войне
между племенами. Последний набег был сделан летом
1885 года.
В течение дня много раз исполнялся танец со скальпами,
в котором участвовали те, кто недавно потерял мужа, отца
или другого родственника в бою против кроу. Танец этот не
был похож на описываемое мрачными красками театральное
зрелище свирепого торжества, триумфа по случаю смерти
врага. В исполнении черноногих это было грустное зрелище.
Участвующие в танце начернили лица, руки и мокасины
древесным углем и надели самую скромную, простую одеж-
ду. Какой-нибудь старик держал перед собой скальп врага,
привязанный к ивовому пруту, остальные выстраивались
в ряд по обе стороны от него. Танцующие пели негромкую
жалобную песню в минорном тоне, выражавшую — так мне
во всяком случае казалось — больше скорби о потере близ-
ких, чем радости по случаю смерти врага. В этот день
скальпов было семь, и одновременно в разных концах лагеря
танцевало семь групп. Одну траурную группу сменяла дру-
гая, так что танец длился до самой ночи. Собственно, насто-
ящего танца и не было: певшие песню лишь слегка наклоня-
лись и выпрямлялись в такт ей.
Преследовавший врага отряд вернулся в сумерки; ему не
удалось догнать неприятеля. Были голоса за немедленное
выступление в набег на землю кроу, но в лагере оставалось
мало пороху и пуль, и было решено не откладывая двинуться
в Форт-Бентон. Получив там хороший запас пороху и пуль,
военный отряд мог бы снова повернуть на юг.
Через четыре или пять дней мы стали лагерем в большой
долине напротив форта. Нэтаки и я переправились через реку
и прошли по извилистой тропинке к маленькому домику из
сырцового кирпича. Там мы застали Берри, его жену, мать
и добрую Женщину Кроу. Какая это была счастливая компа-
ния— эти женщины, суетившиеся, мешавшие друг другу го-
товить ужин! Берри и я, конечно, тоже чувствовали себя
счастливыми. Мы мало говорили, лежали и курили, рас-
тянувшись на покрытом шкурами бизона ложе. Слова часто
излишни. Мы испытывали полное удовлетворение, и каждый
из нас знал, что другой чувствует то же. Берри взял из
конторы мою почту. Она лежала на столе—несколько пи-
сем, ворох газет и журналов. Я прочел письма, но остальная
почта осталась большей частью нераспечатанной—я утра-
тил всякий интерес к тому, что делается в Штатах.
Вечером мы с Берри пошли пройтись в форт и, конечно,
заглянули в салун Кено Билля. Как обычно в это время года,
603
город, если его можно так назвать, был полон народу—тор-
говцев и трапперов, погонщиков быков и мулов, золотоиска-
телей и индейцев. Все ожидали прибытия пароходов, давно
уже вышедших из Сент-Луиса. Они уже скоро должны были
прийти. Вокруг всех столов в салуне Кено толпилось столько
игроков, что невозможно было протиснуться, чтобы посмот-
реть на игру. Сам Кено с двумя помощниками стоял за
стойкой, так как бочки еще не опустели, несмотря на то что
в зимние месяцы был солидный спрос на их содержимое.
Осталось даже несколько бутылок пива. Я охотно уплатил за
одну из них доллар сорок центов, и Берри помог мне распить ее.
По пути домой мы заглянули на минутку в Оверлэнд-
отель. Тут среди посетителей я заметил человека, похожего
на проповедника. Во всяком случае его синюю фланелевую
рубашку украшал белый галстук; черный пиджак, хотя скро-
енный не так, как принято у священнослужителей, был все же
полагающегося цвета. Я подошел к нему и сказал:
— Извините, сэр, хотелось бы знать, не проповедник
ли вы?
— Да,— ответил он, любезно улыбаясь,— я священник
методистской епископальной церкви. Прошлый год я провел
в горах, проповедуя и работая на приисках, а сейчас воз-
вращаюсь домой, в Штаты.
— Так,— продолжал я,—если вы пойдете сейчас со мной,
то думаю, что для вас найдется работа.
Он тотчас же встал и пошел с нами.
— Могу ли я узнать,—спросил он по дороге,— какого
характера обязанность мне предстоит исполнить? Крестить,
или венчать, или же, может быть, речь идет о больном,
нуждающемся в кратком утешении?
— Венчать,— ответил я,— при условии, конечно, что
другая сторона согласна.
При этом Берри бесстыдно захихикал.
Женщины весело болтали и смеялись, когда мы вошли,
но сразу замолчали, увидев нашего спутника. Они всегда так
себя вели в присутствии посторонних. Я отозвал Нэтаки
в заднюю комнату.
— Этот человек,— сказал я ей,— священный (точнее,
«Солнечный») белый. Я попросил его освятить наш брак.
— Как ты угадал мое желание! — воскликнула она.—
Я всегда хотела, чтобы ты сделал это, но я боялась, стес-
нялась просить тебя об этом. Но это настоящий священный
белый? На нем пет черного платья, нет креста.
— Он принадлежит к другому обществу,— ответил я,—
этих обществ тысяча, и каждое утверждает, что только оно
истинное. Для нас это неважно. Идем.
604
Итак, с помощью Берри в роли переводчика мы обвен-
чались, и проповедник отправился назад, унося на память об
этом случае золотую монету.
— Я голоден,— сказал Берри,— зажарьте нам парочку
языков бизона, женщины.
Свадебный пир, как можно назвать этот ужин, состоял из
жареных языков, хлеба, чая и яблочного соуса. И этим тоже
мы были вполне довольны.
— Видишь ли,— призналась мне позже Нэтаки,— многие
белые, женившись на женщинах нашего племени по его
обычаям, смотрят на них просто как на забаву и потом
бросают их. Но те, которые берут жен на основании свя-
щенных слов священного белого, никогда своих жен не
бросают. Я знаю, что ты меня никогда не бросишь, никогда.
Но другие женщины смеются надо мной, отпускают на
мой счет шутки, говорят: «Сумасшедшая, ты любишь своего
мужа, ты дура. Он ведь не женится на тебе по обычаю
белых и оставит тебя, как только встретит другую, более
хорошенькую женщину». А теперь они никогда не смогут
так говорить. Никогда.
Берри и я планировали остаться в Форт-Бентоне летом
и торговать в лагерях на следующую зиму. В мае начали
прибывать пароходы, и набережная наполнилась сутолокой.
У торговцев тоже было дел по горло, так как индейцы шли
толпами, чтобы продать оставшиеся шкуры бизонов и меха.
Но мы в этой торговле не участвовали, и через несколько
недель нам уже не сиделось на месте. Берри решил сделать
несколько рейсов в Хелину со своим обозом на быках, хотя
ему не было необходимости ехать самому: он нанял началь-
ника обоза, или, на языке погонщиков быков, «хозяина фур-
гонов». Женщины решили, что им нужно отправиться за
ягодами. Пиеганы уже давно перешли реку и стояли лагерем
на реке Титон, всего в нескольких милях от форта. Мы
хотели присоединиться к ним, и Нэтаки послала матери
просьбу пригнать наших верховых и вьючных лошадей.
Недели за две до этого я как-то сидел на набережной. Ко
мне подошел какой-то незнакомец и сел рядом. Мы раз-
говорились. Я сразу увидел, что это образованный и хорошо
воспитанный человек; с первого же взгляда он мне понравил-
ся. Он был высокого роста, хорошо сложен, с карими глаза-
ми и каштановыми волосами. Выражение лица у него было
приятное, открытое, хотя несколько грустное. По-видимому,
ничто не вызывало у него восторга. Он редко улыбался
и никогда не смеялся. Часто он бывал так погружен в свои
мысли о чем-то, очень близко его касавшемся, если судить по
грустному выражению его глаз, что совершенно не замечал
605
окружающего. Я позвал его обедать в наш маленький дом,
и он сразу понравился Берри. Он понравился и нашим жен-
щинам, обычно державшимся в стороне и очень чопорно
в присутствии чужих. Вскоре он стал проводить большую
часть своего времени у нас, и весь наш дом не знал, чем бы
ему угодить. Старая миссис Берри специально для него
оборудовала превосходное ложе из бизоньих шкур со спин-
ками из ивовых прутьев. Женщина Кроу подарила ему кра-
сивые мокасины. Нэтаки и жена Берри для наших маленьких
ужинов доставали самое лучшее из своих запасов пеммикана,
сушеного мяса и ягод.
— Послушай,—сказал я однажды Нэтаки.— Я начинаю
ревновать тебя к этому человеку. Вы, женщины, носитесь
с ним больше, чем с Берри или со мной.
— Он такой грустный,— ответила она,— что мы его жа-
леем. Что его мучит? Он потерял любимую?
Я не лучше ее знал, что его мучит, но было очевидно, что
у него какое-то горе. Мы никогда его не расспрашивали,
даже не спросили, как его зовут, откуда он. Этим жители
Запада отличаются от жителей Востока. На Западе никогда
не сплетничали, не пытались разузнать чужие секреты, не
спрашивали никого о его родословной. Человеку просто
дружески протягивали руку и поступали с ним так, как
хотели бы, чтобы поступали с ними самими. Наши женщины
прозвали его Кутайими — Никогда Не Смеется. Так они все-
гда называли его, говоря о нем между собой. Он долго не
знал этого, а когда узнал, не обратил на это внимания. Он
сказал Берри и мне, что его фамилия... (впрочем, для моего
рассказа неважно, как его звали). Мы будем называть его
Эштоном. Он сообщил нам также, что живет в Бостоне и что
на Запад он приехал просто посмотреть, как здесь живут.
Когда он узнал, что женщины и я должны отправиться
в лагерь, он попросил разрешения поехать с нами. Мы,
конечно, были рады. Он купил себе лошадь, седло, одеяло,
ружье и разные другие вещи, необходимые для этого путеше-
ствия.
И вот однажды вечером мы вернулись в наш лагерь,
в собственную палатку, которую мать Нэтаки снова поста-
вила и обставила к нашему возвращению домой. Со всех
сторон слышались песни и смех, дробь барабанов, приглаше-
ния на угощение. Женщины изжарили нам мяса, подали хлеб
и чай, и мы с удовольствием съели этот простой ужин. Затем
Эштон и я лежали на наших мягких ложах и курили; говори-
ли мы мало. Я был абсолютно доволен. Мой друг, судя по
его задумчивому и рассеянному виду, был мысленно опять
на Востоке, за две тысячи миль отсюда. Женщины скоро
606
вымыли посуду и вынули свое вышивание иглами иглошер-
ста или бисером.
— Бабушка,— попросил я,— расскажи мне какую-нибудь
историю, что-нибудь из далекого прошлого твоего племени.
— Хай! — воскликнула Женщина Кроу.— Вы только по-
слушайте его! Вечно он требует истории. Чтобы удовлет-
ворить его, нам скоро придется их выдумывать, потому что
почти все, что мы знаем, он уже слышал.
— И подумай, какой эгоист,—сказала Нэтаки, погляды-
вая на меня с шутливым негодованием,— все наши истории
он выслушивает, а нам своих не рассказывает.
Я был вынужден признать, что моя маленькая жена
права, и обещал впоследствии рассказать несколько историй.
Старая миссис Берри, подумав немного, начала
Историю Бессердечной
«Случилось это еще в те времена, когда моего деда не было на
свете, да, задолго до него, потому что он говорил нам, что старики,
от которых он слышал эту историю, рассказывали, что сами слыша-
ли се от своих дедов. История эта поэтому, несомненно, очень
древняя. Дело было весной. Народ, рассыпавшись по прерии, был
занят выкапыванием белого корня*, как вдруг налетела страшная
гроза. До дома было далеко, поэтому занимавшиеся сбором корня,
зная, что все равно вымокнут — побегут ли домой или останутся на
месте, просто сели, где стояли, покрылись своими плащами и стали
ждать, пока пройдет гроза. Члены одной семьи случайно все оказа-
лись близко друг от друга, когда начался дождь, и все сбились в кучу.
— Какой холодный дождь! — сказала мать.— Я вся дрожу.
— Да,— сказал отец,—холодно. Сядьте-ка все потеснее вместе.
Так они сидели, и вдруг над ними раздался удар грома, и среди
них упал шар молнии. С громким шумом он разорвался и бросил их
всех плашмя, бесчувственных, наземь. Они лежали — отец, мать, два
сына и дочь, никто не смел прийти им на помощь, боясь, что
разгневанный бог поразит и подошедших. Но когда гроза прошла,
народ сбежался, чтобы помочь, чем можно, пораженным молнией.
Сначала думали, что они все мертвы. Действительно, четверо были
убиты, но пятая, дочь, еще дышала. Немного времени спустя она
села и, увидев, что случилось со всеми остальными, начала так
горько плакать, что стоявшие рядом женщины заплакали вместе
с нею, хотя никто из них не был ей родственницей. Отец был
с детства сиротой, мать тоже, и теперь бедная девушка стала одино-
кой. Во всем лагере у нее не было ни одного родственника.
Мертвых похоронили добрые друзья, и многие из них звали
девушку пойти жить к ним, но она отвечала всем отказом.
— Ты должна пойти к кому-нибудь жить,— сказал ей вождь.—
Никто не слыхал, чтобы молодая женщина жила самостоятельно.
Ты не можешь жить одна. Где ты будешь добывать себе пищу?
* «Белое яблоко» французских трапперов (Psoralea esculenta).—Примеч. авт.
607
И подумай, что скажут люди, если ты этим займешься. О тебе
скоро начнут говорить дурно.
— Если обо мне будут дурно говорить, то с этим я ничего не
могу поделать,— сказала девушка,— они будут вынуждены со време-
нем отказаться от своих дурных речей. Я решила так поступить
и сумею не голодать.
Девушка продолжала жить в палатке родителей * одна — в об-
ществе своих собак. Женщины лагеря часто навещали се, давали ей
мясо и другую пищу. Но ни один мужчина — ни молодой, ни ста-
рый — никогда не входил в ее палатку и не садился у ее очага. Один
или два попробовали прийти, но только по одному разу, так как она
прямо сказала им, что не нуждается в обществе мужчин. Поэтому
юноши смотрели на нее издали и молили богов смягчить ее сердце.
Она была красивая молодая женщина, старательная и неутомимая
труженица. Неудивительно, что мужчины влюблялись в нее, и неуди-
вительно, что они прозвали ее Бессердечной.
Один молодой человек, Высокий Вапити, сын главного вождя,
полюбил эту одинокую девушку так сильно, что почти помешался от
страданий и тоски по ней. Он ни разу с нею не говорил, так как
хорошо знал, что получит такой же ответ, какой она давала другим.
Но он не мог удержаться от того, чтобы не ходить изо дня в день
туда, где она всегда могла его видеть. Если она работала на своем
клочке земли, засаженном бобами и маисом, то он сидел поблизости
на краю речного берега. Если она уходила в лес за дровами, он шел
гулять в ту сторону и часто встречался с нею на тропе, но она всегда
проходила мимо, опустив глаза, как будто не видит его. Часто по
ночам, когда весь лагерь уже крепко спал, Высокий Вапити выходил,
крадучись, из отцовской палатки, брал кожаное ведро, раз за разом
наполнял его водой из реки и поливал все грядки на огороде
Бессердечной. Рискуя жизнью, он один уходил охотиться в прерии,
где постоянно бродили сиу. Утром, когда Бессердечная, проснув-
шись, выходила из палатки, она находила висящие в темном прохо-
де лучшие части туши и шкуру бизона или оленя. Народ толковал
об этом, гадая, кто это делает. Если девушка сама и знала, то
совершенно не показывала этого и всегда проходила мимо юноши,
как будто и не подозревала, что такой человек существует на земле.
Кое-кто из низких и дурных людей подло намекал, что неизвестный
покровитель щедро вознаграждается за свои труды. Но они всегда
встречали отпор, так как у девушки было много друзей, убежденных,
что она очень хорошая.
На третье лето одинокой жизни девушки племена манданов
и арикара поссорились. Начались столкновения, отряды отправ-
лялись в походы, чтобы красть друг у друга лошадей, убивать
и скальпировать всех, кого могли захватить на охоте или в пути
вдали от защиты, даваемой деревней. Положение для народа было
* При чтении рассказа старой миссис Берри о Бессердечной следует иметь
в виду, что во многих местах своего повествования она описывает оседлую
деревню майдан как лагерь кочевых индейцев. В действительности манданы
жили не в палатках-вигвамах, а в своеобразных «земляных домах» (см. по-
весть «С индейцами в Скалистых горах». С. 268).
608
очень тяжелое. Оба племени это долгое время жили в дружбе.
Мужчины-манданы женились на женщинах-арикара, у многих муж-
чин-арикара были жены-манданки. Ужасно было видеть, как в лагерь
приносят скальпы, может быть, твоих родственников. Но что могли
сделать женщины? Они не имели голоса в советах и боялись выска-
зать то, что думали. Но не так вела себя Бессердечная. Каждый день
она ходила по лагерю, громко разговаривая, так что мужчины
должны были все слышать, ругала их за злобность, справедливо
доказывая, что оба племени так ослабеют, что не смогут сопротив-
ляться общему врагу — сиу. Бессердечная подходила даже прямо
к вождю и ругала его, и ему приходилось молча отворачиваться, так
как не мог же он вступать в пререкания с женщиной, да и заставить
ее закрыть рот он тоже не мог: она была сама себе хозяйка.
Однажды ночью большой отряд арикара сумел проделать отвер-
стие в окружающем деревню тыне. Они проникли через отверстие
внутрь и начали выводить лошадей. Кто-то, однако, обнаружил
врага и поднял тревогу. Разыгралось большое сражение, во время
которого манданы выгнали врага в прерию и вниз, в лес у реки.
С обеих сторон было несколько убитых; в деревне и горевали
и радовались.
Арикара отступили в свою деревню. К вечеру Бессердечная
спустилась в лес за дровами и в густой ивовой рощице нашла одного
из неприятелей, тяжело раненного молодого воина. Стрела пронзила
ему пах, и он потерял много крови. Он так ослаб, что едва мог
говорить и двигаться. Бессердечная воткнула в землю вокруг него
много ивовых прутьев, чтобы спрятать его получше.
— Не бойся,—сказала она ему,— я принесу тебе пить и есть.
Она поспешила назад в свою палатку, взяла сушеного мяса
и мех с водой, сунула их под плащ и вернулась к раненому. Он
напился и поел принесенной пищи. Бессердечная промыла и перевя-
зала рану. Она снова покинула его, приказав лежать тихо, и обещала
вернуться ночью и взять его к себе в палатку, где она будет ходить
за ним, пока он не поправится. У себя в палатке она устроила для
него угол, отгородив одну из постелей большой шкурой бизона. Она
прикрыла, кроме того, частично отверстие для выхода дыма и пове-
сила шкуру поперек входа, так что внутри палатки свету было мало.
Заходившие к ней иногда женщины не могли бы никак заподозрить,
что здесь кто-то спрятан, в особенности враг,— в палатке, в которую
три лета не входил ни один мужчина.
Ночь была темная. Внизу, в лесу у реки, совсем не было света.
Бессердечная должна была идти, протянув вперед руки, чтобы не
натолкнуться на деревья, но она так хорошо знала эти места, что без
труда отыскала ивовую рощицу и того, кому она пришла помочь.
— Встань,—сказала она тихо,— встань и следуй за мной.
Молодой человек попытался подняться, но снова тяжело упал на
землю.
— Я не могу стоять,— сказал он,— нет силы в ногах.
— Ты не можешь идти! — воскликнула Бессердечная.— Я не
подумала, что ты не сможешь идти. 41 о же мне делать? Что делать?
— Ты позволишь мне отнести его за тебя? — сказал кто-то сто-
явший близко позади нее,— Я отнесу его, куда ты поведешь.
22 № 925
609
С криком удивления Бессердечная обернулась. Она не могла
видеть в темноте лицо говорившего, только смутно различала фигу-
ру, но она узнала голос. Она теперь не боялась.
— Тогда подыми его,— сказала она,— и следуй за мной.
Она сама подняла раненого и положила его на спину подошед-
шего, а затем повела его из лесу по прерии, через отверстие в тыне,
в котором она вытащила одно бревно, и дальше в свою палатку.
Никого кругом не было, и их не видели. Внутри горел огонь, но
девушке не нужен был свет, чтобы узнать, кто ей помог. Человек
этот был Высокий Вапити.
— Положим его сюда,— сказала она, приподымая шкуру, висев-
шую перед приготовленным ложем.
Они осторожно уложили больного на ложе. Несколько мгнове-
ний Высокий Вапити простоял, глядя на девушку, но она молчала
и не глядела на него.
— Я ухожу,— сказал он,—но каждую ночь я буду приходить
с мясом для тебя и для твоего любовника.
Девушка не отвечала, и он ушел. Но как только он ушел,
Бессердечная села и расплакалась. Больной приподнялся и спросил:
— Что с тобой? Почему ты плачешь?
— Разве ты не слышал? — ответила она.— Он сказал, что ты
мой любовник.
— Я знаю тебя,— ответил он,— тебя прозвали Бессердечной,
но это ложь. У тебя есть сердце. Хотел бы я, чтобы оно при-
надлежало мне.
— Не надо,— крикнула девушка,— не говори этого! Я буду
заботиться о тебе, кормить тебя. Я буду ходить за тобой, как
родная мать.
Когда настала ночь, Бессердечная несколько раз выходила
в проход палатки, каждый раз оставалась там все дольше и воз-
вращалась только затем, чтобы дать больному воды или немного
поесть. Наконец, когда она в темноте сидела у входа, пришел
Высокий Вапити и, нащупав подходящее место, повесил кусок мяса
так, чтобы собаки не могли его достать.
— Войди,— сказала она ему,— войди и поговори с раненым.
После этой ночи Высокий Вапити каждую ночь немного сидел
у арикара, и они разговаривали о вещах, которыми интересуются
мужчины. Пока арикара жил в палатке, Бессердечная никогда не
разговаривала с ним, только говорила «ешь», ставя перед ним еду.
День ото дня раненый становился крепче. Однажды ночью, после
ухода Высокого Вапити, раненый сказал:
— Я уже в состоянии отправиться в путь. Завтра ночью я дви-
нусь домой. Я хочу знать, почему ты пожалела меня, почему спасла
меня от смерти?
— Так слушай,—сказала девушка,—я сделала это потому, что
война — зло, потому, что мне тебя было жалко. Многие женщины
здесь и многие еще в твоей деревне плачут потому, что потеряли
в этой ссоре своих любимых. Я одна из всех женщин говорила,
просила вождей заключить с вами мир. Все остальные женщины
радовались моим словам, но боялись и не смели сами говорить.
Я говорила и не боялась, потому что нет никого, кто мог бы мне
610
велеть молчать. Я помогла тебе, теперь и ты помоги мне, помоги
своим женщинам, всем нам. Когда ты вернешься домой, расскажи,
что здесь для тебя сделали, и убеждай своих заключить мир.
— Я сделаю это,— сказал арикара,— когда они узнают все, что
ты для меня сделала, вожди послушают меня. Я уверен, что они
будут рады прекратить эту войну.
На следующую ночь Высокий Вапити, войдя в палатку, застал
арикара сидящим. Рядом с ним лежало его оружие и мешочек с едой.
— Я ждал тебя,— сказал арикара,— я выздоровел и хочу этой
ночью отправиться домой. Согласен ли ты вывести меня за тын?
Если кто-нибудь заговорит с нами, ты сможешь ответить им, и они
не заподозрят, что мимо них прошел враг.
— Конечно, я пойду с тобой,— ответил Высокий Вапити.
Тогда арикара встал, надел на плечи лук, колчан, мешочек
с пищей и поднял с земли свой щит. Бессердечная сидела тихо на
противоположной стороне палатки и смотрела прямо на огонь.
Высокий Вапити повернулся к ней.
— А ты? — спросил он.— Ты тоже готова?
Она не ответила и накрыла лицо плащом.
— Я ухожу один,— сказал арикара,— пора выходить.
Они вышли, прошли по деревне и сквозь тын, пересекли долину,
вошли в лес и там остановились.
— Ты прошел со мной достаточно,— начал арикара,— отсюда
я пойду дальше один. Ты был добр ко мне. Я этого не забуду. Когда
я приду домой, я буду много говорить о необходимости мира между
нашими племенами. Я надеюсь, что мы скоро снова встретимся как
друзья.
— Постой,— сказал Высокий Вапити, когда тот повернулся,
чтобы уйти,— я хочу задать тебе один вопрос. Почему ты не берешь
с собой Бессердечную?
— Я бы взял ее, если бы она согласилась,— ответил арикара,—
но эта девушка не для меня. Я скажу тебе правду: она была для меня
матерью — не больше и не меньше. А ты,— продолжал он,— ты
когда-нибудь просил ее стать твоей женой? Нет? Тогда иди, иди
сейчас же и спроси се.
— Бесполезно,— сказал Высокий Вапити грустно,— многие уже
просили ее, и она им всем отказывала.
— Когда я лежал больной в ее палатке, я видел многое,— про-
должал арикара,— я видел, как она смотрела на тебя, когда ты
беседовал со мной; глаза ее в это время были прекрасны. И я видел,
как она беспокоилась, выходила и входила, входила и выходила,
когда ты запаздывал. Когда женщина так себя ведет, это значит, что
она тебя любит. Пойди и спроси ее.
Они расстались, и Высокий Вапити вернулся в деревню. «Нс
может быть,— думал он,— чтобы этот юноша был прав. Нет, не
может быть. Разве я не ходил вокруг нее столько зим и лет? И ни
разу она на меня не взглянула, ни разу мне не улыбнулась». Думая
об этом, он все шел и шел и очутился у входа в палатку. Изнутри
слабо доносился чей-то плач. Он не был уверен, что слышит плач,
звуки были слишком тихие; Он подошел, бесшумно и осторожно
отодвинул прикрывающую вход шкуру. Бессердечная сидела там,
22*
611
где он ее видел в последний раз, перед угасающим огнем, накрыв
голову плащом, и плакала. Он прокрался через вход и сел рядом
с нею, совсем рядом, но не посмел прикоснуться к ней.
— Доброе Сердце,— сказал он,— Большое Сердце, не плачь.
Но, услышав его слова, она стала плакать еще сильнее, а он
очень смутился и не знал, что делать. Подождав минутку, он при-
двинулся ближе и обнял ее одной рукой. Она не отодвинулась; тогда
он откинул плащ с ее лица.
— Скажи мне,— попросил он,— почему ты плачешь?
— Потому что я так одинока.
— А! Значит, ты его действительно любишь. Может быть, еще
не поздно. Я смогу, пожалуй, догнать его. Пойти и позвать его
вернуться к тебе?
— Что ты хочешь сказать?—воскликнула Бессердечная, глядя
на него с удивлением.— О ком ты говоришь?
— О том, кто сейчас ушел, об арикара,— ответил Высокий
Вапити.
Но он пододвинулся еще ближе, рука его обхватила ее еще
крепче, и она прижалась к нему.
— Видел ли кто когда-нибудь такого слепца?—сказала она.— Я
открою тебе, что у меня на душе. Я не постыжусь, не побоюсь сказать
это. Я плакала, потому что думала, что ты не вернешься. Все эти зимы
и лета я ждала, надеялась, что ты меня полюбишь, а ты все молчал.
— Как же я мог заговорить?—спросил он.— Ты на меня и не
глядела, не подавала никакого знака.
— Это ты должен был заговорить,— ответила она,—да ты
и сейчас ничего не сказал.
— Ну, так я теперь скажу. Ты согласна, чтобы я стал твоим мужем?
Она обвила его руками и поцеловала. Это был ясный ответ.
Угром, как всякий женатый человек, Высокий Вапити вышел из
палатки и, стоя у входа, стал громко приглашать на пир своего отца
и друзей. Все они пришли, и все были рады, что у него такая
хорошая жена. Отпускали шутки о молодоженах, заставляя моло-
дую женщину закрывать лицо плащом. Но она была так счастлива,
что скоро отбросила его и смеялась вместе с остальными.
Через несколько дней от арикара пришла группа людей, среди
которых был и раненый юноша, с предложением мира. Тогда стала
известна история о том, как Бессердечная взяла к себе молодого
арикара и вернула ему жизнь. Услышав это, женщины стали молить
богов быть добрыми к ней и даровать ей и ее мужу долголетие.
Затем был объявлен мир между обоими племенами, и его весело
отпраздновали.
Вот, сын мой, я кончила».
— Так о чем была речь?—спросил Эштон, очнувшись
и протягивая руку за трубкой и табаком.
— А,— ответил я,— это история о девушке и мужчине.
И я начал переводить ему эту историю. Когда я кончил,
он несколько минут сидел молча, обдумывая что-то, и потом
заметил:
612
— То, что вы рассказали, показывает мне этот народ
с новой и неожиданной точки зрения. Я не думал, что
любовь и самопожертвование, о которых рассказывается
в этой истории, вообще свойственны этим людям. Право,
очень приятно услышать, что иногда встречаются женщины,
верные и постоянные в любви.
Он сказал это с горечью. Я мог бы ему кое-что сказать,
но ограничился тем, что ответил:
— Смотрите, что делается кругом, друг мой! Вы увидите
многое у этого народа, заслуживающее похвалы.
Глава XX
Нападение на охотников
Дня через два наш лагерь перешел на реку Марайас,
в долину против устья Блэк-Кули. Вдоль реки везде в изоби-
лии росли ягоды ирги, и женщины собирали их очень много
для сушки на зиму. Эштон еще ни разу не стрелял из своего
нового ружья, и однажды днем я уговорил его отправиться
на охоту. Мне с трудом удалось вытащить его из дому.
По-видимому, его ничто не интересовало, и большую часть
времени он проводил на своем ложе и все курил, курил,
рассеянно набивал трубку и опять курил. Женщины были
правы. Никогда Не Смеется жестоко горевал о чем-то. Я хо-
тел бы найти какой-нибудь способ заставить его забыть об
этом неизвестном мне горе.
Мы сели на лошадей, переехали через реку и направились
на север, держась поближе к лощине Блэк-Кули, чтобы ино-
гда наведываться в нее. Дичи встречалось не очень много,
так как охотники отогнали большую часть стад к холмам
Суитграсс-Хиллс. Но все же тут и там нам попадались
антилопы и небольшие группы бизонов, иногда отдельные
старые самцы. Мы отъехали на пять-шесть миль и спусти-
лись в лощину, чтобы напоить лошадей из лужи, которую
увидели внизу. Лужа представляла собой узкую полоску
воды, длиной ярдов в пятьдесят. Меня удивило, что многие
из окаймлявших восточную сторону лужи ив срезаны боб-
рами. На западной стороне лужи поднимался глиняный от-
кос в двадцать—тридцать футов длиной, доходивший до
обрыва, у основания которого виднелась глубокая темная
низкая пещера, где жили бобры. Судя по различной величине
следов, здесь жило целое семейство. Никогда, ни раньше, ни
позже, я не находил этих животных в таком месте. Между
этой лужей и рекой, находившейся в нескольких ярдах от-
туда, воды не было. Лужа казалась недостаточно глубокой,
613
чтобы покрывать бобров. Но что самое необычное—они
жили в пещере, вход в которую находился на некотором
расстоянии от лужи и выше ее. Неподалеку валялось три или
четыре старых жерди от палатки. Я попытался промерить
жердью глубину пещеры, но это мне не удалось. Я все же
установил, что свод спускается постепенно к полу так низко,
что в самую глубину не может пролезть зверь крупнее лиси-
цы. А лисица, даже крупная рыжая, будет долго ходить
голодная, прежде чем рискнет попробовать бобрового мяса
Перед спуском в лощину мы видели нескольких бизонов,
пасшихся на противоположной стороне. Пока мы бродили
около лужи, они появились на верху склона, перешли на рысь
и наконец в галоп, спеша к воде.
— Ну-ка,— сказал я Эштону,— испробуйте свое ружье.
Подстрелите вон ту молодую корову, третью от головного
бизона.
Ярдах в ста от нас бизоны повернули, чтобы попасть на
дно лощины выше обрывистого места. Когда намеченное
животное оказалось к нам боком, Эштон взбросил ружье
и мгновенно, почти не прицеливаясь, всадил бизону пулю как
раз в нужное место, у лопатки. Кровь хлынула из ноздрей
бизона почти одновременно со звуком выстрела; он пробе-
жал галопом небольшое расстояние, внезапно остановился
и опустился на землю.
— Отличный выстрел,— заметил я.— Очевидно, вам уже
раньше приходилось иметь дело с ружьем.
— Да,— сказал он,— я много стрелял в свое время в го-
рах Адирондак, в Мэне и Новой Шотландии.
Мы повели наших лошадей к упавшему бизону; я выпу-
стил кровь и начал вырезать филей. Эштон, стоя рядом,
смотрел, как я это делаю.
— Больше не буду убивать их,—сказал он скорее себе
самому, чем мне,— как-то нехорошо отнимать жизнь у та-
кого великолепного животного.
— Ну,—заметил я,— у нас в палатке нет ни куска свеже-
го мяса. Не знаю, что бы сказали наши женщины, если бы
мы вернулись без мяса.
— Конечно,— согласился он,—мы должны есть. Но мне
не хочется убивать этих благородных животных. Я что-то
совсем потерял удовольствие от охоты. Я теперь буду давать
на время свое ружье кому-нибудь из индейцев, и он достанет
на мою долю мяса. Думаю, это можно устроить?
Я ответил, что, вероятно, он сможет договориться о чем-
нибудь в этом духе. Но я не сказал ему, что позабочусь
о том, чтобы он отправился на охоту и са$4 достал мяса.
Я хотел расшевелить его, пробудить ото сна, в который он
614
погружен. Нет ничего лучшего для душевного покоя, как
избыток утомительной работы или физических упражнений.
Когда мы вернулись домой с филеем, языком и некото-
рыми другими частями туши, которые я вырезал и поспешно
засунул в мешок, специально для них захваченный, я подроб-
но рассказал про отличный выстрел моего друга. Женщины
очень хвалили его; я переводил все, что они говорили, а Жен-
щина Кроу сказала ему, что, не будь она, так сказать, его
мать, она охотно стала бы его женой, так как тогда она бы,
наверное, получала в изобилии мясо и шкуры. Эштон улыб-
нулся, но ничего не ответил.
На ужин в тот вечер нам подали блюдо, на которое друг
мой косился, как когда-то косился и я, увидев его в первый
раз. Но потом, отведав его, он съел все и оглянулся кругом, не
дадут ли еще, как когда-то оглядывался и я. В мешочке среди
прочего я привез несколько футов кишок, которые были
покрыты мягким белоснежным салом. Нэтаки основательно
промыла их, а затем, вывернув так, чтобы нежное сало
оказалось внутри, начинила их мелко изрубленным мясом
почечной части. Прочно завязав оба конца длинной, похожей
на колбасу заготовки, она положила ее жариться на угли.
Чтобы колбаса не пригорела, Нэтаки все время переворачива-
ла и передвигала ее. После двадцатиминутного поджаривания
на углях колбасу на пять или десять минут опустили в котелок
с кипящей водой. Теперь ее можно было подавать. По моему
мнению и по мнению всех, кто пробовал это блюдо, такой
способ приготовления мяса лучше всех других, так как в про-
чно завязанной кишке сохраняются все соки. Черноногие
называют это блюдо кишка-кроу, так как приготовлению его
они научились от этого племени. Остается только какому-
нибудь предприимчивому городскому ресторатору дать блю-
ду английское название и открыть заведение, где это блюдо
будет главным в меню. Ручаюсь, что любители вкусно поесть
начнут сбегаться к нему толпами со всего города.
Одним или двумя днями позже, продолжая приводить
в исполнение свой план — заставлять Эштона чаще выез-
жать, я сделал вид, что заболел, а Нэтаки сказала ему
(я служил переводчиком), что мясо все кончилось и если он
не отправится на охоту и не убьет какую-нибудь дичь, то нам
придется лечь спать голодными. Он обратился ко мне, чтобы
я нашел ему замену, предлагая дать ружье и патроны и за-
платить охотнику, и Нэтаки отправилась искать кого-ни-
будь. Но я объяснил ей, что нужно делать, и она скоро
вернулась с выражением крайнего огорчения на лице и сооб-
щила, что нельзя никого найти: все, кто могли бы пойти, уже
отправились охотиться.
615
— Ну что ж,— сказал наш друг,— раз так, то мне нет
нужды ехать на охоту. Я куплю мяса у них, когда они
вернутся.
Я подумал, что мой маленький план в конце концов
провалится, но Нэтаки пришла на помощь, как только я ска-
зал ей, что Эштон решил сделать.
— Скажи ему,— заявила она,— я никогда не думала, что
он хочет опозорить наш дом. Если он купит мясо, весь
лагерь будет смеяться и издеваться надо мной, говоря, что
у меня муж — бездельник, не может даже настрелять дичи,
чтобы снабдить мясом свой дом. Другу приходится покупать
мясо, чтобы все они не голодали.
Услышав это, Эштон тотчас же вскочил на ноги.
— Где моя лошадь?—спросил он.— Если они так смот-
рят на это, то я, конечно, должен отправиться на охоту.
Пошлите за лошадью.
Я проводил его и моего друга Хорьковый Хвост, посове-
товав ему сделать большой крюк, чтобы на это потребовался
целый день. И действительно, день охоты получился у них
долгий; вернулись они после захода солнца. Я также попро-
сил индейца потерять пистоны в таком месте, где он без
труда снова найдет их. Эштону пришлось стрелять дичь
самому, и они привезли очень много мяса. Эштон очень
устал, ему хотелось есть и пить, и в этот вечер, вместо того
чтобы курить без конца, он только один раз набил трубку
после ужина и лег спать. С этого дня в течение некоторого
периода ему пришлось взять на себя всю охоту. Я то болел,
то ушибал ногу, то у меня пропадала лошадь — выезжать на
охоту я не мог. И просто поразительно, сколько у нас
уходило мяса: Нэтаки каждый день уносила его целые груды
и раздавала в лагере нуждающимся, вдовам и другим, у кого
некому было охотиться. Но я не сидел в лагере. Как только
Эштон и его товарищи по охоте Хорьковый Хвост или
кто-нибудь другой уезжали, я уходил по ягоды вместе с жен-
щинами или же седлал с Нэтаки лошадей и отправлялся
с нею на прогулку куда-нибудь в сторону, противоположную
той, куда отправились охотники. Но хотя теперь у Эштона
было много дела, он, как мне казалось, не становился весе-
лее. Все же положение изменилось к лучшему, так как у него
оставалось меньше времени для раздумий: обычно в восемь
или девять часов он уже крепко спал.
Дважды лагерь переходил на новые места, оба раза на
несколько миль ниже по течению реки. Сезон ягод почти
прошел, и женщины начали поговаривать о возвращении
в Форт-Бентон; они уже собрали и насушили достаточно
ягод. Мы находились в отъезде почти шесть недель, и я тоже
616
собирался вернуться, так как был уверен, что Берри уже
там и ждет нас. В один из вечеров мы обсудили положение
и решили отправиться домой через день. Было ли пред-
определено судьбой, чтобы я утром перед нашим отпра-
влением послал Эштона в последний раз на охоту? Если
бы я этого не сделал... по я послал его. Со временем
вы узнаете, к чему это привело. Он мог бы и не ехать
на охоту, у нас было вдоволь мяса. Я послал его и этим
изменил все течение его жизни. Останься он в то утро
в лагере, он, может быть, жил бы и поныне. Оглядываясь
назад, я не знаю, винить себя или нет.
Эштон и Хорьковый Хвост уехали. Женщины начали
укладываться; вытащили сыромятные кожаные сумки и ста-
ли наполнять их запасами ягод и сушеного мяса. Около
полудня, когда я как раз сделал знак Нэтаки, что хочу есть,
вдруг на северном склоне долины появились мчавшиеся вниз,
к нам, верховые. Весь лагерь возбужденно загудел. Один-два
всадника размахивали плащами, подавая знак «враги». Муж-
чины и юноши схватили уздечки и бросились бегом за лоша-
дьми. Маленькая группа конных спустилась в лагерь, и через
несколько секунд ко мне подъехал Эштон. Впереди него на
седле сидела девушка, которую он бросил на протянутые
к нему руки Нэтаки. Эштон был страшно взволнован, темные
глаза его прямо сияли. Он повторял раз за разом:
— Трусы! Ах, какие трусы! Но двоих я убил, свалил
двоих.
Девушка плакала и причитала.
— Моя мать, мой отец,— повторяла она все время,— оба
умерли, оба убиты.
В лагере поднялась суматоха. Мужчины седлали лоша-
дей, орали, чтобы им подали оружие, садились и выезжали
в прерию. Поток всадников все усиливался. Эштон слез
с лошади, и я увидел, что на левой ноге штаны его промокли
от крови. Он вошел, хромая, в палатку, я последовал за ним
и раздел его. Как раз пониже верхнего сустава бедра зияла
длинная открытая борозда, оставленная пулей.
«Вот как было дело,— рассказывал он мне, в то время
как я промывал и перевязывал рану.— Мы с Хорьковым
Хвостом в двух или трех милях от лагеря нагнали группу
охотников и дальше поехали вместе с ними. С несколькими
из них ехали их жены, я полагаю, для того, чтобы помочь
освежевать туши и уложить мясо убитых животных. Немно-
го позже мы увидели хорошее стадо бизонов, приблизи-
лись к ним и устроили погоню, во время которой наш от-
ряд убил штук двадцать животных. Мы разделывали туши,
когда бог знает откуда появились человек пятьдесят
617
всадников и начали в нас стрелять. Нас было всего семь или
восемь человек, недостаточно сильный отряд, чтобы отра-
зить нападение, но мы несколько сдерживали врага, пока
женщины садились на своих лошадей, а потом все бросились
домой, то есть все, кроме двух-трех мужчин и одной женщи-
ны, убитых первыми же выстрелами. Я убил одного из
врагов перед тем, как сел на лошадь, и еще одного немного
позже. И очень рад, что убил; я хотел бы убить их всех.
Они преследовали нас довольно долго, примерно на про-
тяжении двух миль, но нам в конце концов удалось их
остановить, или, может быть, они решили, что лучше не
рисковать приближаться к нашему лагерю. Один из них меня
поцарапал. Ну, ему уже больше не стрелять. Я в него попал.
Он плюхнулся на землю. Девушка? Они подстрелили ее
лошадь, но я успел подхватить ее и посадил к себе. После
этого я уже не мог пользоваться ружьем, не то я бы показал
результат получше. Вот что я вам скажу—если бы не эти
несчастные оскальпированные трупы, валяющиеся там, в
прерии, я бы сказал, что получил огромное удовольствие».
Глава XXI
Никогда Не Смеется
уезжает на Восток
Из-за того что нога у Эштона плохо сгибалась и болела,
мы на несколько дней отложили отъезд из лагеря. Один из
пиеганов, раненный в стычке, умер ночью. Напавший на
охотников отряд оказался ассинибойнским; он потерял в об-
щем семь человек; пиеганы из нашего лагеря, преследовав-
шие ассинибойнов, настигли и убили еще двоих отставших.
Нэтаки стала покровительницей и опекуншей сироты.
У девочки были две тетки, сестры убитой матери, но они
вышли замуж за черноногих-сиксика и жили далеко на севе-
ре. В лагере пиеганов у нее не осталось никаких родствен-
ников. Девочке—робкой, тихой, тоненькой — было трина-
дцать или четырнадцать лет. Сейчас она держалась еще
тише, чем обычно, не разговаривала ни с кем, только от-
вечала на вопросы и большую часть времени потихоньку
плакала. Женщина Кроу подарила ей шаль.
Когда девочка вышла одетая в чистое ситцевое платье,
с аккуратно заплетенными и перевязанными темно-красной
лентой волосами, она понравилась даже Эштону с его изыс-
канным вкусом.
— Очень славненькая девушка! — заметил он.— Бедняж-
ка! Что с ней будет?
618
— Ну,—напомнил я ему,— ведь это не цивилизованное
общество. Ее примет радушно и будет кормить любая семья
в лагере.
Так действительно и получилось. В нашу палатку прихо-
дили женщины и предлагали, чтобы девочка жила с ними;
каждая говорила, что она очень дружила с ее матерью
и поэтому хочет, чтобы ее дом стал домом осиротевшей
девочки. Нэтаки отвечала им неизменно, что девочка свобод-
на и может уйти или остаться, и тогда сирота заявляла, что
все они очень добры, но она предпочитает пока что оставать-
ся там, где она живет сейчас. Когда я рассказал Эштону,
о чем просят посетительницы, он, видимо, удивился и при-
знался, что немного сомневался в справедливости моего
мнения о доброте и благотворительности индейцев. Он дол-
го сидел и курил, молча о чем-то размышляя, а затем скорее
в шутку, чем всерьез, попросил меня сказать девочке, что он
спас ее от ассинибойнов и поэтому считает ее своей собствен-
ностью — он в некотором роде теперь ее отец. Но для нее это
не было шуткой. Она приняла его слова очень серьезно
и ответила:
— Я знаю, теперь он мой вождь. Я согласна.
Неожиданный ответ явно удивил Эштона и заставил его
призадуматься.
Примерно через неделю мы уложились и двинулись
в форт в сопровождении дяди Нэтаки, который должен был
отвести обратно в табун наших лошадей, так как мы не
могли держать их в форте. Нам следовало задержаться
в лагере подольше, так как у Эштона от езды снова от-
крылась рана. Когда мы прибыли в форт, Эштон недели две
почти не вставал со своего ложа, а молоденькая сирота
ухаживала за ним и была очень довольна, если ей удавалось
избавить его от лишнего шага. Чтобы как-то скоротать
время, Эштон начал учить ее простым английским словам
и коротким фразам. Смешно было иногда слышать, как она
путает слова, говоря, например, «корова, он вода пьет». Но
мы не смеялись, потому что, если бы мы рассмеялись, уроки
сразу кончились бы. Немало многообещающих учеников-ин-
дейцев перестали учиться из-за неосмотрительных насмешек
учителя.
Берри вернулся в форт дня через два после нашего приез-
да, и мы с ним начали планировать зимнюю торговлю
и составлять списки необходимых товаров. Будем ли мы
торговать в лагере или построим торговый пункт и где
именно — зависело целиком от зимних планов индейцев. Эш-
тон собирался зимовать с нами там, куда мы отправимся, но
однажды он получил письмо, изменившее его расчеты. Он не
619
сказал нам ничего, кроме того, что ему необходимо скоро
вернуться в Штаты. Собственно говоря, он ни разу не заик-
нулся ни о своих делах, ни о своем семействе. Мы только
знали, что он оказался человеком с добрым характером,
хорошим товарищем, на которого можно целиком поло-
житься.
— Надеюсь, я не очень любопытен,— сказал мне Бер-
ри,— но я все-таки хотел бы знать, что мучит нашего дру-
га, о чем он всегда скорбит и что заставляет его вернуться.
Совершенно ясно, что ему ехать не хочется.
Я чувствовал то же, что и Берри, но так же, как и он, не
мог ничего сказать Эштону.
До закрытия навигации должно было прийти еще неско-
лько пароходов, и он все откладывал свой отъезд. Как-то
вечером, когда мы все собрались в передней комнате, раз-
говор зашел о его предстоящем отъезде. Эштон сказал, что
вернется как только сможет; если не зимой, то весной с пер-
вым пароходом.
— Теперь,—продолжал он,— передайте моей девочке
следующее: скажите ей, что я хочу взять ее с собой и поме-
стить там в школу, где будет много других хороших девочек,
где добрые женщины в черных платьях будут о ней заботить-
ся, учить ее читать, писать, шить и многим другим хорошим
полезным вещам.
Это предложение очень удивило Берри и меня, а когда
его перевели, то женщины просто растерялись от изумления.
Наступило длительное молчание. Все мы ждали, чтобы заго-
ворила девочка; все мы были уверены, что она откажется
покинуть нас. Мы удивились еще больше, когда она наконец
ответила, что поедет. Потом она подбежала к Нэтаки, спря-
тала лицо в ее колени и заплакала. Мы, мужчины, взяли свои
шляпы и вышли из дому.
— Я уже довольно давно обдумывал это,— сказал нам
Эштон, когда мы уселись на берегу реки и раскурили
трубки.— Мне интересно увидеть, какое действие окажет
на девочку получение действительно отличного образова-
ния и как она его применит. Как, по-вашему, это удачный
план?
— Один только бог знает,— ответил Берри,— образова-
ние может сделать ее очень несчастной. Это непременно
случится, если белые будут продолжать избегать общения
с нею и презирать ее за то, что она индианка, несмотря на
хорошее образование и развитие всяческих талантов. С дру-
гой стороны, образование может превратить ее в благород-
ную, приносящую людям пользу женщину. Во всяком случае
я советую попробовать.
620
— Но, Берри! — воскликнул я.— Белые не презирают ин-
дейцев. Я уверен, что те из них, кого можно назвать насто-
ящими людьми, глубоко уважают индейцев *.
Он признал, что такие обращались с ним всегда хорошо
и с уважением.
— Итак,—закончил Эштон,— девочка поедет со мной.
Я отвезу ее в Сент-Луис и помещу в хорошее учебное заведе-
ние. У нее будет все, что можно купить за деньги. Кроме
того, я составлю завещание и обеспечу ее на случай моей
смерти. Я предпочитаю, чтобы то, что я оставлю, получила
она, а не кто-нибудь другой.
Однажды рано утром мы пошли на набережную прово-
дить их. Накануне вечером, пока укладывали немногие вещи,
которые мы могли дать девочке, она горько плакала. Нэтаки
сказала, что ей незачем уезжать, если она не хочет расставать-
ся с нами, что Никогда Не Смеется и не подумает поступить
против ее воли. Девочка отвечала, что сделает, как он хочет.
— Он спас меня,—говорила она,—и я принадлежу ему.
Я знаю, что он хочет мне добра.
На пароходе уже развели пары, прогудел гудок, и пас-
сажиры пошли садиться. Девочка стояла очень тихо, с сухи-
ми глазами. Она поднялась следом за Эштоном по сходням
в накинутой на голову шали, частично закрывавшей лицо,
и они вышли на верхнюю палубу. Пароход отошел на сере-
дину реки, медленно повернул, затем быстро исчез за изги-
бом берега.
Мы в задумчивости отправились домой.
— Не нравится мне все это,—сказала Женщина Кроу.—
Что у нас общего с обычаями и ученостью белых? Солнце
дало нам прерии, горы и реки, бизонов и оленей. Вот и все,
что нам нужно.
— Ты говоришь правду,—поддержала ее старая миссис
Берри,—но все-таки я рада, что мой сын уезжал на Юг,
в далекую страну белых, потому что то, чему он там научил-
ся, полезно. Он умеет писать, как они, и читать написанное.
Он торговец и умеет купить и продать. Он выше вождей,
потому что они приходят к нему за советом.
* В этом споре между Шульцем и Берри более прав был последний. Вот что
писал будущий вождь индейского племени оглала-сиу Мато Нажин, учивший-
ся в то время в специальной школе, организованной капитаном Праттом для
индейских детей: «В то время у американских колонизаторов было представ-
ление, что индеец украдет все, к чему только прикоснутся его руки. Это
отношение к индейцам осталось и до сегодняшнего дня у большинства блед-
нолицых» {Нажин Мато. Мой народ сиу. М., 1964. С. 137).
С другой стороны, такие американцы, как Шульц и Гриннелл, видели в индей-
цах людей и относились к ним с полным уважением. Однако такие не состав-
ляли большинство.
621
— Мне кажется,— заметил я,—что следовало отправить
вместе с ними Нэтаки.
— Вы только послушайте его!—воскликнула она и,
схватив меня за плечо, столкнула с тропы.— Как будто он
сам не может учить меня! Но он не хочет, хотя я просила его
об этом сотни раз.
Нэтаки всегда огорчалась, что не умеет говорить по-
английски. Я не учил ее, так как с первой встречи понял, что
она никогда не сможет овладеть произношением некоторых
наших согласных, в особенности «б», «ф», «л», «р»—эти
звуки совершенно чужды языку черноногих. Чем слышать,
как она неправильно говорит на нашем языке, я предпочел,
чтобы она на нем совсем не говорила. К тому же я умел
говорить на ее языке, с течением времени пользовался им все
более и более бегло и считал, что нам достаточно общества
друг друга. Я не думал, что нам когда-нибудь придется часто
бывать в обществе белых, особенно женщин. Большинство
последних, живших в пограничных районах, ненавидели ин-
дианок, особенно жен белых; в равной степени они ненавиде-
ли и белых, женатых на индианках, и не упускали случая
показать свое отношение ко всем им.
Берри очень остро сознавал это и временами бывал
просто болен из-за оскорблений, которые ему наносили.
Один-единственный раз, вскоре после отъезда Эштона с опе-
каемой им девочкой, он рассказал мне об одном таком
случае. Мне кажется, что история эта во многих отношениях
своеобразна и патетична. Она так врезалась мне в память,
что я могу повторить его рассказ слово в слово.
«Когда я был еще ребенком,— сказал он,— мой отец, как я вспо-
минаю, часто упоминал о принадлежавшей ему ферме в Миссури.
Оставив службу в Американской пушной компании, он стал незави-
симым торговцем и почти ежегодно ездил в Сент-Луис для сбыта
мехов. Постепенно его пребывание становилось все продолжитель-
нее, и наконец он совсем прекратил занятие торговлей и остался на
Юге, на своей ферме, лишь изредка навещая нас. Несмотря на
молодость, я чувствовал сильное желание самому стать торговцем
и усердно работал у тех, к кому отец помещал меня, начиная
с майора Доусона, служившего здесь начальником фактории Компа-
нии. Хотя это и нескромно, но могу сказать, что я делал довольно
быстрые успехи, более быстрые, чем рассчитывал мой отец, и он
намеревался со временем отправить меня учиться дальше, в школу
в Штатах.
Случилось наконец так, что отец, уехав, не возвращался два года
подряд. Мои друзья решили сами взяться за это дело и отправить
меня в знакомую школу в Сент-Джо (в штате Миссури). Они набили
мне карман деньгами и посадили на пароходик, который отошел
622
в первых числах сентября. Стоимость проезда вниз по реке состав-
ляла, кстати, триста долларов, но меня всю дорогу везли зайцем.
Путешествие было долгое и скучное, особенно в нижнем течении
реки, где она текла медленно и пароход задерживали встречные
ветры. Мы прибыли в Сент-Джо поздней осенью, и я сейчас же
отправился в выбранное для меня место, школу-пансионат, куда
принимали также и приходящих учеников. Тут-то и начались непри-
ятности. Хотя несколько товарищей по школе любили меня и от-
носились ко мне хорошо, но большинство обижало меня и насмеха-
лось надо мной, называя «подлым индейцем» и другими оскорби-
тельными прозвищами. Я терпел это сколько мог до тех пор,
собственно говоря, пока они не начали называть меня трусом.
Называть трусом меня, когда я уже побывал в двух настоящих
битвах, где были убитые, и сам тоже стрелял в бою! Ну, когда они
назвали меня трусом, я засучил рукава и дал троим или четверым
хорошую взбучку, хотя совсем не привык к дракам такого рода.
После этого меня оставили в покое, но все равно продолжали
ненавидеть.
Я не писал отцу, где я, так как у меня созрел план устроить ему
маленький сюрприз. Когда подошли рождественские каникулы, я от-
правился к нему погостить. Часть пути я проехал в поезде, и это мне
показалось замечательным событием. Потом пересел в дилижанс,
и однажды вечером меня высадили милях в двух от отцовского
дома. Я пошел пешком, расспрашивая о дороге, и в сумерках увидел
этот дом, очень славный, чистенький, выбеленный домик, окружен-
ный хорошими фруктовыми и другими деревьями. Кто-то шел
в мою сторону по дороге, я всмотрелся — отец! Когда он узнал меня,
то пустился бегом, обхватил мои плечи, поцеловал и сказал, что
любит меня больше всех остальных. Я не понял, что значит «больше
всех остальных», но скоро я узнал, что он хотел сказать. Он задал
мне множество вопросов—как я добрался, как поживает моя мать
и все его друзья; потом несколько минут он постоял молча, опираясь
на мое плечо, и наконец сказал:
— Мой мальчик, я надеялся, что гы никогда не узнаешь то, что
я должен тебе сказать, во всяком случае узнаешь не раньше, чем
я умру. Но сейчас я должен сказать тебе все: вон там, в этом доме,
живет женщина, на которой я женился, и у нас есть дети, мальчик
и девочка. Я могу ввести тебя туда и представить только как друга,
как сына старинного моего друга из Монтаны. Мне стыдно, но
приходится это говорить. Ты пойдешь ко мне?
— Да,— ответил я,— я пойду с тобой.
И мы пошли в дом. Жена его, очень милая женщина, и дети, оба
моложе меня, были добры ко мне. Они мне понравились против
моей воли, но в то же время мне было очень грустно. Ночью,
отправившись спать в свою комнату, я плакал.
Мы с отцом много раз беседовали наедине, и он все повторял,
что любит меня больше всех остальных, что я для него на первом
месте. Конечно, я не мог оставаться там долго: положение мое было
слишком тягостно. В последний раз, когда мы с ним разговаривали,
он спросил, собираюсь ли я рассказать матери о том, что узнал.
Я ответил, что не намерен ничего рассказывать. Так мы расстались,
623
и я вернулся в школу. И сейчас моя мать ничего не знает об этой его
другой жизни. Он приезжает и живет с нами, иногда целое лето. Она
его любит, и я уверен, что если бы она узнала, что он сделал, то это
убило бы ее. И узнай об этом та женщина, ее бы это тоже убило. Но
ведь он мой отец, и я же люблю его. Я не могу не любить его, что
бы он ни сделал».
Могу добавить, что старый джентльмен остался верен своему
слову. Пока он был в состоянии путешествовать, он продолжал
навещать в Монтане сына и жену. Когда он умер, то оказалось, что
в завещании, составленном за несколько лет до того, как Берри
побывал у него, большая часть отцовского имущества отдавалась
первому любимому сыну. Отец Берри был образованный человек
и интересовался всем, что касалось Запада. Он поступил на службу
в Американскую пушную компанию, когда она только организова-
лась, в 1822 или 1823 году, и стал одним из наиболее видных
начальников фактории. В течение многих лет он вел дневник, куда
заносил ежедневно события своей жизни, в том числе многие наблю-
дения над индейцами, которых встречал, записывал их обычаи
и предания. Он подготовлял эти материалы к печати, но они сгорели
при пожаре, уничтожившем его дом. Многие из нас сожалеют об
этой потере.
Глава XXII
Военный поход Чудака
Пора было нам, пожалуй, заняться еще чем-нибудь, кро-
ме прогулок по форту. Однажды утром Берри оседлал ло-
шадь и поехал в лагерь на Марайас поговорить с вождями.
Вернулся он дня через два более чем довольный резуль-
татами совещания, так как индейцы решили провести зиму
на реке Марайас. Мы могли использовать торговый пункт,
построенный два года назад. Там требовался кое-какой ре-
монт, но к середине сентября мы уже устроились на пункте
с хорошим запасом товаров. Труднее всего при переезде
было добиться, чтобы погонщики быков не напились пья-
ными. Один из них, Виски Лайонс, был в этом смысле хуже
всех встречавшихся мне погонщиков. Его никогда не оказы-
валось на месте, чтобы помочь при погрузке в фургоны,
а когда мы были готовы тронуться, приходилось разыски-
вать его, привязывать под мышки на веревку и вымачивать
в реке, пока он не придет в себя. Еще один, «капитан»
Джордж, специалист по гулянке с песнями, обладал боль-
шим запасом занятных песенок, которые он распевал, когда
напивался.
Я часто задумывался над тем, куда девались погонщики
быков старого времени, тратившие так легко и весело свои
деньги при первом удобном случае. Я ни разу не слыхал об
624
их смерти. Я ни разу не видел их после появления железных
дорог и прекращения навигации в верховьях Миссури. Они
просто исчезли.
Нам было почти нечего делать, пока не начнут поступать
зимние первосортные шкуры бизонов. Пиеганы ушли на реку
Милк, за холмы Суитграсс-Хиллс, и собирались вернуться на
зимовку, только когда их загонят холода. Отдельные индей-
цы все время приходили и уходили: кто приносил с собой
шкуры бобров для обмена на порох, пули, табак и виски,
а кто приходил, чтобы получить те же товары в кредит. Нам
не хватало Гнедого Коня, отправившегося вниз по Миссури,
куда-то ниже устья Джудит, чтобы устроить там лесопилку
и торговать с гровантрами. С ним мы всегда хорошо прово-
дили время.
Когда в торговле бывал застой, Берри чувствовал себя плохо, не
в своей тарелке. Он был нервный, подвижной человек и не мог жить
спокойно без дела. Мне случалось видеть, как он валил быка, чтобы
подковать его, хотя подковывать этого быка не требовалось, или
чинил старое колесо от фургона, которое никогда не понадобится.
Но самым опасным из его развлечений было занятие медициной.
Один военный врач подарил ему большой ящик с хорошим набором
медикаментов и инструментов; ящик вмещал десятки бутылок с ле-
карствами, отделения, полные ножей, пил, зондов и разных других
орудий пытки, перевязочный материал, пластыри, шины—обшир-
ный ассортимент предметов. Если кто из нас заболевал, мы по
возможности скрывали от Берри свою болезнь, опасаясь, что он
залечит нас до смерти.
Однажды наш друт Четыре Медведя, лагерный глашатай, че-
ловек, державшийся с большим достоинством, зашел к нам и по-
жаловался, что очень плохо себя чувствует. Берри сразу заин-
тересовался им.
— Я думаю,— заявил он, поставив диагноз,— что здесь в ящике
есть как раз нужное лекарство. Все будет в порядке после приема
зейдлицкого порошка. Конечно, это как раз то, что ему нужно.
Я дам ему двойную дозу.
Он высыпал порошки из двух белых бумажек в стакан воды
и заставил пациента проглотить ее. Тут он сообразил, что забыл
всыпать порошки в зеленых бумажках.
— Ну,— сказал он,—еще не поздно поправить дело, я растворю
их тоже в другом стакане воды. Думаю, они отлично смешаются
у него в желудке.
< Действительно. Четыре Медведя проглотил и эти порошки,
и мгновенно по лицу его разлилось выражение удивления и страха.
Он начал задыхаться, согнулся пополам, схватился за живот, потом
упал и стал кататься по полу; пенящаяся смесь била фонтаном из его
рта и ноздрей, как вода из сифона сельтерской, когда нажмешь
рычажок. К счастью, мучения его длились недолго. Как только
глашатай оказался в состоянии подняться, он вскочил на ноги
и помчался по долине в свою палатку. Мы не видели его затем
625
больше месяца. После этого индейцы уже редко обращались к Берри
за врачебной помощью. Если же они и обращались к нему, то
требовали, чтобы он сам принял дозу прописанного лекарства, не
соглашаясь притронуться к нему раньше; при этом они стояли
кругом и следили, какое действие оно произведет.
Если Берри просто не мог придумать, чем бы заняться, то
у меня дело обстояло иначе. Мне не хватало дня. Нэтаки
и я ездили охотиться в речные долины на оленей или в прерию
на антилоп. Бизоны, конечно, встречались повсюду. А ниже по
реке, в десяти—двенадцати милях от нашего торгового
пункта, водилось довольно много горных баранов. Вечера
проходили так же интересно, как и дни. Что может быть
приятнее, чем сидеть в обществе женщин перед грубо сложен-
ным очагом, пламя и раскаленные угли которого освещают
мрачные бревенчатые стены комнаты и так хорошо подходят
к странным историям, рассказываемым индианками с такой
верой и благоговением! Мои истертые старые записные книжки
содержат очерки тех счастливых дней. Когда я просматриваю
их, все прошлое встает снова передо мной так живо, как будто
все это случилось вчера или на прошлой неделе. Вот, например,
история, рассказанная однажды Женщиной Кроу. История эта,
может быть, заинтересует вас так же, как заинтересовала меня.
Она назвала ее «Историей о трех ударах ножом».
«Во всей деревне не было никого беднее Белого Полога и ее
молодого внука. Муж ее давно умер, зятя убили сиу, а дочь ее
однажды, работая на их маленьком поле, внезапно упала на землю
и перестала дышать. Мальчик был еще слишком мал, чтобы ходить
на охоту, и они жили небольшими запасами маиса, какие им удава-
лось собрать, и кусками мяса, которые им давали добрые люди.
Случались дни, когда они ложились спать голодные, так как и самые
лучшие друзья иногда забывали позаботиться о них, а Белый Полог
была слишком горда, чтобы идти просить. Когда им случалось
голодать, внук говорил:
— Ничего, бабушка, подожди, пока я подрасту. Я тогда убью
столько дичи на мясо, что ты с ним не справишься.
Мальчика звали Видит Черным. Это имя дал ему при его рожде-
нии один старый знахарь. Но так звала его только бабушка. Ему дали
прозвище Чудак, так как держался он непохоже на других мальчиков.
Он никогда не играл с другими детьми, не смеялся, не плакал и почти
ни с кем не разговаривал, за исключением своей бабушки. Казалось, он
все время о чем-то мечтает. Он мог просидеть на берегу реки или на
холме около деревни полдня, глядя прямо перед собой вдаль, как будто1
видел там что-то очень интересное, настолько интересное, что совсем
не замечал проходивших мимо людей. Он приносил в палатку стран-
ные, непозволительные вещи; один раз принес человеческий череп
и подсунул его под один из концов своего ложа. Старуха как-то,
застилая постель, нашла этот череп и так испугалась, что упала тут же
и на некоторое время умерла (упала в обморок). Когда она вернулась
626
к жизни, то попросила внука отнести череп назад на то место, где он
его нашел, и он тотчас же исполнил просьбу старухи, потому что был
хорошим мальчиком и всегда ее слушался. Когда она спросила, зачем
он взял череп, мальчик ответил:
— Я ищу могучий талисман. Я думал, что если буду спать
рядом с ним, то мне может присниться вещий сон.
Иногда мальчик уходил из деревни на всю ночь. Когда бабушка
спрашивала его, где он был, он отвечал, что ходил спать в прерию
или вниз, к реке, в лес, или на песчаную отмель в надежде, что духи
или звери, бродящие в темноте, смилостивятся над ним и дадут ему
магическую силу, которую он ищет.
В то время когда другие мальчики его возраста еще проводили
время в играх, он делал луки и стрелы. Он смотрел на работу
обрабатывавших кремни и стал так же искусен, как и они, в выделке
острых тонких наконечников для стрел. Он рано начал охотиться,
сначала на кроликов в зарослях шиповника. А однажды он принес
домой по частям хорошую оленью тушу; он подстрелил оленя на тропе,
по которой животные ходили на водопой и обратно. После этого он уже
редко охотился на кроликов, но часто приносил оленей, а время от
времени шкуру и мясо бизона. Чтобы убить бизона, он подкрадывался
к нему в лощине или у реки, куда бизоны ходили пить. Все же бабушка
и внук оставались очень бедными. Всех принадлежавших семье
лошадей давным-давно отдали лекарям, пытавшимся вылечить его
деда. Без лошади Чудак не мог отправиться на большую охоту
и привезти большой груз мяса, которого бы хватило на время дурных
погод или на долгую осаду, какие устраивали сиу. Летом часто
появлялись большие отряды сиу и бродили вблизи деревни целый
месяц и даже больше в надежде заставить племя голодать, чтобы потом
напасть на людей, когда они наконец будут вынуждены выйти на охоту.
Проходили годы. Мальчик подрос, стал высоким, сильным
и очень красивым. Он уже вступил в тот возраст, когда мог бы идти
на войну, сражаться с врагами и угонять их лошадей. Но военные
отряды не позволяли ему присоединяться к ним.
— Он спит с черепом,— говорили они,— уходит спать туда, где
бродят духи, наверное, с ним что-то неладное. Он навлечет на нас
неудачу.
Конечно, юношу это очень обижало и огорчало. И бабушка его
тоже огорчалась. Потом он стал сердиться.
— Я заставлю их взять свои слова обратно,— говорил он стару-
хе.—Я сам в одиночку отправлюсь против врага, и наступит время,
когда они будут проситься идти в поход со мной. Сделай мне лодку,
и я спущусь на ней по реке в лагерь сиу.
Белый Полог пошла к реке и нарезала ивовых прутьев. Она
перекрещивала и переплетала их, сгибая в нужную форму, затем,
натянув на остов, привязала к нему свежую шкуру большого бизона,
и лодка была готова. Нет, она нс походила на лодки белых. Плос-
кодонная и круглая, она была похожа на лохань, в какой белые
стирают одежду. Кто не привык к такой лодке, чувствует себя в ней
беспомощным; если он не перевернется, пытаясь грести, то сумеет
только заставить лодку вертеться, как детский волчок, и она будет
плыть, куда течение и ветер захотят погнать ее.
627
Наступило полнолуние; и однажды после захода солнца^ когда
взошла луна, Чудак влез в лодку и оттолкнул ее от берега. Никто,
кроме его бабушки, не видел, как он отплыл. Никто больше в дерев-
не не знал, что он уезжает.
— Будь осторожен,— сказала бабушка,— помни всегда об опас-
ностях и не пробуй ничего делать, если ты не уверен, что сумеешь.
— Не бойся,— откликнулся он,— я вернусь. Я наверняка вер-
нусь. Сон мой сказал мне, что я вернусь.
Бедная старуха села на берегу, покрыла голову плащом и запла-
кала. Она плакала об умерших любимых и о юноше, который,
может быть, присоединится к ним и оставит ее на старости лет
одинокой. Она чувствовала себя очень несчастной.
Чудак плыл по течению в ярком лунном свете, вниз по широкой,
глубокой реке; он не греб, а только старался держаться лицом по
течению и обходить коряги и песчаные мели. Вокруг него играли
и плескались бобры, и он стал молиться им.
— Смилуйтесь,— говорил он,—наделите меня своей хитростью,
чтобы я сумел избегнуть опасности.
В тени обрывистого берега, где вода кипела и кружилась в водо-
вороте, что-то неясное всплыло на поверхность, медленно погрузи-
лось и исчезло. Он не мог как следует рассмотреть, что это. Может
быть, он увидел одно из существ, населяющих глубокие, темные
места. Он стал молиться им тоже и бросил в воду приношение.
— Не делайте мне вреда,— сказал он,— дайте мне пройти бла-
гополучно по вашим водам.
Казалось, все животные долины собрались на берегах; они пас-
лись, пили воду, детеныши вапити и оленей бегали и играли на
отмелях. У края воды сопели и рыли лапами песок большие медведи,
волки и койоты смотрели сверху на Чудака, когда лодка проходила
под низкими обрывами. Но звери не обращали на него внимания,
потому что не было ветра, и они не знали, что близко проходит враг.
Так прошла ночь, и на рассвете Чудак подошел к берегу, вытащил
лодку в густой ивняк и загладил следы, которые оставил на песке.
Так, плывя по течению ночью и прячась днем, Чудак продолжал
спускаться в страну сиу. Каждое утро, пристав к берегу, он шел к опушке
леса, иногда взбираясь на склон холма поблизости и тщательно
осматривая долину вверх и вниз по реке, отыскивая признаки близости
людей, но ничего не находил. Наконец на пятое утро он обнаружил
большой лагерь в обширной низине, прямо против себя на другом берегу
реки. Вдоль реки по берегу тянулась длинная полоса тополей; позади нее
в прерии стояли палатки. В лагере он заметил много лошадей на привязи.
Люди как раз выходили из палаток и отвязывали лошадей пастись.
— Мои духи сильны,—сказал он сам себе,—я благополучно
спустился по реке, и вот я вижу то, что искал.
Днем он поспал, чувствуя себя здесь в полной безопасности, так
как у врагов не было лодок, вода же в реке стояла очень высоко,
и они не могли бы переправиться. Он стал строить планы на ночь.
«Я переправлюсь на ту сторону,—подумал он,— когда погаснут
огни в палатках, захвачу несколько лошадей и поеду домой как
можно быстрее». Весь конец дня он носился с этой понравившейся
ему мыслью, а потом ему пришла другая, которую он стал обдумы-
628
вать. Всякий может проникнуть в лагерь, захватить лошадей
и ускользнуть с ними. Сделать это легко. Люди его племени от-
казались брать его с собой в набеги. Он хотел совершить что-нибудь
великое, показать им, что он храбрее любого из них. Что ему
сделать, чтобы доказать это? Что он может сделать? Он обдумывал
многое, строил разные планы и не мог ни на что решиться. К вечеру
он снова заснул, и тут ему помог сон, указавший путь, как создать
себе славное имя.
Вот что он сделал. Послушай, какую хитрость внушил ему сон.
Ночью он переправился через реку, наложил в лодку камней и проре-
зал в днище дырку, чтобы лодка наполнилась водой и затонула.
Потом он пошел в лес и закопал свои вещи рядом с большим
упавшим тополем; он зарыл свою одежду, мокасины, оружие, не
оставив на себе ничего, кроме пояса и набедренной повязки. Наконец
он распустил заплетенные косички, вымыл голову, чтобы распря-
мить завитки, потом спутал и посыпал волосы пылью. Он намазал
тело грязью и пылью, запачкал набедренную повязку, исцарапал
себе ноги о куст шиповника. Когда Чудак покончил со всем этим, вид
у него был дикий и жалкий. Он вышел из леса и направился вниз по
течению, к нижнему концу долины. Там он оставался до конца ночи.
Когда взошло солнце и народ зашевелился, Чудак встал и, глядя
в землю, пошел по направлению к лагерю, иногда останавливаясь
и оглядываясь, иногда бегом или же медленным шагом. Так он
подошел к палаткам и большой толпе народа, которая стояла
и смотрела на него. Он сделал вид, что не замечает ее, и продолжал
идти прямо вперед. Люди расступились, чтобы пропустить его,
и последовали за ним. Он остановился перед какой-то палаткой
у костра, на котором жарилось мясо, и сел. Женщины, присматрива-
вшие за мясом, разбежались. Вокруг него собрались люди, они
стояли и разговаривали. Очевидно, они считали его сумасшедшим.
К нему подошел мужчина и задал ему много вопросов на языке
жестов. Он не отвечал и только иногда указывал на реку. У мужчины
был шрам на левой щеке. Чудак понимал, что это вождь. Он
слышал, что в народе говорили, что этот человек страшен в бою.
Немного спустя подошла старуха и поставила перед Чудаком жаре-
ное мясо. Он схватил мясо и стал есть так, как будто уже много дней
голодает. Он ел много и долго. Народ большей частью разошелся
по палаткам. Человек со шрамом на лице опять стал говорить с ним
знаками, но, не получая ответа, взял Чудака за руку, заставил встать
и повел к себе в палатку. Там он показал ему ложе, объяснил
знаками, что оно его, что он будет жить в этой палатке. Юноша
продолжал делать вид, что не понимает, но остался в палатке;
иногда он выходил из нее, но всегда возвращался обратно. Ему
делали подарки: дали ему мокасины, ноговицы, замшевую рубашку,
плащ из шкуры бизона. Он надел все это и стал ходить в одежде.
Через несколько дней он стал расхаживать по лагерю, и народ почти
не обращал на него внимания. Они привыкли видеть его тут.
Вскоре Чудак выяснил, что вождь со шрамом на лице—очень
жестокий человек. У него было пять жен—первая старше его и очень
уродливая. Остальные были славненькие молодые женщины, одна
очень хорошенькая. Старая жена дурно обращалась с остальными,
629
заставляла их работать все дни напролет. Иногда она их била. Когда
она жаловалась вождю, тот тоже бил их или хватал двух женщин
и стукал головами. Женщинам жилось очень плохо. Юноша не мог
удержаться, чтобы не заглядываться на самую молодую из жен,
такую хорошенькую и грустную. Он всегда ходил неподалеку от того
места, где она работала, и часто встречался с нею в лесу, когда она
собирала дрова, и тогда они улыбались друг другу. Прошло много
дней, и он как-то вечером застал ее в лесу одну. Теперь настал его час;
он быстро рассказал ей знаками, кто он, что он не сумасшедший
и одиночкой отправился в военный поход, сказал, что любит ее
и огорчается, видя, как с нею дурно обращаются. Юноша спросил,
согласна ли она уйти с ним и стать его женой. Она не отвечала, но
подошла, прижалась к нему и поцеловала его. Тут они услышали, что
кто-то идет, и расстались.
На следующий день они опять встретились в лесу, пошли и спря-
тались в густой заросли ив. Здесь Чудак и женщина стали составлять
план побега. С трудом они дождались наступления ночи. Когда
огонь погас и вождь со своей старой женой захрапели, Чудак и моло-
дая женщина тихонько вылезли из палатки и пошли к реке. Здесь они
связали два бревна и положили на них свою одежду поверх неболь-
шой кучки веток кустарника, которую набросали на плот. Юноша
откопал свою одежду и оружие и их тоже уложил на плот поверх
всего. Затем с одним только ножом он вернулся в палатку, оставив
женщину у плота. Он вполз в палатку, прополз к ложу вождя, занес
нож и воткнул его глубоко прямо в сердце вождя, потом еще и еще
раз. Тот не крикнул, но дернул ногами, и спавшая рядом старуха
проснулась. Чудак сразу схватил ее за горло и стал душить, пока она
не затихла. Затем он оскальпировал вождя, взял его оружие и побе-
жал обратно к плоту. Женщина ждала его; оба вошли в воду, толкая
перед собой связанные бревна; выйдя на глубокое место, они поплы-
ли, держась одной рукой за плот. Так они переправились через реку,
оделись и пустились пешком в далекий путь, направляясь в деревню
арикара. Позади них, на том берегу, с которого они пришли, все
было тихо; то, что произошло, еще не обнаружилось.
Как гордилась своим внуком старуха Белый Полог, когда он
вернулся домой с хорошенькой женой, со скальпом и оружием
грозного вождя! Он добыл себе славу, со временем он сам станет
вождем. И он стал вождем, главным вождем своего племени. Никто
больше не называл его Чудаком. Он принял имя Три Уцара Ножом,
и все с гордостью называли его этим именем. Он и его добрая жена
дожили до глубокой старости. У них родилось много детей, и они
жили счастливо».
Глава XXIII
Прибытие пиеганов
— Вставай!—скомандовала Нэтаки, схватив меня за ру-
ку и едва не стащив с постели.— Вставай! Так хорошо на
дворе!
630
— Зачем ты меня разбудила?—спросил я.— Мне снился
такой хороший сон.
— Конечно, хороший, и ты еще вдобавок разговаривал
во сне. Поэтому я тебя и разбудила. Я не хочу, чтобы она
тебе снилась. Скажи скорее, что за сон ты видел и что она
тебе сказала.
— Ну, раз ты настаиваешь... она сказала, она сказала,
она сказала...
— Ну, скорей! Что она сказала?
— Она сказала: «Пора вставать и умываться. Я уже
приготовила тебе завтрак, и мы сегодня едем на охоту».
— Ах как он умеет лгать!—воскликнула она, поворачи-
ваясь к Женщине Кроу.— Совсем не я ему снилась: ведь он
разговаривал на своем языке.
Я настаивал на том, что говорю правду.
— Во-первых,— говорил я,—есть только одна «она» —
это ты. А если бы и была другая, то ее тень не могла бы
добраться сюда, чтобы посетить меня во сне, так как она не
могла бы найти дорогу.
Это рассуждение показалось убедительным и прекратило
спор. Утро выдалось в самом деле прелестное. Ночью ударил
сильный мороз, на траве в тени форта еще лежал белый иней,
но солнце светило в чистом небе, дул теплый юго-западный
ветер — все предвещало превосходный осенний день.
Мы позавтракали, оседлали лошадей и поехали, перепра-
вившись через реку, вверх по склону долины и дальше в пре-
рию. Нэтаки запела одну из песен женщин своего племени.
— Тише!—сказал я ей.—Так не охотятся. Ты распугаешь
всю дичь.
— А я этого не боюсь,—возразила она.—Не все ли
равно? У нас еще есть сушеное мясо. Я не могу не петь. Такое
великолепное утро просто заставляет меня петь.
Действительно, не все ли равно. Я радовался, видя ее
такой счастливой, видя, как искрятся ее глаза, слыша ее смех
и пение. Пасшаяся невдалеке группа антилоп умчалась от нас
через гребень, из соседней лощины выбежало небольшое
стадо бизонов и понеслось галопом на запад. Показался
одинокий койот, он сел на задние лапы и уставился на нас.
— Хайя, братец,— сказала Нэтаки, обращаясь к нему,—
ты тоже счастлив? Конечно, счастлив,—продолжала она,—
мех у него густой и теплый, он не боится приближающихся
холодов, а еды у него вдоволь, всегда вдоволь. Часть добычи
он убивает сам, а кроме того, всегда может полакомиться
остатками животных, убитых его большими родственника-
ми. Старик наградил его и волка большой сообразитель-
ностью.
631
Мы все ехали вперед без цели по прерии, разговаривая
и смеясь. Мы чувствовали себя счастливыми, очень счаст-
ливыми, как и полагается двум молодым людям, которые
любят друг друга и не знают никакой заботы. Часто, взоб-
равшись на какую-нибудь небольшую возвышенность, мы
слезали с лошадей и пускали их пастись, пока я курил
и осматривал местность в подзорную трубу. Нэтаки тоже
любила наблюдать за животными в трубу, смотреть, как они
отдыхают или щиплют траву, как прыгают, скачут и гоняют-
ся друг за другом от избытка сил. У меня была хотя и ста-
рая, но сильная труба, в нее удавалось разглядеть даже
мертвые старые кратеры и темные провалы на поверхности
Луны. Но мне ни разу не удалось уговорить Нэтаки навести
трубу на этот объект. Она считала ночное светило не мерт-
вым старым небесным телом, а реальной священной осо-
бой— женой Солнца, которую глаза смертных не должны
рассматривать и изучать.
Во второй половине дня мы решили, что пора уже до-
быть мяса и возвращаться домой. Только мы собрались
сесть на лошадей и поехать по направлению к лощине на
запад от нас, где паслось несколько бизонов, как увидели
далеко на севере столбы поднимающейся пыли и поближе
несколько небольших групп бизонов, разбегающихся в раз-
ные стороны, но преимущественно по направлению к нам.
Несколько мгновений спустя появились всадники, а позади
них, на верху длинного гребня, показалась колонна верховых
и лошадей без всадников.
— Ага! — сказал я.— Пе-кун-ни * идут в форт.
— Моя мать здесь. Поедем встретим их,— предложила
Нэтаки.
Несколько напуганных бизонов бежали почти по прямой
к тому месту, где мы стояли. Я велел ей отвести лошадей
назад, где их не будет видно, а сам спустился вниз, чтобы
видеть поверх гребня, что делается. Вскоре тридцать или
сорок бизонов приблизились уже на расстояние выстрела.
Я прицелился в большую корову и первым выстрелом пере-
бил ей левую переднюю ногу. Корова тотчас же отстала от
остальных, а второй выстрел уложил ее. Корова оказалась
очень жирной, а шкура отличного качества; может быть, не
совсем полномерная, но очень темная и блестящая. Я соби-
рался разрезать спину животного, намереваясь взять только
филей и язык, но подошла Нэтаки и настояла, чтобы я снял
шкуру, как полагается, с головой и хвостом. Она хотела,
чтобы я разделал все мясо и забрал его.
* Пе-кун-ни (пикуни) — южные черноногие, или пиеганы.
632
— Мы дадим шкуру моей матери,— сказала она,—и по-
просим ее уложить в нее мясо для нас.
Конечно, я сделал так, как мне было велено. Разделка
туши заняла некоторое время. Пока я работал, Нэтаки под-
нялась на вершину гребня, но скоро вернулась и сообщила,
что племя ставит палатки недалеко от того места, где мы их
увидели, и что хорошо бы остаться и переночевать с ними.
— Ладно,— ответил я,— мы поедем туда и остановимся
у Хорькового Хвоста. Возьмем немного мяса, а остальную
часть туши и шкуру оставим твоей матери, чтобы она забра-
ла все завтра утром.
Но оказалось, что так сделать нельзя.
— Или волки сожрут все мясо ночью,— возразила Нэта-
ки,— или кто-нибудь найдет и заберет его рано утром. Нет,
мы должны уложить его и отвезти в лагерь.
Я набросил шкуру на лошадь Нэтаки, покрыв коня цели-
ком, вместе с седлом, от головы до хвоста. Затем повесил
большую часть мяса поперек седла и накрыл все, завернув
и сложив несколько раз шкуру. Остаток мяса я уложил в два
больших мешка и привязал позади своего седла. Затем я по-
мог Нэтаки взобраться и усесться на верху вьюка. Когда
я сел на свою лошадь, мы направились к лагерю и въехали
в него по тропке между палатками. Со всех сторон нас
встречали радостными приветствиями и улыбками, слыша-
лись шутки о молодой паре охотников. Мы слезли с лошадей
перед палаткой Хорькового Хвоста. Моя добрая теща выбе-
жала навстречу дочери; они нежно обнялись и поцеловались.
Теща все повторяла:
— Моя дочь! Моя дочь! Приехала!
Добрая женщина улыбалась, глядя на меня, но не поздоровалась
со мной. Даже то, что она находилась близко от меня, не говоря уже
о том, что она мне улыбалась, было нарушением строгого правила
этикета черноногих, о котором я уже говорил: теща и зять никогда
не должны встречаться и разговаривать друг с другом. Что касается
меня, то я нарушил это приличие при первом удобном случае.
Я подошел к теще, когда ей некуда было уйти и она не могла не
выслушать меня, и сказал ей, что у нас все будет совсем по-иному,
так как у белых нет такого обычая.
— Где бы мы ни оказались,— продолжал я,— вы должны прихо-
дить к нам и жить с нами, когда захотите, а я буду входить туда, где
вы находитесь, если обстоятельства этого потребуют.
Я уверен, что ей приятно было это слышать, так же как и Нэта-
ки. С течением времени моя теща привыкла в общем к новому
порядку вещей, но всегда старалась уклониться от прямого обраще-
ния ко мне. Часто, когда я спрашивал ее о чем-нибудь, она повора-
чивалась к дочери и говорила:
— Скажи ему, что случилось это так и т. д.
633
Глава XXIV
Магическая сила скунсовой шкуры
Мы остановились у Хорькового Хвоста; жена его разо-
стлала для нас множество новых выделанных шкур бизона.
Приходили и уходили гости, нас позвали в несколько пала-
ток прийти покурить. Во второй половине вечера, когда
кончились ужины и хождение в гости, неразлучные Хорь-
ковый Хвост и Говорит С Бизоном сидели вместе со мной,
как бывало много раз вечерами прежде. Когда мы собира-
лись вместе, то независимо от того, у кого из нас были мы
в гостях, дело не ограничивалось выкуриванием трех трубок
и вежливым прощанием после этого. Мы сидели вместе
часами, курили, если хотелось, разговаривали или молчали,
по настроению. Женщины подали нам пеммикан с ягодами,
очень вкусный.
— Друг,—сказал Говорит С Бизоном, когда мы поели,
набили трубки и закурили,—у меня есть для тебя подарок.
— А, я всегда рад подарку.
— Да,—продолжал он,— а я от этого подарка рад буду
избавиться. Я хочу, чтобы ты забрал его завтра утром, пока
ничего не случилось такого, что помешает тебе вообще полу-
чить его. Это шкура скунса. Слушай, я расскажу тебе, какие
неприятности я перенес из-за этой шкуры. Сперва расскажу,
как она ко мне попала.
Однажды утром жена сказала мне, чтобы я убил несколь-
ко горных баранов: ей нужны были шкуры на платье. Я ска-
зал; что этих животных трудно добыть и что ей следовало бы
сшить платье из шкур антилоп, из которых при хорошей
выделке тоже получается отличная мягкая кожа. Нет, она
заявила, что шкура антилопы не годится: она неровная—на
шее толста, на брюхе слишком тонка. Годятся только шкуры
горных баранов, потому что они как раз такие, как нужно,
нигде не толще и не тоньше, чем следует. Я попытался
вывернуться, заявив, что если они ей уж так нужны, то
я попрошу ее отправиться со мной на охоту, чтобы помочь
мне укладывать добычу. Я думал, когда я скажу это, она
решит, что и шкуры антилоп сгодятся. Я ошибся.
— Разумеется, я поеду с тобой,— ответила она.— По-
едем завтра утром.
Я решил сделать вид, что болен. Но, проснувшись утром,
я совсем забыл об охоте, встал, умылся и основательно поел.
Когда я вспомнил об охоте, было уже поздно притворяться.
Нельзя же заставить ее поверить, что муж болен, когда он
просил ее два раза поджарить мяса. Мы выехали и отъехали
634
на лошадях, насколько можно было далеко, вверх по север-
ному склону западной горы Суитграсс. Затем, привязав ло-
шадей, пошли дальше пешком. Приходилось взбираться на
довольно крутой склон. Местами сосны росли так густо, что
приходилось с трудом пробираться между ними. Моя парт-
нерша по охоте все время отставала. «Идем, идем»,—повто-
рял я, а она откликалась: «Подожди, подожди меня!» Когда
она нагоняла меня, то дышала, как лошадь после скачек,
и с ее подбородка буквально капал пот. «Приятное заня-
тие— охота на горных баранов»,—сказал я. И она ответила:
«Правда. Смотри, как мы высоко забрались, как далеко нам
видны прерии к северу отсюда».
После этого я уже больше не дразнил ее; она держалась
стойко и карабкалась изо всех сил. Я пошел медленнее, и она
шла за мной по пятам. Мы приблизились к вершине. Ты
видел вершину горы—это таинственное место. Когда Ста-
рик создал мир, то раскрасил помещенные им здесь скалы
в красивые цвета: красный, коричневый, желтый и белый.
Одни говорят, что это счастливое место для охоты, другие —
что, если здесь подстрелишь какое-нибудь животное, с тобой
случится несчастье. Взбираясь на гору, я думал об этом;
наконец я остановился и заговорил с женой. Я сказал, что
нам, пожалуй, лучше вернуться, так как, если я убью здесь
барана, с нами может случиться несчастье. Но она только
смеялась и говорила, что я поглупел.
— Ладно,—возразил я,—раз уж тебе непременно хочет-
ся смеяться, то смейся, но прикрывай рот рукой, иначе ты
распугаешь всех животных на горе.
Мы продолжали взбираться на гору и немного времени
спустя приблизились к вершине. Глядя на нее из-за сосен,
я увидел группу горных баранов — не меньше двадцати, все
самки и детеныши и только один двухлетний самец. Я тща-
тельно в него прицелился—он стоял очень близко боком ко
мне, и так как рядом оказался сук, то я опер на него ружье.
Я прицелился очень хорошо, прямо в сердце, и выстрелил.
Не знаю, куда полетела пуля, но в барана она не попала, так
как мы не нашли шерсти или крови ни там, где он стоял, ни
дальше по следу. После выстрела дым повис передо мной
облачком, а когда оно рассеялось, я увидел, как животные
скрылись в лесу ниже по склону. Я очень удивился, что даже
не попал в барана, хотя целился долго и тщательно.
— Должно быть, ты его ранил,— сказала жена,—пой-
дем. Вероятно, мы найдем его мертвым где-нибудь далеко.
Мы пошли по следу вниз, в лес. Идти по следу было
легко, так как копыта этого барана оставляли отпечатки,
расставленные шире, чем у остальных. Но мы не видели
635
никаких признаков того, что он ранен. Я и жена снова
взобрались на вершину и сели на краю голых скал, под
низкой сосной. Я думал, что, может быть, подойдут еще
горные бараны, если мы подождем здесь немного. Но они не
появлялись, хотя мы просидели в ожидании далеко за пол-
день. Мы уже собирались уходить, когда появился крупный
скунс. Он пробирался между камней, принюхивался, втягивая
носом воздух, иногда взбирался на большой камень, чтобы
осмотреться. Скунс был очень красив, шерсть его блестела на
солнце. Вскоре он приблизился, и, когда снова взобрался на
камень, я застрелил его. Он свалился с камня и почти не
дергался. Я велел жене осторожно снять с него шкуру.
Я знал, что шкура тебе понадобится, чтобы присоединить ее
к тем, которые ты добыл прошлой зимой. Жена сказала, что
выделает ее так, чтобы шкура вышла очень мягкой, и мы ее
тебе подарим. Вот тут-то и начались неприятности. Нож
соскользнул, и жена порезала себе руку, не успев снять шкуру
и наполовину; пришлось мне заканчивать работу. Потом мы
отправились домой. Когда мы дошли до наших лошадей,
я привязал шкуру сзади к седлу и сел верхом. Лошадь стояла
носом против ветра, но, когда я повернул ее, она впервые
почуяла запах скунса и так испугалась, что взбесилась. Она
захрапела и сделала большой скачок вниз по склону; когда
она коснулась земли, то я от толчка упал спиной прямо на
кучу камней. Я думал, что сломался пополам. Лошадь про-
должала нестись скачками, брыкаясь и всхрапывая, налетела
прямо на кучу больших камней, попала передней ногой
между них и сломала ее. Как только я отдышался и смог
ходить и жена отыскала мое ружье, я вынужден был спу-
ститься и пристрелить лошадь. Домой мы вернулись поздно,
потому что ехали вдвоем на другой лошади, на которую
пришлось еще навьючить мое седло и прочие вещи. Одно мы
теперь знали: убить какое-нибудь животное на цветных ска-
лах значило навлечь на себя несчастье. Возможно, если бы
я еще убил и самок горных баранов, то действительно сломал
бы себе спину, когда лошадь меня сбросила.
Только через несколько дней я оправился от ушибов,
полученных при падении. Жена моя не могла выделать шку-
ру скунса из-за пореза на руке и поручила это одной вдове.
На следующий день старуха принесла шкуру обратно.
— Возьмите ее,—сказала она,— мне всю ночь было не-
хорошо; мне приснилось, что прибежал скунс и пытается
укусить меня. У этой шкуры дурная сила. Я ее не буду
дубить.
Ты знаешь старую Женщину Бобра? Да? Так вот, мы
отдали шкуру ей. Она сказала, что не боится скунсов, что ее
636
магия сильнее скунсовой, забрала шкуру к себе в палатку
и взялась за работу: счистила мясо, намазала шкуру пече-
нью и мозгами, скатала и отложила на два-три дня. Когда
шкура как следует пропиталась смесью, Женщина Бобр очи-
стила ее и стала сушить, перекинув через шнур из сухожилий.
И тут Женщина Бобр внезапно на короткое время упала
мертвой (в обморок). Когда старуха вернулась к жизни, рот
ее был перекошен на одну сторону, и она едва могла гово-
рить. В таком состоянии Женщина Бобр пробыла почти
четыре ночи. Разумеется, шкура вернулась к нам. Порез на
руке у жены зажил, она принялась за работу и окончила
дубление без всяких приключений.
Позавчера мы отправились сюда. Жена уложила шкуру
с другими вещами на лошадь, которая несла шкуры покрова
палатки. Вечером, когда мы располагались лагерем на ночь,
оказалось, что шкура исчезла. Все остальное, что жена уло-
жила в этот вьюк, оказалось на месте, пропала только
шкура. Пока мы рассуждали, как это могло случиться, подъ-
ехал какой-то молодой человек и швырнул нам шкуру.
— Я нашел ее на тропе,— сказал он.
Ты видишь, у этой шкуры большая дурная магическая
сила. Я говорил, что собираюсь подарить шкуру тебе, и вот
я дарю ее. Я также сообщил тебе, какое зло она причинила.
Я не буду осуждать тебя, если ты бросишь шкуру в огонь или
как-нибудь иначе с ней разделаешься. Прошу тебя только
избавить нас от нее.
Конечно, я взял шкуру. Впоследствии она пошла для изгото-
вления очень красивого мехового ковра: середину его занимала
медвежья шкура, а кайму составляли шкуры шести скунсов.
Наутро, задолго до того, как начали разбирать палатки, мы
с Нэтаки уже сидели в седле и направлялись домой. Ночью было
очень тепло. Вскоре после нашего отъезда из лагеря с севера
задул слабый ветер, холодный и сырой, несший сильный запах
горящей травы. Мы хорошо знали, что это означает: запах,
напоминающий запах дыма, всегда предвещает бурю с севера.
— Творец Холода близко,—сказала Нэтаки,— поспешим.
Оглянувшись, мы увидели, что холмы Суитграсс-Хиллс
окутаны густым белым туманом, который разливался к югу
с невероятной быстротой. Скоро нас настиг и окружил такой
густой туман, что мы не могли видеть на сто ярдов вперед.
Пот на лошадях моментально замерз. Воздух наполнился
мельчайшими частицами изморози. Уши щипало, и мы завя-
зали их платками. Бесполезно было пытаться разглядеть
дорогу к реке. Мы отпустили поводья и продолжали ехать.
Домой приехали еще до полудня. Ветер все усиливался,
туман исчез, но вместо него повалил снег. Настала зима.
637
Вскоре начали поступать бизоньи шкуры первого сорта. У нас
теперь было много дела; мы выменивали шкуры на товары и спирт-
ное. Мы пользовались при торговле для удобства медными мар-
ками; каждая марка заменяла доллар. Индеец, принесший шкуры
бизона на продажу, важно входил в лавку; за ним следовала его жена
или несколько жен, несших шкуры. Как правило, он стоял в некото-
ром отдалении, молчаливый и прямой, завернувшись в плащ или
одеяло, частично закрывавшее его лицо, пока мы рассматривали
шкуры и отсчитывали марки. Если только он нс нуждался в ружье
или другой дорогой вещи в этом роде, он обычно давал женам часть
своей выручки, а остальное тратил сам, покупая то, что ему понра-
вится: табак обязательно, обычно и спиртное.
Когда начинало темнеть, торговля затихала. Большинство пред-
почитало приходить менять свои меха и шкуры бизонов по утрам.
Я не знавал ни одного торговца, который бы не имел особых,
пользовавшихся преимуществами друзей, и мы не составляли ис-
ключения из этого правила. Друзья эти, иногда по нескольку чело-
век, приходили и сидели с нами по вечерам, курили и рассказывали
разные истории. Мы с интересом слушали их рассказы и любопыт-
ные суждения о различных вещах.
Глава XXV
Конец Олененка
Бывали дни, когда дул теплый чинук и нас прямо тянуло
из форта в прерию. Нэтаки и я седлали лошадей и уезжали
далеко; мы возвращались домой голодные и усталые, гото-
вые сразу после ужина лечь и крепко спать всю долгую
зимнюю ночь.
Как-то в погожий день мы катались верхом и около двух
или трех часов дня выехали к реке в пяти-шести милях выше
форта и направились домой вниз по долине. Проезжая по
тропе через тополевую рощу, мы встретили моего врага
Олененка, отправлявшегося за бобрами, так как к седлу
у него было привязано несколько капканов. Проезжая мимо
нас, он бросил игривый взгляд на Нэтаки, которая ехала
впереди, и свирепо покосился на меня. Должен признаться,
что я раза два пригнулся к седлу, делая вид, что поправляю
ремень стремени, но в действительности тайком из-под руки
посмотрел назад. Я боялся его и почувствовал облегчение,
увидев, что он исчез за поворотом тропинки, ни разу, наско-
лько я мог судить, не оглянувшись на нас. Проехав через
рощу, мы пересекли открытую низину, за ней лесок и оказа-
лись в широкой голой долине. Когда мы отъехали на 150—
200 ярдов от последней рощи, позади нас грянул выстрел;
слева от меня просвистела пуля и дальше впереди ударилась
в землю, подняв пыль. Нэтаки вскрикнула, хлестнула ло-
638
шадь и крикнула мне, чтобы я ехал скорее. Остальную часть
пути до дома мы проделали очень быстро.
Когда раздался выстрел, я оглянулся и увидел редкое
облачко дыма впереди ивовой заросли, но человека не было
видно. Стрелял, конечно, Олененок. Он сделал как раз то,
что я всегда предсказывал,— напал на меня сзади. Пытаться
выбить его из рощи было бы безумием.
Нэтаки почти не могла говорить от ужаса и гнева. Я тоже
рассердился и поклялся, что убью Олененка при первой
встрече. Берри спокойно выслушал меня, но ничего не ска-
зал; заговорил он только после ужина, когда все мы успоко-
ились.
— Видишь ли,— начал он,—у этого типа в лагере есть
влиятельные родственники, и, хотя они отлично знают, что
его следует убить, они тем не менее обязаны будут мстить за
его смерть.
— Так что же? Я не должен ничего делать, и в один
прекрасный день он меня подстрелит из засады, как кролика?
— Нет,— ответил он,— мы должны убить его, но сделать
это надо так, чтобы нас не заподозрили. Потерпи пока, и мы
найдем способ, как это устроить.
С того дня Олененок больше не приезжал в форт. Если
ему что-нибудь бывало нужно, он посылал кого-нибудь за
покупкой. Когда мы с Нэтаки отправлялись на прогулку, то
уезжали в прерию, избегая лощин и леса в долине. Иногда по
вечерам мы с Берри пытались придумать какой-нибудь спо-
соб раз и навсегда избавиться от моего врага, но ничего из
этого не выходило. Если бы я мог подстеречь его или
выстрелить ему в спину, как он пытался застрелить меня, то
я сделал бы это с радостью: нужно всегда бороться с чертом
его же оружием.
Однажды в начале марта Олененок пропал из лагеря.
Накануне утром он уехал с другими охотниками в прерию,
на север от реки, чтобы настрелять дичи на мясо. Охотники
потом разделились, но в конце дня некоторые из них видели,
как Олененок свежевал бизона на холме. Ночью лошадь его
вернулась и присоединилась к своему табуну; она была осед-
лана, поводья волочились по земле. Родственники Олененка
отправились на поиски, продолжавшиеся несколько дней.
Его нашли наконец далеко от туши бизона, которую он
разрезал на куски, сняв с нее шкуру. Он лежал в лощине
с проломленной головой. Жены и родственницы Олененка
похоронили его, но не очень горевали по нем. Он обращался
с женами жестоко, и они радовались, что избавились от него.
Мясо убитого бизона Олененок тщательно разделал и при-
готовил к навьючиванию на лошадь. Думали, что Олененок
639
отъехал от разделанной туши, чтобы убить еще какое-нибудь
животное, и лошадь сбросила его или, может быть, упала
вместе с ним и лягнула его, пытаясь подняться.
Нэтаки и я обрадовались, узнав о его смерти. Она ус-
лыхала об этом первая, прибежала ко мне взволнованная,
с горящими глазами и крепко обняла меня.
— Радуйся,— кричала она,— наш враг умер! Нашли его
тело; мы можем теперь ездить, куда захотим, без страха.
Однажды вечером к нам в гости пришел мой старый
друг, которого я называл здесь по-разному: то Медвежья
Голова, то Скунс (он принял первое имя после удачного
сражения). Он оставался у нас долго, когда уже все оста-
льные ушли, и молча курил, чем-то очень озабоченный.
И Берри и я заметили это.
— Вероятно, ему нужно новое ружье,—сказал я,— а мо-
жет быть, одеяло или новое платье для жены. Что бы ему ни
требовалось, я подарю ему это сам.
Нам уже хотелось спать. Берри налил стопку и подал ему.
— Ну-ка,— сказал он,—расскажи нам, о чем ты заду-
мался.
— Я убил его,— ответил он,— я убил его, отнес его тело
в лощину и там бросил.
Вот так известие! Мы сразу поняли, о ком он говорит;
конечно, речь шла об Олененке. «Ах!» — воскликнули мы оба
и замолкли, ожидая продолжения.
— Я подъехал к тому месту, где он увязывал мясо, и слез
с лошади, чтобы подтянуть подпругу. Мы стали разговари-
вать, и он рассказал мне, что стрелял в тебя.
— Не знаю,— сказал он,— как это я промахнулся, я це-
лился тщательно. Но это еще не конец. Я еще убью белого,
а его жена будет моей женой, хоть она меня и ненавидит.
— Услышав это, я взбесился. «Убей его,—шептало мне
что-то,— убей его, иначе он убьет твоего друга, который был
так добр к тебе». Он стоял нагнувшись, увязывая последние
куски мяса. Я поднял ружье и ударил его прямо по макушке.
Он упал вперед, и тень его отлетела. Я рад, что сделал это.
Он поднялся и собрался уходить.
— Друг,—сказал я, взяв его руку и крепко пожимая
ее,— все мое — твое. Что мне тебе подарить?
— Ничего,— ответил он,— ничего. Я не беден. Но если
я когда-нибудь окажусь в беде, то приду к тебе и попрошу
помочь мне.
Он вышел. Мы заперли за ним дверь и заложили засовы.
— Будь я проклят, если я когда-нибудь слыхал, чтобы
индеец сделал такое ради белого! —воскликнул Берри.— Вот
такого друга стоит иметь.
640
По понятным соображениям мы держали про себя все,
что узнали, хотя мне стоило немалого труда удержаться от
рассказа об этом. Только много лет спустя я наконец рас-
сказал историю убийства Олененка Нэтаки, а когда наступи-
ло такое время, что нашему другу понадобилась действи-
тельно помощь, он ее получил.
В эту зиму у нас работал Длинноволосый Джим, погонщик быков,
мужчина лет сорока. Он отрастил волосы не меньше двух футов
длиной; они спускались темными очень красивыми крупными волна-
ми на спину и на плечи. В пути с обозом или работая на открытом
воздухе на ветру он носил волосы заплетенными в косу, но в лагере он
просто схватывал их шелковой повязкой вокруг головы. Джим очень
гордился своими волосами, всегда тщательно мыл и расчесывал их.
Джим, как он рассказывал, совершил несколько поездок в Сан-
та-Фе и по трансконтинентальному пути, а в Монтану попал из
Коринна. По его словам, он был отличный боксер и удачливый
игрок, но эти преимущества, говорил он, сводились на нет тем
обстоятельством, что ему ужасно не везло в любви. «Я в молодости
любил четырех женщин,— рассказывал он нам,— и разрази меня
бог, если мне досталась хоть одна».
«Один раз я почти достиг цели,— продолжал он.— Она была рыжая
вдова, державшая пансион в Каунсил-Блафс. Однажды вечером наш
обоз вкатился в Каунсил-Блафс; поставив быков в загон, все погонщики
отправились в ее пансион ужинать. Как только она попалась мне на гла-
за, я сказал себе: «Вот это женщина—красота!» Мала ростом, худень-
кая, веснушчатая, с прехорошеньким вздернутым нахальным носиком.
— Кто это? — спросил я сидевшего рядом парня.
— Вдова,— говорит он,— она содержит эту лавочку.
Раз так, кончено. Я пошел к начальнику обоза, заявил, что ухожу,
получил расчет и перетащил постельные принадлежности и спальный
мешок в ее заведение. На следующий день вечером я поймал ее одну,
когда она сидела на ступеньках, и подошел прямо к ней.
— Миссис Уэстбридж,— говорю я,— честное слово, я в вас влю-
бился. Пойдете за меня замуж?
— Выдумал тоже! — воскликнула она.— Вы только послушайте
его. Чужой мужчина! Брысь, убирайтесь отсюда?
Вскочила, бросилась в дом, забежала в кухню, захлопнула и за-
перла на ключ дверь.
Но мне-то она не сказала, чтобы я убирался вон из дому,
и я продолжал жить в пансионе и задавал ей тот же вопрос, как
только бывал подходящий случай, иногда два раза в день. Она уже
перестала убегать, относилась к этому добродушно, но каждый раз
отвечала мне наотрез «нет». Я ничуть не терял надежды.
Вот так дело тянулось недели две, и раз вечером я опять спросил
ее — в двадцать первый раз,— а это число у меня счастливое, и я тве-
рдо знал, что оно меня вывезет. Так и вышло.
— Да, сэр, мистер Джим, как там вас,— говорит юна сразу, я
выйду за вас на определенных условиях. Вы должны остричь волосы.
— Есть.
23 № 925
641
— И выбросить ваши шестизарядные и длинный нож.
— Есть.
— И бросить играть в карты.
— Есть.
— И помогать мне держать этот пансион.
Да, я согласился на все, и она обещала, что мы поженимся
в ближайшее воскресенье. Я потребовал поцелуй, она хлопнула меня
по щеке и убежала на кухню.
«Ничего,— говорю я себе, усаживаясь на ступеньки,— я подо-
жду, пока она выйдет, и поймаю ее».
И вот, сэр, сижу я, спокойный и счастливый, и подходит ко мне
невзрачный одноногий калека и спрашивает:
— Здесь живет миссис Уэстбридж?
— Здесь,— говорю я,— а что вам от нее нужно?
— Да так, ничего,— говорит он,— она моя жена.
Я признаюсь, что, может быть, хлопнул бы его, хоть он и был
калека, если бы она как раз в этот момент не вышла. Когда она его
увидела, то всплеснула руками и закричала:
— Боже мой! Откуда ты? Я думала, ты умер. Мне сказали, что
ты умер. Ты уверен, что это ты?
— Да, Сарочка,— говорит он,— это точно я. Вернее, то, что от
меня осталось. В донесении говорилось: «Убит или пропал без вести»,
но я уцелел. Я за тобой охочусь уже давно. Это долго рассказывать...
Я не стал слушать дальше. Пошел к себе в комнату и сел.
Немного времени спустя она приходит.
— Видите, как получается,— говорит она.— Я должна о нем
заботиться. Вы хороший человек, Джим. Я восхищаюсь вашей сме-
лой настойчивостью: все спрашивали меня и спрашивали и не хотели
принимать отказа. Но теперь так получилось, что если вы меня
любите, то прошу вас, уходите.
Я тут же уложил мешок и выступил в поход. Нет, с женщинами
мне всегда не везло. После этого происшествия мне ни разу не
представился случай атаковать другую женщину».
Джим очень интересовался Нэтаки и мной.
— Господи,— говорил он,— послушайте только, как она смеет-
ся. Вот уж кто счастлив! Хотел бы я, чтобы у меня была такая
славная жена.
Джим много времени проводил в лавке и часто обходил лагерь в
поисках прекрасной девы, которую мог бы покорить. Он был очень сме-
шон, когда улыбался им, отвешивая поклоны, и говорил что-то по-анг-
лийски, чего никто из них не понимал. Девушки смущенно отворачива-
лись. Мужчины смотрели на все это с мрачным выражением или смея-
лись и отпускали шутки. Они прозвали его Тот, Кто Не Может Женить-
ся—на языке черноногих это очень обидное прозвище. Главное препят-
ствие заключалось в том, что он носил огромные усы и бакенбарды.
Черноногие относятся с отвращением к волосам, за исключением волос
на голове. Один наш старый знакомый никогда не застегивал рубашку,
ни зимой, ни летом. Грудь у него была покрыта шерстью, как собачья
спина. Я видел, как черноногие просто содрогались, глядя на него.
Для Джима наступил счастливый день. Берри, приехав из Форт-
Бентона, привез ему письмо с важными известиями. Женщина
642
в Миссури, которую он знал с детства, согласилась выйти за него
замуж. Он немедленно через Коринн выехал в Штаты. Несколько
месяцев спустя мы получили от него письмо. «Дорогие друзья,—
писал он,— она умерла накануне моего приезда. Я очень огорчен.
Тут есть еще одна, но у нее семеро детей, и она за мной гоняется.
Завтра я отправляюсь в Санта-Фе. Ведь вот, как мне не везет, а?»
С той же почтой пришло письмо от Эштона. Он писал из
Генуи, из Италии, что предполагает приехать к нам весной.
Он писал также, что получает хорошие письма об успехах
опекаемой им девушки. Немного позже пришло письмо Нэ-
таки от самой девочки, очень трогательное, написанное пе-
чатными буквами. Вот его содержание, включая приписки,
сделанные монахинями: «Я умею читать, я умею писать.
Сестры ко мне добры. У меня красивые платья. Когда
я сплю, я вижу во сне палатки и наших и слышу запах
как-сим-и (полыни). Я тебя люблю. Диана Эштон».
Боже мой! Как Нэтаки гордилась этим письмом! Она
носила его всюду, показывала друзьям и заставляла меня
переводить его много раз. Она сшила девочке несколько пар
красивых мокасин и, когда мы весной вернулись в Форт-
Бентон, заставила меня отправить их пароходом вместе
с большим количеством пеммикана, сушеного мяса и языков
и уложить в посылку еще большой пук полыни. Я возражал
против отправки пеммикана и мяса, доказывая, что у девоч-
ки еды вдоволь, и притом самой лучшей.
— Ну да,— сказала она презрительно,— еда белых, какая
это еда! Я знаю, что ей хочется настоящей еды.
В эту зиму торговля наша шла хорошо, но потом настало
беспокойное время. Часть пиеганов, блады и черноногие
начали настоящий террор против белых, и пытаться торго-
вать вне Форт-Бентона стало действительно небезопасно.
Следующие две зимы мы провели в нем. В январе второй
зимы произошла резня Бэкера, и индейцы сразу же капиту-
лировали. Весной 1870 года мы начали опять планировать
организацию торгового сезона в каком-нибудь более или
менее отдаленном пункте.
Глава XXVI
Обычаи Севера
Закон, воспрещающий продажу спиртных напитков ин-
дейцам и даже провоз спиртного через их страну, фактически
был мертвой буквой с самого момента принятия закона
конгрессом. Однако осенью 1869 года здесь появился новый
шериф из Соединенных Штатов; он арестовал нескольких
23*
643
торговцев, у которых нашел спиртные напитки, конфисковал
их обозы и причинял им всякие неприятности. Пока этот
шериф оставался на своем посту, похоже было на то, что
торговля наша обречена на гибель, и Берри придумал муд-
рый план: перейти канадскую границу и устроить там тор-
говый пункт. Правда, перевозка запрещенных товаров из
Форт-Бентона на Север через границу была связана с труд-
ностями, но приходилось идти на риск.
Мисс Агнесса Э. Лот — автор книг «Господа Севера», «Глашатаи
империи» и т. д.— в своих «Рассказах о Конной полиции Северо-
Запада» пишет об этом переходе на Север следующее: «В начале
семидесятых годов кончилась монополия Компании Гудзонова зали-
ва, и правительство доминиона (Канады) переняло юрисдикцию на
всей обширной территории, простирающейся, подобно некой амери-
канской России, от границы со Штатами до Северного полюса.
Конец монополии послужил сигналом к нашествию искателей при-
ключений. Шулера, контрабандисты, преступники всех мастей двину-
лись от Миссури через границу на канадскую территорию, в предго-
рья Скалистых гор. В местах, где отсутствует белое население, этот
сброд не мог заниматься своим обычным «вольным промыслом».
Единственным путем к богатству служила торговля пушниной. А са-
мый легкий способ добыть меха состоял в контрабандном ввозе
виски в Канаду небольшими партиями; виски разбавляли и обмени-
вали у местных индейцев на пушнину. Вероятность вмешательства
властей равнялась нулю, так как канадское правительство находи-
лось на расстоянии нескольких тысяч миль и отсутствовала всякая
связь, и телеграфная, и железнодорожная. Но в этой игре были свои
опасности. Страну у предгорий населяли индейцы, входившие в Кон-
федерацию племен черноногих — бладов, пиеганов и собственно чер-
ноногих — прерийных тигров. Контрабандисты с реки Миссури, вво-
зившие виски, убедились, что они должны организоваться для само-
защиты или расплачиваться за свои барыши гибелью. Сколько
белых перебили индейцы в этих драках из-за спирта, мы никогда не
узнаем, но в районе реки Олдмен и Форт-Маклеода есть отмеченные
приметами жуткие места, известные тем, что в начале семидесятых
годов здесь погибло несколько групп контрабандистов.
В результате контрабандисты с Миссури в подражание старин-
ным торговцам пушниной построили себе ряд постоянных фортов:
Робберс-Руст, Стенд-Оф, Фриз-Аут и самый знаменитый из них
Хуп-Хёер-Ап (Гуляй Вовсю), название которого приличия ради пе-
ределали в Хуп-Пап (Щенок Хуп), что вызывает невинное представ-
ление о каком-то поэтическом индейском прозвище. Хуп-Ап, как
его называли жители прерий, был окружен частоколом с бойницами
для мушкетов, снабжен бастионами с пушками и набатным колоко-
лом. Говорят, что укрепление только одного этого места обошлось
в 12 000 долларов, и оно сразу стало столицей контрабандистов,
ввозивших виски. С момента окончания постройки в форт впускали
одновременно только нескольких индейцев, а остальных обслужи-
вали через бойницы. Но черноногих, которые полюбили охоту на
644
людей более, чем охоту на бизонов, нельзя было этим остановить.
Путь, по которому везли виски контрабандисты, извивался зиг-
загами по волнистой прерии, проходя главным образом по дну
глубоких лощин и ущелий на протяжении двухсот миль от Форт-
Бентона до форта Хуп-Ап. Тяжелые, крытые брезентом фургоны,
влекомые упряжками в пятнадцать — двадцать быков, тащили
спиртной груз по извилистым проходам, соединявшим ущелья. Чер-
ноногие, пожалуй, лучшие в мире наездники. На пути встречались
места с особенно узкими проходами, где фургоны вязли в грязи или
где быков и груз приходилось переправлять на плотах через распол-
зшиеся от дождей болота. В этих трудных местах черноногие нале-
тали на обозы с истинно дьявольскими воплями, которые могли бы
вызвать панику и у более спокойных существ, чем быки, тащившие
бочки с виски. Иногда нападения происходили ночью; индейцы
перерезали привязи, и быки разбегались в панике с ревом, как
испуганное стадо бизонов. Если контрабандисты пробовали защи-
щаться, начиналось сражение. Если они отступали, индейцы захва-
тывали добычу».
Лица, снабжавшие данными мисс Лот, жестоко ее об-
манули... Никаких драк из-за спирта, в которых индейцы
перебили бы белых, не было. Одного белого по имени
Джо Ньюфрейн черноногие убили за дело в Элбоу, при-
близительно в 100 милях к северу от реки Белли. Двоих,
француза по имени Полит и Джозефа Вей, убили на дороге
к северу от Форт-Бентона, в Роки-Спрингс, но их застрелили
ассинибойны, а не черноногие. Тропа не проходила по глу-
боким лощинам и ущельям, а шла прямиком по открытой
волнистой прерии; черноногие не нападали на персонал
обозов, и обозные быки не разбегались в панике. Да виски
и не перевозили тяжелогружеными обозами с бычьими уп-
ряжками. Пересекая индейские территории к югу от ка-
надской границы, торговцы старались избежать встречи
с шерифом Соединенных Штатов: виски перевозилось упряж-
ками из четырех лошадей, ехавших быстро по маршруту,
о котором шериф не знал.
Осенью 1870 года Берри построил форт Стенд-Оф. По-
зже торговцы построили Хуп-Ап и Форт-Кипп. Они осно-
вали еще несколько второстепенных торговых пунктов на
Элбоу, на Хай-Ривер и Шип-Крике. Всего с 1870 года до
появления Конной полиции в 1874 году в этих пунктах или
в лагерях в прерии, где белые охотились на волков, жило
пятьдесят шесть человек. Они не были перебиты черноноги-
ми. Когда появилась Конная полиция, она также установила
мирные отношения с Конфедерацией племен, потому что
после побоища, устроенного Бэкером, никаких нападений со
стороны индейцев не было. Вот что я могу сказать в поясне-
ние к цитате мисс Лотт...
645
Отправившись из Форт-Бентона на Север с хорошим
запасом товаров, мы с Берри и еще несколько человек при-
ехали к реке Белли, милях в двадцати пяти — тридцати от ее
устья, и построили здесь Стенд-Оф, состоявший из несколь-
ких грубо сколоченных бревенчатых домиков. Вот почему
мы дали нашему пункту такое название*: шериф напал на
наш след и догнал нас вскоре после того, как мы переправи-
лись через северный рукав реки Милк и уже спускались по
склону к Сент-Мэри.
— Ну, ребята,— объявил он с мрачной улыбкой,— нако-
нец-то я вас поймал. Поворачивайте, поехали в обратный
путь со мной.
— Кажется, мы не поедем,— сказал Берри.— Мы уже по
ту сторону границы. Пожалуй, поворачивайте вы и отправ-
ляйтесь обратно сами.
Последовал жаркий спор. Топографы тогда еще не раз-
метили границу, но мы знали, что по договору она идет по
49-й параллели. Шериф догнал нас на водоразделе, откуда
реки стекают по Арктическому склону, и потому мы считали,
что находимся в Канаде. Шериф утверждал, что это не
Канада. Наконец Берри сказал ему, что мы назад не повер-
нем, что он будет драться, так как уверен в своей правоте.
Шериф не мог забрать нас, так как был один. Мы заставили
его «держаться на расстоянии», и он, огорченный, повернул
назад.
В другой раз Берри отправился за спиртом в Форт-Бен-
тон, и шериф гонялся за ним следом день и ночь. В Бентоне
ничего не удалось сделать; Берри запряг своих четырех ло-
шадей и поехал еще с одним человеком в Хелипу. Шериф
последовал за ним и туда, но Берри — человек с выдумкой.
Он отправился к одной фирме и условился, что она доставит
ему тридцать ящиков спирта на берег Миссури, в нескольких
милях ниже города. Берри сделал там плот для этих ящиков,
сел на него и оттолкнулся от берега. Тем временем шериф
следил за четырьмя лошадьми и фургоном на постоялом
дворе. Ночью помощник Берри вывел лошадей и двинулся
в обратный путь. Вскоре шериф догнал упряжку, но... с пус-
тым фургоном и без Берри. Шериф повернул назад, перено-
чевал в Хелине, затем снова выехал и прибыл в Форт-Бентон
приблизительно в то же время, что и фургон. Помощник
забрал в форте честный груз провизии и двинулся на север.
Шериф был совершенно сбит с толку.
Между тем Берри пришлось туго. Управляться с плотом,
груженным спиртом и имеющим в общем лишь немного
* Стснд-оф— по-английски «держитесь на расстоянии».
646
больший удельный вес, чем вода, оказалось трудным делом,
а в местах с быстрым течением плот, случалось, заливало.
Иногда плот застревал на мели, и Берри приходилось спры-
гивать и сталкивать его в глубокую воду. Три дня он изоб-
ражал из себя бобра и фактически постился, так как провизия
его подмокла, но к вечеру третьего дня он достиг устья реки
Сан, потеряв только один ящик со спиртом. Здесь его ждала
упряжка из четырех лошадей, прибывшая из Форт-Бентона
с начальником обоза. Вдвоем они точас же нагрузили фургон
и двинулись прямиком, без тропы через прерию. Без всяких
происшествий они пересекли границу и прибыли в Стенд-Оф.
В эту зиму торговля с бладами и черноногими шла
довольно хорошо. Но мы убедились, что после постройки
Хуп-Ап наш форт оказался слишком далеко на западе, чтобы
служить центром торговли. Поэтому на следующее лето нам
пришлось спуститься на несколько миль ниже по течению
и построить новый торговый пункт. Главным событием следу-
ющей зимы было убийство Телячьей Рубашки, вождя бладов,
ужасного человека. Племя боялось его: он убил семь или
восемь человек—некоторые из них были его родственниками.
Однажды он вошел в лавку и, наведя пистолет на человека за
прилавком, потребовал виски. Торговец поднял свой револь-
вер и выстрелил; пуля попала индейцу в грудь. Но он не упал
и не пошатнулся; не стреляя, он повернулся, спокойно вышел
в двери и направился в лагерь. Услышав выстрел, бывшие
в других местах на пункте люди выскочили из помещения.
Увидев индейца с пистолетом в руке, они решили, что он
кого-то убил, и начали стрелять. Пуля за пулей поражала
Телячью Рубашку, но он продолжал спокойно идти и, пройдя
несколько ярдов, упал мертвый. Этот человек обладал чре-
звычайной живучестью. Тело его бросили в реку через прорубь
во льду, но оно всплыло в отдушине ниже по течению; там его
и нашли. Вождь всегда говорил своим женам, чтобы в случае
его смерти над его телом пели песни. Если они будут петь
четыре дня подряд, он-де оживет. Женщины забрали труп
домой и сделали, как им было велено; они очень огорчились,
увидев, что усилия их напрасны. Все остальные члены племени
радовались, что этого ужасного человека не стало.
На следующую зиму разгорелась ссора между торгов-
цами и охотниками на волков; последние требовали, чтобы
торговцы не продавали индейцам ружей, пороха и пуль.
Охотники образовали группу, которую торговцы в насмешку
прозвали «кавалерия ис-пит-си»; люди из этой группы об-
ходили торговцев, пытаясь добыть подписи под просьбой
о запрещении торговли оружием, угрожали и уговаривали,
но успеха почти не имели...
647
У многих из торговцев лежали запасы товара на тысячи
долларов, когда к нам стала приближаться канадская Кон-
ная полиция. Большинство торговцев заранее получило
предупреждение о ее приближении и успело закопать спирт-
ные напитки или спрятать их как-нибудь иначе. Известие
о полиции привез отряд охотников. «Едут,— сказали они,-
люди в красных мундирах и везут с собой пушку».
Один только торговец, кажется, не получил предупрежде-
ния. Весь его запас товаров подвергся конфискации, так как
в числе прочего в нем оказалось несколько галлонов спирт-
ного... Многие торговцы остались в Канаде и продолжали
торговать с индейцами и новыми пришельцами; некоторые
вернулись в Монтану. Мы отправились с обозами последних.
Так закончилась торговля на Севере. Не могу сказать, чтобы
мы жалели о ее конце. Цены на меха в то время сильно
колебались, а потом упали вдвое. Четыре года спустя после-
днее стадо бизонов из Альберты перешло на Юг, и больше
бизоны в эту область не возвращались.
Мы снова поселились в своем домике из сырцового
кирпича в Форт-Бентоне и там перезимовали. Кое-кто из тех,
кто, как и мы, торговали на Севере, перешли через реку
и устроили скотоводческие фермы на реке Шонкин и у гор
Хайвуд. Мы с Берри считали, что нам в пашем краю ското-
водство не нужно.
Мы часто получали письма от Эштона. Он, видимо, вел
беспокойную жизнь: то жил где-то в Европе, то снова путе-
шествовал по Штатам, время от времени навещая опекаемую
им девушку в Сент-Луисе. Диана тоже писала довольно
часто. Теперь ее письма стали образцами каллиграфии, грам-
матически и стилистически правильными. В некоторых пись-
мах она писала только о своих школьных занятиях и мелких
ежедневных событиях. Мне представлялось, что это те пись-
ма, которые добрые монахини просматривали перед отправ-
кой. Но в других письмах говорилось о том, как ей не
нравится город. «Я могла бы переносить жизнь здесь,— пи-
сала она,— если бы только можно было хоть изредка видеть
наши большие горы и прерии». Она писала также об Эштоне,
рассказывала, как он к ней добр, как она счастлива, когда он
приезжает навестить ее. Он хотел, чтобы Диана через год
поступила в католический колледж; конечно, она поступит
туда, потому что сделает то, чего желает ее вождь, но ей так
хотелось бы повидать любимый край, где она родилась,
побывать у нас хоть день; но сказать это ему она не могла.
В одном из писем она сообщила Нэтаки, что Диана значит
Сам й-а-ки (Женщина Охотник), что она — Женщина Солнце
(богиня), жившая давным-давно и не бывшая замужем.
648
«И я должна поступить так же,— сделала она трогательную
приписку,— потому что никто, кто мог бы мне быть дорог,
не полюбит меня, некрасивую, темнокожую индейскую де-
вочку».
— Кьяйо! — воскликнула Женщина Кроу, когда я прочел
это вслух.— Я думаю, любой юноша в нашем лагере рад был
бы взять ее в жены.
— Мне кажется, я понимаю в чем дело,— сказала Нэтаки
задумчиво.— Кажется, я понимаю. Обычаи ее племени уже
больше не ее обычаи. Она стала белой женщиной во всем,
кроме цвета кожи.
Каждую зиму со времени своего отъезда Эштон писал,
что весной приедет навестить нас, но ни разу не выполнил
своего обещания. Мы пришли к заключению, что он уже
никогда не приедет, как вдруг, к нашему удивлению, в один
июньский день он сошел на наш берег с парохода. Мы были
очень рады пожать ему руку, и он тоже, на свой тихий лад,
казалось, был не менее доволен. Все пошли в наш дом;
женщины наши, увидев его, в удивлении прикрывали рот
рукой и подходили пожать ему руку. «О-и Кут-ай-им-и»,—
говорили они. Вы помните, что они прозвали его Никогда Не
Смеется, но он этого не знал.
Мы видели прежнего Эштона, не склонного к многосло-
вию, с тем же грустным выражением глаз, хотя по приезде
он говорил больше обычного и шутил с женщинами; Берри
и я, конечно, служили переводчиками.
— Вам должно быть стыдно,— сказала ему Нэтаки,—
что вы приехали один. Почему вы не привезли Диану?
— Она занята; она учится и вряд ли могла бы оставить
занятия. Вот бы вам посмотреть, какой она стала леди. Она
посылает вам всем привет и подарки, которые я передам
вам, как только доставят мой чемодан.
Нэтаки хотела, чтобы я рассказал ему, что девушка то-
скует по своей родине, но я не соглашался.
— Нечего нам вмешиваться в его дела,— заметил я.
Мы с Нэтаки уступили Эштону свою комнату и перебра-
лись в палатку, поставленную рядом с домом. Но ненадолго.
— В этой стране летом не следует жить в доме,— сказал
Эштон как-то утром.— С той самой поры, как я уехал,
я мечтаю опять пожить в вашей палатке. Сколько раз я вспо-
минал о ложе, покрытом шкурами бизона, о веселом огне
в очаге! В таком месте можно отдыхать и мечтать. Я хотел
бы еще раз испытать все это.
Я ответил, что так и будет. Наша палатка почти совсем
истрепалась. Нэтаки дала знать в лагерь пиеганов своей
матери — они стояли где-то на реке Титон,— чтобы она
649
достала хорошую палатку и прислала ее сюда. Когда па-
латка прибыла, мы поставили ее, и Эштон поселился в ней
вместе с нами. Он часами сидел или полулежал на своем
ложе, как когда-то, и молча курил, курил... Мысли у него
были невеселые, тень лежала на его лице. И так же, как
когда-то, Нэтаки и я гадали, что его мучает. Она огорчалась
из-за него и много раз говорила: «Он очень, очень несчастен.
Я его жалею».
Однажды вечером пришел пароход, но никто из нас не
пошел смотреть, как он пристанет: пароходы стали уже
привычным зрелищем. Мы только кончили ужинать, Нэтаки
убрала со стола и зажгла лампу. Эштон не вернулся еще
в палатку. Он стоял около лампы и чинил чубук своей
трубки. Послышалось шуршание шелка, и высокая изящная
женщина, переступив через порог, нетерпеливым движением
подняла вуаль и почти бегом приблизилась к Эштону, про-
тягивая к нему руки умоляющим жестом. Мы сразу узнали
Диану.
— Мой вождь,— воскликнула она,— прости меня! Я не
могла устоять. Я так хотела увидеть родную страну, прежде
чем вернуться в школу, что покинула Алису и приехала сюда.
О, не сердись, прости меня!
Эштон схватил ее руки и притянул Диану почти вплот-
ную к себе. Я никогда не думал, что лицо его может так
просветлеть. Оно просто сияло любовью, гордостью и радо-
стью— так мне казалось.
— Дорогая моя, дорогая моя! — повторял он, слегка за-
пинаясь.— Не сердиться? Простить? Твои желания — всегда
мои желания. Видит бог, я только и хочу, чтобы ты была
счастлива. Почему ты мне ничего не сказала? Мы могли бы
уехать сюда вместе.
Девушка заплакала. Нэтаки, смотревшая почти со стра-
хом на эту высокую, стройную девушку, так непривычно
одетую, подошла и сказала:
— Дочь моя, ведь ты моя дочь?
— Да! — прошептала девушка, и они обнялись.
Мы, мужчины, вышли один за другим и оставили их
одних. Эштон пошел в палатку, мы с Берри отправились
пройтись по дороге.
— Господи! — воскликнул Берри.— Никогда не думал,
что кто-нибудь нашей крови может стать таким. Да ведь она
просто даст сто очков вперед любой белой женщине. Я не
могу объяснить, в чем разница между ней и ими, но она сразу
видна. В чем разница?
— Ну,— отозвался я,—думаю, тут дело главным обра-
зом в образовании и общении с хорошо воспитанными людь-
650
ми. Потом, в некоторых женщинах чувствуется вот это.
Я и сам не могу как следует объяснить.
— А ты заметил, как она одета? — добавил Берри.— Как
будто просто, но как-то чувствуешь, что платье это стоит
кучу денег и что шил его человек, который понимает дело.
А медальон у нее на груди весь в жемчуге, посередине
крупный бриллиант. Ну и ну!
Она была красива, как ее тезка Диана, какой мы ее себе
представляем. Но богиня холодна и равнодушна к нам,
а у нашей милой Дианы, как мы убедились, было сердце.
Мы вернулись в дом. Слезы уже высохли. Женщины —
жена Берри, Нэтаки, старая миссис Берри и Женщина Кроу —
сидели вокруг Дианы и затаив дыхание слушали ее рассказы
о пережитом. Она не забыла материнский язык. Диана встала,
пожала нам руки и сказала, что очень рада видеть всех нас
снова, что она никогда не забывала, как мы были добры к ней.
Немного позже она пошла со мной и Нэтаки в нашу палатку,
осторожно подобрав юбку, обошла очаг и села напротив
Эштона, который казался очень довольным, что она пришла.
— Ах! — воскликнула она, хлопнув в ладоши.— Как я все
это хорошо помню, даже вид углей от разных деревьев! Вы
сейчас топите тополем.
Она продолжала разговаривать, обращаясь то к Эштону,
то ко мне, иногда к Нэтаки. Мы провели приятный вечер.
Берри и его жена уступили ей свою комнату и тоже перешли
жить в палатку. Мы как-то не могли спросить Диану, не
хочет ли и она жить в палатке: казалось, Диана отошла
далеко от старой жизни, все это к ней уже не подходило.
Должен сказать, что появление Дианы вызвало сенсацию
в форте, или, как его начинали называть, в городе. Погон-
щики быков и мулов, охотники на волков таращили на нее
глаза и стояли открыв рот, когда она проходила мимо.
Игроки в карты старались изо всех сил быть ей представлен-
ными. Настоящие люди, с которыми ее знакомили, относи-
лись к ней с глубоким уважением. Ежедневно у нас бывали
гости из лагеря пиеганов: женщины смотрели на нее с почте-
нием и страхом и робко пожимали ей руку. Даже вожди
пожимали ей руку и разговаривали с ней. Молодые кавалеры
приходили к нам и стояли поодаль, принимая позы и наблю-
дая за ней уголком глаза.
Однажды утром Эштон предложил нам отправиться ку-
да-нибудь на месяц или на два с лагерем пиеганов или же,
если это не опасно, поехать самим к горам Белт или к под-
ножию Скалистых гор. Диана стала возражать.
— Я предпочитаю не ехать,— сказала она,— ты же зна-
ешь, что я должна скоро вернуться в школу.
651
Эштон, казалось, удивился, что она возражает против
поездки; мы тоже удивились.
— Дорогая моя,— ответил он,— я надеялся, что тебе бу-
дет приятно совершить такое путешествие. У тебя вполне
достаточно времени, чтобы поехать с нами и вернуться на
Восток к открытию школы.
Но она продолжала выискивать отговорки, и вопрос
о поездке отпал. Однако она говорила Нэтаки, что ей страш-
но хочется отправиться в прерию и снова кочевать по ней, но
что долг ее — в скором времени уехать обратно.
— Ты не можешь понять, как мой вождь ко мне добр,—
говорила Диана.— У меня всегда есть деньги, больше денег,
чем у других девушек, больше, чем я в состоянии израсходо-
вать. У меня красивые платья, очаровательные драгоцен-
ности. Он добр ко мне, ласков и, видимо, очень доволен, что
я учусь. Я повидала вас всех и свою родину, и он нс рассер-
дился, что я приехала. А теперь поеду обратно и буду
прилежно учиться.
— Какая она хорошая! — воскликнула Нэтаки, рассказав
мне все это.— А какая красавица! Я бы хотела, чтобы она
была действительно моей дочерью.
— Глупая ты! — сказал я.----Она могла бы быть твоей
сестрой, ведь ты же ненамного старше ее.
— Все равно,— закончила она разговор,— она в некото-
ром смысле моя дочь. Разве я не заботилась о ней, не
вытирала ей слезы, не делала все, что только могла, когда
Никогда Не Смеется привез ее в наш дом в тот ужасный день?
Глава XXVII
История Старого Спящего
Так как Диана не согласилась на путешествие с лагерем,
Эштон делал все, что мог, чтобы сделать ее пребывание у нас
приятным. Он купил ей лошадь и седло — совершенно изли-
шняя покупка, так как у нас было сколько угодно и лошадей
и седел,— и ездил кататься с Дианой по прерии вверх по реке,
и за Титон по долине, и всюду, куда она захочет. Каждый
вечер она приходила к нам в палатку и сидела в ней, то
разговаривая с нами, то подолгу молча, мечтательно глядя
на пламя нашего маленького очага. Девушка была загадкой
для меня. Я все думал, влюблена ли она в Эштона или
просто смотрит на него так, как всякая девушка на доброго
и снисходительного отца. Я спросил Нэтаки, не задумыва-
лась ли она над этим вопросом; оказалось, думала, но не
могла решить, что на душе у девушки.
652
Однажды днем, кажется дней через десять после приезда,
Диана попросилась к Нэтаки переночевать; та, конечно, со-
гласилась. Я думал, что это просто девическая прихоть. Весь
этот вечер Диана была необычно молчалива, и я несколько
раз видел, что она смотрит на Эштона, когда он этого не
замечает, таким взглядом, который я не мог истолковать
иначе как выражение сильной любви. Мы легли непоздно и,
как обычно, спали крепко. Никто из нас не вставал рано, и нас
разбудил голос Нэтаки, звавший всех завтракать. Мы встали,
пошли в дом и сели на свои места за стол. Диана не вышла
к завтраку, и я спросил Нэтаки, почему она не позвала Диану.
Вместо ответа она передала Эштону какую-то записку и вы-
бежала из комнаты. Он взглянул на записку и побледнел.
— Она уехала обратно! — сказал он.— Уехала обратно!
Он вскочил со стула, схватил шляпу и кинулся на набе-
режную.
— В чем дело? — спросил я Нэтаки, отыскав ее в комнате
старых женщин, где она тихонько сидела, напуганная.— Где
девушка?
— Уехала назад заниматься своей работой, читать и пи-
сать,— ответила она.— Я помогла ей донести вещи до огнен-
ной лодки, и лодка ушла.
Нэтаки расплакалась.
— Уехала,— причитала она,— уехала моя красавица
дочь, и я знаю, что никогда больше ее не увижу!
— Но почему,— воскликнул я,— почему она уехала, ни-
чего не сказав Никогда Не Смеется? Ведь это нехорошо.
Зачем ты ей помогала? Ты должна была прийти и рассказать
нам, что она задумала.
— Я сделала, как она просила, и, если бы понадобилось,
сделала бы так снова,— ответила Нэтаки.— Ты не должен
меня упрекать за это. Девушка все время терзалась, тер-
залась, терзалась. Она думала, что вождь недоволен ее при-
ездом оттуда, куда он ее поместил, и уехала назад одна, так
как боялась, что он сочтет своей обязанностью проводить ее.
Она не хочет, чтобы он портил себе хорошее лето, пропустил
из-за нее какую-нибудь большую охоту.
Эштон вернулся с набережной.
— Уехала,— сказал он уныло.— Что за безумие нашло на
нее? Прочтите! — И он протянул мне записку. «Дорогой
вождь,— стояло в записке,— я уезжаю завтра на рассвете.
Надеюсь, что ты хорошо проведешь время и настреляешь
массу дичи».
— Что это нашло на девочку? — продолжал Эштон.— Как
может Диана думать, что я буду «хорошо проводить время»,
когда она, беззащитная, едет вниз по этой проклятой реке!
653
Я рассказал ему все, что узнал от Нэтаки, и он заметно
повеселел.
— Значит, все-таки она обо мне думает. Я не понимал,
в чем дело. Мне всегда казалось, что я ее не понимаю. Но
если она уехала по этой причине, то... я тоже поеду и встречу
ее на пристани в Сент-Луисе.
И он так и сделал, выехав на следующий день дилижан-
сом на железную дорогу Юнион-Пасифик через Хелину
и Коринн. При расставании я сказал ему:
— Не сомневайтесь ни на минуту—ваша девочка вас
любит. Я знаю это.
Дни проходили однообразно. Берри был не в духе и бес-
покойно слонялся по дому; я тоже стал нервничать и тоже
был не в духе. Мы не знали, куда себя девать.
— Мой отец всегда говаривал,— сказал мне однажды
Берри,— что тот, кто всю жизнь занимается пушной торгов-
лей, дурак. Бывает зима, когда можно схватить куш, но на
следующий сезон его непременно потеряешь. Отец был прав.
Давай бросим это дело, купим на то, что у нас осталось,
скота и займемся его разведением.
— Ладно,— согласился я.— Договорились. Я готов на
все.
— Мы распашем немного земли,— продолжал он,— по-
садим картошку, посеем овес и будем выращивать всякие
овощи. Я тебе говорю, будем жить превосходно.
Обоз Берри на бычьих упряжках только что вернулся
в форт из рейса в Хелину. Мы погрузили пиленый лес, двери
и окна, мебель, много провизии, инструмент, наняли двух
хороших плотников и отправили обоз, а сами поехали с жен-
щинами вперед в фургоне, запряженном четверкой лошадей.
Мы избрали себе место на Бек-Фет-Крике, недалеко от под-
ножия Скалистых гор, меньше чем в ста милях от Форт-
Бентона. Там мы выбрали площадку для построек, и Берри,
оставив меня наблюдать за их возведением, уехал с двумя
людьми закупать скот. Для того чтобы доставить с горы
сосновые бревна на сооружение дома из шести комнат, ко-
нюшни и загона для скота, понадобилось немного времени.
К тому дню, когда Берри вернулся, приведя с собой около
четырехсот голов скота, я уже все подготовил к зиме, даже
запас сена для упряжки и несколько верховых лошадей.
В эту зиму пиеганы кочевали вразброд. Часть из них жила на
реке Марайас, часть — на Титоне, а иногда группа в составе несколь-
ких палаток приходила и останавливалась на несколько недель
невдалеке от нас. Бизонов было довольно много, а в предгорьях мы
охотились на всякую дичь. Сначала пришлось много возиться со
стадом, но через несколько недель скот облюбовал себе пастбища,
654
и после приходилось не так много разъезжать верхом, чтобы дер-
жать его в одном месте. Не могу сказать, чтобы я много разъезжал,
но Берри это нравилось. У нас работало несколько человек, а я ездил
охотиться вместе с Нэтаки, травил волков, ловил форель в глубоких
ямах на речке или просто сидел с женщинами, слушая рассказы
Женщины Кроу и матери Берри о старине.
В комнате, которую занимали Нэтаки и я, стояли грубая печка
с плитой и сложенный на глине камин; такие печи мы поставили и во
всех остальных комнатах, кроме кухни, где сложили большую хоро-
шую кухонную печь. Раньше, за исключением того периода, когда
мы жили в Форт-Бентоне, женщины для приготовления пищи всегда
пользовались камином, и до сих пор они жарили в нем мясо и пекли
бобы в переносном ящике—духовке. Кроме кровати и двух-трех
стульев в нашей комнате стоял еще дешевый лакированный стол,
которым Нэтаки очень гордилась. Она постоянно мыла его и стира-
ла с него пыль, хотя стол в таком уходе совсем не нуждался,
и укладывала и перекладывала содержимое его ящиков. На окне
у нас висели занавески, подвязанные синими лентами; в комнате
стоял еще накрытый ярким одеялом стол, который я сколотил из
ящика. С одной стороны камина стояло ложе, покрытое бизоньими
шкурами, с плетеными ивовыми спинками по концам. Из-за этого
ложа у нас возник спор. Когда я объяснил, какое ложе хочу сделать,
Нэтаки стала возражать.
— Ты меня огорчаешь,— жаловалась она.— Вот мы построили
дом, обставили его красивыми вещами,— она указала на пись-
менный стол, кровать и занавески,— и живем, как белые, стараемся
быть белыми, а ты захотел испортить все это устройством ин-
дейского ложа!
Но я настоял на своем.
Однажды вечером мы посетили лагерь, состоявший при-
мерно из тридцати палаток. Главой здесь был Старый Спя-
щий. Он владел магической трубкой и разными другими
священными предметами. Старый Спящий занимался также
лечением больных, причем важную роль у него наряду с от-
варами трав, применявшимися наружно или внутренне, иг-
рала еще и шкура горного льва, а также молитвы, обращен-
ные ко льву. Когда я вошел в палатку Старого Спящего, он
приветствовал меня и усадил на место налево от себя. Нэта-
ки уселась около входа с женщинами. Над головой старика
висела его магическая трубка, закутанная в шкуры и крепко
привязанная к шестам палатки. На правом конце ложа лежа-
ла разостланная по спинке шкура священного льва. Перед
стариком на большой лепешке бизоньего навоза покоилась
обычная трубка из черного камня. Уже давно, как мне рас-
сказывали, он получил во сне приказание никогда не класть
прямо на землю трубку, которую курит, и с той поры
соблюдает этот запрет. Как и в палатках других знахарей,
никому здесь не разрешалось обходить полностью вокруг
655
очага, оказываясь таким образом между огнем и лекар-
ствами; никто не смел также выносить из палатки огонь,
так как это могло бы нарушить силу магических средств
хозяина.
Старый Спящий смешал табак и травку швару, мелко
изрубил смесь, набил и передал мне трубку, чтобы я рас-
курил ее; мы стали затягиваться из нее поочередно. Когда
я принимал от него трубку, я брал ее одной рукой, когда
передавал ему, он схватывал чубук обеими руками, ладоня-
ми вниз, растопыривая согнутые пальцы, набрасывался на
нее, подражая повадкам медведя. Так поступают все знаха-
ри— владельцы магических трубок: это знак их ордена. Мы
немного поговорили о погоде, о дичи, о местах, где живет
племя. Женщины поставили перед нами еду, и я поел, как
полагалось. Я пришел к старику в палатку, чтобы узнать
кое-что, и начал понемногу подбираться к интересовавшей
меня теме. Я сказал ему, что в разное время в различных
местах убивал горных львов. «Вижу, у тебя тут шкура одного
из них,— закончил я,— ты его убил или это подарок?»
«Солнце было ко мне благосклонно,— ответил он.— И
я убил его. Все, что случилось,— ик-ут-о-вап-и (проявление
большой силы Солнца или — давайте переведем это так —
проявление нечто сверхъестественного)».
«Я был уже взрослым и сильным мужчиной. Я имел собствен-
ный дом, трех жен, которых ты здесь видишь. Все мне удавалось.
Я жил счастливо. И вдруг все это изменилось. Если я отправлялся
на войну, меня ранили. Если я захватывал лошадей, то терял их
снова: или они издыхали, или их крали, или они калечились. Хотя
я усердно охотился, мне почему-то часто нс удавалось вернуться
домой с мясом. А потом пришло самое худшее — болезнь. Какой-то
злой дух вселился в меня и временами схватывал за сердце так, что
я испытывал ужасную боль. Он хватал меня, где бы я ни находился,
что бы ни делал, и боль бывала так сильна, что у меня кружилась
голова, я шатался, а иногда просто падал и на короткое время
умирал (падал в обморок). Я лечился, просил знахарей молиться за
меня, давал лошадей то одному, то другому. Мне нс становилось
лучше, и я совсем обеднел. Наконец у нас осталось так мало
лошадей, что их хватало только для перевозок имущества при
кочевках лагеря. Отряды больше не брали меня с собой в военные
походы: боялись, чго я умру у них на руках или как-нибудь навлеку
на них несчастье. Мне рассказали об одном человеке из племени
гровантров, который страдал тем же недугом. Он купил магическую
трубку, обладавшую большой силой, и при ее помощи поправился.
Мне говорили, что он согласен продать трубку, но я не мог ее
купить. У меня не оставалось пятнадцати или двадцати лошадей,
чтобы заплатить за нес, я не мог дать даже одной. Я предпочитал
умереть, нем допустить, чтобы мои женщины совершали переходы
пешком. У меня не было родственников, которые бы мне помогли,
656
нс было таких родственников и у моих женщин. Да, я жил очень
бедно. Все-таки я как-то сохранял бодрость, пытаясь всячески попра-
виться и добывать на жизнь для себя и семьи.
Наконец мои припадки, когда я на время умирал, стали так
часты, что я перестал ездить на охоту и вообще куда бы то ни было
иначе как в сопровождении одной из жен. Они не позволяли мне
уезжать одному. Вот эта жена, последняя, отправилась однажды со
мной на охоту. Мы в то время стояли лагерем на Пи-ис-тум-ис"-
и-сак-та (Дип-Крик) далеко вверх по реке, у ее истоков. Мы пошли
пешком в сосны на горах Белт в поисках любого мяса. Лагерь стоял
в этом месте уже более месяца, и все животные ушли к дальним
предгорьям и повыше, в горы. Мы долго шли, пока обнаружили
много свежих следов. Наконец высоко на склоне горы я увидел
маленькое стадо вапити, переходившее через полянку; оно скрылось
в окружающем лесу. Ветер дул с подходящей стороны, и я пошел за
ними; жена моя шла по пятам. Вапити спустились в глубокую
лощину, пересекли речку на дне ее и поднялись по противоположной
стороне. Но когда мы подошли к речке, то остановились, потому что
на тропе поверх следов копыт вапити виднелись свежие следы мед-
ведя, и очень крупного. Он тоже вышел охотиться и опередил меня,
идя по следам вапити. Я оставил их медведю и повернул назад. Я не
хотел встречаться с ним там, среди густых сосен. Мы снова выбра-
лись на полянку и вошли в лес в другом направлении, чтобы
подняться к вершине горы. Мы снова обнаружили свежие следы
вапити и очень осторожно, шаг за шагом, стали продвигаться по
следам, всюду высматривая этих животных.
Наконец мы подошли к подножию высокой скалы. Под ней
лежали осыпавшиеся камни, росли кусты, низенькие сосны. Впереди
нас, прямо на солнце, подвернув морду к боку, лежал вапити,
двухгодовалый самец; он крепко спал. Я взял с собой только лук
и стрелы. Чтобы стрелять наверняка, нужно было подобраться
близко, выше или ниже его, потому что животное лежало вдоль
выступа скалы, и я приблизился к нему сзади. Стрелять в круп
бесполезно. Я должен был пронзить стрелой его спину сверху или же
стрелять ему в бок снизу вверх. Я решил пройти вдоль подножия
скалы и стрелять вниз. Никогда я не шагал более осторожно и более
медленно, чем в этот раз. Мне нужно было убить этого вапити,
потому что мы сидели без мяса и уже несколько дней жили тем, что
нам давали более удачливые охотники. Жена моя остановилась
и села, чтобы я мог легче приблизиться. Я оглянулся и увидел, что
она смотрит на меня, на вапити, делая мне знаки, чтобы я был
осторожен. Я стал шагать еще осторожнее, если только это было
возможно, и наконец занял удобную позицию для выстрела. Я со-
гнул лук и отпустил тетиву. Я видел, как стрела вонзилась в вапити,
видел, как он пытался встать, видел, как кровь хлынула у него из
ноздрей, и тут мое сердце схватила боль! Я зашатался и умер.
Я долгое время пролежал мертвым, потому что, когда я ожил,
солнце уже село и последние, оставшиеся еще краски побледнели.
Я лежал в углублении вроде пещеры, куда моя жена перенесла меня.
Я чувствовал себя слишком слабым, чтобы встать. Она принесла
много сучьев и развела небольшой костер у входа в пещеру. Потом
657
она принесла воды в куске шкуры вапити и мяса. Я напился, и она
накормила меня: дала мне жареной печенки, мозговую кость, почку,
но я не был голоден и смог проглотить только несколько кусочков.
Она тоже не могла есть, нам было очень грустно. Оба мы знали, что
на этот раз я чуть не умер на самом деле. Она подошла ко мне, легла
рядом и стала гладить мой лоб, уговаривая не падать духом; через
некоторое время я уснул. Тогда моя тень отошла от измученного
тела. Я был свободен, легок, как пузырек на воде. Я чувствовал, что
могу отправиться куда захочу и в состоянии понять все. И вот, как
будто меня кто-то вел или показывал дорогу, я вышел к красивой,
новой большой палатке, стоявшей одиноко на краю рощи в глубокой,
широкой долине, по которой текла прекрасная река. Не колеблясь,
без всякого смущения я поднял входной полог и вошел в палатку.
Хозяин ее, старый-старый человек, приветствовал меня, усадил ря-
дом с собой и велел своей жене приготовить поесть. Мы курили, и он
задавал вопросы. Я рассказал ему все, всю свою жизнь и как я сейчас
страдаю. «Так,— повторял он все время,— так, так, знаю, понимаю».
Мы поели то, что женщины поставили перед нами, и он снова
набил трубку. «Слушай,— сказал он, когда мы закурили,— слушай.
Когда-то я страдал, как ты сейчас, и, подобно тебе, искал помощи
всюду, всякими способами и наконец получил ее. Волосы мои побеле-
ли, кожа в морщинах, я очень, очень стар. Но и сейчас я крепок
и здоров и сам добываю мясо для этой палатки. И все потому, что
я нашел себе могущественного целителя. Я жалею тебя. Сейчас я тебе
скажу, что мне было велено сделать. Слушай внимательно мои слова,
следуй моему совету, и ты тоже доживешь до глубокой старости.
Прежде всего о твоей болезни: чей-то дух, может быть дух
убитого тобой врага, каким-то образом проник в твое тело и вызвал
злую опухоль в твоем желудке. Ее нужно удалить, потому что она
все растет и растет и давит на сердце. Если не остановить рост
опухоли, то она скоро будет давить так сильно, что сердце не сможет
работать; тогда—смерть. Ты должен убить горного льва и велеть
выделать шкуру, оставив когти на лапах. Смотри за этой шкурой как
следует, ночью подвешивай ее или клади в изголовье своего ложа.
Ложась спать, молись, говоря: «Хайю, Создатель когтей; хайю,
Создатель острых рвущих когтей, молю тебя, помоги мне. Вырви
когтями эту опухоль, которая угрожает моей жизни и обязательно
убьет меня, если ты мне не поможешь!» Так ты должен молиться
создателю когтей, тени самого древнего горного льва. Ты должен
выучить три песни».— Он научил меня петь их (тут старик спел их;
нечего и говорить, что пел он с тем глубоким, искренним чувством,
какое верующие вкладывают в священные песнопения). Он сказал
мне также, что я всегда должен класть свою трубку на лепешку
бизоньего навоза, так как бизон—священное животное, и чтобы,
молясь, я выпускал дым на все четыре стороны света, кверху — к
живущим над нами, книзу — к нашей матери (земле). Тогда мои
молитвы будут действовать сильнее.
Должно быть, то место, где я нашел этого доброго старика,
находилось очень далеко, так как тень моя вернулась к моему телу,
только когда уже взошло солнце. Я проснулся и увидел, что оно
светит в пещеру. Жена моя снова развела огонь и готовила на нем еду.
658
— Оставь это пока,— сказал я,— иди посиди со мной.
Я рассказал ей все: где я был, что добрый старик говорил мне,
и она обрадовалась. Тут же мы повесили как приношение половину
стрел из моего колчана и язык убитого мной вапити. Потом мы
отправились домой. Жена моя несла столько мяса, сколько была
в состоянии поднять. Я мог нести очень мало.
У меня было северное ружье (купленное у Компании 1удзоно«а
залива), но не было ни пороха, ни пуль; единственный кремень уже
никуда не годился. Я взял на время у одного друга капкан и в корот-
кий срок поймал им шесть бобров. Другой мой друг, отправлявший-
ся в Форт-Бентон продавать шкуры, взял с собой моих бобров
и принес то, в чем я нуждался,— новые кремни, порох и пули; я начал
охотиться на горных львов. Я никогда раньше на них не охотился,
никто из нашего племени не охотился на них. Один человек случайно
встретил и убил льва; его считали счастливым, так как шкуры этих
зверей всегда использовались как магическое средство. Из них дела-
ют чехлы для луков и колчаны; иногда владельцы шкур покрывают
ими седла. Применение их в этом виде приносит верный успех на
охоте и на войне. Итак, я никогда не охотился на этого зверя, но
теперь должен был обязательно убить его. Снова жена и я от-
правились пешком в горы. Я взял и ружье и лук, чтобы убить дичь
на мясо. Беззвучная стрела не спугивает никого; треск ружейного
выстрела тревожит всех: спящие животные просыпаются, настора-
живают уши, нюхают воздух и выжидают.
Мы шли вдоль берега реки. Тут и там на грязи и мокром песке
ясно виднелись отпечатки лап зверя, которого я искал, но только
отпечатки — ничего больше. Мы вошли глубоко в лес. Хотя здесь,
может быть, проходило много горных львов, но они не могли
оставить никаких следов на сухих опавших листьях. Мы поднялись
выше, идя лесом туда, где господствует камень, а деревья делаются
мелкими и низкими. Там мы просидели весь день, выглядывая из
кустов, окружавших это место. Один раз нам встретился небольшой
черный медведь, а другой раз куница, но больше мы не видели
ничего живого, кроме маленьких птиц и орлов, лениво круживших
около нас. Но незадолго до захода солнца к нам приблизилось
пасшееся тут стадо горных баранов; они шли по ветру. Я наложил
на лук стрелу и застрелил барана, маленького молодого самца. Он
заблеял и упал; остальные сначала убежали в испуге, потом вер-
нулись вместе с его матерью и стали с любопытством глядеть на
него, осматриваться кругом, стараясь понять, что произошло. Тогда
я застрелил мать. Мы оставили ее на месте, рассчитывая на следу-
ющий день найти около нее горного льва, взяли детеныша, сошли
вниз с горы и заночевали у ручья.
Так провели мы много дней. Мы устраивали ночлег там, где нас
заставала ночь, и возвращались домой, только когда палатка нуж-
далась в мясе или когда лагерь переходил на новое место. Так
прошло лето, и за все это время мы ни разу не видели зверя,
которого я искал. Дважды за это время я умирал, и каждый раз
на более продолжительное время, чем раньше. Я совсем пал
духом. Я не сомневался в сказанном мне во сне и был уверен,
что старик говорил правду, но чувствовал, что умру раньше, чем
659
сумею выполнить все, что он мне велел. От гор Белт мы перешли
на Желтую реку, оттуда, переправившись через нее, к горам Сноуи.
Затем наступила зима; на высоких склонах выпал снег, спускавшийся
все ниже и ниже, пока горы не побелели до самой равнины. Теперь
ничто случившееся ночью не оставалось скрытым от меня: куда бы
я ни пошел, снег рассказывал мне обо всем так же ясно, как если бы
кто-нибудь присутствовал при этом, видел все, а потом передал мне.
Вот здесь прошли, паслись, играли и отдыхали олени и вапити; здесь
бродил медведь, переворачивая стволы упавших деревьев и камни.
Я находил следы волков, койотов, рыси, лисиц; все они охотились на
свой лад, чтобы набить себе чем-нибудь брюхо. А вот что это за
куча ветвей кустарника, сучьев и листьев, грязного снега и земли? Из
кучи торчит рог. А вот дальше кровь; что-то тащили по снегу. Ага!
Вон, вон там следы, большие круглые отпечатки лап, близко друг
к другу. Здесь ночью горный лев набросился на самца оленя, убил
его, наелся досыта, а остальное оттащил к логову и прикрыл валеж-
ником, какой смог наскрести. Так я объяснил все это жене.
— И горный лев не ушел далеко отсюда,— добавил я,— брюхо
у него наполнено. Он лежит где-нибудь поблизости и спит.
Но что мне было делать? Спрятаться поблизости и ждать его
возвращения? Он может не вернуться до поздней ночи, а тогда я его не
увижу. Он может, приблизившись, почуять меня, повернуть назад
и больше не появляться. Нет, я должен выследить его. Я пойду так же
осторожно, как шел он сам, подползая к оленю, готовясь к прыжку.
Я увижу его раньше, чем он проснется и заметит меня; я убью его там,
где он лежит. Так я обдумывал, что делать. Я объяснил своей жене, что
она должна следовать за мной в отдалении, настолько близко, чтобы
временами видеть меня, но не ближе. Жена радовалась.
— Ты его обязательно убьешь,— говорила она.
Я был рад и взволнован. После стольких месяцев наконец найден
след, по которому можно идти, и притом на снегу, а это почти то же,
что увидеть вдалеке зверя и приближаться к нему. Подумай же, друг,
подумай, какое я испытал отчаяние, когда обнаружил, что почти на
виду у нас, около засыпанной туши оленя, зверь лежал на большом
упавшем дереве, видел, как мы разговариваем, и большими прыжка-
ми скрылся в темном лесу! Этого я не мог вынести. Снова у меня
закружилась голова, я зашатался и умер еще раньше, чем упал на снег.
На этот раз жена доставила меня домой, вернувшись за ло-
шадью для меня. Много дней я пролежал в палатке, слабый, с от-
чаянием в сердце. Я совершенно пал духом. Друзья приходили под-
бодрить меня. Жены их приносили отборное мясо, языки, сушеные
ягоды, суп, всякие вкусные вещи. Мы ели хорошо, и день ото дня
силы мои восстанавливались. Наконеп как-то вечером один мой
друг, уезжавший на охоту, вбежал в палатку.
— Кьи! — сказал он.— У меня для тебя хорошие новости.
В верхнем конце одного каньона, идя по следам раненого оленя,
я нашел отверстие среди камней. От него к воде ведет хорошо
утоптанная тропа; у воды она разделяется на много маленьких
тропок. Там живет горная львица со своими детенышами. Я не
спугнул их, даже не убил оленя, которого выследил до этого места,
но немедленно отправился сюда рассказать тебе об этом.
660
У меня опять появилась надежда, и, как только рассвело, я от-
правился к тому месту вместе со своим другом и женой. Мы поехали
на юг, затем вверх по реке, привязали лошадей и вошли в каньон
с высокими стенками. Оттуда было недалеко до пещеры. Ночью
выпал снег; к пещере вели совсем свежие следы. В ней находились
мать и трое детенышей, уже подросших. Они сидели где-то там
в темноте, может быть наблюдая за нами.
Я боялся, конечно. Бывало, что эти звери убивали людей, про-
никавших в их логово. А у этой горной львицы были детеныши, тем
более свирепо будет она защищаться. Да, я боялся, но, несмотря на
эго, должен был войти внутрь. Не все ли равно, умереть там или
где-нибудь в другом месте от болезни, которой я страдаю. Я приго-
товился войти. Жена моя плакала и просила меня нс входить
в логово. Друг мой предложил, чтобы мы сидели и ждали выхода
зверей. Я как следует уложил затравку на полке ружья, взял нож
в зубы, стал на четвереньки и пополз внутрь. Вход представлял
собой узкую низкую дыру в стенке каньона; я свои.м телом почти
совсем заслонил свет, но все же его оставалось достаточно, чтобы
смутно видеть, что впереди. Я прополз немного и увидел перед
собой два красно-зеленых глаза — широко раскрытые огромные гла-
за. Я пригнулся пониже, чтобы впустить больше света, и увидел
старую горную львицу, се уши, туго прижатые к голове, увидел, как
кончик ее хвоста ходит из стороны в сторону. Львица заворчала
негромко, без злобы. Она лежала на брюхе, и ее передние лапы
двигались вперед-назад, отыскивая надежную точку опоры: она
готовилась к прыжку. Менее ясно я видел позади нес детенышей.
Я стал медленно поднимать ружье, но раньше, чем я смог прице-
литься, она прыгнула. Я выстрелил. Пуля попала в нее во время
прыжка; она навалилась на меня всем телом и вышибла из меня дух;
я снова умер.
Меня вытащили из пещеры, и, пока жена хлопотала надо мной,
мой друг вошел в логово, застрелил из лука трех детенышей и вы-
тащил их вместе с телом матери. Пуля попала ей прямо в грудь.
Наконец-то я добыл то, что мой сон велел мне; я стал молиться
и петь песни, как мне велел старик. Прошло немного ночей. Однаж-
ды, сидя на своем ложе, я помолился и спел первую из песен. Только
что я кончил петь, как что-то внутри меня лопнуло, и изо рта
потекли кровь и гной. Боли я не чувствовал. Через некоторое время
кровь перестала течь. Я выполоскал рот, встал и стал ходить по
палатке. Здесь, в боку, я больше не ощущал давления. Я чувствовал
легкость, казалось, я мог бы бегать и прыгать, и мне хотелось есть.
Я знал, что случилось: в точности как предсказывал старик, опухоль
внутри меня была разодрана когтями. Я выздоровел. На следующий
день мы принесли в благодарность большую жертву. С тех пор
я здоров. И мало того, мое магическое средство излечило многих
больных. Кьи!»
Вот один из рассказов, которые я слышал в ту зиму
и занес в записную книжку. Поистине, нет ничего лучше веры
и бодрости духа для излечения болезней духа и тела, в равной
степени как для дикарей, так и для цивилизованных людей.
661
Для нас с Нэтаки зима была счастливой. Она оказалась
счастливой для всех, кроме Берри, который с трудом терпел
«бесконечные холодные снежные дни». Не знаю, сколько раз
он ходил в низину и обмерял ее. Столько-то акров здесь под
овес, столько-то там под картошку, под турнепс, под горох.
Мы можем, говорил он, купить много свиней и разводить
поросят, не только скот. Весна наступила ранняя. К концу
марта мы согнали быков и запрягли их в плуги. Старая
миссис Берри и Женщина Кроу подготовили небольшой
участок в излучине реки и сортировали семена, полученные
в отдаленные времена от своих племен — манданов и арика-
ра. Я ничего не понимаю в пахоте и посадке, да и не хотел
этому учиться.
Нэтаки и я объезжали стада скота и обнаружили, что
телята исчезают почти с той же быстротой, с какой рожда-
ются. Волков было много.
— Ах, как хорошо и спокойно! — воскликнула она, когда
мы медленно возвращались верхом, проведя день в объездах
пастбищ.— Наш прочный, теплый дом, наша уютная ком-
ната! Рабочие сажают и сеют для нас, наш хороший мясной
скот пасется на холмах. Насколько все это лучше, чем жить
в лагере, кочевать с места на место по беспредельной прерии,
ежеминутно ожидая услышать крики врагов и свист пуль.
— Ну, не знаю,— ответил'я.—Здесь неплохо. Мне нра-
вится место, которое нравится моей маленькой жене. Но
разве ты забыла, как весело мы жили в лагере: танцы и пиры,
большие охоты, истории, которые мы слушали вечерами. Все
это ведь очень интересно, Нэтаки.
— Стыдись! — воскликнула она.— Право, я думаю, что
ты индеец, хоть у тебя и белая кожа. А я хочу быть белой,
жить, как белые, и я просто заставлю тебя так жить. Слы-
шишь! Ты должен бросить эти индейские привычки.
В июне на наши поля с ростками посевов выпал снег
толщиной больше фута, а когда он растаял, ударил мороз,
и все замерзло. Берри чертыхался громко и часто. В июле
и августе мы пытались насушить сена, но, как только мы
накашивали траву, ее портили дожди. Осенью у нас нечего
было молотить, не было ни картошки, ни турнепса, ни даже
капусты, чтобы заполнить наш большой овощной сарай.
После осеннего клеймения скота оказалось, что численность
его увеличилась только на 15 процентов. Остальные 45 про-
центов, которые мы рассчитывали получить, съели волки.
— Устройство ферм для разведения скота,— сказал Бер-
ри,— напрасно расхваливают, это совсем не то. Давай рас-
продадим все и займемся опять торговлей. Во всяком случае
в нашем деле больше веселого и интересного.
662
Я, конечно, согласился с ним, и он поехал в Форт-Бентон
искать покупателя для фермы. Покупателя он нашел, но тот
не хотел заключать сделки до весны, и мы провели на ферме
еще одну зиму, для некоторых из нас тоже счастливую, для
нас с Нэтаки во всяком случае. Господи, что могло помешать
нам быть счастливыми? Мы были молоды, любили друг
друга, и ничего более.
Глава XXVIII
Диана выходит замуж
Май застал нас опять в нашем маленьком домике
в Форт-Бентоне, но обосновались мы там ненадолго. Берри
не терпелось взяться за дело, и, узнав, что продается Форт-
Конрад, мы купили его. Этот форт, как я уже упоминал, был
построен в верхнем конце большой долины на реке Марайас,
где рукав Драй-Форк соединяется с главным руслом. Форт-
Конрад был невелик — всего два ряда соединенных между
собой бревенчатых домиков с конюшнями и загоном на
западном конце. Весь форт занимал три стороны квадрата.
Но он стоял в хорошем месте, так как тут можно было
рассчитывать на закупку шкур бизона, и, кроме того, через
него проходил путь из Форт-Бентона в Форт-Маклеод,
и в летнее время по этой дороге начиналось очень оживлен-
ное движение людей и перевозка грузов. Особенно радова-
лись покупке форта наши женщины. Они с сожалением поки-
нули наш дом на Бек-Фет-Крике, а теперь появился новый,
дальше от гор, в местности, где лето более жаркое и долгое.
— Здесь,—говорила Женщина Кроу,— мои бобы, маис
и тыквы будут расти по-настоящему. Я рада.
— Вот счастье,— сказала Нэтаки, когда мы сидели в тени
большого тополя у реки.— Смотри, как хороши эти деревья там,
наверху и внизу, и красивый остров с молодым леском. А со всех
сторон высокие, крутые холмы — защита от зимних ветров.
— Да,— ответил я,— славное место. Оно мне нравится
больше, чем прежнее.
— Скажи мне, прошу тебя,— продолжала она, наклонив-
шись и притянув меня к себе,— скажи: мы будем жить здесь
всегда, жить здесь до самой смерти, и нас похоронят вон
там, за рекой, где растут большие деревья.
Я повторил ее слова и добавил: «Если будет возможно».
Я увидел, как выражение радостного ожидания в ее глазах
внезапно сменилось болью.
— Зачем,— спросила она,— ну зачем ты все испортил?
Разве ты не знаешь, что можешь сделать все, что захочешь?
663
— Нет, не могу,— ответил я.— Никто не может всегда
делать только то, что захочет. Но не будем заранее беспоко-
иться. Мы постараемся жить здесь всегда.
— Да,— вздохнула она,— постараемся. Не будем уны-
вать. О доброе Солнце, милостивое Солнце! Смилуйся над
нами! Дай нам дожить здесь в мире и счастье до глубокой
старости.
Уже в то время мы с Берри представляли себе наступа-
ющие перемены, но нам и нс снилось, что они так близки.
Мы надеялись, что старое вольное, беззаботное время про-
держится еще не меньше пятнадцати — двадцати лет.
Однажды вечером без предупреждения, не написав ни
строчки о намерении посетить нас, к нам из Форт-Бентона
приехали Эштон и Диана. Они прибыли в форт на пароходе
только накануне. Нельзя было представить себе большей
радости, чем снова приветствовать их здесь. Нэтаки букваль-
но плакала от радости, обнимая свою «дочь». Мы сразу
заметили большую перемену в Эштоне. Его уже нельзя было
называть Никогда Не Смеется: он начал шутить и смеяться,
не успев вылезти из фургона; глаза его весело блестели, он
бегал кругом фургона, как мальчик, беспечно выбрасывая из
него вещи. Грустный, серьезный, молчаливый, медленный
Эштон как будто переродился. Нам было приятно видеть эту
перемену, мы радовались вместе с ним.
А Диана! Да, вот это была женщина! Мне не хватает
слов, я не могу описать ее. Настоящая Диана лицом и фигу-
рой, но с душой благородной, человечной, любящей, нежной
женщины — чистой, хорошей. Кто мог бы поверить, что это
та худенькая, хрупкая, большеглазая девочка, которую Эш-
тон спас и привез в нашу палатку всего несколько лет назад?
Возможно ли, что эта очаровательная, воспитанная, утончен-
ная женщина родилась в палатке и кочевала со своим племе-
нем по прерии, следуя за передвижением стад? Это казалось
невероятным.
Какой счастливый вечер мы провели! Как была оживлен-
на и ласкова Диана, сидевшая то с Нэтаки, то со старыми
женщинами, с любовью сжимая их в своих объятиях, рас-
спрашивая обо всех мелких, каждодневных событиях их жиз-
ни. Образование, путешествия, знакомства с широким ми-
ром не вскружили ей голову. Люди ее крови оставались ей
дороги, как и раньше. Она сказала мне, что взяла за правило
ежедневно произносить в своей уединенной комнате несколь-
ко фраз на языке черноногих, переводить один-два стиха
с английского на материнский язык, чтобы не забыть его.
Я старался мысленно найти причину перемены в Эштоне.
«Может быть,—думал я,— он влюбился в Диану, собирается
664
на ней жениться; он, возможно, уже женился на ней».
Я взглянул на ее руку — на ней не было обручального
кольца.
Разошлись мы поздно. Диана ушла со старыми жен-
щинами в их комнату, Эштон — в имевшуюся у нас свобод-
ную комнату. Когда мы остались одни, Нэтаки подошла,
прижалась ко мне и тяжело вздохнула.
— В чем дело? — спросил я.— Что тебя огорчает?
— Ах,— воскликнула она,— я так расстроена! Сколько
уже времени я молюсь, чтобы это случилось, и ничего не
получается. Почему он не женится на моей дочери? Может
быть, он считает, что она для него недостаточно хороша?
Или он не любит ее? Как он может не любить такую
красивую, такую хорошую, с таким верным сердцем?
— Маленькая,— сказал я,—не будь нетерпеливой. Я ду-
маю, что все уладится. Разве ты не заметила, как он изменил-
ся, как он смеется, как у него блестят глаза? Я уверен, что он ее
любит и если он еще не предлагал Диане выйти за него замуж,
то попросит, когда сочтет, что настало подходящее время.
Мы и не подозревали, как близко это время, какое неожи-
данное и драматическое событие приблизит его. Дело было
вечером, через несколько дней. Эштон покуривал, сидя за
столом в моей комнате. В камине тлел огонь, изредка вспы-
хивая и освещая грубые бревенчатые стены, и снова угасал,
оставляя все в смутной тени. Диана и Нэтаки сидели вдвоем
па ложе. Я валялся на кровати. Мы молчали, занятые каж-
дый своими мыслями. На маленькую площадку перед домом
въехал фургон, запряженный лошадьми, и мы услышали
через открытую дверь серебристый взволнованный голос,
спросивший: «Не можете ли вы мне сказать, сэр, живет здесь
сейчас мистер Эштон?»
Эштон вскочил со стула, сделал несколько шагов, оста-
новился, что-то обдумывая, потом вернулся назад и снова
сел на свое место.
— Да, сударыня,— говорил Берри,— он здесь. Вы най-
дете его вон в той комнате.
Она вошла поспешно, не заметив нас. Пламя вспыхнуло
и осветило бледное суровое лицо Эштона. Она быстро подо-
шла к нему и положила руку ему на плечо.
— Дорогой мой,—сказала она,—наконец-то я нашла тебя.
Я писала тебе несколько раз. Разве ты не получал моих
писем? Я свободна, свободна, ты слышишь? Я получила
развод, я приехала сказать тебе, что все это было ошибкой,
просить у тебя прощения, просить...
— Диана, девочка моя, поди сюда,— произнес Эштон
тихо, прерывая вошедшую.
665
Девушка встала, приблизилась и вложила свою руку
в протянутую к ней руку Эштона. Женщина — высокая, кра-
сивая, голубоглазая блондинка—стояла, глядя на них с удив-
лением и страхом, судорожно сжимая руки на груди.
— Диана, дорогая моя,— продолжал Эштон, с любовью
глядя ей в лицо,—ты выйдешь за меня замуж?
— Да, вождь,— ответила она ясным, твердым голо-
сом.— Да.
Он встал и, обняв ее одной рукой, повернулся к другой
женщине.
— Сэди, я прощаю тебе все нарушенные обещания, невер-
ность, годы несчастной жизни, которые я провел, пытаясь
забыть. Я наконец нашел мир и счастье благодаря моей дорогой
девочке, которая стоит здесь рядом со мной. Спокойной ночи
и прощай. Ты, конечно, уедешь обратно в город рано утром.
Продолжая обнимать талию Дианы, он вышел вместе
с девушкой из комнаты. Женщина опустилась на стул, с ко-
торого он встал, пригнулась к столу, закрыв лицо руками,
и горько зарыдала. Нэтаки и я встали, пересекли комнату на
цыпочках и тоже вышли в темноту на двор.
— Ах! — воскликнула моя маленькая жена, когда мы уже
далеко отошли от форта.— Ах! Почему ты не научил меня
своему языку? Говори скорее, кто она. Что они говорили, что
он сказал моей дочери?
Я объяснил все, как мог лучше, и Нэтаки чуть с ума не
сошла от радости. Она плясала, целовала меня, уверяла, что
я умный мальчик. Я надеялся, что она права. Впрочем, мне
не казалось, что мной что-нибудь сделано, чтобы содей-
ствовать столь желанному концу в отношениях Эштона
и Дианы. Мы набрели на них на берегу; они сидели на
ближнем конце нашего парома.
— Идите сюда,— позвал Эштон.
Диана вскочила и обняла Нэтаки; они пошли вдвоем
обратно, к дому.
— Поздравляю,—сказал я.— Вы нашли мир и счастье,
как вы правильно выразились несколько минут тому назад.
Вы не можете не быть счастливым с Дианой.
— А! — воскликнул он.— Ведь она... милый мой, я не
могу выразить словами, что она для меня значит уже с дав-
них пор. Я чувствую, что недостоин ее. И все-таки она меня
любит, преданно, глубоко. Она сказала мне это сейчас, здесь.
— Но как быть с той, с другой? — осмелился я спро-
сить.— Что мы будем с ней делать?
— Не может же она возвращаться назад сегодня ночью.
Пусть Нэтаки накормит ее и устроит на ночь; ее кучер,
я полагаю, сумеет сам о себе позаботиться. Эта женщина —
666
несчастье всей моей жизни,— добавил он.— Я любил ее глу-
боко, преданно. Она обещала выйти за меня. Я верил, как
веришь родной матери, что она хорошая, что она будет
верна. Но она отказала мне, предпочла выйти за более
богатого. А сейчас, сейчас—ну, хватит о ней. Пойду найду
Диану и позову ее гулять.
— У нас есть холодное вареное мясо,— сказала Нэта-
ки,— хлеб и тушеная рябина. Раз она приехала в страну
индейцев охотиться за мужем моей дочери, то хватит с нее
и этого. Я устрою ей постель из бизоньих шкур и одеял, хоть
она того не стоит.
Но женщина не захотела есть. Нэтаки постлала ей в лавке
на полу, и там мы оставили приезжую наедине с собствен-
ными мыслями, наверное горькими. Утром она захотела
увидеть Эштона, попросила меня передать, чтобы он зашел
к ней на минуту. Я сообщил, что он уехал на охоту и вернет-
ся только вечером. Она выражала нетерпение по поводу
медлительности кучера, запрягавшего лошадей, отказалась
от всего — выпила только чашку кофе, которую я ей принес.
Наконец лошади были запряжены, она села в фургон и уеха-
ла, ни разу не оглянувшись назад, даже не поблагодарив за
ночлег. Так она ушла из жизни Эштона.
Я сказал правду — Эштон действительно уехал на охоту.
Он и Диана выехали, как только встало солнце, но мне
думается, что они не уехали далеко и стояли на каком-
нибудь холме неподалеку, чтобы видеть отъезд нашей го-
стьи. Как только фургон пересек долину и взобрался по
склону холма в прерию, они вернулись, довольные и веселые,
как дети, и мы все сели завтракать.
— Это, так сказать, наш свадебный завтрак,— сказал
Эштон, когда все уселись.
— Вот как? Вы сегодня едете в форт венчаться? — спро-
сил Берри.— Вы не успеете, если выедете так поздно.
— Нет,— ответил он неуверенно.— Нет. Мы с Дианой
переговорили об этом и решили, что простой свадебный
контракт, подписанный свидетелями, имеет такую же закон-
ную силу, как и брак в присутствии мирового судьи или
венчание, совершенное священником. Мы хотим составить
такой контракт сегодня утром. Как вы думаете?
— По-моему, все в порядке,— ответил Берри.
— По-моему, тоже,— подтвердил я.
— Мои родители поженились без всякого обряда,— за-
метила Диана.— Во всяком случае все, что устраивает моего
вождя, устраивает и меня.
Она взглянула на него через стол, и в глазах ее светились
безграничная любовь и вера. Нэтаки, сидевшая рядом со
667
мной, тихонько сжала мое колено — такая у нее была манера
спрашивать, что говорят. Я передал ей, но она ничего не
сказала по этому поводу и оставалась за завтраком мол-
чаливой. Старухе и миссис Берри эта идея понравилась.
— Ай! — воскликнула Женщина Кроу.— Пусть он соста-
вит бумагу. Этого достаточно: то, что написано, не может
быть ложью. Зачем нужно, чтобы Черные Платья произ-
носили много слов? Люди женились и жили счастливо всю
жизнь вместе еще до того, как мы услыхали об этих, произ-
носящих разные слова. Можно так жениться и сейчас.
Но после завтрака Нэтаки отозвала меня в сторону.
— Этот способ с записью надежен? Она действительно
станет его женой? — спросила она.— Женой по законам
белых?
— Конечно,— ответил я,— это будет брак, который так
же нельзя отрицать, как и наш. Столь же прочный, как если
бы тысяча Черных Платьев, вместе взятых, произнесли нуж-
ные слова.
— Тогда хорошо. Я рада. Пусть пишут сейчас же. Я хочу
видеть свою дочь замужем, счастливо живущей с этим хоро-
шим человеком.
Тут же, на обеденном столе, убрав посуду после завтрака,
Эштон и я составили этот документ. Кроме даты и подписей
в нем стояло:
«Мы, нижеподписавшиеся, настоящим удостоверяем свое
согласие жить вместе как муж и жена, пока смерть не раз-
лучит нас».
Короткий документ, правда? Они подписали его. Подпи-
сали и мы с Берри в качестве свидетелей, а женщины стояли
рядом и с интересом наблюдали за нами. Затем Эштон
обнял Диану и нежно поцеловал ее в нашем присутствии. На
глазах девушки были слезы.
Вы видите, как искренне и открыто они вели себя в на-
шем присутствии. Они ничуть не стыдились своей любви.
Нам было приятно видеть это. Мы чувствовали себя свиде-
телями чего-то священного, облагораживающего нас, что
вызывало у нас хорошие мысли, заставляло нас желать вести
лучшую жизнь.
Новобрачные вышли, снова сели на лошадей и провели
весь день где-то в обширной прерии, которую Диана так
любила. Вечером они возвратились; мы видели, как их лоша-
ди медленно шли рядом.
— Солнце милостиво,— сказала Нэтаки,— оно услыша-
ло мои молитвы и дало им полное счастье. Скажи мне,
ты любишь меня так же сильно, как он любит мою кра-
савицу дочь?
668
Неважно, что я ответил. Кажется, ответ был удовлет-
ворительным.
Брачный контракт мы отослали в Форт-Бентон, и сек-
ретарь графства зарегистрировал брак. Если только конт-
ракт не сгорел во время пожара, уничтожившего здание суда
несколько лет спустя, то интересующиеся могут найти там
копию документа. Подлинный контракт после приложения
печати графства был, как полагается, возвращен обратно
и вручен Диане.
Теперь мы стали готовиться к долго откладывавшейся
охоте. Нэтаки послала за своей матерью, я — за своими
друзьями, Хорьковым Хвостом и Говорит С Бизоном; всего
набралось три палатки. Когда все прибыли, мы выступили
прекрасным июльским утром в западном направлении, к озе-
рам Ту-Медисин-Лейке. Проезжая мимо Медисин-Рока, Нэ-
таки серьезно, а Диана полушутливо возложили на камень
маленькие жертвоприношения: первая положила ожерелье из
бус, а вторая — бант из своей прически. На протяжении
десяти — двенадцати миль тропа сначала шла по волнистой
прерии; тут мы видели антилоп и нескольких бизонов. Хорь-
ковый Хвост отъехал в сторону и убил антилопу, жирную
нетельную самку, избавив нас с Эштоном от необходимости
добывать мясо в такой жаркий день. Ехать стало приятнее,
когда мы снова спустились в долину реки Марайас, где тропа
вилась среди прохладных тополевых рощ, переходя то на
один, то на другой берег реки; мы переезжали вброд мелкую,
покрытую рябью реку, и наши лошади пили, как будто никак
не могли напиться. К концу дня мы приехали в Уиллоус-
Раунд, широкую круглую речную долину, где старый Гнедой
Конь перестал, как он сам говорил, странствовать и постро-
ил себе дом. В те времена этот дом, наш Форт-Конрад и форт
Моза Соломона в устье реки были единственными поселени-
ями по всей долине Марайас. Сейчас все до единой долины по
обеим ее сторонам, даже самые малые, засушливые и никуда
не годные, обнесены чьей-нибудь проволочной оградой.
Мы поставили наши палатки около нового домика из
очищенных от коры блестящих бревен и отправились осмат-
ривать его. Гнедой Конь поздоровался с Дианой с явным
смущением. Со своими деликатными, изящными манерами,
одетая в изумительный, шедший к ней костюм для прогулок,
она казалась ему существом из далекого неведомого мира.
Здороваясь, он назвал ее «мисс Эштон». Я поправил его.
«Миссис Эштон,— повторил он,— прошу прощения, мэм».
Диана подошла и положила ему руку на плечо.
669
— Милый друг, и это все, что вы можете сказать мне при
встрече?—спросила она.— Вы даже не поздравили меня?
Его скованность сразу исчезла. Он наклонился и коснулся
ее щеки губами.
— Бог с вами,— сказал он,— желаю вам самого полного
счастья. Вашу руку. Вот так.
Вечером Гнедой Конь принес связку превосходных боб-
ровых шкур и бросил их у входа в нашу палатку.
— Вот тут кой-чего,— обратился он к Диане,— это вам
свадебный подарок. Из них выйдет теплая шубка для вас.
Что-то скотоводство мне не по сердцу. Уж очень одинокое
существование; я не выдерживаю и время от времени ухожу
расставлять капканы.
Медвежья Голова жил в палатке рядом с Гнедым Конем.
Он пас его скот и вообще помогал ему. Но когда мы
приехали, он бросил работу у Гнедого Коня и велел жене
готовиться сопровождать нас. Суровые горы звали к себе
и его. Теперь у нас было уже четыре палатки. Самая большая
из них, палатка Медвежьей Головы, служила кровом для
полудюжины ребятишек разного возраста. Их счастливый
смех и щебет оживляли наш тихий лагерь.
Мы выехали на следующий день рано утром, и вечер застал нас
уже далеко на реке Медисин, там, где растут первые сосны. К полу-
дню следующего дня мы разбили лагерь на берегу озера, поставив
палатки на травянистом лугу на северной стороне. Позади нас
вздымался поросший соснами и осинами длинный высокий гребень,
отделяющий глубокую долину от прерии. Впереди, по ту сторону
озера, тянулась длинная гора из серого песчаника со скалистыми
вершинами; склон ее был покрыт густым сосновым лесом. Велико-
лепный вид открывался на запад. Впереди, всего в трех-четырех
милях от нас, возвышалась громадная сердцевидная гора с пятнами
снегов на ней, которую я назвал Встающий Волк в честь величай-
шего из нас — жителей прерии — моего друга Хью Монро. За этой
горой огромным амфитеатром, заполненным лесами и озером, под-
нимались другие горы, с острыми пиками и скалистыми стенами,
образующие хребет великой горной цепи. Они казались розовыми
и золотыми в свете восходящего солнца и вырезались угольно-
черными силуэтами на вечернем небе. Нам никогда не надоедало
смотреть на них, на их меняющиеся цвета, на курчавые облака,
опоясывающие по утрам сияющие вершины.
Выбрав место для лагеря, мы с Эштоном собрали удилища,
привезенные с Востока, поставили катушки, натянули лески и приде-
лали крючки с искусственными мухами. Затем мы пошли к истоку
реки, находившемуся всего ярдах в ста оттуда; за нами шел весь
лагерь, включая детей. Я уже рассказывал индейцам о прелестях
рыбной ловли с искусственной насадкой. Индейцам очень хотелось
познакомиться с этой новой для них выдумкой белых. Сначала
670
забросил удочку Эштон, и его мухи были первыми искусственными
насадками, коснувшимися воды озера Ту-Медисин. Озеро щедро
откликнулось на них. Спокойная вода заволновалась и завертелась
маленькими водоворотами, вызванными примчавшимися отовсюду
неопытными форелями. Одна крупная рыба, выпрыгнув целиком
наружу из глубины, нырнув, утащила за собой верхнюю искусствен-
ную муху. Женщины закричали. «А-ха-хай! — вторили мужчины,
прикрывая рот рукой.— Удивительные вещи придумывают белые.
Их хитрости нет предела. Они могут сделать все».
Крупная форель боролась изо всех сил, но в конце концов,
обессиленная, всплыла на поверхность на боку. Я подвел под нее
сачок и вытащил из воды; снова раздались возгласы удивления
зрителей: как хорошо все получается — выловить такую большую
рыбу такой тонкой снастью! Мы ели вдоволь форель, вывалянную
в маисовой муке и поджаренную до золотисто-коричневого цвета,
форель непревзойденного вкуса, ценимого всеми рыболовами.
Песчаные отмели вдоль выхода из озера были изрезаны
следами вапити; кое-где виднелись следы лосей. Когда-то
бобры построили громадную плотину прямо поперек всей
долины, параллельно берегу озера, но река прорвала ее,
и прежнее дно большой запруды превратилось теперь в по-
чти непроходимую заросль ивы, любимой пищи лосей. Эш-
тон заявил, что хочет убить одно из этих крупных животных,
и потребовал, чтобы мы отвели ему для охоты именно эту
часть долины. Каждый день после полудня он и Диана
отправлялись туда поджидать появления неосторожной дичи
и часто оставались там так поздно, что с большим трудом
находили обратную дорогу в темном лесу. День проходил за
днем, но мы ни разу не слыхали выстрела из их убежища,
и каждый раз вечером им приходилось рассказывать, что они
не видели ничего крупнее норки или бобра.
— Молодожен,— заметил Медвежья Голова,— может
добыть мясо, только если оставит жену в палатке и уйдет на
охоту один.
— Правда,—согласился Хорьковый Хвост.— Они ведь
не могут сидеть вдвоем тихо. Им нужно многое сказать: «Ты
меня любишь? Почему ты меня любишь? Ты будешь всегда
любить меня?» Такие вопросы они задают друг другу много
раз подряд, и им никогда не надоедает отвечать. Я все это
хорошо знаю. У нас тоже так когда-то было, а, девочка?
— Ай! — ответила его жена.— Ты был тоже такой, да
и сейчас продолжаешь задавать те же вопросы, глупый!
Конечно, мы все стали смеяться над Хорьковым Хвос-
том, и действительно, у разоблаченного был довольно глу-
пый вид после откровенных слов жены. Он поспешно переме-
нил тему разговора, сказав, что сам после обеда отправится
671
с охотниками и попытается устроить им выстрел по желан-
ной дичи.
В этот вечер Эштон и Диана вернулись очень рано и по-
звали Хорьковый Хвост поужинать.
— Ну как ваши дела сегодня?—спросил я.
Ни Диана, ни Эштон не выказали желания ответить; они
переглянулись и наклонились над своими тарелками, каза-
лось поглощенные едой. Я повторил свой вопрос на языке
черноногих, и Хорьковый Хвост расхохотался.
— Я так и подозревал,— отозвался он.— На отмелях
много следов вапити, лосей, оленей, но все это старые следы.
Вот уже много дней, как дичь туда не заходит. На конце
песчаной косы лежит большое дерево, с которого видно
далеко вверх и вниз по реке. На нем они и сидят, и животные,
приходя на водопой, прежде всего видят их, когда осторожно
выглядывают из кустов, раньше чем выйти на открытое
место. Кроме того, хотя они разговаривают, по их словам,
очень тихо, но лось слышит даже, как вдалеке падает лист.
Ветер там дует то вверх, то вниз, то поперек долины и до-
носит об их присутствии. Животные одно за другим, краду-
чись, ушли в другие места.
— Что же, это не так важно,— сказала Диана на языке
черноногих.— Мы сидели и любовались на великие горы, на
чистые реки, на ищущую корма форель, на подкараулива-
ющую добычу норку, а прогулки укрепили наше здоровье
и силу. В конце концов это лучше, чем убивать животных.
Разве не так, вождь? — И повторила по-английски то, что она
говорила.
— Конечно, дорогая, мы прекрасно проводим время,—
ответил он улыбаясь,— но мы не вносим свою долю мяса.
Мы должны завтра попробовать какое-нибудь другое место
и принести домой мяса.
На следующее утро Нэтаки и я отправились вместе с
ними. По дороге мы свернули в долину и проехали к берегу
верхнего озера. Мы остановились посмотреть на водопад;
это действительно интересное зрелище. На небольшом рас-
стоянии от выхода из озера река исчезает в груде крупных
валунов, а милей дальше вырывается из каньона в высокой
скале и падает в прелестное, покрытое пеной озерко. Высота
скалы не меньше ста футов, а высота падения воды около
трети этого. Выше озерка форель не водится.
Издалека гора, которую я назвал Встающим Волком,
была величественной и внушительной. При более близком
осмотре она оказалась поистине подавляющей массой крас-
ного, черного и темно-серого сланца. Она поднимается круто
прямо из озера рядом ступеней и обрывов, прорезанных
672
полосами осыпей, и сужается кверху в острый пик с крутыми
склонами. Далеко вверху на восточном склоне, в глубокой,
заросшей лесом впадине, находится поле вечного снега и льда.
До самого подножия пика простираются покрытые травой
склоны, сосновые рощи, густые заросли ирги и ежевики.
— Ма-кво-й-пво~атс! Ма-кво-й-пво-атс *,— тихонько по-
вторяла Нэтаки.— Поистине, имя его никогда не умрет.
Не знаю, какие животные водятся сейчас на поросших
травой склонах и нависающих скалах горы, но в тот день мы
видели диких животных повсюду. Внизу несколько стад са-
мок горного барана со своими детенышами; выше по одно-
му, по два, по три, по четыре старые самцы лениво пощипы-
вали траву или лежали, неослабно наблюдая окрестность.
А там, на высоких скалах, можно было рассмотреть много-
численных козлов, снежно-белых, неуклюжих, длинношерст-
ных альпийских жителей.
— Всегда Смеющийся,— обратилась Нэтаки к Эштону;
она, как видите, дала ему новое, более приятное имя,— вспом-
ните, что вы говорили вчера! Вон на той стороне сколько
угодно жирной дичи. Идите убейте барана, чтобы нам не
умереть с голоду.
— Скажи ей,— попросил Эштон Диану,— что убивать
этих красивых животных просто грех. Мы не можем умереть
с голоду, потому что в озерке ниже нашей палатки всегда
можно наловить много форели.
— Другими словами,— заметил я,— ему лень лезть на
гору. А я тоже не пойду. Я уже свою долю настрелял.
Обойдемся без мяса, пока он его не добудет.
Как раз в этот момент на противоположном берегу реки
у выхода из озера появился крупный самец вапити. Эштон
медленно отполз назад, в лес, и отправился за животным.
Мы сидели как могли тихо и с беспокойством поглядывали
на вапити и на своих лошадей, опасаясь, что он их испугает-
ся. Взволнованные женщины едва сдерживались. «Ах,—шеп-
тала одна,— почему он не торопится?» А другая: «Вапити
уйдет; нет, не успеет выстрелить. Вот досада!»
Самец был в отличном настроении. Он напился, стоя
по брюхо в воде, вышел на берег, взбрыкнул задними
ногами, пробежался несколько раз взад и вперед по песку
и встал, обнюхивая и роя копытом песок. Раздался треск
ружейного выстрела, и вапити упал мягкой кучей, мгно-
венно, даже не дернув ногами. Мы перешли на ту сторону
с лошадьми, и я разрубил тушу, забрав все лучшие куски
сала и сочного мяса.
* Встающий Волк.
24 № 925
673
Так проходили мирные, счастливые дни. Ко времени
отъезда наш лагерь был разукрашен шкурами медведей, лосей,
вапити, оленей, козлов и бобров, убитых главным образом
индейцами. Эштон охотился мало. Он предпочитал сидеть
и глядеть в великолепные, сияющие любовью глаза Дианы.
Глава XXIX
Роковая игра
Мы вернулись в форт в начале сентября, и вскоре затем
Эштон и Диана уехали на Восток. В течение некоторого
времени Нэтаки была просто убита разлукой—она обожала
Диану. Да и все мы огорчались их отъездом, потому что оба
они были по-настоящему дороги нам.
За лето мы заготовили хороший запас товаров, рассчиты-
вая на бойкую зимнюю торговлю в форте, но теперь стали
поступать тревожные известия, что фактически ни к северу, ни
к западу, ни к югу от нас нет бизонов. Сначала мы не верили,
казалось, этого не может быть. Где-нибудь на Севере, рассуж-
дали мы, еще бродят большие стада, и в свое время они
вернутся сюда. Но теориям скоро пришлось уступить место
фактам. Если не считать нескольких сот голов в районе озера
Грейт-Слейв-Лейк и еще небольшого числа около холмов
Поркьюпайн-Хиллс, все бизоны перешли на Юг из прерий
Северо-Западной Канады в Монтану и больше уже не пересе-
кали границу. Как известно, это произошло зимой 1878/79
года. В то же время стада, пасшиеся у подножия Скалистых
гор от Канады и на юг до реки Миссури, ушли из этих мест
навсегда. К югу от Миссури до реки Йеллоустон и за ней, во
всей Монтане, за исключением верховьев реки Милк, берегов
Марайас, Титона и реки Солнечной, и в западной Дакоте
бизонов, по-видимому, было так же много, как и раньше.
Пиеганы намеревались зимовать вблизи Форт-Конрада и торго-
вать с нами, но, конечно, они оказались вынужденными изменить
свои планы и последовать за бизонами, а мы должны были со-
провождать их, чтобы вообще было что покупать. Мы предоставили
женщинам самим решать, хотят ли они остаться дома или от-
правиться с нами, и все, кроме Нэтаки, предпочли остаться в форте.
Мне было чрезвычайно приятно, что она без колебаний решила
ехать, так как я чувствовал, что жить одному, даже всего несколько
месяцев, будет для меня почти невозможно и жизнь будет невыноси-
мой. Но, заботясь о ней, я стал возражать.
— Ты же любишь форт,— говорил я,— ты можешь сидеть здесь,
в уюте у камина, когда придет с севера Творец Холода. Тебе лучше
остаться.
674
— Ты мне это говоришь, потому что ты меня больше не лю-
бишь?—спросила она.
Когда я ответил, что думал только о том, чтобы ей было
удобно, она добавила:
— Я не белая женщина, которую нужно посадить в дом и об-
служивать. Мой долг — отправиться с тобой, готовить еду, поддер-
живать огонь, чтобы в палатке было тепло, и делать все, что могу,
чтобы тебе было удобно жить.
— Ну,— ответил я,— если ты хочешь ехать только потому, что
считаешь себя обязанной, тогда оставайся. Я буду жить с Хорь-
ковым Хвостом. Его жена позаботится о нас обоих.
— Как ты умеешь находить нужные тебе слова! — воскликнула
она.— Вечно ты, пользуясь ими, допытываешься до всего и заставля-
ешь высказать все, что у меня на уме. Так знай, раз ты хочешь, то
я поеду потому, что должна последовать велению своего сердца,
а оно принадлежит тебе.
— Я надеялся, что ты скажешь именно это. Но почему ты не
призналась сразу, что хочешь ехать, потому что любишь меня?
— Знай,— ответила она,— женщина не хочет все время повто-
рять мужу, что она его любит; ей нравится думать об этом и скры-
вать свою любовь глубоко в сердце, чтобы не надоесть ему. Ужасно
было бы любить и видеть, что любовь твою отвергают.
Много раз я думал об этом разговоре у вечернего очага, и те-
перь, теперь я хотел бы знать, все ли женщины таковы, все ли так
скупятся на выражение своих сокровенных мыслей. Женщины, при-
знаться, вообще непонятные для мужчин существа. Но мне кажется,
я знал Нэтаки. Я думаю, что знал ее.
Берри, Нэтаки и я выехали из форта с двумя нагружен-
ными фургонами, с упряжками из четырех лошадей, оставив
человека для присмотра за фортом и женщинами. Мы напра-
вились через Форт-Бентон и через несколько дней миновали
устье реки Марайас. За рекой нас порадовал вид пасущихся
вокруг в прерии бизонов, и у подножия гор Бэр-По мы
въехали в лагерь пиеганов, красный от мяса, усыпанный
сохнущими шкурами. Как только мы остановились, нас
встретила мать Нэтаки. Женщины вдвоем поставили палат-
ку, пока Берри и я распрягали и устраивали лошадей. Затем
мы передали их юноше, который должен был пасти наших
лошадей.
Тень Большого Озера уже давно отбыла на Песчаные
Холмы. Маленькая Собака, другой великий вождь и друг
белых, умер еще раньше. Теперь главным вождем племени
был Белый Теленок; виднейшими старейшинами после него
были Бегущий Журавль, Резвая Лошадь На Бизонов и Три
Солнца. Это были настоящие люди. Люди большого сердца,
храбрые и добрые, всегда готовые помочь человеку в несча-
стье словом и делом. Едва женщины поставили палатку
24 * 675
и начали готовить ужин, как вожди пришли покурить и по-
обедать с нами; мать Нэтаки обошла и пригласила их всех.
Пришли также Хорьковый Хвост, Говорит С Бизоном, Мед-
вежья Голова и другие друзья. Разговор шел главным об-
разом об исчезновении бизонов па Севере и на Западе. Они
думали, что бизоны, может быть, перешли на западную
сторону гор, так как неперсе или другое племя, живущее по
ту сторону, придумало какой-нибудь способ заманить или
перегнать стада на равнины Колумбии. Старик Красный
Орел, великий знахарь, владелец магической трубки, заявил,
что сон дал ему надежные сведения по этому вопросу.
— Как случалось уже давным-давно,— сказал он,— так
произошло и сейчас. Злой дух загнал бизонов в большую
пещеру—естественный загон — в горах и держит там из
ненависти к нам, владельцам стад. Надо найти и освободить
бизонов, а похитителя убить. Если бы я не был слеп, то
взялся бы за это сам. Да, отправился бы завтра и шел бы,
и шел бы, пока не нашел бы стада.
— Может быть, твой сон говорит правду,— заметил Три
Солнца.
— Имей терпение,— добавил кто-то.— Летом наша мо-
лодежь отправится на войну и поищет пропавшие стада.
— Ай, ай! — заворчал старик.— Имей терпение! Жди!
Всегда так говорят. В мое время было иначе: если нужно
что-нибудь сделать, мы делали. Теперь все откладывается
из-за зимних холодов или летней жары.
Белый Теленок закончил разговор на эту тему, сказав, что
если кто-нибудь действительно изловил северные стада, то,
по-видимому, бизонов осталось предостаточно.
— И стада эти на нашей земле,— добавил он.— Если
кто-нибудь из племен с той стороны гор придет сюда охо-
титься, то мы позаботимся, чтобы они не вернулись назад,
во всяком случае кое-кто из них.
Покупатели начали к нам приходить, когда мы еще не
выпрягли лошадей, но Берри объявил, что никакой торговли
не будет до вечера. Когда обед кончился и гости разошлись,
народ стал стекаться толпами. Одному было нужно ружье,
другому—патроны, кому табак, сахар или кофе, а кому,
увы, спиртное. До вечера мы успели продать больше чем на
пятьсот долларов товаров, сухих и жидких. Стало ясно, что
Берри будет всю зиму почти постоянно в разъездах, достав-
ляя нашу пушнину в Форт-Бентон и возвращаясь оттуда
с новыми запасами товаров.
В ту зиму было какое-то сумасшествие с азартными
играми. Днем мужчины, если не уходили на охоту, играли
в «колесо и стрелу»; в этой игре катят по утоптанной тропин-
676
ке маленькое колесо, спицы которого унизаны бусами, и пы-
таются выстрелить в него из лука или бросить в него стрелу,
когда оно проносится мимо. Ночью лагерь гудел от торжест-
венной, жуткой песни игроков, несшейся из многих палаток.
Там игроки, сидя друг против друга, играли в «спрятанную
косточку», ударяя в такт песне палочками по наружному
краю ложа. Даже женщины участвовали в игре, и из-за их
ставок возникало множество пререканий.
В палатке недалеко от нас жила молодая пара, Куница
и его жена Жаворонок. Они сильно любили друг друга и всю-
ду ходили вместе, даже на охоту. Глядя на эту взаимную, не
знающую обоюдной скуки любовь, народ улыбался и испы-
тывал удовольствие. Они редко ходили в гости, но часто
устраивали маленькие угощения для своих друзей. У Куницы,
хорошего охотника, палатка всегда была полна мяса и шкур;
на войне ему также сопутствовала удача, доказательством
чему служил большой табун его лошадей. Он так привязался
к своей хорошенькой маленькой жене, что никогда не уходил
по вечерам играть и не приглашал компанию играть к себе
в палатку: азартные игры тянулись слишком долго. Он дово-
льствовался пирушками, которые скоро кончались, и любил
спокойные вечера, когда они вдвоем с женой болтали у очага
после ухода гостей. Случалось, когда Жаворонок счищала
мездру со свежей шкуры и холодная погода мешала сидеть
перед палаткой и разговаривать с ней, пока она работала,
Куница уходил в ближайшее место игры в «колесо» и ненадо-
лго принимал в ней участие. В «колесо» он играл мастерски
и чаще выигрывал, чем проигрывал. Но выдался несчастный
день, когда он, играя против молодого человека по имени
Скользнувшая Стрела, потерял десять лошадей. Я в тот день
торговал в палатке, но время от времени мне сообщали о ходе
игры, и я слышал, как ее обсуждали. Скользнувшая Стрела,
оказывается, когда-то тоже хотел поставить палатку для себя
и Жаворонка. Родители девушки по неизвестной причине,
несмотря на богатство молодого человека, отклонили пред-
ложенный им выкуп — табун лошадей — и отдали Жаворонка
Кунице, далеко не столь состоятельному. Все одобряли вы-
бор, так как любили Куницу, тогда как у Скользнувшей
Стрелы, грубого, неотесанного, скупого парня, не было ни
одного близкого друга. Он не женился, и кто-то слышал, как
он говорил, что Жаворонок еще будет его женой.
— Куница с ума сошел — затеял играть с ним,— сказал
мне один из покупателей.— Играть с лучшим игроком в ла-
гере, когда этот человек—его враг. Конечно, с ума сошел.
На другой день стало известно еще кое-что. Задетый за
живое своим проигрышем, Куница разыскал Скользнувшую
677
Стрелу и почти всю ночь играл с ним в «косточку», проиграв
еще двенадцать лошадей! В первой половине дня Жаворонок
зашла в гости к Нэтаки, и меня позвали на совет. Женщина
была в отчаянии и плакала.
— Он сейчас спит,—говорила она,— но собирается, ког-
да проснется, опять играть со Скользнувшей Стрелой, Я его
просила не делать этого, но он впервые отказывается меня
слушать. Он только и говорит, что «пойду играть; я отыграю
своих лошадей». Вы только подумайте, уже проиграл два-
дцать две лошади, почти половину нашего табуна, и
кому—этой собаке Скользнувшей Стреле! Будь это кто дру-
гой, мне было бы не так обидно, но проиграть ему!
Речь ее прервалась рыданиями.
— Пойди поговори с ним,— продолжала она,— он с то-
бой очень считается и послушает тебя. Пойди отговори его
от этой безумной затеи.
Я пошел в их палатку и застал Куницу еще в постели. Он
лежал, опершись на локоть, и уныло глядел на огонь.
— Не говори мне ничего,—начал он, прежде чем я успел
открыть рот.—Я знаю, зачем ты зашел: она прислала тебя,
чтобы ты уговорил меня не играть, но я не намерен прекра-
тить игру. Я не могу бросить игру, пока не отыграю все, что
потерял.
— Но послушай,— вставил я,—ты же можешь проиграть
еще больше, если будешь продолжать, можешь потерять все,
что у тебя есть, ведь Скользнувшая Стрела, говорят, самый
искусный из игроков. Подумай только, чем ты рискуешь.
Какой был бы позор остаться нищим, без лошадей для
перехода с лагерем на новое место, даже без верховой лоша-
ди для жены.
— Ну, этого уж не случится,— сказал он уверенно.— Всех
лошадей я не могу проиграть. Нет, ты напрасно тратишь слова.
Я должен снова играть с ним и уверен, что выиграю. Я помо-
люсь,' я сделаю жертвоприношение. Я должен выиграть.
К полудню завыл юго-западный ветер, играть в «колесо
и стрелу» было невозможно. Во вторую игру не полагалось
играть днем; это запрещал старинный обычай, иначе игро-
кам угрожало несчастье. Но вскоре после захода солнца
Куница и_Скользнувшая Стрела возобновили игру в палатке
Тяжелого Верха. Собралась большая толпа зрителей. Каж-
дому хотелось подбодрить Куницу, которого любили так же
сильно, как презирали его противника. Жаворонок пришла
к нам в палатку и сидела с Нэтаки, пытавшейся подбодрить
ее разговорами и рассказами, чтобы отвлечь ее мысли от
горя. Но ее нельзя было развлечь; она все повторяла:
— Я чувствую, случится что-то ужасное.
678
Время от времени Жаворонок выходила и стояла, при-
слушиваясь, около палатки, где шла игра, затем возвраща-
лась и рассказывала нам, как идет игра.
— Еще одну лошадь проиграл,— говорила она,— уходят
наши лошади одна за другой.
Один раз она принесла известие, что Куница одну
отыграл.
— Но он ее проиграет в следующую партию,— сказала
она в заключение с безнадежным выражением и распла-
калась.
— Да пойди же туда и прекрати это,— умоляла меня
Нэтаки.— Сделай что-нибудь, скажи им что-нибудь, чтобы
покончить с игрой.
Я пошел, совершенно не представляя себе, как поступить,
убежденный, что иду по бесполезному делу, но все-таки
пошел. В палатке было полно людей, но мне очистили
проход, и я нашел свободное место в самой глубине палатки,
поблизости от игроков. Заметив меня, Куница нахмурился
и покачал головой, как бы говоря: «Оставь меня в покос».
И действительно, в присутствии толпы я чувствовал себя
бессильным: я понимал, что не могу ни уговаривать его, ни
советовать ему прекратить игру и уйти домой.
Сбоку около Скользнувшей Стрелы лежала кучка ма-
леньких выкрашенных в красное цилиндрических палочек,
служивших фишками; каждая палочка соответствовала од-
ной выигранной им лошади. Я посмотрел на кучку перед его
противником и насчитал еще семь палочек. Значит, у Куницы
оставалось всего семь лошадей.
— Сейчас сыграем на две головы,— сказал он и выбро-
сил па землю между собой и противником две палочки. Тот
положил рядом столько же, и Куница взял кости, одну
красную и другую с черными поясками. Они затянули песню;
зрители присоединились к ним, отбивая такт па краю ложа.
Манипулируя косточками, Куница ловко перебрасывал их из
одной руки в другую, то туда, то сюда, то туда, то сюда,
затем засунул руку под плащ, закрывавший его колени,
перекладывая косточки под ним. Когда песня кончилась, он
внезапно протянул оба кулака своему противнику, глядя ему,
не мигая, в глаза. Подняв сжатую правую руку с вытянутым
указательным пальцем, Скользнувшая Стрела хлопнул ею по
ладони своей левой руки; указательный палец его был напра-
влен на левый кулак Куницы. Тот неохотно разжал его — мы
увидели кость с черными поясками. Он проиграл, и теперь
у него оставалось только пять лошадей. Он взял свои фишки,
сосчитал, потом пересчитал их, разделил на кучки, в две
и три, по две и одной, потом, соединив все вместе, сказал:
679
— Последние. Я ставлю пять лошадей
Скользнувшая Стрела улыбнулся жестокой, зловещей улыб-
кой; его злые глазки засверкали. Глаза сидели необычайно близко
на его узком, как лезвие ножа, лице, большой, очень тонкий нос
загибался, как совиный клюв, над тонкими губами. Лицо его
всегда напоминало мне картинку, которую видишь на банках
с ветчиной с острыми приправами*. Скользнувшая Стрела
ничего не сказал в ответ на повышение ставки, но быстро
выложил пять фишек и взял кости. Снова зазвучала песня;
набрав полную грудь воздуха, он запел громче всех, скрещивая
и разнимая, поднимая и опуская руки с выставленными крючком
указательными пальцами. Он потер руки одну о другую, разжал
их, и мы увидели кость с черными поясками, которая переходила
с одной ладони на другую с такой быстротой, что наблюдав-
шие путались, уверенные, что кость осталась в той руке, где ее
видели в последний раз, и тут же обнаруживая, что он как-то
перебросил ее в другую. Вот эта-то уловка и обманула Куницу;
как только песня кончилась, он указал на правую руку игрока,
и из нее полетела в его сторону проигрышная косточка.
— Что же,— сказал он,— у меня еще есть ружье, палатка,
седло, военный наряд, одеяла и шкуры бизона. Я ставлю все
это против десяти лошадей
— Идет, десять лошадей,— согласился Скользнувшая
Стрела, выкладывая десять фишек, и снова начал манипули-
ровать косточками под звуки возобновившейся песни.
Но на этот раз пели не так громко. Кое-кто не пел
совсем, может быть, потому, что последняя необычная став-
ка вызывала слишком острый интерес, а может быть, желая
выказать свое неодобрение, а те, кто пел, делали это не от
души. И как обычно, Скользнувшая Стрела выиграл, выиг-
рал и рассмеялся громким злым смехом. Куница вздрогнул,
как от холода, и запахнул плащ, собираясь уходить.
— Приходи ко мне завтра,— сказал он,— и я передам
тебе все, лошадей и все остальное.
— Подожди! — воскликнул Скользнувшая Стрела, вста-
вая с места.— Я дам тебе еще один шанс. Я дам тебе шанс
отыграть обратно все, что ты потерял. Я ставлю все, что
я у тебя выиграл, против твоей жены.
Все присутствующие в изумлении прикрыли рот рукой;
послышались возгласы, выражавшие глубокий искренний
ужас и неодобрение. «Собака!»—проворчал кто-то. «Дай
ему по голове!» — крикнул другой. «Выброси его вон!» —
кричали кругом.
* По-английски «готовить с острыми приправами» звучит так же, как «черт».
Отсюда соответствующая картинка па банке.— Примеч. персе.
680
Но Скользнувшая Стрела не обращал внимания на кри-
ки. Он сидел, небрежно собирая и пересчитывая фишки, с той
же жестокой улыбкой на лице, со злым огоньком в глазах-
бусинах. Куница опять вздрогнул, встал и направился кругом
палатки к выходу. Там он остановился и стоял неподвижно,
как в трансе. Неужели он может даже подумать об этом
предложении? Я тоже встал и подошел к нему.
— Идем ко мне,— сказал я,— идем в мою палатку. Твоя
жена ждет тебя там.
— Да, да, иди!—говорили другие.— Иди к нему.
Но он стряхнул мою руку со своего плеча и быстро
вернулся на свое место.
— Начинай! — крикнул он своему противнику.— Сыгра-
ем. Сыграем на нее,—и полушепотом добавил:—На нее
и еще на кое-что.
Может быть, Скользнувшая Стрела не слышал оконча-
ния фразы, а если и слышал, то не показал этого. Он
подобрал кости и затянул песню, но никто не присоединился
к пению, даже Куница не пел. Глядя на ряды угрюмых,
мрачных лиц, уставившихся на него, Скользнувшая Стрела
стал запинаться, но кое-как допел до конца и протянул
вперед сжатые руки. На мгновение наступила напряженная
тишина. Все дрожали от волнения, глаза сверкали: если бы
желание могло убить, то Скользнувшая Стрела умер бы на
месте. Я сам, несмотря на мое воспитание, испытывал почти
непреодолимое желание броситься на Скользнувшую Стре-
лу, вцепиться пальцами ему в горло, задушить его. Несколь-
ко человек приподнялись с места, и я видел, как руки крепко
сжимают рукоятки ножей.
Куница смотрел ему прямо в глаза, так долго и с таким
мучительным выражением, что напряжение стало почти не-
выносимым. Два раза он поднимал руку, чтобы показать,
какую сторону он выбирает, и два раза не мог решиться.
Наконец он указал на левый кулак и получил—немеченую
косточку.
Несколько зрителей вскочили на ноги; раздались крики:
«Убей его, убей его!» Люди обнажали ножи. Тяжелый Верх
потянулся за своим карабином. Но Куница жестом потребо-
вал, чтобы все сели на свои места; выражение его лица было
настолько спокойно, грозно и решительно, что толпа пови-
новалась.
— Приходи завтра,— сказал он выигравшему,— и ты по-
лучишь все, что выиграл.
— Нет,— ответил Скользнувшая Стрела упрямо,— нет,
не завтра. Я возьму палатку, шкуры, одеяла и женщину
сейчас, а лошадей завтра.
681
— Тогда идем, пусть будет по-твоему.
Непонятно, почему мы позволили им выйти из палатки
в ночную темноту. Никто не последовал за ними, никто не
произнес ни слова. Все мы чувствовали, что что-то должно
случиться. Но кое-кто из стоявших и прислушивавшихся
снаружи все же пошел за игроками, и конец этой истории
разыгрался при свидетелях. Жаворонок стояла во время игры
за палаткой, слышала, как ее назначили последней ставкой,
слышала, чего потребовал победитель, и убежала домой.
Немного времени спустя почти так же быстро туда отправил-
ся и Куница; за ним следовал человек, выигравший все. Они
вошли в палатку, вслед за ними зашло два-три человека.
— Вот она! — воскликнул Куница, указывая на ложе, на
котором лежала женщина, с головой накрытая шкурой бизо-
на.— Вот она,— продолжал он,— но ты не прикоснешься
к ней. Я убью тебя, я принесу тебя в жертву здесь, при ней.
Слова эти и страшное выражение его лица так парализо-
вали Скользнувшую Стрелу, что он не пытался защищаться,
а закричал:
— Пощади, пощади меня! — и опустился на землю рань-
ше, чем Куница бросился на него и несколько раз глубоко
вонзил нож в его шею и грудь.
Мы, сидевшие в палатке и ожидавшие сами не зная чего,
услыхали крики умирающего и бросились вон, сорвав на бегу
шкуры покрова палатки с ее колышков. Когда я прибежал на
место, все уже было кончено. Скользнувшая Стрела лежал
мертвый рядом с очагом. Куница стоял над ним, глядя на
свою работу с довольным детским выражением лица.
— Да, конечно,— говорил он тихо, задумчиво,— я теперь
вспоминаю, он желал ее, он всегда желал ее, мою маленькую
жену. А я убил его. Смотри, маленькая, он мертв, окон-
чательно мертв. Ты можешь больше не бояться ходить к реке
по воду или в лес за дровами. Вставай посмотри сама, он
действительно умер.
Но Жаворонок не шевелилась; наклонившись над ней, он
отбросил покрывавшую ее шкуру и издал душераздирающий
вопль. Она тоже была мертва. Накрывшись плащом, она
стиснула нож обеими руками и всадила его прямо себе
в сердце. Руки Жаворонка еще крепко сжимали рукоять, и на
мертвом лице осталось выражение муки и ужаса. Зрелище
это, по-видимому, вернуло сознание Кунице — я не сомнева-
юсь, что он несколько дней был безумен.
— Это моя вина,— повторял он,— моя вина! Моя вина!
Но ты не уйдешь одна. Я все же с тобой.
Раньше чем кто-нибудь успел помешать ему, он погрузил
нож, который продолжал еще держать, в свою грудь и упал
682
рядом с женой; кровь хлынула у него изо рта. Ужасное
зрелище! Я часто вижу его во сне и просыпаюсь дрожа,
мокрый от пота. Мы, мужчины, выбежали вон; нам нечего
было здесь делать. Пришли женщины и убрали тела для
похорон. Наутро их унесли и привязали к веткам в их
воздушных могилах. В тот же день мы перешли с этого места
на восток, к следующей речке. После этого в лагере надолго
прекратились азартные игры; этим весь лагерь как бы со-
блюдал траур по двум молодым, которых мы потеряли.
К счастью или к несчастью—это зависит от точки зрения,—
язык черноногих чрезвычайно беден словами для проклятий;
но те, какими он располагает, мы часто использовали, про-
клиная память Скользнувшей Стрелы.
Етава XXX
Торговля, охота
и военный отряд
Торговля наша процветала. Берри почти постоянно нахо-
дился в разъездах, и мне представлялось мало случаев по-
охотиться. Бывали дни, когда я видел стадо бизонов, несуще-
еся быстрым галопом вдали по прерии, преследуемое охот-
никами; иногда какой-нибудь друг заходил к нам в палатку
и рассказывал об увлекательной погоне,— в такие времена
жизнь в лагере становилась мне в тягость, я жаждал возмож-
ности уходить и приходить, когда захочется.
— Завтра ты будешь торговать,— объявил я однажды
вечером Нэтаки,— а я поеду на охоту. Я должен прокатиться
верхом. Я ослабел оттого, что день за днем просиживаю
в палатке.
— Поезжай,— ответила она.— Почему ты мне раньше об
этом не сказал? Я могу делать теперь все ничуть не хуже
тебя. Но я не буду запускать палец в чашку, когда отмеряю
сахар, кофе или чай.
— Эта чашка не имеет ручки,—прервал я ее.
— Но есть другая, точно такого же размера и с ручкой.
Тебе и Берри должно быть стыдно обманывать бедных
людей. Вот здесь есть еще одна,— сказала она, поднимая
еще одну новую посудину, только что доставленную Берри
из форта.— Эта, подобная той, что я должна буду ис-
пользовать. Смотри, какая у нее ручка и... и...— Она по-
ворачивала ее вверх и вниз, обследуя ее вдоль и поперек.—
Почему чашка сделана такой? Она имеет двойное дно
и будет вмещать много меньше, чем половину того, что
683
содержит настоящая чашка. О, какие вы, торговцы, мо-
шенники!
— Подожди! — воскликнул я.— Ты не понимаешь поло-
жения дел. В нашем лагере есть другой торговец. Он дает
четыре чашки сахара за волчью шкуру, с этим мы должны
считаться. Мы будем давать семь таких полных чашек саха-
ра, или четыре кофе, или пять чая. Люди получат такое же
количество продуктов за выделанную кожу или шкуру, как
они получали и раньше, но у другого торговца нет фаль-
шивой чашки и он не может в настоящей полной чашке дать
такое же количество. Мы выставим его отсюда и заберем
всю торговлю в свои руки.
И дело обстояло именно так, как мы и делали. Я уже
отмечал прежде, что Берри был создан для торговли: никто
не мог успешно конкурировать с ним.
Утром на другой день я, как и намечал, отправился на
охоту. Нас ехало шестеро, включая Большое Перо и его
племянника, очень смышленого, красивого и приятного юно-
шу по имени Мокасин. На земле лежал снег слоем в во-
семь—десять дюймов; было холодно. Плотные низкие тучи
ползли на юг, закрывая солнце; снег то шел, то переставал;
временами он падал так густо, что мы не могли различить
предметы в ста ярдах впереди. Мы отъехали четыре или пять
миль к востоку, ничего не увидев, кроме нескольких одино-
ких самцов бизонов; затем в наступившем затишье стала на
время обозрима обширная местность. Мы видели с пол-
дюжины бизоньих стад; одно из них, в несколько сот голов,
паслось не далее полумили впереди нас, по ту сторону широ-
кой лощины, от которой отходила лощинка к тому месту,
где мы находились. Мы сидели тихо на лошадях, пока не
пошел снова снег, скрывший от нас всю округу. Тогда мы
спустились в боковую лощинку, проехали по ней, пересекли
большую долину и выбрались на холм на той стороне. Когда
мы поднялись на верх склона, то оказались прямо посреди
стада, и тут уже каждый должен был действовать сам за
себя. Преследование в буране засыпанных снегом бизонов
проходило как в тумане: мы скакали, наполовину ослеплен-
ные коловшими лицо тучами снега, который бизоны швыря-
ли нам в глаза острыми копытами. Я ехал как придется
между невидимыми норами сусликов и барсуков и стрелял
в добычу наугад. Глухие выстрелы ружей моих товарищей
звучали, как издалека, мои собственные казались больше
всего похожими на хлопки игрушечного пистолета, но все же,
еще не разрядив обойму, я видел, как три жертвы останови-
лись, зашатались и упали. Ясно было, что моя доля дичи уже
убита; я остановил свою разгоряченную лошадь. У других
684
дело шло еще лучше, чем у меня, и мы в течение нескольких
часов свежевали туши убитых бизонов и рубили мясо для
укладки на лошадей. Мы не собирались навьючивать их;
жены охотников должны были ехать за мясом на следующий
день, и Большое Перо обещал позаботиться о том, чтобы
забрали и мою долю, за что ему полагалась одна шкура
и часть мяса.
Было уже больше двух часов, когда мы тронулись в обрат-
ный путь к дому, привязав к седлам языки и другие отборные
части туши бизона. Ветер переменился; он дул с северо-запада
все сильнее и гнал перед собой тучи снега. Мы отъехали не
больше мили, прикрывая лица руками и одеялами и предоста-
вив лошадям самим отыскивать дорогу, как вдруг кто-то
закричал: «Военный отряд впереди! Вон они бегут!» И правда,
ярдах в двухстах впереди пять человек бежали изо всех сил,
чтобы скрыться в близлежащей лощине. Мокасин был впере-
ди и, как только заметил бежавших, стал нахлестывать пле-
тью свою лошадь. Дядя крикнул, чтобы он подождал и со-
блюдал осторожность, но Мокасин не обратил на это внима-
ния. Задолго до того, как мы его нагнали, он бросился за
военным отрядом, стреляя из карабина, и мы увидели, как
один из людей упал. Они тоже стали стрелять в юношу; мы
видели, что они заряжают ружья через дуло. Мокасин уже
почти настиг четырех убегающих, когда тот, который упал,
приподнялся и в тот момент, как Мокасин поравнялся с ним,
разрядил свой пистолет в юношу. Мокасин припал к седлу, на
секунду задержался в нем, затем свалился мешком на землю.
Лошадь его повернула и помчалась назад к нам.
Большое Перо подскакал к тому месту, где лежал Мока-
син, слез с лошади, приподнял его, обхватив тело руками.
Остальные живо расправились с военным отрядом. Один или
двое успели перезарядить ружья и выстрелить, но не причи-
нили вреда. Один за другим люди военного отряда упали,
изрешеченные пулями из наших скорострельных генри и вин-
честеров. Конечно, это были ассинибойны, бродившие, как
обычно, зимой в снег и холод. Сейчас они получили по
заслугам. Мои товарищи пиеганы на этот раз вели себя тихо:
после удачного боя они не издали ни одного победного
возгласа. Они слишком тяжело переживали ранение Мокаси-
на; наскоро оскальпировав убитых и забрав их оружие, они
собрались вокруг юноши в немом сочувствии. Ясно было,
что он в последний раз проскакал на лошади и выпустил
свой последний заряд. Несмотря на холод, на его бледном
лице выступили капли пота, и он корчился от боли. Пуля
попала ему в живот. Лошадь Мокасина поймали, она стояла
неподалеку вместе с другими.
685
— Помогите мне сесть в седло,— сказал он слабым голо-
сом,—я должен добраться домой. Я хочу повидать перед
смертью свою жену и маленькую девочку. Я должен пови-
дать их. Помогите мне подняться.
Старик Большое Перо плакал. Он вырастил юношу и за-
менил ему отца.
— Я ничего не могу, ничего,—повторял он, рыдая.—
Посадите его в седло. Пусть кто-нибудь поедет вперед и рас-
скажет, что произошло.
— Нет,—сказал раненый,—пусть никто не едет вперед.
Они и так скоро все узнают. Я тяжело ранен, я знаю, но
я доживу до своей палатки.
Мы усадили его в седло; поместившийся сзади человек
поддерживал оседавшее тело. Другой вел лошадь. Так мы
снова двинулись по направлению к дому. Дважды Мокасин
терял сознание, и мы останавливались в какой-нибудь защи-
щенной от ветра лощине, расстилали одеяла, укладывали его
и растирали лоб снегом; когда он приходил в себя, ему
давали есть снег. Его мучила жажда, он все время просил
воды, воды. Дорога казалась бесконечно длинной, наступи-
вшая ночь еще усиливала мрачные мысли нашего отряда.
Мы выехали на охоту в таком бодром настроении, охоти-
лись так успешно, и вот в одно мгновение нас посетила
смерть, наше возвращение домой превратилось в похорон-
ное шествие; угасала жизнь, полная счастья и любви. Так
всегда бывало в прериях: вечно случалось неожиданное.
Мы вернулись в сумерки и въехали гуськом в палаточный
лагерь. Собрался народ, спрашивали, что случилось. Неско-
лько человек побежало вперед, разнося печальную новость.
Мы еще не подъехали к палатке Мокасина, как жена его
выбежала нам навстречу, горько рыдая, умоляя нас быть
внимательными, нести его как можно осторожнее. Его поло-
жили на ложе, она склонилась над ним, прижала к своей
груди, стала горячо целовать и молить Солнце сохранить
ему жизнь. Я вышел и отправился в свою палатку. Нэтаки
встретила меня у входа. Она тоже плакала: Мокасин прихо-
дился ей дальним родственником. Она с беспокойством смо-
трела на меня, отыскивая следы крови на моей одежде; крови
было предостаточно — бизоньей.
— Ой,—выдохнула она,—тебя тоже ранили? Скорее по-
кажи где? Я позову, чтоб тебя посмотрели.
— Да ничего нет,— сказал я,—ничего, кроме крови уби-
той дичи. Я совершенно здоров.
— Но тебя могли убить,—говорила она,—могли убить.
Ты больше не будешь охотиться в этой местности, здесь
кругом военные отряды. Не твое дело — ездить на охоту. Ты
686
торговец и будешь сидеть со мной здесь, где жизнь твоя
в безопасности.
Бедняга Мокасин умер меньше чем через час после наше-
го возвращения. Сердце разрывалось, когда мы слушали
причитания жены и родственников. Грустное это было время
для всех; мы задумывались о ненадежности существования.
Трое самых хороших, самых любимых людей племени ушли
от нас за такой короткий срок таким неожиданным образом.
Мы закупили не все выдубленные в эту зиму бизоньи
шкуры. В лагерь иногда наезжали торговцы виски и в обмен
на большое количество очень скверных спиртных напитков
заполучали часть шкур. Пиеганы часто ездили продавать
шкуры в Форт-Бентон. Все-таки мы закупили 2200 шкур
бизона, не говоря уже о шкурах оленей, вапити, о бобрах
и другой пушнине. Мы были вполне довольны. К первому
апреля мы уже вернулись домой, в Форт-Конрад, и Берри
сразу начал вспахивать нашу большую долину своими бычьи-
ми упряжками. Вечерами он изводил много листов бумаги,
высчитывая доходы от посевов овса при урожае в шесть —
десять бушелей с акра и от разведения свиней, считая по
шестнадцать поросят от каждой матки дважды в год, а может
быть, трижды—я уже не помню. Во всяком случае все было
ясно и получалось надежно... на бумаге. Мы купили еще
несколько плугов, заказали в Штатах беркширских свиней,
прорыли канаву, чтобы взять воду из рукава реки Марайас —
Драй-Форк. Да, мы собирались всерьез стать фермерами.
На дальнем конце долины, где Драй-Форк сливается
с Марайас, наши женщины развели маленький огородик
и построили летний шалаш, крытый ветвями кустарника.
Там они сидели в жаркое время дня и смотрели, как растут
маис и тыквы, которые они прилежно поливали водой из
ведер по утрам и вечерам. Я проводил много времени с ними
или же с примитивным удилищем и леской ходил удить сома
и золотоглазку в глубокой яме неподалеку от шалаша. Сидя
с удочкой, я слушал их своеобразные песни и еще более
своеобразные рассказы о далеком прошлом.
Как часто Нэтаки повторяла, бывало: «Какое счастье,
какой покой! Будем молиться, чтобы они сохранились и
дальше».
Пиеганы перекочевали на запад от гор Бэр-По, большая
часть вернулась в район управления агентства, которое те-
перь помещалось на Баджер-Крике, притоке Марайас, милях
в пятидесяти выше форта. Однако остальные расположились
лагерем на другой стороне реки, против нас, и охотились
на антилоп и оленей, иногда убивая случайного самца би-
зона. Из резервации до нас доходили известия о тяжелом
687
положении индейцев. Говорили, что агент заставляет народ
голодать; среди племени уже шли разговоры об уходе назад,
на территорию, где еще встречались бизоны.
Глава XXXI
Скачка Нэтаки
Проходили недели; пиеганы все ждали, когда бизоны снова
появятся в прериях в районе резервации. Они думали, что
с наступлением жаркого времени часть стад, пасущихся к во-
стоку отсюда, перейдет на более прохладные высокие места,
и верили, что где-то в неизведанных, недоступных местах
в Скалистых горах запрятаны огромные стада этих животных,
которые каким-то образом смогут вернуться на открытые
равнины. Тем временем охотники бродили по предгорьям
в поисках оленей, вапити и антилоп; они, правда, находили
дичь, но ее едва хватало на то, чтобы семьи их не голодали.
Наше фермерское хозяйство шло не более успешно, чем
поиски охотников. Дождей не было, рукав Драй-Форк высох,
и проведенная от него оросительная канава оказалась бес-
полезной, Породистые беркширы, закупленные в Штатах,
привезли с собой оттуда какую-то болезнь или же заразились
в дороге и все передохли, кроме борова. Наконец пал и он,
наевшись мяса волка месяц назад, отравленного стрихнином.
Все это было очень неприятно Берри, но должен сознаться,
что я не очень огорчался. Я не создай землепашцем и надеял-
ся, что опыт докажет Берри, что он тоже не рожден для этого.
У нас был скот. Он бродил по речным долинам и близ-
лежащим холмам, жирел и размножался. Кто бы предпочел
пахать, сеять и жать, даже если идет дождь, а не сидеть в тени
и наблюдать за ростом стада скота? Только не я.
А мы сидели в тени, наши женщины и я. Правда, нужно было
готовить, но требовалось всего несколько минут, чтобы сварить
мясо, испечь лепешки и разогреть несколько банок консервов.
Стирка? Мы одевались в легкие вещи, да и тех было немного.
Слава богу, во всей стране не нашлось бы и одной унции
крахмала! Длинные обозы, запряженные быками, спускались
в нашу долину. Я продавал запыленным погонщикам пиво,
замшевые штаны, табак, покупал также шкуры оленей и анти-
лоп у индейцев, но большую часть времени просиживал в тени.
В июне река наполнилась водой от таяния снегов в Скалистых
горах, и все путешествовавшие в этом краю пользовались нашим
канатным паромом. Однажды мне пришлось переправлять обоз
с бычьими упряжками; для первого рейса мы загнали на борт семь
688
пар быков. Ярма их связываются длинной цепью, за которую они
тянут фургон. Я стал за колесо; отвязали швартовые канаты, и мы
отчалили. Рядом со мной стоял погонщик упряжки, француз-креол,
словоохотливый, легковозбудимый, нервный, как большинство его
сородичей. Посредине реки, где глубже всего и течение самое быст-
рое, передняя пара быков попятилась на следующую, та на пару
позади себя и так далее, пока все они не сбились в кучу в задней
части парома. От этого пос парома вышел целиком из воды; через
погрузившийся в воду конец палубы вода полилась в трюм, и под
действием возросшего веса нос стал задираться все выше и выше,
так что под конец быки уже не могли устоять на ногах и начали
соскальзывать с парома.
— Oh, mon Dieu!*—закричал погонщик, коверкая язык.— Она
будет потонуть; она в цепи запутается. Вернитесь, мсье, вернитесь на
берег!
Но я ничего нс мог поделать, паром не шел ни вперед, ни назад
и продолжал все глубже погружаться в воду, грозно бурлившую под
ногами. Быки наконец соскользнули всей кучей и барахтались, сопя
и брыкаясь, в воде, которая часто покрывала их целиком. Но, как ни
странно, их отнесло вниз к отмели, и они благополучно выбрались
из воды, несмотря на цепь, которой были связаны их ярма. Освобо-
дившись от груза, паром качнулся в противоположную сторону, как
бы нырнул в реку, и сильное течение понесло его вниз.
— Oh, mon Dieu! Oh, sakre!** ***—кричал француз.— Спасите ме-
ня, мсье. Я не умею плавать.
Он побежал ко мне с распростертыми руками. Я отскочил назад,
избегая опасных объятий, и упал. Струившаяся по палубе вода
потащила меня за собой. Я не очень боялся этого, зная, что течение
отнесет меня на отмель, к которой прибило быков. Я оглянулся на
француза. Паром теперь погрузился глубоко под воду, и француз
взобрался на средний столб продольной стяжной цепи, который уже
тоже выступал из воды всего фута на два. Я, как сейчас, вижу его на
верхушке столба с глазами, как блюдца, от страха, с торчащими
к небу кончиками воинственных усов и слышу, как он, крестясь, то
молится и выкрикивает проклятия, то призывает оставшихся на
берегу товарищей спасти его из мутного потока. Зрелище было до
того забавное, что я начал смеяться и едва мог от смеха держаться
на воде.
— Держись, французик! — кричали начальник обоза и другие
погонщики.— Только держись, и ты выберешься цел и невредим!
Он погрозил им кулаком.
— Я идет книзу. Я тонет. Вы проклятый погоняй быков,—
отвечал он.— А вы говорит, держись. Oh, sakre! Oh, misere! Oh,
mon Dieu! *♦*
Я не сомневаюсь, что он мог бы отпустить столб и погрузиться
под воду, если бы паром осел еще глубже, но как раз в этот момент
лопнул канат и паром поднялся кверху настолько, что его палуба
* Боже мой! (франц.).
** Боже мой! Черт возьми! (франц.).
*** Черт возьми! О горе! Боже мой! (франц.).
25 № 925 689
едва выступала из воды, и поплыл по течению за мной. Француз
спрыгнул вниз, на палубу, и затанцевал на ее скользкой поверхности;
он орал и хохотал от радости, щелкал пальцами в знак насмешки
над теми, кто смеялся над ним, и кричал:
— Adieu, adieu, messieurs! *, я отправляюсь в Сент-Луис, к своей
милой.
Паром прибило к берегу немного ниже по течению; мы без
труда отбуксировали его назад и починили канат. Но француз не
захотел переправляться на пароме со своими быками; он отправился
со следующим рейсом, когда погрузили фургоны, захватив при этом
доску взамен спасательного пояса на случай аварии.
В теплые летние ночи мы с Нэтаки спали на свежем
воздухе на краю обрывистого берега реки. О, эти белые,
залитые луной, восхитительные ночи! Такие восхитительные,
полные такого покоя, что мы, наслаждаясь их изумительной
красотой, не могли заснуть до позднего часа, когда следо-
вало уже давно крепко спать. Крикнет сова. «Это призрак
какого-нибудь несчастного,— скажет Нэтаки.— За совершен-
ное им зло тень его превращена в сову, и он должен долго
страдать, бояться Солнца, тоскливо кричать по ночам, пока
наконец ему не будет позволено присоединиться к другим
теням нашего племени, которые отправились на Песчаные
Холмы» Завоет волк. «Почему так горестно, братец? Кажет-
ся, будто они всегда оплакивают что-то отнятое у них или
потерянное. Интересно, найдут ли они когда-нибудь утрачен-
ное?» Река текла и журчала под берегом, а ниже за поворо-
том глухо ревела на порогах. Бобр или, может быть, боль-
шая рыба всплескивали на серебристой поверхности воды,
и Нэтаки прижималась ко мне, вздрагивала. «Это жители
глубоких вод,—шептала она.— Хотела бы я знать, почему
им назначено жить там, внизу, в глубоких, темных холодных
местах, а не на суше, на ярком солнце? Как ты думаешь,
счастливы они, живут ли они в тепле и довольстве, как мы?»
На такие вопросы я отвечал как мог. «Козел любит
высокие, холодные, голые скалы в горах, антилопы—теп-
лые, низкие, открытые прерии. Несомненно, жители глубин
любят реку, не то бы они жили на суше, как мы».
Как-то ночью, услышав крик большой совы на острове,
Нэтаки сказала:
— Подумай, как несчастна эта тень. Даже если ей будет
позволено отправиться на Песчаные Холмы, опа все-таки
будет несчастна. Все они там несчастны, люди, ушедшие от
нас; они живут там ненастоящей, призрачной жизнью. По-
этому я и не хочу умирать. Там так холодно, безрадостно,
* Прощайте, прощайте, господа? (франц.).
690
и твоя тень не могла бы быть со мной. Тени белых не могут
войти в жилище мертвых черноногих.
Я ничего не ответил, и немного позже она продолжала:
— Скажи мне, правда ли то, что Черные Платья рас-
сказывают о будущей жизни; может ли быть, чтобы хорошие
люди, индейцы и белые, отправились наверх, на небо, и веч-
но жили там счастливо с Создателем мира?
Я не мог нс поддержать ее:
— То, что они говорят, написано в их старинной книге.
Они в это верят.
— Да,— сказала она,— они верят в это, и я тоже. Я рада,
что верю в это. Туда открыт доступ и индейцу; мы можем
продолжать быть вместе, когда эта наша жизнь кончится.
Как и раньше, мне нечего было ответить ей, но я подумал
о следующих строках старого творца:
PI много узлов он распутал в пути,
Но узел судьбы.., р концов не найти.
Но как замечательно иметь веру! Тот, кто имеет ее — эту
простую, нерассуждающую, безоглядную веру наших пред-
ков, тот переносит небеса сюда, на землю.
Лето шло, и забота о пище стала для пиеганов очень
серьезной. Нам говорили, что страдают и северные племена
черноногих. Агент по делахМ черноногих в своем ежегодном
отчете министерству внутренних дел жаловался на варварст-
во своих подопечных, на их языческое поклонение чужим
богам, по ничего не говорил об их телесных нуждах. «У меня
нет ничего для вас,— говорил он вождям.— Ведите ваших
людей туда, где бизоны, и следуйте за стадами».
Настал август. Пиеганы передвинулись вниз по реке бли-
же к нам, и, в то время как охотники разъезжали по прериям
за антилопами, вожди совещались с Берри, обсуждая планы
на зиму. В конце концов было решено перейти в район реки
Джудит, где, как они думали, бизонов еще много и где,
конечно, не меньше, чем раньше, вапити, оленей, бобров
и волков. В сентябре выступили из форта и мы — Берри,
Женщина Кроу, Нэтаки и я — и через неделю расположились
лагерем на реке Джудит, всего в одной-двух милях выше
устья Уорм-Спринг-Крика. В Форт-Бентоне мы наняли еще
двух рабочих и с их помощью скоро сколотили бревенчатые
домики и сложили несколько грубых каминов. Мы располо-
жились в самой середине большой тополевой рощи, защи-
щенной от северных ветров. Рядом текла река, в то время
изобиловавшая крупной, жирной форелью. Как было усло-
влено, туда пришли и поставили свои палатки пиеганы; часть
25*
691
племени бладов перекочевала с Севера, и присоединилась
к нам. Около форта собралось много охотников, и хотя
в непосредственной близости от нас бизонов было мало, но
на расстоянии одного дня пути на восток они паслись боль-
шими стадами. Что касается оленей и вапити, то местность
прямо кишела ими.
В верхнем течении Уорм-Спринг-Крика стояла скотовод-
ческая ферма, возникшая в предыдущем году. Управлял этой
фермой человек по фамилии Брукс, а принадлежала она
крупной фирме, ведшей большую торговлю в Хелине, Форт-
Бентоне и Форт-Маклеоде; она также владела торговым
пунктом при Управлении агентства по делам черноногих; из
этого района пиеганы ушли на поиски дичи. Кажется, в то
время это была единственная скотоводческая ферма во всей
обширной области между горами Хайвуд и рекой Йелло-
устон. Впоследствии эта поросшая густыми травами область
кормила сотни таких ферм. А потом пришли овцы и опусто-
шили эти пастбища. Охотники старого времени заплакали
бы, увидев нынешние голые прерии и холмы. Л не хочу
никогда больше их видеть. Я предпочитаю помнить прерии
такими, какими видел их в последний раз, до того как весь
край опустошили стада быков и овен, белых. Подумать толь-
ко, сколько столетий эти волнистые прерии давали пропита-
ние бродившим по ним бесчисленным стадам бизонов и ан-
тилоп и сколько столетий еще так могло бы продолжаться,
если бы не жадность белых! Я так же, как и индейцы, считаю,
что белый человек — ужасный разрушитель. Он превращает
покрытые травой прерии в бурые пустыни; леса исчезают
перед ним, и только почерневшие паи указывают, где неког-
да находились зеленые прелестные рощи. Да что, белый
человек даже иссушает реки и срывает горы. А с ним прихо-
дят Преступление, голод и нужда, каких до него никогда не
знали. Выгодно ли это? Справедливо ли, что множество
людей должно расплачиваться за жадность немногочислен-
ных пришельцев?
Только один раз за зиму я выбрал время для охоты, так
как большую часть времени Берри находился в разъездах.
Мы с Нэтаки однажды отправились охотиться на бизонов
вместе с лагерем Хвоста Красной Птицы, приветливого муж-
чины лет тридцати пяти—сорока. Палаток в нашем лагере
было мало, но народу много, и мы передвигались налегке.
Мы обнаружили бизонов к концу первого дня, но продол-
жали поход до полудня следующего дая и разбили лагерь
у истоков Армелс-Крика. Никогда я не встречал такого
количества бизонов, как здесь. С ближнего холмика мы
увидели, что прерия просто черна от них до самых обрывов
692
у берегов Миссури и на восток, до холмов у рек Биг-
Круксд-Крик и Масселшелл, видневшихся вдали. К югу пре-
рия упиралась в горы Мокасин, а на западе, в той стороне,
откуда мы пришли, тоже паслись стада бизонов.
— Ха!—воскликнул Хвост Красной Птицы, подъехав-
ший ко мне.— Кто говорил, что бизоны почти исчезли? Все
как прежде! Никогда не видел такого обилия.
— Не забудь, что мы пришли издалека, чтобы встретить
их,— возразил я,— и что в прерии на запад и далеко на север
отсюда их нет совсем.
— А, это правда, но так долго не продлится. Они, долж-
но быть, временно все перешли на восток, как было уже
однажды, по рассказам отцов. Они вернутся назад. Конечно,
доброе Солнце нас не забудет.
У меня не хватило духу разрушить надежды Хвоста
Красной Птицы, рассказать о тех обширных районах на
восток и на юг, где уже больше нет бизонов, где даже
антилопы фактически истреблены.
Хвост Красной Птицы предводительствовал отрядом,
и охотники подчинялись его приказам. Мы подъехали к хол-
му очень рано; осмотрев местность и расположение стад, он
решил, что нужно устроить погоню за одним стадом, нахо-
дившимся на юго-западе от нас, так как оно побежит против
ветра в ту же сторону и не потревожит пасущиеся там и сям
большие стада. Мы вернулись в лагерь, чтобы позавтракать
и подождать, пока люди не оседлают своих лучших лошадей
и не будут готовы к выезду. День выдался теплый, на земле
лежал снег, но дул мягкий чинук; поэтому Нэтаки поехала
с нами, как и большинство других женщин. Благоприятные
условия местности позволили нам въехать в край стада,
раньше чем поднялась тревога. Стадо понеслось, как и пред-
сказывал Хвост Красной Птицы, на юго-запад против ветра
и вверх по пологому склону одного из гребней предгорий.
Это было для нас выгодно, так как бизоны не могут бежать
быстро на подъем. Зато при беге с холма вниз они легко
уходят от самой резвой лошади. Весь вес бизона сосредото-
чен в передней половине тела; их маленькие короткие задние
ноги недостаточно сильны, чтобы придать значительную
скорость ненормально широкой груди, громадной голове
и тяжелому горбу, когда бизон бежит в гору.
Нэтаки ехала верхом на кобылке добродушного вида
и более чем смирной, которую ей предоставил для этой
поездки один наш друг из племени бладов. Всю дорогу от
Джудит Нэтаки работала плеткой и давала кобылке всякие
укоризненные прозвища, чтобы заставить ее идти вровень
с моей более резвой и бойкой лошадью. Но как только мы
693
приблизились к стаду и охотники врезались в него, поведение
кобылки резко изменилось. Она встала на дыбы — Нэтаки
сдерживала ее, натягивая поводья,— заплясала боком, изо-
гнув шею и насторожив уши, а затем, крепко закусив удила,
бросилась в погоню так же бешено, как и любая другая
обученная охотничья лошадь. Собственно, она и была хоро-
шо обученной для погони за бизонами охотничьей лошадью,
но владелец не подумал предупредить нас об этом. Лошадь
Нэтаки оказалась более резвой, чем моя, и я забеспокоился,
увидев, как она понесла Нэтаки в море бешено мчавшихся со
сверкающими глазами мохнатых бизонов. Тщетно я понукал
свою лошадь: она не могла нагнать Нэтаки, и мои предо-
стерегающие возгласы терялись в громе и топоте тысяч
копыт. Вскоре я заметил, что Нэтаки не пытается сдержать
кобылу, а, наоборот, нахлестывает ее. Один раз она огляну-
лась на меня и засмеялась, глаза ее сияли возбуждением. Мы
продолжали скакать вверх по склону примерно с милю,
затем рассыпавшееся стадо оторвалось от нас и понеслось
вниз по другой стороне гребня.
— Что это тебе вздумалось?—спросил я, когда мы ос-
тановили наших взмыленных, тяжело дышащих лошадей.—
Зачем ты это сделала? Я так боялся, что ты упадешь с лоша-
ди и тебя может зацепить рогом какой-нибудь раненый
бизон.
— Видишь,— ответила она,— сначала я тоже испугалась,
но так интересно скакать за ними. Ты только подумай,
я хлестнула четырех бизонов своей плеткой! Мне хотелось
только мчаться за ними все дальше и дальше, я не думала ни
о норах барсуков, ни о возможности упасть, ни о чем...
Скажи мне, как много ты убил?
— Ни одного.
Я не выстрелил ни разу. Я ничего не замечал, ничего не
видел, кроме нее, в гуще стада и был более чем рад, когда
погоня окончилась. Оглянувшись на склон гребня, мы увиде-
ли охотников и их жен, уже занятых работой над тушами
убитых бизонов, во многих местах лежавших на снегу. Но
мы-то остались без добычи. Неудобно было возвращаться
в лагерь без мяса; поэтому Нэтаки и я проехали мили две
в том направлении, куда ушло стадо, а затем свернули
в горы. Наверху среди сосен попадались олени, а на откры-
тых полянах паслись или отдыхали вапити. Пока Нэтаки
держала мою лошадь, я подобрался к ним, и мне посчаст-
ливилось убить жирную бездетную самку. Мы развели
огонь, изжарили часть печени и кусок желудка и, наскоро
поев, поехали обратно в лагерь, захватив столько мяса,
сколько удалось навьючить на обеих лошадей.
694
Глава XXXII
Укрощение кочевников
На следующий день отряд опять устроил погоню. Утро
обещало успех. Солнце ярко светило и грело, поблизости
паслось большое стадо бизонов, все мы выехали из лагеря
в превосходном настроении. Я поменялся лошадью с женой;
хотя моя была в погоне несколько хуже кобылы Нэтаки, но
хорошо чувствовала удила. Нэтаки могла легко сдерживать
ее. Въехав в стадо, я уже не обращал ни на кого внимания,
а старался выбрать жирных коров, настигнуть их и убить.
Я не нуждался ни в мясе, ни в шкурах, но с нами ехали
охотники на плохих лошадях, и я намеревался отдать им тех
бизонов, которых застрелю. Я продолжал гнать кобылку,
даже когда она стала заметно уставать, и мне удалось уло-
жить семь голов. Когда я наконец остановился, рядом не
было никого. Оглянувшись, я увидел две группы индейцев; из
самой большой, ближайшей ко мне, неслись горестные при-
читания женщин над умершим. Скоро и я узнал причину
всего этого: погиб молодой Мастер Стрел, а Два Лука
сломал ногу. Громадный старый самец, раненый и обезуме-
вший от боли, вонзил рога в лошадь Мастера Стрел, вырвал
ей бок и сшиб седока, упавшего на спины бежавших следом
других бизонов; оттуда он скатился на землю, и его букваль-
но растоптало бешено несущееся стадо. Лошадь Двух Луков
попала ногой в нору барсука и сбросила седока на землю
с такой силой, что он сейчас лежал без сознания с переломом
правой ноги выше колена. Некоторые из лошадей тащили
волокуши. Мертвеца и раненого уложили на волокуши,
и родственники отвезли их в лагерь. Охотники торопливо
освежевали убитых бизонов, некоторые взяли только языки
и филей и затем тоже поехали назад, к палаткам, в молчании,
подавленные. В этот вечер не было ни угощений, ни гостей,
ни песен. Вместо этого слышалось причитание женщин; муж-
чины с серьезными лицами сидели у очагов, курили и думали
о ненадежности существования, изредка с похвалой упоми-
ная о покойном товарище и высказывая сожаление о его
безвременном конце.
Мастера Стрел похоронили наутро, привязав тело в раз-
вилке ветвей большого тополя, и мы стали готовиться к пе-
реносу лагеря, на что ушел остаток дня; нужно было наре-
зать и высушить мясо, чтобы уменьшить вес грузов, снять
мездру с многочисленных шкур и сложить их во вьюки.
В лагере не было никого, кто умел бы лечить перелом ноги,
но мы сделали шины и перевязали сломанную ногу Двух
695
Луков как умели. На следующее утро лагерь снялся рано
и двинулся к дому. Все спешили уйти из этого злополучного
места, кончить несчастливую охоту, пока не случилось еще
какой-нибудь беды. Раненого уложили возможно удобнее на
ложе, привязанное к жердям волокуши.
Во второй половине дня началась метель с сильным морозом;
вокруг нас несло и крутило тучи мелкого снега. Несколько человек
решили заночевать в первой же рощице, какая встретится, но оста-
льные заявили, что нс остановятся, а будут продолжать ехать всю
ночь, пока не прибудут домой. Они боялись остановиться; опасение,
что их постигнет какое-нибудь ужасное несчастье, казалось страшнее
слепящего снега и жестокого мороза, посылаемых Творцом Холода.
Злые духи, рассуждали они, кружатся около, они уже причинили
смерть и страдания, и никто не будет в безопасности, пока не
кончится охота и нс будут сделаны жертвоприношения богам. Хвост
Красной Птицы был в числе тех, кто предпочел ехать дальше. Мы
с Нэтаки могли бы остановиться и вместе с каким-нибудь из се-
мейств, свернувших в лесистую лощину, переждать в палатке, пока
пройдет буря, но Нэтаки заявила, что совсем не холодно и что ей не
терпится вернуться в наш удобный домик к жаркому камину.
— Мы сможем добраться к полуночи,— говорила она,— поду-
май только, как приятно будет поесть у камина, а потом спать
в большой теплой постели. Ты за меня не бойся, я выдержу.
Ужасная ночь! Луну большую часть времени скрывали низке
летевшие тучи и сыпавшийся снег. Мы просто уцепились за седла,
отдав поводья, и положились на лошадей, надеясь, что они будут
держаться пути, который прокладывал Хвост Красной Птицы. Мы
не могли бы править, если бы и захотели, так как руки у нас онемели
от холода и приходилось прятать их под плащами и одеялами,
в которые мы закутались. Я ехал вплотную за Нэтаки, а она позади
предводителя отряда; семья Хвоста Красной Птицы следовала за
нами. Иногда, оглядываясь, я видел семью предводителя, но чаще
их скрывал слепивший глаза снег. Хвост Красной Птицы и многие
мужчины чаете соскакивали с лошадей и шли или бежали рядом,
тщетно пытаясь согреться, но женщины оставались в седле и дрожа-
ли; некоторые из них обморозили руки и лица. Когда до дому
оставалось еще миль шесть — восемь, Хвост Красной Птицы, шед-
ший впереди своей лошади, провалился в занесенный снегом ручей.
Вода доходила ему до пояса; она мгновенно замерзла на его ногови-
цах, как только он выкарабкался из ямы. Но он не жаловался
и продолжал упорно шагать по глубоким сугробам, пока мы не
пришли наконец домой. Я еле слез с лошади, так я одеревенел,
закоченел и замерз. Мне пришлось снять Нэтаки с седла и внести ее
в дом. Был уже второй час: мы пробыли в пути около семнадцати
часов! Я разбудил одного из рабочих, чтобы он принял лошадей,
и мы легли в постель, укрывшись несколькими шкурами и одеялами;
от дрожи у нас стучали зубы. Но если вы когда-нибудь основательно
замерзнете, то попробуйте согреться этим способом. Вы согреетесь
под одеялами гораздо скорее, чем сидя у камина и глотая горячие
696
напитки. Когда мы проснулись, было уже около полудня. Стало
известно, что из нашего отряда пропала женщина. Как-то, где-то
в эту страшную ночь она свалилась со своей лошади, и Творец
Холода взял ее. Тела ее не нашли. Я рассказал Берри про то, что мы
претерпели в этом походе.
— Ведь я предупреждал тебя,— заметил он,— чтобы ты не ез-
дил. Человек, который может зимой оставаться у камина и бросает
его, чтобы охотиться в прерии, несомненно тронутый. Да, сэр, он
чистейшей воды чистокровный дурак.
В сентябре на реке Кат-Банк нашли убитым человека по
имени Чарлз Уолмсли, ехавшего из Форт-Маклеода в Форт-
Бентон; Кат-Банк находится на полпути между этими форта-
ми. Его фургон, сбруя и другие вещи были свалены в реку.
Подозрение в конце концов пало на некоего Черепаху и его
товарища Всадника, индейцев из племени блад, которые
израсходовали несколько сот канадских долларов в Форт-
Бентоне на ружья и разные другие предметы, дорогие сердцу
индейца. Они жили в занятой бладами части лагеря близ
форта, и шериф графства, узнав, где находятся заподозрен-
ные в убийстве, выехал, чтобы арестовать их; он взял с собой
только помощника Джеффа Толбота. Может быть, на грани-
це и встречались люди храбрее шерифа Джона Дж. Хили, но
я их не видал. Хили занимал пост шерифа не знаю уж сколько
сроков подряд, и ему принадлежал издававшийся в Форт-
Бентоне «Рекорд», первая газета, начавшая выходить в пре-
риях Монтаны. До этого он торговал с индейцами как один
из главных организаторов Хуп-Апа и северной торговли.
Хили и Толбот приехали на нашу ферму вечером, перед
заходом солнца, и, как только задали корму лошадям, рас-
сказали нам, зачем прибыли. Берри покачал головой.
— Будь я на вашем месте,— сказал он,— я бы не пытался
арестовать их здесь. У Черепахи куча родственников и дру-
зей. Я думаю, они будут драться. Вы бы лучше вернулись
назад и взяли в форте несколько солдат на подмогу.
— Плевать мне на него, хотя бы у него была тысяча
родственников! — воскликнул Хили.— Я приехал сюда за
этими индейцами и повезу их назад с собой, живых или
мертвых.
— Ладно,— отозвался Берри,— если вы обязательно
должны попробовать арестовать их, то мы будем с вами. Но
затея эта мне совсем не нравится.
— Нет, сэр,— возразил Хили.— Вы не можете себе по-
зволить вмешиваться в это дело. Индейцы вас уложат и пе-
рейдут сами на новое место. Пошли, Джефф.
Хили и Толбот ушли, и мы минут пятнадцать провели
в жестоком напряжении. Вооружив работах, Берри и я взяли
697
оружие сами и стояли, ожидая, что придется идти туда на
помощь, хотя и знали, что, случись что-нибудь, мы явимся
слишком поздно. И потом, что могли поделать несколько
человек против большого лагеря разгневанных индейцев?
В то время как я разговаривал с Берри, вдруг показались
Хили и Толбот со своими индейцами, надежно закованны-
ми в ручные кандалы. Одного они приковали цепью к сред-
нему столбу в лавке, другого — к бревенчатой стене на
кухне.
— Вот! — воскликнул Хили.— Готово. Ну и устал же я.
Нет ли у вас чего-нибудь для голодного? Я просто помираю
от голода.
Хили хорошо говорил на языке черноногих. Когда он
и Толбот вошли в лагерь и спросили Бегущего Кролика,
вождя бладов, их провели в его палатку. Хили быстро изло-
жил свое дело. Старый вождь сказал, что пошлет за подозре-
ваемыми и Хили сможет поговорить с ними.
— Но,— добавил он,— я ни за что не отвечаю, если вы
попытаетесь надеть на этих юношей наручники и забрать их.
Моя молодежь — народ буйный. Я не властен над ними.
Женщин, посланных позвать Черепаху и Всадника в па-
латку вождя, предупредили, чтобы они ничего не говорили,
не объясняли, зачем их зовут. Черепаха и Всадник вошли
и уселись, ничего не подозревая. За ними вошло еще несколь-
ко любопытных узнать, по какому поводу вождя посетили
белые. Хили быстро объяснил, в чем дело.
— Я ничего об этом убийстве не знаю,— заявил Черепа-
ха,— и я с тобой не поеду. Не поеду. Я буду драться. У меня
здесь много друзей — они мне помогут.
Едва он кончил говорить, как Хили, очень сильный
человек, схватил Черепаху и защелкнул на его руках кан-
далы. Толбот сделал то же со Всадником. Оба индейца
пришли в бешенство; сидевшие тут же индейцы стали кри-
чать в страшном возбуждении: «Вы их не возьмете!», «Мы
их не пустим!», «Снимите с них железки, не то вам не
поздоровится!»
— Слушайте!—Хили предостерегающе поднял руку.—
Вы меня знаете. Я думаю, вы знаете, что я вас не боюсь.
Я должен забрать этих двоих с собой. И я заберу их. Если
кто попытается помешать мне, то умру не я один. Вы знае-
те, как я стреляю, так вот, кое-кто из вас умрет раньше
меня.
Он не вынул револьвера. Он холодно и пристально смот-
рел им в глаза, а когда он бывал в гневе, взгляд его заставлял
дрожать злоумышленников.
— Идем! — бросил он Черепахе.
698
И индеец, как оглушенный, машинально встал и последо-
вал за ним. Толбот и второй индеец вышли вслед.
В эту ночь все мы почти не спали. Поздно вечером
пришел молодой пиеган и сообщил, что блады собираются
освободить своих друзей. Одни предлагают напасть иа тор-
говый пункт, другие говорят, что лучше подстеречь шерифов
на дороге.
— Пойди и объяви бладам: я надеюсь, что они попыта-
ются напасть,—сказал Хили.— У нас есть крупнокалиберные
винчестеры, шестизарядные револьверы и вдоволь патронов.
Мы здорово позабавимся. А первые две пули получат Чере-
паха и Всадник.
Арестованных благополучно доставили в Хелину. На
суде Всадник выступил свидетелем обвинения. Черепаха
убил Уолмсли выстрелом в спину, когда тот готовил ужин.
Убийцу приговорили к пожизненному заключению; он умер
через два года в Детройтской тюрьме. После этого случая не
было ни одного убийства белых индейцами из племени чер-
ноногих.
Зима стояла довольно суровая. Индейцы убивали не так
много бизонов, как могли бы, будь стада ближе к лагерю.
Все же они выдубили немало шкур, и у них скопилось много
сырых. Однажды вечером из Форт-Бентона прибыл отряд
солдат под командой лейтенанта Крауза. Больно было ви-
деть, как женщины и дети побежали прятаться в кустах
с широко раскрытыми от страха глазами. Они не забыли
устроенное Бэкером побоище. Мужчины ничего не говорили,
но схватили оружие и стали у своих палаток, готовые, если
понадобится, сражаться, но вскоре увидели, что отряд оста-
новился и готовится разбить лагерь. Значит, решили индей-
цы, войны не будет, и позвали своих жен и малышей. Но
солдаты прибыли с поручением почти столь же страшным,
как сражение. Они пришли, чтобы конвоировать пиеганов
назад, в их резервацию, где уже не было ни бизонов, ни
вообще какой бы то ни было дичи, и чтобы драться с индей-
цами, если те откажутся идти. Индейцы собрали совет.
— Почему,— спрашивал Белый Теленок с посеревшим от
сдерживаемого гнева лицом,— почему это делается? По ка-
кому праву? Мы на нашей собственной земле. Она всегда бы-
ла нашей. Кто смеет говорить, что мы должны покинуть ее?
Лейтенант Крауз объяснил, что он только орудие, неохот-
но выполняющее распоряжение начальства, которое в свою
очередь получило приказ самого Великого отца перевести
пиеганов обратно, на территорию их агентства. На них-де
поступила жалоба. Скотоводы утверждают, что пиеганы
убивают скот, и потребовали отправить индейцев домой.
699
Великий отец удовлетворил просьбу скотоводов. Лейтенант
казался мягким, добрым человеком; ему не нравилось пору-
чение, с которым его прислали.
— Слушай!—начал Белый Теленок.— Много лет тому
назад люди Великого отца приехали на пароходе в устье реки
Джудит и там заключили договор с нашим племенем. До-
говор был сделан на бумаге, которую подписали эти люди
и наши вожди. Я был тогда еще молод, по сообразителен
и хорошо помню написанное в этой бумаге письмо белого
человека. Там говорилось, что вся страна к северу от реки
Масселшелл и по Миссури до самого устья реки Милк, вплоть
до границы с Канадой, и на восток от Скалистых гор до
линии, идущей на север от устья реки Милк,— вся эта страна,
стояло в бумаге, наша. С того времени белые не покупали и не
просили у нас ни куска этой земли. Как же они могут теперь
утверждать, что мы не имеем права здесь охотиться? Нас
обвиняют в убийстве скота. Мы этого не делаем. Зачем нам
убивать скот, когда у нас есть жирные бизоны, и олени,
и вапити, и другая дичь? Мы не хотим возвращаться на
территорию агентства. У того, кто в нем сидит, нет ничего для
нас. В том районе нет дичи. Если мы уйдем туда, то будем
умирать с голоду. Страшная вещь—страдать от того, что
нечего есть. Пожалей наших маленьких детей, женщин и ста-
риков. Отправляйся назад в свой форт и оставь нас в покое.
Вставали и произносили речи и другие, и просьбы индей-
цев позволить им остаться в области, где есть дичь, звучали
поистине трогательно. Они заставили увлажниться глаза
многих белых. Я хорошо заметил, что голос лейтенанта
дрожал, когда он ответил, что нс в его власти сделать то, чего
они хотят; он просил пиеганов не отягощать его задачу
отказом отправиться в резервацию. Затем Крауз встал и поки-
нул совет, попросив поскорее известить его о том, что будет
решено. Принятие решения потребовало немного времени.
— Конечно,— говорил Белый Теленок,— мы могли бы
убить этих солдат, но другие, которых будет еще больше,
заменят их. Они перебьют наших женщин и детей, даже
новорожденных младенцев, как это сделали раньше солдаты
белых на реке Марайас. Нет, мы не можем сражаться с ними.
Отправимся назад, на территорию агентства, и попытаемся
как-нибудь добыть себе пищу.
Дня через два индейцы разобрали палатки; мы уложили
выделанные бизоньи шкуры и всякие вещи в фургоны и поки-
нули лагерь. Все двинулись на Север под конвоем солдат.
Дело происходило в марте, и лошади индейцев за зиму так
исхудали и ослабели, что могли проходить в день только
двенадцать — пятнадцать миль; сотни лошадей издохли в пу-
700
ти. Несмотря на тяжело нагруженные фургоны, мы двига-
лись быстрее индейцев и прибыли в Форт-Бентон раньше их.
Всего мы закупили за зиму восемьсот шкур бизонов, три
тысячи шкур оленей, вапити и антилоп и не помню сколько
бобровых и волчьих.
От Форт-Бентона индейцы медленно продвинулись
к Форт-Конраду, где мы остались, а оттуда побрели на
территорию агентства; женщины начали дубить сырые шку-
ры. Продажей выделанных шкур индейцы некоторое время
спасались от настоящего голода.
Вот правдивое объяснение этого несправедливого и
жестокого обращения с пиеганами: как уже говорилось, вла-
дельцам единственной скотоводческой фермы на Биг-
Спринг-Крике принадлежал также и торговый пункт на тер-
ритории агентства; они хотели, чтобы индейцы вернулись
туда, зная, что приобретут у них несколько сот бизоньих
шкур. Поэтому они выдвинули дутое обвинение пиеганов
в убийстве принадлежащего ферме скота, и так как владель-
цы имели сильное влияние в Вашингтоне, то жалобу приняли
и поверили ей. Шкуры бизонов владельцы фермы дейст-
вительно получили и уговорили невинного новичка, видев-
шего, что торговля идет хорошо, купить торговый пункт на
террит ории агентства. Новичок купил кота в мешке, так как
к середине лета пиеганы не имели для продажи ни одной
выделанной шкуры и вообще ничего, на что можно было бы
купить фунт чаю.
Огромная область, лежащая между реками Миссури
и Масселшелл и от Миссури до Марайас, по праву а сейчас
принадлежит черноногим. Договор 1855 года закреплял ее за
ними, но земля отобрана у них двумя административными
распоряжениями — от 2 июля 1873 года и от 19 августа
1874 года. Если бы згг это дело взялся хороший адвокат, он,
несомненно, мог бы восстановить их права и получить при
этом отличный гонорар.
Шм ХХХШ
Индейцы кри и ред-ривер
Мы снова дома, в Форт-Конраде. Нэтаки и я любили это
место больше всех остальных, где нам довелось жить. Река,
журчащая и лепечущая под окном, прелестные зеленые рощи
в поросших травой речных низинах, пологий склон долины,
сама комната, грубо построенная из толстых бревен, про-
хладная летом, теплая зимой, освещенная пылающим в ка-
мине огнем,— больше этого, казалось, нечего и желать.
701
— Не будем больше никогда уезжать отсюда,—сказала
Нэтаки,— будем жить здесь спокойно и уютно.
Но я ответил, как когда-то, что мы не можем всегда
поступать как хочется, что через несколько недель или месяцев
придется, может быть, снова пуститься в путь за бизонами.
Берри совершил в мае обзорную поездку по области, где
водятся бизоны; когда он вернулся, мы стали готовиться
к устройству торгового пункта на Миссури, в месте под
названием Керрол, примерно в ста пятидесяти милях ниже
Форт-Бентона. Стил и Броадуотер, компаньоны, владевшие
большим транспортным предприятием «Даймонд Р.», по-
строили этот пункт несколько лет назад, намереваясь пере-
возить отсюда доставляемые пароходами грузы прямо в Хе-
лину, но по ряду причин из этого проекта ничего не вышло,
и возведенные ими строения уже давно сползли в наступа-
ющую на берег реку. Мы выбрали это место потому, что оно
расположено к югу от гор Литтл-Роки и к северу от гор
Сноуи; от него шли хорошие колесные дороги, и, главное,
казалось, что оно находится в самом центре той области, где
оставались еще бизоны. Мы послали надежного индейца на
Север, в Канаду, известить черноногих и бладов о нашем
намерении, и они согласились спуститься вниз по реке в этот
район, как только смогут. То же сказали наши ближайшие
соседи-пиеганы. Мы рассчитывали на большую торговлю и,
как оказалось, не ошиблись.
Около 1 июля (1880 года) мы сели в Форт-Бентоне на
пароход «Ред Клауд» — Берри, Женщина Кроу, Нэтаки и я.
С нами ехал также француз-полукровка Эли Гардипи, луч-
ший ружейный стрелок, лучший охотник на бизонов и вооб-
ще лучший из всех охотников, которых я знал. Он был шести
футов двух дюймов ростом, несколько худ. Я никогда не
видел человека, который мог бы идти или бежать наравне
с ним,— Гардипи обладал легкими и мускулами необычайной
выносливости. В устье Джудит мы увидели бизонов; они
покрывали речные долины, река казалась черной от переплы-
вающих ее стад — одни направлялись на север, другие на юг.
Мы увидели также стада оленей, вапити и антилоп, а на
голых скалах и холмах много горных баранов. Зрелище всей
этой дичи радовало глаз и вызывало изумление «новичков»-
пассажиров. Они ринулись за своими ружьями, дробовиками
и игрушечными пистолетами, но капитан парохода запретил
стрелять. Впрочем, он сказал Гардипи, что хотел бы поесть
жареного седла горного барана, и разрешил убить одного.
Вскоре мы увидели прекрасного крупного самца, стоявшего
у вершины холма и глядевшего на нас. Баран находился не
менее чем в трехстах ярдах от парохода, но через мгновение
702
раздался треск выстрела из ружья Тардипи; баран сорвался
сверху, покатился и с громким всплеском свалился в реку.
Капитан дал задний ход большому кормовому колесу и стал
ждать, пока туша не подплывет к борту; здесь матросы
вытащили ее на палубу. Пожалуй, более трудного выстрела
мне не приходилось видеть. Новички собрались вокруг Тар-
дипи и уставились на него, открыв рты от изумления.
Мы прибыли в Керрол к концу дня. На борту было
много тонн наших товаров; матросы с поразительной быст-
ротой выгрузили все на берег. Обоз Берри с бычьими упря-
жками прибыл раньше нас сухим путем, и рабочие уже
выстроили вместительный двухкомнатный бревенчатый дом;
одна из комнат предназначалась для кухни, другая—для
столовой. Мы немедленно заняли дом, и женщины пригото-
вили хороший обед.
К середине сентября форт уже хорошо подготовился
к зиме: построили большую бревенчатую лавку со складом
размером 40x125 футов, коптильню для копчения языков
бизона и спальные помещения. Исполняя свое обещание,
пришли с Севера черноногие и блады, а немного позже
прибыло около двух тысяч канадских кри, предводительствуе-
мых вождем Большим Медведем. Пришло также много индей-
цев ред-ривер, французов и англичан-полукровок со своими
неуклюжими скрипучими повозками на двух колесах без
железных ободьев. Очевидно, нам не грозил недостаток поку-
пателей. Торговец-конкурент открыл еще до нас небольшую
лавку ярдах в двухстах выше по реке. Он никогда раньше не
занимался торговлей с индейцами, но хвастал своими коммер-
ческими успехами в Штатах и говорил, что скоро отберет у нас
всю торговлю, хотя у него и не такой большой запас товаров.
Когда на противоположном берегу реки появились черноно-
гие, он переправился к ним и пригласил вождей к себе на обед.
Они все сели к нему в лодку и переехали через реку, но, как
только ступили на берег, прямиком отправились на наш пункт,
где черноногих ждала знакомая им радушная встреча. Трудно
себе представить более огорченного человека, чем этот торго-
вец. Еще до того, как кончилась зима, он перенес и другие
огорчения. Мы позаботились о том, чтобы он не скучал.
Северные черноногие дружили с кри, в некоторой степени племе-
на эти связаны смешанными браками. Оба племени всю зиму стояли
лагерем бок о бок в речных долинах около нас. Однако блады
находились с ними не в таких дружественных отношениях и охоти-
лись к югу от реки, у подножия гор Сноу и. Вожди племени бладов
и кри заключили своего рода перемирие, договорившись, что по
крайней мере в эту зиму между племенами не будет столкновений.
Но пиеганы не хотели встречаться со своими исконными врагами
703
и охотились в местности на западе от нас, время от времени высылая
военный отряд, чтобы убить несколько кри и угнать у них табуны.
Кри с нами не торговали.
Нэтаки и Женщина Кроу пришли в сильное негодование, когда
увидели подъезжающих с севера кри.
— По какому праву,— спрашивала Женщина Кроу,— они здесь?
Солдаты должны были бы прогнать этих кри назад, в их заросшие
кустарником болота *. Неправильно разрешать кри убивать бизонов
и прочую принадлежащую нашему племени дичь.
— Это собаки, питающиеся собачьим мясом! — воскликнула Нэ-
таки.- - Если ты собираешься пригласить их вождей на обед, то ищи
кого-нибудь, кто приготовит еду, потому что я готовить не буду.
И Нэтаки сдержала свое слово. Увидев, как она к этому относит-
ся, я отыскал семейство английских полукровок, которое взяло на
себя обслуживание компании. Нэтаки потеряла в войне против кри
брата и дядю, и я не мог винить ее за такое отношение к этому
племени. Однако пиеганы всегда побеждали кри, так как были
храбрее, лучше вооружены и лучше ездили верхом. Некогда пиеганы
сразились с кри там, где сейчас стоит город Летбридж, в провинции
Альберта; в этой битве было убито двести сорок кри, еще много
утонуло при попытке спастись вплавь по реке.
Не могу объяснить, почему, но и я чувствовал глубокую непри-
язнь к кри; может быть, потому, что враги Нэтаки, естественно,
были и моими врагами. Мне стыдно признаться, что я ненавидел
и презирал кри, внешний их вид, ухватки, даже язык. Я скоро выучил
слова на языке кри, обозначающие различные предметы торговли,
но ни за что не применял этих названий, делая вид, что не понимаю,
и заставлял кри требовать нужное или на языке черноногих, который
большинство кри знало, или же при помощи языка жестов. Их вождь
Большой Медведь был низкорослый, широкоплечий человек с гру-
быми чертами лица и маленькими глазками; волос на его голове,
казалось, никогда не касался гребень. Я никак не мог узнать, почему
он стал вождем. Он, видимо, не обладал даже средним умом, а его
военные заслуги не шли в сравнение с заслугами среднего воина из
черноногих.
Еще больше, чем кри, мне были неприятны их сводные братья —
французы-полукровки от индианок кри, племя ред-ривер... Луи Ри-
эль! Как хорошо и все же как мало я знал этого вождя восстания
ред-риверов Канады в 1885 году. Риэль был красивый мужчина, хотя
его блестящие черные глаза глядели не совсем уверенно, даже немно-
го бегали; и у него были такие вежливые манеры. Еще за тридцать —
сорок ярдов от вас он снимал свое широкополое сомбреро широким
жестом и подходил к вам с поклонами и улыбками, наполняя воздух
* Женщина Кроу в характеристике образа жизни враждебного ей племени кри
далека от объективности. В действительности многочисленные племена кри,
населяя огромное пространство Канады от Британской Колумбии до Гуд-
зонова залива, делились на три главных подразделения: собственно кри, кри
болотные и кри степные. Если первые две группы были племенами лесных
охотников, то кри степные, о которых вдет речь в рассказе Женщины Кроу,
были охотниками на бизонов и по образу жизни от черноногих не отли-
чались.
704
высокопарными комплиментами. Он получил хорошее образование;
иезуиты готовили его в священники, но кое-какие проступки поме-
шали его посвящению. Я думаю, что именно образованность была
причиной поражения Риэля, так как он переоценил себя и свою силу.
Все-таки я не мог решить, действительно ли он верил в свое дело
и в то, что он может исправить несправедливое зло, как он выражался,
причиненное его угнетенному и обманутому племени, или же он затеял
всю эту драку, рассчитывая, что канадское правительство откупится
от него и он будет потом жить в богатстве. Возможно также, что
в оценке самого себя, своего племени и своего положения сказыва-
лась неуравновешенность Риэля. Он появился у нас с приходом
ред-риверов из северных прерий и скоро стал пользоваться рас-
положением Берри благодаря исключительному умению гладко
и убедительно говорить. Он хотел получить у нас в кредит товары,
чтобы торговать в своем лагере, и мы их ему дали. В течение почти
двух лет он имел у нас открытый счет. Счет и сейчас открыт, так как
он уехал, исчез в одну ночь и остался должен семьсот долларов.
— Так,— сказал Берри,— пожалуй, мы с ним в расчете: он по-
клонился нам приблизительно семьсот раз, и я считаю, что такие
величественные и низкие поклоны стоят примерно доллар за штуку...
Никто из ред-риверов, кроме Риэля, не имел ни малейшего
представления о силе канадцев и стоявших за ними англичан. Но
он-то знал все, так как бывал на Востоке, в Оттаве, Монреале
и Квебеке, и чтением приобрел общие знания обо всем мире. Но
здесь, близ нашего торгового пункта, он устраивал одно собрание за
другим и взвинчивал свое племя до состояния предельного энтузиаз-
ма, уверяя, что канадцев-англичан мало, что они неопытны и индей-
цы всего за несколько недель смогут покорить врагов силой оружия.
Когда индейцы спрашивали наше мнение, мы говорили, что нет ни
малейшего шанса победить канадцев, и то же самое говорил живший
с ред-риверами католический священник отец Скаллин. Он был
прислан епископом Эдмонтонским, чтобы заботиться о духовных
нуждах различных племен. Скаллин бегло говорил на языках кри
и черноногих и на канадско-французском наречии. Я сомневаюсь,
чтобы Риэлю удалось вызвать восстание ред-риверов, если бы в стра-
не сохранились бизоны. Но когда индейцы уже не могли больше
существовать охотой на бизонов и начали голодать, они впали
в отчаяние, и произошел взрыв. Восстание началось через четыре
года после того, как мы впервые обсуждали эти вопросы на берегах
Миссури. Все они, вместе взятые,—кри и ред-риверы—не смогли
проявить себя в бою так, как это сделала бы горстка черноногих.
Риэля судили, приговорили к казни и повесили как изменника.
Ред-риверы, прибывшие с Севера,—дети англичан и шотланд-
цев—совершенно не походили на французов-полукровок: торговать
и встречаться с ними было просто удовольствием. Женщины этих
ред-риверов большей частью голубоглазые, розовощекие блондин-
ки, а мужчины рослые, мускулистые, крепкие, воплощение мужест-
венности—на них приятно было смотреть. Но позвольте! Я не дол-
жен огульно осуждать полукровок-француженок. Я вспоминаю, что
некоторые из них казались чрезвычайно милыми, даже в темных
иностранных нарядах, в которые они одевались,..
705
Бизоны продолжали пастись поблизости от нас, и число их,
видимо, не уменьшалось, несмотря на то что ежедневно на охоту
выезжала целая орда. Один раз я поехал с несколькими ред-ривера-
ми. Мы вскоре завидели стадо, как только выехали за край долины.
Мои спутники, скрытые от бизонов крутым бугром, спешились,
сняли шляпы и, став на колени, начали креститься. Какой-то почтен-
ный старец произнес длинную молитву об успехе охоты и о том,
чтобы ничего дурного не приключилось ни с ними, ни с лошадьми
во время погони. Потом они вскочили в седло и понеслись, бешено
нахлестывая лошадей и проклиная их самыми ужасными прокляти-
ями, какие только знали. Кое-кто, кому не хватало слов на родном
языке, орал проклятия на ломаном английском.
— Поль,—сказал я одному из ред-риверов, когда погоня кон-
чилась,— а, если бы ты погиб во время погони, куда бы отправилась
твоя душа?
— Как куда? Конечно, к доброму богу.
— Но после молитвы ты проклинал свою лошадь. Ты произ-
носил ужасные проклятия.
— А!.. Но ведь это говорилось в пылу погони, чтобы поганая
скотина скакала быстрее. Добрый бог несомненно знает, что я не
хотел его оскорбить. Моя—как это называется—душа отправилась
бы в хорошее место.
Чтобы обслуживать бладов и большой лагерь ред-риверов, мы
устроили поздней осенью филиал нашего торгового пункта на Флат-
Уиллоу-Крике, притоке Масселшелл. Я ездил туда несколько раз
в течение зимы, проезжая мимо больших стад бизонов и антилоп;
один раз я видел табун диких лошадей, гораздо более диких, чем
бизоны, среди которых они бродили. У подножия гор Сноуи, с ко-
торых берет начало Ф л ат-Уилл оу, водились огромные стада вапити
и оленей, и мы скупали их шкуры в большом количестве.
Я думаю, что кри и ред-риверы любили виски больше, чем
какие-либо другие люди прерий. Черноногие также любили выпить,
но не настолько, чтобы ради этого разорять себя. Что же касается
первых, то, чтобы добыть вино, они были способны спустить все,
чем они располагали, в этом принимали участие даже их женщины.
В результате редкая из семей имела более чем полудюжину лоша-
дей. Многие кри при перенесении лагеря на новое место бывали
вынуждены идти пешком, навьючивая свое скромное имущество на
собак. Однако эти индейцы не были лентяями: они убивали бизонов
и дубили множество шкур, которые выменивали па виски, чай
и табак; одежду покупали редко...
Глава XXXIV
Последние бизоны
С наступлением весны черноногие и блады двинулись
назад, в Канаду, чтобы получить от правительства полага-
ющиеся им по договору деньги. Они намеревались осенью
вернуться, но сейчас перешли границу и направились на
706
Север. Кри и ред-риверы остались около форта. За этот сезон
мы наторговали четыре тысячи шкур бизонов и почти сто-
лько же шкур оленей, вапити и антилоп. За шкуры бизонов
мы выручили 28 000 долларов, за шкуры других животных,
включая бобровые и волчьи меха, еще около 5000 долларов.
Это был наш рекордный сезон, самый выдающийся на памя-
ти Берри. Замечательно, что это произошло в то время,
когда бизоны уже были почти полностью истреблены.
Мы ожидали, что проживем лето, как обычно, спокойно,
но тут пришли заказы на пеммикан и сушеное мясо от фирм,
которые вели торговлю с индейцами на территории агентст-
ва сиу в Дакоте, и от торговавших на Северо-западной
территории Канады. Во всех письмах говорилось одно и то
же: «Бизоны исчезли, пошлите нам для торговли столько
тонн мяса и пеммикана, сколько сможете». Кри и их сводные
братья были очень довольны, когда мы сказали, что купим
все, что они нам доставят, и, не теряя времени, принялись
охотиться. В ход пошло всякое мясо — худые самки бизона,
старые самцы, возможно, и покалеченные лошади. Мясо
сушилось широкими, тонкими пластами, запаковывалось
в тюки, перевязанные сыромятными ремнями... Пеммикан
паковался в плоские продолговатые мешки из сырой кожи.
Это покрытие, высыхая, садится, туго сжимая наполняющую
его массу; такой мешок приобретал плотность и вес камня.
Я уже не помню, сколько этого товара мы запасли за лето:
сушеного мяса буквально десятки кубических ярдов, а пем-
микана— сотни мешков; все это мы продали с хорошей
прибылью.
Однажды в середине лета к нам в дом явился высокий
стройный человек; лицом и черными остроконечными, закру-
ченными кверху усами он напомнил мне портреты старин-
ных испанских дворян. Изъяснялся он на английском, чистом
английском языке, гораздо лучшем, чем язык, которым гово-
рили все белые в этих местах, лучшем, чем язык многих
офицеров армии, окончивших военную академию в Уэст-
Пойнте. Представляясь, он назвал себя Вильямом Джексо-
ном. Имя показалось мне знакомым, но я не мог сообразить,
где я его слышал, пока он не сказал, что иногда его называ-
ют Сик-си-ка-кван— Черноногий Человек. Тогда я вспомнил.
Сколько раз старик Монро говорил о нем, о своем любимом
внуке, о его храбрости и добром сердце. Я с радостью пожал
его руку и сказал:
— Я давно хотел встретиться с вами, Сик-си-ка-кван.
Ваш дед мне много о вас рассказывал.
Мы с ним крепко подружились и дружили до самой его
смерти...
707
Никто не заставит меня поверить, что наследственность
не имеет значения. Возьмите, например, Джексона. Со сто-
роны матери он происходит от Монро, известной своей
храбростью шотландской семьи, и Ла-Рошей, знатного фран-
цузского семейства, представители которого давно эмигри-
ровали в Америку. Отец его, Томас Джексон, принимал
участие в войнах 1832 года с семииолами и другими индей-
цами; прадеды его с обеих сторон сражались за независи-
мость Штатов. Неудивительно, что он сделал военное дело
своей профессией и еще юношей вступил разведчиком в ар-
мию Соединенных Штатов...
В то время, когда Джексон появился в нашей лавке
в Керроле, он торговал с индейцами, кочевавшими около гор
Джудит. Мне не хотелось расставаться с ним. Я почти не
надеялся увидеть его снова, но несколько лет спустя встретил
его в резервации, куда «новички» с их копеечным подходом
к делам загнали всех «мужей скво», как нас называли.
Снова пришла зима; кри и ред-риверы все еще жили
около нас, но бизонов было уже не так много, как в преды-
дущую зиму. Область, где они паслись, тоже уменьшилась
и простиралась теперь к востоку от устья реки Джудит до
Раунд-Бьютт, на северном берегу Миссури, на расстояние
в сто двадцать пять миль; ширина этой области в сторону от
реки составляла не более сорока миль. На юг от Миссури,
в районе между ней и рекой Йеллоустон, паслись гораздо
более многочисленные стада бизонов, но здесь много было
и охотников. С востока стада теснили ассинибойны и сиу-
янктояаи, с юга—кроу и орда белых охотников за шкурами,
появившихся в области с постройкой Северной тихоокеанс-
кой железной дороги, сооружавшейся в то время вдоль Йел-
лоустона. Среди стад бродили наши кри и ред-риверы. Боль-
ше всего истребляли бизонов белые охотники. В эту зиму они
собрали в районе вдоль реки Йеллоустон свыше 100 тысяч
шкур бизонов, которые продавались владельцам кожевенных
заводов Востока примерно по два доллара за штуку. Мы
приобрели 2700 бизоньих шкур и около тысячи шкур оленей,
антилоп и вапити; все остальные торговцы, вместе взятые,
закупили приблизительно столько же. Большую часть полу-
ченных нами шкур охотники сняли с бизонов, убитых в нача-
ле зимы. Позже, в середине зимы, охотникам приходилось
заезжать все дальше и дальше в поисках дичи. Не было уже
никаких сомнений в том, что конец торговле близок.
В феврале у нас истощился запас одеял для торговли,
и я отправился на торговый пункт в устье реки Джудит, взяв
с собой Нэтаки. Лед на Джудит был уже крепкий, и мы
поехали по реке; каждый сидел на отдельных саночках ред-
708
риверов, запряженных лошадью. Приятно было скользить
по гладкому льду, по знакомой реке. Было не очень холодно,
безветренно, снег не падал. В первый день мы доехали до
Дофин-Рэпидс и заночевали в домике временно отсутствова-
вших лесных охотников. Они оставили записку на грубо
сколоченном столе. В записке стояло: «Будти как дома, куда
пойдети, закройте двер».
Мы устроились «как дома». Нэтаки изготовила на огне
хороший обед, и мы долго сидели перед веселым огнем
в удобнейших креслах. Кресло состояло просто из сырых
бизоньих шкур, натянутых на деревянные рамы, но им
пользовались, когда шкуры еще только высыхали, и оно
получило превосходную форму: каждая часть тела получала
как раз нужную опору.
На другой день мы приехали на место, а на следующий
день отправились домой с грузом одеял. Около четырех
часов дня показалось стадо бизонов, бегущих через реку на
юг; из оврагов у реки слышались выстрелы. Немного спустя
стал виден большой лагерь индейцев в походе; они спуска-
лись гуськом в долину реки неподалеку от нас. Сначала
я забеспокоился, так как боялся, что это могут быть ас-
синибойны, которые недавно убили лесного охотника, а так-
же учинили грабежи в долине реки. Я остановил лошадь
и спросил у Нэтаки, что нам лучше делать: гнать вперед
возможно скорее или остановиться и заночевать с индей-
цами? Она внимательно вгляделась в них: они уже начали
ставить палатки. Как раз в этот момент начали поднимать
и натягивать на шесты раскрашенную палаточную кожу.
— Ой! — воскликнула Нэтаки, задохнувшись от радо-
сти.— Ведь это наши! Смотри! Они поставили священную
палатку бизона. Скорее! Едем к ним.
Действительно, это была группа пиеганов, предводитель-
ствуемая Хвостом Красной Птицы, у которого мы и заноче-
вали. Они так же были рады видеть нас, как мы радовались
встрече с ними. Мы легли спать далеко за полночь, когда
кончились дрова в палатке.
— Дело идет к концу,—сказал мне Хвост Красной Пти-
цы.— Этой зимой пришлось ходить на охоту очень далеко:
по реке Милк, на Волчьи горы (Литтл-Роки), а теперь сюда,
на Большую реку, а мяса мы добывали в обрез, только
чтобы поесть. Друг, боюсь, что это наша последняя охота на
бизонов.
Я рассказал ему, что делается на юге и на востоке
отсюда, что нигде нет бизонов, если не считать малочислен-
ных стад между этими местами и рекой Йеллоустон, да и то
стада здесь насчитывают не более сотни голов.
709
— Ты уверен,— спросил он,— что белые осмотрели всю
страну, которая, по их словам, лежит между двумя солеными
озерами (океанами)? Не пропустили ли они какую-нибудь
большую область, где собрались наши бизоны, откуда они
могут еще вернуться?
— Нет такого места во всей стране,— ответил я,— на
севере, на юге, на востоке или на западе, где бы не прошли
белые, где бы они не проходили и сейчас, и никто из них не
встречал бизонов. Не верь, как верят многие из ваших, что
белые угнали бизонов, чтобы лишить вас средств к сущест-
вованию. И белые хотят убивать бизонов, чтобы получить их
шкуры и мясо, так же как и вы.
— Если так обстоит дело, — сказал он с глубоким вздо-
хом,—то меня и всех наших ждут несчастье и смерть. Мы
умрем от голода.
На следующий день, когда мы ехали домой, я увидел
одинокого молодого бизона, почти годовалого. Он стоял
унылый, заброшенный на клочке, поросшем райграсом, над
рекой. Я застрелил его и снял с него шкуру, целиком с рога-
ми и копытами. Позже Женщина Кроу выдубила ее и укра-
сила внутреннюю сторону кожи яркой вышивкой из игл
иглошерста. Это был мой последний бизон. Во второй поло-
вине дня мы спугнули стадо голов в семьдесят пять, которое
подошло к замерзшей реке в поисках воды. Бизоны ринулись
через речную долину и вверх по склону в прерии. Это было
последнее стадо бизонов, которое видели мы с Нэтаки.
Моя маленькая жена и я уже давно тосковали по дому. Хотя
мы любили великую реку, ее прелестную долину и фантастичес-
кие «бедленды», но не любили народ, временно живший здесь.
Нэтаки и я постоянно говорили и мечтали о нашем доме на реке
Марайас; и вот, в майское утро мы сели на борт первого
парохода, отходившего в эту навигацию в Форт-Бентон, а от-
туда в Форт-Конрад. Так Нэтаки и я распрощались навсегда
с жизнью в прериях, с охотой на бизонов и торговлей с индей-
цами. Скоро за нами последовал и Берри, оставив за себя на
торговом пункте человека. Торговый пункт просуществовал—в
убыток—еще год, закупив всего триста шкур, главным образом
самцов бизонов, в последнюю зиму—зиму 1882/83 года.
Глава XXXV
«Зима смерти»
Летние дни текли безмятежно для всех нас. Мать Берри
и Женщина Кроу развели небольшой огород в том месте, где
сливаются Драй-Форк и Марайас, и поливали его водой,
710
которую носили с реки. Их маис, тыквы и бобы, все, что
местные жители выращивали задолго до того, как Колумб
впервые увидел Америку, росли буйно. Старухи соорудили
укрытие у самого цветущего огорода — крышу из веток ку-
старника на четырех столбах. Здесь мы с Нэтаки провели
много приятных послеобеденных часов, слушая их своеоб-
разные рассказы и еще более своеобразные песни, которые
они иногда пели. Ранней весной Берри опять вспахал землю
плугами на быках и засеял долину овсом и пшеницей. Как ни
странно, хотя год был опять засушливый, посевы поднялись
и созрели. Мы убрали и сложили хлеб в копны, но продать
урожай нам не пришлось. Свиньи подрывали наши копны,
скот и лошади вырывались из загона и топтали их — все
пошло прахом. Фермеры мы были никуда не годные.
Все лето время от времени к нам приходили пиеганы
и рассказывали душераздирающие истории о том, что тво-
рится в резервации на территории агентства. Недельного
рациона, говорили они, хватает на один день. Никакой дичи
нет. Агент не дает ничего. Пиеганы, жившие около нас
и вдоль реки, с трудом добывали, охотясь на оленей и ан-
тилоп, хотя бы какое-нибудь пропитание, но оставшиеся
в резервации страдали от недоедания. Там жили те, кто не
мог уйти. У них не было лошадей; лошади или подыхали от
кожной болезни, распространившейся по табунам, или их
пришлось продать торговцам, чтобы купить провизию.
В октябре Нэтаки и я поехали в агентство, чтобы посмот-
реть, как обстоит дело. В сумерки мы приехали в главный
лагерь, расположенный у забора Управления агентства, ниже
по реке. На ночь остановились у старого вождя Вигвамного
Шеста.
— Оставь наши продовольственные сумки на седлах,—
сказал я Нэтаки,— посмотрим, что они едят.
Старик и его жены приняли нас сердечно.
— Живо,—приказал он женщинам,— приготовьте еду
для наших друзей. Они, должно быть, проголодались за
время долгой поездки.
Вигвамный Шест говорил так, как будто в палатке было
полно провизии. Он радостно улыбался и потирал руки,
разговаривая с нами. Но жены его не улыбались и не торо-
пились. Они вынули из кожаной сумки три маленькие карто-
фелины и поставили их вариться; из другой сумки они выну-
ли двух форелей по четверть фунта весом и сварили их тоже.
Немного времени спустя они поставили еду перед нами.
— Это все, что у нас есть,—сказала одна из жен дрогну-
вшим голосом, смахивая слезы,— все, что у нас есть. Мы
очень бедны.
711
При этих словах Вигвамный Шест уже не мог сдержаться.
— Правда,— заговорил он, запинаясь,— у нас ничего
нет. Бизонов больше нет. Великий отец посылает нам мало
пищи — ее хватает на один день. Мы очень голодны. Конеч-
но, бывает рыба, запрещенная богами, нечистая. Приходится
все-таки есть ее, но она не дает силы. Несомненно, нас ждет
наказание за то, что мы едим ее. Видимо, боги покинули нас.
Нэтаки вышла и принесла наши продовольственные сум-
ки; она передала женщинам три или четыре банки бобов,
мясные консервы с маисом, сахар, кофе и муку. Как просвет-
лели их лица! Как они болтали и смеялись, приготовляя
хороший обед, и потом, когда ели! Нам доставляло удоволь-
ствие смотреть на них.
На другой день мы съездили в несколько лагерей. Поло-
жение всюду было такое же. Не то чтобы это был настоящий
голод, но что-то очень близкое к нему. Настолько близкое,
что у самых крепких мужчин и женщин заметны были при-
знаки недоедания. Люди просили у меня помощи, и я раздал
то, что привез с собой. Но, конечно, все это было каплей
в море ио сравнению с их нуждами. В одном из лагерей уже
долгое время жила мать Нэтаки, ухаживавшая за больным
родственником; незадолго до нашего приезда он умер. Мы
забрали ее из этого голодного края и отправились образно
в форт.
Поговорив с Берри, я решил написать подробный отчет
обо всем, что видел в резервации, и послал эту статью для
опубликования в одну нью-йоркскую газету. Я хотел, чтоиы
американцы знали, как обращаются с их беспомощными
подопечными. Я знал, что найдутся добрые люди, которые
займутся этим делом и позаботятся о том, чтобы индейцам
послали продовольствие, сохранили бы им жизнь. Мою ста-
тью не напечатали. Я подписывался на эту газету и несколь-
ко месяцев после отправки рукописи заказным письмом про-
сматривал регулярно печатные столбцы. Увы! Я не знал, как
сильно политика влияет на замещение даже такого невысо-
кого поста, как место агента по делам индейцев, особенно
когда Агентство по делам индейцев в руках правящей груп-
пировки. Я отослал свою статью газете, которая была глав-
ной опорой правительства. Конечно, она не захотела ее
печатать, и я махнул рукой на эту затею. И Берри, и я совето-
вали индейцам убить своего агента—может быть, это заста-
вит общество обратить внимание на их нужды. Но они
боялись: они помнили об избиении, устроенном Бэкером.
Теперь я знаю, куда мне нужно было отправить эту статью.
Оттуда ее бы распространили по всей стране; но я был
молод, легко терялся при неудаче, а положение в лагерях все
712
ухудшалось и ухудшалось. В ту зиму от настоящего голода
умерло не так много индейцев.
Наступило лето. Агент выдал индейцам для посадки
немного картофеля. Кое-кто действительно посадил его,
но другие так изголодались, что съели выданное им. Ранней
весной индейцы сдирали лубяной слой с сосен и тополей
и выкапывали «pomme blanche» *— клубни, напоминающие
турнепс, и это ели. Затем наступил сезон рыбной ловли;
индейцы начали ловить форель. Кое-как прожили лето,
и снова настала зима, голодная зима, «зима смерти», как
ее потом назвали. Все события после этой зимы дати-
ровались, считая от нее. В своем ежегодном летнем отчете
агент пространно писал о языческих обрядах племени, но
мало говорил о его нуждах. Он писал о сотнях акров,
засаженных картофелем и турнепсом,— индейцы посадили
всего, может быть, пять акров. Он даже не намекнул на
приближающееся бедствие. В течение ряда лет в своих
годичных отчетах он отмечал постоянный рост ресурсов
племени: по-видимому, теперь он не собирался взять свои
слова обратно и показать, что он лгал. Только благодаря
его напряженным усилиям черноногие-де поднялись на ны-
нешнюю ступень цивилизации, «но их приверженность к язы-
ческим обрядам чрезвычайно прискорбна».
Ранней осенью около пятидесяти палаток племени при-
шли к пашей ферме и остались у нас. Здесь еще было
немного антилоп, но если охота бывала неудачной, то мы
делились с ними тем, что у нас было. Никто из пришедших
осенью к форту не погиб. Но там, на территории агентства,
в январе и феврале положение стало ужасным. Старик Почти
Собака день за днем регистрировал смерть умерших от
голода — по одному, по два, по три. Женщины толпились
под окнами Управления, протягивали агенту исхудалых,
с обвисшей кожей детей и просили дать кружку муки, риса,
бобов, маиса—чего угодно, лишь бы утолить голод. Агент
отмахивался от них. «Уходите,—говорил он сердито,— ухо-
дите! Нет у меня ничего для вас». Разумеется, у него ничего
не было. Отпущенные на черноногих 30000 долларов ис-
чезли— я догадываюсь куда. Часть получила клика, захва-
тившая Управление по делам индейцев, остальное, за вы-
четом стоимости перевозки из расчета по 5 центов за фунт,
ушло на покупку ненужных вещей. Индейцы нуждались в бо-
бах и муке, но этого они не получали. В одном углу об-
несенного забором участка Управления агент держал около
полусотни кур, несколько прирученных диких гусей й уток;
* Белое яблоко (франц.).
713
их ежедневно обильно кормили маисом, доставленным из
Сиу-Сити в Форт-Бентон на пароходе, а оттуда сухопутным
путем на расстояние свыше ста миль. Маис предназначался
для индейцев и принадлежал правительству; по закону агент
не имел права ни покупать этот маис, ни использовать
его каким бы то ни было образом для своих нужд. Тем
не менее он щедро кормил им своих кур, а матери-индианки
стояли кругом и грустно смотрели на это, тайком подбирая
отдельные зернышки. Каждый день умирали люди. Маиса
завезли несколько тысяч фунтов, но он был нужен курам.
Сведения об этом дошли до нас только в феврале, когда
к нам приехал Волчья Голова. Лошадь его находилась в та-
ком ужасном состоянии, какого я никогда не видал. На ней
местами еще сохранилось немного шерсти, кожа на спине
была вся в складках и местами сильно приморожена. «Там
у нас,—сказал с грустью Волчья Голова,— мало лошадей
лучше этой. Большая часть табунов передохла». И он стал
рассказывать нам о страданиях и смерти индейцев. Задолго
до того, как он кончил, Нэтаки уже плакала; плакала и Жен-
щина Кроу, которая тоже присутствовала при рассказе. Они
плакали и в то же время спешно разогревали еду и кофе;
поставили все на стол перед Волчьей Головой, чтобы он поел.
Ни разу в жизни я не видал, чтобы еда исчезала с такой
быстротой и такими огромными порциями. Через некоторое
время я встал и убрал миски.
— Ты доешь это после,— сказал я.
Женщины стали протестовать, но я объяснил им, что
голодающие иногда умирают, если им дать много еды после
долгого поста. Вечером наш дом наполнился индейцами из
лагеря, и Волчья Голова повторил свой рассказ о страданиях
и смерти индейцев. Он называл некоторых умерших по име-
ни, и один за другим слушатели тихонько удалялись, чтобы
оплакивать утраченных родных. Сидя за палатками на за-
мерзшей земле или на берегу реки, они причитали, повторяя
без конца имена любимых. Голоса плачущих звучали так
тоскливо, так терзали нервы, что хотелось пойти попросить
индейцев прекратить причитания и уйти домой. Но я не мог.
Это был старинный обычай народа выражать горе. По ка-
кому праву я стал бы мешать им, какое значение имели мои
нервы по сравнению с их горем?
Когда Волчья Голова кончил свой душераздирающий
рассказ, все некоторое время сидели совершенно тихо, даже
не курили, а затем начали один за другим сыпать на голову
агента и вообще белых все проклятия, какие только возмож-
ны на языке черноногих. Берри и я слушали молча; мы знали,
что это к нам не относится, мы знали, что на нас индейцы
714
смотрят как на членов своего племени, как на своих. Но тем
не менее нам было стыдно перед ними, горько, что своей
жадностью, равнодушием, стремлением захватить земли бе-
лые привели этих людей и их близких к такому ужасному
положению. Когда разговор начал уже прерываться паузами,
Берри стал высказывать в утешение что мог. В конце он
добавил: «Мы уже несколько месяцев тому назад советовали
убить этого вашего агента. Если бы вы это сделали, то
возникло бы большое возбуждение там, у белых. Сюда
прислали бы людей разобраться, что происходит. Зная, что
вы остались без еды, белые должны отправить ее в большом
количестве».
Я ничего не сказал. Меня внезапно осенила мысль, кото-
рую я немедленно привел в исполнение. Я сел и написал
письмо одному джентльмену в Нью-Йорк, с которым пере-
писывался, хотя ни разу не встречал лично, и изложил ему
тяжелое положение черноногих. Не могу объяснить, почему
я написал ему, но вижу в этом веление судьбы, так как со
временем мое письмо попало в руки человека, относившего-
ся к этому делу с сочувствием: я получил указание отпра-
виться в агентство и написать отчет обо всем, что там увижу.
Я не знал в то время, что этот джентльмен когда-то совер-
шил несколько поездок по Западу и у него составилось об
индейцах мнение, не похожее на мнение большинства белых.
Со временем он стал, если можно так выразиться, почетным
членом племен черноногих, пауни, чейеннов и других север-
ных индейцев. Кунья Шапка, как его называют черноногие,
сделал для них больше, чем всякие общества «За права
индейцев», «Помощь индейцам», вместе взятые. Он избавил
их от воров-агентов и помог индейцам получить полное
возмещение стоимости земель, которые они вынуждены бы-
ли продать; сопровождал их делегации в Вашингтон и под-
держивал их петиции в Управлении по делам индейцев *.
Я оседлал лошадь и поехал на территорию агентства.
Собственно, не совсем на территорию, так как не хотел,
чтобы у моих друзей из-за меня возникли неприятности.
Индейской полиции агент приказал арестовывать всякого
белого, обнаруженного в резервации. Если бы я въехал пря-
мо на отгороженную территорию, то полицейским пришлось
бы арестовать меня или уйти со службы, а я не хотел, чтобы
кто-нибудь из индейцев оставил службу, так как агент давал
им вдоволь еды для них самих и их семейств. Поэтому
я в течение дня переезжал из лагеря в лагерь, и то, что видел,
* Шульц имеет в виду Д. Гриннелла. «Полного возмещения стоимости земель»
индейцам не удалось получить до сих пор.
715
разрывало мне сердце. Я заходил в палатки и садился у очага
друзей, с которыми не так давно вместе угощался вареным
языком и филеем бизона, жирным пеммиканом и другой
вкусной едой прерий. Их жены большей частью сидели,
безнадежно уставившись на огонь, а увидев меня, запахива-
лись плотнее в свои старые, вытертые плащи, чтобы скрыть
изодранные, изношенные платья. А мужчины! Я не слышал
ни от кого веселого громкого «Окйи!». Конечно, они произ-
носили это приветствие, но тихим голосом, и глаза их избе-
гали встречаться с моими, так как им было стыдно. В палат-
ках нечего было есть, а самое большое унижение для черно-
ногого— не иметь, чем угостить пришедшего. Но когда
я заговаривал об их тяжелом положении, они быстро прихо-
дили в себя и начинали рассказывать о страданиях детей
и жен, об умерших; иногда при этом какая-нибудь из женщин
начинала рыдать и выходила из палатки—может быть, та,
которая сама потеряла ребенка. Все это было очень грустно.
Покинув лагеря, стоявшие поблизости от Управления
агентства, я поехал к Бэрч-Крику, южной границе резервации,
где находился небольшой лагерь. Люди там оказались в не-
много лучшем положении. Поблизости зимовал пастбищный
скот, и охотники иногда выходили ночью и убивали корову,
засыпая или удаляя все следы крови и обрезки так основате-
льно, что проезжающий мимо на следующий день никогда бы
не заподозрил, что здесь произошло всего лишь за несколько
часов перед тем. Убийство, клеймение новым клеймом или
угон скота в области пастбищ всегда считались страшными
преступлениями. Индейцы знали это и потому действовали
осторожно. Скотоводы, конечно, видели, что стада их умень-
шаются, но доказать ничего не могли; они только проклинали
индейцев и говорили, что их следует «стереть с лица земли».
Даже последний остаток некогда огромной территории чер-
ноногих, их резервация, служил предметом вожделений коро-
лей скота в течение многих лет. Как вы увидите дальше, они
в конце концов завладели пастбищами, после того как тайно
откормили на них, договорившись с агентами, тысячи быков
для продажи на чикагском рынке.
Глава XXXVI
Помощь одного из Черных Платьев
Во время моих посещений различных лагерей я много
слышал об одном из Черных Платьев, или священнике,
которого люди называли Стак'-тси кайе-вак-син, или Ест
В Середине Дня. «Этот человек,—говорили мне индейцы,—
716
добрый человек. Дважды агент приказывал выслать его из
резервации, но он снова и снова возвращается беседовать
с нами и помочь нам всем, чем он может».
Я слышал, что он построил Нэт-о-вап'-о-ис, или «священ-
ный дом», вне территории резервации, на берегу Бэрч-Крик.
Туда я и направился после посещения последнего из лагерей.
Я нашел преподобного Прандо, члена ордена иезуитов,
в его доме, более похожем на грубо сделанный сарай. Наша
встреча произошла в маленькой бревенчатой церкви, и там
началась многолетняя дружба, которая ни разу не наруша-
лась. Я не считаю себя религиозным, далек от этого... Но как
я могу не одобрить деятельность этих иезуитов! Они всегда
были на переднем фронте здесь, в Америке» Преодолевали
мучительные трудности, холод и жару, голод и жажду, им
угрожали столько опасностей, сколько не имел пи один
другой представитель религии. Никто не может упрекнуть их
за недостаточное усердие в пропаганде ими веры в диких
и опасных землях. Так, например, в 1840 году отец Де Смет
поднялся по Миссури и основал миссию у индейцев флатхед.
Вы могли читать об этой истории. Си пересек Скалистые
горы, имея целью достичь страны флатхед. Затем он пред-
принял путешествие среди черноногих с моим старым дру-
гом Хью Монро по восточному краю Скалистых гор. Во
время этого путешествия они несколько раз едва избежали
встречи с военными отрядами ассинибойнов и янктонаи.
Но для основания духовной миссии среди черноногих
падре нашел условия неблагоприятными, так как они посто-
янно передвигались по своим охотничьим участкам. Напри-
мер, одну зиму они проводили на реке Саскачеван, а на
следующий год были далеко на юге, на притоках Миссури
или реки Йеллоустон.
Отец Прандо встретил меня приветливо. Он дал мне
понять, что я желанный гость, и я остался у него ночевать.
Мы поужинали: немного пресных соленых бисквитов да
прогорклого бекона, чуть-чуть чаю без сахара.
— Это все, что я имею,— сказал он пренебрежительно.—
Но что вы хотите? Я отдал немного здесь, немного там,
и это все, что осталось.
Даже это было лучше, чем то, что я находил в течение
нескольких дней, и я съел несколько бисквитов. Мы начали
разговор о голоде среди индейцев, и я с приятным удивлени-
ем услышал, что добрый отец предпринял несколько попы-
ток добиться улучшения их положения. Он написал вли-
ятельным персонам в Вашингтоне и не добился результата.
Тогда он установил связь с армейскими офицерами в Форт-
Шоу, в особенности с полковником—теперь он генерал —
717
Эдвардом А. Молом, и они кое-что предприняли. Направляя
сообщения в Военный департамент об условиях, в которых
находятся чернопогие, они добились, чтобы официальные
лица оттуда установили живую связь с Департаментом по
делам индейцев. Результатом этого была посылка инспек-
тора, который, по его предположению, уже находился в пути.
— И теперь,— сказал добрый отец,— все зависит от инс-
пектора. Если он человек честный — все будет в порядке, если
нет...
Здесь его голос пресекся, и он не смог сказать ничего
более.
Нет ничего удивительного, что после этого рассказа я от-
правился домой через территорию резервации. Когда я подъ-
езжал к забору, которым она была обнесена, я встретил
полицейского-индейца. Он широко улыбался.
— Вчера,— сказал он мне,— приехал человек из дома,
где живет Великий Отец. Мы спасены. Я везу это письмо от
него солдатам, они доставят нам пищу.
Произнеся эти слова, он поспешил дальше.
Отправив нуждающимся свой торговый запас (он состо-
ял почти из фургона разных товаров), я наконец получил
время услышать детали того, что произошло. Я уверен, что
ни в прошлом, ни в настоящем наша Индейская служба
никогда не имела служащего с большим коэффициентом
полезного действия, чем инспектор (или специальный агент),
назовем его Джи. Подъехав к ограде, он приказал кучеру
остановиться, не въезжая в ворота.
— Где здесь курятник?—резко спросил, увидев измож-
денных индейцев, безучастно стоявших вокруг него. Кучер
указал ему направление, и он, выпрыгнув из повозки, подо-
шел к двери курятника, ударом ноги раскрыл ее и, выгнав
наружу кур, обнаружил несколько мешков зерна.
— Подойдите сюда,— приказал он остолбеневшим зри-
телям-индейцам,— возьмите это, возьмите кур, пойдите
и поешьте хотя бы немного.
Если индейцы и не поняли его слов, они хорошо поняли
его действия — и какая свалка началась за зерно и беготня за
кудахтающими курами! Инспектор быстро пересек террито-
рию агентства, толчком открыл дверь и оказался лицом
к лицу с агентом, который привстал и уставился на него
в изумлении.
— Вы...— только и смог произнести старый лицемер.
— Я только что раздал вашим индейцам кур и принад-
лежащее правительству зерно. Чего вы добиваетесь, отрицая,
что ваши подопечные умирают от голода? А? Что это все
значит, сэр?
718
— Они не голодают,— ответил агент.— Я соглашусь
с тем, что они не имеют большого рациона, но они во всяком
случае не голодают. Не голодают во всяком случае, сэр.
Впрочем, какое право вы имеете вламываться ко мне
и устраивать мне допрос?
— Вот мое предписание,— ответил инспектор.— И еще
могу добавить, что приостанавливаю здесь вашу власть. Вы
дурак и пьяница.
После этой встречи с инспектором агент отбыл в Форт-
Шоу, где уполномоченный правительства подтвердил его
отстранение. Оттуда он быстро выехал дальше, в Хелену *.
Но прошло много, очень много времени, пока весна не
растопила снега, а дороги не стали снова проезжими. Только
через несколько недель Почти Собака подвел свой горький
мартиролог. И в конце концов уже после того, как прибыли
достаточные запасы пищи и новый и честный агент предстал
перед индейцами и начал о них заботиться, общая цифра
потерь составила 545 человек! Умер каждый четвертый член
племени. Оставшиеся в живых были ослаблены долгой голо-
довкой и стали легкой добычей туберкулеза в различных
формах.
В настоящее время осталось всего 400 чистокровных
черноногих, это на семь сотен меньше, чем в 1884 году.
Они сильно изменились, благополучие их относительно, так
как прошлое ушло, а с ним и возможность пребывать даже
в относительном благополучии. С 1884 года они продали
земли на 3 миллиона долларов, и деньги были истрачены
главным образом на приобретение для них пищи, сельско-
хозяйственной техники и скота. Когда ими правили не-
сколько хороших агентов, дела их шли успешно. Например,
под руководством одного из агентов, прослужившего два
срока, скот у индейцев возрос почти до 24000 голов, по-
скольку агент разрешал им продавать на сторону только
бычков и старых коров. Но уже при его преемнике их хо-
рошее стадо практически исчезло. Коровы, приплод, годо-
валые животные были доставлены торговцу, переклеймены
и перегнаны к нему в окрестности гор Бэр-По. Другой бедой
было то, что великие короли-скотовладельцы изрезали сво-
ими заборами территорию резервации (исключая короткий
период правления администрации, состоявшей из военных
* Правительственным агентом был майор Янг. Современные американские
исследователи, в том числе Кейт Сиил, оспаривают изображение Янга «как
совсем бесчестного человека» и сообщают, что он «пытался убедить Вашинг-
тон спасти своих подопечных от голодной смерти».
Правда, при этом обходится вопрос: кто же тогда персонально виноват
в смерти от голода 545 индейцев?
719
офицеров). Владельцы загонов расхватали многие из запас-
ных земель индейцев. Забитые громадным количеством бы-
чков, загоны стали дополнительной причиной того, что тра-
вы стало все более и более не хватать.
Как я уже говорил, сегодня положение относительно
выправляется, и индейцы надеются получить свою долю
земли. Но даже когда это произойдет, излишки земли будут
открыты для заселения, и овцеводы двинут свои стада на
них. Вот почему у черноногих нет будущего ни для коневод-
ства, ни для разведения крупного рогатого скота. Через
несколько очень коротких лет эти богатые травой холмы
превратятся в голое, лишенное зелени подобие середины
проселочной дороги.
Я не мог помочь всем индейцам спастись от голода
и поехал назад рассказать доброму отцу, что его усилия
помочь индейцам были более чем успешными. Вот как полу-
чилось, что я опять остался с ним ночевать. Он поведал мне
о своей деятельности среди кроу. Среди них он был несколько
лет, достаточно долго, чтобы изучить их язык. Подобно
большинству этих пограничных иезуитов, он умел делать
много вещей. Он хорошо знал медицину вообще и хирургию
в частности. Он мог построить бревенчатый домик, починить
на повозке сломанное колесо. Произвести топографическую
съемку и распланировать на местности оросительные каналы.
И при этом он был искусным рыболовом и метким стрелком.
Однажды я встретился с ним вечером в низовьях реки Милк.
Он только что посещал некоторых своих далеких прихожан
и на короткое время пустил лошадей пастись. Он что-то
поджаривал на маленьком огне и, посмотрев на меня снизу
вверх, пригласил присесть рядом с ним и отужинать вместе.
— Это барсук,—сказал он,— я его только что убил.
— Но,—заспорил я,— барсуки непригодны для пищи.
Я никогда не слышал ни от кого, что он ест барсуков.
Не так ли?
— Мой сын,— отвечал он, неторопливо поворачивая мя-
со вокруг жарких углей,—все, что создал Бог, годится, все
для нас пригодно, если мы только можем раздобыть это. Вот
барсук, он добыт мной, я голоден. Вот почему я жарю это
мясо: я убил его, и он теперь мой—и я утоляю свой голод.
— Но позвольте!—Я подошел и присел к его огню.—
Когда вы отправлялись в поездку, почему вы не наполнили
продуктами продовольственные сумки на вашей повозке?
— Я сделал это. Эти сумки вы можете видеть, они на
своих местах. Но, кроме небольшого количества соли и пер-
720
ца, в них ничего нет, они теперь пусты. Люди, которых
я посетил, очень бедны, и я раздал им все.
Да, это было так. Они отдавали нуждающимся все, эти
иезуиты на Границе. Отдавали все свои силы и знания, физи-
ческие силы и память, отдавали даже самое необходимое для
жизни в их усердии «собрать язычников под сень Бога».
Этот 60-летний человек мог (я знал такие случаи) немед-
ленно отправиться в путь и ехать всю ночь напролет через
буран в сорокаградусный мороз, чтобы посетить одного
умирающего индейца, который посылал за ним для получе-
ния последнего напутствия!
«Заблуждение фанатика», «глупость», скажут многие из
вас. А может быть, правильнее будет, если мы будем от-
носиться ко все еще существующим подобным людям с ува-
жением и чем-нибудь сродни благоговению? К таким людям,
готовым ради веры, которую они имеют и хранят, вынести
все, что для этого потребуется.
Но продолжу дальше свой рассказ.
Приехав домой, я поставил на конюшню лошадь и пошел
в комнату повесить гетры и шпоры. Я застал Нэтаки в по-
стели с распухшими от слез глазами. Увидев меня, она
вскочила и прижалась ко мне.
— Они умерли,— крикнула она,— умерли оба! Моя дочь,
моя красавица дочь, и Всегда Смеется. Они так любили друг
друга, и оба умерли! Оба утонули в Вездесущей Воде *.
И она рассказала мне отрывочно в промежутках между
рыданиями то, что Берри прочитал в полученной утром
газете. Яхта Эштона затонула в сильную бурю, и все, кто
были на борту, погибли. Я разыскал Берри, он молча протя-
нул мне газету. Все было, к несчастью, правдой. Никогда
больше мы не увидим Эштона и Диану. Их яхта со всем, что
было на ней, лежала на дне Мексиканского залива.
Грустная пора наступила для всех нас. Берри с женой
отправились к себе в комнату. Старая миссис Берри и Жен-
щина Кроу горевали, сидя внизу, у реки. Я вернулся к себе,
чтобы утешить как мог Нэтаки. Рабочие сами варили себе
ужин. Долго, до глубокой ночи, я разговаривал со своей
маленькой женой; я говорил ей все, что мог придумать,
чтобы смягчить ее горе и свое собственное. Но в конце
концов своего рода утешение нашла и она. Я подбросил
несколько поленьев в камин и откинулся на спинку стула.
Она молчала уже несколько минут.
* Мо-то-йи-ок-и—океан.
26 № 925
721
— Иди сюда,— позвала она.
Я подошел и сел рядом с ней; она схватила мою руку
своей дрожащей рукой.
— Вот, что я сейчас думала,— начала она, запинаясь, но
голос ее окреп, и она продолжала: — Вот что. Они ведь
умерли вместе? Да. Я думаю, когда они увидели, что должны
утонуть, они крепко обнялись и сказали, если успели, друг
другу несколько слов и даже поцеловались, хотя там, может
быть, были другие люди. Ведь мы бы так сделали, правда?
- Да.
— Ну так вот,— закончила она,— не так уж это плохо,
как могло бы быть, потому что никому не пришлось горе-
вать по погибшим. Все мы должны когда-нибудь умереть, но
я думаю, что Солнце и бог белых милостивы, когда тем, кто
любит друг друга так, как Эштон и Диана, даруют такую
смерть.
Она встала и, сняв со стены и полки маленькие подарки,
сделанные ей Дианой, тщательно уложила их на дно сундука.
— Я не могу вынести сейчас вида этих вещей; когда-
нибудь, когда я привыкну к мысли, что ее нет, я выну их
и поставлю опять на место.
Нэтаки опять легла в постель и уснула, а я еще долго
сидел перед угасающим огнем, размышляя о том, что она
сказала.- Годы шли, и я впоследствии все лучше стал созна-
вать, что Нэтаки была... нет, я не скажу, что я думал. Может
быть, кое-кто из вас, кто умеет чувствовать, сам заполнит
пропущенное.
Прошло несколько лет, пока подарки Дианы снова заня-
ли свое место в нашем доме, чтобы восхищать глаз и радо-
вать душу обитателей. Но много раз я видел, как Нэтаки
тихонько вынимала из сундука портрет своей названой до-
чери и поглядывала на него с любовью; она уходила, чтобы
грустить в одиночестве.
Глава XXXVII
Последние годы
Последние стада бизонов исчезли в 1883 году. Весной
1884 года у набережной Форт-Бентона пришвартовалась
большая флотилия пароходов; среди них были «Блэк Хиллс»
и «Дакота» — суда больших размеров и грузоподъемности.
«Дакота» приходила в форт только один раз в навигацию,
когда Миссури наполнялась до краев от таяния снегов в го-
рах. Большие суда пришли в последний рейс, и не только
большие; кончилась навигация и всех меньших пароходов.
722
Железная дорога уже подошла близко. Она пересекла Да-
коту и быстро ползла по прериям Монтаны. Пароходы,
пришвартовывавшиеся на ночь, пожиравшие огромное ко-
личество дров, чтобы справиться с быстрым встречным
течением Миссури, не могли конкурировать с поездами.
Железная дорога наконец вступила в область Скалистых
гор. Ветка дороги прошла через Форт-Бентон, 1рейт-Фоллс
и Хелину в Бьютт, а магистраль пересекла хребет по пе-
ревалу Ту-Медисин. В вагонах железной дороги из Штатов
прибыло множество иммигрантов, над которыми старожилы
смеялись.
— Чего они сюда едут? — спрашивали старожилы.— Что
они будут здесь делать, эти мужчины в котелках и хрупкие
женщины?
Скоро все разъяснилось. Новые пришельцы селились
в долинах и приобретали право пользоваться водой. Они
пооткрывали магазины в городах и узловых пунктах дорог
и снизили уровень цен до счета на десятки центов. Они даже
аккуратно сдавали сдачу медяками. До этого катушка ниток,
даже ламповый фитиль продавались за два четвертака. Ста-
рые владельцы магазинов и торговцы с их привычкой к не-
торопливому, не мелочному ведению дел не могли удержать
свои позиции при новом порядке вещей. Они не могли изме-
нить сложившихся в течение всей жизни привычек, и одного
за другим пришельцы вытеснили их из торговли.
Больше всего страдали те, кто был женат на индиан-
ках,— «мужья скво», как их называли презрительно,— и,
странно сказать, злейшими их врагами оказались не муж-
чины, а жены новых пришельцев. Они запрещали своим
детям общаться с детьми-полукровками, а в школе положе-
ние последних было невыносимым. Белые дети били их
и давали им оскорбительные прозвища. Эта ненависть к «му-
жьям скво» перешла и в область политики. Одного из «му-
жей скво», разумного, приветливого, бесстрашного человека,
каких я знал мало, выдвинули кандидатом на пост шерифа
графства по списку партии, всегда побеждавшей на выборах.
Из всех кандидатов партии только он один не прошел на
выборах. Его провалили. Белые жены так приставали к сво-
им мужьям и братьям, так бурно протестовали против из-
брания «мужа скво» на какой бы то ни было пост, что им
удалось добиться его поражения. И «мужья скво» один за
другим переехали в единственное место, где они могли жить
спокойно, где не было ни одного врага ближе чем на сто
миль,—в резервацию. Здесь они поселились, чтобы дожи-
вать оставшиеся дни. Одно время «мужей скво» было сорок
два; сейчас мало кто из них остался в живых.
26*
723
Я хотел бы исправить распространенное мнение о «мужь-
ях скво», по крайней мере о тех, кого я сам знал,— о муж-
чинах, женившихся на индианках из племени черноногих.
В дни жестокой крайней нужды индейцев «мужья скво» раз-
давали все, что могли, довольствуясь тем, что оставляли
немного бекона и муки для своих семейств, а случались дни,
когда в доме у иных семей не оставалось и этого, так как они
все уже раздали. Иногда они голодали вместе с индейцами.
Разбросанные по резервации «мужья скво» построили себе
чистенькие домики и скотные дворы и обнесли свои сенокосы
изгородями — все это служило предметным уроком для ин-
дейцев. Больше того, они помогали своим краснокожим
соседям строить бревенчатые дома и конюшни, проклады-
вали трассы для оросительных канав, учили индейцев пахать
и обращаться с сенокосилкой. И все это делалось без всякой
мысли об оплате или выгодах. Если вы зайдете в дом
черноногого, то почти всегда увидите чистый пол, оконные
стекла без единого пятнышка, все в полном порядке, швей-
ную машину и стол, накрытый красивым покрывалом, кро-
вать, застланную чистыми, ярких цветов покрывалами, ку-
хонную утварь и посуду начищенной, безупречно чистой.
Этому научили их не правительственные полевые инструк-
торши. Черноногие научились всему этому у скво, у инди-
анок, вышедших замуж за белых. Я видел сотни домов
белых — их сколько угодно в каждом городе,—настолько
грязных, населенных такими неряшливыми жильцами, что
приходится отворачиваться от них в полном отвращении;
ничего подобного я не видел у черноногих.
В дни благополучия при хорошем агенте, когда у них было
много быков на продажу, черноногие покупали много мебели, даже
хорошие ковры. Однажды ко мне зашел в такое время один друг; мы
сидели и курили.
— У тебя есть книжка с картинками мебели,— сказал он,— по-
кажи мне лучшую кровать из тех, что в ней есть.
Я взял книгу.
— Вот, смотри,—указал я на рисунок,—целиком из меди, са-
мые лучшие пружины; цена—80 долларов.
— Выпиши ее,—сказал он,— я хочу иметь такую кровать. Ведь
это только цена двух быков, разве это дорого?
— Есть другие кровати,— продолжал я,— такие же хорошие на
вид, частью из железа, частью из меди, а стоят они много меньше.
— Э! — воскликнул он.— Старик Хвостовые Перья из-за Холма
купил кровать за пятьдесят долларов. Я хочу иметь самую лучшую.
Не знаю, что делали бы черноногие при заключении договоров
с правительством, не будь с ними «мужей скво»; как бы индейцы
избавились без них от агентов, о которых лучше не вспоминать, так
как именно «мужья скво» дрались за черноногих и вынесли на своих
724
плечах всю тяжесть борьбы. Я знаю, что один из агентов приказал
своей полиции убить при первой встрече одного «мужа скво», кото-
рый сообщил о его воровстве в Вашингтон; знаю, что другие агенты
высылали «мужей скво» из резервации, разлучая их с семьями, за то,
что эти люди слишком открыто говорили о темных махинациях
агента. Но временами пост агента занимали хорошие, честные,
способные люди, при которых индейцы в известной мере восстанав-
ливали утраченное благополучие. К сожалению, такие люди недолго
оставались на своем месте. При смене правительства новые власти
всегда увольняли их.
Но одно дело «мужьям скво» так и не удалось провести: они не
смогли избавить резервацию от стад королей скота. Эти важные
люди устанавливали «взаимопонимание» с некоторыми агентами,
а иногда с весьма влиятельными политическими деятелями. Стада
королей скота оставались в резервации, размножались и портили
сочные пастбища. Большинство индейцев и «мужей скво» заботливо
пасли свои маленькие стада в каком-нибудь подходящем месте, как
можно ближе к дому. Но неизменно, один раз весной, один раз
осенью, устраиваемый королями скота сбор стад для клеймения
охватывал резервацию, как пожар. Тридцать или сорок объездчиков
на резвых лошадях налетали на такое маленькое индейское стадо.
Часть сгоняемого скота смешивалась с индейским скотом, но объ-
ездчики не останавливались, чтобы отделить чужой скот, им было
некогда. Они гнали весь скот в отдаленный пункт, в загон для
клеймения, и владелец маленького стада навсегда терял большую
или меньшую часть скота. Наконец, как мне говорили, индейцы
настояли перед Управлением, чтобы южную и восточную стороны
резервации обнесли изгородью, рассчитывая, что чужой скот не
сможет проникать на индейскую территорию, а их собственный скот
останется на ней. Огораживать западную и северную стороны не
было надобности, так как западную границу резервации образуют
Скалистые горы, а северную — Канадская пограничная линия. По-
стройка изгороди обошлась в 30 000 долларов, а потом короли
скота получили разрешение на выпас 30 000 голов скота на огоро-
женной территории...
Конец черноногих едва не наступил прошлой зимой*.
Управление по делам индейцев постановило, что трудоспо-
собные будут лишены рационов. В этой голой местности нет
никаких шансов получить работу, так как скотоводческие
фермы немногочисленны и отстоят далеко- друг от друга.
Даже если человеку удастся наняться на работу на три
месяца в летнее время — вещь почти невозможная, то его
заработка ни в коем случае не хватит на то, чтобы содержать
семью весь год. В январе один мой друг писал мне: «Сегодня
я побывал в резервации и посетил многих старых друзей.
* Точная дата написания этой главы Д. Шульцем нам неизвестна. Первая
публикация повести в виде книги—1907 г., В «Форест энд стрим» отдельными
выпусками она могла выходить и ранее.
725
В большинстве домов продовольствия очень мало, большей
частью нет ничего, и народ грустно сидит вокруг печки
и пьет ягодный чай». Берри и я ушли со старожилами
в резервацию. Мы продали Форт-Конрад. Берри купил дело
торговца в резервации — права и товары — за 300 долларов.
Я вбил себе в голову сумасшедшую мысль, что хочу
стать овцеводом. Отыскав хорошие источники воды и луга
милях в двенадцати выше Форт-Конрада, я построил неско-
лько хороших хлевов и дом, заготовил большие скирды сена.
Скотоводы спалили мое хозяйство. Думаю, они поступили
правильно, так как источник, который я отыскал, служил
единственным водопоем на много миль кругом.
Я бросил почерневшие развалины и последовал за Берри.
Хорошо, что скотоводы спалили мой дом, ибо благодаря
этому я могу сказать с чистым сердцем, что не принимал
участия в опустошении некогда прекрасных прерий Мон-
таны. Мы с Нэтаки построили себе дом в прелестной долине,
где росла высокая зеленая трава. Строился он долго. В го-
рах, где я рубил лес для дома, так хорошо жилось в палатке
под величественными соснами, что мы с трудом отрывались
на два дня, чтобы доставить домой воз материала. В лесу нас
отвлекало от рубки множество приятных вещей; топор стоял
прислоненный к пню в течение долгих мечтательных дней,
в то время как мы уходили ловить форель, выслеживали
оленей или медведей или же просто сидели у палатки, слушая
шум ветра в верхушках сосен, глядя на белок, воровавших
остатки нашего завтрака, или на важно выступающего слу-
чайного тетерева.
— Какой здесь покой,— сказала однажды Нэтаки,— как
прекрасны сосны, как прелестны хрупкие цветы, растущие
в сырых тенистых местах! И все же есть что-то пугающее
в больших лесах. Люди моего племени редко решаются
входить в них поодиночке. Охотники всегда отправляются
в лес вдвоем или по три-четыре человека, а женщины, когда
нужно рубить жерди для палатки, ходят большой компанией
и всегда берут с собой мужей.
— Но чего они боятся? — спросил я.— Не понимаю, чего
им опасаться.
— По многим причинам,— ответила она.— В лесу легко
может затаиться враг и убить, не рискуя сам ничем. А потом,
потом говорят, что в этих обширных темных лесах живут
духи. Они следуют за охотником либо крадутся рядом с ним
или впереди него. Ясно, что они тут, так как случается, они
наступят на сучок, и слышится треск, или опавшая листва
зашуршит у них под ногами. Некоторые, говорят, даже
видели этих духов, выглядывающих из-за деревьев вдали.
726
У них страшные, широкие лица с большими злыми глазами.
Мне даже иногда казалось, что они идут за мной следом. Но
хоть я ужасно боялась, я все же продолжала спускаться вниз,
к ручью, за водой. Больше всего мне бывает страшно, когда ты
уходишь далеко в лес и прекращаются удары твоего топора.
Я останавливаюсь и прислушиваюсь; если ты снова начина-
ешь стучать топором, то, значит, все хорошо, и я продолжаю
заниматься своим делом. Но если надолго наступает тишина,
я начинаю бояться сама не знаю чего; всего — неясной тени
кругом в отдаленных местах, ветра, шевелящего верхушки
деревьев, который как будто шепчет что-то непонятное. Ох,
я так пугаюсь и, крадучись, пробираюсь к тебе посмотреть,
там ли ты еще, не случилось ли с тобой чего-нибудь...
— Постой, как же это? — прервал я ее.— Никогда тебя не
видел.
— Да, ты меня не видел. Я иду очень тихо, очень осто-
рожно, точь-в-точь как один из этих духов, о которых народ
рассказывает, но я всегда вижу тебя. Ты, бывает, сидишь на
бревне или лежишь на земле и куришь, постоянно куришь.
Тогда, успокоившись, я возвращаюсь назад так же тихо, как
пришла.
— Но почему, когда ты приходишь ко мне,—спросил
я,— почему ты не подойдешь ближе и не сядешь поговорить
со мной?
— Если бы я это сделала,— ответила она,—то ты еще
долго сидел бы, ничего не делая, покуривая и разговаривая
о разных вещах, о которых ты вечно мечтаешь и думаешь.
Ты разве не знаешь, что лето уже кончается? А я так хочу
видеть наш дом уже построенным. Я хочу, чтобы у меня был
свой дом.
После такой беседы я некоторое время более усердно
работал топором, а потом опять наступала апатия, опять
шли дни безделья, прогулок у ручья или на суровых горных
склонах. Но до того, как выпал снег, наш скромный дом был
уже готов и оборудован. Мы были довольны.
Следующей весной после непродолжительной болезни
умерла мать Нэтаки. Когда тело покойницы закутали в оде-
яла и бизоньи шкуры и крепко перевязали сыромятными
ремнями, Нэтаки сказала мне, чтобы я приготовил гроб. На
сто пятьдесят миль кругом нельзя было купить пиленого
леса, но отцы-иезуиты, построившие недалеко от нас мис-
сию, великодушно дали мне нужные доски, и я изготовил
длинный ящик высотой более трех футов. Затем я спросил,
где копать могилу. Нэтаки и родственники пришли в ужас.
— Как,— воскликнула она,— хоронить мать в яме, в чер-
ной, тяжелой, холодной земле? Нет! Агент запретил
727
хоронить мертвых на деревьях, но он ничего не говорил
насчет того, что нельзя оставлять умерших в гробу
на земле, наверху. Отвези ящик на склон холма, где
лежат останки Красного Орла и других наших родствен-
ников, а мы потом все поедем за тобой в другом фургоне.
Я сделал, как мне было сказано, и, проехав вверх по
долине с полмили, свернул по склону вверх к тому месту, где
на небольшой горизонтальной площадке уже стояло с пол-
дюжины грубосколоченных гробов. Вынув ящик из фургона,
я поставил его неподалеку от остальных и, работая киркой
и лопатой, подготовил под него абсолютно ровное местечко.
Тут подъехали остальные, друзья и родственники, среди них
даже трое мужчин, тоже родственников покойной. Ни разу,
ни раньше, ни позже, я не видал, чтобы мужчины присут-
ствовали на похоронах. Они всегда остаются в палатках
и горюют там об умершем. Присутствие мужчин показы-
вало, какой большой любовью и уважением пользовалась
мать Нэтаки.
С момента кончины матери Нэтаки не спала, не прикаса-
лась к еде, все время плакала. Сейчас она стала настаивать
на том, чтобы последний обряд выполнили только мы вдво-
ем. Мы перенесли плотно закутанное тело и уложили его
в большой ящик, осторожно и бережно, а затем разместили
по бокам и в ногах замшевые мешочки, маленькие сыромят-
ные сумки с иголками, шилами, нитками и всякими вещами
и безделушками, которые покойница так тщательно хранила.
Я поднял и положил на место две доски, образующие крыш-
ку. Теперь плакали уже все, даже мужчины. Я приставил
гвоздь к доске и забил его наполовину. Как ужасно звучали
удары молотка, гулко отдаваясь в большом полупустом
ящике! До этого момента я держался довольно хорошо, но
холодный, резкий, оскверняющий стук молотка окончатель-
но расстроил меня. Я отшвырнул инструмент, сел и, несмот-
ря на все усилия сдержаться, заплакал, как и все.
— Не могу,— повторил я,— не могу забивать гвозди.
Нэтаки подошла ко мне, села, прислонилась к моему
плечу и протянула дрожащие руки к моим.
— Наша мать! — выговорила она наконец.— Наша мать!
Подумай, мы никогда, никогда больше ее не увидим. Почему
она должна была умереть, когда еще не начала даже ста-
риться?
Один из мужчин вышел вперед.
— Идите оба домой, я прибью доски.
В наступающих сумерках мы с Нэтаки поехали домой,
распрягли лошадей и пустили их щипать траву. Потом,
войдя в затихший дом, легли спать. Позже пришла верная,
728
как всегда, добрая Женщина Кроу; я слышал, как она раз-
водила огонь в кухонной плите. Она внесла лампу, потом чай
и несколько ломтей хлеба с мясом. Нэтаки спала. Нагнув-
шись ко мне, Женщина Кроу прошептала:
— Будь теперь с ней еще ласковее, чем раньше, сынок.
Потерять такую добрую мать! На земле не сыскать другой
такой доброй. Нэтаки так будет не хватать ее. Ты должен
теперь быть для нее и мужем и матерью.
— Буду,— ответил я, беря ее за руку.— Ты знаешь,
что буду.
Тогда она вышла из комнаты и удалилась из дома так же
тихо, как появилась. Много, очень много времени прошло,
пока к Нэтаки вернулась свойственная ей живость. Даже
несколько лет спустя она иногда будила меня ночью с пла-
чем, чтобы говорить о матери.
Раз уж рельсы железнодорожной магистрали пересекли страну,
которую, как сказал Большое Озеро, никогда не осквернят огненные
фургоны, то мы можем, думал я, с таким же успехом ездить в них
Но понадобилось много времени, чтобы убедить Нэтаки решиться
на поездку по железной дороге. Когда она серьезно заболела, я уго-
ворил ее показаться знаменитому доктору, жившему нс очень далеко
в городе, человеку, много для меня сделавшему, об изумительных
хирургических операциях которого я мог рассказывать без конца.
Однажды утром мы сели в задний пульмановский вагон поезда
и отправились в дорогу. Нэтаки сидела у открытого окна. Мы скоро
въехали на мост, перекинутый через очень глубокий каньон. Нэтаки
взглянула вниз, удивленно и испуганно вскрикнула и упала на пол,
закрыв лицо руками. Я усадил ее на место, но она не сразу успоко-
илась.
— Дно, казалось, так страшно далеко,— сказала она,— что, если
бы мост сломался, мы все погибли бы.
Я заверил ее, что мосты не могут ломаться, что люди, строящие
их, знают, сколько мост может выдержать, а это больше того, что
можно нагрузить в поезд. После этой поездки она перестала бояться.
Ей нравился быстрый плавный ход поезда, а ее любимым местом
в хорошую погоду стало кресло на открытой задней платформе
последнего вагона.
Мы не пробыли в поезде и пятнадцати минут, как я вдруг
сообразил, что совсем не подумал об одной вещи. Взглянув на
сидевших кругом дам, одетых в хорошо сшитые из дорогих тканей
платья, в роскошных шляпах, я понял, что Нэтаки в своей одежде —
женщина совсем другого круга. На ней было простое бумажное
платье, шаль и пикейная шляпа с козырьком спереди и сзади; все это
в резервации считалось очень шикарным, как когда-то в Форт-
Бентоне, во времена торговцев бизоньими шкурами. К моему удив-
лению, несколько дам в вагоне подошли к Нэтаки поговорить
и держались в разговоре с пей очень мило. Мою маленькую жену
очень порадовали, даже взволновали эти беседы.
729
— Я не думала,— сказала она мне,— что белые женщины захотят
со мной разговаривать; я думала, что они все ненавидят индианок.
— Многие действительно ненавидят,— ответил я,— но это жен-
щины другого класса. Есть женщины и женщины. Моя мать такая
же, как разговаривавшие с тобой. Обратила ли ты внимание на их
платья? — добавил я.— Ты должна одеваться, как они. Я рад, что мы
приедем в город вечером. Ты должна одеться, как они, прежде чем
мы пойдем в больницу.
Поезд прибыл в город по расписанию, и я быстро повел и поса-
дил Нэтаки в кэб, а из него мы прошли через боковой вход в отель
и наверх, в номер, заказанный по телеграфу. По случаю субботнего
вечера магазины еще были открыты. Я нашел в универсальном
магазине продавщицу, которая поехала со мной в отель, чтобы
снять мерку с Нэтаки. Через час Нэтаки уже надела блузку и юбку
и изящное дорожное пальто. Как она радовалась этим вещам и как
я гордился ею! Нет ничего, думал я, что можно считать достаточно
хорошим, чтобы служить одеждой для этой верной, испытанной
женщины, доброта, нежность и врожденное благородство души
которой светятся в ее глазах.
Обедали мы у себя в комнате. Я вдруг вспомнил, что упустил из
виду одну часть туалета — шляпу, и вышел купить ее. В холле отеля
я встретил знакомого художника и попросил его помочь мне вы-
брать эту важную принадлежность туалета. Мы пересмотрели, как
мне казалось, штук пятьсот и наконец остановились на вещице из
коричневого бархата с черным пером. Мы отнесли ее наверх в но-
мер, и Нэтаки ее примерила. «Мала»,—решили все; пришлось от-
правиться обратно за другой шляпой. Но по-видимому, шляп боль-
шого размера не было, и я не знал, что делать.
— Они не садятся как следует на голову,— объяснил я продав-
щице,— их нельзя надеть вот так,— при этом я приподнял свою
шляпу и нахлобучил обратно.
Девушка посмотрела на меня с удивлением.
— Что вы, дорогой сэр! — воскликнула она.— Женщины так
шляпы не носят. Они надевают их неглубоко, сверху на голову
и прикалывают к прическе большими булавками, шляпными бу-
лавками.
— А, вот как, понимаю,— сказал я,— тогда дайте опять ту
шляпу и несколько булавок; конечно, теперь все наладится.
Но не так-то просто нам это удалось. Нэтаки носила волосы
заплетенными в две длинные косы, связанные вместе и спускавшиеся
ей на спину. Эту шляпу никак нельзя было приколоть, если не
сделать ей прическу помпадур или как там она называется, одним
словом, если не собрать волосы пучком сверху, а на это она,
конечно, не соглашалась. Да и я этого не хотел; мне нравились эти
длинные, тяжелые косы, свисающие низко, ниже талии.
— Я придумал,— сказал мой друг, которому самому пришлось
немало поездить верхом — он был, собственно говоря, известный
объездчик скота,— надо просто пришить кусочек резиновой тесьмы, как
на сомбреро. Резинку пропустим под косы, к самой голове, и готово.
Магазин уже закрывался, когда я наконец добыл резинку, нитки
и иголку, и Нэтаки села пришивать тесемку. Шляпа держалась. Ее
730
с трудом можно было сбить с головы. Усталые, испытывая сильную
жажду, мы с художником удалились на поиски чего-нибудь шипуче-
го, а Нэтаки отправилась спать. Когда я вернулся, оказалось, что
она и не думала спать.
— Как чудесно! — воскликнула она.— Здесь все, чего можно то-
лько пожелать. Просто нажимаешь черненькую штуку, и кто-нибудь
является выполнять твои распоряжения, подать тебе обед, воду —
все, что тебе нужно. Поворачиваешь кран, и, пожалуйста, вот вам
вода. Один поворот — и молнийная лампа загорается или гаснет.
Чудесно, чудесно. Я жила бы здесь отлично.
— Разве это лучше, чем наша славная палатка того времени,
когда мы кочевали, когда мы разбивали, бывало, лагерь на этом
самом месте, где теперь стоит город, и охотились на бизонов?
— О нет, нет, это не похоже на то дорогое, ушедшее, прошлое
время. Но это время ушло. Раз мы вынуждены идти путем белых,
как говорят вожди, то давай возьмем лучшее, что встречается нам
на этом пути, а здесь ведь очень хорошо.
Утром мы поехали в больницу и поднялись на лифте на верхний
этаж в указанный нам кабинет. Сестры уложили Нэтаки в постель.
Нэтаки сразу же в них влюбилась. Потом пришел доктор.
— Вот это он,— показал я,— тот, кто меня спас.
Она села в постели и обхватила его руку обеими руками.
— Передай ему,— попросила она,— что я буду послушна и тер-
пелива. Какое бы горькое лекарство он мне ни дал, я его приму,
какую бы боль он мне ни причинил, я не буду кричать. Скажи ему,
что я хочу поскорее поправиться, чтобы ходить и работать и быть
опять счастливой и здоровой.
— Ничего опасного нет, хирургический нож здесь даже не ну-
жен,— сказал доктор.— Недельку в постели, попринимать лекарства,
и она сможет отправиться домой совершенно здоровой.
Приятная новость для Нэтаки. Она весело щебетала, как воль-
ная птичка, с утра до вечера.
Сестры и сиделки все время приходили поговорить и пошутить
с ней, а когда не было меня, чтобы служить им переводчиком, они
все-таки, по-видимому, понимали друг друга. Нэтаки как-то умела
дать им понять, что она думает. В любое время дня даже вниз, до
холла, доносился ее веселый смех.
— Ни разу в жизни,— сказала старшая сестра,— я не видела
такой веселой, простой, счастливой женщины. Вам повезло, сэр, что
у вас такая жена.
Потом наступил день, когда мы смогли снова отправиться
домой. Долгое время потом Нэтаки все говорила о чудесах, которые
она видела. Вера ее в черноногих лекарей, мужчин и женщин, исчез-
ла, и она не колеблясь заявляла об этом. Она рассказывала о пора-
зительном умении, с каким доктор оперировал в больнице пациен-
тов и излечивал их; о его чудесной молнийной лампе *, при помощи
которой можно видеть сквозь кожу и мускулы кости человека, весь
его скелет. Все племя заинтересовалось этими рассказами, люди
* В данном случае авюр говорит о рентгеновском аппарате.
731
приходили издалека послушать ее. После этого многие страдавшие
всевозможными болезнями отправились в большую больницу к на-
шему доктору с полной верой в возможность излечения.
Я всгюхминаю, как на обратном пути мы увидели мужчину и двух
женщин, накладывавших сено на телегу. Мужчина стоял наверху на
сене, а женщины непрерывно подавали ему вилами громадные охап-
ки сена, не обращая внимания на сильную жару. Моя маленькая
жена удивилась и возмутилась.
— Никогда не думала,— сказала она,— что белые мужчины мо-
гут так дурно обращаться со своими женщинами. Черноногие не так
жестоки. Я начинаю думать, что белым женщинам живется гораздо
тяжелее, чем нам.
— Ты права,— отозвался я,— большинство бедных белых жен-
щин—рабыни: им приходится вставать в три-четыре часа утра,
готовить еду три раза в день, шить, чинить и стирать одежду детей,
мыть полы, работать на огороде, и, когда наступает ночь, у них едва
хватает силы заползти в постель.Как ты думаешь, ты могла бы все
это делать?
— Нет,— ответила она,— не могла бы. Хотела бы я знать, не
потому ли белые женщины так нас не любят, что им приходится
тяжело работать, в то время как у нас много досуга, мы можем
отдыхать, ходить в гости или ездить верхом по прекрасной прерии.
Конечно, паша жизнь лучше. А ты... счастлив был тот день, когда ты
решил сделать меня своей маленькой женой.
Шли безмятежные годы нашей жизни с Нэтаки. Наше
стадо все разрасталось; дважды в год его сгоняли на клейме-
ние вместе с остальным скотом резервации. Я провел две
оросительные канавы и сеял траву на сено. Работать прихо-
дилось мало, и мы каждую осень ездили куда-нибудь в Ска-
листые горы с друзьями или по железной дороге в более
далекие места. Иногда мы садились в лодку и неторопливо
спускались по течению, останавливаясь в палатке на берегу
Миссури, и отъезжали вниз от Форт-Бентона на 300 —
400 миль, возвращаясь домой по железной дороге. Пожалуй,
путешествие по воде мы любили больше всего. Вечно маня-
щее бурное течение, мрачные скалы, заросшая красивым
лесом безмолвная долина—все это таило в себе особое
очарование, каким не обладало ни одно место в горах. Во
время одного такого путешествия по реке Нэтаки пожалова-
лась на острую боль в кончиках пальцев правой руки.
— Это просто ревматизм,— сказал я,— скоро пройдет.
Но я ошибся. Боль становилась все сильнее, и мы, бросив
лодку в устье реки Милк, сели на первый поезд, шедший
в город, где жил наш доктор, и снова очутились в больнице,
в той самой палате. Те же добрые сестры и сиделки окружили
Нэтаки, пытаясь облегчить ее боли, ставшие мучительными.
Пришел доктор, пощупал пульс, вынул стетоскоп и стал
передвигать его из одной точки в другую, пока наконец не
732
остановился на правой стороне шеи, у ключицы. В этой точке
он долго слушал, и я начал волноваться.
— Это не ревматизм,—говорил я себе,—что-то неладно
с сердцем.
Доктор отдал какое-то распоряжение сиделке, потом по-
вернулся к Нэтаки:
— Не падайте духом, дружок, мы вас вытащим.
Нэтаки улыбнулась. Она стала задремывать под влияни-
ем принятого снотворного; мы вышли из палаты.
— Ну, друг мой,— сказал доктор,—на этот раз я мало
что могу сделать. Может быть, она проживет еще год, хотя
это сомнительно.
Одиннадцать месяцев мы все делали, что могли, но на-
ступил день, когда моя верная, любимая, мягкосердечная
маленькая жена скончалась и я остался один. Днем я думаю
о ней, по ночам она мне снится. Я хотел бы веровать,
думать, что мы снова встретимся на том берегу. Но все для
меня покрыто мраком.
Послесловие
Друг черноногих
Джеймс Шульц и его повести
Литературное наследие замечательного американского писателя
Джеймса Шульца известно советскому читателю далеко не доста-
точно.
Джеймс Уиллард Шульц родился в Бунвилле (штат Нью-Йорк)
26 августа 1859 г.
«Родные мои,— вспоминал впоследствии он,— принадлежали
к старому гордому пуританскому роду» (с. 523). Однако рутина
размеренной жизни маленького городка Новой Англии с детских лет
претила любознательному и живому мальчику. Шульц любил лес
и реку, ружье и удочку. «С ранней юности,— писал он,— я чув-
ствовал себя счастливым только в большом лесу...» (с. 463).
Официальные школьные премудрости его не увлекали. Другое
дело — книги о путешествиях. Только что кончилась гражданская
война, когда Север воевал против Юга. Молодая американская
нация неудержимо устремилась на Запад. М. Льюис, Д. Кларк,
Д. Кэтлин становятся любимыми авторами Шульца.
Однако после школы по настоянию родителей, мечтавших о его
карьере офицера, молодому Джеймсу пришлось заниматься в Пик-
скил милитари академи, готовившей к поступлению в Уэст Пойнт —
высшее офицерское училище США.
Но желание увидеть собственными глазами Запад его не остави-
ло. И вот в 1877 г. он добился разрешения у матери и опекуна на
поездку за Миссисипи для охоты на бизонов при условии возвраще-
ния осенью и продолжения учебы. Как признавался Д. Шульц, «я не
сдержал своего слова: свободная жизнь на Западе привела меня
в восторг, и я нс смог вернуться обратно». На территории нынеш-
него штата Монтана он встретился с индейцами-черноногими и на-
всегда связал себя с ними: сначала как член одного из этих племен —
южных черноногих, пикуни (пиеган), затем как автор многочислен-
ных повестей на сюжеты из их жизни.
Время, когда Шульц прибыл к индейцам северных прерий, было
переломным в их жизни. Весной 1879 г. поредевшие стада бизонов —
основы жизни и благосостояния кочевых индейских племен — стали
покидать пределы Канады и предгорья Скалистых гор. Однако
южнее Миссури, где обосновался Шульц, бизонов было еще много.
Он успел увидеть своими глазами и принять участие в знаменитой
конной охоте индейцев на бизонов — охоте, по-спортивному захва-
тывающей и очень опасной. Выбрав удобный момент, всадники во
весь опор мчались на специально обученных лошадях вслед за
бизонами, стреляя из луков и ружей. Нередко лошадь ломала ноги
в норах грызунов, которыми были усеяны прерии, и всадник падал
734
Племена черноногих и их соседи в Канаде (к 1725 г.)
и получал тяжелую травму или погибал. Иногда раненый бизон
бросался на охотника и поднимал его на рога. Пережитые в прериях
приключения позднее нашли отражение на страницах повестей
Шульца и сообщили его книгам неповторимую достоверность и осо-
бый колорит.
Друзья Шульца — Джозеф Кипп и Хью Монро — ввели его
в состав племени пикуни, он женился на индианке Мутси-авотан-
аки—Женщине С Хорошим Щитом (в автобиографической повести
«Моя жизнь среди индейцев» она поэтично описывается автором
под именем Нэт-а-ки как «лучшее из действующих лиц» его по-
вествований).
Длинные зимние вечера Шульц проводил в вигвамах Монро
и его индейских друзей. «Я хотел узнать этот народ,— подчеркивал
Шульц,— узнать как следует, и я считал, что единственный путь для
достижения этой цели — пожить некоторое время их жизнью»
(с. 494). У костров в вигвамах вместе с Шульцем собирались слу-
шать истории о былых подвигах многочисленные гости: и старики,
вспоминавшие свою молодость (среди них герои будущих книг
Шульца—в их числе Апок, Черная Выдра, Апси), и индейская
молодежь, жадно слушавшая о прошлом.
Видимо, успел Шульц участвовать и в военных походах черно-
ногих (ведь последний набег пикуни на их основных врагов — кроу
состоялся в 1885 г., т. е. через шесть-семь лет после того, как, по
собственным словам Шульца, «он стал индейцем»). Весь ритуал
подготовки воинов-пикуни к походу, «потение в священном виг-
ваме», чувства и переживания молодого воина в бою, идущего
навстречу смертельной опасное i и, описаны им с исчерпывающим
735
знанием дела, с высокой степенью реализма, явно питавшегося
личными впечатлениями.
Как сообщал сам Шульц, финансовой основой его «индейских
дел» было участие в торговле мехами (шкурами бизонов, бобров,
волков и других животных) с индейскими племенами, а также и в та-
ком высокодоходном, но морально уязвимом деле, как торговля
спиртным. «Я не оправдываю торговлю виски,— позднее каялся сам
Шульц.— Спаивание индейцев — зло, чистое зло, и никто лучше нас
не понимал этого, когда мы разливали зелье... Во всем этом деле
была лишь одна смягчающая зло черта... По сравнению с различ-
ными правительственными чиновниками и группами политиканов,
грабившими индейцев и вынуждавшими их умирать от голода в ре-
зервациях после исчезновения бизонов, мы были просто святыми»
(с. 520—521).
После того как в 1883 г. бизоны неожиданно (как для индейцев,
так и почти для всех белых) были истреблены, Шульц начинает вести
полную скитаний жизнь: в качестве проводника по лицензии он
сопровождает охотничьи экспедиции, обследует горы и дает им
названия, участвует в организации национального парка Глейшер.
Драматичным для него стал 1903 г., когда умерла Мутси-авотан-
аки, а Шульцу, обвиненному в неразрешенной охоте на горных
баранов, чтобы избежать тюрьмы, пришлось бежать в Канаду,
а затем скитаться по другим штатам США. В Монтану он смог
вернуться только в 1915 г.
Но именно в эти годы испытаний Шульц начинает писать.
Накопленные впечатления о жизни, быте и военных подвигах индей-
цев, их мифологии начали кристаллизоваться в его многочисленных
коротких повестях. Большую роль здесь сыграл другой замечатель-
ный знаток индейцев — Джордж Гриннелл, который в издательстве
«Форест энд стрим» сначала опубликовал беллетризированные вос-
поминания Шульца под псевдонимом У. Андерсон. Первоначально
они вышли отдельными выпусками под названием «В палатках
черноногих». Затем повести Шульца стали публиковаться как само-
стоятельные книги.
Постепенно у Шульца сложился ряд характерных художествен-
ных приемов: рассказ от первого лица, придающий событиям осо-
бую достоверность, динамичное и быстрое развитие сюжета, обилие
этнографических описаний индейского быта, привычек, традиций,
обычное десяти-двенадцатизвенное членение повести.
К американскому читателю (прежде всего молодому) пришел
целый мир индейцев Шульца, с их стремлением к чести, подвигам,
благу своего племени — живых людей, иногда даже слегка идеализи-
рованных, но всегда выписанных сочно и ярко, на фоне величествен-
ной природы американского Запада.
«Широко раскинувшиеся побуревшие прерии; далекие крутые
холмы с плоским верхом; за ними огромные горы с синими склона-
ми и острыми вершинами, покрытыми снеговыми шапками; запах
Польши и дыма костров лагеря; гром десятков тысяч копыт бизонов,
бегущих по твердой сухой земле; протяжный тоскливый вой волков
в ночной тишине—как я любил все это!»—с болью восклицал
Шульц, когда юность стала невозвратным прошлым и деятельность
736
Расселение индейских племен,
упоминающихся в повестях Д. Щульца (XIX в.)
белого человека — «страшного разрушителя»—превратила многие
эайоны прежде плодородных прерий в сухую полупустыню.
Среди книг Шульца несколько особняком стоит его первая,
1втобиографическая повесть. Прежние комментаторы биографии
Шульца уже отмечали, что многие события, которые он описывает
<ак достоверно происшедшие на его глазах, в действительности он
зидеть не мог — следует еще раз напомнить, что в прериях Монтаны
?н появился только в самом конце 70-х годов XIX в. Однако сила
художественного воображения, знание прошлого индейцев, соб-
ственные впечатления сделали написанные страницы достоверными
и убедительными. История и быт черноногих в 30—70-х годах
CIX в. изображены колоритно и ярко.
Умер 88-летний Д. У. Шульц И июня 1947 г.*, получив в США
тризнание как писатель по индейской тематике, но в основном
<ак писатель, интересный для юношества,— взрослая и практичная
* К этому времени его и Мутси-авотан-аки сын — Харт Мерриам Шульц
Одинокий Волк) уже счал оршинальным скульптором.
737
Америка особо острого интереса к его творчеству не проявила.
Между тем книги Шульца не только учили добру, чести, верности
долгу. Они — интереснейший и во многом уникальный источник
знаний о прошлом североамериканских индейцев, своеобразная эн-
циклопедия жизни индейских племен Запада Северной Америки
в XIX в. Пером Шульца воссоздавались обычаи и прошлое навахов,
пуэбло-тэва, кроу, гровантров и других народов, населявших США
и Канаду от реки Саскачеван до Мексики, на территориях провинций
Альберта и Саскачеван, штатов Монтана, Вайоминг, Колорадо
и Нью-Мексико. И конечно, среди этих индейских племен наиболь-
ший интерес у Шульца вызывали племена Конфедерации черно-
ногих, с которыми он связал свою жизнь, приняв индейское имя Ап-
и-кун-и *.
Черноногие в XIX в.— типичный индейский народ прерий, кон-
ных охотников на бизонов. Бизоны — основа его благосостояния.
Охота регламентировалась строгими правилами, нарушение кото-
рых каралось в условиях племенной демократии строго, невзирая на
заслуги провинившегося (с. 385, 386).
«И что за чудесная организация этот родовой строй во всей его
наивности и простоте...— отмечал Фридрих Энгельс, характеризуя
племенную демократию индейцев.— Все вопросы решают сами за-
интересованные лица, и в большинстве случаев вековой обычай уже
все урегулировал. Бедных и нуждающихся не может быть — ком-
мунистическое хозяйство и род знают свои обязанности по отноше-
нию к престарелым, больным и изувеченным на войне. Все равны
и свободны, в том числе и женщины».
Весь материал книг Шульца прекрасно иллюстрирует это на-
блюдение Энгельса. Хотя в племени уже появляются более состо-
ятельные люди (их богатство в основном составляют табуны лоша-
дей, добытые во время военных походов), ниже определенного уров-
ня благосостояние черноногих (пока были бизоны) не опускалось.
Сироты Апок и его сестра Питаки, например, хотя и были вынуж-
дены есть жилистое мясо, но никогда по-настоящему не голодали
(с. 91, 93, 95).
Шульц показывает, как постепенно у черноногих начинают об-
разовываться элементы наследственной власти. Хотя, пока каждый
взрослый мужчина в племени был воином, первобытная демократия
была еще в полном расцвете, у черноногих стало расти влияние
отдельных вождей. В ряде повестей Шульца хорошо раскрыты авто-
ритет и влияние в первой трети XIX в. Одинокого Ходока — велико-
го вождя клана Короткие Шкуры и всего племени пикуни. По словам
индейца Апока, «все относились к нему с любовью и уважением,
потому что был он человеком смелым, справедливым, добрым
и всегда помогал беднякам» (с. 96). Вместе с тем в «Ловце орлов»
говорится о громадном вигваме Одинокого Ходока, а в «Моей
* Значение этого имени сам Шульц в разные годы объяснял по-разному.
В 1936 г. он писал, что его точный перевод с языка сиксика — Далекая Белая
Рубаха. Шульц объяснял, что это имя он заимствовал у одного из вождей
пикуни, Бегущего Журавля, который носил его в детстве, до обычной переме-
ны имени у воинов после первого похода.
738
жизни среди индейцев» рассказывается о ручных медведях-гризли,
которые одно время охраняли жилище вождя (с. 20, 574).
Как уже отмечалось, у черноногих начинает образовываться
и наследственная власть. Так, Черная Выдра — сын военного вождя
пикуни Одинокого Бизона — идет дальше своего вспыльчивого
и своенравного отца и под именем Вигвамного Шеста становится на
рубеже 70 — 80-х годов вождем всего племени пикуни.
В жизни индейцев прерий большое место занимал культ Солнца,
связанные с этим верования в «тайных помощников»—духов, свя-
щенные пляски, которые должны были обеспечить удачу на охоте
и в бою и вообще благосостояние племени. Большую роль в делах
племен играли союзы или братства воинов, без поддержки которых
вожди племен не могли начинать никаких важных дел. Шульц под-
робно и правдиво изображает обсуждение заключения мира с кроу,
для чего потребовалось согласие основных военных братств пикуни
(с. 588—589).
В дальнейшем, при падении авторитета военных братств, неко-
торые вожди приобретают особую власть и начинают применять
к членам племени открытое насилие — таков, например, изображен-
ный Шульцем вождь кайна Телячья Рубашка, которого ненавидело
и боялось все племя (с. 647).
Книги Шульца, наконец, уникальный источник по всей истории
того сложного политического образования индейцев, которое в ли-
тературе получило название «Конфедерация черноногих». Как сооб-
щает Шульц (и современная наука это подтверждает), черноногие
делились на три родственных племени: сиксика (собственно черноно-
гие, или блэкфут), кайна (блад) и пикуни (южные черноногие, или
пиеганы).
Здесь уместно сказать о названиях этих племен. Если с сиксикой
все ясно—это дословный перевод слова «черноногие», то кайна, по
словам Шульца (с. 15), переводится как «много вождей». Сиксика
и кайна—это самоназвания племен. В англоязычной литературе
(и в некоторых повестях Шульца) употребляется и другое название
кайна — блад, что переводится как «кровь», «кровавый». Это назва-
ние было дано индейцами кри. Некоторые исследователи считали,
что так их называли из-за любви к красной ритуальной раскраске.
Во всяком случае сами кайна так себя не называли.
Еще сложнее с названием южных черноногих. Ему повезло еще
меньше, чем другим племенам Конфедерации. Именно Шульц сооб-
щает нам самоназвание племени (пе-кун-ни или пикуни, что означает
«в пышные одежды разодетые»). ч В англоязычной литературе
(а вслед за ней и в солидных трудах советских ученых, включая даже
последний энциклопедический справочник «Народы мира») это
название заменено другим — пиеганы. Происхождение этого слова
выводят от названия кожаных накидок, не имевших украшения.
Д. Шульц не был согласен с таким толкованием и доказывал, что
слово «пиеганы» — просто искаженная передача самоназвания пле-
мени пикуни.
Конфедерация черноногих имела богатую и славную историю.
Современные исследователи считают, что в далеком прошлом чер-
ноногие занимались земледелием и охотой в долине реки Ред-
739
Ривер, западнее Великих озер. Передвинувшись затем в юго-запад-
ном направлении, они углубились в глубь прерий. Конная охота на
бизонов стала их основным занятием.
В ходе успешной борьбы с враждебными им племенами ас-
синибойнов, кроу, снейк и кри черноногие овладели обширной и бо-
гатой охотничьей территорией от реки Саскачеван (Канада) до реки
Йеллоустон (США)—почти 400 миль длиной и 350 шириной.
Как пишет американский знаток истории индейцев Кларк Уис-
слер, «китайцы, чтобы сдержать своих врагов, должны были постро-
ить стену, в то время как черноногие нашли много более эффектив-
ное препятствие, воздвигнутое самой природой еще до того, как они
появились в своем отечестве... Здесь они стояли спиной к Скалистым
горам, лицом—на восток. Они имели мало оснований бояться
нападения с запада, потому что эти крутые, суровые, почти непро-
ходимые горы сдерживали агрессоров».
Первые белые, познакомившиеся с черноногими в середине
XVIII в., отмечали, что последние уже имели лошадей. На белых
(это были преимущественно торговцы мехами) произвели сильное
впечатление дисциплина и авторитет вождей в племенах Конфедера-
ции черноногих, а также чистота и деловитость в их лагерях.
Особо интересно то, что, как считают американские историки,
черноногие при первых контактах с белыми (около 1750 г.) еще не
имели огнестрельного оружия и других европейских товаров. И,
несмотря на это, Конфедерация уже установила контроль над об-
ширными прериями, примыкающими с востока к Скалистым горам,
и успешно воевала с ассинибойнами и кри, которые получили ружья
раньше у английской Компании Гудзонова залива.
В какой-то мере эти сведения не совсем совпадают с тем, что
сообщил Шульцу его индейский рассказчик Черная Выдра (вождь
Вигвамный Шест) (с. 384, 430). Успешное наступление на врага свя-
зывалось ими главным образом с приобретением черноногими
огнестрельного оружия. В действительности же, несмотря на тя-
желые потери, черноногие одержали верх прежде всего в резуль-
тате лучшей дисциплины, сплоченности и взаимной поддержки трех
родственных племен. «Если несчастия и тяжелые удары необходимы,
чтобы сделать народ великим,—писал Уисслер,— то племена черно-
ногих должны были соответствовать этому».
Хотя воины черноногих на первых порах имели только лук со
стрелами, копья и боевые дубинки, они превзошли противника в дис-
циплине, искусстве верховой езды и конной тактике. А после того
как черноногие (примерно в течение 20 лет после 1750 г.) смогли
приобрести у белых торговцев достаточно ружей, они стали воевать
со своими противниками еще успешнее. Это скоро почувствовали
ассинибойны и кри—их главные враги на востоке и севере. Что же
касается кроу на юге, то, как сообщал сам Шульц, черноногие
оттеснили кроу за реку Йеллоустон еще в 1743—1745 гг., т. е. до
получения огнестрельного оружия.
Отряды пикуни стали совершать набеги даже на запад от Ска-
листых гор, где местные племена еще плохо были вооружены.
Исследователи считают, что наибольшего могущества Конфедера-
ция черноногих достигла к 1830 г., т. е. именно тогда, когда развора-
740
чивается действие в большинстве повестей Д. Шульца. К этому
времени на район проживания черноногих начинает усиливаться
натиск белых. Однако первые попытки Американской меховой ком-
пании вторгнуться на их территорию не были удачными, Конфедера-
ция черноногих еще обладала достаточной силой, чтобы противосто-
ять агрессии.
Как сообщал Кэтлин, в ответ на самовольное проникновение
белых охотников, состоявших на службе Компании, «черноногие
незамедлительно сообщили Компании, что, если ее люди будут
ловить бобров в их стране, они будут убиты, где бы их ни встре-
тили».
В схватках с белыми охотниками, в частности, громкую славу
получил Орлиные Ребра, знаменитый воин черноногих, с гордостью
носивший свой почетный головной убор воина, сделанный из рогов
бизона,— такое убранство носили, по словам Кэтлина, храбрейшие
из храбрых.
Потеряв ряд своих охотников, Компания посчитала более вы-
годным приобретать шкуры бобров у самих индейцев, расплачива-
ясь с ними товарами по установленной таксе. Именно о такой
торговле подробно и с исчерпывающим знанием дела пишет Шульц
в своих повестях (см., например, «Ловец орлов». С. 73—74; «Моя
жизнь среди индейцев». С. -501, и др.).
Большой интерес представляет вопрос: какова же была числен-
ность черноногих в годы, когда они достигли своего наивысшего
могущества? Точных данных здесь нет, подсчеты различных наблю-
дателей расходятся весьма существенно. Так, майор Пилчер, кото-
рый долгое время был правительственным агентом на Западе, счи-
тал, что черноногих (включая все связанные с Конфедерацией племе-
на) приблизительно 60 тыс. человек. Д. Кэтлин сообщал в 1832 г.,
что лучшие информаторы из торговцев определяли численность
черноногих (вместе с подчиненными им племенами) приблизительно
в 40 тыс. человек. Подсчеты же самого Кэтлина еще более умень-
шали эту цифру. Он делил черноногих на четыре группы или семей-
ства: пиеганы (500 палаток), собственно черноногие (450 палаток),
блад (450 палаток) и Короткие Шкуры (250 палаток). Считая на
палатку в среднем 10 человек, Кэтлин определял численность этих
четырех групп около 16 500 человек.
Очень интересно, что клан Короткие Шкуры — тот самый клан,
с которым был так тесно связан Д. Шульц,— Кэтлин выделял в от-
дельное племя (хотя в общем это неправильно — Короткие Шкуры,
часто предпочитавшие летом кочевать отдельно, входили в племя
пикуни). Во внимании Кэтлина к Коротким Шкурам можно видеть
могущество этого клана во всем племени пикуни: недаром верхов-
ный вождь племени, Одинокий Ходок, принадлежал именно к нему.
При анализе состава всей Конфедерации Кэтлин особо отмечал
гровантров (430 палаток). Еще 470 палаток он относил к мелким
племенам, действовавшим под контролем черноногих. Следователь-
но, общую численность Конфедерации Кэтлин определял в 24500
человек, что объясняет продолжительную гегемонию черноногих на
такой обширной охотничьей территории. С этим же можно связать
и пусть несколько завышенное (Лига ирокезов в свое время на
741
востоке Америки, например, вряд ли была слабее!), но весьма высо-
кое мнение Кэтлина о черноногих как, «вероятно, наиболее могуще-
ственном индейском племени на всем континенте».
Однако в 1836 г. на лагеря индейцев Запада обрушилась эпиде-
мия оспы, занесенной белыми. Некоторые исследователи считают,
что в результате этой катастрофы вымерла почти половина племени.
В 1845 и 1857 гг. эпидемии повторились. Говорили, что оспа — «это
наиболее смертоносное оружие белых».
В не меньшей степени черноногим нанесло удар другое пришед-
шее от белых страшное зло — распространение спиртных напитков.
Торговцы спаивали индейцев. Они, пишет Уисслер, «уговаривали
индейскую молодежь не слушать своих вождей, и в итоге строгое
племенное правление пало, широко распространились проституция
и другие эксцессы всякого рода».
В книгах Шульца правдиво показаны гибельные последствия для
племени распространения занесенных белыми болезней (туберкулеза
и др.), а также пьянства индейцев. Многие эпизоды повестей говорят
об этом («Ловец орлов». С. 45; «Моя жизнь среди индейцев». С. 518,
и др.).
В результате силы черноногих были подорваны, и они теперь
гораздо слабее сопротивлялись натиску белых, который все усиливал-
ся.
В одной из своих (пока не переведенных у нас) повестей Шульц
сообщает об избиении в 1842 г. кайна, предпринятом агентами
Американской меховой компании А. Чардоном и А. Харвеем. Запо-
дозрив индейцев этого племени в похищении двух лошадей, они под
предлогом торговой сделки заманили в Форт-Маккензи трех вож-
дей. Харвей приказал убить главного вождя, а ничего не подозрева-
вших кайна, толпой собравшихся перед фортом, обстрелять из пуш-
ки. Вместе с воинами было убито много женщин и детей. Раненые
были зверски добиты ножами. Всего погибло 30 человек.
После этого нападения кайна откочевали на Север и нс торго-
вали с Американской меховой компанией, пока упомянутые агенты
не покинули страну.
Особо тяжелые последствия для черноногих имело нападение
регулярной воинской части под командованием полковника Бэкера
на мирный лагерь одного из кланов пикуни. Идея генерала Фила
Шеридана, знаменитого «умиротворителя Запада»,— «хорош только
мертвый индеец» — стала к тому времени достаточно популярной
в определенных кругах США. Даже сам президент Хейс в послании
к конгрессу в 1877 г. нашел нужным отметить: «Многие, если не
большинство наших войн с индейцами возникли из-за нарушенных
обещаний и договоров нашей стороной».
В этих условиях полковник Бэкер мог не стесняться в выборе
средств. После настоящего побоища — безжалостного избиения ста-
риков, женщин и детей — черноногие прекратили неравную борьбу.
В «Моей жизни среди индейцев» Шульц объективно и достаточно
подробно рассказывает об этом эпизоде (с. 488—489). Кларк Уис-
слср считает, что в результате этого удара пикуни-пиеганы «были
полностью сломлены. Они морально опустились, узы социального
контроля ослабли, численность их уменьшилась». Они полностью
742
подчинились властям Соединенных Штатов, согласились жить под
контролем специально назначенного агента и не пересекать канадс-
кую границу. Остальные племена черноногих (и часть пикуни, от-
кочевавших в 1850 г. на Север и получивших в англоязычной лите-
ратуре название северных пиеган) стали канадскими индейцами.
Но наиболее страшные испытания для черноногих были еще
впереди. Пока существовали бизоны, племена еще могли поддержи-
вать определенный уровень благосостояния. Но в начале 80-х годов
поголовье бизонов резко упало. Хищническая охота ради шкур,
которую вели белые охотники и сами индейцы, выбила, казалось,
неисчислимые бизоньи стада. Это была самая настоящая катаст-
рофа, которая из всех черноногих в наибольшей степени ударила
именно по пикуни. Д. Шульц воспроизводит драматические сцены
гибели значительной части племени под бездушным и алчным руко-
водством правительственного агента США, предпочитавшего вме-
сто индейцев кормить своих кур (с. 714). В результате всех этих
выпавших на пикуни несчастий численность племени сократилась
с 7500 человек, по подсчетам Кэтлина в 1832 г., до 1635 человек
в 1883 г.
В последующие годы происходило дальнейшее ограбление осла-
бевшего племени. Вспомним описанный Шульцем эпизод, когда
в угоду скотовладельцам регулярная воинская часть США по прика-
зу из Вашингтона без каких-либо законных оснований вынудила
индейцев покинуть богатый охотничий участок на их собственной,
признанной ранее договорами с правительством США земле и пере-
селиться в резервацию (с. 699—701).
Только в XX столетии, по мере того как черноногие в США
и Канаде (черноногие в Канаде от голода и оспы пострадали значи-
тельно меньше) постепенно приспособились к образу жизни белых,
численность индейцев стала постепенно возрастать. Но и в насто-
ящее время ученые считают, что черноногих осталось около 12 тыс.
человек, племена сильно метисизированы, значительная часть моло-
дежи утратила язык своих предков.
В то же время появляются и свидетельства известных успехов
акклиматизации индейских народов к требованиям современной
жизни. Так, как пишет Эйлен Дженнесс, в Канаде вклад черноногих
составляет значительную долю в сборе урожая зерна в прериях.
В сложном положении находятся индейцы в США — сохраняется
проблема их органичного вхождения в американское общество. Жур-
нал «Экономист» в 1989 г. привел некоторые данные о численности
в настоящее время индейцев (тех племен, о которых говорится
в повестях Д. Шульца):
Навахо.............................. 158 633
Сиу.................................... 78 608
Пуэбло................................. 42 552
Общая численность всех индейцев в США определялась
в 1,4 млн человек. Правительство США проявляло непоследователь-
ность в своей «индейской политике», то поощряя распродажу ин-
дейских земель (с 1887 по 1934 г.), то (с 1934 г.) субсидируя индейские
резервации (около 3 млрд долл, в год). Эта политика принесла
выгоды лишь сравнительно небольшой верхушке индейских вождей.
743
Известность в США, например, получил П. Макдональд, вождь
навахо, который летал самолетами по всей территории страны
и прославился своими махинациями. Племенной совет высказал ему
недоверие, однако судья племени его поддержал.
В резервациях США в 1989 г. жило около трети индейцев, среди
них много безработных (только в резервации навахо — 40%). Сред-
ние доходы индейской семьи составили 70% средних показателей по
стране, 16% домов индейцев не имели электричества, почти треть их
составляли бедняки. Во многом для характеристики теперешнего
положения индейцев сохранили свое значение слова героя повести
Шульца «Ловец орлов»:
«Что же видим мы теперь? Наши дети забыли все, чему учили
их отцы, но не приняли и учения белых... Не имея ни силы, ни
знаний, чтобы идти путем белых, они влачат жалкое существование,
голодают, болеют и умирают... Белые отняли у нас все: нашу землю,
стада, дичь, даже наши верования и обычаи...»
'к -ft *
Сообщив читателю об основных вехах истории черноногих,
перейдем к вопросу о том, как они отразились в повестях Шульца.
Для того, чтобы отчетливее представить творческую лабораторию
автора, нужно выяснить вопрос, в какой мере в его произведениях
соотносятся вымысел и действительность.
В этом смысле благодатным материалом является неоднократ-
но публиковавшаяся у нас повесть «Ошибка Одинокого Бизона».
В ее основе лежат два реальных события истории черноногих.
Так, на Шульца сильное впечатление произвел разгром черноно-
гими гровантров и кроу в 1866 г. (по другим данным, в 1867 г.)
в районе Сайпресс-Хиллс. Это сражение американские ученые оцени-
вают как самое большое поражение гровантров за всю их историю.
Черноногие потеряли всего 10 человек, а их враги — от 360 до 400.
Этот эпизод Шульц подробно описывает в «Моей жизни среди
индейцев», где о нем рассказывает Встающий Волк (с. 586, 587).
В 30-х годах Шульц по меньшей мере дважды возвращается к не-
му— заново подробно описывает обстоятельства сражения и дает
один из вариантов захвата Женщины Кроу в этом же бою. Рассказы
появились в американской периодической печати.
Знал, видимо, Шульц и опубликованные в 1904 г. У. Вагнером
записки торговца мехами и траппера 3. Леонарда, который поведал
о столкновении, происшедшем в 1834 г. между пикуни и кроу. В том
году небольшой клан пикуни (69 палаток), кочевавший отдельно от
остальных черноногих, внезапно подвергся нападению всего племе-
ни кроу, атаковавшего его в конном строю. Все пикуни были убиты.
В своей повести «Ошибка Одинокого Бизона» Шульц творчески
переосмысливает и объединяет оба события: победоносную битву
1866 г. и нападение кроу в 1834 г. У Шульца Одинокий Бизон и его
семья своевременно извещают пикуни о готовящемся набеге кроу.
Как и в реальной битве у Сайпресс-Хиллс, это позволяет принять
необходимые оборонительные меры и успешно отразить врага.
744
Следовательно, реальность и вымысел тесно соседствуют в этой
повести и придают ей особый колорит.
Одним из характерных приемов творчества Шульца было его
стремление поместить действие произведения в ту местность, кото-
рую он хорошо знал лично по своим торговым и охотничьим
поездкам. Такими излюбленными районами были Малые Скалистые*
горы, притоки реки Йеллоу (Эрроу и др.), берега Марайас, Титона,
Сан и впадающих в них рек. К описанию этих мест Шульц возвращает-
ся во многих повестях («Ловец орлов», «Ошибка Одинокого Бизона»,
«Моя жизнь среди индейцев» и др.). И нужно признать, что личные
впечатления позволяли ему воссоздать природный фон красочно.
В ткань повествования Шульц охотно вводит рассказы лиц из
своего ближайшего окружения. Особо повезло в этом отношении
Женщине Кроу, романтической истории которой посвящаются мно-
гие страницы его повестей. При этом, придерживаясь основной
канвы, Шульц иногда варьирует отдельные эпизоды ее жизни. Аме-
риканский биограф Шульца Кейт Сиил уже обратил внимание, что
в четырех произведениях Шульца эпизод ее освобождения от кроу
давался по-разному, захватившие ее индейцы носили разные имена:
Глухой Индеец — в «Моей жизни среди индейцев» (1907 г.), Одинокая
Выдра — в «Женщине Птице» (1918 г.), Пятнистый Лось — в «Бизо-
ньих Шкурах» (1939 г.) и Острие Ножа — в «Избиении гровантров»
(1940 г.).
При этом в одних своих произведениях он относит этих индей-
цев к кайна, в других — к пикуни.
Равным образом варьируются и обстоятельства захвата ее чер-
ноногими— от мелкой стычки при попытке кроу угнать у кайна
лошадей до крупного сражения между пикуни и соединенными сила-
ми кроу и гровантров в 1866 г. у Сайпресс-Хиллс.
Приведенные примеры показывают, что к произведениям Шуль-
ца нельзя предъявлять строгих требований, с которыми подходят
к историческим работам (хотя исторический материал он знал пре-
восходно). В Шульце прежде всего силен беллетрист с большой
долей авторского вымысла, не ставивший часто целью добиваться
абсолютной точности датировки факта, то есть писатель в нем брал
верх над историком.
* * *
Отдельный большой вопрос — вопрос публикации произведений
Шульца в СССР. Нашему читателю Шульц стал известен в конце
20-х годов. В 1929 г. начал выходить четырехтомник его сочинений,
вобравший все повести, вошедшие в настоящий сборник (исключая
«Мою жизнь среди индейцев», увидевшую свет только в 1962 г.).
В подготовке и выпуске книг Шульца на русском языке большую
роль сыграли Е. Ланн (научное руководство) и А. Кривцова (пере-
вод и обработка текста), которые были страстными пропагандиста-
ми его творчества.
Однако время, когда появились книги Шульца па русском языке,
было далеко не самое благоприятное для них: все более и более
745
усиливался цензурный пресс. Книги могли выйти только с сущест-
венными изъятиями и переделкой в нужном духе. К сожалению,
в таком «адаптированном» виде они выходят и в настоящее время *.
Переделка работ Шульца (еще раз повторим, что это была не
вина, а беда первых публикаторов) шла по двум главным направле-
ниям. Первое условно можно назвать «механическим». С помощью
ножниц изымались куски текста, преимущественно связанные с рели-
гиозными воззрениями индейцев.
Этот прием иллюстрируем примером из «Ошибки Одинокого
Бизона». Вспомним красочный эпизод, когда Черная Выдра и его
сестра оказываются в смертельной опасности, попав в мчащееся
стадо бизонов: «...казалось мне, что эта лавина косматых тел влечет
нас к смерти. И вдруг положение наше резко изменилось. Не знаю,
что побудило вожака-бизона круто повернуть налево...»**
Сопоставим это место с тем, что есть в оригинале Шульца:
«Снова сомкнулись вокруг меня бизоны, и я заметил, что ло-
шадь моя, которой пришлось теперь везти двух седоков, выбивается
из сил... Все сильнее и сильнее хлестал я лошадь и молил Солнце
о помощи: «Сжалься над нами, Солнце и Вы, стоящие высоко над
нами. Мы еще только дети. Мы хотим жить. Сжальтесь и выведите
нас из этой живой реки смерти».
И как только я высказал это, я почувствовал, что моя молитва
дошла: вожак бизонов внезапно свернул налево» (с. 392).
Разница между текстами весьма существенная.
Или другой пример из повести «Апок, зазыватель бизонов».
Видимо, в последний момент у кого-то вызвало возражение опи-
сание второго поста Апока, когда его вторым «тайным помо-
щником» становится сокол (с. 155). Изъяв это видение у Апока,
публикаторы сделали немотивированным позднейшее обращение
Апока за помощью именно к соколу (сами обращения из текста
удалены не были). Читателю оставалось только догадываться,
что где-то текст выпущен.
Или вспомним, как в «Сыне племени навахов» герой повести
в Санта-Фе продает шкуру медведя:
«Какой-то испанец обещал дать несколько бочонков с огненной
водой. Я не знал, что это такое, и вопросительно посмотрел на
Начитиму, но он нахмурился и сердито покачал головой. Позже он
мне объяснил, что испанцы всегда предлагают индейцам огненную
воду, которую называют виски (?). Но от виски люди заболевают,
слабеют и скоро умирают, а испанцам это на руку, так как они давно
уже хотят завладеть всей нашей страной» ***.
Текст очень интересный и с исторической точки зрения в общем
правдивый (пожалуй, исключая только то, что все-таки пили испан-
цы— ром или виски?). Действительно, белые во многом повинны,
и в том числе в спаивании индейских племен. Сложность только
* По приблизительным подсчетам, на конец 1990 г. общий тираж публикаций
Д. У. Шульца на русском языке составил свыше 1,5 млн. экземпляров.
** Здесь и далее в аналогичных случаях текст цитируется по последней
публикации повестей//Шульц (Апикуни) Д. У. Ошибка Одинокого Бизона:
Повести, рассказ. М.: «Детская литература», 1990. С. 231.
*** Там же. С. 375—376.
746
в том, что в английском оригинале повести Шульца цитируемого
куска просто нет — все это было дописано за автора для должного
обличения колонизаторов.
Но все эти примеры — в одном случае исключение авторского
текста, в другом дописывание за него — сравнительно просты. Более
сложным представляется прием, когда вторжение в авторский текст
существенно повлияло в концепционном отношении. Это прежде
всего относится к «Сыну племени навахов» и «Моей жизни среди
индейцев».
Напомним, что в первой из повестей рассказчик — «летний ка-
цик» тэва — представляет народ древней земледельческой культуры,
со сложными и детально разработанными религиозными воззрени-
ями, идущими с древних времен. Поэтому так органичны в оригина-
ле повести многочисленные моления, обращения к Тем, кто выше
нас. Именно боги определяют у тэва человеческие поступки, и мысли
о «благословенном и прекрасном Подземном мире» (своеобразном
аналоге христианского рая) занимают в их воззрениях важное место.
Все это в начале 30-х годов было неприемлемо. Публикаторам
пришлось переделать повесть весьма радикально. Сохранив фабулу
и основную линию сюжета, им пришлось давать другую мотивацию
поступков ее героев.
Как это делалось, покажем на одном из центральных эпизодов,
когда главный герой повести принимает решение войти в племя тэва
и отказаться от прежнего замысла бежать к навахам. Раньше пуб-
ликовалось так:
«...Мужчины снова запели песню, которую я только что слы-
шал... Не понимая слов, я чувствовал, что они поют древнюю песню
своего племени, которая вдохновляет их на великие подвиги.
...Я вспоминал чудное пенис и думал о том, что у моего племени нет
древних песен. И тогда захотелось мне самому сидеть в киве и петь
вместе с воинами. Но для этого я должен изучить язык тэва» *.
Что же в действительности происходит в повести Шульца?
Юноша-навах слышит песню-молитву тэва, слова которой его
волнуют. Он воспринимает ее как древнюю молитву земледельцев,
боги которых оказались сильнее богов навахов, поскольку воины его
отца потерпели сокрушительное поражение. И именно желание при-
нять новых богов, обратиться к ним на языке тэва вызывает у него
желание изучить новый язык.
«Дивной показалась мне эта песня, и я невольно затаил дыха-
ние... Слова я понял, это была песня-молитва богам тэва, богам их
отцов — древних земледельцев каньона Челли, богам много более
могущественным, чем у моего родного народа... Я не мог уснуть
и все думал об удивительной песне и о могуществе богов тэва.
* Там же. С. 339.
Как грусшый курьез oimcihm, что приписанное публикаторами Шульцу
утверждение «у моею племени nei древних песен» недавно вызвало критиче-
ское замечание А. Ващенко, заключивши! о, чю «повествователь» допустил
ошибку: «у навахов есть удивительно красивые песнопения» (Там же. С. 445).
Действительно, древние песни у навахов есть, по Шульц в английском ориги-
нале этот вопрос не затрагивает, и соответственно упрека н> ею за эту ошибку
несправедливо.
747
И я захотел, чтобы они стали моими богами. Может быть, они ими
и будут, если я обращусь к ним с просьбой о помощи. Но чтобы
сделать это, я должен хорошо выучить язык тэва» (с. 312).
Как видим, разница между тем, что публиковалось, и тем, что
есть у Шульца, на самом деле принципиальная.
Или другой пример. Тэва оплакивают погибших в бою с наваха-
ми. Какой-то старик повторяет:
«Вы, оплакивающие умерших, утешьтесь! Настанет день, когда
мы отомстим за них!
— Но никто не вернет моего дорогого сына,— со вздохом ска-
зала Келемана» *.
А в тексте Шульца так:
«Оплакивающие умерших, утешьтесь: вы не навсегда расстались
со своими близкими, придет время, когда вы встретитесь с ними
в благословенном и прекрасном Подземном мире!
— Мой сын, мой добрый, красивый сын! О, слишком рано он
ушел туда,— стонала Келемана» (с. 371).
Смысловое различие между цитируемыми отрывками весьма
существенно.
Вытравливание из повести «религиозных мотивов» привело
к тому, что на протяжении 30-х годов се текст все более ухудшался,
дефектов в нем становилось все больше. Это хорошо просматрива-
ется в эволюции отношения публикаторов к так называемым скомо-
рохам: у тэва существовала особая группа «близких к богам» Твор-
цов Радости — жрецов-скоморохов. Если в первых изданиях повести
при изложении мифа о происхождении народа тэва о них еще
говорилось, то к 1940 г. они почти повсюду в повести были изъяты,
а там, где этого сделать было нельзя (при рассказе об их участии
в суде над Уампином), они превратились в маловразумительных
«советников» **.
Серьезно искажена авторская концепция и в автобиографической
повести «Моя жизнь среди индейцев». До сих пор без каких-либо
оговорок повесть публиковалась в урезанном виде (не 37 глав, как
у Шульца, а 36). Здесь опасения подготовителя текста вызвала
симпатия Шульца к отцам-иезуитам, энергично помогавшим черно-
ногим выжить в страшный Голодный год, когда были истреблены
бизоны. При подготовке к русскому изданию из числа «главных
действующих лиц» был произвольно исключен патер Прандо, а так-
же целая глава — XXXVI («Помощь одного из «Черных платьев»»),
где Шульц высоко оценивает помощь иезуитов. Не увидели свет
яркие и образные строки, без которых история освоения Дикого
Запада становится неполной.
«Я не считаю себя религиозным, далек от этого,— писал между
тем Шульц.— Но как я могу не одобрить деятельность этих иезу-
итов! Они всегда были на переднем фронте здесь, в Америке. Пре-
одолевали мучительные трудности, холод и жару, голод и жажду, им
угрожали столько опасностей, сколько не имел ни один другой
представитель религии» (с. 717).
* Там же. С. 410.
** См. там жё. С. 400, 401.
748
Свое восхищение самоотверженностью и подвигом бескорыстия
отца Прандо (ставшего его другом) Шульц выражает и в других до
сих пор не публиковавшихся местах повести:
««Заблуждение фанатика», «глупость», скажут многие из вас.
А может быть, правильнее будет, если мы будем относиться ко все
еще существующим подобным людям с уважением и чем-нибудь
сродни благоговению? К таким людям, готовым ради веры, кото-
рую они имеют и хранят, вынести все, что для этого потребуется»
(с. 721).
Восстановление этих и других изъятий—долг тех, кто публикует
в настоящее время произведения Д. Шульца — талантливого и ори-
гинального американского писателя, увлекательно рассказавшего об
истории, обычаях и жизни самобытного индейского народа — кон-
ных охотников на бизонов.
В настоящем сборнике нами заново выверен (в случае разыска-
ния оригинала на английском языке) перевод, уточнены написания
имен, терминов и географических названий. Отдельные существен-
ные места, пропущенные ранее, переведены заново. Нами же состав-
лены примечания (авторские пояснения оговорены особо) *.
Кандидат исторических наук В. С. Антонов
* При составлении карт расположения индейских племен использованы следу-
ющие издания:
Jenness Е. The Indian Tribes of Canada. Toronto, 1966;
Wissler C. The Indians of the United States. N. Y., 1966.
Словарь наименований важнейших
географических объектов,
упоминаемых в повестях
Д. У. Шульца *
Армелл-Крик, речка (Итсискиотсоп — «Их Сокрушила Река»)
Баджер-Крик, речка Барсук (Мисински Тсисакта — река
«Ободранное Лицо»)
Белли, река Чрево (Моквамски— река «Чрево»)
Белт, горы (Мапси Истук — «Горы Пояс»)
Бёрч-Крик, речка Береза (Сиокини Исисакта — «Река Береза»)
Бигхорн, река Горный Баран (Амукикини Исисакта — «Река Горный
Баран»)
Боу, река (река «Лук»)
Бэр-По, горы Медвежья Лапа (Кайя Окисистукикс — «Горы
Медвежья Лапа»)
Джудит, горы Йеллоу (Отокви Истуки — «Желтые Горы»)
Джудит, река Йеллоу (Отокви Туктай — «Желтая Река»)
Ист-Бут, холм Хэри-Кэп (Моуйистсимокам — «Мохнатая Шапка»)
Йеллоустон, река (Понока Исисакта — «Река Лось»)
Кат-Банк-Крик, речка Крутой Берег (Писаксин Отсискум — река
«Змеиный Прыжок»)
Кау-Крик, речка (Стакси Туктай — «Средняя река»)
Литтл Роки, Малые Скалистые горы (Маквуй Стукистс — «Волчьи
Горы»)
Марайас, река (Кайя Исисакта — «Медвежья Река»)
Масселшелл, река Ракушка (Кайя Тсисисакта — южная «Медвежья
Река»)
Милк, река (Кинук Сисакта — «Малая Река»)
Миссури, река («Большая Река»)
Рио-Гранде, река («Большая Река»)
Сан, Солнечная река (Каксистисква Итуктай — «Река Груды Скал»
или «Река Скалистого Мыса»)
Сан-Ильдефонсо, пуэбло (Покводж — «Откуда Вытекает Река»)
Сайпресс-Хиллс, холмы («Раздельные Холмы»)
Скалистые горы («Спинной Хребет Мира»)
Суитграсс-Хиллс, холмы (Кутойисикс — «Душистые Сосны»)
Титон, река (Муникис Исисакта — река «Грудь». Нижнее ее течение
индейцы называли «Молочной рекой»)
Ту Медисин, река Два Талисмана (Матоки Окас — река «Два
Священных Вигвама»)
Форт-Бентон (Акапи Ойис — «Много Домов»)
Форт-Конрад (Сисукикайи Истсимокан — «Пятнистая Шапка»)
Хайвуд, горы (Ситосис Тукси — «Средние Горы»)
Эрроу (Арроу)-Крик, речка Стрела (Апсисакта — «Белая речка»)
* В скобках дается индейское название, если оно нам известно.
Содержание
Предисловие Дж. Гриннелла к первому отдельному из-
данию книги Д. Шульца «Моя жизнь среди индейцев».
Перевод В. Антонова................................. 5
Ловец орлов. Перевод А. Кривцовой................... 6
Апок, зазыватель бизонов. Перевод А. Кривцовой.... 87
Синопа, индейский мальчик. Перевод А, Кривцовой... 173
С индейцами в Скалистых горах. Перевод А. Кривцо-
вой .............................................. 221
Сын племени навахов. Перевод А. Кривцовой, В. Анто-
нова ............................................. 298
Ошибка Одинокого Бизона. Перевод А. Кривцовой.... 379
Моя жизнь среди индейцев. Перевод В. Житомирского,
В. Антонова....................................... 462
В. Антонов. Послесловие: друг черноногих Джеймс
Шульц и его повести............................... 734
Словарь наименований важнейших географических
объектов, упоминаемых в повестях Д. У. Шульца..... 750
Шульц Дж.
Ш95 Ловец орлов и другие повести/Пер. с англ.;
В. С. Антонов: послесл., примет., перевод новых тек-
стов.— М.: Мысль, 1991.— 748, [3] с., [16] л. ил.
ISBN 5-244-00364-Х
Книга известного американского писателя Джеймса Шульца
включает семь повестей о жизни индейцев Северной Америки. Матери-
ал повестей содержит ценные сведения этнографического характера,
а также о происхождении власти и собственности у народов Северной
Америки.
Текст дастся с выверенным переводом, некоторые главы переведе-
ны заново и прежде не публиковались.
0505000000-040
Ш----------------
004(01)-91
Без объявл.
ББК 84.7США
Литературные памятники -
Джеймс Шульц
ЛОВЕЦ ОРЛОВ
И ДРУГИЕ
ПОВЕСТИ
Редактор T. М. Найденова
Редактор карт О. В. Трифонова
Оформление художника А. А. Брантмана
Художественный редактор И. А. Дутов
Технический редактор Н. Ф. Федорова
Корректоры T. И. Орехова, Л. Ю. Ласькова, T. М. Шпиленко
ИБ № 4072
Сдано в набор 26.06.90. Подписано в печать 22.03.91. Формат
84х1087з2- Бумага типографская № 1. Гарнитура «Таймс». Высокая
печать. Усл. печ. листов 41,16 с вкл. Усл. кр.-отт. 43,26. Учетно-издат.
листов 51,01 с вкл. Тираж 200000 экз. Заказ № 925. Цена 12 р.
Издательство «Мысль». 117071. Москва, В-71, Ленинский проспект, 15.
Ордена Октябрьской Революции и ордена Трудового Красного Знаме-
ни МПО «Первая Образцовая типография» Государственного комите-
та СССР по печати. 113054. Москва, Валовая, 28