ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ
УРАЛЬСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ им. А. М. ГОРЬКОГО
МУНИЦИПАЛЬНОЕ ОБРАЗОВАНИЕ СУРГУТСКИЙ РАЙОН
МУНИЦИПАЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНЫЙ
НАУЧНО-ПРОИЗВОДСТВЕННЫЙ ЦЕНТР «БАРСОВА ГОРА»
ВОПРОСЫ
АРХЕОЛОГИИ
УРАЛА
Сборник научных трудов
Выпуск 25
МАГЕЛЛАН
Екатеринбург-Сургут
2008

УДК 902 (470.5)
ББК Т4 (2Р36)
В 748
Вопросы археологии Урала: Сб. науч. тр. - Екатеринбург - Сургут: издательство «Магеллан»,
2008. - Вып. 25. - 252 с.
ISBN 978-5-903594-11-5
На обложке: сосуд эпохи неолита поселения Ташково III
Юбилейный выпуск сборника посвящен актуальным проблемам археологического изучения культуры древнего
населения Урала и Западной Сибири. Значительная часть статей освещает проблемы изучения и интерпретации
комплексов эпохи неолита. Другие работы представляют собой аналитические обобщения материалов периодов
энеолита - средневековья.
Издание предназначено для специалистов - археологов, историков первобытности, студентов исторических
факультетов.
Серия «Вопросы археологии Урала»
Основана в 1961 году
Редколлегия:
канд. ист. наук, доц. В. Т. Ковалева (Уральский государственный университет) — отв. редактор;
канд. ист. наук, доц. Ю. П. Чемякин (Уральский государственный педагогический университет);
канд. ист. наук, доц. А. В. Шаманаев (Уральский государственный университет),
С. Ю. Зырянова (Уральский государственный университет);
канд. ист. наук. А. Я. Труфанов (МУ ИКНПЦ «Барсова гора») — выпускающий редактор
Рецензенты:
Южноуральский филиал Института истории и археологии УрО РАН
(директор филиала д-р ист. наук В. С. Мосин);
д-р ист. наук, проф. Л. Н. Корякова (Институт истории и археологии УрО РАН)
Техническое редактирование иллюстративного ряда:
М. Л. Попадкин, А. В. Попадкина, А. Я. Труфанов
Издание осуществлено на средства
ООО «Гиперборея»
ISBN 978-5-903594-11-5
О Уральский государственный университет, 2008
О Коллектив авторов, 2008

СОДЕРЖАНИЕ
От редколлегии	 4
Мельникова О. М. Методология отечественной археологии:
стихия традиции или интуитивный поиск обоснованного выбора?	6
Напольских В. В. Пермско-угорские взаимоотношения по данным языка
и проблема границ угорского участия в этнической истории Предуралья	14
Пяткова Н. Л. Некоторые особенности восприятия
мифологического пространства	26
Ковалева В. Т, Зырянова С. Ю. Продолжение дискуссии о зауральском неолите	30
Герасименко А. А. Характеристика керамики поселения Евстюниха I	44
Ковалева В. Г., Зырянова С. Ю. Историография и обзор основных памятников
кошкинской культуры Среднего Зауралья	73
Баранов М. Ю. К истории изучения Полуденских холмов
в XIX - середине XX вв 	114
Шорин А. Ф., Вилисов Е. В. Объект 15 кошкинской культуры
Кокшаровского холма: версии использования	128
Панина С. Н. Археологические исследования на Усть-Вагильском холме (2005-2006 гг.).. 137
СладковаЛ. Н. Чёртова Гора — неолитический памятник в бассейне Конды	147
Мосин В. С. Центральный Урал в IV—III тыс. до н. э	159
Григорьев С. А. Пространственный анализ памятников эпохи бронзы
Южного Зауралья	 175
Яблонский Л. Т Новые материалы к проблеме формирования культуры
ранних кочевников Южного Приуралья	 194
Морозов В. М. 1, Чемякин Ю. П. Керамика перегребнинского типа
с поселения Низямы 9	 208
Ражее Д. И. Коллективные погребения Западной Сибири эпохи средневековья:
возможные интерпретации	220
Аннотированный перечень выпусков и указатель статей, опубликованных
в сборниках научных трудов «Вопросы археологии Урала», вып. 1-24
(cocm. Н. К. Стефанова, А. В. Шаманаев)	224
Слава... Памяти друга (Ю. П.	Чемякин)	237
Список основных работ В. М. Морозова (сост. С. С. Леканова, Ю. П. Чемякин)	239
XVII Уральское археологическое совещание (В. Т. Ковалева, А. В. Шаманаев)	248
Наши авторы	 250
Список сокращений	 251

ОТ РЕДКОЛЛЕГИИ
Очередной сборник научных трудов «Вопросы археологии Урала» является 25-м выпуском
серии, основанной в 1961 году В. Ф. Генингом. Многие статьи сборника написаны на осно¬
ве докладов и выступлений на XVII Уральском археологическом совещании, проходившем
в Екатеринбурге в ноябре 2007 года.
Сборник открывает статья О. М. Мельниковой, в которой особо обращено внимание на
проблему понятийного аппарата науки, вопросы теории и методологии отечественной архео¬
логии. Методологические аспекты соотнесения лингвистических и археологических дан¬
ных рассмотрены В. В. Напольских, который проиллюстрировал свои основные идеи на
примере пермско-угорских взаимоотношений. Особенностям восприятия мифологического
пространства посвящена статья Н. Л. Пятковой.
Значительная часть статей связана с изучением неолита Среднего Зауралья и Западной
Сибири. В двух статьях В. Т. Ковалевой и С. Ю. Зыряновой рассматриваются вопросы ис¬
ториографии кошкинской культуры, датировки, генезиса и динамики ранненеолитических
культур Среднего Зауралья. Новейший материал, данные стратиграфии, а также вновь полу¬
ченные абсолютные даты позволили уточнить и конкретизировать процесс культурогенеза
в конце каменного века, который авторы связывают с миграциями из южных и юго-запад¬
ных районов Восточной Европы.
В обстоятельной статье А. А. Герасименко дана характеристика керамики поселения
Евстюниха I, длительное время хранящейся в Нижнетагильском краеведческом музее.
Автором внесены существенные уточнения в характеристику керамики евстюнихского
типа, введен в научный оборот один из базовых комплексов керамики по неолиту горно¬
лесного Зауралья.
Значительное место в сборнике отведено новейшим открытиям на памятниках-холмах.
В статье М. Ю. Баранова собраны историографические сведения, связанные с изучением
Полуденских холмов в районе Нижнего Тагила. Автор использовал материалы, собранные
В. А. Арефьевым, а также архивные данные.
В трех статьях публикуются новые материалы по результатам раскопок на холмах:
Кокшаровском (А. Ф. Шорин, Е. В. Вилисов), Усть-Вагильском (С. Н. Панина) и Чёртовой
Горе (Л. Н. Сладкова).
Статьи В. С. Мосина, С. А. Григорьева, Л. Т. Яблонского воссоздают целостную картину
развития древнего населения Урала в период от энеолита до средневековья.
В. С. Мосиным предложено свое понимание историко-культурной ситуации в энеолите
на территории Южного и Среднего Урала, для которой исследователь предлагает новую
дефиницию — Центральный Урал. Различные типы керамики, соотносимые в настоящее
время с разными археологическими культурами — суртандинской, аятской, липчинской,
по мнению автора, являются отражением нескольких родовых традиций, связанных между
собой системой семейно-брачных отношений. В. С. Мосин предлагает объединить все эти
культурные образования, выделенные по археологическим данным, в рамках одной культу¬
ры — центральноуральской.
В статье С. А. Григорьева на основании пространственного анализа памятников эпохи
бронзы Южного Зауралья и комплексного подхода к изучению археологического материала
поднята проблема различия хозяйства населения двух блоков культур. Для степного (синташ-
тинская, петровская, алакульская и саргаринская культуры) отмечается преимущественно
4

скотоводческий тип хозяйства. В лесостепи население федоровской, черкаскульской и ме-
жовской культур, по мнению исследователя, занималось в основном земледелием. Между
двумя блоками культур существовали интенсивные хозяйственные и культурные связи.
Л. Т. Яблонским дана характеристика новейшего археологического материала из раско¬
пок второго «царского» кургана могильника Филипповка 1 в Южном Приуралье, который
дает возможность уточнить и расширить представление об особенностях формирования
тысячелетней истории культуры ранних кочевников Восточной Европы. Эти материалы, по
мнению ученого, позволяют отдать предпочтение гипотезе о непрерывном развитии куль¬
туры ранних кочевников Приуралья начиная с V в. до н. э. и формировании прохоровской
культуры на местной культурно-генетической основе.
В работе В. М. Морозова и Ю. П. Чемякина обосновывается выделение нового (пере-
гребнинского) типа керамики раннего железного века таежной зоны Западной Сибири.
Вопросам интерпретации коллективных захоронений средневековых могильников севера
Западной Сибири посвящена статья Д. И. Ражева. Автор приходит к выводу, что основная
часть коллективных погребений, входящих в состав средневековых могильников лесной поло¬
сы региона, является местами захоронений людей, убитых в ходе вооруженных конфликтов.
В связи с юбилейным выпуском сборника Н. К. Стефановой и А. В. Шаманаевым состав¬
лен «Аннотированный перечень выпусков и указатель статей», опубликованных во всех
предыдущих выпусках «Вопросов археологии Урала».
В конце сборника помещены материалы о В. М. Морозове, список его основных работ, а
также информация о XVII Уральском археологическом совещании, прошедшем 19-22 нояб¬
ря 2007 года в Екатеринбурге на базе исторического факультета Уральского государствен¬
ного университета.
5

О. М. Мельникова
МЕТОДОЛОГИЯ СОВРЕМЕННОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ АРХЕОЛОГИИ:
СТИХИЯ ТРАДИЦИИ ИЛИ ИНТУИТИВНЫЙ ПОИСК
ОБОСНОВАННОГО ВЫБОРА?
Методология науки — теория научно-познавательной деятельности, направленная на разработку,
анализ, критику методов научного исследования. Определяя характер постановки научных проблем,
выбор адекватных путей и принципов их решения, разработку и критическую оценку методов
исследования, она является значимым и неотъемлемым инструментом научного познания.
С начала 30-х годов XX века отечественная археология конституировалась исключительно как
историческая наука, но ей была навязана марксистская методология как единственно возможный
инструмент познания истории древних обществ по вещественным источникам. После дискуссий 1930-х
годов вплоть до начала 1970-х годов охота к теоретико-методологическим дискуссиям в археологии
была надолго отбита. Попытки общенаучных дискуссий 1970-1980-х годов об объекте и предмете
науки в археологии, о содержании понятия «археологическая культура», о проблемной ситуации в
науке не увенчались успехом: не успев логически завершиться, они растворились в плюрализме новых
методологических подходов 1990-х годов.
Археология — пожалуй, одна из немногих исторических дисциплин, где не только методологические
вопросы, но даже сам термин «методология» воспринимались и, к сожалению, иногда до сих пор
воспринимаются дисциплинарным сообществом как нечто чуждое самому существу археологической
практики. Является ли это следствием ненаучных форм дискуссий 1930-х годов, и коллективная
социальная память научного археологического сообщества отторгает обсуждение общенаучных
теоретико-методологических вопросов? Отражает ли это качественное состояние археологии, которая
продолжает ведущуюся еще со второй половины XIX века позитивистскую линию по накоплению
и описанию фактов, полагая, что для теоретических обобщений и обсуждения методологических
проблем науки все еще не хватает фактов? Возможно, это демонстрирует сложившуюся специализацию
в археологии, как сетует Л. С. Клейн1, специальной подготовки теоретиков не ведется с молодых лет,
а по традиции право теоретизирования признается только за сложившимися исследователями? Так
или иначе, весьма интересно окинуть взором сложившуюся практику современной археологии, чтобы
порассуждать о том, каково место методологии в деятельности современных археологов.
Наиболее ярким и убедительным источником по этой теме являются авторефераты кандидатских
и докторских диссертаций. В настоящем исследовании для анализа использованы диссертации,
защищенные в диссертационном совете при Удмуртском государственном университете в 1993-2007
годах (всего 90 работ)2. Эти исследования выполнены археологами, работающими в различных городах
Урала и Поволжья, и, очевидно, свидетельствуют о тенденциях в развитии методологии археологических
исследований.
Рассмотрим разделы, содержащие теоретико-методологическое обоснование исследований. Более
или менее четкое обозначение авторами археологических работ методологии и методов исследования
появляется с конца 1990-х годов, что, с одной стороны, отражает изменения в общих требованиях
к диссертациям, с другой, очевидно, свидетельствует о развитии определенной методологической
культуры исследователей.
Безусловно, исследовательская методология определяется содержанием решаемой научной
проблемы. Круг проблем, исследуемых археологами, достаточно традиционен. Он связан
с необходимостью изучения источниковедческих аспектов науки: введением в научный оборот
новых археологических источников, слабой изученностью тех или иных объектов, неоднозначными
результатами предшествующих исследований, систематизацией материала, обобщением
предшествующих знаний и т. п. Выделяется группа проблем, связанных с потребностями объяснения
археологического материала (археологический материал как единственно доступный источник для
6

Методология современной отчественной археологии...
разработки исторических реконструкций дописьменных эпох; создание обобщающего исследования;
историческая интерпретация археологического материала; построение исторической модели
конкретного явления). Кроме того, часть исследований нацелена на обоснование методик изучения
археологического материала и их адаптацию к решению конкретных проблем науки. Анализ их
методологического обоснования требует введения нескольких предварительных замечаний.
Во-первых, методологическое знание включает в себя несколько элементов: 1. Учение о способах
понимания истории (разработка специфических методов понимания истории, отличных от понимания
природных явлений; определение теоретических подходов, влияющих на содержание метода —
выражается в исследовательских подходах и принципах). 2. Учение о способах исторического
исследования (разработка структуры и методов исторического исследования, отличных от способов
исследования в других науках). 3. Учение о системе методов исторического исследования (разработка
частнонаучной методологии: описание и объяснение методов, их систематизация, определение
познавательных возможностей).
Во-вторых, научный метод, как теоретически обоснованное нормативное познавательное средство,
является системным образованием и состоит из четырех взаимосвязанных элементов: подхода,
принципов, методики и техники исследования3.
Подход — это основной путь решения исследовательской проблемы. Рассмотрим научные подходы
из практики археологических исследований {табл. I).
Таблица I.
Научные подходы, используемые в археологических исследованиях
НАЗВАНИЕ ПОДХОДА
ПОНИМАНИЕ АВТОРАМИ СОДЕРЖАНИЯ ПОДХОДА
Комплексный подход
-	включает в себя стремление к всестороннему охвату памятников;
-	предполагает использование массового материала с последующей систематизацией;
-требует всестороннего охвата памятников различных категорий;
-	предполагает привлечение данных других наук — исторических, картографических,
этнографических, лингвистических, биологических, физико-химических
Культурно-исторический подход
-	позволяет рассматривать различные аспекты материальной культуры в историческом
развитии;
-	в историко-научных и историографических исследованиях подразумевает рассмотрение
научной практики и процессов становления организационных структур науки в историко-
культурном контексте, с учетом государственной политики, общественных настроений,
фактов биографий ученых
Интуитивно-образный подход
- не раскрывается
Системный подход
-	предполагает понимание культуры как системы, состоящей из внутренне связанных
элементов на основе принципа целостности;
-	связан с изучением части системы и ее подсистем;
-	предполагает анализ и систематизацию данных (!)
Семантический подход
- состоит в рассмотрении изобразительных композиций как текста, понимание которого
утрачено
Экологический подход
- позволяет характеризовать общество через среду его обитания
Информационный подход
- состоит в создании информационно-насыщенной системы признаков, необходимых и
достаточных для описания любого явления
Междисциплинарный подход
- предполагает заимствование и перетекание подходов, методов, понятий разных наук,
создание междисциплинарных объектов
Авторский подход
- следование теории или концепции конкретного автора (например, теория этногенеза
Ю. В. Бромлея)
Чаще всего археологи ориентированы на комплексный подход к исследованию отдельных
категорий находок, археологических памятников и археологических культур. И если в начале 1990-х
годов его упоминание носило, скорее всего, ритуальный характер, то исследователи начала XXI века
стремятся раскрыть содержание этого подхода и через него — свою исследовательскую программу.
В значительной мере оно совпадает с характеристикой комплексного подхода, данной В, Ф. Генингом
при анализе познавательных возможностей комплексного метода как новой методологии, возникшей
7

вопросы археологии Урала / выпуск 25	Мельникова 0. М.
вследствие внедрения марксизма в археологию4. Под ним подразумевается использование массовых
находок и систематизация всех доступных данных, стремление к всестороннему охвату памятников,
привлечение комплексов источников других наук (письменных, этнографических, антропологических,
лингвистических), выявление в истории древнего населения узловых моментов, отражающих
качественные изменения в хозяйстве и обществе.
Важным достижением в методологии археологических исследований начала 1990-х годов является
активное освоение системного подхода, методологически обоснованного применительно к археологии
Ю. Л. Щаповой5. Вещь рассматривается как система, включающая подсистемы: морфологию,
технологию, материал, функцию. Подсистемы, являясь частями единого целого, обладают относительной
самостоятельностью и могут быть исследованы отдельно. В этом случае изучение целого происходит
через исследование частных признаков. Такой путь позволяет более глубоко вникнуть в природу
изучаемых явлений и выявить законы эволюции древних вещей. Развитием системной методологии и
стал конструктивно-морфологический подход, обоснованный Ю. Л. Щаповой.
К сожалению, археологи не всегда осмысливают собственный исследовательский опыт и
обнаруживают некритическое, если не сказать безграмотное, отношение к сути системного подхода.
Исходя из общности корня слова, некоторые исследователи отождествляют системный подход с
систематизацией материала! Последняя, как известно, состоит в упорядочении объектов, а оно не всегда
исходит из системных критериев. С именем Ю. Л. Щаповой связан и информационный подход6 — он
состоит в создании информационно-насыщенной системы признаков, необходимых и достаточных для
описания любого явления. Знаковым подходом, получившим широкое распространение в археологии,
является семантический, суть которого состоит в рассмотрении изобразительных композиций как
текста, понимание которого утрачено.
Культурно-исторический подход также все чаще выступает в качестве методологической основы
археологических исследований, поскольку позволяет рассматривать различные аспекты материальной
культуры в историческом развитии. В ходе становления историко-научного и историографического
направлений в археологии также был востребован культурно-исторический подход, который
подразумевает рассмотрение научной практики и процессов становления организационных структур
науки в историко-культурном контексте, с учетом государственной политики, общественных настроений,
фактов биографии отдельных ученых.
Часто в качестве подхода авторы ориентируются на исторические, археологические, этнологические,
социологические концепции конкретных авторов (например, концепция этногенеза Ю. В. Бромлея,
концепция этногенеза удмуртского народа Р. Д. Голдиной). Одним из подходов выступает проблемно¬
хронологический подход, реализующийся в сочетании синхронного и хронологического методов.
Упоминается интуитивно-образный подход, содержание которого, к сожалению, не раскрывается,
оставаясь неясным для читателя и при изучении работы. Наконец, методология начала XXI века все чаще
стала ориентироваться на междисциплинарный подход, связанный с заимствованием, перетеканием
методов, подходов, понятий разных дисциплин, конструированием междисциплинарных объектов.
Это, несомненно, свидетельствует об определенной исчерпанности познавательных возможностей
комплексного подхода.
Неотъемлемой частью методологии конкретного исследования является следование научным
принципам. Принципы исследования—это требования к ученому, выполняющие регулятивные функции.
Они определяются мировоззрением исследователя и тесно связаны с выбором методов. Безусловно,
среди принципов археологического исследования главенствуют те, которые были обоснованы как
общенаучные еще в марксистской методологии: историзм, научность, объективность, системность,
диалектическая взаимосвязь явлений и процессов {табл. II).
В

Методология современной отчественной археологии...
Таблица II.
Научные принципы, используемые в археологических исследованиях
ПРИНЦИПЫ
ПОНИМАНИЕ АВТОРАМИ СОДЕРЖАНИЯ ПРИНЦИПА
Историзм
-	требование проведения анализа вопросов формирования, использования,
функционирования и прекращения использования вещи;
-	(в историко-научных исследованиях) состоит в познании закономерностей
развития истории науки;
-	дает установку на то, чтобы проследить процесс развития культуры и выявить
продолжительность ее существования
Марксистский принцип поступательного развития
истории
-	состоит в анализе динамики накопления Источниковой базы;
-	(в историко-научных исследованиях) состоит в анализе организационного
оформления археологических исследований;
-	состоит в теоретическом осмыслении и интерпретации археологических
источников
Принцип выявления причинно-следственных связей
- не раскрывается
Принцип объективности исторического процесса
- не раскрывается
Принцип конечных типологических рядов
- не раскрывается
Всеобщий принцип взаимодействия
- предполагает анализ явлений в единстве исторического и логического развития
Принцип моделирования
- предполагает построение модели некогда существовавшей реальности
Научность
- не раскрывается
Объективность
- не раскрывается
Системность
- не раскрывается
Диалектический принцип всеобщей связи явлений
и процессов и динамики их развития
- не раскрывается
Крайне редко встречается упоминание частнонаучных принципов исследования — принципа
моделирования и конечных типологических рядов. К сожалению, они, как и подавляющее большинство
общенаучных принципов исследования, не раскрываются авторами археологических работ. Безусловно,
апелляция к научным принципам — значительных прогресс в методологическом обосновании
археологических исследований, но следует делать и следующий шаг — мотивировать их применение
к археологическому исследованию, поскольку используемые принципы носят общенаучный характер.
Но даже в случае такой мотивации археологи нередко неправильно или некорректно раскрывают
познавательный потенциал этих методологических требований. В действительности принцип историзма
требует рассмотрения любого исторического феномена в его развитии, конкретно-исторической
обусловленности и индивидуальности, выявления специфических особенностей как каждого явления,
так и обуславливающих его факторов. Принцип системности обусловливает изучение каждого явления
как системы взаимосвязанных элементов и причин, детерминирующих их. Принцип объективности
полагает, что источники и факты имеют объективное содержание и с помощью осмысления возможно
достичь объективной истины. Очевидно, что археологические исследования используют еще один
принцип — детерминизма, который, правда, либо не осознается археологами как исследовательское
требование, либо игнорируется. Хотя реальная практика показывает, что ориентация на обусловленность
исторических явлений и процессов, взаимосвязь явлений, их взаимодействие, поиск факторов,
вызывающих изменения, несомненно, в археологии имеет большое значение.
Если принципы и подходы к научному исследованию в меньшей мере осознаются исследователями,
то методическая сторона археологических работ, безусловно, больше подвержена рефлексии. Причем
исследователи демонстрируют возрастающую методологическую культуру в обосновании методов, которые
используются для решения исследовательских задач, нередко весьма детально описывают процедурные
моменты, включая понимание особой методологии как для эмпирического, так и для теоретического
исследования, когда последовательно решаются задачи описания и объяснения научных фактов.
Метод определяется как обоснованный способ достижения определенной цели, совокупность
приемов или операций практического ил и теоретического освоения действительности. И. Д. Ковальченко,
подробно характеризуя методы исторического исследования, выделяет следующие типы научных
методов в истории: общенаучные (определяются логикой человеческого мышления); специальнонаучные
9

вопросы археологии Урала / выпуск 25	Мельникова 0. М.
(определяются спецификой объекта исторической науки); частнонаучные (определяются спецификой
предмета отдельной исторической науки)7.
В конкретных археологических исследованиях методы отражают эту типологию. В них используются
общенаучные методы, чаще всего — наблюдение, анализ, индукция (табл. III).
Общенаучные методы археологического исследования
Таблица III
Наблюдение (вариант — наблюдение над стратиграфией памятников)
Анализ(варианты: метод анализа общей пропорциональности форм сосудов;
компонентный анализ состава формовочных масс;
морфо-технологический анализ;
хронологический анализ;
структурно-статистический анализ;
ретроспективный анализ;
эволюционный анализ;
пространственного анализ;
технико-технологического анализ;
инвариантный анализ стилей)
Индуктивный (вариант — индукция)
Синтез
Обобщение
Как видно, в группе общенаучных преобладает метод анализа, он чаще всего становится основой
частнонаучной методологии, что позволяет проводить изучение археологического материала путем
выявления и исследования его отдельных свойств. Странно, что археологи не упоминают метод дедукции,
исторический и логический методы, хотя в реальной практике исследований они активно используются.
Кроме того, важно обратить внимание научного сообщества на то, что методы не только должны быть
названы, но и обоснованы с точки зрения решаемых конкретных исследовательских задач — что дает
каждый метод исследователю в конкретной работе. К сожалению, это делается весьма редко.
Специальнонаучные методы представлены большой группой методов (табл. IV).
Специальнонаучные методы
в археологическом исследовании
Таблица IV
Генетический (вариант — историко-генетический)
Сравнительный (варианты — сравнительно-типологический анализ;
сравнительно-исторический;
историко-сравнительный метод;
сравнительно-исторический метод)
Системный (вариант — историко-системный)
Типологический (варианты — историко-типологический;
сравнительно-типологический)
Метод периодизации
Классификация
Проблемно-хронологический метод
Описательный (?)
Обратим внимание читателя на следующий факт: специальнонаучная методология в археологии
не имеет единой терминологии. Это принципиальный вопрос, потому что от терминологического
обозначения метода зависит и его познавательный потенциал. Так, типологический метод как
специальнонаучный предполагает упорядочение материала на основе существенных признаков.
Он возможен на стадии объяснения научных фактов, например, когда археологи типологизируют
социальные общности прошлого (род, община, племя). Но на источниковедческой стадии упорядочения
археологических источников типологический метод акцентирует внимание лишь на внешних признаках
10

Методология современной отчественной археологии...
объектов — их форме, когда еще не ясно, какие сущности скрываются за ней. Поэтому правильнее
обозначать этот метод как формально-типологический, поскольку он акцентирует внимание на внешней,
а не на внутренней стороне источника. (Правда, позволим себе реплику: в только что вышедшем
учебнике для вузов «Археология» его авторы уже изначально нацеливают будущих потенциальных
археологов на терминологический разнобой: основным кабинетным методом археологии они
называют сравнительно-типологический, затем обозначая его как типологический, «предназначенный
прежде всего для организации археологического материала»)8. Еще раз повторюсь: как специально¬
научный, типологический метод — это метод, основанный на учете сущностных свойств изучаемой
реальности9. Он возможен в археологии на стадии объяснения археологического материала. Формально¬
типологический метод — это метод частнонаучной методологии, существующий в археологии для
упорядочения объектов по внешним признакам.
Обратим внимание на выделение в целом ряде работ описательного метода. По моему убеждению,
описание — это не метод, а форма выражения знаний об объекте. Хотя в методологии исторической
науки и существует мнение, что есть смысл выделять описательно-повествовательный метод как метод
начальной ступени исторического исследования любого исторического события10. Позволю себе не
согласиться с этой точкой зрения, поскольку описание есть результат применения других методов
(анализа, сравнения, генезиса и т. п.).
Традиционна частнонаучная методология, используемая в диссертационных работах (табл. V).
Она имеет четкие отличия для двух стадий археологического исследования: выделяются методы
описания и объяснения научных фактов. Следует отметить, что в частнонаучной методологии вновь
обнаруживается разнобой в терминологическом обозначении методов, а некоторые из них, например,
метод хронологизации, не вполне ясны по познавательной направленности. Скорее всего, это
элемент методики формально-типологического метода. Обратим внимание и на факт многообразия
терминологических обозначений формально-типологического метода.
Частнонаучные методы археологического исследования
Таблица V
МЕТОДЫ ОПИСАНИЯ НАУЧНЫХ ФАКТОВ
МЕТОДЫ ОБЪЯСНЕНИЯ НАУЧНЫХ ФАКТОВ
Типологический (варианты — формально-типологический;
типологизация;
технико-типологический анализ;
типологический метод с использованием формализованных
компьютеризированных процедур;
сравнительно-типологический;
историко-типологический)
Ретроспективный анализ (варианты —
историческая ретроспекция; метод этнографической
ретроспективы)
Стратиграфический (вариант — стратиграфия)
Этническая интерпретация (варианты
— реконструкция динамики этнокультурных
процессов)
Метод изложения и систематизации фактов
Метод архитектурной реконструкции
Картографический (вариант: картографирование)
Экспериментальный метод
Планиграфический (вариант: наблюдение над планиграфией)
Семантический анализ
Метод аналогий (вариант — метод подбора аналогий)
Верификация письменных источников
археологическими и наоборот
Методика индивидуальной фиксации - методика полевого контекста
Микрозональный метод
Метод датирования закрытых комплексов
Микрорегиональный метод
Хронологизация
Метод локалитетов
Метод культурно-исторических интерпретаций
Метод этнографических параллелей (вариант —
метод археолого-этнографических сопоставлений)
Особую группу частнонаучных методов в археологии составляют заимствования из других наук
вследствие реализации комплексного и междисциплинарного подходов (табл. VI).
11

вопросы археологии Урала / выпуск 25	Мельникова 0. М.
Таблица VI.
Частнонаучные методы археологии, заимствованные из других наук
МАТЕМАТИЧЕСКИЕ МЕТОДЫ
ЕСТЕСТВЕННОНАУЧНЫЕ МЕТОДЫ
МЕТОДЫ ГУМАНИТАРНЫХ
И СОЦИАЛЬНЫХ НАУК
Формально-статистический метод
Методы антропологии
Методы социологии
Статистические методы
Методы археозоологии
Методы семантики
Количественные характеристики
Остеологические определения
Биографический метод
Метод статистических подсчетов
Метод бинукулярной микроскопии обработки
керамики
Метод логической реконструкции научно¬
исторической концепции
Статистико-комбинаторный анализ
Металлографический анализ инвентаря
Метод позитивной и негативной эвристики
Метод формализации исходных данных
Радиоуглеродный метод
Метод устной истории
Корреляция (варианты — метод связей;
выявление статистически обусловленных
связей)
Химический анализ
Метод построения графика
корреляционной зависимости признаков
Метод трасологии
Статистическая селекция
Методы геологии
Методы компьютерной обработки
Спектрографический анализ
Метод выделения серий (напр.: погребений
с близким или одинаковым набором)
Моделирование (напр.: народонаселения)
Как видно, три сферы научного знания обогатили методологический аппарат археологии:
естественнонаучное, математическое и социально-гуманитарное знание. При этом следует подчеркнуть
многоголосие в наименовании одних и тех же методов. Учитывая, что это методы-заимствования,
важно единообразие в их обозначении, поскольку может сложиться мнение, что все это разные методы
исследования. Часто археологи просто апеллируют к предметной сфере используемых методов, не
называя их так, как принято в той или иной науке.
Современный методологический арсенал археологического исследования демонстрирует эклектику
подходов, принципов и методов, вошедших в археологию в разное время под воздействием различных
мировоззренческих направлений. Методология эмпирического исследования в значительной мере
базируется на позитивистских постулатах ценности научного факта и идее эволюции как основного
закона развития (от простого к сложному). Одновременно с этим закономерный характер общественного
развития, обоснованный в марксизме, базируется на принципах системности, причинности,
взаимообусловленности явлений. Признание структурализма нашло отражение в широком применении
математических методов. Постмодернизм, приведший в исторических исследованиях к формированию
микроисторической методологии с ее интересом к индивидуальному, неповторимому, случайному,
локальному, повседневному, также играет роль в осмыслении археологических материалов.
То, что современные археологи не связаны обязательствами следования какому-то одному
философскому направлению и научному подходу, в конечном итоге, характеризует свершившийся в
археологии методологический синтез. Археология не отбрасывает старые методы, но постоянно обогащает
арсенал научных методов, в особенности за счет активного освоения междисциплинарного подхода.
Однако анализ методологического обоснования в археологических диссертациях обнаружил остроту
вопроса унификации терминологии, обозначающей методы археологического исследования. Кроме
того, часть работ до сих пор не свободна от ритуального упоминания той или иной методологии, которая
иногда даже противоречит тому, что реально делает исследователь. Это наиболее очевидно, когда автор
указывает, что он использует комплексный подход, а на деле реализует системный, и наоборот.
Поэтому по-прежнему актуально поставить вопрос о том, что методологический выбор в
конкретном исследовании должен осознаваться ученым, быть обоснованным с точки зрения решаемых
исследовательских задач и способствовать приращению новых знаний. Это может быть решено как за
счет самообразования ученого, так и, в большей мере, за счет формирования методологической культуры
археологов в процессе освоения профессиональных ценностей научного сообщества в вузе. Значимая
роль в этом принадлежит учебным курсам «Историография археологии» и «Методология археологии».
12

Методология современной отчественной археологии...
Очевидно, что следует активно вести и специальные методологические исследования, направленные
не только на раскрытие конкретных методик, но и на их обоснование, в первую очередь, с точки зрения
концептуальных моделей археологии, которые также требуют как описания, так и обоснования. На
уровне создания конкретного научного исследования это принципиально важно, особенно в условиях,
к сожалению, размывающихся профессиональных ценностей археологии, появления разного рода
научных маргиналов. «Не только результат, но и ведущий к нему путь должен быть истинным»1 11.
1	Клейн Л. С Введение в теоретическую археологию. Книга 1: Метаархеология: Уч. пос. - СПб., 2004. - С. 17-21.
2	Архив Института истории и культуры народов Приуралья при Удмуртском государственном университете. -
Ф. 4/2. Диссертации.
3	Ковалъченко И. Д. Методы исторического исследования. - М., 2003. - С. 37—45.
4	Генинг В. Ф. Очерки по истории советской археологии (У истоков формирования марксистских теоретических
основ советской археологии. 20-е-первая половина 30-х годов). - Киев, 1982. - С. 170-176.
5	Щапова Ю. Л. Введение в вещеведение. Естественнонаучный подход к изучению древних вещей: Уч. пос. -
М., 2000. - С. 53-65.
6	Щапова Ю. Л. - Там же.
7	Ковалъченко И. Д. Указ. соч. - С. 151-208.
8	Археология: учебник / под редакцией академика Янина В. Л. - М.: Изд-во Моек, ун-та, 2006. - С. 13.
9	Ковалъченко К Д. Указ. соч. - С. 191.
10	Смоленский Н. И. Теория и методология истории: Уч. пос. - М., 2007. - С. 222-226.
11	Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 1. - С. 7.
13

В. В. Напольских
ПЕРМСКО-УГОРСКИЕ ВЗАИМООТНОШЕНИЯ ПО ДАННЫМ ЯЗЫКА
И ПРОБЛЕМА ГРАНИЦ УГОРСКОГО УЧАСТИЯ В ЭТНИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
ПРЕДУРАЛЬЯ
В археологической литературе широко распространены построения об угорской принадлежности
создателей тех или иных памятников железного века и раннего средневековья Предуралья и Прикамья
и, соответственно, о значительной роли угров в этнической истории данного региона, основанные ис¬
ключительно на данных археологии. С точки зрения исследователя-историка кажется совершенно оче¬
видным, что при отсутствии каких-либо письменных памятников с этой территории и при весьма сом¬
нительной перспективе их обнаружения эти построения не могут иметь доказательной базы. Никакие
археологические материалы не могут служить источником для определения языка оставившего их
населения. Этим источником могут являться только письменные памятники. Однако, как показывает
опыт, для многих коллег-археологов это обстоятельство отнюдь не очевидно. Поэтому представляется
необходимым сделать несколько предварительных замечаний, прежде всего — по поводу терминоло¬
гии. Кому-то они, вероятно, покажутся тривиальными, но, видимо, состояние современной гумани¬
тарной науки в целом, к сожалению, дошло до той точки, когда в научных публикациях приходится
объяснять азбучные истины.
Термин угры\угорские (языки, народы) возник в XIX веке2 для обозначения группы родственных
языков и говорящих на этих языках народов: венгров, манси и хантов. Угорские языки в рамках фин¬
но-угорской группы образуют общность второго порядка и противопоставляются финно-пермским
языкам. Единственным признаком, объединяющим эти три народа, является язык: ни в духовной или
материальной культуре, ни в расовых типах этих народов невозможно выделить какой-либо комплекс
черт, которые были бы общими для всех трех и при этом отличали бы их от русских, удмуртов, татар и
других. Совершенно аналогичный характер имеют термины индоевропейцы, финно-угры, балты, гер¬
манцы,, самодийцы и т. п.: все это изначально суть лингвистические термины, созданные в лингвис¬
тике и никакого содержания, кроме лингвистического, не имеющие. Следовательно, применение этих
терминов в отношении того или иного древнего населения является утверждением о том, что эти люди
говорили на языке, принадлежащем соответствующей группе или семье.
В принципе, на этом можно было бы и поставить точку. Однако в исследовании этнической истории
рассматриваемые здесь термины приобретают несколько иное звучание, что создает иллюзию наличия
в них экстралингвистического значения. Природу этой иллюзию придется здесь также обсудить.
Определяя группу языков как родственные, мы имплицитно предполагаем, что это родство обус¬
ловлено присутствием в данных языках базовых элементов и структур, восходящих в конечном счете
к какому-то реально существовавшему древнему языковому организму (относительно единому языку,
массиву родственных контактирующих диалектов, нескольким родственным языкам с тесными ареаль¬
но-генетическими связями и т. п.), который мы называем праязыком. Естественно, праязык в том или
ином виде должен был выступать в роли родного языка и основного фактора самоидентификации для
определенной этнической группы, которую принято называть пранародом. Языковое единство (хотя
бы и относительное) необходимо должно было вести к интенсификации социально-культурных связей
внутри пранарода (и, с другой стороны, оно отражало наличие таких связей), вследствие чего такая
общность должна была обладать характерными особенностями культуры и в той или иной мере выра¬
женным самосознанием, которое — в случае достаточно высокого уровня консолидации — могло быть
выражено и в самоназвании. Следовательно, можно, как будто, говорить о германцах, индоевропейцах,
уграх ит. д., имея в виду определенную этническую общность носителей праязыка.
Важно, однако, что после распада праязыковой общности былые социально-культурные связи меж¬
ду выделившимися из нее новыми коллективами прерываются, для каждого из них актуальными ста¬
новятся новые «информационные поля», объединяющие порой с совершенно чужими изначально
14

Пермско-угорские взаимоотношения по данным языка...
группами, с которыми и происходит теперь обмен культурными достижениями. Общие черты куль¬
туры пранарода (равно как и, например, расовые особенности, заложенные в генотипе) не обязатель¬
но наследуются общностями-потомками параллельно с наследованием языка: механизмы передачи
культурного (и генетического) наследия и языка различны3. Память о былом этническом единстве
может сохраняться в течение многих столетий и время от времени актуализироваться во вторичных
контактах и в этнополитических конструктах, но не препятствует возникновению резких культурных
различий и границ4.
Следовательно, рассматриваемые термины могут в некоторой степени иметь этническое содержа¬
ние лишь тогда, когда речь идет о еще сохранявшем единство пранароде, то есть корректно в этом
смысле можно использовать только соответствующие слова с приставкой пра-: иряиндоевропейцы,
/?/?ягерманцы, яряфинно-угры и т. п., имея в виду носителей соответствующего праязыка и связанного
с ним культурного комплекса. Следует, правда, при этом иметь в виду, что если праязык в определен¬
ных его аспектах (например, некоторая часть лексического состава) может быть с известной степенью
надежности реконструирован, то для реконструкции культуры пранарода главным является метод ана¬
лиза праязыковой лексики, а других, не связанных с языком и языкознанием, методов никому на сегод¬
няшний день разработать не удалось5. Это означает, помимо прочего, что наши представления о куль¬
турной специфике той или иной праязыковой общности дважды зависят от лингвистических штудий:
поскольку мы выделяем эту общность по лингвистическому критерию и поскольку лингвистический
материал лежит в основе наших реконструкций культуры этой общности. Поэтому «этнокультурное»
содержание термина прауралъцы, например, является как минимум дважды вторичным по отношению
к его лингвистическому содержанию. После же распада праязыкового единства, когда речь идет о груп¬
пах отдельных народов, объединяемых только общностью истории их языков, рассматриваемые терми¬
ны имеют исключительно лингвистический смысл.
Впрочем, с уграми сложилась весьма интересная ситуация. Как уже сказано выше, теоретически
допустимо, что степень этнической интеграции общности носителей того или иного праязыка может
быть настолько высокой, что это найдет отражение в самоназвании носителей праязыка. Во многих
случаях такое развитие событий подтверждается историческими данными. Так, носители восточно-
славянского праязыка называли себя русъские люди, носители романского праязыка — romani, носите¬
ли индоиранского праязыка, вероятно, использовали название агуа если не в качестве эндоэтнонима,
то, по крайней мере, как название социальной группы, игравшей ведущую роль в обществе. В ряде
случаев нам удается реконструировать самоназвания носителей праязыков, о которых у нас нет не¬
посредственных письменных свидетельств. Типичный случай такого рода — самоназвание носителей
славянского праязыка *slovene. С другой стороны, едва ли мы будем когда-либо знать, как называли
себя (и называли ли вообще одним именем) носители германского, кельтского, пермского, прибалтийс¬
ко-финского, тюркского6 и многих других праязыков.
Самоназвание носителей угорского праязыка реконструируется совершенно надежно: *тапсз (>
венг. mad- в magyar ‘венгр’, манс. (С) mansi ‘манси’, хант. (С) mos ‘мифический народ Мосъ, предки
одноименной фратрии в составе северных хантов’). Это свидетельствует о достаточно высоком уровне
этнического самосознания праугров-лшнче и, следовательно, говорит в пользу возможности поисков
следов существования этой этнической общности в археологическом материале: в случае если удаст¬
ся доказать, что какие-то археологические памятники были созданы прауграми-лшнче, можно вполне
корректно говорить об этнической принадлежности оставившего эти памятники населения. Обычно
же, когда в археологической литературе пишут об «этнической принадлежности» населения, на самом
деле речь идет и может идти только о его языковой принадлежности, поскольку, как было сказано
выше, для обозначения «этнических» общностей употребляются исключительно лингвистические тер¬
мины. Однако и в случае с прауграми-лшнче следует иметь в виду, что речь идет не о некоей «чисто
этнической» (не имеющей отношения к языку) общности, а прежде всего — об общности носителей
определенного праугорского языка.
Если же речь идет о времени, когда угорское праязыковое единство уже распалось (произошло это
никак не позже середины I тыс. до н. э.), название угры означает только общность этнических групп,
15

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25	НапОЛЬСКИХ В. В.
объединяемую исключительно родством их языков. Поэтому, употребляя в этноисторических построе¬
ниях слово угры применительно к концу I тыс. до н. э. - II тыс. н. э. (то есть заведомо к периоду после
распада праугорского единства), исследователь, независимо от его личных интенций, должен понимать,
что он пользуется лингвистическим термином, вынося таким образом суждение в первую очередь и
только о языке древнего населения (относя этот язык к угорской группе)7. Следовательно, такая аттеста¬
ция должна находиться в соответствии с лингвистическими данными.
В связи со сказанным я предпочитаю воздерживаться от употребления слов этнос, этнический,
говоря об интерпретации археологического материала, и веду речь только о языковой проблематике.
Призываю и коллег следовать этому осторожному принципу8. Утверждение об идентичности созда¬
телей того или иного памятника, например, с прауграми-лшнче в этническом смысле подразумевает
двойное допущение: мы не только берем на себя смелость утверждать, что эти люди говорили на угор¬
ском праязыке, но и предполагаем, как они себя на этом языке называли. И это — не имея ни единого
реального (письменного) свидетельства! Еще раз подчеркну: этническая принадлежность населения
может находить выражение только в этнониме (внешнем или в самоназвании — не принципиально), и
хорошо, когда мы (как в случае с прауграми, праславянами и др.) этот этноним знаем. Но такие терми¬
ны9, как угры, самодийцы, пермяне, индоевропейцы, германцы и др., в строгом смысле слова этнони¬
мами не являются (см. выше), следовательно, их применение к древним создателям археологических
памятников не может служить для установления их этнической принадлежности.
Я далек от того, чтобы отрицать, что различия и сходства материальной культуры древнего населе¬
ния, восстанавливаемые по археологическим памятникам, могут отражать древние языковые границы
и общности. Однако прямой связи между этими явлениями быть не может. Как показывает опыт, по¬
лагаться в этом вопросе на так называемые археологические «этнизирующие признаки» совершенно
невозможно даже в случае, когда мы имеем дело с огромными по объему материалами очень богатых
культур. Едва ли когда-нибудь стало бы возможным с уверенностью говорить о языковой дихотомии
«западного» и «восточного» гальштатта, если бы у нас не было памятников палеобалканских языков;
никто не осмеливался и думать об индоевропейском языке хеттов до открытия Бедржиха Грозного;
когда Майкл Вентрис прочитал микенские таблички линейного письма В по-гречески, это стало насто¬
ящим шоком для большинства исследователей. И это — не единичные примеры, а отражение правила.
Весьма показательным является пример, связанный с расшифровкой в 20-50-х годах XX века ибер-
ской письменности и началом чтения кельтиберских надписей античной Испании. Еще в начале XX века
присутствие кельтов негалльского происхождения на Пиренейском полуострове практически отрицалось,
поскольку распространение кельтской речи однозначно связывали с латенской археологической культу¬
рой, которая в Испании и Португалии почти не представлена. Никакие свидетельства античных авторов
и ономастики при этом не считались достаточными в сравнении с отсутствием пресловутых «этнизирую-
щих признаков». Сопоставьте с этим реальную картину распространения кельтской речи на полуострове
во II в. до н. э., в соответствии с современными данными, которую можно видеть на рисунке 1.
В 1970 году при раскопках в городе Боторрита в 18 км юго-западнее Сарагосы испанский археолог
Антонио Бельтран нашел бронзовую табличку размерами 40 х 10 см, написанную иберским письмом.
Этот документ был воспринят как иберский не только в силу происхождения письменности, которой он
был написан, но и потому, что Боторрита раскапывалась как неизвестный иберский город, сожженный
в период римских гражданских войн в середине I в. до н. э., на что указывали чисто иберские жилища,
украшения, предметы быта и, конечно же, керамика. Через несколько лет были опубликованы прочте¬
ния текста таблички, и стало ясно, что написана она целиком по-кельтиберски и на сегодняшний день
является крупнейшим и интереснейшим памятником этого языка10. Это, однако, ничуть не поколебало
уверенности археологов в иберской языковой принадлежности населения античного города.
В 1979 году была найдена вторая табличка из Боторриты, написанная уже на латыни. Текст пред¬
ставляет собой решение судебной коллегии города Contrebia Belaisca по поводу земельного спора.
Таким образом, идентификация современной Боторриты с античным кельтиберским городом Contrebia
Belaisca, предполагавшаяся ранее лингвистами и историками, получила подтверждение. Замечательно,
что все имена членов коллегии, включая названия их родовых групп, — исключительно кельтиберские.
16

Пермско-угорские взаимоотношения по данным языка...
Э Celtfbero / Celtiberian
CZ3
2l Celts Galaico
CD
Г l Otros dialectos celtas
I I
( l Lusitano / Lusitanian
I I Grie.qo / Greek
■i
I • I Top6nimos en -briga
Aquitano / Aquitanian	I	1
lb£rico / Iberian	I	1
Antigua &rea sudlusitana
posteriormente celtizada	|
Galo / Gaulish	I	♦	I
Top6nimo$ en /7А,/7ы-	1	♦	I
Punico / Phoenician
Bereber/Berber
0
hgcfip.tiflnes
Celtlberas I ■ llbdrico Septentrional
Lusitanas I I llbdrico Meridional
Sudlusitanas I a I Greco-lbdricas
Рис. 1. Дороманские языки Пиренейского полуострова
(режим доступа: http://es.wikipedia.Org/wiki/Imagen:Prehispanic_languages.gif
Использование материалов Википедии в данном случае вполне корректно, поскольку данная карта
отражает действительные современные научные представления)
Подробная легенда дана на карте:
Ареал неиндоевропейских языков: иберского (литера I) и аквитанского (литера А),
а также берберских и финикийского — показан более светлым цветом,
индоевропейских: кельтиберского и других кельтских (литера С),
лузитанского (литера L), а также греческого — более темным.
Светлым кружком со значком кельтиберской надписи обозначена Боторрита
17

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25	НапОЛЬСКИХ В. В.
На сегодня известно еще две таблички из Боторриты, написанные по-кельтиберски, и не подлежит
сомнению, что в этом кельтиберском городе жили кельтиберы, говорившие по-кельтиберски, однако
некоторые археологи продолжают настаивать на иберской версии11.
К сожалению, у нас нет надежды найти в Предуралье письменные памятники тысячелетнего воз¬
раста. Но, может быть, не следует строить скоропалительные гипотезы, основанные исключительно на
вере в этноисторическую самодостаточность археологического материала, лишая тем самым истории
целые древние народы и создавая препятствия реальному исследованию этнической истории регио¬
на? Установление связи между археологическими памятниками и той или иной языковой общностью
во многих случаях возможно, но оно не может базироваться на простом перечислении произвольно
определяемых «этнизирующих признаков» и отрицании очевидных фактов, полученных независимы¬
ми и проверенными вековой практикой методами наук, лежащих за пределами понимания того или
иного исследователя.
Обратимся теперь к проблеме древнего присутствия угров в Предуралье. Предположение о массо¬
вом участии угорского населения в формировании культур Прикамья и Предуралья I тыс. н. э., создате¬
ли которых так или иначе вошли затем в состав пермских народов, находится в разительном противо¬
речии с данными языкознания. Наблюдаемая картина взаимоотношений пермских и угорских языков
и культур практически не позволяет говорить о каком-либо угорском (будь то праугорское, древневен¬
герское, обскоугорское или древнемансийское) влиянии на пермян: выявленные на сегодняшний день
обскоугорские заимствования в коми языке весьма немногочисленны (чуть более двух десятков, учи¬
тывая очень локальные диалектизмы), и лишь единицы их присутствуют в большинстве коми диалек¬
тов12. В удмуртском языке обскоугорских заимствований обнаружить не удается вообще (об угорско-
пермских параллелях более древнего уровня и ономастическом материале см. ниже). Это означает, что
южная часть пермян, языковые предки удмуртов, никогда (ни на прапермском, ни на более позднем
уровне) не вступали в контакт с обскими уграми — либо контакт этот не имел исторически релевант¬
ного значения для их языка и культуры. Естественно, абсолютизировать данный вывод не стоит — не¬
льзя исключать, что хотя бы какие-то из сепаратных пермско-(обско)угорских лексических параллелей
могут быть в будущем переинтерпретированы не как общее прафинно-угорское наследие, а как заимс¬
твования в прапермский, но на современном уровне развития языкознания никаких оснований предпо¬
лагать обскоугорское влияние в общепермском или удмуртском языке не существует.
С другой стороны, совершенно очевидны следы мощнейшего пермского влияния в обскоугор¬
ских языках, проникшего во все слои лексики и все диалекты обоих языков, при этом многие пермиз-
мы попали и в хантыйский, и в мансийский языки. Значительное количество заимствований охваты¬
вает все диалекты обскоугорских языков, в том числе — южные мансийские и восточные хантыйские.
В целом пермизмы в обскоугорских языках представлены следующим образом: в мансийском язы¬
ке всего 338 пермских заимствований, их них во все диалектные группы проникли 38 (при этом
в северномансийских диалектах — всего 288, в восточномансийских — 142, в западномансийских —
137, в южномансийских — 47 пермизмов); в хантыйском языке всего 469 пермских заимствований,
их них во всех диалектные группы проникли 75 (при этом в севернохантыйских диалектах всего 295,
в южнохантыйских — 185, в восточнохантыйских— 122 пермизма)13.
Естественно, большинство пермизмов представлено в северных обскоугорских диалектах, и отра¬
жают они относительно позднее, русского времени, влияние коми на обских угров (сюда относятся,
например, христианские и связанные с культурой нового времени и административным управлени¬
ем термины типа ‘крест’, ‘книга, бумага’, ‘подать’, ‘тамга’, ‘пай’, ‘корова’, ‘свинья’, ‘печь’, ‘замок’
и т. д.). Однако даже приведенные здесь чисто количественные и ареальные показатели едва ли поз¬
воляют ограничивать пермское влияние на обскоугорские языки исключительно русским временем.
В ряде случаев следует предполагать достаточно раннее время или нетривиальный (не собственно
коми) источник заимствования.
В частности, среди пермизмов имеются ключевые религиозно-мифологические термины мансийской
и хантыйской традиции, которые едва ли являются продуктом позднейшей эволюции периода русской
18

Пермско-угорские взаимоотношения по данным языка...
колонизации Сибири. Сюда, например, можно отнести термины медвежьего культа в хантыйском язы¬
ке— табуированные названия самого ‘медведя’ (<— коми majbir ‘счастливый’, ср. значение в к.-язьв.
‘большой и сильный’, которое, скорее, лежит в основе хантыйского слова) и частей его тела: ‘шерсть
медведя’ (<— коми gen), ‘спина медведя’ (<— коми sur ‘хребет’), ‘жир на спине и кишках медведя’ (<—
коми vir-jaj ‘плоть’) и др., использовавшиеся во время медвежьего праздника вместо нормальных хан¬
тыйских слов для того, чтобы отвести гнев духа медведя на иноплеменников (заметим, что в этой роли
мыслились не русские и татары, а коми).
Неучтенный в работах Ю. Тойвонена и К. Редей важный религиозный термин манс. (С) jir (С, 3,
В — для краткости здесь и далее приводится, как правило, одна мансийская и одна хантыйская форма
и указываются диалектные группы, где данное слово представлено)14 - хант. (Каз.) jir (С, В, Ю)15 ‘кро¬
вавая жертва’ происходит, видимо, от ППерм. *jur ‘голова’ (> коми jur ~ удм. у/У), причем в обскоугор-
ских языках отражена, скорее, прапермская фонетика и значение, незафиксированное в коми языке, но
весьма органичное для удмуртской народной религии: удм. jir-pid soton ‘вид поминальной жертвы’;
букв, ‘давание головы и ног’.
Интересную судьбу имеет ППерм. *ort ‘духовная сущность, обеспечивающая нормальную жизнь
человека, животного, функционирование предмета’ > удм. urt ‘тж’ ~ коми ort ‘душа-двойник, показы¬
вающаяся человеку перед смертью’: видимо, оно было дважды заимствовано в обскоугорские языки.
Более поздним заимствованием является хант. (Каз.) vurt ‘дух умершего, привидение’ (С, В, Ю) ~ манс.
(С) Urt (С, 3, В) ‘крылатый дух, предсказывающий криком смерть человека’ — семантика обскоугор-
ских слов практически совпадает с коми, но фонетика отражает, скорее, пермскую праформу типа *urt,
а не коми ort. В плане определения пермского источника как отличного от близкого к современному
коми ср. еще хант. (Ю) x^aj~^r~W0J3 ‘летучая мышь’ (букв, ‘мертвого урта зверь’)16, не имеющее,
кажется, параллелей в коми языке, но точно соответствующее удм. urtkic ‘летучая мышь’ (этимоло¬
гически означало букв, ‘орел / птица урта'). Более ранним заимствованием этого же понятия из перм¬
ского источника является хант. (Каз.) wprt (С, В, Ю) ‘богатырь, эпический герой, князь; дух-охрани-
тель, хозяин местности; начальник, старшина’ (манс. (С) Urt ‘князь’ заимствовано, в свою очередь, из
хантыйского)17. Здесь, судя по вокализму, можно предполагать праформу *ort или даже *art, но при
этом семантика отражает уже не значение ‘дух, привидение’ и т. д., которое развилось в позднейшем
коми языке, а сложную концепцию духовной сущности, обеспечивающей «норму», духа-покровителя,
восходящую, в конечном счете, к понятию ‘закон, правда, истина’, которое имел арийский источник
прапермского слова (авест. as а, др.-инд. rta)x%.
Из пермского источника заимствованы имена по крайней мере двух важнейших персонажей
обскоугорской «высокой» мифологии. Во-первых, это название духа-хозяина нижнего мира: манс. (С)
kul'(С, 3, В) ~ хант. (Об.) киГ {С, Ю) ‘злой дух, дьявол’ <— коми киГ ‘тж’, удм. kilr ‘заразная болезнь’.
Во-вторых, это имя богини-покровительницы деторождения, определяющей срок человеческой жиз¬
ни, жены небесного бога и матери бога-покровителя людского рода хант. (Сыня) kaltas-arjki (С) ~
манс. (С) kaltes-ekwa (С, 3), которое является частичной калькой с имени пермского божества пло¬
дородия, сохранившегося в удмуртской традиции как kildisin < kildis — имя деятеля или активное
причастие настоящего времени от основы kild- ‘творить(ся), быть предопределенным судьбой’ (эта
часть пермского теонима была полностью заимствована в обскоугорские языки) + *£п (ср. удм. ani
‘бабка (укладка снопов)’ ~ коми ап ‘(взрослая, почтенная) женщина’, еп(ка) ‘свекровь’) — эта часть
композита была переведена хантыйским arjki, (Шеркалы) !тэ и мансийским ekwa ‘(почтенная) жен¬
щина, старшая родственница, мать, бабка’. В коми языке рассматриваемый здесь пермский теоним
никаких реликтов не имеет (за исключением, может быть, весьма отдаленного kiltes-pas I kildas-pas
‘родимое пятно’), следовательно, заимствование должно быть определено как достаточно старое.
Имеются и другие заимствования, указывающие на пермский источник, отличный от собственно
коми языка. Например, манс. (С) solwel ‘соль’ ~ хант. (Каз.) so л (С, В, Ю) ‘соль’, скорее, фонетически
связано не с коми sov (sol-), а с удм. silal ‘соль’. Интересно название ‘моря’ в обскоугорских языках:
хант. (Каз.) sorSs (С, В, Ю) ~ манс. (С) saris (С, В, 3) ‘море; открытое большое болото’. Это слово
явно заимствовано из пермского (в пермском — из арийского), причем древняя специфика значения
19

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25	НапОЛЬСКИХ В. В.
коми слова в обскоугорских языках не нашла отражения: коми sarij ‘теплые страны, куда летят пти¬
цы; море’ ~ удм. zarez ‘море’. Поскольку другие обозначения ‘моря’ в обскоугорских диалектах либо
заимствованы из русского, либо обозначают изначально ‘Обь’ и ‘низовья реки’19, а венгерское tenger
‘море’ заимствовано из тюркских, ясно, что праугры едва ли имели какое-либо представление о море,
и можно высказать предположение, что обские угры проникли на север, в районы, близкие к Северному
Ледовитому океану, позже пермян, из языка которых они и заимствовали основное обозначение этого
нового для них географического объекта. Следовательно, и ранние контакты между пермянами и об¬
скими уграми нужно локализовать не на западе, в Приуралье, а на севере, в низовьях Оби (ср. преиму¬
щественное распространение пермизмов именно в северных диалектах обскоугорских языков). Это
предположение согласуется с гипотезой об ассимиляции в XIV-XVI веках обскими уграми, пришед¬
шими с юга, и частично пермянами, проникавшими в низовья Оби с XI века, населения неизвестной
языковой принадлежности, аборигенов крайнего северо-запада Западной Сибири, известных в русских
источниках под именем Югра20.
Весьма показательны в плане культурной и этнической истории названия многих металлов в обско¬
угорских языках: манс. (С) jemtsn (С, 3, В) ‘сталь’ <— коми jemdon ~ удм. andan ‘сталь’ (<— иран.: осет.
cendon)\ манс. (С) агуёп (С, 3, В) ‘медь’ <— коми irgen ~ удм. irgon ‘медь’ (<— иран.: осет. cerxj); манс.
(С) sorni, (С, 3, В) ~ хант. (Каз.) sorni (С, В, Ю) ‘золото’ <— коми, удм. zarni ‘золото’ (<— иран.: осет.
zcerTri). Обратим внимание на иранский (достаточно поздний, скорее всего — средневековый, близкий
к аланскому) источник всех трех слов.
В обскоугорском фольклоре при описании драгоценных предметов и сказочных персонажей посто¬
янно встречаются парные эпитеты типа манс. (С) soper-СЕРЕБРО, А;ага/-СЕРЕБР021 (вероятно, заим¬
ствовано из хантыйского) ~ хант. (Каз.) sopor-MEYARJl, А;ага/-МЕТАЛЛ, (Тром.) t'apor-МЕТАЛЛ, кат-
МЕТАЛЛ22. Значение слов *сарэг и *кат в этих конструкциях неясны. Помимо металлов, эти эпитеты
могли применяться к различным территориям, героям и и т. д., и В. Штайниц полагал, что первоначально
это были имена собственные23. В текстах медвежьей церемонии эти эпитеты употребляются так же, как
и названия иноплеменников, именем которых прикрываются убивающие медведя участники праздника24.
Таким образом, не исключено, что перед нами какие-то старые этниконы, и наиболее очевидными их
прототипами кажутся Сибирь (Сибирское ханство — здесь, впрочем, есть альтернативные этимологии и
сложности) и Кама. В названиях металлов эти эпитеты могут отражать два основных источника поступ¬
ления изделий из драгоценных металлов к обским уграм. При этом важно, что, при принятии этой гипо¬
тезы, Кама, как и Сибирь, была в глазах обских угров чужой территорией с иноплеменным населением.
Еще два названия металлов позволяют перейти к рассмотрению вопроса о более ранних пермско-
угорских взаимоотношениях. Во-первых, это название ‘свинца’ и ‘олова’: манс. (С) atwes (С, 3, В, Ю)
‘свинец’ (< *dO-wes) ~ коми ozis, удм. uzves ‘свинец, олово’ (< *os-ves). По-видимому, эти слова явля¬
ются общей инновацией в мансийском и прапермском языках и восходят к какому-то композиту типа
*ds-wes ‘светло-серый металл’ (ср. венг. osz ‘седой’) или *ds-wes ‘закаливающий / легирующий ме¬
талл’ (ср. обскоугорское *at- ‘закаливать’ > манс. (Конда) Э7-, хант. (В) at- и др.25). По фонетическим
критериям заимствование из мансийского в прапермский едва ли возможно, а обратное — не исключе¬
но (хотя, скорее, речь должна идти о параллельном развитии в родственных языках в рамках единого
культурного ареала); следовательно, и на этом, более раннем, хронологическом срезе не приходится
говорить об обскоугорском влиянии на пермский.
Второе слово — название ‘серебра’ — объединяет пермские языки уже не с обскоугорскими, а с
венгерским: венг. eziist ‘серебро’ ~ коми ezis\ удм. azves ‘серебро’. Поскольку в пермском слове видят
старый композит, подобный рассмотренному выше названию ‘свинца’ и ‘олова’, венгерское слово ква¬
лифицируется как пермское заимствование26.Лля проблематики^лааней-етатьи-этого было бы доста¬
точно, но ряд обстоятельств, которые требуют рассмотршия^в- отдельной,работе, указывает на^то, что
ТГпермское^и венгерское слово следует^ с корее*_ считатьнезавис и мы ми заимствованиями из аланского
*dzv6st (a) > осет. cevzist l cevzestce ‘серебро’.
Вообще, пермские языки обнаруживают с угорскими, точнее, в основном с венгерским не¬
которое количество общих инноваций в фонетике и морфологии: деназализация (развитие типа
20

Пермско-угорские взаимоотношения по данным языка...
*-NT- > -D-), появление звонких смычных в начале слова, инфинитив на -ш (в пермском) —ni
(в венгерском), выработка сходных «застывших» форм глагола ‘быть’: удм. van ~ венг. van ‘есть,
имеется’ (ср. ф. on), удм. val ~ венг. vala ‘было’ (ср. ф. oli) и др. Хотя некоторые из этих инноваций
интерпретируются как случайные результаты параллельного развития, многие из них едва ли могут
быть объяснены иначе, нежели результат древних контактов (ареально-генетических связей, в терми¬
нологии Е. А. Хелимского) между пермским и угорским праязыками, и среди праугорских диалектов
наиболее тесные связи с пермским имелись именно^ у^овенгерского27. Кроме того, имеется и изряд¬
ное количество сепаратных лексических схождений, которые, однако, трудно интерпретировать как
заимствования. Из трех слов, которые К. Редей считал возможным рассматривать именно как заим¬
ствования, как следы контактов прапермского с правенгерским, одщ^(^‘серебро’)рассмотр|^ш1^хщ^
и является, скорее всего, сепаратным заимствованием из иранского. Два же других слова безусловно
свидетельствуют о заимствовании из прапермского (точнее, из южных, доудмуртских его диалектов)
в правенгерский: венг. kuszob ‘порог’ <— удм. es kusip ‘порог’, букв, ‘дверной промежуток / дверная
связка’ (в удмуртском слово kusip имеет более широкое значение, значение ‘порог’ появляется лишь
в данном контексте); венг. кепуёг ‘хлеб’ <— удм. kenir, (Каз.) kerjer ‘крупа’ ~ коми кепети ‘земля
(ти) для посева’ (-пу- в венгерском указывает на источник, близкий фонетически, скорее, к позднему
удмуртскому kenir, в пермском — значение слова опять-таки более общее).
Таким образом, нет лингвистических фактов, на основании которых можно было бы говорить о
сколько-нибудь заметном субстратном, контактном или суперстратном влиянии угорских языков на
пермские ни на праугорском, ни на обскоугорском, ни на правенгерском уровне С. другой стороны.
очевидно, что пермские языки оказывали влияние как на правенгерский, так и, в особенности, на
обсь^
Аналогичным образом нет никаких оснований предполагать былое пребывание угорского населе¬
ния к западу от Урала и на основании данных ономастики. Исключением являются хорошо известные
по историческим документам районы обитания манси в XVI-XVIII веках в восточной части современ¬
ного Пермского края (западной границей их расселения была, по-видимому, Кама в ее среднем течении
и Печора — в верхнем) и опять-таки отраженные в письменных источниках (сообщение брата Иоанна)
и венгерской средневековой псевдоисторической традиции вероятные следы пути венгров с их запад¬
носибирской прародины через южное Предуралье, Башкирию, нижнее Прикамье и среднее Поволжье
на запад28. Здесь не имеет смысла подробно разбирать «гипотезы» разных авторов об «угорской» или,
тем более, «угро-самодийской» топонимии Восточной Европы — этот разбор проведен мною давно и
трижды опубликован29. Дальнейшая дискуссия на эту тему совершенно лишена смысла: все сочине¬
ния такого рода являются иногда добросовестными заблуждениями, а в 80 процентов случаев — пло¬
дом исключительного невежества и дикости (последнее в особенности относится к писаниям совре¬
менных авторов). Что касается этнонимики, то наличие в составе центральных удмуртов родовых
групп с названиями Эгра (< ППерм. *jdgra) и Пурга (< *porga), которые все в тех же малограмотных
сочинениях связываются с обскими уграми, во-первых, не может иметь отношения к обским уграм
(и к прауграм, и к уграм вообще), поскольку оба этнонима могут быть связаны только с названиями
доугорского аборигенного населения северо-запада Западной Сибири; во-вторых — даже в случае их
сибирских, в конечном счете, истоков, — они являются результатом поздних миграций в пермской
среде, и вопрос об их происхождении не требует привлечения обскоугорских материалов30.
К сожалению, топонимия Прикамья и среднего Поволжья практически не изучена. Почти все, что
продуцируют местные авторы, позиционирующие себя в этой сфере, настолько плохо, что только за¬
путывает дело и никак не может быть использовано в палеоисторических штудиях. Однако по окраи¬
нам региона идут зоны, охваченные нормальными топонимическими исследованиями (Урал, Русский
Север, Центр Европейской России). Частично к одной из этих территорий примыкает и бассейн Камы.
При уже отмеченном отсутствии здесь древней угорской топонимии, в среднем и верхнем Прикамье,
на территории по крайней мере от бассейна Тулвы на юге и по крайней мере до Чердыни (бассейн
Колвы) на севере, наличествует пласт гидронимов на -ва, которые, по всей вероятности, являются
пермскими по происхождению31. По-видимому, это — единственный топонимический ареал, который
21

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25	НапоЛЬСКИХ В. В.
может претендовать на роль прапермского. Еще один ареал гидронимии архаичного пермского обли¬
ка — область речных названий на -юг, находящаяся на северо-западе Кировской, востоке Вологодской
и Костромской и крайнем юге Архангельской областей, но здесь речь идет, скорее, о каком-то особом
пермском (прапермском - ?) диалекте, который не был полностью охвачен важнейшей общепермской
инновацией — отпадением ауслаутных смычных (допермское *juka > ранее ППерм. *juk / *juy (эта
форма отражена в гидронимах на -юг) > ППерм. *ju > коми ju ‘река’) — и который я бы сегодня пред¬
почел называть парапермским.
Примерное соотношение ареалов пермской и мансийской субстратной топонимии в Прикамье по¬
казано на карте (рис. 2). Ареал гидронимов на -ва в значительной степени совпадает с прапермским
экологическим ареалом и, по-видимому, маркирует район поздней пермской прародины в среднем
Прикамье32. Распад прапермской общности был связан с возникновением в среднем Поволжье первого
государства, Волжской Булгарии, и с соответствующим движением части пермян, предков удмуртов, на
юг, в пределы этого государства, а другой части, предков коми, — на север, на территории, свободные
от булгарского влияния33. Именно в это время происходит распространение в Предуралье древнеман¬
сийского населения (археологически отраженное в постпетрогромских памятниках), предел которому
по Каме был положен, по-видимому, организацией там булгарских городков-факторий типа Анюшкара,
Рождественского, Иднакара и др. При этом прикамские пермяне (часть предков коми-пермяков) нахо¬
дились в границах булгарского военно-политического контроля и не слишком тесно контактировали с
манси. Позднее, уже в русскую эпоху, пермское население частично возвращается в верхнее Прикамье
и продвигается дальше, в Сибирь, а контакты его с обскими уграми носят преимущественно односто¬
ронний характер: культурное влияние идет с запада на восток. Такая схема объясняет обрисованную
выше лингвистически фиксируемую картину взаимоотношений обскоугорских и пермских языков.
Как бы то ни было, общий вывод может быть только один: на сегодняшний день нет никаких ос¬
нований говорить jTj^nr^ftn-нибудь заметной роли, угрпячычного (бульла драугры-/и/7цч£^-носители
древних обскоугорских диалектов, правенгры или манси) населения в этнической истории Прикамья и
среднего Предуралья (кроме указанных выше эпизодов). Этноисторические процессы конца железного
века и средневековья на этих территориях определялись взаимодействием пермского, иранского, тюрк¬
ского и — в позднейшую эпоху — русского языковых миров. Естественно, нельзя исключать участия
и каких-то других групп, в том числе — и вовсе неизвестной языковой принадлежности, но «угорский
фактор» едва ли мог когда-либо быть в числе первостепенных.
Сокращения
авест. - авестийский, венг. - венгерский, др.-инд. - древнеиндийский, иран. - иранский, к.-язьв. -
коми-язьвинский, лат. - латинский, манс. - мансийский (В - восточный, Конда; 3 - западный, Пел. -
Пелым; С - северный, Сев. Сосьва; Ю - южный, Тавда), нем. - немецкий, осет. - осетинский, ППерм. -
прапермский, удм. - удмуртский, ф. - финский, хант. - хантыйский (В - восточный, Вас. - Васюган,
Тром. - Тромьюган; С - северный, Каз. - Казым, Об. - Обдора; Ю - южный, Демьянка).
А <— В = А заимствовано из В; А < В = А происходит от В. 11	Изначально угры — название венгров в славянских языках (в украинском сохранилось по сей день, в русском
заменено польским заимствованием венгры), восходящее к общеславянскому *pgur , которое, в свою очередь,
происходит от тюркского племенного названия onogur (сходство слов угры и Югра, таким образом, представляет
собой чистую случайность). Из славянских языков это слово дважды было заимствовано в немецкий и др. евро¬
пейские — в средневековье в форме типа лат. (H)ungari, нем. Ungarn ‘венгры’ и в XIX веке — в виде рассматри¬
ваемого здесь научного термина: нем. Ugrier ‘угры’.
22

Пермско-угорские взаимоотношения по данным языка...
•	4
Рис. 2. Пермская и мансийская топонимия в Прикамье.
1	- примерный ареал субстратной пермской топонимии на -ва;
2	- общее направление миграции предков коми с поздней пермской прародины в IX-XI вв.;
3	- общее направление миграции предков удмуртов с поздней пермской прародины в IX-XI вв.;
4	- западная граница субстратной мансийской топонимии и исторического расселения манси в XVI-XVII вв.
23

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25	НапОЛЬСКИХ В. В.
2	По-видимому, окончательно свое современное значение он приобрел в трудах Отто Доннера в 1870-1880-х гг.,
написанных на немецком языке (Ugrier, ugrisch). В более ранних работах, а нередко и вплоть до конца XIX века
(например, венг. ugor у Иожефа Буденца), он еще мог обозначать иной набор языков и народов.
3	Типичный пример — так называемое «булгарское наследие» в Поволжье, в спорах о котором национально
ангажированными деятелями бессмысленно сломано и ломается немало копий: «потомками» булгар в языковом
отношении являются чуваши, не унаследовавшие, по-видимому, почти ничего из городской мусульманской куль¬
туры своих языковых «предков», а наследниками булгарской культуры являются казанские татары, в кыпчакском
языке которых от булгарского осталась в лучшем случае пара десятков заимствований. При этом количество бул-
гаризмов и вообще следов булгарского языкового влияния в нетюркском удмуртском языке, видимо, на порядок
больше, чем в татарском.
4	Ср. идею славянского единства, дающую разнообразные плоды как в культуре, так и — в особенности —
в идеологии и политике, но, безусловно, отступающую на задний план в условиях действия различных новых
факторов (прежде всего, второго после языка этноформирующего комплекса — конфессионального).
5	Я считаю себя тем более вправе констатировать сей печальный факт, поскольку сам приложил в свое время
немало усилий к реконструкции фрагментов мифологии уральского пранарода. Несмотря на то что результаты
таких реконструкций выглядят порой многобещающими, два обстоятельства остаются непоколебимы: во-первых,
реконструируются фрагменты все-таки не прауральской (в других случаях — праиндоевропейской, пратюркской
и т. д.) культуры, а фрагмент древней культуры, который можно попытаться разместить во времени и простран¬
стве, но едва ли возможно однозначно связывать с какой-то одной праязыковой общностью. Во-вторых, методы
такой реконструкции (в отличие от методов реконструкции лингвистической) остаются довольно субъективны¬
ми и несамодостаточными: верификация результатов возможна только путем сопоставления их с результатами
других (лингвистических, генетических, в какой-то мере, возможно, и археологических) исследований в рамках
единой исторической модели.
6	Этноним *tiirk не является самоназванием пратюрков и, по всей вероятности, не является словом тюркского
праязыка.
7	Аналогичным образом правомерно употреблять, например, термин славяне как обозначение этнической
группировки, говоря об общности носителей славянского праязыка (то есть о праславянах) первых веков нашей
эры. После же распада славянского единства, с началом славяно-аварского завоевания Балкан в VI веке, термин
славяне постепенно приобретает уже сугубо лингвистический смысл.
8	В связи с этим не могу не упомянуть о том, что при обсуждении данного доклада на XVII Уральском архе¬
ологическом совещании в высказываниях нескольких коллег прозвучало мнение о том, что «мы и не говорим о
языке древнего населения, мы ведем речь только об этнической его принадлежности» (за точность цитаты не ру¬
чаюсь, но эта мысль была высказана как минимум дважды). К сожалению, недостаток времени, отведенного для
дискуссии, не позволил мне зафиксировать это обстоятельство: если произнося слово «угры» коллеги допускают,
что называемые ими так люди говорили, например, на иранском языке, то я готов снять все мои возражения и ин¬
вективы в их адрес. Боюсь только, что даже авторы цитируемого высказывания оценили бы такое допущение как
полную нелепость, а мое предложение — соответственно, как издевательство: на самом-то деле исключительно
лингвистический характер термина подспудно понятен и им.
9	Я имею в виду именно научные термины, а не слова соответствующих языков, от которых они происходят
(украинскоеугри ‘венгры’, естественно, является этнонимом).
10	Tovar A. Das Bronzetafel von Botorrita // Zeitschrift fur celtische Philologie, 34. - Berlin-TUbingen, 1975.
11	По-русски история боторритских открытий и недоразумений изложена в: Калыгин В. П., Королёв А. А.
Введение в кельтскую филологию. Изд. 2-е, доп. и испр. - М., 2006. - С. 59-60, 252-253.
12	Redei К. Obi-ugor jovevenyszok a ziirjen nyelvben // Nyelvtodomanyi kozlemenyek, 66. - Budapest, 1964.
13	Здесь и далее, если нет особых ссылок, используются материалы классических работ: Redei К. Die syrjanischen
Lehnworter im Wogulischen. - Budapest, 1970; Toivonen Y. Uber die syrjanischen Lehnworter im Ostjakischen // Finnisch-
ugrische Forschungen, 32. - Helsinki, 1956. Естественно, цифры подсчетов условны, они базируются на работах
Ю. Тойвонена и К. Редей, которые сегодня, безусловно, могут быть изрядно дополнены. Однако корректировки
могут быть сделаны только в сторону увеличения объема пермизмов, и не подлежит сомнению, что общее их
распределение по обскоугорским диалектам здесь отражено верно.
14	Munkacsi В., Kalman В. Wogulisches Worterbuch. - Budapest, 1986. - С. 158.
15	Steinitz W. Dialektologisches und etymologisches Worterbuch der ostjakischen Sprache. - Berlin, 1956-1991. -
C. 399-400.
16	Steinitz W. Dialektologisches und etymologisches Worterbuch der ostjakischen Sprache. - Berlin, 1956-1991. -
C. 179.
24

Пермско-угорские взаимоотношения по данным языка...
17	Steinitz W. Dialektologisches und etymologisches Worterbuch der ostjakischen Sprache. - Berlin, 1956-1991. -
C. 177-179; Redei K. Uralisches etymologisches Worterbuch. - Budapest, 1986-1991. - C. 18; Toivonen Y. Uber die
syrjanischen Lehnworter im Ostjakischen // Finnisch-ugrische Forschungen, 32. - Helsinki, 1956. - C. 13.
18	Об арийских истоках этого слова и понятия и о его эволюции в пермском см.: Напольских В. В. Из удмурт¬
ской мифологии: этимологические этюды // Пермистика. Вып. 4. Ред. Кельмаков В. К. и др. - Ижевск, 1997.
19	Munkacsi В., Kalman В. Wogulisches Worterbuch. - Budapest, 1986. - С. 51, 275, 313.
20	Напольских В. В. Йбгра. (Ранние обско-угорско-пермские контакты и этнонимия) // Антропологический
форум, № 3. - СПб, 2005.
21	Munkacsi В., Kalman В. Wogulisches Worterbuch. - Budapest, 1986. - С. 189, 600.
22	Steinitz W. Dialektologisches und etymologisches Worterbuch der ostjakischen Sprache. - Berlin, 1956-1991. -
C.632-633, 1528-1530.
23	Steinitz W. Dialektologisches und etymologisches Worterbuch der ostjakischen Sprache. - Berlin, 1956-1991. -
C. 633, 1529.
24	Steinitz W. Dialektologisches und etymologisches Worterbuch der ostjakischen Sprache. - Berlin, 1956-1991. -
C. 632.
25	Honti L. Geschichte des obugrischen Vokalismus des ersten Silbe / Bibliotheca Uralica. T. 6. - Budapest, 1982. -
C. 130.
26	Redei К Gibt es sprachliche Spuren der vorungarisch-permischen Beziehungen? // Acta linguistica. Kot. 19: 3-4. -
Budapest, 1969.
27	Redei К Gibt es sprachliche Spuren der vorungarisch-permischen Beziehungen? // Acta linguistica. Kot. 19: 3-4. -
Budapest, 1969. - C. 326-332; Хелимский E. А. Древнейшие венгерско-самодийские языковые параллели. - М.,
1982.-С. 19-20.
28	Матвеев А. К. Топонимические типы Верхнего и Среднего Прикамья // Отчеты Камской (Боткинской) архео¬
логической экспедиции. Вып. 2. - М., 1961; Матвеев А. К. О древнейших местах расселения угорских народов (по
данным языка) // Труды Камской археологической экспедиции. Вып. 4/Ученые записки Пермского университета.
Вып. 191. - Пермь, 1968; Матвеев А. К. К вопросу о западных границах первоначального расселения манси по
данным топонимии // Ономастика Европейского Севера СССР. - Мурманск, 1982.
29	Напольских В. В. «Угро-самодийцы» в Восточной Европе // Археология, этнография и антропология
Евразии. - 2001. - № 1 (5); Напольских В. В. «Угро-самодийская» топонимика в Прикамье: заблуждения и реаль¬
ность // Древнетюркский мир: история и традиции. Мат-лы науч. конф. - Казань, 2002; Napol skich W. W. “Ugro-
Samoyeds” in Eastern Europe? // Finnisch-ugrische Mitteilungen. Bd. 24/25. - Hamburg, 2002.
30	Напольских В. В. Йбгра. (Ранние обско-угорско-пермские контакты и этнонимия) // Антропологический
форум. № 3. - СПб, 2005. - С. 21-25.
31	Матвеев А. К. Топонимические типы Верхнего и Среднего Прикамья // Отчеты Камской (Боткинской)
археологической экспедиции. Вып. 2. - М., 1961.
32	Белых С. К. К вопросу о локализации прародины пермян // Пермский мир в раннем средневековье. -
Ижевск, 1999.
33	Подробнее см. Напольских В. В. Булгарская эпоха в истории финно-угорских народов Поволжья и Предуралья //
История татар с древнейших времен в семи томах. Том 2. Волжская Булгария и Великая Степь. - Казань, 2006.
25

Н. Л. Пяткова
НЕКОТОРЫЕ ОСОБЕННОСТИ ВОСПРИЯТИЯ МИФОЛОГИЧЕСКОГО ПРОСТРАНСТВА
Сознание первобытного человека не могло не зафиксировать ряд очевидных природных ритмов
(день - ночь, тепло - холод и т. п.). Практически все жизненные проявления нашего организма
ритмичны: сердцебиение, дыхание, периоды сна и бодрствования. Собственно, ни внутри, ни вне
человека нет ничего, что нельзя было бы выразить через динамичную структуру бинарных оппозиций,
когда противоположности перетекают друг в друга и каждая из них задействована во множестве других
подобных структур.
Метаморфозы мифологического мира следует понимать не как хаотическое и всеобщее слияние,
а как пульсирующую текучесть, то есть изменения качественно-количественного характера. Поэтому
главным законом мифологического мышления, скорее, следовало бы считать закон ритмического
качания, или закон Вечного возвращения (М. Элиаде). В мифологическом сознании пространство
в определенном смысле начинает структурироваться за счет движения в окружающем мире самого
человека и задействованных в его жизнедеятельности объектов.
Элементарные пространственные бинарные оппозиции: верх - низ, левое - правое — подразумевают
также и взаимоотношения между мирским, природным и сакральным. Левая сторона традиционно
представляла потусторонний мир, первоначально сюда относились всевозможные духи, силы,
энергии — все то, что казалось человеку чуждым, более сильным, непонятным. Правая сторона — это
мир людей, культуры. В работах этнографов часто встречается разграничение этих двух аспектов по
принципу «свой» и «чужой», наш мир и мир «наизнанку». Попробуем представить взаимоотношение
этих двух миров иначе. Мифологические тексты говорят нам о неразрывной связи этих миров.
Похоронные и поминальные обряды, обряды кормления могил и встречи «дзядов» (белорус. - «деды»,
предки) содержат в себе целый ряд моментов, указывающих на то, что оба мира жизненно необходимы
друг другу. Мир творится из хаоса, поэтому любое движение в мифологическом контексте всегда
начинается «оттуда», из того мира. Жизнью следует называть не только наше присутствие здесь, а
цикл: жизнь в том мире - жизнь в этом мире - жизнь в том мире - жизнь в этом мире и т. д. Переходы
осуществляются с помощью рождения и смерти. Мифологическое сознание скорее материалистично,
нежели идеалистично, так как оно все стремится представить в материальной форме, «попробовать
на зуб». Но вместе с тем материальность не означает буквальности: реальным может быть и то, что
человек делает «понарошку». Поэтому и иной мир столь же материален и реален для архаического
человека. Иной мир обладает более тонкой материальной организацией и колоссальным потенциалом
силы, энергии, но потратить ее не может. Поэтому различные представители того мира или умершие
могут взять ее, «накопить», потратить же энергию, реализовать ее они могут только в этом мире,
который способствует растрате энергии, но не накоплению ее: «там» берем, «здесь» тратим.
Логично было бы предположить, что в мифе человек, герой и даже бог умирают, погибают тогда,
когда их существование теряет свой смысл, когда энергия, взятая ими в потустороннем мире, оказывается
истраченной. Смерть — это поход за силой. Во всех календарных обрядах и обрядах жизненного цикла
мы встречаем имитацию биологической смерти1, инсценированную участниками обряда. Они умирают
«понарошку», но этого оказывается достаточно, чтобы, в смысловом плане пережив смерть, попасть
в потусторонний мир, напитаться силой там и вернуться в наш мир, минуя каналы «рождения» и
«умирания». Следовательно, чем чаще «умираешь», тем дольше живешь.
Прежде чем создать что-то новое, надо убить. Подобная логика прослеживается во всех
мифологических текстах и обрядовых действиях, но, пожалуй, самым ярким примером тому являются
рассказы о демах мариинд-аним. Мифы папуасов мариинд-аним были собраны в начале XX века Паулем
Вирцем и Гансом Неверманом. Демы — это центральный персонаж повествований. Они представляют
собой природные сущности, имеющие возможность принимать форму любого существа или предмета.
Демы, по сути, бессмертны, так как, умирая, погибая, они каждый раз дают начало чему-то новому.
26

Некоторые особенности восприятия мифологического пространства
Таким образом, они выполняют функцию культурного героя, непрерывно творя элементы мира из
самих себя.
Смерть здесь выступает творческим актом, продуцирующим многообразие объектов и процессов
мира. При этом вовсе не обязательно, чтобы смерть была буквальной: вспомним инициационные или
шаманские «смерти». Даже те сюжетные схемы обрядов, которые сохранились в традиционной культуре
до сегодняшнего дня, постоянно показывают нам элементы смерти. Более того, все обряды жизненного
и сезонного цикла могут рассматриваться как разновидности смерти-умирания и похоронных обрядов.
Обрядовая смерть с последующим воскрешением сопровождала повседневную жизнь человека и
была важна не только для шаманов, колдунов, ведьм и других обладателей особых возможностей, но и
для каждого человека. В связи с тем, что архаический человек не расчленял природное, сакральное и
социальное так, как это делает аналитическое сознание, мифологический хронотоп предстает, скорее, как
обыденная сакральность. Священность присутствовала в повседневности и рассматривалась как способ
смысловой актуализации мира. «В мифах эти события представлены не как обряды, совершавшиеся
предками, а как обычная повседневная их деятельность, которую современные аборигены повторяют в
форме обряда»2. По словам этнографов, аборигены относились к священным действиям как к чему-то
«само собой разумеющемуся».
Мифологическое пространство — это пространство движения, «Пути». Пространство необходимо
объекту, чтобы двигаться. Рождение и смерть — это разнонаправленные каналы движения:
РОЖДЕНИЕ
ИНОМ МИР
НАШ МИР
СМЕРТЬ
Пространство «Пути» из одного мира в другой и обратно позволяет объекту реализовывать себя.
Какой механизм лежит в основе этого процесса? Структура какого природного явления становится
первоклеточкой «Пути»?
В плане содержания исходная мифологическая ситуация есть расчленение пространства одной
границей на внутреннюю и внешнюю сферы, герой же получает сюжетную возможность ее пересекать.
Элементарная последовательность событий в мифе сводится к цепочке: вхождение в закрытое
пространство - выход из него. Эта цепочка может увеличиваться за счет присоединения аналогичных
звеньев. Так как закрытое пространство может интерпретироваться как «пещера», «могила», «дом»,
«женщина» (и, соответственно, наделяться признаками темного, теплого, сырого), вхождение в него на
разных уровнях интерпретируется как «смерть», «зачатие», «возвращение домой» и т. п., причем все эти
акты мыслятся как взаимно тождественные. Все подобные акты: вхождение - выход, смерть - зачатие,
смерть - воскресение и т. п. — являются важнейшими характеристиками «Пути». Мифологический
пространственно-временной континуум представляет из себя цикл, круг, началом которого может
быть любая точка, а конца как такового нет. Поэтому в мифе рождение всегда мыслится как акт не
возникновения нового индивидуума, а только обновления уже существующего. В пространстве-времени
мифа мир развертывается не одноактно, переходя в свою противоположность, а попеременно попадая
в зону то одного, то другого члена бинарной оппозиции, которые, с точки зрения мифа, совершенно
равнозначны. Добро (жизнь) и зло (смерть) выступают здесь лишь как условные названия, а жизнь — в
качестве совокупного процесса, предполагающего маятникообразное движение между различными
бинарными реалиями мифологического сознания.
Но мифологический «Путь» начинается не с жизни, а со смерти. Триада «жизнь - смерть -
воскресение» в мифологическом сознании начинается с небытия, то есть с принадлежности к иному
миру. Небытие — это сфера хаоса, неопределенность структуры, неоформленность, смысловая пустота,
ненаполненность. Сюда же относятся старение, порча, деградация. С хаоса начинается «Путь» мира,
с половой, функциональной, а значит, и смысловой неопределенности — жизненный путь человека.
27

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25	ПятКОВа Н. Л.
У народов с доминирующим мифологическим мироотношением и сегодня существует восприятие
ребенка как существа бесполого и до определенного времени-возраста принадлежащего иному миру3.
Обряд инициации у древних народов — это не только испытание мужества, переход в иную возрастную
и социальную группу, это еще присвоение пола прошедшему данный обряд. Ребенок — существо
бесполое в смысле отсутствия у него прав и обязанностей взрослого.
С подобным смысловым небытием мы встречаемся в китайской мифологии. Первопредок Хуанди,
включающий в себя всех первопредков и обитающий в центре мира на горе Куньлунь, — существо
всеполое, не обладающее смысловой определенностью.
По сути дела, «Путь» предстает как сумма трансформаций и перевоплощений героя, которые
выступают одновременно как «основной прием развертывания повествования и способ создания
элементов мира»4. Смерть как путь возрождения в новых формах — обычная концепция мифа.
Чтобы творение, трансформация совершились, необходимо резкое нарушение неподвижности или
нормального течения жизни, какой-то конфликт, вызывающий цепь трансформаций.
В ханаанской мифологии Баал — бог плодородия, жизни, податель воды, дождя — и Мот — бог
бесплодия и смерти — постоянно борются друг с другом. Исход их поединков определяет, будет ли земля
в течение длительного времени плодородной или бесплодной. Баал и Мот умерщвляются попеременно,
но в следующем природном цикле являются вновь воскресшими.
Однажды бог подземного мира Мот приглашает своего брата Баала в царство смерти и там убивает
его. Тогда воинственная богиня Анат в ярости спускается в подземный мир, хватает Мота, рассекает его
серпообразным мечом, провеивает через решето, сжигает в огне, рассыпает его прах по полю, чтобы
птицы склевали его останки. Здесь Анат выступает богиней жатвы, которая берет бога Мота твердой
рукой, словно пучок колосьев, срезав, бросает его, точно сноп, на гумно, сжигает его мякину, рассыпает
его как удобрение на поля, а зерно мелет в муку.
Смерть в мифологическом сознании всегда воспринимается не как конец, а как переход. Подобное
. отношение к смерти, убийству и сейчас можно видеть на народных карнавалах. На этих праздниках
излюбленным зрелищем являлся кукольный театр. В России еще в начале века Петрушка был
непременным участником всех ярмарок и народных гуляний. Аналогом русского Петрушки является
английская кукла Панч. Панч очень кровожадный, он убивает всех — от ребенка до полицейских и
палача, чтобы они не мешали ему общаться с публикой.
Жестокость в кукольном представлении несет огромную смысловую нагрузку. Во время действия
кукле могли «на бис» несколько раз отрубить голову. И чтоб обязательно с кровью! Для подобных
манипуляций использовалась голубиная кровь. Петрушка всех колотит, и в этом смысл его существования.
Битье в данном случае — это аналог смерти. Но интересно, что в конце спектакля все кукольные актеры
выходят и кланяются публике, то есть «воскресают».
Чтобы понять поведение кукольных актеров, нужно проникнуться идеей мифологического
круговорота рождений, смертей и возрождений. Действия Анат сходны с действиями жницы. Зерно
закапывали в землю. Чем лучше закопаешь, чем лучше присыплешь землей, тем лучше оно прорастет,
тем лучше урожай получишь. Человек, бросая семя в землю, как бы убивает зерно, которое, как и Мот,
тем не менее, воскреснет. Чем «лучше убьешь», тем «лучше воскреснет». И семя, и покойников человек
посылает в нижний мир, откуда начинается новый цикл развития. «Смертию смерть поправ». Петрушка
всех колотит, Панч убивает, но через пять минут все опять появляются живыми, и представление
начинается заново. Именно трансформации, происходящие с зерном-семенем, выступают одновременно
архетипом, мифологемой и инвариантом, лежащими в основе всех бинарных процессов природы и
мира. Семя выступает элементарной клеточкой жизни и «Пути», семя и человек, выросший из него,
проходят аналогичные циклы в своем существовании.
Перейдем теперь от сюжетов мифологии земледельческого периода к мифологии тотемной.
О. М. Фрейденберг на анализе древнегреческих мифов убедительно показала, что в основе
большинства сюжетов лежат взаимоотношения тотемов и не-тотемов. На первый план выступают
действия умерщвления и съедания. Не-тотема убивают и съедают, он становится тотемом, этого тотема
убивают и съедают не-тотемы, при этом он становится не-тотемом. Восприятие мира, в том числе
28

Некоторые особенности восприятия мифологического пространства
пространства, определяется у первобытного человека подобной «механикой» мысли1 2 * 4 5. Как мы видим, в
основе космогонических сюжетов мифов охотничьего и земледельческого периодов лежат отношения
взаимоперехода жизни и смерти.
«Путь» — это мифологический образ пространства, присутствующий в сознании древнего человека.
Но находиться в этом пространстве — значит, переходить попеременно от смерти к жизни и обратно,
от одного способа бытия к другому. Именно отношения, возникающие на этом «Пути», и формируют
пространство. Основной образ мира для древнего человека — нечто пульсирующее, это движение
необходимо было упорядочить, тем самым заложив в мире основы чего-то постоянного. Поэтому одним
из образов мифического пространства выступает образ движения «Пути» между жизнью и смертью.
1	Н. Н. Белецкая в своих работах показала, что в тех случаях, когда мы встречаемся с жертвоприношением
куклы, наши предки совершали действительные жертвоприношения. Белецкая Н. Н. Языческая символика
славянских архаических ритуалов. - М., 1978.
2	Берндт Р. М, Берндт К. X. Мир первых австралийцев. - М., 1981. - С. 199.
ъ Гему ев И. Я. К истории семьи и семейной обрядности селькупов // Этнография Северной Азии. - Новосибирск,
1980.-С. 86-138, 133-134.
4	Путилов Б. Н. Предисловие // Мифы и предания папуасов мариинд-аним. - М., 1981. - С. 10.
5	Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. - М., 1978. - С. 69.
29

В. Т. Ковалева, С. Ю. Зырянова
ПРОДОЛЖЕНИЕ ДИСКУССИИ О ЗАУРАЛЬСКОМ НЕОЛИТЕ
Памяти
Любови Александровны Дрябиной
В 1979-1982 годах под руководством Л. А. Дрябиной было исследовано поселение на восточной
стороне участка XV Южного берега Андреевского озера (далее — ЮАО-XV), в 18 км от Тюмени.
Вскрыты остатки семи компактно расположенных котлованов жилищ, в заполнении которых собрана
неолитическая керамика, орнаментированная в прочерченной, накольчатой и гребенчатой технике.
Впервые материал поселения демонстрировался и обсуждался на полевом симпозиуме в 1991 году
на Андреевском озере. Л. А. Дрябина и В. И. Асташкин высказали предположение об одновременности
всех жилищ и о сосуществовании в неолите Зауралья на этапе, предшествующем полуденскому,
двух орнаментальных традиций: прочерченно-накольчатой (козловской) и гребенчатой, которую
следовало отличать от поздненеолитических комплексов сосновоостровского типа начала III тыс.
до н. э.1 Участники симпозиума (А. Ф. Шорин, В. Т. Ковалева, Т. М. Потемкина, Л. А. Наговицин,
Г. М. Буров и др.) высказали сомнение относительно одновременности всех сооружений на поселении
ЮАО-XV и предложили исследователям проверить данные о стратиграфическом и планиграфическом
распределении полученного материала, выделить и сравнить комплексы находок по жилищам.
Материалы поселения ЮАО-XV вновь демонстрировались и обсуждались в 1993 году на семинаре,
посвященном вопросам генезиса и датировки зауральского неолита, который проходил на Андреевском
озере под руководством В. М. Массона во время работы международной конференции по проблемам
культурогенеза и культурного наследия. Авторы раскопок внесли коррективы относительно датировки
жилищ: были синхронизированы жилища 1^1 и нижний слой жилища 6.
В силу различных причин материалы поселения не были опубликованы. Общая схема раскопа с
очертаниями котлованов жилищ дана в статье Л. А. Дрябиной2. Часть рисунков сосудов была передана
В. И. Асташкиным В. Т. Ковалевой во время совместной работы на Андреевском озере в 1995 году.
Мы публикуем эти рисунки, поскольку они дают представление о специфике ранненеолитического
комплекса поселения ЮАО-XV (рис. 1-3).
Сосуды закрытые, с приостренными днищами, с наплывами на внутренней стороне венчика,
опущенными плавно и низко — до 2,5-3,0 см. Края некоторых сосудов оформлены выступами или
«ушками» (рис. 1-1-3, 6\ 2 -4). Орнамент плотно покрывает всю внешнюю поверхность сосудов, включая
дно; иногда орнаментированы и скосы с внутренней стороны. Узоры расположены горизонтальными
зонами; верхняя зона на многих сосудах разбита вертикальными столбиками (рис. \ - 1, 6) или
мотивами в виде ствола дерева с параллельными ветвями (рис. 1 - 2-4, 7; 3 - 1, 3).
Доминирует прочерченный волнистый или прямолинейный орнамент (до 80% и более сосудов в
комплексах жилищ), который наносился инструментом типа стержня (резца, палочки) с округлым,
заостренным или расщепленным концом. Этим же инструментом выполнен орнамент в отступающе-
накольчатой технике, которая использовалась крайне редко. Неглубокие ямочные вдавления выполнены
отступающей палочкой. Кроме того, в качестве орнаментира использовался зубчатый штамп, которым
наносился орнамент как в печатно-гребенчатой манере, так и движущимся штампом — «шагающая
гребенка». Обращает на себя внимание сосуд, орнаментированный по всей внешней поверхности
оттисками короткого (4 зубца) гребенчатого штампа (рис. 3 - 6), а также сосуды, орнаментированные с
использованием разных техник: прочерченной и гребенчатой — «шагающая гребенка» (рис. 2 - 2; 3 -1).
Морфология сосудов не оставляет сомнения относительно их одновременности. Мотивы и композиции
на сосудах довольно разнообразны. Наряду с зонами из прямых и волнистых линий присутствуют зоны
из заштрихованных, взаимопроникающих треугольников, ромбической сетки.
Наиболее интересными являются мотивы из вертикальных параллельных прямых или волнистых
30

Продолжение дискуссии о зауральском неолите
Рис. 1. Поселение ЮАО-XV, жилище 1. Ранненеолитическая керамика (по Л. А. Дрябиной, В. А. Асташкину)
31

вопросы археологии Урала / выпуск 25	Ковалева В. Т., Зырянова С. Ю.
•jXUj
Рис. 2. Поселение ЮАО-XV. Ранненеолитическая керамика.
I - жилище 2; 2 - жилище 4; 3, 4 - жилище 6, нижний слой (по Л. А. Дрябиной, В. А. Асташкину)
32

Продолжение дискуссии о зауральском неолите
Рис. 3. Поселение ЮАО-XV, жилище 3. Ранненеолитическая керамика (по Л. А. Дрябиной, В. А. Асташкину)
33

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ Урала / выпуск 25	Ковалева В. Т, Зырянова С. Ю.
линий, сгруппированных по три или четыре и заканчивающихся у края сосуда выступами (рис. 1 - 7,
6), мотивы в виде дерева с параллельными ветвями (рис. 1 - 2-4, 7; 3 - 7, 3), а также вертикальных
расходящихся линий, спускающихся от венчика (рис. 1 - 7; 2 - 4). Особой сложностью отличается
композиция в придонной части одного из сосудов, возможно, являющаяся пиктограммой (рис. 3 - 4).
В каменной индустрии авторы раскопок отмечали преобладание орудий на пластинах,
микролитоидность, наличие архаичных типов орудий — резцов, скошенных острий, микролитов
геометрической формы (трапеция).
Поселение ЮАО-XV В. И. Асташкин считал синхронным поселению Евстюниха I или несколько
позднее него3.
С опорой на материалы поселения ЮАО-XV В. И. Асташкин предложил объединить неолитические
памятники Среднего Зауралья, сложившиеся на основе местного мезолита, в рамках одной культуры —
козловской — с тремя преемственными фазами: евстюнихской, козловской и полуденской. В раннюю
стадию включены поселения Евстюниха I, ЮАО-XV (жилища 1^, 6 — нижний слой), Уральские
Зори II, возможно, Исетское Правобережное I (жилища 1-3). Вторая стадия, по мнению исследователя,
представлена жилищными комплексами поселений Ташково I (жилища 4 и 6 — нижний слой),
Дуван V (жилище 1), Сосновый остров (нижний слой). Отличие этих стадий исследователь связывал
с увеличением в орнаментации керамики техники отступающей палочки, уменьшением доли
прочерченных узоров и сохранением орнаментации гребенчатым штампом. Для посуды полуденской
стадии характерно сочетание различных приемов орнаментации.
Памятники сосновоостровского типа, по мнению Л. А. Дрябиной и В. И. Асташкина, генетически
не связаны с полуденскими, а орнаментация керамики в «гребенчато-жемчужной» манере появилась в
Зауралье в результате миграции населения с территории Южного Урала и прилегающих районов, где
гребенчатая орнаментальная традиция сложилась еще на ранних стадиях неолита4.
Предложенная гипотеза, безусловно, заслуживает внимания и в то же время нуждается в уточнении
и дополнении. В уральской археологии, благодаря работам В. Ф. Старкова, утвердилась точка зрения
о преемственности мезолитической и неолитической культур в лесном Зауралье, которая во многом
базировалась на анализе материалов поселения Евстюниха I5. Частичное ознакомление с керамикой
поселения, хранящейся в Нижнетагильском краеведческом музее, создавало у исследователей
впечатление об ее исключительной гомогенности, выражающейся в орнаментации, выполненной
преимущественно прочерченной техникой. Исследователи поселения ЮАО-XV, как и мы, считали
евстюнихский тип керамики наиболее ранним в Зауралье.
Произведенная А. А. Герасименко обработка керамики поселения Евстюниха I позволила уточнить
ее характеристику. Орнамент на посуде преимущественно прочерченный, выполненный инструментом
типа палочки, в том числе — расщепленной. Для оформления бордюрной и разделительных зон
использовался гребенчатый штамп6.
В 2003-2004 годах Уральской археологической экспедицией исторического факультета УрГУ
под руководством С. Ю. Зыряновой и В. Т. Ковалевой исследовалось поселение Шайдурихинское V,
расположенное на северо-восточном заболоченном берегу Аятского озера. Вскрыто три жилища (одно
было разрушено строителями при добыче камня). В двух хорошо сохранившихся жилищах находилась
керамика, аналогичная найденной на Евстюнихе I. Сосуды остродонные и округлодонные, сплошь
орнаментированные по внешней поверхности, с наплывами по внутреннему краю, в большинстве случаев
тоже орнаментированными. Прочерченная техника нанесения орнамента является основной, гребенчатый
штамп, как и на Евстюнихе I, использовался для оформления бордюрной и разделительных зон (рис. 4,5).
В обоих исследованных жилищах с керамикой евстюнихского типа найдены «утюжки»: один — глиняный,
другой — каменный (рис. 6). Абсолютная дата, полученная для жилищного комплекса поселения
Шайдурихинское V (жилище 3), — 6050 ± 100 л. н. (ЛЕ-7089) — свидетельствует о достаточно позднем
возрасте керамики евстюнихского типа и, по-видимому, относится к концу козловской культуры.
Керамика поселений Евстюниха I и Шайдурихинское V типологически близка керамике стоянки
Уральские Зори II. Анализ каменного инвентаря однослойной стоянки позволил Ю. Б. Серикову
высказать предположение о датировке ее концом раннего неолита7. В связи с новыми данными вопрос
34

Продолжение дискуссии о зауральском неолите
Рис. 4. Поселение Шайдурихинское V. Керамика евстюнихского типа
35

вопросы археологии Урала / выпуск 25	Ковалева В. Т., Зырянова С. Ю.
36

Продолжение дискуссии о зауральском неолите
Рис. 6. Поселение Шайдурихинское V. 1, 2 - «утюжки». 1 - глина, 2 - камень
37

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ Урала / выпуск 25	Ковалева В. Т., Зырянова С. Ю.
о	генетической преемственности каменных индустрий позднего мезолита Зауралья и Евстюнихи I
некорректен.
В настоящее время к наиболее ранним, по всей вероятности, можно отнести жилищные комплексы
поселений Исетское Правобережное I (жилище 1), Ташково I (жилище 4 — нижний слой), посуда
которых орнаментирована в технике гладкого прочерчивания и отступания расщепленной палочкой без
использования гребенчатого штампа8. Для Исетского Правобережного получены две даты: ЛЕ-3064 —
7950 ± 1290 л. н. и ЛЕ-3068 — 8400 ± 400 л. н.9, а абсолютный возраст жилища 4 (нижний слой) поселения
Ташково I — ЛЕ-1534 — 7440 ± 60 л. н.10 Раскопки на поселении Ташково I позволили проследить
динамику технических приемов орнаментации и каменных индустрий в неолите Зауралья. В жилище
4 (нижний слой) каменный инвентарь типологически близок мезолитическому. С ним соотносится
керамика с прочерченным орнаментом, а в жилище 6 (нижний слой) облик каменных изделий более
поздний, и больше сосудов с накольчатым орнаментом при незначительном использовании гребенчатой
орнаментации11.
Что касается комплекса керамики ЮАО-XV, то она, по всей вероятности, будет синхронна
ранненеолитической керамике жилища 6 (нижний слой) поселения Ташково I. Древовидные мотивы,
оформление края сосудов «ушками», возрастание роли накольчатой орнаментации, по-видимому,
свидетельствуют о контактах с населением кошкинской культуры, формирование которой датируется
серединой - второй половиной V тыс. до н. э.12
На многослойном поселении «VIII пункт», расположенном на южном берегу Андреевского озера,
тоже найдена ранненеолитическая керамика13, аналогичная керамике поселения ЮАО-XV, которую
И. В. Усачева, не сомневаясь, датировала поздним неолитом - энеолитом, объединив в один комплекс
керамику раннего и позднего неолита, энеолита и даже эпохи бронзы, и таким образом добавила «к
кругу энеолитических типов керамики Притоболья еще один»14.
Знакомство с материалами поселения ЮАО-XV, а также уточненное представление о керамике
евстюнихского типа позволяют внести существенные коррективы как в общую характеристику
козловской культуры, так и в ее динамику. Судя по имеющимся абсолютным датам, козловская культура
Среднего Зауралья существовала в пределах второй половины - конца VI - начала IV тыс. до н. э.
В данной работе выводы основаны на сравнительном анализе керамики. Каменный инвентарь базовых
поселений, за исключением Ташково I и Уральские Зори II, остается неопубликованным.
Керамика козловской культуры на протяжении всего времени существования сохраняла
специфические черты в форме сосудов, технике и стиле орнаментации. Для нее характерны следующие
признаки:
-	преимущественно вертикально вытянутые закрытые сосуды с приостренным или округлым дном
и наплывами на внутренней стороне венчика. При этом плавные и низко опущенные наплывы на Урале
встречаются только на посуде козловской культуры. Края сосудов нередко оформлены выступами или
«ушками», которые, как правило, соотносятся с вертикальными лесенками, столбиками, мотивами в
виде дерева со стволом и параллельными ветвями, расположенными в верхней трети сосудов. Посуда с
плоским и уплощенным дном неизвестна;
-	вся внешняя поверхность сосудов плотно покрыта орнаментом, в том числе по краю (скосу) с
внутренней стороны. Доминирующей всегда оставалась прочерченная техника орнаментации, а
основным орнаментиром — палочка либо стержень с округлым или расщепленным концом. Другие
техники — гребенчатая и отступающе-накольчатая — играли подчиненную роль;
-	орнамент расположен широкими горизонтальными зонами, разделенными узкими поясами
из ямочных вдавлений, оттисков гребенчатого штампа. Встречаются сосуды, полностью
орнаментированные горизонтальными волнистыми линиями без деления на зоны. Монотонность
в чередовании однообразных зон нарушается своеобразными мотивами на дне и в верхней части
сосудов. У многих сосудов по краю имеются рельефные выступы — «ушки». Обычно от них
опускаются прямые и волнистые параллельные или расходящиеся линии. Волнистый и прямолинейный
орнамент, безусловно, занимает ведущее место, но нередки и зоны, состоящие из разнонаправленных
заштрихованных треугольников, вставленных друг в друга углов, зигзага.
38

Продолжение дискуссии о зауральском неолите
Для ранних комплексов в большей степени характерны вертикально вытянутые емкости с коническим
дном, низким и плавно опущенным наплывом с внутренней стороны. В технике орнаментации
гребенчатый штамп не использовался, или его применение было минимальным.
Поздние комплексы (евстюнихский тип керамики) отличаются наличием округлодонных сосудов.
Сосуды с раздутыми боками, наибольший диаметр которых равен высоте сосуда, по форме близки
полуяйцевидным. Наплывы с внутренней стороны сохраняются, но становятся необязательными. До
10% сосудов в комплексах орнаментировано с использованием гребенчатого штампа. Увеличивается и
количество сосудов, орнаментированных в технике отступающей палочки.
Гончарные традиции обладают разной степенью устойчивости. К устойчивым исследователи относят
традиции, связанные с конструированием сосуда, приданием ему формы, а также «вид инструмента»,
которым наносился орнамент. Отбор и обработка исходного сырья, составление формовочных масс,
приемы механической обработки поверхностей относятся к приспособительным технологическим
традициям и могут меняться достаточно быстро15. Форма посуды козловского типа, как и техника ее
орнаментации, сохранялись на протяжении длительного времени. Изменения устойчивых признаков
происходили медленно и в рамках сложившихся традиций. Техника расщепления камня тоже
была консервативна, сохраняя пластинчатый характер, при постепенном сокращении количества
микропластин в комплексах.
Наиболее сложным остается вопрос, связанный с происхождением зауральского неолита. В данной
работе мы опускаем проблему происхождения кошкинской культуры, поскольку она рассмотрена в
другой нашей статье этого сборника.
Даже беглый взгляд на керамику поселения ЮАО-XV заставляет нас вернуться к точке зрения
В. Н. Чернецова об участии населения кельтеминарской культуры в сложении уральского неолита.
В данном случае присутствие сосудов с гребенчатым орнаментом не является результатом
взаимодействия аборигенной и пришлой традиций, но свидетельствует о влиянии кельтеминарской
культуры, для которой наряду с прочерченной техникой орнаментации всегда определенное значение
имел орнамент, выполненный зубчатым штампом, насечками, вдавлениями. Можно отметить
значительное сходство керамики ЮАО-XV и раннекельтеминарской посуды, выражающееся в наличии
таких мотивов, как вертикальные спускающиеся от венчика волнистые линии (рис. 1 - 1, 6-7; 2 - 3-4),
заполнение поля ромбической решеткой (рис. 3 - 5), заштрихованные треугольники (рис. 1 - 5; 2 - 3),
а также различные сочетания волнистого и линейного орнамента.
Особенно заметно проявляется сходство керамики кельтеминарской культуры с посудой
кокшаровско-юрьинского типа (по А. Ф. Шорину) с характерными мотивами из так называемых
«лесенок» — ямочных вдавлений, заключенных между параллельными вертикальными прямыми или
волнистыми линиями. Объемные налепы по краю сосудов, специфичные для кокшаровско-юрьинского
типа керамики, встречаются и на сосудах кельтеминарской культуры16.
А. В. Виноградов, касаясь генезиса кельтеминарской культуры, отмечал значительное сходство
кельтеминарского орнамента с декором культур крашеной керамики Южной Туркмении, Передней
Азии, Ирака17. Сложная композиция в придонной части сосуда с поселения ЮАО-XV, возможно,
является отражением этих связей. В то же время посуда кельтеминарской культуры более разнообразна
по форме, для нее не характерны наплывы с внутренней стороны венчика, днища сосудов часто не
орнаментировались. Следует заметить, что на зауральских неолитических поселениях отсутствуют
наконечники кельтеминарского типа. В настоящее время установлено, что кремневая индустрия на раннем
этапе кельтеминарской культуры имела ярко выраженный пластинчатый характер со значительной долей
микролитизма, при этом наконечники кельтеминарского типа не найдены. Ранние комплексы этой культуры
датируются VI тыс. до н. э. В. Н. Чернецов располагал данными только поселения Джанбас-Кала 4,
которое в настоящее время датируется в пределах IV тыс. до н. э.18 Возможно, инфильтрация отдельных
групп населения кельтеминарской культуры в Зауралье происходила на раннем — дарьясайском этапе,
чем и объясняется отсутствие в неолите Зауралья наконечников кельтеминарского типа. Возможно, на
раннем этапе кельтеминарской культуры и форма сосудов была менее разнообразной.
По всей вероятности, козловская культура сложилась на многокомпонентной основе. Территория
39

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Ковалева В. Т., Зырянова С. Ю.
Рис. 7. Поселение Охотино. Неолитическая керамика (по Т. М. Потемкиной)
40

Продолжение дискуссии о зауральском неолите
Рис. 8. Поселение Сосновый остров, комплекс II. Керамика {по В. Д. Викторовой)
41

вопросы археологии Урала / выпуск 25	Ковалева В. Т., Зырянова С. Ю.
Среднего Зауралья была освоена в мезолите. Предполагая миграцию населения с уже сложившимися
гончарными традициями, мы должны поставить вопрос о характере взаимодействия аборигенного
населения с мигрантами. По-видимому, какое-то влияние на среднеуральское население оказали
культуры юго-западных регионов (орловская), которое проявляется в наличии наплывов на внутренней
стороне венчиков, накольчатой технике орнаментации, некоторых мотивов. Имеющиеся факты как будто
позволяют предполагать более раннюю миграцию с юга, как и хронологический приоритет козловской
культуры по отношению к кошкинской.
Обозначенный Л. А. Дрябиной и В. И. Асташкиным вопрос о соотношении в раннем неолите
гребенчатой и прочерченно-накольчатой орнаментальных традиций в Среднем Зауралье постоянно
дискутируется в среде уральских археологов. В. А. Зах связывает генезис гребенчатой традиции
с культурой автохтонного населения, которое, по его мнению, взаимодействовало с населением
пришлой боборыкинской культуры. Факты свидетельствуют о более раннем возрасте комплексов
с преимущественно прочерченной орнаментальной традицией. Нам пока достоверно неизвестны
ранненеолитические комплексы керамики с гребенчатой или преимущественно гребенчатой
орнаментальной традицией в Среднем Зауралье (в отличие от Прикамья).
В этой связи представляет интерес поселение Охотино (Белозерский р-н Курганской обл.) на левом
берегу Тобола, исследованное Т. М. Потемкиной. Под аллювиальным наносом, в закрытом комплексе,
находилась керамика кошкинского типа и сосуды, орнаментированные гребенчатым штампом, с
типичным для неолитической посуды наплывом с внутренней стороны венчика; основные мотивы —
прямые и наклонные линии разной длины, чередование которых образует узор в виде «елочки»19 (рис. 7).
Подобную керамику следует отличать от сосновоостровской — с ямочно-жемчужным пояском по шейке
сосудов, более разреженным орнаментом, мотивами из заштрихованных зигзагов, «жучков», «флажков»
И др. (рис. 8). Залегание этой керамики вместе с посудой кошкинского типа может свидетельствовать об
их синхронности и датироваться не ранее середины - второй половины V тыс. до н. э. Пока этот факт
единичен, материалы раскопок не опубликованы.
Преждевременно обсуждать и вопрос об атрибуции комплексов полуденского типа: самостоятельная
ли это культура или стадия козловской культуры. Базовые полуденские комплексы остаются
неопубликованными и ждут своего исследователя. Новые концепции должны опираться не на единичные
и случайные факты, а на максимально «чистые» или надежно стратифицированные комплексы. Когда
мы говорим о взаимодействии различных культурных традиций, то, прежде всего, должны доказать,
что они существовали одновременно.
К чести ученых, Л. А. Дрябина и В. И. Асташкин не спешили удивить мир теоретическими
обобщениями, хотя они, как и большинство исследователей, не были лишены амбиций. Их взгляды и
предложенные гипотезы вполне корректны и стимулируют продолжение дискуссии.
Мы принимаем во внимание, что наши обобщения и представления недолговременны из-за
неполных и часто противоречивых данных и неизбежно будут корректироваться с появлением нового
материала. 11	Потемкина I М, Ковалева В. Т О некоторых актуальных проблемах эпохи неолита - ранней бронзы
лесостепной и лесной зоны Урала // РА. - 1993. - № 1. - С. 257.
2	Дрябина Л. А. Святилища эпохи камня в Зауралье // Тюменский исторический сборник. - Тюмень, 2002. -
Вып. 5. - С. 88; рис. 4 -В.
3	Асташкин В. И. Орнаментальные традиции и некоторые проблемы культурной эволюции в неолите Зауралья //
Проблемы культурогенеза и культурное наследие: Мат-лы к конф. Ч. 2: Археология и изучение культурных
процессов и явлений. - СПб., 1993. - С. 55.
4	Там же. - С. 54-59; Асташкин В. И., Асташкина О. В., Дрябина Л. А. Энеолитические комплексы поселения
Велижаны I // Древняя и современная культура народов Западной Сибири. - Тюмень, 1995. - С. 37-38.
5	Россадович А. И., Сериков Ю. Б., Старков В. Ф. Древняя скульптура лесного Зауралья // СА. - 1976. - №. 4. -
С. 185-188.
42

Продолжение дискуссии о зауральском неолите
6	Герасименко А. А. Евстюнихский тип керамики на памятниках горно-лесной части Среднего Урала //
Международное (XVI Уральское) археологическое совещание: Мат-лы конф. - Пермь, 2003. - С. 42-43.
7	Сериков Ю. Б. Уральские Зори II — однослойный неолитический памятник нового типа // Неолитические
памятники Урала. - Свердловск, 1991. - С. 32-45.
8	Кернер В. Ф. Поселение Исетское Правобережное I // Неолитические памятники Урала. - Свердловск, 1991. -
С. 52-55.
9	Радиоуглеродное датирование неолитических комплексов Зауралья // Неолитические памятники Урала. -
Свердловск, 1991.-С. 198.
10	Тимофеев В. И., Зайцева Г. И. Список радиоуглеродных датировок неолита // Неолит Северной Евразии. -
М., 1996.-С. 343.
11	Ковалева В. Т, Ивасько Л. В. Неолитические комплексы поселения Ташково I на Исети // Неолитические
памятники Урала. - Свердловск, 1991.-С. 112-131.
12	Ковалева В. Т Неолит Среднего Зауралья: Уч. пос. - Свердловск, 1989. - С. 30.
13	Усачева И. В. Стратиграфические позиции неолитических типов керамики поселения «VIII пункт» на
Андреевском озере и некоторые общие вопросы неолита Зауралья // Проблемы изучения неолита Западной
Сибири. - Тюмень, 2001. - С. 127; рис. 7-3,5.
14	Там же. - С. 126-131.
15	Волкова Е. В. О методах изучения сходства фатьяновских керамических комплексов // РА. - 2007. - № 3. -
С. 30.
16	Виноградов А. В. Неолитические памятники Хорезма. - М., 1968. - С. 41.
17	Виноградов А. В. К вопросу о южных связях кельтеминарской культуры // СЭ. - 1957. - Вып. 1. - С. 39.
18	Виноградов А. В. Новые материалы по периодизации и хронологии неолита Кызылкумов // Культура и
искусство древнего Хорезма. - М., 1981. - С. 92-96.
19	Потемкина Т М. Отчет об археологических разведках на территории Курганской области, проведенных по
Открытому листу № 220. 1966 // Архив ИА РАН. - Ф. Р-1. Д. 3370; Она же. Отчет Курганского государственного
педагогического института об археологических раскопках на территории Курганской области в 1968 году // Архив
ИА РАН.-Ф. Р-1. Д. 3804.
43

А. А. Герасименко
ХАРАКТЕРИСТИКА КЕРАМИКИ ПОСЕЛЕНИЯ ЕВСТЮНИХА I
Поиск ответов на вопрос о культурно-исторических судьбах неолитического населения Среднего
Зауралья сопряжен с рядом трудностей, в том числе — с недостатком абсолютных дат, несовершенством
типологии керамических комплексов, отсутствием полных публикаций материалов памятников. Особенно
остро стоит проблема раннего неолита, а в ее рамках — определение места посуды так называемого евстю-
нихского типа. В историографии утвердилось мнение о раннем возрасте данного типа керамики1. Вместе
с тем решение вопроса о месте евстюнихских древностей в зауральском неолите неотъемлемо связано с
дискуссией, развернувшейся вокруг козловской культуры2.
В 1968 году В. Н. Чернецов высказал мысль о том, что материалы памятника Козлов Мыс I на
Андреевском озере иллюстрируют раннюю стадию зауральского неолита, которая получила название «коз¬
ловской фазы»3. Данная точка зрения была воспринята в среде археологов. Последующие работы допол¬
няли и уточняли схему, предложенную В. Н. Чернецовым. В этой связи непонятно, почему В. Ф. Старков
пришел к выводу, что О. Н. Бадер не разделял мнение В. Н. Чернецова о существовании раннего Козлов¬
ского этапа в неолите Зауралья4. Напротив, О. Н. Бадер считал, что памятники козловского этапа восточ¬
ноуральского неолита охватывают всю основную часть лесостепного и лесного Зауралья5. Характерными
для козловского типа керамики были признаны крупные сосуды с приостренно-округлым дном и венчи¬
ками, имеющими хорошо выраженный наплыв с внутренней стороны. Внешняя поверхность сосудов по¬
крывалась волнистыми узорами, нанесенными в отступающе-накольчатой технике. Указывалось также на
присутствие прочерченных орнаментов и крайне редкое использование гребенчатого штампа, разбивку
орнаментального поля на горизонтальные зоны, внутри которых присутствовало и вертикальное деление,
заполненное диагональными линиями6.
Описываемая выше керамика была отнесена В. Ф. Старковым к раннему этапу зауральского неолита
в рамках рассмотренной им трехчленной периодизации данной эпохи. Сюда он включал толстостенные
сосуды с приостренным дном, орнаментированные в прочерченной или отступающей технике — «линей-
но-накольчатый» орнамент. Материалы стоянки Евстюниха I, частично опубликованные к этому времени,
он рассматривал как ранненеолитические7.
Трехстадийная схема развития зауральского неолита была пересмотрена В. Т. Ковалевой. Она предло¬
жила двухчленное деление данной эпохи, в рамках которой параллельно проходило развитие двух линий:
козловской и кошкинской (для раннего этапа), полуденской и боборыкинской (для позднего). В. Т. Ковалева
отказалась от использования определения «козловской фазы», предлагая «козловскую группу памятни¬
ков», а позже «козловский тип керамики»8. К козловской группе памятников были отнесены Евстюниха I,
Сумпанья IV, Ташково I, Бараний мыс, Ново-Шадрино VII, Дуванское V, Аннин остров, Полуденка I и II,
Махтыльский и Кокшаровский холмы, Чебаркуль II, Уральские Зори II, Ипкуль XIII, Андреевское озеро
«VIII пункт». Основными приемами орнаментации керамики данной группы памятников считались про¬
черчивание и отступание (прочерченно-накольчатая техника), причем первый признавался более ранним9.
Несмотря на схожесть ряда признаков, в том числе техники нанесения орнамента, керамические
комплексы, объединенные в рамках этой группы, обладают рядом особенностей, позволяющих выделять
отдельные культурные типы, различия между которыми обусловлены, вероятно, хронологической позицией.
С одной стороны, выдвинут тезис об объединении козловских и полуденских древностей в рамках одной
неолитической культуры с сохранением за ней, в силу историографической традиции, названия козловской,
но подразделяя ее на три преемственных фазы: евстюнихскую, козловскую и полуденскую10. С другой
стороны, было предложено вообще отказаться от понятия «козловский тип керамики» («козловская фаза
уральского неолита», «козловская группа») как не имеющего четких рамок, расширенного искусственно,
а для обозначения одной из групп керамики, ранее включенной в него, ввести новое определение —
«кокшаровско-юрьинский тип керамики»11. Такая ситуация приводит к необходимости соотнесения ранее
и вновь выделенных типов керамики, их хронологической взаимосвязи и локализации. В настоящее время
44

Характеристика керамики поселения Евстюниха I
наиболее ранним признается евстюнихский тип керамики. Его характеризуют материалы таких памятников,
как Евстюниха I, Уральские Зори II, поселение Исетское Правобережное (жилище I). Фрагменты посуды
евстюнихского типа выделяются типологически на многослойных памятниках—Кокшаровско-Юрьинской
стоянке, Шигирском истоке I, Варге, Аннином острове, Шигирском городище (болотном)12. В литературе
имеются отдельные описания данного типа керамики13. Используется понятие «евстюнихский стандарт»,
отмечается его связь с местным мезолитическим населением14. Однако полного представления о самом
памятнике до сих пор не сложилось.
Первая публикация материалов с поселения Евстюниха I была посвящена находкам образцов
первобытного искусства: фигурному молоту из талька в виде головы лося и глиняной скульптуре в виде
фигурки птички, которые рассматривались на общем фоне материалов памятника. Отмечалось, что
каменный и керамический комплексы отличаются высокой степенью однородности. Это, в свою очередь,
было принято за показатель однослойности памятника15. Несмотря на то что к моменту выхода публикации
исследование памятника было завершено, в статье была представлена лишь часть материала.
Общее количество описываемой керамики насчитывало 439 фрагментов, причем оговаривалась
ее неудовлетворительная сохранность (155 были замыты настолько, что орнамент не просматривался
вообще). Отмечалось, что 222 фрагмента были орнаментированы палочкой в прочерченной
технике. Узоры характеризовались как волнистые или (реже) прямые линии, расположенные в виде
горизонтальных или наклонных полос. Подчеркивался особый способ оформления венчика, по краю
которого располагались один-два ряда наколов, а с внутренней стороны наносились волнистые линии.
Шесть фрагментов в публикуемой коллекции орнаментированы в отступающей технике. На нескольких
фрагментах был прослежен узор в виде вертикальной «лесенки», который, по мнению авторов, находил
прямые аналогии в керамике козловского типа, описанного В. Н. Чернецовым. Упоминалась также
керамика, где прочерченные элементы орнамента сопровождались отпечатками гребенчатого штампа,
выполняющими подчиненную роль, а также 35 фрагментов, орнаментированных гладким штампом.
В статье приводилось процентное соотношение основных керамических групп: прочерченная керамика —
78,6%, волнисто-гребенчатая — 9,4%, орнаментированная при помощи «шагающей гребенки» — 12%.
Отмечалось компактное залегание негребенчатой керамики в раскопе. Это позволило отнести ее к раннему
хронологическому пласту. Было сделано предположение, что гребенчатая керамика относится к более
позднему времени, доказательством чему мог стать планиграфический анализ. Кроме того, оговаривалось
и то, что эта группа отличается от первой по составу теста, в котором вместо талька в качестве примеси
использовался песок. В иллюстрациях к статье было представлено лишь шесть фрагментов керамики (три
венчика и три стенки), которые не характеризуют коллекцию в целом. Помимо того что в публикации не был
охарактеризован весь материал памятника, обработка керамики строилась на основе анализа отдельных
фрагментов, что не могло не повлиять на предлагаемую статистику и сделанные на ее основе выводы.
Краткую характеристику памятника приводит в своей монографии В. Ф. Старков, где использует
опубликованные ранее сведения16.
Рамки данной статьи позволили дать характеристику только керамике памятника. Анализ
особенностей каменного инвентаря, соотнесение его с той или иной керамической группой, а также более
детальная характеристика жилища потребуют значительно большего времени, чем это предполагалось
первоначально. Причиной тому является неудовлетворительная сохранность полевой документации,
нечеткие и разноречивые сведения дневниковых записей и отчетов.
Поселение Евстюниха I (рис. 1) было открыто в 1964 году тагильскими краеведами Е. А. Сокирко и
И. А. Орловым17. Памятник обследовался экспедицией Нижнетагильского краеведческого музея в 1971,
1972 годах под руководством А. И. Россадович и в 1973 году — под руководством Ю. Б. Серикова.
В 1974-1975 годах А. И. Россадович исследовала памятник раскопками.
Поселение располагается на северной окраине Нижнего Тагила в поселке Евстюниха, на левом
устьевом мысу реки Евстюниха при впадении ее в реку Тагил. Площадь мыса — около 1230 кв. м.
По длинной оси он вытянут по линии запад - восток. Поселение занимало не только выступающую часть
мыса. Подъемный материал был собран и на пашне с южной стороны мыса. Площадь памятника, таким
образом, насчитывает около 800 кв. м. Раскопками вскрыто около 200 кв. м.
45

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Герасименко А. А.
План мыса с обозначением квадратов раскопа и очертаний жилищной впадины (по А. И. Россадович)
46

Характеристика керамики поселения Евстюниха I
В северо-западной части поселения была обнаружена жилищная впадина (рис. 2), вытянутая
по длинной оси с запада на восток. В отчете А. И. Россадович нет четких описаний ее контуров.
В публикациях же отмечается овальная в плане форма впадины18. Углублена она была воронкообразно.
В центральной части глубина ее составляла 0,65 м19. Размеры впадины по линии север - юг — 6 м, запад -
восток — 8 м.
Детального описания методики проводимых исследований в отчетах не имеется. В них лишь
указывается, что раскоп состоял из двухметровых квадратов. Поверхность мыса нивелировалась. Репер
был установлен на 40 см выше дневной поверхности. Все промеры глубин осуществлялись от условного
ноля. Неизвестно, каким образом проходил разбор культурного слоя, неясна глубина зачисток и т. д.
В отдельных местах отчета упоминается снятие слоя на штык лопаты. А. И. Россадович отмечает, что
«экспедиция тщательно исследовала заполнение жилища на всех уровнях и зафиксировала все залегания
условно, так как расцветка глины не менялась. Иногда можно было уловить только более светлые или
темные пласты». Заполнение жилища было поделено автором на три условных горизонта. Первые два
относились к собственно заполнению жилища, третий фиксировал дно. Первый горизонт охватывал
глубину от 0,20 до 0,60 м, второй — 0,60-0,85-0,90 м, третий — 0,90-1,30 м.
Раскопки выявили четырехугольные, неправильной формы очертания жилища. Размеры его
основания по линии север - юг — 6,7 м, с запада на восток — около 6,0 м. Стенки жилища отвесные.
Дно неровное (в отчете А. И. Россадович поверхность дна жилища названа бугристой). А. И. Россадович
приводит следующую стратиграфию культурного слоя в жилище: для северной, западной и восточной
стенок — дерн, слой золы, перемешанный с глиной (?); слой темной глины (иногда чередующейся
со светлой); слой твердой глины, совпадающий по составу и цвету со слоем дна. Для южной — дерн
и под ним слой рыхлой глины. В этой части располагался вход в сооружение. По данным автора,
его ширина достигала 4 м (?). Рядом с ним снаружи располагался костер. Согласно плану раскопа,
нумерация квадратов, которые охватывали впадину, была следующей: 41^43, 46-48, 51-53, 56-58
(т. е. 12 двухметровых квадратов).
В процессе раскопок был выявлен ряд объектов, которые А. И. Россадович рассматривала как ямки
от столбов. В квадратах 48, 53, 58 в южной части жилища на глубине 0,20 м были зафиксированы три
ямки, но их описания в отчете отсутствуют. На глубине 0,60-0,85 м «мелкие столбовые ямки глубиной
1-2 см» были обнаружены в центральной части жилища в квадрате 47. Их количество и точные размеры
не указаны. На уровне дна жилища прослежено шесть «столбовых ямок» в квадратах 43, 48, 52-53
в центральной и южной частях котлована. По свидетельству автора, они располагались напротив друг
друга, имели овальную форму, одинаковые размеры (0,3 х 0,2 м) и глубину 0,1 м (за исключением
одной, глубина которой 0,15 м). Между собой они соединялись «неглубокими извилинами», вероятно,
канавками.
Ямки в верхнем слое впадины, по мнению автора, могут свидетельствовать о существовании
«легкой шалашеобразной постройки», которая могла быть оставлена неолитическим населением, вновь
заселившим уже когда-то обжитое место. Однако, даже если на какое-то время сооружение и оставлялось,
промежуток времени до нового заселения был коротким, поскольку ни стерильных прослоек, ни следов
сгоревших или просто обрушившихся перекрытий, переотложений слоя и т. д. не зафиксировано. Само
сооружение, судя по всему, можно отнести к типу полуземлянок.
В центральной части жилища, в квадрате 52, зафиксировано костровое залегание. Впервые оно
было прослежено на глубине 0,39 м; на глубине 1,10 м размеры его составили 2,00 х 1,60 м. Мощность
прокала — 0,60 м. В квадрате 48 в южной привходовой (?) части сооружения отмечен еще один очаг,
который на глубине 0,98 м увеличивался до 2,00 х 1,20 м. Мощность его — 0,40 м. Прокалы меньшей
мощности зафиксированы А. И. Россадович в квадратах 46 (глубина 0,60-0,85 м) и 42 (глубина 0,85-
1,05 м). Внешний очаг прослеживается автором рядом с южной стенкой жилища («входом») в квадратах
44-45, 49-50.
Помимо жилища, на поселении были зафиксированы и другие объекты. Вокруг впадины находились
три ямы: с западной стороны, к югу и востоку от сооружения (рис. 2). Размеры их в отчете не указаны.
47

вопросы археологии Урала / выпуск 25	Герасименко А. А.
Судя по плану поселения, две из них (южная и восточная) имели овальную форму. Размеры первой —
1,25 х 1,00 м, второй — 2,70 х 1,50 м. Яма, выявленная с западной стороны жилища, имела округлую
форму и диаметр 1,65 м. Западная и восточная ямы располагались на расстоянии примерно 1,5 м от
впадины, южная — на 0,3 м. Глубина ям неизвестна. Расчистка их не дала находок. Это позволило автору
предположить, что они представляли собой ямы от столбов «верхнего шалашеобразного сооружения».
В центральной части поселения А. И. Россадович описывает искусственное, по ее мнению, сооружение.
Это «холм», вытянутый с северо-востока на юго-запад, размерами 6^4ми высотой от современной
поверхности 0,4-0,6 м. В своем докладе на VI Уральском археологическом совещании она называет
его «жертвенным холмом»20. Именно здесь была найдена основная часть костей животных, которые
имеются в коллекции. В южной части поселения упоминается курган диаметром 12 м и высотой 0,5 м
от современной поверхности. С северной стороны его окружает ров. По-видимому, здесь речь идет об
остатках углевыжигательной «кучонки», какие часто встречаются в лесах Среднего Урала.
Исследование «холма» дало 120 находок. Это, прежде всего, отщепы, одна пластинка, нуклеус,
фрагменты сосудов без орнамента, стенки с прочерченным орнаментом, стенки с гребенчатым
орнаментом, венчики с прочерченно-накольчатым и гребенчатым орнаментом, кости. Сооружение,
названное А. И. Россадович курганом, дало 54 находки, среди которых отщепы, скребок, две стенки
сосуда без орнамента, три фрагмента керамики с гребенчатым орнаментом и один — с прочерченным.
Основная же часть находок тяготеет к жилищу и прилегающему пространству.
Общее количество находок на поселении — 8123 экземпляра, из которых керамика составляет 5884
фрагмента (72,4%). Среди них 28 фрагментов (0,5%) относятся к эпохе бронзы (1), раннего железного
века и средневековья (гамаюнская керамика — 9, иткульская — 9, кашинская — 7, батырская — 1,
петрогромская — 1). К средневековой керамике относятся еще 165 фрагментов (2,8%). Лишь три из
них орнаментированы: две стенки и один венчик. Орнаментированные фрагменты слишком малы для
их однозначной атрибуции. По составу примесей в тесте (тальк, слюда), обработке поверхности их
можно отнести к эпохе средневековья. Внутри этой группы вычленяются фрагменты от двух сосудов.
На памятнике они были найдены большей частью вне впадины, но имеются фрагменты, которые (по
описи) располагались в центре жилища, в квадрате 53 (38 фрагментов из 165) при глубине залегания
1,05 м. Невозможно восстановить, располагались ли они скоплением. В опись эти фрагменты занесены
в основном последовательно, хотя и с обозначением разных квадратов и глубин. Камеральная
обработка материала проходила в лабораторных условиях, чем можно объяснить такой порядок
документирования находок. Вся остальная поздняя керамика была найдена за пределами жилища, за
исключением фрагментов гамаюнского сосуда. Последние располагались в квадратах 41^42 сразу под
дерном. Значительная часть керамики данной группы была найдена в пределах искусственного, по
мнению А. И. Россадович, сооружения — «холма», который в описях обозначается «бугром».
В коллекции присутствует также гончарная керамика—23 фрагмента. Вся она поступила в результате
сборов подъемного материала (в основном вне пределов поселения).
К неолитической керамике не могут быть отнесены еще 50 фрагментов. Одцн из них, несмотря на
маленькие размеры, является фрагментом сосуда аятского типа (рис. 3 - 13). Восемь фрагментов также
орнаментированы гребенчатым штампом и относятся к частям двух разных сосудов. Примесью в тесте
одного из них выступает дресва, второго — песок. Пять фрагментов последнего орнаментированы
отпечатками шагающего гребенчатого штампа (рис. 3-10). Штамп короткий, зубцы поставлены редко
и имеют квадратную форму. К вершине шага с одной из сторон подставлялся еще один отпечаток,
который представляет собой своеобразный отросток. Схема узора не реконструируется. Можно лишь
отметить разреженность орнамента. Другой сосуд данной группы представлен тремя фрагментами,
также орнаментированными шагающим гребенчатым штампом (рис. 3 - 11).
Форма оттисков зубцов позволяет предполагать, что узор наносился челюстью какого-то животного.
Орнамент на имеющихся фрагментах выстроен в горизонтальной и вертикальной плоскостях.
Эти фрагменты и керамика аятского типа были найдены за пределами жилища на глубине 0,40-0,64 м.
Части третьего сосуда располагались внутри жилища на глубине 1,20-1,39 м.
48

Характеристика керамики поселения Евстюниха I
Рис. 3. Поселение Евстюниха I. Керамика
49

вопросы археологии Урала / выпуск 25	Герасименко А. А.
Трудности вызывает атрибуция фрагментов еще двух сосудов. Один из них представлен 34
фрагментами (рис. 3 - 72, 75), сохранность которых не может быть названа удовлетворительной.
Однако просматриваемый орнамент вызывает интерес. Он полностью состоит из горизонтальных
рядов шагающего гладкого штампа. Венчик с внутренней стороны имеет неширокий наплыв с хорошо
выраженным ребром. Сохранившийся участок среза венчика говорит о том, что он имел волнистый
край и оформлялся нажатием пальцев. Примесью в тесте является песок. Фрагменты этого сосуда
поступили с поселения в результате разведки 1964 года, данные по которой полностью не сохранились.
Уверенно можно утверждать, что этот сосуд был найден за пределами жилища.
Второй сосуд представлен семью фрагментами профилированного венчика (рис. 3 -14). Примесью в
тесте является мелкотолченая дресва, что очень сближает эти фрагменты по данному признаку с частями
сосудов полуденского типа в этой же коллекции. Поверхность хорошо заглажена и залощена. Шейка
орнаментирована короткими пересекающимися прочерченными линиями. Плечико оформлено двумя
рядами округлых наколов. Ниже орнамент отсутствует. На одном из фрагментов венчика с обратной
стороны переход в плечико не так хорошо заглажен и образует острое ребро. Лишь один фрагмент был
найден внутри жилища на глубине 1,3-1,4 м. Остальные — за его пределами (глубина 0,50-0,71 м).
Неолитическая керамика в коллекции насчитывает 5640 фрагментов. Обработка керамического
материала осуществлялась по сосудам. Всего выделено 123 неолитических сосуда. Основная часть
из них вычленена по оригинальным венчикам — 112 сосудов. Выделенные сосуды охватили 2530
фрагментов, что составило 44,8% всей неолитической керамики. Оставшиеся 3110 фрагментов (55,2%)
можно объединить в следующие группы {табл. I; II).
Таблица I
Поселение Евстюниха I. Керамика с несохранившимся орнаментом
ПРИМЕСЬ В ТЕСТЕ
СТЕНКИ
ВЕНЧИКИ
ВСЕГО
Тальк
1004
56
1060
Дресва
126
4
130
ВСЕГО
1130
60
1190
Таблица II.
Поселение Евстюниха I. Фрагменты керамики, не соотносимые с сосудами
ЧАСТИ СОСУДОВ
ПРОЧЕРЧЕННЫЙ ОРНАМЕНТ
ГРЕБЕНЧАТЫЙ ОРНАМЕНТ
ВСЕГО
Стенки
1285
572
1857
Венчики
32
17
49
Придонные части
9
5
14
ВСЕГО
1326
594
1920
Следует отметить, что группа керамики с несохранившимся орнаментом объединила в основном
фрагменты размерами не более 3-5 см, более крупные фрагменты встречаются реже. Разделение данной
керамики на группы по примеси не случайно, поскольку с дресвой в коллекции идет преимущественно
керамика полуденского типа.
Большое количество фрагментов не удалось соотнести с выделенными сосудами. Особенно это
касается керамики с прочерченным орнаментом. Некоторые фрагменты одновременно могут быть
отнесены к частям нескольких сосудов. Именно этот фактор, вероятно, послужил основной причиной
вывода о «высокой степени однородности» керамического материала памятника. Отдельного внимания
заслуживают венчики. С одной стороны, сохранность венчиков позволяет однозначно отнести их
к выделяемой группе керамики с прочерченной или гребенчатой орнаментацией, с другой — не дает
оснований для выделения отдельных сосудов.
50

Характеристика керамики поселения Евстюниха I
Исходя из разложенных по сосудам фрагментов, только внутри жилища были найдены части 33
сосудов, а только за его пределами — восьми. Фрагменты от 79 сосудов располагались как внутри, так
и за пределами жилища. Расположение на памятнике обломков трех сосудов определить не удалось.
Из 123 неолитических сосудов к полуденским относятся 32 (26,0% — здесь и далее процент от общего
числа неолитических сосудов), сосудов с прочерченно-накольчатым орнаментом — 86 (70%), из них
с прочерченным орнаментом и разделительными поясками в виде рядов наколов — 71 (57,7%),
с прочерченным орнаментом и разделительными поясками из отпечатков гребенчатого штампа — 7
(5,7%), с орнаментом, выполненным наколами, — 8 (6,5%). Еще одну группу образуют пять
сосудов (4,1%), орнаментированных в отступающей технике. Лишь два сосуда из последней группы
представлены наиболее полно. Размеры их не реконструируются. Толщина стенок — 0,5-0,6 см.
В составе теста трех сосудов использовался тальк, в двух случаях — песок. Полностью композицию
орнамента восстановить не удалось. Ясно только, что орнамент располагался горизонтальными
зонами. На двух сосудах имеются разделительные пояски. Для одного из них это ряд наколов округлой
формы. Два ряда таких же наколов, нанесенных поверх прочерченных прямых линий, оформляют
бордюрную зону. На другом сосуде разделительные зоны оформлены отпечатками гребенчатого
штампа. Основные зоны делятся на диагональные участки, заполненные прямыми или волнистыми
линиями, выполненными в отступающе-накольчатой технике. На отдельных фрагментах сохранились
горизонтальные или прямые линии, расположенные плотно друг к другу. В одном случае они нанесены
расщепленной палочкой. Описываемая керамика близка к недавно выделенному кокшаровско-
юрьинскому типу21, однако не идентична керамике с таких памятников, как Кокшаровский холм,
Юрьинское поселение, Кокшаровское поле и др. На памятнике она была найдена в жилище (на дне
и в заполнении) и за его пределами.
Полуденский тип керамики представлен фрагментами от 32 сосудов (рис. 4). Попытки
планиграфически и стратиграфически отчленить их от сосудов, орнаментированных прочерченно-
накольчатыми узорами, ни к чему не привели. Основная часть фрагментов полуденских сосудов была
найдена в жилище на тех же глубинах, включая дно впадины.
Эти две группы керамики различаются своей сохранностью. Из 32 сосудов полуденского типа
только 12 (37,5% — здесь и далее процент от количества сосудов в группе) представлены более чем
десятью фрагментами, 13 сосудов (40,6%) насчитывают один-три фрагмента. Для сравнения: 33 сосуда
(46,5%) с прочерченно-накольчатым орнаментом имеют больше десяти фрагментов, из них 13 сосудов
(18,3%) представлены более чем 40 фрагментами, девять (12,7%) — более чем 70 фрагментами, 23
сосуда (32,3%) представлены одним-тремя фрагментами.
Лишь семь сосудов полуденского типа сохранились в той степени, чтобы можно было судить об их
форме и характере орнаментальных композиций. Диаметр устья этих сосудов 24-26 см. Форма закрытая,
бока слегка раздуты в верхней трети, венчики иногда чуть отогнуты наружу. Дно приостренное.
Примесью в тесте служили тальк (14/46,7%) или дресва (16/53,3%). Поверхность обработана небрежно,
не залощена. Толщина стенок — 0,5-0,7 см. Венчики с внутренней стороны имеют наплыв высотой
2,1-2,6 см (только у одного сосуда высота наплыва составляет 3,1 см). Ребро наплыва может быть
приостренным или массивным округлым. В трех случаях венчик с внутренней стороны орнаментирован
одной прочерченной волнистой линией, в одном — протаскиванием гребенчатого штамра. Срез венчика
прямой, в большинстве случаев плоский. У трех сосудов он орнаментирован наколами. При оформлении
среза одного из сосудов использовался инструмент типа острой палочки, два других орнаментированы
расщепленной палочкой или уголком гребенчатого штампа. Сами наколы расположены неплотно, на
значительном расстоянии друг от друга.
Прочерченно-волнистые узоры покрывают всю поверхность сосудов и нанесены гребенчатым штампом.
Количество зубцов последнего могло быть разным — от трех до семи (в одном случае использовался
и двузубый штамп). Орнамент расположен горизонтальными зонами. Анализ сочетаемости элементов
орнамента позволил выделить две группы сосудов. Для первой характерно чередование отпечатков
штампа (прямых или наклонных) или шагающей гребенки (с широким шагом) с зонами, заполненными
51

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25.
Герасименко А. А.
Рис. 4. Поселение Евстюниха I. Керамика полуденского типа
52

Характеристика керамики поселения Евстюниха I
одним или несколькими рядами волнистых линий, прочерченных гребенкой (рис. 4-7, 6-7). Второй
присуще отсутствие разделительных поясков, сплошная орнаментация в единой технике. Это могут
быть горизонтальные и наклонные пояса шагающей гребенки (с плотным шагом) (рис. 4 - 4\ пояса из
горизонтальных волнистых наклонных взаимопроникающих линий, выполненных в технике протащенной
гребенки (рис. 4 - 2-3).
Интерес вызывает один сосуд. Несмотря на то что орнамент на нем выполнен без особой
тщательности, композиционное решение в построении узора выделяет его из общей массы. Бордюрная
зона оформлена прочерченной волнистой линией и пояском шагающей гребенки, ниже проходит пояс
из взаимопроникающих треугольников, нанесенных в технике прочерчивания инструментом типа
палочки (рис. 4 - 5). В средней и придонной частях сосуда располагается орнамент, типичный для первой
группы (чередование разделительных рядов шагающего штампа с основными зонами, заполненными
волнистыми линиями, выполненными протаскиванием гребенки).
Отдельную группу образуют сосуды, где орнамент выполнен в прочерченно-накольчатой технике.
Данная керамика соотносится с общим определением евстюнихского типа керамики, имеющимся на данный
момент в литературе22. Детальная его характеристика дается ниже. Размеры сосудов внутри выделяемой
серии варьируются от очень больших до очень маленьких. Выделяется несколько групп с разным диаметром
устья: очень большие — диаметром 36-42 см (9/11,5% — здесь и далее процент от количества сосудов,
диаметр которых удалось определить), большие — 30-34 см (10/12,8%), средние— 22-28 см (9/11,5%),
малые — 16-20 см (11/14,2%) и очень маленькие — 8-14 см (18/23%). Не удалось определить диаметр 29
сосудов (33,7%). Максимальный диаметр тулова сосудов соотносится с верхней третью их высоты. Обычно
он больше диаметра устья на 2-3 см. Форма горшков закрытая, образуется за счет наклоненных внутрь
венчиков и раздутых боков. Венчики восьми сосудов (14%) слегка отогнуты наружу. Отвесные стенки
наблюдаются только в одном случае. Срез венчика плоский, редко чуть скошен внутрь. С внутренней
стороны венчика обязательно присутствует наплыв. Четкой зависимости высоты наплыва от диаметра
устья не прослеживается. В рамках выделенных групп сосудов высота наплыва варьируется от 1,7 до 3,0
(иногда 3,2) см. Исключение составляют некоторые большие сосуды с диаметром до 42 см (высота наплыва
достигает 3,4-3,8 см) и сосуды с диаметром 8-14 см (высота наплыва — 0,6-1,5 см).
Толщина наплыва для всех выделенных групп, за исключением очень маленьких, — 1,1-1,6 см.
Ребро в большинстве случаев четкое, реже заглаженное. Толщина стенок сосудов — 0,5-0,7 см. Толщина
наплыва у сосудов очень маленьких размеров составляет 0,4-0,8 см. Ребро почти всегда выражено
слабо. Толщина стенок сосудов данной группы — 0,3-0,4 см.
Сосуды этой серии остродонные: в коллекции имеются восемь реконструированных днищ, еще 13
сосудов подклеиваются достаточно полно, чтобы судить о форме дна (три из них относятся к группе
сосудов малых форм).
Особый интерес вызывают два сосуда. Один из них имеет диаметр 10 см, вся поверхность его
орнаментирована наколами (рис. 5 - 7). Дно сосуда округлое. Второй сосуд диаметром устья 24 см
относится к группе керамики с прочерченно-накольчатой орнаментацией и имеет слегка уплощенное
дно (рис. 5 - 2). Такая форма, скорее всего, была получена в результате небрежности в процессе
изготовления, поскольку следы деформации тулова имеются и в придонной части.
Визуально фиксируемыми примесями в тесте сосудов данной группы являются тальк (58/67,5%),
тальк с охрой (14/16,3%), тальк и дресва (3/2,3%), дресва (10/11,6%). Фрагмент одного сосуда в составе
теста содержит шамот.
По приемам орнаментации выделяется несколько групп. Основная часть сосудов орнаментирована
в прочерченно-накольчатой технике (71/82,5%). Наколами оформлены край венчика (бордюрная зона)
и разделительные зоны. Для нанесения орнамента использовался инструмент типа палочки (89,7%).
Иногда применялась «расщепленная палочка» (3,8%). В одном случае орнаментиром предположительно
выступала челюсть животного (рис. 5 -2;6- 76). Ко второй группе были отнесены сосуды, в орнаментации
которых применялся трех- или четырехзубый гребенчатый штамп (7/8,2%). Использование последнего
ограничивается оформлением бордюрных и разделительных зон (рис. 17).
53

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
	Герасименко А. А.
%f{+;'-Л# f • > « « ♦ ' « >■ *• * •*■*}*
:iЛ *6'•*; в « • I‘:*•>’'	‘ * л
а V-m Ж#.••*.»>.*/ *;*•>;> •'*/• в А *
*•>. • ■ *;.*■'*':•* • / • *. * */ *:*;*•♦;*•• * #
>.'■ М> '.л^; *;#'>'•••■А*
i О' *>• А * А-М А.• ••»■>•'.•■■••
•■'•■; * vV#A А'А A::*A-}V*y:'
Рис. 5. Поселение Евстюниха I. Керамика евстюнихского типа
54
iv.v?*

Характеристика керамики поселения Евстюниха I
Третья группа сосудов орнаментирована только наколами (8/9,3%) (рис. 5-7; 18).
Орнамент на сосудах первых двух групп плотно покрывает внешнюю поверхность. С внутренней
стороны орнаментировался только наплыв венчика. Узоры расположены горизонтальными зонами.
У трех сосудов внутри этих зон присутствует вертикальное деление, всегда в верхней его трети
(рис. 10 - 7, 2; 16-7). Соответствующая сохранность не позволяет установить количество и ширину
образующихся при этом прямоугольников. Исходя из реконструируемого диаметра, их не могло быть
более четырех. Построение орнамента вертикальными зонами отмечено только у двух сосудов (рис.
14-7, 2). Они принадлежат к группе сосудов маленьких размеров и по технике исполнения орнамента,
чередованию элементов не отличаются от остальных.
Основными элементами орнамента являются горизонтальные прямые и волнистые линии, наклонные
прямые и волнистые линии, зигзаг, наколы. Достаточно распространенными мотивами являются
разнозаштрихованные треугольники, которые образуют пояса из взаимопроникающих треугольников
(рис.7-7, 2; 8 - 2; 12-2, 3; 13-7, 2; 16-3).
Процесс орнаментации сосудов укладывается в определенную схему. Первоначально оформлялась
внешняя сторона венчика («бордюрная зона») и наносились разделительные пояски. На следующем
этапе заполнялись размеченные зоны. На каком этапе происходила орнаментация среза венчика и
наплыва, пока неясно.
Наплыв с внутренней стороны венчика орнаментирован у 45 сосудов (63,4%): прямыми (5/11,1% —
здесь и далее процент от количества орнаментированных с внутренней стороны венчиков) или
волнистыми (30/66,7%) горизонтальными линиями (одной — 7/15,5%, двумя — 19/42,2% или тремя —
8/17,7%, в одном случае таких линий четыре). Отдельную группу составляют сосуды, венчик которых с
внутренней стороны орнаментирован зигзагом (7/15,5%). У двух сосудов наплыв оформлен с помощью
коротких наклонных прямых линий (2/4,5%). В одном случае наплыв орнаментирован прямой
горизонтальной линией и рядом насечек, нанесенных по ребру (1/2,2%). У части сосудов наплыв не
орнаментирован (26/36,6%). У семи сосудов (9%) венчики не сохранились.
Срез венчика большей части сосудов (50/70,4% — здесь процент от числа сосудов с сохранившимися
венчиками) оформлен частыми наколами удлиненной формы, расположенными под углом к устью.
Наколы наносились инструментом типа палочки, в одном случае расщепленной (форма отпечатков
округлая). Неорнаментированным срез венчика остался у 21 сосуда (29,6%).
Бордюрная зона и разделительные пояски оформлялись рядами наколов. Число их для бордюра
насчитывает один-три ряда (58/81,7%), для разделительных зон — не более двух (31/39,7%).
У одного сосуда пояски из наколов и волнистых прочерченных линий одинаковы по ширине, за счет
чего разделительные и основные зоны четко не вычленяются. Частое чередование мотивов делает их
равноправными составляющими композиции орнамента. Иногда чередованием наколов и прямых или
волнистых линий оформлена бордюрная зона: общее количество используемых элементов достигает
четырех (3/4,2%). У девяти сосудов (12,6%) бордюр не выделяется, по краю венчика нанесены
прочерченные линии, которые участвуют в заполнении средней и нижней частей сосуда. В некоторых
случаях для оформления бордюрной зоны и разделительных поясков вместо «палочки» использовался
гребенчатый штамп с тремя или четырьмя зубцами (7/9,9%). В основном наносился один ряд оттисков.
Только в одном случае по краю венчика располагаются два ряда отпечатков штампа. Отпечатки прямые,
расположены плотно друг к другу, но не сливаются. Длина оттисков— 1,0-1,2 см, форма зубцов
прямоугольная или квадратная (рис. 15-5; 17 - 7-5).
Основные орнаментальные зоны могли быть оформлены по-разному. Ширина их также
варьируется. Ввиду неполной сохранности не всегда удается реконструировать их ширину для разных
частей сосуда. С большей уверенностью можно судить об их повторяемости. Выделяется группа
сосудов, где разделительные пояски чередуются с зонами, заполненными прямыми (16/20,5%) или
волнистыми (22/28,2%) горизонтальными линиями. В нее входят сосуды всех размеров, от очень
больших до очень маленьких. В этой группе ширина основных зон примерно одинакова в верхней
и средней частях сосуда, но может увеличиваться или уменьшаться в придонной части.
55

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Герасименко А. А.
1ЛУЛУУ V I, >УГ
Рис. 6. Поселение Евстюниха I. Керамика евстюнихского типа
56

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Герасименко А. А.
ШГЕСШ7
Рис. 8. Поселение Евстюниха I. Керамика евстюнихского типа
58

Характеристика керамики поселения Евстюниха I
59

вопросы археологии Урала / выпуск 25	Герасименко А. А.
К следующей группе относятся сосуды, в орнаментации которых помимо горизонтальных
линий появляются пояса из взаимопроникающих треугольников, наклонных линий, направленных
в одну сторону, и наклонных разнонаправленных линий (14/18%). В эту группу входят в основном
сосуды больших и средних диаметров (рис. 7). Мотив из взаимопроникающих треугольников
в орнаменте сосудов малых и очень маленьких размеров не использовался. Ширина зон, заполненных
геометрическими мотивами и наклонными линиями, составляет в основном 2,5-4,0 см. Расположены они
в верхней или нижней трети сосуда (за исключением трех сосудов, орнамент которых полностью состоит
из таких зон). Наклонные линии нередко встречаются в придонной части. Середина обычно заполнялась
горизонтальными линиями и не подразделялась на дополнительные зоны, а если и разделялась, то на
широкие участки. Подряд могли располагаться по два горизонтальных пояса из взаимозаштрихованных
треугольников и разнонаправленных линий, разделенных поясками наколов. Ширина оснований
треугольников примерно одинакова, так же, как и число составляющих их элементов.
Еще одну группу составляют сосуды, все основные зоны которых заполнены наклонными линиями
(5/6,4%). Ширина этих зон одинакова. Направление наклона линий меняется в каждой зоне. Средние
размеры имеет лишь один сосуд, остальные относятся к группе очень маленьких (рис. 12-4, 15 -4, 5).
Отдельную группу составляют сосуды, орнаментированные в накольчатой технике (8/9,3%). От пяти
из них сохранились венчики, два представлены фрагментами днищ и придонной части, еще один —
стенкой (рис. 5-7; 18 - 7-5). Полной реконструкции поддается один сосуд (рис. 5 - 7). Он относится
к группе сосудов с очень маленьким объемом. Его диаметр 10 см, высота 8-9 см, форма закрытая,
дно округлое. В тесте имеется примесь мелкодробленой дресвы. Вся поверхность сосуда оформлена
ровными горизонтальными рядами наколов без разделительных поясков. Такие же ровные ряды
наколов покрывают сохранившиеся днища других сосудов (рис. 18-4, 5). Однако для утверждения,
что в верхней части они не были орнаментированы в прочерченной технике, достаточных оснований
не имеется. Наколы у этих сосудов имеют подтреугольную форму и дают глубокие оттиски (в отличие
от миндалевидных наколов, используемых для нанесения разделительных зон, которые не проникают
глубоко в поверхность сосуда). Три сосуда этой серии относятся к группе с другой схемой орнаментации
(рис. 18 - 7-3). Орнамент покрывал всю поверхность сосудов и выстраивался в определенной
последовательности. Сначала по венчику наносились один-два ряда продолговатых наколов, затем —
разделительные пояски, состоящие из одного ряда таких же наколов. После этого заполнялись основные
зоны (ширина их — 2,0-2,5 см). Здесь той же формы наколы выстраивались в наклонные линии. По
приемам построения орнамента, способу формовки венчика, составу теста, заглаженное™ поверхности
данная группа сосудов не отличается от прочерченно-накольчатого комплекса.
В особую группу выделяются три сосуда, в орнаменте которых присутствует мотив
разнозаштрихованных треугольников. Один из них опубликован и известен достаточно широко.
Он относится к группе очень больших сосудов (рис. 6). Это остродонный сосуд закрытой формы,
который имеет диаметр 42 см и высоту 40-42 см. Срез венчика орнаментирован наколами. Высота
наплыва с внутренней стороны венчика— 3,7 см, толщина его — 1,6 см; ребро четко выражено,
имеет приостренную форму. По всей высоте наплыва нанесен орнамент, состоящий из четырех
рядов прочерченных волнистых линий. Толщина стенок— 0,6 см. В тесте присутствует примесь
талька и охры. Вся поверхность его густо орнаментирована и делится на пять горизонтальных зон.
Ширина зон в средней части одинакова, в верхней — несколько больше, а в придонной — несколько
меньше. Разделительными поясками выступают два ряда наколов вытянутой формы, характерной для
евстюнихского типа керамики. Основные зоны в верхней и средней части сосуда заполнены волнистыми
прочерченными линиями, в придонной — прямыми. Дно разбито на четыре сектора, каждый из которых
орнаментирован наклонными волнистыми линиями. Направление наклона для каждого сектора различно.
В верхней части сосуда в основную зону вписаны четыре разнозаштрихованных треугольника. Два из них
сохранились полностью, еще два — фрагментарно. Судя по всему, они образуют парные композиции,
которые различаются между собой способами штриховки. Первая реконструируется достоверно, вторая,
в силу худшей сохранности, — предположительно, но с большой долей вероятности (рис. 6-2, 3).
60

Характеристика керамики поселения Евстюниха I
>>* ♦;•• fЛ!!^L:VV
у *. * у *; ,#'У *. * Уул’ * в . г*. «.•*> # .’-У •.•;* Уу*Л:*.;*/У^
У:Q-:/i'i;ku •» £■/•/#':<• -0-. «y.y;V> у* у./<? V У У7>' >'.'«v* •• ;<у У У
■ •:’ у' ♦ у-У > • у > гУу у: V уу */Ч У: -У у *
:*?.*• * AM' • ;• '«*. •. А ’•• У У а 4. 4 в У --Л; У/.
;гг.#>-> УлуЧЧчу'Ч 4/ч‘УУ м'
А: • A :j* ГМ #. А Ч* МУУ	Ч A Ч; Щ ') У Щ *.(|
М*Ч. *УуЧА-Ч»: #.'•*<»•■•#'•(i-:f:->:-.(l->ii‘ •.
•',* #,♦ у. (1;<| М->У У >.0.УУ ':1»':У:'§-.(|.;(|-(|- :
ЧЧ'Ч/’УЧ:	*• J*
.• v* •'	^*^^*"’* *" *'*" ^ "" ^ **"*^"'у^*:	# *' 4
vT:У-• ••• ^ У Ч ‘У.Ч' i '•.*>-•> -У .V • * • •' .•’	о
\:\Уу
Рис. 10. Поселение Евстюниха I. Керамика евстюнихского типа
61

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Герасименко А. А.
62

Характеристика керамики поселения Евстюниха I
~ ,	.... ...
V.i' X-‘*v W *4*4 ’ <4	^ *4V
^	--Фу-	■ .^у.
м .	©с.- гк <v л ; ^ •	>\. ’	*\n-
Х\\ч\\\\\'
У	д<*\ *ц	1\ ^
'"Ч- .
/
/'
:V t^*
^;//. v'
к;\> ^\\N\\ ч - ■■
'&////////////г/ •/
*. 4 *f< <Ч'ч\ 4 <ц.^ * «;• * .*
'XvOvX'V W ХЧ \ '^' 4 ч'-'
4 «kV^.	*i' *. 4. «4 *ч», 4 4*\ ?\
4 4 " " W\\ 4 ' s * '
ЩА-У VTT 7/? * ?Л*~
HJJ / / t ///// <> v
^Л^ Д\ /
V% tj
t.-	^
/
Рис. 12. Поселение Евстюниха I. Керамика евстюнихского типа
63

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Герасименко А. А.
Рис
13. Поселение Евстюниха I. Керамика евстюнихского типа
64

Характеристика керамики поселения Евстюниха I
Рис. 14. Поселение Евстюниха I. Керамика евстюнихского типа
65

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Герасименко А. А.
Рис. 15. Поселение Евстюниха I. Керамика евстюнихского типа
66

- Характеристика керамики поселения Евстюниха I
67

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25.
*11
Рис. 17. Поселение Евстюниха I. Керамика евстюнихского типа
68

Характеристика керамики поселения Евстюниха I
И й-гг j:\jj ф. ур. fi ff > g,,g й..ft-	’if	:#• ;W;.'-H
*?'■	'.m ■	:• <r. ■ - fi" -‘i::
'*k f f :y?/ ' '1 "4 Л:
, '/ -5- '% $ f*. *> Л % % X;
m
V *.%Л А ^Клал5
* . ■*»' *У Л • * Л n
* V
У>;>	'>>
y.:yv^vyyyy v■ *' »>'
% *
v. V.*y У- .V"*.
V A ^ V^v •
.*у ;У'УА
У *•
V*
*•(
■ V Х'Щ
\	*	. t < »	‘	1 *	» i * *••■*/
Рис. 18. Поселение Евстюниха I. Керамика евстюнихского типа
69

вопросы археологии Урала / выпуск 25	Герасименко А. А.
Второй сосуд также относится к группе очень больших и имеет диаметр 36 см (рис. 8 - 2).
Реконструируемая высота — 39^0 см. Форма закрытая, дно приостренное, в верхней трети сосуда
бока несколько раздуты. Толщина стенок — 0,5 см. В тесте — примесь талька и охры. Высота наплыва
с внутренней стороны венчика — 3,1 см, толщина — 1,3 см, ребро четкое, приостренное. Наплыв
орнаментирован высоким зигзагом, выполненным в прочерченной технике. По срезу венчика нанесены
наколы. Бордюрная зона и разделительные пояски оформлены рядами наколов округло-вытянутой формы
(по внешней стороне венчика — три ряда, ниже по всей поверхности — два, а внутри основных зон
в верхней и средней частях сосуда — по одному дополнительно). Насчитывается шесть основных зон
(с учетом дополнительных делений — восемь). Все они заполнены прочерченными прямыми линиями.
Ширина зон неодинакова. В месте перехода средней части в нижнюю (придонную) в одну из широких
основных зон вписаны треугольники. Общее их количество не реконструируется. Сохранились только
четыре треугольника. Каждый из них заштрихован особым образом, отличающимся от остальных.
На других сосудах треугольники штриховались по определенной схеме: сначала наносились внешние
ребра, затем в одном направлении заполнялось пространство между ними. Внутреннее пространство
треугольников на двух описываемых сосудах заполнялось разнонаправленными линиями, причем их
количество для обеих сторон не является устойчивым.
Последний сосуд этой группы плохо сохранился в средней части, что затрудняет его полную
реконструкцию (рис. 12-7). Он относится к группе больших сосудов и имеет диаметр 34 см. Высота не
реконструируется. Форма закрытая, дно приостренное, бока в верхней трети раздуты. Срез и внутренняя
сторона венчика не орнаментированы. Высота наплыва — 1,7 см, толщина — 1,1 см, ребро четкое,
приостренное. Толщина стенок — 0,7 см. В тесте — примесь талька и мелкотолченой дресвы. Орнамент
располагается горизонтальными зонами, точное количество которых неизвестно. Разделительными
поясками выступают двойные ряды наколов вытянутой формы. С уверенностью можно говорить, что
две основные зоны в верхней части сосуда и две в придонной оформлялись вписанными между рядами
горизонтальных прямых линий треугольниками. Общее число последних не реконструируется. Точно
можно сказать, что их более четырех. Все сохранившиеся треугольники заштрихованы одинаково и
различаются лишь направленностью вершин. В двух верхних зонах они сгруппированы особым образом.
Основаниями треугольники обращены друг к другу (между ними проходит разделительный поясок), а
вершины направлены в разные стороны. В результате каждая такая группа образует ромб. В нижней части
сосуда треугольники в разных зонах не стыкуются и всегда направлены вершинами вниз.
В жилище были найдены девять дополнительно обработанных фрагментов керамики (шесть
фрагментов от сосудов с прочерченным орнаментом, три — от сосудов полуденского типа). Пять из них
являются обломками пряслиц. Два фрагмента пряслиц сделаны на обломках сосудов с прочерченным
орнаментом. Оба имеют округлую форму. Один из них был найден на дне жилища и имеет размеры
0,6 х 4,0 х 1,4 см, отверстие не сохранилось (рис. 3 - 5). Второй фрагмент размерами 0,5 х 3,3 х 3,5 см
залегал в заполнении жилища (рис. 3 - 3). На обеих сторонах его было намечено отверстие. Данный
фрагмент можно с уверенностью соотнести с одним из сосудов в коллекции. Три других фрагмента
сделаны из стенок полуденских сосудов. Они также имеют округлую форму. Размеры одного из них
0,4-0,5 х 2,4 х 4,4 см (рис. 3-7). Орнамент представляет собой волнистые линии, прочерченные трехзубым
гребенчатым штампом. На обратной стороне обломка намечено отверстие, до конца не просверленное.
Второй фрагмент следов отверстия не имеет. Размеры его 0,5 х 3,2 х 3,5 см (рис. 3 - 8). Орнамент
представляет собой горизонтальный ряд отпечатков гребенки и волнистую линию, нанесенную с помощью
трехзубого гребенчатого штампа. Оба эти изделия также сделаны из обломков сосудов, с которыми их
уверенно можно соотнести. Еще один фрагмент не сохранил следов орнамента, но по тесту может быть
отнесен к керамике полуденского типа. Обломок имеет размеры 0,6 х 1,9 х 2,8 см (рис. 3 - 9).
В коллекции имеется изделие, представляющее собой фрагмент венчика сосуда с прочерченным
орнаментом (рис. 3 - 4). Размеры его 0,6 х 2,2 х 4,2 см. Фрагмент сохранил часть наплыва с внутренней
стороны. Обработка видна на месте среза — край венчика сглажен и залощен. Найден на дне жилища.
Оставшиеся три изделия также сохранились не полностью. Однако ясно, что они имели
подпрямоугольную форму. Орнамент всех трех представляет собой прочерченные линии. Два
70

Характеристика керамики поселения Евстюниха I
изделия сделаны из стенок сосудов с примесью талька в тесте, одно — с примесью дресвы. Один
из фрагментов имеет размеры 0,7 х 2,4 х 3,7 см (рис. 3 - 7). Найден в заполнении жилища. На нем
сохранился орнамент из двух горизонтальных волнистых и наклонных линий. Второй, размерами 0,5 х
2,4 х 3,0 см, орнаментирован только горизонтальными волнистыми линиями (рис. 3 - 2). Этот обломок
располагался на дне жилища. Третий фрагмент сделан из стенки сосуда с параллельными прямыми
горизонтальными линиями и имеет размеры 0,5 х 2,2 х 4,2 см (рис. 3-6). Как и предыдущий, был
найден на дне жилища. Все эти фрагменты также вполне соотносятся с имеющимися в коллекции
сосудами (первый — рис. 9-2, второй — рис. 16-3, третий — рис. 13-2).
На дне и в заполнении жилища, а также за его пределами были найдены 28 кусочков обожженной
глины. Двадцать из них имеют следы лепки (три — особенно хорошо выраженные), а два сохранили
отпечатки какого-то инструмента.
Кроме того, на памятнике была найдена глиняная фигурка птички-медведя, широко известная и
трактуемая как полиэйконическая скульптура23. Уже высказывалось предположение, что это могла быть
не единственная скульптура на памятнике24. Среди кусочков глины со следами лепки вполне могут
иметься фрагменты каких-либо фигурок.
Таким образом, анализ керамического материала с поселения Евстюниха I показал, что вопрос
об однослойности памятника не может быть решен однозначно. Мыс посещался в энеолите, в эпоху
бронзы, раннем железном веке и средневековье. Сооружение функционировало только в неолитическое
время. Расположение сосудов, относящихся к разным орнаментальным традициям (прочерченной и
гребенчатой) в рамках одного сооружения, на одних и тех же глубинах (в том числе и на дне), наводит
на мысль об одновременной эксплуатации жилища носителями обеих традиций.
Однако комплекс керамики с прочерченной орнаментацией находит самые близкие аналогии на других
памятниках, датируемых ранним неолитом: Уральские Зори II, Исетское Правобережное (жилище 1),
Ташково I (жилище 4, нижний слой). Радиоуглеродный анализ образца из первого жилища поселения
Исетское Правобережное дал раннюю дату (которая, правда, подвергается сомнению). Гребенчатая
керамика полуденского типа традиционно связывается с развитым и поздним этапами неолита.
На данный момент ответ на вопрос о соотношении прочерченной (евстюнихской) и гребенчатой
(полуденской) керамики остается открытым. Следует лишь отметить, что население, являющееся
носителем прочерченной орнаментальной традиции, пришло на данное место с уже сложившимися
навыками гончарного производства. Это особенно четко прослеживается в постоянстве форм сосудов
(разных размеров), отработанных приемах орнаментации и сложившихся орнаментальных схемах.
Сосуды остродонные, закрытой формы, с раздутыми в верхней трети боками. Основной примесью
в тесте являлся тальк, часто вместе с охрой. Внешняя и внутренняя поверхности сосудов тщательно
выровнены и заглажены. Стенки имеют толщину 0,5-0,7 см. Венчик в большинстве случаев наклонен
внутрь и лишь в некоторых—слегка отогнут наружу. Срез венчика прямой, плоский или слегка округлый,
часто оформлен наколами вытянутой формы, нанесенными с наклоном к поверхности. С внутренней
стороны венчика обязателен наплыв, особенно низко опущенный у больших сосудов. В среднем
его высота — 1,5-2,5 см. Часто наплыв орнаментирован волнистыми или прямыми прочерченными
линиями, реже — зигзагом. Вся внешняя поверхность сосудов покрыта плотным орнаментом, который
выстраивался горизонтальными зонами.
Процесс нанесения узоров подчинялся выработанной схеме: сначала оформлялись бордюрная зона
и разделительные пояса, затем происходило заполнение основных зон. Отмечено только два приема
нанесения орнамента: прочерчивание и накалывание. Для этого использовались инструменты типа
палочки, иногда расщепленной, а в редких случаях — гребенчатый штамп (только для оформления
бордюрной и разделительных зон).
Основными элементами орнамента выступают прямые и волнистые линии. Наиболее
распространенными схемами являются параллельные ряды таких линий. К характерным мотивам относятся
взаимопроникающие и разнозаштрихованные треугольники, которые образуют целые пояса и чаще всего
встречаются в верхней трети сосуда. Орнамент может состоять из чередующихся горизонтальных зон,
заполненных наклонными линиями, меняющими направление наклона в каждом поясе. Часто один
71

вопросы археологии Урала / выпуск 25	Герасименко А. А.
или два таких пояса покрывают верхнюю треть сосуда. Бордюрная и разделительные зоны оформлены
одним-двумя рядами наколов вытянутой (миндалевидной) формы, а в некоторых случаях — одним рядом
вертикальных оттисков гребенчатого штампа (шагающая гребенка исключена).
Описание керамического комплекса может стать лишь первым шагом на пути к пониманию характера
памятника в целом, поскольку нерешенными являются вопросы об особенностях каменного инвентаря
и соотношении его с имеющейся на памятнике керамикой, а также о характере самого сооружения
и «жертвенного холма», упоминаемого А. И. Россадович. 1 111	Старков В. Ф. Мезолит и неолит лесного Зауралья. - М., 1980; Ковалева В. I Неолит Среднего Зауралья:
Уч. пос. - Свердловск, 1989; Асташкин В. И. Орнаментальные традиции и некоторые проблемы культурной
эволюции в неолите Зауралья // Проблемы культурогенеза и культурное наследие. - СПб., 1993. Ч. 2; Волков Е. Н.
К проблеме периодизации неолита Среднего Зауралья // Вестник археологии, антропологии и этнографии. - Тюмень,
1999. - Вып. 2; Ковалева В. Т, Зырянова С. Ю. Неолитические культуры Среднего Зауралья: генезис, соотношение,
взаимодействие // Проблемы изучения неолита Западной Сибири. - Тюмень, 2001.
2	Ковалева В. Т, Зырянова С. Ю. Неолитические культуры Среднего Зауралья...; Косинская Л. Л. О некоторых
проблемах неолитоведения Урала и Западной Сибири // Северный археологический конгресс: Доклады. -
Екатеринбург-Ханты-Мансийск, 2002; Шорин А. Ф. О двух новых вариантах неолитической керамики козловского
и боборыкинского типа по материалам Кокшаровского холма // Проблемы изучения неолита Западной Сибири. -
Тюмень, 2001.
3	Чернецов В. Н. К вопросу о сложении уральского неолита // История, археология и этнография Средней Азии. -
М., 1968.-С. 41.
4	Старков В. Ф. Мезолит и неолит лесного Зауралья. - С. 19.
5	Бадер О. Н. Уральский неолит // МИА. - М., 1970. - № 166. - С. 159.
6	Чернецов В. Н. К вопросу о сложении уральского неолита. - С. 47.
7	Старков В. Ф. Мезолит и неолит лесного Зауралья. - С. 63, 80, 82.
8	Ковалева В. Т Неолит Среднего Зауралья. - С. 15; Ковалева В. Т, Зырянова С. Ю. Неолитические культуры
Среднего Зауралья... - С. 48.
9	Ковалева В. I Неолит Среднего Зауралья. - С. 16-17, 21.
10	Асташкин В. И. Орнаментальные традиции и некоторые проблемы культурной эволюции... - С. 59.
11	Шорин А. Ф. О двух новых вариантах неолитической керамики... - С. 159.
12	Сериков Ю. Б. Кокшаровско-Юрьинская торфяниковая стоянка в Среднем Зауралье // РА. - 1992. - № 4. -
С. 139; Чаиркина Н. М., Савченко С. Н., Сериков Ю. Б., Литвяк А. С. Археологические памятники Шигирского
торфяника. - Екатеринбург, 2001.
13	Ковалева В. Т, Зырянова С. Ю. Неолитические культуры Среднего Зауралья... - С. 47.
14	Волков Е. Н. К проблеме периодизации неолита Среднего Зауралья. - С. 11-12; Россадович А. И., Сериков Ю. Б.,
Старков В. Ф. Древнейшая скульптура лесного Зауралья // СА. - 1974. - № 4. - С. 188; Ковалева В. Т Неолит
Среднего Зауралья. - С. 25; Сериков Ю. Б. Уральские Зори II — однослойный неолитический памятник нового
типа // Неолитические памятники Урала. - Свердловск, 1991. - С. 45.
15	Россадович А. К, Сериков Ю. Б., Старков В. Ф. Древнейшая скульптура лесного Зауралья. - С. 185.
16	Старков В. Ф. Мезолит и неолит лесного Зауралья.
17	Материалы, полученные в результате этой разведки, см.: Россадович А. И., Сериков Ю. Б., Старков В. Ф.
Древнейшая скульптура лесного Зауралья.
18	Там же. - С. 185; Старков В. Ф. Мезолит и неолит лесного Зауралья. - С. 63.
19	Здесь и далее все сведения по описанию жилища и других объектов на памятнике приведены из: Россадович А. И.
Археологический отчет за 1975 год // Архив Нижнетагильского музея-заповедника. - Ф. 2. Оп. 2.
20	Россадович А. И. Итоги работ Нижнетагильской археологической экспедиции // VI Уральское археологическое
совещание: Тез. докл. - М., 1977.
21	Шорин А. Ф. О двух новых вариантах неолитической керамики...
22	Ковалева В. Т, Зырянова С. Ю. Неолитические культуры Среднего Зауралья... - С. 47.
23	Россадович А. И., Сериков Ю. Б., Старков В. Ф. Древнейшая скульптура лесного Зауралья. - С. 188;
Мошинская В. И. Древняя скульптура Урала и Западной Сибири. - М., 1976. - С. 33; Сериков Ю. Б. Произведения
первобытного искусства с восточного склона Урала // ВАУ. - Екатеринбург, 2002. - Вып. 24. - С. 134.
24	Россадович А. И., Сериков Ю. Б., Старков В. Ф. Древнейшая скульптура лесного Зауралья. - С. 189.
72

В. Т. Ковалева, С. Ю. Зырянова
ИСТОРИОГРАФИЯ И ОБЗОР ОСНОВНЫХ ПАМЯТНИКОВ
КОШКИНСКОЙ КУЛЬТУРЫ СРЕДНЕГО ЗАУРАЛЬЯ
Культура названа по эпонимному памятнику — стоянке Кошкино V (южная окраина д. Кошкино,
Белозерский р-н Курганской обл.). Прошло уже 45 лет со времени открытия этого памятника,
однако в атрибуции материала, в частности керамики, существуют разные, порой противоположные
точки зрения. Как правило, хронологическую и культурно-историческую позицию вновь открытых
археологических комплексов исследователи пытаются установить путем поиска аналогий в материалах
уже известных археологических культур. Эта позиция уточняется по мере накопления источников.
Высказанное Л. Я. Крижевской соображение относительно хронологической и культурной близости
древностей кошкинского и боборыкинского типа надолго укрепилось в среде уральских археологов.
В настоящее время по-прежнему дискутируется вопрос об атрибуции памятников кошкинского
типа— представляют ли они самостоятельную культуру или стадию в развитии боборыкинской.
При этом одни исследователи считают древности кошкинского типа более ранними, а другие относят
их к заключительной стадии боборыкинской культуры. Утверждение той или иной позиции нашло
отражение в нечеткости терминологии: наряду с керамикой «кошкинского типа», появилась керамика
«кошкинско-боборыкинского» или «боборыкинско-кошкинского» типа.
На наш взгляд, многие спорные вопросы могли бы быть сняты при двух основных условиях.
Во-первых, при объективной и по возможности полной публикации исходного материала, как в
описательной, так и графической форме. Археологическая графика обладает мощным информационным
потенциалом. Отсутствие в публикациях четких рисунков ведет к субъективному восприятию
материала. Кроме того, исследователь должен по возможности оперировать целыми предметами, а
не только их фрагментами, не дающими полной информации о той или иной категории находок. Во-
вторых, вновь исследуемые памятники кошкинской культуры необходимо анализировать с опорой на
материалы базовых однослойных поселений или многослойных, но с изолированными культурными
напластованиями. Недопустимо использование единичных фактов для широких обобщений, как и
специфики отдельного комплекса — для характеристики всей культуры.
Актуальность данной работы продиктована дефицитом обобщающих публикаций по проблемам
кошкинской культуры и усиливающейся тенденцией интерпретации керамики кошкинского типа без
обращения к тому материалу, на основании которого она была выделена. Когда ситуация начинает
заходить в тупик, необходимо вернуться к истокам и еще раз заострить внимание на специфических
признаках кошкинской посуды, которые, на наш взгляд, позволяют выделить ее не только в
самостоятельный тип, но и археологическую культуру.
Керамика кошкинского типа была выделена по раскопкам стоянки Кошкино V и поселений на
Андреевском озере близ Тюмени.
Стоянка Кошкино V расположена на первой надпойменной террасе левого берега реки Тобол.
Она открыта в 1962 году В. Юровской (В. Т. Ковалевой) и А. Ширяевым и в этом же году частично
исследована под руководством Л. Я. Крижевской раскопом площадью 25 кв. м. Памятник однослойный.
Культурный слой — супесь светло-серого цвета мощностью до 0,3 м — залегал сразу под дерном
толщиной до 0,15 м и содержал фрагменты керамики от 13-15 сосудов (рис. 1) и единичные изделия из
камня. Сосуды закрытые или прямостенные с округлым (рис. 1 - 4) или плоским дном (рис. 1 - 5-8).
Обращает на себя внимание различное оформление венчиков. Они приостренные с одной или с двух
сторон, с утолщением подтреугольной формы на внутренней стороне, с карнизом или воротничком
по внешнему краю сосудов. Орнамент выполнен путем прочерчивания заостренным стержнем или в
большинстве случаев — отступающей палочкой: протягиванием инструмента без отрыва от поверхности
с периодическим нажимом. На ряде сосудов встречаются пояса из неглубоких ямочных вдавлений.
Узор в виде горизонтальных поясов из прямых, наклонных и волнистых линий расположен в верхней
73

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Ковалева В. Т„ Зырянова С. Ю.
Рис. 1. Стоянка Кошкино V. Керамика (по Л. Я. Крижевскои)
74

Историография и обзор основных памятников кошкинской культуры...
и придонной частях сосуда. Один сосуд орнаментирован по всей внешней поверхности, включая дно,
горизонтальными поясами из прямых линий (рис. 1 - 4). Плоские днища тоже орнаментировались.
С внутренней стороны орнамент наносился по венчику в виде горизонтальной волнистой линии
(рис. 1 -10-13). Срез венчика некоторых сосудов оформлен насечками (рис. 1 - 12).
При атрибуции этого комплекса Л. Я. Крижевская оказалась в затруднительном положении. В то
время на Урале плоскодонная керамика с прочерченно-накольчатой техникой орнаментации была
известна только по раскопкам на поселении Боборыкино II. Исследователь пришла к заключению о
чрезвычайной близости керамики Кошкинской стоянки и боборыкинской — по сочетанию в комплексах
округлодонной и плоскодонной посуды, техники орнаментации. В то же время Л. Я. Крижевская
допускала более ранний возраст вновь открытой керамики по сравнению с боборыкинской, поскольку
видела в ней больше неолитоидных черт — отсутствовали деление на зоны и сложные геометрические
узоры. Тем не менее керамика Кошкинской стоянки была включена в боборыкинскую культуру и
датирована соответственно — энеолитом или ранней бронзой1.
С 1967 года начались планомерные исследования Уральской археологической экспедиции на южном
побережье Андреевского озера в 18 км к юго-востоку от Тюмени. Андреевские озера представляют собой
систему проточных озер, куда входят Большое и Малое Андреевские, Грязное, Песьянка, Батарлыга
и др., соединенные переймами (протоками) и представляющие собой остатки древнего русла реки
Пышмы. В ходе разведочных работ было установлено наличие культурных отложений разных эпох вдоль
всего южного берега Андреевского озера (далее - ЮАО), которое было разбито на условные участки
в зависимости от характера памятников - ЮАО-I, II, III и т. д., всего 24 участка. Поселения занимали
возвышенные площадки боровой террасы. Поверхность их была хорошо задернована. Ближе к кромке
берега находились поселения эпохи неолита, более поздние памятники удалены от воды на значительные
расстояния. Древности кошкинского типа исследовались на участках ЮАО-V, VI, XII, ХШ-А, XV и др.
На многослойном поселении ЮАО-V раскопки проводились под руководством В. Д. Викторовой
в 1967, 1969-1971 годах. Керамика, аналогичная керамике со стоянки Кошкино V, была выделена
типологически (рис. 2; 3). Сосуды имеют закрытую форму. Венчики приострены, часть их имеет
небольшой подтреугольный наплыв с внутренней стороны. Сохранился один фрагмент от сосуда
с плоским дном (рис. 3 - 9). Толщина стенок — 0,6-0,8 см.
Орнамент выполнен преимущественно в технике отступающей палочки и прочерчивания, а также
неглубокими ямочными вдавлениями. Срез венчика в большинстве случаев оформлен насечками.
В верхней части сосудов преобладают горизонтальные зоны из прямых и волнистых линий, единично -
зигзага или вертикальных отрезков. На одном сосуде горизонтальная зона из волнистых линий разбита
столбиком из двух параллельных прямых, выполненных ямочными наколами (рис. 2 - 3). Наиболее
интересной является композиция из разнонаправленных и частично пересекающихся прямых
и волнистых линий (рис. 2 - 7). С внутренней стороны орнамент нанесен по венчику в виде горизонтальной
волны или зигзага.
На стоянке ЮАО-VI, занимающей ровную площадку, удаленную на 100-120 м от современной линии
берега, культурный слой залегал равномерно и представлял собой супесь светло-коричневого цвета
мощностью до 0,3-0,4 м, содержащую культурные остатки разных времен. Раскопки производились в
1969 году под руководством В. Д. Викторовой, В. Ф. Генинга, В. Т. Юровской. Керамика кошкинского
типа встречалась на поселении неравномерно, локализуясь главным образом в раскопе 1 (рис. 4 - 1-2).
Сосуды больших размеров, диаметром по венчику от 20 до 30-40 см. Тесто рыхлое, в глине растительная
примесь. Толщина стенок сосудов — 0,5-1,0 см. Наружная поверхность тщательно заглажена. Стенки
сосудов прямые или слегка наклонены внутрь, венчики скошены с внутренней или с внешней стороны,
часть сосудов имеет небольшие подтреугольные наплывы с внутренней стороны венчика. Орнамент
выполнен в прочерченной или накольчатой технике, а также ямочными вдавлениями. Узор разрежен
и в большинстве случаев располагается только по верхней и придонной части сосудов. Основные
мотивы — горизонтальные прямые и волнистые линии. У одного сосуда наплыв на внутренней стороне
венчика орнаментирован горизонтальным пояском из волнистой линии и ямочных наколов в сочетании
с рельефными зооморфными головками (рис. 4 - 7). Изображение (медведя?) обращено внутрь
75

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Ковалева В. Т., Зырянова С. Ю.
76

Историография и обзор основных памятников кошкинской культуры
Рис. 3. Поселение ЮАО-V. Керамика
77

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Ковалева В. Т., Зырянова С. Ю.
Рис. 4. Керамика кошкинского типа. /, 2 - ЮАО-VI; 3-7- ЮАО-ХИ; 8- Карьер II
78

Историография и обзор основных памятников кошкинской культуры...
сосуда. Голова показана в виде налепного выступа, изображающего морду; глаза обозначены ямками,
а уши смоделированы защипами таким образом, что они несколько возвышаются над обрезом венчика,
придавая ему волнистый характер. Такие рельефные зооморфные головки, главным образом с внешней
стороны сосудов, найдены на неолитических памятниках горно-лесного Зауралья. В Притоболье это пока
единственный сосуд кошкинского типа с рельефным зооморфным изображением. Вместе с керамикой
обнаружен каменный инвентарь, представленный пластинами из серого и светло-серого кремня
с вторичной обработкой и без нее, скребками на отщепах, подтреугольным наконечником стрелы.
Керамика, аналогичная керамике Кошкинской стоянки, найдена и на других памятниках Андреевского
озера (рис. 4 - 3-8). Несмотря на отмеченное Л. Я. Крижевской сходство с керамикой боборыкинского
типа, она по всем основным признакам отличалась от последней. Сосуды боборыкинского типа
в основном плоскодонные, сложнопрофилированные, без наплывов и воротничков как с внутренней,
так и с внешней стороны, изготовлены из плотного теста. Обжиг посуды хороший, черепок плотный.
На внешних стенках некоторых сосудов сохранились следы покрытия охрой. Орнамент наносился
инструментом типа лопаточки глубоким прочерчиванием или нарезкой. Значительное место
в орнаментации боборыкинской керамики принадлежало неглубоким ямочным вдавлениям; техника
отступающей палочки использовалась в меньшей степени. Для орнаментации керамики боборыкинского
типа характерны развитой геометризм и сложная структура композиций.
Отмеченные различия позволили В. Т. Ковалевой и Н. В. Баранкину поставить вопрос о выделении
керамики кошкинского типа, предшествующей боборыкинской, но генетически с ней связанной2.
Авторы пришли к выводу о поздненеолитическом возрасте керамики кошкинского типа и ее местном
происхождении, а также формировании на ее основе боборыкинской культуры, которая в то время
считалась энеолитической. На атрибуцию керамики кошкинского типа с озера Андреевского большое
влияние оказала единственная до сих пор находка - фрагмент сосуда типично кошкинского типа, но
с рельефным зооморфным изображением с внутренней стороны (рис. 4 - 7). Подобные оформления
венчиков известны на неолитической посуде горно-лесного Зауралья3. Именно сосуд с рельефным
зооморфным налепом был одним из основных аргументов как в отношении неолитического возраста
керамики кошкинского типа, так и формировании ее на местной основе.
Дальнейшие раскопки на Андреевском озере, на участке XII, значительно пополнили источниковую
базу древностей кошкинского типа. В 1975 году В. Д. Викторова исследовала жилище подквадратной
формы размерами 8,3 х 8,0 м, глубиной котлована — 0,6-0,8 м (рис. 5). По периметру котлована, вдоль
северной и восточной стенок, зафиксирована канавка шириной 0,2 м, глубиной 0,10-0,15 м. Очаг
находился в центре, с небольшим отклонением к северу, и, по всей вероятности, был приподнят над
полом. Центральная часть жилища несколько углублена, по краю этого углубления зафиксированы
восемь ямок от столбов и неглубокие (0,1 м) канавки шириной 0,3-0,4 м. На дне котлована собрана
керамика кошкинского типа. Западная часть жилища перекрыта ямой овальной формы, в которой
найдены фрагменты сосуда боборыкинского типа4.
В 1977 году Н. В. Баранкин раскопал еще одно жилище на этом участке, в заполнении которого
находилась керамика кошкинского типа (рис. 6). Котлован жилища имел подпрямоугольную форму,
размеры — 9,6 х 7,2 м, глубину — 0,4-0,6 м. В центральной части котлована зафиксирован прокал от
очага диаметром 0,7 м, толщиной 0,15 м. Северо-восточная часть котлована углублена ниже уровня
пола на 0,1 м. В квадрате Д/2 отмечена канавка длиной 1,6 м, шириной 0,35 м, а в квадратах Е/3, Е/4
зафиксирована яма диаметром 0,92 м, глубиной 0,24 м. На дне ямы найдены фрагменты керамики
кошкинского типа. В центральной части жилища, на уровне пола, обнаружены остатки тлена от деревянной
конструкции размерами 1,2 х 1,2 м, в заполнении которой выше уровня пола жилища сохранились следы
прокала диаметром 0,75 м. По мнению Н. В. Баранкина, это могли быть остатки очага, приподнятого
над уровнем пола. Рядом с очагом находилась яма диаметром 0,8 м, заполненная зольным слоем, стенки
ее были укреплены деревянными плахами. На дне ямы проступали грунтовые воды. Ниже уровня
пола обозначилась канавка, проходившая вдоль стен жилища. На некоторых участках в ее заполнении
сохранились остатки дерева. В жилище найдены фрагменты керамики кошкинского типа от 24 сосудов, а
также каменные изделия (24 экз.), в том числе два сломанных наконечника стрел на пластинах, концевой
79

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Ковалева В. Т„ Зырянова С. Ю.
Профиль бровки по линии Д (вид с запада)
]- очертания жилища на уровне -160 см
|— —|- очертания жилища на уровне -180-200 см
|Хх*1 ■ Угли
|УуУ| - прокал
Ш - шлифовальная плита
| ф |-ямка от столба
|Г г Г|- гумус
|с с с[- супесь оранжевого цвета
|^^|- супесь коричневого цвета
|/^^|- светло-коричневая супесь
- светлая супесь
11111 Н-серо-коричневая супесь
$$$&- темно-коричневая супесь
Рис. 5. Посление ЮАО-ХН. План и профиль жилища (по В. Д. Викторовой)
80

Историография и обзор основных памятников кошкинской культуры...
А	Б	В	Г	Д	Е
ва -дерн II	1 - светло-серая супесь
Ш - темно-серая супесь
- черная супесь с углем
-	пестроцвет
|| 11 11 - темно-коричневая супесь
□□ - ямка от столба
-	дерево
Рис. 6. Поселение ЮАО-ХН. План и профиль жилища (по Н. В. Баранкину)
81

вопросы археологии Урала / выпуск 25	Ковалева В. Т., Зырянова С. Ю.
Рис. 7. Поселение ЮАО-XIL Керамика
82

Историография и обзор основных памятников кошкинской культуры...
скребок и скребок на отщепе, пластина с односторонней приостряющей ретушью, ретушер на пластине,
миниатюрное тесло, пластины без ретуши5. Рядом с жилищем находилась яма размерами 1,57 х 0,80 м,
глубиной 0,3 м, в заполнении которой тоже была обнаружена керамика кошкинского типа.
В те же годы раскопки на ЮАО-ХН проводились под руководством Н. А. Алексашенко. Исследовано
подквадратное жилище размерами 11,5 х 11,0 м, глубиной котлована 0,35-0,50 м. У южной границы
жилища зафиксирована канавка шириной 0,15-0,25 м, глубиной 0,35 м; в южной стенке находился
коридорообразный выход шириной 0,8 м. В центре жилища зафиксирована яма размерами 2,6 х 2,0 м,
глубиной 0,7 м, заполненная черной углистой супесью. Сверху яма частично перекрыта линзой глины
толщиной 0,4 м. Находки в жилище немногочисленны и представлены несколькими каменными
изделиями и фрагментами керамики кошкинского типа6.
Еще одно жилище с керамикой кошкинского типа было исследовано частично. Оно тоже имело
подпрямоугольную форму, размеры — 7,8 х 6,2 м и было углублено в материк до 0,6 м. На полу жилища
зафиксированы канавки шириной 0,4-0,6 м, глубиной 0,15-0,20 м. По периметру постройки выявлены
ямки от столбовой конструкции. В заполнении жилища находилась керамика кошкинского типа (рис. 7).
Таким образом, раскопками на ЮАО-ХН выявлен тип жилища, который исследователи соотнесли
с керамикой кошкинского типа. Вполне возможно, исследованные жилища относились к одному
поселению, поскольку они находились на расстоянии 6-10 м друг от друга и в заполнении их находилась
однотипная керамика. Жилища подпрямоугольные, площадью от 50 до 120 кв. м, углубленные в
материк на 0,5-0,8 м. Очаги устраивались в центральной части домов и были несколько приподняты
над полом. Особенность жилищ кошкинского типа — наличие канавок и ям в полу. Следует отметить
зафиксированное В. Д. Викторовой перекрытие одного из кошкинских жилищ ямой, содержащей
керамику боборыкинского типа.
Ареал древностей кошкинского типа был расширен стационарными и разведочными работами в
Нижнем Притоболье. Керамика кошкинского типа найдена на поселениях Лисья гора в 8 км к юго-западу
от Кургана, в пойме Тобола (рис. 8 - 7), Ново-Шадрино I (Упоровский р-н Тюменской обл.) (рис. 8 - 2),
Убаган I и III (Притобольский р-н Курганской обл.), Охотино (Белозерский р-н Курганской обл.).
Накопление материалов и расширение ареала древностей кошкинского типа до Казахстана
послужили основанием для выделения самостоятельной группы памятников — кошкинской.
Однако вопрос о ее генезисе на основе зауральского неолита вступал в противоречие с имеющимися
данными. Так, керамика кошкинского типа имеет выразительные параллели в керамике Восточного
Прикаспия — культуре Бекбеке, а также в посуде северных районов Прикаспия. Сходство комплексов
керамики отдаленных районов привело исследователей к постановке проблемы миграции в Нижнее
Притоболье населения из юго-западных районов Восточный Европы7. Попытку В. Т. Ковалевой связать
происхождение древностей кошкинского и сосновоостровского типа с развитием полуденской стадии
зауральского неолита надо признать неудачной8. Во-первых, в комплексах керамики кошкинского
типа неизвестны даже единичные фрагменты с гребенчатым орнаментом. В этой связи практически
невозможно объяснить переход от гребенчатой (гребенчато-струйчатой) техники орнаментации к
прочерченно-накольчатой. Во-вторых, плоскодонность, как и разнообразное оформление венчика,
свойственны только посуде кошкинского типа, но не сосновоостровского.
Логичнее было бы предположить хронологическую близость памятников кошкинского и козловского
типов, поскольку на кошкинской посуде единично встречается мотив из вертикальных лесенок,
выполненных ямочными вдавлениями (рис. 2 - 5), столь характерных для посуды козловской культуры.
Эти факты, скорее всего, отражают контакты различных групп населения. Кроме того, отмеченные
типы керамики сближает отсутствие в орнаментации гребенчатой техники, наличие наплывов на
внутренней стороне венчика. Вполне возможно, сходство этих признаков свидетельствует о каких-то
общих корнях козловской и кошкинской культур или разных миграционных потоках из южных областей
с негребенчатой орнаментальной традицией.
Проблема соотношения древностей кошкинского и боборыкинского типа была рассмотрена в связи
с раскопками В. Т. Ковалевой и Н. В. Баранкина на поселении ЮАО-XV, произведенными в 1976-1977
годах. Раскопом 1 исследованы остатки трех жилищ кошкинской группы (№ 1, 2, 4), а также жилище 3
83

вопросы археологии Урала / выпуск 25						 Ковалева В. Т., Зырянова С. Ю.
7
84
Рис. 8. Керамика кошкинского типа.
I - Лисья гора {по Т. М. Потемкиной); 2 - Ново-Шадрино I (по Н. К. Стефановой);
3-5 - Кокшаровско-Юрьинская стоянка; 6 - Полуденка I; 7-9 - Кокшарово VII {по В. А. Арефьеву)

Историография и обзор основных памятников кошкинской культуры...
ш
120 см
Рис. 9. Поселение ЮАО-XV, раскоп 1. План и профили жилищ.
1 - дерн; 2 - светло-серая супесь; 3 - черная супесь; 4 - серая супесь; 5 - прокал; 6 - уголь; 7 - материк
85

ВОПРОСЫ археологии Урала / выпуск 25	Ковалева В. Т., Зырянова С. Ю.
боборыкинской культуры (рис. 9). При сооружении последнего была разрушена часть более раннего
жилища 2 с керамикой и каменным инвентарем кошкинского типа.
Раскопом 2 на этом же участке исследовалось еще одно жилище (№ 5), в котором собрана керамика
боборыкинского типа, аналогичная керамике из жилища 3.
Сооружения, относящиеся к кошкинской группе, находились на расстоянии 2-3 м друг от друга и
составляли одно поселение. Все жилища ориентированы углами по сторонам света. Жилища 1 и 2
исследованы частично. Полностью раскопано жилище 4. Все они подпрямоугольные, углублены в материк
на 0,5-0,8 м. Жилище 4 имело площадь 38,4 кв. м (6,4 х 6,0 м). С юго-восточной стороны находился
коридорообразный выход размерами 2,8 х 0,8 м. На полу зафиксированы два пятна прокала (в западной и
восточной частях сооружения), возможно, представляющих остатки очагов. Внутри жилища, по периметру,
сохранилась канавка, углубленная в пол на 0,1-0,2 м. В канавке зафиксированы ямки от столбов.
Керамика представлена округлодонными сосудами преимущественно больших размеров, диаметром
по венчику от 20 до 40 см; часть сосудов имела диаметр 10-15 см. Сосуды с плоским дном единичны (рис.
10; 11). Венчики округлые, скошенные внутрь, с подтреугольными наплывами с внутренней стороны, а
также воротничком — с внешней. Орнамент на посуде выполнен в отступающе-накольчатой (74% всех
сосудов) и прочерченной (26%) технике. Для этого комплекса характерны довольно сложные композиции
из вертикальных столбиков (рис. 10-7, 4), взаимопроникающих треугольных зон (рис. 11-4-5).
Особый интерес представляет сосуд с изображением деревьев в нормальном и перевернутом виде, при
этом стоящая рядом пара деревьев с общими ветвями разделена вертикальными столбиками из двух
волнистых параллельных линий, которыми обозначены стволы (рис. 10-5).
Итак, раскопками на поселении ЮАО-XV прослежено компактное расположение жилищ кошкинской
группы, получены обособленные комплексы как кошкинского (жил. 4), так и боборыкинского типов
(жил. 5); при этом зафиксировано перекрытие кошкинского жилища боборыкинским, что являлось еще
одним свидетельством о более раннем возрасте древностей кошкинского типа.
Привлекая данные по типологии керамики и каменного инвентаря, сравнивая состав формовочных
масс для изготовления посуды кошкинского и боборыкинского типов на поселении ЮАО-XV,
исследователи пришли к выводу о генетическом родстве этих культурных образований9. К сожалению,
В. Т. Ковалева и Н. В. Варанкин, как и Л. Я. Крижевская, акцентировали внимание на признаках сходства,
в то время как этнокультурная специфика нередко проявляется через особенное и даже единичное.
Важным шагом в изучении неолита Среднего Зауралья стал вывод о неолитическом возрасте
боборыкинкой культуры10. Этому предшествовало исследование многослойного поселения Ташково I
на реке Исеть в Курганской области. На этом памятнике боборыкинское жилище было перекрыто
мощным слоем с древностями шапкульской культуры, включающими наконечники кельтеминарского
типа, каплевидные подвески, медный нож. Для боборыкинского комплекса была получена абсолютная
дата— 5490 ± 60 л. н. (ЛЕ-1535), соответственно удревнялись и комплексы кошкинского типа. Этот
вывод вызвал сопротивление в среде ведущих археологов.
Подводя итоги 40-летнего изучения каменного века на Урале, Л. Я. Крижевская решительно
высказалась за сохранение прежней атрибуции боборыкинской культуры как энеолитической, в пределах
III тыс. до н. э.11 Во внимание не были приняты ни стратиграфия, ни абсолютный возраст боборыкинского
комплекса, ни даже явно архаичный облик каменного инвентаря, отмеченный еще К. В. Сальниковым.
Значительный вклад в изучение кошкинской культуры внесли тагильские археологи В. А. Арефьев
и Ю. Б. Сериков. На ряде известных поселений горно-лесного Зауралья — Кокшаровско-Юрьинской
торфяниковой стоянке, Кокшарово VII, Полуденке I и др. — ими были типологически выделены комплексы
с прочерченно-накольчатым орнаментом на керамике, близкие кошкинским в Притоболье (рис. 8-3- 9),
высказано мнение о возможности их удревнения12. При исследовании торфяниковой Кокшаровско-
Юрьинской стоянки для керамики кошкинского типа была получена абсолютная дата — 6470 ± 80 л. н.
(ЛЕ-2060), то есть середина V тыс. до н. э. Слой, из которого было взято дерево для радиоуглеродного
анализа, содержал керамику только кошкинского типа и залегал выше мезолитического13.
Для атрибуции памятников кошкинского типа наибольшее значение имели раскопки на поселении
Ташково III (Каргапольский р-н Курганской обл.), открытого и исследованного под руководством
86

Историография и обзор основных памятников кошкинской культуры...
Рис. 10. Поселение ЮАО-XV, раскоп 1. Керамика {по В. Т Ковалевой, Н. В. Баранкину)
87

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Ковалева В. Т„ Зырянова С. Ю.
Рис. 11. Поселение ЮАО-XV, раскоп 1. Керамика (по В. Т. Ковалевой, Н. В. Баранкину)
88

Историография и обзор основных памятников кошкинской культуры...
В. Т. Ковалевой и Н. В. Баранкина в 1987-1988 годах. Поселение занимает возвышенный участок боровой
террасы правого берега реки Исеть, в 230 м от современной поймы. Исследовано жилище глубиной до
1,6 м, на дне которого найдены керамика и каменный инвентарь только кошкинского типа (рис. 12-15).
По форме сосудов, оформлению венчиков, технике орнаментации, основным мотивам посуда поселения
Ташково III практически ничем не отличается от комплексов керамики кошкинского типа с известных
поселений Нижнего Притоболья. Однако наличие целых и реконструированных сосудов позволяет
привести дополнительную информацию об их форме. Прежде всего, относительно днищ сосудов: они
округлые или плоские; при этом обращает на себя внимание отсутствие сосудов с приостренными или
коническими днищами, как и сосудов удлиненных пропорций.
Сосуды кошкинского типа в основном приземистые. Их высота на одну четверть или треть меньше
диаметра по венчику или наибольшего диаметра по тулову. Следует отметить сосуд с низко опущенным
(до 2-3 см) воротничком (рис. 13-2).
Большинство сосудов орнаментированы только под венчиком — горизонтальными поясами из прямых
и волнистых линий (рис. 13-5). Встречаются полностью орнаментированные сосуды (рис. 12-9)
и сосуды без орнамента (рис. 12 -1, 5; 13 - 6). В комплексе присутствуют несколько оригинальных и даже
уникальных сосудов. Это фрагмент стенки сосуда с объемными антропоморфными личинами. Ямочными
углублениями переданы глаза и рот (рис. 14-2). На одном сосуде (диаметром по венчику 20 см при
максимальном диаметре по тулову 26 см и высоте 18 см) орнаментальная композиция в верхней половине
состояла из восьми изображений деревьев, замыкающихся в круг. Сверху она ограничена сдвоенной
волнистой линией, а снизу — аналогичным пояском из трех параллельных линий. Стволы обозначены
двумя волнистыми параллельными линиями; ветви — в виде наклонных волнистых параллельных
линий, в одном случае направленных вниз, а в другом — вверх, при этом ветви левой стороны одного
дерева одновременно являются ветвями правой стороны другого. Стволы и ветви, переданные в виде
извивающихся струй, ассоциируются с потоками воды или реки. Повторяемостью сюжета в круговой
композиции с чередованием деревьев с ветвями вниз и вверх может быть передана идея круговорота
жизни, периодичности природных циклов и т. д.
Форма сосуда и композиция орнамента реконструированы по сохранившимся фрагментам
А. В. Осинцевым14. На другом сосуде, диаметром 17 см, от горизонтального пояса у венчика сверху вниз
опускаются вертикальные столбики из двух параллельных линий, которые, по-видимому, сходились на
дне округлодонного сосуда (дно не сохранилось) (рис. 15-2). От них в верхней половине сосуда по
обе стороны отходят наклонные линии, соединяющиеся с горизонтальным поясом у венчика. В этом
сюжете легко угадываются довольно реалистичные изображения деревьев со стволами и треугольной
кроной. Всего деревьев шесть. Два рядом стоящих дерева отличаются тем, что одно из них имеет
по семь ветвей с двух сторон и семь ямочных вдавлений внутри ствола, а другое — семь ветвей
с правой стороны и восемь с левой; внутри этого ствола находятся восемь ямочных вдавлений.
Интерпретация этих сюжетов дана в статье В. Т. Ковалевой и А. В. Осинцева14. Сохранился целый сосуд
с орнаментом из узкого горизонтального пояса под венчиком, от которого через равные промежутки
сверху вниз спускаются наклонные (слева направо) короткие отрезки из сдвоенных прямых линий,
вероятно, передающих потоки воды (рис. 13-4).
Абсолютная дата, полученная из очажного слоя кошкинского жилища поселения Ташково III —
6380 ± 120 л. н. (ЛЕ^1344). Жилище было перекрыто слоем, содержащим керамику боборыкинского типа.
Ранненеолитический возраст древностей кошкинского типа был подтвержден также абсолютной датой из
жилищного комплекса поселения Исток IV — 6620 ± 260 л. н. (ЛЕ-2998)15.
Таким образом, к концу 1980-х годов было исследовано раскопками более 20 памятников с древностями
кошкинского типа. Анализ керамики этого типа позволяет выделить признаки, имеющие стадиальный
характер:
-	закрытые и прямостенные остродонные или округлодонные сосуды с линейно-волнистым
орнаментом, выполненным в прочерченно-накольчатой технике.
К этнокультурным признакам следует отнести:
-	наличие сосудов с плоским дном;
89

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Ковалева В. Т., Зырянова С. Ю.
Рис. 12. Поселение Ташково III. Керамика кошкинского типа
90

Историография и обзор основных памятников кошкинской культуры
Рис. 13. Поселение Ташково III. Керамика кошкинского типа
91

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Ковалева В. Т., Зырянова С. Ю.
Рис. 14. Поселение Ташково III. Керамика кошкинского типа
92

Историография и обзор основных памятников кошкинской культуры...
2
xT'V
/
\ Чч\Ж ^ ' S *
vs I
I »
I I
i \
и
11
•I
«я
с££3=5=5:еззс5)
(ПЗЗЛСО
Рис. 15. Поселение Ташково III. Керамика кошкинского типа
93

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Ковалева В. Т., Зырянова С. Ю.
-	разнообразную форму венчиков, в том числе: с воротничком или карнизом как с внешней, так и
с внутренней стороны;
-частичную орнаментацию внешней поверхности; при сплошной орнаментации узор в большинстве
случаев разрежен;
-	наличие сосудов без орнамента или с одним пояском из волнистых и прямых линий по верхнему
краю;
-	сочетание горизонтальной и вертикальной зональности;
-	орнаментацию внутренней поверхности, иногда спускающуюся до дна.
Облик каменного инвентаря на поселениях не менее архаичен, чем керамика. Характерны
пластинчатая индустрия, ограниченное использование ретуши — по одной, реже двум граням;
значительное количество в комплексах медиальных частей пластин, ранних типов орудий, единично —
трапеций16.
Опираясь, прежде всего, на типологические характеристики комплексов, В. Т. Ковалева объединила
памятники кошкинского типа в самостоятельную культуру раннего неолита Зауралья, которая
сосуществовала с козловской с середины - второй половины V тыс. до н. э. В отношении генезиса
кошкинской культуры высказывалось предположение о формировании ее на основе местного мезолита
при инфильтрации населения южных культур типа Джангар17.
В обобщающей работе по неолиту Среднего Зауралья В. Т. Ковалева предложила двухстадийную
схему развития неолитических культур с двумя линиями развития: аборигенной, представленной
козловской и полуденской культурами, и мигрировавшей, представленной кошкинской и боборыкинской
культурами. Основу этой концепции составляет идея о параллельном развитии разнокультурных
и разноэтничных традиций, отражающих сложность этнических, исторических и миграционных
процессов18. Представление о единой «восточноуральской культуре» для неолита Среднего Зауралья
стало неприемлемым, поскольку под этим названием подразумевались не только единая территория, но
и этнокультурное и даже языковое единство.
Выделение самостоятельных культур для раннего и позднего этапов в большей степени соответствует
археологическим реалиям. Значительное место в новой концепции уделялось миграциям. Приток нового
населения в Зауралье происходил, по всей вероятности, из районов Северного Прикаспия. Эта схема
в настоящее время принята большинством исследователей, но не всеми. Оппонентами этой концепции
выступают в основном тюменские археологи. В конце 1980-х годов В. А. Зах высказал мнение
о формировании кошкинской культуры в результате взаимодействия пришлого (боборыкинская
культура) и местного зауральского (полуденская культура) населения19. Позднее В. А. Зах пришел
к заключению о формировании в раннем неолите Зауралья общности с гребенчатой орнаментальной
традицией— сосновоостровской. Затем, в результате миграции с юга населения с прочерченно-
накольчатой орнаментальной традицией, сформировалась боборыкинская культура. Кошкинская культура,
как и полуденская, формируется, по В. А. Заху, при взаимодействии сосновоостровской и боборыкинской
культур20.
Наряду с переходящим из публикации в публикацию и создающим впечатление доказанной гипотезы
мнением о хронологическом приоритете древностей боборыкинского типа по отношению к кошкинским,
козловским и полуденским, В. А. Зах пришел к заключению о несоответствии схемы развития
зауральского неолита вновь накопленным фактам. Эта схема, по мнению автора, «не дает ответа на вопрос
о соотношении прочерченно-отступающих и гребенчатых, отступающе-прочерченных и гребенчато¬
ямочных комплексов»21.
Вопрос о соотношении названных орнаментальных традиций В. А. Зах считает ключевым для понимания
генезиса западносибирского (Приишимье) неолита. Совершенно очевидна мнимость значимости этой
проблемы. Во-первых, гребенчато-ямочная орнаментальная традиция (по М. Ф. Косареву) формируется
в Тоболо-Иртышском междуречье в конце неолита - энеолите и продолжается в раннем бронзовом веке22.
На территории Среднего Зауралья комплексы керамики с этой орнаментальной традицией отсутствуют.
Поселения с ямочно-гребенчатой орнаментацией керамики (андреевская культура) относятся к энеолиту
Нижнего Притоболья и не имеют генетических корней в неолите Зауралья и Западной Сибири. Памятники
94

Историография и обзор основных памятников кошкинской культуры...
шдреевского типа появились в результате миграции населения из лесной зоны Восточной Европы23. Эта
гонка зрения находит поддержку среди авторитетных исследователей24.
Во-вторых, утверждение о формировании в Среднем Зауралье гребенчатой (сосновоостровской, по
В. А. Заху) традиции раньше или одновременно с боборыкинской (прочерченно-отступающей) не имеет
серьезных оснований. Автор связывает зарождение гончарства в Зауралье с миграцией населения из юго-
западных районов, в частности, населения боборыкинской культуры25. В этой ситуации непонятно, каким
образом сформировалась гребенчатая традиция. В культурах южного неолита она появляется довольно
поздно. В. А. Зах приводит абсолютные даты (без лабораторных индексов) для зауральских комплексов
с гребенчатой (9140 ± 60 л. н.) и прочерченно-отступающей (7701 ± 120 л. н.) орнаментальными
традициями, которые не вызывают большого доверия, поскольку являются более ранними, чем самые
древние керамические комплексы степных и лесостепных регионов Восточной Европы26.
Для подтверждения изначальности гребенчатых комплексов в Зауралье В. А. Зах приводит данные
стратиграфии многослойного поселения «VIII пункт» на Андреевском озере. Один из авторов раскопок
И. В. Усачева выделила четыре основных стратиграфических и хронологических комплекса на этом
памятнике: самый ранний — полуденский, который она называет и сумпаньинским; выше залегал
слой с керамикой сосновоостровского типа (II комплекс), который был перекрыт боборыкинским (III
комплекс). К позднему, IV комплексу И. В. Усачева отнесла керамику как раннего облика, так и более
позднюю и назвала его полуденским раннеэнеолитическим. В то же время И. В. Усачева отметила
отсутствие каких-либо свидетельств ранненеолитического возраста боборыкинского комплекса, а
залегание его выше полуденского и сосновоостровского как раз и соответствует общему представлению
о стадиях зауральского неолита27.
У некоторых археологов сложилось мнение о том, что кошкинская керамика всегда встречается
в составе боборыкинских комплексов, тогда как на многих поселениях, в том числе Ташково I, «VIII
пункт», Ук VI, Пикушка I, Усть-Суерка 4, Юргаркуль IV и др., она отсутствует. Новые открытия в
Курганской области (раскопки 1999 г. С. Н. Шиловым поселения Пикушка I) позволили получить
исключительно «чистый» боборыкинский комплекс28.
Свою «концепцию» неолита Среднего Зауралья предлагает Е. Н. Волков. По его мнению, выделение
в рамках раннего неолита двух культур — козловской и кошкинской — «не решает многих вопросов».
Он отмечает отсутствие стратиграфических свидетельств, указывающих на синхронное бытование
козловских и кошкинских объектов. Следует заметить, что такие свидетельства есть — на Кокшаровском
холме эти типы керамики залегают на одном уровне. Кроме того, подобных стратиграфических
свидетельств могло и не быть, поскольку речь идет о параллельных линиях развития. В заключение
своих размышлений автор резюмирует: «Вероятно, членение неолита на две фазы — раннюю
и позднюю — сохранится. К первой будут отнесены памятники козловской культуры, вторая включит
кошкинские, боборыкинские, полуденские и сосновоостровские»30.
Е. Н. Волков не разъясняет, какая же из проблем зауральского неолита будет решена «включением»
без всяких на то оснований древностей кошкинского типа в позднюю фазу.
Обратим внимание, что раскопки на Кокшаровском холме (Верхнесалдинский р-н Свердловской
обл.) под руководством А. Ф. Шорина еще раз подтвердили вывод В. Т. Ковалевой о раннем возрасте
кошкинских древностей. В разных горизонтах холма залегают практически все известные типы
неолитической керамики, при этом в основании памятника — керамика кошкинского, козловского
и боборыкинского типов. Все комплексы с гребенчатой орнаментацией располагаются выше.
Предварительный вывод, предложенный А. Ф. Шориным по раскопкам 1995 года: на раннем
этапе неолита кошкинский тип керамики сосуществовал с козловским (кокшаровско-юрьинским,
по А. Ф. Шорину) и боборыкинским. В более поздних горизонтах керамика кошкинского типа не
встречена29.
Наиболее значительным событием в изучении кошкинской культуры в 90-е годы XX столетия стали
раскопки на поселении ЮАО-ХШ, расположенном на самом краю ровной, несколько наклоненной
в сторону озера площадке боровой террасы, возвышающейся на 4,0-4,5 м относительно современного
уровня воды. Исследования проводились в 1990-1995 годах под руководством О. В. Рыжковой. Основным
95

вопросы археологии Урала / выпуск 25	Ковалева В. Т., Зырянова С. Ю.
объектом исследования было поселение с кольцевой планировкой ташковской культуры бронзового
века. В ходе раскопок были обнаружены напластования, относящиеся к неолиту и энеолиту, которые
были зафиксированы в северной части поселения. В связи с исключительно интересным материалом,
относящимся к кошкинской и андреевской культурам, раскоп был продолжен за пределами кольца
домов на участке, непосредственно примыкающем к озеру. Культурный слой, связанный с поселением
ташковской культуры, перекрывал более ранние напластования, которые были выделены в отдельный
памятник — ЮАО-ХШ-А.
На поселении не удалось зафиксировать каких-либо сооружений, связанных с находками кошкинской
культуры, однако выделить материал, относящийся к ней, не составило какого-либо труда, поскольку
древности ташковского, андреевского и кошкинского типа несопоставимы по основным признакам.
Выделено более 100 сосудов кошкинского типа, которые, с одной стороны, дают богатейший
фактический материал, свидетельствующий о гомогенности орнаментальной традиции населения
кошкинской культуры, а с другой — позволяют увидеть разнообразное проявление этой традиции.
Форма большей части сосудов типична для кошкинских комплексов (рис. 16 -7; 17 - 5; 18 - 2).
Днища в большинстве своем округлые, но встречаются и плоские (рис. 20). Кроме того, на поселении
найдены открытые или закрытые чаши (рис. 16-2; 19 - 4-5). Не будем описывать все формы венчиков:
они представлены на рисунках 16-17; 21-24. У ряда сосудов край венчика волнистый, с выступами и в
виде арки (рис. 21; 22 - 3, 5). Орнамент выполнен в технике отступающей палочки или прочерчиванием
инструментом с округлым, заостренным или плоским (типа лопаточки) рабочим краем. Достаточно редко
встречаются сосуды с орнаментом, выполненным палочкой с расщепленным концом (рис. 22 - 4). Узор
чаще всего расположен в верхней половине сосудов, но нередки и сосуды с орнаментом по всей внешней
поверхности (рис. 17-5; 18-2; 19 -7,5). Значительная часть сосудов на поселении — без орнамента
или с узким пояском из прямых и волнистых линий (рис. 25; 26). У нескольких сосудов орнамент нанесен
по всей внутренней поверхности. На одном из них сразу под венчиком расположен поясок из четырех
волнистых линий, от которого через равные расстояния опущены четыре вертикальные зоны из трех
параллельных волнистых линий, сходящихся у дна (рис. 16-5). У двух чаш внутренняя поверхность
декорирована вертикальными отрезками (рис. 19-7, 5). Следует отметить группировку насечек, а также
прямых коротких линий по срезу венчика или на стенках сосудов — по три, четыре, шесть (рис. 23).
На поселении найдено несколько фрагментов от сосудов, по форме, примесям, оформлению
венчика и технике нанесения орнамента — типично кошкинских, но по композиции — сопоставимых с
керамикой козловской культуры (рис. 27), что может свидетельствовать о контактах и взаимодействии
населения этих культур.
Отметим еще одну интересную находку, обнаруженную вместе с керамикой кошкинского типа, —
головку из глины с прямым выступающим носом; глаза и рот показаны ямочными наколами. На
затылочной стороне тоже нанесены неглубокие ямочные наколы, возможно, обозначающие головной
убор (рис. 19-2).
Публикуемая нами керамика, надеемся, снимет вопрос об отсутствии диагностических признаков
для керамики кошкинского типа, как и проблему типологической нерасчлененности неолитической
керамики Среднего Зауралья.
В последние годы появились работы, в которых авторы выделяют «кошкинско-боборыкинские»
древности или керамику «боборыкинско-кошкинского» типа31. Т. Н. Собольникова зафиксировала
совместное залегание керамики кошкинского и боборыкинского типов в заполнении жилища на
поселении Канда в бассейне реки Конды, что послужило основанием для вывода о появлении
новых (гибридных) вариантов кошкинско-боборыкинских древностей32. И. Г. Глушковым выделена
полуденско-кошкинская группа, которая появилась в результате взаимодействия орнаментальных
традиций пришлого боборыкинского населения и населения полуденской культуры33.
Постановка проблемы типологической нерасчлененяемости керамики кошкинского, боборыкинского
и полуденского типов более чем некорректна, а совместное их залегание на многослойных памятниках
или за пределами основного ареала вполне объяснимо. Смешение орнаментальных традиций
основных зауральских культур за пределами Среднего Зауралья отражает процесс расселения,
96

Историография и обзор основных памятников кошкинской культуры...
97

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Ковалева В. Т., Зырянова С. Ю.
№
Рис. 17. Поселение ЮАО-ХШ-А. Керамика
98

Историография и обзор основных памятников кошкинской культуры...
99

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Ковалева В. Т., Зырянова С. Ю
Рис. 19. Поселение ЮАО-ХШ-А. 1, 3-5 - керамика; 2 - глиняная антропоморфная скульптура
100

Историография и обзор основных памятников кошкинской культуры...
Рис. 20. Поселение ЮАО-ХШ-А. Керамика
101

Историография и обзор основных памятников кошкинской культуры.
Рис. 22. Поселение ЮАО-ХШ-А. Керамика
юз

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Ковалева В. Т., Зырянова С. Ю.
пн пм.—ил тгт
Рис. 23. Поселение ЮАО-ХШ-А. Керамика
104

Историография и обзор основных памятников кошкинской культуры...
Рис. 24. Поселение ЮАО-ХШ-А. Керамика
105

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Ковалева В. Т., Зырянова С. Ю.
106

Историография и обзор основных памятников кошкинской культуры...
Рис. 26. Поселение ЮАО-ХШ-А. Керамика
107

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Ковалева В. Т., Зырянова С. Ю
Рис. 27. Поселение ЮАО-ХШ-А. Керамика
108

Историография и обзор основных памятников кошкинской культуры...
миграции зауральского населения в северные и восточные регионы, судьбы как аборигенного, так и
мигрировавшего населения, но не локальные или хронологические варианты этих культур.
В связи с рассметриваемой проблемой более пристального внимания заслуживают исследования
в степной зоне Восточной Европы. Раскопанные поселения (Варфоломеевская стоянка в центральной
части Волго-Уральского междуречья, стоянка Орловка близ Волгограда и др.) позволили выявить
эволюцию техники нанесения орнамента в последовательности: прочерк - накол - гребенка34. Подобная
тенденция развития орнаментальных традиций выявлена и для юга лесостепи Южного Приуралья.
Три типологические группы керамики — неорнаментированная или с неустойчивым прочерченным
орнаментом, накольчатая и гребенчатая — соотносятся с ранним, средним и поздним этапами неолита35.
По всей вероятности, такая эволюция орнаментации на керамике носит стадиальный характер
и соответствует тенденции развития в технике орнаментации, выявленной и для Среднего Зауралья.
При всей сложности изучения раннего неолита Среднего Зауралья вряд ли оправдано возвращение
статуса дискуссионное™ некоторым проблемам, связанным с кошкинской культурой. Специфика ее
вырисовывается на фоне устойчивого комплекса различий со всеми неолитическими культурами зауральско-
западносибирского региона. Генезис и ранний возраст кошкинской культуры определяются типологией
комплексов в широком контексте неолитических культур как лесной, так и степной зон Восточной Европы и
Урала. Этот вывод согласуется с имеющимися абсолютными датами и стратиграфическими наблюдениями.
Исключительно гомогенная орнаментальная традиция керамики кошкинской культуры во многом сходна
с орловской, каиршакской, джангарской (рис. 28). А. И. Юдин предполагает генетическое родство этих
культур с кошкинской как следствие миграции населения из районов Северного Прикаспия36. Эта точка
зрения во многом совпадает с нашей37.
Продолжающийся в настоящее время процесс выделения новых культур и линий развития для
зауральского неолита в известной мере плодотворен. Вместе с тем наметилась опасная тенденция подчинять
факты умозрительным схемам, выдвигать новые гипотезы на основании единичных и противоречивых
фактов, а иногда и вопреки всем имеющимся фактам. Так, В. Н. Логвин считает возможным вновь
объединить древности кошкинского и боборыкинского типов в один хронологический пласт и датировать
его ранним энеолитом38. Этой позиции в свое время придерживалась Л. Я. Крижевская, но она располагала
ограниченным объемом материала. В настоящее время такой «взгляд со стороны» не может не удивлять.
Памятники кошкинского типа датируются V тыс. до н. э. и по всем критериям соотносятся с ранним
неолитом Зауралья.
В последнее время Л. Л. Косинская, в противовес утвердившейся концепции зауральского неолита,
высказывает мнение о необходимости новых обобщений. Она убеждена, что уральское неолитоведение
стоит на пороге новой региональной концепции, вариант которой и предлагает. Для раннего этапа неолита
Л. Л. Косинская считает возможным выделить урало-западносибирскую общность от Приуралья до
Енисея, куда уже сейчас могут быть включены северные культурные типы — сумпаньинский, сатыгинский,
амнинский, быстринский, а также памятники кошкинской, козловской и частично боборыкинской культур.
Эта общность на раннем этапе базируется на традициях урало-западносибирского лесного мезолита. Автор
полагает, что в пределах этой общности можно будет решать проблемы духовной культуры и этнокультурной
интерпретации древних уральцев39. Такие конструкции лишены не только научной строгости, но и
теоретических оснований. Кошкинская и боборыкинская культуры никогда не базировались на традициях
лесного мезолита. Северный мезолит, как и названные культурные типы, настолько малоизучен, что
говорить о преемственности культур мезолита и неолита преждевременно. Боборыкинская культура, как и
культурные типы, сложившиеся на ее основе, датируются поздней, а не ранней стадией неолита.
Культурно-исторические общности формируются на основе генетического родства или интенсивных
контактов. Например, вполне корректно объединить культуры с прочерченно-накольчатым орнаментом
на керамике Нижнего Поволжья (Джангар, орловская культура) и Зауралья (кошкинская культура).
Эта общность будет отражать динамику развития и расселение конкретных этнических групп со
специфическими культурными стереотипами.
И, наконец, реконструкция духовной культуры и этнической специфики конкретных социумов или
археологических культур может быть успешной при условии постижения уникального, единичного
109

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Ковалева В. Т., Зырянова С. Ю.
Рис. 28. Орловская культура. Керамика {по А. И. Юдину)
110

Историография и обзор основных памятников кошкинской культуры...
1 - Кошкино V; 2 - Охотино; 5-7 - ЮАО-V, VI, XII, ХШ-А, XV; 8 - Исток IV; 9 - Ново-Шадрино I;
10 - Усть-Суерское II; 11 - Лисья гора; 12 - Убаган I; 13 - Убаган III; 14 - Рафайловское II; 15 - Ташково III;
16 - Старо-Лыбаевское 4; У 7 - Кокшарово-Юрьинская; 18- Юрьинское; 19- Кокшарово VII;
20 - Кокшаровский холм; 21 - Чебаркуль XVI; 22 - II Береговая; 23 - Полуденка I; 24 - Амбарка I;
25 - Коптяки VI; 26 - Калмацкий Брод; 27 - Шувакиш I; 28 - Макуша III; 29 - Малый Шарташ III; 30 - Сумпанья III
111

вопросы археологии Урала / выпуск 25	Ковалева В. Т., Зырянова С. Ю.
и его связи с родовым, всеобщим. Единый мир население Земли воспринимает по-разному. У отдельных
общественных групп различны комплексы представлений и идей и различны их воплощения —
в мифах, ритуалах, изобразительной деятельности. Самое увлекательное и, может быть, самое ценное
в историческом исследовании — это определить особенное в той или иной культуре, уловить «красоту
разнообразия» (по Г. Гачеву).
Археологические источники свидетельствуют о преобладании в эпоху неолита в Среднем Зауралье
процессов этнической дифференциации, но не интеграции. Культурогенез в этом регионе определялся, по
меньшей мере, двумя основными факторами: миграцией населения из районов Юго-Восточной Европы
и формированием новых культурных образований на местной основе. Что касается районов Северного
Зауралья, то, судя по имеющимся материалам, там фиксируется довольно пестрая мозаика различных
культурных образований в связи с притоком населения из более южных регионов, их взаимодействия
как с аборигенами, так и предшествующими мигрантами. Поэтому устойчивые традиции там не
сложились. Облик археологических комплексов носит гетерогенный характер. Е. А. Васильев отмечает
слабозаселенность таежных районов Западной Сибири. Миграционные процессы, по всей вероятности,
имели определяющее значение в культурогенезе как эпохи неолита, так и энеолита40.
Таким образом, усилиями многих ученых создан значительный источниковый фонд для изучения
кошкинской культуры. Разведками и раскопками исследовано более 30 памятников кошкинской
культуры на территории от Восточного склона Уральских гор до реки Тобол (рис. 29).
Наиболее южными являются поселения в верховьях Миасса и низовьях Убагана — притока Тобола.
Северную границу можно условно провести по реке Туре. Основные памятники локализуются в Нижнем
Притоболье и горно-лесном Зауралье. Отсутствие их в среднем течении рек Туры, Ницы, Пышмы и др.,
возможно, объясняется слабой изученностью. За пределами Среднего Зауралья памятники с керамикой
кошкинского типа известны в бассейне реки Конды. 1 II1	Крижевская Л. Я. Некоторые данные о неолите и ранней бронзе западносибирского лесостепья // Сибирь и
ее соседи в древности. - Новосибирск, 1970. - С. 155-157; Она же. Раннебронзовое время в Южном Зауралье. -
Л., 1977.-С. 64-65.
2	Ковалева В. I, Баранкин Н. В. К вопросу о происхождении боборыкинской культуры // Вопросы археологии
Приобья. - Тюмень, 1976. - Вып. 1. - С. 26-29.
3	Мошинская В. И. О зауральских зооморфных изображениях, связанных с глиняной посудой // Проблемы
археологии и древней истории угров. - М., 1972. - С. 58-59.
4	Викторова В. Д. Отчет о полевой работе на южном и северном берегу Андреевского озера (участок ЮАО-ХН
и карьер II), произведенной летом 1975 года (личный архив В. Д. Викторовой).
5	Баранкин Н. В. Отчет об археологических раскопках на южном берегу оз. Андреевского, участок XII, раскоп 6
за 1977 год // АКА УрГУ. - Ф. II. Д. 260.
6	Алексашенко Н. А. Отчет о раскопках на XII участке Южного берега Андреевского озера (Тюменская область)
за 1978 год // АКА УрГУ. - Ф. II. Д. 298.
I	Ковалева В. Т, Потемкина Т М. Поселения с линейно-накольчатой керамикой в бассейне р. Тобол // КСИА. -
1980.-Вып. 161.-С. 91-97.
8	Ковалева В. I О схемах развития неолита лесного Зауралья // ВАУ. - Свердловск, 1981. - Вып. 15. - С. 57-61.
9	Ковалева В. I, Баранкин Н. В. О соотношении кошкинских и боборыкинских комплексов (по материалам
поселения на берегу Андреевского озера у г. Тюмени) // СА. - 1984. - № 1.
10	Ковалева В. I Боборыкинская культура: Итоги изучения // Проблемы урало-сибирской археологии. -
Свердловск, 1986. - С. 25-26. (ВАУ. - Вып. 18).
II	Крижевская Л. Я. 40 лет изучения каменного века на Урале: Итоги и перспективы // СА. - 1990. - № 2. - С. 12.
12	Арефьев В. А. Прочерченно-накольчатая керамика поселений тагильского Зауралья // ВАУ. - Свердловск,
1986.-Вып. 18.-С. 28-33.
13	Сериков Ю. Б. Выйка II — опорный памятник эпохи мезолита в Среднем Зауралье // СА. - 1988. - № 1. - С. 32.
14КовалеваВ. Т, Осинцев А. В. Мировое древо—древнейшая модель мироздания (по материалам неолитических
комплексов Зауралья и Западной Сибири) // Барсова гора. ПО лет археологических исследований. - Сургут,
2002.-С. 128-131.
112

Историография и обзор основных памятников кошкинской культуры...
15	Стефанова Н. К Исток IV—неолитический памятник Тюменского Притоболья // Неолитические памятники
Урала. - Свердловск, 1991.-С. 198.
16	Шаманаев А. В. Каменная индустрия кошкинской культуры (по материалам памятников оз. Андреевского) //
Проблемы изучения неолита Западной Сибири. - Тюмень, 2001. - С. 146-152.
17	Ковалева В. I Некоторые дискуссионные проблемы в изучении неолита лесного Зауралья // Проблемы
изучения неолита лесной полосы Европейской части СССР. - Ижевск, 1988. - С. 108-118.
18	Ковалева В. I Неолит Среднего Зауралья: Уч. пос. - Свердловск, 1989. - С. 59-63.
]93ах В. А. К вопросу о боборыкинской культуре // Роль Тобольска в освоении Сибири. - Тобольск, 1987. -
С. 11-13.
20	Зах В. А., Матвеева Н. П. Поселение «8-й пункт» на Андреевском озере (о соотношении керамики
с различными орнаментальными традициями в неолите Притоболья) // Вестник археологии, антропологии
и этнографии. - Тюмень, 1997. - Вып. 1. - С. 7.
21	Зах В. А. Эпоха неолита и раннего металла лесостепного Присалаирья и Приобья. - Тюмень, 2003. - С. 24.
22	Косарев М. Ф. Западная Сибирь в переходное время от неолита к бронзовому веку // Эпоха бронзы лесной
полосы СССР / Археология СССР. - М., 1987. - С. 261-262.
23	Ковалева В. Т В. Ф. Генинг и проблема генезиса керамики с ямочно-гребенчатым орнаментом в Нижнем
Притоболье // Российская археология: Мат-лы науч. конф. - Ижевск, 2000. - С. 208-210.
24	Сидоров В. В. Трансформации и миграции культур каменного века лесной зоны Восточной Европы //
Тверской археологический сборник. - Тверь, 1998. - Вып. 3. - С. 72.
25	Зах В. А. Эпоха неолита и раннего металла... - С. 26.
26	Мамонов А. Е. О культурном статусе елшанских комплексов // Вопросы археологии Поволжья. - Самара,
1999.-Вып. 1.-С. 36.
27	Усачева И. В. Стратиграфические позиции неолитических типов керамики поселения «VIII пункт» на
Андреевском озере и некоторые общие вопросы неолита Зауралья // Проблемы изучения неолита Западной
Сибири. - С. 131.
28	Шилов С. Н., Зырянова С. Ю., Шаманаев А. В. Комплекс боборыкинской культуры поселения Пикушка I //
ВАУ. - Екатеринбург, 2002. - Вып. 24. - С. 90-118.
29	Шорин А. Ф. Стратиграфические и керамические комплексы Кокшаровского холма в Среднем Зауралье //
РА. - 2000. -№ 3. - С. 92-100.
30	Волков Е. Н. К проблеме периодизации неолита Среднего Зауралья // Вестник археологии, антропологии и
этнографии. - Тюмень, 1999. - Вып. 2. - С. 10-12.
31	Хвостов В. А. Этнокультурные контакты населения Среднего Прииртышья в эпоху неолита - ранней бронзы
(по материалам керамики) // Четвертые исторические чтения памяти М. П. Грязнова: Мат-лы науч. конф. - Омск,
1997.-С. 173.
32	Соболъникова Т Н. Поздненеолитическое поселение Канда в бассейне реки Конды (к проблеме соотношения
кошкинско-боборыкинских древностей) // Сибирь в панораме тысячелетий: Мат-лы междунар. симпозиума. -
Новосибирск, 1998. - Т. 1. - С. 555-558.
33	Глушков И. Г. Неолитическая керамика Конды по материалам пос. Чертова Гора и Канда // Сибирь в панораме
тысячелетий: Мат-лы междунар. симпозиума. - Новосибирск, 1998. - Т. 1. - С. 135-137.
34Юдин А. И. Зауральские аналогии в орловской культуре Нижнего Поволжья // XIV Уральское археологическое
совещание: Тез. докл. - Челябинск, 1999. - С. 51-53.
35	Моргунова Н. Л. Неолит и энеолит юга лесостепи Волго-Уральского междуречья. - Оренбург, 1995. - С. 50.
36	Юдин А. И. Зауральские аналогии в орловской культуре Нижнего Притоболья // XIV Уральское
археологическое совещание. - С. 51-53; Он же. О чертах сходства орловской и волго-уральской неолитических
культур: контакты или миграции // XV Уральское археологическое совещание: Тез. докл. междунар. науч. конф. -
Оренбург, 2001. - С. 62-63.
37	Ковалева В. Т, Зырянова С. Ю. Историография и дискуссионные проблемы боборыкинской культуры //
ВАУ. - Екатеринбург, 1998. - Вып. 23. - С. 162-183.
ъъЛогвин В. Н. Ранний энеолит Тургая // Археология, этнография и антропология Евразии. - 2003. - № 1. -
С. 98-104.
39	Косинская Л. Л. О некоторых проблемах неолитоведения Урала и Западной Сибири // Северный
археологический конгресс: Доклады. - Екатеринбург-Ханты-Мансийск, 2002. - С. 172-178.
40	Васильев Е. А. Миграционные процессы в таежной полосе Западной Сибири в энеолитическую эпоху
(причина и динамика) // Смены культур и миграции в Западной Сибири. - Томск, 1987. - С. 13-14.
113

М. Ю. Баранов
К ИСТОРИИ ИЗУЧЕНИЯ ПОЛУДЕНСКИХ ХОЛМОВ в XIX - середине XX вв.1
Памяти
Виктора Александровича Арефьева
На территории лесного Зауралья известна особая категория памятников: насыпные земляные соору¬
жения — холмы, ныне датируемые эпохой неолита2. С XVII века пришлое русское население связыва¬
ло подобные памятники с легендарной Чудью, называя их «богатыми» или «Чудскими» буграми. В на¬
стоящее время наиболее известны Кокшаровский холм в Верхнесалдинском районе, Усть-Вагильский и
Махтыльский холмы в Гаринском районе Свердловской области.
Перечисленные холмы в большей или меньшей степени повреждены кладоискателями, частично ис¬
следованы археологами в XIX-XX веках, но все же часть культурного слоя на памятниках сохранилась,
а результаты работ документированы и частично опубликованы3. Меньше всего посчастливилось в этом
отношении Полуденским холмам, исследования которых начались в первой половине XIX века. К сожа¬
лению, на данный момент холмы уже полностью уничтожены. Они представляли собой две насыпи, рас¬
положенные на истоке речки Полуденки из Полдневского болота, у подножия горы Елевая, на территории
Полуденского неолитического поселения, в 14 км к западу от Нижнего Тагила.
За прошедшие полтора столетия в работах исследователей, использовавших одни и те же материалы
предшественников, появились некоторые неточности и предположения, а предания, бытовавшие среди
местного населения, превратились в четко обозначенные версии и обрели статус научных фактов. В связи
с этим особый интерес представляют некоторые источники XIX - начала XX веков, позволяющие рас¬
смотреть историю изучения Полуденских холмов, давших имя неолитической культуре, получить более
полное представление о памятнике, вспомнить некоторые имена.
Первые известные археологические раскопки Кокшаровского и Полуденского холмов проведены
в 1837 году Ирродионом Матвеевичем Рябовым4. Результаты раскопок были опубликованы лишь в 1855
году5. В своей статье И. М. Рябов описывает курган у деревни Кокшаровой, затем речь идет о кургане
на реке Полуденке: «Поверхность сего бугра усеяна черепками, совершенно тождественными с находи¬
мыми на первом (Кокшаровском. - М. Б.) кургане... О внутреннем их устройстве нельзя ничего сказать
определительного, потому что они были прежде по нескольку раз разрываемы кладоискателями. Однако
же сгнившие деревья, положенные горизонтально, заставляют думать, что внутренность курганов пред¬
ставляла пустую полость, а сожженные остатки костей и внутренностей, находимые в разбитых черепках,
удостоверяют, что при погребении совершалось сожжение тела покойника... Близ первого бугра (т. е.
Кокшаровского. - М. Б.) найдены медные литые ножны превосходной формы, которые, по всей вероят¬
ности, следует отнести к глубокой древности»6.
Более позднее описание холмов и попытки интерпретации полученных материалов приведены в рукопи¬
си демидовского крепостного человека Д. П. Шорина, служившего кассиром на Нижнетагильском заводе7.
«Изящной формы бронзовые ножны, выпаханные близ деревни (Кокшарово. -М. Б.), могут быть отнесены
к глубокой древности... Второй известный курган Тагильского округа находится в 10 верстах от Выйского
завода на правой стороне речки Полуденки, впадающей в Выю. Он меньше Кокшаровского и весь изрыт
кладоискателями. Заметно, что в основании кургана был сруб, сожженный вместе с костями животных,
а может быть и человеческими, а потом все было засыпано землей... Это, несомненно, чудская могила,
подтверждающая рассказы о Чуди, сжигавшей себя перед нашествием каких-то завоевателей. Кроме кос¬
тей, разбросанных с северной стороны кургана, были найдены глиняный кружочек,.. .множество черепков,
подобных найденным в первом кургане (Кокшаровском. - М. Б.), каменный топор, вставлявшийся в дере¬
вянную рукоятку, каменное кольцо, которое могло быть насаживаемо на оконечность стрелы, и еще медный
наконечник стрелы были взяты из этого кургана учителем Рябовым. Да сказывали ему Выйские старожилы,
что лет за 70 из этого же кургана вырыты были два медных котла, но что из них сделано — неизвестно»8.
114

К истории изучения Полуденских холмов...
Рис. 1. Вещи с холмов Зауралья и артефакты с р. Печоры.
1 - ножны с Кокшаровского холма [Шорин Д. П. О древностях...];
2, 3 - медный трехлопастной и каменный наконечники стрел с Полуденского холма [Шорин Д. П. О древностях...];
4 - ножны с р. Печоры [Чернецов, 1957. - С. 156, 157], 5 - нашивка из Усть-Вымского клада [Буров, 1984]
115

вопросы археологии урала / выпуск 25	Баранов М. Ю.
Аналогии вещам, найденным И. М. Рябовым в 1837 году в Полуденском кургане, Д. П. Шорин находил в
материалах кургана эпохи бронзы, раскопанном в 1866-1867 годах А. Н. Зыряновым у села Замараевского
Шадринского уезда Пермской губернии на реке Исеть. Рукопись Д. П. Шорина не датирована, однако упо¬
минание работ А. Н. Зырянова позволяет отнести ее ко времени позднее 1867 года9.
Причину появления рукописи можно видеть в том, что Д. П. Шорин после кончины И. М. Рябова
в 1863 году мог получить заказ на написание справки о его раскопках или составить ее по собственному
желанию.
В более поздних источниках имеются разрозненные сведения о том, что раскопки на реке Полуденке
были продолжены Д. П. Шориным в 1845 году10. Однако ни в статье И. М. Рябова, ни в вышеупомяну¬
той рукописи и в других личных материалах Д. П. Шорина об этих работах ничего не сказано. Скорее
всего, Д. П. Шорин раскопки на Полуденских холмах не проводил, хотя он, несомненно, был знаком
с материалами И. М. Рябова. Да и крайне сомнительно, что И. М. Рябов, преподававший в Нижнем Тагиле
до 1847 года, допустил бы какие-либо самостоятельные археологические работы непрофессионала.
Оба исследователя предполагали погребальный характер холмов, рассматривая памятники как курга¬
ны. Поэтому, столкнувшись при раскопках с углистыми напластованиями и фрагментами кальцинирован¬
ных костей в насыпи холма, они восприняли это как остатки человеческих захоронений. Часть находок из
этих раскопок в 1840 году передана в открывшийся нижнетагильский «Музеум естественной истории и
древностей», однако коллекция не сохранилась.
Представляется, что раскопки 1837 года не были изолированным, случайным явлением, а являлись
частью процесса, происходившего в российской археологии. В то время, после обнаружения в 1830 году
золотых вещей в скифском кургане Куль-Оба, на юге России начались массовые грабительские раскопки
курганов. Возникла необходимость сохранить памятники древности, создать программу их научного ис¬
следования. В 1837 году петербургский академик П. И. Кеппен11 (1793-1864) издал «Список известнейшим
курганам в России». Он пишет: «.. .сведения [о курганах] должны почитаться общественным имуществом,
и оставлять их ненапечатанными почти столь же непростительно, как и раскапывать могилы по бессовест¬
ной корысти или по одному легкомысленному любопытству. Как дни минувшие, так и самые могилы при¬
надлежат истории, и только достойные ее служители вправе обследовать прах, некогда одушевленный».
В том же 1837 году В. В. Пассек12 (1808-1842) предложил Обществу истории и древностей Российских
«План изучения курганов»13.
Интерес к курганам Восточной Европы проявляли и зарубежные ученые. Запросы относительно таких
памятников поступили в Общество истории и древностей Российских из Дрездена в 1836 году и из Нью-
Йорка— в 1841 году14.
Также в качестве возможной причины проведения раскопок на Полуденских холмах именно в это время
можно предположить следующее. Вполне вероятно знакомство И. М. Рябова с В. В. Пассеком — они в одно
время учились в Москве в одном университете, оба были родом из Сибири: В. В. Пассек — из Тобольска,
а И. М. Рябов — из Нижнего Тагила. Неясно, когда И. М. Рябов вступил в Общество истории и древностей
Российских, не исключено, что будучи в Москве: Общество существовало при Московском университете.
Скорее всего, на момент раскопок И. М. Рябову был известен «Список известнейшим курганам в России»
П. И. Кеппена (1793-1864) и «План изучения курганов» В. В. Пассека, согласно которым в 1837 году он и
начал действовать.
К 1887 году относятся работы на Полуденских холмах профессора Д. Н. Анучина15 и сопровождав¬
шего его графа Ф. А. Уварова, сына А. С. Уварова, учредителя Московского археологического общества.
Упоминание об этих работах встречаем в «Словаре Верхотурского уезда» И. Я. Кривощекова: «...непода¬
леку от р. Полуденки, на устье которой находятся бугры и ямы, .. .найдены кремни и осколки их и рядом
черепки глиняной посуды. По слухам здесь была произведена раскопка профессором Анучиным». Ниже
по тексту статьи приведена ссылка на «Рукопись археологического описания УОЛЕ»16. Видимо, речь идет
о некой утраченной рукописи.
А. Н. Словцов в «Протоколе раскопки...» малого Полуденского холма 1924 года сообщает: «...рас¬
копал курган ...проф. Д. Н. Анучин, ...но, кроме скудных сведений о результатах этих раскопок, сооб¬
щенных местными старожилами, мы ничего о них не знаем»17. В приложении к «Протоколу раскопки...»
116

К истории изучения Полуденских холмов...
встречаем: «Относительно большого кургана ...существует мнение среди тагильских археологов, что он
раскопан местным любителем-археологом Шориным; с другой стороны Кривощеков в своем словаре ссы¬
лается на Записки УОЛЕ, из которых вытекает, что курган раскопан проф. Анучиным (по слухам, так что
и это — не наверное)»18.
И. А. Талицкая, ссылаясь на «Дневник экспедиции в 1887 г. на Урал» и «Отчет о поездке в Пермскую
губернию», указывает, что Д. Н. Анучин и Ф. А. Уваров в 1887 году в составе Уральской археологической
экспедиции Московского археологического общества обследовали памятники археологии в Казанской и
Пермской губерниях, побывали на Среднем Урале, посетили Екатеринбургскую научно-промышленную
выставку, осмотрели ряд уральских заводов, железорудные карьеры горы Высокой в Нижнем Тагиле и
горы Благодать в Кушве19.
Подтверждает информацию о раскопках 1887 года опубликованное выступление исполняющего дела
секретаря Императорского Московского археологического общества В. К. Трутовского: «Д. Н. Анучин
посвятил 2 месяца на ознакомление с чудскими древностями, находящимися в Казани и Екатеринбурге,
на раскопки некоторых городищ на Каме и на обследование Екатеринбургского уезда. Спутником его был
граф Ф. А. Уваров. .. .В Екатеринбургском уезде было обследовано 6 городищ; из них два — около деревни
Палкино и на р. Полуденке, в 14 верстах от Нижнего Тагила — дали предметы каменного века»20.
Помимо Полуденского холма исследователи заинтересовались Кокшаровским холмом. В письме дей¬
ствительного члена Уральского общества любителей естествознания И. М. Гендрихова, отправленном из
Нижнего Тагила 17 февраля 1891 года на имя О. Е. Клера, встречаем следующее: «Разрытием кургана я
осенью запоздал, а потом наступили преждевременные сильные морозы; чтобы разрезать курган, надобно
было таять огнем, а от этого непременно должны были повредиться вещи, наприм. глиняная посуда, а поэ¬
тому я отложил раскопку до теплого времени... Этот курган назад тому 3 или 4 года раскапывал приезжав¬
ший на Урал с профессором Анучиным, кто, не мог узнать, но кроме черепков глиняной посуды ничего не
нашел, как говорили мне бывшие на раскопке крестьяне деревни Кокшаровой, вероятно граф Уваров»21.
Данный эпизод проясняет выписка из бумаг О. Е. Клера, сделанная В. Я. Толмачевым:«... 11-18 сентября
1901 г. В 3 верстах от д. Кашкоровой Верхотурского у[езда], на Ю. 3. от нее и 7 верстах от р. Тагил на север,
на берегу болота, среди которого верстах в 2 от кургана к северу есть озеро Юрьинское. Кроме черепков
сферической формы сосудов ничего не найдено, хотя были биты шурфы до 3 Уг аршина глубиной. По сооб¬
щению же рабочих сын управителя Н. Тагильского завода Поленов22, производивший раскопку по поруче¬
нию профессора Анучина в [ 18]89 г., находил вместе с черепками кам[енные] изделия — стрелы. Копировал
Н. Рыжников 1902 [г.] 19 февраля»23.
В источниках конца XIX - начала XX веков встречается несколько упоминаний о Полуденских хол¬
мах. В «Пермской летописи» В. Шишонко упоминаются Полуденские холмы со ссылкой на публика¬
цию И. М. Рябова24.
В «Словаре Верхотурского уезда» И. Я. Кривощеков, используя публикации И. М. Рябова и В. Шишонко,
пишет уже о двух разных памятниках в районе реки Полуденки. Во-первых, упоминается гора Елевая,
у подножия которой «найдены признаки стоянок каменного века» со ссылкой на «Пермскую летопись»
В. Шишонко, однако в тексте приведена неверная ссылка25. Во-вторых, И. Я. Кривощеков указывает, что
«при впадении р. Полуденки в р. Выю... были насыпи или курганы, при раскопке которых здесь найдены
в первой половине XIX столетия каменные и медные стрелки, каменное кольцо, каменное орудие, истлев¬
шие кости и черепки глиняной посуды... Вблизи первого бугра (их, видимо, было несколько) найдены
медные ножны превосходной работы»26. Необходимо обратить внимание, что И. Я. Кривощеков, неверно
истолковав текст И. М. Рябова, предположил существование на реке Полуденке нескольких насыпей и пе¬
реместил туда же ножны с Кокшаровского холма.
Исследования памятника продолжились в XX столетии. В рукописи С. Н. Топоркова27 1914 года, хра¬
нящейся в архиве Уральского общества любителей естествознания, указано, что «Чудскими бугорками
между местными жителями называется вал в 12 верстах на запад от Щижнего] Тагила по правому берегу
речки Полуденки». Далее приведено бытовавшее предание о народе Чудь, который в страхе от прихода
“белого царя” зашел в землянки, подрубил стойки, тем самым схоронив самих себя вместе со своим “доб¬
ром”... Так и образовались “Чудские бугорки” на месте их стоянки. При разрывании этого вала находят
117

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Баранов М. Ю.
домашнюю утварь, оружие и иногда золотые украшения, называемые здесь “тельцами”, видно потому, что
имеют форму, большей частью, животных»28. Судя по местности в районе памятника, можно предполагать,
что С. Н. Топорков пишет о береговом валу Полдневского палеоозера, на котором располагались холмы,
считая его искусственным сооружением. Как видно, смесь народного творчества с отсутствием критичес¬
кого подхода способны породить немало ярких памятников археологии.
В 1914 году В. Я. Толмачев29 по заданию Императорской археологической комиссии проводил
археологические изыскания на трассе строящейся железной дороги Казань - Пермь30. Находясь в
Екатеринбурге, В. Я. Толмачев получил сведения, что в Нижнем Тагиле наследники Д. П. Шорина выразили
желание продать коллекции. Владимир Яковлевич выехал в Тагил, где просмотрел бумаги Д. П. Шорина,
приобрел вышеупомянутую рукопись и некоторые артефакты31.
Тогда же В. Я. Толмачев совместно с С. Н. Топорковым совершил разведку в устье реки Полуденки.
Ими снят глазомерный план (рис. 2), измерены периметры холмов, зарисована вершина меньшего из них,
произведено описание памятника: «Вал земляной, вытянутый в одну линию, идущий от расположенного
на берегу речки Полуденки большого раскопанного холма в глубину берега, перпендикулярно к реке.
Общая длина вала около 156 саж[еней] (332,8 м.- М. Б.), при ширине от 6 до 15 арш[ин] (12-32 м. - М. Б.).
Периметр большого бугра около 80 арш[ин] (57 м. - М Б.). Периметр малого бугра 50 арш[ин] (35,6 м. -
М. Б.). На буграх ямы, выкопанные по сообщению старожилов, в давнее время чиновниками завода».
В ходе разведки зачищена стенка грабительской ямы на малом холме: «Высота краев ямы 1 1Л арш.
(около 1 м. - М Б.). Глубина ямы 1 саж. (2,13 м. - М. Б.). Насыпь бугра: глинистый чернозем с камнями.
Насыпь сильно перерыта, поэтому слои сильно перемешаны и трудно различаемы. Черепки встречены
в нескольких местах вала. Малый бугор также раскопан»32. В других бумагах В. Я. Толмачева встречаем
несколько иные замеры: «Общая длина вала 312 метр[ов], при ширине от 4 до 9 метров. Периметр
большого бугра около 27 метров (диам[етр] 9 метр[ов], с ним длина вала 321 метр[ов]. Периметр малого
бугра 17 метр[ов]»33.
Значительных земляных работ на холмах В. Я. Толмачев не производил, что дополнительно
подтверждает малочисленность «Коллекции из городища на р. Полуденке», описанной в «Отчете по
разведкам на трассе строящейся железной дороги»: «...инв. №№ 550-560 черепки из бугра городища;
564-565 черепки из вала; 566-568 кремневая пластинка из вала»34. В том же 1914 году С. Н. Топорков
прислал в УОЛЕ топографический план холмов с некоторыми дополнениями (рис. З)35.
В личном фонде В. Я. Толмачева хранится выписка: «...на правом берегу р. Выи, чуть выше ус¬
тья Полуденки, раньше были заметны “Вогульские бугорки”. Толмачев в 1914 г. уже не нашел их»36.
Видимо, Владимир Яковлевич, опираясь на рассказы старожилов о неких объектах, пытался обнару¬
жить еще одну группу холмов37.
В бумагах В. Я. Толмачева упомянуты еще какие-то недокументированные раскопки XIX века на
Полуденских холмах: «По сообщению старожилов Управитель Выйского Завода копал этот вал, нашел
горшки»38. Хотя возможно, что предание в таком виде сохранило память о раскопках И. М. Рябова либо
Д. Н. Анучина и Ф. А.Уварова.
Позднее С. Н. Топорков напишет: «В 1914 году я, совместно с приехавшим из Петербурга археоло¬
гом Толмачевым В. Я., знакомясь с коллекцией предметов древней культуры, собранной Д. П. Шориным
и находившейся у его наследников, нашел медный наконечник ножен римского меча, значащийся по опи¬
си найденным на “Чудских буграх” р. Полуденки»39. Однако в рукописи Д. П. Шорина с Полуденских
курганов фигурируют только каменный и медный трехлопастной наконечники стрел и прорисовка но¬
жен с Кокшаровского холма (рис. 1-1,2, З)40. Скорее всего, причиной очередного недоразумения пос¬
лужило отмеченное выше неверное истолкование статьи И. М. Рябова И. Я. Кривощековым, кото¬
рый ошибочно соотнес найденные на Кокшаровском холме ножны с находками с Полуденских хол¬
мов. Версию об ошибочности отнесения кокшаровской находки (рис. 1 - 1) к Полуденским холмам
высказывал О. Н. Бадер41. В публикации В. Н. Чернецова приведены описания и изображения ножен
с Кокшаровского холма и ножен с рукоятью кинжала с р. Печоры, из окрестностей с. Усть-Цильма
(рис. 1 - 4)42. Однако иллюстрации переставлены местами, что послужило причиной некоторой путаницы в
ряде поздних публикаций. Впоследствии Г. М. Буров, ссылаясь на бронзовые ножны с навершием с р. Печоры,
118

К истории изучения Полуденских холмов...
О 20	40 метр.
“Цифры показыва¬
ют высоту вала
по 03 и ЮЗ скло¬
нам от подош¬
вы вала.
Периметры бугров
10
Съемка 3JC. ЛГолмачева
в 1914 г.
В ша^та со срубом
Ш яма с черепками
слои сл.
черное.
ЮЗ бур. глина
черепки
Феталъ ямы м. бугра
% черепки
Рис. 2. Схематический план земляного вала и холмов на р. Полуденке.
Съемка В. Я. Толмачева 1914 года [ГАСО. - Ф. 139. On. 1. Ед. хр. 23, л. 62]
119

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Баранов М. Ю.
Планъ вала и
«бугровъ» на правом	-
берегу р. Полуденки, впа- ~=
дающей в р. Выю близ
Н. Тагильского завода.
Съемка ВЯ. Толмачева 1914 г.,
дополненная (восточная граница
болота) С.Н. Топорковымъ.
Масштабъ: в 1 сант - Юметровъ.
Рис. 3. План вала и «бугров» на правом берегу р. Полуденки,
впадающей в р. Выю близ Нижнетагильского завода. Съемка С. Н. Топоркова 1914 года
с внесенными дополнениями [ГАСО. - Ф. 139. On. 1. Ед. хр. 23, л. 63]
120

К истории изучения Полуденских холмов...
отмечает, что изделие по иконографии изображений примыкает к кругу печорского «звериного стиля»
приуральских древностей соплясского типа VI—VIII вв. н. э. (рис. 1 - 5)43.
О.	Н. Бадер сообщает: «...Д. П. Шорину удалось собрать большую коллекцию древностей, осмотрен¬
ную в 1914 году у его наследников В. Я. Толмачевым и С. Н. Топорковым; в нее вошли, вероятно, и сборы
И. М. Рябова. Собранная им коллекция была передана в Уральское общество любителей естествознания и
в настоящее время хранится в Свердловском] обл[астном] музее44.
По поручению Тагильского общества по изучению местного края 4 июня 1924 года С. Н. Топорков
разрезал малый Полуденский холм двумя траншеями: «.. .разведку кургана повели с трех сторон канавами,
перпендикулярно одна другой, шириной Уг метра, докапываясь до основания кургана... Стали попадаться
черепки посуды с разнообразными рисунками, .. .две железные вещички, название которых не определи¬
ли, ...кусочки костей, ...каменный топор, кварцевый наконечник стрелы, больше 200 черепков глиняной
посуды, обломки ручной мельницы и древесный уголь»45.
Позднее С. Н. Топорков писал: «...при разрезе кургана... выяснилось, что это сторожевая насыпь. На
нем найдено громадное количество орнаментных черепков глиняной посуды, обломки каких-то железных
изделий,.. .жернова ручной мельницы и масса костей от крупных животных»46.
Осенью 1924 года хранителем Нижнетагильского краеведческого музея А. Н. Словцовым47 снят топо¬
графический план (рис. 4) и произведена «раскопка со сносом по всей поверхности» малого холма, а также
пробные раскопки остатков большого холма, полностью раскопанного И. М. Рябовым48. При раскопках
малого холма «нашли... черепки глиняной посуды с геометрическим орнаментом из точек и черточек».
Также при раскопках встречены: «...каменная плитка — правильный параллелограмм, маленькая желез¬
ная полоска, ...каменные наконечники стрел, черепки с волнистой изнутри поверхностью, ...каменный
ножичек, ...комки глиняной породы, ...шлифованный гладко довольно тальковый камень с гладко обре¬
занным краем,.. .черепок с дырочкой, обточенный в виде сердца». Собрано более 300 фрагментов керами¬
ки. Александр Николаевич, описывая остатки большого холма, замечает, что «по выброшенной земле...
вырос лес до 6 вершков толщины (около 0,26 м. - М. Б.) при сечении 1 аршин (0,71 м. - М. Б.) от грунта».
На малом кургане А. Н. Словцов отметил следы траншей, заложенных С. Н. Топорковым в 1924 году49.
Результаты раскопок приведены А. Н. Словцовым в рукописи, где автор интерпретирует памятник как
остатки поселения: «...эти предметы встречаются по всей высоте кургана от дерна до грунта и без всякой
локальной связи, так что, по указанию профессора А. А. Спицина, эти курганы есть ничто иное, как остат¬
ки становищ»50. Вероятно, А. Н. Словцов после раскопок получил письменную или личную консультацию
профессора Петербургского университета А. А. Спицына.
Позднее О. Н. Бадер сообщил: «...часть керамики была передана А. Н. Словцовым в Музей антропо¬
логии, этнографии и археологии Акад. Наук и Ленинграде (М 3450). В музее сохранился также старый
объяснительный текст к экспозиции вещей с Полуденки. В нем сказано: “Это остатки древнего селения,
представлявшего круг из шалашей, обращенных выходами внутрь. Все отбросы кухни и домашнего обихо¬
да выбрасывались на средину, и с течением времени накопилась куча, напоминающая курган”»51.
В последующие 20 лет исследования на памятнике не проводились.
В 1944 году в тяжелейших условиях военного времени О. Н. Бадер организовал новые раскопки на реке
Полуденке. Работы были вызваны окончательным уничтожением остатков холмов и части неолитической
стоянки Полуденка I вследствие разработки дорожно-строительного карьера, приуроченного к берегово¬
му гравийно-песчаному валу Полдневского палеоозера. На основании раскопок 1944-1946 годов комплекс
стоянки реконструирован О. Н. Бадером как группа небольших прямоугольных полуземлянок, окруженных
бревенчатой оградой овальной формы. Время существования поселения было определено эпохой неолита —
концом III тыс. до н. э. Оценивая состояние памятника, О. Н. Бадер пришел к заключению, что «дорожные
карьеры 1935 г., вероятно, совпали с курганами, а, может быть, были сознательно приурочены к ним с кладо-
искательской целью, вследствие чего ни малейших следов их к нашим дням не сохранилось» (рис. 5)52.
Отто Николаевич, анализируя информацию о происходящих с Полуденских холмов «медных
стрелках», находках остатков железных предметов в раскопах С. Н. Топоркова и А. Н. Словцова, оши¬
бочно отнесенных к данному комплексу ножен с Кокшаровского холма, а также об утраченных ныне
железном ноже и «перекрестье сабли», высказал предположение «о сарматском возрасте полуденского
121

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Баранов М. Ю.
Рис. 4. План Полуденских холмов А. Н. Словцова «Полуденские становища».
Глазомерная съемка 21 сентября 1924 года [Словцов, 1925\
Рис. 5. План Полуденской стоянки О. Н. Бадера 1946 года с контурами раскопов 1944-1946 годов
122

К истории изучения Полуденских холмов...
погребального кургана»53. О. Н. Бадер располагал работой М. Зылевой — составителя краткого путево¬
дителя «Историко-археологическая выставка Тагильского края 1928 года», в которой «появились» новые
предметы с Полуденского холма — железный нож и «перекрестье сабли», причем последнее О. Н. Бадер
называл «пресловутым», видимо, имея на то основания54. Опираясь также на данные Д. П. Шорина и
И. М. Рябова о «срубе», или горизонтальных бревнах, обнаруженных ими при раскопках, О. Н. Бадер
уточняет: «...срубы не характерны для сарматских погребений степного Приуралья, но они встречаются
здесь же в скифских курганах. Поэтому правильнее датировать Полуденский курган более обще: скифо¬
сарматским временем»55.
На основании вышеописанных источников О. Н. Бадер сделал вывод, что «объектом всех предыдущих
раскопок были два или три погребальных кургана железной эпохи, насыпанные на площади более древне¬
го поселения; их насыпи оказались воздвигнутыми из культурного слоя этого поселения, вследствие чего
дали при раскопках многочисленные остатки, не имеющие никакого отношения к погребениям»56.
В 1948-1950 годах трест «Тагилстрой» продолжил добычу гравия для строительства дороги, разрушив
более 1200 кв. м территории археологического памятника. Одновременно силами рабочих «Тагилстроя»
произведены аварийные раскопки на площади около 700 кв. м под руководством Н. П. Кипарисовой57.
Летом 1954 года В. М. Раушенбах произвела небольшие раскопки у северо-восточного угла карьера, по
поручению Государственного исторического музея, где ныне и хранятся коллекции58.
По словам местных жителей, последние разработки дорожных карьеров проводились в 1958 году.
* * *
ВработеВ. Ф. Старкова о Полуденских курганах сообщается:«.. .раскопаны в разные годы И. М. Рябовым
(1837 г.), Д. П. Шориным (1845 г.), Д. Н. Анучиным (1870-е годы), В. Я. Толмачовым и А. Н. Словцовым
(1924 г.)»59. О малой вероятности работ Д. П. Шорина в 1845 году уже говорилось. Работы В. Я. Толмачева
в советской России в 1924 году также маловероятны, так как он «в 20-е вынужден эмигрировать за границу,
попал в Манчжурию», и первая публикация в Манчжурии датирована 1925 годом60.
А.	А. Формозов отмечает: «Настоящие раскопки неолитической стоянки Полуденка в Зауралье провели
в 1837 г. преподаватель Выйской гимназии И. М. Рябов, а в 1845 г. — главный кассир Нижнетагильского
завода Д. П. Шорин»61.
В рассмотренных работах были предприняты первые опыты поиска аналогий артефактам, рекон¬
струкций внутреннего устройства и интерпретации изученных сооружений, попытки соотнесения ар¬
хеологического памятника с этносом. На основании источников можно сделать некоторые выводы о
характере исчезнувшего памятника, внешнем виде и размерах, представить особенности встреченного
археологического материала.
1.	Соотнесение топографических планов памятника, выполненных в 1914, 1924 и 1945 годах, убеди¬
тельно свидетельствует о существовании до 1935 года на неолитическом поселении Полуденка I двух
насыпных холмов. Расположение холмов посреди поселений является характерной чертой аналогич¬
ных памятников (Усть-Вагильский, Кокшаровский холмы).
2.	Судя по отрывочным характеристикам внешнего вида и размеров насыпных объектов, холмы рас¬
полагались на правом берегу реки, в 40-50 м от нее, в 12-15 м друг от друга. Большой холм имел оваль¬
ную форму, размеры 14,5 х 12,5 м и был вытянут с запада на восток. Малый холм имел аналогичную
форму, размеры 10 х 8 м, высоту 2,0-2,5 м и был вытянут с севера на юг.
3.	В работах исследователей памятника приведены описания археологического материала с Полуденских
холмов: «...поверхность сего бугра усеяна черепками, совершенно тождественными с находимыми на
первом (Кокшаровском) кургане»62; «...каменная плитка — правильный параллелограмм, ...каменные
наконечники стрел, черепки с волнистой изнутри поверхностью, ...каменный ножичек, ...шлифованный
гладко довольно тальковый камень с гладко обрезанным краем»63. Таким образом, общий облик описан¬
ного материала и утверждение о сходстве керамики Кокшаровского холма и комплекса Полуденских хол¬
мов позволяют допустить неолитический возраст последних.
4.	По аналогии с Кокшаровским, Усть-Вагильским и Махтыльским холмами, найденные «железные
вещички», медный наконечник стрелы, многочисленные сохранившиеся кости позволяют предполагать
123

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Баранов М. Ю.
существование на Полуденских холмах в раннем железном веке и средневековье святилища, связанно¬
го с воинским культом64.
5.	Бронзовые ножны с навершием, прежде относимые к Кокшаровскому холму, можно идентифици¬
ровать как находку с реки Печоры, из окрестностей села Усть-Цильма65. С комплексом Кокшаровского
холма соотносимы ножны, приведенные в рукописи Д. П. Шорина (рис. 1 - 7). Таким образом, можно
утверждать безосновательность отнесения каких-либо бронзовых ножен к Полуденским холмам.
6.	На основании вышесказанного выстраивается следующая последовательность проведенных архе¬
ологических работ на Полуденских холмах: 1837 год — раскопки большого холма И. М. Рябовым; 1887
год — работы Д. Н. Анучина и Ф. А. Уварова; 1914 год — составление топоплана и шурфовка малого хол¬
ма В. Я Толмачевым и С. Н. Топорковым; лето 1924 года — С. Н. Топорковым заложены две траншеи на
малом холме; осень 1924 года — А. Н. Словцовым полностью раскопан малый холм, а также проведены
пробные раскопки остатков большого холма. К 1944 году — времени организации раскопок О. Н. Бадером
поселения Полуденка 1 — остатки холмов оказались полностью уничтожены дорожно-строительным ка¬
рьером, расположенным у берегового вала палеоозера. В 1948-1950 годах поселение Полуденка 1 иссле¬
довалось Н. П. Кипарисовой, в 1954 году небольшие раскопки произвела В. М. Раушенбах. В 1976-1978
годах памятник обследовал Ю. Б. Сериков.
Раскопки Полуденских холмов 1837 года занимают особое место в истории отечественной археоло¬
гии. Это были одни из первых систематических раскопок на Урале, проведенных с научной целью и,
благодаря публикациям, ставших достоянием российской науки. Таким образом, первенство в научном
изучении памятников глубокой древности на Восточном склоне Урала принадлежит представителям
уральского горнозаводского населения — преподавателю Выйской гимназии И. М. Рябову и служащему
Нижнетагильского завода Д. П. Шорину. Имеются основания рассматривать деятельность этих исследо¬
вателей шире, чем просто любительские раскопки краеведов. Работа И. М. Рябова, как профессиональ¬
ного историка и члена Общества истории и древностей Российских, сравнима с деятельностью археоло-
гов-профессионалов нашего времени. Их труды положили начало археологическому изучению Среднего
Урала и наметили такие направления уральской археологии, как исследования неолитической эпохи, «бо¬
гатых бугров», «писаных камней». Впоследствии большинство археологических памятников Тагильского
края открыто и исследовано либо самими местными археологами, либо при их непосредственном учас¬
тии, что связано со сложившимися еще в середине XIX века краеведческими традициями. 11	Вдохновителем данной работы явился В. А. Арефьев. Выражаю благодарность Е. Г. Сметаниной,
А. А. Герасименко, В. А. Дацкевич за возможность ознакомления с архивными фондами Нижнетагильского музея-
заповедника, С. И. Румеге и В. В. Сухих — за содействие и поддержку.
2	Общая канва исследований памятника представлена в работе Бадер О. Н. Археологические памятники
Тагильского края // Ученые записки Молотовского государственного университета им. А. М. Горького. - Молотов,
1953.-Т. 8. Вып. 2.
3	Россадович А. И. Предварительный отчет об археологической экспедиции 1955 г. - Нижний Тагил, 1956 // Архив
Нижнетагильского музея-заповедника. - Ф. 2. Оп. 2. Ед. хр. 4,5; Стоколос В. С. Археологическая разведка Серовского
музея // Из истории Урала. - Свердловск, 1960; Старков В. Ф. О так называемых «богатых буграх» в лесном Зауралье //
Вестник МГУ. - М., 1969. - № 5; Шорин А. Ф. Стратиграфия и керамические комплексы Кокшаровского холма
в Среднем Зауралье // РА. - 2000. - № 3; Он же. Первые предварительные итоги изучения Кокшаровского холма
(по материалам раскопок 1995, 1997-1999 гг.) // Проблемы изучения неолита Западной Сибири. - Тюмень, 2001.
4	Рябов Ирродион Матвеевич (1811-1863), сын крепостного служителя, главного приказчика Нижнетагильского
завода Матвея Рябова, вольноотпущенного в 1817 году. Окончил Выйское высшее заводское училище. Около 1827
года окончил частную Московскую практическую коммерческую академию. Учился на историко-филологическом
факультете Московского университета, где, не окончив полного курса, удостоен звания домашнего учителя русской
словесности. Выдержав экзамен, был определен учителем арифметики и геометрии в Нижнетагильском заводском
училище. С 1837 по 1847 годы Рябов преподавал историю, словесность, арифметику, низшую геодезию и графику в
Нижнетагильском горнозаводском училище и Выйской гимназии. Смотритель Нижнетагильского заводского учили¬
ща. И. М. Рябов исследовал Полуденские холмы, совместно с Д. П. Шориным фиксировал наскальные изображения
на р. Тагил, проводил археологические разведки в окрестностях Нижнего Тагила. Автор ряда публикаций в научных
124

К истории изучения Полуденских холмов...
изданиях, в т. ч. исторических очерков «Былины и временность Нижнетагильских заводов» (1848), «О судоходстве
по р. Чусовой» (1855). Член-корреспондент Пермского губернского статистического комитета и Общества истории и
древностей российских. Кавалер Ордена св. Анны, медали за 12-летнюю службу в должности церковного старосты,
Знака отличия за 15 лет беспорочной службы; в 1857 году он единственный на Нижнетагильском заводе награжден
Бронзовой медалью в память войны 1853-1856 годов. О нем см.: Козлов А. Г. Творцы науки и техники на Урале
XVII - начало XX века. Биографический справочник. - Свердловск, 1981; ГАСО. - Ф. 6. Оп. 3. Д. 110, л. 44 об.; Ф. 8.
On. 1. Д. 631, л. 672; Ф. 643. On. 1. Д. 681; Ф. 643. Д. 1801; Ф. 643. Д. 510; Ф. 643. Д. 1105; Ф. 643. Оп. 2. Д. 470.
5	Рябов И. М. Несколько слов о древностях, находящихся Верхотурского уезда в округе Нижнетагильских заво¬
дов // Пермские губернские ведомости. - Пермь, 1855. - № 28.
6	Там же. - С. 4, 5.
7	Шорин Дмитрий Петрович (1817-1907), родился в семье крепостных заводских служащих, известных на Ниж¬
нетагильских заводах с конца XVIII века. Окончил Выйскую школу, с 1833 года начал работать писцом в денежном
отделении заводоуправления, затем — помощником повытчика, повытчиком, с 1847 года — главным кассиром. В 1857
году А. И. Демидов «освободил на волю своего крепостного» Д. П. Шорина с супругой и детьми. Круг интересов
Д. П. Шорина очень широк — литература, живопись, география, геология и минералогия, этнография и археология.
Живописью занимался, бывая по службе в Петербурге, у профессоров Макарова и Неффа, принимал участие в иссле¬
дованиях Нижнетагильского округа с профессором И. Я. Горловым и французскими топографами Бержье и Алори.
С минералогической коллекцией Д. П. Шорина знакомились шведский исследователь Н. Г. Норденшельд, академики
Н. И. Кокшаров и Г. П. Гельмерсен. С археологическими коллекциями, собранными тагильским краеведом, работали
приезжавшие в Нижний Тагил члены УОЛЕ и Императорской археологической комиссии. В Нижнетагильской крае¬
ведческой библиотеке хранится экземпляр работы О. Н. Бадера «Археологические памятники Тагильского края»,
имеющий следующую надпись, сделанную сотрудницей Нижнетагильского музея Е. В. Баташевой: «Рябов И. М. был
двоюродным братом Шорина Д. П.». О нем см.: Козлов А. Г. Творцы науки и техники на Урале...; ГАСО. - Ф. 6. Оп. 3.
Д. 107, л. 124; Д. 110, л. 79 об.; Протокол 9 марта 1891 г. // Записки УОЛЕ. - Екатеринбург, 1891-1894. - Т. 13. Вып. 2.
8	Шорин Д. П. О древностях в окрестностях Нижне-Тагильского завода Пермской губернии. Приобретена В. Я Тол¬
мачевым у наследников Д. П. Шорина для И. Арх. Комиссии в 1914 году // Архив ИИМК РАН. - Ф. 1. Д. 356/1914,
23 л. (оригинал рукописи). Без года; Он же. О древностях в окрестностях Нижне-Тагильского завода Пермской губер¬
нии // Архив Нижнетагильского Музея-Заповедника. - Ф. 10. Оп. 10. Ед. хр. 3 (копия рукописи, фрагмент). Без года.
9	Шорин Д. П. О древностях в окрестностях Нижне-Тагильского завода Пермской губернии. Приобретена
В.	Я. Толмачевым у наследников Д. П. Шорина для И. Арх. Комиссии в 1914 году... Л. 17; Зырянов А. Н. Курганы
у с. Замараевского Шадринского уезда Пермской губ. // Известия императорского Русского археологического обще¬
ства- СПб., 1863. - Т. 4. Вып. 1-6; Мозин М. М. Зырянов Александр Никифорович // Уральская историческая энцик¬
лопедия. - Екатеринбург, 1998.
10	СловцовА. Н. Протокол раскопки кургана в верховьях р. Полуденки, 208 квартал дачи Нижне-Тагильского заво¬
да Уральской области. - Нижний Тагил, 1924 // Архив Нижнетагильского Музея-Заповедника. - Ф. 2. On. 1. Ед. хр. 5;
Он же. Раскопка кургана на р. Полуденке 21 сентября 1924 г. - Нижний Тагил, 1924 // Архив Нижнетагильского
Музея-Заповедника. - Ф. 2. On. 1. Ед. хр. 5; Он же. Следы пребывания в окрестностях Тагила человека эпохи неоли¬
та- Нижний Тагил, 1924 // Архив Нижнетагильского Музея-Заповедника. - Ф. 2. On. 1. Ед. хр. 4.
11	Кеппен Петр Иванович (1793-1864) — российский ученый, статистик, этнограф, библиограф, академик Петер¬
бургской Академии наук (1843). Организовал систематический сбор статистических данных о национальном составе
населения России и издал первую «Этнографическую карту Европейской России» (1851). Один из создателей Рус¬
ского географического общества (1845), в котором возглавлял отделение статистики. Материалы Кеппена послужили
основой для «Географическо-статистического словаря Российской империи». Издал ряд обзоров археологических
памятников России. О нем см.: Кеппен Ф. 77. Биография П. И. Кеппена. - СПб., 1911; Яцунский В. К. П. И. Кеппен //
Отечественные экономико-географы XVIII-XX вв. - М., 1957; Птуха М. В. Очерки по истории статистики в СССР.
Т.2.-М., 1959.-С. 410-421.
12Пассек Вадим Васильевич (1808-1842) — краевед, историк, фольклорист-этнограф, издатель. Родился в То¬
больске. Происходит из старого украинского дворянского рода. В 1826 году поступил на этико-политическое от¬
деление философского факультета Московского университета. Одновременно слушал лекции других отделений,
в т. ч. словесного и физико-математического. Издал исторический научно-популярный сборник «Очерки России»
(кн. 1-5, 1838-1842). О нем см.: Свящ. Афанасий (Гиляров), Розин Н. П. Русские писатели 1800-1917. Биографиче¬
ский словарь. - М., 1999.
13	Формозов А. А. Исследователи древностей Москвы и Подмосковья. - М., 2007. - С. 38.
14	Формозов А. А. Исследователи древностей... - С. 37-39. Московское Общество истории и древностей Россий¬
ских (МОИДР), первое научное историческое общество в России, созданное для изучения и публикации документов
по русской истории. Основано в 1804 году при Московском университете. Научная деятельность общества начала
развертываться после Отечественной войны 1812 года; наибольший размах исследовательская и издательская работа
общества (издание летописей, древних актов и т. д.) приобрела с 40-х годов XIX века.
125

вопросы археологии Урала / выпуск 25	Баранов М. Ю.
15	Анучин Дмитрий Николаевич (1843-1923) — географ, антрополог, этнограф, археолог, зоолог, краевед, исто¬
рик науки, библиограф, профессор Московского университета, академик, почетный член РАН. Основатель геогра¬
фической школы в Московском университете, создатель антропологического и географического музеев, участник
антропологических и археологических съездов, конгрессов, почетный член многих научных обществ. О нем см.:
Богданов В. В. Д. Н.Анучин. - М., 1913. Есаков В. А. Д. Н.Анучин и создание русской университетской географиче¬
ской школы. М., 1955. Карпов Г. В. Путь ученого. М., 1958.
16	Кривогцеков И. Я. Словарь Верхотурского уезда Пермской Губернии. - Пермь, 1910. - С. 7.
17	Словцов А. Н. Протокол раскопки кургана в верховьях р. Полуденки...
18	Словцов А. Н. Раскопка кургана на р. Полуденке...; Он же. Следы пребывания в окрестностях Тагила чело¬
века. ..
19	Талицкая И. А. Материалы к археологической карте бассейна р. Камы // МИА. - М., 1952. - № 27. - С. 14, 15, 86,
108, 111, 114—115, 117, 128, 146.
20	Отчет о состоянии и деятельности Императорского Московского археологического общества с 17 февраля
1887 г. по 17 февраля 1888 г., прочитанный в годичном заседании 1888 г. и. д. Секретаря Общества В. К. Трутовским //
Древности. - М, 1890. - Т. 13. Вып. 2. - С. 13.
21	Протокол 9 марта 1891 г. // Записки УОЛЕ. - Т. 13. Вып. 2. - С. 118.
22	Поленов Борис Константинович (1859-1923) обучался на физико-математическом факультете Петербург¬
ского университета, занимался геологией под руководством профессора А. А. Иностранцева. С 1883 года про¬
водил на Урале петрографические исследования на даче Нижнетагильских заводов. Собрал обширные гео¬
логические и археологические коллекции, хранитель Геологического кабинета Петербургского университета.
Участвовал в создании «Энциклопедического словаря Брокгауза и Эфрона», где вел раздел геологии
и палеонтологии. Сотрудник Казанского и Пермского университетов на кафедрах минералогии и геологии.
О нем см.: Танкиевская И. Н. Поленов Борис Константинович (в печати).
23	ГАСО. -Ф. 139. On. 1. Ед. хр. 22, л. 130.
24	Шиьионко В. Пермская летопись с 1263 по 1881 гг. Четвертый период с 1676-1682 г. - Пермь, 1884. -
С.	628-629.
25	Он же. Пермская летопись с 1263 по 1881 гг. - Пермь, 1884. - Т. 5. Ч. 3. - С. 75; Кривогцеков И. Я. Словарь Вер¬
хотурского уезда... - С. 396.
26	Кривогцеков И. Я. Словарь Верхотурского уезда... - С. 5.
27	Топорков Сергей Николаевич (1894-1944) — потомственный тагильский краевед, окончил Тагильское
горнозаводское училище. В 1909 году выявил святилище на горе Голый Камень, в 1914 году выполнил глазо¬
мерную съемку Полуденских холмов, в 1924 году произвел разведочные работы на малом Полуденском холме,
Горбуновском торфянике. Автор ряда печатных работ по археологии и истории Тагильского края. Сотрудничал
с УОЛЕ. Последние годы жизни работал на «Уралмашзаводе». На становление С. Н. Топоркова как краеведа
повлиял отец — Николай Федорович Топорков, служащий Лесного отделения Нижнетагильского заводоуп¬
равления, сообщивший в УОЛЕ в 1908 году об обнаружении свайных построек на Горбуновском торфянике,
а также Модест Онисимович Клер и Владимир Яковлевич Толмачев, приезжавшие в Нижний Тагил в разные
годы. О нем см.: Клер М. О. Заметка о деревянном мосте каменного века в Горбуновском болоте близ Нижне-
Тагильского завода // Записки УОЛЕ. - Екатеринбург, 1909. - Т. 29. - С. 1; Топорков С. Н. Доисторические
памятники близ Тагила // Тагильский рабочий. 8. IX. 1935 // Архив Нижнетагильского Музея-Заповедника.
Ф. 2. On. 1. Ед. хр. 12; Топорков С. Н. Материалы по археологии Урала в окрестностях Н. Тагильского заво¬
да Пермской губернии Верхотурского уезда // ГАСО. Ф. 139. On. 1. Д. 22, л. 198-202. - Без года; Бадер О. Н.
С. Н. Топорков (некролог) / О научном наследстве советских исследователей археологии Урала Н. Н. Бортвина,
П. А. Дмитриева, Н. А. Прокошева, М. В. Талицкого, Д. Н. Эдинга, Е. П. Аликина и С. Н. Топоркова // Ученые
записки ПГУ. - Молотов, 1953. - Т. 9. Вып. 3.
28	ГАСО. - Ф. 139. On. 1. Д. 22, л. 200.
29	Толмачёв Владимир Яковлевич (1876-1943), уральский археолог, создатель «Археологической карты
Среднего Урала» (1915), действительный член УОЛЕ с 1907 года и Оренбургской ученой архивной комиссии с 1908
года. В 1896 году поступил на физико-математический факультет Петербургского университета и параллельно—
в Академию художеств. В 1900 году также поступил на второй курс Археологического института. В 1897- 1902
годах проводил археологические разведки на Среднем Урале. В 1904-1906 годах служил в армии, участвовал в
русско-японской войне. В 1908 году проводил исследования в Оренбургской, в 1909-1910 годах — в Самарской
губерниях, в 1911-1919 годах — в Екатеринбургском уезде. В начале 1920-х годов эмигрировал в Манчжурию,
где занимал должность хранителя Русского музея в Харбине. О нем см.: Овчинникова Б. Б., Панова О. Ю.
О «Древностях Восточного Урала» В. Я. Толмачева // Памяти Онисима Егоровича Клера. - Екатеринбург, 1995;
Панина С. Н. Толмачев В. Я. // Уральская историческая энциклопедия. - Екатеринбург, 1998.
30	Толмачев В. Я. Отчет по командировке Вл. Толмачева в Пермскую губернию в 1914 г. Императорской археоло¬
гической комиссией для археологически изысканий//Архив ИИМК РАН - Ф. 1, Д. 351/1914. 25 л.; Толмачев В. Я.
126

К истории изучения Полуденских холмов...
Отчет по разведкам на трассе строящейся железной дороги // ГАСО. Ф. 139. On. 1. Д. 22, л. 244; Толмачев В. Я.
Тезисы статей, выступлений, рассказы очевидцев // ГАСО. - Ф. 139. On. 1. Д. 22. - Без года.
31	Архив ИИМКРАН.-Ф. 1. Д. 351/1914, л. 74-74 об.
32	ГАСО. - Ф. 139. On. 1. Д. 22, л. 266; Д. 23, л. 62, 264а; Топорков С. Я. Доисторические памятники близ
Тагила...
33	ГАСО. -Ф. 139. On. 1. Д. 23, л. 60а.
34	Архив ИИМК РАН. - Ф. 1. Д. 351/1914, л. 56; ГАСО. - Ф. 139. On. 1. Д. 22, л. 244.
35	ГАСО. - Ф. 139. On. 1. Д. 22, л. 63.
36	ГАСО. Ф. 139. On. 1. Д. 22, л. 264а.
37	Весной 2003 года автором статьи совместно с С. И. Румегой проведена разведка в районе Полуденского по¬
селения. По указанию местных жителей на восточном склоне водораздельного хребта, по правому берегу р. Выи,
выше устья р. Полуденки, выявлена группа ромбовидных, тщательно уложенных каменных выкладок размерами
до 3 х 3 м высотой до 1 м общим числом свыше двух десятков. Вполне возможно, что это и есть вышеупомянутые
«Вогульские бугорки». По внешнему виду обследованные сооружения сопоставимы с культовыми памятниками
степной зоны эпохи средневековья - нового времени («карасны», «аба», «обо»), посвящаемыми духам гор.
38	ГАСО. - Ф. 139. On. 1. Д. 23, л. 60а.
39	Топорков С. Я. Доисторические памятники близ Тагила...
40	Шорин Д. П. О древностях в окрестностях Нижне-Тагильского завода Пермской губернии. Приобретена
В. Я. Толмачевым у наследников Д. П. Шорина для И. Арх. Комиссии в 1914 году...; Он же. О древностях в ок¬
рестностях Нижне-Тагильского завода...
41	Бадер О. Я. Археологические памятники Тагильского края... - С. 323.
42	Чернецов В. Я. Нижнее Приобье в I тысячелетии нашей эры // МИА. - М., 1957. - № 58. - С. 157;
табл. VIII - 2.
43	Буров Г. М. Бронзовые культовые плакетки западносибирского стиля на европейском Северо-Востоке //
Западная Сибирь в эпоху средневековья. - Томск, 1984. - С. 36-43.
44	Бадер О. Я. Археологические памятники Тагильского края... - С. 312.
45	Топорков С. Я. Протокол по раскопкам кургана на р. Полуденке 1924 г. // Архив Нижнетагильского Музея-
Заповедника. - Ф. 2. On. 1. Ед. хр. 2; Баранов М. Ю. Страничка из истории Полуденского поселения (расцвет кра¬
еведения и развитие археологической методики) // XVI Уральское археологическое совещание. - Пермь, 2003.
46	Топорков С. Я. Доисторические памятники близ Тагила...
47	Словцов Александр Николаевич окончил историко-филологический факультет Петербургского университе¬
та в 1917 году, учитель Нижнетагильского горнозаводского техникума, хранитель (директор) Тагильского крае¬
ведческого музея с 1924 по 1933 год. Человек широкого кругозора, обширных и разносторонних знаний, энту¬
зиаст изучения истории родного края, один из организаторов и создателей Тагильского общества по изучению
местного края (ТОИМК).
48Рябов Я. М. Несколько слов о древностях, находящихся Верхотурского уезда...
49	Словцов А. Я. Протокол раскопки кургана в верховьях р. Полуденки... - Л. 1; Он же. Раскопка кургана
на р. Полуденке...
50	Словцов А. Я. Следы пребывания в окрестностях Тагила человека...
51	Бадер О. Я. Археологические памятники Тагильского края... - С. 327.
52	Там же. - С. 327.
53	Там же. - С. 322.
54	Зылева М. Историко-археологическая выставка Тагильского края 1928 года. - Нижний Тагил, 1928.
55	Бадер О. Н. Археологические памятники Тагильского края... - С. 323.
56	Там же. - С. 327.
57	Кипарисова Я. Я. Новые данные об археологических памятниках Тагильского края // Ученые записки
Молотовского государственного университета им. А. М. Горького. - Пермь, 1956. - Том 11. Вып. 3. - С. 116, 117.
58	Там же. - С. 117.
59	Старков В. Ф. О так называемых «богатых буграх»... - С. 68.
60Панина С. Я. Толмачев В. Я. ... - С. 515.
61	Формозов А. А. Страницы истории русской археологии. - М., 1986. - С. 176.
62	Рябов И. М. Несколько слов о древностях, находящихся Верхотурского уезда... - С. 3-5.
63	Словцов А. Я. Протокол раскопки кургана в верховьях р. Полуденки... - Л. 3.
64	Старков В. Ф. О так называемых «богатых буграх»... С. 66-68; Шорин А. Ф. Первые предварительные итоги
изучения Кокшаровского холма... С. 166; Баранов М. Ю. Культовый комплекс (клад?) эпохи позднего железного
века на Кокшарове ком холме // Клады: состав, хронология, интерпретация. - СПб., 2002.
65	Чернецов В. Я. Нижнее Приобье в I тысячелетии нашей эры... С. 157; Буров Г. М. Бронзовые культовые пла¬
кетки западносибирского стиля... - С. 36—43.
127

А. Ф. Шорин, Е. В. Вилисов
ОБЪЕКТ 15 КОШКИНСКОЙ КУЛЬТУРЫ КОКШАРОВСКОГО ХОЛМА:
ВЕРСИИ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ
В 2006 году при исследовании комплекса археологических памятников эпохи неолита «Кокшаровский
холм - Юрьинское поселение» (Верхнесалдинский р-н Свердловской обл.) выявлен объект 15, отлич¬
ный по конструкции от всех остальных объектов холма. Он располагался не на территории святилища,
сооруженного жителями поселка на мысовидном выступе коренного берега озера путем периодиче¬
ских подсыпок, как зафиксированные ранее объекты, а рядом с его северной оконечностью в поймен¬
ной части поселения. Верхнее заполнение этого объекта частично перерезано двумя последовательно
выкопанными рвами, которые являлись маркерами, отделяющими сакральное пространство святилища
от территории Юрьинского поселения (рис. 1). Эта стратиграфическая ситуация позволяет надежно
считать объект 15 более ранним по отношению ко времени начала сооружения насыпного святили¬
ща — Кокшаровского холма.
Объект 15 представлял собой яму, по форме близкую прямоугольной (рис. 2 - А). Размеры ее в верхней
части составляли 3,5 х 2,5 м, в нижней — 3,0-3,2 х 1 ,6-1,9 м. Глубина ямы достигала 1,35-1,45 м. Профиль
ямы (рис. 2 - Б) показывает лишь фиксируемые по темному заполнению размеры придонной части объек¬
та 15, а не его реальную ширину. Так как яма была выкопана в пойменной части поселения и подвергалась
сезонным подтоплениям в результате колебаний уровня воды в озере, то стенки ее, особенно в придонной
части, активно заплывали чистым материковым песком, «сокращая» тем самым фиксируемые по темному
заполнению размеры объекта. Реальная же ширина ямы — в пределах 1,6-1,9 - 3,0-3,2 м — реконструи¬
руется по находкам артефактов, которые в придонной части ямы зафиксированы и вне пределов ее тем¬
ного заполнения — в заплывшем в яму желтом материковом песке (рис. 2 - А). Объект ориентирован по
линии северо-запад - юго-восток. Скорее всего, яма была перекрыта деревянной конструкцией из жердей
диаметром 3-5 см и древесной коры, остатки которых в результате естественного разрушения объекта
зафиксированы в придонной части (рис. 2 - А). В заполнении ямы обнаружены фрагменты керамики,
в основном кошкинской культуры, и кремневый инвентарь.
Керамический комплекс представлен единичными фрагментами не менее чем от десяти сосудов
(рис. 3), случайно попавшими в объект из культурного слоя Юрьинского поселения, и развалами двух
сосудов (рис. 4), найденными на уровне верхних очертаний ямы (рис. 2 - А). Данное наблюдение
крайне важно для понимания хронологической связи Юрьинского поселения и Кокшаровского холма.
В целом поселение и святилище одновременны. Но, видимо, жители Юрьинского поселения стали со¬
оружать святилище не сразу после того, как основали поселок, а по прошествии определенного отрезка
времени, скорее всего, непродолжительного — в пределах эпохи раннего неолита. И, безусловно, среди
групп населения, сооружавших насыпное святилище, были, прежде всего, кошкинские и, возможно,
басьяновские и кокшаровско-юрьинские (козловские). Это наблюдение подкрепляет уже опубликован¬
ную информацию об относительной хронологии неолитических комплексов Кокшаровского холма1.
Кроме того, носители кошкинской культуры были одной из тех первых групп населения (возможно,
род-первопоселенец), что стояли у истоков основания Юрьинского поселения.
Основное количество фрагментов первого сосуда залегало на глубине -483^186 см от условного
«0», то есть на уровне деревянного перекрытия объекта. Причем сосуд, преднамеренно или случайно,
лежал на боку, обращенный горловиной вниз. Но часть фрагментов этого сосуда зафиксированы ниже,
на глубине до -517 см, то есть в верхней части заполнения этой ямы. Сосуд 1 восстановлен практи¬
чески полностью и поддается четкой графической реконструкции (рис. 4 - 7). Это миниатюрный со¬
судик высотой 8,5 см, диаметром горловины 11,0 см и максимальным диаметром тулова 11,7 см. Он
изготовлен из глины с примесью мелкодробленого шамота. Тальк отсутствует. Обжиг костровой. Цвет
светло-коричневый. Внешняя и внутренняя поверхности хорошо заглажены, видимо, каким-то мягким
материалом. Сосуд полуяйцевидной формы с круглым дном. Тулово раздуто слабо. Форма горловины
128

Объект 15 кошкинской культуры Кокшаровского холма...
Рис. 1. Кокшаровский холм и Юрьинское поселение. План расположения культовых объектов и рвов.
1 - участки, на которых сняты только верхние горизонты; 2 - углистые прослойки; 3 - прокалы
129

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Шорин А. Ф., Вилисов Е. В.
Г*~1/ [Sb
И? И"
б И'7 ЕШ*
У2ь\4
П №8112 Кул1 13 ?Ж\14 Г" \1/5
Рис. 2. Кокшаровский холм. Объект 15. А - план объекта; Б - разрез объекта с глубины -480 см от условного «0».
1 - находки, обнаруженные за пределами очертаний объекта; 2 - развал сосуда; 3 - деревянные плахи; 4 - кора; 5 - уголь;
6 - темно-серый суглинок с интенсивным включением угля; 7 - темно-серый суглинок с включением серо-коричневой
материковой глины; 8 - темно-серый суглинок с включением серо-коричневой материковой глины и угля; 9 - серо¬
коричневая материковая глина; 10 - зеленый материковый суглинок; 11 - серый суглинок с включением зеленого
материкового суглинка; 12 - зеленый материковый суглинок с включением угля; 13 - светло-серая материковая глина
с включением угля; 14 - светло-серая материковая глина; 15 - примерные очертания придонной части ямы
130

Объект 15 кошкинской культуры Кокшаровского холма...
Рис. 3. Кокшаровский холм. Керамика из заполнения объекта 15.
1, 4-7 - кошкинский тип; 2,3 - неолитические фрагменты без четкой культурной верификации
131

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Шорин А. Ф., Вилисов Е. В.
Рис. 4. Кокшаровский холм. Находки на перекрытии объекта 15. Сосуды кошкинской культуры
132

Объект 15 кошкинской культуры Кокшаровского холма...
прямая, срез ее уплощенный. С внутренней стороны по верху горловины фиксируется слабовыражен-
ный наплыв скругленной формы толщиной 5-7 мм (при толщине стенок 4-5 мм).
По внешней поверхности, включая срез горловины и дно, сосуд сплошь покрыт орнаментом.
На срезе горловины это наклонные влево отрезки (насечки), нанесенные тонкой палочкой. На тулове
и круглом дне — горизонтальные ряды прямых линий, опоясывающих сосуд, которые нанесены тем
же инструментом в виде тонкой палочки (диаметром около 2 мм) методом прочерчивания, нередко
с периодическим легким нажимом без отрыва от поверхности (так называемая линейно-накольчатая тех¬
ника орнаментации). За счет относительно плотно поставленного узора (расстояние мейсду горизонталь¬
ными линиями — 3-6 мм) сосуд, несмотря на простоту и монотонность декора, выглядит нарядным.
Основное количество фрагментов второго сосуда также залегало на уровне древнего перекрытия
объекта на глубине -485^189 см от условного «О». Но часть его фрагментов отмечена и в заполнении
ямы на глубине до -570 см. В отличие от первого миниатюрного сосудика, сохранившиеся фрагменты
второго — крупного по размерам — сосуда не позволяют произвести полную его склейку. Графическим
же методом достоверно можно реконструировать приблизительно лишь две трети высоты сосуда, ис¬
ключая придонную часть и дно (рис. 4 - 2). Высота сосуда, скорее всего, приблизительно соответство¬
вала диаметру горловины — в пределах 37 см. Диаметр стенок сосуда меньше диаметра горловины
и плавно уменьшается ко дну. То есть сосуд имел открытую форму и, скорее всего, круглое дно. Срез
горловины уплощенный. С внутренней стороны верха горловины сформован слабовыраженный на¬
плыв скругленной формы. Толщина наплыва 8-9 мм при толщине стенок 6-7 мм. Сосуд изготовлен
из глины с примесью мелкотолченой тальковой породы. В тесте сосуда отмечены и незначительные
мелкие вкрапления охры. Но являются ли эти охристые вкрапления искусственной или естественной
примесью в глине, визуально определить трудно. Внешняя и внутренняя поверхность сосуда заглажена
каким-то мягким материалом. Цвет сосуда серо-коричневый, его внутренняя поверхность покрыта при¬
гаром. То есть сосуд явно использовался для приготовления пищи. Орнамент на этом сосуде нанесен
только по верху внешнего края горловины. Он представлен пятью прямыми горизонтальными линиями
с интервалом 4-7 мм. Орнаментиром служила, видимо, тонкая (1 мм) палочка; узор нанесен в линейно-
накольчатой технике.
В целом оба сосуда, как и подавляющее большинство фрагментов из заполнения ямы (рис. 3-7, 4-7), по
всем морфологическим показателям типично кошкинские и практически ничем не отличаются от кошкин¬
ской керамики тех регионов Курганского Притоболья, где эта археологическая культура была выделена.
Лишь два фрагмента с трудом поддаются культурной атрибуции. Это очень мелкие фрагменты
стенок сосудов. Один из них орнаментирован горизонтальными зигзагами, нанесенными в отступа-
юще-накольчатой технике (рис. 3 - 3), другой украшен двумя рядами желобчатых линий (рис. 3 - 2).
В принципе подобные декоративно-морфологические признаки присущи всем трем ранненеолитиче¬
ским комплексам Кокшаровского холма с прочерченно-накольчатой традицией орнаментации: кошкин¬
ской, басьяновской, кокшаровско-юрьинской. Поэтому мы воздержимся от однозначной верификации
культурной принадлежности этих столь мелких фрагментов.
Каменный инвентарь представлен 225 каменными изделиями, большая часть которых (213 экз.) проис¬
ходит от достаточно крупной (судя по сколам) конкреции глинистого кремня серо-зеленого цвета. Типолого¬
статистическая характеристика изделий из этого вида сырья довольно нестандартна для памятника. В пер¬
вую очередь обращает на себя внимание наличие большого количества отщепов — 196 экз. Часть из них
имеет размеры до 4,5 х 9,0 х 12,0 см. Настолько крупные отщепы достаточно редко встречаются в архео¬
логических коллекциях, в том числе и на Кокшаровском холме. На четырех из этих отщепов присутствует
нерегулярная частичная краевая ретушь, которая могла быть нанесена случайно при контакте с каким-либо
твердым предметом. Помимо отщепов в заполнении объекта находились изготовленные из аналогичного
сырья четыре ребристых пластины, скол с нуклеуса, 11 пластин и одна пластина с ретушью.
Диагональный скол с нуклеуса (рис. 5-7) имеет размеры 41 х 56 х 60 мм. На нем сохранилась часть
площадки и негативы от пластинчатых снятий, расположенных на двух смежных сторонах нуклеуса.
Судя по морфологии негативов, с нуклеуса ударной техникой скалывались регулярные пластины ши¬
риной 11-32 мм.
133

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Шорин А. Ф„ Вилисов Е. В
Рис. 5. Кокшаровский холм. Каменный инвентарь из заполнения объекта 15.
1 - скол с нуклеуса; 2 - нуклеус; 3 - пластина с ретушью; 4-11 - пластины
134
Sa у »\ аЧттгтт

Объект 15 кошкинской культуры Кокшаровского холма...
Ребристые пластины тоже достаточно массивны — от 7 х 21 х 70 до 23 х 36 х 93 мм. Исходя из этого,
высота нуклеуса должна была составлять не менее 7-8 см.
Пластины (рис. 5 - 4-11) представлены в основном медиальными (6) и проксимальными (4) частями.
Одну фрагментированную — удалось склеить в целый экземпляр размерами 5 х 15 х 79 Мм. Ширина
остальных пластин составляет 7-26 мм, в среднем — 16-19 мм.
Единственное изделие, которое возможно отнести к орудиям, — полупервичная пластина (рис. 5-3)
размерами 6 х 34 х 79 мм, одна из латералей которой покрыта нерегулярной дорсальной ретушью.
Помимо перечисленных выше изделий, выполненных из глинистого кремня, в объекте 15 найдены
расколотая кварцитовая галька, четыре небольших обломка черного и серого кремня, шесть отщепов из
того же сырья и торцовый двухфронтальный нуклеус (18 х 20 х 34 мм), выполненный на гальке халце¬
доновидной породы (рис. 5 - 2).
Реконструировать функциональное использование объекта 15 сложно. В принципе, он мог быть ка¬
ким-то хозяйственным сооружением, например, ямой-погребом для хранения скоропортящихся пищевых
запасов в теплое время года. Возможна, и авторы это допускают, формулировка еще каких-то версий хо¬
зяйственного назначения ямы. Если они в дальнейшем будут высказаны, авторы с огромным вниманием
рассмотрят их аргументацию. Но эта или иные версии хозяйственного назначения объекта не очевидны.
Анализ залегания материала позволяет предполагать, что на деревянное перекрытие объекта были
преднамеренно положены и находились там продолжительное время два сосуда кошкинской культуры
и скопление более чем 200 каменных артефактов, сколотых в основном с одного желвака. Кроме того,
объект расположен в пойменной части берега, где уровень грунтовых вод достаточно высок, и яма
неизбежно, по крайней мере, в определенные сезоны года, заполнялась водой. Однако возможно, что
в этот отрезок времени, соответствующий ранней стадии уральского неолита, уровень стояния вод
в еще не заторфованном Юрьинском озере был настолько низок, что пойменная часть берега не затоп¬
лялась водой даже в весеннее и осеннее половодье. Это затрудняло хранение пищевых запасов. Данные
факты не позволяют однозначно трактовать объект как хозяйственный.
Возможно, сооружение носило культовый характер. Во-первых, рядом со многими культовыми объ¬
ектами холма (либо внутри них) отмечено наличие одного-двух перевернутых вверх дном сосудов2.
Правда, конструктивно эти объекты холма выглядят иначе (рис. 1). Они наземные, размерами обычно
2 х 2 м, редко больше (около 5 х 5 м), и реконструируются автором раскопок холма как культовые ам-
барчики, аналогичные тем, что до сих пор известны по этнографии коренных народов Урала: манси,
ханты, удмуртов3. Во-вторых, сосуды, поставленные на перекрытие ямы, хотя и относятся к одной кош¬
кинской культуре, но составляют комплекс, в основе которого заложен принцип противопоставления,
причем по всем морфологическим показателям сосудов: крупный - маленький, орнаментированный
сплошь - слабоорнаментированный, с примесью охры и талька в тесте - и без них, со следами пригара
(производственного использования) на внутренней стороне - и без них (рис. 4). Принцип таких проти¬
вопоставлений, а если шире, то единства противоположностей, дуализма, являлся одним из базовых
в первобытности и был широко распространен в культовой практике народов мира. В-третьих, скопле¬
ние на перекрытии объекта большого количества каменных изделий (в основном отщепов), сколотых с
одной конкреции кремня, также могло быть связано с обрядовой деятельностью. Подобные скопления
отщепов и обломков каменных пород, по всей видимости, не связанных с производственным процес¬
сом, известны на памятниках культового характера (святилищах, писаницах) Урала и Западной Сибири
с верхнего палеолита и в более поздние эпохи4. В. Т. Петрин, обобщая подобные факты, предполагал на¬
личие в древности неких обрядов, в которых был «важен сам факт расщепления кремнистого сырья»5.
Если принять за основу культовую версию функционального назначения этого объекта (что также
не очевидно), то можно предполагать, что традиция сооружения объектов разного типа, но имеющих
культовое назначение, у населения, оставившего данный археологический комплекс, возникла до на¬
чала функционирования холма. В принципе, объект мог одновременно быть и хозяйственным, и куль¬
товым. Для древних эпох такая ситуация ординарна. И носители кошкинской культуры определенно
были одной из тех групп населения, что стояли у истоков тех культовых традиций, которые породили
такой уникальный комплекс, как Кокшаровский холм.
135

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25 	Шорин А. Ф., ВИЛИСОВ Е. В.
1	Шорин Л. Ф. О «чудских буграх» Среднего Зауралья: стратиграфия и керамические комплексы Кокшаровского
холма // Урал в прошлом и настоящем. - Екатеринбург, 1998. - С. 136-137; Он же. Стратиграфия и керамиче¬
ские комплексы Кокшаровского холма // РА. - 2000. - № 3. - С. 100; Он же. Кокшаровский холм — новый тип
культовых комплексов Северной Евразии // Образы и сакральное пространство древних эпох. - Екатеринбург,
2003. - С. 89; табл. 1,2.
2	Шорин А. Ф. Святилище на холме // Культовые памятники горно-лесного Урала. - Екатеринбург, 2004. - С. 90.
3	Шорин А. Ф. Кокшаровский холм — новый тип культовых комплексов... - С. 89-90; рис. 8.
4	Жилина И. В., Петрин В. Т. Оригинальная индустрия из Кыштымского озерного края (к проблеме появле¬
ния культовых мест на Урале) // Технический и социальный прогресс в эпоху первобытно-общинного строя. -
Свердловск, 1989. - С. 46-48; Петрин В. Т. Палеолитическое святилище в Игнатиевской пещере на Южном
Урале. - Новосибирск, 1992. - С. 82-83; Бадер О. Н. Жертвенное место под Писаным камнем на р. Вишере //
СА. - 1954. - Т. 21. - С. 256; Широков В. Н., Чаиркин С. Е. Писаница Старичная (река Нейва, Средний Урал) //
Охранные археологические исследования на Среднем Урале. - Екатеринбург, 1997. - Вып. 1. - С. 44-46.
5	Петрин В. Т. Палеолитическое святилище в Игнатиевской пещере... - С. 82.
136

С. Н. Панина
АРХЕОЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
НА УСТЬ-ВАГИЛЬСКОМ ХОЛМЕ (2005-2006 гг.)
В археологии Зауралья и Западной Сибири в работах, посвященных культовым памятникам —
«жертвенным холмам», «богатым буграм» лесной зоны Зауралья, — Кокшаровский, Махтыльский и
Усть-Вагильский холмы традиционно рассматриваются как однотипные культовые памятники эпохи
неолита, по-видимому, в силу малой изученности двух последних1.
Раскопки Усть-Вагильского холма последних двух лет позволяют уточнить тип, своеобразие, исто¬
рию этого памятника*.
Усть-Вагильский холм был открыт в 1887 году В. Я. Словцовым, в 1960 году обследован директором
Свердловского областного краеведческого музея Ю. С. Фоминым и сотрудником отдела истории музея
В. Д. Ширинкиным. В 1965 году холм исследован разведкой под руководством В. Ф. Старкова. В 1970
году раскопки на холме вела А. И. Россадович — сотрудник Нижнетагильского краеведческого музея.
Памятник расположен на левом берегу реки Тавды на стрелке мыса, образованного в месте впа¬
дения в Тавду реки Вагиль. Холм имеет форму неправильного овала, более вытянутого с запада на
восток. Его диаметр — 52 м (восток - запад) и 48 м (север - юг). Высота холма в западной его части
достигает 6,0 м, в восточной — 5,5 м. Вершина холма плоская. На ней фиксируются следы старых рас¬
копов. При визуальном осмотре холма в 2004 году были выявлены свежие грабительские ямы. С 2005
года Свердловский областной краеведческий музей проводит на памятнике охранные раскопки.
На восточном склоне холма заложена траншея от центра к его подножию для определения мощно¬
сти культурного слоя. Траншея вплотную примыкает к раскопу А. И. Россадович 1970 года. Вскрытая
площадь памятника — 48 кв. м. По отчету А. И. Россадович, мощность культурного слоя на вершине
холма достигала 1,2 м в западной его части. В процессе раскопок 2005-2006 годов было выявлено, что
мощность культурного слоя в квадрате у подошвы холма составила 3,08 м, на его вершине — 4,37 м от
условного нуля (0 = 57 см). Раскопки подтвердили выводы В. Ф. Старкова о существовании культурного
слоя не только на самом холме, но и в пойме реки, вокруг холма. Памятник был обитаем в эпоху неолита,
энеолита, переходного периода от бронзового к раннему железному веку, в V-VIII и Х-ХШ веках.
Доказательством тому, что в ранние периоды памятник имел культовое значение, служит наличие
фрагментов керамики эпохи неолита (трех типов, в том числе варианта керамики боборыкинского
типа), посыпанных или окрашенных охрой. На Усть-Вагильском холме в процессе первичной обработ¬
ки полевого материала было выявлено три способа маркировки керамики охрой: а) посыпка (слой рас¬
пределен неравномерно, разводы на черепке); б) черепок затерт охрой поверх орнамента после обжига
(часть орнамента плохо различима под слоем охры); в) сосуд окрашен ровным слоем краски до нанесе¬
ния орнамента. Следовательно, можно говорить о том, что одни сосуды были заведомо предназначены
для ритуальных целей, а другие могли использоваться в обиходе и только в каких-то особых случаях им
придавали статус сакральных — посыпали охрой.
Фрагменты неолитической керамики встречены в квадратах у подошвы холма на глубине от 1,5 м
и ниже, в верхних горизонтах квадратов на вершине холма и в нижних горизонтах, начиная с глубины
1,8 м. По-видимому, при подсыпке холма почву брали с территории нео/энеолитического поселения, в
центре которого был сложен холм.
Керамика эпохи неолита первого типа представляет собой сосуды полуяйцевидной формы с круглым
или приостренным дном (рис. 1). Венчик приостренный или округлый, с наплывом внутри. Толщина
стенок — от 0,2 до 0,4 см. Тесто с примесью шамота, иногда окрашенного в красный цвет. Наружная
поверхность черепка хорошо заглажена, внутренняя — достаточно гладкая, но неровная. Обжиг плохой.
Керамика нередко слоится. Цвет сосудов различный: светло-коричневый, темно-серый, темно-коричне¬
вый. Есть сосуды закопченные: а) внутри; б) внутри и снаружи; в) только внутри. Керамику этого типа
* С 2005 года охранные раскопки на Усть-Вагильском холме проводит Свердловский областной краеведческий музей.
137

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Панина С. Н.
Рис. 1. Усть-Вагильский холм. Керамика эпохи неолита
138

Рис. 2. Усть-Вагильский холм. Керамика эпохи неолита
139

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Панина С. Н.
Рис. 3. Усть-Вагильский холм. Керамика сатыгинского типа
140

Археологические исследования на Усть-Вагильском холме...
Рис. 4. Усть-Вагильский холм. Энеолитическая керамика
141

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25 	 Панина С. Н.
объединяют следы почвы светло-серого (золистого?) оттенка, которые даже после тщательного мытья
невозможно извлечь из углублений орнамента. Орнамент наносился приостренной или округлой палоч¬
кой (косточкой) или гребенчатым штампом. Элементы узора — прочерченные пояски прямых линий,
одинарный или многорядный зигзаг, заштрихованные треугольники, плотные ряды шагающей гребенки,
ограниченные горизонтальными поясками прямых линий, семечковидных вдавлений, пустыми зонами.
Нередко сочетание техники прочерчивания и «шагания» гребенчатого штампа на одном сосуде (рис. 1).
Керамика эпохи неолита второго типа — это сосуды открытой или закрытой баночной формы
с округлым дном, плоским венчиком, длинным, хорошо выраженным наплывом внутри (рис. 2). Часть
фрагментов наплыва не имеет. Толщина стенок — от 0,3 до 0,8 см. Тесто с примесью шамота, пло¬
хо обожжено, слоится, в том числе и по жгутам. Наружная поверхность черепка хорошо заглажена,
внутренняя — достаточно гладкая, но неровная. Цвет — от светло-розового до темно-коричневого
и черного. В изломе тесто нередко двухцветное, наружный слой толщиной до 0,2 см розовый, внут¬
ренний — черный. Орнамент наносился круглой или приостренной палочкой в технике прочерчивания
или отступания. Он расположен: а) на венчике — поясок из ямочек; б) на наплыве — глубокие ямочки
семечковидной формы; в) по всей поверхности сосуда. Элементы узора — ряды прямых линий, за¬
штрихованные треугольники, взаимопроникающие заштрихованные треугольники, одинарные и двой¬
ные зигзаги. Эту керамику, вероятно, можно отнести к позднему неолиту. По некоторым параметрам
она может быть сопоставима с полуденским типом.
В квадратах у подошвы холма на предматериковом слое был найден развал сосуда боборыкинско-
го (?) типа. Сосуд открытой баночной формы изготовлен из хорошо отмученного теста, тонкостенный,
внешняя и внутренняя сторона черепка хорошо заглажена. Цвет — светло-коричневый, темно-корич¬
невый (по-видимому, применялся открытый обжиг), наплыв с внутренней стороны венчика отсутству¬
ет. По венчику керамика орнаментирована двойным рядом неглубоких вдавлений и пояском глубоких
ямочек, по тулову — наклонными рядами вдавлений, двойными и тройными рядами вдавлений. На
внешней поверхности фрагментов видны легкие следы охры. На вершине холма в нижних горизонтах
и на предматериковом слое встречена керамика сатыгинского типа*. Это сосуды закрытой баночной
и горшковидной формы с плоским дном (рис. 3). При переходе от тулова ко дну — небольшой уступ¬
чик. Тесто с примесью шамота, нередко слоится из-за некачественного обжига. Цвет черепка — свет¬
ло-коричневый, темно-коричневый, почти черный. Элементы орнамента — глубокие ямки по шейке,
округлые или семечковидные вдавления (по венчику, уступу и валику на шейке сосуда), зигзаг, прямые
прочерченные линии, плотные ряды неглубоких наколов, выполненных в технике отступания.
Керамика эпохи энеолита представлена посудой закрытой митровидной формы с округлым или
уплощенным дном и округлым, иногда волнистым венчиком (рис. 4). Тесто с примесью шамота.
Черепок сравнительно тонкий, от 0,2 до 0,3 см, хорошо обожжен и заглажен снаружи. На внутренней
поверхности — характерные для посуды энеолита «расчесы». Цвет — темно-оранжевый, коричневый,
черный. Орнаментирован по венчику наклонными рядами двузубой гребенки, по шейке — рядом глу¬
боких ямочек, образующих жемчужины; иногда такой ряд ямочек расположен на внутренней поверх¬
ности верхней части сосуда, жемчужинами наружу. Нередко сосуд орнаментирован по внутренней
поверхности верхнего края венчика рядами короткого вертикального гребенчатого штампа. Орнамент
нанесен длинным гребенчатым штампом прямоугольными прямо поставленными зубцами. Элементы
узора — ряды прямых линий, зигзаги (двойные и одинарные), перекрещивающиеся прямые. Изредка
гребенчатый узор разбивается резными линиями или пояском из ямочных вдавлений.
В целом керамика эпохи энеолита относится к культурам гребенчатого геометризма. Основное ее
отличие от посуды аятского типа заключается в высокой плотности узора и менее выраженном делении
поверхности сосуда на горизонтальные зоны. Впервые на памятнике были встречены фрагменты кера¬
мики энеолитического времени, окрашенные ровным слоем охры до нанесения орнамента и обжига.
* Впервые керамика сатыгинского типа была описана Л. П. Хлобыстиным на памятниках Сумпанья III, IV, VI. Он первый
отметил сходство этой керамики с боборыкинской [Хлобыстин Л. П. Сатыгинский тип керамики Западной Сибири // AD
POLUS. - СПб., 1993]. Вместе с тем наличие налепных или вытяжных валиков, повышенная плотность узора существенно
отличают ее от боборыкинской посуды.
142

Археологические исследования на Усть-Вагильском холме...
Рис. 5. Глиняная пластика Усть-Вагильского холма.
1,2- антропоморфная скульптура; 3 - изображение рыбы (фрагмент головы); 4 - орнитоморфное изображение
143

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25 	 Панина С. Н.
Культовый характер ранних слоев памятника подтверждается наличием подвесок из кости и кам¬
ня (песчаника) в количестве около 20 экземпляров, найденных в квадратах у подошвы холма, на
склоне, в центральной части холма. Кроме того, в культурном слое памятника обнаружены находки
мелкой глиняной пластики. Найдены две фигурки: одна — в ранних слоях у подошвы холма, вто¬
рая — в переотложенном слое в засыпке холма (рис. 5-7,2). Находки мелкой глиняной пластики
с неявно выраженными признаками пола/вида одни исследователи относили к зооорнитоморфным
изображениям, другие — к антропоморфным2. Нет единства в трактовке образа и по сей день3.
В работах С. В. Студзицкой и вслед за ней Е. А. Кашиной, проанализировавших весь корпус источ¬
ников по восточноевропейской глиняной пластике, дана классификация этих находок и приведены
доказательства их антропоморфности4.
На наш взгляд, данная классификация «работает» и на памятниках территории Зауралья. Обе фи¬
гурки с Усть-Вагильского холма, согласно этой классификации, относятся к антропоморфным скульп-
туркам — полнофигурным, мелким (первая — высотой 2,6 см; фрагмент второй — 2,0 см), прямым,
с туловищем, круглым в сечении5. Первая глиняная фигурка имеет выступающий нос, оформлен¬
ный защипом, под ним — три косопоставленные неглубокие резные линии. На противоположной
стороне («затылке») — три ямочных вдавления, ниже — продольная косая вмятина (рис. 5 - 1а-в).
Нижний конец второй скульптурки окрашен охрой и орнаментирован двумя параллельными наклон¬
ными резными линиями (рис. 5 - 2а-в). Фигурки, найденные на Усть-Вагильском холме, происходят
из переотложенного слоя и не связаны с объектами. Их датировка затруднительна. С большой долей
осторожности можно отнести их к началу эпохи энеолита, принимая во внимание прямую форму,
небольшие размеры и резной орнамент6.
О	функциональном назначении фигурок в археологической литературе высказано несколько мне¬
ний. Часть авторов трактуют эмбриональные фигурки как женские амулеты, символы плодородия,
на том основании, что некоторые из этих фигурок найдены на поселениях — в жилищах под полом
или у очага7. Несколько ранних фигурок (Звениеки, Сахтыш 2А) найдены в погребениях8. Одна из
фигурок Усть-Вагильского холма окрашена охрой; это говорит о том, что фигурка не просто была
изготовлена на памятнике, но и использовалась в каком-то ритуале.
Еще одна глиняная скульптурка, найденная на холме, — объемное изображение рыбы. Сохранился
фрагмент головы (рис. 5 - За-г), длина которого — 4,4 см, максимальная ширина — 3,0 см. Глаз пока¬
зан сквозным отверстием. Край нижней части жаберных крышек смоделирован двумя прямыми ли¬
ниями, нанесенными в технике отступающей палочки (рис. 5 - Зг). По обе стороны головы фрагмент
орнаментирован косыми прочерченными линиями в той же технике отступания. С левой стороны,
у глаза нанесена косая штриховка из тонких полос (рис. 5 - За).
На территории лесного Зауралья встречена глиняная фигурка рыбы в слое культового озерного
центра Шайтанское озеро9. По стилю она отличается от Усть-Вагильской находки: это плоская фи¬
гурка рыбки, выполненная из фрагмента керамики эпохи неолита. Автор датирует ее эпохой энеоли¬
та. Объемные изображения рыб из глины на территории лесного Зауралья нам неизвестны.
В культурном слое Усть-Вагильского холма найдены в большом количестве (свыше 100 единиц)
бесформенные округлые или слегка сдавленные пальцами комочки обожженной глины и четыре гре¬
бенчатых орнаментира из глинистого сланца. Пока не встречены зооморфные налепы на венчиках
сосудов, не фиксируются сосуды, перевернутые вверх дном, как на Кокшаровском холме.
Говорить о характере сооружений на холме пока преждевременно, но можно отметить мощные
прокалы с большим количеством угля и крупных кусков охры; канавки, заполненные углем в нижних
слоях холма на разной глубине.
Следующим этапом функционирования холма является переходное время от бронзового века к
эпохе раннего железа. На памятнике представлена солидная выборка фрагментов керамики вагиль-
ского типа, как на вершине холма, так и у его подножия. Вагильский тип керамики впервые был
выделен на территории лесного Зауралья В. Д. Викторовой10. В нижнем квадрате раскопа у подошвы
холма были обнаружены очертания сооружения, часть которого уходила в северо-восточную стенку.
Предположительно, это сооружение может быть связано с вагильским типом керамики.
144

Археологические исследования на Усть-Вагильском холме...
К раннему железному веку относится керамика туманского типа, встреченная на раскопе в неболь¬
шом количестве, и посуда кашинского типа..
В VI—VIII веках Усть-Вагильский холм эпизодически посещался населением с зеленогорским, а поз¬
же — кучиминским типом керамики круга западносибирских культур VIII—IX веков. Найдены единич¬
ные сосуды со шнуровой орнаментацией юдинской культуры Х-ХШ веков.
Использование холма в сакральных целях в эпоху средневековья, вероятно, продолжалось. Об этом
свидетельствуют находки черепов северного оленя и лося (по определению П. А. Косинцева) в квадра¬
те на склоне холма, а также глиняной фигурки птицы с сомкнутыми крыльями (рис. 5 -4а-г). Объемная
скульптурка птицы имеетразмеры 6,6 х 4,4 см. Головаотсутствует(старый скол), крылья и хвостоформ-
лены защипами, выполненными пальцами с двух сторон. С обратной стороны фигурки смоделирова¬
на массивная килевидная часть тела птицы. Шея вытянута и приподнята вверх, ноги не обозначены.
В центре фигурки — сквозное отверстие, сделанное либо щепкой с острыми краями, либо метал¬
лическим инструментом с режущим краем. Все тело птички покрыто вдавлениями с четко види¬
мыми отпечатками пальцев. На нижней стороне фигурки прочерчена линия вдоль левой стороны
туловища от шеи до хвоста. Фигурка вылеплена небрежно, для совершения какого-то одиночного
действия. По стилю она напоминает каменную фигурку птицы с поселения и могильника Тыня11.
Глиняная птичка найдена на склоне холма в верхних слоях квадрата недалеко от черепа северного
оленя и фрагмента бронзового толстостенного литого котла.
Не исключена вероятность существования на памятнике захоронений. В переотложенном слое в
квадрате у подошвы холма были найдены фрагмент витого бронзового височного кольца, обломок
плоской подвески из белой бронзы и фрагмент человеческой кости. Височное кольцо имеет аналогии
в материалах ломоватовской культуры V-IX веков и Сайгатинском III могильнике12. К. Г. Карачаров
датирует погребение с кольцом на Сайгатинском могильнике VIII веком. Фрагмент подвески пред¬
ставляет собой прямую узкую прямоугольную пластинку с орнаментом в виде дорожки перлов в
центральной части и круглым отверстием у конца изделия (рукоять?). Возможно, эти предметы про¬
исходят из разрушенного погребения VIII—IX веков*.
На холме встречена также бронзовая поясная пряжка с медным язычком, датируемая VI-IX ве¬
ками, и гроздевидная подвеска из оловянистой бронзы, имеющая аналогии в приуральских могиль¬
никах VII века13.
Предварительные результаты исследований позволяют предположить, что холм возник на посе¬
лении и начал функционировать как культовый объект в эпоху неолита и энеолита. Обряды, отправ¬
ляемые на самом холме, были связаны с огнем и, по-видимому, с символом огня — охрой. Не исклю¬
чено, что на территории поселения у подножия холма было сделано раннее захоронение (подвески
из песчаника), которое впоследствии было нарушено. В переходную эпоху от бронзового к раннему
железному веку на территории памятника обосновалось население с керамикой вагильского типа.
Она была найдена в заполнении сооружения у подошвы и в верхних слоях самого холма. Не исклю¬
чено, что именно в это время была произведена вторичная подсыпка холма.
Следующий этап существования Усть-Вагильского холма связан с носителями керамики зеле¬
ногорского типа. Относительно небольшое количество керамического материала дает основание
предположить кратковременное посещение этой местности. Возможно, и комплекс культовых пред¬
метов VII—VIII веков был оставлен зеленогорским населением. Более поздние материалы Х-ХШ
веков единичны.
* Благодарю коллег археологов К. Г. Карачарова и В. Д. Викторову за консультации по средневековому материалу.
145

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25 	 Панина С. Н.
1	Старков В. Ф. О так называемых «богатых буграх» в лесном Зауралье // Вестник МГУ Сер. ист. - М., 1969. -
№ 5; Шорин А. Ф. Кокшаровский холм // Культовые памятники горно-лесного Урала. - Екатеринбург, 2004. - С. 87.
2	Брюсов А. Я. История древней Карелии. - М., 1940; Лозе И. А. Поздний неолит и ранняя бронза Лубанской
равнины. - Рига, 1979.-С. 191.
3	Ивасько Л. В. Укрепленное поселение каменного века Каюково 2 // Материалы и исследования по истории
Северо-Западной Сибири. - Екатеринбург, 2002. - С. 7; рис. 6-3.
4	Студзицкая С. В. Изображение человека в мелкой пластике неолитических племен лесной зоны Европейской
части СССР // Новые материалы по истории племен Восточной Европы в эпоху камня и бронзы / Труды ГИМ. -
М., 1985. - Вып. 60; Кашина Е. А. Антропоморфные изображения из глины в неолите-энеолите лесной зоны
Восточной Европы // РА. - 2004. - № 3. - С. 20-32.
5	Кашина Е. А. Антропоморфные изображения из глины... - С. 22-24.
6	Студзицкая С. В. Изображение человека в мелкой пластике... - С. 106; Кашина Е. А. Антропоморфные
изображения из глины... - С. 29.
7	Витенкова И. Ф. Изображения людей и птиц в неолите-энеолите Карелии // Тверской археологический сбор¬
ник. - Тверь, 2002. - Вып. 5. - С. 417.
8	Кашина Е. А. Антропоморфные изображения из глины... - С. 25; рис. 3.
9	Сериков Ю. Б. Культовый памятник нового типа на западном берегу Шайтанского озера // Учен. зап.
НТГСПА. - Нижний Тагил, 2004. - С. 103; рис. 9-5.
10	Викторова В. Д. Этапы развития фигурно-штампованной орнаментации на сосудах памятников бассейна
р. Тавды // Проблемы хронологии и культурной принадлежности памятников Западной Сибири. - Томск, 1970. -
С. 258-259.
11	Викторова В. Д. Поселение и могильник Тыня // Уральская историческая энциклопедия. - Екатеринбург,
1998.-С. 522.
12	Голдина Р. Д. Ломоватовская культура в Верхнем Прикамье. - Иркутск, 1985. - С. 211; табл. III -12; Карачаров
К Г. Антропоморфные куклы с личинами VIII—IX вв. из окрестностей Сургута // Материалы и исследования по
истории Северо-Западной Сибири. - Екатеринбург, 2002. - С. 41; рис. 17-4.
13	Савельева Э. А. Хронология погребальных комплексов Веслянского I могильника // КСИА. - 1979. -
Вып. 158. - С. 92; рис. 1 - 50.
146

Л. Н. Сладкова
ЧЁРТОВА ГОРА — НЕОЛИТИЧЕСКИЙ ПАМЯТНИК В БАССЕЙНЕ КОНДЫ
Памятник находится в Кондинском районе Ханты-Мансийского автономного округа на юго-восточной
окраине поселка Междуреченского. Отдельные материалы памятника неоднократно издавались.
Результаты типологического и технологического анализа неолитической керамики из раскопок автора
1988 года опубликованы в статьях И. Г. Глушкова и Т. Н. Собольниковой1. Описание основных объектов,
позволяющих отнести памятник к разряду культовых, дано в статьях автора2. Но еще не было дано
топографическое описание местности, самого памятника и составляющих его объектов. Это и является
основной задачей настоящей публикации.
Чёртова Гора находится в зоне средней тайги, изобилующей лесными озерами, болотами и мелкими
речушками, густой сетью покрывающими Кондинскую низменность. Памятник расположен на левом
берегу маленькой таежной речки Запорской, правого притока Конды. Пойма речки в этом месте сильно
расширяется к северу — до 80-100 м выше памятника и до 350-400 м ниже его. На протяжении 2 км
она делает восемь крутых поворотов, прежде чем соединяется с Кондой. Памятник расположен на мысу
коренной террасы высотой до 2 м при низком урезе воды. В половодье вода поднимается до 1,0-1,5 м,
заливая пойму и медленно подмывая берег и восточный склон холма. Речка родниковая, в пойменной
части имеет рыбные ямы. Осенью на этих ямах можно довольно успешно рыбачить. Терраса сложена из
плотной супесчаной породы, окрашенной оксидами железа и соединениями марганца, с включениями
среднего и мелкого галечника кварцитовой породы. Почвы подобных цветов встречаются в местах
выхода грунтовых вод с большим содержанием железа и марганца.
Речка с трех сторон окружает холм. В южной половине холма находится материковый останец
террасы, который, видимо, и привлек внимание первых людей, пришедших на это место. А необычная
для окружающей местности форма останца в виде гребня вздыбленной земли высотой до 1,5 м на
довольно ровной поверхности террасы, да еще на остром речном мысу, направленном на восход солнца,
решила судьбу этого места, которое, вероятно, с самого начала стало использоваться древними людьми
в качестве культового.
К 1986 году — моменту моего знакомства с памятником — его западная половина уже была
основательно нарушена. Но по сохранившейся части можно было предположить, что памятник имел
форму округлого или овального в плане холма диаметром около 30 м и высотой со стороны реки
до 4,0-4,5 м, а с напольной стороны — около 2,5 м. Вершина холма имела слегка неровную плоскую
поверхность. Сведения местных жителей об облике памятника расходятся. Кто-то помнит его в виде
круглого травянистого холма с крутыми со всех сторон склонами, свободно обдуваемого ветрами,
на котором можно было отдохнуть после блужданий по лесу. На вопрос о наличии рва отвечали
неопределенно. Видимо, ров отсутствовал, иначе бы его помнили — при той популярности, какой всегда
пользовалось это место. Один человек по воспоминаниям детства описал памятник как возвышающуюся
оконечность мыса, полого спускающуюся к напольной стороне. Сейчас уже трудно установить истину
в этом вопросе. Требуются раскопки большой площади, которые, возможно, помогут в выявлении
первоначальной планиграфии памятника.
Вид холма памятник приобретал, скорее всего, постепенно в результате многовековой и достаточно
активной культово-обрядовой деятельности людей. Объект многослойный. Керамическая коллекция
Чёртовой Горы включает материалы, начиная от эпохи раннего неолита (первая половина V тыс.
до н. э., козловский и кошкинский типы) до позднего средневековья (X-XI вв. н. э., оронтурский тип, по
В. Н. Чернецову3). К большому сожалению, верхние слои оказались утрачены в результате современного
антропогенного воздействия. Но неолитический слой частично сохранился. Поздние (средневековые)
перекопы на вершине холма материка, похоже, не достигали. Но зато они отчетливо видны на северном
склоне. Поскольку раскопки холма еще не закончены, мы не имеем полной картины для удовлетворительной
интерпретации. Поэтому в настоящей статье ограничимся простой фиксацией наблюдений за культурным
147

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25 	 СлаДКОВЭ Л. Н.
слоем. Северный и северо-восточный склоны холма имеют зубчатообразные фигурные срезы, позже
снивелированные оплывшим рыхлым слоем, содержащим разновременные находки.
Нивелировка поверхности материка выявила очень интересную топографическую ситуацию (рис. 1).
Древняя дневная поверхность мыса может быть реконструирована лишь приблизительно. Скорее
всего, она была достаточно ровной и от самой высокой точки мыса постепенно опускалась в сторону
расширяющейся поймы. Перепад высот на протяжении 10 м составлял всего 20 см. Напольная сторона
мыса так же полого, но достаточно рельефно опускалась к террасе. Склоны мыса со стороны реки
и поймы, напротив, были крутыми. Перепад высот на протяжении 2,0-2,5 м составляет 2 м. Крутизна
восточного склона холма, обращенного к речке Запорской, объяснима подмывом его водой, поскольку
русло здесь проходит у самого подножия холма. Крутизну северного склона, обращенного к пойме
Конды, можно объяснить отчасти той же причиной, отчасти воздействием человека. Таким образом,
это место заметно выделялось в окружающем ландшафте. С него издалека видны приближающиеся
или уходящие лодки. Многочисленные крутые повороты речки удлиняют реальное расстояние между
Кондой и холмом, что психологически подготавливает встречу или смягчает расставание. При заходе
в речку холм находится прямо перед глазами. Противоположный холму берег круче и выше, но он не
привлек внимания древних людей.
На всей площади раскопанной части памятника не было зафиксировано погребенной почвы. Видимо,
здесь с самого начала велась активная преобразовательская деятельность. Гребень материкового выхода
находится в южном секторе холма. Здесь общая мощность культурного слоя от дневной поверхности
до уровня материка в раскопе 1988 года составляла 0,82 м (в раскопе 2003 г. — 0,40 м). Небольшие
поднятия наблюдались и в северо-восточном секторе холма. В 1988 году там зафиксирована самая
высокая точка памятника, а общая мощность культурного слоя составляла 1,48 м. Культурный слой на
мысу, таким образом, накапливался в основном к северу (в сторону Конды) и к востоку (к склону к речке
Запорской) от материкового останца (самой высокой точки мыса). По крайней мере, в нижней части
он имел черный цвет, не позволивший четко зафиксировать находившиеся в нем объекты. Последние
выявились лишь на материке.
Расположение объектов, углубленных в материк, имеет упорядоченный вид. На раскопанной площади
достаточно отчетливо просматриваются остатки семи древних объектов, еще четыре фиксируются
фрагментарно.
Объект I. Землянка размерами 6,0 х 4,3 м. Углублена в материк на 0,94-1,56 м. Расположена
практически в центре холма к северу от останца и врезана в него. Ориентирована длинной стороной по
линии ССВ-ЮЮЗ. Заполнение землянки — черное сажистое со стерильными линзами белого песка.
Северная, восточная и южная стенки отвесные. Северо-западная стена не имеет четких границ из-за утраты
части культурного слоя в этом месте. В северной части землянка перерезает слой серой супеси с редкими
мелкими углистыми включениями. Этот слой на памятнике к 2003 году сохранился фрагментарно, лишь
в некоторых ямках и канавках. Видимо, он относится к самому раннему периоду освоения этого места.
На полу по периметру объекта зафиксированы канавки шириной 15-20 см, глубиной 8-10 см вдоль
северной и восточной стенок и до 30 см — вдоль западной стенки. Заполнение канавки у восточной
стенки — черное сажистое с золой; у западной и северной стенки зафиксирована светло-серая супесь с
мелкими углистыми включениями. От северного угла внутрь землянки идет канавка. Возможно, что она
никак не связана с постройкой или же является конструктивной особенностью, пока никак логически не
объяснимой. Вдоль южной стенки, которая глубже остальных врезана в материк, канавка не зафиксирована.
С этой же стороны заполнение землянки резко отличается от окружающего слоя: оно значительно светлее
и более однородно по цвету и плотности.
С внешней стороны у северного угла землянки зафиксирована яма глубиной 0,56 м, округлая в плане
(0,5 х 0,6 м), чашеобразная в профиле, с черно-желтым однородным заполнением. С внешней стороны
восточной стены на расстоянии 1,7 м от северо-восточного угла землянки фиксировалась подквадратная
в плане ниша со стороной 0,20-0,25 м. Она похожа на ямку для вертикального столба, точнее, бруса. Дно
ее ниже уровня пола на 0,13-0,15 м. Похожая ниша отмечена с внешней стороны у юго-восточного угла.
Ее стороны составляли 0,4 м, ямка была углублена в материк на 0,5 м ниже пола. Других ям на уровне
148

2
■226
3
-214
4
-19*
5
-219
6
-241
7
217
8
-18-5
9
-16*
10
-144
И
-П5
12
-142
13
-208
14
-176
Чёртова Гора - неолитический памятник в бассейне Конды
УСЛОВНЫЕ ОБОЗНАЧЕНИЯ
(ЗБК - 1) - захоронение
берестяных коробок
ф - столбовые ямки
160 - 220 см - глубины
фиксации объектов
Рис. 1. Чёртова Гора. План объектов, выявленных на материке
149

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25 	 СлаДКОВЭ Л. Н.
пола не обнаружено. У северо-западной стенки землянки на границе черного углистого и светлого слоя
выявлен фрагмент вертикально расположенной обугленной доски. Пол практически ровный и плоский.
Характер заполнения указывает, что землянка, возможно, использовалась дважды. Ранний период
ее функционирования может соотноситься со светлым заполнением, а более поздний — с черным
сажистым. Граница этих слоев выражена нижней самой мощной (до 0,08-0,10 м) углистой прослойкой,
на которой в восточной половине землянки было расчищено берестяное полотнище размерами 2,2 * 0,8 м,
ориентированное длинной стороной вдоль стены. В западной части землянки в раннем (более светлом)
слое были найдены три развала крупных неолитических сосудов (рис. 2 - 1-3) и один миниатюрный
на самом дне. Внутреннее пространство землянки было сплошь заполнено артефактами неолитического
времени: изделиями из камня и фрагментированной керамикой. Выход не зафиксирован.
Характер заполнения не позволяет считать землянку жилым сооружением: в ней не выявлены очаг,
спальные места, выход. Хотя некоторым подобием выхода мог служить ступенеобразный материковый
останец в юго-западном углу землянки. Заполнение котлована позднего периода существования
постройки походит на слоеный пирог, где черные сажистые с углями прослойки чередуются с почти
стерильными подсыпками материковой супеси. Создается впечатление, что внутреннее пространство
землянки периодически выгорало, но потом продолжало вновь использоваться. Вещественный материал
двух периодов практически одинаков, отличаясь в основном степенью сохранности (ср.: рис. 2 - 4-8,
10; 3 - 4, 6, 12 и рис. 2 - 1-3; 3-1,2, 5, 8, 9, 14, 15). Реконструируемые развалы сосудов происходят
с нижнего, более раннего слоя.
Ближайшим аналогом объекту I может служить ранненеолитическое жилище на реке Сумпанье4,
находящееся в 70 км к ЗСЗ от Чёртовой Горы. Сходство наблюдается по ориентации объекта в пространстве
и технике орнаментации керамики.
Объекты II-V, возможно, представляют собой культовую неолитическую площадку. Ее общие размеры
15,5 х 6,0 м. Площадка расположена с восточной стороны материкового останца и врезана в него до 1,2-1,3 м
(с запада), открыта к речке и подмывается водой. Длинной стороной ориентирована по линии ССВ-ЮЮЗ,
что совпадает с ориентировкой землянки. Обращенные на ССВ стены землянки и культовой площадки
находятся на одной линии. Расстояние между объектами составляет 4,6-4,8 м. Материк при сооружении
площадки был срезан отвесно, пол выровнен. По периметру пола и поперек площадки фиксировались
канавки разной глубины и ширины. Практически все они пространственно упорядочены. Некоторые из
них, на мой взгляд, объединяются в единые объекты. Так, длинная продольная стена имеет угловатый
в плане срез, от которого идет поперечная канавка. Это позволяет увидеть две пространственные зоны на
площадке: северную (объекты II и III) и южную (объекты IV и V). Причем южная, возможно, перекрывала
северную. Это предположение делается на основании данных планиграфии углубленных в материк канавок,
которые, возможно, маркируют границы объектов. Характер заполнения обеих зон совершенно одинаков.
Их разделение проведено исключительно из анализа нивелировочных наблюдений на материке.
Размеры северной зоны, в плане подпрямоугольной, — 10,3 * 6,8 м, пол несколько приподнят
(в пределах 0,10-0,15 м), по сравнению с южной зоной. Там зафиксировано множество хаотично
расположенных ямок. Их функциональное назначение пока остается не выясненным. Непонятно
и назначение канавок в материке, выходящих за пределы стены площадки. Кое-где сохранились
остатки обугленной коры и бересты, которыми были обложены стенки части канавок. Ориентировка
канавок сохраняет направление СЗ-ЮВ. Лишь одна расположена под острым углом к стене площадки,
ориентирована строго по линии С-Ю и прорезает стену возле северного угла площадки. В северном
углу зоны расположено большое скопление кострищ. Они отделялись прослойками бересты, часто
не до конца прогоревшей. В них практически отсутствовали керамика и другие находки. Площадь
и мощность прокалов небольшая. Для заполнения всего внутреннего пространства культовой
площадки обеих зон характерны следы огня (прокалы разной величины и мощности, углистые линзы),
но в северном углу площадки они расположены достаточно компактно. Керамика, найденная в обеих
зонах, украшена преимущественно отступающее-накольчатой техникой (рис. 2 - 9,; 4; 5). Единичны
фрагменты, орнаментированные гребенчатым штампом, как печатным, так и шагающим (рис. 4 - 10,
20, 22, 25; рис. 5-6).
150

Чёртова Гора - неолитический памятник в бассейне Конды
Рис. 2. Чёртова Гора. Керамика.
1-3 - объект I (нижний слой); 4-8, 10- объект I (верхний слой); 9 - объект III; 11 - объект IV
151

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25 	 СлаДКОВЭ Л. Н.
Рис. 3. Чёртова Гора. Керамика. 1, 2, 5, 8, 9, 14, 15 - объект I (нижний слой);
4, 6, 12 - объект I (верхний слой); 3, 7, 10, 11, 13 - вне объектов
152

Чёртова Гора - неолитический памятник в бассейне Конды
Рис. 4. Чёртова Гора. Керамика. 1-12, 14, 15 - объект II; 13, 16-25 - объект III
153

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Сладкова Л. Н.
Рис. 5. Чёртова Гора. Керамика. 1-11 - объект III; 12-16 - объект IV
154

Чёртова Гора - неолитический памятник в бассейне Конды
В центре северной зоны можно выделить объект III подквадратной формы, в границах которого
располагался жертвенник и пол которого несколько ниже (в пределах 0,1 м) уровня пола объекта II.
Жертвенник представлял собой мощную (0,7-0,8 м) линзу, образовавшуюся в результате помещения на
это место огромного количества фрагментированной керамики и сырых костей животных и рыб, которые
были обильно пересыпаны охрой. Остатки сырой бересты наблюдались на разных уровнях жертвенника5.
В его основании находились два сосуда кошкинского типа, орнаментированные отступающе-накольчатым
способом, сочетающимся с «гладкой качалкой» (рис. 2 - 9). Подобные сосуды известны и среди
барсовогорской посуды6.
Южная зона культовой неолитической площадки (объекты IV и V) имела размеры 8,5 х 6,5 м, ее
пол в целом ниже, чем в северной зоне, примерно на 0,10-0,15 м. Южная стенка зоны не имеет столь
четких границ, как две остальные, фиксируется по цвету заполнения и остаткам культурного слоя на
материке. Вдоль северной стенки наблюдалась хорошо выраженная канавка шириной 0,3 м и глубиной
0,3-0,4 м. С южной стороны такой канавки не выявлено. Возможно, это связано с близостью речного
склона, и прокапывание канавки здесь могло угрожать целостности конструкции. У южной границы
зоны находилось кострище со следами засыпки охрой; рядом с ним были найдены два развала круглых
днищ от крупных неолитических сосудов, орнаментированных в манере прочерчивания и отступающей
палочки (рис. 5 -14). Днища лежали орнаментом вверх. Фрагменты других сосудов также были украшены
отступающе-накольчатым способом, иногда в сочетании с «гладкой качалкой» (рис. 5 - 12, 13, 15, 16).
У северного угла разделительной канавки между зонами было расчищено берестяное изделие, по форме"
напоминающее совок. На границе южной и северной зон культовой площадки находилась яма с ходом со
стороны речки. Яма частично перекрыла «разделительную» канавку между зонами. Последняя являлась
остатком конструкции северной границы (стены?) южной зоны площадки, и разделительной названа
условно. В этой канавке в 0,4 м от склона обнаружен неполный развал сосуда кошкинского типа с простым
волнистым орнаментом, выполненным отступающей палочкой. Размеры ямы — 180 х 80 х 150 см, она
ориентирована по линии СЗ-ЮВ. Три стенки ямы отвесные, а четвертая, обращенная к речке, ступенеобразно
опускалась ко дну. На дне ямы фиксировалась округлая ямка диаметром 0,30-0,36 м, глубиной 0,30 м
с отвесными стенками и плоским дном. Возможно, в дно ямы был вкопан столб. Таким образом, общая
глубина ямы составляла 1,8 м. Ее заполнение — сильно гумусированная бурая рыхлая земля. Скорее всего,
яма поздняя, так как в ней были найдены мелкие фрагменты средневековой керамики. Она находилась
прямо на канавке и была ориентирована на заходящее солнце, аналогично всем неолитическим объектам.
Для культовой площадки получены несколько дат: 6400±90 лет, 6480±65 лет и 6445±90 лет (примерно
4530-4350 гг. до н. э., то есть середина - третья четверть V тыс. до н. э.)7.
На территории южной зоны культовой площадки зафиксирован еще один, как мне кажется, более
ранний объект, выделенный по отличному от остальных заполнению канавок (объект V). От него осталась
лишь «рама» из канавок и ям. Размеры — 5,5 х 5,5 м, ориентация — по линии СВ-ЮЗ. От канавки с
северо-западной стороны отходило довольно длинное (1,5 м) перпендикулярное ответвление. Аналогичное
ответвление (длиной 1,8 м) наблюдалось
от северо-западной стенки в северной зоне.
С объектом V связаны находки захоронений
берестяных коробок8, а также остатки чего-то,
напоминающего разрезанную пополам лодку из
бересты. Удивительна и сама северо-западная
канавка шириной 0,40 м, глубиной до 0,70-
0,85 м с крутыми стенками, округлым дном, с
сохранившимися фрагментами берестяной обкладки
стенок и вбитыми в материк тонкими (до 2 см в
диаметре) колышками. Колышки фиксировались
как внутри канавки, так и вдоль нее. В объекте
V было обнаружено три захоронения берестяных
емкостей, напоминающих коробки (рис. 6). Рис. 6. Чёртова Гора. Захоронение берестяной коробки № 3
155

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25 	 СлаДКОВаЛ. Н.
Захоронения произведены в отдельных ямах. Заполнение ям по цвету и плотности едва отличалось от
материка. Захоронение I — групповое, состояло из трех положенных в ряд узких длинных изделий,
напоминающих цилиндрические туески. Захоронение II представлено прямоугольной коробкой без
крышки. Захоронение III вскрыто частично. Оно аналогично второму, но имело крышку. Коробки и туески
шитые, поскольку на них остались ряды отверстий от иглы. Захоронения I и III имели полость внутри и
содержали засыпанные охрой зерна конопли. Биологическая экспертиза на присутствие человеческого
гемоглобина в захоронениях дала положительный результат9. Керамики в канавках объекта V не было.
Вопрос о конструкции объектов культовой площадки остается открытым. Строгие геометрические
формы предполагают каркасную или бревенчатую конструкцию сооружений. Характер культурного слоя,
включавшего огромное количество древесного угля разной степени измельченности вплоть до угольной
пыли, окрасившей слой в интенсивный черный цвет, остатки кострищ наводят на предположение об
отсутствии какой-либо кровли. Дисперсное присутствие угля в слое характеризует принадлежность
объекта к эпохе неолита. Уголь является составной частью неолитического слоя.
щ
ЙЙ5
/
/
/
/
/
/
Рис. 7. Чёртова Гора. Керамика. 1-7 - объект VI; 8,9 - объект VII
Объект VI выявлен частично. Отчетливо зафиксирован только юго-западный угол и часть западной
стены с нишей, возможно, для столба. Углублен в материк на 0,6 м. Ориентация — по линии ССВ-
ЮЮЗ. Столбовые ямы на участке 10/Г и 7/Д могли принадлежать этому объекту. В объекте обнаружены
обломки керамики, украшенные различными способами (рис. 7 - 1-7).
Объект VII подпрямоугольной в плане формы, возможно, аналогичен объекту I, сохранился частично.
Размеры — предположительно 4,8 х 3,5 м, глубина в материке — примерно 0,5 м. Длинной стороной
ориентирован по линии СВ-ЮЗ. В юго-западной стенке фиксируется ниша диаметром 0,3 м, возможно,
для столба. Вдоль сохранившихся южной и части западной стенок располагались канавки шириной 0,3 м,
глубиной 0,3 м. Заполнение котлована характеризуется черным сажистым слоем с золой. Прокалы на
сохранившейся площади не выявлены. В этом слое найден кремневый наконечник стрелы (рис. 8 - 12).
Керамики мало, и она разновременная (рис. 1-8, 9). Объект практически полностью разрушен большой
ямой современного происхождения, на дне которой нами был обнаружен кусок полиэтилена.
Объект VIII был расположен на самом высоком месте холма. Углублен в материк на 0,6 м. Сохранились
восточный угол и северо-восточная стенка, которую образовывал вертикально оформленный
156

Чёртова Гора - неолитический памятник в бассейне Конды
Рис. 8. Чёртова Гора. Каменный инвентарь. 1-7 - скребки; 8,9 - пластины с ретушью;
10-17 - наконечники стрел; 18 - изображение рыбки; 19 - нож; 20, 21 - сверла;
22 - шлифовальная плитка; 23 - наковаленка на топоре; 24 - тесло; 25 - топор; 26 - стамеска
(объект 1-1,3, 10, 13, 15, 21; рядом с объектом I - 2, 4; объект II - 9, 14, 17, 19;
объект IV - 5, 7, 8, 20, 23, 24, 26; объект VII - 12; вне объектов - 6, 11, 16, 18, 22, 25)
157

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25 	 Сладкова Л. Н.
материк. Остальные топографические характеристики трудно определимы. Зафиксированная стенка
ориентирована по линии СЗ-ЮВ. Материала мало, и он переотложен. Это место сильно пострадало от
современного антропогенного воздействия (срезано ковшом экскаватора).
Объект IX топографически выделялся на уровне материка на северном склоне холма. Он выглядел
как своеобразная ниша шириной 2,2 м, врезанная в склон на 0,6-0,7 м. Стенки ее практически
отвесные, дно (пол) оформлено чашеобразно. Углублена в материк на 0,1 м. Ориентация объекта —
длинной стороной по линии СЗ-ЮВ. Дно было выстлано несколькими слоями травяных волокон.
Трава выложена пучками по направлению 3-В и СЗ-ЮВ, то есть вдоль длинной стороны объекта. Сам
объект, сохранившийся частично, напоминает охотничий «заспинник», сооруженный в склоне холма.
Перед «лежанкой» из травы располагалось кострище. Находки отсутствуют.
Объект X был расположен рядом с объектом IX. Представлял также нишеобразное сооружение
подпрямоугольной формы с отвесной стенкой, врезанной в склон холма. Длина этой стены составляла
3,2 м, высота — 1,1м. Сохранился частично, выявлен на уровне материка. Материал переотложен.
Объект XI фиксировался на уровне материка на глубине 2,3-2,8 м в виде ямы (?) с одним
сохранившимся прямым углом, с нишами диаметром 0,10-0,12 м с внешней стороны стен (возможно,
для столбиков или жердей). Ориентирован по линии СВ-ЮЗ. Длина сохранившихся стенок—2,2 х 1,6 ivj,
Материал маловыразителен и переотложен.
Возможно, объекты IX, X и XI являются частями одного сооружения, поскольку все они связаны
с северным склоном холма, исследованным не полностью. Это могут прояснить только дальнейшие
раскопки. Нивелировка на материке показывает, что этот склон был активно включен в топографическую
ситуацию памятника и не выпадал из общего замысла использования этого места.
Таким образом, составление нивелировочного плана объектов на материке расширяет возможности
получения информации о памятнике, в частности, позволяет уточнить конструктивные особенности
зафиксированных объектов, их взаимосвязь, границы и формы, а также выявить «скрытые» объекты
(в нашем случае — объекты V, VI и VIII). 11	Глушков И. Г. Неолитическая керамика Конды по материалам поселений Чертова гора и Канда // Сибирь в
панораме тысячелетий (Материалы международного симпозиума). Т. 1. - Новосибирск, 1998; Соболъникова Т Н.
Неолитическое поселение Чертова гора на реке Конда // Материалы по археологии Обь-Иртышья. - Сургут, 2001.
2	Сладкова Л. Н. Священные реликвии Чертовой горы // Провинциальный музей в рамках разработки проектов
музеефикации археологических объектов: Мат-лы регион, науч.-практ. конф., г. Советский, 3-6 октября 2005 г. -
Екатеринбург, 2006; Она же. Предварительные итоги полевых исследований 1988, 2003, 2004 гг. на Чертовой
горе в Кондинском районе ХМАО - Югры // Ханты-Мансийский автономный округ в зеркале прошлого. -
Екатеринбург-Ханты-Мансийск, 2007. - Вып. 4.
3	Чернецов В. Н. Нижнее Приобье в I тысячелетии нашей эры. Обзор и классификация материала // МИА. -
1957.-№58.
4	Ковалева В. Т, Устинова Е. А., Хлобыстин Л. П. Неолитическое поселение Сумпанья IV в бассейне Конды //
Древние поселения Урала и Западной Сибири. - Свердловск, 1984. (ВАУ. № 17).
5	Сладкова Л. Н. Предварительные итоги полевых исследований...
6	Чемякин Ю. П., Карачаров К. Г. Древняя история Сургутского Приобья // Очерки истории традиционного
землепользования хантов (Материалы к атласу). - Екатеринбург, 1999. - Рис. 2-8, 12.
7	Сладкова Л. Н. Предварительные итоги полевых исследований... - С. 153. Радиоуглеродное датирование
выполнено Л. А. Орловой в Лаборатории геологии и палеоклиматологии кайнозоя Института геологии СО РАН.
8	Сладкова Л. Н. Священные реликвии Чертовой горы...
9	Там же.
158

В. С. Мосин
ЦЕНТРАЛЬНЫЙ УРАЛ в IV-III тыс. до н. э. *
Приступая к рассмотрению непростой историко-культурной ситуации на Южном и Среднем Урале
в конце каменного века, необходимо уточнить географические дефиниции региона и их историко¬
географическое содержание.
Уральские горы начинаются у Карского моря и почти непрерывной цепью простираются вплоть до
песков Арало-Каспийской низменности — от 69 до 47° с. ш. Для удобства географического изучения
и описания Уральский хребет обычно разделяется на четыре части: Полярный Урал, Северный, Средний
и Южный. Такое установившееся деление очень условно, так как внешний облик Урала меняется
незаметно и постепенно по направлению с севера на юг. Мугоджары являются южной оконечностью
Уральской складчатой системы и от Уральского хребта отделены понижением широтного направления,
по которому проходит долина р. Урал1. Такое географическое понимание Урала в последнее время
практически не учитывается, и за его южную границу принимается территория от широтного отрезка
р. Сакмары через Орск, вдоль долины р. Кумак и далее на восток южнее истока р. Тобол2. Чтобы
максимально объективно оценить исторические процессы конца каменного века, территорию Южного
и Среднего Урала можно рассматривать как единый историко-географический район (как минимум,
для указанного временного отрезка), который целесообразно обозначить как Центральный Урал, для
чего есть серьезные основания.	‘-"г
К горным районам Центрального (Южного и Среднего) Урала на западе примыкает территория
Предуралья, которая является восточной оконечностью Русской платформы. Граница между собственно
уральскими и предуральскими территориями выражена достаточно отчетливо — геологически,
географически и исторически. В центральной части региона она легко фиксируется визуально, на
юге (Зилаирское плато и южные отроги) и севере (по течению р. Чусовая) граница менее отчетлива
и характеризуется переходными ландшафтами. В целом западную границу Центрального Урала
можно обозначить следующим образом (с юга на север): нижнее течение р. Касмарки (правый приток
р. Сакмары) - долина р. Малая Сурень - р. Большой Ик (южный), западные подножия хребтов Баш-
алатау (севернее Нугушского водохранилища), Такаты, Зильмердак - долина р. Лемеза (правый приток
р. Сим) - северный и западный склоны хребта Каратау - р. Юрюзань - р. Ай (на выходе из гор) - исток
р. Большой Ик (северный) - р. Чусовая (западнее Первоуральска) - р. Серебряная. Эта граница четко
определяется по разнообразным критериям: геологическому строению, географическому ландшафту,
климату, распространению кремнистого сырья из коренного залегания Магнитогорско-Тагильского
синклинория.
Южной границей Центрального Урал а является понижение Уральских гор в районе широтного течения
р. Урал, отделяющего его от Мугоджар, северной — повышение хребтов на широте г. Нижняя Тура.
Западная часть Центрального Урала — это основные горные хребты. Восточные районы представлены
холмисто-увалистой равниной — Зауральским пенепленом, который является составной частью Урала
и образовался в процессе опускания и дальнейшего разрушения собственно уральских горных структур.
Размытая древне-третичным морем горная возвышенность — современная холмисто-увалистая
полоса — тянется вдоль Восточного склона Уральского хребта от верховьев р. Сосьвы до изгиба р. Урал.
По географическому ландшафту холмисто-увалистая часть Центрального Урала к югу от р. Нейвы
является лесостепью. Хотя современная зона южнее широты г. Троицка и считается степной, по сути она
представляет собой лесостепь и до состояния степи доведена в большей степени активной деятельностью
человека в последние столетия. Восточная граница Центрального Урала менее отчетлива, чем западная,
вследствие плавного перехода Зауральского пенеплена в Западно-Сибирскую низменность. Геологически
она фиксируется началом континентальной морской равнины. По географическому ландшафту такой
границы практически нет, что и отразилось в существовании обширной территории Притоболья как
Работа выполнена при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований (РФФИ), проект № 07-06-96005.
159

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25 	МОСИН В. С.
контактной, переходной, с формированием здесь во все исторические периоды культуры населения
с сочетанием уральских и западносибирских традиций.
Таким образом, Центральный Урал — это историко-географический регион, включающий в себя
горные районы Южного и Среднего Урала и прилегающую с востока холмисто-увалистую равнину.
Психологическим препятствием к целостному рассмотрению историко-культурного развития региона
как единого вмещающего ландшафта служит его современное деление на Южный и Средний Урал.
Начало этому положило административное деление территорий, сложившееся в первой трети XVIII
века и зафиксированное на картах того времени. Современный Южный Урал полностью входил в состав
Уфимского уезда, северная граница которого отделяла его от Кунгурского уезда и Екатеринбургского
ведомства. В частности, это разделение представлено на «Ландкарте,., составленной в 1734 г.» и на
«Ландкарте с показанием тракту полковника Тевкелева от Красногорской крепости к Чебаркулю»3.
В 70-е годы XVIII века один из отрядов Академической экспедиции под руководством профессора
И. П. Фалька подразделил горы Урала на три части: Башкирский, Екатеринбургский и Богословский.
Впоследствии они получили названия: Южный, Средний и Северный Урал. В 40-е годы XIX века к этим
частям «прибавился» Полярный Урал. Впервые такое название употребил ботаник А. Шренк, посетивший
в 1837 году крайний север Уральских гор — хребет Пай-Хой, официально открытый экспедицией
Русского географического общества в 1848 году4. Таким образом, деление, изначально принятое как
административное, в дальнейшем было использовано для удобства географического описания, затем
закреплено административной границей между Челябинской и Свердловской областями и сегодня
воспринимается как нечто соответствующее природно-ландшафтному зонированию. В реальности
вряд ли кто-то сможет сформулировать физико-географические критерии расположения такой границы.
В качестве действительно географических рубежей можно принять южные отроги основных хребтов и
понижение рельефа в широтном течении р. Урал на юге и начало хребтов Северного Урала севернее
г. Нижний Тагил. «Месторазвитием», или вмещающим ландшафтом, неолитического и энеолитического
населения Центрального Урала было сочетание горно-лесной зоны и холмисто-увалистой лесостепи.
Обозначенный в заголовке статьи промежуток времени, а точнее вторую половину IV—III тыс. до н. э.,
на Урале связывают с энеолитом. Основным критерием отнесения археологического комплекса именно к
эпохе энеолита является присутствие свидетельств металлургии или металлообработки меди в сочетании
с традиционной каменной индустрией. Хотелось бы сразу заметить, что существующее мнение о том,
что первоначально использовалась только холодная ковка самородной меди, вероятно, не бесспорно,
поскольку при таком способе обработки медь часто дает трещины, и получить законченное изделие не
представляется возможным. Более технологически обоснованным путем получения изделий из «чистой»
меди является сначала металлургия, а затем металлообработка. На территории Центрального Урала
зафиксировано около 20 памятников, при раскопках которых обнаружены предметы из химически чистой
меди или следы металлургии меди5 (см. табл.).
Особо следует обратить внимание на артефакты, связанные непосредственно с металлургическим
производством. Это фрагменты керамики, на внутренней стороне которых сохранились прикипевшие
капельки меди и шлак. Остатки таких сосудов были найдены на стоянках Банное I, Путиловская заимка,
В воротах, Осиновый остров III, Аргази VII, Березки Vb (материалы стоянок Банное I и острова Шатанов
еще не опубликованы). Кроме того, встречаются фрагменты сосудов, которые были использованы
в металлургическом производстве: на них не сохранились остатки меди и шлака, однако они приобрели
характерный внешний вид — шероховатую выжженную поверхность и светло-серый белесый цвет. Такая
керамика встречена на памятниках Банное I, Путиловская Заимка, Малый Липовый X, Березки II и V,
остров Шатанов на озере Иртяш6. Сосуды, связанные с металлургическим процессом, орнаментированы
оттисками гребенчатого штампа или отступающими наколами («ложным шнуром»).
В целом, опираясь на факты, представленные в таблице, можно констатировать, что по основному
критерию выделения энеолитических памятников к этому времени можно относить комплексы,
#
в которых присутствует керамика, орнаментированная оттисками гребенчатого штампа с простыми и
геометрическими мотивами, с «шагающей гребенкой», крупногребенчатыми и рамчатыми штампами,
с «гусеничками», веревочкой и отступающими наколами («ложношнуровая»). Все эти типы керамики
160

Центральный Урал в IV - III тыс. до н. э.
встречены на памятниках с присутствием металлургии или металлообработки (см. табл.). Остальные
памятники мы относим к энеолиту на основании совпадения типологических признаков в керамике и
каменном инвентаре.
Таблица I.
Взаимовстречаемость керамики с различной орнаментацией и свидетельств металлургии
на энеолитических стоянках Урала
№ п/п
ПАМЯТНИК
ТИП КЕРАМИКИ
МЕТАЛЛ
или следы
металлургии
Гребенчатая
простая и
геометрическая
Гребенчаая
с косой
нарезкой
Ложношнуровая
«Гусенички»
ит.д.
1
2
3
4
5
6
7
1
Ново-Кумакская
+
+
2
Ударник
+
+
3
Ишкиновка
+
4
Макан I
+
+
5
Александровский IV
+
6
Карагай-Мурун 1
+
7
Батран 1
+
8
Г рот Археологов
+
9
Агаповка I
+
+
10
Бельская
+
11
Kara I
+
12
Kara II
+
13
Суртанды III, VI—VIII
+
+
+
+
+
14
Банное I
+
+
+
+
+
15
Карабалыкты IX, Мысовая
+
+
+
+
+
16
Ново-Байрамгулово
+
+
17
Дружный
+
+
18
Бурли II
+
+
+
+
19
Стрелецкие II—IV
+
20
Путиловская заимка
+
+
+
+
21
Карагайлы I
+
+
22
Речной I
+
+
23
Красносельская
+
+
+
24
Краснокаменка
+
+
25
Мурат
+
+
+
+
+
26
Бурановская
+
27
Юрюзанская Мб, Ив
+
+
28
Чебаркуль IV
+
+
29
Чебаркуль II, X, XV, XVI
+
+
+
+
+
30
Чебаркуль I
+
+
+
+
31
Латочка, Кораблик, Няшевка II
+
+
+
+
+
32
Песчаное I
+
33
Кысы-Куль
+
+
34
Остров Веры
+
+
35
Аргази VII
+
+
+
+
36
Малый Липовый
+
+
+
+
37
Березки
+
+
+
+
38
Веселовка
+
+
161

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Мосин В. С.
1
2
3
4
5
6
7
39
Шатанов остров
+
+
40
Уфа IV
+
+
+
+
41
Абселямовская
+
+
+
+
42
Чусовское озеро III—IV
+
43
Половинное I, II, V
+
44
Верхняя Макуша, Макуша III
+
+
+
45
Шувакиш I
+
+
+
46
Палатки I, II
+
+
+
47
Карасье озеро
+
48
Малый Шарташ
+
49
Шитовской исток XI
+
+
50
Таватуй
+
51
Аятское I, II
+
+
+
52
Шайтанское озеро I
+
+
53
Горушки I
+
+
54
Шигирское
+
55
Береговая ИII
+
+
+
56
Береговая II
+
+
+
57
VI разрез Горбуновск. торф.
+
+
58
Кокшарово I
+
+
+
59
Кокшаровско-Юрьинская
+
+
+
60
Боровая 1
+
+
61
Малый Таушкан
+
62
Першинская I
+
63
Юрьино IV
+
+
+
64
Разбойничий остров
+
+
+
К настоящему времени в той или иной степени исследовано более 100 памятников энеолита
Центрального Урала (рис. 1). Большинство из них отнесено к трем основным археологическим культурам:
кысыкульско-суртандинской, аятской и липчинской7. Такое деление одновременно является и данью
сложившейся традиции, и этапом накопления новых знаний. Дальнейшее движение по этому пути уже
не дает ощутимых результатов и сводится в последнее время к сугубо классификационным операциям —
выделению новых типов керамики, типов памятников и т. п. Объяснение исторических процессов на
уровне формирования одного керамического типа посредством слияния или взаимовлияния двух других
не может решить основных исследовательских задач в изучении древней истории региона.
Сопоставим карту памятников, таблицу и рисунки 2-5. При этом нужно учитывать, что на карте
отображены только открытые к настоящему моменту памятники, их исследованность крайне неравномерна,
и площади раскопов варьируются от нескольких десятков до нескольких сотен квадратных метров.
Изучались они в разные годы и разной методикой; в таблице могут быть незаполненные ячейки, потому что
материалы отдельных памятников опубликованы частично. Энеолит как исторический период, исходя из
современной системы хронологии, длился почти полторы тысячи лет — со второй половины IV до начала
II тыс. до н. э. Известные нам памятники не относятся к какому-либо конкретному хронологическому
срезу, а охватывают весь период. Даже учитывая этот далеко не полный список оговорок, мы фиксируем
достаточно отчетливую тенденцию. На большинстве памятников присутствуют в совместном залегании
основные типы энеолитической керамики: гребенчатая с простыми и геометрическими мотивами,
«ложношнуровая», гребенчатая с «косой нарезкой» зубцов, частично с «гусеничками», крупногребенчатым
штампом, веревочкой. Такое сочетание характерно для всей территории Центрального Урала (рис. 2 - 5).
Все обозначенные керамические типы имеют общие морфологические характеристики и близкие
орнаментальные схемы. Эти признаки давно известны, поэтому их перечень опускается. Важно, что
керамика со следами металлургии — основного критерия энеолита — орнаментирована как гребенчатым
штампом, так и отступающими наколами («ложным шнуром»). Вряд ли наблюдаемая нами тенденция
162

Центральный Урал в IV - III тыс. до н. э.
Рис. 1. Энеолитические памятники Центрального Урала (см. табл.)
163

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Мосин В. С.
Рис. 2. Гребенчатая керамика с геометрическими мотивами.
1 - Боровая 1; 2 - Палкино; 3 - Уфа IV; 4 - Чебаркуль IV; 5-8 - Суртанды VI; 9-10 - Мурат
164

Центральный Урал в IV - III тыс. до н. э.
Рис. 3. Гребенчатая керамика с «гусеничками».
1-3 - Береговая I; 4-6 - Юрюзанская Пв; 7-8 - Шитовской исток XI; 9-12 - Макан I
165

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
МОСИН В. С.
тй*т&&0&В0О АсдеK0OO*iL«*f£9P^	^
00?Шг**
ЫаВ^!ЗЯА№&Я*
Рис. 4. Гребенчатая керамика с «косой нарезкой». 1-2 - Береговая I; 3 - Ишкиновка I; 4 - Чебаркуль I
166

Центральный Урал в IV - III тыс. до н. э.
Рис. 5. «Ложношнуровая» керамика.
1 - Карабалыкты IX; 2 - Березки (Банное); 3 - Суртанды III;
4 - VI разрез Горбуновского торфяника; 5 - Кокшарово I; 7-8 - Аргази
167

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25 	МОСИН В. С.
является случайностью или механическим смешением разнокультурных артефактов (хотя встречается
и такое), поскольку расселение и передвижение коллективов энеолитического населения не были
хаотичными, а подчинялись определенным закономерностям развития человеческого общества и были
упорядочены системой хозяйства.
Одной из исторических универсалий для обществ охотников, рыболовов и собирателей являлась
общинно-родовая организация. Такая социальная структура подразумевает ряд компонентов: община,
семья, хозяйственная группа, целевая группа. Община, как наиболее стабильное объединение, основной
функцией которой является деятельность в качестве производственного коллектива, связана более
жестко — с хозяйственными и целевыми группами, более гибко — с семьями8. Все эти компоненты
взаимодействуют между собой как части единого целого. Основные производственные функции — охота
и рыболовство — выполняются, как правило, общиной или ее частью — хозяйственной группой. Другой
стороной такой социальной организации является род, который представляет собой экзогамную группу
людей, объединенных кровнородственными, социально-институциализированными связями. Поскольку
родовая структура, безусловно, экзогамна, то община, как стабильное объединение семей, неизбежно
состоит из представителей, по крайней мере, двух родов. Помимо своей основной функции — контроля за
сохранениемэкзогамии,—родовая организацияосуществляласвязьмеждупоколениямивпреемственности
традиций, мифологии, обрядов и т. п. Хотя стержнем родовой структуры являлись мужчины, связанные
кровным родством, хранительницей очага и родовых традиций, как это ни парадоксально, была женщина.
Приходя после замужества в род мужа, первоначально она считалась «инородкой», но в течение жизни,
постепенно впитывая изначально чужие родовые устои, к старости становилась главной хранительницей
теперь уже ее родовых традиций и начинала передавать их своей молодой невестке.
Во все времена женщина была связана с домашним хозяйством и по этнографическим данным
в обществах с присваивающей экономикой, при отсутствии гончарного круга, изготовление керамической
посуды было преимущественно женским занятием9. Одним из проявлений мировоззрения и мифологии
древнего населения были орнаментальные сюжеты на керамике, поэтому при орнаментации посуды
в композиции отражались родовые традиции и представления. Существуют различные варианты браков,
но у народов Урала и Сибири традиционным можно считать вирилокальный брак, при котором жена
переходит в семью (общину, род) мужа10. В таком случае женщина после замужества приносит в общину
мужа часть отцовских родовых традиций, что отражалось и в конкретных вещах, и в умениях и навыках;
то есть если до замужества она орнаментировала посуду согласно с традициями отцовского рода, то после
замужества — по традициям рода мужа.
Археологические памятники, безусловно, являются следами жизнедеятельности общины в целом,
отдельных семей или хозяйственных групп. Можно предположить, что сосуществование нескольких
родовых традиций мы фиксируем в находках керамики с отличными системами орнаментации — так
называемых «типах керамики». При этом семья или община, состоящая из нескольких семей, и коллективы-
объединения более высокого ранга — сообщинности (дефиницию «племя» лучше не употреблять в силу
большой разноречивости понимания этого термина), которые мы ограничиваем рамками археологических
культур, всегда состоят из представителей различных родов. При обозначенной системе брачно-семейных
отношений женщина, переходя после замужества в общину мужа, неизбежно приносит с собой часть
своих родовых традиций, в которых она была воспитана в отцовском роду. На этом этапе при изготовлении
посуды она неизбежно руководствуется этими традициями, что в археологических источниках
отражается как присутствие в одном жилище сосудов двух различных стилей орнаментации (в нашем
случае, например, «гребенчатой» и «ложношнуровой»). Воспитываясь в отцовском роду с традицией
«ложношнуровой» орнаментации, по прошествии времени становясь хранительницей родовых традиций
мужа, она орнаментирует керамику уже не «ложным шнуром», а «гребенкой». Поскольку каждый человек
индивидуален, то и керамическая посуда несет на себе большой отпечаток субъективности, поэтому один
человек ставит штамп вертикально, другой — под углом, для одного треугольник имеет одни пропорции,
для другого — иные. Со сменой поколений ориентация брачно-семейных связей может изменяться, и,
соответственно, будет меняться состав керамической посуды как в рамках одной семьи, так и в рамках
коллективов более высокого уровня. Если взять единый хронологический срез, например, условный
168

Центральный Урал в IV - III тыс. до н. э.
2551 г. до н. э., то мы зафиксируем в разных точках Центрального Урала комплексы, в которых будут
присутствовать по два-три типа керамики в рамках одного жилища. В одном случае это будет «гребенчатая»
керамика с простым и геометрическим орнаментом и «ложношнуровая», в другом — «гребенчатая»
с косой нарезкой и «ложношнуровая», в третьем — «гребенчатая» геометрическая и «гребенчатая»
с косой нарезкой, далее — только «ложношнуровая» или только «гребенчатая» и т. п. Все будет зависеть от
конкретной географической ситуации, хозяйственной принадлежности памятника, оставлен ли он одной
семьей, общиной целиком или хозяйственной группой и т. д. Но вся эта мозаика и будет отражением
жизни единой «сообщинности» уральского энеолитического населения Южного и Среднего Урала.
Сообщинность — это совокупность общин как основных первичных социумов, осуществлявших
свою жизнедеятельность в определенном вмещающем ландшафте и связанных между собой системой
брачно-семейных связей в рамках нескольких родовых структур. Именно сообщинность и можно было
бы ассоциировать с дефиницией «археологическая культура», но ее достаточно жесткие рамки уже давно
искусственно ограничивают адекватное отражение исторических процессов.
Если следовать традиционному пониманию археологических культур эпохи энеолита Урала,
то нужно признать, что их выделение по принципу: липчинская культура — это комплексы только
с «ложношнуровой» орнаментацией, а аятская — с «гребенчатой» — по сути, есть лишь отражение
родовых традиций части населения. Любая семья изначально состоит из представителей разных родов,
от возникновения общинно-родовой структуры до сегодняшнего дня.
Анализировать каменный инвентарь еще сложнее, чем керамические комплексы, поскольку он
непосредственно связан с особенностями технологии и техническими приемами, традиционными для
данного общества, хозяйственной деятельностью, которая весьма разнообразна и имеет десятки вариаций
в зависимости от условий возникновения археологического памятника. Варианты зависят от времени года,
хозяйственной принадлежности, продолжительности существования, частоты посещаемости, наличия
или отсутствия сырья и т. д. и т. п. В качестве примеров можно взять несколько вариантов.
Кратковременные стоянки в горной части, которые мы фиксируем в гротах Археологов и
Ташмуруновский — на р. Белой, Бурановская — на р. Юрюзань, в пещере Туристов — на р. Чусовая
и т. д., содержат очень немногочисленный, типологически бедный орудийный набор и, как правило,
незначительное количество фрагментов керамики. Такой состав коллекций закономерен, поскольку это
места, которые целевые группы охотников посещали на короткий период зимой для охоты на пушного зверя,
боровую дичь, крупных лесных животных. Набор, необходимый для одного или двух месяцев зимней охоты,
очень ограничен и функционален. Здесь не изготавливали орудий, в лучшем случае — ремонтировали или
просто бросали испорченные. Отщепы и чешуйки — это, скорее всего, результат использования кресал
для добывания огня. Кости животных из культурного слоя очень мелкие, раздробленные, поскольку
мясо съедали сами охотники, а кости отдавали собакам. И если на таких стоянках встречаются более
многочисленные находки, значит, это место посещали в течение очень долгих лет.
Стоянки-поселения в предгорной зоне на озерах и реках, которые заселялись на период с
весны до осени, содержат многочисленный и разнообразный инвентарь, поскольку одновременно
реализовывались различные направления хозяйственной деятельности — охота, рыболовство, домашние
промыслы, изготовление орудий и охотничьего снаряжения, заготовка продуктов на зиму. Кроме того,
на этих поселениях делался запас заготовок кремневого инвентаря на зиму-весну, если эти поселения
располагались рядом с местами, богатыми кремнистым сырьем: памятники на озерах Суртанды,
Узункуль и т. п. Коллекции каменного инвентаря содержат полный технологический цикл — от заготовок
до использованных орудий. При этом богатство сырьевых ресурсов не обязательно должно выражаться
в коренном залегании кремнистых пород по соседству со стоянкой, это могли быть базальные горизонты
террас с кремневым галечником, косовые отложения или остаточный галечный кремень на размытой
древней поверхности.
На стоянках холмисто-увалистой лесостепи, где осенью велась охота на копытных, инвентарь
может быть количественно немногочисленным, но разнообразным, например, на таких стоянках, как
Краснокаменка или Агаповка. Здесь практически нет сырьевой базы в изначальном виде, но присутствуют
этапы технологической цепочки изготовления и использования орудий. На этих стоянках орудия
169

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25 	МОСИН В. С.
делали из принесенных с собой в небольшом количестве плиток или галек кремня и яшмы, которые
брали на соседних (10-40 км) территориях предгорий. В таком варианте сырьевые запасы срабатывали
полностью, с использованием при этом экономичных технологий, в частности, на основе применения
микропластин, а также всех пригодных местных пород камня. В пределах стоянок частично производили
орудия охоты и домашнюю утварь, обрабатывали шкуры и т. д. В лесостепной зоне по рекам южнее
Нейвы такие памятники пока неизвестны, но вероятность их открытия велика, поскольку дикая лошадь
встречается в фауне среднего голоцена в атлантический и суббореальный периоды по всему лесостепному
Притоболью11. Также вероятно, что в силу большей облесенности этой территории в охоте на копытных
здесь преобладали косуля и лось, что и нашло свое выражение в писаницах, хотя некоторые изображения,
вероятно, можно связывать и с лошадью.
Анализ комплексов каменных орудий показывает очень плавный переход от неолитической
пластинчато-отщеповой техники изготовления орудий к отщепово-пластинчатой позднего энеолита
(рис. 6-7), причем появление металла не сыграло определяющей роли в изменении каменного инвентаря.
Типологический набор, придающий своеобразие уральскому энеолиту, характерен для всей территории
Центрального Урала.
Энеолитическое население Центрального Урала представляло собой сообщинность — совокупность
общин, связанных между собой, с одной стороны, паутиной брачно-семейных связей, с другой —
принадлежностью к двум-четырем крупным родовым структурам. Вмещающим ландшафтом этого
населения было органичное сочетание горно-лесных районов основных хребтов, лесо-лесостепных
восточных предгорий и холмисто-увалистой лесостепи Зауральского пенеплена и части прилегающей
территории Западно-Сибирской низменности. Хозяйственное освоение этого «месторазвития»
осуществлялось посезонным передвижением общин целиком или отдельных хозяйственных и целевых
групп по определенному замкнутому циклу: горно-лесная зона - предгорья - лесостепь. Разнообразие
ландшафтной ситуации и богатых природных ресурсов позволяло осуществлять стабильную
хозяйственную деятельность, включавшую охоту на лесных животных — лося, косулю, медведя и т. д. —
и лесостепных — лошадь, тура; рыболовство на предгорных озерах и реках; собирание грибов, ягод и
других растений. Комплексное присваивающее хозяйство обеспечивало долговременное устойчивое
существование человеческих коллективов и плавную эволюцию материальной культуры, по крайней
мере, от позднего мезолита до энеолита включительно.
В традиционной археологической терминологии памятники Центрального Урала можно отнести
к одной большой археологической культуре (кысыкульско-суртандинско-аятско-липчинской), которую
правильнее было бы назвать центральноуральской энеолитической культурой. В данном аспекте
энеолитическое время маркируется началом освоения навыков металлургии и металлообработки меди, но
не кардинальными изменениями в системе хозяйства и общества, поэтому говорить о «происхождении»
энеолита не совсем корректно. Возникшие еще в эпоху неолита, вероятно, вместе с появлением
керамической посуды (скорее всего, и раньше), две-четыре родовые орнаментальные традиции,
сосуществуя, в течение четырехтысячелетней жизни общества эволюционировали из «прочерченно-
гребенчатой» в «гребенчатую», из «отступающе-накольчатой» — в «ложношнуровую». Во всем комплексе
материальной культуры кардинальных изменений при переходе от неолита к энеолиту мы не наблюдаем,
поскольку не было ни смены населения, ни изменений в структуре хозяйства и общества. Жизнь общества,
как и жизнь человека, не имеет выраженных внутренних границ, если к тому не было сильных внешних
воздействий. Таковых в Центральном Урале мы не наблюдаем.
Существуя как сообщинность, иентральноуральское энеолитическое население на границах
своей территории естественным образом вступало в брачно-семейные связи с населением соседних
сообщинностей — больших археологических культур: на западе — с гаринско-борской и поволжской
(самарско-хвалынской), на востоке — с ботайско-терсекской и западносибирской, точные характеристики
материальной культуры которой пока еще недостаточно полно разработаны. В результате на пограничных
(которые, скорее всего, подразумевали границу не как некий барьер, а как переход, соединительное
звено) территориях появлялись общины, в которых присутствовали традиции соседних сообщинностей.
Примером археологических памятников, отражающих суть переходных территорий, могут служить так
170

Центральный Урал в IV - III тыс. до н. э
Рис. 7. Каменный инвентарь стоянок позднего этапа энеолита.
I - Береговая I; II - Макан I
171

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Мосин В. С
Рис. 6. Каменный инвентарь стоянок раннего этапа энеолита.
I - Шитовской исток XI; II - Агаповка I
172

Центральный Урал в IV - III тыс. до н. э.
называемые «памятники со смешанным культурным слоем», хотя эта «смешанность» большей частью не
механическая, а естественно-историческая. К таковым можно отнести стоянки-поселения Большая Ока
(«уральско-гаринские» общины), Бурли II («уральско-ботайско-терсекские»), Сауз, Муллино («поволжско-
борско-гаринские») и т. д.
В переходной зоне Урала и Западной Сибири нет каких-то определенных географических рубежей,
пожалуй, кроме р. Тобол. Стоянки Курганской области демонстрируют сочетание уральских,
западносибирскихиботайско-терсекскихчерт.Брачно-семейныесвязилесостепногонаселенияПритоболья
были ориентированы в различных направлениях, и поэтому материальная культура представляется нам
несколько эклектичной. По имеющимся к настоящему времени данным, можно сказать, что эта территория
представляла собой археологическую непрерывность—единое культурное пространство населения Урала
и Западной Сибири. Такое же качественное содержание несет в себе и расположенная по другую сторону
Уральского хребта территория лесостепной Башкирии. Здесь археологическая непрерывность соединяет
поволжское и прикамское население, поэтому и материалы археологических памятников представляются
такими же эклектичными, как и на территории Курганской лесостепи. Думается, что лесостепь во все
времена играла именно такую роль.
С середины III тыс. до н. э. до уральской — «праугорской» — территории начинают докатываться
«волны» расселения степного индоевропейского, преимущественно скотоводческого, населения. Этот
процесс фиксируется появлением на Южном Урале как отдельных погребений, так и фрагментов
керамики ямной культуры в слоях энеолитических памятников12. Эта первая волна индоевропейского
расселения практически не повлияла на существующую систему центральноуральской сообщинности,
однако с этого времени можно говорить о начале контактов индоевропейского и угорского населений
на Южном Урале, возникновении между ними брачно-семейных связей и, соответственно, смешении
антропологических типов и родовых традиций. В качестве примера можно привести погребения
у с. Дружный, Александровка IV, Ишкиновка13. В этих памятниках обряд, по которому совершены
погребения, уже вполне соответствует индоевропейским традициям, а сосуды в могильных ямах по всем
характеристикам соответствуют уральскому энеолиту. На стоянке Бурли II зафиксированы фрагменты
сосуда ямной культуры и, соответственно, кости мелкого рогатого скота, до этого времени ни разу не
встреченные в уральских стоянках.
Вторая волна «индоевропеизации» на рубеже Ш-П тыс. до н. э. связана с процессом формирования
населения, относимого археологами к периоду средней бронзы степного Предуралья. Развитие
комплексного производящего хозяйства, неизбежный рост населения явились причиной, толкнувшей
индоевропейцев, в основном идентифицируемых как представители так называемой позднекатакомбной
культуры, к очередной попытке освоения территории Южного Урала.
Расселяясь на границах уральского вмещающего ландшафта—праугорской этнической территории, —
они активно вступали в брачно-семейные отношения с коренным населением, что приводило
к формированию обществ со смешанными этническими традициями и новой жизненной парадигмой.
С течением времени местное праугорское население позднего энеолита, сосуществовавшее с пришлым
индоиранским населением, неизбежно с ним сливается, принимая новую систему жизнеобеспечения,
поскольку переход от стабильного комплексного присваивающего хозяйства к производящему при
наличии необходимых условий осуществляется достаточно легко.
Этот процесс мы фиксируем в возникновении населения, оставившего памятники, относимые
к уральской абашевской и синташтинской археологическим культурам. В характеристиках этих
культур, при основной индоевропейской составляющей, выраженной в домостроительстве, хозяйстве
и погребальном обряде, ярко проявляются и праугорские орнаментальные традиции в керамике,
сочетание в керамическом комплексе посуды с простыми и геометрическими орнаментами и т. п. При
полной смене модели хозяйства на более прогрессивную единственной возможностью самоутверждения
местного населения являлось сохранение родовых орнаментальных традиций. Этот процесс не был
прямолинейным и простым, о чем свидетельствует возникновение укрепленных поселений на границе
холмисто-увалистой лесостепи. Такие поселения синташтинской культуры, как Синташта, Аркаим и др.,
возникали периодически на протяжении конца III - начала II тыс. до н. э., отражая процесс постепенной
173

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Мосин В. С.
адаптации индоевропейского населения в новом вмещающем ландшафте. Конечно, так называемой
«Страны городов» в реальности не существовало, это очередной миф, создаваемый вокруг аркаимской
проблемы. В то же время коллективы переселенцев не могли существовать замкнуто. В результате начинают
функционировать общества с новой внутренней структурой и родовыми традициями. Археологически это
фиксируется как сосуществование абашевских, синташтинских и, вероятно, раннефедоровских общин,
затем раннесрубных и синташтинско-алакульских, далее срубно-алакульских степных, федоровско-
алакульских и федоровско-черкаскульских лесостепных и т. д. Вполне возможны связи между населением
абашевской и черкаскульской археологических культур.
То, что население эпохи бронзы Южного Урала формировалось как этнически смешанное и говорившее
на диалектах различных языковых групп, считают возможным и лингвисты14. Население Центрального
Урала к середине эпохи бронзы опять становится единым, только уже индоевропейско-угорским (или
угро-иранским), и на другом историческом витке.
Безусловно, жизнь многовариантна, и данное исследование—лишь попытка найти адекватный подход
к ее пониманию. Считаю, что на сегодняшний день главной задачей археологов Урала, исследующих
каменный век, является разработка принципиально новых исследовательских программ и методик,
которые должны обеспечить новые подходы в нашей работе. 1 II1	Казахстан: общая физико-географическая характеристика. - М.-Л., 1950. - С. 109.
2	Чикиьиев А. Г. Физико-географическое районирование Урала // Проблемы физической географии Урала. - М,
1966.-С. 66-75.
3	РГАДА. - Ф. 248. Он. 160. Д. 4. Кн. 139, л. 168; ЧОКМ. - НВ. № 623.
4	Архипова Н. Великий пояс — горы каменные // Родина. - 2001. - № 11; Полное собрание путешествий по
России. - СПб., 1824.-Т. 6.
5	Крижевская Л. Я. Раннебронзовое время в Южном Зауралье. - Л., 1977; Матюшин Г. Н. Энеолит Южного
Урала. - М., 1982; Нохрина Т. И. Сосуды-тигли с энеолитических памятников Южного Урала // Археология,
антропология и этнография Сибири. - Барнаул, 1996. - С. 52-58; Мосин В. С. Каменный век // Древняя история
Южного Зауралья. - Челябинск, 2000. - Т. 1. - С. 21-240.
6	Там же.
I	Мосин В. С. Энеолитическая керамика Урало-Иртышского междуречья. - Челябинск, 2003; Ковалева В. I,
Клементьева I Ю. История изучения аятской культуры // Четвертые Берсовские чтения. - Екатеринбург, 2004. -
С. 12-22.
*Кабо В. Р. Первобытная доземледельческая община. - М., 1986; Шнирельман В. А. Позднепервобытная община
земледельцев-скотоводов и высших охотников, рыболовов и собирателей // История первобытного общества. Эпоха
первобытной родовой общины. - М., 1986.
9	Семенов С. А., Коробкова Г. Ф. Технология древнейших производств. Мезолит - энеолит. - Л., 1983. - С. 209;
История первобытного общества. Эпоха первобытной родовой общины. - С. 339.
10	Головнев А. В. Говорящие культуры: традиции самодийцев и угров. - Екатеринбург, 1995; Перевалова Е. В.
Северные ханты. Этническая история. - Екатеринбург, 2004.
II	Косинцев П. А. Крупные млекопитающие Урала в плейстоцене и голоцене // Четвертичная палеозоология на
Урале. - Екатеринбург, 2003. - С. 55-72.
12	Сальников К В. Южный Урал в эпоху неолита и ранней бронзы // АЭБ. - 1962. - Т. 1. - С. 16-58;
Мосин В. С. Стоянка Бурли II и некоторые вопросы энеолита Южного Зауралья // Новое в археологии Южного
Урала. - Челябинск, 1996. - С. 48-61; Потемкина Т М. Бронзовый век лесостепного Притоболья. - М., 1985.
13	Шорин А. Ф. Энеолитическое погребение у поселка Дружный в Южном Зауралье // Волго-Уральская степь
и лесостепь в эпоху раннего металла. - Куйбышев, 1982. - С. 183-188; Мосин В. С. Энеолит Южного Зауралья //
Археология, этнография и антропология Евразии. - 2004. - № 2 (18). - С. 79-93.
14	Иванов В. В. Двадцать лет спустя. О доводах в пользу расселения носителей индоевропейских диалектов из
Древнего Ближнего Востока // У истоков цивилизации. - М., 2004. - С. 63.
174

С. А. Григорьев
ПРОСТРАНСТВЕННЫЙ АНАЛИЗ
ПАМЯТНИКОВ ЭПОХИ БРОНЗЫ ЮЖНОГО ЗАУРАЛЬЯ *
Южное Зауралье охватывает несколько природных зон. Эти зоны обусловлены как широтной
сменой ландшафтных поясов, от степной зоны на юге до лесной на севере, так и поясом Уральских гор,
вытянутых в меридиональном направлении. Граница лесной зоны в Южном Зауралье проходит вдоль
цепи предгорных озер, граница лесостепи и степи — по правому берегу реки Уй. Небольшой участок
лесостепи спускается южнее, вдоль подножия гор, до широты Магнитогорска (рис. 1). Данная граница
основана на характере ландшафта, растительности и почв. При акцентировании внимания, например,
на растительности в зону лесостепи попадут и многие участки к югу от Уя. Кроме того, раньше район
был более покрыт лесами, а детальных исследований на памятниках разных эпох здесь не проводилось.
Поэтому мы не можем исключать, что в эпоху бронзы районы к северу от Уя были, скорее, лесной
зоной с участками лесостепи, а южнее располагалась лесостепь со степными массивами. Собственно,
четкой границы невозможно провести и сейчас. Но на ее относительную правомерность и связь
с определенными хозяйственными типами указывает, в частности, то, что в XVIII веке по Ую проходила
граница между русскими и казахскими землями.
На востоке Зауралье ограничено рекой Тобол. Степень изученности археологических памятников на
этой территории неодинакова (рис. I)1. Наиболее интенсивные археологические работы проводились
на территории Зауральского пенеплена, располагающегося преимущественно в административных
границах Челябинской области. Сравнительно неплохо изучены памятники вдоль Тобола. Между этими
районами, к югу от Исети и к северу от Аята, в нижней части притоков Тобола, степень исследованности
памятников низкая. Крайне незначительна исследованность памятников горной части Урала. Это
заставляет с некоторой осторожностью относиться к нижеследующим выводам, хотя имеющийся
материал все же указывает на определенные устойчивые тенденции.
Одной из важнейших проблем эпохи бронзы в регионе к востоку от Уральских гор является
так называемая андроновская проблема. Ее можно сформулировать как проблему происхождения
и взаимосвязей различных культур эпохи бронзы обширных территорий — от Урала до Саяно-
Алтайской горной области и Средней Азии. К решению этой проблемы существует два подхода. Одна
группа исследователей предполагает наличие генетической связи между различными культурами
эпохи бронзы и последовательную смену синташтинской культуры петровской и далее алакульской,
федоровской и саргаринской (Г. Б. Зданович, Т. С. Малютина, Н. Б. Виноградов, А. В. Матвеев).
Вторая группа исследователей не считает возможным связывать федоровскую и алакульскую культуры
в рамках генетической преемственности, полагая, что эти образования существовали параллельно
(В. С. Стоколос, Е. Е. Кузьмина, Т. М. Потемкина, О. Н. Корочкова, В. И. Стефанов, С. А. Григорьев).
Представляется, что при рассмотрении данной проблемы немаловажное значение имеет расположение
памятников различных культур в рамках рассматриваемого ареала. Дело в том, что если допускать
правомерность идеи о генетической преемственности всех культур эпохи бронзы, мы должны ожидать
относительно равномерного распределения этих памятников. Однако мы уже обращали внимание, что
федоровские памятники приурочены к северу этого региона, а алакульские — к югу2. В данной работе
рассмотрим этот тезис более детально.
Эпоха бронзы Южного Зауралья начинается с появления памятников синташтинской культуры.
Хронологически это соответствует периоду СБВ II Восточной Европы. Эта культура обязана своим
появлением миграциям населения с запада3. Памятники культуры на основной ее территории
представлены укрепленными поселениями и могильниками. Все они расположены в степной зоне
Зауралья к югу от реки Уй, на территории Зауральского пенеплена (рис. 2). Южнее, в Оренбуржье, известны
* Работа выполнена при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ), проект № 05-01-85112а/У.
175

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Григорьев С. А.
лишь погребальные памятники. Отдельные погребения культуры и фрагменты керамики на поселениях
зафиксированы и к северо-востоку, на Тоболе (Царев Курган, Камышное I, Верхняя Алабуга, Убаган)4.
Севернее Уя обнаружены лишь отдельные фрагменты керамики на поселениях Мочище и Шибаево5.
Однако на Мочище керамика является скорее поздне- или постсинташтинской, в то время как на Шибаево
мы имеем дело с традиционной синташтинской керамикой. Следовательно, присутствие синташтинцев
в этом районе было хотя и слабовыраженным, но довольно продолжительным. Таким образом, мы вправе
говорить об ограниченном присутствии синташтинского населения в лесостепных ареалах. Данная
ситуация не может не вызывать удивления. Район распространения синташтинских городищ окружен
огромной территорией, на которой отсутствуют археологические памятники иных культур. Судя по
характеру синташтинского материала, присутствие синташтинцев здесь было тоже ограниченным.
В свое время мы писали о недостатке биоресурсов для выпаса скота в ареале синташтинских городищ6.
В этой связи предполагалось доминирование синташтинцев в Восточной Европе с периодическим
176

Пространственный анализ памятников эпохи бронзы Южного Зауралья
Рис. 1. (слева). Карта памятников эпохи бронзы Южного Зауралья.
1 - Новая III; 2 - Березовое; 3 - Коптяки; 4 - Калмацкий Брод; 5 - Серный Ключ; 6 - Касли VI;
7	- Черкаскуль II; 8 - Багаряк VI; 9 - Болыиекараболкский; 10 - Ново-Бурино; 11 - Черкаскуль 2;
12 - Березовское; 13 - Межовское; 14 - Чесноковская Пашня; 15-21 - Березки V, X, Сигаево III,
Большой Липовый I, Усть-Миасское, Сигаево III, Перевозный I, Малый Липовый IX; 22 - Лужки;
23 - Замараево; 24 - Сергеевское; 25 - Боборыкино I, II, IV; 26 - Усть-Миасское; 27 - Коршуново;
28 - Бархатово; 29 - Ново-Шадринское; 30 - Усть-Суерское III; 31 - Высокая Грива; 32 - Чистолебяжье;
33 - Волосниковское; 34 - Ачликуль; 35 - Царев Курган; 36 - Кипель; 37 - Камышное I, II; 38 - Раскатиха;
39 - Язево; 40 - Верхняя Алабуга; 41 - Убаган; 42 - Усть-Уйское; 43 - Загаринское; 44 - Урефты;
45 - Юкалекулевское; 46 - Липовая Курья; 47 - Камбулат I; 48 - Камбулат II; 49 - Сарафаново;
50 - Туктубаево; 51 - Сосновка; 52 - Миасское; 53 - Черняки; 54 - Смолино; 55 - Сухомесово;
56 - Исаково; 57 - Мочище; 58 - Коркино; 59 - Шибаево; 60 - Алакуль; 61 - Субботино; 62 - Кинзерский;
63 - Уразаевский I; 64 - Уразаевский II; 65 - Троицкая ГРЭС; 66 - Путиловская Заимка; 67 - Степное;
68 - Степное (укрепленное); 69 - Приплодный Лог; 70 - Чернореченская курганная группа;
71 - Черноречье; 72 - Кривое Озеро; 73 - Дружный I; 74 - Солнце II; 75 - Солнце-Талика; 76 - Устье;
77 - Бахтинское; 78 - Чекотай; 79 - Нижнеспасское; 80 - Спасское; 81 - У Спасского моста;
82 - Спасское II; 83 - Малокизильское; 84 - Первомайский; 85 - Агаповка; 86 - Наровчатский;
87 - Тавлыкаево; 88 - Лебяжье; 89 - Куйсак; 90 - Сакрын-Сакла; 91 - Симбирка I; 92 - Ильясский I;
93 - Кизильское; 94 - Кизильский могильник; 95 - Александровский; 96 - Аркаим; 97 - Большекараганский;
98 - Система; 99 - Ак-Мулла II; 100 - Ак-Мулла I; 101 - Верблюжьи Горки; 102 - Родники;
103 - могильник Городищенское IX; 104 - поселение Городище; 105 - Ольгино; 106 - Каменный Амбар V;
107 - Журумбай; 108 - Аландское; 109 - Самбулат 2; 110 - могильник Синташта; 111 - поселение Синташта;
112 - Мирный; 113 - Андреевское; 114 - Солончанка 1а; 115 - Берсуат (Ягодный Дол); 116- Берсуат XVIII;
117 - Кулевчи; 118 - Исеней; 119 - Николаевка II; 120 - Евгеньевский; 121 - Алексеевское;
122 - Садчиковское; 123 - Конезавод; 124 - поселение Перелески II; 125 - могильник Перелески;
126 - могильник Перелески II; 127 - Шукубай I; 128 - Шукубай II; 129 - Семиозерки II
изъятием скота. Однако нельзя исключать и отгон скота на летние пастбища в Оренбуржье и в лесостепь
к северу и северо-востоку, вплоть до Тобола. Существует еще один факт, указывающий на подобную
возможность. Как показали исследования синташтинских шлаков, в плавке использовались руды
в ультраосновных породах7. Это очень бедные руды, и их транспортировка на значительные расстояния
вряд ли была оправдана. Однако, благодаря анализам хромшпинелидов в шлаках, нам удалось
показать, что наиболее вероятными претендентами на роль рудной базы синташтинской металлургии
были именно рудники в Оренбуржье8. На одном из них (Ишкининском) были обнаружены склады
с рудой (сообщение В. В. Зайкова). Решением этой проблемы может быть предположение о том, что
синташтинцы совмещали летний выпас скота с работой на рудниках. Тот же скот затем использовался
для транспортировки руды в поселки. Не исключено, что этой причиной объясняется и присутствие
синташтинского материала на Мочище и Шибаево. На поселении Мочище обнаружен один образец
шлака синташтинского типа и один образец окисленной руды в серпентинизированных ультраосновных
породах. А это не слишком характерно для эпохи поздней бронзы.
Безусловно, с изложенной выше гипотезой предстоит еще длительная работа, но если она
подтвердится, синташтинская культура предстанет довольно своеобразным сообществом, хорошо
вооруженным, периодически эксплуатирующим территории огромного радиуса. В пределах этого
радиуса ни одно иное сообщество проживать просто не могло. Вероятно, и степная часть Восточной
Европы испытывала негативное воздействие этих коллективов. Для периода заключительной фазы
синташтинской культуры это достаточно очевидно. Однако и на более ранних этапах в степном Поволжье
позднеполтавкинские памятники чрезвычайно редки. Существует даже мнение о значительном
хронологическом разрыве между синташтинскими и полтавкинскими памятниками, но тогда мы
должны говорить о незаселенной территории, что сомнительно9. К тому же зауральская ситуация все
же указывает на сохранение полтавкинских популяций в синташтинское время и их взаимодействие с
синташтинцами10. Но определенная деградация в Поволжье, по-видимому, произошла.
Косвенным образом это подтверждается ситуацией в Восточной Европе в самом начале эпохи поздней
бронзы. Памятники с псалиями доно-волжского абашева и поволжские покровские концентрируются в
двух регионах: на Среднем Дону в ареале 250 х 220 км и на севере Среднего Поволжья — 130 х 120 км.
177

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Григорьев С. А.
Рис. 2. Карта памятников эпохи средней бронзы Южного Зауралья.
1 - Серный Ключ; 2 - Царев Курган; 3 - Камышное I; 4 - Верхняя Алабуга; 5 - Убаган; 6 - Мочище;
7 - Шибаево; 8 - Степное (укрепленное); 9 - Черноречье; 10- Кривое Озеро; 11 - Солнце II; 12 - Устье;
13 - Чекотай; 14 - Малокизильское; 15 - Куйсак; 16 - Сакрын-Сакла; 17 - Кизильское; /5 - Аркаим;
/9 - Большекараганский; 20 - Родники; 21 - Ольгино; 22 - Каменный Амбар V; 23 - Журумбай;
24 - Аландское; 25 - могильник Синташта; 26 - поселение Синташта; 27 - Андреевское;
28 - Солончанка 1а; 29 - Берсуат (Ягодный Дол); 30 - Исеней
178

Пространственный анализ памятников эпохи бронзы Южного Зауралья
Их разделяет пространство протяженностью около 220 км. Предполагается, что это была нейтральная
полоса между обоими массивами, где периодически проживали представители обеих популяций11.
Поскольку эти культурные образования в определенной степени были связаны с синташтой, можно
допускать и перенос некоторых хозяйственно-социальных принципов, присущих синташтинскому
обществу.
Наиболее странным для эпохи средней бронзы является отсутствие памятников в горно-лесной
зоне. И если ситуацию в горах еще можно объяснить слабой изученностью, то отсутствие памятников
на озерах восточных склонов Урала вызывает удивление. За редким исключением, дело ограничивается
черкаскульско-межовскими памятниками, главным образом, исследованными в рамках работ на
Аргазинском водохранилище. Причем в этой зоне проводились достаточно интенсивные работы на
стоянках каменного, а также раннего железного века.
Экологические кризисы в этом районе полностью исключены. Эта местность необычайно богата
биоресурсами. Здесь располагается огромное число озер с большими рыбными запасами. Старожилы
рассказывают, что в 1960-х годы на озере Тургояк работала рыболовецкая артель, ловившая рыбу
неводами. В одном неводе при очень удачном лове могло оказаться до двух-трех тонн рыбы. Даже
с учетом неизбежных преувеличений можно предполагать, что в древности рыбные ресурсы
региона были огромны. Сюда можно добавить возможную дичь, грибы, ягоды. В Южном
Зауралье это наиболее благополучный район. Поэтому отсутствие памятников этой эпохи
непонятно. Доживание энеолитических популяций до черкаскульского времени является
абсолютно невероятным. Синташтинский прессинг, возможно, актуальный для иных регионов,
здесь маловероятен, так как колесницы не могли пройти по этой зоне. Даже если бы их туда
доставили, их применение было бы неэффективным. Представляется, что памятники этого
периода просто пока не открыты. Возможно, их открытию будут способствовать ведущиеся
здесь в настоящее время исследования мегалитических памятников12. Думается, что
в ближайшие годы нам удастся найти новую археологическую культуру того времени, сыгравшую
пока неясную роль в последующем культурогенезе лесной зоны Зауралья. Поскольку археологические
работы в регионе проводились, не исключено, что часть материалов эпохи средней бронзы входит
в состав уже полученных керамических комплексов, но неверно интерпретируется. В частности, на
озере Тургояк выявлены ранние керамические материалы с крестоштампованной традицией эпохи
энеолита13. Термолюминесцентные даты этой керамики представлены большой серией. Часть их
сопоставима с финальными неолитическими, но есть и серия поздних дат, сопоставимых с гамаюнской
культурой. Поэтому на фоне практически полного отсутствия на озерах Южного Зауралья, плотно
заселенных в энеолите, памятников эпохи бронзы, высказанное выше предположение представляется
достойным дальнейшей проработки.
Распространение памятников эпохи поздней бронзы более равномерно. К этой эпохе относятся
петровская, срубная (включая так называемые срубно-алакульские памятники), алакульская,
федоровская, межовская и саргаринская культуры.
Наиболее ранняя петровская культура формируется на основе синташтинской. В Южном Зауралье
памятники этой культуры располагаются к югу от реки Уй, то есть в степной зоне, на востоке
региона, по притокам реки Тобол (рис. 3). На притоках Урала известно лишь одно погребение
в Болынекараганском могильнике. Отдельные находки петровской керамики известны и несколько
севернее Уя, в южной части лесостепи. Вероятно, это отражает прежнее освоение данного ареала
синташтинскими группами. Небольшая серия памятников известна и по Тоболу, причем в северной
лесостепной части. Однако это, по-видимому, является выражением той же тенденции. Таким
образом, характер распространения петровских памятников подтверждает гипотезы о формировании
петровской культуры на синташтинской основе14.
Отсутствие петровских памятников в западной части ареала, где синташтинские представлены
достаточно хорошо, может вызвать недоумение. Объясняться подобная ситуация может тем, что
петровская культура формировалась лишь в восточной части распространения синташтинских
памятников. Этот процесс начался натерритории Казахстана еще в период существования синташтинской
культуры. Впоследствии петровские популяции продвигаются на запад, на левые притоки Тобола15.
179

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Григорьев С. А.
Рис. 3. Карта памятников петровской культуры в Южном Зауралье.
1 - Кипель; 2 - могильник Камышное I, поселение Камышное II; 3 - Раскатиха; 4 - Верхняя Алабуга;
5 - Мочище; 6 - Шибаево; 7 - Степное; 8 - Кривое Озеро; 9 - Устье; 10- Большекараганский;
11 - Родники; 12 - Ольгино; 13 - Каменный Амбар V; 14 - Журумбай; 15 - поселение Синташта;
16- Кулевчи; 17 - Конезавод III; 18 - Семиозерки II
180

Пространственный анализ памятников эпохи бронзы Южного Зауралья
На западе на базе синташты шло формирование алакуля16. В противоположность этому некоторые
исследователи полагают, что можно выстроить последовательную генетическую цепочку синташта -
петровка - алакуль17. Однако в этом случае мы вправе спросить: какие культурные образования
сосуществовали с петровскими на притоках Урала? Стратиграфически выше синташтинских
располагаются ранние срубные и алакульские памятники. И те и другие формировались на синташтинской
основе. Существует серия так называемых срубно-алакульских памятников. Принято полагать, что эти
памятники являются результатом срубно-алакульского взаимодействия, когда основные стереотипы
этих культур уже были сформированы. Вместе с тем многие из этих памятников отражают лишь
нерасчлененность культурных стереотипов, формировавшихся на синташтинской основе. Критерии
выделения срубных черт в Зауралье довольно зыбки. Чаще это сводится к грубости керамики. Но
некоторые признаки (например, меловые подсыпки) имеют вполне объективный характер. Не вдаваясь
в проблему, какие памятники можно рассматривать в качестве срубных или срубно-алакульских,
примем за аксиому, что это родственные образования с синташтинскими корнями. Именно памятники
этой группы занимают степную часть бассейна реки Урал в начале эпохи поздней бронзы (рис. 4).
Исключением являются могильники Система, Ак-Мулла и поселение Берсуат, расположенные тоже
в степи по притокам Тобола.
Наиболее многочисленными памятниками эпохи бронзы Южного Зауралья являются алакульские.
Они встречаются повсеместно, начиная от Исети, за исключением горно-лесной зоны (рис. 5). Большой
проблемой является то, что в настоящее время мы пока не можем расчленить эти памятники на ранние
и поздние. А алакульская культура существовала продолжительное время. Поэтому подобная широкая
распространенность может объясняться по-разному в различные периоды. Однако к северу от Миасса,
в северной лесостепи и на юге лесной зоны, эти памятники малочисленны. В южной лесостепи,
между Миассом и Уем, они представлены в большем количестве. По мнению В. И. Стефанова и
О. Н. Корочковой, федоровское население вторглось на алакульскую территорию, и в зауральской
лесостепи оно было инкорпорировано в алакульскую среду, существуя в качестве субкультуры18.
Собственно, при первичной обработке материалов поселения Мочище и у нас сложилось впечатление,
что первоначально на поселении существовал раннеалакульский комплекс, затем появились
федоровский и классический алакульский. Однако не следует забывать, что речь идет о южной части
лесостепи, к тому же у нас весьма ограниченные возможности для четкого хронологического членения
комплексов. Последующая ситуация с распространением здесь федоровских, черкаскульских и
межовских памятников указывает, скорее, на то, что федоровская линия развития здесь возобладала.
В северной же лесостепи алакульские материалы более чем малочисленны.
Основной же зоной распространения алакульских памятников является степное Зауралье — притоки
как Урала, так и Тобола. Можно сказать, что это основная культура эпохи бронзы Южного Зауралья.
Большая концентрация алакульских памятников отмечена и в лесостепном Притоболье. В целом эти
памятники занимают те же районы, что и синташтинские, но концентрация их в Притоболье и в южной
лесостепи между Миассом и Уем резко возрастает. Видимо, это отражает тенденцию более активного
освоения территорий потомками синташтинцев. Не исключено, что алакульцы, как и синташтинцы,
использовали этот регион для летних пастбищ.
Сходная ситуация сохраняется в степи и в эпоху финальной бронзы, когда здесь распространяется
саргаринская культура. Количество саргаринских памятников невелико по сравнению с алакульскими,
но связано это, главным образом, с тем, что они не входили в круг интересов зауральских исследователей.
Саргаринские памятники довольно строго приурочены к степной зоне (рис. 6). Исключением
являются находки саргаринской керамики в южной лесостепи, на поселениях Мочище и Шибаево и
в лесостепном Притоболье. Но в целом это отражает ту же ситуацию, что была в алакульское время.
Таким образом, мы вправе говорить о существовании в Зауралье степного блока культур, куда
входят синташтинская, петровская, алакульская и саргаринская культуры, связанные между собой и
генетически.
Другая культурная группа существовала в лесостепи. В нее входят федоровская, черкаскульская
и межовская культуры. На первый взгляд, федоровские памятники представлены по всему Южному
Зауралью (рис. 7). Тем не менее бросается в глаза, что в степной зоне к югу от Уя они чрезвычайно редки.
181

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Григорьев С. А.
Рис. 4. Карта распространения срубных и срубно-алакульских памятников.
1 - Нижнеспасское; 2 - Спасское I; 3 - Спасское III; 4 - Первомайский; 5 - Агаповка II;
6 - Малокизильский I; 7 - Малокизильский II; 8 - Наровчатский; 9 - Лебяжье; 10 - Куйсак;
11 - Симбирка I; 12 - Ильясский I; 13 - Кизильское; 14 - Кизильский могильник; 15 - Александровский;
16 - Большекараганский; 17 - Система; 18 - Ак-Мулла II; 19 - Ак-Мулла I; 20 - Берсуат XVIII
182

Пространственный анализ памятников эпохи бронзы Южного Заура;
Рис. 5. Памятники алакульской культуры в Южном Зауралье.
1 - Хрипуновский; 2 - Усть-Суерское III; 3 - Высокая Грива; 4 - Чистолебяжье; 5 - Волосниковское;
6 - Ачликуль; 7 - Царев Курган; 8 - Кипель; 9 - Камышное I, II; 10- Раскатиха; 11 - Язево I, III;
12 - Верхняя Алабуга; 13 - Убаган 1,2; 14 - Бакланский; 15 - Боборыкино II; 16 - Ново-Бурино;
17 - Мало-казахбаевское; 18 - Урефты; 19 - Миасское; 20 - Черняки I; 21 - Алакуль; 22 - Субботино;
23 - Исаково; 24 - Мочище; 25 - Коркино; 26 - Шибаево; 27 - Камбулат I; 28 - Камбулат II;
29 - Сарафаново; 30 - Троицкий; 31 - Приплодный Лог; 32 - Чернореченская курганная группа;
33 - Чернореченское I; 34 - Солнце-Талика; 35 - Бахтинское; 36 - Нижнеспасское; 37 - Спасское I, III;
38 -У Спасского моста; 39 - Малокизильский I; 40 - Малокизильский II; 41 - Первомайский;
42 - Агаповка II; 43 - Наровчатский; 44 - Лебяжье; 45 - Ильясский I; 46 - Кизильское;
47 - Кизильский могильник; 48 - Система; 49 - Ак-Мулла II; 50 - Ак-Мулла I;
51 - могильник Городищенское IX; 52 - Ольгино; 53 - Журумбай; 54 - поселение Синташта;
55 - Мирный 2, 3, 4; 56 - Берсуат XVIII; 57 - Кулевчи; 58-У Башни Тамерлана;
59 - Николаевка II; 60 - Евгеньевский; 61 - Алексеевское; 62 - Садчиковское; 63 - Конезавод;
64 - могильник Перелески; 65 - могильник Перелески II; 66 - Шукубай I; 67 - Замараево

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Григорьев С. А.
Рис. 6. Карта распространения памятников периода финальной бронзы в Южном Зауралье.
1 - Высокая Грива; 2 - Волосниковское; 3 - Камышное II; 4 - Язево I; 5 - Загаринское; 6 - Мочище;
7 - Шибаево; 8 - Лебяжье; 9 - Кизильское; 10 - Верблюжьи Горки; 11 - поселение Городище;
12 - Журумбай; 13 - Самбулат 2; 14 - поселение Синташта; 15 - Мирный II, III; 16 - Бер-суат XVIII;
17 - Алексеевское; 18 - Садчиковское; 19 - Конезавод III; 20 - поселение Перелески II
184

Пространственный анализ памятников эпохи бронзы Южного Зауралья
Рис. 7. Карта распространения памятников федоровской культуры в Южном Зауралье.
1 - Усть-Суерское III; 2 - Боборыкино I, II, VI; 3 - Замараево; 4 - Камышное I, II; 5 - Язево I, III;
6 - Кипель; 7 - Черкаскуль II; 8 - Ново-Бурино; 9 - Черкаскуль 2; 10 - Урефты; 11 - Федоровка;
12 - Черняки I, II; 13 - Миасское; 14 - Смолино; 15 - Сухомесово; 16 - Исаково; 17 - Мочище;
18 - Коркино; 19 - Шибаево; 20 - Субботино; 21 - Камбулат I; 22 - Камбулат II; 23 - Сарафаново;
24 - Туктубаево; 25 - Путиловская Заимка; 26 - Кинзерский; 27 - Уразаевский II;
28 - Приплодный Лог; 29 - Нижнеспасское; 30 - Спасское; 31 - У Спасского моста;
32 - Спасское II; 33 -Лебяжье; 34 - Кизильское; 35 - Мирный II, III; 36 - Солнце-Талика;
37 - Кулевчи VI; 38 - Загаринское; 39 - Алексеевское; 40 - Садчиковское
185

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Григорьев С. А.
К тому же речь идет о весьма малом количестве материала. Это поселения Лебяжье, Кизильское, Мирный II,
III, Кулевчи VI, Загаринское, Алексеевское, Садчиковское и могильник Солнце-Талика. Но эти материалы
свидетельствуют, скорее, об эпизодическом проникновении небольших федоровских групп в алакульскую
среду, на что указывает контактный характер материалов могильников Кулевчи VI и Солнце-Талика19. На
поселениях этой зоны федоровские материалы уникальны. Так, на поселении Мирный II на2550 алакульских
фрагментов приходится 44 федоровских20. На поселении Лебяжье из 3350 находок обнаружено лишь семь
федоровских фрагментов21. На поселениях Загаринское, Кизильское и Алексеевское федоровская керамика
единична22. Таким образом, эти пункты на карте отражают не присутствие, а отсутствие здесь федоровских
популяций. Пожалуй, мы вправе сделать вывод о том, что в степном Зауралье федоровская культура не
существовала.
Основная часть федоровских памятников приурочена к междуречью Миасса и Уя, то есть к южной
лесостепи, хотя отдельные памятники встречаются и севернее Миасса. В Притоболье, где прекрасно
представлены алакульские памятники, федоровские находки единичны и отражают, скорее, не этап
в освоении территории, а контакты и локальные подвижки отдельных групп. Обращаем внимание на группу
федоровских памятников в южной зоне, по реке Урал, в районе Магнитогорска, куда опускается небольшой
участок лесостепи. Однако к северу от Миасса и по озерам предгорной части федоровские материалы
малочисленны. То есть этот район опять производит впечатление незаселенного или малозаселенного,
освоенного интенсивно лишь в энеолите. Поэтому нельзя исключать сохранение здесь иных материалов,
пока не идентифицируемых в качестве материалов этой эпохи.
На основе федоровской культуры формируется черкаскульская23. При этом не исключено, что
федоровская традиция какое-то время сохраняется, и обе эти традиции существуют одновременно.
Локализация черкаскульских памятников в целом та же, что федоровских (рис. 8). Однако они начинают
явно распространяться на север, не только в пределы северной лесостепи, но и в зону предгорных
лесов. В степной зоне и в Притоболье количество памятников не увеличивается. Там сохраняется
прежняя ситуация, характерная и для федоровской культуры. Это явно зона распространения
алакульских памятников, и эпизодическое присутствие здесь федоровско-черкаскульского компонента
не может быть объяснено сменой проживавших здесь алакульских популяций. Таким образом, мы
фиксируем на этом этапе распространение лесостепного населения на север и отчасти на запад, хотя
при картографировании памятников только в Зауралье последнее, видимо, не столь очевидно. Однако
это соответствует общей тенденции проникновения федоровского и черкаскульского компонентов на
западные склоны Урала и далее24.
Необходимо отметить лишь один керамический тип, который выбивается из данной стройной картины.
На поселении Мочище в южной лесостепи был выделен федоровско-черкаскульский тип, который
рассматривается в качестве переходного25. Этот тип представлен и на некоторых поселениях степной зоны
(Ильяска I, Атамановка V, Берсуат XVIII), сменяя срубно-алакульские слои26. Следует иметь в виду, что
эта проблема изучена пока недостаточно, и оценить распространенность данного типа не представляется
возможным.
Карта распространения межовских памятников в целом идентична карте распространения
черкаскульских (рис. 9). Наблюдается лишь некоторое разрежение пунктов на юго-востоке. Поэтому не
исключено, что мы вправе говорить о сохранении тенденции западных и северных смещений, но они
не были глобальными.
Таким образом, в Южном Зауралье довольно отчетливо видны два генетически не связанных друг
с другом культурных блока — степной, представленный синташтинской, петровской, алакульской и
саргаринской культурами, и лесостепной, куда входят федоровская, черкаскульская и межовская культуры.
Условной границей между этими блоками является широкая полоса междуречья Уя и Миасса, то есть
южная лесостепь. Контакты между этими блоками в различные периоды были, вероятно, достаточно
интенсивны. Формы этих контактов не ясны. Речь может идти и о перемещении отдельных групп на чужую
территорию, и о временном смещении границ между блоками, и просто о контактах различных форм.
Это проблемы, которые исследователи пока почти не затрагивали. Однако при определенной подвижности
рассматриваемой системы расселения общая ситуация остается неизменной. Одна группа населения
проживает в степи, вторая — в лесостепи, а затем и в лесной зоне. Обращает на себя внимание, что
186

Пространственный анализ памятников эпохи бронзы Южного Зауралья
Рис. 8. Карта распространения памятников черкаскульской культуры в Южном Зауралье.
1 - Новая III; 2 - Березовое; 3 - Коптяки V; 4 - Калмацкий Брод; 5 - Черкаскуль II;
6 - Большекараболкский; 7 - Ново-Бурино; 8 - Чесноковская Пашня; 9-15 - Березки V, X,
Сигаево III, Большой Липовый I, Перевозный I, Перевозный 1а, Березки Vr; 16 - Юкалекулевское;
17- Липовая Курья; 18 - Туктубаево; 19- Миасское; 20 - Смолино; 21 - Мочище; 22 - Коркино;
23 - Шибаево; 24 - Замараево; 25 - Боборыкино I, II, VI; 26 - Усть-Суерское III; 27 - Камышное И;
28 - Язево III; 29 - Алабуга I; 30 - Загаринское; 31 - Кинзерский; 32 - Приплодный Лог;
33 - Дружный I; 34 - Спасское; 35 - У Спасского моста; 36 - Тавлыкаево; 37 - Лебяжье;
38 - Кизильское; 39 - Мирный II, III; 40 - Алексеевское; 41 - Садчиковское; 42 - Шукубай II
187

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Григорьев С. А.
Рис. 9. Карта распространения памятников межовской культуры в Южном Зауралье.
1 - Березовое; 2 - Коптяки I, II; 3 - Калмацкий Брод; 4 - Касли VI; 5 - Черкаскуль II;
6 - Багаряк VI; 7 - Ново-Бурино; 8 - Березовское; 9 - Межовское; 10-15 - Березки V,
Сигаево III, Перевозный I, Малый Липовый IX, Усть-Миасское IV, Аргази XIII;
16- Лужки; 17 - Замараево; 18 - Усть-Суерское III; 19 - Высокая Грива; 20 - Камышное II;
21 - Язево I; 22 - Загаринское; 23 - Юкалекулевское; 24 - Миасское; 25 - Мочище;
26 - Приплодный Лог; 27 - Нижнес-пасское; 28-У Спасского моста; 29 - Спасское;
30 - Лебяжье; 31 - Кизильское; 32 - Алексеевское
188

Пространственный анализ памятников эпохи бронзы Южного Зауралья
в подгорной зоне на Урале, в районе Магнитогорска, памятники лесостепного блока присутствуют всегда,
и туда проникает лесостепной массив. Вероятно, население освоило предгорную зону далеко на юг, что
наиболее четко показывает приуроченность памятников двух генетически не связанных групп строго
к определенным природным зонам. Причины этого пока не понятны, мы лишь фиксируем факт.
Вероятно, это должно было быть связано с особенностями хозяйства племен. Для проверки указанного
положения мы обратились к данным о составе стада у зауральского населения в эпоху бронзы. Из данных,
опубликованных для Западной Сибири и Зауралья П. А. Косинцевым27, мы выбрали преимущественно
зауральские, включив дополнительно лишь памятники с относительно надежной культурной
принадлежностью за пределами региона или близко примыкающие к нему, такие как Петровка II или
Лисаковское.
Памятники не всегда четко связаны с культурными группами, поскольку на многих многослойных
поселениях эпохи бронзы выявить эту связь затруднительно. В первую очередь, это касается памятников
эпохи поздней бронзы, где алакульскому материалу может сопутствовать федоровский. Кроме того,
федоровский поселенческий материал в настоящее время очень плохо диагностируется. Поэтому материалы
того времени были обозначены как андроновские, хотя автор и сомневается в целесообразности дальнейшего
использования данного термина. В результате для обработки были взяты следующие памятники.
Степь: Малокизильское (абашево), Аркаим (синташта), Устье (синташта, петровка), Петровка II
(петровка), Кулевчи III, Мирный III, IV, Атамановка V, Ильяска И, Лисаковское, Шандаша, Ушкатга
(андроновская культура), Черкасы, Алексеевское, Конезавод III, Саргары, Чаглинка (саргары).
Лесостепь: Сухрино III, Кипель, Камбулат I, II, Язево I (андроновская культура), Березки V, Ольховское
(черкаскуль).
Для большей наглядности мы произвели несколько иной расчет остеологического материала, чем тот,
который произведен в оригинальной публикации, и получили следующую картину (табл. 1).
Таблица I.
Распределение костных останков по культурам степи и лесостепи, %
ПРИРОДНАЯ ЗОНА
КРУПНЫЙ РОГАТЫЙ СКОТ
МЕЛКИЙ РОГАТЫЙ СКОТ
ЛОШАДЬ
Степь
54
30
15
Лесостепь
63
20
17
Таким образом, принципиальная разница в составе костных остатков в степи и лесостепи не видна.
В степи чуть выше доля мелкого рогатого скота, а в лесостепи — крупного рогатого скота, что вполне
естественно, но разница все же не столь велика, чтобы говорить о принципиально разных типах
животноводства.
Таблица II.
Распределение костных останков по культурно-хронологическим группам, %
КУЛЬТУРНО¬
ХРОНОЛОГИЧЕСКИЕ ГРУППЫ
КРУПНЫЙ РОГАТЫЙ СКОТ
МЕЛКИЙ РОГАТЫЙ СКОТ
ЛОШАДЬ
Абашево, синташта, петровка
63
23
13
Андроновская культура
61
30
10
Черкаскуль
62
10
28
Саргары
39
33
28
Анализ распределения костных останков по культурно-хронологическим группам показывает, что
на саргаринских памятниках заметно уменьшение доли крупного рогатого скота и увеличение доли
лошади (табл. II). Доля мелкого рогатого скота на них близка андроновским и общим степным показателям.
На первый взгляд, такое увеличение поголовья лошади может указывать на более подвижный тип
скотоводства. Однако в черкаскуле доля лошади тоже возрастает и составляет те же 28%. Таким образом,
увеличение доли костей лошади связано не с типом хозяйства, а с какими-то общими тенденциями эпохи.
189

вопросы археологии Урала / выпуск 25	Григорьев С. А.
Переход к кочевым формам хозяйства здесь, по-видимому, ни при чем, так как черкаскульскую культуру
мы в этом подозревать не можем. Аналогичный вывод по данным показателям делает и П. А. Косинцев,
объясняя эту тенденцию увеличением снежного покрова в субатлантике, а лошадь более приспособлена
к тебеневке28. Разница между синташтинско-петровскими и андроновскими памятниками, учитывая
ограниченность выборки, почти не ощутима.
Вместе с тем П. А. Косинцев фиксирует и определенные различия29. Так, если в степной зоне молочное
направление в скотоводстве (на основе крупного рогатого скота) было достаточно хорошо выражено
с синташтинского времени, то в лесостепи оно имеет очень незначительную тенденцию к росту
в течение эпохи бронзы к раннему железному веку. Анализ распределения костей мелкого рогатого скота
различных возрастных групп позволил говорить о постепенном увеличении разведения овец с целью
получения шерсти как о единой временной тенденции в степи и лесостепи. Использование лошадей
меняется от синташтинского времени к концу эпохи бронзы в сторону большего разнообразия, но это
общая закономерность для обеих зон. В результате делается вывод, что соотношение костных остатков
на поселениях определяется не культурными, а природными характеристиками, при этом более важна
даже не природная зона, а конкретная ситуация в районе того или иного поселения30. Интересные
выводы были сделаны и при сопоставлении возрастного состава крупного и мелкого рогатого скота
в северной и южной лесостепи (в качестве условной была принята граница Челябинск - Курган, близкая
принятой в настоящем рассмотрении). В южной лесостепи мясное направление животноводства было
более выражено, чем в северной31.
Первоначальная тенденция к выращиванию крупного рогатого скота в лесостепи на мясо, исчезающая
впоследствии, может объясняться участием в культурогенезе этой зоны более ранних популяций, которые
вели охотничье хозяйство, но это будет соответствовать устаревшим представлениям о формировании
федоровской и черкаскульской культур. Но какие-либо археологические факты, подтверждающие это,
отсутствуют, и мы вынуждены искать иные объяснения.
Кстати, подобная устойчивость скотоводческого типа хозяйства характерна и для Восточной Европы.
Наблюдается лишь постепенный рост поголовья крупного рогатого скота и лошади32.
Таким образом, складывается впечатление, что скотоводство не являлось той причиной, которая могла
стимулировать сохранение двух линий развития в Зауралье. Определенные сдвиги в типе скотоводства
происходят лишь с течением времени, но с природными зонами эти сдвиги тоже особо не связаны. Но
тогда почему мы имеем подобную культурную устойчивость в регионе при определенной естественной
диффузии? Объяснить это какими-то стабильными общественными объединениями мы не можем. Даже
для синташтинской эпохи, несмотря на некоторые слабо обоснованные заявления на этот счет, показать
наличие какого-то центра притяжения невозможно. Относительно периода поздней бронзы подобный
вопрос никем никогда не поднимался, и, на наш взгляд, поднимать его не следует, поскольку данные о каких-
то центрах или выделяющихся памятниках для этого периода отсутствуют. Кроме того, федоровская и
алакульская традиции достаточно широко распространены. Следовательно, речь идет именно о традициях,
а не о каких-то объединениях. Но тогда почему же на территории Зауралья при одном хозяйственном
типе мы не наблюдаем интенсивного смешения этих двух культур? Отдельные синкретичные памятники,
конечно, есть, но в целом для Зауралья это нетипично. Ситуация кажется парадоксальной. По мнению
большинства исследователей, речь идет о родственных популяциях, говоривших на близких языках.
Основной общественной единицей выступало поселение или группа поселений. И для жителей
этих поселений было не столь принципиально, с кем из соседей вступать в контакт и поддерживать
хозяйственные связи. Но мы имеем устойчивую картину расселения на протяжении столетий.
Следовательно, должны были быть причины, которые жестко обуславливали эту ситуацию.
Представляется, что одной из этих причин были существенные языковые различия. Мы уже отмечали,
что население степной зоны говорило, видимо, на ранних иранских диалектах, а лесостепи — на каких-
то диалектах балто-германо-славянской группы33. Но это не могло столь сильно мешать контактам
и изменению культурной ситуации. Тем более что контакты были, и многие технологические новшества
передавались. Такие процессы, безусловно, имели место в металлургии. Вероятно, именно появление
федоровских популяций способствовало распространению земледелия. Остатки злаков обнаружены и в
степной зоне, в частности, на поселении Черкасы, содержавшем материалы эпохи финальной бронзы.
190

Пространственный анализ памятников эпохи бронзы Южного Зауралья
Существовали, вероятно, какие-то достаточно мощные факторы системного характера. Одним из
таковых, видимо, была существенная разница в религиозных взглядах. В Зауралье это четко видно на
примере погребального обряда, где федоровская культура характеризуется трупосожжением, а алакульская
— трупоположением. Однако впоследствии мы наблюдаем изменения в погребальной обрядности при
сохранении прежнего положения с размещением памятников двух этих групп. При этом нельзя забывать,
что они связаны именно с природными зонами.
Следовательно, существовали ощутимые хозяйственные различия, которые не удается пока выявить.
Тип скотоводства мы можем, кажется, исключить, либо признать, что в археозоологии существуют какие-
то методические проблемы. Но более правомерным представляется вывод о том, что одна из групп была
преимущественно скотоводческой, а вторая — земледельческой при безусловном наличии скотоводства.
К сожалению, систематические исследования в этом направлении практически не проводились. Анализ
пока может строиться лишь на качественных показателях, а именно — наличии земледелия у федоровско-
черкаскульско-межовской группы34.
Обнаружение злаков на Черкасах ни о чем не говорит, поскольку злаки могли попасть на поселение
в результате обмена, либо данная группа по каким-то причинам переняла земледелие у соседей.
Проверить это можно лишь с помощью новых систематических раскопок. Однако не исключено, что
такую возможность могут предоставить и старые раскопки. Безусловно, они не в состоянии дать прямых
данных на этот счет, но получение косвенных возможно. В земледельческих хозяйствах общее количество
домашних животных должно быть меньше. Однако на фоне длительности существования многослойных
поселений подобные расчеты затруднительны.
Выходом может быть введение в археозоологические методики еще одного показателя—коэффициента
соотношения количества керамики к количеству костных останков. Здесь могут быть какие-то
индивидуальные ситуации, как, например, на поселении Горный, где огромное количество костей животных
объясняется интенсивными обменными операциями35. Не будет информативным этот коэффициент и
в лесной зоне, где кости на поселениях сохраняются плохо, но для степи и лесостепи общую тенденцию
он показать должен. В тех регионах (или культурных группах), где этот коэффициент будет достаточно
высок, можно говорить о возможном наличии земледелия. Получения предельно четкой картины при
этом ожидать не следует, так как возможные обмены наверняка исказят общее представление.
При этом обмен внутри Зауралья мог осуществляться лишь по одной схеме (если говорить о массовом
системном обмене) — продукты животноводства на продукты земледелия — и быть двусторонним. Если
это так, то на север должен был поступать скот. Не исключено, что именно этим объясняется некоторая
разница в скотоводстве в степи и лесостепи.
Выше, касаясь первоначально более выраженной мясной направленности скотоводства в лесостепи,
мы говорили о возможном участии в культурогенезе популяций, которые вели охотничье хозяйство, но
археологические данные в пользу этого отсутствуют. Подобная ситуация может иметь и иное объяснение.
Скот получали из степи в обмен на продукты земледелия именно для получения мяса, при наличии какого-
то количества скота, который постоянно держали для получения молока, мяса и для всех прочих нужд.
Не исключено, что на правомерность подобного моделирования указывают как будто противоречивые
данные о соотношении костных остатков в северной и южной лесостепи, которые позволили сделать
вывод о том, что в южной лесостепи мясное направление животноводства было более выражено, чем
в северной. С другой стороны, в овцеводстве наблюдается противоположная тенденция. На севере овец и
коз разводили преимущественно на мясо, а в южной лесостепи важную роль играло получение шерсти36.
Население южной лесостепи должно было более интенсивно вступать в обменные отношения с населением
степной зоны, что обеспечивало им приток скота определенного возраста для обеспечения мясной пищей.
Это должно было сказываться и на статистике возрастного состава скота на поселениях в степи. Вместе
с тем контакт со степью способствовал и более активному заимствованию многих животноводческих
навыков, в частности — разведению овец для получения шерсти. Правда, нельзя забывать о том, что
в южной части лесостепи лучше представлены алакульские материалы. Поэтому не исключено, что
данные отражают именно этот факт.
Решить эту проблему могут только археозоологи, проведя детальное сопоставление костных останков
степи и лесостепи, как морфологическое, так и химическое. С учетом дополнительных факторов, таких
191

вопросы археологии Урала / выпуск 25	Григорьев С. А.
как отличия языка, религии, форм социальной организации, картина столь устойчивого сохранения
колоссальной разницы в образе жизни населения, которое вело преимущественно скотоводческое или
преимущественно земледельческое хозяйство, получит свое объяснение.
В заключение хотелось бы отметить, что описанная тенденция носит локальный характер и применима
лишь к Зауралью. В иных регионах ситуация могла быть иной. В частности, в Центральном Казахстане мы
видим присутствие алакульских и федоровских популяций и их интенсивные контакты. Это совершенно
иная ситуация, которая должна получить, соответственно, и иное объяснение. Поэтому при наличии
повсеместно каких-то единых тенденций следует обращать внимание и на особенности таких контактов,
типов хозяйства и расселения на различных территориях.
Однако в эпоху финальной бронзы в Зауралье ситуация начинает меняться. В степной зоне
появляется новый керамический тип, берсуатский, который отличается от саргаринского отсутствием
валиков37. Подобная керамика известна и на поселении Мочище в южной лесостепи. Отдельные
признаки этой посуды, например, решетчатый орнамент или вписанные друг в друга треугольники,
вероятно, свидетельствуют о позднеирменских импульсах с востока, причем довольно интенсивных,
накладывающихся на местные культурные традиции. В горно-лесном Зауралье проживает гамаюнское
население. Его происхождение с территории Нижнего Приобья, как и датировки гамаюнской культуры,
нельзя считать в достаточной мере обоснованными, но и считать это население потомками носителей
ранней крестоштампованной традиции Зауралья тоже пока не представляется возможным. Однако и
межовские памятники, несмотря на многочисленные декларации, невозможно пока непосредственно
связать с иткульскими комплексами. Поэтому степень изученности самой финальной фазы бронзового
века в Зауралье оставляет желать лучшего, что и не позволяет делать предположения о характере
размещения памятников. 1 111	Мы не приводим здесь историографических данных по исследованиям того или иного памятника, хотя
с формальной точки зрения это требуется. Но для статьи список литературы получился бы слишком обширным.
Всю необходимую информацию можно найти в других изданиях. См.: Григорьев С. А. Бронзовый век // Древняя
история Южного Зауралья. - Челябинск, 2000; Он же. История изучения эпохи бронзы Южного Зауралья II
История археологии Южного Зауралья. - Челябинск, 2003.
2	Григорьев С. А. Бронзовый век. - С. 352.
3	Существуют различные точки зрения на начальный пункт этой миграции — Ближний Восток
(С. А. Григорьев) или Восточная Европа (Е. Е. Кузьмина). Однако для рассматриваемой здесь проблемы эта
разница несущественна.
4	Потемкина I М. Бронзовый век лесостепного Притоболья. - М., 1985.
5	Васина Ю. В., Григорьев С. А., Петрова Л. Ю. и др. Поселение Мочище I в Южном Зауралье // Этнические
взаимодействия на Южном Урале. - Челябинск, 2004; Нелин Д. В. Шибаево 1: Поселение эпохи бронзы в Южном
Зауралье // Вести. Челяб. пед. ун-та. Серия 1. - Челябинск, 2004.
6	Григорьев С. А. Эколого-хозяйственные аспекты функционирования и гибели синташтинской культуры II
Взаимодействие человека и природы на границе Европы и Азии: Тез. конф. - Самара, 1996.
7	Григорьев С. А. Металлургическое производство на Южном Урале в эпоху средней бронзы // Древняя история
Южного Зауралья.
8	Григорьев С. А. Исследование хромшпинелидов и проблема рудной базы синташтинской металлургии // Изв.
Челяб. науч. центра. - Челябинск, 2003. - Вып. 3; Зайков В. В., Дунаев А. Ю., Григорьев С. А. и др. Минеральные
индикаторы медных руд для древней металлургии Южного Урала // Археоминералогия и ранняя история
минералогии. - Сыктывкар, 2005.
9	Отрощенко В. В. К вопросу о памятниках новокумакского типа // Проблемы изучения энеолита и бронзового
века Южного Урала. - Орск, 2000. - С. 68.
10	Боталов С. Г., Григорьев С. А., Зданович Г. Б. Погребальные комплексы эпохи бронзы Большекараганского
могильника (публикация результатов археологических раскопок 1988 года) // Материалы по археологии и
этнографии Южного Урала (Труды музея-заповедника Аркаим). - Челябинск, 1996.
11	Цимиданов В. В. Доно-волжская абашевская культура и памятники Покровского типа: к проблеме соотношения
// Древности Евразии: от ранней бронзы до раннего средневековья. - М., 2005.
12Васина Ю. В., Григорьев С. А. Мегалитические сооружения на озере Тургояк в Южном Зауралье // Этнические
взаимодействия на Южном Урале. - Челябинск, 2004.
192

Пространственный анализ памятников эпохи бронзы Южного Зауралья
13 Григорьев С. А., Васина Ю. В., Ивасько Л. В., Котов В. Г. Мегалитические комплексы Урала: проблема
датировки // Труды II (XVIII) Всероссийского археологического съезда в Суздале. Т. I. - М., 2008.
^Григорьеве. А. Древние индоевропейцы: Опыт исторической реконструкции.-Челябинск, 1999.-С. 139-140;
Он же. Бронзовый век. - С. 289-290; Виноградов Н. Б. Синташтинские и петровские древности бронзового века
Южного Урала и Северного Казахстана в контексте культурных взаимодействий // XIV Уральское археологическое
совещание: Тез. докл. - Челябинск, 1999.
15	Григорьев С. А. Древние индоевропейцы...; Он же. Бронзовый век; Виноградов Н. Б. Синташтинские и
петровские древности...
16	Матвеев А. В. Первые андроновцы в лесах Зауралья. - Новосибирск, 1998. - С. 348-352; Григорьев С. А.
Древние индоевропейцы... - С. 145-146; Он же. Бронзовый век. - С. 310-313.
17	Ткачев В. В. Начало алакульской эпохи в Урало-Казахстанском регионе // Степная цивилизация Восточной
Евразии. - Астана, 2003.
18	Корочкова О. Н., Стефанов В. И. О федоровских древностях Зауралья // XV Уральское археологическое
совещание: Тез. докл. - Оренбург, 2001. С. 206; Корочкова О. Н. К обсуждению термина «андроновская общность» //
Проблемы первобытной археологии Евразии. - М., 2004; Стефанов В. И., Корочкова О. Н. Алакульская и
федоровская культуры в лесостепном Зауралье: Проблемы взаимодействия // РА. - 2004. - № 4.
19Виноградов Н. Б., Костюков В. П., Марков С. В. Могильник Солнце-Талика и проблема генезиса федоровской
культуры бронзового века в Южном Зауралье // Новое в археологии Южного Урала. - Челябинск, 1996.
20	Стефанов В. И. Поселения алакульской культуры Южного Урала // Материалы по археологии и этнографии
Южного Урала. - С. 46, 49.
21	Петрова Л. Ю. Поселение эпохи бронзы Лебяжье VI (публикация материалов охранных раскопок) // Вести.
Челяб. пед. ун-та. Серия 1. - С. 204.
22	Кривцова-Гракова О. А. Алексеевское поселение и могильник // Труды ГИМ. - М., 1948. - Вып. 17;
Стоколос В. С. Поселение Кизильское позднего бронзового века на реке Урал (по материалам раскопок 1971,1980,
1981 гг.) // Вести. Челяб. пед. ун-та. Серия 1. - С. 234; Евдокимов В. В. Хронология и периодизация памятников
эпохи бронзы Кустанайского Притоболья // Бронзовый век степной полосы Урало-Иртышского междуречья. -
Челябинск, 1983. - С. 44-45.
23	Матвеев А. В. Первые андроновцы в лесах Зауралья; Григорьев С. А. Древние индоевропейцы...
24	Григорьев С. А. Древние индоевропейцы...
25	Петрова Л. Ю., Григорьев С. А. Особенности стратиграфии поселений эпохи поздней бронзы Южного
Зауралья // Труды II (XVIII) Всероссийского археологического съезда в Суздале. Т. I. - М., 2008.
26	Малютина Т. С., Зданович Г. Б., Петрова Л. Ю. Поселение Берсуат XVIII // Археология Южного Урала. Степь
(проблемы культурогенеза). - Челябинск, 2006. Малютина Т. С., Петрова Л. Ю. Закономерности формирования
культурного слоя на поселениях эпохи бронзы степной зоны Южного Зауралья. На примере поселения
Атамановка V // Гуманитарные науки в Башкортостане: История и современность: Материалы Международной
научно-практической конференции, посвященной 75-летию Института истории, языка и литературы Уфимского
научного центра РАН. - Уфа, 2007.
27	Косинцев П. А. Типология археозоологических комплексов и модели животноводства у древнего населения
юга Западной Сибири // Новейшие археозоологические исследования в России. - М., 2003.
28	Там же. -С. 172.
29	Там же.
30	Там же. - С. 162-163, 166-167, 171-172; табл. 2-4.
31	Косинцев П. А. Охота и скотоводство у населения лесостепного Зауралья в эпоху бронзы // Становление и
развитие производящего хозяйства на Урале. - Свердловск, 1989.
32	Антипина Е. Е. Скотоводство эпохи бронзы в степной полосе Восточной Европы // XIII Уральское
археологическое совещание: Тез. докл. - Уфа, 1996. - Ч. 1; Она же. Методы реконструкции особенностей
скотоводства на юге Восточной Европы в эпоху бронзы // РА. - 1997. - № 3.
33	Григорьев С. А. Древние индоевропейцы...
34	Лебедева Е. Ю. О земледелии в степях и лесостепях Восточной Европы в эпоху бронзы // XIII Уральское
археологическое совещание. Ч. 1.
35	Антипина Е. Е. Об организации хозяйства у населения степей Южного Приуралья в позднебронзовом веке //
Эпоха бронзы и ранний железный век в истории древних племен южнорусских степей. - Саратов, 1997; Она же.
Костные остатки животных с поселения Горный (биологические и археологические аспекты исследования) //
РА. - 1999. - № 1; Черных Е. Н. Каргалы. Забытый мир. - М., 1997. - С. 69.
36	Косинцев П. А. Охота и скотоводство у населения лесостепного Зауралья... - С. 96, 98.
37	Малютина Т. С., Зданович Г. Б., Петрова Л. Ю. Поселение Берсуат XVIII... Малютина Т. С, Петрова Л. Ю.
Закономерности формирования культурного слоя...
193

Л. Т. Яблонский
НОВЫЕ МАТЕРИАЛЫ К ПРОБЛЕМЕ ФОРМИРОВАНИЯ
КУЛЬТУРЫ РАННИХ КОЧЕВНИКОВ ЮЖНОГО ПРИУРАЛЬЯ*
Лето 1911 года в Южном Приуралье выдалось голодным, и крестьянин Олифер (Логин Платонович
Олиференко), переселенец с Украины, проживавший в деревне Прохоровка (140 км севернее Оренбурга),
вспомнил виденные им на родине раскопки курганов. Тогда под руководством профессора местные крес¬
тьяне, нанятые им, раскапывали насыпь кургана и доходили до могилы. После этого профессор отсылал
их на другие курганы, а сам доставал из могильной ямы богатые золотые украшения.
Такие же курганы находились на земле Олифера близ Прохоровки. По ночам над ними иногда зажи¬
гались непонятного происхождения огни. И Олифер решился. Однажды ночью он со своими сыновьями
начал раскапывать один из курганов. Соседи заметили, что ведутся раскопки. Они прибежали и, размахи¬
вая горящими головнями, старались напугать раскопщиков. Тем не менее к утру Олиферу удалось найти
под курганом могильную яму, после чего он с сыновьями отправился на отдых. По возвращении в раскоп
он обнаружил, что соседи с помощью щупов нашли и вытащили из могилы две серебряные чаши, от ко¬
торых оставались теперь только следы-отпечатки.
Между тем о находках прослышали крестьяне окрестных деревень, которые тоже стали стекаться
на место раскопок, чтобы попытать своего счастья. Не сумев по справедливости поделить добычу, они
подрались, и, по-видимому, самый обиженный донес об этих событиях в уездную полицейскую управу.
Пристав прибыл немедленно. Он прекратил незаконные раскопки, заставил крестьян засыпать вскрытые
курганы и отобрал у них найденные вещи, среди которых были и золотые предметы. Опросив крестьян,
он составил опись находок. Вся коллекция была передана в Оренбург, в распоряжение Оренбургской уче¬
ной архивной комиссии, которая являлась тогда важным научным центром Южного Приуралья.
В 1915 году с коллекцией, будучи в Оренбурге, познакомился профессор Петроградского университе¬
та, уже известный к тому времени историк-антиковед и археолог Михаил Иванович Ростовцев. Он сразу
оценил ее исключительную ценность и задумал научными методами доследовать курганную группу.
Руководителем раскопок он назначил молодого приват-доцента Петроградского университета Сергея
Ивановича Руденко. Уже в следующем, 1916 году Руденко провел доследование разграбленных курганов
и раскопал несколько уцелевших. По итогам раскопок им был составлен научный отчет, который он пере¬
дал Ростовцеву. Ростовцев не только опубликовал этот отчет, но и провел скрупулезный научный анализ
находок в Прохоровке, сравнив их и с другими доступными ему археологическими материалами из степ¬
ных курганов юга России1. В результате ученый пришел к выводу о том, что помимо скифской культу¬
ры ранних кочевников Северного Причерноморья (уже довольно хорошо известной науке того времени)
в южнорусских степях существовала и другая, родственная скифской, но в то же время весьма отличная
от нее культура, которую исследователь соотнес с историческими сарматами, разделенными со скифами
не только в пространстве, но и во времени. Прохоровскую коллекцию он датировал в основном Ш-Н вв.
до н. э., не исключая, однако, и IV в. до н. э.
В заключительных строках своей книги Ростовцев писал: «Все эти выводы пока что гадания. Только
дальнейшее систематическое исследование оренбургских погребений позволит определить, правильны
ли они и потребуется ли внести в них существенные изменения и дополнения»2. Однако ученому не
суждено было вновь подержать в руках сарматские древности. В 1918 году он покинул Россию и умер в
Америке. До недавних пор его труды, изданные за границей, на русский язык не переводились. Трагично
сложилась и жизнь С. И. Руденко. В 30-е годы XX столетия он, как и многие его коллеги, был арестован
по ложному доносу и на несколько лет попал в сталинские лагеря. Позже С. И. Руденко прославился в том
числе и как первооткрыватель знаменитых алтайских мумий, но в классическую сарматскую археологию
Приуралья он так и не вернулся.
* Работа выполнена при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ), проект № 05-01-01527а, и Рос¬
сийского фонда фундаментальных исследований (РФФИ), проект № 06-06-80175а.
194

Новые материалы к проблеме формирования культуры ранних кочевников...
И все же оба исследователя положили начало тому направлению археологической науки, которое стало
называться сарматоведением. Курганный могильник у деревни Прохоровка стал эпонимным в археоло¬
гии — ранний и наиболее древний этап развития сарматской культуры стал называться «прохоровским».
В советское время работы в практике и теории сарматской археологии продолжил П. Д. Рау, а затем —
блестящий ученый-энциклопедист Борис Николаевич Граков. Позже их возглавил К. Ф. Смирнов. Ранний
(прохоровский) этап сарматской культуры они датировали в пределах IV—II вв. до н. э., рассматри¬
вая прохоровскую культуру как один из этапов непрерывного развития сообществ ранних кочевников
южнорусских степей начиная с VI-V вв. до н. э.
Отрицая генетическую связь между геродотовыми савроматами и сарматами позднего эллинизма,
Ростовцев связывал приуральские памятники именно с сарматами, подчеркивая их пришлое — иранское,
персидское (а не савроматское, по Геродоту) — происхождение3. Он датировал Покровские курганы из
раскопок Кастанье V-IV вв., а основную часть оренбургских курганов — II—I вв. до н. э. Своеобразие ран¬
несарматского могильника у деревни Прохоровка Ростовцев видел не в эволюции более ранних местных
кочевых культур, а в волнообразных передвижениях (миграциях) различных групп «иранцев»4.
Б. Н. Граков сначала рассматривал памятники типа Блюменфельд как скифские, а П. Д. Рау — как
савроматские5. Позже Б. Н. Граков сформулировал концепцию о генетической связи савроматов и сарма¬
тов на материалах памятников типа Блюменфельд и Прохоровки6. Он же опубликовал четырехступенча¬
тую хронологическую схему развития «сарматской культуры» с первой ступенью — блюменфельдской
культурой, указывая тем самым на генетическую связь всех этапов, в том числе — от савроматского до
раннесарматского.
Много позже А. Д. Таиров и А. Г. Гаврилюк обосновали концепцию «древнепрохоровского» периода
развития сарматской культуры. По их мнению, кочевники Южного Зауралья и Илека являлись той средой,
в которой уже со второй половины VI в. до н. э. происходило становление раннесарматской (прохоровс-
кой) археологической культуры7. В определенном (хронологическом) смысле эта концепция близка идеям
А. X. Пшеничнюка, который также удревнял ранние памятники раннесарматской культуры до VI-V вв.
до н. э.8 С. Ю. Гуцалов, связывая происхождение раннесарматской культуры со скифами, также углубляет
время ее формирования до VI в. до н. э.9
Кроме попыток удревнения раннесарматской культуры, особенно в последние десятилетия, развива¬
лась и тенденция к ее резкому омоложению. Ранее всего, пожалуй, эта тенденция проявилась в работах
С. В. Полина, который, по аналогии с памятниками Северного Причерноморья, предложил отнести эпоху
расцвета прохоровской культуры к Ш-Н вв. до н. э.10
Но особенно категорично гипотеза о позднем (не ранее II в. до н. э.) формировании раннесарматской
культуры Приуралья прозвучала в работах В. Ю. Зуева11. На основании разбора материалов из эпонимного
могильника у деревни Прохоровка он пишет, в частности, о значительном хронологическом хиатусе меж¬
ду прохоровской культурой и выделенной им (на очень неясных основаниях) «филипповской культурой».
Этот хиатус во многом определяется мнением автора об отсутствии на территории Волго-Уральского реги¬
она памятников III в. до н. э., о периоде расцвета раннесарматской культуры со времени не ранее последней
трети II в. до н. э. (Зуев распространил свои выводы не только на собственно Прохоровские курганы, но и
на всю хронологическую колонку памятников раннесарматской культуры Волго-Уральского региона). Так,
в одной из своих работ он уже в первых строках пишет о том, что «курганы этого (Прохоровского. - Л. Я.)
могильника разделились на две хронологические группы — северную, рубежа V-IV вв. до н. э. (подра¬
зумевается «филипповская» культура. - Л. Я.), и южную — рубежа II—I вв. (собственно прохоровская. -
Л. Я.)»п. Совершенно очевидно, что утверждение о поздней дате начала развития прохоровской культуры
опрокидывает несколько различающиеся, но принципиально сходные именно в понимании хронологиче¬
ского развития раннесарматской культуры концепции М. И. Ростовцева, Б. Н. Гракова и К.Ф. Смирнова.
Между тем к концу XX века Прохоровские курганы так и оставались полностью не исследованными.
Это обстоятельство породило связанную с ними острую дискуссию о хронологии и периодизации не
только самих этих курганов, но и раннесарматской культуры в целом. Трудности работы с материалом
были вызваны тем, что основу коллекции составляли вещи, полученные вне строго зафиксированного
археологического контекста и стратиграфии (принадлежность того или иного предмета к конкретному
195

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Яблонский Л. Т.
захоронению была определена лишь по смутным и иногда путаным воспоминаниям грабителей, а все
находки, как оказалось, происходили только из центральных подкурганных захоронений).
В 2003 году при поддержке Российского гуманитарного научного фонда была организована
Прохоровская археологическая экспедиция Института археологии РАН, которая приступила к планомер¬
ному археологическому исследованию памятника13.
Сооружение Б — «городище» (здесь и далее сохранены обозначения сооружений, присвоенные им
С. И. Руденко) располагалось к северо-востоку от кургана-кладбища А. Оно представляло собой оваль¬
ное в плане возвышение, длинной осью вытянутое в широтном направлении, с тотальными размерами
46 х 24 м, высотой до 0,9 м от современного горизонта. Насыпь кургана повсюду находилась в переот-
ложенном состоянии (результат перепланировки, многолетней распашки и строительства тригопункта),
но при зачистке погребенной почвы под ней помимо следов поздних перекопов были обнаружены три
древних захоронения, из которых два оказались неграбленными.
Погребение 3 было сделано в глубокой подбойной нише. На дне ее был расчищен скелет моло¬
дой женщины в сопровождении богатого набора погребального инвентаря14. Погребенная лежала
на спине в «атакующей позе» (правая нога вытянута, а левая нога согнута в колене), головой на юг
В изголовье погребенной были найдены четыре оковки (накладки на венчик) деревянной чаши, кото¬
рые представляли собой согнутые золотые пластинки, орнаментированные прорезным узором (рис. 1).
Ближайшее сходство они обнаруживают с оковками из Переволочанских курганов (IV в. до н. э.) и
Берданки (III в. до н. э.)15. Неподалеку кучкой лежали золотые полусферические нашивки (более 500 шт.),
аналогичные тем, что были найдены в детском захоронении 1 сооружения Б Прохоровки и в Бердянке.
По-видимому, они находились внутри чаши. Под черепом была обнаружена золотая серьга, состоящая
из спиралевидной верхней части, к которой крепилась лунница со свисающими цепочками, на концах
которых располагались каплевидные подвески16. Аналогичные подвески известны в Бишунгаровском и
Старокиишкинском могильниках Южного Приуралья17.
Погребения, в которых были найдены аналогичные серьги, датируются, скорее всего, III в. до н. э., но,
возможно, и концом IV в. до н. э.
В районе шейных позвонков женщины из погребения 3 лежала подвеска, выполненная из крупного
шлифованного мохового агата, помещенного в оправу из золотой фольги, украшенной орнаментом в виде
ложнозерненых треугольников. У правого плеча женщины находилось большое дисковидное бронзовое
зеркало с длинной ручкой-штырьком, на которую была насажена деревянная цилиндрическая рукоять.
Зеркала с ручкой-штырьком и, как правило, с валиком по краю диска широко представлены в раннесар¬
матских памятниках III—I вв. до н. э. От подобных зеркал найденное отличается отсутствием валика по
краю диска и большими размерами. На зеркале сохранились остатки футляра, сделанного из шкуры.
У правого бедра было найдено свыше 110 железных трехлопастных черешковых наконечников стрел
и один трехлопастной бронзовый с выступающей втулкой. Такой колчанный набор, по сложившимся
в науке представлениям, характерен для памятников Ш-П вв. до н. э.
Вместе со стрелами был найден железный колчанный крюк, обтянутый золотой фольгой. Крюк пред¬
ставляет собой барельефное зооморфное изображение.
У правой голени находились два сосуда — серебряная чаша и туалетный каменный цилиндрический
сосуд-алабастр, выполненный из мраморного оникса. Чаша имеет полусферическое тулово с широким
отогнутым горлом и отогнутым венчиком. Верхняя вогнутая часть украшена гравированным позолочен¬
ным фризом растительного орнамента в виде вьющейся виноградной лозы, листьев плюща и гроздей
винограда. По плечикам чаша опоясана гравированной позолоченной трехрядной плетенкой с парными
точками в завитках. Пояс плетенки, в свою очередь, обрамлен полосами жемчужника. На сферическом
в целом, слегка уплощенном дне — медальон из трех концентрических окружностей. Орнамент позоло¬
чен. По форме и стилистике орнаментальных композиций чаша находит близкие аналогии на территории
от Южной Италии и Балкан до Египта и этими аналогиями датируется второй половиной IV в. до н. э.18
В захоронение она, естественно, могла попасть и в более позднее время.
В ногах погребенной стоял большой круговой сероглиняный кувшин с ручкой, выпуклым упло¬
щенным дном и кольцевидным поддоном, имеющий аналоги в среднемеотской культуре Предкавказья
196

Новые материалы к проблеме формирования культуры ранних кочевников...
Рис. 1. Могильник Прохоровка 1, курган Б, погребение 3. Золотые накладки на деревянную чашу (прорисовка)
197

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Яблонский Л. Т.
(III в. до н. э.). На запястьях и шее погребенной находились сердоликовые, янтарные, меловые и из стекло¬
видной пасты бусы, которые могут быть датированы не позднее III в. до н. э. В северной части подбойной
ниши была вырублена материковая ступенька, на поверхности которой находилось блюдо, выточенное
из рога лося. На блюде были расчищены кости ног барана. У входа в подбойную нишу, в головах лежало
преднамеренно сломанное в ходе погребального ритуала железное копье. Коническая разомкнутая втулка
и листовидное перо находились на расстоянии 25 см друг от друга.
Комплексом находок захоронение может быть датировано в пределах конца IV—III вв. до н. э.
Во всех остальных курганах помимо центральных захоронений, ограбленных в 1911 году и доследован¬
ных С. И. Руденко, были обнаружены не найденные ни грабителями, ни археологом впускные захоронения,
которые дали закрытые археологические комплексы предметов сопровождающего инвентаря, включаю¬
щие местную и привозную (гончарную) керамику, разнообразные предметы вооружения и украшения19.
По мнению ряда ученых, все курганы могильника датируются в пределах IV—II вв. до н. э.20 Можно
считать, таким образом, что памятник в целом относится к ранней стадии развития сарматской культуры
Южного Приуралья (по М. И. Ростовцеву, Б. Н. Гракову и К. Ф. Смирнову), а в абсолютных датах —
к IV - первой половине II вв. до н. э. Многие погребения при этом можно отнести и к III в. до н. э.
Для понимания особенностей процесса формирования раннесарматской культуры особое значение
имеют материалы, полученные при раскопках Филипповского 1 могильника, расположенного на террито¬
рии Илекского района Оренбургской области, на водоразделе рек Урал и Илек. Раскопки этого могильни¬
ка в середине - конце 80-х годов прошлого века проводились под руководством А. X. Пшеничнюка (Уфа).
Могильник приобрел мировую известность благодаря уникальной коллекции драгоценных предметов,
полученных в основном из раскопок «царского» кургана 1 (одного из двух наиболее крупных курганов
некрополя)21.
После 2000 года раскопки могильника прекратились, и он стал подвергаться постоянному ограблению.
Археологическое изучение памятника удалось возобновить лишь в 2004 году (Приуральская экспедиция
Института археологии РАН)*. С тех пор на памятнике было исследовано еще семь курганов, которые дали
новые материалы по погребальному обряду и обогатили науку уникальными находками.
В 2004 году под насыпью кургана 11 (3,5 м высотой и около 60 м диаметром) были расчищены за¬
хоронения, которые находились в широкой прямоугольной яме с дромосом, ориентированным на юг.
В центре ямы располагался подквадратный в плане очаг-жертвенник со следами неоднократного исполь¬
зования (возжигания огня). Могильная яма была перекрыта конструкцией, которая состояла из одного ряда
бревен, уложенных в радиальном направлении. Дромос также был перекрыт настилом из бревен. Следы
огня на поверхности погребенной почвы и в насыпи отсутствовали. Курган подвергался неоднократным
ограблениям, в том числе с применением экскаватора. Тем не менее вдоль северного и восточного бортов
могильной ямы удалось расчистить остатки четырех захоронений, которые сопровождались разнообраз¬
ным инвентарем, включающим наборы конской упряжи, бронзовые наконечники стрел, бронзовое зер¬
кало, железный меч, железный шлем с нащечниками, круговые сосуды кавказского и среднеазиатского
производства и другие находки. На краю ямы остались нетронутыми грабителями бронзовая жаровня,
бронзовое зеркало, туалетный сосудик. В поле кургана, у основания насыпи был прикопан сломанный
в древности бронзовый котел. В грабительских отвалах были найдены осколки стеклянного сосудика.
Находками курган датируется V-IV вв. до н. э.
Насыпь кургана 13 достигала в высоту 3,5 м при диаметре около 60 м. Вдоль южной полы насыпи,
на уровне древней поверхности и подножия насыпи были расчищены многочисленные кости лошадей,
образующие отдельные скопления. Некоторые кости находились в анатомических сочленениях. Под на¬
сыпью оказалась округлая в плане могильная яма с дромосом, выходящим в юго-восточном направлении.
Она была перекрыта настилом из бревен, местами лежащих в три слоя. Деревянная конструкция была
в древности сожжена, отчего нижние слои насыпи носили мощные следы прокала, внутри которого обна¬
руживались глыбы шлака. В центре могильной ямы помещался очаг-жертвенник, аналогичный исследо¬
ванному в кургане 11. Могильная яма была неоднократно ограблена, но под северной ее стенкой были
* Приношу глубокую благодарность Д. В. Мещерякову за деятельное участие в подготовке и проведении работ экспедиции
2004-2006 годов.
198

Новые материалы к проблеме формирования культуры ранних кочевников...
найдены железный меч и бронзовый наконечник стрелы, золотая бусина. В яму вели два подземных
хода, которые начинались из-за пределов насыпи. Один из ходов длиной около 15 м и глубиной около
2,5 м вел в привходовую часть дромоса (коридорообразного входа в погребальную камеру). Никаких
находок в нем не было.
Другой ход длиной около 18 м и глубиной около 3 м шел с запада и попадал в центральную часть
западного борта могильной ямы. В начале хода, на материковой ступеньке была расчищена шкура бара¬
на, а под ней и частично на полу хода лежали скопления костей лошади, некоторые — в анатомическом
сочленении. В центральной части хода, на полу лежал комплекс предметов — железный меч, железный
стилет и бронзовый наконечник стрелы. У входа в могильную яму, на полу подземного хода распола¬
гался череп человека в сочленении с нижней челюстью и двумя первыми шейными позвонками. Это
была голова человека, установленная на основание, лицевой частью на север22. Не исключено, что че¬
ловеческая голова в подземном ходе связана с какими-то жертвенными действиями, проводимыми в
процессе погребального ритуала (при раскопках кургана 28 могильника на полу подобного подземного
хода было обнаружено захоронение молодого воина; подробнее об этом см. ниже). Комплексом находок
курган 13 датируется V-IV вв. до н. э.
Курган 26 был разграблен в 2001 году с использованием экскаватора. Под насыпью удалось просле¬
дить округлую в плане могильную яму глубиной до 3 м с дромосом, выходящим строго на юг. Под запад¬
ной стенкой ямы был обнаружен набор сопровождающего инвентаря, который состоял из обтесанных
кусков мела, бронзового зеркала, железного ножа, бусины. В северо-восточном углу был расчищен кол¬
чан, насчитывающий более двух сотен разнотипных бронзовых наконечников стрел. Находками основное
захоронение кургана датируется в пределах IV в. до н. э.
Под насыпью кургана было обнаружено также впускное захоронение женщины, не попавшее под ковш
экскаватора. В составе сопровождающего инвентаря — бронзовые пряжки, ожерелье из сердцевидных
бронзовых подвесок и стеклянных пронизок, бронзовые с позолотой арочные накосники с лапчатыми
подвесками. Захоронение датируется ранним средневековьем и, судя по особенностям инвентаря, было
оставлено представителями угорского населения. Это первый комплекс такого рода, исследованный на
территории Оренбургской области.
В 2005 году были полностью раскопаны еще три кургана (15, 16 и 28) могильника. Высота насыпей
этих курганов составила от 1,5 до 3,5 м при диаметре от 50 до 60 м. Все три кургана, несмотря на древ¬
ние и современные ограбления, дали новые интереснейшие сведения об особенностях погребально¬
го обряда и блестящую коллекцию археологических находок, включающую разнообразные предметы
вооружения, детали конской упряжи, украшения (в том числе из драгоценных металлов), предметы
культа и домашнего обихода.
Так, в погребальной камере кургана 28, который подвергся ограблению с применением экскаватора,
были найдены пять полностью сохранившихся захоронений вместе с сопровождающим инвентарем.
В подземном ходе, который вел в погребальную камеру от подножия насыпи (такие ходы ранее счита¬
лись грабительскими), был обнаружен довольно хорошо сохранившийся железный чешуйчатый пан¬
цирь (у входа в погребальную камеру) и регулярное захоронение молодого воина (в центральной части
хода) с кинжалом и наконечниками стрел, которые синхронизируют это погребение с основными.
В кургане 15 было исследовано коллективное захоронение (10 скелетов). Погребенные были уложены
на поверхность древнего горизонта вокруг глинобитного очага-жертвенника. Здесь, в частности, была
найдена золотая подвеска с перегородчатой эмалью и силуэтным изображением человека с характерным
головным убором-тиарой, известным по изображениям персидского царя на рельефах Персепольского
дворца. По аналогии с печатями из дворца Персеполя она датируется временем правления Ксеркса — се¬
рединой - второй половиной V в. до н. э.23
В кургане 16 центральная могильная яма была почти полностью разграблена, но в стенке камеры
была найдена специальная ниша, в которой обнаружен полный мужской скелет и кости лошади, лежащие
в анатомическом порядке. Судя по расположению костей человеческого скелета, погребенный находился в
нише в вертикальном положении и был установлен поверх задней части лошадиной туши. В центральной
погребальной камере обнаружена археологически целая круговая фляга хорезмийского производства.
199

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Яблонский Л. Т.
Рис. 2. Могильник Филипповка 1, курган 15, погребение 4.
Набор для татуировки. 1 - игла в мешочке; 2 - игла; 3 - ложечка; 4 - палитра; 5 - зеркало. 1 - кость, кожа;
2, 3 - кость; 4 - песчаник; 5 - бронза
200

Новые материалы к проблеме формирования культуры ранних кочевников...
Рис. 3. Могильник Филипповка 1, курган 15, погребение 3. Инвентарь.
1 - накладка на сосуд; 2 - крюк колчанный. Серебро, золото
Курганы 15 и 16 помимо основных (коллективных) захоронений дали пять впускных (индивидуаль¬
ных), не подвергавшихся ограблениям. Среди них — захоронение женщины с новорожденным младен¬
цем или плодом, сопровождавшееся украшениями, орудиями для выделки кожи и предметами конской
упряжи (уздечка). Здесь же находилась богато украшенная металлическими деталями деревянная чаша24.
Другие впускные могилы содержали захоронение женщины с многочисленными украшениями из дра¬
гоценных металлов и захоронение женщины с набором предметов для нанесения татуировок (костяная
игла в кожаном мешочке, каменная палитра для смешивания красок, костяная ложечка для размешивания
красок и др.; рис. 2). В мужском погребении был найден, в частности, литой серебряный с золотом крюк
в виде синкретичного образа пантеры и грифона, серебряная с золотом накладка на деревянную чашу
с гравированным изображением рыбы (рис. 3), железный кинжал и бронзовые наконечники стрел. Еще
одно женское впускное захоронение сопровождалось золотыми серьгами и перстнем, богатым набором
разнообразных бус и каменным блюдом. Находками все впускные захоронения синхронизируются с ос¬
новными и датируются второй половиной V-IV вв. до н. э.
В 2006 году Приуральская экспедиция ИА РАН провела раскопки второго по счету «царского» кургана
(№ 4) могильника Филипповка 1. Этот курган, наравне со ставшим уже знаменитым (благодаря наход¬
ке в нем серии золотых оленей) курганом 1, находился в центре могильника25. Высота насыпи кургана
201

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25 	 ЯбЛОНСКИЙ Л. Т.
превышала 7 м, а диаметр ее достигал 120 м. Под насыпью было исследовано мощное деревянное пе¬
рекрытие погребальной камеры, обнаружен жертвенный комплекс раннесарматской эпохи (уздечки, по¬
мещенные в шкуру крупного хищника) и пять захоронений. Четыре из них датируются раннесармат¬
ским временем (вторая половина V-IV вв. до н. э.). Все три впускных захоронения не были потревожены
грабителями. В двух из них были погребены воины. С ними были найдены железный доспех, гориты и
портупеи, украшенные золотыми деталями, железные мечи и наконечники копий, серебряные с золотом
портупейные крюки и колчаны с бронзовыми наконечниками стрел, железный боевой топор. На груди на¬
ходились золотые литые гривны, концы которых были украшены в зверином стиле. В третьем впускном
парном захоронении (молодые мужчина и женщина) помимо предметов вооружения, золотых гривен и
браслетов был найден уникальный литой серебряный сосуд и золотые нашивки на плащ или покрывало
в виде фигур хищников семейства кошачьих. В центральной могильной яме с дромосом захоронения
производили в специальных деревянных гробовинах, углы которых скрепляли бронзовыми скобами. Из
находок в этом погребении особо отметим деревянный сосуд, обложенный серебряными и золотыми лис¬
тами в виде сдвоенных чаш и с ручками, оформленными в виде голов баранов.
Серебряный сосуд из погребения 4 имеет аналогии во фракийских древностях с территории Болгарии
и на рельефе царя Дария в Персеполе и датируется, таким образом, в пределах V в. до н. э.26 Золотые
омегавидной формы браслеты из погребения 4 имеют хорошие аналогии в составе Амударьинского кла¬
да, где такие браслеты датированы в пределах второй половины V - первой половины IV вв. до н. э.27
Серебряный колчанный крюк из погребения 3 кургана 4 аналогичен предмету из впускного погребения
в кургане 15 Филипповского могильника и, таким образом, еще раз синхронизирует оба кургана в преде¬
лах той же даты (с учетом датировки ахеменидской эмали).
В одном из захоронений (погребение 3) положение in situ наконечника копья и его серебряного вто-
ка позволяет точно реконструировать длину копья сарматского воина — около 320 см. Новой находкой
пополнена серия предметов тяжелого защитного вооружения (чешуйчатый доспех на кожаной основе).
Итак, в результате раскопок получены исключительно надежные данные об облике раннесарматско¬
го тяжеловооруженного воина: на голове кованый железный шлем с наносником и нащечниками, торс
защищен чешуйчатым доспехом на кожаной основе, кожаная портупея с золотой пряжкой (обоймой) для
перекрещивания ремней, длинное копье с массивным железным наконечником и металлическим вто-
ком, короткий железный меч-акинак на правом бедре, железный боевой топор, лук и колчан со стрелами
(иногда более 200 шт.) на левом бедре (горит украшен золотым умбоном-утяжелителем; рис. 4)28. Очень
важно, что «рядовые» находки из кургана 4 (наконечники стрел и копий, мечи и кинжалы, бусы и серьги)
находят прямые аналогии в других, менее богатых курганах могильника. Кроме того, планировка захо¬
ронений и подношений в кургане 4 вокруг очага-жертвенника точно соответствует картине, выявленной
нами ранее в погребении на поверхности древнего горизонта кургана 15 того же могильника (ср. рассуж¬
дения о хронологии этих курганов).
Конечно, еще предстоит большая и кропотливая работа по научному осмыслению полученного при
раскопках разнообразного и многочисленного материала, но уже сегодня можно с уверенностью сказать,
что в отечественной археологии сделано открытие, которое еще долгое время будет приковывать внима¬
ние как специалистов-археологов, так и широкой общественности.
Наиболее древние археологические комплексы ранних кочевников Южного Приуралья, за очень ред¬
ким исключением (Гумаровский могильник), не могут быть датированы временем более ранним, чем
вторая половина VI в. до н. э. Все специалисты согласны с тем, что между местными памятниками эпохи
бронзы и раннекочевническими курганами эпохи раннего железа имеется значительная хронологическая
лакуна, а появление ранних кочевников в регионе следует рассматривать, следовательно, как результат
миграции. Острые споры вызывает вопрос о прародине мигрантов. Наиболее распространенными явля¬
ются две гипотезы: приаральская и зауральская29. Не решен пока окончательно и вопрос, насколько тесна
генетическая связь между популяциями кочевников савроматской (VI-V вв. до н. э.) и раннесарматской
(конец V-II (I -?) вв. до н. э.) эпохи.
Новейшие материалы из раскопок приуральских могильников помогают решению этих проблем.
В материалах погребального обряда и вещевого инвентаря Филипповки прослеживаются те признаки,
202

Новые материалы к проблеме формирования культуры ранних кочевников...
Рис. 4. Документальные воинские аксессуары и реконструкция воинского снаряжения из могильника Филипповка 1.
1 - металлические детали копья; 2 - железный шлем; 3 - портупейная пряжка; 4 - золотой умбон горита;
5 - бронзовые наконечники стрел; 6 - железный клевец; 7 - масштабная реконструкция копья;
8 - серебряный колчанный крюк; 9 - железный меч (рис. И. В. Рукавишниковой)
203

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25 	 ЯбЛОНСКИЙ Л. Т.
которые станут характерными для относительно более поздних памятников развитой раннесарматской
культуры. В первую очередь, к таким признакам относится обычай устраивать впускные индивидуальные
захоронения вокруг центральных.
Инвентарь рядовых курганов Филипповского могильника по составу синкретичен. В едином погре¬
бальном комплексе здесь, с одной стороны, встречаются предметы, типологически уводящие нас в савро-
матскую эпоху — V в. до н. э. (например, вещи, выполненные в традициях скифо-сибирского звериного
стиля), и находки, имеющие аналогии в памятниках ахеменидского круга — не позднее второй половины
V в. до н. э, а с другой — предметы вооружения и детали конской упряжи, которые вполне характерны
для захоронений раннесарматского (прохоровского) типа. Это наборы бронзовых наконечников стрел,
мечи так называемого «переходного» типа, бронзовые и железные удила и псалии, имеющие аналогии,
в частности, в памятниках Предкавказья IV в. до н. э., характерные бронзовые зеркала.
Филипповский могильник является, очевидно, одним из наиболее древних памятников раннесарматс¬
кого типа вообще. По нашим данным, «верхняя» дата Филипповского могильника смыкается с «нижней»
датой Прохоровского. С этой точки зрения могильники прохоровского типа (раннесарматские) следует
рассматривать как прямое продолжение Филипповки. Данные палеоантропологии также свидетельству¬
ют в пользу предположения о генетической связи между двумя относительно разновременными группа¬
ми популяций приуральского населения30.
Вместе с тем погребальный обряд Филипповского могильника в высшей степени специфичен. Ни
в одном другом раннесарматском памятнике региона не встречается в таком удельном весе обряд, свя¬
занный с сооружением больших дромосных погребальных камер, перекрытых накатами из бревен31.
В классических Прохоровских могильниках отсутствует обычай строительства в могилах очагов-жерт¬
венников, столь характерных для Филипповки, нет коллективных одновременных захоронений с неус¬
тойчивой ориентировкой погребенных и вообще исчезает идея сооружения «домов мертвых». В связи
с этим можно вспомнить и о том, что в Покровских могильниках, которые в 1990-е годы были ис¬
следованы в левобережье Илека, почти все захоронения савроматской эпохи (конец VI-V вв. до н. э.)
были безжалостно разрушены впускными раннесарматскими32. Эти и некоторые другие данные ста¬
вят как будто под сомнение гипотезу о повсеместной и прямой генетической связи кочевого населе¬
ния Приуралья савроматской и раннесарматской эпох.
Противоречия, однако, устраняются, если предположить, что и Филипповка, и памятники прохоров¬
ского типа были оставлены группой популяций (имеющих общую прародину), которую мы застаем на
разных и разновременно-прерывистых стадиях освоения степей Южного Приуралья. Это освоение но¬
сило характер волнообразных передвижений, в которые периодически могли включаться и инородные
кочевые элементы, в том числе родственного в культурно-генетическом отношении приаральского и ле¬
состепного, а также зауральского происхождения. Эти передвижения происходили внутри области фор¬
мирования «древнепрохоровской» культуры, и, строго говоря, их трудно рассматривать как классические
миграции с массовым переселением на далекие расстояния, в незнакомые регионы.
При этом следует иметь в виду, что упомянутые группы раннесарматских популяций сами по себе не
были абсолютно гомогенными в антропологическом и культурном отношении. Каждая из них на фоне сход¬
ной совокупности признаков материальной культуры могла обладать и антропологической спецификой,
и специфическими этнографическими особенностями, и различными социальными статусами, нашедши¬
ми отражение в оформлении погребального обряда. В целом эта гипотеза соответствует концепции форми¬
рования раннесарматской культуры, предложенной в свое время А. Г. Гаврилюком и А. Д. Таировым33.
Резкие изменения в погребальном обряде, которые фиксируются при сравнении курганов Филипповского
могильника, с одной стороны, Покровских и Прохоровского — с другой (в первом случае — абсолютное
преобладание дромосных коллективных могил, а во втором — подбойных), объясняются, скорее всего,
не этническими, а стадиально-социальными изменениями в сарматском обществе.
Говоря о роли зауральских скотоводов в формировании раннесарматской культуры Южного Приуралья,
М. Г. Мошкова отмечала, в частности, что дромосные коллективные захоронения по своей конструкции
напоминают жилища полуоседлых зауральских скотоводов34. Вслед за К. Ф. Смирновым она полагала, что,
во всяком случае, некоторые группы приуральских скотоводов савроматской эпохи могли вести и полуко¬
204

Новые материалы к проблеме формирования культуры ранних кочевников...
чевой образ жизни. Филипповские погребальные камеры с их привходовыми столбовыми конструкциями
и моделями очагов в центральной части наиболее ярко отражают идею «дома мертвых». Стадиально они
соответствуют той ранней эпохе освоения скотоводами сарматского типа приуральских степей, когда вос¬
поминания о прежнем полуоседлом образе жизни у мигрантов были еще живы. Аналогичные конструк¬
ции, зафиксированные на территории левобережного Хорезма, с нашей точки зрения, свидетельствуют
о полуоседлом или даже пастушеском образе жизни скотоводов V-IV вв. до н. э., оказавшихся на терри¬
тории Хорезмийского государства и попавших под его власть35.
Однако уже к концу IV - началу III вв. до н. э. значительная часть популяций приуральских скотоводов
переходит к подвижному кочеванию. Новый образ жизни находит отражение и в изменениях в погре¬
бальном обряде. К этому времени на смену коллективным захоронениям в ямах с дромосами приходят
индивидуальные погребения в могилах с подбоями и катакомбами, в простых грунтовых ямах и ямах
с заплечиками. Дромосные захоронения постепенно становятся редкостью, хотя в отдельных случаях еще
фиксируются и в прохоровское время (они есть, в частности, и в самом Прохоровском могильнике — кур¬
ган 3, раскопанный С. И. Руденко в 1916 г. и доследованный Д. В. Мещеряковым в 2005 г.)* Кроме того,
отголоски традиционного принципа коллективности захоронений под общей курганной насыпью все еще
сохраняются в курганах с кольцевыми планировками, где индивидуальные захоронения располагались
вокруг основного (центрального)36. Зачатки этого обряда мы видим еще в Филипповских курганах, а его
продолжение — в Прохоровских, Покровских и др.37 Заметим, что, по данным С. В. Демиденко, захоро¬
нения, составившие кольцевую планировку в одном из сарматских курганов, раскопанных им на террито¬
рии Волгоградской области, были сделаны одновременно и $ще до сооружения насыпи кургана38.
Не исключено, что переход к классическому номадизму у кочевников Южного Приуралья на рубеже
IV—III вв. до н. э. был обусловлен глобальными экологическими сдвигами, которые имели место за пре¬
делами Южного Приуралья и привели к демографической перенапряженности в степной части региона
с последующими выплесками отдельных популяций номадов на территорию Приуральской Башкирии
(Прохоровка — один из памятников, маркирующих этот маршрут) и в Нижнее Поволжье39.
Новейшие археологические материалы из раскопок в Южном Приуралье с их яркими находками, име¬
ющими, в частности, аналогии в хорошо датированных комплексах Среднего Востока и Средиземноморья,
помогают уточнить и расширить данные об особенностях формирования тысячелетней культуры ранних
кочевников Восточной Европы — те, которые были известны классикам отечественной археологии, —
не противореча при этом базовым принципам их научных концепций.
По мнению А. X. Пшеничнюка, у нас нет возможностей хронологически разделять раннесарматские
памятники внутри периода от V до III вв. до н. э., во всяком случае, руководствуясь типологическим рас¬
пределением бронзовых наконечников стрел40.
Современные материалы, похоже, действительно свидетельствуют в пользу гипотезы о непрерывном
развитии культуры ранних кочевников Южного Приуралья, по крайней мере с V в. до н. э., и о формиро¬
вании прохоровской культуры (в ее древнепрохоровском варианте) на местной, приуральской культурно¬
генетической основе, что не отрицает, однако, возможности включения в ее состав разнообразных ино¬
родных элементов. Если это так, нет больше необходимости искать прародителей кочевников прохоров¬
ской эпохи в неких савроматах, будь то савроматы Геродота или еще более мифические археологические
«савроматы» (о них см. подробно у М. А. Очир-Горяевой41). Эти археологические «савроматы» Приуралья
не умещаются на этногеографической карте Геродота. Постепенно становится все более очевидным, что
им нет места и в хронологической колонке археологических памятников ранних кочевников Южного
Приуралья. Что же касается сходства в проявлениях «звериного» стиля и в других признаках матери¬
альной и духовной культуры широкого ареала гетерогенных кочевых объединений степной Евразии, то
такие проявления легко объясняются культурными заимствованиями и диффузиями в пределах общих
культурно-хронологических горизонтов, подобно тому, как это происходило в предшествующую скифо-
сакскую эпоху, породившую в археологической историографиинеоченьудачнообозначенную конструкцию,
получившую название «скифо-сибирский мир»42.
* Благодарю Д. В. Мещерякова за предоставленную мне неопубликованную информацию о раскопках кургана 3 могиль¬
ника у д. Прохоровка.
205

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25 	 ЯбЛОНСКИЙ Л. Т.
1	Ростовцев М. И. Курганные находки Оренбургской области эпохи раннего и позднего эллинизма. С приложе¬
ниями академика П. К. Коковцова, С. И. Руденки // Материалы по археологии России. - Пг., 1918. - № 37.
2	Там же. - С. 81.
3	Ростовцев М. И. Скифия и Боспор. - Пг., 1925. - С. 612.
4	Там же.
5	Граков Б. Н. Курганы в окрестностях пос. Нежинского Оренбургского уезда по раскопкам 1927 г. // Труды сек¬
ции РАНИОН. - 1928. - Т. 4; Rau Р. Die Graber der friihen Eisenzeit im Unteren Wolgagebiet. Studien zur Chronologie
der skythischen Pfeilspitze. - Pokrowsk, 1929. - S. 60.
6	Граков Б. H. Пережитки матриархата у сарматов // ВДИ. 1947. № 3. - С. 100-125.
7	Таиров А. Д., ГаврилюкА. Г. К вопросу о формировании раннесарматской прохоровской культуры // Проблемы
археологии урало-казахстанских степей. - Челябинск, 1988.
8	Пшеничнюк А. X. Культура ранних кочевников Южного Урала. - М., 1983. - С. 128; Он же. Переволочанский
могильник // Курганы кочевников Южного Урала. - Уфа, 1995. - С. 96.
9	Гуцалов С. Ю. О роли скифов в формировании прохоровской культуры // Раннесарматская культура: форми¬
рование, развитие, хронология: Мат-лы IV Междунар. конф. «Проблемы сарматской археологии и истории».-
Самара, 2000. - Вып. 2.
10	Полин С. В. От Скифии к Сарматии. - Киев, 1992.
11	См. напр.: Зуев В. Ю. Основные проблемы хронологии «раннесарматской» культуры // Раннесарматская^
культура: формирование, развитие, хронология: Мат-лы IV междунар. конф. «Проблемы сарматской археологии
и истории». - Самара, 2000. - Вып. 1.
12	Там же.-С. 85.
13	Яблонский Л. Т., Мещеряков Д. В., Валъчак С. Б., Тришина И. В. Могильник Прохоровка I — эпонимный
памятник сарматской археологии (по результатам археологических раскопок) // Вестник РГНФ. - М., 2004. -
№ 4 (37).
14	Яблонский Л. Т., Мещеряков Д. В. Раскопки курганов у д. Прохоровка (предварительное сообщение) II
КСИА. - М., 2005. - Вып. 219.
15	Пшеничнюк А. X. Переволочанский могильник; Моргунова Н. Л., Мещеряков Д. В. «Прохоровские» погребе¬
ния V Бердянского могильника // АПО. - Оренбург, 1999. - Вып. 3. - С. 138; рис. 4-6.
16	Яблонский Л. Т., Мещеряков Д. В. Раскопки Курганову д. Прохоровка...
17	Садыкова М. X. Сарматский курганный могильник у дер. Стар. Кишки // АЭБ. - Уфа, 1962. - Т. 1. - С. 113,
114; табл. XII - //; Пшеничнюк А. X. Культура ранних кочевников Южного Урала. - С. 153; табл. XX - 2.
18	Балахванцев А. С., Яблонский Л. Т. Серебряная чаша из Прохоровки // РА. - 2006. - № 1. - С. 98-106.
19Яблонский Л. Т, Мещеряков Д. В. Раскопки курганов у д. Прохоровка...
20	Мещеряков Д. В., Федоров В. К., Яблонский Л. Т. Старая коллекция находок из Прохоровки в свете новейших
археологических исследований // РА. - 2006. - № 1. - С. 107-116.
21	См. напр.: The Golden Deer of Eurasia. - New York, 2001; Золотые олени Евразии. - СПб., 2003.
22	Яблонский Л. Т., Мещеряков Д. В. Загадка тринадцатого Филипповского кургана // Южный Урал и сопре¬
дельные территории в скифо-сарматское время. К 70-летию Анатолия Харитоновича Пшеничнюка. - Уфа, 2006. -
С. 38-47.
23	Балахванцев А. С., Яблонский Л. Т. Ахеменидская эмаль из Филипповки и проблема хронологии памятника
//РА. - 2007. - № 1.
24	Рукавишникова И. В., Яблонский Л. Т. Реконструкция деревянной чаши из Филипповского могильника II
Город и степь в контактной Евро-Азиатской зоне. - М., 2006. - С. 38-42.
25	Пшеничнюк А. X. Раскопки «царского» кургана на Южном Урале. - Уфа, 1989.
26	Филов Б. Надгробните могили при Дуванли. - София, 1934.
27	Зеймаль Е. В. Амударьинский клад. - Л., 1979.
28	Яблонский Л. Т, Рукавишникова И. В. Вооружение раннесарматского воина (по материалам Филипповского-
1 могильника). - Челябинск, 2007 (в печати).
29	Железчиков Б. Ф., Пшеничнюк А. X. Племена Южного Приуралья в VI—III вв. до н. э. // Проблемы истории
и культуры сарматов: Тез. докл. междунар. конф. - Волгоград, 1994. - С. 5-8; Таиров А. Д. Генезис раннесарматс¬
кой культуры Южного Урала // АПО. - Оренбург, 1998. - Вып. 2. - С. 87-96.
30	Кондукторова Т. С. Антропологические данные по древнему населению Оренбургской области // ВА.
1962. Вып. 11; Акимова М. С. Антропология древнего населения Приуралья. - М., 1968; Яблонский Л. Т.
Антропологические аспекты формирования раннесарматской культуры // Раннесарматская культура... Вып. 1.-
С. 29-40.
206

Новые материалы к проблеме формирования культуры ранних кочевников...
31	Дромосные захоронения с коллективными погребениями в них довольно часто, но спорадически ветре-
чаются на значительных степных территориях, однако лишь в отдельных курганах того или иного могильни¬
ка. В Филипповке — почти в каждом. См.: Яблонский Л. Т Многоактные захоронения в подземных склепах
Присарыкамышья эпохи железа // УАВ. - Уфа, 1998. - Вып. 1. - С. 8-24.
32	Курганы левобережного Илека. - М., 1993. - Вып. 1; 1994. - Вып. 2; 1995. - Вып. 3; 1996. - Вып. 4.
33	Таиров А. Д., ГаврилюкА. Г. К вопросу о формировании раннесарматской прохоровской культуры //Проблемы
археологии урало-казахстанских степей. - Челябинск, 1988.
34	Мошкова М. Г. Происхождение раннесарматской (прохоровской) культуры. - М., 1974. - С. 48-49.
35	Яблонский Л. I Некрополи древнего Хорезма (археология и антропология могильников). - М., 1999.
36	Курганы левобережного Илека. - Вып. 2. - Рис. 60.
37	Смирнов К. Ф. Савроматы. Ранняя история и культура сарматов. - М., 1964.
38	Доклад, прочитанный на заседании Отдела скифо-сарматской археологии ИА РАН 23 января 2007 года.
39	Рысков Я. Г., Демкин В. А. Развитие почв и природной среды степей Южного Урала в голоцене. - Пущино,
1997. - С. 144; Мошкова М. Г. Происхождение раннесарматской (прохоровской) культуры.
40	Пшеничнюк А. X. Культура ранних кочевников Южного Урала. - С. 19.
41	Очир-Горяева М. А. Савроматы Геродота // Скифия и Боспор. - Новочеркасск, 1993; Она же. Савроматская
проблема в скифо-сарматской археологии // РА. - 1992. - № 6.
42	Яблонский Л. Т. Культуры ранних кочевников Южного Приуралья: проблемы терминологии, хронологии и ти-
пологизации // Этнические взаимодействия на Южном Урале. - Челябинск, 2006. - С. 68-74.
207

В. М. Морозов |, Ю. П. Чемякин
КЕРАМИКА ПЕРЕГРЕБНИНСКОГО ТИПА С ПОСЕЛЕНИЯ НИЗЯМЫ 9
Впервые памятники с керамикой перегребнинского типа были выделены по материалам поселе¬
ний Нижнего Приобья1. Название дано по ярким керамическим комплексам поселения Перегребное4
и городища Перегребное VI, исследованным В. М. Морозовым. Этот тип керамики присутствует
и на городище Усть-Полуй, составляя небольшую часть второй группы сосудов (по В. И. Мошинской,
с гребенчатым орнаментом). Выделение керамических комплексов, в первую очередь, по' элементам
и технике нанесения декора, привело В. И. Мошинскую к объединению разных по форме и времени бы¬
тования сосудов в одну группу2. Перегребнинский тип керамики характеризуется значительным числом
емкостей с венчиками, оформленными в виде «карнизиков», напоминающих «воротнички» на шейках
ананьинских горшков, с обедненной, преимущественно гребенчато-ямочной, а также шнуровой орнамен¬
тацией, наличием сосудов на поддонах. Переоценив (по данным публикаций) количество такой посуды
на Усть-Полуе и недооценив численность кулайских сосудов с гребенчатой орнаментацией на этом па¬
мятнике, авторы первоначально предлагали называть данный тип «собственно усть-полуйским» или же
переименовать вторую группу усть-полуйской керамики (по В. И. Мошинской) в перегребнинский тип3.
После знакомства с материалами городища из новых раскопок Н. В. Федоровой* стало ясно, что в оценке
усть-полуйской коллекции нами была допущена ошибка. Кулайские (в нижнеобском, или усть-полуй-
ском, варианте) сосуды, значительная часть которых орнаментирована гребенчатым штампом, в ней пре¬
обладали. В то же время существование чистых комплексов с вышеописанной керамикой, выявленных,
в том числе, на поселении Низямы 9, доказывает правомерность выделения этого типа.
Памятники в окрестностях бывшей деревни Низямы на правобережье Оби (Октябрьский
р-н ХМАО- Югры), в устье одноименной речки (в ином варианте Нисан-Иоган), стали извест¬
ны благодаря исследованиям В. Н. Чернецова4. В середине 1980-х годов здесь кратковремен¬
но побывала одна из разведочных групп Северотаежного отряда Томского государственного уни¬
верситета5. С 1982 по 1987 год в связи со строительством магистральных газопроводов в районе;
деревни Низямы работал Северный отряд Уральской археологической экспедиции (руководитель
В. М. Морозов). В ходе его работы в левобережной части устья реки Низямы и правобережья Оби
в пределах населенного пункта было найдено не менее
13 объектов археологии (рис. 1; 2). Некоторые из них час¬
тично изучены стационарными раскопками6. Но публика¬
ций результатов исследований памятников, за исключени¬
ем общих статей, нет7. Отчасти исправить это положение
и призвана настоящая работа.
Большинство памятников около деревни Низямы при¬
урочены к гривам, вытянутым перпендикулярно береговой
линии и обрыву террасы (рис. 3). На одной из них (площа¬
дью 1125 кв. м), плавно понижающейся к берегу и огра¬
ниченной с севера и юга оплывшими логами, и находится
публикуемый памятник. Он расположен между городищем
Низямы II и поселением Низямы 3, в 30-40 м к востоку от
последнего. Раскоп размерами 10 х 6 м, разбитый на участки
2x2м, был заложен в 25 м от южного края гривы (рис. 4).
Полевую документацию на поселении Низямы 9 вел
В. Н. Широков.
* Мы благодарны Н. В. Федоровой за возможность познакомиться с неопубликованными материалами из ее раскопок
1993-1995 годов.
Рис. 1. Район расположения Низямского
археологического куста
208

Керамика перегребнинского типа с поселения Низямы 9
Рис. 2. Схема расположения археологических памятников у д. Низямы
Рис. 3. План-схема памятников археологии у д. Низямы. 1, 3, 7-10 - поселения; II, IV, V- городища
209

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Морозов В. М., Чемякин ЮГ
Постройка
12
+18
+ 11
— '0~>
Скопление 4	t>|
'V36	* X
''v,2
' ft '‘W
*2	D -38
XА2\Т1остройка 3 _78 , ^ «
Г' *" V
-А/-0 _ Аг23 гч! /Г\)
Постройка 2
г/ *" V -^2O+,.0fr^4
\ '■\Л-37 * * ж л *	\ К
\ X А ЛА Дл л	% * о
4^,“ ц .:«\/
»-,7‘ Л
л ♦ \	41
£'360\ ч-%9 »
.4	-15 <% Скопление 7 } Фд д/
У>' . в!---"
-4-1 1
+ 11
1 ш! 2^ agn 4^22 5S 6ЕЕЗ 7Н
8 I—-1 9 U-i 101 к I 111 за I 12 IAAI 13 IА I 14 га
151 И | 161 О I 1714 1 181 □ I 19l I I 20|^| 2l|~i~|
22 Ш 23 Ш
Рис. 4. Поселение Низямы 9. План раскопа.
1 - дерн; 2 - бурая с оттенками желтого, темно-серого и черного супесь; 3 - серый с желто-серыми
и серо-желтыми линзами песок; 4 - желто-серый песок; 5 - материк (желтый песок);
6 - светло-бурый песок; 7 - бурый очажный слой с углями и кальцинированными костями;
8 - границы построек; 9 - границы скоплений керамики и камня; 10- мелкие кальцинированные косточки;
11 - развалы сосудов; 12 - скопления керамики; 13 - орнаментированная керамика;
14 - керамика без орнамента; 15 - орудия из камня; 16 - отщепы;
17 - орудия на отщепах; 18 - пластины; 19 - орудия на пластинах; 20 - отдельные камни
Стратиграфия памятника: дерн толщиной от 5-8 до 14-20 см перекрывал «рваный» в очертаниях слой
бурого (с оттенками желтого, темно-серого и черного) песка мощностью от 3-5 до 22-26 см. Ниже зале¬
гал собственно культурный слой, сложенный в основе серым (с серо-желтыми, желто-серыми линзами)
песком толщиной от 2-3 до 8-12 см. Под ним находился слой темного желто-серого песка мощностью
около 14-28 см; культурных остатков он практически не содержал, хотя отдельные находки в нем встре¬
чались. Материк — желтый песок различных оттенков.
В пределах раскопа вскрыты остатки хорошо фиксируемых в плане кострищ, отдельные скопления
материала (керамики и каменных предметов) и связанные с ними неявно выраженные в плане и в профи¬
ле пятна — возможные следы оснований легких наземных построек. Такое сооружение было расчищено
в северо-западном углу раскопа (участок М/10). Вскрытая часть имела подчетырехугольную форму разме¬
рами 2,0 х 1,8 м и была связана с одним из кострищ неправильно-овальной формы размерами 1,1 х 0,6 м.
Все пространство пятна было усеяно кальцинированными косточками, происходившими, вероятно,
из этого кострища. Его заполнение — буровато-коричневая супесь с многочисленными включениями
мелких кальцинированных костей и угольков. Судя по стратиграфии, кострище залегало выше уровня
210

Керамика перегребнинского типа с поселения Низямы 9
древней погребенной поверхности, мощность его составляла 8-15 см. С южной стороны пятна расчище¬
но несколько камней средних размеров и развалы сосудов раннего железного века. Кроме того, скопления
керамики и отдельные кварцевые сколы найдены в самом кострище и возле него. По находкам в слое этот
объект можно датировать ранним железным веком.
Остатки второго объекта зафиксированы вдоль восточной стенки раскопа (участки М-О/13-14).
Впланеонивыгляделиподпрямоугольнымпятномсветло-серогоцветасразмытымиочертаниямиразме-
рами 3,4 х 3,2 м. В его границах прослежена более углубленная (вытоптанная?) часть в виде вытянутой с
востока-северо-востока на запад-юго-запад светло-бурой с угольками песчаной полосы шириной до 0,9-
1,1 м,резкорасширявшейся взападной части пятна. В пределах полосырасчищены однокрупное(уч. 0/13)
и три небольших неупорядоченно расположенных кострища. Все три — аморфные (ближе к оваль¬
ной форме), размерами от 0,6 х 0,3 до 0,8 х 0,5 м; заполнение их — буровато-коричневатая супесь
мощностью до 26-30 см, насыщенная мелкими кальцинированными косточками и угольками. В этой
части раскопа была сосредоточена подавляющая часть находок. Судя по глубине залегания, с этим
объектом можно связать керамику позднего бронзового века и, возможно, подавляющее большинство
кварцевых сколов.
Помимо пятен (следов оснований наземных построек) подтверждением для выделения сооружений
на площадке могут быть скопления материала, в данном случае керамики и каменных предметов. Одно
из них, самое выразительное и большое, расположено в центре раскопа, между двумя вышеописанными
постройками, на участках Н/11-12. Оно имело форму вытянутой по линии северо-запад - юго-восток
подчетырехугольной фигуры размерами 2,9 х 1,7 м. В пределах предполагаемых очертаний помимо кера¬
мики (в том числе трех небольших скоплений) встречены отщепы, пластины, орудия на них, отдельные
камни и орудия из камня.
Кроме «центрального» скопления, возможно, связанного с небольшой постройкой(?) 3, несколько
концентраций находок отмечено по периметру раскопа (участки М/13, М/12-13, Н/10, Н/14, 0/10-12).
Каким-то из них, например, в участках Н/14, 0/10, 0/11-12, 0/13, 0/14, соответствуют желто-серые про¬
слойки — остатки культурного слоя, которые можно «отследить» в профилях раскопа. Состав находок
в этих скоплениях — отщепы, изделия из камня и преимущественно керамика.
Таким образом, при раскопках поселения Низямы 9 были выявлены два основных культурных слоя.
Первый сформировался в бронзовом веке и представлен керамикой периодов энеолита и ранней бронзы,
а также лозьвинской культуры позднего бронзового века. К нему же относится большая часть каменного
инвентаря. С данным слоем предположительно связаны остатки наземной постройки 2. Материалы этого
времени в статье не рассматриваются. Второй слой возник в раннем железном веке, с ним соотносятся
остатки постройки 1 и сосуды перегребнинского типа.
Предварительно выделено около 40 сосудов, представленных обломками верхних частей (рис. 5-8).
Единичны небольшие чашевидные емкости с вертикальными стенками (рис. 7 -1; 8 -7, 9). Преобладают
же горшковидные и котловидные (рис. 7 -2, 4; 8 -2, 2d) сосуды с округлым или приостренным дном,
а также на поддонах (рис. 8 - 10-12). По оформлению шейки выделяются две группы: с карнизиком
с внешней стороны и без него. Горшки с широким карнизиком под венчиком составляют примерно
половину емкостей (рис. 5; 6). Эти карнизики являются одним из маркирующих признаков керамики
перегребнинского типа. Шейка, как правило, короткая, слабопрофилированная (отогнутая наружу),
реже вертикальная. Венчики у горшков с карнизиками часто приостренные, у других — плоские, ред¬
ко округлые. Диаметр по венчику удалось замерить у 19 сосудов. У небольшой чаши он равен 10 см, у
горшков в среднем 28 см (от 24 до 36 см). Диаметр по тулову обычно больше диаметра по венчику, но
у шестой части емкостей он оказался равен ему или даже чуть меньше (рис. 5 - 7; 6 - 9, 10; 7 - 4, 6).
Внешняя и внутренняя поверхность заглаживалась, но местами на ней сохранились тонкие штрихи
и следы от шпателя или щепы. Примерно на трети сосудов эти следы явные, хорошо выраженные.
Также на трети емкостей с внешней стороны присутствует нагар. Пригар с внутренней стороны отме¬
чен на 75% горшков. Причем иногда пригар занимал большую площадь и достигал значительной тол¬
щины. В качестве примесей к глиняному тесту использовался мелкий и крупный песок или дресва, в
нескольких случаях визуально фиксируются мелкие частицы слюды, входившей в состав песка.
211

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Морозов В. М., Чемякин Ю
- «. ц	—-
212

Керамика перегребнинского типа с поселения Низямы 9
■СЯДИДЕ
г
Рис. 6. Поселение Низямы 9. Керамика
213

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Морозов В. М., Чемякин Ю
	 —У			.
" -с
214

Керамика перегребнинского типа с поселения Низямы 9
-V_V-
Рис. 8. Поселение Низямы 9. Керамика
215

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Морозов В. М., Чемякин Ю
216

Керамика перегребнинского типа с поселения Низямы 9
Практически все сосуды декорированы. Украшены шейка и плечико, изредка орнамент спускает¬
ся на верхнюю часть тулова. Редки горшки и котловидные емкости с неорнаментированной шейкой
(рис. 7 - 4-5, 8; 8 - 2-2а), без орнамента — единичны (рис. 8-6). Чуть ниже венчика или на переходе от
шейки к плечику находится так называемый разделительный поясок из круглых несквозных ямок. Следует
отметить абсолютное преобладание гребенчатого штампа в качестве орнаментира. Поставленный косо,
он напоминает мелкоструйчатый штамп и иногда почти не отличим от него. Два сосуда декорированы
гладким штампом или насечками (рис. 5 - 4; 8 - 9). Среди узоров преобладают горизонтальные линии,
часто со своеобразной «бахромой» из коротких наклонных оттисков штампа (рис. 1-1,2, 4-6), и ряды
косо поставленного штампа (рис. 5 -2, 4,5, 7; 6 - 1-3, 5, 6, 8-9; 7 - 8, 9; 8 - 5). Встречаются вертикальные
или наклонные колонки горизонтальных оттисков штампа (рис. 5-3, 6, 8). Единичны разреженные ряды
из сдвоенных наклонных оттисков, иногда заключенных между горизонтальными линиями (рис. 6-7,10;
1-7), зигзаги (рис. 5 - 1; 8 - 2, 2d), ромбическая сетка (рис. 8 - 2а) и меандры (рис. 6 - 4). Карнизик, как
правило, украшен наклоненными вправо оттисками штампа; единичны вертикальные оттиски (рис. 5-5)
и косая сетка (рис. 5 - 5). Венчик также орнаментирован наклонными оттисками, иногда меняющими
направление (рис. 6 - 9; 1 - 6), зигзагом (рис. 7 - 4), насечками по одному или обоим краям (рис. 5-5;
6-8;1 -8,9;8-3). Можно отметить, что в данной коллекции вертикальные и наклонные колонки из го¬
ризонтальных оттисков штампа не встречены на сосудах без карнизиков, и наоборот, зоны параллельных
горизонтальных линий, нанесенных гребенчатым штампом, присутствуют только на них. В остальном же
орнаментация этих двух групп посуды схожа. Заметна также некоторая небрежность как в изготовлении
сосудов, так и в нанесении орнамента. Среди сосудов перегребнинского типа есть небрежно вылепленные
экземпляры, сечения которых в разных местах дают разную профилировку, а также орнаментация кото¬
рых на протяжении одной зоны меняется. Поэтому в ряде случаев затруднительно определить, к одному
или разным сосудам относятся некоторые фрагменты (ер.: рис. 6 - 2-2а; 7 -6; 7-8и8-3;8 - 2-2а).
Сравнивая керамическую коллекцию поселения Низямы 9 с аналогичными материалами городища
Перегребное VI, следует отметить, с одной стороны, значительное их сходство, с другой — боль¬
шее разнообразие орнаментиров на последнем (рис. 9). Там значительно шире использовался гладкий
штамп или насечки, встречается шнуровая техника (рис. 9 - 8). Есть орнаментированные поддоны.
На нескольких сосудах разделительный поясок выполнен треугольными или ромбическими ямками
(рис. 9-2, 7), что сближает их с кульминскими сосудами начала раннего железного века. Кроме того,
на Перегребном VI встречены сосуды собственно кульминского, а также синдейского типов (рис. 9-6).
Горшки с широким карнизиком под венчиком, как уже отмечалось, определяют перегребнинский куль¬
турный тип. Другим его признаком является значительное преобладание гребенчатого штампа в орнамен¬
тации керамики. Что касается второй группы посуды (котловидных и горшковидных емскостей без карни¬
зиков), то близкая или аналогичная керамика известна среди белоярских, кулайских, синдейских сосудов
и емкостей иных культурных типов как раннего железного века, так и раннего средневековья. Шнуровой
орнамент в таежной зоне в раннем железном веке, кроме Приуралья, в небольшом количестве встречается
на кулайской, в том числе усть-полуйской, и синдейской посуде. В лесостепи исследователями выделен
прыговский (гребенчато-шнуровой) керамический комплекс. Проблема происхождения шнуровой орна¬
ментации на зауральской керамике тезисно рассмотрена в работе А. А. Ковригина и С. В. Шараповой8.
Вопросы о происхождении и исторических судьбах населения, оставившего памятники перегребнин¬
ского типа, пока не имеют однозначных решений, что во многом связано со слабой изученностью регио¬
на. Разнородность керамической коллекции городища Перегребное VI, наличие на нем как «чистых» ти¬
пов, так и переходных форм позволили в свое время высказать предположение, что перегребнинский тип
сформировался на кульминской основе или что нижнеобское кульмино явилось одним из его компонен¬
тов9. Параллельные ряды оттисков «шнура», широкие карнизики под венчиком ассоциируются с ананьин-
ской керамикой Приуралья. Однако точнее пока ничего сказать нельзя. Неясно соотношение этого типа с
синдейскими и кулайскими (усть-полуйскими) древностями. Проблема состоит и в том, что выделенные
В. Д. Викторовой еще в середине 1960-х годов на материалах памятников бассейна реки Тавды древ¬
ности кульминского и синдейского типов до сих пор не получили четкой характеристики в литературе10.
Нет публикаций опорных памятников, дающих представление не только о керамических комплексах,
217

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25 	 МОРОЗОВ В. М. , ЧемяКИН Ю [
но и о других категориях материальной культуры, включая типы поселений и построек. Это касается
и нижнеобских памятников, и в первую очередь — материалов городища Перегребное VI. Не исклю¬
чено, что с увеличением Источниковой базы выявятся различия между нижнеобскими, кондинскими и
северо-зауральскими памятниками, относимыми сегодня к одним типам (например, к кульминским или
синдейским). Именно поэтому, говоря о происхождении перегребнинских древностей, мы упоминаем
нижнеобской вариант куньминского типа памятников1 11.
Возможно, население, оставившее перегребнинские памятники, приняло участие в формировании ку-
лайской культурно-исторической общности. В пользу этого говорят находки фрагментов перегребнин¬
ских сосудов на усть-полуйских памятниках. Узоры на керамике, орнаментированной параллельными
рядами шнуровых оттисков (рис. 9 - 5), несколько напоминают, кроме приуральской, орнаментацию сосу¬
дов раннего средневековья (прыговского, батырского, петрогромского, молчановского и других типов).
Однако между временем их бытования и существованием перегребнинских памятников есть значитель¬
ный хронологический разрыв. Большие отличия наблюдаются и в форме сосудов этих типов. Датировка
древностей перегребнинского типа построена на сравнительно-типологическом анализе керамики и на
фактах находок перегребнинских сосудов на инокультурных (при этом, как нам кажется, однослойных
памятниках; других источников для этого пока нет. Предварительно они отнесены ко второй половиш
белоярско-васюганского этапа раннего железного века таежного Приобья, что соответствует поздней ста¬
дии белоярской культуры, а также калинкинской и отчасти богочановской культурам (середина - третья
четверть I тыс. до н. э.)12. Не исключено, что представление о времени существования перегребнинскоп
типа может измениться в сторону омоложения, то есть синхронности, по крайней мере, его поздних па¬
мятников с ранней стадией кулайского этапа.
1	Морозов В. М, Чемякин Ю. П. Культуры Нижнего Приобья эпохи железа и их связи с Европейским Северо
Востоком // Проблемы историко-культурной среды Арктики: Тез. докл. междунар. симпозиума. - Сыктывкар
1991. - С. 100-102; Чемякин Ю. П. Еще раз об усть-полуйской культуре // Методика комплексных исследованш
культур и народов Западной Сибири. - Томск, 1995. - С. 201-203; Морозов В. М. Новое в изучении усть-полуйскн
культуры // XIII Уральское археологическое совещание: Тез. докл. - Уфа, 1996. - Ч. 2. - С. 40-41; Он же. Нижне(
Приобье в эпоху железа (о перегребнинском типе памятников) // Северный археологический конгресс: Тез. докл.-
Екатеринбург-Ханты-Мансийск, 2002. - С. 63-64.
2	Мошинская В. И. Керамика усть-полуйской культуры // МИА. - М., 1953. - № 35. - С. 107-120; Она же
Археологические памятники Севера Западной Сибири // САИ. - М., 1965. - Вып. ДЗ-8. - С. 24.
3 Морозов В. М., Чемякин Ю. П. Культуры Нижнего Приобья... - С. 101; Чемякин Ю. П. Каменный и бронзовьп
век Сургутского Приобья (культурно-хронологическая периодизация археологических памятников): Автореф. дис
... канд. ист. наук. - Ижевск, 1994. - С. 18; Он же. Еще раз об усть-полуйской культуре. - С. 203; Морозов В. М. Ново<
в изучении усть-полуйской культуры; Он же. Нижнее Приобье в эпоху железа...
4	Талицкая И. А. Материалы к археологической карте Нижнего и Среднего Приобья // МИА. - М., 1953. -
№35. -С. 248. №23-26.
5	Приль Л. Н. Отчет о полевых исследованиях разведочной группы Северотаежного отряда археологически
экспедиции ТГУ летом 1980 г. // Архив ИА РАН. - Р-1. № 8804.
6	Морозов В. М. Отчет о работах Северного отряда УАЭ в Нижнем Приобье (Октябрьский р-н Тюменской обл.)
1982 г. // Архив ИА РАН. - Р-1. № 9077. Т 1; № 9078. Т 2; АКА УрГУ. - Ф. II. Д. 371; Он же. Работы в Октябрьски
районе Тюменской области, 1983 // АКА УрГУ - Ф. II. Д. 389; Он же. Отчет об исследованиях Низямскогоар
хеологического куста летом 1984 г. // Архив ИА РАН. - Р-1. № 10626; Он же. Исследование в районе д. Низямь
в Октябрьском р-не и в верховьях р. Эсс в Советском р-не Тюменской обл., 1985 г. // АКА УрГУ. - Ф. II. Д. 422; 0\
же. Работы на трассе газопровода в районе д. Низямы и Хуллор, п. Комсомольский в Тюменской обл. в 1987г./
Архив ИА РАН. - Р-1. № 12300; АКА УрГУ. - Ф. II. Д. 443.
7	Очерки истории Коды / В. М. Морозов, С. Г. Пархимович, А. Т. Шашков - Екатеринбург, 1995. - С. 10-52
Стефанова Н. К, Борзунов В. А. Археология таежного Обь-Иртышья (Хроника полевых исследований на террито
рии Ханты-Мансийского автономного округа). - Екатеринбург, 2002. - С. 40-48.
8	Ковригин А. А., Шарапова С. В. Проблемы изучения древностей кашинского и прыговского типов // Урш
в прошлом и настоящем: Мат-лы науч. конф. - Екатеринбург, 1998. - Ч. 1. - С. 67-73.
218

Керамика перегребнинского типа с поселения Низямы 9
9	Морозов В. М, Чемякин Ю. П. Культуры Нижнего Приобья... - С. 101.
10	Викторова В. Д. Археологическая карта р. Туры и Тавды (опыт систематизации и периодизации археологиче¬
ских памятников): Дис. ... канд. ист. наук. - Свердловск, 1967. Т. 1, 2 (АКА УрГУ. - Ф. III. Д. 127); Она же. Этапы
развития фигурно-штампованной орнаментации на сосудах памятников бассейна р. Тавды // Проблемы хроноло¬
гии и культурной принадлежности археологических памятников Западной Сибири. - Томск, 1970. - С. 254-270.
Табл. II - 1-4\ Она же. Синдея, городище; синдейская культура // Уральская историческая энциклопедия. 2-е изд. -
Екатеринбург, 2000. - С. 489.
11	Зыков А. П., Кокшаров С. Ф. Древний Эмдер. - Екатеринбург, 2001. - С. 54-55; рис. 25 - 3-10.
12	Чемякин Ю. П. К вопросу о белоярско-васюганском этапе в раннем железном веке таежного Обь-Иртышья //
Археологические культуры и культурно-исторические общности Большого Урала: Тез. докл. XII Урал, археол.
совещ. - Екатеринбург, 1993; Чемякин Ю. П., Карачаров К. Г. Древняя история Сургутского Приобья // Очерки исто¬
рии традиционного землепользования хантов: (Материалы к атласу). 2-е изд. - Екатеринбург, 2002. - С. 34, 35.
ч
219

Д. И. Ражев
КОЛЛЕКТИВНЫЕ ПОГРЕБЕНИЯ ЗАПАДНОЙ СИБИРИ
ЭПОХИ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ: ВОЗМОЖНЫЕ ИНТЕРПРЕТАЦИИ
Погребения, представляющие собой одновременные захоронения двух и более человек, встречаютс
практически у всех современных и древних народов. Такие погребения возникают в результате близко)
по времени смерти нескольких человек. Причины, приведшие к этому, могут быть самые разнообразные
Однако в качестве наиболее вероятных следует назвать инфекционные заболевания, несчастные случаи
убийства в ходе агрессивных действий, а также жертвоприношения, сопровождающие смерть выдающе
гося человека.
При археологических раскопках установление одновременности захоронений нескольких людей стал
кивается с рядом проблем. Так, естественная или преднамеренная разрушенность погребального соору
жения нередко препятствует выявлению убедительных аргументов в пользу одновременного уложени
тел или под захоронения. Плохая сохранность костного материала может существенно затруднить опре
деление числа погребенных индивидов.
В настоящей работе предпринимается попытка выявить основные факторы, способствующие возник
новению коллективных могил в погребальной практике средневекового населения Западной Сибири
Анализ проводился по данным могильников Сайгатинский VI и Зеленый Яр, антропологические останю
из которых были исследованы автором.
Могильник Сайгатинский VI расположен вблизи деревни Сайгатина Сургутского района ХМ АО - Югры
В данной работе рассматриваются материалы раскопок, проведенных под руководством К. Г. Карачарова1
В процессе работы было проанализировано 59 погребений IX-X веков, содержащих человеческие остан
ки, 15 из которых содержали захоронения более чем одного индивида. В 14 случаях это были парньи
захоронения, в одном погребении были обнаружены останки семи людей*.
Сохранность костей в некрополе в большинстве случаев плохая, значительная часть элементов отсут
ствует, а имеющиеся — повреждены. В силу этого проведение палеопатологического анализа и установ
ление причин смерти умерших оказывается крайне затруднительным, однако для некоторых индивидо)
это сделать удалось. Описанию коллективных захоронений, для которых оказалось возможным выяснит
причину смерти хотя бы одного человека, в работе будет уделено особое внимание.
Таковым и является погребение № 79 Сайгатинского VI могильника. В нем обнаружены кости мужчи
ны 25-30 лет, располагавшиеся в анатомическом соответствии на дне ямы, и части шести голов, пять и
которых были сконцентрированы у развала сосуда в северо-западном конце могилы. Краниальные остан
ки принадлежат четырем взрослым мужчинам, молодой женщине и ребенку 5-8 лет. В погребении был]
найдены следующие предметы: половинки бубенцов, бронзовый крест, фрагменты бронзовых височньс
колец, нож с костяной рукоятью, железная петля, серебряная обкладка рукояти, наконечники стрел.
На трех черепах зафиксированы повреждения, нанесенные оружием с длинным клинком. На черепе
принадлежащем мужчине 25-35 лет, в левой части чешуи лобной кости имеется разрушение искусствен
ного происхождения. Травма представляет собой узкую щель с ровными краями — разруб. Плоскост
щели располагается по секущей к своду черепа, от середины вбок. Повреждение имеет форму ломано!
линии, части которой сходятся под тупым углом. Длина верхней части (характеризующей длину проник
новения орудия) — 50 мм, нижней (характеризующей глубину проникновения) — 24 мм. Следы заживле
ния отсутствуют. Форма и характер повреждения позволяют заключить, что удар был нанесен острозато
ченным клинком сверху вниз слева направо. Полученное ранение было не совместимо с жизнью.
На черепе другого мужчины 25-35 лет травма обнаружена на лице. В правой части лицевого отдел,
имеется длинное узкое повреждение, однозначно интерпретируемое как разруб. Линия рассечения прохо
дит по правой стороне верхней челюсти от середины носовых костей до коренных зубов. Края щели ров
* Автор выражает глубокую благодарность К. Г. Карачарову за возможность использования неопубликованных археологи
ческих данных могильника Сайгатинский VI.
220

Коллективные погребения Западной Сибири эпохи средневековья...
ные, следов заживления нет. Удар был произведен незадолго до смерти оружием с острым лезвием и вер¬
шиной (сабля?). Повреждение, очевидно, было нанесено концом клинка, глубоко проникшим в кость.
Останки мужчины 40-60 лет представляют собой мумифицированный блок, включающий часть го¬
ловы и шеи и образовавшийся, по всей видимости, в результате отсечения головы орудием с длинным
острым клинком. Секущая плоскость проходила диагонально — от основания шеи с левой стороны до
правого плеча, захватив часть ключицы.
Положение в могильной яме отдельных черепов однозначно указывает на их подчиненное положение
по отношению к «полному» скелету. Таким образом, данный комплекс интерпретируется как захоронение
мужчины, в погребальное сооружение которого были положены шесть отрубленных голов.
Могильные ямы Сайгатинского VI могильника, в которых определены парные погребения, достаточно
большие. Элементы обоих скелетов располагаются в заполнении ямы или на дне. Очевидных черт прева¬
лирования одного человека над другим в захоронении не обнаружено. Парные погребения не концентри¬
руются на отдельных участках и не выделяются особым положением в структуре некрополя.
В 11 случаях оба умершие взрослые: в шести погребениях — мужчины; в четырех — один мужчина,
пол второго не определен; в одном — пол одного из погребенных определяется как возможно мужской, а
второго — как возможно женский. В трех случаях парно похоронены дети и подростки: в одном погребе¬
нии в могилу были уложены человек юношеского возраста и ребенок, в двух — оба умершие дети.
Обстоятельства смерти удалось выяснить только для одного парного погребения. Погребение № 108
не потревожено, покойные были уложены на спину с выпрямленными ногами, одна рука была вытянута
вдоль корпуса, вторая — отведена и соприкасалась с рукой другого человека. Вокруг черепов были зафик¬
сированы разнообразные бронзовые украшения; кроме них в могиле были обнаружены два ножа. Останки
принадлежат мужчинам, умершим в возрасте 20-30 и 40-60 лет. Посткраниальные элементы оказались
практически истлевшими, зато хорошо сохранились оба черепа. На черепе более молодого человека четко
фиксируются два пересекающихся разруба мозговой коробки. Один приходится на заднюю часть левой
теменной кости и располагается почти вертикально. Второй рассекает эту же кость по горизонтали с левой
стороны. Края разрубов ровные, прямые, без следов заживления. Описанные разрушения являются следа¬
ми двух последовательных рубящих ударов, один из которых, очевидно, и был смертельным.
Ранения нанесены оружием с длинным клинком. Насильственная смерть одного из погребенных и
единовременность захоронения обоих мужчин позволяют предположить, что второй человек тоже был
убит в ходе этого же боя.
Могильник Зеленый Яр, находящийся около одноименного поселка Приуральского района ЯНАО, рас¬
капывался под руководством Н. В. Федоровой2. В составе некрополя обнаружены захоронения VIII—IX
веков и XIII века. Ни одно из погребений раннего этапа не содержит останков более чем одного человека.
В могильнике же XIII века в двух могильных ямах из 19 были обнаружены останки нескольких индиви¬
дов. И в каждом из этих случаев удалось установить причину смерти одного человека.
Погребение № 18 частично разрушено грабительским вкопом. Под целыми плахами перекрытия об¬
наружены кости двух скелетов и фрагменты стенок медных котлов. Погребенные были уложены парал¬
лельно друг другу на спину, руки вытянуты вдоль туловища. Останки принадлежат мужчинам, умершим
в возрасте 30-45 лет. В полости черепа «западного» скелета был обнаружен костяной наконечник стрелы,
зафиксированный грунтом. Наконечник плоский, общей длиной 3,5 см и длиной лезвия 2,5 см. Он нахо¬
дился в проекции височной ямки, на уровне правой глазницы, параллельно длинной оси черепа, острие
обращено в сторону затылка. Положение наконечника указывает на то, что стрела попала человеку в глаз,
проникнув внутрь на 9 см. Вероятность смертельного исхода в результате подобного ранения весьма ве¬
лика. Одновременность захоронения обоих людей и насильственная причина смерти одного из них дают
все основания полагать, что и второй человек тоже был убит.
Погребение № 30 частично разрушено грабителями. На дне непотревоженной части были обнаруже¬
ны лежащие в анатомическом сочленении кости ног трех взрослых мужчин. Рядом с пяточными костями
располагались медные пластины, вырезанные из стенок котлов. При совершении обряда умершие были
уложены в большую могильную яму, рядом друг с другом. Двое погребенных располагались в вытянутом
положении на спине, третий был положен на правый бок с согнутыми ногами и отведенной за спину
221

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25 	 Ражев Д. И.
левой рукой, спиной к другим людям. Среди перемещенных останков, обнаруженных в разрушенной по¬
ловине могилы, оказалась мумифицированная часть туловища, включающая правую лопатку и несколь¬
ко правых ребер, покрытых мягкими тканями. На спинной стороне этого блока были обнаружены два
разреза кожных покровов: один — в области нижнего угла лопатки, другой — с левой стороны средней
части грудной клетки. Разрезы прижизненные, без следов заживления, длиной 21 и 23 мм. Подобные
повреждения однозначно интерпретируются как проникающие ранения, нанесенные ножом с шириной
лезвия около 20 мм. Судя по открытости ран, человек недолго прожил после их получения. Продолжая
логику предыдущих рассуждений, и в этом случае можно заключить, что все трое мужчин были убиты
в ходе одного столкновения.
Сопоставляяколлективныепогребения,обнаруженныенасредневековыхмогильникахСайгатинский VI
и Зеленый Яр, можно выделить их следующие черты. Во-первых, в них захоронены преимущественно
мужчины; во-вторых, они не занимают особого места на кладбище и не концентрируются на отдельных
участках; в-третьих, положение индивидов в могильном сооружении определяется как равное и их коли¬
чество редко превосходит пару. Кроме этого, в трех «равноправных» захоронениях удалось определить
причины смерти людей. Это оказались ранения оружием. Единовременность захоронения, убийство
в ходе схватки с применением оружия одного из погребенных, отсутствие выраженного приоритета кого-
либо из усопших позволяют сделать вывод, что во всех трех случаях мы имеем дело с захоронениями
людей, погибших в одном бою. То, что 19% (3 из 16) коллективных захоронений оказались принадле¬
жащими жертвам столкновений с применением оружия, дало основание сформулировать следующую
гипотезу. Основная часть коллективных погребений, входящих в состав средневековых могилънит
лесной полосы Западной Сибири, является местами захоронений людей, убитых в ходе вооруженных
конфликтов.
Одним из аргументов в пользу этого предположения является половозрастной состав захоронений
Большинство погребенных в них составляют взрослые мужчины, то есть наиболее вовлеченные в воору¬
женные столкновения члены общества. Присутствие в могилах небольшого количества детей также ш
противоречит предлагаемой модели. Как свидетельствуют находки погребения № 79 Сайгатинского V
могильника, дети, к сожалению, тоже являлись жертвами вооруженного насилия.
Еще одно pro выдвинутому тезису кроется в распространении черепных травм среди в из коллек
тивных погребениях. Среди 12 проанализированных черепов обнаружено два черепа с повреждениями
что составляет 12%. Обе травмы преднамеренные: одна нанесена стрелой, вторая, вероятно, — саблей
Статистические данные по современным жертвам насилия показывают, что в область головы и шеи при
ходится в 6-17 раз меньше поражений, чем в область туловища. Археологические материалы представ
ляют сходную картину: так, при полном скелетном исследовании доля боевых травм, зафиксированньс
на посткраниальных элементах, оказывается в 8-17 раз больше, чем на черепе3. Приведенные сведени
позволяют говорить о том, что количество ранений, приходящихся на туловище, примерно в десять ра
превосходит число поражений головы. Согласно этому из 28 погребенных индивидов, по меньшей мере
20, а то и все 28 могли иметь какие-либо боевые поражения. Раны, наносимые в корпус, красноречив
иллюстрируются следами ножевых ударов, обнаруженных на мумифицированных останках из погребе
ния № 30 могильника Зеленый Яр. Таким образом, наблюдаемый краниальный травматизм указываетн
то, что большинство или даже все погребенные в коллективных захоронениях могли быть убиты.
Итак, аргументами в пользу гипотезы «братских могил» являются: принадлежность 19% коллектив
ных захоронений жертвам вооруженных столкновений; преобладание в погребениях мужчин; значитель
ный черепной травматизм среди погребенных.
Теперь рассмотрим альтернативные обстоятельства, могущие привести к коллективным захоронени
ям. Как уже говорилось, такой причиной могла быть смерть от инфекционного заболевания. Практик
археологических раскопок показывает, что для захоронений после эпидемий, прежде всего, характерн
многочисленность погребенных. Так, при пандемиях чумы количество умерших, помещенных в одн
яму, достигало нескольких сотен4. В синташтинских коллективных погребениях, которые интерпретир)
ются как захоронения умерших в ходе эпизоотии ящура, количество индивидов доходит до восьми, пр
этом преобладают погребения более чем с двумя умершими5.
222

Коллективные погребения Западной Сибири эпохи средневековья...
Очевидно, что для анализируемых в данной работе средневековых погребений, в которых находятся
два, реже три индивида, критерий множественности явно не подходит. Следовательно, смерть в ходе эпи¬
демии едва ли могла быть основным фактором, способствующим созданию средневековым населением
Западной Сибири коллективных погребений. К тому же весьма трудно подобрать инфекционное заболе¬
вание с летальным исходом, поражающее преимущественно взрослых мужчин.
Еще одной причиной, приводящей к единовременному захоронению нескольких людей, являются че¬
ловеческие жертвоприношения, связанные со смертью важной персоны. Ожидается, что в этом случае
в погребальном комплексе должна существовать подчиненность одних останков другим. Ярким приме¬
ром этому является погребение № 79 Сайгатинского могильника. Здесь человек, представленный элемен¬
тами разных отделов скелета, явно доминирует над индивидами, чьи останки составляют лишь черепа.
В других же рассматриваемых коллективных погребениях очевидных приоритетов среди погребенных
ни по положению в могильной яме, ни по сопровождающему инвентарю не наблюдается. Таким образом,
объяснение захоронений, в которых обнаружены останки тел нескольких индивидов, жертвоприношени¬
ем представляется необоснованным.
И последняя ситуация, ведущая к периодическому возникновению коллективных захоронений, — это
несчастные случаи. Несчастный случай — редкое, экстраординарное событие. Смертность от несчаст¬
ных случаев и насильственных действий в разных странах Европы и Америки XIX-XX веков составляла
от 1,9 до 8,6%6. В коллективных захоронениях рассматриваемых средневековых могильников находятся
35% всех погребенных. Предположение о существовании системы жизнеобеспечения, при которой треть
населения гибнет в ходе непредвиденных ситуаций и основными участниками этих событий оказыва¬
ются взрослые мужчины, выглядит, по меньшей мере, фантастичным. Гипотетическое существование
такого образа жизни должно было или претерпеть быструю трансформацию, или привести к полному
вымиранию населения.
Таким образом, ни одна из предложенных альтернативных моделей не может быть принята в каче¬
стве удовлетворительного объяснения широкого распространения коллективных погребений в Западной
Сибири в средневековый период.
Проведенное на примере могильников Зеленый Яр и Сайгатинский VI исследование позволило про¬
анализировать разные механизмы формирования коллективных погребений. Из четырех основных пред¬
положений наибольшее обоснование получила гипотеза «братской могилы». Это позволяет рассматри¬
вать ее в качестве основной модели, объясняющей существование множественных захоронений на сред¬
невековых кладбищах таежной зоны Западной Сибири. Таким образом, основная часть коллективных
погребений указанных некрополей является местами захоронений людей, убитых в ходе вооруженных
конфликтов.
1	Карачаров К. Г. Археологические исследования на могильнике Сайгатинский VI и селище Кучиминское XXII
в 2004 году: Отчет о НИР. - Сургут, 2005. - Архив ИИиА УрО РАН. - Ф. I. Д. 97.
2	Зеленый Яр: Археологический комплекс эпохи средневековья в Северном Приобье / Отв. ред. Н. В. Федорова. -
Екатеринбург-Салехард, 2005.
3	Jurmain R. Stories from the skeleton. Behavioral reconstruction in human osteology. - Amsterdam, 1999. - Tabl. 6-5.
4	См. напр.: Signoli M, Leonetti G., Dutour O. The Great Plague of Marseilles (1720-1722): new anthropological data I I
Acta Biologica. 1997. № 42. - P. 123-133.
5	Ражее Д. И., Епимахов А. В. Некрополи бронзового века: феномен многочисленности детских погребений //
Экология древних и современных обществ: Тез. науч. конф. - Тюмень, 2003. - С. 244-247; Епимахов А. В. Южное
Зауралье в эпоху средней бронзы. - Челябинск, 2002. - С. 102-117.
6	Вишневский А. Г. Смертность // Демографический словарь. - М., 1985. - С. 409^113.
223

АННОТИРОВАННЫЙ ПЕРЕЧЕНЬ ВЫПУСКОВ И УКАЗАТЕЛЬ СТАТЕЙ,
ОПУБЛИКОВАННЫХ В СБОРНИКАХ НАУЧНЫХ ТРУДОВ
«ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА», вып. 1-24
«Вопросы археологии Урала» — издание, хорошо известное среди российских археологов. Трудн
найти научную работу, посвященную уральской археологии, в которой отсутствуют ссылки на трудь
опубликованные на страницах этого сборника. Начало серии было положено в 1961 году, и до 2002 год
из печати вышло 24 тома. Они содержат 260 публикаций различного характера — монографии, статьи
заметки. Общий объем издания составляет почти 270 печатных листов, или свыше 4200 страниц текст
и иллюстративных материалов.
Публикации сборника отражают тесную кооперацию исследователей высших учебных и научны:
учреждений Урало-Сибирского региона, ведущих научных центров и музеев страны. Среди авто
ров есть представители Уральского, Пермского, Удмуртского, Тюменского университетов, Институт;
археологии Академии наук (Москва), Государственного Эрмитажа, Института истории материально!
культуры (Санкт-Петербург) и др.
Более 130 ученых опубликовали на страницах «Вопросов археологии Урала» результаты своих ис
следований. При этом значительная часть работ является итогом совместных исследований двух-тре?
авторов.
Издание подготавливалось к печати компетентными редакционными коллегиями, которые в разньк
годы возглавляли В. Ф. Генинг (8 выпусков), В. Т. Ковалева (6), В. Е. Стоянов (4), А. Ф. Медведев
В. А. Семенов (по два), Е. Г. Суров и Л. Н. Корякова (по одному).
Можно выделить несколько основных исследовательских направлений, отражающих содержанда
опубликованных работ. Во-первых, это статьи по историографии, методологии и методике археоло¬
гических исследований. Во-вторых — публикации материалов памятников, сведений о текущих по
левых раскопках и разведках на территории Урала и Западной Сибири. В-третьих — обобщающш
труды, посвященные осмыслению историко-культурных процессов, характеристике отдельных архео
логических культур и эпох.
В целом не будет преувеличением сказать, что публикации в «Вопросах археологии Урала» отража
ют развитие уральской и российской археологии второй половины XX - начала XXI веков.
Аннотированный перечень выпусков
Вопросы археологии Урала. Второе Уральское археологическое совещание при Уральскол
университете. 1-7 февраля 1961 г.: Итоги и проблемы изучения археологии Урала / Отв. ред
В. Ф. Генинг. - Свердловск, 1961. - Вып. 1. - 171 с.
Сборник является первым выпуском издательского проекта, получившего название «Вопросы археологи
Урала». В нем нашли отражение материалы, характеризующие работу Второго Уральского археологического со
вещания, прошедшего в Уральском государственном университете в 1961 году. Кроме того, в сборнике опублико
ваны статьи, посвященные итогам исследований широкого круга археологических памятников Урала от каменно
го века до средневековья.
Вопросы археологии Урала. Второе Уральское археологическое совещание при Уральско»
университете. 1-7 февраля 1961 г.: Итоги полевых исследований на Урале в 1960 г. / Отв. ред
В. Ф. Генинг. - Свердловск, 1962. - Вып. 2.-127 с.
В выпуске продолжена публикация материалов Второго Уральского археологического совещания. В не]
помещены тексты докладов по разделу «Итоги полевых археологических исследований на Урале в 1960 г.»
Территориально и хронологически материалы сборника охватывают весь регион Большого Урала и все основны
археологические периоды. Особый интерес представляют публикации, посвященные работе «новостроечных)
экспедиций.
224

Аннотированный перечень выпусков и указатель статей...
Вопросы археологии Урала. Труды Удмуртской археологической экспедиции. [Т. 1:
Древнеудмуртский могильник Мыдлань-Шай] / Отв. ред. Е. Г. Суров. - Свердловск, 1962. -
Вып. 3. - 138 с.; 15 ил.
Издание посвящено публикации материалов средневекового удмуртского могильника Мыдлань-Шай на
р. Чепце. Памятник исследовался Удмуртской археологической экспедицией в 1957-1958 годах. Основная часть
выпуска — работа В. Ф. Генинга, в которой представлено описание результатов раскопок, дана классификация
материалов и их историческая интерпретация. В двух других статьях рассматриваются антропологические и ну¬
мизматические материалы памятника.
Вопросы археологии Урала: Сб. статей / Отв. ред. В. Ф. Генинг. - Свердловск, 1962. -
Вып. 4.-175 с.
Выпуск посвящен результатам исследований памятников эпохи раннего железного века Урала. Основная часть
статей представляет публикацию материалов полевых исследований уральских археологов в 1951-1961 годах
вПриуралье, Зауралье и на Южном Урале. В работе В. Ф. Генинга подведены итоги изучения пьяноборской куль¬
туры Прикамья, рассмотрены некоторые теоретические вопросы археологии.
Вопросы археологии Урала. Труды Удмуртской археологической экспедиции. [Т. 2:
Генинг В. Ф. Азелинская культура III—V вв.: Очерки истории Вятского края в эпоху великого
переселения народов] / Отв. ред. А. Ф. Медведев. - Свердловск-Ижевск, 1963. - Вып. 5.-
161 с.; 24 табл.
Издание представляет результаты исследований Удмуртской археологической экспедицией памятников III—V
веков, произведенных в 1955 году в бассейне р. Вятки. В монографической работе В. Ф. Генинга публикуют¬
ся новые материалы, а также даются обобщающие характеристики социально-экономических отношений, быта,
материальной и духовной культуры древнего населения Приуралья. Одним из ключевых сюжетов исследования
является обоснование выделения азелинской археологической культуры.
Вопросы археологии Урала / Отв. ред. В. Ф. Генинг. - Свердловск, 1964. - Вып. 6.-164 с.
В сборнике опубликованы материалы, полученные в совместных экспедиционных исследованиях Уральского го¬
сударственного университета и Курганского областного краеведческого музея, проведенных на территории Зауралья
в 1961 году. Материалы характеризуют широкий круг памятников — от неолитических до средневековых.
Вопросы археологии Урала. Труды Удмуртской археологической экспедиции. [Т. 3:
Памятники мазунинской культуры] / Отв. ред. А. Ф. Медведев. - Свердловск-Ижевск, 1967. -
Вып. 7.-192 с. Ил.
Большая часть издания посвящена публикации материалов эпохи раннего средневековья Среднего Прикамья.
В статьях сборника дается общая характеристика поселенческих комплексов и могильников, социально-экономиче¬
ского уклада, хозяйства, материальной культуры и погребальных обычаев населения мазунинской культуры. Кроме
работ археологов, том включает материалы по этнографии Удмуртии и перевод венгерской хроники XII века.
Вопросы археологии Урала. Археологические памятники Ишимской лесостепи: Отчеты
Уральской археологической экспедиции 1963-1964 гг. / Отв. ред. В. Ф. Генинг. - Свердловск,
1969. - Вып. 8. - 166 с.; 78 ил.
Сборник составлен на основе отчетов о раскопках, проведенных Уральской археологической экспедицией
в 1962-1964 годах преимущественно на территории Зауралья и Западной Сибири. В статьях дается характерис¬
тика памятников от эпохи неолита до раннего средневековья. Кроме публикации новых материалов, издание со¬
держит обобщающие работы, посвященные комплексам, связанным с финно-угорским и тюркским населением
Западной Сибири первой половины II тыс. н. э.
Вопросы археологии Урала. Памятники ломоватовской культуры / Отв. ред. В. Ф. Генинг. -
Свердловск, 1970. - Вып. 9.-120 с.
225

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
В сборник вошли статьи уральских археологов, посвященные погребальным комплексам ломоватовской куль¬
туры Верхнего Прикамья, изученным в конце XIX - первой половине XX века. Кроме того, представлена сводная
характеристика материальной культуры, погребальных обычаев и культовых комплексов средневековых памят¬
ников региона (родановская, чепецкая, ломоватовская археологические культуры).
Вопросы археологии Урала. Труды Удмуртской археологической экспедиции. [Т. 4:
Генинг В. Ф. История населения Удмуртского Прикамья в пьяноборскую эпоху. Ч. 1:
Чегандинская культура (III в. до н. э. - II в. н. э.)] / Отв. ред. В. А. Семенов. - Свердловск-
Ижевск, 1970. - Вып. 10. - 224 с.; 30 табл.
Первая часть монографии В. Ф. Генинга посвящена общей характеристике комплексов чегандинской культуры
Среднего Прикамья. Автор рассматривает поселенческие и погребальные памятники, дает описание материаль¬
ной культуры (керамики, оружия, украшений), представляет реконструкцию экономики (сельского хозяйства и
ремесла) и социальной структуры древнего населения Удмуртского Прикамья. Кроме того, рассмотрено место
чегандинского населения в культурно-историческом развитии народов Поволжья.
Вопросы археологии Урала. [Генинг В. Ф. История населения Удмуртского Прикамья в пья¬
ноборскую эпоху. Ч. 2: Археологические памятники чегандинской культуры III в. до н. э. -
II в. н. э.] / Отв. ред. В. А. Семенов. - Свердловск-Ижевск, 1971. - Вып. 11. - 159 с.; 30 табл.
Два первых раздела второй части монографии В. Ф. Генинга посвящены описанию наиболее крупных объек¬
тов чегандинской культуры — городищу Чеганда I и могильнику Чеганда II. Третий раздел представляет co6oi
археологическую карту памятников этой культуры. К работе приложены справочные таблицы, алфавитный указа¬
тель к археологической карте и указатель распределения типов вещей по различным комплексам.
Вопросы археологии Урала / Отв. ред. В. Ф. Генинг. - Свердловск, 1973. - Вып. 12. - 191 с.
В выпуске публикуются результаты новых археологических открытий, сделанных в горно-лесном и лесостеп¬
ном Зауралье. Несколько статей посвящены обобщенным характеристикам культурно-исторических образована
бронзового века. Основная часть материалов связана с представлением результатов исследований погребальны*
комплексов раннего железного века и средневековья.
Вопросы археологии Урала / Отв. ред. В. Ф. Генинг. - Свердловск, 1975. - Вып. 13. - 154 с.
Сборник включает значительный объем работ, в которых рассматриваются проблемы теории, методологии
и методики археологических исследований. Ряд статей посвящен публикациям памятников, относящихся к пе¬
риодам верхнего палеолита, неолита, бронзового и раннего железного веков. Кроме того, на страницах выпуска
представлена информация о результатах исследований на местах новостроек в Челябинской и Оренбургской об¬
ластях.
j
Археологические исследования на Урале и в Западной Сибири / Отв. ред. В. Е. Стоянов.-
Свердловск, 1977. - 160 с. (Вопросы археологии Урала. Вып. 14).
Выпуск содержит статьи, посвященные вопросам историографии, методологии и методики археологии,
В нескольких работах рассмотрены проблемы использования методов статистического анализа и компьютерной
обработки археологических источников. Опубликованные материалы характеризуют памятники эпох палеолита,
мезолита, энеолита, раннего железного века.
Вопросы археологии Урала / Отв. ред. В. Е. Стоянов. - Свердловск, 1981. - Вып. 15. - 150 с.
В сборнике публикуются статьи научных работников Уральского, Пермского, Удмуртского университетов,
Уральского политехнического института, Кустанайского пединститута, научно-исследовательских институтов
Академии наук, Эрмитажа и Стерлитамакского музея. В них изложены итоги полевых исследований, вопросы
методики и методологии археологии, археологические аспекты проблемы преемственности древних культур.
Большинство статей были представлены в качестве докладов на VI и VII Уральских археологических совещаниях
и других научных конференциях.
226

Аннотированный перечень выпусков и указатель статей...
Археологические исследования Севера Евразии: Межвуз. сб. науч. тр. / Отв. ред.
В. Е. Стоянов. - Свердловск, 1982. - 158 с. (Вопросы археологии Урала. Вып. 16).
В сборнике освещается история древнего населения Урала и Западной Сибири от неолита до позднего сред¬
невековья. Авторы раскрывают особенности материальной и духовной культуры населения данных регионов,
обосновывают правомерность выделения отдельных культурно-исторических эпох, новых этнокультурных
областей, рассматривают актуальные вопросы теории и методики археологических исследований.
Древние поселения Урала и Западной Сибири: Сб. науч. тр. / Отв. ред. В. Е. Стоянов. -
Свердловск, 1984. - 160 с. (Вопросы археологии Урала. Вып. 17).
Сборник посвящен различным методологическим и историко-археологическим аспектам изучения древних
поселений. В центре внимания большей части статей поселенческие комплексы Западной Сибири, относящиеся
к различным эпохам — от неолита до XVIII века.
Проблемы урало-сибирской археологии: Сб. науч. тр. / Отв. ред. В. Т. Ковалева.- Свердловск,
1986. - 144 с. (Вопросы археологии Урала. Вып. 18).
В издание вошли статьи, подводящие итоги исследований ряда культурно-исторических образований на тер¬
ритории лесного и лесостепного Зауралья, Сургутского и Нижнего Приобья. Опубликованные материалы отно¬
сятся к неолиту, бронзовому и раннему железному векам, раннему средневековью и начальному этапу русской
колонизации Восточного Урала и Западной Сибири.
Материальная культура древнего населения Урала и Западной Сибири: Сб. науч. тр. / Отв.
ред. В. Т. Ковалева. - Свердловск, 1988. - 160 с. (Вопросы археологии Урала. Вып. 19).
В сборник включены статьи ведущих специалистов Института археологии Уральского отделения АН СССР,
Уральского госуниверситета, исследователей из Нижнего Тагила, Омска, Тюмени и Тобольска. В большинстве из
них обобщены результаты работ, которые позволили выделить новые археологические культуры или культурные
группы, расширить представление об основных этапах культурно-исторического процесса на Урале и в Западной
Сибири в эпохи мезолита, энеолита, бронзового и раннего железного веков, в средневековье. В ряде публикаций
отражены результаты широкого использования методов естественных наук.
Вопросы археологии Урала: Сб. науч. тр. / Отв. ред. В. Т. Ковалева. - Екатеринбург, 1991. -
Вып. 20. - 144 с.
Часть статей сборника посвящена теоретическим проблемам археологического познания, вопросам этниче¬
ской интерпретации археологических комплексов. В большинстве других работ обобщены результаты исследова¬
ния археологических памятников Урала и Западной Сибири за последнее тридцатилетие.
Вопросы археологии Урала: Сб. науч. тр. / Отв. ред. В. Т. Ковалева. - Екатеринбург, 1993. -
Вып. 21. - 198 с.
Центральной проблемой выпуска является историческая реконструкция социально-экономических и идео¬
логических структур древних обществ Урала по археологическим данным. Большая часть статей представляет
собой публикации докладов, прочитанных на заседаниях полевого симпозиума 1991 года на оз. Андреевском
около г. Тюмени. В них содержатся обобщения по ряду узловых проблем урало-сибирской археологии, даются
примеры использования нетрадиционных подходов к интерпретации археологических источников, вводятся в
научный оборот новые материалы.
Памятники древней культуры Урала и Западной Сибири: Сб. науч. тр. / Отв. ред.
Л. Н. Корякова. - Екатеринбург, 1993. - 239 с. (Вопросы археологии Урала. Вып. 22).
Большинство статей посвящено публикации и осмыслению материалов поселений Урало-Сибирского регио¬
на. Хронологический охват — от эпохи камня до позднего железного века. Опубликованные работы демонстриру¬
ют многообразие форм древней культуры, воплощенной в материалах поселенческих комплексов. В ряде статей
предложены новые взгляды на развитие культурно-исторических процессов на обозначенной территории.
227

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Вопросы археологии Урала: Сб. науч. тр. / Отв. ред. В. Т. Ковалева. - Екатеринбург, 1998. -
Вып. 23. - 260 с.
Основу сборника составляют публикации, посвященные проблемам изучения духовной культуры ранних об¬
ществ Урала. Они отражают тематику докладов на семинаре «Проблемы изучения духовной культуры древних
обществ», проведенном в 1994 году в Уральском госуниверситете. Часть статей связана с изучением конкретных
проблем — историографии, палеодемографической реконструкции и хозяйственной деятельности коллективе)!
различных археологических эпох. В сборник включены публикации новых находок, отражающих духовные пред¬
ставления и культовую практику древнего населения Уральского региона.
Вопросы археологии Урала: Сб. науч. тр. / Отв. ред. В. Т. Ковалева. - Екатеринбург, 2002.-
Вып. 24. - 248 с.
Сборник посвящен актуальным проблемам изучения древних обществ Урала. В него вошли статьи, связанньи
с рассмотрением теоретических проблем интерпретации археологических источников. Основная часть работ от
ражает новейшие достижения уральских археологов в области изучения боборыкинской культуры эпохи неолита
Значительное место на страницах издания уделено публикации новых материалов по духовной культуре древню
обществ. Завершает сборник свод источников по бронзовому литью кулайской культуры (ранний железный век
из раскопок памятников Барсовой Горы.
228

УКАЗАТЕЛЬ СТАТЕЙ
Статья
Год
Вып.
Стр.
Абрамова М. БСтефанов В. И. Памятники инберенского типа
(о своеобразии перехода к железному веку в лесостепном Прииртышье)
1981
15
92-97
Акимова М. С. Антропологические материалы из могильника Мыдлань-
Шай
1962
3
113-122
Акимова М. С. Некоторые итоги изучения антропологического состава
древнего населения Прикамья
1961
1
121-129
Акимова М. С. Черепа раннего средневековья с р. Вятки
1963
5
145-151
Алексашенко Н. А. Промысловые стоянки Леуши I
1984
17
55-61
Алексашенко Н. А. Разведка в Кизильском районе Челябинской области
1975
13
150-152
Алексашенко Н. А. Туманская II стоянка
1993
22
45-54
Алексашенко Н. А., Викторова В. Д., Панина С. Н. Жилища Андреевского
озера (IX участок)
1984
17
15-32
Алексашенко Н. А., Викторова В. Д., Панина С. Н. Комплекс жилищ на IX
участке Андреевского озера
1982
16
28-38
Алексеев В. П. О смешанном происхождении уральской расы
1961
1
117-120
Андреева Е. Г. Домашние и дикие животные из раскопок памятников
Верхнего и Среднего Прикамья
1982
16
142-144
Андреева Е. Г. Древняя фауна камских стоянок эпохи неолита и бронзы
1961
1
130-132
Арефьев В. А. Прочерченно-накольчатая керамика неолитических поселений
Тагильского Зауралья
1986
18
28-33
Бадалян И. А. Некоторые методологические аспекты разработки
содержания понятия «этническая общность»
1977
14
25-37
Бадер О. Н. Итоги работ Нижнекамской экспедиции
1981
15
3-6
Бадер О. Н. Некоторые итоги и перспективы изучения каменного
и бронзового веков Урала
1981
15
44-48
Бадер О. Н. Основные итоги и задачи изучения истории Урала в эпоху
камня и бронзы
1961
1
11-22
Бадер О. Н. Работы Боткинской археологической экспедиции
1962
2
81-84
Бадер О. Н. Работы Уральской палеолитической экспедиции
1962
2
54-57
Бельтикова Г. В. Иткульские поселения
1977
14
119-133
Бельтикова Г. В. Иткульское I городище — место древнего
металлургического производства
1986
18
63-79
Бельтикова Г. В. Металлические наконечники стрел с иткульских
памятников
1982
16
65-77
Бельтикова Г. В. О зауральской металлургии VII—III вв. до н. э.
1981
15
118-125
Бельтикова Г. В. Памятник металлургии на острове Малый Вишневый
1988
19
103-117
Бельтикова Г. В. Развитие иткульского очага металлургии
1993
21
93-106
Бельтикова Г. В., Борзунов В. А., Корякова Л. И. Некоторые проблемы
археологии раннего железного века Зауралья и Западной Сибири
1991
20
102-114
Бельтикова Г. В., Викторова В. Д., Панина С. Н. Металлургические
комплексы на острове Каменные Палатки
1993
22
134-158
Бельтикова Г. В., Стоянов В. Е. Городище Думной горы — место
специализированного металлургического производства (предварительное
сообщение)
1984
17
130-144
Беспрозванный Е. М, Погодин А. А. К вопросу о культовых представлениях
мезолитического населения бассейна р. Конды
1998
23
48-62
Беспрозванный Е. М, Старостина Е. Е. Погребение в Нижнем
Прииртышье
1986
18
33-38
Болотов М. К. Бадзим куала в д. Новая Монья в Южной Удмуртии
1967
7
182-191
229

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Статья
Год
Вып.
Стр.
Борзунов В. А. Гамаюнская культура (основные характеристики)
1982
16
78-112
Борзунов В. А. Зотинское IV городище на р. Багаряк
1993
22
111-134
Борзунов В. А. Иткульско-гамаюнское городище Красный Камень
1981
15
112-118
Борзунов В. А. Сравнительный анализ зауральской и западносибирских
культур крестовой керамики
1986
18
47-63
Борзунов В. А., Кирюшин Ю. Ф., Матющенко В. И. Поселения и жилища
эпох камня и бронзы Зауралья и Западной Сибири
1993
22
4-45
Борзунов В. А., Липский В. И. Туманские укрепленные поселения-жилища
1984
17
90-105
Борзунов В. А., Новиченков Н. Н. Ранние укрепленные поселения финно-
угров Урала
1988
19
88-103
Борзунов В. А., Стоянов В. Е. Некоторые черты развития представлений
о раннем железном веке Урала (к методике анализа памятников на примере
гамаюнских городищ)
1981
15
27-40
Буров Г. М. Нео-энеолитические полуземлянки Крайнего Северо-Востока
Европы в аспекте социальной организации его древнего населения
1993
21
23—41
Буров Г. М. Основные итоги и проблемы изучения археологии
Вычегодского края
1961
1
100-108
Буров Г. М. Раскопки в бассейне р. Вычегды (близ д. Синдор)
1962
2
107-111
Баранкин Н. В. Стоянка Карьер II — памятник эпохи неолита
1982
16
13-17
Вечтомов А. Д. Раскопки Гремячанского поселения на р. Тулве
1962
2
85-89
Визгалов Г. П. Поселения с гребенчато-ямочной керамикой бассейна Конды
1988
19
47-53
Викторова В. Д. Актуальная культура и археологическая культура
1991
20
15-23
Викторова В. Д. Археологическая теория в трудах В. А. Городцова
1977
14
5-14
Викторова В. Д. Археологические исследования по рр. Реж и Нице
1962
2
42—48
Викторова В. Д. Археологический факт
1975
13
17-26
Викторова В. Д. Ликинский могильник Х-ХШ вв.
1973
12
133-168
Викторова В. Д. Материалы к археологической карте памятников эпохи
железа в Южной Башкирии
1962
4
155-173
Викторова В. Д. Могильник и поселение у д. Мыс на р. Нице
1962
4
135-153
Викторова В. Д. Обоснование программы археологического исследования
поселений
1984
17
7-14
Викторова В. Д. Роль принципа предметно-практической деятельности
в становлении археологической теории
1986
18
4-14
Викторова В. Д. Святилище боборыкинской культуры на памятнике
Палатки I
2002
24
46-66
Викторова В. Д. Традиции, обряды и обычаи как формы деятельности
и общественных отношений первобытного общества
1982
16
3-12
Викторова В. Д. Эмпирическое и теоретическое в археологическом
познании
1981
15
18-24
Викторова В. Д., Зырянова С. Ю. Поселение боборыкинского типа
на Андреевском озере — ЮАО-V
2002
24
67-89
Викторова В. Д, Кернер В. Ф. Памятники эпохи железа у озера Осинового
1988
19
129-141
Викторова В. Д, Кернер В. Ф. «Утюжки» с неолитических
и энеолитических памятников Зауралья
1998
23
63-80
Генинг В. Ф. Азелинская культура III—V вв.
1963
5
7-144
Генине В. Ф. Археологическая теория и теоретическая археология
1991
20
6-14
Генинг В. Ф. Городище Чеганда I в мазунинское время
1967
7
141-163
Генинг В. Ф. Деменковский могильник — памятник ломоватовской
культуры
1964
6
94-162
Генинг В. Ф. Ижевский могильник IV-V вв.
1967
7
123-140
Генинг В. Ф. История населения Удмуртского Прикамья в пьяноборскую
эпоху. Часть I. Чегандинская культура III в. до н. э. - II в. н. э.
1970
10
5-216
230

Указатель статей...
Статья
Год
Вып.
Стр.
Генинг В. Ф. История населения Удмуртского Прикамья в пьяноборскую
эпоху. Часть II. Археологические памятники чегандинской культуры
III в. до н. э. - II в. н. э.
1971
11
5-159
Генинг В. Ф. Курганы у гор. Шадринска
1962
4
89-105
Генинг В. Ф. Мазунинская культура в Среднем Прикамье
1967
7
7-84
Генинг В. Ф. Мыдлань-Шай — удмуртский могильник VIII—IX вв.
1962
3
7-111
Генинг В. Ф. Проблемы изучения железного века Урала
1961
1
2Ъ-М
Генинг В. Ф. Специфический предмет и некоторые актуальные задачи
современной археологии
1975
13
5-16
Генинг В. Ф. Тураевский курганный могильник в Нижнем Прикамье
1962
2
72-80
Генинг В. Ф. Узловые проблемы изучения пьяноборской культуры
1962
4
5-51
Генинг В. Ф. Чегандинская культура (III в. до н. э. - II в. н. э.)
1970
10
5-216
Генинг В. Ф., Борзунов В. А. Методика статистической характеристики
и сравнительного анализа погребального обряда
1975
13
42-72
Генинг В. Ф., Голдина Р. Д. Курганные могильники харинского типа
в Верхнем Прикамье
1973
12
58-121
Генинг В. Ф., Голдина Р. Д. Курганы у озера Фоминцево
1969
8
90-101
Генинг В. Ф., Голдина Р Д. Позднеломоватовские могильники в Коми-
Пермяцком округе
1970
9
30-56
Генинг В. Ф., Голдина Р Д. Поселение Кокуй I
1969
8
30-47
Генинг В. Ф., Евдокимов В. В. Логиновское городище
1969
8
102-127
Генинг В. Ф., Евдокимов В. В. Старо-Маслянское поселение
1969
8
57-64
Генинг В. Ф., Мырсина Е. М. Мазунинский могильник
1967
7
85-115
Генинг В. Ф., Овчинникова Б. Б. Пахомовский могильник
1969
8
128-137
Генинг В. Ф., Позднякова М. К. Прыговское городище на р. Исети
1964
6
34-71
Генинг В. Ф., Стефанов В. И. Поселения Черноозерье I, Большой Лог
и некоторые проблемы бронзового века лесостепного Прииртышья
1993
22
67-111
Генинг В. Ф., Стефанова Н. К. Черноозерье IV — поселение кротовской
культуры
1982
16
53-64
Генинг В. Ф., Стоянов В. Е. Итоги археологического изучения Удмуртии
1961
1
76-90
Голдина Р Д. Городище Кучум-Гора
1969
8
138-158
Голдина Р Д. Итоги работ Камско-Вятской археологической экспедиции
Удмуртского университета за 1973-1976 гг.
1981
15
10-14
Голдина Р Д. Могильники VII-IX вв. на Верхней Каме
1970
9
57-112
Голдина Р Д. Перечень работ Уральской археологической экспедиции
в 1963 г.
1969
8
7-29
Гричан Ю. В., Симанов А. Л. Некоторые методологические аспекты
археологического исследования
1981
15
24-27
Гуссаковский Л. П. Археологические исследования в с. Никульчино
Кировской области
1962
2
118-121
Денисов В. П. Итоги изучения памятников эпохи поздней бронзы
в Прикамье
1961
1
66-75
Евдокимов В. В. Новые поселения эпохи поздней бронзы Верхнего
Притоболья
1975
13
109-114
Елькина М. В. О месте сургутских поселений в раннем железном веке
лесной зоны Западной Сибири
1981
15
109-112
Елькина М. В. Поселения раннего железного века в Сургутском Приобье
1977
14
104-118
Журавлев А. П. Определение древних землетрясений в Карелии
по археологическим данным
1993
21
180-188
Зайберт В. Ф. Некоторые итоги изучения Тельманского микрорайона
1981
15
70-73
Зданович Г. Б. Керамика эпохи бронзы Северо-Казахстанской области
1973
12
21^13
231

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Статья
Год
Вып.
Стр.
Зданович Г. Б. Находки из кургана на р. Куртамыш
1964
6
86-93
Зданович Д. Г. Мифологическое время и его исчисление (по материалам
угро-самодийской этнографии)
1998
23
147-161
Зданович Д. Г. О стиле архаического космоса северных народов: абстракция
и «живая форма»
2002
24
25-45
Зыков А. П. Металлургия и металлообработка на памятниках Рачевского
комплекса
1986
18
123-130
Зыков А. П., Пархимович С. Г. Изделия из железа и стали городища
Перегребное I
1988
19
152-160
Исмагилов Р Б. Мечи марычевского типа
1981
15
126-130
Казаков Е. П. О кушнаренковских памятниках на территории Татарии
1981
15
136-140
Калинина И. В. Системный подход в изучении орнаментации гребенчатой
неолитической керамики Прикамья
1981
15
41-43
Каменецкий И. С, Узянов А. А. О правилах построения гистограмм
1977
14
38-49
Канивец В. И. Археологическое изучение Печорского Приуралья
1961
1
91-99
Канивец В. И. Исследования Печорского археологического отряда
в Северном Приуралье
1962
2
112-117
Кернер В. Ф. Жилища финно-угорских народов по этнографическим
данным
1986
18
108-114
Клейн Л. С. Три процедуры археологического исследования
1977
14
15-24
Ковалева В. Т Архаические модели мироздания зауральского населения
(по археологическим источникам)
2002
24
4-24
Ковалева В. I Боборыкинская культура (итоги изучения)
1986
18
14-27
Ковалева В. I О реконструкции общинных структур древних обществ
Среднего Зауралья по раскопкам поселений и жилищ (неолит - начало
бронзового века)
1993
21
5-23
Ковалева В. I О схемах развития неолита лесного Зауралья
1981
15
57-61
Ковалева В. Т Ташковская культура раннего бронзового века Нижнего
Притоболья
1988
19
29-47
Ковалева В. I Энеолитическое поселение на Андреевском озере
1977
14
89-103
Ковалева В. I, Арефьев В. А. О семантике сосудов с рельефными
зооморфными изображениями
1993
21
107-119
Ковалева В. I, Зырянова С. Ю. Историография и дискуссионные проблемы
боборыкинской культуры
1998
23
162-183
Ковалева В. I, Сериков Ю. Б. Поселение боборыкинского типа на
Андреевском озере у г. Тюмени
1982
16
39-52
Ковалева В. Т, Устинова Е. А., Хлобыстин Л. П. Неолитическое поселение
Сумпанья IV в бассейне Конды
1984
17
32—44
Ковалева В. Т, Цапко Ю. Г. Проблема эволюции художественного стиля
и культуры населения лесной зоны Урала в каменном веке
1998
23
4-28
Ковалева В. I, Чаиркина Н. М. Этнокультурные и этногенетические
процессы в Среднем Зауралье в конце каменного - начале бронзового века:
Итоги и проблемы исследования
1991
20
45-70
Ковалева В. I, Шилов С. Н. Прообраз Индры: об интерпретации
антропоморфного изображения на сосуде
2002
24
119-126
Козынцева Н. Н. Палеодемографический аспект ташковской культуры
1998
23
184-195
Кокшаров С. Ф. Хронология памятников бронзового века р. Конды
1991
20
92-101
Кокшаров С. Ф., Стефанова Н. К Поселение Волвонча I на р. Конде
1993
22
54-67
Кондратьева Г. I, Стоянов В. Е. Археологические работы на р. Чепце
1962
2
100-106
Корепанов К И. Изображение медведя в искусстве Прикамья второй
половины I тысячелетия до н. э.
1981
15
130-136
232

Указатель статей...
Статья
Год
Вып.
Стр.
Корочкова О. НСтефанов В. ИСтефанова Н. К. Культуры бронзового
века предтаежного Тоболо-Иртышья (по материалам работ УАЭ)
1991
20
70-92
Корякова Л. Н. Ансамбль некрополя саргатской культуры (статическая
характеристика)
1977
14
134-151
Корякова Л. Н. Из истории изучения саргатской культуры
1982
16
113-124
Корякова Л. Н. Поселения саргатской культуры
1984
17
61-79
Корякова Л. Н. Хронология погребений саргатской культуры
1981
15
103-108
Корякова Л. Н., Морозов В. М., Суханова I Ю. Поселение Ипкуль XV —
памятник переходного периода от раннего железного века к средневековью
в Нижнем Притоболье
1988
19
117-129
Корякова Л. НСергеев А. С. Географический аспект хозяйственной
деятельности населения саргатской культуры
1986
18
90-98
Корякова Л. Н., Сергеев А. С. Селище раннего железного века Дуванское II
1993
22
182-206
Корякова Л. НСтефанова Н. К. Памятники у д. Ново-Шадрино на юге
Тюменской области
1984
17
105-114
Косарев М. Ф. Итоги работ Западно-Сибирской экспедиции Института
археологии АН СССР за 1970-1976 гг.
1981
15
14-17
Косарев М. Ф. О движущих силах экономического развития в древние эпохи
(по урало-сибирским материалам)
1988
19
4-14
Косарев М. Ф. Условия сложения культур бронзового века в Западной
Сибири
1981
15
78-80
Косинская Л. Л. О типах поселений эпохи камня на европейском Северо-
Востоке
1993
21
41-59
Косинская Л. Л. Поздненеолитическая стоянка Артын на среднем Иртыше
1982
16
18-27
Косинская Л. Л. Поселение Ир II
1984
17
45-55
Косинцев П. А. Особенности хозяйства восточного склона Урала в раннем
железном веке
1986
18
79-89
Крижевская Л. Я. К вопросу о мезолите Южного Урала
1981
15
48-52
Крижевская Л. Я. Мезолитическое поселение Ташково IV и некоторые
общие вопросы мезолита Урала
1991
20
30-45
Крижевская Л. Я. Новая стоянка каменного века в лесостепном Зауралье
1964
6
24-33
Крижевская Л. Я. Стоянка Пахомовская Пристань III
1969
8
48-56
Крижевская Л. Я. Стоянка Чебаркуль II эпохи неолита и раннего металла
1962
2
27-32
Кузьмина Е. Е. Новый тип андроновского жилища в Оренбургской области
1962
2
9-15
Курлаев Е. А. Металлургические заводы Среднего Урала XVII - начала
XVIII в. (предварительные итоги исследования памятников промышленной
археологии)
1993
22
223-234
Литвиненко Ю. П., Сериков Ю. Б. Новые находки произведений
первобытного искусства на территории Среднего Зауралья
1998
23
216-227
Логвин В. Н. Энеолитические памятники р. Каинды
1981
15
74-77
Мажитов Н. А. Ранние памятники Бахмутинской культуры
1962
2
65-71
Матвеев А. К. Древнеуральская топонимика и ее происхождение
1961
1
133-141
Матвеева Г. И. Раскопки курганов у г. Троицка
1962
2
►33-37
Матюшин Г. Н. Археологические исследования в окрестностях города Уфы
1962
2
58-64
Матющенко В. И. Некоторые вопросы связи племен Урала и Западной
Сибири
1961
1
109-116
Медведев А. Ф. От редактора
1967
7
5-6
Мищенко О. П. К вопросу о реконструкции культов и культовых обрядов
(по материалам святилища на вершине г. Голый Камень)
1998
23
135-146
Могильников В. А. Некоторые особенности генезиса культур лесостепи
Западной Сибири в раннем железном веке
1981
15
100-103
233

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Статья
Год
Вып.
Стр.
Молодин В. И. Стратиграфия памятников эпохи бронзы лесостепной Барабы
1981
15
81-83
Морозов В. М. Памятники археологии у пос. Перегребное на Оби
1993
22
207-222
Морозов В. М. Средневековые городища Нижнего Приобья
1981
15
142-147
Морозов В. М. Средневековые поселения и жилища на р. Дуван
1982
16
125-141
Морозов В. М. Средневековые поселения и постройки Сургутского
и Нижнего Приобья
1986
18
99-107
Морозов В. М., Пархимович С. Г. О культурной и этнической
принадлежности поселений бассейна р. Тром-Аган
1984
17
145-159
Морозов В. М., Стефанов В. И. Амня I — древнейшее городище Северной
Евразии?
1993
21
143-170
Наговицын Л. А. Дискуссионные проблемы в изучении новоильинской
культуры
1993
21
59-76
Нестеров А. Г. Дорусские государственные образования Урала и Западной
Сибири (к постановке вопроса)
1993
22
234-236
Нестеров А. Г. Средневековые курганы у озера Синеглазово
1982
16
154-156
Никитин В. В. Этнокультурная ситуация в конце неолита и в энеолите
на левобережье Средней Волги
1993
21
76-83
Оборин В. А. К этнической интерпретации средневековых культур Урала
1991
20
115-126
Оборин В. А. Могильник Телячий Брод VII—XII вв.
1973
12
122-132
Оборин В. А. Некоторые итоги и задачи изучения железного века Верхнего
и Среднего Прикамья
1961
1
53-65
Оборин В. А. Работы Камской археологической экспедиции ПГУ
в 1967-1976 гг.
1981
15
6-10
Оборин В. А. Раскопки памятников железного века в Верхнем и Среднем
Прикамье
1962
2
95-99
Оборин В. А. Этнические особенности средневековых памятников Верхнего
Прикамья
1970
9
3-29
Овчинникова Б. Б. Старо-Лыбаевское поселение
1988
19
141-152
Панина С. Н. Палатки II — поселение аятской культуры на р. Исеть
1988
19
18-29
Пархимович С. Г. Некоторые итоги изучения памятников русской
колонизации Восточного Урала и Западной Сибири (XVI-XVII вв.)
1986
18
138-143
Пархимович С. Г О контактах населения Нижнего Приобья и Северного
Приуралья в начале II тысячелетия н. э.
1991
20
145-153
Петрин В. I Археологические разведки в пещерах Урала
1973
12
169-173
Петрин В. Т, Смирнов Н. Г. Палеолитические памятники в гротах Среднего
Урала и некоторые вопросы палеолитоведения Урала
1977
14
56-71
Петрин В. I, Смирнов Н. Г. Палеолитический памятник в Шикаевке
на правобережье Тобола
1975
13
75-85
Петров Ф. Н. Мегалитические памятники степного Зауралья
2002
24
202-213
Пименов В. В. Еще раз об определении понятия «этнос»
1975
13
27-31
Погорелое С. Н Весла из торфяниковых памятников Среднего Урала
1998
23
228-240
Погорелое С. Н Культовая деревянная посуда из торфяниковых памятников
Среднего Зауралья
2002
24
151-164
Поляков Ю. А. Махонинское городище
1962
2
90-94
Раушенбах В. М. Раскопки стоянок в южной части Аятского озера
1962
2
49-53
Русаков Г. Г. Новые археологические памятники на Урале
1973
12
174-183
Рыжкова О. В. Использование метода связей для социальных
реконструкций (по материалам поселения Ташково II)
1993
21
170-180
Сальников К. В. Некоторые вопросы истории лесного Зауралья в эпоху
бронзы
1964
6
5-23
Сальников К. В. Основные итоги и проблемы археологического изучения
Южного Урала
1961
1
48-52
234

Указатель статей...
Статья
Год
Вып.
Стр.
Сальников К. В. Царев курган на р. Тоболе
1962
2
38^11
Семенов В. А. Два могильника мазунинской культуры в Прикамской
Удмуртии
1967
7
116-122
Семенов В. А. Петропавловский могильник VI-VII вв. в Южной Удмуртии
1967
7
164-171
Сериков Ю. Б. Исследование грота на камне Дождевом (р. Чусовая)
1993
21
120-143
Сериков Ю. Б. Материальная культура мезолитического населения Среднего
Зауралья
1988
19
14-18
Сериков Ю. Б. Микролитический комплекс стоянки Крутяки I
1981
15
52-57
Сериков Ю. Б. Некоторые итоги изучения мезолита на территории Среднего
Зауралья
1991
20
23-30
Сериков Ю. Б. Произведения первобытного искусства с восточного склона
Урала
2002
24
127-150
Сериков Ю. Б. Трасологический анализ каменных орудий с мезолитической
стоянки Сухрино I
1977
14
85-88
Сериков Ю. Б. Шаманские погребения Зауралья
1998
23
29^17
Сериков Ю. Б., Чемякин Ю. П. Каменный инвентарь белоярского поселения
Барсова гора 1/40
1998
23
241-256
Смирнов Н. Г. Ландшафтная интерпретация новых данных по фауне
андроновских памятников Зауралья
1975
13
32^11
Старков В. Ф. Культуры периода раннего металла в лесном Зауралье
1981
15
66-70
Стефанов В. И. Разведки в Челябинской и Оренбургской областях
1975
13
143-149
Стефанов В. И., Корочкова О. Н. Поселения заключительного этапа
бронзового века на р. Тобол
1984
17
79-90
Стефанов В. И., Труфанов А. Я. К вопросу о своеобразии ирменской
культуры в Среднем Прииртышье (по материалам поселения Сибирская
Саргатка I)
1988
19
75-88
Стефанова Н. К. Кротовская культура в Среднем Прииртышье
1988
19
53-75
Стефанова Н. К. О керамике кротовской культуры в Среднем Прииртышье
1986
18
38^17
Стоколос В. С. Археологические исследования Челябинского
областного музея
1962
2
21-26
Стоянов В. Е. Некоторые особенности современной археологии в свете
новостроечных исследований
1984
17
3-7
Стоянов В. Е. Некоторые черты социально-экономической организации
древнего населения зауральско-западносибирской лесостепи (ранний
железный век)
1977
14
152-159
Стоянов В. Е. Носиловское II поселение. (О зауральских памятниках начала
железного века)
1975
13
115-136
Стоянов В. Е. О могильниках Зауральско-Западносибирской лесостепи
(ранний железный век)
1973
12
44-57
Стоянов В. Е. Сайгатский могильник на Средней Каме
1962
4
117-134
Стоянов В. Е. Узловское поселение
1969
8
65-89
Стоянов В. Е., Крижевская Л. ЯСтарков В. Ф. Мезолитическая стоянка
Сухрино I на Исети
1977
14
72-84
Стоянов В. Е., Фролов В. Н. Курганные могильники у д. Воробьево
1962
4
53-87
Стоянов В. Е., Ширяев А. Г. Селище Речкино I
1964
6
72-85
Сюзюмов А. Л. Некоторые аспекты изучения хантыйского жилища
(по этнографическим данным)
1993
21
188-195
Терехова Л. М. Рачевский археологический комплекс
1986
18
114-123
Терехова Л. М, Широков В. Н. Глиняная культовая пластика Рачевского
археологического комплекса
1986
18
131-138
Третьяков В. П. Об этнической принадлежности волосовских памятников
1981
15
61-65
235

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Статья
Год
Вып.
Стр.
Усачева И. В. К истокам мировоззрения древних уральцев (по материалам
мелкой глиняной и кремневой пластики эпохи неолита-бронзы
оз. Андреевского Тюменской обл.)
1998
23
105-134
Федорова Н. В. Итоги четырехлетнего изучения поселений I тысячелетия
н. э. Барсовой горы
1981
15
140-142
Федорова Н. В. Код для описания и возможности машинной обработки
фигурно-штампованной керамики эпохи средневековья
1977
14
50-55
Федорова Н. В., Зыков Л. 17., Морозов В. М., Терехова Jl. М. Сургутское
Приобье в эпоху средневековья
1991
20
126-145
Федорова-Давыдова Э. А. Новые памятники эпохи неолита и бронзы
в Оренбургской области
1962
2
16-20
Халяев П. К. Каменный инвентарь поселения Балакино I
1981
15
97-99
Хотинский Н. А., Немкова В. К., Сурова Т Г. Главные этапы развития
растительности и климата Урала в голоцене
1982
16
145-153
Хохлов А. А., Нечвалода А. И. Краниум человека, погребенного
на территории поселения Гладунино-3
2002
24
192-201
Чаиркина Н. М. Антропо- и зооморфные образы энеолитических
комплексов Среднего Зауралья
1998
23
81-104
Чебакова I Н. Андроновские поселения верховьев р. Увельки
1975
13
92-108
Чебакова I Н., Овчинников В. А. Разведка в зоне Березовского
водохранилища
1975
13
139-142
Чемякин Ю. П. Бронзовая пластика раннего железного века с Барсовой горы
2002
24
214-245
Чемякин Ю. П. Керамика эпохи финальной бронзы в Сургутском Приобье
1981
15
87-91
Чемякин Ю. П. Селище Барсова гора 1/43 — памятник калинкинской
культуры
1993
22
158-182
Чемякин Ю. П., Кокшаров С. Ф. Поселение начала I тысячелетия до н. э.
на Барсовой горе
1984
17
115-130
Шаманаев А. В., Зырянова С. Ю. Вторичное использование фрагментов
керамики населением ташковской культуры (по материалам
археологических находок и экспериментов)
1998
23
196-204
Шаманаев А. В., Симонов А. В. Рыболовство населения ташковской
культуры
1998
23
205-215
Шилов С. Н., Зырянова С. Ю., Шаманаев А. В. Комплекс боборыкинской
культуры поселения Пикушка I
2002
24
90-118
Шилов С. Н., Маслюженко Д. Н. Энеолитическое захоронение Гладунино-3
в системе доандроновского погребального обряда
2002
24
165-191
Шокшуев Г. А. Новый могильник харинского времени в бассейне р. Сылвы
1962
4
107-115
Шорин А. Ф. О зауральской области ареала лесных энеолитических культур
гребенчатой керамики
1993
21
84-92
1
Шорин А. Ф. Черкаскульская керамика поселений Аргазинского
водохранилища
1981
15
84-87
Эрдели И. Извлечение из хроники Венгерского Анонима
1967
7
172-181
Юровская В. I Классификация и относительная хронология
археологических памятников эпохи бронзы на Андреевском озере
у г. Тюмени
1973
12
3-20
Юровская В. I Неолитическое жилище на стоянке Козлов мыс I
1975
13
86-91
Янина С. А. Куфические монеты из могильника Мыдлань-Шай
1962
3
129-135
Яркин А. В. Материалы по археологии Зауралья в архиве В. Я. Толмачева
1961
1
142-145
Составители Н. К. Стефанова, А.
В. Шаманаев
236

СЛАВА... Памяти друга
Утром 6 июня в моей квартире раздался звонок. В трубке — голос Нины Стефановой: «Умер
Слава...». Слава, Вячеслав Михайлович Морозов, умер, находясь в разведке в деревне Согом под Ханты-
Мансийском. В задачи разведки входило и уточнение некоторых данных для нашей будущей совмест¬
ной книги о раскопках городища Стариков Мыс...
Со Славой я познакомился в 1970 году. Тогда я копал вместе с Тамарой Чебаковой алакульское посе¬
ление Мирный IV на юге Челябинской области. В августе в лагерь прибыла смена студентов-первокур-
сников, среди которых были Лида Потапова (Баранова), Шурик Шорин (ныне — заместитель директо¬
ра Института истории и археологии УрО РАН) и Слава Морозов, успевший до этого покопать на Зуевых
Ключах. Это была веселая компания, не знавшая удержу в своих хохмах. Потом была разведка на юге
Челябинской области, и многое в ней было определено легкостью Славиного характера. Уже после
его смерти, разбирая свой фотоархив, я нашел пленки тех лет, и на многих кадрах был улыбающийся
Слава, или его многочисленные розыгрыши...
В 1971 году он был среди тех, кто открывал Барсову Гору в Ханты-Мансийском округе. В воспоми¬
наниях моей жены (она тоже была в том году на Барсовой Горе) часто можно было услышать: «Славка,
такой-сякой...», и шли рассказы о его проделках. В 1972 году он, будучи уже «ветераном» Сургута,
снова принимал участие в работах на Барсовой Горе. Им были заложены раскопы на пяти городищах и
выполнена разведка вдоль береговой зоны в восточной части урочища. Одно из городищ — Барсов го¬
родок 1/4 — оказалось с мощным, более 1 м, культурным слоем и сложной стратиграфией, отражавшей
многочисленные перестройки на нем (этот памятник мы хотели публиковать вместе, увы, его огром¬
ную коллекцию теперь придется обрабатывать одному). Иногда мы, начальники раскопов, собирались
на этом городище, устраивая своеобразные полевые семинары. Нередко ими руководил В. Ф. Генинг.
Однако даже ему не всегда было все понятно — мы еще только осваивали специфику формирования
культурного слоя в подзолистых почвах Сургутского Приобья. Но, просматривая сегодня отчеты сту¬
дента 3-го курса В. Морозова, я понимаю, что Славе удалось отметить многое, что позволит рекон¬
струировать вскрытые им объекты. А тогда нас ждала холодная осень. Заканчивался полевой сезон,
студенты вернулись к началу занятий, а у меня оставался еще большой фронт работ — по договору не¬
обходимо было завершить раскопки двуслойного городища, на месте которого должны были постро¬
ить школу. Оставалось много участков, доведенных почти до материка, и много незарисованных про¬
филей. Из всего большого отряда нас осталось двое — я, только что окончивший университет, и Слава.
237

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
Мы жили в балке — вагончике с конвектором, позволявшим не замерзать по ночам. Работали до те
пор, пока я мог что-то различать на зачистке и рисовать. Слава в основном «стоял» на лопате, но рабе
тал так быстро, что я едва успевал фиксировать. Потом мы возвращались в балок и готовили, преим)
щественно, манную кашу. Варили столько, чтобы хватало и на завтра, остатки оставляли на конвектор
Утром в темноте съедали еще чуть теплую кашу и с восходом солнца выходили на раскоп. Обедал
в столовой, и после обеда так хотелось расслабиться, но Слава уже через полчаса бежал на раскоп. Мн
ничего не оставалось, как следовать за ним.
Вот так, подчас в экстремальных условиях, и рождалась наша дружба. Потом мы возглавляли раз
ные отряды, он в основном работал в Нижнем Приобье, я остался на Барсовой Горе, потом обосновало
на Большом Югане. Но порой время нас сводило — то я копал в его экспедиции (на Стариковом Мыс
под Ханты-Мансийском), то он в моей (на той же Барсовой Горе). Перед глазами картинка: вечер, су
мерки, и Слава в свете костра что-то пишет в полевом дневнике. Таких дневников у него, наверное
больше, чем полевых сезонов. Слава был неудержим в работе. Каждый из тех, кто был с ним в поле
может вспомнить ситуации, вроде: вертолет заходит на посадку, отряд сидит на рюкзаках, а Слава берет
лопату и идет консервировать раскоп (копать шурф, и т. п.).
Наша работа рождала совместные проекты, в ходе которых были и споры, иногда довольно резкие
и даже ссоры. Но проходило немного времени, и мы снова были вместе. Снова склонялись над коллек¬
циями, обсуждали какие-то проблемы, строили новые планы или ударялись в воспоминания, сидя я
кружкой чая. Мы и диссертации защищали вместе в 1994 году в Ижевске — спасибо Римме Дмитриевне
Голдиной, что подвигла нас на это. А значит, в одно время писали работы, готовили документы, вместе
преодолевали предзащитные, защитные и постзащитные проблемы и препятствия.
С именем Славы связано многое в стирании белых пятен в древней истории севера Западной
Сибири и Урала. Он был среди создателей новой схемы средневекового культурогенеза на террито¬
рии Сургутского и Нижнего Приобья. Им открыты сотни и исследованы десятки памятников в Ханты-
Мансийском автономном округе, причем памятников, находившихся на грани уничтожения — боль¬
шинство его раскопок носило охранный характер, и сегодня многие из тех объектов уже не существуют.
Им написано много статей, он — соавтор нескольких коллективных монографий. Без преувеличения,
он был одним из крупнейших знатоков средневековой археологии севера Западной Сибири, и его уход
в расцвете творческих сил — невосполнимая потеря, и не только для науки, но и в деле охраны куль¬
турного наследия.
Слава был очень светлым человеком, душой многих компаний. Он легко чувствовал себя в любом
окружении, и среди работяг, в поле или походах, и в окружении коллег, на конференциях. В 2004 году
Слава женился, а в сентябре 2006-го у него родился Валерик. Надо было видеть его с сыном, как свети¬
лось его лицо! Тяжело осознавать, что два года Валерику исполнилось уже без отца.
В этом году мы со Славой должны были завершить работу над публикацией материалов Старикова
Мыса. Летом должны были снова вместе работать на Барсовой Горе. Перед его отъездом в разведку мы
отметили его 61-й день рождения, обсудили ближайшие перспективы. У него были огромные планы на
лето: разведка в районе деревни Согом недалеко от устья Иртыша, раскопки городища под Лянтором
и поселения под Пелымом, участие в работах на Барсовой Горе, экспертизы в Ханты-Мансийском ок¬
руге. Осенью он должен был завершить свои разделы в двух коллективных монографиях: по Нижнему
Озеру III и Стариковому Мысу, ряд статей. Не верится, что теперь все это будет уже без него или не
будет никогда. Он не берег себя, хотя уже несколько лет назад у него случились первые перебои с сер¬
дцем. Его душа по-прежнему была молода, и он верил, что может все, как много лет назад... Он носил
рюкзаки, за которыми его не было видно, хотя, наверное, ему вообще нельзя было поднимать тяжести.
И в этом он был не прав.
Он не должен был уходить...
Ю. Чемякин
238

СПИСОК ОСНОВНЫХ РАБОТ В. М. МОРОЗОВА
1.	Работы Сургутского отряда Уральской экспедиции // АО 1971. - М: Наука, 1972. - С. 190-191
(в соавт. с Н. А. Алексашенко, Г. В. Бельтиковой, В. А. Борзуновым, В. П. Викторовым, В. В. Запарием,
Н. В. Федоровой, А. Ф. Шориным).
2.	Исследования городищ Барсовой горы на реке Оби // АО 1972. - М: Наука, 1973. - С. 203 (в соавт.
с В. П. Викторовым, В. Ф. Кернер, Л. Л. Косинской, Н. Г. Смирновым).
3.	К вопросу о классификации городищ Барсовой горы // VI Уральская научная студенческая
археологическая конференция: Тез. докл. - Ижевск: Изд-во УдГУ, 1974. - С. 43^44.
4.	Разведки в Сургутском районе // АО 1974. - М: Наука, 1975. - С. 210-211 (в соавт. с В. Ф. Кернер,
А.	Ф. Шориным).
5.	Городища Среднего Тром-Агана // ВАП. - Тюмень: Изд-во ТюмГУ, 1976. (НТ ТюмГУ. Сб. 37). -
С. 89-106; ил. (в соавт. с И. Н. Сосновкиным).
6.	Разведки в Тюменском районе Тюменской области // АО 1975. - М: Наука, 1976. - С. 212 (в соавт.
с М. Б. Абрамовой, Е. В. Ульяновой).
7.	Работы на Среднем Тром-Агане // АО 1975. - М: Наука, 1976. - С. 265 (в соавт. с С. Г. Пархи-
мовичем).
8.	Исследования на Среднем Тром-Агане // АО 1976. - М: Наука, 1977. - С. 227-228 (в соавт.
с А. А. Нифонтовым, С. Г. Пархимовичем).
9.	Работы в Тюменской области // АО 1976. - М: Наука, 1977. - С. 228 (в соавт. с В. И. Стефановым).
10.	Работы в Тюменской области // АО 1977. - М.: Наука, 1978. - С. 264.
И. Работы Северного отряда // АО 1978. - М: Наука, 1979. - С. 257-258 (в соавт. с В. И. Стефановым,
Н. В. Федоровой).
12.	Работы в Нижнем Приобье // АО 1979. - М.: Наука, 1980. - С. 222-223.
13.	Работы в бассейне нижней Оби // АО 1980. - М: Наука, 1981. - С. 199-200.
14.	Средневековые городища Нижнего Приобья // ВАУ. - Свердловск: Изд-во УрГУ, 1981. - Вып. 15. -
С.142-147.
15.	Средневековые поселения и жилища на р. Дуван // Археологические исследования Севера
Евразии. - Свердловск: Изд-во УрГУ, 1982. (ВАУ. Вып. 16). - С. 125-141; ил.
16.	Работы в Нижнем Приобье // АО 1981. - М.: Наука, 1983. - С. 221.
17.	О культурной и этнической принадлежности поселений бассейна р. Тром-Аган // Древние поселения
Урала и Западной Сибири. - Свердловск: Изд-во УрГУ, 1984. (ВАУ. Вып. 17). - С. 145-159; ил.
(в соавт. с С. Г. Пархимовичем).
18.	Работы в Нижнем Приобье // АО 1982. - М: Наука, 1984. - С. 224-225.
19.	Городище Перегребное 1 (К вопросу о проникновении приуральского населения в Западную Сибирь
в нач. II тыс. н. э.) // Западная Сибирь в древности и средневековье: Сб. науч. тр. - Тюмень: ТюмГУ,
1985. - С. 89-99; ил. (в соавт. с С. Г. Пархимовичем).
20.	Средневековые памятники Нижнего Приобья // АО 1983. - М.: Наука, 1985. - С. 231-232.
21.	[Morozov V. М.] Some traits of the culture of subsistence of the Ob Ugrians as based on the materials
of archaeological excavations // Шестой международный конгресс финно-угроведов. Этнография,
археология, антропология: Тез. докл. - Сыктывкар: Изд-во Коми филиал АН СССР, 1985. Т. IV. -
С. 148.
22.	Работы в Нижнем Приобье // АО 1984. - М.: Наука, 1986. - С. 196.
23.	Средневековые поселения и постройки Сургутского и Нижнего Приобья // Проблемы урало¬
сибирской археологии. - Свердловск: Изд-во УрГУ, 1986. (ВАУ. Вып. 18). - С. 99-107; ил.
24.	Исследования Северного отряда // АО 1985. - М.: Наука, 1987. - С. 270-271 (в соавт. с Т. И. Су¬
хановой).
25.	К вопросу об особенностях переходного периода от раннего железного века к средневековью //
Смены культур и миграции в Западной Сибири. - Томск: Изд-во Том. ун-та, 1987. - С. 89-91
(в соавт. с Л. Н. Коряковой).
26.	История изучения раннего средневековья горно-лесного Урала // Новые археологические памятники
Камско-Вятского междуречья: Сб. науч. тр. - Ижевск: УдГУ, 1988. - С. 108-119.
239

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
27.	Млекопитающие в системе природопользования средневекового населения Западной Сибири II
Современное состояние и история животного мира Западно-Сибирской низменности: Сб. науч. тр. -
Свердловск: УрО АН СССР, 1988. - С. 52-64 (совместно с П. А. Косинцевым, Л. М. Тереховой).
28.	Поселение Ипкуль XV—памятник переходного периода от раннего железного века к средневековью II
Материальная культура древнего населения Урала и Западной Сибири: Сб. науч. тр. - Свердловск:
Изд-во УрГУ, 1988. (ВАУ. Вып. 19). - С. 117-129; ил. (в соавт. с Л. Н. Коряковой, Т. М. Сухановой).
29.	Поселения и жилища одной из групп обских угров по материалам археологических раскопок II
Социально-экономические проблемы древней истории Западной Сибири. - Тобольск: ТГПИ,
1988.	-С. 57-63.
30.	Исследования в бассейне р. Казым // АО Урала и Поволжья. - Сыктывкар: Коми НЦ УрО АН СССР,
1989.	- С. 155-158 (в соавт. с В. И. Стефановым).
31.	Некоторые элементы культуры жизнеобеспечения обских угров по материалам раскопок II
Материалы VI Международного конгресса финно-угроведов. - М.: Наука, 1989. Т. I. - С. 76-78.
32.	Формы хозяйственной деятельности средневекового населения Северного Зауралья и Нижнего
Приобья // Становление и развитие производящего хозяйства на Урале. - Свердловск: Изд-во УрО
АН СССР, 1989. - С. 143-152.
33.	Научно-исследовательская программа «Зауральский Север». Научные доклады. Препринт. -
Свердловск: УрГУ, 1990. - 24 с. (в соавт. с Л. Н. Коряковой, Н. В. Федоровой).
34.	Некоторые черты погребального обряда хантов Нижней Оби в конце XIX - начале XX вв. // Обряды
народов Западной Сибири. - Томск: Изд-во Том. ун-та, 1990. - С. 157-165; ил.
3 5.	Археологические аспекты древней истории Зауралья и Западной Сибири (железный век) // Проблемы
археологии и периодизации археологических памятников Южной Сибири: Тез. докл. - Барнаул:
Изд-во Алт. ун-та, 1991. - С. 111-114 (в соавт с Л. Н. Коряковой, А. П. Зыковым).
36.	Исследования в бассейне Среднего Казыма // АО Урала и Поволжья. - Ижевск: УИИЯЛ УрО РАН,
1991.-С. 180-181.
37.	Итоги изучения поселений позднего средневековья в бассейне Нижней Оби // Жилища народов
Западной Сибири. - Томск: Изд-во Том. ун-та, 1991. - С. 57-68; ил.
38.	Культуры Нижнего Приобья эпохи железа и их связи с Европейским Северо-Востоком // Проблемы
историко-культурной среды Арктики: Тез. докл. Междунар. симпозиума (Сыктывкар, 16-18 мая
1991 г.). - Сыктывкар: Коми НЦ УрО АН СССР, 1991. - С. 100-102 (в соавт. с Ю. П. Чемякиным).
39.	Сургутское Приобье в эпоху средневековья // ВАУ. - Екатеринбург: Изд-во УрГУ, 1991. - Вып.
20. - С. 126-145. Ил (в соавт. с А. П. Зыковым, Л. М. Тереховой, Н. В. Федоровой).
40.	О соотношении археологического и этнографического комплексов городища Ермаково I // Модель
в культурологии Сибири и Севера: Сб. науч. трудов. - Екатеринбург: УрО РАН, 1992. - С. 37-50; ил.
41.	Энеолитический памятник в бассейне р. Казым // Проблемы финно-угорской археологии Урала
и Поволжья. - Сыктывкар: Коми НЦ УрО РАН, 1992. - С. 77-91; ил. (в соавт. с В. И. Стефановым).
42.	Амня I — древнейшее городище Северной Евразии? // ВАУ. - Екатеринбург: Изд-во УрГУ, 1993. -
Вып. 21. - С. 143-170; ил. (в соавт. с В. И. Стефановым).
43.	Источники по домостроительству обских угров // Знания и навыки уральского населения в древности
и средневековье. - Екатеринбург: УИФ «Наука», 1993. - С. 192-203.
44.	К вопросу о зеленогорской культуре // Хронология памятников Южного Урала. - Уфа: Изд-во
ИИЯиЛ УНЦ РАН, 1993. - С. 102-109; ил.
45.	Памятники археологии у пос. Перегребное на Оби // Памятники древней культуры Урала и Западной
Сибири. - Екатеринбург: УИФ «Наука», 1993. (ВАУ. Вып. 22). - С. 207-222.
46.	«Дом» — научно-исследовательская программа по изучению домостроительного дела у обских
угров // Проблемы реконструкции хозяйства и технологий по данным археологии. - Петропавловск:
Отдел «Археология Северного Казахстана» ИА НАН РК, 1993. - С. 188-194.
47.	Среднее Зауралье в эпоху позднего железного века // Кочевники урало-казахстанских степей: Сб.
науч. тр. - Екатеринбург: УИФ «Наука», 1993. - С. 173-192; ил. (в соавт. с В. Д. Викторовой).
48.	Антропоморфная деревянная скульптура в системе духовных ценностей обских угров // Научный
семинар по теме: «Проблемы изучения духовной культуры древних обществ» (12-16 апреля 1994 г.):
Тез. докл. - Екатеринбург: УрГУ, 1994. - С. 22-27 (в соавт. с А. Н. Каневым).
240

Список основных работ В. М. Морозова
49.	Древний город на Оби: история Сургута. - Екатеринбург: Изд-во «Тезис», 1994. - 336 с. (Эхо
древних времен // Глава 1 в колл, монографии (в соавт. с Ю. П. Чемякиным).
50.	К изучению укрепленных поселений горно-лесного Зауралья (городище Уфа VI) // СА. - 1994.
№ 4. - С. 136-153; ил. (в соавт. с В. А. Борзуновым).
51.	Курганный могильник Исетское XIII А // II Берсовские чтения: Мат-лы науч. конф. (Екатеринбург,
19-21 декабря 1994 г.). - Екатеринбург: БКИ, 1994. - С. 44-49; ил.
52.	Памятник эпохи железа в бассейне реки Тром-Аган // Сургут. Сибирь. Россия. Междунар. науч.-
практ. конф., поев. 400-летию г. Сургута: Тез. докл. - Екатеринбург, 1994. - С. 133-137; ил. (в соавт.
с Р. О. Федоровым).
53.	Поселения и жилища таежной зоны Зауралья и Западной Сибири в эпоху средневековья: Автореф.
дис. ... канд. ист. наук / УдГУ. - Ижевск, 1994. - 22 с.
54.	Проблемы средневековой истории Урала в творческом наследии А. А. Берса // II Берсовские чтения:
Мат-лы науч. конф. (Екатеринбург, 19-21 декабря 1994 г.). - Екатеринбург: БКИ, 1994. - С. 8-10.
55.	Работы Северного отряда в бассейне Нижней Оби // АО Урала и Поволжья. - Йошкар-Ола:
МарНИИЯЛИ, 1994. - С. 98-100.
56.	Раннее средневековье..Поселения и жилища Зауралья, Сургутского и Нижнего Приобья // Очерки
культурогенеза народов Западной Сибири. Т. 1. Поселения и жилища. Кн. I. - Томск: Изд-во Том.
ун-та, 1994. - С. 342-373; ил. (Раздел 7.1.1. в колл, монографии под ред. Н. В. Лукиной).
57.	Развитое средневековье. Поселения и постройки Нижнего и Сургутского Приобья // Очерки
культурогенеза народов Западной Сибири. Т. 1. Поселения и жилища. Кн. I. - Томск: Изд-во Том.
ун-та, 1994. - С. 415-418. (Раздел 7.2.1. в колл, монографии под ред. Н. В. Лукиной).
58.	Эпоха позднего средневековья. Поселения и постройки Нижнего и Сургутского Приобья // Очерки
культурогенеза народов Западной Сибири. Т. 1. Поселения и жилища. Кн. I. - Томск: Изд-во Том.
ун-та, 1994. - С. 445-451. (Раздел 7.3.1. в колл, монографии под ред. Н. В. Лукиной).
59.	Городище Ермаково XI — памятник военного зодчества рубежа I—II тыс. н. э. // Великий подвиг
народа. Историч. чтения, поев. 50-летию Победы в Великой Отечественной войне: Тез. докл. (5-6
мая 1995 г., Сургут). - Екатеринбург: «Волот», 1995. - С. 27-30; ил.
60.	История Урала с древнейших времен до конца XVIII века: Пособ. для учителя. - Екатеринбург:
«Волот», 1995. - 197 с. (в соавт. с Д. В. Бугровым, Б. Б. Овчинниковой, Д. А. Рединым,
А. Т. Шашковым).
61.	К вопросу о так называемых жертвенных местах на скальных останцах Урала // Памяти О. Е. Клера.
К 150-летию со дня рождения: Мат-лы науч.-практ. конф. (Екатеринбург, февраль 1995). —
Екатеринбург: БКИ, 1995. - С. 100-105.
62.	Казымский край в древности и средневековье // Исторический путь и проблемы социально-
экономического развития Ханты-Мансийского автономного округа: Тез. докл. науч.-практич. конф.,
поев. 65-летию ХМАО. - Ханты-Мансийск, 1995. - С. 28-29.
63.	Культурно-историческая среда и общие проблемы анализа поселений и жилищ в эпоху позднего
железного века// Сургут. Сибирь. Россия. Междунар. науч.-практ. конф., поев. 400-летию г. Сургута:
Доклады и сообщения. - Екатеринбург, 1995. - С. 30-41.
64.	Открытия в бассейне Нижней Оби // АО 1994. - М.: ИА РАН, 1995. - С. 277-278 (в соавт.
с О. Н. Корочковой).
65.	Очерки истории Коды. - Екатеринбург: «Волот», 1995. - 192 с. (в соавт. с С. Г. Пархимовичем,
А. Т. Шашковым) (очерки «Древние люди Нижней Оби» и «Эпоха крепостей и героических
сказаний»).
66.	Поселение и жилище в системе хозяйственно-культурных типов // Методика комплексных
исследований культур и народов Западной Сибири: Тез. докл. - Томск: Изд-во Том. ун-та, 1995. -
С.128-130.
67.	Новое в изучении усть-полуйской культуры // XIII Уральское археологическое совещание (Уфа,
23-25 октября 1996 г.): Тез. докл. - Уфа: «Восточный университет», 1996. Ч. II. - С. 40-41.
68.	«Путешествие в Югру» // Древность Урала. Очерки истории Урала: Уч. пос. - Екатеринбург: БКИ,
1996.	Вып. 2. - С. 85-100 (в соавт. с Б. Б. Овчинниковой, С. Г. Пархимовичем).
69.	Раскопки поселения Вачим 7 раннего железного века в бассейне р. Пим // АО 1995. - М.: Наука,
1996.-С. 356-357.
241

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
70.	ARCHEO-DWELLING. Принципы выборки и организации материала // Компьютеры в археологии.
(Мат-лы конф. «Опыт компьютерной обработки археологических материалов». Москва, апрель
1993). - М.: ИА РАН, 1996. - С. 77-89 (в соавт. с А. П. Живицким, С. Н. Паниной).
71.	Городище Янычково (предварительные результаты исследования) // Охранные археологические
исследования на Среднем Урале: Сб. ст. - Екатеринбург: Изд-во «Екатеринбург», 1997. - Вып. 1.-
С. 76-90; ил. (в соавт. со С. Н. Паниной).
72.	Древнее поселение в бассейне р. Пим (Краткий археологический очерк): Уч. пос. по археологии и
краеведению. - Сургут: Изд-во Сургут, ун-та, 1997. - 72 с. (в соавт. с Ю. П. Чемякиным).
73.	Исследования кулайского могильника на Барсовой горе // АО 1996. - М.: ИА РАН, 1997. - С. 370-
371 (в соавт. с Ю. П. Чемякиным, Н. В. Шатуновым).
74.	Миграции древних коми в Нижнее Приобье // Известия Уральского государственного университета. -
Екатеринбург: Изд-во УрГУ, 1997. № 7. Серия «Гуманитарные науки». Вып. 1. - С. 17-34 (в соавт.
с С. Г. Пархимовичем).
75.	Новые исследования на поселении Калмацкий брод // АО 1996. - М.: ИА РАН, 1997. - С. 265-266
(в соавт. с С. Н. Паниной).
76.	О двух средневековых комплексах Северо-Запада Сибири // Россия и Восток: археология
и этническая история. - Омск, 1997. - С. 78-79.
77.	Опыт организации археологических школьных лагерей // Уральский исторический вестник. -
Екатеринбург: УрО РАН, 1997. -№ 4. - С. 136-138.
78.	Разведочные раскопки 1991 года и коллекция случайных сборов на городище Усть-Полуй //
Актуальные проблемы древней и средневековой истории Сибири. - Томск: Изд-во Том. ун-та,
1997.	- С. 190-203; ил. (в соавт. с О. В. Малоземовой).
79.	Югорск: От легенды до точки на карте. - Екатеринбург: «Волот», 1997. - 160 с. (раздел «Югра
в далекой древности». - С. 5-34; ил.; в соавт. с С. Ф. Кокшаровым, А. П. Зыковым).
80.	Археологическая коллекция из г. Верхотурья и его окрестностей в фондах Свердловского
областного краеведческого музея // Археологические и исторические исследования г. Верхотурья. -
Екатеринбург: БКИ, 1998. - С. 110-112; ил.
81.	Грунтовые погребения эпохи Великого переселения народов в Тюменском Притоболье // Урал
в прошлом и настоящем: Мат-лы науч. конф. (Екатеринбург, 24-25 февраля 1998 г.). - Екатеринбург:
УрО РАН; БКИ, 1998. - С. 96-99.
82.	Амня I // Уральская историческая энциклопедия. - Екатеринбург: УрО РАН; Изд-во «Екатеринбург»,
1998.	- С. 20 (в соавт. с В. И. Стефановым).
83.	Андрюшин городок // Уральская историческая энциклопедия. - Екатеринбург: УрО РАН; Изд-во
«Екатеринбург», 1998. - С. 23-24 (в соавт. с В. Д. Викторовой).
84.	Атымьинского типа археологические памятники // Уральская историческая энциклопедия. -
Екатеринбург: УрО РАН; Изд-во «Екатеринбург», 1998. - С. 61 (в соавт. с С. Ф. Кокшаровым).
85.	Аятский могильник // Уральская историческая энциклопедия. - Екатеринбург: УрО РАН; Изд-во
«Екатеринбург», 1998. - С. 63 (в соавт. с В. Д. Викторовой).
86.	Большое Бакальское городище, археологический памятник, Бакальский тип памятников // Уральская
историческая энциклопедия. - Екатеринбург: УрО РАН; Изд-во «Екатеринбург», 1998. - С. 93
(в соавт. с В. Д. Викторовой).
87.	Геологическое, комплекс археологических памятников // Уральская историческая энциклопедия.-
Екатеринбург: УрО РАН; Изд-во «Екатеринбург», 1998. - С. 143-144 (в соавт. с С. Ф. Кок¬
шаровым).
88.	«Жилье» (Андреевское озеро I), городище // Уральская историческая энциклопедия. - Екатеринбург:
УрО РАН; Изд-во «Екатеринбург», 1998. - С. 203 (в соавт. с В. Д. Викторовой).
89.	Калмацкий Брод, могильник // Уральская историческая энциклопедия. - Екатеринбург: УрО РАН;
Изд-во «Екатеринбург», 1998. - С. 247-248 (в соавт. с В. Д. Викторовой).
90.	Козловский могильник // Уральская историческая энциклопедия. - Екатеринбург: УрО РАН; Изд-во
«Екатеринбург», 1998. - С. 263 (в соавт. с В. Д. Викторовой).
242

Список основных работ В. М. Морозова
91.	Кырманские скалы // Уральская историческая энциклопедия. - Екатеринбург: УрО РАН; Изд-во
«Екатеринбург», 1998. - С. 302.
92.	Перегребное, комплекс археологических памятников // Уральская историческая энциклопедия. -
Екатеринбург: УрО РАН; Изд-во «Екатеринбург», 1998. - С. 398 (в соавт. с С. Г. Пархимовичем).
93.	Перейминский могильник // Уральская историческая энциклопедия. - Екатеринбург: УрО РАН;
Изд-во «Екатеринбург», 1998. - С. 398 (в соавт. с В. Д. Викторовой).
94.	Петрогром гора, Петрогромский тип памятников // Уральская историческая энциклопедия. -
Екатеринбург: УрО РАН; Изд-во «Екатеринбург», 1998. - С. 411-412 (в соавт. с Г. В. Бельтиковой,
B.	Д. Викторовой).
95.	Археологическое наследие исторических городов (к проблеме сохранения историко-культурного
наследия Екатеринбурга) // Вторые Татищевские чтения: Тез докл. и сообщ. (Екатеринбург, 28-29
апреля 1999 г.). - Екатеринбург: ИИиА УрО РАН; УрГУ, 1999. - С. 201-203 (в соавт. с Р. Б. Волковым,
C.	Н. Погореловым).
96.	К проблеме сохранения историко-культурного наследия г. Екатеринбурга // Охранные
археологические исследования на Среднем Урале: Сб. ст. - Екатеринбург: БКИ, 1999. Вып. 3. -
С. 222-229; ил. (в соавт. с Р. Б. Волковым, С. Н. Погореловым).
97.	Краткий обзор археологических и этно-археологических источников по позднему этапу этногенеза
народов Зауралья // Музей в современном обществе. Поиски новых решений. - М., 1999. - С. 200-202.
98.	Меморативные комплексы Нижней Оби // XIV Уральское археологическое совещание (21-24 апреля
1999 г.): Тез. докл. - Челябинск: Изд-во «Рифей», 1999. - С. 134-135.
99.	Находка у с. Першино Курганской области // 120 лет археологии восточного склона Урала. Первые
чтения памяти В. Ф. Генинга: Мат-лы науч. конф. Ч. 2. Новейшие открытия уральских археологов. -
Екатеринбург: Изд-во УрГУ, 1999. - С. 89-93; ил. (в соавт. с С. Н. Шиловым).
100.	Поздние сооружения на Барсовой горе // Интеграция археологических и этнографических
исследований: Сб. науч. тр. - М.-Омск: Изд-во ОмГПУ, 1999. - С. 138-141 (в соавт.
с Ю. П. Чемякиным).
101.	Результаты предварительного исследования судна первой трети XIX в. около г. Нижневартовска//
Тезисы докладов и сообщений II региональной музейной научно-практической конференции,
посвящ. 70-летию Ханты-Мансийского автономного округа. - Нижневартовск, 1999. - С. 58-60
(в соавт. с А. С. Сергеевым, Н. А. Катаевой).
102.	Средневековый комплекс поселения Атымья I // Охранные археологические исследования на Среднем
Урале: Сб. ст. - Екатеринбург: БКИ, 1999. Вып. 3. - С. 175-182; ил. (в соавт. с Ю. Б. Сериковым).
103.	Средневековый комплекс Прыговского городища // III Берсовские чтения. К 95-летию А. А. Берса
и 90-летию Е. М. Берс: Мат-лы науч.-практ. конф. (Екатеринбург, сентябрь 1997). - Екатеринбург:
БКИ, 1999. - С. 65-71; ил. (в соавт. с А. А. Ковригиным).
104.	«Забытые» городки севера Западной Сибири // Российская археология: достижения XX и
перспективы XXI вв.: Мат-лы междунар. науч. конф. - Ижевск, 2000. - С. 346-348 (в соавт.
с Н. В. Шатуновым).
105.	Новые данные по исследованию судна с протоки Кирьяс // Тезисы докладов и сообщений
III региональной музейной научно-практической конференции, посвящ. 70-летию Ханты-
Мансийского автономного округа. - Нижневартовск, 2000. - С. 69-70 (в соавт. с Г. Е. Дубровиным,
Н. А. Катаевой).
106.	Новый памятник белоярской культуры в Сургутском Приобье // АО 1998. - М.: Эдиториал УРСС,
2000. - С. 321-322 (в соавт. с А. С. Сергеевым).
107.	Опыт организации школьных археологических лагерей // Проблемы изучения истории родного
края (информационно-аналитические материалы). - Екатеринбург, 2000. - Вып. 1. - С. 24-26.
108.	Очерки истории Югры. - Екатеринбург: «Волот», 2000 (кол. моногр.). Очерк 3. Обретение имен. -
С. 53-72 (в соавт. с Т. Н. Дмитриевой).
109.	Результаты предварительного обследования поселения Амтунъюх 3 // Памятники Югры:
вчера, сегодня, завтра. - Томск: Изд-во Том. ун-та, 2000. Вып. I. - С. 72-85 (в соавт.
с А. Н. Кондрашёвым).
243

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
110.	Судно с протоки Кирьяс и обское судоходство XVI-XIX вв. // Русские старожилы. Материалы
III Сибирского симпозиума «Культурное наследие народов Западной Сибири». (11-13 декабря
2000 г., г. Тобольск). - Тобольск-Омск: ОмГПУ, 2000. - С. 156-159 (в соавт. с Г. Е. Дубровиным,
Н. А. Гасниковой).
•	Амня I // Уральская историческая энциклопедия. - Екатеринбург: Академкнига; УрО РАН, 2000.
(2-е изд., перераб. и доп.). - С. 20-21 (в соавт. с В. И. Стефановым).
•	Андрюшин городок // Уральская историческая энциклопедия. - Екатеринбург: Академкнига; УрО
РАН, 2000. (2-е изд., перераб. и доп.). - С. 24 (в соавт. с В. Д. Викторовой).
•	Атымьинского типа археологические памятники // Уральская историческая энциклопедия. -
Екатеринбург: Академкнига; УрО РАН, 2000. (2-е изд., перераб. и доп.). - С. 63 (в соавт.
с С. Ф. Кокшаровым).
•	Аятский могильник // Уральская историческая энциклопедия. - Екатеринбург: Академкнига; УрО
РАН, 2000. (2-е изд., перераб. и доп.). - С. 64 (в соавт. с В. Д. Викторовой).
•	Большое Бакальское городище, археологический памятник, Бакальский тип памятников // Уральская
историческая энциклопедия. - Екатеринбург: Академкнига; УрО РАН, 2000. (2-е изд., перераб.
и доп.). - С. 95 (в соавт. с В. Д. Викторовой).
•	Геологическое, комплекс памятников // Уральская историческая энциклопедия. - Екатеринбург:
Академкнига; УрО РАН, 2000. (2-е изд., перераб. и доп.). - С. 146 (в соавт. с С. Ф. Кокшаровым).
•	«Жилье» (Андреевское озеро I), городище // Уральская историческая энциклопедия. - Екатеринбург:
Академкнига; УрО РАН, 2000. (2-е изд., перераб. и доп.). - С. 207 (в соавт. с В. Д. Викторовой).
•	Калмацкий Брод, могильник // Уральская историческая энциклопедия. - Екатеринбург: Академкнига;
УрО РАН, 2000. (2-е изд., перераб. и доп.). - С. 251-252 (в соавт. с В. Д. Викторовой).
•	Козловский могильник // Уральская историческая энциклопедия. - Екатеринбург: Академкнига;
УрО РАН, 2000. (2-е изд., перераб. и доп.). - С. 267 (в соавт. с В. Д. Викторовой).
•	Кырманские скалы // Уральская историческая энциклопедия. - Екатеринбург: Академкнига; УрО
РАН, 2000. (2-е изд., перераб. и доп.). - С. 307.
•	Перегребное, комплекс археологических памятников // Уральская историческая энциклопедия.-
Екатеринбург: Академкнига; УрО РАН, 2000. (2-е изд., перераб. и доп.). - С. 407 (в соавт,
с С. Г. Пархимовичем).
•	Перейминский могильник // Уральская историческая энциклопедия. - Екатеринбург: Академкнига:
УрО РАН, 2000. (2-е изд., перераб. и доп.). - С. 407-408 (в соавт. с В. Д. Викторовой).
•	Петрогром гора, Петрогромский тип памятников // Уральская историческая энциклопедия.-
Екатеринбург: Академкнига; УрО РАН, 2000. (2-е изд., перераб. и доп.). - С. 421 (в соавт
с Г. В. Бельтиковой, В. Д. Викторовой).
111.	Археологическая разведка в окрестностях деревни Пелым // Охранные археологические
исследования на Среднем Урале: Сб. ст. - Екатеринбург: БКИ, 2001. Вып. 4. - С. 78-95; ил. (в соавт
с А. А. Погодиным).
112.	Древнее поселение в бассейне Казыма// Материалы по археологии Обь-Иртышья: Сб. науч. трудов. -
Сургут: РИО СурГПИ, 2001. - С. 26-34; ил. (в соавт. с В. И. Стефановым, А. А. Погодиным).
113.	Исследования на правобережье Оби // АО 2000. - М.: Наука, 2001. - С. 243-244.
114.	К истории изучения археологического наследия Нижневартовского района // Тезисы докладов i
сообщений IV региональной музейной научно-практической конференции, посвящ. 30-летик
г. Нижневартовска. - Нижневартовск: Изд-во «Приобье» Нижневарт. р-на, 2001. - С.
115.	Поздний комплекс находок из пещер Южного Зауралья // XV Уральское археологическое совещание
Тез. докл. междунар. науч. конф. - Оренбург: ООО «Оренбургская губерния», 2001. - С. 27 (в соавт
с В. И. Юриным).
116.	Поселение кулайской культуры Амтунъюх 3 в бассейне р. Пим (культурно-хронологическа;
принадлежность комплекса и интерпретация памятника) // Пространство культуры в археологе
этнографическом измерении. Западная Сибирь и сопредельные территории: Мат-лы XII Западно
Сибирской археолого-этнографич. конф. - Томск: Изд-во Том. ун-та, 2001. - С. 60-62.
117.	Работы Казымской экспедиции // АО 2000. - М.: Наука, 2001. - С. 253-255 (в соавт
с В. И. Стефановым, В. А. Борзуновым, О. Н. Корочковой, А. А. Погодиным).
244

Список основных работ В. М. Морозова
118.	Средневековое городище лесотундры Лонг-Юган I (проблема датировки) // Самодийцы. Мат-лы IV
Сибирского симпозиума «Культурное наследие народов Западной Сибири» (10-12 декабря 2001 г.,
Тобольск). - Тобольск-Омск: Изд-во ОмГПУ, 2001. - С. 75-76.
119.	Ткани с городища Дуванское I // Сургут в отечественной истории: Сб. тез. докл. и сообщ. Всерос.
науч. конф. - Сургут: Изд-во СурГУ, 2001. - С. 26-29 (в соавт. с Т. Н. Глушковой).
120.	Археологическое наследие Сургутского района: к истории научного исследования // Барсова гора:
110 лет археологических исследований. - Сургут: МУ ИКНПЦ «Барсова Гора», 2002. - С. 62-72
(в соавт. с Н. В. Шатуновым).
121.	Историко-культурный комплекс «Святое» // Барсова гора: 110 лет археологических исследований. -
Сургут: МУ ИКНПЦ «Барсова гора», 2002. - С. 113-123; ил. (в соавт. с Г. П. Ведмидем,
М. Н. Бакалдиным).
122.	Исетское XIII, XIIIА, стоянка и курганный могильник // Екатеринбург. Энциклопедия. -
Екатеринбург: «Академкнига», 2002. - С. 255 (в соавт. с Ю. П. Чемякиным).
123.	Калмацкий Брод, поселения и могильник // Екатеринбург. Энциклопедия. - Екатеринбург:
«Академкнига», 2002. - С. 270-271; ил. (в соавт. с С. Н. Паниной, Ю. П. Чемякиным).
124.	Нижнее Приобье в эпоху железа (о перегребнинском типе памятников) // Северный археологический
конгресс. Тез. докл. (9-14 сентября 2002 г., Ханты-Мансийск). - Екатеринбург-Ханты-Мансийск:
«Академкнига», 2002. - С. - 63-64.
•	[Morozov V. М.] Lower Ob region in the Iron Age (the sites of Peregrebnoye type) // Northern Archaeological
Congress. Abstracts. September 9-14, 2002. Khanty-Mansiisk. - Екатеринбург-Ханты-Мансийск:
«Академкнига», 2002. - P. 63-64.
125.	Трасологический анализ каменного инвентаря с поселений эпохи железа урочища Каксинская
Гора // Северный археологический конгресс. Тез. докл. (9-14 сентября 2002 г., Ханты-Мансийск). -
Екатеринбург-Ханты-Мансийск: « Академкнига», 2002. - С. 240-241. (в соавт. с Р. Б. Волковым).
•	[Morozov V. М.] Use-wear analysis of stone tools from the Iron Age settlements on the Kaksin Gora //
Northern Archaeological Congress. Abstracts. September 9-14,2002. Khanty-Mansiisk. - Екатеринбург-
Ханты-Мансийск: «Академкнига», 2002. - P. 240-241 (with Volkov R. B.).
126.	Бакальская культура, бакальский тип памятников: к истории изучения // Международное (XVI
Уральское) археологическое совещание: Мат-лы междунар. науч. конф. (6-10 окт. 2003 г.). - Пермь,
2003.-С. 166-167.
127.	Жилища и поселения в системе хозяйственно-культурных типов // Западная Сибирь в академических
и музейных исследованиях: Тез. и мат-лы науч.-практ. конф. - Сургут, 2003. - С. 7-11.
128.	Затесы на деревьях: проблемы интерпретации и сохранения // Языки и культура ханты и манси:
Мат-лы Международ. конф., поев. 10-летию НИИ обско-угорских народов (Ханты-Мансийск,
27-03 ноября 2001 г.). Часть 1. Этнология, социология, экономика. - Томск: Изд-во Том. ун-та,
2002.-С. 71-79.
129.	Обское судоходство XVI-XIX вв. и судно с протоки Кирья // Проблемы истории России. -
Екатеринбург, 2003. - Вып. 5. - С. 95-107 (в соавт. с Г. Е. Дубровиным).
130.	Охранные раскопки в Сургутском районе: исследования археологического комплекса на р. Глухой //
Ханты-Мансийский автономный округ в зеркале прошлого. Вып. 1. - Томск-Ханты-Мансийск:
Изд-во Том. ун-та, 2003. - С. 250-252.
131.	Охранные раскопки в Сургутском районе: новые данные для этноархеологических реконструкций //
Ханты-Мансийский автономный округ в зеркале прошлого. Вып. 1. - Томск-Ханты-Мансийск:
Изд-во Том. ун-та, 2003. - С. 264-271 (в соавт. с Н. В. Шатуновым).
132.	Охранные раскопки селища Тат-ягун XXIX в Сургутском районе // АО 2002. - М.: Наука, 2003. -
С. 436-437 (в соавт. с Н. В. Шатуновым).
133.	Предварительные результаты исследований археологического комплекса на реке Глухой Сургутского
района // Сургут в отечественной истории: Сб. тез. докл. и сообщ. Второй межрегионал. науч. конф.
26-27 февраля 2003 г. - Сургут: Изд-во СурГУ, 2003. - С. 11-13.
134.	Реконструкция древнего поселения Тат-Ягун XXIX: взгляд с двух сторон // Угры. Мат-лы VI
Сибирского симпозиума «Культурное наследие народов Западной Сибири» (9-11 декабря 2003 г.,
Тобольск). - Тобольск, 2003. - С. 134-137.
245

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ УРАЛА / выпуск 25
135.	Вачим 7 // Большая Тюменская энциклопедия. - Тюмень: ТюмГУ, 2004. Т. 1. - С. 226-227 (в соавт.
с Ю. П. Чемякиным).
136.	Аварийные раскопки комплекса селищ Кушниково в Сургутском районе Ханты-Мансийского
АО // АО 2003. - М.: Наука, 2004. - С. 446-449 (в соавт. с А. А. Погодиным, А. А. Ковригиным,
А. С. Сергеевым).
138. Исследование историко-археологического комплекса Кушниково в Сургутском районе ХМ АО II
Ханты-Мансийский автономный округ в зеркале прошлого. Вып. 2. - Томск-Ханты-Мансийск:
Изд-во Том. ун-та, 2004.- С. 302-317; ил. (в соавт. с А. А. Ковригиным, А. А. Погодиным,
А. С. Сергеевым).
137.	Археологическая разведка на р. Лямине в районе п. Горного в Сургутском районе ХМАО // Ханты-
Мансийский автономный округ в зеркале прошлого. Вып. 2. - Томск-Ханты-Мансийск: Изд-во
Том. ун-та, 2004. - С. 418-429; ил. (в соавт. с А. Н. Кондрашёвым).
138.	О натурных экспертных работах 2003 г. в Сургутском районе ХМАО // Ханты-Мансийский
автономный округ в зеркале прошлого. Вып. 2. - Томск-Ханты-Мансийск: Изд-во Том. ун-та,
2004. - С. 430-435; ил. (в соавт. с К. Г. Карачаровым, Н. В. Шатуновым).
139.	Историко-культурный комплекс Ермаково (к вопросу об инвентаризации объектов культурного
наследия) // Ханты-Мансийский автономный округ в зеркале прошлого. Вып. 2. - Томск-Ханты-
Мансийск: Изд-во Том. ун-та, 2004 - С. 449-463; ил. (в соавт. с Г. П. Ведмидем).
140.	Кырманские скалы // Культовые памятники горно-лесного Урала. - Екатеринбург: УРО РАН,
2004.-С. 323.
141.	Комментарии к тезисам доклада Е. М. Берс // Четвертые Берсовские чтения. - Екатеринбург, 2004. -
С. 7 (в соавт. с Г. В. Бельтиковой).
142.	История изучения петрогромской культуры // Четвертые Берсовские чтения. - Екатеринбург: ООО
«АКВА-ПРЕСС», 2004. - С. 110-114.
143.	Новый тип археологических памятников горно-лесного Зауралья // Четвертые Берсовские
чтения. - Екатеринбург: ООО «АКВА-ПРЕСС», 2004. - С. 231-236 (в соавт. с В. Н. Святовым,
С. Е. Чаиркиным).
144.	О двух керамических комплексах Нижнего Приобья // http://ihist.ural.ru
145.	Находки с озера Кислоры (в соавт. с Р. Н. Корсаковым) // http://ihist.ural.ru
146.	Береговые кулайские городища на Барсовой Горе // Археология Урала и Западной Сибири
(К 80-летию со дня рождения Владимира Федоровича Генинга): Сб. науч. тр. - Екатеринбург:
Изд-во Урал, ун-та, 2005. - С. 201-230; ил. (в соавт. с Ю. П. Чемякиным).
147.	Кирип-Вис-Юган — памятник амнинского типа (к вопросу о неолите Приказымья) // Источники по
археологии Западной Сибири: Сб. науч. тр. - Сургут: РИО СурГПУ, 2005. - С. 19-33; ил. (в соавт.
с В. И. Стефановым, А. А. Погодиным).
148.	Новые источники для этноархеологических реконструкций из Сургутского Приобья // Культуры
и народы Западной Сибири в контексте междисциплинарного изучения: Сб. музея археологии
и этнографии Сибири им. В. М. Флоринского. - Томск: Изд-во Том. ун-та, 2005. - Вып. 1. -
С. 140-150; ил. (в соавт. с Н. В. Шатуновым).
149.	Обь-Иртышская культурно-историческая общность // Югория. Энциклопедия Ханты-Мансийского
автономного округа. Т. 4 (дополнительный). А-Я. - Ханты-Мансийск, 2005. - С. 217-218.
150.	Хуллоры, куст археологических памятников // Югория. Энциклопедия Ханты-Мансийского
автономного округа. Т. 4 (дополнительный). А -Я. - Ханты-Мансийск, 2005. - С. 345.
151.	Шеркалы I, городище // Югория. Энциклопедия Ханты-Мансийского автономного округа. Т. 4
(дополнительный). А -Я. - Ханты-Мансийск, 2005. - С. 355-356.
152.	Аятский могильник: возвращаясь к известному // Пятые Берсовские чтения: Сб. науч. статей. -
Екатеринбург: изд-во «КВАДРАТ», 2006. - С. 7-22.
153.	Охранные раскопки Сургутской экспедиции // АО 2005. - М.: Наука, 2006. - С. 501-503 (в соавт.
с Ю. П. Чемякиным).
154.	Объекты промыслового назначения на севере Западной Сибири (по данным археологии и
этнографии) // II Северный археологический конгресс: Тезисы докладов. (24-30 сентября, 2006). -
Екатеринбург-Ханты-Мансийск: Изд-во «Чароид», 2006. - С. 171-172 (в соавт. с А. А. Ковригиным,
А. А. Погодиным, А. С. Сергеевым).
246

Список основных работ В. М. Морозова
•	[Morozov V. М.] Game harvesting sites in the North of West Siberia (on archaeological and ethnographic
materials) // II Northern Archaeological Congress. Abstracts. September 24-30, 2006. Khanty-Mansiisk. -
Екатеринбург-Ханты-Мансийск: Изд-во «Чароид», 2006. - P. 171-172 (with Kovrigin A. A.,
Pogodin A. A., Sergeev A. S.).
155.	Эпоха железа в Нижнем Приобье (открытия и проблемы на современном этапе изучения) //
II Северный археологический конгресс: Тезисы докладов. (24-30 сентября, 2006). - Екатеринбург-
Ханты-Мансийск: Изд-во «Чароид», 2006. - С. 118-120.
•	[Morozov V. М.] Iron Age in the Lower Ob river basin (discoveries and problems at the current stage of
research) // II Northern Archaeological Congress. Abstracts. September 24-30, 2006. Khanty-Mansiisk. -
Екатеринбург - Ханты-Мансийск: Изд-во «Чароид», 2006. - Р. 118-120.
156.	Каменный инвентарь поселений эпохи железа урочища Каксинская гора // Охранные
археологические исследования на Среднем Урале. - Екатеринбург: БКИ, 2007. Вып. 5. - С. 152-157
(в соавт. с Р. Б. Волковым).
157.	Новые объекты историко-культурного наследия в центральной части Сургутского района ХМАО -
Югры // Ханты-Мансийский автономный округ в зеркале прошлого. Вып. 5. - Томск-Ханты-
Мансийск: Изд-во Том. ун-та, 2007 - С. 122-123.
158.	О Петрине // Охранные археологические исследования на Среднем Урале: Сб. ст. - Екатеринбург:
БКИ, 2007. - Вып. 5. - С. 13-14.
159.	Поселение Нижнее III — новый многослойный памятник Северного Зауралья // АО 2006.-
М.: Наука, 2008. - С. 501-503 (в соавт. с Н. М. Чаиркиной, Р. Б. Волковым, В. Н. Святовым,
С. Е. Чаиркиным).
160.	Керамика перегребнинского типа с поселения Низямы 9 // ВАУ.- Екатеринбург: Изд-во «Магеллан»,
2008. - Вып. 25. - С. 208-219; ил. (в соавт. с Ю. П. Чемякиным).
В. М. Морозов
о нем
1.	Морозов Вячеслав Михайлович // Археологи Волго-Уральского региона: справочник / Сост.:
С. В. Кузьминых, Г. Т. Обыденнова, И. А. Шутелева, Н. Б. Щербаков - Уфа: Гилем, 2002. - С. 52-53.
2.	Шорин А. Ф. Морозов Вячеслав Михайлович // Историки Урала. - Екатеринбург: УрО РАН, 2003. -
С.239-240.
3.	У потухшего костра (Памяти Вячеслава Михайловича Морозова) // Ханты-Мансийский автономный
округ в зеркале прошлого. Вып. 6. - Тюмень-Ханты-Мансийск: Изд-во «РИФ «Колесо», 2008.-
С. 232-240.
4.	Чемякин Ю. П. Слава ... памяти друга // ВАУ. - Екатеринбург: Изд-во «Магеллан», 2008. - Вып. 25. -
С. 237-238.
Составители: С. С. Леканова, Ю.П. Чемякин
247

XVII УРАЛЬСКОЕ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЕ СОВЕЩАНИЕ
XVII Уральское археологическое совещание (УАС) состоялось 19-22 ноября 2007 года в Екатеринбурге
на базе исторического факультета Уральского государственного университета. В работе конференции
приняли участие более 120 человек из 22 городов России (Москвы, Санкт-Петербурга, Екатеринбурга,
Петрозаводска, Сыктывкара, Йошкар-Олы, Казани, Ижевска, Уфы, Перми, Самары, Нижнего Тагила,
Челябинска, Орска, Кургана, Тюмени, Сургута, Омска, Новосибирска, Томска, Кемерово). В течение
четырех дней были заслушаны восемь пленарных и 85 секционных докладов, вызвавших большой ин¬
терес и оживленное обсуждение участников.
Проведение XVII УАС совпало с 60-летием первого совещания. Идея созыва Уральских архео¬
логических совещаний принадлежала О. Н. Бадеру, по инициативе которого было проведено I УАС
в Пермском (Молотовском) государственном университете в 1947 году. Основная цель этих конферен¬
ций — обмен опытом работы и информацией о новейших археологических открытиях; координация
исследований в зонах новостроек; организация сотрудничества между академическими, вузовскими
и музейными коллективами археологов в изучении древней истории Уральского региона.
Второе совещание планировалось провести в Свердловске в 1948 году, поскольку в Уральском уни¬
верситете в то время работали известные археологи К. В. Сальников и Е. М. Берс. Однако в связи с воз¬
никшими организационными трудностями и разногласиями между свердловскими археологами провес¬
ти конференцию не удалось. Только через 13 лет, в феврале 1961 года в Свердловске состоялось II УАС.
Организацию его проведения взял на себя В. Ф. Генинг. На этом совещании было закреплено лидерство
Уральского университета как ведущего центра археологической науки в регионе, а В. Ф. Генинг избран
секретарем созданной тогда же Уральской координационной комиссии.
В последующие годы Уральские археологические совещания проводились в Уфе (1962), Перми
(1964), Сыктывкаре (1967). Наступивший затем десятилетний перерыв был связан с широкомасштаб¬
ными исследованиями на территории Западной Сибири и отъездом В. Ф. Генинга в 1974 году на ра¬
боту в Киев. В марте 1977 года VI УАС было проведено в Нижнем Тагиле. Его организацию взяли
на себя столичные археологи, работавшие ранее в этом городе — В. Ф. Старков и О. Н. Бадер, при
поддержке руководства ИА АН СССР. В дальнейшем Уральские археологические совещания проводи¬
лись с интервалами в два-четыре года в различных научных центрах Урала: VII (1980) — в Ижевске,
VIII (1983) — Свердловске, IX (1985) — Тобольске, X (1988) — Перми, XI (1989) — Сыктывкаре,
XII (1993) — Екатеринбурге, XIII (1996) — Уфе, XIV (1999) — Челябинске, XV (2001) — Оренбурге,
XVI (2003) — Перми. Совещание 1999 года было посвящено 100-летию со дня рождения
К. В. Сальникова, а 2003 года — аналогичному юбилею О. Н. Бадера. XV и XVI УАС прошли в формате
международных научных конференций.
За 60 лет Уральские археологические совещания приобрели большую популярность и неизменный
интерес у исследований не только Уральского региона.
На пленарном заседании XVII УАС были представлены шесть докладов, посвященных масштаб¬
ным проблемам научно-теоретического плана. Д. Г. Савинов (Санкт-Петербургский госуниверситет)
рассмотрел вопрос о возможности применения теории хозяйственно-культурных типов к археологи¬
ческим источникам. В совместном докладе Д. Г. Савинова и В. В. Боброва (Кемерово) была поставле¬
на проблема возрождения и угасания традиций и отражения этого циклического, по мнению авторов,
процесса в археологическом материале. Концепция происхождения населения Среднего Зауралья эпохи
неолита была представлена в докладе В. Т. Ковалевой, С. Ю. Зыряновой (Екатеринбург). Результатам
исследования «царского» кургана Филипповского могильника и проблеме формирования раннесармат¬
ской культуры в Южном Приуралье уделил внимание Л. Т. Яблонский (Москва). Методологические
аспекты соотнесения лингвистических и археологических данных рассматривались В. В. Напольским
(Ижевск), который проиллюстрировал свои основные идеи на примере пермско-угорских взаимо¬
отношений. А. М. Белавиным (Пермь) была изложена концепция процесса урбанизации поселений
в Волго-Камском регионе эпохи средневековья. Материалы полевых исследований культовых комплексов
бронзового века на берегах Шайтанского озера в Среднем Зауралье представил Ю. Б. Сериков (Нижний
248

XVII уральское археологическое совещание
Тагил). Доклад С. Н. Погорелова (Екатеринбург) стал первым представлением научной общественнос¬
ти результатов новых исследований на месте захоронения останков членов семьи Николая II в окрест¬
ностях Екатеринбурга.
Работа секций была организована по четырем направлениям: «Теория, методы, источники»,
«Археология каменного века», «Археология бронзового века», «Археология раннего железного века и
средневековья».
На заседаниях первой секции были прочитаны доклады, посвященные различным аспектам методо¬
логических и методических проблем археологического познания, археологического источниковедения
и интерпретации вещественных источников.
Выступления по проблемам археологии каменного века Урала охватывали все периоды этой эпо¬
хи (от среднего палеолита до энеолита) и почти все основные типы памятников (стоянки, поселения,
пещерные комплексы, клады и др.). Значительная часть представленных докладов основывалась на
материалах полевых работ последних сезонов.
В работе секции «Археология бронзового века» значительное место заняло обсуждение актуальных
вопросов изучения синташтинско-аркаимских древностей в Южном Зауралье. Часть докладчиков скон¬
центрировали внимание на итогах изучения технологии металлообработки в эпоху бронзового века на
Урале, проблемах интерпретации погребальных памятников.
Секция «Археология раннего железного века и средневековья» была наиболее масштабной по числу
представленных докладов. Основные тематические блоки этого направления были связаны с обсужде¬
нием проблем изучения комплексов кочевого населения Приуралья и Зауралья в раннем железном веке,
этногенетических и этнокультурных процессов в среде финно-угорского населения Урала, исследова¬
ниям культуры и хозяйства уральского населения до конца XVIII века.
Подробнее с докладами можно познакомиться в сборнике материалов, опубликованном к началу
конференции.
При подведении итогов конференции был отмечен высокий научный уровень докладов, большой вклад
екатеринбургских археологов в организацию и проведение Уральских археологических совещаний.
Конференция была организована при поддержке Уральского государственного педагогического уни¬
верситета, Свердловского областного краеведческого музея, Научно-аналитического центра проблем
сохранения культурного и природного наследия «АВ КОМ-Наследие», Муниципального учреждения
«Историко-культурный научно-производственный центр Барсова гора», Института истории и архео¬
логии УрО РАН, Научно-производственного центра по охране и использованию памятников истории
и культуры Свердловской области. На заключительном заседании было принято единогласное реше¬
ние об изменении статуса УАС из региональной во всероссийскую научную конференцию. Очередное
XVIII Уральское археологическое совещание планируется провести в Уфе в 2010 году.
В. I Ковалева, А. В. Шаманаев
249

НАШИ АВТОРЫ
Вилисов Евгений Владимирович — младший научный сотрудник отдела археологии и этногра¬
фии Института истории и археологии УрО РАН, г. Екатеринбург.
Герасименко Антонина Андреевна — научный сотрудник отдела фондов Нижнетагильского му¬
зея-заповедника «Горнозаводской Урал», методист кафедры истории, методики и теории образования
Нижнетагильской государственной социально-педагогической академии, г. Нижний Тагил.
Григорьев Станислав Аркадьевич — кандидат исторических наук, старший научный сотрудник
Южноуральского филиала Института истории и археологии УрО РАН, г. Челябинск.
Зырянова Светлана Юрьевна — ассистент кафедры археологии, этнологии и специальных исто¬
рических дисциплин Уральского государственного университета, заместитель декана исторического
факультета УрГУ, г. Екатеринбург.
Ковалева Валентина Трофимовна — кандидат исторических наук, доцент кафедры археоло¬
гии, этнологии и специальных исторических дисциплин Уральского государственного университета,
г. Екатеринбург.
Мельникова Ольга Михайловна — доктор исторических наук, профессор кафедры археологии
и истории первобытного общества Удмуртского государственного университета, г. Ижевск.
Морозов Вячеслав Михайлович — кандидат исторических наук, старший научный сотрудник
Проблемной научно-исследовательской лаборатории Уральского государственного университета,
г. Екатеринбург.
Мосин Вадим Сергеевич — доктор исторических наук, директор Южноуральского филиала
Института истории и археологии УрО РАН, г. Челябинск.
Панина Светлана Николаевна — заведующая отделом археологии и этнологии Свердловского
областного краеведческого музея, г. Екатеринбург.
Пяткова Наталья Львовна — кандидат искусствоведческих наук, доцент кафедры истории России
Уральского государственного университета, г. Екатеринбург.
Ражев Дмитрий Иванович — кандидат исторических наук, старший научный сотрудник отдела
археологии и этнографии Института истории и археологии УрО РАН, г. Екатеринбург.
Сладкова Любовь Николаевна — старший научный сотрудник Тобольского государственного ис¬
торико-архитектурного музея-заповедника, г. Тобольск.
Стефанова Нина Константиновна — старший научный сотрудник Проблемной научно-ис¬
следовательской археологической лаборатории Уральского государственного университета,
г. Екатеринбург.
Чемякин Юрий Петрович — кандидат исторических наук, доцент кафедры отечественной истории
Уральского государственного педагогического университета, старший научный сотрудник Проблемной на¬
учно-исследовательской лаборатории Уральского государственного университета, г. Екатеринбург.
Шаманаев Андрей Васильевич — кандидат исторических наук, доцент кафедры археологии,
этнологии и специальных исторических дисциплин Уральского государственного университета,
г. Екатеринбург.
Шорин Александр Федорович — доктор исторических наук, профессор, заместитель директора
Института истории и археологии УрО РАН, г. Екатеринбург.
Яблонский Леонид Теодорович — доктор исторических наук, заведующий отделом Института ар¬
хеологии РАН, г. Москва.
250

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
AKA
-
Архив кабинета археологии (УрГУ)
АН
-
Академия наук
АО
-
Археологические открытия
АПО
-
Археологические памятники Оренбуржья
АЭБ
-
Археология и этнография Башкирии
БКИ
-
Банк культурной информации
ВА
-
Вопросы антропологии
ВАП
-
Вопросы археологии Приобья
ВАУ
-
Вопросы археологии Урала
вди
-
Вестник древней истории
ГАСО
-
Государственный архив Свердловской области
ГИМ
-
Государственный исторический музей
ИА
-
институт археологии
ИИиА
-
Институт истории и археологии (УрО РАН)
ИИМК
-
Институт истории материальной культуры (АН СССР-РАН)
ИИЯиЛ
-
Институт истории, языка и литературы (УНЦ РАН, Уфа)
ИК НПЦ
-
историко-культурный научно-производственный центр
КСИА
-
Краткие сообщения Института археологии
МарНИИЯЛИ
-
Марийский научно-исследовательский институт языка, литературы и истории
(УрО АН СССР-РАН)
МГУ
-
Московский государственный университет
МИА
-
Материалы и исследования по археологии СССР
МУ
-
муниципальное учреждение
НАН РК
-
Национальная Академия наук Республики Казахстан
НИИ
-
научно-исследовательский институт
НТ
-
научные труды
НТГСПА
-
Нижнетагильская государственная социально-педагогическая академия
нц
-
научный центр
ОмГПИ (ОмГПУ)
-
Омский государственный педагогический институт (университет)
ООО
-
общество с ограниченной ответственностью
ПГУ
-
Пермский государственный университет
РА
-
Российская археология
РАН
-
Российская Академия наук
РАНИОН
-
Российская ассоциация научно-исследовательских институтов общественных наук
РГАДА
-
Российский государственный архив древних актов
РГНФ
-
Российский гуманитарный научный фонд
РИО
-
Редакционно-издательский отдел
СА
-
Советская археология
САИ
-
Свод археологических источников
СО
-
Сибирское отделение (РАН)
СурГПИ (СурГПУ)
-
Сургутский государственный педагогический институт (университет)
СурГУ
-
Сургутский государственный университет
СССР
-
Союз Советских Социалистических Республик
сэ
-
Советская этнография
тгпи
-
Тобольский государственный педагогический институт
тоимк
-
Тагильское общество по изучению местного края
ТюмГУ
-
Тюменский государственный университет
УАВ
-
Уфимский археологический вестник
УдГУ
-
Удмуртский государственный университет
УИИЯЛ
-
Удмуртский институт истории, языка и литературы (УрО АН СССР-РАН)
УИФ
-
Уральская издательская фирма
УНЦ
-
Уральский научный центр
УОЛЕ
-
Уральское общество любителей естествознания
УрО
-
Уральское отделение (АН СССР-РАН)
ХМАО
-
Ханты-Мансийский автономный округ (Югра)
чокм
-
Челябинский областной краеведческий музей
ЯНАО
-
Ямало-Ненецкий автономный округ
251

Вопросы археологии Урала
Сборник научных трудов
Выпуск 25
Макет и оформление: Издательство «Магеллан»
620026, Екатеринбург, ул. Декабристов, 51
Тел./факс: (343) 228 09 18
Редактор: Горбачева Е. Е.
Оформление и верстка: Горбунова М. Б.
Корректор: Горбачева Е. Е.
Подписано в печать: 16.03.09
Печать офсетная. Формат: 60x90/8
Бумага мелованная. Уел. печ. л. 15,75
Тираж 500 экз.
Заказ 281
Отпечатано в ООО «Полиграфический центр «Союз», г. Екатеринбург, ул. Начдива Васильева,