Титул
Аннотация
Оглавление
С.Г. Кляшторный. Степные империи: рождение, триумф, гибель
Предисловие
I. Жуны, юэчжи и гунны: рождение степной империи
Северные народы в повествовании Сыма Цяня
Держава гуннских шаньюев
Юэчжи и гунны
Хозяйство, общественное и государственное устройство гуннов
Расцвет и упадок степной империи
Гунны у границ Римской империи
Гунны между Алтаем и Аралом
\
II. Евразийская степь в IV-V вв.
Ухуани и сяньби
Табгачи, жуаньжуани и гаоцзюй
Империя Нёкёр и ее вассалы
Болгары, хазары и берсилы в евразийских степях
Праславяне в Поволжье
III. Империя тюркских каганов
Черная Выдра, Анагуй и Буман
Общая концепция этнической истории древнетюркских племен
Удел Истеми-кагана и евразийская геополитика VI века
Западнотюркский каганат. Согдийские колонии Семиречья
Новые каганы в Отюкенской черни. Тюргешский эль в \
IV. Наследники тюркского эля
Цветные иллюстрации
Саманиды и кочевники
Ранние Караханиды
Кыпчаки и сиры
Кимаки
Кыпчаки и половцы
Татары в Центральной Азии
Цветные карты
V. Общественное устройство, культура и верования древнетюркских народов
Памятники письменности тюркских племен Центральной Азии и Сибири в раннем средневековье
Религия и верования
Сиглы памятников
Литература
Список сокращений
Д.Г. Савинов. Древнетюркские племена в зеркале археологии
Предисловие
I. Формирование прототюркского культурного субстрата
II. Культурные процессы на севере Центральной Азии в середине I тыс. н.э.
Культурные инновации середины I тыс. н.э.
Археологические памятники периода Первого тюркского каганата
Каменные изваяния с \
III. Алтае-телеские тюрки во второй половине I тыс. н.э.
Погребения с конем в Минусинской котловине
Ритуальные памятники древнетюркского времени
Памятники изобразительного искусства
IV. Культура енисейских кыргызов
Этапы развития культуры енисейских кыргызов
\
V. Культура племен кимако-кыпчакского объединения
Археологические памятники кимаков
Сросткинская культура и ее локальные варианты
Вместо заключения. Этнополитическая ситуация на севере Центральной Азии в начале II тыс. н.э.
Прорисовки. Чертежи
Литература
Список сокращений
Table of Contents
Текст
                    оз. Чаны
Телецкоеу~


ИСТОРИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ )
Нашим учителям, профессорам Ленинградского университета Александру Натановичу Бернштаму и Михаилу Илларионовичу Артамонову посвящаем
S. G. KLYASHTORNIY D. G. SAVINOV THE EMPIRES OF THE STEPPES OF ANCIENT EURASIA St. Petersburg St. Petersburg State University Faculty of the Philology 2005
С. Г. КЛЯШТОРНЫЙ Д. Г, САВИНОВ СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ ДРЕВНЕЙ ЕВРАЗИИ Санкт-Петербург Филологический факультет Санкт-Петербургского государственного университета 2005
ББК 63.3(54) К52 К52 ISBN Федеральная целевая программа «Культура России» (программа «Поддержка полиграфии и книгоиздания в России) Кляшторный С. Г., Савинов Д. Г. Степные империи древней Евразии. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2005. — 346 с. — (Исторические исследования). ISBN 5-8465-0246-6 Книга посвящена древней и раннесредневековой истории и культуре народов, населявших центрально-азиатский ареал евразийских степей, а также их западным миграциям в I тыс. н. э. Основное внимание авторы уделяют возникновению и истории первых степных империй, в недрах которых сформировались степные союзы, а затем и народы, говорившие в основном на тюркских и монгольских языках. Впервые столь подробно рассмотрено выявленное в ходе археологических исследований культурное наследие степных народов Центральной Азии и Южной Сибири. Klyashtorniy S. G., Savinov D. G. ББК 64.3(54) The Empires of the Steppes of Ancient Eurasia. — St.-Petersburg.: St. Petersburg State University, Faculty of Philology, 2005. — 346 p. — (Historical Studies). ISBN 5-8465-0246-6 This work is devoted to both ancient history and the history of the Middle Ages of the ethnic groups that settled in the Central-Asian habitat of the Eurasian steppes. This study also focuses on the culture of these groups as well as their migration westward in the first millenium AD. The main attention of the authors is centered on the appearance and history of the first empires of the steppes. Within these empires certain unions were formed, followed by ethnic groupings. These peoples spoke mainly Turkish and Mongolian. In the present study the cultural heritage of the steppe peoples of Central Asia and Southern Siberia is examined for the first time by analyzing cultural monuments that were found in archaeological digs. Монография подготовлена в рамках и при финансовой поддержке Программы фундаментальных исследований Президиума РАН «Этнокультурное взаимодействие в Евразии: археология, этногенез и этнокультурная история народов в древности и средневековье» ) В оформлении книги использованы наскальные рисунки Горного Алтая в копиях Д. В. Черемисина О С. Г. Кляшторный, 2005 О Д. Г. Савинов, 2005 О Филологический факультет СПбГУ, 2005 5-8465-0246-6 © С. В. Лебединский, оформление, 2005
ОГЛАВЛЕНИЕ С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ 7 Предисловие 9 I. ЖУНЫ, ЮЭЧЖИ И ГУННЫ: РОЖДЕНИЕ СТЕПНОЙ ИМПЕРИИ 13 Срединное царство и «Страна демонов» 13 Северные народы в повествовании Сыма Цяня 17 Держава гуннских шаньюев 20 Юэчжи и гунны 21 Хозяйство, общественное и государственное устройство гуннов 27 Расцвет и упадок степной империи 32 Гунны у границ Римской империи 33 Гунны между Алтаем и Аралом 35 «Белые гунны» в Средней Азии 38 И. ЕВРАЗИЙСКАЯ СТЕПЬ В IV-V ВВ 42 Этнолингвистическая ситуация в Великой степи (начало I тыс. н. э.) 42 Ухуани и сяньби 44 Табгачи, жуаньжуани и гаоцзюй 48 Империя Нёкёр и ее вассалы 55 Болгары, хазары и берсилы в евразийских степях 60 Праславяне в Поволжье 68 III. ИМПЕРИЯ ТЮРКСКИХ КАГАНОВ 73 Легенды о роде Ашина 75 Черная Выдра, Анагуй и Бумын 81 Общая концепция этнической истории древнетюркских племен 85 Наследники Бумына (551-630 гг.) 89 Удел Истеми-Кагана и евразийская геополитика VI века 92 Западнотюркский каганат. Согдийские колонии Семиречья 97 Новые каганы в Отюкенской черни. Тюргешский эль в «Стране десяти стрел» 101 IV. НАСЛЕДНИКИ ТЮРКСКОГО ЭЛЯ 111 Уйгурский каганат и государство карлуков 111 Саманиды и кочевники 118 Ранние Караханиды 122 Кыпчаки и сиры 125 Кимаки : 134 Кыпчаки и половцы 136 Татары в Центральной Азии 142
V. ОБЩЕСТВЕННОЕ УСТРОЙСТВО, КУЛЬТУРА И ВЕРОВАНИЯ ДРЕВНЕТЮРКСКИХ НАРОДОВ 149 Общественные идеалы и социальное устройство в древнетюркских государствах 149 Памятники письменности тюркских племен Центральной Азии и Сибири в раннем Средневековье 158 Религия и верования 166 Сиглы памятников 173 Литература 174 Д. Г. Савинов ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ 181 Предисловие 183 I. ФОРМИРОВАНИЕ ПРОТОТЮРКСКОГО КУЛЬТУРНОГО СУБСТРАТА.... 185 И. ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНЫЕ ПРОЦЕССЫ НА СЕВЕРЕ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ В СЕРЕДИНЕ I ТЫС. Н. Э 195 Тюрки-тугю и археологические памятники Алтая и Тувы середины I тыс. н. э 197 Культурные инновации середины I тыс. н. э 201 Археологические памятники периода Первого Тюркского каганата 203 Каменные изваяния с «повествовательными» сценами 209 III. АЛТАЕ-ТЕЛЕСКИЕ ТЮРКИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ I ТЫС. Н. Э.... 213 Этапы развития культуры алтае-телеских тюрков 219 Погребения с конем в Минусинской котловине 231 Ритуальные памятники древнетюркского времени 235 Памятники изобразительного искусства 242 IV. КУЛЬТУРА ЕНИСЕЙСКИХ КЫРГЫЗОВ 251 Краткая история кыргызов на Енисее (до середины IX в.) 252 Этапы развития культуры енисейских кыргызов 257 «Кыргызское великодержавие». Локальные варианты культуры енисейских кыргызов в середине IX-X в 263 V. КУЛЬТУРА ПЛЕМЕН КИМАКО-КЫПЧАКСКОГО ОБЪЕДИНЕНИЯ ... 276 Этапы сложения кимако-кыпчакского объединения 277 Археологические памятники кимаков 284 Сросткинская культура и ее локальные варианты 290 Вместо заключения. Этнополитическая ситуация на севере Центральной Азии в начале II тыс. н. э 302 Литература .....331 Список сокращений 342
С. Г. КЛЯШТОРНЫЙ СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ
Историк — человек подневольный. Он знает о прошлом только то, что про¬ шлое согласно ему доверить. Марк Блок ПРЕДИСЛОВИЕ Территория степной и горно-степной Евразии простирается от Маньчжу¬ рии до юго-восточной Европы, от Прибайкалья до Гималаев. Лишь в недавнем прошлом эта часть Евразии стала рассматриваться не как отсталая периферия мира оседлых цивилизаций, а как самостоятельный культурно-исторический регион. Пока еще не вполне ясны начальные этапы формирования этнокуль¬ турного ландшафта степной Евразии, как, впрочем, и его географические гра¬ ницы, менявшиеся в зависимости от изменения климатических условий, от смены длительных периодов увлажненности степей не менее длительными засушливыми периодами. Очевидно только, что в эпоху бронзы (IV—II тыс. до н. э.) и, в особенности, в эпоху так называемых ранних кочевников или «скиф¬ скую эпоху» (I тыс. до н. э.) сложилось поразительное единообразие основных черт материальной культуры и изобразительного искусства всей евразийской степи, от Причерноморья до Ордоса. В IV—II вв. до н. э. скифское наследие, обогащенное эллинистическим влиянием полисов Понта Эвксинского и Гре- ко-Бактрийского царства, было в разной степени освоено и по-своему перера¬ ботано сарматами в Приуралье и юго-восточной Европе, тохарами-кушанами в Центральной Азии, гуннами во Внутренней Азии и Южной Сибири. Именно в эту эпоху на востоке евразийских степей, в соседстве с шестью китайскими царствами, объединенными в державу в 230-221 гг. до н. э. династией Цинь, обозначился тот тип политогенеза и тот тип кочевнического государственного образования, который в тридцатые годы XX в. сначала Олов Йанзе (Janse, 1935), а затем французский историк-востоковед Рене Груссе обозначили словами степ¬ ная империя (Grousset, 1939). Сам Груссе, как и его предшественник, не вкла¬ дывал в это название какого-либо терминологического значения, обозначив им лишь географическое пространство, названное им «Великая степь», а также ландшафт, в котором возникли государства, созданные кочевыми народами Внутренней Азии. Поэтому следует определиться с термином империя приме¬ нительно к такого рода государствам. Не пытаясь универсализировать свой вариант определения, отметим, что понятие империи распространяется нами только на полиэтнические образова¬ ния, созданные военной силой в процессе завоевания, управляемые военно¬ административными методами и распадающиеся после упадка политического могущества создателей империи. Анализ исторических ситуаций возникнове¬ ния степных империй показывает, что завоевательный импульс был направлен не столько на расширение пастбищных территорий (это аномальный случай), сколько на подчинение территорий с иным хозяйственно-культурным типом. 9
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ 3 На первом этапе завоевания фактором, определяющим его цели, является кон¬ солидация степных племен под властью одной династии и одного племени. Затем возникают стремления, реализуемые обычно в ходе военных акций, — поставить в зависимость от консолидированной военной мощи кочевников области и государства с более сложным устройством и более многообразной хозяйственной деятельностью. Такой баланс сил предполагает конечный итог — данническую зависимость или какие-либо иные формы непосредственно по¬ литического подчинения. Именно на этой стадии государства, созданные коче¬ выми племенами, преобразуются в империи. В конце III в. до н. э. китайские историографы впервые зафиксировали в сте¬ пях к северу от Великой стены враждебное Срединной империи мощное объеди¬ нение кочевых племен. Его создателями были вожди племени сюнну (гуннов). Их власть распространилась до Северного моря (Байкала) и Западного края (Во¬ сточного Туркестана), им подчинились дунху («восточные варвары») в Маньч¬ журии и народ цзянькуней (кыргызов) на Верхнем Енисее. Началась долгая череда гунно-китайских войн, лишь ненадолго прерываемых периодами относительно¬ го спокойствия и приграничной торговли. Экономические и политические отно¬ шения между гуннами и Китаем не были похожи на отношения Рима с его вар¬ варской периферией. Гунны, больше чем галлы и германцы, экономически зависели от своего южного соседа, но пытались решать проблемы жизнеобеспе¬ чения преимущественно военным путем. Тем не менее пограничная линия прак¬ тически оставалась неизменной — в отличие от Средиземноморья, на Дальнем Востоке противостояли друг другу приблизительно равные по военному потен¬ циалу силы. Здесь не было ничего подобного романизации Галлии и Дакии или варваризации Италии, хотя то гуннские отряды, то ханьские армии глубоко про¬ никали на заповедные территории противника. Все же не гунны, а наследовавшие им, после короткого периода преоблада¬ ния прамонгольских племен сяньби и жуаньжуаней, тюркские племена, гене¬ тически и политически связанные с поздними гуннами, оказали решающее влияние на формирование специфических для Центральной Азии политиче¬ ских общностей, хозяйственных типов и культурных традиций. Поэтому ос¬ новными сюжетами этой книги станут реалии тюркского этногенеза, ранние этапы этнополитической истории тюркских народов, время создания и истори¬ ческой жизни тюркских каганатов — степных империй Центральной Азии и их евразийских наследников. Мы не затрагиваем здесь сюжетов, связанных с самой большой из степных держав — Монгольской империей, вполне разделяя точку зрения Т. Барфилда о том, что «Монгольская империя поразительно отличалась от ранних степных империй и имела лишь малое сходство с ними» (Барфилд, 2004, с. 254). Пред¬ лагаемое здесь исследование посвящено исключительно «ранним степным им¬ периям», их генезису и исторической жизни. Современная этническая карта, отражающая расселение тюркских наро¬ дов, — это результат многотысячелетних этногенетических и миграционных процессов. Древнейшие очаги тюркского этно- и глоттогенеза, т. е. очаги пер¬ воначального формирования тюркских народов и языков, неразрывно связа¬ ны с востоком Евразии — Южной Сибирью и Внутренней Азией. Этот ог- 10
ПРЕДИСЛОВИЕ ромный регион не был изолирован ни от соседних цивилизаций, ни от горно¬ таежных и степных племен иного этнического облика. Так, евразийские сте¬ пи между Волгой и Енисеем еще в IV—II тыс. до н. э. занимали индоевропей¬ ские племена европеоидного расового типа, те самые «индоевропейцы», многочисленные племена которых говорили на родственных друг другу язы¬ ках индоиранской языковой семьи. Об их расселении в глубинах Азии ярко свидетельствуют недавние открытия созданных ими памятников изобрази¬ тельного искусства (Кляшторный, Савинов, 2004, с. 88-97). Преобладающи¬ ми в восточной части евразийских степей были древнейшие иранские языки, те самые, на которых создавалась Авеста и проповедовал Заратуштра (конец II тыс. до н. э.). По горным хребтам Алтая, протянувшимся на юг до пустыни Гоби, по до¬ лине верхнего Енисея и его притоков, прошла в ту далекую эпоху этноконтакт- ная зона, к востоку от которой преобладали тюркские и монгольские племена, а к западу — индоевропейские. Трассы миграционных потоков, то усиливав¬ шихся, то затихавших, пронизывали всю Великую степь. В течение тысячеле¬ тий, вплоть до первых веков новой эры, тюркский этногенез был связан с вос¬ током горно-степной зоны Евразии. История взаимодействия и, отчасти, слияния всех групп древнего населе¬ ния на протяжении двух — двух с половиной тысяч лет и есть процесс, в ходе которого осуществлялась этническая консолидация и сформировались тюрко¬ язычные этнические общности. Именно из среды этих близкородственных пле¬ мен во II тысячелетии н. э. выделились современные тюркские народы России и сопредельных территорий. Многочисленные автохтонные племена (индоевропейские в Центральной Азии, угро-финские в Поволжье, Приуралье и Западной Сибири, иранские и адыгские на Северном Кавказе, самодийские и кетоязычные в Южной Сиби¬ ри) были частично ассимилированы тюрками в период существования создан¬ ных ими этнополитических объединений, прежде всего гуннских государств первых веков н. э., древнетюркских каганатов второй половины I тыс. н. э., кыпчакских племенных союзов и Золотой Орды уже во втором тысячелетии. Именно эти многочисленные завоевания и миграции привели в исторически обозримый период к формированию тюркских этнических общностей на мес¬ тах их современного расселения. На протяжении всей древней и средневековой истории в среде тюркских народов складывались и преемственно закреплялись этнокультурные тради¬ ции, которые, имея зачастую различные истоки, постепенно формировали эт¬ нически существенные особенности, в той или иной мере присущие всем тюр¬ коязычным племенам. Наиболее интенсивно формирование такого рода стереотипов происходило в древнетюркское время, т. е. во второй половине I тыс. н. э., когда определялись оптимальные формы хозяйственной деятельно¬ сти (кочевое и полукочевое скотоводство), в основном сложился комплекс ма¬ териальной культуры (тип жилища, одежды, средства передвижения, пища, ук¬ рашения и т. п.), приобрела известную завершенность духовная культура, социально-семейная организация, народная этика, изобразительное искусство и фольклор. Наиболее высоким достижением этой эпохи стало создание тюрк¬ 11
С. Г Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ ской рунической письменности, распространившейся со своей центральноази¬ атской родины (Монголия, Алтай, Верхний Енисей) до Подонья и Северного Кавказа. Становление государственности на территории Центральной Азии, Южной Сибири и Поволжья в раннем Средневековье (VI-XI вв.) связано с образовани¬ ем Тюркского каганата, традиции которого были унаследованы Уйгурским ка¬ ганатом, государствами кыргызов на Верхнем Енисее, кимаков и кыпчаков на Иртыше, Болгарским государством и Хазарским каганатом в Поволжье и на Северном Кавказе. Единство общественного устройства, этнокультурное род¬ ство и сходство политической организации всех этих государств позволяют рас¬ сматривать время их существования и преобладания в Великой степи как отно¬ сительно цельный историко-культурный период — эпоху степных империй. * * * В течение нескольких десятилетий авторы этой книги, каждый в своей об¬ ласти — истории и археологии, работали над проблемами, связанными с исто¬ рией и культурогенезом тюркских народов. Целью представленной работы является систематическое изложение достигнутых в ходе многолетних иссле¬ дований новейших результатов. Трудностями, стоящими на пути изучения этих вопросов, являются не отсутствие внимания исследователей к поставленным проблемам, а прежде всего состояние источниковедческой базы, далеко не адек¬ ватное тому интересу к теме, который существует в научной среде и у интелли¬ генции России и тюркоязычных государств. Предлагаемая читателю книга не претендует на полное изложение ранней истории тюркских народов России и сопредельных регионов. Из всего многообразия их прошлого мы выделили то, что составляет основу древней и раннесредневековой истории — основные события прошедших веков, их влияние на тюркский этногенез, формирование их культуры, хозяйственно-культурных типов, государственности и религии. Первый более краткий вариант этой книги, опубликованный десять лет на¬ зад небольшим тиражом (Кляшторный, Савинов. Степные империи Евразии. СПб., 1994), давно стал библиографической редкостью. В настоящем издании расширены хронологические границы эпохи степных империй, привлечены новые фактические материалы, более четко выражена концептуальная основа исследования. Авторы признательны декану филологического факультета С. И. Богданову; всем, кто оказал содействие в подготовке и издании этой кни¬ ги: В. В. Яковлеву и Б. В. Ерохину, инициаторам издания книги; С. Е. Яхонто¬ ву за его бесценные синологические консультации; Д. В. Черемисину, предос¬ тавившему свои графические материалы-копии наскальных изображений Горного Алтая, украсившие книгу, а также издательству ДИК, разрешившему использовать в настоящем издании картографический материал, подготовлен¬ ный его авторами. Авторы надеются, что книга будет полезна специалистам, занимающимся проблемами истории и археологии Великой степи, студентам и преподавателям исторических кафедр, а также всем, кто интересуется истори¬ ческим прошлым Евразии.
ЖУНЫ, юэчжи И ГУННЫ: РОЖДЕНИЕ СТЕПНОЙ ИМПЕРИИ СРЕДИННОЕ ЦАРСТВО И «СТРАНА ДЕМОНОВ» В середине II — начале I тыс. до н. э. на востоке Евразии окончательно сформиро¬ вались два отличных друг от друга хозяй¬ ственно-культурных региона — собственно китайский, в среднем и нижнем течении Ху¬ анхэ, и центральноазиатский, охватываю¬ щий огромную территорию от Восточного Туркестана на западе до Южной Маньчжу¬ рии на востоке, от Гоби и Ордоса в излучи¬ не Хуанхэ до Тувы и Забайкалья. В долине Хуанхэ сложился мощный очаг земледельческой и урбанистической циви¬ лизации (археологический комплекс Анья- на), породивший свою архаическую государ¬ ственность. По традиционной китайской историографической периодизации к древ¬ ней истории Китая относятся эпоха динас¬ тии Инь (Шан, XIV-XII вв. до н. э.) и эпоха династии Чжоу (ХН-Ш вв. до н. э.). В свою очередь, эпоха Чжоу подразделяется на периоды Западного Чжоу (1122-771 гг. до н. э.), Весны и Осени (771-464 гг. до н. э.) и Сражающихся Царств (463-222 гг. до н. э.). В конце XI в. до н. э. в надписи на бронзо¬ вом сосуде впервые употреблено сочетание Чжунго «Срединное царство» (Васильев Л., 1995, с. 223). На большей части центральноазиатского региона основой хозяйственной деятельно- 13
С. Г Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ ста стало полукочевое и кочевое скотоводство (кони, быки, овцы, верблюды), сочетавшееся с примитивными формами земледелия и охотой. Лишь в оазисах Восточного Туркестана, прежде всего в бассейне р. Тарим, сложилась на базе ирригационного земледелия оседлая культура. Племена, населявшие тогда Цен¬ тральную Азию и Южную Сибирь, освоили металлургию бронзы и железа, металлообработку, колесные повозки, а затем и всадничество. Жилищем им служила полусферическая с коническим верхом войлочная кибитка, которую при перекочевке укрепляли на большой повозке, влекомой быками. Облик «пред- скифской» и «скифской» культур Центральной Азии, восстанавливаемый ар¬ хеологами, дополняется письменными текстами, созданными в древнем Китае. В иньских гадательных надписях на панцирях черепах и лопаточных костях животных северо-западные соседи иньцев именуются цяпами, «лошадиными цянами» и «во мнолсестве разводящими лошадей цянами». Позднее, в эпоху Чжоу, название цян исчезает, и те же соседи именуются жупами. Северные и северо-восточные соседи названы ди, но они появляются в поле зрения китай¬ ской историографии лишь при описании событий VII-IV вв. до н. э. Возмож¬ но, часть племен ди относилась к кочевникам «скифского» круга, что археоло¬ гически засвидетельствовано находками бронзовых изделий — великолепными памятниками «скифского» искусства Ордоса и Внутренней Монголии. Какие отношения сложились между обеими столь разными культурными общностями? По словам крупнейшего американского исследователя древнекитайской цивилизации Хэрли Крила, в «западночжоускую эпоху варвары играли в ки¬ тайской истории в высшей степени важную роль. Они олицетворяли собой за¬ клятого врага, противостояние которому требовало постоянного напряжения всех военных сил государства» (Крил, 2001, с. 135). Особенно досаждали чжоу- ским правителям (ванам) племена жунов, обитавших к северо-западу от зе¬ мель Чжоу, в Гуйфан «Стране демонов». О сражениях с ними и победах над ними многократно повествуют специфические для той эпохи пространные над¬ писи на ритуальных бронзовых сосудах, которые X. Крил назвал «самыми важ¬ ными источниками, дошедшими до нас из чжоуских времен» (Крил, с. 322). Предоставим слово современникам и участникам тех событий, жившим в конце XI-X в. до н. э. Жунское племя сяньюней не раз угрожало столичному городу и ван отдал приказ полководцу Бо наказать беспокойных соседей. «[Пол¬ ководец] Бо сказал [молодому] Буци: „...Я повелеваю тебе следовать в колесни¬ це в направлении Ло. Во главе моих колесниц напади на сяньюней возле Гаои- ня. Да побольше отруби голов и захвати пленных! Смотри, не ввергни мои колесницы ц беду!44». В следующем сражении противник разбит, захвачены пленные и трофеи: «Ши-гун отрубал головы и пленял врагов. Добыл 5 боевых колесниц и 20 телег, 100 баранов, о чем и доложил вану. Захватил 30 металли¬ ческих шлемов, 20 треножников, 50 котлов, 20 мечей» (Крюков В., 1985, с. 10). Надпись на другом сосуде описывает более драматическую ситуацию — нападению подверглась столица. Более того, город был захвачен сяньюнями: «В 10-м месяце [предводитель] сяньюней Фансин напал на столицу. [Об этом] доложили вану. [Ван] приказал У-гуну: „Пошли своих доблестнейших воинов изгнать [сяньюней] из столицы4'. В день гуй-вэй неприятель напал на Сюнь и 14
Глава I. ЖУНЫ, ЮЭЧЖИ И ГУННЫ: РОЖДЕНИЕ СТЕПНОЙ ИМПЕРИИ многие жители были угнаны в плен. Дою, следуя по пятам сяньюней, устре¬ мился на запад. В день цзя-шэнь сразился у Чжу. Дою правой рукой рубил сплеча и брал пленных. Всего, при поддержке колесниц У-гуна, сразил 205 человек, 23 человек захватил живыми, добыл 107 вражеских колесниц... освободил плен¬ ных, [захваченных сяньюнями в] Сюнь. Затем был бой при Гун. [Дою], обез¬ главив в сражении 35 человек, двух взял в плен, захватил 10 колесниц... Затем он настиг противника у Чанцзя. Колесницы У-гуна поразили 115 [сяньюней], трое были взяты живыми. Но вот колесницы [противника] захватить не уда¬ лось, потому как все они были сожжены в сражении, а кони перебиты. Дою освободил людей угнанных [сяньюнями] из столицы... И ван сказал У-гуну: „Ты очистил столицу. Жалую тебя землями и полями!“ Гун лично сказал Дою: „Ты очистил столицу. Жалую тебя яшмовым украшением и бронзовым колоко- лом“» (Крюков В., 1985, с. 11-12). Один из текстов на сосуде описывает триумф полководца Юя: «Еще не рас¬ свело, когда правители царств по трое слева и справа вошли в храм... Занялась заря и ван взошел в храм Чжоу... Юй вошел через южные ворота и доложил вану: „Государь приказал Юю напасть на Гуйфан... [я сразился с неприятелем и] захватил 4800 отрезанных ушей, пленил вражеского населения 13 080 чело¬ век, добыл лошадей ... голов, 32 телеги, быков — 315, 38 баранов. В мою добы¬ чу вошли: 237 отрезанных ушей ... лошадей 104, телег 102“. Ван сказал: „Это славно!“ ... Юй отвесил земной поклон и ввел [пленного] вождя в зал... Вождя допросили о причинах [его неповиновения], после чего отсекли ему голову... Юй вводил пленных и вносил отрезанные уши через ворота, поднося [их вану] у западных ступеней храма» (там же, с. 10-11). Затем, в качестве жертвы, со¬ жгли тысячи отрезанных ушей (Крил, 2001, с. 162). Древнейшее собрание китайского фольклора — Ши цзин («Книги песен») — так описывает выступление в поход чжоуского войска: «Мы выводим свои колесницы в предместье столицы. Здесь мы поднимаем знамя с черепахой и змеей! Там мы поднимаем флаг с хвостом буйвола! Флаг сокола и знамя черепахи и змеи реет по ветру!» (там же, с. 176-177). Подобные повествования на бронзе, где совмещены рапорты о походах и сражениях, инвентарные списки трофеев, описания триумфа победителей и казни вражеских вождей, не единичны. Их информативность многократно воз¬ растает при сопоставлении с результатами археологических исследований в Северном Китае и Монголии, в Туве и Забайкалье. Но прежде всего эти тексты бесценны для характеристики того «варварского» мира, который был совсем близок к стенам столицы царства: «Хаоцзин, столица Чжоу, была расположена вблизи районов расселения жунов и ди, между реками Цянь и Вэй, как раз на пути вторжения западных жунов» (Фань Вэнь-лань, 1959, с. 102). Владения Чжоу граничили с жупами и ди прежде всего в излучине Хуанхэ (Ордос) и в примыкающих к излучине землях. Северо-западное направление уже в эпоху Инь считалось особенно опасным, недаром название «Страна (сто¬ рона) демонов» появилось в XIV-XIII вв. до н. э. (Крил, с. 161). Там, в горно¬ степной стране, простиравшейся в неведомую и страшную даль, по представ¬ лениям обитателей «великого города Шан» и земледельцев долины Желтой реки, могли обитать только «варвары с сердцами шакалов и волков». Следует огово¬ 15
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ рить, что собирательное название жун «поначалу, видимо, имело значение „во- енный“ и лишь потом стало использоваться применительно к народу. И дей¬ ствительно, варвары-жуны славились своим боевым духом и воинственностью» (Крил, с. 138). Вместе с тем, это название могло обозначать самые разные пле¬ мена, некоторым из которых была свойственна оседлая жизнь (Крил, с. 138— 139). Но те племена Страны демонов, о войнах с которыми рассказано в надписях на сосудах, племена степей и гор, которые «ходят с распущенными волосами», «одеваются в шкуры», «не употребляют в пищу хлебных злаков» (Крюков, Софронов, Чебоксаров, 1978, с. 275], не были оседлым народом. Их богатство — тысячные табуны коней. Так, в походе Го-гуна против северных жунов была захвачена тысяча лошадей (Крил, с. 163). И «коней древние китайцы получали в основном от своих северо-западных соседей, разводивших их... в степях со¬ временной Монголии» (Васильев, J1. 1995, с. 288). Необходимость в большом числе хороших лошадей, годных для колесничных упряжек, подвигла леген¬ дарного воителя Му-вана (947-928 гг. до н. э.) к постоянным походам на севе¬ ро-запад (там же). Рис. 1. Центральноазиатский воин-колесничий конца II тыс. до н. э. Реконструкция Ю. С. Худякова Другим богатством северных жунов были отары овец, стада коров и быков. Именно быки были тягловой силой для повозок, с которыми связан весь жи¬ тейский уклад жунов. В этом они не отличались от массагетов, обитавших в приаральских степях (Геродот, II, 216). Повозки с водружаемыми на них вой¬ лочными жилищами, бронзовые котлы и треножники для очага были основой домашнего быта жунов. Другие захваченные у жунов и упомянутые в надписях предметы относятся уже не к домашнему быту, а к военной культуре. Прежде всего это колесницы, боевые орудия знатных воинов, военной аристократии жунов. Существует весь- 16
Глава I. ЖУНЫ, ЮЭЧЖИ И ГУННЫ: РОЖДЕНИЕ СТЕПНОЙ ИМПЕРИИ ма обоснованное мнение, что иньские колесницы, унаследованные потом чжо- усцами, первоначально были заимствованы вместе со «звериным стилем» в искусстве и некоторыми бронзовыми орудиями именно у северо-западных вар¬ варов (Васильев Л., 1995, с. 147-155). Колесницы сопровождались многочи¬ сленными отрядами'пехоты, основной боевой силы «варваров», действующей в условиях сильно пересеченной местности и при штурме городов. Вероятно, на марше пехота передвигалась в повозках, о захвате которых постоянно упо¬ минают надписи. Из других предметов вооружения упоминаются металличес¬ кие шлемы и мечи. СЕВЕРНЫЕ НАРОДЫ В ПОВЕСТВОВАНИИ СЫМА ЦЯНЯ Ранние рассказы о северных соседях Поднебесной собрал в своих «Истори¬ ческих записках» создатель нормативной китайской историографии Сыма Цянь (135-67 гг. до н. э.). Все его сведения по этому сюжету отрывочны, не система¬ тичны, предельно кратки и ничем не напоминают обширные повествования Геродота о причерноморских скифах. Кочевники, населявшие Центральную Азию в VII-VI вв. до н. э., именуют¬ ся Сыма Цянем жупами или ди. Позднее их стали называть ху. В ту же эпоху в степях Внутренней Монголии, Южной Маньчжурии и в отрогах Большого Хингана жили горные лсуны, или дунху («восточные варвары»). Северные пле¬ мена были постоянными участниками политической жизни древнекитайских царств, то сражаясь с ними, то вступая в коалиции воюющих друг с другом государств и получая за это вознаграждение. Сыма Цянь ярко описывает их «варварский» образ жизни и общественное устройство. Жупы не были политически объединены, «все они были рассеяны по горным долинам, имели собственных вождей, и хотя нередко собиралось свыше ста племен жунов, они не сумели объединиться в одно целое». Источ¬ ники отмечают у жунов и дунху посевы проса, но главным их занятием было скотоводство: «...переходят со скотом с места на место, смотря по достатку в траве и воде. Постоянного пребывания не знают. Живут в круглых юртах, из коих выход об¬ ращен к востоку. Питаются мясом, пьют кумыс, одежду делают из разноцвет¬ ных шерстяных тканей... Кто храбр, силен и способен разбирать спорные дела, тех поставляют старейшинами. Наследственного преемствия у них нет. Каж¬ дое стойбище имеет своего начальника. От ста до тысячи юрт составляют об¬ щину... От старейшины до последнего подчиненного каждый сам пасет свой скот и печется о своем имуществе, а не употребляют друг друга в услужение... В каждом деле следуют мнению женщин, одни военные дела сами решают... Войну ставят важным делом» (Бичурин, 1950, т. 1, с. 142-143). Трудно нарисовать более выразительную картину родоплеменного обще¬ ства, еще не знавшего глубокого социального расслоения и насильственного К ЕВ Тр), 17
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ авторитета. По словам китайского наблюдателя VII в. до н. э., у жунов «выс¬ шие сохраняют простоту в отношении низших, а низшие служат высшим (т. е. выборным старейшинам и вождям. — С. К.), руководствуясь искренностью и преданностью» (Таскин, 1968, вып. 1, с. 123). Война и набег с целью захвата добычи — важная сторона их жизни. По словам китайского сановника VI в. до н. э., северные варвары «ценят богатства и с пренебрежением относятся к зем¬ ле»; слово «богатство» объясняется здесь как «золото, яшма, полотно и шелк». Однако даже во времена наибольшей слабости мелких китайских царств жуны никогда не угрожали им завоеванием. Набеги кочевников сдерживались или ограничивались военными мерами, дарами, подкупом вождей, торговлей. В ходе военных столкновений китайцы не раз убеждались в достоинствах варварской конницы, а иногда даже перенимали одежду и оружие своих противников. Пра¬ витель царства Чжао, Улинь-ван (правил в 325-299 гг. до н. э.), «изменив суще¬ ствовавшие обычаи, стал носить варварскую одежду, обучаться верховой езде и стрельбе из лука». Впрочем, Улинь-ван, как и другие правители, более пола¬ гался на строительство длинных стен и укреплений вдоль пограничной линии, чем на полевую армию. Вместе с тем сами китайцы не только сдерживали жупов у своих границ, но и захватывали их земли. Первое такое сообщение относится к 623 г. до н. э., когда правитель царства Цинь, Мугун, напал на жунов и захва¬ тил «двенадцать их владений» (Таскин, вып. 1, с. 122-123). Радикальное изменение общей ситуации в Центральной Азии произошло, согласно Сыма Цяню, в период Борющихся Царств (463-222 гг. до н. э.). Вместо прежних жунов и ди на севере и западе появляются сильные объединения коче¬ вых племен сюнну (гуннов) и юэчжей, а про дунху сообщается, что они «достиг¬ ли расцвета» и у них появился единый правитель. В IV в. до н. э. китайцы впер¬ вые называют гуннов среди своих противников; позднее те начинают ожесточенную борьбу за Ордос с царством Чжао. Война шла с переменным ус¬ пехом, но в составе гуннского объединения оказались за это время те жунские племена, которые прежде были независимы. Один из эпизодов этих войн походя упомянут в сборнике Шо юань («Сад высказываний»), составленном из текстов эпохи Сражающихся Царств (463-222 гг. до н. э.) компилятором и писателем ханьского времени Лю Сянем (I в. до н. э.): «Яньский Чжао-ван, спрашивая Го Вэя, сказал: „Мои земли утеснены, населения мало. Цисцы отобрали и уничто¬ жили восемь [моих] крепостей, сюнну мчатся во весь опор на лоуфаней”». Фоном события послужила война двух северокитайских царств Янь и Ци, о кото¬ рой ведет беседу яньский государь с призванным ко двору мудрым советником Го Вэйем в 311 или 310 гг. до н. э. (перевод с китайского и трактовка текста: Ковалев, 2002, с. 153j—154; о Лю Сяне см. также: Васильев К., 2002, с. 7-9). На рубеже IV—III вв. до н. э. жунское племя лоуфаней обитало в степях к востоку от излу¬ чины Хуанхэ и частично зависело от царства Янь (Ковалев, 2002, с. 155-156). На западе соседями гуннов были юэчжи — восточноскифские (сакские и сарматские) племена, занимавшие вместе с родственными им усунями огром¬ ную территорию от Тянь-Шаня до Центральной Монголии. Тамги (геральди¬ ческие знаки) вождей юэчжийских племен, обнаруженные на черных скалах ущелья Цаган-гол в Гобийском Алтае, фиксируют южную границу юэчжий¬ ских земель. 18
Глава I. ЖУНЫ, ЮЭЧЖИ И ГУННЫ: РОЖДЕНИЕ СТЕПНОЙ ИМПЕРИИ Благодаря работам российских и монгольских археологов оказалось воз¬ можным проверить, дополнить и конкретизировать сообщения письменных источников. Раскопками обнаружены два типа культур скифского круга (I тыс. до н. э.). Один тип представлен культурой плиточных могил; другой — кур¬ ганами с каменной наброской. Плиточные могилы сооружались из неглубоко погруженных в землю плоских каменных плит, образующих прямоугольный ящик. Погребаемых клали головой на восток, вместе с оружием, украшения¬ ми, сосудами. Специфическими предметами в захоронениях являются сосу¬ ды на трех полых ножках (триподы) и бронзовые ножи с выемчатыми фигур¬ ками людей и животных, бронзовые удила, часто — кости коня. Плиточные могилы располагаются на местности цепочками, образующими родовые клад¬ бища. К сожалению, большинство погребений начисто ограблены (Цыбикта- ров, 1998). Но именно в плиточных могилах на территории Монголии были обнаружены два металлических шлема XI-X вв. до н. э., те самые шлемы, о захвате которых часто упоминают надписи на чжоуских бронзовых сосудах (Худяков, 2001, с. 60-66). Культура плиточных могил распространена на огромной территории от За¬ байкалья до Северного Тибета, охватывает степную часть Маньчжурии, всю Внутреннюю, Восточную и Центральную Монголию, резко обрываясь на за¬ падных склонах Хангайских гор. Там начинается область другой культуры скиф¬ ского типа: каменные ящики сменяются курганами, такими же, как раскопан¬ ные на Алтае знаменитые гробницы Пазырыка. Эта область охватывает Западную Монголию, Туву, Алтай, Восточный Казахстан. Антропологически погребенные различаются так же резко, как и тип захоронений. В тех редких плиточных могилах, где сохранились костяки, погребены монголоиды север¬ ной (палеосибирской) ветви этой расы, а в курганах — европеоиды. В III—II вв. до н. э. плиточные могилы и скифские курганы вытесняются иными по облику погребениями, в которых железный инвентарь сменяет бронзовый. Теперь, накладывая сведения письменных источников на археологическую карту, логично заключить, что носителями культуры плиточных могил были племена э/сунов, ди и дунху. Культура курганных захоронений Западномонголь¬ ского и Саяно-Алтайского регионов, датируемая V—III вв. до н. э., принадлежа¬ ла сакским и сарматским племенам — юэчжам и усуням. Нельзя исключить, однако, что термин э/сун использовался, особенно в ранний период его бытова¬ ния, для обозначения скотоводческих племен Севера, разных по расовой, язы¬ ковой и культурной принадлежности. Именно среди памятников, близких, но не тождественных скифским, выде¬ лены теперь многочисленные погребальные комплексы VII-V вв. до н. э., не¬ сущие признаки, характерные для позднейших гуннских захоронений. Район распространения этих своеобразных памятников расположен к востоку и юго- востоку от нынешней Монголии и, частично, во Внутренней Монголии. Здесь и была, скорее всего, первоначальная родина или территория формирования тех кочевых скотоводческих племен ярко выраженного монголоидного облика, которые позднее, в IV—III вв. до н. э., сместившись к западу и овладев степями между Ордосом и Забайкальем, стали известны под именем гуннов (Миняев, 1985, с. 70-77). 19
С. Г Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ ДЕРЖАВА ГУННСКИХ ШАНЬЮЕВ В последние десятилетия III в. до н. э. союз гуннских племен, возглавляв¬ шийся военным вождем — шаньюем, вместе с подчиненными племенами ис¬ пытал небывалую ломку традиционных отношений, завершившуюся возник¬ новением примитивного варварского государства. Сыма Цянь излагает события в степи, положившие начало гуннскому могуществу, скорее в стиле эпического сказания, чем исторической хроники, — его повествование сохранило отзвук легенд, рожденных в далеких кочевьях (Таскин, 1968, вып. 1, с. 37-39). «В то время дунху были сильны, а юэчжи достигли расцвета. Шаньюем гун¬ нов был Тоумань. Он имел двух сыновей от разных жен. Для того, чтобы сделать наследником младшего, шаньюй решил пожертвовать старшим, Маодунем, и отправил его заложником к юэчжам. Затем Тоумань напал на юэчжей. Маодунь не погиб, он украл коня и ускакал к своим. Отец дал ему под начало отряд. Мао¬ дунь, обучая воинов, приказал им стрелять туда, куда летит его „свистунка44 (бо¬ евые стрелы гуннов снабжались костяными шариками с отверстиями — сотни свистящих стрел наводили ужас на врагов и пугали их коней). Вскоре Маодунь пустил стрелу в своего прекрасного коня. Тем из его отряда, кто не выстрелил, он приказал отрубить головы. Некоторое время спустя Маодунь пустил стрелу в свою любимую жену. Он отрубил головы тем, кто не последовал ему. На охоте Маодунь направил стрелу в коня своего отца и никто из его воинов не опоздал выстрелить. Тогда Маодунь понял, что время настало. И когда он пустил стрелу в отца, никто из его воинов не дрогнул — Тоумань был утыкан стрелами. Казнив младшего брата, мачеху и приближенных отца, Маодунь стал шаньюем. Узнав о событиях в орде (так называли гунны военный лагерь и княжескую ставку), правитель дунху решил, что смута ослабила гуннов, и потребовал от Маодуня уступить пограничную территорию. Многие старейшины, опасаясь войны, советовали Маодуню отдать земли. Крайне разгневанный Маодунь от¬ ветил: „Земля — основа государства, разве можно отдавать ее!44 Всем, совето¬ вавшим уступить землю, он отрубил головы. Затем Маодунь сел на коня, при¬ казал рубить головы каждому, кто опоздает явиться, двинул на восток и внезапно напал на дунху... Он разгромил дунху наголову, убил их правителя, взял людей их народа и захватил домашний скот». Так описал Сыма Цянь начало гуннских завоеваний. В 203-202 гг. до н. э. Маодунь подчинил племена Саян, Алтая и Верхнего Енисея (в том числе древних кыргызов на территории, занимаемой современ¬ ной Хакасией) и окончательно установил северные границы своей державы. Но оставались два главных противника — Китай и юэчжи. В 202 г. до н. э. закончилась гражданская война в Китае. К власти пришла династия Хань. Ее основатель, Лю Бань (император Гаоди), стремясь обезопа¬ сить границу, зимой 200 г. до н. э. лично повел войска против гуннов. После первых столкновений Маодунь отступил, а ханьский авангард в преследова¬ нии противника оторвался от основных сил. С авангардом был сам император. Гунны сразу же прекратили отступление, и четыре их конных корпуса окружи¬ ли императора в горах Байдэн. «В течение семи дней ханьские войска, нахо- 20
Глава I. ЖУНЫ, ЮЭЧЖИ И ГУННЫ: РОЖДЕНИЕ СТЕПНОЙ ИМПЕРИИ лившиеся в горах и вне их, не могли оказать друг другу ни военной помощи, ни помощи продовольствием», — пишет Сыма Цянь. «Конники сюнну на запад¬ ной стороне все сидели на белых конях, на восточной стороне — на серых с белым пятном на морде, на северной стороне — на вороных, а на южной — на рыжих лошадях» (Таскин, 1968, вып. 1, с. 41). Спасло императора только обещание заключить с гуннами мирный дого¬ вор, основанный на родстве, т. е. выдать за Маодуня принцессу из император¬ ского дома. Маодунь снял окружение. Император выполнил обещание лишь после нескольких новых набегов гуннов и вместе с принцессой прислал бога¬ тые подарки, обязавшись возобновлять их ежегодно, — шелковые ткани и вату, вино и рис, украшения. Фактически это была замаскированная дань. Между гуннами и Хань на 40 лет установились мирные отношения, лишь ненадолго прерванные гуннскими набегами в 166-163 гг. до н. э.; после них договор о мире и родстве был возобновлен. Самую жестокую войну Маодуню и его наследнику, Лаошань-шаньюю (пра¬ вил в 174-161 гг. до н. э.), пришлось выдержать с юэчэюами. Борьба длилась четверть века, и лишь в 177-176 гг. до н. э. ценой величайшего напряжения гуннам удалось переломить борьбу в свою пользу. Окончательная победа была одержана между 174-165 гг. до н. э. Вождь юэчжей пал в бою, а из его черепа Лаошань-шаньюй сделал чашу для питья. Оттесненные в Среднюю Азию юэч- жи завладели землями в верховьях Амударьи и впоследствии стали создателя¬ ми Кушанской державы. А западная граница гуннов надолго стабилизирова¬ лась в Восточном Туркестане, где они не раз сражались с ханьцами за власть над богатыми городами-оазисами бассейна Тарима. ЮЭЧЖИ И ГУННЫ Юэчжи (юечжи) — могущественный племенной союз центральноазиатских кочевников — известны под этим именем только из китайских источников, описывающих события, происходившие в степи, по периметру северокитай¬ ских государств, в Ш-П вв. до н. э. Но к этому времени юэчжи уже были давни¬ ми обитателями Внутренней Азии — «данные об юечжах, усунях и сэ (саках) свидетельствуют о том, что эти племена продвинулись далеко на восток (юеч¬ жи до провинции Ганьсу) задолго до III в. до н. э., скорее всего, не позже VII— VI вв. до н. э.» (Грантовский, 1998, с. 80). Хотя Сыма Цянь располагает коренную территорию юэчжей в конце III в. до н. э. «между Дуньхуаном и Циляныианем», т. е. севернее Нань-Шаня, в юго- западной части провинции Ганьсу, более широкий анализ источников позво¬ лил Кадзуо Еноки (Enoki, 1959) утверждать, что здесь находились лишь основ¬ ные центры юэчжей, привязанные к древней трансазиатской торговой трассе. Реальная власть юэчжийских вождей и расселение их племен распространя¬ лись тогда на большую часть Монголии, Джунгарии, Тянь-Шань, где они со¬ седствовали с усунями, а также на Таримский бассейн и верховья Хуанхэ. 21
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ Глухие и неясные сведения о юэчжах и их стране появились в Китае еще в доханьской литературно-историографической традиции. В несколько иной иероглифической транскрипции (юйши, юйчжи) этноним упоминается уже в трактате «Гуаньцзы» (V-IV вв. до н. э.) как название народа и страны, где в горах добывают нефрит. Позднее китайские комментаторы текста объяснят, что «юйши есть название северо-западных варваров» (Haloun, 1937, р. 316). Страна Юйчжи упоминается в другом древнекитайском трактате — «Повество¬ вание о Сыне Неба Му». Трактат, записанный на бамбуковых дощечках, был найден в 279 г. до н. э. в разграбленной княжеской могиле вместе с летописью «Бамбуковые анналы», доведенной до 299 г. до н. э. (Кравцова, 1992, с. 354- 363). Страна Юйчжи, согласно той реалистической части маршрута путеше¬ ствия Сына Неба Му, которая в точности соответствует маршруту похода чжа- оского государя Улинь-вана (правил в 325-299 гг. до н. э.), находилась в пяти днях его пути к западу от нынешнего горного прохода Яньмэньгуань, на севере Шаньси, восточнее излучины Хуанхэ. Упоминается она в связи с «Нефритовой горой». Китайские транскрипции юйши, юйчжи и юэчжи адекватно передают одну и ту же исходную форму этнонима1. Другой аспект юэчжийской проблемы — этнолингвистическая идентич¬ ность носителей этого имени. Столь крупные исследователи древней Внут¬ ренней Азии, как Намио Эгами и Кадзуо Еноки, вслед за Г. Хэлоуном реши¬ тельно связывают юэчжей со скифо-сакской этнокультурной общностью (Haloun, 1937, р. 316; Enoki, 1959, р. 227-232). Не менее распространена и другая позиция, согласно которой юэчжи являются тем самым народом, ко¬ торый в античных и индийских источниках именуется тохарами. Такая иден¬ тификация серьезно подкреплена текстами середины и второй половины I тыс. н. э., обнаруженными в Восточном Туркестане, и связывает юэчжей с тохарами Таримского бассейна, говорившими и писавшими на диалектах архаичного индоевропейского языка (тохарский А и тохарский Б) (Иванов, 1967, р. 1 Об- ll 8). Опыт реконструкции этапов продвижения тохаров на восток и возмож¬ ных тохаро-китайских языковых связей, предложенный Э. Пуллиблэнком, основательно подкрепляет гипотезу о тождестве юэчжей с тохарами (Pulley- blank, 1966, р. 9-39; 1970, р. 154-160). Более определенное суждение об этнолингвистической принадлежности юэчжей, казалось бы возможно получить в результате анализа тех языковых материалов, которые представлены памятниками среднеазиатских потомков юэчжей, создателей Кушанской империи. Благодаря эпиграфическим и нумиз¬ матическим находкам выяснилось, что кроме греческого и санскрита в кушан¬ ской официальной языковой практике использовался иранский язык, несом¬ ненно связанный с территорией древней Бактрии и получивший название «бактрийского» (Лившиц, 1974, с. 312-313). Какой же язык принесли в Бакт- рию предки кушан, юэчжи-тохары? По мнению В. А. Лившица, речь может идти только о «сакском диалекте кушан» (Лившиц, 1969, с. 48), прямо связан¬ ном с хотано-сакскими диалектами Восточного Туркестана. Сакский язык ку¬ 1 Консультация С. Е. Яхонтова, которому автор обязан подробным комментарием приводимых сведений китайских источников. 22
Глава I. ЖУНЫ, ЮЭЧЖИ И ГУННЫ: РОЖДЕНИЕ СТЕПНОЙ ИМПЕРИИ шан, подобно языку парнов в Парфии, исчез в результате ассимиляции при¬ шельцев местной иранской средой (там же). Напротив, В. В. Иванов не исклю¬ чает тохарской принадлежности первоначального языка тохар-кушан, имея в виду тохарский диалект Кучи (Иванов, 1992, с. 19-20). Вместе с тем именно В. В. Иванов сформулировал гипотезу об этнической неоднородности юэчжийского племенного союза, в который «на определен¬ ном этапе наряду с тохарами входили и восточно-иранские племена» (Иванов, 1992, с. 17). Учитывая, что во II в. до н. э. отнюдь не все юэчжи покинули Внут¬ реннюю Азию (согласно китайским источникам, в Ганьсу и Восточном Турке¬ стане остались «малые юэчжи»), В. В. Иванов допускает «факт откочевки на запад, в Среднюю Азию, именно восточно-иранского компонента этого (юэч¬ жийского. — С. К.) племенного объединения, пользовавшегося наряду с дру¬ гими также этнонимом тохар» (Иванов, 1992, с. 17). Тезис об этнополитической неоднородности юэчжийского племенного со¬ юза получил неожиданное подтверждение в результате петроглифических на¬ ходок в Юго-Западной Монголии, где на скалах ущелья Цаган-Гол (Гоби-Ал- тайский аймак) среди наскальных рисунков помещался комплекс тамговых знаков (Вайнберг, Новгородова, 1976, с. 69-73). Б. И. Вайнберг исследовала воз¬ можные связи цаган-гольских тамг и показала их единство по начертанию и происхождению с весьма специфической группой тамг Средней Азии и При¬ черноморья — с тамгами на монетах царей Хорезма, Согда и Бухары, а также с сарматскими тамгами (там же). Еще ранее ею было установлено, что родствен¬ ные династии Согда, Бухары и Хорезма II—I вв. до н. э. вышли из среды коче¬ вых племен, принимавших участие в разгроме Греко-Бактрии, но вместе с тем они никак не были связаны с кушанской династией (Вайнберг, 1972, с. 146— 154). Б. И. Вайнберг именует их «юэчжами дома Чжаову». Именно с этим «до¬ мом», согласно китайским источникам, связаны все правящие «дома», создан¬ ные юэчжами к северу от Бактрии. Очевидно, что та ветвь юэчжийских племен, тамги которой зафиксированы в Гобийском Алтае, а позднее — в Согде, Бухаре и Хорезме, не была идентична южной кушанской группе юэчжей. По своим генетическим связям северные юэчжи тяготели к сарматским племенам Казахстана и Приуралья, аналогич¬ ные цагангольским, тамги которых зафиксированы для III—I вв. до н. э. (о сар¬ матских связях юэчжей см. также: (Мандельштам, 1956, с. 194-195). Цаган- гольский комплекс тамг свидетельствует о расселении в Юго-Западной Монголии, по крайней мере в пределах Монгольского и Гобийского Алтая, «во второй половине I тыс. до н. э. группы иранских племен» (Вайнберг, Новгоро¬ дова, 1976, с. 71). Тем самым именно цагангольские тамги надежно подтверж¬ дают гипотезу о юэчжийской принадлежности «пазырыкцев», выдвинутую С. И. Руденко, и, более того, об их сарматских (восточноиранских) связях. Этнополитическое разделение юэчжийских племен и их «владетельных до¬ мов» во II—I вв. до н. э. на северную и южную группы отражает распад, после тяжелых военных поражений конца III в. до н. э., юэчжийского (тохарского) многоплеменного объединения, создавшего до того во Внутренней Монголии архаичную кочевническую империю, во главе которой стоял единый прави¬ тель и которая располагала войском до ста тысяч конных воинов (Hulsewe, 23
С. Г Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ с. 119-120). Это войско, скорее всего, было устроено по десятичному принци¬ пу — стотысячная армия подразделялась на отряды в десять тысяч воинов (тохарское A tmam, тохарское В tumane — «десять тысяч», «десятитысячный отряд»). Позднее эта военная структура была полностью заимствована гунна¬ ми и от них унаследована тюрками (древнетюркское Штеп), а затем от тюр¬ ков — монголами. Об этом периоде юэчжийской истории Сыма Цянь пишет: «В прежние времена (юэчжи) были могущественны и с презрением относи¬ лись к сюнну» (цит. по пер.: Крюков М., 1988, с. 237). Более того, гунны (хунны, сюнну) находились в политической зависимости от юэчжей, понуждавших их посылать ко двору правителя юэчжей заложника¬ ми сыновей шаньюя. Последним таким заложником был Маодунь, который, став шаньюем, нанес юэчжам первое военное поражение и вторгся на их ко¬ ренные земли в Восточном Туркестане. Но лишь через несколько десятилетий наследник Маодуня «сюннуский шаньюй Лаошан убил правителя юэчжей и сделал из его головы чашу для питья» (Крюков М., 1988, с. 237). После 165 г. до н. э. начался великий исход большей части юэчжей на запад. Таким образом, и прямо и косвенно китайская историография свидетель¬ ствует о долгой истории гунно-юэчжийских войн, двух периодах в истории гунно-юэчжийских отношений. До конца III в. до н. э. юэчжи имели явное во¬ енно-политическое превосходство над гуннами («с презрением относились к сюнну»), которого они лишились на грани Ш-П вв. до н. э. Когда и где стали возможными первые военные контакты между юэчжами и гуннами? Сыма Цянь упоминает сюнну в связи с их набегами на царство Чжао (403-222 гг. до н. э.). Царство Чжао занимало южную часть провинции Хэбэй, восточную часть провинции Шаньси и земли к северу от Хуанхэ до Хэнани (Тас- кин, 1968, вып. 1, с. 124). Под контролем Чжао находились земли севернее (Эрдо¬ са, столь ценимые кочевниками монгольских степей. Для противодействия им было создано несколько военных округов. Главным противником Чжао на севере и стали гунны. В середине III в. до н. э. командовал этими округами самый опыт¬ ный полководец Чжао, Ли Му. В течение многих лет он противостоял гуннам и даже нанес тяжелое поражение самому шаньюю. Лишь в 244 г. до н. э. он был отозван с границы (Сыма Цянь, с. 259-260). Поразительным художественным свидетельством первых гунно-юэчжийских войн IV в. до н. э. является узда бо¬ евого коня из оледенелой гробницы юэчжийского вождя в Пазырыке (Горный Алтай). Украшающие узду деревянные подвески со следами позолоты выполне¬ ны в виде уплощенных «моделей» отрубленных человеческих голов. Символика изображений очевидна и вполне соответствует военным обычаям скифов, сарма¬ тов, гуннов, описанным древними авторами: головы поверженных врагов побе¬ дитель отрубал и как трофеи предъявлял вождю. Подвески из Пазырыка мастер¬ ски изображают лица людей с ярко выраженными монголоидными чертами. Они совсем не напоминают захороненных здесь юэчжей (Кляшторный, 1982, с. 170— 181; Кляшторный, Савинов, 1998, с. 169-177). Не позднее IV в. до н. э. на территории Внутренней Монголии, близкой к Ордосу, в непосредственном соседстве с гуннами, появились юэчжи, что за¬ свидетельствовано и археологически. Как показала Эмма Банкер, только с юэч¬ жами можно соотнести многочисленные находки во Внутренней Монголии блях 24
Глава I. ЖУНЫ, ЮЭЧЖИ И ГУННЫ: РОЖДЕНИЕ СТЕПНОЙ ИМПЕРИИ с изображенными на них сценами борьбы мифических хищников, вполне па- зырыкского облика, хорошо датируемых IV в. до н. э. (Bunker, 1993, р. 99-116; 1997, с. 41-74). Юэчжи вели активную военную политику не только на западе от Алтая, о чем свидетельствуют некоторые «трофеи» пазырыкских вождей, но и на далеком востоке Великой степи. Здесь они встретились с очень несхожи¬ ми по внешнему облику племенами. Но можно ли связать изображенные на пазырыкских подвесках лица с об¬ ликом гуннов? Были ли гунны монголоидами? Антропологически подтверж¬ даемая материалами из гуннских погребений Монголии эта монголоидность принималась с той оговоркой, что «ни изображений, ни описаний наружности гуннов и дунху мы не имеем» (Руденко, 1960, с. 177). В отношении гуннов эта оговорка, однако, не вполне корректна. Имеется вполне убедительный иконо- графический материал, позволяющий найти изобразительный контекст ликам на подвесках пазырыкской узды. В 121 г. до н. э. император Уди назначил прославленного воина Хо Цюй- бина «военачальником сильной конницы», которая должна была подавить гун¬ нов на их же территории. Действия Хо Цюй-бина были столь успешны, что, несмотря на скорую кончину (117 г. до н. э.), он сумел нанести гуннам невос¬ полнимые потери. Особенно прославила его победа над гуннами у гор Цилянь, на земле «малых юэчжи». Над могилой Хо Цюй-бина «был насыпан холм, по форме напоминающий гору Цилянь» (Таскин, вып. 1, с. 94). А на мраморе гроб¬ ницы были вырезаны барельефом несколько групп его противников и сцены триумфа. В 1936 г. венгерский антрополог Золтан Такач посетил погребаль¬ ный комплекс Хо Цюй-бина и снял эстампажные копии той группы, которая носила название «Кони топчут сюнну». В 1938 г. эстампажи и прорисовки были опубликованы Такачем в Пекине (Takacs, 1938, р. 275-277], но великолепный иконографический материал остался вне внимания исследователей. Между тем результаты работ Такача имеют эталонное значение, и мы пользуемся случаем использовать его рисунки именно в этой функции (см. рис. 2). Иконографические изображения гуннов гробницы Хо Цюй-бина наиболее близки к загадочным ликам на пазырыкской узде — те же признаки монголо- идности: выдающиеся скулы, низкий лоб, толстые губы, короткий приплюсну¬ тый нос, борода и торчащие вверх прямые жесткие волосы. Таким образом, имеются все основания утверждать, что позолоченные го¬ ловы на пазырыкской узде, украшавшие парадный убор коня одного из юэч- жийских вождей, — это головы убитых им воинов-гуннов, из черепов которых были сделаны золоченые чаши — свидетельство жестоких гунно-юэчжийских войн IV—III вв. до н. э. В ходе этих войн, надолго задержавших западную экс¬ пансию гуннов, юэчжи создали во Внутренней Азин свою кочевническую империю со стотысячным войском, построенным по десятитысячному прин¬ ципу и, по оценке Сыма Цяня, «достигли расцвета». Свидетельством гегемо¬ нии юэчжей в Великой степи, когда юэчжийские князья, похороненные на Ал¬ тае, сражались далеко на востоке ради власти «над народами, натягивающими лук» (Таскин, 1968, вып. 1, с. 43], и стала пазырыкская узда. Прошло менее двух веков, и на Алтае утвердились новые владыки Великой степи, сделавшие золоченые чаши из черепов вождей своих прежних сюзеренов — юэчжей. 25
С. Г Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ Рис. 2. Изображения гуннов: 1 — деревянные модели человеческих голов на пазырыкской узде (по С. И. Руденко); 2,3 — изображения гуннов из погребального комплекса Хо Цюй-бина (прорисовка и эстампаж по 3. Такачу) 26
Глава I. ЖУНЫ, ЮЭЧЖИ Н ГУННЫ: РОЖДЕНИЕ СТЕПНОЙ ИМПЕРИИ ХОЗЯЙСТВО, ОБЩЕСТВЕННОЕ И ГОСУДАРСТВЕННОЕ УСТРОЙСТВО ГУННОВ Даров, которые получали шаньюи от ханьского двора, было совершенно недостаточно для удовлетворения потребностей значительного кочевого насе¬ ления в продуктах оседлого хозяйства. Так, по подсчетам Т. Барфилда, фикси¬ рованных в китайских источниках поставок зерновых продуктов («даров») могло хватить, и то только в качестве добавки к основному рациону, для 700- 800 человек в течение года, т. е. практически только для ближайшего окружения шаньюя (Barfield, 1992, р. 47; Крадин, Данилов, Коновалов, 2004, с. 13-14). По¬ этому для гуннов более существенным было установление пограничной тор¬ говли, которую, однако, не разрешало императорское правительство, видевшее в торговле только инструмент давления на варваров. Позднее суть этой поли¬ тики четко сформулировал один из китайских историографов: «Нет дани (от варваров) — нет и торговли с ними, есть дань — есть и вознаграждение (т. е. торговля)» (цит. по: Мартынов, 1970, с. 234). Добиваясь открытия рынков на границе, шаньюй начал в 158 г. до н. э. но¬ вую серию набегов и опустошил несколько северных округов. «После этого (в 152 г. до н. э.) император Сяо-цзин снова заключил с гуннами мир, основан¬ ный на родстве, открыл рынки на пограничных пропускных пунктах, послал гуннам подарки и отправил принцессу, согласно прежнему договору». «Отли¬ чаясь алчностью, — добавляет Сыма Цянь, — гунны ценили рынки на погра¬ ничных пропускных пунктах и любили китайские изделия» (Таскин, 1968, вып. 1, с. 49-50). Экономика гуннского общества, по описанию Сыма Цяня, весьма прими¬ тивна: «В мирное время они следуют за скотом и одновременно охотятся на птиц и зверей, поддерживая таким образом свое существование, а в тревожные годы каждый обучается военному делу для совершения нападений. Таковы их врожденные свойства... Начиная от правителей, все питаются мясом домашне¬ го скота, одеваются в его шкуры и носят шубы из войлока» (там же, с. 34-35). Столь же простой кажется и проистекающая из характера экономики програм¬ ма отношений с Китаем, сформулированная одним из шаньюев: «Я хочу от¬ крыть вместе с Хань большие заставы для торговли, взять в жены дочь из дома Хань, хочу, чтобы мне ежегодно посылали 10 тыс. даней рисового вина, 5 тыс. ху (мер) проса, 10 тыс. кусков различных шелковых тканей, а также все ос¬ тальное, и в этом случае на границе не будет взаимных грабежей» (там же). Однако с представлениями о чисто кочевом характере гуннского общества никак не вяжутся неоднократные упоминания о городках в глубине гуннских земель, о хранимых там запасах зерна; сообщая о суровых для гуннов зиме и лете 89-88 гг. до н. э., летописец замечает: «В это время начался снегопад, длив¬ шийся несколько месяцев подряд, скот падал, среди населения начались болез¬ ни, хлеба не вызрели, напуганный шаньюй построил молельню» (Таскин, 1973, вып. 2, с. 28). В Забайкалье археологи исследовали один из гуннских городков у впадения р. Иволги в Селенгу и примыкающий к нему некрополь (Давыдова, 1995; 1996). 27
С. Г. КдяшторныО. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ Рис. 3. Сяньбийские воины V в. Иволгинское городище, окруженное четырьмя рвами и четырьмя валами, име¬ ет площадь в 75 гектаров, застроенных полуземлянками (открыто около 80 жи¬ лищ); там обнаружены следы железоделательного и бронзолитейного произ¬ водства, а главное — сошники из чугуна и литейные формы для них, железные серпы и каменные зернотерки. Судя по размерам сошников, плуги у гуннов были небольшие, деревянные, и земля вскапывалась неглубоко. Хотя таких городков у гуннов было несколько десятков (Psarras, 2003, р. 76-101), разви¬ тию земледелия, однако, препятствовали суровые природные условия страны, и собственное производство зерна (главным образом, проса и ячменя) никогда не удовлетворяло потребностей довольно многочисленного населения (по рас¬ четам исследователей, около 1,5 миллиона человек). Основным видом хозяйственной деятельности гуннов всегда было коче¬ вое скотоводство, что подтверждают как сообщения письменных источни¬ ков, так и результаты археологических раскопок. Первостепенную роль у гун¬ нов играли лошади. При экстенсивном скотоводческом хозяйстве, когда корма для скота на зиму не заготовлялись, лошади имели и то преимущество, что они могли круглый год находиться на подножном корму, тебеневать, добывая траву из-под неглубокого снега. Судя по костям, найденным в гуннских по¬ гребениях, лошади были типичными монгольскими — небольшого роста (135— 140 см в холке), грубого, но мускулистого сложения, с короткой и широкой мордой. 28
Глава I. ЖУНЫ, ЮЭЧЖИ И ГУННЫ: РОЖДЕНИЕ СТЕПНОЙ ИМПЕРИИ Кроме огромных табунов лошадей основным богатством гуннов были ста¬ да быков, яков и верблюдов, громадные отары овец и коз. По современным подсчетам, хотя и весьма приблизительным, гунны в пору расцвета имели 19 го¬ лов скота на душу населения, в пору упадка — 5-9 голов. Для сравнения заме¬ тим, что в предреволюционной Монголии (1918 г.) на душу населения прихо¬ дилось около 17 голов всех видов домашнего скота. Скот находился в семейной собственности; каждая семья имела право на определенную часть родовой тер¬ ритории для выпаса скота и пользовалась защитой всего рода. Для сохранения численности и нераздельности имущества семьи гунны, как отмечает Сыма Цянь, «после смерти отца берут в жены мачех, после смерти старшего или млад¬ шего брата женятся на их женах» (у гуннов, как и у многих кочевников, суще¬ ствовало многоженство). Предусматривалась и семейная ответственность за кражу чужого имущества, прежде всего скота, — семья виновного могла быть обращена в рабство. Социальное устройство гуннского общества и его государственная орга¬ низация не могут быть реконструированы с достаточной полнотой, но соци¬ ально развитой характер гуннской империи несомненен. Верхушку гуннско¬ го общества составляли четыре аристократических рода, связанных между собой брачными отношениями: мужчины любого из этих родов брали себе жен только из трех знатных родов. Глава государства, шаньюй, мог быть только из рода Люаньди, самого знатного из четырех. Позднейшие источники упо¬ минают и другие знатные роды. Очевидно, что иерархия родов и племен иг¬ рала в гуннском обществе немалую роль, причем на низшей ступени находи¬ лись покоренные племена, адаптированные в гуннскую родоплеменную систему. Ниже них были покоренные племена, не включенные в состав гун¬ нских; они подвергались особенно безжалостной эксплуатации. Так, подвла¬ стные гуннам дунху выплачивали постоянную дань тканями, овчиной и кожей. Если дань задерживалась, то гунны казнили родовых старейшин, отнимали и обращали в рабство женщин и детей данников, требуя особый выкуп за их освобождение. Рабство у гуннов часто упоминается во многих источниках. Рабами были пленные, но в рабство за различные преступления попадали и сами гунны. Рабы- иноплеменники использовались прежде всего в оседлом хозяйстве, они жили вместе с гуннами в укрепленных городках, копали оросительные каналы, па¬ хали землю, участвовали в строительных и горных работах, в различных ре¬ месленных промыслах. Положение рабов-гуннов неясно; возможно, они со¬ ставляли низшую часть большой патриархальной семьи. Устройство гуннского государства было столь же строго иерархично, как и их общественная структура. Держава гуннов, выросшая из племенных со¬ юзов жунских племен V-IV вв. до н. э., сложилась в борьбе не на жизнь, а на смерть с соседними племенными союзами и китайскими царствами. Основа¬ тели страны и их преемники видели свою главную цель в господстве над «всеми народами, натягивающими лук» (т. е. над кочевниками) и превосход¬ стве над «людьми, живущими в земляных домах» (т. е. над оседлыми земле¬ пашцами); такое государство могло существовать только как централизован¬ ная империя, организованная на военно-административных принципах. Не 29
С. Г. КдяшторныО. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ следует, по мнению Т. Барфилда, преуменьшать и сохранявшегося значения племенной аристократии, а саму гуннскую державу лучше обозначить тер¬ мином «имперская конфедерация». Барфилд полагает, что для внутреннего развития кочевого общества государственные структуры не нужны, и они возникают у кочевников только в результате воздействия внешних обстоя¬ тельств, исключительно для военного принуждения соседних оседлых госу¬ дарств к уплате дани (контрибуций) или открытию пограничных рынков (Barfield, 1981, р. 45-60). Напротив, по мнению Е. И. Кычанова, государство гуннов, как и иные государства кочевников, возникло в результате внутрен¬ них процессов в самом кочевом обществе, процессов имущественного и клас¬ сового расслоения, приведших к рождению государства со всеми его атрибу¬ тами (Кычанов, 1997, с. 36-37).2 Во главе государства стоял шаньюй, чья власть была строго наследствен¬ ной и освященной божественным авторитетом. Его называли «сыном Неба» и официально титуловали «Небом и Землей рожденный, Солнцем и Луной прославленный, великий гуннский шаньюй». Власть государя определялась его правами и функциями: а) правом распоряжаться всей территорией госу¬ дарства, всеми землями, принадлежавшими гуннам, и функцией охраны этой территории; б) правом объявления войны и заключения мира и функцией лич¬ ного руководства войсками; в) правом концентрировать в своих руках все внешние сношения государства и функцией определения внешнеполитичес¬ кого курса; г) правом на жизнь и смерть каждого подданного и функцией верховного судьи. Вероятно, шаньюй был и средоточием сакральной власти; во всяком случае, все упомянутые источниками действия по защите и соблю¬ дению культа исходили от шаньюя, который «утром выходил из ставки и со¬ вершал поклонения восходящему солнцу, а вечером совершал поклонение луне». Верховного владетеля окружала многочисленная группа помощников, советников и военачальников, однако решающее слово всегда оставалось за шаньюем, даже если он действовал вопреки единодушному мнению своего окружения. Высшие после шаньюя лица в государстве — левый и правый (т. е. запад¬ ный и восточный) «мудрые князья» были его сыновьями или ближайшими род¬ ственниками. Они управляли западными и восточными территориями импе¬ рии и одновременно командовали левым и правым крыльями армии. Ниже их стояли другие сородичи шаньюя, управлявшие определенной территорией, — все они носили различные титулы и назывались «начальники над десятью ты¬ сячами всадников») (т. е. темниками). Их число было строго фиксировано — 24 высших военачальника, распределенных между левым и правым крыльями войска, западной и восточной частями империи. Назначение на тот или иной пост зависело от степени родства с шаньюем. Темников назначал сам государь. Он же выделял подвластную каждому темнику территорию вместе с населени¬ 2 Наиболее полно проблемы номадизма как особого вида производящей экономики, а также про¬ блемы социологии кочевого общества рассмотрены А. М. Хазановым (Хазанов, 2000). Лучший об¬ зор дискуссий о кочевом обществе в советской науке и их оценка: GellnerE. Foreword // Khazanov А. М. Namads and the Outside Word, Madison, 1994. См. также: Gellner, 1973. 30
Глава I. ЖУНЫ, ЮЭЧЖИ И ГУННЫ: РОЖДЕНИЕ СТЕПНОЙ ИМПЕРИИ ем, проживающим на этой территории. Какое-либо перемещение племен без приказа шаньюя строго возбранялось. Наибольшее значение имел не размер удела, а именно численность его на¬ селения, которым и определялась власть и военная сила темника; число в 10 ты¬ сяч воинов, находившихся под командой последнего, было условным — Сыма Цянь замечает, что каждый из 24 начальников имел от десяти тысяч до несколь¬ ких тысяч войска. В пределах своих владений темник, подобно шаньюю, назначал тысячни¬ ков, сотников и десятников, наделяя их землей с кочующим на ней населением. Сместить и наказать темника мог только шаньюй. Темники же участвовали в возведении шаньюя на престол, но этот процесс был формальным: они не име¬ ли права выбора — власть переходила по строгой наследственной системе, ко¬ торая утратила свое значение лишь в период полного ослабления гуннского государства. Однако, племенная структура гуннов не была разрушена и нижний слой управления составляли вожди племен и родовые старейшины. Сохраняя тес¬ ную связь с соплеменниками, они оказывали наибольшее влияние на повсед¬ невную жизнь гуннского общества (Barfield, 1981, р. 45-61). Основной повин¬ ностью всего мужского населения государства была военная служба. Каждый гунн считался воином, и малейшее уклонение от исполнения военных обязан¬ ностей каралось смертью. Все мужчины с детства и до смерти были приписа¬ ны к строго определенному воинскому подразделению, и каждый сражался под командованием своего темника. При Лаошань-шаньюе началось систематическое взимание податей, о раз¬ мере и характере которых сведений не сохранилось. Трижды в год все началь¬ ники, как правило выходцы из четырех аристократических родов, съезжались в ставку шаньюя для «принесения жертв предкам, небу, земле, духам людей и небесным духам», для обсуждения государственных дел и один раз, осенью, — «для подсчета и проверки количества людей и домашнего скота». Эти совеща¬ ния были не столько каким-либо правительственным органом, сколько семей¬ ным советом родственников — все их участники были родичами шаньюя. Таким образом, правящий слой гуннской империи сложился из родопле¬ менной знати; отношения родства и свойства сохраняли решающее значение для определения социального положения и политической роли каждого, кто принадлежал к высшим слоям гуннского общества. В то же время вся эта знать, сохраняя внутриродовые и внутриплеменные связи, выступала и как патриар¬ хальная верхушка племен, как их «естественные» вожди, кровно связанные с рядовыми соплеменниками. Основу общественного влияния и политической силы знати составляла соб¬ ственность на пастбищные земли, проявлявшаяся в форме права распоряжаться перекочевками и тем самым распределять кормовые угодья между родами. Сте¬ пень реализации права собственности целиком зависела от места того или иного знатного лица в военно-административной системе, что, в свою очередь, пре¬ допределялось его местом в родоплеменной иерархии. Вся эта структура обла¬ дала достаточной устойчивостью, чтобы дать гуннской империи более трех ве¬ ков существования и еще несколько веков жизни мелким гуннским государствам. 31
С. Г. КдяшторныО. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ РАСЦВЕТ И УПАДОК СТЕПНОЙ ИМПЕРИИ С образованием гуннской империи и после окончания долгой гунно-юэч- жийской войны в степях наступил мир. Большая часть II в. до н. э. была време¬ нем подъема гуннского кочевого хозяйства. В ходе нескольких гунно-китай¬ ских войн кочевники вернули захваченные циньскими императорами пастбища к югу от Гоби и добились своей главной цели — постоянного поступления тка¬ ней и зерна из Китая через рыночную торговлю на границе и «даров» (замаски¬ рованной дани) шаньюям. Новый цикл гунно-китайских войн был начат в 133 г. до н. э. по инициативе ханьцев. Император У-ди (140-87 гг. до н. э.) решил вновь захватить гуннские земли к югу от Гоби и навсегда сокрушить мощь северных кочевников. Наступ¬ ление ханьцев привело к успеху в 127 г. до н. э.: «Гунны бежали далеко, и к югу от пустыни уже не было ставки их правителя. Ханьцы, перейдя Хуанхэ... постро¬ или оросительные каналы и, понемногу захватывая земли, стали граничить с гун¬ нами...» В 124-123 гг. до н. э. война была перенесена на коренные земли гуннов, в монгольские степи, где шла с переменным успехом. В 119 г. до н. э. огромная китайская армия захватила северную ставку шаньюя и перебила около 90 тысяч гуннов, но сама понесла тяжелые потери (Таскин, вып. 1, с. 50-54). Одновременно началось продвижение ханьских войск на запад, в Среднюю Азию, где в 101 г. до н. э. ими были разграблены ферганские города, а гунны отрезаны от восточнотуркестанских оазисов. В 99 и 97 гг. до н. э. ханьцы вновь предприняли два крупных наступления против гуннов, но успеха не добились. Наконец, в 90 г. до н. э. 70-тысячная китайская армия под командованием пол¬ ководца Ли Гуань-ли вторглась в гуннские земли, разгромила передовые отря¬ ды гуннов и сошлась для генерального сражения с армией шаньюя. В это вре¬ мя Ли Гуань-ли узнал, что его семья арестована в столице по обвинению в колдовстве и всем его родичам, а по возвращении и ему самому, грозит смерть. Он решил заслужить милость императора победой, но в первом же бою понес тяжелые потери. Тогда старшие командиры войска решили взять его под стра¬ жу. Однако Ли Гуань-ли, казнив участников заговора, начал генеральное сра¬ жение у горы Яньжинь. В тяжелом бою китайцы были окружены, а Ли Гуань- ли сдался в плен. У императора не осталось больше полевой армии для продолжения войны. Китай не сумел сломить гуннов своими силами, но через двадцать лет они понесли тяжелое поражение от других кочевых народов — в 72 г. до н. э. усуни с запада, ухуани (часть дунху) с востока и енисейские динли- ны с севера ворвались в гуннские земли; в жестокой войне гунны потеряли до трети населения. Начался кризис политического господства гуннов в Централь¬ ной Азии. Внешним выражением этого кризиса был раскол гуннов в 56 г. до н. э. на южных и северных. Южные гунны во главе с Хуханье-шаньюем установили мирные отношения с Китаем, отказавшись от набегов, а Китай делал все для их умиротворения. Более пятидесяти лет на гунно-китайской границе не про¬ исходило крупных столкновений. Северные гунны во главе с Чжичжи-шанью- ем ушли в Среднюю Азию, в союзное государство Кангюй (на Средней Сыр¬ 32
Глава I. ЖУНЫ, ЮЭЧЖИ И ГУННЫ: РОЖДЕНИЕ СТЕПНОЙ ИМПЕРИИ дарье), но здесь были настигнуты китайским экспедиционным корпусом и унич¬ тожены — ханьские власти опасались, что Чжичжи в союзе с кангюйцами бу¬ дет угрожать их господству в Восточном Туркестане. Вновь единство и могущество гуннской империи было восстановлено на короткий срок в начале I в. н. э. Уже в 48 г. н. э. происходит новый раскол гун¬ нов на северных и южных. Вся дальнейшая судьба южных гуннов, вплоть до падения Ханьской империи, является, по существу, историей обычных варва- ров-федератов, целиком зависимых от правительства в имперской столице. Северяне же под ударами с юга и натиском бывших вассалов — древнекыргыз¬ ских племен Енисея и в особенности потомков дунху, сянъби — протомонголь- ских племен Юго-Западной Маньчжурии, с каждым десятилетием утрачивали свое могущество и территории. Их ставки сместились в Западную Монголию, в Юго-Западную Сибирь и Восточный Туркестан, где до середины II в. они продолжали сопротивляться ханьскому продвижению на запад. Наиболее тя¬ желые поражения гунны понесли в войнах с сянъби в 93-94 гг., когда десятки тысяч их семей были включены в состав сяньбийской племенной конфедера¬ ции, и в 151-155 гг., когда создатель эфемерной сяньбийской империи вытес¬ нил гуннов из их последних владений в Джунгарии. Именно в первой полови¬ не II в. началась миграция гуннских племен сначала в Восточный Казахстан и Семиречье, где они создали государство Юэбань, просуществовавшее до V в., а затем, вместе с угорскими племенами Западной Сибири, — в Приуралье, в прикаспийские и заволжские степи. ГУННЫ У ГРАНИЦ РИМСКОЙ ИМПЕРИИ Идентификация «азиатских» и «европейских» гуннов зачастую вызывала сомнение, так как нет прямых указаний на их миграцию к западу от среднеази¬ атских степей. Достоверно неизвестен и язык гуннских племен Востока и За¬ пада, хотя по косвенным указаниям можно предположить, что их основную массу составляли и там и тут прототюркские племена. Это, конечно, не исклю¬ чает многоязычия гуннских объединений, куда входили предки монголов, тун¬ гусов, угров, а в Средней Азии и на западе — ираноязычных племен и даже славян. Наибольшее затруднение у историков вызывает то обстоятельство, что в степях Юго-Восточной Европы гунны появились внезапно, в 70-е гг. IV в. Первой их жертвой стали приазовские аланы, лишь часть которых спаслась в горах Северного Кавказа. Вслед за этим, овладев Прикубаньем, гунны зимой, по льду, переправились через Керченский пролив и разгромили богатые го¬ рода Боспорского царства. Вся причерноморская периферия античного мира, вплоть до Днестра, сармато-аланские и готские племена были разгромлены в течение нескольких лет; частью они были включены в состав орд, частью бежали на Днестр. К 376 г. гунны продвинулись непосредственно к границам Римской империи. 33
С. Г. КдяшторныО. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ Рис. 4. Гуннский воин из армии Аттилы V в. Реконструкция А. Смелкова «Невиданный дотоле род людей, — пишет автор V в. Аммиан Марцеллин, — поднявшийся как снег из укромного угла, потрясает и уничтожает все, что по¬ кажется навстречу, подобно вихрю, несущемуся с высоких гор». Для ромей- ского эрудита, изучавшего труды ранних авторов, гунны были новым племе¬ нем, «о котором мало знают древние памятники». В середине II в. автор стихотворного «Описания населенной земли» Дионисий размещает гуннов (ун- нов) где-то в Прикаспии. Во второй половине II в. их упоминает там и знамени¬ тый александрийский географ Клавдий Птолемей. Но даже для образованного человека IV-V вв. эти краткие и невнятные сведения мало о чем говорили. По¬ этому столкновение с невиданным дотоле народом казалось не только внезап¬ ным, но и ужасным. Классическое описание пришельцев и их воздействие на римский мир дал Аммиан Марцеллин. По его словам, гунны, «которые превос¬ ходят всякую меру дикости», были «семенем всех несчастий и корнем разно¬ родных бедствий»; «все они отличаются... столь страшным и чудовищным ви¬ дом, что можно принять их за двуногих зверей... кочуя по горам и лесам, они с колыбели приучаются переносить холод, голод и жажду; на чужбине они не входят в жилище, за исключением разве крайней необходимости; ...они плохо действуют в пеших стычках, но зато как бы приросшие к своим выносливым, но безобразным на вид лошаденкам, и иногда, сидя на них по-женски, они ис¬ полняют на них все обычные свои дела; на них каждый из этого племени ночу¬ ет и днюет, покупает и продает, ест и пьет и, пригнувшись к узкой шее своей 34
Глава I. ЖУНЫ, ЮЭЧЖИ И ГУННЫ: РОЖДЕНИЕ СТЕПНОЙ ИМПЕРИИ скотины, погружается в глубокий сон... Если случится рассуждать о серьезных делах, они все сообща советуются в том же обычном порядке; они не подчиня¬ ются строгой власти царя, а довольствуются случайным предводительством знатнейших и сокрушают все, что попадается на пути... У них никто не занима¬ ется хлебопашеством и никогда не касается сохи. Все они, не имея определен¬ ного места жительства... кочуют по разным местам, как будто вечные беглецы, с кибитками, в которых они проводят жизнь. Здесь жены ткут им жалкую одежду, спят с мужьями, рожают детей и кормят их до возмужалости. Никто из них не может ответить на вопрос, где его родина; он зачат в одном месте, рожден дале¬ ко оттуда, вскормлен еще дальше» (Аммиан Марцеллин, 1906, XXXI, 2). В своем ярком описании гуннов Аммиан Марцеллин допустил ряд преуве¬ личений, наделив их традиционными чертами самых диких северных племен. Гунны имели достаточно развитую материальную культуру и такие навыки военного дела, вплоть до стенобитной техники, которые позволяли им сокру¬ шать хорошо вооруженных противников, брать его укрепленные города. Но несомненно, что пришедшие в Европу племена утратили многое из достиже¬ ний экономического, социального и культурного развития, которые были ха¬ рактерны для их предков в Центральной Азии. Собственные производитель¬ ные силы европейских гуннов были ничтожны. Нападения на оседлые народы, захват продуктов их труда, пленение и обращение в рабство ремесленников сделались для них основным источником добывания жизненных благ, а гунн¬ ское общество стало полностью паразитическим. Все это с особой силой про¬ явилось в последующий период, когда степняки прорвали пограничную ли¬ нию Римской империи и их вождь Аттила создал гуннскую империю в Европе. ГУННЫ МЕЖДУ АЛТАЕМ И АРАЛОМ Если память о гуннах в Европе сохранена многочисленными и яркими сви¬ детельствами греческих и латинских авторов, то сведений о появлении новых кочевых завоевателей с востока в Средней Азии почти нет. Крайне скудны и археологические материалы. Повествования сирийских и византийских лето¬ писцев о «белых гуннах» —хионитах и эфталитах (IV-VI вв.) — отнюдь не указывают на генетическое родство обоих народов с гуннами Центральной Азии. Тем не менее частичная реконструкция «гуннского периода» в истории коче¬ вых народов, живших на территории между Алтаем и Аралом, возможна. Продвижение гуннов на запад началось еще при шаньюе Маодуне, с войны за политическое преобладание в Восточном Туркестане. Письмо, отправлен¬ ное Маодунем в 176 г. до н. э. ханьскому императору Вэньди, подробно расска¬ зывает о разгроме юэчжей и покорении других племен на западе: «Благодаря милости Неба командиры и воины были в хорошем состоянии, лошади силь¬ ны, что позволило мне уничтожить юэчжей, которые были истреблены или сдались. Я усмирил лоуланей, усуней, хуцзе и двадцать шесть соседних с ними владений, которые все стали принадлежать сюнну (гуннам)» (Таскин, 1968, 35
С. Г КдяшторныО. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ вып. 1, с. 43). Маодунь явно преувеличивает свои успехи — ни юэчжи, ни усу- ни не были тогда разгромлены и покорены, хотя, возможно, понесли тяжкие поражения. Но в этом письме впервые упоминается о вторжении гуннов в Во¬ сточный Туркестан и выходе их к границам Казахстана. Политический автори¬ тет гуннских шаньюев в Западном крае (так в Ханьской империи именовали Восточный Туркестан и Среднюю Азию) на протяжении почти столетия был очень велик. Ханьский летописец отмечает: «Всякий раз, как посланник сюн- ну (гуннов) с верительными знаками от шаньюя прибывал в одно из государств (Западного края), его сопровождали в пути из государства в государство, снаб¬ жали продуктами и никто не осмеливался задержать его или чинить ему поме¬ хи» (Hulsewe, 1979, р. 37). Зависимые от гуннов владения вскоре появились не только в бассейне р. Та¬ рим, но и много западнее. Одно из них упомянуто китайским историографом в связи с событиями середины I в. до н. э. Сын наследника гуннского престола был женат на дочери владетеля Учаньму, о котором рассказывается: «Учаньму первоначально был правителем небольшого владения, лежавшего между зем¬ лями усуней и владениями Кангюй. Он неоднократно подвергался нападениям и притеснениям соседей, а поэтому во главе своего народа (воинов?) в несколь¬ ко тысяч человек перешел на сторону гуннов. Шаньюй Хулугу... приказал (ему) по-прежнему управлять его народом и жить на западных землях» (Бичурин, 1950, т. 1, с. 85). Итак, в Северо-Западном Семиречье (между усунями и кангюйцами) суще¬ ствует небольшое княжество, владетель которого, вступив в брачные отноше¬ ния с царским домом гуннов, обеспечил защиту и покровительство могучего родственника на условиях вассалитета. Несколько позже зять владетеля Учань¬ му, принц Цзихоусянь, после неудачной попытки занять освободившийся трон, бежал со своей ордой во владения тестя. Это самое раннее упоминание о пере¬ селении гуннов на территорию нынешнего Казахстана. Трепет, который внушала власть шаньюев их западным соседям, заставляет владетелей государств Западного края признавать сюзеренные права гуннских владык и блюсти их интересы. Такая ситуация сохранялась до распада гунн¬ ской державы и подчинения шаньюя «южных» гуннов, Хуханье, власти хань¬ ского императора (53 г. до н. э.). Младший брат Хуханье, Чжичжи-шаньюй, возглавив «северных» гуннов, вскоре перенес свою ставку в Джунгарию. Именно с ним связано первое отме¬ ченное источниками вмешательство гуннов в войну между Кангюем и усуия- ми, завершившееся переселением Чжичжи-шаньюя и части его войск в долину Таласа. В 42 г. до н. э. гунны и кангюйцы разгромили столицу усуней — город в Долине Красных Скал, на берегу Иссык-Куля. Вслед за тем Чжичжи совер¬ шил поход в Фергану. Опасаясь за безопасность границы, командование ки¬ тайских войск в Западном крае направило экспедиционный корпус в Кангюй. Крепость, где находилась ставка Чжичжи, была взята штурмом, а он сам и его спутники погибли. В начале I в. н. э. «северные» гунны восстановили свое политическое влия¬ ние в Восточном Туркестане, но уже в 73-94 гг. им пришлось вести ожесточен¬ ную борьбу с ханьскими войсками. Особенно тяжелое поражение гунны по¬ 36
Глава I. ЖУНЫ, ЮЭЧЖИ И ГУННЫ: РОЖДЕНИЕ СТЕПНОЙ ИМПЕРИИ несли в 90-91 гг. на Восточном Тянь-Шане. Ставки «северян», возглавленных знатным родом Хоянь, находились между оз. Баркуль и Алтаем. Именно здесь на них обрушилась армия двух ханьских полководцев — Доу Сяня и Гэн Куя, после чего, по словам китайского историографа, «испуганный шаньюй, наки¬ нув на себя войлочные одежды и боясь от страха дышать, бежал в земли усу- ней. Земля к северу от пустыни обезлюдела» (Таскин, 1973, вып. 2, с. 98). Итак, в конце I в. под влиянием поражений в борьбе за Джунгарию и Вос¬ точный Тянь-Шань масса «северных» гуннских племен откочевала в «земли усуней», т. е. в Семиречье и Восточный Казахстан, соседствующие с их пре¬ жними землями. Никаких сведений об их возвращении в Джунгарию в источ¬ никах нет, хотя неудачные попытки наладить дипломатические отношения с ханьским двором, например в 104-105 гг., предпринимались. Между 120-150 гг. гунны совершали набеги со своих новых земель на оазисы Таримского бассей¬ на, но их военные успехи часто сменялись крупными поражениями. Так, в 137 г. правитель Дуньхуана изрубил гуннский отряд у оз. Баркуль, а в 151 г. гуннское нападение на Хами закончилось поспешным бегством перед войсками, послан¬ ными из Дуньхуана. Сяньбийское вторжение в 70-х гг. II в. окончательно вы¬ теснило северян из Джунгарии и отбросило их за Тарбагатай. Гунны начали постепенно завладевать землями в степях между Тарбагатаем и Прикаспием. Единственное государственное образование, созданное тогда гуннами к се¬ веру от оз. Балхаш, получило в китайских источниках название Юэбань. По словам авторов Бэй или, «северный» шаньюй, спасаясь от войск Доу Сяня, «пе¬ решел через хребет Гинь-вэй-шань (Тарбагатай)» и ушел на запад в Кангюй, в сторону Сырдарьи и Арала. Однако часть его орды (200 тысяч душ) осталась за Тарбагатаем, будучи «малосильными». Они-то и создали новое гуннское государство, владетель которого принял традиционный титул шаньюй. Оно существовало еще в V в., обменивалось посольствами с одним из северокитай¬ ских государств и даже заключило с ним военный союз против жуань-жуаней. Отличительной чертой этих кочевников китайцы называют исключительную неопрятность, что будто бы и стало побудительным мотивом для вражды меж¬ ду юэбаньским шаньюем и жуаньжуаньским каганом. Источник передает сле¬ дующий рассказ, услышанный от юэбаньского посла: «(Юэбаньский) владетель был (раньше) в дружеских связях с жужаньцами (жуань-жуаньцами). Однажды он с несколькими тысячами человек вступил на жужаньские земли, желая увидеться с (каганом) Датанем (ум. в 429 г.). По вступ¬ лении в пределы его, еще не проехал ста ли (около 50 км), как увидел, что муж¬ чины не моют платья, не связывают волос, не умывают рук, женщины языком облизывают посуду. Он обратился к своим вельможам и сказал: „Вы смеетесь надо мною, что я предпринял путешествие в это собачье государство!“ И так он поскакал обратно в свое владение. Датань послал конницу в погоню за ним, но не догнал. С этого времени они сделались врагами и несколько раз ходили друг на друга войною» (Бичурин, 1950, т. 2, с. 258-259). Самым знаменательным в сообщениях о Юэбань является упоминание об одинаковости языка населения этого государства, потомков «северных» гун¬ нов, с языком гаогюйцев, т. е. с языком древних тюркских племен. Таким обра¬ зом, вполне осведомленный письменный источник, информация которого по¬ 37
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ черпнута из отчетов о личном общении китайских чиновников династии Се¬ верная Вэй с юэбаньскими послами, впервые фиксирует совершенно опреде¬ ленную, а именно тюркскую языковую принадлежность населения одного из древних государств, существовавшего на территории Казахстана и Джунгарии во II—V вв. Можно с уверенностью утверждать, что с этого времени на огром¬ ном пространстве казахстанских степей вместе с племенами «северных» гун¬ нов появляется население, говорившее на древнем языке (языках?) из тюрк¬ ской языковой семьи. «БЕЛЫЕ ГУННЫ» В СРЕДНЕЙ АЗИИ Между 141 и 128 гг. до н. э. юэчжи, вытесненные гуннами из Внутренней Азии, перешли Яксарт (Сырдарью) и овладели всей территорией Греко-Бакт- рийского царства. Завоеватели Бактрии, смешавшиеся по маршруту своих пе¬ реселений с другими кочевыми племенами, довольно скоро перешли к оседло¬ му образу жизни и освоили те формы управления и быта, которые сложились в Греко-Бактрии. Даже монеты они первоначально чеканили в подражание мо¬ нетам эллинских базилевсов Гелиокла и Евкратида. Прошло около полутора веков, и юэчжийский князь Герай из рода Кушан стал создателем нового цар¬ ства, одной из крупнейших империй древности. По родовому имени основате¬ ля она названа историографами Кушанской империей, ее граница раздвину¬ лась от Хорезма и прияксартских оазисов до Центральной Индии, а в 80-130-х гг. кушаны, соперничая с империей Хань, контролировали часть территории Та¬ римского бассейна и Кашгар. Упадок могущества Кушанской империи начался в IV в., когда войска сасанидского царя Шапура II нанесли им ряд тяжелейших поражений, приведших к территориальным утратам и постепенному угасанию политического влияния династии. Но уже в 346 г. сам Шапур ощутил угрозу своим восточным границам со стороны некоего племенного союза кочевников, выступивших совместно с ку- шанами. Название этих племен, хиониты, связывается с гуннской политической тра¬ дицией, хотя, по словам Аммиана Марцеллина, они нисколько не походили на столь выразительно изображенных в его труде гуннов. Более того, когда в 359 г. Шапур II привлек царя хионитов Грумбата в качестве союзника против римлян и сын царя пал под стенами сирийского города Амиды, этот юноша был назван Аммианом «красивым» (вспомним, как описывает Аммиан внешность гунна Аттилы!). Тем не менее, если верна догадка К. Еноки о том, что гуннами, кото¬ рые, согласно китайским источникам, во второй половине IV в. завоевали стра¬ ну Судэ (Согд), и были хиониты, политическое соотнесение и связь обоих пле¬ менных групп делается весьма вероятным. Уже в начале V в. на среднеазиатской исторической арене вновь появляются юэчжийские племена. Согласно китайской династийной истории Бэй ши это были «малые» юэчжи, возглавленные «храбрым государем Цидоло». Жившие 38
Глава I. ЖУНЫ, ЮЭЧЖИ И ГУННЫ: РОЖДЕНИЕ СТЕПНОЙ ИМПЕРИИ Рис. 5. Воины-хиониты III—IV вв. Резьба по кости, могильник Орлат до того в предгорьях Нань-Шаня, эти племена завоевали «пять царств» к югу от Гиндукуша, овладели Гандхарой и Тохаристаном, вытесняя оттуда Сасани- дов, и объединились с хионитами. Имеется несколько групп монет, чеканен¬ ных от имени их государей, и легенды этих монет именуют правителя Кидара Кушана ша. А византийский автор Приск Панийский пишет о войнах Сасани- дов в 450-460-х гг. с «гуннами, называемыми кидаритами». Возможно, что в ходе этих войн кидариты на какой-то срок овладели Балхом. Кидаритские цари считали себя продолжателями кушанской политической традиции, что не ос¬ талось незамеченным их противниками. Так, армянский автор Егише Варда- пет, участник персидских войн с северными племенами, пишет, что сасанидс- кий царь Йездигерд II (438-457 гг.) «внезапно напал на земли хонов, которые называются также кушанами, и воевал с ними два года, но не смог подчинить их». Очевидно, что кушанами здесь названы кидариты и хиониты. Но в те же годы решающей политической силой в Средней Азии становятся эфталиты, которых их современники — византийские, армянские и индийские авторы — также связали с гуннской политической традицией. В западных источниках они именуются «белые гунны», в армянских — хоны, в индийских — хуна. 39
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ Название эфталиты, согласно византийским авторам, они получили по имени одного из их царей. Как же сами они себя называли? Из надписей на монетах эфталитских царей это выясняется с полной досто¬ верностью — сами себя эфталиты называли хион. Иначе говоря, эфталиты были одной из этнополитических групп хионытов. Сопоставление различных источников выявляет, что таких групп было по меньшей мере две: спет хион «белые хионы» и кармир хион «красные хионы». Проблема прародины хио- нов — эфталитов остается дискуссионной. Попытки связать их с Бадахша- ном (К. Еноки) были подвергнуты основательной критике, но, почти не¬ сомненно, хионы были одной из древних групп ираноязычных кочевников, обитавших в горно-степной юго-восточной и южной полосе Центральной Азии. Условность отнесения хионитов и эфталитов к гуннским племенам была отмечена еще Прокопием Кесарийским, который писал: «Хотя эфталиты народ гуннский и так называются, они, однако, не смешиваются и не общаются с теми гуннами, которых мы знаем, так как не имеют с ними пограничной обла¬ сти и не живут вблизи них... Они не кочевники, как прочие гуннские народы, но издавна обосновались на плодородной земле... Они одни из гуннов белы телами и не безобразны видом... и не живут какой-то звериной жизнью, как те, но управляются одним царем и имеют законную государственность, соблюдая между собой и соседями справедливость ничуть не хуже ромеев и персов» (Про¬ копий, 1993,1, 3). Характеристика византийского автора относится к тому времени, когда эф¬ талиты уже освоились в земледельческой и городской среде Средней Азии, восприняли на государственном уровне бактрийский язык и бактрийскую (ку- Рис. 6. Реконструкция: 1 — С. Соколовой; 2,3 — А. В. Сильнова 40
Глава 1. ЖУНЫ, ЮЭЧЖИ И ГУННЫ: РОЖДЕНИЕ СТЕПНОЙ ИМПЕРИИ шанскую) письменность, созданную на основе греческого алфавита, и, по сло¬ вам китайского путешественника Сюань Цзана, «их литературные произведе¬ ния постепенно увеличиваются и превзошли количество их у народа Согда». Таков был результат, но ему предшествовал длительный период политическо¬ го становления государства. Если их исходной территорией в 50-е гг. V в. был Тохаристан, то продви¬ нуться на север и стать подлинными наследниками Кушанского царства они смогли после войн с сасанидским царем Перозом (459-484 гг.), напавшим на них. Уже после первого похода Пероза и разгрома персов эфталиты овладели Хорасаном. Во время второго похода на эфталитов Пероз попал в плен и за¬ платил за свое освобождение огромный выкуп. Третий поход Пероза (484 г.) окончился его гибелью и принуждением Ирана к выплате эфталитам ежегод¬ ной дани. Еще до того, как эфталиты овладели Согдом, они в 479 г. начали продви¬ жение на восток и подчинили Турфанский оазис (см. ниже); между 490-509 гг. они завершили подчинение большинства городов-государств Таримского бас¬ сейна, а возможно, всего Восточного Туркестана. К конце V в. эфталиты овла¬ дели и Северной Индией, где в первые десятилетия VI в. правили эфталитские цари Торамана и его сын Михиракула. По существу, эфталиты полностью ов¬ ладели кушанским наследием.
ЕВРАЗИЙСКАЯ СТЕПЬ В IV-V вв. ЭТНОЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ В ВЕЛИКОЙ СТЕПИ (начало I тыс н э.) В течение I тыс. до н. э. — первой поло¬ вины I тыс. н. э. оседлое население и коче¬ вые племена в полосе степей и гор между Нижним Поволжьем и Алтаем были пре¬ имущественно носителями индоевро¬ пейских языков. Вместе с тем уже тогда, в результате интенсивных и постоянных миграций населения, в евразийских степях на территорию Казахстана и Средней Азии постоянно проникали более или менее ком¬ пактные группы не только индоевропей¬ ских, но также протоугорских племен из Западной Сибири и Приуралья и так назы¬ ваемых алтайских племен из Восточной Сибири и восточной части Центральной Азии. Алтайскими эти племена названы условно; первоначально они формирова¬ лись значительно восточнее Алтая, на ог¬ ромной территории Южной Сибири, меж¬ ду Енисеем и Тихим океаном, в Монголии, Маньчжурии и на пространстве, занимае¬ мом ныне провинциями Северного Китая. Во II—I тыс. до н. э. в среде алтайских пде- мен постепенно сформировались пратюр- ко-монгольская и пратунгусо-маньчжур- ская языковые общности. Внутри первой из них в середине I тыс. до н. э. началось сло- 42
Глава II. ЕВРАЗИЙСКАЯ СТЕПЬ В IV-V вв. н. э. жение прототюркских и протомонгольских языков, причем племена — носи¬ тели протомонгольских языков консолидировались в Северной Маньчжурии и Северо-Восточной Монголии, а племена — носители прототюркских язы¬ ков расселялись главным образом в Центральной и Внутренней Монголии, от Байкала до Ордоса. Процессы языковой дифференциации были весьма сложными и протекали в разных областях неодинаково; на многих террито¬ риях прототюркские и протомонгольские племена жили смешанно; в Запад¬ ной и Центральной Монголии, где до начала II в. до н. э. преобладали ирано¬ язычные юэчжи, прототюркские племена находились в непосредственном соседстве с ними. Такова была, в самых общих чертах, этнолингвистическая карта Средней и Центральной Азии до образования той кочевнической империи в Центральной Азии, которая была создана племенным союзом сюнну {гуннов), оттеснившим юэчжей и многочисленные сакские племена в Среднюю Азию. Хотя сами гунны не относились к числу «алтайских» этносов (Пуллиблэнк, 1986, с. 29-70; Дёрфер, 1986, с. 71-134), внутри гуннской конфедерации пре¬ обладали племена, говорившие, по-видимому, на древнейших тюркских язы¬ ках; следует учесть, что в лингвистическом отношении кочевые племена, вхо¬ дившие в состав гуннской империи, не были однородны, но все они, за исключением юэчжей, по расовому составу были монголоидами. Проникновение прототюркских и протомонгольских племен на запад на¬ чалось рано; уже у приуральских ираноязычных саков антропологи фикси¬ руют монголоидную примесь. Именно «алтайские» племена были носите¬ лями монголоидного физического типа. Среднеазиатские и казахстанские степи в I тыс. н. э. были очагом постоянных языковых и культурных кон¬ тактов иранских, угорских (приуральских) и «алтайских» племен. Однако, вероятно, лишь после начавшегося на рубеже н. э. движения на запад гун¬ нских племен в степной зоне Средней Азии начинают складываться тюрко¬ язычные общности. В IV-V вв. н. э. в Поволжье и Западном Казахстане консолидируются так называемые огурские племена, самым крупным из которых стали в V в. болга¬ ры. Они говорили на одном из архаичных тюркских языков. По отдельным сло¬ вам и грамматическим формам, сохранившимся в письменных памятниках и отразившим язык волжских и дунайских болгар (до славянизации последних), установлено, что болгарское наречие было историческим предшественником или историческим «родственником» современного чувашского языка; его эле¬ менты сохранены также у татар Поволжья, гагаузов, кумыков и некоторых дру¬ гих тюркоязычных народностей. Все эти этнолингвистические процессы связаны с изменениями, которые на протяжении многих столетий происходили в глубинах Центральной Азии и на Дальнем Востоке, с изменениями, которые породили мощные миграционные потоки, сотрясавшие цивилизации Средней и Передней Азии, а затем Европы на протяжении более тысячелетия. Именно на востоке Великой степи роди¬ лась «степная» государственность того типа, который был свойствен протого- сударственным и государственным образованиям кочевников Центральной Азии. 43
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ УХУАНИ И СЯНЬБИ В первые века н. э., в ходе постоянных войн с гуннами, прамонгольские племена «восточных варваров» (<дунху) создали несколько очень крупных тер¬ риториальных группировок. Их названия китайская историографическая тра¬ диция связывает с древними названиями горных хребтов в сибирско-маньч¬ журской горно-таежной стране и прилегающей к ней с юга горно-степной зоне. Если эта традиция адекватна, то именно так возникли топоэтнонимы ухуаиъ и сянъби. Оба территориальные объединения, по свидетельству китайских ис¬ точников, не отличались друг от друга ни языком, ни образом жизни. Вот что пишет о них автор «Истории династии Поздняя Хань» (Хоухань шу) Фань Е: «Ухуани, собственно говоря, являются [потомками] дунху. Когда в начале дина¬ стии Хань сюннуский [шаньюй] Маодунь уничтожил владение дунху, остав¬ шийся народ укрылся у горы Ухуань, от которой и принял свое название. Со¬ гласно существующим обычаям [ухуани] искусны в верховой езде и стрельбе из лука, занимаются охотой на диких птиц и зверей. Пасут скот, отыскивая ме¬ ста с [хорошей] водой и травой. Для жилья не имеют постоянного места, домом служит куполообразный шалаш (хунлу — «войлочная юрта»), выход из которо¬ го обращен на восток, к солнцу. Едят мясо, пьют кислое молоко, одежды дела¬ ют из грубой и тонкой шерсти. Уважают молодых и с пренебрежением относят¬ ся к старым. По характеру смелы и грубы... Храброго и сильного, который может разбирать [возникающие] тяжбы, избирают старейшиной (дажэнь, букв, «боль¬ шой человек»), власть не передается по наследству. Во главе каждого рода (ыло) стоит небольшой вождь, а несколько сотен или тысяч юрт (ло) образуют коче¬ вье {бу). Когда старейшине нужно вызвать кого-нибудь, он делает зарубки на дереве, которые служат письмом, и, хотя нет письменных знаков, члены коче¬ вья не смеют нарушать [полученное распоряжение]. Нет постоянных родо¬ вых фамилий, в качестве фамилии используется имя сильного старейши¬ ны. От старейшины и ниже каждый сам пасет скот и ведет хозяйство, не привлекая других к выполнению трудовых повинностей» (Таскин, 1984, с. 63, 296). Запомним выделенную фразу, т. к. наблюдение китайского историографа оказывается существенным для последующих выводов. На протяжении нескольких столетий (I в. до н. э. — II в. н. э.) ухуани актив¬ но участвовали в военных событиях на границах империи Хань. Часть ухуа- ней, поощряемая имперским правительством, уже тогда переселилась за ли¬ нию пограничных укреплений, т. е. на территорию империи, часть осталась на прежних мостах обитания, постоянно участвуя в боевых действиях и набегах то вместе с ханьцами против гуннов, то вместе с гуннами против ханьцев. Вот вполне обыденное сообщение, относящееся к 166 г.: «Ухуани снова совместно с сяньбийцами и южными сюнну совершили набег на пограничные земли, в связи с чем все [варвары] в девяти округах подняли восстание. Чжан Хуань выступил покарать нападающих, и они ушли за укрепленную линию» (Таскин, 1984, с. 68). Следует отметить две важные тенденции, проявившиеся в указанный пери¬ од: а) все большее сращивание ухуаньских племен с сяньби, в племенном со¬ 44
Глава II. ЕВРАЗИЙСКАЯ СТЕПЬ В IV-V вв. н. э. юзе которых они впоследствии растворились; б) социальное расслоение в сре¬ де самих ухуаней и сяньби резко интенсифицировалось. Власть вождей стано¬ вилась наследственной в роду, а сами старейшины нередко принимали китай¬ ский княжеский титул ван или гуннский титул гианыой. Вот типичная для конца II в. н. э. ситуация: «В начале правления императо¬ ра Лин-ди (168-190 гг.) ухуаньские старейшины Наньлоу в округе Шангу, имев¬ ший свыше 10 тыс. юрт подчинившегося ему народа, и Цюлинзюй в округе Лаоси, имеющий свыше 5 тыс. юрт подчинившегося ему народа, сами объяви¬ ли себя ванами... Они отличались смелостью и хитростью... В эру правления Чу-пин (190-193 гг.), установленную императором Сянь-ди, Цюлинзюй умер. Его сын Лоубань был малолетним, поэтому его заменил племянник Цюлин- зюя, Тадунь, обладавший военными способностями. Он стал распоряжаться ухуанями, жившими в трех округах, и весь народ повиновался его приказам» (Таскин, 1984, с. 68). Тадунь также стал ваном, возглавил очень крупное пле¬ менное объединение ухуаней, но конец его был трагичен: «В 12-м году эры правления Цзянь-ань (207 г.) Цао Цао, лично выступивший в карательный по¬ ход против ухуаней, нанес Тадуню сильное поражение под Лючэном (провин¬ ция Хэбэй), обезглавил его и захватил в плен свыше 200 тыс. человек» (Тас¬ кин, 1984, с. 69). О начальном периоде истории сяньби Фань Е замечает: «Сяньби [как и уху- ани], ветвь [народа] дунху. Они отдельно осели у горы Сяньби, от которой по¬ лучили свое название. Их язык и обычаи сходны с ухуаньскими... В начале династии Хань сяньбийцы также [как и ухуани] были разбиты Маодунем и бежали в земли, расположенные далеко от укреплений линии в округе Ляодун, где жили рядом с ухуанями, никогда не устанавливая связей со Срединным государством» (там же, с. 70). Вместе с гуннами сяньбийцы совершали набеги на ханьское приграничье. Ситуация изменилась в 49 г. н. э., «когда шаньюй южных сюнну признал власть династии Хань, а северные варвары (т. е. северные сюнну. — С К.), оказавшись изолированными, ослабели, сяньбийцы стали присылать послов (ко двору Хань. — С. К.)» (там же). Более того, получая ежегодные и весьма обильные награды в 50-90-е гг. I в., «сяньбийцы охраняли границу и там не происходило столкновений» (там же, с. 71). В 89 г. ханьский военачальник Доу Сянь нанес тяжелейшее поражение се¬ верным гуннам, что немедленно использовали сяньбийцы, занявшие гуннские земли и включившие в свой племенной союз гуннские семьи: «Оставшиеся роды сюнну, которые все еще насчитывали свыше 100 тыс. юрт, стали назы¬ вать себя сяньбийцами и с этого времени началось постепенное усиление сянь- бийцев», — замечает Фань Е, фиксируя отправную точку роста сяньбийского могущества (там же). Однако прошло более полувека прежде чем сяньбийцы превратились в се¬ рьезную для империи угрозу. И связано было новое усиление «северных варва¬ ров» с военно-административной консолидацией всей степи, от Ляодунского полуострова до Восточного Туркестана, осуществленной сяньбийским вождем Таньшихуаем (он умер в возрасте 49 лет приблизительно в 180 г.). Позже ему было приписано чудесное рождение — он появился на свет во время трехлет¬ 45
С. Г Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ него отсутствия главы семьи, воина Тоулохоу, жена которого утверждала, что ребенок был зачат от градины, попавшей ей в рот во время грозы. «Тоулохоу не послушал жену и выбросил младенца. Тогда жена тайно попросила домашних подобрать и вырастить ребенка» (Таскин, 1984, с. 75). Вот как Фань Е рассказывает о возвышении бастарда: «В возрасте 14-15 лет Таньшихуай уже отличался смелостью, физической силой и умом. Как-то ста¬ рейшина другого кочевья похитил у родителей его матери крупный рогатый скот и овец. Таньшихуай один на коне погнался за похитителями, напал на них, и никто, куда бы он не устремлялся, не мог противостоять ему. Он отбил весь угнанный скот, после чего напуганные члены его кочевья подчинились ему. Затем он ввел предусмотренные законом правила для решения дел между пра¬ выми и виноватыми, причем никто не смел нарушить их. В результате его из¬ брали старейшиной» (там же). В короткий срок, благодаря военным успехам в сражениях с ханьскими по¬ граничными войсками и кочевыми соседями, Таньшихуай сумел восстановить имперские структуры гуннского времени на всей территории степи, некогда принадлежавшей гуннским шаньюям. Если восточные ставки Таньшихуая рас¬ полагались в Маньчжурии, то западная ставка была учреждена севернее Дунь- хуана, на границе с усунями. Его владения «тянулись с востока на запад более чем на 14 тыс. ли, а с севера на юг — более чем на 7 тыс. ли» (там же, с. 44)3. В 166 г. он, по гуннскому образцу, разделил территорию государства, вместе с племенами ее населяющими, на центр и два «крыла» — восточное и западное, окончательно завершив тем самым создание военно-административного уст¬ роения. Во главе управления новыми округами были поставлены вожди, на¬ значаемые лично Таньшихуаем и подчинявшиеся только ему. Положение на северной границе стало для ханьского императорского двора невыносимым: «После вступления на престол императора Лин-ди (168-190 гг.) не было ни одного года, когда бы пограничные округа... не страдали от набегов и грабежей сяньбийцев, перебивших и угнавших в плен неисчислимое количе¬ ство народа», — замечает Фань Е (Таскин, 1984, с. 76). Была сделана попытка умиротворить опасного врага: «К Таньшихуаю был отправлен посол доставить печать со шнуром и возвести его в титул вана, с целью установления мира, основанного на родстве. Однако Таньшихуай отказался принять титул, стал пуще прежнего заниматься набегами и грабежами» (там же, с. 331). Требовались срочные меры, и один из ханьских военачальников, Ся Юй, осе¬ нью 177 г. подал доклад, в котором отмечалось, что только за весну и лето сянь- бийцы совершили более 20 нападений на границы, а потому следует послать в степь войска для активных действий против сяньбийцев. Ся Юй обещал уничто¬ жить неприятеля «в течение одной зимы и двух весен». Однако его предложение не встретило поддержки у многих сановников и император созвал во дворце во¬ енный совет. С основным докладом выступил противник предложения Ся Юя, советник Цай Юн. Прежде всего он напомнил о печальных для империи послед¬ ствиях многих военных экспедиций в степь, не дававших радикальных результа¬ тов, но серьезно подрывавших экономическое состояние империи. Затем он сле¬ 3 В эпоху Хань 1 км был равен 2,5 ли. 46
Глава II. ЕВРАЗИЙСКАЯ СТЕПЬ В IV-V вв. н. э. дующим образом охарактеризовал противника: сяньбийцы «имеют 100 тыс. во¬ инов, отличаются физической крепостью и большей [по сравнению с сюнну] сообразительностью». Далее, советник отмечает, что «разбойники» получают из Китая через лазейки в укрепленной линии «прекрасный металл и хорошее желе¬ зо», из империи к ним бегут ханьцы, и, в результате, их оружие и снаряжение острее и лучше, чем у гуннов, а кони быстрее». Обращаясь к сторонникам насту¬ пательных действий, Цай Юн спросил: «Как они могут попусту болтать о двух годах войны и быть уверенными в успехе?» (там же, с. 78). Тем не менее, было принято решение о карательном походе в степь. В результате разразилась самая масштабная ханьско-сяньбийская война, в ходе которой ханьская армия понесла огромные потери и была полностью разгромлена. Победа над ханьцами стала последним крупным успехом Таньшихуая. По¬ литика перманентной войны не способствовала укреплению скотоводческого хозяйства, а рост территории и населения порождали свои проблемы: «числен¬ ность сяньбийцев увеличивалась с каждым днем, скотоводство и охота уже не могли удовлетворить их потребности в пище» — отмечает хорошо информи¬ рованный китайский историограф (там же, с. 80). Таньшихуай даже пытается использовать водные угодья и поручает живущим в стране китайцам ловить рыбу, что сами сяньбийцы делать не умели. Ранняя смерть Таньшихуая привела к власти его родичей и в ходе их крова¬ вой междоусобицы Сяньбийская империя распалась. Впрочем, в 20-30-е гг. IV в. выдвинулся еще один удачливый сяньбийский старейшина, Кэбинен, в короткий срок подчинивший или убивший своих сопер¬ ников и попытавшийся восстановить империю Таньшихуая. Политический итог этой попытки подвел автор «Записок о Трех царствах», историограф Чэнь Шоу (конец III в.): «В эру правления Цин-лун (233-236 гг.) [император] разрешил... послать искусного фехтовальщика на мечах, который заколол Кэбинена, после чего [сяньбийские] кочевья рассеялись, стали нападать одно на другое. Сильные бежали далеко, слабые просили разрешения изъявить покорность [Срединному государству], в результате чего на границе установилось относительное спокой¬ ствие. К югу от пустыни редко поднимались тревоги. Хотя [сяньбийцы] времена¬ ми усиленно занимались воровством, они уже не могли подстрекать друг друга на конфликты [со Срединным государством]» (там же, с. 83). Выделим лишь одну фразу в этом выразительном итоговом документе — в середине III в. н. э. сильные сяньбийские племена «бежали далеко», оставив в степях севернее Великой стены своих наиболее склонных к конформизму соплеменников. А теперь, прежде чем обратиться к следующей теме, воспользовавшись лин¬ гвистическими консультациями и трудами виднейших специалистов в области исторической фонетики китайского языка С. Е. Яхонтова и Э. Пуллиблэнка, обозначим, какие этнонимы скрываются за ханьскими транскрипциямиухуанъ и сянъби. Как замечает Э. Пуллиблэнк, слово ухуанъ является «хорошей транскрипци¬ ей» этнического термина авар, замечая, впрочем, что «в свете этого свидетель¬ ства все же трудно окончательно доказать какую-либо историческую связь с ава¬ рами, вторгшимися в VI в. в Восточную Европу, хотя очевидно, что название 47
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ (этих народов. — С. К.) одно и то же» (Pulleyblank, 2000, р. 71). Реальное произ¬ ношение сянъби (сяньбэй) может быть восстановлено как сэрби/сэрви (там же). Такие же реконструкции подтвердил С. Е. Яхонтов (устная консультация). Отме¬ тим, что в такой же постоянной увязке, как в ханьских источниках упоминаются племена ухуанъ и сянъби, в византийских источниках находятся авары и савиры. И, вернувшись к замечанию Чэнь Шоу о «далекой» миграции части сяньбий- цев из зоны ханьского военного влияния, отметим, что единственным открытым направлением миграции в степной зоне было западное направление, в нынеш¬ нюю джунгарскую и казахстанскую часть Великой степи. И еще раз вспомним, что к III в. н. э. в состав сяньбийского объединения племен уже влились два мно¬ гоплеменных массива — авары (ухуани) и гунны. А западное направление миг¬ рации неизбежно вело к столкновению или объединению с еще одним огром¬ ным племенным массивом — племенами гаоцзюй и динлин. Жизнь в степях нетороплива, и отдаленные последствия перетасовки племен в III в. полностью проявились на западе Великой степи лишь через два столетия, когда новый на¬ пор с юга разрушил устоявшееся бытие и привел в движение степные племена. ТАБГАЧИ, ЖУАНЬЖУАНИ И ГАОЦЗЮИ В первые два десятилетия III в. опустошенная восстаниями и междоусоби¬ цей Ханьская империя превратилась в поле соперничества главарей противо¬ борствующих армий и была поделена между тремя военачальниками («период Троецарствия»), династии которых сменила на несколько десятилетий динас¬ тия Цзинь. Новый «мятеж восьми ванов», продолжавшийся 15 лет, не только нарушил недолгое спокойствие, но и привел к небывалым бедствиям и массо¬ вому оттоку ханьского населения из северных и центральных районов бывшей империи на юг. Образовавшийся вакуум был заполнен новой волной кочевых племен севера. Во внутренние районы Китая началось переселение южных гуннов (преиму¬ щественно тюркские племена), сянъбийцев (прамонгольские племена), ди и ця- нов (тангуто-тибетские племена), цзе (одно из племен «малых юечжей»). Только между 276-289 гг. в провинции Хэбэй, Шаньси и Шэнься переселилось более 400 тыс. гуннов и сяньби; в Гуаньчжуне поселилось более 500 тыс. ди и цянов, что составило половину населения этой области. Переселившиеся в Китай пле¬ мена сохранили свою военную и племенную организацию, свой образ жизни, язык и обычар, хотя сильнейшее китайское влияние на их общественный строй и культуру несомненно. Они активно участвовали в военном противоборстве внутри Китая, а в начале IV в. выступили как самостоятельная сила. В 308 г. шаньюй гуннских племен Шаньси Лю Юань, носивший до 304 г. титул князя Хань, провозгласил себя императором. В 311 г. его сын Лю Цун осадил столицу Цзиньской империи — Лоян. Драматические события, после¬ довавшие за взятием города, нашли отражение в одном из интереснейших до¬ кументов, написанном очевидцем, — письме согдийского купца Нанайванда- ка. Вскоре Цзиньская империя (280-316 гг.) перестала существовать. На 48
Глава II. ЕВРАЗИЙСКАЯ СТЕПЬ В IV-V вв. н. э. территории Северного Китая возникло несколько эфемерных варварских госу¬ дарств, находившихся в состоянии постоянной войны друг с другом. Время с 304 по 439 год в традиционной китайской историографии получило название периода «шестнадцати варварских государств пяти северных племен». В конце IV — начале V в. «варварских государств» на севере было уже не шестнадцать, а девятнадцать, и восемь из них были сяньбийскими. И хотя ки¬ тайцы составляли большинство населения Среднекитайской равнины, наибо¬ лее многочисленной группой среди «варваров» были сяньбийцы. Именно сяньбийцы в середине V в. объединили север и создали там свои династии, просуществовавшие почти столетие. Сяньбийские племена этого времени делились на несколько племенных объ¬ единений, из которых наиболее значительными были муюны (в 30-е гг. IV в. они поселились на берегах Ляодунского залива), туюйхуны или мужуны (их владениями стали земли севернее хребта Куэньлунь, между озерами Куку-нор и Лоб-нор) и табгачи (китайская транскрипция названия — тоба). Именно табгачи и создали династию Тоба Вэй (Северная Вэй). Их вождь Тоба Туй в 397 г. разгромил и оттеснил на восток своих сородичей муюнов, а в следующем году он был провозглашен императором новой династии. Его наследник, Тоба Тао, между 424-431 гг. объединил под властью табгачей весь бассейн Хуанхэ и стал создателем единой империи в Северном Китае. Период «шестнадцати го¬ сударств» закончился первым монгольским завоеванием Китая. Хотя табгачи составляли не более 20% всего населения новой империи (Eberhard, 1949, р. 10), которое в V в. приближалось к 25 млн человек (Крюков, Малявин, Софронов, 1979, с. 63), они на всем протяжении истории этого госу¬ дарства, несмотря на все колебания внутренней политики, оставались верши¬ телями судеб страны и удерживали основные позиции в армии. Сяньбийская конница составляла основу вооруженных сил, что придавало особый характер военным отношениям с кочевыми соседями. А на покинутом сяньбийцами севере родилась тем временем новая степная империя. Наиболее подробные сведения о новой угрозе с севера сохранила «История династии Вэй» {Вэй шу), составленная в середине VI в. историографом Вэй Шоу. Согласно его версии, появлению степного государства предшествовали события 70-х гг. III в., когда некий раб и дезертир по прозвищу Мугулюй, т. е . «Плеши¬ вый», сам не знавший своего роду-племени, бежал за укрепленную линию (т. е. Великую стену) и собрал в степи шайку преступников, занимавшихся разбоем. В конце концов он и его шайка попали в зависимость от одного из гаоцзюйских или гуннских племен. Сын Плешивого, Цзюйлухуэй, смелый и решительный воин, возглавил шайку, но попытался придать своей власти более легитимный образ — он сумел соединить в одно целое доставшуюся ему в наследство степ¬ ную вольницу и племя своих покровителей, а новому объединению дал название жоужанъ. Вслед за тем Цзюйлухуэй подчинился главе дома Тоба (Табгач) и даже ежегодно «представлял ко двору» дань лошадьми, скотом и мехами. Однако ува¬ жения у своих сюзеренов он не заслужил. Один из правителей вэйского дома «в связи с тем, что Цзюйлухуэй отличился невежеством, а по виду походил на ядо¬ витое насекомое гу, изменил его прозвище на жуаньжуань», т. е. приказал запи¬ 49
С. Г Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ сывать его имя иероглифами, имевшими уничижительное значение «пресмыка¬ ющийся, подобно насекомому» (Таскин, 1984, с. 267, 398-399). Прошло сто лет и вожди жуаньжуаней изменили табгачской династии, при¬ мкнув к ее врагам. Ответ последовал незамедлительно — против жуаньжуаней был предпринят первый карательный поход, которым руководил сам вэйский император. После трехсоткилометрового перехода к северу припасы кончились и вожди войска попросили императора прекратить поход. Однако, император приказал заколоть заводных лошадей, накормить воинов и продолжить пре¬ следование. Из этого повествования очевидно, что в поход шла не китайская пехота, а сяньбийская конница «о дву конь». Она настигла жуаньжуаней у од¬ ной из гор Великой пустыни (Гоби) и разгромила их, захватив пленных и скот (там же, с. 268, 400). Результатом похода стало бегство жуаньжуаней на север от пустыни и ост¬ рая междоусобная распря. Победил в ней один из вождей, Шэлунь, истребив¬ ший своих соперников и родичей. Именно он и стал создателем степной импе¬ рии жуаньжуаней. В 402 г. Шэлунь присвоил себе титул каган, что на языке династии Вэй (т. е. сяньбийском языке. — С. К.) «означает император» (там же, с. 269). Так в Великой степи появился новый высший титул, сменивший гун¬ нский титул ьианъюй. Время Шэлуня ознаменовалось военно-административной реформой, в ходе которой армия была перестроена по десятеричному принципу, во главе «ты¬ сяч» поставлены командиры, назначаемые каганом. В ходе войн и побед над степными соседями, владения Шэлуня невероятно расширились — от Чаосяни (Корея) до Яньцзи (Карашар, бассейн р. Тарим в Восточном Туркестане). Его западная ставка находилась севернее Дуньхуана. Там, на северо-западе, он одержал победу над одним из владений, созданных гуннами. Вслед за тем, в Северной Монголии он подчинил часть племен гаоц- зюй, а затем, осмелев, в 406-410 гг. предпринял два набега за укрепленную линию, на земли Северного Китая. Ответ последовал быстро, и, преследуемый сяньбийской конницей, Шэлунь умер во время бегства (410 г.). Последовавшая за смертью Шэлуня междоусобица привела к власти его внучатого племянника Датаня: «Он сумел приобрести симпатии народа, в ре¬ зультате чего население владения выдвинуло и поддержало его», — замечает Вэй Шоу (там же, с. 271). Датань был провозглашен «Победоносным каганом» и постарался немедленно оправдать свой титул. Вернув себе земли к югу от Гоби, покинутые Шэлунем, Датань совершил очередной набег, нарушив ук¬ репленную линию, но, получив отпор, отступил. Ударившие морозы помеша¬ ли табгачам цачать преследование. С 424 г. и до самой смерти Датаня в 429 г. война на северной границе не прекращалась. Набег 424 г. был удачным для Датаня. Император Тоба Тао (Шиц- зу), выступивший в карательный поход с малым отрядом, был окружен превос¬ ходящими силами жуаньжуаней. Удачной контратакой император прорвал окружение. Датань ушел в степь, а советники Тоба Тао отговорили его от не¬ медленного преследования. Карательный поход состоялся в следующем году, когда император собрал на границе достаточные силы и двинул их по пяти направлениям. «Достигнув южной окраины пустыни, [вэйские] войска остави¬ 50
Глава 11. ЕВРАЗИЙСКАЯ СТЕПЬ В 1V-V вв. н. э. ли обозы, и только легковооруженные всадники с запасом продовольствия на 15 дней пересекли пустыню, чтобы покарать Датаня. Напуганные кочевья Да- таня бежали на север» (там же, с. 272). Многократные вторжения вэйских войск в степь севернее Гоби в течение всего V в. серьезно дестабилизировали там обстановку. Что же представлял собой обычный «карательный поход» вэйских войск на север? Комплектовалось несколько крупных армейских групп, по преимуществу из легковооруженной сяньбийский конницы, иногда сопровождаемой тысяча¬ ми повозок с пехотой и припасами4. Так, во время северного похода в 458 г., император собрал 100 тыс. всадников и 150 тыс. повозок, после чего «пересек Великую пустыню». «Флаги и знамена его войск растянулись на 1000 ли (около 400 км. — С. К.)» (там же, с. 276). Численность вэйской армии и обоза, как и во многих подобных сообщениях, скорее указывает на порядок множественнос¬ ти, чем на точное число воинов. Ведь вэйская единица «десять тысяч» (тю- мен), привившаяся в степи со времен юэчэюей и унаследованная сяньбийцами, вовсе не означала реального числа бойцов, а лишь указывала на место воинс¬ кого соединения в военной структуре. «Сто тысяч всадников», т. е. десять тю- меней, с учетом реального состава войсковой единицы, вряд ли превышали несколько десятков тысяч реальных бойцов, находившихся в строю. После пересечения Гоби армия концентрировалась на северной границе пустыни и, в зависимости от обстоятельств, делилась на 3-5 группировок, стре¬ мясь охватить противника с флангов. Центральная группа, часто под командо¬ ванием самого императора, наносила решающий удар. В завершающей стадии похода использовались исключительно конные армии. Вэйские военачальники действовали стремительно, сразу в нескольких направлениях и на обширном оперативном пространстве. Образцом войны такого рода может послужить поход императора Тоба Хуна (Сяньцзу) в 470 г. против жуаньжуаньского кагана Юйчэна, который «нарушил укрепленную линию». Двигаясь пятью отдельными группами, вэйская армия вошла в степные просторы Северо-Восточной Монголии и по нескольким опе¬ ративным направлениям атаковала жуанъжуаней. «Войска варваров обрати¬ лись в бегство. Император преследовал их на протяжении 30 ли (12 км), пору¬ бив 50 тыс. человек. Кроме того, свыше 10 тыс. человек сдались в плен. Было захвачено неисчислимое количество лошадей и оружия. Всего за 19 дней им¬ ператор прошел 6 тыс. ли, считая путь туда и обратно... После этого [импера¬ тор] сочинил оду о карательном походе на север и сделал надпись на камне с описанием совершенных подвигов» (там же, с. 276). Так же действовал за полвека до того победитель Датаня, император Шицзу. Выйдя на линию боевого соприкосновения с неприятелем между реками Ор- хон и Керулен, он разделил войска на оперативные группы и превратил в театр военных действий всю территорию Северной Монголии. Тогдашние союзники 4 Уже в IV в. у сяньбийцев (табгачей), использовавших возможности китайских оружейников, появилась латная конница ближнего боя: «Основу армии табгачей с IV в. составляла легкая и тяже¬ лая конница, обученная сражаться в ближнем бою... Добиваться победы косоплеты (сеньбийцы. — С. К.) предпочитали именно в рукопашных схватках» (Бобров, Худяков, 2005, с. 105). 51
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ императора, «различные кочевья гаоцзюйцев», «убивали народ Датаня. Всего в разное время вэйским войскам сдалось более 300 тыс. жуаньжуапей. Кроме того, были захвачены пленные и более миллиона военных лошадей» (Таскин, 1984, с. 273). Здесь ясно разделены пленные, захваченные на поле битвы (их число не оговорено), и население подчинившихся кочевий. Если даже сделать поправку на преувеличение успехов вэйских войск, не¬ сомненно сильнейшее воздействие военных событий V в. в Монголии на мас¬ совое бегство кочевого населения Великой степи на запад, по единственному открытому степному коридору. В конце IV-V в. все большее влияние на военно-политическую обстановку в монгольских и джунгарских степях стало оказывать самое значительное по численности и самое слабое по структурным связям объединение кочевников, которое вэйский историограф обозначал либо иероглифами гаоцзюй «высокие телеги», либо называл «гаоцзюйскими динлинами». Именно в «Истории ди¬ настии Вэй» содержится наиболее полное описание этого племенного объ¬ единения, которое в китайской историографии устойчиво связывается с гунна¬ ми и по происхождению, и по языку, и по образу жизни и обычаям. Воспроизводя одну из генеалогических легенд о происхождении гаоцзюй, Вэй Шоу расска¬ зывает: «Некоторые говорят, что родоначальником гаоцзюйцев является внук по дочери сюннуского [шаньюя]». Отцом же родоначальника был волк, кото¬ рый, по легенде, был «чудесным существом, посланным Небом» (там же, с. 401). Непосредственно с принцем-родоначальником связываются 6 родов (племен) гаоцзюйцев, но об их числе в конце V в. говорится: «в это время среди гаоц- зюйских родов имелись еще 12 фамилий» (там же, с. 404). Столь же кратко охарактеризован образ жизни этих самых многочислен¬ ных кочевников монгольских степей: гаоцзюйцы «переезжают с места на место по наличию воды и травы, одеваются в кожи, едят мясо, имеют такой же крупный рогатый скот, овец и прочих домашних животных, как и э/суанъ- жуани, только колеса их повозок высокие, с очень большим количеством спиц» (там же, с. 402). Использование зерновой пищи вэйский историограф связывает с китайским влиянием — часть гаоцзюйцев, поселившаяся «к югу от пустыни», в непосредственном соседстве с укрепленной линией, «по про¬ шествии нескольких лет постепенно научились употреблять в пищу зерно и ежегодно представляли дань. В связи с этим лошади, крупный рогатый скот и овцы в государстве [Вэй] подешевели, а войлоков и кож накопилось очень много» (Таскин, 1984, с. 404). Впрочем, мнение об отсутствии необходимос¬ ти в зерновой пище у кочующих в степи гаоцзюйцев вряд ли достоверно — тот же историограф, Вэй Шоу, неоднократно сообщает о крупных зерновых «дарах» вэйских императоров союзным с ними гаоцзюйским вождям. Так, «изъявившему покорность» вождю гаоцзюйского кочевья в 900 юрт импера¬ тор Тайцзу пожаловал военный титул и 20 тыс. ху зерна (1 ху соответствует примерно 52 литрам) (там же, с. 405). Наиболее важными чертами общественного и политического устройства гаоцзюйцев Вэй Шоу считает: а) родовую сплоченность — «члены рода едино¬ душны между собой и, когда подвергаются набегам, дружно помогают друг другу»; б) отсутствие связующей племена верховной власти, политическую 52
Глава II. ЕВРАЗИЙСКАЯ СТЕПЬ В IV-V вв. н. э. рыхлость племенного союза — «нет единоначальствующего великого вождя, каждый род имеет своего вождя»; в) слабость военной организации — «в сра¬ жении не создают боевых рядов, а нападают разрозненно, внезапно появляясь, внезапно отходя; упорного боя вести не могут» (там же, с. 401). Какое-либо крупное объединение гаоцзюйских племен отмечалось историо¬ графами как сугубо кратковременное событие и только по конкретному пово¬ ду. Так, «при императоре Гаоцзу (471-499 гг.) пять гаоцзюйских кочевий, на¬ считывающих несколько десятков тысяч человек, собрались вместе, чтобы совершить жертвоприношение Небу. На состоявшемся большом собрании они устраивали скачки лошадей, забивали жертвенный скот, ходили по кругу с пес¬ нями и наслаждались существующими обычаями. По их мнению, никогда в прошлом не было такого торжественного собрания» (там же, с. 404). Столь же редко несколько племен ненадолго объединялись с военными целями. Между тем, конфликтные ситуации и военные столкновения в степи с учас¬ тием гаоцзюйцев были обыденным явлением. Двумя постоянными противни¬ ками гаоцзюйских племен были жуанъжуани и табгачи. Ситуации, когда одно или несколько гаоцзюйских племен восставали против господствующих в сте¬ пи жуанъжуаней и обращались за поддержкой к вэйским императорам, или же когда те же племена устраивали набег на вэйские земли, возникали посто¬ янно и зафиксированы в источнике во множестве. «Они постоянно враждовали с жуаньжуанями, а также часто нападали на государство [Вэй] и грабили его» (Там же, с. 402). В этой короткой фразе полностью суммирована «политичес¬ кая линия» вождей гаоцзюйских племен, которую разнообразили лишь вре¬ менные союзы то с одним, то с другим из своих грозных соседей. Еще первый вэйский император Тоба Гун (Тайцзу, 386-409 гг.), ведший не¬ легкую войну с каганом Шэлунем, совершил несколько «карательных похо¬ дов» против гаоцзюйских племен, живших близ оз. Угей-нур (Северная Мон¬ голия). Его военачальники нанесли поражение более чем «30 кочевьям» (племенам), «после чего все кочевья гаоцзюйцев содрогнулись от страха» (там же, с. 402-403). Более столетия в степи менялись лишь имена кочевых вождей и вэйских полководцев, а картина происходивших событий оставалась неизменной. Ее монотонность была нарушена лишь однажды, когда несколько гаоцзюйских племен, возглавленных инициативными вождями, воспользовались благопри¬ ятными для них обстоятельствами и предприняли успешную, хотя и ограни¬ ченную по времени попытку создать собственное государство за пределами коренных земель в Северной Монголии. В 485 г. каганом жуанъжуаней стал Доулунь, отличавшийся, по словам ис¬ ториографа, свирепостью и склонностью к убийствам. Он жестоко расправил¬ ся со своими сановниками, настроенными на мир со Срединной империей, и развязал военные действия (487 г.). В 492 г. Тобо Хун (император Гаоцзу) по¬ слал в «карательный поход» против Доулуня 70 тыс. всадников. «В связи с этим гаоцзюйский вождь Афучжило, входивший в число кочевий Доулуня, бежал на запад во главе 100 тыс. юрт и объявил себя ваном (правителем)» (там же, с. 278, 404). Доулунь бросился в погоню, потерпел несколько поражений и, вернув¬ шись, был убит в собственной ставке. 53
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ Афучжило, вместе со своим двоюродным братом и соправителем Цюнци, за¬ нял полностью или частично Джунгарскую горно-степную страну — обширную низменность между Монгольским Алтаем и Восточным Тянь-Шанем и прилега¬ ющие к ней горные районы. Судя по неясным сообщениям о последующих воен¬ ных столкновениях, на юге своих владений Афучжило контролировал район оз. Пулэй (Баркуль) и оазис Иу (Хами), т. е. важный участок Великого шелкового пути. Контроль над этим районом пришедшие с Афучжило гаоцзюйские племе¬ на сохраняли и через несколько веков. Во всяком случае, Пэй Цзюй, политиче¬ ский агент династии Суй (581-618 гг.) в Западном крае, следующим образом рисует северную ветвь Пути — из Дуньхуана до Иу (Хами), а из «Иу проходит у озера Пулэй (Баркуль), [через земли] теле (т. е. гаоцзюйцев, см. ниже), ставку тюркского кагана (Суяб, см. ниже)» (Восточный Туркестан, 1988, с. 271). Афучжило стал именоваться «правитель, великий сын Неба» (так гласит китайский перевод титула) и почти сразу же установил посольские связи с вэй- ским двором, оправдывая свой самопровозглашенный суверенитет необходи¬ мостью покарать жуанъжуаней, врагов императора. Ответное посольство при¬ везло императорские дары. Сам Афучжило поселился в степной части страны на севере, а юг, т. е. район оз. Пулэй (Баркуль), отдал вместе с частью племен своему соправителю Цюн¬ ци. Но именно в эти годы обозначилась эфталитская экспансия в Восточном Туркестане. Уже в 479 г. эфталиты подчинили Карашар, а вскоре, вплотную подступив к Хами, поставили под свой контроль весь Таримский бассейн. Цюнци стал для них помехой, был убит, а его сын Миэту попал в плен. Тем временем, в результате заговора и мятежа, был убит Афучжило, после чего эфталитские отряды напали на его ставку, устранили наследников Афучжило, а правителем поставили, очевидно связав обязательствами, его двоюродного племянника и своего пленника Миэту, который возобновил обмен посольства¬ ми с Вэй. Все эти события произошли еще до кончины императора Тоба Хуна (Шицзу, ум. 499 г.), который, пытаясь вернуть контроль над Иу и Гаочаном, обещал Миэту военную помощь против жуанъжуаней. Однако на берегах оз. Пулэй Миэту, проиграв сражение кагану Футу, ушел на запад, а жуаньжу- ани вторглись в земли оазиса Иу. Император сдержал обещание — посланный им конный отряд заставил кагана покинуть Иу, а разгром э/суанъэ/суаней довер¬ шил Миэту: «Он убил Футу севернее озера Пулэй, отрезал у него волосы (снял скальп? — С. К.) и послал их» начальнику вэйского отряда (Таскин, 1984, с. 405). Все же война с оюуанъоюуанями завершилась для Миэту трагически — в 516 г. сын и наследник Футу, Чоуну «выступил в карательный поход на запад, против гаоцзюйцев, нанес им сильное поражение», а Миэту был взят в плен и казнен. «Затем Чоуну покрыл его череп черным лаком, сделав из него чашу для питья. Весь народ Миэту ушел кядасцам (эфталитам)» (Таскин, 1984, с. 405). Лишь через несколько лет, опираясь на военную поддержку эфталитов, младший брат Миэту, Ифу, вместе со своим народом вернул себе владения в Джунгарии, нанес поражение жуанъжуаням и установил связи с вэйским двором. Впрочем, война не закончилась, сам Ифу был убит родичем, а тот — убит сыном Ифу, Биши (539-542 гг.), также неудачно воевавшим с эюуанъэюуанями. Все же их династия еще долго сохраняла свою власть над джунгарскими гаоцзюйцамы. 54
Глава II. ЕВРАЗИЙСКАЯ СТЕПЬ В IV-V вв. н. э. ИМПЕРИЯ НЁКЁР И ЕЕ ВАССАЛЫ В конце IV — первой половине VI в. этнополитическую обстановку в глу¬ бинной Центральной Азии определяли три крупнейшие племенные объедине¬ ния — табгачи-сянъбийцы, властвовавшие над Северным Китаем и ставшие элитарной частью его населения; жуанъжуани (.жоужанъ), создавшие в Мон¬ голии и Джунгарии свою степную империю; гаоцзюйцы (гаоцзюйские динли- ны, гаочэ) — мятежные вассалы жуанъжуаней, окончательно распавшиеся в V в. на две обособленные группировки — восточную, в степях Монголии, и за¬ падную, в джунгарских и казахстанских степях. Восточнотуркестанская (та¬ римская) ветвь западной группировки сумела создать в конце V в. некое поли¬ тическое объединение, прообраз степного государства. Количественно обе гаоцзюйские группировки, по-видимому, превосходили все иные объединения кочевых племен Внутренней Азии. Только табгачи названы в китайских анналах своим собственным именем (t’opa < tabyac), впоследствии ставшим в тюркоязычных текстах общим назва¬ нием Китая и китайцев. Их язык, как и языки (диалекты?) всех других сянь- бийских племен, определен и частично реконструирован — это один из древ¬ немонгольских (прамонгольских) языков (Ligeti, 1970). Какие же племена и племенные союзы скрывались за китайскими прозвища¬ ми-кличками жуанъжуанъ «ядовитые насекомые» и гаоцзюй «высокие телеги»? В китайских династийных хрониках излагается несколько противоречащих друг другу версий об образовании племенного союза жуапьэ1суаней и его по- именованиях. Две главные версии содержатся в самом информированном и авторитетном труде «История династии Вэй». Первая, представленная наибо¬ лее подробно, уже изложена выше. Суммируем еще раз ее основные положе¬ ния. Основателем династии был безродный раб и дезертир по прозвищу Пле¬ шивый, ставший предводителем преступной шайки степной вольницы. Сама эта шайка, каких в то смутное время в степи было множество, названа сыном Плешивого, унаследовавшим предводительство, словом э/соужсшь (по тексту буквально «он назвал себя жоужапъ»). Название жоуэ/сань «табгачский вла¬ дыка», исполненный презрения и отвращения к своему северному соседу и вассалу, приказал передавать иероглифами жуанъжуанъ, ассоциирующими чу¬ жое слово с неким китайским названием ядовитого и гадкого насекомого. В этой явно тенденциозной версии предельно ярко проявилось стремление в извест¬ ной степени китаизированной табгачской аристократии отмежеваться от тех, с кем они были связаны своими степными корнями. Здесь следует обратить вни¬ мание на само слово Э1соужань, на его связь с основателем новой династии, вышедшим из степной вольницы и превратившим свое самопоименование в название династии и государства. По эмоциональному настрою первой версии и ее целеполаганию она может быть поименована табгачской, точнее официальной версией табгачского дво¬ ра, призванной обозначить отношение к северному соседу и предельно отме¬ жеваться от него. А отмежеваться было политически необходимо, дабы импе- ратору-табгачу не выглядеть в глазах своих китайских подданных и своего 55
С. Г Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ китайского окружения «одного поля ягодой» с невежественными варварами, о чем очень кратко и осторожно, скорее намеком, сказано во второй версии. Вторая версия Вэй Шоу совершенно не совпадает с первой. Согласно ее основному и главному постулату жуанъжуани — потомки дунху, т. е. они гене¬ алогически родственны ухуаням (аварам) и сяньбыйцам, в том числе и тем же табгачам. Более того, династия имела идущее от дунху или их потомков родо¬ вое имя — Юйцзюлюй. Вэй Шоу не может скрыть этих, очевидно известных в образованных кругах, фактов, но он делает попытку как-то оправдать офици¬ альную версию, соединить ее с достаточно известными реалиями; для этого Вэй Шоу предлагает следующее разъяснение: поскольку родовое имя Юйцзю¬ люй созвучно с именем легендарного раба-предка Мугулюя, то потомки раба и разбойника стали называть себя Юйцзюлюй, очевидно стыдясь своего нехоро¬ шего прародителя. Это явно надуманное разъяснение нигде более не повторя¬ ется, как и подлинное родовое имя династии. Гораздо более удобным оказа¬ лось самоназвание (или все же название?) жоужанъ, возникшее еще до появления нового государства и относящееся к вождю группы степных удаль¬ цов. Скорее всего это слово было хорошо известно табгачам и, для получения нужного эффекта, оно было переделано в бессмысленное сочетание с уничи¬ жительным значением иероглифического написания. Свое подтверждение вторая версия находит в одном из эпизодов истории жуаньжуаней, сохраненном в «Истории Северных династий» (Бэй ши). Здесь запечатлен следующий диалог, состоявшийся во время аудиенции жуаньжуань- ского кагана Анагуя во дворце вэйского императора Суцзуна в 520 г. и воспро¬ изведенный по протокольной записи: «Совершив двойной поклон и встав на колени, Анагуй сказал: „Предки Вашего слуги ведут происхождение от вели¬ кой династии Вэй44. Император приказал ответить: „Мы хорошо знаем об этом44. Анагуй встал с колен и продолжал: „Предки Вашего слуги пасли скот, отыски¬ вая хорошую траву, а затем поселились на землях к северу от пустыни44». Анагуй недвусмысленно напомнил императору-табгачу об их общих пред- ках-сяньбийцах и общей прародине, и император не только не уклонился от признания генеалогического родства, но, напротив, подтвердил правильность заявления Анагуя. Эта поразительная запись, предназначенная для очень узкого круга лиц из окружения императора, не попала в официальную «Историю династии Вэй», а была воспроизведена лишь много позже после гибели династии, в начале VII в., историографом Ли Янь-шоу в его суммарной «Истории Северных ди¬ настий» (Таскин, 1984, с. 281, 414, примеч. 56). Понятно, почему ее игнори¬ ровал вэйский летописец Вэй Шоу, ведь в этом диалоге открыто утверждают¬ ся два факта — во-первых, табгачская династия и так называемая династия Мугулюя были генеалогически связаны, если не родственны, и, во-вторых, предки Анагуя «пасли скот» в IV в. там же на юге, т. е. на Среднекитайской равнине, где и табгачи, и лишь «затем» вынуждены были уйти (бежать?) на «север от пустыни», т. е. в Монголию, скорее всего под давлением сороди- чей-табгачей. Вот тогда-то будущий основатель династии и стал предводи¬ телем степной вольницы, что ловко использовали в своей главной версии предшественники историографа Вэй Шоу для дискредитации основателей пра¬ 56
Глава II. ЕВРАЗИЙСКАЯ СТЕПЬ В IV-V вв. н. э. вящей династии жуанъжуаней, степных соперников и главных противников Тоба Вэй. Вторая версия «Истории династии Вэй», дополненная и разъясненная каганом Анагуем, и является собственной генеалогической версией жуаньэ/суаней, лишь подтвержденной китайским историографом в «Истории Северных династий». Имеется еще одна китайская версия генеалогии жуанъжуаней, сохраненная придворными историографами Южных династий (Сун шу, конец V в.: Лян шу, начало VII в.). Согласно южной историографической традиции э/суйжуй (э/су- аньэ1суани) были «отдельной ветвью сюнну» и их «другим названием» был эт¬ ноним датанъ (танътанъ) (Таскин, 1984, с. 288-289). Для политиков и исто¬ риографов Южных династий, не имевших прямых военно-политических контактов с северными кочевниками, гунны были явно обобщенным именем древних кочевых народов северных степей, предками современных Южным династиям «северных варваров». Впрочем, связь жуаньэ/суаней с гуннами не¬ сомненна и по иной причине. Большие массивы гуннского населения поглоща¬ лись не только сяньби, но и самими э/суанъэ/суанями. Так, во времена первого кагана Шэлуня, в их племенной союз вошло «богатое и сильное кочевье сюн¬ ну», жившее в долине р. Орхон (Таскин, 1984, с. 269). Еще интереснее сообщение обеих историй Южных династий о «другом имени» жуанъжуаней. Оно явно связано с личным именем «победоносного кагана» Датаня, племянника фактического основателя империи Шэлуня. Да- тань восстановил единство империи после кровавой междоусобицы, последо¬ вавшей после смерти Шэлуня, и серьезно угрожал государству Тоба Вэй в двад¬ цатые годы V в. Здесь стоит вновь процитировать китайское наблюдение о родовых (племенных) названиях у дунху, потомками которых были жуаньжуа- ни — «в качестве (родовых) фамилий используют имя сильного старейшины». Вот таким именем-эпонимом для э/суаньэ/суаней или их части и стало имя Да¬ таня, не связанное с появившимся ранее названием государства. Реконструкцию произношения этого имени в середине I тыс. н. э. осуще¬ ствил, по моей просьбе, С. Е. Яхонтов. И оказалось, что здесь мы впервые фик¬ сируем этноним, ставший хорошо известным через два столетия после описы¬ ваемых событий, ибо иероглифическое написание датанъ произносилось в V в. н. э. как *dadar/*tatar. Согласно тюркским памятникам 732-735 гг. (о них см. ниже) послы от otuz tatar «тридцати (племен) татар» пришли в 552 г. по¬ чтить память почившего годом ранее тюркского Бумын-кагана, победителя э/су¬ аньэ/суаней и нового владыки тех их племен, которые покорились Тюркскому элю. «Тридцать (племен) татар» — та самая группа племен, входивших ранее в государство жуаньжуаней, которая сплотилась в 20-е гг. V в. вокруг Датаня/ Татара; эта группа племен обеспечила его победу в междоусобице, победу над другими претендентами, которых поддерживали другие племенные группиров¬ ки э/суанъэ/суаней. И, в отличие от этих других группировок, «тридцать пле¬ мен» носили имя своего вождя, имя, закрепившееся как самоназвание, подоб¬ но тому, как много веков спустя стали этнонимами имена Ногая и Узбека. Таким образом, опираясь на три изложенные генеалогические версии, сохраненные китайской историографией, — табгачскую версию, жуаньжуань- скую версию и версию историографов Южных династий, — возможно обозна¬ 57
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ чить три линии возникновения этнополитических наименований в новообра¬ зованной степной империи: а) сохранение имен древних племенных союзов авар (ухуань) и сэрви (<сяньби), к одному из которых принадлежал, вместе с табгачами, династийный род Юйцзюлюй; б) появившийся позднее политоним (этнополитоним?) жоужанъ; в) возникший в ходе политических неурядиц и межплеменной борьбы этно¬ политоним татар (датань), превратившийся в этнонимическое название круп¬ ной группы жуаньжуаньских племен. Что же означало то основное имя нового государства и его населения, кото¬ рое появилось вместе с возникновением самого этого государства? По реконструкции С. Е. Яхонтова (личная консультация), иероглифы жоу¬ жанъ в своем звучании для середины I тыс. н. э. должны быть переданы, с не¬ которыми вариантами, транскрипцией *пдпдг. Этот термин обозначил в IV в. некую группу степной вольницы, возглавленную оторвавшимся от своего роду- племени вождем. Подобные группы в степи появлялись и исчезали в течение многих веков. Позднее, во II тыс. н. э., для их обозначения стал использоваться тюркский (кыпчакский) термин казак, этимология которого неясна. Термин породил глагол казакла = «казаковать, скитаться, жить по-вольному», обозна¬ чавший временное состояние отколовшегося от своего рода удальца, жившего военным бытом в степи. Казак — удалец, но также и группа удальцов, степная вольница, сплотившаяся вокруг своего военного предводителя, вождя, атама¬ на, организатора набегов на ближних соседей и походов в дальние страны. Наи¬ более подробно этот термин в его политическом и социальном значении рас¬ смотрен Т. И. Султановым (Кляшторный, Султанов, 2002, с. 248-255). Существовал ли термин с подобным значением в монгольской языковой среде? Исследования последних десятилетий, суммированные Г. Дёрфером, пока¬ зали, что подобный термин в древнемонгольском существовал, он хорошо из¬ вестен и в позднейшее время. Таково древнее значение слова пдкдг; в обычном и довольно позднем русском словоупотреблении, прошедшим через тюрко¬ язычную адаптацию, оно звучало как нукер. Его правильное звучание в древ¬ немонгольском именно пдкдг, а первоначальное значение — «другой, иной» (G. Doerfer: «der andere»). Позднее семантическое поле термина значительно расширилось. Прежде всего, оно обозначало воина, связанного узами добро¬ вольной службы с каким-либо военным предводителем, а не с родом-племе¬ нем. Нёкёр — дружинник степного вождя, а не участник племенного ополче¬ ния. И одновременно он член военного сообщества, дружины, возглавленной вождем. Тот же термин означал и само военное сообщество, сложившееся во¬ круг вольного степного вождя (Doerfer, 1963, S. 521-526). Все эти значения как нельзя лучше совпадают с первичной семантикой терми¬ на жоужанъ/*пдпдг. Его совпадение с пдкдг представляется настолько вероятным, что остается только предположить вполне обычную для китайских транскрипций чужих наименований звукоподражательную прогрессивную ассимиляцию соглас¬ ного во втором слоге, обусловившую замену -/с- на -л-, которая явилась результа¬ том максимальной адаптации слова к его воспроизведению в древнекитайском. Итак, главными этнополитическими составляющими степной империи Нё¬ кёр (Жоужань) были прамонгольские племенные объединения авар (ухуаней), 58
Глава II. ЕВРАЗИЙСКАЯ СТЕПЬ В IV-V вв. н. э. сэрви/сэрби (сянъби) и татар (датань), поглотившие, но не ассимилировав¬ шие многочисленные гуннские (сюннуские) кочевья и подчинившие непокор¬ ные, раздробленные на разные территориальные группировки племена гаоцзюй. Во главе государства стоял династийный род Юйцзюлюй, принявший в конце IV в., после вынужденного переселения в степи к северу от Гоби, новое имя Нёкёр, которое, во всяком случае на страницах китайских исторических сочи¬ нений, стало названием государства. Кто же были гаоцзюй, «высокие телеги», названные китайскими историог¬ рафами не собственным именем, а прозвищем? К началу VII в. прозвище гаоцзюй в китайских хрониках было вытеснено дру¬ гим прозвищем, теле, обозначившим тот же самый гаоцзюйский племенной союз. Как показал Дж. Гамильтон (Hamilton, 1962), слово теле является китайской транс¬ крипцией древнемонгольского слова *tegreg, вошедшего и в тюркские языки, с пер¬ воначальным значением «обод, колесо», а также «телега, тележник». Иными слова¬ ми, китайцы позаимствовали из монгольской (сяньбийской или жуаньжуаньской) среды тот термин, который в этой среде использовался, но уже не в переводе, а в оригинальном звучании. И в связи с заменой термина в китайских исторических сочинениях танского времени (618-907 гг.), т. е. прежде всего в Цзю Тан шу («Ста¬ рой истории Тан») и Синь Тан шу («Новой истории Тан»), впервые была дана справка о предках гаоцзюй!теле и их иных названиях, а также о названиях племен, состав¬ лявших эту степную конфедерацию. Одно из этих названий всего племенного со¬ юза гаочэ также переводится как «высокие телеги» и является лишь иным написа¬ нием термина гаоцзюй. Другие названия, были, чиле и тиле, также не оригинальны, это лишь иные варианты передачи слова теле/^tegreg. Но вот указание на предков гаоцзюй/теле, которые названы дынлин, вводит нас совсем в иной мир, в мир древнейших племен Центральной Азии и Южной Сибири. Ведь динлины, упомянутые еще в источниках ханьского времени, на¬ званы среди тех племен и владений, которые покорил вместе с цзянькунями- кыргызами гуннский шаньюй Маодунь в самом конце III в. до н. э. В отечественной историографии, со времен Г. Е. Грумм-Гржимайло (1926), обозначилась так называемая «динлинская проблема». Вот как излагает суть этой проблемы известный историк-востоковед И. В. Пьянков: «Кто такие дин¬ лины? Представление об этом народе, утвердившееся в отечественной науке, в общем (отвлекаясь от вариаций в деталях) примерно таково: динлины — древ¬ ний европеоидный светло-пигментированный («белокурый») народ, живший в Минусинском крае на Среднем Енисее; во II—I вв. до н. э. на Средний Енисей под давлением хуннов продвигается монголоидный народ гяньгуни (цзяньку- ни, кыргызы), ранее обитавший в Туве и Западной Монголии; в результате про¬ исходит смешение этих народов. Минусинский край китайцы еще продолжа¬ ют называть некоторое время Страной Динлин, но после II в. н. э. о динлинах уже не слышно, они исчезают; получившийся в результате смешения народ унаследовал от гяньгуней название и язык, а от динлинов — внешний облик светло-пигментированных европеоидов. Так сформировались знаменитые ени¬ сейские кыргызы» (Пьянков, 2002, с. 199). В последующем анализе письмен¬ ных и археологических источников И. В. Пьянков приходит к обоснованному выводу о динлинах как о ярко выраженных монголоидах, населявших часть 59
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ Северной Монголии и Забайкалья, и связывает с ними археологическую культу¬ ру «плиточных могил» (там же, с. 200-203). А исследовавший «динлинскую про¬ блему» Э. Пуллиблэнк замечает, что предками тюркоязычных народов, зафикси¬ рованных в источниках ханьского времени, были только три группы племен — гэгуни или цзянъкуни (предки енисейских кыргызов), динлины и синъли (поздней¬ шие се, сир орхонских памятников; о них см. ниже) (Pulleyblank, 1990, р. 21-26). Каков был состав племен союза теле, наследников и потомков динлинов- гаоцзюй? Китайские информаторы сообщают о девяти племенах этого союза, и на страницах исторических хроник теле нередко именуется «девять фами¬ лий», которые впервые упомянуты в китайских источниках в 630 г. Вот список этих племен по Таи ьиу, приводимый Дж. Гамильтоном (Hamilton, 1955, р. 1-2): 1) уйгуры, 2) сиры (кит. сеянъто); 3) туба; 4) курыканы; 5) теленгуты (кит. доланъго); 6) буку; 7) байырку; 8) тонгра; 9) хун. Есть и другой список (состав конфедерации менялся в течение VII—VIII вв.), где упомянуты племена сыгыр, эдиз, айгыр, но не упомянуты сиры, покинувшие союз «девяти фамилий». Име¬ ется еще несколько списков, но все они начинаются с упоминания уйгуров как главенствующего племени. Но по тюркским руническим надписям известно, что племенной союз, воз¬ главляемый уйгурами, сам себя именовал токуз огуз «девять (племен) огузов». И теперь позволительно сделать вывод — племенной союз гаоцзюй/теле имел самоназвание. Этим самоназванием оказалось имя огуз, происходившее, со¬ гласно древнеогузским легендам, из имени героя-эпонима Огуз-кагана. Более архаичной формой имени огуз является слово огур. В такой форме оно сохра¬ нилось в особой группе древнетюркских языков, наследником которой являет¬ ся современный чувашский. Огузы/огуры, наряду с кыргызами и сирами, были древнейшими объедине¬ ниями тюркоязычных племен, существовавших задолго до появления самого этнического, политического и лингвистического термина тюрк. История самих тюрков будет рассмотрена в следующей главе, но прежде следует обратиться к историческим судьбам тех огурских племен, которые в V в., а может быть и ранее, в результате политических и военных потрясений в степях Внутренней Азии, переселились в степи Юго-Восточной Европы. Во всяком случае, некоторые следы пребывания монголоидных пришель¬ цев уже в III—IV вв. в низовьях Сырдарьи (Джетыасарский оазис) и в Терско- Сулакском междуречье на Северном Кавказе зафиксированы археологами и ан¬ тропологами (Вайнберг, 1999, с. 192-194). ’ БОЛГАРЫ, ХАЗАРЫ И БЕРСИЛЫ В ЕВРАЗИЙСКИХ СТЕПЯХ Вопрос о первом появлении болгарских племен в степях Юго-Восточной Европы все еще остается предметом острых дискуссий. Столь же остро диску¬ тируется вопрос об этническом и племенном составе ранних болгар (по терми¬ нологии современных болгарских ученых — праболгар). 60
Глава II. ЕВРАЗИЙСКАЯ СТЕПЬ В IV-V вв. н. э. В «Хронографе», составленном в 354 г. в Западной Римской империи и со¬ хранившемся в рукописи V в. (предположительно, этот альманах, реконструи¬ рованный Т. Моммзеном, восходит к сборнику римского писца Филокала), среди народов, обитавших на востоке и происходивших от библейского Сима, рядом со скифами и лазами, названы некие vulgares. Это имя обычно трактуется как несколько искаженная транскрипция названия болгар. Однако же источник пря¬ мо связывает названное племя с зихамы, т. е. адыгскими этническими группа¬ ми Западного Кавказа. Достаточно уверенно фиксируется появление болгар в Причерноморье лишь после падения империи Аттилы. В 480 г. восточноримский император Зенон обратился к болгарам, уже жившим в Причерноморье, за помощью против ост¬ готов. По существу, это первая фиксация политической значимости болгарских племен в ареале византийских геополитических интересов, а вследствие этого и в сфере внимания византийского дипломатического делопроизводства и ви¬ зантийской придворной историографии. Довольно часто имя болгар или племен, входивших в болгарское племен¬ ное объединение (оногуры-опогундуры-хайландуры), упоминается в армянской историографии, главным образом в связи с набегами этих племен на Закавка¬ зье. Но достоверность хронологии армянских историков сомнительна из-за нередких и несомненно установленных анахронизмов в их сочинениях, а так- Рис. 7. Болгарский воин. VII в. Реконструкция М. В. Горелика 61
С. Г Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ же их позднейшей переработки. Сколько-нибудь достоверные сведения отно¬ сятся к концу V в. Что касается первоначальной территории, занимаемой бол- арскими племенами, то указания источников слишком неопределенны, хотя во всех случаях речь идет о Причерноморье. Если судить по сведениям «Армян¬ ской географии» Анания Ширакаци (конец VII в.), болгары обитали где-то в Западном Предкавказье. Позднее именно этот регион с центром в Фанагории византийские историки назвали Великой Болгарией. Хотя признание генетической связи болгар с тюркоязычными племенами преобладает в историографии, оно далеко не безоговорочно. Так, по мнению А. П. Новосельцева, «первоначально болгары представляли собой тюркизиро- ванных (когда — неясно) угров и были одним из их племен, обитавших, скорее всего, где-то в северной части современного Казахстана и увлеченных на запад в период гуннского нашествия» (Новосельцев, 1980, с. 72). Такая довольно рас¬ пространенная точка зрения неверна прежде всего хронологически, так как болгары появились к западу от Волги только после краха гуннской державы в Восточной Европе. Она совершенно необоснованна и этнографически, ибо опирается только на очень сомнительные этимологические трактовки этнони¬ мов болгарских племен. Более убедительна иная концепция ранней этнической истории болгар, ос¬ нованная как на комплексе сведений письменных источников, так и на дости¬ жениях современной тюркологии в области истории тюркских языков. Ключе¬ вая роль принадлежит здесь восточноримской (византийской) историографии, в особенности Приску Панийскому, историку, прославившемуся своим отче¬ том о миссии в ставку Аттилы. В его другом историческом труде, сохранив¬ шемся лишь во фрагментах, рассказывается (фрагмент 30), что около 463 г. откуда-то из глубин Азии в Причерноморье вторглись некие неизвестные дото¬ ле племена. Приск приводит их названия — огуры, сарагуры и опогуры. Далее следует описание цепочки столкновений и войн, столь типичной для истории кочевников Евразии в самые разные эпохи. Подобные «цепные реак¬ ции» всегда заканчивались появлением в степях Юго-Восточной Европы, а иног¬ да и много западнее, очередной волны степняков-завоевателей. По Приску, огу- ров прогнали с их земель жившие восточнее сабиры (сяньби?), а тех, в свою очередь, авары. Все они, в установленной последовательности, появились у границ Византии или ее заморских фем. А началась вся эта подвижка на запад степных народов с того, что на тех напал некий неизвестный народ, живший на берегу Океана, т. е., по представлениям античного мира, на краю света. Этот неизвестный народ, живший в стране морских туманов, внезапно стал жерт¬ вой грифонов,) пожирающих людей, и должен был оставить свою страну. Если исключить идущий от Геродота и очень популярный в античной и византийской традициях мотив грифонов, явно призванный объяснять необъяс¬ нимое, речь у Приска идет о вполне исторических событиях. Все они подтвер¬ ждаются позднейшими источниками — византийскими, армянскими, сирий¬ скими. Но наибольший интерес представляют в этой связи сообщения китайских историков о событиях, имевших место в V в. где-то очень далеко на западе, в степях возле Западного моря. До Китая донесся лишь глухой отзвук этих событий. 62
Глава II. ЕВРАЗИЙСКАЯ СТЕПЬ В IV-V вв. н. э. В IV-V вв. огромный пласт тюркоязычных огурских племен теле («тележ¬ ников»), занимавших территорию от Центральной Монголии до Северного Казахстана, не обладал никакой политической общностью и был разделен на многочисленные группировки, зачастую враждовавшие друг с другом. Во вся¬ ком случае, через триста лет, в надписи уйгурского Бёгю-кагана {уйгуры были частью огурского племенного сообщества), автор, вспоминая эти древние для него времена, сетует: «Тот мой народ затевал многие междоусобные распри и ссоры» (Тэсинская стена, стк. 10) (Кляшторный, 1983, с. 88). Возникновение могущественного Жуаньжуаньского каганата и его неудержимая экспансия на запад в начале V в. оказали решающее влияние на неустойчивый силовой баланс кочевого мира евразийских степей. Западная группировка огуров покинула ка¬ захско-джунгарские просторы и перешла Волгу; по представлению китайских историографов, несколько десятков племен теле ушли на запад от Западного моря. Эти события случились в середине V в. Там, в волго-донских степях, в степ¬ ных просторах Причерноморья, агонизировали остатки великой империи Ат- тилы. Новые пришельцы, огурские племена, оказались в политическом вакуу¬ ме. Это очень быстро почувствовали за чертой старого римского лимсса, в пограничных фемах Византии. В 463 г. послы огуров, сарагуров и оногуров появились в Константинополе. А три года спустя, одержав победу над племе¬ нами гуннов-акациров и утвердившись в Приазовье, они, исполняя условия до¬ говора с Константинополем, совершили набег на принадлежавшее персам За¬ кавказье. В дальнейшем все три племени — огуры, сарагуры {cap огур, «белые огу- ры»), оногуры {он огур, «десять [племен] огуров») редко действовали совмест¬ но, вступая в разные политические коалиции. Именно в этот период из несколь¬ ких огузских группировок, при решающей роли оногурских племен, где-то в Приазовье или на Западном Кавказе возник племенной союз болгар. Само их название (букв.: мятежники, отколовшиеся) указывает, что сложение этого но¬ вого союза явилось следствием распада или разделения более раннего объеди¬ нения огурских племен. В течение нескольких десятков лет болгары были гро¬ зой окружающих стран. Если в битве под Сирмиумом в 480 г. болгары спасли Византию от грозного нашествия остготов, то в последующие времена они сами представляли немалую опасность для империи. В 493,499, 502 гг. болгары вновь и вновь опустошали Иллирию, Мёзию и Фракию. В 514 г. они поддержали мятежного византийского военачальника Виталиана, двинувшегося на Констан¬ тинополь с берегов Дона. Во второй половине VI в. болгары подпадают под владычество аваров, став¬ ших новыми завоевателями степей Юго-Восточной Европы. Однако ситуация в Причерноморье начала меняться уже в конце VI в., после появления тюрков, нанесших аварам ряд сокрушительных поражений. Авары были резко ослабле¬ ны, и только междоусобная война в Тюркском каганате и дипломатическая игра Византии на тюрко-аварской вражде позволили аварам удержать власть в Пред¬ кавказье. Вскоре наметившийся военный союз авар с Ираном, направленный против Византии, заставил Константинополь оказать решительную поддержку огуро-болгарским племенам Прикубанья, враждебным аварам. Для этого им¬ 63
С. Г Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ ператору Ираклию представился очень удобный случай. В Константинополе провел свои юношеские годы племянник Органы, вождя болгар, Кубрат, при¬ нявший там в 619 г. святое крещение. Он с детства был дружен с Ираклием. Ираклий в течение многих лет проводил политику союза с теми степными вла¬ стителями, которые были готовы к войне с Ираном и его союзниками. Еще в 627-628 гг. под стенами Тбилиси, осажденного тюрко-хазарским войском, он возложил корону на голову правителя западных тюрков Тон-ябгу-кагана и по¬ обещал ему в жены свою дочь, принцессу Евдокию, за продолжение войны с Ираном. Ободрил он своей поддержкой и Кубрата. Под предводительством Кубрата аварское могущество в Причерноморье было сокрушено в 635 г. болгарами. Возникло новое государство, Великая Болгария, со столицей в Фанагории, первое Болгарское государство, просуществовавшее, однако, только до кончины своего основателя (642 г.)5. Пять сыновей Кубрата поделили между собой болгарские племена и болгарские земли в Предкавказье и Приазовье. Однако, разделившись, они оказались не в силах сдержать натиск хазар. Большая часть болгар, давно перешедшая к оседлому и полуоседлому об¬ разу жизни, подчинилась хазарам и составила самую значительную часть насе¬ ления Хазарского каганата. Те, кто сохранял традиции кочевого быта, ушли на запад и на север. Наиболее известно племя Аспаруха, создавшего Болгарское царство на Дунае (679 г.), вскоре признанное Византией (681 г.). Еще одно государство болгар возникло в Среднем Поволжье и Прикамье. Нет никаких сведений о времени и обстоятельствах его возникновения. Пред¬ положения на этот счет колеблются в пределах середины VII в. по середину VIII в. (или даже начало IX в.). Предпочтительнее, впрочем, разделять дату возможного переселения болгар в Поволжье (скорее всего, вторая половина VII в.) и дату возникновения там нового государства, находившегося в вассаль¬ ной зависимости от хазар. На последнее, в частности, указывает титул госуда¬ ря болгар, зафиксированный мусульманскими источниками, — йылтывар, т. е. эльтебер, древнетюркский титул зависимого от хана главы племени или пле¬ менного союза. Этот титул государь болгар носил еще в начале X в. Источники довольно единодушны в описании племенного состава Болгар¬ ского государства. Кроме собственно болгар упоминаются еще два племени — сувар и эсгелъ, равноправные с болгарами, хотя их князья и были вассалами эльтебера. В обоих этих этнонимах без труда прослеживаются уже знакомые сабиры (савиры) греческих источников и известное по древнетюркским и ки¬ тайским источникам огузское (ретросп. огурское) племя изгиль/эзкель. Наряду с болгарскими племенами в состав Болгарского царства входили финно-угры, прежде всею племена югра и вепсов (юра и вису мусульманских источников). Именно мусульманские источники, наряду с древнерусскими летописями, сохранили наиболее подробные сведения о государстве болгар в Поволжье. В частности, подчеркнуто отмечен такой важнейший в истории болгар фактор, как посредствующее положение между славянами и хазарами. Контроль на верх¬ 5 О дате смерти Кубрата см.: (Оболенский, 1998, с. 72); однако, по другому предположению, Кубрат царствовал до 665 г. (Pritsak, 1955, р. 36, 76), а центр его державы располагался в Южном Поднепровье (Rona-Tas, 2000, р. 1-22). 64
Глава И. ЕВРАЗИЙСКАЯ СТЕПЬ В IV-V вв. н. э. ней части Волжского торгового пути в страны Средней и Передней Азии и главная роль в торговле мехами предопределили относительно быстрое хозяй¬ ственное развитие Болгарского царства. Политические и экономические инте¬ ресы государства подтолкнули одного из болгарских государей, Алмуша (по реконструкции имени О. И. Смирновой — Эль Алмыша), сына Шилки, к при¬ нятию ислама. С этой целью было инициировано прибытие в ставку болгар¬ ского царя посольства багдадского халифа (922 г.), секретарем и историогра¬ фом которого был Ахмед ибн Фадлан. Лишь монгольское завоевание насильственно прервало существование это¬ го процветающего государства в Поволжье, хозяйственные и политические амбиции которого были унаследованы не столько Золотой Ордой, сколько по¬ зднейшим Казанским ханством, но в совершенно иной геополитической обста¬ новке (Хузин, 1997). Еще более неясна, чем в случае с болгарами, ранняя история хазар, создате¬ лей одного из самых могущественных государств на западе евразийских сте¬ пей. Хазарская традиция в сохранившемся доныне виде почти не содержит вос¬ поминаний о далеком прошлом. Во всяком случае, в письме хазарского царя Иосифа, кроме генеалогического древа потомков Тогармы, замечается, что пред¬ ки хазар были малочисленны и «они вели войну за войной с многочисленными народами, которые были могущественнее и сильнее их» (Коковцев, 1932, с. 92). Если не принимать во внимание анахроническое упоминание хазар у Мов- сеса Дасхуранци, первая достоверная фиксация этого этнонима, относящаяся к середине VI в., содержится у Псевдо-Захария Ритора в списке тринадцати народов, «живущих в шатрах» (Пигулевская, 1941, с. 163; Czegledy, 1961, с. 239- 246). Список охватывает перечень народов, обитавших в степях, на Северном Кавказе и в Средней Азии, что не позволяет определить места обитания хазар, упомянутых там на седьмом месте. А. П. Новосельцев относит первые появле¬ ния военной активности хазар к 90-м гг. VI в., но, по мнению М. И. Артамоно¬ ва, самостоятельно хазары проявили себя лишь в середине VII в. (Новосель¬ цев, 1980, с. 86; Артамонов, 1962, с. 171). Все это, однако, сведения и соображения достаточно общего характера. Едва ли не единственными конкретными упоминаниями о начале хазарской истории в византийской и ближневосточной историографии остаются два взаимосвя¬ занных сообщения в «Хронографии» Феофана и «Бревиарии» Никифора (на¬ чало IX в.). Вот сообщение Феофана: «...После того, как они (болгары) разде¬ лились таким образом на пять частей и стали малочисленны, из глубин Берзилии, первой Сарматии, вышел великий народ хазар и стал господство¬ вать на всей земле по ту сторону вплоть до Понтийского моря» (Чичуров, 1980, с. 61). Здесь, по крайней мере, определены исходные даты — вскоре после смер¬ ти Кубрата и исходная территория хазарской экспансии. Местоположение Берсилии (Берзилии) не раз обсуждалось в специальной литературе. Наиболее полные сводки на этот предмет составлены П. Голденом (Golden, 1980, р. 143-147) и А. В. Гадло (Гадло, 1979, с. 65-68). Берсилию обыч¬ но локализуют на Северном Кавказе, но А. В. Гадло, опираясь главным обра¬ зом на «Географию» Анания Ширакаци (конец VII в.), убедительно показал, что в начале VII в., когда барсилы были впервые упомянуты Феофилактом Си- 65
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ мокаттой, их коренной территорией был так называемый «Чёрный остров», т. е. земли в междуречье Кумы и Волги, лучшие пастбища Северного Прикас- пия. В то время хазары были частью барсилов, но к концу VII в. ситуация поме¬ нялась — хазары полностью подчинили барсилов, а старшей женой хазарского кагана была женщина «из народа барсилов» (Гадло, 1979, с. 62). Представле¬ ние об изначальной генеалогической близости барсилов и хазар сохранилось в мусульманской этногеографической традиции (там же). Еще более скудные сведения о хазарах содержит иная группа источников — китайская историография, а также один из текстов сериндийского круга. В пе¬ речнях уйгурских племен VII—VIII вв. сочинения, относящиеся к танскому сво¬ ду источников, упоминают племенное название коса, надежно реконструируе¬ мое синологами как касар/казар (Hamilton, 1955, р. 3). В среднеперсидском тексте из Турфана (Махрнамаг, 825 г.), упомянут один из вождей племени — Хазар-тегин (Golden, 2000, р. 292). Выше была изложена самая общая схема событий V-VI вв., подтвердить которую какими-либо сведениями и конкретными указаниями источников еще недавно не представлялось возможным. Но теперь обозначился первый инфор¬ мационный просвет. В 1969 и в 1976 гг. возглавляемый мною отряд Советско-Монгольской исто¬ рико-культурной экспедиции обнаружил в Северной Монголии, в Хангайской горной стране, две стелы с древнетюркскими руническими надписями. По на¬ званиям рек, в долинах которых были сооружены стелы, памятники были на¬ званы Терхинским и Тэсинским. Оба памятника были разбиты и сильно пос¬ традали от эрозии. Тем не менее, сохранившиеся части текста донесли до нас крохи бесценной информации не только актуального, но и историографическо¬ го характера (Klyashtorny, 1982, р. 335-366; Klyashtorny, 1985, р. 137-156). Обе стелы были воздвигнуты по повелению первых государей возникшего в 744 г. Уйгурского каганата — Элетмиш Бильге-кагана и его сына Бёгю-кагана — в 753 г. (Терхинская) и в 762 г. (Тэсинская). Историографические разделы обеих надписей, насколько можно судить по сохранившимся фрагментам, достаточно близки по содержанию. Главная их идея, казалось бы, парадоксальна — уйгурские каганы VIII в., чьи владения находились в Монголии и Туве, считали себя наследниками и преемниками древних вождей, которые возглавляли огуро-огузские племена евразийских степей за сотни лет до них. И оба уйгурских государя, именовавшие себя кага¬ нами «десяти уйгурских (племен)» и «девяти огузских (племен)», сочли нуж¬ ным напомнить об этом своим соплеменникам и своим подданным в высечен¬ ных на камне надписях-декларациях. Они возвеличили тех, кто возглавлял племена и создавал Эль — кочевую империю, и осудили других, разрушавших Эль в междоусобицах и межплеменных войнах. Память уйгурских историо¬ графов охватила несколько эпох созидания и разрушений Элей, охватила более чем полутысячелетний период. В начальных строках история сливалась с мифом о сотворении и легендами о каганах-основоположниках: «Когда в давние времена были сотворены [Голу¬ бое Небо вверху и Бурая Земля внизу, между ними обоими возникли сыны че¬ ловеческие. Над сынами человеческими] уйгурские каганы на царство сели. 66
Глава II. ЕВРАЗИЙСКАЯ СТЕПЬ В IV-V вв. н. э. [Они были] мудрые и великие каганы. [Триста лет] они на царстве сидели, триста лет тем своим Элем правили. Потом их народ погиб» (Тэс., стк. 7-8). Легенда о начале сохранилась только в Тэсинской надписи и реконструиру¬ ется с помощью совершенно идентичных тюркских повествований, высечен¬ ных на камне на тридцать лет раньше и воздвигнутых невдалеке, в долине р. Ор- хон. Но место тюркских каганов заняли уйгурские, а первый тюркский каган Бумын был выставлен как общий легитимный государь в список древних уй¬ гурских каганов: «Йолыг-каган... Бумын-каган [эти] три кагана на царстве сидели, двести лет на царстве сидели. Их народ, придя в неистовство, погиб... из-за двух именитых истощился и погиб. Кадыр Касар и Беди Берсил, прослав¬ ленные огузы... [тогда погибли]» (стк. 16-18). Так повествует о времени после Бумына Терхинская надпись. А вот сохранившиеся строки с повествованием о тех же событиях Тэсинской надписи (стк. 9-10): «...Из-за вождей бузуков [их народ], придя в неистовство, истощился и погиб. Из-за ничтожного Кюля, из-за двух именитых истощился и погиб... Беди Берсил и Кадыр Касар тогда погиб¬ ли. Тот мой народ затевал многие [междоусобные] распри и ссоры». Время и пространство междоусобных войн, в которых погибли «прославлен¬ ные огузы», определяется упоминанием Бумына — это время и пространство Первого Тюркского каганата после смерти Бумына, т. е. вся евразийская степь до Боспора Киммерийского во второй половине VI в. (см. ниже гл. III). Междоусоб¬ ная война, длившаяся в Эле двадцать лет и приведшая к распаду царства, нача¬ лась в 582 г. и завершилась в 603 г. Имена трех каганов, царствовавших после Бумына, либо не сохранились, либо скорее всего и не были упомянуты, ибо цель повествования — обозначить смену эпох и назвать виновников бед и несчастий, избавление от которых принесла следующая в повествовании собственно уйгур¬ ская династия, династия Яглакаров — ее Элетмиш Бильге-каган обозначает сло¬ вами «мои предки» (Терхинская надпись, стк. 18). Ключевое слово в цитированном отрывке Тэсинской надписи — термин бу- зук. Сохраненное позднейшей огузской традицией (легендами об Огуз-хане, пред- ке-эпониме огузских племен) и зафиксированное мусульманской историографи¬ ей (Захир ад-дин Нишапури, Ибн ал-Асир, Рашид ад-дин) устойчивое деление огузов на два крыла, два объединения племен — бузуков и учуков, как теперь ясно, восходит к глубокой древности. Бузуки, правое крыло, соотносимое с во¬ сточной ориентацией, в квазиимперских и имперских структурах огузов имели преимущества старшинства. Только из их среды выдвигался великий хан (ка¬ ган), номинальный глава всех огузов, а иерархическое положение аристократии бузуков, их племенных вождей, было более высоким, чем статус учуков. Ко времени, о котором говорится в надписях, времени Бумын-кагана и его первых наследников, в двусоставной тюрко-огузской структуре Тюркского эля место бузуков занимали десять тюркских племен, одно из которых, аьиина, было каганским племенем. После распада каганата на восточную и западную части, деление на бузуков и учуков в Восточнотюркском, а позднее и Уйгурском кага¬ натах сменилось делением на тёлисов и тардушей, восточное и западное кры¬ лья, которые вместе с каганским центром-ставкой {орду) формировали военно¬ административную структуру Эля. В Западнотюркском каганате, в «народе десяти стрел» (как они сами себя называли), сложилась или проявилась иная 67
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ древняя структура — деление на дулу и нуьииби, восточное и западное объеди¬ нения племен, соперничество между которыми часто приводило к междоусоб¬ ным войнам. В повествовании автора Тэсинской надписи вся вина за раскол и распрю воз¬ лагается на бузуков — вождей собственно тюркских племен, что совпадает с реальной событийной канвой, известной по другим источникам. Более всего в этой распре пострадали западные огузы-огуры, и авторы обеих надписей сочли нужным отметить гибель двоих, назвав их имена и их племена — вождя берси- лов Беди и вождя хазар (касар) Кадыра. Оба упоминания позволяют оценить прежде всего место обоих племенных союзов в исторической памяти огузов, в той политической картине ушедшего мира, с которым было связано и имперское величие и крушение тюрко-огузского дуумвирата в евразийской степи. Другое, не менее интересное наблюдение — и хазары, и берсилы косвенно причислены кучукам, т. е. к западному крылу огуро-огузских племен. Обстоя¬ тельство тем более важное, что в позднейшей огузской традиции конца I - пер¬ вой половины II тысячелетия берсилы и хазары уже не фигурируют. Так же, как сиры (<сеянъто китайских хроник), они выпали из огузских объединений и создали собственные имперские структуры примерно в одно и то же время (сиры — в 630-647 гг.). И, наконец, еще одна особенность цитированных фрагментов — в обоих случаях вождь берсилов и вождь хазар упомянуты вместе. В представлении уйгурского историографа взаимосвязь между этими племенами была столь же очевидна, насколько очевидна она и для западной, византийской и мусульман¬ ской историографических традиций. Подводя краткий итог наших наблюдений и нашего анализа древнеуйгур¬ ских рунических текстов, следует, очевидно, констатировать, что ранняя исто¬ рия хазар и берсилов!барсилов не только взаимосвязана, но и генетически при¬ вязана к огуро-огузским племенам и на раннем этапе политически обусловлена становлением и распадом тюрко-огузского дуумвирата в Центральной Азии. ПРАСЛАВЯНЕ В ПОВОЛЖЬЕ Три этнических блока в течение длительного времени определяют культур¬ ную палитру Поволжья, три блока, создавших здесь многообразное единство экологически обусловленных хозяйственно-культурных типов. Их симбиоти¬ ческая связь и, в то же время, разнообразие цивилизационных устремлений в немалой степени были предопределены направленностью Великого водного пути, теми возможностями, которые открывались и диктовались связующей ролью водной трассы. Эти три главных этнических массива — финно-угор¬ ский, тюркский и славянский. Иногда их слияние в бассейне Волги трактуется как относительно недавнее явление, результат исторических событий послед¬ него полутысячелетия. Иногда, напротив, неправомерно преувеличиваются временные и территориальные параметры распространения той или иной эт¬ 68
Глава II. ЕВРАЗИЙСКАЯ СТЕПЬ В IV-V вв. н. э. нической группы. Теперь возможно изложить здесь новые выводы о началь¬ ном этапе формирования нынешнего поволжского триединства. Шел 119 г. х. или 737 г. от Р. X. Наместник Кавказа и Джазиры, омейад Мар- ван ибн Мухаммад, окончательно завершивший подчинение Халифату Закав¬ казья, готовился к большой войне с хазарами. В покоренной Грузии наместни¬ ка прозвали Мурван Кру «Марван Глухой», так как, по мнению грузин, он не считался с голосом разума и отличался невероятной дерзостью своих замыслов и действий. Армянские нахарары во главе с Ашотом Багратуни присоедини¬ лись к стодвадцатитысячной сирийской армии Марвана. Вслед за армянами в армию Марвана влились отряды «царей гор», т. е. ополчение северокавказских племен. Двумя отрядами армия формировала горные проходы, вышла на плос¬ кость и штурмом взяла крупнейший хазарский город Самандар. Дальнейшие перипетии похода относительно подробно изложены арабским историком начала X в. Ибн Асамом ал-Куфи и менее подробно у ат-Табари, ал- Балазури и ал-Йакуби. Разделы об арабско-хазарской войне Д19 г. из сочинения ал-Куфи были впервые опубликованы А. 3. В. Тоганом в 1939 г. и А. Н. Кура- том в 1949 г. (Togan, 1939, р. 296-298; Kurat, 1949, р. 258). Согласно ал-Куфи, главной целью Марвана было принуждение хакана к принятию ислама, т. е. окончательное решение «хазарской проблемы» в контексте борьбы трех дер¬ жав — Византии, Халифата и Хазарии — за Кавказ и Малую Азию. Поэтому, не удовлетворившись богатой добычей в Самандре, Марван повел войско в даль¬ ний поход к ставке хакана, городу ал-Байда, т. е. «Белому», и осадил его. По мнению Тогана, ал-Байда тождествен позднейшей столице хазар, Итилю, но скорее речь идет о другой хазарской ставке, Сарыгшине, как это уже предполо¬ жили И. Маркварт и В. Ф. Минорский (Minorsky, 1996, с. 452-454). Дело в том, что в языках булгарской группы слово сары!сарыг означало белый цвет и ара¬ бы просто калькировали название хаканской ставки. Согласно позднейшим источникам, Сарыгшин был расположен в степи. Вот что пишет ал-Куфи о дальнейших событиях: «Хакан бежал от Марвана и достиг гор. И упорно продвигался Марван с мусульманским [войском] по стране хазар, пока не прошел с ним [по этой стране] и не оставил [ее] позади. Потом он напал на славян (ас-сакалиба) и на соседних с ними неверных разно¬ го рода и захватил в плен из них двадцать тысяч семей. Затем подошел он к реке славян {нахр ас-сакалиба) и стал лагерем». Марван приказал одному из своих военачальников сразиться с выступившим против арабов хазарским вой¬ ском, возглавляемым полководцем Хазар-тарханом. Этот военачальник, ал-Ка- усар б. ал-Асвад ал-Анбари, во главе сорока тысяч всадников ночью перепра¬ вился через реку, внезапно напал на хазар и разгромил их. После поражения хакан отправил в Марвану послов с просьбой о мире, причем посол в ходе переговоров упомянул о хазарах и славянах, убитых и взятых в плен арабами. После того как арабское войско подошло к ал-Байда, хакан бежал в сторону гор. А. 3. В. Тоган считает, что Ибн Ас«ам в данном случае имел в виду Общий Сырт, т. к. путь на юг, к Кавказу, был отрезан арабами. Других гор, по его мне¬ нию, поблизости не имеется. Такое толкование текста понадобилось А. 3. В. То- гану для доказательства его гипотезы, согласно которой сакалиба — не славя¬ не, а «тюркско-финская помесь» [Togan, р. 296]. Какие именно горы, по мнению 69
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ арабских и персидских географов, окружали хазарские города, можно ясно понять из сообщения анонимного автораХудуд ал-Алам (X в.) и карты ал-Идри- си (XII в.). По Худуд ал-Алам, горы опоясывают страну хазар от земель хазар¬ ских печенегов, кочевавших в Приазовье. В разделе о хазарских печенегах эти горы названы «горами хазар». На современной карте им соответствуют Ерге- ни. По карте ал-Идриси, «земля хазар» с востока ограничена Итилсм (Волгой), а с юга, запада и северо-запада — Хазарским (Каспийским) морем и полуколь¬ цом гор (Кавказ, Ставропольская возвышенность, Ергени, Приволжская воз¬ вышенность) (Minorsky, 1996, с. 160; Miller, 1926,1, taf. 5). Следующий этап, отмечающий в рассказе Ибн Асама продвижение арабов, — «река славян», упоминаемая также Ибн Хордадбехом. Т. Левицкий убедитель¬ но показал, что «рекой славян» Ибн Хордадбех назвал Итиль (Волгу), которая, как пишет Ибн Хордадбех в другом месте своего сочинения, вытекает «из зе¬ мель славян». А. 3. В. Тоган также приходит к выводу, что «река славян», упо¬ мянутая Ибн Асамом, может быть только Волгой (Togan, 1939, р. 296; Lewicki, 1956, р. 76-77; 133-134). Следовательно, преследуя кагана, бежавшего в сто¬ рону гор, арабское войско в то же самое время подошло к Волге. Местом в «земле хазар», где горы сближаются с рекой, является район се¬ вернее излучины Волги. Там, по карте ал-Идриси, был расположен хазарский город Хамлидж, в котором, согласно сообщениям Ибн Хордадбеха и ал-Масу- ди, находилось большое хазарское войско, взимавшее пошлину с купцов и за¬ крывавшее путь по Волге для врагов. В этом месте отряд ал-Каусара перепра¬ вился через реку и на восточном берегу разгромил хазарское войско. Сам Марван через реку не переправлялся. Но, двигаясь на север от ал-Байда в сторону гор, Марван покинул пределы Хазарии, напал на поселения ас-сакалиба, т. е. сла¬ вян и их иноплеменных соседей, угнал в полон 20 тыс. семей. Речь идет не о сплошном славянском населении в районе боевых действий, не о 20 тыс. сла¬ вянских семей (так у ал-Балазури), а о славянских поселениях, вкрапленных в разноплеменной массив севернее пределов Хазарии. Эти выводы опубликованы еще в 1964 г. (Кляшторный, 1964а, с. 16-18). Однако они были поставлены под сомнение только на одном основании — ар¬ хеологически ранние славяне ни в Среднем, ни тем более в Нижнем Поволжье не были тогда выявлены, а точнее, не были опознаны. Прошло два десятиле¬ тия, и археологическая ситуация здесь существенно изменилась. Получила вполне определенную этническую атрибуцию открытая еще в 1953-1954 гг. казанскими археологами Н. Ф. Калининым и А. X. Халиковым так называемая именъковская культура. После раскопок В. Ф. Генингом в 1956-1957 гг. имень- ковского мЬгильника у с. Рождествено выявился характерный для этой культу¬ ры обряд трупосожжения и возникла длительная дискуссия об этнической при¬ надлежности именьковцев. Значительный вклад в дальнейшие исследования внес П. Н. Старостин, опубликовавший в 1967 г. свод памятников этой культу¬ ры (Старостин, 1967). После раскопок больших именьковских некрополей в 70-80-х гг. и нескольких поселений в Ульяновской и Куйбышевской областях был, наконец, накоплен достаточный материал для уверенных выводов. Именьковская культура IV—VIII вв. создана племенами, основу хозяйства которых составляло пашенное земледелие, до того в Среднем Поволжье не прак¬ 70
Глава II. ЕВРАЗИЙСКАЯ СТЕПЬ В IV-V вв. н. э. тиковавшееся, земледелие с очень широким набором зерновых культур. Оказа¬ лось, как это впервые показала самарский археолог Г. И. Матвеева, что имень- ковская культура генетически связана с праславянской зарубинецкой культу¬ рой Верхнего и Среднего Приднестровья (конец I тыс. до н. э. — начало I тыс. до н. э.) и ее вариантом — пшеворской культурой. По солидно аргументиро¬ ванному выводу Г. И. Матвеевой, поддержанному и развитому крупнейшим ар- хеологом-славяноведом В. В. Седовым, племена именьковской культуры созда¬ ли в Среднем Поволжье мощный пласт славянского земледельческого населения. Сейчас здесь известно более 600 памятников именьковской культу¬ ры, из которых исследованы в разной степени лишь несколько десятков. На рубеже VII-VIII вв. часть именьковцев ушла на запад, в Среднее Приднестро¬ вье. Между тем и Г. И. Матвеева, и В. В. Седов не сомневаются, что более ши¬ рокие раскопки именьковских поселений позволят выявить материалы VIII—IX вв. (Смирнова, Скарбовенко, 1999; Седов, 1994). Немаловажное значение для атрибуции языковой принадлежности «имень¬ ковцев» имеют выводы лингвистов. Ими установлено, что в финно-угорских языках Поволжья и Приуралья (удмуртском, коми, марийском, мордовском) ряд терминов, связанных с земледелием («рожь», «участок земли», «пахотная зем¬ ля»), были заимствованы из языка балто-славянского круга не позднее середи¬ ны I тыс. н. э. Но именно с именьковской культурой связано в ту эпоху распро¬ странение в Среднем Поволжье прогрессивных форм земледелия и новых зерновых культур, в частности ржи. Таким образом, есть основания полагать, что создатели именьковской культуры говорили на языке (языках) праславян- ского круга (Napolskich, 1996). Теперь вопрос о несоответствии сведений письменных источников архео¬ логическим материалом снят. Более того, сняты и те сомнения, которые выска¬ зывались относительно этнической семантики термина ас-сакалиба в сообще¬ ниях арабских авторов о походе Марвана. В их повествованиях речь идет о масштабном историческом событии — первом и единственном вторжении войск Халифата не только в глубинные волжские земли Хазарии, но и на территории к северу от владений хакана, в Среднее Поволжье, где они нападали на поселе¬ ния славян и других племен, захватывали в полон и переселяли массу полонян в пределы Халифата и, возможно, побуждали к бегству и уходу с насиженных мест немалое число людей. Вместе с тем, речь идет также о важнейшем историографическом факте — первой письменной фиксации славянского населения в Среднем и Нижнем По¬ волжье, первой фиксации сосуществования на этой территории этнически сме¬ шанного населения, включающего в себя и значительный славянский массив. В начале X в. Ибн Фадлан сообщает читателям его рисаля, как титулует себя владетель Болгарии, носивший хорошее древнетюркское имя Эльалмыш. В наиболее полной форме титула, зафиксированной Ибн Фадланом и несом¬ ненно восходящей к болгарской традиции, он именуется «ылтывар (т. е. эльте- бер), малик Болгар и амир Славии». Имя и титул царя Болгарии еще в 1981 г. восстановлены О. И. Смирновой, замечательной исследовательницей, тексто¬ логом и нумизматом, но ее статья на сей предмет еще не оценена должным образом (Смирнова, 1981, с. 249-255). 71
С. Г Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ В начале X в. Эльалмыш именует себя ылтываром (эльтебером), т. е. вож¬ дем, главой племенного союза, а также царем страны болгар и эмиром страны славян. Ясно, что в X в. титул «амир Славии» был уже таким же анахронизмом, таким же историческим вспоминанием, как упоминание царств Казанского, Аст¬ раханского и Сибирского в титуле российских императоров, но воспоминани¬ ем, имеющим свою политическую цену легитимности власти. В XII в. багдадский проповедник и историограф Ибн ал-Джаузи, очень пло¬ довитый сочинитель и собиратель сведений о прошлых событиях в Багдаде, рассказывает, что в июле 1042 г. в Багдад, по пути в Мекку, прибыл некий вель¬ можа из Болгара в сопровождении 50 спутников. Халифский двор оказал ему внимание, его кормили продуктами из дворцовой кухни. В числе сопровожда¬ ющих был хорезмиец Иа’ла б. Исхак, которого опросили в диване в присут¬ ствии кади, т. е. как бы под присягой. В частности, его спросили о болгарах — что они за народ? И хорезмиец ответил: «Это народ по происхождению между тюрками и славянами (рожденный между тюрками и славянами) и страна их на окраине тюркских стран». И это было последнее смутное воспоминание о древнейшем тюрко-славян¬ ском единении на берегах Волги. )
ИМПЕРИЯ ТЮРКСКИХ КАГАНОВ «Когда вверху возникло Голубое Небо, а внизу — Бурая Земля, между ними обо¬ ими возник род людской. И воссели над людьми мои пращуры — Бумын-каган, Ис- теми-каган. Воссев на царство, они учреди¬ ли Эль (Государство) и установили Тёрю (За¬ кон) народа тюрков... Имеющих головы они заставили склонить головы, имеющих коле¬ ни они заставили преклонить колени! На во¬ сток и на запад они расселили свой народ. Они были мудрые каганы, они были муже¬ ственные каганы!» Так повествует о прошлых веках, о нача¬ ле Тюркского эля и его первых каганах их далекий потомок Йоллыг-тегин, «Принц счастливой судьбы», первый тюркский ле¬ тописец, имя и труд которого сохранились. Он начертал тюркским руническим письмом на «вечном камне», на двух стелах, увенчан¬ ных фигурами драконов, поминальные стро¬ ки почившим родичам — Бильге-кагану и Кюль-тегину — и не забыл упомянуть ос¬ нователей державы. Он повторил этот текст дважды — в 732 и 735 гг. Две каменные пли¬ ты с надписями, повествующими о бурной истории народа тюрков, и поныне лежат в одной из межгорных котловин Хангая, близ реки Орхон, там, где ставили юрты и строи¬ ли дворцы властители могущественных им¬ перий. Время сотворения мира совмещено в тексте со временем появления людей, а со¬ творение «сынов человеческих» предельно 73
С. Г Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ близко ко времени царствования первых тюркских каганов, покоривших «на¬ роды четырех углов света». Почти через двести лет после начала начал, пос¬ ле возникновения Тюркского эля история совместилась с легендой, а величие прошлого было призвано возвышать настоящее. Что же стояло в реальной истории за патетикой первого тюркского летописца? В I тыс. н. э. началось постепенное изменение этнической среды в евразий¬ ских степях. Преобладание здесь все более переходило к тюркоязычным пле¬ менам. Ускорение процессов социального развития и территориально-полити¬ ческой консолидации привело во второй половине I тыс. н. э. к созданию тюркоязычными племенами нескольких крупных государственных образова¬ ний (каганатов) на территории Южной Сибири, Центральной Азии и Средней Азии, Нижнего Поволжья и Северного Кавказа: Первого Тюркского каганата, Восточнотюркского каганата, Западнотюркского каганата, Тюргешского кага¬ ната, Уйгурского каганата, а также государств енисейских кыргызов, карлуков, кимаков и приаральских огузов (гузов). Это время принято называть древне¬ тюркской эпохой. Ниже мы познакомимся в самых общих чертах с этнической, социаль¬ ной и политической историей тюркских народов Центральной и Средней Азии во второй половине I тыс. н. э. Именно в это время возникли этнопо¬ литические объединения, ставшие прямыми предшественниками и предка¬ ми современных тюркоязычных наций. Тогда же поднялась на новую сту¬ пень духовная культура степняков — возникла тюркская письменность, заимствованная и оригинальная, появилась запечатленная на письме тюрк¬ ская литература, тюркские племена впервые приобщились к великим религиям того времени — буддизму, манихейству, христианству, исламу, широко осво¬ или достижения иных цивилизаций. В условиях кочевого и полукочевого быта, а иногда — после перехода к оседлой и городской жизни, как, например, в Семиречье и Восточном Туркестане, была создана новая своеобразная и са¬ мобытная культура, занявшая свое место в мировой культуре того времени. Все эти процессы невозможно расчленить на «истории» отдельных племен и народов Великой степи и совместить их исключительно с прошлым какой- либо одной современной нации. Тюркоязычные народы Евразии, так же как и их предшественники, в течение многих веков имели общую историю и общую по происхождению культуру, ставшую их общим наследием. Смена на истори¬ ческой арене одних племенных объединений другими вовсе не означает пол¬ ного исчезновения первых — древние племена сохранялись во вновь возник¬ ших этнических и политических структурах, часто под другими названиями, и формировали новые народы, претерпевшие свои деформации. Судьба каждого из них неотделима от судьбы соседей и сородичей. Единство и преемственность в истории и культуре евразийских степей, воз¬ никшие в начале бронзового века и достигшие расцвета в скифское время, не исчезли, а лишь окрасились в новые этнические цвета с наступлением древне¬ тюркской эпохи. 74
Глава III. ИМПЕРИЯ ТЮРКСКИХ КАГАНОВ ЛЕГЕНДЫ О РОДЕ ДШИНА В 1968 г. в Монголии, в 5 км севернее р. Хойто Тамир, был открыт пока единственный эпиграфический памятник начального периода существования Тюркского каганата — четырехсторонняя стела с согдийской надписью по трем сторонам (лицевой и двум боковым) и остатками санскритской надписи по зад¬ ней широкой поверхности. По месту находки я назвал стелу Бугутским памят¬ ником (монг. Бугут, «Оленья падь»). Вскоре согдийская надпись была прочте¬ на В. А. Лившицем, интерпретирована и издана (Кляшторный, Лившиц, 1971; Klyashtornyi, Livsic, 1972). В навершии памятника изображена волчья фигура, которой приданы некоторые «драконьи» черты. Что знаменовал этот странный барельеф на каганской стеле, содержащей эпитафию четвертого тюркского кагана Таспара и рассказ о временах и правителях, ему предшествовавших и ему близких? Ответ на этот вопрос содержится в генеалогических легендах о происхождении царского рода (племени) тюрков — Ашина. В китайских династийных историях Чжоу шу, Бэй ши и Суй шу, которые мы не раз уже цитировали, воспроизведены две легенды, посвященные этому сю¬ жету. Они записаны со слов самих тюрков, чьи посольства не раз посещали столицы китайских Северных дворов и тщательно опрашивались чиновника¬ ми внешнеполитических ведомств. В китайских записях отмечено, что эти ге¬ неалогические повествования рассказаны разными людьми и, очевидно, в раз¬ ное время. Наиболее подробно легенды изложены в Чжоу шу. Для самих тюрков оба повествования и были подлинной историей их предков. Действительно, обе легенды, наряду с мифологическими сюжетами о звере-прародителе, со¬ держали вполне конкретные сведения о военных и иных событиях, местах, где эти события совершались, об именах древних вождей и о приписываемых им способностях и деяниях, иногда вполне реалистических, а иногда и уводящих слушателя (читателя) в мир чудес и волшебства. Согласно первой легенде, предки правящего рода тюрков, жившие на краю большого болота (по Бэй ши и Суй шу — на правом берегу Сихай «Западного моря»), были истреблены воинами соседнего племени, а по переводу Б. Оге- ля — «воинами государства Линь», которых он отождествляет с одним из сянь- бийских племен (Ogel, 1957, р. 103-104). В живых остался лишь изуродованный врагами десятилетний мальчик (ему отрубили ноги), которого спасла от смерти волчица. Скрываясь от врагов, в конце концов убивших последнего из истребленного племени, волчица бежит в горы севернее Гаочана (Турфанский оазис), т. е. в горы Восточного Тянь-Шаня. Там, в пещере, она рожает десятерых сыновей, отцом которых был спасенный ею мальчик. Сыновья волчицы женятся на женщинах из Гаочана и создают свои роды; их потомки принимают родовые имена матерей. Один из сыновей носит имя Ашина, и его имя становится именем его рода. Вождем нового племени, составленного из родов десяти потомков волчицы, стал Ашина, который ока¬ зался способнее своих братьев. Впоследствии число родов увеличилось до не¬ скольких сот. Вождь племени, один из наследников Ашина, Асянь-шад, вывел потомков волчицы из гор Гаочана и поселил их на Алтае (Цинъшань), где они 75
С. Г Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ становятся подданными жуанъжуаней, добывая и обрабатывая железо. На Алтае, вобрав в свой состав местных жителей, племя принимает наименование тюрк, которое, согласно легенде, связано с местным названием Алтайских гор. В этой легенде особый интерес вызывают места происходивших событий, сохраненные в тюркской традиции и идентифицированные китайским историог¬ рафом согласно его географической номенклатуре. Если упоминания «гор север¬ нее Гаочана», т. е. горных хребтов Восточного Тянь-Шаня, прилегающих с севе¬ ра к Турфанскому оазису в долине р. Тарим, а также другое упоминание, Цинынань «Золотые горы», т. е. Монгольский и Горный Алтай, Большой Алтай, давно и без каких-либо сомнений отождествлены, то с названием Сихай «Запад¬ ное море» дело обстоит сложнее. Кроме поименования нескольких различных озерных и морских акваторий, расположенных западнее собственно Китая (Куку- нор, Арал, Каспий), Сихай назывались некоторые административные округа. Так, в I в. до н. э. — VIII в. н. э. название Сихайцзюнь «наместничество Сихай» носи¬ ла область на границе Западного Цинхая — юго-восточной части Ганьсу. Для IV-V вв. это название уверенно локализуется применительно к обширной дель¬ те р. Эдзин-гоа (предгорья Гобийского Алтая), протоки которой впадают в озера Гашун-нор и Сого-нор, окруженные множеством мелких озер и солончаковыми болотами; в указанное время округ Сихай был частью провинции Лян, включав¬ шей большую часть Ганьсу, Турфанскую депрессию на северо-западе, Синин на юге (Mather, 1959, р. 75, 88). Тем самым определяется географическое простран¬ ство легенды — оно ограничивается на первом этапе ганьсуйско-гаочанской пред¬ горной зоной, примыкающей на северо-западе к Восточному Тянь-Шаню, а на втором этапе — горами и долинами Большого Алтая. По второй легенде, предки правящего рода тюрков происходят из «владения Со». Лю Мао-цзай и Б. Огель достаточно уверенно идентифицируют «владе¬ ние Со» с территорией одного из сяньбийских племен, носившего то же назва¬ ние (Liu Mau-tsai, 1958, Bd. II, S. 489; Ogel, 1957, p. 103-104). Глава племени, Абанбу, имел семнадцать братьев, один из которых, Ичжинишиду, назван «сы¬ ном волчицы». Владение Со было уничтожено врагами, а спасшиеся роды рас¬ сеялись. Благодаря сверхъестественным способностям «сына волчицы» Ичжи¬ нишиду, его род оказался в наиболее благоприятном положении. Один из его сыновей стал «белым лебедем» и основал владение Цигу (один из вариантов имени кыргыз), расположенное между реками Афу и Гянь (Абакан и Кем, т. е. Верхний Енисей). Третий сын правил на реке Чжучже, а старший сын, Нодулу- шад, поселился в Цзянсы Чжучжеши (вариант: Басычусиши). К роду Нодулу- шада присоединился и собственный род Абанбу. Нодулу-шад имел десять жен, сыновья щгорых носили родовые имена матерей. Сыном его младшей жены был Ашина. После смерти Нодулу-шада его сыновья решили, что вождем пле¬ мени станет тот из них, кто окажется более сильным и ловким, чем другие. Победил в состязании Ашина, который, став вождем, принял имя Асянь-шад. Ему наследовал его сын или племянник Туу. Сын Туу, Тумынь (Бумып руни¬ ческих текстов) стал основателем государства. По Тан илу: «Прародителем западных тюрков был Туу, внук Нодулу. Он про¬ зывался великий ябгу. Тумынь был старший сын Туу» (Liu Mau-tsai, 1958, Bd. II, S. 490). Следовательно, Асянь-шад, сын Нодулу, мог быть отцом или дядей Туу. 76
Глава III. ИМПЕРИЯ ТЮРКСКИХ КАГАНОВ Автор раздела о тюрках в Чжоу шу отмечает, сравнивая обе легенды: «Хотя это сообщение отличается от другого (т. е. от первой легенды. — С. К.), они совпадают в том, что тюрки происходят от волчицы» (Liu Mau-tsai, 1958, Bd. I. S. 6). Однако, этим не ограничивается сходство обоих вариантов генеалоги¬ ческого мифа тюрков. И в той, и в другой легенде говорится о гибели племе¬ ни (владения), к которому принадлежали отдаленные предки тюрков, о бег¬ стве (расселении) того (тех), кто спасся, о первоначальном десятиродовом составе племени (в одном случае — по числу сыновей волчицы, в другом — по числу жен внука волчицы, сыновья которых носили родовые имена мате¬ рей), о выдающейся роли Асянь-шада в истории племени, о сравнительно позднем возникновении этнонима тюрк, который принимает род Ашина и подвластные ему роды. В остальном обе легенды фиксируют внимание на частных моментах этой эпопеи, различно освещенных в каждой из них. Возможно предположить, что здесь скорее следует видеть два варианта ле¬ генды, восходящих к общему архетипу, с разной степенью подробности вос¬ произведенных китайским хронистом, чем две самостоятельных по своему происхождению легенды. Мотив «пещерного рождения» предков, отсутствующий в китайском пере¬ сказе второй легенды, имеет, тем не менее, иные веские подтверждения, преж¬ де всего в китайских описаниях обрядовой жизни тюрков. Согласно Чэ/соу шу «каган постоянно проживает в горах Юдугень (Отюкен йыш «Отюкенская чернь» рунических текстов. — С. К.). Ежегодно, в сопровождении вельмож, он приносил жертву в пещере предков» (Pelliot, 1929, р. 214). Неожиданно возможность перекрестной проверки китайских известий о связи культа пещеры с культом предков у тюрков дает воспроизведенная ал- Бируни легенда о происхождении тюркской династии шахов Кабула: «У ин¬ дийцев были в Кабуле цари из тюрков, происходивших, как говорили, из Тибе¬ та. Первым из них пришел Бархатакин. Он вошел в пещеру в Кабуле, в которую нельзя было войти иначе как боком или ползком. Там была вода, и он положил туда еду на несколько дней. Пещера эта известна до сих пор и называется Вар... Через несколько дней после того, как Бархатакин вошел в пещеру, вдруг выхо¬ дит кто-то из нее, когда люди были в сборе и видели, что он как бы рождается из чрева матери. Он был в тюркской одежде, состоявшей из каба, высокой шап¬ ки, башмаков и оружия. Народ воздал ему почести как чудесному существу, предназначенному на царство, и он воцарился над теми краями с титулом ка¬ бульского шаха. Царство оставалось за его сыновьями в течение поколений, число которых около шестидесяти» (Бируни, 1963, с. 359-360). Краткий вариант этой же легенды ал-Бируни повторяет в своей «Минера¬ логии»: «Жители Кабула в дни невежества верили в то, что Барахмакин, пер¬ вый из их тюркских царей, был сотворен в некоей тамошней пещере, называ¬ емой сейчас Бугра, и вышел оттуда в царской шапке (калансува)» (Бируни, 1963а, с. 27). По сведениям Сюань Цзана, область Каписы, куда входил и Кабул, была завоевана западнотюркским Тон ябгу-каганом (т. е. между 618-630 гг.), после чего в Южном Афганистане, по всей вероятности, утвердилось несколько тюрк¬ ских владетелей из рода Ашина (Chavannes, 1903, р. 24; Gobi, 1967, р. 256- 77
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ 258). После распада Западнотюркского каганата в середине VII в. они сохрани¬ лись и обрели самостоятельность. В Кабуле они носили титулы кабул-шах, тюрк-шахи, шахи-тигин. Обращаясь к реалиям легенды, следует отметить, что только вариант ал- Бируни очевидно обнаруживает связь «пещерного» рождения с правом на цар¬ скую власть, связь, менее ясно проявлявшуюся в китайском варианте записи легенды. Ж.-П. Ру связывает рождение в пещере с древним культом пещеры- матери, рождающей предка (небесного зверя) (Roux, 1966, р. 286-287). Однако мотив зверя как будто отсутствует в варианте ал-Бируни. В этой связи привлекает внимание имя ее героя — Барах-тегин. Слово barah ~ baraq имеет совершенно ясную семантику в тюркских языках: «лохматый, покрытый густой шерстью», «лохматая собака» (так у Махмуда Кашгарского) (ДТС, с. 83). Альтернация волк ~ собака довольно часто отмечается в сказаниях многих тюркских и мон¬ гольских народов, но в данном случае совершенно не исключено синоними¬ ческое обозначение волка (bori), поскольку табуированные имена предков и старших родственников обычны в тюркской ономастике. С учетом этимологии имени Барах-тегина, можно сделать вывод о сохране¬ нии в раннесредневековом Кабулистане древнетюркского каганского культа пещеры, тесно связанного с генеалогическим династийным (resp. племенным) культом зверя-прародителя. Поздняя реминисценция древнего центральноазиатского сказания, сохра¬ ненная ал-Бируни, яснее, чем ранние китайские записи древнетюркской леген¬ ды, свидетельствует о социальной переориентации родоплеменной мифоло¬ гии, впитавшей в себя идею сакральной легитимизации ханской власти (resp. власти военных вождей племени). Исторические сведения, относящиеся к «доалтайскому» периоду существо¬ вания племени тюрк наиболее полно сохранены в Суй шу: «Предками туцзюэ были смешанные ху Пинляна. Их родовое прозвание было А шина. Когда севе- ровэйский император Тай У-ди уничтожил Цзюйцюй (439 г.), Ашина (вождь племени) с пятьюстами семей бежал к жужу (.жуанъжуаням). Они (племя ашина) жили из рода в род у гор Циньшань (Алтай) и занимались обработкой железа» (Liu Mau-tsai, 1958. bd. I, s. 40). Это сообщение Суй шу тесно связыва¬ ет раннюю историю племени тюрк (<ашина), с историей позднегуннских госу¬ дарств, существовавших на территории Китая в 308-460 гг. Проникновение гуннов в Пиньлян и Хэси началось в первой половине II в. до н. э. Оттеснив на запад, в Семиречье и Среднюю Азию, автохтонное населе¬ ние — юэчжей иусуней — гунны, однако, не удержались на захваченной тер¬ ритории— начавшаяся в годы правления У-ди (140-87 гг. до н. э.) китайская колонизация Хэси и бассейна Тарима вынудила их отступить на север. Мигра¬ ция юэчжийских и усуньских племен не была полной — еще в V в. н. э. неко¬ торые из них упоминаются в пределах племенной территории (Haloun, 1937, р. 280, 284-285, 293-297). В 25-55 гг. н. э. в Хэси, под защиту Великой стены, бегут многие роды разгромленных гуннами динлинов, ухуань и сянъби. Массо¬ вое переселение гуннских племен в этот район началось в 265 г., когда «на границе за Великой стеной (роды) Дашуй, Сайни, Хэнаньские и другие, 20 000 слишком семейств приняли (китайское) подданство. Император, при¬ 78
Глава III. ИМПЕРИЯ ТЮРКСКИХ КАГАНОВ няв их, отправил на местожительство в Хэси под древний город Иян, и затем снова (они) смешались с цзиньскими людьми. Затем в Пинян, Сихэ, Тайюань, Синьсин, Шандин, Лопин, во всех округах не было (округа), где не было бы гуннов» (Цзинь шу, цз. 97 цит. по: Бернштам, 1951, с. 220). После распада Цзиньской империи в Хэси и Гаочане утвердилась китайская династия Ранняя Лян. В 376 г. Северный Китай на несколько лет был объеди¬ нен династией Раннее Цинь, но уже в 385 г. полководец этой династии Люй Гуан создал в Хэси независимое царство Поздняя Лян (385-403 гг.), протекто¬ рат которого распространялся на Гаочан и некоторые другие оазисы Таримско¬ го бассейна. К началу V в. гунны Ордоса, возглавленные племенем хэляиь, за¬ хватили северную часть Шэньси и Пиньлян. Их вождь, Хэляньбобо, создал здесь царство Ся (407-431 гг.), последний государь которого погиб в борьбе с сяньбийским племенем тугухунъ, а земли — захвачены вэйским императором Тай У-ди. Племя хэлянь и примыкавшие к нему гуннские племена частью под¬ чинились табгачам, частью бежали на запад, в Хэси, где в 397-401 гг. гунн¬ ским князем Цзюйцюй Мэнсюнем была основана династия Северная Лян (тер¬ ритория Хэси и Гаочан). В 439 г. Тай У-ди захватил Хэси, но двое из сыновей Мэнсюна — Ухой и Аньчжоу — с 10 000 семейств бежали в Шаньшань (район Лоб-нора), а затем в Гаочан, где, опираясь на союз с жуаньжуанями, продержа¬ лись до 460 г. В 460 г. этот союз был нарушен; по сообщению Цзычжи тунц- зянъ «жуаньжуани напали на Гаочан, убили Цзюйцюй Аньчжоу и уничтожили род Цзюйцюйев». Сведения о связях племени ашина с гуннскими племенами Пиньляна и Хэси в сопоставлении с тюркскими генеалогическими легендами делают весьма ве¬ роятным предположение, что это племя иммигрировало в Ганьсу после 265 г., в период массового переселения за Великую стену гуннских и зависимых от гуннов племен Центральной Азии и Южной Сибири. За время обитания в Пинь- ляне и Хэси племя ашина восприняло в свой состав новый этнический компо¬ нент автохтонного некитайского и негуннского населения страны («смешан¬ ные ху»\ ср. мотив женитьбы на турфанских женщинах в первой легенде). После разгрома государства Цзюйцюйев в Хэси, ашина вместе с Ухоем и Аньчжоу бежали в Гаочан, где вскоре (после 460 г.) попали под власть жуаньжуаней и были переселены к южным отрогам Алтая. Согласно обеим легендам, только после переселения на Алтай племя приняло наименование тюрк, а старое на¬ звание племени стало династийным именем правящего рода. Очевидно, что следует отказаться от традиционной реконструкции ранней истории племени ашина {тюрк), согласно которой все события, имевшие мес¬ то до образования Тюркского каганата, связаны только с территорией Алтая и Южной Сибири, а специфические особенности социальной организации и куль¬ турные традиции тюркского общества не выходили за пределы норм и пред¬ ставлений, носивших строго региональный характер. Таким образом, возможно выделить два основных этапа ранней истории пле¬ мени тюрк {ашина): ганьсуйско-гаочанский (265-460 гг.) и алтайский (460-553). Не отрицая возможной связи предков ашина с Алтаем и Сибирью до момента миграции на юг от Великой стены, следует помнить, что лишь после 460 г. в предгорьях Южного Алтая складывается та группировка племен, возглавленная 79
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ вождями из рода Ашина — Асянь-шадом, «великим ябгу» Ту у и Бумынем, кото¬ рая в 551-555 гг. нанесла смертельный удар Жуаньжуаньскому каганату. Естественно, специфика ранних этапов истории племени ашина не могла не проявиться и в раннем слое лексических заимствований, сохраненных древне¬ тюркским языком и отраженных в древнетюркской письменности. Мы не раз обсуждали эту тему (Кляшторный, 1964; Кляшторный, 1966) и не будем к ней возвращаться. Однако, одно слово требует специального исследования и объяс¬ нения. Это слово — самоназвание (имя) рода (племени) и его предка-основате- ля, имя, ставшее названием династии. Это имя — Ашина. Известное в китайской иероглифической передаче, оно обычно предшествует личным именам каганов и их родичей. По реконструкции С. Е. Яхонтова (лич¬ ная консультация), иероглифы, составляющие китайскую транскрипцию име¬ ни, читались в интересующее нас время как asina ~ asDna, т. е. так же, как в настоящее время. В отличие от китайских источников памятники на тюркском языке нигде не называют имя Ашина в подобной или близкой по звучанию форме. Даже в тех разделах надписей, где содержатся имена первых каганов, их родовое имя не упомянуто. Его единственное упоминание за пределами ки¬ тайских текстов — в согдоязычной Бугутской надписи. Ситуация представляется несколько необычной и заставляет искать объяс¬ нения, одним из которых может быть иное, чем то, которое фигурирует в ки¬ тайских источниках, обозначение в тюркских надписях правящего рода тюр¬ ков. В таком случае подсказать решение могла бы этимология имени Ашина. Тюркские этимологии этого имени обычно возводятся к глаголам as = «пе¬ реваливать гору» (П. Будберг) или es = «скакать, прыгать» (К. Сиратори) (Boodberg, 1979, р. 77-78). Случайность обоснований делает эти попытки не¬ убедительными. Остановимся на трех сравнительно новых гипотезах. 1. Гипотеза С. Г. Кляшторного (Кляшторный, 1964). Поскольку и тюркские легенды, и собственно китайская информация связывают происхождение имени Ашина с родовой ономастикой автохтонного населения Восточного Туркестана, исходную форму имени следует искать в местных иранских или тохарских диа¬ лектах. В качестве одного из возможных гипотетических прототипов предложе¬ но хотано-сакское asana «достойный, благородный». Пример, однако, неудач¬ ный, так как китайская передача второго гласного предполагает лишь i-o. 2. Гипотеза X. В. Хауссига (Haussig, 1979). В историческом труде византий¬ ца Феофилакта Симокатты, завершенном около 602 г., упоминается война в Тавгасте, т. е. в Китае, которую вели между собой «красноодежные» и «черно¬ одежные». Хауссиг переносит место военных действий на южный берег Аму¬ дарьи, идентифицирует «красноодежных» с кермихионами-эфталитами, а «чер¬ ноодежных» — с тюрками, весь эпизод он рассматривает как сообщение о тюрко-эфталитской войне. По мнению Хауссига, тюрки названы «черноодеж¬ ными» по своему царскому роду Ашина, имя которого он сближает с древне¬ персидским axsaena «темноцветный». 3. Гипотеза К. Беквиса (Beckwith, 1987). В сохранившихся фрагментах труда византийского историка конца VI в. Менандра Протектора содержится следующая фраза: «Старейший единодержавец турков прозывается Арсила (Арайосд)». Обычно это имя трактуется как искажение тюркского arslan. Беквис же полагает, что Арси- 80
Глава 111. ИМПЕРИЯ ТЮРКСКИХ КАГАНОВ да — родовое имя тюркских каганов, транскрибируемое в китайских источниках как Ашина. Эта историографическая гипотеза предполагает, однако, две фонетиче¬ ские натяжки, каждая из которых маловероятна: пропуск -г- и передача -п- через -/-. В каждой их этих трех гипотез содержится рациональное зерно и есть, как очевидно, слабые стороны. Наиболее общим для двух первых предположений является вывод, что тюркская этимология имени Ашина маловероятна, а иран¬ ская или тохарская, в особенности связанная с Восточным Туркестаном, на¬ против, предпочтительны. Если обратиться к древней царской ономастике Восточного Туркестана, то следует отметить присутствие там цветовых обо¬ значений. Так, царский род Кучи именовался «белым» (тохарскоеЯ kutsi, санскр. arjuna, китайская калька бо) (Bailey, 1937, р. 900). В таком контексте историографически неоправданная гипотеза Хауссига в той части, где он предполагает связь между именем рода Ашина и древнепер¬ сидским ах$аёпа, может получить вполне удовлетворительную этимологичес¬ кую разработку. Если даже ограничиться восточнотуркестанской сюжетикой, то искомая форма представлена в согдийском 'xs'yn'k (-эх$ёпё) «синий, тем¬ ный»; в хотано-сакском (письмом брахми) d$$eina (-а^епа) «синий», где дол¬ гое -а- появилось как развитие ах$->а$$-; в тохарском Я as па- «синий, темный» (из хотано-сакского или согдийского). Именно сакская этимология слова аши¬ на (<asseina ~ а$$епа) со значением «синий» является фонетически и семанти¬ чески безупречной. Последнее утверждение нуждается, впрочем, в текстоло¬ гическом подтверждении. В больших орхонских надписях, в повествовании о первых каганах, народ, населявший вновь созданную империю, назван кок Шгк— в обычном переводе «голубые (синие) тюрки». Не касаясь многочисленных интерпретаций слова кок в этом сочетании, отметим его идеальное семантическое совпадение с ре¬ конструированным здесь значением имени Ашина. Явное калькирование име¬ ни предполагает неутраченное знание его первоначального смысла и чужерод¬ ного происхождения, вполне совместимого с полиэтническими слагаемыми культуры Первого Тюркского каганата, утратившими, однако, популярность в «национализированной», по выражению Л. Базена, политической и культур¬ ной среде Отюкенской ставки эпохи Бильге-кагана. Итак, упоминание в орхонских памятниках сочетания кок Шгк, переводимо¬ го мною как «кёки и тюрки», «ашина и тюрки», позволяет констатировать при¬ сутствие в текстах имени царского рода тюрков и возможное осознание ими, во всяком случае для почти легендарного времени первых каганов, двусостав¬ ного характера тюркского племенного союза. ЧЕРНАЯ ВЫДРА, АНАГУЙ И БУМЫН В последней трети V в. империя Тоба Вэй была в зените своего могущества. Император Тоба Хун, пытаясь сгладить неизжитые противоречия между свои¬ ми китайскими подданными и своими соплеменниками-табгачами, все более 81
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ содействовал своими указами росту влияния китайской аристократии на госу¬ дарственные дела. Сама династия приняла китайскую фамилию Юань, а став¬ ка императора была перенесена в древнюю столицу — Лоян. Прошло три де¬ сятилетия, и глухое недовольство табгачей-сяньбийцев растущей значимостью китайцев взорвалось мятежом. В 523 г. в шести северных наместничествах империи, где были расселены табгачи и другие их сяньбийские сородичи, на¬ чалось восстание, которое, то утихая, то вспыхивая вновь, привело к гибели династии и ее приверженцев (534 г.). Власть перешла в руки сяньбийских вож¬ дей, сделавших принцев из вэйской династии подставными правителями двух вновь созданных государств — Западной Вэй со столицей в Чанъани и Восточ¬ ной Вэй со столицей в г. Е. Их южным соседом было отнюдь не дружественное вэйским императорам государство Лян, где еще в 501 г. военачальник Сяо Янь захватил престол. Разразившаяся в 537 г. война между двумя частями некогда единой империи оказалась тяжелым испытанием для обоих табгачских государств и заставила их вождей искать себе новых союзников. В Западной Вэй шел 8-й год эры Датун. Бессильный и безвластный импера¬ тор Вэньди царствовал, но не правил. Его дворец в Чанъани, где он принимал иноземных послов, был лишь символом имперского величия. Послы подноси¬ ли диковинные дары и рассказывали о своих странах, своей вере и своих ка¬ лендарях. Послы из Дацинь — Византии считали тот год 542-м со дня рожде¬ ния Мессии, именуемого ими Христом. Подлинным правителем царства был Юйвэнь Тай по прозвищу Черная Выд¬ ра. Сам из племени сянъби, он скромно именовал себя первым советником им¬ ператора. Впрочем, жизнь в императорском дворце его не привлекала, и Чер¬ ная Выдра учредил свою ставку в горном округе Хуа. Год Собаки (Черная Выдра предпочитал степной календарь) был тревожен. Не прекращалась вражда с Восточной Вэй и южным царством Лян. Но более всего беспокоила Черную Выдру протяженная степная граница на севере. Там, за рекой Хуанхэ, жили родственные сяньбийцам монголоязычные жуаньжуа- ни. Их еще недавно дружественный каган Анагуй вдруг начал переговоры с Восточной Вэй о брачном и военном союзе. А тут еще сообщение с западной границы — на округ Суйчжоу, что в излучине Хуанхэ, напало кочевое племя, называвшее себя тюрк. Вот уже несколько зим, как только река замерзала, тюркские отряды перехо¬ дили ее по льду. В этом году племянник Черной Выдры отразил набег одной лишь демонстрацией силы. Но ведь вчерашний враг мог стать завтрашним союз¬ ников, а опора в степи стала для Западной Вэй крайне нужна. И вэйский прави¬ тель приказал собрать и представить ему все сведения о тюрках. То, что он узнал, попало в анналы правящей династии и после нескольких редактур стало глав¬ ным источником сведений о древнейшем периоде тюркской истории. Раньше тюрки жили далеко на запад от китайской границы, в южных пред¬ горьях Алтая. Восемь лет назад, в год Барса (534 г.), их вождем стал Бумын, унаследовавший от отца титул «великий ябгу», т. е. «великий князь». Формально он считался вассалом жужаньского кагана и посылал в его ставку дань железом из своих алтайских рудников и плавилен. В действительности же Бумын пере¬ 82
Глава III. ИМПЕРИЯ ТЮРКСКИХ КАГАНОВ стал считаться со своим сюзереном и продвинул владения тюрков далеко на восток. Тюрки появились на берегах Хуанхэ и поначалу вели себя мирно. На пограничных китайских рынках они выменивали лошадей на шелк и зерно. Пограничные чиновники не поощряли торговлю, шедшую мимо их рук, и чи¬ нили препоны. Тогда и начались зимние набеги. В 542 г., когда тюрки распространили свои владения от Алтая до берегов Хуанхэ, Черной Выдре предстояло определить — кого из степных соседей он предпочтет для заключения военного союза. Альтернативой были многочис¬ ленные и многолюдные племена, которых китайцы именовали гаоцзюй, т. е. «высокие телеги», а монголоязычные жужане на своем наречии называли их тегрег «тележники» (в китайской транскрипции теле). Сами себя они называ¬ ли огурамы/огузами. Позднее их племена возглавили уйгуры, но в VI в. огузы не имели лидера. Не отличаясь от тюрков ни по языку, ни по образу жизни, огузы в противоположность тюркам не были консолидированы властью одно¬ го вождя и часто враждовали друг с другом. Мятежные подданные кагана Ана- гуя, они регулярно восставали против жужан и каждый раз терпели неудачу. В 542 г. жужанами был подавлен очередной мятеж огузов. Вождь, возглавляв¬ ший восстание, бежал в столицу Восточной Вэй. Там он был обласкан и обна¬ дежен. Для Западной Вэй союз с огузами стал невозможен. Черная Выдра принял решение и стал готовить посольство к тюркам. Он учел информацию об иранских генеалогических связях царского рода Ашина. Во главе посольства был поставлен согдиец из бухарских выходцев, живших на крайнем западе Китая, в одном из торговых центров на Шелковом пути. В год Быка, т. е. в 545 г. от R X., посольство прибыло в ставку Бумына. С этого момента государство тюрков, получив признание одной из крупнейших держав того времени, обрело международный статус. Вот как описывает китайский историограф состоявшееся событие: «Тюрки поздравляли друг друга и говорили: „Теперь наше государство будет процветать. Ведь к нам приехал посол великого царства!44». В следующем году тюркское посольство прибыло в Чанъань. Военный союз состоялся. Обретя столь сильную опору на юге, Бумын начал покорение севера. Пер¬ выми были покорены 50 тысяч семей огузов. Объединенными силами Бумын обрушился на главного врага, на эюуэюан. Их государство было уничтожено, Анагуй кончил жизнь самоубийством. В 551 г. Бумын был поднят на белой кош¬ ме и провозглашен каганом Тюркского эля. Начался отсчет дней новой импе¬ рии Великой степи. Бумын умер в 552 г., вскоре после женитьбы на китайской принцессе из вэйского дома. Его брат и соправитель Истеми-каган начал завоевательный поход на запад, в Среднюю Азию, на Волгу, на Северный Кавказ. А сыновья Бумына, Муган-каган и затем Таспар-каган, утвердили господство династии в Центральной Азии и Южной Сибири. Оба северокитайских государства стали фактическими данниками Тюркского эля, и Таспар-каган насмешливо имено¬ вал их государей «сыночками», т. е. вассалами. Часть жуаньжуаней бежала в Корею и Северный Китай, другие — на запад. Много позже этих событий, весной 596 г. стратит Приск был назначен ко¬ мандующим византийской армией на Западе для войны с аварами и перешел Истр (Дунай). Посол аварского катана потребовал объяснений, так как был на¬ 83
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ рушен договор о разграничении владений. Но Приск ответил послу, что Ниж¬ няя Мёзия — древняя ромейская земля, а катан аваров — всего лишь «беглец с Востока» (Феофилакт Симокатта, 1957, с. 159). А в 598 г., тюркское посольство к византийскому императору Маврикию привезло письмо, пересказ которого содержится в Истории Феофилакта Симокатты. В письме, написанном от име¬ ни кагана тюрков, «были описаны с великими восхвалениями все его победы» (Феофилакт Симокатта, 1957, с. 159). Упомянуты далее победы над абделами (эфталитами) и аварами, но тут же Феофилактом оговорено, что речь идет не об аварах, «живущих в Европе и в Паннонии» (их Феофилакт назвал псевдо- аварами), а об аварах, живущих близ Тавгаста, т.е. Табгача. Табгач — тюрк¬ ское название Северного Китая и его населения. Согласно пересказу Феофи¬ лакта, авары частью бежали от тюрков в Тавгаст, а часть нашла убежище на унизительных условиях у народа Мукри. Название Мукри (китайское Гаоли, санскритское Mukuri), упомянутое и в древнетюркских рунических текстах как Bokli, было передачей названия северокорейского государства Когурё (Кляш¬ торный, 1964, с. 23). Эта часть письма кагана совершенно точно указывает два основных направ¬ ления бегства эюуанъжуаней после их поражения и косвенно подтверждает тож¬ дество «азиатских» аваров с жуаньжуанями или какой-то частью жуаньжуаней. Затем каган «подчинил себе людей племени огор. Это одно из самых силь¬ ных племен в силу своей многочисленности и благодаря военным упражнени¬ ям в полном вооружении. Они живут на востоке, там где течет река Тил, кото¬ рую тюрки обыкновенно называют Черной. Древнейшими вождями этого племени были Уар и Хунни» (Феофилакт Симокатта, с. 160). В этом фрагменте конденсируется максимум значимой информации об огурских (огузских) пле¬ менах середины - второй половины VI в. Прежде всего, как и в китайских источ¬ никах, отмечена их многочисленность и их воинственность. И, главное, сообща¬ ется о той их группе, которая еще за сто — сто пятьдесят лет до описываемого события, составила западную джунгаро-казахстанскую группировку огурских племен, контролировавших пространство между Волгой (Тил, Итил) и Черным Иртышем. Феофилакт объединяет названия обеих рек в одно, но путаница оче¬ видна — речь идет о восточном и западном пределах страны огоров (огуров). И, наконец, сообщается о подчинении огоров в прежние времена аварам и гуннам («древнейшие вожди Уар и Хунни»), что полностью совпадает с ин¬ формацией о ранней истории гаоцзюйских (огурских) племен. Мы еще вер¬ немся к тексту Феофилакта, пока же отметим существенную значимость его информации, несмотря на некоторую путаницу при ее вольном пересказе. Включйв в состав своих орд многочисленные позднегуннские племена По¬ волжья, Приазовья и Северного Кавказа, эти авары в 558-568 гг. прорвались к границам Византии, создали в долине Дуная свое государство и не раз опусто¬ шали страны Центральной Европы. Во второй половине VI в. термин тюрк получил широкое распространение. Согдийцы передавали его как турк, согдийское множественное число — тур- кут, «тюрки». Согдийскую форму (во множественном числе) заимствовали китайцы (туцзюе — тюрюот), так как первоначально дипломатические и пись¬ менные сношения между тюрками и Китаем осуществлялись при посредстве 84
Глава III. ИМПЕРИЯ ТЮРКСКИХ КАГАНОВ согдийцев и согдийского письма. Вслед за тем термин тюрк фиксируется ви¬ зантийцами, арабами, сирийцами, попадает в санскрит, различные иранские языки, в тибетский. До создания каганата слово тюрк означало лишь название союза десяти (позднее двенадцати) племен, сложившихся вскоре после 460 г. на Алтае. Это значение сохранялось и в эпоху каганатов. Оно отражено древнейшими тюрк¬ скими текстами в выражении тюрк бодун; слово бодун как раз и означает сово¬ купность, союз племен (из бод, «племя»), народ, состоящий из отдельных пле¬ мен. Еще в середине VIII в. источники упоминают «двенадцатиплеменной тюркский народ». Этим же словом тюрк было обозначено и государство, со¬ зданное собственно тюркским племенным союзом, — Тюрк эль. Оба этих зна¬ чения отражены в древнетюркских эпиграфических памятниках и китайских источниках. В более широком смысле термин тюрк стал обозначать принад¬ лежность различных кочевых племен к державе, созданной тюрками. Так его употребляли византийцы и иранцы, а иногда и сами тюрки. Позднее значение термина получило дальнейшее развитие у арабских исто¬ риков и географов в IX-XI вв., где слово турк появляется как название группы народов и языков, а не как название какого-либо одного народа или государ¬ ства (Бартольд, 1968, т. 5, с. 584). Именно в арабской литературе возникло об¬ щее понятие о генетическом родстве языков, на которых говорили тюркские племена, и генеалогическом родстве самих этих племен. Вне сферы мусуль¬ манской образованности столь широкая трактовка не проявлялась. Так, в рус¬ ских летописях 985 г. упоминается племя торков (т. е. тюрков), но это лишь одно из многих кочевых объединений Дикого поля, называемое вместе с бе¬ рендеями, печенегами, черными клоабуками, половцами. Последовательному изложению политической и социальной истории древ¬ нетюркских государств теперь, после прояснения основных понятий, с ними связанных, предстоит предпослать хотя бы самый общий набросок этнической истории тех племен, которые, в сущности, сформировали мир древнетюркских кочевников I тыс. н. э. Мы сознаем, что такое забегание вперед не всегда легко воспринимается читателем, тем не менее считаем необходимым введение в текст некоторых генерализованных представлений. ОБЩАЯ КОНЦЕПЦИЯ ЭТНИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ ДРЕВНЕТЮРКСКИХ ПЛЕМЕН Древнейшие очаги тюркского этно- и глоттогенеза (т. е. территории форми¬ рования этих этносов и языка) неразрывно связаны с восточной частью евра¬ зийского континента — Центральной Азией и Южной Сибирью — от Алтая на западе до Хингана на востоке. Этот огромный регион не был изолирован ни от соседних цивилизаций, ни от горно-таежных и степных племен иного этниче¬ ского облика. Трассы миграционных процессов, то усиливаясь, то затихая, про¬ низывали Великую степь. Отличительной чертой этногенетических процессов 85
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ в Великой степи был их дислокальный, т. е. не связанный с одной территорией характер, определяемый высокой степенью подвижности населявших ее пле¬ мен. Общей особенностью тюркоязычных племенных объединений древности и Средневековья была их неустойчивость, мобильность, способность легко адап¬ тироваться в составе вновь возникающих племенных группировок. Только в рамках этнополитических объединений, созданных той или иной родоплемен¬ ной группой (династией), казалось бы, хаотические миграции приобретали определенную направленность. И только в пределах обширных хронологиче¬ ских периодов заметно, что эти миграции подчинялись общей закономернос¬ ти — смещению тюркоязычных групп с востока на запад. Крайняя скудость письменных источников и трудности этнической интер¬ претации археологических материалов предопределяют реконструктивный характер рассматриваемых процессов в целом и известную гипотетичность частных выводов. Поэтому приходится ограничиться здесь рассмотрением наи¬ более общих и ярко очерченных периодов в границах древнетюркской эпохи, с которыми связаны качественно отличные этапы в формировании тюркоязыч¬ ных этнических общностей. Начало тюркского этногенеза привычно связывается с распадом государ¬ ства гуннов и обособлением на территории Центральной Азии неизвестных ранее племенных групп. Однако связь последних с гуннами, несмотря на опре¬ деленную тенденцию китайской историографической традиции, в этногенети- ческом отношении далеко не бесспорна. К настоящему времени достаточно определенно выявилось различие между «неалтайской» (в лингвистическом понимании) принадлежностью ранних гуннов, создавших империю, и явно конгломератным позднегуннским сообществом, где преобладали «алтайские» этнические группы. Именно на периферии империи гуннов обозначились в первые века новой эры прототюркские этнополитические образования. Первым тюркским фольклорным памятником, зафиксированным письмен¬ но в VI в. и отразившим ранний этап тюркского этногенеза, являются гене¬ алогические легенды о происхождении племени ашина и его превращении в господствующую группу внутри возникшего тогда племенного союза. Генеа¬ логические легенды тюрков, трактуемые обычно весьма узко, позволяют, тем не менее, кроме собственно тюркской генеалогии, обнаружить истоки еще трех племенных традиций, связанных, как оказывается, с начальными этапами эт¬ ногенеза кыргызов, кыпчаков и теле (огузов). Обычно интерпретируются две записанные в Чжоу шу и Бэй ши легенды о происхождении тюрков. Обе они являются, скорее всего, разными записями одной легенды, отражающей последовательные этапы расселения тюрков-аши- на в Центральной Азии. После переселения ашина на Алтай в их генеалоги¬ ческую традицию включаются как равноправные участники тюркоязычные этнические группы севера Центральной Азии и Южной Сибири, создавшие обособленные племенные объединения по соседству с тюрками-ашина. Соглас¬ но записанной в Китае генеалогии — это группа цигу> т. е. енисейских кыргы¬ зов, группа «белого лебедя», отождествляемая мною с кыпчаками, и группа теле, отождествляемая с упоминаемыми в легенде родичами ашина, поселив¬ шимися на р. Чжучже. 86
Глава III. ИМПЕРИЯ ТЮРКСКИХ КАГАНОВ Анализ версий легенды позволяет заметить два важных обстоятельства. Во- первых, четыре основные древнетюркские группировки племен, сохранившие в позднейшую эпоху историческую преемственность, сложились на весьма раннем этапе тюркского этногенеза, когда еще ощущалось и запечатлелось в повествовательной традиции их генеалогическое родство. Во-вторых, по счету поколений, сведения, сохранившиеся в записи VI в., отражают события V в. или, возможно, IV-V вв., происходившие на территории Восточного Тянь-Шаня и Саяно-Алтая (включая Монгольский Алтай). Последнее обстоятельство дает возможность обратиться к сохранившимся фрагментам описаний исторических событий и археологическим материалам того времени. На территории Саяно-Алтая в III—V вв. выделяются несколько археологи¬ ческих культур, которые по некоторым характерным элементам могут быть с различной степенью достоверности атрибутированы как раннекыргызская, раннетелеская и, возможно, раннекипчакская. Так, в таштыкской культуре III— V вв., сложившейся на территории Среднеенисейской низменности, просле¬ живается ряд элементов (обряд трупосожжения, некоторые конструктивные особенности погребальных склепов, отдельные виды украшений и керамики), получивших развитие в культуре енисейских кыргызов. Памятники берельско- го типа на Горном Алтае (III—V вв.) отличаются сопроводительными захороне¬ ниями коней и на этом основании справедливо трактуются как раннетелеские. В синхронных памятниках Северного Алтая, по-видимому являющегося цент¬ ром сложения верхнеобской культуры, достаточно рано прослеживаются эле¬ менты, характерные впоследствии для культуры раннесредневековых кыпча- ков. Создатели перечисленных археологических комплексов явно связаны с этнокультурным субстратом гуннского времени, но в III—V вв. древнетюркские культуры уже обособились как проявления самостоятельных этнических общно¬ стей. Таким образом, анализ письменных традиций и археологических мате¬ риалов позволяет наметить первый по глубине этап тюркского этногенеза, ко¬ торый может быть условно обозначен как этап легендарных предков. В середине VI в. четыре основных группировки древнетюркских племен вошли в состав нового политического образования, созданного тюрками-аши- нами, и тем самым было положено начало следующему этапу этнической и политической истории Центральной Азии — этапу архаических империй (VI- IX вв.). Новый этап тюркского этногенеза протекал на фоне изменившихся соци¬ альных условий (активизация процессов выделения господствующих и подчи¬ ненных групп населения), в иных территориальных пределах (распростране¬ ние власти тюркских каганов на всю Великую степь и проникновение их политического влияния в зону оседлой среднеазиатской цивилизации). Этот этап обусловил новый уровень этнических контактов и экономического сим¬ биоза с восточноиранским миром. Образование тюркских и уйгурских кагана¬ тов, а также государств карлуков, тюргешей, кыргызов и кимаков, создавших аналогичные социально-политические структуры, предопределили постепен¬ ное смещение к западу центров тюркского этногенеза и одновременное ослаб¬ ление прежних, связанных с тюрками, этнических процессов на территории Центральной Азии. 87
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ Внутри архаических империй родоплеменной партикуляризм, т. е. стремле¬ ние к обособлению, впервые приобретает противовес — им становится обще¬ имперская идеология. В рамках единой державы появляются и продолжают существовать даже после ее распада единый литературный язык и письмен¬ ность, общеимперская мода в материальной культуре, единая социально-поли¬ тическая номенклатура. Эти процессы отражали новое этническое мироощу¬ щение противопоставления себя как целого иному культурному миру. Вместе с тем в Семиречье, Восточном Туркестане и отчасти в Среднеазиатском Между¬ речье обозначились совершенно отличные от выше отмеченных процессы срав¬ нительно узкой локализации устойчивых этнотерриториальных групп, внутри которых усилилось воздействие центростремительных сил и окрепли прежде нестойкие межплеменные связи, формирующие будущие тюркские нации. Центростремительные и центробежные процессы, сменяющие друг друга и сосуществующие в истории архаических империй, отразились в противоречи¬ вом характере развития археологических культур того времени. С одной сторо¬ ны, происходит сложение общетюркского культурного комплекса, включаю¬ щего широко распространенные по всему степному поясу во второй половине I тыс. н. э. формы предметов материальной культуры (седла со стременами, сложносоставленные луки, трехперые стрелы, пряжки, украшения), идеологи¬ ческих представлений, отраженных в погребальном обряде, формы памятни¬ ков изобразительного искусства. С другой — достаточно четко фиксируются культурно-дифференцирующие признаки археологических комплексов, имею¬ щих конкретное этническое содержание. Так могут быть выделены три само¬ стоятельные археологические культуры, различающиеся нормами погребаль¬ ного обряда, характерным оформлением предметов и их декором, — культура енисейских кыргызов, культура алтайских тюрков и сросткинская, т. е. кимак- ско-кыпчакская культура Восточного Казахстана и Северного Алтая. Общая тенденция развития раннесредневековых культур прослеживается по характе¬ ру распространения инноваций — с юга на север, с востока на запад. Таким образом, в течение всего I тыс. в Центральной Азии и степной части Юго-Западной Сибири, в Семиречье и на Тянь-Шане в рамках общих для тюрк¬ ской этнической среды процессов происходило сопряженное формирование культурных традиций, связанных с собственно тюркским, огузским, кыргыз¬ ским и кипчакским этногенезом. В границах архаических империй четыре разных группировки тюркоязыч¬ ных племен консолидировались и превратились в очаги формирования новых этносов. Кимакско-кипчакская группа и некоторые огузские племена, покинув¬ шие Центральную Азию, передвинулись в бассейн Иртыша, а затем стреми¬ тельно распространились в западном направлении, оттеснив на юг многие дру¬ гие тюркские племена. Кыргызы, раздвинув границы своего енисейского государства, освоили малоудобные для кочевников, но обладавшие значитель¬ ным хозяйственным потенциалом предгорные и лесостепные районы от Бай¬ кала до Восточного Казахстана, что находит отражение и в археологических материалах. Границы распространения кыргызов в IX-X вв. маркируют на во¬ стоке погребения близ Читы, на западе — могильник Узун-Тал и другие погре¬ бальные памятники енисейских кыргызов, открытые за последние годы на Гор¬ 88
Глава 111. ИМПЕРИЯ ТЮРКСКИХ КАГАНОВ ном Алтае; кыргызские элементы прослеживаются в инвентаре курганов За¬ падного Алтая и Верхнего Иртыша. Западная граница распространения влия¬ ния енисейских кыргызов отмечена материалами захоронения на р. Или. Группа токуз-огузских племен в жестокой борьбе с северной экспансией Тибета все более смещалась в сторону западной части Ганьсу и в Восточный Туркестан, уже в середине VIII в. превратив Таримский бассейн в западную периферию своего государства. Тюрки, потерпевшие политическую катастро¬ фу в 744 г. и утратившие свою центральноазиатскую прародину, концентрирова¬ лись в Кашгарии и в Семиречье, где в X в. после принятия ислама и смешения с родственными карлукскими племенами создали Караханидское государство. Их семиреченская ветвь — потомки тюрко-огузских племен Западного кагана¬ та, теснимые карлуками, — тогда же формирует государство приаральских огу- зов, ассимилируя население присырдарьинских оазисов и приаральских сте¬ пей. Динамика этнического развития, определившаяся в недрах архаических империй, отчетливо проявилась в этих государствах, формирование которых положило начало следующему этапу политической, социальной и этнической истории Великой степи — этапу варварских государств, преобразующихся в раннефеодальные державы. Именно в рамках этих государств наиболее ясно обозначились нуклеарные компоненты, вокруг которых консолидировались этнические процессы, определившие языковую и культурную специфику тюрк¬ ских протонародностей раннего Средневековья. Вместе с тем резко изменилось соотношение внутренних и внешних факто¬ ров, определивших направленность этнокультурных процессов. Главным на следующем этапе этногенеза оказалось не столько саморазвитие древнетюрк¬ ских компонентов, сколько воздействие теснейших контактов с окружающей этнической средой — иранской, кавказской, малоазийской, финно-угорской, славянской. Обе линии этнического развития — привнесенная центральноази¬ атская и местная субстратная — по-разному проявились в расогенезе, культу- рогенезе и в собственно этнической истории тюркоязычных народов. НАСЛЕДНИКИ БУМЫНА (552-630 гг.) Муган-каган (правил в 553-572 гг.), наследник Бумына и Кара-кагана, окон¬ чательно утвердил господство Тюркского эля в Центральной Азии и Южной Сибири, покорив монгольские племена киданей в Юго-Западной Маньчжурии и кыргызов на Енисее. По словам китайской летописи, он «привел в трепет все владения, лежащие за границей (Великой стеной. — С. К.). С востока от Ко¬ рейского залива на запад до Западного моря (Каспия. — С. К.) до десяти тысяч ли, с юга от Песчаной степи (пустыни Алашань и Гоби. — С. К.) на север от Северного моря (Байкала. — С. К.) от пяти до шести тысяч ли, все сие про¬ странство земель находилось под его державой. Он сделался соперником Сре¬ динному царству» (Бичурин, 1950, т. 1, с. 229). Последнее утверждение не впол¬ не точно — каганат в эту эпоху фактически превратил оба северокитайских 89
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ Рис. 8. Бугутская стела. VI в. Фото автора государства — Северное Ци и Северное Чжоу — в своих данников. Особенно усилилась их зависимость при наследнике Муган-кагана, Таспар-кагане (пра¬ вил в 572-582 гг.). Успешными для тюрков были их западные походы. К концу 60-х гг. VI в. Тюркский каганат включается в систему политических и экономических отно¬ шений крупнейших государств того времени — Византии, Сасанидского Ира¬ на, Китая и ведет борьбу за контроль на торговом пути, связывающем Дальний Восток со странами Средиземноморья. Непрерывные завоевательные войны на время приглушили острые проти¬ воречия, возникшие в ходе социальной перестройки тюркского общества, но первые же неудачи быстро изменили обстановку. В 581-588 гг. раздробленный 90
Глава 111. ИМПЕРИЯ ТЮРКСКИХ КАГАНОВ до того Китай был объединен под властью династии Суй (581-618 гг.); осуще¬ ствленные там реформы привели к быстрому росту экономической и военной мощи империи. Усиление Китая совпало с началом распрей внутри правящей группировки тюрков, прежде всего в самом династийном роду Ашина, и со страшным голодом в степи. Китайский историк замечает: «Вместо хлеба упо¬ требляли растертые в порошок кости» (Бичурин, 1950, т. 1, с. 229). Рост госу¬ дарства и влияния тюркской аристократии, стремившейся к автономному управлению захваченными территориями, обеднение массы рядовых кочевни¬ ков, вынесших на своих плечах все тяготы непрерывных войн и лишившихся средств существования вследствие джута 581-583 гг., новая политическая об¬ становка, не давшая тюркским каганам возможности искать выход в набегах, — все это привело каганат к острейшему кризису и междоусобице. В 582-603 гг. окончательно завершился распад каганата на восточную (цент¬ ральноазиатскую) и западную (среднеазиатскую) части; между Восточнотюрк¬ ским и Западнотюркским каганатами велись все это время изнурительные войны. Лишь при Шиби-кагане (правил в 609-619 гг.) Восточнотюркский каганат на короткое время вышел из состояния кризиса; наметился новый подъем его политического могущества. Гражданская война в Китае (613-618 гг.) и паде¬ ние династии Суй, которую сменил дом Тан (618-907 гг.), позволили Шиби и его младшему брату Эль-кагану (правил в 620-630 гг.) возобновить войны на южной границе. Однако к этому времени обстановка в каганате существенно изменилась. Давно минули времена, когда весь тюркский племенной союз видел в набе¬ гах нормальный и доходный промысел. Восьмидесятилетний путь историче¬ ского развития созданного тюрками государства привел к глубоким качествен¬ ным изменениям общества. Всевластный каган руководствовался в политике интересами аристократической верхушки, в значительной мере оторвавшейся от своих корней в роду и племени. Война становилась выгодной только для правящего слоя каганата, которому доставалась львиная доля добычи и дани. Основная масса населения жила доходами скотоводческого хозяйства. Боль¬ шая часть тюрков была заинтересована не в походах за рабами и драгоценно¬ стями, не в дани шелком, а в мирной меновой торговле. Иногда каганы, счита¬ ясь с насущными проблемами своих подданных, обращались к императорскому правительству Китая с просьбой разрешить меновой торг. Но на протяжении почти тысячелетия пограничная торговля рассматривалась в Китае лишь как средство политического контроля над варварами, монополизировалась импе¬ раторским двором и предельно ограничивалась. За двести лет существования в Центральной Азии тюркских каганатов имеется только несколько сообщений об открытии меновых рынков на китайской границе. Поэтому на определен¬ ном этапе истории тюркской аристократии удавалось получать широкую под¬ держку рядовых общинников в ее военных предприятиях на юге. Алчность и борьба за господство над чужими землями были свойственны и императорско¬ му двору, и каганской ставке, страдали от этого китайские землепашцы и тюрк¬ ские скотоводы, стремившиеся к мирной торговле на пограничных рынках. В течение 620-629 гг. Эль-каган и его военачальники организовали 67 напа¬ дений на границах. Непрерывные войны требовали бесперебойного снабже¬ 91
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ ния огромной армии, постоянного ремонта конского состава и многих других затрат. В результате Эль-каган, не довольствуясь данью и добычей, усилил об¬ ложение податями и сборами собственный народ. Подати оказались особенно тяжелыми в годы джута, падежа скота и голода (627-629 гг.). Эль-каган, следуя по пути, проложенному его предшественниками, перешел к формам и методам осуществления власти, свойственным более развитым обществам. Не полага¬ ясь на старые органы управления, связанные в какой-то степени родоплемен¬ ными традициями, он заместил должностных лиц, занимавших ключевые по¬ сты, китайцами и согдийцами. В глазах народа обострение социального и имущественного неравенства было непосредственно связано с переходом реальной власти в руки чужаков. Недовольство обездоленных превратилось в ненависть к иноземцам. Внутрен¬ ние противоречия в каганате казались столь очевидными, что стали темой до¬ кладных записок китайских пограничных чиновников, наблюдения которых резюмированы историографом: «Тюрки имели простые обычаи и были по природе простодушны. Хели (Эль-каган. — С. К.) имел при себе одного китай¬ ского ученого, Чжао Дэ-яня. Он уважал его ради талантов и питал к нему пол¬ ное доверие, так что Чжао Дэ-янь стал мало-помалу управлять государствен¬ ными делами. Кроме того, Хели доверил правление ху (согдийцам), удалил от себя своих сородичей и не допускал их к службе. Он ежегодно посылал войска в поход... так что его народ не смог более переносить эти тяготы... Год за годом [в стране] был великий голод. Налоги и сборы стали невыносимо тяжелыми, и племена все более отвращались от Хели» (Бичурин, 1950, т. 1, с. 194). Последствия не замедлили сказаться. В 629 г. Эль-каган потерпел пораже¬ ние в Шаньси. Против него сразу же восстали огузские племена. Император¬ ская армия, воспользовавшись обстановкой, вторглась на территорию кагана¬ та. Покинутый всеми Эль-каган попал в плен (630 г.). Так завершилась история Первого Тюркского каганата. УДЕЛ ИСТЕМИ-КАГАНА И ЕВРАЗИЙСКАЯ ГЕОПОЛИТИКА VI ВЕКА Тюркский историограф VIII в., повествуя о державе своих предков и заво¬ еваниях первых каганов, пишет: «Вперед (т. е. на восток) вплоть до Кадыркан- ской черни, наз&д (т. е. на запад) вплоть до Железных ворот они расселили свой народ». Кадырканская чернь — это горы Большого Хингана, а Железные воро¬ та — проход Бузгала в горах Байсунтау, по дороге из Самарканда в Балх, в 90 км к югу от Шахрисябза. В момент своей наибольшей территориальной экс¬ пансии (576 г.) Тюркский каганат простирался от Маньчжурии и Боспора Ким¬ мерийского (Керченского пролива), от верховьев Енисея до верховьев Амударьи. Таким образом, тюркские каганы стали создателями первой евразийской им¬ перии, политическое и культурное наследие которой оказало существенное влияние на историю Средней Азии и Юго-Восточной Европы. 92
Глава III. ИМПЕРИЯ ТЮРКСКИХ КАГАНОВ Правителем западных территорий каганата стал брат Бумын-кагана, Исте- ми (Сильзибул или Дизавул византийских и Синджибу арабских исторических сочинений); он носил титул ябгу-кагана, в дальнейшем традиционный для за¬ падной ветви тюркской династии Ашина. Военный титул ябгу (явуга) был за¬ имствован тюрками из кушанской политической традиции, сохраненной эфта- литами. Именно при Истеми, который умер в 575 г., тюрки достигли на западе пика своего военного могущества. Уже в 555 г. тюркские племена, двигавшиеся на запад, овладели Семиречьем и всей степной зоной вплоть до Сырдарьи и Приаралья. Возможно, тогда же сюзеренитет тюркского ябгу-кагана распространился на Хорезм. Движение тюр¬ ков на запад было не просто завоеванием, а крупной миграцией центральноазиат¬ ских тюркоязычных племен и заселением ими обширных горно-степных районов на севере и востоке Средней Азии, прежде всего в степи. Местные кочевые племе¬ на, по языку родственные тюркам, были либо включены в военно-административ¬ ную систему, созданную тюрками, либо бежали вместе с аварами в степи Юго- Восточной Европы, приняв то же этническое имя и значительно усилив военный потенциал авар. Последнее обстоятельство дало повод византийскому автору Феофилакту Симокатте, писавшему в начале VII в., назвать этих беглецов «псев- доаварами». Однако сами тюрки, судя по свидетельству другого византийского историка, Менандра (конец VI в.), именовали бежавших врагов именно аварами. Нет никаких сведений об изменении тюрками в завоеванных ими землях Средней Азии, с городами и оседлоземельческим населением, существовав¬ шей там социальной, экономической или политической систем. Напротив, от¬ рывочные сведения источников позволяют предположить, что даже на ранних этапах завоевания Тюркский каганат ограничился утверждением здесь своего сюзеренитета и получением дани. Кочевое же население было организовано в «десятистрельный племенной союз» {он ок бодун), вполне аналогичный в то время военно-административ¬ ной системе, существовавшей у восточных тюрков. Сам Истеми-ябгу-каган назван в одном из китайских источников «каганом десяти племен». Однако «стрела», судя по позднейшим сообщениям, была формой военно-администра¬ тивной, а не родоплеменной организации. Возможно, что в состав «стрелы» входило несколько племен, принявших общее имя. Каждая «стрела» выставля¬ ла один томен, т. е. десятитысячное войско, во главе с «великим предводите¬ лем» {гиадом) и имела свой боевой стяг. Все «десять стрел» были сгруппирова¬ ны в восточный и западный союзы, по пять «стрел» в каждом. Китайский документ той эпохи свидетельствует: «Восточная сторона называлась пять племен дулу, во главе которых были поставлены пять великих чоров. Западная сторона называлась пять племен нушиби. Во главе их стояло пять великих иркинов. Позднее каждая „стрела^ стала называться племенем, а великим вождям „стрел“ было дано звание вели¬ ких предводителей. Пять племен дулу обитали к востоку от Суяба; пять пле¬ мен нушиби обитали к западу от Суяба» (Chavannes, 1903, р. 27-28). Разделение на два крыла было присуще многим крупным тюркским пле¬ менным объединениям древности и Средневековья. Таков гуннский племен¬ ной союз с его восточной и западной сторонами, такова огузская конфедера- 93
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ ция, полумифический прототип которой, улус Огуз-хана, делился на бузуков и учуков. Символом власти младшей ветви огузской конфедерации, учуков, была стрела. Отметим, что ябгу-каганы западной ветви династии Ашина считались младшей линией каганского рода и находились в том же отношении к каганам восточной ветви, что иучуки к бузукам в легендарных генеалогиях «Огуз-наме». В VII в. «десятистрельная» система в Восточнотюркском каганате была заме¬ нена системой «двенадцати племен», делившихся на две конфедерации — тё- лисов и тардушей (восточное и западное крылья). Эта последняя система в VIII в. была унаследована Уйгурским каганатом. Таким образом, уже через три года после создания Тюркского каганата, в 555 г., на его западных (среднеазиатских) территориях сложилась военно-ад¬ министративная система, подобная той, которая существовала на востоке, но не объединенная с ней. Тем самым были созданы политические условия для последующего распада каганата. Освоение новых территорий сделало тюрков соседями могущественного государства эфталитов, восточные владения которого (Хотан и вассальные кня¬ жества в Семиречье) были тюрками завоеваны. Враждебность, сразу же по¬ явившаяся в тюрко-эфталитских отношениях, сдерживалась, однако, не менее восьми лет. Эфталиты, связанные войной в Индии и опасностью, угрожавшей из Ирана, не решались на поход в степь. Тюркские же вожди считали своей главной целью докончить разгром аваров, ушедших за Волгу. К 558 г. тюрки завершили покорение Поволжья и Приуралья. В том же году император Юстин принял в Константинополе послов аварского кагана Баяна, овладевшего Кавказом. Вскоре к аварам прибыло ответное византийское по¬ сольство. Все это не могло не встревожить Истеми, тем более что набеги авар на новые тюркские владения создавали на западной границе каганата напря¬ женное положение. Вместе с тем в конце 50-х гг. VI в. перед Истеми открылась перспектива успешных военных действий против эфталитов. Шах Ирана, Хосров Анушир- ван (правил в 531-579 гг.), прекративший выплату дани эфталитам и готовив¬ шийся к войне с ними, уже в 557 г. возобновил перемирие с Византией и тем самым развязал себе руки на западе. Хотя окончательная договоренность о прочном мире была достигнута только в 561-563 гг., Хосров предложил тюр¬ кам военный союз против эфталитов. Союз был заключен и скреплен догово¬ ром — дочь Истеми стала женой Хосрова и впоследствии матерью наследника престола Хормизда. Этот союз определил направление новых походов кочев¬ ников. В Константинополь было отправлено тюркское посольство во главе с вождем одного из племен нушиби, Эскиль Кюль-иркином, которое прибыло туда в 563 г. с целью добиться от императора прекращения помощи аварам. А армия кагана, поддержанная с запада наступлением иранских войск на Балх, в том же году вторглась в эфталитские земли с востока. По «Шах-наме», решаю¬ щая битва произошла под Бухарой. Войско эфталитского царя Гатифара было разгромлено. Лишь небольшое эфталитское владение в Тохаристане (на севере нынешнего Афганистана) сохраняло некоторое время независимость, но и оно вскоре оказалось под властью Хосрова, который распространил свое влияние на все бывшие эфталитские земли южнее Амударьи. 94
Глава III. ИМПЕРИЯ ТЮРКСКИХ КАГАНОВ Трения между Хосровом и тюркским каганом, начавшиеся из-за раздела эфталитского наследства, вскоре переросли в открытый конфликт, причиной которого стали различные экономические интересы обеих держав. После завоевания Средней Азии тюрки стали хозяевами значительной час¬ ти торгового пути из Китая в страны Средиземноморья — Великого шелкового пути. Главными посредниками в торговле шелком были согдийцы (на цент¬ ральноазиатском и среднеазиатском участках пути) и персы, контролировав¬ шие путь от Пайкенда (близ Бухары) до Сирии. Основным покупателем шелко¬ вых тканей была Византия. Торговля шелком приносила согдийским купцам и тюркским ханам огромные доходы. Тюрки получали возможность сбывать че¬ рез согдийцев военную добычу и дань, выплачиваемую им китайскими цар¬ ствами. Согдийцы сосредоточили в своих руках небывалое количество доро¬ гих шелковых тканей. Вместе с тем уже с конца IV в. в Согде существовало свое шелкоткацкое производство на местном сырье. Согдийские шелка высоко ценились не только на западе, их ввозили даже в Восточный Туркестан и Ки¬ тай. Сбыт этих тканей в VI в. стал важной проблемой для согдийских городов. В Иране и Византийской империи, особенно в Сирии и Египте, также суще¬ ствовало развитое шелкоткацкое производство, но сырьем для него был шелк- сырец, ввозимый из Восточного Туркестана и Средней Азии. Однако в VI в. в Иране и Византии появился свой шелк-сырец. Первая попытка сбыть накопившийся у них шелк и договориться о регулярной торговле была предпринята согдийцами в Иране. Согдийский посол Маниах при¬ был туда в 566 или 567 г. как представитель тюркского кагана. Однако Хосров, опасавшийся свободного доступа тюрков в свою страну и незаинтересованный в резком увеличении количества импортного шелка на иранском рынке — что пони¬ зило бы доходы местного шелкоткацкого производства, — купил привезенный Маниахом шелк и тут же сжег привезенный товар. Тогда Маниах сделал попытку найти более выгодного покупателя — Византию. В 567 г. он возглавил посольство тюркского кагана в Константинополь. Византия, как и Иран, не испытывала ост¬ рой нужды в согдийском шелке, но была заинтересована в союзе с тюрками против персов. Именно этот аспект внешней политики константинопольского двора и стре¬ мились использовать согдийцы для заключения торгового соглашения. Тюркское посольство было с почетом принято при императорском дворе, и тюрки заключили с Византией военное соглашение против Ирана. Вместе с Маниахом в ставку кагана выехал византийский посол Земарх Киликиец, «стра- тиг восточных городов» империи. Каган принял Земарха в своей ставке близ «Золотой горы». И сразу же предложил путешественнику сопровождать тюрк¬ ское войско в походе на Иран. Попытка шаха дипломатическим путем остано¬ вить тюркское наступление не удалась, и тюрки захватили в Гургане несколько богатых городов. Впрочем, уже в 569 г. их войска вернулись в Согд. Вслед за тем Истеми перенес военные действия на Волгу, к 571 г. завоевал Северный Кавказ и вскоре вышел на Боспор (Керчь), подчинив аланов и утигу- ров. Тем самым каган расчищал трудный обходной путь в Византию, путь че¬ рез Хорезм, Поволжье и Кавказ или Крым. Византийский историк Менандр упоминает семь византийских посольств к тюркам между 568-576 гг. и сооб¬ щает, что к каждому посольству присоединялись тюрки, согдийцы и хорезмий- 95
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ Рис. 9. Костяные пластины-подкладки передней луки седла с изображением военных сцен, животных и драконов. Шиловский могильник. Курган 1. Ульяновская область. Вторая половина VII в. цы. Число их было часто значительно — к посольству мечника Валентина, на¬ пример, присоединилось в 576 г. 106 «тюрков», т. е. подданных кагана, в раз¬ ное время прибывших в Константинополь. В большинстве своем это были купцы. Регулярные торговые связи с Византией подтверждаются и многочис¬ ленными находками в Средней Азии византийских монет VI в. Впрочем, в 575— 576 гг. на короткий срок тюрко-византийские отношения внезапно обостри¬ лись. После смерти Истеми-кагана один из его сыновей, Турксанф, получивший свой удел на крайнем западе каганата и чрезвычайно недовольный мирными переговорами, которые император Юстин II вел с аварами, обвинил Византию в нарушении союзных отношений, а затем захватил Боспор Киммерийский и вторгся в Крым (576 г.). Вскоре, однако, он был вынужден покинуть полуостров. Второй по^од тюрков в Иран относится к 588-589 гг. Войско, возглавленное «царем тюрков» Савэ (или Шаба), вторглось в Хорасан. Возле Герата его встре¬ тили иранские войска, которыми командовал прославленный полководец Бах- рам Чобин. Он разгромил тюркское войско и застрелил из лука «царя тюрков». Попытка реванша оказалась безуспешной, и стороны заключили мир. Вплоть до разгрома Сасанидов арабами граница между тюркскими владени¬ ями в Средней Азии и Ираном оставалась неизменной. Все эти годы, с боль¬ шей или меньшей регулярностью, караваны с шелком и другими товарами шли на запад и через Иран, и через Хорезм, и через Поволжье. 96
Глава III. ИМПЕРИЯ ТЮРКСКИХ КАГАНОВ ЗАПАДНОТЮРКСКИЙ КАГАНАТ СОГДИЙСКИЕ КОЛОНИИ СЕМИРЕЧЬЯ Междоусобная война в Тюркском каганате, раздираемом сепаратистскими тенденциями и борьбой за уделы внутри правящего рода, длилась более 20 лет и завершилась в 603 г. окончательным распадом на два государства — Запад¬ нотюркский каганат в Средней Азии, включая Джунгарию и часть Восточного Туркестана, и Восточнотюркский каганат в Монголии. Кратковременный рас¬ цвет Западнотюркского каганата при каганах Шегуе (правил в 611-618 гг.) и Тон-ябгу (правил в 618-630 гг.) стал временем максимальной территориаль¬ ной экспансии нового государства, быстрого обогащения и роста влияния во¬ енно-племенной знати, объединившей силы племен под эгидой каганской вла¬ сти для почти непрекращавшихся и всегда успешных походов. Уже Шегуй сделал Алтай восточной границей каганата и распространил свою власть на весь бассейн Тарима и восточное Припамирье. Его ставка располагалась в «Бе¬ лых горах» севернее Кучи (кит. Бэй Шанъ, у Менандра — Эктаг). Тон-ябгу возродил активную прозападную политику каганата и перенес зимнюю рези¬ денцию в Суяб — крупный торгово-ремесленный центр в долине р. Чу (ныне городище Ак-бешим близ г. Токмак), а летнюю ставку — в Минг-булак близ Исфиджаба (невдалеке от современного г. Туркестан). Новые походы раздви¬ нули границы каганата до верховий АмударьииТиндукуша. Управление югом (Тохаристаном) Тон-ябгу передал своему сыну, Тарду-шаду, ставка которого находилась в Кундузе. Реализуя договорные отношения с Византией, Тон-ябгу-каган принял лич¬ ное участие в третьем походе императора Ираклия в Закавказье (627-628 гг.). Тюрки захватили огромную добычу во взятых ими Чоре (Дербенте) и Тбили¬ си. Апофеозом успехов Тон-ябгу-кагана была его встреча с Ираклием под сте¬ нами Тбилиси, во время которой византийский император возложил на голову тюркского хана свою собственную корону и пообещал выдать за него свою дочь, принцессу Евдокию. При Тон-ябгу-кагане был установлен более строгий политический контроль каганата в практически независимых прежде среднеазиатских государствах, чей вассалитет всегда ограничивался лишь уплатой дани. Во все подвластные ему владения от Исфиджаба и Чача (Ташкентский оазис) на севере до территорий Южного Афганистана и Северо-Западного Пакистана были посланы уполно¬ моченные кагана — тудуны, которым вменялся контроль над сбором податей и посылкой дани в каганскую ставку. Местным владетелям были «пожалованы» тюркские титулы, как бы включавшие их в административную иерархию кага¬ ната. Вместе с тем Тон-ябгу стремился укрепить с крупнейшими из местных владетелей личные связи; так, он выдал свою дочь за наиболее сильного в Сред¬ ней Азии владетеля — правителя Самарканда. Подводя итоги правления Тон- ябгу, китайский хронист замечает: «Никогда еще западные варвары не были столь могущественны» (Chavannes, 1903, р. 24). Деспотический характер власти Тон-ябгу, который, «полагаясь на свое мо¬ гущество и богатство, стал немилостив к подданным» (там же), скоро оказался 97
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ в противоречии с возросшим сепаратизмом разбогатевшей в ходе победоносных войн племенной знати. Пытаясь предотвратить междоусобицу, дядя Тон-ябгу, Кюль-багатур, убил племянника и провозгласил себя Кюль Эльбильге-каганом. Однако часть племен поддержала другого претендента, и межплеменная война началась. Уже в 630-634 гг. каганат утратил все свои среднеазиатские владения к западу от Сырдарьи. Государство вступило в полосу затяжного политического кризиса, главной причиной которого была борьба за власть между знатью двух конфедераций, составлявших западнотюркский племенной союз, — дулу и ну- шиби. В 634 г. к власти пришел Ышбара Эльтериш Шир-каган, опиравшийся на нушиби. Он сделал попытку возродить действенность военно-административ¬ ной системы «десяти стрел». Новые реформы превратили племенных вождей (иркинов и чоров) в назначаемых или утверждаемых каганом «управляющих», зависимых лично от него. Кроме того, для осуществления действенного конт¬ роля в каждую «стрелу» был направлен член каганского рода — шад, никак не связанный с племенной знатью и руководствовавшийся интересами централь¬ ной власти. Тем самым политическая инициатива местных вождей была резко ограничена. Однако военно-политические ресурсы каганской власти оказались недостаточны для удержания племен в повиновении. Уже в 638 г. племена дулу провозгласили каганом одного из посланных к ним шадов. После кровопро¬ литной и тяжелой войны между дулу и нушиби каганат распался на два цар¬ ства, граница между которыми проходила по р. Или. Ышбара-каган был низло¬ жен и бежал в Фергану (Chavannes, 1903, р. 56). Межплеменная война и династийная борьба, продолжавшиеся последую¬ щие 17 лет (640-657 гг.), привели в конце концов к вторжению в Семиречье китайских войск. Ополчение «десяти стрел» потерпело поражение, а их послед¬ ний независимый правитель, Нивар Ышбара-ябгу-каган (Ашина Хэлу китай¬ ских источников), был захвачен в плен, где и умер через два года, в 659 г. Танская империя пыталась управлять западнотюркскими племенами, опи¬ раясь на своих ставленников из каганского рода. Какое-то время эти методы были действенными, но непрекращавшаяся борьба тюрков за независимость в конце VII в. увенчалась успехом. Государство западных тюрков восстановил вождь племени тюргеьией Уч-элиг, создавший новое государство — Тюргеш- ский каганат. К этому времени в Центральной и Средней Азии сложилась но¬ вая политическая ситуация, определившаяся возрождением Восточнотюркско¬ го каганата и арабскими завоеваниями в Средней Азии. Западнотюркский каганат (его самоназвание было Он Ок эли — «Государ¬ ство десяти стрел») весьма значительно отличался от Тюркского каганата на востоке. Если там преобладала кочевая жизнь, то на западе большая часть на¬ селения была оседлой и занималась землепашеством, ремеслом, торговлей. Социальная структура Западнотюркского каганата была несравненно сложней, и его с большим правом можно считать государством со сравнительно разви¬ тыми феодальными отношениями, чем Восточнотюркский каганат. Раннесредневековая городская и земледельческая культура Западнотюрк¬ ского каганата была создана с участием согдийцев, весьма рано начавших воз¬ водить свои торгово-земледельческие колонии на Великом шелковом пути — 98
Глава III. ИМПЕРИЯ ТЮРКСКИХ КАГАНОВ Рис. 10. Легковооруженный тюркский воин. VI-VII вв. Реконструкция Ю. С. Худякова в Семиречье, Джунгарии, Восточном Туркестане, Северном Китае. В V-VII вв. интенсивная согдийская колонизация в долинах рек Талас («страна Аргу» тюрк¬ ских источников), Чу и Или привела к созданию там десятков городов и укреп¬ ленных поселков. Основной приток согдийцев в Семиречье, особенно в Чуй- скую долину, приходится на VII-VIII вв. Поселения этого времени частично вскрыты раскопками. Это были большие города, не уступавшие по размерам большинству раннесредневековых городов Средней Азии. Их центральная часть состояла из цитадели и плотно застроенного шахристана. К шахристану при¬ мыкали рабад (ремесленно-торговое предместье) и обнесенная стенами тер¬ ритория усадебной застройки; укрепленные усадьбы — кёгики, окруженные садами и виноградниками, отстояли друг от друга на 50-100 м. Прилегающая местность, составлявшая пахотные земли жителей города, также была обнесе¬ на валами. Только в Чуйской долине в VI—VIII вв. существовало не менее 18 крупных городов и большое число мелких поселений, основанных и населенных со- гдийцами, тюрками, сирийцами, персами. Первое описание городов Семире¬ чья и их населения принадлежит китайскому путешественнику Сюань Цзану, посетившему страну в 630 г.: «Пройдя более 500 ли на северо-запад от Прозрачного озера (Иссык-Куль), прибыли в город Суй-е (Суяб). Этот город в окружности 6-7 ли. В нем смешан¬ но живут торговцы из разных стран и ху (согдийцы). Земли пригодны для воз¬ делывания красного проса и винограда. Люди одеваются в тканые шерстяные 99
С. Г Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ одежды. Прямо на западе от Суй-е находятся несколько десятков одиночных городов, и в каждом из них свой старейшина. Хотя они не зависят один от другого, но все подчиняются тюркам» (Зуев, 1960). Теми же словами характеризует путешественник другой крупный город — Талас. Сюань Цзан резюмирует свои наблюдения: «Страна от города Суяба до княжества Кушания называется Согд, ее население также носит это имя» (там же). Как очевидно, Сюань Цзан, показавший себя весьма тонким наблюдате¬ лем, не находил этнического различия между частью населения семиречен- ских городов и собственно Согда. Описав одежду, внешний вид и письменность согдийцев, Сюань Цзан не слишком лестно отзывается об их обычаях — торговая предприимчивость, по¬ гоня за наживой претили буддийскому монаху, проповедовавшему отрешен¬ ность от мирской суеты. Однако паломник не преминул отметить одно чрезвы¬ чайно важное обстоятельство, сразу же вводящее его читателя в круг повседневной жизни согдийских поселенцев: «Тех, кто возделывает поля, и тех, кто преследует выгоду (т. е. ремесленников и купцов), — поровну» (там же). Это свидетельство явно указывает не только на торгово-ремесленный, но и на аграрный характер согдийских городов, что подтверждается и археологи¬ ческими наблюдениями. 100
Глава III. ИМПЕРИЯ ТЮРКСКИХ КАГАНОВ В Западнотюркском каганате VII-VIII вв. власть каганов не была столь силь¬ на, как на востоке. Ожесточенная борьба различных группировок военно-пле¬ менной знати, в чьих руках была военная сила, часто делала каганов подстав¬ ными фигурами, цеплявшимися за каждую возможность найти политическую и экономическую опору в своей стране. В этих условиях положение больших и богатых согдийских городов, обладавших мощными укреплениями, сильными военными отрядами и огромными торгово-дипломатическими связями, было исключительно выгодным. Они имели неизменную возможность выступать как «третья сила» во всяком крупном внутреннем или внешнем конфликте. Тюрк¬ ские каганы называли своих согдийских подданных татами, т. е. зависимыми данниками. Однако есть все основания полагать, что роль согдийцев в Запад¬ ном каганате была очень значительна — под их контролем находилась вся эко¬ номическая жизнь государства, включая денежную эмиссию. Все местные мо¬ неты VIII в., найденные при раскопках столицы тюркских и тюргешских каганов, Суяба, имеют легенды на согдийском языке и были отлиты в согдий¬ ских мастерских. НОВЫЕ КАГАНЫ В ОТЮКЕНСКОИ ЧЕРНИ. ТЮРГЕШСКИЙ ЭЛЬ В «СТРАНЕ ДЕСЯТИ СТРЕЛ» В 679-689 гг. восточные тюрки в результате упорной борьбы за независи¬ мость с Китаем восстановили свое государство. Первым каганом стал Кутлуг, принявший титул Эльтериш-каган. Его ближайшим помощником и советником был Тоньюкук, оставивший описание своих деяний запечатленным на камен¬ ной стеле древнетюркским руническим письмом. Центр каганата находился в Отюкене (Хангайские горы), а его западной границей уже при Эльтерише был Алтай. В 691 г., после смерти Эльтериша, на престол сел его брат Капаган-ка- ган (правил в 691-716 гг.), при котором отмечен наивысший подъем военно¬ политического могущества Второго Восточнотюркского каганата. Несколько успешных кампаний против китайских армий в Северном Китае, разгром ки- даней (696-697 гг.), подчинение Тувы и разгром государства енисейских кыр- гызов (709-710 гг.) сделали Капагана господином Центральной Азии. Состоя¬ ние дел в Западном каганате дало ему повод для военного вмешательства. В 699 г. Уч-элиг, вождь тюргешей, вытеснил в Китай претендента на власть в Западном каганате, креатуру императорского двора, Хосрова Бёри-шада, и уста¬ новил свою власть на всей территории от Чача (Ташкент) до Турфана и Бешба- лыка. Вместе с Хосровом Бёри-шадом в Бешбалык ушло 60-70 тысяч человек из подвластных ему западнотюркских племен. Наместничество Бэйтин (Бешбалык), где кроме крупного китайского гарнизона сконцентрировались все подчиняю¬ щиеся Китаю вожди из рода Ашина, стало грозным врагом тюргешей. В 704 г. один из претендентов, Ашина Сянь, вместе с Бёри-шадом совершил глубокое вторжение в Семиречье. Тюргеши предприняли несколько ответных нападений и начали подготовку к большому походу в Восточный Туркестан. 101
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ ' ^ Рис. 12. Изображение тюрка. Городище Афрасиаб (Самарканд) В Чуйской и Идийской долинах Уч-элигом были учреждены каганские став¬ ки, страна разделена на 20 областей (тутукств), каждая из которых выставля¬ ла 7 тысяч воинов. При наследнике Уч-элига, Сакале, которого китайские ис¬ точники именуют Согэ, начались первые мятежи племенной аристократии, поддержанной китайскими войсками. Сакал нанес поражение восставшим и разбшгармию китайского наместника в Куче. Поход 708 г. на Кучу (Аньси) готовился еще Уч-элигом. Его задачей было заставить Танскую империю прекратить вторжения в Семиречье, постоянно организуемые китайскими властями. В полевом сражении китайские войска понесли сокрушительное поражение, погиб сам наместник Аньси, Ню Шиц- зян, а вместе с ним и многие другие военачальники. Остатки гарнизона Кучи отсиживались в крепостях. Для тюргешей угроза с юга на некоторое время исчезла. Однако вслед за этим поднял восстание младший брат Сакала, обра¬ тившийся за помощью к восточному соседу, Капаган-кагану. 102
Глава III. ИМПЕРИЯ ТЮРКСКИХ КАГАНОВ В 711 г. восточнотюркское войско, во главе которого были сын Капагана, Инэль, и апатаркан (главнокомандующий) Тоньюкук, разбило армию Сакала на р. Болучу в Джунгарии. Оба враждовавших между собой брата были казне¬ ны по приказу Капагана, и на некоторое время (711-715 гг.) Тюргешский ка¬ ганат перестал существовать. Остатки тюргешских войск, возглавляемые пол¬ ководцем и членом каганского рода Сулуком Чабыш-чором, отступили за Сырдарью и ушли на юг. Преследуя их, в 712-713 гг. отряды восточнотюрк¬ ского войска, которыми командовали Тоньюкук и сыновья Эльтериш-кагана, будущий Бильге-каган и Кюль-тегин, оказались в Согде. Здесь они приняли участие в сражениях с арабами на стороне царя Согда Гурека, но, разбитые арабским полководцем Кутейбой б. Муслимом, отступили и в 714 г., преодоле¬ вая сопротивление восставших на Алтае племен, возвратились в Отюкен. Рис. 13. Тюркское изваяние. VIII в. Западная Монголия. Фото автора Судук же вернулся в Семиречье и, провозгласив себя тюргеш-каганом, вос¬ становил Тюргешское государство. Ему пришлось вести борьбу на два фронта. На западе стране серьезно угрожали победоносные арабские армии, в 714— 715 гг. совершившие походы за Сырдарью. На востоке китайский двор поддер¬ живал реваншистски настроенных князей из рода западнотюркских каганов, обосновавшихся в Восточном Туркестане. Сулук прежде всего попытался нейтрализовать восточную угрозу. В 717 г. он совершил успешную дипломатическую поездку в Чанъань, столицу Тан- 103
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ Рис. 14, 15. Черепахи из Мухарского по¬ гребально-поминального комплекса на р. Тола (погребение Капаган-кагана). Монголия. Справа — изображение змеи на щитке указывает на дату сооружения памятника — год Змеи — 717г. Капаган- каган погиб в 716 г. Слева — изображе¬ ние геральдического козла на щитке ука¬ зывает на принадлежность памятника к династии Ильтереш-кагана. Фото автора ской империи. Вслед за тем он заключил брачные союзы с тремя опасными для него владетелями: женился на дочери потомка западнотюркских каганов из рода Ашина и тем узаконил свою власть; второй женой сделал дочь Бильге-кагана, сменившего Капагана на троне Восточнотюркского каганата; третьей женой Сулука стала дочь царя Тибета. Своего сына Сулук женил на дочери Бильге- кагана, после чего дружественные отношения ни разу не нарушались. Попыт¬ ки китайских наместников в Восточном Туркестане ограничить суверенитет Сулука решительно пресекались. В 726 и 727 гг. тюргешская армия (во второй раз — вместе с тибетцами) дважды осаждала Кучу. 104
Глава III. ИМПЕРИЯ ТЮРКСКИХ КАГАНОВ Однако основная военная активность Судука была направлена на запад, где он решительно включился в антиарабскую борьбу государств Средней Азии. В 720-721 гг. полководец Сулука, вождь сары-тюргешей («желтых» тюргешей) Кули-чор (Курсуль арабских источников), вел успешные боевые действия про¬ тив арабов в Согде 6. В 728-729 гг., во время крупнейшего антиарабского восстания населения Самарканда и Бухары согдийцы обратились за помощью к кагану. Вторжение тюргешей привело на короткий срок к почти полному освобождению Согда от арабов, которые удерживали лишь Самарканд. В 730 г. арабы сумели достичь некоторых успехов, но в 731 или 732 гг. были вновь разбиты тюргешами в го¬ рах между Кешем и Самаркандом, а затем под Кермине. Лишь в конце 732 г. арабский наместник Джунейд б. Абдаллах разбил тюргешей и вошел в Бухару. Прошло около пяти лет после взятия Бухары, и тюргешская армия вновь появилась в верховьях Амударьи, откликнувшись на призыв о помощи осаж¬ денного там арабами ябгу Тохаристана (сам ябгу принадлежал к тюркской ди¬ настии). В короткий срок тюргеши вытеснили из Тохаристана армию арабско¬ го наместника Асада б. Абдаллаха, но вслед за тем рассеялись мелкими отрядами по стране. Каган с небольшими силами атаковал арабов и потерпел сокрушительное поражение. Эта неудача стоила Сулуку жизни. По возвраще¬ нии в Невакет (737 г.) он был убит своим полководцем (китайцы именуют его по титулу — бага таркан). Новый арабский наместник в Хорасане, Наср б. Сейяр, в 739 г. вторгся в Семиречье, нанес тюргешам поражение и казнил захваченного в плен их вождя Кули-чора. Арабы прозвали Сулука Абу Муза- хим (букв.: «ударяющий, бодающий¬ ся») и видели в нем главную угрозу сво¬ ей власти в Согде. В годы правления омейядского халифа Хишама (724- 743 гг.) была сделана попытка решить дело дипломатическими средствами, обратив тюргешского кагана в ислам. Точная дата и обстоятельства арабско¬ го посольства в тюргешскую ставку (одна из них была на р. Или) неизвест¬ ны, но сохранился рассказ историка Ибн ал-Факиха (начало X в.), сокра¬ щенно изложенный в географическом труде Йакута «Муджам ал-булдан»: «Посол рассказывает об этом: “Я получил аудиенцию (у кагана), когда тот своею рукой делал седло. Каган спросил толмача: кто это? Тот ответил: посол царя арабов. Каган 6 Тюргешские племена делились на группы «желтых» и «черных» тюргешей (о цветовых марке¬ рах в тюркской этнонимии см. ниже). Рис. 16. Тюркская статуя из урочища Суминден. VIII в. Гоби-Алтайский аймак, Монголия. Фото автора 105
С. Г Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ спросил: мой подданный? Толмач ответил: да. Тогда он велел отвести меня в шатер, где было много мяса, но мало хлеба. Потом он велел позвать меня и спросил: что тебе нужно? Я ему стал льстить, говоря: мой господин видит, что ты находишься в заблуждении, и хочет дать тебе искренний совет — он желает тебе принять ислам. Каган спросил: а что такое ислам? Я рассказал ему о [ре¬ лигиозных] правилах, о том, что ислам запрещает и что поощряет, о религиоз¬ ных обязанностях и о службе богу...”» (Йакут, 1937, т. 1, с. 839] В тексте Йакута здесь пропуск. В полном тексте Ибн ал-Факиха, сохраненном мешхедской рукописью, каган спрашивает: кто мусульмане? И посол отвечает, что они — жители городов, и есть среди них банщики, портные, сапожники. «Тогда каган велел мне подождать несколько дней. Однажды каган сел на коня, и его сопровождали 10 человек, каждый из которых держал знамя. Он велел мне ехать с ними. (Вскоре) мы достигли окруженного рощей холма. Как только взо¬ шло солнце, он приказал одному из десяти сопровождавших его людей развер¬ нуть свое знамя, и оно засверкало (в солнечных лучах)... И появились десять тысяч вооруженных всадников, которые кричали: чах! чах! И они выстроились под холмом. Их командир выехал перед царем. Один за другим все знаменосцы разворачивали (на холме) свои знамена, и каждый раз под холмом выстраива¬ лось десять тысяч всадников. И когда были развернуты все десять знамен, под холмом стояли сто тысяч вооруженных с головы до ног всадников. Тогда (каган) приказал толмачу: скажи этому послу и пусть он передаст сво¬ ему господину — среди (моих воинов) нет ни банщика, ни сапожника, ни порт¬ ного. Если же они примут ислам и будут выполнять все его предписания, то что же они будут есть?» (цит. по: Marquart, 1920, с. 289-291). Демонстрация войск «десяти стрел» выглядела достаточно убедительно, и арабы больше не пытались склонить кагана к принятию новой веры. Мусульманские авторы, знавшие о тюрках от участников арабских походов в Тур¬ кестан, сохранили немало живых описаний нравов и обычаев кочевников, в особен¬ ности их военных качеств. Сочинением такого рода является трактат багдадского эрудита ал-Джахиза (ум. 869 г.). Вот что он пишет об образе жизни тюрков: «Тюрки — народ, для которого оседлая жизнь, неподвижное состояние, длительность пребывания и нахождения в одном месте, малочисленность пе¬ редвижений и перемен невыносимы. Сущность их сложения основана на дви¬ жении, и нет у них предназначения к покою... Они не занимаются ремеслами, торговлей, медициной, земледелием, посадкой деревьев, строительством, про¬ ведением каналов и сбором урожая. И нет у них иных промыслов, кроме на¬ бега, грабежа, охоты, верховой езды, сражений витязей, поисков добычи и завоевания стиран. Помыслы их направлены только на это, подчинены лишь этим целям и мотивам, ограничены ими и связаны только с ними. Они овла¬ дели этими делами в совершенстве и достигли в них предела. Это стало их ремеслом, торговлей, наслаждением, гордостью, предметом их разговоров и ночных бесед». Главное оружие тюрков — лук и стрела, которыми они владеют необычайно искусно: «Тюрок стреляет по диким животным, птицам, мишеням, людям... Он стре¬ ляет, гоня во весь опор назад и вперед, вправо и влево, вверх и вниз. Он выпус- 106
Глава III. ИМПЕРИЯ ТЮРКСКИХ КАГАНОВ Рис. 17. Тюркская статуя из Хиргис-сомона. VIII в. Убсунурский аймак, Монголия. Фото автора кает десять стрел, прежде чем [араб]-хариджит положит одну стрелу на тетиву. И он скачет на своей лошади, спускаясь с горы, или в долине с большей скоро¬ стью, чем хариджит может скакать по ровной местности. У тюрка четыре гла¬ за — два на лице, два на затылке». Ибн ал-Факих, описывая встречу посла халифа с каганом тюргешей, отме¬ чает поразительную для араба деталь — каган собственными руками мастерил себе седло. Джахиз подробно развивает эту тему. Рассказывая об изготовлении меча у арабов, он перечисляет восемь-девять операций, каждую из которых выполняет особый мастер, а затем отмечает: 107
С. Г КляшторныО. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ Рис. 18. Тюркская статуя из урочища Яруу. Дзабханский аймак. Монголия. Фото автора «Подобйо этому происходит изготовление седла, стрел... колчана, копья и всего оружия... А тюрок делает все сам от начала до конца, не просит помощи у товарищей, не обращается за советом к другу. Он не ходит к мастеру, и не тревожится его отсрочками со дня на день, его лживыми обещаниями, и не думает об уплате ему вознаграждения» (Мандельштам, 1956, с. 230-241). Джахиз, конечно, не избегает утрировки в своих рассказах и сам это призна¬ ет: «Но не каждый тюрок на земле таков, как мы описали». Именно арабские историки и географы первыми, сравнивая тюрков со своими соотечественни¬ ками и другими известными им народами, не ограничились регистрацией по¬ 108
Глава III. ИМПЕРИЯ ТЮРКСКИХ КАГАНОВ литических и юридических установлений, а обратили внимание на человече¬ ские качества, особенности психологии и характера тюрков и попытались свя¬ зать эти особенности с образом жизни и жизненными устремлениями кочевни¬ ков. В суждениях арабов не было пренебрежения к «варварам», столь свойственного иным источникам; их эмоциональные оценки, восхищение или осуждение, зиждились не на предвзятых установках, а на личном опыте обще¬ ния в течение нескольких столетий. Гибель Сулука и недолгое правление его сына Тухварсен Кут-чор-кагана положили начало двадцатилетней борьбе за власть между «желтыми» и «чер¬ ными» тюргешами и привели к распаду и деградации Тюргешского каганата. Междоусобица среди тюргешей дала возможность китайским наместникам в Восточном Туркестане для вмешательства в дела страны. Между тем Второй Тюркский каганат, после гибели Капаган-кагана (716 г.) и возникшего из-за вос¬ стания огузов кризиса власти, был возрожден Бильге-каганом и его братом Кюль-тегином. Победой в войне с Китаем (721-723 гг.) Бильге добился выгод¬ ных условий мира — была расширена пограничная торговля, а в обмен на сим¬ волическую дань в 30 лошадей император Сюань-цзун только в 727 г. прислал в тюркскую ставку 100 тысяч кип шелка. Это была щедрая плата за мир на северной границе, который Бильге-каган никогда не нарушал. В 731 г. умер Кюль-тегин. Бильге не надолго пережил брата — в 734 г. он был отравлен одним из своих приближенных. Близ р. Орхон, в межгорной кот- Рис. 19. Тюркская статуя. VIII в. Дзабханский аймак. Монголия. Фото автора 109
С. Г Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ ловине, на месте стоянки караванов в память обоих братьев были воздвигнуты поминальные храмы и стелы с руническими надписями — летописью бурной истории Второй Тюркской империи. Наследники Бильге-кагана не изменили его политического курса, но удель¬ ные правители из рода Ашина стали все меньше считаться с центральной вла¬ стью. В 741 г. малолетний Тенгри-каган был убит своим дядей Кутлугом-ябгу, захватившим престол. Началась война с прежними вассалами — огузами, бас- мылами и карлуками, в которой погибли Кутлуг-ябгу и его наследники. В 744 г. династия Ашина окончила свое существование. Каганом был провозглашен вождь басмылов, царствовавший, однако, немногим более двух лет. Тюркские племена, сохранившие часть земель на западе бывшей империи, на Алтае и в Джунгарии, не играли заметной роли в событиях последующих лет. Последнее сообщение о них в китайских источниках относится к 941 г.; в эти годы часть тюрков была в числе племен, создавших Караханидский каганат. )
НАСЛЕДНИКИ ТЮРКСКОГО ЭЛЯ УЙГУРСКИЙ КАГАНАТ И ГОСУДАРСТВО КАРЛУКОВ Падение Второго Тюркского каганата создало в степи политический вакуум. В борьбу за господство над тюркскими пле¬ менами, за титул кагана, вступили племена- победители, довершившие разгром империи Ашина, — басмылы, уйгуры и карлуки. Сильнейшими оказались уйгуры, отнявшие власть у басмылов. Уйгуры, так же как и тюрки, кыргызы и кипчаки, принадлежали к числу древней¬ ших племенных союзов Центральной Азии. В III—IV вв. уйгуры входили в объединение, которое в китайских династийных хрониках носило название гаоцзюй (букв.: ‘высокие телеги’). В V в. в китайских источниках по¬ является новое название этого союза — теле (тегрег — «тележники») (см. выше). Значи¬ тельная группа племен теле мигрировала на запад, в степи Казахстана и Юго-Восточной Европы. Оставшиеся в центральноазиатских степях были подчинены тюркам и вошли в состав их государства. Основные земли теле были тогда в Джунгарии и Семиречье. Но в 605 г., после предательского избиения запад¬ нотюркским Чурын-каганом нескольких сот вождей теле, предводитель уйгуров увел племена в Хангайские горы, где они созда¬ ли обособленную группу, названную китай- 111
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ Рис. 20. Развалины Ордубалыка. III в. (Городище Карабалгасун). Долина р. Орхон. Центральная Монголия. Фото автора скими историографами «девятью племенами». В орхонских надписях племена этой группы названы токуз-огузами. С 630 г., после падения Первого Тюркско¬ го каганата, токуз-огузы выступают как значительная политическая сила, ли¬ дерство внутри которой утвердилось за десятью племенами уйгуров во главе с родом Яглакар. Вождь токуз-огузов, эльтебер Тумиду, создал свое государство в 647 г. в бас¬ сейне рек Тола и Орхон. Китайские хроники сообщают: «Тумиду все же само¬ вольно именовал себя каганом, учредил должности чиновников, одинаковые с тюркскими должностями» (Chavannes, 1903, р. 91). Танское правительство не признавало вновь созданное государство. Более того, с. 630-663 гг. между токуз- огузами и Танской империей шла война, в которой китайские войска не смогли одержать победы. Однако в начале 80-х гг. токуз-огузы потерпели поражение в боях с тюрками Эльтериш-кагана и утратили свою государственность. Новое государство уйгуров возникло в ожесточенной борьбе не только с бывшими союзниками, басмылами и карлуками; ожесточенное сопротивление Яглакарской династии оказали многие племена токуз-огузов. Уйгурам удалось отстоять право рода Яглакаров на титул кагана, но окончательное умиротворе¬ ние наступило лишь после крупных военных успехов в Китае, где после 755 г. вспыхнуло врсстание северных пограничных войск под командованием выход¬ ца из знатного тюрко-согдийского рода Ань Лушаня, а затем последовала граж¬ данская война. Элетмиш Бильге-каган (правил в 747-759 гг.) и его сын Бёгю- каган (правил в 759-779 гг.), оказав поддержку императорскому правительству, помогли подавить мятежи и получили громадные материальные выгоды за свою помощь. Добыча, дань и пограничная торговля обеспечили на некоторое время мир в каганате и авторитет династии. Вместе с военной добычей и императорскими дарами Бёгю-каган увез из Китая в Ордубалык, свою столицу на Орхоне, проповедников нового учения — 112
ytjggtf Вклейка 1 1 — Гобийский пейзаж. Южная Монголия. Фото автора 2 — Поход гуннского шаньюя. I в. н. э. Китайская миниатюра
Вклейка 2 1,2 — Статуи из погребального княжеского комплекса озера Худу-нур. VIII в. Архангельский аймак. Монголия. Фото автора 3 — Поминальный памятник в урочише Ихе Асхет. VIII в. Монголия. Фото автора
Вклейка 3 1 — Тюркская статуя. VIII в. Западная Монголия. Фото автора 2, 3 — Погребальный комплекс Шатар-Чулу. VIII в. Баянхонгорский аймак. Монголия. Фото автора
Вклейка 4 1 — Шивет Улан. Плита с тамгами тюркских вождей — участников похорон Ильтереш-кагана. Конец VII в. Монголия. Фото автора 2, 3 — Шивет Улан. Общий вид погребального комплекса Ильтереш-кагана. Фото автора
Вклейка 5 1 — Тюркская статуя. Конец VIII — начало IX в. Западная Монголия. Фото автора 2 — Тюркская статуя. VIII в. Западная Монголия. Фото автора 3 — Бугутская стела. 582 г. Архангайский аймак. Монголия. Фото автора
Вклейка 6 1 — Навершие стелы из Могон Шине Усу. 760 г. Булганский аймак. Монголия. Фото автора 2 — «Сэврэйский камень» с согдийской и тюркской надписями. Нач. 60-х гг. VIII в. Южная Гоби. Монголия. Фото автора 3 — Наскальные рунические надписи в Гоби. Ховд Аймак. VIII в. Монголия. Фото автора
Вклейка 7 1 — Улангомская стела с рунической надписью. Сер. IX в. Убсунурский аймак. Монголия. Фото автора 2 - Тэсинская наскальная надпись. Памятная надпись кыргызского полководца Тёпск Алп Сола. Сер. IX в. Дзабханский аймак. Монголия. Фото автора 3 - Петроглифы скифского времени в северной Гоби. Бэгэр-сомон. Баянхонгорский аймак. Монголия
Вклейка 8 1 — Памятник в честь Кюль-Тегина. VIII в. Монголия. Фото автора 2 — Исследование наскальной надписи (автор и монгольский археолог Д. Баяр)
Глава IV. НАСЛЕДНИКИ ТЮРКСКОГО ЭЛЯ Рис. 21. Навершие Карабалгасунской стелы. IX в. (Городище Карабалгасун). Фото автора согдийских миссионеров-манихеев, чью веру он принял в Лояне, освобожден¬ ной им от мятежников столице Танов. После 763 г. и почти до конца столетия уйгуры стали решающей политической силой в делах Центральной Азии. Их соперниками были только тибетцы и карлуки. С главенством карлуков связано возрождение государственности западно¬ тюркских племен на новом витке истории тюркской Центральной Азии. Круп¬ ное племенное образование, неоднократно упоминаемое в рунических надпи¬ сях под именем уч карлук («три карлука»), появляется в китайских источниках уже в связи с событиями первой половины VII в. Кочевья в Джунгарии, Вос¬ точном Казахстане и на Алтае (включая Монгольский Алтай) в течение не¬ скольких столетий оставались главной территорией карлукских племен. В середине VII в. карлуки активно проявляли себя в политической жизни Западнотюркского каганата, где они кроме Джунгаро-Алтайского региона кон¬ тролировали Тохаристан. Согласно арабским источникам, владетель Тохари- стана именовался то «ябгу тохаров», то «ябгу карлуков». В 710 г. арабский за¬ воеватель Средней Азии Кутейба ибн Муслим арестовал карлукского ябгу Тохаристана, и тот провел долгие годы в Дамаске, что не помешало его сыну занять отцовский престол. 113
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ Восстание джунгарских карлуков на Черном Иртыше в 630 г. стало одной из причин гибели западнотюркского Тон-ябгу-кагана. Известна также попытка подчинить эту группу карлуков, предпринятая в 647-650 гг. восточнотюркским Чабыш-каганом, поднявшим восстание против Танской империи и обосновав¬ шимся на Северном Алтае. Предводитель карлуков впервые упоминается орхонскими надписями под титулом элыпебер, который носили вожди крупных племенных объединений. Китайский источник отмечает, что обычаи карлуков такие же, как у других западных тюрков, а язык мало отличается от языка большинства из них. Ха¬ рактерной чертой языка карлуков было «джекание»: они произносили, напри¬ мер, джабгу, вместо обычного для соседних тюркских племен ябгу. Оставаясь в сфере политического влияния восточнотюркских каганов с кон¬ ца VII в., карлуки не смирились с утратой независимости. Только в первой четверти VIII в. Бильге-каган и Кюль-тегин трижды участвовали в боях с мя¬ тежными карлуками, а в надписи их полководца Кули-чора Тардушского рас¬ сказано о поражении тюрков в жестокой битве на р. Тез (в Северо-Западной Монголии). Участвуя в коалиции с басмылами и уйгурами, а затем враждуя со своими бывшими союзниками, глава карлуков принял титул ябгу, который носили пра¬ вители западного крыла тюркских каганатов. Потерпев поражение, карлуки, согласно надписи уйгурского Элетмиш Бильге-кагана, «в год Собаки (746 г.), замыслив измену, бежали. На запад, в страну Десяти стрел, они пришли» (Кляш¬ торный, 1980, с. 94). Элетмиш правильно оценил обстановку. Уже в следую¬ щем году карлуки в союзе с токуз-татарами вновь сражались с уйгурами. Одна¬ ко быстрое изменение военно-политической ситуации между Сырдарьей и Алтаем заставило карлуков на время забыть о соперниках на востоке и проти¬ востоять новому врагу. Воспользовавшись фактическим распадом Тюргешского каганата после ги¬ бели Сулука, танская администрация Западного края постепенно подчинила своей власти Семиречье, а имперская армия продвинулась на рубеж Сырдарьи. В 740 г. китайскими войсками был захвачен и разграблен Тараз, а правившая там тюргешская династия Кара-чоров физически истреблена. В Семиречье по¬ является китайский ставленник «хан десяти стрел» Ашина Сянь, но в 742 г. он был убит в Кулане. В 748 г. китайский экспедиционный корпус захватил и раз¬ рушил столицу западнотюркских каганов Суяб, а в 749 г. китайская армия взя¬ ла Чач (Ташкент). Местный владетель был казнен. Танский губернатор в Куче, Гао Сяньчжи, казалось, мог считать завершенным полное подчинение еще не¬ давно грозных соперников в Западном крае. Между тем успехи Китая серьезно обеспокоили наместника аббасидских халифов в Хорасане Абу Муслима и вызвали все нараставшее противодействие карлуков. Арабский отряд Ибн Хумейда взял Тараз, но был осажден превосхо¬ дящей китайской армией. Просьбы о помощи сына казненного владетеля Чача и опасение за судьбу своего отряда в Таразе заставили Абу Муслима отправить на выручку осажденным еще один отряд под командованием Зияда ибн Салиха. Противодействующие армии сошлись на р. Талас в июле 751 г., несколько дней не решаясь вступать в битву. На пятый день противостояния в тыл китайцам 114
Глава IV. НАСЛЕДНИКИ ТЮРКСКОГО ЭЛЯ внезапно ударили карлуки, и тогда атаку с фронта начали арабы. Танская армия, неся большие потери, дрогнула и обратилась в бегство. Конвой Гао Сяньчжи с трудом проложил ему дорогу среди охваченных паникой бегущих воинов. Мусульмане и карлуки овладели огромной добычей, а обнаруженные среди пленных китайские ремесленники были доставлены в Самарканд и в Ирак, где занялись изготовлением бумаги и шелкоткачеством. Таласское сражение «по¬ ложило конец попыткам танского Китая вмешиваться в среднеазиатские дела» (Большаков, 1980, с. 132). Своим участием в Таласской битве карлуки не испортили отношений с танс- ким двором. Уже в 752 г., после шестилетнего перерыва, в имперскую столицу Чанъань прибыло посольство карлукского ябгу. Причиной столь быстрого вос¬ становления связей стало тревожившее обе стороны усиление уйгуров. В том же году карлуки возобновили войну с уйгурами. Ябгу все еще рассчитывал занять каганский престол в Отюкенской черни, захваченной Яглакарами тра¬ диционной ставке повелителей кочевых народов Центральной Азии. Надежды ябгу были небезосновательны — его союзниками стали енисейские кыргызы, басмылы и тюргеши, а оставшиеся в Хангайских горах после 744 г. карлукские племена были особенно опасны для Элетмиша. Война с переменным успехом длилась более двух лет и велась в центре уй¬ гурских земель. С огромным трудом уйгурскому кагану удалось одолеть своих противников, действовавших слишком разобщенно, чтобы победить. Последствия войны имели немалое значение для будущего карлуков. Отю- кенские карлуки подчинились Элетмишу и приняли поставленного им тутука (управителя). Карлукский ябгу окончательно оставил надежды на каганат и прекратил войну за тюркское наследство. Отныне все его устремления были направлены на овладение Семиречьем и закрепление в Джунгарии и в городах Таримского бассейна. Впрочем, и здесь он потерпел неудачу — в 756 г. уйгуры принудили к подчинению джунгарскую группу карлукских племен. О западном походе двух полководцев Элетмиша известно из Терхинской надписи кагана. Охваченный восстанием Ань Лушаня Китай уже не мог ока¬ зать поддержку отдаленным западным гарнизонам. Под контроль Уйгурского каганата попали не только основные городские центры Таримского бассейна, но и тюркские племена Восточного Туркестана. Среди них впервые упомянуто племя или племенной союз ягма. О ягма было известно прежде всего по двум персидским географическим сочинениям —Худуд ал-Алам («Граница мира», X в.) и Зайн ал-ахбар («Укра¬ шение известий») Гардизи (XI в.). Согласно этим сочинениям, ягма объеди¬ нили многочисленные племена, обитающие между уйгурами на востоке, ко¬ чевьями карлуков на западе, притоками Тарима на юге, т. е. на большей части Восточного Тянь-Шаня. На западе ягма контролировали округ и город Каш¬ гар. В X в. правящий род ягма происходил из токуз-огузов. Гардизи, чьи источ¬ ники восходят к VIII в., называет ягма «богатыми людьми, владеющими боль¬ шими табунами лошадей», живущими в стране протяженностью «в один месяц пути» (Бартольд, т. 8, 1973, с. 45-46). Оба сочинения сообщают о непрерыв¬ ных стычках ягма с карлуками и кимаками, об их зависимости от западнотюрк¬ ских каганов. 115
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ Между тем в Семиречье карлуки встретили сопротивление не мелких тюр- гешских княжеств, ставших союзниками и вассалами ябгу, а ожесточенное со¬ противление огузских племен, обитавших там со времен Тюркского каганата и обособившихся за несколько столетий от их восточной ветви (токуз-огузов). Общий ход борьбы между карлуками и огузами плохо освещен источниками. Известно только, что во второй половине VIII в. огузы покинули Семиречье и ушли в низовья Сырдарьи. Их глава также принял титул ябгу, претендуя тем самым на главенство над западнотюркскими племенами; вскоре в Приаралье сложилось государство огузов (мусульманские источники называли их гузза- ми) со столицей в Янгикенте, городе на Сырдарье. История государства огузов стала предысторией Сельджукской державы, владевшей в XI-XII вв. всем Средним и Ближним Востоком, от Туркмении до Малой Азии. История государства Сельджуков и его связи с сопредельными государствами и народами подробно изучены и сделаны достоянием самого широкого круга читателей (Агаджанов, 1991). Власть карлу ков окончательно утвердилась в Семиречье в 766 г., когда они заняли Тараз и Суяб. С той поры в соперничестве с уйгурами карлуки начали борьбу за Восточный Туркестан. В 80-х гг. VIII в. отношения между уйгурской династией и населением го¬ родов Тарима резко ухудшились. Недовольство и опасения там вызвал антима- нихейский переворот в Ордубалыке, жертвой которого пал Бёгю-каган. Его убийца, провозгласивший себя Алп Кутлуг Бильге-каганом, санкционировал избиение согдийцев и манихейских вероучителей, живших в уйгурской столи¬ це. И в Семиречье, и в таримских оазисах манихейство было тогда господству¬ ющей религией. Именно согдийские и тюркские манихейские конгрегации были главными координаторами торговых операций на трассе от Семиречья до сто¬ личных центров Танской империи. Важным отрезком этой трассы был путь через Ордубалык, блокированный самозваным каганом сразу же после захвата власти в столице. Договорные принципы, благодаря которым прежнему правителю Бёгю-ка- гану удалось утвердиться в таримских оазисах, были нарушены — узурпатор выгодам торговли предпочел ограбление согдийских и тюркских общин. По¬ следствия не заставили себя ждать — города Притянынанья восстали, а сосе¬ ди — карлуки и тибетцы, заключив между собой союз, поддержали восстав¬ ших. Как пишет китайский историограф, «тюрки в белых одеждах», т. е. манихеи, вместе с карлуками нанесли несколько серьезных поражений коман¬ дующему уйгурской армией Иль Огеси; в 790 г. тибетцы и тюрки взяли Бешба- лык, последний оплот уйгуров. Новая уйгурская армия в 50-60 тысяч воинов попыталась было изменить положение, но потерпела неудачу. Поражение в Джунгарии и на Тариме не прошло бесследно для каганской ставки — начались распри, наследник Алп Кутлуга был свергнут и убит своим младшим братом, который не сумел удержаться у власти и сам погиб в ходе мятежа. Тяжелая война с карлуками и тибетцами продолжалась; ход ее почти не освещается источниками. В смутное время к власти в Ордубалыке пришла новая династия из племени эдиз, «принявшая прозвание Яглакар» и тем самым отождествившая себя с ле¬ 116
Глава IV. НАСЛЕДНИКИ ТЮРКСКОГО ЭЛЯ гитимным каганским родом (795 г.). В столице была восстановлена «религия света», и туда прибыл манихейский пресвитер. После пятнадцатилетнего пере¬ рыва были возобновлены союзные и договорные отношения с манихейскими общинами Притяньшанья, а Шелковый путь по «уйгурской дороге», через Ор- дубалык, вновь открыт для караванов. Карлуки лишились мощной опоры в Северном Притяньшанье, где города и кочевые племена (вероятно, ягма) признали протекторат кагана Отюкенской черни. В 803 г. уйгурское войско заняло Кочо (Турфан) и, нанеся поражение карлукам, через Фергану вышло на Сырдарью. Это был последний успех уйгу¬ ров на западной границе. В первом десятилетии IX в. главным врагом Уйгурского каганата стали ени¬ сейские кыргызы. Войны между ними, с переменным успехом, шли более двад¬ цати лет. В 840 г. кыргызы, объединив усилия с мятежным уйгурским полко¬ водцем, взяли Ордубалык. Уйгурский каган пал в сражении. Теряя по пути отставших и отчаявшихся, остатки токуз-огузов во главе с одним из яглакарских принцев, оставив родину кыргызам, пришли на свои прежние пограничные земли. Единство племен вскоре было утрачено. Беглецы укрепились в Куче и Бешбалыке. Вождь бешбалыкских уйгуров Буку Чин, раз¬ громив тибетцев, стал господином положения во всем Таримском бассейне. Так было положено начало Уйгурскому государству Кочо с центрами в Турфа- не и Бешбалыке. Несмотря на неудачи в войнах начала IX в., положение Карлукского го¬ сударства, опиравшегося на богатые семиреченские города, оставалось проч¬ ным. Обогащению ябгу способствовали выгодная торговля тюркскими ра¬ бами для гвардии аббасидских халифов на сырдарьинских невольничьих рынках и контроль за транзитом в Китай на участке от Тараза до Иссык- Куля. Укрепились позиции карлуков и в Фергане, несмотря на несколько попыток арабов вытеснить их оттуда. Самым опасным для ябгу оказался поход знаменитого сподвижника халифа ал-Мамуна (правил в 813-833 гг.), Фадла ибн Сахла, известного под титулом Зу-р-рийасатайн («Обладатель двух знамен»). Арабы предприняли поход между 812-817 гг. в район Отра- ра. Там был убит начальник карлукской пограничной охраны, а затем будто бы была захвачена в плен семья ябгу, а сам ябгу бежал к кимакам. Успех нападавших явно преувеличен в донесении Фадла, однако положение по¬ граничного отряда карлуков действительно могло создать для ябгу напря¬ женную ситуацию на западной границе. Прошло четверть века, и крах последних каганов Отюкена, доминировав¬ ших на протяжении трех веков, создал во всей тюркской Центральной Азии совершенно новую геополитическую ситуацию: впервые за триста лет оконча¬ тельно исчез мощный центр власти, определявший возможности экспансии или даже существования любого государства в Туркестане. Отныне тюркские пле¬ мена признавали лишь высокий статус рода, унаследовавшего каганский ти¬ тул, но уже никогда — его единую власть.
С. Г Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ САМАНИДЫ И КОЧЕВНИКИ В тревожное врем писал свой географический труд хорасанец ал-Балхи (919- 920 гг.), подданный Исмаила Самани и протеже саманидского везира ал-Джей- хани. Да и само сочинение ал-Балхи сохранилось лишь в переложении его современника, арабского географа ал-Истахри (941 г.). «Вся граница Маверан- нахра, — повторяет ал-Истахри записи хорасанца, — место военных действий: от Хорезма до окрестности Исфиджаба — с тюрками-огузами, а от Исфиджаба до отдаленнейших мест Ферганы — с тюрками-карлуками». Казалось бы, сплошная фронтовая линия поделила Среднюю Азию на два враждующих мира, на Иран и Туран, застывших в вечном противостоянии и противоборстве, противостоянии не только военном, но также этнокультурном, а тогда, в IX-X вв., еще и религиозном. Ибо к западу от Сырдарьи прочно утвердился ислам, а в степи к востоку от реки почитали небесного бога Тенгри и его божественную супругу Умай; в городах и селениях Семиречья и Ферганы шли службы и возносились молитвы в христианских церквах и манихейских обителях, в храмах огня и буддийских монастырях. Но обратимся к иным страницам арабских и персидских географических тру¬ дов, к записям, основанным на личных наблюдениях путешественников и куп¬ цов, лазутчиков и послов. И тогда перед нами предстанет совсем иная картина. И к западу, и к востоку от Сырдарьи, в городах и селениях Мавераннахра и Семи¬ речья, живут в смешении и мире иранцы и тюрки, мусульмане и «неверные». Среди семиреченских горожан и селян преобладают согдийские дехкане со сво¬ ими сородичами и слугами. Некоторые из них уже приняли ислам, но все они подданные карлукского ябгу. А в Мавераннахре опора Саманидов, их гвардия, рекрутировалась из тюркских воинов-гулямов, возглавленных тюркскими же военачальниками. Более того, границу с тюрками в Исфиджабе и Шаше (соот¬ ветственно район современного г. Чимкент в Казахстане и Ташкентский оазис), вместе с иранцами-гази, т. е. «борцами за веру», охраняют, сражаясь при нужде со своими соплеменниками и сородичами, тысячи тюркских воинов. Вот как опи¬ сывает Ибн Хаукаль, младший современник ал-Истахри, пограничный городок Сюткенд: «...в нем собираются тюрки из разных племен огузов и карлуков, ко¬ торые уже приняли ислам. Они живут по своему обычаю в шатрах, и у них нет построек». А вот свидетельство самого ал-Истахри о тюрках в другом погранич¬ ном городке, Бискенте: «...они из огузов, карлуков и других племен, которые стали мусульманами... Все они являются газы». Кроме почетного прозвания газы, тюрки-мусульмане приобрели еще одно имя — их стали именовать туркменами. Об этом сообщают самые компетентные среднеазиатские ученые — хорезмиец ал-Бируни и мервец Тахир Марвази. А тюркский филолог XI в., Махмуд ал-Каш- гари, уточнил, что туркменами именуют выходцев только из двух племен — огу¬ зов и карлуков. «Карлуки — пишет Махмуд — племя из тюрков, они кочевники, но не огузы. Они также туркмены». Это очень важное уточнение для понимания свидетельств о войнах Саманидов с тюрками. За много веков до описываемых событий долины Северного Притянынанья стали зоной активной колонизации и урбанизации выходцами из Согда и Хора¬ 118
Глава IV. НАСЛЕДНИКИ ТЮРКСКОГО ЭЛЯ сана, Ферганы и Шаша. Толчком к расселению согдийцев и их сородичей стал Шелковый путь, связавший две суперцивилизации тогдашнего мира — даль¬ невосточную и средиземноморскую. Но за торговыми караванами потяну¬ лись на новые земли те, кому не хватило земли и достатка на родине. Они стро¬ или города и распахивали поля, охраняли и снабжали торговые караваны и, самое главное, вживались в новый мир, создавали новую структуру отноше¬ ний с окружающим кочевым миром. В середине VI в. формы политического существования страны городов и пашен со страной пастбищ и кочевых ставок надолго определились. Новым структурным фактором стала созданная кочев¬ никами первая евразийская империя — Тюркский каганат. Империя стала ин¬ тегральной и интегрирующей частью тогдашнего мира, связав в единое целое земли и страны между Китаем, Ираном и Византией. От Согда до Китайской стены сложился общий для тюрков и иранцев полиэтнический и поликонфес- сиональный мир, в котором сложились устойчивые формы хозяйственного и культурного синкретизма и симбиоза, иногда нарушаемого, но не разрушаемо¬ го локальными вспышками враждебности, грабежей и военных столкновений. В начале VIII в. ситуация стала меняться. В Мавераннахре утвердилась власть арабов. Шел неотвратимый процесс исламизации, в основном завершенный к середине века. Не смирившиеся с новой властью и новой верой уходили за Сырдарью. Но там обозначилась другая угроза — агрессия танского Китая. В 740-749 гг. китайская армия вышла на рубеж Сырдарьи. Владетели Шаша и Тараза были казнены, наследник тюркских каганов убит, его столица, Суяб, разрушена. Лишь карлуки еще оказывали сопротивление танским войскам. Помощь пришла с запада. Арабский наместник на востоке, Абу Муслим, обеспокоенный китайским продвижением, послал в Семиречье два сильных отряда. Их союзниками стали карлуки. Судьба сердцевины Евразии решилась столкновением двух держав — в 751 г. в пятидневной битве на р. Талас победу одержали арабы. Китайская армия бежала, арабы вернулись в Хорасан, а кар¬ луки утвердили свою власть между Сырдарьей и Черным Иртышем. В 840 г. карлукский ябгу принял высший титул в иерархии Великой сте¬ пи — он стал каганом. В том же 840 г. Нух б. Асад Самани, после успехов в Фергане, овладел Исфиджабом. И оказался лицом к лицу сразу с двумя тюрк¬ скими племенными государствами — Карлукским каганатом в Семиречье и государством огузов на Нижней Сырдарье. А в их тылу тогда же, в 840 г., воз¬ никло еще два — Кыргызское государство на Енисее и Алтае и государство кимаков в Прииртышье. Изменившаяся политическая конфигурация на востоке Средней Азии создала новую ситуацию для государства Саманидов. Пассивная оборона становилась бессмысленной, а потенциальная военная угроза более ощутимой. Поэтому, овла¬ дев Исфиджабом, Нух б. Асад сохранил у власти прежнюю династию Каратеги- нов, ставших его вассалами. Более того, он отказался от доходов этой богатей¬ шей области — исфиджабский владетель ежегодно посылал Саманидам... четыре медные монеты и метлу. Ибн Хаукаль пишет об Исфиджабе: «область плодород¬ ная и обширная. Во всем Хорасане и Мавераннахре нет города, с которого бы не взимался харадж, кроме Исфиджаба». А члены династии Каратегинов, приняв ислам, не раз занимали при саманидском дворе высокие управленческие посты. 119
С. Г КляшторныО. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ Надежная поддержка сильного и влиятельного владетеля Исфиджаба была до¬ роже денег Ведь Исфиджаб был той ключевой позицией, где скрещивались тор¬ говые пути и военные маршруты, идущие во все страны Великой степи — на север, к огузам, на восток, к карлукам, на северо-восток, к кыргызам и кимакам. Уже в 812 г Исфиджаб и Отрар (ныне г. Туркестан в Казахстане) привлекли внимание будущего халифа ал-Мамуна, тогда наместника Хорасана, того са¬ мого ал-Мамуна, который возвысил Самана, убедил его принять ислам. Полко¬ водец ал-Мамуна, Фадл б. Сахл, обрушил удар на Исфиджаб и Отрарский оазис, вторгся во владения карлуков, убил начальника карлукской пограничной стра¬ жи и заставил бежать к кимакам карлукского ябгу. Ставка ябгу была недалеко от Исфиджаба, и ал-Макдиси пишет о ней: «Орду — это маленький городок, где живет царь туркмен, а тот постоянно посылает подарки владетелю Исфид¬ жаба». Вспомним, что туркменами назывались соседи Исфиджаба, карлуки, многие из которых приняли ислам. Нух б. Асад правильно оценил обстановку и заключил союз с сильным вас¬ салом. А вот Отрарский оазис, находящийся ниже по Сырдарье, на границе с огузами, и позволявший контролировать их, был подчинен только через чет¬ верть века племянником Нуха, Насром б. Ахмедом, старшим братом Исмаила. Другой ключевой позицией на границе с тюрками был город Тараз, столица Западного Семиречья, которое в тюркской манихейской рукописи IX в. назва¬ но «золотой страной Аргу». Подъем Тараза как городского центра связан с пе¬ реселением сюда в VI в. группы бухарских дехкан. Даже в XI в. в Таразе, наря¬ ду с тюркскими, был в обиходе согдийский язык. Правили здесь, согласно бухарскому историку Нершахи, «эмир и дехкане», т. е. согдийская знать. Но город имел и тюркских сюзеренов — карлукского кагана и князя карлукского племени чигилей, носившего пышный титул «чигильский лев, опора государ¬ ства Алп Баргучан Таркан-бег». В Таразе были самые крупные в Семиречье христианская несторианская церковь и манихейский монастырь, прихожанами которых были иранцы, согдийцы, тюрки, сирийцы. Богатство Исфиджаба и Тараза, их стратегическая роль в IX-X вв. опреде¬ лялись не только положением на дальней торговой трассе, но и их господству¬ ющей позицией на внутреннем центральноазитском рынке, выросшем тогда в результате интенсивной торговли £0 Степью. Состав товарной массы, посту¬ павшей на семиреченский рынок, определялся как хозяйственной деятельно¬ стью кочевников, так и их военной предприимчивостью. Наряду с лошадьми, другим скотом, мясом, шерстью, кожами, в Тараз и другие города поступали два главных стратегически важных товара: прежде всего серебро из богатей¬ шего рудника Шельджи и двух других рудников, то самое серебро, из которого в Мавераннахре вплоть до XII в. чеканили серебряные монеты. Вторым по важ¬ ности товаром были тюркские рабы, за которых на невольничьих рынках Ближ¬ него Востока платили высокую цену, да и сами Саманиды комплектовали из них свою гвардию. В Степь шли караваны с зерном и сухофруктами, но глав¬ ным товаром были ткани — от простых хлопковых до самаркандской парчи, а также высококачественная керамика и металлические изделия. Очевидно, первоначальной целью походов первых Саманидов на восток было нанесение превентивных ударов вероятному противнику и создание дальних 120
Глава IV. НАСЛЕДНИКИ ТЮРКСКОГО ЭЛЯ оборонительных рубежей. Однако восточные войны Исмаила Самани вышли за рамки этих достаточно ограниченных задач. Исмаил вел на востоке три вой¬ ны. Рассмотрим их направление и результаты. Обычно в исследовательской литературе упоминается лишь взятие Исмаи¬ лом Тараза в 893 г. Но эта констатация не исчерпывает существа проблемы; более того, она порождает ряд недоумений. Во-первых, ничего неизвестно о каких-либо вторжениях тюрков в Мавераннахр в IX в., хотя о столкновениях с ними на границах Исфиджаба, Шаша и Ферганы упоминается в источниках постоянно. Вместе с тем остается совершенно неясным, кто был инициатором пограничных стычек — гази или группы промышляющих набегами тюрков. Во-вторых, вызывает недоумение фиксация внимания лишь на одном походе 893 года. В действительности, на протяжении всего 10 лет Исмаил вел три оже¬ сточенные войны с карлуками, и все три — на их территории. В-третьих, отказ от ремонта и строительства в Мавераннахре оборонительных стен вокруг оази¬ сов, да и сама знаменитая фраза Исмаила — «я стена Бухары!» показывает, что в его время серьезной опасности появления тюрков в Мавераннахре не было. Все это заставляет иначе, чем принято, оценить цели восточных походов Исма¬ ила Самани. Заметим, что в 893 г. Исмаил уже был не только владетелем Бухары, но и правителем разоренного междоусобицей государства, однако еще не стал пра¬ вителем Хорасана. Война за Хорасан была на пороге, и она была неизбежна. И первый поход Исмаил совершил на восток. Туда, где в трех рудниках добы¬ валось серебро, т. е. живые деньги для оплаты армии и аппарата управления. Туда, где был основной рынок тюркских рабов-гулямов, живой силы саманид- ской армии. Туда, где в богатых торговых гороодах можно было получить ог¬ ромную контрибуцию, столь существенную для истощенного внутренними вой¬ нами Мавераннахра. Поход 893 года был направлен первоначально не против Тараза, а против ставки карлукского хана в городе Орду. Внезапность сыграла свою роль, хан попал в плен с большим числом приближенных и воинов. Только после этой победы и нелегкой осады (Нершахи пишет, что Исмаил «перенес много труд¬ ностей») Тараз капитулировал, а вместе с Таразом сдались на милость победи¬ теля и близлежащие городки. Во многих из них были разрушены оборонитель¬ ные стены. Исмаил закреплялся в завоеванной стране Аргу надолго и прочно. Добыча серебром, пленниками и лошадьми была огромна. Казалось бы, все планы были реализованы, все цели достигнуты, «неверные» посрамлены, их храмы обращены в мечети, центры торговли со Степью и транзитные пути по¬ ставлены под контроль. В глазах всего мусульманского мира Исмаил стал слав¬ ным воителем за веру, продвинувшим границу ислама далеко на восток. По существу, этот поход материально и политически подготовил успешную войну за Хорасан, начавшуюся через пять лет. Но победа над карлукским ханом не стала окончательной. По сообщения Ибн ал-Факиха, труд которого «Китаб ал-булдан» был напи¬ сан в 903 г., уже став в 900 г. правителем Хорасана, Исмаил лично, с 20 тыс. воинов, совершает поход в степь и побеждает 60 тыс. тюрков. А в 904 г., как о том рассказывает Ибн ал-Асир, неназванный полководец Исмаила ведет изну¬ 121
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ рительную войну с огромным тюркским войском и одерживает победу. Вот этот поход и был последней большой войной Саманидов с тюрками, последн¬ ей войной с ними до конца X в. Между тем, как упоминает ал-Масуди, карлукский хан стал именовать себя Табгач-ханом, буквально «ханом Китая», т. е. Кашгарии. А через несколько десятилетий, не без влияния бухарской исламской миссии, карлуки приняли ислам. Так Саманиды, сокрушив могущество карлуков в Западном Семиречье, сместили их центры в Кашгарию и Прииссыккулье. Там, возглавив союз тюрк¬ ских племен и принудив их принять ислам, карлуки создали новую династию Табгач-ханов, возвели ее происхождение к «дому Афрасиаба», легендарного царя Турана, и подготовили крушение Саманидов. РАННИЕ КАРАХАНИДЫ По свидетельству нескольких мусульманских историков, после утраты уй¬ гурами их могущества верховный авторитет среди тюркских племен переходит к вождям карлуков. Связь с родом Ашина, правящим родом Тюркского кагана¬ та, позволила карлукской династии облечь эту власть в легитимное одеяние и, отбросив старый титул ябгу, принять новый — каган. «Ябгу, — пишет автор Худуд ал-Алам в X в., — это прежний титул царей карлуков». Вряд ли можно говорить о реальной власти карлуков над тюркскими племе¬ нами в IX в. — старая традиция имела скорее морально-идеологическое значе¬ ние. И все же ясна основная тенденция этих сообщений, лучше других отра¬ женная у ал-Масуди: из среды карлуков происходит «каган каганов», он имеет власть над всеми тюркскими племенами, а его предками были Афрасиаб и Шана (т. е. Ашина!). Так было положено начало новой тюркской империи в Средней Азии и Кашгарии, названной в русской науке государством Караханидов. По¬ литические амбиции караханидского дома предельно ясно отражены в сооб¬ щении ал-Масуди. Караханидское государство не оставило собственной историографической традиции, и все сведения о нем содержатся в трудах арабских и персидских авто¬ ров, живших за пределами каганата. Труд единственного караханидского исто¬ рика, имя которого сохранилось — имам Абу-л-Футух ал-Гафир ал-Алмаи, — Тарих Кашгар известен лишь в небольших отрывках у Джамаля Карши (XIII в.). Отсутствие своей историографии было отмечено уже поздними современника¬ ми Караханидов, один из которых, блестящий персидский литератор Низами Арузи, писал в 1156 г.: «Имена царей из дома хакана (т. е. Караханидов. — С. К) сохранились только благодаря поэтам» (Бертельс, 1960, с. 458). Известно семь гипотез о происхождении Караханидов. В. В. Бартольд огра¬ ничил круг поисков тремя племенами (карлуки, ягма, чигили). Теперь ясно, что чигили и ягма, а также одно из тюргешских племен, тухси, и остатки ор- хонских тюрков вошли в карлукский племенной союз, и история этих племен, во всяком случае с IX в., неразрывна. 122
Глава IV. НАСЛЕДНИКИ ТЮРКСКОГО ЭЛЯ Собственно караханидское предание (кашгарская традиция у Джамаля Кар¬ ши) называет первым государем караханидской династии Бильге Кюль Кадыр- кагана, с которым вел войну один из саманидских эмиров, владетелей Самар¬ канда и Бухары. Удалось установить, что этим эмиром был Нух ибн Асад, в 840 г. совершивший поход против семиреченских тюрков и завоевавший Ис- фиджаб. Именно в этом году, по сообщению Гардизи, ябгу карлуков принял титул каган. Круг источников замкнулся — единственным каганом в 840 г. был родоначальник караханидской династии и прежний ябгу карлуков Бильге Кюль Кадыр-каган. Власть в Караханидском государстве была поделена между знатью двух племенных группировок, составивших в IX в. ядро карлукского племенного союза, — чигилей и ягма. Внешне это выражалось в разделении каганата на две части — восточную и западную со своими каганами во главе. Верховным считался восточный каган, имевший ставку в Кашгаре и Баласагуне (городище Бурана, близ г. Токмак в Кыргызстане). Он был из чигилей и носил титул Арс¬ лан Кара-хакан. Западный, младший каган, из ягма, носил титул Богра Кара- каган и имел ставку в Таразе, а позднее — в Самарканде. Существовала слож¬ ная иерархия правителей, своя в обоих каганатах: Арслан-илек и Богра-илек, Арслан-тегин и Богра-тегин и другие. Впервые дуальная система власти была реализована при сыновьях первого кагана, Базыр Арслан-хане и Огулчак Ка- дыр-хане, но окончательный распад державы относится к середине XI в. При Огулчаке успешным походом саманидского эмира Исмаила ибн Ахмада на Та- раз в 893 г. начались длительные и жестокие войны между Караханидами и Саманидами за власть над всей Средней Азией. Войны длились более века и завершились полным крахом Саманидов и распространением власти их про¬ тивников до Амударьи. На территории Средней Азии возникло множество ка- раханидских владений, зависимость которых от каганов в Баласагуне была минимальной, а отношения друг с другом — далеки от дружественных. Крупнейшим событием времени ранних Караханидов было принятие дина¬ стией и зависимыми от нее племенами ислама. «Еще арабские географы X в. описывают тюрок как народ, совершенно чуждый исламу и находящийся во вражде с мусульманами», — замечает В. В. Бартольд (Бартольд, 1968, т. 5, с. 59). Однако именно в X в. произошли решительные изменения. Арабский географ того времени Ибн Хаукаль сообщает о принятии ислама тысячью семей тюр¬ ков, кочевавших в местах между Исфиджабом и Шашем, т. е. в горно-степном районе, прилегающем к среднему течению Сырдарьи. Но самое крупное собы¬ тие такого рода произошло в 960 г., когда где-то во внутренних областях Кара- ханидского государства, скорее всего в Семиречье, ислам приняли 200 ты¬ сяч шатров тюрков. Этот факт связывается с именем караханидского кагана, сына Базыра и пле¬ мянника Огулчака, Сатук Богра-хана, который сам, еще до массовой исламиза- ции тюрков, принял новую веру и новое имя — Абд ал-Керим. Именно сын Сатука, Муса, унаследовавший престол в 955 г., объявил ислам государствен¬ ной религией. Возможно, решение Мусы связано с деятельностью мусульман¬ ского богослова, нишапурца Абу-л-Хасана Мухаммада ибн Суфьяна Келимати, жившего при дворе Сатука и Мусы, однако достоверно о его роли в событиях 123
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ ничего неизвестно (Бартольд, 1963, т. 2, ч. 1, с. 245-246). Несомненно одно: исламизация караханидских тюрков не была следствием кратковременных уси¬ лий какого-либо миссионера, а, напротив, процессом постепенного проникно¬ вения ислама в тюркскую среду в силу тех экономических и политических выгод, которые проистекали из этого обращения. Уже Сатук, ведший длитель¬ ную войну против своего дяди, великого кагана, использовал свой переход в новую веру для того, чтобы заручиться весьма существенной для него поддер¬ жкой Саманидов. Сын Сатука, Муса, под лозунгом борьбы с неверными и за¬ щиты ислама успешно осуществлял военную экспансию в направлении Хота- на и в сторону Исфиджаба. Оказавшись в зоне мощного воздействия оседлой цивилизации, тюркские племена были втянуты в новую систему экономических и социальных отноше¬ ний, стали частью этой системы и нашли приемлемые пути вхождения в уже давно сложившиеся хозяйственно-культурные регионы Средней и Передней Азии. Внешним выражением такой интеграции, по крайней мере в ее идеоло¬ гическом аспекте, была сравнительно быстрая исламизация тюрков в государ¬ ствах Караханидов и Сельджукидов, создавшая предпосылки для политиче¬ ского приятия новых династий в мире абсолютного господства мусульманской религии. Государства Караханидов и Сельджукидов, на первых порах продолжая тра¬ диции тюркских каганатов, не стали их повторением ни в экономическом, ни в социальном планах. Здесь возникла и оформилась иная, чем в Центральной Азии, политическая система, с иной, чем прежде, культурной ориентацией. Сложилась раннефеодальная военно-ленная структура (икта), породившая новую знать и получившая быстрое и полное развитие в тюркских империях Средней и Передней Азии. Нашествие кара-китаев (киданей)—дальневосточных монгольских племен — и создание ими своего государства в Семиречье (1130-1210 гг.) надолго преврати¬ ло часть караханидских владетелей в вассалов гурхана, главы киданей. Кара- китаи, впрочем, ограничились лишь верховным сюзеренитетом и взиманием на¬ логов, не затрагивая ни устроения, ни религии, ни культуры своих подданных. Даже небольшое карлукское княжество в Алмалыке — реликт докараханидского государства карлукских ябгу — не было уничтожено ими. Тем не менее кара- китайское владычество стало началом политической гибели Караханидов. В 1210 г. в борьбе с найманами пресеклась восточнокараханидская динас¬ тия. В 1212 г. в Самарканде был казнен хорезмшахом Мухаммадом последний представитель западнокараханидской династии. А вскоре исчезла и ферган¬ ская ветвьз Караханидов. К этому времени Средняя Азия, Семиречье, Кашгария приобрели новое эт¬ ническое лицо, новую социальную и экономическую структуру, новый тип ду¬ ховной культуры. По мере сложения здесь феодальной государственности и включения тюркских племен в сферу оседлой, прежде всего городской, циви¬ лизации явно виделось оформление надплеменной этнической общности, с одним общеупотребительным языком и письменной культурой. Лишь потрясе¬ ния монгольского завоевания прервали естественный процесс наметившегося развития. 124
Глава IV. НАСЛЕДНИКИ ТЮРКСКОГО ЭЛЯ КЫПЧАКИ И СИРЫ Ибн Хордадбех, иранский аристократ, выросший в Багдаде и близкий ко двору аббасидских халифов, еще в молодые годы получил назначение на важ¬ ный пост в провинции Джибаль (Северо-Западный Иран) — он стал там начальником государственной осведомительной службы (разведки и контр¬ разведки) и почтовой связи. Массу затруднений в его работе вызывало отсут¬ ствие служебных справочников. И вот, собрав отчеты чиновников и донесения осведомителей, в 846-847 гг. он написал «Книгу путей и провинций», впослед¬ ствии не раз дополнявшуюся или сокращавшуюся и ставшую образцом для немалого числа подобных сочинений. Кроме названий провинций и городов, селений и почтовых станций, дорож¬ ных маршрутов и расстояний, информации о налоговых поступлениях и эко¬ номической жизни, Ибн Хордадбех приводит некоторые сведения о соседях халифата. В частности, использовав некий документ VIII в., он включил в «Кни¬ гу» перечень тюркских народов — и тех, кто жил «по эту сторону реки», т. е. Амударьи, и тех, кто жил «за рекой». «По эту сторону реки», к западу от Аму¬ дарьи, названы лишь тохаристанские карлуки и халаджи. Напротив, список «заречных» племен внушителен, и к тому же впервые в арабской географиче¬ ской литературе упомянуты шестнадцать городов тюрков. Четко обозначена граница стран ислама и стран тюрков — область Фараба, т. е. нынешнего г. Туркестана: «В области находятся одновременно отряды мусульман и отря¬ ды тюрок-карлуков» (МИТТ, 1939, т. 1, с. 144). В 812 г. арабский отряд Зу-р- рийасатайна напал на карлуков и убил «начальника пограничной стражи» (Кляшторный, 1964, с. 159). Естественно, Ибн Хордадбех упоминает только самые значительные «стра¬ ны тюрков», как, например, землю тогузгузов (Уйгурский каганат), добавляя при этом: «Их область самая большая из тюркских стран, они граничат с Кита¬ ем, Тибетом и карлуками». Сразу после страны тогузгузов в списке значится «страна кимаков», а где-то в конце списка, перед малоизвестными арабам «кыр- гызами, у которых есть мускус», названы кипчаки (кыпчаки). Так, впервые в мусульманских источниках появились упоминания двух круп¬ нейших племенных союзов, едва ли не самых значимых для последующей эт¬ нической истории евразийских степей7. В VIII-X вв. преобладание кимаков и кыпчаков сначала на Алтае, в Приир¬ тышье и Восточном Казахстане, а затем в Приуралье и Центральном Казахста¬ не становится определяющим фактором в этом огромном степном регионе. Крах государства кимаков и смещение части кыпчаков к западу, в Приаралье и По¬ 7 Сообщение Ибн ал-Асира, арабского историка XII—XIII вв., об участии кыпчаков на стороне хазар в их войне с арабами на территории Армении (722 г.) не подтверждается более подробным описанием этих событий в арабских исторических трудах IX в. (ат-Табари, Ибн Асама, ал-Йакуби, ал-Белазури) и является явным анахронизмом. Однако же появление в отмеченном контексте имени кыпчаков вполне объяснимо их активным участием в закавказских делах XII—XIII вв., во времена, когда писал Ибн ал-Асир, который к тому же родился и вырос в Мосуле, близком к Закавказью. 125
С. Г. КляшторныО. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ волжье (вторая половина X — первая половина XI в.) составили основное со¬ держание новой фазы кимакско-кыпчакского расселения. Наконец, в середине XI — начале XII в., на последней фазе миграций кыпчаков в домонгольский период, окончательно формируются пять основных групп кыпчакских и близ¬ ких им половецких (команских) племен: 1) алтайско-сибирская; 2) казахстанско- приуральская (включая так называемую саксинскую, т. е. итиль-яикскую груп¬ пу); 3) подонская (включая предкавказскую подгруппу); 4) днепровская (включая крымскую подгруппу); 5) дунайская (включая балканскую подгруппу). Отдель¬ ные группы кыпчаков известны также в Фергане и Восточном Туркестане. Так, Махмуд Кашгарский упоминает «местность кыфчаков (кыпчаков)» близ Каш¬ гара (Махмуд Кашгарский, 1982, т. 1, с. 474). Итак, более тысячи двухсот лет назад в сочинениях разноязыких авторов появилось название племени кыпчак. Мусульманские историографы знают кыпчаков как племя многочисленное и сильное, именем которого стала назы¬ ваться вся Великая степь. Нет, однако, ни одного повествования того време¬ ни, где рассказывалось бы о прошлом кыпчаков8. Даже легенды о происхож¬ дении кыпчаков, призванные объяснить сам этноним, возникли, по словам В. В. Бартольда, «в более поздней народной и ученой этимологии» (Бартольд, 1968, т. 5, с. 550). Отсутствие каких-либо упоминаний о кыпчаках ранее VIII—IX вв. кажется загадочным и заставляет предположить, что такого рода информацию содер¬ жат в зашифрованной для нас форме уже известные источники. Для проверки этого предположения вернемся к самому раннему случаю фиксации этнонима кыпчак. В 1909 г. во время путешествия по Монголии финский ученый Г. Рамстедт обнаружил в котловине Могон Шине Усу, южнее р. Селенги, стелу с руниче¬ ским текстом. Первооткрыватель назвал памятник «Надписью из Шине Усу» или, в другом месте, — «Селенгинским камнем». Надпись оказалась частью погребального сооружения Элетмиш Бильге-кагана (правил в 747-759 гг.), од¬ ного из создателей Уйгурского каганата. Значительная часть надписи посвяще¬ на войнам уйгуров с тюркскими каганатами в 742-744 гг. В полуразрушенной строке северной стороны стелы Рамстедт прочел: «Когда тюрки-кыбчаки властвовали [над нами] пятьдесят лет...» (Ramstedt, 1913, S. 40). Японский ученый Т, Мориясу сделал попытку ревизовать чте¬ ние Г. Рамстедтом этого места надписи во время своего ознакомления со стелой. (Provisional report, 1999, р. 178, 182) Вместо слов tiirkqibcaq Т. Мо¬ риясу очень гипотетически, судя по наличию в реконструкции квадратных и круглых скобок, предлагает читать t(uruk q) [у]п ciq... и переводит всю фразу следующим образом: «Я слышал, что тюркские каганы сидели на тро¬ не пятьдесят лет». Т. Мориясу читает: а) начальное q во втором слове так же, как и Г. Рам¬ стедт; б) произвольно вставляет [у] и добавляет отсутствующее в тексте (п); в) транскрибируя последующие два знака, вслед за Г. Рамстедтом как cq, про¬ s Попытка реконструировать название упомянутого Сыма Цянем (II в. до н. э.) этнонима цюйше как кипчак не оправдана фонетически. 126
Глава IV. НАСЛЕДНИКИ ТЮРКСКОГО ЭЛЯ извольно вставляет интерконсонантное хотя в случае опущения интер¬ консонантного гласного уместнее огласовка -а-, т. е. caq, как у Г. Рамстедта, а не неимеющее смысла и не интерпретированное в переводе Т. Мориясу ciq. Последнее сделано, очевидно, с целью «спасти» свое чтение предыдущих зна¬ ков, т. к. огласовка, закономерно предложенная Г. Рамстедтом, полностью про¬ тиворечит конструкции Т. Мориясу и делает достаточно убедительным ста¬ рое чтение Г. Рамстедта. В течение полевых сезонов 1968-1990 гг. я шесть раз возвращался к памят¬ нику в местности Могон Шине Усу для сверки чтений Г. Рамстедта. Мною было установлено: а) текст памятника находился в худшем состоянии, чем в то вре¬ мя, когда в начале XX в. им дважды занимался Г. Рамстедт, и поэтому попытки иного чтения многих знаков в памятнике не имеют смысла. Для контрольной проверки я использовал сделанные Г. Рамстедтом эстампажи памятника, хра¬ нящиеся в Санкт-Петербургском филиале Института востоковедения РАН; б) чтение Г. Рамстедтом сохранившихся или частично сохранившихся знаков памятника оказалось настолько точным и безукоризненным, что и с этой точки зрения оно не нуждается в ревизии, а уточнение интерпретаций Г. Рамстедта возможно только в сопоставлении с близкими по дате и содержанию Терхин- ской и Тэсинской надписями; в) я полностью убедился в правомерности чте¬ ния Г. Рамстедтом в 4-й строке северной стороны памятника первых двух слов как tiirk qi[b]caq, а также в точности перевода Г. Рамстедтом всей строки. Таким образом, по моему мнению, историографическая интерпретация памятника опи¬ рается на достоверную палеографическую основу, предложенную Г. Рамстедтом. Действительно, в 691-742 гг. тюрки были сюзеренами тогуз-огузов, кото¬ рых тогда возглавляли уйгуры. Хотя предложенное Рамстедтом слитное чтение «тюрки-кыбчаки» грамма¬ тически правомерно, оно вряд ли приемлемо. Надписи не знают случая слия¬ ния или отождествления в унитарном написании двух этнонимов. Более того, семантика (т. е. смысловое содержание) каждого этнического имени строго определена и не имеет расширительного значения. Поэтому следует предпо¬ честь обычное для рунических текстов чтение стоящих подряд этнонимов как самостоятельных имен: «тюрки и кыбчаки (кывчаки)». Совместное упоминание тюрков и кыпчаков в контексте, указывающем на их политический союз и военное единство (вместе властвовали над уйгурами), никак не проясняется сведениями других источников. Для поиска объяснения обратимся к тем руническим надписям, где тюрки упомянуты совместно с дру¬ гими племенами. Надписи в честь Кюль-тегина и Бильге-кагана (Кошоцайдамские памят¬ ники) называют рядом с тюрк бодун, «тюркским племенным союзом», лишь многочисленный и могущественный племенной союз токуз-огузов. Расска¬ зывается о покорении токуз-огузов в 687-691 гг. и о войнах с ними в 714- 715 гг. и 723-724 гг. В объединении токуз-огузов господствовали «десять уй¬ гурских (племен)». Именно вождь «десяти уйгуров» и глава «девяти огузов» Элетмиш Бильге-каган называет время существования Второго Тюркского каганата (681-744 гг.) пятидесятилетием господства над уйгурами «тюрков и кыбчаков». 127
С. Г КляшторныО. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ Надпись Тоньюкука, советника и родственника первых трех тюркских каганов, повествующая о тех же событиях, что и Кошоцайдамские тексты, совершенно иначе называет правящую племенную группу Тюркского эля. Пока Тоньюкук рассказывает о времени, предшествующем образованию каганата (подчинение Китаю), он, так же как автор Кошоцайдамских текстов, упоминает лишь «тюркский племенной союз». Но с момента восстания тюрков и последовавшего затем об¬ разования тюркского государства в земле Отюкен, т. е. после переселения в Хан- гай, Северную и Центральную Монголию, обозначение тюрк бодун, «тюркский племенной союз», заменяется на тюрк сир бодун, «тюркский и сирский племен¬ ной союз (племенные союзы)». Коренная территория второго Тюркского кагана¬ та, Отюкенская чернь, названа «страной племенного союза (племенных союзов) тюрков и сиров», но ее властелин именуется «тюркским каганом». Вождя сиров в полуразрушенном тексте упоминает памятник из Ихе Хушоту, близкий по вре¬ мени Кошоцайдамским текстам. Там он назван сир иркин, «иркин сиров». В за¬ ключительной строке надписи Тоньюкука «племенной союз тюрков и сиров» и «племенной союз огузов» поименованы как два отдельных объединения. Однако племена сиров несколько иначе, чем надпись Тоньюкука, упомина¬ ет памятник в честь Бильге-кагана. Его преамбула содержит обращение кагана к подданным, сохранившееся не полностью: «...О, живущие в юртах беги и простой народ... (тюрков?), шести племен сиров, девяти племен огузов, двух племен эдизов!» Автор надписи в честь Бильге-кагана, Йоллыг-тегин, в обра¬ щении от имени своего покойного сюзерена воззвал к «бегам и простому наро¬ ду» тех племен, чье отношение к династии определяло, по меньшей мере, це¬ лостность эля. Сиры здесь упомянуты раньше огузов, что фиксирует их приоритет в иерархии племен. Если Тоньюкук выделяет сиров как ближайших союзников тюрков, причастных к власти над страной и покоренными племена¬ ми, то Йоллыг-тегин, хотя и не столь отчетливо, выделяет высокое положение сиров в этнополитической структуре каганата. Суммируем сведения рунических памятников о преобладающих в Тюркском эле племенных союзах: Памятник Перечень племенных союзов Политический статус Надпись Тоньюкука около 726 г. тюрки и сиры огузы господствующая группа племен подчиненная группа племен Памятник Бильге- кагану 73^ г. тюрки шесть сиров девять огузов два эдиза господствующее племя второе по иерархии племя подчиненные племена подчиненные племена Памятник Элетмиш Бильге-кагана тюрки и кыбчаки господствующая в прошлом группа племен из Шине Усу, 760 г. уйгуры подчиненные в прошлом племена 128
Глава IV. НАСЛЕДНИКИ ТЮРКСКОГО ЭЛЯ Господствующая группа племен, которую собственно тюркские памятники именуют «тюрками и сирами», уйгурский (огузский) памятник из Шине Усу называет «тюрками и кыбчаками». Напрашивается вывод, что при обозначе¬ нии одного и того же племенного союза, в какой-то мере делившего власть с тюрками, тюркские источники пользуются этнонимом сир, в то время как уй¬ гурский — этнонимом кыбчак (кывчак). Иными словами, оба эти этнонима тождественны, а различия их употребления применительно к известному авто¬ рам надписей племени (племенному союзу) проистекают из политических или каких-то иных причин. Представленный вывод требует проверки, т. е. ответа на вопросы: кто были сиры? Когда и где обитал этот племенной союз? Какие обстоятельства привели к слиянию тюрков и сиров в единую этнополитическую группу? Какова судьба сиров-кыбчаков в государствах тюрков и уйгуров? Еще в 1899 г. немецкий китаист Ф. Хирт предположил, что известные по китайским источникам племена се и яньто составили конфедерацию Сеяньто. Вместе с теле и тюрками они часто упоминаются при описании событий пер¬ вой половины VII в. Сеяньто по-тюркски, полагал Хирт, именовались сирами и тардушами (сир-тардуши). В 1923 г. владивостокский востоковед И. А. Клю¬ кин доказал ошибочность отождествления этнонима яньто (ямтар орхонских надписей) с названием военно-административного объединения (крыла) запад¬ ных племен каганата — тардуш. А вслед за тем американский китаист П. Буд- берг, не отвергая уравнения се!сир, окончательно ликвидировал «сир-тардуш- ский фантом» (выражение П. Будберга). Таким образом, было установлено, что: а) этноним, обозначенный в китай¬ ской транскрипции как се, соответствует сир тюркского памятника; б) племя, именовавшееся в китайских источниках сеяньто, в надписи Тоньюкука назва¬ но сир. Первые сведения о племенах се и яньто весьма фрагментарны. Яньто упо¬ мянуты среди гуннских племен, перекочевавших на территорию китайского государства Раннее Янь (337-370 гг.), т. е. в степь восточнее Ордоса. Шаньюй Халатоу, возглавивший перекочевку подвластных ему 35 тысяч семей, правил, по всей вероятности, в 356-358 гг. Несколько позднее яньто были покорены своими соседями, племенем се (сир), истребившим правящие роды яньто и подчинившим остальную часть племени. Новую конфедерацию возглавил пра¬ вящий род сиров, Плиту (Ильтэр). В обозначении названия племенной группи¬ ровки, существовавшей в IV-VII вв., китайские историографы механически соединили два этнонима, и название господствовавшего племени, сиров, сли¬ лось с названием подчиненного племени яньто. В тюркских памятниках, соот¬ ветственно законам древнетюркской этнонимики, это механическое соедине¬ ние двух имен отсутствует, там упомянуто лишь главенствующее племя — сиры. После крушения империи жуаньжуаней (551 г.) сеяньто стали вассалами тюркских каганов. Значительная их часть жила в Хангае, другие переселились в горы Таньхань (Восточный Тянь-Шань). В китайских исторических трудах упоминается, что «их (сеяньто) административная система, оружие и обычаи почти такие же, как у тюрков» (Chavannes, 1903, р. 35). В конце VI в., после распада Тюркского каганата, тянынаньские сеяньто оказались в подчинении у 129
С. Г. КляшторныО. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ западнотюркских ябгу-каганов. Вместе с некоторыми племенами теле (огузов), к числу которых их относит источник, сеяньто кочевали между Восточным Тянь- Шанем и юго-западными отрогами Алтая. Хангайскую группу сеяньто около 600 г. потеснило телеское племя сикер. В 605 г. западнотюркский Чурын-ябгу-каган, опасаясь мятежа тяньшаньских сеяньто, «собрал в большом количестве и казнил их вождей». Сразу же нача¬ лось восстание и переселение на восток части племен теле, а вместе с ними и сеяньто. Несколько неудачных столкновений с западными тюрками понудили большую часть сеяньто покинуть Тянь-Шань. Семьдесят тысяч их семей во главе с вождем Инанчу-иркином откочевали на свои древние земли южнее р. Толы и подчинились восточнотюркским каганам. В 619 г. Эль-каган назна¬ чил для управления сеяньто своего младшего брата, получившего высший пос¬ ле кагана титул «шад». После того как наместник кагана собрал с новых подданных «беззакон¬ ные подати», те «вышли из повиновения ему». Сильная группировка теле- ских племен, возглавленная сеяньто и уйгурами, нанесла Эль-кагану столь серьезное поражение, что тот бежал в свои южные земли, к Иньшаню, оста¬ вив Хангай восставшим племенам (628 г.). Тюркские племена, бывшие в Хан- гае, влились в состав сеяньто. Так было положено начало «племенному союзу тюрков и сиров». В 630 г. после неудачных сражений с танскими войсками Эль-каган попал в плен. Самостоятельное существование Первого Тюркского каганата прекрати¬ лось (см. выше). В Хангае соперничали за власть сеяньто и уйгуры. Уже в 629 г. и те и другие прислали ко двору императора Тайцзуна отдельные посольства. Поддержку танского двора получили сеяньто и их вождь, Инанчу-иркин, про¬ возгласивший себя Йенчу Бильге-каганом. Именно в это время произошел рас¬ кол внутри союза десяти племен теле, сложившегося в Северной Монголии в начале VII в. Сеяньто, возглавлявшие племена, вышли из союза, и главенству¬ ющее положение там заняли уйгуры. Тем самым завершилось формирование могущественной племенной конфедерации токуз-огузов. После 630 г. токуз- огузы оказались скорее вассалами, чем союзниками сирского кагана и, очевид¬ но, первоначально смирились с этой ролью. Во всяком случае, в 630-640 гг. они уже не посылали самостоятельных посольств к танскому двору. Нет сооб¬ щений и о столкновениях между ними и сеяньто. В Северной Монголии появи¬ лось новое государство — Сирский каганат во главе с династией Ильтэр. Его границами стали Алтай и Хинган, Гоби и Керулен. На севере каган сеяньто подчинил страну енисейских кыргызов и держал там «для верховного надзо¬ ра» своего наместника — эльтебера. Йенчу Бильге-каган принял в своем государстве ту же административную структуру, которая существовала в Тюркском каганате. Возродились два терри¬ ториальных объединения племен — «западное крыло» тардушей и «восточное крыло» тёлисов. Во главе тардушей и тёлисов были поставлены сыновья Йен¬ чу, шады, получившие затем титулы «малых каганов». Сам Йенчу учредил свою ставку на северном берегу р. Толы. В центре Отюкенской черни сложился но¬ вый племенной союз — объединение сиров и тюрков, при главенствующем положении сирской династии. 130
Глава IV. НАСЛЕДНИКИ ТЮРКСКОГО ЭЛЯ Тайцзун был серьезно обеспокоен возникновением на северных рубежах империи сильного государства кочевников. Единственным приемлемым для него решением оказалось восстановление вассального и небольшого по разме¬ рам государства тюрков, способного прикрыть северную границу. Тюркские племена, переселенные в 630 г. на юг от Хуанхэ, были возвращены в горную область Иньшаня (Чугай кузы тюрков) и степи севернее Ордоса (.Каракум), на южные земли Эль-кагана и в его южную ставку (.Хэйшачэн, «город Черных песков» китайских источников). Тюрков возглавил близкий родственник Эль- кагана, Ашина Сымо, принявший каганский титул. Новый каган был предан Тайцзуну и пользовался его полным доверием, но не имел авторитета у своих сородичей. Обеспокоенный появлением соперника и опасавшийся за судьбу союза с хангайскими тюрками, Йенчу Бильге-каган принял ответные меры. В декабре 641 г. войско сиров и токуз-огузов во главе с сыном Йенчу, Тардуш-шадом, пе¬ ресекло Гоби. Ашина Сымо успел скрыться за Великой стеной, а сиры оказа¬ лись втянутыми в войну с империей и потерпели поражение. Начались перего¬ воры о «мире и родстве», которые тянулись более трех лет. После смерти Йенчу его младший сын Бачжо (Барс-чор) убил своего брата и захватил власть. В 646 г. огузские племена, страдавшие от притеснений Бач¬ жо, обратились за помощью к Тайцзуну. Их послы жаловались, что Бачжо «же¬ сток и беззаконен, не способен быть нам господином». Против кагана сиров был заключен военный союз империи с токуз-огузами. В июне 646 г. токуз- огузы во главе с вождем уйгуров, «великим эльтебером» Тумиду, напали на сиров и нанесли им тяжелое поражение. Бачжо бежал, но был настигнут уйгу¬ рами. «Хойху (уйгуры) убили его и истребили весь его род». Поражение сиров в Хангае довершили китайское войско и действовавшие совместно с ним два тюмена уйгурской конницы. Государство сиров прекратило свое существова¬ ние. Многие роды были уничтожены, многие угнаны в Китай. Гибель могучего племенного союза оказалась столь внезапной и полной, что породила среди остатков сиров легенду о злом вмешательстве сверхъесте¬ ственных сил. Легенда представлялась убедительным объяснением событий и в степи была общеизвестна. Во всяком случае, китайскими историографами она была зафиксирована в нескольких весьма близких вариантах. Приведем более короткий вариант (по Синь Тан шу). «Прежде, перед тем, как сеяньто были уничтожены, некто просил еды в их племени. Отвели гостя в юрту. Жена посмотрела на гостя — оказывается, у не¬ го волчья голова (волк считался прародителем уйгуров. — С. К.). Хозяин не заметил. После того, как гость поел, жена сказала людям племени. Вместе по¬ гнались за ним, дошли до горы Юйдугюнь (Отюкенская чернь. — С. К.). Уви¬ дели там двух людей. Они сказали: „Мы духи (боги). Сеяньто будут уничтоже- ны“. Преследовавшие испугались, отступив, убежали. Из-за этого потеряли их. И вот теперь [сеяньто] действительно разбиты под этой горой» (Синь Тан шу, л. 2176. Перевод С. Е. Яхонтова). Спасшиеся после разгрома племена сиров частью бежали в Западный край, на земли, покинутые двадцать лет назад. В 647-648 гг. там с ними сражался Ашина Шэр, тюркский царевич на танской службе, взявший тогда для Тайцзу- 131
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ на Кучу. Другая часть сиров осталась на прежних кочевьях в Хангае. В 668 г. их попытка возродить свою независимость была подавлена по приказу импе¬ ратора Гаоцзуна. Однако в 679-681 гг. сиры поддержали восстание тюрков в Северном Китае. Вместе с тюрками они сражались с танскими войсками в «Чер¬ ных песках» и несли тяжелые потери. Дальнейшая история сиров — это история «племенного союза тюрков и сиров», в котором главенствующая роль принадлежала тюркам. Сиры были верны союзу. Вместе с тюрками они восстали против помыкавших их племена¬ ми китайских правителей и стали грозными противниками Танской империи. В войске Эльтериш-кагана и Тоньюкука они мстили уйгурам за гибель сороди¬ чей в резне 646 г. Вместе с тюрками они отвоевали Отюкенскую чернь, «стра¬ ну тюрков и сиров», и разделили судьбу тюрков. Но судьба названий племен была различна. Этноним тюрк не только сохранился, но и возродился как по¬ литический термин, утратив прежнюю этническую определенность. Этноним сир после 735 г. не упоминает ни один известный источник, но уже во второй половине VIII в. в руническом тексте и в первом арабском списке тюркских племен появляется этноним кыбчак (кывчак) — кипчак. Ситуационная однозначность употребления этнонимов сир и кывчак-кыб- чак в тюркских и уйгурских рунических памятниках, весьма близких по вре¬ мени написания и полемизирующих друг с другом, свидетельствует, что оба этнонима, древний и новый, некоторое время сосуществовали и были понятны читателям текстов. Выбор названия авторами памятников, принадлежавших к двум враждебным племенным группировкам, мог быть, следовательно, либо случайным, либо мотивированным, но не зависел от хронологии памятников или разницы в этнической терминологии тюрков и уйгуров — во всех поддаю¬ щихся проверке случаях такая терминология совпадает. Очевидно, что появление нового этнического термина, связанного с приме¬ чательными и всем известными обстоятельствами, явилось ответом на собы¬ тие, коренным образом повлиявшее на судьбу сирских племен. Таким событи¬ ем, ближайшим по времени к эпохе рунических памятников, было массовое истребление сиров уйгурами и китайцами, гибель их государства и правящего рода. Естественным отражением этих событий была семантика, т. е. смысло¬ вое содержание нового племенного названия. Нарицательное значение слова кывчак-кыбчак в языке древнетюркских па¬ мятников сомнений не вызывает: «неудачный», «злосчастный», «злополучный»; в устойчивом парном сочетании кывчак ковы — кыбчак кобы «пустой», «ни¬ кчемный» (по значению второго компонента) (ДТС, р. 449, 451, 462; Clauson, 1972, р. 582, 583; Arat, 1979, р. 252). Семантика этнонима прозрачна и не требует сложного анализа. Связано ли становление названия с изменением этнического самосознания племени, ре¬ зультатом чего и стало новое самоназвание? Или старый этноним постепенно вытесняется названием, полученным извне, из словарного обихода иной пле¬ менной группировки? По-видимому, объяснение кроется в одной из самых универсальных осо¬ бенностей религиозно-магического мышления — представлении о неразрыв¬ ной связи между предметом (существом) и его названием (именем). В частно¬ 132
Глава IV. НАСЛЕДНИКИ ТЮРКСКОГО ЭЛЯ сти, у тюркских и монгольских народов и поныне существует некогда обшир¬ ный класс имен-оберегов. Так, детям или взрослым, обычно после смерти пре¬ дыдущего ребенка или члена семьи (рода), а также после тяжелой болезни или пережитой смертельной опасности, дают имя-оберег с уничижительным зна¬ чением или новое охранительное имя, долженствующее ввести в заблуждение преследующие человека (семью, род) сверхъестественные силы, вызвавшие несчастье. Совершенно та же ситуация применительно к целому племени сложилась у сиров после междоусобиц и резни 646-647 гг., когда остатки прежде богатых и могущественных сирских родов с трудом отстаивали право на жизнь. Сирская легенда приписала все несчастья злобе божеств (духов), решивших извести племя. И следовательно, надежным мог оказаться только тот путь спасения, который укрыл бы остатки сиров от мести кровожадных духов, отождествлен¬ ных легендой с предками-прародителями враждебного племени — уйгуров. Средством спасения стала смена названия племени, принятие прозвища-обе¬ рега с уничижительным значением («злосчастные», «никчемные»), возникше¬ го, скорее всего, как подмена этнонима в ритуальной практике. Политическая оценка сосуществовавших какое-то время старого этнонима и воспринявшего этнонимические функции прозвища-оберега возникла не сразу. Очевидна зависимость такой оценки от меняющейся ситуации, от соотноше¬ ния сил разных племенных союзов. В возрожденном Тюркском каганате имя сиров превалировало над прозвищем. С древним этнонимом было связано пра¬ во на обладание коренной территорией («земли тюрков и сиров»), право на совластие. Пока сиры, знатнейшие из телеских (огузских) племен, хотя бы сим¬ волически делили власть с тюрками, законность их господства над огузами не могла быть подвергнута сомнению. Для уйгуров, давних соперников сиров, подмена древнего названия этого племени уничижительным прозвищем-оберегом была как нельзя более кстати. Победа над тюрками рисуется уйгурскими руническими памятниками торже¬ ством исторической справедливости и генеалогического легитимизма. Но в сравнении с сирами, их правящим родом Ильтэр, никакого превосходства знат¬ ности князья из рода Яглакар не имели. Принятый вождем уйгуров каганский титул в правовых представлениях других огузских племен был по меньшей мере сомнительным. Недаром уже на самых первых порах существования Уй¬ гурского эля разразилось грозное восстание огузов, отказавшихся признать яглакарских каганов. Предать забвению имя сиров, акцентировать их прозви¬ ще с уничижительным значением оказалось политически выгодным и необхо¬ димым, й вот в памятнике Элетмиш Бильге-кагана племя, делившее власть с тюрками, названо кыбчаками. Прошло немалое время. Были забыты и причины появления имени кыбчак и его семантика, мало приемлемая для этнического самоназвания. Для объяснения этнонима родилась новая легенда. Ее запечатлел многократно перерабатывав¬ шийся эпос огузов. Огуз-каган, именующий себя «уйгурским каганом», духом- покровителем которого был «сивый волк», мифический предок уйгуров, дарует своим близким бекам имена, ставшие, по легенде, эпонимами огузских племен. Один из беков назван Кывчак, и это имя связывается с деревом. Иной вариант 133
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ той же легенды, приведенный Рашид ад-Дином и повторенный Абу-л-Гази, уточ¬ няет — имя Кывчак связано с дуплистым, пустым внутри деревом, называемым кабук (древнетюрк. ковук). Абу-л-Гази замечает: «На древнем тюркском языке дуплистое дерево называют кипчак». Так прежнее значение слова кывчак-кыб- чак сужается и закрепляется в понятии «пустое, дуплистое дерево». После победы уйгуров в 744 г. тюрки и их союзники были вытеснены из «Отю- кенской страны». Северной и западной границами Уйгурского эля стали Саяны и Алтай. А за этими рубежами, на Северном Алтае и в Верхнем Прииртышье, археологически фиксируется появление во второй половине VIII — первой по¬ ловине IX в. усложненных вариантов древнетюркских погребений с конем, пред¬ ставленных большим числом памятников. Позднее, в IX-X вв., этот тип погре¬ бений получает развитие в так называемой «сросткинской культуре», созданной кимаками и кыпчаками (более подробно см.: (Ахинжанов, 1989, с. 66-71; также ниже по тексту). Окончилась история сиров. Началась история кыпчаков, вначале одного из племен Кимакского каганата, а впоследствии — главенствующего племенного союза в огромном объединении кочевых племен Великой степи. КИМАКИ В то время как на Алтае вокруг сиров-кыпчаков началось формирование нового племенного союза, на востоке казахстанских степей, в Прииртышье, сложилось сообщество тюркских племен, которых мусульманские источники именовали кимаками, а тюркский филолог XI в. Махмуд Кашгарский называл йемеками. То немногое, что известно о кимаках, сообщают несколько араб¬ ских и персидских источников, изученных видным казахстанским историком- востоковедом Б. Е. Кумековым. Он впервые реконструировал по далеко не все¬ гда ясным сообщениям генезис, состав и недолгую историческую жизнь племенного союза и государства кимаков (Кумеков, 1971). Единственная генеалогическая легенда о происхождении кимаков, а точ¬ нее — о начале формирования их племенного союза, сохранена Гардизи (XI в.), который использовал здесь источники VIII—IX вв., т. е. того же времени, что и список тюркских племен Ибн Хордадбеха. Легенда связывает возникновение кимакского союза с племенем татар, что послужило поводом для поиска пред¬ ков кимаков среди монголоязычных племен Центральной Азии. Однако Мах¬ муд Кашгарский, основательно знакомый с языками тюрков, относит к этим языкам не только кимакский (йемекский), но и наречие татар, оговаривая, впро¬ чем, что у них свой диалект. Здесь необходимы некоторые пояснения. Представления о древних татарах как о едином монголоязычном народе, жившем в VIII—XIII вв. на востоке Мон¬ голии, далеко не точны. Орхонские надписи пишут сначала об отуз татар «тридцати татарах», а затем о токуз татар «девяти татарах», т. е. о громадных и неустойчивых племенных сообществах. Рашид ад-Дин вообще отрицает ка¬ 134
Глава IV. НАСЛЕДНИКИ ТЮРКСКОГО ЭЛЯ кое-либо единство татар в прошлом и настоящем (т. е. в XIII в.), рассказывает о вражде и постоянных войнах татарских племен между собой, упоминает, что до монгольских завоеваний было шесть отдельных татарских государств, а вообще же татарами тогда именовались многие тюркские племена (см. ниже). Поэтому начальный этап формирования кимакской общности не следует обязательно связывать с монголоязычными племенами, а появление в Приир¬ тышье татар в VIII—IX вв. вовсе не было свидетельством происходившей тогда их миграции из Восточной Монголии. Генеалогическая легенда кимаков и до¬ бавления к ней, заимствованные Гардизи из других источников, показывают лишь тот круг тюркских племен, из которых сформировался кимакский пле¬ менной союз. Этот процесс завершился не ранее середины IX в., когда после падения Уйгурского каганата в центре кимакских земель на Иртыше появи¬ лись осколки токуз-огузских племен, бежавших сюда после разгрома. Но важ¬ нейшим событием для кимакского объединения стало вхождение в него кып- чаков, что произошло, вероятно, не ранее конца VIII — начала IX в. Именно после 840 г. глава кимакского племенного союза принял засвиде¬ тельствованный мусульманскими источниками титул кагана (хакана) и тем са¬ мым обозначил не только создание нового государства, но также, наравне с карлуками и енисейскими кыргызами, декларировал свою претензию на вер¬ ховный авторитет в Степи. Источники пишут об «одиннадцати управителях» областями страны кима¬ ков. Эти управители, именуемые также «царями», т. е. ханами, утверждаются каганом и наследственно правят своими уделами — картина не очень далекая от способа политического управления и устройства Караханидского каганата. Внутренняя неустойчивость таких государственных образований, порождае¬ мая сепаратизмом наследственных владетелей и в не меньшей степени пле¬ менным партикуляризмом, неизбежно предопределяла их крах при столкнове¬ нии с более сильным противником уже через несколько поколений после их создания и, на первых порах, успешных набегов и завоеваний. Если Прииртышье было коренной территорией кимаков, то очень скоро они распространили свои владения до Джунгарии, овладев Северо-Восточным Се¬ миречьем, а кыпчаки — и Приуральем. Арабский географ XII в. ал-Идриси, использовавший сведения из несохранившейся книги Джанаха ибн Хакана ал- Кимаки, т. е. «Джанаха, сына кагана кимаков», так пишет о политической зна¬ чимости Кимакского государства: «Царь кимаков один из великих царей и один из славных своим достоинством... Тюркские цари опасаются власти хакана, боятся его мести, остерегаются его силы, берегутся его набегов, так как они уже знали это и испытали от него раньше подобные действия» (Кумеков, 1972, с. 120). Несмотря на явную апологетику этой тирады, в ней совершенно реаль¬ ный намек на войны и набеги, которыми обильна история кимаков. На западе и юго-западе кимаки граничили с сырдарьинскими и приараль- скими огузами, на юге — с карлуками, на востоке — с государством енисей¬ ских кыргызов. Наиболее спокойными были, очевидно, отношения с огузами. Во всяком случае, если между ними не было войны, кимаки и огузы, по взаим¬ ному согласию, пасли скот на пастбищах то одного, то другого племени. Со¬ перничество с карлуками и кыргызами, владетели которых тоже именовали 135
С. Г Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ себя каганами и также претендовали на «уйгурское наследство», было более острым. Ал-Идриси пишет, что кыргызы «особенно должны опасаться пред¬ приимчивости царя кимаков, воинственного государя, который находится по¬ чти всегда в состоянии войны со своими соседями» (там же). Впрочем, источ¬ ники отмечают не только войны, но и тесные культурные связи кимаков и кыргызов. Согласно Худуд ал-алем, одно из кыргызских племен по одежде не отличается от кимаков, а у кимаков многие следуют обычаям кыргызов. Чрез¬ вычайно интересен рассказ ал-Идриси о шестнадцати кимакских городах, в одном из которых была резиденция царя. Оседлые поселения упоминает и араб¬ ский путешественник Тамим ибн Бахр, посетивший страну кимаков в начале IX в. Пашни и селения, а также резиденцию царя упоминает анонимный автор Худуд ал-алем. Однако все источники свидетельствуют, что главным занятием кимаков было кочевое скотоводство. Крушение Кимакского государства в конце X или начале XI в. связано с миг¬ рациями племен в Великой степи. Наступило время господства кыпчаков. КЫПЧАКИ И ПОЛОВЦЫ Насири Хосров, знаменитый персидский поэт, путешественник и проповед¬ ник исмаилитского шиизма, родившийся в 1004 г. в Кобадиане, на юге Таджи¬ кистана, носил, тем не менее, нисбу (прозвание по месту рождения)—Марвази, т. е. «Мервский». В Мерве он поселился в 1045 г. и состоял там на государ¬ ственной службе у сельджукского султана Чагры-бека: «Я был дабиром (чи¬ новником) и принадлежал к числу тех, кому поручено имущество и земли сул¬ тана», — писал он впоследствии (Бертельс А. Е., 1959, с. 175). Тогда в Мерве Насири Хосров, побывавший к своим сорока двум годам в Иране, Индии и Аравии, впервые познакомился с «делами тюрков». Полити¬ ческая обстановка на северо-восточной границе Сельджукской державы была тревожной и требовала от окружения Чагры-бека постоянного внимания к быв¬ шим огузским землям, прародине Сельджукидов, которую арабские географы X в. именовали Мафазат ал-гузз — «Степь огузов». Поэт и чиновник схватил главную суть изменений — первым и на века Насири Хосров назвал земли от Алтая до Итиля Дешт-и Кипчак «Степью кыпчаков». Прошло полстолетия, и причерноморские степи стали «Полем половецким» русских летописей, а в начале XIV в. близкий Рашид ад-Дину персидский историк Хамдаллах Казви- ни разъяснил, что приволжские степные просторы, ранее называемые Хазар¬ ской степью, давно стали Степью кыпчаков. Какие события привели к столь существенным переменам в привычной гео¬ графической номенклатуре? Первая глухая информация о новых этнических волнах, тогда еще только омы¬ вавших запад Великой степи, содержится в беглом упоминании ал-Масуди, ве¬ ликого арабского географа и историка первой половины X в. В одном из своих географических сочинений ал-Масуди в рассказе о печенегах и их уходе на запад 136
Глава IV НАСЛЕДНИКИ ТЮРКСКОГО ЭЛЯ пишет, отсылая читателя к другому своему труду, до нас не дошедшему: «...а мы упомянули... причины переселения этих четырех тюркских племен с востока и то, что было между ними, гузами, карлуками и кимаками из войн и набегов на Джурджанийском озере (Аральском море. — С. К.)» (МИТТ, 1939, т. 1, с. 166). Сообщение ал-Масуди явно относится к IX в., когда огузы, вытеснив пече¬ негов из Приаралья, создали там свое государство со столичным городом Ян- гикентом на Нижней Сырдарье. Тогда же карлуки контролировали Фараб, т. е. земли по Средней Сырдарье. Но об участии кимаков в приаральских событиях до того не было известно, и ал-Масуди первым упоминает их возле «Джурджа- нийского озера». Несколько позднее другой арабский географ и путешественник, ал-Макди- си, писавший во второй половине X в., в географическом труде, созданном им по заказу Саманидов и представленном в 985 г. к их двору в Бухаре, вновь фик¬ сирует кимаков там, где они упомянуты ал-Масуди, — в Приаралье и на Сыр¬ дарье. Пользуясь информацией из саманидских источников, ал-Макдиси на¬ звал сырдарьинский город Сауран «(саманидской) пограничной крепостью против гузов и кимаков» (МИТТ, 1939, т. 1, с. 185). Те же сведения есть и у других географов — современников ал-Макдиси. Правильную трактовку сообщению ал-Макдиси дал В. В. Бартольд — он заметил, что кимаками у ал-Макдиси названы кыпчаки, западное крыло Ки- макской державы. Между временем, которому принадлежит сообщение ал- Масуди (IX в.), и актуальной для конца X в. информацией ал-Макдиси прошло столетие. Кыпчакские пастбища вплотную примыкали к приаральским и при- сырдарьинским землям огузов, и, пользуясь миром, кыпчаки пасли там свой скот. Ситуация взорвалась внезапно, но взрыв исподволь готовился с давнего времени. В начале XII в. придворный врач сельджукского султана Маликшаха и его наследников, уроженец Мерва, Шараф аз-Заман Тахир Марвази написал трак¬ тат по зоологии Таба ’и ал-хайаван («Природа животных») и дополнил свое сочинение сведениями по этнографии и истории. Основываясь на каких-то местных огузских повествованиях, он поместил в раздел о тюрках не очень ясный, с очевидным фольклорно-эпическим налетом, рассказ о давних и полу¬ забытых событиях, имевших отношение к прошлой истории сельджукских, а вернее, огузских племен: «Среди них (тюрков) есть группа племен, которые называются кун, они при¬ были из земли Кытай, боясь Кыта-хана. Они были христиане-несториане. Свои округа они покинули из-за тесноты пастбищ. Из них был хорезмшах Икинджи ибн Кочкар. За кунами последовал (или: их преследовал) народ, который назы¬ вается каи. Они многочисленнее и сильнее их. Они прогнали их с тех пастбищ. Куны переселились на землю шары, а шары переселились на землю туркме¬ нов. Туркмены переселились на восточные земли огузов, а огузы переселились на земли печенегов, поблизости от Армянского (Черного) моря» (Марвази, 1942, с. 29-30). Туркменами, по словам Марвази, называются тюрки, пришедшие в страны ислама и принявшие мусульманство. Кто были туркмены, жившие на восточ¬ ной границе огузских земель накануне начала их движения на печенегов, по¬ 137
С. Г. КляшторныО. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ могает понять текст ал-Макдиси: «Орду — маленький город, в нем живет царь туркменов, который постоянно посылает подарки владетелю Исфиджаба» (МИТТ, 1939, т. 1, с. 185). Город Орду, в междуречье Таласа и Чу, еще в X в. был столицей семиреченских карлуков. Следовательно, туркменами у Марва- зи названы исламизированные в IX в. саманидами карлуки, до того исповедо¬ вавшие несторианский толк христианства. Итак, последний этап переселения, о котором кратко сообщил Марвази, осо¬ бых трудностей не вызывает: просто события изложены им очень выборочно и неполно. Повторим последовательность событий: согласно Марвази, кытаи, т. е. кидане, вытеснили из своих владений племя кунов. Из-за недостатка паст¬ бищ и нападений племени каи куны вторглись в земли шары, те — в земли туршенов, которые, в свою очередь, захватили восточные земли огузов. Огузы ушли на запад, к Черному морю, в земли печенегов. Западные земли туркмен-карлуков, по р. Талас и в предгорьях Каратау, гра¬ ничили с восточными землями сырдарьинских огузов, и граница не была спо¬ койной. Уже в IX в. здесь начались тогда еще эпизодические религиозные войны. В начале 40-х гг. XI в. туркмены-сельджукиды и туркмены-карлуки оконча¬ тельно сокрушили государство сырдарьинских огузов, и те ушли в приволжс¬ кие степи. В 985 г. приволжские огузы, в союзе с князем Владимиром, совер¬ шают набег на камских болгар. В 1050 г. они появляются на берегах Дона и Днепра, где сражаются с печенегами и русами. Русские летописцы называли их шорками, т. е. турками, а византийцы —узами, т. е. огузами. Таков конеч¬ ный итог событий на западе евразийских степей, сохраненных в изложении Марвази. Что же произошло в азиатском ареале Великой степи? Независимо от того, были ли войны между перечисленными Марвази пле¬ менами или они двигались по «принципу снежного кома», западная миграция восточных тюркских племен была результатом неблагоприятных для них по¬ литических условий X — первой половины XI в., возникших вследствие со¬ здания в Северном Китае и Монголии киданьской империи Ляо, в Ганьсу — тангутского государства Си Ся, в Семиречье и Восточном Туркестане — Кара- ханидского каганата. В 1036 г. тангуты подчинили государство уйгуров в Гань- чжоу и окончательно закрыли для восточных тюрков, испытывавших кидань- ский натиск, Ганьсуйский коридор. Исламизированные караханидские карлуки, в недавнем прошлом — христиане-несториане, стали для «неверных» тюрков заслоном на пути к оазисам Семиречья и Мавераннахра. Относительно сво¬ бодным оставался только один путь на запад — через верховья Оби и Иртыша, Северную Джунгарию и Северо-Восточное Семиречье, вдоль северных границ Караханидской державы. В 1027 г. кидане, искавшие союзников против Караханидов, присылают по¬ сольство в Газну, к султану Махмуду. Через два года ал-Бируни, живший тогда при дворе Махмуда, упоминает в одном из своих сочинений два неизвестных дотоле восточнотюркских племени — кунов и каи. Еще до того, около 960 г., на северных рубежах Караханидов начинаются жестокие и длительные войны карлукских гази, борцов за веру, с тюрками-язычниками, войны, почти неизве¬ стные мусульманским авторам. Отзвуки этих событий, запечатленные в кара- 138
Глава IV НАСЛЕДНИКИ ТЮРКСКОГО ЭЛЯ ханидских эпических песнях, сохранились в записях Махмуда ал-Кашгари; к сожалению, в очень фрагментарных записях. Но там перечислены главные враги тюрков-мусульман, и среди них — ябаку, басмылы, чомулы, каи, йемеки. Са¬ мих мусульманизированных карлуков, создателей Караханидской державы, Махмуд ал-Кашгари, как и Марвази, именует туркменами, так же как и исла- мизированных в X — начале XI в. огузов-сельджукидов. Главным героем тех эпических отрывков, которые записал Махмуд, был гази Арслан-тегин, иногда именуемый еще бекеч, «принц». Не исключено, что впо¬ следствии он стал одним из первых караханидских каганов, но надежное отож¬ дествление вряд ли возможно. Впрочем, Б. Д. Кочнев считает, что «победите¬ лем Бука-Будрача наиболее правдоподобно считать караханидского князя Арслан-тегина Ахмада ибн Мухаммада ибн Хасана/Харуна, который совершил поход против неверных около 440/1048-1049 г.» (Кочнев, 2002, с. 178). Иногда главным героем поэм выступает сам хакан, имя которого у Махмуда отсутству¬ ет. Впрочем, оно и не нужно было Махмуду, ведь приводимые им отрывки ге¬ роических повествований были лишь стихотворными примерами, поясняющи¬ ми употребление какого-либо слова. Враги Караханидов, племена тюрков-язычников, несколько раз перечисля¬ ются. Это уйгуры-идолопоклонники, что жили за рекой Ила (Или), в стране Мынглак. Это ограки, пограничное племя, которое жило в местности Кара Йигач. Это прииртышские йемеки. Но самым страшным врагом Караханидов был союз трех племен: басмылов, чомулов и ябаку, а также соседи ябаку — каи. Названные три племени известны по китайским и древнетюркским источ¬ никам. Их земли еще в VII—VIII вв. протянулись от восточной части Семире¬ чья, через Тарбагатай, Северную Джунгарию, Алтай до Оби. Новая мусуль¬ манская держава, с ее стремлением навязать свою власть и свою идеологию, отрезала эти племена от богатых городов и селений Семиречья и Восточного Туркестана, поставила под свой контроль часть привычных кочевий. Столкно¬ вения перерастали в войны, войны становились частью повседневной жизни и тянулись десятилетиями. Лишь иногда известие о прорыве язычников или об¬ ращении их в ислам мелькало в мусульманских хрониках. И только песни о героях-гази, попавшие на страницы грамматического труда почтенного фило¬ лога из Кашгара, отразили напряжение и непримиримость, предопределившие силу и глубину будущего прорыва мусульманского барьера, массовость и стре¬ мительность миграций к новым землям и новым границам. В эгШческих отрывках инициаторами войн чаще всего изображаются ябаку, чомулы (остатки древнейших гунно-тюркских племен Семиречья, чуми китай¬ ских источников) и басмылы, которых уйгурская руническая надпись из Мо- гон Шине Усу называет «сорокаплеменными басмылами». Именно басмылы после разгрома Тюркского каганата в 742 г. стали преемниками имперской тра¬ диции — ведь идикутами, т. е. августейшими государями, басмылов были кня¬ зья из рода Ашина, но власть и титул были отняты у басмылов уйгурами и карлуками. Позднее басмылы входят как господствующее племя в иную пле¬ менную группу, и это зафиксировано Марвази. Рассказывая о народе шары, он пишет: «.. .они [шары] известны по имени их вождя, а он — басмыл» (Марва¬ зи, 1942). 139
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ Особенно досаждал мусульманам бек басмылов и вождь ябаку Будрач, но¬ сивший прозвище Бёке, т. е. «большая змея, дракон». Сохранился отрывок ска¬ зания о решающей битве мусульман с «Великим Змеем» Будрачем. Тот пришел в страну мусульман с семисоттысячным (!) войском, но гази Арслан-тегин во главе сорока тысяч мусульман разгромил и пленил его. Вот отрывок из речи гази накануне битвы: Припустим-ка мы коней на рассвете, будем искать крови Будрача, сожжем-ка мы бека басмылов, пусть теперь собираются йигиты9. (Махмуд Кашгарский, 1982, т. 2, с. 330) Было ли верховенство ябаку результатом военных событий, предшество¬ вавших моменту, о котором пишет Махмуд ал-Кашгари, или же их связывали иные отношения, остается неясным. Но здесь уместно вспомнить одно вполне фольклорное повествование армянского историка XI в. Матфея Эдесского о нападении «народа змей» на «желтых». В исследовательской литературе принято отождествлять «желтых» или «рыжих» Матфея с шары, т. е. тоже с «желты¬ ми», о которых писали Марвази и его компилятор Ауфи. Но упускается из виду, что только у ябаку вождь именовался «Великим Змеем» и «народ змей» явно коррелирует с ябаку. У Марвази народ, подчинивший на одном из этапов запад¬ ной миграции шары, назван кунами. И это название, известное уже ал-Бируни в паре с именем каи, странным образом опущено Махмудом ал-Кашгари, от¬ лично знавшим этническую ситуацию на караханидской границе и не забывшим каи. Если в ситуации с шары Махмуд называет их по имени главенствующего племени басмылами, то пропуск имени кунов может означать лишь их обозна¬ чение иным названием. В контексте описываемых событий таким другим назва¬ нием кунов было ябаку, что, собственно, является несколько презрительным прозвищем — так называли людей или животных с длинными и взлохмачен¬ ными волосами или спутанной шерстью (Махмуд Кашгарский, 1982, т. 2, с. 166). Куны — одно из древнейших тюркоязычных племен, занимавших почетное место в конфедерации теле. После разгрома в 840 г. Уйгурского каганата они бежали на восток Монголии^ вскоре попали в сферу влияния киданей. Когда и в связи с какими событиями они были вытеснены киданями из Монголии, неясно, но уже у ал-Бируни куны и каи упоминаются рядом с енисейскими кыргызами. Каи принято отождествлять с монголоязычными си из племенного союза шывэй, но, по моему мнению, в эту гипотезу следует внести существенное уточнение. Кроме родственных киданям си из племен шивэй, китайские источники много¬ кратно упоминают «белых си», которые уже в начале VII в. входили в состав тюркоязычного племенного союза теле. Недаром Махмуд Кашгарский пишет о каи как об одном из тюркоязычных племен, имевших, правда, свой диалект. Несомненно, нуждается в объяснении появление этнонима шары. Здесь воз¬ можна связь с переселением басмылов в середине IX в. на территорию «жел¬ тых» тюргешей. Но возможны и другие гипотезы. Сами тюрки-туцзюе изна¬ 9 Поэтический перевод: (Стеблева, 1971, с. 147). 140
Глава IV. НАСЛЕДНИКИ ТЮРКСКОГО ЭЛЯ чально подразделялись на группировки, обозначаемые цветовыми маркерами. Так, после распада Первого Тюркского каганата в 630 г. китайцы выделяют среди покоренных и переселенных на юг племен кроме тюрков-ашина, т. е. кёк-тюрков, «синих» тюрков, еще и тюрков-шели, т. е. тюрков-шары, «желтых» тюрков. Это разделение на группы устойчиво сохранялось, и в 735 г. в донесе¬ нии императорскому двору китайский пограничный чиновник пишет о моч- жо-тюрках (здесь личное имя кагана — Мочжо — заменило его родовое имя — ашина) и «желтоголовых» тюрках. В тюркской этнонимике более известно деление родственных племенных групп на «белых» (ак) и «черных» (кара). Эти обозначения никак не связаны с антропо¬ логическими различиями. Они лишь маркируют структурные подразделения внутри племенных союзов. Иногда возможны иные цветовые маркеры — «си¬ ние» и «желтые», «черноголовые (черношапочные)» и «красноголовые». Обо¬ значения со словом сары ~ шары преобладают среди племен кыпчакской груп¬ пы — казахов, каракалпаков, киргизов, алтайцев. Обозначение кызыл преобладает среди туркмен. Первоначально цветовые ономастические маркеры всегда парные. Обособ¬ ление одного из них и превращение структурного маркера в устойчивый этно¬ ним означает распад прежней племенной общности, рождение новой племен¬ ной группировки, цветовые обозначения которой утратили атрибутивную семантику. Итак, в первой половине XI в. крупная группировка тюркских племен (куны и каи), некогда входивших в племенную конфедерацию теле, вытесненная из монгольских степей киданями, продвинулась в Западную Сибирь, Северную Джунгарию и Северо-Восточное Семиречье. Там она слилась с другой груп¬ пой тюркских племен — шары и басмылами. Потерпев поражение в войнах с караханидскими карлуками, обе группировки продвинулись далее на запад, по традиционному пути центральноазиатских миграций. Контакт с кыпчаками, земли которых лежали на пути миграции, был неизбежен, но характер этого контакта неясен. Очевидно, что в новом объединении племен сохранялись две основные группы: куны-команы и шары-половцы. Б. Е. Кумековым, изучившим арабские источники о кипчаках, установлено, что в IX-X вв. между Северным Приаральем и Южным Уралом кочевала от¬ дельная группа команов (куманов), которая в начале XI в. «попала под полити¬ ческое влияние кыпчаков» (Кумеков, 1993, с. 66-67). В середине XI в. именно команы составили авангард западной миграции степных племен, вероятнее всего политически стимулируемой кыпчаками, но возглавленной команами-кунами- шары. Именно в этой группе, среди кунов-команов, существовало племя кы- тан, т. е. киданей, безусловно связанное с самым ранним и самым восточным этапом этой миграции. Уже в 1055 г., вытесняя огузов-торков, щары-половцы закрепились на юж¬ ных рубежах Киевской Руси. В их составе оказались и тюркский династийный род Ашина — хан Осень (Асень) был отцом Шарукана Старого, — и каи (кае- пичи), и йемекы (емяковё). Судьба кунов-команов решалась к западу от кочевий половцев. А из дунайских половцев в 1187 г. выдвинулась династия основате¬ лей Второго Болгарского царства — Асеней (Ашена). 141
С. Г КляшторныО. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ В приаральской части Дешт-и Кипчака состав племен начал меняться в XII в.: появились многочисленные племена канглы, вошедшие в кыпчакские объеди¬ нения, но не слившиеся с ним. Главная ставка канглы была на Нижней Сырда¬ рье, а значение их в степи столь велико, что в начале XIII в. монгольское пове¬ ствование о Чингисхане «Сокровенное сказание» (1240 г.) называет степь к западу от Иртыша «страной канлийцев и кыпчаутов» (Сокровенное сказание, 1941, с. 151). Но с приходом монголов в истории Великой Степи началась дру¬ гая эпоха. Основные результаты приведенного сопоставления событий и этнонимов из разных источников могут быть суммированы в следующей таблице: Мусульманские источники Матфей Китайские источники Русские и западные источники ал-Бируни Марвази Махмуд ал-Кашгари кун ябаку «народ змей» хунь хынъ, кун, коман каи каи белые си каепичи шары, басмыл басмыл «рыжие» басими, туцзюе-шэли половцы, плавцы, фалоны, паллидии туркмены (карлуки) туркмены (карлуки) гуззы гуззы узы узы, торки баджнаки баджнаки паченики печенеги кытай цидань кытанъ Такова возможная реконструкция азиатского контекста половецкой истории, и, как мне представляется, этот контекст мало связан с историей сиров-кыпчаков. ТАТАРЫ В ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ Едва ли не главный наш источник, освещающий историю народов Цент¬ ральной Азии и предмонгольское и монгольское время, — труд Рашид ад-Дина Джами dm-maeapux. Основное место там, естественно, занимает история со¬ здателей Монгольской империи, но отдельными пятнами, более или менее яр¬ кими, высвечиваются иные времена и иные племена. Вот сведения о татарах, тех татарах, племена которых, по версии «Сокро¬ венного сказания», полностью истребил Чингис: «Их имя издревле было известно в мире. От них отделились и многочислен¬ ные ветви... Места их кочевий, стоянок и юртов были определены в отдельно¬ сти по родам и ветвям вблизи границ областей Китая. Их же основное обита¬ ние (юрт) есть местность, называемая Буир-Наур. Они также враждовали и 142
Глава IV. НАСЛЕДНИКИ ТЮРКСКОГО ЭЛЯ Рис. 22. Знатный татарин. XII в. Реконструкция М. В. Горелика ссорились друг с другом, и долгие годы длилась война между этими племена¬ ми и происходили битвы» (Рашид ад-Дин, 1946, т. 1, с. 101). Итак, основной юрт татар находился вблизи озера Буир-нур, в Восточной Монголии. Но ведь упомянуты и какие-то другие юрты и другие ветви татар, издавна враждовавшие друг с другом. Далее рассказывается об их власти над монголами в дочингизово время. И неожиданно появляется экскурс в далекое прошлое татар и окружающего их мира: «Если бы при наличии их многочисленности они имели друг с другом еди¬ нодушие, а не вражду, то другие народы из китайцев и прочих и (вообще) ни одна тварь не была бы в состоянии противостоять им. И тем не менее, при всей вражде и раздоре, кои царили в их среде, они уже в глубокой древности большую часть времени были покорителями и владыками большей части пле¬ мен и областей, (выдаваясь) своим величием, могуществом и полным почетом (от других). Из-за (их) чрезвычайного величия и почетного положения другие тюркские роды, при различии их разрядов и названий, стали известны под их 143
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ именем и все назывались татарами» (там же). Далее Рашид ад-Дин добавляет, что ныне, т. е. в XIV в., по тем же причинам тюркские племена именуют себя монголами, «хотя в древности они не призна¬ вали этого имени» (Рашид ад-Дин, 1946, т. 1, с. 102). Наконец, еще одна знаме¬ нательная реминисценция из дочингизовой истории Центральной Азии: «Тех татарских племен, что известны и славны и каждое в отдельности имеет войско и [своего] государя, — шесть» (Рашид ад-Дин, 1946, т. 1, с. 103). Рашид ад-Дин предлагает свою этнологическую схему предмонгольской Центральной Азии, точнее ее степной части, населенной преимущественно тюрк¬ скими племенами. Структурообразующими «конструкциями» схемы являются шесть татарских государств («каждое в отдельности имеет войско и [своего] государя»), главным из которых был Буир-нурский юрт. Уже в «глубокой древности» татары, несмотря на отсутствие единства и межплеменные распри, подчинили своей власти «до границ областей Китая» все племена и области. Подчинившимися племенами были — прежде других — тюркские роды. Они стали именоваться татарами по названию господствующего племени. Собы¬ тия эти относятся к столь давнему времени, что монголам тут еще места нет, ибо они «стали известны» только около «трехсот лет тому назад», т. е. в IX- X вв. Впрочем, как замечает Рашид ад-Дин, «в древности монголы были [лишь] одним из племен из всей совокупности тюркских степных племен» (Рашид ад- Дин, 1946, т. 1, с. 103). Как мы видим, Рашид ад-Дин разделяет этнополитическую историю степей Центральной Азии на три хронологических этапа: а) этап господства «тюрк¬ ских степных племен», временные параметры которого не определены; б) этап подчинения тюркских племен татарами и превращения этнонима татары в общий политоним; временные границы — от «глубокой древности» до начала татаро-монгольских войн (XII в.); в) этап возвышения монголов и, после ис¬ требления татар, превращения этнонима монголы в общеимперский полито¬ ним (ХН-ХШ вв.). Вместе с тем, как замечает Рашид ад-Дин, силы и могущество татар были в свое время столь велики, что и поныне, т. е. в начале XIV в., от Китая до Дашт-и Кипчака и Магриба все тюркские племена называют татарами (Рашид ад-Дин, 1946, т. 1, с. 103). Если термины «тюркская эпоха (время)», «монгольская эпоха (период)» в исследовательской литературе уже давно стали привычными, то столь же гене¬ рализованное представление о «татарском периоде» в истории степей Цент¬ ральной Азии не сложилось. Напротив, оно полностью интегрировалось в сте¬ реотипах: «монголо-татарская эпоха», «монголо-татарское нашествие». Между тем схема Рашид ад-Дина четко разделяет, противопоставляет и разводит во времени «татарский» и «монгольский» периоды. Очевидно, что предложенная Рашид ад-Дином историографическая концеп¬ ция нуждается в очень обстоятельной фактологической проверке. К сожале¬ нию, в его тексте много недосказанного или сказанного намеком, много труд¬ ностей возникает при прочтении тех этнических терминов, топонимов, собственных имен, которыми насыщен текст Джами ат-таварих. Все это ме¬ шает историку оценить пространственно-временные параметры событий и си- 144
ярлгинсное городище л Баях&1 Дуньхуан ^^Аксу Учтурфан Шюцюань ржанье ГТайюанк / V/ч, * ^Линьцзы )' >Пйньян Ч ' oi Cv ИМПЕР Я ХАНЬ Линьхуай I ГОСУДАРСТВО ГУННСКИХ ШАНЬЮЕВ ^ «"В Дэрэоуй 7- Д ^^Ч-—^ Суджи ®s-#->«■ ■ « KJ !?.%8врг. Ля,г ITiTh С К и X S\H Ь Ю Е В -В-.Д Направления передвижений: Археологические культуры ф кулажургинская @ тагарская ф плиточных могил военные действия Vi««• ХуННОВ В 111-11 В8. ДО Н. Э. Ксзъгсъ предположительные «««-А напоавления пеоедв направления передви¬ жений кочевников путешествия китайского посла Чжан Цяня на запад, 139— 126гг. дон. э. ус ум« передвижения кочев и i^i ников (с указанием времени) фг- городища хунну И могильники хунну
Основные направления военных походов и перекочевок в III—IV вв. теле (ДИЛИ) I хионитов кушан персов эфталитов римлян готов парфян жужаней хунну (гунны) табгачей сяньби муюнов (южных сяньби) южных китайцев (цзиньцев) тангутов jp> j Кочевья сяньби и —J жужаней f К j Территории, зависимые —j отСасанидов g zn Крупнейшие сражения j Границы государств даны на I1I-IV в. Цифрами обозначены государства: 1 Боспорское царство Ишим оз. Тенгиз ГеМцкое *У*ны :а рысу Черный кФАРАБА Исфиджабт оз Иссык-Куль Бухара ^ КУШАНИЯ Тйнакент АНЬ) КАРАШАР КУЧА (ГУЙЦЫ) Саиарканд^^гТ Ри0Фг U'Ci СОГДИЙСКОЕ КУШАНСКОЕ ЦАРСТВО / Пермей п ИНАЙ Каменная башня^ - ПУЛИ ШАЧЭ j Яркенд j ^ (Яркянь) j ХОТАН ь- \(ШТЯНЬ) ^ДЭЖО х ;КЮЙр^ КАБУЛЬСКОЕ КУШАНСКОЕ «ТТИШАтЬ ' о^ттп цюйлэ У ДаНДХАРА UAPCJBO^ /\_ ^ -^annca''^^. ( V. \ Пурушапура^Ч^-г'' КАШМИР \(Пешавар) у^ъТзксила Сринагар ЭПОХА СЯНЬБИ И ЖУАНЬЖУАНЕЙ
Тунгуска с-3. Хфсшул юйвэнь XАНЬ , Засуха сер. II- ~сер. IV вв. X Р Г 0 6 И й С Гштшт гичзн (ЯНЬЩ зми (Иву) Пинчен Г Е ДЕ| (ДИЛИ) I н я я .Чжэн дин Тайюань £Нинся Лжанъе Ханьдан, /\Пиньян^ Аньдин Чумзр у т ты— оз. Джарин-Нур
Вятка, I (Исфахан)
е*Уе fix гтфШ1.иГ1ЛГЩ \| i Л т V \ Шк\ 1 1 7 щ it» Н
hMiJp |йно/ Cmtm 1€тъФкуш® Сыт. \\ Гашун-Ну Ходун ВэИчжОу, Цзинюань Г!г1/\АЛХ^ Шофань - ,< * , Кцшуш !зиьнжоу -и- * •ж •Z’Zjj* Военные походы тюро* басмешов уйгуров «#——» кзрлукон китайцев шылю*.:.. , rvr ««■y.SaJNb* Антикитайские выступления * * Антитюркские выступления Границы государств даны на 711т А.
ЭПОХА УЙГУРСКОГО КАГАНАТА оз. Чаны, ■«ИНАШ* оз. Тенгиз Сарыч \оз. Алаколь EUJET и ■*> Артык-Атао эйти оз. Иссык-Куль 1аш (Бинкет)* Хайлам F .Ахсыкет/""' Тункеи^Хн, ^Н-ЮЭ Учтурфан орд^рран ~"тТаликан' ГОХАРИСТАН ■фирцд А Р С 1 КАШМИР Сринагар nFHfDKAR
Основные направления военных походов и перекочевок в 8 в. Территории,зависи¬ мые от Хазарского каганата уйгуров тюргешей тонгра татабов кыргызов басмалов китайцев киданей татар тибетцев тюрок голубых тюрок карлуков ки маков и кипчаков печенегов Щ Крупнейшие сраже¬ ния алан хазар болгар арабов Границы государств даны на 751 г 5АРСТВО \ Еуир Нур\ НИКИ БАЛЫКЯЫК (Фаньян/v- ФАНУЙЬ оз.ГтиунНур -vitxueu Цзинюань V*^^^^Таньчжоу Вэйхэ Фынсян' Ае~ \ А/ ~оз. Орин-Нур, оз. Джарш-Нур
КЫРГЫЗСКИЙ КАГАНАТ В IX в 1®яык 6ешбапы*1&*ит»*>'1 -0-\. Л?.** -ГГ Kapauafl, [V »4и) Ч-щхА, Кашгар U! vr^AH 'OttAAK ?8А Сам ■
тек тора том империи Там до середины VII! в Границы государств дамы на IX ш 1 Государе»во Та кирмдов гатабоа карлукоа шато кидзней У ГОСУДАРСТВО * -ЛДИИ <+* - КИДЛНН1 Бальлпык (pa3pyujeH'ga4&f f Л Чжэндин - • • Каифыи .Сяиьян AlINfW т т Основные направлении военных походов переселении и отступлении в IX в. китаизированного данемнов кимаков и кипчаков кыргыЗов уйгуров тибетцев китайцев X 156 4 наовлвния Западного края татар крупнейшие сражении Территория под про* ЛШАНЬМАНЬ
к Территории распространения конфуцианства и даосизма {наряду с буддизмом) Si Территории исламского мира в нач хи в. Территории распространения религии бон (с V)! е наряду с буддизмом) с. Несторианская церковь Основные религиозные центры: | до VIII в. Л в\Л11-~иач.Х)11 в. Зона распространения несторианства среди кочевых племен Срединной Азии w Основные направления распространен ния несторианской церкви Основные центры согдийской колони- ! У зации на Великом шелковом пути Территория державы Саеанидоп (226—650 п,), где государственной ре¬ лигией был зороастризм Зона первоначального распространения учения Мани в IV—V вв. w Основные направления распространения * мпнихейства - Территория Уйгурского каганата L- Л (744 840 гг.). где манихейство было госу¬ дарственной религией Территория Хазарского каганата (VII—Хвв ), штЛ' где государственной религией был иудаизм Буддизм Территория Кушанской империи при Канишке (78— 123 г г.), |де буддизм был государственной религией и сложилось течение махаяны Историческая область северо-западной Индии, где ГАН&ТАТА 8011—Шее сформировались каноны буддийского исскусства ■я» —)► Основные направления распространения буддизма Территории преобладания буддизма в XII в. Ш А И МИРОВЫЕ РЕЛИГИИ в I нач. ИтаГнТэ]
Глава IV. НАСЛЕДНИКИ ТЮРКСКОГО ЭЛЯ туаций. Так, например, остается загадкой: где и когда существовали еще пять татарских владений-юртов, кроме буирнурского? Поэтому здесь небесполезно привлечение иных источников, содержащих ранние сведения о татарах. В 1960 г. С. И. Вайнштейн обнаружил в местности Хербис-Баары (Тува) неизвестную дотоле кыргызскую стелу с рунической надписью. Впоследствии эту надпись дважды издавал А. М. Щербак. Памятник содержит эпитафию знат¬ ному воину по имени Кюлюг Йиге. Главным его подвигом, упомянутым в тек¬ сте, был поход на татар: «В свои двадцать семь лет, ради моего государства, я ходил на токуз-татар». В 1976 г. Л. Р. Кызласовым была обнаружена в Хакасии, близ р. Уйбат, сте¬ ла с рунической надписью (девятый памятник с Уйбата), изданной И. Л. Кыз¬ ласовым, а затем повторно прочтенной и интерпретированной мною (Кызла- сов, 1987, с. 21-22; Кляшторный, 1987, с. 35-36). В первой строке этой надписи упомянут «татарский враждебный эль» и сообщается о выплате татарами дани или контрибуции. Когда и где енисейские кыргызы вели успешные войны с татарами? Впервые упоминает татар (отуз татар) самая крупная из известных руни¬ ческих надписей — памятник в честь Кюль-тегина (732 г.). Один раз они на¬ званы там в связи с похоронами первых тюркских каганов, т. е. событиями второй половины VI в. (КТб, с. 4). Второй раз они упоминаются той же надпи¬ сью и под тем же названием (отуз татар) в качестве врагов отца Кюль-тегина, Ильтерес-кагана (ум. 691 г.). Тогда татары вместе с кыргызами поддержали то- куз-огузов, воевавших с тюрками (КТб, с. 14). В 723-724 гг. татары (токуз татар) вместе с токуз-огузами восстают против Бильге-кагана, как о том сви¬ детельствует другая руническая стела с эпитафией старшему брату Кюль-теги¬ на (БКб, с. 34). Последний раз в орхонской рунике татары {токуз татар) упо¬ мянуты в надписи из Могон Шине Усу, эпитафии уйгурскому Элетмиш Бильге-кагану (760 г.) (Ramstedt, 1913, S. 17). Вместе с огузскими племенами татары в конце 40-х гг. VIII в. восстают против уйгурского кагана и терпят по¬ ражение. Таким образом, в конце VII — первой половине VIII в. татары при¬ держиваются той же политической ориентации, что и кыргызы, и являются их прямыми или эвентуальными союзниками. Заметим, что в ситуации VI-VII вв. союз татарских племен назван в орхон- ских надписях «тридцатью татарами» {отуз татар), а в середине VIII в., как и в енисейской надписи из Хербис-Баары, они названы «девятью татарами» {то¬ куз татар). Не исключено, что в изменении названия отражен распад первона¬ чальной группировки татарских племен, но для нас не менее примечательно, что упомянутые енисейской надписью события происходили не ранее второй половины VIII в. Впрочем, и по палеографическим особенностям обе кыргыз¬ ские стелы не относятся к числу ранних енисейских памятников, датируемых первой половиной VIII в. (Кляшторный, 1976, с. 258-267). Обратимся теперь к сообщениям китайских источников о татарах. Прежде всего отметим, что в составе Уйгурского каганата (744-840 гг.) татары были одним из вассальных племенных союзов; по словам китайского автора XII в. Ван Минцзи, тогда «татары были пастухами коров у уйгуров» (Кычанов, 1980, с. 143). Кыргызы же, отброшенные уйгурами в 756 г. за Саяны, незадолго до 145
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ 840 г. появились к югу от Танну-Ола. Тем самым определяется нижняя дата кыргызско-татарской войны. В связи с событиями 842 г. татары впервые упо¬ мянуты в китайском источнике — письме китайского чиновника Ли Дэюя — как враги кыргызов и союзники последнего уйгурского кагана (Pelliot, 1929, р. 125-126). Главным направлением отступления уйгуров, разгромленных кыргызами в Северной Монголии, были Ганьсу и Восточный Туркестан. Именно в этом направлении их преследовали кыргызы. Ли Дэюй, который вел в 842 г. в пограничной крепости Тяньдэ переговоры с кыргызским посоль¬ ством, сообщает, что, по словам главы посольства, кыргызского «генерала» Табу- хэцзу, кыргызы пришли на «старые уйгурские земли» на р. Хэлочуань, т. е. в вер¬ ховья Эцзин-гола, и им подчинились Аньси (Куча), Бэйтин (Бешбалык) и дада (татары). Это первое и единственное упоминание о военном столкновении кыр¬ гызов и татар, случившемся где-то в Ганьсу или Восточном Туркестане и завер¬ шившемся признанием татарами кыргызского сюзеренитета, иначе говоря, вы¬ платой дани (Цай Вэньшэнь, 1967, с. 148). В следующем (843) году Табу-хэцзу (в ряде источников он именуется также Чжу’у-хэсу) возглавил первое кыргыз¬ ское посольство к императорскому двору (Супруненко, 1963, с. 67-69). В 1915 г. в долине реки Тес (Северо-Западная Монголия) Б. Я. Владимирцов обнаружил наскальную руническую надпись, повторно исследованную и про¬ чтенную нами в 1975 г. Надпись содержала имя, которое после нового просмот¬ ра текста в 1989 г. я читаю как Тдрек Alp Sol (ср. Кляшторный, 1987, с. 154). По консультации С. Е. Яхонтова, китайская передача имени кыргызского военачаль¬ ника Табу-хэцзу есть несколько небрежная транскрипция тюркского Topiik Alp Sol. Судя по содержанию надписи, которая теперь может быть датирована сере¬ диной IX в., она маркировала центр новых земельных владений кыргызского вель¬ можи, полководца и дипломата, которые стали его юртом после изгнания уйгу¬ ров и овладения севером Монголии. Так совпали до мелочей сведения из отчета китайского дипломата и из эпитафий кыргызским участникам южного похода. Впрочем, кыргызам не было суждено удержать земли на «уйгурской дороге» в Таримский бассейн, важном участке Великого шелкового пути. Еще до 875 г. ганьчжоуские уйгуры восстановили здесь свое господство. Владение татар в Западном крае, столь далеком от их коренных земель в Восточной Монголии, появилось до падения Уйгурского каганата. Во всяком случае, в колофоне пехлевийского манихейского сочинения Махр-намаг, пере¬ писанного в Турфане между 825-832 гг., среди местных вельмож упомянут и глава татар (tatar ара tekin). А много позднее, в конце X в., китайский посол к уйгурскому идикуту, Ван Яньдэ, узнает в Турфане о другом китайском чинов¬ нике, побывавшем там, — посольству к уйгурам предшествовало посольство к татарам (Малявкин, 1974, с. 90). Дипломатическая активность была не частой, но обоюдной. Между 958 и 1084 гг. упомянуты три посольства к различным китайским дворам, совместно отправленные государями ганьчжоуских уйгу¬ ров и ганьсуйских татар для заключения военного союза против тангутов (Ма¬ лявкин, 1974, с. 63-86). Важное дополнение к этим известиям содержится в двух китайских манускриптах 965 и 981 гг. из пещерной библиотеки в Дуньху- ане. Там прямо сказано, что центр государства татар был в Сучжоу, т. е. на гра¬ 146
Глава IV. НАСЛЕДНИКИ ТЮРКСКОГО ЭЛЯ нице Ганьсу и Восточного Туркестана (Hamilton, 1986, с. 89-90). Об этих же татарах сообщают хотано-сакские документы IX-X вв. [Bailey, 1949, с. 49]. В Ху- дуд ал-алам, анонимной персидской географии X в., татары упомянуты как соседи и союзники токузгузов, т. е. уйгуров, а Восточный Туркестан назван «страной тогузгузов и татар» (Худуд ал-алам, 1937, с. 47). Весьма важны упоми¬ нания «чиновного лица (амга)», который «пришел от татар», в деловых пись¬ мах из Дуньхуана на тюркском и согдийском языках (конец IX-X в.), интер¬ претированных Дж. Гамильтоном и Н. Симс-Вильямсом (Sims-Williams, Hamilton, 1990, р. 81). Наряду со сведениями указанных источников о татарском государстве в Гань¬ су — Восточном Туркестане имеется еще свидетельство эпистолярного источ¬ ника XI в. Письмо тангутского государя Шань-хао, отправленное Сунскому двору в 1039 г., содержит декларацию о новых границах Тангутского государ¬ ства, весьма мало соответствующую действительной ситуации. Юань-хао хва¬ стливо заявляет о добровольном подчинении ему туфанъ (тибетцев), mama (та¬ тар), чжанъе (ганьчжоуских уйгур) и цзяохэ (турфанских уйгур), т. е. всех соседних Си Ся владений, расположенных в Ганьсу и Восточном Туркестане или обладавших там какими-либо землями (Кычанов, 1968, с. 134). В домонгольскую эпоху, во всяком случае в Х-ХН вв., этноним татары был хорошо известен не только в Срединной империи, но также в Средней Азии и Иране. Так, наряду с караханидскими тюрками, татары достаточно часто упо¬ минаются в стихах известнейших персидских поэтов. Газневидский поэт Абу- н-Наджм Манучихри (XI в.) пишет о красивом юноше с «тюрко-татарским об¬ ликом»; для других его современников обычной метафорой было «благоухание тысяч татарских мускусов», а имам Садр ад-дин Харрамабади (XI-XII вв.) в касыде, посвященной султану Искандеру, упоминает некоего «татарина» (Brown, 1906, р. 166, 169, 202; Ворожейкина, 1971, с. 26). Относительно этнической принадлежности татар, упомянутых в орхонских надписях, П. Пеллио замечает: «Допустимо, что они уже тогда были монголо¬ язычны; впрочем, титулатура и номенклатура татар в XII в. сохраняли следы тюркского влияния» (Pelliot, 1949, с. 232-233). Вполне оправдан, однако, скеп¬ сис некоторых современных исследователей по поводу самой возможности достоверных этнических определений крупных племенных сообществ древ¬ ней Центральной Азии (Мункуев, 1975, с. 91; Geley, 1979, р. 73). Итак, в IX-XII вв. на территории Ганьсу и в Восточном Туркестане суще¬ ствовало государство татар, известное и китайским дипломатам, и мусульман¬ ским купцам. Все же сведения об этом государстве казались южносунскому ученому и чиновнику Ли Синчуаню (1166-1243 гг.) столь необъяснимыми, что вызвали следующее замечание: «Два государства жили на востоке и западе, и обе страны глядели друг на друга на расстоянии в несколько тысяч ли. Не зна¬ ем, по какой причине их объединяют и они получили единое наименование» (Кычанов, 1980, с. 143). До сих пор эта сентенция Ли Синчуаня оставалась непонятой. Вряд ли пока возможно столь же определенно локализовать другие татар¬ ские государства, упомянутые Рашид ад-Дином. Но его информированность о предмонгольской эпохе в истории татар, вопреки сомнениям В. В. Бартольда 147
С. Г Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ (Бартольд, 1968, т. 5, с. 559), ныне очевидна. Недаром компетентный источник XI в. называет обширный регион между Северным Китаем и Восточным Тур¬ кестаном Татарской степью (Махмуд Кашгарский, 1982, с. 159), — точно так же южнорусские и казахстанские степи именовались тогда мусульманскими авторами Дашт-и Кипчак («Кыпчакская степь»). Название «Татарская степь» хорошо согласуется с другими сведениями о расселении татар в IX-X вв. и объясняет, почему столетие спустя монголы, занявшие то же пространство, в тюркской и мусульманской среде, как и в Китае, именовались татарами. Это тюркское обозначение монголов привилось не только в Средней Азии и на Ближ¬ нем Востоке, но и на Руси, и в Западной Европе, вопреки тому, что сами монго¬ лы себя татарами не называли. В китайской политической и историографической традиции, начиная с сун- ского времени, решительно преобладало поименование монголов татарами. Даже в тех случаях, когда для служащих сунских военных и дипломатических ведомств не было сомнений, как в самом деле надлежит именовать новых со¬ седей империи, тексты редактировались желательным образом и этноним «мон¬ гол» заменялся либо на да-да, «татарин», либо на мэн-да, «монголо-татары». Очень показателен в этом смысле факт, приводимый Ли Синчуанем: «Когда монголы (мэн-жэнъ) вторглись в государство Цзинь, [они] назвали себя Вели¬ ким Монгольским государством (да мэн-гу го). Поэтому пограничные чинов¬ ники прозвали их Монголией (мэн-гу)». Позднее последнее название было за¬ менено намэн-да (Мункуев, 1975, с. 123). Подобные замены были обязательны для официальных текстов даже при описании непосредственных контактов. Так, в отчете сунского посольства 1211-1212 гг., недавно опубликованном Г. Франке, монголов последовательно именуют татарами (Franke, 1981, р. 170 и сл.). Еще более показателен случай, приводимый автором Мэн-да бэй- лу. По его словам, Мухали, наместник Чингисхана в Северном Китае (го-ван Мо-хоу), каждый раз сам называл себя «мы, татары» (Мункуев, 1975, с. 53). Ван Го-вэй, комментируя это место, замечает, что здесь просто употреблено то название монголов, которое было принято китайцами. Естественно, что Муха¬ ли, происходивший из племени джалаир, никак не мог называть себя татари¬ ном (Мункуев, 1975, с. 135). Кыргызско-татарская война 842 г., участником которой был герой енисей¬ ской рунической надписи Кюлюг Йиге, стала отражением новой ситуации в Центральной Азии, определявшейся в IX-X вв. взаимоотношениями кыргы- зов, татар и киданей, прежних аутсайдеров, занявших тогда политическую аван¬ сцену.
ОБЩЕСТВЕННОЕ УСТРОЙСТВО, КУЛЬТУРА И ВЕРОВАНИЯ ОБЩЕСТВЕННЫЕ ИДЕАЛЫ И СОЦИАЛЬНОЕ УСТРОЙСТВО В ДРЕВНЕТЮРКСКИХ ГОСУДАРСТВАХ НАРОДОВ Л nnDUlTTV^nUT^l^TAV АтРибУция социальной природы древне- АКГ ЛПГ. 1 IvJr 1\^]\г1Атюркских государств, обладавших одинако¬ выми институтами общественного устрой¬ ства, до сих пор весьма разноречива. Их определяют и как военную демократию, и как родоплеменное государство, и как воен¬ но-рабовладельческие империи, и как фео¬ дальные или патриархально-феодальные государственные образования. Общеизвест¬ ная скудость источников побуждает многих исследователей руководствоваться скорее генерализованными представлениями, чем результатами анализа немногочисленных и не всегда ясных свидетельств. Особое значение для выявления соци¬ альных связей и зависимостей имеют памят¬ ники, созданные в древнетюркской среде. Отсчет древнетюркских памятников начина¬ ется со стелы, получившей название Бугут- ской. Полтысячелетия воздвигались на по¬ минальных курганах высшей знати тюрков, уйгуров и кыргызов каменные стелы с ру¬ ническими надписями, где апология усоп¬ ших вождей соседствовала с царским хро- 149
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ никоном и актуальной декларацией, а дидактика окрашивалась политически¬ ми эмоциями. Заупокойные эпитафии становились средством монументальной пропаганды. Они отражали, формулировали и формировали видение и карти¬ ну мира, отстаивали и навязывали жизненные и нравственные идеалы, устрем¬ ления, цели. Через несколько столетий в столице Караханидской державы, уже включив¬ шейся в систему развитых цивилизаций ислама, но еще сохранившей архаич¬ ные институты древнетюркского времени, была написана дидактическая по¬ эма Кутадгу билиг («Благодатное знание»). Ее автор, государственный деятель и политический теоретик, хасхаджиб Юсуф Баласагунский, обрисовал идеаль¬ ные формы общественного и политического устройства, во многом коррелиру¬ ющие с социальными реалиями, запечатленными руническими текстами. Общество, конструируемое Юсуфом, строго иерархично. Личность в нем, пол¬ ностью лишенная индивидуальности, выступает только как воплощение со¬ словных черт, ее поведение запрограммировано и определено исключительно сословными функциями. Все, что делает или может сделать человек в мире, воспетом Юсуфом, сводится к двум категориям — должного и недолжного. Конечно же должное и недолжное совершенно различны для людей из разных сословий и покушение на основные разграничения почитаются абсолютным злом, нарушением божественной воли и заветов предков. Вряд ли какой-либо из памятников тюркского Средневековья столь же полно отражает образ мыш¬ ления караханидской аристократии. И ни один из памятников не перекликает¬ ся столь же живо с древнейшими тюркскими текстами — камнеписными па¬ мятниками Центральной Азии. И здесь и там на первом плане политическая доктрина, отражающая взгляд на мир тюркской военно-племенной знати, для которой абсолютным императивом было стремление к подчинению инопле¬ менников и господству над ними. Война ради добычи, усердие в ее поиске и щедрость при распределении добытого среди войска представляются Юсуфу едва ли не главными доброде¬ телями правителей: О беки! Нам любо усердье элика. Да будет и Ваше раденье велико, Усердием беков усилится власть, От лености их ей назначено пасть! Внемли, что сказал муж о рати своей: «Добудешь победу — наград не жалей! Корми, награждай, не жалея отличий, J Иссякнут дары — снова мчись за добычей»10. Те же мотивы звучат в декларациях тюркских каганов и полководцев VIII в., запечатленных орхонскими стелами в Монголии и таласскими эпитафиями на Тянь-Шане. «Я постоянно ходил походами на ближних и на дальних!» — пове¬ ствует эпитафия Бег-чора, одного из таласских князей 30-х гг. VIII в. Структу¬ ра древнетюркской общины веками складывалась и приспосабливалась к це¬ 10 Перевод С. Н. Иванова. 150
Глава V. ОБЩЕСТВЕННОЕ УСТРОЙСТВО, КУЛЬТУРА И ВЕРОВАНИЯ лям и задачам военного быта. Тюркский племенной союз (тюрк кара камаг бодун), состоявший из племен (бод) и родов (огуш), был политически органи¬ зован в эль — имперскую структуру. Родоплеменная организация (бодун) и во¬ енно-административная организация (эль) взаимно дополняли друг друга, определяя плотность и прочность социальных связей. Хан «держал эль и воз¬ главлял бодун» (Е 45, стк. 4). Он осуществлял функции главы «гражданского» управления внутри своего собственного племенного союза (народа) по праву старшего в генеалогической иерархии родов и племен и выступал в роли вож¬ дя, верховного судьи и верховного жреца. Вместе с тем, возглавляя политичес¬ кую организацию, созданную его племенным союзом, он выполнял функции военного руководителя, подчинявшего другие племена и вынуждавшего их к уплате даней и податей. Поддержание на должном уровне боевой мощи армии, ориентация походов и набегов, удержание в подчинении и послушании поко¬ ренных, использование их экономических и военных ресурсов — таковы функ¬ ции древнетюркского эля, который возглавлялся каганом, в свою очередь опи¬ равшимся на племенную аристократию, из которой комплектовалось «служивое сословие», т. е. военно-административное руководство и личное окружение кагана. Обращаясь с надписями-манифестами к своим «слушателям» («Слушайте хорошенько мою речь!» — требует Бильге-каган, КТм 2), тюркские каганы и их приближенные выделяют среди «внимающих» им два сословия — знать и на¬ род. В Бугутской надписи эти два сословия именуются: куркапыны, т. е. «обла¬ дающие саном», и стоящие ниже их «сородичи и народ» (стк. 12). В надписях второго Тюркского каганата равноценный стереотип обращения — беги и на¬ род (тюрк беглер бодун) «тюркские беги и народ»). Беги и «простой народ» фигурируют в памятниках енисейских кыргызов. Наиболее резкое противопо¬ ставление знати и народа содержится в терминологии обоих древнеуйгурских памятников середины VIII в.: атлыг, «именитые», и игиль кара бодун, «про¬ стой народ». В памятниках отчетливо проявляется двухступенчатый характер социальных оппозиций внутри регистрируемой текстами структуры «каган-беги-народ». Фиксируемые в надписи ситуации выявляют различия поведения и интере¬ сов бегов и народа. Так, в Онгинской надписи рассказывается о битве, в ходе которой «простой народ» сражается и гибнет, а беги спасаются, покинув поле боя (Оа 1). Уйгурский каган Элетмиш Бильге, противопоставляя интересы из- менивших.ему «именитых» интересам «своего простого народа», призывает отколовшиеся племена вновь подчиниться (МШУ 19). В иной ситуации тюрк¬ ский Бильге-каган требует от народа, чтобы тот «не отделялся» от своих бегов (БК, Хб 13). Здесь проявляется та же тенденция, что и в «аристократическом фольклоре», сохраненном Махмудом Кашгарским (МК 1, 466): Опора земли — гора, Опора народа — бег! Самая суть отношений знати к народу ясно выражена в эпитафии — завете одного из кыргызских бегов: «Простой народ, будь усерден (трудолюбив)! Нс нарушай установлений эля!» (Е 10, стк. 7).
С. Г Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ Другая оппозиция, напротив, объединяет бегов и народ, противопостав¬ ляя племенные интересы единству эля, олицетворяемому каганом. Попрекая бегов и народ за былые измены, за стремление откочевывать и выйти из-под руки кагана, Бильге обвиняет их в прежних несчастьях Тюркского эля, требу¬ ет раскаяния в прошлых поступках и постоянной верности кагану (КТм 10- 11, КТб 6-7). В некоторых вариантах политических сентенций упомянут толь¬ ко «тюркский народ», «провинившийся» перед каганом (Тон 1-4), но контекст явно указывает, что беги не отделяются здесь от народа (КТб 6-7, 22-24). Призыв к покорности кагану бегов и народа, призыв к совместному противо¬ стоянию враждебному окружению выражен орхонскими надписями предель¬ но эмоционально. Обе позиции, столь отчетливые в древнетюркских памятниках, оставаясь социальными оппозициями, не стали зрелыми противоречиями. Фиксируя по¬ зиции традиционных сословий, составлявших общину, они скорее отражают борьбу этих сословий за свою долю материальных благ, получаемых общиной, нежели попытки изменения структуры. Показателен в этом отношении рассказ осведомленного иноземного историографа о возвышении и гибели тюргеш- ского кагана Сулу (Сулука): «В начале (своего правления. — С. К.) Сулу хорошо управлял людьми: был внимателен и бережлив. После каждого сражения добычу свою он отдавал подчи¬ ненным, почему роды были довольны и служили ему всеми силами... В послед¬ ние годы он стал скаредным, почему награбленные добычи начал мало-помалу удерживать без раздела. Тогда и подчиненные начали отдаляться от него... Мохэ Дагань и Думочжы неожиданно в ночи напали на Сулу и убили его». Высшим сословием древнетюркской общины были беги, аристократия по крови, по праву происхождения из рода, особый статус которого в руководстве делами племени считался неоспоримым, освященным традицией. Элитой ари¬ стократии по крови был в Тюркском эле каганский род Ашина, в государстве уйгуров — род Яглакар. Вместе с несколькими другими знатными родами, иерархия которых была общеизвестна и общепризнанна, они составляли вер¬ хушку своих общин, особое, наиболее привилегированное сословие. Положение знатных родов зиждилось как на праве руководства племенем и общиной, так и на обязанности заботиться о благосостоянии соплеменников. Каждую племенную группу — тюркскую, уйгурскую, кыргызскую — связыва¬ ли идеология генеалогической общности, реальной материальной базой кото¬ рой было право собственности на коренные и завоеванные земли, право на долю в доходах от военной добычи, эксплуатации побежденных и покоренных племен. Boj всех надписях тюркских каганов и их сподвижников настойчиво повторяется, что только каган с помощью своих родичей и свойственников спо¬ собен «вскормить народ». В уцелевших фрагментах текста БугутСкой надписи эта формула повторена трижды: про Муган-кагана (правил в 553-572 гг.) ска¬ зано, что он «хорошо вскормил народ» (БК 11 4). Бильге-каган постоянно на¬ поминает «слушателям», что он «одел нагой народ», накормил «голодный на¬ род», сделал богатым «бедный народ»; благодаря ему «тюркский народ много приобрел», «ради тюркского народа» он и его младший брат Кюль-тегин «не сидели без дела днем и не спали ночью» (КТм 9-10, КТб 26-27, БК 33, 38, 152
Глава V. ОБЩЕСТВЕННОЕ УСТРОЙСТВО, КУЛЬТУРА И ВЕРОВАНИЯ БК Ха 10, БК Хб 11-12). Бильге Тоньюкук напоминает о неустанных «приобре¬ тениях» ради тюркского народа, осуществлявшихся Эльтериш-каганом и им самим, сопровождая свои слова сентенцией: «Если бы у народа, имеющего кага¬ на, [тот] оказался бы бездельником, что за горе у него [народа] было!» (Тон 57). Единство, которого требуют каганы, единство внутри общины, основанное не на равенстве соплеменников, а на многоступенчатой системе подчинения, означало отказ от сословных разногласий и принятия такой политической струк¬ туры и таких правовых норм, при которых власть, а следовательно, и богат¬ ство, добываемое путем внеэкономического принуждения, войной и угрозой войны, принадлежало бы аристократам по крови, выделявшей остальной об¬ щине установленную традицией долю добычи и дани. Свое социальное и пра¬ вовое проявление единство находило в применении ко всем ее членам общего наименования эр, «муж-воин». «Мужем-воином» становился по праву рождения любой юноша, достигший определенного возраста и получивший эр аты, «мужское (геройское, воинское) имя», будь он одним из сотен рядовых воинов или принцем крови. Так, в сочета¬ нии «начальник над пятью тысячами мужами-воинами» (Терхин, 7) термином эр обозначен каждый воин пятитысячного отряда. Но «мужем-воином» стал, по исполнении десяти лет, и сын Эльтериш-кагана, Кюль-тегин (КТб 30, 31). Получение «мужского имени» было связано с обрядом инициации, которо¬ му предшествовало совершение юношей охотничьего или воинского подвига. Скорее всего, с этим обрядом связаны упоминаемые в надписи из Ихе Хушоту охотничьи подвиги ее героя: «В семь лет Кули-чор убил горную козу, а в десять лет — дикого кабана» (ИХ 18). Не исключено, что в знатных семьях обряд инициации происходил несколько раньше, чем в остальных, после первых же охотничьих успехов испытуемого. О более распространенном варианте иници¬ ации упоминает сравнительно поздний рунический текст на бумаге (X в.) Ырк битиг («Книга гаданий»): «Рассказывают: сын героя-воина (алп эр оглы) по¬ шел в поход. На поле боя Эрклиг сделал его своим посланцем. И говорят: когда он возвращается домой, то сам он приходит знаменитым и радостным, со сла¬ вой [мужа], достойного зрелости. Так знайте — это очень хорошо!» (притча X). Лишь приняв участие в бою и проявив воинскую доблесть, юноша (огул) «до¬ стигает зрелости». Подобная же ситуация, рисующая сам обряд инициации, описана в огуз- ском эпосе «Книга моего деда Коркута»: сыну хана Бай-Бури исполнилось пят¬ надцать лет, он стал джигитом, но «в тот век юноше не давали имени, пока он не отрубил головы, не пролил крови». Речь идет не об отсутствии имени вооб¬ ще — мальчика звали Басам, а об отсутствии «мужского имени». Басам убива¬ ет разбойников, напавших на купеческий караван. И тогда Бай-Бури созывает на пир беков огузов: вместе с беками «пришел мой дед Коркут; дал юноше имя: ты зовешь своего сына Басамом [теперь] пусть его имя будет Байси-Бейрек, владелец серого жеребца!» Получив «мужское имя», воин мог присоединить к нему титулы, указываю¬ щие на его знатность или место в военно-административной иерархии кагана¬ та; однако во всех случаях он оставался прежде всего «мужем-воином», т. е. полноправным членом тюркской общины. 153
С. Г Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ Вместе с тем Тюркский эль, как и любое из племен, входивших в него, был детально ранжированным сообществом, где положение каждого эра определя¬ лось прежде всего степенью привилегированности его рода и племени. Стро¬ гая иерархия родов и племен была в кочевнических государствах Центральной Азии основополагающим принципом общественного и государственного уст¬ ройства. Место эра в обществе определял его титул, сан, являющийся частью его «мужского имени» и неотделимый, а часто и неотличимый от имени. Титул был зачастую наследственным по праву майората при престолонаследии и ми¬ нората при наследовании хозяйства и дома. Яркий пример наследования титу¬ ла и положения содержит надпись из Ихе Хушоту, где рассказана судьба сразу трех поколений Кули-чоров, наследственных вождей и «бегов народа» тарду- шей. Именно титул указывал место эра в системе управления и подчинения. Большинство эпитафий, найденных в Монголии и на Енисее, в первых же стро¬ ках сообщают имя и титул покойного, иногда указывают его родственные свя¬ зи, но чаще просто воспроизводят его родовую тамгу с добавочными (диакри¬ тическими) знаками, фиксирующими место героя надписи в счете поколений. Вот пример сравнительно полной по указаниям на положение в эле надписи (памятник с Уюк-Тарлака, Е 1). (1) С вами, мой эль, мои жены, мои сыновья, мой народ — о, жаль мне! — я расстался в свои шестьдесят лет. (2) Мое имя Эль-Тоган-тутук. Я был правителем моего божественного эля. Я был бегом моему шестисоставному народу. Для положения и престижа эра немалое значение имело его богатство, бла¬ госостояние его семьи. Понятие собственности в отношении движимого иму¬ щества, включая юрты (эб керегю) и постройки {барк), но прежде всего собственности на скот проявляется в орхоно-енисейских надписях со всей оп¬ ределенностью. Имущественная дифференциация внутри тюркских племен, как и у других кочевников Центральной Азии, была весьма значительной. Бо¬ гатство становилось предметом гордости и похвальбы тюркской аристокра¬ тии. Особенно яркие имущественные характеристики содержат кыргызские над¬ писи. «Я был богат. У меня было десять загонов для скота. Табунов у меня было бесчисленное [множество]!» — этими словами из эпитафии определяет свой социальный вес в мире, который он покинул, Кутлуг бага-таркан, знатный кыргызский бег, живший в Северной Монголии во второй половине IX в. (Е 47, стк. 5). Другой кыргызский бег упоминает шесть тысяч своих коней (Е 3, стк. 5), т. е. по обычному соотношению между лошадьми и другим скотом он владел более чем двадцатью тысячами голов. В других надписях упоминаются также верблкЗды и разный скот «в бесчисленном количестве». Счастье, которое про¬ сит человек у божества, оно дарует ему обычным благопожеланием — «Да будет у тебя скот в твоих загонах!» (ЫБ, X VII). Богатым {бай, байбар, йылсыг) противопоставлены в надписях бедняки, неимущие (чыгай, йок чыгай). Для автора Кошоцайдамских надписей бедный люд, «не имеющий пищи внутри, не имеющий платья снаружи» — «жалкий, ничтожный, низкий народ» {ябызяблак бодун) (КТб 26). Бедность не вызывала сочувствия, более того, была презираема. Настоящий «муж-воин» оружием 154
Глава V ОБЩЕСТВЕННОЕ УСТРОЙСТВО, КУЛЬТУРА И ВЕРОВАНИЯ добывал свое богатство: «В мои пятнадцать лет я пошел [походом] на китай¬ ского хана. Благодаря своему мужеству... я добыл [себе] в [китайском] государ¬ стве золото, серебро, одногорбых верблюдов, людей (вар.: жен)!» (Е 11, стк. 9). Как бы перекликаясь с древними текстами, впечатляющий образ добычли¬ вого «мужа-воина» рисует Юсуф Баласагунский: У хваткого мужа казна не скудеет, У птиц изобилие зерна не скудеет, Пока муж с оружием, он смел и силен, Бояться ль ему бездобычных времен!м Яркие примеры социальной и имущественной дифференциации древнетюрк¬ ского общества дают результаты археологических исследований. По сравне¬ нию с великолепными погребальными сооружениями высшей знати, на строи¬ тельстве которых работали сотни людей и для украшения которых приглашали иноземных мастеров, казались невзрачными курганы простых воинов, где ря¬ дом с хозяином, в полном вооружении, лежал его боевой конь под седлом. Но в погребениях беднейших общинников не было ни дорогого оружия, ни коня. На границе Тувы и Монголии, в высокогорной долине р. Карпы в Монгун- Тайге, где раскопано несколько из множества тюркских курганов VI-IX вв., два захоронения привлекают особое внимание. Одно из них — захоронение богатого и знатного эра из далекого пограничного племени Тюркского каганата. Он похо¬ ронен по полному обряду, с конем, в одежде из дорогих китайских шелков. Такие шелка обозначались в древнетюркском языке словом агы, «драгоценность, со¬ кровище». Рядом лежало китайское металлическое зеркало с иероглифической надписью и высокохудожественным орнаментом, из тех, что чрезвычайно цени¬ лись древними кочевниками Центральной Азии и иногда упоминались в эпита¬ фии (Е 26). Десять золотых бляшек, украшающих конский убор, изготовлены из высокопробного золота. В соседнем кургане был погребен 30-35-летний мужчи¬ на, главным имуществом которого был берестяной колчан. Вместо боевого коня рядом был положен взнузданный и подпруженный баран. Малоимущие эры неизбежно попадали в личную зависимость от бегов. Именно о них пишет Махмуд Кашгарский: «эр стал на колени перед бегом» (Махмуд Кашгарский, 1982, т. 2, с. 21). Только у знатных и богатых бегов они могли получить в пользование скот за отработку и службу или стать пастухами громадных табунов и стад своих богатых сородичей. Из обедневших эров фор¬ мировалась постоянная дружина бега и его челядь — люди, ходившие с ним в набег и поход, защищавшие его стада и имущество, прислуживавшие бегу в повседневном быту. Махмуд Кашгарский называет каждого из них кулсыг эр «эр, подобный рабу» (Махмуд Кашгарский, 1982, т. 3, с. 128). Содержать большое количество зависимых сородичей могли только бога¬ тые беги. В свою очередь, от числа дружинников и челяди зависела способ¬ ность бега приобрести и сохранить богатство, престиж и положение. Махмуд Кашгарский сохранил поговорку-двустишие, бытовавшее в древнетюркской среде (Махмуд Кашгарский, 1982, т. 1, с. 362): 11 Перевод С. Н. Иванова. 155
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ У кого приумножается имущество, тому и подобает быть бегом. Оставшись без богатства, бег страдает из-за отсутствия эров. Бег не может сохранить свой престиж без зависимых от него эров. Лишив¬ шийся скота и обедневший эр не может прожить без материальной помощи и защиты бега. Но даже самый бедный из эров, не брезговавший подаянием, со¬ хранял известную независимость и свободу по отношению к бегу-сородичу. И какими бы противоречиями ни характеризовались отношения между бедными и богатыми, между бегами и «простым людом», бодун в целом противостоял другой группе населения, входившей в древнетюркский эль, — полностью за¬ висимым от эров невольникам, которые, даже влившись в семьи своих хозяев, не стали членами древнетюркской общины. Именно невольники были бесправ¬ ной социальной периферией древнетюркского общества. Семантический разбор терминов, которыми обозначены в древнетюркских рунических памятниках Монголии и Енисея несвободный мужчина (кул) и не¬ свободная женщина (кюн), выявляются при анализе описанных текстами ти¬ пических ситуаций, когда эти термины употреблены. Наиболее обычной из по¬ добных ситуаций был захват людей во время набега, в ходе межплеменных войн. Сообщения о захвате полона обычны для рунических памятников. Рабы и рабыни в древнетюркской общине были людьми, насильственно увезенными с мест их обитания, вырванными из их племенной (этнической) среды, лишен¬ ными своего статуса, отданными во власть своих хозяев. Рабство становилось их пожизненным состоянием. Характеристика экономической роли рабства в древнетюркском обществе неизбежно весьма неполна из-за отсутствия указаний на формы использования невольников. За пределами внимания исследователей еще остается тот нема¬ ловажный факт, что тексты фиксируют прежде всего, а зачастую исключитель¬ но, увод в неволю женщин и девушек, иногда мальчиков и юношей, но нико¬ гда — взрослых мужчин. Женщин и девушек упоминают как главную военную добычу, их требовали в качестве контрибуции, их отнимали у подвластных пле¬ мен, если те поднимали мятеж или задерживали выплату дани. Стремление захватить в неволю прежде всего женщин явно указывает на преобладание до¬ машнего рабства, которое является разновидностью патриархального рабства. Попав в неволю, женщина тем самым оказывалась и в системе семейных отношений своего владельца, и в системе хозяйственной деятельности, осуще¬ ствляемой его семьей, участвуя как в семейном, так и в общественном произ¬ водстве. При этом не имело решающего значения, оказывалась ли она в поло¬ жении однрй из жен своего владельца или в положении рабыни-служанки. Этнографические наблюдения показывают, что у кочевников доля участия жен¬ щин в повседневной трудовой деятельности превышает трудовой вклад муж¬ чин. Эту особенность воинственного кочевого общества тонко подметил и не¬ сколько утрированно обрисовал незаурядный наблюдатель жизни монголов в эпоху первых Чингисидов Иоанн де Плано Карпини: «Мужчины вовсе ничего не делают, за исключением стрел, а также имеют отчасти попечение о стадах. Но они охотятся и упражняются в стрельбе... Жены их все делают: полушубки, платье, башмаки, сапоги и все изделия из кожи, 156
Глава V ОБЩЕСТВЕННОЕ УСТРОЙСТВО, КУЛЬТУРА И ВЕРОВАНИЯ также они правят повозками и чинят их, вьючат верблюдов и во всех своих делах очень проворны и споры». Сведения Иоанна де Плано Карпини подтверждают и дополняют Вильгельм де Рубрук и Марко Поло, о том же свидетельствуют позднейшие этнографи¬ ческие материалы. Так, у монголов «дойкой скота, переработкой животновод¬ ческой продукции, пошивом одежды, приготовлением пищи и другими домаш¬ ними работами целиком заняты женщины». Вместе с тем женщины активно участвуют в выпасе овец и коз. В условиях патриархального натурального хозяйства, а любое кочевое и полукочевое хозяйство является таковым, благосостояние семьи зависело не только от количества скота, его сохранения и воспроизводства, но и в не мень¬ шей степени от способности своевременно и полностью переработать, подго¬ товить к использованию или хранению всю многообразную продукцию жи¬ вотноводства, охоты, собирательства, подсобного земледелия. Во всем этом женский труд играл основную роль. Поэтому и в многоженстве кочевников древней Центральной Азии, и в стойком сохранении у них левирата, и в захва¬ те во время набегов преимущественно женщин очевидна экономическая обу¬ словленность, стремление обеспечить дополнительной рабочей силой свое се¬ мейное хозяйство, основную производственную ячейку любого кочевого общества. И чем богаче скотом было это хозяйство, тем в большем количестве женских рук оно нуждалось. Использование в кочевом хозяйстве подневольного женского труда вместо сколько-нибудь значительного числа рабов-мужчин настоятельно диктовалось прежде всего соображениями безопасности. Концентрация рабов, т. е. недав¬ них воинов враждебных племен, в аилах, рассеянных по степи и горам, в став¬ ках кочевой знати, передача на попечение рабов скота, домов и семей во время длительных отлучек ушедших в очередной поход воинов господствующего племени — все это было невозможно из-за простого самосохранения. Концен¬ трация невольниц, часть которых становились женами и наложницами своих хозяев, не представляла для тех опасности, надзор за ними осуществлялся в рамках семейного быта. Вместе с тем интенсивное использование труда не¬ вольниц на всех работах, включая выпас скота, высвобождало для войны зна¬ чительную часть мужчин. Ведь, согласно Ясе Чингисхана, во время походов женщины «исполняли труды и обязанности мужчин». Были у кочевников и рабы-мужчины. Если судить по примерам, относящимся к гуннской и монгольской эпохам, многие из них становились пастухами коров и овец (чабанами), но не табунщиками — коней рабам не доверяли. Лишь у енисейских кЫргызов, практиковавших ирригационное земледелие и строив¬ ших укрепленные «городки», труд рабов-мужчин применялся сравнительно часто. Часть захваченных пленников тюрки освобождали за выкуп или прода¬ вали в Китай. Таким образом, хотя личное хозяйство в тюркских государствах Централь¬ ной Азии не выходило в основном за пределы домашнего рабства, вся жизне¬ деятельность древнетюркской общины, а в какой-то мере и ее боевая сила были связаны с эксплуатацией невольников или, в еще большей степени, невольниц. Захват полона был одной из главных целей тех войн, которые вели тюрки. 157
С. Г КдяшторныО. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ Как очевидно из изложенного, сложившееся в степной зоне Центральной Азии общество обладало высоким потенциалом горизонтальной социальной мобильности, принимавшей зачастую форму инвазии и сопровождавшейся по мере осуществления сегментацией первоначальных социальных ячеек. Основ¬ ными факторами горизонтальной мобильности были в этих условиях крайняя неустойчивость экстенсивной скотоводческой экономики и ее чрезмерная спе¬ циализация, лишавшие кочевое общество возможности полного самообеспе¬ чения. Следует, конечно, оговорить экологическую обусловленность такого рода специализации. Определяя формы вертикальной социальной мобильности, описываемое общество следует с некоторыми оговорками отнести к социологически откры¬ тым, чему, казалось бы, противоречит его строго иерархизованный характер. Однако роль богатства и личной воинской доблести создавали часто реализуе¬ мые предпосылки к продвижению или деградации, с последующей дифферен¬ циацией, не нарушавшей цельности системы. Лишь на самой высшей ступени власти изменение статуса неизбежно сопровождалось насильственной сменой всей правящей родоплеменной группировки и, строго говоря, одновременным изменением всего состава привилегированного сословия. Вместе с тем допустимые формы вертикальной мобильности не носили ре¬ гулярного и узаконенного характера. Они воспринимались обыденным созна¬ нием, но не имели оправдания в политической доктрине в высших формах иде¬ ологии, что, по всей вероятности, следует связать с общей незрелостью социально-политической структуры или, точнее говоря, с безысходной внут¬ ренней противоречивостью структуры кочевого общества. ПАМЯТНИКИ ПИСЬМЕННОСТИ ТЮРКСКИХ ПЛЕМЕН ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ И СИБИРИ В РАННЕМ СРЕДНЕВЕКОВЬЕ В VI-VII вв. тюркоязычные племена Центральной и Средней Азии, входив¬ шие в состав Тюркского каганата, а также западнотюркские племена Нижнего Поволжья, Подонья и Северного Кавказа, создавшие Хазарское государство, уже пользовались собственным письмом. Очевидно, необходимость в письме возникла из нужд административной и дипломатической практики, из нужд фиксаций государственных актов и государственной традиции; определенную роль могли играть и религиозные мотивы. Иноземные источники сообщают о деревянных дощечках, на которые у тюрков наносились резы (знаки) при исчислении «количества требуемых лю¬ дей, лошадей, податей и скота». Вместе с тем тюркские послы снабжались гра¬ мотами. Так, прибывший в 568 г. в Константинополь ко двору Юстина II тюрк¬ ский посол, согдиец Маннах, привез послание от кагана, написанное, как рассказывает византийский историк Менандр, «скифскими письменами». 158
Глава V ОБЩЕСТВЕННОЕ УСТРОЙСТВО, КУЛЬТУРА И ВЕРОВАНИЯ О том, что это были за письмена, можно судить по древнейшему сохранив¬ шемуся памятнику Тюркского каганата — Бугутской надписи из Центральной Монголии (рис. 8). Стела с надписью была водружена на кургане с захоронени¬ ем праха одного из первых тюркских каганов Таспара (правил в 572-581 гг.), примерно через 15 лет после посольства Маниаха. Надпись сделана на согдий¬ ском языке; на другой стороне стелы имелась также короткая надпись на сан¬ скрите письмом брахми, почти полностью уничтоженная эрозией. Основной согдийский текст, к сожалению сохранившийся не полностью, рассказывает о событиях первых тридцати лет существования Тюркского каганата, особенно подробно описывая заслуги Таспар-кагана. Из обращений к читателю видно, что согдийский текст был понятен в каганате достаточно широкому кругу об¬ разованных людей из верхов тюркского общества. Большое число согдийцев жило при дворах тюркских каганов: они были дипломатами и чиновниками, придворными и наставниками в грамоте, о чем прямо сообщают иноземные источники; они строили оседлые поселения и водили торговые караваны в Ки¬ тай, Иран и Византию с товарами, принадлежавшими тюркской знати. Их куль¬ турное влияние на тюрков было очень значительно; главным образом через согдийцев тюрки познакомились с достижениями древних цивилизаций Сред¬ ней и Передней Азии. Рис. 23. Памятник Кюль-тегину. VIII в. Кошо-Цайдам. Монголия. Фото автора 159
С. Г КдяшторныО. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ Есть все основания полагать, что наряду с использованием согдийского языка тюрки использовали согдийский алфавит для фиксации собственной речи. В те же годы, когда была воздвигнута Бугутская стела, в переводе на тюркский язык было впервые письменно зафиксировано буддийское сочинение («Нирвана-сут¬ ра») — с целью пропаганды буддизма среди тюрков. Оно не могло быть записа¬ но на бумаге иным алфавитом, кроме хорошо известного тюркам согдийского. Позднее этот алфавит, после некоторых модификаций, получил название уй¬ гурского, так как уйгуры пользовались им особенно широко в IX-XV вв. Но для письма на камне (так называемого «монументального письма») курсивный согдийский алфавит использовали редко. В начальный период истории Тюркского каганата, не позднее первой по¬ ловины VII в., на основе согдийского письма, дополненного несколькими зна¬ ками, сходными с древнетюркскими тамгами (родовыми символами), в тюрк¬ ской среде возникло новое письмо. Оно состояло из 38 не сливавшихся между собой на письме знаков геометризованных очертаний и, в отличие от согдий¬ ского, было хорошо приспособлено для фиксации на дереве или камне (про¬ царапыванием и резьбой). Новая письменность очень точно передавала фо¬ нетические особенности тюркского языка; так, большая часть согласных знаков имела два варианта написания: в зависимости от того, с каким глас¬ ным этот согласный употреблялся, мягким или твердым. В отличие от со¬ гдийского, это письмо позволяло ясно различать между собой знаки (в со¬ гдийском многие знаки писались сходно) и было значительно проще в употреблении и заучивании. Древнетюркское письмо было открыто в долине Енисея в 20-е гг. XVIII в. немецким ученым Д. Мессершмидтом, состоявшим на службе у Петра I, и И. Страленбергом, сопровождавшим его пленным шведским офицером. Они назвали письмо руническим — по его сходству со скандинавским руниче¬ ским письмом. Название, хотя и не совсем точное, оказалось удобным и зак¬ репилось в науке. В 1889 г. русский ученый Н. М. Ядринцев открыл в Север¬ ной Монголии, в долине р. Орхон, огромные каменные стелы с надписями руническим письмом. Дешифровали и прочли найденные тексты датский ученый В. Томсен, который первым нашел ключ к алфавиту, и русский тюр¬ колог В. В. Радлов,' давший первое чтение надписей. По месту находки основных памятников письмо стали называть «орхоно-енисейским», а по дру¬ гим признакам (язык и характер письма) его продолжают именовать древне¬ тюркским руническим письмом. Самыми крупными памятниками рунического письма из всех найденных остаются памятники Северной Монголии, сосредоточенные главным образом в бассейнах рек Орхона, Толы и Селенги. Все они были воздвигнуты в эпоху Второго Тюркского каганата (689-744 гг.) и Уйгурского каганата в Монголии (745-840 гг.). Наиболее известны памятники в честь Бильге-кагана и его брата, полководца Кюль-тегина, воздвигнутые в 732-735 гг., и памятник советнику первых каганов Второго Тюркского каганата, Тоньюкуку, созданный вскоре после 716 г., еще при жизни Тоньюкука (памятник написан от его имени). Все крупные памятники орхонской группы довольно однообразны по форме. Они содержат рассказ о жизни и подвигах их героев, излагаемый на фоне общей 160
Глава V ОБЩЕСТВЕННОЕ УСТРОЙСТВО, КУЛЬТУРА И ВЕРОВАНИЯ Рис. 24. Памятник Бельге-кагану. VIII в. Кошо-Цайдам. Монголия. Фото автора истории Тюркского государства и сопровождаемый различного рода полити¬ ческими декларациями. Надписи содержат очень богатый материал для изуче¬ ния истории, идеологии и культуры древнетюркских племен и народностей, их языка и литературных приемов. Более ста пятидесяти памятников с руническими надписями обнаружено в долине Енисея, на территории Тувы и Хакасии. Большую их часть состав¬ ляют стелы при погребениях древнетюркской знати, воздвигнутые в VIII— XII вв. Енисейские тексты значительно короче орхонских и носят характер эпитафий, оплакивающих и восхваляющих погребенных кыргызских бегов; однако, в отличие от орхонских, здесь крайне мало историко-политических сведений и описаний. Написаны памятники тем же древнетюркским литера¬ турным языком. Мелкие и плохо читаемые надписи найдены на скалах Прибайкалья и верх¬ него течения р. Лены, где жило древнетюркское племя курыкан. Несколько де¬ сятков мелких надписей на скалах и отдельных камнях и надписей на сосудах обнаружено на Алтае. Достаточно крупные тексты на бумаге найдены в Вос¬ точном Туркестане, где рунический алфавит до X в. использовался в Уйгур¬ ском государстве (IX-XIII вв.), созданном бежавшими из Монголии, после во¬ енного поражения от кыргызов (840 г.), токуз-огузскими племенами (главным из них были уйгуры). На территории Средней Азии и Казахстана следует выделить две группы рунических памятников — ферганскую (мелкие надписи на керамике, VIII в.) 161
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ и семиреченскую (на территории Киргизии и Казахстана). Сюда относятся де¬ вять надписей на намогильных камнях-валунах и наскальные надписи в уще¬ лье Терек-сай (долина р. Талас), надписи на керамике, обнаруженные близ г. Тараз, мелкие надписи или отдельные знаки на монетах и бытовых предме¬ тах, надпись на деревянной палочке (случайно обнаружена при горных работах в долине р. Талас), а также рунические надписи на двух бронзовых зеркалах из Восточного Казахстана, мелкая надпись на глиняном пряслице с Талгарского городища (близ Алма-Аты). В 1998-2000 гг. в Кочкорской долине Центрально¬ го Тянь-Шаня было открыто десять рунических надписей (Klyashtorny, 2002). Все эти памятники созданы в Западнотюркском каганате и Карлукском го¬ сударстве (VII-IX вв.); надписи на бронзовых зеркалах принадлежат кимакам. Наиболее загадочна надпись на деревянной палочке. Тип письма на ней очень отличается от орхоно-енисейского, но совпадает с письмом мелких надписей, обнаруженных в небольшом количестве на древней территории Хазарского го¬ сударства — в Поволжье, Подонье и на Северном Кавказе, а также с письмом так называемых «печенежских» надписей на золотых сосудах, открытых при раскопках в долине Дуная (надписи Надь-Сент-Миклоша). Этот западный ва¬ риант рунического письма, несмотря на все попытки, все еще остается не рас¬ шифрованным из-за отсутствия сколько-нибудь крупных текстов. Быть может, таласская палочка указывает на древние связи между хазарами и Западнотюрк¬ ским каганатом. Вряд ли древнетюркское руническое письмо употреблялось где-либо после XI-XII вв. В Центральной и Средней Азии его потеснили сначала уйгурский курсив, а затем арабское письмо, распространившееся среди тех тюркских пле¬ мен, которые приняли ислам. Большие рунические тексты Монголии и Енисея являются не только важ¬ ными историческими документами, но и выдающимися литературными про¬ изведениями. Особенно показательны в этом отношении два самых больших рунических текста — надписи в честь Бильге-кагана и Кюль-тегина (рис. 23, 24). Они написаны от имени самого Бильге-кагана, хотя, как написано в конце текстов, их автором было другое лицо. Во всей средневековой тюркоязычной литературе нет более блестящих образцов политической прозы, сохранившей традиционные формы ораторского искусства и обработанного веками устного повествования о деяниях богатыря. Композиция обеих надписей совершенно аналогична; более того, значитель¬ ные части надписей текстуально совпадают. Вводные строки памятников по¬ священы давним временам: «Когда вверху возникло Голубое Небо, а внизу — Бурая Земля, между ними обоими возник род людской. Над сынами человеческими воссели мои пращу¬ ры Четыре угла света все были им врагами. Выступая в поход с войском, народы четырех углов света они все покорили... Они правили... устанавливая порядок среди кёков и тюрков, не имевших до того господина. Они были мудрые каганы, они были мужественные каганы, и их приказные были, надо думать, мудрыми, были, надо думать, мужественными, и их правители и народ были еди¬ нодушны. Поэтому-то, надо думать, они и правили столь долго государством... После них стали каганами их младшие братья, а потом стали каганами их сыно- 162
Глава V. ОБЩЕСТВЕННОЕ УСТРОЙСТВО, КУЛЬТУРА И ВЕРОВАНИЯ Рис. 25. Памятник Тоньюкуку. VIII в. Налайха. Монголия. Фото автора Рис. 26. Каменная черепаха — постамент Терхинской стелы. VIII в. Долина Терхин- гола. Монголия. Фото автора вья. Так как младшие братья не были подобны старшим, а сыновья не были по¬ добны отцам, то если сели на царство, надо думать, неразумные каганы, и их приказные были также неразумны, были трусливы. Вследствие неверности бе¬ гов и народа, вследствие обмана и подстрекательства обманщиков из Китая и их 163
С. Г. КдяшторныО. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ козней, из-за того, что они ссорили младших братьев со старшими, а народ — с бегами, тюркский народ привел в расстройство свое до того времени суще¬ ствовавшее государство и навлек гибель на царствовавшего кагана». Так повествует Бильге-каган о создании и упадке, подъеме и крушении Пер¬ вого Тюркского каганата, время возникновения которого (середина VI в.) каза¬ лось в 731 г., когда писался текст надписи, легендарно далеким. Традицию, со¬ хранившую через два столетия память о минувших событиях, можно было бы назвать скорее эпической, нежели исторической, если бы за лаконичным текстом памятника не чувствовался отзвук больших общественных потрясе¬ ний, а в размеренном ритме повествования не проступала столь отчетливо па¬ тетика политической декларации, прославляющей то новое социальное уст¬ ройство, которое дали тюркам далекие предки царствующего кагана. В той же ритмике изложены далее события, связанные с созданием Второго Тюркского каганата, рассказано о подвигах Бильге-кагана и Кюль-тегина. Божественная воля, проявлением которой является власть кагана, верность кагану бегов и народа, подчинение народа бегам — таков лейтмотив идей, про¬ низывающих обе надписи. Как бы резюмируя преподанный своим слушателям и читателям урок истории, Бильге-каган подводит итог сказанному: «Если ты, тюркский народ, не отделяешься от своего кагана, от своих бегов, от своей родины... ты сам будешь жить счастливо, будешь находиться в своих домах, будешь жить беспечально!» В этих строках ясно выражена сущность идеологии аристократической вер¬ хушки Тюркского каганата; в надписи настойчиво звучит требование абсолют¬ ной покорности народа кагану и бегам — и вместе с тем весь текст памятников должен служить, по мысли автора, обоснованием и подтверждением этой идеи. Благополучие тюркского народа есть результат подчинения кагану, который вместе с бегами из своей ставки посылает войско в победоносные походы, на¬ граждая народ добычей и данью покоренных племен: «Их золото и блестящее серебро, их хорошо тканные шелка, их напитки, изготовленные из зерна, их верховых лошадей и жеребцов, их черных соболей и голубых белок я добыл для моего тюркского народа!» В памятниках подчеркивается, что все написанное — «сердечная речь» Биль¬ ге-кагана, его подлинные сдова, высеченные по его приказу. Для того, чтобы тюркский народ помнил, как ой, Бильге-каган, «неимущий народ сделал бога¬ тым, немногочисленный народ сделал многочисленным», чтобы тюркский на¬ род знал, чего ему следует опасаться, а чему следовать, речь кагана запечатлена на «вечном камне»: «О тюркские беги и народ, слушайте это! Я вырезал здесь, как вы, беги и народ... созидали свое государство, как вы, погрешая, делились, я все здесь выре¬ зал на вечном камне. Смотря на него, знайте вы, теперешние беги и народ!» Политическая декларация с немалой долей социальной демагогии, хвала и упрек прежним и нынешним поколениям, постоянные обращения и призывы к «слушателям», разнообразная палитра художественных приемов, речения и афоризмы эмоционально окрашивают и преобразуют стиль официального по¬ вествования, говорят о незаурядном литературном даровании автора текста, историографа и панегириста царствующей династии. Автором же, «начертав¬ 164
Глава V. ОБЩЕСТВЕННОЕ УСТРОЙСТВО, КУЛЬТУРА И ВЕРОВАНИЯ шим на вечном камне» «слово и речь» своего сюзерена, был Йоллыг-тегин, родич Бильге-кагана, первый названный по имени автор в истории тюркоязыч¬ ных литератур. Язык рунических надписей был в VII-X вв. единым и стандартным литера¬ турным языком, которым пользовались различные тюркские племена, говорив¬ шие на своих языках и диалектах, — огузы, уйгуры, кыргызы, кимаки и дру¬ гие. Общий письменный литературный язык рунических надписей обладал стилистическим единообразием и устойчивостью образных средств, наиболее богато представленных в орхонских памятниках. Общность языка и литера¬ турного канона памятников указывает на тесные культурные связи древнетюрк¬ ских племен и делает беспочвенными попытки рассмотрения памятников как языкового и литературного наследия какого-либо народа. Древнеуйгурская письменность утвердилась, начиная с IX в., в городах Во¬ сточного Туркестана. Сами авторы назвали язык, на котором они писали, «тюрк¬ ским». И действительно, язык этих памятников явился прямым наследником языка рунических памятников, лишь незначительно отличаясь от него в грам¬ матическом отношении. Однако, будучи широко использован в религиозных сочинениях, главным образом переводных, в юридической документации, от¬ ражающей новые формы быта тюркского населения Восточного Туркестана, этот язык получил дальнейшее развитие и представлен большим богатством лексики, грамматических и стилистических форм. На территории Средней Азии и Казахстана древнеуйгурская письменность имела меньшее распространение, чем в Восточном Туркестане. Во всяком случае, ее ранние памятники не сохра¬ нились, но известно об ее употреблении и на этой территории по упоминаниям в документах, происходящих из Турфанского оазиса. Так, в одном из них рас¬ сказывается о манихейских обителях в Таразе, где писались и переводились на тюркский язык сочинения духовного содержания. Известно, что манихейская разновидность древнеуйгурского письма — самая древняя и наиболее близкая к согдийскому прототипу. Вероятно, скриптории манихейских монастырей в Таразе существовали в VIII—IX вв. Сохранилась переписка (два ярлыка) уйгур¬ ских и карлукских князей на древнеуйгурском языке, относящаяся к X в., о со¬ бытиях в долине р. Или; там упомянуты тюркское племя басмылов и пленни- ки-согдийцы. Важно заметить, что в ярлыке, написанном от имени «правителя государства Бильге-бека», упоминается полученное им послание на согдийском языке, которое он «соизволил понять». Это свидетельствует о продолжающем¬ ся бытовании согдийского языка и письма в тюркской среде. Распространение согдийского письма в тюркской манихейской среде под¬ тверждается двумя согдийскими надписями IX-X вв. на керамике, хранящи¬ мися в Джамбульском музее; в одной из них упомянут «архиерей Ширфарн», а в другой — «пресвитер Ильтаг». Еще большее значение для истории тюрко¬ согдийских контактов в Семиречье имеют наскальные надписи в ущелье Те- рек-сай. Они относятся к X-XI вв., написаны на согдийском языке и содержат длинные перечни тюркских князей, посетивших долину. Надписи свидетель¬ ствуют, что даже в эпоху начавшейся исламизации знати в государстве Караха- нидов она продолжала еще сохранять согдийскую образованность и «языче¬ ские» имена. 165
С. Г. КдяшторныО. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ Таким образом, в раннем Средневековье на территории тюркских государств в Центральной и Средней Азии бытовало два вида древнетюркской письмен¬ ности — руническая и курсивная (древнеуйгурская) и продолжала сохранять¬ ся появившаяся здесь ранее согдийская письменность. Несомненно, что пись¬ мом пользовались прежде всего верхние слои тюркского общества. Однако наличие непрофессиональных надписей, выполненных небрежно и без до¬ статочных знаний орфографической традиции, — как, например, надпись на бронзовом зеркале из женского погребения в Прииртышье или на пряслице с Талгарского городища, — показывает довольно широкое распространение рунического письма среди тюркоязычного населения Центральной и Сред¬ ней Азии. РЕЛИГИЯ И ВЕРОВАНИЯ Три источника, близких по времени создания, но бесконечно далеких в про¬ странстве и в культурной традиции, обнаруживают неожиданное схождение в одном сюжете. Речь идет о верованиях трех кочевых народов — тюрков Цент¬ ральной Азии, гуннов Кавказа и дунайских болгар. Рассказывают же нам о них рунические каменные стелы Монголии, греческая эпиграфика Дунайской Ма- дары и Мовзес Каганкатваци, албанский историограф. Памятники Мадары, крупнейшего культового центра праболгар, как бы свя¬ зывают воедино культуры раннесредневековых кочевников долины Дуная, Се¬ верного Кавказа и Центральной Азии. Само святилище, величественный рель¬ еф Мадарского всадника, эпиграфические тексты из Мадары позволяют очертить контуры религиозной идеологии и литургических действ праболгар- ских племен, чьей далекой прародиной были степи и горы Центральной Азии. Одна из надписей Мадарского святилища упоминает имя верховного бога праболгар, которого «хан и полководец Омуртаг» почтил жертвоприношения¬ ми (Бешевлиев, 1979, с. 123). Имя бога, ТАНГРА, сразу вводит исследователя в мир древнейшей религии центральноазиатских кочевников, нашедшей свое самое раннее отражение в орхонских надписях — древнетюркских камнепис- ных текстах первой половины VIII в. Мифы о богах и божественных силах упо¬ мянуты в надписях лишь намеками; чаще всего названо имя божества с указа¬ нием на его действия или в связи с определенной ситуацией. В орхонских рунически^ текстах названы лишь три божества — Тенгри (тюрк. «Небо»), Умай и Ыдук Йер-Суб («Священная Земля-Вода»). Явное выделение Тенгри и уни¬ версализм его функций побуждают некоторых исследователей к оценке древ¬ нетюркской религии как особой, близкой к монотеизму веры, которую можно обозначить термином «тенгриизм», оговаривая, впрочем, наличие в ней более древних напластований. Так, Г. Дёрфер полагает, что почитание Неба как вер¬ ховного божества было присуще едва ли не всем древним кочевникам Цент¬ ральной Азии, независимо от этнической принадлежности. Но этот факт сам по себе еще не предопределял единства их мифологии и верований. Поэтому 166
Глава V. ОБЩЕСТВЕННОЕ УСТРОЙСТВО, КУЛЬТУРА И ВЕРОВАНИЯ терминологического совпадения в имени верховного божества праболгар и древ¬ них тюрков, указывающего на общие истоки обеих религий, еще недостаточно для более определенных выводов о степени их близости. Очевидно, лишь сис¬ темные совпадения обоих пантеонов способны показать глубину их генетиче¬ ских связей и возможности взаимодополняющих интерполяций. А так как пра- болгарский пантеон, из-за крайней скудости сведений о самих дунайских болгарах, остается невыясненным, то его прояснение по иным свидетельствам, относящимся к племенам праболгарского круга в Юго-Восточной Европе, ста¬ новится предпосылкой реконструкции дохристианской религии основателей древней Болгарской державы на Дунае. Исходным для такой реконструкции становится описание древнетюркской религии орхонскими памятниками. В них не содержится прямых указаний, классифицирующих пантеон. Однако в сибирско-центральноазиатской мифо¬ логии существовала своя органично присущая ей система классификации бо¬ жеств, в основе которой лежало трихотомическое деление макрокосма на Верх¬ ний, Средний и Нижний миры, между которыми распределены все живые существа, все боги и духи. Трихотомическая концепция дополняла существовавшие горизонтальные модели мира вертикальной моделью, и ее создание отнесено теперь в глубо¬ чайшую древность, в эпоху верхнего палеолита Сибири. Противопоставление в древнетюркском пантеоне Неба (Тенгри) и Земли (Ыдук Иер-Суб) позволяет с относительной уверенностью постулировать существование в религиозной идеологии каганата двух групп божественных сил, соответственно связанных с Верхним и Средним мирами. Доказательством существования в древнетюрк¬ ской мифологии полной трехчленной модели Вселенной стало недавнее вы¬ явление в рунических текстах Енисея и Восточного Туркестана наиболее важного и яркого персонажа Нижнего мира — его владыки Эрклиг-хана, «раз¬ лучающего» людей и посылающего к ним «вестников смерти» (Кляшторный, 1976, с. 261-264). Владыкой Верхнего мира и верховным божеством древнетюркского пантео¬ на является Тенгри (Небо). В отличие от неба — части космоса, оно никогда не именуется кёк («голубое небо», «небо») или калык («небесный свод», «ближ¬ нее небо»). Именно Тенгри, иногда вкупе с другими божествами, распоряжает¬ ся всем происходящим в мире, и прежде всего судьбами людей: Тенгри «рас¬ пределяет сроки [жизни]», но рождениями «сынов человеческих» ведает богиня Умай, a-их смертью — Эрклиг. Тенгри дарует каганам мудрость и власть, дару¬ ет каганов народу, наказывает согрешивших против каганов и даже «приказы¬ вая» кагану, решает государственные и военные дела. Согдоязычная Бугутская надпись, эпитафия Таспар-кагана (ум. 581 г.), упоминает о постоянных вопро¬ сах кагана к богу (богам?) при решении государственных дел. Тенгри неявно антропоморфизован — он наделен некоторыми человеческими чувствами; вы¬ ражает свою волю словесно, но свои решения осуществляет не прямым воз¬ действием, а через природных или человеческих агентов. Другим божеством Верхнего мира была Умай, богиня плодородия и ново¬ рожденных, она олицетворяет женское начало. Вместе с Тенгри она покрови¬ тельствует воинам. Так же, как каган подобен (по своему образу) Тенгри, его 167
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ супруга-царица подобна Умай («моя мать-царица, подобная Умай»). Здесь со¬ держится явное указание на миф о божественной супружеской чете — Тенгри и Умай, земной ипостасью которой и является царская чета в мире людей. Главным божеством Среднего мира была «Священная Земля-Вода». В ор- хонских надписях это божество нигде не упомянуто обособленно, но вместе с Тенгри и Умай (или только с Тенгри) оно покровительствует тюркам и наказы¬ вает согрешивших. В енисейских рунических надписях герой эпитафии, ушед¬ ший в Нижний мир, вместе с атрибутами Верхнего мира, Солнцем и Луной, от которых он «удалился» и которыми «не насладился», называет также «мою Зем¬ лю-Воду», т. е. покинутый им Средний мир. По сообщениям иноземных ин¬ форматоров, божество Земли было объектом особого культа. Так, Феофилакт Симокатта пишет, что тюрки «поют гимны земле» (Феофилакт, 1957, с. 161). В китайских источниках священная гора, почитаемая тюрками (VI в.), названа ими «бог Земли». Культ священных вершин был частью общего культа Земли- Воды у древнетюркских племен. Кроме четырех главных божеств (Тенгри, Умай, Ыдук Йер-Суб и Эрклига) в древнетюркский пантеон входили многочисленные второстепенные божества или божества-помощники. В очень важном для анализа древнетюркского пан¬ теона руническом тексте на бумаге из пещерной библиотеки Дуньхуана, име¬ нуемом «Книга гаданий» (Ырк битиг, первая половина X в.), упомянуты среди прочих два божества «второго плана»: «бог путей на пегом коне» и «бог путей на вороном коне». Еще одно столь же древнее упоминание у тюрков «бога путей» имеется в древнетибетском «Каталоге княжеств», фрагмент которого был обнаружен также в пещерах Дуньхуана. Так, среди соседей Тибета названы «восемь северных земель», в столице которых, крепости Шу-балык, почитают «бога тюрков Йол- тенгри». Тибетская запись (или ее источник) надежно датируется VIII веком. Хотя представления тибетского автора о «северных землях» были весьма смут¬ ны, важно отметить, что для иноземного наблюдателя образ Йол-тенгри («бога путей») был непосредственно связан с государственным культом тюрков. Судя по функции обоих йол-тенгри в древнетюркской «Книге гаданий», одно из которых дает человеку кут, «божественную благодать, душу», а другое вос¬ станавливает и устраивает государство, оба они, скорее всего, посланцы небес¬ ного божества (Тенгри), непосредственные исполнители его воли. Рунические надписи дают много примеров того, что именно Тенгри ниспосылал благодать или «приказывал» и побуждал к созданию и воссозданию государства тюрков. Само государство именуется в енисейской рунике «божественный эль». Оба йол-тенгри являются, таким образом, младшими божествами, младшими ро¬ дичами Тенгри, которые, выполняя его волю, постоянно находятся в пути и связывают Верхний и Средний миры, так же как каганы, обращаясь к Небу с вопросами и мольбами (ер. цитированную Бугутскую надпись), осуществляют обратную связь Среднего мира с Верхним. Таков был, в его самых главных и известных ныне проявлениях, древне¬ тюркский пантеон. Несмотря на некоторые модификации, проникшие в древ¬ нетюркскую мифологию под влиянием меняющихся социально-политических условий, общий для самого широкого круга древнетюркских этнических групп 168
Глава V. ОБЩЕСТВЕННОЕ УСТРОЙСТВО, КУЛЬТУРА И ВЕРОВАНИЯ характер всех основных персонажей этого архаичного центральноазиатского Олимпа не вызывает сомнений. О том свидетельствуют и орхонские стелы, и надписи енисейских кыргызов, и древнеуйгурские рунические и курсивные тексты, и сведения мусульманских авторов о верованиях кимаков, кыпчаков, гузов, карлуков, и сообщения китайских источников о племенах, живущих к северу от Великой стены. Сколь не были бы заметны те или иные различия племенных культов, они не нарушали общей структуры пантеона, сложившей¬ ся много раньше появления на исторической арене племени тюрк (460 г.). Само название этого пантеона как древнетюркского не может не быть условным, за¬ висимым скорее от лингвистических и историографических факторов, чем от палеоэтнографической действительности. Тем не менее речь идет о реальной историко-культурной и религиозно-идеологической общности, сложившейся в среде кочевых племен Внутренней Азии, общности, сохраненной ими в ходе многих миграций I тыс. н. э. Неожиданное и яркое подтверждение сказанного содержит источник, син¬ хронный эпохе рунических памятников, но созданный далеко от Орхона и Ени¬ сея, — История агван Мовзеса Каганкатваци (X в.). Значительную часть вто¬ рой книги этого сочинения составляет включенная в него хроника Михранидов, княжеской династии Кавказской Албании в VII в. А частью хроники Михрани¬ дов стал текст жития епископа Исраэля, повествующий, между прочим, о пре¬ бывании христианской миссии во главе с Исраэлем в «стране гуннов» (682 г.), находившейся в предгорной равнине Дагестана (История агван, 1861, с. 193— 194, 197-198). Остается не вполне ясной племенная принадлежность гуннов Северного Дагестана. Эта группа родственных племен, весьма значительная численно, укрепилась в степях севернее Дербента еще в начале VI в., создав жизнестой¬ кое государственное объединение, которое Ананий Ширакаци (VII в.) называ¬ ет «царством гуннов». Не без влияния местного ираноязычного сельского и городского населения и начавшейся среди гуннов в первой четверти VI в. сис¬ тематической миссионерской деятельности церкви (миссии Кардоста и Мака¬ рия) часть гуннов перешла от «жизни в шатрах» к оседлому и даже городскому быту. Однако значительная масса гуннов, в том числе и их знать, продолжала жить «в лагерях», т. е. сохраняла кочевой быт и скотоводство, прежде всего коневодство, в качестве основного занятия. После утверждения здесь в 80-х гг. VII в. власти хазар гунны сохранили свою автономию. Большая часть современных исследователей истории Северного Кавказа придерживается мнения, что гунны Дагестана были частью савирских пле¬ мен или частью савиров и барсилов, в свою очередь принадлежавших к болгар¬ ским племенам. Тюркоязычные этнические группы, населявшие Прикавказье и Северный Кавказ в конце IV-VI в., к которым принадлежали гунны Даге¬ стана, неотделимы от основной массы гунно-болгарских племен и надежно связываются с западной миграцией части союза племен теле (*тегрег), на основе которого в Центральной Азии сформировались в V-VII вв. новые пле¬ менные союзы «девяти огузов» (токуз-огуз) и «десяти уйгуров» (он-уйгур), игравшие выдающуюся политическую и культурную роль вплоть до монголь¬ ской эпохи. 169
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ Имя князя северокавказских гуннов у Мовзеса Каганкатваци — Алп Илит- вер (в буквальном переводе «герой-эльтебер»). Скорее всего, здесь не собствен¬ ное имя, а титул. Тот же самый титул носили «цари» волжских болгар. Титул «эльтебер» не был «царским» (каганским, ханским), он обычен в Центральной Азии тюркского времени для вождей крупных племен и племенных союзов, зачастую сохранявших независимость. Так, среди вождей огузских племен, носивших титул «иркин», лишь самые могущественные, вожди уйгуров, были эльтеберами. То обстоятельство, что князь гуннов в Дагестане носил титул эльтебера, а не хана, указывает не только на его место в иерархии гунно-бол¬ гарских вождей Юго-Восточной Европы, но и на признание им первенствую¬ щего положения иных, более значительных объединений племен — таких, как союз болгар-унногундуров при хане Кубрате (Великая Болгария) или Хазар¬ ский каганат. Единственным источником, как-то рассказавшим о внутренней жизни «цар¬ ства гуннов» на Кавказе в конце VII в., и поныне остается житие епископа Ис- раэля, сохраненное в труде Мовзеса Каганкатваци. Автор жития, участник ал¬ банской миссии, не поскупился на яркие характеристики «дьявольских заблуждений» и «скверных дел» идолопоклонников, погруженных в «языче¬ скую грязную религию», чтобы еще более значительным выглядел подвиг его патрона, обратившего гуннов во главе с Алп Илитвером (алп-эльтебером) в христианскую веру. Именно в этих «разоблачениях» содержатся ценнейшие реальные детали, дающие известное представление о пантеоне, обрядах и обы¬ чаях гунно-болгарских племен. Албанский клирик прямо не называет в гуннском пантеоне главную фигуру, но упоминает двух особо почитаемых богов — Куара, бога «молний и эфирных огней», и Тенгри-хана, «чудовищного громадного героя», «дикого исполина». Последнего автор жития именует на иранский манер Аспендиатом (среднеперс. «созданный святым [духом]»), нигде, впрочем, не упоминая, что этим именем его называют и гунны. В имени Куар, как уже отметил В. Хеннинг, очевидно среднеперсидское х™аг «солнце». Поклонение богу-Солнцу в скифо-сарматской и сармато-аланской среде хорошо известно. Унаследованный гуннами на Кавказе, бог Куар, веро¬ ятно, оставался богом местного иранского населения, а в пантеоне самих гун¬ нов его образ слился с образом «громовержца» Тенгри-хана. Во всяком случае, все дальнейшие упоминания Тенгри-хана (Аспендиата) в тексте жития выделя¬ ют его культ как главное зло, с которым боролся христианский миссионер. Упо¬ минаются два рода святилищ, где совершались обряды в честь Тенгри-хана, — капища, т. е. языческие храмы, в которых установлены идолы (изображения Тенгри-хана?), и священные рощи, где самые высокие деревья олицетворяют Тенгри-хана. В жертву божеству приносили коней, которых закалывали в свя¬ щенных рощах. Затем их кровью окропляли землю под деревьями, головы и шкуры вешали на ветви, а туши сжигали на жертвенном огне. Жертвы сопро¬ вождались мольбами, обращенными к образу Тенгри-хана. Уничтожение свя¬ щенных деревьев, олицетворявших Тенгри-хана, и сооружение из их стволов гигантского креста стало кульминацией миссионерской деятельности Исраэ- ля, символом его победы над язычеством. 170
Глава V. ОБЩЕСТВЕННОЕ УСТРОЙСТВО, КУЛЬТУРА И ВЕРОВАНИЯ Культ Тенгри-хана, владыки Верхнего мира, сопровождаемый поклонением его символам и ипостасям — Солнцу (Куар), Луне, «громам небесным», высо¬ ким деревьям, «кумирам», — и был центральным культом в царстве Алп Илит- вера. Этот культ до деталей совпадает с тем, что известно о поклонении Тенгри (Небу) у древнетюркских народов Центральной Азии и Сибири. Так же как кавказские гунны, тюрки VI—VIII вв. совершали регулярные жертвоприноше¬ ния Небу в священных горных лесах и «пещере предков». Вместе с Небом по¬ читались небесные светила — Солнце и Луна. А Махмуд Кашгарский, право¬ верный мусульманин XI в., сокрушался о тюрках — «неверных», которые словом «Тенгри» называют «большие деревья». Этнографические свидетель¬ ства подтверждает и обряд сожжения туш жертвенных животных. Наряду с Тенгри-ханом, в «царстве гуннов» почиталось, по словам христи¬ анского наблюдателя, женское божество, которое автор жития, не чуждый клас¬ сической образованности, именует «Афродитой». Не вызывает сомнений связь гуннской богини с древнетюркской Умай. Особо упоминаются как объекты почитания гуннами вода и земля, т. е. бо¬ жества (божество) Среднего мира. Отмечается даже особый разряд гуннских «колдунов», «призывающих» Землю. В сущности, речь ведется о древнетюрк¬ ском культе «священной Земли-Воды» с его «гимнами Земле», о которых пи¬ шет Феофилакт Симокатта. Наиболее характерными персонажами гуннского пантеона, вскользь отме¬ ченными житием, были «некие боги путей», в которых уверенно узнаются йол- тенгри, составляющие весьма специфический разряд древнетюркских божеств. Лишь о божествах Нижнего мира ничего не сказано в описании «языческих заблуждений» гуннов, но зато упомянутые там погребальные сооружения весьма схожи с теми, что известны у тюрков Центральной Азии. Христианина глубоко поразило то, что наряду с проявлениями скорби (плачи и царапание щек но¬ жом) на кладбище устраивались конные скачки, игры «по демонскому их обы¬ чаю», а также «предавались разврату». Подобным же образом описывает ки¬ тайский источник похороны знатного тюрка в VI в. Родственники умершего убивают жертвенных животных, надрезают себе в знак скорби щеки, после чего устраивают конные скачки и игры юношей и девушек, нарядившихся в лучшие одежды. Игры носят эротический характер, и после них родители молодых договариваются о браках. Рассказывая о разрушении гуннских погребальных сооружений, христиан¬ ский авхбр отмечает, что они были устроены на «высоком месте», состояли из «капищ» (заупокойных храмов), идолов (изваяний) и «скверных кож жертвен¬ ных чучел» (вывешенных при храмах шкур жертвенных животных). «Капища» названы «высокими», и о них сказано, что уничтожались они огнем, т. е. были построены из дерева. Возможно, из дерева изготовлялись «идолы» гуннов. Все эти элементы погребения упоминаются источником и у центральноазиатских тюрков: храм, построенный «при могиле», «изображения покойного» (древне¬ тюркские каменные изваяния), вывешенные на шестах головы и шкуры жерт¬ венных овец и лошадей. Еще один обычай, общий для гуннов и древнеуйгур¬ ских племен, заслуживает упоминания — и те, и другие почитали громовые удары и молнию и приносили жертвы на месте, куда молния ударяла. 171
С. Г. Кляшторный. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ Если кавказский гунно-болгарский пантеон обнаруживает генетическое родство с древнетюркской мифологией, то развитие культа Тенгри в политизи¬ рованную религию раннефеодального государства более ясно показывают про¬ цессы, синхронно, хотя и независимо друг от друга, происходившие в VII— VIII вв. в Монголии и на Дунае. Орхонские надписи постоянно декларируют небесное происхождение каганского рода. Вместе с представлениями о Тенгри и Умай как божественной чете — покровительнице династии, этот поздний мифологический цикл носил явственный отпечаток его рождения в социально развитом обществе и являлся несомненной частью государственного культа Тюркского каганата. Отдельные составные части этого культа: ежегодные жер¬ твоприношения в «пещере предков», где в роли первосвященника выступал сам каган, почитание умерших предков-каганов, освящение каганских погре¬ бальных комплексов и стел — все это упомянуто в камнеписных памятниках или сообщениях иноземных наблюдателей. Те же процессы, и прежде всего гиперболизация культа вождя, образ кото¬ рого сакрализуется и заменяется образом царя-первосвященника, земной ипо¬ стаси небесного владыки, характерны и для истории Первого Болгарского цар¬ ства. Отмеченное сходство не всегда поддается препарации с целью отделения типологических параллелей от генетических импульсов. Общность пантеона, мифологии, обрядности, архаических верований и суе¬ верий, установленная между тюрко-огузскими племенами Центральной Азии и гунно-болгарскими племенами Северного Кавказа, — эта общность в боль¬ шей или меньшей степени распространялась на религиозные верования ду¬ найских праболгар с их культом ТАНГРА (Тенгри, Тенгри-хана). Поэтому эк¬ страполяция характерных черт древней центральноазиатской религии на религиозную идеологию праболгар так же обоснованна и закономерна, как выявление аналогов в других сферах культуры племен Внутренней Азии и «на¬ рода Аспаруха». j
СИГЛЫ ПАМЯТНИКОВ* БК БКб БКм Е ИХ Кб КТ КТб КТм кч мк мч МШУ Он Тон. Тэс Терхин Хб ЫБ памятник Бильге-кагану памятник Бильге-кагану (большая надпись) памятник Бильге-кагану (малая надпись) Енисейские надписи памятник из Ихе Хушоту памятник Кюль-тегину (боковая сторона) памятник Кюль-тегину памятник Кюль-тегину (большая надпись) памятник Кюль-тегину (малая надпись) памятник Кули-чору Махмуд Каштарский памятник Моюн-чору памятник Могон Шине Усу Онгинская надпись (сторона а) памятник Тоньюкуку Тэсинская надпись Терхинская надпись памятник Бильге-кагану (боковая сторона) Ырк битит В тексте цифра, следующая за сиглом, обозначает соответствующую строку.
ЛИТЕРАТУРА Агаджанов С. Г. Государство Сельджукидов и Средняя Азия в XI—XII вв. М., 1991. Аммиан Марцеллин. История // Латышев В. В. Известия древних писателей о Скифии и Кавказе. СПб., 1906. Аннинский А. А. Известия венгерских миссионеров XIII-XIV вв. о татарах в Восточной Европе // Исторический архив. Т. 3. М.; Л., 1940. Артамонов М. И. История хазар. Л., 1962. Ахинжанов С. М. Кыпчаки в истории средневекового Казахстана. Алма-Ата, 1989. Бартольд В. В. Сочинения. Т. 1-9. М., 1963-1977. Бартольд В. В. Туркестан в эпоху монгольского нашествия. Ч. 1. Тексты. СПб., 1898. Барфилд Т. Монгольская модель кочевой империи // Монгольская империя и кочевой мир. Улан- Удэ. 2004. С. 254-269. Бернштам А. Н. Очерк истории гуннов. Л., 1951. Бертельс А. Е. Насири Хосров и исмаилизм. М., 1959. Бертельс Е. Э. К вопросу о традиции в героическом эпосе тюркских народов // Сов. востоковеде¬ ние. Т. 4. 1947. С. 73-79. Бертельс Е. Э. История персидско-таджикской литературы. М., 1960. Бешевлиев В. Първобългарски надписи. София, 1979. Бируни Абу Рейхан. Избранные произведения. Индия. Т. II. Ташкент: АН Узб. ССР, 1963. Бируни Абу Рейхан. Минералогия. Пер., вступит, статья и комментарии А. М. Беленицкого. М., 1963а. Бичурин Н. Я. Собрание сведений о народах, обитавших в древние времена. Т. 1-3. М.; Л., 1950. Боборов Л. А., Худяков Ю. С. Военное дело сяньбитских государств Северного Китая IV-V вв. // Военное дело номадов Центральной Азии в сяньбитскую эпоху: Сб. науч. трудов. Новоси¬ бирск, 2005. С. 80-199. ' Большаков О. Г. К истории Таласской битвы (751 г.) // Страны и народы Востока. 1980. Вып. 22. Кн. 2. Вайнберг Б. И. Некоторые вопросы истории Тохаристана в IV-V вв. // Буддийский культовый центр в Кара-тепе. М., 1972. Вайнберг §. И. Этногеография Турана в древности. М., 1999. Вайнберг Б. И., Новгородова Э. А. Заметки о знаках и тамгах Монголии // История и культура народов Средней Азии. М., 1976. Васильев К. В. Планы Сражающихся царств. Исследование и перевод. М., 1968. Васильев Л. С. Древний Китай. Т. I. М., 1995. Вильгельм де Рубрук. — Путешествия в восточные страны Плано Карпини де Рубрука. М., 1957. Волков В. В. Оленные камни Монголии. Улан-Батор, 1981. Ворожейкина 3. И. Диван Миничихри // Письменные памятники Востока. М., 1971. Восточный Туркестан — Восточный Туркестан в древности и раннем Средневековье. Очерки истории / Под ред. С. Л. Тихвинского и Б. А. Литвинского. М., 1988. 174
ЛИТЕРАТУРА Гадло А. В. Этническая история Северного Кавказа в IV-X вв. Л., 1979. Гамкрелидзе Т В., Иванов В. В. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Т. 1-2. Тбилиси, 1984. Гардизи. Зайн ал-ахбар // Бартольд В. В. Сочинения. Т. 8. М., 1973. С. 23-63. Геродот. — По изданию: Доватур А. И.. Каллистов Д. П., Шишова И. А. Народы нашей страны в «Истории» Геродота. М., 1982. Грантовский Э. А. О восточноиранских племенах кушанского ареала // Центральная Азия в ку- шанскую эпоху. Т. 2. М., 1975. Грантовский Э. А. Иран и иранцы до Ахеменидов. М., 1998. Грумм-Гржимайло Г. Е. Западная Монголия и Уренхайский край. Т. II. Л., 1926. Давыдова А. В. Иволгинский археологический комплекс. Т. I. Иволгинское городище. СПб., 1995. Давыдова А. В. Иволгинский археологический комплекс. Т. II. Иволгинский могильник. СПб., 1996. Дёрфер Г. О языке гуннов // Зарубежная тюркология. Вып. I. М., 1986. С. 71-134. Древнетюркский словарь. Л., 1969. Жегварал И. Аратство и аратское хозяйство. Улан-Батор, 1974. Зуев Ю. А. Китайские известия о Суябе // Изв. АН КазССР. Сер. истории, археологии и этногра¬ фии. 1960. Вып. 3(4). Ибн Рузбихан. — Фазаллах ибн Рузбихан Исфахани. Михман-наме-йи Бухара (Записки бухарско¬ го гостя) / Пер., предисл. и примеч. Р. П. Джалиловой. М., 1976. Ибн ал-Факих. Китаб ахбар ал-булдан (фотокопия Мешкедской рукописи). Рукописный отдел ИВ РАН. ФВ-202. Иванов В. В. Языковые данные о происхождении кушанской династии и тохарская проблема // Народы Азии и Африки. 1967. № 3. Иванов В. В. Тохары // Восточный Туркестан в древности и раннем средневековье. М., 1992. Иоанн де Плано Карпини. — Путешествия в Восточные страны Плано Карпини и Рубрука. М., 1957. История агван Моисея Каганкатваци, писателя X века / Пер. с армянского К. Патканова. СПб., 1861. История Сибири с древнейших времен до наших дней: В 5 т. Т. 1-2. Л., 1968. Йакут. Китаб му'джам ал-булдан Н Материалы по истории туркмен и Туркмении. Т. 1. М.; Л., 1937. Кляшторный С. Г. Древнетюркские рунические памятники как источник по истории Средней Азии. М., 1964. Кляшторный С. Г. Древнейшее упоминание славян в Нижнем Поволжье // Восточные источники по истории народов Юго-восточной и Центральной Европы. М., 1964. С. 16-18. Кляшторный С. Г. Проблемы ранней истории племени турк (ашина) И Новое в советской архе¬ ологии. М., 1966. С. 171-178. Кляшторный С. Г. Наскальные рунические надписи Монголии // Тюркологический сборник 1975. М., 1975. Кляшторный С. Г. Стелы Золотого озера//Turcologica: К 70-летию акад. А. Н. Кононова. Л., 1976. Кляшторный С. Г. Терхинская надпись // Советская тюркология. 1980. № 3. С. 81-85. Кляшторный С. Г. Гуннская держава на Востоке (III в. до н. э. — IV в. н. э.) // История древнего мира: Упадок древних обществ / Под ред. И. М. Дьяконова, В. Д. Нероновой, И. С. Свениц- кой. М., 1982. Кляшторный С. Г. Тэсинская стела // Советская тюркология. 1983. № 6. Кляшториый С. Г. Кипчаки в рунических памятниках //Turcologica: К 80-летию акад. А. Н. Кононова. Л., 1986. Кляшторный С. Г. Древнетюркская цивилизация: диахронические связи и синхронические ас¬ пекты // Советская тюркология. 1987. № 3. Кяшторный С. Г. История Центральной Азии и памятники рунического письма. СПб., 2003. Кляшторный С. Г., Лившиц В. А. Согдийская надпись из Бугута // Страны и народы Востока. 1971. Вып. 10. С. 121-146. 175
С. Г. КляшторныО. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ Кляшторный С. Г., Савинов Д. Г. Пазырыкская узда. К предыстории хунно-юегожийских войн // Древние культуры Центральной Азии и Санкт-Петербург. СПб., 1992. Кляшторный С. Г., Савинов Д. Г. Святилище Нарийн Хурумта: древние европеоиды в центре Азии // Археология, этнография и антропология Евразии. Новосибирск, 2004. Вып. 3. Книга моего деда Коркута: Огузский героический эпос. М.; JT., 1962. Ковалев А. А. Происхождение хунну согласно данным истории и археологии // Европа — Азия. Проблемы этнокультурных контактов. СПб., 2002. С. 150-194. Ковалевская В. Б. Конь и всадник. М., 1977. Коковцев П. К. Еврейско-хозарские переписки в X веке. Л., 1932. Кононов А. Н. Махмуд Кашгарский и его «Дивану лугат ал-турк» // Советская тюркология. 1972. № 1. С. 3-17. Кононов А. И. Поэма Юсуфа Баласагунского «Благодатное знание» // Юсуф Баласагунский. Бла¬ годатное знание. М., 1983. С. 495-517. Кочиев Б. Д. Кто был победителем Бука-Будрача: из истории Караханидов // Записки Восточного отделения Российского Археологического общества (ЗВОРАО). Новая серия. Т. I (XXVI). СПб., 2002. С. 171-180. Кравцова М. Е. Жизнеописание Сына Неба Му: Вопросы и проблемы // Петербургское востоко¬ ведение. 1992. Вып. 2. Крадин Н. Н. Империя хунну. 2-е изд. М., 2002. Крадин Н. Данилов С. В., Коновалов Н. Б. Социальная структура хунну Забайкалья. Владиво¬ сток, 2004. М Крил X. Г Становление государственной власти в Китае. Империя Западная Чжоу. СПб., 2001. Крюков В. М. Военные походы в системе социальных отношений древнекитайского общества конца II — начала I тыс. до н. э. // Шестнадцатая научная конференция «Общество и государ¬ ство в Китае»: Тез. и докл. М., 1985. С. 8-13. Крюков М. В. Восточный Туркестан в III в. до н. э. — VI в. н. э. // Восточный Туркестан в древно¬ сти и раннем средневековье. М., 1988. j Крюков М. В., Софронов М. В., Чебоксаров Н. Н. Древние китайцы: проблемы этногенеза. М., 1978. Крюков М. В., Малявин В. В., Софронов М. В. Китайский этнос на пороге Средних веков. М., 1979. Кумеков Б. Е. Государство кимаков IX-XI вв. по арабским источникам. Алма-Ата, 1972. Кумеков Б. Е. Об этнонимии кыпчакской конфедерации Западного Дешт-и Кыпчака XII — начала XII вв. // Изв. НАН Республики Казахстан. Сер. общественных наук. 1993. Кызласов И. Л. Земледельческие представления древнехакасской общины // Сов. тюркология. 1987. № 1. Кычанов Е. И. Очерк истории Тангутского государства. М., 1968. Кычанов Е. И. Монголы в VI—VIII вв. // Дальний Восток в средние века. Новосибирск, 1980. \J Кычанов Е. И. Кочевые государства от "гуннов до маньчжуров. М., 1997. Лившиц В. А. Кушаны: письменность и язык // Центральная Азия в кушанскую эпоху. Т. 1. М., 1974. Малов С. Е. Памятники древнетюркской письменности. М.; Л., 1951. Малов С. Е. Енисейская письменность тюрков. М.; Л., 1952. Малов С. Е. Памятники древнетюркской письменности Монголии. М.; Л., 1959. Малявкин А. Г. Материалы по истории уйгуров в Х-ХН вв. Новосибирск, 1974. Мандельштам А. М. Характеристика тюрок IX в. в «Послании Фатху б. Хакану» ал-Джахиза // Тр. Ин-та истории, археологии и этнографии. Т. 1. Алма-Ата, 1956. С. 227-250. Марвази. — Табаи ал-хайаван. Minorsky V. Sharaf al-Zaman Tahir Marvazi on China, the Turks and India. London, 1942. Мартынов А. С. О некоторых особенностях торговли чаем и лошадьми в эпоху Мин // Китай и соседи в древности и средневековье. М., 1970. Материалы по истории туркмен и Туркмении. Т. 1: VII-XV вв. М.; Л., 1939. 176
ЛИТЕРАТУРА Махмуд Кашгарский. — Mahmud al-Kasgari Compendium of the Turkic dialects (Diwan Lugat at- Turk). Harward University, 1982. Pt. 1-3. Миняев С. К проблеме происхождения сюнну // Информ. бюллетень Междунар. Ассоциации по изучению культур Центральной Азии. Вып. 9. М., 1985. Мункуев Н. Мэн-да-бэй-лу. М., 1975. Новосельцев А. П. Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа. М., 1980. Оболенский Д. Византийское содружество наций. М., 1998. Пигулевскст Н. В. Сирийские источники по истории народов СССР. М.; Л., 1941. Прокопий Кесарийский. Война с персами. Война с вандалами. Тайная история. Пер. с греч. А. А. Чскаловой. М., 1993. Пуллиблэнк Э. Дж. Язык сюнну // Зарубежная тюркология. Вып. I. М., 1986. С. 29-70. Пьянков И. В. Еще раз к вопросу о динлинах // Теория этногенеза и исторические судьбы Евра¬ зии. Материалы конференции: Т. I. СПб., 2002. С. 199-202. Рамстедт Г. И. Как был найден Селингинский камень // Труды Троицко-Кяхтинского отделения Рус. Географ, общества. 1912. Т. 15. Вып. 1. Рашид ад-Дин. Сборник летописей: В 3 т. Т. 1. Кн. 1-2. М.; Л., 1952; Т. 2. М.; Л., 1960; Т. 3. Л., 1946. Руденко С. И. Культура населения Горного Алтая в скифское время. М.; Л., 1960. Седов В. В. Славяне в древности. М., 1994. Смирнова Г. И., Скарбовенко В. Н. Очерк тридцатилетних работ Средневолжской археологичес¬ кой экспедиции Самарского университета// Вопросы археологии Урала и Поволжья. Самара, 1999. Смирнова О. И. К имени Алмыша, сына Шилки, царя булгар // Тюркологический сборник. 1977. М., 1981. С. 249-255. Сокровенное сказание. — Сокровенное сказание: Монгольская хроника 1240 г. // Пер. С. А. Ко¬ зина. М.; Л., 1941. Старостин П. Н. Памятники именьковской культуры // Свод археологических источников, вып. D-32. М., 1967. Стеблева И. В. Развитие тюркских поэтических форм в XI веке. М., 1971. Супруненко Г. П. Некоторые источники по древней истории кыргызов // История и культура Ки¬ тая. М., 1963. Сыма Цянь. Исторические записки / Пер. с кит. Р. В. Вяткина. Т. 7. М., 1996. Таскин В. С. Материалы по истории сюнну. Вып. 1. М., 1968; Вып. 2. М., 1973. Таскин В.С. Материалы по истории древних кочевых народов группы дунху. М., 1984. Фань Вэнь-лань. Древняя история Китая. М., 1958. Феофилакт Симокатта. История / Пер. С. П. Кондратьева. М., 1957. Хазанов А. М. Кочевники и внешний мир. 3-е изд. Алматы, 2000. Худуд ал-алам. — Hudud al-Alam «Regions of the World». A Persian Geodraphy 372 A. H. 982 A. D. / Ed. V. Miaorsky. London, 1937. Худяков Ю. С. Древнейшие бронзовые шлемы номадов Центральной Азии // Донская археология. 2001. №3-4. Хузин Ф. Ш. Волжская Булгария в домонгольское время (X — начало XIII в.). Казань, 1997. Цай Вэньшэнь. — Tsai Wen-shen. Li Teyu’nun mektuplarina gore uygurlar. Taipei, 1967. Цыбиктаров А. Д. Культура плиточных могил Монголии и Забайкалья. Улан-Удэ, 1998. Чичуров И. С. Византийские исторические сочинения: «Хронография» Феофана, «Бревиарий» Никифора. М., 1980. Шер Я. А. Петроглифы Средней и Центральной Азии. М., 1980. Юстин. Эпитома сочинения Помпея Трога // Вестник древней истории. 1955. № 1. Юсуф Баласагунекий. Благодатное знание // Пер. С. Н. Иванова. М., 1983.
С. Г КляшторныО. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ Arat R. R. Kutadgu Bilig. Indeks. Istanbul, 1979. Bailey H. W. A Khotanese text concerning the Turks in Kantsou // Asia Major. 1949. N. S. Vol. 1. Bailey H. W. North Iranian problems // BSOS. 1979. Vol. 42. Pt. 2. Bailey H. W. Taugara // BSOAS. 1937. Vol. VIII. Pt. 4. P. 891-902. Bailey H. W. Dictionary of Khotan Saka. Cambridge, 1979. Barfield T J. The Hsiung-nu imperial confederacy: organization and foreign policy // The Journal of Asian Studies. 1981. Vol. 41. N 1. Barfield T J. The Prilons Frontier. Nomadic empires and China, 221 В. C. to 1757. Cambridge, Mass, 1992. Beckwith C. J. The Tibetian Empire in Central Asia. Princeton, 1987. Boodberg P A. Selected Works. Berkley, 1979. Brown E. C. The Lubabu ’1-albab of Muhammad Awfi. London; Leiden, 1906. Bunker E. S. Significant changes in iconographi among ancient China’s north-western pastoral neighbours (IV-I В. C.) // Bulletin of the Asia Institute. Bloomfields Hills, 1993. Vol. 6 (1992). Bunker E. S. Ancient bronzes of Eastern Eurasian Steppes. New York, 1997. Chavannes E. Documents sur les Tou-kiue (Turcs) Occidentaux. St. Petersbourg, 1903. Clauson G. An etymological dictionary of the pre-Thirteenth-century Turkish. Oxford, 1972. Czegledy K. Bemerkungen zur Geschichte der Chazaren // Acta Orientalia Hungarica. 1961. T. XIII, fasc. 3. Dankoff R. Three Turkic verse cycles relating to Inner Warfar // Harward Ukrainian Studies. 1979-1980. Vol. 3^. Pt. 151-165. Doerfer G. Turkische und mongolische Elemente im Neupersischen. Bd. I. Wiesbaden, 1963. Dumezil G. L’ideologic tripartie des Indo-Europens. Bruxelles, 1958. Enoki K. The Yuechi-Scythians identity // International Symposium on history of Eastern and Western cultural contacts. Tokyo, 1959. Eberhard W. Das Toba-Reich Nordchinas. Eine soziologische Untersuchung. Leiden, 1949. Franke H. A Sung embassy of 1211-1212 // BEFEO. 1981. T. 69. GeleyJ. L’ethnonyme mongol // Etudes Mongoles. Paris, 1979. Vol. 10. Gellner E. Introduction: Approaches to Nomadism // The Desert and the Sown, Berkley. 1973. P. 1-9. Golden P. Khazar studies. Budapest, 1980. Vol. 1. Golden P. Nomads of the Western Eurasian Steppes: Oyurs, Onoyurs and Khazars // Philologiae et Historial Turcical Fundamenta. Berlin, 2000. T. I. Gobi R. Dokumente zur Geschichte der iranischen Hunnen in Baktrien und Indien. Bd. II. Wiesbaden, 1967. Grousset R. Vempire des Steppes, Paris, 1939. Haloun G. Zur Uetsi-Frage // ZPMG. 1937. Bd. 91. Hamilton J. R. Les Oui'ghourstt l’epoque des Cinq dynasties d’apres les documents chinois. Paris, 1955. Hamilton J. R. Manuscripts oni'gourts du IX-eme-X-eme siecle de Touen-Houand. Textes etablis, traduits et commentes. T. 1-2. Paris, 1986. Hamilton J. R. Toquz-oguz et onoygur // JA. T. 250. 1962. P. 23-64. Haussig^H. W. Byzantinische Quellen iiber Mittelasien in ihrer historischen Aussage // Prolegomena to the Sourses on the History of Pre-Islamic Central Asia / Ed. by J. Harmatta. Budapest, 1979. P. 53-79. Hulsewe A. L. China in Central Asia. Leiden, 1979. Janse O. L’empire des steppes et les relations entre l’Europe et Г Extreme-Orient dans l’Antiquite // Revue des Arts Asiatiques. Paris, 1935. P. 9-26. T. IX. Klyashtorny S. G. The royal clan the Turks and problem of early Turkic-Iranian contacts // Acta Orientalia Hungarica. 1994. T. 47. Pt. 3. Klyashtorny S. G. Das Reich der Tataren in der Zeit vor Cinggis Khan // Central Asiatic Journal. 1992. Vol. 36. N 1-2. 178
ЛИТЕРАТУРА Klyashtorny S. G., Livsic V A. The Sogdian Inscription of Bugut revised // AOH. 972. T 26. Pt. 1. Klyashtorny S. G. Inscriptions on the Silk Road: Runic Indcriptions of Tian-Shang // Silk Road Art and Archaeology. T. 8. Kamakura, 2002. P. 197-206. Klyashtorny S. G. The Terkhin inscription // Acta Orientalia Hungarica. 1982. T. XXXVI. P. 335-368. Klyashtorny S. G. The Tes inscription Uighur Bogii Qaghan // Acta Orientalia Hungarica. 1985. T. XXXIX. P. 137-156. Kurat A. N. Abu Muhammad Ahmed bin A’sam al-Kufi’nin Kitab al-Futuh’u // Ankara Universitesi Dil ve Tarih-Cografia Fakultesi Dergisi, с. VII. 1949. N 2. S. 258 (арабский текст). Lewicki T. Zrodla arabskie do dziejyw Slawianszczyzny. T. I. Wroclaw, Krakow, 1956. S. lb-11, 133— 134. Ligeti L. Le Tabgatch, un dialecte de la langue Sien-pi // Bibliotheca Orientalis Hungarica. T. XIV. Budapest, 1970. P. 265-308. Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichen zur Geschichte der Ost-Tiirken (T’u-kue). Wiesbaden, 1958. Magoudi. Les Prairies d’or / Texte et traduction par C. Barbier de Meynard et Pavet de Courteille. Paris, 1861. T. 1. Marquart J. Skizzen zur geschichtliche Volkerkunde von Mittelasiens und Sibirien // Ostasiatidche Zeitschrift. 1920. Bd. 8. Mather R. B. Biography of Lii Kuang. Los Angeles, 1959. Miller К Mappae Arabical. Bd. I. Stuttgart, 1926. Hf. 2. Napolskich V зУ Die Vorslaven in unteren Kamagebiet in der Mitte des I. Jahrtausend U. Z. Permisches Sprachmaterial //Finnisch-Ugrische Mitteilungen. Bd. 18-19. Hamburg, 1996. Pelliot P. L’edition collective des ceuvres de Wang Kou-wei // TP. 1929. Vol. 26. Pelliot P. Notes sur l’Histoire de la Horde d’Or. Paris, 1949. Pritsak O. Die bulgarische Fiirstenliste und die Sprache der Protobulgaren. Wiesbaden, 1995. Provisional report of researches on historical sites and inscriptions in Mongolia from 1996 to 1998 / Ed. T. Moriyash and A. Ochir. Osaka, 1999. Psarras S. K. Han and Xiongnu. A reexamination of cultural and relation // Monumenta Seria. 2003. Vol. 51. P. 55-236. Palleyblank E. G. Chinese and Indo-Europeans // JRAS. 1966. Pulleyblank E. G. The Wusun and Saka and the Yueh-chi migration // BSOS. 1970. Vol. 33. Pulleyblank E. G. “The High Carts’’: a Turkish speaking people before the Turks // Asia Minor. 3rd ser. 1990. T.3. P.21-26. Pulleyblank E. G. The Perilous Frontier. Nomadic Empires and China. Cambridge, 1992. Pulleyblank E. G. The Hsiung-nu // History of the Turkic peoples in the Pre-Islamic Period. Berlin, 2000. P. 52-75. Ogel B. Dogu gokturkleri hakkinda vesinalar ve notlar. Ankara, 1957. № 81. Ramstedt G. Zwei uigurische Runeninschriften in der Nord-Mongolei // JSFOu. 1913-1918. Vol. XXX. N3. . Rona-Tas Ai Where was Khuvrat’s Bulgaria? // Acta Orientalia Hungarica. 2000. T. 53. fasc. 1-2. P. 1- 22. RouxJ.-P. Faune et flore sacrees dans les societes altaiques. Paris, 1966. Sims-Williams N., Hamilton J. Documents turco-sogdiens du IX-X siecles de Touen-houang. London, 1990. Takacs Z. de. On the Hsiung-uu figures at the tomb of Huo Chu-ping // Monumenta Serica. T. 3. Peiping, 1938. Togan A. Z. V. Ibn Fadlan’s Reisebericht // Abhandlungen Шг die Kunde des Morgenlandes. Leipzig, 1939. Bd. XXIV. S. 296-298 (арабский текст). 179
С. Г КляшторныО. СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ: РОЖДЕНИЕ, ТРИУМФ, ГИБЕЛЬ СПИСОК СОКРАЩЕНИИ BEFEO — Bulletin de l’Ecole Fran9aise de Extreme-Orient BSOAS — Bulletin of the School of Oriental and African Studies. London JA — Journal Asiatique. Paris JRAS — Journal of the Royal Asiatic Society. London JSFOu — Journal de la Societe Finno-Ougrienne. Helsingforce ZDMG — Zeitschrift der Deutsche Morgenlandische Gesellschaft. Wiesbaden )
Д. Г САВИНОВ ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ
ПРЕДИСЛОВИЕ Археологические материалы в эпоху раннего Средневековья имеют перво¬ степенное значение при рассмотрении исторических процессов, наряду со све¬ дениями письменных источников. Естественно, данные, полученные при ана¬ лизе археологических источников, не обладают той степенью конкретности, как события письменной истории. Однако в силу специфики самого археоло¬ гического материала они отличаются достаточной степенью объективности и главное — освещают историко-культурные процессы, происходившие на территориях, по тем или иным причинам не попавших в сферу внимания пись¬ менной историографии. В случае совпадения выводов, полученных при анализе археологических материалов и сведений письменных источников, обобщен¬ ная реконструкция исторических процессов может считаться наиболее при¬ ближенной к действительности. Эта задача — параллельное рассмотрение ис¬ торических и археологических данных — применительно к районам севера Центральной Азии и Южной Сибири ставится в настоящей работе. При этом необходимые исторические сведения, составляющие основное содержание первой части книги, сведены до минимума. Археологические материалы, в силу их чрезвычайной многочисленности и разнообразия, также ограничены харак¬ теристикой наиболее ярких памятников, свидетельствующих об этнокультур¬ ной истории населения севера Центральной Азии и Южной Сибири в эпоху раннего Средневековья. Выражение «зеркало археологии» имеет весьма условный характер: есте¬ ственно, полного «отражения» никогда нет и не будет. Археологическое «зер¬ кало» состоит из множества фрагментов, из которых открыта только очень не¬ значительная часть. Некоторые «участники» исторических событий, имена которых сохранились в письменных источниках, подолгу «задерживаются» у этого «зеркала», и тогда отражение их культурного облика будет относительно полным; другие появляются в разное время и в разных местах, что позволяет проследить их движение во времени и в пространстве; третьи «проходят» мимо, «отвернувшись» от своего отражения, мы никогда не увидим их истинного «лица»... Во второй половине I — самом начале II тыс. н. э. на территории Централь¬ ной Азии и Южной Сибири появились, достигли расцвета и погибли ряд круп¬ ных государственных образований, из которых наибольшее значение имели Древнетюркские и Уйгурский каганаты, государства кыргызов на Енисее и кимако-кыпчаков на Иртыше. Постоянные военные походы и миграции, по¬ движки населения, естественные в условиях скотоводческого хозяйства, и вза- 183
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ имодействия с центрами земледельческих цивилизаций на западе и на востоке, привели к формированию в чрезвычайно широких географических пределах этих этнополитических объединений единого культурного пространства, кото¬ рое (по господству тюркоязычных правящих династий, языковой принадлеж¬ ности основной массы населения и доминирующим ценностям) может быть названо «древнетюркским»; а время, когда оно существовало, — древнетюрк¬ ской эпохой. С точки зрения исторической хронологии, древнетюркская эпоха располагается между двумя другими великими эпохами — гунно-сарматской и монгольской, но отличается от них уникальной целостностью всех форм про¬ явления материальной, духовной и социальной культуры, образующих единый, во всем многообразии древнетюркский культурный комплекс. Собственно тюрк¬ ская, наиболее ранняя культурная традиция представлена в нем, если исходить из данных археологических источников, сочетанием трех основных компонен¬ тов, образующих своеобразную «тюркскую триаду»: погребения с конем, ри¬ туальные сооружения (каменные изваяния с оградками и рядами камней — балбалов), наскальные изображения. Вместе с многочисленными веществен¬ ными материалами они всесторонне представляют динамику культурогенеза, основные этапы которого отражает археологическая периодизация. Культур¬ ные образования енисейских кыргызов и кимако-кыпчаков, появившиеся по¬ зднее на исторической арене, имеют в своей основе тот же древнетюркский культурный комплекс. В отличие от письменных источников, новые сведения о которых появляют¬ ся сравнительно редко, археологические материалы пополняются постоянно, с каждым вновь открытым памятником. Соответственно, могут меняться (или уточняться) предложенные варианты их интерпретации. В настоящем издании, при сохранении прежней концептуальной и фактологической основы исследо¬ вания, учтены материалы наиболее интересных из открытых в последние годы археологических памятников, а также новые аспекты их изучения. Расширены разделы по начальному и конечному этапам развития древнетюркской культу¬ ры; включена отдельная глава по этнокультурной истории енисейских кыргы¬ зов; увеличено количество иллюстраций и приведена синхронизация важней¬ ших исторических событий и выделенных этапов культурогенеза на протяжении всей древнетюркской эпохи (вторая половина I — начало II тыс. н. э.). )
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ имодействия с центрами земледельческих цивилизаций на западе и на востоке, привели к формированию в чрезвычайно широких географических пределах этих этнополитических объединений единого культурного пространства, кото¬ рое (по господству тюркоязычных правящих династий, языковой принадлеж¬ ности основной массы населения и доминирующим ценностям) может быть названо «древнетюркским»; а время, когда оно существовало, — древнетюрк¬ ской эпохой. С точки зрения исторической хронологии, древнетюркская эпоха располагается между двумя другими великими эпохами — гунно-сарматской и монгольской, но отличается от них уникальной целостностью всех форм про¬ явления материальной, духовной и социальной культуры, образующих единый, во всем многообразии древнетюркский культурный комплекс. Собственно тюрк¬ ская, наиболее ранняя культурная традиция представлена в нем, если исходить из данных археологических источников, сочетанием трех основных компонен¬ тов, образующих своеобразную «тюркскую триаду»: погребения с конем, ри¬ туальные сооружения (каменные изваяния с оградками и рядами камней — балбалов), наскальные изображения. Вместе с многочисленными веществен¬ ными материалами они всесторонне представляют динамику культурогенеза, основные этапы которого отражает археологическая периодизация. Культур¬ ные образования енисейских кыргызов и кимако-кыпчаков, появившиеся по¬ зднее на исторической арене, имеют в своей основе тот же древнетюркский культурный комплекс. В отличие от письменных источников, новые сведения о которых появляют¬ ся сравнительно редко, археологические материалы пополняются постоянно, с каждым вновь открытым памятником. Соответственно, могут меняться (или уточняться) предложенные варианты их интерпретации. В настоящем издании, при сохранении прежней концептуальной и фактологической основы исследо¬ вания, учтены материалы наиболее интересных из открытых в последние годы археологических памятников, а также новые аспекты их изучения. Расширены разделы по начальному и конечному этапам развития древнетюркской культу¬ ры; включена отдельная глава по этнокультурной истории енисейских кыргы¬ зов; увеличено количество иллюстраций и приведена синхронизация важней¬ ших исторических событий и выделенных этапов культурогенеза на протяжении всей древнетюркской эпохи (вторая половина I — начало II тыс. н. э.).
Древнетюркский культурный комплекс, ФОРМИРОВАНИЕ как и этногенез, имеет длительную и пока во многом еще неясную историю. Памятники ПРОТОТЮРКСКОГОдревнетюркского времени, представленные wb основном так называемыми «погребениями КУЛЬТУРНОГО СУБСТРАТА с конем», распространены в горно-степных районах Центральной и Средней Азии, Ка¬ захстана и Южной Сибири повсеместно, что создает впечатление единовременного появ¬ ления их в рамках созданного в 552 г. Древ¬ нетюркского каганата. Такая оценка, возмож¬ но, может считаться верной по отношению к самим погребениям, но не к представленным в них формам предметов сопроводитель¬ ного инвентаря, многие из которых имели длительный предшествующий генезис. Впро¬ чем, и сама форма погребения с конем, воз¬ можно, не является инновацией, так как в настоящее время на Алтае известны отдель¬ ные погребения с конем хуннского1 времени. По мнению JI. П. Потапова, высказанно¬ му еще в 1966 г., «уже накапливаются дан¬ ные, позволяющие поставить вопрос о пре¬ емственной этногенетической связи культуры кочевников древнетюркского времени Тувы с культурой кочевников гуннского времени» (Потапов, 1966, с. 11). Сейчас таких матери- 1 В археологической литературе о древней и ранне¬ средневековой истории и культуре Центральной Азии и Южной Сибири принято наименование «хунну» (хун- нские памятники, погребения хуннского времени и т. д.), в отличие от европейских «гуннов». 185
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ алов уже «накоплено» вполне достаточно, чтобы решить вопрос о выделении не только «хуннского», но и «скифского» пластов (или компонентов) в древне¬ тюркском культурогенезе (Савинов, 1998). Во второй половине I тыс. до н. э. на территории Саяно-Алтае-Хангайского нагорья существовали яркие и своеобразные культуры скифского типа (или культуры «ранних кочевников», по М. П. Грязнову). Несмотря на различия в форме хозяйства, устройстве погребальных сооружений, антропологическом типе и видах керамики, их объединяет то, что принято называть «скифской триадой» (сходные формы предметов вооружения, снаряжения верхового коня и знаменитый скифо-сибирский «звериный» стиль). К этим культурам, в пер¬ вую очередь, относятся наиболее исследованные в настоящее время пазырык- ская культура Горного Алтая, татарская культура Минусинской котловины и саглынская (или уюкская) культура Тувы. Время расцвета этих культур отно¬ сится ко второй половине V-IV в. до н. э., после чего начинается постепенный и, по-видимому, достаточно долгий период их угасания, в каждом из этих куль¬ турных образований выразившийся по-разному: на Алтае к III в. до н. э. исче¬ зают большие («царские») курганы пазырыкского типа; в Минусинской котло¬ вине, наоборот, в это время появляются одиночные позднетагарские курганы с большим количеством погребенных; в Туве, наряду с традиционными захоро¬ нениями в срубах, распространяются погребения в каменных ящиках и т. д. Однако причина подобных трансформаций была одна: появление на севере Центральной Азии нового сильного этнополитического образования — госу¬ дарства Хунну. Распространение элементов хуннской культуры, судя по археологическим материалам, начинает ощущаться с рубежа Ш-Н вв. до н. э. и, возможно, связа¬ но с походами на север основателя будущей империи Хунну — Маодуня. Од¬ нако широкое их распространение наблюдается, главным образом, с середины I в. до н. э., когда произошло разделение хуннов на северных и южных, и про¬ должается, по-видимому, до середины II в. н. э., когда хунны были окончатель¬ но разгромлены сяньбийцами. Крайние «точки» местонахождений своеобраз¬ ных и поэтому хорошо «узнаваемых» хуннских художественных бронз (от Прибайкалья до Красноярска и от Красноярска до Западного Алтая) очерчива¬ ют северную границу влияния хуннов на местные племена. Таким образом, на протяжении не менее одного — полутора столетий на севере Центральной Азии и в Южной Сибири происходили интенсивные процессы взаимного проникно¬ вения и смешения раннекочевнических (местных) и хуннских (пришлых) культурных элементов, что и явилось основой сложения прототюркского куль¬ турного субстрата. Эпоха ранних кочевников создала неповторимый и своеоб¬ разный мир материальной культуры, основанный, главным образом, на метал¬ лургии бронзы и использовании сюжетов скифо-сибирского «звериного» стиля. Вместе с тем, целый ряд предметов материальной культуры и искусства, заро¬ дившись в эпоху ранних кочевников, продолжали существовать без значитель¬ ных изменений и позже, органически «вписавшись» в культуру эпохи раннего Средневековья. То же самое касается и материалов хуннского времени, осно¬ ванных, главным образом, на металлургии железа и развитии новых, более со¬ вершенных форм вооружения и снаряжения верхового коня. 186
Глава I. ФОРМИРОВАНИЕ ПРОТОТЮРКСКОГО КУЛЬТУРНОГО СУБСТРАТА Предметы сопроводительного инвентаря, найденные в погребениях конца I тыс. до н. э. — первой половины I тыс. н. э., можно, вслед за А. А. Гаврило¬ вой (Гаврилова, 1965, с. 80-98), разделить на две категории вещей: 1) предме¬ ты, относящиеся к человеку; 2) предметы, относящиеся к снаряжению верхо¬ вого коня. Предметы, найденные с человеком, в свою очередь, разделяются на: 1) предметы вооружения; 2) предметы бытового назначения. Из предметов во¬ оружения в культурно-генетическом аспекте наиболее показательны лук, нако¬ нечники стрел и панцирные пластины; из бытовых предметов — детали пояс¬ ных наборов, топоры-тесла, приборы для добывания огня, отдельные виды утвари. Не менее важен анализ ритуальных сооружений и произведений изоб¬ разительного искусства. Предметы вооружения. Остатков сложносоставных луков скифского вре¬ мени в погребениях не найдено, однако о его форме и конструктивных особен¬ ностях можно судить по бронзовым вотивным изображениям (Дэвлет, 1966), а также реалиям оленных камней (Кубарев В., 1979, с. 69-71) и петроглифам (Окладников, Худяков, 1981, рис. 1-2). Начиная с хуннского времени, луки с костяными и роговыми накладками традиционной М-образной формы полу¬ чили широкое распространение. В классическом виде лук хуннского типа имел семь накладок: две пары концевых и три срединные, из которых две широкие помещались по бокам кибити (деревянной основы лука), а третья, узкая, со слегка расширяющимися концами, — между ними с внутренней стороны. Ос¬ татки сложносоставных луков хуннского типа сейчас найдены повсеместно: в Монголии и Забайкалье, на Горном Алтае и в Туве, в Средней Азии и Казахста¬ не. В дальнейшем конструктивные особенности лука хуннского типа сохраня¬ ли свое значение на протяжении всего I тыс. н. э., принимая в разных местах определенные модификации, обусловленные конкретной этнической средой. Об общности связанных с луком представлений в хуннское и древнетюркское время свидетельствуют случаи нанесения на костяных накладках гравировок со сценами охоты. Наиболее известный пример из области средневековой ар¬ хеологии — костяные накладки из могильника Кара-Куджур VI-VII вв. на Тянь- Шане (Кибиров, 1957, рис. 4-5). Ведущей формой наконечников стрел, начиная с хуннского времени, были железные трехперые черешковые наконечники с различной конфигурацией пера, традиция изготовления которых не прерывалась на протяжении всего I тыс. н. э. Столь же длительно существовала и древняя хуннская традиция использо¬ вания наконечников стрел с костяными насадами-свистунками. Наиболее ранние железные панцирные пластины известны в хуннских па¬ мятниках Забайкалья. До этого, в эпоху ранних кочевников, в качестве основ¬ ного защитного вооружения использовались кожаные панцири с костяными пластинами, причем некоторые костяные пластины из монгольских погребе¬ ний имели такую же прямоугольную форму и характер расположения отвер¬ стий для крепления, как и будущие железные. У хуннов Забайкалья одновре¬ менно использовались оба вида панцирных пластин — костяные и железные (Давыдова, 1985, рис. IX, X). Железные панцирные пластины 1-й половины I тыс. н. э. можно условно разделить на два типа: 1) короткие с округлой ниж¬ 187
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ ней частью; 2) длинные подпрямоугольные. Хуннские панцирные пластины относятся к первому типу. В Южной Сибири и на сопредельных территориях получили распространение панцирные пластины второго типа, найденные в погребениях берельской группы памятников на Горном Алтае, одинцовской, кулайской и верхнеобской культур на Оби, куда они проникают, очевидно, из более южных районов. В памятниках таштыкской культуры металлических пан¬ цирных пластин не обнаружено. Находки железных панцирных пластин по¬ казывают время и пути распространения металлического доспеха хуннского типа: сначала на Горном Алтае и в прилегающих районах Приобья, затем — бассейне Среднего Енисея. В древнетюркское время они уже встречаются по¬ всеместно. Предметы бытового назначения. Как известно, пояс является одним из главных элементов кочевнической культуры на всем протяжении ее существо¬ вания. Главная особенность поясных наборов древнетюркского времени зак¬ лючается в постоянном использовании различного рода накладных блях, обойм и подвесных ремешков с наконечниками, имеющих как функциональ¬ ное, так и декоративное значение. Алтайские пояса эпохи ранних кочевников также были украшены деревянными орнаментированными накладками с го¬ ризонтальной прорезью внизу для подвесных ремешков (Кубарев В., 1979, табл. XVI). Одновременно на Горном Алтае, в Туве и в Монголии использо¬ вались квадратные и трапециевидные бронзовые наременные обоймы, име¬ ющие горизонтальную прорезь для подвешивания ремешков. Типологически они, несомненно, предшествуют раннесредневековым: начиная с VII—VIII вв. эту же форму повторяют металлические поясные бляхи-оправы катандинс- кого типа, получившие во второй половине I тыс. н. э. чрезвычайно широкое распространение. Самые ранние ременные «наконечники» с горизонтальной прорезью для подвешивания найдены в хуннских памятниках Забайкалья (Коновалов, 1976, табл. XIV). Своей удлиненной формой они более всего напоминают сросткин- ские (кимакские) наконечники IX-X вв. из погребений Восточного и Северно¬ го Алтая, хотя по характеру крепления отличны от них. Не исключено, что сам факт появления подобного рода цредметов был обусловлен повышением соци¬ ального (знакового) значения пояса ё период появления хуннской государствен¬ ности. То же самое можно сказать относительно так называемых «лировид¬ ных» подвесок. Широко распространенные в эпоху раннего Средневековья (особенно в культурах алтае-телеских тюрков и енисейских кыргызов), они непосредственно восходят к костяным подвескам хуннского времени, типа най¬ денной в могильнике Кокэль и в погребениях берельского этапа на Алтае. Первые находки палыитабовидных топоров-тесел связаны с культурой за¬ байкальских хуннов (Давыдова, 1985, рис. VIII). Несколько ранних экземпля¬ ров происходит из Минусинской котловины. В памятниках середины и 2-й по¬ ловины I тыс. н. э. они уже встречаются повсеместно. Самый ранний из всех известных приборов для добывания огня — «огневая планка» — найден в кургане Аржан (Грязнов, 1980, рис. 11). Такая же планка со сверлинами и циркульным орнаментом обнаружена А. Д. Грачом в могиль¬ 188
Глава I. ФОРМИРОВАНИЕ ПРОТОТЮРКСКОГО КУЛЬТУРНОГО СУБСТРАТА нике Саглы-Бажи II (Грач А., 1980; с. 65-66). Следующие по времени суще¬ ствования приборы для добывания огня происходят из могильников Ноин-Ула в Монголии (Руденко, 1962, табл. XXV) и Кокэль в Туве (Дьяконова, 1970, рис. 13; Вайнштейн, 1970, рис. 36), но, в отличие от саглынского, они не имели циркульного орнамента. Приборы для добывания огня несколько отличной фор¬ мы («огневые доски») встречаются впоследствии и в средневековых погребени¬ ях на Алтае (Гаврилова, 1965, табл. XII) и на Памире (Бернштам, 1952, с. 138). О непрерывной традиции изготовления некоторых типов сосудов — кубко- образных (глиняных и металлических) и низких блюд-столиков — можно го¬ ворить достаточно определенно. Кубкообразная форма сосуда появляется в эпоху поздней бронзы и становится наиболее известной благодаря многочисленным котлам скифо-сарматского времени. Ту же форму котлообразного сосуда со¬ храняет тесинская, таштыкская и кокэльская керамика. В середине I тыс. н. э. аналогичные сосуды найдены в курганах «с усами» Восточного Казахстана (Арсланова, 1975, табл. И). Изображения кубков, по-видимому, металлических, характерны для многих алтайских, тувинских и особенно монгольских древ¬ нетюркских каменных изваяний. Затем под названием «кубков часовенногор¬ ского типа» они вновь встречаются в памятниках предмонгольского и монголь¬ ского времени. Деревянные блюда-столики на низких ножках — один из наиболее характер¬ ных видов утвари эпохи ранних кочевников. Аналогичные блюда-столики най¬ дены в Кенкольском могильнике на Тянь-Шане (Бернштам, 1940, табл. XVIII) и кокэльских погребениях в Туве (Дьяконова, 1970, табл.VII; Вайнштейн, 1970, рис. 82, 97 и др.). Изображения их иногда встречаются на алтайских каменных изваяниях (Кубарев, табл. XXXVI). Несомненная преемственность в изготовле¬ нии этого вида деревянной утвари является важным свидетельством в пользу сохранения бытовой, традиционной культуры в сходных природно-хозяйствен¬ ных условиях на протяжении весьма длительного времени. Предметы снаряжения верхового коня. К предметам снаряжения верхово¬ го коня, которые могут быть рассмотрены на имеющемся материале, относят¬ ся седла, удила, псалии, блоки от чумбура и отдельные сбруйные украшения (подвесные бляхи — решмы и полусферические бляхи — умбоны). В эпоху раннего Средневековья параллельно развивались три типа седел, различающиеся по форме передних лук: 1) с низкими округлыми луками; 2) с подтреугольными луками; 3) с широкими арочными луками. Наиболее тра¬ диционную форму представляют седла с низкими округлыми луками, которые появились в конце I тыс. до н. э. и просуществовали без значительных измене¬ ний вплоть до монгольского времени. Судя по всему, они восходят к мягким седлам пазырыкского типа, состоявшим из двух кожаных подушек, соединен¬ ных между собой ремнями или тонкими деревянными планками. С лицевой стороны они украшались золотыми или берестяными орнамен¬ тированными накладками. Самые ранние роговые накладки подобного рода происходят из Шибинского и Каракольского курганов (Руденко, 1960, рис. 5; Баркова 1979, рис. 4). Несколько позже деревянные луки седла этого типа были найдены в одном из Ноин-Улинских курганов в Северной Монголии (Руденко, 189
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ 1962, табл. XXIV) и в Кенкольском могильнике на Тянь-Шане (Бернштам, 1940, рис. 26). Они состоят из двух частей, соединенных ремешками через отвер¬ стия, видимые с внешней стороны обеих лук. Таким же образом крепились костяные накладки на седлах катандинского типа VII—VIII вв. н. э. Начиная с середины I тыс. н. э., в Южной Сибири повсеместно распростра¬ няются бронзовые однокольчатые удила, употреблявшиеся с различными ви¬ дами псалий. Железные однокольчатые удила, по-видимому, раньше появились на Горном Алтае и в Восточном Казахстане, где употреблялись еще вместе с зооморфными псалиями пазырыкского типа (Сорокин, 1974, рис. 7). Начиная с шибинского этапа этот вид удил становится господствующим в культуре ран¬ них кочевников Горного Алтая. На соседних территориях Тувы и Минусин¬ ской котловины бронзовые однокольчатые удила применялись дольше и стали сменяться железными только в конце I тыс. до н. э. Другим источником рас¬ пространения железных однокольчатых удил следует считать культуру северо¬ монгольских хуннов, для которых они были наиболее характерны. Наиболее ощутимо прослеживается преемственность убранства верхового коня в раннекочевнической и средневековой культуре на материале псалиев. Са¬ мые ранние из них — деревянные псалии S-видной формы с зооморфными на- вершиями — относятся к пазырыкской культуре Горного Алтая. В дальнейшем, несмотря на отличия в материале, способах крепления и т. д., большинство ран¬ несредневековых псалий сохраняли характерную S-образную форму вплоть до конца I тыс. н. э. Роговые и костяные псалии можно разделить на два типа: изог¬ нутые, повторяющие естественную форму рога; прямые. В Южной Сибири пре¬ обладали псалий первого типа. Псалии второго типа более характерны для куль¬ туры забайкальских хуннов (Давыдова, 1985, рис. IX; Коновалов, 1976, табл. VI; Руденко, 1962, рис. 43). Однако строгого разграничения между этими двумя ти¬ пами псалий нет: изогнутые псалии иногда встречаются в хуннских памятниках Монголии (Цэвэндорж, 1985, рис. 18), а прямые — на Алтае (Завитухина, 1961, рис. 6; Могильников, Куйбышев, 1982, рис. 5). Как изогнутые, так и прямые пса¬ лии продолжают бытовать во 2-й половине I тыс. н. э.: те и другие в памятниках кудыргинского этапа (VI-VII вв.); затем прямые — преимущественно в катан- динских (VII—VIII вв.), а изогнутые — в сросткинских (IX-X вв.). В хуннских памятниках Монголии и Забайкалья найдены также первые железные двудырча¬ тые псалии; причем в некоторых случаях место нахождения отверстий для креп¬ ления ремней оголовья расковано в виде уплощенных выступающих площадок (Коновалов, 1976, табл. VI), возможно, типологически предшествующих петлям на стержневых псалиях 2-й половины I тыс. н. э. Плоскще костяные пластины с двумя поперечными или округлыми прорезя¬ ми (так называемые «блоки от чумбура») появляются в эпоху ранних кочевни¬ ков на Алтае. Позже такие же предметы встречаются в хуннских памятниках Забайкалья и в тесинских погребениях Минусинской котловины. Затем без ка¬ ких-либо изменений они продолжают существовать в Южной Сибири и на со¬ предельных территориях вплоть до VII—VIII вв. (Гаврилова, 1965, табл-V; Гряз¬ нов, Худяков, 1979, рис. 89). Деревянные налобники и сбруйные подвески сердцевидной или каплевид¬ ной формы с округлым выступом посередине найдены в Шибинском, Первом 190
Глава I. ФОРМИРОВАНИЕ ПРОТОТЮРКСКОГО КУЛЬТУРНОГО СУБСТРАТА Пазырыкском и в одном из Башадарских курганов. Начиная с VII -VIII вв. под¬ весные бдяхи-решмы, украшавшие нагрудный и подфейный ремни и различ¬ ным образом оформленные — сердцевидные, гладкие и с вырезным краем, с зооморфными и антропоморфными изображениями, полусферическими ко¬ локольчиками и растительным орнаментом, — получают широкое распростра¬ нение в культуре енисейских кыргызов и позже — сросткинской. Кроме того, к элементам «скифского» пласта можно отнести круглые бля- хи-умбоны, 4-лепестковые бляшки, застежки от пут (цурки) с одним продоль¬ ным отверстием; к элементам «хуннского» пласта — круглые железные пряж¬ ки с подвижным язычком, железные черешковые ножи. И этот перечень далеко не исчерпывающий. Относительно некоторых категорий предметов (например, лировидных подвесок, наконечников стрел или широких округлых лук седел) можно составить и достаточно четкое представление о характере их типологи¬ ческого развития от эпохи ранних кочевников к Средневековью. Изобразительное искусство. Искусство раннесредневекового населения Центральной Азии, Южной Сибири и синкретично как по своему происхожде¬ нию, так и по содержанию. Глубокие художественные традиции эпохи ранних кочевников, соседство двух великих цивилизаций — иранской и китайской определили основные особенности этого искусства, в котором творчески пере¬ работаны Танские орнаментальные мотивы и сюжетные композиции Сасанид- ского Ирана. Традиции скифо-сибирского «звериного» стиля также не могли пройти бесследно для народов, предки которых участвовали в создании этого феномена первобытного искусства. Устойчивая хозяйственно-культурная сре¬ да, связь с кочевым и охотничьим бытом стимулировали длительное сохране¬ ние отдельных образов, сюжетов и композиций, возникших в эпоху ранних кочевников, и в искусстве I тыс. н. э., а в отдельных случаях — спорадическое их проявление вплоть до монгольского времени. Сюжетные изображения в «зверином» стиле, характерном для эпохи ранних кочевников, представлены в средневековых материалах единичными экземпля¬ рами. К ним можно отнести, например, фигуру лани с вывернутой задней час¬ тью туловища в сцене «мифической охоты» на костяной накладке луки седла из Кудыргэ (Гаврилова, 1965, табл. XV, XVI) или изображения лежащих с подогну¬ тыми ногами горных козлов на тройнике и бляхах сбруйного набора из могиль¬ ника Шанчиг (Кызласов Л., 1969, рис. 36). Однако, несмотря на внешнее про¬ явление канонов скифо-сибирского «звериного» стиля, вряд ли их можно рассматривать как прямое продолжение последнего. Скорее всего, они, как и сами композиции, с которыми они фигурируют, были заимствованы из искусст¬ ва Сасанидского Ирана, где в это время также встречаются изображения живот¬ ных с вывернутой задней частью туловища и подогнутыми ногами. В пользу этого предположения свидетельствуют две центральные фигуры стоящих тиг¬ ров на кудыргинских обкладках, до деталей совпадающие с изображением тигра на одном сасанидском блюде из Прикамья (Смирнов, 1909, № 311). Значительно более показательны в плане сохранения традиций скифо-си¬ бирского «звериного» стиля различного рода навершия, четко отражающие связь функциональной и эстетической сторон оформления предметов. Изготовление 191
Д. Г. Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ зооморфных наверший с изображениями голов коня, оскалившегося хищника или грифона для украшения бытовых предметов (псалий, ножей, крюков от колчанов и т. д.) является одной из наиболее характерных черт культуры ран¬ них кочевников. В таком качестве они сохраняются и в более позднее время. Так, навершие в виде головы коня из Березовского могильника бийской груп¬ пы памятников (Полторацкая, 1961, рис. 5) чрезвычайно близко завершению псалия с рунической надписью из впускного погребения VIII—IX вв. в кургане Аржан (Комарова, Кляшторный, 1975, рис.1), а оформление рукояти плети из известного погребения Ак-Кюна этого же времени на Горном Алтае имеет мно¬ гочисленные прототипы в искусстве ранних кочевников, в том числе и у савро- матов Казахстана. Подобное навершие известно и в материалах Иволгинского городища (Давыдова, 1985, рис. X). В известном смысле слова, оно является связующим между раннекочевническими и средневековыми изображениями. Другой вид наверший — головки хищников и грифонов на концах гривен скифо-сарматского времени. В основном они исчезают к началу I тыс. н. э., однако отдельные экземпляры встречаются и позже. Так, из одного погребения енисейских кыргызов на Горном Алтае происходит бронзовая гривна из витой проволоки с изображением головок драконов (Савинов, 1979, рис. 2). Непо¬ средственные ее предшественники — золотые гривны скифо-сарматского вре¬ мени из Сибирской коллекции Петра I и их деревянные аналоги, найденные в рядовых курганах скифского времени на Алтае. Слияние функционального и художественного начала, когда характер ис¬ пользования вещи определяет выбор сюжета, а сюжет раскрывает и усиливает назначение предмета, представляют S-видные псалии с зооморфными навер- шиями. Характерные в основном для скифского времени, они затем встреча¬ ются в памятниках енисейских кыргызов — Уйбатский чаа-тас, IX-X вв. (Ев- тюхова, 1948, рис. 29); Малиновка, XI-XII вв. (Кызласов Л., 1969, рис. 46). На всех этих псалиях верхний конец оформлен в виде головки горного козла, а ниж¬ ний — в виде «сапожка», представляющего, скорее всего, несколько изменен¬ ное изображение поставленного на пуанты копыта — мотив, используемый также при оформлении концов псалий скифского времени. Можно думать, что сама форма S-видного псалия олицетворяла собой гибкое, готовое к прыжку и движению тело животного,^ фигура горного козла символизировала качества, необходимые для верхового кбня — быстроту, выносливость, умение преодо¬ левать горные кручи и т. д. В начале II тыс. н. э., когда появляются пластинча¬ тые псалии, связь между функциональной и семантической сторонами пред¬ мета теряется, головки горных козлов упрощаются, становятся схематичными и постепенно, к монгольскому времени, исчезают. Яркий пример длительного сохранения традиции — изображения «обер¬ нувшихся» животных в искусстве ранних кочевников, возродившиеся затем на костяных накладках колчанов начала II тыс. н. э., найденных в кыпчакских погребениях Казахстана (Кадырбаев, 1975, рис. 1). Ритуальные сооружения. Различного рода оградки как ограниченное про¬ странство для принесения жертвоприношений и ритуальных действий явля¬ ются одним из наиболее древних видов археологических памятников степной 192
Глава I. ФОРМИРОВАНИЕ ПРОТОТЮРКСКОГО КУЛЬТУРНОГО СУБСТРАТА полосы Евразии. В эпоху ранних кочевников преобладали округлые и кольце¬ вые выкладки из 6-8 и более камней, которые сопровождали большинство кур¬ ганных могильников, а также подквадратные оградки и вымостки с вертикаль¬ но установленными в них (или около них) камнями (или стелами). В некоторых случаях таким же образом были расположены оленные камни. Археологиче¬ ски подобные памятники исследованы в столь незначительной степени, что определение их возможно пока только в самых общих рамках объектов «риту¬ ального» или «поминального» назначения. С точки зрения выявления возможной преемственности с раннесредневеко¬ выми ритуальными сооружениями, важно, что в некоторых случаях оленные камни Монголии и Забайкалья были расположены внутри квадратных оградок из поставленных на ребро плит; реже — с восточной стороны оградки (или плиточной могилы); иногда перед оградкой, в которой помещался оленный камень, вкапывался маленький столбик, типа древнетюркского балбала. Ком¬ позиционное решение этих памятников как будто предваряет древнетюркские оградки с каменными изваяниями и рядами камней-балбалов. Уже на совре¬ менном этапе исследования сопоставление древнетюркских оградок с риту¬ альными памятниками I тыс. до н. э. позволяет выделить среди них однотип¬ ные сооружения, связанные общей длительно существующей традицией. Это простые оградки без каких-либо дополнительных атрибутов и оградки со сте¬ лой (камнем, валуном или каким-либо иным вертикальным знаком) в центре, одинаково представленные как в культуре ранних кочевников, так и в I тыс. н. э. Спорадически уже в скифское время встречаются случаи вынесения вер¬ тикального знака на место с восточной стороны от оградки, получившее наи¬ большее распространение в древнетюркских сооружениях. Видимо, на протя¬ жении длительного времени существовала традиция сооружения смежных оград, размещения их цепочками в направлении ссвер-юг, ориентировка по странам света и преобладающее значение в ритуале восточной стороны. Долгое время, главным образом, благодаря неоднократному упоминанию в письменных источниках, установка камней-балбалов считалась одним из наи¬ более характерных элементов древнетюркского погребально-поминального комплекса. В настоящее время установлено, что камни-балбалы как вид куль¬ товых памятников появляются еще в конце эпохи бронзы. Ю. С. Гришин отме¬ чал, что «уже в этот период начинает распространяться обычай подчеркивания военных заслуг отдельных личностей, выражающийся, например, так же как в VII-IX дв". ш э. у тюрков Южной Сибири и Монголии, в постановке у могиль¬ ных памятников цепочки камней» (Гришин, 1975, с. 102). Ряды камней-балба¬ лов, отходящие на восток, установлены у больших и малых курганов пазырык- ской культуры на Алтае. Так, С. И. Руденко писал, что в Пазырыке «у первых четырех курганов в восточном направлении поставлен ряд вертикально вко¬ панных в землю камней» (Руденко, 1953, с. 342). Вереницы вертикально вко¬ панных камней отмечены у курганов скифского времени и в других районах Горного Алтая. Л. Р. Кызласов исследовал ряды камней-балбалов у курганов шурмакской культуры гунно-сарматского времени в Туве. На некоторых из них, как и в более позднее время, были нанесены изображения животных (Кызла¬ сов Л., 1979, с. 85; рис. 64, 65). Показательно, что в последнем случае верти¬ 193
Д. Г. Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ кально вкопанные камни впервые были установлены не у погребальных, а у культово-поминальных сооружений, то есть в той же ситуации, что и камни- балбалы у оградок с древнетюркскими изваяниями. Такая преемственность спе¬ цифической детали погребально-поминального обряда, несомненно, свидетель¬ ствует о непрерывной традиции представлений, существовавших у местного населения весьма длительное время — от эпохи ранних кочевников до раннего Средневековья включительно. Несомненный интерес представляют и вертикально установленные камни- стояки» у поминальных сооружений могильника Даг-Аразы, некоторые из ко¬ торых «специально подбирались по признаку наибольшего сходства с челове¬ ческой фигурой» (Овчинникова, 2001, с. 192). К скифскому времени восходит и сама иконография древнетюркских каменных изваяний, но это уже тема са¬ мостоятельного исследования. Таким образом, на субстратном уровне в древнетюркском культурном комп¬ лексе выделяются два основных компонента или пласта — «скифский» и «хун- нский». «Скифский» пласт представляют седла с округлыми низкими луками, роговые двудырчатые псалии, подвесные бляхи-решмы, блоки от чумбура, низ¬ кие блюда-столики, приборы для добывания огня, поясные накладки и обоймы с горизонтальной прорезью в нижней части, различного рода навершия и т. д. Обращает на себя внимание, что большинство этих предметов выполнено из органических материалов и являются бытовыми атрибутами или предметами убранства верхового коня, то есть отражают традиционную форму существо¬ вания материальной культуры, в наибольшей степени связанную с хозяйствен¬ но-культурной средой. «Хуннский» пласт в большей степени представлен пред¬ метами вооружения и снаряжения воина: лук хуннского типа, железные трехперые наконечники стрел с насадами-свистунками, железные панцирные пластины, длинные ременные наконечники, железные двудырчатые псалии с расклепанными петлями, черешковые ножи и т. д. В основном это — железные изделия, центр распространения которых связывается с культурой централь¬ ноазиатских хуннов. «Скифский» и «хуннский» пласты, постепенно модерни¬ зируясь и взаимно проникая друг в друга, становились общим достоянием куль¬ туры многочисленных групп населения, вошедших в состав Древнетюркского каганата. Идеи преемственности древней и раннесредневековой культуры ко¬ чевников также нашли свое отражение в произведениях искусства и ритуаль¬ ных сооружениях. Сложившийся субстрат был существенно дополнен в середине I тыс. н. э. рядом инноваций восточного происхождения, в числе которых, в первую оче¬ редь, следует назвать металлические стремена, седла с широкими арочными луками, определенные типы подпружных пряжек и др., благодаря чему про¬ изошло окончательное оформление культурного комплекса, который принято называть «древнетюркским».
ИСТОРИКО- КУЛЬТУРНЫЕ ПРОЦЕССЫ НА СЕВЕРЕ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ В СЕРЕДИНЕ I тыс. н. э. Родина тюрков-тугю2, создавших круп¬ нейшее в истории Центральной Азии и Южной Сибири государственное объедине¬ ние и во многом определивших путь куль¬ турного развития населения этих регионов, лежит за пределами Южной Сибири. Основ¬ ным источником по ранней истории тюрков- тугю до образования ими Первого Тюрк¬ ского каганата являются древнетюркские генеалогические предания, в наиболее пол¬ ном виде сохранившиеся в династийной хронике Чжоу шу и неоднократно привле¬ кавшие к себе внимание исследователей. По одной из легенд, предки древних тюрков, «отдельная отрасль Дома Хунну по прозви¬ щу Ашина», были уничтожены воинами со¬ седнего племени, после чего остался маль¬ чик, которому враги отрубили руки и ноги и бросили в болото. Здесь его нашла и вы¬ кормила волчица, поселившаяся затем в го¬ рах севернее Гаочана (Турфанский оазис. — Д. С.). В числе родившихся от брака волчи¬ цы и этого мальчика детей был Ашина — 2 Кит. туцзюе, т. е. тюрки. В данной работе исполь¬ зуется традиционное для отечественной археологиче¬ ской литературы название тюрки-тугю для того, чтобы отделить их от других тюркоязычных племен, входив¬ ших в состав Древнетюркских каганатов, в частности, населения Саяно-Алтайского нагорья, которое мы на¬ зываем алтае-телескими тюрками. Тюрки Второго ка¬ ганата по месту их основного проживания и нахожде¬ нию ставки на р. Орхон могут быть названы также ор- хомскими тюрками. 195
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ «человек с великими способностями». Один из его потомков, Асянь-шад, пере¬ селился на Алтай, где оказался под властью кагана жуаньжуаней, для которых тюрки плавили железо. Широкое распространение этой легенды в древнетюрк¬ ской среде блестяще подтвердилось находкой Бугутской стелы с согдийской надписью времен Первого Тюркского каганата (между 581-587 гг.), где, поми¬ мо текстов, находилось барельефное изображение волка (или волчицы), под которым расположена человеческая фигурка (Кляшторный, Лившиц, 1971). По другой легенде, «предки тукюеского Дома происходят из владетельного Дома Со, обитавшего от хуннов на север». Глава племени Апанбу имел 70 (по другой версии 17) братьев. У одного из братьев, Ичжинишиду, названного «сыном вол¬ чицы», было несколько сыновей, каждый из которых получил во владение свое наместничество. Старший из них, Нодулу-шад, стал родоначальником древне¬ тюркской правящей династии. Сын Нодулу-шада, Ашина, став вождем племе¬ ни, принял имя Асянь-шад. Его потомок (внук или внучатый племянник) Ту- мынь (Бумын) стал основателем Первого Тюркского каганата. Наиболее полно исследовавший древнетюркские генеалогические предания в сопоставлении с историческими свидетельствами династийной хроники Суй- шу, С. Г. Кляшторный отметил «имеющуюся в них реалистическую основу, историографическая ценность которой в настоящее время кажется несомнен¬ ной» и предложил разделить раннюю историю племени Турк на два периода: ганьсуйско-гаочанский, когда предки тюрков Ашина формировались из пост- хуннских и местных ираноязычных племен на территории Восточного Турке¬ стана — III в. н. э. — 460 г.; и алтайский, когда сложившийся тюркский этнос переселился на территорию Монгольского Алтая — 460-552 гг. (Кляшторный, 1965). Выделение первого, ганьсуйско-гаочанского, периода в истории ранних тюрков имеет принципиальное значение, так как показывает истоки древне¬ тюркской государственности, возникшей в результате развития традиций хун- нского государства, усиленных во время пребывания в провинции Ганьсу и в Восточном Туркестане, одном из древних земледельческих центров Азии. Обычно сохранившиеся в Чжоу шу древнетюркские предания рассматри¬ ваются как два варианта одного генеалогического цикла. Действительно, та и другая легенда рассказывают об одних и тех же событиях, но время их возник¬ новения, по-видимому, различно. Первая легенда сохраняет древнюю мифоло¬ гическую, в какой-то степени даже тотемическую, основу и доводит рассказ до переселения тюрков на Алтай; вторая — более конкретна, насыщена именами и завершается созданием Первого Тюркского каганата. Если в первом преда¬ нии легендарное происхождение от волчицы составляет основную сюжетную линию, тв во втором Ичжинишиду только попутно назван «сыном волчицы», что можно рассматривать как намеренное желание подчеркнуть его преемствен¬ ность от мифологической традиции правящей тюркской династии. Показательно также, что во второй легенде уже ничего не говорится о переселении на Алтай, которое могло иметь место раньше, а сыновья Ичжинишиду получают во вла¬ дения наместничества на близких с Монгольским Алтаем территориях, в том числе, возможно, и на территории Южной Сибири. Таким образом, скорее все¬ го, они отражают как бы две части одного легендарного цикла, первая из кото¬ рых соответствует ганьсуйско-гаочанскому периоду в истории древних тюр¬ 196
Глава II. ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНЫЕ ПРОЦЕССЫ НА СЕВЕРЕ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ ков, а вторая — алтайскому. Время переселения тюрков-тугю на Алтай под¬ тверждается ретроспективным анализом поколений, указанных во второй ле¬ генде о происхождении тюркских правителей. От первого реального лица древ¬ нетюркской истории Тумыня (Бумыня), самое раннее посольство к которому отмечено источниками в 545 г. (Бичурин, 1950, с. 228), до легендарного Ичжи- нишиду прошло четыре поколения, что при принятом подсчете срока одного поколения в 25 лет составляет один век, то есть в принципе соответствует про¬ межутку времени от переселения тюрков на Алтай до создания ими Первого Тюркского каганата (460-552 гг.). Алтайский период в истории тюрков-тугю менее других освещен сведения¬ ми письменных источников. Можно предполагать, что, переселившись на тер¬ риторию Монгольского Алтая в 460 г., они сохраняли некоторое время извест¬ ную независимость, так как иначе вряд ли могли иметь возможность создать здесь свои наместничества под водительством правящей династии Ашина. На новых местах своего расселения, в том числе и на территории вновь созданных ими владений, тюрки-тугю должны были столкнуться с местными племенами, носителями культурных традиций, сложившихся в период первой половины I тыс. н. э. Известно также, что во время пребывания в горах Монгольского Алтая тюрки оказались под властью жуаньжуаней, в зависимости от которых находились до середины VI в. Это должно было вызвать отделение созданных ими владений и временное подчинение тюркского этноса. Присутствие на тер¬ ритории Монголии тюрков-тугю, носителей традиций древней хуннской госу¬ дарственности, не могло не вызвать концентрации вокруг них других тюрко¬ язычных племен, противников жуаньжуаней. Однако сами тюрки были слишком малочисленны для решающего переворота. Они воспользовались выступлени¬ ем против жуаньжуаней местных телеских племен, напали на них, захватили «весь аймак, простиравшийся до 50 000 кибиток» (Бичурин, 1950, с. 228) и, уже используя силу теле, разбили жуаньжуаней и в 552 г. создали Первый Тюр¬ кский каганат. ТЮРКИ-ТУГЮ И АРХЕОЛОГИЧЕСКИЕ ПАМЯТНИКИ АЛТАЯ И ТУВЫ3 СЕРЕДИНЫ I ТЫС. Н. Э. Погребальный обряд тюрков-тугю достаточно подробно описан в династий- ной хронике Тан игу: «В избранный день берут лошадь, на которой покойник ездил, и вещи, которые он употреблял, вместе с покойником сжигают: собира¬ ют пепел и зарывают в определенное время года в могилу. Умершего весною и 3 Здесь и далее сохраняется старое, наиболее употребительное во всей археологической литера¬ туре наименование Тува как обозначение историко-культурной области. Современное название — Республика Тыва. 197
Д. Г. Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ летом хоронят, когда лист на деревьях и растениях начнет желтеть и опадать, умершего осенью или зимой хоронят, когда цветы начинают развертываться... В здании, построенном при могиле, ставят нарисованный облик покойного и описание сражений, в которых он находился в продолжение жизни. Обыкно¬ венно, если он убил одного человека, то ставят один камень. У иных число таких камней простирается до ста и даже до тысячи» (Бичурин, 1950, с. 230). Из этого описания, неоднократно привлекавшего к себе внимание исследова¬ телей, можно вывести заключение об основных элементах погребального обряда: трупосожжение вместе с конем и предметами сопроводительного ин¬ вентаря, определенный промежуток времени между моментом смерти и захо¬ ронения, устройство около могилы (но не над могилой) культового сооруже¬ ния и установка в нем изображения покойного и какого-то мемориального памятника с описанием событий его жизни, а также вертикально вкопанных камней по количеству убитых им врагов. Ни одного археологического памятника, полностью соответствующего это¬ му описанию, ни в Южной Сибири, ни в Центральной Азии до сих пор не обнаружено, хотя многие его элементы встречаются на территории Саяно-Ал- тая уже в первой половине I тыс. н. э. Причин этого может быть несколько: 1) погребения тюрков-тугю в Центральной Азии и Южной Сибири еще не от¬ крыты; 2) компилятивный характер самого источника, в котором разновремен¬ ные сведения собраны в едином описании погребально-поминального цикла; 3) древнетюркская погребальная обрядность в том виде, как она зафиксирова¬ на письменными источниками, сложилась на основе различных компонентов, представленных в археологических памятниках предшествующего времени. Последнее объяснение представляется наиболее вероятным, хотя и не исклю¬ чает возможности остальных. Можно предполагать, что основные элементы древнетюркской погребальной обрядности формировались не только в собственно тюркской среде, а в значи¬ тельно более широком ареале, включающем и территорию Южной Сибири. Обы¬ чай установки камней-балбалов (пазырыкская культура, «поминальники» гунно¬ сарматского времени в Туве), сопроводительное захоронение коней (пазырыкская культура, отдельные погребения хуннского периода, бийская группа памятни¬ ков), определенный период времени между моментом смерти и захоронением (тесинский этап, таштыкская культура), обряд трупосожжения (памятники шур- макского типа), устройство специальных культовых сооружений на могиле (ше- стаковский этап), сохранение облика умершего для различного рода ритуальных действий (тесинский и шестаковский этапы, таштыкская культура) и, наконец, отделение погребальных сооружений от «поминальных» (кокэльская культура) были известны в Южной Сибири уже в конце I тыс. до н. э. — первой половине I тыс. н. э. Поэтому формирование древнетюркской погребальной обрядности (в узком, этническом значении термина) явилось, скорее всего, своеобразной ак¬ кумуляцией ранее существовавших норм в рамках нового регламентированного ритуала социально-привилегированной группы населения. Достоверных тюркских сожжений с соответствующими формами предме¬ тов сопроводительного инвентаря до сих пор не обнаружено. На территории Тувы в начале I тыс. н. э. существовала яркая и своеобразная кокэльская куль¬ 198
Глава II. ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНЫЕ ПРОЦЕССЫ НА СЕВЕРЕ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ тура, представленная в основном многочисленными погребениями могильни¬ ка Кокэль, носители которой, судя по всему, были разгромлены сяньбийцами в середине II в. (Савинов, 2003). После этого в Туве остаются отдельные поздне- кокэльские (по Л. Р. Кызласову, шурмакские) погребения по обряду трупосож- жения, очевидно, не имеющие к древнетюркским никакого отношения. Несколько погребений с остатками сожжений в кольцевых выкладках были исследованы А. Д. Грачом в юго-западной Туве (Хачы-Хову); рядом с ними находились четырехугольные оградки с вертикально стоящими стелами (Грач А., 1968), что как будто соответствует указанию источника о раздельном расположении погребальных и поминальных сооружений у тюрков-тугю. К со¬ жалению, ни в одной из раскопанных А. Д. Грачом выкладок не было найдено никаких предметов сопроводительного инвентаря, позволяющих достоверно судить о времени их создания. Тем не менее, по изображению горного козла на одной из стел и руноподобным знакам, относящимся, по мнению некоторых исследователей, к проторунической письменности, памятник был определен А. Д. Грачом как ранние тюркские сожжения и датирован VI-VII вв. Подобно¬ го рода погребения с остатками сожжений, правда, без стел, были открыты позже и в Центральной Туве. По мнению П. П. Азбелева, комплекс из Хачы- Хову, планиграфически совпадающий с оградками уландрыкского типа (о классификации древнетюркских оградок см. ниже), «интерпретируется как погребение кыргызских дружинников» (Азбелев, 1991, с. 161), с чем нельзя согласиться. Помимо всего прочего, изображения горных козлов в головной части стелы ни разу не были встречены у енисейских кыргызов. Не касаясь специального вопроса об оценке знаков на стелах из Хачы-Хову как добуквенной рунической письменности, следует отметить, что изображе¬ ние горного козла в верхней части одной из стел входит в круг древнетюркских тамгообразных рисунков горных козлов, но по своим стилистическим особен¬ ностям несколько отличается от них тем, что содержит еще элемент объемного изображения натуры, характерного для предшествующего гунно-сарматского времени. Тем не менее, оно не только расположено в головной части стелы, как на мемориальных памятниках тюркских каганов, но так же, как и там, отделе¬ но выбитой изогнутой линией, образующей своего рода картуш, что свидетель¬ ствует о смысловом единстве этих памятников, несмотря на разность исполне¬ ния и социальную значимость людей, которым они посвящены. Наскальные изображения горных козлов, широко распространенные в пределах Первого Тюркского каганата, отличаются большей степенью стилизации, чем на стеле из Хачы-Хову. Поэтому имеются основания полагать, что погребения с сожже¬ ниями в> кольцевых выкладках, около которых устанавливались стелы с более архаическими рисунками, действительно могут относиться к предшествующе¬ му времени (V-VI вв.). Не исключено, что в это время в Туве обитала группа населения, близкородственная, но не идентичная тюркам Ашина; возможно, что здесь находилось и одно из указанных выше раннетюркских владений. Более уверенно датируется захоронение с конем, впущенное в гигантское сооружение Улуг-Хорум в Южной Туве (Грач В., 1982, с. 156-164). Положение погребенного обычно для памятников берельского (алтайского) типа — вытя¬ нуто на спине, головой на восток; конь отделен от основного захоронения вер¬ 199
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ тикально поставленной плитой. Сопроводительный инвентарь составляют на¬ конечники стрел, удила, подпружная пряжка и два железных стремени. По сво¬ ей форме и характеру орнаментации — овальные, со спрямленной подножкой, и высокой невыделенной пластиной, покрытой орнаментом в виде вдавленных треугольников — стремена из Улуг-Хорума находят ближайшие прототипы в датированных комплексах на Дальнем Востоке — в Корее и Японии (Амброз, 1973; Кызласов И., 1973, рис. 3, 4). По этим аналогиям датировка улуг-хорум- ского захоронения определяется концом V — серединой VI в. Обстоятельства его появления в Туве можно связывать с проникновением сюда отдельных групп алтайского населения, вероятно, вызванным образованием раннетюркских вла¬ дений на севере Центральной Азии в первой половине VI в. На Горном Алтае погребения с конем предтюркского времени были выделе¬ ны А. А. Гавриловой под наименованием берельского типа могил, к которым относятся могильники Катанда I, Берель, Кокса и Яконур. Для них характер¬ ны: широтное расположение погребений (с ориентировкой на восток), обилие костяных изделий, сложносоставной лук с длинными концевыми накладками, втульчатые наконечники копий, отдельные находки ярусных наконечников стрел, продолжающие хуннские традиции. Датировка их была определена IV- V вв. По мнению А. А. Гавриловой, «памятники берельского типа отражают культуру алтайских племен тйелэ до прихода на Алтай тюрок-тугю в конце V в.» (Гаврилова, 1965, с. 54-57, 105). К числу погребений берельского типа относится разрушенное захоронение с конем на могильнике Узунтал I, кург. 1 (Савинов, 1982). Позднее были полностью опубликованы материалы впускно¬ го погребения в Яконуре (Тишкин, Горбунов, 2003), дающие наиболее полное представление о предметном комплексе берельского типа могил. По всем этим данным может быть выделен наиболее ранний, берельский этап в развитии культуры алтайских (телеских) племен (IV — середина VI в.), предшествую¬ щий включению их в состав Первого Тюркского каганата. Другая группа памятников Горного Алтая предтюркского времени — по¬ гребения кок-пашского типа, названные так по наименованию могильника Кок- Паш на Восточном Алтае, материалы которого полностью опубликованы и детально проанализированы в книге В. В. Боброва, А. С. Васютина и С. А. Ва¬ сютина (2003). Это одиночные подкурганные погребения, преимущественно в каменных ящиках, безхопроводительного захоронения коня, с костяными на¬ кладками луков хуннского типа, ярусными наконечниками стрел и большим количеством железных изделий, предшествующие кудыргинским. Датировка их определяется авторами III—IV вв. (Бобров, Васютин А., Васютин С., 2003, с. 33).з Дальнейшего развития памятники кок-пашского типа на Горном Алтае не имеют. В какой-то части они могут быть синхронны с раннеберельскими. Очевидно, именно «точка соприкосновения» этих двух типов памятников — кок-пашского (или позднехуннского) и берельского (или раннетелеского) — знаменует собой появление и распространение на территории Горного Алтая телеских племен, положивших начало будущей этнокультурной общности ал- тае-телеских тюрков. Совершенно иная ситуация складывается на территории Среднего Енисея. По мнению В. Н. Добжанского, описание погребального обряда древних тюр¬ 200
Глава II. ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНЫЕ ПРОЦЕССЫ НА СЕВЕРЕ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ ков в письменных источниках в наибольшей степени соответствует памятни¬ кам таштыкской культуры Минусинской котловины (Добжанский, 1989), где исторических тюрков в это время заведомо не было. Однако наблюдения В. Н. Добжанского интересны в том отношении, что именно в таштыкской куль¬ туре сочетаются вместе обряд трупосожжения; изготовление глиняных масок, сохранявших портретные черты умерших; и обычай использования в ритуале фигурок различных животных (такие же каменные изображения львов уста¬ навливались позже в некрополях тюркских каганов). На заключительном эта¬ пе развития таштыкской культуры, синхронном периоду Первого Тюркского каганата, появляются отдельные статуарные памятники, иконографически со¬ ответствующие древнетюркским изваяниям. Вероятно, общими были и истоки рунической письменности, по праву названной «орхоно-енисейской». Приве¬ денные совпадения скорее всего свидетельствуют о существовании единого субстрата древнекыргызской (таштыкской) и раннетюркской культуры, что исторически соответствует возможности локализации одного из раннетюрк¬ ских владений — Цигу — на Среднем Енисее (Савинов, 1988). КУЛЬТУРНЫЕ ИННОВАЦИИ СЕРЕДИНЫ I ТЫС. Н. Э. С периодом пребывания тюрков-тугю на Монгольском Алтае совпадает по¬ явление и распространение в Южной Сибири некоторых новых форм предме¬ тов материальной культуры, в частности, снаряжения верхового коня, к кото¬ рым относятся седла с широкими арочными луками, металлические стремена и подпружные пряжки с язычком на вертлюге. Седла с широкими арочными луками, имеющими иногда спрямленные очертания сторон, впервые появляются в восточных районах Азии и извест¬ ны по находкам и изображениям IV-VI вв. из Кореи и Японии (Амброз, 1973; Кызласов И., 1973; Вайнштейн, Крюков, 1984). Самая ранняя из известных находок подобного рода в Южной Сибири происходит из Минусинской кот¬ ловины — берестяная обкладка арочной луки седла из Уйбатского чаа-таса (Киселев, 1951, табл. XXXVI, 1). В отличие от более поздних кудыргинских накладок, она фиксирует основу луки седла подпрямоугольных очертаний, сближающейся по форме с обкладками древнекитайских седел начала IV в. из Аньяна, а также другими восточными образцами этого времени. Можно предполагать, что изображение такого же седла имеется на одной из тепсей- ских пластин. На нем видны выступающие луки — передняя, более высокая, поставленная вертикально; задняя — более низкая, поставленная наклонно; полки с округлыми вырезами по краям и выступающей лопастью посереди¬ не; а также расположенная ниже седла дополнительная лопасть округлых очертаний (Грязнов, 1979, рис. 61). Дополнительная лопасть изображена и на когуреских фресках IV в., а также на сосуде в виде всадника из Силло, V- VI вв. (Вайнштейн, Крюков, 1984, рис. 11, 12). Следует подчеркнуть, что все 201
Д. Г. Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ перечисленные находки, свидетельствующие о появлении раннего типа сед¬ ла с жесткой основой, происходят из памятников позднего этапа таштыкской культуры, что еще раз подтверждает возможность существования раннетюрк¬ ского владения на Енисее. В середине I тыс. н. э. в Южной Сибири появляются и первые металличе¬ ские стремена. По мнению всех исследователей, им предшествуют петли из кожи, конского волоса и других органических материалов, используемые в ка¬ честве подножки. Типологически от них могут происходить металлические стремена с петельчатой дужкой, наибольшее распространение которых отно¬ сится к VI-VII вв. Первая комплексная находка модели такого стремени происходит из Арбан- ского чаа-таса, одного из самых поздних памятников таштыкской культуры (Са¬ винов, 1996, рис. 1,1). Поскольку другие железные изделия из таштыкских склепов (ножи, удила, витые цепочки, колчанные крюки, пряжки) имеют во- тивный характер, но, несомненно «скопированы» с полномасштабных образ¬ цов, нет оснований сомневаться, что такие же «настоящие» стремена суще¬ ствовали в действительности. Будучи таштыкским по своему происхождению, арбанский комплекс и, соответственно, происходящее из него стремя должны быть синхронны распространению древнетюркской культуры в начальный пе¬ риод истории Первого Тюркского каганата (или даже несколько раньше). Металлические стремена с высокой невыделенной пластиной и Т-образной подножкой так же, как и седла с широкими арочными луками, имеют ближай¬ шие параллели в дальневосточных комплексах IV-VI вв. Однако, в отличие от дальневосточных деревянных стремян с металлическими обкладками, все ти¬ пологически производные южносибирские стремена — цельные металличес¬ кие, с декорированной поверхностью. Такие стремена найдены в Туве (Улуг- Хорум), в Минусинской котловине (Грач В., 1982, рис. 2), на Горном Алтае (Гричан, Плотников, 1999, рис. 1), в могильнике Крохалевка-23 в Новосибир¬ ской области (Троицкая, Новиков, 1998, рис. 23). Неожиданно точно такое же стремя, украшенное по внешней стороне вдавленными треугольниками, было найдено в Среднем Поволжье, у с. Золотаревка Пензенской области (Измай¬ лов, 1990, рис. 1). Что касается стремян с высокой пластиной, но без декориро¬ ванной поверхности — IV тип, по классификации А. А. Гавриловой (Гаврило¬ ва, 1965, с. 34), то скорее всего они относятся к несколько более позднему времени. Находки таких стремян в территориальных границах Первого Тюрк¬ ского каганата уже весьма многочисленны. Как бы то ни было, все это свиде¬ тельствует о том, что распространение металлических стремян с самого нача¬ ла приобрело в Южной Сибири достаточно массовый характер. Возможно, отсутствие3 местных форм металлических стремян вызвало необходимость ис¬ пользования заимствованных образцов, появившихся раньше в восточных рай¬ онах Азии. При этом не исключено, что именно их появление привело к моди¬ фикации волосяной или кожаной петли в форму металлического петельчатого стремени. К такого же рода инновациям относятся и пряжки с вытянуто¬ фигурной рамкой из могильника Балыктыюль на Горном Алтае, которые С. С. Сорокин справедливо сравнивал с пряжками с язычком на вертлюге V- VI вв. из Японии (Сорокин, 1977, с. 64-65). 202
Глава II. ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНЫЕ ПРОЦЕССЫ НА СЕВЕРЕ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ Таким образом, имеются основания предполагать, что стремена с пластин¬ чатой дужкой, седла с широкими арочными луками и подпружные пряжки с язычком на вертлюге появились в Южной Сибири в пределах одного хроноло¬ гического периода (V-VI вв.) и, по-видимому, из одного восточного центра. Носителем этих инноваций, скорее всего, были тюрки-тугю, которые в ранний период своей истории восприняли наиболее совершенную для того времени систему снаряжения верхового коня. Возможно, что именно благодаря этому обстоятельству — созданию хорошо оснащенной конницы — они сумели в короткий срок сокрушить жуаньжуаней и подчинить себе другие народы Цен¬ тральной Азии и Южной Сибири. Археологические памятники середины I тыс. н. э., относящиеся к алтайско¬ му периоду истории тюрков-тугю, помогают раскрыть этнокультурные про¬ цессы, происходившие на севере Центральной Азии в недрах зарождающейся тюркской государственности. Можно предполагать, что одно из раннетюрк¬ ских владений находилось на территории Тувы, где обитала группа населения близкородственная, но не идентичная тюркам Ашина. На Горном Алтае жили подвластные жуаньжуаням телеские племена. Несомненно присутствие цело¬ го ряда раннетюркских элементов в материалах позднего этапа таштыкской культуры. Более того, именно здесь, у «последнего моря» степной ойкумены они, пожалуй, сохранились лучше всего. Отражением этих сложных историко- культурных процессов явилось смешение различных традиций, каждая из ко¬ торых сыграла свою роль в формировании древнетюркского культурного ком¬ плекса. Сочетание элементов прототюркского культурного субстрата («скифский» и «хуннский» пласты) и культурных инноваций середины I тыс. н. э., выразив¬ шихся, главным образом, в распространении более совершенных предметов снаряжения верхового коня, привели к сложению древнетюркского культурно¬ го комплекса, ставшего «государственной» культурой населения Древнетюрк¬ ских каганатов и всех связанных с ними этнополитических объединений. АРХЕОЛОГИЧЕСКИЕ ПАМЯТНИКИ ПЕРИОДА ПЕРВОГО ТЮРКСКОГО КАГАНАТА После победы над жуаньжуанями — меньше, чем за два десятилетия — тюрки Первого каганата, ведя постоянные победоносные войны, создали дер¬ жаву, границы которой простирались от Хуанхэ до Волги. В ее состав, наряду с другими областями, вошли районы Южной Сибири, Средней Азии и Казахста¬ на. Столица Древнетюркского государства располагалась на р. Орхоне (Север¬ ная Монголия), где в 1889 г. в урочище Кошо-Цайдам Н. М. Ядринцевым были открыты некрополь тюркских каганов и памятники древнетюркской руниче¬ ской письменности. Естественно, что удержать столь огромную территорию, населенную различными племенами и народами, в рамках одной социально¬ административной системы было невозможно, и в 604 г. Первый Тюркский ка¬ 203
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ ганат разделился на Западный и Восточный. Начался период упадка первого Древнетюркского государства. В 630 г. последний каган Восточного каганата Хьели был взят в плен и каганат прекратил свое существование. В том же году Чеби-хан, один из удельных князей Восточного каганата, вместе со своим на¬ родом («30 тысяч строевого войска») «ушел на северную сторону Золотых гор» (Бичурин, 1950, с. 263), то есть на Алтай, и объявил себя ханом. В 650 г. Чеби- хан был разбит, взят в плен, а часть его народа переселена в Утукенскую чернь (Хангай), где позднее приняла участие в создании Второго Тюркского каганата. Выделение археологических памятников периода Первого Тюркского кага¬ ната (с точки зрения существующей периодизации — VI-VII вв.) представляет большую сложность как из-за простоты погребального обряда и набора пред¬ метов сопроводительного инвентаря, так и, главным образом, почти полного отсутствия необходимых датирующих материалов. На территории Горного Алтая один из наиболее известных памятников этого времени — могильник Кудыргэ, открытый в 1924 г. Авторы раскопок, С. И. Руденко и А. Н. Глухов, датировали его VII в. С. В. Киселев относил этот памятник к V-VI вв. и писал, что следует «кудыргинские могилы считать более ранними, чем время сложения древнего государства алтайских тупо во главе с ханом (каганом) Бумынем» (Киселев, 1951, с. 497). Позднее материалы Кудыр- гинского могильника были полностью опубликованы А. А. Гавриловой, выде¬ лившей среди них несколько поздних могил XIII-XIV вв. (часовенногорский тип) и датировавшей все остальные (более 20 погребений) VI-VII вв. (кудыргинский тип). Главным основанием для этого послужила находка в одной из могил моне¬ ты выпуска 575-577 гг. (Гаврилова, 1965, с. 26). Вместе с тем, А. А. Гаврилова отметила своеобразие кудыргинских могил по сравнению с предшествующими (берельскими), выразившееся в меридиональной ориентировке погребенных и наличии некоторых форм предметов, в частности, сильно изогнутых концевых накладок лука, имеющих аналогии среди аварских вещей в Подунавье. В последние годы датировка могильника Кудыргэ и, соответственно, выде¬ ление кудыргинского этапа стали предметом оживленной дискуссии. Главной причиной этого явилось нахождение в составе кудыргинских материалов се¬ рии изделий, выполненных в так называемом геральдическом стиле, широко распространенном в раннесредневековых памятниках Восточной Европы и Прикамья, и относящихся там к более позднему времени. Вслед за А. К. Амб- розом, датировавшим кудыргинские поясные наборы первой половиной VIII в. (Амброз, 1971, с. 126), аналогичную позднюю дату стали предлагать и для все¬ го могильника Кудыргэ. Однако, как показывает типологический анализ, «ку¬ дыргинский3 комплекс фиксирует состояние геральдического стиля накануне его восприятия восточноевропейскими народами — не позднее начала (пер¬ вых десятилетий) VII в.» (Азбелев, 1993, с. 92). Позднее П. П. Азбелев уточ¬ нил эту дату, связав появление могильника Кудыргэ с пребыванием на Алтае войска Чеби-хана, — вторая четверть VII в. (Азбелев, 2000, с. 5). Подобная ин¬ терпретация, высказанная и в одной из наших работ (Савинов, 2002, с. 232- 234), интересна в том отношении, что позволяет, хотя бы предположительно, связать кудыргинский культурный комплекс с археологической культурой тюр- ков-тугю, из которых, по всей видимости, состояло войско Чеби-хана. 204
Глава II. ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНЫЕ ПРОЦЕССЫ НА СЕВЕРЕ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ По мнению В. Б. Ковалевской, «привлечение западных аналогий не мешает датировать распространение деталей поясных наборов VII в. с возможным за¬ ходом в начало VIII в., но никак не в VI в. Памятники катандинского типа (пе¬ риода Второго Тюркского каганата. —Д. С.) являются верхней датой суще¬ ствования памятников кудыргинского типа — это доказано А. А. Гавриловой, подтверждается всеми накопленными материалами и не требует ревизии» (Ко¬ валевская, 1990, с. 45). С последним утверждением можно согласиться, но с некоторыми поправками. Поясные наборы катандинского типа начинают рас¬ пространяться не в VIII в., а в середине VII в. Датирующая монета из могилы 15 могильника Кудыргэ (575-577 гг.) все же относится не к VII, а к VI в. В. Н. Добжанским выделен еще один тип поясных наборов — с накладными круглыми бляхами, отдельные экземпляры которых представлены и в материа¬ лах из Кудыргэ. По мнению этого автора, «пояса кудыргинского типа также украшавшиеся круглыми бляхами, окантованными зернью... бытовали, види¬ мо, не очень продолжительное время — в пределах второй половины VI — начала VII в.» (Добжанский 1990, с. 35). Думается, что такое хронологическое определение наиболее близко к действительности. Еще одним аргументом от¬ носительно ранней даты кудыргинского комплекса, во всяком случае не выхо¬ дящей за пределы первой половины VII в., является то обстоятельство, что не¬ которые из кудыргинских вещей, в частности серьги с У-образной дужкой и напаянной подвеской-шариком, встречаются в памятниках таштыкской куль¬ туры на Енисее (Грязнов, 1979, рис. 67). В то же время типично таштыкские пряжки найдены в погребениях могильника Кудыргэ (Васютин, 1997, рис. 13). В свете предложенной сейчас даты поздних таштыкских склепов (скорее все¬ го, даже завышенной. —Д С.) — до начала VII в. (Вадецкая, 1999, с. 129) та¬ кое сосуществование некоторых общих типов вещей в кудыргинских и таш¬ тыкских погребениях представляется вполне объяснимым. Все это вместе позволяет еще раз вернуться к оценке материалов могильника Кудыргэ. В первую очередь следует отметить, что по погребальному обряду могиль¬ ник Кудыргэ не однороден. Из 20 погребений, поддающихся интерпретации, 7 совершены без сопроводительного захоронения коня, но в двух из них най¬ дены, очевидно, заменяющие их предметы конской упряжи. Сравнение мате¬ риалов могильника Кудыргэ с погребениями предшествующего времени (бий- скими и берельскими) показывает, несмотря на главный интегрирующий признак — сопроводительное захоронение коня, и определенные различия между ними. В комплексе предметов сопроводительного инвентаря из кудыр¬ гинских могил сочетаются как вещи, бытовавшие ранее на Алтае, так и пред¬ меты, ранее не встречавшиеся — стремена с петельчатой и пластинчатой дуж¬ ками, в том числе — с высокой невыделенной пластиной, но типологически несколько более поздние, чем найденные в Улуг-Хоруме; седла с высокими арочными луками, в том числе знаменитые костяные накладки с изображе¬ нием сцен «мифической охоты»; фигурные или «геральдические» поясные бляшки; ажурные наконечники с зооморфными изображениями; щитовидные подвески с шарнирным креплением; сильно изогнутые концевые накладки лука и др. Как уже отмечалось, некоторые из них, в частности, сильно изог¬ нутые концевые накладки луков и ажурные наконечники действительно об¬ 205
Д. Г. Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ наруживают сходство с находками из аварских погребений Подунавья, хотя какое это может иметь значение для историко-культурной интерпретации материалов могильника Кудыргэ — пока сказать трудно. Датирующая моне¬ та была найдена в погребении человека с конем и определяет время кудыр- гинских могил, совершенных по этому обряду (не ранее последней четверти VI в.). Обращает на себя внимание, что подавляющее большинство из них расположено компактной группой в северной части могильника. Именно из этих погребений, в основном, происходят вещи, сопоставимые с аварскими. Что касается погребений, расположенных в других частях могильника («на берегу за северным холмом» и «центральной»), то они, при общем сходстве материального комплекса и ориентировки, обладают значительной вариабель¬ ностью погребального обряда, характерной для памятников предшествую¬ щего берельского этапа. Показательно, что в одном из них был найден лук со штриховкой накладок, характерной для луков берельского типа, что А. А. Гав¬ рилова рассматривает как «прямое указание на столкновение кудыргинцев именно с берельскими племенами» (Гаврилова, 1965, с. 60). Центральную часть могильника Кудыргэ занимают оградки: одиночные и коллективные (смежные); в центре оградок находятся каменные ящички или заменяющие их ямки с каменными плитками; в нескольких случаях посереди¬ не зафиксированы вертикально стоящие камни. Видимо, у одной из таких ог¬ радок первоначально был установлен известный «кудыргинский валун», о ко¬ тором будет сказано ниже. Материалы из кудыргинских оградок частично утрачены, а сохранившиеся вещи (удила, панцирные пластины, пряжки, ножи, серп) недостаточно выразительны для определения их точной датировки. Не¬ которые из них имеют аналогии в шурмакских погребениях с сожжениями в Туве. А. А. Гаврилова датирует кудыргинские оградки временем «ранее VI в. н. э. и до начала VII в. н. э.» (Гаврилова, 1965, с. 13) и считает, что, если «ог¬ радки сооружались не кудыргинцами, а каким-то другим племенем, то, судя по близости оградок к памятникам орхонским, этим племенем были тюрки-тугю» (Гаврилова, 1965, с.18). Очевидно, композитный характер этого памятника объясняется его принад¬ лежностью к тому переломному моменту истории, когда на Алтае в период господства (или упадка?) Цервого Тюркского каганата столкнулись разные эт¬ нические и культурные традиции, хотя более точно определить его историче¬ ское место пока не представляется возможным. За прошедшие 80 лет больше подобных памятников на Алтае открыто не было. Могильник Кудыргэ является опорным комплексом при выделении памят¬ ников кудыргинского этапа в истории культуры древних тюрков, синхронного периоду Первого Тюркского каганата (середина VI — середина VII в.). Осно¬ ванием для выделения погребений этого этапа могут служить: монета 575- 577 гг. из Кудыргэ; наличие в сопроводительном инвентаре предметов, непо¬ средственно продолжающих предшествующие традиции; а также отсутствие вещей, характерных для датированных комплексов последующего времени. По этим признакам выделяется группа погребений, которые, за исключением мо¬ гильника Кудыргэ на Алтае, не образуют крупных могильников, что можно рассматривать как свидетельство дисперсного расселения оставивших их 206
Глава II. ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНЫЕ ПРОЦЕССЫ НА СЕВЕРЕ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ племен. Вместе с тем, погребения с конем VI-VII вв. известны на достаточно большой территории в Южной Сибири (на Алтае и в Туве), в Средней Азии и Казахстане. На Горном Алтае, помимо могильника Кудыргэ, к этому этапу относятся захоронения в других могильниках (Катанда II, Курота, Туэкта и др.), «отлича¬ ющиеся от кудыргинских широтным расположением могил и некоторыми ве¬ щами» (Гаврилова, 1965, с. 58). С этого времени восточная (с отклонениями) ориентировка погребенных становится определяющей в культуре древних тюр¬ ков Первого каганата. Из открытий последних лет на Горном Алтае можно отметить захоронение коня на могильнике Нижнее Сору с набором вещей кудыргинского типа (Илю¬ шин, 1995, с. 122, рис. 1); накладки лука из могильника Усть-Бике III (Тиш¬ кин, Горбунов, 1999, рис. 2); набор бронзовых украшений, аналогичных кудыр- гинским, из погребения Жене-Аул в Южном Алтае (Кочеев, Худяков, 2000, рис. 1-V). Отдельную группу погребений образуют захоронения коней, также известные в Кудыргэ. Из них наиболее представительна серия конских захоро¬ нений в кольцевых оградках и под курганными насыпями на могильнике Кара- Коба 1 с предметами конского снаряжения кудыргинского облика (Могильни¬ ков, 1994, рис. 8-27). Поясные наборы кудыргинского типа найдены на Северном Алтае (Савинов, 2000, рис. II), но, скорее всего, они относятся уже ко времени распадения Первого Тюркского каганата, а отдельные экземпляры, найденные на Средней Оби (Троицкая, Новиков, 1998, рис. 26) — к еще более позднему времени. Группа курганов с восточной ориентировкой VI-VII вв. была исследована В. А. Могильниковым на Западном Алтае (Гилево VIII). «Такое постоянство, — отмечает автор, — особенно четко фиксируемое в ориентировке костяков голо¬ вой на восток, указывает на сохранение древних традиций в ритуале погребе¬ ний, связанное, очевидно, с проживанием в степных предгорьях Северо-Запад¬ ного Алтая ядра древнего аборигенного населения, по крайней мере, от раннего железного века до раннего средневековья» (Могильников, 1972, с. 300). К это¬ му же времени относятся отдельные погребения с восточной ориентировкой в Западной и Центральной Туве, скорее всего генетически связанные с алтай¬ скими и продолжающие традицию впускного захоронения в Улуг-Хоруме (Три¬ фонов, 1971). В Монголии, по мнению Ю. С. Худякова, VI-VII вв. может датироваться раскопанное Г. И. Воровкой погребение в Наинтэ-Сумэ, принадлежавшее «ко- чевнику-одного из местных племен, включенных в состав Первого Тюркского каганата и испытавших нивелирующее влияние древнетюркской культуры на начальном этапе ее распространения» (Худяков, 2002, с. 152-153). В Средней Азии, на Тянь-Шане, погребения с конем VI-VII вв. открыты на могильниках Аламышик, Кара-Булун, Кара-Куджур и др. В Аламышик, кур¬ ган 69 под кольцевой выкладкой находилось катакомбное захоронение с вос¬ точной ориентировкой; из предметов сопроводительного инвентаря найдены петельчатые стремена, концевые накладки лука и другие вещи кудыргинского типа (Бернштам, 1952, с. 81-82). В Кара-Булуне раскопаны захоронения в ка¬ менных ящиках и овальных выкладках; в одном из погребений найден полно¬ 207
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ стью сохранившийся деревянный остов седла с широкими арочными луками. Комплекс сооружений, включающий оградки с рядами камней-балбалов и ка¬ менные курганы, исследован в Кара-Куджуре. В кургане 1 этого могильника найдены седло кара-булунского типа, пояс с фигурными бляшками, срединная накладка лука с гравированным изображением сцены охоты пешего лучника на оленей (Кибиров, 1957, с. 86-87, рис. 3-5). Из других погребений, открытых в последнее время на Тянь-Шане, перио¬ дом Первого Тюркского каганата, возможно, датируются отдельные захороне¬ ния на могильнике Беш-Таш-Короо I, II (Табалдиев, 1996, рис. 17, 33). Все ос¬ тальные тянь-шаньские погребения с конем относятся ко времени Западного (тюргешского) каганата, т.е. не ранее первой трети VII в. В Узбекистане VI-VII вв. датируется погребение с конем около обсервато¬ рии Улугбека в г. Самарканде, где были найдены ажурный наконечник ремня кудыргинского типа, однокольчатые удила и стремя с высокой невыделенной пластиной (Спришевский, 1951, с. 33-42). На территории Казахстана наиболее показательны погребения из могильника Егиз-Койтас и в г. Алма-Ата. В Егиз- Койтас, курган 3, захоронения человека (с восточной ориентировкой) и коня (с обратной ориентировкой) находились на одном уровне и были разделены вертикально поставленным камнем. Из находок следует отметить остатки кол¬ чана, петельчатые стремена, однокольчатые удила и др. (Кадырбаев, 1959, с. 184- 186). В Алма-атинском погребении найдены полный набор костяных накладок лука, включающий длинные концевые и срединные накладки; петельчатое стре¬ мя; детали поясного набора, в том числе своеобразная пряжка на щитке с изоб¬ ражением человеческого лица, по стилистическим особенностям напоминаю¬ щая древнетюркское каменное изваяние (Курманкулов, 1980, с. 191-198, рис. 1-4). Перечисленные погребения с конем, как и некоторые другие аналогичные захоронения, разбросаны по разным районам Южной Сибири, Средней Азии и Казахстана, не образуя единой культурной общности; однако одновременность их существования достаточно определенно доказывается общими особеннос¬ тями погребального обряда и взаимосвязанным комплексом предметов сопро¬ водительного инвентаря. Относительно среднеазиатских погребений с конем В. А. Могильников отмечал, что «широтная ориентировка этих погребений, положение жертвенного животного слева на ступеньке или на одном уровне с погребенным сближают эти погребения с погребениями Алтая с восточной ориентировкой» (Могильников, 1981, с. 33). Следует отметить и длительное сохранение такого элемента алтайских погребальных сооружений, как оваль¬ ные выкладкй на уровне древней поверхности. Комплекс предметов сопрово¬ дительного инвентаря из погребений кудыргинского этапа отличается срав¬ нительно небольшим набором вещей, однотипных по всей территории их распространения, и простотой их внешнего оформления. В него входят длин¬ ные концевые накладки луков, трехлопастные наконечники стрел, стремена с высокой пластиной и с петельчатой дужкой, фигурные поясные пряжки, одно¬ кольчатые удила с роговыми двухдырчатыми псалиями, седла с широкими ароч¬ ными луками, костяные пряжки с округлой верхней частью, блоки от чумбура и др. Многие из форм этих предметов были известны в Южной Сибири еще в 208
Глава II. ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНЫЕ ПРОЦЕССЫ НА СЕВЕРЕ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ первой половине I тыс. н. э. В качестве характерных признаков можно отме¬ тить также отсутствие развитых приемов растительной орнаментации в укра¬ шениях поясных и сбруйных наборов; и каких-либо следов социальной диф¬ ференциации в материалах погребений VI-VII вв. Указанные особенности характеризуют кудыргинский этап в развитии древ¬ нетюркского культурогенеза. Значительное сходство территориально разоб¬ щенных памятников этого времени, скорее всего, объясняется сравнительно быстрым распространением населения, обладавшего устойчивой культурной традицией, из одного района. Так как большинство из вышеназванных предме¬ тов, также как и обряд погребения с конем с широтной ориентировкой, были известны на Алтае еще в первой половине I тыс. н. э., имеются основания по¬ мещать место исхода этого населения на территории Алтая, а причину его широкого распространения связывать с образованием Первого Тюркского ка¬ ганата, когда отдельные группы входивших в него племен оказались разбро¬ санными на огромных пространствах вновь созданного государственного объ¬ единения. В этой связи необходимо отметить находку костяных накладок на низкие луки седла с великолепными многофигурными гравировками из кургана 1 Ши- ловского могильника в Ульяновской области (Багаутдинов, Богачев, Зубов, 1998, рис. 21 и др.) в рисунках которых, по всей видимости, отражены реальные со¬ бытия истории древних тюрков периода их широкой экспансии. Изображены стреляющие «с колена» лучники, пешие воины, вооруженные копьями и мча¬ щиеся на конях всадники; их противники показаны сидящими в осажденной крепости. На одной из пластин представлены «огнедышащие драконы» — ки¬ тайские символы благопожелания и светлой небесной мужской силы ян» (Мифология народов мира, 1992, с. 77-78). Крайне интересно, что здесь же имеются и отдельные южносибирские, точнее — таштыкские, мотивы: рисун¬ ки расположенных в разные стороны лошадей (типа таштыкских «амулетов») и фигура бегущего медведя, как на таштыкских гравировках (Савинов, 2002). Погребение датируется по византийскому солиду Ираклия (время правления 610-641 гг.) серединой VII в. Вероятно, к этому времени относятся и другие центральноазиатские элементы в культуре восточноевропейских кочевников (Семенов, 1988), получившие распространение в западных пределах полити¬ ческого господства Первого Тюркского каганата. КАМЕННЫЕ ИЗВАЯНИЯ С «ПОВЕСТВОВАТЕЛЬНЫМИ» СЦЕНАМИ Наиболее ярким памятником Кудыргинского комплекса является известный «кудыргинский валун», который, по-видимому, следует рассматривать как одно из самых ранних древнетюркских каменных изваяний. На одной его стороне в верхней части изображено мужское лицо с раскосыми глазами, усами и боро¬ дой (по этому признаку «кудыргинский валун» входит в ряд так называемых 209
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ «лицевых» изваяний); на другой представлена сюжетная сцена, в которой уча¬ ствуют две крупные, сидящие анфас нарядно одетые фигуры (одна из них жен¬ ская, другая — детская) и три более мелких коленопреклоненных профильных фигурки (две из них в масках) с оседланными лошадьми. Как отмечает А. А. Гав¬ рилова, «кудыргинский валун соответствует букве летописного источника тем, что он не изваяние, а именно «нарисованный облик» человека, хотя и не на плоской, а на объемной поверхности валуна» (Гаврилова, 1965, с. 20). По пово¬ ду семантики изображений на «кудыргинском валуне» существуют различные точки зрения, достаточно полные сводки которых уже представлены в литера¬ туре (Длужневская, 1978; Мотов, 2001). Не разбирая их подробно, следует от¬ метить, что вся сцена носит явно повествовательный характер. Исходя из раз¬ меров рисунка, можно предполагать, что главным действующим лицом является мужчина, изображенный на лицевой стороне камня, которому посвящены дей¬ ствия, скорее всего, связанные с погребально-ритуальным циклом, представ¬ ленные на другой стороне валуна. В таком случае, вероятнее всего, женщина и ребенок в богатых одеждах являются изображениями членов семьи (жены и наследника?) умершего знатного лица, принимающего дары (или какую-ни¬ будь иную форму поклонения) по поводу его кончины. По аналогии с Кудыргэ, к этому времени на Горном Алтае может быть отне¬ сен ряд памятников ритуального назначения (оградок и стел) с дополнитель¬ ными сценами повествовательного характера: изображения фигур двух лоша¬ дей и верхней части туловища человека (Чаган-Узун); сцена охоты лучника на оленя и кабана (Башкаус); сцена охоты рыцаря в доспехах на диких животных (Нижнее Сору); сцена конной охоты на оленя (Юстыд); и др. Весьма интерес¬ на, в сравнении с алтайскими, стела из Мугур-Саргола в Саянском каньоне Енисея, в верхней части которой изображена обычная для древнетюркской иконографии личина, а ниже в вертикальном направлении друг за другом рас¬ положены фигуры трех лошадей, передняя из которых связана узкой протер¬ той полосой (повод?) с основной личиной. Поверх всей композиции выбито изображение горного козла, обычное для древнетюркского времени. Аналогичные памятники были распространены и на территории Монголии. Так, на стеле из Сагсай сомона, имеющей антропоморфные очертания, изобра¬ жены связанные в единую композицию всадники и человеческие фигуры. И. В. Асеев считает, что здесь представлен «жизненный цикл человека, в честь которого она поставлена», и относит этот памятник «ко времени становления тюркских племен в Северной и Центральной Азии» (Асеев, 1984, с. 14-17). Самая близкая аналогия «кудыргинскому валуну» — каменное изваяние, обнаруженное3В. Д. Кубаревым в горах Монгольского Алтая на р. Хара-Яма. Как и в Кудыргэ, изображение нанесено здесь на лицевой плоскости камня. Все детали переданы гравировкой; при этом В. Д. Кубарев отмечает некоторые иконографические особенности в расположении деталей, отличающиеся от более поздних «классических» тюркских изваяний (Кубарев В., 1995, с. 166, табл. 1). В нижней части изваяния из Хара-Яма представлена сцена из двух коленопреклоненных человеческих фигурок (одна из них с колчаном и луком), держащих за повод оседланных лошадей. По своему значению данная сцена несомненно аналогична кудыргинской, хотя и представлена меньшим количе¬ 210
Глава II. ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНЫЕ ПРОЦЕССЫ НА СЕВЕРЕ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ ством участников. По справедливому замечанию В. Д. Кубарева, «композици¬ онное построение... сходные персонажи и атрибуты, техника исполнения — все это вместе взятое свидетельствует о семантической близости рассматрива¬ емых памятников, найденных в разных районах Центральной Азии» (Кубарев В., 1997, с. 172). Не исключено, что во всех этих изображениях, связанных с различными видами ритуальных сооружений, можно видеть то «описание сражений», т. е. прижизненных подвигов умершего героя (или результатов этих подвигов), о ко¬ торых сообщают письменные источники. В таком случае подобные повество¬ вательные сцены являются как бы предшественниками древнетюркских над¬ писей-эпитафий. Несколько изваяний с повествовательными сценами известно на террито¬ рии Минусинской котловины, где в это время продолжает существовать таш- тыкская культура. Это Кижи-таш и Улу-Кыс-таш, открытые еще в 1772 г. П. С. Палласом в могильной степи около с. Аскиз и позднее неоднократно опуб¬ ликованные; а также каменная плита с р. Нени (Кызласов Л., 1960, рис. 61). Условия нахождения всех стел неясны. Композиционное оформление в прин¬ ципе одинаково. Наверху помещается крупное изображение сидящей челове¬ ческой фигуры с сосудом в двух руках, что позволило М. П. Грязнову первому отнести их к «ранним формам каменных баб тюркского типа» (Грязнов, 1950, с. 148). В отличие от более поздних тюркских изваяний, эти изображения нахо¬ дятся на одной, лицевой стороне каменного блока, что, как и в Кудыргэ, соот¬ ветствует указанию источника о «нарисованном облике покойного». Ниже и на боковых сторонах находятся дополнительные мелкие рисунки, по характеру и значению соответствующие сценам повествовательного характера, о которых говорилось выше. Семантика этих памятников раскрывается наиболее полно благодаря композиции на лицевой стороне стелы с р. Нени. Ниже крупной си¬ дящей фигуры здесь изображена сцена охоты пешего лучника с собакой на оленя, в спину которого вонзилась стрела. Повествовательный характер этой сцены в сочетании с канонизированным образом центрального персонажа позволяет рассматривать ее как отображение посвященных ему ритуальных действий, аналогичных по смыслу изображениям на «кудыргинском валуне». Таким же образом могут быть объяснены рисунки животных и фигурка при¬ севшего человека на Улу-Кыс-таш, а также изображение всадника с трехлопа¬ стным флагом на длинном древке на Кижи-таш. Относительно культурной принадлежности каменных изваяний с повество¬ вательными сценами из Минусинской котловины существуют различные точ¬ ки зрения. Как уже говорилось, М. П. Грязнов отнес их к «ранним формам каменных баб тюркского типа». Л. Р. Кызласов определил как изваяния таш- тыкской культуры (Кызласов Л., 1960, с. 157-160). Ю. С. Худяков (Борисенко, Худяков, 1999) и вслед за ним С. В. Панкова (Панкова, 2000) относят их к не¬ многочисленной группе памятников тюркского времени. На наш взгляд, в этих определениях, за исключением поздней даты, предложенной Ю. С. Худяко¬ вым, — первые десятилетия VIII в. (Борисенко, Худяков, 1999, с. 14), нет прин¬ ципиальных противоречий. Рассматриваемые изваяния с повествовательными сценами с наибольшей вероятностью могут относиться к последнему, завер- 211
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ тающему этапу развития таштыкской культуры, в хронологическом отноше¬ нии соответствующему раннетюркскому времени. Образование на севере Цен¬ тральной Азии в 552 г. Первого Тюркского каганата отнюдь не означает конца таштыкской культуры на Енисее, самые поздние памятники которой сейчас датируются вплоть до начала VII в. Появление этих изваяний, скорее всего, следует рассматривать в том же контексте, что и происхождение железного стремени с петельчатой дужкой из Арбанского чаа-таса. j
АЛТАЕ- ТЕЛЕСКИЕ ТЮРКИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ I тыс. н. э. После 20-летнего перерыва, в 679 г., сре¬ ди оставшихся в Хангае тюрков вспыхнуло восстание, в результате которого был создан Второй Тюркский каганат. Границы его зна¬ чительно уступали Первому, а основные военные действия каганата были направле¬ ны против местных племен Монголии и Южной Сибири — уйгуров, киданей, кар- луков, басмалов, енисейских кыргызов и др. История Второго Тюркского каганата начи¬ нается с того, что в 688 г. тюрки разбили уйгуров (токуз-огузов) и выбили имя их предводителя Баз-кагана на одном из бал- балов у памятника Ильтерес-кагана (Малов, 1951, с.38); а кончается тем, что под удара¬ ми уйгуров и союзных с ними басмалов и карлуков в 742 г. Второй Тюркский каганат пал и более не возродился. Среди многочис¬ ленных походов, предпринятых каганами Второго Тюркского каганата, особого вни¬ мания заслуживает поход 711г. против кыр¬ гызов, которому предшествовал захват в 709 г. территории Тувы, где жили чики и азы, войско которых было разбито при Орпене, у самых южных отрогов Западных Саян. Затем, в зимних условиях, «проложив доро¬ гу через снег глубиной в копье и поднявшись на Когменскую чернь (Западные Саяны. — Д. С.)», тюрки разбили кыргызов, оставили здесь своего наместника и, очевидно, воен¬ ный гарнизон (Малов, 1951, с. 41). Об этих же событиях, но уже с «кыргызской сторо¬ ны», рассказывают рунические надписи, 213
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ Серебряный сосуд, VIII-IX вв. (Цент- Деталь кожаного пояса с орнаментиро- ральная Тува). Находка автора 1965 г. ванной бляхой-оправой, 1Х-Х вв. (Южный Алтай, могильник Узунтал I, кург. 2). Раскопки автора 1972 г. (бронза, золото) Наконечник кожаного пояса с изображением бегущей лани, IX-X вв. (Южный Алтай, могильник Узунтал I, кург. 2). Раскопки автора 1972 г. (бронза, золото) 214
Глава III. ЛЛТАЕ-ТЕЛЕСКИЕ ТЮРКИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ I тыс. н. э. Костяной орнаментированный игольник, VIII— IX вв. (Южный Алтай, могильник Узунтал I, кург. 1). Раскопки автора 1972 г. Золотая серьга, VIII-1X вв. (Южный Алтай, могильник Узунтал I, кург. 1). Раскопки автора 1972 г. 215
Д. Г. Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ найденные на оз. Алтын-Кель на юге Минусинской котловины, одна из кото¬ рых является эпитафией погибшего в этой битве предводителя енисейских кыргызов Барс-бега (Кляшторный, 1976). В том же году, «поднявшись в Ал- тунскую чернь (Алтай. —Д. С.)», тюрки дошли до Иртыша, переправились через него, разбили тюргешей и дошли до Темир-Капыга (Джунгарские воро¬ та. —Д. С), по-видимому, крайней западной границы экспансии Второго Тюрк¬ ского каганата. Военные события 709-711 гг. имеют для нас особое значение, так как они в значительной степени происходили на территории Южной Сиби¬ ри — в Туве, на Алтае, на Среднем Енисее и в Прииртышье. По территории Южной Сибири — от Енисея до Иртыша — прошла древнетюркская конница под водительством героев Второго Тюркского каганата — братьев Кюль-Теги- на и Бильге-кагана. Не меньшее значение имеют этнические определения, которые содержатся в письменных источниках. Ни у кого из исследователей не вызывает сомнения, что основная область расселения древних тюрков находилась в Монголии. По месту основного проживания и нахождения ставки их принято называть «ор- хонскими тюрками». Начиная с середины I тыс. н. э. в Центральной Азии и Южной Сибири складываются две основные этнокультурные группировки — тюрки и подчиненные им в социальном отношении племена теле, силами кото¬ рых, по образному выражению источника, «тюрки геройствовали в пустынях севера» (Бичурин, 1950, с. 301). Племена теле занимали обширную террито¬ рию от Хангая до Тянь-Шаня. В источниках называется большое количество телеских племен, из которых наиболее крупными были уйгуры и сеяньто, оби¬ тавшие также в Монголии. Какие из других телеских племен находились на территории Саяно-Алтайского нагорья — неясно. По сведениям рунических текстов VIII в., в Центральной Туве — по Енисею (Улуг-Хему) и Хемчику — жили чики. Западнее них располагались азы, причем упоминание «степных азов», как считает Н. А. Сердобов, позволяет предполагать наличие и группы «лесных азов» (Сердобов, 1971, с. 49), расселявшихся, возможно, во внутрен¬ них районах Горного Алтая, где на западе они граничили с карлуками. Трудно с полной определенностью сказать, входили ли племена, известные в руниче¬ ских текстах как чики и азы, в состав этнической общности теле, хотя это пред¬ ставляется наиболее вероятным. Косвенным образом в пользу этого предполо¬ жения может служить наличие эТйонима теле в названиях ряда групп алтайского (теленгиты, телеуты, телесы) и тувинского (телек) населения, генетическое родство которых со средневековой общностью теле доказано в работах Л. П. По¬ тапова (Потапов, 1966; 1969, с. 147-166). По мнению Л. Р. Кызласова, чики входили в состкв гаогюйских (телеских) племен и были родственны карлукам Западного Алтая (Кызласов Л., 1969, с. 51). Исходя из этих данных, можно предполагать, что в древнетюркское время территория Саяно-Алтайского на¬ горья (кроме Минусинской котловины, где жили енисейские кыргызы) была преимущественно населена племенами телеского происхождения, в социаль¬ ном отношении подчиненных орхонским тюркам, что не исключает прожива¬ ния здесь и иноэтнических групп населения. Племена теле, слабо органи¬ зованные в социальном отношении, постоянно стремились к выходу из сложившейся системы протектората и созданию собственной государственно¬ 216
Глава III. ЛЛТЛЕ-ТЕЛЕСКИЕ ТЮРКИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ I тыс. н. э. сти. Еще на заре тюркской истории, в конце V в. н. э., ими было создано хан¬ ство Гаогюй («Высокие телеги»), в 516 г. разбитое жуаньжуанями. Второй по¬ пыткой телесцев освободиться от власти жуаньжуаней воспользовались тюр¬ ки, создавшие с их помощью Первый Тюркский каганат. С этого времени любое ослабление тюрков вызывало ответное выступление теле, создававших недол¬ говременные и непрочные этносоциальные объединения. Так, в 605 г. возник¬ ло Джунгарское телеское княжество, просуществовавшее немногим более 10 лет и разбитое западными тюрками. Еще до гибели Первого Тюркского каганата многие телеские племена отделились от него и создали в 628 г. под водитель¬ ством племени сеяньто Сеяньтоский каганат или государство тогуз-огузов («де¬ вять племен»), названное так по числу входивших в него этнических подразде¬ лений. Государство тогуз-огузов просуществовало до 646 г., когда главную роль в конфедерации теле стали играть уйгуры, начавшие последовательную борь¬ бу за создание собственной государственности. Таким образом, тюрки и теле — две основные этнические дефиниции, кото¬ рые могут быть положены в основу определения археологической культуры горно-степных районов севера Центральной Азии. При этом создателем древ¬ нетюркского культурного комплекса, по всей вероятности, были тюрки, рас¬ пространившие свое влияние на соседние с ними телеские племена, а также другие народы Саяно-Алтайского нагорья. Об особенностях погребального обряда древних тюрков, зафиксированных в письменных источниках, и воз¬ можностях соотнесения его с археологическими материалами, говорилось выше. О племенах теле известно только то, что, в отличие от тюрков, они не сжигали своих покойников, а хоронили их в земле (Позднеев, 1899, с. 41). Основной вид погребальных памятников на территории Саяно-Алтайского нагорья — это погребения с конем, в сопроводительном инвентаре которых наи¬ более полно представлен древнетюркский предметный комплекс. Аналогичные памятники, правда в меньшем количестве, известны в Монголии, Средней Азии и Казахстане. По данным Б. Б. Овчинниковой 1990 г., на территории Саяно-Ал¬ тайского нагорья было известно 192 погребения с конем VI-X вв. (Овчинникова, 1990, с. 4). В настоящее время это количество значительно увеличилось. Это огромный фактический материал, позволяющий проследить основные этапы развития культуры древнетюркского времени. Подробная характеристика всех категорий вещей, происходящих из саяно-алтайских погребений с конем, пред¬ ставлена в работах А. А. Гавриловой (Гаврилова, 1965), С. И. Вайнштейна (Вайнштейн,Л 966а), Л. Р. Кызласова (Кызласов Л., 1969). В. А. Могильникова (Могильников, 1981), Д. Г. Савинова (Савинов, 1984), Б. Б. Овчинниковой (Ов¬ чинникова, 1990). Несмотря на некоторые различия в методических принципах периодизации, абсолютных датах, а также названиях выделенных этапов, общая последовательность культурогенеза древнетюркского времени в трудах этих ав¬ торов представляется достаточно разработанной. Всесторонний анализ предме¬ тов вооружения проведен Ю. С. Худяковым (Худяков, 1986, с. 137-163). Специ¬ альные исследования посвящены вопросам генезиса сложного лука тюркского типа, стремян и седел, колчанов и наконечников стрел, поясных наборов и т. д. Поэтапное рассмотрение этих материалов показывает, что развитие древнетюрк¬ ского предметного комплекса происходило в связи с конкретными событиями 217
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ этнополитической истории и в этом отношении, при условии устойчивой погре¬ бальной обрядности, археологические материалы могут рассматриваться в каче¬ стве одного из важнейших исторических источников. Что касается этнической принадлежности погребений с конем, то по этому вопросу было высказано три основные точки зрения: 1) погребения с конем по всей территории их распространения принадлежат тюркам и являются наибо¬ лее характерным для них видом археологических памятников в пределах Древ¬ нетюркских каганатов; 2) погребения с конем относятся не к тюркам, а к дру¬ гим тюркоязычным, в первую очередь, телеским племенам, входившим в состав древнетюркских государственных объединений; 3) в разных районах распро¬ странения погребения с конем могли иметь различную этническую принад¬ лежность; в Монголии, например, они были оставлены тюрками, на Алтае — племенами теле, в Минусинской котловине — енисейскими кыргызами и т. д. Наиболее полный анализ этих точек зрения дан в работе Ю. И. Трифонова (Три¬ фонов, 1973). Одним из главных аргументов сторонников первой точки зрения являются сведения письменных источников о смене погребального обряда у тюрков, зафиксированной в первой половине VII в. н. э. Так, в 628 г. император Тайц- зун обвинял тюрков в нарушении традиции, выразившемся в том, что они, вопреки обычаям предков, перестали сжигать своих покойников, а стали хо¬ ронить их в земле, что явилось, по его мнению, одной из причин гибели Пер¬ вого Тюркского каганата. Однако известно также, что в 634 г. последний ка¬ ган Первого Тюркского каганата Хьели и в 639 г. его племянник Хэлоху были «по кочевому обычаю сожжены» (Бичурин, 1950, с. 256). Несовпадение этих данных является ключевым для понимания всей последующей истории древ¬ нетюркского времени. Если тюрки-тугю в 30-х гг. VII в. сменили обряд по¬ гребения, а сожжения Хьели и его племянника были последними захороне¬ ниями подобного рода, то вся масса погребений с конем от Монголии до Тянь-Шаня должна иметь тюркскую (в узком, этническом значении термина) принадлежность. Если же тюрки продолжали сжигать своих знатных покой¬ ников и после 630 г., о чем свидетельствует опять же способ захоронения Хьели, то погребения с конем могут быть связаны с другими этническими группами, в первую очередь — местными племенами, входившими в состав конфедерации теле. В*пользу второй точки зрения говорит то, что погребения с конем появляются на Алтае задолго до выхода на историческую арену древ¬ них тюрков (пазырыкская культура, бийская и берельская группы памятни¬ ков), в середине I тыс. н. э. проникают на территорию Тувы, распространя¬ ются в пределах Первого и по северной периферии Второго Тюркского каганатов и продолжают существовать уже после гибели древнетюркских государственных объединений. Территория распространения погребений с конем входит в предполагаемый ареал расселения телеских племен, хотя ка¬ кая именно часть теле придерживалась этого обряда — сказать трудно. Не менее показательно и то обстоятельство, что расцвет культуры «саяно-алтай¬ ских погребений с конем» (VIII—IX вв.) совпадает с периодом господства не Древнетюркских, а Уйгурского каганата, созданного племенами, также вхо¬ дившими в состав конфедерации теле. Что касается зафиксированной пись¬ 218
Глава 111. АЛТАЕ-ТЕЛЕСКИЕ ТЮРКИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ 1 тыс. н. э. менными источниками смены погребального обряда у тюрков в 30-х гг. VII в., то ее следует рассматривать, скорее всего, как варваризацию тюркского насе¬ ления на окраинах государства при сохранении обычая трупосожжения в элите этого общества. При этом следует отметить что она коснулась, в первую оче¬ редь, способа погребения (трупосожжение — трупоположение), но не отра¬ зилась на другой его характерной особенности — обязательного в том и дру¬ гом случае сопроводительного захоронения коня. Таковы в кратком изложении главные обоснования для выделения на терри¬ тории Саяно-Алтайского нагорья самостоятельной археологической культуры, которую по наиболее крупному и яркому памятнику, исследованному на Гор¬ ном Алтае (группа могильников Курай) было предложено называть — курай- ской (Савинов, 1982). Создателем этой культуры было тюркоязычное населе¬ ние алтайского происхождения, входившее в состав конфедерации теле, сложившееся на северной периферии центральноазиатских государственных объединений и обладавшее культурой древнетюркского типа, которое может быть определено как «алтае-телеские тюрки». Несмотря на условность по¬ добного наименования, оно в наибольшей степени отражает этническую и куль¬ турную специфику населения горно-степных районов севера Центральной Азии и сопредельных областей во второй половине I тыс. н. э. ЭТАПЫ РАЗВИТИЯ КУЛЬТУРЫ АЛТАЕ-ТЕЛЕСКИХ ТЮРКОВ В своем развитии культура алтае-телеских тюрков (или курайская культура) прошла ряд последовательных этапов, которые могут быть синхронизированы с периодами господства центральноазиатских государственных объединений. Однако, если к памятникам кудыргинского этапа, в целом немногочисленным и рассредоточенным на обширных пространствах Первого Тюркского кагана¬ та, понятие курайской культуры в известной мере условно — только в плане определения субстратного основания, на котором сложилась культура алтае- телеских тюрков, то, начиная с середины VII в. (катандинский этап), можно уверенно говорить о последовательном развитии одной культурной традиции вплоть до конца I тыс. н. э. Катандинский культурный комплекс складывается в период господства Вто¬ рого Тюркского каганата (679-742 гг.; или вторая половина VII — середина VIII в.). После гибели Второго Тюркского каганата наступает расцвет культу¬ ры алтае-телеских тюрков, синхронный периоду Уйгурского каганата: середи¬ на VIII — середина IX в. (745-840 гг.). Наконец, завершающий этап совпадает со временем господства в Центральной Азии енисейских кыргызов — вторая половина IX — середина X в. Таким образом, общая протяженность существо¬ вания культуры алтае-телеских тюрков охватывает около 300 лет этнокультур¬ ной истории племен, обитавших в степной части Азии в эпоху сложнейших политических событий раннего Средневековья. 219
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ Археологические материалы культуры алтае-телеских тюрков, как уже го¬ ворилось, представлены тремя основными видами памятников, образующих своеобразную «тюркскую триаду»: погребения с конем; ритуальные сооруже¬ ния (оградки) с каменными изваяниями и рядами камней-балбалов; наскаль¬ ные изображения, в том числе схематические рисунки горных козлов, типа на¬ несенных на стелах тюркских каганов, в Монголии. Поэтапное развитие культуры алтае-телеских тюрков лучше всего может быть прослежено по мате¬ риалам раскопанных погребений с конем, большая часть которых сосредоточе¬ на на территории Горного Алтая и Тувы. Катандинский этап (VII—VIII вв.). Основанием для хронологического оп¬ ределения памятников этого этапа могут служить, главным образом, серии пред¬ метов (детали поясных наборов, пряжки и серьги), найденные в датированных слоях Пенджикента, павшего в результате арабского завоевания в 720 г. Погре¬ бения с конем VII—VIII вв. выделяются также благодаря наличию в них ряда элементов материальной культуры, не встречавшихся в памятниках предше¬ ствующего времени (серьги «салтовского типа», бронзовые пряжки со щит¬ ком, железные эсовидные псалии с выделенной пластиной, гладкие поясные бляхи-оправы простых геометрических очертаний — прямоугольные, с округ¬ лым верхним краем и т. д.). Причины появления всех этих инноваций, не являющихся развитием форм предметов предшествующего времени, не совсем ясны. Хронологически они совпадают со сведениями письменных источников о смене древнетюркского погребального обряда и концом Первого Тюркского каганата. Этот же комп¬ лекс вещей представлен и в изображениях на древнетюркских каменных изва¬ яниях, наибольшее количество которых, как об этом будет сказано ниже, также относится к периоду Второго Тюркского каганата. Катандинский культурный комплекс лежит в основе всех последующих этапов развития курайской куль¬ туры, а также культурных комплексов других этнополитических объединений, в сложении которых принимали участие алтае-телеские тюрки. В этом отно¬ шении катандинский культурный комплекс, синхронный периоду Второго Тюркского каганата, в древнетюркском культурогенезе является определяю¬ щим. Основное количество погребений катандинского этапа сосредоточено на Горном Алтае и в Туве; на других территориях находки их пока единичны. На Горном Алтае к катандинскому этапу относится, прежде всего, Катанда II, кург. 5 — погребение с конем с северо-восточной ориентировкой, по которому А. А. Гавриловой было дано название могил «катандинского типа» для памят¬ ников VII-VilI вв. (Гаврилова, 1965, с. 61-64). С человеком здесь были найде¬ ны прямоугольные бляхи-оправы, бронзовая овально-рамчатая пряжка со щитком, серьги «салтовского» типа, глиняное пряслице и обломок зеркала; с ко¬ нем — железные однокольчатые удила, прямые костяные псалии с металли¬ ческими скобами, два стремени (одно с петельчатой, другое с пластинчатой дужками), роговые застежки от пут и орнаментированные накладки округлой луки седла. Подобный набор предметов сопроводительного инвентаря можно считать эталонным для погребений катандинского этапа. Аналогичные захо¬ ронения с конем VII-VIII вв. были раскопаны на могильниках Узунтал в Сай- 220
Глава III. АЛТАЕ-ТЕЛЕСКИЕ ТЮРКИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ I тыс. н. э. люгемской степи (Савинов, 1982), Кара-Коба 1 (Могильников, 1994), Тытке- скень-IV (Кирюшин, Горбунов, Степанова, Тишкин, 1998), Катанда-3 (Мама- даков, Горбунов, 1997), Ябоган 1 (Кочеев, Суразаков, 1994) и др. Среди них есть более ранние и более поздние — в пределах VII-VIII вв. — захоронения. Из числа наиболее ярких находок можно отметить украшенные растительным орнаментом костяные накладки низкой луки седла, которые, судя по количе¬ ству находок (Катанда И, кург. 5; Узунтал V, кург. 1; Кара-Коба 1, кург. 8; Тыт- кескень VI, кург. 10), можно считать одним из характерных признаков горно¬ алтайских памятников катандинского этапа. В Западной Туве наиболее крупный могильник VII—VIII вв. — Кокэль с се¬ верной (с небольшими отклонениями на СВ, ССВ) ориентировкой погребенных. Материалы всех кокэльских погребений представляют однообразный комплекс предметов: деревянные сосуды, костяные пряжки с округлой верхней частью, седла с подтреугольными луками, стремена с петельчатой дужкой, застежки от пут, топоры-тесла, концевые и срединные накладки луков, трехлопастные нако¬ нечники стрел с костяными насадами-свистунками, железные однокольчатые удила, поясные бляхи-оправы и др. (Вайнштейн, 1966, табл. I—IV, VI-VIII). К этому же времени относятся некоторые из погребений со сходным сопрово¬ дительным инвентарем, исследованные А. Д. Грачом в Юго-Западной Туве (Грач А., 1960, с. 31-33; 1960а, с. 123-129) и Ю. И. Трифоновым в Централь¬ ной Туве; материалы последних, к сожалению, остались неопубликованными. За пределами Саяно-Алтая погребений с конем VII—VIII вв. известно значи¬ тельно меньше. В Монголии к периоду Второго Тюркского каганата относится несколько памятников; из них наиболее известный — погребение в Наймаа- Толгой с остатками поясного набора катандинского типа (Худяков, 2002, с. 153- 153). Такие же вещи найдены во впускном захоронении в Чиликты, кург. 2 в Во¬ сточном Казахстане (раск. С. С. Черникова). В памятниках VII—VIII вв. на Средней Оби встречаются детали поясной гарнитуры катандинского типа (Тро¬ ицкая, Новиков, 1998, рис. 26), где они сосуществуют с кудыргинскими. В бо¬ лее западных районах долгое время было известно только одно погребение с конем VII—VIII вв. в Чуйской долине (Шер, 1961). Сейчас их открыто значи¬ тельно больше — могильники Беш-Таш-Короо I, И, Сутуу-Булак и др. (Табал- диев, 1996, рис. 2-24). Скорее всего, их следует рассматривать как отдельную (западнотюркскую) группу, отличную от саяно-алтайской. Приведенные материалы позволяют очертить круг признаков, характеризу¬ ющих памятники катандинского этапа культуры алтае-телеских тюрков. Это подкурганные погребения с восточной (реже северной или северо-восточной) ориентировкой; сопроводительные захоронения коней, обычно ориентирован¬ ные в обратном направлении, расположены в южной части могильной ямы на приступке и отделены от человека разделительной стенкой из валунов, верти¬ кально поставленных плит или тыном из деревянных колышков. Из типовых предметов сопроводительного инвентаря могут быть отмечены стремена с пе¬ тельчатой и пластинчатой дужками, удила с роговыми или железными эсовид- ными псалиями, костяные орнаментированные накладки луки седла, гладкие бляхи-оправы геометрических форм без орнамента, овально-рамчатые пряжки со щитком, серьги «салтовского типа» и др. Как и раньше, большинство пред¬ 221
Д. Г. Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ метов поясных и уздечных наборов катандинского этапа лишено растительной орнаментации. Признаки социальной дифференциации по материалам катан- динских погребений также весьма невыразительны. В VII-VIII вв. завершается сложение культуры алтае-телеских тюрков, в об¬ разовании которой принимали участие как собственно тюркские, так и мест¬ ные телеские племена. Уменьшение количества погребений с конем за преде¬ лами Саяно-Алтая, характерное для этого времени, может быть объяснено сокращением границ Второго Тюркского каганата по сравнению с Первым. Ви¬ димо, одновременно оно может рассматриваться и как свидетельство опреде¬ ленных процессов этнической консолидации прежде распыленных групп тюр¬ коязычного населения на территории Саяно-Алтайского нагорья, создающих наиболее благоприятные условия для дальнейшего развития их культуры. Туэктинский этап (VIII—IX вв.). Расцвет культуры алтае-телеских тюрков совпадает со временем падения Второго Тюркского каганата и периодом гос¬ подства Уйгурского каганата в Центральной Азии. К этому времени относится большинство известных на Алтае, в Туве и в Монголии погребений с конем, занимающих определенную территорию и обладающих рядом культурно-диф- ференцирующих признаков, позволяющих рассматривать их как памятники сложившейся археологической культуры. По периодизации А. А. Гавриловой, большинство из них относится к VII-VIII вв. (Гаврилова, 1965, с. 61-65); одна¬ ко, нет никаких оснований помещать их все в прокрустово ложе могил «катан¬ динского типа». Это ясно показали исследования по средневековой археоло¬ гии Тувы Л. Р. Кызласова и С. И. Вайнштейна. Хотя предложенные ими периодизации построены по разному принципу, многие предметы «катандин¬ ского типа» находят свое место у Л. Р. Кызласова в сводных таблицах вещей VIII—IX вв. (Кызласов Л., 1969, табл. И), а у С. И. Вайнштейна в хронологиче¬ ском ряду VIII-X вв. (Вайнштейн, 1966а, рис. 10). В обобщающей работе В. А. Могильникова также отмечается, что «материалы катандинского этапа, синхронизируемые с эпохой II Тюркского каганата, на самом деле датируются временем вплоть до середины IX в., то есть относятся не только ко II Тюркско¬ му, но и Уйгурскому каганату» (Могильников, 1981, с. 39). Вместе с тем, необ¬ ходимо признать, что определение четких хронологических границ как между памятниками VII—VIII и VIEMX'bb., так и внутри группы погребений VIII—IX вв. еще требует дополнительного обоснования и на имеющемся материале не мо¬ жет считаться окончательно решенным. Погребения с конем туэктинского этапа, кроме упомянутых выше деталей поясных наборов из слоев середины и третьей четверти VIII в. в Пенджикенте, датируют следующие находки: китайские монеты выпуска 713-741 гг., найден¬ ные в одном из тувинских погребений (Грач А., 1966а, с. 96); тюргешская мо¬ нета 740-742 гг. в одной из могил на Горном Алтае — Катанда II, кург. 2 (Гав¬ рилова, 1965, с. 67); надпись на серебряном зеркале в одном из курганов Монгун-Тайги (Грач А., 1960, с. 23-30), которую по палеографическим осо¬ бенностям можно относить к VIII—IX вв. (Итс, 1958). В погребениях этого вре¬ мени появляются вещи, ранее не встречавшиеся в Южной Сибири, — желез¬ ные котлы, топоры «салтовского типа», металлические лировидные подвески, 222
Глава 111. АЛТАЕ-ТЕЛЕСКИЕ ТЮРКИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ 1 тыс. н. э. поясные бляхи с портальным оформлением, овально-фестончатые бляшки, се¬ ребряные кувшинчики на поддоне, зооморфные псалии с «сапожком» и др. На некоторых предметах нанесены знаки рунической письменности. В отличие от катандинских серий, вещи VIII—IX вв. орнаментированы с широким использо¬ ванием сердцевидных, крыловидных мотивов, фигурной скобки и т. д. Края бляшек поясных наборов чаще всего вырезные, растительная орнаментация богаче, контуры предметов изощреннее. Ряд погребений отличается четко вы¬ раженным «богатством» в наборе предметов сопроводительного инвентаря, свидетельствующим о социально-привилегированном положении оставивше¬ го их населения. Основное количество памятников туэктинского этапа по-преж¬ нему сосредоточено на территории Горного Алтая и Тувы; вместе с тем, аналогичные захоронения появляются в Монголии, где памятники предшеству¬ ющих этапов культуры алтае-телеских тюрков были единичными. На Горном Алтае к VIII—IX вв., в первую очередь, относится большинство погребений известного Курайского могильника в Чуйской степи, исследован¬ ного С. В. Киселевым и Л. А. Евтюховой в 1935 г. (Евтюхова, Киселев, 1941). Могильник Курай состоит из семи курганных групп, в каждой из которых рас¬ копано несколько таких курганов. Погребения совершены в четырехугольных могильных ямах; положение погребенных — вытянуто на спине, головой пре¬ имущественно на В, ЮВВ, СВ. Захоронения коней находились в южной части могильной ямы и имели обратную ориентировку. Места захоронений человека и коня разделялись тыном из вертикально поставленных кольев, бревном или земляной перемычкой. В нескольких случаях зафиксированы сопроводитель¬ ные захоронения двух или даже трех коней. Наибольший интерес представля¬ ет погребение Курай IV, курган 1 (ур. Тадила), принадлежавшее явно приви¬ легированному лицу и, возможно, в силу этого обстоятельства несколько отличающееся от остальных. На глубине 0,45 м здесь был обнаружен «тайник» с наиболее ценными вещами (серебряный кувшинчик, поясной и уздечный наборы, резная рукоять от плети с зооморфным навершием и др.). Пояс с орна¬ ментированными накладными бляхами, подвесными ремешками и двумя ли¬ ровидными подвесками был именной принадлежностью данного человека: на наконечнике его сохранилась руническая надпись — «Хозяина Ак-Кюна... ку¬ шак» (Киселев, 1951, с. 536). Основное захоронение в «погребении Ак-Кюна» — мужчины с луком и колчаном со стрелами — совершено в деревянной колоде. В ногах находился перевернутый железный котел с вертикально поставленны¬ ми ручками,'а рядом на приступке за деревянным заборчиком — сопроводи¬ тельное захоронение трех коней. Здесь же были найдены разрозненные кости другого человеческого скелета, принадлежавшего, возможно конюшему (Ев¬ тюхова, Киселев, 1941, с. 103-113). Такие же элитные погребения алтае-телсских тюрков открыты в могильнике Туэкта, кург. 3,4 (Евтюхова, Киселев, 1941), по которым дано название туэктин¬ ского этапа курайской культуры. По некоторым деталям погребального обряда (наличие «тайников»), форме металлических сосудов и декорировке поясных и сбруйных наборов они имеют определенные черты сходства с погребениями Копенского чаа-таса в Минусинской котловине, для которых Б. И. Маршаком была предложена дата «около середины или даже второй половины IX в.» (Маршак, 223
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ 1971, с. 55-56), что является еще одним свидетельством сравнительно поздней датировки рассматриваемых погребений. К этому же времени (вторая половина VIII — первая половина IX в.) относятся и другие богатые захоронения на тер¬ ритории Горного Алтая. Так, в могильнике Белык-Соок открыто погребение воина с сопроводительным захоронением четырех коней. В числе находок железные стремена с высокими выделенными пластинами, многочисленные серебряные украшения поясных и сбруйных наборов, сосудик курайского типа, срединные накладки двух сложносоставных луков, железные панцирные пластины, остат¬ ки шлема, фрагмент кольчуги, т. е. полное снаряжение древнетюркского знатно¬ го воина (Кубарев Г., 2002). В погребении с двумя конями из Барбур газы II най¬ дены такие же детали поясных наборов; на наконечниках ремней нанесены короткие рунические надписи. По В. Д. Кубареву, этот комплекс датируется VII- VIII вв. (Кубарев В., 1997а). Однако прав И. Л. Кызласов, отнеся его к более по¬ зднему времени, VIII — началу IX в. (Кызласов И., 2001, с. 135). Обращает на себя внимание, что большая часть таких погребений происходит из южных рай¬ онов Горного Алтая, население которого, очевидно, в период господства Уйгур¬ ского каганата, занимало особое положение. Из раскопок курганов этого времени в долинах рек Белык-Соок, Юстыд, Барбургазы, Джолин происходят великолеп¬ ные золотые, серебряные и бронзовые с позолотой изделия (серьги, детали орна¬ ментированных поясных наборов, уздечные бляхи), серебряные сосуды курай¬ ского типа, китайские зеркала типа «виноградник» и др. (Кубарев В., 1998, № 129-142). Одно из самых южных алтайских погребений подобного рода от¬ крыто в 1991 г. в высокогорной долине Бертек (Савинов, 1994, с. 104-123). Это было захоронение пожилой женщины с конем, отделенным стенкой из верти¬ кально поставленных плит. Вместе с женщиной найдены серебряный кувшин¬ чик с орнаментированной ручкой, китайское зеркало, набор височных украше¬ ний, позолоченные серьги и другие вещи. По конструктивным особенностям наземного сооружения и китайскому зер¬ калу времени Сунской династии, это одно из наиболее поздних погребений туэктинского этапа, не ранее середины IX в. (Савинов, 1994а, с. 149-150). Ви¬ димо, к этому же времени относится и парный кенотаф из Узунтала, где найде¬ ны железные стремена с высокими выделенными пластинами, позолоченные делали поясных наборов, два подных комплекта воинского снаряжения и круп¬ ный фрагмент пластинчатого доспеха (Савинов, 1982, рис. 6-8; 1987, рис. 1-3). Интересно местоположение погребения из Бертека, расположенного, по сути дела, в самых северных отрогах Монгольского Алтая и связывающего алтай¬ ские памятники с одновременными им погребениями в Монголии. Из этого же района Горного Алтая происходят несколько погребений с сопроводительным захоронением коней из могильника Кальджин-8; причем некоторые из них со¬ вершены в могилах с подбоями, что наиболее характерно для центральноази¬ атских погребений, начиная с уйгурского времени. Комплекс предметов сопро¬ водительного инвентаря, в том числе декорированные костяные обкладки округлых лук седел, в целом укладывается в хронологические рамки туэктин¬ ского этапа, хотя авторы публикации данного памятника указывают для от¬ дельных погребений более позднюю и более широкую дату — IX-XI вв. (Мо- лодин, Новиков, Соловьев, 2003, с. 84). 224
Глава 111. АЛТАЕ-ТЕЛЕСКИЕ ТЮРКИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ I тыс. н. э. В соседней Юго-Западной Туве синхронны с этими погребениями некото¬ рые курганы, раскопанные А. Д. Грачом в Монгун-Тайгинском, Бай-Тайгин- ском и Овюрском районах. Из них наибольший интерес представляет один из монгун-тайгинских курганов, так называемое погребение с зеркалом Цинь Вана, содержавшее мужское захоронение с восточной ориентировкой. Сопроводи¬ тельное захоронение коня здесь находилось рядом с южной стороны на невы¬ сокой приступке. Комплекс предметов сопроводительного инвентаря из этого погребения характерен для данного этапа: серебряное китайское зеркало и гре¬ бень в шелковом мешочке, железный котел, непарные стремена с пластинча¬ той дужкой, пряжка с язычком на вертлюге, эсовидные удила с «сапожком», оваль¬ но-фестончатые бляшки от уздечного набора и др. (Грач А., 1960, рис. 21-29). В погребениях могильника Саглы-Бажи 1 из Овюра найдены обломок китайс¬ кого зеркала, серьги «салтовского типа», тройники с вырезными лопастями, уздечные бляшки с вырезным краем, железный клепаный котел с вертикаль¬ ными ручками (Грач А., 1968, рис. 50). Из находок в Бай-Тайге следует отме¬ тить монету «кайюань тунбао» выпуска 741 гг. (Грач А., 1966а, рис. 19-22). На¬ ходки монет «кайюань тунбао» и железных котлов с вертикальными ручками известны и в алтайских памятниках этого времени (Кубарев В., 1998, № 135; Бородовский, Новиков, 1999, рис. 1). Аналогичные алтайским и тувинским погребения VIII—IX вв. встречаются на территории Северной Монголии, где, в первую очередь, следует отметить два наи¬ более известных памятника — Джаргаланты, кург. 2 (Евтюхова, 1957, с. 73-74) и Наинтэ-Сумэ (Боровка, 1927, с. 73-74). В Джаргаланты, курган 2, было открыто погребение женщины, завернутой в кусок войлока, лежащей головой на восток. В северной половине ямы на приступке находилось сопроводительное захороне¬ ние двух коней с обратной ориентировкой. Из предметов сопроводительного инвентаря следует отметить китайское зеркало типа «виноградник» в шелковом футляре; монеты «кайюань тунбао»; гребешок, лежащий под зеркалом; серьги с подвеской, украшенные зернью. Из предметов конского убранства найдены не¬ парные стремена с пластинчатой дужкой, эсовидные псалии, подвесные бляхи- решмы с гладким и вырезным краем, овально-фестончатые бляшки от уздечного набора. Такого же типа погребение открыто в Наинтэ-Сумэ. Вероятно, к концу этого периода относится разрушенное погребение у г. Увгунт на р. Толе. Из най¬ денных здесь вещей, помимо золотого брактеата с рунической надписью, следу¬ ет отметить крупную позолоченную уздечную бляху с изображением двух про¬ тивостоящих львов и подвесками-колокольчиками (Кляшторный, Савинов, Шкода, 1990, рис. 2), близкие аналогии которой имеются в материалах Копенс- кого чаа-таса в Минусинской котловине и в одном из погребений этого же време¬ ни на р. Юстыд на Южном Алтае (Кубарев В., 1998, № 139). В нескольких слу¬ чаях в погребениях с конем, открытых в последние годы в Монголии, найдены глиняные пряслица, сделанные из фрагментов уйгурской керамики (Худяков, Цэвэндорж, 1999, рис. 5; Худяков, Турбат, 1999, рис. 4) — бесспорное свидетель¬ ство контактов между различными группами населения (уйгурами и алтае-теле- скими тюрками) в период господства Уйгурского каганата. Приведенных материалов достаточно для того, чтобы дать обобщенную ха¬ рактеристику памятников сложившейся культуры алтае-телеских тюрков. Все 225
Д. Г. Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ захоронения, как мужские, так и женские, совершались в грунтовых ямах, в сопровождении коня, реже двух* в отдельных случаях — даже трех и четырех коней. Положение погребенных, как правило, на спине; преимущественная ориентировка — восточная, северо-восточная (реже северная) с различными отклонениями, что, возможно, объясняется совмещением двух традиций: вос¬ точной ориентировки, более характерной для памятников VI-VII вв., и север¬ ной, встречающейся в погребениях VII—VIII вв. Положение коней, чаще всего, обратное. Взнузданные кони помещались на невысокой приступке слева от человека и отделялись от него стенкой из камней, вертикально вкопанных плит или лиственничных плах. По всем этим признакам погребения туэктинского этапа связываются с катандинскими. Некоторые особенности погребального обряда можно проследить в наборе предметов сопроводительного инвентаря. Так, видимо, ритуальными мотивами объясняются частые случаи взаимовстре- чаемости в погребениях непарных стремян, которую вряд ли можно объяснить только утилитарными соображениями. Специфической деталью погребально¬ го обряда являются неоднократно отмеченные случаи совместного нахожде¬ ния в женских погребениях зеркала, костяного или деревянного гребешка и ножичка, отражающие реальную этнографическую особенность оставившего их населения. Предметный комплекс из погребений VIII—IX вв. в целом про¬ должает прежние катандинские традиции, но на новом качественном этапе их развития. К общераспространенным типам вещей в это время относятся сереб¬ ряные кувшинчики на поддоне, металлические лировидные подвески с серд¬ цевидной прорезью, поясные бляхи-оправы портальной формы и со скошен¬ ным краем, четырехугольные бляшки-розетки, трехлопастные наконечники стрел с круглыми отверстиями в лопастях, срединные накладки луков, топоры- тесла, панцирные пластины, стремена с высокой пластинчатой дужкой, двух¬ кольчатые удила с эсовидными псалиями с «сапожком», подпружные пряжки с язычком на вертлюге, тройники для перекрестия ремней с вырезными лопастя¬ ми, щитовидные наконечники ремней с вырезным верхним краем и др. В отли¬ чие от предшествующих этапов, в погребениях VIII—IX вв. особенно часто встре¬ чаются предметы китайского импорта (зеркала, монеты, разнообразные изделия из шелка), свидетельствующие об активном участии алтае-телеских тюрков в политических и культурных связях с Китаем, скорее всего осуществлявшихся через посредство уйгуров, в период господства Уйгурского каганата. На фоне сравнительно скромных погребений катандинского этапа боль¬ шинство известных памятников VIII—IX вв. (туэктинского этапа) принадлежат весьма обеспеченной части населения, что, возможно, объясняется общей — телескбй — основой уйгуров, захвативших власть в Центральной Азии, и ал¬ тае-телеских тюрков. С точки зрения исторических процессов, которые можно реконструиро¬ вать по материалам археологических памятников туэктинского этапа, весьма важное значение имеет характер их распространения. В отличие от катан¬ динского этапа, погребения с конем VIII—IX вв. тяготеют к южным районам Саяно-Алтайского нагорья и распространяются на территорию соседней Монголии. Нет никакого сомнения в том, что в это время отдельные группы алтае-телеских тюрков кочевали по долинам рек Орхона и Толы, где находят¬ 226
Глава 111. АЛТАЕ-ТЕЛЕСКИЕ ТЮРКИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ I тыс. н. э. ся присущие им погребения. Вместе с тем, судя по имеющимся материалам, явно сокращается число подобных погребений в Центральной Туве. Не ис¬ ключено, что это может быть связано с захватом Центральной Тувы уйгура¬ ми в середине VIII в. Отдельные погребения, сопоставимые с туэктинскими, появляются и в бо¬ лее северных областях за пределами Саяно-Алтайского нагорья. На террито¬ рии Кемеровской области к ним можно отнести впускные захоронения с конем, открытые на Шестаковском могильнике (Мартынов, Мартынова, Кулемзин, 1971, с. 40-49). Ряд памятников алтайского облика открыт в Новосибирском Приобье. По мнению Т. Н.Троицкой, «памятники VIII-IX вв. свидетельству¬ ют не только о тюркизации местной культуры, но и о проникновении самих тюрков с их обычаем погребения покойника с взнузданным конем» (Троиц¬ кая, 1973, с. 183). По материалам могильников Барабинской лесостепи (Пре- ображенка-3 и др.) также прослеживается появление здесь отдельных групп населения южного, скорее всего алтайского, происхождения и смешение их с местными племенами потчевашской культуры (Молодин, Савинов, Елагин, 1981; «Бараба в тюркское время», 1988, с. 167). Причина их появления здесь может быть связана с событиями истории Уйгурского каганата, вызвавшим перегруппировку алтае-телеских тюрков и оттеснение части их за пределы Южной Сибири. Своеобразная этнокультурная ситуация складывается в Центральной Туве, входившей в это время, как это следует из письменных источников, в состав Уйгурского каганата. Известные здесь погребения VIII—IX вв., согласно клас¬ сификации Б. Б. Овчинниковой, можно разделить на две группы — «с тради¬ ционной ямой и ямой с подбоем» (Овчинникова, 1984, с. 9). К первой группе относятся погребения на могильниках Улуг-Хову, Ак-Дуруг, Черби и др. По основным особенностям погребального обряда они соответствуют памятни¬ кам туэктинского этапа и, очевидно, могут рассматриваться как локальный ва¬ риант культуры алтае-телеских тюрков. Погребения в грунтовых ямах с подбо¬ ями на материалах средневековой части могильника Аймырлыг были выделены Б. Б. Овчинниковой в центрально-тувинский вариант погребений с конем. Среди них по богатству сопроводительного инвентаря выделяется погребение в груп¬ пе Аймырлыг III, в котором найдено полное снаряжение воина: круглый дере¬ вянный щит, железный однолезвийный палаш с прямым перекрестием и бере¬ стяной колчан со стрелами (Овчинникова, 1982). В материалах из подбойных погребений в Туве прослеживаются как древнетюркские (алтае-телеские), так и предполагаемые уйгурские компоненты. Отразившиеся в них процессы ак¬ культурации и этнической ассимиляции должны были привести к образова¬ нию здесь смешанного населения, участие которого до сих пор не учитыва¬ лось в сложной системе взаимоотношений между алтае-телескими тюрками, уйгурами и енисейскими кыргызами. Между тем, очевидно, что это была до¬ вольно многочисленная и сильная группа населения, так как большинство из исследованных подбойных погребений принадлежит хорошо вооруженным воинам. «Ими могли быть люди, принадлежавшие высшему военному составу, то есть занимавшие более высокое положение в определенной племенной груп¬ пе» (Овчинникова, 1983, с. 65). 227
Д. Г. Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ Таким образом, туэктинский этап (VIII—IX вв.) знаменует собой не только период расцвета культуры алтае-телеских тюрков, но и оказывается одним из наиболее сложных по характеру стоящих за ним этнокультурных процессов. Объяснение этого, скорее всего, следует искать в повышении социального ста¬ туса населения культуры алтае-телеских тюрков. Если тюрки-тугю использо¬ вали племена теле в своих военных целях, то взаимоотношения между цент¬ ральноазиатскими уйгурами, одним из наиболее крупных племен конфедерации теле, и алтае-телескими тюрками могли строиться на совершенно иной осно¬ ве. В этих условиях алтае-телеские тюрки, участвовавшие, как показывают археологические памятники, и в политических событиях, происходивших на территории Монголии, должны были пережить как торжество победы, так и горечь поражения Уйгурского каганата. Кара-Чогинский этап (IX-X вв.). Конец культуры алтае-телеских тюрков совпадает со временем широкого расселения енисейских кыргызов и образо¬ ванием кимако-кыпчакского объединения. По одному из первых и правильно датированных памятников в Туве можно назвать этот этап — «кара-чогинским». Несмотря на то, что это наименование отличается от всех предыдущих, дан¬ ных по эталонным алтайским памятникам (берельский, кудыргинский, катан- динский, туэктинский этапы), необходимо сохранить это название, так как эпо- нимный памятник (Кара-Чога, курган 4, в Центральной Туве) явился первым комплексом, отнесенным С. И. Вайнштейном, по датированным ляоским ана¬ логиям, к IX-X вв. (Вайнштейн, 1966а), в то время как датировка всех древне¬ тюркских погребений с конем определялась тогда только периодом существо¬ вания Древнетюркских каганатов, VI—VIII вв. Предметный комплекс кара-чогинского этапа остается прежним, но в от¬ дельных относящихся к нему погребениях появляются новые типы вещей, не характерные для предшествующего времени: плоские наконечники стрел; же¬ лезные детали поясных наборов; лировидные подвески, аналогичные ляоским и кыргызским; стремена с прорезной подножкой и низкой невыделенной плас¬ тиной; отдельные украшения сросткинских типов и др. Памятников кара-чо¬ гинского этапа известно немного, значительно меньше, чем туэктинского. За пределами Саяно-Алтайского нагорья они не обнаружены. На Горном Алтае погребения с конем IX-X вв. выделяются в составе Ку- райского могильника (Евтюхова, Киселев, 1941, с. 95-96, рис. 100-103). Из алтайских памятников наибольший интерес представляют могильники Ак-Кобы на левом берегу реки Барбургазы; Юстыд ХП, кург. 2; Усть-Чоба I и Талдуайр I. Сооружение в Ак-Кобы представляло собой прямоугольную плат¬ форму, в пристройке к которой с восточной стороны находилось схематиче¬ ски выполненное каменное изваяние (Савинов, 1983, рис. 1). Под платформой на глубине 1,4 м обнаружено захоронение человека с северной ориентировкой и сопроводительным захоронением двух коней. Из относительно поздних ве¬ щей можно отметить наконечники стрел, кресало «калачековидной» формы, эсовидные псалии с фигурными петлями (Кубарев В., 1984, табл. XLIII-XLIV). Сооружение в Юстыд XII, курган 2, также представляло собой подквадратную кладку, под которой находилось захоронение женщины, головой на северо¬ 228
Глава III. АЛТАЕ-ТЕЛЕСКИЕ ТЮРКИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ I тыс. н. э. восток, с сопроводительным захоронением коня. Из относительно поздних вещей можно отметить стремена с прорезными подножками и железные оков¬ ки передней луки седла. Здесь же найдено бронзовое китайское зеркало, вре¬ мя бытования которого определяется VII — началом X в. (Кубарев Г., 1995). В Усть-Чоба I наземное сооружение (ограда) также имело подквадратную форму. Найденные здесь вещи (массивное стремя с высокой выделенной пла¬ стиной, железные детали поясного набора) явно относятся к сравнительно позднему времени (Соловьев, 1999). В Талдуаир I площадь кургана была вы¬ ложена каменными плитами, погребение человека находилось в небольшом подбое; из относительно поздних вещей можно назвать стремя с прорезной подножкой, железные оковки луки седла, бронебойные наконечники стрел, кресало «калачековидной» формы, набор поясных железных пластин. Дати¬ ровка данного погребения IX-X вв. не противоречит находке здесь серебря¬ ного сосудика с рифленой поверхностью, возможно, копирующего средне¬ азиатские кувшинчики периода арабского владычества (Кубарев Г., 1995а). Конструктивные особенности сооружений из Барбургазы и Юстыда XII не характерны для предшествующих этапов развития культуры алтае-телеских тюрков. Планиграфически с ними сближается сложное надмогильное соору¬ жение (подквадратная ограда, дополнительные кольцевые выкладки, верти¬ кально установленные стелы) из рассмотренного выше кургана Бертек-34 (Савинов, 1994). Источником этих инноваций могли послужить либо конст¬ рукции минусинских (кыргызских) чаа-тасов (Кубарев Г., 19956), либо влия¬ ние со стороны соседнего кимако-кыпчакского объединения. То и другое могло иметь место не ранее середины IX в. В Центральной Туве к погребениям кара-чогинского этапа относится Кара- Чога, кург. 4 (Вайнштейн, 1954, с. 148-154), давшее название данному этапу; в Северной Туве — впускное захоронение в кургане Аржан (Комарова, 1973) — оба с северной ориентировкой. Однако, значительно большее распростране¬ ние здесь в это время получают одиночные (без коня) погребения с северной ориентировкой и близкими как к катандинским, так и к кыргызским формам предметов сопроводительного инвентаря — Успенское, курган 24 и др. (Кыз- ласов Л., 1979, с. 191-192). Самое позднее из них (X в.) — погребение «стари¬ ка» с великолепным поясным набором, выполненным в ляоском стиле, из мо¬ гильника Аргалыкты I (Трифонов, 2000). В Юго-Западной Туве IX-X вв. датируются два погребения на могильнике Саглы-Бажи III, курган 22, — с се¬ верной ориентировкой и шкурой коня; курган 27, — одиночное погребение с костямижоня и ориентировкой на СВВ. По этому поводу А. Д. Грач писал, что «в Туве, Монголии и Горном Алтае для древнетюркского времени до сих пор не было зафиксировано факта „замены44 цельной туши коня шкурой; погребе¬ ние из Саглы-Бажи III отличается этой деталью погребального ритуала» (Грач А., 1968а, с. 109-110). Из относительно поздних вещей, найденных в этих погре¬ бениях, следует отметить железный котел с вертикальными ручками, желез¬ ную лировидную подвеску, витые двукольчатые удила, плоские наконечники стрел (Грач А., 1968а, рис. 50). Одной из особенностей кара-чогинского этапа является распространение в это время курганов-кенотафов с сопроводительным захоронением коня (одно¬ 229
Д. Г. Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ го или двух), но без человека, по каким-то причинам не доставленного на мес¬ то погребения. Серия таких погребений в Юго-Западной Туве была исследова¬ на А. Д. Грачом (Грач А., 1960, с. 40—48; 1960а, с. 129-143). К этому же кругу памятников следует отнести рассмотренный выше парный кенотаф из Узунта- ла (Узунтал I, кург. 2), вероятно, по времени близкий тувинским кенотафам (предположительно вторая половина IX — начало X в.). Среди найденных в них предметов необходимо отметить серебряную кружку на низком поддоне в одном из тувинских кенотафов и великолепный пояс с крупными позолочен¬ ными бляхами портальной формы, украшенными растительным орнаментом, из кенотафа в долине Узунтал. Такого же типа кенотафы, но более бедные по инвентарю, открыты в Боротале (Кубарев В., 1985) и на могильнике Бике 3 (Кубарев Г., 1994). Вещи из алтайских и тувинских кенотафов наиболее полно отражают пред¬ метный комплекс алтае-телеских тюрков на позднем этапе развития их культу¬ ры. Наряду с традиционными формами предметов катандинского типа, в него входят и отдельные вещи, характерные для енисейских кыргызов и племен кимако-кыпчакского объединения. В отличие от предшествующих этапов, памятники IX-X вв. довольно раз¬ нообразны по обряду погребения: захоронения с конем, со шкурой коня, оди¬ ночные захоронения (без коня), курганы-кенотафы. Преимущественно север¬ ная (в отличие от более ранней — восточной) ориентировка погребенных показывает определенные изменения в сфере идеологических представлений. Такое разнообразие форм погребального обряда при общем наборе предме¬ тов сопроводительного инвентаря может свидетельствовать об усложнении этнического состава населения, вызванном, скорее всего, участием алтае-те¬ леских тюрков в событиях середины IX в. Известно, что в это время террито¬ рии Горного Алтая и Тувы, где жили алтае-телеские тюрки, входили в состав государства енисейских кыргызов, несомненно оказавших влияние на их куль¬ туру. Одновременно ощущается и влияние со стороны племен кимако-кып¬ чакского объединения, отразившееся в появлении на Горном Алтае от¬ дельных изделий сросткинского типа, а также некоторых заимствованиях в погребальном обряде. За этими, казалось бы, незначительными изменения¬ ми нельзя не видеть процессдв аккультурации, в которые вступила культура алтае-телеских тюрков на позднем этапе своего развития. Очевидно, алтае- телеские тюрки, начиная с середины IX в., оказались втянутыми в сферу по¬ литического влияния со стороны более сильных соседей — енисейских кыр¬ гызов и }племен кимако-кыпчакского объединения. Увеличение количества кенотафов можно рассматривать как свидетельство активного участия алтае- телеских тюрков в военных действиях; при этом отсутствие в них погребен¬ ных говорит об участившихся случаях гибели древнетюркских воинов «на стороне». Все это вместе взятое привело к тому, что к концу X в. культура алтае-телеских тюрков прекращает свое существование. Яркие и своеобраз¬ ные материалы тувинских и алтайских кенотафов позволяют предполагать, что процесс ее завершения носил не постепенный, а дискретный характер. Погребений с конем, которые можно было бы датировать временем позже X в., в Южной Сибири не обнаружено. 230
Глава III. АЛТАЕ-ТЕЛЕСКИЕ ТЮРКИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ I тыс. н. э. ПОГРЕБЕНИЯ С КОНЕМ В МИНУСИНСКОЙ КОТЛОВИНЕ Особую группу памятников представляют погребения с конем на террито¬ рии Минусинской котловины, т. е. за пределами основного ареала расселе¬ ния как тюрков-тугю, так и алтае-телеских тюрков. С. А. Теплоухов, первым раскопавший такое погребение на р. Таштык, отмечал, что «подобного рода могилы являются новым типом для Минусинского края. Они хорошо извест¬ ны около урочища Кудыргэ на Алтае. Весьма возможно, что описанная моги¬ ла принадлежит представителю турков (тюрков. —Д. С), появившихся в VII в. в Минусинском крае» (Теплоухов, 1929, с. 55). Впоследствии вопросы дати¬ ровки и культурной принадлежности минусинских погребений с конем неоднократно обсуждались в литературе. Л. А.Евтюхова и С. В.Киселев от¬ носили их к енисейским кыргызам, перешедшим в IX в. к обряду трупополо- жения с конем (Евтюхова, 1948, с. 60-67; Киселев, 1951, с. 604-608). В.П.Ле¬ вашова, исследовавшая могильники Капчалы I (с обрядом трупосожжения) и Капчалы II (с сопроводительными захоронениями коней), но с одинаковым сопроводительным инвентарем, согласилась с этой датировкой, но считала «обряд трупоположения с конем на Енисее занесенным с Алтая, когда Алтай, зависимый от енисейских кыргызов, был тесно связан с Хакасией» (Левашо¬ ва, 1952, с. 136). По Л. Р. Кызласову, погребения с конем, как и другие нети¬ пичные для древних хакасов (кыргызов. —Д. С.) захоронения оставили пред¬ ставители «иных этнических групп— южносамодийских, кетоязычных и других племен, а также алтайские тюрки, выходцы из Горного Алтая или Тувы» (Кызласов Л., 1975, с. 206-207). А. Д. Грач рассматривал погребения с конем как памятники «военных гарнизонов» древних тюрков на Среднем Енисее (Грач А., 1966, с. 191). Наибольшее распространение получила точка зрения Ю. С. Худякова, который датирует все погребения с конем в Мину¬ синской котловине VIII—IX вв., считает их древнетюркскими и связывает со знаменитым походом тюрков-тугю за Саяны, против енисейских кыргызов, в 711г. (Худяков, 1979; 2004). В дальнейшем «кок-тюрки Минусинской котло¬ вины натурализуются среди кыргызов, вероятно, составляя особые военные отряды в составе кыргызского войска. Не связанные родовыми узами со старой кыргызской знатью, они могли стать опорой кагана в борьбе за централиза¬ цию государства. Постепенно они ассимилируются с кыргызами, переходя на обряд трупосожжения. Об этом свидетельствует захоронение сожжения человека и коня в могиле № 9 Тепсея-Ш (единственное до сих пор известное на территории Минусинской котловины. —Д. С.)» (Худяков, 1979, с. 206). Несколько иначе интерпретирует эти события С. П. Нестеров, по мнению которого «появление тюрков в районе Батеневской пристани (там, где произ¬ водил первые раскопки С. А.Теплоухов. —Д. С.) нужно связывать с падени¬ ем Второго Тюркского каганата. «Под давлением победителей уйгуров груп¬ пы тюрков перекочевали в Минусинскую котловину из Тувы в 750 г., а также после неудавшегося восстания антиуйгурской коалиции племен Саяно-Ал- тая в 751 г., и были расселены кыргызами по Енисею и его притокам» (Несте¬ 231
Д. Г. Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ ров, 1999, с. 98). Таким образом, вопрос о датировке и культурной принад¬ лежности минусинских погребений с конем окончательно не решен. Рассмотрение их с учетом хронологии алтайских памятников древнетюрк¬ ского времени показывает следующее. В общей сложности, по данным С. П. Нестерова 1985 г., в Минусинский котловине было известно 47 погре¬ бений с конем (Нестеров, 1985, с. 111). В настоящее время, благодаря откры¬ тиям последних лет, их исследовано значительно больше (Савинов, Павлов, Паульс, 1987; Митько, 1992; 2000; Тетерин, 1992, 1999; Митько, Тетерин, 1998; и др.) и факт их разновременности становится все более очевидным. Наибо¬ лее ранние из них у с. Усть-Тесь и с. Кривинское (Киселев, 1929, с. 144-149; Евтюхова, 1948, с. 60-61) могут быть датированы VI-VII вв. и связаны с про¬ никновением какой-то группы алтайского населения на Средний Енисей. Каменные выкладки на поверхности и меридиональное расположение могил сближает их с кудыргинскими. В погребениях найдены железные петельча¬ тые стремена, однокольчатые удила с изогнутыми роговыми псалиями, длин¬ ные костяные накладки лука, имеющие наиболее близкие параллели в мате¬ риалах кудыргинского этапа. В пределах этих же могильников находились погребения по обряду трупосожжения с таштыкской керамикой тепсейского (позднего) этапа, глиняными масками и т. д. — возможно, свидетельство пер¬ вого столкновения ранних кыргызов с пришлыми тюрками. Не исключено, что появление этих погребений может быть связано с завоеванием Цигу Му- хан-каганом в середине VI в. К VII—VIII вв. относятся группа погребений у г. Тепсей (Грязнов, Худяков, 1979, с. 150-155) и одиночное погребение на р. Таштык (Нестеров, 1982). Для них по-прежнему, как и в VI-VII вв., характерна преимущественно северная или северо-западная ориентировка погребенных; однако предметы сопроводи¬ тельного инвентаря — петельчатые стремена, трехперые наконечники стрел, железные стержневые псалии, металлические поясные накладки и орнаменти¬ рованные накладки колчанов сопоставимы с катандинскими. О сравнительно ранней (в пределах VII—VIII вв.) дате таштыкского захоронения говорят парал¬ лели между накладками колчана из этого погребения с аварскими из Подуна- вья (Кюрти, 1984, рис. 2-4). Появление этих и подобных им погребений, отно¬ сящихся к периоду Второго Тюркского каганата, вполне может быть связано как с походом 711 г., так ЙГс последующим распадом каганата, однако каких- либо уточняющих данных по этому поводу в археологических материалах не содержится. С точки зрения этнической принадлежности погребения с конем VII—VIII вв. в Минусинской котловине, скорее всего, оставлены алтае-телески- ми тюрками. Очевидно, что на протяжении длительного времени это населе¬ ние не смешивалось с кыргызами, сохраняя свои особенности погребального обряда. Какое место занимали алтае-телеские тюрки в социально-этнической иерархии енисейских кыргызов, сказать трудно; однако присутствие родствен¬ ных групп населения в горно-степных районах Саяно-Алтая и в Минусинской котловине могло играть «сдерживающую» роль в завоеваниях центральноази¬ атских тюрков, основной центр расселения которых находился в Монголии. Именно эти алтае-телеские племена должны были быть покорены (или каким- то иным образом приведены в покорность) прежде, чем тюрки могли форсиро¬ 232
Глава III. АЛТАЕ-ТЕЛЕСКИЕ ТЮРКИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ I тыс. н. э. вать Саяны. С этой точки зрения интересна одна подробность из истории похо¬ да 711 г., о которой сообщается в надписи Тоньюкука. Проводником для похо¬ да через Саяны тюрки взяли человека «из степных азов». «Моя родная зем¬ ля — Аз... (Там) есть одна остановка, если отправиться но (реке) Аны, то до ночлега там (останется) ход одной лошади, — сказал он». Однако, спуск через Саяны занял более десяти дней. «Местный путеводитель, сбившись с пути, был заколот» (Малов, 1951, с. 67). История безвестного «Сусанина» начала VIII в. показывает, что по обе стороны Саян существовали родственные груп¬ пы населения, занимавшие как бы «буферное» положение между енисейскими кыргызами и орхонскими тюрками. Совершенно иная ситуация складывается в период господства Уйгурского каганата (745-840 гг.), когда в Минусинской котловине появляются достаточно многочисленные подбойные погребения с конем — Уйбат II (Евтюхова, 1948, с. 61-64), Перевозинский чаа-тас (Зяблин, 1969, с. 238); Ыбыргыс-Кисте (Ху¬ дяков, 1985) и др. С типологической точки зрения они близки рассмотрен¬ ным выше подбойным погребениям туэктинского этапа (центральнотувин¬ ская группа памятников, могильник Кальджин-8 на Южном Алтае). Серия таких же погребений, сооруженных в насыпях курганов тагарской культуры, с богатым и полностью сохранившимся сопроводительным инвентарем, от¬ крыта в Койбальской степи на юге Хакасии (Савинов, Павлов, Паульс, 1988). Наиболее ранние из них (Сабинка 1) датируются VIII—IX вв.; поздние (Кир- бинский Лог) — IX-X вв. Материалы этих погребений оказались наиболее информативными с точки зрения их культурно-исторической интерпретации. Судя по особенностям погребального обряда, все захоронения на могильни¬ ках Сабинка 1 и Кирбинский Лог принадлежат одной группе населения. Их объединяет впускной характер захоронения в южных полах курганов, обряд погребения с конем, подбои с разделительной стенкой для человеческих за¬ хоронений, вытянутое положение погребенных, взаимное положение мужчи¬ ны и коня в могильной яме, одиночные женские захоронения, общая для всех юго-западная ориентировка погребенных. Все мужчины, погребенные с ко¬ нем, несомненно воины. Помимо сопровождающих их многочисленных пред¬ метов вооружения (луки, колчаны с наборами стрел), это подтверждается наблюдениями над состоянием некоторых костных останков, имеющих яв¬ ные следы боевых ранений. Мужские захоронения сопровождались женски¬ ми и в отдельных случаях детскими, что позволяет говорить о родственном характере данной популяции, состоявшей из мужчин-воинов и их семей, жив¬ шей на юге Хакасии и хоронившей своих покойных в насыпях тагарских кур¬ ганов. Все это вместе свидетельствует о существовании здесь своего рода военного поселения, созданного на южных подступах к кыргызскому госу¬ дарству. Точная этническая идентификация этого населения на современном этапе изучения вряд ли возможна, но, по всей видимости, это были группы саяно¬ алтайского происхождения. Учитывая историческую обстановку, сложившу¬ юся на севере Центральной Азии в VIII—IX вв., можно предложить два воз¬ можных варианта появления таких иноэтнических групп населения на юге Хакасии. Первый. Уйгурский каганат, захвативший власть в Центральной Азии 233
Д. Г. Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ в 745 г., был сложным полиэтническим образованием, в состав которого вхо¬ дило большинство телеских племен, а также в определенные периоды исто¬ рии покоренные уйгурами народы — татары, кидани, басмалы и др. В их число могли входить и алтае-телеские тюрки. В 758 г. уйгуры завоевали го¬ сударство енисейских кыргызов и «хагасский владетель получил от уйгур¬ ского кагана титул хана» (Бичурин, 1950, с. 355). Однако в 820 г. кыргызы освободились и кыргызский правитель (Ажо) сам объявил себя каганом. В этот период — с 758 по 820 г. — на юге Хакасии вполне могла существовать воен¬ ная (или военно-административная) фактория, контролирующая действия енисейских кыргызов на южной границе с уйгурами и состоящая из предста¬ вителей какого-то подчиненного уйгурам этноса. Второй. В 751 г. — после победы уйгуров над чиками и карлуками — была создана антиуйгурская коа¬ лиция под эгидой енисейских кыргызов, в которую вошли карлуки, чики, ос¬ татки тюрков-тугю и, очевидно, другие группы населения Саяно-Алтайского нагорья. Известно, что некоторые тюркские беги предали уйгуров и перешли на сторону кыргызов (Кызласов Л., 1969, с. 58). Из среды союзных племен вполне могло быть создано военное поселение, охранявшее южные подсту¬ пы к кыргызскому государству. Независимо от этнической принадлежности, рассматриваемое население занимало привилегированное положение. Об этом свидетельствуют захоронения в насыпях высоких татарских курганов, гос¬ подствующих над окружающей местностью, богатство предметов сопрово¬ дительного инвентаря в мужских погребениях; находки в них лировидных подвесок с сердцевидной прорезью, служащих, судя по изображениям на ка¬ менных изваяниях уйгурского времени, знаками отличия чиновной аристо¬ кратии. Очевидно, такое положение сохранялось и позже, когда сооружались захоронения могильника Кирбинский Лог. Археологические материалы содержат интересные данные о процессах вза¬ имодействия (или аккультурации), происходивших между енисейскими кыр- гызами и носителями традиции погребений с конем в IX-X вв. Так, целиком сохранившаяся узда из погребения с конем в Ыбыргыс-Кисте украшена много¬ численными бляшками и накладками с мотивом «пламенеющей жемчужины», характерными, главным образом, для культуры енисейских кыргызов, но вос¬ принятых ими, по мнению Ю. С. Худякова, «от уйгуров и населения Восточно¬ го Туркестана» (Худяков, 1998, с. 38). В прямоугольных конструкциях цент¬ ральных погребений могильника Маркелов мыс явно ощущается влияние минусинских чаа-тасов (Тетерин, 1999, рис. 1), а найденная в захоронениях с конем из этого могильника керамика представляет собой упрощенный вариант знаменитых «кыргызских ваз» (Москалев, Табалдиев, Митько, 1996, рис. 27- 28). Вероятно, подобного рода примеры можно было бы умножить. Все это вместе позволяет предполагать, что в IX-X вв. инокультурные группы населе¬ ния, с которыми связаны минусинские погребения с конем, занимали доста¬ точно высокое социальное положение. Не исключено, что после 840 г., в пери¬ од так называемого кыргызского великодержавия, вызвавшего отток основной части кыргызской военной аристократии на просторы Центральной Азии, они вообще могли занять доминирующее место в социальной иерархии раннесред¬ невекового населения Минусинской котловины. 234
Глава III. АЛТАЕ-ТЕЛЕСКИЕ ТЮРКИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ I тыс. н. э. РИТУАЛЬНЫЕ ПАМЯТНИКИ ДРЕВНЕТЮРКСКОГО ВРЕМЕНИ Памятники ритуального назначения (оградки с рядами камней — балбалов и каменные изваяния), известные под общим названием «древнетюркских», существуют на протяжении всей второй половины I тыс. н. э. и могут быть син¬ хронизированы с выделенными этапами культуры алтае-телеских тюрков, хотя область их распространения была, несомненно, более широкой. Однотипные оградки с каменными изваяниями в огромном количестве представлены на тер¬ риториях Монголии и Синьцзяна, Горного Алтая и Тувы, Казахстана и горных районов Средней Азии. Очевидно, повсеместно в пределах Древнетюркских каганатов и у всех народов, входивших в эти этносоциальные объединения, они имели одинаковое идеологическое содержание; и выделить среди них па¬ мятники, принадлежавшие какой-либо одной археологической культуре, пока не представляется возможным. Классическим образцом подобного рода сооружений являются знаменитые заупокойные храмы тюркских каганов в ур. Кошо-Цайдам на р. Орхоне, отно¬ сящиеся к периоду Второго Тюркского каганата и, в первую очередь, полнос¬ тью исследованный в 1957-1958 гг. комплекс Кюль-Тегина (Новгородова, 1981, с. 207-213). Этот памятник представлял собой квадратную в плане постройку размером 10,25 х 10,25 м, сооруженную на специально сделанном фундаменте в виде усеченной пирамиды, высотой более 1 м. Внутри постройки были най¬ дены фрагменты двух портретных сидящих статуй — Кюль-Тегина и его жены. С западной стороны от постройки находился каменный куб, служивший для жертвоприношений; с восточной стороны в два ряда были установлены сто¬ ящие фигуры типа древнетюркских каменных изваяний. Между ними, напро¬ тив входа, располагалась каменная черепаха, служившая постаментом для сте¬ лы с надписью-эпитафией Кюль-Тегина. Все сооружение было окружено оградой, имевшей вход с восточной стороны. За пределами ограды, продолжая линию стоящих фигур, тянулась цепочка камней-балбалов, длиной около 3 км. Никаких остатков захоронения самого Кюль-Тегина при раскопках в Кошо- Цайдаме обнаружено не было. Раскопки мемориального комплекса Кюль-Тегина, одного из главных геро¬ ев политической истории Второго Тюркского каганата, имели большое значе¬ ние в плане интерпретации оградок с каменными изваяниями и рядами камней-балбалов, так как, несмотря на различие в масштабах сооружений, они планиграфически совпадали и, следовательно, обычные древнетюркские оградки по всей территории их распространения можно рассматривать как упрощенную проекцию памятников типа храмовых комплексов тюркских каганов, существовавших в среде рядовых кочевников того времени. Даль¬ нейшие исследования аналогичных памятников на территории Монголии (Бугутский комплекс периода Первого Тюркского каганата, памятник Тонью- кука, Гиндин-Булак I, Цаган-Обо I, Худуу-Нур и др.), планы которых опуб¬ ликованы В. Е. Войтовым (Войтов, 1996), полностью подтвердили это пред¬ положение. 235
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ Из раскопанных памятников наибольший интерес представляет комплекс из Унгету на р. Толе, раскопки которого производились в 1976, 1978-1979 гг., состоящий из двух строительных горизонтов. Нижний, более ранний, VI-VII вв., представлял собой глинобитную пло¬ щадку, окруженную валом и рвом, на которой находилось кирпичное зда¬ ние; около него найдено 30 каменных изваяний, сохранившихся целиком или в обломках. По мнению В. Е. Войтова, сооружение нижнего горизонта Унгетского комплекса было посвящено создателю каганата Сеяньто кагану Инаню. В период Второго Тюркского каганата, в VII—VIII вв., на этом же месте был установлен каменный ящик-саркофаг с ромбическими узорами на стенках, окруженный легкой каркасной постройкой, от которой сохрани¬ лись основания 14 деревянных столбов. В восточном направлении от нее отходил ряд камней-балбалов длиной 2,2 км, насчитывающий более 550 кам¬ ней. При постройке часть изваяний более раннего времени была разбита и сброшена в ров, а отдельные фигуры, как потерявшие свое значение, уста¬ новлены в ряду камней-балбалов, в том числе и на валу прежнего сооруже¬ ния (Войтов, 1987). Сравнение этих двух сооружений (комплексов Кюль- Тегина и Инаня?) показывает развитие традиции в установке памятников ритуального назначения, которая изначально не была канонизирована и прошла как более простые (ранние), так и более совершенные (поздние) формы. Данное заключение целиком распространяется на все рядовые ог¬ радки с рядами камней-балбалов и каменными изваяниями, анализ которых позволяет проследить генезис ритуальных сооружений алтае-телеских тюр¬ ков во второй половине I тыс. н. э. Наиболее полная классификация алтайских оградок разработана В. Д. Ку¬ баревым, выделившим среди них 5 типов: 1) кудыргинский (по А. А. Гаврило¬ вой); 2) яконурский — смежные оградки с изваяниями или антропоморфными стелами; 3) аютинский — поминальные сооружения древнетюркской знати, окруженные валом и рвом; 4) юстыдский — малые оградки из четырех плит с остатками дерева в центре и жертвенными сосудами; 5) уландрыкский — со стелой или валуном в центре оградки (Кубарев В., 1979, с. 148; 1984, с. 50-51). Такие же типы оградок, по данным Ю. С. Худякова (Худяков, 1985а, с. 165— 184), представлены на территории Монголии. На тувинском материале класси¬ фикация оградок не производилась; однако исследования в Юго-Западной Туве показали их близость к горно-алтайским (Грач А., 1961)4. Раскопки оградок различных типов на Алтае и найденные при этом предметы позволяют более точно определить время их существования. Как уже говорилось, оградки ку- дыргинскоро типа датируются V-VI вв. Судя по всему, они продолжали суще¬ ствовать и в период Первого Тюркского каганата. В период Второго Тюркского каганата наибольшее распространение получили оградки юстыдского типа. В одной из них были найдены стремена с пластинчатой дужкой, удила с эсо- видными псалиями и другие предметы, характерные для этого времени (Куба¬ 4 По-видимому, на сегодняшний день возможности классификации и интерпретации древнетюрк¬ ских ритуальных сооружений исчерпаны, что показала возникшая по инициативе В. Д. Кубарева (Кубарев В., 2001) дискуссия по этому поводу (Худяков, 2002). 236
Глава III. АЛТАЕ-ТЕЛЕСКИЕ ТЮРКИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ I тыс. н. э. рев В., 1984, табл. XLVIII). В другой — на р. Юстыд — под оленным камнем, заменявшим здесь изваяние, был найден серебряный сосуд с фигурной ручкой и тамгообразным изображением горного козла на дне (Кубарев В., 1979, рис. 7- 9). По степени стилизации это изображение аналогично тамгам на стелах кага¬ нов Второго Тюркского каганата — VII—VIII вв. Возможно, оградки юстыдско- го типа продолжали существовать и в последующее время, так как подобные сосуды с руническими надписями происходят и из погребений туэктинского этапа культуры алтае-телеских тюрков (VIII—IX вв.). Оградки яконурского типа и уландрыкского иногда встречаются в одном ряду, что говорит об их одновре¬ менности. Оградки яконурского типа, вероятно, типологически связаны с ку- дыргинскими. Для одной из них (поминальный комплекс на Дьер-Тебе) полу¬ чена радиоуглеродная дата 945±27 лет, определяющая время их сооружения IX-X вв. (Кубарев В., 1978, с. 93-94). Серия оградок уландрыкского типа с ве¬ щами IX-X вв. открыта и в различных районах Горного Алтая (Васютин, Елин, 1983; Илюшин, Селейменов, 1997). Что касается оградок «аютинского типа», аналогичных по значению культово-поминальным сооружениям древнетюрк¬ ской знати, то они будут рассмотрены ниже в связи с генезисом каменных из¬ ваяний. Приведенные датировки различных типов оградок, исследованных на Ал¬ тае, не означают, что хронологически они четко сменяют друг друга. Скорее можно предполагать преобладание той или иной традиции устройства культо¬ вых сооружений на определенных этапах развития культуры алтае-телеских тюрков. Вполне возможно, что некоторые из них, в частности оградки уланд¬ рыкского типа, могли иметь особое смысловое содержание. Однако, следует отметить одно чрезвычайно важное, объединяющее их обстоятельство — ни в одной из древнетюркских оградок по всей территории их распространения не было найдено никаких следов захоронения человека, что полностью подтвер¬ ждает их ритуальное, как и в памятниках тюркских каганов на р. Орхоне, пред¬ назначение. От большинства оградок на восток отходит ряд вертикально вкопанных кам¬ ней или камней-балбалов, составляющих неотъемлемую часть древнетюркских ритуальных сооружений. Относительно их семантики и назначения существу¬ ет три точки зрения. Большинство исследователей, пользуясь классическим описанием погребального обряда тюрков-тугю в письменных источниках, счи¬ тает камни-балбалы изображениями убитых покойным тюрком при его жизни врагов (Грач А., 1961, с. 73-77; Кызласов, 1966, с. 206- 208; и др.). С. Г. Кляш- торный-отметив слабые стороны аргументации этой теории (несоразмерность количества камней-балбалов физическим возможностям — до 500 камней и более! — древнетюркского воина; наличие среди них персонифицированных камней, принадлежащих лицам, которые по известным историческим сведе¬ ниям в данный период не могли быть врагами тюркских каганов), пришел к выводу о том, что камни-балбалы следует рассматривать как символы погре¬ бальных даров со стороны присутствовавших на поминках участников обряда (Кляшторный, 1978, с. 252-255). Такое объяснение не исключает возможности принесения в качестве погребального дара умершему жизненной силы убито¬ го врага, символизируемой камнем-балбалом. Наконец, сторонники третьей 237
Д. Г. Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ точки зрения, отходя еще дальше от традиционного объяснения камней-балба- лов как символов убитых врагов и привлекая в основном этнографические па¬ раллели, рассматривают эти памятники как изображения священных (или даже реальных) коновязей (Сорокин, 1981, с. 30-37; Кубарев В., 1984, с. 66-74). Последняя гипотеза представляется наименее вероятной: трудно представить себе кочевника, проводящего всю жизнь в седле и привязавшего коня на рас¬ стоянии нескольких сот метров от места проведения ритуальных действий. Связанные с оградками и рядами камней-балбалов, каменные изваяния, на¬ ряду с памятниками рунической письменности, являются одним из наиболее ярких достижений древнетюркского культурного комплекса, воплотившим в себе как социальные, так и художественно-эстетические ценности своего вре¬ мени. Генезис древнетюркских каменных изваяний, по всей вероятности, был не только сложным, но и, как всяких произведений искусства, достаточно «ин¬ дивидуальным» в разных районах их распространения. Общая линия их разви¬ тия, применительно к культуре алтае-телеских тюрков, может быть представ¬ лена следующим образом. В свете бесспорно ранней даты «кудыргинского валуна», к VI-VII вв. могут быть отнесены и другие изваяния со сценами повествовательного характера. Так, на изваянии с р. Хендергэ (Центральная Тува) тюркский воин держит в согнутых руках на уровне пояса отрубленные головы врагов. Показательно, что данное изваяние выполнено в виде нерасчлененного каменного блока и лишено реалий VII—VIII вв. (Кызласов Л., 1969, рис. 2, 1). Л. Р. Кызласов со¬ общает также об изваянии с изображением поверженного врага из Казахстана (Кызласов Л., 1969, с. 41). На изваянии из Мунгу-Хайрхан-Ула (Юго-Западная Тува), по-видимому, несколько более позднего времени, на лицевой стороне изображены участвующие в сцене поминок дополнительные фигурки двух че¬ ловек (Грач А., 1961, с. 21-22; рис. 11). К этому же кругу памятников относит¬ ся и упомянутое выше изваяние из Хара-Яма, Монгольский Алтай (Кубарев, Цэвэндорж, 2001, рис. 15-16). В целом они очерчивают небольшой круг памят¬ ников, которые предположительно можно отнести к периоду Первого Тюрк¬ ского каганата. Существенное значение для понимания особенностей ранней группы ка¬ менных изваяний имеют сведения династийных хроник Чжоу шу и Суй шу времени Первого Тюркского каганата (в переводах Лю Мау-цая и Р. Ф. Итса). Так, в Чжоу шу сообщается: «По окончании похорон на могиле ставится ка¬ менный знак, другие камни много или мало (ставятся) в зависимости от коли¬ чества убитых людей (покойником) при жизни». Или: «Когда один из них уми¬ рает, труп ставится на возвышении в юрте... После похорон они накладывали камни и устанавливали при этом (памятный) столб; число камней (поставлен¬ ных прямо) определялось каждый раз по количеству людей, которых умерший убил при жизни». Близкие по содержанию описания имеются в Суй шу: «У мо¬ гилы из дерева ставят дом. Внутри него рисуют облик покойного, а также во¬ енные подвиги, совершенные им при жизни. Обыкновенно, если он убил одно¬ го человека, ставят один камень и так до сотни и тысячи». Или: «Затем они погребают пепел и устанавливают на могиле деревянный столб в качестве па¬ мятного знака. На могиле они сооружают помещение, в котором рисуют об¬ 238
Глава III. АЛТАЕ-ТЕЛЕСКИЕ ТЮРКИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ I тыс. н. э. лик покойного и сцены битв, в которых умерший принимал участие до своей смерти. Если он некогда убил одного человека, тогда ставят один камень (пе¬ ред могилой). Число камней иногда достигает до ста и тысячи». Текст Суй ту послужил основой для приведенного выше классического описания древне¬ тюркского погребального обряда в переводе Н. Я. Бичурина (Бичурин, 1950, с. 230). Сравнительный анализ приведенных текстов показывает, что общими в них являются две детали, а именно наличие культовой постройки и стоящих около нее вертикальных камней. Что касается самого умершего, то его присутствие обозначалось по-разному: «труп на возвышении в юрте», «каменный знак», «столб», «нарисованный облик покойного» и т.д. Эти различия могли бы объяс¬ няться особенностями перевода, если бы не некоторые археологические параллели. Так, труп, который ставился «на возвышении в юрте», удивитель¬ ным образом напоминает манекены с «глиняными головами» Шестаковского могильника (Мартынов, Мартынова, Кулемзин, 1971, с. 165-173; Мартынов, 1974) и связанный с ними в последующем ритуал изготовления таштыкских глиняных масок (Киселев, 1951, с. 226-459; Кызласов Л., 1960, с. 147-151). Вероятно, место, где выставлялись манекены с глиняными масками, внешне напоминало нижний горизонт Унгетского комплекса. Возможно, к этому имеет отношение и несколько фантастичное, на первый взгляд, описание погребаль¬ ного обряда уйгуров (Вэй шу), которые «мертвых относят в выкопанную моги¬ лу, ставят труп на середине; с вытянутым луком, как будто живой, но могилу не засыпают» (Бичурин, 1950, с. 216). В дальнейшем «участие» покойного в цик¬ ле погребально-поминальных обрядов символизировалось его изображением в виде «каменного знака», «столба», «нарисованного облика», то есть графи¬ ческого рисунка на плоскости, как на «кудыргинском валуне», но не скульп¬ турного изображения. При этом важно подчеркнуть, что речь идет не о типоло¬ гической преемственности (тесинские «головы» — таштыкские маски — каменные изваяния), а о сохранении одной и той же идеи, реализованной в различных материалах. Таким образом, по-видимому, следует ограничить круг изваяний VI-VII вв. «лицевыми» и гермообразными стелами, имеющими иногда дополнительные изображения повествовательного характера. К близкому выводу пришел С. Г. Кляшторный, считающий, что «возникновение или широкое распростра¬ нение древнетюркской скульптуры относится не к начальному периоду древ- нетюркской-эпохи» (Кляшторный, 1984, с. 512). Можно предполагать, что срав¬ нительно небольшое количество известных каменных изваяний периода Первого Тюркского каганата объясняется тем, что в это время еще продолжала существовать традиция использования в ритуальных целях манекена или са¬ мого трупа умершего, а не его скульптурного изображения. Следует подчерк¬ нуть, что подобные манекены не столько «ставились», сколько «усаживались» в специально изготовленных для этого культовых помещениях. К периоду Второго Тюркского каганата относится значительная часть из¬ вестных в настоящее время каменных изваяний, находящихся у оградок с ря¬ дами камней-балбалов и в сложных культово-поминальных сооружениях («аютинскнй тип», по классификации В. Д. Кубарева) с изображением реалий 239
Д. Г. Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ катандинского типа (по периодизации культуры алтае-телеских тюрков). Наи¬ более яркий пример подобного рода памятников в Туве — исследованный Л. Р. Кызласовым комплекс в Сарыг-Булуне, представляющий собой насыпь, окруженную валом и рвом, размером 36 х 29 м. «На восточной стороне насыпи и во рву располагались высеченные из серого гранита фигуры двух людей, си¬ дящих на поджатых вперед коленками ногах, а также два небольших изобра¬ жения львов». С западной стороны была установлена восьмиугольная юрта (типа аила), покрытая сверху лиственничной корой. «После какого-то периода использования все сооружение было сожжено» (Кызласов Л., 1969, с. 38, рис. 7). Такие же сооружения с сидящими каменными изваяниями сохранились в Кы- зыл-Мажалыке в Туве (Кызласов Л., 1969, рис. 5) и в с. Знаменка в Минусин¬ ской котловине (Евтюхова, 1952, рис. 70). На Горном Алтае изображения сидя¬ щих фигур неизвестны; однако, крупные ограды, окруженные валом и рвом, были открыты С. С. Сорокиным на р. Джумале (иначе — Аюты), по которым B. Д. Кубаревым и было дано название «аютинского типа». По своему соци¬ альному значению эти памятники, несомненно принадлежавшие древнетюрк¬ ской знати, занимают промежуточное положение между комплексами типа па¬ мятника Кюль-Тегина и рядовыми тюркскими оградками. На каком-то этапе, совпадающем с периодом Второго Тюркского каганата, способ изображения покойного изменился — появились ростовые фигуры, как будто представляющие стоящего человека. Однако, как показали дальнейшие исследования, впечатление о всех древнетюркских изваяниях как стоящих фи¬ гурах, оказалось преувеличенным. Наиболее определенно об этом писал C. Г. Кляшторный, пришедший на основании перевода рунических текстов и анализа термина bediz, обозначающего сидящую фигуру, к выводу о том, что «древнетюркские изваяния Монголии, Южной Сибири, Тувы и Семиречья... показаны как сидящие — немного ниже пояса скульптура завершается и оста¬ ется лишь необработанная часть камня, погружаемая в землю. На поверхности земли, таким образом, изваяние фиксировалось в позе восседающего, хотя изоб¬ ражение подогнутых ног, не всегда легко исполнимое технически, опускалось» (Кляшторный, 1978, с. 250). Связь между сидящими фигурами типа Сарыг- Булуна, с одной стороны, и некоторыми «стоящими» изваяниями, с другой, подтверждается и тем, что иногда на них, как дань традиции, встречаются изоб¬ ражения подогнутых «калачиком» ног. Таким образом, очерчивается круг ка¬ менных изваяний периода Второго Тюркского каганата: сидящие фигуры типа Сарыг-Булуна; «ростовые» фигуры с изображенными «калачиком» ногами; сто¬ ящие изваяния с реалиями VII—VIII вв. Многообразие видов каменных извая¬ ний VII—VIII вЬ. может объясняться как социальными причинами, так и совме¬ щением различных традиций в изображении умершего, существовавших в древнетюркской и телеской среде в период сложения культуры алтае-телеских тюрков. К VIII—IX вв. могут быть отнесены каменные изваяния с наборными пояса¬ ми катандинского типа, но с изображениями палашей и сосудов на поддоне с вертикальной ручкой, аналогичных найденным в Курае, Туэкте и других па¬ мятниках этого времени. Важное значение для датировки этой группы извая¬ ний имеют находки палашей с прямым перекрестьем в погребениях VIII—IX вв. 240
Глава III. АЛТАЕ-ТЕЛЕСКИЕ ТЮРКИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ I тыс. н. э. в Восточном Казахстане (Бобровский могильник) и в Туве (Аймырлыг III). В это же время в Центральной Туве существовала своеобразная «уйгурская» группа каменных изваяний, представляющих изображение человека с сосудом в ру¬ ках, о которых подробнее будет сказано ниже. Определение изваяний IX-X вв. усложняется тем, что многие реалии пред¬ шествующего времени (поясные наборы, сосуды, серьги и т.д.) продолжают существовать без существенных изменений вплоть до конца I тыс. н. э., а неко¬ торые типологические различия между ними при воспроизведении этих пред¬ метов в камне практически не улавливаются. Возможно, что одним из критери¬ ев выделения поздней группы каменных изваяний могут служить изображения сабли и изогнутых кинжалов «уйбатского типа», которые появляются вместе в это время в числе других реалий на поздних каменных изваяниях. Такие изва¬ яния известны в основном в районах Юго-Восточного Алтая и Юго-Западной Тувы, то есть именно там, где зафиксированы наиболее поздние памятники культуры алтае-телеских тюрков. Обращает на себя внимание, что они образу¬ ют компактную стилистическую группу — это высокие «ростовые» фигуры, выполненные в виде круглой скульптуры, с тщательно проработанными дета¬ лями, в головных уборах, установленные у оградок яконурского типа. Многие из поздних изваяний имеют следы намеренных повреждений и сколов, воз¬ можно, нанесенных еще в древности, когда прекратила свое существование культура алтае-телеских тюрков. Таким образом, выделенные группы древне¬ тюркских каменных изваяний в целом соответствуют этапам развития культу¬ ры алтае-телеских тюрков, т. е. устанавливались и в период господства Уйгур¬ ского каганата, и в более позднее время, вплоть до рубежа I и II тыс. н. э. Рассмотренные выше компоненты ритуальных сооружений (оградка-изва- яние-балбалы) образуют единый комплекс, назначение и реконструкция которого представляются исследователями по-разному. По В. Д. Кубареву, оградка — это основание жилища (типа алтайского аила), перед которым уста¬ навливается каменное изваяние (изображение умершего) и ряд камней-балба- лов (или коновязей — сэргэ). Участники церемонии рассаживаются кругом, вместе с изображением умершего, для совершения обряда проводов покойно¬ го (Кубарев В., 1984, с. 79-80; Кубарев, Цэвэндорж, 2002, с. 85-90). В свете этого объяснения, наиболее близкого к этнографической действительности, остается непонятным назначение деревянных столбов (иногда с обожженным концом), вкопанных посередине оградки, и то обстоятельство, что внутренняя площадь оградки чаще всего сплошь забутована камнем. По мнению Л. Н. Ер¬ моленко, «структура комплекса оградка — изваяние — балбал в целом иден¬ тичны строению традиционных культовых сооружений с элементами ряда, моделирующих мироздание. Центральным компонентом древнетюркского ком¬ плекса является оградка, воссоздающая четырехстороннюю... картину мира. Ряд вертикальных удлиненных объектов с изваянием во главе представляет собой мультиплицированную метафору мирового столпа... Ряд метафоричен «пути» и «жертве». Он путь жертвы-молитвы к божествам... Каменный «заме¬ ститель» умершего, изображенный в «пиршественной» позе, располагался в непосредственной близости от сакрального центра модели мира» (Ермоленко, 2004, с. 67). Такое объяснение смыслового назначения древнетюркских риту¬ 241
Д. Г. Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ альных сооружений, основанное на семиотическом подходе, также вполне воз¬ можно, но вряд ли при строительстве каждого памятника его создатели руко¬ водствовались подобными соображениями. Б. Б. Овчинникова считает, что из¬ готовление ритуальных сооружений «служит завершающим этапом всего погребального цикла древних тюрков, которому предшествовал ряд других этапов, в том числе и непосредственно погребальный обряд. Оградки же в дан¬ ном случае можно соотнести с поминальными тризнами тюрков-тугю, кото¬ рые следовали по совершении захоронения умершего» (Овчинникова, 1990, с. 9). В таком случае теоретически каждому древнетюркскому погребению долж¬ но соответствовать определенное ритуальное сооружение; однако установить такую связь еще никому не удалось. На наш взгляд, ни одна из приведенных гипотез не объясняет феномена древ¬ нетюркских ритуальных сооружений, и в то же время принципиально они не противоречат друг другу, так как имеют под собой различные основания — ми¬ ровоззренческое, структурно-обрядовое, функциональное. В конечном счете все это сходится на том, что древнетюркские ритуальные комплексы — это степные «храмы», точнее даже — «часовни» раннесредневековых кочевников, связанные с обрядами «перехода» (проводами умерших). Структура самого обряда и после¬ довательность ритуальных действий нам остаются неизвестны, но они отрази¬ лись в тех остатках кострищ, жертвоприношений и находках отдельных вещей, которые встречаются при раскопках древнетюркских ритуальных сооружений. В зависимости от социального положения покойного могли варьировать масш¬ табы этих сооружений — от роскошных наземных построек типа памятника Кюль-тегину, с портретными статуями представителей правящей династии до скромных степных оградок, около которых устанавливались каменные, а во мно¬ гих случаях, очевидно, просто деревянные изваяния, которые не сохранились. ПАМЯТНИКИ ИЗОБРАЗИТЕЛЬНОГО ИСКУССТВА Рассмотрение культуры алтае-телеских тюрков было бы неполным без хотя бы краткого анализа памятников искусства, весьма разнообразных по видам изоб¬ разительной деятельности и представляющих несомненный интерес с точки зре¬ ния их художественной ценности. Это памятники декоративно-прикладного ис¬ кусства, вообще характерного для кочевников; статуарные изображения (каменное изваяния); предметы мелкой пластики; различного рода гравировки на камне (петроглифы) и кости, представляющие как сюжетные композиции, так и символические рисунки, отражающие идеологию людей того времени. На первое место среди них следует поставить декоративно-прикладное ис¬ кусство — предметы торевтики и резьбу по кости (Худяков, 1998, с. 33-43; Ов¬ чинникова, 2002). На всем протяжении культуры алтае-телеских тюрков метал¬ лические детали поясных и уздечных наборов, а также обкладки лук седел и некоторые бытовые предметы украшались разнообразными мотивами раститель¬ ного орнамента, а также отдельными зооморфными изображениями. Приемы 242
Глава III. АЛТАЕ-ТЕЛЕСКИЕ ТЮРКИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ I тыс. н. э. декоративного оформления предметов на разных этапах были различными. Рас¬ тительный орнамент и зооморфные мотивы кудыргинского этапа, представлен¬ ные, в первую очередь, материалами самого могильника Кудыргэ, имеют, как уже говорилось, наиболее выразительные западные параллели и в этом отноше¬ нии отличаются от последующих, катандинских. Поясные и уздечные наборы катандинското этапа, отличающиеся от кудыргинских и по формам предметов, чаще всего гладкие, без орнамента. Наиболее характерны для этого времени гра¬ вировки по кости, которыми покрывались обкладки лук седел и отдельные бы¬ товые вещи. Украшенные растительным орнаментом обкладки лук седел найде¬ ны в могильниках Узунтал I и Кара-Коба I. Примером декорировки бытовых предметов может служить игольник, происходящий из одного из узунтальских курганов, обе створки которого украшены двухчастными композициями из слож¬ ных растительных узоров (Савинов, 1982, рис. 9). Однако, в целом, декоративно¬ прикладное искусство катандинского этапа выглядит скромнее, по сравнению с предшествующим кудыргинским, отличается самобытностью и лишено замет¬ ного стороннего влияния. Начиная с туэктинского этапа наступает расцвет деко¬ ративно-прикладного искусства алтае-телеских тюрков. Многочисленные дета¬ ли поясных и уздечных наборов (бляхи-оправы, наконечники ремней, щитки пряжек, лировидные подвески и т.д.) покрывались растительной орнаментаци¬ ей, образующей сложные ковровые узоры. В отличие от предшествующих эта¬ пов, орнаментальное искусство алтае-телеских тюрков VIII-IX вв. испытало силь¬ ное влияние со стороны Танского Китая. Та же система орнаментации, но еще более усложненная благодаря влиянию енисейских кыргызов, сохраняется на кара-чогинском этапе. Прекрасным произведением торевтики культуры алтае- телеских тюрков IX-X вв. являются украшения пояса, найденного в одном из узунтальских кенотафов: крупные позолоченные бляхи, украшенные раститель¬ ным орнаментом; и наконечник ремня, на котором изображена бегущая среди растительных побегов пятнистая лань (Савинов, 1982, рис.7). Аналогичным об¬ разом украшались щитки на ручках серебряных сосудов, характерных для туэк¬ тинского и кара-чогинского этапов. Зооморфные мотивы использовались, глав¬ ным образом, при оформлении различного рода наверший. Так, прекрасно выполненная голова тигра с оскаленной пастью украшает рукоять плети из «по¬ гребения Ак-Кюна», а на роговом псалии из впускного захоронения в кургане Аржан вырезана реалистически выполненная головка коня. Не меньшее значение в искусстве алтае-телеских тюрков имели сюжетные композиции. Наиболее известная среди них — гравировки на костяных обклад¬ ках луки-седДа из Кудыргэ, мог. 9 (Гаврилова, 1965, табл. XVI). Предельная скомпонованность композиции, показанные в стремительном беге с широко раскинутыми ногами фигуры мчащихся животных и преследующих их кон¬ ных лучников великолепно передают напряжение облавной, скорее всего — «мифической», охоты. Аналогичные композиции известны на весьма широкой территории — в Китае, Сасанидском Иране, в Средней Азии (Орлатский мо¬ гильник), в Восточном Туркестане (могильник Астана) и на Северном Кавказе (Верхнечиртюртовский могильник), но ни одна из них не сделана с таким изя¬ ществом и мастерством, как сцены на обкладках луки седла из могильника Кудыргэ. К этим и другим произведениям изобразительного искусства алтае- 243
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ телеских тюрков вполне применимы слова С. В. Киселева о том, что его созда¬ тели творчески переработали «в новые оригинальные формы все накопленное веками, а также все привнесенное с иранского запада и китайского востока» (Киселев, 1951, с. 620). Верхние части кудыргинских обкладок занимают две крупные фигуры стоящих тигров, до деталей совпадающих с изображением стоящего тигра на одном из сасанидских блюд, найденном в Прикамье (Смир¬ нов, 1909, № 311). В целом западная ориентация искусства кудыргинского эта¬ па представляется несомненной и соответствует широким границам экспан¬ сии тюркских племен периода Первого Тюркского каганата. В этом отношении показательны великолепные гравировки на упомянутых выше костяных пластинах из Шиловского могильника середины VII в. в Ульяновской области (Багаутдинов, Богачев, Зубов, 2002, с. 24-31 и сл.), повествующие о каких- то событиях военного похода отряда тяжеловооруженных тюркских воинов. Сре¬ ди представленных здесь рисунков животных выделяется фигура убитой «таш- тыкским Медведем» лани, во всех отношениях наиболее близкая изображению лани под ногами кудыргинского Тигра (Савинов, 2002, рис. 1, 6). К несколько бо¬ лее позднему времени относятся гравированные композиции на костяных пласти¬ нах, найденных в одном из погребений могильника Сутуу-Булак на Тянь-Шане (Худяков, Табалдиев, Солтобаев, 1996, с. 243). На одной из них представлена ба¬ тальная сцена — столкновение двух отрядов лучников; на другой — изображение сидящего в юрте мужчины с сосудом в руке и женщины в трехрогом головном уборе, таком же как в изображении сидящей женщины на кудыргинском валуне (Савинов, 2002, рис. 7). В целом создается впечатление, что такие гравированные многофигурные композиции на кости представляют собой особый пласт в изобра¬ зительном искусстве раннесредневековых кочевников Центральной Азии и Юж¬ ной Сибири, имеющий скорее всего эпическое содержание. Другим видом изобразительной деятельности алтае-телеских тюрков было нанесение наскальных изображений (петроглифов). По своему содержанию и назначению они могут быть разделены на две большие группы: реалистиче¬ ские повествовательные композиции и тамгообразные рисунки горных козлов. Первые, о которых уже говорилось в связи с генезисом каменных изваяний, продолжают ту же линию развития искусства, что и на «кудыргинском валу¬ не». В петроглифах представлены сцены с изображениями всадников, облав¬ ных охот, перекочевок, военных столкновений и т.д. Образцом этого направле¬ ния петроглифического искусства может служить замечательная сцена с изображением кавалькады всадников на горе Хар-Хад из Монголии (Новгоро- дова, 1984, рис. 60). Всадники и их кони покрыты сплошными защитными дос¬ пехами; ка головах воинов показаны шлемы с плюмажами, в руках — длинные копья. Гривы коней пострижены. Вся сцена наполнена ощущением тяжелой равномерной поступи закованной в броню конницы, пронесшей славу тюрк¬ ского оружия от Орхона до Боспора. В последние годы на Алтае обнаружена целая серия подобных изображений, выполненных в технике графита (Чере- мисин, 2004), но в целом эта своеобразная «летопись» истории древнетюрк¬ ского времени еще ждет своего исследования. Тамгообразные рисунки горных козлов стали своего рода символом Древне¬ тюркских каганатов. В своем классическом виде они представлены в Монголии, 244
Глава III. АЛТАЕ-ТЕЛЕСКИЕ ТЮРКИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ I тыс. н. э. где увенчивают стелы с надписями-эпитафиями тюркских каганов. Почему имен¬ но этот образ — предельно схематизированное изображение горного козла — стал тамгой каганов тюркской династии Ашина, остается неясным. Кроме того, огромное количество подобных рисунков представлено в петроглифических ком¬ плексах древнетюркского времени Центральной Азии и Южной Сибири, Сред¬ ней Азии и Казахстана. Принадлежность большинства из них эпохе раннего Сред¬ невековья, по аналогии с тамгами на стелах периода Второго Тюркского каганата, была впервые обоснована А. Д. Грачом (Грач А., 1957; 1973). Появившееся позже мнение об отнесении таких рисунков (только на основании сюжета) к скифскому времени представляется неоправданным. Как справедливо отметил Я. А. Шер, «горные козлы выбивались на скалах с незапамятных времен и почти до наших дней. Но ведь речь не о том, что изображено, а о том, как изображено данное животное» (Шер, 1980, с. 254-255). Для изображений этого типа характерны стро¬ гая профильность и передача рогов, туловища и ног линиями одинаковой толщи¬ ны. Фигуры козлов на них предельно стилизованы и уже превращены в схему, в тамгу. В настоящее время круг аналогий им на памятниках бесспорно тюр¬ кского времени (на каменных изваяниях, стелах, рельефах, стенках саркофагов, статуарных изображениях животных) значительно увеличился. Неоднократно встречены они и в сочетании с руническими надписями. Такое же тамгообраз- ное изображение горного козла нанесено на дне серебряного сосуда VIII—IX вв. из оградки юстыдского типа на р. Юстыд (Кубарев В., 1979, рис. 8, 9). В свете этих материалов, принадлежность таких рисунков (а следовательно, и их анало¬ гов в наскальных изображениях) ко времени господства Древнетюркских кага¬ натов можно считать установленной. Другое дело, что многие рисунки, отлича¬ ющиеся большей реалистичностью в трактовке образа (например, упоминавшееся выше изображение на стеле из Хачы-Хову), могут относиться к периоду его фор¬ мирования. Показательно, что на территории Минусинской котловины, не вхо¬ дившей в состав Тюркских каганатов, среди тысячных серий петроглифов най¬ дено всего несколько таких изображений. К произведениям искусства должны быть отнесены и каменные изваяния, в боль¬ шом количестве открытые во всех местах расселения древнетюркских племен: в Туве (Грач А., 1961) и на Алтае (Савинов, 1983; Кубарев В., 1984), в Монголии (Етюхова, 1952; Кубарев, Цэвэндорж, 2002) и в Синьцзяне (Худяков, Комиссаров, 2002), Восточном Казахстане (Чариков, 1976) и в Семиречье (Шер, 1966). Большинство из них представляют собой скульптурные изображения муж- чин-воинов, с оружием в одной руке и сосудом в другой. Подобная иконография для воспроизведения героического облика покойного восходит еще к традиции каменных изваяний скифского времени, но каким образом сохранилась эта пре¬ емственность— пока сказать трудно. Особое место в древнетюркской степной скульптуре принадлежит изображению сосуда, имевшему, несомненно, сакраль¬ ное значение. Можно предполагать, что в этой позе, ставшей канонической, от¬ разилась основная идея каменных изваяний — благополучие воинов, завоеван¬ ное мечом, должно продолжаться с его жизненной силой, заключенной в сосуде, и в потустороннем существовании. Наряду с простыми гермообразными стела¬ ми часто встречаются произведения круглой скульптуры, выполненные с боль¬ шой художественной выразительностью. Лица мужчин на этих изваяниях, как 245
Д. Г. Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ правило, монголоидные, полны спокойствия и достоинства. Четко промодели¬ рованы раскосые глаза, выступающие скулы, тонкие поджатые губы, усы. Мно¬ гие из них, несомненно, обладают чертами портретное™: из глубины веков на нас смотрят лица реально существовавших людей — гордых, властных, воин¬ ственных, задумчивых. С большой тщательностью и этнографической точно¬ стью переданы различного рода аксессуары — детали одежды, головные уборы, пояса с наборными украшениями и подвешенным к ним оружием, серьги и т. д. Если учесть, что, по мнению некоторых авторов, многие древнетюркские извая¬ ния первоначально были раскрашены (Ермоленко, 2002), можно предполагать, какое они производили эмоциональное впечатление на фоне желтой степи и бли¬ стающих снежных вершин окружающих гор. Стилистика каменных изваяний, несмотря на различное качество их исполнения, довольно устойчива и показы¬ вает существование определенных «художественных школ». Из особых стилис¬ тических приемов следует отметить передачу бровей и носа одной рельефной линией; а также изящную, в некоторых случаях даже манерную, трактовку паль¬ цев, держащих сосуд, воспринятые, скорее всего, из согдийского искусства (Шер, 1966, с. 65-69). Каменные изваяния, изображающие мужчин-воинов с оружием в одной руке и сосудом в другой, очевидно, изготовлялись непрерывно на протя¬ жении всей второй половины I тыс. н. э. и представляют наиболее устойчивую традицию древнетюркской степной скульптуры, которая может быть названа собственно «тюркской». По своим художественно-эстетическим особенностям произведения изобра¬ зительного искусства, найденные на территории расселения алтае-телеских тюр¬ ков, соответствуют основным направлениям культурных связей, существовав¬ ших на разных этапах развития их культуры. Так, для кудыргинского этапа (VI-VII вв.) характерно преобладание западных связей, вероятно, осуществляв¬ шихся в широких пределах Первого Тюркского каганата. В VII—VIII вв. усилива¬ ется влияние Танского Китая, свидетельством чего являются многочисленные предметы восточного импорта (в первую очередь, зеркала, монеты и остатки шелковых тканей), найденные в погребениях алтае-телеских тюрков. Вместе с ними приходили орнаментальные мотивы и художественные образы, по-своему преломленные и как элементы «ранжированной» культуры долго сохранявшие¬ ся в кочевнической среде. Именно взаимодействие различных культурных эле¬ ментов, как развивающих местные кочевнические традиции, так и воспринятых из районов высоких цивилизаций (Савинов, 1989), обусловило неповторимый облик культуры алтае-телеских тюрков во всех ее проявлениях. ) * В 745 г. власть в Центральной Азии захватили уйгуры. Образование Уйгур¬ ского каганата явилось результатом многовековой борьбы телеских племен, в первую очередь — самих уйгуров, за политическую независимость, домини¬ рующую роль в центральноазиатских этносоциальных объединениях и созда¬ ние собственной государственности. Образование Уйгурского каганата — это переломный момент в этнокультурной истории народов севера Центральной Азии. Начало его связано с падением древнетюркской государственности, вре¬ 246
Глава III. АЛТАЕ-ТЕЛЕСКИЕ ТЮРКИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ I тыс. н. э. мя существования с расцветом культуры алтае-телеских тюрков, а конец — с выходом на историческую арену енисейских кыргызов и сложением кимако- кыпчакской конфедерации. Уйгурский каганат был сложным этнополитическим объединением, в со¬ став которого, помимо собственно уйгуров, входило большинство телеских племен (пугу, хунь, байырку, тонгра, сыге, киби), а также в определенные пе¬ риоды истории покоренные уйгурами народы — татары, кидани, басмалы, кар- луки, чики. Подробные сведения о создании Уйгурского каганата, имеющие непосредственное отношение к этнокультурной истории населения Саяно-Ал¬ тайского нагорья, сохранились в трех памятниках древнетюркской письменно¬ сти — Селенгинской (Малов, 1959, с. 30-44), Терхинской (Кляшторный, 1980) и Тэсинской (Кляшторный, 1983) надписях, повествующих об уйгурских заво¬ еваниях в середине VIII в. В них упоминаются походы создателя Уйгурского каганата Элетмиш Бильге-кагана (или Боян-чора) против чиков, живших на р. Кем, то есть в Туве, енисейских кыргызов и карлуков на Иртыше (Малов, 1959, с. 40). Ставка Уйгурского каганата была учреждена в верховьях р. Тэс в Северо-Западной Монголии, в междуречье рек Каргы и Каа-Хем (Кляштор¬ ный, 1980, с. 94), где С. И. Вайнштейном на оз. Тере-Холь была открыта двор¬ цовая постройка уйгурского времени, возможно, принадлежавшая Боян-чору (Вайнштейн, 1964, с. 113-114). В Терхинской надписи содержатся указания по защите западных и северных границ Уйгурского каганата, позволяющие опре¬ делить его пределы в середине VIII в. — «по Алтунской черни (Алтай. —Д. С.) западную границу, по Когмену (Западные Саяны. —Д. С.) северную границу защищай!» (Кляшторный, 1980, с. 92). Судя по этим данным, Алтай не входил в состав созданного уйгурами государства, что, возможно, связано с прожива¬ нием здесь дружественных по отношению к уйгурам алтае-телеских тюрков. Более того, археологические материалы показывают, что алтае-телеские тюр¬ ки играли весьма существенную роль как в военных предприятиях, так и, судя по количеству импортных изделий в алтайских погребениях, торговых отно¬ шениях Уйгурского каганата. Северная граница проходила по Западному Сая- ну, то есть включала территорию Центральной Тувы. Уйгурский каганат про¬ существовал до 840 г., когда пал в результате нашествия с севера енисейских кыргызов и целого ряда других причин, связанных с особенностями внутреннего развития Уйгурского государства. Одной из таких причин могло послужить и то обстоятельство, что, завоевав территорию Тувы, уйгуры пришли в непосред- ственносхоприкосновение с енисейскими кыргызами, в отличие, например, от древних тюрков, совершавших только кратковременные военные походы за Саяны, оставляя при этом независимым «буферное» местное население. Вре¬ мя существования археологических памятников, синхронных периоду Уйгур¬ ского каганата, определяется серединой VIII — серединой IX в. (745-840 гг.). Об этнокультурной истории населения Уйгурского каганата известно очень мало, что объясняется, в первую очередь, слабой степенью изученности архео¬ логических памятников, которые могут быть сопоставлены с уйгурами. Наи¬ большее количество памятников, предположительно считающихся уйгурски¬ ми, исследовано в Туве. Это уйгурские городища и катакомбные погребения типа могильников Чааты I, II. 247
Д. Г. Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ Сведения о сооружении уйгурами городов на р. Кем (Енисее) имеются в письменных источниках. В памятнике Боян-чора говорится: «Там я распоря¬ дился устроить свой беловатый лагерь и дворец (с престолом), там я заставил построить крепостные стены (заборы), там я провел лето, и там я устраивал моления высшим божествам (?). Мои знаки (тамги) и мои письмена я там при¬ казал сочинить и врезать в камень» (Малов, 1959, с. 40). В настоящее время в Туве исследовано несколько городищ и крепостей, уйгурская принадлежность которых определена С. И. Вайнштейном (Вайнштейн, 1958, с. 227-229; 1959; 1964) и J1. Р. Кызласовым (Кызласов Л., 1959; 1960, с. 147-149; 1969, с. 59-63; 1979; с. 145-158). Однако следует отметить, что материал из уйгурских городищ, представляющих не городища в полном смысле этого слова, а скорее оборони¬ тельные сооружения на случай военной опасности, недостаточно выразителен. Это фрагменты керамики, зернотерки, отдельные металлические орудия и ко¬ стяные поделки, имеющие достаточно широкий круг аналогий и поэтому мало¬ информативные. На некоторых городищах (Баажин Алак), наряду с уйгурской, встречается керамика с врезным орнаментом, сопоставимая с хуннской. Значительно большие возможности для интерпретации представляют мате¬ риалы катакомбных погребений, расположенных около городищ, в первую оче¬ редь, могильников Чааты I и II, исследованных С. А. Теплоуховым и Л. Р. Кыз¬ ласовым (Кызласов Л., 1969, с. 65- 78; 1979, с. 158-188). Для них характерны катакомбная форма погребений; керамика, по формам и приемам орнамента¬ ции, воспроизводящая некоторые образцы керамики хуннского времени; упло¬ щенные ланцетовидные наконечники стрел; железные клепаные котлы с вер¬ тикальными и горизонтальными ручками; лук с концевыми и срединными накладками и др. Характеризуя данный культурный комплекс, Л. Р. Кызласов отметил глубокую, очевидно, принесенную из Северной Монголии и Забайка¬ лья, хуннскую традицию в материалах тувинских погребений, что, по его мне¬ нию, свидетельствует о «корнях уйгурской культуры» (Кызласов Л., 1969, с. 75). Вместе с тем, особенности катакомбных погребений в Туве ставят ряд вопро¬ сов, на которые в настоящее время трудно ответить. Найденные здесь предме¬ ты не имеют ничего общего ни с изображениями на уйгурских росписях из Турфана, принадлежность которых уйгурам считается бесспорной, ни с реали¬ ями тувинских изваяний так называемой уйгурской группы, представляющих формы предметов, твердо датируемые VIII—IX вв. и аналогичных изображен¬ ным на турфанских росписях. Сам обряд захоронения (в катакомбах) не соот¬ ветствует описанию погребального обряда уйгуров, которое сохранилось в письменных источниках. На этих основаниях А. А. Гаврилова (Гаврилова, 1974, с. 180), а за ней к другие исследователи, высказали сомнение в уйгурской при¬ надлежности катакомбных погребений в Туве. Важное значение для определения археологических памятников уйгуров имели раскопки в Ордубалыке, столице уйгуров в Монголии, которые дали керамику, отличную от тувинской, но имеющую с ней некоторые общие элементы (Худя¬ ков, Цэвэндорж, 1982, рис. 5). Фрагменты керамики типа ордубалыкской с вписанными полукружиями были найдены на р. Орхон (Орхон-Дель, кург. 5) в погребении с трупоположением, северо-западной ориентировкой и сопрово¬ дительным захоронением шкуры коня, которое Л. А. Евтюхова считала возмож¬ 248
Глава III. АЛТАЕ-ТЕЛЕСКИЕ ТЮРКИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ I тыс. н. э. ным относить к уйгурам (Евтюхова, 1957, с. 222-223/ Если это так, отмечает Ю. С. Худяков, «не исключена вероятность, что погребения со шкурой коня в Монголии и Южной Сибири, а также инвентарем конца I тыс. н. э. и керамикой, напоминающей ордубалыкскую, оставлены уйгурами», а тувинские катакомб¬ ные захоронения «оставило население, находившееся в подчинении у уйгуров, но отличавшееся от них в этническом отношении» (Худяков, Цэвэндорж, 1982, с. 93-94). В других работах Ю. С. Худяков, в основном опираясь на характер ор¬ наментации поясных и уздечных наборов, еще более определенно высказался за уйгурскую принадлежность погребений со шкурой коня (Худяков, Нестеров, 1984, с. 140), которые он уже прямо называет «уйгурскими» (Худяков, 1985; 1986; и др.). В окончательном виде эта точка зрения сформулирована им в книге «Культура уйгуров Центральной Азии» (Худяков, 1992). Помимо погребений со шкурой коня, несомненно, следы уйгурского влияния несут рассмотренные выше под¬ бойные захоронения с конем, известные в Центральной Туве и Минусинской котловине. Вместе с тем, этническая принадлежность погребений чаатинского типа в Туве до сих пор остается не определенной. Не решая здесь этого вопроса, следует отметить, что в создании катакомб¬ ных погребений в Туве могло принимать участие и местное население кокэль- ской культуры, сохранившееся до этого времени. В пользу возможности такого предположения свидетельствуют некоторые параллели в материалах могиль¬ ника Чааты I и погребений кокэльской культуры: железные котлы с вертикаль¬ ными ручками, геометрические формы срединных накладок лука с прямыми срезами, налепные шишечки на тулове глиняных сосудов, костяные полые тру¬ бочки с поперечными отверстиями; а также другие общие формы предметов — ножи, трехперые наконечники стрел, орнаментированные пряслица и др. В мо¬ гильнике Кокэль встречаются и отдельные захоронения в подбоях; одинакова и крайне неустойчивая ориентировка погребенных. Если это предположение верно, то оно способствует разъяснению трех важных, пока не решенных воп¬ росов: 1) о судьбе населения кокэльской культуры, возможно, ассимилирован¬ ного сначала алтайскими племенами, а затем уйгурами; 2) о столь длительном сохранении хуннской традиции в материалах «уйгурских» погребений в Туве, так как имеются все основания считать население кокэльской культуры одной из групп в составе государства Северных хуннов; 3) о причине расположения катакомбных кладбищ около уйгурских городищ — они могут быть оставлены представителями местного населения, которым была поручена охрана оборо¬ нительных сооружений на северной границе Уйгурского каганата. С периодом пребывания уйгуров на территории Тувы связано распространение здесь каменных изваяний, отличающихся от древнетюркских отсутствием огра¬ док и рядов камней-балбалов, иконографией (фигура человека с сосудом в двух руках, без оружия), дополнительными деталями (изображения кос, головных убо¬ ров и поясов с многочисленными ремешками и лировидными подвесками). Среди них выделяются тщательностью изготовления изваяния Центрально-Тувинской котловины, образующие отдельную стилистическую группу памятников. Датировка этих изваяний определяется по изображенным на них реалиям VIII—IX вв., т.е. вре¬ менем господства Уйгурского каганата; поэтому в литературе они обычно называ¬ ются «уйгурскими» (Евтюхова, 1952, рис. 20-26; Грач А., 1961, с. 67-68, 91; Кыз- 249
Д. Г. Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ ласов Л., 1969, с. 80-82, рис. 27). На территории Горного Алтая, не входившей в состав Уйгурского каганата, подобные изваяния неизвестны. О семантике этой группы изваяний сказать что-либо определенное трудно. Я. А. Шер на примере семиреченских изваяний предположил, что фигуры с сосудом в двух руках отно¬ сятся к «изображениям чиновной аристократии, людей близких к правящей воен¬ ной верхушке, но не занимающихся непосредственно военным делом» (Шер, 1966, с. 58). С этим как будто согласуется руническая надпись на единственном извая¬ нии подобного рода из Минусинской котловины: «Я — Эзгене — внутренний (чин) Кара-Хана. Я был на двадцать шестом году своей жизни. Я умер внутри тюргеш- ского государства, я начальник, надпись...» (Малов, 1952, с. 67). Появление здесь этого изваяния соответствует распространению на Среднем Енисее подбойных погребений, возникших, как уже отмечалось, под влиянием уйгурской традиции. Другие авторы ищут объяснения данной иконографии не в социальной, а конфес¬ сиональной сфере. Так, по мнению Л. Н. Ермоленко, «поза с сосудом в согнутых к груди руках является жестом предложения жертвы небесным божествам, Небу» (Ермоленко, 2002а, с. 191). Вполне возможны и другие объяснения. Следует подчеркнуть, что изваяния с сосудом в двух руках не являются по¬ здним вариантом древнетюркских каменных изваяний, хронологически следу¬ ющим за фигурами воинов с сосудом в одной руке и оружием в другой, а пред¬ ставляют собой самостоятельную линию развития древней степной скульптуры. Такую же иконографию имеют более ранние каменные изваяния из Унгетского комплекса в Монголии, относимого В. Е. Войтовым к периоду каганата Сеянь- то — второго по значению после уйгуров из всех телеских племен (Войтов, 1987, с. 104-106); а также еще более древние изваяния, относящиеся к ранне¬ тюркскому времени и найденные на территории таштыкской культуры; напри¬ мер упоминавшаяся выше стела с р. Нени. Отнесение части изваяний с оружием и сосудом при оградках к VIII—IX вв. ставит вопрос об отношении их к изваяниям «уйгурской» группы, которые обыч¬ но рассматривались как более поздние в ряду древнетюркских каменных изва¬ яний. Однако, несмотря на различия иконографических особенностей и усло¬ вий местонахождения, в наборе реалий у них имеются и общие элементы (поясные бляхи-оправы, кувшинчики на поддоне курайского типа и др.). Лиро¬ видные подвески еще ни разу hq встречены на изваяниях с оружием, но в по¬ гребениях алтае-телеских тюрков бни также известны, начиная с VIII—IX вв. Таким образом, обе группы изваяний (древнетюркских с оружием VIII—IX вв. и «уйгурских» с сосудом в двух руках) оказываются одновременными. Оче¬ видно, что параллельно существовали две традиции: одна — изображение че¬ ловека с оружием и сосудом распространяется в период господства Тюркских каганатов и в культуре алтае-телеских тюрков; другая — изображение челове¬ ка с сосудом в двух руках — более древняя, восходит к таштыкским стелам и рас¬ пространяется в период господства каганатов, созданных сеяньто и уйгурами. Впоследствии эта традиция сохраняется в менгирообразных изваяниях пле¬ мен кимако-кыпчакского объединения и лежит в основе иконографии кыпчак- ских (половецких) каменных изваяний южнорусских степей (Плетнева, 1974). По этнической принадлежности своих создателей она с наибольшим основа¬ нием может быть названа уйгуро-кыпчакской. 250
КУЛЬТУРА ЕНИСЕЙСКИХ КЫРГЫЗОВ Кыргызы — один из древнейших народов Центральной Азии и Южной Сибири. На протяжении двух тысячелетий письменные источники фиксируют существование данно¬ го этнонима (и его различных фонетических вариантов) в связи с историческими собы¬ тиями, происходившими в разных районах Азии, в первую очередь — на территории Саяно-Алтайского нагорья и на Тянь-Шане. Соответственно, в тюркологической лите¬ ратуре встречаются такие кыргызоведческие термины, как «древние киргизы», «енисейские кыргызы», «ала-тооские» или «тянь-шанские киргизы», «памирские», «афганские», «вос¬ точно-туркестанские» («сяньцзянские кир¬ гизы», «фуюйские киргизы», «сибирские», «центральноазиатские кыргызы» и т. д.» (Чо- роев, 1988, с. 143). В основе всех этих этни¬ ческих образований лежит субстратная общ¬ ность тюркоязычных племен, сложившихся в Южной Сибири, на Енисее, откуда и про¬ исходит условное наименование «енисейские кыргызы». В определенный период истории, образно названный В. В. Бартольдом эпохой «кыргызского великодержавия» (IX-X вв.), ареал этнокультурогенеза кыргызов включал обширные области севера Центральной и отчасти Средней Азии, что привело к широ¬ кому распространению созданной ими куль¬ турной традиции. Все остальные группы кыргызов (или киргизов) так или иначе свя¬ заны с енисейскими (центральноазиатскими) кыргызами, но сложились позднее, в резуль- 251
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ тате их расселения и ассимиляции местных племен. Таким образом, начало эт¬ нополитической истории и культурогенеза кыргызов целиком и полностью про¬ ецируется на территорию Южной Сибири и специально — Минусинской котло¬ вины, где в эпоху раннего Средневековья ими было создано свое первое государство, что нашло отражение как в многочисленных, хотя и отрывочных сведениях письменных источников, так и в соответствующих им археологичес¬ ким материалах. История и культура енисейских кыргызов представлены в источниках не¬ равномерно. В одних случаях доминируют письменные свидетельства, в дру¬ гих — данные археологии. Иногда они тесно коррелируют друг с другом, и эти периоды оказываются для изучения наиболее результативными. Енисейские кыргызы, жившие на северной периферии центральноазиатских государствен¬ ных объединений, в зависимости от политической ситуации в Центральной Азии, то активно выступают на исторической арене, то как бы «покидают» ее, хотя последующие события, вновь «вызвавшие» их на историческую арену, убедительно показывают непрерывный характер развития кыргызской культу¬ ры и государственности. Этими причинами обусловлено то, что создание цель¬ ной, одинаково заполненной во всех звеньях истории енисейских кыргызов, несмотря на целый ряд посвященных этой проблеме работ (Бартольд, 1963; Киселев, 1951; Евтюхова, 1948; Кызласов Л., 1969; Савинов, 1994; Бутанаев, Худяков, 2000) , вообще вряд ли возможно. Вместе с тем, исходя из степени обеспеченности письменными и археологическими источниками, выделяются ряд периодов (или этапов) в этнокультурной истории енисейских кыргызов, которые могут быть освещены с достаточной степенью достоверности. Пер¬ вые сведения подобного рода, в достаточной степени проблематичные, отно¬ сятся еще к периоду хуннского завоевания Южной Сибири (Кызласов Л., 1984); однако начало этнокультурогенеза енисейских кыргызов может быть просле¬ жено только начиная с середины I тыс. н. э. и связано с образованием на Сред¬ нем Енисее раннекыргызского владения Цигу. КРАТКАЯ ИСТОРИЯ КЫРГЫЗОВ НА ЕНИСЕЕ (до середины IX в.) Цигу (или Кигу) — одна из ранних фонетических транскрипций этнонима кыр^ыз, относящаяся ко времени до 700 г. (Яхонтов, 1970, с. 114). Цигу в качестве обозначения самого северного владения, основанного тюрками Ашина после переселения их на Монгольский Алтай (460 г.), упомянуто в одном из древнетюркских генеалогических преданий, о которых говорилось выше. По этой легенде, у одного из прародителей древних тюрков, Ичжини- шиду, названного «сыном волчицы», было несколько сыновей, каждый из которых получил во владение свое наместничество: старший из них, Нодулу- шад, принявший имя Турк, правил в Басычусиши; второй — на реке Чуси; третий превратился в лебедя; четвертый «царствовал между реками Афу и 252
Глава IV. КУЛЬТУРА ЕНИСЕЙСКИХ КЫРГЫЗОВ Гянь под наименованием Цигу» (Бичурин, 1950, с. 221-222). Сын Нодулу- шада, Ашина, став вождем племени, принял имя Асянь-шад. Его потомок (внук или внучатый племянник) Тумынь (Бумын) стал основателем Первого Тюркского каганата (552 г.). Время существования владения Цигу в династийной хронике древних тюр¬ ков определяется следующим образом. От первого реального лица древнетюрк¬ ской истории Тумыня (Бумыня), самое раннее посольство к которому отмече¬ но источниками в 545 г. (Бичурин, 1950, с. 228), до легендарного Ичжинишиду сменилось три тюркских правителя (Туу-Ашина-Нодулу-шад) или четыре по¬ коления, что при принятом подсчете срока одного поколения в 25 лет составля¬ ет один век, то есть в принципе соответствует промежутку времени от пересе¬ ления тюрков на Алтай до создания ими Первого Тюркского каганата (460-552 гг.). Относительно местоположения Цигу существуют различные точ¬ ки зрения. Н. А. Аристов первым предложил локализовать его по названиям рек Афу (Абакан) и Гянь, т. е. Кем (Енисей) там, где находилось «главное становище кыргызов», явно имея в виду долину Среднего Енисея (Аристов, 1897, с. 5-6). Наиболее определенно об этом писала Л. А. Евтюхова, помещая Цигу «как раз в исконных землях кыргызов», т. е. в Минусинской котловине (Евтюхова, 1948, с. 4). Существует точка зрения, по которой Цигу идентифици¬ руется с чиками рунических надписей, жившими в VIII в. на территории Тувы (Грумм-Гржимайло, 1926, с. 311; Кызласов Л., 1969, с. 51; 1984, с. 32). Недавно появилась еще одна точка зрения, по которой прародина енисейских кыргызов, начиная с хуннского времени, находилась в Восточном Туркестане, где они перемешались с западной ветвью телеских племен (гаоцзюйскими динлина- ми) и были переселены отсюда на Енисей уже в виде сложившейся общности в период господства жуаньжуаней, в V — первой половине VI в. (Худяков, 2001). К сожалению, данная гипотеза лишена какого-либо археологического обосно¬ вания, и локализация владения Цигу на Среднем Енисее остается наиболее аргументированной. Сопоставление этих сведений с археологическими памят¬ никами Минусинской котловины позволило высказать предположение о синх¬ ронизации владения Цигу (и не только в хронологическом отношении) с па¬ мятниками позднего этапа таштыкской культуры на Енисее (Савинов, 1988). Политическая история Цигу нам неизвестна. Название Цигу для обозначе¬ ния общности енисейских кыргызов упоминается в письменных источниках еще один-раз при описании походов третьего правителя Первого Тюркского каганатаМухан-кагана (время правления 553-557 гг.), который «на севере псч корил Цигу и привел в трепет все владения, лежащие за границей» (Бичурща 1950, с. 229). Можно предполагать, что к этому времени владение Цигу. для полностью обособилось от древнетюркской этносоциальной иерархии, особо Существующие письменные источники, в силу отдаленности прожитории енисейских кыргызов, позволяют представить не столько историю сащнусин- гызов, сколько характер их взаимоотношений с другими народами 7 ной Азии. шые на озе- После завоевания Цигу Мухан-каганом (554 г.), судя по всемцггын-кель I) кыргызы попали под протекторат Первого Тюркского каганата.рни Сунга, т. е. тельствуют, по крайней мере, два обстоятельства. Во время в^зультате похода 255
Д. Г. Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ сольства, красочное описание которого сохранилось у Менандра, Истеми-ка- ган подарил послу Земарху «пленницу из народа кыргыз» (569 г.); несколько позже (572 г.) Торэмен (кит. Далобянь) «имел ставку на севере, может быть в земле кыргызов и чиков» (Гумилев, 1967, с. 58). Вряд ли эти совпадения, сви¬ детельствующие о зависимом положении кыргызов по отношению к древним тюркам, можно считать случайными, хотя как долго продолжалась эта зависи¬ мость — сказать трудно. После падения Восточного Тюркского каганата госу¬ дарство енисейских кыргызов, по крайней мере, трижды подвергалось внешним вторжениям. Один из последних удельных князей Восточного каганата Чеби- хан, бежавший, как уже говорилось, на Алтай, «покорил на западе Гэлолу (кар- луков. — ДС.), на севере Гйегу (кыргызов. —ДС.)» (Бичурин, 1950, с. 263). Но вскоре войско Чеби-хана было переведено в Хангай, так что завоевание кыргызов можно считать эпизодом в военной кампании Чеби. Некоторое вре¬ мя кыргызы входили в состав государства Сеяньто. По данным письменных источников, «прежде Хягасское (т.е. кыргызское. —ДС.) государство зависе¬ ло от Дома Сеяньто, который имел там своего Гйелифу (наместника. —ДС.) для верховного надзора» (Бичурин, 1950, с. 354). В это же время создатель За¬ паднотюркского каганата Дулу-хан совершил поход против племен, не вошед¬ ших в состав дулу и нушиби, в том числе и против племени йегу, то есть ени¬ сейских кыргызов (Бичурин, 1950, с. 287). Однако все дальнейшие интересы Дулу хана были связаны с событиями в Западном Тюркском каганате, а госу¬ дарство Сеяньто вскоре закончило свое существование. Очевидно, что ни одно из этих вторжений не сыграло существенной роли в истории енисейских кыр¬ гызов, которые после выхода из-под протектората Первого Тюркского каганата не только сохранили свою самостоятельность, но и успешно противостояли завоевателям из соседних центральноазиатских владений. Именно с этого времени начинаются дипломатические отношения между кыргызами и Китаем, проявившим явную заинтересованность к развивающе¬ муся государству на Енисее как потенциальному союзнику в борьбе Танской династии против тюрков-тугю и впоследствии уйгуров. Первое китайское по¬ сольство к кыргызам состоялось сразу после гибели Восточного каганата, в 632 г. (Супруненко, 1963, с. 67). Ответное посольство кыргызов к китайскому двору с подарками и «местными произведениями» было отправлено в 648 г. (Бичурин, 1950, с. 354-355; Нуров* 1955, с. 79). В дальнейшем, до середины VIII в., посольства в Китай стали регулярными, что, естественно, имело стиму¬ лирующее значение в становлении кыргызской государственности. О разви¬ тии отношений с Китаем свидетельствует и количество китайских монет, найденных на Енисее: до начала династии Тан (618 г.) — 4 экз.; в начале эпохи Тан до середины VII в. — 45 экз. (Киселев, 1947, с. 94-96). К этому же времени относятся и первые находки раннесредневековых китайских зеркал в Мину¬ синской котловине (Лубо-Лесниченко, 1975, с. 16). Кыргызы периода Второго Тюркского каганата — это уже сильное самосто¬ ятельное государство, играющее активную роль в политической жизни Цент¬ ральной Азии. Основные сведения по истории енисейских кыргызов этого вре¬ мени содержатся в памятниках орхонской рунической письменности (Батманов, 1960). Отношения между тюрками Второго каганата и енисейскими кыргыза- 254
Глава IV. КУЛЬТУРА ЕНИСЕЙСКИХ КЫРГЫЗОВ ми носили сложный и неоднозначный характер. В надписи одного из крупней¬ ших деятелей Второго Тюркского каганата мудрого Тоньюкука говорится: «Ка¬ ган народа табгач был нашим врагом. Каган народа „десяти стрел“ был нашим врагом. Но больше всего был нашим врагом киргизский сильный каган» (Ма¬ лов, 1951, с. 66). Капаган-каган и его племянник Могилянь, «перейдя через Когменскую чернь (Саянский хребет. —Д. С.), ходили войной вплоть до стра¬ ны киргизов». Позже Могилянь в честь своего дяди-кагана «поставил во главе (вереницы могильных камней) „балбалом“ киргизского кагана» (Малов, 1951, с. 38-39). В то же время посланники кыргызов в качестве «плачущих и стону¬ щих» постоянно присутствовали на похоронах тюркских каганов. Предводитель кыргызов Барс-бег (тронное имя Ынанчу Алп — Кляшторный, 1976, с. 266) был женат на младшей сестре Могиляня (Бильге-кагана), что свидетельствует о за¬ ключении династийных браков между енисейскими кыргызами и тюрками. Наиболее драматический характер отношения между кыргызами и Вторым Тюркским каганатом приобрели в начале VIII в. Завоевательные походы Капа- ган-кагана (кит. Мочжо) сильно беспокоили пограничные районы Китая. «Моч- жо, упоенный славою побед, — сообщают китайские источники, — низко ду¬ мал о Срединном государстве (т. е. Китае. —Д. С.) и даже гордился перед ним» ( Бичурин, 1950, с. 270). В этих условиях Китай искал себе союзников среди народов Центральной Азии, враждебных Второму Тюркскому каганату. Была создана антитюркская коалиция, в которую вошли Китай (табгач), остатки тюр¬ ков Западного каганата (народ «десяти стрел») и енисейские кыргызы. Упреж¬ дая события и желая обезопасить северные и западные границы своего госу¬ дарства для решающей войны с Китаем, тюрки Второго каганата первыми начали военную кампанию против кыргызов и их союзников-тюргешей (за¬ падных тюрков). В 709 г. были завоеваны чики и азы, жившие на территории Тувы. Тюркские войска остановились у подножья Западных Саян. Дальней¬ шие события красочно описаны в памятниках предводителей похода, героев истории Второго Тюркского каганата — Кюль-тегина, Могиляня (Бильге-кага¬ на) и Тоньюкука (Малов, 1951; 1959). В памятнике Кюль-тегину говорится: «Мы предприняли поход на киргизов. Проложив дорогу через снег глубиной в копье и поднявшись на Кегменскую чернь, мы разбили киргизский народ, ког¬ да он спал; с их каганом мы сразились в черни Сунга... Киргизского кагана мы убили и племенной союз его взяли» (Малов, 1951, с. 41). В том же году (711 г.), «поднявшись на Алтунскую чернь (Алтай. —ДС.)», тюрки дошли до Ирты¬ ша; переправились через него и разбили тюргешей. «Их кагана мы там убили, его племенной союз покорили. (Но) масса тюргешского народа вся откочевала в глубь страны (т. е. подчинилась)» (Малов, 1951, с. 41). Военная кампания для тюрков оказалась победоносной. События 709-711 гг. имеют для нас особо важное значение, так как они происходили непосредственно на территории севера Центральной Азии и в Южной Сибири — в Туве, на Алтае, в Минусин¬ ской котловине и в Прииртышье. Об этих же событиях рассказывают енисейские надписи, найденные на озе¬ ре Алтын-кель на юге Минусинской котловины. Одна из них (Алтын-кель I) является эпитафией Барс-бегу, павшему в неравной битве в черни Сунга, т. е. тому самому кыргызскому кагану, который погиб в 711 г. в результате похода 255
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ тюркской армии за Саяны. Другая надпись (Алтын-кель II) посвящена Эрен- улугу, который по поручению Барс-бега «ходил к тибетскому кагану» и «не вернулся», т. е. погиб на чужбине (Кляшторный, 1976). Упоминание о первом посольстве енисейских кыргызов в Тибет имеет весьма важное значение. Тай¬ ское правительство, входившее с кыргызами в одну антитюркскую коалицию, не было поставлено об этом в известность: «В августе-сентябре 711г. импера¬ тор Жуйцзун получил сообщение, что в Тибете находится прибывшее туда ра¬ нее кыргызское посольство, не желающее входить в Хань. Сведения о поведе¬ нии кыргызов распространились среди северных соседей империи, что серьезно обеспокоило Жуйцзуна» (Кляшторный, 1976, с. 266). Совершенно очевидно, что кыргызы, давно установившие связи с Китаем, искали для себя новых со¬ юзников. В дальнейшем это сыграло большую роль в победе кыргызов над уйгурами. Поражение кыргызов в 711 г., очевидно, существенным образом не отрази¬ лось на развитии их государственности. «Говоря, пусть не останется без хозяи¬ на страна Кегменская, — сообщается в памятнике Кюль-тегину, — мы завели порядок в немногочисленном (т. е. пришедшем тогда в упадок) народе кирги¬ зов. Мы пришли, сразились и снова дали (страну для управления киргизу?)» (Малов, 1951, с. 39). Существует мнение, что кыргызы после поражения в 711 г. распались на несколько племен (Гумилев, 1967, с. 380), с которым вряд ли можно согласиться. Кыргызы сохранили политическую самостоятельность. Продол¬ жались дипломатические отношения с Китаем: «В царствование государя Сю- ань-цзуна (713-755 гг.) были четыре посольства (кыргызов. —Д. С.) с местны¬ ми произведениями» (Бичурин, 1950, с. 355). В 731 г. посланники кыргызов традиционно присутствовали в качестве «плачущих и стонущих» на похоро¬ нах Кюль-тегина). А в 742 г. среди военных округов, созданных Китаем против наиболее сильных потенциальных противников, второй округ с центром в Биш- балыке был учрежден против тюргешей и енисейских кыргызов (Бичурин, 1950, с. 307). Вряд ли это могло иметь место, если бы речь шла о раздробленном и потерявшем самостоятельность государстве. В 745 г. власть в Центральной Азии захватили уйгуры. Начало истории Уй¬ гурского каганата ознаменовано широкой экспансией уйгуров против сосед¬ них центральноазиатских племен. В 758 г. уйгуры завоевали государство ени¬ сейских кыргызов, «после сеГФхягасские (кыргызские. —Д.С.) посольства уже не могли проникнуть в Срединное государство» (Бичурин, 1950, с. 355). Раз¬ рыв традиционных связей с Китаем явился для кыргызов одним из наиболее ощутимых последствий уйгурского завоевания. Разбив кыргызов, уйгуры, так же как до нйх тюркские войска в 711 г., двинулись на запад, переправились через Иртыш и разбили карлуков; однако, страна енисейских кыргызов оста¬ лась за пределами Уйгурского государства. Как справедливо считает Л. Р. Кыз- ласов, подчинение кыргызов уйгурам было кратковременным и номинальным, так как «управителем в древнем государстве хакасов (кыргызов. —Д.С.) ос¬ тался все тот же хан» (Кызласов Л., 1969, с. 58). В Тэсинской надписи, относя¬ щейся к несколько более позднему времени (761-762 гг.), никаких сведений о военных действиях между кыргызами и уйгурами не сообщается. Очевидно, в этот период наступила известная стабилизация отношений, вызванная рав¬ 256
Глава IV. КУЛЬТУРА ЕНИСЕЙСКИХ КЫРГЫЗОВ новесием сил или, точнее, — позиционная война. О том, как она проходила, можно судить по следующей ситуации. В источниках говорится, что «сие госу¬ дарство (енисейских кыргызов. —Д. С.) было всегда в дружественных отно¬ шениях с Даши (Средней Азией. —Д С.), Туфанию (Тибетом. —Д С.) и Гэлолу (карлуками на Западном Алтае. —Д. С.), но туфаньцы при сообщении с Хяга- сом (страной енисейских кыргызов. —Д. С.) боялись грабежей со стороны хой- ху (уйгуров. —Д. С.), вот почему брали провожатых из Гэлолу» (Бичурин, 1950, с. 355). Приведенный отрывок четко показывает расстановку политических сил в Центральной Азии во второй половине VIII в.: связи енисейских кыргызов с карлуками, помощью которых пользовались тибетцы; враждебные действия по отношению к ним уйгуров, через территорию которых проходили караван¬ ные пути, соединяющие страну енисейских кыргызов и Тибет. Уйгурский ка¬ ганат оказался как бы «зажатым» между территориями дружественных госу¬ дарств: Тибетом на юге, карлуками на западе и кыргызами на севере. На востоке очень непросто складывались отношения Уйгурского каганата с Китаем. При¬ званные в Китай для помощи в подавлении восстания Ань Лушаня, уйгурские войска настолько разорили западные провинции Китая, что из союзников пре¬ вратились в одного из главных его противников. Как уже говорилось, в 795 г. прекратила свое существование правящая уй¬ гурская династия Яглакар, и в Уйгурском каганате наступила пора междоусо¬ биц. Около 818 г., «только хойху начали упадать (т. е. ослабевать. —Д. С.)» (Бичурин, 1950, с. 355), кыргызский Ажо объявил себя каганом, что явно отра¬ жало интересы союзных с кыргызами государств: мать его была тюргешской княжной, а жена — дочерью тибетского полководца (Гумилев, 1967, с. 429). В ответ «хойхуский (т. е. уйгурский. —Д. С.) хан послал министра с войском, но сей не имел успеха» (Бичурин, 1950, с. 355). Кыргызско-уйгурские войны продолжались двадцать лет. В конце этой войны кыргызский Ажо писал уй¬ гурскому кагану Бао-и: «Твоя судьба кончилась. Я скоро возьму золотую твою орду, поставлю перед ней моего коня, водружу мое знамя» (Бичурин, 1950, с. 355-356). В 840 г., пользуясь изменой уйгурского военачальника Цзюйлу Мохэ, вызвавшего нападение кыргызской конницы на столицу уйгуров город Орду-Балык, енисейские кыргызы сокрушили Уйгурский каганат и захватили власть в Центральной Азии. Начался период «кыргызского великодержавия». ЭТАПЫ РАЗВИТИЯ КУЛЬТУРЫ ЕНИСЕЙСКИХ ~ ‘ КЫРГЫЗОВ История изучения археологических памятников енисейских кыргызов наи¬ более полно рассмотрена Ю. С. Худяковым (Худяков, 1982, с. 6-24). В настоя¬ щее время сложилось три основных точки зрения во поводу периодизации куль¬ туры енисейских кыргызов во второй половине I тыс. н. э.: 1) основана на принципе выделения культур — культура чаа-тас (VI — первая половина IX в.) с подразделением на два этапа (утинский — VI-VII вв. и копёнский — VIII — 257
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ первая половина IX в.); тюхтятская культура — вторая половина IX — X в. (Кызласов Л., 1981, с. 46-52); 2) основана на принципе выделения эпох — эпо¬ ха чаа-тас (VI—VIII вв.) и эпоха «великодержавия» — IX-X в. (Худяков, 1982, с. 24-71); 3) основана и на принципе выявления основных закономерностей истории развития кыргызской общности — «VI — первая половина IX в., ког¬ да она занимала ограниченную территорию на Среднем Енисее; середина IX — вторая половина X в. — время значительного расширения границ» (Длужнев- ская, 1982, с. 118). Принципиальных различий, за исключением самих дефиниций, в приведен¬ ных периодизациях нет — все они рассматривают одни и те же хронологиче¬ ские этапы развития культуры енисейских кыргызов (по Л. Р. Кызласову — древ¬ них хакасов). Следует согласиться с Г. В. Длужневской в том, что, «учитывая близость археологических материалов, соотносимых с кыргызами, и непре¬ рывную последовательность развития единства погребального обряда (тру- посожжение), общие формы материального комплекса (конское убранство, пред¬ меты вооружения, орнамент и т.д.), а также свидетельства письменных источников об основных этапах политической истории этнической общности енисейских кыргызов, наиболее целесообразным представляется объединить археологические памятники VI-XII вв. на территории Тувы и Минусинской котловины под единым названием — культура енисейских кыргызов» (Длуж- невская, 1982, с. 118). Что касается хронологических рамок первого периода (VI — середина IX в.), то они представляются излишне широкими для истори¬ ко-культурного анализа и внутри него (вслед за Л. Р. Кызласовым) можно вы¬ делить конкретные типы памятников и этапы развития культуры енисейских кыргызов. Основанием для этого может служить как внутреннее развитие куль¬ турных элементов кыргызского комплекса, так и сравнение их с выделенными этапами развития культуры алтае-телеских тюрков. Основной вид погребальных сооружений енисейских кыргызов в Минусин¬ ской котловине во второй половине I тыс. н. э. — чаа-тас, что означает в переводе «камень войны». По данным Л. Р. Кызласова, 1980 г., на территории Минусин¬ ской котловины было известно 52 чаа-таса, из которых исследовано незначи¬ тельное количество (Кызласов Л., 1980, с. 113-114). Главной этнодифференци- рующей особенностью погребений енисейских кыргызов является устойчивый обряд трупосожжения, который наследуется от таштыкской культуры и сохраня¬ ется на всем протяжении существования культуры енисейских кыргызов. С таш¬ тыкской древностью связаны и такие детали погребального обряда чаа-тасов как вертикально установленные плиты в основании наземных сооружений из горизонтально положенных плит (Зяблин, 1965, с. 282-286, рис. 8), обкладка стенок могильных ям из вертикально поставленных столбиков, берестяные по¬ крытия над накатом, обилие костей домашних животных и др. (Евтюхова, 1948, с. 8; Кызласов Л., 1981, с. 47-48). Из предметов сопроводительного инвентаря сохраняются бронзовые пластины-амулеты с головками животных, теряющие к этому времени свой реалистический облик (Евтюхова, 1948, рис. 3). В числе на¬ ходок из Абаканского чаа-таса упоминаются остатки глиняных масок (Кызласо- в Л., Кызласов И., 1985, с. 219), однако эти уникальные находки, если они отно¬ сятся к этому времени, требуют специального рассмотрения. 258
Глава IV. КУЛЬТУРА ЕНИСЕЙСКИХ КЫРГЫЗОВ Койбалъский этап (VI-VII вв.). Памятники VI-VII вв. выделены JI. R Кыз- ласовым под наименованием утинского этапа культуры чаа-тас (утинский — новое название для Койбальского чаа-таса, принятое Л. Р. Кызласовым). Осно¬ ванием для этого послужили: 1) расположение их на местах таштыкских мо¬ гильников; 2) сохранение некоторых таштыкских элементов в устройстве по¬ гребальных сооружений; 3) отдельные предметы (бронзовые накладки с изображением парных головок коней и керамика, продолжающие таштыкские традиции) (Кызласов Л., 1981, с. 48). Из числа предметов, включенных Л. Р. Кыз¬ ласовым в хронологический ряд VI-VII вв. (Кызласов Л., 1981, рис. 28), следу¬ ет исключить кинжал «уйбатского типа» (№ 27) и стремя с высокой пластинча¬ той дужкой из собрания Минусинского музея (№ 37), относящиеся к более позднему времени. Против выделения утинского этапа выступает Ю. С. Худя¬ ков, считающий, что подразделение «эпохи чаа-тас на «утинский» и «копенс- кий» этапы не может быть принято в виду отсутствия критериев для выделе¬ ния каждого из них» (Худяков, 1985, с. 92). Действительно, в материалах многих чаа-тасов, в том числе исследованных Ю. С. Худяковым на могильниках Теп- сей XI, Обалых-Биль, Кезеелиг-Хол и др., не содержится достаточно основа¬ ний для их узкой датировки, что в значительной степени объясняется их ограб- ленностью. Однако это не является препятствием для выделения раннего этапа культуры енисейских кыргызов на материале тех памятников, где эти ранние элементы представлены. По названию Койбальского чаа-таса мы считаем воз¬ можным называть ранний этап культуры енисейских кыргызов «койбальским» (а не утинским) — VI-VII вв. Памятники койбальского этапа культуры енисей¬ ских кыргызов синхронны кудыргинскому этапу культуры алтае-телеских тюр¬ ков и характеризуются теми же признаками: отсутствием поясных наборов с бляхами-оправами, двукольчатых удил, эсовидных псалий и других предметов, характерных для периода Второго Тюркского каганата. Из ранних памятников енисейских кыргызов наиболее показателен Сырский чаа-тас, в погребениях которого найдены «кыргызские вазы»; однокольчатые удила с железными дву¬ дырчатыми псалиями с одним отогнутым концом, возможно, копирующие фор¬ му роговых; крюк от колчана с кольцом, нож; бронзовые пластины-амулеты со схематическими изображениями головок животных (Кызласов, 1955, рис. 38, 5; 40). Следует отметить, что в материалах ранних чаа-тасов (Койбальского, Аба¬ канского, Сырского и др.) значительно слабее отразились связи с культурой южных районов Саяно-Алтая, чем в последующее время. Видимо, это объяс¬ няется тем, что в VI-VII вв. население Минусинской котловины, генетически связанное счгаштыкцами, еще сохраняло известную обособленность от других районов Центральной Азии и Южной Сибири. Памятники VII—VIII вв., син¬ хронные катандинскому этапу, на территории Минусинской котловины пока не выделяются в самостоятельную группу погребений. Можно предполагать, что в это время здесь продолжает развиваться традиционная культура ранних чаа-тасов, мало подверженная различного рода инновациям. Копенский этап (VIII—IX вв.). Культура енисейских кыргызов VIII—IX вв. изучена в значительно большей степени и представлена различными видами памятников. Ведущими из них по-прежнему являются погребения типа чаа- тас с устойчивым обрядом трупосожжения, которые по характеру наземного 259
Д. Г. Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ сооружения делятся на две группы: 1) малые ограды (или курганы) с 4-8 сте¬ лами в основании (как правило, более «бедные»); 2) большие ограды (или кур¬ ганы), имеющие 10 и более стел в основании, в которых, наряду с кремацией, представлены погребения по обряду трупоположения (как правило, более «бо¬ гатые» — с тайниками, предметами торевтики, золотыми сосудами и т. д.) (Аз- белев, 1990, с. 74). Чаа-тасы первой группы продолжают традиции предше¬ ствующего, койбальского, этапа; чаа-тасы второй группы, очевидно, появляются относительно позже, генетически связаны с предшествующими и относятся к периоду расцвета культуры кыргызов на Енисее (копенский этап — VIII — середина IX в.). К этому времени относятся такие известные памятники, как могильники Капчалы I (Левашова, 1952); Джесос, чаа-тас за Ташебой, Кызыл- Куль и др. (Евтюхова, 1948, с. 14-18); Копенский чаа-тас (Евтюхова, Киселев, 1940; Евтюхова, 1948, с. 30-35; Киселев, 1951, с. 583-587), по которому было дано название этого этапа культуры енисейских кыргызов. На копенском этапе в культуре енисейских кыргызов происходят суще¬ ственные изменения, связанные как с внутренним развитием кыргызского об¬ щества, так и усилением внешних культурных связей. Появляется целый ряд форм вещей, ранее не встречавшихся в Минусинской котловине: поясные бляхи-оправы и ременные наконечники, тройники с вырезными лопастями и уздечные бляшки с фестончатым краем, крупные сердцевидные бляхи-реш- мы, стремена с высокой пластинчатой дужкой, двухкольчатые удила с эсо- видными псалиями, серебряные сосуды на поддоне и др. Все они находят ближайшие параллели в материалах туэктинского этапа по периодизации куль¬ туры алтае-телеских тюрков (VIII—IX вв.) Источником этих инноваций были южные районы Саяно-Алтая, а причина их появления на Среднем Енисее, скорее всего, заключается в сложном характере взаимоотношений между ал- тае-телескими тюрками, уйгурами и енисейскими кыргызами в период гос¬ подства Уйгурского каганата. В материалах VIII—IX вв. впервые встречаются приемы оформления пред¬ метов, которые могут быть определены как этнически показательные для куль¬ туры енисейских кыргызов: витые стержни удил, петельчатые приплюснутые дужки и прорезные подножки у стремян, фигурные петли на псалиях и др. Большинство деталей поясных и уздечных наборов копенского этапа, а также золотые и серебряные сосуды украшейы сложным растительным орнаментом, наиболее характерным для культуры енисейских кыргызов этого времени. По заключению специально исследовавших орнаментальное искусство средневе¬ ковых хакасов (кыргызов. —Д. С.) Л. Р. Кызласова и Г. Г. Король, оно отража¬ ет, в первую очередь, влияние со стороны изобразительного искусства Танского Китая. «Об этом свидетельствуют ряд мотивов, сюжетов, детали изображений, некоторые украшения... Влияние это могло распространяться как с территории самой Срединной империи, так и через Восточный Туркестан, с которым су¬ ществовали не менее тесные связи и где в VIII—IX вв. наблюдается сильное влияние танского искусства» (Кызласов, Король, 1990, с. 170). Одним из наиболее ранних памятников в ряду других погребений VIII—IX вв., по-видимому, является могильник Капчалы I, представляющий собой подкур¬ ганные трупосожжения и по этому признаку отличающийся от обычных со¬ 260
Глава IV. КУЛЬТУРА ЕНИСЕЙСКИХ КЫРГЫЗОВ оружений типа чаа-тас (Левашова, 1952, с. 121-129). Не исключено, что форма подкурганного захоронения в могильнике Капчалы I свидетельствует о при¬ шлом компоненте в составе населения, оставившего этот памятник, ассимили¬ рованного енисейскими кыргызами. Найденные здесь предметы: стремена с приплюснутой петельчатой дужкой или высокой пластиной, удила с 8-образ- ным окончанием звеньев и эсовидными псалиями с петлей и навершием в виде сапожка, сердцевидные бляхи-решмы с гладким и вырезным краем, поясные бляхи-оправы и пряжки на щитках катандинского типа, погребальные статуэт¬ ки в виде фигурок лежащих баранов, обложенные золотым листком и др. (Ле¬ вашова, 1952, рис. 1), характерны для культуры енисейских кыргызов VIII— IX вв. Обращает на себя внимание, что отдельные вещи, главным образом предметы конского снаряжения (стремена, удила, псалии), идентичны найден¬ ным в расположенных рядом погребениях с конем (Капчалы II), о которых было сказано выше, возможно, явившихся источником этих заимствований. К этому же периоду, судя по опубликованным данным, относится большинство извест¬ ных в настоящее время чаа-тасов; второй тип погребений по классификации Л. А. Евтюховой (Евтюхова, 1948, с. 14-18). Особо следует остановиться на погребениях Копенского чаа-таса, исследо¬ ванного Л. А. Евтюховой и С. В. Киселевым в 1939 г. (Евтюхова, Киселев, 1940; Евтюхова, 1948, с. 30-53; Киселев, 1951, с. 583-587). А. А. Гаврилова, по ана¬ логии с Курайскими курганами на Алтае, высказала предположение о том, что основные (ограбленные) захоронения здесь были совершены по обряду трупо- положения, а так называемые «тайники» представляют собой помещенный таким образом инвентарь сопроводительных трупосожжений. По рассказам бугровщиков, ограбивших Копенский чаа-тас, основные захоронения здесь были совершены по обряду трупоположения, что подтверждается отдельными на¬ ходками человеческих костей (Гаврилова, 1965, с. 65-66). О том, что это были не бедные, как считает Л. А. Евтюхова, «рабы или слуги, сопровождавшие по¬ койника» (Евтюхова, 1948, с. 33), свидетельствуют некоторые находки из этих погребений, в частности, золотая серьга с привеской в виде грозди винограда из кург. 5 (Евтюхова, 1948, рис. 35). Гипотеза А. А. Гавриловой о том, что «это могли быть погребения вождя и его дружинников» (Гаврилова, 1965, с. 66) тем более интересна, что именно эта форма захоронения — подкурганные трупо- сожжения с помещенными отдельно, «кучкой», предметами сопроводительно¬ го инвентаря — станет одним из наиболее распространенных видов погребе¬ ния кыргызских воинов в IX-X вв. Наиболее четкое выражение эта гипотеза приобрела в изложении П. П. Аз- белева, считающего, что «размещение погребений в пределах биритуальных комплексов на больших чаа-тасах показывает социальное превосходство срав¬ нительно небольшой группы носителей всаднического ритуала» (Азбелев, 1990, с. 74). Если это так, то следует предположить, что в обществе енисейских кыр¬ гызов периода господства Уйгурского каганата произошли существенные из¬ менения (смена правящей династии?), в результате которых у власти оказалась пришлая группа населения, использовавшая кыргызов в качестве военной силы. При этом в среде самих кыргызов, судя по набору предметов сопроводительно¬ го инвентаря в так называемых «тайниках», уже выделилась дружинная арие- 261
Д. Г. Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ тократия. Каково в таком случае было «богатство» ограбленных центральных захоронений в больших минусинских чаа-тасах, можно только догадываться. Основная часть погребений Копенского чаа-таса относится к периоду гос¬ подства Уйгурского каганата. Самым поздним из них является курган 2, для которого Б. И. Маршаком на основании анализа орнаментальных компози¬ ций на золотых сосудах была установлена дата «около середины или даже второй половины IX века» (Маршак, 1971, с. 55-56). При этом Б. И. Маршак отметил некоторые особенности кургана 2 (окраинное положение, отсутствие вертикально установленных плит, обилие золотых вещей), которые «не про¬ тиворечат датировке кургана 2 IX в. и даже частично подтверждают ее» (Мар¬ шак, 1971, с. 57). К этому следует добавить, что ни в одном кыргызском памятнике не ощущается столь сильно влияние восточного искусства (изоб¬ ражения драконов, фениксов, гусей со сплетенными шеями и т.д.), как в Ко- пенах-2. Такое преобладание восточных мотивов могло иметь место только в период завершения кыргызско-уйгурских войн, вызвавших усиленный инте¬ рес к енисейским кыргызам со стороны Танской династии, то есть в середи¬ не IX в. Мнение о возможно более поздней дате Копенского чаа-таса, осно¬ ванное на сравнении с материалами киданей династии Восточное Ляо, было высказано Г. В. Длужневской (Длужневская, 1985, с. 15). Однако, это утвер¬ ждение, очень ответственное само по себе, так как оно влечет за собой необ¬ ходимость уточнения хронологии и других раннесредневековых археологи¬ ческих материалов Южной Сибири, может быть принято на уровне гипотезы. Прежняя датировка Копенского чаа-таса, данная в работах Б. И. Маршака (Маршак, 1971, с. 55-57) и Л. Р. Кызласова (Кызласов Л., 1981, с. 49-50), ос¬ тается предпочтительной. Вместе с тем, вряд ли можно предполагать боль¬ шую разницу во времени сооружения кургана 2 и других захоронений Копен¬ ского чаа-таса, так как, во-первых, несмотря на изощренную орнаментацию, большинство изделий из «тайников» этого кургана повторяют формы пред¬ метов, характерные для VIII—IX вв.; во-вторых, при более поздней датировке этого комплекса следовало бы ожидать аналогий копенским материалам в кыргызских погребениях Тувы, Алтая и Восточного Казахстана IX-X вв., а этого не наблюдается. Копенский чаа-тас относится к периоду расцвета куль¬ туры енисейских кыргызов* Минусинской котловине. Материалы этого па¬ мятника отчетливо показывают высокую степень социальной дифференциа¬ ции кыргызского общества. Найденные здесь предметы — золотые блюда и сосуды с руническими надписями и роскошным накладным орнаментом, брон¬ зовые барельефы с изображениями всадников и животных в сценах охоты, детали поясных и сбруйных наборов, сплошь покрытые растительным орна¬ ментом и зооморфными композициями, — демонстрируют исключительно высокий уровень художественной культуры енисейских кыргызов. Усложне¬ ние социальной структуры государства енисейских кыргызов должно было повлечь за собой изменения в военной организации, все более укреплявшей¬ ся для предстоящей войны с уйгурами (Худяков, 1980, с. 138-139). Все эти процессы нашли непосредственное отражение в материалах Копенского чаа- таса и других памятников енисейских кыргызов VIII—IX вв. 262
Глава IV. КУЛЬТУРА ЕНИСЕЙСКИХ КЫРГЫЗОВ «КЫРГЫЗСКОЕ ВЕЛИКОДЕРЖАВИЕ». ЛОКАЛЬНЫЕ ВАРИАНТЫ КУЛЬТУРЫ ЕНИСЕЙСКИХ КЫРГЫЗОВ В СЕРЕДИНЕ IX-X в. Период «великодержавия» кыргызов был достаточно кратким (после 840 г. его хронологические рамки точно не определены), но его внутреннее содержа¬ ние и последствия настолько глубоки, что имеют право на выделение в качестве самостоятельного исторического этапа. Пользуясь словами Ю. С. Худякова, «это был поистине «звездный час» кыргызской истории, время поразительных ус¬ пехов кыргызского оружия, распространения кыргызской культуры по обшир¬ ным пространствам степной Азии» (Худяков, 1989, с. 35). Впервые народ се¬ верного происхождения, создавший высокую культуру в бассейне Среднего Енисея, стал играть решающую роль в делах своих южных соседей. После раз¬ грома Орду-Балыка, вслед за отступающими уйгурами, кыргызы заняли ряд районов Центральной Азии — Монголию, Джунгарию, Восточный Туркестан. В 841-842 гг. ими были захвачены крупные города Восточного Туркестана — Бешбалык и Куча; в 843 г. — Аньси и Бэйтин. В 847-848 гг. экспансия кыргы¬ зов была направлена в сторону Забайкалья, против племен шивэй, у которых укрылись остатки разгромленных уйгуров. В результате уже к середине IX в. границы государства енисейских кыргызов резко расширились, что и нашло отражение в письменных источниках, относящихся к этому времени. «Хягас было сильное государство; по пространству равнялось тукюэсским владениям (очевидно, имеются в виду границы Второго Тюркского каганата. —Д С.). На восток простиралось до Гулигани (страна курыкан в Прибайкалье. —Д. С.), на юге до Тибета (в данном случае — Восточный Турекестан. —Д С.), на юго- запад до Гэлолу (страна карлуков, в VIII в. переселившихся в Семиречье. — Д С.)» (Бичурин, 1950, с. 354). Таким образом, очерчивается огромная терри¬ тория — от Прибайкалья на востоке до отрогов Тянь-Шаня на западе. Родина енисейских кыргызов — Минусинская котловина — становится самой север¬ ной окраиной этого обширного государства. Период «великодержавия» кыргызов характеризуется еще большей активи¬ зацией отношений с Китаем. В 843 г. к китайскому двору прибыл посланник с письмом от кыргызского кагана. С ним был отправлен ответ «Письмо к кыр¬ гызскому вану». В течение последующих лет подобный обмен посланиями ста¬ новится регулярным. По указанию императора, китайский министр Ли Дэ-юй дал «точный приказ расспросить сяцзясов (кыргызов) об (их) владениях и обы¬ чаях и составить описание... В связи с приездом ко двору иноземцев приказал с каждого написать их одежду, облик и сделать картину приношения дани...» (Супруненко, 1963, с. 79). К сожалению, эта картина, представляющая собой бесценный источник по культуре енисейских кыргызов, не сохранилась, но уже сам факт, что она была написана, представляет огромный интерес. Именно к этому времени относится «рекордное» количество китайских монет чеканки 841-846 гг., найденных на Енисее, — 237 экз. (Киселев, 1947, с. 95). То же самое касается и китайских зеркал: «В результате мощного притока зеркал в 263
Д. Г. Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ Минусинскую котловину этот район становится крупнейшим центром нахо¬ док танских зеркал за пределами империи Тан» (Лубо-Лесниченко, 1975, с. 22). Около с. Райково в Хакасии найдены мраморные таблички с китайскими над¬ писями, датированные 866 г. и возможно преподнесенные в качестве прощаль¬ ного дара на смерть умершего кыргызского кагана (Бутанаев, Худяков, 2000, с. 89-90). Однако после окончательного разгрома уйгуров и «распыления» кыр¬ гызских войск на просторах Центральной Азии эти отношения явно ослабева¬ ют. В течение периода 860-873 гг. кыргызские послы еще три раза приезжали к китайскому двору, но обстоятельства этих посольств неизвестны. «Впослед¬ ствии были ли посольства и были ли даны жалованные грамоты, историки не вели записок» (Бичурин, 1950, с. 357). Последнее замечание может быть поставлено эпиграфом ко всей дальней¬ шей истории кыргызов — сведения о них крайне немногочисленны и разроз¬ ненны, что составляет основную трудность изучения завершающего этапа кыр¬ гызского «великодержавия». В 916 г. власть в Северном Китае захватила могущественная династия Восточное Ляо (государство киданей), включившая в состав своих владений все северные районы Центральной Азии, вплоть до Алтайских гор. Известно, что в 924 г. кидани совершили поход в Монголию, на Орхон, где уже не встретили кыргызов, и император Амгабань предложил уй¬ гурам вернуться на свои прежние земли. В хрониках династии Восточное Ляо (Ляогии) ни разу не упоминается о столкновениях между киданями и кыргыза- ми; однако вполне вероятно, что на каком-то этапе кыргызы были завоеваны киданями и находились в зависимости от них: ко двору императоров Ляо «хя- гасы постоянно присылали посланников и дань» (Кюнер, 1951, с. 12). В Ляогии сохранились данные о двух посольствах кыргызов к киданям (952 и 977 гг.), а под 931 г. указано, что «юго-западная граница (государства киданей) руково¬ дила приходом стремившихся к просвещению людей государства Хягясы» (Кыз- ласов Л., 1969, с. 96). Важные сведения по истории кыргызов эпохи «великодержавия» содержат¬ ся в сочинениях мусульманских авторов. Так, в анонимном труде «Худуд ал- алам», написанном в конце X в. (982 или 983 г.) сообщается, что кыргызский каган живет в городе Кемиджкет (Бартольд, 1963, с. 494), т. е. городе на Ени¬ сее. Поскольку явно речь идет не о Минусинской котловине, то следует пред¬ полагать, что ставка кыргызекогЪ кагана в это время находилась в верховьях Енисея, на территории Центральной Тувы (Кызласов Л., 1969, с. 96). У Гарди- зи, автора середины XI в., многие сведения которого относятся к предшеству¬ ющему времени, дается красочное описание пути в ставку кыргызского кага¬ на, существовавшую, очевидно, в конце X в. «От Когмена (Западные Саяны. — Д.С.), — сообщает Гардизи, — до киргизского стана семь дней пути; дорога идет по степи и лугам, мимо приятных источников и сплетенных между собой деревьев. Здесь военный лагерь киргизского хакана и лучшее место в стране» (Бартольд, 1973, с. 47). По общему мнению исследователей, это место находи¬ лось на севере Минусинских степей, на р. Белый Июс, где и позже стоял «ка¬ менный городок» кыргызских князей. Таким образом, письменные источники фиксируют в последней четверти X в. последовательное перемещение ставки кыргызского кагана с юга на север — из города Кемиджкет в Центральной 264
Глава IV. КУЛЬТУРА ЕНИСЕЙСКИХ КЫРГЫЗОВ Туве в верховья Чулыма на севере Минусинской котловины. Очевидно, это и следует считать концом периода кыргызского «великодержавия». Археологические памятники эпохи кыргызского «великодержавия» изуче¬ ны в достаточно большом количестве, но неравномерно по всей территории их распространения. При этом 840 г. является наиболее твердо установленной датой, фиксирующей появление погребений по обряду трупосожжения за пре¬ делами Минусинской котловины. Однако определяющим в данном случае сле¬ дует считать не просто факт трупосожжения (подобный обряд встречается в других культурах и раньше), а сочетание сожжения покойника «на стороне» с характерными деталями и формами предметов сопроводительного инвентаря, сложившимися в предшествующее время в культуре кыргызов Минусинской котловины. Кратковременность пребывания кыргызов в Монголии, Восточном Турке¬ стане и других районах кыргызской экспансии во второй половине IX в., но¬ сившей характер завоевания, а не миграции этноса, не позволяет предполагать наличия здесь такого количества памятников, соотносимых с кыргызами, как, например, в Туве или в Минусинской котловине. Впрочем, это может объяс¬ няться и слабой степенью изученности данных территорий в археологическом отношении. Погребений енисейских кыргызов в Восточном Туркестане пока не обнаружено; однако ярким подтверждением вторжения сюда кыргызов яв¬ ляется «легендарная сцена» из Кум-Тура с изображением нападения кыргыз¬ ских воинов в пластинчатых панцирях на «горожанина в его собственном доме», скорее всего уйгура (Худяков, 1979). В Монголии с кыргызами могут быть свя¬ заны отдельные невыразительные погребения по обряду трупосожжения, от¬ крытые Г. И. Воровкой (Боровка, 1927, табл. III). Факт пребывания кыргызской администрации на территории Монголии зафиксирован известной Суджинской надписью, в которой сказано: «Я пришелец на земле (уйгурской). Я сын кир¬ гизский. Я — бойла, высокий судия» (Малов, 1951, с. 77). Основное количество погребений енисейских кыргызов, как отдельных кур¬ ганов, так и образующих целые могильники, обнаружены и исследованы в основном за пределами тех областей Центральной Азии, о захвате которых в 40-х гг. IX в. говорится в письменных источниках. По этим материалам выделя¬ ются тувинский, минусинский, алтайский (с разделением на горноалтайский и западноалтайский), восточноказахстанский локальные варианты культуры ени¬ сейских кыргызов IX-X вв. Вместе с тем, аналогичные памятники встречаются в более северных и восточных районах, казалось бы далеких от исторических событий кыргызского «великодержавия» (красноярско-канский и прибайкаль¬ ский локальные варианты). Крайние западные точки распространения элемен¬ тов культуры енисейских кыргызов зафиксированы на Тянь-Шане; крайние вос¬ точные — в Забайкалье. Все это свидетельствует о том, что кыргызская экспансия в Восточный Туркестан и в Монголию явилась только частью широкого культур¬ но-демографического процесса, охватившего, по сути дела, всю раннесредневе¬ ковую ойкумену севера Центральной Азии, Южной Сибири и сопредельных тер¬ риторий. В каждом из этих локальных вариантов процессы распространения кыргызской культуры и адаптации ее к местным традициям происходили по- разному, о чем можно судить на основании археологических источников. 265
Д. Г. Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ Минусинский вариант. В месте исхода енисейских кыргызов — Минусин¬ ской котловине — в IX-X вв. продолжает развиваться прежняя культура чаа-тас. Мнение о длительном, вплоть до конца I тыс. н. э., существовании чаа-тасов, было высказано JI. Р. Кызласовым на примере Сырского чаа-таса (Кызласов Л., 1955, с. 256), относящегося к более раннему времени. Однако, совершенно оче¬ видно, что развитие культуры енисейских кыргызов в Минусинской котловине не было остановлено после выхода их на арену Центральной Азии. Памятники IX-X вв. определяются здесь путем сравнения с материалами из кыргызских погребений за пределами Среднего Енисея, то есть после 840 г. К этому време¬ ни в Минусинской котловине могут быть отнесены большие курганы Уйбат- ского чаа-таса, завершающие традицию сооружения минусинских чаа-тасов (Евтюхова, 1938, с. 118-120); курганы около Минусинска (Николаев, 1972); могила «Над поляной» (Гаврилова, 1968, 1974); часть вещей Тюхтятского кла¬ да (Евтюхова, 1948, с. 67-72; Киселев, 1951, табл. XI—XIII). С. В. Киселев и Л. А. Евтюхова считали Тюхтятский клад одновременным и датировали его IX-X вв. А. А. Гаврилова рассматривала его как разновре¬ менное собрание и отмечала, что «этот клад нуждается в специальном изуче¬ нии для уточнения датировки входящих в него вещей» (Гаврилова, 1965, с. 64). Л. Г. Нечаева (по аналогии с тувинским могильником Тора-Тал-Арты) поста¬ вила вопрос — не следует ли рассматривать его как «погребение с трупосо- жжением нескольких человек?» (Нечаева, 1966, с. 120). Правильнее всего к оценке этого памятника подошла А. А. Гаврилова, так как в состав клада вхо¬ дят не только разностильные бляшки по крайней мере от 20 поясных наборов и сбруйных украшений, но и вещи разновременные в пределах IX-XII вв. В свя¬ зи с этим вряд ли целесообразно объединять памятники енисейских кыргызов IX-X вв. по всей территории их распространения под общим названием тюх- тятской культуры, тем более, что сейчас, по мотивам орнаментации металли¬ ческих изделий, датировка клада устанавливается достаточно точно в преде¬ лах второй половины X — первой половины XI в. (Длужневская, 2002). Из курганов, раскопанных около Минусинска, происходят палаш с напуск¬ ным перекрестьем, витые удила с 8-образным окончанием звеньев, петельча¬ тое стремя с прорезной подножкой, наконечники стрел с пирамидально оформ¬ ленной верхней частью и круглыми отверстиями в лопастях, костяные изогнутые ножи, типологически близкие железным кинжалам «уйбатского типа» (Нико¬ лаев, 1972, рис. 5-7). В разграбленном кыргызском могильнике «Над поляной» в числе других вещей найдены бронзовая чаша с циркульным орнаментом и позолоченная чарка среднеазиатского или турфанского происхождения с гра¬ вированными изображениями различных животных и уйгурской надписью. А. А. Гаврилова датирует эту находку концом IX — началом X в. (Гаврилова, 1968, с. 28); Б. И. Маршак — IX-X вв. (Маршак, 1971, с. 17). Драгоценные изделия — чашу и чарку-кубок — из разрушенного погребе¬ ния «Над поляной», скорее всего, следует рассматривать как трофеи енисей¬ ских кыргызов после одного из восточнотуркестанских походов. Об этом крас¬ норечиво говорит надпись на чарке, сделанная древнеуйгурским письмом: «Держа сверкающую чашу, я сполна (или я — Толыг) обрел счастье» (Гаврило¬ ва, 1974, с. 178). 266
Глава IV. КУЛЬТУРА ЕНИСЕЙСКИХ КЫРГЫЗОВ Особо следует остановиться на датировке больших курганов Уйбатского чаа- таса, которые обычно рассматривались в одном ряду с другими минусинскими чаа-тасами: по JI. А. Евтюховой — II тип погребений, VII—VIII вв. (Евтюхова, 1948, с. 18-30); по Л. R Кызласову — копенский этап культуры чаа-тас, VIII — первая половина IX вв. (Кызласов Л., 1981, с. 49-50). Вещи из Уйбатского чаа- таса: стремя с прорезной подножкой, плоские наконечники стрел, псалии с фигурными скобами и головками горных баранов, витые удила, стремя с очень высокой вычурной пластиной и инкрустацией, украшенное мотивами ляоско- го орнамента, датируются IX-X вв. Серебряный сосудик из Уйбатского чаа- таса с вертикальной кольчатой ручкой (Кызласов Л., 1981 , рис. 28,15) аналоги¬ чен курайским, а деревянные фигурки баранов, обложенные золотым листком (Евтюхова, 1948, рис. 28), продолжают традицию погребальной скульптуры животных, представленную в Капчалы I (Левашова, 1952, рис. 1, 3, 4). Не ис¬ ключено, что могильник Капчалы I (VIII—IX вв.) и Уйбатский чаа-тас (IX-X вв.), в которых найдены деревянные фигурки баранов и эсовидные псалии с зоо¬ морфными навершиями, оставлены одной группой кыргызского населения; а Копенский чаа-тас (VIII—IX вв.), где нет этих предметов — другой. Приведенные материалы из Минусинской котловины характеризуют поздний этап культуры енисейских кыргызов, синхронный периоду «кыргызского ве- ликодержавия», который по наиболее яркому памятнику типа чаа-тас может быть назван уйбатским этапом, тождественным понятию минусинский вари¬ ант культуры енисейских кыргызов IX-X вв. Количество памятников этого вре¬ мени в Минусинской котловине, по сравнению с копенским этапом, незначи¬ тельно, что, видимо, объясняется переселением значительных масс кыргызского населения на территории южных районов Саяно-Алтая и Центральной Азии. Тувинский вариант. Наибольшее количество кыргызских погребений по обряду трупосожжения исследовано в Туве. По данным Г. В. Длужневской, здесь «насчитывается около 290 погребальных и поминальных сооружений, ритуальных выкладок и «меморативных» курганов, относящихся к этому вре¬ мени» (Длужневская, 1982, с. 126), что значительно превышает количество их как в метрополии енисейских кыргызов — Минусинской котловине, так и во всех остальных районах расселения кыргызов в период «кыргызского ве- ликодержавия». По своим конструктивным особенностям кыргызские погре¬ бения в Туве подразделяется на несколько вариантов: 1) подкурганные захо¬ ронения в неглубоких могильных ямах или на горизонте с «тайниками»; 2) юртообразные сооружения из горизонтально положенных плиток с остат¬ ками захоронений в неглубоких ямах; 3) «пустые» курганы, возможно кено¬ тафы, не Содержащие остатков захоронений (Кызласов Л., 1969, с. 97-98; 1981, с. 55; Нечаева, 1966, с. 137-142; Длужневская, Овчинникова, 1980, с. 88-89). Иногда встречаются коллективные (до 3 человек) трупосожжения с соответ¬ ствующим комплектом предметов сопроводительного инвентаря (Нечаева, 1966, с. 108-120; Маннай-оол, 1968, с. 324-328). В некоторых случаях погре¬ бения обставлены вертикально вкопанными плитками, а сами курганы — обломками горных пород, что можно рассматривать как сохранение конст¬ руктивных особенностей минусинских чаа-тасов. С этой же традицией свя¬ заны обычай сооружения стенок из горизонтально положенных плиток и 267
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ устройство «тайников» с наиболее ценными вещами. Однако точных повто¬ рений минусинских чаа-тасов в Туве пока не известно. Объясняться это мо¬ жет по-разному: нарушением этнической традиции, вызванным сменой по¬ литической ситуации в Центральной Азии; специфическим характером тувинских захоронений, представляющих, главным образом, погребения во¬ инов; отсутствием подходящего строительного материала; этнокультурными процессами, происходившими в инокультурном окружении в среде самих енисейских кыргызов на местах их нового расселения. Из всего многообразия памятников енисейских кыргызов в Туве в настоя¬ щее время опубликованы материалы нескольких могильников, из которых наи¬ более представительными являются Шанчиг (Кызласов Л., 1969, с. 97-108, рис. 28—40; Тора-Тал-Арты (Нечаева, 1966), Хемчик-Бом II (Длужневская, Ов¬ чинникова, 1980, с. 88-91), Дагылганныг и Кускуннуг (Маннай-оол, 1968, с. 324- 328), Саглы-Бажи I и Кюзленги II (Грач А., 1980). В этом ряду, очевидно, более ранними являются погребения с «юртообразными» намогильными сооруже¬ ниями из горизонтально положенных плиток, типологически стоящие ближе к минусинским чаа-тасам. В одном из них (могильник Хемчик-Бом II в Саян¬ ском каньоне Енисея) были найдены ажурные бляхи-оправы с фигурками сто¬ ящих друг против друга петушков, композиционно повторяющие изображения фениксов на копенском блюде (Длужневская, Овчинникова, 1980, рис. 2, 6). Возможно, к концу IX в. относятся своеобразные по составу предметов сопро¬ водительного инвентаря погребения с трупосожжениями на могильниках Саг- лы-Бажи I и Кюзленги II (Южная Тува). По мнению А. Д. Грача, они «отража¬ ют одну из максимальных фаз экспансии кыргызов за Саяны» (Грач А., 1980а, с. 118). Более поздними (X в.) являются подкурганные погребения типа Тора- Тал-Арты (Нечаева, 1966), Дагылганныг и Кускуннуг (Маннай-оол, 1968), кыр¬ гызские «дружинные» погребения в смежных кольцевых оградках на могиль¬ нике Аймырлыг-2 (Овчинникова, Длужневская, 2000), в которых найдены остатки трупосожжений нескольких человек, точно так же как и в наиболее крупном могильнике начала XI в. Эйлиг-Хем III в Центральной Туве (Грач, Савинов, Длужневская, 1998). Предметный комплекс из погребений енисейских кыргызов в Туве, наря¬ ду с вещами общераспространенных типов, характеризуют стремена с пе¬ тельчатой приплюснутой дужкой и прорезной подножкой; витые удила с 8-об¬ разным окончанием звеньев с кольцами, расположенными в различных плоскостях; трехперые наконечники стрел с пирамидально оформленной верх¬ ней частью и серповидными прорезями в лопастях; различные типы броне¬ бойных наконечников стрел; круглые и Т-образные распределители ремней; гладкие лировидные подвески с сердцевидной прорезью и др. Особо следует отметить сложный растительный орнамент («цветочный», «пламевидный», в виде растительных побегов и т. д.), сплошь покрывающий поверхность по¬ ясных и сбруйных наборов из погребений тувинского варианта культуры ени¬ сейских кыргызов. Подобный комплекс предметов, который может быть на¬ зван кыргызским, наряду с обрядом трупосожжения, является опорным при определении памятников енисейских кыргызов и в других районах их рассе¬ ления в IX-X вв. 268
Глава IV. КУЛЬТУРА ЕНИСЕЙСКИХ КЫРГЫЗОВ Обилие и разнообразие археологических памятников, среди которых веду¬ щее место занимают погребения хорошо вооруженных воинов; наличие стел с руническими (енисейскими) надписями; многочисленные тамги, по которым Г. В. Длужневской удалось проследить пути передвижений кыргызов на тер¬ ритории Тувы (Грач, Савинов, Длужневская, 1998, табл. XXVII); существова¬ ние города Кемиджкет, где находилась ставка кыргызского кагана, — все это вместе взятое позволяет утверждать, что именно Тува, после кратковременной экспансии кыргызов в Монголию и Восточный Туркестан, становится основ¬ ной территорией расселения кыргызов и центром кыргызской государственно¬ сти, по крайней мере, вплоть до начала XI в. Алтайский вариант. На Горном Алтае памятников енисейских кыргызов известно значительно меньше. Впервые они были открыты М. П. Грязновым на могильнике Яконур, где были раскопаны два кургана с обрядом трупосож- жения и характерным для IX-X вв. комплексом предметов сопроводительного инвентаря — палаши, удила с 8-образным окончанием звеньев и эсовидными псалиями с сапожком, пирамидальные наконечники стрел и др. В одном из них, как и в тувинских «дружинных» погребениях, находилось захоронение нескольких человек (Грязнов, 1940). Позже такие же погребения были откры¬ ты на могильниках Узунтал VIII в Юго-Восточном Алтае (Савинов, 1979); Кара- Коба I (Могильников, 1989) и Коргон I (Дашковский, 2001) в Центральном Ал¬ тае; и в других местах. В отличие от Тувы, погребения енисейских кыргызов на Горном Алтае не образуют крупных могильников, расположены дисперсно и, по-видимому, относятся к разному времени в общих хронологических пре¬ делах середины IX — начала XI в., что свидетельствует о последовательном освоении кыргызами горно-алтайских котловин. При этом, как отмечает В. А. Могильников, «примечательно, что кыргызские погребения на Алтае на¬ ходятся на одних некрополях с курганами местного населения, что указывает скорее всего на смешение осевших на Алтае пришельцев-завоевателей с мест¬ ным населением» (Могильников, 1989, с. 139). Факт сосуществования (или сме¬ шения) кыргызов на Алтае с местными телескими племенами подтверждается руническими надписями из Мендур-Соккона, в одной из которых сказано: «Он тюрк...», а в другой — «Мой старший брат... герой и знаменитый киргиз» (Бас¬ каков, 1966, с. 80-81). Следует отметить, что в конструкции некоторых алтай¬ ских курганов сохраняются традиции минусинских чаа-тасов (Кубарев Г., 1995). Однако как долго продолжалось это сосуществование — сказать трудно. Поздних кыргызских погребений XI-XII вв. на Горном Алтае неизвестно: встречаются только отдельные, как правило найденные случайно, вещи этого времени. Аналогичная ситуация складывается на Западном Алтае, только в данном случае, очевидно, можно говорить о смешении не с местными телескими, а ки- макскими племенами. Погребения с трупосожжениями здесь открыты на мо¬ гильниках Карболиха VIII, ряде курганов группы могильников Гилево и др. По этим материалам В. А. Могильниковым был выделен комплекс предметов из памятников енисейских кыргызов, распределяющихся на два этапа: рубеж VIII— середина IX в.; середина IX — первая половина X в. (Могильников, 2002, рис. 216). На наш взгляд, это достаточно однородный комплекс, и первая дата представляется несколько заниженной. В числе других предметов сопро¬ 269
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ водительного инвентаря здесь найдены такие характерные вещи, как витые удила с эсовидными псалиями, стремена с отверстиями в подножках, пряжки с язычком на вертлюге, трехгранные наконечники стрел и др. Интересная ситуа¬ ция зафиксирована при раскопках могильника Новофирсово, где в одном из «длинных» курганов находились три погребения: по обряду трупосожжения (женское?) с кыргызским инвентарем, трупоположение с восточной ориенти¬ ровкой (мужское) и детское с сосудом типа «кыргызской вазы», на основании которых можно говорить «не только о проникновении енисейских кыргызов на Юго-Западный Алтай в IX-X вв., но и об этническом смешении местного и кыргызского населения» (Алехин, 1985, с. 190). Восточноказахстанский вариант. Очень близкие кыргызским как по обря¬ ду погребения (подкурганные трупосожжения на уровне древней поверхно¬ сти), так и по предметам сопроводительного инвентаря (стремена с прорезной подножкой, палаш, лировидные подвески с сердцевидной прорезью, орнамен¬ тированные детали поясных наборов, бронебойные наконечники стрел, трой¬ ники с вырезными лопастями, витые 8-образные удила и т.д.) захоронения от¬ крыты в составе Зевакинского могильника на Иртыше (Арсланова, 1972). По всем признакам, отмечает Ф. X. Арсланова, «рассмотренные курганы наибо¬ лее близки к погребениям в Туве, относящимся к древним хакасам (кыргы- зам.—Д.С.). Такая близость свидетельствует, по-видимому, о культурном и этническом взаимовлиянии племен, оставивших памятники в Туве и верхнем Приртышье» (Арсланова, 1972, с. 75). Вместе с тем следует отметить, что зева- кинские погребения отличаются и некоторым своеобразием: в них найдены кости лошадей, скорее всего относящиеся к сопроводительным конским захо¬ ронениям; керамика, отличная от кыргызской; характер орнаментации пояс¬ ных наборов (например, широкое использование мотива «жемчужин») ближе к известному в предшествующее время в Средней Азии, чем в Южной Сибири. Все это свидетельствует о том, что оставившее их население — это кыргызы, но уже «вступившие в непосредственный контакт с аборигенами Прииртышья» (Арсланова, 1972, с. 75), причем процессы аккультурации, отраженные в зева- кинских материалах, должны были занять определенный промежуток времени. Поэтому датировка восточноказахстанских погребений с трупосожжениями не ранее X в. представляется наиболее оправданной. Высказано предположение о близости некоторых восточноказахстанских наземных сооружений и минусин¬ ских чаа-тасов (Азбелев, 1994). На самом деле, это не памятники «типа чаа- тасов», а только воспоминание о них, свидетельствующее о постепенном уга¬ сании устойчивой погребальной традиции по мере продвижения кыргызов с востока на запад. КраснЬярско-канский вариант. В это же время отдельные погребения ени¬ сейских кыргызов появляются севернее Минусинской котловины. В первую очередь к ним относится известный Ладейский комплекс около Красноярска, откуда происходят витые удила, стремя с прорезной подножкой, зажимы для кистей, сбруйные наборы характерного кыргызского облика (Карцов, 1929, с. 51, рис. 26-59). К этому же времени относятся некоторые городища, возможно, служившие укреплениями на северных границах государства енисейских кыр¬ гызов. Интересное захоронение по обряду трупосожжения с кыргызским ин¬ 270
Глава IV. КУЛЬТУРА ЕНИСЕЙСКИХ КЫРГЫЗОВ вентарем (витые удила, палаш с напускным перекрестием, стремя с петельча¬ той приплюснутой дужкой, отдельные сбруйные украшения) было открыто в Болыпемуртинском районе Красноярского края (Николаев, 1982). Р. В. Нико¬ лаев предполагает, что «погребение принадлежало воину-кыргызу, участвовав¬ шему в ...набеге на таежные племена Сибири» (Николаев, 1982, с. 134). На севере отдельные погребения по обряду трупосожжения с кыргызским инвен¬ тарем известны вплоть до среднего течения Ангары (Макаров, Дроздов, Идат- чиков, 1979, с. 244). Найденные в погребениях красноярско-канского варианта предметы ближе всего к минусинскому варианту культуры енисейских кыргы- зов IX-X вв. Прибайкальский вариант. В восточных районах расселения енисейских кыргызов, зафиксированного письменными источниками, памятников, которые могут быть с ними связаны, известно значительно меньше. Так, в 1902 г. Ю. Д. Талько-Грынцевичем были опубликованы материалы Хойцегорского мо¬ гильника, в одном из погребений которого в углу ямы в обрывках шелковой ткани («тайник»?) находился поясной набор, включающий лировидные под¬ вески с сердцевидной прорезью и антропоморфными изображениями, пряжки и другие украшения с растительным орнаментом кыргызского облика (Талько- Грынцевич, 1902, рис. 60-61). Позднее эти материалы были включены Л. Р. Кызласовым в состав выделяемой им хойцегорской культуры IX-X вв. в Западном Забайкалье, имеющей много общих черт с уйгурской и кыргызской культурами (Кызласов Л., 1981а, с. 59-61). Типично кыргызское погребение было открыто в 1980 г. в Восточном Забайкалье около г. Читы. В нем найдены набор бронзовых блях с растительным орнаментом, в том числе две бляшки с «перехватом», характерные для IX-X вв.; стремена с приплюснутый петельча¬ той дужкой и прорезной подножкой; удила с 8-образным окончанием звеньев; обоймы с орнаментированным щитком, бусы, серьги и др. (Ковычев, 1985). По характеру набора предметов сопроводительного инвентаря это погребение — женское и принадлежит, как считает автор, «одной из тех кыргызских женщин, которые могли быть уведены уйгурами из родных мест в период их военной экспансии против народов Южной Сибири» (Ковычев, 1985, с. 58). Близко по составу сопроводительного инвентаря погребение с трупосожжением, недав¬ но открытое в Западном Прибайкалье, около г. Иркутска (Харинский, 2003). Вещи из прибайкальских погребений с трупосожжениями IX-X вв. ближе все¬ го к тувинскому варианту культуры енисейских кыргызов. Приведенные данные полностью подтверждают высказанное нами еще в 1973 г. положение о том, что ареал распространения кыргызских памятников IX-X вв. охватывал огромную территорию — от таежных районов Восточной Сибири на востоке до гор Тянь-Шаня на западе; от степной Монголии на юге до района современного Красноярска на севере (Савинов, 1973). Вместе с тем, археологические материалы фиксируют более сложную картину этнокультур¬ ных процессов, происходивших в IX-X вв., чем это представлено в письмен¬ ных источниках. Распространение кыргызов происходило не только в южном и юго-западном, но и восточном и северном направлениях. Вслед за военными походами часть кыргызского этноса расселялась на завоеванных землях и ас¬ симилировалась в местной среде. Это привело к образованию ряда кыргыз¬ 271
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ ских субэтносов, обладавших как общими чертами с культурой кыргызов Ени¬ сея, так и отличавшихся от нее и друг от друга специфическими деталями за счет адаптации к культурным особенностям местного населения. Представля¬ ющие эти субэтносы локальные варианты культуры енисейских кыргызов продолжали существовать и после завершения кыргызской экспансии, являясь основным источником распространения кыргызского влияния на соседние племена. * * * С завершающим этапом периода «кыргызского великодержавия» связаны два важных и окончательно не решенных вопроса: 1) о возможности переселе¬ ния енисейских кыргызов (или части их) на Тянь-Шань; 2) о длительности пребывания енисейских кыргызов в Центральной Азии и причине возвраще¬ ния их на Средний Енисей. Вопросы эти взаимосвязаны; от их решения во многом зависит отношение исследователей к дальнейшей судьбе енисейских кыргызов на территории Средней Азии и Южной Сибири. Вопрос о переселении енисейских кыргызов на Тянь-Шань. Первая дискус¬ сия по этому поводу развернулась еще в конце XIX в. между В. В. Радловым, сторонником переселения енисейских кыргызов, и Н. А. Аристовым, сторон¬ ником независимого происхождения тяньшаньских киргизов (Аристов, 1897; Радлов, 1893). В. В. Бартольд, автор первой монографии о кыргызах, не прида¬ вал большого значения их переселению в период «киргизского великодержа¬ вия» с Енисея на Тянь-Шань и считал, что «главная масса киргизов пересели¬ лась в Семиречье позже. Если бы киргизы жили в Семиречье уже в эпоху Караханидов, то они, несомненно, приняли бы ислам в X или XI в., между тем они еще в XVI в. считались язычниками» (Бартольд, 1963, с. 39). В наиболее законченном виде идея о переселении енисейских кыргызов на Тянь-Шань получила воплощение в работах А. Н. Бернштама (Бернштам, 1958, 1959) и позднее — О. Караева (Караев, 1966). В работах С. М. Абрамзона и К. И. Пет¬ рова впервые была высказана мысль о том, что этноним «кыргыз» принесли на Тянь-Шань не собственно кыргызы Среднего Енисея, а племена, в IX-X вв. входившие в состав государства енисейских кыргызов. С. М. Абрамзон счи¬ тал, что это были «тюркоязычные племена, проживавшие раньше в пределах Восточного Притяныпанья, отчасти Прииртышья и Алтая» (Абрамзон, 1971, с. 22). К. И. Петров отводит значительную роль в этом процессе области Ени¬ сейско-Иртышского междуречья, которую он понимает достаточно широко — от оз. Киргиз-Нур до Красноярска и от верховий Енисея до верховий Иртыша. Здесь до конца XII в., по его мнению, смешивались кыргызские, кимак- ские и прибайкальские этнические компоненты, и уже образовавшийся суб¬ страт в XIII в. переселился на Тянь-Шань (Петров, 1960; 1961). Точку зрения К. И. Петрова поддержал Е. И. Кычанов (Кычанов, 1963). В «Истории Киргиз¬ ской ССР» выделяется область «Киргиз», занимавшая территории Горного Алтая и Обь-Иртышского междуречья, где в результате ассимилятивных про¬ цессов между потомками енисейских кыргызов и кимако-кыпчакских племен образовался этнический субстрат, который во второй половине XV в. пересе¬ 272
Глава IV. КУЛЬТУРА ЕНИСЕЙСКИХ КЫРГЫЗОВ лился на Тянь-Шань (Караев, Мокеев, Мокрынин, 1984, с. 423-430). Ни одна из высказанных точек зрения не является окончательной, и истории изучения вопроса о переселении енисейских кыргызов на Тянь-Шань уже посвящена специальная литература. Лучше всего об этом написал С. М. Абрамзон: «Если уже давно стала очевидной невозможность отождествления енисейских и тянь- шаньских кыргызов, то столь же очевидна необоснованность полного отрица¬ ния некоторых этногенетических связей между ними» (Абрамзон, 1971, с. 18). Решающее значение в решении вопроса о возможности переселения ени¬ сейских кыргызов на Тянь-Шань принадлежит памятникам археологии. В свое время одним из аргументов гипотезы А. Н. Бернштама послужило сходство ажурных блях из Кочкорского клада на Тянь-Шане с накладной орнаментаци¬ ей копенских сосудов (Берштам, 1952, с. 89-94). Отдаленная и довольно фор¬ мальная аналогия вызвала естественные возражения. «Орнамент кочкорских блях, — писал Я. А. Шер, — как и орнамент посуды, обнаруженной в Копенах, относится к широкому кругу орнаментальных мотивов, присущих многим ази¬ атским народам от Ирана до Китая» (Шер, 1963, с. 165). «Если бы было пере¬ движение кыргызов с Енисея на Тянь-Шань, — отмечал Л. Р. Кызласов, — то оно фиксировалось бы прежде всего погребениями по обряду трупосожжения... Таких погребений на Тянь-Шане нет» (Кызласов Л., 1959, с. 108). Их место, по мнению Я. А. Шера, занимают здесь погребения с конем (Шер, 1963, с. 165). Необходимо отметить, что приведенные выше материалы из погребений IX- X вв. в Минусинской котловине, Туве, на Горном и Западном Алтае, в Восточ¬ ном Казахстане как бы связывают в одну цепочку памятники енисейских кыр¬ гызов от Среднего Енисея до Верхнего Иртыша, а такие комплексы, как Текели на р. Или, уже вплотную подступают к восточным отрогам Тянь-Шаня. При этом, судя по алтайским и восточноказахстанским материалам, сама культура енисейских кыргызов при распространении ее на запад претерпела некоторые изменения за счет адаптации к культурным особенностям местных племен. Очевидно, поэтому тувинские погребения IX-X вв. несколько отличаются от минусинских, алтайские от тувинских, восточноказахстанские от алтайских и т. д. Памятники енисейских кыргызов на Тянь-Шане должны отличаться еще большими чертами своеобразия, чем алтайские или восточноказахстанские. О том, что погребения периода кыргызской экспансии могут быть открыты на Тянь-Шане, еще раньше свидетельствовали отдельные археологические находки. Приведенная А. Н. Бернштамом параллель между кочкорскими и ко- пенскими-материалами имеет под собой то основание, что ажурные изображе¬ ния были распространены в IX-X вв. и преимущественно в Южной Сибири. В 1965 г. ажурные накладки с изображением различных животных и раститель¬ ных побегов, весьма близкие кочкорским, были найдены в погребении IX-X вв. в Центральной Туве (Трифонов, 2000). Такая же накладка с зооморфными и растительными изображениями известна из случайных находок в Минусин¬ ской котловине. В Чуйской долине и на Иссык-Куле имеются, правда в неболь¬ шом количестве, и отдельные вещи кыргызского облика — пряжки, кресала, детали поясных наборов, лировидные подвески с сердцевидной прорезью, трой¬ ники и др. (Бернштам, 1950, табл. XIV; и др.). Появление подобных предметов на Тянь-Шане вполне может иметь отношение к распространению культуры 273
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ енисейских кыргызов в IX-X вв. Наконец, в последние годы на Тянь-Шане открыто несколько погребений с обрядом трупосожжения и «тайниками» (Та- балдиев, 1996) несмотря на некоторое своеобразие, несомненно относящиеся к той же самой кыргызской традиции. Таким образом, вопрос о возможности появления енисейских кыргызов на Тянь-Шане в конце I тыс. можно считать решенным. Другое дело, насколько эти данные могут свидетельствовать о пе¬ реселении енисейских кыргызов на Тянь-Шань — вряд ли оно вообще могло иметь массовый характер. Археологические материалы подтверждают только, что отдельные военные отряды енисейских кыргызов в IX-X вв. проникали на Тянь-Шань и могли явиться здесь первыми носителями этнонима «кыргыз», что не снимает вопроса о формировании тюркоязычного субстрата в этногене¬ зе тянь-шаньских киргизов, которое могло происходить в более позднее время и на более широкой территории. Вопрос о длительности пребывания кыргызов в Центральной Азии. По по¬ воду длительности пребывания енисейских кыргызов в Центральной Азии в литературе также существует несколько точек зрения, авторы которых по-раз¬ ному датируют рассматриваемые события и, соответственно, дают им различ¬ ную интерпретацию. В. В. Бартольд (Бартольд, 1968, с. 103), Л. П. Потапов (Потапов, 1953, с. 99), И. А. Батманов и А. Д. Грач (Батманов, Грач, 1968, с. 122) считали, что кыргызы уже в начале X в. были вытеснены за Саяны монго¬ лоязычными киданями. Л. Р. Кызласов и некоторые другие исследователи продлевают время пребывания енисейских кыргызов в Центральной Азии, в частности, самом северном ее районе — Туве — до монгольского времени (Кыз¬ ласов Л., 1969, с. 121-129; 1984, с. 76-83). Существует и компромиссная точка зрения, по которой основная масса кыргызов в начале X в. покинула Централь¬ ную Азию, но какая-то их часть оставалась жить в Туве и позже, влившись в состав формирующейся тувинской народности (Нечаева, 1966, с. 142; Сердо- бов, 1971, с. 98-111). При этом большинство исследователей исходит из пред¬ положения, что отступление енисейских кыргызов на север было вызвано по¬ литическими причинами, а именно столкновениями с новыми более сильными государственными образованиями киданей, найманов, монголов. По мнению Ю. С. Худякова, «главной причиной кратковременности „кыргызского велико- державия“... было истощение людских ресурсов относительно немногочислен¬ ного кыргызского населенияГв длительной войне и их распыление на обшир¬ ных территориях» (Худяков, 1980, с. 162). Было высказано также предположение, что основной причиной возраще¬ ния кыргызов на Енисей явилась древняя земледельческая, связанная еще с таштыкскои традицией, основа их хозяйства, несовместимая с условиями существования в горно-степных и засушливых районах Центральной Азии (Са¬ винов, 1978). Вероятно, все указанные мотивы, а скорее всего их взаимодей¬ ствие, могли иметь место в действительности. Однако главная причина сейчас видится в другом. За многовековую историю проживания на территории Минусинской котло¬ вины енисейскими кыргызами была создана и, вероятно, постоянно поддер¬ живалась сложная система социально-этнического подчинения, включавшая как различные слои населения общества енисейских кыргызов, так и все окру¬ 274
Глава IV. КУЛЬТУРА ЕНИСЕЙСКИХ КЫРГЫЗОВ жающие их племена. Красноречивые сведения об этом содержатся в письмен¬ ных источниках. Так, кыргызский посол в Тибете происходил из «доблестного народа булсаров» (Кляшторный, 1976, с. 262), несомненно, привилегирован¬ ного этноса, так как установленная в честь него стела находилась рядом с па¬ мятником Барс-бега, героя битвы 711 г. Другим народом, входившим в общ¬ ность енисейских кыргызов, был народ ач, название которого упомянуто на золотом кувшинчике из Копенского чаа-таса: «Золото., дар Ача». «Подобные дани-дары, — отмечал С. В. Киселев, — характеризовали отношения кыргыз¬ ского народа и его знати». Несколько иную форму подчинения представляет надпись на другом копенском сосуде: «Бегское серебро мы дали» (Киселев, 1951, с. 602-603). На более низкой ступени социальной иерархии стояли со¬ седние горно-таежные племена, о которых говорится: «Ясачные вносят подати соболями и белкой» (Бичурин, 1950, с. 352). На северо-востоке страны кыргы¬ зов находились три тукюеских (т. е. тюркских. —Д. С.) аймака — дубо, мили- гэ и эчжи. О них говорится, что у них «много хороших лошадей»; при этом дубо описываются как типичные таежные охотники и собиратели (Бичурин, 1950, с. 348, 350). «Хягасы (кыргызы. —Д. С.) ловят их и употребляют в рабо¬ ту» (там же, с. 354). Трудно более кратко и точно передать социально-этниче¬ скую зависимость, существовавшую в рамках этносоциального объединения. Такая система отношений обеспечивала экономическую стабильность кыргыз¬ ского государства и его успехи в период ведения военных действий. Не случай¬ но указывается, что кыргызы, «когда набирают и отправляют войско, то высту¬ пает весь народ и все вассальные поколения» (Кюнер, 1961, с. 60). Скорее всего, именно в этом ключе следует рассматривать одну из главных причин кратко¬ временности периода так называемого великодержавия, когда кыргызы, захва¬ тившие в очень короткий срок обширные пространства Центральной Азии, но будучи не в состоянии в этих условиях создать новую систему социально-этни¬ ческого подчинения, последовательно переносят свою ставку — сначала к от¬ рогам Танну-Ола в Северной Монголии, затем в город Кемиджкет в Централь¬ ной Туве и, наконец, далеко на север, в верховья Чулыма, на территорию проживания своих прежних «вассальных поколений», путь куда в начале XI в. красочно описан в сочинении Гардизи. о о.
КУЛЬТУРА ПЛЕМЕН КИМАКО- КЫПЧАКСКОГО ОБЪЕДИНЕНИЯ J Самым поздним государственным обра¬ зованием на севере Центральной Азии в древнетюркскую эпоху было объединение (или конфедерация) кимако-кыпчаков с цен¬ тром на Иртыше. Появление его во многом связано с гибелью Уйгурского каганата, а время существования в основном совпада¬ ет с периодом господства енисейских кыр- гызов в Центральной Азии. Кимаки — один из наиболее загадочных народов Центральной и Средней Азии. Имя этого народа легло в основу названия госу¬ дарства, хорошо известного мусульманским авторам(государство кимаков, страна ки- маков, города кимаков и т.д.); между тем, этнического подразделения с таким назва¬ нием в составе кимако-кыпчакской конфе¬ дерации нет. Существует предположение, что в основе объединения находилось тюр¬ коязычное племя яньмо, одно из крупных те- леских племен, ранее входившее в состав Западного Тюркского каганата (Кумеков, 1972, с. 46), которое отождествляется с од¬ ним из племен кимакской конфедерации — йемеками (Зуев, 1962, с. 117-122), давши¬ ми название всему объединению — кимак (Кумеков, 1972, с. 39-41). В соответствии с этой реконструкцией кимаки — тюркоязыч¬ ный народ. Другие исследователи сближа¬ ют имя кимаков с племенем кумоси (или кумохи) китайских источников (Ахинжанов, 1989, с. 109-114), пришедшими с востока и адаптировавшимися в местной телеской сре- 276
Глава V. КУЛЬТУРА ПЛЕМЕН КИМАКО-КЫПЧАКСКОГО ОБЪЕДИНЕНИЯ де. В таком случае сами кимаки должны были быть монголоязычными, что, учитывая общую этнолингвистическую ситуацию в западных районах Цент¬ ральной Азии, маловероятно. Сведения о кимаках, содержащиеся в письмен¬ ных источниках (о характере расселения, хозяйстве, культуре, торговле и т.д.) многочисленны, весьма разнообразны и подробно рассмотрены в работе Б. Е. Кумекова (Кумеков, 1972). Однако остается неясным, какую роль они сыг¬ рали в последующих процессах культурогенеза, что позволило в свое время В. В. Бартольду даже заявить, что «историческое значение кимаков состоит в том, что из их среды вышел многочисленный впоследствии народ кыпчаков (называемых в Европе команами, а у русских половцами), который первона¬ чально был лишь одним из племен кимаков» (Бартольд, 1968, с. 549). Истори¬ ческое значение собственно кимаков до начала 70-х гг. XX в. (выход в свет обоб¬ щающей работы Б. Е. Кумекова и начало накопления соответствующего археологического материала), таким образом, долгое время оставалось за пре¬ делами компетенции исследователей. Сведения о кыпчаках в письменных источниках до распадения кимако-кып- чакской конфедерации, наоборот, крайне немногочисленны, а последующее их значение в этногенезе — огромно. «Кыпчаки участвовали в формировании многих других тюркоязычных народов — казахов, киргизов, каракалпаков, турк¬ мен, татар, башкир, алтайцев и некоторых народностей Северного Кавказа (но¬ гайцев, кумыков, карачаевцев и др.). Кыпчакские этнические элементы вошли в состав османских турков, венгров и других народов» (Шаниязов, 1974, с. 11). В предшествующее время история кыпчаков, как этнической общности, и ран¬ ние этапы становления их культуры связаны с северными районами Централь¬ ной Азии и Южной Сибири, где письменные источники фиксируют их в соста¬ ве кимако-кыпчакского объединения. ЭТАПЫ СЛОЖЕНИЯ КИМАКО-КЫПЧАКСКОГО ОБЪЕДИНЕНИЯ Генеалогическая легенда, в которой отражена последовательность сложе¬ ния кимако-кыпчакского объединения, записана Гардизи. В ней говорится, что основоположником его был Шад, младший сын «начальника татар», который после не^йачного покушения на старшего брата, наследовавшего отцу, бежал с рабыней «в такое место, где была большая река (Иртыш. — Д С), много дере¬ вьев и обилие дичи». Позже к ним пришли семь родственников (предков-эпо- нимов) кимакских племен — ими (эймюр), имек (йемек), татар, баяндер (бай- андур), кипчак, ланиказ и аджлад; провели здесь зиму, а затем «послали одного человека в татарский лагерь, чтобы он принес известие о том племени. Тот, пришедши туда, увидел, что вся местность опустошена и лишена населения: пришел враг, ограбил и перебил весь народ». Остатки этого народа постепенно стали приходить к Шаду; «потом, когда они размножились, они рассеялись по горам и образовали семь племен, по имени названных семи человек» (Бартольд, 277
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ 1978, с. 43—44). В указанной легенде, как и во всякой другой, вымысел пере¬ плетается с действительностью, а за легендарными предками-эпонимами сто¬ ят реально существовавшие этнические общности. Пользуясь материалами ле¬ генды, можно, вслед за Б. Е. Кумековым (Кумеков, 1972, с. 46), выделить три этапа формирования кимако-кыпчакского объединения: 1) появление на Ир¬ тыше в результате междоусобиц одного из членов династии «татар»; 2) приход предков-эпонимов (или семи племен), связанный с уничтожением «народа», то есть этносоциального объединения, в которое они раньше входили; 3) расселе¬ ние кимакских племен «по горам», означавшее завершение формирования ки¬ мако-кыпчакского объединения. Первый этап связан с формированием основ кимако-кыпчакского объеди¬ нения, происходившим в среде западных телеских племен. Ситуация, вызвав¬ шая появление легендарного Шада на Иртыше, близко напоминает события, связанные с распадом одного из наиболее крупных объединений телеских пле¬ мен середины VII в. — каганата Сеяньто. После смерти последнего хана Се- яньто Инаня (Йенчу), власть вначале наследовал его побочный сын Иман, а младший сын Бачжо получил право на владение Западным краем. «Когда со¬ брались на похороны, то Бачжо тотчас возвратился в поколение. Он разделил войско, и, нечаянно напав на Имана, убил его; после чего он сам вступил на престол под наименованием Гюйли Шийе Шадони хана» (Бичурин, 1950, с. 342). В приведенном отрывке интересно не только сюжетное совпадение с генеало¬ гической легендой кимаков, но и указание на определенный промежуток вре¬ мени между смертью и похоронами Имана, а также имя главного действующе¬ го лица Шадони хана, возможно, получившее в тюркоязычной среде новую огласовку — Шад. Второй этап связан с падением Уйгурского каганата, которое, как уже гово¬ рилось, не было следствием только единовременного нашествия енисейских кыргызов, а явилось результатом целого ряда причин, как внутренних, так и внешних. К внутренним причинам могут быть отнесены разложение элиты уйгурского общества; стихийные бедствия 839 г., когда «был голод, а вслед за ним открылась моровая язва, от чего много пало овец и лошадей» (Бичурин, 1950, с. 334); подчинение тувинских племен (чиков), которое привело к непо¬ средственному соприкосновению с енисейскими кыргызами и открыло широ¬ кие возможности"не для эпизодических походов, но и планомерных военных действий. Внешние причины заключались в политике Тайского правительства, воспользовавшегося силами уйгуров для подавления восстания Ань-Лушаня (Малявкин, 1974; 1983, с. 19-28), и заинтересованной политике Тибета, уста¬ новившего договорные отношения с енисейскими кыргызами еще в начале VIII в. Непосредственным поводом для похода 840 г. послужила измена уйгур¬ ского военачальника, вызвавшего нашествие кыргызской конницы, что повлекло за собой разрушение г. Орду-Балык и гибель самого Уйгурского государства. Таким образом, уйгурская государственность в Центральной Азии заканчива¬ ет свое существование неожиданно, не исчерпав всех своих политических и социальных возможностей. Она оказывается как бы нереализованной до конца и потенциально способствует образованию типологически близких социальных объединений на новых местах проживания уйгуров или входивших в состав 278
Глава V. КУЛЬТУРА ПЛЕМЕН КИМАКО-КЫПЧАКСКОГО ОБЪЕДИНЕНИЯ Уйгурского каганата племен. Пути расселения уйгуров после гибели Уйгур¬ ского каганата рассмотрены в специальной работе А. Г. Малявкина, который выделяет пять основных направлений их движения в середине IX в.: 1) северо- восточное — в район Забайкалья к племенам шивэй; 2) восточное — в районы, находившиеся под контролем киданей; 3) южное — к северным границам Ки¬ тая и в районы, расположенные к западу от Ордоса; 4) юго-западное — в Тур- фанскую котловину и в район Кучи; 5) западное — в Джунгарию и Семиречье (Малявкин, 1972). Из них наибольшее значение в последующей истории Азии сыграли южное и юго-западное направления миграции уйгуров, в результате которых были созданы Турфанское и Ганьчжоуское княжества. Вместе с тем имеются основания предполагать, что какая-то часть уйгуров (или входивших в состав Уйгурского каганата племен) проникает не только на запад, но и на северо-запад (северо-западное направление), в районы Верхнего Иртыша. Важ¬ ные сведения об уйгурах на Иртыше приводит Абуль-Гази, автор XVII в.: «Около 3000 лет жили уйгуры в означенной земле (Монголии. —Д С.), потом они пришли в упадок и рассеялись. Некоторые из них остались на родине, другие пошли на берега Иртыша и распались там на три колена; одно из них, напра¬ вившись к Биш-Балыку (столице Турфанского княжества. —Д. С.), засеяло там поля и привело страну в цветущее состояние. Другое занялось разведе¬ нием лошадей и овец и стало кочевать вблизи Биш-Балыка. Третье колено поселилось в лесах на Иртыше, не разводило скот, а занималось рыболов¬ ством и охотой на выдр, соболей, куниц и белок, питалось их мясом и одева¬ лось в их шкуры...» (Радлов, 1893, с. 55). Несмотря на поздний характер ис¬ точника, приведенные в нем факты — изгнание уйгуров из Монголии и освоение ими земледельческих оазисов Восточного Туркестана полностью соответствуют событиям середины IX в. В таком случае, очевидно, в расска¬ зе о том, что «пришел враг, ограбил и перебил весь народ», записанном Гар- дизи, следует видеть отражение реальных исторических событий, а именно победу енисейских кыргызов над уйгурами в 840 г. Среди предков-эпонимов, пришедших на Иртыш после разгрома их основ¬ ных становищ, названы племена ими (эймюр), байандур и татар (Бартольд, 1973, с. 43). Татары (или во всяком случае часть их) и байандуры (байаты или байыр- ку?) выступали как союзники токуз-огузов (уйгуров) в войне против тюрков- тугю и енисейских кыргызов. Ими (эймюров) Б. Е. Кумеков отождествляет с одним из 12 уйгурских племен (Кумеков, 1972, с. 38). У Ал-Масуди (автора середины X в.) упоминается сложный этноним кимак-югур, в котором, скорее всего,^следует видеть собирательное название для групп населения уйгурского происхождения, входивших в состав государства кимаков (Кумеков, 1972, с. 32- 39). Таким образом, в середине IX в. какая-то часть уйгуров (или входивших прежде в состав Уйгурского каганата племен) продвинулась на территорию Восточного Казахстана, где они приняли участие в сложении кимако-кыпчак- ского объединения. Можно предполагать, что именно уйгурам, как и в других местах их расселения, принадлежала в этом процессе организующая роль. Не исключено, что к этому времени относится подчинение кыпчаков кимакам. В сочинении анонимного автора «Худуд ал-Алам» говорится, что кыпчаки «бо¬ лее дикие, чем кимаки. Их царь назначается кимаками» (Кумеков, 1972, с. 43). 279
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ Третий этап связан с расселением кимако-кыпчакских племен «по горам», которое должно было привести к ассимиляции местного населения и образо¬ ванию ряда самостоятельных владений. Так, в «Худуд ал-Алам» говорится о существовании в стране кимаков нескольких областей: Андар аз кыфчак, Йаг- сун-Йасу, Кыркырхан («Материалы по истории киргизов и Киргизии», 1973, с. 66). Из них Андар аз кыфчак — «область кимаков, где жители напоминают гузов некоторыми своими обычаями», а Кыркырхан — «еще одна область, при¬ надлежавшая кимакам, и жители ее напоминают по своим обычаям хырхызов» («Материалы по истории киргизов и Киргизии», 1973, с. 44). По мнению Б. Е. Кумекова, Кыркырхан — это район, который находился «гораздо ближе к каким-то группам кыргызов, чем к другим тюркским племенам» (Кумеков, 1972, с. 66). К. И. Петров помещает эту область «на границе с владениями енисей¬ ских кыргызов», а местное население называет «приобскими» или «перифе¬ рийными кыргызами» (Петров, 1963, с. 50, 64). О племени кесим в том же ис¬ точнике говорится, что «это один из хырхызских родов, их речь ближе халусской (карлукской. —Д. С.), а по одежде они напоминают кимаков» («Материалы по истории киргизов и Киргизии», 1973, с. 42). Сообщения о том, что жители ки- макской области Кыркырхан по своим обычаям близки к енисейским кыргы- зам, а подчиненное кыргызам племя кесим по одежде напоминает кимаков, можно рассматривать как свидетельство определенных ассимилятивных про¬ цессов, происходивших на широкой территории расселения кимако-кыпчак¬ ских племен в конце I тыс. Государство кимаков, как об этом будет сказано ниже, прекратило свое существование в результате «цепной миграции» коче¬ вых племен в 30-х гг. XI в. Поэтому третий этап развития кимако-кыпчакского объединения можно ограничить второй половиной X — началом XI в. Таким образом, генеалогическая легенда кимаков, по сути дела, представ¬ ляет собой своеобразную историческую летопись, охватывающую длительное время и связывающую происхождение и развитие государства кимаков с теле- уйгурской — кыпчакской средой. Судя по тому, что события третьего этапа, наиболее близкие по времени, только обозначены фактом расселения «по го¬ рам», можно предполагать, что вся история, записанная Гардизи, приобрела в начале XI в. уже легендарный характер и, скорее всего, сохранилась как госу¬ дарственная версия происхождения кимаков в среде широко расселившихся племен. ~ События политической истории кимаков остаются практически неизвест¬ ными; однако имеются все основания предполагать весьма активный характер внешней политики Кимакского государства. Так, ал-Идриси отмечает «пред¬ приимчивость царя кимаков, воинственного государя, который находится по¬ чти всегда в состоянии войны со своими соседями» (Кумеков, 1972, с. 121). Расширение границ и направления экспансии государства кимаков, по данным арабских источников в различные периоды их истории, детально прослежены Б. Е. Кумековым. Используя материалы этого исследования, можно предста¬ вить их следующим образом. К середине VII в. кимаки занимали районы Верх¬ него Иртыша и Северного Алтая. Во второй половине VIII — начале IX в. про¬ исходит движение кимакских племен в двух направлениях: на северо-запад, к Южному Уралу (кыпчакская ветвь), и на юго-запад, в Северо-Восточное Се¬ 280
Глава V. КУЛЬТУРА ПЛЕМЕН КИМАКО-КЫПЧАКСКОГО ОБЪЕДИНЕНИЯ миречье. При этом, возможно, что «движение основных масс карлуков с терри¬ тории Западного Алтая и Тарбагатая в Семиречье во второй половине VIII в. было вызвано давлением кимаков с севера» (Кумеков, 1972, с. 113). Продвиже¬ ние кимаков в Семиречье относится ко времени между 766 и 821 гг., то есть предшествует сложению кимакской конфедерации. Может быть именно поэтому остатки разгромленных в 840 г. уйгуров (или входивших в состав Уйгурского каганата племен) получили возможность занять освободившиеся земли на Ир¬ тыше. Во второй половине IX в. союз печенежских племен с центром на Сыр¬ дарье потерпел поражение от союза огузов, кимаков и карлуков, что вызвало продвижение этих племен, в том числе и кимаков, далеко на запад, вплоть до Приаральских степей и Каспийского моря. В X в. распространение кимаков шло в основном на юг, в сторону Восточного Туркестана (Кумеков, 1972, с. 54- 68). В результате очерчиваются весьма широкие пределы страны кимаков уже на уровне середины IX в. — «приблизительно от юго-восточной части Южно¬ го Урала до Приаральских степей на западе, с земель Центрального Казахстана до Северного Прибалхашья, включая часть территории Северо-Восточного Семиречья на юге, от Западного Алтая до Кулундинской степи на востоке и до лесостепной полосы на севере» (Кумеков, 1972, с. 58). Однако совершенно оче¬ видно, что включение многих из этих областей в состав государства кимаков носило эпизодический характер. В начале X в., по мнению Б. Е. Кумекова, — рубежи Кимакского государства стабилизировались (огузские ябгу на западе, токуз-огузы и карлуки на юге, енисейские кыргызы на востоке) и «военные набеги, вероятно, все больше сменялись мирным общением» (Кумеков 1972, с. 121-122). Центр кимакского государства традиционно находился на Ир¬ тыше, куда вели караванные пути, описанные в арабских и персидских ис¬ точниках. Исторические сведения о кыпчаках во второй половине I тыс. н. э. являются не только скудными, но и противоречивыми. Долгое время в литературе суще¬ ствовала версия, предложенная Б. Карлгреном, по которой этноним кыпчак (или кыйчак) идентифицировался с этническим наименованием цюйше (или кюйше) хуннского времени, которой придерживались многие видные исследователи (А. Н. Берштам, Л. П. Поггапов, Л. Н. Гумилев, Б. Е. Кумеков, К. М. Шаниязов и др.); однако сейчас эта версия ставится под сомнение как из-за отдаленности во времени и в пространстве событий хуннской истории (от исторических кып- чаков их отделяют около тысячи лет), так и правомерности сопоставления эт¬ нонимов кипчак и цюйше (кюйше) с лингвистической точки зрения. Первое по времени упоминание о кыпчаках содержится в известной Селен- гинской надписи (середина VIII в.), где (в переводе Г. И. Рамстеда и С. Е. Ма¬ лова) говорится: «Тюрки-кыпчаки властвовали над нами пятьдесят лет» (Ма¬ лов, 1959, с. 38). Надпись создана в честь уйгурского кагана Боян-чора, сокрушившего Второй Тюркский каганат, по отношению к которому уйгуры прежде находились в состоянии вассальной зависимости. Так как кыпчаки в Селенгинской надписи (в переводе С. Е. Малова) ассоциируются с древними тюрками, то оказывается, что именно они (кыпчаки) господствовали над уйгу¬ рами в первой половине VIII в. Л. Н. Гумилев объясняет это тем, что кыпчаки, ранее жившие на Алтае, были переселены тюркютами (т. е. тюрками) в Ала¬ 281
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ шань и составили своего рода «демографическую основу» будущего Второго Тюркского каганата (Гумилев, 1967, с. 268). К. Ш. Шаниязов считает, что дан¬ ный отрывок из надписи Боян-чора «свидетельствует не о происхождении кып- чаков, а скорее всего о принадлежности их к числу древних тюркоязычных племен» и выделяет специально орхонскую группу кыпчаков, игравших, по его мнению, большую роль в политической жизни Второго Тюркского кагана¬ та, в непосредственном подчинении у которых находились уйгуры, жившие в Западной Монголии и в Туве (Шаниязов, 1974, с. 33, 43-^44). Близкой точки зрения придерживался С. М. Ахинжанов. «Исходя из контекста эпитафии, — писал он, — следует, что кыпчаки, вернее какая-то часть их, добилась главен¬ ствующего положения в степях Центральной Азии где-то в конце VII в.» (Ахин¬ жанов, 1976, с. 82). Принципиально иная концепция раннего этапа этнической истории кыпча¬ ков в Азии предложена С. Г. Кляшторным. «Отсутствие каких-либо упомина¬ ний о кыпчаках ранее VIII—IX вв., — отмечает С. Г. Кляшторный, — кажется загадочным и заставляет предположить, что такого рода информацию содер¬ жат в зашифрованной для нас форме уже известные источники» (Кляшторный, 1986, с. 153). Такого рода информация, по мнению С. Г. Кляшторного, заклю¬ чена в самой Селенгинской надписи, для которой «следует предпочесть» не предложенный ранее перевод «тюрки-кыпчаки», а «обычное для рунических текстов чтение стоящих подряд этнонимов как самостоятельных имен: «тюрки и кыбчаки (кывчаки)» (Кляшторный, 1986, с. 154). Сравнивая этот перевод с надписями периода Второго Тюркского каганата (Тоньюкука и Бильге-кагана), С. Г. Кляшторный находит в них эквивалент Селенгинской надписи: «тюрки и кыбчаки» — «тюрки и сиры». В свою очередь, сиры уверенно идентифициру¬ ются с одним из наиболее крупных телеских племен — сеяньто, создавших свое государственное образование в период между господством Первого и Вто¬ рого Тюркского каганатов. Таким образом, по С. Г. Кляшторному, ранняя исто¬ рия кыпчаков (до вхождения их в состав кимакской конфедерации) — это ис¬ тория племени и государства Сеяньто. Детально документированная и блестяще изложенная, эта точка зрения в настоящее время получила наибольшее распро¬ странение. Следует отметить, что она явно согласуется с высказанным выше предположением о значении событий политической истории Сеяньто, нашед¬ ших отражение в генеалогической легенде кимаков, записанной Гардизи (ис¬ тория Бачжо — Шадони-хана?). Общей оказывается и семантическая основа «янь», присутствующая в этнонимах се-яньто и яньмо (или йемек), по которо¬ му, как уже говорилось, было дано название всему объединению — кимак. В «Сборнике летописей» Рашид ад-дина сохранились две генеалогические легенды о происхождении кыпчаков (Рашид ад-дин, 1952, с. 83-84). По одной из них (легенда об Огуз-хане) мифический мальчик, которому дали имя «кып- чак» (что в переводе означает «дуплистое дерево»), родился во время неудач¬ ного похода огузов (т. е. уйгуров. —Д. С.) против племени ит-бараков. По пред¬ положению В. Ф. Минорского, народ ит-бараков можно сопоставить с енисейскими кыргызами. После поражения Огуз-хан бежал «по ту сторону от места, где произошла битва, там протекали две большие реки», в междуречье которых, на острове, обосновался Огуз-хан. Здесь и родился мальчик, которо¬ 282
Глава V. КУЛЬТУРА ПЛЕМЕН КИМАКО-КЫПЧАКСКОГО ОБЪЕДИНЕНИЯ му дали имя «кыпчак» (Ахинжанов, 1989, с. 55-56). Если следовать отожде¬ ствлению ит-бараков с кыргызами, то события, нашедшие отражение в леген¬ де, скорее всего, имеют отношение к истории уйгурско-кыргызских войн, при¬ чем не к моменту победы кыргызов над уйгурами, а к несколько более раннему времени, когда уйгуры совершали походы против кыргызов за Саяны. Собы¬ тия эти происходили, несомненно, на севере от мест расселения уйгуров, пер¬ сонифицированных в летописи под именем Огуз-хана. Показательно, что у Ра¬ шид ад-дина говорится также, что кыпчаки были одним из 24 огузских племен; вместе с ними названы племена калач и агач-эри (Рашид-ад дин, 1952, с. 83), в переводе — «лесные люди». По другой легенде, повествующей о тех же событиях, мальчик родился на плоту при переправе через реку в местности, «которая обширно поросла дере¬ вьями». Во время переправы Огуз-хан сказал мальчику: «О, будь ты так же князем, как и я, и пусть имя твое будет Кыпчак» (Радлов, 1893, с. 25). «В приве¬ денных легендах, — отмечает С. М. Ахинжанов, — следует обратить внима¬ ние на непременно упоминающуюся связь появления кыпчака с деревьями, т. е. в происхождении кыпчаков непременным атрибутом выступает дерево и лес. Обязательное упоминание дерева и леса в преданиях о наиболее ранних периодах этнического развития кыпчаков не может не вызвать предположения о том, что этногенез кыпчаков происходил в той местности, в которой лес по¬ степенно сменяется степью, т.е. в лесостепной зоне» (Ахинжанов, 1989, с. 55). По мнению С. М. Ахинжанова, это были южные склоны Саяно-Алтайских гор (Ахинжанов, 1989, с. 57). Однако не менее вероятно предположение, что ско¬ рее здесь надо видеть лесостепные районы юга Западной Сибири и Верхнего Приобья, с середины VIII в. входившие в состав кимако-кыпчакского объеди¬ нения. Как уже говорилось, генеалогическая легенда, записанная Гардизи, на¬ зывает кыпчаков в качестве одного из предков — эпонимов семи кимакских племен; вместе с тем в «Худуд ал-Алам» специально оговаривается, что кыпча¬ ки более дикие, чем кимаки. Их царь назначается кимаками» (Кумеков, 1972, с. 43). Такое противопоставление свидетельствует о более низкой ступени раз¬ вития социальных отношений кыпчаков, по сравнению с кимаками (население более северных районов?), в состав государства которых они входили. В дан¬ ном случае явно нашла отражение система социально-этнического подчине¬ ния, характерная вообще для всех государств Центральной Азии и Южной Сибири в^эпоху раннего Средневековья. Конец государства кимако-кыпчаков исследователи связывают с движени¬ ем киданей, вызвавших, по выражению Л. Р. Кызласова (Кызласов Л., 1984, с. 80), «цепную миграцию» кочевых племен в 30-х гг. XI в.: каи (кидани) под¬ винули кунов, куны захватили земли народа шары (сары — кыпчаки), шары двинулись на запад и т.д. «В ходе этих событий, — отмечает Б. Е. Кумеков, — кимаки потеряли политическую гегемонию и оказались в зависимости от кып¬ чаков». Однако, какая-то часть кимаков (йемеков) продолжала жить на Ирты¬ ше и в середине XI в. (Кумеков, 1972, с. 86-87, 129). Из упомянутых в «цепной миграции» племен неясна идентификация кунов. Было бы заманчиво предпо¬ ложить, что куны ранее входили в состав государства енисейских кыргызов. В таком случае события 30-х гг. XI в. можно было бы рассматривать как завер¬ 283
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ шающий этап борьбы между наиболее крупными этносоциальными объедине¬ ниями позднего периода древнетюркской эпохи — енисейскими кыргызами, киданями и кимако-кыпчаками. АРХЕОЛОГИЧЕСКИЕ ПАМЯТНИКИ КИМАКОВ Выделение археологической культуры кимаков, несмотря на большое коли¬ чество археологических памятников, представляет сложную и окончательно нерешенную проблему. Кимакская принадлежность памятников конца I тыс. на территории Восточного Казахстана (Верхнее Прииртышье) ни у кого из ис¬ следователей, специально занимавшихся этим вопросом (С. С. Черников, Ф. X. Арсланова, Е. И. Агеева, А. Г. Максимова и др.), сомнения не вызывала. В ряде работ нами было предложено идентифицировать с кимаками (в широ¬ ком — этнокультурном — значении термина) памятники сросткинской культу¬ ры Северного Алтая и прилегающих районов юга Западной Сибири, что соот¬ ветствует широкому расселению кимакских племен по сведениям письменных источников (Савинов, 1973, 1976, 1984, с. 103-118). Другая точка зрения была сформулирована В. А. Могильниковым, считающим, что, хотя кимаки сыгра¬ ли большую роль в сложении сросткинской культуры, население ее относи¬ лось к местному угро-самодийскому субстрату, находящемуся в процессе тюр- кизации (Могильников, 1981а, с. 45—46). Между указанными точками зрения нет принципиального противоречия, так как государство кимаков по самой сути своего происхождения было полиэтническим образованием, в состав которого входили как собственно кимаки (йемеки), так и другие тюркоязычные, а так¬ же, по всей вероятности, и находящиеся в процессе тюркизации племена. Бли¬ зость восточноказахстанских (собственно кимакских) и североалтайских (сро- сткинских) материалов полностью подтвердилась раскопками аналогичных памятников на Западном Алтае, соединивших в единый ареал зону распрост¬ ранения культурных традиций, центр сложения которых находился на Ирты¬ ше. Однако, с учетом высказанных выше положений, на современном этапе изучения следует все же£азделять археологические памятники Прииртышья, идентифицируемые с собственно кимаками; и памятники сросткинской куль¬ туры, оставленные племенами, входившими в состав кимако-кыпчакского объ¬ единения, в том числе и кыпчаками. Первые материалы конца I тыс. н. э. из Восточного Казахстана были полу¬ чены еще в конце XIX — начале XX в. в результате раскопок В. В. Радлова, Г. Васильева, В. И. Каменского и др. Впоследствии наиболее крупные иссле¬ дования на Иртыше были произведены С. С. Черниковым, материалы раско¬ пок которого практически не опубликованы (могильники Пчела, Кызыл-Туу, Славянка, Юпитер и др.); Е. И. Агеевой и А. Г. Максимовой — могильники Тро¬ фимова, Подстепное, Совхоз 499 и др. (Агеева, Максимова, 1959) и Ф. X. Ар¬ слановой — могильники Зевакинский, Орловский, Бобровский и др. (Арсла¬ нова, 1963; 1968; 1969; Арсланова, Кляшторный, 1973). Е. И. Агеева и 284
Глава V. КУЛЬТУРА ПЛЕМЕН КИМАКО-КЫПЧАКСКОГО ОБЪЕДИНЕНИЯ А. Г. Максимова выделяют два широких хронологических этапа в культуре во¬ сточноказахстанских кимаков — VI—VIII и IX-XIV вв. (Агеева, Максимова, 1959, табл. I). Ф. X. Арсланова разделяет памятники Павлодарского Приирты¬ шья на три этапа — VII-VIII, IX, Х-ХП вв. (Арсланова, 1968, табл. I). Другие погребения Восточного Казахстана, например курган 146 Зевакинского могиль¬ ника, датируются ею IX-X вв. (Арсланова, Кляшторный, 1978, с. 311). В после¬ дующие годы наиболее значительная серия новых материалов по культуре прииртышских кимаков получена в результате раскопок Ю. И. Трифонова (мо¬ гильники Карашат I, II; Джартас; Акчий I—III; Темир-Канка II; Когалы и др.), полностью опубликованные («Археологические памятники в зоне затопления Шульбинской ГЭС», 1987, с. 115-243). Всего в зоне затопления Шульбинской ГЭС исследовано около 100 погребений конца I тыс. н. э., датировка которых определяется в пределах IX-X вв., реже IX-XI вв., что говорит о значительной концентрации памятников в районе Верхнего Прииртышья, бывшего, очевид¬ но, центром государства кимаков. Ранний этап формирования археологической культуры кимаков, предшеству¬ ющий падению Уйгурского каганата, известен еще очень мало, что является существенным препятствием в исследовании культурогенеза кимако-кыпчак- ских племен в целом. Из погребений VII-VIII вв. можно упомянуть только впуск¬ ное захоронение с конем в Чиликты, кург. 2 (раскопки С. С. Черникова, 1961 г.) и разрушенное погребение в с. Подстепное (Арсланова, 1968, с. 100; табл., рис. 189, 191-195). Найденные в Подстепном пояс с гладкими бляхами-опра¬ вами, а в Чиликтах — трехперые наконечники стрел, срединные накладки лука, пряжка с округлой верхней частью, однокольчатые удила, прибор для развязы¬ вания узлов — аналогичны катандинским. Тот факт, что в основе кимакской фе¬ дерации находилось одно из телеских племен, обитавшее в Прииртышье, хоро¬ шо объясняет отличительную особенность многих восточноказахстанских погребений VIII-X вв. — обычай захоронения с конем, видимо, общий с алтай¬ ским. «Сопровождение погребенных конями, устройство деревянных перекрытий над покойником, — отмечает также В. А. Могильников, — сближает погребения кимаков с погребениями алтайских тюрок VI-VIII вв.» (Могильников, 1981, с. 44). К VIII—IX вв. относится курган I Орловского могильника, в котором найде¬ но погребение подростка в колоде с восточной ориентировкой и богатым со¬ проводительным инвентарем; выше него находились разрозненные кости муж¬ ского скелета, а рядом, на приступке с южной стороны, — перемешанные кости трех лошадей и скелет собаки (Арсланова, 1969, с. 45-46). По обряду погребе¬ ния (основное захоронение в колоде, сопроводительное захоронение трех ко¬ ней с кощршнм в южной части могильной ямы) Орловский курган близко напо¬ минает Курай IV, курган I, на Горном Алтае. Датировке его этим временем не противоречат найденный здесь прямой однолезвийный палаш, пояс с 8-лепест¬ ковыми накладными бляшками и подвесными ремешками, бронзовая гладкая лировидная подвеска с большой круглой прорезью и фигурной ножкой и др. К IX-X вв. относится подавляющее количество погребений прииртышских кимаков. Учитывая их широкое распространение в бассейне Иртыша, очевид¬ но, уже на современном этапе изучения целесообразно выделять здесь, по край¬ ней мере, два локальных варианта археологической культуры кимаков — верх¬ 285
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ неиртышский и павлодарский. Видимо, в перспективе можно говорить и о вы¬ делении омского варианта, смыкающегося с новосибирским вариантом срост- кинской культуры, о котором будет сказано ниже. Верхнеиртышский вариант. Памятники IX-X вв. на территории Восточ¬ ного Казахстана отражают культуру кимако-кыпчакских племен в централь¬ ном районе созданного ими этносоциального объединения. Погребения верх¬ неиртышских кимаков отличаются от остальных вариантов разнообразием форм погребального обряда и богатством предметов сопроводительного ин¬ вентаря. Так, в погребениях, раскопанных С. С. Черниковым, представлены: одиночные захоронения с конем, шкурой коня или предметами конской упря¬ жи, кенотафы (Славянка); захоронения в деревянных гробах, в подбоях, с ко¬ нем иди предметами конской упряжи (Юпитер); одиночные захоронения с конем или шкурой коня выше уровня погребенного (Кызыл-Туу). Во многих погребениях, раскопанных С. С. Черниковым, найдены великолепные изде¬ лия раннесредневековой торевтики, свидетельствующие о принадлежности их к высшему слою кимакского общества. Предварительная типология дру¬ гих восточноказахстанских погребений дана в работах Ф. X. Арслановой, 3. С. Самашева, С. М. Ахинжанова, Ю. И. Трифонова, А. С. Ермолаевой и др. При этом в качестве отличительных признаков выделяются четырехугольные ограды из плоско положенных плит, иногда с вертикально установленными стелами, внешне напоминающие минусинские чаа-тасы; овальной формы грунтовые ямы — простые, с приступкой или с подбоями; погребения оди¬ ночные, парные, коллективные; сопроводительные захоронения коня на при¬ ступке, шкуры коня или предметов конского убранства в ногах погребенных; внутримогильные сооружения — деревянные рамы, колоды, каменные ящи¬ ки. Встречаются безынвентарные погребения, кенотафы, сочетание трупосо- жжения и трупоположения, захоронение коня в отдельной могильной яме. Особую группу памятников составляют так называемые «длинные курганы», включающие от 2-3 до 8 и более пристроенных друг к другу оград с взрослы¬ ми и детскими захоронениями. Преимущественная ориентировка всех погре¬ бенных — в восточном и северо-восточном направлениях. Таким образом, погребальный обряд восточноказахстанских кимаков отличается значитель¬ ным разнообразием и носит явно композитный характер, что соответствует сложному процессу образования кимако-кыпчакской общности. В качестве отдельных, этнически показательных элементов погребального обряда верх¬ неиртышских памятников IX-X вв. можно назвать погребения с конем, со шкурой койя и предметами конской упряжи, захоронения в могильных ямах с подбоями, трупосожжения. Захоронения с конем по целому ряду специфических элементов (Ахинжа- нов, Трифонов, 1984, с. 156) связываются с саяно-алтайскими, в частности, катандинскими; через них с более ранними — берельскими, и в целом, могут быть определены как телеские. Определение этнической принадлежности по¬ гребений со шкурой коня, ввиду их широкого распространения, представляет значительную сложность, С одной стороны, судя по более поздним восточно¬ европейским параллелям, они могут быть связаны с кыпчаками; с другой, как 286
Глава V. КУЛЬТУРА ПЛЕМЕН КИМАКО-КЫПЧАКСКОГО ОБЪЕДИНЕНИЯ считает Ю. С. Худяков, можно говорить об их уйгурской принадлежности. В последнем случае погребения со шкурой коня коррелируют с захоронения¬ ми в могильных ямах с подбоями и могут рассматриваться как уйгурский ком¬ понент в погребальном обряде восточноказахстанских кимаков. Относительно одиночных погребений с предметами конской упряжи высказано предположе¬ ние о принадлежности их азам (Ахинжанов, Трифонов, 1984, с. 158-161), хотя оснований для этого пока недостаточно. Отдельные трупосожжения, скорее всего, оставлены енисейскими кыргызами (или под влиянием кыргызов), а слу¬ чаи совместного нахождения погребений по обряду трупосожжения и трупо- положения в пределах одного могильника, вероятно, свидетельствуют об этни¬ ческой ассимиляции кыргызов и кимаков на Иртыше. Что касается «длинных курганов» из пристроенных друг к другу оград, а так¬ же погребений в каменных ящиках, то подобного рода сооружения на террито¬ рии Восточного Казахстана имеют глубокую древность, начиная со скифо¬ сарматского времени. Независимо от особенностей погребального обряда, в погребениях Восточного Казахстана найден взаимосвязанный комплекс пред¬ метов, в целом характеризующий верхнеиртышский вариант археологической культуры кимаков: палаши с прямым перекрестьем; удила с 8-образным окон¬ чанием звеньев и большими внешними кольцами; эсовидные псалии — желез¬ ные с «сапожком» и костяные с окончанием в виде «рыбьего хвоста»; наконеч¬ ники стрел — трехперые, плоские и ланцетовидные; срединные накладки луков и костяные обкладки колчанов с циркульным орнаментом; стремена петельча¬ тые и с невысокой невыделенной пластиной; бронзовые и костяные пряжки с острым носиком; многочисленные детали поясных и уздечных наборов — Т-видные тройники, длинные наконечники ремней, бляшки с петлей, перехва¬ том, наконечники в виде рыб; серьги с круглой подвеской-шариком; украше¬ ния в ажурном стиле и др. Многие детали поясных и уздечных наборов позо¬ лочены и украшены богатым растительным, реже геометрическим, орнаментом. Встречены отдельные изображения фантастических животных (грифонов, кры¬ латых львов и т.д.) из драгоценных металлов (Пчела, Юпитер, Зевакинский могильник), свидетельствующие о культурных связях с оседлыми центрами Средней Азии. Относительно этнической принадлежности различных видов восточнока¬ захстанских погребений, отличающихся друг от друга особенностями погре¬ бального обряда, высказывались различные точки зрения. Захоронения с ко¬ нем, имедрщие наибольшее сходство с саяно-алтайскими, сначала относились Ю. И. Трифоновым к одному из крупных телеских племен — баегу (или байыр- ку) (Трифонов, 1982), что интересно в свете приведенного у Гардизи наимено¬ вания одного из предков-эпонимов кимаков — баяндер. Позднее, после выхода в свет работы С. Г. Кляшторного, отождествившего ранних кыпчаков с сеянь- то, они стали определяться им как кыпчакские (Трифонов, 1989), что менее вероятно. Без какой-либо конкретизации наиболее обоснованно их определе¬ ние как телеских. Какая-то часть погребений с конем могла относиться к янь- мо, раньше других телеских племен появившихся на Иртыше и составивших основу кимакской конфедерации. Погребения со шкурой коня, как уже говори¬ лось, с одной стороны, судя по более поздним восточноевропейским паралле- 287
Глава V. КУЛЬТУРА ПЛЕМЕН КИМАКО-КЫПЧАКСКОГО ОБЪЕДИНЕНИЯ крытием из березовых бревен, захоронения в «деревянных ящиках», располо¬ жение нескольких могил под одной курганной насыпью, керамика и кости животных в насыпях курганов — Трофимовка, Покровское, Совхоз 499 и др. (Арсланова, 1968, с. 98-99; Агеева, Максимова, 1959, с. 45—48). В Павлодар¬ ском Прииртышье нет квадратных оград из горизонтально уложенных плит с вертикально стоящими стелами, а также «длинных курганов» и погребений в каменных ящиках, то есть тех компонентов погребальных сооружений, кото¬ рые на Верхнем Иртыше могут рассматриваться как местные. Набор предметов сопроводительного инвентаря близок верхнеиртышскому, но в целом беднее и проще как по формам вещей, так и приемам их орнамента¬ ции. Обращает на себя внимание, что здесь не найдено предметов рубящего оружия (палашей), как в Восточном Казахстане. Среди украшений встречают¬ ся ажурные бронзовые подвески — Бобровский могильник, курган 3 (Арсла¬ нова, 1968), аналогичные сросткинским на Северном Алтае. Особо следует от¬ метить многочисленные случаи находок керамики, в целом не характерной для саяно-алтайских погребений этого времени (Арсланова, 1980). Так, в 12 курга¬ нах Бобровского могильника было найдено 44 сосуда (Арсланова, 1980, с. 92), которые Ф. X. Арсланова справедливо рассматривает как свидетельство свя¬ зей племен Павлодарского Прииртышья с населением Западной Сибири, рёл- кинской и потчевашской культур. Некоторые орнаментальные композиции, в ча¬ стности, ромбические узоры (Арсланова, 1980, рис. 9, 2), повторяют орнамент на уйгурской керамике из Тувы (Кызласов Л., 1979, рис. 121). Ланцетовидные наконечники стрел из бобровских погребений также в наибольшей степени сопоставимы с уйгурскими (Кызласов JL, 1969, рис. 25, 3-6). Такое сочетание телеских, кыргызских, уйгурских, а также североалтайских и западносибир¬ ских элементов свидетельствует, что в рамках кимако-кыпчакского объедине¬ ния на территории Павлодарского Прииртышья процессы этнической и куль¬ турной ассимиляции проходили в особенно сложной обстановке взаимодействия населения смежных областей — Восточного Казахстана, Саяно-Алтая и За¬ падной Сибири. Отдельные группы кимаков проникали и севернее, в район Омского Приир¬ тышья, вплоть до подтаежной полосы. Об этом свидетельствуют погребения, исследованные В. П. Левашовой у хут. Романтеевка и Изыбаш на правом бере¬ гу Иртыша. По мнению Б. А. Коникова, обратившего внимание на эти матери¬ алы, «оба могильника оставлены кимаками, входившими по заключению ряда специалистов в сросткинскую культуру... Вместе с тем, в погребальном обряде Романтеевки имеются черты своеобразия, происхождение которых еще пред¬ стоит понять» (Коников, 1992, с. 21). Близки к павлодарским и курганы у дер. Соляное (в 20 км южнее Романтеевки). По мнению авторов раскопок, «анало¬ гичные погребальные сооружения и обряд зафиксированы в Ждановском и Бобровском могильниках Павлодарского Прииртышья» (Генинг, Овчинникова, Корякова, Федорова, 1970, с. 225). Материалы этих памятников показывают, что население степного и лесостепного Прииртышья было в конце I тыс. н. э. вовлечено в этносоциальную структуру кимако-кыпчакского объединения, вли¬ яние которого постепенно уменьшалось по мере удаления от центра государ¬ ства кимаков, находившегося на Верхнем Иртыше. 289
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ Более далекие следы кимаков прослеживаются вплоть до Приуралья. Осо¬ бенно показательны в этом отношении курганы у озера Синеглазово, комплекс сопроводительного инвентаря из которых аналогичен кимакским. По мнению опубликовавшего эти материалы С. Г. Боталова, «комплексы синеглазовского типа, вероятно, отражают динамику проникновения кимако-кыпчакских кочев¬ ников в среду населения Южного Приуралья и Прикамья» (Боталов, 1987, с. 118). Отдельные находки и погребения такого же облика встречаются в Семире¬ чье, что соответствует сведениям письменных источников о продвижении сюда кимаков во второй половине VIII — начале IX в. Наибольший интерес среди них вызывает богатый комплекс предметов сопроводительного инвентаря из разрушенного погребения в г. Текели в предгорьях Джунгарского Алатау (Аге¬ ева, Джузупов, 1963). Захоронения с конем и близкими формами предметов сопроводительного инвентаря открыты на могильниках Кызыл-Кайнар и Айпа- Булак в Семиречье (Максимова, 1969). Некоторые материалы из этих погребе¬ ний В. А. Могильников относит к карлукам; однако культурно-дифференциру- ющих признаков в предполагаемых памятниках карлуков или кимаков на Тянь-Шане нет. В этой связи показательно, что среди многочисленных предме¬ тов поясной гарнитуры, найденных при раскопках семиреченских городищ, в частности Краснореченского городища, значительная часть изделий представ¬ ляет кимакские (или сросткинские) формы и приемы орнаментации (Торгоев, 2002). Однако в целом вопрос о значении Семиречья в сложении и развитии культуры кимако-кыпчакского объединения с археологической точки зрения пока остается открытым. В тех же хронологических пределах на Верхнем Иртыше (Чариков, 1976, 1979; Арсланова, Чариков, 1974; и др.) и в Семиречье (Шер, 1966) были рас¬ пространены своеобразные каменные изваяния в виде антропоморфных стел с сосудом в двух руках или вообще без реалий, считающиеся кимакскими (Фе¬ доров-Давыдов, 1966, с. 188-189; Плетнева, 1974, рис. 33). Типологически они могут быть связаны с изваяниями поздней «уйгурской» группы в Центральной Азии и предшествуют кыпчакским (половецким) изваяниям с сосудом в двух руках из южнорусских степей. В других районах распространения культуры кимаков, в том числе на территории сросткинской культуры — на Северном Алтае и на юге Западной Сибири, подобные изваяния неизвестны. ’ СРОСТКИНСКАЯ КУЛЬТУРА И ЕЕ ЛОКАЛЬНЫЕ ВАРИАНТЫ В конце I тыс. н. э. на территории Северного Алтая и южных районов Западной Сибири складывается сросткинская культура, названная по извест¬ ному могильнику в с. Сростки у г. Бийска. Честь открытия, определения хронологии и культурной принадлежности памятников сросткинской культу¬ ры принадлежит М. П. Грязнову. В 1930 г., собрав все известные к тому вре¬ 290
Глава V КУЛЬТУРА ПЛЕМЕН КИМАКО-КЫПЧАКСКОГО ОБЪЕДИНЕНИЯ мени материалы типа Сросткинского могильника, М. П. Грязнов выделил «III стадию железной культуры на Алтае» и определил некоторые характер¬ ные для нее типы предметов — наременные бляшки простых форм с расти¬ тельным орнаментом, костяные пряжки с острым носиком и др. (Грязнов, 1930, с. 18-26). В работе 50-х гг. эти же материалы фигурируют сначала под названием «па¬ мятников сросткинского типа», а затем — «сросткинской культуры» IX-X вв. (Грязнов, 1956, с. 150-151). В 1960 г. М. П. Грязнов высказал предположение о существовании четырех локальных вариантов сросткинской культуры — бий- ского, барнаульско-каменского, новосибирского и кемеровского, которые, по его мнению, «соответствовали четырем племенным объединениям» (Грязнов, 1960, с. 24). Обоснование, по сути дела, этих же четырех локальных вариантов срост¬ кинской культуры, названных североалтайским, западноалтайским, кемеров¬ ским и новосибирским, было дано в 1984 г. (Савинов, 1984, с. 110-113). В то же время В. А. Могильников отмечал, что «определение специфики локаль¬ ных вариантов сросткинской культуры требует дальнейшей разработки» (Мо¬ гильников, 1981а, с. 46). Известная осторожность, проявленная В. А. Могиль- никовым при выделении локальных вариантов сросткинской культуры, объясняется необходимостью более тщательного изучения местных компо¬ нентов, лежащих, по мнению В. А. Могильникова, в основе каждого из них. Однако в работе 2002 г. уже совершенно определенно В. А. Могильников писал о «пяти основных этнокультурных регионах в рамках сросткинской общности, объединяемой «сросткинской» государственной культурой Кимак- ского каганата» (Могильников, 2002, с. 74). Названия, данные В. А. Могиль- никовым для этих регионов, несколько отличаются от приведенных выше наименований локальных вариантов, но в принципе, с точки зрения их содер¬ жания и территориальных границ, соответствуют друг другу: сросткинская культура Верхнего Приобья (североалтайский вариант), сросткинская куль¬ тура Кузнецкой котловины (кемеровский вариант), сросткинская культура Ба- рабы (новосибирский вариант). Верхнего Прииртышья с северо-западными предгорьями Алтая (объединенные верхнеиртышский вариант культуры ки- маков и западноалтайский вариант сросткинской культуры). К четырем на¬ званным В. А. Могильников добавляет пятый, кулундинский регион (Могиль¬ ников, 2002а, с. 74), выделенный на материалах его раскопок в Кулундинской степи (там же). Этническая принадлежность сросткинской культуры определялась иссле¬ дователями по-разному. Первый исследователь этой культуры М. П. Грязнов писал, что «сросткинская культура на Алтае представляет собой продукт ме¬ стного развития и что примерно в VIII в. население с этой культурой распро¬ странилось на север, по лесостепным районам Оби» (Грязнов, 1956, с. 151). А. А. Гаврилова, наоборот, считала, что эта культура сложилась вне Алтая. «Распространение этой культуры, видимо, связано с политическими переме¬ нами — господством в степи, в том числе и на Алтае, уйгурских племен, нанесших поражение тюркам в 745 г., а затем кыргызских, разгромивших уй¬ гуров в 840 г.» (Гаврилова, 1965, 72). Позднее А. А. Гаврилова уверенно вы¬ 291
Д. Г. Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ сказалась за уйгурскую принадлежность сросткинской культуры на Север¬ ном Алтае (Гаврилова, 1972, с. 288). В некоторых работах подчеркивалась древнетюркская основа этой культуры. Так, М. Г. Елькин относил могильник Ур-Бедари к тюркам Кузбасса, «которые находились под значительным влия¬ нием енисейских кыргызов» (Елькин, 1970, с. 92). На территории Западного Алтая, по мнению В. А. Могильникова, проживала «одна из групп тюркских племен, в культурно-этническом отношении близкая, хотя и не тождествен¬ ная, кимакам». Позднее В. А. Могильников выделил, по материалам запад¬ но-алтайских погребений, комплексы предметов, характерные для огузов ру¬ бежа VIII — IX-начала X в., енисейских кыргызов рубежа VIII—IX — первой половины X в. и кимаков середины IX — середины X в., середины X — сере¬ дины XI в. (Могильников, 2002, рис. 215-218). Население Северного Алтая, как уже говорилось, относится им к угро-самодийскому субстрату, находя¬ щемуся в процессе тюркизации. Суммируя все известные материалы (не считая отдельных памятников), можно выделить четыре основных локальных варианта сросткинской культу¬ ры: североалтайский, западноалтайский, кемеровский и новосибирский, отли¬ чающиеся специфическими особенностями погребального обряда, то есть раз¬ личным сочетанием этнических компонентов, принимавших участие в сложении сросткинской культуры по всей территории ее распространения. Североалтайский вариант. Формирование североалтайского варианта сро¬ сткинской культуры было подготовлено всем ходом предшествующего разви¬ тия североалтайских племен в течение I тыс. н. э. Образование и крушение центральноазиатских государственных объединений не могло не вызвать не¬ которой перегруппировки алтае-телеских тюрков и оттеснения части их, в пер¬ вую очередь — горноалтайских племен, на территорию Северного Алтая. Памятники периода Первого Тюркского каганата были открыты здесь в 1970 г. в составе Осинкинского могильника около пос. Усть-Пристань (Сави¬ нов, 2000). К VIII—IX вв. относится исследованный А. П. Уманским могильник на р. Ине (Уманский, 1970). Для инских погребений характерны трупосожже- ння и трупоположения с северо-восточной ориентировкой, нахождение несколь¬ ких могильных ям под одной курганной насыпью (кург. 4), сопроводительные захоронения коней и собац, подбои в конских захоронениях, наземные дерно¬ вые сооружения и следы-обиДьных тризн в насыпях и на уровне древней по¬ верхности. В могилах по-прежнему встречается керамика верхнеобского обли¬ ка (Уманский, 1970, рис. 5, 2,5); остальные предметы сопроводительного инвентаря — петельчатые стремена, однокольчатые удила с псалиями, гладкие поясные бляхи-оправы геометрических очертаний, бляшки-лунницы, серьги «салтовского типа» (Уманский, 1970, рис. 6, 7) в наибольшей степени сопоста¬ вимы с катандинскими. В дальнейшем многие особенности погребального обряда курганов на р. Ине (сочетание трупосожжения и трупоположения, на¬ личие нескольких могил под одной курганной насыпью, северо-восточная ориентировка погребенных, сопроводительное захоронение собак) станут ха¬ рактерными для памятников сросткинской культуры IX-X вв. Несмотря на ма¬ лочисленность этих материалов, можно предполагать, что на Северном Алтае во второй половине I тыс. н. э. происходили достаточно интенсивные процес¬ 292
Глава V. КУЛЬТУРА ПЛЕМЕН КИМАКО-КЫПЧАКСКОГО ОБЪЕДИНЕНИЯ сы этнической ассимиляции и аккультурации. Смешиваясь с местным населе¬ нием предшествующего времени, пришлые группы южного происхождения создавали ту субстратную основу, на которой в IX-X вв. сложился североал¬ тайский вариант сросткинской культуры. Погребения сросткинской культуры на Северном Алтае представлены в первую очередь материалами самого Сросткинского могильника, исследован¬ ного в различные годы М. Д. Копытовым (1925 г.), М. Н. Комаровой (1925 г.) и С. М. Сергеевым (1930 г.). Материалы из раскопок М. Д. Копытова частично публиковались в работах М. П. Грязнова (Грязнов, 1930) и С. В. Киселева (Ки¬ селев, 1951, табл. VIII, 5). Материалы М. Н. Комаровой и С. М. Сергеева, хра¬ нящиеся в Эрмитаже, полностью опубликованы Д. Г. Савиновым (Савинов, 1998). Из других местонахождений на Северном Алтае можно отметить погре¬ бения, исследованные М. П. Грязновым в ур. Большая Речка (Грязнов, 1956, с. 145-152); несколько курганов, раскопанных М. Д. Копытовым у с. Усть Боль¬ шая Речка; серию погребений, раскопанных А. П. Уманским, — совхоз «По- спелихинский», Нечунаево, Мало-Панюшево (Уманский, Неверов, 1982); кур¬ ганы у дер. Грязново, часть погребений Змеевского могильника и др. Из раскопок последних лет можно отметить наиболее яркие комплексы с боль¬ шим количеством предметов сопроводительного инвентаря — могильники Фи¬ лин-1 (Горбунов, Тишкин, 1999) и Луговское-1 (Горбунов, Ситникова, 2000). Основные особенности погребального обряда североалтайского варианта сросткинской культуры по наиболее известным памятникам следующие: грун¬ товые захоронения, сочетание трупоположения и трупосожжения, северо-вос¬ точная ориентировка, использование бересты в погребениях и дерева при офор¬ млении могильных ям (Сростки, раек. М. Н. Комаровой); несколько могил (до 5) под одной курганной насыпью, отдельные парные захоронения и кенотафы, намогильные деревянные сооружения и перекрытия могил, трупоположение на спине с преимущественно северо-восточной ориентировкой, береста в виде подстилок и «саванов» для погребенных (Большая Речка); одиночные захоро¬ нения и трупоположения с конем с широтной ориентировкой (Нечунаево, Мало- Панюшево); несколько могил под одной курганной насыпью, деревянные пе¬ рекрытия, трупоположение на спине с северо-восточной ориентировкой, отдельные парные захоронения и кенотафы, сопроводительные захоронения собак, черепа лошадей на перекрытиях (Грязново); трупоположение без коня в грунтовых ямах, ориентировка на восток и северо-восток, подстилка из жер¬ дей и захоронение в колоде (Змеевский могильник). В формировании погребального обряда североалтайского варианта срост¬ кинской культуры, несомненно, сыграли большую роль традиции верхнеобской культуры, отразившиеся еще раньше в погребениях, раскопанных А. П. Уман¬ ским на р. Ине. Это — деревянные намогильные сооружения, срубы, исполь¬ зование бересты в виде подстилок и «саванов», нахождение нескольких могил под одной курганной насыпью и др. В отличие от Восточного Казахстана здесь нет каменных сооружений, ящиков и оград; реже встречаются сопроводитель¬ ные захоронения коней; отсутствуют погребения в могильных ямах с подбоя¬ ми. По целому ряду этих признаков североалтайские погребения сближаются с павлодарским вариантом культуры кимаков. 293
Д. Г. Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ В комплексе предметов сопроводительного инвентаря, несмотря на значи¬ тельную нивелировку всех культурных элементов, могут быть выделены: 1) вещи, характерные в целом для сросткинской культуры, включая террито¬ рию Восточного Казахстана; 2) вещи, в основном встречающиеся в Восточном Казахстане и, по-видимому, заимствованные населением Северного Алтая; 3) вещи, имеющие преимущественное распространение в североалтайском ва¬ рианте сросткинской культуры. К первым можно отнести палаши с прямым перекрестьем, в том числе и знаменитый «сросткинский меч», костяные и брон¬ зовые пряжки с острым носиком, витые удила с 8-образным окончанием звень¬ ев и эсовидными псалиями, костяные псалии с окончанием в виде «рыбьего хвоста», Т-видные тройники и др. Ко вторым — длинные ременные наконеч¬ ники, бляшки с петлей и перехватом, перстни со щитком, наконечники в виде рыб, зеркала с руническими надписями, поясные накладные бляшки, удила с большими внешними кольцами, стремена с низкой невыделенной пластиной. К третьим, собственно североалтайским, относятся колчанные крюки на коль¬ цах, бронзовые пуговицы-колокольчики, двусоставные застежки, подвесные бляхи-решмы с личиной, У-видные бляшки, ажурные подвески с раститель¬ ным орнаментом, копоушки и др. В памятниках североалтайского варианта сильнее отразились катандинские традиции, чем в восточноказахстанских, и в меньшей степени представлен уй¬ гурский компонент, характерный для культуры верхнеиртышских кимаков. Западноалтайский вариант. История сложения западноалтайского вариан¬ та сросткинской культуры пока не обеспечена достаточным количеством фак¬ тического материала. Впервые ряд вещей сросткинского типа был получен еще в XVIII в. Г. Ф. Миллером «из могил, раскопанных между Обью и Ирты- шом» (Миллер, 1937, рис. 22-24). Несмотря на малочисленность этих находок, они представляются весьма показательными как по месту своего нахождения (между двумя основными центрами распространения памятников IX-X вв. — Северным Алтаем и Восточным Казахстаном), так и по составу самой серии, включающей вещи, наиболее характерные для сросткинского предметного ком¬ плекса (ажурные украшения, Т-видные тройники, серьги с подвеской-шари¬ ком, антропоморфные подвески, изображения рыб, птиц и т. д.). Наиболее значительные материалы по западноалтайскому варианту срост¬ кинской культуры были получены в результате работ Алейской экспедиции под руководством В. А. Могильникова (группы могильников Гилево, Карболиха и др.), в настоящее время полностью опубликованные (Могильников, 2002). Аналогичные памятники открыты на Рудном Алтае — могильники Конд- ратьевка vt, Ивановка-Ш, Пьяный Бор-1 и др. (Алехин, 1998). Найденная здесь значительная серия великолепных художественных изделий сросткинского типа указывает на близость населения, оставившего эти памятники, к элитному цен¬ тру кимакской конфедерации. Обобщенная характеристика погребального обряда, по материалам этих и других памятников, представляется следующим образом: каменно-земляные насыпи, ориентированные цепочками в направлении север-юг, сочетание об¬ ряда трупосожжения и трупоположения, подпрямоугольной формы могильные ямы с одиночными захоронениями, положение погребенных — на спине, голо¬ 294
Глава V. КУЛЬТУРА ПЛЕМЕН КИМАКО-КЫПЧАКСКОГО ОБЪЕДИНЕНИЯ вой на восток; сопроводительные захоронения коней (реже — череп и кости конечностей) с той же ориентировкой располагались в могильных ямах, на краю ямы, рядом, на уровне древней поверхности или в насыпи; захоронения по об¬ ряду трупосожжения находились в насыпи, на горизонте или в специально выкопанных неглубоких ямках; по составу предметов сопроводительного ин¬ вентаря погребения по обряду трупоположения богаче, чем трупосожжения. Имеются отдельные «длинные курганы». Комплекс предметов сопроводи¬ тельного инвентаря ближе всего восточноказахстанскому (или верхнеиртыш¬ скому). Вместе с тем, обращает на себя внимание отсутствие тех элементов погребального обряда и некоторых категорий предметного комплекса, кото¬ рые в Туве и Восточном Казахстане рассматривались как уйгурские, что, наря¬ ду с некоторыми другими особенностями, не позволяет объединять восточно¬ казахстанские и западноалтайские памятники в рамках одного этнокультурного региона. Кемеровский вариант. На территории Кемеровской области погребения IX- X вв. были открыты А. П. Кузнецовой в 1927 г. на р. Ине — могильники Ново- камышенка и Камысла. Позднее М. Г. Елькиным был исследован крупный мо¬ гильник Ур-Бедари в долине р. Ур около г. Гурьевска, где раскопано более 70 курганов, содержащих в общей сложности 376 захоронений, из которых, к сожалению, автором полностью опубликован только один курган — № 30 (Ель- кин, 1970). Рядом с могильником открыто поселение, принадлежавшее, по-ви- димому, той же группе населения (Елькин, 1974). Еще один могильник раско¬ пан около с. Тарасово (Бородкин, 1977). Из более поздних раскопок следует отметить могильник в долине р. Бачат, из которого происходят ажурные укра¬ шения и некоторые другие изделия сросткинского типа (Илюшин, 1993). Большинство захоронений кемеровского варианта сросткинской культуры по особенностям погребального обряда ближе всего к североалтайским: оди¬ ночные трупоположения с северо-восточной ориентировкой в грунтовых ямах, покрытых деревянным настилом, в некоторых случаях с сопроводительным захоронением коня (Новокамышенка, Камысла); одиночные подкурганные за¬ хоронения, погребения с конем или предметами конской упряжи, остатки де¬ ревянных перекрытий с костями жертвенных животных, берестяные орнамен¬ тированные покрышки (Тарасово). Особой сложностью отличаются погребения могильника Ур-Бедари: сочетание трупоположения и трупосожжения в различ¬ ных вариантах; погребения в срубах, в бересте, на деревянном настиле и в гро¬ бах; в кургане 30 находилось 9 могильных ям с одиночными трупоположения- ми с восточной ориентировкой, сопроводительным захоронением коней или со шкурой коня, остатками трупосожжений (Елькин, 1970, с. 81-90). Комплекс предметов сопроводительного инвентаря из погребений IX-X вв. в Кемеровской области также близок североалтайскому — ажурные украше¬ ния, костяные и бронзовые пряжки с острым носиком, подвесные бляхи-реш- мы с антропоморфной личиной, удила с большими внешними кольцами и др. В то же время имеется много общих черт с культурой енисейских кыргызов — прямоугольные накладные бляхи с растительным орнаментом, стремена с пе¬ тельчатой приплюснутой дужкой, держатели для кистей и др. На Гурьевском поселении найдены типично кыргызские трехперые наконечники стрел с пи¬ 295
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ рамидально оформленной верхней частью и сердцевидными прорезями в ло¬ пастях (Елькин, 1974, рис. 1). Эти находки, как и сложный характер погребаль¬ ного обряда могильника Ур-Бедари, свидетельствуют о сильном влиянии на население кемеровского варианта сросткинской культуры со стороны енисей¬ ских кыргызов и отражают этнокультурные процессы, происходившие в по¬ граничных восточных районах кимако-кыпчакского объединения. Новосибирский вариант. В Новосибирский вариант сросткинской культу¬ ры входят памятники, расположенные в лесостепной полосе Обь-Иртышского междуречья. Большую часть этой территории занимает Барабинская степь, протянувшаяся от Новосибирска до Омска. На западе памятники новосибир¬ ского варианта сросткинской культуры непосредственно смыкаются с памят¬ никами прииртышских кимаков в северных районах их расселения. Самые ранние средневековые погребения на территории Барабинской лесо¬ степи исследованы на могильнике Преображенка III (Молодин, Савинов, Ела¬ гин, 1981). Для них характерно наличие нескольких погребений под одной кур¬ ганной насыпью, трупоположение на спине с юго-западной ориентировкой, сопроводительное захоронение «шкуры» коня, наличие керамики в насыпях курганов и на уровне древней поверхности около могил. Из предметов сопро¬ водительного инвентаря были найдены костяные наконечники стрел, поясные наборы катандинского типа (в том числе — с орнаментированными бляхами- оправами), серьги «салтовского типа», стремена с петельчатой и пластинчатой дужкой, удила с эсовидными псалиями, различного рода костяные пряжки и др. По этим находкам могильник Преображенка III может быть датирован VIII— IX вв. В формировании Преображенского комплекса принимали участие раз¬ ные компоненты — местные и привнесенные. К первым могут быть отнесены некоторые особенности погребального обряда, развитая керамическая тради¬ ция, костяные наконечники стрел. Во всем остальном отчетливо видны его южные истоки. Можно предполагать, что носителями этого нового компонен¬ та были группы тюркоязычного населения, продвинувшиеся в середине VIII в. в район Центральной Барабы с территории Северного Алтая или Кулунды, куда уходит большинство из указанных параллелей, и смешавшиеся с местным на¬ селением. Очевидно, можно связывать это продвижение с образованием Уй¬ гурского каганата, вызвавшего перегруппировку и оттеснение алтайских пле¬ мен в южные районы Западной Сибири. Первые раскопки погребений IX-X вв. на территории Барабы были предпри¬ няты еще в конце XIX в. В. В. Радловым и С. М. Чугуновым. Наибольший ин¬ терес из них представляет курган 3 на пятом участке Усть-Тартасского могиль¬ ника (раскопки С. М. Чугунова). Многие из найденных в них предметов — поясные наборы с длинными ременными наконечниками, круглые тройники, У-образные бляшки, костяные псалии с окончанием в виде «рыбьего хвоста» и др. сопоставимы со сросткинскими. Позднее несколько курганов на могиль¬ никах Ордынское и Старый Шарап были раскопаны М. П. Грязновым (Гряз¬ нов, 1960). Погребения сросткинской культуры исследованы также на могиль¬ никах Олтарь, Сопка II и др. Реконструкция погребального обряда новосибирского варианта сросткин¬ ской культуры по материалам могильников Чулым II, Преображенка III, Базо- 296
Глава V. КУЛЬТУРА ПЛЕМЕН КИМАКО-КЫПЧАКСКОГО ОБЪЕДИНЕНИЯ во, Венгерово I (всего 45 курганов, содержащих 94 погребения) дана в работе В. И. Мододина и В. С. Елагина (Молодин, Елагин, 1984). Это — сложенные из дерна земляные сооружения с уплощенным верхом, в некоторых случаях окруженные ровиками, с остатками тризн в виде прокалов с костями живот¬ ных и керамикой на уровне древней поверхности; под насыпями находились одна или несколько могил, расположенных по кругу вокруг центрального захо¬ ронения; положение погребенных — вытянуто на спине, головой на запад (с различными отклонениями); многие из погребенных располагались на берес¬ тяных подстилках; сопроводительные захоронения черепа и конечностей коня находились на приступке с северной стороны (в 48 случаях из 94 могил). Кро¬ ме того, отмечены сооружение сруба над могилой и кенотафы. В материалах новосибирского варианта сросткинской культуры еще более отчетливо проявилось сочетание местных и пришлых элементов, усиленных вли¬ янием со стороны прииртышских кимаков. Такие особенности, как окружаю¬ щие ровики, круговое расположение могил, прокалы в насыпях со следами тризн и жертвоприношений, наиболее определенно связывают их с погребениями сар- гатской культуры. К наследию местной культуры относится и керамика потче- вашского типа, находящаяся как в погребениях, так и на городищах этого време¬ ни. В тех же памятниках представлены и типично сросткинские культурные элементы — пояс с подвесными ремешками и длинными орнаментированными наконечниками, костяной псалий с окончанием в виде «рыбьего хвоста» (Усть- Тартасский могильник); пряжки с острым носиком, ажурные подвески, удила с 8-образным окончанием звеньев, перстни со щитком и бляшки с перехватом (Чу¬ лым II); сердцевидные бляхи-решмы с антропоморфной личиной — колокольчи¬ ком (Ордынское); золотые обкладки с изображением фантастических животных (Олтарь) и др. В кургане у д. Олтарь была обнаружена кладка из сырцового кир¬ пича, имеющая параллели в культуре прииртышских кимаков (Агеева, Макси¬ мова, 1959, с. 51-52, рис. 3). Таким образом, формирование локальных вариан¬ тов культуры прииртышских кимаков и сросткинской культуры шло в принципе одинаковым путем и явилось результатом синтеза местных и пришлых компо¬ нентов: в верхнеиртышском варианте преобладают алтае-телеский и уйгурский компоненты; в павлодарском — алтае-телеский, кыргызский и в меньшей степе¬ ни уйгурский; в североалтайском — алтае-телеский и, возможно, уйгурский; в западноалтайском — алтае-телеский и кыргызский; в кемеровском также алтае- телеский с преобладанием кыргызского; в новосибирском — алтае-телеский с преобладанием местных элементов. Устойчивое сочетание в различных комбинациях одних и тех же этнокуль¬ турных компонентов позволяет проследить последовательность образования локальных вариантов сросткинской культуры по всей территории ее распрост¬ ранения. Общим для всех них был катандинский (алтае-телеский) компонент, на стадии оформления кимако-кыпчакского объединения, трансформировав¬ шийся при участии уйгуров и енисейских кыргызов в сросткинский. Формиро¬ вание археологической культуры племен кимако-кыпчакского объединения происходило в двух основных центрах — на Верхнем Иртыше и на Северном Алтае, причем североалтайское население испытало несомненное влияние со стороны верхнеиртышских кимаков. Отсюда, по бассейнам Оби и Иртыша, 297
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ началось распространение новых культурных традиций, которое привело к последовательному сложению локальных вариантов сросткинской культуры: павлодарского и омского (?) на Иртыше, кемеровского и новосибирского на Оби. По мере удаления к северу исчезает уйгурский компонент, один из ве¬ дущих в культуре верхнеиртышских кимаков; и постепенно усиливаются про¬ явления культурных традиций местных племен. В районах, соседних с терри¬ торией расселения енисейских кыргызов в IX-X вв. (западноалтайский и кемеровский варианты), несомненно, участие кыргызского компонента. Вмес¬ те с тем, во всех локальных вариантах сросткинской культуры отчетливо про¬ является местный субстратный компонент — верхнеобский, саргатский, потчевашский. С ним связаны такие элементы погребального обряда, как окру¬ жающие ровики, деревянные намогильные сооружения, срубы, береста в виде подстилок и «саванов» для погребенных, круговое расположение могил, кера¬ мика и др. Внешнее влияние проявилось более всего в комплексе предметов сопроводительного инвентаря, особенно в его декоративном оформлении, име¬ ющем ближайшие аналогии в археологических памятниках кимаков (йемеков) Восточного Казахстана, которые явились главным источником подобного рода инноваций в пределах созданного ими этносоциального объединения. Имеющиеся в настоящее время археологические материалы показывают, что центр расселения кимаков (в узком, этническом значении термина — йемеков) находился на Иртыше. Их культура представлена погребениями Во¬ сточного Казахстана. Территория расселения племен, входивших в государ¬ ственное объединение кимаков (в широком, этнокультурном значении тер¬ мина), охватывала более широкие области Западного и Северного Алтая, а также прилегающие районы юга Западной Сибири в пределах распростра¬ нения сросткинской культуры. По всей этой обширной территории, населен¬ ной различными племенами, естественно, трудно ожидать единства по¬ гребального обряда. Однако, несмотря на локальные различия, памятники сросткинской культуры обладают рядом общих черт погребальной обрядности, в той или иной степени представленных по всей территории ее распростра¬ нения. Это — преимущественно северо-восточная ориентировка погребен¬ ных; трупосожжения (на Северном Алтае — чаще, в Восточном Казахста¬ не — реже); погребения с конем или со шкурой коня (на Северном Алтае — реже, в Восточном Казахстане — чаще); сооружение нескольких могильных ям под одной курганной насыпью (на Северном Алтае — чаще, в Восточном Казахстане — реже) и т. д. К этому следует добавить такие детали, как сопро¬ водительные захоронения собак, обычай класть череп лошади на перекрытие могильной ямьи и некоторые другие. Если при этом учесть, что исследована только незначительная часть территориально разобщенных памятников, то сходство будет достаточно полным. Именно так с точки зрения погребально¬ го обряда должна была выглядеть полиэтническая культура, объединенная одним предметным комплексом. В этот предметный комплекс входят, наряду с общераспространенными в это время вещами, ряд предметов специфиче¬ ских форм. К ним относятся костяные изогнутые псалии с окончанием в виде «рыбьего хвоста», расположение колец 8-образных удил в одной плоскости, стремена с невыделенной невысокой пластиной, костяные и бронзовые пряж- 298
Глава V. КУЛЬТУРА ПЛЕМЕН КИМАКО-КЫПЧАКСКОГО ОБЪЕДИНЕНИЯ ки с острым носиком, изображения всадников с «нимбом», антропоморфные подвески, длинные ременные наконечники, Т-видные плоские тройники, серд¬ цевидные бляхи-решмы с личиной-колокольчиком, наконечники в виде рыб, серьги с подвеской-шариком, бляшки с петлей и перехватом, мелкие У-об- разные бляшки, двусоставные застежки. Особенно характерны для сросткин- ской культуры различного рода украшения, выполненные в ажурном стиле, — подвески, застежки, копоушки, накладки и др. Все эти предметы редко встречаются в погребениях в полном наборе, одна¬ ко присутствие даже некоторых из них свидетельствует о принадлежности дан¬ ного памятника к одному из локальных вариантов сросткинской культуры или ее окружению. Восточноказахстанские погребения отличаются большим ко¬ личеством украшений, более развитой системой растительной орнаментации, находками отдельных изображений (львов, всадников, мифических существ), связанных со Средней Азией, что объясняется, скорее всего, привилегирован¬ ным положением прииртышских кимаков (йемеков) по отношению к другим племенам Северного Алтая и юга Западной Сибири. Рассмотренные материа¬ лы позволяют очертить область распространения сросткинской культуры, па¬ мятники которой начинаются от верховий Иртыша, тянутся вдоль западных предгорий Алтая и затем широко располагаются в приобских степях, то есть если иметь в виду Алтайскую горную систему в целом, занимают северные и западные ее предгорья с прилегающими лесостепными районами. На востоке население сросткинской культуры граничило с енисейскими кыргызами; на юго-западе и на юге — с алтае-телескими тюрками, занимавшими более юж¬ ные районы Горного Алтая. Северная граница, вероятно, проходила по подта¬ ежной полосе, где соседями сросткинцев могли быть местные угро-самодий¬ ские племена. Собственно кимаки (йемеки) жили на Иртыше, возможно, вплоть до предгорий Западного Алтая. Не исключено, что степные районы Северного и Западного Алтая были заняты кыпчаками, ассимилировавшими местное на¬ селение, хотя доказать это с археологической точки зрения пока не представля¬ ется возможным. Таким образом, имеются все основания говорить о кимакской (в широком, этнокультурном значении термина) принадлежности сросткинской культуры и о Сростках как археологической культуре кимаков. Очевидно, уже на совре¬ менном этапе изучения целесообразно закрепить за памятниками этой культу¬ ры название «культура племен кимако-кыпчакского объединения», как это прак¬ тикуется в отношении енисейских кыргызов, уйгуров; в данной работе — алтае-телеских тюрков и других раннесредневековых обществ Центральной Азии и Южной Сибири. При этом необходимо иметь в виду, что все этниче¬ ские определения средневековых археологических культур (древнетюркской, алтае-телеской, кыргызской, уйгурской) также подразумевают стоящие за эти¬ ми этнонимами сложные полиэтнические образования, названные по имени ведущего этноса (политонимы), многие компоненты которых (в узком, этни¬ ческом значении термина) остаются неизвестными. Этническое определение сросткинской культуры как кимако-кыпчакской не представляет исключения. Это была «государственная культура», получившая наибольшее распростране¬ ние в пределах созданного кимаками этносоциального объединения. 299
Д. Г. Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ * * * Археологические памятники кыпчаков, как до вхождения их в кимако-кып- чакское объединение, так и в период нахождения в составе государства кима- ков, остаются невыявленными. Вместе с тем, совершенно очевидно, что среди многочисленных погребений Восточного Казахстана, Северного и Западного Алтая и прилегающих районов Западной Сибири, относящихся к этому време¬ ни, есть и кыпчакские захоронения; однако отсутствие дифференцирующих признаков не дает возможности говорить о выделении кыпчакского культурно¬ го комплекса. Такое «незримое» участие кыпчаков в культурогенезе — с источ¬ никоведческой точки зрения — соответствует отмеченной выше ситуации, сло¬ жившейся в изучении ранней истории кыпчаков по сведениям письменных источников. Поэтому сейчас можно наметить только некоторые общие подхо¬ ды к решению кыпчакской проблемы в археологии, опираясь на известные, но явно недостаточные для ее раскрытия материалы. Один из путей выделения археологических памятников кыпчаков в Цент¬ ральной Азии и Южной Сибири — поиск аналогий в материалах восточно¬ европейских кочевников, которые соотносятся с кыпчаками-половцами (Плетнева, 1958; Федоров-Давыдов, 1966). Однако сходство с памятниками во¬ сточноевропейских кочевников, которые в свою очередь требуют специально¬ го обоснования их этнодифференцирующих признаков, носит весьма общий характер, хотя отдельные сросткинские (кыпчакские?) элементы в них присут¬ ствуют. То же самое касается хорошо исследованных памятников кыпчаков на Южном Урале (Иванов, Кригер, 1988), которые по обряду погребения (конст¬ рукция наземных и внутримогильных сооружений, подбои, сопроводительное захоронение коня или «шкуры» коня) достаточно близки сросткинским, но пред¬ метный комплекс из них имеет тот же общекочевнический характер, который получил в начале II тыс. н. э. чрезвычайно широкое распространение. В каче¬ стве этнически показательных вещей могут быть названы только серьги в виде «знака вопроса», получившие наименование кыпчакских, и орнаментирован¬ ные костяные накладки колчанов, аналогичные найденным в Казахстане, где в это время господствовали кыпчаки. По обряду погребения наиболее вероятна принадлежность кыпчакам захоронений с черепом и костями конечностей (та- к называемой «шкурой») коня (точнее — какой-то части таких захоронений), которые в Центральной Азии на предшествующем хронологическом этапе оп¬ ределяются Ю. С. Худяковым как уйгурские. Однако дальнейшая идентифика¬ ция их по этому признаку теряет смысл, так как в конце I — начале II тыс. н. э. подобный обряд зафиксирован практически по всей степной полосе Евразии (Казаков, 1984). Какие из этих погребений являются кыпчакскими— сказать трудно. В свете идентификации кыпчаков в Центральной Азии с одним из наиболее крупных телеских племен — сеяньто, предложенной С. Г. Кляшторным, ран¬ ние кыпчакские памятники следует искать среди погребений с конем древне¬ тюркского времени, этническая принадлежность которых с наибольшим осно¬ ванием может быть определена как телеская. По этому пути уже идут некоторые исследователи; однако, как и в первом случае, при общей нивелировке древне¬ 300
Глава V. КУЛЬТУРА ПЛЕМЕН КИМАКО-КЫПЧАКСКОГО ОБЪЕДИНЕНИЯ тюркской культуры, в которой выделяются только три крупные этнокультур¬ ные комплексы — кыргызский, алтае-телеский и сросткинский; определить в массе погребений с конем захоронения собственно кыпчаков, если они и суще¬ ствуют, вряд ли будет возможно. Следует отметить также, что сама традиция погребений с конем постепенно исчезает в начале II тыс. н. э., то есть именно в то время, когда власть в степи перешла к кыпчакам. Вероятно, выделение археологических памятников кыпчаков в восточных районах их распространения возможно, в первую очередь, среди материалов сросткинской культуры (или составляющих ее компонентов), что соответству¬ ет установленному письменными источниками факту вхождения кыпчаков в состав кимако-кыпчакского объединения. В свое время было отмечено, что в погребениях верхнеобской культуры, представляющей один из ведущих ком¬ понентов североалтайского варианта сросткинской культуры, впервые появ¬ ляется ряд вещей, характерных впоследствии для восточноевропейских па¬ мятников, считающихся кыпчакскими: серьги в виде «знака вопроса», удила без перегиба, витые и петлеобразные гривны, отдельные ажурные украше¬ ния (Савинов, 1979). Возможно, связан с этими находками и скотоводческий компонент культуры одинцовского этапа (или культуры), отраженный в об¬ ряде погребения с конем и небольшом количестве костей домашних живот¬ ных, оставшихся на площади могильников от поминов и тризн. Как отметил М. П. Грязнов, среди них представлены главным образом черепа и кости ног лошади — точно так же, как и в позднекочевнических погребениях начала II тыс. н. э., среди которых, несомненно, есть и кыпчакские (Грязнов, 1956, с. 121-122). По этим признакам население верхнеобской культуры могло иг¬ рать определенную роль в культурогенезе кыпчаков. Существующая в насто¬ ящее время тенденция омоложения верхнеобской культуры усиливает веро¬ ятность такой гипотезы. Это не означает, что археологическая культура кыпчаков сложилась именно здесь, на Верхней Оби. Ареал ее формирования был, несомненно, гораздо более широким и включал и расположенные юж¬ нее районы; однако там пока подобные памятники неизвестны. В качестве подтверждения данного предположения интересно парное захоронение в ур. Татарские могилки, открытое А. П. Уманским на р. Чумыше. По керамике оно относится к верхнеобской культуре; другие найденные здесь предметы — трехперые железные наконечники стрел, костяные накладки лука, пластин¬ чатый панцирь, детали крепления колчанов и др. (Уманский, 1974, рис. 5, 7) по своему составу и оформлению уже более всего соответствуют раннесред¬ невековым памятникам. В связи с этим А. П. Уманский поставил интересный вопрос: «Не является ли верхнеобская культура лишь вариантом более широ¬ кой культурной общности, распространившейся в Южной Сибири от Южно¬ го Алтая до Томска и Ачинска на севере?» — и пришел к выводу о возможно¬ сти проникновения в этническую среду не только Горного Алтая, но и Верхнеобья раннетюркских элементов по крайней мере с III—IV вв. н. э.» (Уманский, 1974, с. 149). Носителями этих раннетюркских элементов и созда¬ телями культурной общности в северных пределах древнетюркских государ¬ ственных объединений вполне могли быть кыпчаки, хотя других материалов, подтверждающих это предположение, пока не имеется. Указание письмен¬ 301
Д. Г. Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ ных источников (Худуд ал-Алам) о том, что кыпчаки «более дикие, чем кима- ки. Их царь назначается кимаками» как будто свидетельствует, что кыпчаки, менее организованные в социально-экономическом отношении, жили в райо¬ нах, прилегающих к Иртышу, еще до появления здесь кимаков. Кроме того, необходимо отметить, что кыпчаки в период вхождения их в состав кимако- кыпчакского этносоциального объединения, судя по данным письменных ис¬ точников, не представляли собой единого этноса, а состояли из девяти пле¬ мен. Поэтому вполне вероятно предположить существование в их среде разных культурных традиций (а следовательно, и различных норм погребальной об¬ рядности и форм предметов материального комплекса). Не исключено и че¬ респолосное проживание кыпчаков среди иноэтнических групп населения, в том числе и кимаков, что еще больше усложняет проблему выделения архео¬ логической культуры кыпчаков. В таком случае тот культурный комплекс, который распространяется в период широкого расселения кыпчаков, перво¬ начально мог принадлежать только одной группе кыпчаков, занявшей доми¬ нирующее положение среди других племен кыпчакского объединения, среди которых данный культурный комплекс распространялся как новая «государ¬ ственная» культура, то есть именно так, как это имело место в других раннес¬ редневековых государственных образованиях. ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ. ЭТНОПОЛИТИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ НА СЕВЕРЕ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ В НАЧАЛЕ II ТЫС. Н. Э. В 1859 г. известный русский востоковед В. П. Васильев, характеризуя со¬ стояние дел в исторических изысканиях конца I — начала II тыс. н. э., писал, что «между историей народов Средней Азии (имеются в виду сведения Тан- ских хроник в переводах Н. Я. Бичурина. —Д. С.) и эпохой Чингисхана находится пропуск в пространстве трех столетий, так что, читая историю древ¬ них народов, мы находимся в нейЗвестности, что с ними сделалось впослед¬ ствии, и от этого самое выступление на исторической арене монголов пред¬ ставляется в каком-то полумраке» (Васильев, 1859, с. 2). Следует признать, что такая оценка в известной мере сохраняет свое значение и в настоящее время. Вместе с тем, имеющиеся сведения письменных источников и особен¬ но археологические материалы позволяют сейчас в самых общих чертах пред¬ ставить этнополитическую ситуацию, сложившуюся на севере Центральной Азии в начале II тыс. (или в предмонгольское время). Основной политиче¬ ской силой на севере Центральной Азии и в районах, непосредственно при¬ мыкающих к Саяно-Алтайскому нагорью, в XII в. становятся найманы. Тер¬ ритория расселения найманов охватывала Монгольский Алтай — от верховий Иртыша до верховий Орхона; на юге они граничили с уйгурами, на севере — с кыргызами, на востоке — с кераитами. В составе страны найманов наряду с 302
Глава V. КУЛЬТУРА ПЛЕМЕН КИМАКО-КЫПЧАКСКОГО ОБЪЕДИНЕНИЯ другими Рашид ад-дин называет реку Иртыш и «горы, лежащие между той рекой и областью киргизов» (Рашид ад-дин, 1952, с. 136-137), т. е. скорее всего Алтай. Здесь находилось владение Буюрук-хана, брата «государя» най- манов, который имел «отдельные от него войско и область». Отсюда в 1119 г. после разгрома монголами, Буюрук-хан, «обращенный в бегство, ушел в ме¬ стность Кэм-Кэмджиут, принадлежавшую к местностям, входившим в область киргизов» (Рашид ад-дин, 1952, с. 112), т. е. в Туву. Отношения между ени¬ сейскими кыргызами и найманами, не представлявшие интереса для монголь¬ ской историографии, неизвестны: однако факт, «когда они разбили кирги¬ зов...», упоминается в истории найманов (Рашид ад-дин, 1952, с. 135). Возможно, к этим событиям имеет отношение разрушенное захоронение в районе оз. Кыргыз-Нур, по составу сопроводительного инвентаря напомина¬ ющее тувинские погребения этого времени. Из него происходят однолезвий¬ ный палаш с арабской надписью, остатки берестяного колчана и обломки железных наконечников стрел, детали сбруи, кресало, многочисленные фраг¬ менты железного панциря. Авторы публикации относят его к кыргызской куль¬ туре и датируют XI-XII вв. (Худяков, Баяр, 1988). Приведенные данные, хотя и очень немногочисленные (бегство Буюрук-хана в Кэм-Кэмджиут и, види¬ мо, предшествующая этому победа найманов над кыргызами), свидетельству¬ ют о наличии контактов между кыргызами и найманами в первой половине XII в., возможно, вызвавших отток енисейских кыргызов за Саяны. По вре¬ мени это совпадает с образованием двух вариантов позднекыргызской (по И. JI. Кызласову, аскизской — Кызласов И., 1981, 1983) культуры — тувин¬ ского и минусинского (Савинов, 1972). Крупнейшим памятником раннего (ту¬ винского) варианта этой культуры остается упоминавшийся выше могиль¬ ник Эйлиг-Хем III в Центральной Туве (Грач, Савинов, Длужневская, 1998). Можно предполагать, что отражением такого своеобразного «раздвоения» эт¬ нокультурной географии енисейских кыргызов является выделение в ней в конце XII в. двух областей. По данным Рашид ад-дина, «Киргиз (вероятно, собственно Минусинская котловина. — Д С.) и «Кэм-Кэмджиут» — «две смежные друг с другом области, обе они составляют одно владение», но име¬ ют своих правителей (Рашид ад-дин, 1952, с. 150-151). К сожалению, архео¬ логические памятники найманов пока остаются не выявленными (или «не узнанными» в уже известных археологических материалах), что значительно затрудняет все связанное с изучением истории и культуры этого народа, в том числе и их отношений с енисейскими кыргызами. В начале XIII в. кыргызы, очевидно, полностью покидают территорию Тувы. Показательно, что в это же время благодаря исследованиям О. Б. Беликовой выявлен новый пласт кыргызской культуры на севере — в среднем течении р. Чулыма — Змеинкинский и Калмакский могильники (Беликова, 1996) — сви¬ детельствующий о смещении сюда центра кыргызского государства и оконча¬ тельной потере кыргызами своих южных владений. Главная причина этого — начало монгольского завоевания. Известно, что в 1206 г. Джучи, пройдя из Северной Монголии по льду замерзшего Енисея, впер¬ вые покорил кыргызов и другие «лесные народы» Саяно-Алтайского нагорья. Однако, как правильно оценивает эти события И. Л. Кызласов, окончательно 303
Д. Г. Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ Рис. 1. Условные границы распространения археологических культур второй половины I тыс. до н. э. кыргызы были покорены только в 1293 г. (Кызласов И., 1983, с. 67-68). Конеч¬ но, все это время, т. е. практически весь XIII в., Тува, в отличие от Среднего Енисея, уже входила в состав монгольского государства. Скорее всего, именно отсюда, с территории Тувы, и совершались военные походы за Саяны против енисейских кыргызов, создававших свои последние укрепления на севере Ми¬ нусинской котловины. По-иному складывалась дальнейшая судьба населения, входившего до кон¬ ца I тыс. в состав кимако-кыпчакского объединения. К сожалению, никаких письменных свидетельств об этом нет, и возможные заключения строятся ис¬ ключительно на основании анализа археологических источников. Материалы известных в настоящее время памятников начала II тыс. н. э. показывают слож¬ ную динамику этнокультурных процессов, происходивших на юге Западной Сибири после распадения кимако-кыпчакского объединения. В целом они но¬ сили яв?но «центростремительный» характер, что может рассматриваться как косвенное свидетельство относительно единовременного (в отличие от енисей¬ ских кыргызов) падения государства кимаков. Многие элементы сросткинской культуры распространяются «веерообразно», но различным образом проявля¬ ются на разных территориях, что, очевидно, определяет и особенности сто¬ ящих за этим этнокультурных процессов. Количество археологических памят¬ ников этого времени на территории Верхнего Прииртышья, по сравнению с IX-X вв., резко сокращается; оформление найденных в них вещей в целом от¬ лично от сросткинских и близко к типовым формам предметов, получивших 304
Глава V. КУЛЬТУРА ПЛЕМЕН КИМАКО-КЫПЧАКСКОГО ОБЪЕДИНЕНИЯ широкое распространение в начале II тыс. н. э. (Арсланова, 1968, 1970). То же самое происходило на территории Западного Алтая. На территории Северного Алтая на смену многочисленным памятникам алтайского варианта сросткин- ской культуры приходят новые типы погребений с разнообразным и отличным от сросткинского сопроводительным инвентарем — Осинкинский могильник (раскопки автора, 1970 г.), наиболее близкие известному Басандайскому мо¬ гильнику около Томска («Басандайка», 1947). Аналогичные погребения из¬ вестны и на территории Новосибирского Приобья (басандайская культура). В Барабинской степи появляются своеобразные наземные погребения Венге¬ ровской культуры с надмогильными сооружениями усеченно-пирамидальной формы, сложенными из нарезанных кусков дерна и окруженные валом и рвом (Савинов, 1988). Истоки традиции их сооружения уходят на территорию Ка¬ захстана, где подобные постройки известны в культуре кимаков IX-X вв., что, очевидно, указывает на проникновение их на территорию Барабы. Вместе с тем, памятники Венгеровского типа отличаются от новосибирского варианта сросткинской культуры, что еще раз свидетельствует о перемещении родствен¬ ных групп населения по обширной территории бывшего кимако-кыпчакского объединения. Исходя из основного исторического содержания данного време¬ ни, интегрирующую роль во всех этих процессах должны были играть кыпча- ки, к которым с середины XI в. перешла власть после падения кимаков; одна¬ ко, каково было их участие в происходивших здесь процессах культурогенеза, пока остается неясным. Скорее всего, территории Северного Алтая и прилега¬ ющих областей остаются самой восточной периферией нового культурного про¬ странства, известного по письменным источникам как «Дешт-и-Кыпчака». Древнетюркская эпоха, сыгравшая огромную роль в этнокультурогенезе всех народов степной части Евразии и сопредельных территорий, закончилась.
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ Рис. 2. Предметный комплекс «скифского» пласта: /, б — Туэкта (по С. И. Руденко, С. В. Киселеву); 2 — Уландрык (по В. Д. Кубареву); 3-5, 13 — Бийск (по М. П. Завитухиной); 7 — Алагаил (по В. А. Могильникову и А. С. Суразакову); 8,12 — Шибе (по Л. Л. Барковой); 9 — Уюк (по Л. R Кызласову); 10 — Саглы-Бажи II (по А. Д. Грачу); 11 — Туран (по В. Н. Полторацкой); 1-8, 12, 13 — Алтай; 9-11 — Тува 306
ИЛЛЮСТРАЦИИ К ГЛАВЕ I Рис. 3. Предметный комплекс «хуннского» пласта: /, 8-13 — Черемуховая и Ильмовая падь (по ГГ. Б. Коновалову); 2 — Аймырлыг (по Э. У. Стам- бульник); 3, <5, 7 — Иволгинское городище (по А. В. Давыдовой); 4 — Дырестуйский могильник (по ГГ. Б. Коновалову); 5 — Кокэль (по С. И. Вайнштейну); 2, 5 — Тува; остальное — Забайкалье 307
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ Рис. 4. Традиции «звериного» стиля в Средневековье: 8-12 — скифское время; 7 — хуннское время; /, 2,4-6 — древнетюркское время; 2 — начало II тыс. н. э.; 1 — Лржан (по С. Г. Кляшторному); 2 — Ак-Бекшим (по Л. Р. Кызласову); 3 — Вишневка (по М. К. Кадырбаеву); 4 — Уйбатский чаа-тас (по Л. А. Евтюховой); 5 — Курай (по С. В. Киселеву); 6 — Узунтал (раскопки автора); 10-11 — Юстыд, Уландрык (10 — изображение на оленном камне) (по В. Д. Кубареву); 12 — Бийск 1 (по С. И. Руденко); 1 — Тува; 2 — Киргизия; 3 — Казахстан; 4 — Минусинская котловина; 7 — Забайкалье; 5, 6, 8-12 — Алтай 308
ИЛЛЮСТРАЦИИ К ГЛАВЕ II Рис. 5. Инновации середины I тыс. н. э.: А — Восточные прототипы. 1-6 — Корея, Япония (по И. JI. Кызласову, С. С. Сорокину, С. И. Вайнштейну и М. В. Крюкову); Б — материалы из Южной Сибири. 7 — Уйбатский чаа-тас (по С. В. Киселеву); 8 — Тепсей (по М. П. Грязнову); 9 — Чарыш (по А. П. Уманскому); 10 —Балыктыюль (по С. С. Сорокину); 11 — Улуг-Хорум, впускная могила (по В. А. Грачу); 7, 8 — Минусинская котловина; 9 — Степной Алтай; 10 — Горный Алтай; 11 — Тува 309
Д. г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ Рис. 6. Каменные изваяния с «повествовательными сценами»: 1 — Гравировки на древнетюркских оградках (по В. Д. Кубареву); 2 — «кудыргинский валун» (по А. А. Гавриловой); 3,4 — «лицевые» изваяния (по В. Д. Кубареву); 5,6 — Улу-Кыс-таш (по М. П. Грязнову); 7 — стела с р. Нени (по Л. Р. Кызласову); 1-4 — Горный Алтай; 5-7 — Минусинская котловина 310
ИЛЛЮСТРАЦИИ К ГЛАВЕ II Рис. 7. Культура алтае-телеских тюрков. Кудыргинский этап: 1-4, 7, 10, 11, 14, 15 — Кудыргэ (по А. А. Гавриловой); 5 — Таш-Тюбе (по А. К. Кибирову); 6, 13 — Монгун-Тайга (по А. Д. Грачу); 8 — Егиз-Койтас (по М. К. Кадырбаеву); 9 — Алма-Ата (по Ж. Курманкулову); 12 — Самарканд (по В. И. Спришевскому); 1-4, 7,10,11,14,15 — Горный Алтай; 5 — Тянь-Шань; 6, 13 — Тува; 8,9 — Казахстан; 12 — Узбекистан 311
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ Рис. 8. Культура алтае-телеских тюрков. Катадинский этап: /, 5, 7, 14-17, 20, 21 — Кокэль (по С. И. Вайнштейну); 2-4 — Курай (по С. В. Киселеву и Л. А. Евтюховой); 6, 13, 22 — Узунтал (раскопки автора); 8, 9, 11, 12, 18, 19 — Катанда II (по А. А. Гавриловой); 1, 5, 7, 10, 14-17, 20, 21 — Тува; остальное — Горный Алтай 312
ИЛЛЮСТРАЦИИ К ГЛАВЕ 111 Рис. 9. Культура алтае-телеских тюрков. Туэктинский этап: 7 — Катанда II (по А. А. Гавриловой); 2, 5, б, 10, 77, 13, /5 — Курай (по С. В. Киселеву и Л. А. Евтюховой); 3, 4, 9, 72, 75, 75, 16 — Узунтал (раскопки автора); 7, #, 19 — Бай-Тайга (по А. Д. Грачу); 14 — Джаргаланты (по Л. А. Евтюховой); 77 — Монгун-Тайга (по А. Д. Грачу); 20— Туэкта (по С. В. Киселеву и Л. А. Евтюховой); 7, 8, 77, 79 — Тува; 14 — Монголия; осталь¬ ное — Горный Алтай 313
Рис. 10. Культура алтае-телеских тюрков. Как-чогинский этап: /, 5, 8, 13, — Узунтал (раскопки автора); 2, < б, 11, /5 — Саглы-Бажи (по А. Д. Грачу); 5, 7, У 7— Кара-Чога, кург. 4 (по С. И. Вайнштейну); 9 — Монгун-Тайга (по А. Д. Грачу); 10 — Курай (по С. В. Киселеву и Л. А. Евтюховой); 2,4, б, 7, 9, У/, 15-17— Тува; остальное — Горный Алтай 314
ИЛЛЮСТРАЦИИ К ГЛАВЕ 111 Рис. 77. Материалы из минусинских погребений с конем: А — VI-VII вв.; Б — VII-VIII вв.; В — VIII-IX вв. 1-6 — Усть-Есь (по С. В. Киселеву); 7-13 — Тепсей (по М. П. Грязнову, Ю. С. Худякову); 14, 75, 77,18,20-22 — Капчалы II (по В. П. Левашо¬ вой); /б, 19,23,24 — Таштык (по С. П. Нестерову); 25,26 — Батени (раскопки С. А. Теплоухова) 315
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ Рис. 12. Материалы из минусинских погребений с конем IX-X вв.: 1-10, /2, 13 — могильники Сабинка и Кирбинский Лог (по Д. Г. Савинову, П. Г. Павлову, Е. Д. Паульсу); 11 — Уйбат II (по Л. А. Евтюховой) 316
ИЛЛЮСТРАЦИИ К ГЛАВЕ 111 Рис. 13. Материалы из древнетюркских оградок на Горном Алтае: А — VI-VII вв.; Б — VIII—IX вв.; В — IX-X вв. 1-6 — Кудыргэ (по А. А. Гавриловой); 7-11 — Юстыд (по В. Д. Кубареву); 12, 13, 18 — Кер-Кечу (по А. С. Васютину и В. Н. Елину); 14 — Талдур (по В. А. Могильникову и В. Н. Елину); /5-/7, 19 — Талдур (по А. С. Васютину и В. Н. Елину) 317
Д. Г. Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ Рис. 14. Древнетюркские каменные изваяния Узунтальской степи. Горный Алтай (рисунки автора). По материалам исследований 1971-1972 гг. 318
ИЛЛЮСТРАЦИИ К ГЛАВЕ III Рис. 15. Схема развития древнетюркских «ростовых» фигур: /, 2 — Тува (по JI. Р. Кызласову); 5, 4, 7 — Горный Алтай, Сайлюгем (материалы автора); 5 — Тува (по А. Д. Грачу); 6 — Алтай, Курайская степь (по Л. А. Евтюховой) 319
А. Г. Савинов. АРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ 3 Рис. 16. Схема развития каменных изваяний с сосудом в двух руках: 1 — изваяние с р. Нени (по JT. Р. Кызласову); 2,3 — Тува (по Л. А. Евтюховой и Л. Р. Кызласо- ву); 4 — Семиречье (по Я. А. Шеру) 320
ИЛЛЮСТРАЦИИ К ГЛАВЕ III Рис. 17. Датированные изображения горных козлов: 1,2,7 — на стелах; 3 — на каменных изваяниях; 4 — на серебряном сосуде; 5,6 — наскальные изображения с руническими надписями; 8 — на стелах тюркских каганов; 1,2,8 — Монголия (по В. В. Радлову и С. Г. Кляшторному); 3 — Тува (по А. Д. Грачу); 4 — Юстыд, Горный Алтай (по В. Д. Кубареву); 5 — Монголия (по С. Г. Кляшторному); 7 — Хачи-Хову, Тува (по И. А. Батманову, 3. Б. Арагачи, Г. Ф. Бабушкину) 321
Д. Г. Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ Рис. 18. Культура енисейских кыргызов. Копенский этап: 7, 2, 6-8, 77, 14, 77-79 — Капчалы (по В. П. Левашовой); 5-5, 10, 12, 13, 15, 16, 20, 21 — Копенский чаа-тас (по Л. А. Евтюховой); 9 — Лугавское (по Д. А. Клеменцу) 322
ИЛЛЮСТРАЦИИ К ГЛАВЕ IV Рис. 19. Культура енисейских кыргызов IX-X вв. Минусинский вариант (уйбатский этап): 1 — «Над поляной» (по А. А. Гавриловой); 2, 3 — Большая Салба (по Л. А. Евтюховой); 5 — Копчалы II, кург. 4 (по В. П. Левашовой); 6-8,14,15 — Минусинск (по Р. В. Николаеву); 9, 72, 75, 16-18 — Уйбатский чаа-тас (по Л. А. Евтюховой); 70,19 — Тюхтятский клад (по Л. А. Евтюховой) 323
Рис. 20. Культура енисейских кыргызов IX-X вв. Тувинский вариант: 7, 8, 9, 77, 72, 16, 17 — Шанчиг (по Л. Р. Кызласову); 2 — Дагылганныг (по М. X. Маннай-оолу); 3, 6 — Хемчик-Бом II (по Г. В. Длужневской); 4, 5, 13 — Тора-Тал-Арты (по Л. Г. Нечаевой); 7 — Элегест (по Л. Р. Кызласову); 10,18 — Аймырлыг (по Б. Б. Овчинниковой); 14,15 — Сарыг- Хая II (по Г. В. Длужневской); 19 — Сесерлиг (по М. X. Маннай-оолу) 324
ИЛЛЮСТРАЦИИ К ГЛАВЕ IV Рис. 21. Культура енисейских кыргызов IX-X вв. Восточноказахстанский вариант: 1-12 — материалы Зевакинского могильника (по Ф. X. Арслановой) 325
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ Рис. 22. Культура прииртышских кимаков. Верхнеиртышский вариант: 1 — Семипалатинск (по А. А. Спицыну); 2 — Когалы (по 3. С. Самашеву, Н. А. Боковенко); 3, 6, 7 — Юпитер (раскопки С. С. Черникова); 4 — Пчела (раскопки С. С. Черникова); 5, 21 — Орлов¬ ский могильник (по Ф. X. Арслановой); 8, 13 — Зевакино (по Ф. X. Арслановой, С. Г. Кляштор- ному); 9, 10 — Кызыл-Ty (раскопки С. С. Черникова); 10-12, 14, 19, 20 — Славянка (раскопки С. С. Черникова); 15-18 — наконечники стрел из раскопок С. С. Черникова (по Ю. С. Худякову) 326
ИЛЛЮСТРАЦИИ К ГЛАВЕ V Рис. 23. Сросткинская культура. Североалтайский вариант: 7 — Кулундинское (по А. А. Спицыну); 2, 3, 5, 6, 8, /(9, 77, 17, 22, 25, 25 — Сростки (раскопки М. Д. Копытова); 4, 75, 79, 26 — Ближние Елбаны (по М. П. Грязнову); 7, 75 — Усть Большая Речка (раскопки М. Д. Копытова); 9 — Нечунаево (по А. П. Уманскому); 72 — Змеевка (по С. В. Не¬ верову); 14, 16, 20, 21 — Сростки (по А. А. Гавриловой); 18 — Мало-Панюшево (по А. П. Уман¬ скому); 23 — Сростки (по С. В. Киселеву); 24 — Сростки (раскопки М. Н. Комаровой); 27 — Катанда II (по А. А. Гавриловой) 327
Д- Г Савинов. АРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В 3EPKAAF АРУРПЛпгыы Гис. 24. Сросткинская культура. Западноалтайский вариант: 328
ИЛЛЮСТРАЦИИ К ГЛАВЕ V Рис. 25. Сросткинская культура. Кемеровский вариант: 1, 2, 4, 6, 8-10, 14, 19 — Ур-Бедари (раскопки М. Г. Елькина); 5, 7, /2, /5, 20-22, 24, 25 — Тарасово (по Ю. М. Бородкину); 18 — Промышленная (по В. В. Боброву); 5, 11, 15-17, 23 — Новокамышенка (по А. Г. Кузнецовой) 329
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ Рис. 26. Синхронизация этапов развития археологических культур с опорными датами основных исторических событий j 330
ЛИТЕРАТУРА Абрамзон С. М. Киргизы и их этногенетические и историко-культурные связи. JL, 1971. Агеева Е. А.,Джузупов А. Интересная находка // УЗ КГУ. Вып. 12 (серия обществ, наук). Алма- Ата, 1963. С. 173-178. Агеева Е. А., Максимова А. Г. Отчет о Павлодарской экспедиции 1955 года // Тр. ИИАЭ Казахск. ССР. Т. 7, 1959. С. 32-58. Адамов А. А. Тюркские древности Новосибирского Приобья // Тюркские народы. Материалы V Сибирск. симп. «Культурное наследие народов Зап. Сибири». Тобольск; Омск, 2002. С. 12-16. Азбелев П. П. Конструкции оград минусинских чаа-тасов как источник по истории енисейских кыр- гызов // Памятники кыргызской культуры в Центральной Азии. Новосибирск, 1990. С. 5-23. Азбелев П. П. Опыт археологической реконструкции социальной структуры Кыргызского кагана¬ та (VII-X вв.) // Проблемы исторической интерпретации археологических и этнографиче¬ ских источников Западной Сибири: Тез. докл. Томск, 1990а. С. 74—76. Азбелев П. П. Хронология нетипичных памятников Саяно-Алтая эпохи раннего средневековья // Проблемы хронологии и периодизации археологических памятников Южной Сибири: Тез. докл. // Барнаул, 1991. С. 160-163. Азбелев П. П. Сибирские элементы восточноевропейского геральдического стиля // ПАВ. № 3. СПб., 1993. С. 89-93. Азбелев П. П. К исследованию культуры могильника Кудыргэ на Алтае // Пятые исторические чтения памяти М. П. Грязнова: Тез. докл. Омск, 2000. С. 4-5. Алехин Ю. П. Исследования на юго-западном Алтае // АО 1983 года. М., 1985. С. 190. Алехин Ю. П. Мировые религии и мировоззрение народов Южной Сибири в VIII-X вв. По мате¬ риалам Рудного Алтая // Сибирь в панораме тысячелетий (Материалы Междунар. симпозиу¬ ма памяти 90-летия А. П. Окладникова). Т. I. Новосибирск, 1998. С. 12-20. Амброз А. К. Проблемы раннесредневековой археологии Восточной Европы // СА. № 3. 1973. С. 106-134. Амброз А. К. Стремена и седла раннего средневековья как хронологический показатель // СА, №4. 1971. С. 81-98. Аристов Н. А. Заметки об этническом составе тюркских племен и народностей // ЖС. Т. 6. Вып. 3-4. СПб., 1897. С. 1-182. Арсланова Ф. X. Бобровский могильник // Изв. АН Казахск. ССР. Серия обществ, наук. Вып. 4. Алма-Ата, 1963. С. 68-80. Арсланова Ф. X. Памятники Павлодарского Прииртышья VIII—XII вв. // Новое в археологии Ка¬ захстана. Алма-Ата, 1968. С. 98-111. Арсланова Ф. X. Погребения тюркского времени в Восточном Казахстане // Культура древних скотоводов и земледельцев Казахстана. Алма-Ата, 1969. С. 43-57. Арсланова Ф. X. Погребения золотоордынского времени в Павлодарской области // По следам древних культур Казахстана. Алма-Ата, 1970. С. 54-59. Арсланова Ф. X. Курганы с трупосожжением в Верхнем Прииртышье // Поиски и раскопки в Казахстане. Алма-Ата, 1972. С. 56-76. 331
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ Арсланова Ф. X. Курганы «с усами» Восточного Казахстана // Древности Казахстана. Алма-Ата, 1975. С. 116-129. Арсланова Ф. X. Керамика раннесредневековых курганов Казахстанского Прииртышья // Средне¬ вековые древности Евразийских степей. М., 1980. С. 79-104. Арсланова Ф. X., Кляшторный С. Г. Руническая надпись на зеркале из Верхнего Прииртышья // ТС 1972 года. М., 1973. С. 306-315. Арсланова Ф. X., Чариков А. А. Каменные изваяния Верхнего Прииртышья // СА. №3. 1974. С. 220-236. Археологические памятники в зоне затопления Шульбинской ГЭС. Алма-Ата, 1987. Асеев И. В. Семантика изображений на каменной стеле из Сагсай сомона и параллели // Всссоюзн. конф., посвящ. 100-летию со дня рождения акад. Б. Я. Владимирова: Тез. докл. М., 1984. С. 14-17. Ахинжанов С. М. Об этническом составе кыпчаков средневекового Казахстана // Прошлое Казах¬ стана по археологическим и письменным источникам. Алма-Ата, 1976. С. 81-93. Ахинжанов С. М. Этнокультурная принадлежность памятников средневековых кочевников При¬ иртышья // Археологические памятники в зоне затопления Шульбинской ГЭС. Алма-Ата, 1987. С. 243-246. Ахинжанов С. М. Кыпчаки в истории средневекового Казахстана. Алма-Ата, 1989. Ахинжанов С. М, Трифонов Ю. И. К происхождению и этнической атрибуции погребальных памятников Верхнего Прииртышья VIII-X вв. // Этногенез и этническая история тюрко¬ язычных народов Сибири и сопредельных территорий: Тез. докл. Омск, 1984. С. 156-161. Багаутдинов Р. С., Богачев А. В., Зубов С. Э. Праболгары на Средней Волге. Самара, 1998. Баркова Л. Л. Погребения коней в кургане Шибе // АС ГЭ. Вып. 20. Л., 1979. С. 55-65. Бартольд В. В. Киргизы. Исторический очерк // Сочинения. Т. И. Ч. 1. М., 1963. С. 471-543. Бартольд В. В. Кимаки. Статьи из энциклопедии ислама // Сочинения. Т. V. М., 1968. С. 594. Бартольд В. В. Приложение к «Отчету о поездке в Среднюю Азию с научной целью в 1893— 1894 гг.» // Сочинения. Т. VIII. М., 1973. С. 23-62. «Басандайка». Сб. материалов и исследований по археологии Томской области // Труды Томского госуниверситета им. В. В. Куйбышева. Т. 98. Томск, 1947. Баскаков Я. А. Три рунические надписи из с. Мендур-Соккона Горно-Алтайской АО // СЭ. № 6. 1966. С. 79-83. Батманов И. А. Упоминания о кыргызах в памятниках орхоно-енисейской письменности // Изв. АН Киргизск. ССР. Т. II. Вып. 3. Фрунзе, 1960. С. 23-47. Батманов И. А., Грач А. Д. Раннефеодальное государство енисейских кыргызов // История Кир¬ гизии. Т. I. Фрунзе, 1968. С. 121-132. Беликова О. Б. Среднее Причулымье в Х-ХШ вв. Томск, 1996. Бернштам А. Н. Кенкольский могильник // Археологические экспедиции Гос. Эрмитажа. Вып. 2. Л., 1940. Бернштам А. Н. «Чуйская долина». Тр. Семиреченской археологической экспедиции // МИА. № 14. М., 1950. Бернштам А. Н. Историко-археологические очерки Центрального Тянь-Шаня и Памиро-Алтая // МИА. №26. М., 1951. Бернштам А. Н. К вопросу о происхождении киргизского народа // СЭ. № 2. 1955. С. 16-26. Бернштам А. Я. Сложение тюркоязычного населения Средней Азии и происхождение киргиз¬ ского народа // Тр. КАЭЭ. Т. III. Фрунзе, 1959. С. 17-22. Бичурин Я. Я. (Иакинф) Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. Ч. 1. М.; Л., 1950. Бобров В. В., Васютин А. С., Васютин С. А. Восточный Алтай в эпоху Великого переселения народов (III—VII вв.). Новосибирск, 2003. Борисенко А. Ю., Худяков Ю. С. Древнетюркские поминальные памятники из Минусинской кот¬ ловины (по материалам экспедиций XVII-XIX вв.) // Памятники культуры древних тюрок в Южной Сибири и Центральной Азии. Новосибирск, 1999. С. 4-22. 332
ЛИТЕРАТУРА Боровка Г. И. Археологическое обследование среднего течения р. Толы // Северная Монголия (Предварительные отчеты лингвистической и археологической экспедиций о работах, произ¬ веденных в 1925 г.). J1., 1927. С. 43-88. Бородкин Ю. М. Курганы у с. Тарасово // Археология Южной Сибири. ИЛАИ. Вып. 9. Кемерово, 1977. С. 139-147. Бородовский А. Я., Новиков А. В. Средневековый котел из долины реки Кучерла (Горный Алтай) // Проблемы археологии, этнографии и антропологии Сибири и сопредельных территорий. Т. V. Новосибирск, 1999. С. 288-295. Боталов С. Г. Курганы у оз. Синеглазово (по раскопкам Н. К. Минко и С. А. Гатцука) // Ранний железный век и средневековье Урало-Иртышского междуречья. Челябинск, 1986. С. 105-119. Бутанаев В. Я., Худяков Ю. С. История енисейских кыргызов. Абакан, 2000. Вадецкая Э. Б. Таштыкская эпоха в истории Сибири. СПб., 1999. Вайнштейн С. И. Некоторые итоги работы археологической экспедиции Тувинского НИИЯЛИ в 1956-1957 гг. // УЗ ТНИИЯЛИ. Вып. 6. Кызыл, 1958. С. 217-237. Вайнштейн С. И. Памятники второй половины I тыс. в Западной Туве // Тр. ТКЭАН. Т. II. М.; Л., 1966. С. 292-347. Вайнштейн С. И. Некоторые вопросы истории древнетюркской культуры (В связи с археологи¬ ческими исследованиями в Туве) // СЭ. № 3. 1966а. С. 60-81. Вайнштейн С. И. Раскопки могильника Кокэль в 1962 г. Памятники казылганской и сыын-чурек- ской культур // Тр. ТКЭАН. Т. III. М.; Л., 1970. С. 114-130. Васильев В. П. История и древности восточной части Средней Азии с X по XIII вв. // Тр. ВОАО. Т. IV. СПб., 1859. Васютин А. С. Особенности культурогенеза в истории раннего средневековья Кузнецкой котловины (VI-IX вв.) // Памятники раннего средневековья Кузнецкой котловины. Кемерово, 1997. С. 5-35. Васютин А. С., Елин В. Я. К датировке алтайских оградок уландрыкского типа // Археология Южной Сибири. Кемерово, 1983. С. 118-122. Войтов В. Е. Каменные изваяния из Унгету // Центральная Азия. Новые памятники письменнос¬ ти и искусства. М., 1987. С. 92-109. Войтов В. Е. Древнетюркский пантеон и модель мировоззрения в культово-поминальных памят¬ никах Монголии VI-VIII вв. М., 1966. Гаврилова А. А. Новые находки серебряных изделий периода господства енисейских кыргызов // КСИА. Вып. 114. 1968. С. 24-30. Гаврилова А. А. Могильник Кудыргэ как источник по истории алтайских племен. М.; Л., 1965. Гаврилова А. А. Выступление на тюркологической конф. памяти В. В. Радлова // ТС 1971 года. М., 1972. С. 288. Гаврилова А. А. Сверкающая чаша с Енисея (К вопросу о памятниках уйгуров в Саяно-Алтае) // Древняя Сибирь. Вып. 4. Новосибирск, 1974. С. 177-183. Генинг В. Ф., Корякова Л. Я, Овчинникова Б. Б., Федорова Н. В. Памятники железного века в Омском Прииртышье // Проблемы хронологии и культурной принадлежности памятников Западной Сибири. Томск, 1970. С. 203-228. Горбунов В. В. ^Ситников С. М. Результаты обследования аварийных памятников археологии сред¬ невековья в Алтайском крае // Сохранение и изучение культурного наследия Алтая. Барнаул, 2000. С. 226-230. Горбунов В. В., Тишкин А. А. Курганный могильник сросткинской культуры Филин-1 — аварий¬ ный памятник археологии // Сохранение и изучение культурного наследия Алтайского края. Вып. X. Барнаул, 1999. С. 137-141. Грач А. Д. Петроглифы Тувы I (Проблема датировки и интерпретации, этнографические тради¬ ции) // Сб. МАЭ. Т. XVII. М.; Л., 1960. С. 385-42. Грач А. Д. Археологические раскопки в Монгун-Тайге и исследования в Центральной Туве (поле¬ вой сезон 1957 года) // Тр. ТКЭАН. Т. I. М.; Л., 1960. С. 7-72. Грач А. Д. Археологические исследования в Кара-Холе и Монгун-Тайге // Тр. ТКЭАН. Т. I. М.; Л., 1960а. С. 73-150. 333
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ Грач А. Д. Древнетюркские изваяния Тувы (по материалам исследований 1953-1960 гг.). М., 1961. Грач А. Д. Хронологические и этнокультурные границы древнетюркского времени // ТС. К 60-ле¬ тию А. Н. Кононова. М., 1966. С. 188-193. Грач А. Д. Археологические раскопки в Сут-Холе и Бай-Тайге // Тр. ТКЭАН. Т. II. М.; Л., 1966а. С. 81-107. Грач А. Д. Древнейшие тюркские погребения с сожжением в Центральной Азии // История, архео¬ логия и этнография Средней Азии. М., 1968. С. 207-213. Грач А. Д. Древнетюркские погребения на юге Тувы // КСИА. № 114. 1968а. С. 105-111. Грач А. Д. Вопросы датировки и семантики древнетюркских тамгообразных изображений горно¬ го козла//ТС 1972 года. М., 1973. С. 316-333. Грач А. Д. Древние кочевники в центре Азии. М., 1980. Грач А. Д. Древнетюркские курганы у северной границы котловины Больших озер и находки тибетских надписей на бересте // СНВ. Вып. 22. М., 1980а. С. 103-123. Грач А. Д, Савинов Д. Г.,Длужневская Г. В. Енисейские кыргызы в центре Тувы. М., 1998. Грач В. А. Средневековые впускные погребения из кургана Улуг-Хорум в Южной Туве // Археоло¬ гия Северной Азии. Новосибирск, 1982. С. 156-168. Гричан Ю. В., Плотников Ю. А. Архаическое стремя из Горного Алтая // Евразия: культурное наследие древних цивилизаций. Вып. 2. Новосибирск, 1999. С. 76-81. Гришин Ю. С. Бронзовый и ранний железный века Восточного Забайкалья. М., 1975. Грумм-Гржимайло Г. Е. Западная Монголия и Урянхайский край. Т. II. Л., 1926. Грязнов М. П. Древние культуры Алтая // Сибириеведение. № 3/4. Новосибирск, 1930. С. 18-26. Грязнов М. Я. Раскопки на Алтае // СГЭ. № 1. Л., 1940. С. 17-21. Грязнов М. Я. Минусинские каменные бабы в связи с некоторыми новыми материалами // СА. № XII. 1950. С. 128-155. Грязнов М. Я. История племен Верхней Оби по материалам раскопок у с. Большая Речка // МИА. №48. 1956. Грязнов М. Я. Археологические исследования в ложе водохранилища Новосибирской ГЭС // НКИСДВ: Тез. докл. Иркутск, 1960. С. 22-24. Грязнов М. Я. Таштыкская культура // Комплекс археологических памятников у горы Тепсей на Енисее. Новосибирск, 1979. С. 89-145. Грязнов М. Я. Аржан. Царский курган раннескифского времени. Л., 1980. Грязнов М. Я., Худяков Ю. С. Кыргызское время // Комплекс археологических памятников у горы Тепсей на Енисее. Новосибирск, 1979. С. 146-159. Гумилев Л. Я. Древние тюрки. М., 1967. Давыдова А. В. Иволгинский комплекс (городище и могильник) — памятник хунну в Забайкалье. Л., 1985. Дашковский Я. К. Коргон-1 — новый памятник культуры енисейских кыргызов в Горном Алтае // Алтай и сопредельные территории в эпоху средневековья. Барнаул, 2001. С. 16-23. Длужневская Г. В. Еще раз о «кудыргинском валуне» (К вопросу об иконографии Умай у древних тюрков) // ТС 1977 года. М., 1978. С. 230-237. Длужневская Г В. Памятники енисейских кыргызов за Саянами // Археология Северной Азии. Новосибирск, 1982. С. 122-131. Длужневская Г. В. Является ли кладом «Тюхтятский клад»? // Клады: состав, хронология, интер¬ претация: Материалы конф. СПб., 2002. С. 234-239. Длужневская Г. В., Овчинникова Б. Б. Кочевое население Тувы в раннем средневековье // Новей¬ шие исследования по археологии и этногенезу тувинцев. Кызыл, 1980. С. 77-94. Добжанский В. Я. К вопросу о погребальном обряде восточных тюрков // Маргулановские чте¬ ния: Сб. материалов конф. Алма-Ата, 1989. С. 173-177. Добжанский В. Я Наборные пояса кочевников Азии. Новосибирск, 1990. Дьяконова В. Я. Большие курганы — кладбища на могиле Кокэль // Тр. ТКЭАН. Т. III. Л., 1970. С. 80-209. 334
ЛИТЕРАТУРА Дэвлет М. А. Бронзовые бляшки в форме сложного лука из Хакасии // КСИА. Вып. 107. 1966. С. 70-74. Евтюхова Л. А. К вопросу о каменных курганах на среднем Енисее // Тр. ГИМ. Вып. VIII. 1938. С. 111-122. Евтюхова Л. А. Археологические памятники енисейских кыргызов (хакасов). Абакан, 1948. Евтюхова Л. А. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии // МИА. № 24. М., 1952. С. 72-120. Евтюхова Л. А. О племенах Центральной Монголии в IX в. // СА. № 2. 1957. С. 205-227. Евтюхова Л. А., Киселев С. В. Чаа-тас у с. Копены // Тр. ГИМ. № 11. 1940. С. 21-54. Евтюхова Л. А., Киселев С. В. Отчет о работах Саяно-Алтайской археологической экспедиции в 1935 году // Тр. ГИМ. № XVI. М., 1941. С. 75-147. Елькин М. Г. Курганный могильник позднего железного века в долине р. Ур // ИЛАИ. Вып. 2. Кемерово, 1970. С. 81-92. Елькин М. Г. Поселение позднего железного века у г. Гурьевска // ИЛАИ. Вып. V. Кемерово. 1974. С. 119-129. Ермоленко Л. Н. Могли ли раскрашиваться древнетюркские изваяния? // Степи Евразии в древ¬ ности и средневековье (К 100-летию со дня рождения М. П. Грязнова). Кн. И. СПб., 2002. С. 236-239. Ермоленко Л. Н. Древнетюркские изваяния с сосудом в двух руках // Первобытная археология. Человек и искусство (К 70-летию Я. А. Шера). Новосибирск, 2002а. С. 188-192. Ермоленко Л. Н. Средневековые изваяния казахстанских степей. Новосибирск, 2004. Завитухина М. П. Могильник ранних кочевников близ г. Бийска// АС ГЭ. Вып. 3. Л., 1961. С. 89-108. Зуев Ю. А. Из древнетюркской этнонимики по китайским источникам (бома, яньмо, гуй) // Тр. ИИАЭ АН Казахск. ССР. Т. 15. Алма-Ата, 1962. С. 103-122. Зяблин Л. П. Архитектура курганов чаа-таса Гришкин Лог // Новое в советской археологии. М., 1965. С. 282-286. Зяблин Л. П. Работы Копенского отряда // АО 1968 года. М., 1969. С. 238. Иванов В. Я., Кригер В. А. Курганы кипчакского времени на Южном Урале (XII-XIV вв.). М., 1988. Измайлов И. Л. Появление и ранняя история стремян в среднем Поволжье // Военное дело древнего и средневекового населения Северной и Центральной Азии. Новосибирск, 1990. С. 61-70. Илюшин А. М. Курганы средневековых кочевников долины р. Бачат. Кемерово, 1993. Илюшин А. М. Ритуальные захоронения коней в Горном Алтае (датировка и география) // Сохра¬ нение и изучение культурного наследия Алтайского края: Материалы конф. Вып. V. Ч. 1. Бар¬ наул, 1995. С. 122-125. Илюшин А. М, Сулейменов М. Г. Раскопки археологических памятников в долине реки Улаган в 1987-1988 гг. // Известия лаборатории археологии. Вып. 2. Горно-Алтайск, 1997. С. 93-103. Итс Р. Ф. О надписи на китайском зеркале из Тувы // СЭ. № 4. 1958. С. 35-37. Кадырбаев М. К. Зооморфные костяные пластины из Северного Казахстана // Древности Казах¬ стана. Алма-Ата, 1975. С. 130-140. Казаков Е. Н. О культе коня в средневековых памятниках Евразии // Западная Сибирь в эпоху средневековья. Томск, 1984. С. 99-110. Караев О. К вопросу о передвижении киргизов на Тянь-Шань и ассимиляции ими местных пле¬ мен в ХШ-XV вв. // СЭ. № 4. 1966. С. 100-107. Караев О., Мокеев А. М, Мокрынин В. П. Этнические процессы в раннем средневековье // Исто¬ рия Кыргызской ССР. Т. I. Фрунзе, 1984. С. 414-430. Карцов В. Г. Материалы к археологии Красноярского района. Красноярск, 1929. Кибиров А. К. Работа Тянь-Шаньского археологического отряда // КСИЭ. № XXVI. 1957. С. 86-88. Кирюшин Ю. Ф., Горбунов В. В., Степанова Н. Ф., Тишкин А. А. Древнетюркские курганы мо¬ гильника Тыткестень-VI // Древности Алтая (Известия лаборатории археологии, № 3). Гор¬ но-Алтайск, 1998. С. 165-174. 335
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ Киселев С. В. Материалы археологической экспедиции в Минусинский край в 1928 году // Еже¬ годник Гос. Минусинского музея им. Н. М. Мартьянова. Т. VI. Вып. 2. Минусинск, 1929. С. 1-162. Киселев С. В. Из истории торговли енисейских кыргызов // КСИИМК. Вып. XVI. 1947. С. 94-96. Киселев С. В. Древняя история Южной Сибири. М., 1951. Кляшторный С. Г. Рунические надписи из кургана Аржан II // Первобытная археология Сибири. Л., 1975. С. 184-185. Кляшторный С. Г. Стелы Золотого озера (К датировке енисейских рунических памятников) // Turkologica. Л., 1976. С. 253-267. Кляшторный С. Г. Храм, изваяние и стела в древнетюркских текстах (К интерпретации Ихе Ха- нын-норской надписи) // ТС 1974 года. М., 1978. С. 238-255. Кляшторный С. Г. Терхинская надпись // СТ. № 3. 1980. С. 82-95. Кляшторный С. Г. Тэсинская стела (предварительная публикация) // СТ. № 6. 1983. С. 76-90. Кляшторный С. Г Кыпчаки в рунических памятниках //Turkologica. Л., 1986. С. 153-164. Кляшторный С. Г., Лившиц В. А. Согдийская надпись из Бугута// СНВ. Т. X. 1971. С. 121-146. Кляшторный С. Г., Савинов Д. Г. Степные империи Евразии. СПб., 1994. Кляшторный С. Г., СавиновД. 77, Шкода В. Г. Золотой брактеат из Монголии. Византийский мотив в центральноазиатской торевтике//МАИКЦА. Инф. бюлл. Вып. 16. М., 1990. С. 5-16. Ковалевская В. Б. Традиции прорезных поясов в памятниках кудыргинского типа // КСИА. Вып. 119. М., 1990. С. 37-46. Ковычев Е. В. Средневековое погребение с трупосожжением из Восточного Забайкалья и его этнокультурная интерпретация // Древнее Забайкалье и его культурные связи. Новосибирск, 1985. С. 50-59. Комарова М. Н. Тюркское погребение с конем в Аржане // УЗ ТНИИЯЛИ. Вып. XVI. Кызыл, 1973. С. 207-210. Коников Б. А. Романтеевский и Изылбашский могильники из степного Прииртышья (по матери¬ алам раскопок В. П. Левашовой) // Вторые исторические чтения памяти М. П. Грязнова: Тез. докл. Ч. 1. Омск, 1992. С. 19-21. Коновалов П. Б. Хунну в Забайкалье. Улан-Удэ, 1976. Кочеев В. А., Худяков Ю. С. Реконструкция узды из древнетюркского погребения из с. Жана-Аул в Горном Алтае // Памятники древнетюркской культуры в Саяно-Алтае и Центральной Азии. Новосибирск, 2000. С. 117-125. Кубарев В. Д. Древнетюркский поминальный комплекс на Дьер-Тебе //Древние культуры Алтая и Западной Сибири. Новосибирск, 1978. С. 86-98. Кубарев В. Д. Новые сведения о древнетюркских оградках Восточного Алтая // Новое в археоло¬ гии Сибири и Дальнего Востока. Новосибирск, 1979. С. 135-160. Кубарев В. Д. Древние курганы Алтая: Горно-Алтайск, 1998. Кубарев В. Д. Древние изваяния Алтая (оленные камни). Новосибирск, 1979а. Кубарев В. Д. Древнетюркские изваяния Алтая. Новосибирск, 1984. Кубарев В. Д. Древнетюркские кенотафы Боротала// Древние культуры Монголии. Новосибирск, 1985. С. 136-148. Кубарев В. Д. Каменные изваяния Алтая. Новосибирск; Горно-Алтайск, 1997. Кубарев В. Д Новая руническая надпись с Алтая // Проблемы археологии, этнографии и антропо¬ логии Сибири и сопредельных территорий. Т. III. Новосибирск, 1997а. С. 208-212. Кубарев В. Д. Изваяние, оградка, балбалы (о проблемах типологии, хронологии и семантики древ¬ нетюркских поминальных сооружений Алтая и сопредельных территорий) // Алтай и сопре¬ дельные территории в эпоху средневековья. Барнаул, 2001. Кубарев В. Д. Изваяние с реки Хара-Яма// Проблемы охраны, изучения и использования культур¬ ного наследия Алтая: Тез. докл. Барнаул, 1995. С. 158-162. Кубарев В. Д. Цэвэндрож. Древнетюркские мемориалы Алтая // Археология, этнография и антро¬ пология Евразии. № 1. 2002. С. 76-95. 336
ЛИТЕРАТУРА Кубарев Г. В. Древнетюркский кенотаф из Бике-3 // Археология Горного Алтая. Барнаул, 1994. С. 82-86. Кубарев Г. В. Китайское зеркало с Юстыда // Сохранение и изучение культурного наследия Ал¬ тайского края (Материалы конф.). Вып. V. Ч. 1. Барнаул, 1995. С. 126-130. Кубарев Г. В. Новый серебряный сосуд из Талдуаира // Известия лаборатории археологии. № 1. Горно-Алтайск, 1995а. С. 164-180. Кубарев Г В. О памятниках типа минусинских чаа-тасов на Алтае // Проблемы охраны, изучения и использования культурного наследия Алтая: Тез. докл. Барнаул, 19956. С. 171-175. Кубарев Г. В. Доспех древнетюркского знатного воина из Балык-Соока // Материалы по военной археологии Алтая и сопредельных территорий. Барнаул, 2002. С. 88-112. Кумеков Б. Е. Государство кимаков IX-XI вв. по арабским источникам. Алма-Ата, 1972. Кызласов И. Л. О происхождении стремян // СА. № 3. 1973. С. 24-36. Кызласов И. Л. Аскизская культура (средневековые хакасы X-XIV вв.) // Степи Евразии в эпоху средневековья М., 1981. С. 200-207. Кызласов И. Л. Аскизская культура Южной Сибири X-XIV вв. // САИ. Вып. ЕЗ-18. М., 1983. Кызласов И. Л. Рунические надписи на двух поясных наконечниках // Древности Алтая. № 6. Горно-Алтайск, 2001. С. 132-138. Кызласов Л. Р. Сырский чаа-тас // СА. № XXVI. 1955. С. 197-256. Кызласов Л. Р. Археологические исследования на городище Ак-Бешим в 1953-1954 гг. //Тр. КАЭЭ. Т. И. М., 1959. С. 115-142. Кызласов Л. Р. История Тувы в средние века. М., 1969. Кызласов Л. Р. Курганы средневековых хакасов: аскизская культура // Первобытная археология Сибири. Л., 1975. С. 193-211. Кызласов Л. Р. Древняя Тува (от палеолита до IX в.). М.,1979. Кызласов Л. Р. Чаа-тасы Хакасии // Вопросы археологии Хакасии. Абакан, 1980. С. 108-114. Кызласов Л. Р. Древнехакасская культура чаа-тас VI-IX вв. // Степи Евразии в эпоху средневеко¬ вья. М., 1981. С. 46-52. Кызласов Л. Р. Средневековые памятники Западного Забайкалья (IX-X вв.) // Степи Евразии в эпоху средневековья. М., 1981а. С. 59-61. Кызласов Л. Р. История Южной Сибири в средние века. М., 1984. Кызласов Л. Р., Король Г. Г. Декоративное искусство средневековых хакасов как исторический источник. М., 1990. Кычанов Е. И. Сведения в Юань-ши о переселении киргизов в XIII в. // Изв. АН Киргизск. ССР. Т. V. Вып. 1. Фрунзе, 1963. С. 59-65. Кюнер Н. В. Китайские известия о народах Южной Сибири, Центральной Азии и Дальнего Вос¬ тока. М., 1961. Кюрти Б. Об азиатском происхождении одного типа аварских колчанов в Карпатском бассейне // Про¬ блемы археологии степей Евразии (Советско-венгерский сборник). Кемерово, 1984. С. 112-121. Левашова В. П. Два могильника кыргызов (хакасов) // МИА. № 24. 1952. С. 121-136. Лубо-Лесниченко Е. И. Привозные зеркала Минусинской котловины. М., 1975. Макаров Н. Я, Дроздов Н. Я., Идатчиков Н. Н. Исследования в Кожемском районе // АО 1978 года. М., 1979. С. 241. Максимова А. Г. Средневековые погребения Семиречья // Новое в археологии Казахстана. Алма- Ата, 1968. С. 146-158. Малов С. Е. Памятники древнетюркской письменности. М., 1951. Малов С. Е. Енисейская письменность тюрков. М.; Л., 1952. Малов С. Е. Памятники древнетюркской письменности Монголии и Киргизии. М.; Л., 1959. Малявкин А. Г. К вопросу о расселении уйгуров после гибели Уйгурского каганата // Изв. СО АН СССР. № 1. Вып. 1. 1972. С. 29-35. 337
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ Малявкин А. Г. Материалы по истории уйгуров в IX-XI вв. Новосибирск, 1974. ^ Малявкин А. Г. Уйгурские государства в IX-XII вв. Новосибирск, 1983. Мамадаков Ю. Т, Горбунов В. В. Древнетюркские курганы могильника Катанда-3 // Известия лаборатории археологии. Вып. 2. Горно-Алтайск, 1975. С. 115-129. Маннай-оол М. X. Археологические исследования ТНИИЯЛИ в 1967 году // УЗ ТНИИЯЛИ. Вып. XIII. Кызыл, 1968. С. 322-328. Мартынов А. Я. Скульптурный портрет человека из Шестаковского могильника// СА. № 4. 1974. С. 231-242. Маршак Б. И. Согдийское серебро. Очерки по истории восточной торевтики. М., 1971. Материалы по истории киргизов и Киргизии. Вып. 1. М., 1973. Миллер Г. Ф. История Сибири. Т. 1. М.; Л., 1937. Митько Г. Ф. Древнетюркские погребения могильника Маркелов мыс-2 // Проблемы археологии, истории, краеведения и этнографии Приенисейского края: Тез. докл. Т. II. Красноярск, 1992. С. 46-48. Митько Г Ф., Тетерин Ю. В. О культурно-дифференцирующих признаках древнетюркских по¬ гребений на Среднем Енисее // Сибирь в панораме тысячелетий. Т. 1. Новосибирск, 1998. С.396-404. Мифы народов мира. Т. 2. М., 1992. Могильников В. А. Тюрки // Степи Евразии в эпоху средневековья. М., 1981. С. 29-43. Могильников В. А. Кимаки // Степи Евразии в эпоху средневековья. М., 1981а. С. 43-45. Могильников В. А. Сросткинская культура // Степи Евразии в эпоху средневековья. М., 19816. С. 45-46. Могильников В. А. Новые памятники енисейских кыргызов на Алтае // Проблемы изучения Сиби¬ ри в научно-исследовательской работе музеев. Красноярск, 1989. С. 138-140. Могильников В. А. Древнетюркские курганы Кара-Коба I // Проблемы изучения древней и средне¬ вековой истории Горного Алтая. Горно-Алтайск, 1990. С. 137-185. Могильников В. А. Культовые кольцевые оградки и курганы Кара-Кобы I // Археологические и фольклорные источники по истории Алтая. Горно-Алтайск, 1994. С. 94-116. Могильников В. А. Кочевники северо-западных предгорий Алтая в IX-XI вв. М., 2002. Могильников В. А. Своеобразие локальных вариантов сросткинской общности в связи с пробле¬ матикой этногенеза тюркоязычных народов Западной Сибири // Тюркские народы Сибири. Материалы V Сиб. симпозиума «Культурное наследие народов Западной Сибири». Тобольск; Омск, 2002а. С. 74-77. Могильников В. А., Куйбышев А. В. Курганы «Камень П» (Верхнее Приобье) по раскопкам 1976 года // СА. № 2. 1976. С. 113-134. Молодин В. Я, Савинов Д. Г.у Елагин В. С. Погребения тюркского времени могильника Преоб- раженка 3 (Центральная Бараба) // Проблемы Западно-Сибирской археологии. Эпоха железа. Новосибирск, 1981. С. 123-137. Молодин В. Я., Елагин В. С. Погребальный обряд памятников сросткинской культуры // Этноге¬ нез и этническая история тюркоязычных народов Сибири и сопредельных территорий: Тез. докл.//Омск, 1984. С. 122-127. Молодин В. И., Новиков А. В., Соловьев А. Я. Погребальные комплексы древнетюркского времени могильника Кальджин-8 (некоторые технологические и этнокультурные реконструкции) // Археология, этнография и антропология Евразии. № 2. 2003. С. 71-86. Москалев М. Я., Табалдиев К. ZZ/., Митько О. А. Культура средневекового населения внутреннего Тянь-Шаня и сравнительный анализ с сопредельными регионами Центральной Азии. Биш¬ кек, 1996. Мотов Ю. А. К изучению идеологии раннесредневекового населения Алтая (по материалам могиль¬ ника Кудыргэ) // История и археология Семиречья. Вып. 2. Алма-Аты, 2001. С. 63-86. 338
ЛИТЕРАТУРА Нестеров С. П. Погребение с конем на р. Таштык (по материалам раскопок С. А. Теплоухова) // Археология Северной Азии. Новосибирск, 1982. С. 85-102. Нестеров С. П. Древнетюркские погребения у с. Батени // Памятники древних тюрок в Южной Сибири и Центральной Азии. Новосибирск, 1999. С. 91-102. Нечаева Л. Г. Погребения с трупосожжением могильника Тора-Тал-Арты // Тр. ТКЭАН. Т. II. М.; Л., 1966. С. 108-142. Николаев Р. В. Средневековые курганы близ железнодорожной станции Минусинск // СА. № 2. 1972. С. 198-205. Новгородова Э. А. Памятники изобразительного искусства древнетюркского времени на терри¬ тории МНР // ТС 1977 года. М., 1978. С. 203-218. Нуров Г. Краткий обзор основных исторических сведений о енисейских кыргызах // Тр. ИИАН Киргизск. ССР. Вып. 1. Фрунзе, 1955. С. 65-94. Овчинникова Б. Б. Погребение древнетюркского времени в Центральной Туве // СА. № 3. 1982. С. 210-228. Овчинникова Б. Б. Тюркские древности Саяно-Алтая в VI-X вв. Свердловск, 1990. Овчинникова Б. Б. О поминальном обряде древних племен в гунно-сарматскую эпоху в Туве (по материалам могильника Даг-Аразы) // Евразия сквозь века: Сб. научных трудов к 60-летию Д. Г. Савинова. СПб., 2001. С. 187-193. Овчинникова Б. Б. Косторезное искусство древних тюрков Саяно-Алтая // Степи Евразии в древ¬ ности и средневековье (К 100-летию со дня рождения М. П. Грязнова). Кн. И. СПб., 2002. С. 267-270. Овчинникова Б. Б.,Длужневская Г. В. «Дружинное захоронение» енисейских кыргызов в центре Тувы. Екатеринбург, 2000. Окладников А. П., Худяков Ю. С. Образ воина на писаницах Монголии // Военное дело древних племен Сибири и Центральной Азии. Новосибирск, 1981. С. 21-29. Панкова С. В. К вопросу об изваяниях, называемых таштыкскими // Мировоззрение. Археология. Ритуал. Культура: Сб. статей к 60-летию М. Л. Подольского. СПб., 2000. С. 86-103. Петров К. И. К истории движения киргизов на Тянь-Шань и их взаимоотношения с ойратами в XIII-XV вв. Фрунзе, 1961. Петров К. И. Очерк происхождения киргизского народа. Фрунзе, 1963. Плетнева С. А. Печенеги, торки и половцы в южно-русских степях // МИА. № 62. 1958. С. 151-226. Плетнева С. А. Половецкие каменные изваяния // САИ. Вып. Е4-2. М.,1974. Позднеев Д. М. Исторический очерк уйгуров. СПб., 1899. Полторацкая В. Н. Могильник Березовка 1 // АС ГЭ. Вып. 3. Л., 1961. С. 74-88. Потапов Л. П. Очерки по истории алтайцев. М.; Л., 1959. Потапов Л. П. Полевые исследования Тувинской археолого-этнографической экспедиции // Тр. ТКЭАН. Т. II. М.; Л., 1966. С. 3-12. Потапов Л. П. Этнический состав и происхождение алтайцев. Л., 1969. Радлов В. В. К вопросу об уйгурах // Зап. АН. СПб., 1893. Т. 72, №? 2. С. 1-130. Рашид ад-дин. Сборник летописей. Т. 1. М.; Л., 1952. Руденко С. И. Культура населения Горного Алтая в скифское время. М.; Л., 1953. Руденко С. И. Культура населения Центрального Алтая в скифское время. М.; Л., 1960. Руденко С. И. Культура хуннов и ноин-улинские курганы. М.; Л., 1962. Савинов Д. Г. К этнической принадлежности сросткинской культуры // Происхождение абориге¬ нов Сибири и их языков // Материалы всесоюзн. конф. Томск, 1973. С. 189-192. Савинов Д. Г. О границах государства енисейских кыргызов в IX-X вв. // Проблемы этногенеза народов Западной Сибири и Дальнего Востока: Тез. докл. Новосибирск, 1973а. С. 91-92. Савинов Д. Г. Расселение кимаков в IX-X вв. по данным археологических источников // Прошлое Казахстана по археологическим источникам. Алма-Ата, 1976. С. 94-104. 339
Д. Г. Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ Савинов Д. Г. Этнокультурные связи енисейских кыргызов и кимаков в IX-X вв. // ТС 1975 года. М., 1978. С. 209-225. Савинов Д. Г. Памятники енисейских кыргызов на Горном Алтае // Вопросы истории Горного Алтая. Вып. 1. Горно-Алтайск, 1979. С. 161-169. Савинов Д. Г. Об основных этапах развития этнокультурной общности кыпчаков на юге Западной Сибири. Томск, 1979а. С. 53-72. Савинов Д. Г. Древнетюркские курганы Узунтала (к вопросу о выделении курайской культуры) // Археология Северной Азии. Новосибирск, 1982. С. 102-112. Савинов Д. Г. Народы Южной Сибири в древнетюркскую эпоху. Л., 1984. Савинов Д Г. Владение Цигу древнетюркских генеалогических преданий и таштыкская культура // Историко-культурные связи народов Южной Сибири. Абакан, 1988. С. 64-74. Савинов Д Г. Новый тип памятников начала II тыс. н. э. в Барабинской лесостепи // Бараба в тюркское время. Новосибирск, 1988а. С. 90-112. Савинов Д Г. Государства и культурогенез на территории Южной Сибири в эпоху раннего сред¬ невековья. Кемерово, 1994. СавиновД. Г. Могильник Бертек-34//Древние культуры Бертекской долины. Новосибирск, 1994а. С. 104-123. Савинов Д Г. К проблеме происхождения металлических стремян в Центральной Азии и Южной Сибири // Актуальные проблемы сибирской археологии: Тез. докл. Барнаул, 1996. С. 16-22. Савинов Д. Г. О «скифском» и «хуннском» пластах в формировании древнетюркского культур¬ ного комплекса // Вопросы археологии Казахстана. Вып. 2. Алма-Аты. 1998. С. 130-141. Савинов Д. Г. Сросткинский могильник (раскопки М. Н. Комаровой в 1925 г. и С. М. Сергеева в 1930 г.) //Древности Алтая. Вып. 3. Горно-Алтайск, 1998а. С. 175-190. Савинов Д Г. Кудыргинский предметный комплекс на Северном Алтае (по материалам Осинкин- ского могильника) //Памятники древнетюркской культуры в Саяно-Алтае и Центральной Азии. Новосибирск, 2000. С. 170-177. Савинов Д. Г. «Энциклопедия» тюркского мира // Лев Николаевич Гумилев. Теория этногенеза и исторические судьбы Евразии. Т. 1. СПб., 2002. С. 203-217. Савинов Д Г. Особенности культурогенез а в условиях горных систем (алтайская модель) // Лев Николаевич Гумилев. Теория этногенеза и исторические судьбы Евразии. Т. 1. СПб., 2002а. С. 232-236. Савинов Д. Г. Проблемы хронологии кокэльской культуры в историческом аспекте // Проблемы истории России. Вып. 5. Екатеринбург, 2003. С. 49-59. СавиновД. Л, Павлов П. /7, Паульс Е. Д. Раннесредневековые впускные погребения на юге Хака¬ сии // Памятники археологии в зонах мелиорации Южной Сибири. Л., 1988. С. 83-103. Семенов А. И. К выделению центральноазиатских элементов в культуре кочевников Восточной Европы // АС ГЭ, № 29. Л., 1988^С. 97-111. Сердобов Н. А. История формирования тувинской нации. Кызыл, 1971. Смирнов Я. И. Восточное серебро. СПб., 1909. Соловьев А. И. Исследования на могильнике Усть-Чоба-1 на Средней Катуни //Древности Алтая. №4. 1999. С. 123-133. Сорокин С. С. Цепочка курганов времени ранних кочевников на правом берегу р. Коксу (Южный Алтай) // АС ГЭ. Вып. 15. Л., 1974. С. 65-80. Сорокин С. С. Погребение эпохи Великого переселения народов в районе Пазырыка // АС ГЭ. Вып. 18. Л., 1977. С. 57-67. Сорокин С. С. К вопросу о толковании внекурганных памятников ранних кочевников Алтая // АС ГЭ. Вып. 22. Л., 1981. С. 23-39. Супруненко Г. П. Документы об отношениях Китая с енисейскими кыргызами в источнике IX века «Ли Вэй-гун хойчан» //Изв. АН Киргизск. ССР. Т. V. Вып. 1 Сер. обществ, наук. 1963. С. 67-81. Суразаков А. С. Об археологических исследованиях в Горном Алтае // Археология и этнография Алтая. Барнаул, 1982. С. 121-136. 340
ЛИТЕРАТУРА Табалдиев К. Ш. Курганы средневековых кочевых племен Тянь-Шаня. Бишкек, 1996. Талъко-Грынцевич Ю. А. Древние памятники Западного Забайкалья // Тр. ХП АС. М., 1902. С. 492-495. Теплоухов С. А. Опыт классификации древних металлических культур Минусинского края (в крат¬ ком изложении) // МЭ. Т. IV. Вып. 2. JI., 1929. С. 6-62. Тетерин Ю. В. Новый памятник древнетюркской эпохи на Среднем Енисее // Проблемы археоло¬ гии, истории, краеведения и этнографии Приенисейского края: Тез. докл. Т. II. Красноярск, 1992. С. 24-26. Тетерин Ю. В. Погребение знатного тюрка на Среднем Енисее // Памятники культуры древних тюрок в Южной Сибири и Центральной Азии. Новосибирск, 1999. С. 113-128. Тишкин А. А., Горбунов В. В. Материалы исследования памятника Усть-Бике III в Горном Алтае // Проблемы археологии, этнографии и антропологии Сибири и сопредельных территорий. Т. V. Новосибирск, 1999. С. 520-526. Тишкин А. А, Горбунов В. В. Раннетюркское погребение на могильнике Яконур (по материалам раскопок М. П. Грязнова) // Древности Алтая. № 10. Горно-Алтайск, 2003. С. 107-117. Торгоев А. И. О хронологии наременных украшений Семиречья // Степи Евразии в древности и средневековье (К 100-летию со дня рождения М. П. Грязнова). Кн. П. СПб., 2002. С. 285-289. Трифонов Ю. И. Древнетюркская археология Тувы // УЗ ТНИИЯЛИ. Вып. XV. Кызыл, 1971. С.121-122. Трифонов Ю. И. Об этнической принадлежности погребений с конем древнетюркского времени (в связи с вопросом о структуре погребального обряда тюрков-тугю) // ТС 1972 года. М., 1973. С. 351-374. Трифонов Ю. И. О саяно-алтайском компоненте кимакской этнокультурной общности Восточного Казахстана// Проблемы археологии и этнографии Сибири: Тез. докл. Иркутск, 1982. С. 151-152. Трифонов Ю. И. О местной основе кыпчакских памятников Казахстанского Алтая VIII—XI вв. // Проблемы этногенеза и этнической истории народов Средней Азии и Казахстана: Тез. докл. М., 1989. С. 108-110. Трифонов Ю. И. Погребение X в. н. э. на могильнике Аргалыкты 1 // Памятники древнетюркской культуры в Саяно-Алтае и Центральной Азии. Новосибирск, 2000. С. 143-156. Троицкая Т. Я, Новиков А. В. Верхнеобская культура в Новосибирском Приобье. Новосибирск, 1998. Учанский А. П. Археологические памятники у с. Иня // Изв. Алтайского отдела ГО СССР. Вып. 11. Барнаул, 1970. С. 45-47. Уманский А. П. Могильники верхнеобской культуры на Верхнем Чумыше // Древняя Сибирь. Вып. 4. Новосибирск, 1974. С. 136-148. Уманский А. Я., Неверов С. В. Находки из погребений IX-X вв. в долине р. Алея на Алтае // СА. №2. 1982. С. 176-183. Федоров-Давыдов Г. А. Кочевники Восточной Европы под властью золотоордынских ханов. М., 1966. Харинский А. В. Захоронение по обряду кремации конца I тыс. н. э. из южного Приангарья // Исторический опыт хозяйственного и культурного освоения Западной Сибири. Кн. 1. Барна¬ ул, 2003. £ 220-226. Худяков Ю. С. Кок-тюрки на Среднем Енисее // Новое в археологии Сибири и Дальнего Востока. Новосибирск, 1979. С. 194-206. Худяков Ю. С. «Легендарная сцена» из Кум-Тура // Сибирь в древности. Новосибирск, 1979а. С.105-109. Худяков Ю. С. Вооружение енисейских кыргызов. Новосибирск, 1980. Худяков Ю. С. Кыргызы наТабате. Новосибирск, 1982. Худяков Ю. С. Типология и хронология средневековых памятников Табата // Урало-алтаистика (Археология. Этнография. Язык). Новосибирск, 1985. С. 88-102. Худяков Ю. С. Древнетюркские поминальные памятники на территории Монголии (по материалам СМИКЭ в 1979-1982 гг.)//Древние культуры Монголии. Новосибирск, 1985а. С. 168-184. 341
Д. Г Савинов. ДРЕВНЕТЮРКСКИЕ ПЛЕМЕНА В ЗЕРКАЛЕ АРХЕОЛОГИИ Худяков Ю. С. Новые данные по археологии Когунекской долины // Археологические исследова¬ ния в районах новостроек Сибири. Новосибирск, 19856. С. 180-194. Худяков Ю. С. Вооружение средневековых кочевников Южной Сибири и Центральной Азии. Новосибирск, 1986. Худяков Ю. С. Кыргызы в Центральной Азии. Новосибирск, 1992. Худяков Ю. С. Культура уйгуров Центральной Азии. Новосибирск, 1992а. Худяков Ю. С. Искусство средневековых кочевников Южной Сибири и Центральной Азии. Ново¬ сибирск, 1998. Цэвэндорж Д. Новые данные по археологии хунну (по материалам раскопок 1972-1977 гг.)// Древние культуры Монголии. Новосибирск, 1985. С. 51-87. Чариков А. А. Раннесредневековая скульптура из Верхнего Прииртышья // СА. № 4. 1976. С. 153-165. Черемисин Д. В. Результаты новейших исследований петроглифов древнетюркской эпохи на Юго- Восточном Алтае // Археология, этнография и антропология Евразии. № 1. 2004. С. 39-50. Чороев Т К. Киргизы в Сибири и на просторах Азии // Древние памятники Северной Азии и их охранные раскопки. Новосибирск, 1988. С. 143-146. Шаниязов К. М. К этнической истории узбекского народа (историко-этническое исследование на материалах кыпчакского компонента). Ташкент, 1974. Шер Я. А. Памятники орхоно-алтайских тюрков на Тянь-Шане // СА. № 1. 1963. С. 158-165. Шер Я А. Каменные изваяния Семиречья. М.; Л., 1966. Яхонтов С. Е. Древнейшие упоминания названия «киргиз» // СЭ. № 2. 1970. С. 110-120. )
АО АС ГЭ дтс же ИАЭ СО РАН - Изв. СОАН ИЛАИ КСИА КСИИМК КСИЭ МАИКЦА МИА МИТТ МЭ ПАВ СА САИ Сб. МАЭ СГЭ СНВ СТ сэ тс - Тр. гим Тр. ИИАЭ Тр. КАЭЭ Тр. ТКЭАН Тр. XII АС УЗ тниияли Хак НИИЯЛИ СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ Археологические открытия в СССР Археологический сборник Государственного Эрмитажа Древнетюркский словарь. Л., 1969. Живая старина Институт археологии и этнографии Сибирского отделения РАН Известия Сибирского отделения АН СССР Известия лаборатории археологических исследований Краткие сообщения Института археологии РАН Краткие сообщения Института материальной культуры Краткие сообщения Института этнографии Международная ассоциация по изучению культур Централь¬ ной Азии Материалы и исследования по археологии СССР Материалы по истории туркмен и Туркмении. М.; Л., 1939. Материалы по этнографии Петербургский археологический вестник Советская археология Свод археологических источников Сборник Музея антропологии и этнографии Сообщения Государственного Эрмитажа Страны и народы Востока Советская тюркология Советская этнография Тюркологическкий сборник Труды Государственного исторического музея Труды Института истории, археологии и этнографии. Алма-Ата Труды Киргизской археолого-этнографической экспедиции Труды Тувинской комплексной археолого-этнографической экспедиции АН СССР Труды XII Археологического съезда Ученые записки Тувинского научно-исследовательского Ин¬ ститута языка, литературы и истории Хакасский научно-исследовательский Институт языка, лите¬ ратуры и истории
TABLE OF CONTENTS S. G. Klyashtorniy EMPIRES OF THE STEPPES: BIRTH, TRIUMPH, DISAPPEARANCE .... 7 Introduction 9 I. JUNES, YUEDGES AND HUNS: BIRTH OF THE STEPPE EMPIRE 13 The Middle Kingdom and the “Country of Demons” 13 Northern peoples in the stories of Sym Siyan 17 The power of the Hun Shanyus 20 Yuedges and Huns 21 The economy and the social and state organization of the Huns 27 The heyday and fall of the steppe empire 32 Huns near the border of the Roman Empire 33 Huns between Altai and the Aral 35 «White Huns» in Central Asia 38 II. THE EURASIAN STEPPE IN THE IV-V CENTURIES 42 The Ethnolinguistic situation in the Great Steppe (first millenium AD) 42 Ukhuans and Syanbs 44 Tabgachcs, Zhuanznhuans, and Gaotszyus 48 The empire of Neker ащ1 Ъет vassals 55 Bolgars, Khazars, and Bersils in the Eurasian steppes 60 Proto-Slavs in the Volga region 68 III. THE EMPIRE OF THE TURK KAGANS 73 Legends about the origin of Ashin 75 Black Vydra, Anagui and Bumyn 81 The overall concept of the ethnic history of ancient Turk tribes 85 The inheritors of Bumyn (551-630) 89 The destiny of Istemi-Kagan in Eurasian geopolitics of the VI century 92 The Western-Turk Kaganat. Sogdi colonies of Semirechija 97 New Kagans of the Otyuken people. Tyurgesh el in the «Country of ten arrows» 101
IV. INHERITORS OF THE TURK EL Ill Uyigur Kaganat and the state of the Karluks Ill Samanids and nomads 118 Early Carakhanids 122 Kypchaks and Sirs 125 Kimaks 134 Kypchaks and Polovets 136 Tartars in Central Asia 142 V. THE SOCIAL STRUCTURE, CULTURE, AND BELIEFS OF ANCIENT TURK PEOPLES 149 Social ideals and social structures in ancient Turk states 149 Written documents of Turkish tribes of Central Asia and Siberia in the early Middle-Ages 158 Religion and beliefs 166 Sigls of monuments 173 Literature 174 D. G. Savinov ANCIENT TURKISH TRIBES IN THE MIRROR OF ARCHAELOGY .181 Introduction 183 I. FORMATION OF A PROTO-TURKISH CULTURAL SUBSTRATUM 185 II. HISTORICAL-CULTURAL PROCESSES IN THE NORTH OF CENTRAL ASIA IN THE MIDDLE OF THE FIRST MILLENIUM AD 195 Turk-Tugyu and archaeological monuments of Altai and Tuva of the middle of the first millenium AD 197 Cultural innovations of the middle of the first millenium AD 201 Archaeological monuments of the period of the First Turkish Kaganat 203 Stone sculptures with “story-telling” scenes 209 III. ALTAI-TELES TURKS IN THE SECOND HALF OF THE FIRST MILLENIUM AD 213 Stages of cultural development of Altai-Teles Turks 219 Burials with a horse in the Minusin Basin 231 Ritual Monuments of the ancient Turkish 235 Monuments of decorative arts 242 IV. THE CULTURE OF THE ENISEI RIVER KYRGYZ 251 A short history of the Kyrgyz people along the Enisei River (until the middle of the IX century) 252 Stages of cultural development of the Kyrgyz people along the Enisei River 257 “The Kyrgyz Great Power”. Local variants of culture of the Kyrgyz along the Enisei River in the middle of the IX-X centuries 263 345
V. THE CULTURE OF THE TRIBES OF THE KIMAK-KYPCHAK UNION. 276 Stages of the formation of the Kimak-Kypchak union 277 Archaeological monuments of the Kimaks 284 Srostkin Culture and its local variations 290 In place of a conclusion: The ethnopolitical situation in the north of Central Asia in the beginning of the II millenium AD 302 Literature 331 List of abbreviations 342 )
Научное издание Сергей Григорьевич Кляшторный, Дмитрий Глебович Савинов СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ ДРЕВНЕЙ ЕВРАЗИИ Ответственный редактор О. С. Капполъ Редактор М. М. Козлова Корректоры В. О. Кондратьева, Л. А. Макеева Технический редактор О. В. Колесниченко Верстка Л. В. Васильевой Набор И'. Герасименко, Е. Дерюгина Художник С. В. Лебединский Лицензия ЛП № 000156 от 27.04.99. Подписано в печать 27.09.2004. Формат 70xl00!/i6. Бумага офсетная. Гарнитура Times. Печать офсетная. Уел. печ. л. 21. Тираж 2000 экз. (1-й завод — 1500). Заказ № 261 Филологический факультет Санкт-Петербургского государственного университета. 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., д. 11. Отпечатано с готовых диапозитивов в типографии «ИПК “Бионт”» 199026, Санкт-Петербург, Средний пр. В.О., д. 86, тел. (812) 320-52-85.
В 2005 г. в издательстве филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета вышла в свет книга в серии «Исторические исследования» М. Б. Щукин ГОТСКИЙ ПУТЬ Щукин М. Б. Готский путь (готы, Рим и Черняховская культура). - СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2005. - 576 с. Книга посвящена одному из интереснейших феноменов I тысячелетия н. э. Пятьсот с лишним лет готы блуждали по Европе, пытаясь обрести родину то тут, то там, но в конечном итоге этот народ исчез со страниц истории. Автор - археолог, и основную свою задачу он видел в том, чтобы продемонстрировать, каким образом передвижения готов отразились в археологических материалах, в изменениях облика материальной культуры населения, встретившегося на их пути. Особое внимание уделяется проблемам методики хронологических определений археологических памятников. В книге впервые в русскоязычной литературе объединяются сведения по истории и археологии Европы первой половины I тысячелетия н. э. Для специалистов в области археологии и истории, студентов, аспирантов, преподавателей вузов, а также для всех интересующихся древней историей. Эта книга открывает серию «Исторические исследования». К изданию готовятся следующие книги: Арутюнян Н. В. Биайнили. Военно-топонимическая история Урарту Кычанов Е. И. История Тангутского государства } Шофман А. С. История античной Македонии По вопросам приобретения книг и за дополнительной информацией обращаться по адресу: 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., д. 11. Издательско-маркетинговый центр филологического факультета СПбГУ. Тел. 324-07-43, 355-03-41, тел./факс 32&-95-11 E-mail: imc@BE6477.spb.edu, imc-25@mail.ru
В 2002 г. в издательстве филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета вышла в свет книга в серии «Классика Эрмитажа» М. И. Артамонов ИСТОРИЯ ХАЗАР Артамонов М. И. История хазар. 2-е изд. - СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2002. - 560 с. Фундаментальная работа М.И. Артамонова является итогом многолетнего изучения хазарской проблемы и дает практически полный свод истории одного из крупнейших раннесредневековых образований Восточной Европы. На основе анализа письменных и археологических материалов рассматриваются вопросы происхождения хазар, принятия ими иудаизма, отношения с Византией, Русью, арабскими государствами и др. Книга предназначена для специалистов и всех интересующихся историей и археологией. К изданию готовится книга: Пиотровский Б. Б. История и культура Урарту По вопросам приобретения книг и за дополнительной информацией обращаться по адресу: 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., д. 11. Издательско-маркетинговый центр филологического факультета СПбГУ. Тел. 324-07-43,355-03-41, телефакс 328-95-11 E-mail: imc@BE6477.spb.edu, imc-25@mail.ru
В 2004 г. в издательстве филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета вышла в свет книга в серии «Ars Philologica» Т. А. Иванова ИЗБРАННЫЕ ТРУДЫ ^Л/у T2Iubl\fiui Т. А. Иванова ИзбрАННЬИ •руды J3S 1 Иванова Т. А. Избранные труды / Под ред. С. А. Авериной. - СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2004.-344 с. Книга предлагает читателю конкретно-исторические исследования, этюды по истории отдельных слов и устойчивых выражений, обзоры и рецензии, две ранее неопубликованные работы - размышления автора о злободневной «реформе языка» и «реформе орфографии», а также воспоминания о выдающихся ученых XX столетия, о С. П. Обнорском и А. М. Селищеве. Все остальные предложенные вниманию читателя работы известного палеослависта и историка русского языка Т. А. Ивановой были опубликованы в авторитетных изданиях ЛГУ/СПбГУ и МГУ, а также в различных академических изданиях. Книга будет интересна не только филологам и историкам, но и всем любителям словесности в России и за ее пределами. В серии «Ars Philologica» готовятся следующие книги: Еремин И. П. Исследования по древнерусской литературе Киевской Руси ХП-ХШ вв. Касевич В. Б. Избранные труды: В 2 томах j Гордина М. В. История фонетических исследований Колесов В. В. Избранные труды: В 2 томах По вопросам приобретения книг и за дополнительной информацией обращаться по адресу: 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., д. 11. Издательско-маркетинговый центр филологического факультета СПбГУ. Тел. 324-07-43, 355-03-41, телефакс 328-95-11 E-mail: imc@BE6477.spb.edu, imc-25@mail.ru
В 2004 г. в издательстве филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета вышла в свет книга в серии «Филология и культура» В. В. Колесов БЫТИЕ И БЫТ Колесов В. В. Древняя Русь: наследие в слове: В 5 кн. Кн. 3: Бытие и быт. - СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2004. - 304с. В книге рассматривается формирование этических и эстетических представлений Древней Руси в момент столкновения и начавшегося взаимопроникновения языческой образности славянского слова и христианского символа; показано развитие основных понятий: беда и лихо, ужас и гнев, обман и ошибка, месть и защита, вина и грех, хитрость и лесть, работа и дело, долг и обязанность, храбрость и отвага, честь и судьба, и многих других, а также описан результат первого обобщения ключевых для русской ментальности признаков в «Домострое» и дан типовой портрет древнерусских подвижников и хранителей - героя и святого. Книга предназначена для научных работников, студентов и аспирантов вузов и всех интересующихся историей русского слова и русской ментальности. К изданию готовятся следующие книги: Колесов В. В. Древняя Русь: наследие в слове: В 5 кн. Кн. 4: Мудрость слова Соколова Т. В. От романтизма к символизму. Очерки истории французской поэзии * Сухих И. Н. Проблемы поэтики Чехова По вопросам приобретения книг и за дополнительной информацией обращаться по адресу: 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., д. 11. Издательско-маркетинговый центр филологического факультета СПбГУ. Тел. 324-07-43, 355-03-41, телефакс 328-95-11 E-mail: imc@BE6477.spb.edu, imc-25@mail.ru
В 2005 г. в издательстве филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета открывается серия «Ars Militaria» В этой серии готовятся следующие книги: Виноградов Ю. А., Горончаровский В. А. Военное дело Боспорского царства Арриан. Тактическое искусство / Пер. и ред. А. К. Нефедкина Нефедкин А. К. Военное дело сарматов и аланов по данным античных источников Нефедкин А. К. Конница эпохи эллинизма Никоноров В. П. Военное дело в Центральной Азии, Иране и Юго-Восточной Европе в эпоху древности Никоноров В.'П., Худяков Ю. С. Военное дело на Великом шелковом пути Сильное А. В. Греческая военная архитектура в эпоху эллинизма (IV - I вв. до н.э.) Худяков Ю. С. Оружие и военное искусство древних и средневековых монголов По вопросам приобретения книг и за дополнительной информацией обращаться по адресу: 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., д. 11. Издательско-маркетинговый центр филологического факультета СПбГУ. Тел. 324-07-43, 355-03-41, телефакс 328-95-11 E-mail: imc@BE6477.spb.edu, imc-25@mail.ru
С. г КЛЯШТОРНЫЙ, Д Г САВИНОВ СТЕПНЫЕ ИМПЕРИИ ДРЕВНЕЙ ЕВРАЗИИ Сергей Григорьевич Кляшторный ~~ историк-тюрколог, профессор, заведующий сектором тюркологии и монголистики Санкт-Петербургского филиала Института востоковедения РАН с 1964 г. и по настоящее время. В 1947-2000 гг. — участник, а затем и руководитель ряда археологических и эпиграфических экспедиций в Средней Азии, Казахстане, Киргизии, Туве, Южной Сибири и Монголии. Автор более 300 научных работ по истории и культуре тюркских народов и древней истории Центральной Азии. Дмитрий Глебович Савинов — доктор исторических наук, профессор кафедры археологии Санкт-Петербургского государственного университета. С1965 по 1992 г. проводил археологические исследования памятников различных исторических эпох на юге Красноярского края в Хакасии и в Туве, на Горном и Северном Алтае, в Кемеровской и Новосибирской областях. Автор более 270 научных работ, в том числе монографий «Народы Южной Азии в древнетюркскую эпоху» (1984), «Оленные камни в культуре кочевников Евразии» (1994), «Государства и культурогенез на территории Южной Сибири в эпоху раннего средневековья» (1994), «Древние поселения Хакасии. Торгажак» (1996), «Ранние кочевники верхнего Енисея» (2002).