Текст
cia’tju
(ДНРСЛМ
сенном
иЗДНФ^м,
LtlOdKeii
Проф. Д. М. Петрушевский
ОЧЕРКИ из ИСТОРИИ
СРЕДНЕВЕКОВОГО
ОБЩЕСТВА и ГОСУДАРСТВА
ПЯТОЕ ИЗДАНИЕ, ВНОВЬ ПЕРЕСМОТРЕННОЕ АВТОРОМ
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
МОСКВА □ 1922
РИСУНОК ПЕРЕПЛЕТА РАБОТЫ
ХУДОЖНИКА М. ДОБУЖИНСКОГО
Р. В Ц. № 1037. Отпеч. 5.000 экз.—Гиз. № 2653.—Зак. Xs 12.
26-я Государственная типография, Петроград, Измайловский проспект №29-
ОГЛАВЛЕНИЕ
Стр.
Предисловие ......................................................... 5
Введение. О логическом стиле исторической науки вообще и средне-
вековой истории в частности ................................•........... 7
Очерк первый. Государство и общество Римской империи ...............
I. Основные причины возникновения монархии в Риме, 36—45.
II. Характеристика принципата, 45—50. III. Рост имперской адми-
нистрации, 50—61. IV. Организация правительственных средств,
61—72. V. Военная организация империи, 72—80. VI. Провинциаль-
ные собрания, 80—82. VII. Муниципальный строй империи и его
эволюция, 82 —105. VIII. Общая характеристика хозяйственной
эволюции римского мира, 105—120. IX. Возникновение крепостного
права (колоната) в Римской империи, 120—146. X. Закрепощение
коллегий, 147—160. XI. Рост аристократии сенаторов и Феодали-
зация империи. 160—172. XII. Очерк истории отношений между
империей и германцами п разложение Западной Римской империи
на ряд варварских королевств, 172—191. Общая характеристика
основных причин разложения Западной Римской империи, 191—197.
Литература предмета, 197—199.
Очерк второй. Общественный и политический строй древних
германцев ............................................................ 152
Характер источников, 200—1. I. Характеристика хозяйственного,
социального и политического строя германцев по данным Цезаря,
201—4. II. Характеристика хозяйственного, социального и полити-
ческого строя германцев по данным Тацита, 204—222. Литература
предмета, 223.
Очерк третий. Англо-саксонское развитие .............................. 170
Общие методологические соображения, 224—6. I. Степень романи-
зации Британии и общий характер англо-саксонского завоевания,
226—9. II. Политический строй англо-саксонского общества, 229—239.
III. Социальный строй англо-саксонского общества, 239—244.
IV. Феодализация англо-саксонского общества и государства,
244—269. Литература предмета, 269.
Очерк четвертый. Общая характеристика остготского королевства
в Италии ............................................................. 203
I. Оспование остготского королевства Теодорихом и его социальный
строй, 270—2. II. Общие черты государственной организации остгот-
ского королевства, 273—6. III. Власть остготского короля в связи
1*
4
с различными сторонами государственной организации остготского
королевства, 276 — 283. IV*. Неудача романистической политики
остготских королей, 283—6. Литература предмета, 286.
Очерк пятый. Политический и_ общественный строй Франков и
его эволюция .................................................. 21$
I. Основание Франкского государства салическими Франками с Хлод-
ником во главе, 287—290. II. Государственный строй Франкского
королевства, 290—318. III. Хозяйственный и социальный етрой
Франкского общества в связи с Феодализацией этого последнего,
318—339. IV. Возвышение Каролингов, переход к ним королевской
власти и восстановление Западной Римской империи, 340—350.
V. Характеристика государственной власти Карла Великого и ее
задач, 350—4. Государственная организация каролингской монархии
и ее Феодальные основы, 354—367. Основные причины разложения
каролингской империи и торжества Феодализма, 367—376. Литера-
тура предмета, 378—9.
Заключение .................................................... 28с
ПРЕДИСЛОВИЕ К ЧЕТВЕРТОМУ ИЗДАНИЮ.
Выпуская в свет четвертым изданием эти «Очерки» (первым изданием
они вышли в 1907 году, вторым — в 1908, и третьим — в 1913 году), автор
-опять подверг их предварительно очень тщательному пересмотру. Помимо
желания сделать изложение более ясным и отчетливым, необходимость этого
пересмотра вызывалась соображениями и иного порядка. Автор имел в виду
внести и весьма существенные изменения в свою книгу, чтобы привести ее
содержание в соответствие с его основными точками зрения на ход средне-
векового общественного и политического развития, также подвергшимися в
некоторых пунктах существенным изменениям и уже получившими свою
новую формулировку в других его работах (например, во втором перерабо-
танном издании его книги о «Восстании Уота Тайлера», вышедшем в 1914 го-
ду). Отвергая вслед за Dopsch’eM (автором Wirtschaftsentwicklung der
Karolingerzeit vornehmlich im Deutschland, I—II, 1912—1913) натурально-
хозяйственную концепцию средневекового строя, автор и проблему феодализма
старается освободить от связи с этой концепцией и показать, что связь эта,
столь популярная в исторической науке последних десятилетий с ее опреде-
ленно выраженной наклонностью к экономическому истолкованию истории,
есть чисто теоретическое допущение, исходящее от неправильного предста-
вления о хозяйственном строе средневековой Европы, что феодализационный
процесс и феодализм не предполагают какой-нибудь совершенно определенной
хозяйственной структуры общества, которая бы являлась их экономическим
базисом, и что, если вообще существует какая-либо связь между феодаль-
ными соотношениями и хозяйственной жизнью общества, то едва ли эта
связь теснее той, какая существует между этими соотношениями и всеми
другими сторонами его жизни. Задаваясь целью выяснить и генезис феода-
лизма на западе Европы, автор руководствовался той мыслью, что феодаль-
ные соотношения представляют собою лишь одну и притом совершенно
определенную сторону в строе средневекового и всякого иного общества, и
что для ее вполне научного уразумения ее следует как можно отчетливее и
определеннее отграничить от всех других сторон этого строя, с которыми
она сосуществует, находится в той или иной связи, но с которыми она ни-
коим образом не должна делить предиката «феодальный».
«Введение», как и «Заключение», написаны совершенно заново и по-
новому. Во «Введении» автор поставил себе задачей определить логический
стиль исторической науки, выяснить логическую природу тех задач, какие
ставит себе историческая наука вообще и история так называемых средних
-зеков в частности. Часть его была напечатана в «Известиях Петроградского
6
Политехнического Института» и вышла также отдельной брошюрой под.
заглавием «К вопросу о логическом стиле исторической науки». В «Заклю-
чении» автор задался целью, опираясь на результаты, добытые им в «Очер-
ках», а также в других своих работах, дать общую концепцию феодализма и
феодализационного процесса в его основных особенностях и в его соотно-
шениях с другими сторонами жизни.
Новой является в книге и характеристика средневекового феодального-
поместья, заменившая собою слишком уж общий и краткий очерк его, сде-
ланный и в прежних изданиях в связи с изображением англо-саксонской
эволюции. Несколько новых страниц прибавлено и для характеристики про-
цесса возникновения римского крепостного колоната, чтобы выдвинуть и ту
сторону в этом процессе, которая так ярко освещена в немецких работах
профессора М. И. Ростовцева.
В заключение автор-считает нужным повторить то, что он говорил и
в предисловиях к более ранним изданиям этих «Очерков». Автор не имел в
виду давать в этой книге так называемую историю средних веков, в которой
читатель был бы в праве искать изображения самых различных сторон жизни
средневековой Европы. Задача его была и осталась более скромной и узкой
Он имел в виду выяснить и подчеркнуть лишь основные моменты в полити-
ческой, социальной и хозяйственной эволюции западно-европейского обще-
ства, приведшей к возникновению характерных для средневековой Европы
общественных и политических форм, в том числе и феодальных соотноше-
ний, с необходимостью возникающих в человеческих обществах при налич-
ности известных политических и культурных условий, и тем вызвать у чита-
теля социологический интерес к этим явлениям и охоту к их более конкрет-
ному изучению на материале как западно-европейского, так и русского-
развития.
Москва.
*28 Февраля 1917 года.
ВВЕДЕНИЕ.
О логическом стиле исторической науки вообще и
средневековой истории в частности.
I.
Основная задача науки—преодолеть бесконечное разнообразие бытия
путем переработки его в понятия.
Это упрощение, эта стилизация бесконечно сложной и разнообразной
действительности путем переработки ее в систему более и менее общих
понятий одинаково необходима и в интересах чисто теоретических, познава-
тельных, и в интересах чисто практических, в интересах практической ориен-
тировки на почве этой действительности в смысле приспособления к ней и
воздействия на нее.
И теоретическим, и практическим интересам вполне соответствует как
доводить переработку действительности до полной общности образовывае-
мых этим путем понятий, до полного уничтожения в них всяких следов кон-
кретного, так и останавливаться в этой переработке на том или ином пункте,
оставляя в понятиях ту или иную меру конкретности и тем делая их непо-
средственно применимыми к данной конкретной действительности, по той
или иной причине интересующей нас своими индивидуальными особенностями.
Данной конкретной и индивидуальной действительностью (а действи-
тельность непосредственно воспринимается нами лишь во всей своей кон-
кретности и индивидуальности) мы можем научно интересоваться с двух
точек зрения: или как материалом для образования общих понятий, посте-
пенно восходящих до полного отрешения от всего конкретного и индивиду-
ального, или же желая понять эту действительность’ как индивидуальную
конкретную комбинацию, выделяемую нами из всего комплекса бесконечно
разнообразной и сложной действительности, по той или иной причине инте-
ресующую нас своей конкретной индивидуальностью. В , первом случае мы
рассматриваем каждый отдельный объект лишь как типический экземпляр в
бесконечном ряде ему подобных, лишь с той его стороны, какой он похож
на остальные объекты того же ряда, и в результате получаем совершенно
общие, чистые понятия, обладающие широкой и даже всеобщей приложи-
мостью .к действительности, имеющие характер законов, формулирующих
постоянные, вечные отношения между явлениями. Во втором случае задача
8
наша несколько иная, более скромная и узкая: не выяснение вечных, посто-
янных отношений между теми или иными явлениями бесконечной и беско-
нечно разнообразной и сложной действительности имеем мы в виду, но лишь
стремимся понять данную частную, конкретную и индивидуальную комби-
нацию действительности в ее конкретности и индивидуальности, стремимся
образовать понятие, не претендующее на сколько-нибудь широкую прило-
жимость к действительности, не выходящее в своей приложимости за пре-
делы данной индивидуальной комбинации действительности. В первом случае
наука выступает перед нами как наука об.общем, наука генерализирующая,
во втором случае как наука об индивидуальном, о конкретном, наука инди-
видуализирующая. Если задачей науки об общем является образование
совершенно общих, чистых понятий, обладающих всеобщей приложимостью,
формулирующих постоянные, вечные отношения между явлениями действи-
тельности, то наука об индивидуальном, о конкретном видит свою задачу в
образовании понятий с более узким конкретным содержанием, стремящихся
охватить лишь данную конкретную и индивидуальную комбинацию действи-
тельности в ее конкретности и индивидуальности и не претендующих на зна-
чение общих законов.
Но понять данную конкретную комбинацию в ее конкретности и инди-
видуальности возможно лишь тогда, когда мы предварительно знаем постоян-
ные, вечные отношения между явлениями, индивидуальную комбинацию кото-
рых мы хотим понять. Изучать действительность, с точки зрения науки об
индивидуальном, иначе говоря—индивидуализирующим методом, можно,
лишь вооружившись знанием, добытым путем изучения действительности с
точки зрения науки об общем, науки генерализирующей, иначе говоря—с
помощью генерализирующего метода; наука об индивидуальном имеет своей
необходимой предпосылкой науку об общем. Можно сказать, что изучение
данной конкретной комбинации в ее индивидуальности состоит в изучении
игры вечных, постоянных отношений между явлениями в определенных инди-
видуальных условиях места и времени. Эта игра со всеми ее конкретными
и индивидуальными особенностями интересна в равной мере и для науки об
индивидуальном, и для науки об общем. Лишь изучение конкретного в самых
разнообразных его комбинациях ведет к образованию общих понятий. Но
если для науки об общем это конкретное—лишь материал, который она
перерабатывает в общие понятия, если конкретное интересует ее не само по
себе, не своей конкретностью и индивидуальностью, а лишь игрой в нем об-
щего, то для науки об индивидуальном, конкретном как раз и интересны те
конкретные и индивидуальные формы, в каких эта игра происходит. Но
понять частное, конкретное, индивидуальное значит узнать общее в его
конкретной оболочке, перевести общее на конкретный язык, вернуть общему
понятию его конкретное содержание. Если только через конкретное, частное,
индивидуальное познается общее, а не каким-либо иным путем, то, с другой
стороны, только с помощью общего познается конкретное, частное, инди-
видуальное.
Наука об общем и наука об индивидуальном отправляются от изучения
одного и того же конкретного материала и приступают к его изучению,
вооруженные одними и теми же общими понятиями. Но в то время, как
наука об общем ищет в конкретном общего, проверяет на изучении конкрет-
ного* свои общие понятия, видя в этом изучении лишь средство для дости-
9
жения своей цели—образования общих понятий, наука об индивидуальном
в изучении конкретного в его конкретности и индивидуальности и видит свою
главную задачу, и те общие понятия, с которыми она приступает к этому
изучению, служат для нее лишь средством, без которого она не может достиг-
нуть своей цели—разобраться в данной конкретной комбинации, понять ее
в ее конкретной индивидуальности, перевести ее на язык общих понятий с
индивидуальным, конкретным содержанием. Тесная, органическая связь между
наукой об общем и наукой об индивидуальном едва ли нуждается в даль-
нейших разъяснениях. Наука об общем не мыслима без науки об индивиду-
альном, равно как и наука об индивидуальном, конкретном не мыслима без
науки об общем. Можно даже сказать, что наука об общем и наука об инди-
видуальном, это—две стороны одной и той же науки, два ее аспекта, два
подхода ее к конкретной действительности.
И.
Каков логический стиль исторической науки? Является ли историче-
ская наука наукой индивидуализирующей или же наукой .генерализирую-
щей? Изучая прошлое человеческих обществ во всей его конкретности и
индивидуальности как свой непосредственно данный сырой материал, должна
ли историческая наука ограничить свою задачу выяснением индивидуальной
истории того или иного общества в ее индивидуальности и конкретности в
его целом или с той или иной его стороны и тех или иных конкретных и
индивидуальных связей, какими соединены между собою в своем историче-
ском развитии те или иные конкретные общества с той или иной стороны,
или же в сферу ее компетенции входит и выяснение постоянных отношений
между явлениями, составляющими содержание исторического развития вся-
кого человеческого общества, фазисов и законов общественного развития?
Должна ли историческая наука, перерабатывая сырой материал историче-
ской жизни в понятия, не выходить за пределы понятий с конкретным, инди-
видуальным содержанием, конкретно-исторических категорий, примени-
мых лишь к исторической действительности, ограниченной определенными
пределами места и времени, или же в ее компетенцию входит и образование
общих понятий, имеющих общую применимость к явлениям исторического
развития, образование чистых, социологических категорий?
Изложенные выше общие соображения как будто делают излишним
постановку этих вопросов. Раз мы говорим об исторической науке, то, каза-
лось бы, все то, что мы говорили о логическом стиле науки вообще, отно-
сится и к науке исторической. Если всякая наука является и наукой об
общем, и наукой об индивидуальном и не может быть наукой об общем,
не будучи и наукой об индивидуальном, и, наоборот, не может быть наукой
об индивидуальном, не будучи м наукой об общем, то почему историческая
наука должна занимать какое-то особенное положение и ее логический стиль
должен требовать особого рассмотрения?
И тем не менее приходится ставить эти вопросы и входить в особое
их рассмотрение применительно к исторической науке. Риккерт и его школа
слишком определенно выделили историю из категории наук об общем, видя
самую сущность ее в ее индивидуализирующем характере, и утвердили за
ней в научном обиходе вполне определенную логическую позицию, совер-
10
шенно несовместимую с генерализирующими функциями. .«Всегда и всюду
историк стремится понять исторический предмет—будь это какая-нибудь
личность, народ, эпоха, экономическое или политическое, религиозное или
художественное движение, как единое целое, в его единственности и
никогда не повторяющейся индивидуальности и изобразить его таким, каким
никакая другая действительность не может заменить его. Поэтому история,
поскольку конечной целью ее является изображение объекта во всей его
целостности, не может пользоваться генерализирующим методом, ибо
последний, игнорируя единичное, как таковое, и отвлекаясь от всего инди-
видуального, ведет к прямой логической противоположности того, к чему
стремится история» * 2 3 4). «История, которая трактует о людях, их учрежде-
ниях и деяниях, может быть названа лишь индивидуализирующей наукой о
культуре, если мы будем иметь в виду ее последние цели. Целью ее всегда
является изображение единичного, более или менее обширного хода разви-
тия во всей его единственности и индивидуальности...» 2). Риккерт не отри-
цает того, что «ту действительность, которую рассматривает история»,
можно «подводить под общие понятия», но он утверждает, что «по логиче-
ской сущности своей историческая наука, поскольку она себя сознает,
совсем и не хочет обрабатывать действительность с точки зрения общего, а
не хочет она этого делать потому, что на этом пути для нее невозможно
достижение тех целей, которые она, как история, себе ставит» s). Эти цели
определяют «логическую структуру результатов исторического исследова-
ния. Результаты же этого исследования, являясь пригодным средством для
достижения цели, могут состоять из одних лишь понятий с индивидуальным
содержанием» Риккерт не отрицает того, что «на пути к своей цели»
«история нуждается в общих понятиях и, стало быть, прибегает к услугам
генерализирующего метода, точно так же, как и обратно, генерализирующие
науки не могут обойтись без изображения индивидуального, служащего
исходным пунктом при построении общих понятий»5). Определяя роль
общих понятий в исторической науке, Риккерт говорит, что «все элементы
исторических суждений и понятий общи», и что «история, следовательно,
всегда прибегает к помощи общих понятий о действительности, пользуясь
ими как последними элементами для своих индивидуальных понятий, и, лишь
известным образом сочетая эти общие элементы, она дает нам индивидуали-
зирующее изображение действительности» 6). «Но этим не исчерпывается
значение общих понятий в истории. Они также необходимы и при устано-
влении исторической связи. Различные стадии исторического ряда развития,
а также исторический объект и окружающая его среда соединяются между
собою при посредстве причинной связи» 7). «Постичь необходимость, с кото-
рой из определенной индивидуальной, никогда неповторяющейся причины
вытекает определенное индивидуальное, никогда неповторяющееся действие,
мы можем лишь при посредстве пространственной и временной «схемы»
]) Генрих Риккерт. Философия истории. Перов, с нем. С. Гессена, стр. 27—28.
2) Ibid., 74.
3) Ibid., 27.
4) Ibid., 29.
5) Ibid., 28—29.
«) Ibid.. 38.
7) Ibid., 38.
11
того, что повсюду и всегда было, есть и будет, и потому с научным изо-
бражением даже всякой индивидуальной причинной необходимости постоянно
связано построение общего понятия или, где это достижимо, общего при-
чинного закона» г). «Таким образом, внутри самой исторической науки
индивидуализирующий метод может быть самым тесным образом связан с
генерализирующим. Этим именно и объясняется стремление сделать из истории
науку, формулирующую законы» * 2). Риккерту эти «попытки превратить
историю в естествознание» кажутся «бессмысленными» 3). «Продукты гене-
рализирующего мышления являются для нее (истории) всегда лишь обход-
ными путями или средствами; подобно общим элементам всех вообще исто-
рических понятий, они служат лишь средствами для индивидуализирующего
изображения исторического целого» 4).
Мы привели самые, на наш взгляд, характерные заявления Риккерта
о логическом существе исторической науки, как он его себе представляет.
Правда, он очень много страниц в своих книгах посвящает выяснению осо-
бенностей истории как науки о культуре и даже конструирует для истории,
как и для остальных наук о культуре, особый, им присущий метод отнесе-
ния к ценности. Но нельзя не признать, что ясность и определенность, в
большой мере присущая мысли Риккерта, в этих рассуждениях его уступает
место крайней неясности и неопределенности, граничащих подчас со спу-
танностью и противоречивостью. Решительно заявляя, что понятие куль-
туры дает не только материальный, но вместе с тем и формальный . прин-
цип для деления наук на науки о природе и науки о культуре, что науки
о культуре образуют свои понятия с помощью особого им присущего метода
отнесения изучаемых ими явлений к общеобязательным культурным ценно-
стям, который и есть по существу метод индивидуализирующий, тогда как
науки о природе изучают свои объекты вне всякой связи с культурными цен-
ностями, интересуясь ими лишь как экземплярами более или менее общего
понятия, Риккерт в то же время не отрицает того, что и «явления куль-
туры, несмотря на отнесение к ценности, могут быть рассматриваемы гене-
рализирующим способом», и указывает на психологию, языковедение, юрис-
пруденцию, политическую экономию, которые применяют метод, хотя и не
совпадающий, по его мнению, с методом генерализирующих наук о природе,
но и не являющийся чисто историческим, т.-е. индивидуализирующим 5). Та-
ких колебаний в изложении Риккерта по этому вопросу не мало, и нельзя
сказать, чтобы ему удалось провести принципиальную методологическую гра-
ницу между науками о природе и науками о культуре и доказать, что науки
о культуре по логическому существу своему являются науками индивидуали-
зирующими в противоположность наукам о природе как наукам генерализи-
рующим. Да и трудно ему было это сделать, помимо всего прочего, уже и
потому, что и собственная его позиция в этом пункте далека от определен-
ности. Это освобождает нас от необходимости входить в рассмотрение этого
пункта, выяснять методологическую ценность «метода» отнесения к куль-
г) Ibid., 40—41.
2) Ibid., 42.
3) Генрих Риккерт. Пауки о природе и наукп о культуре. Перев. под
С. О. Гессена, стр. 124.
л) Г. Риккерт. Философия истории, стр. 42—43.
5) Ibid., стр. 73.
12
турным ценностям, будто бы присущего наукам о культуре вообще и исто-
рической науке в частности, и ограничить наше внимание изложенными
выше соображениями Риккерта.
Как мы видели, Риккерт’ определяет историю как лишь «индивидуали-
зирующую науку о культуре», прилагательным «индивидуализирующий» ясно
желая выделить ее из ряда других наук о культуре, которые изучают явле-
ния культуры генерализирующим или, по крайней мере, близким к генерали-
зирующему методу способом. Что история есть наука о культуре в самом
широком смысле этого слова, в каком понимает ее и сам Риккерт, относя
к явлениям культуры и государство, и право, и экономический строй, и искус-
ство, и религию, и т. д. и считая задачей истории индивидуализирующее изу-
чение процесса возникновения и развития этих общеобязательных культур-
ных ценностей, едва ли это нужно доказывать. Не подлежит спору и то, что
история есть наука индивидуализирующая, ставящая себе задачей выяснение
конкретных процессов культурного развития в их индивидуальности. Вопрос
лишь в том, ограничивается ли сфера ее научной компетенции только этой
индивидуализирующей функцией, является ли историческая наука только
наукой об индивидуальном или же ей присуща, как и всякой другой науке,
и функция генерализирующая, и она, не переставая ни на минуту быть исто-
рией, является и наукой об общем, в своей собственной, исторической ла-
боратории перерабатывающей историческую действительность в общие поня-
тия, без которых она, как и всякая другая наука, не может функциониро-
вать и в качестве науки об индивидуальном?
Если бы процесс культурного развития человечества представлял собою
то, чем его изображала старая философия истории, стоявшая на всемирно-
исторической точке зрения и видевшая в истории отдельных «исторических»
народов отдельные фазисы и ступени единого и единственного процесса все-
мирной истории, то исторической науке оставалась бы только исключительно
индивидуализирующая задача выяснения этого единого и единственного про-
цесса в его индивидуальности. Но ведь в настоящее время мы очень далеки
от всемирно-исторической концепции старинной философии истории, и для
нас представляется более приемлемой иная концепция, представляющая куль-
турное развитие человечества в виде ряда соприкасающихся нередко друг с
другом, но по существу автономных процессов, в особенности, когда мы
сосредоточим наше внимание на эволюции хозяйственных, социальных и
политических форм и отношений. Этим, конечно, не отрицается общеизвест-
ный факт всякого рода «рецепций», но изучение его является более сложной
проблемой, чем оно казалось прежде, и притом проблемой внутренней, авто-
номной и индивидуальной истории реципирующего общества, прибегающего
для разрешения собственных, так сказать, местных, внутренних задач к
средствам и формам, выработанным внутренним процессом развития, совер-
шавшимся в другом обществе, раньше доразвившимся до этих средств и
форм. Расчленяя процесс культурного развития человечества на ряд отдель-
ных и автономных процессов, современная историческая наука признает эти
процессы в основе сходными, аналогичными. Процесс развития каждого от-
дельного человеческого общества, на которые распадается «человечество»,
несмотря на все свои индивидуальные особенности, в основе своей предста-
вляет одну из многочисленных вариаций на общую тему и в целом, и в
отдельных своих сторонах и частях, и это, повидимому, становится нако-
___13_____
нец общепризнанным фактом и в научном обиходе науки русской истории,,
особенно долго отстаивавшей самобытность русского исторического про-
цесса, а в настоящее время довольно громко и определенно заговорившей ио
русском феодализме и, повидимому, окончательно сознавшей необходимость
подходить к явлениям русского исторического развития, вооружившись ши-
роким методологическим опытом и фактическим и идейным запасом западно-
европейской на^ки. Ha-ряду с интересом к индивидуальному вполне есте-
ственным и законным является в исторической науке и интерес к общему.
Интересуясь теми индивидуальными формами, в каких совершалось развитие
в том или ином человеческом обществе, историк с неменьшим интересом
наблюдает и то общее, что присуще историческому развитию всех и каждого
из этих обществ, под пестрым узором индивидуального старается вскрыть те
общие линии развития, которые лежат в основе индивидуальной эволюции
каждого человеческого общества. Интересуясь французским, или немецким,
или английским, или русским, или греческим, или римским феодализмом во
всей его индивидуальности, историк интересуется и тем, что обще всем этим
разновидностям феодального процесса и феодального строя, тем, что делает
этот процесс и этот строй феодальным процессом и феодальным строем. Ин-
тересуясь тем, как развивалось то или иное индивидуальное человеческое
общество, историк интересуется и тем, как вообще развивалось и разви-
вается человеческое общество как таковое, как явление природы, какие
стадии в своем развитии оно проходит, какие постоянные соотношения, в
этом развитии можно установить и формулировать в виде законов. А ставя
такие вопросы, историк уже не может довольствоваться изучением конкрет-
ных явлений, составляющих содержание индивидуальной истории данного
общества, и должен расширить поле своих наблюдений и привлечь к изучению
конкретный материал индивидуальной истории ряда других обществ, чтобы
путем сравнительного изучения ряда индивидуальных процессов историче-
ского развития переработать сырой конкретный материал этих индивидуаль-
ных процессов в общие понятия о ходе развития человеческого общества
как такового или, по крайней мере, о тенденциях этого развития. На-ряду
с интересом историка к хозяйственной, социальной, политической и всякой
иной эволюции данного общества во всей ее индивидуальности является
вполне естественным и правомерным и его интерес и к хозяйственной, социаль-
ной, политической и всякой иной эволюции человеческого общества вообще,
человеческого общества как такового, как явления природы, к формам и
ступеням этой эволюции; на-ряду с конкретно-историческим интересом к
общественному развитию естественным является для историка и интерес
социологический; перерабатывая сырой конкретный материал экономиче-
ской, социальной, политической и всякой иной истории человеческих обществ
в понятия с конкретным, индивидуальным содержанием, в конкретно-исто-
рические категории, историк имеет интерес и к переработке его в общие
понятия, в социологические категории и применяет к этому делу все приемы,
выработанные исторической наукой, щепетильно внимательной ко всем
оттенкам индивидуального, тщательно изучающей все индивидуальные ком-
бинации во всей их индивидуальности прежде, чем использовать их для кон-
струирования общих понятий.
Но историк не только может изучать конкретный материал истори-
ческого развития с помощью генерализирующего метода. Он должен это
14
делать. Чтобы понять, как шел индивидуальный процесс феодализации сред-
невековой Англии и какие индивидуальные формы он здесь выработал, он
должен предварительно запастись общими понятиями о феодализации и
феодализме и о его типических формах: не имея общих понятий о типиче-
ских формах феодализма и феодального процесса, нельзя понять и даже
нельзя заметить и той индивидуальной разновидности их, какую предста-
вляет собою феодализм средневековой Англии, его возникновение и развитие.
Уже одна постановка вопроса об особенностях английского феодализма
совершенно немыслима без общих понятий о феодализме и феодализации.
Как и во всякой другой науке, индивидуализирующее изучение конкретного,
индивидуального предполагает, как свою необходимую предпосылку, генера-
лизирующее его изучение, так и в истории. Разглядеть в индивидуальной
исторической комбинации то, что делает ее индивидуальной, может только
тот, кто<знает общее. Без общих, социологических понятий
север ш е н н о невозможна и немыслима историческая
наука, даже если бы она ставила своей исключительной задачей индиви-
дуализирующее изучение сырого, конкретного и индивидуального материала
исторического развития. И Риккерт, как мы видели, вполне признает, что
без общих понятий историческая наука не может обойтись. Но откуда
берутся эти общие понятия, каково их логическое про-
исхождение и логическое существо, он об этом или вовсе
ничего не говорит или же, как мы видели, говорит в слишком общих терми-
нах. А между тем для выяснения логического существа исторической науки
это вопрос первостепешфэй важности. Для Риккерта эти общие понятия
являются как будто чем-то, не то свойственным всякому мыслящему чело-
веку вообще, не то чем-то, привносимым в историческую науку извне. После
всего сказанного нами едва ли нужно подробно разъяснять ту мысль, что
общие, социологические понятия, без которых не может обходиться исто-
рическая наука, даже если бы она ограничивала свою компетенцию одним
лишь индивидуализирующим изучением исторического развития, являются
продуктом научной переработки сырого конкретного и индивидуального ма-
териала этого развития все той же исторической наукой, по-
скольку она интересуется и, как мы видели, вполне правомерно, этим мате-
риалом с точки зрения общего, желая выяснить то общее, постоянное, что
скрывается под преходящей формой частного, индивидуального, конкрет-
ного. Как и всякая другая наука, и наука истори-
ческая по необходимости должна быть и наукой
об индивидуальном, и наукой об общем; не ограничи-
ваясь выяснением индивидуальных явлений и процессов исторического разви-
тия отдельных человеческих обществ и переработкой сырого материала этого
развития в понятия с индивидуальным, конкретным содержанием, в кон-
кретно-исторические категории, историческая наука должна перерабаты-
вать этот материал конкретного и индивидуального исторического развития
и в общие понятия, в общие, социологические категории. Чтобы быть
наукой об индивидуальном, историческая наука,
как и всякая другая наука, должна быть и наукой
об общем, а чтобы быть наукой об общем, она долж-
на быть наукой и об индивидуальном. Только путем
тщательного изучения индивидуальных исторических комбинаций, как они
15
складывались в ряде конкретных обществ в их индивидуальном историческом
развитии, историческая наука может достигать своих генерализирующих
целей, установить и формулировать свои общие, социологические понятия;
только с помощью полученных таким путем общих, социологических кате-
горий она получает возможность научно понять конкретные, индивидуаль-
ные исторические комбинации в их индивидуальности.
Как и всякая другая наука, и наука историческая—и в качестве науки
об индивидуальном, и в качестве науки об общем—имеет дело с одним и тем
же конкретным и индивидуальным материалом и подходит к нему с одними
и теми же общими понятиями. Разница лишь в ее намерениях в том и в
другом случае: в то время, как ставя себе индивидуализирующие цели,
являясь наукой об индивидуальном, она видит в своих общих социологиче-
ских понятиях лишь средство разобраться в индивидуальном материале, уви-
деть в нем то, что в нем индивидуально, и конструировать его как индиви-
дуальную комбинацию, индивидуальную форму общего; во втором случае,
выступая с намерениями генерализирующего свойства, она ищет в данной
индивидуальной исторической комбинации общее, смотрит на нее как на
индивидуальную форму игры общих сил и тенденций, как на индивидуаль-
ную вариацию на общую тему, в данный момент как раз и интересующую
ее и уже формулированную в тех общих понятиях, с которыми она к этой
индивидуальной комбинации подступает, и ее главный интерес—проверить
на этой индивидуальной комбинации заранее данную формулировку, углу-
бить, видоизменить, или отвергнуть эти общие, социологические предпо-
сылки, явившиеся результатом предшествовавшей генерализирующей работы
над индивидуальным.
Желая по возможности отчетливо изобразить существо и различие
этих логических операций, которые совершает историк, когда он ставит себе
то индивидуализирующие, то генерализирующие задачи, невольно впадаешь
в схематизм, для ясности резко расчленяя то, что в процессе научной исто-
рической работы совершается менее членораздельно. Во всяком случае в
исторической науке эти логические операции по существу ничем не отлича-
ются от того, что в этом смысле происходит во всякой другой науке и что
характерно для их логического существа не в меньшей мере, чем и для ее
собственного. Историческая наука ничем не отличает-
ся по своему логическому существу, по своему логиче-
скому стилю от всякой другой науки: она является и наукой об
индивидуальном, и наукой об общем и не может не быть наукой об общем,
даже если бы и стремилась ограничить свою сферу исключительно индивиду-
альным. Только твердо, определенно и открыто становясь на почву генерали-
зирующей науки, только сознательно и ясно поставив себе задачу генерализи-
рующего изучения конкретного и индивидуального исторического развития
человеческих обществ и переработки его в общие, социологические категории,
историческая наука будет иметь прочную теоретическую основу для своих ин-
дивидуализирующих операций, которые в противном случае принуждены будут
пробавляться руководящими теоретическими указаниями более или менее ку-
старного н случайного свойства, а то и просто продолжать пользоваться ар-
хаическим арсеналом философско-исторических идей времен минувших и ино-
гда очень далеких. Как бы историк ни оберегал свою науку от генерализирую-
щих тенденций (а эта боязнь генерализации еще очень сильна среди многих
16
историков, охраняющих чистоту логического стиля исторической науки, как
они его понимают, и старательно отмежевывающих себя от социологов), он
совершенно не может обойтись в своей индивидуализирующей работе без
общих предпосылок, сознательно или бессознательно направляющих его
работу, научная ценность которых в большинстве случаев весьма проблема-
тична. Давно пора историкам раз навсегда освободиться от этого страха
перед социологией, имеющего, правда, некоторое основание в тех впечатле-
ниях, которые они довольно-таки часто получали еще во дни своей юности
от очень уж упрощенных приемов профессиональных социологов, отече-
ственных и иностранных, скомпрометировавших социологию в глазах осто-
рожных и вооруженных строгими научными приемами историков, и открыто
и смело занять определенно генерализирующую, по существу социологиче-
скую позицию, откровенно признав, что историческая наука ничем не отли-
чается по своему логическому существу от всякой другой науки, что, только
обеспечив себя строго научными, общими, социологическими понятиями с
помощью переработки конкретного и индивидуального материала историче-
ского развития человеческих обществ посредством тех строгих приемов
исторического исследования, какие она успела выработать за время продол-
жительного своего существования, она может действительно вполне научно
ставить и разрешать и свои задачи как науки об индивидуальном. Свои общие
понятия, без которых она не может обойтись, как и всякая другая наука,
история должна вырабатывать в своей собственной лаборатории,
а не случайно брать их со стороны. Только определенно и строго методиче-
ски ставя себе социологические задачи и разрешая их с помощью строгих
приемов исторического исследования, только становясь социо-
логией, историческая наука станет на вполне твердую почву и как наука
об индивидуальном. Только стоя на точке зрения Ри к керша, можно гово-
рить об «обходном пути» общих понятий, на который все-таки принуждена
вступать историческая наука «для изображения и связывания объектов между
собою» *), и о том, что история интересуется только тем, что в культурных
процессах своеобразно и индивидуально, а то, что у них есть общего с дру-
гими процессами, т.-е. что составляет их естественно-научную сущность,
несущественно для исторических наук о культуре» * 2).
Те общие понятия, которые необходимы для исторической, как и для
всякой другой науки в ее индивидуализирующем обиходе и которые она
вырабатывает в своей собственной, исторической лаборатории, представляют
собою не исторические, а социологические, по существу систематические
категории, как и общие в строгом смысле слова понятия всякой другой нау-
ки, в которые она перерабатывает конкретную и индивидуальную действи-
тельность, поскольку она функционирует в качестве науки об общем. Исто-
рическими категориями являются те категории, в которые перерабатывает
свой сырой материал историческая наука, когда она задается индивидуали-
зирующими целями, те понятия с индивидуальным и конкретным содержа-
нием, которые применимы лишь к данной индивидуальной, ограниченной
определенными границами места и времени исторической комбинации и
являются по существу конкретно-историческими. категориями. Историче-
ская наука перерабатывает конкретную историческую действительность в
*) Г. Риккерт. Философия истории, стр. 40, 73.
2) Г. Риккерт. Науки о природе и науки о культуре, стр. 145—143.
17
систематические, социологические категории, в идеально-типические чистые
понятия, чтобы с их помощью понять и научно истолковать каждую данную
индивидуальную и конкретную историческую комбинацию в ее индивидуаль-
ности. В полной общности и общеприменимости, в чисто абстрактной сущ-
ности социологических категорий, являющихся систематическими катего-
риями исторической науки, и вся их научная сила, их способность служить
тем целям, для которых историческая наука, ничем не отличаясь в этом
отношении от всякой другой науки, их образует. Только вполне отрешенные
от всего конкретного, временного и индивидуального, характерного для того
сырого материала исторического развития, результатом переработки кото-
рого они явились, эти систематические категории исторической науки, как
и систематические категории всякой другой науки, могут быть пригодны для
ответственной роли светильников в чрезвычайно сложном и подчас запутан-
ном лабиринте конкретной и индивидуальной действительности,- которую
индивидуализирующий историк должен понять и истолковать в ее индиви-
дуальности. Историка не должно смущать то, что, являясь продуктом научно-
исторической работы над материалом конкретной действительности, что,
выйдя из его чисто исторической лаборатории, эти общие понятия историче-
ской науки являются не историческими, т.-е. не конкретно-историческими,
чисто систематическими, социологическими категориями. Такова логиче-
ская природа общих понятий и всех других наук; а историческая наука ни-
чем по своему логическому существу и стилю от других наук не отличается,
поскольку она хочет быть подлинной наукой в ее индивидуализирующем и
в ее генерализирующем аспекте. Если, говоря об общих понятиях историче-
ской науки, применять, по крайней мере, к некоторым из них, слово закон,
то ясно, что не может быть речи об исторических законах, что можно го-
ворить лишь о законах социологических, представляющих собою постоян-
ные, безусловно необходимые, вневременные и внепространственные соотно-
шения между явлениями, составляющими содержание процесса общественно-
го развития в его основном существе, отрешенного от всего временного и
случайного, что характеризует его конкретные, индивидуальные, историче-
ские формы.
Говоря о конкретно-исторических и социологических, чисто система-
тических категориях исторической науки, мы разумеем категории, которые
создает историческая наука в работе над материалом исторического разви-
тия человеческих обществ, относящимся к самым различным сторонам исто-
рического процесса, развивающегося внутри этих обществ: к хозяйственной
его стороне, социальной, политической и т. д. Историческая наука в равной
мере интересуется всеми сторонами исторического процесса, вполне отчет-
ливо сознавая теснейшую органическую связь между всеми его сторонами
и невозможность трактовать изолированно каждую из сторон в отдельно-
сти. В настоящее время все это стало общепризнанным положением, и мы
бы не стали говорить об этом, если бы с этим не был связан один вопрос,
далеко неодинаково разрешаемый в современном научном обиходе. Исто-
рическая наука в равной мере интересуется и экономической эволюцией, и
социальной, и политической, и правовой, и эстетической, и научной и т. д.
и т. д. Кто является субъектом всех этих интересов? Не скрывается ли под
общим названием «историческая наука» целый ряд отдельных, конечно,
тесно связанных между собою (как тесно связаны между собою и те отделб-
18
ные стороны исторического процесса, которые они изучают), но тем не
менее вполне автономных специальных исторических дисциплин, каковы эко-
номическая или хозяйственная история, социальная история, история поли-
тическая, в смысле истории политического развития и политических форм,
история права, история искусства, история религии, история науки и т. д.
и т. д.? Не есть ли «история» лишь общее название для целого ряда спе-
циальных исторических дисциплин, а «истории» как особой, отдельной от
специальных исторических дисциплин науки, так называемой чистой исто-
рии, в действительности вовсе не существует, хотя она и обозначена всеми
буквами в расписаниях лекций и в обозрениях преподавания историко-фило-
логических и других факультетов и отделений? Мы очень склонны думать,
что этот вопрос разрешается в положительном смысле, что строго научная
историческая работа только и может быть специальной, т.-е. относящейся
к той или иной стороне исторического процесса, безотносительно к тому,
ставит ли себе историк индивидуализирующие или генерализирующие цели.
Да такой в действительности она и является, поскольку речь идет о
настоящих научных исторических исследованиях. Иной она, как и всякая
научная работа, и быть не может. Только мысленно выделяя из всей беско-
нечно сложной и разнообразной совокупности того, что составляет кон-
кретное содержание исторического процесса, как он развивался в том или
ином человеческом обществе, ряды однородных явлений и сосредоточивая
внимание на явлениях того или иного ряда, можно действительно • научно
изучить исторический процесс, подходим ли мы к нему с индивидуализи-
рующим или с генерализирующий! интересом. И историк хозяйства, и исто-
рик социальных отношений, и историк политического развития изучает свой
материал или с индивидуализирующей, или с генерализирующей точки зре-
ния, имея в виду или выяснить ту или иную индивидуальную хозяйственную,
социальную, политическую и т. п. историческую комбинацию, или же по-
строить общие, социологические, по существу систематические категории,
которые бы дали им возможность разрешать и свои индивидуализирующие
проблемы в области истории хозяйства, социального строя или политиче-
ского развития. Установление связей между явлениями разных эволюций, из
совокупности которых состоит исторический процесс каждого общества,
достигается общими, но раздробленными усилиями специальных историков,
потому что задачей, имманентной каждой отдельной исторической дисципли-
не, является выяснение генезиса и развития явлений ее специальной области
в теснейшей связи со всеми другими сторонами жизни. Если под «чистым
историком» разуметь какую-нибудь логическую категорию, а не просто
своего рода бытовое явление, созданное конкретными условиями развития
исторической науки, то таковой является ученый, совмещающий в своем
лице нескольких специальных историков, что, конечно, дает ему большую
возможность устанавливать связи между явлениями параллельных эволюций,
чем эго может быть доступно более узкому специалисту-историку, но не
создает особой науки «чистой» истории. Ввиду этого для нас не совсем,
например, ясно принципиальное различие между «историком, изучающим
хозяйственный быт», и «экономистом, истолковывающим историческую
действительность» J), как не ясна и мысль, что систематические категории
г) В. Струве. Теория политической экономии и история хозяйственного быта. «Из-
вестия Петрогр. Политехи. Института». 1913 г., т. XX.
19
истории хозяйственного быта как самостоятельной дисциплины представляют
собою систематические категории теоретической политической экономии,
«логические построения, отправляющиеся от какого-либо единого прин-
ципа» *), а'не систематические категории, являющиеся продуктом переработ-
ки сырого конкретного и индивидуального материала экономического раз-
вития человеческих обществ экономической историей, поскольку она яв-
ляется, как и всякая другая специальная историческая дисциплина и как
всякая другая наука вообще, наукой об общем, представляя собою в то же
время, как и всякая другая наука, и науку об индивидуальном. Не ясно для
нас и стремление историка-экономиста элиминировать самое понятие «исто-
рических категорий»: то обстоятельство, что в экономической и историко-
экономическог! науке недостаточно ясно понимали логическую природу этих
категорий и заставляли их, невзирая на их конкретно-историческую сущ-
ность, «нести непосильную для них теоретическую службу», не может
упразднить их и присущую им функцию—обслуживать очень серьезные по-
требности экономической истории как науки об индивидуальном, необходи-
мым продуктом и максимальным теоретическим (в смысле возможности тео-
ретических построений), пределом которой они и являются.
III.
Выяснив общую логическую структуру исторической науки, мы должны
теперь перейти ко второй задаче нашего Введения, к возможно более отчет-
ливому определению логического характера тех конкретных проблем, какие
ставит и разрешает так называемая средневековая история. Именно средне-
вековая история более всего в этом нуждается, потому что относительно
именно этой области исторического изучения более, чем относительно какой-
либо иной, господствует в научном обиходе методологическая неясность и
неопределенность. Самый термин «средние века» страдает крайней неопреде-
ленностью. С ним еще ассоциируется ряд представлений, являющихся запоз-
далыми отзвуками старой «философии истории»/которая стояла на всемирно
исторической точке зрения и рассматривала отдельные истории народов древ-
него и нового мира как одно непрерывное целое, как историю единого чело-
вечества, видя в истории каждого отдельного народа ступень, фазис в общем,
развитии целого, движущегося по пути прогресса. Эта «философия истории»
сложилась уже со второй приблизительно половины восемнадцатого столетия
под влиянием целого ряда общих условий, в которых жило тогда западно-
европейское человечество,' и получила свою классическую, можно сказать,
формулировку у Гегеля в его блестяще развитой и стройной системе истори-
ческого идеализма, в которой некоторые конкретные факты из истории наро-
дов древнего Востока, Греции, Рима и новой Европы развернулись в величе-
ственную картину истории единого человечества и были переведены на язык
метафизических категорий, превративший частные истории этих народов в ло-
гически необходимый, по законам логики развивающийся единый процесс.
Напомним основные черты гегелевской философии истории.
Миром управляет разум. История мира представляет собою постепен-
ное осуществление плана, предначертанного разумом, воплощающимся в Боге.
J) Ibid.
2*
20
Все, что из этого плана вытекает, что, следовательно, разумно, то и прочно,
действительно, а то, что несообразно с этим разумным планом,
то непрочно, обречено на гибель. Управляющий всем миром разум упра-
вляет и историческими событиями, в которых предначертанный разумом план
также получает свое осуществление. Если постигнуть разумный план, по ко-
торому Бог управляет миром, составляет задачу общей философии, то по-
стижение этого плана, поскольку он осуществляется в исторических собы-
тиях, является задачей философии истории.
Мир заключает в себе физическую и духовную природу. Эта вторая
сторона, т.-е. дух, и проявляется в истории. Если сущность материи в ее про-
тяженности, то сущность духа—в его свободе и в сознании им этой своей сво-
боды. Во всемирной истории дух постепенно и раскрывает свою сущность,
т.-е. постепенно становится все более и более свободным и постепенно все
более и более приходит к сознанию своей свободы. А в этом-то и заклю-
чается прогресс. Таким образом, всемирная история представляет собою не-
прерывное прогрессивное движение, именно прогресс в развитии сознания
духом своей свободы, и познать этот прогресс в его необходимом развитии
есть задача философии истории.
Прогрессивное развитие духа совершается по логической схеме тезиса,
антитезиса и синтезиса; одна общая идея (тезис) сменяется ей противополож-
ной (антитезис), и обе они затем примиряются в синтезе. Разрушая свою ста-
рую форму, дух, таким образом, не ограничивается переходом в новую форму,
но воспринимает в себя прежнюю, переработав ее в себе, и является в высшей
форме, так что прежний Момент его существования всегда становится мате-
риалом или ступенью для следующего, и это есть тот путь, каким идет раз-
витие духа.
Происходящее только что описанным чисто диалектическим путем (по
схеме тезиса, антитезиса и синтезиса) развитие всемирного духа совершается
во всемирной истории через посредство истории отдельных так называемых
исторических народов (Гегель делит народы на исторические, через посред-
ство которых совершается, развитие всемирного духа, и неисторические, ли-
шенные этой привилегии). В своем прогрессивном развитии всемирный дух
переходит от одного исторического народа к другому, являясь в каждом* из
них в форме народного, национального духа, Так что каждый исторический
народ в своей индивидуальности' составляет момент в развитии всемирного
духа, все более и более приближающегося таким путем к полному сознанию
своей свободы. Но далеко не все время своего существования каждый данный
исторический народ остается историческим народом, играет роль в развитий
всемирного духа: сыграв свою роль в известный момент своей истории, дан-
ный народ перестает быть историческим, сходит со сцены всемирной истории
и или умирает естественной смертью, или же продолжает влачить свое теперь
уже неисторическое, ничтожное существование, представляя уже собою «по-
литический нуль и скуку».
Эту точку зрения Гегель проводит через историю древнего Востока,
древней Греции и Рима и историю новой, романо-германской Европы, везде
находя обильный материал для ее подтверждения. На Востоке, учит он, дух
еще не сознает своей свободы; здесь человек подчиняется политическому и
религиозному деспотизму; свободен здесь один (монарх), все же остальные—
бесправная масса. В Греции и Риме дух уже сознает свою свободу, но еще нс
21
вполне: здесь свободны некоторые, но не все. Полной свободы дух постепенно
достигает в новой Европе, у германских народов, именно в новое время, с осу-
ществлением церковной реформы.
Средства, с помощью которых всемирный дух достигает своей цели,
это—потребности, наклонности и страсти людей. Как бы ни была возвышенна
цель или идея, во имя которой действует человек, необходимо, чтобы эта идея
имела для него личный интерес, сделалась, так сказать, его личным достоя-
нием. Является вопрос: каким же образом люди, преследуя свои частные, лич-
ные цели, в то же время осуществляют общие, исторические цели, работают
в интересах развития самосознания всемирного дука, т.-е. его свободы? Ка-
ким образом свободная воля людей, выражающаяся в их действиях, согла-
суется с необходимостью, с какою совершается развитие всемирного духа
в истории?
На этот вопрос Гегель дает такой ответ. Всякое понятие в силу внут-
ренней, логической необходимости переходит в свою противоположность.
Поэтому свободный всемирный дух, осуществляющий себя в истории,- прояв-
ляется в своем противоположном, именно в личных интересах, частных делах
и страстях отдельных лиц. Люди думают, что они действуют только по вну-
шению своей свободной воли, а между тем они, не ведая того, осуществляют
общие цели, способствуют смене одной общей идеи другою, так что то, что
было прежде только возможностью, становится историческим фактом. Но не
все люди играют такую роль, не о всех людях можно сказать, что их частные,
эгоистические интересы и цели совпадают с целями истории. Такими людьми
являются только исторические люди, великие люди, герои. Это передовые
люди своей эпохи, доводящие до общего сознания то, что бессознательно
лежит в душе их современников. Таков, например, Цезарь. Он боролся за
свой личный интерес, и победа над врагами дала ему власть над всею импе-
рией. Но этот переход от республики к империи был исторической необходи-
мостью, был необходимым моментом в истории Рима и мира. Таким образом,
личный интерес Цезаря совпадает с исторической необходимостью.
Не всегда великим людям, осуществляющим цели истории, удается осу-
ществить в то же время и свои личные цели, которые собственно, и предста-
вляются их сознанию во время их деятельности, В этом проявляется хитрость
исторического, мирового разума, заставляющего работать на себя этих лю-
дей, бороться друг с другом и погибать в борьбе. «Судьбу этих исторических
людей,—говорит Гегель,—нельзя назвать счастливой. Наслаждение не дается
им в удел; вся жизнь их заключается в труде и бывает истощаема страстью.
Они рано умирают, как Александр, или делаются жертвой убийц, как Цезарь,.
или же их отправляют на остров св. Елены».
Мы представили лишь самый бледный остов этой метафизической
поэмы. Под пером талантливых историков, располагавших к тому’ же бога-
тым материалом конкретных исторических фактов, эта картина всемирно-
исторического развития иногда расцвечивалась всеми красками истинной
поэзии.
Эта классическая формулировка всемирно-исторической точки зрения
сообщала этой последней, благодаря философским и литературным чарам Ге-
геля, широкую и прочную популярность и обеспечила ей глубокое и до сих
пор неисчезнувшее влияние на историческую литературу. Здесь в абстрактной
форме даны все основные мотивы, разрабатывавшиеся потом на конкретном z
OQ
материале целыми поколениями историков в их специальных работах и об-
щих обозрениях. Несомненно, европейская историография многим обязана
идеалистической философии и ее всемирно-исторической концепции. Для
своего времени это была доктрина, удовлетворявшая самым высоким требова-
ниям не только философской, но и научной мысли, высоко поднимавшая душу
энтузиазмом веры в творческую силу идеала и в то же время открывавшая
необъятно широкие перспективы для научного творчества.
И в современной историографии еще достаточно живы традиции идеа-
лизма с его всемирно-исторической концепцией. Правда, стройное и вели-
чественное здание всемирной истории, возведенное трудами историков-идеа-
листов, уже сильно обветшало, и многие его части пришлось заменить новыми,
из более грубого материала и в более новом стиле^но оно все еще стоит и
продолжает сохранять свое обаяние. Всемирно-историческая концепция все
еще продолжает оказывать влияние на исторические взгляды и, в частности,
дает себя знать во взгляде на средние века как на продолжение древнего раз-
вития, как на дальнейшую ступень в развитии тех форм жизни, какие выра-
ботала древность, стоявшая будто бы на более элементарной ступени. Me ли-
шено интереса, что в самой определенной и отчетливой форме такой взгляд
на средние века был формулирован в экономической науке, где он совершенно
эмансипировался от всякой связи с идеалистическими традициями и был пере-
веден на вполне ясный язык экономических категорий.
В экономической литературе господствует взгляд на древний мир как
на одну из стадий в экономической эволюции европейских обществ, именно
стадию замкнутого домашнего хозяйства. Известный экономист Родбертус-
Ягстцов в своих исследованиях в области экономических отношений класси-
ческой древности проводит этот взгляд с полной определенностью, и эконо-
мисты всех стран Европы повторяют его как вполне научную истину. Согласно
этому взгляду и у греков, и у римлян хозяйственная жизнь была организована
в форме замкнутых домашних хозяйств, хозяйств otxoc’a, автономных
хозяйств каждого отдельного дома, собственными силами удовлетворявших
все свои потребности, производивших продукты не для обмена, а для непо-
средственного удовлетворения потребностей в них группы, весьма значитель-
ной по своему составу, во главе которой стоял крупный собственник, распо-
лагавший организованным трудом рабов и других подвластных людей. Взгляд
этот нашел себе нового защитника в лице известного экономиста, профессора
лейпцигского университета Карла Бюхера. Бюхер заново развил эту точку
зрения в своем сочинении о «Возникновении народного хозяйства» (русский
перев. под ред. I. М. Кулишера), в котором он предлагает целую схему хозяй-
ственного развития человечества.
. Сущность теории Бюхера заключается в следующем. Отличительной
особенностью хозяйственной жизни современных цивилизованных народов
является то, что каждое отдельное лицо производит не те хозяйственные
блага, какие необходимы ему самому, но те, которые нужны другим, и в об-
мен на них оно приобретает все ему необходимое, так что для снабжения
каждого отдельного лица всем необходимым ему требуется деятельность мно-
гих или же всех. Хозяйственная деятельность каждого отдельного лица не
есть нечто самостоятельное и самодовлеющее, а лишь часть целого, часть
деятельности всего общества; только деятельность всего общества может
дать в результате совокупность предметов, необходимых каждому отдель-
23
ному лицу. Это—меновое хозяйство. Это—народное хозяйство в собственном
смысле этого слова. Им собственно и занималась классическая политическая
экономия (созданная трудами Адама Смита, Рикардо, Милля и многих дру-
гих), которая в сущности представляет собою теорию обмена.
Было время, когда народного хозяйства с характеризующим его обме-
ном еще не существовало. Народное хозяйство есть продукт тысячелетнего
исторического развития; в течение целых периодов до возникновения народ-
ного хозяйства человечество хозяйничало вовсе без обмена или же при та-
ких его формах, которые не могут быть отнесены к категории народно-хо-
зяйственных. Прежде, чем дойти до стадии народно-хозяйственного развития,
хозяйственное развитие, по крайней мере народов центральной и западной
Европы, прошло две более ранних стадии: стадию замкнутого домашнего хо-
зяйства (производство исключительно для собственного потребления, хозяй-
ство без обмена) и стадию городского хозяйства (производство на заказ, или
период непосредственного, обмена).
Переход от одной хозяйственной ступени к другой (от домашнего хо-
зяйства к городскому и от городского к народному) представляется Бюхеру
как постепенное удлинение пути, который совершает продукт, направляясь
от производителя к потребителю. В период замкнутого домашнего хозяй-
ства продукты не выходят за пределы хозяйства, в котором они произведены:
они тут и потребляются. В период городского хозяйства продукты переходят
из произведшего их хозяйства непосредственно в хозяйство, в котором они
потребляются. В период народного хозяйства (период товарного производ-
ства, обращения продуктов) продуктам приходится проходить через целый
ряд хозяйств, прежде чем они будут потреблены.
При господстве замкнутого домашнего хозяйства хозяйственная жизнь
общества распадается на целый ряд одинаковых и даже тожественных по
своему строению и отправлениям хозяйственных организмов, самодовлеющих
и потому независимых друг от друга, не нуждающихся друг в друге, не обме-
нивающихся друг с другом. Потребность, труд, производство, средства произ-
водства, продукт, потребительные запасы, потребительная ценность, потреб-
ление,—вот те немногие экономические понятия, которые свойственны пе-
риоду замкнутого домашнего хозяйства. Разделение труда, если и существует
здесь, то лишь внутри каждой из независимых хозяйственных групп, на ко-
торые распадается общество; а народно-хозяйственного разделения труда, ко-
торое представляет собою характерную особенность так хорошо знакомого
нам менового хозяйства и выражается в разнообразии зависящих друг от
друга хозяйственных отраслей, в существовании различных по своим хозяй-
ственным задачам групп, работающих, следовательно, для обмена, произво-
дящих различные товары,—такого разделения труда период замкнутого до-
машнего хозяйства не знает. Поэтому он не знает и профессий, не знает
предприятий (хозяйственной деятельности, имеющей в виду барыш, прибыль
от обмена), промышленного и торгового капиталов, капиталов ссудного и
производительного, не знает товаров, цены, обращения продуктов, дохода и
его распределения в виде заработной платы, предпринимательской прибыли
и процента на капитал. На этой ступени развития говорить о доходе не-
уместно, потому что то, что мы называем доходом, здесь, в замкнутом домаш-
нем хозяйстве, есть сумма потребительных благ, получивших в самом хозяй-
стве свое бытие, вся хозяйственная выручка домовладыки целиком; доход и
24
имущество образуют здесь одну нераздельную массу, часть которой постоянно
созревает для потребления, другая’часть уничтожается потреблением, между
тем как третья лежит в сундуках и ларях, в погребах и амбарах, как своего
рода страховой фонд. ’
Замкнутая хозяйственная группа могла быть весьма значительной по
своему составу: это была или родовая группа (на ранних стадиях обществен-
ного развития) или же (с разрушением родового строя) обыкновенная семья,
но нередко очень расширенная рабскими и иными зависимыми элементами.
Период толысо-что охарактеризованного замкнутого домашнего хо-
зяйства простирается, по словам Бюхера, «от начала культуры вплоть до
средних веков» (приблизительно до начала текущего тысячелетия). Таково,
думает он, было хозяйство греков, карфагенян, римлян. Это—греческий ovzo;,
римская familia. Слово familia прежде всего означает совокупность famuli,
домашних рабов, челяди. Pater familias есть господин над рабами, входящими
в состав семейной группы; в его patria potestas сливаются понятия о власти
мужа и отца и о господском праве рабовладельца. Каждый принадлежащий
к дому зарабатывает не для себя, а для pater familias, который может распоря-
жаться жизнью и смертью каждого. «Хозяйственной автономией рабовла-
дельческого дома объясняется вся социальная и значительная часть полити-
ческой истории древнего Рима», говорит Бюхер. «Нет производительных про-
фессий, нет ни крестьян, ни ремесленников. Существуют только крупные и
мелкие владельцы, богатые и бедные. Богатый лишает бедняка владения зем-
лей и превращает его через это в пролетария. Неимущий, хотя и свободный,
пролетарий не имеет безусловно никакой возможности найти себе заработок,
ибо не существует предпринимательского капитала, который бы за плату
покупал работу; не существует промышленности вне замкнутого дома. Так
называемые artifices источников—не свободные люди, занимающиеся про-
мыслами, а ремесленники-рабы, получающие из рук рабов-земледельцев и па-
стухов зерно, шерсть, дерево для переработки их в хлеб, одежду, орудия.
Omnia domi nascuntur, говорит у Петрония гостям своим богатый выскочка:
«все производится у меня, ничто не покупается». Вот откуда образовались
колоссальные латифундии, вот каким образом появились те безграничные
массы рабов’, которые сконцентрировались в руках отдельных владельцев и
при существовании которых разделение труда было настолько многосторонне,
что их продукты и услуги могли удовлетворять самые избалованные вкусы».
Итак, древний мир находился на стадии замкнутого, безобменного, не
знавшего торговли и промышленных профессий домашнего хозяйства и дальше
этого не пошел в своем хозяйственном развитии, а если и пошел, то уже во
всяком случае не дальше зачатков городского хозяйства (производство на
заказ). Это последнее развилось уже в средневековых городах германских
и романских стран. Что же касается народного хозяйства, то образование
его «есть главным образом плод политической централизации, начавшейся
в конце средних веков одновременно с возникновением государственных
территориальных образований и завершившейся в настоящее время созданием
единого национального государства. Хозяйственное соединение сил идет рука
об руку с подчинением частных политических интересов высшим целям го-
сударственного целого».
Мы старались охарактеризовать взгляд Бюхера по возможности его же
собственными словами во избежание всяких неточностей. Категоричность его
25
утверждений не может подлежать никакому сомнению. Определеннее выра-
зиться едва ли можно. Вот эта-то определенность и поражает прежде всего.
Мы имеем в виду не общую схему саму по себе, а применение ее к древнему
миру и, в частности, к римской истории. Древний мир в хозяйственном смысле
представляет собою, по Бюхеру, лишь ступень в истории Европы, и притом
самую низшую ступень, ступень замкнутого домашнего хозяйства со всеми
его социальными особенностями. Обмен, торговля, а также и все другие явле-
ния, характеризующие развитое народное хозяйство, по существу чужды, ему.
Эти последние явления развились уже у народов новой Европы, да и то уже
поздно, с конца средних веков.
Как примирить с таким взглядом на древний мир целый ряд общеизвест-
ных фактов, свидетельствующих о существовании у древних народов и вы-
соко развитой промышленности, и обширной внешней и внутренней торговли,
и весьма далеко ушедшей по пути социальной дифференциации общественной
структуры? Вспомним финикиян и их родственников карфагенян с их торго-
выми флотами, с их фабриками и заводами, с богатой и могущественной их
буржуазией; вспомним Грецию эпохи Перикла, эллинистическую эпоху, Рим
в эпоху расцвета республики и в первые века империи. Разве было бы мыслимо
это торговое, промышленное и культурное развитие при господстве замкну-
того домашнего хозяйства?
Возражение это невольно напрашивается при знакомстве с теорией
Бюхера, и неудивительно, что эта теория не осталась без возражений. Про-
тив Бюхера выступил Эдуард Мейер (ныне профессор в Берлине, а тогда
в Галле),-уже заявивший себя к тому времени крупными работами по истории
древнего мира, в которых он пролил очень много света и на экономическую
эволюцию древнего Востока и Запада, и имевший, что сказать на затронутую
Бюхером тему. В своем докладе об Экономическом развитии древнего мира
(работа эта прекрасно переведена на русский язык под редакцией М. О. Гер-
шензона) он подверг выставленный Бюхером взгляд обстоятельной критике
и противопоставил ему свой взгляд, сущность которого заключается в сле-
дующем.
Эд. Мейер ополчается против «ложного мнения, будто историческое
развитие народов, живших вокруг Средиземного моря, шло непрерывно по
восходящей линии»; распространение этого мнения он приписывает «попу-
лярной философии», которая, как известно, охотно занимается теорией
прогресса и, не заботясь о фактах, составляет только красивые системы;
в основе его лежит обычное деление истории на древнюю, среднюю и новую».
Эд. Мейер считает необходимым «самым энергичным образом указать на то,
что история развитие народов, живущих у Средиземного моря, представляет
два параллельных периода, что с падением древнего мира развитие начинается
сызнова, и что оно снова возвращается к тем первым ступеням, которые уже
давно были пройдены». «Картина действительного хода экономического раз-
вития древности», которую вслед за этим рисует Эд. Мейер, представляет
древность как целый ряд обществ, из которых каждое проходило разные сту-
пени хозяйственного развития, от низших до высших; знакомо было им и
замкнутое домашнее хозяйство ср всеми характеризующими его социаль-
ными особенностями, поскольку оно вообще когда-либо существовало в кон-
кретной действительности, и непосредственный обмен, и народное хозяйство
с широко развитой промышленностью и торговлей, с капиталом и доходом,
26
с предпринимателем и рабочим; и мелкий крестьянин-собственник, и свобод-
ный арендатор, и свободный ремесленник, и наемный рабочий, — все эти со-
циальные категории знакомы были обществам древнего мира так же, как и
нам; рабство вовсе не было тогда так значительно и не играло такой крупной
роли, как это думают обыкновенно (на последнем пункте Эд. Мейер еще раз
остановился в другой своей работе, Рабство в древности, также переведенной
на русский язык).
И нельзя не согласиться с Эд. Мейером, нельзя не признать его взгляд
на экономическое развитие древнего мира действительно реальным взглядом.
Древний мир не есть нечто целое и однообразное, а распадается на ряд от-
дельных обществ, из которых каждое проходило разные ступени хозяйствен-
ного, социального, политического и вообще культурного развития. Не может
быть поэтому и речи о древнем мире, как о фазисе в экономическом (как и
всяком другом) развитии так называемого человечества. Древние общества
проходили в своем экономическом развитии и стадию, приближающуюся
в той или иной мере к замкнутому домашнему хозяйству. Но многие из них
проходили и стадию народного и капиталистического хозяйства. Конечно,
нет надобности отожествлять капиталистический строй древних обществ с
нашим. Если мы обратим внимание хотя бы на одро различие в технических
знаниях древнего мира и нашего, то уже это одно заставит нас быть осто-
рожнее в сближениях нашей цивилизации с цивилизацией (или, вернее, циви-
лизациями) древнего мира./Гем не менее сходство все-таки очень значительно;
капиталистический строй древних в основе тот же, что и капитализм новой
Европы; разница лишь в степени, разница лишь количественная. ’ ’
История народов, живших и живущих у берегов Средиземного моря,
таким образом, действительно представляет два параллельных периода, и на-
роды новой Европы проходили в основе ту же хозяйственную эволюцию, что и
народы древнего мира, хотя и более сложную и богатую. Мы еще будем иметь
случай убедиться в этом, знакомясь с конкретными фактами римского хозяй-
ственного развития, особенно красноречивыми в этом отношении. Благодаря
особенностям своей истории Рим чрезвычайно бурно и стремительно прошел
свои экономические ступени и уже в последние два века республиканской
эпохи стоял на самой вершине сложного и богатого капиталистического раз-
вития, интересы которого играли определяющую роль в жизни и общества,
и государства как самого Рима, так и всех стран и народов, ему подвластных,
и едва ли не столь же быстро и неуклонно стал сравнительно скоро после
этого возвращаться к более простым и элементарным хозяйственным формам.
Не столь бурно и не столь стремительно протекала экономическая и социаль-
ная эволюция древнего Востока и древней Греции, но и там мы имеем полную
возможность наблюдать явления и факты, характерные для третьей ступени
бюхеровской схемы, не говоря уже о второй. Как ни подчеркивать все свое-
образие экономического развития древнего мира, тем не менее уложить все
богатство конкретного содержания этого процесса в прокрустово ложе пер-
вой (и лишь отчасти второй) бюхеровской ступени—задача совершенно фан-'
тастическая, и все попытки подтвердить взгляд Бюхера фактическими дан-
ными надо признать тщетными.
В большинстве случаев, впрочем, эти попытки подтверждения бюхеров-
ского взгляда на древний мир являются скорее попытками дать ему несколько,
а иногда и совсем иное истолкование, вложить в него иной, более широкий
27
смысл, далеко не совпадающий с тем, какой вложил в него и очень ясно и
определенно формулировал сам Бюхер. Мы, в частности, имеем в виду, с од-
ной стороны, работы проф. Гревса (Очерки из истории римского землевладе-
ния, т. I, С.-ПБ., 1899, и напечатанный отдельно Очерк, посвященный истол-
кованию Данных Петрония по аграрной истории 1-го века империи, С.-ПБ.,
1905),'а с другой, огромную статью, размерами равную большой книге, проф.
Макса Вебера в третьем издании известного Handworterbuch der Staatswissen-
schaften, посвященную Аграрной истории древнего мира (в томе первом).
И тот, и другой автор вносят в бюхеровскую картину древнего экономиче-
ского развития столько поправок, что от нее в сущности ничего не остается.
И проф. Греве и, еще более, проф. Вебер делают для читателей неподлежащею
сомнению мысль о значительном своеобразии древнего экономического разви-
тия, но не менее ясным становится для читателей и то, что истолковать это
своеобразие в терминах первой бюхеровской ступени нет никакой возможно-
сти и надобности. То же надо сказать и об итальянском ученом Salvioli, от-
стаивающем бюхеровскую точку зрения в своей книге об античном капита-
лизме (Le capitalisme dans le monde antique. Paris. 1906).
Да иначе и быть не может. Помимо чисто фактического несоответствия
между схематизирующей конструкцией Бюхера и данными ’ экономической
истории древнего мира, конструкции этой присущ чисто методологический
дефект, стоящий в тесной связи с этим. Бюхер недостаточно отчетливо раз-
граничивает задачи экономиста-социолога, устанавливающего ступени в хо-
зяйственной эволюции человеческого общества как такового, имеющего, сле-
довательно, в виду конструировать систематические категории, чистые поня-
тия, по самому логическому своему существу не совпадающие ни с какой
конкретной действительностью, по своей логической природе вневременные
и внепространственные, имеющие, по выражению Макса Вебера, характер
утопий, применимые, следовательно, для понимания экономического развития
везде и всегда, и задачи экономиста-историка, рисующего и истолковываю-
щего конкретную картину экономического развития данного общества в ее
индивидуальности, в определенных пределах пространства и времени, и накла-
дывает свое теоретическое построение, свои «хозяйственные ступени» на кон-
кретную экономическую историю Западной Европы, убежденный в их совпа-
дении. И домашнее замкнутое хозяйство, и городское хозяйство, и хозяйство
народное никакой конкретной действительности не соответствуют и не
должны соответствовать. Это лишь чистые понятия, идеальные типы, идеаль-
но-типические понятия, предельные понятия, к которым примеривается кон-
кретная действительность, с помощью которых она становится для нас по-
нятной; подобно капитализму, варварскому государству, феодализму, сослов-
ной монархии, конституционному государству и всем другим чистым поня-
тиям исторической науки, это лишь идеальные образы явлений, в которых
мысленно объединены рассеянно и раздельно в конкретной исторической дей-
ствительности существующие, здесь больше, там меньше, а местами и вовсе
не существующие, типические черты явлений данного порядка в одну свобод-
ную от свойственных конкретной действительности противоречий, закончен-
ную картину. Признавая за ступенями Бюхера большое научное значение как
за попыткой построить такие идеально-типические, чистые понятия, без ко-
торых, как мы видели, невозможно индивидуализирующее изучение конкрет-
ной экономической истории, как и вообще конкретной экономической дей-
28
ствительности, мы должны в то же время признать его попытку с помощью
этих построенных им систематических категорий истолковать конкретную
экономическую историю древнего мира неудачной.
И не одного древнего мира. Мы увидим, что и экономическая история
средневековой Европы не укладывается в рамки ни замкнутого домашнего
хозяйства (первое тысячелетие после Р. Хр. Бюхер считает стоящим еще на
этой стадии), ни «городского хозяйства», что средневековая Европа жила бо-
лее сложной и широкой хозяйственной жизнью, что ей давно были знакомы
формы менового хозяйства, интересы которого играли едва ли не определяю-
щую роль не только в средневековом городе, но и в средневековой деревне, на
барском дворе сеньора едва ли не в той же мере, что и в крестьянском хозяй-
стве, что в ней достаточно широко была развита и внутренняя, и внешняя
торговля, а ее промышленность, сохраняя до поры, до времени свои цеховые
формы, уже мало-по-малу стала наполнять их явно капиталистическим содер-
жанием, превращая их в составные элементы крупных предприятий.
Таким образом, древнее развитие не представляет собою ранней сту-
пени в развитии современной нам Европы. Оно проходило и те дальнейшие
ступени, которые знает современный нам культурный мир. Средневековая
Европа не является в этом отношении следующим шагом. Средневековая
Европа «начинает свое развитие сызнова, возвращается к тем первым ступе-
ням, которые давно уже были пройдены» (Эд. Мейер). Конечно, и сам Эд.
Мейер едва ли станет отрицать, что средневековой Европе приходилось, как
мы потом увидим, начинать свою культурную историю в более сложной об-
становке, что новая жизнь начиналась в Европе после падения Западной Рим-
ской империи не на пустом месте, а нередко в самых центрах умиравшей ста-
рой культуры, и некоторые элементы этой последней усвоивались и перера-
батывались ею по-своему. Но это была все же новая, более элементарная
жизнь, уже в свое время и по-своему пережитая древними обществами, знав-
шими «средневековую» эпоху и феодализм и на ранних ступенях своего раз-
вития, и на исходе. Средневековая история не есть продолжение древней.
Изучение ее делает для нас более ясными те процессы и формы жизни, кото-
рые знали на ранних и отчасти на поздних ступенях своего развития древние’
общества. В связи с изучением древнего развития изучение развития средне-
векового представляет, таким образом, высокий социологический интерес.
Но такой же интерес представляет и само по себе средневековое раз-
витие. Ведь средневековая Европа представляет собою целый ряд обществ, из
которых каждое развивало основные, так сказать, темы средневековой исто-
рии по-своему, вносило в типические для средних веков формы постановки и
решения основных задач хозяйственного, социального и политического суще-
ствования (не .говоря о других сторонах культурной жизни) свои собственные
оттенки, создавало из общих основных элементов часто весьма своеобразные
комбинации. Но все же это были в основе общие для всей средневековой Ев-
ропы жизненные формы, и созданы они были в основе общими для всех сред-
невековых обществ процессами, и Сравнительное изучение этих процессов и
этих форм в их конкретной и индивидуальной оболочке делает возможным
выяснение их типических особенностей, конструирование этих типических
для средневековой Европы форм и процессов как идеально типических поня-
тий, широта применимости которых к выяснению конкретных исторических
процессов и их продуктов еще более возрастает по мере расширения сферы
29
наблюдения за пределы средневековой истории Западной романо-германской
Европы, по мере привлечения к исследованию аналогичных явлений и процес-
сов, наблюдаемых в истории древних обществ, средневековой Византии, сла-
вянского мира и целого ряда других обществ. Едва ли найдется человеческое
общество, которое бы не знало в ту или иную эпоху своей истории типиче-
ских для средневековой Европы форм политического и социального существо-
вания, если не в развитом виде, то хотя бы в зачаточном их состоянии. И ро-
довой строй, и описанное Цезарем и Тацитом непосредственное народоправ-
ство германцев, и «варварская» государственность, характерная для ранних
эпох истории сравнительно больших политических соединений, основанных
германскими племенами на территории Западной Римской империи, и феода-
лизм,—все эти основные типические формы, которые по-своему переживало
последовательно каждое из обществ Западной Европы в средние века, были,
знакомы в той или иной мере и классическому городу-государству древнего
мира и ёго более крупным политический! соединениям, и государствам Восточ-
ной Европы, и государствам, основанным арабами, и Дальнему Востоку.
Таким образом, изучение истории средних веков представляет широкий
социологический интерес. Не меньший интерес представляет средневековая
история и для индивидуализирующего изучения. Не говоря уже о тбм, что те
конкретные формы, в какие в средневековой Европе облечено то общее, кото-
рого ищет в них историк-социолог, и сами по себе, своей индивидуальностью,
своим богатством и разнообразием вызывают глубокий интерес индивидуали-
зирующего историка надо помнить, что средневековая история, не являясь
продолжением истории древнего мира, дальнейшей ступенью в его развитии,
несомненно представляет собою раннюю эпоху в истории Новой Европы и но-
вой европейской цивилизации (в широком смысле этого последнего термина).
Новая Европа является непосредственным продолжением Европы средневеко-
вой, и, исследуя генезис современной цивилизации, на какую бы сторону ее
мы ни направляли наше научное внимание, мы должны искать корней ее в сред-
невековой Европе. Тот индивидуальный процесс хозяйственного, социального,
политического, религиозного, художественного, научного и всякого иного
культурного развития, который создал современную европейскую цивилизацию,
непрерывно протекал, начиная с средних веков, каковы бы ни были некоторые
его не средневековые в строгом смысле корни, и понять его в его индивидуаль-
ности возможно только при самом детальном изучении его средневековых мо-
ментов во всей их конкретности и индивидуальности. Чисто психологический
момент отнесения к культурным ценностям, которому Риккерт ошибочно,
на наш взгляд, приписывает логическое и даже методологическое значение
в науках о культуре, несомненно играющий в них очень большую роль, опре-
деляя выбор объектов для научного изучения, направляя научный интерес на
те явления и процессы среди необозримой громады совершающегося в социаль-
ном мире, которые имеют для культурного человека культурную ценность,
представляя собою или самые эти культурные ценности или процессы их воз-
никновения, с особой силой вступает здесь в свои права и усиливает интерес
к конкретным явлениям и процессам, составляющим содержание истории сред-
невековой Европы. В виде иллюстрирующего примера укажем на тот захва-
тывающий интерес, какой вызывает английская средневековая история у вся-
кого, кто дорожит благами свободной государственности, ставшей культур-
ным достоянием,всего цивилизованного мира: ведь эта высочайшая культурная
зэ
ценность современного человечества была создана конкретным процессом
индивидуального английского политического развития, основы’ которого были
заложены средневековой Англией; современное конституционное государстве
есть дальнейшее развитие той английской конституции, которая в основных
чертах функционировала в средневековой Англии уже с конца ХШ века и
в девятнадцатом столетии была реципирована и другими странами цивили-
зованного мира. Этот психологический момент отнесения к культурным цен-
ностям является, можно сказать, психологическим рычагом, двигающим на-
учное развитие в области социальных наук (да и не их одних), направляя на-
учное внимание то на одни, то на другие стороны исторической жизни в за-
висимости от тех культурных запросов, какие выдвигает текущая жизнь, и
выдвигая все новые и новые точки зрения на исторический процесс и создавая
таким путем научные школы и направления.
Но культурный интерес средневековая история вызывает не только
своей генетической связью с современностью. Средневековая культура являет-
ся не только фазисом в генезисе современной цивилизации. Она в очень
большой степени своеобразна по своим формам и закончена. Она и сама пв
себе являет собою высокую культурную ценность, и ее оригинальные формы
представляют сами пр себе высокий научный интерес в своей индивидуально-
сти. Назовем средневековое искусство и художественное ремесло, средне-
вековое религиозное творчество; вспомним городскую культуру средних ве-
ков, своеобразный хозяйственный, социальный и политический строй средне-
векового города-государства^ цеховую организацию его промышленности, его
социальную и политическую борьбу ...
Не являясь дальнейшим фазисом в эволюции древнего мира, средневеко-
вая Европа тем не менее множеством культурных нитей связана с древним
миром, с которым она на заре своей истории вступила в-непосредственное
соприкосновение, в дальнейшем не переставая испытывать на себе и его за-
гробное воздействие. Какие конкретные формы принимала эта связь с древ-
ней культурой, насколько значительно было и могло быть это культурное
влияние в той или иной области средневековой жизни,—эти и подобные и.м
вопросы также занимают очень большое место среди проблем, выяснение
которых входит в задачу индивидуализирующего изучения средневековой
истории. Если мы и не будем вместе с так называемыми романистами, в
частности с самым знаменитым из всей их школы Фюстель де Куланжем
(умершим в конце 80 годов прошлого столетия автором замечательных ис-
следований по истории политического и общественного строя древней Фран-
ции, шеститомной Histoire des institutions politiques de 1’ancienne France, пере-
веденной на русский язык под редакцией проф. И. М. Гревса, и ряда отдель-
ных исследований, собранных в виде трех сборников под заглавием Recherches
Nouvelles recherches и Questions historiques) и английским ученым Сибомом
(Seebohm) (автором вышедшей в первой половине 80-х годов прошлого сто-
летия книги об английской средневековой сельской общине, English Village
Community) придавать римскому влиянию определяющее значение для всегв
средневекового строя или же вместе с Георгием Вайцем (G. Waitz) (умер-
шим в 80-х годах автором знаменитой средневековой истории германских
учреждений Deutsche Verfassungsgeschichte) и другими германистами сводить
это влияние к minimum’y, мы все же должны будем подвергнуть этот вопрес
самому тщательному и детальному изучению. Даже если бы мы пришли к за-
31
ключениям, очень близким к тем, какие отстаивала вторая из названных
научных школ, это не освободило бы нас от обязанности при изучении сред-
невекового развития с точки зрения индивидуализирующего интереса серь-
езно считаться с римским развитием. Каким образом, вследствие каких при-
чин, при каких условиях произошла смена древнего мира средневековым?
Каковы причины падения античной культуры, и как оно произошло? Чем
объяснить падение оападний Ьимсксй империи? оыла ли ина разгромлена
германскими полчищами на высоте силы и могущества, или же мы имеем
здесь дело с длительным процессом внутреннего разложения империи, ее
культуры и ее политической организации, сделавшего неизбежным распадение
империи на ряд варварских королевств? Если последнее верно, то чем был
вызван и как совершился этот внутренний процесс и в чем заключалось его
существо? И какую роль сыграли в этом процессе германцы? Это также
важнейшие проблемы средневековой истории как индивидуализирующей
науки.
Нам остается лишь определить рамки наших очерков. Наше внимание
будет направлено лишь на некоторые стороны средневекового развития. Ду-
ховная культура в. тесном смысле слова не будет предметом нашего рассмо-
трения. Лишь политические, социальные и хозяйственные явления будут
занимать нас на всем протяжении этих этюдов. Нам бы хотелось подчерк-
нуть то типическое и то индивидуальное, конкретное в средневековой жи-
зни, что составляет основное содержание именно этих трех ее сторон. Такая
тема едва ли нуждается в оправдании. Значение политических, социальных
и хозяйственных процессов в общем процессе исторического развития обще-
ства не требует разъяснений. Ясно также и то, что культурная эволюция
в смысле духовной культуры, эволюция духовного творчества становится
вполне понятной, лишь когда ясна структура общества—политическая,
социальная и хозяйственная—которое является ее субъектом, и в тесной
связи с ее эволюцией. Мы имеем в виду выяснить генезис основных форм
средневекового общества, политических, социальных и хозяйственных, и их
типические особенности, поскольку они уже успели сложиться и выясниться
в эпоху так называемого раннего средневековья, которая заканчивается
приблизительно распадением каролингской империи.
Для более обстоятельного ознакомления с главными, по крайней мере,
вопросами, затронутыми в этом Введении, назовем следующие сочинения:
Генрих Риккерт. Философия истории. Перев. с нем. С. Гессена.
С.-ПБ. 1908.
Генрих Риккерт. Науки о природе и науки о культуре. Перев. С. Гес-
сена. С.-ПБ. 1911.
Генрих Риккерт. Границы естественно-научного образования поня-
тии. Перев. А. Водена. С.-ПБ. 1903.
В. Виндельбанд. История и естествознание (в сборнике Прелюдии
того же автора, перевел. С. Франком. С.-ПБ. 1904).
А. А. Чупров. Очерки по теории статистики. Второе изд. С.-ПБ.
1910 (рекомендуете^ очерк I. Науки номографические и науки идиогра-
фические).
32
Г. Зиммель. Проблемы философии истории. Перев. под ред. В. Н.
Линда. Москва. 1898:
G. Simmel. Die Probleme der Geschichtsphilosophie. 3 Auflage. Leipzig.
1907.
Max Weber. Die «Objektivitat» sozialwissenschaftlicher und sozialpoliti-
scher Erkenntniss (в Archiv fur Sozialwissenschaft und Sozialpolitik. Band XIX).
Б. А. Кистяковский. Социальные науки и право. Москва 1910 (особен-
но очерк III. Категории необходимости и справедливости при исследовании
социальных явлений).
Dr. Th. Kistiakowski. Gesellschaft und Einzelwesen. Berlin. 1899.
Проф. P. Виппер. Общественные учения и исторические теории
XVII и XIX в.в. в связи с общественным движением на Западе. Второе изд.,
Москва. 1908.
Н. Кареев. Введение в изучение социологии. Изд. 2-е. С.-ПБ. 1907.
Проф. Р. Виппер. Несколько замечаний о теории исторического по-
знания (в сборнике статей того же автора «Две интеллигенции». Москва.
1912).
Проф. Р. Виппер. Очерки теории исторического познания. Москва.
1911.
Н. Кареев. Теория исторического знания. С.-ПБ. 1913.
ОЧЕРК ПЕРВЫЙ.
Государство и общество Римской империи.
I.
Чрезвычайно сложный и крайне болезненный процесс постепенного
превращения римской республики в монархию не может быть предметом
нашего рассмотрения на страницах этих очерков. Самое большое, что мы
можем здесь сделать, это охарактеризовать его самыми общими чертами.
Несоответствие политических форм города-государства тем широким
политическим задачам, которые возникали перед римской республикой по
мере расширения ее пределов, с особенной силой стало давать себя знать с
того момента, как римские завоевания перешагнули границы Италии, и рим-
ская республика стала объединять под своею властью племена и народы, на-
селявшие побережья Средиземного моря. Слишком простой взгляд на про-
винции, как на поместья римского народа (praedia populi romani), безраз-
дельно царивший среди правящих классов римского гражданства и обрекав-
ший провинциальное население на самую беззастенчивую эксплоатацию с
их стороны, антиобщественный и антигосударственный по самому своему
существу, тем меньше имел прав на оправдание, что, даже постепенно вклю-
чив в свой состав всю Италию, римская гражданская община и по размерам,
своей территории, и по количеству своего населения была неизмеримо мень-
ше своих «поместий», а некоторым из них далеко уступала и. в культурном
отношении. Такое крайне ненормальное противопоставление господствую-
щей общины граждан миллионам подданных ее не могло оставаться постоян-
ной или даже сколько-нибудь прочной политической формой, не могло обес-
печивать, на сколько-нибудь продолжительное время господство с одной и
подчинение с другой стороны, следовательно, в конце концов, шло в разрез
даже с самыми узкими, чисто своекорыстными интересами правящего класса
самой господствовавшей общины, не говоря уже об интересах всего граждан-
ства, а тем более провинциалов. Нужно было раздвинуть узкие рамки города-
государства и создать новую политическую форму, в широких пределах ко-
торой нашли бы свое выражение и законное удовлетворение интересы всех,
кто тем или иным путем связал свою судьбу с римским народом. Это был
жизненный вопрос, поставленный римской республике ее завоевательной
политикой, и от удовлетворительного решения его зависела судьба римского
государства и его место в истории европейской культуры.
3
34
Сохранение прежнего порядка, подрывавшее основы хозяйственной
жизни провинций и их культурного развития, грозило римской общине нс
только более или менее отдаленными опасностями: оно и непосредственно
давало себя знать целым рядом чрезвычайно осязательных явлений в сфере
внутренней жизни римской республики, весьма красноречиво свидетельство-
вавших о том, что жизнь эта совсем стала далека от нормального существо-
вания здорового общественного организма.
В самом деле, если прежние войны, те войны, которые вел Рим внутри
Италии, способствовали силе и крепости римского государства, наделяя его
граждан все новыми и новыми землями, и в значительной мере парализовали
естественные последствия давно начавшегося социального процесса, ведшего
к сосредоточению земли в руках высшего класса и обезземелению крестьян-
ской массы, те войны, которые стал вести Рим за пределами Италии, под-
рывали основы благополучия народной массы, того фундамента, на котором
зиждилось величие Рима, все более и более ускоряя указанный социальный
процесс и грозя в недалеком будущем окончательно расчленить римское
1ражданство на две группы: на земельную и денежную аристократию и без-
земельный пролетариат, вытесненный из всех хозяйственных областей раб-
ским трудом, и довести римское государство до того, что оно не в силах
будет выставить самое незначительное войско. И войны прежнего времени,
наделявшие землей (путем ассигнаций и вывода колоний) обезземеленных
крестьян, были очень выгодны и для правящего класса, передав в руки его
членов, и без того сравнительно крупных землевладельцев, путем оккупаций
и иными путями громадное количество отнятой у покоренных .общин земли.
Зато войны, которые стал вести Рим за пределами Италии, пошли исключи-
тельно на пользу крупному землевладеннию и крупному денежному капита-
лу, исключительно их интересы имели в виду, совершенно откровенно игно-
рируя аграрные интересы крестьянской массы.
Денежный капитал, представляемый классом всадников, состоявшим из
откупщиков и банкиров, можно сказать, и возник благодаря завоеваниям,
по крайней мерс, в том виде, в каком мы его знаем в конце республики.
Извлечение из провинций всего того, что получала от них господствующая
община римских граждан в виде подати и всяких иных поступлений, произ-
водилось, как известно, через посредство компаний (акционерных компаний),
публиканов (societates publicanorum), которым государство поручало и вся-
кого рода поставки (на армию, на флот и т. п.), и всякого рода обще-
ственные предприятия (постройка дорог, сооружение публичных зданий
и т. п.). Усилившийся благодаря присоединению провинций денежный обмен
с своей стороны способствовал развитию всаднического сословия, благо-
приятствуя появлению и развитию класса торговцев деньгами, всякого рода
менял и банкиров, также сосредоточивавших в своих руках нередко огром-
ные капиталы.
Общественная и политическая сила этих денежных людей станет для
нас вполне ясной, если мы вспомним, что, например, в спекуляциях компа-
ний публиканов были непосредственно заинтересованы все классы общества:
и самые бедные люди несли к ним свои сбережения, чтобы иметь пай (pars,
particula) в их предприятиях; так что сдача на откуп того или иного налога,
сооружение военной дороги, поставки на армию и т. п. приобретали всегда
характер и значение факта, имевшего крупный общественный интерес. Раз
____35____
в спекуляциях публиканов был заинтересован чуть ли не каждый гражданин,,
то естественно, что через народные собрания публиканы могли проводить
едва ли не все, что только было для них выгодно, и неудивительно, что й
последние века республики они имеют такое влияние на внутреннюю и внеш-
нюю политику Рима, толкают государство все к новым и новым завоева-
ниям, сулящим , им все новые и новые барыши, и нередко даже снабжают
его деньгами на военные нужды. Откупная система была настоящим бичем
для провинций: рместе с представителями римской провинциальной админи-
страции, проконсулами и пропреторами, смотревшими на провинцию как на
объект самого откровенного грабежа, публиканы высасывали из провинциаль-
ного населения все соки, не стесняясь при этом никакими средствами самого
вопиющего насилия. В том же направлении действовали и банкиры, ссужав-
шие деньгами истощенные римскими наместниками и публиканами провин-
ции за самые невероятные, превышавшие всякую законную меру проценты и
потом взыскивавшие свои ссуды и проценты с помощью самых жестоких мер
при содействии благосклонной к ним администрации. Все эти категории
денежных людей конечную цель своих приобретательских усилий видели в
приобретении крупных земельных владений, которые теперь, с развитием
крупного капиталистического хозяйства на основе дешевого рабского труда,
стали очень выгодным помещением для капитала, а кроме того, открывали
им двери в сенат, в ряды правительственной аристократии. К тому же от
желающих участвовать в откупных операциях государство требовало земель-
ного обеспечения. И они начинают приобретать крупные поместья, стано-
вятся владельцами латифундий.
До поры, до времени, пока ,у государства была много свободных, до-
ставшихся емучв результате завоеваний земель, эта погоня за землей могла
не обнаружить своих антисоциальных последствий. Но вскоре и они начали
давать себя знать. Помогли этому некоторые явления чисто экономического
характера, прямой результат римских завоеваний. Уже объединение Италии
значительно понизило цены на хлеб, так как благодаря этому политическому
факту в хозяйственную конкуренцию с Лациумом и горными областями
вступали плодородные местности Италии, именно Кампания и область реки
По, и рынок оказался заваленным италийским хлебом, что сделало хлебо-
пашество менее обеспечивающим крестьянина занятием. Италийскому
крестьянину становится еще труднее, когда Рим соединяет под своею властью
все страны по берегам Средиземного моря. С италийским хлебом начинает
конкурировать заморский хлеб, сначала из Сицилии, а затем и из Африки.
Само правительство заботится о ввозе иноземного хлеба, в особенности с
эпохи Гракхов, когда развивается дешевая продажа хлеба государством
(нередко превращающаяся в даровую ’раздачу) пролетариату, и это еще. бо-
лее губит италийское хлебное производство. Множество крестьян разоряется,
и поля их попадают в более сильные руки и обращаются в виноградники и
масличные плантации, а чаще всего берутся под пастбища. Уже во второй
половине второго века умеренно прибыльное пастбищное хозяйство давало
больше дохода, чем самое прибыльное земледелие. И виноградники, и маслич-
ные плантации, и скотоводство,—все это пошло на пользу лишь крупному
землевладельцу. Мелкому человеку нельзя было тягаться с ним на этой поч-
ве, и он должен был уступать ему свое место и. из собственника превра-
щался в арендатора, а часто и в пролетария,' с трудом находившего себе в
3*
36
большинстве случаев занятие и заработок в деревне и нередко принужден-
ного отправляться искать счастья в столицу.
Этому в сильнейшей мере способствовал наплыв рабов. Свободные
крестьяне не могли превратиться в вполне удобное орудие латифундиальног®
(крупного) хозяйства. Для владельцев латифундий нужен был дешевый труд,
который к тому же они могли бы эксплоатировать вполне свободно, имея в
виду лишь выгоды своего предприятия. Свободный же труд был и сравни-
тельно дорог, и не так-то удобен для беззастенчивой и бесконтрольной
эксплоатации; к тому же свободный человек должен был отбывать и свои
политические обязанности и прежде всего воинскую повинность, что могло
крайне тормозить хозяйственную деятельность землевладельцев. Необхо-
димый для крупного землевладельца дешевый человеческий товар в изобилии
доставляли войны, а когда войны поутихли, страшно развившаяся работор-
говля и пиратство. Теперь-то рабский труд и приобретает в жизни Рима т©
значение, которое обыкновенно ошибочно распространяли на все его эпохи.
Именно теперь, когда благодаря завоевательной политике римлян, соединив-
шей под их властью все племена и народы Италии, а потом и всего побе-
режья Средиземного моря, стал возможен широкий хозяйственный обмен
между ними, создалась широкая почва для народного, чтобы не сказать миро-
вого. хозяйства, и стали возможны крупные капиталистические хозяйствен-
ные предприятия, работающие для обширного рынка—именно теперь рабский
труд и стал играть в жизни Рима крупную хозяйственную роль, которой он
не мог играть раньше, в условиях менее развитого обмена. Теперь он стал
отнимать у свободных сельских жителей возможность сколько-нибудь обес-
печенного существования.
Положение римского крестьянства было, таким образом, подорвано в
корне, и этим создавалась для республики величайшая опасность: наносился
страшный ущерб ее военному могуществу, покоившемуся, как и во всех
древних городах-государствах классической эпохи, как раз на хозяйственно
обеспеченной крестьянской массе, которая теперь, постепенно разоряясь и
превращаясь в пролетариев, уже не была в состоянии служить опорой против
внешнего врага и в то же время становилась опаснейшим внутренним вра-
гом римского'государства и охранявшегося им политического и социального
строя, представляя собой готовый горючий материал для самых жестоких
революций.
Разорению римского крестьянства не в малой мере способствовали
войны и другой своей стороной. Это были уже не краткосрочные походы, не
нарушавшие серьезно хозяйственной деятельности крестьянина. Теперь вой-
ны уже надолго отвлекали его от хозяйства, а нередко и совсем отрывали
его от земли и от ее интересов, превращая его в настоящего солдата, уже
неспособного к земледелию; к тому же нередки были случаи, что за время его.
отсутствия хозяйство приходило в полное запустение, а то и просто стано-
вилось добычей богатого и алчного соседа.
В интересах самосохранения республика должна была прптти на по-
мощь гибнувшему крестьянству, пока было еще не поздно. И мы видим ряд
попыток в этом направлении, начиная с начала II века (до Р. Хр.), с так-
называемого Лициниева закона (относимого прежде к 367 году), постано-
вившего, как известно, что никто не должен владеть государственной зем-
лей (ager publicus) в размере более 500 югеров (около 125 десятин) и держать
37
на государственных пастбищах более 100 голов крупного и 500 голов мелко-
го скота,, и что часть рабочих в хозяйстве землевладельца должна принад-
лежать к числу свободных людей. Закон этот, как известно, послужил точ-
кою отправления для реформаторских попыток Гракхов. Попытки эти в
общем потерпели фиаско. Правда, Гракхам удалось наделить землею не одну
тысячу безземельного люда, но возродить римское крестьянство, римское
общество и римское государство им не удалось. Можно даже сказать, что те
бедствия, бороться с которыми они ставили себе целью, благодаря некото-
рым сторонам их деятельности еще усилились. Разумеем проведенные Гаем
Гракхом закон о дешевой продаже народу хлеба государством (lex frumen-
taria) и закон, предоставлявший всадникам право заседать в судебных ко-
миссиях, разбиравших между прочим жалобы провинциалов на насилия со
стороны публиканов (lex iucliciaria), а также передачу им на расхищение
публиканам провинции Азии и других провинций. Дешевая продажа народу
хлеба государством скоро превратилась в даровую раздачу его, и это при-
вело, на-ряду с другими причинами, к крайней деморализации столичного про-
летариата и к его умножению. Публиканы и другие дельцы уже без всякого
контроля грабили теперь римские провинции совместно и в полном согласии
с проконсулами и пропреторами, откровенно смотревшими на свою долж-
ность как на источник собственного обогащения на счет вверенного их за-
ботам провинциального населения. Огромный земельный фонд государства,
ager publicus, когда бы то ни было попавший в частные руки,, вскоре был
признан полной частной собственностью тех, в чьих руках он теперь нахо-
дился, и тем всякая возможность использования его для надобностей без-
земельной массы уничтожалась в корне. Таким образом, все осталось по-
старому, и процесс разложения общества и государства римской республики
развивался и вширь, и вглубь.
Что касается, в частности, государственного строя римской граждан-
ской общины, то он вполне соответствовал теперь тем социальным отноше-
ниям, какие мы сейчас описывали. Формально он оставался прежним. По-
прежнему римские граждане собирались в комиции, избирали здесь маги-
стратов республики и вотировали законы; по-прежнему, следовательно, народ
под контролем сената и с помощью своих избраннигеов был вершителем
своих судеб. Но такова была лишь форма. Если и прежде земельная и денеж-
ная аристократия имела направляющее влияние в политической жизни рес-
публики, то теперь она стала фактическим властелином и во внутренней, и
во'внешней политике государства. С тех пор, как территория гражданской
общины (так называемый ager romanus) постепенно охватила всю Италию,
народ не мог уже осуществлять своих политических прав в форме участия в
комициях, собиравшихся в столице: это стало физически невозможныым;
следовательно, он фактически перестал быть вершителем своих судеб. На-
родные собрания могли посещать только сравнительно очень немногие; фак-
тически на них тепер преобладал городской пролетариат, продукт описан-
ною нами выше социального процесса, все с большей интенсивностью разви-
вавшегося в римском обществе. Принужденный расстаться с землей и с де-
ревней, римский крестьянин отправлялся в столицу и здесь реализовал при-
надлежавшую ему, как римскому гражданину, ценность, свои политические
права, подавая свой голос в комициях и становясь таким образом готовым
политическим орудием в руках той или иной группы правящей аристократии
38
или ее вождя. Народные собрания Римской республики постепенно превра-
щались в собрания всецело зависевшего в средствах к жизни от правящей
аристократии городского пролетариата и ее клиентов (развитие клиентелы
и иных всякого рода зависимых отношений делало огромные успехи парал-
лельно и в органической связи с развитием крупного землевладения), и по-
этому перестали служить органом для выражения интересов всей общины или
по крайней мере большинства ее граждан и становились политическим ору-
дием в руках боровшихся за преобладание честолюбцев.
.Таким образом, и народные собрания, и сенат, и магистратура—все
органы власти римской гражданской общины стали служить узким и свое-
корыстным интересам правящих групп. Римская республика стала государ-
ственной формой социального господства и политического владычества зе-
мельной и денежной аристократии над массой римского народа и над про-
винциями, и пока строй ее как города-государства оставался неприкосновен-
ным, никакие попытки уврачевания общественных недугов, грозивших вели-
кими опасностями государству, не могли рассчитывать на успех: и обеззе-
меление римского крестьянства, превращавшее значительную часть его в
деморализованную толпу столичного пролетариата, и хищническая эксплоа-
тация провинций,—все это были естественные последствия господства ари-
стократического меньшинства, все это лишь увеличивало его материальную
силу и социальное могущество. Сохранение уже отжившей, уже давно пере-
ставшей соответствовать реальным, фактически?.! отношениям городской
государственной формы, неизбежно, в условиях римского развития, приво-
дило к.'социальному и политическому господству аристократии и к социаль-
ному и политическому разложению основной, крестьянской массы римского
гражданства и тем в корне подрывало силу и крепость римского государ-
ственного организма. Когда-то она была вполне здоровой политической фор-
мой, вполне отвечала условиям жизни узкого политического соединения it
давала выражение интересам всего политического целого. Теперь, когда, с
расширением территории государства, непосредственная демократия, осуще-
ствление всеми гражданами своих политических прав в народных собраниях,
стала невозможна, опа превратилась в бич общества и обрекала законней-
шие интересы массы граждан и миллионов провинциалов в жертву сравни-
тельно небольшой правящей группе. Единственным средством создать сколь-
ко-нибудь нормальные социальные условия для гибнувшей социально и мо-
рально массы гражданства и для. разоряемых провинциалов и тем самым
предотвратить неизбежный при сохранении прежних условий общий полити-
ческий крах могла быть прежде всего политическая реформа, превращение
узкой городской формы государства в более широкую, соответствующую
жизненным условиям всего этого обширного и неустроенного политического
соединения, каким являлась раскинувшаяся уже по всей Италии римская
гражданская община со всеми своими провинциями, создание такой полити-
ческой организации, которая бы выражала материальные и культурные инте-
ресы по возможности всех общественных групп как внутри Италии, так и
вне ее и, хотя бы в известной мере, приводила их в равновесие.
Какова должна была или, вернее, могла быть эта форма, в каких имен-
но публично-правовых терминах она должна была найти свое выражение,
это зависело от фактического взаимоотношения общественных сил в рим-
ской республике в последний период ее существования и от целого ряда вну-
39
тренних и внешних условий, среди которых протекала ее жизнь в эту эпо-
ху, о чем мы сейчас поведем речь. Но какова бы ни была юридическая кон-
струкция и фактическая сущность этой формы, ее первой и главной задачей
должно было быть смягчение социальных контрастов, лишение земельной и
денежной аристократии социального и политического преобладания и подня-
тие массы, а также упорядочение провинциального управления и постепен-
ное инкорпорирование провинций в римскую гражданскую общину. Хищни-
ческая эксплоатация провинций правящей аристократией являлась страшным
тормозом для их хозяйственного и культурного развития и вместе с тем в1
сильнейшей мере парализовала тот широкий хозяйственный и культурный
оборот, который возникал между всеми объединенными под римским вла-
дычеством странами и, разбивая более узкие хозяйственные формы там, где
они еще преобладали, поднимал хозяйственную жизнь по всему побережью
Средиземного моря на высшую ступень, на стадию широко развитого народ-
ного хозяйства со всеми его социальными и общекультурными особенностя-
ми. Новая политическая форма, к которой должен был перейти Рим, являясь,
таким образом, и постулатом экономической эволюции, должна была обес-
печить интересы начавшегося в широком масштабе народно-хозяйственного
развития.
Завоевательная политика Рима, создавшая все' рассмотренные нами
социальные и политические аномалии, создала вместе с тем и средство про-
тив них, создала ту социальную силу, опираясь на которую, можно было на-
сильственно раздвинуть тесные политические рамки в соответствии с широ-
кими запросами безмерно усложнившейся жизни. Пример Гракхов показал,
что только продолжительная и наделенная широкими полномочиями дикта-
тура могла браться за уврачевание общественных и политических недугов.
Но у Гракхов не было в распоряжении военной силы, и им приходилось с
помощью крайне опасных средств искусственно создавать то или иное бла-
гоприятное их делу сочетание общественных сил и в конце концов терпеть
фиаско. Такая сила скоро явилась. Хронические войны создали, в конце
концов, незнакомое Риму в прежние времена, фактически постоянное войско,
которое представляло собою выделившуюся из общества особую социальную
группу, имевшую свои особые классовые интересы, связанную теснейшими
узами со своими вождями и готовую служить» для них послушным орудием
для достижения ими своих собственных целей. Если мы припомним еще при
этом, что, начиная с Мария, в войско стали принимать и пролетариев, кото-
рые устремились сюда в огромном количестве, видя в военной службе вы-
годную в материальном отношении профессию, и уже в сравнительно ско-
ром времени составляли в нем преобладающий элемент, пролетариев, у кото-
рых было слишком мало оснований дорожить существующим политическим
строем-, то нам станет еще более понятным, что, опираясь на эту новую и
грозную силу, такие люди, как Марий, Сулла и, наконец, Цезарь, могли не
стесняться никакими традиционными политическими рамками и могли дик-
товать республике свои собственные законы.
Таким образом, новой политической формой, шедшей на смену город-
ской аристократической республике, была военная монархия, опиравшаяся
в значительной мере на организованный в военную силу пролетариат. Именно
монархии предстояло создать настоящий государственный порядок в рим-
ском мире, объединить все племена и народы, завоеванные римским оружием,
40
м дать каждому свободному человеку на всем огромном протяжении мировой
империи право сказать: «Civis romanus sum» («я—римский гражданин»).
И.
\ Первое время—и довольно продолжительное—Римская монархия ста-
ралась избегать всяких монархических атрибутов. Да она и в действитель-
ности не была еще вполне монархией. Принципат—таково утвердившееся в
науке название той власти, которая находилась в руках Августа и его бли-
жайших преемников—представлял собою с формальной стороны республи-
канскую магистратуру, правда, магистратуру новую, но тем не менее обла-
давшую существенными особенностями магистратуры как делегации, как
совокупности полномочий, переданных данному лицу народом. Эта идея де-
легации, можно сказать, никогда не исчезала из понятия императорской
власти; даже в такие эпохи, когда римская монархия под влиянием полити-
ческой практики и теории восточных народов, вошедших в состав ее владе-
ний или тесно соприкасавшихся с ними, прониклась элементами настоящего
азиатского абсолютизма, даже тогда не умерла еще идея, что источник без-
граничной власти самодержца—воля народа. Август всем своим поведением
старался показать народу, что он всего лишь первый человек (princeps) в
республике. Он неоднократно слагал с себя ту или иную часть своих полно-
мочий и вновь получал их через сенат на тот или иной определенный срок.
Замечательно, что полномочия эти с формальной стороны ничего но-
вого не представляли. И в прежние времена они всегда передавались орди-
нарным или экстраординарным магистратам республики. Разница с прежним
была лишь в том, что одному Августу передавались полномочия, в прежнее
время распределявшиеся между несколькими избиравшимися на короткий
срок (обыкновенно на год) магистратами. В частности, Август являлся преж-
де всего носителем военного imperium’a и в силу этого был главнокомандую-
щим всеми военными силами республики и назначал на все военные должно-
сти. Солдаты приносили присягу ему и перед его изображением. Он произво-
дил набор, когда хотел и в каком хотел размере. Ему принадлежало прав»
войны и мира. Другим существенным элементом принципата была трибунская
власть. Как обладателю трибунской власти, princeps’y принадлежала законо-
дательная инициатива, а также veto в отношении ко всякому акту, изданному
всяким другим магистратом или сенатом. Свою законодательную власть
princeps осуществлял совместно с сенатом, и законами в собственном смысле
.(leges) были только законы, изданные таким именно образом. Но на ряду
с leges издавались уже одним princeps’oM эдикты. Право издавать эдикты
принадлежало и республиканским магистратам прежнего времени, и они
имели силу лишь в течение того времени, когда издавшее их лицо находи-
лось у власти. В идее такое временное значение имели и эдикты, издавав-
шиеся императорами, хотя на практике с течением времени, по мере разви-
тия монархического строя, эта разница между законами в строгом смысле и
императорскими эдиктами постепенно сглаживалась. Личность princeps’a,
как трибуна, была священной (sacrosanctus), и всякое посягательство на
него, даже словесное, влекло для посягателя смерть без суда, как нечестие.
Трибунская власть давала ему и право заступничества (jus intercedend^,
уполномочивавшее его брать на себя защиту интересов массы от захвате»
41
со стороны сильных, позировать в роли социального миротворца. В отноше-
нии к части провинций, именно к тем из них, которые по пограничному
своему положению или в силу других условий нуждались в военной защите,
princeps был наделен бесконтрольной властью проконсула и управлял ими
через своих легатов, им самим назначавшихся и перед ним одним ответ-
ственных. Они от его имени и управляли этими провинциями и командовали
расположенными здесь войсками. Все доходы из этих провинций стекались
в особую казну императора, в .так называемый фиск (fiscus). Остальные про-
винции находились в ведении сената, который, управлял ими чрез обычных
проконсулов, избиравшихся на короткий срок по жребию из сенаторов, и
доходы из этих сенатских провинций поступали в казну республики, в так
называемый эрарии (aerarium). Не надо, впрочем, думать, что сенатские про-
винции стояли вне влияния императорской власти. Император контролиро-
вал и их управление, посылал проконсулам их свои’ инструкции и в сущности
имел и в этих провинциях едва ли меньше власти, чем в своих собственных.
Располагая властью цензора, император имел контроль над нравами, над
частной жизнью граждан, а также составлял список сенаторов и всадников,
давал, кому хотел, права римского гражданина; можно сказать, что каждый
человек занимал в обществе то место, какое ему назначил император. В
качестве верховного жреца республики (pontifex maximus) император имел
высший надзор над религией и культом. Подобно каждому республиканскому
магистрату, облеченному правами так называемого imperium’a (magistratus
cum imperio), император обладал и судебной властью, являясь верховным
безапелляционным судьею во всей империи.
Нас не должна смущать такая резко бросающаяся в глаза черта вла-
сти императора, как неограниченный характер этой власти: наличность ее
ничего еще не говорит против чисто республиканской конструкции этой
власти, ничуть не лишает ее характера чисто республиканской магистра-
туры по той простой причине, что черта эта искони была присуща всем
республиканским магистратурам древнего Рима, наделенным так называемым
imperium’oM. Передававшаяся народом своему избраннику временная власть,
кому бы она ни была делегирована, была абсолютной, полной, безграничной
властью, и временный носитель ее являлся не че.м иным, как владыкой на-
рода (magister populi). И консулы, как впоследствии императоры, в качестве
носителей государственной власти, переданной им республикой, были в тече-
ние года, на который они были избраны народом, абсолютными владыками и
соединяли в свою руках всю полноту и все разнообразие прав, обнимаемых
понятие.м imperium’a: они были и администраторами, и начальниками войск,
и председателями в комициях и в сенате, и судьями, и в известной мере
законодателями. Раздробление функций консулов, происшедшее с течением
времени по мере расширения пределов римской общины и усложнения прави-
тельственных задач, не изменило общей постановки власти народных избран-
ников: она по-прежнему оставалась абсолютной.
Как ни ново было соединение в руках императора нескольких маги-
стратур одновременно, как ни необычна была передача ему их в пожизнен-
ное владение, тем не менее он являлся магистратом римской республики,
которая продолжала существовать и сохранять свои основные учреждения.
Первое время даже комиции продолжали функционировать и, в частности,
по-прежнему выбирали обычных магистратов (консулов, квесторов, эдилов и
42
т. п.), правда, под сильным давлением императора, указывавшего им своих
кандидатов. Уже после Августа комиции постепенно сходят со сцены, и их
функции переходят к сенату. Мы уже видели, какое, значение имел теперь
сенат, управлявший целым рядом провинций и заведывавший казной рес-
публики.
Это положение сената давало ученым некоторое основание называть
начальный период империи эпохой диархии. Строго говоря, едва ли можно
признать это название правильным; едва ли можно признать власть сената
равной власти императора, в руках которого была военная сила, дававшая
ему полную возможность, при всем видимом уважении его к республикан-
ским учреждениям и, в частности, к сенату, весьма внушительно диктовать
им свою волю. Тем не менее, сенат продолжал сохранять большое значение
в республике, п с исчезновением комиции значение его еще увеличилось, в
особенности его законодательная роль, выражавшаяся в праве издавать со-
вместно с императором законы (leges). Не надо только думать, чго сенат,
являясь необходимым колесом государственной машины, представлял собою
политическую силу на-ряду с императором. Даже передавая в силу издавае-
мого им специального lex regia de imperio тому или иному лицу император-
скую власть—а это .было правилом в течение первых трех веков существо-
вания империи, когда императорская власть не была еще наследственной
(принцип наследственности не вполне утвердился и потом)—сенат отправ-
лял лишь формальную функцию, давая юридическую санкцию факту, уже
совершившемуся и не по его в конце концов воле.
Таким образом, возникновение в Риме императорской власти не разру-
шало на первых порах старых республиканских форм. Император являлся
лишь одним из органов республики, являлся республиканским магистратом,
получавшим свою власть, подобно другим магистратам республики, путем де-
легаций от народа. Он был президентом римской'республики, тем ее главою,
о котором в свое время мечтал Цицерон и его единомышленники, многого ожи-
давшие от такого магистрата для умиротворения общества. Была, правда,
одна черта, резко подчеркивавшая всю нереальность этой конструкции, не-
смотря на то, что конструкция эта не была лишь теоретической формулой
политической теории, а неукоснительно проводилась политической практи-
кой империи. Мы разумеем занесенный с Востока культ императора, возник-
ший в Риме уже при Августе и очень пропагандируемый властью. Императору,
особа которого признается священной (augustus), воздвигают алтари и при-
носят жертвы. Как ни различно могли понимать этот культ люди, стоявшие
на разных ступенях культурного развития (одни видели в нем поклонение бо-
жеству, гению императора, а не самому императору, другие таких тонкостей
не понимали и кланялись статуе императора, как и всем другим идолам), тем
не менее, существование этого культа, несомненно, нарушает цельность чисто
республиканской конструкции императорской власти и в эпоху принципата
и в то же время вскрывает истинное положение императора как обладателя
власти и могущества, для человека необычных, власти чрезвычайной, затме-
вающей всякую земную власть. Религия перевела на свой язык и освятила
культом политический факт, представлявший собою продукт и итог всей пред-
шествующей истории Рима и вместе с тем отправную точку нового полити-
ческого развития. До поры, до времени факт этот облекался в старые тради-
ционные, республиканские формы, более или менее удачно прилаживаясь к
43
старым политическим рамкам. Но по существу он был враждебен, резко про-
тиворечил этим формам, и ему было тесно в этих рамках. Он символизировал
новое соотношение общественных сил, совсем иное, чем то, которое некогда
создало эти формы и эти рамки, и должен был создать для себя новые формы
и новые рамки. Принципат постепенно сбрасывал с себя республиканский
плащ и перерождался в чистую монархию и постепенно создавал целую си-
стему чисто монархических органов и учреждений. Но как далеко ни ушло
политическое развитие Рима в этом направлении, идея народного республи-
канского происхождения императорской власти продолжала теплиться, еле-
еле мерцая, и среди полного расцвета глубоко рабских чувств и чисто азиат-
ского деспотизма.
III.
Процесс постепенного превращения принципата в чистую монархию не
будет предметом нашего рассмотрения. Мы отметим лишь конечный пункт
его, императорскую власть-в эпоху Диоклетиана и Константина. Если Август
с крайней, можно сказать, щепетильностью относился ко всему, что напоми-
нало бы о его чрезвычайногл положении в республике, всеми способами ста-
раясь показать народу, что он—всего лишь первый гражданин в республике,
то Диоклетиан и Константин сознательно стремились создать совершенно
противоположный порядок, считали необходимым поставить императора и
с внешней стороны неизмеримо выше всех остальных людей. Тогда как Ав-
густ носил лишь лавровый венок и пурпурный плащ, на которые имел право
всякий полководец республики, за свои победы удостоенный триумфа, Диокле-
тиан и Константин облеклись в. усыпанное драгоценными камнями пышное
одеяние властителей Востока и голову украсили царской диадемой. Образцом
послужил, несомненно, персидский двор. Отсюда заимствовали они и пышный
придворный церемониал, и теорию государственного права, по которой царь
являлся собственником всей земли своего царства и всех живущих на ней лю-
дей. Римский император с этого времени уже не первый гражданин римской
республики, а господин римского народа, domin'us, абсолютный владыка своих
подданных (subject!), обязанных беспрекословно повиноваться его велениям
и чтить его как воплощение божества (praesens et corporalis deus). Удостоен-
ный высокой чести лицезрения своего монарха, подданный обязан был повер-
гаться перед ним во прах и благоговейно целовать край его одежды. Статуям
императоров молились в храмах и до Константина приносили жертвы. Импе-
ратора называли «твоя божественность» (numen tuum), и все, что ему принад-
лежало., считалось «божественным», «небесным», «святым»; неудивительно,
что скоро всякое нарушение ракона стали считать и называть святотатством
(sacrilegium).
Конечно, при такой постановке императорской власти уже не могло
быть и речи о диархии и в том ограниченном смысле, в каком этот термин,
как мы видели, мог бы быть применен к политическому строю Рима в эпоху
принципата. К этому времени процесс постепенного образования монархиче-
ских, чисто бюрократических учреждений и постепенного вытеснения ими
республиканских учреждений, к которым на первых порах прилаживался по
существу новый политический порядок, сделал уже огромные успехи, и ре-
формы Диоклетиана (284—305) и Константина (306—337) способствовали
44
его окончательному завершению. Мы остановимся несколько на этом про-
цессе и сделаем по возможности сжатый очерк римской правительственной
системы, как она сложилась к половине четвертого века.
Пока римские владения не выходили за пределы Италии, но уже обни-
мали весь Апеннинский полуостров, органы управления оставались те же,
какие были в республике и прежде. Это станет для нас понятным, если мы при-
мем во внимание, что Риму мало приходилось вмешиваться во внутреннюю
жизнь организованных в большинстве случаев по его образу и подобию поли-
тических общин, во главе которых он стоял: была ли то римская или так на-
зываемая латинская колония, или же на тех или иных условиях подчинявшаяся
Риму союзная община, а то и просто подданическая община,—все они внутри
своих стен и в прилегающей к городскому центру области пользовались в сущ-
ности полной свободой самоуправления.
После пунических войн, когда Рим приобрел Сицилию и Сардинию
с Корсикой, а затем целый ряд других провинций, мало-по-малу охвативших
все побережье Средиземного моря, римская правительственная машина поне-
воле должна была усложниться. И однако усложнение это далеко не соответ-
ствовало новым условиям, в которые эти завоевания поставили римское госу-
дарство. И, превратившись в мировую державу, Рим сохранял, как мы указы-
вали это и раньше, свои старые, рассчитанные на совсем иные условия поли-
тические формы. Провинции передавались преторам, а если в провинции при-
ходилось вести тяжелую войну с соседями, то их передавали консулам, и эти
магистраты римской республики являлись здесь полновластными, неограни-
ченными властителями, получая от римского народа на короткий годовой
срок всю полноту его абсолютной власти над завоеванной областью. Они и
предводительствовали военными силами республики, расположенными в про-
винции, и издавали обязательные в течение срока их наместничества узако-
нения, и творили суд среди местного населения, и следили за исправным по-
ступлением податей, которые провинциалы платили Риму. Срок их полномо-
чий очень часто продолжали на несколько лет, и тогда они, переставая быть
преторами и консулами в собственном смысле, становились и назывались за-
местителями преторов и консулов, пропреторами и. проконсулами (pro praetore,
pro consule). С эпохи Суллы, издавшего повеление, чтобы все высшие маги-
страты республики непременно отбывали свою годичную службу в самом Риме,
уже не поручали провинций действующим преторам и консулам, но посылали
туда уже отбывших свой срок магистратов этого ранга, только пропреторов
и проконсулов, и название pro praetore и pro consule стало обычным наимено-
ванием наместника провинции, а к концу республики его просто -стали назы-
вать проконсулом (pro consule), был ли он перед этим действительно консу-
лом республики или всего лишь ее претором.
Проконсул отправлялся в провинцию не один, а с целым штатом помощ-
ников в виде квестора (quaestor pro praetore) для заведывания финансами про-
винции, назначавшегося, как и сам проконсул, по жребию из числа сенаторов,
и легатов (они были тоже из сенаторов), которым проконсул мог давать са-
мые различные поручения как судебного, так и административного характера
и которые замещали его во время его отсутствия, и целого ряда лиц (обыкно-
венно молодых людей знатнейших фамилий), которые составляли его совет
(consilium)'; кроме того, в распоряжении проконсула находился немалочислен-
ный персонал его канцелярии (officium), состоявший из всякого рода низших
служащих (писцов, переводчиков, архивариусов и т. п. чиновников в
собственном смысле, обыкновенно из вольноотпущенных, если не прямо
из рабов).
Это была в сущности, как видим, очень не сложная система, которая
могла бы поразить нас своей очень уж большой простотой, если бы мы не
знали, что в провинциях, как и в самой Италии, Рим предоставлял самому на-
селению ведать свои внутренние дела, и что провинции, подобно самой Ита-
лии, являлись совокупностью самоуправляющихся общин, обязанных платить
своему коллективному государю, римскому народу, дань деньгами или нату-
рой и находившихся под верховной властью и надзором его уполномоченных,
но сохранивших свой внутренний строй и свободу действий в своих местных
делах. Римская провинциальная администрация представляла собою всего
лишь внешнюю надстройку над целой сетью местных организаций автоном-
ных общин, тем более простую по своему составу, что такая важная и слож-
ная отрасль управления, как государственное хозяйство, финансовая органи-
зация провинций, вовсе, можно сказать, и не существовала для римского рес-
публиканского правительства, передававшего, как мы знаем, сбор податей,
следуемых с провинциалов, а также и всякого рода других поступавших с про-
винции доходов, в виде таможенных, рыночных и дорожных пошлин и т. п.,
в руки частных предпринимателей, которые сами уже заботились и о самом
сборе их, и об его организации.
Если провинциальная администрация республики мало вмешивалась во
внутреннюю жизнь провинциальных общин, то сама она подвергалась еще
меньшему воздействию со стороны центрального правительства, со стороны
сената. Проконсул был, в сущности, бесконтрольным вице-королем провин-
ции. Мы уже знаем, чем грозила провинциалам эта бесконтрольность, соеди-
ненная с крайне простым и совершенно откровенным отношением проконсула
к своей краткосрочной должности как к источнику самой скорой и самой не-
умеренной .наживы на счет населения провинции, которое не только не нахо-
дило в нем защитника от безграничной алчности публиканов, но видело
в нем—и вполне справедливо—их верного заступника и покровителя. Отсут-
ствием контроля над провинциальной администрацией обусловливалось и от-
сутствие особого правительственного органа, который бы объединял в той или
иной мере деятельность отдельных проконсулов. Такого центрального органа,
который бы специально ведал провинциальную администрацию, римская рес-
публика не создала: это не было в интересах правящего класса республики;
это являлось бы большим тормозом как для сенатской, так и для всадниче-
ской аристократии в ее чисто эксплоататорской политике в отношении
к провинциям, и не ее заботой было создавать такой орган. Поверхностность
(« смысле слабого вмешательства во внутреннюю жизнь самоуправляющихся
•бщин), бесконтрольность и децентрализованность—вот в трех словах отли-
чительные особенности провинциального управления, унаследованного импе-
рией от республиканской поры. Мы уже видели, какие условия создавались
этим для провинциального населения. Являясь вполне естественным результа-
том политического господства земельной и денежной аристократии, отоже-
ствившей себя с римским народом, такая .система, в свою очередь, создавала
для миллионов подвластного римскому народу населения условия, беспощадн®
•суждавшие и эту систему, и весь создавший ее республиканский режим, и
новая политическая форма, неизбежно шедная на смену республике, должна
46
была внести в эту систему весьма существенные поправки. 'И она внесла эти
поправки и первые два века своего существования являлась для провинциалов
синонимом мира и благополучия и предметом религиозного поклонения, и им-
ператорский культ получил самое широкое распространение.
Совершившееся при Августе деление провинций на сенатские и импера-
торские отдало «под непосредственный контроль носителя новой власти целый
ряд областей, наместники которых до тех пор не знали над собой никакого
контроля. Но и сенатские провинции не остались под бесконтрольным вла-
дычеством проконсулов: и они, как мы указывали в своем1 месте, были по-
ставлены под весьма осязательный контроль императора; и их наместники
получали от него инструкции и едва ли имели возможность им не повино-
ваться; и на них распространилось истинное благодеяние, оказанное провин-
циальному населению императорами первых веков в виде постепенного упразд-
нения откупной системы и передачи сбора провинциальных податей в руки
администрации; и в них наместник и его штат постепенно стали получать от
правительства определенное содержание вместо того, чтобы жить на счет
провинциального населения и при этом грабить его без всякого милосердия.
Тем не менее, как это само собою понятно, императорам удобнее и легче
всего было начать реформу провинциального управления, с тех провинций, ко-
торые находились под их непосредственной властью, которыми они управляли
через своих уполномоченных, через легатов (из сенаторов). Уже Август от-
нял у легатов заведывание поступавшими с провинции сборами и передал их'
особым должностным лицам, прокураторам (procuratores), которых он назна -
чал из всадников, а иногда и из своих вольноотпущенников.
По рангу прокураторы были ниже легатов, но не были им подчинены,
завися непосредственно от императора и сообщая ему нередко многое такое,
что выходило далеко за пределы их ведомства и о чем он едва ли мог узнать
от самого легата. Прокураторов назначал император и для управления своими
имениями как в императорских, так и в сенатских провинциях. Прокураторы
подолгу жили в провинциях и могли основательно познакомиться с хозяй-
ственными условиями данной провинции, с платежными силами ее населения
и с техникой сбора налогов, и это сделало для них возможным действитель-
ный контроль над публиканами, а потом и полное устранение их от главных
по крайней мере отраслей податного дела, что было совершенно невозможно
для краткосрочных магистратов, если бы это даже и входило в И/Х намерения.
В прокураторах Рим приобрел настоящих чиновников, ему еще незнакомых.
Появление их отвечало весьма серьезной общественной потребности: И это
нужно сказать не об одних прокураторах, но и о целом ряде других должно-
стей, созданных империей, чтобы внести порядок в управление огромным го-
сударством и положить конец тому административному хаосу, который та-
ким тяжелым кошмаром давил миллионы провинциального населения в по-
следние два века республиканского режима. Но, постепенно развиваясь, соз-
данная империей бюрократия сравнительно скоро вышла за пределы поставлен-
ной ей общественными потребностями задачи и из блага превратилась в вели-
чайшее зло, в злейший бич общества и один из источников его погибели, со-
вершенно утратив всякую связь с интересами общества, превратившись в са-
модовлеющую- силу, в своих собственных, можно сказать классовых интере-
сах поработившую общество и высасывавшую из него жизненные соки. Но
это произошло уже тогда, когда и сама верховная власть забыла о тех зада-
47
чах, которые ее самое вызвали к жизни, и сама превратилась в самодовлею-
щую силу, грозную своей организованностью не столько внешним врагам об-
щества, сколько ему самому,—явление, весьма нередко встречающееся в исто-
рии человеческих обществ и представляющее поэтому серьезный социологи-
ческий интерес. Но не будем забегать вперед.
В интересах центральной власти было по возможности ослабить силу
и власть наместников провинции, и одним из средств к этому являлось дробле-
ние провинций. И мы видим, что уже с самого момента утверждения монархии
императоры дробят провинции, умножая таким образом их число и делая их
губернаторов более доступными воздействию и контролю из центра. Систе-
матически провел эту меру Диоклетиан, распространив ее на всю империю,
почти каждую провинцию разделив на две и даже на три части и приведя та-
ким образом к одинаковому ничтожеству всех наместников и введя между
ними строгое деление по рангам. К этому времени деление провинций на се-
натские и императорские'уже исчезло, и все они в одинаковой мере были под-
чинены императору и в одинаковой мере находились под ' контролем уже
к этому времени возникшей, а при Диоклетиане и Константине почти окон-
чательно сложившейся целой’ системы центрального управления и подчинен-
ных ей промежуточных инстанций; и наместники их уже перестали разли-
чаться как сенатские избранники и как уполномоченные императора, и если
между ними и были различия, то лишь как между должностными лицами, за-
нимающими неодинаковые положения в выработавшейся уже сложной табели
о рангах (одни из них носили титул pro consule, другие—consulares, иные—
correctores, а иные—praesides). Что касается тех административных органов,
которым- все они были подчинены, то возникли они и развились следующим
образом.
Императорская гвардия (так называемые преторианцы) Находилась под
начальством особого командира, так называемого префекта претория (ргае-
fectus praetorio). Иногда мы встречаем двух префектов претория. Очень скоро
этот чисто военный сановник стал играть огромную роль в управлении госу-
дарством (в чем нельзя не видеть следствия теснейшей связи императорской
власти с военной силой). Сначала император поручал ему те или иные из той
массы дел, которые лежали лично на императоре. Чаше всего он передавал
ему решение дел по апелляциям, шедшим из всех провинций (от лиц, недо-
вольных решениями наместников), но нередко и решение дел в первой инстан-
ции. При мало деятельных императорах префекту приходилось очень многое
.делать за них, становиться заместителем императора, фактическим правите-
лем государства (каким был, например, при Тиберии известный Сеян). Мало-
ло-малу префект претория превратился в постоянного апелляционного судью;
соединенные с этим положением обязанности так разрослись, что оттеснили
на задний план военную роль префекта, и на эту должность стали назначать
лиц прежде всего с. хорошей юридической подготовкой, нередко знаменитых
юристов (префектами претория были такие юристы, как Папиниан, Ульпиан
и Павел). Естественно, что, обладая такой обширной и разносторонней вла-
стью, префект претория должен был оказывать влияние на все стороны упра-
вления и, в частности, являлся промежуточной инстанцией между императо-
ром и наместниками провинций, мог контролировать их деятельность, давать
им инструкции и с согласия императора смещать их, если они не стояли на
высоте призвания.
_____________________________48
•
Диоклетиан, разделив империю на четыре части между двумя августами
и двумя цезарями, создал и четыре префектуры, т.-е. четыре должности пре-
фекта, по одной в каждой из четырех частей. Каждый из префектов продол-
жал еще при нем совмещать в своих руках гражданскую и военную власть.
Если была война в данной части империи и необходимо было разделить армию,
то одною частью армии командовал август или цезарь, а другой—префект.
Префект же заботился о продовольствовании войска, и это было причиной,
почему именно к нему перешла администрация натуральных поступлений, вве-
денных, как потом увидим, Диоклетианом на всем протяжении империи. Еже-
годно префект рассылал наместникам провинций приказы, в которых было
точно обозначено, сколько хлеба (зернового), вина, свинины, железа, платья,
лошадей и т. п. каждый из них должен взыскать с населения провинции,, и
куда, в какое складочное место он должен все это отправить; устройство та-
ких складочных мест, таких запасных магазинов также лежало на префекте.
В конце концов префект превратился в контролера провинциальной админи-
страции на всем протяжении территории данной части империи.
Для того, чтобы контроль этот был еще действительнее, Диоклетиан
разделил всю империю еще на тринадцать диоцезов (в течение четвертого
века число их увеличилось до пятнадцати) и во главе каждого диоцеза поста-
вил викария, т.-е. заместителя префекта (vicarius praefectorum praetorio),
с точно такими же обязанностями в пределах своего диоцеза, какие были и у
префекта. Несомненно, контроль, который мог осуществлять викарий над
губернаторами каких-нибудь 5—10 входивших в его диоцез провинций
(к тому же доведенных Диоклетианом до возможно малых размеров), был го-
раздо действительнее, чем тот, какой был возможен для префекта, имевшего
дело с четвертою частью огромной империи. Оригинально в постановке власти
викария было то, что викарий в сущности не был подчинен-префекту, что его
власть конкурировала с властью префекта, йгапелляция от его суда шла не
к префекту, а к самому императору. Этим создавалась почва для взаимного
подсиживанья и доносов, что далеко не шло в разрез с интересами той ин-
станции, куда этого рода документы направлялись.
К эпохе Диоклетиана, как увидим впоследствии, варваризация римской
армии сделала настолько значительные успехи, что контингент людей, на-
столько образованных, чтобы быть в состоянии совмещать военные функции
с функциями судьи и администратора, становился все более и более малочис-
ленным, и являлась потребность разделить функции наместника провинции
между несколькими лицами. Примеры (правда, редкие) такого разделения
встречались уже в третьем веке, когда в случаях крайней опасности на-ряду
с легатами назначали особых полководцев, duces, и ставили их в совершенно
независимое от легата положение. Диоклетиан возвел это в систему и во всех
провинциях, в которых всегда стояло войско (на границах империи), учредил
должность отдельного военного начальника, носившего название dux (а с Кон-
стантина и comes rei militaris). В интересах своей собственной власти Диокле-
тиан создал между наместником такой провинции и начальником ее военных
сил (dux) весьма тесную взаимную зависимость: в деле продовольствованич
своих войск dux зависел всецело от наместника, заведывавшего натуральными
поступлениями провинции, шедшими и на содержание войск; зато в деле обо-
роны провинции от внешних и внутренних врагов без содействия военного на-
чальника наместник был совершенно бессилен; в результате—постоянные стол-
49
кновения этих двух властей провинции и взаимные жалобы императору, беспо-
койные, конечно, но вполне успокаивавшие его на счет возможности каких бы
то ни было честолюбивых поползновений со стороны военного главы провинции.
Константин отнял военную власть и у префектов, и главное командова-
ние военными силами было передано им в каждой из четырех частей, на кото-
рые была разделена Диоклетианом империя, двум comites, из которых один
командовал конницей и носил титул, comes et magister equitum, а другой—пе-
хотой и именовался comes et magister peditum, при чем каждый* из них вполне
зависел, что касается продовольствования войска, от префекта; с течением
времени каждый из этих comites стал командовать и пехотой, и конницей од-
новременно и стал называться magister equitum et peditum или magister
utriusque militiae, а то и просто magister miiitum. Придуманная Диоклетианом
крайне искусственная система разделения и перехода власти между августами
и цезарями уже при Константине прекратила свое существование, но удержа-
лось произведенное им при этом разделение всей империи на четыре части
с подразделением их на диоцезы с викариями во главе; только теперь, когда
власть опять перешла в руки единого императора, во главе каждой из'четырех
частей остались одни префекты, и части эти стали называться префектурами.
Это были: Восток (т.-е. Фракия, Азия и Египет), Иллирия (собственная Илли-
рия, Дакия, Македойия, Греция), Италия (собственная Италия, западная Илли-
рия и Африка) и Галлия (собственная Галлия, Испания, Британия и Мавре-
тания) .
В то время, как в таком виде складывалась областная администрация
империи, постепенно создавались органы и центральной администрации, на-
поминающие наши министерства, с огромной массой служебного персонала,
распределенного по разного рода канцеляриям.
Отправной точкой этого развития послужил совет (consilium), состоявший
при princeps’e, как и при всяком магистрате с судебною властью (мы уже ви-
дели по существу такой же consilium при проконсуле). Вначале, при Августе,
в состав его входили сенаторы (числом 15) по жребию, консулы и член низших
коллегий должностных лиц, а также лица, пользовавшиеся личным доверием
императора. С течением времени императоры стали приглашать в свой совет,
кого им было угодно. Диоклетиан переименовал совет в consiptorium, требуя,
чтобы подававшие свое мнение члены совета вставали перед императором, уже
ставшим равным богам. При Константине участие в совете перестало быть
уделом приглашаемых в каждое заседание все новых лиц и' превратилось
в должность. Эти советники императора ’стали называться comites, и долж-
ность их, comitiva, была не пожизненной, а краткосрочной (иногда годовой).
С ними император совещался по самым разнообразным делам и распределял
между ними самые различные отрасли правительственной деятельности: од-
ному .он поручал выработку новых законопроектов и распоряжений, и он стал
потом называться comes et quaestor sacri paiatii или просто quaestor; другому
он поручал управление своими доменами и имуществами, поступавшими им-
ператору путем конфискаций и наследственным путем, и он стал впоследствии
называться comes rerum privatarum; еще одному поручалось наблюдение за
денежной наличностью казначейства (к этому времени фиск и эрарий уже
слились), и он получил потом титул comes sacrarum largitionum (эти «священ-
ные щедроты» потому фигурируют в его титуле, что он должен был между
прочим и выдавать обычные подарки солдатам)’.
4
50
Так мало-по-малу были намечены главные органы центрального управле-
ния, соответствующие нашим министерствам, при чем квестор священного
дворца превратился как бы в первого министра, comes rerum privatarum—в ми-
нистра уделов, comes sacrarum largitionum—в министра финансов. К ним
нужно еще прибавить министра внутренних дел, совмещавшего в своей особе
и министра двора, и министра иностранных дел и главноуправляющего всех
центральных канцелярий (officia, scrinia). Это был так называемый* magister
officiorum. Под его полицейским надзором находилась и вся провинциальная
администрация, и надзор этот он осуществлял с помощью целой сети шпионов,
так называемых agentes in rebus или curiosi. Эти agentes in rebus первона-
чально были посланцами, отправлявшимися в провинции со спешными депе-
шами и пользовавшимися для этого лошадьми императорской почты; иногда
им передавали администрацию почтового дела в той или иной провинции.
С течением времени они превратились в вездесущих шпионов, имевших, по-
мимо общего надзора, еще и специальную миссию следить за викариями и за
наместниками провинций. Карьера agentes in rebus завершалась назначением
их главами находившихся при каждом провинциальном сановнике канцелярий,
officia, которые не только должны были являться исполнительными органами
сановника, но и органами надзора за сановниками со стороны центрального
правительства; и нужно думать, что поставленный во главе канцелярии за-
служенный профессиональный соглядатай вполне обеспечивал добросовестное
исполнение канцелярией этой последней ее роли.
Что касается служебного персонала всех этих все более и более размно-
жавшихся канцелярий, то первоначально даже при дворе императора (как и
при дворе всякого крупного магната республиканской и императорской эпохи)
он состоял из вольноотпущенников и рабов. Постепенно, по мере развития
монархических форм и монархических понятий, оттеснявших все более и бо-
лее общественные понятия республиканской поры, служба в канцеляриях,
представлявших собою органы, через посредство которых правил миром все-
могущий его владыка, равный богам по силе и святости, не только перестала
быть унизительной в глазах свободнорожденного римского гражданина, но
становилась источником общественного почета и влияния, и уже с Диокле-
тиана установился принцип, что самый факт поступления на службу к свя-
щенной особе императора давал полную свободу тому, кто ее не имел перед
этим; но уже и до Диоклетиана на службу к императорам поступало не мало
людей даже всаднического сословия. Служба в императорских officia стала
открывать дорогу в сословие всадников и в сенат, и неудивительно, что в эти
канцелярии устремляется масса искателей почестей и привилегий, и они всегда
находят там для себя места, потому что число канцелярий все увеличивается
по мере того, как управление принимает все более и более бюрократический
характер и в интересах контроля над правительственными лицами и учрежде-
ниями без конца умножает число должностей и канцелярий. Вырабатывается
чрезвычайно сложная иерархическая система, появляется весьма пестрая та-
бель о рангах, самым точным и пунктуальным способом определявшая каж-
дому служащему его место на лестнице титулов и чинов, от самого мелкого
чиновника провинциальной канцелярии до clarissimi, spectabiles и illustres пра-
вительственных верхов.
Все это до невероятных размеров разросшееся чиновничество требо-
вало от государства огромных средств для своего содержания, и лежавшее на
51
народе налоговое бремя становилось все тяжелее и невыносимее. Но народу
приходилось не только платить казне за содержание бюрократии. -Он при-
нужден был отдавать часто последнее и непосредственно в руки самих чинов-
ников: взяточничество, а то. и прямой грабеж населения, сопровождаемый са-
мыми возмутительными насилиями, отличали римскую бюрократию последних
веков империи не в-меньшей мере, чем ее погоня.за титулами и привилегиями
и ее безграничное неуважение ко всякому праву и закону.
IV.
Познакомившись с внешним механизмом управления, постепенно сло-
жившимся в Римской империи, мы обратимся к тем материальным средствам,
которыми располагало правительство империи для содержания своих орга-
нов и для выполнения ими тех задач, которые ставила перед ними все услож-
нявшаяся государственность. Правительственные средства носят весьма раз-
личный характер в зависимости от общего характера хозяйственной жизни
данного общества в данный момент его существования и в свою очередь, в ряду
.других факторов, определяют самую физиономию государства как политиче-
ской организации общества. Эта истина не раз обнаружится перед нами во
всей своей жизненной конкретности в дальнейшем ходе нашего изложения, и
нам не раз придется убеждаться, какую важную роль играет организация пра-
вительственных средств, то, что называется государственным хозяйством,
в эволюции как самого государства, так и общества, коюрое в свою очередь
испытывает на себе нередко во многих отношениях определяющее воздей-
ствие государственного хозяйства, нередко вызывающее глубокие перемены
в хозяйственном и даже в социальном строе общества и отражающееся на его
духовной жизни. В частности, Римская империя представляет в этом отноше-
нии много чрезвычайно поучительного.
В эпоху царей и в первые века республики едва ли могла быть речь о го-
сударственном хозяйстве в истинном смысле этого слова: тогдашнее прави-
тельство почти-что не нуждалось в особых правительственных средствах, так
как само общество или отдельные его представители на собственный счет от-
правляли несложные функции управления, суда и внешней защиты. Республи-
канские магистраты, как известно, несли свою службу безвозмездно, а нахо-
дившийся в их распоряжении персонал низших служащих мог состоять из их
рабов, вольноотпущенников и клиентов, живших на их счет. Постоянного
войска тогда не было, и всякий гражданин во время войны обязан был нести
военную повинность, раз у него были необходимые для этого средства, из-
влекаемые им из его земельного надела; а у кого была земля, но сам он не был
в состоянии нести эту натуральную государственную повинность (вдовы, ста-
рики, дети), тот давал средства для содержания во время войны восемнадцати
сотен конницы. Потребности общественного культа удовлетворялись из дохо-
дов с специально для этой цели предназначенных государственных земель,
сдававшихся в аренду каждые пять лет публиканам; публиканы брали на себя
и поставку необходимых для культа предметов. Общественные сооружения
воздвигались руками самих граждан или их рабов. Какие могли быть экстрен-
ные расходы, они'покрывались из военной добычи и из судебных штрафов и
пошлин. Лишь в редких случаях прибегали к обложению граждан, к прямому
налогу на имущество граждан; но к этому средству стали обращаться в срав-
52
нительно более позднее время, когда отношения осложнились, и, в частности,
войны из мелких кратковременных столкновений-с ближайшими соседями пре-
вратились в сравнительно долгосрочные походы, требовавшие от участвовав-
ших в них граждан таких средств, которыми они лично не располагали, и по-
тому вызывавшие необходимость содержать находящееся в походе ополчение
на общественный счет. Первым постоянным налогом был введенный в поло-
вине IV века до Р. Хр. (353 г.) налог на освобождение рабов, так назыв. vice-
sima libertatis, и он взимался в размере 5%, т.-е. 20-й части стоимости раба.
С развитием в Риме торговли появляются таможенные сборы (portoria), кото-
рые, как и vicesima libertatis, отдавались на откуп публиканам.
Когда римские завоевания перешли за границы Италии, и к владениям
римского народа одна за другой стали присоединяться провинции, как его
«поместья» (praedia populi romani), государственные доходы Рима неизмеримо
увеличились. Провинциалы должны были платить завоевателям, оставившим
им жизнь и пользование землею (possessio), превратившейся в государствен-
ную собственность Рима, в ager publicus—и поголовную, и поземельную по-
стали называть polyptika).
Для того, чтобы сколько-нибудь правильно поставить дело взимания
этих податей, правительство должно было от времени до времени производить
ценз в провинции, .т.-е. определять число их жителей и ценность их земель-
ных владений. Первоначально ценз этот • производился каждые пять лет, но,
начиная со II века после Р. X., пятиЛетний срок между двумя переписными го-
дами был заменен пятнадцатилетним. Производство ценза в каждой провин-
ции поручалось сначала губернатору провинции, а потом прокураторам и да-
вавшимся им в помощь так называемым censitores. Но прокураторы, как и их
помощники, сами ценза не производили, а лишь контролировали результаты
оценки, производившейся внутри каждого городского округа его выборными
должностными лицами, контролировали составлявшиеся этими муниципаль-
ными магистратами списки, так называемые libri censuales (впоследствии их
стали называть polyptika).
До нас дошла составленная в эпоху Северов общая формула, которой
руководствовались муниципальные власти при производстве переписи, соб-
ственно поземельного кадастра, так называемая forma censualis (она сохра-
нилась в Дигестах). Нужно заметить, что кадастр составлялся на основании
самооценки, т.-е, каждый землевладелец должен был сообщать о своей земле
необходимые данные (и эти показания назывались professio), точные и об-
стоятельные. Он должен был назвать имя городского округа и его подразде-
ления, в пределах которого его земля находилась, и имена пользователей его
земли, а затем сообщить все данные, необходимые для того, чтобы его вла-
дение могло быть занесено под какую-либо из следующих рубрик: 1) пахот-
ная земля (с точным указанием числа югеров), 2) виноградники (с указанием
числа лоз), 3). оливки (с указанием числа югеров и деревьев)s 4) луга (с ука-
занием числа югеров), 5) леса (с тем же указанием), 6) рыбные ловли, 7) со-
лончаки.
Не только составление податных списков, дававшее возможность опре-
делить общую сумму подати, лежавшей на каждом данном городском округе,
но и распределение податной суммы между отдельными лицами каждого город-
ского округа и сбор ее лежали на городских властях; на них же была возло-
жена и ответственность за правильное поступление в казну лежавшей на ок-
53
руге податной суммы, именно на сравнительно небольшую группу из состава
муниципального сената (курии), на так называемых decemprimi, самых со-
стоятельных, почтенных и влиятельных членов курии, которые и должны
были возмещать из собственных средств случавшиеся при сборе недоимки; им
как бы отдавалась на откуп следуемая с их городского округа податная сумма,
и в этом отношении группа decemprimi уподоблялась компании публиканов
(societas publicanorum).
Повидимому, таким способом правительство повсеместно взимало по-
головную подать, а также поземельную, поскольку эта последняя уплачива-
лась деньгами, что было далеко не повсеместным явлением. Для снабжения
столицы хлебом, а также для продажи его, в силу lex frumentaria Гая Гракха,
по дешевой цене бедному населению столицы (продажа эта превратилась по-
том в даровую раздачу) правительство нуждалось в большом количестве.зерно-
вого хлеба, и ввиду этого некоторые провинции платили свою земельную дань
не деньгами, а зерном в виде определенной доли урожая (Сицилия платила 1/10,
Египет и Африка—г/5, другие провинции—V7). Сбор этой подати, как общее
правило, находился всецело в руках публиканов. Правда, иногда городским
властям удавалось взять в свои руки сбор и этих натуральных взносов; они
даже не жалели денег на отступное, лишь бы только избавиться от безгранич-
ных вымогательств и притеснений со стороны публиканов. Но все же в рес-
публиканскую эпоху это были скорее счастливые исключения, чем факты по-
вседневной жизни: правящая аристократия республики имела много основа-
ний не итти наперекор интересам крупных капиталистов и предоставляла им
полную свободу действий. Положение изменилось с утверждением император-
ского режима. Мы уже знаем, что с этого времени откупная система вовсе
была постепенно уничтожена или же переродилась в нечто, хоть в известной
мере совместимое с более или менее благоустроенным государственным по-
рядком. С этого времени и натуральные сборы, о которых только что была
речь, постепенно выскользают из рук публиканов и окончательно переходят
в руки муниципальных властей, и то, что было исключением, становится
общим правилом; прибавим к этому, что в большинстве провинций нату-
ральные сборы были переведены на деньги, а где они остались (в Африке, в
Египте), там они были фиксированы в виде постоянного, определенного для
каждой провинции количества мер зерна.
О косвенных налогах (их платили как провинциалы, так и жители Ита-
лии, и назывались они vectigalia) мы уже упоминали, говоря о пошлине при
отпуске на волю рабов (vicesima libertatis) и о таможенных пошлинах (porto-
ria). Что касается этих последних, то, взимая их (для этого вся страна была
разделена на девять таможенных округов), правительство преследовало непо-
средственно фискальные цели, вовсе, повидимому, чуждые идее протекцио-
низма, покровительства местной промышленности. К числу vectigalia принад-
лежал введенный Августом налог на наследства холостяков (vicesima heredita-
tium), переходившие в руки не родственников, а также им же введенный на-
лог на продажу (centesima rerum venalium) и налог специально на продажу ра-
бов (quinta et vicesima venalium mancipiorum).
Остается указать на монополии и регалии, существовавшие еще с эпохи
республики и получившие дальнейшее развитие в эпоху империи. Это была
соляная регалия, исключительное право эксплоатации рудников и право чека-
нить монету. Это последнее право в эпоху империи явилось источником весьма
54
серьезных и крайне тягостных для народа хозяйственных пертурбаций, при-
ведших, в ряду других причин, к коренной реорганизации всей податной сис-
темы империи и в конце концов и к перестройке всего римского общества
на совсем новых началах. Мы имеем в виду очень часто практиковавшуюся
императорами порчу монеты, благодаря которой реальная стоимость монет-
ных знаков, а следовательно, и собираемых в деньгах налогов, понизилась до
крайних пределов и тем с своей стороны вызвала необходимость реформы
всего податного дела, чтобы не оставались без удовлетворения безмерно воз-
раставшие фискальные нужды. Но прежде чем заняться характеристикой
предпринятой Диоклетианом податной реформы, имевшей в виду интересы го-
сударственного казначейства (aerarium* и fiscus к этому времени давно уже
слились), скажем несколько слов об императорских доменах и о частном иму-
ществе императора.
В момент утверждения в Риме принципата на-ряду с эрарием (aerarium) и
фиском существовала еще особая организация для заведывания частным иму-
ществом императора, его так называемым патримонием (patrimonium principis).
Уже Август был крупнейшим землевладельцем империи, а при его преемниках
императорские поместья всеми правдами и неправдами умножились, разбро-
санные по всем частям государства и требуя для заведывания ими не малого
числа всякого рода низших и высших служащих, так называемых прокурато-
ров (procuratores) и их подчиненных, с procurator patrimonii во главе. С Септи-
мия Севера (193—211) рядом с patrimonium principis (т.-е. рядом с удельными
имениями и удельным управлением) появляется, в результате естественной
дифференциации, постоянно совершавшейся в управлении патримонием, осо-
бое ведомство императорских доменов, принадлежавших императору не как
частному лицу (что можно сказать о patrimonium principis), а как императору,
главе государства, т.-е. доменов короны, появляется так называемая res privata
под управлением особого сановника, так называемого procurator rationis
privatae. В состав res privata входили имения, попавшие в руки императора
путем конфискаций за преступления, по завещаниям, по дарственным, в ре-
зультате секуляризации поместий языческих храмов и т. п. Окончательно
сл( жилась организация как удельного управления, так и управления доменами
уже в четвертом веке, и к этому времени из общего управления доменами вы-
деляется особое управление, заведующее имениями, специально предназначен-
ными на содержание императорского двора, так называемыми praedia domus
divinae; главноуправляющим этих, дворцовых имений является особый comes
domorum, тогда как во главе общего управления доменами стоит comes rei
privatae или comes rerum privatarum, равный по рангу тогдашнему министру
финансов, известному уже нам comes sacrarum largitionum, а во главе удель-
ного управления (заведующего fundi patrimoniales, иначе sacrum patrimo-
nium)—особый comes patrimonii.
Переходим к податной реформе.
Еще до Диоклетиана в тех случаях, когда почему-либо нехватало сто-
лице (и некоторым другим городам Италии) хлеба, который в виде подати по-
ставляли Египет и Африка, императоры обращались в другие провинции с при-
казом прислать в Рим необходимое количество хлеба в виде экстренной при-
бавки к их обычным (денежным) податям. Назначение таких экстренных на-
туральных взносов называлось indictio, а сама эта экстренная подать назы-
валась аппопа, так как она служила для annona urbis, т.-е. для снабжения хле-
55
бом столицы. Особенно часто стали прибегать к этим натуральным взносам
с конца II века (после Р. X.), в эпоху анархии, наступившей в результате
борьбы узурпаторов. В это же время в самых широких размерах практико-
валась самая неумеренная порча монеты, что крайне понижало покупательную
стоимость денежных податей и с своей стороны учащало случаи indictiones,
т.-е. назначения и требования натуральных взносов.
Политический кризис, тянувшийся весь третий век, подорвал основы
укрепившегося было в течение первых двух веков широкого политического
порядка, а в то же время произвел и сильнейший хозяйственный разгром им-
перии, подкопав основы той широкой народнохозяйственной (в бюхеровском
смысле) жизни, которая расцвела было под сеныо широкой политической ор-
ганизации империи, и дал ей сильный толчок назад, к более узким и элемен-
тарным формам. Этот крупный факт нужно прежде всего иметь в виду, когда
мы хотим понять во всем ее значении податную реформу Диоклетиана. Уже
до Диоклетиана начался поворот к натуральному государственному хозяй-
ству (естественный результат поворота к натуральному общественному хо-
зяйству). Уж до него жалованье войску стали платить почти исключительно
натурой, выдавая солдату необходимое для него и для его семьи количество
продуктов, а также платье и оружие; а если при этом он получал еще и деньги,
то, благодаря часто практиковавшемуся ухудшению монеты, реальная стои-
мость этих денег равнялась уже почти нулю. Диоклетиану оставалось лишь
урегулировать эту систему вознаграждения.
Для удовлетворения потребностей солдата в средствах к существова-
нию в течение года была установлена определенная норма, однообразная
мера, носившая название аппопа и заключавшая в себе определенное коли-
чество зернового или печеного хлеба, свинины и телятины, соли, вина, олив-
кового масла и уксуса. Поднимаясь на высшую ступень служебной лестни-
цы, солдат получал две аппопае. И офицеры получали аппопае, при чем число
аппопае вариировало сообразно рангу. Была установлена норма и для годо-
вого содержания лошади и носила название caput. Уже при Диоклетиане (если
не раньше еще) получали содержание натурой и гражданские чиновники. Со-
держание их состояло из определенного числа аппопае и capita, затем из
платья, должности присвоенного, а также из целого ряда предметов, необхо-
димых для данного должностного лица, чтобы оно могло вести жизнь,/при-
личествующую его положению и рангу, до серебряной посуды, рабов и налож-
ниц включительно; некоторые из этих предметов чиновник должен был воз-
вращать, выходя в отставку, другие оставались его полной собственностью.
Только более важные чиновники получали еще и деньги.
Производя общую реформу государственного строя империи, расша-
танного целым веком анархии, Диоклетиан в очень сильной мере увеличил
численность войска и в не меньшей мере умножил бюрократию. Все это тре-
бовало огромных средств, которые должны были быть немедленно извлечены
из населения. Естественно, что, приступая к нетерпевшей ввиду этого ни-
какого отлагательства реорганизации податного дела, Диоклетиан должен
был отправляться от наличных хозяйственных условий, которые, как мы
только что видели, уже определили форму необходимых для государства
правительственных средств. Если до сих пор indictiones, несмотря на то, что
к ним очень часто прибегали, все еще сохраняли характер экстренной меры,
то теперь Диоклетиан сделал их центральным пунктом и основой всей по-
56
датной системы империи, оттеснив совсем на задний план прежнюю систему.
Если прежде поземельную подать платили одни провинциалы, то теперь, когда
все свободные жители римского государства давно уже стали римскими гра-
жданами, уже не было оснований делать исключение для жителей Италии, и
земельную подать стали платить все городские общины, за исключением
одного лишь Рима. Если прежде в отношении к податям господствовала
крайняя пестрота в отношениях между Римом и подчиненными ему
провинциальными общинами (попавшими под власть Рима на самых раз-
личных условиях), то теперь пестрота эта уступила место полному однообра-
зию. Состоя из продуктов земледелия, натуральная подать взималась лишь
с земледельцев и землевладельцев, падая лишь на прилегавшие к городским
центрам сельские округа и касаясь жителей городских центров лишь по-
стольку, поскольку они были в то же время и землевладельцами в сельских
округах (как мы потом увидим, главную роль в муниципальной жизни играли
как раз жившие в городах землевладельцы).
Податная реформа была произведена Диоклетианом в 297-м году. В
этом году произведена была по всей империи перепись, и был издан закон,
в силу которого перепись должна была производиться через каждые пять лет.
Новый, составленный на основании всеобщей переписи поземельный кадастр,
который должен был пересматриваться через каждые пять лет, устанавливал
для каждого городского округа определенное количество податных единиц,
не одинаковых и не равных в качестве реальных земельных владений, но
равных в смысле следуемого с каждой из них количества натуральных по-
ступлений. Такая податная единица носила в большинстве местностей тех-
ническое название caput. Она представляла собою определенную меру воз-
делываемой земли, вариирующую в зависимости от рода культуры (была ли
это пахотная земля, луг, виноградник или оливковый сад) и от того, была ли
почва ровной или же гористой; в Сирии, например, caput составляли 5 юге-
ров виноградника или 20 югеров хлебного поля или 225 оливковых деревьев.
Но что чрезвычайно характерно для податной организации, введенной Дио-
клетианом, это то, что она представляет собою крайне своеобразное соче-
тание собственно поземельной подати (аппопа всегда была прежде всего зе-
мельной податью) с податью поголовной. Дело в том, что при определении чи-
сла приходящихся на каждый данный городской округ податных едйниц, capita,
принимали во внимание не одну лишь обрабатываемую землю, но и рабочие
руки, ее обрабатывающие, будь то руки мелкого крестьянина-собственника,
мелкого арендатора или руки раба, а также рабочий скот, и «головой»
(caput), податной единицей, с которой следовало определенное количество
натуральных взносов, являлась не только возделываемая земля в том или
ином ее размере: «головой» являлся и возделывающий ее человек (жена его
представляла половину «головы»), «головой» являлось и определенное число
находящегося на этой земле рабочего скота; так что каждому земледельцу
приходилось давать аппопа сразу за несколько «голов» (capita). Можно ска-
зать, что главное внимание фиска было устремлено не столько на самую
землю, сколько на делавший землю доходною труд, на прилагавшиеся к
земле рабочие руки; и это станет понятным, если мы прибавим, что к этому
времени уже началась убыль в населении империи, и стал ощущаться недо-
статок в рабочих руках, которые стали вследствие этого гораздо ценнее
земли; лежавшей впусте прекрасной земли становилось все больше и боль-
____57_____
ше, и неудивительно, что в податном отношении 25, 50 и даже 75 югеров
земли приравнивались рабочей силе одного мужчины, составляя (в Италии),
как и она, одну «голову», caput.
Производившаяся через каждые пять лет перепись основывалась, как
и переписи прежнего времени, на самооценке. Назначавшиеся для производ-
ства ее чиновники, так называемые censitores, собирали на рыночных пло-
щадях городов всех землевладельцев данного городского округа, которые и
должны были давать им подробные и точные показания о характере своей
земли, о ее. размерах, о ее состоянии, о ее доходности, о числе обрабаты-
вающих ее рабов и арендаторов, о числе голов рабочего скота, находящегося
в имении. Так как ничего подобного личному осмотру цензиторами подле-
жавшей переписи земли при этом не производилось, то показаниям этим не
доверяли и для проверки их обращались к соседям, а также привлекали к до-
просу рабов землевладельцев, прибегая и в том, и в другом случае к жесто-
ким пыткам. Добытый таким путем переписной материал censitores отправля-
ли из провинций в Рим особому заведывавшему переписью во всей империи
сановнику, так называемому magister census, который и редактировал его, и
таким образом составлял кадастр на следующие пять лет. ' Распределение
лежавшего на каждом городском округе податного бремени и сбор этой зе-
мельной подати (она получила название capitatio terrena) не входили в задачу
censitores: все это'было предоставлено ими самим муниципиям в лице уже
знакомых нам decemprimi (группа самых богатых, почтенных и влиятельных
членов муниципального сената, курии) и подчиненного им служебного пер-
сонала (так назыв. tabularii).
Перепись устанавливала для каждого городского округа то или иное
количество податных единиц (capita), с которых и поступало определенное
количество натуральных взносов ежегодно в течение следующих пяти леТ.
При этом правительство совершенно не принимало во внимание перемен, ко-
торые могли произойти в течение этих пяти лет в хозяйственном положении
городского округа (за это время могло здесь уменьшиться число рабочих
рук, скота, и могли выйти из-под обработки в момент переписи еще возде-
лывавшиеся участки); до следующей переписи городской округ должен был
непременно вносить то количество продуктов, которое следовало с него на
основании последней переписи, хотя за это время число установленных для
него последней переписью податных единиц (capita) фактически могло уже
уменьшиться, и зазедывавшим сбором подати членам городского совета при-
ходилось, следовательно, каким-нибудь способом покрывать образовавшиеся
таким путем недоимки. Ставя их таким образом в затруднение, правитель-
ство тут же и выводило их из этого затруднения: оно возложило ответ-
ственность за возникавшие именно этим путем недоимки на весь состав муни-
ципального совета, на весь ordo decurionum (а не одних лишь decemprimi,
как это было с податью, tributum, прежней поры). И только по истечении
пяти лет, во время производства следующей переписи, правительство посы-
лало в городские округа своих агентов (так назыв. inspeciores или
peraequatores), чтобы констатировать происшедшие в них к этому времени
хозяйственные перемены и затем принять их во внимание в новой переписи..
К каким последствиям привело, в связи с другими причинами, возложение
правительством ответственности за исправное поступление поземельной по-
дати (capitatio. terrena, иначе jugatio terrena) на членов муниципальных сена-
58
тов и на кандидатов в них, на всю группу местных землевладельцев, это
мы увидим впоследствии, когда займемся эволюцией муниципального строя
империи, а пока лишь ограничимся общим указанием, что организованная
Диоклетианом натуральная податная система в сильнейшей мере напрягала
платежные силы населения, являясь для него тяжким, нередко невыносимым,
крайне изнурительным бременем, не только подрывавшим его хозяйственный
базис, но и вызывавшим глубокие изменения в его социальном строе.
Константин Великий ввел особый налог на членов сенаторского со-
словия, носивший название follis или gleba senatoria; этот денежный налог
сенаторы платили в качестве прибавки к поземельному налогу натурой
(capitatio terrena), который следовал с них как с землевладельцев (они были
представители крупного землевладения). Константину принадлежит введение
еще одного нового, и тоже денежного, налога, который должен был взи-
маться золотом и серебром раз в пять лет с торговопромышленного населе-
ния городов. Это был так называемый «пятилетний сбор», lustralis collatio.
Землевладельцы, жившие в городе (и игравшие здесь важную роль в качестве
выборных магистратов и муниципальных сенаторов), его не платили (они
платили capitatio terrena); не платили его и городские пролетарии (жившие
на общественный счет); он падал исключительно на ремесленников и тор-
говцев, живших внутри города, при чем в эту категорию заносили решитель-
но всех чем-либо торговавших, даже торговавших собственным телом; его
взимали даже с помещика, если он сам привозил в город для продажи свои
сельские продукты. Налог этот давал деньги для подарков войскам (так
назыв. donativa), а также придворным и другим сановникам, которые делали
императоры раз в каждые пять юбилейных лет своего царствования. Для
правильного его распределения в каждом городе должен был вестись (чле-
нами городского совета, именно decemprimi) список подлежавших подати
торговцев и ремесленников с точным указанием принадлежавшего каждому
из них торгового и промышленного капитала. Правительство не всегда стро-
го соблюдало пятилетний срок и обращалось с требованием этого налога го-
раздо чаще, и это делало этот и без того тяжелый налог еще невыносимее;
к тому же взимали его с большими жестокостями, так что, по словам одного
исследователя, нередко родители продавали детей своих в рабство или отда-
вали дочерей своих в жертву пороку, чтобы император мог . отпраздновать
свой юбилейный год, а солдаты и высшие сановники могли получить от него
свои подарки.
Но, пожалуй, самым тяжким бичом для населения империи, выбивав-
шим из него, можно сказать, последние силы, были всякого рода натураль-
ные повинности, которые во всякое время могли потребовать от каждого из
своих подданных император и его правительство для самых разнообразных
целей. И подданный должен был немедленно же беспрекословно и безвоз-
мездно исполнять каждое такое требование, хотя бы оно самым вопиющим
образом нарушало его законнейшие интересы и расстраивало его самые
основные хозяйственные расчеты. Нужно ли было императору построить себе
новый, более роскошный или изящный дворец, население данной местности
должно было доставить ему необходимый для этого строительный материал,
привезти его на собственных подводах, а также доставить необходимые ра-
бочие руки; то же было и при постройке и починке мостов, при проклады-
вании дорог и т. п.; при этом нередко случалось,( что для этого как раз в
59
страдную пору отрывали крестьянина от поля или выпрягали из плуга его
волов, чтобы на них везти казенное добро. Чрезвычайно обременительной
была, между прочим, доставка натуральных взносов (аппопа), о которых
раньше была речь, в места их назначения, а также поставка подвод для им-
ператорской почты. Вся эта система домашнего государственного хозяйства
была тем обременительнее для населения, что она открывала широчайший
простор самому капризному произволу со стороны как крупных, так и мел-
ких агентов правительства, которые предъявляли народу все эти почти всегда
захватывавшие его врасплох и тем еще более для него отяготительные тре-
бования не только в интересах казны, но весьма часто и в своих собствен-
ных интересах, неособенно беспокоясь о том, что в этих последних случаях
они явно нарушали закон, которому служили. Кто мог, старался тем или
иным путем освободиться от этих повинностей, и обыкновенно это удава-
лось тем, для кого они были менее всего обременительны,—людям сильным
и богатым, не встречавшим отпора от представителей закона, и вся эта сис-
тема натуральных государственных повинностей всей своей тяжестью ло-
жилась на плечи и без того безмерно обременной народной массы, довершая
ее хозяйственный разгром, начавшийся уже в эпоху гражданских, войн, на-
полняющих все третье столетие, и решительно двинутый вперед Диоклетиано-
Константиновской реформой с ее до громадных размеров доведенным вой-
ском и страшно увеличенной армией чиновников.
V.
Среди главных статей государственных расходов империи едва ли не
первое место занимали расходы на содержание армии. О римской армии нам
уже не раз приходилось говорить в той или иной связи, и нам немного остается
прибавить к уже сказанному,.
В истории римского государства, как и в истории других государств,
мы наблюдаем факт постепенного обособления армии от народа, с которым
на ранних ступенях развития общества она сливается, представляя собою
вооруженный народ, тех же граждан, но только исполняющих свою военную
функцию, функцию самозащиты или нападения. В римском обществе такому
обособлению армии от народа способствовали многие причины, главным
образом, частые и отдаленные походы, характеризующие завоевательную
политику римского государства, в конце концов объединившего под своею
властью все побережье Средиземного моря. Мы уже указывали в своем ме-
сте, какие хозяйственные и социальные последствия влекли за собой эти
походы, отрывая земледельца от земли, отдавая на произвол судьбы его
хозяйство и постепенно превращая его самого в профессионального солдата,
теснейшим образом связавшего свои интересы с интересами своего полко-
водца и всегда готового итти за ним, куда бы он ни повел его, преследуя
как чисто военные, так и политические цели. Образование армии профессио-
нальных солдат являлось не только последствием постоянных войн, которые
вела римская республика, но и все более и более становившимся необходи-
мым условием их успешности: взятый от сохи римский ополченец не мог бы
справиться с сделавшим войну своей профессией и'имевшим для этого тща-
тельную техническую подготовку солдатом-наемником эллинистического
Востока. И в Риме военное дело должно было стать профессией специально
60
посвящавших ему себя людей, свободных от всяких других занятий и имев-
ших возможность непрерывно им заниматься. А пока военное дело было
натуральной государственной повинностью, лежавшей на всех римских гра-
жданах, имевших материальную возможность нести ее (обеспечиваемую зе-
мельным наделом) и. несших ее; что касается каждого отдельного граждани-
на, все же лишь спорадически, а потом возвращавшихся к своим обычным
занятиям, о такой специализации не могло быть и речи.
Таким образом, военно-технические требования, предъявлявшиеся рим-
ской армии с расширением арены римских завоеваний, шли в разрез с ее
исконной общей постановкой в Римской республике, с своей стороны уже
шедшей в разрез с хозяйственными и обще-культурными интересами основ-
ной массы гражданства. Это коренное противоречие должно было возможно
скорее разрешиться, и этот гордиев узел был чрезвычайно просто развязан
Марием с помощью на первый взгляд весьма незначительного нововведения.
Мы уже имели случай упомянуть о нем. Мы разумеем открытие Марием
доступа к военной службе и пролетариям. К этой мере прибегали и в преж-
ние времена, но лишь в критические моменты, в виде исключения. Марий
исключение превратил в общее правило, и с этих пор основу римского вой-
ска стали составлять пролетарии, и это сразу изменило всю постановку
военного дела в республике и в сравнительно скором времени отразилось и
на судьбах самой республики. Уже знакомый нам процесс хозяйственной и
социальной эволюции, совершавшийся в римском обществе под сильнейшим
воздействием римских завоеваний в направлении к обезземелению основной
земледельческой массы населения и к образованию крупного, латифундиаль-
ного землевладения, успел к эпохе Мария далеко не один десяток тысяч
крестьян-собственников превратить в пролетариев, добывавших себе скудное
пропитание поденной работой в экономиях соседних помещиков, поскольку
эти последние нуждались в свободном труде, располагая в это время гораздо
более удобными и дешевыми рабскими руками, или совсем порывавших с
деревней и отправлявшихся на легкие, а то и вовсе даровые хлеба в столицу
с ее комициями и ожесточенной борьбой партий, с ее подкупами избирателей
и законодателей, с ее panis et circenses. Если крестьянина-собственника
военная служба лишь разоряла, то для пролетария она была настоящей на-
ходкой, и, сделав ее доступной для всех римских граждан, Марий открыл к
ней доступ как раз тем, для кого она представляла собою самую привлека-
тельную карьеру. И пролетарии массами устремились в армию, предлагая
свои услуги вербовщикам в качестве добровольцев, так что к принудитель-
ному набору правительству республики приходилось прибегать лишь в ред-
ких случаях. Для пролетария продолжительное пребывание в войске.не толь-
ко не было губительным в экономическом смысле, каким оно являлось для'
крестьянина-собственника (оставленного теперь в резерве на случай край-
ности), но лишь упрочивало его материальное положение, обеспечивая ему
на много лет и правильное жалование, и далеко не редкую добычу. Есте-
ственно, что войско, составленное из такого социального материала, могло
сравнительно легко превратиться в дисциплинированное, хорошо обученное,
усвоившее все технические усовершенствования, постоянное войско.
Было одно препятствие к тому, чтобы это вполне стало совершившим-
<я фактом: республиканский режим, требовавший быстрой смены командо-
вавших армией магистратов. Правда, в последний век республики этот прин-
61
цип очень часто нарушался, и такие полководцы, как Марий, Сулла, Помпей
и Цезарь, по многу лет подряд командовали одними и теми же войсками. Но
это уже был переход к монархии, который вскоре и совершился в значитель-
ной мере не без содействия фактически ставшего постоянным войска. Мо-
нархия получила полную возможность создать настоящую постоянную ар-
мию. Император был главнокомандующим всех военных сил государства.
Ему уже не нужно было, подобно настоящему республиканскому магистрату,
распускать войско по окончании срока его полномочий и предоставлять дру-
гому, столь же кратковременному, магистрату набирать новое войско. Если
император и был магистратом республики, то во всяком случае его полно-
мочия были пожизненны и в том числе' право командовать лично ему при-
сягнувшей армией. У него же было больше возможности внести порядок и
систему и в дело обеспечения ветеранов, в республиканскую эпоху постав-
ленное в полную зависимость от тех или иных политических комбинаций,
определявших силу и влияние того или иного полководца, да и по существ}'
нельзя сказать, чтобы удовлетворительно организованное. Едва ли не каж-
дый полководец последнего века республики, распуская после похода свое
войско, добивался от правительства того, чтоб его солдаты были наделены
землей; и это едва ли не каждому из них удавалось. А в результате—рес-
публика растратила таким путем весь свой земельный фонд, свои домены
(ager publicus) и из хороших, еще годных к службе солдат создала весьма
плохих земледельцев, очень скоро запутывавшихся в своих хозяйственных
делах и нередко становившихся жертвой энергично округлявших свои вла-
дения соседей.
Уже Август деятельно принялся за реорганизацию армии. Он устано-
вил весьма большой срок для службы солдата и этим обеспечил армии опыт-
ных, хорошо дисциплинированных, прекрасно обученных воинов. Кончая срок
своей службы, солдат не сразу получал земельный надел и средства для обза-
ведения; он получал лишь право на это, и ему приходилось еще долго
ждать, пока император соблаговолит дать ему отставку, и он получит сле-
дуемое ему материальное обеспечение. До Августа подданные римского на-
рода, жители покоренных областей, провинций, не несли военной повинно-
сти: их положение как завоеванных не давало им права на несение такой по-
четной повинности. Нельзя сказать, чтобы в республиканскую эпоху рим-
скую военную силу составляли одни римские граждане: на-ряду. с легионами
из римских граждан (от 4.000 до 6.000 чел. в каждом) стояли вспомогатель-
ные отряды (alae) из граждан союзных с Римом общин (такого же числен-
ного состава каждый), и обыкновенно консул командовал двумя легионами и
двумя alae; но когда в 89 году (до Р. X.) все италики получили права рим-
' ского гражданства, состав римской армии стал однообразным, военная по-
винность легла всею тяжестью на римских граждан, на жителей Италии,
вовсе не касаясь миллионов провинциального населения. Империя, призван-
ная постепенно заровнять пропасть, лежавшую между римскими гражданами
и провинциалами, и всех их подчинить общему для всех государственному
порядку, должна была в той или иной мере привлечь к несению военной
повинности и провинциалов. И Август сделал это, и при нем римское войско
было усилено провинциальными элементами: каждый легион (состоявший в
общем из 5.000—6.000 человек) был соединен с вспомогательным отрядом
из провинциалов, состоявшим, самое большое, из 1.000, а обыкновенно из
62
500 человек. В то время, как легионы пополнялись путем вербовки добро-
вольцев, для составления вспомогательных отрядов прибегали к принудитель-
ному набору. Жалованье солдат из вспомогательных отрядов было меньше
жалованья легионеров, служба едва ли не длиннее; вообще их положение
было ниже положения легионеров. По выходе в отставку они получали права
римского гражданства, но материального обеспечения не получали.
Что касается привилегированной, составленной из римских граждан
части армии, то, кроме легионеров, она состояла из гвардии преторианцев
и из так называемых «когорт добровольцев». В гвардию преторианцев при-
нимали лишь жителей Рима и близлежащих мест (Лациума, Этрурии, Умбрии)
или из древнейших колоний римских граждан; состояла она большую часть
императорской эпохи из 10 когорт в 1.000 чел. каждая. В легионы брали
жителей остальной Италии; число легионов колебалось между 20 и 30; каж-
дый легион состоял из 10 когорт, заключавших по 6 центурий (сотен) каж-
дая. Что касается так наз. когорт добровольцев, то они составлялись из рим-
ских граждан, живших в провинциях, и из вольноотпущенников; число этих
когорт при династии Августа было самое меньшее, 32. Преторианец должен
был служить 16 лет и получал двойное жалованье, легионер—20 лет (иногда
и 40), а солдат из когорты добровольцев самое меньшее—25 лет; столько
же, как и этот последний, должен был служить и солдат из вспомогательных
отрядов. В общем до Диоклетиана число солдат из граждан едва ли дости-
гало 180.000 чел., и все войско империи равнялось 300—350 тысячам че-
ловек.
С течением времени состав римского войска стал подвергаться изме-
нениям. Уже при Августе стал давать себя знать замечавшийся в римском
обществе в Италии упадок военного духа. Чем дальше, тем число римских
граждан, желавших посвятить себя военной службе, становилось все меньше
и меньше. Правительству пришлось считаться с этим фактом и сравнительно
скоро пришлось оставить установленный Августом принцип комплектования
войска. Уже при Клавдии в гвардию преторианцев начинают принимать не
одних жителей Рима и близлежащих округов, но граждан из всех местностей
Италии, в легионы—провинциальных граждан, которые с Траяна начинают
составлять в них большинство (а скоро и вовсе вытесняют из них италиков),
а в когорты добровольцев—провинциалов подданных; италиков едва ли хва-
тает для гвардии, а вскоре их нехватает и для гвардии, и уже при Адриане
среди преторианцев много провинциальных граждан. При Антонине Пие в
легионы стали принимать всех провинциалов как бывших римскими гражда-
нами, так и просто подданных. С этих пор легионы стали составляться из
жителей тех местностей, где они стояли, безотносительно к их правовому
положению, и когда-то столь резкая разница между легионами и вспомога-
тельными отрядами заключалась теперь лишь в том, что вступавший в
легион провинциал, если он не был римским гражданинрм, немедленно же при
вступлении получал права римского гражданства, а провинциал, служивший
в вспомогательных отрядах, становился римским гражданином лишь при вы-
ходе в отставку. Эдикт Каракаллы (212 г.), даровавший права римских гра-
ждан всем свободным людям империи, стер и это различие. Провинциализа-
ция римской армии и в особенности ее локализация могла с своей стороны
способствовать развитию в ней провинциального партикуляризма, сыгравшего,
как известно, немаловажную роль во время смут, наполнявших третье сто-
63
летие, когда шла почти непрерывная ожесточенная борьба между много-
численными императорами, одновременно провозглашавшимися в разных ча-
стях империи местными легионами.
Провинциализация армии шла параллельно с ее барваризацией. Сна-
чала в армию начинают проникать азиаты и африканцы. Септимий Север
даже гвардию преторианцев наполнил иллирийцами, африканцами, сирийцами,
видя в этих варварах более надежных охранителей перерождавшейся в азиат-
ский деспотизм императорской власти, чем в прирожденных римских гра-
жданах, как ни далеки были и эти последние от традиций уже давно отошед-
шей в прошлое республиканской свободы; он даже вовсе исключил италиков
из преторианских когорт. За полуварварами и настоящими варварами дале-
ких провинций последовали германские варвары, постепенно проникавшие на
римскую территорию и все в большем и большем количестве вступавшие на
римскую военную службу в виде ли отдельных лиц или целыми племенными
группами, и на римской службе продолжавшими жить по своим националь-
ным обычаям.
Нам еще придется изучать римско-германские отношения и, в частно-
сти, следить за процессом постепенной германизации римской военной силы,
а здесь мы можем ограничиться лишь общим указанием на то, что, посту-
пая на римскую службу целыми племенными группами и переселяясь для
этого на римскую территорию, германцы устраивались там или как феде-
раты .(foederati, т.-е. союзники), т.-е. заключали с римским правительством
договор как равный с равным, обязываясь поставлять ему известное число
солдат, или как dedititii (т.-е. подчинившиеся); в первом случае их расселяли
по домам местных землевладельцев, заставляя этих последних и содержать
их из трети своего дохода; в последнем—их наделяли отдельными участ-
ками, обыкновенно, на границах империи, и в случае надобности брали из
них солдат, которые й должны были защищать границы от нападений других
варваров; этих последним способом устроенных на римской почве варваров
различали как лэтпов (laeti) и gentiles, при чем лэтами^называли обыкновенно
поселенцев из ближайших соседей Рима по Рейну, a gentiles—поселенцев
разных других племен и наций. Нужно заметить, что еще раньше появления
лэтов и gentiles на таких же началах организована была, защита границ с
помощью коренного населения империи: уже Септимий Север, а потом Але-
ксандр Север выдавали солдатам земельные участки на границах щ освобож-
дая эту -землю от всяких налогов, обязывали получивших участки из поко-
ления в поколение нести пограничную службу.
Это были так называемые limitanei, иначе riparenses (пограничные, бере-
говые войска). Это уже был переход к натуральной системе в организации
военных сил империи, к системе, к которой, как мы видели, Диоклетиан уже
окончательно перешел и ввиду этого реорганизовал и финансовую систему
государства. Если пограничные войска были прямо посажены на землю, ко-
торая и должна была обеспечивать им средства к существованию, а вместе
с тем и возможность нести пограничную службу (этим они напоминают на-
ших казаков, в особенности прежнего времени, когда их главной обязан-
ностью было охранять границы России от соседних враждебных степных и
горных племен), то внутренняя армия, более многочисленная, содержалась,
как мы уже знаем, на продукты, поставлявшиеся земледельческим и земле-
владельческим населением империи, в виде прямой поземельной подати
64
(capitatio terrena) и хранившиеся в специально для этого устроенных государ-
ственных магазинах.
Число легионов этой внутренней армии с эпохи Диоклетиана и Кон-
стантина было увеличено, но состав каждого легиона был уменьшен с 5.000
до 2.000 и 1.000 человек, что было вызвано новыми условиями военного
дела, необходимостью действовать более подвижными отрядами против врага,
нападавшего небольшими и быстро удалявшимися бандами; это же обстоя-
тельство выдвинуло на видное место кавалерию, до сих пор совершенно сту-
шевавшуюся перед основной массой пеших легионеров. Названием для вну-
тренней армии было теперь palatini, comitatenses и pseudo-comitatenses, очень
характерное название, с своей стороны весьма выразительно подчеркиваю-
щее общий характер тогдашней государственности, настолько отожествив-
шейся уже с личностью монарха, что войска, предназначенные для внешней
охраны государства, уже именовались дворцовыми войсками (palatini) и цар-
ской дружиной (comitatenses). При этом нужно заметить, что здесь речь идет
вовсе не об императорской гвардии; гвардия существовала отдельно; ее
составляли сменившие прежних преторианцев так называемые scoiares, do-
mestic!, protectores, находившиеся под командой министра внутренних дел,
уже знакомого нам magister officiorum. Нам уже раньше приходилось упо-
минать о том, что командовали войсками в каждой префектуре (после отде-
ления военной власти от гражданской, окончательно совершившегося при
Константине) vir iliuster magister peditum и vir iiiuster magister equitum (впо-
следствии magister utriusque militiae), а в каждой отдельной провинции—dux
(носивший титул spectabilis и comes), и что каждый из этих военных санов-
ников зависел, что касается продовольствования войска и снабжения его
одеждой, от гражданского сановника соответствующего округа (префекта и
губернатора).
Нам еще придется говорить о римской армии в другой связи и рассмат-
ривать те политические и общекультурные последствия, к которым привела
делавшая огромные успехи варваризация ее, отдававшая военную силу и
власть над постепенно утратившим военный дух и интерес к военному делу
населением империи в руки германских наемников и их вождей.
VI.
Были ли у римского общества какие-нибудь гарантии против произвола
агентов неограниченного правительства, против представителей центральной
и местной администрации? В сущности, как это можно было видеть из пред-
шествующего изложения, настоящих гарантий римское общество не имело,
и это отражалось на нем крайне тяжело, от этого страдали его самые основ-
ные интересы: в сущности и жизнь, и имущество подданных римского импе-
ратора, не говоря уже о их личной свободе, всегда находились в опасности
от посягательств со стороны носителей правительственной власти и всех
тех, кто по каким-либо причинам пользовался их поддержкой. Иначе и быть
не могло, раз общество лишено было пр.ава серьезным образом контролиро-
вать деятельность исполнителей велений высшей власти и было поставлено в
совершенно пассивное положение в отношении к самой этой власти. Сама
власть, между тем, сознавала необходимости хоть некоторого общественно-
го контроля над местной администрацией и принуждена была допустить
65
существование общественного учреждения, которое хоть в скромных разме-
рах исполняло эту функцию. Мы имеем в виду провинциальные собрания и
отправлявшиеся к императору депутации. Конечно, о сколько-нибудь само-
стоятельной политической роли этого учреждения, о его серьезном полити-
ческом значении не приходится говорить после того, что мы уже знаем об
общей постановке государства в Римской империи. Тем не менее, некоторое
значение контрольного органа оно все же имело.
Учреждение, о котором мы говорим, возникло в теснейшей связи с
императорским культом, быстро распространившимся по провинциям с мо-
мента утверждения принципата. Более обстоятельные сведения дошли до нас
о провинциальных собраниях в Галлии, в частности, о собраниях, происхо-
дивших возле Лиона и состоявших из депутатов от городских общин трех
провинций Галлии, именно: Лионской провинции, Аквитании и Бельгии.
Здесь в конце I века до Р. Хр. был сооружен великолепный храм в честь
Августа, и ежегодно к первому числу посвященного Августу месяца съезжа-
лись сюда названные депутаты на торжественный праздник в честь сопри-
численного к сонму богов императора и богини Ромы. Жертвоприношения,
процессии, игры, сценические представления и литературные состязания
составляли содержание этого праздника. Все это требовало не малых издер-
жек, которые и покрывались из специальной кассы (так называемой агса
Galliarum), пополнявшейся взносами отдельных городских общин, а также
и частными пожертвованиями и находившейся в заведывании трех выборных
должностных лиц;, одно из них носило название судьи, judex,, следовательно,
имело и судебную власть, разбирало возникавшие на этой почве споры; дру-
гое было его помощником, allectus, а третье именовалось следова гелем,
inquisitor,, и было наделено полномочиями, в точности нам »неизвестными.
Собрание вообще могло владеть всякого рода имуществом, являясь в глазах
права юридическим лицом, и у него была всякого рода недвижимость, а
также собственные рабы и вольноотпущенники. Председателем своим собра-
ние избирало заведывавшего императорским культом в трех галльских про-
винциях жреца (sacerdos, в других провинциях Натеп). Жрец избирался собра-
нием на год из лиц, особенно уважаемых и прошедших уже всю лестницу
муниципальных должностей.
Под его председательством собрание занималось не одними делами
культа. Съехавшиеся из разных городских общин трех галльских провинций
депутаты совещались о своих общих делах и нуждах и в результате этих
совещаний нередко составляли общую петицию и отправляли ее через спе-
циально для этого избранных лиц к императору. Материалом для петиции
являлись- жалобы, пожелания и просьбы, которые привозили от своих изби-
рателей депутаты отдельных городских общин. Не мало места в этой петиции
занимали жалобы на губернаторов провинций и вообще цд представителей
местной администрации. И нужно сказать, что даже самые деспотические
императоры внимательно относились к этим петициям и к этим жалобам и
нередко давали ход судебному преследованию, начатому собранием против
губернатора; начинать его можно было уже по выходе губернатора в от-
ставку, равно как и делать почетные для хорошо зарекомендовавшего себя
губернатора постановления, что тоже входило в круг деятельности собра-
ния; дело могло кончиться для губернатора иногда весьма серьезно, до уда-
ления на какой-нибудь уединенный и пустынный остров включительно.
5
66
Таким образом, провинциальные собрания и отправлявшиеся ими к
императору депутации являлись в известной мере органами, через которые
центральное правительство могло узнавать о нуждах и, желаниях народа, а
также о злоупотреблениях своих агентов; при желании оно могло руковод-
ствоваться этими данными и принимать соответствующие меры. Возникнув
на чисто монархической почве, для возвеличения и религиозного освящения
монархического принципа, провинциальные собрания, ни на минуту не сходя
со своего пути, мало-по-малу превратились в некоторый по крайней мере кор-
ректив неограниченной монархии. Конечно, видеть в этих собраниях поли-
тическую силу, представлявшую собою противовес самодержавному режиму,
совершенно невозможно. Никаких политических прав провинциальные собра-
ния не имели, требовать они ничего не могли, и если всемогущему владыке
всего римского мира угодно было милостиво выслушать одновременно с пре-
исполненным неумеренно пышной лестью выражением верноподданнических
чувств робкие жалобы и почтительнейшие просьбы, благоговейно повергав-
шиеся к его стопам уполномоченными провинциальных собраний, то на то
была его добрая самодержавная и священная воля. В сущности императоры
видели в этих собраниях и в их петициях лишь одно из средств для соб-
ственного контроля над представителями провинциальной администрации,
которым они вообще не доверяли, подозревая у них враждебные им, често-
любивые цели. Провинциальные собрания Римской империи не были и не
стали органами провинциального самоуправления, как не стали они и осно-
вой политического представительства. Даже в последние десятилетия своего
существования, уже фактически бессильная, уже поверженная в прах гру-
бой пятой всемогущих начальников, служивших империи варварских войск,
власть римского императора юридически по-прежнему оставалась не менее
неограниченной, чем во времена Диоклетиана и Константина, и имперская
бюрократия по-прежнему безраздельно царила и в центре, и в областях, все
еще находясь вне всякого правомерного контроля со стороны более преж-
него бесправного и безмерно угнетенного народа.
VII.
Нам уже не раз приходилось указывать на то, что политическая орга-
низация Римской империи представляла собою колоссальную надстройку над
необозримым множеством самоуправлявшихся городских общин, обозначае-
мых обыкновенно общим названием муниципиев (municipium). И в организа-
зии своих административных органов, и в своей фискальной организации
правительство, как мы видели, никогда не упускало из вида существования
общественного самоуправления в этой дробной форме городских общин;
напротив, оно его предполагало и нередко делало базисом своих мероприя-
тий. В нашу задачу не входит изучать процесс возникновения муниципаль-
ного строя на всем протяжении империи, следить за тем, как эта форма
общественного существования постепенно распространялась по всему рим-
скому миру, ассимилируя себе самый разнообразный политический материал
постепенно вступавших под власть Рима государств и народов, для одних
являясь исконной формой их собственной жизни (многие италийские общины
и когда-то самостоятельные города-государства греческого востока), для
других—нововведением, властною рукою укладывавшим в совершенно новые
67
рамки до тех пор в иных формах и по иному пути двигавшийся процесс изб
общественного развития. Мы будем отправляться в нашем изучении муни-
ципального строя Римской империи от уже сложившегося порядка, который
мы и постараемся предварительно охарактеризовать типическими чертами, а
затем остановим внимание читателя на тех переменах, которым этот общий
для всей империи порядок с течением времени стал подвергаться под влия-
нием главным образом все более и более развивавшейся и осложнявшейся
римской государственности и ее непомерно возраставших фискальных тре-
бований, в конце концов совершенно истощивших жизненные силы когда-то
полных жизни и энергии общественных организмов и приведших их к пол-
ному перерождению и упадку.
Каждая провинция Римской империи представляла собою совокупность
городских общин, обозначавшихся весьма выразительными и очень харак-
терными терминами—civitas и respublica. Эти городские общины сохраняли
все основные черты городских государств, гражданских общин, республик,
какими их знал греко-италийский мир в классическую пору их процвета-
ния. Нужно твердо помнить, что под городской общиной, муниципием Рим-
ской империи, как и под городом-государством античной эпохи, следует
разуметь не только город, но и весь тот округ, в центре которого этот
город стоял, что, говоря о муниципальном самоуправлении Римской империи,
мы не должны понимать под ним чего-либо вроде городского самоуправле-
ния современной Европы, потому что в системе римского муниципального
самоуправления город играл роль лишь центрального пункта, в котором
сосредоточивалась общественная жизнь всего городского округа, и главными
деятелями в жизни муниципия являлись землевладельцы данного городского
округа, possessores. Если брать термины для сравнения из русской действи-
тельности, то можно сказать, что муниципальный строй Римской империи
напоминает не наше городское самоуправление, но наше земство (в какой
мере, это—вопрос иной).
В городском центре сосредоточивалась общественная жизнь муници-
пального округа. Но нельзя сказать, чтобы только здесь она и проявлялась.
Территория округа делилась на более мелкие округа, на так называемые
pagi и vici, которые жили своей собственной местной жизнью, правда, более
узкой, но тоже организованной на началах самоуправления, выбирали своих
должностных лиц (так назыв. magistri), издавали обязательные постановле-
ния, избирали жрецов для заведывания местным культом, имели свои общин-
ные земли и всякое другое общинное имущество и т. п. Мы не имеем,
правда, сколько-нибудь обстоятельных и точных сведений об этой более мел-
кой общественной организации и, в частности, не знаем, в какого рода
отношениях стояла она к центральной организации муниципия; но и то, что
мы знаем о ней, все-таки позволяет нам догадываться об ее общем харак-
тере, вполне гармонирующем с общим тоном римского муниципального само-
управления (мы, конечно, имеем в виду эпоху его цветущего состояния,
когда оно еще не стало жертвой фиска и объектом бесконечного ряда бюро-
кратических воздействий).
Как и в суверенных городах-государствах более ранней эпохи, и 15
муниципиях Римской империи население состояло из граждан, пользовав-
шихся всеми политическими правами, т.-е. участием в муниципальном само-
управлении, и из не-граждан, обывателей (incolae) (это были обитавшие нас
5*
68
территории данного муниципия граждане других муниципиев), которые или
вовсе никаких политических (в указанном смысле) прав не имели, или же
пользовались ограниченным правом голоса в народном собрании муниципия.
Что же касается общинных повинностей, то в этом отношении между гра-
жданами муниципия и его обывателями не существовало никакого различия.
В муниципиях, расположенных в близком соседстве с покоренными Римом
дикими племенами, население было пестрее, так как на-ряду с гражданами
и обывателями здесь были еще и подданные, которыми и являлись эти дикие
народы, приписанные к муниципию центральным правительством в качестве
подданных муниципия, обязанного держать их в подчинении империи.
Как и в Риме в республиканскую эпоху и во всех городских республи-
ках древнего (да и нового) мира, и в муниципиях Римской империи власть
распределялась между тремя органами: народным собранием, сенатом и
выборными магистратами.
Повидимому, важную роль в жизни муниципия народные собрания
играли лишь в первые века империи, и тогда в них принимали участие все
граждане муниципия по достижении ими определенного возраста и здесь
тайной подачей голосов решали все важнейшие вопросы внутреннего упра-
вления, которые предлагали на их решение созывавшие собрание и предсе-
дательствовавшие в нем высшие должностные лица муниципия; здесь же они
и выбирали всех должностных лиц муниципия; голоса в собрании пода-
вались не отдельными лицами, но группами, носившими название курий
или триб.
Должностные лица муниципия, как и в Риме, избирались на один год
и представляли собою коллегии, по два человека в каждой.
Высшее руководство делами общины, высшая административная власть,
суд над гражданами, и обывателями и подданными общины и распоряжение ее
материальными средствами принадлежали дуовирам (duoviri или duumviri
jure dicundo), которые соответствовали римским консулам и, подобно этим
последним, носили особую тогу (toga praetexta) и тунику (tunica laticlava),
ходили в сопровождении ликторов (правда, только двоих,), несших связки
прутьев (но без воткнутого в них топора), и восседали на курульном кресле;
всякого рода юридические сделки (контракты, дарения, усыновление, отпуск
на волю и т. п.) совершались в их присутствии. Раз в каждые пять лет,
избирая дуумвиров, наделяли их в придачу к их обычным функциям еще и
цензорской властью, и тогда они производили ценз, т.-е. пересматривали
списки граждан муниципия и список членов муниципального совета, внося в
эти списки новые имена, вычеркивая имена умерших или тех, кто по другим
каким-либо причинам подлежал исключению из списков, и оценивали, в целях
обложения, имущество всех постоянных жителей муниципия, а также сдавали
в аренду на следующие пять лет земли и другие доходные статьи общины.
Наделявшиеся такими чрезвычайными полномочиями, дуумвиры получали
название пяти летних (duoviri quinquenalles), и их выбирали из числа тех,
кто уже раньше был обыкновенным дуумвиром.
Полицейская власть в муниципии вручалась двум эдилам, в обязанно-
сти которых входила, между прочим, и забота о снабжении города хлебом и
регулирование рыночных цен, а также устройство игр. Самыми низшими
магистратами были два квестора, которые под высшим наблюдением дуум-
виров заведывали муниципальными финансами.
69
Муниципальная касса составлялась из доходов с отдававшихся в
аренду принадлежавших муниципию земель, из штрафов, налагавшихся дуум-
вирами и эдилами, облеченными судебной и полицейской властью, из доходов
с налогов и пошлин (например, рыночных пошлин, пошлин за проезд через
мосты и дороги и т. п.), которыми, с разрешения центрального правитель-
ства, облагало жителей муниципия муниципальное управление, а также из
всякого рода частных, добровольных и мнимо-добровольных пожертвований,
которые в большом количестве (в особенности в первое время, в период рас-
цвета муниципальной жизни) стекались в городскую казну. Средства эти
шли на содержание в исправности дорог, мостовых, улиц и общественных
зданий (театров, храмов, бань и т. п.), на покрытие издержек обществен-
ного культа, на устройство игр, на содержание школ и их учителей, на плату
общинным врачам и на всякого рода иные общественные нужды как обыч-
ного, ч так и экстренного характера (посольства к императору, почетные
..награды оказавшим особые услуги муниципию лицам и т. п.).
Муниципальные выборные должности (дуумвират, .эдилитет и кве-
стура), как и римские магистратуры, были почетными должностями (honores)
и не только были бесплатны, но требовали весьма больших трат от лиц,
которых народ почтил своим выбором. Новоизбранный магистрат вносил в
муниципальную кассу весьма солидный почетный взнос (summa honoraria),
а также прямо раздавал народу немалое количество денег и устраивал для
него на свой счет роскошные игры; обыкновенно он давал еще и обещание
украсить город каким-нибудь общественным сооружением. Прибавим к
этому, что магистраты отвечали своим имуществом за всякие пробелы в
финансовом хозяйстве муниципия, и что их имущество являлось фондом,
обеспечивавшим надлежащее употребление общинных сумм, проходивших
через их руки, и нам станет понятным, что муниципальное управление должно
было находиться в руках богатых людей, способных к подобного рода тра-
там. И действительно, самым малым имущественным цензом, которого закон
требовал от человека, выступавшего кандидатом на самую низшую выбор-
ную муниципальную должность, было 100.000 сестерций (около 10.000 руб-
лей). Не редки бывали случаи,.что муниципальные магистраты отдавали все
свое состояние на общественные нужды своего родного города, и закон пре-
дусматривал такие случаи и требовал, чтобы лицам, разорившимся на обще-
ственной службе, их сограждане назначали пенсию.
По всем сколько-нибудь серьезным вопросам, выходившим из круга
повседневных дел, муниципальные магистраты должны были совещаться с
членами муниципального сената, совета декурионов, иначе курии. Мы уже
упоминали о том, что через каждые пять лет дуумвиры в качестве наделен-
ных цензорской властью duumviri quinquennales просматривали списки гра-
ждан муниципия, а также список членов муниципального сената. В этот
последний список они вносили имена всех тех лиц, которые в течение
последних пяти лет занимали муниципальные магистратуры. Основу муни-
ципального сената (senatus, ordo decurionum, curia) и составляли бывшие
.муниципальные магистраты, которые пожизненно заседали в сенате и могли,
следовательно, делиться своим опытом со своими преемниками и этим в
известной мере пополнять пробелы в направлении и ведении общественных
дел, неизбежно связанные с краткосрочностью выборных магистратур, и
•сообщить сенату роль верного оплота муниципальных традиций и надежного
70
хранителя добрых нравов; и неудивительно, что сравнительно скоро сенат
стал настоящим центром муниципального управления, а ежегодно сменяв-
шиеся магистраты превратились лишь в его исполнительные органы. Если
бывших магистратов нехватало для заполнения списка сенаторов до обыч-
ной нормы—обыкновенно муниципальный сенат состоял из ста декурио-
нов,—duumviri quinquennales заносили в список и имена граждан, не несших
еще выборных должностей, но удовлетворявших требованиям необходимого
для занятия этих дблжностей имущественного ценза. Как и новоизбранные
магистраты, и вновь назначенные муниципальные сенаторы вносили в муни-
ципальную кассу весьма крупные почетные взносы. Имена членов сената
вырезывались на бронзовой доске, которая называлась album (curiae). В
списке этом имена декурионов стояли в строго определенном порядке: откры-
вался список именами бывших квинквенналов (duoviri quinquennales), за
ними непосредственно следовали бывшие обыкновенные дуумвиры, затем
шли бывшие эдилы, потом бывшие квесторы, и уже за ними следовали имена
сенаторов, не занимавших муниципальных должностей. В этом же порядке
председательствовавший в сенате дуовир спрашивал мнение присутствовав-
ших здесь декурионов по всем подлежавшим обсуждению и решению курим
вопросам, и это вело к тому, что дебаты сразу же принимали направление,
какое им давали раньше других высказанные мнения самых опытных и авто-
ритетных членов курии, и обсуждавшийся в курии вопрос получал все шансы
быть решенный! возможно более удовлетворительным образом.
Муниципальный совет в полном его составе был слишком громоздким
механизмом, чтобы с успехом исполнять скоро окончательно перешедшую к
нему роль центрального органа местного самоуправления. И вот из состава
совета постепенно выделяется небольшая группа в виде его постоянной комис-
сии, так называемые decemprimi, названные так потому, что имена их зани-
мали первые десять мест в списке сенаторов (album curiae); это были, сле-
довательно, самые влиятельные члены курии (в большинстве бывшие duoviri
quinquennales и просто duoviri) и самые влиятельные граждане муниципия.
Комиссия эта являлась постоянным советом при магистратах, и ее компе-
тентными указаниями они могли и даже, должны были пользоваться (реше-
ние большинства комиссии было для них обязательно) во всех вопросах
муниципального хозяйства (обложение, - взимание налогов, сдача в аренду
муниципальных земель и других доходных статей, расходование денег и
т. п.). И центральному правительству, и его местным агентам удобнее было
сноситься и вообще иметь дело с этой небольшой, но чрезвычайно влия-
тельной группой, чем со всей курией, и оно само постаралось вызвать к
жизни этот институт decemprimi (по-греч. бгхакрштос) даже там, где он
являлся совершеннейшей новостью, не имея никаких корней в прошлом
(например, в большинстве городов греческого востока), и, как мы уже
видели, возложило на decemprimi ответственность за исправное поступление
следуемых ему с населения муниципия денежных податей (tributum). Члены
муниципального сената пользовались некоторыми почетными отличиями,
вроде права сидеть на особых почетных местах в театрах, носить особое
платье и особые украшения и т. п.
Из предшествующего изложения видно, что местное самоуправление в
Римской империи опиралось на состоятельные элементы провинциального
«общества, которые и должны были играть в нем главную роль, оттесняя на.
71
задний план массу населения. Активное участие в муниципальной жизни тре-
бовало от человека слишком много материальных жертв, которые - были
под силу лишь сравнительно богатым землевладельцам городского округа.
Неудивительно, что сравнительно скоро в каждом муниципии из общей
массы граждан выделилась группа самых богатых и самых влиятельных лю-
дей, которая и правила муниципием, выбирая из своей среды магистратов и
составляя из своих членов муниципальный сенат; словом, здесь мало-по-малу
возник правящий класс, напоминающий римский нобилитет республиканской
эпохи. И нужно заметить, что в эпоху процветания муниципального само-
управления, когда центральное правительство еще не начало своего угне-
тающего вмешательства в местную жизнь, эта правящая аристократия чрез-
вычайно горячо относилась к интересам своего родного города (ctvitas) и не
жалела собственных средств для украшения его роскошными постройками,
вообще полезными сооружениями (театрами, термами, статуями, портиками,
водопроводами, рынками) и для пополнения городской кассы добровольными
пожертвованиями на общественные надобности. Муниципальная жизнь носила
тогда еще очень интенсивный характер, и все классы, общ'ества принимали
в ней живейшее участие, дробясь на группы и партии, ведшие между собою
нередко очень страстную, а подчас и шумную борьбу. Муниципальная жизнь
сохраняла тогда еще свой политический характер, — остаток от той тогда
сравнительно еще недавней поры, когда многие муниципальные общины были
еще настоящими городскими государствами.
Стояло ли муниципальное самоуправление на высоте своей задачи?
Современные исследователи, повидимому, не склонны давать на этот вопрос
утвердительный ответ. Они указывают, например, на то, что едва ли может
быть хорошим управление, персонал которого меняется ежегодно, не имея,
таким образом, никакой возможности хоть сколько-нибудь серьезно озна-
комиться с кругом дел и отношений, которым он призван руководить, и что
и постоянная сенатская комиссия из decemprimi едва ли устраняла вполне
этот основной дефект в самой постановке муниципальной магистратуры; так
что фактическое ведение муниципальных дел попадало в конце концов в не
особенно чистые руки низшего служебного персонала (так называемых пис-
цов, scribae), нередко из городских рабов, людей, подолгу сидевших на своих
местах и до тонкости знакомых со всеми мелочными деталями делопроизвод-
ства, мало доступными и еще менее интересными для кратковременного обла-
дателя правительственной власти, неответственных исполнителей высших
предписаний и совершенно чуждых муниципального патриотизма, воодушев-
лявшего их начальство. В результате—отсутствие сколько-нибудь правиль-
ной отчетности и продажность.
В особенности тяжело должен был отзываться беспорядок в управле-
нии на муниципальных финансах. Муниципальное хозяйство велось как-то
уж очень по-домашнему и с значительным забвением разницы между своим
и чужим. Общественная мораль требовала, чтобы удостоенные высокой чести
выбора в муниципальные магистраты лица тратили чуть ли не половину
своего состояния на угощение и на увеселение города и на украшение его
роскошными постройками, и в то же время закрывала глаза на то, что они
нередко для своих личных надобностей совершенно свободно брали деньги
из общественной кассы, и даже как будто признавала за ними некоторое
право на такой способ возвращения себе издержек, сопряженных с их долж.-
12
ностью. Не мало способствовало беспорядочности муниципальных финансов
и то, что непосредственное заведывание ими поручалось самым младшим и
самым неопытным должностым лицам муниципия, какими являлись квесторы.
В результате пожертвованные. городу капиталы дробились и тратились на
текущие нужды вместо того, чтобы получать то более производительное
назначение, которое имел в виду их жертвователь, а подаренные городу
земли или вовсе лежали впусте, или же подвергались самой нехозяйственной
эксплоатации. Следует обратить внимание еще на одно чрезвычайно суще-
ственное обстоятельство, с своей стороны не в малой мере вносившее хаос
в муниципальные финансы. Муниципальное хозяйство в весьма большой мере
питалось частными добровольными пожертвованиями, на которые так были
щедры граждане муниципий в эпоху расцвета муниципальной жизни. Как ни
часты и щедры могли быть эти пожертвования, но элемент нерегулярности
и случайности был присущ им по самому их существу. Естественно, что при
таких условиях не могло быть и речи о ясном бюджете и всякие случайно-
сти предусматривающей, точно рассчитанной финансовой политике. К тому
же, получая подарки, общины и сами были щедры на подарки частным
лицам, что тоже неблагоприятно отражалось на обычном финансовом поло-
жении муниципия. Отсюда—хроническая задолженность и ростовщические
проценты кредиторам.
Пока римской державой правили сенаторы и публиканы, им даже на
руку было плохое хозяйничанье муниципальных властей, так как оно откры-
вало весьма широкое поле для помещений их огромных капиталов: известно
ведь, что отдача денег взаймы провинциальным общинам за самые неумерен-
ные, законами республики резко осуждаемые проценты занимала весьма
видное место в хозяйственной деятельности вершителей судеб римской рес-
публики и ничуть не шокировало даже самых уважаемых среди них, вполне
мирно уживаясь с их тонкими эстетическими вкусами и философскими иска-
ниями как эпикурейского, так и сурово-стоического характера, что, впро-
чем, представляло и представляет собою довольно обычное явление и не у
одних римлян. Но когда республиканский режим сменился монархическим, и
стали все более и более развиваться фискальные тенденции императорского
правительства, сделавшего, как мы знаем, муниципий основой финансовой
организации государства, финансовая неурядица муниципальных общин не
могла не обратить на себя беспокойного внимания центральной власти, кото-
рая, впрочем, на первых по крайней мере порах, невидимому,' не чужда была
и искреннего желания облегчить затруднительное положение провинциалов.
И вот начинается и постепенно делается все более и более систематическим
и мелочным вмешательство центрального правительства империи и его аген-
тов в областях во внутреннюю жизнь муниципиев, постепенно ограничиваю-
щее самостоятельность ‘муниципальных магистратов и сенатов и вводящее
их деятельность в узкую колею повседневных мелочей и в конце концов
перестраивающее муниципальную жизнь на совсем иных началах и тем
наносящее ей смертельный -удар.
Уже и во времена республики являлись иногда в муниципии намест-
ники провинций и производили ревизию городской отчетности. НО делалось
это, во-первых, редко и, во-вторых, едва ли с особенно большим вниманием.
Дело изменилось с переходом к монархии. Теперь ревизии эти стали вестись
часто и систематически как наместниками провинций, так и специально для
73
этого отправлявшимися императором комиссарами. Императоры начинают
запрещать муниципиям делать займы и без их разрешения вводить новые
налоги и воздвигать на общинный счет новые здания. Запрещаются муни-
ципиям пышные, дорого стоящие посольства к императорам для выражения
верноподданнических чувств. Все эти мероприятия имели в виду чисто
фискальную цель: путем упорядочения муниципального хозяйства гаранти-
ровать правильное поступление в имперскую казну следуемых с муниципаль-
ных округов податей. Но, как ни стесняли они- свободу действий муници-
пальных властей, все же они, повидимому, не вносили в муниципальные фи-
нансы желанного порядка.
И вот при императоре Траяне учреждается особая должность муници-
пальных кураторов (curator civitatis, curator reipublicae), которым импера-
тор поручает на более или менее продолжительное время надзор над хозяй-
ством того или иного муниципия. Сначала кураторов назначали лишь для
надзора над общинами, более других нуждавшимися в возможно скорейшем
приведении в равновесие их расшатанного бюджета, и лишь на то время,
которое окажется необходимым для достижения этой цели. Но с течением
времени число кураторов увеличилось, и должность их становилась постоян-
ной. В конце концов не было уже муниципия, у которого не было бы своего
куратора.
Таким образом, муниципальное хозяйство было окончательно взято
под бдительный контроль правительственного агента, без разрешения кото-
рого город не мог предпринять ни одного сколько-нибудь серьезного шага.
При теснейшей связи финансов со всеми другими сторонами муниципаль-
ного (как и всякого другого) управления не удивительно, что скоро куратор
приобретает большое влияние и нг^ все сферы муниципальной жизни и делает
все большие и большие захваты в областях компетенции муниципальных
магистратов и совета, и это было для него тем легче, что кураторами
назначали обыкновенно очень важных и влиятельных людей, римских сена-
торов или всадников, совершенно подавлявших своим положением уже при-
выкших раболепствовать муниципальных властей и отнимавших у них вся-
кую возможность отстаивать перед ними свою самостоятельность. В Ш веке
кураторов стали назначать из римских сенаторов и всадников, вышедших
из муниципальных декурионов и живших в родном муниципии. Это делало
контроль куратора еще более действительным. Живя в своем родном городе
и обстоятельно знакомый с деталями его финансового (и не только финан-
сового) положения, он имел больше возможности, чем куратор прежней
поры, живший далеко от порученного его попечению муниципия, направлять
каждый шаг муниципальных властей и превращался в настоящего правителя
общины, перед которым выборные магистраты теряли всякое значение.
Но скоро и куратор был поставлен в такое же положение, в какое он
поставил выборных магистратов муниципия. Случилось это при Диоклетиане.
Диоклетиан, как мы уже знаем, увеличил число провинций путем дробления
их на возможно более мелкие части и в то же время весьма значительно
умножил провинциальный служебный персонал. Благодаря этому губернатор
и его помощники получили возможность и без помощи куратора очень
близко наблюдать за жизнью всех находившихся в пределах его провинции
муниципальных общин, и значение куратора немедленно же пало, чему спо-
собствовало еще то весьма существенное обстоятельство, что Диоклетиан,
74
как мы видели в своем месте, возложил ответственность за правильное
поступление поземельного налога (capitatio terrena) на всех декурионов и
тем устранил необходимость правительственного надзора за муниципаль-
ным хозяйством, которая, как мы знаем, и вызвала к жизни институт кура-
торов. Правительство предоставило тогда самим общинам выбирать себе
кураторов, но это уже окончательно довело должность куратора до пол-
ного ничтожества. Полным хозяином в муниципии остался губернатор про-
винции, и муниципальные магистраты теряют всякую самостоятельность
(насколько она еще оставалась у них) и превращаются в послушных испол-
нителей его воли. Если- вначале вмешательство центрального правительства
в муниципальное самоуправление имело в ’ виду устранение тех или иных
злоупотреблений, то теперь, когда агенты центральной власти стали пол-
ными распорядителями в муниципиях, злоупотребления нигде не находили
уже противодействия, произвол царил в городах бесконтрольно, и народная
масса совсем была отдана в жертву поддерживавшим друг друга сильным
людям.
Тогда правительство нашло необходимым принять меры для охраны
народа (plebs urbana) от притеснений сильных людей (potentiores) и своих
собственных агентов, в особенности фискальных, и ввиду этого император
Валентиниан I учредил в 364 году должность дефенсора, т.-е. защитника
(defensor plebis, defensor civitatis). Как это было вначале и с куратором,
дефенсора назначал император или префект соответствующей префектуры
из видных, чиновных и влиятельных людей, которые могли бы импонировать
не только муниципальному населению и его главарям, но и самому губер-
натору провинции. Как в свое время куратор, так теперь и дефенсор очень
скоро расширил свою компетенцию далеко за пределы своей специальной
функции—защищать слабого от притеснений сильного и власть имущего,
стал во все вмешиваться и на все оказывать давление и в конце концов захва-
тил в свои руки все управление общиной, и окончательно оттеснил куратора
на .задний план (что, как мы видели, этот последний сделал в свое время с
дуовирами и другими выборными магистратами). Расширив свои права, дефен-
сор умножил тем самым и свои обязанности, которые не замедлила закре-
пить за ним центральная власть и тем сделала должность дефенсор.а,1 став-
шего вникать во все докучливые мелочи мелкой муниципальной жизни, уже
мало, привлекательной и весьма отяготительной для представителей выс-
шего класса общества, перед которыми были открыты гораздо более заман-
чивые служебные перспективы, и они стали уклоняться от этоу должности;
отяготительной сделалась она и для средних кругов. Правительству при-
шлось превратить ее из пожизненной в пятилетнюю, а затем сократить ее
продолжительность и до двух лет. Значение ее все падало. Императоры сде-
лали попытку возродить ее и предоставили (с Феодосия I) самим общинам
избирать себе дефенсоров, своих «защитников», которые могли бы непо-
средственно сноситься с главою государства и доводить до его сведения об
утеснениях и обидах, чинимых беззащитному плебею (plebs urbana) силь-
ными людьми и имперской бюрократией, а также разбирать собственной
властью судные дела, возникавшие на этой почве. Дефенсор стал, таким
образом, как и в свое время куратор, местным человеком (его теперь изби-
рали все классы муниципального общества из среды самых уважаемых и
влиятельных декурионов, из так называемых principals), и ему могли быть
75
более близки и дороги интересы муниципия, который был поставлен под
его защиту.
Но реформа эта не оживила должности дефенсора и мало помогла
муниципальному населению. Она пришла слишком поздно: процесс перерож-
дения муниципального строя и неуклонно шедший по его стопам процесс
умирание муниципальной жизни, развивавшиеся на почве общих условий
политической и социальной эволюции римского общества, сделали уже к
этому времени слишком большие успехи. И дуовиры, и куратор, и дефен-
сор—все эти три должности продолжали существовать в каждой муниципаль-
ной общине, отмечая собою три последовательные эпохи в истории муници-
пального строя и одинаково бессильные удержать его от дальнейшего разло-
жения. Если, тем не менее, муниципальный строй все же в той или иной мере
до поры, до времени сохранялся на римской почве (когда на ней началась
уже новая жизнь и стала развиваться в более узких формах, уже вне широ-
ких рамок римской государственности, к этому времени уже разложив-
шейся), то не в малой мере произошло это благодаря поддержке со стороны
новой общественной силы, которая постепенно формировалась в недрах ста-
рого общества и концентрировала в себе его отливавшую от старых форм
энергию, чтобы потом явиться единственной широко и прочно организован-
ной силой, способной не только устоять среди бурь и непогод последнего
столетия Западной Римской империи, но и все более и более укрепляться и
стать опорой нового общественного и политического порядка, а также всего
того, что еще сохранилось от прошлого и не было обречено на немедлен-
ное исчезновение. Римской церкви удалось то, что не удалось римскому
императору: удалось дать городам в лице епископа настоящего «защитника»
(defensor civitatis), своим огромным религиозно-моральным авторитетом
подавлявшего всякую светскую власть и способного оказывать действитель-
ную защиту слабому от посягательств сильного и власть имущего, ограждать
его от повсеместно царившего безграничного произвола. Сначала фактически,
а с течением времени и в силу права епископ постепенно приобретает влия-
ние и власть в пределах муниципия • (совпадавших с пределами его епархии)
и становится во главе его в качестве администратора и судьи, с юрисдикцией
которого должен был считаться и губернатор провинции. В шестом веке мы
уже видим епископа председательствующим во всех избирательных собра-
ниях своего города и контролирующим все стороны муниципального управле-
ния, а также разбирающим тяжбы, возникавшие среди муниципального на7
селения.
Мы проследили лишь одну сторону процесса перерождения муници-
пального строя Римской империи, именно постепенное ограничение самостоя-
тельности муниципальных магистратов и переход принадлежавшей им вла-
сти и прав в руки новых, назначавшихся центральной властью должностных
лиц, а в конце концов в руки представителя церкви, епископа. Уже один
факт этого ограничения и этого перехода должен был сильно поубавить у
высшего класса муниципального общества интерес к занятию выборных
должностей, уже не дававших никакого удовлетворения честолюбию и тще-
славию и не располагавших к добровольным жертвам на нужды и украше-
ние родного города. К тому же с течением времени, с ростом император-
ского единства, местный патриотизм, унаследованный от той поры, когда
муниципии были еще в той или иной мере самостоятельными республиками,
76
и без того мало-по-малу ослабевал, провинциалы (после эдикта 212 года
после Р. Хр.) начинали чувствовать себя гражданами империи, им стала
представляться более заманчивой более блестящая столичная карьера, золо-
тое кольцо римского всадника и тога (toga laticlava) римского сенатора.
Богатый провинциал, с честью прошедший лестницу муниципальных должно-
стей и располагавший состоянием по меньшей мере в 400.000 сестерций, мог
рассчитывать стать членом всаднической аристократии; а отсюда недалеко
было и до сената: имущество в миллион сестерций й занятие даже самой
незначительной имперской магистратуры, а то и простое получение от
императора одних лишь знаков ее открывали такому .всаднику возмож-
ность войти в состав высшего сословия в государстве, стать римским
сенатором.
Но это был не единственный путь. С тех пор, как стала развиваться
и забирать власть имперская бюрократия, для честолюбия открылись новые
перспективы, и даже служба в бесчисленных канцеляриях (officia) стала
сулить почести и знатность. Если прежде, когда еще живы были традиции
республиканской поры, всякий уважавший свое гражданское достоинство
муниципальный советник с глубочайшим презрением смотрел на продажного
наемника, отдававшего свой труд и свою личность в полное и бесконтроль-
ное распоряжение начальника канцелярии, нередко выслужившегося вольно-
отпущенника, вчерашнего раба, то теперь, по мере того, как монархиче-
ский режим, торжествуя материально, в то же время делал все больше и
больше успехов и в деле разрушения политических и моральных понятий
римского общества, унаследованных от эпохи республиканской свободы, и
замены их совсем иным политическим и этическим кодексом, более соответ-
ствовавшим интересам новой власти и нового политического и обществен-
ного порядка, изменились взгляды и представителей муниципальной аристо-
кратии, и честолюбивый провинциал уже не обнаруживал той брезгливости,
которая отличала римского гражданина прежней поры, и, не интересуясь
больше уже значительно утратившей свою привлекательность муниципаль-
ной карьерой, без особенного насилия над собою поступал в одну из столич-
ных канцелярий, не без основания рассчитывая, при наличности необходимых
условий, сделать здесь более блестящую карьеру и вернуться в родной город
римским всадником и даже сенатором. А свою привлекательность муници-
пальная карьера утратила не только потому, что сфера деятельности муни-
ципальных властей была до крайности сужена и ограничена рассмотренными
нами правительственными мероприятиями. Были налицо еще другие усло-
вия, делавшие несение муниципальных должностей не только мало привле-
кательным, но прямо-таки тяжелым делом, и чем дальше, тем тяжесть эта
все увеличивалась.
Мы уже знаем, что муниципальная магистратура (как и магистратура
римская) была бесплатной и требовала от облеченного властью лица боль-
ших расходов в виде добровольных жертв на пользу родной общины. Чем
больше были жертвы, тем больше было чести муниципальному сановнику, и
его окруженное славой имя переходило в потомство, а благодарные совре-
менники воздвигали ему статую на общинный счет. Естественно, что гра-
ждане муниципия на выборах отдавали предпочтение тем кандидатам, от кото-
рых они могли ждать самых великих и самых убогатых милостей. Очень
скоро эти добровольные жертвы стали обязательны для муниципальных
77
сановников. Их требовал, если не закон, то прочно укоренившийся обы-
чай, не допускавший никаких нарушений. С течением времени, по мере того,
как муниципальные honores вследствие указанных выше причин утрачивают
свою привлекательность, обычай этот с своей стороны начинает отвращать,
многих от занятия общинных должностей. Не давая прежнего удовлетворе-
ния, магистратура представляется уже материально отяготительным бреме-
нем, которое многие начинают избегать, так что уже к концу первого века
до Р. Хр. центральному правительству приходится принимать меры к тому,
чтобы муниципальные должности не оставались незамещенными. Август
понижает необходимый для занятия этих должностей возраст с 32 до 23
лет. В городское право испанских общин конца первого века пришлось вста-
вить параграф, предусматривающий возможность недостатка в кандидатах
на выборные должности и гласящий, что в таком случае руководящий выбо-
рами дуовир сам должен предложить в качестве кандидата на ту или иную
дельность подходящее лицо; это последнее может с своей стороны назвать
еще двух лиц, и выбор между ними (всеми тремя) решало уже народное голо--
сование; при этом избранный таким образом обязан был принять избрание,
в противном случае подвергался тяжелому штрафу.
В муниципальное самоуправление проникает, таким образом, принцип
внешнего принуждения, правда, пока еще в сравнительно ограниченном виде;
но недалеко было время, когда он получил здесь совершенно неограниченное
применение. Не следует упускать из вида, что отсутствие кандидатов на му-
ниципальные должности не только тормозило ход муниципального управле-
ния, но и грозило ею материальным рессурсам, так как добровольные по-
жертвования, делавшиеся магистратами, составляли настолько важную ста-
тью общинного бюджета, что отсутствие ее или сколько-нибудь значительное
сокращение ставило общину в немалое затруднение, и со стороны правитель-
ства было вполне естественным как-нибудь предотвратить подобного рода
бюджетные колебания. И правительство не нашло ничего лучшего, как сде-
лать для каждого магистрата муниципальной общины обязательным истра-
тить на общинные нужды определенную, соответствующую высоте его долж-
ностного ранга сумму, не делая при этом различия между людьми, добровольно
принявшими выборную должность, и людьми, принявшими ее по принуждению.
Положение это к началу второго века (после Р. Хр.) получило уже повсемест-
ное применение.
Раз и занятие муниципальных должностей, и добровольная трата весьма
значительных сумм на пользу общины во время отправления магистратуры
стали повинностью, к несению которой правительство принуждало каждого
муниципального гражданина, удовлетворявшего требованиям возраста и иму-
щественного ценза, то в интересах граждан каждого муниципия было привлечь
к отбыванию этой повинности возможно больший круг людей и, в частности,
тех из жителей муниципия, которые, не имея в нем прав гражданства, тем
самым были освобождены и от тех тягостей, какие были соединены с пользо-
ванием ими и, в частности, с правом несения муниципальных магистратур.
Припомним, что на-ряду с гражданами в каждом муниципии жили простые
обыватели (incolae) (обыкновенно граждане других муниципиев), а в некото-
рых из них и подданные муниципия. И вот теперь граждане муниципиев на-
чинают обращаться к правительству с ходатайствами о том, чтобы были на-
делены правами муниципального гражданства как обыватели, так и подданные.
78
Нужно заметить, что к этому времени в муниципальных общинах уже
сложился правящий класс, служебная, вернее сказать, должностная аристо-
кратия. Это были самые богатые граждане общины, самые крупные землевла-
дельцы (possessores) муниципального округа. Из них выбирались магистраты,
из них же, следовательно, составлялся и муниципальный сенат; сыновья и род-
ственники сенаторов являлись естественными кандидатами в квесторы, эдилы
и дуовиры, а через них и в сенаторы; в сенаторы можно было им попасть и
прямо, если бывших магистратов нехватало для заполнения сенаторского
списка (album curiae). Одним словом, это были или уже внесенные в список
сенаторы, или более или менее близкие кандидаты в сенаторы. Неудивительно,
что термин ordo decurionum (так назывался муниципальный сенат) стал обо-
значать не только муниципальный сенат в собственном смысле, но и весь
этот наследственный правящий класс муниципальной общины, этот класс
куриалов (curiales, т.-е. людей, способных быть членами курии).
Если прежде, в эпоху расцвета муниципального самоуправления и сво-
боды, этот правящий класс обнаруживал тенденцию к сословной замкнутости,
то теперь, когда в муниципальную жизнь проник принцип принуждения, и не-
сение муниципальных должностей из высоко ценившейся привилегии превра-
тилось в тяжкую повинность, тенденция эта сменилась ей противоположной,
и сословие декурионов стало стремиться к возможно большему расширению
своих рамок, и именно этот смысл имели отправлявшиеся от них к импера-
тору ходатайства, о которых только что была речь. Чем тягостнее станови-
лись муниципальные повинности, тем все шире и шире раздвигались рамки
декурионата, и в конце концов в ordo принужден был вступить каждый, кто
обладал необходймым имущественным цензом. А между тем всякий, кто
только мог найти к этому способ, старался уклониться от несения муници-
пальных должностей. Число лиц, добровольно бравших на себя общинные
должности, чтобы этим избавить от этого тяжкого бремени других, для ко-
торых оно было еще тяжелее, становится все меньше и меньше. Дуовирам все
чаще и чаще приходится при выборах самим указывать «подходящих» кан-
дидатов, так как добровольных кандидатов оказывается все меньше и меньше.
А между тем эта так называемая «номинация» (nominatio) была вещью обою-
доострой: если указанный дуовиром кандидат не оказывался «подходящим»,
то-есть, если у него не оказывалось собственных средств, необходимых для
несения навязанной ему должности, то эти средства должен был доставить
ему сам дуовир, его указавший, из собственного имущества. Это привело
к тому, что дуовиры в интересах самосохранения поставили номинацию в за-
висимость от решения большинства ordo, декурионов, к которым таким обра-
зом и перешли фактически выборы должностных лиц и вместе с тем имуще-
ственная ответственность за выбранное ими лицо. Если в прежнее время, когда
муниципальных должностей домогались как высшей чести, декурионы все свое
влияние пускали в ход во время выборов, чтобы обеспечить дуовират, эдили-
тет или квестуру за своими сыновьями и родственниками, то теперь, когда
выборы перешли прямо в их руки, они стали действовать совершенно наобо-
рот, стараясь всеми способами избавить своих сыновей и родственников от
этой ставшей непосильной чести.
Уже совершенно невыносимым стало лежавшее на декурионах бремя,
когда Диоклетиан, произведя уже знакомую нам податную реформу и введя
.поземельный натуральный налог (capitatio terrena), взвалил на декурионов
79
взимание налога и ответственность за его исправное поступление. Если и до
этого муниципальные повинности (в которые превратились когда-то высоко
ценившиеся муниципальные honores) разорили много состоятельных семейств
и тем уменьшили контингент людей, способных нести их, и в соответствую-
щей мере усилили тяжесть бремени, лежавшего на тех, кто еще мог выносить
его, то теперь они стали производить настоящий хозяйственный разгром в
сословии декурионов. Кто только мог, бежал из курии. У кого была протекция,
тому удавалось получить от императора должность с титулом vir egregius,
освобождавшим от декурионата, а то и просто один лишь должностной ранг
(к этому времени обычай раздавать одни лишь должностные ранги и приви-
легии людям, никаких должностей в действительности не занимавшим, полу-
чил самое широкое распространение). Многие и действительно поступали на
службу, и это было для них тем легче, что Диоклетиан, как мы знаем, сильно
увеличил войско и армию чиновничества и тем создал большой спрос на лю-
дей, необходимых для этого. Прежде в муниципальной жизни немалое участие
принимали ветераны. Теперь им удается добиться освобождения от декурио-
ната для себя и для своих сыновей. Ввиду этого многие поступают на военную
службу лишь для того, чтобы поскорее откупиться от нее и выйти в отставку
человеком, свободным от муниципального бремени.
Все это вело все к большему и большему опустению курии. И прави-
тельство, и оставшиеся еще в курии декурионы все усилия употребляли на то,
чтобы не дать курии окончательно захиреть и лишиться таким образом воз-
можности играть ту важную фискальную роль, на которой покоилась вся по-
датная система государства. Давно уже был открыт доступ в курию и вольно-
отпущенникам. Теперь Диоклетиан издал повеление, чтобы в декурионы за-
писывали безграмотных людей и людей, занимающихся грязным ремеслом, а
также тех, кто запятнал свою гражданскую честь предосудительным поведе-
нием; он также отменил до тех пор имевшее законную силу постановление,
что дети при жизни родителей не могут без их согласия вступать в ordo de-
curionum. С своей стороны декурионы зорко следили за тем, чтобы не ускольз-
нул от муниципальной петли тот, у кого только они могли подозревать
сколько-нибудь значительные рессурсы. Но все это оказывалось недостаточ-
ным для того, чтобы остановить неуклонно развивавшийся процесс разложе-
ния муниципального строя. Тогда правительство решило прибегнуть к ради-
кальному средству.
В 325 году Константин Великий издал следующее постановление. Кто
родился в сословии декурионов, иначе куриалов, того ни постановление его
ordo, ни даже рескрипт императора не могут освободить от несения муници-
пальных повинностей той общины, к которой он по рождению принадлежит.
Не имеет он и права переселиться в другую общину, и если он сделает это, то
обязывается нести муниципальные повинности обеих общин. Не может он
также занимать какой бы то ни было гражданской или военной должности.
Даже те из сословия декурионов, кто уже занимал подобную должность,
должны были оставить ее и вернуться в ordo своей родной общины, если только
они не имели уже за собой двадцати лет службы или не дослужились до опре-
деленного, значительного служебного положения (primipilaris). Даже разре-
шение императора, которого добивались (и получали) многие, чтобы посту-
пить на службу, даже его указ объявлял неимеющим уже силы. Все это было
распространено также и на тех, кто, не происходя из сословия декурионов,.’
80
был уже привлечен в силу «номинаций» со стороны декурионов данной общины
к несению муниципальных повинностей и путем поступления на государствен-^
ную службу хотел избавиться от них. Не подлежали принудительному возвра-
щению в ordo своей родной общины лишь те из сословия декурионов, кто уже
служил в придворных канцеляриях или уже был римским сенатором. Осво-
бождались от разорительного декурионата по понятным фискальным моти-
вам и наследственные арендаторы императорских земель. Не вступали по-
прежнему в сословие декурионов и сыновья ветеранов, но только в том случае,
если они до двадцатипятилетнего возраста сами вступали в войско; в против-
ном случае и они приписывались в сословие декурионов.
Через год с лишним (в 326 году) в дополнение к этому указу Констан-
тин разослал префектам циркуляр, который еще более ограничивал круг
должностей, занятие которых освобождало от муниципального ига. Возвра-
щению в ordo подлежали теперь и те из сословия декурионов, которые зани-
мали придворные должности; о тех из них, которые уже носили титул comes,
а также занимали высшие должности в финансовом управлении или были на-
местниками провинций всаднического ранга, было сказано, что сами они оста-
ются на своих местах, но сыновья их обязаны вернуться в ordo той общины,
откуда они родом. Было признано недействительным прежнее постановление,
что двадцать лет государственной службы освобождали от декурионата. Лишь
для некоторых разрядов официалов, служба которых признавалась особенно
необходимой для блага государства, и прежде всего для весьма немалочислен-
ной армии государственных шпионов («любопытных», curiosi, иначе agentes
in rebus), император находил возможным сделать исключение: они и впредь,
прослужив известный срок (не для всех из них одинаковый: для одних 25 или
20 лет, для других 15 и даже десять), навсегда освобождались от декурионата.
Законодательство Константина Великого знаменует собою уже совер-
шенно открытый переход к новому порядку отношений между государством
и обществом и кладет прочные правовые основы этому порядку. Указ 325 года
и циркуляр 326 года не более и не менее, как прикрепляют куриа-
лов (иначе — декурионов) к курии, превращают их в на-
следственно несущее бремя муниципальных повинно-
стей и'фискальной ответственности государственное
сословие, в сословие тяглых людей.
Это прикрепление к государственным повинностям, к государственному
тяглу постигло не одних декурионов (куриалов). Оно распространилось, как
мы скоро увидим, и на другие классы римского общества и мало-по-малу пере-
строило общество на новых началах кастовой наследственности и неподвиж-
ности. Тот же Константин Великий в 331 году издал указ, направленный про-
тив декурионов, которые, опираясь на законы 325 и 326. годов, попытались
расширить рамки своего сословия тем, что записывали в кандидаты на муни-
ципальные должности еще далеко недостигших законного возраста сыновей
официалов, живших на территории данной общины, с тем, чтобы они, достиг-
нув соответствующего возраста, уже не могли уклониться от муниципальной
службы и поступить на государственную службу. Запрещая подобного рода
приемы, император в то же время постановляет, что всякий, кто происходит
от официала, имеет право быть принятым в ту же канцелярию (officium),
в которой служил его отец. Указ 331 года создает, таким образом, наслед-
ственных официалов, как указ 325 г. создает наследственных солдат, предпи-
81
сывая, как .мы видели, сыновьям ветеранов до двадцатипятилетнего возраста
поступать в военную службу, если они не желают быть записанными в сосло-
вие декурионов. Мы скоро увидим, что такому же сословному закрепощению
подверглись и ремесленники, и крестьяне. Теперь же мы дополним сказанное
о декурионах еще некоторыми данными.
Законодательство не остановилось на указах Константина. Правитель-
ство неутомимо продолжало изыскивать меры, чтобы приостановить непре-
кращавшееся опустение курий. Уже с конца третьего века уклонению от уча-
стия в муниципальной жизни не в малой мере способствовало делавшее все
большие и большие успехи христианство. Управление общиной было тесно
связано с языческой религией, которая освящала все муниципальные функции
и находилась в ведении муниципальных властей. Неудивительно, что хри-
стиане избегали муниципальных должностей, тем более духовные лица. С офи-
циальным торжеством христианства при Константине дело изменилось: у
христиан уже не было.религиозных оснцваний отказываться от несения му-
ниципальных повинностей в качестве магистрата и члена общинного совета.
Свободными от этих повинностей могли быть только духовные лица. И Кон-
стантин Великий официально признал за ними эту привилегию. Но, признав
несовместимость декурионата с духовным званием, он этим создал вполне за-
конный путь для людей, желавших освободиться от тяжкого бремени, лежав-
шего на куриалах, открыв им двери в духовное сословие. Преемники Констан-
тина скоро заметили, к каким результатам приводило его постановление, и
рядом указов постарались парализовать неудобные для муниципального строя
последствия этого постановления. Так, в 364 году Валентиниан и Валент обя-
зали всех декурионов, желавших вступить в духовное сословие, оставлять все
свое состояние кому-либо из своих родственников, который бы вступил бла-
годаря этому в курию на место ушедшего из нее, а то и просто оставлять его
самой курии; а в 398 году Аркадий и Гонорий и вовсе запретили декурионам
вступать в духовное сословие, грозя ослушникам насильственным возвраще-
нием в курию.
У куриалов оставался еще один выход: сделаться римским сенатором.
Правда, при тех ограничениях служебной карьеры куриала, о которых была
речь выше, это завершение ее было вещью, очень мало доступной для куриала,
но все же не вполне недосягаемой, и императорские указы стремятся загоро-
дить и этот выход, все же остававшийся не вполне закрытым. Так, в 390 году
императоры Валентиниан, Феодосий и Аркадий объявляют, что вышедшие из
куриалов римские сенаторы должны вместе со своими детьми оставаться
в курии своей родной общины. Правда, несколько позже те же императоры
позволили им вместо себя оставлять в курии заместителей, которых они
должны были снабдить необходимыми для этого средствами, но в 439 году
Феодосий Младший запретил всем без исключения куриалам добиваться сена-
торского достоинства и всяких вообще повышений.'
Тщательно закрывая выход из сословия куриалов, правительство про-
должало изыскивать средства к его пополнению. Все, у кого была земельная
собственность в размере не менее 25 югеров (около 6’/4 десятин), обязаны
были по достижении 18-летнего возраста вступать в курию, т.-е. в сословие
куриалов. Раз вступив в курию, человек должен был сохранять неприкосно-
венным свое имущество, обеспечивавшее ему возможность несения лежавших
на нем повинностей. У правительства окончательно складывается взгляд на
82
имущество куриала как на фонд, гарантирующий исправное ведение муници-
пальных дел, а главное, исправное получение казной государственных налогов,
лежавших на городском округе, и оно зорко следит за тем, чтобы куриал ка-
ким-либо путем не уменьшил этого фонда. Куриал мог продать свою недви-
жимость или своих рабов лишь с разрешения губернатора провинции, и то
только в силу абсолютной необходимости, иначе акт продажи считался не-
действительным. Если куриал по завещанию или еще при жизни делал какие-
либо отчуждения в пользу лиц, не принадлежавших к курии, то он обязан
был с IV. века платить при этом пошлину в пользу своей курии. Юстиниан
и вовсе запретил куриалам подобные отчуждения. В 428 году Феодосий и Ва-
лентиниан постановляют, что курия имеет право на четвертую часть имуще-
ства куриала, которое по закону переходит к лицу, не принадлежащему к ку-
рии, а Юстиниан принимает ряд мер к тому, чтобы во всех случаях смерти
куриала без законных или узаконенных детей курия получала четверть, а за-
тем и три четверти его имущества.
Мы не будем продолжать нашего перечня мер, которые императорское
правительство принимало для пополнения пустевших курий и для окончатель-
ного закрытия выхода из них тем, кто раз попал туда. Перечень этот вышел
бы слишком длинным. И того, что уже сказано, достаточно, кажется нам, для
того, чтобы вполне определенными чертами обрисовалось перед нами то поло-
жение, которое создавали эти меры для куриалов, прикрепляя их к государ-
ственному тяглу. «Всякий знает,' что куриалы—рабы республики (servi rei-
publicae)», выразился как-то один из императоров пятого века. И куриалы
действительно стали рабами государства и узниками своего муниципия. Ку-
рия стала для них наследственной тюрьмой. Приписать человека к курии было
равносильным ссылке его на галеры, в каторжные работы; и преступников,
вместо того, чтобы подвергать наказанию или отдавать на казнь (loco supplicii,
bb culpam), зачисляли в куриалы. То же делали в последний период гонений и
с богатыми христианами вместо того, чтобы отдавать их на растерзание ди-
ким зверям. Рабы государственного интереса, обязанные все приносить ему
в жертву и единственный смысл своей жизни видеть в неусыпном служении
ему, они как настоящие рабы, подвергались жесточайшим пыткам за малей-
шее уклонение от своего тяжкого долга; за малейшую неисправность в удо-
влетворении предъявляемых к ним непомерно тяжелых фискальных требова-
ний императорское правительство не жалело для них кнутов с свинцовыми
наконечниками и других еще более страшных кар. Если в прежние времена
декурионы тратили свои средства, свой ум и свою энергию на пользу и на
украшение своей родной общины, то теперь все свои силы они направляли на
то, чтобы сбросить с себя ее оковы и бежать из страшной тюрьмы. И, не-
смотря на истинно драконовские меры правительства, им удавалось бежать из
нее. Бывали случаи, что они убегали целыми массами (в 388 году куриалы че-
тырех городов Мизии разбежались все разом) и, скрывшись в лесах, соста-
вляли разбойничьи шайки и жили грабежом.
Предшествующее изложение в достаточной, как нам кажется, мере вы-
яснило общий характер и социальный и политический смысл рассмотренной
нами эволюции римского муниципального строя. Мы внимательно наблюдали
печальную картину того, как полные жизни и самой энергичной и свободной
деятельности общественные организмы, какими были римские муниципии в
эпоху своего процветания, императорское правительство мало-по-малу пре-
83
вратило в свои фискальные органы, в механически двигавшиеся колеса своей
огромной административной машины и тем убило в них всякую энергию И
всякую жизнь и, обрекая на невыносимо тяжкое рабство когда-то самые силь-
ные и самые деятельные элементы муниципального населения, наносило не-
поправимый удар их материальному и духовному существованию и все более
и более развивало в них ненависть к государству, заставляя их видеть в нем
источник всех своих бедствий, страшную губительную силу и своего злейшего
врага. Убивая муниципальную свободу и разрушая социальную основу муни-
ципальной жизни, когда-то сильный класс средних землевладельцев, империя
неуклонно шла к своей собственной погибели.
VIII.
Прикрепление к государственному тяглу куриалов путем постепенного
превращения их в наследственно несущее бремя муниципальных повинностей
и фискальной ответственности сословие • представляет собою лишь один из
элементов общего процесса закрепощения, которому постепенно подверглось
римское общество в течение четвертого и пятого веков под все возраставшим
бременем требований, предъявлявшихся ему государством. Общество Римской
империи стало перестраиваться на новых началах, стало расчленяться на резко
обособленные сословное группы, наследственные касты, обреченные на под-
невольную/службу государству в качестве его органов и орудий. Наследствен-
ной кастой, кроме куриалов, сделались, как мы видели, и официалы, импер-
ская бюрократия; характер наследственной касты в значительной мере при-
обрело и имперское войско; та же участь постигла и производительные классы
римского общества, крестьян и ремесленников; не избегли ее и торговцы. Мы
и должны теперь заняться выяснением того, как и в каких формах произошло
закрепощение этих представителей хозяйственной деятельности римского
общества, и к каким хозяйственным, социальным и политическим послед-
ствиям оно привело, предварительно .ознакомившись с главными чертами хо-
зяйственной эволюции римского общества в эпоху, предшествовавшую закре-
пощению и, как увидим, не в малой мере подготовившую его.
Нам уже приходилось касаться римского землевладения и отчасти хо-
зяйства, когда шла речь о социальных причинах перехода республиканского
режима в монархический. Мы видели, что одним из крупнейших результатов
завоевательной политики Рима было развитие в римском обществе крупного
землевладения. Если процесс образования больших поместий начался чуть ли
еще не за пределами сколько-нибудь достоверной истории римской
республики, то в последние два века этой истории он развивался с осо-
бенной силой и быстротой, все более и более обнаруживая свои антисоциаль-
ные тенденции, все более и более губительно отражаясь на благосостоянии
основной массы римского гражданства, крестьян, и тем создавая грозную
опасность для всего государства. Мы указывали в своем месте, что это сосре-
доточение^ земли в руках правящего класса и обезземеление крестьян, делав-
шее все большие и большие успехи, было одной из основных причин, привед-
ших римскую республику к политическому кризису, который и разрешился
возникновением принципата.
Новой монархии предстояло смягчить социальные контрасты, отняв у
земельной и денежной аристократий социальное и политическое господство
6“
84
над массой и подняв материально эту последнюю. В какой мере ей удалось
справиться с-чисто политической стороной этой обширной задачи, удалось
сокрушить силу и крепость правившей миром олигархии, беспощадно истре-
бляя самых неподатливых и непримиримых ее представителей и заставляя
остальных признать новый режим и приспособиться к созданным им условиям,
об этом вполне определенно и выразительно говорит история принципата
с самого момента его утверждения. Не так ясен и определенен ответ на во-
прос о результатах, достигнутых монархией в ее борьбе с социальным преоб-
ладанием политически обессиленной ею.аристократии.
Да и самый факт борьбы монархии с аристократией на социальной
почве представляется далеко не в определенных терминах. Элемент плано-
мерного стремления к ясно сознанной цели, в значительной мере наблюдае-
мый в истории отношений представителей новой власти к аристократии, по-
скольку эта последняя являлась политической силой, и дающий нам полное
право говорить о борьбе римской монархии с аристократией из-за политиче-
ской власти, далеко не в такой мере заметен в социальной политике импера-
торов, поскольку может быть речь о социальной политике, когда мы имеем
в виду целый ряд самых различных мероприятий правительства, направленных
на самые разнообразные стороны хозяйственной и правовой жизни общества
и преследовавших интересы самых различных социальных слоев, а то и просто
своекорыстные интересы правившей династии. Конфискации, так неумеренно
часто постигавшие колоссальные владения членов сенатской знати, несо-
мненно, экономически ослабляли это когда-то всесильное сословие и укреп-
ляли эконрмическую силу монархии. Но можно ли усмотреть в этих конфи-
скациях сознательное стремление монархии социально ослабить аристокра-
тию? Не была ли это, прежде всего, простая расправа императоров со своими
политическими врагами и один из легких способов расширить свои земельные
владения? К тому же, захватывая в свои руки латифундии знати, императоры
этим вовсе не облегчили хозяйственной и социальной зависимости земледель-
ческой массы, которая при этом только меняла одного господина на другого
и, как скоро увидим, попадала в еще более тесную зависимость: ведь закре-
пощение крестьян раньше всего произошло как раз на императорских доме-
нах. То же можно сказать и о других способах расширения императорами
своих земельных владений, сравнительно скоро достигших колоссальных раз-
меров. Император стал крупнейшим римским землевладельцем, и его много-
численные латифундии, как главы государства и как частного лица, были раз-
бросаны по всему признававшему римскую власть миру и находились в заве-
дывании обширной и сложной администрации,—вот вполне реальный резуль-
тат приобретательской деятельности представителей римской монархии и,
в частности, произведенных ими многочисленных и нередко колоссальных
конфискаций. Бесспорно, это создавало императору очень твердую почву для
дальнейшего упрочения своей власти и, в частности, давало ему материальную
силу для борьбы с враждебными ему элементами и течениями в римском об-
ществе; но едва ли здесь можно усматривать социальную политику римской
монархии, направленную к поднятию -массы путем ослабления хозяйственного
и социального могущества аристократии.
Как будто больше данных говорить о социальной политике мы находим
в мероприятиях императоров, направленных непосредственно к поднятию ма-
териального положения крестьянской массы и землевладельцев среднего типа.
85
К числу их принадлежит основание колоний как в Италии, так и в провин-
циях, и организация правительством империи поземельного кредита для мел-
ких и средних собственников Италии, а также предоставление массе беззе-
мельного люда в арендное пользование небольшими участками император-
ских земель. Таким путем императоры достигали в известной мере чисто по-
литической цели, успокаивая социальное недовольство низших классов, не ме-
нее опасное для них, чем политическая вражда представителей когда-то все-
сильной аристократии. По существу все эти меры были едва ли не тем же, чем
были для столичного пролетариата panis et circenses, и хозяйственного и со-
циального преобладания аристократии они не подрывали, да едва ли имели
в виду подрывать.
Сознательной социальной политики в этом смысле в отношении к ари-
стократии императоры не преследовали. Они лишь имели в виду вытравить из
аристократии республиканские чувства и понятия и воспитать ее в монархи-
ческих чувствах и идеях, и нам уже приходилось отмечать успехи, достигну-
тые ими в этом отношении. Постепенно превратившись в дворянство, аристо-
кратия стала опорой трона, и ее представители высшую цель своего честолю-
бия стали видеть в титулах и отличиях, жалуемых монархом за верную службу,
а также в тех великих и богатых милостях, которыми монархия щедрою ру-
кой осыпала своих верных слуг. Монархия не только не ослабила хозяйствен-
ного и социального преобладания аристократии, но в сильнейшей мере усилила
его на счет своих собственных колоссальных владений, постепенно переходив-
ших путем всякого рода пожалований в руки чиновных представителей выс-
шего класса общества, и тем, в конце концов, в ряду других факторов, подго-
товила себе не мало крайне серьезных и опасных осложнений. Все это как
будто дает нам право утверждать, что если монархия, возникнув в форме прин-
ципата, вела борьбу с аристократией, то борьба эта велась на чисто полити-
ческой почве. Уже самый факт возникновения принципата знаменовал собою
победу монархии над всемогущим до тех пор нобилитетом, и дальнейшая
борьба имела в виду лишь окончательно закрепить приобретенное.
Но эта чисто политическая борьба имела не одни чисто политические
результаты. Победа монархии была победой широкой политической формы
над выродившейся узкой формой городского государства, приносившей в
жертву небольшой сравнительно и тесно сплоченной общественной группе за-
коннейшие материальные и духовные интересы всего тогдашнего цивилизо-
ванного мира. В своем месте мы старались в возможно более конкретных
терминах выяснить, какое положение создавало это неограниченное влады-
чество нобилитета для массы римского гражданства и для миллионов провин-
циалов. Мы видели, что оно являлось полным отрицанием правильного госу-
дарственного'порядка и гарантируемого им обеспечения сколько-нибудь нор-
мального материального и духовного развития огромного конгломерата на-
родов и стран, подвластных римской державе. Победа монархии означала по-
беду настоящего государственного порядка над хаосом и анархией своеко-
рыстных интересов правившей миром олигархии, не говоря уже о том, что это
была победа мира (pax готапа) над ужасами давно уже непрекращавшейся
междоусобной войны, страшно губительной для культурного развития как
Италии, так и всех ее провинций, повергавшей в прах всякое право и закон.
Постепенное развитие общеимперской администрации как областной, так и
центральной, упразднившей между прочим бесконтрольное хозяйничанье в
86
провинциях публиканов и заменившей представляемую1 ими поистине варвар-
скую фискальную систему иной, менее губительной для хозяйственных инте-
ресов миллионов провинциального населения, развитие и повсеместное рас-
пространение муниципального самоуправления, постепенное уравнение в пра-
вах провинциалов с римскими гражданами Италии, получившее свое завер-
шение в эдикте Каракаллы (212 г. после Р. Хр.), и создание стройной и тон-
кой, все стороны широкого гражданского оборота предусматривающей сис-
темы права,—все эти блага культурной гражданственности, естественно, дол-
жны были сильно двинуть мирный прогресс римского общества, поднять его
производительные силы как в хозяйственной, так и в духовной сфере и, в част-
ности, дать простор тем народно-хозяйственным (в бюхеровском смысле) инте-
ресам, которые постепенно были вызваны к1 жизни завоевательной политикой
республики (объединившей мало-по-малу вокруг одного политического центра
сначала различные в хозяйственном отношении области Италии, а потом еще
более различные страны побережья Средиземного моря и тем создавшей воз-
можность широкого, проникающего во все концы мировой державы обмена1),
но при господстве республиканской олигархии с ее хищническим отношением
к провинциям не могли получить вполне правильного и интенсивного разви-
тия. Монархия создала условия для правильного и в достаточной мере интен-
сивного развития этих народно-хозяйственных интересов, создав твердый
гражданский порядок, обеспечивавший широкий хозяйственный оборот и
устранявший те тормозы, которые задерживали его развитие при республи-
канском режиме. А тормозы эти были весьма серьезны, и коренились они в
финансовой политике римской республики, нам уже в достаточной мере
знакомой. Нам нужно остановиться 'несколько на общем характере
хозяйственной физиономии римского мира в последние века рес-
публики, чтобы для нас стало ясно, в какой мере финансовая и общая поли-
тика этой поры тормозила хозяйственное развитие римской державы, и чем
явились для него монархия и созданный ею политический и гражданский по-
рядок.
В научной литературе с особенной силой подчеркивалась непродуктив-
ность и спекулятивность римского капитализма, его неспособность оплодо-
творить промышленность, вдохнуть в нее жизнь и развитие и привести трудо-
вую деятельность общества «к правильной эволюции и к стройной дифферен-
циации ее функций, захватывая все общество и перерабатывая весь порядок
его быта» (Греве). Одни исследователи готовы распространить эту характери-
стику на все эпохи римского капитализма, другие ограничивают ее лишь эпо-
хой республики. Для этих последних капитализм республиканской поры—ка-
питализм бесплодный и губительный, основанный не на поднятии производи-
тельных сил страны, а на понижении их, на одностороннем поглощении цент-
ром продуктов окраин, а не на истинно-хозяйственном обмене центра и
окраин. Капиталы, сосредоточившиеся в руках отдельных представителей рим-
ского общества этой эпохи, не являлись продуктом экономического развития
римского мира, а внезапно нахлынули в столицу благодаря причинам чисто
политическим, благодаря завоеванию провинций и в результате откупной сис-
темы, этой своеобразной, перенесенной из узких рамок городского государ-
ства системы государственного хозяйства, а также в результате грабежа про-
винций римскою знатью. Откуп втягивал в сферу своих операций и мелкие
капиталы (particulae), которые, следовательно, также не получали пронзво-
87
дительного применения. Откупные спекуляции шли рука об руку с ссудными
спекуляциями, также поставленными на очень широкую ногу и также очень
выгодными благодаря тому, что нуждавшихся в ссуде всегда было очень много
среди провинциальных городов и зависимых от Рима восточных царей, в отно-
шении к которым римские капиталисты из сенаторов и всадников не нахо-
дили нужным особенно стесняться ни в смысле высоты процента, ни в смысле
мер взыскания ссужаемых сумм. Таким образом, капитализм эпохи респуб-
лики не поднимал и не развивал производительности страны, не осложнял ее
хозяйственной жизни, не развивал промышленности и не создавал новых ее
отраслей, а сам жил на счет продуктивности провинций, истощая хозяйствен-
ные силы и убивая хозяйственную жизнь провинций.
Римский капитализм республиканской эпохи представлял собою, таким
образом, продукт ненормальных отношений между государством-городом и
его провинциями, являлся результатом того зла, которое органически было
связано с устаревшей уже политической формой города-государства и устра-
нение которого могло совершиться лишь с политической реформой. Монар-
хия, взяв в свои руки взимание налогов и постепенно перестроив весь поли-
тический порядок, убила спекуляцию и тем дала более здоровое направле-
ние развитию римского капитализма и всей хозяйственной жизни страны,
создав условия для универсального обмена и для мирового хозяйства на
почве объединения всего греко-римского мира в одно государство. Та народно-
хозяйственная картина, которую легко набросать, остановив внимание на
огромных капиталах, сосредоточивавшихся в руках представителей правя-
щих классов республики, на биржевой игре, страстно увлекавшей и бога-
чей, и мелкий люд, на огромном притоке в Рим продуктов всего мира,—
далеко не точная картина хозяйственной жизни республиканского Рима в
ее основах. Не меняется существо дела и тогда, когда мы обратим внима-
ние на уже известный нам рост крупного землевладения и хозяйства в Ита-
лии и в провинциях и на соответствующее ему обезземеление крестьянской
массы. Развитие рабского плантаторского хозяйства и обеднение крестьян-
ства не позволили Италии выйти из форм натурального хозяйства. На почве
развития капитализма, явившегося результатом государственного хозяйства
республики, и хозяйство Италии получило другой характер; но сущность его
не могла измениться, так как не изменились внутренние экономические
условия производства и рынка, и формы хозяйства остались формами при-
митивного, натурального хозяйства. Капитал внес только одно: ту неесте-
ственную систему хозяйничанья, которую зовут рабским хозяйством,—явле-
ние, возникшее не органически, явление наносное, не связанное с сущ-
ностью экономической жизни древности и так же быстро исчезавшее, как
и появлявшееся. Хозяйство Италии и некоторых провинций не выходило за
пределы натурального хозяйства. В Италии dTxg; действительно удовлетво-
рял сам свои потребности, и под это понятие «дома» (olxo;) могут быть
подведены и более обширные поместья, ведшие хозяйство с помощью раб-
ского труда.
И торговля римская—всего лишь спекуляция. Из провинций приво-
зится в Рим и Италию все необходимое, особенно предметы роскоши. Для
этого с провинциями возникают очень оживленные торговые сношения; воз-
никают общества .торговцев; римские капиталисты снаряжают целые торго-
вые флоты. Но и это капитализм непродуктивный. Ввоз здесь назначен для
88
государства и аристократии исключительно; стране нечем отвечать на ввоз;
ей нечем покрыть его; она ничего не производит, а покрывают его те же
провинции, достигшие в период эллинизма с его здоровой экономической
жизнью значительного благосостояния: оттуда через откупщиков и магистра-
тов плывут в Рим новые и новые капиталы.
Таким образом, настоящего продуктивного помещения капиталов мы
не видим в римской республике. Капитал не оживлял тогда страны, не'вно-
сил культуры в мало цивилизованные страны, не вызывал к жизни новых
отраслей промышленности, но исключительно жил на счет продуктивности
провинций, отчего продуктивность эта не росла, а падала.
Ключ к пониманию всего своеобразия римского капитализма республи-
канской поры нужно искать в истории Рима. «Рим прямо от форм прими-
тивной жизни, переходит к владычеству сначала над Италией, затем над
целым миром. Он не жил с начала своей завоевательной эпохи естествен-
ной экономической жизнью, он не развивался равномерно. Рост его госу-
дарственности далеко опередил его экономическое развитие, и на почве
этого противоречия и выросли странные на первый взгляд элементы разви-
того народного хозяйства на основе хозяйства натурального. Не забудем,
что в числе римских провинций были такие, как Азия и Сирия, где эконо-
мическое развитие шло медленно и естественно, равномерно с развитием
форм государственности. Утрачивая свою государственность, эти страны
сохранили свои экономические особенности и влияли в этом отношении на
Рим, но главным образом с внешней стороны» (Ростовцев).
В этой картине хозяйственного развития римской республики немало
глубоко верных штрихов и основных линий. Уже Моммзен рельефно отметил
спекулятивный характер римского капитализма республиканской эпохи и
картинно сравнил его с вавилонской башней,. Но едва ли бы он согласился
со всеми подробностями представленной нами картины. Подчеркивая спеку-
лятивность и непродуктивность римского капитализма названной эпохи,
оставили в тени целый ряд весьма значительных явлений и фактов римского
хозяйственного развития, которые не вполне гармонируют с такой харак-
теристикой. Нельзя отрицать, что расцвет капитализма в последние века
республики вызван не экономическими, а чисто политическими причинами:
завоеванием и своеобразной эксплоатацией провинций; нельзя также отри-
цать и того, что, приняв так резко выраженное спекулятивное направле-
ние, капитализм этот должен был в силу указанных выше причин весьма
губительно отзываться на хозяйственной жизни провинций. Но едва ли мы
в праве категорически утверждать, что капитализм этот никаких продук-
тивных, истинно хозяйственных целей себе не ставил и вследствие этого
никакого серьезного воздействия на хозяйственную жизнь Италии и про-
винций в народно-хозяйственном направлении не оказал. Если крупное зем-
левладение было фактом хозяйственной жизни Рима уже в очень отдален-
ные, времена, то наплыв капиталов в Рим из провинций через хищные руки
публиканов и проконсулов и приумножение их с помощью спекуляций в
сильнейшей мере ускорили процесс образования латифундий, облегчая для
сенаторской и всаднической аристократии покупку земли у частных лиц и—
что самое главное—захват ею в свое исключительное пользование перехо-
дившей в руки государства в огромном количестве, конфискуемой у побеж-
денных провинциальной земли (ager publicus) и делая для них еще более
89
/
.возможной эксплоатацию своих таким путем расширявшихся владений. В то
же время беспрерывные войны выбрасывали на рынок массы дешевого чело-
веческого товара, более всего доступного богатевшим капиталистам и удоб-
ного для ведения крупного хозяйства на их латифундиях.
Самый факт развития крупного латифундиального хозяйства, по чисто
хозяйственным соображениям применявшего более дешевую . и, следова-
тельно, сокращавшую издержки производства рабскую рабочую силу, едва
ли может быть признан гармонирующим с чисто натуральным характером,
приписываемым италийскому хозяйству, и с чисто спекулятивным характе-
ром, будто бы присущим римскому капитализму республиканской эпохи.
Факт этот свидетельствует о другом: во-первых, о том, что хозяйственная
жизнь Италии стала подвергаться весьма существенным изменениям как раз
в народно-хозяйственном направлении, и, во-вторых, о том, что стекавшиеся
в Рим не экономическим путем капиталы получали далеко не одно лишь
чисто спекулятивное применение, но ставили себе и вполне хозяйственные
цели. Войны и завоевания, создавая спекулятивный капитализм и облегчая
развитие крупного землевладения и хозяйства положительным путем, в то
же время облегчали, как мы знаем, этот процесс и отрицательным путем,
разрушая благосостояние воинов-крестьян, привлекая на италийский рынок
дешевый, а то и вовсе даровой провинциальный хлеб и тем подрывая кресть-
янское хозяйство и делая крестьянские участки легкой добычей латифун-
диальных собственников. Понижение цен на хлеб, вызванное конкуренцией
провинциального хлеба, подрывая в Италии крестьянское хозяйство и
крестьянское землевладение, в то же время определяло характер хозяй-
ственной деятельности владельцев латифундиев, направляя ее главным обра-
зом на производство оливкового масла и вина и на крупное скотоводство.
Мы видим, таким образом, что путем завоевания и спекулятивным
путем собиравшиеся в Рим капиталы оказывали влияние и на хозяйственную
жизнь Италии, а также и провинций, облегчая и там, и здесь развитие круп-
ного землевладения и крупного хозяйства (в смысле хлебопашества, а больше
всего виноделия, маслоделия и скотоводства) в ущерб самостоятельному мел-
кому и среднему землевладению и хозяйству. Переход к формам крупного
хозяйства, располагавшего к тому же большими свободными капиталами,
едва ли дает право говорить об исключительно спекулятивном характере
римского капитализма, убивавшем продуктивность страны, а не поднимав-
шем ее, а также о том, что центр римской державы лишь односторонне
поглощал продукты окраин, сам не делая никакого хозяйственного про-
гресса и оставаясь все на той же, прежней хозяйственной стадии, на ста-
дии натурального хозяйства. Что развитие крупного землевладения и круп-
ного хозяйства, ускоренное собиравшимися в Рим не экономическим, а
фискальным и спекулятивным путем капиталами, подрывало и крестьянское,
и среднепоместное хояйство и землевладение и этим увеличивало кадры сель-
ского и городского пролетариата, это правда. Но этот бесспорный факт сам
по себе ничего не говорит в пользу понижения производительности страны;
скорее наоборот; во всяком случае, констатируя его, мы отмечаем лишь
социальный результат хозяйственной эволюции и перемену в хозяйственных
формах.
Развитие крупного латифундиального землевладения и хозяйства уже
•:В республиканскую эпоху знаменовало собою наступление нового фазиса в
90
хозяйственной жизни Италии и провинций, фазиса широкого народного,
капиталистического хозяйства. Оно и возможно было потому, что объедине-
ние сначала Италии, а потом и всего побережья Средиземного моря под
властью Рима делало возможным между признавшими власть Рима стра-
нами широкий обмен, создавало рынок, для которого и могли теперь работать
крупные хозяйства. Если можно говорить, да и то с очень 'большими ого-
ворками, о натурально-хозяйственной физиономии крупных поместий доб-
рого старого времени римской республики, когда, как в феодальные эпохи
вообще, для крупного землевладельца главный интерес представляла, может
бытьп не столько власть над землей и ее хозяйственная эксплоатация,
сколько власть над людьми, сидевшими на его земле и создававшими ему его
политическое могущество, когда определяющую роль играл, следовательно,
не столько экономический, сколько социальный интерес, то в последние века
республики, когда владельцы латйфундиев превратились в ревностных вино-
делов, маслоделов и скотоводов, едва ли уже может быть речь о господстве
натурального хозяйства, об ойкосе с его хозяйственными и социальными
особенностями, и мысль, что обеднение крестьянства и капиталистический
способ пользования имениями при посредстве рабского труда не позволили
Италии выйти из форм натурального хозяйства,—для нас остается недоказан-
ной. Крупные хозяйства Италии (как и провинций) работали для обширного
рынка, и Италии было чем отвечать на ввоз из провинций, и ее торговля не
была лишь спекуляцией^ и не состояла лишь в привозе в Рим и в Италию
всего необходимого и особенно предметов роскоши. Возникшие вм Италии
и в провинциях огромные латифундии (да и не они одни) в последние века
республики вели крупное, рассчитанное на обширный рынок капиталистиче-
ское хозяйство и мало были похожи на самодовлеющие хозяйственные орга-
низмы едва ли когда-либо существовавшей эпохи натурального хозяйства.
Таким образом, вполне признавая, что внезапный расцвет римского
капитализма еще в эпоху республики заключал в себе не мало элементов
искусственности и далеко не являлся естественным продуктом нормального
развития хозяйственной жизни Италии и провинций, а представлял собою
скороспелый плод чисто политических обстоятельств, и что капитализм
этот в сильной мере проникнут был чертами спекулятивности, в то же время
нельзя отрицать, что расцвет этот отразился весьма серьезными, чисто
хозяйственными последствиями на Италии и на провинциях, двинув их эко-
номическое развитие по пути денежного, менового, народного, капиталисти-
ческого хозяйства, прежде всего в форме крупных предприятий, крупного
производства на основе главным образом рабского труда. В последние века
республики были уже налицо условия, делавшие возможным крупное, рас-
считанное на обширный сбыт капиталистическое хозяйство. И крупное
хозяйство и явилось в форме латифундиального хозяйства с рабским пре-
имущественно трудом. В интересах этого крупного менового, капиталисти-
ческого хозяйства начал Рим борьбу на жизнь и на смерть со своим торго-
вым соперником Карфагеном; те же капиталистические интересы главным
образом определили и его дальнейшие завоевания. Утверждение принципата,
создавая твердый политический и гражданский порядок для всей римской
державы, тем самым создавало условия для дальнейшего и уже беспрепят-
ственного развития менового, денежного, народного хозяйства в намеченных
всей предшествующей историей формах.
91
Нам необходимо теперь несколько ближе приглядеться к внутренней
организации латифундия, чтобы понять хозяйственную и социальную сущ-
ность этой возобладавшей в римском мире уже к концу республики хозяй-
ственной формы и ее общественную роль.
Когда мы говорим о крупном землевладении в Риме, мы должны строго
•различать те фазисы, которые оно проходило в своем историческом разви-
тии. Крупное поместье древнейшей поры, латифундий конца республики и
первых веков империи и крупное поместье позднейшей империи, это—три
очень различные хозяйственные и социальные организации.
Не говоря уже о том, что крупное землевладение более ранней эпохи
размерами своими далеко уступало латифундиям позднейшей поры, главной
отличительной его особенностью являлось то, что здесь более или менее
крупное владение было соединено с мелким хозяйством: поместье распада-
лось на ряд мелких хозяйств, которые вели и лично зависевшие от вла-
дельца люди, его клиенты, держа от него земли} на прекарном праве, т.-е.
без надлежащего правового обеспечения. Если сам землевладелец и вел соб-
ственное барское хозяйство, jo едва ли оно было сколько-нибудь значив
тельно по своим размерам,, и весьма возможно, что рабочие руки для него
давали жившие во дворе землевладельца немногочисленные рабы, а также и
клиенты, платившие за землю оброк натурой и помогавшие землевладельцу
вести его хозяйство. Есть данные предполагать, что уже и тогда крупное
поместье с указанными сейчас хозяйственными особенностями не было
чуждо коммерческих целей, в известной мере.носило черты менового хозяй-
ства, что сбыт доставлявшихся клиентами-арендаторами натуральных обро-
ков занимал здесь видное место; тем не менее едва ли не главное значение
крупного владения для его собственника заключалось-в том, что власть над
землей давала ему власть над людьми и этим обеспечивала ему видную роль
в обществе и государстве.
Уже чисто экономический, коммерческий интерес представляла земля
для владельца латифундия последних веков республики, хотя не следует
упускать из вида очень подчеркиваемый Фюстель де-Куланжем факт силь-
нейшего развития именно к этому времени в римском обществе новой клн-
ентеллы, превращавшей, по словам Ф. де-Куланжа, римскую республику в
«ассоциацию нескольких сотен семейств, очень богатых и очень могуще-
ственных, богатых в особенности благодаря захвату огромного домена госу-
дарства, могущественных, главным образом, благодаря тысячам подданных,
которых каждое из них имело на этих землях», в «соединение двух или
трех сот фамилий, вокруг каждой из которых группировались тысячи людей».
И теперь приобретаемая чрез посредство земли власть над людьми играла
немаловажную роль в глазах крупного землевладельца; но, поскольку земля
его обширных латифундиев получала хозяйственное назначение, чисто
хозяйственный принцип осуществлялся во всей своей силе. Теперь-то и
появляется на латифундиях крупное капиталистическое хозяйство, и раб-
ский труд начинает играть в нем огромную роль. Это был расцвет менового,
народного хозяйства в римском дойре, объединенном республикой и органи-
зованном принципатом.
Не следует при этом думать, что рабский труд, получивший теперь в
латифундиальном хозяйстве такое огромное значение, совершенно вытеснил
оттуда труд свободный. Население латифундия далеко не состояло из одних
92
рабов, живших в особых, для них выстроенных казармах и выходивших на
работу в кандалах под ударами бича своих же собратьев, рабов-надсмотр-
щиков. Далеко не всю свою землю возделывал магнат с помощью многочис-
ленного персонала этой своей familia rustica. И теперь аренда занимала в
его поместьях далеко не последнее место. Начать с того, что рабское хозяй-
ство имело много неудобных и невыгодных сторон, не говоря уже о его
сравнительно малой продуктивности. Плиний Старший прямо говорит, что
самое плохое дело—обрабатывать поля исключительно с помощью рабского
труда, и что это приходится делать лишь людям, у которых нет другого
выхода («СоП гига ab ergastulis pessimum est et quiquid agitur a desperantibus»).
Чисто рабское хозяйство возможно было лишь в форме скотоводства; вслед-
ствие этого оно дольше всего удержалось в Калабрии, Апулии, Лукании и в
долине реки По; в других же формах чисто рабское хозяйство едва ли когда
и существовало в римском мире. Уже во времена Катона (средина II в. до
Р. Хр.) на-ряду с рабами, играющими уже главную роль в крупном хозяй-
стве, мы встречаем и вольнонаемных рабочих (politores, operarii), пришлььх
людей, без которых нельзя было обойтись администрации поместья в страд-
ную пору. Они получали за свой труд часть продукта. Насколько был необ-
ходим для барского хозяйства труд таких вольнонаемных рабочих, видно
из слов Катона, который не советует покупать имения, не убедившись зара-
нее, что по соседству легко будет найти таких рабочих. Еще до Катона, в
так называемых Лициниевых законах (начало II в. до Р. Хр.), предписы-
вается, чтобы частью рабочих рук в крупном хозяйстве были свободные
рабочие руки.
При все более и более расширявшихся пределах поместий вести в них
хозяйство исключительно плантационным способом, с помощью главным
образом рабского труда было совершенно невозможно. Выходом являлось
фермерское хозяйство. Рабское хозяйство можно было вести без убытков,
как оказывается, лишь на частй земельной площади крупного поместья,
остальную землю следовало сдать мелкими участками в аренду. Таким путем
собственник поместья сваливал с себя значительную долю риска по ведению
хозяйства на своей земле и перекладывал ее на плечи арендаторов и тем
обеспечивал себе верный денежный доход, позволявший ему жить в Риме и
участвовать в политической деятельности его сословия. Центральным пунк-
том поместья по-прежнему оставалась барская усадьба (villa rustica) с
рабом—управляющим (villicus) и с более или менее значительной familia
rustica (сельско-хозяйственные рабы). Но с помощью этой familia эксплоа-
тировалась лишь часть земли поместья, и возможно, что на этой части
занимались маслоделием и виноделием, как наиболее выгодными статьями
италийского экспорта. Остальная земля поместья, годная для хлебопашества
и требовавшая большого количества рабочей силы (хлебопашество в те вре-
мена требовало интенсивного труда) и большого дохода не сулившая, сдава-
лась в аренду небольшими участками.
Указаний на существование фермерского хозяйства в Италии дошло до
нас не мало и с довольно раннего времени. Между прочим известно, что
Катилина сражался при Пистойе вместе со своими клиентами и арендато-
рами (колонами). Развивалось фермерское хозяйство и в провинциях, где
также рано обнаружилась сравнительно малая доходность плантаторского
хозяйства с рабским трудом на обширных земельных площадях, и в то же
93
время оказались не менее очевидны выгоды, связанные с мелкой фермерской
культурой в смысле большей производительности поместья, сдаваемого мел-
кими участками, и большей обеспеченности дохода при сравнительно мень-
ших хлопотах по управлению и меньшем риске. Крупные провинциальные
собственники были тем более заинтересованы в большей продуктивности
своих земель, что земли эти платили налоги государству. В некоторых про-
винциях, как, например, в Египте или Африке, климатические условия (за-
сухи и ливни и периодические разливы Нила) требовали децентрализации
рабочих сил, которая и достигалась путем раздачи земли мелкими аренд-
ными участками еще задолго до присоединения их к Риму. И в провинциях,
как и в самой Италии, мы видим. все те же элементы сельско-хозяйственной
эксплоатации: плантации с рабским трудом, вольнонаемных рабочих и арен-
даторов.
Социальный материал для фермерского хозяйства доставляло все более
и более обезземеливавшееся крестьянство, которое к эпохе принципата еще
не окончательно погибло, но уже было подорвано в корне и таяло безоста-
новочно. Переходя на положение мелкого арендатора, крестьянин в боль-
шинстве случаев попадал в значительной мере в подневольное положение.
Создававшаяся для него арендой экономическая зависимость от владельца
латифундия нередко осложнялась и отягчалась чисто личной от него зависи-
мостью, как от сильного в большинстве случаев человека, которая выража-
лась и в назойливом вмешательстве поместной администрации в хозяйствен-
ную деятельность арендатора и развилась и усилилась впоследствии, когда
арендная система стала занимать преобладающее положение в римском
хозяйстве и из денежной превращалась в половничество (colonia partiaria).
Но об этом будет речь в следующем параграфе, в котором мы рассмотрим
генезис и характерные особенности третьего фазиса в развитии крупного
землевладения в Риме, изучим перерождение латифундия, каким он сложился
и развился к эпохе принципата и в первые века империи, в латифундий
последних веков империи со всеми его хозяйственными, социальными и поли-
тическими особенностями.
IX.
Утверждение принципата знаменовало собою победу настоящего госу-
дарственного порядка над хаосом и анархией своекорыстных интересов пра-
вившей всем римским миром аристократии и тем создавало гарантии, необ-
ходимые и для нормального развития экономических сил и отношений, как
они складывались по мере объединения стран и народов, занимавших побе-
режье Средиземного моря. Общая и фискальная политика республики в
сильнейшей степени тормозила хозяйственное развитие римской державы,
принося в жертву правительственной олигархии хозяйственные интересы
провинциального населения и давая хозяйственной жизни римских граждан
нездоровое, спекулятивное направление. Тем не менее было бы, как мы
видели, несогласным с целым рядом совершенно бесспорных фактов утвер-
ждать, что республиканский режим давал место лишь искусственному, чисто
спекулятивному капитализму, вполне будто бы совмещавшемуся с неприкос-
новенностью элементарных натурально-хозяйственных основ экономического
строя Италии и тех ее провинций, которые еще не достигли, до завоевания
94
их римскими легионами, более высокой ступени хозяйственного развития, на.
какой находились, например, покоренные Римом государства эллинистиче-
ского востока. Вполне признавая, что римскому капитализму последних
веков республики в весьма значительной мере присущ был спекулятивный,
нехозяйственный в строгом смысле характер, все же нельзя отрицать и того,
что спекулятивностью далеко не исчерпывалась его сущность, и что на-ряду
со спекуляциями сосредоточивавшиеся в руках сенаторского и всаднического
сословий капиталы получали и вполне производительное назначение и с своей
стороны двигали хозяйственное развитие Италии и провинций по широкому
пути менового, денежного, народного, капиталистического хозяйства. Разви-
тие уже в это время крупного латифундиального землевладения и хозяй-
ства не оставляет на этот счет никаких сомнений. Рассмотрение вну-
тренней организации латифундия и знакомство с хозяйственными задачами,
которые он себе ставил уже в эпоху республики, окончательно нас в это.м
убеждают. Торжество монархии, устранив мало-по-малу тормозы, которые
задерживали более широкое и более интенсивное народно-хозяйственное
развитие, еще более усилило меновой характер латифундиального хозяй-
ства, которое теперь получало возможность уже беспрепятственно разви-
вать свои чисто коммерческие, капиталистические тенденции в соответствии
с запросами обеспеченного монархией мирового рынка.
Первые два века империи явились эпохой хозяйственного и культур-
ного расцвета римской державы. В это именно время латифундий вполне
становится на народно-хозяйственную почву, являясь преобладающей фор-
мой сельско-хозяйственного производства как в Италии, так и во всех про-
винциях, с теми ее особенностями, какие уже в достаточной мере опреде-
ленно наметились еще в республиканскую эпоху. Мы уже видели эти осо-
бенности и знаем^ что хозяйственный строй латифундия этой поры отли-
чался довольно значительной сложностью,' что изображать латифундий
исключительно как арену крупного, исключительно на рабском труде покоя-
щегося хозяйства, как это было принято в исторической литературе еще
сравнительно недавно, значит игнорировать целый ряд весьма важных фак-
тов и явлений, весьма характерных для хозяйственной жизни латифундия
изучаемой нами эпохи. Мы видели, что чисто рабское крупное хозяйство
возможно было лишь в форме скотоводства и практиковалось лишь в мест-
ностях, более всего приспособленных к этому (например, в Калабрии, Апу-
лии, Лукании, в долине реки По), крупное же земледелие всегда нуждалось
и в свободном труде, в труде вольнонаемных рабочих (operarii, mercennarii,
politores), без которых оно совсем не могло обходиться в страдную пору; и
к тому же оно занимало далеко не всю площадь латифундия, так как лишь
на сравнительно небольшой земельной площади можно было без убытка
вести рабское земледельческое хозяйство, остальную же землю приходилось
сдавать в денежную аренду мелким арендаторам.
Не следует, конечно, преувеличивать ограниченность размеров бар-
ского хозяйства на латифундиях, т.-е. впадать в крайность, противополож-
ную той, в какую впадала прежняя теория, представлявшая латифундий в
виде огромной плантации чуть ли не с тысячами закованных в цепи рабов.
Барское хозяйство, которе вел владелец латифундия с помощью весьма мно-
гочисленного рабского7 персонала своей familia rustica, было; несомненно,
.крупным капиталистическим хозяйством, как об этом между прочим сви-
95
детельствует то, что. мы знаем о составе и об организации этой familia
rustica. Здесь мы находим рабов самых разнообразных сельско-хозяйственных
специальностей (officia, ministeria) и ввиду этого разделенных на соответ-
ствующие группы с особым для каждой, magister operum во главе, в свою
очередь разбивающиеся на группы по десяти человек (decuriae), отданные
под наблюдение десятников (decurio). Нечего и говорить, что поставленный
во главе поместного управления раб, villicus, должен был обладать, помимо
агрономического опыта и знания хозяйственных условий данной местности,
еще и немалыми административными способностями, чтобы справляться, с
нелегкой задачей планомерного воздействия на эту сложную хозяйственную
систему, как ни облегчалась эта задача тогдашним правом, которое не при-
знавало за носителями рабочей силы этого обширного и сложного хозяй-
ства человеческой личности и тем устраняло многие из тех затруднений,
какие приходится собственными средствами, а то и с помощью' админи-
страции улаживать крупным предпринимателям в наше время, имеющим дело
со свободными людьми и со свободными гражданами.
Но если первые два .века империи были той эпохой, когда латифундий
получил возможность развить в более или менее полной мере свои народно,-
хозяйственные тенденции, вполне отчетливо определившиеся уже в последние
столетия республиканского режима, то, начиная, приблизительно, с третьего
века по Р. X., в жизни его намечается ряд перемен, с неуклонностью стихий-
ного процесса ведших к постепенному подавлению этих тенденций и к пере-
рождению латифундия из народно-хозяйственного организма в организм в
значительной мере натурально-хозяйственный с характерными для него
хозяйственными и социальными особенностями. Это уже был третий фазис
в эволюции крупного землевладения в римском обществе, представлявший
собою в известной мере возвращение к первому, также, как известно, харак-
теризующемуся наличностью натурально-хозяйственных тенденций, и в то
же время органически связанный со вторым, а в общем являющийся свое-
образным продуктом политической, социальной и экономической эволюции,
которой ..в силу сложного ряда причин постепенно подвергалось общество Рим-
ской империи,, как это мы уже отчасти видели раньше.
Причины хозяйственного упадка и регресса, весьма определенно ска-
завшегося в римском обществе уже в третьем веке и выразившегося в посте-
пенном возвращении хозяйственной жизни к формам, близким к натураль-
ному хозяйству, весьма сложны. Сказать, что главной причиной этого про-
цесса было прекращение во втором веке завоевательных войн, сделавшее
невозможной дальнейшую поставку на рынки человеческого материала,
рабов, на труде которых покоилось крупное, рассчитанное на обширный
спрос хозяйство владельцев латифундиев, не значит разрешить поставлен-
ный вопрос. Можно согласиться с Максом Вебером (а мы’ имеем в виду
именно его, как автора книги «Romische Agrargeschichte» и статьи «Социаль-
ные причины падения античной культуры»), что рабская казарма не могла
пополняться сама из себя и была рассчитана на постоянную прикупку рабов,
что рынок рабов, с правильной и удовлетворяющей спрос поставкой челове-
ческого материала составлял необходимое условие существования рабской
казармы, производившей для рынка, и что лишь только подвоз рабов надолго
приостановился, рабские казармы должны были опустеть, и крупные планта-
ции с их лишенными брака и собственности рабами должны были рухнуть.
96
Но почему же, лишившись рабов, латифундиальные собственники не обрати-
лись к свободному, наемному труду, почему они не продолжали вести круп-
ное хозяйство, но уже на иных началах, с помощью наемных рабочих? Ведь
свободных рабочих рук было очень много в то время, ведь процесс кон-
центрации земельной собственности продолжался безостановочно, и беззе-
мельная масса все росла и росла. Очевидно, были налицо условия, делавшие
невозможным .дальнейшее существование крупного капиталистического
хозяйства вообще, как рабовладельческого, так и всякого другого. Что
оставалось делать крупным собственникам с землею, которую они не могли
уже эксплоатировать прежним, плантационным способом, это вопрос иной,
и дальнейшая хозяйственная история римского общества дала на него
вполне ясный и определенный ответ, к которому мы скоро и перейдем; но
предварительно мы должны так или иначе ответить на вопрос, оставленный
без ответа и даже не поставленный Максом Вебером, вопрос о причинах
невозможности продолжать ведение крупного капиталистического хозяйства
в каком бы то ни было виде.
Эд. Мейер (в «Экономическом развитии древнего мира») видит основ-
ную причину внутреннего разложения, которому подверглось римское обще-
ство уже при Антонинах и которое выразилось в страшном упадке благосо-
стояния и уменьшении населения, запустении государства и возврате к вар-
варству, не в чем ином, как в беспрерывном росте крупного капитала и
неизбежном рядом с ним увеличении неимущего пролетариата: «latifundia
perdidere Italiam, jam vero et provincias (латифундии погубили Италию, a
также и провинции)». Полное развитие капитализма, денежного хозяйства,
капиталистического права со всеми его последствиями приводит, по его мне-
нию, к разрушению сельского строя в пользу городского. Привлекая сель-
ское население материальными и социальными выгодами, видами на быстрое
обогащение и хорошо оплачиваемые занятия, а также на даровое содержа-
ние, на возможность для бедняка просуществовать попрошайничеством и
тунеядством, город—так думает Эд. Мейер—не только политически, но : и
материально поглощает деревню, систематически уничтожает естественные
и необходимые для сельского строя жизненные и торговые сношения и делает
невозможным дальнейшее существование сельского населения. Но это разо-
рение сельского населения в скором времени должно было отразиться и на
благосостоянии самого города. Торговля прерывается, промышленность зами-
рает, тысячи рабочих рук остаются без дела, и города начинают пустеть,
как раньше пустели деревни. Таким образом «город, первоначально бывший!
главным фактором культурного развития и причиной колоссального роста
благосостояния, в конце концов уничтожает благосостояние, культуру и
наконец самого себя». Эд. Мейер готов видеть во всем этом проявление особого
исторического закона, сущность которого заключается в том, что культура,
достигнув наивысшего развития, и при полной исправности внутреннего строя,
н без вмешательства сколько-нибудь опасного внешнего врага, разлагается
извнутри и снова уступает место варварству. '
К сожалению,. Эд. Мейер не развил этой последней мысли достаточно
конкретными соображениями, набросанная же им картина разложения рим-
ской культуры слишком схематична. Тем не менее, нельзя не признать за
соображениями Эд. Мейера известной и не малой цены, хотя они далеко
не исчерпывают всей сложности вопроса. Эд. Мейер слишком упрощает и
97
процесс, им изучаемый, и проблему, которую ставит это изучение. В част-
ности, для него, можно сказать, вовсе не существует политическая сторона
процесса, те изменения, какие безостановочно происходили в государствен-
ной организации римского общества и были связаны с превращением прин-
ципата в абсолютную монархию и, с своей стороны, влекли за собою глубо-
кие перемены в социальном и хозяйственном строе общества, все более и
более превращая его из живого организма в механически действовавший
аппарат, с помощью которого государство удовлетворяло свои все более и
более возраставшие и осложнявшиеся потребности.
А потребности эти с ростом римского государства возрастали все
больше и больше. «Политический рост Римской империи совершался так
быстро, что за ним не могло поспевать культурное и хозяйственное разви-
тие». говорит проф. Ростовцев. Не надо забывать, что в Римской империи
на немногие действительно развитые в хозяйственном и культурном отно-
шении территории Востока и Запада (каковы Италия, Греция, некоторые
части Малой Азии, Египет, некоторые части Сирии и Месопотамии, может
быть, также Галлия и отчасти Испания и Африка) «приходились колоссаль-
ные пространства варварской земли, которая для того, чтобы быть в состояв
нии жить одной жизнью с остальной империей, чтобы не быть лишь бал-
ластом, но действительно стать частью империи, нуждалась в колоссальных
колонизаторских силах и в колоссальных средствах для их защиты и для
приведения в культурное состояние: вспомним только об урегулированной
системе дорог и границ с валами и укреплениями, вспомним о войске. Нужно
представить себе ту колоссальную работу, которую нужно было сделать в
Дунайских провинциях, в Германии, в Британии, во внутренних частях Испа-
нии, в южной и западной Африке, в Понте, Каппадокии и в северной Сирии
и которая была произведена главным образом римскими солдатами почти
без всякой помощи со стороны туземного населения, которое было мало-
численно и стояло на низком уровн? культуры и через посредство римских
солдат, чиновников и negotiatores должно было быть постепенно привлечено
к правильной хозяйственной и культурной жизни! Клонившейся к упадку
национальной силы эллинов и италиков нехватало для этого, и она прямо
была высосана новыми землями. И хозяйственные силы не доросли до этой
задачи. Империя должна была обеднеть, так как слишком многого приходи-
лось требовать от ее хозяйственно развитых частей». В этом проф. Ростов-
цев видит причину того, что податное бремя в Римской империи все усили-
валось, благодаря чему все шире развивалась система так называемых
литургий (т.-е. обязательных и принудительных личных и имущественных
повинностей, налагаемых государством на своих подданных для удовлетворе-
ния своих потребностей), благодаря чему сила культурных частей империи
все падала. «Как Греция после Александра Великого была истощена Восто-
ком, который высосал из нее все соки, так Италия и сам Восток были теперь
постепенно поглощены в хозяйственном и культурном смысле варварским
Западом. Римская империя как империя ведь нуждалась, главным образом, в
двух вещах: прежде всего в урегулированном бюджете, который все рос, т. е.
в пунктуальном безнедоимочном взимании податей, и, во-вторых, в даль-
нейшем расширении обязанной платить подати территории, в приведении в
культурное состояние почвы, в умножении податных единиц. Каждая новая
центурия (земельная единица) являлась для государства приобретением, тем
7
98
еще более запустение одной центурии являлось неизмеримой потерей... Для
того, чтобы поддерживать государство как мировое и как культурное госу-
дарство, необходимо было высасывать соки из самых лучших частей насе-
ления и этим приводить в запустение государство» 1).
Оставляет Эд. Мейер без рассмотрения н такой крупный политический
факт, как политический кризис, тянувшийся чуть не весь третий век и
вызванный борьбою за императорский престол претендентов, которых одно-
временно выставляли разные части империи.
Было бы, конечно, преувеличением сказать, что кризис этот является
основной причиной упадка денежного хозяйства, особенно ясно обнаружив-
шегося как раз к началу четвертого века. Тем не менее, нельзя отрицать,
что кризис третьего века подорвал основы утвердившегося и укрепившегося
в течение первых двух.веков широкого политического порядка, гарантиро-
вавшего широкий хозяйственный оборот и денежное народное хозяйство, а
кроме того, и непосредственно произвел в империи сильнейший хозяйствен-
ный разгром, после которого обществу уже нелегко было оправиться и тем
труднее было выносить все усиливавшийся фискальный гнет, вызванный,
помимо других причин, и начавшимся с конца второго и особенно с начала
третьего века почти непрерывным напором германцев на римские границы,
требовавшим от империи больших военных расходов. Правительство начи-
нает испытывать хроническую нужду в деньгах. А между тем денег трудно
достать, и не потому только, что правительству приходится употреблять
для этого большие усилия: достать их трудно потому, что их уже мало и
в обращении, так как денежный обмен уже сильно ослабел, и деньги уже
стали превращаться в товар. Чтобы помочь беде, правительство часто и без
всякого ограничения начинает прибегать к порче монеты. Дела эта опера-
ция, конечно, не поправляет, и Диоклетиану, как известно, приходится
решительно перейти к натурально-хозяйственной податной системе, уже и до
него весьма нередко практиковавшейся, теперь же делающейся единственно
возможным способом обеспечить необходимые для государства правитель-
ственные средства.
Таким образом, уже к началу царствования Диоклетиана сказались
во всей определенности и полноте результаты целого ряда причин, угнетаю-
щим образом действовавших на хозяйственную жизнь римского общества и
возвращавших ее к более узким и элементарным формам. Естественно, что
крупному капиталистическому предприятию, каким являлось в первые два
века империи сельско-хозяйственное производство во владениях земельных
магнатов, теперь уже не оказывалось места. У него не оказывалось уже
почвы в общих хозяйственных условиях, постепенно слагавшихся в империи
и представлявших собою отрицание широкого хозяйственного оборота и
широкого рынка. Не теряя власти над своими громадными поместьями, маг-
наты постепенно лишены были возможности ставить себе прежние хозяй-
ственные цели, и им поневоле приходилось давать совершенно иное напра-
вление хозяйственной жизни латифундиев, единственно возможное в новой
политической и хозяйственной обстановке, в которой постепенно очутилось
общество Римской империи. Мы и перейдем теперь к рассмотрению тех
1' J/. Нои!>>>i'zeir. Sliiilien zur Cieschichti' ties i-omiscliHi Kolonatcs. 1910,
стр. 38Я,
99>
форм, в какие постепенно отлились хозяйственная жизнь крупного поместья
и его социальный строй.
Постепенно все более и более дававшая себя знать невозможность
вести крупное, на рабском ли, или на свободном труде основанное, на обшир-
ный рынок рассчитанное хозяйство заставляла земледельцев все более и
более сокращать размеры собственной эксплоатации и решительно перехо-
дить к иной хозяйственной системе.
Система эта была не нова. Раздача земли в аренду мелкими участ-
ками—а мы именно о ней и говорим—давно, как мы знаем, практиковалась
крупными землевладельцами, являясь необходимым коррективом плантацион-
ного хозяйства. Но если прежде она занимала все-таки второстепенное
место, то теперь она выступает на первый план, являясь единственно воз-
можной при новых условиях формой эксплоатации земельных богатств вла-
дельцев4 латифундиев. Мелкий арендатор начинает теперь играть роль глав-
ной фигуры на хозяйственной сцене Римской империи, принадлежавшую
некогда крестьянину-собственнику, а потом перешедшую к клейменному и
закованному в кандалы рабу.
Перестав существовать как система крупного капиталистического
хозяйства, латифундий долго еще оставался в качестве крупного владения, и
можно сказать, что те же в конце концов причины, которые делали необ-
ходимым дробление его на ряд мелких хозяйственных организмов, в то же
время приводили к еще большему укреплению владельческих прав латифуп-
диального собственника и вместе с тем к созданию самого внимательного
и самого назойливого контроля этого последнего над жизнью зависимых от
него арендных хозяйств. Это последнее обстоятельство сообщает хозяй-
ственному строю латифундия последних веков империи своеобразный харак-
тер и дает нам право видеть в нем какой-то компромисс (или синтез) двух
совершенно различных хозяйственных систем: арендные хозяйства здесь-
представляют собою скорее тесно связанные с направляющим все центром
клеточки сложного хозяйственного организма, чем самостоятельные хозяй-
ственные тела; они не сами ставят себе цели, а скорее служат средствами
для осуществления целей, которые ставит им центр. В этом смысле можно
согласиться с Максом Вебером, когда он говорит, что система римской фер-
мерской культуры представляет собою не что иное, как один из способов—
и притом самый рациональный — эксплоатации поместья салш/и землевла-
дельцем, что станет еще яснее, если мы обратим внимание на то, что обык-
новенно сам землевладелец снабжал своих мелких арендаторов хозяйствен-
ным инвентарем и получал с них теперь арендную плату обыкновенно уже
не деньгами, а натурой, в виде части продуктов их труда (partes agrariae,
отчего сами эти арендаторы назывались coloni partiarii). Можно сказать, что,
и раздробившись на ряд мелких арендных хозяйств, латифундиальное хозяй-
ство не вполне утратило характер крупного предприятия. Разница с прежним,
•однако, в том, что это крупное предприятие не могло уже ставить себе
•прежних капиталистических целей, что задачи его уже не имели коммер-
ческого характера, что оно не имело уже в виду интересов рынка и руко-
водствовалось интересами совсем иного порядка.
Если латифундий предшествующей народно-хозяйственной эпохи пред-
стал лял собою явление чисто-экономическое, преобладавшую тогда форму
хозяйственной жизни римского общества, направлявшейся свободной игрой
7*
100
хозяйственных интересов, то теперь в нем следует видеть своеобразную орга-
низацию хозяйственных и общественных сил, призванную служить прежде
всего интересам государства и разделившую участь всех других обществен-
ных организаций империи, превратившихся, как мы знаем, в служебные
органы всемогущего государства. Та чисто экономическая зависимость, в
какую, естественно, попадал безземельный мелкий человек, становясь арен-
датором крупного землевладельца, осложнялась теперь узами принудитель-
ного характера, которыми связывало его с этим последним государство,
видевшее теперь в земельном магнате представителя своих собственных
фискальных и полицейских интересов, своего служилого человека, обязан-
ного отвечать перед правительством за исправное отбывание всех лежавших
на населении его владельческой территории государственных повинностей и
содействовать местным и центральным властям в охранении общественного
порядка.
Среди этих повинностей, бесспорно, первое место занимала уплата го-
сударству натурой поземельно-подушной подати (в своем месте мы видели,
что введенная Диоклетианом податная система представляла собою свое-
образную комбинацию собственно поземельной подати с податью поголовной),
и единственно возможным для государства средством обеспечить себе пра-
вильное поступление продуктов труда земледельческого населения было пору-
чить владельцу латифундия бдительный надзор за тем, чтобы труд этот пра-
вильно и продуктивно отправлялся экономически зависимыми от него людьми,
что вполне в то же время совпадало и с его собственными хозяйственными ин-
тересами.
Но государству важно было не только обеспечить правильное отравле-
ние земледельческого труда, но и самую его наличность. Для него было необ-
ходимо не только то, чтобы землевладелец надлежащим образом обрабаты-
вал данный участок, но также и то, чтобы на данном участке был всегда на-
лицо владелец, необходимых для его обработки рабочих рук. Было это, ко-
нечно, и в интересе самого землевладельца, хотя нужно сказать, что фискаль-
ный интерес был здесь несравненно интенсивнее, и он-то и сыграл роль глав-
ного цемента, скрепившего неразрывной связью отдельные хозяйственнъе
атомы, на которые стала было распадаться хозяйственная жизнь латифундия,
а также не в малой мере способствовал поддержанию самой этой жизни, по-
скольку она нуждалась во внешних стимулах для своего продолжения.
Если поставить вопрос, каким интересам давало удовлетворение суще-
ствования латифундия в последние века империи, то можно смело сказать, что
хозяйственные интересы собственника его играли здесь едва ли не последнюю
роль. Те натуральные, главным образом, взносы, которые получал владелец
латифундия в виде арендной платы со своих колонов, конечно, имели для него
не малый интерес, представляя собою основу его материальных, потребитель-
ных рессурсов, и могли даже избавлять его от необходимости вести в тех же
чисто потребительных целях свое особое, барское хозяйство. Но, как и
в древнейшую эпоху в истории крупного землевладения в Риме, в эпоху те
сравнительно слабо развитого менового хозяйства, так н теперь, когда хо-
зяйственная жизнь римского общества опять стала возвращаться к более эле-
ментарным формам, для земельного магната главный интерес представляла
уже не столько власть над землею, сколько власть над людьми, сидевшими на
его земле, не столько хозяйственная эксплоатация этой земли, сколько со-
101
циальное и политическое могущество, которое он приобретал благодаря вла-
сти над этими экономически зависимыми от него людьми. В поддержании зем-
леделия на территории латифундия теперь было заинтересовано прежде всего
государство, для которого это был теперь вопрос жизни и смерти во всей
своей непосредственной осязательности. Для личных потребительных надоб-
ностей самого владельца латифундия не могло представлять особенной жиз-
ненной важности, что та или иная часть его земельного фонда оставалась не-
использованной: он и так мог просуществовать вполне удовлетворительно.
Но государство не могло этого допустить; оно должно было зорко наблюдать
за тем, чтобы ни один клочок земли не вышел из-под обработки, вполне по-
нимая, что только таким путем оно может обеспечить себе правительствен-
ные средства, чтобы удовлетворять свои возраставшие потребности. И об
этом с достаточной выразительностью говорят такие факты, как насильствен-
ное распределение государством брошенной земледельцами и запущенной
земли между владельцами находившихся под обработкой участков, между
крупными землевладельцами (мера эта носила техническое название етроЦ
и дарование права собственности на землю, оставленную прежним владельцем,
тому, кто станет обрабатывать ее и платить с нее подати в течение года или
двух, а также создание государством особых форм льготной и долгосрочной
аренды в интересах поощрения земледельческой культуры, так называемой
эмфитевтической аренды (е»1»Ьбт£и«с).
- Нельзя сказать, чтобы социальный материал, с помощью которого ла-
тифундиальные собственники эксплоатировали свой земельный фонд в форме
мелких зависимых хозяйств, отличался особенно большой подвижностью.
Хотя отношения между арендатором и собственником арендуемого им участка
являлись свободно-договорными отношениями, нормируясь пятилетним кон-
трактом, по окончании срока которого арендатор волен был оставить арен-
дуемый им участок, но уже очень рано мы наблюдаем факты более продолжи-
тельного пребывания арендаторов на занимаемых ими участках, и чем дальше,
тем факты этого рода все более и более учащаются, становясь постепенно об-
щим правилом и рисуя нам колона фактически наследственным арендатором.
Дело в том, что полной свободой оставить арендуемую им землю по
окончании срока аренды и по выполнении всех своих обязательств в отноше-
нии к собственнику земли колон не всегда мог и не всегда хотел воспользо-
ваться и оставался на своем участке из поколения в поколение. И действи-
тельно, если арендатору жилось недурно на земле данного землевладельца,
и если он успел обзавестись всем необходимым для ведения хозяйства, то у
него было расчета покидать насиженное место, и он мог беспрепятственно
возобновлять свой контракт через каждые пять лет, для чего требовалось со-
гласие землевладельца. А землевладельцу выгодно было иметь постоянных-
арендаторов, и он разными льготами старался сделать для них возможно бо-
лее привлекательной перспективу наследственной аренды. Едва ли не более
часты были случаи другого рода/ когда арендатор не мог разорвать связи
с землей, на которой сидел, и волей-неволей должен был оставаться на ней,
не будучи в состоянии рассчитаться с землевладельцем и с каждым годом все
более и более запутываясь в долгах (мы часто встречаем в источниках эти
недоимки колонов, reliqua colonorum). Самые различные в каждом данном
случае обстоятельства приводили его в такое положение. Всякий факт, небла-
гоприятно отражавшийся на его хозяйстве, способствовал этому. С другой
102___
стороны, арендатор с.первого мол1ента поселения своего на данном участке
мог стать должником землевладельца, явившись арендовать у него землю
с пустыми руками и принужденный взять у него все необходимое, чтобы стать
на ноги и быть в состоянии приняться за хозяйство—или инвентарь, или
деньги на его приобретение, и мы знаем, что так было в огромном большин-
стве случаев, и достаточно было одного или двух неурожайных лет, чтобы по-
ложение его сделалось настолько трудным, что он и думать не мог о своевре-
менном расчете с собственником земли и фактически прикреплялся к своему
участку.
Так постепенно, в силу самых различных как благоприятных, так и не-
благоприятных обстоятельств, свободные мелкие арендаторы превращались
в фактически крепких земле колонов, и это в значительной мере облегчало
задачу, которую взяло на себя государство, озабоченное обеспечением пра-
вильного поступления натуральной поземельно-подушной подати, этой основы
правительственных средств империи с конца третьего века, и ввиду этого при-
нужденное принимать меры к тому, чтобы земледелие не приходило в упадок,
чтобы находившиеся под обработкой участки не забрасывались и для этого
всегда были снабжены рабочей силой. Мелкая аренда представляла собою глав-
ный, если не единственный, рессурс безземельной массы, все более и более
увеличивавшейся, и в общем можно сказать, что до поры, до времени и без
принудительного содействия правительства земля находила земледельца. Если
в интересах фиска было, чтобы на территории латифундия земледельческая
обработка не только не прекращалась, но и по возможности не сокращалась,
и латифундий продолжал оставаться хозяйственным организмом, хотя уже
иного строения, чем в капиталистическую эпоху, то это было и в интересах
миллионов безземельного люда, который находил на земле крупного собствен-
ника приложение своей трудовой силе и обеспечение своих жизненных по-
требностей.
Тем не менее правительство, потребности которого все росли, не могло
всецело положиться на естественную игру экономических факторов, повели-
тельно клонившую к развитию мелкой аренды, так как среди этих факторов
могли оказываться и такие, действие которых могло тормозить желательные
для фиска результаты влияния других факторов. Мы знаем, что податная си-
стема империи, как она сложилась после реформы Диоклетиана, взвалила на
плечи земледельца чрезвычайно тяжелое бремя, которое по временам стано-
вилось прямо невыносимым и заставляло арендатора бросать все и уходить
со своего участка, куда глаза глядят; и это станет еще понятнее, если мы вспо-
мним, что тот же Диоклетиан сразу страшно увеличил войско (вчетверо) и
армию чиновничества, а следовательно, и количество необходимых для их со-
держания натуральных поступлений, и сделал это как раз в тот момент, когда
страна только что перенесла продолжительную гражданскую смуту, вызвав-
шую в империи полный хозяйственный разгром. Арендаторы массами уходили
с насиженных мест и устремлялись в города, пополняя таким образом кадры
городского пролетариата, в горы, где становились разбойниками, а нередко
присоединялись к варварам, чтобы вместе с ними тревожить границы безмерно
угнетавшего их государства. Деревни пустели, и большие пространства плодо-
родной земли заростали сорными травами.
От этого сильно страдали интересы государства; не малый ущерб тер-
пели и интересы латифундиальных собственников, нередко лишавшихся воз-
103
можности иметь в своем поместье даже то количество рабочей силы, какое не-
обходимо было для производства продуктов для надобностей барского двора,
не говоря уже о том, что они не оказывались благодаря этому в состоянии га-
рантировать казне лежавшую на их земле согласно точным указаниям ка-
дастра подать. Как бы ни был могуществен каждый отдельный собственник
латифундия, но он не мог с помощью собственных средств справиться с этими
затруднениями. Приходилось бороться с общим явлением, и нужно было при-
нимать общие, распространяющиеся на всю страну меры. А это могла сде-~
лать только государственная власть. И правительство империи не заставило
себя ждать, еще более заинтересованное в возможно скором и по возможности
коренном устранении аграрного и фискального кризиса.
Нужно было раз навсегда фиксировать податную стоимость каждого
отдельного поместья, не на бумаге только, не на страницах только земель-
ного кадастра, а на самом деле; необходимо было раз навсегда обеспечить
каждому данному поместью необходимое для него количество рабочей силы,
чтобы владелец поместья действительно мог отвечать перед казной за опреде-
ленное количество продуктов труда, прилагаемого к его земле сидящими на
ней земледельцами. Если сами землевладельцы ничего другого не могли пред-
принять для достижения этой же цели, как сманивать друг у друга колонов,
привлекая их возможно более льготными условиями, а то и просто насиль-
ственным путем отнимать их у своих соседей, то с точки зрения фиска эта
чисто экономическая и вовсе неэкономическая борьба не только не приво-
дила к желанному для него результату, но делала еще более неустойчивой
экономическую почвуv на которую он должен был опираться, и поэтому,
должна была вызвать к себе со стороны правительства лишь отрицательное
отношение. И правительство в лице Константина Великого не замедлило
вполне определенно высказаться именно в этом вполне отрицательном направ-
лении.
«Тот, у кого будет найден принадлежащий другому колон (colonus Juris
alieni),—читаем мы в постановлении Константина от 332 годаг—не только
должен вернуть его туда, откуда тот родом (eundem origin! suae restituat)', но
и должен .заплатить подать (capitationem), причитающуюся с него (колона) за
все то время, какое у него колон находился» (Cod. Theod., V, 91). Но прави-
тельство этим запрещением экономической борьбы между землевладельцами
из-за рабочей силы не ограничилось. Оно направило свои удары и на самую
эту рабочую силу. Оно решило раз навсегда закрепить за каждым данным по-
местьем его рабочую силу и таким образом разрубить тот Гордиев узел, ко-
торый завязала хозяйственная и политическая история империи. Непосред-
ственно за приведенными словами эдикта 332-го года читаем: «А самих коло-
нов, которые вздумают бежать, надлежит заковывать в кандалы, как рабов,
чтобы в наказание заставить их рабским способом исполнять обязанности,
приличествующие свободным людям» (Ibid.).
Текст этот в достаточной, мере выразителен и не оставляет никаких
сомнений, что мы имеем здесь дело с настоящим прикреплением колона к земле
данного поместья. Прежде одна фактическая невозможность рассчитаться
с землевладельцем или соображения личной выгоды могли удерживать арен-
датора дольше обусловленного арендным договором (locatio—conductio) срока
на арендуемой им земле. Теперь он лишается права оставлять ее когда бы то
ни было, и если вздумает тем не менее уйти, его уход уже объявляется «бег-
104
ством» (fuga), и его силою заставляют вернуться на прежнее место. Прежде
уход колона, не расплатившегося с землевладельцем, подвергал колона обык-
новенной гражданской ответственности; теперь его за это подвергают нака-
занию. Совсем другое положение, совсем иные точки зрения. Закон создает,
таким образом, новую социальную категорию, юридически санкционирует
появление нового общественного класса, нового сословия. Теперь мы имеем
дело не с простой экономической зависимостью арендатора от собственника
земли, которую он держит, но и с признанной законом властью землевла-
дельца над арендатором, властью, для осуществления которой землевладелец
имеет к своим услугам органы государства.
Сделав этот крупный шаг, законодательство пошло дальше в том же
направлении, подтверждая, развивая и дополняя созданный таким образом
юридический факт. «Мы не думаем,—читаем мы в законе Валентиниана (I,
371 г.),—чтобы колоны могли свободно уходить из деревни, к которой,
как известно, их привязывает происхождение и родство... Если они уйдут от-
сюда и перейдут к другому, их следует вернуть и подвергнуть наказанию, и
пусть будут оштрафованы и те, кто счел возможным принять чужого и неиз-
вестного (колона)... таким образом, что владелец поместья, в котором будет
найден чужой (колон), подвергнется возмездию сообразно качеству про-
ступка... Штраф он заплатит по приговору судьи» (Cod. lust. XI, 53, 1).
Несколько позже, в одном из постановлений Феодосия мы читаем, что
«еще предками установленный закон во всех провинциях прикрепил колонов
вечными узами права, так что им не позволяется оставлять те поля, плодами
которых они пользуются, ни покидать ту землЬ, которую они раз взяли для
обработки», что «никто из колонов не может по своей воле уходить, куда хо-
чет, как это может сделать свободный человек», а если он уйдет, то собствен-
ник земли имеет полное право потребовать его назад (Cod. lust. XI, 51). «Если
кто переманит (sollicitatione susceperit) или скроет у себя чужого колона, —
гласит закон 386-го года,—то он обязан заплатить шесть унций золота, если
это колон частно-владельческий, и фунт (золота), если это колон удельный
(patrimoniaiis)». (Cod. Theod. V, 9, 2). Рядом с приведенными постановлениями
идут другие, запрещающие колонам переходить в другие общественные
классы: в куриалы, в администрацию, в войско.
Если уже рассмотренный нами закон Константина Великого (332 г.)
является первым крупным шагом в юридической истории колоната, то отно-
сящееся к пятому веку постановление императора Анастасия можно с пол-
ным правом признать одним из завершительных моментов в этой истории.
Постановление это гласит, что всякий свободный человек, в течение тридцати
лет просидевший в качестве арендатора на данном участке, по истечении
этого срока, оставаясь лично свободным, навсегда теряет право оставить зе-
млю и переселиться в другое место.
Итакъ, колон окончательно прикрепляется к земле, становится ее рабом
(servos terrae). Из когда-то свободного арендатора в пределах поместья он
окончательно превращается в неотделимую часть латифундиального орга-
низма («membrum terrae») и этим обеспечивает ему правильное и постоян-
ное функционирование, по крайней мере настолько, насколько это было
тогда возможно.
Но, прикрепив колона наследственными узами к земле поместья и под-
чинив его власти землевладельца, государство, руководствовавшееся при этом,
____105
как мы знаем, исключительно своими чисто фискальными интересами, ви-
дело в этом лишь конкретную форму прикрепления колона к государствен-
ному тяглу. Наследственно служа помещику, колон в сущности служил го-
сударству, добывая своим несвободным трудом средства, которые были не-
обходимы, прежде всего, для содержания громадных армий, многочисленной
полиции, огромного штата чиновников, пышного и расточительного двора.
Как и все другие прежде свободные профессии, и занятие земледелием, кре-
стьянское дело, было превращено в подневольное отбывание казенной по-
винности.
Само, с помощью своих собственных административных органов на-
блюдать за* тем, чтобы колон исправно и добросовестно отбывал свою казен-
ную повинность, государство не было в силах. Да в этом не было и надоб-
ности: раз интересы его совпадали в данном случае с интересами землевла-
дельца, по крайней мере, в том смысле, что в исправном и добросовестном
хозяйничанье колона на его участке было заинтересовано не только госу-
дарство, но и собственник участка, владелец латифундия, то вполне есте-
ственным со стороны государства было передать надзор над колонами зе-
млевладельцу, наделив его соответствующей властью, но в то же время воз-
ложив на него и ответственность за правильное поступление в казну сле-
дуемых с колонов натуральных взносов. Таким образом, власть землевла-
дельца, собственника латифундия, над прикрепленными к его поместью ко-
лонами совершенно естественно и необходимо вытекала из его положения
как представителя интересов государства, как служилого человека, как свое-
образного фискального агента.
Не менее естественным со стороны государства было передать после
этого крупному землевладельцу и иного рода власть, власть более общего
характера, уже не в одной только специальной сфере чисто хозяйственных
отношений, но и в отношении ко всем другим сторонам поведения колонов.
Государству все труднее и труднее становилось самому справляться со всеми
деталями административного вмешательства в местную жизнь. Оно едва
справлялось и с более широкими задачами. А между тем в крупном земле-
владельце, стоявшем в центре и во главе обширного общественного соеди-
нения, каким являлся латифундий, оно находило готовый общественный
орган, который оно без всякого затруднения могло приспособить к своим
административным целям. Передав землевладельцу права и обязанности фи-
скального агента, правительство наделило его полицейскими функциями, воз-
ложив на него обязанность представлять на суд привлекаемых к судебной
ответственности колонов и отвечать за их появление перед судом, а также
право путем административного воздействия пресекать всякого рода мелкие
правонарушения и улаживать мелкие тяжбы среди своих колонов. Судебной
власти землевладельцы не получали;- но крупный магнат, могущественный че-
ловек (vir potens), располагавший сотнями и тысячами зависимых от него
людей, легко мог присвоить себе эту власть, невзирая на грозные на словах,
но в действительности мало страшные для него императорские указы, ре-
шительно воспрещавшие подобную узурпацию, и чем ближе к концу импе-
рии, тем все чаще и чаще такого рода захваты. Обращаясь к земельному
магнату за податью с сидевших на его земле колонов, правительство обра-
щалось к нему и за рекрутами, которых должны были ставить в император-
ское войско эти же колоны.
.106
Так мало-по-малу между крестьянской массой и государственной вла-
стью империи стал крупный земельный магнат. С ним непосредственно ве-
далась центральная власть, до крестьян же только через него, сквозь призму
его сословных и классовых интересов доходили веления высшей власти. На-
делив социально сильного человека атрибутами административной власти над
экономически зависимыми от него людьми, государство создало из него по-
литическую силу, которой нетрудно было с течением времени все более и
более эмансипироваться от контроля центральной власти, безостановочно
слабевшей, и, постепенно втягивая в сферу своего влияния все большее и
большее количество социально слабых элементов, явиться, наконец, чрезвы-
чайно серьезной угрозой для самой центральной власти и олицетворявше-
гося ею имперского единства.
Мы отмечаем здесь только общую центробежную тенденцию рассма-.
триваемой нами эволюции; конкретными же формами, в которых она осу-
ществилась, мы займемся в другой связи. Тогда же мы сделаем попытку и
разобраться в причинах, которые привели к тому, что в то время, как пре-
вращение государством в свои органы других общественных организаций —
и, прежде всего, муниципиев и, как потом увидим, ремесленных и торговых
корпораций — постепенно убило в них всякую жизнь, обрекло их на медлен-
ную смерть от полного истощения, та же политическая операция, произве-
денная над латифундиями в лице их владельцев, не только не обессилила их,
ио дала совершенно противоположные результаты. Правильно поставить и
разрешить этот вопрос значит сделать крупный шаг к разрешению еще бо-
лее сложного и еще более широкого вопроса о причинах разложения Запад-
ной Римской империи. Теперь же мы займемся некоторыми более частными
вопросами.
Представленный нами очерк тех полномочий, которыми наделила ла-
тифундиального собственника государственная власть, делает для нас совер-
шенно очевидным тот факт, что,^ прикрепляя колона к земле, государство
вовсе не имело в виду отдавать его на произвол землевладельцу, вовсе не
предоставляло этому последнему права по своему желанию увеличивать свои
требования в отношении к колону, как к своему арендатору. Все эти полно-
мочия носят вполне ясно выраженный публично-правовой характер, рисуя
землевладельца как должностное лицо, облеченное административной вла-
стью в отношении к части римских граждан, живущей на его владельческой
территории, а вовсе не как рабовладельца, располагающего теми или иными
атрибутами совершенно частной власти господина (dominus) над своей fa-
milia. Правда, с течением времени зависимость колонов от помещика на-
столько увеличилась и настолько понизилось их социальное и личное поло-
жение, что законодательство очень нередко смешивает их с рабами и даже
называет землевладельца, на территории которого они живут, их господи-
ном (dominus). Тем не менее, несмотря ни на что, колон всегда в глазах
права являлся свободным человеком и гражданином, хотя и отделенным от
общего права и закона высокою стеною посреднической власти, но далеко не
забытым им и продолжающим пользоваться его покровительством и охра-
ной и в своих частно-правовых отношениях к собственнику своего участка
и, в частности, в своих арендных к нему отношениях. Землевладелец не имел
права изменять качество и количество арендной платы колона (обыкновенно
в виде части продуктов его труда), как она была определена раз заключен-
107
ным договором или раз установившимся обычаем поместья (consuetudo praedii,
mos regionis), и в случае нарушения этого принципа колон имел право обра-
титься с жалобой в судебные учреждения империи.
Колон был прикреплен не к личности землевладельца, а к его земле,
для того, чтобы зелья эта могла давать казне следуемую с нее подать. Это
прикрепление колона к земле являлось, таким образом, только условным по-
следствием приписки его к лежавшим на земле государственным повинно-
стям, последствием того, что колон был censibus adscriptus; прикрепление его
к земле было только конкретной формой прикрепления его к государствен-
ному тяглу. Государство вовсе не отдавало колона в полное распоряжение
землевладельца, вовсе не отказывалось от него в пользу этого последнего.
Оно прикрепило колона к земле как раз настолько, насколько это нужне
было ввиду чисто фискальных целей, для того, чтобы земля, обложенная по-
датью, была всегда в состоянии платить ее и для этого не оставалась «вдо-
вой без земледельца» (viduatae cultoribus), по образному выражению
источника.
Прикрепление крестьян в Римской империи было лишь одной из сторон
общего прикрепления, которому подверглись все классы римского общества.
Для удовлетворения все возраставших потребностей государства, из которых
едва ли не первой и самой настоятельной становилась непрекращавшаясх
борьба с варварами, все сильнее и сильнее напиравшими на границы империи,
все были призваны служить государству, каждый оставаясь в сфере своей спе-
циальной, профессиональной деятельности, и императоры, начиная с четвер-
того века, как мы уже отчасти видели это, заменили для этого свободный
выбор занятий постоянными, наследственными занятиями, создавали классы
людей, обязанных наследственно отправлять муниципальные должности, на-
следственно заниматься ремеслами и торговлей, наследственно нести воен-
ную службу, наследственно служить в канцелряии, и, наконец, людей, обя-
занных наследственно обрабатывать землю и доставлять доходы землевла-
дельцу (наследственному куриалу или имперскому сенатору) и подати казне.-
Деревня, как и город, становится фискальным органом государства, и при-
крепление крестьянина к земле является лишь специальной формой постиг-
шего все классы римского общества прикрепления к государственному тяглу.
Все время мы наблюдали развитие колоната на частно-владельческих
территориях, изучали те изменения, которые постепенно совершались в по-
ложении свободных арендаторов частно-владельческих земель и превращали
их в сословие крепостных крестьян, в тяглое‘сословие государства. В таком
виде процесс этот развивался, главным образом, в Италии, которая являлась
территорией, главным образом, частного крупного землевладения.
В провинциях история колоната была во многих отношениях иной.
Проф. Ростовцев в своих работах, посвященных развитию колоната в Рим-
ской империи, приходит к выводу, что «это развитие в отдельных частях
античного мира было совершенно различно», что «в каждой провинции Рим-
ской империи мы с уверенностью можем или констатировать, или предпола-
гать самостоятельное развитие колоната из до-римских хозяйственных и
социальных условий», и что «эти местные, исторически обусловленные раз-
личия идут так далеко, что даже вводившая единообразие деятельность рим-
ских императоров как в первые три века, так и в четвертом и в последуй.;-
108
щие века, не могла сгладить их» г). Местные эволюции не остались при этом
без взаимного влияния, и, в частности, формы, в каких совершалось разви-
тие колонатных отношений на Востоке, оказали во многом сильное влияние
на Запад и, в частности, на Италию и на римскую Африку, На Востоке же,
именно в Египте и в Малой Азии, «колонат в качестве типа государственного
аграрного хозяйства и в качестве частного института существовал с древ-
нейших времен и развивался органически до поздне-римской эпохи» 2). Если
Италия была территорией, главным образом, частного крупного землевла-
дения, то для провинций типическим являлось императорское землевладение,
которое именно здесь получило колоссальное развитие, и порядки жизни и
формы отношений, характерные для императорских латифундиев и сложив-
шиеся здесь в своих основных чертах еще в до-римские времена, оказали во
многом определяющее влияние на жизненный строй, как он постепенно сло-
жился в поместьях подданных императора как на Востоке, так и на Западе.
Императоры первых двух веков римской монархии сознательно рас-
ширяли свои земельные владения в интересах укрепления своей власти в про-
тивовес частному могуществу аристократии. Интересы эти требовали не
только создания возможно более обширного земельного фонда в противовес
я на счет земельных богатств враждебной или, по крайней мере, казавшейся
опасной императорам аристократии, но и образования непосредственно за-
висевшей от императорской власти крестьянской массы, сословия государ-
ственных крестьян. Эта последняя цель достигалась самым фактом конфи-
скации магнатских владений и перехода сидевшего на этих землях крестьян-
ского населения под власть императора, а также усиленным насаждением на
«императорских доменах мелкого фермерства. Императоры шли в этом деле,
как и во многих других, по пути, которым в свое время шли их эллинисти-
ческие предшественики, таким же образом боровшиеся с феодальной ари-
стократией в Египте и в Малой Азии. И они не только шли по этому же пути,
но и воспользовались готовыми результатами их- политики. Те государствен-
ные крестьяне, которых они нашли в перешедших под власть Рима эллини-
стических царствах, составили основную массу населения, жившего на обра-
зованных ими в этих римских провинциях императорских и государствен-
ных доменах и продолжавшего жить и под властью императоров в тех же
по существу правовых и хозяйственных условиях, в каких оно жило и до
тех пор. Мало того. Эти юридические и хозяйственные условия во многом
'были реципированы законодательной и административной практикой импе-
рии для населения императорских доменов римской Африки и Италии, а впо-
следствии и для всего крестьянского населения империи.
В частности, в Египте на императорских доменах продолжали жить воз-
делывавшие когда-то земли Птолемеев так называемые царские земледельцы
(yetopYoi pQto'.ktxoj, в просторечии Aaoi). Когда-то они были, невидимому, кре-
постными; но в эпоху Птолемеев они уже были свободными людьми, государ-
ственными крестьянами, арендаторами государственной земли, державшими
землю на условиях бессрочной аренды, диктуемых им государством. Жили они
в деревнях и пользовались ограниченным самоуправлением, находясь под по-
стоянной и бдительной опекой деревенских властей, которые вмешивались
Статья про*. Ростовцева Kolonat в 3 язд. Handworterbuch der Staafswissen-
чМ1еп '1911 года, стр. 913—921.
2) Ibidem.
109
и в их хозяйство и требовали с них для государства всякого рода принуди-
тельных работ и, прежде всего, принудительной обработки оставшейся не-
обработанной государственной земли. Они не были прикреплены к земле; но
их место жительства и участок, на котором они сидели, государство рассма-
тривало как их родину, 1б[а, по-латыни origo, место их приписки и считало
нормальным, чтобы они сидели на месте и исполняли свои работы. Эти отно-
шения не были созданы Птолемеями, они сложились еще до них и ими были
лишь фиксированы законом.
Такие же по существу отношения нашли римляне и в Малой Азии.
Здесь, на городских территориях и в сельских округах, на которые распада-
лась непосредственно принадлежавшая эллинистическим монархам царская
земля (ушра paaiXixvj), жило туземное крестьянское население, очень близкое
по своему правовому и хозяйственному положению к государственным кре-
стьянам эллинистического Египта. Крестьяне городских округов назывались
парэками (vcdpoixoi) или катэками (хатахое); в большинстве городских окру-
гов они были лично свободны, в своих деревнях (xauai xaroixiat) пользова-
лись некоторым самоуправлением и уплачивали арендную плату за землю не-
посредственно городу, которому она принадлежала. Царскую землю возде-
лывали царские люди (kao't paailaxot), принадлежавшие царю прикрепленные к
земле крепостные, постепенно превращавшиеся в государственных крестьян,
приобретавшие постепенно некоторую свободу передвижения и получавшие
в своих деревнях известное самоуправление. Их повинности в отношении к
царю ограничивались, главным образом, уплатой чинша за землю. Над ними
были поставлены особые должностные лица. Подлежали они суду также осо-
бых судей. Цари из эллинистической династии Селевкидов организовали на
царской земле новые городские округа, и многие из царских людей превра-
тились, таким образом, в городских парэков и катэков. Как царские люди,
так и крестьяне городских округов были в той или иной мере прикреплены
к своей деревне: она для них — их родина (iota origo), место приписки, и
в ней они должны находиться во всякое время, чтобы исполнять множество
возложенных на них повинностей в отношении к государству, отравлявших
им жизнь и нередко заставлявших их искать спасения в бегстве, как это де-
лали и египетские государственные крестьяне.
И перейдя под власть римского императора, государственные крестьяне
Египта и Малой Азии продолжали жить в тех же по существу правовых и
хозяйственных условиях. Регулировавшее эти отношения аграрное законо-
дательство эллинистических царей было просто реципировано римской зако-
нодательной практикой, и его принципы и нормы легли в основу законода-
тельных и административных мероприятий, регулировавших крестьянскую
жизнь в других провинциях (и, прежде всего, в.римской Африке) и в Италии
на императорских доменах, а потом и в частных поместьях. Эти же эллини-
стические принципы и нормы определили в большой мере характер и напра-
вление и тех изменений, которым сравнительно скоро стала подвергаться
крестьянская жизнь в связи с переменами, происходившими в жизни и дру-
гих общественных групп Римской империи. Римская империя все определен-
нее и определеннее принимала облик эллинистического государства. Ей при-
ходилось ставить и разрешать во многом те же по существу. государствен-
ные задачи, какие раньше ее ставили и разрешали эллинистические монар-
хии Египта и Малой Азии, и неудивительно, чот она широко черпала из их
110
богатого опыта, поскольку ей приходилось организовать и реорганизовать
жизнь тех территорий, которые до тех пор стояли в стороне от эллинисти-
ческих влияний, и это было тем легче для нее, что опыт этот ей не прихо-
дилось извлекать из книжной традиции, что он стоял перед нею в виде дей-
ствовавшего жизненного уклада вошедших в ее состав эллинистических
царств.
Постепенное закрепощение империей всех классов римского общества,
процесс которого мы выяснили в предшествующем изложении, также ведь
было превращением Римской империи в эллинистическое государство и по
основному существу этого процесса, и по тем формам, в каких оно совер-
шалось. Мы уже знаем те фискальные мотивы, которые заставляли государ-
ство прикреплять все население к тому месту, на котором оно жило, и к
тем повинностям, которые оно здесь несло.для нужд государства. Технически
это прикрепление представляло собою применение эллинистического и даже
до-эллинистического, возникшего на Востоке принципа iota, по-лат. origo,
ь силу которого каждый должен был неотлучно пребывать в своей деревне,
в своем городе или в своем округе и здесь исполнять все лежавшие на нем
повинности, так называемые литургии, заключались ли они во всякого рода
барщинных работах для государства и, в частности, в обработке всей неза-
нятой площади каждой деревни, в обязанности занимать муниципальные
должности и нести сопряженные с этим материальные жертвы, или же в от-
ветственности своим имуществом перед государством за менее состоятель-
ных граждан в отношении лежащих на них податей и литургий. Мы уже ви-
дели, как и на территориях городских округов все более и более развива-
лась эллинистическая система финансового управления, возлагавшая на со-
стоятельных граждан ответственность за все население округа, который
являлся в то же время и податным округом государства. Мы видели также, что
эти более или менее состоятельные граждане городского округа были орга-
низованы государством в тяглое сословие куриалов, обязанное нести и все
муниципальные должности в своем округе, и что каждый из куриалов не
только участвовал в коллективной ответственности за исправное поступле-
ние податей со всего муниципального округа, но в качестве более или менее
крупного землевладельца и индивидуально отвечал за подати и иные повин-
ности, лежавшие на сидевших на его земле колонах.
На императорских и государственных доменах ответственность за по-
дати и иные государственные повинности сидевшего на их территории кре-
стьянства была возложена на стоявших во главе домениальных округов про-
кураторов, а, главным образом, на крупных арендаторов домениальных поме-
стий, на так называемых кондукторов (conductores), которые брали на откуп
следуемые государству платежи государственных крестьян поместья и арен-
довали самое поместье. Так как императорские поместья не были включены
з состав городскир округов, то и прокураторы, и кондукторы чувствовали
себя на положении как бы муниципальных магистратов и, во всяком слу-
чае, имели много возможностей давать почувствовать свою силу и свою власть
крестянскому населению. Об этом мы узнаем из найденных в бывшей рим-
ской провинции Африке надписей, которые рисуют подчас весьма конкрет-
ными чертами положение колонов в императорских вотчинах.
Провинция Африка сразу же стала классической страной крупного зе-
млевладения, сначала магнатского, а потом императорского, быстро разви-
Ill
вазшегося на счет первого. Мы уже упоминали в другой связи о том, как Не-
рон умертвил шестерых владельцев, которым, по словам Плиния, принадле-
жала здесь половина земельной площади, и конфисковал их латифундии.
Жизнь сидевшего здесь на императорских доменах крестьянства была орга-
низована по восточно-эллинистическому образцу путем законодательных ме-
роприятий, постепенно превративших мелких съемщиков по контракту, ка-
кими являлись мелкие арендаторы крупных магнатских поместий до перехода
этих последних в руки императоров, в настоящих государственных крестьян,
наследственно владевших своими участками и несших определенные вотчин-
ным уставом (lex saltus) платежи и натуральные повинности арендовавшим
поместья кондукторам. Как и для крестьян эллинистического Египта и Ма-
лой Азии, и для колонов императорских saltus’oB (таково было название этих
стоявших вне территории городских округов императорских крупных поме-
стий) в Африке поместье, в котором они жили, являлось для них их родиной,;
origo, по-гречески 16% местом приписки, с которым их связывали лежавшие
на них повинности, требовавшие их постоянного пребывания в нем. Они—co-
loni originarii в отличие от совершенно свободных съемщиков по контракту,
liberi coloni.
Кодифицированный в вотчинном уставе (lex saltus)’ обычай поместья
(consuetudo praedii), точно определявший арендную плату колонов, обыкно-
венно из части продукта (так называемые partes agrarii, отчего такие колоны
назывались coloni partiarii), и их барщинные повинности (полевые работы, на
которые они являлись со своим рабочим скотом), всякого рода строительные
работы и сторожевую службу в поместьях, не всегда обеспечивал колонов от.
произвола арендовавших императорские поместья кондукторов. Кондукторы
являлись настоящими хозяевами поместий и, пользуясь своими связями со
стоявшими во главе удельных округов прокураторами (procurator tractus), по-
зволяли себе превышать определенные вотчинными уставами нормы повинно-
стей колонов и иными способами угнетать рабочее население поместий, а в
случае протеста с его стороны не останавливаться перед жестокими репрес-
сиями с помощью присылаемого' прокуратором карательного отряда. Об этом
рассказывает нам надпись, найденная на территории бывшего императорского
поместья в нынешнем Тунисе, называвшегося Saltus Burunitanus, и относя-
щаяся к 181—2 году после Р. Хр. Но она же свидетельствует и о том, что
колоны могли тогда найти еще управу на угнетателя-кондуктора, обратив-
шись со слезной петицией к императору и привлекши к своей печальной уча-
сти высочайшее внимание. Император Коммод не оставил без рассмотрения
просьбу своих колонов и предписал прокураторам, чтобы кондукторы не на-
лагали на них обязательной работы больше шести дней в году и не взыски-
вали с них ничего против установленных правил.
И это было совершенно в духе той аграрной и социальной политики,
которую, как мы видели, вели императоры первых веков римской монархии,
создававшие широкую и прочную опору для своей власти и для этого без-
мерно увеличивавшие территорию своих доменов и насаждавшие на них воз-
можно более обширные кадры непосредственно от них зависевших государ-
ственных крестьян, пользуясь для этого наличным социальным материалом
бывших государственных крестьян эллинистического Востока и реорганизуя
на эллинистический лад бывших свободных арендаторов переходивших в их
руки частных магнатских поместий римской Африки и Италии.
И2
Положение изменилось, когда все более и более стали давать себя знать
фискальные нужды государства и заставили императоров сдавать свои домены
с сидевшим на них земледельческим населением уже наследственным кон-
дукторам или передавать их на правах, близких к собственности, в руки
всякого, кто только имел желание и средства их эксплоатировать и отвечать
перед казною за исправное поступление налогов с обрабатывавших их
колонов. Теперь колоны были отданы, можно сказать, в полное распоряже-
ние их новых господ, в которых правительство видело единственную свою
надежду и ввиду этого все делало, чтобы привлечь их к эксплоатации фис-
кальных земель как заселенных, так и пустующих.
И первое, чего настоятельно потребовали от государства новые вла-
дельцы фискальных земель, чтобы обеспечить для себя возможность выпол-
нения взятых на себя перед государством обязательств, это окончательного
прикрепления колонов к занимаемым имн участкам. Правительству остава-
лось только пойти навстречу этому требованию и рядом специальных поста-
новлений дать более строгое применение принципу origo и истолковать его
в смысле полного прикрепления колона к его участку. Известная уже нам
конституция Константина Великого (332 г.) является одним из шагов в этом
направлении, которому предшествовал ряд актов того же характера. Импе-
раторские указы, во всей строгости применив к колонам удельных и бывших
удельных поместий принцип origo, окончательно прикрепив их к месту их
приписки, приравняли в то же время к этим колонам (coloni originarii) и
колонов всех остальных, частно-владельческих поместий, перенеся, таким
образом, порядки saltus’oe на все частно-владельческие вотчины.
Таким образом, если первые века своего существования римская монар-
хия вела совершенно определенную антифеодальную политику, расширяя
территорию государственной земли и умножая кадры непосредственно зави-
симого от государственной власти крестьянства на счет частного магнат-
ского землевладения и зависимого от магнатов сидевшего на их земле кресть-
янского населения, то теперь, под давлением все возраставших финансовых
нужд, она вынуждена была собственными руками насаждать феодализм,
открыто становясь на сторону более сильного капиталом слоя крупных зем-
левладельцев и крупных наследственных арендаторов и закабаляя за ними й
государственных крестьян. «Позднейшая императорская эпоха,—скажем сло-
вами проф. Ростовцева, — возвращалась таким образом к до-эллинистнче-
скому крепостному крестьянству, которое тесно срослось с феодальным
строем общества и которое абсолютная монархия, верная своей сущности, в
борьбе с феодальным государством с древнейших времен старалась превра-
тить в государственных крестьян» г).
В заключение укажем на то, что в состав крестьянского населения
империи вошло много посаженных на землю рабов. Когда плантационное
хозяйство оказалось уже невозможным, и землевладельцам пришлось окон-
чательно переходить к системе мелкого фермерского хозяйства, они отда-
вали свою землю не только мелким свободным арендаторам, но и своим
рабам, так как только таким способом можно было теперь эксплоатировать
рабскую рабочую силу. Раб становился, таким образом, quasi-арендатором,
фактически мало чем отличным от настоящего колона, и эта перемена s
’) №. Rostowzew. Studien zur Geschichte des romischen Kolonates, 398.
из_
его хозяйственном положении должна была в конце концов благоприятно
отразиться и на его правовом положении.
X.
Закрепощение ремесленников и торговцев происходило одновременно
с закрепощением других классов римского общества и имело тот же харак-
тер прикрепления к государственному тяглу. Источники позволяют просле-
дить те ступени, по которым свободные представители римской индустрии и
торговли спустились мало-по-малу на положение* таких же рабов казенного
интереса, какими стали колоны и куриалы, а их свободные профессиональ-
ные организации превратились в принудительные наследственные корпора-
ции, обреченные на роль служебных органов административной машины
государства.
Римская промышленность и торговля отличались некоторыми социаль-
ными особенностями, значительно преувеличенными в ученой литературе и
послужившими основанием для ряда общих заключений о социальной и
хозяйственной эволюции римского общества, с которыми нам уже приходи-
лось отчасти считаться в предшествующем изложении. Исследователи, склон-
ные представлять себе хозяйственное развитие древнего Рима в терминах
«ойкосного» строя, указывают на то, что «в римском мире не окрепли до
самого конца ни самостоятельное торгово-промышленное купечество, ни
отдельная социальная категория свободных рабочих, специально дифференци-
ровавшихся для ремесленного или заводского труда, хотя и те, и другие
появлялись в обществе» (Греве), и причину этого видят в доминирующей роли
крупного землевладения, позволявшей земельным магнатам выступать и в
качестве крупных мануфактуристов и коммерсантов и вообще направлять
промышленную и торговую жизнь римского общества. Соображения, приво-
димые в пользу такого мнения, можно резюмировать таким образом.
Уже с древнейших времен на внутренних рынках Рима господствовали
продукты иноземной промышленности, греческой и карфагенской, находив-
шие сбыт среди высших классов римского общества, и туземному ремеслу
оставалось довольствоваться удовлетворением несложных и крайне ограни-
ченных потребностей крестьянства, тем более, что более или менее круп-
ные землевладельцы в своих собственных хозяйствах производили-все необ-
ходимое для повседневного обихода с помощью рабов и других подвластных
им людей. Естественно, что класс ремесленников, поскольку он успел выде-
литься в качестве обособленной социальной группы, должен был занимать в
обществе крайне скромное место и принужден был для ограждения своего
весьма необеспеченного существования соединяться в союзы взаимопомощи.
Так возникли коллегии, знакомые уже царскому Риму и, чем дальше, тем
все более и более развивавшиеся. Жалкое положение туземной индустрии,
забитой иноземной конкуренцией и еще более придавленной господством в
хозяйственной жизни Рима недифференцировавшихся замкнутых хозяйствен-
ных единиц, каими являлись поместья более или менее крупных землевла-
дельцев, естественно, не давало возможности развиться и туземной торговле,
не выходившей вследствие этого за пределы непосредственного обмена между
производителем и потребителем на местном рынке. Развивается, однако,
внешняя торговля, и само собой разумеется, что возникает она не на почве
8
___114____
обрабатывающей промышленности. Предметом вывоза являлся сельско-хозяй-
ственный продукт, хлеб, в котором нуждались страны, снабжавшие Рим изде-
лиями своей развитой промышленности, и прежде всего Греция, и постав-
щиками хлеба на иностранные рынки являлись те, у кого его было больше,
чем было необходимо для удовлетворения их собственных потребностей, т.-е.
более или менее крупные землевладельцы.
С такими чертами хозяйственного строя переходит Рим и в следующие
периоды своего существования, и черты эти не только не меняются, но и
получают возможность дальнейшего укрепления и развития. Римские завое-
вания превращают иноземные страны, снабжавшие Рим продуктами своей
индустрии, в римские провинции и тем еще более облегчают наводнение
римского рынка заморскими изделиями, и италийскому ремесленнику по-преж-
нему приходится ограничиваться производством для удовлетворения ограни-
ченного местного спроса. Ему не приходится мечтать не только о внеита-
лийском рынке, но и о более или менее крупном производстве для ита-
лийского рынка. У него нет для этого средств, и не из среды мелких произ-
водителей могли явиться крупные предприниматели, почва для которых все же
постепенно создавалась по мере осложнения и расширения хозяйственной
жизни Рима. Предшествующая история не способствовала процессу накопле-
ния у них необходимого для крупного производства капитала. Капитал этот
находился в руках представителей иного общественного класса.
Это были все те же крупные земельные собственники, постепенно
ставшие еще более крупными собственниками и сельско-хозяйственными
предпринимателями, располагавшими и большими денежными средствами, и
массами несвободных, полусвободных и свободных рабочих рук и приумно-
жавшие свои богатства с помощью грабежа провинций, откупов, ссуд и вся-
ких иных финансовых операций. Естественно, что крупные землевладельцы
стали и крупными мануфактуристами, и Мы знаем доподлинно, что многие из
латифундиальных собственников, даже сенаторы и императоры, основывали
в своих поместьях кирпичные, валяльные, ткацкие, красильные, горшечные
мателлические, каменные заводы, сбывавшие свои продукты не только на
италийских, но и на провинциальных рынках.
Дело на этих заводах велось или самими землевладельцами с помощью
рабского труда (не исключался, впрочем, и труд свободный), при чем во
главе предприятия стоял раб-директор (dispensator или institor), или арен-
даторами на их собственные средства и на их собственный риск, или же,
наконец, вольноотпущенниками, которым владельцы передавали и завод, и
все необходимые для ведения его средства, условившись с ними насчет дележа
дохода. Вольноотпущенники, нажив таким путем порядочные деньги, могли
брать заводы и на чисто арендных основаниях, а в конце концов основывать
и свои собственные и таким образом создавать самостоятельный класс круп-
ных индустриальных предпринимателей, крупной буржуазии. Но создать его
они все-таки не могли, так как сфера применения промышленной предпри-
имчивости в крупных хозяйственных формах была вообще сравнительно
ограничена и к тому же была и без того почти целиком монополизирована
земельными магнатами, конкуренция с которыми не легка была безземель-
ному, хотя бы и богатому человеку. Еще более она была трудна для мел-
кого предпринимателя, для свободного ремесленника, который по-прежнему
принужден был прилагать свой труд к наименее прибыльным видам инду-
115
стрии, не привлекавшим крупных предпринимателей, и производить лишь для
местного рынка.
Но и в этой узкой сфере он не оставался один. И сюда проникала
рука вершителя хозяйственных и политических судеб римского общества,
крупного землевладельца, который нередко снабжал своих рабов деньгами и
всем необходимым, чтобы они могли на свой страх и риск заниматься ремес-
лом, платя господину часть дохода со своего мелкого предприятия. Такой
несвободный ремесленник имел перед свободным ремесленником то весьма
существенное преимущество, что в лице своего господина он имел опору,
которой свободный ремесленник не находил и в своей коллегии и оттого
еще более терял почву под ногами. Если мы прибавим ко всему этому, что
среди крупных землевладельцев была широко распространена практика
отдачи в наем рабочей силы рабов (так назыв. locatio operum), то для нас
станет вполне ясным, как серьезна была для свободного ремесла конкурен-
ция рабского труда, и как тяжело она должна была отражаться на положении
ремесленного класса, не давая ему возможности выбиться на более широкую
дорогу и обрекая, его на положение едва сводивших концы с концами мел-
ких предпринимателей, вытесненных из всех наиболее выгодных отраслей
индустрии и слишком хорошо знакомых с хронической безработицей и вся-
кими превратностями жизни, в таком изобилии выпадающими на долю про-
летария всех времен и народов.
Для того, чтобы спастись от окончательного разорения, которым гро-
зило им непосильное для них соперничество с руководимым земельными маг-
натами рабским трудом, свободные ремесленники должны были как можно
шире развивать в своей среде существовавшую уже с древнейших времен
организацию взаимопомощи в форме профессиональных союзов, коллегии
(collegia), и мы видим, что число этих коллегий все растет и растет по мере
расширения и осложнения хозяйственной жизни Рима,
К взаимопомощи приходилось прибегать и классу торговцев, поскольку
он.существовал в римском обществе в качестве отдельной социальной группы.
И их положение было не лучше положения свободных ремесленников: и они
были оттеснены на задний план монополизировавшими в своих руках круп-
ную торговлю земельными магнатами и денежными дельцами крупного
калибра, в большинстве случаев теми же собственниками латифундиев, и
принуждены были пробавляться мелкой торговлей, удовлетворяя только нужды
местного распределения продуктов, которое к тому же не могло быть очень
широким ввиду того, что владельцы крупных поместий с помощью под-
властного им населения сами изготовляли почти все необходимое для жиз-
ненного обихода поместий и поэтому мало нуждались в услугах торговцев.
Благодаря этому упоминаемые в источниках mercatores или negotiatores—в
большинстве случаев мелкие торговцы, имевшие возможность существовать,
только соединяясь в союзы взаимопомощи, в коллегии.
Такова картина промышленного развития римского общества,, как ее
рисуют приверженцы «ойкосной» теории. Мы старались, по возможности,
смягчить резкость красок, которыми они при этом пользуются, и решитель-
ность общих социологических формулировок, к ~ которым они прибегают
для того, чтобы дать общее освещение набрасываемой ими картине. И все
же картина остается односторонней, хотя и верной во многих своих чер-
тах, поскольку она констатирует факты, не оспариваемые и противниками
8*
____116^
«ойкосной» теории и недвусмысленно свидетельствующие, что италийская
промышленность (но не римская вообще, не промышленность всей римской
державы, как более или менее категорически утверждают последователи
«ойкосной» теории) благодаря иноземной, а потом провинциальной конку-
ренции не могла достигнуть очень большого развития и не создала вполне
развившегося отдельного класса крупных фабрикантов и такого же класса
крупных коммерсантов; если и возникли здесь некоторые крупные промыш-
ленные и торговые предприятия, то организаторами их по указанным выше
причинам явились главным образом представители высшего землевладельче-
ского класса, крупные земельные магнаты, весьма часто соединявшие с
ведением на капиталистических началах устроенного и главным образом
на рабский труд опиравшегося сельского хозяйства и этого рода деятель-
ность “и устраивавшие для этого в своих имениях крупные мануфактуры, на
которых работали прежде всего их многочисленные рабы. Благодаря этому
преобладавшей формой италийской индустрии являлось ремесло, мелкое
предприятие и мелкое производство. Хотя ремесло это и страдало от кон-
куренции со стороны рабского труда, но далеко не в той мере, как это
обыкновенно представляется. Оно удовлетворяло весьма значительный спрос
и потому вовсе не обязательно обрекало италийского ремесленника на жал-
кое положение ничем не огражденного от всяких случайностей пролетария,
которому мало помогало и его участие в союзах взаимопомощи, в колле-
гиях. Мы имеем в виду, само собой разумеется, эпоху расцвета хозяйствен-
ной жизни Италии, последние два века республики и первые два века импе-
рии, когда эта жизнь широко развивалась в формах народного хозяйства.
Впоследствии дело приняло иной оборот, и мы еще будем иметь случай
отметить те перемены, которые произошли в положении италийской инду-
стрии и ее представителей, когда наступил во всей империи сначала хозяй-
ственный кризис, а затем безостановочно совершавшийся возврат к элемен-
тарным хозяйственным формам. Видеть в профессиональных союзах рим-
ских ремесленников и торговцев, в так называемых коллегиях, во все эпохи
существования их лишь свидетельство слабого развития римской промыш-
ленности и торговли и жалкого положения ремесленников и торговцев толь-
ко потому, что это были союзы взаимопомощи, едва ли больше оснований,
чем заключать о слабости индустриального развития современной Англии
по факту распространенности в ней трэд-юнионов. Источники не оставляют
сомнения, что в эпоху экономического расцвета Италии организованные в
коллегии ремесленники играли далеко не последнюю роль в муниципальной
жизни, деятельно и подчас весьма шумно участвуя во всех проявлениях ее,
и притом вовсе не в качестве униженных и обездоленных врагов суще-
ствующего порядка, жаждавших его ниспровержения, но в качестве полно-
правных граждан муниципия, не менее других дороживших его вольностями
и готовых на жертвы для его процветания, хотя и не столь богатых и влия-
тельных, как направлявшие муниципальную жизнь местные землевладельцы.
Несомненно, нельзя смотреть на римские города той поры прежде
всего как на промышленные и торговые центры с характерным для этих
последних социальным составом. Той резкой хозяйственной и социальной
разницы между городом и деревней, какая знакома, например, нашему вре-
мени, в римскую эпоху, как общее правило, мы не видим, так как город
являлся тогда прежде всего средоточием общественной, муниципальной
_2у7_ _
жизни всего округа, в центре которого он стоял, и главными муниципаль-
ными деятелями были местные землевладелицы. Но не следует утрировать и
уже вовсе сглаживать всякую разницу между ними в этом отношении, слиш-
ком решительно оттесняя ремесленника и торговца на задний фон социаль-
ной картины римского города, пряча их за спины землевладельческой ари-
стократии муниципия. Даже в очень отдаленные времена римской истории
присутствие ремесленника и торговца, как скромно ни было их положение,
уже. вносило в жизнь и строй города элементы, сообщавшие -городскому
развитию специфически городское направление. Тем с большим основанием
можно это утверждать относительно городского развития позднейшей поры,
эпохи широкого развития народно-хозяйственных отношений в римском
обществе. Представитель господствующего класса, более или менее круп-
ный землевладелец, один имевший право нести почетное бремя муниципаль-
ных должностей и заседать в муниципальном сенате, конечно, мог сверху
вниз смотреть на городского ремесленника и причислять его к низшему
сословию, к городской черни (plebs urbana), но должен был очень считаться
с теми корпорациями, к которым тот принадлежал, так как от этих послед-
них не в малой мере зависело его избрание в муниципальные сановники и,
следовательно, вся его муниципальная карьера, открывавшая перед ним и
более широкие перспективы (мы, конечно, имеем в виду то время, когда
муниципальный строй был на высоте своего развития,, и участие в муници-
пальной жизни еще очень высоко ценилось местным населением); а число
этих корпораций в каждом сколько-нибудь видном городе было весьма зна-
чительно, и в составе населения города им принадлежало весьма видное
место.
В общем, какие бы оговорки мы ни делали, характеризуя положение
римской промышленности, все же мы не можем не признать, что в народно-
хозяйственную эпоху своего развития Рим знал не одни лишь зачатки сво-
бодной индустрии, но весьма значительный класс свободных ремесленни-
ков, игравший далеко не последнюю роль в римской промышленности и бла-
годаря своей организованности представлявший собою серьезную обще-
ственную силу, с которой, приходилось считаться правящим классам, не-
смотря на все их хозяйственное и социальное преобладание. То же следует
сказать и относительно торгового класса.
Коллегии, в которые в интересах взаимопомощи группировались по
профессиям римские ремесленники и торговцы, представляли собой опреде-
ленным образом организованные корпорации, свободно возникавшие и так
же свободно закрывавшиеся, имевшие свои собственные, ими же самими
вырабатывавшиеся и изменявшиеся статуты, своих выборных должностных
лиц—магистров, дуовиров, триумвиров, rectores, majores и т. п.—, свои
собрания и свою казну, составлявшуюся из членских взносов и из пожерт-
вований. Такими были коллегии в республиканскую эпоху и в первые два
века монархии. Но этот характер совершенно частных и совершенно неза-
висимых корпораций коллегии постепенно начинают утрачивать по мере
того, как государственная власть, постепенно теряя под ногами народно-
хозяйственную почву, стала переходить к натуральной системе государ-
ственного хозяйства и для этого все виды труда и профессиональной дея-
тельности начала принудительным путе.м привлекать к служению государ-
ству, к отбыванию натуральных государственных повинностей, и с этой
118
целью стала прикреплять их вечными узами к тем формам и к тем организа-
циям, в которых прежде они свободно отправлялись свободными людьми.
Раньше других подверглись закрепощению корпорации торговцев и
ремесленников, профессиональная деятельность которых стояла в непосред-
ственной связи с снабжением съестными припасами столичного населения (а
также населения и других больших городов).
Как известно, одной из серьезных забот римского правительства еще
со времен Гракхов было продовольствие столичного пролетариата путем
даровой раздачи хлеба. Более 150.000 граждан обыкновенно получали из
казны даровой хлеб, а -впоследствии стали раздавать им и масло (оливко-
вое), соль, свинину и даже вино. Помимо раздачи дарового хлеба неиму-
щим правительство заботилось и о том, чтобы и остальные жители сто-
лицы и других больших городов не терпели недостатка в хлебе и не стра-
дали от его дороговизны. Это была очень важная сторона деятельности сто-
личной администрации, и императорское правительство вполне сознавало всю
ее важность, прекрасно понимая, какое значение для прочности нового
монархического режима имело хорошее настроение чрезвычайно легко воз-
будимой столичной массы, и уже при Августе дело снабжения столицы про-
виантом (прежде всего хлебом) (сига аппопае) было передано императором
особому-должностному лицу (praefectus аппопае), на обязанности которого
лежала не только организация даровой раздачи хлеба и других продуктов,
ио и организация доставки его в столицу и регулирование хлебных це?н.
Большие массы хлеба правительство, как известно, получало даром, в виде
подати, которую платили Риму некоторые его провинции (Сицилия, Еги-
пет) ; но иногда этого дарового хлеба нехватало как для даровой раздачи, так
и для продажи по дешевой цене (а значит, и для общего понижения хлебных
цен в столице), и тогда правительству приходилось покупать хлеб у частных
предпринимателей.
Чтобы гарантировать правильную доставку в Рим казенного хлеба из
провинций, императорское правительство обращается к содействию, част-
ных компаний, занимавшихся транспортом судовладельцев (navicularii), и
для этого заключает контракты с отдельными членами этих коллегий и
вознаграждает их за труд деньгами, а также разного рода привилегиями и
прежде всего освобождением от тяжелых муниципальных повинностей.
Такие же контракты заключало правительство и с членами коллегии хле-
боторговцев, чтобы обеспечить себе необходимое количество покупного
хлеба, и их наделяя подобными же привилегиями. В такого же рода дого-
ворные отношения вступало правительство и с членами других коллегий, снаб-
жавших столицы съестными припасами: с коллегиями булочников (pistores),
мясников (suarii), виноторговцев и др. Все это были частные договоры, не
стеснявшие свободы членов коллегий и не изменявшие характера коллегий
как совершенно свободных частных союзов.
Положение коллегий и отношение к ним государства резко измени-
лось после бурь третьего столетия, окончательно расшатавших хозяйствен-
ные основы римского общества и государства и решительно двинувших
общественное и государственное хозяйство империи назад, к уже когда-тю
пройденной ими натурально-хозяйственной стадии. До этого момента числе
коллегий, с членами которых правительство находилось в договорных отно-
шениях, значительно увеличилось, и сами эти отношения несколько измени-
119
лись в том смысле, что теперь государство договаривалось уже не с отдель-
ными членами коллегии, а с коллегией как целым, которую и наделяло
соответствующими привилегиями. Хозяйственный разгром третьего века
заставил многих торговцев и ремесленников бросить уже переставшее быть
прибыльным дело и выйти из коллегий, к которым они принадлежали. Мас-
совый выход из коллегий'делал невозможным для оставшихся в них выпол-
нение взятых на себя коллегиями обязательств в отношении к государству.
А между тем само правительство, при изменившихся общих хозяйственных
условиях, еще менее, чем прежде, могло обходиться без профессионального
содействия частных организаций, не располагая уже достаточными денеж-
ными средствами и не имея уже возможности извлекать их'в достаточном
количестве из общества, истощенного и возвращавшегося к элементарным
формам хозяйственной жизни, и единственным для него выходом была
замена денежных податей непосредственными продуктами производитель-
ной деятельности общества, а также возможно более широкое привлечение
на службу государству самой рабочей силы общества в ее органически сло-
жившихся формах. Естественно, что ослабление и разложение профессио-
нальных организаций, неизбежно следовавшее за вызванным смутами треть-
его века хозяйственным разгромом империи, должно было встретить ряд
энергичных мероприятий со стороны правительства, имевших целью искус-
ственно задержать естественный процесс, загородить выход из торговых и
ремесленных корпораций тем, кто раз попал в них/и путем принуждения
включить в них тех, кто еще оставался за их пределами, и всех их заста-
вить служить государству в качестве его органов и орудий. Если до сих
пор те или иные коллегии служили государству по контракту, свободно
заключенному ими с ним, то теперь эти договорные отношения должны были
уступить место отношениям публично-правового характера: выполнение
частно-правового обязательства заменилось подневольный! отбыванием нату-
ральной государственной повинности и ответственностью всей корпорации
за каждого из своих членов.
Прежде других в принудительные, тяглые корпорации превратились
коллегии, деятельность которых была связана с снабжением столицы дру-
гих больших городов империи средствами к существованию. Произошло это
при императоре Аврелиане (270—275 г.). Но за ними вскоре последовали и
другие торговые и ремесленные ассоциации. В известном эдикте Диоклетиана
о ценах (edictum de pretiis rerum venalium 301 года) на-ряду с тяглыми кол-
легиями пекарей, навикуляриев и других ремесленников, снабжавших про-
виантом столицу и другие большие города, мы встречаем также тяглые кол-
легии ткачей, оружейников, монетчиков, плотников, колесников, работни-
ков в рудниках. При Диоклетиане, как видно из того же эдикта, существо-
вали еще и свободные коллегии, но дни их, можно сказать, были сочтены,
и при преемниках Диоклетиана, все без исключения ремесленники мало-по-
малу были прекреплены к государственному тяглу.
До поры, до времени прикрепление к тяглу было обусловлено иму-
щественным положением члена коллегии: каждый collegiatus обязан был
нести повинности государству в соответствии с размерами своего имуще-
ства, и можно сказать, что государственная повинность ложилась не столько
на самого члена коллегии, сколько на его имущество. Имущество прикреп-
ляло коллегиата к коллегии, а через нее к государственному тяглу. Чтобы
120
освободить себя от уз государственного рабства, члену коллегии оставалось
бросить свое имущество, оставить его в .полное распряжение коллегии и
уйти из нее. Многие так и поступали. За оставление коллегии закон (один
из эдиктов Диоклетиана, относившийся лишь к части коллегий, и эдикт
480 года, распространивший узаконение Диоклетиана на все коллегии) г)
грозил члену ее лишь конфискацией его имущества в пользу коллегии, и
угроза эта не многим уже была страшна. Правительству пришлось прибег-
нуть к более действительным мерам, чтобы удержать коллегиатов в их
корпорациях, и рядом императорских указов, изданных в разное время и
касавшихся разных коллегий, торговцы и ремесленники империи оконча-
тельно потеряли право цаким то ни было способом выходить из состава
своих коллегий и были прикреплены к ним неразрывными узами (necessita-
tibus irretitis) наследственного рабства, и всякому, кто принимал к себе бег-
.лого члена корпорации (в колоны, в приказчики и т. п.), закон грозил
•суровыми карами. Не спасало коллегиата и вступление в духовное звание:
(эдиктом 445 года император Валентиниан Ш предписал вернуться в колле-
гии всем клирикам, не достигшим сана диакона, а указом 442 года катего-
рически запретил вступать в духовное звание и в монастыри всем, кто при-
надлежал к трем тяглым сословиям в государстве: к куриалам, ремесленни-
исам и колонам. t
Коллегия стала в глазах закона для ремесленника и торговца тем, чем
для куриала стал его город, а для колона поместье, в котором он снимал
землю, стала их родиной, местом их приписки, их origo, и чтобы оконча-
тельно отнять у ремесленников уже всякую возможность разорвать свою
связь с этой родиной, ставшей для них их наследственной тюрьмой, их
стали, начиная с четвертого века, клеймить раскаленным железом, чтобы
их можно было везде находить, куда бы они ни бежали, уклоняясь от тяж-
кого бремени лежавшей на их коллегии государственной барщины
(obsequium, necessitas, obnoxitas). Ремесленники и торговцы, как и куриалы
и колоны, превратились в тяглое сословие, в крепостных, чтобы не сказать
холопов, рабов государства, обязанных отдавать свои силы и свой труд
прежде всего на удовлетворение его потребностей и в этом видеть главный
смысл своей жизни. Как и куриалы и колоны, и они всеми силами рвались
из своей тюрьмы, но правительство неустанно создавало одну преграду за
другой, чтобы удержать их в их корпорациях, превратившихся в совер-
шенно необходимые для самого существования го-
сударства его административные органы. Ремесленни-
ки и торговцы, как куариалы и колоны, несли государственное тягло в форме
своей профессиональной деятельности; но то, что прежде- было свободной
деятельностью, имевшей в виду потребности индивидуума или свободной
общественной группы, к которой он принадлежал, для всех их преврати-
лось мало-по-малу в подневольное и наследственное отбывание тяжкой госу-
дарственной повинности. Как куриалы и колоны, как официалы и солдаты,
и римские ремесленники и торговцы превратились в конце концов в замкну-
тое сословие, в наследственную касту.
г) «Все то, кто владеет «обязанным» имуществом той или иной коллегии (pracdia
obnoxia corpori) па основании лп покупки, пли дарения, или па ином каком правовом
основании, должны признавать себя обязанными исполнять государственную повинность
(publicum munus) или отказаться от владения им».
____121
Закрепостив себе ремесленный труд, государство стало эксплоатиро-
вать его в тех хозяйственных формах, какие вполне соответствовали тог-
дашней хозяйственной действительности. По всей империи были разбро-
саны императорские мануфактуры, на которых с помощью рабского и кре-
постного труда изготовлялись продукты, необходимые для удовлетворения
потребностей двора, армии и имперского чиновничества.
Если в прежние времена, когда господствовали широко развитые
народно-хозяйственные отношения, правительственные средства имели
соответствовавшую этим последним денежную форму, то теперь они могли
быть организованы лишь натурально-хозяйственным способом: государству
для содержания своих военных сил и своего правительственного аппарата
нужны были запасы сырых и обработанных продуктов. Сырые продукты и
часть обработанных оно получало в виде податей, окончательно перейдя
при Диоклетиане к натуральной системе обложения, часть же, и притом
самую значительную, оно получало путем обработки необходимого коли-
чества сырья на специально устроенных им для этого по эллинистически-
египетскому образцу казенных императорски^ мануфактурах. Собирав-
шиеся со всех концов империи натуральные взносы хранились в казенных
магазинах, откуда и поступали в сыром и обработанном виде в распоряже-
ние и пользование тех, для кого они предназначались. Из них же посту-
пал сырой материал и на казенные мануфактуры.
Мануфактуры эти были организованы в форме крупного домашнего
производства. Во главе мануфактуры стоял императорский чиновник,
procurator. К каждой мануфактуре было приписано определенное число
рабских familiae и было прикреплено определенное число коллегий ремес-
ленников, из-поколения в поколение обязанных работать на мануфактуре.
Каждому приписанному к мануфактуре ремесленнику, как рабу, так и чле-
ну закрепощенной коллегии, выдавали из государственных магазинов опре-
деленное количество сырья, и к определенному сроку он обязан был, под
страхом суровой кары, представить определенное количество продуктов.
Насколько суровы были наказания, налагавшиеся на рабочих казенных
мануфактур, видно из того, что за порчу, например, казенного материала
рабочему грозила даже смертная казнь. В случаях, когда рабочий подвер-
гался денежному штрафу, штраф этот ложился на всю коллегию, к которой
рабочий принадлежал.
О каком бы то ни было вознаграждении за труд тут не могло быть и
речи. Это были совсем иного рода отношения, ничего общего не имевшие с
частно-хозяйственными договорными отношениями обыкновенного предпри-
нимателя и рабочего. Рабочий императорской мануфактуры—мы разумеем
членов коллегии, не рабов—работал не по договору; его работа была подне-
вольным отбыванием государственной повинности, казенной барщины. Из
источников мы. узнаем о существовании в Римской империи императорских
шерстяных (gynaecia) и полотняных фабрик, оружейных, монетных, колес-
ных, ювелирных, красильных, о казенной организации рудников.
Преследуя чисто потребительные цели, имея в виду непосредственное
удовлетворение потребностей двора, армии и бюрократии, это крупное
казенное производство являлось в полном смысле слова домашним производ-
ством, и капиталистический характер был чужд ему по самому его суще-
ству. Как ни тяжка была участь прикрепленного к казенной мануфактуре
122
рабочего, но это не была кабала, в какую попадает свободный рабочий,
отдавший по свободному договору свою рабочую силу в распоряжение
капиталиста-предпринимателя, преследующего чисто коммерческие цели и в
соответствии с этим стремящегося возможно производительнее и, следова-
тельно, возможно интенсивнее использовать трудовую энергию рабочего.
Постоянно колеблющийся рынок, необходимое- условие капиталистического
производства, здесь роли не играл никакой, и если источники и сообщают
нам о Фактах продажи продуктов,' изготовлявшихся на императорских ману-
фактурах, .то в них идет речь почти исключительно о продаже излишков,
остававшихся в казенных складах по удовлетворении казенных потребно-
стей и подвергавшихся риску испортиться от долгого лежания здесь; во вся-
ком случае сбыт не являлся определяющим моментом в казенном производ-
стве империи и имел чисто побочное значение, не нарушая по существу его
основного характера домашнего, ойкосного производства.
Крупное производство капиталистического характера было теперь
уже невозможно. Экономическая жизнь вернулась на элементарную сту-
пень. Некогда вызывавший его обширный рынок сузился опять до размеров
мелкого, местного спроса, вполне удовлетворявшегося изделиями мелкого
ремесла, еле влачившего жизнь в мертвящих тисках принудительных корпо-
раций. Когда-то процветавшие в поместьях земельных магнатов крупные,
поставленные на широкую, чисто капиталистическую ногу мануфактуры
уже не могли существовать и должны были уступить место производству с
чисто потребительными целями, для удовлетворения надобностей самого
землевладельца и зависимого населения его поместий. Уже эдикт Диокле-
тиана от 301 года, известный уже нам edictuni de pretiis rerum venalium, не
оставляет в этом сомнения, рисуя римскую промышленность в терминах
мелкого ремесла, и притом в его самых элементарных хозяйственных фор-
мах, и давая все основания заключать, что крупная промышленность в го
время являлась лишь в виде казенных мануфактур с их указанными выше
хозяйственными и социальными особенностями.
Организация правительственных средств натурально-хозяйственным
способом, приведшая к закрепощению производительных классов римского
общества, явившись естественным результатом упадка хозяйственной жизни
Римской империи и возвращением ее к элементарным формам, с своей сто-
роын не могла не оказывать угнетающего воздействия на хозяйственную
жизнь. В частности, римская промышленность должна была потерпеть от
этого особенно сильный ущерб, тем более тяжелый, что уже один общий
хозяйственный упадок империи, последовавший за бурями третьего столе-
тия, должен был сильно подкосить ее, вводя хозяйственную жизнь в более
узкие рамки и те фискальные требования, которые сурово поставило перед
ней государство, заключив для этого ее в железные рамки принудитель-
ных организаций и тем поработив и парализовав когда-то свободную
энергию ремесленника, должны были оказаться для нее едва выносимым бре-
менем, окончательно клонившим ее к полному упадку. Если тем не менее
она все еще продолжала существовать, поддерживаемая искусственно, путем
сурового принуждения со стороны боровшегося за свое собственное суще-
ствование государства, то недалеко было время, когда должен был насту-
пить конец и этому совершенно призрачному существованию, и хозяйствен-
ная жизнь империи, уже не встречая на своем пути никаких искусственных
123
преград, должна была уже окончательно войти в то узкое русло, которое было
приготовлено для нее всем ходом предшествующей эволюции римского обще-
ства и государства.
XI.
Процесс сословного расчленения, совершавшийся в римском обществе и
в IV и V веке постепенно превративший .куриалов, солдат, официалов,
крестьян, ремесленников и торговцев в неподвижные, резко обособленные
наследственные группы, обреченные на подневольную службу государству,
захватил и верхний слой общества, его правящий класс. И крупные земле-
владельцы, которых, как мы видели, так подняло и в хозяйственном, и в
социальном, и в политическом смысле прикрепление крестьянства, также
мало-по-малу сплотились в наследственную касту, в сословие имперских
сенаторов (ordo senatorius). ;
Возникновение сенаторского сословия относится в сущности' еще к
эпохе республики. Уже тогда в римском обществе, как известно, образова-
лась весьма сплоченная группа, сосредоточившая в своих руках и земельные
богатства, и социальное могущество, и политическую власть, монополизиро-
вавшая в своей среде все высшие должности в государстве и места в сенате
и чрезвычайно энергично отстранявшая от них всякого» нового человека. Фак-
тически это уже было высшее сословие римского общества. Принципат, от-
нявший политическую власть у этого сословия и нанесший отдельным его
представителям ряд жестоких и беспощадных ударов, тем не менее не сокру-
шил его как сословие, да и не имел этого в виду. Напротив, он даже скрепил
его юридически.
Уже Август сделал в этом направлении весьма серьезные шаги. При-
надлежность к сенаторскому сословию стала наследственной до четвертого
поколения, но при сохранении установленного Августом ценза в миллион се-
стерциев (несколько более 100.000 рублей). Дети сенатора, достигнув восем-
надцатилетнего возраста, формально принимались в сословие сенаторов, но-
сили титул clarissimus и, отбыв претуру, получали право и заседать в сенате.
Претура, как и другие магистратуры республиканского происхождения (кве-
стура, консулат), стала теперь лишь почетным титулом, открывавшим двери
в сенат и сопряженным с немалыми расходами. Константин Великий сделал
прохождение претуры обязательным для членов сенаторского сословия. Это
была в сущности фискальная мера, своеобразная форма налога на сенатор-
ские латифундии. Претор должен был дать игры столичному населению (им-
ператорское правительство очень, как мы знаем, заботилось об удовольствиях
весьма переменчивого в своих политических симпатиях столичного пролета-
риата) или пожертвовать необходимую для этого, и притом весьма крупную,
сумму на какое-либо сооружение или на какую-либо иную общественную
цель, которую часто указывал сам император. Уклониться от этой тяжелой
повинности было невозможно. Если кто удалялся из столицы, чтобы не да-
вать игр, то игры давали на государственный счет, а издержки взыскивали
потом с уклонившегося и еще заставляли его, в виде наказания, пожертво-
вать городу пятьдесят тысяч четвериков пшеницы. Тот же Константин Вели-
кий ввел и другой налог на сенаторские владения, так называемый follis (иначе
JL2-1
aurum glebale, glebalis collatio). Кроме того, сенаторы платили еще в начале
каждого нового царствования и в юбилейные годы особый налог, так назыв.
aurum oblatitium. Как не принадлежащие к числу граждан того или иного му-
ниципия, римские сенаторы не несли никаких муниципальных повинностей,
хотя бы они жили в пределах муниципальной общины, и их поместья не вхо-
дили в состав муниципальных округов и, следовательно, находились вне сферы
воздействия муниципальных властей. Избавлены они были и от так называе-
мых munera sordida, разного рода натуральных государственных повинностей,
лежавших на землях всех остальных possessors (вроде поставки подвод, по-
чинки дорог и мостов и т. п.). Поземельный налог (capitatio terrena),'лежав-
ший на всех землях в империи, платили и «едаторы, но для них существовал
с императора Констанция особый кадастр, и налог свой они вносили непо-
средственно представителям казны, а не через посредство куриалов.
Помимо происхождения в сословие сенаторов вступали и путем прохо-
ждения имперских должностей: сенаторское звание являлось венцом служеб-
ной карьеры. До поры, до времени могли получать сенаторское достоинство,
как мы знаем, и прошедшие все муниципальные должности куриалы.
Говоря о сенаторском сословии, мы до сих пор имели в виду социаль-
ную группу, из среды которой выходили члены высшего учреждения в госу-
дарстве. Сенаторами были действительные члены римского сената, имевшие
лраво и обязанность заседать в нем. Но так было лишь до конца третьего
столетия, самое большое — до начала четвертого. С этого времени заме-
чается все более и более бросающийся в глаза факт сенаторского абсенте-
изма. Сенаторы начинают предпочитать дорогой и во многих отношениях
стеснительной, а нередко и не вполне безопасной жизни в столице приволь-
ное житье в своих крупных поместьях, превращаясь в провинциальную земле-
владельческую знать и вовсе не являясь в столицу для исполнения своих слу-
жебных обязанностей. Число сенаторов, действительно заседающих в сенате
(римском или константинопольском), постепенно уменьшается. Право пошло
навстречу все более и более развивавшемуся жизненному факту, и конститу-
цией императоров Феодосия II и Валентиниана III (около 443 года) двум низ-
шим категориям сенаторов,_ носившим титулы clarissimus и respectabilis, раз-
решено было беспрепятственно жить в своих поместьях и вовсе не нести
своих служебных обязанностей. Возможно, что с этого времени clarissimi и
respectabiles и теряют право заседать в сенате, в котором остаются, таким
образом, лишь одни illustres, из высших сановников империи.
Сенат, таким образом, отделяется от сенаторского сословия, которое
все более и более расширяется и включает в себя всех крупных землевладель-
цев в империи. Сенат превращается в муниципальную курию столицы, а се-
наторы — в могущественную аристократию империи, сильную своим богат-
ством, своей властью над массой и своими привилегиями. Вбирая в себя все,
что было в обществе богатого, сильного и чиновного, аристократия эта по-
степенно ассимилировала себе верхнее слои муниципальной знати (пока
этому ослаблению муниципиев не был, как мы знаем, положен предел импе-
раторскими конституциями, постепенно закрывшими выход из курий и веч-
ными узами, прикрепившими к ним куриалов), а также и когда-то соперни-
чавшее с ней сословие всадников (ordo equester), которого с IV века мы уже
не видим в социальном строе империи. Постепенно в руках этой аристокра-
тии сосредоточились почти все земельные богатства империи и почти весь
__
тот движимый денежный капитал, какой еще оставался в римском обществе
после крушения его денежного хозяйства.
Без преувеличения можно сказать, что все те перемены, которые про-
изошли в строе римского общества под всемогущим воздействием фискаль-
ных требований государства, послужили на пользу аристократии, земельные
владения которой все расширялись на счет земель разоренных и обездолен-
ных куриалов и более мелких собственников, не вынесших непосильного бре-
мени государственного тягла, и обеспечивались закрепощенной за ними, го-
сударством рабочей силой. В руки ее постепенно перешла и масса земель,
скопившихся некогда в руках фиска, масса императорских доменов, соста-
влявших материальную основу могущества римских самодержцев. Земельный
фонд римской монархии уже в III и IV веке сильно поубавился благодаря тому,
что императоры щедрою рукою раздавали свои земли высшим сановникам,
а еще более благодаря переходу множества императорских поместий в на-
следственную аренду и владение представителям того же сенаторского класса,
и исследователи не без основания указывают на то, что это.ослабление глав-
ной основы правительственных средств империи должно было усилить подат-
ное бремя, ложившееся на население, и ускорить те социальные последствия,
о которых мы вели речь в предшествующих главах.
Член сенаторского сословия являлся естественным кандидатом на все
высшие административные посты в имперском управлении, и это обстоятель-
ство создавало тесную связь и солидарность между администрацией империи
и ее правящим класом, не способствовавшую, как сейчас увидим, прочности
деспотического режима и парализовавшую его даже искренние стремления
охранять право и закон. Сенаторское сословие являлось настоящим правя-
щим классом римского общества. Магнат, vir potens, был господином поло-
жения в этой деспотической империи и в качестве крупного землевладельца,
располагавшего массой закрепленных за ним рабочих рук, и в роли высшего
сановника, не встречавшего никаких действительных преград для проявления
самого широкого произвола и не ставившего их тем, кто был достаточно силен,
чтобы не считаться с существующим правом и законом, и в качестве господина
(dominus) сидевшего на его земле многочисленного крестьянского населения.
Мы уже имели случай более или менее подробно останавливаться Ца
выяснении общего характера крупного поместья последних веков империи и
уже знакомы с положением, какое занимал в нем его собственник, наделен-
ный административными полномочиями со стороны центральной власти, без-
мерно увеличивавшими его и без того обширную власть над хозяйственно за-
висимыми от него людьми, его колонами, и сделавшими для него, в конце
концов, возможным игнорировать центральную власть и ее даже законней-
шие требования. Центральная власть все более и более слабела, и император-
ские конституции IV и V века полны бесконечных жалоб на неисполнение
сильными людьми велений законодателя и столь же бесконечных угроз ослуш-
никам. Общественная безопасность уже не находила своих законных охра-
нителей. Слабому человеку все труднее и труднее становилось жить в этом
царстве сильных, если он не отдавал себя и свое имущество под покровитель-
ство кому-нибудь из них. Под покровительство магната бежит и куриал,
чтобы избавиться от тяжкого бремени муниципальных повинностей, и еще
не утративший свободы и свободного участка мелкопоместный сосед (импе-
раторские конституции называют этих мелких землевладельцев agricolae,
126
rustici, agricolae vel vicani propria possidentes, а иногда и possessors), чтобы
предупредить насильственный захват того и другого этим магнатом или его
управляющим, и вырвавшийся из своей наследственной тюрьмы коллегиат.
Заступничества его ищет и вовсе не слабый человек, желая выиграть тяжбу
и зная, что из лицеприятия в отношении к его патрону, а то и из простого
страха перед ним суд непременно решит дело в его пользу, как бы слабы ни
были юридические к тому основания. Ищет его и тот, кто хочет уклониться
от платежа требуемых государством налогов, уверенный, и не без основания,
что, находясь под защитой могущественного человека, он или вовсе ничего
не заплатит казне, или же отделается взносом лишь части того, что следует
с него по закону. Земельный магнат являлся единственным обладателем де-
нежного капитала, какой еще оставался в римском обществе при торжестве
более элементарных хозяйственных форм, и у него одного мог взять ссуду
средний и мелкий землевладелец, попав в затруднительное положение от пло-
хого ли урожая, от тяжести ли налогов, или же придавленный бременем му-
ниципальных повинностей (если это был куриал); но эта кредитная сделка
весьма нередко приводила к тому, что и сам должник, и его земля попадали
под власть могущественного кредитора, увеличивая его силу и богатство.
К таким же результатам вело и покровительство, которого у него
искали все те, кто в нем нуждался. Покровительство это, обозначаемое во-
шедшим в то время в широкое употребление термином patrocinium, весьма
определенно изображается законодательными и литературными памятниками
изучаемой нами эпохи,' как такое отношение, которое влечет за собою пе-
реход ищущего покровительства лица под власть того, кого оно избирает
своим патроном, и передачу его земли в собственность этому последнему. Из
императорских конституций мы видим, что мелкие землевладельцы, желая
по тем или иным причинам передать себя и свою землю под покровительство
сильного человека, заключали с ним у нотариуса, с соблюдением всех фор-
мальностей, юридическую сделку, в силу которой их земля становилась пол-
ной собственностью магната. По существу, однако, эта сделка была фиктив-
ной, так как, если это был, например, акт продажи, то магнат при этом де-
нег не платил, но результаты ее были вполне реальны, обладали полной юри-
дической силой. Но переход земли в собственность патрона вовсе не влек за
собою удаления с нее ее прежнего собственника. Прежний собственник оста-
вался на ней; патрон давал ему на это позволение, отдавая ему эту землю в
пользование в качестве прекария, т.-е. без юридического обеспечения, с пра-
вом во всякое время взять ее назад, и получая с него за пользование ею еже-
годно часть продуктов, а то и самый труд его, насколько он нужен был в хо-
зяйстве магната (мы имеем в виду те случаи, когда покровительства сильного
искал мелкий собственник, землевладелец). Становясь арендатором, держате-
лем когда-то ему самому принадлежавшей земли, искавший покровительства
человек терял и свою личную независимость и превращался в клиента магната,
в подвластного ему человека, в его подданного («они отдаются под защиту и
под покровительство магнатов, становятся подданными богатых, — говорит
марсельский священник Сальвиан, — и как бы переходят под их власть и в
подданство к ним») *). Только такое положение и делало для мелкого люда
l) Salvianus, Do gubernatione Dei, edit, Baluze, p. 111—112: Tradunt so ad tuen-
dum protcg'cndumqne majoribus, dcdititios so diyitum faciunt, et quasi in jus corum diti-
onemque transcendunt.
127
возможным существование; только под властью и защитой сильных, sub
umbra potentium, могли они не бояться царившего в обществе насилия и про-
извола, каждую минуту угрожавших их жизни, имуществу и свободе; только
здесь они могли укрыться и от законных требований, которые предъявляло
к ним становившееся все более и более требовательным государство.
Императорские указы ничего не могли сделать с этим все более и бо-
лее развивавшимся переходом всех, кто еще сохранял имущественную и лич-
ную независимость, а также и многих из тех, кто уже стал холопом государ-
ства, под частную власть сильных людей. Только одни сильные люди могли
свободно дышать в этой атмосфере всеобщего угнетения и бесправия, одни
они могли не бояться тех многочисленных и разнообразных бед, какими гро-
зило всякому среднему человеку деспотическое государство с его неумоли-
мыми, превышавшими всякую меру фискальными требованиями, с его свобод-
ной от всякого общественного контроля, воспитавшейся на безграничном про-
изволе, насилии и грабеже бюрократией и с его полным бессилием заставить
уважать закон своих собственных агентов как в центре, так и в областях,
а также и всех тех, кого весь ход общественной эволюции поставил выше
всякого права и закона. Только они одни могли и спасти от этих бед.
Образование союзов частного покровительства являлось таким же орга-
ническим продуктом эволюции римского общества, как ц образование помест-
ного строя в том его виде, какой он постепенно принял по мере закрепоще-
ния колонов и передачи крупному землевладельцу административных функ-
ций в отношении к экономически зависимому от него населению его поме-
стий. Отдельные ли лица переходили под частную власть сильных людей или
целые общины, целые деревни (patrocinium vicorum), и в том, и в другом слу-
чае мы имеем дело, как и наблюдая возникновение поместного строя, с орга-
нически развивавшимся процессом возникновения нового социального и по-
литического строя, неудержимо шедшего на смену отживавшему и разлагав-
шемуся старому общественному и государственному порядку. Если мы обра-
тим должное внимание на то, что патронами являлись обыкновенно предста-
вители высшего сенаторского класса (как занимавшие административные
должности, так и частные лица), крупные землевладельцы, и что развитие
патроциниев увеличивало их земельные богатства и число их зависимых лю-
дей, то можем с полным основанием утверждать, что развитие частного по-
кровительства представляло собою лишь одну из сторон совершавшегося в
Римской империи общего процесса перехода широкой государственности и
общественности в узкие формы поместного существования с характеризо-
вавшим его теперь значительным натурально-хозяйственным самодовлением
и политическою властью крупного землевладельца над экономически и лично
зависимыми от него и сидевшими на его земле людьми.
Крупное поместье все расширялось на счет земель безостановочно та-
явшего под бременем муниципальных повийностей среднего земельного класса
(куриалов) и столь же неудержимо убывавшего и без того крайне тонкого
слоя свободных мелких землевладельцев. Одновременно с этим оно притяги-
вало в состав своего населения все большее и большее количество социально
слабых элементов, которое не могли сохранить личную и хозяйственную не-
зависимость и под частною властью магната (sub umbra potentium) находили
все то, чего не могла дать им власть государственная, и в то же время полу-
чали возможность стряхнуть с себя невыносимое бремя, какое налагала на
128
них эта последняя, и постепенно, таким образом, превращалось в настоящее
государство, лишь слабо, чисто внешним образом связанное с имперским
центром и почти окончательно утратившее,внутреннюю связь с ним и соли-
дарность. В то время, как имперская государственность, вся эта крайне слож-
ная бюрократическая система центрального и местного управления, являлась
для массы лишь железной клеткой, связывавшей всякое свободное движение и
убивавшей всякую жизнь, грандиозным насосом, высасывавшим из нее послед-
ние* соки, и в то же время оказывалась совершенно неспособной обеспечить
ей сколько-нибудь удовлетворительным образом самые элементарные усло-
вия личной и имущественной безопасности, под властью земельного магната,
на территории его владений всякий мог найти и землю для обработки, и право,
и закон.
Преследуя свои чисто фискальные цели, центральная власть, как мы
знаем, наделила земельного магната административными функциями в отно-
шении к подвластному ему населению его поместья, имея в виду превратить
поместье в свой административный орган, как это сделала она с муниципиями
.и с коллегиями. Но то, что вполне удалось ей сделать с муниципиями и кол-
легиями, не удалось с поместьями; то, что убило и муниципии, и коллегии,
постепенно иссушив в них все источники жизни- и превратив когда-то полные
жизни общественные организмы в мертвые колеса правительственного меха-
низма, всюду вносившего смерть и разложение, оказалось бессильным в отно-
шении к поместьям. Мало того. Поместья не только не утратили от этого
своей самостоятельности, но стали ещё сильнее и независимее. Возложив на
крупного землевладельца ответственность за исправное поступление в казну
подати с сидевшего на его земле крестьянства, империя принуждена была пе-
редать ему власть над крестьянством и этим увеличила его социальную силу
и укрепила основу его политической независимости.
Центральная власть сама, таким образом, в своих собственных интере-
сах вынуждена была принимать меры, способствовавшие развитию таких об-
щественных сил, которые, развиваясь, подрывали ее собственные основы. Под-
рывала она почву под собственными ногами и своей, подобной же, политикой
и в отношении к муниципиям и к ремесленным и торговым коллегиям, иссу-
шая и разрушая источники народного благосостояния, а, следовательно, и
своих собственных правительственных средств. Но в то время, как закрепо-
щение муниципиев и коллегий несло лишь смерть и разложение, та же по-
пытка центральной власти превратить в свой административный орган поме-
стье лишь укрепляла корни новой жизни, с неуклонностью стихийного про-
цесса развивавшейся на развалинах старых форм. Организуя, по мере паде-
ния своего денежного государственного хозяйства, всю хозяйственную жизнь
общества в форме одного грандиозного ойкоса и внося для этого принцип при-
нуждения во все до тех пор свободно действовавшие общественные организа-
ции, превращая их в механически функционирующие (ср. functio), безжизнен-
„ныё органы извне направляемого механизма, империя, естественно, убивала
этим самые основы хозяйственного и общего культурного развития, несовме-
стимого с подавлением личной и общественной энергии и инициативы, с утра-
той свободы и личного и общественного самоопределения, и тем с своей сто-
роны сильно двигала совершавшийся в римском обществе процесс перехода
к элементарным формам хозяйственной жизни. Но, обессиливая и, если можно
так выразиться, окостеняя такие общественные организации, как муниципии
129___
и коллегии, политика эта, примененная к поместьям, уже давно успевшим со-
средоточить в себе едва ли не все хозяйственные и социальные элементы зе-
мледельческого производства, все более и более становившегося главной,
основной формой хозяйственной деятельности общества, и заставившая по-
местья служить интересам государства в качестве составных частей государ-
ственного ойкоса, именно в поместьи натолкнулась на такую комбинацию
общественных сил, которая не только не была ею сокрушена наподобие му-
ниципия и коллегии, но еще более укрепилась и стала еще более жизнеспо-
собной.
Поместье и было той формой хозяйственной, социальной и политиче-
ской организации, которая при тогдашних условиях (разумеем крупные успехи
натурального хозяйства, резкое социальное расчленение общества и деспо-
тизм, соединенный с полной дезорганизацией и бессилием правительственной
власти) являлась единственно возможной формой нормальной, живой жизни.
В нем сосредоточивалась вся жизненная энергия общества, отливавшая от
старых форм, и умиравшее государство бессильно было перед ним, не могло
вполне ассимилировать его и тем обречь на неизбежную смерть. Человеческое
общество не умирает подобно индивидууму. Находящаяся в нем энергия лишь
меняет формы своего проявления; отливая от одних общественных и полити-
ческих форм, она переходит в другие, являющиеся органическим продуктом
изменившихся общих жизненных условий и в данный момент более всяких
других жизнеспособные и жизнеспособствующие.
Мы не имеем решительно никакой склонности представлять себе жизнь
в поместьи римского магната IV и V столетия в виде трогательной социаль-
ной идиллии. Напротив, мы имеем не мало оснований вполне определенно
утверждать, что если самим магнатам спокойно и привольно жилось в ро-
скошных и изящных виллах, утопавших в прохладной зелени великолепных
парков, то далеко не веселым и не радостным было существование их под-
данных, устраивавших им эту роскошную и праздную жизнь. И тем не менее,
мы не можем отрицать того, что именно здесь, под властью и защитой маг-
ната, мелкий люд мог вести более обеспеченное и более спокойное суще-
ствование, чем предоставленный самому себе, отданный на произвол царив-
шего в обществе права сильного и лишенный всякой защиты со стороны бес-
сильного его защитить и в то же время давившего его всею тяжестью своих
фискальных требований государства.
Общественная эволюция Римской империи давно уже привела- к сосре-
доточению земли в руках крупных землевладельцев, и в то же время целый
ряд условий, между которыми все возраставшее давление фискальных требо-
ваний государства занимало особенно видное место, повернул хозяйственное
развитие римского общества назад, к давно уже изжитым им элементарным
хозяйственным формам и, подкопав основы городской промышленности и тор-
говли, выдвинул на первый план в качестве главного, основного способа До-
бывания средств к существованию земледелие, и естественным, неизбежным
результатом всего этого явилось то, что пульс хозяйственной жизни римского
общества переместился в поместье, представлявшее собою, как мы уже знаем,
своеобразную систему мелких хозяйств, тянувших к одному владельческому
центру и направляемых, прежде всего, чисто потребительными, натурально-
хозяйственными требованиями этого последнего в связи с такими же притя-
заниями имперского фиска.
9
130
Вот, на наш взгляд, основная причина торжества поместного строя в
Римской империи и постепенного разложения им имперского единства.
Государственная организация империи, как мы уже имели случай ука-
зывать в другом месте, явилась ответом на запросы хозяйственного и общего
культурного развития стран и народов Европы, Азии и Африки, объединен-
ных римским оружием и вступивших в тесное хозяйственное общение, крайне
стесняемое той узкой политической рамкой, какую представлял собою рес-
публиканский Рим, хищнически владычествовавший над своими поместьями-
провинциями (praedia populi romani). Империя явилась политической формой,
удовлетворявшей основным потребностям развивавшегося в объединенном рим-
ским оружием мире менового, народного хозяйства. Являясь, таким образом,
в значительной мере постулатом народно-хозяйственного развития, римская,
государственность эпохи империи всецело была построена, как на своей ма-
териальной основег на народно- или денежно-хозяйственном базисе, т.-е. рас-
полагала, в качестве своих правительственных средств, необходимых ей для
содержания своего огромного административного аппарата, и колоссальной
военной силы, денежным фондом, слагавшимся, прежде всего, из денежных
поступлений обложенного поземельным и всякими другими налогами населе-
ния. Фискальная политика империи в связи с другими, столь же пагубно вли-
явшими на хозяйственную жизнь римского общества факторами, нанесла не-
поправимый удар экономическому ризвитию римского мира и повернула это
развитие назад, вызвала переход к элементарным хозяйственным формам,
•чем в сущности подкопала почву под широкой политической организацией
империи, рассчитанной, так сказать, на общество, поднявшееся на высшую,
народно-хозяйственную ступень.
Тем не менее, империя не сразу уступила место более узким политиче-
ским формам. Прежде, чем разложиться на ряд более простых политических
тел, она сделала попытку приспособиться к новым хозяйственным условиям,
. и мы видим постепенный переход правительства от денежного обложения к
взиманиям натурой и наблюдаем едва ли не единственную по своей грандиоз-
ности попытку принудительной организации хозяйственной жизни всего
огромного мирового государства в форме единого хозяйственного целого, на-
правляемого чисто потребительными интересами государственного механизма.
Но эта попытка не могла быть успешной. Превратив в безжизненные,
чисто механически функционировавшие органы государства живые обще-
ственные организации, попытка эта лишь усилила хозяйственный упадок рим-
ского общества, лишь ускорила его попятное движение к элементарным хо-
зяйственным формам, а следовательно, еще более расшатала основы, на ко-
торых зиждилась широкая политическая организация империи. И в то же
время эта система натурального государственного хозяйства, к которой по-
пыталась перейти империя, окостеняя такие общественнные организации, как
муниципии и коллегии, превращая их в безжизненные части своего правитель-
ственного механизма, не только не парализовала жизненного развития по-
местья, но лишь расчистила почву для его торжества, как хозяйственной,
общественной и политической организации, и даже с своей стороны, путем
положительных мероприятий, способствовала постепенному превращению соб-
ственника поместья, земельного магната, в настоящего владетельного князя,
мало заботившегося о том, что существовало за пределами его обширной тер-
ритории, и, в частности, совершенно подчас игнорировавшего интересы и тре-
бования центральной власти.
131
Широкая государственная империя, потеряв под собою почву, разлага-
лась и должна была уступить свое место более узкой политической форме,
вполне соответствовавшей элементарным хозяйственным формам, к которым
постепенно перешло римское общество. А такой политической формой и явля-
лось поместье в том виде, какой оно постепенно приняло, мало-по-малу пе-
рейдя от крупного денежного хозяйства к системе мелких колонатных и раб-
ских хозяйств, направляемых, прежде всего, чисто потребительными интере-
сами фиска и собственника или наследственного арендатора поместья, госпо-
дина (dominus), сидевшего на его территории многочисленного населения за-
висимых от него людей (homines), их правителя и судьи и их естественного
защитника от всяких внешних притязаний и обид.
Римской империи предстояло, таким образом, распасться на ряд круп-
ных магнатских владений, постепенно порывавших связь с общегосударствен-
ным центром и все более и более обособлявшихся в своем хозяйственном и
политическом самодовлении. Таков был неизбежный результат всей предше-
ствовавшей эволюции римского общества и государства, тех внутренних про-
цессов, которые в нем развивались, разрушая и материальные, и моральные
основы имперского единства.. Но прежде, чем распасться на внутри ее орга-
низма развившиеся более мелкие политические тела, империя подверглась
воздействию одного очень важного внешнего фактора, значительно ослож-
нившего процесс ее внутреннней эволюции и несколько видоизменившего его
естественные политические результаты. Мы разумеем воздействие на Рим-
скую империю германского мира. К выяснению этого воздействия мы и должны
теперь перейти.
ХП.
Первое знакомство римлян с германцами относится приблизительно к
100-му году до Р. X., когда племена кимвров и тевтонов наводнили южную
Галлию и север Италии, настойчиво требуя уступки им зе-
мель *н а римской территории. Известно, что этот первый де-
бют германцев кончился для них весьма плачевно, что Марий разгромил вар-
варские полчища, что остатки их частью были захвачены в плен и проданы
в рабство, а частью бежали, оставив, однако, о себе у римлян грозную память.
Лет через пятьдесят после этого сильное германское племя свевов, с
Ариовистом во главе, пыталось утвердиться в южной Галлии, но Цезарь, за-
нятый в то время завоеванием Галлии, вытеснил их обратно за Рейн.
После смерти Цезаря римляне захватили даже области мелких герман-
ских племен, живших на левом берегу Рейна, и. здесь было положено основа-
ние «провинции Германии». С этих пор, то-есть приблизительно с момента
утверждения монархии в Риме, устанавливаются постоянные отношения ме-
жду римлянами и германцами, различные при различных обстоятельствах с
той и с другой стороны. Римляне заняли всю рейнскую линию и линию Дуная,
и на этой пограничной черте и происходили столкновения между римским
миром и германцами и взаимное влияние их. Иногда римляне переходили эту
черту, проникая и за Рейн, и за Дунай; но эти попытки их подчинить себе
и дальнюю Германию продолжались недолго. Отдаленность театра войны,
слишком большая растянутость боевой линии, храбрость варваров, убий-
ственный климат и суровость природы страны, — все это должно было по-
ложить конец этим попыткам. Поражение Вара в Тевробургском лесу (в
*9
132
9-м году после Р. X.) — факт, очень в этом отношении красноречивый. Го-
ворят, что после этого Август завещал Тиберию оставить мысль о дальней-
шем расширении Империи. Победы Германика восстановили честь римском*
оружия, но завоевательная политика была оставлена императорами, и ее сме-
нила политика обороны.
На рейнской границе германцев сдерживала 100.000-ная армия. На про-
тяжении слишком 490 верст, от теперешнего Кобленца на Рейне до тепереш-
него Регенсбурга на Дунае, была постепенно возведена целая система укре-
плений, так называемый Римский вал, Limes Romanus, начатый, может быть.
Домицианом, законченный Траяном и расширенный Адрианом. Непосред-
ственно вал этот защищал так называемые Десятинные поля, Agri Decumates,
территорию, колонизованную римлянами внутри варварского мира, этот, по
выражению Тацита, залив в глубь варварства (это—треугольник, образуемый
Дунаем, Рейном и Неккаром, где теперь часть великого герцогства Баден-
ского и часть королевства Вюртембергского; название Agri Decumates произо-
шло, как думают, от десятины, которую колонисты должны были платить фи-
ску из продуктов, полученных ими казенных полей).
Кроме военных отношений, между римлянами и германцами происхо-
дило мирное культурное общение и торговый обмен. Вокруг лагерей римских
легионов вырастали богатые и цветущие римские города (Майнц, Кёльн,
Страсбург, Вормс, Шпейер, Трир, Аугсбург, Регенсбург), распространявшие
вокруг себя римскую культуру и цивилизацию, которой не оставались чужды
соседи-германцы, относившиеся к Риму с чувством несколько суеверного по-
чтения. Отдельные германские племена нередко заключали с римлянами
союзы, а некоторые из них даже обращались к императорам с просьбой на-
значить им князей. Отдельные германцы, а иногда целые дружины германцев
с своими вождями вступали на римскую службу. Кроме того, массы герман-
цев уводились в плен и в качестве рабов или колонов восполняли недоставав-
шую рабочую силу для обработки казенных земель и латифундиев знати. Та-
ким образом, и римское войско, и римское крестьянство пополнялось си-
лами варваров, и варварские элементы постепенно проникали таким
путем в организм римского общества, замещая в нем недостававшие
ему его частицы. Пока эти элементы усваивались организмом вполне,
не оказывая еще заметного изменяющего влияния на самый организм; но чем
дальше, тем влияние это становилось все заметнее, и организм стал весьма
заметно перерождаться. Более близкие отношения между римлянами и гер-
манцами, познакомив германцев с преимуществами цивилизованной жизни и
развив в них жажду сделаться причастными этой жизни, в то же время более
близко познакомили римлян с германцами, чему красноречивым свидетелем
является знаменитая Германия Тацита (в конце I века по Р. X.).
Таким образом, между римским миром и германцами
установилось известное равновесие, и равновесие это со-
хранялось около полутораста лет, обеспечивая империи известное спо-
койствие.
В 165 году, при императоре Марке Аврелии, жившие на дунайской гра-
нице союзные с римлянами германские племена — маркоманны, квадды, гер-
ман дуры, вандалы — соединились и наводнили соседние провинции — Панно-
нию, Норик, Рэцию, Иллирию; часть их проникла даже за Альпы и осадила,
город Аквилею. Опустошая римские области, варвары требуют те-
133
.перь, как и во времена Мария, земель для поселе-
н и я. Император стал во главе легионов, и началась известная Маркоманн-
ская война, тянувшаяся целых пятнадцать лет (от 165-го по 180-й год). Сын
и преемник Марка Аврелия Коммод прибег к подкупу, чтобы окончательно
замирить самых упорных из входивших в состав союза варваров, которых
нельзя было смирить силою оружия. Союз распался, и самое имя маркоман-
нов скоро исчезло из истории, а сами они частью были переселены на тер-
риторию империи и размещены по провинциям, частью примкнули к сосед-
ним племенам.
Маркоманнская война была истинной прелюдией так называемого «ве-
ликого переселения народов». С этих пор, то-есть с конца II и особенно с
начала III века, начинается почти непрерывающееся движение германцев на
пограничные территории Римской империи. С этих же пор римлянам прихо-
дится уже иметь дело не с мелкими германскими племенами, разрозненными,
а потому и сравнительно легко уступавшими организованной силе империи,
а с большими племенными федерациями (первый опыт такой федерации гер
манских племен мы видели во время Маркоманнской войны), известными нам
из современные авторов под именем аллеманов, бургундов, франков, ванда-
лов, лангобардов и проч. Все эти германцы предлагают им-
перии военную службу и обещает ей свою верность,
если она даст им земли на своей территории.
Является вопрос: какова причина открывшегося Маркоманнской вой-
ной движения германцев на империю? Почему до тех пор германцы находи-
лись в состоянии сравнительного покоя и относительно мирной оседлости?
В ответ на это можно указать, на два обстоятельства, различные по
своему характеру. Переход германцев к оседлости и земледелию имел своим
прямым последствием прирост населения, а между тем земледельческая тех-
ника почти не сделала никаких успехов, во всяком случае далеко не поспе-
вала за ростом населения. В результате такого несоответ-
ствия между ростом населения и развитием земле-
делия явилось то, что занятых германцами земель нехватило для них, и
явилась необходимость искать новых земель для поселения. Удобных для зе-
мледелия мест было мало: германцев окружали леса и болота, и размножив-
шиеся германцы, естественно, направляются к границам империи.
Если в земельном вопросе следует искать основ-
ную причину начинавшегося с особенной силой с
конца второго века движения германцев на Римскую
империю, то в целом ряде других фактов можно видеть второстепенные
причины этого явления. Среди этих других фактов можно назвать, прежде
всего, давление на более близких к империи германцев более отдаленных гер-
манских племен, среди которых происходили различные внутренние движения,
приводившие к переселению их. Исходной точкой в данном случае являются
южные берега Балтийского моря, и германским народом, начавшим движение,
были готы, принадлежащие к восточной отрасли германской расы.
Предполагают, что одна ветвь готов, живших по берегу Балтийского
моря, между Одером и Вислой, переселилась на Скандинавский полуостров,
но во II веке (по Р. X.) опять вернулась к своим соплеменникам, которые к
этому времени успели уже в значительной мере размножиться и почувство-
вать все неудобства мало плодородной земли и низкого уровня земледельче-
134
ской техники. Это возвращение домой искавших счастья в Скандинавии го
тов, в связи с давлением напиравшей с востока славяно-литовской колониза-
ции, сдвинуло с места всю массу готов и направило ее к югу (путь на запад
был’ уже прегражден другими германскими племенами).' И вот, во второй по-
ловине II века (после Р. X.) все племя готов двигается к Черному морю, и
около половины III века мы застаем их уже расселившимися на обширном
пространстве между Днестром и Доном. Двигаясь к югу, готы потеснили бо-
лее западные германские племена, и в результате этого было уже известное
нам нашествие маркоманнов на римскую территорию, а также то, что жив-
шие за Эльбой аллеманы и бургунды (представлявшие собою, как мы видели,,
племенные федерации) придвинулись к Рейну, предоставив свои земли другим
германским племенам, среди которых образуются новые крупные союзы —
вандалы, лангобарды и др. Утвердившись между Днестром и Доном, готы скоро
становятся грозою империи и громят ее восточные части с суши и с моря.
Хотя императорам иногда удавалось наносить им страшные поражения (в
одном, например, сражении, говорят, было убито 320.000 готов), но в конце
концов пришлось уступить им провинцию Дакию (на левом берегу нижнего
Дуная, ныне Румыния и Трансильвания). Такие же последствия имела для импе-
рии борьба с аллеманами: аллеманам были уступлены Agri Decumates.
Утвердившие на черноморских берегах свое господство готы распада-
лись на две ветви: в нижнедунайской равнине, в прежней Дакии, превратив-
шейся теперь в Готию, жили тервинги, иначе вестготы, на востоке, за Дне-
стром, до приволжских стран — грейтунги, или остготы. И вестготы, и ост-
готы распадались на целый ряд мелких племен, сохранивших в той или иной
мере свою самострятельность, что не мешало тому, что во главе каждой из
двух названных ветвей готов часто появлялись национальные короли. В IV веке
среди готов распространилось христианство (в форме арианства). «Моисей го -
тов» Ульфила (происходивший из поселенной на Дунае пленной семьи мало-
азиатских греков, родившийся около 310 г.) составил для готов азбуку и пе-
ревел на готский язык библию (отрывки этого перевода дошли до нас и явля-
ются драгоценнейшим памятником старо-германского языка). От готов ари-
анство распространилось среди других германских племен. Во второй поло-
вине IV века среди готов преобладающее положение приобрели остготы. Ко-
ролю их Германриху повиновались не только вестготские короли и вожди
других германских племен, но и мелкие финские народы Поволжья и, может
быть, некоторые славянские племена.
Вот этому-то Германриху и его далеко несплоченной державе' и при-
шлось принять первый удар надвигавшихся на Европу гуннов (тюркско-мон-
гольского племени, долго кочевавшего в глубине средне-азиатских степей и
постепенно подвигавшегося в равнину Волги). Это произошло в 375 году.
Германрих пал в битве, а остготы были увлечены гуннскою ордою на запад, в
направлении к Паннонии (нынешнйя Венгерская низменность). Вестготы, спа-
саясь от приближавшейся орды, ринулись к Дунаю. И вот, в 376 году к импе-
ратору Валенту в Антиохию прибыло вестготское посольство. Вестготы
просили императора позволить им поселиться в пре-
делах империи и за это обещали ему свою службу и под-
чинение. Просьба их была исполнена: около 200.000 человек, способных
носить оружие, с женами, детьми и стариками (всего до 700.000 или 900.000
человек), были размещены гарнизонами в Мизии (теперешняя Болгария), и
135
местные власти должны были снабжать провиантом это варварское
войско, поселенноенатерриторииимпери и, чтобы защи-
щать ее от внешних врагов. Злоупотребления, которые позволяли
себе римские чиновники, заведывавшие продовольствием, а также разные
другие притеснения, которым подвергали варваров представители имперской
администрации, вызвали среди готов открытое восстание. К восстав-
шим.в большом количестве присоединились римские
крестьяне и р а бы, и весь Балканский полуостров подвергся страшному
разгрому. Император Валент был разбит и убит в сражении с восставшими
(в 378 году) при Адрианополе. Только в 382 году Феодосию удалось усми-
рить восстание и заключить с готами договор, в силу которого
они признали власть императора и в качестве союзно-
го войска получали квартиры и содержание в разных
частях Балканского полуострова. Варваризация Восточной
империи стала делать большие успехи.
Не иначе дело обстояло и в Западной империи. Здесь также, за
недостаточностью собственных военных сил, прави-
тельство принуждено было прибегать для защиты
империи от варваров к варварам же, для чего вдоль рейнской
границы селило группы варваров на положении лэтпов или федератов, чтобы
они отражали нападения бургундов, аллеманов и франков, часто вторгавшихся
в Галлию, и державших ее в состоянии хронического разорения. Лэтпы (]aeti)f
как мы уже видели, были германцы, поселенные на государственных землях
и обязанные за это наследственно нести военную службу; своих участков
(terrae laeticae) они не могли отчуждать; они имели корпоративное устрой-
ство, жили, невидимому, по своему германскому праву и были подчинены
так называемому praefectus laetorum. Федераты (foederati), как это тоже
было указано, это—целые германские племена, принятые империею на свою
территорию с обязательством защищать империю; признавая верховенство
императора, они сохраняли свое племенное политическое устройство, своих
королей, свое право,—словом, являлись в виде вассальных королевств под
верховенством империи. Их устраивало римское правительство на отведен-
ной им территории на положении римского войска на постое, с той, однако,
существенной разницей, что римские землевладельцы, по домам которых их
расквартировывали, должны были не только отводить им часть (третью)
своего дома, но и отдавать им третью часть своей земли. Варваризация делала
немалые успехи и в западной части римского мира, и варвары начинают играть
видную роль в качестве римских администраторов и полководцев.
Империя, расшатавшая основы общественного благосостояния и пре-
вратившая своих подданных в своих врагов, видевших в ее гибели свое спа-
сение, ослабившая общество и принужденная искать опоры против варваров
в самих же варварах, в немалой мере страдала и слабела и от придворных
интриг, — явления, весьма характерного для государства, которое устраняет
всякое участие общества в политической жизни и вследствие этого всегда
легко упускает из вида свою истинную цель — общественное благо — и пре-
вращается в господство и борьбу частных интересов лиц, стоящих во главе
правительства в данный момент. И весьма серьезным средством в такой
борьбе из-за власти являлись все те же варвары. Варварские вожди очень
скоро начали понимать свое положение и не упускали случая пользоваться
136
им в интересах своих и своих племен. Не мало ослабляла империю и вражда
между западной половиной империи и ее восточной половиной.
Полный простор придворным интригам открылся со смертью импера-
тора Феодосия и с началом царствования его неспособных сыновей—Аркадия
на востоке и Гонория на западе. Варварским вождем, который решился вос-
пользоваться своим положением, был Аларих (из знатного рода Балта),
которого поселенные на Балканском полуострове в качестве состоящего на
римской службе варварского войска вестготы подняли на щит и провоз-
гласили своим конунгом (королем). Появление у вестготов национального
короля свидетельствовало об объединительных тенденциях, созревших среди
этих разбросанных по Балканскому полуострову варварских гарнизонов, и
в свою очередь способствовало их укреплению. Непосредственно после про-
возглашения Алариха объединенные вестготы забывают о своем положении
войска империи, переходят в наступательное положение и решают итти на
Константинополь. Назначенный Феодосием в руководители Аркадию Руфин,
мечтавший об императорской короне, увидел в движении, начавшемся среди
вестготов, благоприятный случай и обратился к Алариху с предложением,
выгодным для обеих сторон: он обещал наделить вестготов землями, а самому
Алариху отдать военное управление провинцией Иллирией, если только Ала-
рих согласится поддержать его, окажет содействие его честолюбивым пла-
нам. Обещания были подкреплены подарками, но исполнить их Руфину не
удалось: он вскоре был убит во время происшедшего в Константинополе
военного бунта. Тогда Аларих со своими-вестготами двинулся к Константи-
нополю, взял со столицы огромный выкуп и спустился в Грецию, предавая
грабежу ее города и села. Только явившийся в Грецию с войсками руково-
дитель западного императора (Гонория) вандал Стил и хон вытеснил вестго-
тов из Пелопоннеса в северную часть страны. Стилихон принужден был по
требованию Аркадия удалиться с своими войсками, асАларихом был
заключен договор, по которому Аларих получил
военное начальствование в Иллирии (с титулом dux),
а вестготы были поселены на территории этой про-
винции, плодородной и богатой пастбищами, на по-
ложении федератов; их снабдили оружием, одеждой
и провиантом и разместили по домам местных жи-
телей, как это вообще делало римское правитель-
ство со своим войском, которое оно ставило на по-
стой; кроме того, все крепости, арсеналы и госу-
дарственные магазины в Иллирии попали в руки
вестготского короля.
Аларих и его вестготы этим, однако, не удовлетворились. Их манила
Италия. И это не было тайной для Стилихона, который и стал производить
деятельные приготовления в виду предстоящей борьбы. Для этого были
вызваны в Италию римские легионы из Британии и значительная часть рейн-
ской армии. Таким образом, Британия было оставлена на произвол судьбы
и вскоре была завоевана англо-саксами, а для того, чтобы обеспечить за-
щиту германской границы, были заключены новые договоры
с франками и аллеманами, по которым они, в ка-
честве федератов, получили новые земли в Галлии
и Р э ц и и. Вестготы не заставили себя долго ждать. В ноябре 401 года
137
Аларих уже осаждал Аквилею. Поход этот был, однако, неудачен. Стилихон
с полчищами наемных варваров разбил вестготов при Полленции (6 апр. 402 г.)
и при Вероне, и Аларих вернулся в Иллирию.
Хотя вестготы были отражены, и Италия была спасена от варварского
захвата, но для империи поход Алариха имел весьма губительные послед-
ствия: вызванное им сосредоточение римских войск в Италии открыло вар-
варским племенам свободный путь на римскую территорию, несмотря на
уже упомянутые нами союзы, заключенные Стилихоном с некоторыми из
них. ;Бургунды, аллеманы и франки окончательно
утверждаются на левом берегу Рейна; свевы, ван-
далы и алланы проникают даже в Испанию; что касается дунайских
провинций Рэции и Норика, то они уже раньше были заняты варварами, а
Паннония находилась в руках гуннов. В 404 году разноплеменные полчища
варваров под предводительством Радагайса появляются даже в Италии и про-
изводят здесь не малое разорение, и только энергия Стилихона, быстро
организовавшего войско, преимущественно из варваров и рабов, была обязана
Италия своим вторичным спасением от варварского нашествия. Радагайс
попался в плен и был казнен, и лишь жалким остаткам его полчищ удалось
бежать за Альпы.
Мы видим, что империяуже не имеет силзащищать свои
провинции, и варвары благодаря этому получают воз-
можность все более и более утверждаться на римской
почве, не встречая никакого противодействия со сто-
роны римскогонаселения, видевшего вних скорее своих
избавителей, чем врагов. Занимая части римской терри-
ториитаким в сущности мирным путем (завоевательные
нашествия, завоевания в собственном смысле являются
в виде исключений), варвары вовсе не имеют в виду раз-
рушать империю; они обыкновенно признают над собою
ее верховную власть. Империя таким образом посте-
пенно раздробляется на ряд вассальных варварских
королевств.
Такой исход представлялся единственно возможным для обеих сторон.
Варварам он давал главное, в чем был смысл их движения на запад, давал
им землю для оседлого существования; для империи же это был единствен-
ный способ обеспечить свое существование в тех условиях, внутренних и
внешних, в каких она находилась. И выдающиеся люди, руководившие в
эту эпоху делами империи, ясно представляли себе всю настоятельность
этого modus vivendi. К этим людям принадлежал и Стилихон. С этой
целью он завел переговоры с Аларихом; он предлагал вестготам в соб-
ственность какую-нибудь пограничную провинцию и ежегодно определенную
сумму денег с тем, чтобы они взяли на себя защиту империи. Массе рим-
ского населения Италии такая политическая дальновидность и широта пони-
мания едва ли были доступны; в германцах она видела варваров и еретиков
(ариан), и потому людям, желавшим устранить Стилихона и самим занять
первое место после императора, легко было опереться на это настроение
массы. И вот против Стилихона составился при дворе заговор, во главе
которого стоял любимец Гонория, некто Олимпий, поднявший знамя патрио-
тизма и православия. Стилихона обвинили в намерении завладеть престолом
138
для своего сына, в тайных сношениях с Аларихом и в измене империи, и в
408 г. он был убит по приказанию императора. По всей Италии начались же-
стокие преследования германцев, ариан и язычников. 30.000 расквартирован-
ных в Италии варваров ушли к Алариху.
Смерть Стилихона, помешавшая осуществлению его обещаний вест-
готам, и сопровождавшее ее движение против германцев и ариан, вызвав-
шее необходимость вмешательства в их пользу, явились для Алариха серь-
езным основанием для того, чтобы двинуть свои полчища на Италию. Рим
был окружен ими со всех сторон. Начался голод и мор. Только огромный
выкуп спас столицу империи от дальнейших ужасов. Аларих снял осаду и
отступил к северу, в Тоскану, и здесь его войска расположились стоянка-
ми. К нему массами перебегали римские рабы и ко-
лоны (говорят, До 40.000 человек). Аларих ждал ответа от Гонория на
свое предложение союза. Император и его равенский двор с пренебрежением
отнеслись к вождю вестготов и к его предложению. Тогда Аларих опять
двинулся к Риму и осадил его, но решительных действий не начинал, все еще
надеясь на мирный исход. К императору опять было отправлено посольство:
Аларих предлагал за себя и за вестготов мир, подданство и верность импе-
рии, если вестготам уступят провинции Норик, Венецию и Далмацию и еже-
годно будут выдавать жалованье деньгами и хлебом, а ему дадут высшее
военное звание magister militum. Из переговоров этих ничего не вышло, и
Аларих счел себя вынужденным прибегнуть к решительным мерам. По его
требованию римский сенат объявил Грнория лишенным престола и провозгла-
сил императором городского префекта Аттала. Такая сговорчивость сената
объясняется тем, что Аларих предварительно занял гавань Остию и захватил
все хлебные магазины. Вскоре, однако, и Аттал был низложен, оказавшись
лишенным всех необходимых для правителя качеств, и в конце лета 410
года Аларих в третий раз осадил Рим. 24 августа 410 года рабы открыли
одни из ворот, и в течение трех дней и ночей, с разрешения Алариха, вест-
готы грабили столицу империи, еще обладавшую многими сокровищами.
После этого с награбленной добычей вестготы двинулись в южную Италию.
Аларих думал переправиться из Региума в Сицилию, а затем в Африку, но
буря разбила его суда, а внезапная смерть расстроила все его планы.
После смерти Алариха вестготы подняли на щит его родственника
Атаульфа. Через два года после этого, в 412 году Атаульф, заключив,
повидимому, договор с Гонорием, покинул Италию и перешел со своим пле-
менем в южную Галлию. Не встретив здесь серьезного отпора, Атаульф
овладел без затруднения частью Галлии, между Роной, Гаронной и Пире-
неями с главным городом Нарбонной, но вскоре погиб в Испании в войне с
вандалами. Его преемник Валлия заключил с императором Гонорием дого-
вор, по которому вестготы получили для поселения про-
винцию Аквитанию с главным- городом То лозою (т.-е.
территорию между Пиренеями, Атлантическим океа-
ном и Гаронною). Таким образом, вестготам удалось, наконец, после
долгих странствий, достигнуть своей цели, прочно основаться на римской
почве, и это Тулузское королевство вестготов было вместе с тем и пер-
вым варварским королевством на римской территории. ,
Получая от империи для своего поселения Аквитанию, вестготы брали
на себя обязательство защищать империю от ее врагов, становились импер-
139
ской армией, обязанной доставлять империи военную помощь. В качестве
римского союзного вспомогательного войска вестготы были устроены в
Аквитании на основании римского закона о военном постое, о так назы-
ваемом hospitalitas. Подобно римскому легионеру, каждый гот с семьею полу-
чал квартиру в домах местного галло-римского населения. Ему отдавалась
часть дома (обыкновенно х/з) и часть урожая с земли владельца дома, у
которого он помещался. Разница с прежним временем была только в том,
что римские легионы получали от местного населения только кров, содер-
жание же им выдавалось из казенных магазинов, теперь же, когда средства
фиска истощились, податная система империи (доставлявшая казне продук-
ты натурой) пришла в расстройство, содержание расквартированного вой-
ска также стало повинностью общества, местных землевладельцев. Таким
образом, ничего, подобного насильственному отня-
тию земель у туземного населения и превращению это-
го населения в крепостных (как думали в прежнее вре-
мя), ничего, подобного завоеванию в насто я щ ем смыс-
ле этого слова, мы здесь невидим. Конечно, вооруженные, дикие
и необузданные варвары весьма нередко нарушали установленные нормы,
определявшие их отношения к туземному населению, безоружному, разо-
ренному, деморализованному. Порядок этот не мог долго держаться, своей
неопределенностью ведя к целому ряду неустройств, столкновений, неурядиц,
и скоро пришли к сознанию необходимости раздела территории
между готами и туземным населением. Повидимому, вестготы
получили одну треть земель, а остальные две трети были оставлены преж-
ним владельцам.
Глава этого вассального королевства вестготов, оставаясь королем
своего племени, становившегося теперь имперской армией, в то же время
делался главнокомандующим этой армии с титулом magister militum, стано-
вился военным сановником империи, подданным императора. Кроме титула
magister militum, вестготские короли часто получают еще и титул nampi/-
ция, т.-е. титул высших гражданских сановников империи, и это дает право
предполагать, что- и гражданское управление занятой вестготами римской
провинции, административная и судебная власть над туземным галло-рим-
ским населением также была передана королю вестготов, ставшему таким
образом и высшим гражданским сановником империи. Вестготски й
король теоретически является в полном смысле слова
наместником императора (не имевшего средств осу-
ществить над ним свою власть), фактически же госпо-
дином всего населения занятой им области.
Это несоответствие между теоретической постановкой власти вест-
готского короля и ее фактическим положением иллюстрируется каждым
шагом короля и его войска. Вестготы воюют по поручению императоров с
занявшими (вместе с свевами и аллеманами) Испанию вандалами; но захва-
ченные у вандалов земли их короли оставляют за собою, и не думая пере-
давать их империи; при удобном случае они направляют оружие против
самой империи; так, они захватывают Нарбоннскую Галлию, и вследствие
этого их государство простирается уже от Альп до Океана и уходит вглубь
Испании. Размножение населения (при вступлении в Галлию , численность
вестготов едва ли превышала 300.00 человек, считая жен и детей), а может
140
быть, просто факт усиления и сознания этой силы приводит к новому
разделу, по которому у туземного населения была отнята еще
одна треть земель. Едва ли это разорило туземцев: раздел касался
главным образом латифундиев галло-римской знати; к тому же с устано-
влением варварского господства с земли снято было тяжкое бремя государ-
ственных налогов, и- население, даже лишенное части своих земель, вздох-
нуло при варварах свободнее. В конце концов и та фикция, которая еще
соединяла королевство вестготов с империей, была уничтожена, и от совер-
шенно ослабленной когда-то мировой монархии совсем оторвалась одна из
ее частей. Это произошло при короле Эйрихе (466—468). «Видя постоян-
ную смену императоров и слабость империи,—говорит историк готских
деяний Иорданис (Jordanis), — Эйрих занял, как независимый государь (jure
suo), Галлию и Испанию». Вестготское королевство становится совершенно
самостоятельным. ,г>
Возникновение Вестготского королевства представляет собою типиче-
ский случай в истории расчленения Западной Римской империи на ряд вар-
варских королевств. В общем это было действительно расчленение,
вызванное внутренним ослаблением империи, ослаблением связей, некогда
соединявших в крепкое целое все части разбросанного по всему тогдаш-
нему миру государства, а не простое завоевание, не разгром варварскими
полчищами могучего политического организма, как это представляли себе
ученые прежнего времени. Не внезапная катастрофа, но посте-
пенный процесс довольно медленного перерождения
римского государства и общества, постепенно воспри-
нявшего в себя варварские элементы,—вот факт, который
вполне может быть констатирован при изучении смены древнего мира ми-
ром средневековым. Даже такие факты, как завоевание англо-саксами Бри-
тании (с половины V века) и вандалами Африки (в 439 году), завоевание в
настоящем смысле этого слова, не подрывают истинности этого общего
факта. Британия ведь была, как мы видели, предоставлена самой себе после
того, как из нее были вызваны Стилихоном римские легионы для борьбы с
Аларихом; что же касается вандалов, то они были призваны из Испании в
Африку римским наместником этой последней провинции Бонифацием; так
что и в первом, и во втором случае варварам осталось только взять то,
что или было оставлено на произвол судьбы не могшей уже защищать
своих владений империей, или же прямо предлагалось им ею в лице пред-
ставителей ее власти, которая давно уже потеряла из вида свою истинную
цель—общественное благо—и попадала в руки фаворитов неограниченного
монарха, преследовавших свои личные цели. Медленно и постепенно выде-
лялись из империи варварские королевства, медленно и постепенно произо-
шло и окончательное упразднение императорской власти на западе.
Возникновение бургундского королевства столь же характерно для
рассматриваемого нами процесса. Мы укажем только главные факты. Во
второй половине III века (после Р. X.)’ мы находим бургундов, живших
прежде, во времена Плиния и Птоломея, между Одером и Вислой, уже на
Рейне, в соседстве с аллеманами, для которых они являются то союзниками
в набегах на римскую границу, то врагами. К концу III века аллеманам.
каким-то образом удалось прорваться через limes romanus и распростра-
ниться от Майна до Констанцкого озера. Для борьбы с ними император
141
Валентиниан I призывает бургундов, и эти последние вместе с римлянами,
сражаются против аллеманского короля (в 370 году). В 410 году бургунды
поддерживают узурпатора Иовина, принявшего императорский титул в Гал-
лии, переходят Рейн и занимают часть его левого берега. Победитель Иовина,
римский полководец Констанций, утверждает за ними эту местность (в
413 г.).
Бургунды, таким образом, сделали первый шаг в своем утверждении
на почве Галлии. Они становятся федератами империи, что не мешает им,
как и другим римским союзникам этой эпохи, делать по временам нападе-
ния на римские области, чтобы с помощью насилия расширить свои владе-
ния. Попытки эти вызывали иногда серьезный отпор со стороны Рима; так,
в 436 году бургунды потерпели жестокое поражение от римлян: 20.000 чело-
век с королем Гондикаром пало под ударами гуннов, служивших вспомога-
тельным отрядом в римском войске. Оставшиеся в живых бургунды
были переселены римским полководцем Аэцием (в
443 году) в Сабаудию (Sabaudia, нынешняя Савойя), т.-е.
в альпийскую область в южной Галлии, между Женев-
ским озером, Роной и Дюрансой, на по) ложен и и римско-
го вспомогательного войска.
С этих пор начинается усиление бургундов, которые постепенно начи-
нают играть немаловажную роль в тогдашних сложных и часто менявшихся.,
крайне неустойчивых отношениях римско-варварского мира. В 451 году они
под начальством Аэция сражаются с Аттилой. В 457 году в истории бургунд-
ского королевства мы наблюдаем весьма любопытный факт, крайне харак-
терный для тогдашних отношений между империей и варварами и вполне
гармонирующий со всем тем, что уже нам известно об обществе Римской
империи этого периода,—факт, в которм в более яркой форме проявилось
общее отношение римского общества к государству: жители 1-й Лионской
провинции пригласили бургундов занять эту провинцию, желая таким путем
избавиться от фискального гнета империи. Границы бургундских владений,
расширяются таким образом, без согласия империи, но и без всякого наси-
лия; бургунды становятся защитниками, патронами галло-римских землевла-
дельцев («семифутовыми патронами», «septipedes patroni», как их насмеш-
ливо называет один современник). Владения бургундов все расширялись, рас-
пространившись на долину Роны до Средиземного моря и к северу, и в
конце концов заняли весь бассейн Роны. Несмотря на свое усиление, бургун-
ды остаются послушными федератами, помогающими Риму в его борьбе с
другими варварами. Не без связи с этим обстоятельством находится тот
важный факт, что они расширяли свои владения не путем завоевания, не
с помощью силы, но покрывая своим покровительством одну за другой про-
винции, где почти совершенно исчезла бессильная римская власть; бургунд-
ский король принимает здесь на себя обязанности и права римского санов-
ника с титулом magister militum, а потом (с короля Гундобада, от 474 по
516 г.) и патриция, соединяя, таким образом, в своих руках высшую воен-
ную и высшую гражданскую власть. Верность бургундских королей империи
прекращается только со смертью последнего из них; их королевство более
других подвергается романизации. Как и у вестготов, экономическое поло-
жение бургундов определилось в результате раздела земли между ними и
туземным галло-римским населением, при чем раздел этот производился
142
здесь раза три, все более и более увеличивая доли (sortes) бургундов по
мере того, как положение их становилось все более и более самостоятель-
ным и владения их все более и более расширялись.
Северо-восток Галлии постепенно заняли франки, и их короли, подобно
королям вестготов и бургундов, также получили титул magister militum и
своими войсками защищали империю от ее врагов, а фактически были со-
вершенно самостоятельными государями. В руках римлян была в Галлии
лишь небольшая область, которй правил некто Эгидий; но и она была в
сущности совершенно независимой от римского центрального правительства.
Если мы прибавим к этому, что и Далмация находилась в таком же
положении, как находившаяся под управлением Эгидия часть Галлии, то
можем сказать, что ко второй половине V века Западная
Римская империя состояла уже из одной только Ита-
лии, так как к этому времени из нее выделились одна за другой все ее
провинции (Галлия, Испания, Африка, Британия), образовав ряд самостоя-
тельных варварских королевств. Но не долго пришлось просуществовать
Западной империи и в таком скромном объеме. Мы считаем не лишним
несколько остановиться на последней странице истории римской император-
ской власти на Западе, чтобы конкретно представить себе, до какой сте-
пени незаметным и незначительным фактом было ее окончательное упразд-
нение, подготовленное всем ходом предшествовавшей эволюции, разбивавшей
империю на ps/д варварских королевств.
Последнее столетие римской истории не без основания, как мы уже
могли видеть, называют веком господства германцев. Целые германские
племена или отдельные их части составляют военную силу империи, а
отдельные личности из среды их занимают самые высшие должности в
империи и фактически управляют римским войском и римским государ-
ством. И чем дальше, тем это преобладание варварских элементов в импе-
рии все более и более выступает вперед. Если империи удалось еще просу-
ществовать некоторе время, то этим она обязана все тем же варварам.
Варвары же спасли ее, а вместе с тем и весь западный мир от Аттилы,
который соединил под своею властью все гуннские племена и целый ряд
германских племен по ту сторону Рейна и, причинив своими нападениями
немалый урон Восточной империи, всею массою своих пестрых полчищ
ринулся на Западную империю. Известно, что отпор (в 451 г.) дали ему
вестготы, франки и бургунды, сражавшиеся под начальством римского пол-
ководца Аэция, игравшего в империи роль Стилихона.
Аэций, подобно своему предшественнику, пал жертвою придворной
интриги, убитый по приказанию императора Валентиниана. После его смерти
наступила полная анархия. Валентиниан был убит сенатором Максимом,
занявшим после этого императорский трон. Вдова убитого императора,
Евдокия, в ответ на требование Максима выйти за него замуж, призывает
из Африки в Италию вандальский флот с королем ’ вандалов, грозою всего
Средиземного моря, Гензерихом. Население Рима поднимает мятеж и уби-
вает Максима, а вандалы в течение четырнадцати дней предают Рим истинно
вандальскому грабежу и, нагрузив корабли богатой добычей, возвращаются
домой. ’
После смерти Максима главнокомандующий (magister militum) импер-
ских войск, то-есть наемных варварских отрядов, варвар (свев) Рицимер
143
признает императором Авита, провозглашенного в Арле императором жи-
телями Галлии при содействии вестготского короля Теодориха II. Авит вско-
ре отрекся от престола. Его преемник Майориан (457 г.) делал тщетные
попытки восстановить дисциплину и вести борьбу с аллеманами и вандалами,
вообще серьезно отнесся к своему положению главы империи, как он его
себе представлял, но как не представлял его себе Рицимер, фактический
обладатель силы и власти в империи, видевший в императоре свое орудие, а
не самостоятельного государя. Рицимеру не ко двору пришелся этот запоз-
далый последователь Траянов и Адрианов, и он отделался от него убий-
ством (в 461 г.), заставив провозгласить императором Севера III, который
действительно сумел понять свою роль и ни во что не вмешивался, про-
должая жить так, как жил и до своего возвышения.
Когда Север умер, Рицимер в течение двух лет вовсе не замещал ни-
кем императорского трона; и, только желая приобрести содействие восточ-
ного двора в борьбе с вандалами, он обратился после этого в .Константино-
поль с просьбой назначить императора для Западной империи. Императором
был назначен патриций Антемий (Анфимий). В каком положении находи-
лась императорская власть на Западе, об этом красноречиво свидетель-
ствует такой факт: чтобы упрочить свое положение, новый император выдал
за варвара Рицимера свою дочь. Согласие Рицимера со своим коронованным
тестем продолжалось недолго. Дело кончилось тем, что Рицимер призвал к
себе на помощь бургундов и свевов, провозгласил императором рекомендо-
ванного ему вандальским королем, знаменитым Гензерихом (иначе Гейзери-
хом), сенатора Олибрия и пошел на Рим. Антемий защищал Рим с помощью
готского отряда. Рицимер вошел в сношение с некоторыми сенаторами, Рим
был взят и разграблен варварами, а Антемий, по приказанию Рицимера, был
убит. Зараза вскоре унесла всемогущего начальника римских военных сил;
за ним последовал и новый, поставленный им император Олибрий.
Умирая, Рицимер передал главное начальство над составлявшими воен-
ную силу империи варварскими отрядами своему племяннику, бургундскому
королю Гундобаду. Гундобад возвел на престол Гликерия, а византийский
двор назначил на то же место Юлия Непота, правителя Далмации. Когда
Юлий Непот подступил к Риму, Гликерий, не имея достаточного числа при-
верженцев, отказался от императорского сана, предпочтя ему сан епископа.
По формальному договору Юлий Непот уступил Овернь уже владевшим ею
фактически вестготам.
Недолго оставался на троне и Юлий Непот. Когда он попытался уда-
лить в Галлию нового начальника римских войск Ореста (когда-то правая
рука Аттилы), этот последний поднял восстание, и императору пришлось
бежать в Далмацию. Орест вступил в Равенну (в марте 475 г.), и спустя
некоторое время его войска провозгласили императором его малолетнего
сына Ромула-Августула. Не прошло и года, а Орест был уже лишен той
власти, которую ему давало главное начальство над военными силами импе-
рии и положение отца малолетнего императора. Его свергли его же войска.
Варвары-наемники, извлекавшие огромные выгоды из каждой смены импера-
торов, заставляя каждого нового императора давать им все новые льготы
(большое жалованье, награды и т. п.), потребовали от Ореста трети земли
в Италии. Отказ вызвал среди них восстание, во главе которого стал Одоакр
(как говорят, сын герульского или ругийского князя Эдекона, игравший
144___
прежде значительную роль при дворе Аттилы, а после смерти гуннского
царя отправившийся искать'счастья в Италии в качестве простого солдата).
Взбунтовавшиеся войска подступили к Павии, где искал спасения Орест,
взяли этот город и разграбили; Орест был схвачен и казнен. Рому л-А в-
густулбыл низложен и отправлен на житье в Кампанию,
где в его распоряжение была предоставлена роскошная вилла на берегу
Байского залива и назначена пенсия в 6.000 червонцев. Войска про-
возгласили Одоакра своим королем. Одоакр сделался, таким
образом, королем Германцев в Италии, тех разноплеменных варварских
отрядов, которые составляли военную силу империи, а теперь сплотились в
одно новое германское племя.
Это произошло в 476 г. Восточный император Зенон продолжал счи-
тать законным властителем Запада жившего в Далмации Юлия Непота, но
потом согласился на просьбу присланных римским сенатом депутатов оста-
вить сан августа Римской империи исключительно за собой, утвердить
Одоакра в сане патриция и поручить ему управление Италией. Таким обра-
зом, Одоакр сделался военным и гражданским главою
Италии и управлял ею в качестве наместника теперь
опять единого римского императора. Он отдал провозгласив-
шим его варварам требуемую ими треть италийских земель (не в смысле
настоящего выделения трети италийской территории в их полную собствен-
ность, а в смысле допущения каждого из варваров с его семейством к
трети домов и доходов римского possessor^, то есть так, как это было сна-
чала у вестготов, бургундов и других германцев, основавших свои королев-
ства на территории империи), но уважал законы империи и сохранил нетро-
нутыми ее учреждения, оставив при этом всю администрацию в руках рим-
лян. Это делало еще более незаметной происшедшую перемену, окончатель-
ное исчезновение того призрака, той тени великого прошлого, которая но-
сила пышный титул римского императора. И современники не обратили
никакого внимания на этот незначительный эпизод, перешедший в учебники
истории под громким названием «падение Западной Римской империи».
Через десять лет после низложения Ромула-Августула погиб и послед-
ний независимый от варваров римский правитель в Галлии (в той очень
незначительной ее части, состоявшей из города Суассона и прилегавшего к
нему округа, которая еще не была занята варварами) Сиагрий (сын и преем-
ник Эгидия), разбитый при Суассоне и убитый королем франков Хлодвигом
(в 486 г.), и таким образом вся территория Западной Римской империи окон-
чательно перешла в руки германцев, основавши^ на ней ряд своих коро-
левств.
Прежде, чем перейти к рассмотрению тех форм политической и обще-
ственной жизни, которые возникли теперь на римской почве вслед за посе-
лением среди римского общества германских племен, мы постараемся под-
вести итоги предшествующему изложению и дать ответ на общий вопрос, в
силу каких причин и как Римская империя распалась на части, разложи-
лась на ряд варварских королевств.
Римская империя прекратила свое существование, распалась на ряд
варварских королевств и очистила место для средневекового развития. Таков
145
был окончательный результат той эволюции, которая в продолжение несколь-
ких столетий совершалась в римском обществе и государстве.
В предшествующем изложении мы старались по возможности кон-
кретными чертами изобразить этот сложный и длительный процесс, оста-
навливаясь на главнейших фактах и явлениях, характеризующих его поли-
тическую, социальную и хозяйственную стороны, и имея в виду дать чита-
телю возможно ясное и точное представление о том, как совершался этот
процесс и каковщ его основные факторы. Мы внимательно следили за теми
переменами, которые происходили в связи с все возраставшими фискаль-
ными нуждами государства в политическом строе империи и постепенно
превращали политическую форму, обеспечивавшую значительный простор
общественной самодеятельности и способствовавшую хозяйственному и
общекультурному подъему стран и народов, объединенных для совместного
труда под охраной права и закона, в узкий и неумолимо гнетущий деспо-
тизм, мало-по-малу превративший свободные общественные организации в
безжизненные, механически действующие органы своего правительственного
аппарата и тем подрывавший самые основы культурного развития, несовме-
стимого с подавлением личной и общественной энергии и инициативы, а
вместе с тем и свои собственные основы.
С неменьшим вниманием наблюдали мы и за теми изменениями, кото-
рым подвергался социальный и хозяйственный строй римского общества в
тесной связи с его политической эволюцией, за постепенным закрепоще-
нием, прикреплением к государственному тяглу сословий и классов рим-
ского общества и за постепенным приближением общества к формам нату-
рального хозяйства, которое привело государство к необходимости реорга-
низовать свои правительственные средства, а вместе с этим и всю систему
удовлетворения своих основных потребностей на новых, натурально-хозяй-
ственных началах, что повело лишь к еще большему закрепощению обще-
ства и ускорило его переход к более элементарным формам хозяйствен-
ной жизни.
Превращаясь таким образом в грандиозный ойкос, обрекавший на
подневольную, наследственно-каторжную работу сословия и классы обще-
ства, Римская империя не укрепила этим, как мы видели, своей государ-
ственной организации, но лишь расшатала ее, подкопав ее хозяйственную
еснову и создав условия для дальнейшего развития в обществе социальных
сил, разлагавших государственное единство, а также развив в массах нена-
висть к государству, как к источнику их рабства и нищеты.
Империи предстояло распасться на ряд более узких политических
соединений, более соответствовавших новым хозяйственным и социальным
условиям, постепенно возобладавшим в римском обществе.
Крупное землевладение, во все почти эпохи существования римского
государства представлявшее собою характерную черту его аграрного строя,
не только не потерпело ущерба от всех тех перемен, которые с неуклон-
ностью стихийного процесса развивались в римском обществе в самой тес-
ной связи с изменениями его политической организации, но как раз именно
благодаря им делало все большие и большие завоевания, все более и более
расширяясь на счет среднего и мелкого землевладения, постепнно поглощая
землю не выдержавших фискального бремени куриалов и столь же неудер-
жимо таявшего и без того крайне тонкого слоя крестьян-собственников, а
10
146
также на счет императорских доменов, постепенно переходивших на тех
или иных основаниях в руки представителей того же правящего сенатор-
ского класса, класса крупных землевладельцев.
По мере падения в римском мире промышленности и торговли и посте-
пенного приближения римского общества к формам натурального хозяйства
пульс хозяйственной жизни постепенно перемещался из города в деревню,
в крупное поместье, главным занятием масс, основным способом добывания
средств к существованию становилось для них земледелие, и земельный маг-
нат все более и более укреплялся в своем положении социальной силы, к ко-
торой постепенно переходила власть над массой, ускользавшей из рук цен-
трального правительства и его местных агентов.
Римская империя постепенно разлагалась на ряд крупных поместий,
представлявших собою именно ту форму хозяйственной, социальной и поли-
тической организации, которая с естественной необходимостью возникала
из общих условий, создавшихся всем ходом эволюции римского общества и
государства. Подкопав под собою широкую народно-хозяйственную почву, на
которой она возникла и утвердилась в первые века своего существования,
империя, как широкая политическая организация, должна была уступить свое
место именно этой более узкой политической форме, вполне соответствовав-
шей тем узким формам, в которые постепенно отлилась хозяйственная жизнь
римского общества.
Но этот процесс- распадения империи на ряд крупных поместий с хозяй-
ственной, личной и политической властью земельного магната над сидящими
на его земле людьми был осложнен и временно задержан' воздействием на
него очень важного внешнего фактора, каким явился постепенно надвигав-
шийся на империю германский мир, мало-по-малу захвативший в свои руки
решение ее политических судеб и в заключение раздробивший ее на ряд вар-
варских королевств.
Мы видели, что если варвары нуждались в империи и стремились к ее
пределам в поисках за землей, то и империя нуждалась в них. Ей они нужны
были для пополнения убывавшего земледельческого населения, а главное —
для охраны границ государства от их же соплеменников, с которыми уже не
могло справляться римское войско, все более и более слабевшее. Население
империи в результате всех совершавшихся в ее политическом, социальном и
хозяйственном строе перемен безостановочно убывало и уже не могло дать
государству необходимую для защиты его военную силу. К тому же фискаль-
ные интересы империи заставляли ее очень дорожить рабочими руками зе-
мледельческой массы и заменять лежавшую на владельцах поместий поставку
рекрут денежными взносами.
Римское войско все более и более варваризуется. Целые племена.гер-
манцев поселяются на границах империи и несут сторожевую службу. Гер-
манская колонизация делает все большие и большие успехи. Мало-по-малу
германцы становятся главной, а скоро и единственной военной силой импе-
рии, а их племенные вожди — высшими военными сановниками империи (та-
gistri militum).
Принужденная, с переходом общества к хозяйственным формам, близ-
ким к натуральному хозяйству, организовать свое государственное хозяй-
ство натурально-хозяйственным способом, империя не имела возможности
материально обеспечивать свои варварские войска иным путем, как давая им
147
землю для поселения или же размещая их по домам местного римского на-
селения, т.-е. заставляя римских, в большинстве крупных, землевладельцев
давать им в своих поместьях и кров, и полное содержание.
Проникновение германских племен на территорию империи происхо-
дило весьма различными путями, как мирными, так и немирными. Не мало
было случаев резких столкновений между империей и варварами, приводив-
ших нередко к прямым захватам со стороны германцев, к настоящим завое-
ваниям той или иной части римской территории.
Захваты эти и эти завоевания сравнительно легко доставались герман-
цам, далеко не всегда встречавшим серьезный отпор со стороны римского на-
селения. Это последнее имело, как мы видели, достаточно оснований не ото-
жествлять своих интересов с интересами римского государства, и для него
переход под власть варварских королей означал освобождение от невыноси-
мого векового гнета, фискального и всякого иного, и для нас вполне понятно
такое, например, заявление одного современника: «Да, — говорит марсель-
ский священник Сальвиан, — эта римская масса (plebs) просит у неба одной
только милости — возможности провести жизнь среди варваров. И мы уди-
вляемся, что готы не побеждены нашими войсками, когда римляне предпочи-
тают стоять на их стороне, а не на нашей. Вот почему наши братья не ду-
мают оставлять варваров, чтобы перебежать к нам, но бегут из наших про-
винций, чтобы у них искать убежища. Я бы, наконец, удивился, почему все
наши бедные и разоренные трибутарии (колоны) не делают того же, если бы
не знал единственного затруднения, их останавливающего, — невозможности
унести с собой свое скудное наследство, свою жалкую хижину и свое бедное
семейство».
И это не простая фраза склонного к риторике писателя. Мы уже при-
водили в своем месте такой совершенно достоверный факт, как призыв бур-
гундов жителями Первой Лионской провинции в Галлии. Подобных фактов
приглашения варваров местным населением той или иной римской провинции
можно привести не мало. В Галлии, например, во всех городах существовала
партия приверженцев варварского владычества, а о галльских крестьянах,
под именем багодов поднимавших восстания против порабощавшего и обез-
доливавшего их политического и социального строя (с конца третьего столе-
тия и до окончательного перехода Галлии под власть франкских королей),
известно, что они находились в сношениях с германцами и даже с Атиллой.
И не удивительно. Варварские государства, как мы увидим это при бо-
лее близком ознакомлении с их внутренним строем, были организованы на
более простых началах. И потребности их более проще, и удовлетворялись
они самым обществом, отбывавшим свои натуральные государственные по-
винности, и для той фискальной организации, которая таким тяжким бреме-
нем ложилась на плечи римского общества в последние века империи, здесь
не было места. Под владычеством варваров римское население могло нако-
нец вздохнуть свободно. К тому же раздел земель, к которому в конце кон-
цов прибегли варварские короли, коснулся главным образом, если не исклю-
чительно, латифундиев знати, т.-е. того класса римского общества, социаль-
ное и политическое преобладание которого являлось для масс одной из форм
созданного империей гнета. Народная масса могла лишь приветствовать по-
селение варваров на территории империи и переход к их королям постепенно
выскользнувшей из рук императора правительственной власти. Что же ка-
® Ю*
148
сается земельных магнатов, то они, давно уже утратив хозяйственную и по-
литическую связь с имперским целым, равно как и чувство нравственной с
ним солидарности, чувство имперского патриотизма, были глубоко равно-
душны к судьбе империи, и не в них могли встретить варвары ее защитни-
ков. Употребляя выражение одного исследователя, можно сказать, что рим-
ское владычество хоронили без плача и причитаний.
Римская империя благодаря встрече с германским миром распалась не
на магнатские поместья, но на более обширные и более сложные по своему
составу политические тела, на варварские королевства. Как увидим, это бы 7
лишь временный этап в процессе перехода европейского человечества к эле-
ментарным общественным и политическим формам, созданный временными
обстоятельствами, значительно изменившими политическую обстановку, но
не внесшими существенных перемен в хозяйственные условия, в которых на-
ходилось тогда римское общество. Варварским королевствам еще решитель-
нее, чем империи четвертого и пятого века, пришлось организовать свои силы
и средства на основе еще более элементарных хозяйственных форм и притти
к еще более определенным социальным и политическим результатам.
«Не варвары разрушили Римскую империю, — говорит Моммзен, — она
пришла в упадок от собственного внутреннего разложения», и после всего,
сказанного в предшествующем изложении, нам остается только повторить
эти слова знаменитого историка.
Как совершался процесс этого внутреннего разложения империи, и ка-
кая роль принадлежала в нем варварам, — вопросы эти занимали нас на всем
протяжении наших этюдов о государстве и обществе Римской империи, и мы
старались дать на них возможно более конкретный ответ.
Мы видели, что империя постепенно впитала в себя варварские эле-
менты, и они, проникнув в ее организм, довершили его разложение, вызван-
ное целым рядом глубоких внутренних причин. Среди этих причин едва ли не
самое видное место принадлежит самой римской государственности и тем от-
ношениям, в какие постепенно стала она к римскому обществу, мало-по-малу
превратившись из когда-то гарантировавшей широкое хозяйственное и куль-
турное развитие объединенного ею цивилизованного мира организации в про-
тивообщественную и губительную, для интересов культуры силу, расшатав-
шую мало-по-малу свои собственные основы и тем сделавшую неизбежной
свою собственную гибель.
Мы внимательно следили за тем, как все более и более развивавшиеся
требования имперского фиска в связи с непрерывным ростом бюрократиче-
ского самодержавия мало-по-малу превратили свободные общественные орга-
низации в мертвые, механически двигавшиеся колеса правительственной ма-
шины и тем убили хозяйственную и всякую иную культурную энергию в об-
ществе и неуклонно двигали его назад, к элементарным формам хозяйствен-
ной жизни. Обществу все труднее и труднее становилось содержать громад-
ные армии, безмерно пышный и страшно расточительный двор и несметные
полчища бюрократии, щедро наделенной всевозможными привилегиями, не
знавшей над собой никакого общественного контроля, глубоко деморализо-
ванной и ненасытимо алчной.
Система на эллинистический лад организованного принуждения и за-
крепощения являлась лишь паллиативом, не только неспособным поднять
производительную энергию общества, но в корне ее подрывавшим. Рассчитан-
149
ная на широкую народно-хозяйственную основу, явившись в качестве посту-
лата и гарантии народно-хозяйственного развития, римская государственность
императорской эпохи неизбежно клонилдсь к упадку и разложению по мере
перехода истощенного и разоренного ею общества к элементарным хозяй-
ственным формам. Попытка организоваться на новых началах, превратиться
в грандиозный ойкос, удовлетворяющий свои государственные потребности на-
турально-хозяйственным способом, заставляющий работать на себя все про-
изводительные классы общества, превращая их в свои служебные органы, не
могла иметь прочного успеха и лишь окончательно подкопала экономиче-
скую почву под политической организацией империи. Не будучи в состоянии
приспособить к себе новые хозяйственные условия, империя — разумеем ее
политическую организацию — сама должна была приспособляться к ним, да-
вая место более узким, более соответствующим им политическим формам.
Если империя не разложилась на ряд крупных поместий с хозяйствен-
ной, личной и политической властью земельного магната над сидящими на
его земле людьми, то виною тому варвары. Они явились новым ингредиэнтом
в процессе внутреннего разложения империи, определившим его ближайший
политический результат. Вместо того, чтобы распасться на магнатские по-
местья, империя разложилась на ряд варварских королевств.
Укажем некоторые работы, по которым читатель мог бы более подробно
ознакомиться с вопросами политического, социального и Хозяйственного раз-
вития Римской империи, трактуемыми в этом очерке.
Римская история Моммзена (есть русский перевод), История римской
республики Нича (есть русский перевод) и особенно Очерки истории Римской
империи проф. Р. Ю. Виппера (Москва, 1908) познакомят читателя с соци-
альным и политическим кризисом, приведшим к крушению республики и ут-
верждению монархии. О государственной и общественной организации Рим-
ской империи и ее эволюции см.:
Фюстель-де-Куланж. История общественного строя древней Франции,
т. I—II (русск. пер. под ред. проф. Гревса).
Проф. Н. И. Кареев. Монархии древнего мира.
О. Seeck. Geschichte des Unter gangs der antiken Welt, I—IV (I т. во вто-
ром изд. 1910 г., II т. 1901 г., Ill т. 1909 г. и IV т. 1911 г.).
Е. Lavisse. Histoire de France. Tome premier, II. 1900. (Эта часть I тома
написана проф. G. Bloch’oM).
P, Viollet. Histoire des institutions politiques et administratives de la
France. Tome premier. 1890.
I. Marquardt. Romische Staatsverwaltung. Erster . Band. Zweite Auf-
iage. 1881.
С ходом экономического и социального развития Рима знакомят на-
званные книги Моммзена, Нича, Виппера, Кареева, Ф.-де-Куланжа, Seeck’a и
Bloch’a, а также Очерки из истории римского землевладения проф. Гревса,
Экономическое развитие древнего мира Эд. Мейера, статья проф. Ростовцева
Капитализм и народное хозяйство в древнем мире (Русская Мысль, 1910,
март), статья Макса Вебера Социальные причины падения античной культуры
(русск. перев. в журн. Научное Слово, 1904, VII), а также посвященный Риму
отдел в чрезвычайно ценной более новой работе Max’a Weber'a, напечатан-
<
150
ной в виде статьи в 3-м издании (1909 г.) известного Handworterbuch der Sta~
<itswissenschaften под заглавием Agrargeschichte (Altertum) (переведена на рус-
ский язык и приготовлена к печати), и книга S. Salvioli Le capitalisme dans ie
monde antique. Paris. 1906.
В частности истории римского землевладения и вопросу о происхожде-
нии крепостного права (колоната) в.Римской империи посвящены, между про-
чим, следующие сочинения:
Названное исследование проф. Гревса, а также его статьи: Большое
сельское поместье древней Италии и крупное землевладение в римском мире
к концу 1-го века империи (журн. Мин. Нар. Проев. 1897, сект.—окт.) и Но-
вое исследование о колонате (там же, 1886, ноябрь—декабрь).
Фюстель-де-Куланж. История общественного строя древней Франции,
т. IV (Аллод и сельское поместье). (Перев. под ред. проф. Гревса).
Фюстель-де-Куланж. Римский колонат. (Перев. под ред. проф. Гревса).
Проф. П. Г. Виноградов. Происхождение феодальных отношений в лан-
гобардской Италии. СПБ. 1880. (Первая глава посвящена вопросу о происхо -
ждении колоната).
Проф. П. Г. Виноградов. Средневековое поместье в Англии. СПБ. 1911.
(Глава II посвящена римским отношениям и, в частности, организации земель-
ной собственности и колонату).
М. Белоруссов. Колонат. Варшава. 1903.
Г. Пригоровский. Развитие колонатных отношений в римской Африка
(из Ученых Записок Имп. Моск. Унив. Отдел ист.-фил. Выпуск 38. Мо-
сква. 1909).
Beaudouin (Е.). Les grands domaines dans Г empire romain d'apres de.%
travaux r6cent (из Nouvelle revue historique de droit frangais et Granger,
1897—98).
Scholten (A.). Die romischen Grundherrschaften. 1896.
Heisterbergk (B.). Die Entstehung des Colonats. 1876.
H. Gummerus. Der romische Gutsbetrieb als wirtschaftlicher Organismus
nach den Werken der Cato, Varro und Columella. Leipzig. 1906.
Weber (M.). Romische Agrargeschichte. 1891.
Rostowzew (M.). Studien zur Geschichte des romischen Kolonates. 191©.
(С результатами этой своей капитальной работы проф. Ростовцев познако-
мил русскую публику в журн. Современный Мир (1911. янв.—февр.), а немец-
кую в статье Kolonat в 3 издании Handworterbuch der Staatswissenschaften; см.
также его статью Колонат в Новом Энциклопедическом Словаре Брокгауза
и Ефрона.
О римских коллегиях см.:
Кречмар (М.). К вопросу о хозяйственном развитии Рима. Промышлен-
ность в Риме и теория Бюхера. Варшава. 1905.
Levasseur (Е.). Histoire des classes ouvrieres et de 1’Industrie en France
avant 1789. Deuxieme edition. Tome premier. 1900.
Waltzing (I. P.). Etude historique sur les corporations professionneles chez
les Romains. 1895—99.
Общим вопросом о падении Западной Римской империи занимаются:
проф. Греве в названных «Очерках из истории римского землевладения»,
проф. М. И. Ростовцев, в названной выше статье, помещенной в «Русской Мы-
сли», Эд. Мейер (в «Экономии, развитии древн. мира»), а также Макс Вебер
151
в названной выше статье «Социальные причины падения античной культуры»
и О. Seeck в названной выше книге.
Для более подробного ознакомления с историей постепенного утвержде-
ния германцев на территории Западной Римской империи и распадения За-
падной империи на ряд варварских королевств рекомендуется второй том
«.Истории общественных учреждении древней Франции» Фюстель-де-Куланжа
и статья проф. И. М. Гревса «Аларих и вестготы», помещенная в первом вы-
пуске «Книги для чтения по истории средних веков», составленной под редак-
цией проф. П. Г. Виноградова, а также Wietersheim-Dahn. «Geschichte der Vol-
kerwanderung». 1880. L. Schmidt. «Allgemeine Geschichte der germanischen Vol-
ker bis zur Mitte des sechsten Jahrhunderts» («Handbuch der mittleren und neue-
ren Geschichte», herausgegeben von G. von Below un.d F. Meinecke), Dahn. Urge-
schichte der germanischen und romanischen Volker. Г. 2. Aufl. 1899.
ОЧЕРК ВТОРОЙ.
Общественный и политический строй древних
германцев.
С древними германцами, с их хозяйственным, социальным и политиче-
ским строем, как и с другими сторонами их частного и общественного суще-
ствования, мы знакомимся, главным образом, по тем данным, которые сооб-
щают нам о них Цезарь и Тацит. Как ни ценны эти данные, как ни велик авто-
ритет писателей, их сообщающих, несомненно, делавших строгий выбор в том
материале чужих и собственных наблюдений, который был у них в руках, все
же это не документальные данные, не сырой, непосредственно данный мате-
риал юридического памятника, государственного акта, хозяйственной описи,
народной песни. И «Записки о галльской войне» Цезаря и «Германия» Тацита
представляют собою тщательно обработанные литературные произведения,
носящие печать яркой индивидуальности своих авторов с их вполне опреде-
ленными общественными, политическими и философскими взглядами, симпа-
тиями и антипатиями, воспитанными в определенной политической и социаль-
ной среде. Благодаря этому не так-то легко восстановить объективную и при-
том вполне конкретную картину общественного и политического строя древ-
них германцев, тем более, что сведения, сообщаемые о германцах римскими
писателями, далеко не всегда отличаются полнотой и определенностью, не-
редко ставя перед читателем почти неразрешимые загадки. Приходится обра-
щаться к более поздним свидетельствам, заключающимся в памятниках гер-
манского права и поэзии, появившихся значительно позже сочинений Цезаря
и Тацита, но рисующих жизненный строй, в котором еще очень многое удер-
жалось от самой ранней поры в жизни германцев, а также искать разъясняю-
щих указаний в истории других человеческих обществ на соответствующей
Стадии их развития. Только таким путем мы можем притти к более отчет-
ливому пониманию того, что лишь слегка намечено римскими писателями.
Между «Записками» Цезаря (Commentarii de bello gallico) и «Герма-
нией» Тацита (Germania, иначе De situ ас populis Germaniae) прошло окол®
полутора столетий, внесших в жизнь германцев немало весьма серьезных пе-
ремен, решительно двинувших вперед и их хозяйственное, и их политическое
развитие. Цезаревские германцы (Цезарь составлял свои «Записки» в пяти-
десятых годах первого века до Р. Хр.) и германцы Тацита (Тацит написал cboi®
«Германию» в конце первого века после Р. Хр.), это — две стадии в разви-
тии германского общества и государства. Не следует только слишком прямо-
линейно и педантично проводить эту точку зрения, рискуя в противном слу-
___153_
чае отнести к позднейшим образованиям такие явления в жизненном строе
германцев, которые, несомненно, существовали у них еще в доисторическую
эпоху и если не попали на страницы цезаревских «Записок», то лишь благо-
даря ограниченности поля наблюдений их автора и недостаточности сведений,
которые ему удалось добыть от других; эти же последние условия нужно
иметь в виду и, вообще, при сопоставлении свидетельств названных римских
писателей о древних германцах.
I.
Но обратимся к Цезарю. По его словам, германцы мало занимаются зе-
мледелием (agriculturae non student) и питаются, главным образом, молоком,
сыром и мясом. Скотоводство и охота — их главные занятия, если не считать
войны. Земледелие находится еще в зародыше, так как прочной оседлости
еще нет, и германцы представляют собою еще полукочевой народ. Ни у кого
нет собственного поля с определенными границами. Каждый год пле-
менные власти (magistratus ас principes) назначают отдельным родовым
группам (gentibus cognationibusque hominum, qui una coierunt) необходимое
для каждой из них количество земли и по истечении года заставляют их пе-
реходить на другое место («neque quisquam agri modum certum aut fines ha-
bet proprios, sed magistratus ac principes in annos singulos gentibus cognationi-
busque hominum, qui una coierunt, quantum et quo loco visum est agri attribUunr
atque anno post alio transire cogunt». De bello gallico, lib. VI, cap. XXII).
Едва ли в этих условиях может быть речь не только о частной, но и во-
обще о какой бы то ни было собственности на землю. Такой аграрный строй,
естественно и непроизвольно вытекающий из общих хозяйственных условий,
стоявших на еще очень низкой ступени культурного развития германцев, из-
ображается Цезарем как продукт сознательной социальной политики руково-
дителей германского общества, боявшихся будто бы, чтобы оседлость, привя-
зав германца к земле и к ее интересам, не превратила его из воина в земле-
дельца, не развила в нем жадности к земельным владениям, заставляющей бо-
лее сильных людей отнимать землю у более слабых («пе latos fines рагаге stu-
deant potentioresque humiliores possessionibus expellant»), не приучила его
слишком тщательно устраивать свое помещение из боязни холода и жары и
не породила бы в нем страсти к деньгам, из которой рождаются партии и раз-
доры («пе qua oriatur pecunia cupiditas, qua ex re factiones dissensionesque nas-
cuntur»); они будто бы имели при этом в виду то соображение, что спокой-
ствие массы будет обеспечено, когда каждый будет видеть, что самые могу-
щественные люди не богаче его самого («ut animi aequitate plebem contineant,
quum suas quisque opes aequari cum pbtentissimis videat»).
Нетрудно видеть, что, вкладывая все эти соображения в головы руково-
дителей германского общества в качестве принципов будто бы проводившейся
ими социальной политики, Цезарь -просто переносил в изображаемую им пер-
вобытную обстановку мысли и мечты, рожденные в обстановке высококуль-
турного общества, раздираемого ожесточенной и непрерывавшейся борьбой
резко обострившихся социальнььх противоречий; это были мысли и мечты его
современников, задумавшихся над тем, что давала им римская действитель-
ность последнего века республики, погибавшей в кровавых столкновениях со-
циальной борьбы. Первобытная мысль изображаемых Цезарей германцев была
154
очень далека от.этой социальной философии, но их социальный строй действи-
тельно мог представиться просвещенному римлянину тем идеалом, от кото-
рого так далека была римская действительность. Причинная связь между от-
сутствием в германском обществе социальной розни и борьбы, в такой рез-
кой и кровавой форме знакомых римскому обществу, и теми аграрными по-
рядками, которые господствовали тогда у германцев, отмечена Цезарем со-
вершенно правильно. Отсутствие частной собственности на землю делало не-
возможной сколько-нибудь резкую социальную дифференциацию в герман-
ском обществе, а тем более социальную борьбу.
Говорить об экономических классах, ведя речь о цезаревских германцах,
пребывавших еще в полукочевом состоянии и живших самодовлевшими родо-
выми группами, сообща обрабатывавшими находящуюся в их общем кратко-
временном пользовании землю, поскольку они занимались земледелием, а не
скотоводством и охотой, а еще охотнее войной,—едва ли возможно. Но и со-
вершенно отрицать в германском обществе той поры всякие признаки соци-
ального расчленения мы тоже не имеем права. Ни о знатных, ни о рабах Це-
зарь ничего нам не сообщает, но на этом основании совершенно отрицать у
тогдашних германцев наличность сословий, являющихся через какие-нибудь
полутора столетия уже исконным фактом их социального бытия, мы не счи-
таем возможным. Постоянно воюя, германцы эпохи Цезаря не могли не иметь
рабов из взятых ими в плен и иным способом покорённых врагов, и едва ли
им была чужда мысль о хозяйственном применении рабской силы. Конечно,
приписывать рабскому труду важную роль в хозяйственной жизни цезарев-
ских германцев и считать германское общество первого века до Р. Хр. обще-
ством рабовладельцев мы не имеем основания: общие хозяйственные условия
не давали места такому порядку.
Рабов у германцев, надо думать, было сравнительно немного, и они были
лишь помощниками своих господ, разделяя с членами их семей необходимый
для их общего существования хозяйственный труд, как это вообще мы наблю-
даем в обществах на ранних ступенях хозяйственного развития, еще почти не
вышедшего из узких рамок замкнутого, домашнего хозяйства. Рабский труд
еще не мог играть роль фактора, ускоряющего процесс общественной диффе-
ренциации в смысле расчленения общества на неравные в имущественном от-
ношении группы, возможную в совсем иных хозяйственных условиях.
Имея основание предполагать существование у германцев эпохи Цезаря
рабов, мы в то же время не находим основания отрицать у них и сословие
знатных, по крайней мере, в смысле отдельных знатных родов, выдвинувшихся
на почве присущего родовым отношениям иерархического порядка. Вероятно,
из среды таких старших, знатных родов происходили те старшины, principes,
которые, по словам Цезаря, творили суд по округам и тем уменьшали родо-
вые распри, представляя собою единственную власть, какую знало германское
государство, в мирное время обходившееся без общих для всего государства
правителей («in расе nullus est communis magistratus, sed principes regionum
atque pagorum inter suos ius dicunt controversiasque minuunt»).
Политический строй цезаревских германцев, как видим, отличался край-
ней элементарностью. Отдельные племена представляли собою отдельные, со-
вершенно самостоятельные государства (civitates). Состоя из отдельных,
вполне в сущности самостоятельных и самодовлеющих родовых групп, такое
государство не жило почти, можно сказать, общей политической жизнью, не
155
нуждаясь поэтому и в общих для всего целого центральных учреждениях.
Только на время войны избирался общий предводитель с правом жизни и
смерти («magistratus, qui ei bello praesint, ut vitae necisque habeant potestatem,
deliguntur»). Избирался он, надо думать, в народном собрании племени (con-
cilium), собиравшемся, вероятно, лишь для подобного рода экстренных надоб-
ностей, выходивших за пределы повседневного обихода отдельных родовых
групп, а также тех более широких общественных соединений, которые Цезарь
называет regiones atque pagi, сообщая, что в них творят суд особые старшины
(principes regionum atque pagorum), и которые мы только с большими коле-
баниями можем назвать округами, имея в виду, что речь идет о полукочевом
народе, еще не утвердившемся на определенной территории, состоящем из
ряда родовых групп и их более или менее тесных комбинаций. В народном со-
брании организовались и частные военные предприятия, не затрагивавшие не-
посредственно интересов всего племени и устраивавшиеся на страх и риск от-
дельных племенных главарей и набранных ими охотников. По словам Цезаря,
какой-нибудь из главарей племени (quis ex principibus) являлся в народное со-
брание и приглашал всех желающих отправляться с ним, куда он их поведет
(«in concilio se dixit ducem fore, ut qui sequi velint profiteantur»); желающие
вставали и тут же выражали свое согласие присоединиться к нему; дать свое
согласие и потом не пойти, считалось равносильным дезертирству и измене;
такой человек уже навсегда лишался всякого доверия со стороны своих сопле-
менников.
II .
В своем месте нам уже приходилось делать краткий обзор тех отноше-
ний, как враждебных, так и мирных, какие возникали между римлянами и
германцами в течение полутораста лет, отделяющих «Записки о галльской
войне» от «Германии» Тацита, и мы уже знаем, что римлянам пришлось в
конце концов отказаться от мысли подчинить своей власти жившие за Рей-
ном германские племена и ограничиться оборонительной тактикой в отноше-
нии к ним, заняв для этого своими легионами берега Рейна и Дуная и присту-
пив к сооружению знаменитого Римского вала (Limes Romanus). Если мы еще
примем во внимание, что на оттесненных таким образом с запада и с юга
германцев с востока напирали славянские и финские племена, а с севера с
ними граничило море, то увидим, что по-прежнему вести полукочевую , жизнь
германцы уже не могли и волей-неволей принуждены были перейти к более
прочной оседлости. 'Если прежде, во времена Цезаря, охота и скотоводство
совершенно оттесняли на задний план земледелие, то теперь пришлось серь-
езно заняться паханьем и сеяньем и мало-по-малу обратить в пахотные поля
многие из тех тянувшихся на десятки, если не на сотни миль пустырей, кото-
рыми, по словам Цезаря, любили окружать свои владения германские племена
как в интересах защиты от соседей, так и для цели охоты, игравшей такую
важную роль в их хозяйственной жизни. Границы отдельных племен сближа-
лись, сближая и самые племена как для мирного, так и для враждебного обще-
ния и создавая почву для более широких политических соединений, которые
с своей стороны вызывала к жизни непрекращавшаяся борьба с Римом,
равно как и для более определенной, сильной и прочной государственной орга-
низации. «Германия» Тацита является сплошной иллюстрацией этих общих
положений.
156
Германцы уже строят дома для постоянного обитания («domos figunt»);
но они все еще любят шириться и не терпят скученности и поэтому селятся
не густо населенными деревнями с близко примыкающими друг к другу жили-
щами, а более разбросанными: каждый выбирал место по своему вкусу («пес
pati quidem inter se iunctas sedes. Colunt discreti ac diversi, ut campus, ut nemus
placuit. Vicos locant non in nostrum morem conexis et cohaerentibus aedificiis:
suam quisque domum spatio circumdat, sive adversus casus ignis remedium sive
inscitia aedificandi», Germania, 16). Земли еще сравнительно слишком доста-
точно, и это сказывается не только на способе поселения, но и на хозяйстве
германцев.
Они по-прежнему ведут экстенсивное хозяйство, придерживаясь все той
же грубо-переложной системы, что и во времена Цезаря: как тогда, так и те-
перь они распахивали новь и сеяли хлеб, и затем бросали ее и брали под
пашню новую землю; ни садоводством, ни огородничеством, ни какими-либо
иными видами интенсивной культуры они совсем не занимались; знакомо им
было одно лишь хлебопашество. Разница с прежним была лишь в том, что
тогда вместе с полем передвигался и пахарь, теперь же этот последний уже
сидел на определенном месте, что, конечно, не могло не стеснять его хозяй-
ственной свободы, вводя практиковавшуюся им систему полеводства в опре-
деленные, хотя все еще достаточно широкие территориальные рамки.
Менял пашню не каждый отдельный хозяин, а все вместе, всей дерев-
ней. Вся деревня^ вся община одновременно переходила к новой запашке, за-
нимая для этого необходимые ей по числу ее рабочих рук определенные пло-
щади или еще вовсе не паханной, или уже достаточно отдохнувшей земли на
принадлежавшей общине территории и затем распределяя их между своими
сочленами по степени достаточности каждого из них («agri pro numero culto-
rum ab universis in vice occupantur, quos mox inter se secundum dignationem
partiuntur»); облегчалось это тем, что годной для обработки земли было много
(«facilitatem partiendi camporum spatia praebent (praestant)»): меняли пашню
ежегодно, а земли все еще оставалось достаточно («arva per annos mutant, et
superest ager», 26).
Как и во времена Цезаря, земля не являлась еще предметом частной
собственности, но уже стала собственностью общественной, собственностью
деревенской общины. Мы говорим о пахотной земле; что же касается земли,
находившейся под усадьбой каждого отдельного общинника, то трудно со-
мневаться в том, что она уже находилась в его полной собственности, точ- •
нее — в собственности его семьи. Общей собственностью деревни, если не
ряда соседних деревень, были и пастбища, леса, луга и иные угодья (так на-
зываемая впоследствии альменда, die Almende). Являясь предметом общинной
собственности, пахотная земля находилась в частном пользовании временно
владевших ею общинников, распределенная между ними по участкам, состо-
явшим каждый из совокупности полос, нарезанных, в интересах справедли-
вого распределения во всех полях деревни; чересполосность, принудительный
севооборот, отдача под временное пастбище всех полей после уборки хлеба,
вероятно, и тогда, как и в более позднее время, являлись характерными осо-
бенностями общинных порядков; то же, без сомнения, следует сказать и о
совместном пользовании общинными угодьями. Совокупность прав каждого
члена общины и его семьи на усадебную и пахотную землю и на общинные
угодья впоследствии стала обозначаться словом Hufe и представляла собою
157
нормальный общинный надел, соразмерный с потребностями' и повинностями
свободного германца. Едва ли можно сомневаться в том, что в эпоху Тацита
германская община состояла из людей, пожалуй, пока теснее связанных ме-
жду собою кровными узами, чем хозяйственными, являясь, прежде всего, ро-
довою группой, сохранявшей еще много характерных для нее бытовых осо-
бенностей.
Как и во времена Цезаря, хозяйственная жизнь германцев и в эпоху
Тацита еще сохраняла натуральный характер, ставя себе, прежде всего, чисто
потребительные цели; их хозяйство продолжало оставаться более или менее
организованной деятельностью, в общем чуждой приобретательских интере-
сов и направленной, прежде всего, на производство продуктов для непосред-
ственного потребления самого производителя и того, под чьей властью он на-
ходился (если производитель не был свободным человеком). Каждое хозяй-
ство ставило здесь себе в сущности одни и те же цели и стремилось к ним с
помощью одних и тех же средств. Эти в общем тожественные по .своему
строению и по своим функциям’ организации не нуждались друг в друге: замк-
нутость и самодовление — их, можно сказать, естественное состояние. Об-
мена между ними в общем не было и быть не могло. А ведь только на почве
обмена возможно хозяйство-предприятие, имеющее в виду барыш, прибыль,
и только на этой почве оно получает возможность все. более и более рас-
ширять свои пределы и, сосредоточивая в одних руках большие земельные
комплексы, вызывать в общественном организме ряд глубоких социальных и
политических изменений.
Господство в германском обществе тацитовской эпохи натурального,
замкнутого, домашнего хозяйства являлось надежной гарантией и против
скопления земли в немногих руках, и против соответствующего ему обеззе-
меленья массы. Пахотная земля, как мы видели, еще и вовсе не сделалась пред-
метом частной собственности, не стала видом частного богатства; единствен •
ным видом богатства все еще, по словам Тацита, продолжал оставаться скот
(«пе armentis quidem suus honor aut gloria frontis: numero gaudent, eaeque so-
lae et gratissimae opes sunt», 5). Если некоторые члены общины и получали в
пользование (как и все, во временное пользование) больше земли, чем осталь-
ные, вместо одного надела несколько («quos inter se secundum dignationem
partiuntur»), то это не могло иметь вредных социальных последствий, во-пер-
вых, потому, что земли еще было много («et superest ager») и всем хватало,
а во-вторых, потому, что и такие сравнительно крупные хозяйства никаких
целей, в сущности кроме непосредственно потребительных, преследовать не
могли и в сущности, благодаря этому, очень были далеки от крупного хозяй-
ства в собственном смысле, лишь сравнительно немного превышая размерами
хозяйство среднего германца. Тацит сообщает нам некоторые данные, позво-
ляющие нам проникнуть во внутреннюю организацию этого «крупного» хо-
зяйства. Если мы примем во внимание, что все свободные германского .обще-
ства имели совершенно обеспечивавшие их и их семьи земельные наделы, к
которым они могли приложить всю свою рабочую силу, то принуждены бу-
дем исключить всякую мысль об участии свободного наемного труда в обра-
ботке или уборке полей тогдашнего «крупного» землевладельца: такой хо-
зяйственно-социальной категории не могло знать германское общество таци-
товской эпохи; по той же причине не могли быть знакомы ему и свободные
арендаторы, снимающие землю у «крупного» землевладельца и за это отдаю-
158
щие ему часть своего труда для обработки или уборки его собственных
полей.
Остается предположить, что «крупные» поместья могли эксплоатиро-
ваться лишь с помощыО несвободного труда. Мы не считали возможным отри-
цать существование рабов у германцев эпохи Цезаря, совсем о них не упоми-
нающего. Не могло не быть их и у тацитовских германцев. Тацит, впрочем,
и не умалчивает о них и даже довольно точно определяет их хозяйственную
роль в германском обществе. «Рабами, — говорит он,'— они (германцы) поль-
зуются не по-нашему, не путем распределения между ними обязанностей по
хозяйству (ceteris servis non in nostrum morem descriptis per familiam mini-
steriis utuntur); у каждого из них есть своя усадьба и свой домашний очаг
(свои пенаты) (suam quisque sedem, suos penates* regit). Господин требует с
него определенное количество хлеба, скота или одежды, как с колона, и раб
только это обязан исполнять (frumenti modum dominus aut pecoris aut vestis
ut colono iniungit et servus hactenus paret); обязанности по дому лежат исклю-
чительно на жене и детях (германца) (cetera domus officia uxor ас liberi exe-
quuntur, 25)».
Это был в сущности самый простой для свободного, любившего больше
войну и охоту германца способ освободить себя от требующих совсем иного
душевного склада и совсем иных навыков хозяйственных забот, которыми он,
по словам Тацита, так тяготился, взваливая их на женщин, стариков и слабо-
сильных («delegata domus et penatium et agrorum cura feminis senibusque et
infirmissimo cuique ex familia», 15) и вполне добросовестно считая совершенно
несовместимым со своим достоинством добывать потом то, что можно достать
кровью («pigrum quin immo et iners videtur sudore adquirere quod possis san-
guine parare, 14). Методически пахать землю и терпеливо ждать урожая для
него было несравненно более трудным делом, чем добровольно подвергать себя
всем опасностям военных, приключений («пес агаге terram aut expectare annum
tarn facile persuaseris quam vocare hostem et vulnera mereri», 14), и еще много
должно было пройти времени, чтобы под влиянием оседлой жизни хозяйствен-
ность возобладала над этими воспитанными бродячей жизнью нехозяйствен-
ными привычками германцев.
На такой стадии культурного развития рабство должно было играть
значительную хозяйственную роль: рабский труд должен был не в малой
мере заменять труд свободных людей, направленный на нехозяйственные
цели, и вместе с трудом женщин и слабосильных членов семьи создавать
хозяйственные блага, необходимые для существования семьи, будет ли то
семья богатого и знатного или же семья рядового, среднего германца. Когда
община распределяла землю между своими сочленами secundum dignationem,
то она имела в виду, несомненно, количество рабочей силы, находившейся
б распоряжении той или иной семьи, а также количество рабочего скота.
Только те, у кого было много рабов и много рабочего скота, могли брать
по нескольку наделов и становиться «крупными» землевладельцами. Если в
хозяйстве самого малоземельного, имевшего всего лишь один надел гер-
манца рабский труд являлся лишь подспорьем. к труду его самого и членов
его семьи, то в «крупном» поместье он должен был играть главную роль;
если на одном из его наделов еще могла бы работать семья «крупного» зем-
левладельца, то остальные он должен был передать исключительно в руки
рабов и в полное их распоряжение, обязав их лишь доставлять ему опре-
159
деленное количество продуктов их труда; организовать же эксплоатацию
всех своих наделов в форме одного крупного рабовладельческого хозяйства
богатый и знатный германец не имел решительно никакой возможности:
такое большое и сложное хозяйственное дело было бы ему совершенно не
по плечу, как несовместимое с его закоренелой нехозяйственностью и, кроме
того—и это главное—предполагало бы наличность таких общих хозяйствен-
ных условий (прежде всего наличность более или менее обширного рынка),
которых не могло быть в германском обществе, в общем пребывавшем еще
на стадии, близкой к натуральному, замкнутому домашнему хозяйству.
«Крупное» поместье германцев поневоле должно было представлять собою
совокупность мелких, арендных хозяйств. Неудивительно, ‘ что германский
раб так напоминает Тациту и нам колона, как напоминает его нам и поса-
женный на землю римский раб IV и V века.
Социальный строй германского общества вообще выступает в изобра-
жении Тацита с более определенными очертаниями, чем в «Записках о
галльской войне», хотя работа Тацита все же не дает нам достаточно мате-
риала для отчетливой и конкретной характеристики групп, на которые
успело уже дифференцироваться германское общество. Хозяйственный строй,
как мы сейчас видели, предполагает у германцев существование людей бога-
тых и людей обычного достатка, а также свободных и рабов, но экономи-
ческой зависимости между людьми, мыслимой лишь при условиях, делаю-
щих возможным превращение земли в частную собственность, скопление ее
в одних руках и уход из других, он не допускает. Еще все факторы сель-
ско-хозяйственного производства находятся в руках производителя—и
земля, и орудия производства, и труд, как его собственный, так и лично
зависимых от него людей,—и его хозяйство представляет собою независи-
мый, замкнутый, довлеющий себе мир. Поэтому мы напрасно стали бы
искать и в германском обществе тацитовской эпохи социальных групп, кото-
рые можно было бы подвести под категории экономически властвующих й
экономически зависимых и потому борющихся между собою общественных
классов. Германское общество этой поры еще не знает экономических клас-
сов. К германскому обществу этой поры еще вполне применимы те соци-
ально-философские размышления, которым предавался, как мы видели,
Цезарь, изображая аграрные порядки современных ему германцев.
Классовая борьба, как в ее чистом, так и в ее более или менее
замаскированном виде (factiones dissensionesque), была еще незнакома таци-
товским германцам, хотя имущественное неравенство у них уже существо-
вало. Тацит упоминает о «locupletissimi», говоря, что они отличаются от
остальных одеждой («locupletissimi veste distinguuntur», 17); будем ли мы
понимать это слово в его первоначальном смысле, понимая под locuples
человека многоземельного, или же в его позднейшем, более общем смысле
просто богатого человека, употребленный Тацитом термин во всяком слу-
чае в достаточной мере выразителен. Основой богатства, дававшей возмож-
ность богатому человеку становиться крупным землевладельцем, являлся
скот и рабы. И то, и другое легче всего можно было достать на войне, и
самая крупная доля этой добычи попадала в руки тех, кто стоял во главе
воевавших. А это были, если не самые знатные, то самые храбрые и пред-
приимчивые люди, умевшие успешно довести до конца начатое дело и
покрыть себя и свой род воинской славой. Потомство таких людей, если сами
160
они не были знатного рода, уже вступало в ряды знати и «крупных» зем-
левладельцев. Богатство и знатность здесь совмещаются в одних родовых
группах. Богатство давало знатному человеку (nobilis) возможность иметь
нескольких жен. Среди простых свободных (ingenui) многоженство не было
распространено; повидимому, наблюдалось оно и среди знатных далеко не
у всех, а лишь у немногих, надо думать, у самых богатых и знатных, в!
родстве с которыми лестно и выгодно было состоять другим знатным родам
(«пат ргоре soli barbarorum singulis uxoribus contend sunt, exceptis admodum
paucis, qui non libidine, sed ob nobilitatem plurimis nuptiis ambiuntur», 17).
Богатство давало знатному человеку и средства набирать и содержать дру-
жину, тоже далеко, конечно, не всякому, а лишь самым богатым, самым
прославленным и самым влиятельным из сословия знатных, тем, кого Тацит
обозначает столь многозначным у него словом princeps.
Когда Тацит употребляет выражение princeps civitatis, ставя его рядом
с rex («гех vel princeps civitatis», 10) мы, несомненно, должны понимать, что
речь идет о самом могущественном человеке в государстве, его фактиче-
ском властелине, его «некоронованном короле» (таким был, например, у
херусков знаменитый Арминий, разбивший в Тевтобургском лесу Вара и
истребивший его легионы); когда мы читаем у него, что в народном собра-
нии племени избираются princepes, которые творят суд по округам и дерев-
ням («eliguntur in iisdem conciliis et principes qui iura per pagos vicosque
reddunt», 12) то ясно, что тут говорится о должностных лицах, об органах
германского государства; их же разумеет Тацит, когда говорит, что на пи-
рушках германцы между другими политическими делами обсуждают и воз-
можные кандидатуры тех или иных лиц на должности principes («et adscis-
cendis principibus», 22); но когда Тацит сообщает нам, что особенная знат-
ность или великие заслуги предков дают даже юношам право на титул
princeps’a («insignis nobilitas aut magna patrum merita principis dignationem
etiam abulescentulis adsignant», 13), то мы, несомненно, имеем дело не с
политической, а с чисто социальной категорией, с какой, также несомнен-
но, мы имеем дело и тогда, когда Тацит говорит о principes, стоящих во
главе дружин, и дает характеристику отношений, устанавливавшихся между
princeps’oM и его дружинниками (comitesj (Germania, 13, 14, 15).
Pincipes представляли собою верхний слой германской знати; это были
самые знатные, богатые и могущественные ее представители, имевшие и
материальную, и моральную (блестящая воинская репутация) возможность
.окружать себя дружиной из отборных юношей и, опираясь на нее, оказы-
вать влияние и на международные отношения, и на внутренние дела своего пле-
мени и его подразделений («haec dignitas, hae vires, magno semper electorum
iuvenum globo circumdari; in pace decus, in bello praesidium; nec solum in sua
gente cuique, sed apud finitimas quoque civitates id nomen, ea gloria est, si
numero ac virtute comitatus emineat; expetuntur enim legationibus et muneribus
ornantur et ipsa plerumque fama bella profligant», 13). Из их среды избира-
лись, вероятно, областные старшины, творившие суд по деревням и воло-
стям; они же, эти principes, предварительно обсуждали все более важные
дела, поступавшие потом на решение народного собрания, и окончательно
решали менее важные («de minoribus rebus principes consultant, de maibribus
omnes, ita tamen ut ea quoque, quorum penes plebem arbitrium est, apud prin-
cipes pertractentur», 11); из их среды, при благоприятных условиях, выхо-
161
дили и фактические властелины племени (princeps civitatis), а иным удава-
лось основать и настоящую династию и поставить на настоящую юридиче-
скую основу свою королевскую власть.
Таким образом, в германском обществе эпохи Тацита мы можем кон-
статировать существование высшего класса, опиравшегося, как на свою
материальную базу, на сравнительно большие земельные владения, отводив-
шиеся представителям этого класса во временное пользование и эксплоати-
руемые с помощью несвободного юридически труда рабов, которых у них
было больше, чем у простых свободных. Без несвободного труда, при тог-
дашних условиях, обеспечивавших каждому свободному необходимое для него
количество земли, существование этого высшего класса было бы немыслимо,
и в особенности его высшего слоя, вождей' дружин. Правда, средства для
содержания дружины давала ее вождю война («materia munificentiae per bella
et raptus», 14), и среди мотивов, побуждавших дружину и ее вождя вмеши-
ваться и в чужие войны, когда их собственное государство ни с кем не
воевало («коснело в продолжительном мире и бездействии, longa расе et otio
torpeat», 14), Тацит вполне определенно указывает и мотивы часто мате-
риальные, чтобы не сказать хозяйственные: необходимость добыть для дру-
жины и боевых коней, и окровавленные победоносные копья, и продукты
для ее пропитания («exigunt enim principis sui liberalitate ilium bellatorem
equum, illam cruentam victricemque frameam, nam epulae et quamquam
incompti, largi tamen apparatus pro stipendio cedunt», 14). Тем не менее, едва
ли можно допустить, чтобы стал набирать дружину человек, у которого не
было готовых средств для вооружения ее хотя бы на первое время, у кото-
рого не было больших владений и большого числа рабов, сидевших на от-
дельных участках и поставлявших ему все необходимое для него и для его
дружины.
Положение рабов (servi) в германском обществе, при всем их беспра-
вии, было несравненно лучше того положения, которое рабы занимают в
высококультурном обществе с развитым меновым хозяйством, делающим
возможным безграничную эксплоатацию как несвободного, так и свободного
труда в капиталистическом производстве, с резким социальным неравен-
ством и сопутствующим ему неравенством духовного развития. Сидя на
отведенном ему земельном участке и платя своему господину оброк из про-
дуктов своей в сущности самостоятельной хозяйственной деятельности, гер-
манский раб был почти вне контроля со стороны своего господина и менее
всего был похож на его хозяйственное орудие. Да и в качестве дворового
раба он не переставал быть для него человеческой личностью. Как и в дру-
гих обществах на соответствующей ступени материального и духовного раз-
вития, и в германском обществе конца первого века после Р. X. господин
видед в рабе еще человека, а не. хозяйственную вещь, отличающуюся от
других хозяйственных предметов лишь человеческим даром слова; здесь раб
еще не стал для своего 'господина instrumentum vocale, и при всей своей гру-
бости и нередко жестокости германский рабовладелец едва ли бы мог понять
глубоко циничные хозяйственные наставления высокообразованного рим-
ского агронома и даже редко бил своих, рабов, а убивал еще реже, лишь в
состоянии крайнего раздражения; столь же редко сажал он их в оковы и
наказывал чрезмерной работой («verberare servum ас vinculis et ореге соегсеге
rarum; occidere solent, non disciplina et severitate, sed irnpetu fet ira,* ut inimi-
11
___162____
cum, nisi quod impune», 25); ему тем легче было не забывать в рабе чело-
века, что нередко это был друг его детства, с которым он проходил одну и
ту же воспитательную и образовательную школу, по целым дням нагишом
валяясь в грязи среди домашнего скота, и с которым расставался ли’.иь с
наступлением зрелого возраста («in omni domo nudi ас sordidi in hos artus,
in haec corpora диаё miramur excrescunt... dominum ac servum nullis educationis
deliciis dignoscas: inter eadem pecora, in eadem humo degunt, donee aetas
separet ingenuos, virtus agnoscat», 20). Рабом мог стать и свободный герма-
нец, проиграв свою свободу в кости; но таких рабов немедленно продавали
за границу.
Давая нам сведения о простых свободных (ingenui), о знатных (nobiles и
principes) и о рабах (servi), Тацит вовсе не упоминает о несомненно искон-
ном элементе социального строя германцев, об известном нам из поздней-
ших источников сословии полусвободных, так называемых литов или
летав (litus, letus) (иначе лаццов или лассов, lazzi, lassi), или альдиев (aidio).
Весьма возможно, что Тацит смешал их с рабами, потому что и они,
подобно рабам, сидели на чужих участках и давали владельцам их, своим,
господам, вернее патронам, оброк натурой. Возникновение этого сословия
относится еще к доисторической эпохе в жизни германцев и объясняется,
повидимому, фактом добровольного подчинения сильному, победоносному
племени, более слабого Само собою разумеется, что то, что мы говорили о
хозяйственной роли рабов, трудом своим не в малой мере, если не совсем,
снимавших хозяйственные заботы с простого свободного германца и делав-
ших возможным существование у германцев «крупного» землевладения и
«крупных» землевладельцев, знати и вождей дружин, относится и к полу-
свободным литам.
‘ Почти на одной с литами юридической линии стояли вольноотпущен-
ные (liberti). Тацит о них упоминает, говорит, что у германцев они едва
возвышаются над рабами, и затем, имея, несомненно., перед своим умствен-
ным взором глубоко оскорблявшую его аристократические чувства родную
картину, социальную и политическую роль вольноотпущенников в импера-
торском Риме, прибавляет, что у германцев вольноотпущенники не имеют
значения ни в домашнем хозяйстве, ни в государственной жизни, и что
лишь в государствах, где уже есть королевская власть, положение их иное:
там они возвышаются и над простыми свободными, и над знатными; у дру-
гих же существование их лишь подчеркивает свободу остальных («liberti non
multum supra servos sunt raro aliquod momentum in domo, nunquam in civitate,
exceptis dumtaxat iis gentibus quae, regnantur. Ibi enim et super ingenuos et
super nobiles ascendunt: apud ceteros impares libertini libertatis argumenturn
sunt», 25). Едва ли число вольноотпущенников было значительно в герман-
ском обществе.
Как и во времна Цезаря, германцы и тацитовской эпохи селились груп-
пами («gentibus cognationibusque hominum qui una coierunt», по терминологии
Цезаря), и родовые порядки продолжали еще играть серьезную роль в их
общественной жизни, несмотря на то, что государственная связь, соединяв-
шая родовые группы, стала значительно крепче и выражалась в более опре-
деленно организованных политических учреждениях. Родовыми группами
германцы выстраивались и в боях, и это, по словам Тацита, удвоивало их
храбрость («quodque praecipuum fortitudinis incitamentum est, non casus net
163
foriuita conglobatio turmam et cuneum tacit, seel fai'miliae et propinquitates», 7).
Вне своей родовой группы, как индивидуум, германец был беззащитен, если
только он не был сильным вождем храброй и преданной дружины или же
дружинником сильного вождя. Родовая группа не только обеспечивала ему
средства к существованию, но она и защищала его жизнь и его имуще-
ство, как внутри, так и cq стороны внешних посягательств, исходивших от
членов других родовых групп. На защиту своего сочлена вставал весь'род и
начинал войну против всего рода обидчика.. Это были настоящие междуна-
родные отношения: каждая родовая группа представляла собою еще в сущ-
ности самостоятельное политическое целое, и так называемая кровная
месть была настоящей войной между враждовавшими родами. Тацит не оста-
вляет у нас сомнения в существовании в германском обществе в его время
кровной мести, как вполне правомерного факта («susciper.e tarn inimicitias
seu paths seu propinqui quam amicitias necesse est», 21), но в то же время
он констатирует большую распространенность у германцев родового выкупа,
шедшего на смену родовой мести, сообщая, что вражда между родами не
всегда бывает непримиримой, что даже убийство возмещается определенным
количеством крупного и мелкого скота, которое получает в виде удовлетво-
рения весь род убитого от рода убийцы («пес implacabibes durant: luitur
enim etiam homicidium certo armentorum ac pecorum numero, recipitque satis-
factionem universa domus», 21). Отдельные семьи, из которых слагалась каж-
дая родовая группа, еще во многом должны были считаться с родовыми уза-
ми, н<1 каждом шагу дававшими им чувствовать, что они—лишь часть целого,
интересы которого для .них обязательны. Глава семьи не мог, например,
свободно распоряжаться собственностью семьи; естественными наследниками
являлись дети, а если детей не было у него, .то имущество непременно пере-
ходило к родственникам, прежде всего к братьям и дядьям со стороны отца
и матери, и о завещании не могло быть и речи («heredes tamen successores-
que sui cuique liberi, et nullum testamentum, si liberi non sunt, proximus
gradus in possessione fratres pa.trui avunculi», 20).
Во главе рода стоял, надо думать, родовой старшина, как это было и
у других народов на соответствующей стадии их общественного и политиче-
ского развития; был ли он выборный или должность эта была наследствен-
ной, об этом мы тоже ничего не узнаем от Тацита, ровно как и о’ том,
какова была его хозяйственная и судебная компетенция в смысле регулиро-
вания хозяйственных распорядков родовой общйны и улаживания возникав-
ших между членами рода столкновений и споров.
Не многим больше узнаем мы от него и о старшинах, стоявших во
главе более широких общественных и политических соединений, обозначае-
мых у Тацита термином pagi, об окружных старшинах. Pagus представлял
собою округ, занятый несколькими родами, происходившими обыкновенно
от одного естественно разросшегося, рода и составлявшими подразделение
племени, колено. Стоявшие во главе колен старшины были единственными,
по словам Цезаря, должностными лицами, которых знало германское госу-
дартсво в' мирное время, и обязанность их, по словам того же автора, со-
стояла в том, что они творили суд по округам, занятым колейами, и тем
уменьшали родовые распри. Избирались ли они членами родов, входивших
а состав колена, или же должность эта была наследственной в одном из его
родов, Цезарь нам ничего об этом не сообщает; но во времена Тацита эти
И*
164
окружные старшины (у Цезаря они назывались principes regionum atque
pagorum) уже избирались в народном собрании всего, племени и, как и в
прежние времена, творили суд по округам («eliguntur in iisdem conciliis et
principes qui iura per pagos vicosque reddunt», 12). Тацит прибавляет еще,
что при отправлении ими правосудия присутствовали сто человек из мест-
ного населения в качестве их советников, увеличивая этим их судебный
авторитет («centeni singulis ex plebe comites consilium simul et auctoritas
assunt», 12). Мы склонны думать, что в данном случае Тацит невольно пред-
ставил судебный строй германцев в терминах римского судоустройства, имея
перед умственным своим взором картину судебного трибунала римского про-
консула, творившего суд среди населения вверенной его почти неограничен-
ной власти провинции. Судя по тому, что мы знаем о древне-германском
суде из более поздних источников, областной старшина являлся лишь пред-
седателем судебного собрания так называемой сотни (Hundertschaft, centena),
лишь во всеуслышание провозглашавшим составленный собранием приговор.
По словам того же Тацита, каждый округ должен был выставлять по сто
ьоинов, когда племя вело войну с другими племенами («centeni ex singulis
pagissunt», 6).
Ни о каких других функциях окружных старшин Тацит, как и Цезарь,
не упоминает. Но это не дает еще нам права думать, что никаких других
функций, кроме председательствования на судебном собрании округа, у них
и не было. Едва ли можно сомневаться, что окружной старшина являлся и
естественным военным вождем занимавшего округ колена, и председателем
всех его собраний, решавших самые разнообразные вопросы, затрогивазшие
интересы всего колена, не всегда тожественные интересам целого, часть
которого оно составляло: племя далеко еще не успело изгладить полити-
ческой индивидуальности своих подразделений, и бывали случаи, что одни
колена данного племени оставались в мирных отношениях с тем племенем,
с которым вели войну его другие колена; едва ли можно сомневаться также
и в том, что в собраниях округа присутствовали или по крайней мере ну.ели
право присутствовать все свободные, жившие в его пределах.
Собрание всех свободных всего племени, его народное собрание (Цезарь
и Тацит обозначают его словом cincilium), является в описании Тацита
постоянным, правильно функционирующим центральным учреждением гер-
манского племени-государства (civitas), органом его верховной власти. Сюда
в определенные дни, обыкновенно в новолуние или полнолуние (в экстрен-
ных случаях созываются экстренные собрания), являются в полном воору-
жении все свободные племени решать важнейшие вопросы государственной
жизни. Вопросы эти, по словам Тацита, предварительно рассматриваются в
собрании окружных старшин и других главарей племени—те и другие обо-
значены у него словом principes, которое обыкновенно переводят русским,
может быть, слишком определенным словом князья—и только после этого
передаются ими для решения народному собранию; менее важные дела собра-
ние старшин и главарей племени решало собственною властью («de minorubus
rebus principes consultant, de maioribus omnes, ita tamen, ut ea quoque quorum
penes plebem arbitrium est apud principes petractemur», 11).
За порядком в народном собрании наблюдают жрецы и. имеют при этом
право прибегать к дисциплинарным взысканиям с нарушителей порядка.
Объясняется это, невидимому. тем, что народные, собрания препоручались с
165
помощью особых религиозных обрядов особому покровительству богов, и
место собрания, на время по крайней мере, становилось местом священным,
как бы храмом, в котором наблюдение за благочинием присутствующих
лежит на обязанности жрецов. В качестве ораторов в собрании выступают
король (в государствах, где уже была королевская власть) и те из племен-
ных старшин и главарей, которые могут импонировать собранию или своим
возрастом, или знатностью своего рода, или своей воинской славой, или
красноречием («тох rex vel princeps, prout aetas cuique, prout nobilitas, prout
decus bellorum, prout facundia est, audiuntur», 11), и стараются склонить
собрание к одобрению решения, принятого на их предварительном собрании.
Если доводы ораторов казались народу убедительными, то он выражал свое
одобрение стуком оружия; в противном случае он шумно отвергал их пред-
ложения. Вопросы о войне и мире, конечно, стояли в первом ряду вопросов,
которые разрешались в народном собрании. Здесь же избирались, как нам
уже приходилось упоминать, и окружные старшины. Народное собрание
племени избирало и военных вождей, duces, герцогов, когда'племени прихо-
дилось воевать с другими племенами. Тацит говорит, что при выборе гер-
цога обращали внимание не столько на знатность его рода, сколько на его
личные свойства, хотя мы едва ли ошибемся, если скажем, что выбирали
герцогов из среды племенных.главарей, вождей дружин (principes), а не из
среды простых свободных. При условии хронической войны герцог, по суще-
ству временный вождь племени, избиравшийся лишь на время войны, стано-
вился постоянным военным предводителем племени, незаметно превращаясь
в его короля (гех), и постепенно распространял свою власть и на другие
стороны общественной жизни племени, из охранителя внешнего мира пре-
вращаясь постепенно и в охранителя внутреннего мира. В народно.м собра-
нии германский юноша получал из рук кого-либо из главарей племени
(principes) или из рук отца или родственника щит и копье и превращался в
полноправного гражданина государства. Народному собранию принадлежала
и судебная власть.
Мы уже упоминали о судебных функциях окружных собраний. Являет-
ся вопрос: раз всякого рода правонарушения внутри родовой группы при-
надлежали к компетенции родового старшины, а междуродовые обиды влекли,
за собою войну между родами, кончавшуюся осуществлением родовой мести,
а впоследствии родовым выкупом, то как объяснить возникновение судебных
функций окружного народного собрания?
На этот вопрос можно ответить таким образом. Появление родового
выкупа и создало почву для судебных функций как окружного, так и народ-
ного собрания. Родовой выкуп предполагает соглашение между двумя родо-
выми союзами, мирный договор между ними, в силу которого род убийцы
(если вражда между родами возникла вследствие убийства членом одного
рода члена другого рода) должен был заплатить роду убитого стоимость
убитого, так называемый вергельд (от wer—человек и geld—деньги), пер-
воначально выплачиваемый тем или иным количеством голов скота и лишь
в более позднее время деньгами. Первоначально цифры вергельдов не были
нормированы и для каждого данного случая определялись условиями заклю-
чавшегося враждовавшими родами мирного договора, и лишь мало-по-малу
выработались определенные обычные тарифы вергельдов, различных для
людей разных сословий. Когда потерпевшая сторона не получала от другой
. 166___
стороны установленного мирным договором возмещения, в таких случаях
она обращалась к окружному (сотенному) или народному собранию, ища у
них управы на обидчика.
В качестве судебного учреждения народное собрание прежде всего
рассматривало и решало дела, касавшиеся всего племени: дела об изменни-
ках, о перебежчиках, о трусах, о людях, повинных в противоестественных
пороках, при че.м изменников и перебежчиков оно приговаривало к повеше-
нию на деревьях, а преступников остальных названных категорий оно при-
суждало к потоплению в болоте. Рассматривало оно также и междуродовые
тяжбы (в тех случаях, когда враждовавшие роды не могли собственными
средствами достигнуть примирения) и присуждало виновных к уплате потер-
певшему роду родовго выкупа в виде чгого или иного количества голов
скота, часть этого выкупа требуя в пользу народа или его короля (если
королёвская власть уже существовала у данного племени) («seel et levioribus
deliciis pro modo poena: equorum pecorumque nuim-его convicti mulctantur,
pars mulctae regi vel civitati, pars ipsi, qui vindicatur, vel propinipnquis eius
exsolvitur», 12) в качестве вознаграждения за труд.
Тацит совершенно ничего не сообщает о характере германского судо-
производства, но на основании данных позднейших юридических памятни-
ков (мы разумеем так называемые Варварские Правды, Leges Barbarorum),
представляющих собою записи обычного права германских племен, слагав-
шегося веками и, несомненно, в основных своих чертах уже действовавшего
и в эпоху Тацита, мы смело можем утверждать, что судебная процедура и
тогда носила сакрально-формалистический характер, состоя в произнесении
ряда формул и в совершении ряда действий, имевших целью побудить боже-
ство открыть истину, и что роль суда и сводилась в сущности к регулиро-
ванию всей этой обрядности, к режиссерской роли, и к произнесению приго-
вора применительно к тому результату, какой получался после выполнения
всех этих обрядов, после произнесения каждой из сторон и ее родственни-
ками-соприсяжниками очистительных клятв^ после так называемых op.4n.1nii,,
т.-е. испытания водой или раскаленным железом, или после судебного пое-
динка. Это по существу был суд божий, а не человеческий; люди здесь лишь
устраивали материальную обстановку, через посредство которой божество
могло бы открыть им истину, лишь вопрошали божество. Это был не столько
суд, сколько гадание.
В таких чертах вырисовывается перед нами германская государствен-
ность тацитовской эпохи. Государство здесь, это—сам организованный
народ, решающий все свои важнейшие дела, еще не выделивший из себя
особой правительственной организации. Общество живет еще замкнутыми
и во многом еще самодовлеющими родовыми группами, менее узкими (родами)
и более широкими (коленами), в мирное время не чувствуя почти никакой
потребности в более широком общении. Соединяет эти группы в более
широкое целое лишь сознание ими своего племенного единства, происхож-
дение от общих предков, общий культ и необходимость действовать сов-
местно против внешнего врага. Этот последний мотив едва ли не был тем
фактором, который более всего способствовал постепенному сплочению родо-
вых групп в политическое целое и вызвал к жизни 'зачатки общегосудар-
ственной организации, заставляя все племя собираться для совместного
обсуждения общего плана действий и для выбора общего военного вождя для
167
предстоящего общего похода. Не удивительно, что в народное собрание гер-
манцы являлись вооруженные и стуком оружия выражали свое одобрение
ораторам; не удивительно, что в качестве судебного трибунала народное
собрание судило почти исключительно людей, совершавших преступления на
поле битвы—изменников, перебежчиков, трусов, и что в народном собрании
германскому юноше, когда он достигал совершеннолетия, вручали щит и
копье. Внешние, международные отношения племени, война и мир—вот, чем
главным образом занималось народное собрание племени. Никаких внутрен-
них задач ему разрешать не приходилось: их еще не было у племени, как у
целого, так как племя дробилось на родовые группы, разрешавшие каждая
за себя свои внутренние задачи. Не всегда эти группы справлялись с своими
внешними задачами, возникавшими на почве междуродовых отношений, и
тогда, и только тогда они обращались к содействию народного собрания
племени, и оно брало на себя труд помирить враждовавшие роды, склонить
своим авторитетом род убийцы к уплате роду убитого выкупа за убитого;
но это была добрая воля враждовавших родов: они могли и не обращаться
к содействию народного собрания, и никто их принудить к этому не мог.
Разрешая собственными силами свои немногочисленные и внешние
общегосударственные задачи путем отправления каждым германцем лежав-
шей на нем натуральной государственной повинности—отправления на соб-
ственные средства в поход, п посещения окружного и народного собрания,—
германское племя, естественно, не нуждалось в особой правительственной
организации. Во времена Цезаря у германских племен не было в мирное
время общих для всего племени должностных лиц («in расе nullus est com-
munis magistratus»). He было их у большинства племен и в эпоху Тацита;
да и у тех племен, где уже возникла королевская власть, правительства все
же еще не было.
Власть короля была ограничена («пес regibus infinita aut libera po-
testas», 7) и совершенно отступала на задний план перед правами народа,
осуществлявшимися им в народном собрании, сводясь к военному предводи-
тельству (из которого она и возникла) и к взиманию в свою пользу части
судебных выкупов, а также, повидимому, к некоторым жреческим функциям
короля, как представителя племени перед богами. Появление королевской
власти пока еще не вносило никаких серьезных перемен в жизнь племени,
и племя попрежнему собственными силами и средствами разрешало’ свои
еще несложные и чисто внешние политические задачи.
Не имея особой правительственной организации, племя не нуждалось
и в особом государственном хозяйстве, которое давало бы необходимые для
содержания правительства и для решения им своих задач правительственные
средства. Ни о каких налогах мы не слышим ни от Цезаря, "ни от Тацита.
Да их ни один свободный германец и не допустил бы и увидел бы в них
покушение на свою свободу. У королей, как и у областных старшин, были
свои земельные владения и рабы, доставлявшие им все необходимое для
содержания их и их дружин; а чего не доставало, то добывали на войне.
Тацит этого прямо не говорит, но это с необходимостью вытекает из общих
условий изображаемой им жизни. Тацит говорит лишь о почетных подар-
ках, которые давали германцы своим главарям в виде скота и зернового
хлеба, чем доставляли им и материальную поддержку («mos- est. civitatibus
ultro ас viritim conferre principibus vel armentorum vel frugum, quod pro honore
168
acceptum etiam necessitatibus subvenit», 15), прибавляя при этом, что для них
еще приятнее были подарки, которые они получали от соседних племен в
виде ценных коней, дорогого оружия, пышного убранства для боевого коня и
драгоценных ожерелий.
Остается сказать несколько слов о германской дружине (comitatus) в
изображении Тацита, в дополнение к тому, что уже было сказано о ней в
предшествующем изложении. Мы указывали на материальные условия суще-
ствования дружины и на ее роль в социальном строе германского общества,
как базиса социального и политического значения верхнего слоя германской
знати, тех, кого Тацит называет principes. Тацит с большим интересом
останавливается на дружине и подробно описывает видимо поразившие его
дружинные отношения. Его в особенности поразило то, что вступление в
число дружинников не считалось унизительным для свободного человека
(«пес rubor inter comiies aspici», 13). Он не мог понять, как могли вступать
I: отношения личной зависимости свободные и даже знатные юноши—а эти
последние едва ли не составляли главный контингент дружинников,—как
они могли отказываться от своей личной независимости и добровольно отда-
вать себя в подчинение вождю дружины и жертвовать за него жизнью, за
него, а не за отечество, не за общее дело. «В бою для вождя было бы по-
зором быть превзойденным в доблести, а для дружины не сравняться с вож-
дем; но уже значило бы заклеймить себя на всю жизнь—выйти живы.м из
боя, в котором пал вождь. Защищать его, оберегать и свои подвиги ему
приписывать, это—самый главный и священный долг дружинника; вожди
сражаются из-за победы, дружинники—за вождя». С своей стороны вождь
обязан был содержать дружинников, давать им вооружение и боевых коней
и доставлять им возможность проявлять свою храбрость, удовлетворять свое
военное честолюбие и обогащаться добычей. Дружина являлась военной
школой для знатного германского юношества и в то же время почвой для
развития отношений, которым предстояло в сравнительно недалеком буду-
щем играть серьезную роль в общественном и политическом строе герман-
ских государств.
На русском языке обстоятельный очерк общественного и политиче-
ского строя древних германцев сделан С. П. Моравским в статье его «Гер-
манцы до великого переселения народов»,. помещенной в первом выпуске
«Книги для чтения по истории средних веков», изданной под редакцией
проф. П. Г. Виноградова.
Западная литература о древних германцах очень обширна. Назовем
лишь несколько книг, по которым читатель мог бы ориентироваться в этой
литературе и подробнее ознакомиться с самими германцами.
Brunner (Н.). Deutsche Rechtsgeschichte. Erster Band. Zweite. Auflage.
1906.
Schroder (R.). Lehrbuch der deutschen Rechtsgeschichte. Funfte, verbes-
serte Auflage. 1907.
Waitz (G.). Deutsche Verfassungsgeschichte. Band I. Dritte Auflage. 1880.
Sybel (H. von). Entstehung des deutschen Konigthums. Zweite, umgear-
beitete Auflage. 1881.
Inama-Sternegg (K. Th. von). Deutsche Wirtschaftsgeschichte. Zweite,
verbesserte und vermehtre Auflage. 1909.
16')
Feistel de Coulanges. Recherches sur quelques problemes d’histoire.
Deuxieme edition. 1894.
Wittich (Werner). Die Frage der Freibauern. 1901.
Hildebrand. Recht und Sitte auf den verschiedenen wirtschaftlichen
Kulturstufen. 1896.
Lamprecht (K.). Deutsches Wirtschaftsieben im Mittelalter. Band I. 1886.
Meitzen (A.). Siedelung und Agrarwesen der Westgermanen und Oster-
* germanen, der Kelten, Romer, Finnen und Siawen. Band I. 1895.
Baumstark. Ausfiihrliche Erlauterung der Germania des Tacitus, 2 Bande,
1875—81.
Mullenhoff. Deutsche Altertumskunde, Band IV. 1900.
ОЧЕРК ТРЕТИЙ.
Англо-саксонское развитие.
Познакомившись с экономическим, социальным и политическим строем
1ерманцев в тот момент, когда они уже вступили в соприкосновение с рим-
ским миром, но еще сохраняли в общем нетронутыми элементарные основы
своего общественного существования, и зная условия, при каких происхо-
дило последовавшее затем их поселение на территории Римской империи, а
также ту среду, в которой они тогда очутились, мы можем приступить
теперь к изучению тех форм политической и общественной жизни, которые
сложились и развились у германцев на новой почве. Утверждение германцев
на римской территории совершалось различными путями. В некоторых, напри-
мер, случаях они более или менее мирно размежевывались с римским населе-
нием, а их вожди вступали в права наместников императора; в других, более
редких, случаях происходил прямой захват и решительное вытеснение и
прежнего населения, и прежних порядков; в иных же мы наблюдаем нечто
в роде компромисса этих двух тенденций, значительно осложнявшего общую
картину политического и общественного строя при таких условиях возни-
кавшего варварского королевства. Чтобы понять и отчетливо представить
себе генезис хозяйственных, социальных и политических форм, которые, с
течением времени восторжествовали во всех государствах, основанных гер-
манскими племенами на территории Римской империи, и в частности, сде-
лать для себя хоть сколько-нибудь ясным, какую роль в процессе выработки
этих форм сыграли римские формы и идеи, необходимо ознакомиться с
эволюцией нескольких варварских королевств, из которых каждое пред-
ставляло бы собою своеобразную комбинацию политических и социальных
элементов, возникшую в результате своеобразных условий, при каких оно
было основано. Англо-саксонское королевство, Остготское королевство,
основанное Теодорихом Великим в Италии, и Франкское королевство Меро-
вингов и Каролингов представляют собою, на наш взгляд, характерные раз-
новидности варварского развития, параллельное изучение которых поможет
нам разобраться в поставленных вопросах, сделает для нас в той или иной
мере ясным и генезис политических и общественных форм, с течением вре-
мени восторжествовавших во всей Западной Европе, и роль, какая в этом
сложном процессе принадлежал^ римским формам и идеям.
Англо-саксонское развитие совершалось в обстановке, исключавшей
возможность сколько-нибудь заметного воздействия римских форм п идей;
оно представляет собою более или менее чистый тип германского развития,
т. е. дальнейшего развития политических и общественных форм, знакомых
171
нам из Цезаря и Тацита, и позволяет нам надлежащим образом оценить зна-
чение простого факта перехода германцев к более широким формам полити-
ческой жизни в процессе выработки с течением времени восторжествовавших
во всей Западной Европе политических и общественных форм, безотноси-
тельно к индивидуальным особенностям той обстановки, в какой этот факт
для тех или других германцев совершился, и его естественных социальных и
политических последствий. С другой стороны, знакомство с историей Остгот-
ского королевства, основанного Теодорихом в самом очаге римской культуры
и государственности, нашедших в остготском короле своего самого искрен-
него почитателя, задавшегося вполне сознательно поставленной целью сделать
причастными им своих остготов, поможет нам разобраться в вопросе о харак-
тере и степени воздействия римских условий на политический и обществен-
ный строй варварских королевств и определить роль этого воздействия в про-
цессе их дальнейшей эволюции. История франкского государства обильно
снабжает нас данными для изучения этой эволюции. Остготское королевство
просуществовало всего лишь пятьдесят слишком лет, и эволюция его полити-
ческих и общественных форм далеко не сказала своего последнего слова, хотя
и успела сказать много для нас поучительного. Иной была судьба королевства
Меровингов. Оно существовало целые века, и все, что могла дать ему римская
государственность и культура при непосредственном соприкосновении с ним
на почве романизованной Галлии и путем идейной традиции, имело полную
возможность проявить всю силу своего воздействия на его политический и
общественный строй. История Франкского государства знакомит нас и с даль-
нейшей эволюцией римских политических и общественных форм, с которыми
Галлия вошла в состав королевства Меровингов, и тем делает для нас еще бо-
лее возможным уразумение истинного характера отношений древнего мира к
средневековому. Восстановление Западной Римской империи Карлом Великим
и ее быстрое разложение при его ближайших преемниках с своей стороны
бросает яркий свет на действительную роль римской традиции в процессе
образования феодальных форм средневековой Европы и на самое существо
этого процесса, который к тому же именно в областях, входивших в состав
франкской державы, сказал свое последнее и самое характерное слово.
I.
Сравнительно с Галлией и Испанией Британия оставалась слабо романи-
зованной римской провинцией. Без преувеличения можно сказать, что рим-
ская государственность всегда являлась здесь лишь поверхностной надстрой-
кой над национальными формами местной #изни, и распространявшаяся ею
гражданственность и культура коснулась,^главным образом, верхнего слоя ту-
земного населения, не пустив корней в глубину народных масс, продолжав-
ших попрежнему говорить на своем кельтском языке и жить по своим уна-
следованным от предков обычаям. Правда, с римским владычеством явилась
в Британии и городская жизнь — исследователи насчитывают в римской Бри-
тании до тридцати трех городских поселений — и римские дороги, облегчав-
шие общение между разными частями страны и делавшие возможным хозяй-
ственный обмен между ними, и крупные поместья с великолепными, снабжен-
ными, всеми предметами изысканной римской роскоши и комфорта виллами-
дворцами своих владельцев и с усовершенствованными способами земледелье
172
ческой культуры, весьма продуктивно эксплоатировавшие плодородную почву
страны и труд туземного населения и скоро превратившие Британию в одну
из житниц империи. Но эти города являлись больше опорными пунктами во-
енной оккупации страны римской державой, чем средоточиями муниципаль-
ной жизни, не оставившей заметных следов своего сколько-нибудь значитель-
ного развития в Британии; римские дороги служили также более стратегиче-
ским целям, чем интересам хозяйственного и общекультурного развития
страны. Что же касается крупных поместий, то они, несомненно, не в малой
мере способствовали более решительному переходу пастушеских и охот-
ничьих племен Британии к земледелию, которое до тех пор играло весьма не-
значительную роль в их хозяйственной жизни, но не создали здесь по суще-
ству новых хозяйственных и социальных порядков, характерных для круп-
ного римского поместья индивидуалистического типа, принужденные приспо-
собляться к господствовавшим в Британии примитивным условиям местной
жизни в виде экстенсивного земледелия и общинных форм владения землей.
«Господствующий тип хозяйства этого периода», говорит проф. П.. Г.
Виноградов в своей известной работе «Средневековое поместье в Англии»,
«был построен так, что не допускал энергичной обработки почвы и потому
исключал возможность сильного организующего давления сверху на земле-
дельцев» (стр. 109). Признавая существование в римской Британии значитель-
ного класса римских или романизованных магнатов, владельцев крупных по-
местий, тот же исследователь находит все основания предполагать, что в Бри-
тании, как и вообще в провинциях, недавно отвоеванных Римом у варвар-
ского мира, должно было быть особенно велико число мелких землевладель-
цев, крестьян-собственников, сохранявших свою личную и хозяйственную не-
зависимость на ряду с крупными землевладельцами и в той или иной мере за-
висимыми от них людьми. Все это делает совершенно неприемлемой теорию
Сибома, представляющего себе римскую Британию сплошь покрытой круп-
ными поместьями, организованными на началах строгой централизации и са-
мым интенсивным образом эксплоатировавшими труд порабощенной магна-
тами массы туземного населения. Самое большее, что можно сказать о рим-
ском влиянии на жизненный строй бриттов, это — признать вместе с проф.
Виноградовым, что на почве римской Британии можно было найти «всевоз-
можные разновидности социальных учреждений той эпохи, начиная с самых
первобытных племенных обычаев и кончая самыми законченными образчи-
ками городской и сельской романизации» (стр. 61).
С половины третьего века (после Р. Хр.) Британия начинает подвер-
гаться нападениям со стороны саксов, англов, ютов и фризов. Когда вызван-
ные Стилихоном для борьбы с Аларихом римские войска навсегда покинули
Британию, набеги эти участились и к половине пятого века уже приняли ха-
рактер настоящей иммиграции целых племен. Германцам пришлось выдержать
продолжительную, упорную и жестокую борьбу с кельтским населением,
чтобы заставить его уступить им свое место. Много погибло в этой борьбе'
и людей, и продуктов римской цивилизации и культуры. Римские виллы и рим-
ские города стали жертвой огня и разрушения. Лишь самая незначительная
часть избежавших гибелгГбриттов осталась на своих местах и не была отте-
снена к западной и северной части острова. Для германизации страны зало-
жены были, таким образом, самые прочные и самые широкие основы. Если,
может быть, и не все, что дал Британии Рим, погибло от огня и меча завое-
173
вателей, то в возобладавших теперь на острове культурных условиях, прине-
сенных варварами, которые у себя на родине, пожалуй, более всех герман-
ских племен были далеки от римского влияние и сохраняли в чистоте свои
первобытные общественные формы, едва ли могла быть почва для дальней-
шего существования уцелевших от разгрома остатков римской культуры. Не
сделавшись под римским владычеством страной романской, Британия с при-
ходом англов, саксов, ютов и фризов стала страной германской и по языку,
и по культуре и по учреждениям.
Продолжительная и упорная борьба с кельтским населением Британии,
требовавшая сосредоточения сил и власти, естественно привела к усилению
королевской власти у тех германских племен, у которых она уже существо-
вала и до переселения их в Британию, и к возникновению ее у тех, которые
еще не знали ее и на время войны избирали герцогов (duces), и общим поли-
тическим результатом англо-саксонского завоевания явилось образование на
британской территории целого ряда германских королевств. Лишь только пре-
кратилась борьба с бриттами, как началась явная и скрытая борьба между
самими этими королевствами, не прекращавшаяся в сущности до второй по-
ловины десятого столетия, когда закончился многовековой процесс объедине-
ния Англии, совершавшийся в этой борьбе.
Постепенно из всей совокупности мелких государств образовалось при-
близительно семь более крупных (это эпоха так называемой гептархии). Из
них преобладающее положение принадлежало сначала королевству Нортумб-
рии (во второй половине седьмого века), потом (в VIII веке) королевству Мер-
сии, а с IX века королевству Западных Саксов (Уэссексу), при чем каждое
из трех названных королевств пыталось объединить под своею властью все
остальные, что удалось, однако, лишь последнему из них. Король Уэссекса
Экберт (в начале IX века) уже был королем для всех англосаксов, хотя и не
все их королевства превратились в провинции Эссекса, и некоторые еще про-
должали иметь своих собственных королей, признававших над собою высшую
власть уэссекского короля.
Окончательное объединение Англии относится к значительно более
позднему времени, и совершилось оно под сильным воздействием нового, внеш-
него фактора, каким явились набеги и иммиграция датчан и норвежцев в вось-
мом, девятом и десятом веке, вызывавшие настоятельную потребность в спло-
чении разрозненных сил англо-саксов и в их более централизованной органи-
зации. Одно время вся Англия была во власти датчан, и только Западные
Саксы с своим королем Альфредом дали им отпор и отвоевали у них запад-
ную часть страны. Договор между Альфредом и королем датчан Гутрумом
(879 г.) определил взаимные отношения датского и уэссекского королевств,
поделивших, таким образом, между собою всю Англию. Сравнительно скоро
датчане слились с англо-саксами в одно целое, и в 959 году король Эдгар воз-
ложил на себя корону всей Англии. В начале XI века Англия подверглась но-
вому датскому нашествию, и ею в течение тридцати лет управляла датская
династия (самый известный представитель ее — король Кнут, царствовавший
от 1017 по 1035 год). В 1042 году английския корона опять перешла к уэссек-
ской династии, к ее последнему представителю Эдуарду Исповеднику, а в
106'6 году, после битвы при Сенлаке, что возле Гэстингса, она досталась нор-
мандскому герцогу Вильгельму Незаконнорожденному. Англо-саксонский пе-
риод кончился, и Англия вступила на новый путь политического развития.
174- _
II.
Характеристику эволюции англо-саксонского общества *мы начнем с
обзора его политического строя, в том его виде, какой он принял с момента
объединения англо-саксов в одно государственное целое. Политический строй
англо-саксов (как и других германских племен, утвердившихся на территории
Римской империи) определился, прежде всего, внешними факторами, теми
условиями и обстоятельствами, при каких происходило их поселение на рим-
ской почве, а затем их объединение под властью королей уэссекского дома.
Менее всего он может рассматриваться как политический результат внутрен-
ней эволюции англо-саксонского общества, происходивших в этом последнем
хозяйственных и социальных изменений. Мало того: эти хозяйственные и со-
циальные перемены сами явились результатом перехода англо-саксов к но-
вым, более широким политическим формам и только впоследствии, все более
и более развиваясь, с своей стороны стали оказывать видоизменяющее воз-
действие на вызвавший их к жизни политический строй. Естественно поэтому
начать рассмотрение англо-саксонского развития с его политической стороны.
Отправной точкой политической организации англо-саксонского обще-
ства является деревня (tCin, townspih), сельская община. Сельский сход (moon
представлял собою регулирующий центр деревенской жизни: он не только
контролировал хозяйственные распорядки общины (переделы, севооборот,
право выпаса и т. п.) и в силу*этого обладал соответствующей юрисдикцией,
но оказывал юрисдикционное и просто полицейское воздействие и на все дру-
гие стороны жизни деревенской группы, а также приводил в исполнение все
требования фискального и полицейского характера, с которыми обращалось
в деревне государство. Органами его были избиравшиеся им должностные лица,
и главное место среди них принадлежало старосте (tun-gerefa).
Первоначально все • свободные общинники англо-саксонской деревни
должны были отправляться на судебные собрания округа, в пределах которогс
данная деревня находилась — этот округ назывался сотней, hundred — на со-
зывавшиеся раз в месяц сотенные собрания (hundred-moot). Это был порядбк,
унаследованный от германцев тацитовской поры, когда под председательством
окружных старшин собирались полноправные, носившие оружие граждане
округа и творили суд по тем делам, которые своими средствами-не могли раз-
решить родовые группы, жившие на территории округа. Англо-саксонская
сотня (hundred), как и древне-германская, представляла собою первоначально
группу круглым счетом в сто^ семейств (обеспеченная общинным наделом семья
свободногр англо-сакса обозначалась словом hiwisc), организованную государ-
ством для военных, судебных, а впоследствии и фискальных целей. С течением
времени лежавшая на всех свободных сотенного округа повинность являться
на собрания округа была заменена обязанностью сельского схода посылать
на эти собрания четырех самых уважаемых людей деревни вместе со старо-
стой и священником. Кроме представителей от деревень, на сотенных собра-
ниях должны были присутствовать и все более или менее крупные землевла-
дельцы округа.
Сотенному собранию принадлежала как уголовная юрисдикция, так и
гражданская. Первоначально судьями являлись все присутствовавшие на собра-
нии, но уже сравнительно рано из общей массы стала выделяться особая ко-
миссия из двенадцати самых влиятельных землевладельцев сотенного округа
17 \_
<так назыв. «старших тэнов»), которая и стала играть главную роль в собра-
нии. Непосещение сотенных собраний, как и неисполнение других государ-
ственных натуральных повинностей, подвергало виновного в этом особому
штрафу.
Сотенное собрание являлось не только судебным трибуналом: в его при-
сутствии совершались и разного рода юридические акты (в роде передачи зег
мельной собственности из одних рук в другие и т. п.), а также производилась
раскладка падавшего на сотню налогового бремени; лежали на нем и разные
другие заботы, связанные с положением сотни как административного округа
королевства.
Во главе сотни стоял избиравшийся сотенным собранием (по крайней
«мере в более раннюю пору) сотенный старшина (hundreds ealdor, hundredman),
который первоначально и председательствовал в собрании сотни. С развитием
королевской власти рядом с ним появляется представитель интересов короля,
прежде всего, его фискальных интересов, особый сотенный gerefa; сначала он
лишь собирал штрафы, следовавшие королю (судебные штрафы — сотенное
собрание должно было отдавать королю часть поступавших в его пользу су-
дебных штрафов, — штрафы за неисполнение государственных натуральных
повинностей и т. п.), но с течением времени он совершенно вытесняет сотен-
ного старшину. >
Сотня являлась частью более обширного округа, графства (shire, шайр).
Некоторые из графств еще на памяти истории были самостоятельными коро-
левствами (Эссекс, Кент и др.) и лишь постепенно превратились в провинции,
а потом в округа единого королевства. Таких племенных государств было
много основано англо-саксами на британской, почве, и тип их нам хорошо
знаком из Германии Тацита. По мере объединения Англии они постепенно те-
ряли свою- самостоятельность, входя в состав более широких политических
соединений, но не всегда при этом теряли свою индивидуальность и в качестве
составных частей более обширного целого. Стоявший во главе графства элдор-
мэн (ealdorman) нередко являлся потомком и преемником королей, правив-
ших графством в те времена, когда оно еще представляло собою самостоятель-
ное или же в той или иной мере утратившее свою независимость королевство;
формально избранники короля и высшего в объединенном королевстве учре-
ждения (уитенагемота), элдормэны нередко были наследственными князьями
графства, связанными с населением графства и с его .интересами многовеко-
вою связью. Рядом с элдормэном, естественным вождем населения графства в
мирное и военное время и представителем его местных, областных интересов
перед государственным целым, стоял блюститель интересов внешней, королев-
ской власти, назначаемый одним королем из числа его королевских людей и
вполне зависимый от короля шериф (scirgerefa, sheriff). По мере усиления ко-
ролевской власти увеличивалось и значение шерифа: сначала представитель
лишь фискальных и просто хозяйственных интересов короля, собиравший сле-
дуемую королю третью часть судебных штрафов (другая треть шла элдор-
мэну) и управлявший королевскими имениями в. графстве, ’он постепенно пре-
вратился в охранителя интересов общественной безопасности и порядка в
графстве и в блюстителя закона; к нему перешло и председательство в собра-
нии графств, и он стал получать в свою пользу третью часть судебных до-
ходов.
176
Дважды в год шериф созывал собрание графства (shiremoot, более харак-
терное название folkmoot, «народное собрание»). Сюда должны были являться
элдормэн, епископ и все другие должностные лица графства, все более или ме-
нее крупные, землевладельцы графства и от каждой деревни староста, священ-
ник и четверо самых уважаемых крестьян. Собрание графства в исторические
времена являлось, прежде всего, судебным собранием, обладавшим как уголов-
ной, так и гражданской юрисдикцией и решавшим, прежде всего, дела, не на-
шедшие удовлетворяющего стороны решения в сотенном собрании; как и в
этом последнем, судьями в «народном собрании» графства сначала были все
присутствовавшие, но и здесь судебные функции перешли постепенно к выде-
лившейся из общей массы комиссии из двенадцати «старших тэнов»; как и в
соте‘нном собрании, и здесь совершались разного рода юридические акты. Со-
брание графства рассматривало и разрешало вопросы, связанные с обложе-
нием графства теми или иными, главным образом, натуральными, сборами для
общегосударственных целей, а также с обороной страны как с суши, так и с
моря. Сохранились в историческое время следы и законодательной власти,
принадлежавшей некогда «народному собранию» графства, когда оно своим
принятием того или иного изданного центральною властью закона сообщало
этому последнему его настоящую юридическую силу.
И в эпоху гептархии, и в объединенном королевстве англо-саксив ко-
роль разделял верховную власть в государстве с- уитенагемотом (witenagemot,
собрание мудрых), с собранием епископов королевства и аббатов самых круп-
ных монастырей, элдормэнов графств и королевских дружинников, королев-
ских тэнов. Если в древнейших королевствах англо-саксов, как и в государ-
ствах германцев эпохи Тацита, рядом с собранием князей (principes), с уите-
нагемотом, могло оставаться и сохранять свое значение и народное собрание
(iolkmoot), то в государствах, возникших путем соединения таких королевств
в более широкое политическое целое, народных собраний мы уже не видим,
а если и встречаем их, то лишь в виде собраний графства (folkmoot); да и они
уже не народные собрания в собственном смысле, а скорее собрания предста-
вителей населения графств.
Почему ни в королевствах эпохи гептархии, ни в объединенном коро-
левстве англосаксов не оказалось места для народных собраний, для непосред-
ственного осуществления народом своих политических прав? И это мы видим
не у одних англо-саксов, но и у всех других германских племен, осноьазшнх
более или менее обширные государства на римской территории. У всех у них
мы замечае.м упадок, а вскоре потом и полное исчезновение народных собра-
ний. Такие факты, как сильное развитие у многих из них королевской власти,
г кованное успешной! борьбой с Римом и объединительной деятельность:-:» не-
которых варварских королей, и сравнительно быстро и энергично начавшаяся
у них в новых условиях социальная диференциация в смысле аристок-ратиза-
ции общества, все более и более оттеснявшей на задний план некогда само-
державную массу, должны были сыграть не малую роль в качестве причин
этого упадка и полного прекращения деятельности народных собраний. Но
едва ли не главное, решающее значение имел при этом самый факт перехода
германцев к широким формам политического существования. Непосредствен-
ная демократия в смысле непосредственного осуществления народом своих по-
литических прав в правильно организованной форме народного собрания воз-
можна лишь в рамках сравнительно небольших политических соединений, зме-
17-.7
щающих лишь столько политически правоспособных, сколько фактически мо-
жет собираться на предназначенном для собраний месте и совместно решать
свои общественные дела. Пока германцы жили небольшими племенными госу-
дарствами с населением — самое большее — в несколько десятков тысяч че-
ловек, народное собрание являлось у них главным политическим органом, не-
посредственно выражавшим и осуществлявшим волю всего народа; таким оно
было и в городских государствах античного мира. Но, перейдя к широким по-
литическим соединениям, основав на римской почве большие государства, гер-
манцы тем самым сделали фактически неосуществимым непосредственное уча-
стие всего народа в политической жизни, фактически невозможным дальней-
шее существование, в новых условиях, непосредственного народоправства и
егр органа, народного собрания, как собрания всех свободных и правоспособ-
ных граждан государства. Права народного собрания и его функции переходят
к королю и к собраниям магнатов королевства; но идея народного суверени-
тета не умирает и во все важные моменты жйзни государства находит свое
официальное признание в тех иди иных актах правительства и правящих
классов.
Компетенция уитенагемота была весьма обширна: не было ни одного
сколько-нибудь важного вопроса, при решении которого король мог бы обой-
тись без совета и согласия уитанов, и решение, принятое королем и его уита-
нами, представляло собою, по официальной терминологии, «волю короля и его
князей» («haec est voluntas regis et principum ejus»). «По совету и с согла-
сия» уитанов англо-саксонский король издавал как светские, так и духовные
законы, решал вопросы о войне и о мире, о флоте и армии, облагал народ на-
логами, назначал и смещал элдормэнов, замещал епископские кафедры, жа-
ловал отдельным лицам и корпорациям те или иные права на те или иные зе-
мли и территории (при этом уитаны скрепляли своими подписями выдавав-
шиеся в этих случаях королем дарственные грамоты). Уитенагемот являлся и
верховным судебным трибуналом, решавшим в- последней инстанции как уго-
ловные дела, так и гражданские тяжбы по апелляциям от сотенных собраний
и от собраний графств, а также судившим лиц, по своему общественному по-
ложению или просто в силу дзоей близости к королю подлежавших юрисдик-
ции короля и уитенагемота. К уитенагемоту обращался магнат и тогда, когда
хотел сделать крупное пожертвование землей в пользу церкви или монастыря,
обходя своих законных наследников. Уитенагемоту принадлежало еще одно
право, подчеркивавшее его значение как верховного учреждения в государ-
стве: уитенагемот имел право избирать короля и низлагать его. Избирал он
королей обыкновенно из одного определенного королевского рода; обыкно-
венно выбор падал на старшего сына умершего короля, если только он не был
совершенно неспособен к управлению; в моменты революций с этим обычным
порядком, конечно, не считались и передавали корону не сыну и не брату по-
следнего короля.
Ознакомление с компетенцией уитенагемота дает нам право применить
к англо-саксонскому королю слова Тацита о королях древних германцев: «пес
regibus infinita aut libera potestas» («у королей не ограниченная и не свобод-
ная власть»). Правда, энергичный король, к тому же обладавший обширными
материальными рессурсами, дававшими ему возможность создавать себе креп-
кую опору из лично зависимых от него и всем ему обязанных людей, мог не
слишком стесняться теми рамками, в какие была, заключена его власть; но
12
178
ведь то же можно сказать и о королях современных Тациту германцев. Но
это уже вопрос не права, а силы; мы же имеем в виду указать юридические
границы королевской власти у англо-саксов.
Нельзя, впрочем, сказать, чтобы власть англо-саксонских королей и с
этой, юридической стороны не претерпела изменений сравнительно с тем, чем
была королевская власть у тацитовских германцев, а в первое время и у англо-
саксов. Хотя еще в очень отдаленные времена короли германских племен, а
в том числе и племен, завоевавших Британию, сопричислили себя и свой род,
если не прямо к сонму богов, то к их прямым потомкам, тем не менее еще
на памяти истории земные законы трактовали англо-саксонского короля, не
вполне сообразуясь с его столь высоким происхождением, но больше видя в
нем высшее должностное лицо, несущее высщую службу своему народу и в
соответствии с этим имеющее право на самые высшие ставки в тарифе обыч-
ных вергельдов и других взысканий, следовавших за убийстве человека, за на-
несение ему материального или нематериального ущерба и за нарушение его
прав в пользу родственников его или его самого. Так, за убийство короля род
убийцы платил роду убитого, как и за убийство простого англо-сакса, стои-
мость жизни убитого, его вергельд; только вергельд этот во много раз был
больше вергельда простого англо-сакса (по обычному праву королевства Мер-
сии жизнь короля оценивалась в 7.200 шиллингов, т. е. в 36 раз дороже жизни
простого свободного, стоившей 200 шиллингов; но теми же 7.200 шиллингов
оценивалась и жизнь архиепископа). Но не только род убитого короля полу-
чал материальное возмещение от рода убийцы. Так как убийство короля при-
чиняло ущерб не только его роду, но и народу, которому служил король, то
право на возмещение принадлежало и народу, которому род убийцы уплачи-
вал ту же сумму, что и роду убитого короля. Лишь значительно позже возни-
кает понятие о покушении на жизнь короля как об особенно тяжком престу-
плении, наказуемом смертью. За нарушение мира в пределах королевского
жилища в более раннюю пору платили просто штраф, как и за нарушение
мира в пределах жилища всякого другого члена англо-саксонского общества,
только более высокий; впоследствии же человек, затеявший, например, драку
в доме короля, был казним смертью, а имущество его конфисковалось в пользу
короля. Первоначально слову короля, как и слову всякого другого англо-сакса,
верили на суде только тогда, когда оно было подтверждено клятвой его самого
и его соприсяжников; впоследствии же оно и само по себе получило полную
юридическую убедительность.
Все эти перемены в личном положении короля не отразились, однако,
на существе политического строя англо-саксов. Как ни высоко поднялся ко-
роль над тем положением, которое он занимал в древнегерманском государ-
стве, и юридически, и фактически, тел1 не менее политические учреждения
англо-саксов, как местные, так и центральные, продолжали оставаться по су-
ществу народными учреждениями, независимыми от королевской власти и по
своему происхождению, и в своей деятельности. Королевская власть лишь
стояла рядом с ними; они ставили ей' определенные границы, хотя и прину-
ждены были считаться с нею и даже под ее флагом отправлять свои функции,
не поступаясь, однако, своим положением органов народной самодеятельно-
сти и народного самоопределения. Попрежнему сам народ или через своих
представителей, сообразуясь с строгими нормами народного обычая и закона,
судил и наказывал преступников, разбирал гражданские тяжбы, сообщал пра-
179
вовую силу юридическим актам, обсуждал и решал свои местные, а частью и
общегосударственные дела в «народных собраниях» графств, в сотенных со-
браниях и на своих сельских сходах. Присутствовавший и даже председатель-
ствовавший на собраниях сотен и графств агент короля в сущности лишь на-
блюдал за тем, чтобы при этом не страдали фискальные интересы короля,
чтобы следовавшая королю часть судебных взысканий действительно попадала
в руки короля, как официального верховного охранителя прав народа, охра-
нителя всего его правового строя. И уитенагемот не был по существу лишь ко-
ролевским советом. Принадлежавшее ему право избрания и низложения коро-
лей, равно как и вся совокупность принадлежавших ему прав, устраняет вся-
кую мысль об уитенагемоте, как о монархическом учреждении и дает нам все
основания видеть в нем не прекращавшее со времен Тацита своего существо-
вания германское учреждение совсем иного типа, именно собрание старшин
и главарей германского племенного государства, тех, кого Тацит обозначает
многозначным у него словом principes, но унаследовавшее на английской почве
многое из тех прав, которые некогда принадлежали народному собранию, ор-
гану верховной воли и власти народа.
Организация военного дела в англо-саксонском государстве была по-
строена на тех же началах, что и в государствах древних германцев: защита
страны от вражеских нашествий, как и участие в наступательных походах,
являлась натуральной государственной повинностью, лежавшей на каждом
свободном англо-саксе, владевшем обычным наделом, гайдой (hide) (гайда со-
стояла из усадьбы и около 120 акров пахотной земли, а также права на об-
щинные угодья). Повинность эта носила название trinoda necessitas и состояла
кроме обязанности участвовать в ополчении (fyrd, expeditio) еще и в обязан-
ности чинить мосты и поддерживать укрепления. Сравнительно рано в поста-
новке военного дела у англо-саксов стали происходить весьма серьезные пе-
ремены, тесно связанные с общей эволюцией социального и политического
строя англо-саксонского общества, и о них мы поведем речь, когда перейдем
к рассмотрению этой эволюции; здесь же ограничимся лишь указанием на то,
что сущность этих перемен заключалась в постепенном образовании профес-
сионального военного класса, мало-по-малу оттеснившего на задний план на-
родное ополчение, и что зародыши этого класса были уже налицо как у древ-
них германцев, так и у англо-саксов в самый ранний период истории госу-
дарств, основанных ими на британской территории, в виде дружинников ко-
ролей и других магнатов.
Удовлетворяя свои потребности с помощью натуральных государствен-
ных повинностей своего свободного населения, англо-саксонское государство,
как и государство древних германцев, естественно, не нуждалось в особых пра-
вительственных средствах (в строгом смысле этого слова), пока население дей-
ствительно было в состоянии отбывать эти свои государственные натураль-
ные повинности, и поэтому в нем мы не найдем настоящего государственного
хозяйства, по крайней мере в ранний период его истории. Да и само прави-
тельство, как особая организация, направляющая политическую жизнь обще-
ственного организма, еще в сущности почти что не существовало. Король,
как военный вождь общества и верховный официальный охранитель его пра-
вового'строя, и его агенты в центре и областях, обязанные, прежде всего, блю-
сти его, строго говоря, частные, прежде всего, фискальные интересы, — вот
и все элементы того, что можно бы назвать правительством англо-саксонского
12*
180
государства. Политическая жизнь общества не от него получала направляю-
щие импульсы; она шла в сущности мимо него и в нем едва ли нуждалась. Те
материальные средства, которыми располагал король и из которых он воз-
награждал своих агентов, а также своих дружинников, только с немалой на-
тяжкой можно назвать правительственными средствами в строгом смысле
этого слова.'Это было в сущности частное, движимое и недвижимое имуще-
ство короля, которым он и распоряжался как своей частной собственнос тью, •
пользуясь им сам или передавая его в другие руки, но вовсе не фонд, предна-
значенный для удовлетворения государственных потребностей.
При наличности в англо-саксонском обществе сравнительно несложных
хозяйственных форм и сравнительно слабо развитого хозяйственного оборота
и при господстве в нем земледельческого производства основой материальных
средств короля являлось владение землей и правом на продукты труда и на
самый труд земледельческого населения. И король, и его агенты, а также его
дружинники, все были в том или ином смысле землевладельцами, или прямо
владея землей в качестве крупных землевладельцев и извлекая из нее про-
дукты и деньги с помощью труда посаженных на нее рабов или полусвобод-
ных или безземельных свободных англо-саксов, принужденных брать в аренду
чужую землю, или же получая в свою пользу часть продуктов труда натурой
и деньгами совершенно свободных сельских общин на том или ином совер-
шенно не экономическом основании. Англо-саксонские короли, в особенности
первое время после объединения Англии под властью уэссекской династии,
владели очень обширными доменами, состоявшими из целого ряда деревень,.
населенных как свободными, так полусвободными и несвободными крестья-
нами, на своих подводах доставлявшими в королевские дворцы оброк в виде
разного рода сельских продуктов, а отчасти и работавшими на собственной
королевской запашке, где она была заведена, а также платившими и денеж-
ный чинш. В то же время король имел право на получение продуктов и с со-
вершенно свободных и независимых общин: он имел право, переезжая с ме-
ста на место, жить на счет своих подданных, которые обязаны были в этих
случаях доставлять ему и его свите полное содержание и кормить его лоша-
дей (это называлось feasting). Повинность эта постепенно принимала не-
сколько иную форму: население просто обязано было поставлять для надоб-
ностей короля и его двора то или иное количество продуктов, так называе-
мую Фирму (feorm, по-латыни pastus, victus).
Таков был основной фонд королевских рессурсов. Дополнением к нему
являлись доходы с той промышленности и торговли, какая уже существовала
в англо-саксонской Англии (доходы с рудников и соляных варниц, торговые
пошлины), а также судебные доходы, часть судебных взысканий, которую по-
лучал король в качестве верховного охранителя общественного мира, став-
шего миром королевским.
Из- всех этих источников король и вознаграждал своих агентов и
своих дружинников, раздавая им в пользование земли и предоставляя им
права на те или иные виды своих доходов. Только с эпохи борьбы с датча-
нами появляются в Англии зачатки настоящего государственного хозяйства
и настоящих правительственных средств. Это были так называемые датские
деньги (Danegeld), прямой поземельный налог (от 1 до 4 шиллингов с гайды).
взимавшийся в экстренных случаях для того, чтобы откупиться от датского
набега.
___181
!П.
Древнейшие записи обычного права англо-саксонских государств ри-
суют социальным строй англо-саксов теми же чертами, какие нам знакомы из
Тацита: как и древне-германское общество, и общество англо-саксонское
складывалось из простых свободных, знатных, полусвободных и рабов, и эта
социальная схема была наполнена и там, и здесь однородным социальным со-
держанием.
Как и у германцев эпохи Тацита, и у англо-саксов простые свободные,
кэрлы (ccorls), составляли основу и общественного, и политического строя.
Полноправные члены сельских общин, они были в то же время и полноправ
ными гражданами государства. Общинный надел кэрла (гайда, hide) являло
базисом его хозяйственного, социального и политического положения: на нем
зиждилось благосостояние кэрла, применительно к нему определялся его вер-
гельд, равный 200 шиллингов; он же обеспечивал кэрлу возможность несения
натуральных повинностей (так называемой trinoda necessitas, судебной повин-
ности и др.) и уплаты выкупов и штрафов по судебному приговору, а также
делал для него возможным брать под свое частное покровительство (mundium)
тех, кто к нему прибегал. Этот надел, как и у свободного германца тацитов-
ской эпохи, состоял из усадьбы, пахотной земли и общинных угодий (паст-
бищ, лесов, лугов и т. п.). Как и во времена Тацита, пахотный участок кэрла
представлял собою совокупность полос, разбросанных по всем полял! общины
вперемежку с полосами остальных общинников, но уже стал семейной соб-
ственностью кэрла, наравне с его усадьбой, что не освобождало, однако, его
владельца от обязанности попрежнему подчиняться принудительному севообо-
роту и другим общинным распорядкам; размер участка определялся в среднем
в 120 акров, фактическая же его величина определялась, физическими и вся-
кими иными фактическими условиями каждой данной местности. Если мы при-
бавим, что кэрл имел право давать на суде очистительную присягу в качестве
соприсяжника, и что всякое нарушение его прав и всякая обида* ему нанесен-
ная, влекла за собою материальное возмещение в пользу его и его рода со
стороны обидчика и его рода, то этим будет исчерпано все существенное, что
можно сказать, характеризуя положение основной социальной категории
англо-саксонского общества в начальный период англо-саксонской истории.
В знатных англо-саксонского общества, в эрлах (earls), мы имеем пол-
ное основание видеть такую же родовую знать, как и в nobiies древне-герман-
ского общества, каким рисует его нам Тацит, и едва ли мы будем слишком
далеки от истины, если все то, что мы говорили, характеризуя хозяйственное
и социальное положение высшего сословия древне-германского общества и его
политическую роль, мы найдем применимым и к англо-саксонским эрлам, по
крайней мере, в первые века после завоевания Британии. Источники немного
нам дают для характеристики эрлов, сообщая лишь о вергельдах эрлов и о
других судебных взысканиях, на которые имели, право эрлы в случае наруше-
ния их прав. Оказывается, что первоначально вергельд эрла*был втрое больше
вергельда кэрла, тогда как судебные взыскания за нарушение его прав были
лишь вдвое больше соответствующих взысканий за нарушение прав кэрла. Но
и из этих скудных данных мы можем заключить, что между знатными и про-
стыми свободными и в англо-саксонском обществе, как и в обществе древних
германцев, не легла еще глубокая пропасть, как ни значительны могли быть'
182
и материальная сила, и политическое влияние представителей ылсшего класса.
Весьма возможно, что сильное развитие королевской власти, вызванное борь-
бою англо-саксов с кельтским -населением Британии, требовавшей сосредото-
чения сил, несколько ограничило политическую роль эрлов сравнительно с
ролью, какую играли в политической жизни древне-германского общества са-
мые могущественные представители его высшего сословия, вожди дружин и
крупные землевладельцы, ведшие хозяйство руками рабов и полусвободных;
но едва ли оно могло внести сколько-нибудь существенные изменения в поло-
жение эрлов со стороны хозяйственной и социальной. Едва ли может быть со-
мнение. что и эрлы сравнительно с кэрлами были крупные землевладельцы и
извлекали из своей земли, которою они теперь владели уже на правах соб-
ственности, продукты с помощью труда посаженных на нее рабов и полусво-
бодных, лэтов, а также, чего не было у древних германцев, свободны?; беззе-
мельных людей, которые уже стали появляться в англо-саксонском обществе
с тех пор, как земля стала предметом частной собственности, и что если они
вели собственное хозяйство с помощью рабского, полусвободного и свобод-
ного труда, то оно не могло быть крупным хозяйством, хотя и преследовало
не одни чисто потребительные цели. Не имеем мы оснований отрицать и су-
ществование у самых сильных и богатых (богатых землей и капиталом, а
также трудом зависимых от них лично и по земле людей) представителей со-
словия эрлов дружин военных товарищей, живших в доме своего вождя и по -
лучавших от него боевого коня и все воинские доспехи; возможно, что на
ряду с дружинниками, жившими в доме вождя и содержавшимися на его сред-
ства, уже стали появляться дружинники, которым вождь выделял из своих зе
мель отдельные поместья; так поступали англо-саксонские короли, и ничто
не мешает нам допустить, что этот же порядок стал развиваться и у магнатов.
Мало чем отличались по своему юридическому и фактическому поло-
жению от древне-германских литов и рабов лэты и рабы англо-саксонские.
Что касается, в частности, лэтов (laets), то они со стороны личного status
мало чем отличались и от простых свободных, кэрлов; как и эти последние, они
имели вергельл (он только был меньше вергельда кэрла, равняясь 80, 60 и
40 шиллингам), давали клятву на суде в качестве соприсяжников и даже
являлись в ополчение. Не имели только они собственной земли и сидели на
чужой земле, на земле короля, эрлов и кэрлов, платили за нее оброк на-
турою и находились под их частным покровительством (mundium), были
клиентами их как своих патронов, за что тоже несли им некоторые повин-
ности. Среди лэтов было немало остатков прежнего, кельтского населения.
Об англо-саксонских рабах (среди которых было много . покоренных
кэльтов) тоже не приходится много распространяться. Как и древне-гер-
манский раб, и раб англо-саксонский (общее название для него—theow) в
глазах закона собственной личности не имел, не имел и законом призна-
ваемых родственных уз, поэтому вергельда в собственном смысле также не
имел, и за убийство его, равно как и за увечья и за обиды, ему нанесен-
ные, платили его господину, а равно и за вред, причиненный рабом третьему
лицу, а равно и за убийство, им совершенное, отвечал его господин на том
же основании, на каком он отвечал и за ущерб, причиненный кому-либо его
скотом. Но, бесправный юридически, фактически и англо-саксонский раб
далеко не являлся лишь -хозяйственным орудием своего господина. Общие
хозяйственные условия, всегда представляющие собою ту среду, которая
183
определяет ту или иную степень эксплоатации рабочей силы человека телиц
кто имеет на нее то или иное право, а также и форму этой эксплоатации,
и здесь явились решающим моментом. Невозможность вести в условиях
тогдашней хозяйственной жизни крупное хозяйство-предприятие заставляло
и англо-саксонских более или менее крупных землевладельцев сажать рабов
на землю, превращать их в род арендаторов, и найди англо-саксы своего
Тацита, и он, несомненно, описал бы положение их рабов теми же чертами,
какими он изобразил йоложение древне-германских рабов, и сказал бы, что
англо-саксы «рабами пользуются не по-нашему, не распределяя между ними
обязанностей по хозяйству: у каждого из них есть своя усадьба и свой
домашний очаг (свои пенаты), что господин требует с него (раба) опреде-
ленное количество хлеба, скота или одежды, как с колона, и раб только
это обязан исполнять». Едва ли слишком большой эксплоатации подвергался
раб и в хозяйстве простого свободного, кэрла (владея, на первых по крайней
мере порах, таким крупным наделом, как гайда в 120 акров пахотной зем-
ли, кэрл едва ли мог обходиться без рабов), которому (ему и его семье)
он помогал в хозяйственных работах, если тоже не сидел на отведенном
ему кэрлом оброчном участке. Были и дворовые рабы у крупных землевла-
дельцев, и их было немало: если у англо-саксонских магнатов не могло
вестись настоящее крупное хозяйство в смысле крупного производства, то в
организации более или менее крупного потребления они, несомненно, нуж-
дались не в меньшей мере, чем и nobiles и principes древних германцев; все,
что в виде натурального оброка доставляли лэты, посаженные на землю рабы
и свободные арендаторы, все это свозилось во двор магната и здесь же с
великой расточительностью потреблялось семьей магната и многочисленным
штатом его военных товарищей и всяких других обитателей его дома, как
временных, так и постоянных, и нужно было немало рук, чтобы организо-
вать такое большое дело; такими руками и являлись руки дворовых рабов.
Характеризуя социальный строй древних германцев, мы указывали на
то, что в германском обществе эпохи Тацита еще не существовало социаль-
ных групп, которое можно бы было подвести под категории экономически
властвующих и экономически зависимых общественных классов, несмотря
на то, что в нем уже были налицо богатые и знатные, свободные и рабы, и
основную причину этого мы видели в том, что пахотная земля еще не стала
предметом частной собственности, и ее хватало еще всем, кто хотел, ее
обрабатывать, собственными ли руками, или руками лично зависимых от
него людей, имея в виду чисто потребительные цели, едва ли не единственно
возможные в условиях господствовавших тогда хозяйственных отношений.
Здесь еще все факторы производства находились в руках производителя: и
земля, и орудия производства, и труд, как его собственный, так и лично
зависимых от него людей, и благодаря этому в хозяйственном отношении он
был совершенно независим. Обилие пахотной земли и отсутствие права част-
ной собственности на нее делали невозможным разъединение этих факторов
и распределение их между экономическими классами, обладавшими каждый
каким-либо одним из этих факторов и в силу этого в хозяйственном отно-
шении несамостоятельными. Если и были в древне-германском обществе люди
сравнительно многоземельные, то людей безземельных—разумеем беззе-
мельных полноправных граждан германского государства,—принужденных
брать землю у людей многоземельных и благодаря этому попадавших в эко-
184
номическуло к< ним зависимость^ в> нем не^былои не могло быть. Благодаря
указанным причинам скопление в одних руках нескольких наделов не могло-
иметьчв древне-германском- обществе времени1 Тацита подобных социальных
последствий и не могло оказаться фактором: важных социальных и полити-
ческих перемен, неизбежно'наступающих в обществе при Иных хозяйствен-
ных условиях.-
...Сравнительно с соцаильной картиной древнегерманского общества,
какую рисует нам . описание Тацита, социальный строй англо-саксов уже в
ранний . период англо-саксонской истории как раз с только-что рассмотрен-
ной стороны. представляет весьма существенное отличие? земля у англо-
саксов; уже стала предметом частной собственности, и этим открылась воз-
можность для возникновения - и развития и тех социальных ' явлений, для
которых не было.места в германском обществе тацитовской поры. На ряду
с людьми многоземельными стали появляться люди малоземельные и люди
вовсе безземельные, принужденные брать землю у многоземельных и стано-
виться в зависимые отношения к ним. Земля стала источником власти,
социального преобладания. Крупное землевладение, представлявшее собою в
древне-германском обществе факт социально индифферентный, в обществе
англо-саксонском уже начинает проявлять свои социальные последствия,
начинает становиться крупной социальной силой.
Мы с- особенной настойчивостью указываем на непосредственное
социальное, значение крупного землевладения как источника власти над
людьми, прежде всего над людьми, собственной земли не имевшими, потому
что именно это значение1 прежде всего имело крупное землевладение не
только, у англо-саксов, Но и во всех других средневековых обществах, как
это мы с полной отчетливостью увидим из дальнейшего изложения, которое
покажет нам, что развитие крупного землевладения в обществах средне-
вековой Европы было явлением не столько экономическим, сколько социаль-
ным и политическим.
IV.
И, перейдя к широким формам политического существования, к жизни
сравнительно большими государствами, даже объединившись под властью
королей1 уэссекской династии, англо-саксы продолжали удовлетворять свои
основные государственные потребности все' тем же способом, каким оНй
удовлетворяли их, живя еще мелкими политическими соединениями, знако-
мыми нам из Тацита племенными государствами, т.-е. путем отбывания каж-
дым свободным англо-саксоМ лежавших на нем "натуральных государствен-
ных повинностей и прежде вёёго пбвйнности военной. А ме>Кду тем внутри
общества, в тесной связи с расширением его политических рамок, совер-
шался ряд серьезнейших социальных перемен, делавших всё более и: • более
невозможным такой способ разрешения государство.^ своих основных задач,
тем'более, что и сами эти задачи становились всё сложнее и сложнее и тре:
бовали от свободной массы гораздо больше жертв, чем’ прежде: "Государству,
в конце концов, пришлось по необходимости перёйтй к иным сПоСобаМ1 разре-
шения Своих задач, более соответствовавшим 'Изменившимся общим'полйтй-1;
чёским и социальным условиям-, и этим, с своей сСОроны, 'в сильнейшей мере
способствовать развитию в обществе глубоких Социальных И 'политических
перемен. ' ‘‘ "1 "
185
/
Естественный рост населения, помимо всяких других причин, вел к
тому, что надел среднего англо-сакса, простого свободного, кэрла, посте-
пенно уменьшался, и из владельца гайды, общинного надела в 120 прибли-
зительно акров земли, дававшего ему средства для несения военной и других
натуральных государственных повинностей, кэрл превращался в собствен-
ника виргаты (равной четвертой части гайды), боваты (У> виргаты) и еще
более мелких участков, превращавших его в крестьянина, принужденного
отдавать всю- свою энергию своему хозяйству и лишенного средств и воз-
можности отправляться в отдаленные и продолжительные походы; самое
большее,' что могло- требовать от него государство, это встать на защиту
своего ближайшего округа; когда ему грозило вражеское нашествие.
Но к тому же результату вели и другие причины, не только умень-
шавшие первоначальный надел кэрла, но нередко и вовсе обезземеливавшие
его. Несомненно, поскольку от кэрла требовали несения самой тяжелой из
его государственных- натуральных повинностей, участия в ополчении (fyrd),
в особенности, когда требование это предъявлялось к нему часто, как это
бывало в эпоху борьбы с датчанами, это не могло не отражаться на его
хозяйстве, отрывая от хозяйства его рабочие руки и приводя его в рас-
стройство и делая его землю жертвой успешных посягательств со стороны
сильного соседа, не говоря уже о том, что она очень легко могла стать
непосредственной жертвой случайностей, которыми так изобилует всякая
война. В том же направлении действовала господстовавшая у англо-саксов,
как и в других варварских королевствах, система выкупов и судебных штра-
фов. нередко ведшая к полному разорению правонарушителя и к материаль-
ному подрыву его родственников, помогавших ему в уплате этих страшно
тяжелых судебных взысканий. Не малую роль в этом процессе должно было
играть и прямое насилие, не встречавшее в этом обществе серьезных пре-
град, в особенности, когда к нему прибегали сильные и власть имущие.
Наконец, не следует упускать при этом из вида и такой факт, как отсут-
ствие в свободной сельской общине' англо-саксов, как и других германских
племен той эпохи (в позднейшую эпоху, в эпоху зависимой общины было
иначе), юридических препятствий для дробления наделов, перехода их из
рук в руки и скопления нескольких наделов в одних руках на тех или иных
основаниях.
ф В результате всего этого основная масса англо-саксонского общества
из владельцев гайд превратилась постепенно в крестьянскую массу, одна
часть которой сидела на четвертях прежних наделов, другая на еще более
мелких участках, а третья и вовсе оказалась обезземеленной. И владельцы
виргат, и владельцы более мелких участков, не говоря уже о людях вовсе
безземельных, все они уже не могли нести натуральных государственных
повинностей—и прежде всего военной повинности,—которые были по силам
* владельцам гайд, да и то лишь в первое время, пока с расширением поли-
тических рамок общества, и для них повинности эти не стали слишком
тяжелы и разорительны. А между тем потребность государства в сильной
и крепкой военной организации не.только не слабела, но все более усили-
валась, в Особенности, когда пришлось вести хроническую борьбу с датскими
набегами, требовавшую к тому же не только постоянно готового к отпору
войска, но и войска, обученного всем приемам сравнительно развитого воен-
ного искусства и соответствующим образом вооруженного. Перед государ-
186
ством жизнь поставила таким образом серьезнейшую проблему, от разре-
шения которой зависело самое его существование.
Но это была не единственная проблема, которую ему предстояло раз-
решить.
Давая характеристику англо-саксонской государственности, мы упу-
стили в ней одну черту, на которую теперь считаем необходимым обратить
серьезное внимание. Как и в государствах древних германцев, и у англо-
саксов описанная нами выше государственная организация могла более или
менее правильно функционировать лишь при наличности родовых союзов,
являвшихся необходимым подспорьем государственной власти в ее стремле-
нии обеспечи^ внутренний мир, охранять право и закон. Родовой союз (у
англо-саксов он назывался the maegth) и защищал индивидуума, и отвечал
за его поведение, и тем облегчал государству его задачу. Но родовая орга-
низация уже и в начале англо-саксонской истории была сильно расшатан-
ной и, чем дальше, тем все больше и больше разлагалась, чему в сильней-
шей мере способствовало переселение англов, саксов, ютов и фризов в Бри-
танию небольшими группами, почти трехсотлетняя упорная борьба их с
бриттами, смешение этих племен друг с другом и с побежденным населе-
нием. Не исчезнув окончательно, родовая организация являлась уже лишь
тенью прошлого и уже не могла оказывать государству прежнего содей-
ствия в охране внутреннего мира. Благодаря этому общество—и прежде
всего его основная масса, простые свободные, которые, как мы видели, из
обеспеченных крупным земельным наделом (гайдой в 120 акров) воинов
постепенно превращались в крестьянскую массу, среди которой число мало-
земельных и вовсе безземельных все увеличивалось—лишилось одного из
самых существенных условий общественного существования, общественной
безопасности, и само должно.было искать средств обеспечить себе то, чего
не могло обеспечить ему государство. Одним из таких средств явилось обра-
зование в обществе добровольных ассоциаций, которые и должны были взять
на себя ту задачу, которую исполняли прежде родовые союзы, т.-е. защиту
жизни и имущества входящих в них. Это были так называемые гильды
(guilds), возникавшие среди самых различных слоев англо-саксонского обще-
ства и организованные по образу и подобию родовых союзов..
Но это было не единственное средство. Процесс обезземеления массы,
поскольку он совершался в англо-саксонском обществе, был обратной сто-
роной процесса образования в нем крупного землевладения. Но едва гли
обезземеление массы являлось главным источником роста крупного земле-
владения у англо-саксов. Не говоря уже о том, что крупное землевладение
является изначальным фактом социальной истории англо-саксов, как и
социальной истории древних германцев, деливших землю secundum dignatio-
nem, с тою лишь разницей, что англо-саксонские эрлы владели своими
поместьями на праве частной собственности, между тем как древне-герман-
ские nobiles брали сравнительно большие участки лишь во временное поль-
зование, одним из главных источников уже сравнительно раннего развития
у англо-саксов крупного землевладения были королевские пожалования.
Англо-саксонские короли располагали, в особенности после объединения
Англии под властью уэссекской династии, большим земельным фондом и
щедрою рукою раздавали эти земли, как заселенные, так и незаселенные
еще, своим дружинникам в обеспечение их верной службы, а также церквам
187
и монастырям в обеспечение их усердных молитв; не упускали они при этом
и чисто хозяйственных целей, обязывая тех, ком/ доставались еще невоз-
деланные пространства, хоть часть их привести в культурное состояние,
поселив на них охочих людей. Щедро наделенные королем дружинники, и
другие магнаты, с своей стороны, раздавали полученные от короля земли
своим дружинникам, и таким образом крупные владения становились все
более и более распространенным явлением в англо-саксонском обществе.
Раздавали крупными поместьями свои земли и духовные магнаты, архиепи-
скопы, епископы и аббаты монастырей, также имевшие зависимых от них
людей, и тем, с своей стороны, способствовали развитию в обществе круп-
ного землевладения.
Хозяйственный строй англо-саксов не' подвергся существенным пере-
менам от того, что в англо-саксонском обществе делало все большие и боль-
шие успехи крупное землевладение, как светское, так и церковное; но обще-
ство приобретало носителей социальной силы, у которых мог найти под-
держку и защиту тот, кто в этой поддержке и защите нуждался, не находя
их ни у родового союза, уже бессильного, ни у столь же неспособного дать
их ему государства. Нуждавшийся в земле находил у крупного землевла-
дельца необходимую ему землю, но находил у него и защиту от насилия и
произвола, к которой могли прибегать и люди, имевшие достаточное количе-
ство собственной земли, но не менее терпевшие от отсутствия обществен-
ной безопасности. Но на него же могло рассчитывать при разрешении своих
проблем и государство.
Обращаясь прежде всего к удовлетворению населением своей земель-
ной нужды, укажем на то, что ну^да эта была тем более острой, что при
господстве в обществе земледельческого хозяйства и при наличности в нем
сравнительно слабо развитого хозяйственного оборота человек, выбитый из
рамок аграрного союза, лишившийся собственного участка, не легко мог
найти каке-либо другое применение своей рабочей силе, кроме сельскохо-
зяйственного, и оставаться без земли для него весьма часто означало быть
обреченным на голодную смерть. К счастью для него, перспектива голодной
смерти была очень далека от него, потому что, насколько он нуждался в
земле, настолько же почти нуждался в 'нем, в безземельном человеке, тот,
у кого земли было много: те же общие хозяйственные условия, которые
заставляли безземельного искать земли, заставляли многоземельного разда-
вать землю нуждавшимся в ней, потому что для собственного хозяйства
ему не нужно было много земли—оно не могло быть крупным хозяйством
в настоящем смысле этого слова,—и единстевнное, что он мог сделать с
остальным своим земельным фондом, это—раздать его участками в аренд-
ное пользование людям или вовсе безземельным, или же тем, кому было
слишком тесно на собственном участке. И мы видим, что на землях свет-
ских и духовных землевладельцев, равно как и на доменах короля, возни-
кают нередко даже целые деревни наследственных арендаторов, платящих
собственникам земли оброк продуктами своего сельскохозяйственного труда,
частью деньгами, а отчасти и самым трудом, организованные на обычных в
то время общинных началах.
Становясь арендатором крупного землевладельца, безземельный и мало-
земельный человек обыкновенно отдавал себя и под частное покровительство
этого богатого и сильного человека, под его mundium (в англо-саксонской
188
форме mund), коммендирорался ему, отдавая себя в его руки (in manus или ma-
nibus se commendare или tradere), становился его человеком, homo; при этом
он вкладывал свои руки в его руки и приносил ему клятву верности, а тот
брал на себя обязательство оказывать ему свое покровительство и защиту
(defensio, tuitio); пока он будет находиться в числе его людей. Эта коммен-
дация (commendatio), эта отдача себя под частное покровительство сильного,
делала этого последнего глафордом (hlaford, новая форма—lord, лорд, uo-
латы ни dominus) коммендировавшихся ему людей, его homines. Становясь
человеком (homo) богатого и сильного, признав его своим глафордом (лор-
дом), слабый человек приобретал в нем защитника и покровителя (defensor,
tutor, protector, advocatus) (для этой собственно цели он и коммендировался:
«pro sua defensione se commisit»), который и защищал своего человека на
суде своей очистительной клятвой, и принимал на себя вчиненный против
него иск, и в случае убийства своего человека требовал от убийцы и его
родственников особого выкупа в свою пользу (помимо выкупа, следуемого
роду убитого).
Такой защитник и покровитель, как мы видели, был нужен далеко не
одним нуждавшимся в земле людям. Коммендация являлась едва ли не един-
ственным средством спасения для огромной массы всех тех, кто не был
богатым и сильным человеком, имевшим возможность дать защиту другим.
Не находя обеспечения своей жизни и имущества у государства, англо-са-
ксонская масса .ищет его под частной властью графорда, и не удивительно,
что коммендация и глафордат получают все более и более широкое распро-
странение в англо-саксонском обществе, что центры местной самостоятель-
ности, силы и власти все умножаются в нем и расширяются, дробя обще-
ственный организм на ряд связанных с общим центром новых политических
тел. Если люди безземельные находили у глафорда не только защиту, но и
землю, то люди, имевшие собственную землю, отдавали под защиту и власть
глафорда как себя, так и свою землю («отправлялись со своею землею к
какому хотели лорду») и становились не только людьми (homines), но и как
бы арендаторами своего лорда, его держателями,, получая свою землю
обратно, но уже обременной теми или иными повинностями. Это было своего
рода личное и земельное страхование. Часто, впрочем, не одну только свою
землю, но и с придачей нового участка. Последнего рода случаи были осо-
бенно часты в коммендационной практике церквей и монастырей. Оказывая
покровительство и защиту своим людям, глафорд имел право и к ним предъ-
являть те или иные требования, будет ли то взыскание ежегодных натураль-
ных или денежных взносов, или же требование тех или иных услуг («служб»).
Для богатого и сильного человека, как и для духовной корпорации, иметь
под своей частной властью возможно большее число людей, обязанных слу-
жить ему своим трудом и имуществом, являлось необходимым условием его
силы и могущества, и в виду этого развитие коммендации было в интересах
как беззащитной массы, так и поднявшегося над нею богатого и сильного
меньшинства.
Но оно было и в интересах государства. В лице глафордов государствен-
ная власть находила естественных помощников своих в деле охраны обще-
ственного мира, в которых она так нуждалась с разложением родовых сою-
зов, и ей оставалось только дать коммендации и создаваемым ею отноше-
ниям частной власти и частного подчинения санкцию закона и, с своей сто-
189
роны способствовать развитию этих отношений и в то же время сделать и?<
возможно более приспособленными к служению интересам общественной
безопасности.
Уже в «Правде» уэссекского короля Ine (около 690 г.) мы находим та-
кое постановление (cap. 39): «Если кто уйдет от своего лорда без его позво-
ления или тайно убежит в другое графство и будет найден, пусть он воз-
вращается туда, где был прежде, и заплатит своему лорду 60 шиллингов».
В этом же законодательном памятнике мы читаем о выкупе (manbot), кото-
рый получал глафорд в случае убийства коммендировавшегося ему человека
от убийцы и его родственников. «Кто составляет заговор на жизнь своего
лорда—гласит 4-ый параграф «Правды» короля Альфреда (около 890 г.) —
пусть жизнь его и все, что он имеет, принадлежат лорду» *).
Особенно богата постановлениями относительно коммендации и част:
ной власти глафорда «Правда» короля Ательстана (около 930 г.). Глафорду
она запрещает брать под свое частное покровительство людей, уже находя-
щихся под покровительством другого глафорда, если этот последний.не даст
на это своего согласия («... ne quis recipiat alterius hominem sine licentia eius
cui ante folgavit, nec intra mercam nec extra»). Запрещает она глафорду и
отказывать в покровительстве и защите коммендировавшемуся ему свобод-
ному человеку, пока тот добросовестно исполняет.в отношении к нему свои
обязанности («et etiaim ne dominus libero homini hlaforasoknam. interdicat, si
cum recte custodierit»). За всех своих людей глафорд ручается, что они не
будут виновны в краже («...ut omnis homo teneat homines suos in fideiussione
sua contra omne furtum»). Если же этих находящихся под его частной властью
людей у него так. много, что он не может лично уследить за их поведением,
то он обязан поставить в каждой деревне старосту, верного человека, кото-
рый бы брал на себя поручительство за крестьян этой деревни («si tunc sit
aliquis qui tot homines habeat quod non sufficiat omnes custodire, praeponat
sibi singulis villis praepositum unum, qui credibilis sit ei, et qui concredar
hominibus») 2). Мы видим, таким образом, целые деревни, находящиеся под.
частною властью сильного человека.
Государство совершенно не может обходиться без помощи частной
властей в одном из пунктов только-что приведенного закона короля Атель-
стана вполне откровенно в этом сознается и в виду этого заставляет тех,
кто не находится под частной властью, отдать себя под ее покровительство
и защиту. «И мы постановляем—гласит этот пункт—относительно тех не
имеющих глафордов людей, в отношении к которым не может быть приме-
нен закон, чтобы родственникам такого человека повелено было найти ему
лорда» 3). Закон короля Эдмунда (около 943 г.) считает необходимым, с
своей стороны, напомнить глафордам об их ответственности за поведение
тех, кто находится под их частной властью, постановляя, что «всякий чело-
век отвечает за своих людей и за всех, кто находится в его мире (т.-е. под
его частной властью) и на его земле («et omnis homo credibiles faciat homines
suos et omnes qui in pace et terra sua sunt») 4).
]) Stubbs. «Select Charters». Eighth edition, 63.
2) Ibid., 66.
:‘) Ibid., 66.
4) Ibid., 67.
i9o:
До какой степени широко распространенным и глубоко проникшим в
жизнь англо-саксонского общества явлением была уже к этому времени (к
половине X века) частная власть, показывает один из параграфов сейчас
цитированного закона короля .Эдмунда, вводящий обязательную для всех
присягу на верность королю: все обязаны поклясться,, что будут верны
королю, «как человек должен быть верен своему глафорду..., любя то. что он
будет любить, не желая того, чего он не будет желать (sicut homo debet
esse fidelis domino suo in amando quod amabit, nolendo quod nolet)» г). Нас
не должно удивлять здесь, что королевская власть трактует себя в терминах
частной власти: и сам король понимал свою власть как частную власть,
дававшую ему возможность осуществлять в отношении к обществу, во главе
которого он стоял, прежде всего свои частно-правовые и частно-хозяйствен-
ные (фискальные) интересы, и общество видело в нем прежде всего самого
сильного в частном смысле человека, более всякого другого глафорда спо-
собного оградить своим частным покровительством от царившего в обще-
стве насилия и произвола того, кто имел возможность к нему прибегнуть.
Возложив на глафордов ответственность за поведение находившихся
под их частной властью людей, государство создало из глафордов свои поли-
цейские органы. Так было на первых порах, когда ответственность глафор-
дов выражалась лишь в .том, что они обязаны были представлять своих
людей в суд сотенного собрания, если они совершали то или.иное правона-
рушение и привлекались к суду, и при этом часть судебных взысканий шла
в пользу сотни, а часть получал глафорд. Возможно, что у глафорда были и
собственные средства воздействия на своих людей в интересах обществен-
ного мира; но, во всяком случае, они не выводили глафорда за пределы его
чисто-полицейской компетенции и не делали его обладателем юрисдикции,
судебной власти. Но сравнительно рано глафорды получили и эту власть и
вместо того, чтобы помогать сотне в деле восстановления нарушенных прав,
сами стали ведать разбор дел, возникавших среди находившихся под их
частной властью людей.
И это пе было с их стороны узурпацией, незаконным захватом при-
надлежавших государственной власти прав. Сама государственная власть
передала глафордам юрисдикцию над их людьми, не усматривая ничего про-
тивогосударственного в перенесении на .глафордов' всей совокупности судеб-
ных прав в отношении к находившимся под их частной властью людям в
том смысле, в каком понимались тогда судебные права, когда в роли судей
являлось само население или его представители, а тот, кому принадлежало
право юрисдикции, лишь председательствовал на судебном собрании (лично
или через своего заместителя), произносил вынесенный собранием приговор
и получал в свою пользу ту или иную часть судебных взысканий. Именно
эти судебные доходы и делали ценным право юрисдикции в отношении к
находившимся под их частной властью людям и лишь обязанные предста-
влять их На суд сотенного собрания, если они совершали то или иное право-
нарушение, глафорды, как мы видели, уже и тогда получали в свою пользу
часть судебных взысканий. А в таком случае, раз судебные доходы и без
того уже поступали не королю, а частному лицу, для короля уже было
совершенно безразлично, где и под чьим председательством происходило
J) Stubbs, «Select Charters*. Eighth edition, G7.
191
судебное собрание, ^Йвбиравшее судебные дела находившихся под частной
властью людей,—в сотенном ли собрании и под председательством его соб-
ственного агента, представителя его королевской власти, или же во владе-
ниях глафорда и под председательством самого глафорда или его уполно-
моченного. Право глафорда иметь свою курию для разбора’ дел, возникав-
ших среди его людей, было скорее фискальным правом, чем правом юрис-
дикции в собственном смысле, таким же фискальным правом, каким было и
право королевской Юрисдикции. Возникновение частной власти глафорда/как
и возникновение королевской власти, не вносило, повторяем, существенных
перемн в дело отправления правосудия в англо-саксонском обществе: и в
том, и в другом случае суд попрежнему оставался судом народным, и отпра-
вление правосудия продолжало оставаться натуральной государственной
повинностью, лежавшей на местном населении.
Санкционированием добровольной коммендации и созданием коммен-
дации принудительной не ограничилась государственная власть, стремясь
облегчить непосильное для нее бремя обеспечения внутреннего мира. Она
не остановилась на передаче глафордам сначала чисто-полицейских полно-
мочий, а потом и юрисдикции в отношении к добровольно или по принужде-
нию сверху коммендировавшимся им людям. На ряду с этим англо-саксонские
короли щедрою рукою раздавали судебные права (в разъясненном смысле),
так называемую соку (sac and soc или в латинской форме saca et soca или
просто soca), частным лицам и духовным корпорациям и в отношении к
людям, большею частью к целым деревням >и даже округам, до тех пор нс
находившимся под их частной властью/ Вместе с правом юрисдикции короли
обыкновенно передавали в этих случаях частным лицам и духовным корпо-
рациям и другие свои фискальные права в отношении к данной деревне или
к данному округу, как право на фирмы, а также на рыночные и торговые
пошлины, распоряжаясь ими как своим частным достоянием, и в результате
целый ряд местностей в королевстве, иногда представлявших собою целые
округа, оказывался совершенно изъятым из-под власти общегосударствен-
ных учреждений, всецело находясь под частной властью тех или иных лиц
или духовных корпораций, совершенно заменявших здесь своими агентами
королевских чиновников, которым здесь решительно нечего было делать
после того, как все, к чему они должны были прикладывать свои руки, все-
цело перешло в частные руки. Все эти права и частные лица, и духовные
корпорации получали от королей формулированными в особых грамотах
(Ьбс или book), скрепленных подписями членов уитенагемота. Совокупность
всех этих прав представляла собою то, что на языке континентального права
называлось иммунитетом, который и там жаловался королями посредством
• ‘• опой грамоты, носившей название carta immunitatis. У англо-саксов гра-
мота эта называлась freols-boc.
Но, выдавая частному лицу или духовной корпорации иммунитетную
грамоту на тот или иной округ, король, как общее правило, не освобождал
этого округа от так называемой «тройной повинности», trinoda necessitas,
состоявшей, как мы знаем, из обязанности живущих на территории этого
округа, как и всех других округов, свободных англо-саксов отправляться в
поход и чинить мосты и укрепления. «И пусть будет эта земля—читаем мы
в одной из таких грамот, выданной монастырю—свободна от всех светских
повинностей, кроме починки мостов и укреплений и общего похода на врага
192
(sit autem ilia terra, libera ab omni saecularis rei negotio, praeter pontis, arcisve
restauration^m et contra hostes соттицет expeditionem)»..
И это понятно: если, бы‘ король освобождал иммунитетный округ и от
военной повинности, то этим он наносил бы серьезный ущерб, интересам
государственного, целого, сокращая его. военные рессурсы, необходимы^ для
его защиты, между тем как,, передавая в частные руки юрисдикцию, право
на «фирмы» и на торговые и рыночные пошлины, он этим непосредственно
ничего по существу' не изменял в государственном порядке, а лишь уступал
другим свои фискальные права, которые представляли собою его частное
имущество, находившееся в его полном распоряжении *).. Ничего не изменял
он при этом и в частно-правовом и хозяйственном строе населения данного
округа: ц хозяйство,, и владение жйвших на территории данного округа
людей оставалось и после этого, первое во всяком случае время, таким же,
каким оно было до перехода округа из-под непосредственной власти короля,
как главы государства, под частную власть. Разница с прежним, на первых
по крайней мере порах, заключалась лишь в том, что все поступления, шед-
шие королю как главе государства, как обладателю политического верховен-
ства, получал теперь уже не король, а владелец иммунитета, замещавший
своими агентами королевских чиновников во всех тех функциях, какие они
отправляли в народных учреждениях данного округа. А население округа
попрежнему продолжало владеть своею землею на тех же правах, на каких
оно владело ею до перехода округа под частную власть.
Раздача англо-саксонскими королями иммунитетов, име? в виду инте-
ресы внутреннего мира, обеспечить которые сама государственная власть не
была в состоянии, еще более имела в виду интересы внешнего мйра, обес-
печение страны достаточной для ее охраны от внешней опасности военной
силой. Мы возвращаемся, таким образом, к вопросу, уже подготовленному
нами в предшествующем изложении. Мы уже видели, какую серьезную про-
блему поставила перед англо-саксонским государством постепенно услож-
нявшаяся жизнь, когда основная масса англо-саксонского общества благо-
даря целому ряду причин постепенно превратилась в крестьянскую массу,
сидевшую на небольших участках собственной и взятой в аренду земли, уже
отвыкшую от военного дела и уже неспособную нести военную повинность
и во всяком случае не имевшую ни средств, ни навыка для того, чтобы,
являясь в ополчение, создавать из него серьезную военнук) силу, годную для
усложнившихся надобностей военного дела, уже требовавшего и профессио-
нальной выучки, и сравнительно дорого стоившего вооружения. Проблема
эта во всем своем грозном значении стала перед англо-саксонским государ-
ством особенно тогда, когда ему пришлось вести хроническую войну с дат-
чанами, и разрешение ее стало особенно настоятельным. На смену народному
ополчению (fyrd) должно было выступить ополчение из профессиональных
воинов, и государство должно было пустить в ход все свои рессурсы, чтобы
создать эту новую военную силу, без которой ему грозила неминуемая
гибель.
О Очень характерны в этом отношении слова декрета короля Aethelbald’a (749 г.):
„Concedo ut monasteria et aecclesiae a publicis vect-igalibus pt ab omnibus operibus one-
ribusque, auctore Deo, servientes absoluti inaneant, nisi sola quae commnniter fruenda
sunt, omnique populo, eclicto regis, fadenda iubentur, id est, instructionibus pontium, yel
neccssariis defensionibus arcium contra hostes, non sunt renuenda“. Maitland, zDomeday Book
and Beyond* 1907, p. 271. n. 2.
193
Уже в государствах древних германцев на ряду с народным ополчением
существовали и профессиональные воины. Мы имеем в виду членов дружин,
которые содержали самые богатые и знатные германцы, германские князья и
короли. Дружины были и у англо-саксонских эрлов, элдормэнов и королей
и являлись серьезной ’опорой их могущества и власти. Если у древних гер-
манцев военные товарищи жили в доме своего вождя, то gesith'bi англо-са-
ксонского короля, элдормэна или эрла, чем дальше, тем все больше и больше
являются уже в виде землевладельцев, наделенных своими вождями более
или менее крупными земельными участками, которые и обеспечивали им
возможность посвящать себя исключительно военному делу и являться по
требованию своего вождя на коне и в полном вооружении и в сопровожде-
нии своих военных слуг. Уже с момента утверждения англо-саксов на бри-
танской почве, не говоря уже об эпохе борьбы с бриттами, дружины коро-
лей, элдормэнов и эрлов и других могущественных людей играли весьма серь-
езную роль в деле военной обороны страны, являясь весьма существенным
подкреплением народного войска, и, чем дальше, тем эта роль становилась
все более и более значительной по мере того, как народная масса в силу
приведенных выше причин оказывалась все менее и менее способной пред-
ставлять собою достаточную и удовлетворяющую все более и более слож-
ным и тяжелым требованиям военную силу. В деле военной обороны страны
центр тяжести все решительнее и решительнее перемещался с народного
ополчения (fyrd) на отряды профессиональных воинов, и государственной
власти оставалось лишь увеличить их контингенты с помощью тех средств,
какие имелись в ее распоряжении.
А средства эти были все те же, с помощью которых и короли, и
магнаты обеспечивали себе службу своих военных товарищей, своих гезитпов
и тэнов. Прежде всего это были земельные выдачи. У англо-саксонских
королей, в особенности после объединения Англии под властью королей
уэссекской династии, были большие домены, состоявшие как из земель, при-
веденных в культурное состояние и населенных рабами, полусвободными и
свободными съемщиками, так и из пустошей, еще ждавших приложения к
ним человеческих рук, и они в большом количестве раздавали и те, и дру-
гие свои земельные богатства и отдельным частным лицам, и духовным кор-
порациям, обязывая первых лично являться с воопуженными отрядами, чтобы
отправляться в поход с королем, а вторые поставлять во время войны то
или иное число вооруженных и обученных военному делу людей.
Но не одни земли раздавали англо-саксонские короли в виде бенефициев
(beneficium), как назывались такие земельные выдачи на условии воинской
службы на континенте. Если земельный фонд короля являлся его недвижимо-
стью, то принадлежавшие ему, как главе государства, верховные права на
юрисдикцию, на «фирмы», на рыночные и торговые сборы представляли собою
его движимую собственность, и этим движимым капиталом он распоряжался,
пожалуй, еще более свободно, чем недвижимым, и, в частности, мог давать ему
то же назначение, что и этому последнему. И мы видим, что, чем дальше, тем
все чаще и чаще англо-саксонские короли раздают иммунитеты в виде бене-
фициев, передают целые деревни и округа под частную власть с тем, чтобы те,
под чью частную власть эти деревни и округа передавались (будет ли то част-
ное лицо или духовная корпорация), обеспеченные теми доходами, какие да-
вал иммунитет, теми поступлениями, какие прежде шли с этих деревень и
13
194
этих округов королю, а теперь переходили в руки получившего иммунитет-
ную грамоту, во время войны выставляли определенные контингенты воору-
женных и обученных военному делу людей.
Но не одни получившие от короля бенефиции, как в форме земельных
пожалований, так и в форме иммунитетов, обязаны были являться на войну
и приводить с собою отряды вооруженных людей. И независимо от королев-
ских пожалований были в англо-саксонском обществе богатые и состоятель-
ные люди хотя бы уже потому, что процесс обеднения и обезземеленья массы
в значительной мере был в то же время и процессом роста более или менее
крупного землевладения. Считаясь'с фактом неспособности массы выставлять
во время войны, удовлетворявшую потребности военной обороны страны воен-
ную силу, правительство с тем большей неуклонностью привлекало к несению
военной повинности тех, кто был достаточно состоятелен, обеспечен землею
и трудом сидевших на его земле людей, чтобы в качестве профессионального
воина являться для участия в походе с королем, и в виду этого оно с большим
вниманием относилось к благоприятным переменам в материальном положе-
нии свободных и полусвободных англо-саксов, чтобы сообразно с этим за-
числять их в ту или иную категорию в качестве представителей военного
класса. С течением времени вошло в жизнь положение, что всякий, вла-
девший, по крайней’мере, пятью гайдами земли, обязан был по требованию
короля конный и оружный отправляться в поход и рассматривался как ко-
ролевский дружинник, как тэн, фактически и не будучи дружинником ко-
роля, и его вергельд равнялся вергельду королевского дружинника, теперь уже
самого знатного человека англо-саксонского общества, именно 1200 шил-
лингов, т. е. в 6 раз был выше вергельда простого свободного кэрла
(200 шилл.).
Правда, не совсем были отстранены от военного дела и более широкие
слои свободного населения. И люди, не обладавшие пятью гайдами каждый, но
имевшие обычные наделы, привлекались к несению военной повинности: они
должны были соединяться в группы, обладающие каждая в совокупности пятью
гайдами, и каждая такая группа должна была выставлять для похода одного
вооруженного и всем снабженного воина. Но с ростом глафордата, все более
и более захватывавшего в сферу своего влияния и своей власти крестьянское
население страны, к глафорду перешла и забота о поставке на случай похода
следуемого с подвластной ему территории военного контингента, и было
вполне естественным, что этот контингент состоял теперь из его собствен-
ных вассалов, тэнов, которых должны были содержать находившиеся под его
властью крестьянские общины, прежде сами снаряжавшие воинов по одному
с каждых пяти гайд.
Мы видим, таким образом, как мало-по-малу из массы англо-саксон-
ского общества постепенно выделяется особый военный класс, к которому по-
степенно переходит лежавшая прежде на всех военная повинность, с течении
времени оказавшаяся слишком обременительной для массы, все более и бо-
лее отвыкавшей от военного дела и все боле и более превращавшейся в земле-
пашцев, в крестьян, исключительно занятых хозяйством, на собственных ли
участках, или на участках, снятых у крупных землевладельцев на условиях
более или менее долгосрочной или наследственной аренды, и только в край-
них случаях, во время вражеского нашествия обязанных с оружием в руках
становиться на защиту своей округи.
195
Но этот же военный класс был в то же время и правящим классом. Веды
.военную повинность могли нести, прежде всего, самые сильные и самые бога-
тые люди англо-саксонского общества, те, у кого более слабая крестьянская
масса искала защиты от царившего в обществе насилия и произвола и для
этого отдавалась под их частную власть, коммендировалась им, признавала
их своими глафордами, а нередко и брала у них и землю, те, кого само госу-
дарство принудительно рекомендовало ей как ее глафордов, а также и те,
кому король иммунитетной грамотой передавал свои собственные права по-
литического верховенства над массой, чтобы облегчить себе задачу управле-
ния ею и в то же время обеспечить себе материальными выгодами, связанными
с этими правами, воинскую службу иммуниста и его вооруженного отряда.
Тэны были в то же время и глафордами, обладателями частной власти, прав
политического верховенства над рабочей, крестьянской массой. И это следует
сказать не только о.магнате, имевшем под своей частной властью целые де-
ревни, а иногда и целые округа, но и о тэне, владевшем minimum’oM того ко-
личества земли, какое могло обеспечивать ратную службу землевладельца и
ставило его в ряды высшего военного класса и сословия, о тэне, владевшем
всего лишь пятью гайдами: и он, едва ли может быть в этом сомнение, не был
уже земледельцем и жил трудом людей, сидевших на его земле и находив-
шихся под его частной властью.
Так разрешило англо-саксонское государство поставленные ему жизнью
•основные политические проблемы обеспечения внутреннего и внешнего мира
после того; как прежним способом, соответствовавшим более первобытным
политическим и социальным условиям, решать их оказалось, при переходе к
более сложным формам жизни, совершенно невозможным. Государству оста-*
валось лишь приспособляться к постепенно слагавшимся в обществе новым со-
циальным отношениям и, с своей стороны, приспособлять их к своим собствен-
ным потребностям. В результате англо-саксонское общество резко расчлени-
лось на рабочую, крестьянскую массу и на военный и правящий класс, а его
политическая жизнь раздробилась по целому ряду мелких политических цен-
тров. Старая, родовая аристократия эрлов уступает место новой, служилой
аристократии, аристократии королевских служилых людей, королевских дру-
жинников, тэнов, в разряд которых зачисляются все, владеющие minimum’oM
.земельного владения (пятью гайдами), способным обеспечить королю воин-
скую службу владельца, хотя бы они и не получали бенефиция от короля и не
вступали с ним в лично зависимые отношения. Представляя собою, прежде
всего, военный класс, тэнов, аристократия эта, воспринявшая в свой состав и
старую, родовую аристократию, в то же время являлась и правящим классом,
глафордами, под частной властью которых находилась рабочая, крестьянская
масса, добровольно или по принуждению сверху коммендировавшаяся им или
прямо отданная им правительственной властью, не имевшею сил и средств
охранять общественную безопасность и принужденной передать эту охрану,
общественного мира богатым и сильным, которым она принуждена была пе-
редать и охрану внешнего мира, внешней безопасности, уже непосильную для
всей массы свободных англо-саксов.
Приспособляясь к слагавшимся в англо-саксонском обществе новым со-
циальным отношениям и, с своей стороны, приспособляя их к своим собствен-
ным потребностям, государство, таким образом, реорганизует общество в си-
стему соподчиненных государственных сословий и между ними разделяет в
13*
196
форме сложного сотрудничества труд, необходимый для существования госу-
дарственного целого и для правильного его функционирования. В результате
этого государственного, да будет позволено так выразиться, разделения труда
англо-саксонское общество расчленяется на военное и правящее сословие тэ-
нов-глафордов, на которое государством Ьозложено обеспечение внешней и
внутренней безопасности общества, и на крестьянское сословие, обязанное
обеспечивать своим трудом и его продуктами возможность для военного и пра-
вящего сословия отправлять эти свои государственные повинности и для этого
подчиненное власти этого последнего, возникшей как путем частного согла-
шения в форме коммендации, так и в силу передачи ее глафордам самим го-
сударством, и в том, и в другом случае предоставившим глафордам свои права
политического верховенства в отношении к рабочей, крестьянской массе.
Мы видим, таким образом, что переход к одной части англо-саксонского
общества правительственной власти над массой, а также права на часть про-
дуктов хозяйственной деятельности массы был вызван политической необхо-
димостью, необходимостью обеспечить внутренний и внешний мир общества
после того, как само государство и сама масса не могли уже собственными
средствами сколько-нибудь удовлетворительно разрешать эту основную поли-
тическую проблему.
Но был ли он в то же время и экономической необходимостью?
Общепринятым и чрезвычайно популярным является утвердительный от-
вет на этот вопрос, гласящий, что рассмотренные нами социальные и полити-
ческие перемены, постепенно совершавшиеся в англо-саксонском обществе,
как и в других обществах средневековой Европы, ближайшим образом были
обусловлены будто бы господствовавшим в средневековой Европе домашним
замкнутым, натуральным хозяйством. Пристальное изучение явлений хозяй-
ственной жизни и хозяйственного строя средневековых обществ не подтвер-
ждает взгляда на средневековую Европу как на Европу натурально-хозяй-
ственную. В частности, не дает оно никаких оснований истолковывать и хо-
зяйственную жизнь англо-саксонской Англии в терминах замкнутого, нату-
рального хозяйства. Не подлежит, конечно, сомнению, что англо-саксонское
общество, как и другие общества средневековой Европы, жило еще в узких
формах хозяйственной жизни, что ему был знаком сравнительно слабо раз-
витой хозяйственный оборот. Но это никоим образом не было
натуральное, домашнее замкнутое хозяйство, как это
принято утверждать. И внешний, и внутренний обмен был давно знаком англо-
саксонскому обществу, как и другим обществам средневековой Европы, и ему
было не чуждо как барское, так и крестьянское хозяйство, как земледелие,
так и обрабатывающая промышленность, считавшиеся, главным образом, с
местным, ближайшим рынком, но иногда обслуживавшие и более далекого,
даже иноземного потребителя. Хорошо было знакомо ему и орудие обмена,
деньги, игравшие вовсе не ничтожную роль и в барском, и в крестьянском хо-
зяйстве. Находим мы их и в государственном хозяйстве. Правда, в этом по-
следнем они играют еще пока случайную роль, потому что у англо-саксов, в
сущности, еще нет настоящего государственного хозяйства. Англо-саксонское
государство еще, в сущности, сохраняет, как мы видели, традиции древне-гер-
манского, еще Тацитовской поры, государства, опирающегося на натураль-
ные государственные повинности своих свободных членов, и в правительствен-
ных средствах в строгом смысле этого слова не нуждается. И принужденное.
197
считаться в деле обеспечения внутреннего и внешнего мира с делавшей все
большие и большие успехи общественной дифференциацией и применяться к
ее результатам в разрешении этой основной своей задачи в смысле призна-
ния необходимости разделения труда в деле отпра-
вления обществом натуральных государственных по-
винностей между постепенно дифференцировавши-
мися общественными группами, англо-саксонское государство
не создавало, как мы видели, никакой государственно-хозяйственной органи-
зации, продолжая возлагать на само общество и на его собственные матери-
альные рессурсы бремя удовлетворения государственных нужд, хотя уже и в
иной в социальном смысле форме. Самое большее, что помимо этого могла
сделать государственная власть, это в виде дополнительного рессурса передать
создаваемому ею военному и правящему классу право пользования своими зе-
мельными фондами и своими фискальными правами, т. е. принадлежавшими
носителю верховной власти правами на часть продуктов хозяйственной дея-
тельности рабочей, прежде всего, крестьянской массы. Только в экстренные
моменты и в виде экстренной меры государство собирало с населения настоя-
щий налог. Разумеем датские деньги (Danegeld). У государ-
ства еще не было надобности в настоящем государ-
ственном хозяйстве, да едва ли была и возможность его организо-
вать. У него е щ ен е было необходимых для этого слож-
ного дела технических рессурсов. Г осударственный меха-
низм англо-саксонского общества был для этого еще недостаточно развит,
чтобы брать на себя травильную, постоянно и регулярно функционирующую
финансовую организацию всей страны, и вместо того, чтобы с помощью срав-
нительно сложного фискального аппарата регулярно привлекать к центру не-
обходимые для государства денежные средства, государственная власть ста-
вила представителей своего правящего и военного класса у самого источника
этих средств, передавая им свои фискальные права в отношении к непосред-
ственно подвластному каждому из них населению.
Эта передача государством военному и правящему классу своих фискаль-
ных прав над крестьянской массой вместе с наделением его политической вла-
стью над нею, это предоставление ему права на часть результатов ее хозяй-
ственной деятельности не приводило непосредственно к изменениям в хозяй-
ственной жизни массы. Поскольку речь идет о крестьянских общинах, жив-
ших на собственной земле и, следовательно, экономически независимых от
глафорда’и лишь политически ему подвластных, то члены их попрежнему под-
чинялись лишь тем хозяйственным распорядкам, какие устанавливала и регу-
лировала сама община, и лишь уделяли в пользу своего глафорда ту или иную
долю продуктов своей обычной работы, отвозя их на своих подводах в рези-
денцию глафорда или же складывая их в амбары, устроенные им на террито-
рии самой общины. Давали они глафорду и деньги.
Но такой порядок отношений между глафордом и политически подвласт-
ной ему общиной далеко не везде и не всегда оставался неизменным. Чем
дальше, тем все более и более входил в жизнь иного рода порядок. Глафорд
устраивал в полях общины свою собственную, барскую запашку и заставлял
свободных и экономически независимых членов общины уделять для возде-
лывания барской земли часть своего хозяйственного труда. Переход от одного
яорядка к другому представлял собою очень сложный и разнообразный п@
198
своим конкретным особенностям для каждого отдельного случая процесс, иг
совершался он постепенно, проходя ряд промежуточных форм. В нашу задачу
не входит рассмотрение этого процесса в его деталях. Мы считаем необходи-
мым обратить внимание лишь на один весьма существенный пункт. Каким об-
разом .чисто политическое подчинение общины глафорду могло привести к та-
ким хозяйственным результатам, как работа свободных и экономически неза-
висимых членов общины на барской земле, как превращение их в барщин-
ников?
Чтобы понять это, нужно обратить внимание на следующее обстоятель-
ство. Следуемые с общины в пользу короля, как обладателя верховной власти,,
поступления натурой (будем называть их для краткости «фирмами») и день-
1ами, перейдя в частные руки, уже окончательно теряли свой публично-пра-
вовой характер и превращались в нечто, мало различимое от обыкновенного
оброка, следуемого землевладельцу с арендатора, и еще менее от натураль-
ных и денежных взносов, которыми находившийся под частной властью чело-
век оплачивал защиту й покровительство, которые оказывал ему глафорд;
ведь и в глазах самого короля следуемые ему с его подданных «фирмы», равно
как и другие следуемые с них поступления (судебные доходы, торговые пош-
лины и т. п.), ничем не отличались от других видов его частного имущества,
совершенно утрачивая свой для нас вполне ясный публично-правовой харак-
тер и сливаясь с его частными доходами с лично и по земле зависимых от него
людей; ведь англо-саксонский король, как и король всякого другого «варвар-
ского» государства, представлял себе свои права как главы государства в очень
конкретных терминах частного права и хозяйства. Не удивительно поэтому,
что получивший от короля иммунитетную грамоту человек трактовал пере-
ходивших под его частную власть людей как своих клиентов или как своих
арендаторов. Трактовать их в этом последнем качестве глафорду было тем
легче, что под его частной властью, как мы знаем, находилось обыкновенно
немало людей, искавших у него не только защиты от царившего в обществе
произвола, но и земли, а также крова и всего, необходимого для того, чтобы
начать хозяйничанье на взятом у него в аренду участке. Арендаторы и сок-
мены (люди, находившиеся под его частной юрисдикцией) постепенно слива-
лись для него в однородную массу частно-зависимых от него людей, и, заводя
в общине свое собственное, барское хозяйство, он привлекал для него как
труд арендаторов, так и труд лишь в политическом отнощении зависимых от
него людей. В средневековой Европе публично-правовая власть и публично-
правовая зависимость легко принимали формы частно-правовой власти и част-
но-правовой и частно-хозяйственной зависимости.
Привлечение к участию в барском хозяйстве глафорда экономически
независимых от него членов крестьянской общины, лишь политически под-
властной глафорду, является очень важным моментом в процессе возникнове-
ния в англо-саксонском обществе (как и в других обществах средневековой
Европы) поместного строя. В основных чертах англо-саксонское поместье уже
обладало теми типическими особенностями, которые так характерны для по-
местного строя всей средневековой Европы, хотя окончательно сложилось оно
уже после того, как англо-саксонское общество перенесло катастрофу нор-
мандского завоевания, разразившуюся над страной во второй половине
XI века и оказавшую сильнейшее, во многих случаях определяющее воздей-
ствие на все стороны ее исторического развития. Англо-саксонское феодаль-
199
ное поместье является, как и средневековое феодальное поместье вообще,
продуктом политического, социального и экономического, процессов, разви-
вавшихся в англо-саксонском обществе с самого момента поселения англо-
саксов на британской почве. Чтобы стал для нас вполне ясен его генезис, сле-
дует принимать во внимание не только те изменения в строе англо-саксон-
ского общества, которые составляют содержание очерченного нами процесса
феодализации, реорганизовавшего англо-саксонское общество в систему со-
подчиненных государственных сословий, но и те условия, которые этому пред-
шествовали. Средневековое феодальное поместье, представляющее собою ти-
пическую для средневековой Европы форму общественного и политического
существования, является, как и вся структура средневекового феодального
общества, комбинацией дофеодальных и феодальных элементов, которые сле-
дует возможно более отчетливо отличать друг от друг$. Реорганизуя англо-
саксонское общество в систему государственных сословий, государство, как
мы видели, лишь приспособляло общество, сильно измененное в своей социаль-
ной структуре происшедшим в нем в силу различных причин процессом диф-
ференциации, к своим государственным интересам и отчасти само приспосо-
блялось к нему, к происшедшим в нем социальным изменениям, но отнюдь не
перестраивало его на совершенно новый лад, не разрушало существовавших
в нем старых и более новых организаций. Приспособляло оно, в частности, к
своим интересам, но не разрушало и искони существовавшую общинную орга-
низацию, и не только в ее качестве аграрного союза, но. и как исконную
форму общественного существования, удовлетворявшую его основные потреб-
ности. И подчинившись политической власти глафорда
и даже привлеченная им к участию в его барском
хозяйстве, сельская община продолжала сохранять
свою прежнюю организацию и свои прежние функ-
ции, как аграрные, так и иные. Средневековое феодальное
поместье имеет сельскую общину своей необходимой предпосылкой. Если мы
обратимся к хозяйственной организации поместья, то увидим, что барское хо-
зяйство в поместье теснейшим образом связано с крестьянскими хозяйствами
членов общины и с теми хозяйственными распорядками, которые господствуют
в общине и обязательны для каждого из ее членов.
И действительно, принадлежавшая глафорду в собственность или в фео-
дальное владение барская земля (она потом обыкновенно называлась terra do-
minica) обыкновенно представляла собою, как и земля крестьянская, ряд по-
лос, которые были разбросаны по всем полям общины вперемежку с полосами,
входившими в состав крестьянских участков членов общины, и наравне с кре-
стьянскими участками должна была подчиняться порядку принудительного
севооборота и совместной общинной обработки, а после уборки хлеба превра-
щалась на определенное время в общинное пастбище. Таким образом, гла-
форд сам в сущности являлся членом общины, ее
дольщиком, как это видно и из того, что и общинными угодьями (лу-
гами, пастбищами и т. п.) он пользовался на общем с крестьянами основании.
Органически связанное с общинным хозяйственных^ строем, барское хозяй-
ство находится в тесной связи и с хозяйствами членов общины, опираясь на
них, на их хозяйственные услуги в форме барщины и помочей, и в его инте-
ресе сохранение аграрного строя общины во всей силе и крепости. В хозяй-
ственном отношении средневековое поместье представляет собой своеобраз-
____200_ _
.чую комбинацию двух хозяйственных организмов — сельской общины, как
аграрного союза, .и барского двора, — из которых каждый ставит себе свои
собственные цели. Если поставить вопрос об автономности каждого из этих
хозяйственных организмов, то надо сказать, что барский двор в не-
сравненно меньшей мере автономен в хозяйствен-
ном смысле, чем крестьянская община., которая
должна служить ему своими хозяйственными рес-
сурсами в силу подчинения ее политической власти
глафорда. Правда, у глафорда есть и свой хозяйственный инвентарь и в
частно-правовом смысле зависимые от него рабочие руки в виде рабов, живу-
щих на барском дворе или посаженных на его собственную землю, лэтов, дер-
жащих его землю, и просто свободных арендаторов, снимающих его землю и
связанных с ним договором коммендации. Все эти в частном смысле (личном
и экономическом) зависимые от него люди составляли для него'некоторый хо-
зяйственный базис’. Но, во-первых, без труда свободных и экономически не-
зависимых от него членов общины и их рабочего скота он не мог обходиться,
а во-вторых, и в частно-правовом смысле зависимые от него люди могли при-
лагать свой труд к его хозяйству лишь в рамках общинных распорядков, так
как ведь его собственная барская земля, как мы видели, лежала чересполосно
с землею членов общины, что, конечно, в сильнейшей мере стесняло хозяй-
ственную инициативу барского двора. Не в малой мере стесняло хозяйствен-
ную инициативу барского двора и то, что все определявший обычай с чрезвы-
чайной пунктуальностью определил и натуральные повинности как членов
общины, так и лично и экономически зависимых от глафорда людей.
Сельский сход, регулировавший и под властью глафорда хозяйственную
жизнь общины, продолжал отправлять и другие свои функции и, в частности,
продолжал оставаться судебным собранием общины. Разница с прежним за-
ключалась лишь в том, что теперь правосудие отправлялось в нем от имени
глафорда, получившего судебные права (соку) из рук короля, и председатель-
ствовал в нем уполномоченный глафорда (если не сам он), и само собраний
рассматривалось как судебный трибунал (курия, как потом стали говорить)
глафорда. Но дела это не меняло, как и то, что судебные штрафы шли теперь
в пользу глафорда. Это по существу был все тот же сельский сход общины,
галимот, только несколько приспособленный к феодальному порядку.
Если мы спросим, что собственно феодально в этом феодальном по-
местье англо-саксонской Англии (как и всей средневековой Европы), то едва
ли мы будем очень далеки от истины, если признаем в нем феодальным
в строгом смысле лишь то, что прямо или непрямо
вытекает из политической власти, из политических
в широком смысле прав глафорда в отношении к на-
селению его поместья, к сельской общине, к которой
известным уже нам образом примыкает барский двор как хозяйственная орга-
низация поместья. Политический характер юридикционных, административ-
ных и фискальных в чистом виде прав глафорда сам по себе ясен. Не в такой
мере осязательно ясен чисто-политический характер тех хозяйственных
услуг, которые оказывают барскому хозяйству глафорда экономически неза-
висимые от него члены общины. Но и он не подлежит ни малейшему сомне-
нию, как это мы уже имели случай видеть. В средние века не очень заботились
о разграничении прав публичных и прав частных, и, как мы уже видели, трак-
201
ч=«вали публичные права как частное имущество, и если мы встречаем п те
времена в повседневной практике осуществление чисто-политической по сво-
ему происхождению и существу власти над зависимыми от нее людьми в форме
всякого рода хозяйственных повинностей или денежных платежей, то эта
форма не должна закрывать от нас чисто-политической, публично-правовой
основы этой власти и этой зависимости. Барское хозяйство в
феодальном поместье лишь в той мере может быть
названо феодальным, в какой' в нем участвуют своим
трудом и своим инвентарем те элементы поме'стного
населения, которые лишь политически зависимы о Т
глафорда, как от обладателя переданной ему прямо
или непрямо, и з р у к короля публичной, государствен-
ной власти, экономически от него совершенно не-
зависимые. Мы можем представить себе барское хозяйство крупного зе-
млевладельца той поры покоющимся исключительно на рабочей силе лично й
экономически зависимых от землевладельца людей, а в дофеодальную эпоху
оно было обычным явлением. Тут был налицо и барский двор в качестве хо-
зяйственного центра, было барское хозяйство и хозяйства держателей несво-
бодного и свободного состояния, сидевших на барской земле и плативших на-
турою и деньгами за свои участки, а также отправлявших всякого рода бар-
щину для надобностей барского хозяйства, для которого давали свои рабочие
руки и жившие на 'барском дворе безземельные рабы землевладельца. Такое
барское хозяйство могло быть даже стесненным общинными распорядками,
потому что и такой землевладелец.мог, и нередко, быть собственником участ-
ков, лежавших на территории сельской общины — и даже не одной — и под-
чиненных аграрному режиму общины; ведь участки эти могли быть прежде
крестьянскими участками и могли перейти к нему одним из многих способов,
обычных в то время. И, тем не менее, такое поместье вовсе не было феодаль-
ным поместьем, и абсолютно ничего феодального не было в его барском хо-
зяйстве, хотя многим оно напоминает хозяйство феодального глафорда. Б
этом поместье и в этом хозяйстве совершенно отсутствует все то, что связано
с публичной властью глафорда, как и сам глафорд, ее носитель. Феодаль-
ным и это поместье, и это барское хозяйство ста-
новится лишь в тот момент, как его собственник
наделяется публичной властью над населением об-
щины, в пределах которой расположена его земля,
и вытекающими из этой власти административными,
судебными и фискальными правами и привлекает к
участию в своем барском хозяйстве рабочие руки
и хозяйственный инвентарь попавших теперь под
его политическую власть, но продолжавших сохра-
нять свою экономическую независимость членов
этой общины. Мы уже видели, что социальный строй феодального по-
местья не отличается однообразием в юридическом отношении, что на-ряду с
совершенно свободными и лишь подчиненными политической власти глафорда
людьми здесь были и рабы2 и полусвободные. Не был он однороден и экономи-
чески: на-ряду с экономически самостоятельными элементами мы видим здесь
и людей, сидящих на барской земле, и людей безземельных, получающих от
барского двора, где они и живут, все необходимое для существования. Соци-
202
альная картина поместья представится нам еще более пестрой, если мы обра-
тим внимание на то, что,' как это совершенно ясно из англо-саксонских источ-
ников (то же говорят и соответствующие источники континентальные), на
ряду с обладателями сравнительно весьма значительных участков, как соб-
ственных, так и арендных, полных или половинных наделов, здесь налицо це-
лая масса мелких владельцев, и не исключена возможность того, что не только
глафорд, но и более богатые землей члены общины сдавали в аренду мелкие
участки всякого рода безземельному люду. '
Нам уже приходилось указывать на то, что хозяйственный
строй средневековой Европы вообще и англо-са-
ксонской Англии в частности никоим образом не мо-
жет быть назван натурально --хозяйственны од. Это ста-
новится еще яснее при ознакомлении с хозяйственными распорядками средне-
векового и, в частности, англо-саксонского феодального поместья. И барское
хозяйство, и хозяйство крестьянское ставят себе далеко не одни потребитель-
ные цели, и интересы обмена играют для них вовсе не незначительную роль.
И барское хозяйство, и хозяйство крестьянское с полным правом может быть
названо меновым и денежным хозяйством. Если можно назвать
хозяйство средневекового феодального поместья, • в
каком-нибудь отношении натуральным хозяйством,
то единственно лишь в том, что хозяйство барского
двора опирается на натуральные пбви.нности кре-
стьянского населения поместья и, таким образом,
является натуральным хозяйством по своей организации,
но по своим задачам являясь хозяйством денежным и меновым, связанным с
местным, скромным по своим размерам рынком, но иногда поставляющим свои
продукты и на более отдаленные рынки.
Для общего ознакомления с историей англо-саксонской Англии реко-
мендуем «Краткую историю английского народа» Грина в переводе Н. Н.
Шамонина (выпуск первый), а для более детального изучения истории ее госу-
дарственного строя — Stubbs (W.), «The Constitutional History of England».
Vol. I. Sixth Edition, 1903, и Chadwick (H. M.), «Studies on Anglo-Saxon
Institutions», 1905.
Для социальной и хозяйственной истории англо-саксонской Англии см.:
Проф. П. Виноградов, «Средневековое поместье в Англии».
С.-ПБ. 1911.
Проф. П. Виноградов. «Исследования по социальной истории Англии
в средние века». СПБ. 1887.
Vinogradoff (Р.), «English Society in the Eleventh Century». 1908.
Основное содержание этого исследования изложено в брошюре: Д. М. П е-
трушевский, «Английское общество в одиннадцатом веке». 1909 (из
«Журн. М. Н. Пр.»).
Maitland (F. W.), «Domesday Book and Beyond». 1907.
Seebohm (F.), «The English Village Community». Third Edition. 1884..
ОЧЕРК ЧЕТВЕРТЫЙ.
Общая характеристика остготского королевства
в Италии.
I.
После распадения гуннской державы входившие в ее состав остготы дви-
нулись к Балканскому полуострову, ища мест для поселения. Силою оружия
и путем переговоров им удалось утвердиться во Фракии, в Мизии и Эпире.
Одному из князей их Теодориху (из рода Амалов), постепенно соединившему
в своих руках власть над большею частью остготского племени, византийский
император Зенон дал титул патриция, назначив его, кроме того, полковод-
цем империи, magister militum praesentalis. В юности Теодорих провел не-
сколько лет в качестве заложника в Константинополе и уже тогда имел воз-
можность ознакомиться с положением и отношениями византийского двора,
мог ориентироваться среди тогдашней крайне сложной политической обста-
новки и понять, как в свое время Аларих, какое широкое поле открывалось
для него и для его племени при уменьи пользоваться тогдашними обстоятель-
ствами. И в уменьи этом у него не было недостатка, равно как и в энергии
и в желании ее применять.
В 488 году Теодорих вместе со своим племенем двинулся в направлении
к Италии, чтобы отвоевать эту страну у Одоакра. Со стороны императора Зе-
нона он получил полное одобрение своему плану: сам император и внушил ему
этот план и поручил ему его выполнение. Поход длился несколько лет. Одоакр
был разбит при Изонцо (Isonzo) (в 489 г.), при Вероне, при Адде (в 490 г.) и
заперся в Равенне; только в 493 г. Равенна сдалась Теодориху, который за-
ключил с Одоакром договор, разделивший власть над Италией между Теодо-
рихом и Одоакром. Теодорих скоро собственной рукой убил Одоакра, и Ита-
лия стала королевством остготского короля. Известно, что остготское коро-
левство просуществовало в Италии всего лишь полстолетие с небольшим и в
555 году окончательно было завоевано Византией.
Готов явилось с Теодорихом в Италию едва ли более 200—300,000 чело-
век. Устроились они здесь на первых порах на положении римского войска
на постое, т. е. так же, как и вестготы и бургунды: они были размещены по
домам римских землевладельцев, получив известные права на дом и землю
владельца. Как и вестготы и бургунды, из квартирующих . солдат они скоро
сделались соучастниками римских собственников во владении, а затем и са-
мостоятельными собственниками выделенных им из общего владения участков?
204
л.лесте с сидевшими на них рабами и колонами; выделение это произведено
было мирным путем, с возможным соблюдением интересов обоих сторон; не
всегда, впрочем, имел место настоящий раздел: иногда варвар довольствовался
получением причитавшейся ему доли доходов с имения, на часть которого он
получил право собственности.
Малочисленность остготов и разбросанность их по разным частям Ита-
лии, а также хозяйственные условия, в которые они вступили, должны были
разлагающим образом повлиять на их общинные (точнее: общинно-родовые)
распорядки. Они невольно должны были подчиниться римским индивидуали-
стическим порядкам в сфере хозяйства и владения. В том же направлении
должна была действовать и раздача королем крупных поместий своим дружин-
никам и вообще близким людям. К тому же едва ли за долгий период стран-
ствий и всяких приключений готский народ сохранил в чистом виде свой об-
щинный строй, и в мирное время не отличавшийся у германцев той поры боль-
шою устойчивостью, способностью давать отпор постепенно разъедавшим его
индивидуалистическим тенденциям, выражавшимся в дроблении общинных на-
делов и скоплении нескольких наделов в одних руках. Но, с своей стороны, и
готы должны были уже самым фактом своего поселения в Италии оказать
влияние на хозяйственные условия Италии: раздробив значительную часть ла-
тифундиев на более мелкие участки и увеличив, таким образом, число сред-
них и мелких собственников, они сделали возможным некоторый подъем зе-
мледельческой культуры в этой стране (заброшенные местности могли снова
попасть под обработку); но все это, при малочисленности готов, могло про-
изойти в сравнительно ограниченных размерах, так что подвоз хлеба из Си-
цилии и Испании попрежнему был необходим, и правительству вообще прихо-
дилось обращать серьезное внимание на продовольственный вопрос.
В социальном строе Италии поселение остготов также не произвело су-
щественных перемен, если не считать некоторого изменения в положении ко-
лонов, состоявшего в том, что крепость земле лично несвободных колонов,
т. е. тех колонов, в которых превратились посаженные на землю рабы, была
уничтожена Теодорихом, и их господам было разрешено перемещать их с
одного участка на другой и даже делать из них личных слуг («Liceat unicuique
domino ex praediis, quae corporaliter et legitimo jure possidet, rustica utriusque
sexus mancipia, etiamsi originaria sint, ad juris sui loca transferre, vel urbanis
ministeriis adplicare, ita ut et illis praediis adquirantur, ad qua voluntate domini
migrata fuisse constiterit et inter urbanos famulos merito censeantur...» Edict.
Theodorici, § 142).
Что касается социального строя самих остготов, то он подвергся в об-
щем тем же изменениям, каким подвергся вообще социальный строй герман-
цев, основавших государства на территории Римской империи, и какие тесно
связаны с переходом германцев к формам более широкой государственности.
Как и у англо-саксов и у других германцев, и у остготов мы наблюдаем воз-
никновение новой, служилой, должностной аристократии, развившейся на
основе службы королю, власть которого получила совсем иную постановку,
и крупного землевладения, как вознаграждения за эту службу..Эта новая ари-
стократия поглотила прежнюю, родовую знать и примкнула к аристократии
римской, тоже, как мы видели при изучении общества Римской империи, слу-
жилой, должностной и землевладельческой. Масса народная, простые свобод-
.ные, постепенно стала понижаться в своем положении в обществе и государ-
205
стве, где руководящая роль стала принадлежать королю и его дружинной и
должностной знати.
Политическая жизнь остготов очень осложнилась. С одной стороны, тут
действовал самый факт перехода их к более широкой государственности, с
другой — политическая обстановка, в которую они попали, и которую их ко-
роль всячески старался сохранить в прежней силе. Если иметь в виду эти два
источника наступивших в жизни остготов политических перемен, то можно-
без особого труда разобраться в довольно-таки сложном политическом строе
остготского государства в Италии, представлявшем своеобразную комбинацию
форм высоко развитой’римской государственности с примитивными формами
германцев, недалеко ушедших от государственности тацитовской поры.
II.
В сущности остготский король совмещал в своем лице главенство над
двумя обществами и двумя государствами. Действительно, оставаясь коро-
лем своих остготов, Теодорих в то же время вступил во все права римского-
императора в отношении к италийскому населению, хотя титула импера-
тора он и не принял. Сам Теодорих называл италийскую часть своей дер-
жавы respublica romana, которая действительно продолжала свое существо-
вание под властью остготского конунга (короля), только занявшего место ее
императоров. Весь правительственный механизм империи остался неприкос-
новенным. Префект претория, magister officiorum, квестор, comes sacrarum
largitionum, comes patrimonii, comes rerum privatarum с их многочисленным
служебным персоналом попрежнему стояли во главе центрального управле-
ния Италии, которая попрежнему оставалась разделенной на провинции
(семь в верхней Италии и девять в нижней), попрежнему находившиеся под.
управлением консуляров, ректоров, президентов; продолжали существовать
и муниципии с своими curiales, defensores, curatores. С другой стороны, рядом
с римским государством, внутри его возникло государство остготов с своей
собственной постановкой верховной власти, с своими собственными отноше-
ниями между государством и обществом, с своей собственной организацией
военного дела, суда, управления, с своими собственными взглядами на госу-
дарственные задачи и на способы их решения. Остготское государство
недолго просуществовало для того, чтобы входившие в его состав два госу-
дарства и два общества могли органически слиться, выработав какое-нибудь
политическое и социальное целое. Но времени этого было достаточно для
того, чтобы две рядом стоявшие организации не сохранились в чистом .виде,
чтобы они оказали воздействие друг на друга, не говоря об общих причи-
нах, в одинаковой мере действовавших разлагающим образом на ту и на
другую.
Можно сказать, что уже самый способ поселения остготов в Италии
должен был немедленно же сказаться на их политической организации: раз-
бросанность их по разным частям полуострова делала очень затруднитель-
ным функционирование главного политического учреждения древних герман-
ц е в—народного собрания, и народное собрание в королевстве
Теодориха прекращает свое существование, чему не в
малой мере способствует такое политико-социальное явление, как возник-
новение у остготов служилой аристократии, оттеснившей на задний плав
206
viaccy простых свободных, истинную основу демократического строя преж-
ней поры, находившего свое самое действительное выражение именно в на-
родном собрании. Права народного собрания перешли к
королю и служилой* аристократии, и королевский двор
стал центром политической жизни остготов.
Известной, что королевская власть у готов развилась гораздо раньше,
чем у дру"гих германских племен, еще когда готы жили у Балтийского моря,
а потом у Черного. Тревожная эпоха передвижений могла только способ-
ствовать усилению этой власти, а занятие Италии, вступление остготского
короля в права римского императора должно было поставить эту власть на
высоту недосягаемую. Король становится бесконтрольным, неограниченным
властелином как своих новых, так и своих прежних подданных. 'Он один
назначает должностных лиц как для римлян, так и для остготов; как рим-
ские префекты, президенты и прочие представители центральной и област-
ной администрации—не более, как его агенты, послушные орудия его само-
державной власти, которых он один назначает, награждает, контролирует,
повышает и смещает по своему усмотрению, так и графы (comites), герцоги
(duces) готов и другие должностные лица готской администрации, совме-
щавшие в своих руках административные, судебные и военные функции (явле-
ние, обычное для так называемой варварской эпохи), тоже—не более, как
его агенты, им назначаемые и смещаемые. И управление, и военное дело, и
суд—все это отправляется от имени короля, и всякое беззаконие является
оскорблением особы короля, охранителя и источника права и справедливо-
сти. На ряду с общим королевским миром, в равной мере ограждающим
жизнь, имущество, законные интересы всех, существует, как и в других
варварских государствах, особый, специальный королевский мир, который
король дает тем, кто специально прибегает под его защиту; это—так назыв.
«-tuitio regii nominis» или «tuitio nostri nominis». Если прежде решение важ-
нейших дел в государстве, а также и верховный суд принадлежал народному
собранию, но теперь все это принадлежит королю и осуществляется при
дворе (comitatus noster, как называют его указы Теодориха, иначе aula),
который, таким образом, становится верховным трибуналом, привлекаю-
щим к себе судебные дела по усмотрению короля, без определенного апелля-
ционного порядка; между прочим трибунал этот ведает и дела лиц, находя-
щихся под специальной охраной короля, «tuitio regii nominis».
Все это—явления, наблюдаемые нами, на той или иной ступени раз-
вития, у всех германских племен, основавших государства на территории
Римской империи, и объяснение им нужно искать не в воздействии римского
мира на германский, а в естественной эволюции чисто-германских (не в
смысле, конечно, какого-нибудь германского национального духа или нацио-
нального характера, а просто присущих тогда германцам, как и всяким дру-
гим племенам, находившимся на одинаковой с германцами ступени . обще-
ственного развития) форм жизни, эволюции, происшедшей как в результате
роста населения и расширения территории государства и других чисто-внут-
ренних причин, так и под влиянием таких внешних фактов, как частые пере-
движения и столкновения с другими племенами и народами. В этом отноше-
нии, повторяем, остготы ничем по существу не отличаются от других герман-
цев, представляя собою только один из многих вариантов варварского раз-
вития.
207'
Но не эта сторона остготского строя в настоящий момент нас зани-
_мает. Нас интересует теперь вопрос о том влиянии, какое оказали на гер-
манский строй остготов римская государственность и культура, а также и
обратное влияние. Дело в том, что хотя римское общество и государство
продолжало сохранять свою особность рядом с обществом и государством
остготов, но правительство у них было одно, во главе их стояла одна цен-
тральная власть. Это обстоятельство непременно должно было, повести, с
одной стороны, к проникновению власти остготского короля элементами
римской императорской власти, с другой—к привнесению остготским коро-
лем некоторых таких’воззрений на свои новые обязанности и права и в осо-
бенности некоторых таких приемов воздействия на римское общество,
какие всецело были присущи ему как германскому королю, т.-е. как главе
общества, весьма еще недалеко ушедшего по пути государственности. Таким,
образом, с одной стороны, мы имеем дело с романизацией германской госу-
дарственности (и общественного строя), с другой—с варваризацией римской
государственности.
Романизация эта тем больше должна была сделать успехов в остгот-
ском государстве, что она не оставалась на степени непроизвольного, от
воли человека независевшего результата чисто-объективных, фактических
отношений данного момента и среды, но с самого же начала явилась опре-
деленной целью сознательной деятельности представителей верховной вла-
сти. Основатель остготского государства в Италии Теодорих Великий был
•восторженный поклонник римской культуры и цивилизации, и его высшей ме-
чтой было сделать причастными этой культуре и цивилизации и своих ост-
готов. «Мы лучше хотим сохранить старое, чем воздвигать новое, ибо мы
не можем создать что-либо столь же прекрасное, как то, что мы можем
сохранить: создание нового не может доставить ’нам большую славу, чем
сохранение старого», говорил Теодорих о своей строительной деятельности,
и слова эти вполне применимы ко всей его правительственной деятельно-
сти. Римская государственность была поэтому в глазах Теодориха и школой
для варваров-остготов, и образцом. Это идейное—и даже идеалистическое —
отношение Теодориха к римской государственности, без сомнения, должно
было сообщить большую интенсивность романизации остготов и их полити-
ческого строя, чем это было бы в том случае, если бы остготский король
просто вступил в права римского императора, оставшись чуждым римским
политическим идеям. Таким образом, в таком факте, как распростра-
нение Теодорихом своих унаследованных от римских
императоров прав, которые он осуществлял в отноше-
нии к -римскому населению, и на остготов, мы не но
признать присутствия элемента сознательности. А в этом-то распростране-
нии и заключалась сущность романизации остготской государственности.
Мы и перейдем теперь к более конкретному рассмотрению этой романизо-
ванной государственности остготов.
III.
Несомненно, центральным пунктом остготской государственности
является королевская власть. Развившись на счет прав народного собрания
под действием причин, независимых от влияния римской государственности,
208
власть остготского короля восприняла затем в себя все элементы римской
императорской власти. Принадлежавший остготскому королю, как и вся-
кому иному германскому королю, так называемый банн (bannus, der Bann),
т.-е. право издавать повеления и требовать, под страхом наказания, испол-
нения их, право, осуществлявшееся первоначально в весьма тесных преде-
лах, поставленных демократическим строем древне-германского общества с
его всемогущим народным собранием, постепенно развиваясь и захватывая
все более и более широкую сферу общественных отношений, слился почти
до неразличимости с неограниченным imperium’OM римского императора. Ни
о каких ограничениях со стороны каких бы то ни было общественных эле-
ментов, ни о каком контроле со стороны какого бы то ни было учрежде-
ния уже не могло быть и речи. «Только наша собственная воля связывает
нас,—не условия, поставленные другими. Можем мы, благодаря милости
Божией, всё, но считаем, что нам прилично только похвальное». Вот каким
языком заго.ворил теперь остготский конунг. И это не была риторическая
фраза: и в военном деле, и в деле управления и суда,—во всех этих обла-
стях остготский король был неогранйченным монархом как в отношении к
своим новым подданным, так и в отношении к своим остготам. Мало того:
на остготов были распространены государственные повинности римского
населения, остготы были введены в рамки развитой римской государственно-
сти, по крайней мере в некоторых отношениях, и притом весьма суще-
ственных.
Если в прежнее время государство у остготов, как и у других герман-
ских и всяких иных племен на низкой ступени развития, могло предста-
влять собою более или менее внешнюю надстройку над обществом, мало про-
никавшую во внутренние отношения самоуправлявшегося общества, всецело
предоставленного самому себе и только в исключительных случаях обращав-
шегося к органам своей еле намечавшейся государственности, то теперь госу-
дарственная власть считает себя призванной вмешиваться во все, неустанно
проводя заимствованную из римской гражданственности идею общего блага,
salus publica, блага всех, в противоположность интересам мелких групп, из
слабого сцепления которых и состояло, как известно, древне-германское,
как и всякое более или менее первобытное, общество.
Теодориху, повидимому, доставляло высокое удовлетворение сознание,
что он является восстановителем и продолжателем дела римских августов, в
пурпурное одеяние которых (vestis regia) он облекся, которых другие ин-
сигнии (знаки императорского достоинства) он получил обратно из Византии
(куда, как известно/ они были отосланы Одоакром). Не нося титула импе-.
ратора, Теодорих, несомненно, считал себя им фактически и даже имено-
вался romanus princeps; мало того: в его письмах (к епископам), мы встре-
чаем название Flavius (Flavius Theodoricus гех), употреблявшееся только в
применении к императорам; все, что непосредственно касалось особы ост-
готского короля, называлось священным, sacruim, как это было и при импе-
раторах. «Король Готов и Италийцев», «гех Gothorum et Italiorum» (держава
егсг—regnum Italiae») или просто «Theodoricus гех» в таком, например, тоне
пишет (рукою своего секретаря, одного из «последних римлян», Кассиодора)
императору Восточной империи (Византии), императору «Ромеев», как тогда
говорили, Анастасию: «Нас соединяет благоговейная любовь к городу Риму,
от которого мы оба, связанные одним именем (princeps romanus и paotXsoc
209
:Pup.ai<ov), не можем себя отделить. Между нашими двумя государствами,
которые при прежних властелинах всегда составляли одно тело, не может
продолжаться несогласие. Во всем римском мире (т.-е. в обоих наших госу-
дарствах) пусть царствует одна воля, одна мысль».
Рассмотрение отдельных сторон власти остготского короля даст нам
возможность составить более конкретное представление об особенностях
романизованной государственности остготов.
Постановка военного дела как будто всего менее подверглась романи-
зации. Этому не в малой мере способствовало то, что римляне были совер-
шенно освобождены от военной повинности, и несли ее одни готы, согласно
древне-германскому принципу народного ополчения (свойственному всем на-
родам на известной ступени их развития). В силу*своего права, так назьн
ваемого НеегЬапп, остготский король (как и всякий другой германский ко-
роль) в случае надобности созывал ополчение из всех свободных готов, вла-
деющих земельными наделами (так называемыми sortes). Если в древние вре-
мена осуществление королем права НеегЬапп не свидетельствовало о вполне
самостоятельном положении короля, о его верховенстве в военном деле,
представляя собою лишь осуществление исполнительной власти (верховная,
военная власть, решение вопросов о войне и мире, принадлежала самому
народу-войску, организованному в народное собрание), то теперь, когда
народного собрания уже не было, королевский НеегЬапп превратился
уже в настоящее военное верховенство: один король по своей неограни-
ченной воле созывал народное ополчение, которое, таким образом, превра-
тилось в его войско, «exercitus noster», обязанное ему безусловным повино-
вением.
Если на юридической стороне военного дела трудно заметить какие-
нибудь более или менее определенные следы римского влияния, то на хозяй-
ственной его стороне влияние это несомненно. Как известно, у германских
племен (и у других, стоявших на той же ступени развития) каждый воин
ополчения, т.-е. каждый свободный, во время похода должен был содержать
себя на собственные средства (военная повинность была натуральной госу-
дарственной повинностью в полном смысле этого слова). Вот этого-то у
остготов мы и не видим. Остготы ведь представляют собой и находящееся
на службе у римского государства постоянное войско (не даром Теодорих
называет их «exercitus noster») и в качестве такового получают ежедневно
(если не все остготы, то по крайней мере владельцы наделов, sortes, т.-е.
как раз те, которые обязаны являться в ополчение в случае войны) так
называемые donativa, т.-е. подарки, какие получали прежде римские сол-
даты, составлявшие, как известно, постоянное войско; подобно же римским
постоянным войскам остготы-ополченцы во время похода получали провиант,
так называемую аппопа.
Устранение римлян от военной повинности мотивировалось весьма
возвышенными соображениями, сводившимися к тому, что правительство
желает избавить римлян от тяжелой повинности, которая могла бы лишить
их возможности служить высокому делу культуры и цивилизации, просве-
щенной гражданственности: готы—«защитники Италии в интересах общей
безопасности» («defensores Italiae pro general! securitate»), они—«щит для
ограждения спокойствия римлян» («clypeus Hie exercitus nostri quietem. debet
dare Romanis»). Мы не имеем!основания считать эти заявления простым лице-
14
2 tO
мерием co стороны короля, действительно преданного интересам римской
культуры и цивилизации, хотя в то же время не можем отрицать, чтобы
королю были при этом совершенно чужды и несколько иного рода сообра-
жения, в которых не малую роль могла играть осторожность, боязнь, чтобы
получившие доступ к военному делу, вооруженные римляне не оказались
опасными для готского владычества (не забудем, что остготов было в Ита-
лии сравнительно ничтожное число); притом же и сами римляне давно уже
утратили военные склонности, и освобождение от военной службы могло им
представляться действительным освобождением. -
Законодательную власть остготский король осуществлял совершенно
неограниченно и без всякого содействия знати или народного собрания (ко-
торого, как мы видели, и вовсе не было в остготском королевстве в Ита-
лии), как и римские императры, от которых он получил ее,—полная проти-
воположность древне-германским порядкам (и порядкам других народов, сто-
явших на такой же степени развития), при господстве которых в тех ред-
ких случаях, когда являлась потребность в законодательной деятельности
(отношения ведь регулировались обычными нормами), всегда для короля было
необходимо содействие или по крайней мере одобрение со стороны знати и
народа. Свой Эдикт Теодорих издал как неограниченный властитель: не
только к римлянам, но даже и к готам он не обращался за согласием на
него, хотя он имел обязательную силу и для этих последних; да и по сво-
ему содержанию Эдикт представлял собою лишь весьма слабую переработку
чисто римского юридического материала (сентенций римских юристов и
постановлений римских императоров).
Судебная власть остготского короля представляла собою сложный
продукт судебного банна (Gerichtsbann) германского короля и судебного вер-
ховенства, входившего в качестве одного из элементов в содержание impe-
rium’a римского кесаря, и без всякого влияния римских понятий и форм,
как мы видели это на примере англо-саксов, королевская власть, посте-
пенно развиваясь, мало-по-малу захватила область общественного мира, пре-
вратив его в мир королевский, и сделала восстановление нарушенных прав,
правосудие, своим делом, по крайней, мере в том смысле, что всякое право-
нарушение стало рассматриваться и как нарушение королевского, мира, и
правосудие стало отправляться от имени короля. Несомненно, это явление
имело место и у остготов; но здесь таким образом развившаяся судебная
власть короля была усилена унаследованным Теодорихом неограниченным
судебным верховенством римских императоров.
Судебную власть остготский король осуществлял непосредственно в
своем придворном суде и через своих уполномоченных в провинциях, г.-е.
через губернаторов провинций среди римского населения и через графов
готов (comes Gothorum) среди остготского населения; при этом в делах
между римлянами судили по эдиктам Теодориха и его преемника Аталарнха
и просто по римскому праву и процессу, в делах между готами—по тем же
указам и по готскому обычному праву и процессу, а в смешанных случаях,
т.-е. в делах между готом и римлянином (для решения их готский граф при-
влекал римского юриста)—по тем же эдиктам или по готскому обычному
праву, или по римскому праву и процессу, смотря по особенностям каждого
данного случая. Что касается придворного суда (comitatus), то он является
высшей апелляционной инстанцией, с одной стороны, а с другой--судебным
211
местом, куда с разрешения короля могли обращаться непосредственно,
минуя низшие инстанции. Король мог сам привлекать непосредственно к
своему дворцовому суду какие угодно дела; право обращаться непосредствен-
но к дворцовому суду король предоставлял всем, кто находился под его спе-
циальной охраной, под его mundium’oM, под так называемым «tuitio regi:
nominis», которе состояло, кроме того, еще в препоручении данного лица
королевскому чиновнику для охраны и в угрозе усиленным штрафом нару-
шителю безопасности лица, находящегося под специальной охраной короля.
Забота о правосудии, о справедливости, aequitas, была едва ли не главной
заботой Теодориха. Справедливый суд был целью, к которой он стремился
со всем пылом искреннего воодушевления, его величайшей гордостью и сла-
вой (и наименованием «Великий» он был ему главным образом обязан).
«Кто оскорбляет справедливость, меня оскорбляет», говорил он. Перед
лицом справедливости, для него все были равны, несмотря на различие в
национальности, религии, богатстве, ранге, происхождении, силе. Имея в
виду свою главную цель, Теодорих не стеснялся и юридическими формами,
давая полную свободу своему личному вмешательству, часто вовсе не преду-
смотренному строгим, формальным правом.
Наличность и широкое развитие полицейской и административной
власти короля, ненужной и невозможной у германцев до поселения их на
территории империи, когда их крайне несложная государственная организа-
ция ставила себе самые несложные задачи, в особенности отличает государ-
ственную жизнь остготов в Италии. Теодорих унаследовал римскую админи-
страцию и применил ее к остготской части своего королевства, таким обра-
зом сразу расширив и крайне усложнив еще в сущности весьма младенче-
скую до тех пор государственность остготов. Нам уже приходилось упоми-
нать о том, что деятельность Теодориха представляет собою самую раннюю
попытку в широких размерах провести в жизнь германцев выработанную
Римом государственную идею, идею общественного блага, salus publica, блага
всего политического целого, ret publicae. По своим задачам и по своим прие-
мам попытка эта с полным правом может быть названа попыткой просве-
щенного деспотизма, стремящегося, как известно, делать все для народа и
ничего с помощью самого народа. «Ваше спокойное счастье—-наша радость»,
«наш ежедневный труд—забота о спокойном счастии всех», говорит Теодо-
рих устами Кассиодора, и нет ни одной стороны общественной жизни, на
которую не стремилось бы воздействовать регулирующее вмешательство
правительства остготского короля. Забота об успехах италийского земле-
делия, реставрация старых и сооружение новых водопроводов, забота о гор-
ном промысле и рыболовстве, о скотоводстве, урегулирование торговли в
интересах равномерного распределения по стране продуктов, принудительное
понижение цен, забота о путях сообщения, о народных увеселениях (древ-
них цирках, пантомимах, бегах на колесницах), о просвещении (doctores
eloquentiae и magistri scholarum в Риме должны были получать от прави-
тельства обычное вознаграждение и отнюдь не уменьщенное), особенная
забота об украшении Рима новыми роскошными сооружениями и реставра-
ция древних сооружений, свидетельствующая об истинно романтическом
настроении ревнителя римской цивилизации, каким был Теодорих,—мы
перечислили только незначительную часть того, чем ревностно была занята
остготская администрация.
14*
212
Не менее интересна финансовая организация остготского государства.
При характеристике государства древних германцев мы не видели у них госу-
дарственного хозяйства, т.-е. принудительной организованной деятельности
государства, имеющей целью извлечение из общества средств для содержания
государства, его органов. Лишь зачатки его нашли мы и у англо-саксов. Не
то мы видим в государстве Теодориха.
Теодорих унаследовал от римских императоров всю римскую финан-
совую систему, в которой главную роль, как известно, играл поземельный
налог (capitatio terrena), пошлины со всех продающихся предметов (siliqua-
ticum), сбор с купцов за право торговли (aurum negotiatorurri) и разного рода
монополии и регалии. Это давало ему в руки средства, которых не имели
другие варварские короли, ставило его власть на прочную материальную
основу. Это были правительственные средства, в настоящем смысле этого
слова. Естественно, что выдачи из королевских доменов, которые и здесь, у
остготов, конечно, производились королем, не могли иметь того значения и
тех последствий, какие они имели в других варварских государствах, где
они являлись главным, если не единственным, средством вознаграждения за
службу королю и королевству.
Как и в других областях государственной жизни (кроме военного
дела), и в области государственного хозяйства Теодорих поставил остготов
в одинаковое положение с римлянами в смысле одинакового подчинения их
требованиям, предъявлявшимся римской государственностью: остготы наравне
с римлянами должны были ।платить поземельный налог, как ни противились
они этому, видя в этом, как и другие германские племена, а также и все
другие народы, находившиеся на такой же ступени общественного развития,
унижение достоинства свободных людей, которые могут добровольно давать
королю подарки, но никак не подвергаться4 принудительным взиманиям в
его пользу, характеризующим положение полусвободного или даже раба, но
не приличествующим свободному.
Сравнительно с предшествующей эпохой в римской финансовой систе-
ме при Теодорихе произошли некоторые изменения. Кроме обычных налогов,
те рцмляне, которые не отдавали части своих владений остготам при их
поселении и полюбовном разделе территории (так как остготов было, как
мы знаем, сравнительно с римским населением, весьма незначительное число,
и поэтому не было надобности всем римлянам делиться с остготами), не
отдавали им третей своих владений, терций, tertiae (из которых и составля-
лись наделы, sortes, остготов), должны были вносить в фиск треть .своих
доходов, и эти взносы поэтому также назывались терциями, tertiae. Сле-
дует также вспомнить и об упомянутом уже .нами факте отмены Теодори-
хом крепости земле некоторой части колонов. Отмена эта не могла не вне-
сти некоторого беспорядка в, податную систему, опиравшуюся именно на
неподвижность земледельческого населения.
IV.
Описанная нами правительственная система, представлявшая собою
своего рода просвещенный абсолютизм, опиравшийся на формы римской
государственности и стремившийся приобщить к благам римской civilitas до
тех пор чуждых ей варваров, не достигла тех результатов, к которым c,we-
213
мялась. И в прежних, и в новых своих подданных остготские короли встре-
тили вольное и невольное противодействие ей. И римское, и остготское насе-
ление не стояло на высоте тех больших требований, которые предъявляла
к нем}' эта система. Крайне неравномерное распределение богатства и силы
в римском обществе попрежнему являлось основой для насилий и всяких
иных несправедливостей со стороны сильнейших над массой народа, пода-
вавших повод к беспрестанным волнениям и восстаниям. С другой стороны,
римская бюрократия на службе у остготского короля не утратила своих
свойств, выработанных веками развращающего деспотизма империи, и мы
только и слышим, что о вымогательствах, насилии, казнокрадстве и других
деяниях этих главных помощников короля, только потворствующих всякому
неповиновению и самоуправству сильных. Что касается готов, то они, до
сих пор ограничивавшиеся самыми элементарными общественными потреб-
ностями и соответствующими им политическими формами, чувствуют себя
в рамках римской государственности как на прокрустовом .ложе; и в то
же время они достаточно сильны, чтобы не особенно стеснять себя навязан-
ными им новыми формами более сложной жизни; постоянные захваты, само-
управство, отказ платить налоги,—все это так противоречит высокой роли
«защитников» римского общества, о которой так красноречиво говорит
рисующий такую мирную и трогательную идиллию официальный орган речи
Теодориха, его канцлер Кассиодор. Так что, хотя римская государственная
машина сохранилась, но пользоваться ею было весьма нелегко. Поэтому и
самому королю приходилось не особенно стесняться формами римской госу-
дарственности и в интересах общественной безопасности и справедливости
(«aequitas») давать ход своему личному вмешательству, для которого, впро-
чем, остготская, более элементарная, государственность выработала уже и
некоторые формы (в основе общие остготам с другими германскими пле-
менами).
Нам уже приходилось упоминать в другой связи о так называемом
«tuitio regii nominis», т.-е. об общегерманском mundium’e (находящем себе
параллель в соответствующем учреждении и у других народов, стоявших на
одинаковой ступени развития), частном покровительстве, которое мог ока-
зывать король, как и всякий более сильный человек менее сильному, и
которое у короля принимало разные формы: форму изъятия данного лица
из-под юрисдикции обыкновенных судов и подчинения его юрисдикции коро-
левского дворцового суда (comitatus), форму возвышения его ценности, его
вергельда, и форму препоручения его особому чиновнику или дружиннику.
К подобным примитивным средствам приходилось прибегать остготскому
королю вместо того, чтобы пускать в ход искусно устроенный механизм
римской государственности: механизм этот часто бывал совершенно пара-
лизован благодаря слишком сильному трению, а также и неисправности соб-
ственных органов.
В соответствии с этим развивается институт так называемых сайонов,
saj'ones. Это были приближенные, дружинники короля. Они не имели опре-
деленной компетенции, но выступали во всех тех случаях, когда необходимо
было вмешательство короля. Они обыкновенно жили при дворе короля и
представляли собой целый штаб его чиновников особых поручений, сак бы
мы сказали в настоящее время, или генерал-адъютантов, и не было такой
Сферы политической, общественной жизни, не было такой области
214____
администрации, суда, военного дела, куда бы не проникали со свои-
ми поручениями эти «fortes sajones nostri» (храбрые сайоны наши), олице-
творяя собою vigor regius (силу царскую) и нередко превышая своими пол-
номочиями и парализуя компетенцию самых высших представителей адми-
нистрации. «Весь характер этого учреждения—справедливо говорит проф.
П. Г. Виноградов в своей книге о лангобардской Италии—совершенно не
римский: оно основано на непосредственном и довольно беспорядочном
вмешательстве короля в те или другие части, на постоянных изъятиях из
обыкновенного порядка администрации, на недоверии к этому порядку и
бессилии обыкновенных административных средств в борьбе с частными инте-
ресами и могуществами. Место правильно действующей и неотразимой вла-
сти римского императора занимает порывистое, изменчивое вмешательство
германского короля, который влияет своим личным авторитетом и .могуще-
ством, влияет через посредство своих личных друзей или приближенных».
Таким образом, основание в Италии остготского королевства, не смо-
тря на весь романизм (и даже романтизм) его основателя, не внесло в жизнь
Италии условий, которые бы парализовали развивавшиеся здесь тенденции к
разложению римской государственности. Тенденции эти слишком глубоко
коренились во всем строении римского общества, чтобы их можно было пре-
сечь, не посягая на самую сущность хозяйственных и социальных отноше-
ний римского общества, и поэтому переход к более элементарным полити-
ческим формам при данных условиях был неизбежен. Этим самым опреде-
лялся конечный исход попытки романизовать остготское, варварское обще-
ство, даже если бы остготы (что является совершенно фантастическим
предположением) обнаружили, не в пример прочим германцам, способность
сразу перейти от элементарных форм общественности к сложной системе
политических отношений, предполагающих весьма большую общественную
и политическую подготовку. Разложение римской государственности в ост-
готском государстве привело бы неизбежно и к разложению остготской
государственности, несмотря на всю элементарность этой последней, при
чем оба параллельные процесса совершались бы в одном направлении, при-
вели бы каждый к одним и тем же результатам, к разложению централь-
ной власти и раздроблению ее между крупными землевладельцами.
Один из этих двух параллельных процессов мы видели при изучении
империи накануне средних веков, а другой—на примере англо-саксонского
государства. Одинаковость политических результатов объясняется здесь
значительным сходством экономических и социальных основ: и римское
общество империи, и германское общество варварских государств были
построены в сущности по одному типу: и в том, и в другом мы наблюда-
ем все развивавшееся сосредоточение богатства и силы в немногих руках и
соответствующее этому материальное и социальное принижение массы
народа, а также господство элементарных хозяйственных форм, из кото-
рых варвары еще не вышли и к которым, как мы видели при изучении
империи, римское общество стало постепенно и неуклонно возвращаться. И
для того, и для другого на горизонте виднелся в достаточно ясных очерта-
ниях феодализм. Только пришедшая извне катастрофа предотвратила для
остготов это неизбежное будущее, положив конец самому существованию
их государства. Разумеем завоевание остготской Италии Византией и гибель
основанного Теодорихом государства. Тем не менее и катастрофа не нару-
215
шала естественного течения исторического процесса, определенного всею
совокупностью условий той поры: завоеванная вскоре лангобардами, а затем
франками Италия увидела у себя феодализм в полной! расцвете.
На русском языке организацию остготского королевства в Италии
выясняет проф. П. Г. В и н о г р а д о в во 2-й главе своей магистерской диссер-
тации «Происхождение феодальных отношений в лангобардской Италии»
(СПБ. 1880); внешний очерк истории остготского королевства читатель най-
дет в книжке Т а р л е, «История Италии в средние века», ч. I. СПБ. 1901 (из
серии «История Европы по эпохам и странам в средние века и новое время»
под ред. Н. И. Кареева и И. В. Лучицксго. Изд. Акц. Общ. Брокгауз-Ефрон).
В западно-европейской историографии для изучения остготской Ита-
лии назовем прежде всего работу D a h n’a, «Die Konige der Germanen», томы
II, HI и IV, и первый том сочинения L. М. Hartman n’a, «Geschichte Italiens
im Mittel alter», 1897.
ОЧЕРК ПЯТЫЙ.
Политический и общественный строй франков и его
эволюция.
Инициатива основания франкского государства принадлежала одной из
ветвей племени франков, именно салическим франкам, иначе салиям. Во
второй половине IV века после Р. Хр. они заняли местность к югу и к за-
паду от нижнего Мааса, так называемую Токсандрию, и, побежденные импе-
ратором Юлианом, остались здесь, повидимому, на положении федератов
империи. Отсюда они распространили свои поселения к югу по Шельде и к
началу V века уже, повидимому, захватили и левый ее берег, а к половине
столетия вся территория до реки Соммы с городами Камбрэ, Турнэ и др.
была уже в их руках.
Толкала салиев вперед настоятельная потребность в новых местах’для
поселения, и поэтому распространение племени шло рука об руку с вытес-
нением прежних жителей и с заселением занимаемых областей. Можно ска-
зать, что земельная нужда салических франков была вполне удовлетворена,
когда они достигли берегов Соммы, и инициатива дальнейших завоеваний,
создавших обширную франкскую монархию, исходила уже не от народа, а
от франкских королей, преследовавших уже собственные интересы и инте-
ресы близких к власти людей. Как увидим, это обстоятельство имело очень
важные последствия, подняв королевскую власть на невиданную до тех пор
высоту и в общем обеспечив личную и имущественную неприкосновенность
подчинившегося этой власти галло-римского населения, а также неприкос-
новенность его социального и хозяйственного строя.
Основателем франкской державы был Хлодвиг (правильнее—СЫо-
dovech) (481—511 гг.), наследовавший после смерти своего отца, федерата
Римской империи, короля Хильдериха власть над частью салических фран-
ков и их столицей Турнэ (на Шельде). В союзе с королем другой части
салических франков Рагнахаром (были у салических франков еще и другие
короли кроме Хлодвига и Рагнахара) Хлодвиг, как мы уже знаем, одержал
в 486 г. при Суассоне победу над Сиагрием, сыном и преемником Эгидия,
наместника еще остававшейся в слабых руках римского правительства не-
большой области в Галлии, после низложения Ромула Августу ла в 476 году
признававшей’лишь номинальный суверенитет восточного императора, и
расширил свои владения до Сены. Несколько позже власти Хлодвига была
подчинена и территория между Сеной и Луарой. В 496 году Хлодвиг пред-
217
принял поход на аллеманов, которые занимали тогда обширную область по
среднему и верхнему Рейну и его притокам • Неккару и Майну, с запада
ограниченному Вогезами, а к югу уходившую в Альпы. В сражении, про-
исшедшем где-то в долине Рейна, аллеманы были разбиты и признали власть
франкского короля, за исключением одной их части (занимавшей склоны
Альп), которая отдалась под покровительство Теодориха Великого. В том
же; 496 году Хлодвиг, уже женатый на католичке, бургундской принцессе
Клотильде, принял с несколькими тысячами франков христианство в его
•ортодоксальной форме, в форме тогдашнего католицизма, и этим сделал
крупный политический шаг, имевший огромные последствия.
Как известно, остготы, вестготы и бургунды и их короли йсповеды-
вали арианство, и это было причиной глубокой розни, которая существо-
вала между ними и населением занятых ими римских территорий, тем более
глубокой, что с их стороны стала все более и более проявляться нетерпи-
мость к католицизму, грозившая ему большими опасностями. Естественно,
что более всего чувствительной к этим опасностям была католическая цер-
ковь и ее руководители, епископы, которые к тому же являлись не только
духовными вождями галло-римского общества, но и представителями галло-
римской знати, богатой землею и 'зависимыми людьми, и поэтому представ-
ляли собою крупную социальную и политическую силу. Приняв католицизм,
Хлодвиг приобрел в католической церкви могущественного и верного союз-
ника для своих дальнейших завоевательных предприятий. «Ваше присоеди-
нение к вере есть наша победа», писал Хлодвигу глава бургундских еписко-
пов, поздравляя его с крещением, и убеждал его распространять католи-
цизм среди более далеких варварских племен, «которых еще не испортили
еретические учения». По словам Григория Турского, «многие в Галлии хотели
иметь франков господами». Война Хлодвига с вестготами (507—510)’, кото-
рые. как известно, занимали южную Галлию и огромную часть Пиреней-
ского полуострова, носила в глазах католической церкви религиозный харак-
тер, и во многих городах вестготского королевства католики открывали
Хлодвигу ворота. Вся принадлежавшая вестготам область между Луарой и
Гаронной попала в руки франкского короля. Вскоре после этого Хлодвиг-
получил от восточного императора знаки консульского достоинства. Воз-
можно, что Анастасий, делая Хлодвига сановником империи и как бы своим
наместником в Галлии, хотел этим сохранить за собою род номинального
суверенитета в отношении к завоеванной франкским королем когда-то рим-
ской территории; во всяком случае он укрепил этим позицию Хлодвига, •
легализировав его власть в глазах галло-римского населения.
Устами Григория Турского католическая церковь объявила все завое-
вания Хлодвига угодными Богу: «Бог простер его врагов перед ним, ибо он
шел с сердцем, праведным перед Господом, и делал все, что было приятно в
глазах Его». И Хлодвиг не остался в долгу у церкви, щедро одаряя е земель-
ными богатствами, сооружая храмы, содействуя распространению католи-
цизма и приглашая епископов к обсуждению и решению государственных
дел.
Завоевав Галлию и покорив аллеманов, Хлодвиг все еще оставался
королем всего лишь одной части салических франков. В его военных пред-
приятиях принимали, правда, участие и отряды, прибывавшие из владений и
других франкских королей; но короли продолжали сохранять свою полную
218:___
независимость. Хлодвигу теперь нетрудно уже было стать королем всего
племени франков, и он достиг этого тем, что сначала истребил других коро-
лей салических франков, своих родственников, и вступил в их права, а
потом велел убить и короля так называемых впоследствии рипуарских фран-
ков (Ribuarii), живших по нижнему Рейну (столицей их был Кельн), и скло-
нил его подданных признать его власть над собою.
После смерти Хлодвига его сыновья разделили между собою его госу-
дарство, но совместно продолжали его дело. В 534 году они после трех
походов завладели бургундским королевством, а в 536 году, во время похода
Велизария, отправленного Юстинианом завоевывать для империи Италию,
остготский король Теодад уступил им за союз с ними Прованс, занятый
Теодорихом Великим; тогда же они подчинили себе еще остававшуюся им
неподвластной часть аллеманов, которая, как мы знаем, отдалась под защи-
ту Теодориха во время войны с Хлодвигом. Таким образом, власть франк-
ских королей распространилась, за исключением Септимании, оставшейся
за испанскими вестготами, на всю Галлию. Но на этом она не остановилась.
Покорение аллеманов уже выводило ее за пределы Галлии. Приток Дуная
Лех отделял аллеманов от баваров (Baiowarii), имя которых впервые появ-
ляется в истории при сыновьях Хлодвига. В пятидесятых годах VI века и они
вошли в состав франкского государства, сохранив, впрочем, вполне свое
право, свои учреждения и своих племенных вождей. Лет за двадцать перед
тем было присоединено сыновьями Хлодвига королевство турингов между
Везером и Заалом (притоком Эльбы). В известной мере признали франк-
скую власть и занимавшие обширную германскую равнину племена саксов.
Такова в двух словах внешняя история франкского государства в
эпоху Меровингов, история основания франкской державы Хлодвигом и его
сыновьями. Запасшись этими краткими сведениями, приступим к изучению
внутреннего строя государства и тех изменений, которым этот строй под-
вергся.
11.
Начнем с государственного строя франков.
Основание Хлодвигом и его сыновьями обширной франкской державы
не только расширило территорию, подвластную франкскому королю, но и
внесло крайне существенные изменения в характер власти этого последнего,
не замедлившие отразиться и на всем политическом строе франкского коро-
левства.
Первоначально королевская власть занимала у франков, как и у дру-
гих германских племен, весьма скромное место в политической организации
общества, являясь всего лишь служебным органом, возникшим в условиях
хронической войны и подчиненным народному собранию. Такой, как мы
видели, рисует ее Тацит, изображая политический строй современных ему
германцев. Такая королевская власть не вносит еще диссонанса в общий
тон государственной организации общества; здесь король является лишь
магистратом республики (если переводить подобные отношения на язык
римского государственного права и слово respublica употреблять, как это
делает и Тацит в применении к племенным государствам германцев, в широ-
ком смысле государства вообще). Эпоха передвижении германских племен и
219
их сложных и многообразных отношений с Римской империей привела, как
известно, к образованию больших политических соединений среди германцев
и выдвинула в них королевскую власть за пределы поставленных ей в преж- .
нем государственном порядке рамок. Занятие римских областей и вступле-
ние в права римских императоров в отношение к туземному населению этих
областей должно было еще более увеличить власть и материальные рессурсы
германских королей и соответственно изменить взаимоотношение всех орга-
нов германского государства.
Все это -мы уже наблюдали и у других германских племен, все это
вполне применимо и к франкам. Но история, образования обширной франк-
ской державы, может быть, более, чем всякая другая, подчеркивает инициа-
тиву короля в деле государственного строительства германцев на римской
территории. Мы уже имели случай отметить, что почин в завоеваниях,
отдавших в руки Хлодвига и его сыновей римскую Галлию и подчинивших
им ряд германских племен, исходил не от франкского народа, а от франк-
ского короля, преследовавшего собственные интересы и интересы близких к
власти людей. Этот момент личного интереса носителя верховной власти,
так резко подчеркнутый в истории образования франкского государства,
играл, несомненно, весьма большую роль и в истории других государствен-
ных образований германцев, и он заслуживает самого серьезного внимания
со стороны всякого исследователя, который желает составить себе правиль-
ное представление о характере так называемой варварской государствен-
ности.
Та власть, которую приобретал король в основанном путем завоевания
пли. иного подчинения себе племен и территорий государстве, по существу
была отлична от власти типичного короля тацитовских германцев. Личный
элемент был выражен в ней с резкой определенностью. Если прежний король
был всецело одним из органов государства, то король государства, основан-
ного путем завоевания или иного подчинения племен и территорий, стоял.
над государством, которе, таким образом, являлось объектом его власти.,
преследовавшей прежде всего личные цели, личные интересы короля. Инте-
ресы короля не совпадали с интересами государства как известной органи-
зации общества, но были поставлены над этими последними. Государство
должно было служить личным интересам короля, который основал его для
себя и для своего рода. Власть короля над государством была его личным,
точнее, фамильным достоянием, частным имуществом его и его рода. Коро-
левская власть трактовалась и понималась в терминах, частного права и
хозяйства.
Не удивительно, что король мог передавать ее по наследству своим
сыновьям, делить ее между ними, как и всякое другое свое имущество,
отчуждать ее по частям в пользу своих близких людей и своих слуг. Не
удивительно, что поступления, шедшие в казну в виде судебных штрафов,
торговых пошлин или сохранившихся от римской поры налогов, рассматри-
вались как личные доходы короля, как его частное имущество, которым он
мог и распоряжаться совершенно свободно, что и сама казна была семей-
ной сокровищницей короля. Не удивительно, что свободные граждане госу-
дарства рассматриваются как лично связанные с ним люди, как его люди
(homines, leudes) в специальном значении людей, находящихся под частной
властью и под частным покровительством (mundium), и обязаны приносить
220
ему присягу, закрепляющую эту его частную власть над ними. И это отно-
сится не только к его подданным в точном смысле этого слова, т.-е. к
жителям покоренных им территорий, но также и к его собственным сопле-
менникам, потому что и в отношении к ним власть его приобретала все
особенности частной власти после того, как он приобрел ее над покорен-
ными племенами. Можно сказать, что и свое собственное племя он подчи-
нил своей личной власти, покорил его себе и сделал объектом хозяйствен-
ной, фискальной эксплоатации:
Для осуществления своих имущественных прав над государством,
объединенным путем подчинения всех введенных в его состав элементов
личной власти короля, король организует необходимый хозяйственный,
фискальный аппарат в виде ряда центральных и в особенности местных
агентов, личных слуг короля, которые обязаны были взимать с населения
зсе, что следовало королю в виде судебных штрафов, торговых пошлин,
добровольных даяний и принудительно поступавших податей, сохранившихся
от римской поры, и были наделены для этого, а также и для обеспечения
личной власти короля над населением полицейской властью. Этот фискально-
полицейский аппарат и представляет собою то, что можно назвать прави-
тельством германского варварского государства, и по существу является
организацией личного, частного хозяйства короля.
Для основанного путем завоевания и иного покорения отдельных пле-
мен и территорий германского варварского государства королевская власть
является бесспорно центральным пунктом. Если что связывает эти племена
и территории в одно политическое целое, так это именно общее им всем
подчинение личной власти короля и наложенному им на них фискально-
полицейскому аппарату. Правда, раздел власти между .наследниками короля
по принципам частного права фактически дробит это целое на части, хотя и
не уничтожает идеального единства государства и идеального единства вла-
сти, принадлежащей в качестве фамильного достояния всему королевскому
дому, и не устраняет возможности совместных военных действий отдельных
носителей власти и общих собраний магнатов и епископов для обсуждения
светских и духовных дел всего государства, как это мы и видим во франк-
ском государстве, в котором владения отдельных королей (их sortes, их
partes), хотя и назывались королевствами, рассматривались лишь как части
единой франкской державы, и подданные одного из них не являлись ино-
странцами в глазах другого.
Являясь центром и источником политической связи отдельных племен
и территорий, превращающим их в одно государственное целое, королев-
ская власть лишь внешне связывает их в фискальном, а затем и в военном
отношении, но не является источником действующего в них права и закона.
Каждое из племен, и войдя в состав обширной франкской державы, продол-
жает жить по своему собственному праву, применяемому и охраняемому,
как и прежде, судебными собраниями сотенных округов, сохраняющими свою
прежнюю организацию и свою прежнюю судебную процедуру. Королевская
власть, соединяя в одно политическое целое отдельные племена и террито-
рии, оставляла, на первых по крайней мере порах, неприкосновенными их
учреждения, действовавший у них до тех пор правовой и государственный
строй, в основных чертах сохранявшийся от тацитовских времен. Это
вполне относится и к тому племени, к которому принадлежал и сам король.
221
Королевская власть лишь ставила теперь рядом с исконными народным»?
учреждениями свой полицейско-фискальный аппарат, осуществлявший ее
частно-правовые и частно-хозяйственные интересы, соприкасаясь с этими
народными учреждениями на первых порах лишь постольку, поскольку они
могли служить этим частно-правовым и частно-хозяйственным интересам.
Государственный порядок в настоящем, публично-правовом смысле
этого слова продолжал, таким образом, сохраняться в больших, варварских
государствах германцев в прежнем виде, в виде исконного народного права
.и исконных народных учреждений. Но на ряду с ним в сильнейшей мере
проникнутая теперь частно-правовыми и частно-хозяйственными элемен-
тами и тенденциями королевская власть организовала как бы новую госу-
дарственность, осуществлявшую интересы личного властвования и фискаль-
ной эксплоатации. В результате получалась пестрая картина, приводившая
в смущение прежних историков и юристов, и некоторые из них—одни с
прискорбием, другие с торжеством—готовы были даже вовсе отказать гер-
манцам в государственном смысле и в способности отличать публичное право
от частного. Нельзя не признать очень большой доли справедливости, а
иногда и всей правды в утверждениях старых историков, что королевская
власть у франков заключала в своем существе нечто частно-правовое, и что
это характерно для немецкого политического развития (Вайц), что публич-
ная власть во франкском государстве имеет патримониальный характер, и
союз подданства (Unterthanenverband) являет собою подобие частно-право-
вого подчинения, вследствие чего подчинений свободного человека публичной
власти является не выражением, а умалением древне-немецкой полной сво-
боды (Vollfreiheit) (Маурер), что франкская королевская власть представляет
собою вещное^ право, род верховной собственности на землю королевства,
и т. п.
Но нельзя характеризовать этими утверждениями всей германской и/
в частности, франкской варварской государственности.' Все это было бы в
той или иной мере справедливо, если бы королевская власть являлась здесь
источникам всего государственного порядка. Но ведь рядом с той государ-
ственностью, которая связана с королевской властью в ее частно-правовом
и частно-хозяйственном существе и которая действительно была проник-
нута частно-правовыми и частно-хозяйственными тенденциями, -представляя
собою в сущности фискальный аппарат для личных надобностей носителя
власти, в германских варварских королевствах и, в частности, во франк-
ском королевстве, основанном Хлодвигом и >его сыновьями, оставалась дру-
гая государственность, сохранившаяся еще от тацитовских времен, с настоя-
щим публичным правом и с настоящими государственными учреждениями,
организовывавшими общество для суда и военного дела, для обеспечения
права и порядка, для охраны внутреннего и внешнего мира.
Да’ и сама королевская власть далеко не вся укладывается в рамки
частного права и хозяйства, как ни чрезмерно сильно развилась ее частно-
правовая сторона, ее, частно-правовые и частно-хозяйственные тенденции.
Король вед оставался и органом государства, элементом старой тацитовской
государственности, и его публично-правовая позиция не только не ослабе-
вала, но, на первых по крайней мере порах, резко усилилась, как раз одно-
временно с резким усилением ее частно-правовых и частно-хозяйственных
-тенденций. Публично-правовая позиция короля усиливается на счет других
222
органов государства, именно народного собрания, от которого к нему пере-
ходит военное, судебное, а потом и законодательное верховенство, как в
результате самого факта чрезмерного усиления королевской власти, после
основания королем для себя и для своего рода сравнительно обширного' и
большею частью разноплеменного государства на началах личного властво-
1 вания, понимаемого в терминах частного-права и хозяйства, так и в резуль-
тате того, что в обстановке большого государства осуществление народом
своих верховных политических прав в организованной форме народного
собрания становится, помимо всего прочего, фактически невозможным, и
народное собрание прекращает свое существование, и его компетенция пере-
ходит к другим органам государства.
Но не один король,’унаследовал публично-правовые функции от орга-
нов старой, тацитовской государственности, осложнившие, но не ослабив-
шие частно-правовые элементы его власти. То же следует сказать и об
организованных им для осуществления своих частно-правовых и частно-
хозяйственных интересов аппарате. И органы этой частно-правовой и частно-
хозяйственной государственности—да позволено будет в интересах ясности
так выразиться—постепенно заполняли свои по существу частно-правовые
рамки публично-правовым содержанием. Королевские приказчики, нередко из
его вольноотпущенников, собиравшие с населения округов следуемые королю
судебные штрафы, торговые пошлины и другие поступления, постепенно
захватывали в свои руки функции, до тех пор всецело принадлежавшие
должностным лицам, стоявшим во главе старинных округов и некогда изби-
равшимся самим народом, и таким, образом постепенно сами становились
органами государственной организации в настоящем, публично-правовом
смысле этого слова, сначала стоя рядом с органами старой государственности
и деля с ними их компетенцию, а с течением времени и вовсе их вытесняя
и захватывая их функции во всей полноте. Это мы наблюдали у англо-са-
ксов на истории должностей элдормэна и шерифа, и еще с большей ясностью
увидим у франков, знакомясь с. эволюцией должности графа и его отноше-
ний с тунгином. Но, и став органами государственной организации в «соб-
ственном смысле этого слова, англо-саксонские шерифы и франкские графы
не утратили своего характера королевских приказчиков, обязанных прежде
всего блюсти частно-правовые и частно-хозяйственные интересы короля
(utilitatem regis facere). В результате государственность германского вар-
варского королевства еще более прониклась частно-правовыми и частно-
хозяйственными тенденциями.
Таким образом, государственность германских варварских королевств
носит пестрый, смешанный характер и есть результат соединения, как меха-
нического, так отчасти и органического, двух совершенно различных режи-
мов: настоящего государственного порядка, сложившегося уже в эпоху
Тацита и гораздо раньше и представляющего собою организацию общества
для обеспечения внешнего и внутреннего мира самим народом и избираемыми
мм органами, и порядков личного властвования короля над основанным им
путем завоевания и иного подчинения племен и территорий королевством,
понимаемого им и осуществляемого в терминах частного права и хозяй-
ства. Этот дуализм лежит в основе политических образований германцев,
возникших на территории Римской! империи, и является фактом, опреде-
ляющим их дальнейшую эволюцию; с ним щам приходится считаться, можно
223 _
сказать, на каждом шагу при изучении этой эволюции, на протяжении
веков,.и, только уяснив его себе во всем его значении, мы можем, в част-
ности, понять генезис и существо феодального государства.
Со всею силою подчеркивая частно-правовые элементы, присущие
королевской власти в германских варварских государствах, поскольку они
отражаются на всем существе варварской государственности, мы должны
еще указать и на то, что королевская власть еще и в иных формах про-
являет себя как один из видов столь обычной в тогдашнем обществе част-
ной власти. Как и всякий другой обладатель частной силы и власти, как и
всякий другой магнат (vir potens), король брал под свою частную защиту
тех, кто к ней прибегал, кто признавал его своим патроном, сеньером и
для этого коммендировался ему, и эта защита, ничем по существу нс отли-
чаясь от той защиты, которую давал своему человеку (homo) всякий другой
сеньер, вовсе не совпадала с той, какую обеспечивал всем и каждому из
своих подданнььх король, как глава государства и охранитель общего, коро-
левского мира. В этом же качестве представителя частной силы и власти
король имел вассалов,, военных товарищей и слуг, связанных лично с ним
узами частного договора, обеспечивающего их верность ему, как сеньеру,
помимо той общей верности, которой они, как подданные, обязаны были
ему как королю, главе государства. Все это еще более усиливало частно-
правовую атмосферу варварского государства. Тем меньше прав имеем мы
видеть в развитии частной власти, делавшем, как мы знаем, все большие и
большие успехи в германских королевствах, нечто новое и чуждое существу
их государственного порядка, прямое отрицание этого порядка, а в этом
последнем—воплощение принципов публичного права во всей их чистоте и
последовательности.
К сказанному немного остается прибавить для общей характеристики
королевской власти во франкском государстве. Если у древних германцев
королей выбирали, хотя обыкновенно и из , членов одного королевского
рода, то в государстве, основанном Хлодвигом и его сыновьями, о выборе
короля народом нет уже и речи, и королевская власть, как мы знаем, дели-
лась между наследниками, как и всякое другое фамильное достояние. Так
продолжалось до тех пор, пока успела вырасти, в значительной мере при
содействии самой королевской власти, новая общественная сила в лице
франкской аристократии, которая и стала оказывать влияние при решении
вопроса о переходе верховной власти и самой власти ставила определен-
ные границы, тем более, необходимые, что в результате завоевательных
успехов власть эта временами вырождалась в самый необузданный и дерз-
кий произвол, попиравший всякое право и закон. Поднятию престижа коро-
левской власти могло способствовать и перенесение на нее католическою
церковью ветхозаветных представлений о святости Богом дарованной цар-
ской власти. Не без влияния римских публично-правовых понятий во франк-
ском государстве, при фактическом могуществе короля, очень быстро уко-
ренилось и получило широкое развитие понятие об оскорблении величе-
ства, не оставившее и следов королевского вергельда, которые мы еще нахо-
дим у англо-саксов, ставивших некогда, как мы знаем, короля в этом отно-
шении на одну линию со всеми свободными людьми его королевства (см.
выше, стр. 178), и в Рипуарской Правде мы, например,'читаем: «Если кто
окажется неверным в отношении к королю, поплатится жизнью, а все его
224 _
имущество пусть будет отписано фиску (Si quis homo regi Infidelis exstiterit,
de vita conponat, et omnes res ejus fisco censeantur)». Верность королю закре-
плялась присягой (может-быть, тоже не без римского влияния), которую
король или отбирал от всех своих поданных лично, предпринимая для этого
объезд всех своих владений, или рассылал для этого своих чрезвычайных
уполномоченных. Мы уже имели случаи указать на то, что эта присяга
ничем по существу не отличалась от той клятвы, которой связывал себя
с своим сеньером тот, кто отдавал себя под его частную власть и таким об-
разом становился одним из его людей (homines); да и сама терминология не
оставляет на этот счет никаких сомнений: из одной из дошедших до нас
от эпохи Меровингов формул мы узнаем, что Меровинги требовали от своих
подданных fidelitatem (верность) et leudesamio (ср. leudes-homines—
teudesamio-hominium—франц. I’homamge). Был высказан взгляд, что присяга
была введена сыновьями Хлодвига, как замена выбора короля народом, для
того, чтобы связать народ клятвой верности, заключавшей в себе признание
народом вступившего во власть без его согласия короля.
Фактическая сила и могущество короля нашли свое правовое выраже-
ние, как это было и в других германских государствах^ в развитии королев-
ского банна, этого принадлежавшего еще древне-германским королям права
издавать, в пределах существующего обычного права племени, распоряжения
и под угрозой наказаний требовать повиновения им. Из этого скромного
права распоряжений очень скоро вырастает военное, судебное, полицейское,
административное, отчасти законодательное верховенство короля. За нару-
шение королевского повеления в любой из областей государственного упра-
вления следует штраф в 60 солидов, или шиллингов, также носящий назва-
ние королевского банна (bannus dominicus).
В какой мере на развитие королевского банна сказалось влияние
imperium’a римского императора, в права которого в отношении к коренному-
населению Галлии вступил франкский король, да и вообще сказалось ли оно,
сказать трудно. Осязательнее римское влияние в организации королевской
канцелярии, в монетной системе, отчасти в податной организации, посколь-
ку франкский король пытается распространить сохранившуюся среди рим-
ского "населения Галлии систему податей и на своих германских поддан-
ных, не говоря уже о римских титулах, которыми любили украшать
себя франкские короли, в роде vir inluster, proconsul, augustus, princeps,
dominus.
Но и эти случаи несомненного влияния римской государственности едва
ли коснулись существа варварской государственности с теми ее основными
особенностями, которые мы характеризовали в предшествующем изложении,
являясь лишь внешним ее дополнением и украшением. В частности, вступле-
ние франкского короля в фискальные права римского императора и во вла-
дение принадлежавшими ему доменами должно было очень усилить его могу-
щество; но это усиление совершалось в рамках варварской государствен-
ности, скорее выдвигая частно-правовую сторону королевской власти, чем
перестраивая эту власть в новом, романском стиле. Этим мы, конечно, еще
не решаем общего вопроса о влиянии- на франков римской государственно-
сти и римской культуры вообще и о дальнейшей судьбе римской государ-
ственности и культуры, которую застали франки в покоренной ими Галлии.
Нам придется касаться этого большого вопроса еще не раз.
225
Образование обширной франкской державы, вызвав резкое усиление
королевской власти, сделало.в то же время невозможным дальнейшее суще-
ствование народного собрания как правильно функционировавшего верхов-
ного органа политической власти и жизни народа. Мы уже имели случай
указывать на несовместимость непосредственного народоправства с широ-
кой государственностью, делающей фактически неосуществимым непосред-
ственное осуществление народом, всеми свободными людьми государства*
своих политических прав в правильно организованной форме народного
собрания (см. выше, стр. 176).
Пока франки, до объединения их Хлодвигом, жили разрозненными
политическими группами, составлявшими небольшие самостоятельные коро-
левства, в каждом из этих королевств могло существовать настоящее народ-
ное собрание, на что указывают известия о древнейшем периоде франкской
истории, свидетельствующие даже о праве этих собраний избирать коро-
лей (сам Хлодвиг был избран в короли рипуарских франков в народном
собрании этого племени). Собрания эти, как и народные собрания (concilia)1,
тацитовской поры, были собраниями вооруженного народа и поэтому могли
являться и военными смотрами. Для военных смотров собирал свои военные
силы и Хлодвиг, уже стоя во главе обширного разноплеменного государ-
ства, и эти военные собрания происходили весною, в марте, и поэтому носи-
ли название Мартовского поля (Campus Martius, Marzfeld). Повидимому, по
традиции и эти собрания продолжали в той или иной мере сохранять и
характер политических собраний. Когда при преемниках Хлодвига франк-
ское государство фактически распалось на три королевства—Нейстрию,
Бургундию и Австразию, Мартовские поля сохранились лишь в Австразии,
где преобладало германское население; здесь они попрежнему отправляли и
некоторые политические функции, и на них попрежнему собравшиеся при-
носили королю обычные ежегодные подарки. Когда австразийские магнаты
Арнульфинги в качестве палатных мэров восстановили единство франкской
державы и основали на смену Меровингам новую династию, получившую по
имени самого знаменитого из них Карла Великого название Каролингов,
они распространили обычай Мартовских полей на все франкское госу-
дарство.
Чтобы представить себе яснее действительный характер и действитель-
ную роль Мартовских полей как политического учреждения, следует иметь в
виду, что и австразийские Меровинги, и вновь объединившие франков и их
государства Арнульфинги собирали свое войско на Мартовское поле одно-
временно с созывом собрания магнатов, светских и духовных. Может быть,
и это собрание можно поставить в связь с исконным германским учрежде-
нием. Если Мартовские поля в известной мере продолжали традицию древ-
не-германского народного собрания, то собрания магнатов, созывавшиеся
меровингскими королями как Австразии, так и Нейстрии и Бургундии, а
потом основателями и представителями новой династии, правившей уже всей
франкской державой, приводят на память собрания главарей древне-герман-
ского общества, которые, по словам Тацита, предварительно обсуждали
вопросы, поступавшие затем на решение народного сборания. Конечно, тут
может быть и речь о связи лишь самого общего характера, так как и со-
став собрания, и его правовая позиция во франкском государстве совсем
иные.
15
226
Собрания магнатов приобретали все больше и больше значения по
мере роста служилой и землевладельческой аристократии во франкском
обществе. В состав их входили высшие придворные сановники, а также коро-
левские дружинники, так называемые антрустионы, королевские люди,
левды, в специальном смысле этого слова, соответствующие королевским
тэнам, заседавшим в англо-саксонском уитенагемоте, затем представители
областной администрации в лице герцогов, графов и доместиков (о всех их
речь впереди) и, наконец, епископы, которые совместно со светскими маг-
натами обсуждали представленные на их рассмотрение общегосударственные
дела, но также замыкались в отдельное чисто церковное собрание, образуя
синод, который короли считали удобным созывать одновременно с общим со-
бранием магнатов.
Повидимому, собрания эти и при Меровингах созывались королем два
раза в год: кроме марта еще и в октябре. В марте, как было указано уже,
они собирались одновременно с Мартовским полем, и решения их оповеща-
лись собранному для смотра войску, которое таким образом играло здесь
роль народа, формальным согласием которого правительство считало нуж-
ным заручиться, когда оно издавало выработанные в собрании магнатов за-
коны или принимало какие-либо иные особенно важные решения.
Что касается компетенции собраний магнатов, то она не была поста-
влена в какие-либо определенные рамки: король предлагал на обсуждение их
все важные дела государства, какие считал нужным обсудить вне более тес-
ного круга своих придворных советников. Созывать эти собрания было пра-
вом короля, но не было его обязанностью в строгом смысле этого слова.
Это был обычай, который король не считал удобным нарушать, и только.
Но такова была теория. Фактически же все зависело от взаимоотношения
общественных сил и от обстоятельств каждого данного момента. Когда и
пока была сильна королевская власть, она могла чувствовать себя более
независимой, и собрание магнатов могло являться всего лишь королевским
советом, который король созывал, когда ему было угодно, и мнение кото-
рого он мог считать для себя необязательным. Но при ослаблении королев-
ской власти и при усилении служилой аристократии собрания магнатов ста-
новились учреждением, все более и более ограничивавшим королевскую
власть не только фактически, но и юридически, одновременно с этим прио-
бретая и более определенную организацию. Мы еще вернемся к ним, когда
будем рассматривать организацию каролингской монархии.
Органом управления франкской державой, ее правительством являлся
королевский двор (palatium, domus regia, aula regis). У франкских королей
не было постоянной резиденции, и они переезжали со всем своим двором из
одного из своих многочисленных поместий (вилл, villae) в другое и устраи-
вались здесь в находившихся здесь и в изобилии снабженных всеми необ-
ходимыми приспособлениями и запасами дворцах (пфальцах, от лат. слова
palatium—дворец). Эти постоянные передвижения королевской резиденции,
а вместе с этим и центра управления находят свое объяснение отчасти к
хозяйственной обстановке, в которой жило тогдашнее франкское общество:
при слабом развитии обмена и транспорта приходилось потреблять сельско-
хозяйственные запасы на местах их производства и на недалеком расстоя-
нии от них. Может быть, и административные соображения играли здесь
роль: периодическое появление правительства в разных частях государства.
227
должно было оживлять и укреплять его авторитет среди, населения и пара-
лизовать стремления к независимости со стороны территориальных местных
властей.
Смешанный характер королевской власти и всей представляемой ею
государственности вполне отразился на характере и организации королев-
ского двора. Королевский двор является прежде всего разновидностью двора
обыкновенного франкского магната. Как и в этом последнем, здесь мы
видим многочисленный штат личных слуг короля, распределенных по разным
отраслям его обширного домашнего хозяйства, и лиц, заведующих этими
хозяйственными отраслями, а также сосредоточивающих в своих руках
управление королевскими поместьями, не отданными в чужие руки. Весь этот
служебный персонал, как и стоявшие во главе его министериалы, первона-
чально в огромном большинстве состоял из рабов или вольноотпущенников;
на это указывают, между прочим, названия этих министериалов, ставших
впоследствии важными сановниками двора и государства, как сенешал
<senecalcus, siniscalh—старший раб), стоявший первоначально во главе всего
служебного персонала и, повидимому, имевший и другое, латинское название
maior domus (майордом), маршал (imariscalcus—раб, заведующий лошадьми,
конюший) и др. Среди слуг франкского магната были и вооруженные слуги,
составлявшие вместе с его военными товарищами его военную силу, без
которой в те времена ему было бы трудно сохранить свое материальное и
социальное положение. Были они и у короля.
В качестве двора королевского этот типичный двор франкского магната
должен был подвергнуться некоторым изменениям, которые, однако, не при-
вели к его коренному переустройству. Хозяйство магната-короля чрезвы-
чайно расширилось и усложнилось, в особенности, когда он оказался во
главе обширной разноплеменной державы, и ему пришлось организовать
эксплоатацию новых и богатых источников хозяйственных благ в виде вся-
кого рода поступлений, следуемых ему как главе государства, и в виде
огромных земельных ф'ондов^ доставшихся ему от римского фиска и иными
путями. Но, кроме эксплуатации новых источников хозяйственных благ,
приходилось заботиться и об организации военных сил большого политиче-
ского целого и об обеспечении в нем внутреннего мира и порядка, опираясь
на существовавшую в отдельных частях этого целого военную и судебную
организацию; приходилось, одним словом, не только эксплоатировать созда-
вавшееся путем завоевания обширное политическое соединение в частно-хо-
зяйственных интересах короля и его дома, но и управлять им.
И все эти сложные заботы были возложены на тот же несложный по
существу аппарат, созданный для хозяйственных надобностей большого маг-
натского дома, соответственно осложненный новыми органами, иногда созда-
вавшимися по римским образцам. Не удивительно, что должностные лица
меррвингской (да и каролингской) центральной и областной администрации
являются больше приказчиками короля и министериалами его магнатского
дома, чем органами государственного управления, совмещая со своими обя-
занностями по дому и по хозяйству короля и обязанности по управлению
государством, тоже ведь понимавшимся королем в терминах частного права
.и хозяйства.
Мы не будем перечислять всех этих королевских слуг, ставших глав-
ными сановниками двора и государства. Назовем лишь некоторых из них.
15*
228
Thesaurarius или cubicularius заведывал королевской казной как в деньгах.,
так и в драгоценностях и в то же время являлся чем-то в роде министра,
финансов, у которого хранились податные, списки и который составлял рос-
пись доходов и расходов; под его начальством находились camerariL
Marescalcus, став придворным сановником, получил латинское наименование.
comes stabuli, constabulus и, сохраняя, за собою руководство конюшенным
ведомством, нередко во время войны становился во главе франкского войска;
титул marescalcus переносится на более скромных представителей коню-
шенного управления. Если прежде сенешалом (senescalcus) назывался стар-
ший раб, стоявший во главе всего служебного персонала и всего хозяйства
магнатского дома, тот, кого на латинском языке того времени называли
maior domus, то теперь, когда майордом стал во главе королевского двора,
в качестве главного сановника франкского государства, он уже • перестал
называться сенешалом, и это название перешло к двум другим должностным,
лицам, которые заведывали помещениями королевского двора и распоряжа-
лись прислугой. Более непосредственно связанными с государственным упра-
влением были две должности: референдария (referendarius) и пфальцграфа
(comes palatii). Референдариев, как и пфальцграфов, было несколько. Они
заведывали королевской канцелярией, имея в своем распоряжении целый
штат канцеляристов (cancellarii, scribae, notarii), которые под их наблюде-
нием изготовляли королевские дипломы и. всякие другие документы и вели
всю письменную часть; они представляли королю для подписи предварительно
проверенные ими грамоты и прикладывали к. ним находившуюся у них на
. хранении королевскую печать; повидимому, во главе их стоял главный рефе-
рендарий (summus referendarius), настоящий канцлер меровингского государ-
ства. Пфальцграфы были главными помощниками короля в его судебной дея-
тельности, непосредственно осуществлявшейся им в верховном трибунале,
организованном при королевском дворе. Но они, как и все другие сановники
меровингского двора, должны были исполнять и всякие другие поручения,
которые возлагал на них король, и мы не должны удивляться, встречая^
например, и пфальцграфов, и референдариев и во главе .французского войска.
Мы уже упоминали о майордоме (maior domus), или палатном мэре.
Он стоял во главе королевского двора (был princeps, rector, praefectus palatii)'
в его двойном значении магнатского дома и центра государственного управле-
ния и, следовательно, совмещал в своих руках обязанности по управлению-
двором и по управлению государством («palatiulm gubernat et regnum», гово-
рит о нем один хроникер). Все должностные лица двора и государства были
подчинены ему, назначались и смещались по его указанию, и все отрасли
управления находились под его высшим руководством и контролем. Он был
первым министром франкского короля, а во время малолетства короля и
его воспитателем. Источники называют его вице-королем (subregulus), и ои
действительно был главным помощником короля и его заместителем во всех,
областях управления, как гражданского, так и военного, и вЬ время войны
становился во главе всех военных сил государства.
Постепенное сосредоточение в руках палатного мэра всех нитей упра-
вления^ все более и более превращавшее его из доверенного слуги франкского
короля в фактического главу франкского государства, должно было отра-
зиться и на его правовом положении. Если первоначально король по своему
усмотрению назначал и смещал майордома, как и всех других своих слугл
229
то с течением времени ему пришлосв признать его несменяемость. Этот факт
стоит в связи с социальной позицией, постепенно занятой майордомом как
главою франкской служилой аристократии, все более и более усиливавшейся,
все более и более заставлявшей королевскую власть считаться с ее интере-i
сами и выслушивать ее мнение в делах государства. Палатный мэр стано-
вится представителем интересов служилой' аристократии, и не удивительно,
что франкские магнаты стремятся приобрести решающий голос при заме-
щении королем этой должности, и им это удается. И даже более того: они
начинают сами выбирать палатного мэра, и король уже не может сменять
его по своей воле.
Связав свои интересы с интересами служилой аристократии, приобре-
тавшей все больший и больший политический вес, и сам являясь самым
крупным магнатом франкского общества, располагавшим влиянием и властью
над обширным кругом социально зависимых от него людей, палатный мэр
тем независимее становился в отношении к франкскому королю, все более и
более оттесняя его на задний план и все более и более превращая его в
номинального лишь носителя верховной власти. В каждом из трех коро-
левств, на которые распадалась франкская держава, был свой палатный мэр,
а когда в 613 году Австразия и Бургундия были соединены с Нейстрией в
одно королевство, управление ими попрежнему оставалось в руках отдель-
ных для Австразии и Бургундии палатных мэров.
Если в прежние времена вели между собою войны короли отдельных ко-
ролевств франкской державы, побуждаемые к тому честолюбием и корысто-
любием собственным и своих магнатов, то теперь мы видим такие же войны
между майордомами, и. в результате этих войн вся фактическая власть над
всей франкской державой переходит к австразийскому майордому и герцогу
Пиппину, который после победы, одержанной им в 687 году при Тертри (Tertri)'
.над нейстрийским майордомом Берхаром, сделал должность и власть майордома
наследственным достоянием своего рода (Арнульфингов). Если прежде делили
франкскую державу между своими сыновьями франкские короли, то теперь
стали делить ее между своими сыновьями франкские майордомы (из рода
Арнульфингов), передавая им вместе с теми или иными областями и титул па*-
латного мэра. До поры, до времени продолжает еще вести уже чисто призрач-
ное политическое существование официальный коронованный представитель
верховной власти во франкском государстве, уже всецело зависевший от май-
ордома и всем ему обязанный, даже короной; но в 751 году уже и корона пе-
решла к палатному мэру, должность майордома перестала существовать, и за-
нимавший ее Пиппин Короткий стал первым королем новой династии Арнуль-
фингов или Пиппиннидов, боле всего известной под именем Каролингов. Но об
этом позже»
Население королевского двора было весьма многочисленно и разнооб-
разно. Кроме должностных лиц, стоявших во главе многочисленного служеб-
ного персонала и ведавших разные отрасли дворцового и государственного
управления, мы здесь находим целые кадры близких к королю людей, не имев-
ших определенных обязанностей, но исполнявших разные возлагавшиеся на
них королем поручения и составлявших главный контингент его советников,
с которыми он решал важнейшие дела и которые входили в состав королев-
ского суда, этого верховного трибунала франкского государства. Те, кто со*
«ставляет самый верхний слой этих придворных (aulici, palatini), носят прямо-
230
таки официальное наименование proceres, principes, optimates, senibres, priores
palatii, primi de latere regis, majores natu regni; но и между ними есть ранги:
одни из них magnifici, другие magnificentissimi, третьи — illustres и т. п. Есть
среди них и военные слуги короля, члены его военной дружины (trustis), его
антрустионы (antrustiones), связанные с ним более специфическими узами вер-
ности и службы. Не мало при дворе короля и духовных лиц, как членов его
капеллы, так и сановников церкви, временно или постоянно пребывающих
здесь и занимающих первые места в рядах королевских советников. Королев-
ский двор является и школой, где сыновья магнатов получают под руковод-
ством тех или иных сановников, под опеку которых их отдали их отцы, вос-
питание и образование (eru'ditionem palatinam, aulicas disciplinas), подгото-
вляющее их к дворцовой и государственной службе, которую они тут же и на-
чинают, как только пройдут весь курс «дворцовой науки».
Областная администрация франкского государства отличалась крайней
несложностью. Да и задачи ее были несложны, в особенности на первых по-
рах. Извлечение из населения всего, что полагалось королю, как главе госу-
дарства, эксплоатация королевских земельных богатств и обеспечение пови-
новения королю со стороны его подданных, а также обеспечение внешней без-
опасности, — вот и все эти задачи, и для их решения не было надобности в
сложном административном механизме. Рассылавшиеся королем на места вре-
менные комиссары для взыскания следуемой королю части судебных штрафов
(а может быть, и для других взысканий), так называемые сацебароны (saceba-
rones) и королевские агенты, постоянно находящиеся на месте, поставлен-
ные во главе определенных, округов графы (grafio, Graf, comes), наделенные,,
прежде всего, военной и полицейской властью, но также и другими, в частно-
сти, фискальными полномочиями, — в таком виде представляется нам франк-
ская администрация при Хлодвиге по данным Салической Правды (V в.) и по
более поздним данным, их дополняющим.
Не ну^кно забывать, что в лице сацебаронов и графов мы имеем лишь
внешний полицейско-фискальный аппарат, с помощью которого королевская
власть осуществляла свои, прежде всего, фискальные права над подвластным
ей обществом, которое попрежнему сохраняло свою собственную организа-
цию, с помощью которой оно удовлетворяло основные потребности обще-
жития.
Это была все та же исконная общественная организация, которую об-
щими штрихами рисуют нам еще Цезарь и Тацит: деревенская община, пред-
ставлявшая собою не хозяйственный лишь, аграрный союз, но основную
ячейку общественной организации, компетентную собственными средствами
решать все основные вопросы местной жизни, и сотенный округ, сотня, т. е..
соединение деревенских общин в группы совместного отправления обществен-
ного правосудия.
Попрежнему все свободные люди сотенного округа (centena, Hundert-
schaft) должны были в определенные сроки (раз в шесть недель) собираться
на сотенное собрание — в Салической Правде оно носит название mallus, а
место, где оно происходит, называется malloberg — и под председательством
тунгина (thunginus), должностного лица округа, в состав которого входила
данная сотня, или под председательством должностного лица, стоявшего во
главе сотни, так называемого центенара (centenarius) (если это было экстрен-
ное собрание), разбирать и улаживать тяжбы с помощью той же сакральной
231
процедуры суда божьего, с помощью которой разбирали их и улаживали их
предки под руководством избиравшихся для этого в народных собраниях
окружных старшин (principes regionum atque pagoriim).
Повидимому, уже в раннее время из всей массы присутствовавших в со-
тенном собрании свободных выделилась более тесная группа самых значитель-
ных в социальном смысле людей, так называемых рахимбургов (rachinburgii,
rachymburgii), или boni homines (добрые люди), к которым и перешла более
активная роль в судебной деятельности собрания. Подобное явление мы уже
наблюдали у англо-саксов: группа из 12 «старших тэнов» играла у них ту же
роль в сотенном собрании, что и франкские рахимбурги.
Ни сацебароны, ни граф в этом суде первоначально никакого участия не
принимали. Они могли присутствовать здесь, чтобы получить следуемую ко-
ролю часть судебных штрафов, которые должны были платить нарушившие
чужое право вместе с выкупами, которыми они возмещали истцам нанесен-
ный им материальный урон. Что же касается, в частности, графа, то он даже
нужен был суду, чтобы заставить ответчика уплатить в определенный срок
истцу то, к чему приговорило его сотенное собрание, так как в эпоху Саличе-
ской Правды, т. е. в момент основания Хлодвигом франкской державы, на
графа была возложена обязанность приводить в исполнение приговоры народ-
ного суда (ведь в этом фискально был заинтересован король). Но это вмеша-
тельство королевского агента в судебное дело было поставлено в очень опре-
деленные правовые рамки, делавшие его возможным лишь после того, как сам
суд предварительно исчерпает все свои процессуальные средства.
И в правовую жизнь самой мелкой общественной ячейки, деревенской
общины, граф мог вмешиваться лишь в качестве последнего средства, к кото-
рому следовало прибегать лишь после того, как сама община пустила в ход
все свои процессуальные рессурсы и не достигла цели: только после троекрат-
ного торжественного предложения, обращенного к неправомерно занявшему
общинный участок, к определенному сроку оставить участок, и после пере-
несения дела в сотенное собрание, протестующие члены общины обращаются
за содействием к графу, прося его выдворить неправомерного владельца об-
щинной земли, и только тогда он применяет свою полицейскую силу.
И не толы<о_франки (салические и рипуарские), но и все другие герман-
ские племена, и войдя в состав основанной Хлодвигом и его сыновьями франк-
ской державы, продолжали жить каждое по своему племенному праву, кото-
рое теперь было записано и постепенно дополнено новыми статьями. Так воз-
никли (между половиной V и.половиной IX в.) так называемые «варварские
правды», «leges barbarorum», представлявшие собою сборники судебных обы-
чаев, судебники, в которых мы находим тарифы вергельдов и судебных штра-
фов и описание форм судопроизводства. Раньше других, еще при Хлодвиге,
возникла таким образом Салическая Правда (Lex Salica), затем Рипуарская
Правда (Lex Ribuaria), затем две записи швабского права, именно так назы-
ваемый Pactus Alamannorum и Lex Alamannorum, и к концу меровингского
периода Баварская Правда (Lex Baiuwariorum); к каролингской эпохе отно-
сятся Фризская Правда (Lex Frisionum), Саксонская Правда (Lex Saxonum),
Правда Англов и Турингов (Lex Angliorum et Werionorum) и Правда Хамавов
(одной из ветвей франкского племени), так называемая Ewa Chamavorum.
И военная организация общества оставалась прежняя: попрежнему ка-
ждый свободный человек должен был во время войны выступать в поход и на
232
свой счет содержать себя во время похода. И эта натуральная государствен-
ная повинность распространяется на все племена, вошедшие в состав франк-
ской державы, не исключая и римских провинциалов Галлии. Графы лишь ве-
дут на войну свободных людей своего округа.
Что касается округов, во главе которых были поставлены графы (немец-
ким названием для этих округов является Gau, латинским pagus), то и они
были организованы применительно к существовавшим, еще до возникновения
обширной франкской державы, в германских и романских областях, потом
вошедших в ее состав, областным делениям. ВТаллии такими административ-
ными округами франкского королевства стали уже знакомые нам римские му-
ниципальные. (городские) округа, civitates, а в чисто германских областях —
старинные Gaue или pagi, известные нам еще из Цезаря и Тацита подразде-
ления племенных государств, не вполне утратившие свою индивидуальность
и в более широком политическом союзе. Не все, правда, графства (Grafschats-
gau) совпадали со старинными Gaue или pagi: нередко эти последние дроби-
лись на несколько графств.
Должность графа скоро приобретает руководящее значение в местном
управлении, и власть его все расширяется, с одной стороны, на счет власти
временных комиссаров короля, сацебаронов, которые и вовсе сходят со сцены,,
а с другой — на счет компетенции исконных местных властей, которые или
вовсе сходят со Сцены, или превращаются в помощников графа. Такова, в
частности, была судьба главы Gau, тунгина, который до сих пор был един-
ственным обычным председателем сотенного собрания: в VI столетии он и во-
все исчезает, и все его права переходят к графу, в частности, и председатель-
ство в обычных судебных собраниях сотенных округов, входивших в состав
его графства (обычные сотенные собрания, собиравшиеся каждые шесть не-
дель, носили название mallus legitimus, das echte Ding в отличие от экстрен-
ных собраний, так называемых gebotene Dinge), а центенар превращается в
его помощника, не сделавшись, однако, благодаря этому королевским чинов-
ником, назначаемым королем и огражденным тройным вергельдом, и продол-
жая оставаться в той или иной мере общественным избранником.
Став председателем сотенных собраний, граф таким образом оконча-
тельно превратился из королевского приказчика, из фискального и полицей-
ского агента, блюстителя его частно-хозяйственных интересов, в публично-
правовую категорию, не утратив, тем не менее, черт министериального проис-
хождения своей должности и ее частно-хозяйственных тенденций. Эти послед-
ние давали себя знать во всей, силе подвластному графу населению, которое
подчас очень страдало от слишком уж откровенного трактования графом
своих должностных функций, как источника дохода для короля и для самого
графа, который нередко (а может быть, и всегда) покупал свою должность у
короля за большие деньги, уверенный, что она вернет ему с лихвой затрачен-
ное. Можно только повторить слова Ф. де-Куланжа, что граф был чем-то в
роде откупщика, эксплоатировавшего графство для короля и для себя (VI,
435). Если по закону в пользу графа шла лишь третья часть судебных штра-
фов и доходы с поместий, связанных с его должностью, то на практике он да-
леко выходил из пределов этого законного максимума, превращая ее в самый
скромный минимум с помощью средств, находившихся в резком противоречии
с законом, который он должен был охранять. Об этом свидетельствует ка-
ждая страница Григория Турского, франкского летописца. Во время своих
233
разъездов по графству (для председательствования в сотенных собраниях и
для других служебных надобностей) граф иМел право требовать от населения
крова и содержания для себя и для своей свиты и подвод.
Командуя ополчением графства, преследуя беглых преступников, требуя
с населения графства содержания в исправности дорог и мостов, взыскивая с
него подати и всякого рода пошлины, призывая его к отправлению натураль-
ных государственных повинностей, граф дрлжен был постоянно осуществлять
принадлежавшую ему принудительную власть (districtio, bannus) и за ослуша-
ние имел право штрафовать всякого 15 шиллингами.
Разносторонность компетенции графа еще увеличивалась тем, что графу
иногда передавалось и управление находившимися на территории его округа
королевскими поместьями (villae); но, повидимому, чаще оно находилось в
руках: особого должностного лица, доместика (domesticus).
Нередко в интересах более прочного обеспечения внешнего и внутрен-
него мира во главе военных сил нескольких графств ставили особое должност-
ное лицо, герцога (Herzog, dux). В графствах, входивших в состав герцогского
округа, власть графа не упразднялась, и это иногда давало повод к коллизиям
между герцогом и графами его округа, так как власть их была по( содержанию
одинаковой. В конце концов, выработался известный modus vivendi, и за гра-
фом осталось руководство судом, а герцогу было предоставлено отчасти об-
щее высшее руководство всей администрацией графства и контроль над ней,
отчасти особое положение высшего должностного лица. В тех случаях, когда
герцогства совпадали с областями отдельных, когда-то самостоятельных пле-
мен, герцоги скоро приобрели очень самостоятельное положение, являясь
представителями племенной особности и самостоятельности. В Бургундии и
Провансе герцоги носили более высокий титул патриция (patricius) и упра-
вляли вверенными им округами без посредства графов которых здесь не
было.
Ознакомившись с характером франкской государственности, предста-
влявшей собою в сущности механическое сочетание двух политических поряд-
ков — исконного народоправства еще тацитовской поры, при котором само
общество отправляло свои политические функции в форме натуральных госу-
дарственных повинностей, и единоличного властвования короля с резко выра-
женными частно-правовыми и частно-хозяйственными тенденциями, осуще-
ствлявшимися с помощью наложенного сверху на исконный, государственный
порядок фискально-полицейского аппарата, — мы легко теперь поймем, что
должно было представлять собою в' франкском государстве государственное,
хозяйство.
Раз само общество на свои собственные средства отправляло военную
и судебную функции, т. е. разрешало основные из тех немногих задач, кото-
рые ставило себе тогдашнее государство, то франкское государство, в сущно-
сти, не имело нужды в правительственных средствах, в которых так нужда-
лась, например, Римская империя, содержавшая огромное войско и громадную
армию бюрократии и для этого взвалившая на плечи общества страшно тяже-
лое податное бремя. Для содержания своего весьма несложного фискально-по-
лицейского1 аппарата король выделял часть (г/з) судебных штрафов и посту-
пления со своих специально предназначенных для этого поместий (вилл), к
той или иной (например, графской) должности приписанных. А между тем фи-
скальные интересы короля, как мы видели, играли чуть ли не определяющую
234;
роль в государственном управлении франкского королевства. Нас не должно
удивлять это кажущееся противоречие после всего того, что было сказано
нами об общем характере варварской государственности. Все то, что получал,
с общества король в качестве главы государства, он рассматривал как свое
частное имущество, которым он мог распоряжаться, как всякий частный чело-
век. Это особенно резко бросается в глаза, когда мы следим за судьбой рим-
ской податной системы во франкском государстве. Но прежде скажем не-
сколько слов вообще о материальных рессурсах короля.
Прежде всего король/ являлся самым крупным земельным магнатом, обо-
гатившимся больше всего на счет римского фиска, которому принадлежало в
Галлии много земельных богатств, перешедших после завоевания Галлии к
Хлодвигу и его потомству. Мы уже имели случай упоминать о том, что заве-
дывание королевскими поместьями в графстве' принадлежало или самому
графу, или особому должностному лицу, доместику. Упоминали мы также и о
подарках (dona annualia), которые приносили королю участники Мартовских
полей, а также о судебных штрафах, которые поступали королю, как охра-
нителю общественного мира с правонарушителей одновременно с выкупами,
поступавшими потерпевшим и их родственникам. Получал король штраф и за
нарушение своих повелений в силу принадлежавшего ему банна, и мы уже ви-
дели, что за нарушение королевского банна взыскивали очень значительную
по тому времени сумму в 60 солидов, или шиллингов. Не малый доход доста-
вляли королю конфискации, которым подвергалось имущество людей, поста-
вленных вне закона, а также приговоренных к смерти преступников. Имуще-
ство не имевших наследников лиц после смерти этих последних также посту-
пало королю, равно как и вергельды не принадлежавших к родовому союзу
людей. Все эти поступления шли в королевскую казну через руки графов.
Казна эта обогащалась еще данью, которую платили франкскому королю за-
висимые от него племена, а также поступлениями от королей или князей ино-
странных государств, искавших дружбы и союза франкского короля. Сюда же
поступала и следовавшая королю часть военной добычи.
Когда король находился в пути, подданные обязаны были во время его
остановок давать кров и содержание ему и всей его свите. Этот тяжелый долг
принудительного гостеприимства падал, прежде всего, если не исключительно,
на духовных и светских магнатов, которые одни были в силах выполнять его..
Правда, упоминаемые в источниках натуральные взносы, которые обязаны
были делать их зависимые от них крестьяне «in adventu regis» («к приезду
короля»), свидетельствует о том, что магнаты и эти свои расходы покрывали
все из того же источника, из которого они черпали все, необходимое для соб-
ственного существования и для удовлетворения всех лежавших на них нату-
ральных государственных повинностей. С течением времени установились
определенные обычные нормы всего того, что полагалось королю в таких слу-
чаях, и входившее в ту или иную норму количество всякого рода продуктов
обозначалось словом pastus (вспомним англо-сакс.. feorm, pastus); продукты
эти магнаты обязаны были отправлять в место пребывания короля, если сам
он не осуществлял своего права на гостеприимство и для этого не приезжал
со своей свитой во владения того или иного из них; в этом можно видеть уже
выкуп принудительного гостеприимства, замену его определенными натураль-
ными взносами. Подданные обязаны были ставить королю и лошадей (parave-
reda) и подводы (angeriae, parangariae). На все это имели право и королевские
335
чиновники, когда они ехали по казенной надобности; в таких случаях им вы-
давались подорожные (tractoria) от имени короля.
На ряду со всеми этими источниками поступлений в распоряжении
франкского короля находилась унаследованная им от Рима податная органи-
зация, система прямых и косвенных налогов. Мы уже знаем, какое огромное
значение имели эти налоги для самой Римской империи, являясь необходимым
условием самого ее существования, как государственной организации, удовле-
творявшей свои сложные и разнообразные потребности с помощью настоящих
правительственных средств, необходимых для содержания огромных армий и
чрезвычайно сложного и дорого стоющего административного механизма.
Разложение империи на ряд варварских королевств, несложные государствен-
ные потребности которых удовлетворялись самим обществом путем отпра-
вления каждым свободным натуральных государственных повинностей, устра-
няло необходимость правительственных средств, как таковых, и доставшаяся
варварским королям римская податная организация, естественно, утратила
свой государственный смысл и превратилась в один из источников личного обо-
гащения короля, такой же, какими были уже рассмотренные нами доходы
франкского короля, и им также он мог распоряжаться, как своим частным
личным достоянием, давая ему то или иное назначение, в зависимости от своих
личных интересов. Утратив свою публично-правовую сущность и перейдя в
сферу частного права и хозяйства, в которой уже находились все другие до-
ходы франкского короля, римские налоги стали жить уже общею жизнью с
этими последними, оторванные от государственной жизни в собственном смы-
сле, уже не являясь необходимым условием самого существования государ-
ственной организации.
Нужно еще принять во внимание, что сложная римская податная тех-
ника была мало доступна франкскому правительству, и, чем дальше, тем все
труднее и труднее становилось собирать поголовный и поземельный налог с
галло-римского населения франкской державы, которое к тому же обнаружи-
вало большую неохоту платить его и встречало в этом поддержку со стороны
своих духовных руководителей, прежде всего епископов, игравших, кроме
того, и большую общественную роль в качестве представителей галло-рим-
ской аристократии. Епископам нередко удавалось склонить короля к освобо-
ждению жителей того или иного городского округа от налогового бремени.
Бывало, что и сам король, по собственным побуждениям, бросал в огонь по-
датные списки. Григорий Турский сообщает много любопытных случаев в
этом роде, ярко характеризующих взгляд на налоги как тех, кто их должен
был платить, так и самого короля. Рассказывает он, например, о том, как в
579 году король Хильперих увеличил размер поземельного налога в своем ко-,
ролевстве, и как это вызвало общее отчаяние, заставив одних эмигриро-
вать в соседние королевства, а других поднять возмущение. В Лиможе,
толпа сожгла новые податные списки. Король расправился с восстав-
шими самым жестоким образом. Как раз в это время заболели дети короля,
и один из его сыновей умер. Королеву Фредегонду очень поразило это
несчастье, и она увидала в этом перст Божий, наказание за корыстолюбие,
проявленное ею и королем. «Мы собираем сокровища, но теряем наших сы-
новей», сказала она королю. «Сожжем эти податные списки». И она прика-
зала принести ей податные списки принадлежавших ей городов и бросила их
в огонь. «Сделай, как я», сказала она королю, «чтобы по крайней мере мы.
236
избежали мук ада, если уж наши умершие сыновья не могут быть возвра-
щены». И король сжег все податные списки, вполне разделяя мысль королевы,
что сокровища, которые он с их помощью собирает в виде вина, наполняю-
щего его погреба, и пшеницы, от которой ломятся его житницы, это — слезы
бедных, вздохи вдов и сирот, это — скопление грабежей и проклятий. Расска-
зывает Григорий Турский не один случай и того, как короли сжигали подат-
ные списки того или иного города по просьбе епископа данного города или
аббата. Во всех этих рассказах совершенно откровенно проводится взгляд на
налоги, как на источник личного обогащения короля, к тому же на счет бед-
ных, ьдов и сирот, у которых, таким образом, отнимается их последнее до-
стояние, что налог осуждается Богом и святыми, что взимание его не должно
оставаться безнаказанным перед Богом, что лишь враг рода человеческого мо-
жет внушить королю мысль о нем.
Попытки франкских королей распространить римские прямые налоги
на самих франков уже и вовсе не имели успеха, встречая с их стороны реши-
тельнее сопротивление, опиравшееся на совершенно определенное представле-
ние, что платить налоги несовместимо со свободой свободного, который мо-
жет по своей доброй воле давать королю подарки, но не подлежит принуди-
тельному обложению, приличествующему лишь человеку зависимому.
Неуменье пользоваться римским податным механизмом, требовавшим
регулярно изменяемого кадастра, который бы отражал перемены, происходив
шие в хозяйственной жизни платящего налоги населения, отрицательное от-
ношение к налогам со стороны населения и его духовных руководителей, не
видевших уже в обложении политической необходимости, которая давала ему
санкцию в эпоху империи, и смотревших на него, как на источник ничем не
оправдываемого и всемерно осуждаемого Богом личного обогащения короля
на счет его подданных, нередко принуждаемых отдавать корыстолюбивому
королю последнее,-частые случаи уничтожения королем податных списков по
настоянию епископов и аббатов и еще более частые случаи простого сложения
королями налогового бремени с населения городов и городских округов,—все
это привело к тому, что доставшаяся франкским королям римская податная
система сравнительно очень скоро стала умирать естественной смертью,
являясь инородным телом в новом государственном организме, в котором она
очутилась по воле истории, чуждая ему и ненужная для его существования,
или вырождалась в нечто, более гармонирующее с новыми политическими и
общественными условиями, в которые она попала. В частности, мы имеем в
виду римский поземельный налог (capitatio terrena), превратившийся там, где
он сохранился, в обыкновенный наследственный оброк, который в неизмен-
ном размере выплачивался с некоторых участков королю или тому, в чьи руки
переходило вместе с участками и право на него.
Зато для римской системы косвенных налогов политическая и культур-
ная обстановка франкского королевства была более благоприятной, и поэтому
перешедшая от. Рима система таможенных и рыночных пошлин обнаружила
большую жизненность, хотя и превратилась, подобно римской системе пря-
мых налогов, в частное право короля, которым он мог совершенно свободно
распоряжаться как своим личным, частным имуществом и, следовательно, и
свободно отчуждать его в пользу третьих лиц на тех или иных условиях, и в
источник его личного обогащения и подобно другим фискальным правам ко-
роля, связанным с принадлежавшим ему, как главе государства, политическим
237
верховенством, постепенно перешла4 в частные руки духовных и светских.
сеньеров. Не следует только думать, что все это чрезвычайно пестрое разно-
образие самых разноименных взиманий, просуществовавших в Европе во все
продолжение средних веков и далеко в глубь нового времени, должно быть
сведено к исключительно римскому источнику. Едва ли может быть сомнение
в том, что огромное большинство этих рыночных пошлин и пошлин, взимав-
шихся при проезде или переносе товара по тем или иным дорогам, рекам, мо-
стам, переправам, возникло совершенно самостоятельно, вовсе не нуждаясь
для своего возникновения в римских образцах, вызванное к жизни всецело хо-
зяйственными и политическими условиями, как они сложились в варварских
королевствах, условиями, в равной мере благоприятными как для сохранения
и приспособления к новой обстановке римских таможенных и рыночных пош-
лин, так и для самостоятельного возникновения здесь подобных им, но более
разнообразных и дробных взиманий.
Подобно римской организации прямого обложения и некоторые другие
учреждения, на которые опиралась римская государственность умиравшей им-
перии, не находили почвы для своего дальнейшего существования в обстановке
варварского, франкского королевства. Разумеем, прежде всего, римскую му-
ниципальную организацию.
Мы уже видели, как и во что выродилось в последние века империи рим-
ское муниципальное самоуправление, и уже знаем, что когда-то живые и жиз-
ненные общественные организмы, какими были римские муниципии во времена
республики и в первые века монархии, мало-по-малу были превращены прави-
тельством империи в мертвые, механически двигающиеся колеса колоссаль-
ного фискального аппарата, необходимого для самого существования империи,
как государственной организации определенного типа. Существование муни-
ципии, как насильственно сохраняемых государством его фискальных орга-
нов возможно было лишь, пока существовало само государство и его фискаль-
ные требования, в жертву которым приносились и свобода, и благосостояние
муниципальных землевладельцев, прикрепленных к своей курии и наслед-
ственно несших тяжкое бремя муниципальных повинностей. С распадением
империи на ряд варварских королевств не стало той железной руки, которая
насильственно удерживала от естественного разложения муниципальные орга-
низации, и в новой обстановке варварских королевств, не нуждавшихся в той
фискальной системе, которая являлась вопросом жизни для империи, муници-
пальный строй империи уже беспрепятственно мог разлагаться, утратив тот
единственный стимул, который еще искусственно поддерживал в нем в сущ-
ности уже призрачную жизнь. Мы уже знаем, что во франкском королевстве
муниципальные округа превратились в обычные административные округа го-
сударства (pagi), и во главе их были поставлены графы с теми же разнообраз-
ными полномочиями, какими были наделены графы и в чисто германских окру-
гах королевства. Графы поселились в центрах муниципиев, в городах, и пред-
ставляемый ими новый, чисто варварский режим не оставлял уже никакого
места для дальнейшего существования римской муниципальной организации
с ее куриями, декурионами, дуовирами, кураторами, дефенсорами, и всё эти
обломки когда-то живой старины постепенно перешли в историю, оставив
лишь словесные следы, не мало смущавшие в свое время историков, видевших
в municipia, curia, curiales, quaestores и подобных им муниципальных терминах
чисто феодальных документов несомненные свидетельства того, что римский-
238
муниципальный строй не только пережил империю, но и явился живым источ-
ником городского строя и городской свободы в обществах средних веков. Не-
чего и говорить, что между закрепощенным муниципием конца империи и сво-
бодным городом средневековой Европы — целая пропасть как в историче-
ском, так и в логическом смысле, и что каждый из них является самостоя-
тельным продуктом своеобразного общественного и политического развития.
И римским коллегиям последних веков империи не было места в варвар-
ских королевствах. И они, подобно муниципиям, насильственно были удер-
жаны империей от естественного разложения, превращенные ею в необходи-
мые для ней органы управления, в такие же мертвые колеса ее администра-
тивного механизма. Варварская государственность в них не нуждалась, а сами
они не имели жизненной почвы в хозяйственных условиях, к которым верну-
лась Римская империя и с которых начали варварские королевства. Видеть в
римских коллегиях отправную точку в генезисе средневековых цехов — такое
же заблуждение, как и выводить строй средневекового города из строя закре-
пощенного римского муниципия. Никакой исторической связи между рим-
скими коллегиями и средневековыми цехами не существует.
Поскольку римскому крупному поместью конца империи были присущи
хозяйственные и социальные особенности, непосредственно связанные с его
фискальной и административной ролью, как органа государственного упра-
вления, и они должны были изгладиться в новой политической обстановке. Ра-
зумеем абсолютную лрикрепленность колона к своему участку и тесную связь
его хозяйственной деятельности с поместным центром, превращавшие фермер-
ские хозяйства колонов данного поместья в единое хозяйственное целое, на-
правляемое из центра поместья. Колон и его труд перестал быть одним из ви-
дов казенного имущества, его помещик перестал отвечать перед казной за
исправное поступление податей с своих колонов, так как сами эти подати
прекратили свое существование, и весь поместный строй галло-римского на-
селения постепенно ассимилировался поместному строю, самостоятельно сла-
гавшемуся среди чисто германских элементов населения франкской державы
в соответствии с ее хозяйственной, социальной и политической обстановкой.
Но об этом будет речь в другой связи.
III.
Теперь перейдем к рассмотрению экономического и социального строя
франкского общества и тех изменений, которым он постепенно подвергался
в уже знакомой нам политической обстановке.
Мы уже имели случай указывать на то, что свою потребность в земле
франки успели удовлетворить еще тогда, когда в своем движении на запад
распространили свои поселения не дальше реки Соммы, и что поэтому их ко-
роли, завоевав Галлию, не производили здесь раздела земли между завоева-
телями и галло-римлянами. Благодаря этому хозяйственные и социальные усло-
вия обширной франкской державы на первых порах представляли собою да-
леко не однообразную картину: в то время, как в чисто германских областях
ее господствовали элементарные порядки хозяйства и владения, мало чем от-
личавшиеся от тех, какие знакомы нам из древнейших памятников, рисую-
щих германский быт, в Галлии продолжал существовать тот несравненно бо-
лее сложный хозяйственный и общественный строй, с каким мы познакоми-
239
лись при изучении Римской империи накануне разложения ее на ряд варвар-
ских государств. Постепенно, однако, жизнь производит нивеллйровку хозяй-
ственных и социальных отношений германских и романских частей франк-
ской монархии, и в конце-концов и там, и здесь вырабатываются по суще-
ству одинаковые формы, и государству оставалось только приспособлять их
к своим интересам и самому к ним приспособляться.
Сведения о самой ранней известной нам стадии хозяйственного и соци-
ального развития франков дает нам Салическая Правда. Как и у древних гер-
манцев, у салических франков V века господствовали в хозяйственной дея-
тельности, прежде всего, интересы непосредственно потребительные, и глав-
ным хозяйственныл! занятием населения было земледелие, но уже более раз-
витое, чем у германцев эпохи Тацита, кроме хлебопашества, уже знавшее са-
доводство и огородничество и культуру винограда. Жили салические франки,
как и древние германцы, сельскими общинами, но пахотная земля у них уже
была разделена между отдельными семьями на праве частной собственности,
что вовсе, однако, не устраняло необходимости для владельцев отдельных
участков сообразоваться при обработки их с общинными интересами: подчи-
няться принудительному севообороту, оставлять свое поле неогороженным с
момента его уборки до нового посева, отдавая его, таким образом, на это
время под общинное пастбище, и т. п. В какой мере неуместно было бы при-
менять понятие римской и современной нам собственности к тому праву, ко-
торое принадлежало каждой отдельной семье в отношении к находившемуся
в ее руках земельному участку, об этом дает понятие в особенности такой
факт, как ограничение права наследования этого участка лишь сыновьями его
владельца, за отсутствием которых участок переходил к общине, и соответ-
ствующее этому отсутствие права отчуждения этого участка. Кроме усадьбы
и пахотной земли, которая представляла собою совокупность полос, разбро-
санных вперемежку с полосами других владельцев по всем полям общины, ка-
ждый общинный надел состоял еще из соразмерного с величиною земельного
участка права владельца надела пользоваться пустошами, лесами и всякими
иными общинными угодьями. Вероятно, в более раннюю эпоху общинные на-
делы определялись по жребию, если судить по термину, которым обозначался
общинный надел в эпоху Салической Правды. Мы имеем в виду латинский тер-
мин sors и соответствующий ему франкский термин hint (Loos) (жребий). С
половины VII столетия для обозначения надела мы начинаем встречать в.источ-
никах другое латинское слово, mansus (собственно двор). Само собой разу-
меется, что величина общинного надела определялась для каждой местности
физическими и всякими иными фактическими условиями этой последней.
Мане являлся нормальным наделом свободного франка, того, кого Lex
Sajica называет ingenuus (baro ingenuus, ingenuus Francos, ingenuus barbarus
qui legem salega vivit). Прямых указаний на то, что в эпоху Салической
Правды уже существовали и крупные землевладельцы, в самой Салической
Правде нет; но в ней есть косвенные указания на это в виде весьма обстоя-
тельного перечня несвободных слуг и ремесленников, живших во дворе, несо-
мненно, богатого и, прежде всего, многоземельного франка: здесь мы встре-
чаем и свинопаса, и егеря, и мельника, и виноградаря, и конюшего, и виночер-
пия, и ключника, и золотых дел мастера, и кузнеца, и каретника, и других
ремесленников (artifices) и слуг (ministeriales, ancillae ministeriales, famuli,
pueri, vassi; vassali, vassi ad ministerium) co старшим рабом (maior) и старшей
240
рабыней (maiorissa) во главе. В дополнениях к Салической Правде, сделанных
главным образом в пятом и шестом столетиях (в так называемых капитуля-
риях к Lex Salica), находим и прямые свидетельства о крупном землевладе-
нии и крупных землевладельцах, о meliores, о potentes qui per diversa possident
(о сильных людях, которые имеют владения в разных местах), в противопо-
ложность владельцам обычных наделов в один мане (minoflidi), а также та-
ким, которые не имеют, чем жить и чем платить Выкупы и штрафы, и бродят
по лесам («malus homo qui male in pago faciat et non habet ubi consistat nee
res unde conponat et per silvas vadit»).
Мы пока не будем входить в рассмотрение этого факта социальной диф-
ференциации франкского общества в такую сравнительно раннюю эпоху его
истории и лишь ограничимся его констатированием, а также указанием на
то, что крупными землевладельцами во франкском обществе являлись, прежде
всего, король и тесно связанные с ним узами личного подчинения его. дружин-
ники и его агенты в центральном и местном управлении, те viri magnificentis-
simi obtimates vel antrustiones, с которыми он решал важнейшие дела в госу-
дарстве, а также щедро наделенные им землею епископы и аббаты. Само со-
бою разумеется, что хозяйство на земле всех этих магнатов преследовало
преимущественно непосредственно потребительные цели и, как достаточно
’ определенно свидетельствует выражение potentes qui per diversa possident,
представляло собою совокупность ряда мелких хозяйств, едва ли достаточно
определенно направляемых из какого-нибудь одного общего центра и вед-
шихся трудом несвободного населения поместья.
Что касается социального строя франкского общества эпохи Саличе-
ской Правды, то большой сложностью он в то время не отличался, очень на-
поминая социальный строй древних германцев, каким его изображает Тацит,
Основную массу населения составляли простые свободные, ingenui, как
и у германцев Тацита, с вергельдом в 200 солидов. За ними следовали литы с
вергельдом в 100 солидов, а затем рабы (servi, mancipia) с их верхним слоем
ministeriales. На одну линию с литами в отношении к вергельду поставлены
были вольноотпущенники (liberti), а также королевские министериалы, pueri
regis, и представители галло-римского населения, Romani: все они имели право
на вергельд в 100 солидов, как вольноотпущенники, так и королевские рабы-
министериалы, как римские землевладельцы (Romani possessors), так и рим-
ские колоны (Romani tributarii) (вергельд этих последних, впрочем, колеблется
между 100 и 62¥2 солидов).
То обстоятельство, что вергельд галло-римлянина равнялся вергельду
лита и вольноотпущенника, не делал, однако, свободного галло-римлянина
ни литом, ни вольноотпущенником. Уже известные нам обстоятельства, при
которых совершилось покорение римской Галлии франкскими королями, не
допускают мысли о том или ином порабощении свободного населения Галлии
завоевателями. Вергельд в 100 солидов свободного римлянина (Romanus
ingenuus) и римского землевладельца (Romanus possessor)' должен иметь
какое-нибудь другое объяснение1).
Ч Бруннер (Deutsche Rcchtsgcschichte, I, 2 Au fl., 335—6) предлагает такое
об’яспенис. У галло-римлян родового строя уже не существовало. Между тем- вергельд
свободного Франка состоял из трех частей: % его, т. е. 200 :3 = 66% солнда, шла в виде
выкупа родовому союзу, к которому принадлежал убитый, другая % доставалась в виде
выкупа ближайшим наследникам убитого, и третья % уплачивалась королю в качестве
241___
Если лишними сравнительно с социальной схемой древних германцев
являются в франкской схеме римляне (Romani), то недостающим в ней эле-
ментов являются nobiles, сословие родовой знати. Родовой знати у саличе-
ских франков (как и у франков рипуарских) мы не находим в эпоху вла-
дычества меровингского дома. Возможно, что знать эта была лишена своих
преимуществ, а то и просто истреблена Меровингами, которые остались,
таким образом, единственным знатным родом франков. Но, лишившись родо-
вой знати, франки очень скоро выделили из себя новую, служилую знать, знать
королевских дружинников, антрустионов (antrustiones, от trustis, trustis
dominica, trustis regalis—королевская дружина) и королевских чиновников,
представителей и агентов- королевской власти в центре и в областях. Мы
уже знаем, что и королевские дружинники, и королевские чиновники были
наделены поместьями, которые им выдавал король в вознаграждение за их
верную службу; прибавим, что они находились под особым покровительством
короля, под охраной его специального мира и в силу этого имели право на
тройной вергельд и на тройное вознаграждение за причиненные им обиды и
убытки безотносительно к тому, принадлежали ли они к сословию полно-
правных свободных как франкского, так и галло-римского происхождения
(Салическая Правда говорит о «королевских сотрапезниках» римского про-
исхождения, о Romano homine conviva rege), или к сословию полусвобод-
ных, или же были просто королевскими рабами, назначенными королем* на
должность сацебарона или даже графа (Салическая Правда предусматривает
случаи убийства sacebaronis aut obgrafionis или просто grafionis «qui puer
regis fuit»).
Салическая Правда дает лишь чисто-схематическое изображение хозяй-
' ственного и социального строя франков, и притом одного лишь племени сали-
ческих франков. Более конкретную картину мы получим, обратившись к
более поздним источникам, отражающим на себе общественные отношения не
только салических, франков, но и других германских племен, вошедших в
состав франкской державы и по своему общественному строю лишь в под-
робностях отличавшихся от салических франков. Среди них особенно из-
вестны: писцовая книга монастыря св. Германа возле Парижа (Saint-Germain
des Pres), так называемый Поли пшик аббата Ирминона (начала 9 века) *),
затем так называемый Капитулярий о виллах (Capitulare de villis), приписы-
вавшийся Карлу Великому, а в действительности представляющий собою
хозяйственный регламент, изданный в конце 8 века Людовиком Благочести-
вым для находившихся в Аквитании поместий, предназначенных для снабже-
ния продуктами короля и его двора-’) и так назыв. Brevium exempla ad
f redos, т. e. как штраф за нарушение мира. В случае убийства свободного рпмлянша
выкуп за него платили только его ближайшим родственникам, которые получали, таким
образом, те же 66% солида, которые доставались и ближайшим родственникам убитого
свободного Франка; так как frcdus у Франков всегда должен был составлять % всей
уплачиваемой в случае убийства суммы, так называемой композиции (compositio), то в
случае убийства свободного римлянина он должен был равняться не 66% сол., как в случае
убийства свободного Франка, а всего лишь половине этой последней суммы, т. е. 33% се-
ли дам. Сложив 66% сол. (выкуп ближайшим родственникам убитого) и 33% сол. (fredus),
мы и получим вергельд свободного римлянина, т. е. ровно 100 солидов.
J) Лолиптик этот сначала был издан Guerard’o», и затем Longnon’oi* (1886).
2) Издан Gareis’uM («Die Landgiiterordnung Kaiser Karl des Grossen». 1895).
16
242
describendas res ecclesiasticas et fiscales, т.-е. образцы для составления по-
местных описей ’), тоже начала 9 века. Нечего и говорить, что памятники
эти отражают хозяйственную и социальную действительность, сложившуюся
гораздо раньше их возникновения.
Уже в эпоху Салической Правды мы констатировали во франкском
обществе крупное землевладение. Чем дальше, тем все более и более оно
развивается. Как и у англо-саксов, одним из главных факторов этого раз-
вития и здесь была королевская власть, которая раздавала скопившиеся в
ее руках после завоеваний огромные земельные фонды своим дружинникам
и чиновникам, а также церквам и монастырям. Уже во второй половине
VI века король Хильперих жаловался на обеднение фиска, вызванное раз-
дачею земли церквам. Не менее благочестивы и щедры в этом отношении
были и частные лица, сами в большинстве случаев обогащенные, прямо или
косвенно, щедротами королей, так же материально, как и он сам, пони-
мавшие религию и охотно жертвовавшие землю церквам и монастырям.
Получали церкви и монастыри землю и от вовсе небогатых людей, которые
выговаривали себе при этом право пожизненного, а то и наследственного
пользования жертвуемой ими землею. Разрушали прежнюю сравнительную
равномерность в распределении земли во франкском обществе, как и в
англо-саксонском, и такие факторы, как принадлежавшее свободному франку
право поднятия нови на пустошах, право заимки (adprisio, comprehensio,
captura, novale, runcale), как развитие неограниченного наследственного
права в применении к общинным наделам (двинутое вперед эдиктом короля
Хильпериха во второй половине VI столетия, отнявшим у общины право на
надел человека, умершего без сыновей-наследников, и передавшим его доче-
рям, братьям и сестрам умершего), как господствовавшая в ту эпоху система
судебных выкупов и штрафов, ведшая нередко к полному разорению под-
вергавшихся им и к обеднению их родственников, помогавших им в уплате
их, как чрезвычайно тяжелым бременем ложившиеся на мелкое крестьянское
владение натуральные государственные повинности и прежде всего военная
и судебная повинности, наконец, как насилие и угнетение со стороны силь-
ных и власть имущих, не брезгавших никакими средствами обогащения на
счет более слабого и беззащитного.
И хозяйственные, и социальные, и политические последствия обедне-
ния массы и образования крупного землевладения во франкском обществе
были по существу те же, что и в англо-саксонском.
И здесь, при господстве хозяйственных условий, достаточно элементар-
ных и далеких от широкого хозяйственного оборота, образование крупных
владений не привело к образованию столь же крупных хозяйств и не ото-
рвало от земли обезземеленных. Крупные владения по необходимости дро-
бились на ряд мелких хозяйств; нельзя назвать очень крупным и то хозяй-
ство, которое вел сам крупный землевладелец (если он вел его) на оста-
вленной им для этой цели земле. Это было тем естественнее, что характер-
ной для крупного землевладения той поры особенностью была разбросан-
ность владения (Streubesitz), т.-е. то, что крупное владение состояло в
огромном большинстве случаев из целого ряда мелких участков '(мансов),
разбросанных по разным деревням, постепенно попавших в руки крупного
Ч См. Capitnloriu Цедит Francorum, изд. Boretius. I. 2-50 и след.
243
землевладельца (светского или духовного) путем покупки, дарения, насле-
дования и всякими иными путями.
Хозяйственным центром крупного поместья являлся барский двор (saia,
curtis salica по терминологии франкских источников, по-немецки Salhof,
Herrenhof, позже Fronhof).
Поскольку сам крупный землевладелец (как светский, так и духов-
ный) вел хозяйство, он вел его руками рабов, как рабов, живших в его
дворе (mancipia non casata, provendarii), так и рабов, посаженных на выде-
ленные им участки (servi casati, mancipia casata), которые они держали на
положении как бы арендаторов, обязанных давать за них оброк (натурою
и деньгами) и работать барщину в собственном хозяйстве своего господина,
а также руками сидевших на оброчных и барщинных участках литов и сво-
бодных арендаторов, а также наделенных оброчной и барщинной землей
вольноотпущенников. Земля, которую обрабатывал руками рабов и разных
категорий барщинников сам землевладелец, называлась terra salica, terra
indominicata, mansus dominions, mansus indominicatus, seliland, selihova. Дворы
и участки, сданные в держание, смотря по тому, были ли они заняты свобод-
ными людьми, литами или посаженными на землю рабами, назывались mansi
jngenuiles, mansi lidiles и mansi serviies. С течением времени определяющим
моментом для зависимого двора сделались лежавшие на нем повинности без-
относительно к личному состоянию того, кто в данный момент занимал его;
благодаря этому mansus ingenuilis мог находиться в руках раба, a mansus
servilis в руках свободного. Участок, сданный в держание, назывался mansus
vestitus; участок, почему-либо оказавшийся несданным, носил название
mansus absus.
Цели, которые ставило себе барское хозяйство в поместьи, нельзя
назвать исключительно потребительными, хотя интересы непосредственного
потребления и играли здесь очень значительную роль, как и в хозяйстве
крестьянском. Но и как в этом последнем, и в хозяйстве более или менее
крупного землевладельца меновые интересы занимали далеко не последнее
место, п деньги в качестве орудия обмена и его желанного рзультата и здесь,
и там были давно уже в ходу. На местный рынок шли и продукты собствен-
ного хозяйства землевладельца и те натуральные оброки, которые он полу-
чая с державших его землю свободных, полусвободных и рабов. Среди этих
оброков мы находим не одни продукты земледелия. Тут мы встречаем и
продукты деревенской индустрии: холст, железные и деревянные изделия,
доставка которых на барский двор является повинностью, лежащей на тех
или иных земельных участках держателей, в большинстве случаев не исклю-
чающей и поставку теми же держателями и продуктов сельско-хозяйствен-
ных. Ремесленные изделия землевладелец получал для собственных надобно-
стей и для продажи и иными путями. Ремеслами занимались и жившие на его
дворе безземельные рабы; а с другой стороны, в числе повинностей его дер-
жателей мы видим и обязанность в определенные сроки являться на барский
двор и определенное время работать в находившихся здесь ремесленных
учреждениях: в ткацкой мастерской, в пекарне, пивоварне, кузнице и т. п.
То, чего нельзя было получить такими способами, приходилось покупать на
местном рынке, куда могли попадать предметы индустрии и очень издалека.
Потребность более или менее крупного землевладельца в служебном
персонале поместья удовлетворялась обыкновенно путем возложения на сво-
16*
244
бодных или несвободных держателей повинностей соответствующего харак-
тера: заведывания всем хозяйством поместья и его отдельными отраслями.
Нередко повинности эти особо вознаграждались, и обычной формой возна-
граждения являлась выдача такому министериалу земельного участка в виде
бенефеция (beneficium), которым он и пользовался то время, пока правил
свою должность (ministerium); другим способом вознаграждения министериала
было освобождение его от части, если не от всех, лежавших на его наделе,
как держателя, повинностей.
Образование крупных владений и во франкском обществе не разру-
шало общинных распорядков деревни. Поскольку крупное владение возни-
кало не путем поднятия нови на пустошах, оно представляло собою сово-
купность ряда сосредоточившихся в руках отдельного лица или церковной
корпорации и разбросанных по разным деревням общинных наделов, состояв
ших, как и все остальные наделы каждой общины, из полос, разбросанных
но всем полям каждой данной общины; благодаря этому в своей хозяйствен-
ной деятельности, поскольку он вел собственное хозяйство, крупный земле-
владелец должен был по необходимости сообразоваться с общинными рас-
порядками, обязательными для крестьян-собственников деревни, и подчи-
няться им, как подчас ни велико могло быть влияние, которое он мог ока-
зывать на общинную жизнь в силу своего положения и в обществе, и в
государстве; в тех же случаях, когда он не вел собственного хозяйства щ
такие случаи были весьма не редки, особенно на землях церковных корпо-
раций), неизменность общинного строя была тем более обеспечена.
Переходя к социальным последствиям образования крупных владений,
укажем прежде всего на то, что и во франкском обществе крупное поместье
оказало нивелирующее воздействие на социальные группы, непосредственно
соприкасавшиеся с ним, подняв разные, категории несвободного населения и
социально понизив свободных.
Нам уже не раз приходилось отмечать в разных обществах и в раз-
ные эпохи тот факт, что выделение рабу особого оброчного или барщин-
ного участка, на котором он вел бы свое отдельное хозяйство, сразу
возвышало его над тем положением, которое он занимал до этого. То же
мы видим и во франкском обществе. Посаженные на землю франкские рабы
(servi casati, иначе mansionarii, mansuarit, hobarii) (от hoba-Hufe), подобно
древне-германским' рабам тацитовской эпохи, несли лишь определенные
повинности, заключавшиеся теперь не в одном оброке, как это было в
эпоху Тацита, но и в барщине. Мало того. Постепенно стало правилом, что
раб-землевладелец (носивший также название servus peculiaris от слова
peculium, которым обозначался, по римскому обычаю, его участок) не отчу-
ждался отдельно от участка, на котором он сидел, и в конце-концов раб и
участок, им занимаемый, приняли характер юридически неделимого хозяй-
ственного и имущественного комплекса (раб не мог быть отчуждаем без
манса, а мане без раба, сидевшего.на нем). Еще более обеспеченным былв
положение рабов, сидевших на церковных землях и на землях королевских.
Повинности церковных, рабов' были фиксированы раньше других. У некото-
рых германских племен, входивших в состав франкского государства, цер-
ковные рабы находились под защитой тройной пени, грозившей тому, кто
наносил тот или иной ущерб церковному рабу, а по. праву рипуареккх
франков церковные рабы могли лично отвечать на суде и пользоваться пре-
245
цессуальными привилегиями. Впоследствии церковные рабы слились с полу-
свободными, сидевшими на церковных землях, в один класс так называемых
церковных люден, homines ecclesiastic!. Еще в более привилегированном поло-
жении находились рабы, сидевшие на королевских доменах, так называемые
хепт fisci, servi fiscaies, позже известные под названием fiscalini. Как и цер-
ковные рабы, они были защищены тройными (и двойными) пенями, но, кроме
того, они наследственно владели своими участками и даже могли отчуждать
их людям своего положения.
Постепенно поднялись в своем положении и дворовые рабы, соста-
влявшие нередко многочисленный штат прислуги крупного землевладельца и
отчасти служебный персонал его поместий. Эти слуги (famuli), отроки (pueri,
vassi. vassali), министериалы (vassi ad ministerium, ministeriales), по крайней
мере их высшие разряды, постепенно приблизились к полусвободным, а неко-
торые из них, входившие в состав военных дружин своих господ, мало-по-
малу возвысились до положения свободных и даже знатных людей. О коро-
лёвских министериалах (pueri regis, иначе pueri aulici) и об их привилегиро-
ванном положении, приравнивавшем их к литам, мы уже упоминали, равно
как и о том, что они могли занимать должности сацебаронов и графов.
Немало рабов перешло в разряд полусвободных и даже вполне свобод-
ных людей и путем формального освобождения, отпуска на волю, и мы едва
ли ошибемся, если скажем, что вызывавшееся общими хозяйственными усло-
виями эпохи фактическое уравнение рабов с выше их стоявшими социаль-
ными группами облегчало и ускоряло этот процесс юридического освобож-
дения несвободных элементов, непосредственно определявшегося в каждом
отдельном случае отпуска на волю теми или иными вполне конкретными
мотивами отпускавшего. Среди этих мотивов едва ли не первое место зани-
мали мотивы религиозные, забота о спасении души. Церковь очень искусно
эксялоатировала это мистическое беспокойство франкских рабовладельцев
в своих собственных, вполне реальных и земных интересах и весьма настой-
чиво и успешно пропагандировала идею, что отпуск рабов на волю, если он
имел целью спасение души отпускавшего, должен был совершаться в церкви,
«in ecdesia», особым церковным способом.
Согласно этому способу опускавший раба передавал его в присутствии
клира в руки епископа, и епископ приказывал написать документ об от-
пуске его на волю. Такие вольноотпущенники назывались табуляриями
(tabular П) и становились под покровительство церкви и в вечную наследствен-
ную зависимость от нее, становились ее крепостными и обязаны были пла-
тить церкви (не церкви вообще, но той или иной определенной церкви)
чинш и работать на нее. Нужно заметить, что во франкскую эпоху отпуск
на волю раба, как общее правило, давал рабу, становившемуся таким обра-
зом вольноотпущенником (libertus), лишь ограниченную свободу, не уничто-
жал его личной зависимости от отпускавшего его или же ставил его под
покровительство и под власть третьего лица или учреждения, как в случае
освобождения «in. ecclesia». В какой мере стремление церкви взять в свои
руки дело освобождения рабов совпадало с стремлением проводить в жизнь
евангельские идеалы, об этом можно судить и по такому факту: поощряя
отпуск на волю чужих рабов, церковь обставила большими затруднениями
отпуск на волю своих собственных рабов и, в частности, провела в жизнь
постановление Толедского собора 633 года, в силу которого освободивший
_246__
1 \
церковного раба и не оставивший освобожденного под покровительством
церкви должен был. вознаградить церковь двумя рабами равной ценности
каждый и с равным peculium’oM.
Освобождение рабов совершалось и по особой светской форме, состо-
явшей в передаче рабу освободительной грамоты (carta), от которой такой
вольноотпущенник' назывался картуларием (cartularius). Положение карту-
лария определялось выдаваемой ему грамотой, которая или делала его совер-
шенно ни от кого не зависимым свободным человеком (ограничение его сво-
боды заключалось при этом лишь в том, что, так как этот новорожденный
свободный человек не принадлежал ни'к какому родовому союзу, к кото-
рому могло бы поступить его наследство в случае его бездетности и вер-
гельд в случае его убийства, то наследство это и этот вергельд получал
фиск), или же ставила его под покровительство и власть того или иного лица
или учреждения.
Поднявшись через формальное освобождение до положения полусво-
бодного лита, франкский раб мог стать и совершенно полноправным гра-
жданином. Франкское народное право знало так называемое manumissio per
denarium (отпуск на волю через посредство денария), или denariatio, которое
давало литу все права франкского гражданина и вергельд в 200 солидов. В
присутствии короля лит протягивал своему господину руку с денарием, пред-
ставлявшим собою подушную подать лита, его litimonium, п господин выши-
бал монету из его рук в знак того, что он отказывается от этой подати
лита и этим признает его независимым от себя человеком; по повелению
короля литу выдавали грамоту, в которой он признавался вполне свобод-
ным, полноправным членом франкского общества. Грамота эта называлась
praeceptum denariale, carta denarialis, а получавший ее лит homo denarialis.
Нередко homo denarialis получал в собственность или в арендное держание
участок, на котором он перед этим сидел. Если homo denarialis умирал без-
детным, его наследство получал король, который, впрочем, иногда имел право
на него и в обход наследников. Предназначенная первоначально для осво-
бождения литов форма manuimissio per denarium со второй половины VII века
стала применяться и к рабам, сразу превращая их в совершенно свободных
франков; сидевшие на mansi serv-iles рабы (servi mansionarii) обыкновенно
получали при этом отпуске на волю и мане, на котором сидели.
Если несвободные элементы франкского общества на почве крупного
землевладения поднялись до положения полусвободных, то не мало и сво-
бодных его элементов в такой же мере приблизилось к этим последним
сверху. Если и было какое-либо различие в фактическом положении между
сидевшим на mansus1 servilis рабом, занимавшим mansus lidilis литом и* дер-
жавшим mansus ingenuilis свободным франком, то это было скорее количе-
ственное различие, чем качественное, различие в количестве оброка и служб,
которые получал с них барский двор, а не в качестве этого оброка и этих
служб. К тому же, как мы уже видели, нередки бывали случаи, с течением
времени все более и более учащавшиеся, что свободный человек сидел на
рабской гуфе, а раб на свободной.
Уже древнее римское право знало прекарий, precarium, как чисто фак-
тическое пользование, которое патрон предоставлял клиенту по просьбе
(preces) этого последнего в отношении к тому или иному участку своей
земли, оставляя за собою право во всякий момент взять этот участок обратно.
247
С течением времени вошло в обычай, что получавший прекарий, прека-
рист (им мог быть теперь не только клиент данного землевладельца, но и
всякий совершенно посторонний для него человек) письменно, «per episto-
1am», просил о выдаче ему земли. Документ этот, в который стали включать
и заявление-прекариста, что по его просьбе ему выдана земля на таких-то
условиях, назывался epistola precaturia, epistola precaria. Условия, на которых
прекарист получал землю, могли быть различны (мы разумеем характер и
размер платежей и служб и т. п.), равно как и срок, на который он ее получал
(обыкновенно пятилетний срок, lustrum, по истечении которого прекарист
опять обращался с «просьбой» к собсгвеннику земли); но при всех этих усло-
виях неизменным оставалось одно: собственник земли сохранял за собою пра-
во во, всякое время потребовать у прекариста свою землю назад; права этого
он мог не осуществлять десятилетиями, предоставляя прекаристу фактиче-
скую возможность пожизненно пользоваться данным ему участком и даже
передавать его своему наследнику; но это не наносило его праву никакого
ущерба. Развившись особенно богато на церковных землях, прекарий пере-
шел и в государство Меровингов, подвергшись здесь некоторым, изменениям
и широко распространившись и в чисто германских частях франкского коро-
левства в качестве формы, вполне подходившей к самостоятельно развивав-
шимся и здесь аналогичным аграрным отношениям. Термин precariiz/л, пре-
кари//, постепенно уступил место термину precaria, прекария, которым преж-
де, как мы видели, обозначали письменную просьбу (epistola precaria) пре-
кариста, а теперь стали обозначать и право пользования выданной прека-
ристу землею, и самую эту землю. Вошло в обычай, что и выдававший пре-
карию землевладелец с своей стороны вручал прекаристу документ, в кото-
ром он от своего имени воспроизводил текст просьбы прекариста и выра-
жал на нее свое согласие; документ этот носил название epistola prestaria.
Обыкновенно участок выдавался на срок жизни получавшего его; но
уже рано прекарная аренда принимает характер аренды наследственной, и
в прекарный договор включается или лишь первый прямой наследник прека-
риста, или же жена прекариста, его сын, определенные родственники и все
потомство. Прекарист может во всякре время отказаться от прекарного
участка, так как его отношение к этому участку и к его собственнику
само по себе есть свободное отношение, которое он может во всякое время
порвать. В прекарные отношения могли вступать люди самого различного
общественного положения, преследовавшие при этом самые разнообразные
цели: одни вступали в прекарный договор как равный с равным, другие иска-
ли при этом помощи и защиты и для этого становились зависимыми от
землевладельца людьми, признавали над собою его частную власть со всеми
юридическими последствиями этого положения. Характерное для римского
прекария условие, именно права собственника участка во всякое время
взять его обратно, во франкской прекарий уже отсутствует. Никаких опре-
деленных хозяйственных и социальных особенностей не было связано с
прекариями, как думали прежде. Наоборот, прекарный договор дает самое
широкое место разнообразию индивидуальных комбинаций. Существенным
для прекарии, что отличает ее от других видов земельной аренды, является
то, что она возникает через посредство грамоты, в которой желающий полу-
чить землю в аренду просит об этом собственника ее и признает за этим
последним право собственности на нее.
_ 248
Рассмотренный нами вид прекарии носил название precaria data. Но на
ряду с ним на церковных землях развиваются и другие виды прекарии, так
называемые precariae oblatae и precariae remuneratoriae. В восьмом и особенно
ь девятом веке все более и более распространяются как раз эти два вида
прекарии. Сущность первого из них (precaria oblata) заключается в том,
.что прекаристом становился тот, кто сначала передавал церкви в собствен-
ность свою собственную землю, а затем уже брал ее от церкви на прекар-
ном праве; при этом нередко кроме этой первоначально переданной им
церкви земли он получал от церкви в прекарное владение еще и другую
землю, и в таком случае мы имеем дело с precaria remuneratoria. Таким
способом церкви и 'светским магнатам (особенно церкви) удавалось в одно и
то же время и расширять свои земельные владения, и обеспечивать для них
держателей. Нечего и говорить, что и для прекариста эта сделка была очень
выгодна: не говоря уже о том, что он получал в придачу к своей земле еще
и землю сильной церковной корпорации или светского магната, он благодаря
этой сделке обеспечивал неприкосновенность всего этого владения со сто-
роны какого бы то ни было посягателя. Это был род земельного страхова-
ния для более слабых социально элементов тогдашнего франкского общества.
Были в распоряжении крупного землевладельца и другие юридические
способы для обеспечения, своей земли рабочими руками, и среди них следует
упомянуть сдачу участков на колонатном праве, которое, как и прекария,
перешло от Рима к германцам главным образом через посредство церкви,
на землях которой оно прежде всего здесь применялось, оставаясь живым
институтом среди галло-римского населения франкской державы. Нужно
только прибавить, что в чуждой обстановке германских правовых воззрений
римский колонат утратил, как мы уже имели случай отметить, некоторые
свои специфические особенности и постепенно слился с другими видами зави-
симого земельного держания.
Но не одна общая аграрная почва сближала несвободных, полусвобод-
ных и свободных держателей крупных землевладельцев. Сближало их не в
меньшей мере и нахождение под частною властью, под mundium’OM крупного
землевладельца, собственника их участков.
О рабах и литах не будем распространяться: они по самому существу
своего status’a были людьми, находившимися под частною властью. Немно-
гим больше приходится сказать и о свободных держателях после того, что
уже приходилось нам говорить о них в этом отношении в аналогической
аграрной обстановке англо-саксонского общества.
И у франков, как и у англо-саксов, процесс экономического прини-
жения свободной массы совершался одновременно с разложением родовых
групп, и люди безземельные нуждались в такой же мере в земле, как и в
охране своей жизни и всего, что имели или могли иметь, и эту охрану они
могли найти там же, где и землю, т.-е. у крупного землевладельца, инди-
видуального или крллективного (каким являлась церковная корпорация)'.
Правда, и во, франкском обществе, как' и в англо-саксонском, возникла и
другая форма частной, внегосударственной охраны, именно гильда; но и здесь,
как и там, она играла лишь второстепенную роль, да к тому же встретила
в отношении к себе решительно враждебное отношение со стороны государ-
ственной власти, и развилась она лишь впоследствии, с развитием обмена,
уже на городской почве; в изучаемую же нами эпоху и долго потом господ-;
249
ствующим типом частной защиты был патронат сильных людей (источники
называют их potentes, meliores и другими эпитетами) и церковных корпора-
ций, которые в то же время были и крупными землевладельцами. Мелкий и
безземельный и в то же время свободный люд, как и в англо-саксонском об-
ществе, коммендируется сильным и многоземельным, отдается под покро-
вительство этих последних и признает их частную власть, ищет защиты
под их mundium’OM (иначе mundeburdis, mundeburdum, mundiburdium), ста-
новится их людьми (homines). Подобно англо-саксонскому глафорду, франк-
ский сеньер (senior) обыкновенно являлся и патроном для коммендировав-
шегося ему мелкого человека, и собственником земли, которой он снабжал
этого последнего, хотя юридически это были различные по существу кате-
гории отношений, и можно было находиться под mundium’OM данного пат-
рона и в то же время не держать от него ни пяди земли, равно как и дер-
жать землю от данного землевладельца и не быть под его mundium’OM.
Складываясь в очерченных хозяйственных и социальных формах, круп-
ное землевладение все более и более становилось крупной общественной
силою, все более и более притягивающей к себ социально слабые элементы
общества, под властью и защитой земельного магната находившие то, чего
не давал им государственный порядок, неспособный обеспечивать личную и
имущественную безопасность тех, кто не принадлежал к богатым и силь-
ным. Государственной власти оставалось лишь признать, как это было и у
англо-саксов, все более и более развивавшиеся отношения частной защиты и
власти и частного подчинения, санкционировать коммендацию и сеньерат и
возложить на сеньеров часть того правительственного бремени, которое
для нее самой оказывалось непосильным. Как это было и у англо-саксов,
сеньер отвечал за поведение коммендировавшихся ему людей и в случае
совершения ими преступлений представлял их на суд сотенного собрания;
в тех случаях, когда сами они являлись потерпевшей стороною, он пред-
ставлял их интересы в судебном собрании сотни. Споры, возникавшие между
свободными людьми, находившимися под его мундиумом (не говоря уже •
несвободных), он улаживал собственной властью. Может быть, правильнее
будет не считать это право сеньера собственной властью решать тяжбы (но
не важные уголовные дела), возникавшие между его людьми, настоящей
судебной властью, настоящей юрисдикцией и признать в ней скорее дисци-
плинарную, полицейскую власть. Но она явилась точкой отправления для
настоящей юрисдикции, которая развилась на владельческой территории
силою королевского пожалования, на почве иммунитета.
И в Римской империи в последние ее века существовал иммунитет. В
понятие immunitas здесь входило освобождение от экстренных податей и
некоторых видов натуральных государственных повинностей, от так назы-
ваемых munera sordida, а также от муниципальных повинностей, очень тя-
желых п разорительных. Привилегиями этими пользовались как целые обще-
ственные группы (люди либеральных профессий—доктора, профессора, архи-
тектора, живописцы—, но и агенты тайной 'полиции—, а также некоторые
коллегии ремесленников и торговцев), так и отдельные лица; распростра-
нялись они и на сидевших на императорских доменах свободных арендаторов
и колонов, а также на население церковных земель.
Иной характер носил иммунитет во франкском государстве, как и
в государстве англо-саксонском и в других средневековых государствах.
__ 2Ь0
Сущность франкского иммунитета (в более древних памятниках он назы-
вается emunitas) заключалась в запрещении представителям королевской
власти (judices, judices publici) в областях (герцогам, графам, сотникам и т. п.
и их помощникам) вступать в пределы владения получившего иммунитетную
грамоту (praeceptio, praeceptuim immunitatis, emunitas, immunitas regia) липа
или корпорации для отправления здесь судебных, административных, поли-
цейских, фискальных и всяких иных обязанностей и в передаче всех этих
обязанностей самому владельцу иммунитета, который и исполнял их лично
пли через посредство своих собственных агентов (iudices privati). Представи-
тели общественной власти не могли вступать в пределы иммунитета (имму-
нитетом называлась и территория пользовавшегося такой привилегией вла-
дельца) («iudices publici non habeant introitum») иначе, как лишь в экстрен-
ных случаях, по специальному повелению короля. Как общее правило, жизнь
в пределах иммунитета текла без их вмешательства, «absque introitu iudicum»;
они не имели права являться сюда «для слушания судебных дел, для взимания
судебных штрафов и для требования поручителей (ad causas audiendas, ad,
freda exigenda, ad fideiussores tollendos)» или для применения к жившим
здесь людям принадлежавшей им, как должностным лицам, принудительной
власти для каких бы то ни было целей («neque ad homines distringendos»),
для взимания налогов (functiones publicae, tributa, inferenda) и требования
государственных натуральных повинностей и т. п. Во всех этих функциях
их заменял сам иммунист и его агенты. Выдавая иммунитетную грамоту,
король оказывал этим получавшему ее свою особую милость («ех nostra
mdulgentia»), для получения которой иногда этот последний обращался с
особой просьбой (preces, petitio) к королю.
И это была действительно милость, это освобождение владений
иммунитета и живших под его властью . людей от агентов королевской
власти, от представителей областной администрации, не дальше самого
короля ушедших в понимании публичной власти, смотревших на нее прежде
всего с точки зрения частного права и хозяйства, видевших в данных им
королем полномочиях прежде всего источник наживь) и ни перед какими
насилиями не останавливавшихся для достижения этой последней цели.
Избавляя население, жившее на территории иммунитета, от своих аген-
тов, король не освобождал его от лежавших на нем государственных по-
винностей, и прежде всего военной повинности, и от следуемых королю
взиманий. Оно попрежнему отбывало эти повинности и попрежнему пла-
тило; но требовали теперь от него всего этого не представители областной
администрации, ни графы, сотники и т. п., но заменявший их сам владелец
иммунитета или его агенты. Иммунитет являлся милостью прежде всего
для самого иммуниста, а не для находившихся под его властью людей: он
наделял его в сущности неограниченными и вне всякого контроля нахо-
дившимися полномочиями, принадлежавшими агентам королевской власти.
В какой мере выигрывало от этого население, жившее на территории
иммунитета, не так-то. легко ответить на этот вопрос, хотя вовсе отри-
цать возможность для него какого бы то ни было выигрыша едва ли спра-
ведливо в виду того, что ослабление хозяйственной силы этих подвласт-
ных сеньеру-иммунисту людей путем своекорыстного злоупотребления
переданными ему королем полномочиями едва ли могло быть в его инте-
ресе.
___251
Но одной передачей иммунисту полномочий агентов королевской вла-
сти дело не ограничивалось. Королевская милость в отношении к получав-
шему иммунитетную грамоту лицу или духовной корпорации (церкви или
монастырю) нередко состояла не только в этом. Передавая иммунисту праза
королевского агента, иммунитетная грамота обыкновенно передает ему и
право на взимание с населения иммунитета в его собственную пользу всего
того, что до этого шло королю как обладателю верховной власти в государ
стве в виде судебных штрафов (за нарушение королевского мира) и всякого
рода иных поступлений, на которые король смотрел как на свое частное
имущество, подлежащее его свободному распоряжению («omnes fredos con-
cessos debeat possidere et quicquid exinde fiscus forsitan de eorum hominibus...
poterat sperare»). Само собой разумеется, что от королевской щедрости
(«ех nostra munificeneia») не должны были терпеть ущерб интересы государ-
ства: давая теперь владельцу иммунитета то, что прежде оно давало через
агентов королевской власти королю, население иммунитета не освобожда-
лось от военной повинности и других государственных натуральных повин-
ностей (от связанной с военной повинностью сторожевой службы, от повин-
ности строить мосты и содержать в порядке дороги); только теперь король
обращался к населению иммунитета с требованием этих повинностей не
через посредство графов, сотников и других представителей областной адми-
нистрации королевства, но через владельца иммунитета, который и должен
был смотреть за исправным отбыванием находившимися под его властью
людьми всего, что от них требовало государство.
Останавливаясь, в частности,, на судебных правах получавшего имму-
нитетную грамоту лица или духовной корпорации, укажем прежде всего на
то, что эта юрисдикция, как и всякая иная, понималась тогда как право и
обязанность созывать судебные собрания подсудных ее обладателю людей,
председательствовать в этих собраниях и взимать в свою пользу судебные
штрафы. Таким образом, возникновение сеньериальной юрисдикции не про-
изводило ломки в исконном судебном строе франкского общества; в основе,
как видим, он оставался прежним, и отправление правосудия попрежнему
оставалось натуральной государственной повинностью населения и осущест-
влялось в прежних формах. Если и произошло какое-либо изменение, тс
оно носило лишь внешний характер: менялось лишь лицо, на обязанности
которого лежало созывать членов данной судебной группы (Genchtsgemeinde.
как выражаются немецкие историки-юристы) и которому принадлежало
право собирать в свою пользу прежде поступавшие королю штрафы за
нарушение общественного мира. В судебных собраниях населения частно-
владельческой территории (источники называют эти собрания privatae
audientiae) разбирались и решались дела, возникавшие между жителями этой
территории, а также рассматривались иски против них третьих лиц, которые
могли отсюда апеллировать к сотенному собранию (mallus). В случаях исков
свободных жителей частновладельческой территории дело разбиралось s
сотенном собрании, при чем интересы-истцов представлял сам сеньер или
его уполномоченный (на церковных землях он назывался фохтом, Vogt, от
латинского vocatus, advocatus). Прибавим к этому, что по общему правилу
суду судебного собрания на частновладельческой территории, сеньериаль-
ному суду, не подлежали особенно важные уголовные дела, преступления,
влекшие за собою смертную казнь совершившего их, так называемые causae
252
uiaiores, и в тех случаях, когда такое преступление было совершено кем-
либо из людей, живших на территории иммунитета, владелец иммунитета
обязан был выдать преступника для следствия и суда представителям госу-
дарственной власти; его сеньериальному суду подлежали лишь causae minorcs,
дела, влекшие за собою лишь выкупы (compositiones) в пользу потерпевшего
и штрафы (freda) в пользу короля (от короля переходившие в руки вла-
дельца иммунитета), что, впрочем, не должно внушать нам мысли об огра-
ниченности компетенции сеньериального суда, так как выкупами и штра-
фами возмещались тогда, как мы знаем, например, из Салической Правды,
самые широкие разряды преступных деяний, относимых в наше время в
категории уголовных дел. Впрочем, -с течением времени некоторые по край-
ней мере владельцы иммунитетов распространили компетенцию своих сенье-
риальных судов и на causae maiores, на уголовные и с тогдашней точки зре-
ния дела; но это относится уже к более позднему времени.
Особенно широкого развития достиг иммунитет на церковных землях,
так что церковные владения прямо и назывались иммунитетами (immunitates).
И во франкском государстве иммунитет являлся не только завершитель-
ным моментом в процессе развития частной власти, но и его отправным пунк-
том. Франкские короли, как и короли англо-саксонские, выдавали иммуни-
тетные грамоты не только землевладельцам, уже обладавшим и осуществляв-
шим частную власть в отношении к коммендировавшимся им без земли или с
землею людям, и тем расширяли их чисто частную власть публично-право-
выми полномочиями; они выдавали их и безотносительно к тому, обладали ли
уже получавшие их частною властью над теми людьми, которые жили на тер-
ритории, переходившей теперь благодаря этой грамоте под власть иммуни-
ста, или не обладали. Франкские коровниках и короли англо-саксонские, смо-
трели на принадлежавшие им права политического верховенства, как на свое
частное достояние и свободно передавали их в частные руки, и было обычным
явлением, что эти права попадали в руки тех, кто до тех пор не имел ника-
кого отношения к данной территории и к ее обитателям, которые до тех пор
могли и вовсе не знать над собою никакой* частной власти и имели дело лишь
с королем и его агентами. Если сам король понимал свои права, как главы го-
сударства в терминах частного права и хозяйства, то в руках получавшего
их от него иммуниста они еще более проникались частным характером и со-
здавали почву для возникновения и на территории чистого иммунитета (Вапп-
herrschaft) тех форм жизни, которые в других случаях складывались на почве
коммендации и экономического преобладания, как это мы уже видели в англо-
саксонском государстве.
Передавая обладателям частной власти значительную долю своих забот
о- внутреннем мире, меровингское государство привлекло их к участию в деле
обеспечения стране и внешнего мира. Сеньерат мало-по-малу превращается и
в орган военной организации франкского королевства. Произошло это, правда,
уже к концу меровингского периода и при Карле Великом. Но уже и раньше
мы часто видим сеньеров во главе своих людей выступающими в поход по при-
казу короля, когда король созывал ополчение из всех способных нести воен-
ную повинность людей своего королевства. Надо думать, что, как у древних
германцев, а затем у англо-саксов, и у франков самые сильные и богатые люди
уже в первые века существования франкского королевства держали отряды
вооруженных людей, хотя документальные свидетельства о таких дружинах
253
«франкских магнатов начинаются лишь с половины седьмого столетия. Соци-
альным материалом для таких частных дружин являлись тогда, прежде всего,
несвободные, элементы франкского общества, несвободные слуги этих магна-
тов, их министериалы, их vassi, pueri (отроки), хотя едва ли мы имеем праве
отрицать на ряду с этими несвободными дружинниками существование уже
тогда, и дружинников свободных. Этот последний элемент выступает посте-
пенно на первый план в составе частных дружин по мере развития во франк-
ском обществе коммендации, отдававшей под частную власть сильного и бо-
гатого человека совершенно свободных людей, нуждавшихся в защите и не-
редко и в средствах к существованию. С помощью дружин таких частных сол-
дат франкские магнаты вели те хронические междоусобные войны, которыми
так полна история меровингской эпохи. Войны эти могли лишь способство-
вать развитию во франкском обществе дружинного быта, который и выраба-
тывает постепенно все более и более определенные формы в соответствии с
общими хозяйственными и политическими условиями, определявшими жизнь
франкского общества и государства.
На ряду с королевскими антрустионами (antrustiones) мы видим, таким
образом, в государстве Меровингов дружинников светских и духовных маг-
натов, их газиндов (gasindi), или, как их стали позже называть (начиная с
восьмого века), их вассов (vassi), их вассалов (vassalus). Дружинники франк-
ские или жили в доме своего вождя, как это было в обычае еще у древних
германцев, или же получали от него поместья в пожизненное или в наслед-
ственное пользование, или же просто в собственность. Выдача дружинникам
земельного обеспечения (бенефиция, beneficium), чем дальше, тем все больше
и больше становится распространенным фактом, и это в одинаковой мере
относится как к королевским дружинникам, так и к дружинникам светских
и духовных магнатов. Вступая в дружинники, или вассалы, сильного человека,
свободный франк или галло-римлянин отдавал себя под его частную власть,
коммендировался ему, признавал над собою его mundium, mundeburdum, ко-
торый определял отношения сеньера к его людям; коммендация эта осложня-
лась в таких случаях тем, что сеньер вручал своему дружиннику, своему
частному солдату, оружие и боевого коня (как это делалось у германцев
еще в тацитовские времена).
Тот факт, что свободный франк или галло-римлянин (как и всякий
другой свободный подданный франкского короля) коммендировался свет-
скому или духовному магнату и становился его лично зависимым дворовым,
арендатором или его частным солдатом, не должен был освобождать его от
его государственных повинностей и, в частности, военной повинности, обя-
занности участвовать в ополчении: обязанный выступать в поход по требо-
ванию своего сеньера и в его интересах, дружинник, вассал, как и всякий
другой человек (homo) сеньера, обязан был являться в народное ополчение
по требованию короля, обращенному к его сеньеру. Развитие сеньерата не
только не подрывало основ военной организации франкского королевства,
но £ известной мере поддерживало ее. Меровингам уже пришлось считаться
с делавшим все большие и большие успехи процессом дифференциации, раз-
вивавшимся во франкском обществе, и с невозможностью требовать несе-
ния военной повинности от всех своих свободных подданных; и им прихо-
дилось уже прибегать к мере, которую так широко стали применять Каро-
линги, приходилось, призывать в ополчение лишь тех, кто имел достаточно
254
средств (земли или движимости), чтобы на свой счет нести все издержки
похода, а людей недостаточных организовать в группы, обязанные каждая
поставлять одного вооруженного и снабженного всем необходимым воина.
Совсем малоземельный и вовсе безземельный человек постепенно выбывал
из строя и тем ослаблял военную^ силу государства; но, коммендировавшись
светскому или духовному магнату, став его дружинником и получив от него
землю, он опять становился способным нести военную повинность государ-
ству, и опять призывался королем в ополчение, куда и являлся,.но уже под
командой своего сеньера, который и отвечал за исправное отбывание им
своей службы. Вся эта новая организация военного дела окончательно сло-
жилась уже в каролингскую эпоху, когда была сделана грандиозная попытка
организовать франкское государство на основе тех новых общественных
форм, которые постепенно складывались в государстве Меровингов в резуль-
тате рассмотренной нами социальной и политической эволюции, так напо-
минающей нам те перемены, которые с течением времени произошли, как
мы видели, в англо-саксонском обществе и государстве.
IV.
Рост служилой и земледельческой аристократии во франкском обще-
стве представлял собою, как мы видели, не только социальный процесс, про-
цесс общественной дифференциации на основе частной силы в ее чистом
виде. Он являлся и процессом политическим, процессом возникновения новых
органов политической власти, правомерного государственного воздействия
на общество в лице сеньеров, которым верховная власть передавала свои
собственные права, фискальные, судебные, административные, как она их
понимала,, видя в них свое частное имущество, свободно отчуждаемое, как и
всякое другое имущество. Но это не все. Несомненно, частно-правовая точка
зрения на права политического верховенства, присущая варварской государ-
ственности, таила в себе элемент государственного разложения. Щедрая
раздача Меровингами иммунитетных грамот должна была сильно истощать
рессурсы королевской власти и все более и более ослаблять ее в пользу тех,
кто эти грамоты получал. Те же результаты должна была иметь и раздача
доменов, на которую уже во второй половине VI столетия жаловался король
Хильперих. Духовные и светские магнаты, обогащенные и усиленные коро-
левскими щедротами, разделившие с королем и его земли, и его верховные
права и тем более расширившие и укрепившие и свою чисто социальную
власть над массой, должны были скоро создать для королевской власти поло-
жение, мало похожее на ту недосягаемую высоту, на какую ее поставил
своими завоеваниями Хлодвиг и его ближайшие преемники. Междоусобия,
которыми наполнена франкская история в эпоху Меровингов, представляли
чрезвычайно благоприятную почву для все большего и большего обогащения
и усиления аристократии и для соответствующего ослабления королевской
власти, как фактического, так и юридического.
Уже в эдикте Хлотария II (18 окт. 614 г.) Chlotharii II Edictum (Capitu-.
iaria Regum Francorum, ed. Boretius, I, p.p. 20—23) королевская власть делает
в пользу духовных и светских магнатов ряд серьезных уступок, провозгла-
шая свбоду епископских выборов, расширяя компетенцию церковных судов,
255
обещая не брать под свое покровительство клириков без согласия еписко-
пов, обязуясь не захватывать в свою руку имущество умершего без заве-
щания и предоставлять беспрепятственно вступать во владение им родствен-
никам умершего, как это следует по закону, не нарушать судебных прав
епископа в отношении к отданным под его частную защиту вольноотпущен-
никам, уничтожить несправедливые налоги («census novus impie addetus»), a
также таможенные сборы, которых не” было при королях Гунтрамне, Хиль-
перихе и Сигиберте, и назначать графов из местных землевладельцев, а не
из посторонних графскому округу людей. Последний пункт особенно ярко
подчеркивает политические успехи, сделанные франкской аристократией
уже в начале седьмого века. Снабженная разнообразными и обширными пол-
номочиями, графская должность становится достоянием местной землевла-
дельческой аристократии и тем в сущности совершенно ускользает из рук
короля, отдавая областное управление окончательно в руки уже и без того
всесильных местных магнатов, уже и без того наделенных королем админи-
стративными и судебными полномочиями. В другом своем повелении, издан-
ном между 584 и 628 годами (Chlotharii II Praeceptio) (Capitularia, I. 13—19),
тот же король обязуется никого не наказывать без суда и наказание сораз-
мерять с родом преступления. И тот, и другой указ подтверждают за духов-
ными и светскими магнатами все сделанные им предшествующими королями
пожалования.
Королевская власть все более и более становилась орудием в руках
магнатов, всех этих optimates, proceres, primates, преследовавших свои соб-
ственные интересы, а также интересы тех, кто был связан с ними узами
частного, вассального подчинения, и без их совета и согласия король не
мог уже предпринять ни одного серьезного шага; даже земельные и иммуни-
тетные пожалования он мог производить лишь с их согласия. Каждый
отдельный член этой аристократии, скажем словами Фюстель де-Куланжа,
«был богат землею, занимал высокий ранг, был могуществен по своей долж-
ности и являлся абсолютным владыкой части территории и населения. А все
вместе они составляли корпорацию, очень крепко сплотившуюся вокруг
королевской власти, но более сильную, чем она сама» (F. de Coulanges, VI,
73). Собраниям духовных и светских магнатов начинает принадлежать
решающая роль в государственной жизни, как во внутренних делах, так и во
внешних. В руки аристократии вместе с областным управлением переходит
и центральное управление, и, как мы имели уже случай указать при харак-
теристике этого последнего (см. выше) и, в частности, когда шла речь
о должности майордома и той эволюции, которой эта должность посте-
пенно подверглась в связи с ростом франкского магнатства, аристократия
начинает оказывать решительное влияние на замещение должности палат-
ного мэра. Майордом становится представителем ее интересов перед коро-
левской властью, соединяя обширные и ра^нообразньГе полномочия всесиль-
ного главы всего государственного управления с положением могущественного
главы феодальной аристократии, самого крупного магната франкского обще-
ства, более сильного в частном смысле, чем король, потерявший постепенно
все то, что являлось базисом и его публично-правового, и его частно-пра-
1зфзого преобладания, если только можно хотя бы теоретически разъеди-
нить эти так тесно переплетающиеся и постепенно переходящие одна в дру-
гую стороны в положении короля варварского государства. Теперь обе эти
стороны б одинаковой мере были сильны в положении майордома, и не уди-
вительно, что к нему мало-по-малу фактически переходит верховная власть
в государстве, а франкский король превращается лишь в номинального главу
франкского государства. Процесс ослабления и раздробления центральной
власти, выражаясь гегельянским языком, переходит таким образом в свою
противоположность. Процесс 'политического разложения франкского обще-
ства, каким оказался в конце концов рассмотренный уже нами процесс ето
феодализации, в конце-концов создал новую централизованную комбинацию
•бщественных сил, организованную на еще более ярко выражённой частао-
правовой основе, чем та комбинация, которую она сменяла. Но и в этой
новой политической комбинации как -и в той, которой она шла на смену,
частно-правовые и публично-правовые элементы занимали то же положение,
что и в предшествовавшем ей государственном порядке, только в иных кон-
кретных сочетаниях.
Мы уже имели случай (см. выше, стр. 228)’ указывать на то, что в
каждом из трех королевств, на которые распалась франкская держава, был
свой отдельный палатный мэр, а когда в 613 году Австразия и Бургундия
были соединены с Нейстрией в одно королевство, управление ими попреж-
нему оставалось в руках отдельных для Австразии и Бургундии палатных
мэров. Указывали мы и на то, что с этого времени войны между майорде-
мами отдельных, прежде самостоятельных государств, входивших в состав
франкской державы, заняли .место тех кровавых междоусобий, которые
происходили между королями, членами меровингского дома, и вызывались
теми же причинами, что и эти последние, т.-е. властолюбием и корысто-
любием самих палатных мэров и тех магнатов, во главе которых они стояли,
и что в результате этих войн вся фактическая власть над всей франкской
державой переходит к австразийскому майор дому Пиппину, местному мат-
нату и главе местной аристократии, носившему титул австразийского гер-
цога (dux), который после победы, одержанной им в 687 году при Тертри
над нейстрийским майор домом Берхаром, превратил должность : майордома
всего франкского государства в наследственное достояние своего рода. Если
прежде делили франкскую державу между своими сыновьями франкскме
короли, то теперь стали делить ее между своими сыновьями франкские май-
ордомы из рода Арнульфингов, или Пиппинидов, передавая им вместе с теми
или иными областями и титул палатного мэра, за Меровингами же оставляя
пока только титул короля и внешний почет. Так, после смерти своего сына,
Гримоальда (в 714 г.), которого он сделал палатным мэром в НейСтрии,
Пиппин назначил его преемником его малолетнего сына Теобальда, а сы-
новья умершего старшего сына Пиппина после смерти Пиппина должны
были наследовать его власть в Австразии и были провозглашены палатными
мэрами; но наследством этим, а потом и властью во всем франкском коро-
левстве завладель незаконный сын Пиппина Карл, известный в истории под
именем Карла Мартелла. С своей стороны и Карл Мартелл с согласия маг-
натов разделил в 741 году управление франкским королевством между дву-
мя своими сыновьями, которые вместе с титулом майордома получили: стар-
ший, Карломан—Австразию, Швабию и Тюрингию, младший, Пиппйн, извест-
ный под именем Пиппина Короткого,—Нейстрию, Бургундию и Прованс.
Майордомы из рода Арнульфингов уже были, как видим, настоящими
государями франкской державы, principes Francorum или principes Francorum et
357
Gallorurn, как титулуют их источники (или duces et principes Francorum)’, избе-
гая сакрального титула тех, который принадлежал лишь царскому роду Меро-
вингов, единственному законному его обладателю. Они председательствуют в
дворцовом суде, раздают королевские домены и иммунитетные грамоты,
назначают на должности, принимают клятву верности от вассалов короля и
называют их, духовных и светских магнатов королевства, своими верными
(fideles), издают свои дипломы в форме королевских грамот и даже ставят
свое имя на монетах. Мало того. Они уже даже назначают самого короля. Так,
король Хильдерих Ш называет в одной из своих грамот, (от 744 г.) палат-
ного мэра Карломана (сына Карла Мартелла) «правителем'дворца нашего,
который возвел нас на трон королевства» (rector palatio nostro, qui nobis in
solium regni instituit). Карл Мартелл и его сыновья долгое время и вовсе не
назначали короля и правили без короля, но принять королевский титул все
же не решались, считая святотатством посягать на эту священную в их
глазах, как и в глазах всего франкского общества, прерогативу еще не
угасшего, хотя и уже совершенно бессильного, царского рода. Младший сын
Карла Мартелла Пиппин Короткий наконец решился на это. Но нужно было
стечение чрезвычайных обстоятельств для того, чтобы сделанный им шаг
получил необходимую для него' санкцию, чтобы духовный глава • христан-
ского Запада снял- заклятие с королевской короны Меровингов и посредством
мистического обряда помазания, совершенного над Пиппином и двумя его
сыновьями,' наложил на весь его род печать святости и тем сделал его достой-
ным носить тот титул, который составлял последнее, до тех пор неотъемле-
мое достояние исконной франкской династии.
Папство преследовало здесь свои собственные цели. Уже Карл Мартелл
обратил на себя его внимание. В 732 году он одержал при Пуатье блестя-
щую победу над надвигавшимися из завоеванной уже ими Испании арабами
и тем остановил их дальнейшие успехи в христианской Европе. Избавив
христианский Запад от грозившей ему мусульманской опасности, Карл Мар-
телл оказал услуги западному христианству и положительным путем, взяв
под свое покровительство и защиту Бонифация в его миссионерской и цер-
ковно-организаторской деятельности в остававшейся еще в значительной
мере языческой Германии. К нему обратился папа и за помощью против
завоевавших северную Италию и угрожавших Риму лангобардов. Карл Мар-
телл не нашел, однао<о, для себя возможным «избавлять римлян от ланго-
бардского утеснения». Дело это взяли на себя уже его преемники, • связав-
шие с ним свои’собственные династические интересы.
В 751 г. Пиппин Короткий «по совету и с согласия всех франков»
отправил к папе Захарии посольство, чтобы испросить у него совета «на
предмет королей, которые существовали тогда у франков и которые носили
имя короля, не имея королевской власти». Папа высказался в том смысле,
что «лучше называть королем того, кто имеет власть, чем того, кто ее
лишен». Получив этот ответ, Пиппин созвал «собрание франкского народа»
в Суассоне, и (в ноябре 751 г.) «после избрания всеми франками, освящения
епископами и признания магнатами он был посажен на трон, как и его жена
Бертрада». Король Хильдерих Ш и его сын были заключены в монастырь.
Чтобы окончательно успокоить свою совесть и отблагодарить церковь, новый
король взял под свое покровительство много монастырей и обогатил их
щедрыми дарениями.
17
258
Но не «все франки» одинаково сочувствовали совершенному Пиппином
государственному перевороту. Если на его стороне были, повидимому, духов-
ные магнаты, то далеко не все светские магнаты находили его для себя
желательным. Может-быть, они видели для себя опасность в этом шаге
Пиппина, высоко поднимавшем его над ними, проводившем между ним и ими
резкую грань. Как бы то ни было, событие 751 года сопровождалось вол-
нениями во франкском обществе, которые, повидимому, долго не успокаи-
вались. В начале 754 года прибыл к франкскому двору папа Стефан II, чтобы
лично просить у франкского короля помощи против лангобардского короля
Айстульфа: Он бросился на колени перед Пиппином и заклинал его «защи-
тить дело св. Петра и римской республики». Пиппин дал папе клятвенное
обещание сделать все, что было в его власти, чтобы избавить его от ланго-
бардов, и на осеннем собрании франков было решено предпринять поход в
Италию. Но прежде, чем это собрание было созвано и это решение было
постановлено, в июле того же 754 года папа еще' раз совершил обряд пома-
зания над Пиппином, его женой и детьми, и, под страхом отлучения, запре-
тил франкам на будущее время избирать себе королей вне этой фамилии,
«которая была возвеличена божественной милостью й освящена, по заступ-
ничеству св. апостолов, руками их наместника, верховного первосвящен-
ника». Помазание должно было поднять Пиппина и весь его род на недося-
гаемую высоту и дать его королевской власти религиозный характер. Под-
няв королевскую власть новой династии с помощью средств мистического
воздействия, папа тогда же возвеличил ее и иным способом, украсив Пиппина
и его двух сыновей титулом «патриция римлян», который когда-то украшал
Одоакра, Теодориха и других варварских вождей. Никакой власти над Ри-
мом ,титул этот новому королю франков не давал, но зато приобщал его
собственную власть к кругу представлений, связанных с Римом, его былым
величием, его мировой державой,'его цивилизацией и еще много говоривших
воображению и чувству как романца, так и в той или иной мере романизо-
ванного варвара, и тем, по выражению одного исследователя, смывал пятно,
которое лежало на нем как на выскочке.
Новое положение налагало и новые обязанности, и о них беспрестанно
напоминала Пиппину папская канцелярия, отправлявшая к нему одно за дру-
гим письма, в которых ему указывалось, что сам св. Петр показал его с
тем, чтобы через него была возвеличена церковь, и тем сделал его «освобо-
дителем и защитником этой церкви». Магнатам франкским очень не. нрави-
лась эта римская авантюра их нового ’ короля. В лангобардах они видели
союзный и дружеский народ и не имели охоты воевать с ними для осво-
бождения римской церкви. В виду этого Пиппин сделал попытку уклониться
от обещанного папе похода в Италию и для этого обратился к лангобард-
скому королю с просьбой не выступать против Рима. Попытка не удалась, и
пришлось двигаться в Италию. Лангобардский король был разбит. Но этот
успех не примирил франкских магнатов с римской политикой Пиппина, и
они грозили королю уходом. Через их посредство Айстульфу удалось, к
великому неудовольствию папы, склонить Пиппина к миру. Лангобардский
король обязался отдать город Равенну и другие взятые им города Равенского
экзархата (наместничества), принадлежавшего перед тем Византии, воз-
местить обиды, причиненные апостольскому престолу, и впредь не чинить ему
беспокойств. Возвращенные города (Равенна, Римини и еще девять других)’
должны были быть переданы Айстульфом папе.
259
Лишь только франкское войско во главе с королем покинуло Италию,
Айстульф счел себя свободным от взятых на себя обязательств и опять оса-
дил Рим. Папа опять обратился к франкскому королю за помощью. Франк-
ские магнаты опять выразили нежелание воевать с лангобардами. Тогда
Стефан отправил письмо «Пиппину, его сыновьям и народу франкскому» уже
ст имени самого св. Петра. На майском собрании 756 года решено было
опять отправляться в Италию. Поход опять был удачен для франков. Усло-
вия мира были прежние. Возвращенные Айстульфом города (Равену, Римини
и еще десять других) Пиппин посредством формального акта дарения пере-
дал на вечные времена «римской церкви, св. Петру и первосвященникам, пре-
емникам его»;’ ключи от подаренных городов и дарственная грамота были
положены на гроб св. Петра. Так положено было начало светскому государ-
ству пап и установлены тесные связи новой франкской династии с папством
и с Италией, выгодные для обоих сторон и имевшие для них важные истори-
ческие последствия.
Пиппин Короткий умер в 768 году и оставил свое расширенное и орга-
низованное государство двум своим сыновьям, Карлу и Карломану. Карл
получил Австразию, Нейстрию к северу от Оазы и Аквитанию (за исклю-
чением церковной буржской провинции), а Карломану досталась Бургун-
дия, Прованс и Септимания, Эльзас и Аламания, Тюрингия, Гессен, Ней-
стрия к югу от Оазы и часть Аквитании, не вошедшая в долю Карла; так
что владения Карла занимали северную и западную части франкской дер-
жавы, а владения Карломана—юго-восточную. В 771 году Карломан умер, и
все франкское королевство перешло в руки Карла.
Карл Великий (768—814) энергично продолжал дело своего отца и
непрерывным рядом походов, наполняющих все его царствование, далеко
раздвинул и укрепил границы франкской державы. Тридцатилетняя тяжелая
и жестокая война с саксами, окончившаяся их покорением, обращением в
христианство и новой, организацией их территории, полное подчинение
Баварии и ассимилирование ее в административном отношении с остальными
областями государства, поход в Испанию и образование и устройство испан-
ской марки, войны с аварами и истребление их царства, войны с славянами,
с датчанами, завоевание лангобардской Италии и принятие лангобардской
короны, венчание короной императоров Западной Римской империи в 800
году,—достаточно только напомнить эти самые выдающиеся факты из исто-
рии царствования Карла, чтобы перед читателем со всей отчетливостью пред-
стали грандиозные черты колоссальной политической и культурной работы,
которую сделало франкское общество под руководством этого великого
воина и организатора. Мы не будем входить в рассмотрение конкретных
подробностей этой работы, не станем излагать всех тех событий, которые
составляют содержание названных нами фактов. Наша задача иная. Мы
должны рассмотреть основные черты сложившейся при Карле государствен-
ной организации, поскольку в этой организации есть особенности, отличаю-
щие ее от государственной организации франкского общества эпохи Меро-
вингов, а также ту социальную и хозяйственную основу, на которой эта
организация покоилась. Но прежде, чем приступить к разрешению этой
задачи, мы должны привести несколько фактических данных, относящихся
к римской политике Карла и к ее результатам.
И в своей римской политике Карл Великий является продолжателем
дела своего отца. После смерти Пиппина лангобардский король Дезидерий
260"
отнимает у папы города, подаренные Пиппином Стефану II. Преемник Сте-
фана папа Адриан обращается за помощью к Карлу, который и отправляется
в Италию осенью 773 года и наиинает войну с лангобардагЛи. Весною*
774 года он совершает торжественный въезд в Рим и кладет на гроб св.
Петра грамоту нового, более обширного дарения, чем то, которое было сде-
лано папству Пиппином. После сдачи Дезидерием осажденной франкскими
войсками Павии Карл принимает (в том же 774 г.) титул «короля франков
и лангобардов». Лангобардский король кончил свою жизнь в одном из франк-
ских монастырей.
Папа с тревогой глядел на прочное утверждение франков в Италии,,
боясь, как бы на смену лангобардской опасности не являлась франкская.
Тем более было у него для этого оснований, что Карл теперь смотрел на
Рим как на одну из столиц своего обширного государства, а в своем звании
патриция видел право на властное руководительство его внутренними и
внешними делами. А между тем именно в это время папство стало усиленно
мечтать о светском владычестве, и как раз при Адриане появилась знамени-
тая в истории папства фальсификация, известная под именем дарения Кон-
стантина, согласно которой император Константин, принимая крещение
из рук папы Сильвестра в Латеране (событие явно мифическое), будто бы
передал папе императорскую власть над Римом. Италией и всем Западом,
вместе с внешними ее знаками—пурпурной хламидой и золотой короной. В
глазах Адриана эта фальсификация имела значение подлинного документа^
на который он и ссылался, давая отпор притязаниям Карла и указывая при
этом на то, что действительный патрициат над Римом принадлежит самому
апостолу Петру. Адриан готов был войти в соглашение с византийским импе-
ратором и устроить для себя и для своих преемников в центре Италии госу-
дарство, которое бы находилось под далеким протекторатом восточного
кесаря, но фактически пользовалось бы полной самостоятельностью и яви-
лось бы прочной точкой опоры для дальнейших политических успехов
папства.
Но все это были пока мечты. Действительность мало была на них
похожа. Насколько уже к этому времени велик был духовный авторитет
лапы на всем европейском Западе, настолько бессильным и беспомощным
являлся папа в самом Риме, где все было в руках баронов, владевших зем-
лями и замками в его окрестностях и нередко заявлявших притязание и на
право распоряжаться апостольским престолом. Самая безопасность папы
не всегда была обеспечена. Особенно тяжелым оказалось положение преем-
ника Адриана, папы Льва III, избранного против воли римской аристокра-
тии. Ему прежде всего пришлось подумать о могущественном покровителе, и
немедленно же после своего избрания он отправил франкскому королю знамя
Рима и обещание верности ему. Защита франкского короля ему скоро пона-
добилась. На одной из улиц Рима он подвергся нападению и побоям и бежал
(в 799 г.) к Карлу в Падерборн. Карл дал ему вооруженный отряд, под защи-
той которого он вернулся в Рим,> куда скоро после этого отправился и сам
Карл.
В конце ноября 800 г. Карл Великий совершил торжественный въезд в
Рим. По его повелению было созвано собрание духовенства и римских и
'франкских магнатов, которое должно было разобрать обвинения, выста-
вленные против папы его противниками. На церковном собрании, устроенном
261
«недели через три, папа очистился от всех обвинений посредством клятвы,
принесенной им на четырех евангелиях. 25 декабря 800 г., в праздник Ро-
ждества, в церкви св. Петра папа возложил на молившегося у алтаря франк-
ского короля корону римского императора при кликах собравшегося в
церкви народа, трижды возглашавшего «Карлу, благочестивейшему Августу,
коронованному Богом, великому и миролюбивому императору, многая лета
и победу».
Так произошло восстановление Западной Римской империи.
Императорская корона не была неожиданностью для Карла. С мыслью
G ней давно уже носились в кругу близких к Карлу людей, воспитанных на
римской литературе и грезивших о возвращении того идеального, как им
казалось, порядка, когда мир имел одного верховного главу, обеспечивав-
шего мир и охранявшего веру, великого христианского императора, Констан-
тина, Валентиниана, Феодосия. Мечты эти никогда не умирали в умах обра-
зованных людей Запада. Теперь они лишь ожили с новой силой и казались
близкими к осуществлению после того, как Карл объединил под своею
властью столько племен и народов и распространил славу своих завоеваний
по всему миру, вместе с своей воинской славой, ревностно^ распространяя
среди покоренных язычников христианскую веру, верховным защитником
которой он теперь являлся в качестве помазанника божьего и римского
патриция. Принятие императорского титула являлось лишь завершительным
моментом, последним штрихом. Уже и до этого Карл Великий был верхов-
ным главою христианского Запада, осуществлявшим идею мировой христиан-
ской монархии, усвоенную им и проводившуюся им в жизнь с помощью всех
средств, какие были в его распоряжении. Императорская корона давала лишь
окончательную формулировку занятого уже Карлом -положения.
Неожиданностью для Карла явилось, повидимому, то, что император-
скую корону возложил на него сам папа и тем как бы поставил его в зави-
симость от себя. Мы не будем входить в рассмотрение тех мотивов, кото-
рыми руководствовался папа, передавая Карлу корону римского императора.
Ограничимся лишь указанием на то, что/ делая этот шаг, папство реши-
тельно и окончательно разрывало всякую связь с императором Восточной
империи и в сущности даже делало ему прямой вызов, игнорируя его права
на верховенство над миром, бесспорно ему принадлежавшие, и окончательно
•связывало судьбу с политическим главою Запада, под защитой которого ему,
казались более осуществимыми все его планы и мечты. Тем легче папа мог
решиться на этот шаг, что в Константинополе в то время императорский
престол занимала женщина, Ирина, захватившая его с помощью преступле-
ния, отняв его у своего сына Константина VI, свергнутого ею и ослеплен-
ного, и в глазах папы императорский престол мог считаться вакантным.
Через несколько лет и византийский двор признал западного императора: в
812 году император Михаил отправил к Карлу в Ахен -посольство, которое
•формально признало за Карлом императорский титул и приветствовало его
.как «басилевса».
V.
Принятие Карлом Великим императорского титула, превратившее его
из короля франков и лангобардов («гех Francorum et Langobardorum») в
262
Августа, Богом коронованного великого и миротворящего римского импе-
ратора и защитника церкви («Augustus Deo coronatus magnus et pacificus
imperator Romanorum, defensor ecclesiae»), внесло в понимание им своих пра-
вительственных задач нечто такое, что было совершенно чуждо меровинг-
ской монархии, но что уже было знакомо Пиппину Короткому после того,
как он был помазан на царство папой Стефаном II и принял от негб титул
римского патриция. Можно сказать, что сакральный элемент, присущий
монархической власти на самых ранних ступенях ее развития в обществах
как древнего, так и нового мира, в императорской власти Карла Великого
возродился с новой и необычайной силой. Подобно царям-жрецам .греческих
или италийских общин или царям восточных монархий, Карл Великий стано-
вился посредником между Богом и подвластным ему народом и блюстителем
божеских законов на земле. Требуя в 802 году от своих подданных в каче-
стве императора новой присяги, он разъясняет в изданном с этой целью
капитулярии смысл и значение этой присяги. «И пусть всем будет внушено»,
читаем мы в этом капитулярии, «каждому сообразно его разумению, какое
великое значение имеет эта присяга и какие обязанности она налагает, не
только, как многие до сих пор думают, обязанность соблюдать верность
государю императору, не допуская в царство его никакого врага, не помогая
никому, нарушившему верность, и не покрывая его, но и вот какое значе-
ние, да будет это ведомо всем, имеет эта присяга: во-первых, каждый за
себя лично обязан служить Богу согласно Его велениям и своему обещанию
по мере разумения и своих сил, так как государь император не может
заботиться о каждом в отдельности и поучать его... Никто да не дерзнет
обижать церкви Божии, вдов, сирот или чужестранцев и отнимать у них
их достояние силой или обманом, ибо сам государь император после Господа
•Бога и святых Его поставлен их защитником и покровителем» (Capitularia,
I, 92—93, с. с. 2, 3, 5). Император считает себя призванным направлять не
только общий ход государственной жизни, но и внутренний мир каждого из
своих подданных и требует поэтому от своих подданных не только испол-
нения того, чего требует от них земной, государственный закон, но и счи-
тает себя уполномоченным свыше требовать от них выполнения велений их
внутреннего, религиозного сознания. Своей присягой его подданный обязуется
перед государственной властью не только не совершать правонарушений, но
и не грешить. Грех в такой же мере подлежит, в представлении императора,
воздействию государственной власти, как и преступление.
Государственная власть здесь превращается, таким образом, в тео-
кратию, царь превращается в первосвященника. Он не только управляет
своим народом, но и путем религиозно-нравственных назиданий, немедленно
же переходящих во властные повеления, ведет его к вечному спасению.
Император—в такой же мере глава государства, как и глава церкви, ответ-
ственный перед Богом за поведение своих подданных. Органы государства,
как и органы церкви, в одинаковой мере—его служебные орудия для выпол-
нения им так широко поставленной правительственный задачи. Если через
посредство своих графов, сотников, викариев и иных представителей свет-
ской администрации император принимал меры для пресечения беззаконий,
то через посредство архиепископов,- епископов, аббатов и других предста-
вителей церковной иерархии он оказывал воздействие на область jjpexa с
помощью средств, соответствующих этой последней цели, какими являлись
263
общие моления, покаяния и посты, налагавшиеся на все государство в виду
несомненных свидетельств греховности народа в тот или иной момент, зна-
мений, посылаемых Богом в виде наказания за грехи (какими являлись голод,
мор и иные напасти) или угроз близких кар (затмении луны или солнца и
иных чрезвычайных явлений природы), знамений, для понимания и истолкова-
ния которых государь наделен особым даром. Впрочем, Карл не признавал
строгого разграничения функций между церковными и светскими властями,и в
тех, и в других видя лишь орудия своей многосторонней власти, и безраз-
лично применял тех и других при разрешении самых разнообразных своих
задач, поручая, например, графу, искоренять язычество, а епископу поручая
сбор пошлин, наблюдение за набором войска и даже личное доставление
своего военного контингента к месту общего сбора и т. п.
Являясь духовным и светским главою христианского мира (все хри-
стиане, по убеждению, господствовавшему в ту эпоху, составляли единое
целое, единый христианский народ, populus christianus, не знавший геогра-
фических и политических границ), посредником между Богом и людьми, Карл
Великий не мог, конечно, признавать папу главою церкви, сам являясь гла-
вою церкви, сам имея всю власть и все обязанности первосвященника в каче-
стве главы истинно-христианского государства. Считая своей обязанностью
как государя с оружием в руках повсюду защищать христианскую церковь
от язычников и неверных, а внутри государства наставлять всех в истинной
кафолической вере, Карл предоставляет папе лишь обязанность, воздымая
руки к Богу, молиться за успешность этой своей деятельности. Карл сам,
собственной волею, назначал епископов и аббатов и видел в них таких же
своих «верных» («fideles») и своих «людей» (homines nostri), как и в свет-
ских своих слугах, только лишь более компетентных в религиозно-нравствен-
ной сфере и поэтому более его светских слуг, способных помочь государю в
деле проведения в жизнь «божьего закона» (lex Dei), составляющем его
самую главную обязанность как главы христианской монархии. И в чисто
церковных вопросах епископы и аббаты—всего лишь исполнители воли госу-
даря, который как глава церкви присутствует на соборах и принимает самое
деятельное участие в их заседаниях и даже редактирует соборные постано-
вления.
В свое понимание религиозно-нравственных задач государственного упра-
вления Карл Великий, не возвышаясь в этом случае над общим культурным
уровнем своей эпохи, вносил своеобразный с нашей точки зрения смысл. Мы
не можем отрицать, что высшей целью своей политики, как главы христиан-
ской империи, Карл признавал вечное, небесное спасение и блаженство госу-
даря и подданных, за которых он отвечает перед Богом, вверившим их его по-
печению. По в то же время нас поражает грубо-реальная секуляризация тех
мистических средств, которые находятся в распоряжении религиозной органи-
зации тогдашнего общества и ее руководителей и органов, применение их го-
сударственной властью в целях самого реального административного воздей-
ствия для разрешения самых реальных текущих задач государственного упра-
вления..
Если преступление являлось грехом, то и грех, по понятиям людей того
времени, являлся преступлением, так как он может навлечь гнев Божий на все
государство, грозящий ему самыми реальными бедствиями в виде голода, мора,
нашествия иноплеменников и иных великих напастей. Борьба с «дурными нра-
264
вами», борьба с грехом являлась в глазах Карла Великого и его современников
совершенно реальной государственной задачей, входила в область настоящей
реальной политики. Забота о. религиозно-нравственном преуспеянии поддан-
ных являлась здесь настоящей государственной заботой. Самые прямые, самые
реальные и осязательные интересы государственной и общественной безопас-
ности налагали на императора эту обязанность неустанно заботиться о нрав-
ственно-религиозной жизни общества и постоянно бороться с его греховно-
стью и для этого внимательно следить за всеми знамениями, за всеми проявле-
ниями грозящего гнева Божьего и с помощью соответствующих мер во-время
предотвращать беду. В виде таких мер в распоряжении государственной вла-
сти находилась целая тщательно разработанная система молитв, постов, по-
каяний и увещаний. В глазах Карла и его современников это были самые дей-
ствительные, самые реальные средства борьбы с наступающими или уже на-
ступившими бедствиями, и притом единственно верные и возможные. Веря в
истинно магическую силу молитв и постов, если их применять с знанием и
уменьем (а за государем христианского государства признавался особый «ве-
щий» дар по знамениям угадывать волю Божью и указывать подходящие сред-
ства для каждого отдельного случая для предотвращения гнева Божьего или
для его смягчения), и сам Карл, и его сотрудники ни на минуту не сомнева-
лись, что с помощью их они вели самую реальную экономическую и социаль-
ную политику. И распространение христианства, первая обязанность главы
христианского мира, обращается в своеобразную меру внутренней политики.
Обращение в христианство подданных язычников являлось настоятельной не-
обходимостью для государя, на которого Богом возложена забота о благе его
подданных: того требовала безопаснсть государства, которое могло подвер-
гаться великим опасностям, пока кто-либо из его подданных коснел в языче-
стве, слуга дьявола, ненавистный Богу, постоянный источник Его гнева, и ко-
роль не должен был останавливаться перед самыми жестокими мерами, чтобы
сломить упорство обращаемых.
Таким образом, грубо-материальное, элементарно-языческое понимание
религии лежало в корне этого смешения божеского и человеческого, которое
так характерно для постановки государственной власти Карла Великого, как
римского императора и защитника церкви. Но для постановки этой власти ха-
рактерно и_то, что теперь государственная власть выдвигает на первый план
заботы об интересах политического целого, «республики», об интересах об-
щества, что интересы государства она не отожествляет с ►собственными мате-
риальными, хозяйственными интересами. Власть является для Карла Великого
общественным служением, тогда как для Меровингов она являлась, прежде
всего, источником обогащения и социальной силы ее носителя и его рода. Для
Меровингов, как и для других варварских королей, государство, как мы знаем,
являлось чем-то в роде хозяйственного предприятия, из которого они стара-
лись извлечь как можно больше материальных выгод. Государственные инте-
ресы в собственном смысле по существу им были чужды. Как далека от этого
точка зрения Карла Великого с его неустанными заботами о благе государ-
ства, с его живым сознанием ответственности монарха перед Богом за вверен-
ный ему высшей волею народ,'как ни своеобразно с нашей точки зрения по-
нимание им своих государственных задач.
Так широко ставя задачи управления, Карл Великий для разрешения их
пользовался всеми теми административными органами и средствами, какие да-
вала ему как государственная, так и церковная организация франкского коро •
265
левства. Церковная организация в такой же мере, как и светская, должна была
служить проводником всестороннего воздействия государственной власти на
внешнюю и внутреннюю жизнь общества. При этом, мало доверяя представи-
телям светской администрации, в частности графам, Карл Великий поручал
епископам надзор над деятельностью этих последних; впрочем, и графам он
поручал наблюдать за деятельностью епископов. Для более быстрого и реши-
тельного воздействия на жизнь своих подданных Карл дал очень широкую по-
становку учреждению, которое существовало уже и при Меровингах, но едва
ли играло сколько-нибудь значительную роль. Мы разумеем «государевых по-
сланцев».
Уже Меровинги посылали иногда внутр^ётраны специальных комисса-
ров с теми или иными поручениями административного или судебного харак-
тера. Эти королевские посланцы, missi dominici (таких королевских послан-
цев мы встречаел! и в других варварских королевствах; вспомним, например,
остготских сайонов), становятся в руках Карла Великого могущественным
орудием для проведения по всем частям империи политики центра. Карл наде-
лял своих посланцев чрезвычайными полномочиями и поручал им контролиро-
вать и восполнять деятельность обычных областных администраторов, свет-
ских и церковных. Назначал он их из высших сановников государства. Вся
империя разделялась на целый ряд округов, так называемых missatica, иначе
legationes, и в каждый из них ежегодно император отправлял по два missi,
обыкновенно одного светского сановника (графа, королевского вассала) и од-
ного духовного (архиепископа, епископа или аббата) с бстоятельной устной
или письменной инструкцией императора. Кроме таких, так сказать, обыч-
ных missi, посылавшихся на год в определенные округа, император отправлял
в разные концы государства чрезвычайных посланцев с теми или иными спе-
циальными поручениями.
Для управления окраинами государства, соседними с враждебными пле-
менами, на соответствующих границах были организованы Карлом Великим
так называемые марки (marca, limes), округа, во главе которых были поста-
влены графы, наделенные чрезвычайными полномочиями, так называемые марк-
графы (по-латыни praefectus или custos limitis, praefectus или custos marcae,
comes marcae, marchio, marchisus, иногда dux). Таких округов при Карле Ве-
ликом было устроено шесть: Испанская марка, Бретанская, Фриульская, Пан-
нонская или Баварская, Датская и Сорабская.
Два раза в год, как это было и при Меровингах, император созывал со-
брания светских и духовных магнатов королевства для обсуждения и совмест-
ного с ними решения важнейших дел государства, одно осенью, другое вес-
ною. Весеннее собрание было еще Пиппином Коротким перенесено с марта
на май, так как на май был перенесен им и связанный с собранием военный
смотр, который, с введением, под влиянием войн с арабами, конного строя,
было удобнее производить не раньше мая, когда уже выростала необходимая
для корма лошадей трава. Поэтому весеннее собрание получило название Май-
ского поля (campus Madius, Maifeld), хотя Карл Великий нередко собирал его
в июне, июле и даже в августе. Эти весенние собрания были очень много-
численны, так как на них присутствовали все светские и духовные магнаты
королевства, и служили для обсуждения и решения дел текущего года. Однако,
только самые значительные из магнатов приглашались для обсуждения пред-
лагаемых проектов и принятия их, и это обсуждение они производили иногда
в течение нескольких дней, тщательно разбирая параграф за параграфом, на
266
открытом. воздухе или, в случае дурной погоды, в закрытых помещениях.
Толпа менее значительных лиц/находилась по соседству с ними. В их рядах
появлялся по временам Карл Великий, запросто беседовал с ними, расспраши-
вая каждого о том, что делается в той местности, из которой он явился, и
таким образом получал конкретное представление о положении народа, о его
нуждах и потребностях. Тут же он принимал от них принесенные ими ему по
старинному обычаю подарки.
Одобренные и принятые проекты законов оповещались перед всеми со-
бравшимися на Майское поле, чтобы получить на них их согласие, и станови-
лись законами. Так как эти законы состояли из ряда параграфов, капитулов
(capitula), то при Каролингах они получили название капитуляриев (capitula-
ria). Если это были законодательные акты, вносившие дополнения и поправки
в действовавшее народное право (Volksrecht) тех или иных .племен, входив-
ших в состав франкской державы, то они в особенности нуждались в одобре-
нии собравшихся, 'иак как сам король не имел права изменять и дополнять
народное право, составлявшее закон в собственном, строгом смысле слова, то,
что обозначалось словом lex, закон, который строго отличали от королев-
ского указа, создававшего лишь королевское право (Konigsrecht), от капиту-
лярия в собственном смысле, и такие одобренные собравшимся «народом» (po-
pulus) капитулярии назывались capitula legibus addenda. Капитулярии, не
имевшие в виду дополнять или видоизменять народное- право и представляв-
шие собою распоряжения короля, касавшиеся самых различных сторон госу-
дарственной и общественной жизни, на какие только направлялось внимание
короля и его правительства, не нуждались, строго говоря, в одобрении со сто-
роны собиравшихся на Майское поле магнатов и их вассалов, но и их обыкно-
венно представляли на их одобрение или, по крайней мере, оповещали их
здесь. Такие капитулярии носили название capitula per se scribenda. К ним
близко примыкает третья разновидность капитуляриев, capitula missorum,
представлявшие собою письменные, часто очень пространные, инструкции, ко-
торые король давал своим посланцам, missi, когда они отправлялись в свои
округа. И эти капитулярии возникали нередко в связи с собраниями магнатов.
Весенние собрания являлись и законодательными собраниями, и великим
правительственным и.военным советом, и судебным собранием, высшим судеб-
ным трибуналом, судившим и присуждавшим к смерти особенно важных госу-
дарственных преступников, и, наконец, церковным собором, синодом, обсу-
ждавшим и решавшим вопросы церковной жизни и религиозно-нравственного
благополучия общества, входившие, как мы уже знаем, в область внутренней
политики каролингской монархии. Сообразно с таким разнообразием предме-
тов занятий весенних собраний различны и термины, которыми источники обо-
значают эти собрания (placitum generale, conventus general is, synodus, conci-
lium n t. n.).
Осеннее собрание было менее многолюдно и торжественно. Оно являлось
собственно правительственным советом, куда король приглашал лишь самых
видных и самых доверенных советников для обсуждения и решения неотлож-
ных дел и для выработки, под -покровом тайны, проектов, которые поступали
зате1М на обсуждение и утверждение весеннего собрания следующего года.
И организация военного дела в каролингской монархии представляла со-
бою дальнейшее развитие порядков, складывавшихся при Меровиигах. Уже то-
гда военная повинность становилась все более и флее тяжелой для массы, и
государственной власти уже и тогда приходилось считаться с этим фактом и
267____д
привлекать к отправлению этой натуральной государственной повинности
лишь тех, кто мог ее нести, имея достаточное для этого количество земли
или соответствующее движимое имущество. И Карл Великий, как об этом
свидетельствуют его капитулярии, требовал военной службы лишь от более
состоятельных людей, а менее состоятельных организовывал в группы, из ко-
торых каждая должна была на свой счет снарядить в поход одного из своей
среды, заставляя их для этого уплачивать соответствующее пособие (adiuto-
rium, coniectus). Раз навсегда определенной и неизменной нормы земельного
или движимого имущества, обязывающего к личной военной повинности, не
было при этом установлено. В 807 году такой нормой было 5, 4 и 3 манса зе-
мли или движимость в 600 солидов; в 808 году — 4 манса, как. собственной
земли, так и взятой свободным человеком у своего сеньера в виде бенефиция.
Определять для каждого похода, кому идти на войну из каждой группы недо-
статочно обеспеченных людей, а кому давать для его содержания пособие, было
возложено на графов, которые могли даже ставить на средства групп и своих
собственных зависимых людей.
С VIII века во франкском войске начинает получать преобладание кон-
ный строй над пешим, что, несомненно, находится в связи с нападениями ара-
4 бов. Карлу; Мартеллу пришлось сразу создавать для отпора арабам конные
контингенты, и для этого он прибег к решительной мере. Мы разумеем произ-
веденный им захват земельных богатств франкской церкви, которые он пере-
дал франкским магнатам с тем, чтобы они с своей стороны роздали их в виде
бенефициев в обеспечение конной службы возможно большего числа людей.
Захвату подверглись главным образом земельные владения церкви в Нейстрии,
где церковь давно уже была чрезвычайно богата (к началу VIII века целая
треть земельной площади Галлии была в руках церкви), и где, к тому же, пре-
жде всего приходилось организовать военные силы против арабов. Карл Мар-
телл, повидимому, совершенно игнорировал юридическую сторону дела, просто
сажая на епископские кафедры и на места аббатов своих военных слуг или
сговорчивых клириков, и те, по его требованию и указанию, и раздавали цер-
ковные земли для военных- надобностей. Уже преемникам Карла Мартелла,
Пиппину Короткому й Карломану, а затем Карлу Великому пришлось вводить
в рамки права и закона совершенный им в пылу военной тревоги переворот.
Часть церковных земель была возвращена, остальные земли были оставлены
в руках получивших их королевских бенефициариев (для раздачи в виде воен-
ных бенефициев Пиппином были произведены даже новые захваты церковных
земель), но право собственности на них было признано принадлежащим церкви,
в отношении к которой эти королевские бенефициарии являлись прекари-
стами, держателями на прекарном праве, а их полученные из рук короля в
виде бенефициев церковные поместья — прекариями, с которых они должны
были, с Карла Великого, платить церкви чинш в виде двойной десятины (decima
et попа) и помогать при реставрировании церковных зданий. В результате про-
изведенной Карлом Мартеллом и Пиппином Коротким секуляризации- церков-
ных земель явилась целая масса так называемых прекарии по высочайшему
повелению, precariae verbo regis, precariae verbo dominico.
Этот вид прекарии не был совершенной новостью. Уже давно существо-
вали они во франкском обществе, эти precariae verbo potentum, давая возмож-
ность королям, майордомам и другим, духовным и светским магнатам возна-
граждать услуги своих людей из церковных земель, которые по их требова-
нию выдавала этим выслужившимся перед ними людям на прекарном праве та
268
или иная церковная корпорация. У Карла Мартелла и у его преемников были,
таким образом, прецеденты, что, однако, не отнимает у шага, сделанного
Карлом Мартеллом^ характера настоящего насильственного переворота, сразу,
одним ударом переместившего огромйую массу церковных владений в другие
руки. Розданные военным людям церковные поместья были розданы им вер-
ховной властью в виде бенефициев, т. е. как вознаграждение за военную
службу, которую они должны были в качестве конных воинов (caballarii) нести
государству, и как обеспечение этой службы. В отношении к королю, выдав-
шему им их, эти поместья являлись, таким образом, бенефициями; в отноше-
нии же к церкви, у которой они были для этого взяты, поместья эти в руках
королевских бенефициариев являлись прекариями, держаниями, за которые
они должны были нести церкви определенные платежи и получение которых
сопровождалось выдачей грамоты со стороны церковных властей. В отличие
от обычных прекарий, эти precariae verbo regis без воли короля не могли быть
взяты церковью обратно, так как они ведь были в то же время и королевскими
бенефициями, с помощью которых удовлетворялась настоятельная государ-
ственная потребность, и в случае смерти прекариста-бенефициария земля не
возвращалась церкви, а передавалась ее новому королевскому бенефициарию.
Секуляризация церковных земель сразу сильно увеличила контингент
королевских вассалов. Но государственная власть не ограничивается усиле-
нием непосредственно находящихся в ее распоряжении военных континген-
тов. Она принимает, кроме того, ряд мер к тому, чтобы увеличить военные
силы государства и иным способом, чтобы сделать как можно более пригод-
ными для военных надобностей государства все более увеличивавшиеся, с ро-
стом земельного магнатства и с развитием во франкском обществе коммен-
дации, рессурсы частной власти, заставить как можно более интенсивно слу-
жить военным интересам государства находившиеся в непосредственном рас-
поряжении этой последней и все более и более умножавшиеся социальные эле-
менты и земельные богатства, и для этого направляет все свои усилия к тому,
чтобы сообщить отношениям, характерным для частной власти, возможно
большую юридическую определенность и, в частности, поставить на возможно
более определенную юридическую почву частный вассалитет и нормировать
его отношения к государству и к его военным потребностям. Мы уже видели,
что шаги в этом направлении делались еще в меровингскую эпоху, что уже
тогда частные вассалы, вассалы духовных и светских магнатов, по требованию
короля, должны были являться в поход вместе с своими сеньерами. Теперь ко-
ролевская власть издает целый ряд узаконений, имевших целью связать сеньера
и вассала более_ тесными, возможно более неразрывными узами и, возложив
на сеньера ответственность за военную годность своего военного слуги и за
неукоснительное отбывание им военной государственной повинности, превра-
тить и могочисленные контингенты частных вассалов в военно-служилое со-
словие государства.
Вассал есть слуга, как несвободный, так и свободный, и служба его не
ограничивается рамками какой-нибудь определенной специальности, хотя во
дворе крупного магната, располагавшего целыми кадрами слуг, возможна была
и некоторая дифференциация среди них; в частности, из общей массы слуг
могла выделиться группа военных слуг, составлявших военную свиту магната
и его военный отряд; но и эти военные слуги вовсе не были освобождены от
разных других служб во дворе магната и в его хозяйстве. Войны и смуты ме-
ровингской эпохи, несомненно, выдвинули на видное место военных слуг маг-
269
натов, так деятельно участвовавших в этих кровавых распрях; да и помимо*
внутренних междоусобий, общественная безопасность так мало была обеспе-
чена во франкском обществе, что не иметь хорошо выученного военному делу
и хорошо вооруженного отряда военных слуг для тех, кто мог его иметь, было>
бы просто немыслимо. И число военных вассалов все растет.
Свободный человек, становясь вассалом другого, коммендировался ему,
вступал под его частную власть и защиту, становился человеком, homo, своего
сеньера со всеми вытекающими из этого положения последствиями, как част-
но-правового, так и публично-правового характера. Таким образом, всякий
свободный вассал был homo, но вовсе не всякий homo был вассалом своего
сеньера. Под частной властью сеньера могли находиться, в результате коммен-
дации или иммунитета, большие группы земледельческого населения, целые
группы деревень, а то и целые округа, в которых он заменял собою и своими
агентами представителей королевской администрации. Все это были его ho-
mines, и они несли ему всякие повинности, и только некоторые из них могли
быть еще и его вассалами. А, между тем, в научной литературе очень редко
проводится вполне ясное различие между homines и вассалами, и эти два тер-
мина в огромном большинстве случаев употребляются как синонимы в ложной
уверенности, что если всякий вассал есть homo своего сеньера, то и всякий
его homo есть его вассал.
Вознаграждение за службу вассала было содержание, которое он полу-
чал, если жил во дворе своего сеньера. Но нередко бывало, что вассал получал
в виде вознаграждения за свою службу земельный участок, которым он и вла-
дел, пока оставался на службе у своего сеньера, и этот участок носил назва-
ние бенефиция (beneficium) безотносительно к тому, служил ли он вознагра-
ждением за хозяйственную службу, которую вассал нес в качестве министе-
риала, заведующего какой-либо отраслью сеньериального хозяйства, или же
за службу военную, которую нес вассал в качестве военного слуги своего
сеньера. Никакой орканической связи между бенефицием и вассалом не суще-
ствует; если же между ними и возникает связь, то она является продуктом
истории, и становится она все более и более частным фактом по мере того,
как частный вассалитет все более и более частным фактом по мере того, как
как частный вассалитет все более и более становится одним из фундаментов
военной организации государства, построенной на земельной основе.
Желая поставить эту военную организацию на высоту широких и слож-
ных потребностей мировой державы, Каролинги и должны были создать из
частных вассалов военно-служилое сословие своего государства. Вассалы все
более и более становятся военным классом. К ним все более и более перехо-
дит военная повинность, лежащая на земельных владениях, сосредоточив-
шихся в руках духовных и светских магнатов. Они, военные слуги магната, а
не крестьянская масса, живущая под его частной властью и уже утратившая
и материальную возможность нести государственную военную повинность,
становившуюся все более и более тяжелой, и привычку к военному делу, бо-
лее всего были годны к тому, чтобы отбывать, под ответственностью своих
сеньеров, лежащую на подвластных сеньерам территориях военную повин-
ность. Ведь теперь сеньер отвечает за лежащую на его земле и на земле под-
властного ему крестьянского населения военную повинность сообразно тому
количеству военных земельных единиц, из которого состоит вся эта земель-
ная территория, и кому же ему поручить несение этой лежащей на этой тер-
ритории, повинности, как не своим военным слугам, привычным к военному
270
делу; стоит только обеспечить их необходимыми для этого военными наде-
лами, военными бенефициями, т. е. предоставить им право получать в свою
пользу все те получения, которые до сих пор поступали ему самому с тех или
иных его собственных земель и с подвластного ему крестьянского населения,
обязанного и собирать по группам средства для содержания отправлявшегося
в поход от каждой группы воина, и которые были бы достаточны, чтобы вполне
обеспечивать этим, военным слугам средства, необходимые для исполнения ими
их нелегких теперь уже профессиональных обязанностей; а если таких воен-
ных слуг у него было недостаточно, то увеличить их число соответственно
цифре причитавшихся с его владений военных контингентов.
Раз военная повинность все более и более переносилась с массы на про-
фессиональных воинов, на военных слуг духовных и светских сеньеров, то в
интересах государства было закрепить за магнатами, отвечавшими за воен-
ную повинность своих территорий, их военных слуг, становившихся в то же
время и военными слугами государства, в той или иной мере прикрепить их
к их сеньерам. Вассалу предписывается всюду следовать за сеньером, не оста-
навливаясь даже перед необходимостью покинуть родину и семью. Вассал не
имеет права покинуть своего сеньера без его разрешения. Только тогда имеет
право вассал оставить своего сеньера, если этот последний сделает покуше-
ние на его жизнь, или кинется на него с палкой, или захочет обесчестить его
жену или дочь, или лишить его наследственного имущества, или обратить его
в рабство, или бросится на него с мечом, или откажет ему в защите («si senior
vassalli sui defensionem facefe potest postquam ipse manus suas in eius commen-
daverit et non fecerit») (Capitularia, I, 172, c. 16, 215, c. 8). Если сеньер ничего
этого не делает, то только смерть его дает вассалу право коммендироваться
другому сеньеру.
Мы не будем останавливаться на лежащей на сеньере ответственности
за поведение своих вассалов, как и всех других своих людей. Укажем лишь на
ответственность сеньера за поведение своих вассалов во время похода, куда
они отправлялись под его командой («qui in suo obsequio in tali itinere per-
gunt») (Capitularia, I., 305, c. 17). К нему же непосредственно обращается пра-
вительство с требованием выступать в поход со своими вассалами, а не к
графу, который получает приказ собирать и вести на войну лишь тех из своих
pagenses (жителей своего округа), которые отправляются на врага на сред-
ства с своих собственных земель, per se, как тогда выражались, а не в каче-
стве вассалов-бенефициариев. На сеньера была возложена государством и обя-
занность обучать военному делу своих вассалов и заботиться о том, чтобы
они были надлежащим образом вооружены и имели боевого коня, как и дру-
гие caballarii. Если вассалы, как свободные, так и несвободные, жили во дворе
сеньера, то он сам снабжал их и конем, и вооружением; если же они имели
полученные от сеньера и обеспечивавшие их бенефиции и, следовательно,
жили на выданных им в,виде бенефиция земельных владениях, были, как тогда
выражались, vassalli casati, то сеньер отвечал перед государством за то, что
они выступят с ним в поход в полной мере конны и оружны.
Возложив на сеньеров такие серьезные обязанности перед государством,
превратив их в чрезвычайно важный орган государственной военной организа-
ции, Каролинги рядом мероприятий стремились поставить в более тесную и
непосредственную связь с потребностями государства и другие стороны их
частной власти. Не говоря уже- о дальнейшем развитии их полицейских пол-
номочий в отношении к зависимому от них населению, с помощью которых
271
они должны были обеспечивать общественный порядок и общественную без-
опасность, а также принуждать подвластное им население к несению нату-
ральных государственных повинностей (содержание в исправности дорог, мо-
стов и укреплений и т. п.), и судебные функции сеньеров, переданные им им-
мунитетными грамотами, получили теперь еще более ясно выраженное госу-
дарственное значение. Иммунистам постоянно указывается на то, что они
"должны добросовестно исполнять свои обязанности — собирать население им-
мунитетного округа на судебные собрания округа, на privatae audientiae, как
выражаются источники, противопоставляя эти privatae audientiae сотенным
собраниям (mallobergus), созывать которые лежит на'обязанности графа, как
iudex publicus, и председательствовать на них лично или поручая это своим
должностным лицам (indices privati), своим фохтам (advocatus). В случае не-
радивого отношения иммуниста к делу правосудия ему грозят разные прину-
дительные меры со стороны государственной власти; например, в его владения
приезжает королевский missus (чрезвычайный посланец) с соответствующей
своему высокому рангу свитой и живет здесь на счет иммуниста до тех пор,
пока этот последний не примется, наконец, за исполнение своих судебных обя-
занностей.
Иммунитетный округ должен служить делу правосудия так же, как и
сотенные округа; он должен являться таким же, как и эти последние, орга-
ном государственной юстиции. Сообразно с этим упорядочивается компетен-
ция судебных собраний иммунитетного округа (privatae audientiae), и они ста-
новятся судебной инстанцией, которой нельзя обходить посторонним имму-
нитетному округу людям, когда они ведут тяжбу с homines и с вассалами им-
мунитетного владельца. Не удивительно, что должностное лицо иммунитета,
ведающее судебное дело на территории иммунитета, фохт (advocatus), назна-
чается на свою должность при участии графа. «В заместители сеньеров, в их
уполномоченные, в фохты следует выбирать добрых, правдивых и добросердеч-
ных людей при участии графа и народа», читаем мы в одном из капитуляриев
Карла Великого х); а в капитулярии его сына Пиппина находим один такой
пункт: «Мы желаем, чтобы в фохты в присутствии графа избирались люди, не
пользующиеся дурной славой, но такие, каких выбирать велит закон» Впо-
следствии, может быть, уже к концу IX века, фохты даже получали для осу-
ществления своих судебных функций, все расширявшихся, королевский банн.
Государственная власть Каролингов стремилась подчинить непосред-
ственно себе, сделать непосредственно своими органами и народные судебные
учреждения. Мы разумеем произведенную Карлом Великим реорганизацию су-
дебных собраний франкского народа. Состояла эта судебная реформа в том,
что всеобщая судебная повинность свободных была ограничена тремя placita
generalia, тремя судебными собраниями каждой сотни, куда должны были
являться все свободные каждой данной сотни; на остальные же сотенные со-
брания должны были являться лишь председатель (граф или сотник), стороны
и свидетели и коллегия бывших рахимбургов, теперь превратившихся в так на-
зываемых скабинов (scabini, по-немецки Sch'offen).
Вот эти-то скабины и являются живым свидетельством того, что Карл
Великий стремился расширить судебную компетенцию государственной власти
9 Capitularia. I, 151, с. 22: Ut vicedomini, prepositi, advocati boni et veraces et
mansueti cum comite et populo eligentur.
2) Ibid.. I. 210, c. 11: Volumus ut advocati in prcsentia comitis eligantur, non haen-
tes malam fainam, sed tales eligantur quales lex iubet eligere.
272
на счет народного суда. Если ограничение общей повинности свободной массы,
поскольку эта последняя еще не вошла в состав населения иммунитетных
округов, тремя placlta generalia было продиктовано Карлу Великому желанием
облегчить тяжелое бремя судебной повинности, становившееся все более и бо-
лее непосильным для массы, то превращение рахимбургов в скабинов, несо-
мненно, было вызвано сейчас указанной тенденцией королевской власти. Из-
группы, фактически выделявшейся из всей массы присутствовавших на судеб-
ном собрании свободных и бравшей на себя более активное участие в судеб-
ном действии, группы, фактически, может быть, уже в значительной мере кри-
сталлизовавшейся и состоявшей из самых значительных в социальном смысле
людей (bonl homines), рахимбурги превращаются в должностных лиц. Скабины
занимают должность, несут службу (ministerium) и ставятся в ряд с другими
должностными лицами, королевскими и иммунитетными чиновниками. «Пусть
графы, фохты, уполномоченные сеньеров, сотники, скабины назначаются для
отправления своих должностей из лучших людей, каких только можно найти,
и богобоязненных», говорит Карл Великий в своем ахенском капитулярии (от
809 года) х).
Должность скабина даже пожизненная. Скабинов назначали королевские
missi, при содействии графа и народа, из meliores, которыми обыкновенно
являлись, конечно, землевладельцы, и, встуЛая в должность, скабины прино-
сили клятву, что будут судить справедливо. За неудовлетворительное исполне-
ние ими своих обязанностей королевские missi отрешали их от должности. В
каждом графстве едва ли было более двенадцати скабинов (шеффенов), и ка-
ждый из них мог участвовать в любом сотенном судебном собрании данного
графства. Скабины носили еще названия iudices, auditores, legum latores, legum
magistri, legis doctores, а иногда по-старому назывались и рахимбургами.
Рассмотренные нами факты законодательной деятельности Каролингов,
направленной к обеспечению в государстве внешнего и внутреннего мира пу-
тем усиления влияния государственной власти во всех сферах жизни и подчи-
нения интересам государственного целого, все более и более замыкавшихся
в узкие самодовлеющие миры интересов частно-владельческих территорий и
привлечения на 'службу государству материальных рессурсов так называемой
частной власти и общественных организаций, как они складывались в сфере
влияния частной власти, с полной определенностью свидетельствуют о том,
что каролингская монархия сделала очень крупный шаг вперед от той госу-
дарственности, которую мы наблюдали,, когда изучали государственный поря-
док и государственный смысл монархии меровингской, смешивавшей интересы
государства, во главе которого стояли представители меровингской династии,
с частно-правовыми и частно-хозяйственными интересами самой династии и
ее представителей.
И действительно, каролингской монархии в несравненно более значи-
тельной мере, чем монархии меровингской, присущ настоящий государствен-
ный смысл, и она с неустанной энергией проводит публично-правовую точку
зрения во все области государственной жизни, переводит, можно сказать, на
язык публичного права все формы жизни, которые все более и более превра-
щались в органы частных, по преимуществу хозяйственных интересов. Мы, не-
сомненно, присутствуем при возрождении на западе Европы в очень широком
Capitular ia, I, 149, с. 11: Ut iudices, advocati, praepositi, centenarii, scabini, qual
meliores'inveniri possunt et Dcum timentes, constituantur ad sua ministeria exercenda.
273-
масштабе настоящей государственности в самом публично-правовом смысле
этого слова, какой здесь давно уже не знали, с тех пор, как стали достоянием
истории лучшие времена Римской империи. Мы не можем совершенно отри-
цать загробного влияния римской монархии названной эпохи на пробуждение
широкого государственного смысла в политических руководителях западно-
европейского общества VIII и XI века, зная характер и происхождение тех
государственных идей, которыми они сами руководились в своей государствен-
ной деятельности. Но не следует слишком настаивать на этом влиянии и осла-
блять значение тех реальных государственных задач, какие повелительно ста-
вила сама жизнь, как она складывалась в то время на западе Европы и, в част-
ности, во франкской державе, которой приходилось напрягать все свои силы,
чтобы отстоять себя от натиска напиравших чуть ли не со всех сторон на
ее чрезвычайно растянувшиеся границы врагов, всех этих арабов, фризов, са-
ксов, аваров, сорабов. Приходилось поставить на службу государству все, что
можно было поставить в тогдашней хозяйственной, социальной и политиче-
ской обстановке. Приходилось очень считаться с этой обстановкой и лишь
приспособлять ее к настоятельнейшим интересам государственного целого.
. Римская по названию и отчасти по идеологии правящих кругов, империя
Карла Великого являлась широкой политической организацией, уже по суще-
ству феодального общества, уже распавшегося в очень большой мере на ужё
достаточно замкнутые круги узких интересов. И она стремилась по возмож-
ности ослабить эту замкнутость, заставить эти круги служить общегосудар-
ственным интересам, ввести их организации в систему государственных учре-
ждений, но не посягая при этом на самое их существование, а отправляясь
от них в своих реформаторских попытках, как от форм общественной дей-
ствительности. В этом смысле можно признать справедливыми слова Ф. де-Ку-
ланжа, что каролингская империя представляла собою централизованный фео-
дализм (la feodalite centralisee) (VI, 614).
Нельзя только согласиться с ним, что феодальные учреждения до Карла
Великого существовали лишь в жизненной практике и в нравах франкского
общества, но только при нем вошли в сферу права, были признаны и освящены
монархической властью, стали нормальными и законом признанными учре-
ждениями (des institutions regulieres et legates) (VI, 604). Уже и при Меровин-
гах они в той или иной мере призваны были служить потребностям государ-
ства и, прежде всего, потребности в обеспечении внутреннего и внешнего мира.
Но только на них лежала тогда печать той государственности, которая их уже
тогда легализовала, той варварской государственности, которая слишком
легко подменяла государственные интересы частными интересами носителя го-
сударственной власти. Поэтому и на них немедленно же сказался этот перво-
родный грех варварской государственности, и получившие от верховной вла-
сти свои публично-правовые полномочия представители так называемой част-
ной власти и частной силы стали трактовать эти свои полномочия совершенно
в таком же частно-правовом и частно-хозяйственном духе, в каком трактовал
свое политическое верховенство, от которого эти полномочия были отще-
плены, и сам король. Каролингская монархия оживила публично-правовой
смысл и самой верховной власти, и тех полномочий, которыми эта власть ко-
гда-то наделила и продолжала наделять представителей так называемой част-
ной власти.
Является вопрос: насколько прочен был организованный Каролингами
государственный порядок? В какой мере удалось им заставить служить иите-
18-
2741
ресам государства союзы частной власти и частного подчинения, которые они
стремились совсем ввести в систему государственных учреждений?
Современные свидетельства дают весьма красноречивый ответ на эти
вопросы. В частности, капитулярии Карла Великого и его преемников дают
нам массу указаний на то, что, стремясь поставить на службу государству все
частные силы франкского общества и давая им более приспособленную к этой
цели организацию, каролингское правительство не могло сообщить им, при
всем своем желании и старании, настоящего государственного сознания, что
и произведенное им расширение судебной компетенции иммунистов, и разви-
тие вассалитета служило лишь усилению частной силы и могущества духов-
ных и светских магнатов, давало им в руки лишь новые средства расширять
свои земельные богатства на счет людей более слабых *), тех «бедных» (рай-,
peres), о которых так печется правительство, и не останавливаться для этого
ни перед чем, а также умножать кадры подвластного им населения, мало за-
ботясь о тех требованиях, с которыми обращалась к ним государственная
власть, видевшая в них своих агентов и помощников.
Духовные и светские магнаты не одним насилием увеличивают свое со-
циальное могущество. Чем сильнее они становятся, тем все в большем и боль-
шем количестве добровольно идут под их власть все те, кому трудно прихо-
дится в этой атмосфере стихийной социальной борьбы, которую не в состоя-
нии утишить государственная власть, а также и те, кто стремится, как это
мы наблюдали и в подлинной Римской империи времен Диоклетиана и Кон-
стантина, уйти от тяжести государственных повинностей sub umbra potentum
(под сень сильных). Чтобы укрыться под защитою магнатов и могуществен-
ных церковных корпораций от военной повинности и других требований го-
сударства («поп propter paupertatem sed ob vitandam reipublicae utilitatem»,
«exercitu seu alia functione regali fugiendo»), свободные люди (liberi homines)
отдают им свои земли («fraudolenter ас ingeniose res suas ecclesiis delegant»)
и получают их обратно на прекарном праве. Уклоняются от государственной
военной повинности и профессиональные воины, военные вассалы магнатов,
стремясь проводить в жизнь ту точку зрения, что они тогда лишь. обязаны
идти в поход по требованию короля, когда в поход этот отправляются и их
сеньеры, и сеньеры вполне разделяют эту точку зрения и кроме того, даже
отправляясь в поход, стараются под тем или иным предлогом (будто бы для
охраны своей семьи и дома и для разных хозяйственно-административных на-
добностей) оставить дома как можно больше своих военных слуг.
Но не одни представители частной силы и власти не желают исполнять
возложенных на них государственной властью обязанностей. Не в меньшей
мере повинны в этом и сами непосредственные слуги короля, представители
областной администрации, графы, сотники и другие. И они смотрят на свое
должностное положение как на средство, помогающее им удовлетворять
свои частные интересы как сильных в частном смысле людей и не останавли-
ваются ни перед какими насилиями над вверенным их заботам населением.
Они, как и епископы, и аббаты и их фохты, отнимают у бедных их соб-
0 CapHularia, I, 125, с. 16: De oppressione pauperum liberorum hominum ut non
iiant a ‘potentioribus per aliquod malum ingenium contra iustitiam oppress!, ita ut coacti
res eorum vendant aut tradant. Ideo haec et supra et liic de liberis hominibus diximus, ne
lorte parentes contra iustitiam fiant exhereditati et regale obsequium minuatur et ipsi he-
retics propter indigentiam mendici vel latrones seu malefactores elficiantur.
275 _
•ственность г). Если кто не захочет отдать им свою собственность, то про-
тив такого бедного они возбуждают судебные процессы, чтобы он подвергся
осуждению, слишком часто требуют от него исполнения военной повинно-
сти, пока он не будет вынужден волей-неволей передать или продать им свою
собственность, а те, кто уже передали им ее, спокойно остаются дома2).
Они заставляют свободных людей нести приличествующую рабам барщину,
являться к ним на полевые работы3) и угнетают их всякими поборами и
постоями J)-
Каролингская монархия, как видим, предъявляла слишком высокие
требования к своим агентам, и ей на каждом шагу приходилось убе-
ждаться, что они далеко не стоят на высоте поставленной им задачи. И непо-
средственные помощники верховной власти, графы, центенары и другие пред-
ставители областной администрации, и представители частной силы и вла-
сти, снабженные ею административными и судебными полномочиями, далеки
-были от понимания государственного смысла возложенных на них обязан-
ностей и не проявляли Охоты их исполнять и лишь пользовались передан-
ными им властью правами как очень важным дополнительным рессурсом в
своем неутомимом и ни перед чем не останавливавшемся стремлении стать
еще сильнее, стать еще могущественнее на счет подвластного им в том
или ином смысле населения.
Если государственная власть стремилась сблизить иммунитетный округ
и графство на почве общего служения государственным интересам в каче-
стве административных округов большого политического целого, превращая
иммунистов в таких же своих агентов, какими были и графы, то жизнь сбли-
жала их в совсем обратном смысле, все более и более превращала их в
одинаково замкнутые для общегосударственной власти территории, пред-
назначенные служит прежде всего партикулярным интересам тех, кто стоял
во главе их, постепенно превращая население графства в таких же homines
графа, какими являлось с самого начала в отношении к иммунисту населе-
ние иммунитетного округа. Если еще оставалась какая-нибудь разница
между графом и иммунистом, то она заключалась, в сущности, лишь в том,
что связь графа с его округом еще не была наследственной. Но это был
лишь вопрос времени, и уже к эпохе Карла Лысого и эта разница исчезла,
п граф, как это мы видим из Кьерзииского капитулярия этого императора
от 877 года °), превратился в наследственного обладателя прав, соединенных
с его должностью, и его связь с представителем верховной власти, являлась
Ъ CapHularia, 1, 165, с. 2: Quod paupercs se rcclamant expoliatos esse de eorum
proprietate: et hoc aequalitcr clamant super episcopos uct abbates et eorum advocatos et
super comites et corum centenarios.
2) Ibid., I. 165, c. 3: Dicunt etiam, quod quicunque proprium suum episcopo, abbati
vel comiti aut iudici vel centenario dare noluerit, occasiones quaerunt super ilium paupe-
rism, quomodo cum condemnare possint et ilium semper in hostem faciant ire, usque dum
pauper factiis volens nolens suum proprium tradat aut vendat; alii veto qui traditum ha-
bent absque ullius inquietudine domi resideant.
3) Ibid.. I, 201, c. 12: Placuit nobis, ut illos liberos homines comites nostri ad eorum
opus servile non obpremant; et quicumque hoc fecerit, secundum quod iudicatum habemus
emendet.
Ibid., I, 144, c. 2: Ut liberi homines nullum obsequium comitibus faciant necvicariis
neque in messe nequc in aratura aut vinea...
4) Ibid., I, 197, c. 6.
5) Ibid., II, 355—361.
18*
276
не столько подчиненным отношением чиновника, должностного лица, к
источнику своих должностных полномочий, сколько вассальной связью
могущественного потентата, вступавшего в договор с королем, как равным с
равным, и бравшего на себя ряд обязательств, которым соответствовали
обязательства, взятые на себя в отношении к нему королем. Граф стал вас-
салом короля, а его графский округ стал его бенефицием, обеспечивавшим
выполнение взятых им на себя обязанностей и прежде всего обязанности
являться по требованию короля на войну во главе своих собственных васса-
лов. Граф окончательно превратился в военного вассала, в военного слугу
короля, в административный округ, во главе которого он некогда был поста-
влен, окончательно превратился в его бенефиций. Частно-правовые отноше-
ния окончательно восторжествовали и совершенно подавили публично-пра-
вовую сторону в положении графа в отношении к королю.
Не следует только думать, что это была слишком резкая перемена.
Скорее это было возвращение к прежнему, к тому, чем был граф в меро-
вингской монархии, очень далекой от истинно-государственного смысла и
трактовавшей государственную власть в терминах частного права и хозяй-
ства. И тогда граф являлся прежде всего частным слугою короля, обязанным
блюсти в вверенном ему округе прежде всего фискальные интересы своего
господина и вооруженной рукою обеспечивать подчинение ему эксплоати-
руемого им в частном смысле населения округа. Каролинги стремились пре-
вратить его в представителя настоящей государственной власти; но уже с
седьмого века (эдикт Хлотария II), пустив прочные местные корни в своем
округе (см. выше, стр. 248—249), к каролингской эпохе граф уже являлся
крупной в социальном смысле местной силой, для которой военные, адми-
нистративные и судебные -полномочия являлись лишь прочной опорой даль-
нейшего усиления. И в эпоху Меровингов, являясь больше частным слугою
(vassus ad ministerium) короля, понимавшим свою власть^ королевского слуги
над населением вверенного ему административного округа как частное пору-
чение, данное ему королем, его господином, преследовавшим при этом свои
частные, прежде всего хозяйственные, фискальные интересы, граф не пере-
ставал им быть в сущности никогда и никогда не научился смотреть на свои
права над населением своего округа иначе, как на источник обогащения и
усиления своего частного могущества, т.-е. ровно так же, как относились
сами короли меровингской эпохи к своей собственной власти, которую они
сами понимали, как мы видели, в терминах частного права и хозяйства. Пре-
вращение графа в этой обстановке в местного потентата лишь сделало более
высоким и более независимым его положение как частного слуги, вассала
короля, а его округ приравняло к обыкновенному иммунитету и бенефицию,
все бо^е и более замыкавшемуся для непосредственного воздействия цен-
тральной власти на живущее на его территории свободное население.
Было бы большим заблуждением думать—а это было общепринятым
мнением до самого последнего времени—, что население это сплошь превра-
тилось в крепостных носителя частной власти, и что на всем протяжении
подвластной магнату-графу или магнату-иммунисту территории восторже-
ствовал вотчинно-крепостной режим. Мы уже достаточно много говорили о
том, что варварская государственность представляла собою наложенный на
исконные формы общественного и политического строя германских обществ
фискально-полицейский аппарат, который должен был служить прежде всего
частным интересам короля, эксплоатируя в этих интересах эту исканную
277
политическую и общественную организацию германцев и приспособляя ее в
той или иной мере к этим частно-правовым и частно-хозяйственным интере-
сам королевской власти, но по существу не разрушая ее основ, и что пере-
дача королем в частные руки своих прав политического верховенства, кото-
рые он понимал как свое частное достояние, в отношении к той или иной
части территории королевства не вносила в эти исконные формы обществен-
ного существования никаких существенных изменений. Население, напри-
мер, пспрежнему собиралось на свои судебные собрания, характер которых
не менялся от того, собирал ли их и председательствовал ими тунгин, сот-
ник, граф или же фохт иммунитета. Не изменилась по существу и органи-
зация деревенской группы от того, что деревенская община попала под
частную власть сеньера в результате коммендации, завершенной иммуни-
тетным пожалованием со стороны короля, или в результате одного лишь
иммунитетного пожалования, передавшего иммунисту принадлежавшие
королю права политического верховенства в отношении жителей данной
деревни и связанные с ними фискальные права, но не превращавшего ее сво-
бодных крестьян в крепостных сеньера, а самого сеньера в собственника их
пахотной земли и их. общинных угодий.
Мы уже имели случай (см. выше, стр. 238) указывать на то, что обра-
зование крупных владений во франкском обществе не разрушало общинных
распорядков деревни,- которая к тому же представляла собою не только
аграрный союз, но и основную ячейку общественной организации, удовлетво-
рявшую все основные потребности общежития, отправлявшую, следовательно,
в своих узких пределах судебные, полицейские, административные функции.
Подчинение власти сеньера могло в той или иной мере нанести ущерб авто-
номии деревенской общины, которая могла выражать свою по существу
политическую зависимость от сеньера как представителя публичной власти
(как понимал эту свою власть сам сеньер, это вопрос иной) в самых различ-
ных формах, в зависимости от конкретных особенностей каждого отдельного
случая: она давала сеньеру разного рода платежи деньгами или натурой и
даже оказывала ему своим трудом ряд чисто-хозяйственных услуг как своему
патрону и носителю публичной власти, предлагала на его утверждение своих
выборных должностных лиц, которых он иногда мог и сам назна-
чать, испрашивала у него разрешение при выделении из альменды (общин-
ные пастбища, луга и леса) пахотных участков и в разных иных случаях;
но во всяком случае общинная организация деревенской группы оставалась
в основе неизменной, несмотря даже на то, что так рельефно изображае-
мые каролингскими капитуляриями насилия -сильных (potentes) немало сво-
бодных крестьян превратили в настоящих крепостных, иногда чуть не в ра-
бов духовных и светских магнатов, а их земли в частную собственность этих
сеньеров.
.Несомненно, эти насилия сильных в очень большой мере увеличили
бывшими свободными людьми состав так называемых «фамилий» (familiae)
сеньеров, т.-е. живших в их^поместьях их крепостных, лично зависимых от
них людей (horige), которых основной контингент составляли их рабы и воль-
ноотпущенники, жившие во дворе сеньера или посаженные на рабские или
полусвободные гуфы (мансы) (mansi serviles, mansi lidiles) его собственной
земли, и тем' увеличили чисто-хозяйственные рессурсы сеньеров, что облег-
чало их дальнейшее увеличение и с своей стороны, увеличило опасность, гро-
зившую со стороны сеньеров общинной автономии. Но не следует забывать,
213____
что эти увеличившиеся в числе господские гуфы с сидевшими на них чле-
нами господской «фамилии» или свободными людьми, были разбросаны по
целому ряду общин и, следовательно, лищь тянули к каким-нибудь хозяй-
ственным центрам, а не представляли сплошных хозяйственных образований.
Поместье и община, таким образом, не совпадали, а существовали
рядом, друг друга не покрывая. Поместье, как территория барской эксплоа-
тации и хозяйственной организации, и община, как аграрный союз и ячейка
общественной организации, существовали рядом и во многом соприкасались,
находясь в сфере власти и влияния сеньера; но это совершенно различные
организации со своими собственными совершенно различными задачами. Во
второй из них сеньер есть представитель публичной власти и патрон,‘ пуб-
лично-правовая категория, сеньер в собственном смысле; в первой он—
прежде всего, если не исключительно, помещик, собственник своей земли и
организатор ее хозяйственной эксплоатации с помощью тех средств, кото-
рые дает ему его положение собственника своей земли и господина своих
рабов и крепостных, но также и его положение сеньера в отношении к зави-
симой от него в силу коммендации и иммунитета общине, обязанной оказы-
вать ему не только чисто фискальные, но и прямо-таки - хозяйственные
услуги, и в то же время заставляющей его как помещика подчиняться своим
общинным хозяйственным распорядкам при хозяйственной эксплоатации
своих рабских, полусвободных и свободных гуф, тоже ведь представлявших
собою обыкновенно общинные участки, состоявшие из полос, разбросанных
вперемежку с полосами'общинников по всем-полям общины.
Каролингская эпоха не превратила свободных крестьян-собственников
франкской державы в бесправную крепостную массу, во всем подвластную
воле сеньеров и вместе со своей землей всецело отданную их хозяйственной
эксплоатации. Как ни тяжела была подчас зависимость, в какую попадала
крестьянская община, но ее автономия не была разрушена, как ни тесны
бывали поставленные ей сеньером рамки. Продолжая и под властью сеньеров
сохранять формы своей исконной общественной организации, свободная
крестьянская масса не стала и хозяйственным орудием сеньера, продол-
жала и под властью жить своей собственной хозяйственной жизнью и лишь
отдавала часть своих хозяйственных рессурсов в форме хозяйственного
труда или его продуктов сеньеру для того, чтобы он мог нести лежавшие
на нем государственные натуральные повинности и мог вести свое собствен-
ное барское хозяйство, поскольку он вел его и не мог для его ведения огра-
ничиться рабочими силами сидевших на его собственной земле лично зави-
симых от него или свободных людей.
Сравнительная ограниченность хозяйственного оборота в франкском
обществе, скромные размеры местных рынков и сравнительно слабые связи с
рынками иностранными ставили барское хозяйство сеньера в сравнительно
узкие рамки и в связи с этим ставили сравнительно тесные пределы и осуще-
ствляемой им эксплоатации хозяйственных рессурсов зависимой от него в
силу коммендации и иммунитета общины. Пределы эти закрепляло в той или
иной мере и право, которое не могло бы дать юридической санкции притяза-
ниям сеньера на свободное распоряжение пахотной землею и общинными
угодьями общины, если бы это было и возможно экономически: ведь право
сеньеров на хозяйственные услуги со стороны переданной под их власть го-
сударством экономически независимой и свободной крестьянской массы опре-
делялось их ролью как военно-служилого сословия, которое должно были-
содержаться на средства крестьянского сословия, на продукты крестьян-
279
ского труда, прилагаемого как к собственной земле крестьянина, так и к
земле его сеньера; ведь, строго говоря, только для чисто потребительных в
этом, чисто политическом смысле надобностей сеньера должны были оказы-
вать ему хозяйственные услуги члены лишь политически зависимой от сень-
ера сельской общины, оставаясь лично и хозяйственно от него независимыми.
Интересы сеньера и интересы общины более или менее мирно уживались,
пока перед сеньером не открылись новые хозяйственные перспективы, пока
развитие менового, денежного хозяйства не создало широкого рынка для
сельского хозяйства и не поставило, таким образом, барскому хозяйству
сеньера более широкие коммерческие цели. Тогда барское хозяйство сень-
ера стало быстро перестраиваться на новый, более широкий денежно-хозяй-
ственный и народно-хозяйственный лад, разрывая все до сих пор связывав-
шие его общинные путы и ломая все стоявшие перед ними как хозяйствен-
ные, так »и правовые преграды >и с тем вместе обрекая до тех пор мирно .сосу-
ществовавшие с его интересами законнейшие интересы общины на жертву
новым, чисто хозяйственным интересам сеньера, уже никакой связи не
имевшим с интересами общественного и государственного целого, которым он
до тех пор служил в качестве представителя военного и правящего сословия
государства. Но это—уже явления более позднего времени, выходящие за
пределы средних веков и их 'феодального строя и характеризующие процесс
разложения средневекового общественного порядка1).
Варварское государство и генетически связанная с ним его разнЬвид-
ность, феодальное государство,^'характеризующиеся в равной мере одновре-
менным существованием в западно-европейских обществах и механическим
сочетанием двух политических порядков, исконного народоправства и еди-
ноличного властвования—в первом случае короля, а во втором сеньеров,
получивших. от короля принадлежавшие ему права политического верховен-
ства и в этом смысле являвшихся в отношении к зависимому от них населе-
нию теми Же варварскими королями, но только в меньшем масштабе, с резко
выраженными .частно-правовыми и частно-хозяйственными тенденциями—,
не разрушали основ исконного государственного и общественного строя этих
обществ, а лишь в сущности поверхностно приспособляли его к потребностям
- новой власти: в первом случае к интересам короля и его рода и близких к
нему людей, во втором;—к интересам получивших в той или иной мере от
короля эту же власть духовных и светских магнатов, по существу должност-
ных лиц короля (безразлично, настоящие ли они чиновники короля, или же
иммунисты) в областном управлении, членов военного ‘и правящего сословия
государства. Общество продолжало жить в узких рамках местной жизни,
находя здесь все, что необходимо было ему для удовлетворения основных
потребностей общежития. Только разве война напоминала ему, что есть
Общие для целого ряда местных миров интересы. Не менее досадным было
напоминание о каких-то иных, выходящих за узкие пределы деревни, сотни
и графства требованиях, которые нужно было удовлетворять в виде всякого
рода поборов и поставок (подвод и лошадей) для надобностей короля и его
слуг. Но все это были неприятные случайности, бурно врывавшиеся в захо-
лустную жизнь свободного франка меровингской поры, но не связанные
г) Процессом этим я занимаюсь в своем исследовании ((Восстание Уота Тайлера».
Очерки из истории разлоя;ения Феодального строя в Англии. Второе, переработанное
здание. Москва, 1914.
__ 280 __
органически с той жизнью, какой жил он сам и его commarcani и pagenses,
в пределах деревни, сотни и графства вполне удовлетворявшие и свои хозяй-
ственные потребности, и потребность в. праве и порядке.
В частности, и. хозяйственная жизнь франкского общества была раз-
дроблена на целый ряд узких, если и не вполне, замкнутых, хозяйственных
миров и, следовательно, находилась в полной гармонии с общественным и
политическим (в широком смысле) партикуляризмом, сейчас отмеченным.
Широкое хозяйственное и культурное взаимодействие мало было знакомо
тогдашнему франкскому обществу. В хозяйственном и культурном отноше-
нии франкское общество эпохи Меровингов еще в малой мере являлось еди-
ным широким целым, единым хозяйственным и культурным организмом,
имеющим общие для него, для всей массы населяющих его территорию инди-
видуумов и их общественных организаций хозяйственные и культурные инте-
ресы и нуждающимся для обеспечения этих общих интересов в широкой
государственной организации, которая являлась бы, таким образом, органи-
ческой потребностью и в тс же время и органическим продуктом уже еди-
ного в хозяйственном и в культурном отношении широкого общественного
соединения.
Такая широкая политическая организация являлась бы органической
частью широкого общественного целого и обладала бы той крепостью и
прочностью, какой обладают сами хозяйственные и культурные связи, сое-
диняющие широкий общественный организм. Такой, как' мы видели, была
Римская империя в первые века своего существования, когда она явилась
широкой политической формой, в которой нуждались объединенные рим-
ским оружием в единый хозяйственный и культурный организм народы и
племена, занимавшие берега Средиземного моря. Таковы современные госу-
дарства. Но такой не была империя Карла Великого. Каролингская монар-
хия не вывела жизнь франкского общества из узких форм хозяйственного
и культурного существования и не ввела ее в широкое русло широкого
хозяйственного и культурного взаимодействия, не превратила обширный
конгломерат племен и народов, признававших власть франкского короля и
римского императора, в единый хозяйственный и культурный организм. И
она не могла быть прочной политической организацией западно.-европей-
ского общества и не могла заставить служить своим интересам узкие обще-
ственные и политические круги, на которые давным-давно распадалось
франкское общество и которые являлись естественной и органически необ-
ходимой и потому единственно прочной формой его политической орга-
низации.
Мировая христианская монархия Каролингов не разрушила феодаль-
ного порядка. Да она и не имела в виду его разрушать, даже укрепляла и
расширяла его, лишь стремясь заставить его служить своим широким госу-
дарственным интересам. Произведенная Каролингами и вызванная преиму-
щественно внешними причинами попытка организовать и укрепить мировую
империю на феодальном фундаменте должна была потерпеть неудачу. Слиш-
ком широкая политическая организация, в которую они хотели ввести жизнь
западно-европейского мира, находилась в резком несоответствии с хозяй-
ственными и культурными условиями и формами, в каких еще жили западно-
европейские общества. В этом основная причина недолговечности каролинг-
ской монархии , и полного торжества феодального партикуляризма. И каро-
лингская государственность, подобно варварской государственности Меро-
281
вингов, явилась в конце-концов всего лишь внешним приспособлением инте-
ресов носителей власти—на этот раз власти, проникнутой настоящим госу-
дарственным смыслом и искренним желанием служить общественному благу
«республики»—в исконным узким формам общественного существования,
которые она не могла и не имела в виду разрушать и которые вполне соот-
ветствовали хозяйственным и культурным условиям, продолжавшим в мало
измененном виде существовать во франкском обществе; и эти узкие формы
беспрепятственно могли еще долгое время оставаться основными формами
общественного и политического существования Западной Европы, пока ход
хозяйственной и социальной эволюции и общее развитие европейской куль-
туры не преобразили постепенно хозяйственную и социальную структуру
европейских обществ и не создали почвы и для их широкой и в то же время
прочной политической организации.
Для более детального ознакомления со строем и с эволюцией франк-
ского общества и государства назовем следующие книги:
Waitz (Georg). Deutsche Verfassungsgeschichte, В. В. I—II (3-е Aufl.,
1880, 1882), III—IV (2-e Aufl., 1883, 1885).
Brunner (H.). Deutsche Rechtsgeschichte, В. I (2-e Aufl., 1906), Il (1892).
Schroder (R.). Lehrbuch der deutschen Rechtsgeschichte, 5-e Aufl., 1907 r.
Sohm (R.). Frankische Reichs- und Gerichtsverfassung. 1871 (есть и но-
вое издание 1911 года).
Roth (Paul). Geschichte des Beneficiaiwesens. 1850.
Roth (Paul). Feudalitat und Unterthanverband. 1863.
Sybel (H. von). Entstehung des deutschen Konigthums (2-e Aufl.), 1881 r.
Sohm (R.). Der Process der Lex Salica. 1867.
Waitz (G.). Abhandlungen zur deutschen Verfassungs- und Rechtsgeschichte.
Herausgegeben von K. Zemmer. 1896.
Inama-Sternegg (K. Th.). Deutsche Wirtschaftsgeschichte, 2-e Aufl. 1906.
Caro (G.). Beitrage zur alteren deutschen Wirtschafts- und Verfassungs-
geschichte. 1905. Его же Neue Beitrage.
Seeliger (G.). Die soziale und politische Bedeutung der Grundherrshaft im
friiheren Mittelalter. 1903.
Seeliger (G.). Staat und Grundherrschaft in der ' alteren deutschen
Geschichte. 1909.
Dopsch (Dr. Alfons). Die Wirtschaftsentwicklung der Karolingerzeit
vornehmlich in Deutschland. В. В. I—II. 1912—13.
Fust el de Coulanges. Histoire des institutions politiques de I’ancienne
France, Vol. I—VI. 1907 (все томы переведены на русский язык под ред.
проф. Гревса).
Viollet (Р.). Histoire des institutions politiques et administratives de la
France, 1. 1890.
Flach (J.). Les origines de I’ancienne France. I. 1886.
Lavisse (E.). Histoire de France. Tome II. 1903.
Греве (И. M.). Феодализм (Энциклопедический словарь Брокгауза и
Ефрона, полутом-70).
Егоров (Д. Н.). Этюды о Карле Великом (Журн. Мин. Нар. Проев.,
1902—3).
282
Вязигин (А. С.). Идеалы «Божьего царства» и монархия Карла Бели-
ного, Спб., 1912 г.
Брайс (Джемс). Священная Римская империя. Пер. с англ. Д. М. Петру-
шевский. М., 1891.
Терешкович (В.). Рост частной власти по капитуляриям франк-
ских королей (Журн. Мин. Нар. Проев., 1912).
Ун.ельцов (А. Д.). Свободная деревня в западной Нейстрин в эпоху
Меровингов и Каролингов. Спб., 1912 (извлечено из Журн. Мин. Нао. Проев.
(1912).
Книга для чтения по истории средних веков, изд. под ред. проф. Ви-
ноградова, т. I (статьи: Варварские Правды М. Богословского, Карл Вели-
кий Н. Шамонина, Восстановление Западной Римской империи- М. Н. По-
кровское, Капитулярия Карла Великого В. Икономова) и т. II (статья
проф. Виноградова Подготовка феодализма).
На русском языке существует, кроме того, два школьных издания
Салической Правды (Lex Salica); одно из них сделано Д. Н._ Егоровым, кото-
рый приготовил к печати и снабдил примечаниями латинский текст Саличе-
ской Правды (Сборник Законодательных памятников древнего западно-
европейского права, изд. под ред. П. Г. Виноградова ii М. Ф. Владимир-
ского-Буданова. Выпуск первый. Lex Salica. Киев, 1906) (во втором выпу-
ске помещен текст Lex Saxonum с примечаниями В. С. Протопопова и
Leges Alamanorum с введением и примечаниями М. Ф. Владимирского-Бу-
данова), а другое представляет собою русский перевод Салической Правды,
сделанный Н. П. Грацианским и А. Г. Муравьевым и снабженный введением
Н. П. Грацианского (Казань, 1913).
ЗАКЛЮЧЕНИЕ.
Нам остается подвести итоги. s
И в Римской империи, и в сменивших ее «варварских» королевствах,
основанных германцами на ее территории, мы интересовались прежде всего
и главным образом процессами политической, социальной и хозяйственной
эволюции и теми сменявшими одна другую формами, которые бни выраба-
тывали. Изучая эти процессы и эти формы, как они развивались в Римской
империи, мы имели полную возможность убедиться в непререкаемой истин-
ности высказанного Моммзеном взгляда, что' «не варвары разрушили Римг
скую империю», что «она пришла в упадок от собственного внутреннего
разложения», и для нас стал ясен и понятен и самый процесс этого внут-
реннего разложения империи. Нам нет надобности возвращаться к нему в
данный момент: нам уже приходилось не один раз * резюмировать резуль-
таты, полученные нами от его изучения. Нас интересуют здесь лишь неко-
торые его стороны. В частности, мы хотели бы привлечь (внимание чита-
теля к тем явлениям в жизни и строе умиравшей империи, которые дают
нам основание говорить о феодализации Римской империи, о римском фео-
дализме. Эти явления интересны и сами по себе, в своей индивидуальности
и конкретности, а также и в связи с аналогичными явлениями, развивав-
шимися в жизни и в строе сменивших империю варварских королевств, и
их более пристальное рассмотрение может способствовать выяснению суще-
ства феодализационного процесса и феодальных форм жизни.
Когда говорят о феодализме (а иногда о «зачатках» феодализма) в
Римской империи, то обыкновенно имеют в виду некоторые черты помест-
ного строя империи последних веков ее существования, тот вотчинный
режим, который постепенно сложился на территориях магнатских владений
и передал земельному магнату политическую в широком смысле власть над
сидевшим на его земле крестьянским населением. Мы изучали этот режим и
вызвавшие его к жизни причины и видели, что в разных частях империи
он имел свою местную, так сказать, историю, и что в большинстве из них
история эта началась задолго до тогр, как эти части вошли в состав рим-
ского государства, что те индивидуальные формы поместных отношений,
которые явились в результате этих местных эволюций, не остались изоли-
рованными, но .вошли в широкий оборот общеимперской эволюции, нередко
ж качестве готовых образцов для складывавшихся в иных условиях отноше-
ний. Видели мы также и то, что общеимперская государственная власть,
вступив на путь государственной регламентации поместных отношений и
реорганизации их в своих собственных, государственных интересах, лишь
применяла к поместным отношениям ту общую систему мероприятий, кото-
284
рая стала руководящей приблизительно с конца третьего века после Р. Хр.
и определяла всю внутреннюю политику государства, направленную к реор-
ганизации общества в систему тяглых государственных сословий, обязанных
своим трудом и своим имуществом служить прежде всего интересам госу-
дарства. Прикрепление колонов к земле и к поместью крупных землевла-
дельцев и подчинение их полицейской и административной власти этих
последних являлось лишь одним из элементов общего закрепощения, кото-
рому постепенно подверглись и другие классы и профессиональные органи-
зации римского общества.
Мы внимательно изучали процесс этого общего закрепощения в тех
индивидуальных формах, в каких он совершался для каждой из обществен-
ных групп, на какие распадалось римское общество, и видели, что никому
государство не давало пощады в своих отчаянных усилиях отстоять себя в
борьбе не на жизнь, а на смерть, которую ему пришлось вести с разлагав-
шими имперское единство тенденциями хозяйственного и общекультурного
упадка. Когда-то вызванная к жизни потребностями широкого хозяйствен-
ного и общекультурного развития, начавшегося на берегах Средиземного
моря среди народов и стран, объединенных римским оружием, римская
монархия явилась новым словом для тогдашнего цивилизованного мира,
создав для него широкий государственный порядок и систему права, отве-
чавшую потребностям широкого гражданского'оборота. Но по мере рас-
ширения своих внешних задач, требовавших для своего разрешения все
большего и большего напряжения всей культурной энергии общества и все
большего и большего истощения его сил и траты накопленного веками
культурного капитала, римская монархия явилась непосильным бременем для
объединенных ею народов, и между ее организацией и ее задачами, с одной
стороны, и культурными рессурсами римского общества, с другой, все резче
и резче обнаруживалось явное несоответствие. Государство все более и более
теряло под ногами ту широкую хозяйственную и общекультурную почву-,
которая некогда вызвала его к жизни. Империи пришлось реорганизовать
свое государственное хозяйство применительно к изменившейся хозяйствен-
ной обстановке. Общество вместо денег начинает платить государству нату-
рой—продуктами своего труда и самим трудом—и для этого постепенно
реорганизуется по восточно-эллинистическим образцам в систему соподчи-
ненных тяглых сословий государства, среди которых распределяются по прин-
ципу принуждения и закрепощения разные виды повинностей, необходимых
для того, чтобы государство могло сохранять свою широкую и сложную
организацию и разрешать свои сложные внешние и внутренние задачи. Мы
знаем, что эта попытка превратить всю сложную некогда хозяйственную
организацию римского общества в своего рода грандиозный ойкос, который
бы служил прежде всего удовлетворению потребностей государства нату-
реально-хозяйственным способом и для этого требовал бы принудительной
работы всех производительных классов общества, превращая их в служеб-
ные органы государства, не спасла положения и явилась одним из очень важ-
ных факторов в процессе внутреннего разложения имперского единства и
созданной империей государственной организации. В/ данной момент она
интересует нас своей формальной, морфологической стороной. В истории
Римской империи наступил момент, когда у государства не. оказалось дру-
гого выхода, как реорганизовать общество в систему государственных
сословий и распределить между ними повинности, необходимые для суще-
285
ствования государства и для его более или менее удовлетворительного
функционирования.
Подобный же момент наступил, как мы видели, и в истории «варвар-
ских» королевств, основанных германцами на территории империи и за ее
пределами. И варварским королевствам пришлось пережить очень серьезный
внутренний кризис, когда и для них оказалось невозможным прежними спо-
собами удовлетворять основные государственные потребности, и нужно было
искать новых путей. И для них единственным выходом явилась реорганиза-
ция общества государством в систему соподчиненных государственных сосло-
вий, между которыми и пришлось распределить в форме сложной коопера-
ции труд, необходимый для существования государственного целого и пра-
вильного его функционирования.
Прежде труд этот лежал на всех и каждом члене государственного
союза, но процесс социальной дифференциации, с незапамятных времен раз-
вивавшийся в германских обществах и особенно быстрым и решительным тем-
пом ставший развиваться с переходом германцев к жизни большими госу-
дарствами, после того, как пережив длинный и бурный период миграций,
они утверждились на римской территории, и между ними началась взаимная
борьба^ приведшая к объединению различных племен в большие политиче-
ские целые королями завоевателями. Сравнительная сложность государствен-
ных задач, которые приходилось разрешать большим варварским государ-
ствам, к тому же не оставшимся чуждыми римской цивилизации и куль-
туре, еще более затруднила и для среднего гражданина несение натураль-
ных государственных повинностей (и в частности, военной повинности),
которые к тому же—в частности, военная повинностьтребовали уже техни-
ческой, чтобы не сказать профессиональной, выучки, предполагающей доста-
точное материальное обеспечение и досуг благодаря хотя бы и неполной
свободе от хозяйственного труда и его забот. Социальная дифференциация
расчленила население варварских королевств на экономические классы с
характерной для них чисто экономической зависимостью малоземельного и
безземельного от человека, богатого землей и капиталом в элементарной
форме скота, рабов и всякого иного инвентаря, и в связи с процессом раз-
ложения родовых союзов, развивавшимся в них одновременно, делала поло-
• жение слабого особенно тяжелым и беззащитным и заставляла его искать
защиты у сильного и признать над собою его частную власть как своего
патрона, или сеньера. Государству оставалось только приспособляться в
деле удовлетворения своих основных потребностей к этим общественным
группам и их соотношениям и с своей стороны приспособить их к своим
потребностям и для этого сообщить отношениям патрона к его людям
большую юридическую определенность и прочность, распространить это^о
рода отношения на возможно большее число людей и. передать частным
патронам ряд своих полномочий и прав в отношении к находившемуся под
их частной властью населению и превратить их таким образом в свое
военно-служилое сословие, в военное и правящее сословие государства, а
политически, а в некоторых своих частях и экономически, и лично подвласт-
ную им массу, освободив от военной повинности, преобразовать в исключи-
тельно занятое хозяйственным трудом крестьянское государственное сосло-
вие, обязанное своим крестьянским трудом содержать военное и правящее
сословие и тем обеспечивать ему отправление им своих обязанностей в
отношении к государству.
__286____
Если в Римской империи необходимость реорганизовать общество в
систему государственных сословий явилась у государства уже в эпоху начав-
шегося упадка, общекультурного, хозяйственного и политического, то в
варварских королевствах необходимость эта говорит не об упрощении жиз-
ненных форм, к чему стало постепенно клониться римское общество, а о
чем-то обратном, об усложнении жизненных форм и отношений. Здесь И
сама эта необходимость являлась нс переходом к более элементарным фор-
мам политического существования, как это было в Римской империи, а ско-
рее приспособлением государственной организации к более сложным формам
социальных отношений и к условиям постепенно повышавшей свой уровень
культуры. Различие условий дало себя знать на индивидуальных формах,
какие приняла система государственных сословий в Римской империи и в
варварских королевствах. Римской империи приходилось отстаивать в
отчаянной борьбе с падавшей культурой еще сложные формы и еще широ-
кие задачи своей государственной организации и до крайних пределов напря-
гать уже убывавшую энергию тех социальных групп, на которые в резуль-
тате веками тянувшегося хода своего развития расчленилось римское обще-
ство, и которые государство заставило теперь служить прежде всего и глав-
ным образом своим государственным интересам. В результате государствен-
ные сословия Римской империи явились крепостными сословиями государ-
ства, и принцип закрепощения принял самые беспощадные формы.
Не то мы видим в варварских королевствах. Организация их была
сравнительно с государственной организацией Римской империи очень эле-
ментарной, и потребности ее соответственно были так же несложны, и те
требования; которые она могла предъявлять к обществу в интересах их
удовлетворения, ни в какое сравнение не могут идти с тем всякую меру
превышающим бременем, какое возложила на общество Римская империя,
чтобы быть в состоянии справиться с своими сложными государственными
задачами. Благодаря этому о государственном закрепощении в варварских
государствах и речи быть не могло, так как в нем не было решительно
никакой надобности. Отношения к государству и друг к другу, характерные
для государственных сословий в варварских королевствах, очень далеки от
крепостной неволи, возьмем ли мы военный и правящий класс или полити-
чески подвластное ему крестьянство.
До последнего времени в западно-европейской историографии был очень
распространен взгляд, изображавший крестьянскую массу средневековой Ев-
ропы чуть ли не сплошь крепостной, отданной государством в полную власть
сеньерам и в полное их хозяйственное и нехозяйственное распоряжение. Бо-
лее пристальное и более научное изучение вскрыло полную необоснованность
этого взгляда и привело исследователей к убеждению, что феодализационный
процесс, который мы в данный момент рассматриваем, для средневековой Ев-
ропы представлял собою лишь сравнительно слабое приспособление общества
к потребностям государства, что никакой радикальной ломки в сложившихся
перед тем общественных формах и общественных отношениях он не произво-
дил и лишь заставлял их служить интересам государства. В частности, не раз-
рушал он и характерной для общественного существования крестьянской
массы формы, сельской общины, как аграрного союза и как ячейки обществен-
ного в широком смысле существования, и лишь политически подчинял ее .
сеньёру, барский двор которого к тому же в качестве хозяйственной органи-
зации органически был связан с общиной и в смысле чересполосности барских
__287
участков с крестьянскими участками и связанной с этим необходимости под-
чиняться всем хозяйственным распорядкам общины, и в смысле зависимости
барского хозяйства от натуральных повинностей членов общины и невозмож-
ности для него обходиться без этих повинностей, одной лишь барщиной лишь
экономически и лично зависимых от сеньера людей, его крепостных дворо-
вых и крепостных и свободных арендаторов его собственной земли. Хозяй-
ственные услуги, оказываемые сеньеру свободными и экономически независи-
мыми членами лишь политически подвластной ему (в результате передачи ему
в последнем счете из рук короля политической власти над нею) сельской об-
щины, не делали их крепостными, оставляя их такими же лично свободными
и экономически независимыми людьми, какими они были и до перехода их
общины под власть сеньера. В частности, не утратили они и права собираться
на сельский сход общины и решать здесь свои судебные споры, а также делать
всякого рода постановления, обязательные для всей общины, и выбирать ста-
росту и других должностных лиц общины, и то обстоятельство, что все эти
общинные функции они отправляли под сеньериальным, так сказать, флагом,
в такой же малой мере может быть признано серьезным аргументом против
их свободы, как и натуральные повинности и натуральные и денежные пла-
тежи, в которых находила свое конкретное выражение их политическая за-
висимость от сеньера.
Средневековой феодализм являлся лишь поверхностной надстройкой над
исконными формами общественного существования и в соответствии с срав-
нительно несложными потребностями средневекового государства лишь в срав-
нительно ограниченной мере заставлял жившие в их рамках общественные
группы служить потребностям государства (нести государственное тягло), не-
посредственно служа ближайшей поставленной государством над каждой из
них группе. Личная свобода, общественная и, в частности, хозяйственная авто-
номия являются характерными чертами для огромной массы крестьянского со-
словия феодальной Европы и в особенности для той эпохи в истории ее, кото-
рая обыкновенно называется ранним средневековьем и пределами которой мы
ограничиваем наше изучение средневековых общественных и политических
отношений в наших очерках. Возможны были и, конечно, были и не редки и
в эту эпоху случаи неправомерного и насильственного превращения свобод-
ного человека в лично несвободного, крепостного, но они не характерны для
создаваемого феодализмом в варварских государствах социального порядка,
как не характерны для него и те лично несвободные люди, которые или жили
во дворе сеньера, или сидели на его собственных участках. И их было не мало.
Для феодального режима характерна не личная и не экономическая зависи-
мость человека или социальной группы от другого человека или от другой со-
циальной группы, а исключительно зависимость между ними политическая,
основанная на публичном праве, на том, что это лицо или эта группа может
предъявлять требование того или иного подчинения и тех или иных хозяй-
ственных и нехозяйственных услуг к данному лицу или данной группе, осно-
вывая свои притязания не на частном праве, а на праве публичном, передан-
ном ему или ей в последнем счете главою государства в качестве его регалии,
и какие бы конкретные формы эта политическая по своему юридическому су-
ществу власть и эта политическая зависимость между социальными группами
ни принимала, это ни на одну йоту не может изменить ее публично-правового,
чисто политического существа и превратить лишь политически зависимого от
сеньера человека в его крепостного. Крепостничество феодальной эпохи в
288
средневековой Европе есть явление, лишь совпадающее по времени с феодаль-
ной эпохой, по существу же оно явление не-феодальное и до-феодальное, пред-
ставляя собою вид личной несвободы, являясь категорией частного права и ни-
чего общего не имея с феодализмом и с феодальной зависимостью, катего-
риями права публичного. Основная масса крестьянства феодальной Европы
есть государственное сословие, подчиненное государством сеньерам, как воен-
ному и правящему сословию государства, наделенному государством полити-
ческой властью над ним, но сохраняющее свою личную и экономическую сво-
боду и независимость.
Но, если в средневековой феодальной Европе «крепостной» есть лишь
категория частного права, к феодальному социальному строю, как таковому,
никакого отношения не имеющая, то* в Римской империи, как мы видели, го-
сударственные сословия, созданные государством, с полным правом могут быть
обозначены как крепостные. Здесь «крепостной» — категория публичного
права. Здесь мы имеем дело с государственным крепостничеством. Здесь отно-
шения между созданными государством сословиями и государственной властью
приняли сразу же характер крепостных отношений. Здесь произошло самсе
прямое и откровенное закрепощение общественных групп в смысле прикре-
пления их к государственному тяглу, и после всего сказанного в непосред-
ственно предшествующем изложении это резкое различие между социаль-
ными группами, созданными государством для своих надобностей с одной сто-
роны в Римской империи, а с другой — в сменивших ее варварских королев-
ствах, уже не требует дальнейших разъяснений.
Если для средневекового крестьянства как государственного сословия,
подвластного военному и правящему сословию, характерным является личная
свобода и экономическая независимость,-то для римского колона кроме его
положения государственного крепостного, над которым государство осуще-
ствляет свои права через посредство наделенного им публично-правовыми пол-
номочиями поссессора, характерно еще и то, что он сидит на земле этого пос-
сессора, что он является его арендатором, что он и экономически зависит от
поссессора. Здесь сказывается различие и в экономических условиях между
империей и варварскими королевствами, в условиях, от которых приходилось
отправляться в своей реорганизационной работе государству там и здесь. Рим
третьего и четвертого века после Р. Хр. прожил уже долгую и сложную жизнь,
и, в частности, его экономическая эволюция едва ли не сказала уже свое по-
следнее слово, и его общественная Структура слагалась из резко и отчетливо
расчлененных экономических классов. Государству оставалось только прину-
дительно привлечь эти классы на службу непосредственно себе, превратить
их в свои тяглые государственные сословия. Неудивительно, что благодаря
этому в Римской империи государственные сословия совпадают с экономиче-
скими классами и, в частности, крестьянское сословие, крепостные колоны,
является в то же время и экономическим классом арендаторов и в лице пос-
сессоров имеет дело не только с стоящими над ним носителями администра-
тивной и полицейской, а нередко и судебной власти, но и с землевладельцами,
на земле которых оно сидит, от которых оно зависит н экономически. В вар-
варских королевствах к моменту начавшегося в них процесса феодализации
социальная дифференциация на экономической и, в частности, на аграрной
почве сделала сравнительно еще слабые успехи, и земледельческая масса в об-
щем еще долго сохраняла свою самостоятельную позицию землевладельцев
собственников, которой долго не могла поколебать и принадлежавшая сенье-
289
рам некоторая, общая по своему характеру и публично-правовая по своей
природе власть и над землею политически подвластных им сельских общин
(то, что можно назвать Grundherrschaft в отличие от Grundeigentum, частной
собственности на землю). Этим и объясняется указанный уже нами факт, что
для средневекового крестьянина, в отличие от римского закрепощенного ко-
.лона, характерным является политическая, публично-правовая, но отнюдь не
экономическая зависимость от сеньера. . Только часть средневекового кре-
стьянства сидела на собственной земле сеньера в качестве его арендаторов
и, следовательно, и экономически зависела от него, как от землевладельца, а
не только политически, как от своего сеньера.
Но и римский поссессор отличается не в малой мере от средневекового
сеньера. Прикрепляя крестьянскую массу к государственному тяглу посред-
ством прикрепления ее к земле крупных землевладельцев и подчиняя ее их
административной и полицейской власти, империя, как и варварские королев-
ства, имела при этом в виду едва ли не прежде всего интересы военной защиты
государства; но в то время, как в варварских королевствах этим обеспечива-
лась военная повинность самих сеньеров и их военных слуг, их военных вас-
салов, империя обеспечивала таким путем непосредственно лишь свои фискаль-
ные интересы, лишь исправное поступление в казну поземельной и поголов-
ной подати, лежавшей на земле, и на земледельце, чтобы иметь возможность
содержать войско и весь сложный бюрократический аппарат, сохранившийся
от прежней поры и попрежнему требовавший от, общества все новых и новых
жертв. В варварских королевствах крестьянская масса работала непосред-
ственно на военный класс; в Римской империи она работала на фиск, кото-
рый уже от себя содержал особый военный класс, и если в то же время она
работала и на поссессоров, то этим она лишь выполняла в отношении к ним
свои вытекавшие из арендного отношения обязательства, не выходя таким об-
разом из сферы частного права. Не сделавшись военным сословием государ-
ства, римские поссессоры стали лишь правящим сословием империи и фискаль-
ными агентами государства.
Но время шло, бюрократическая организация империи, подтачивая по-
степенно свою хозяйственную основу, все ветшала, и государству все реши-
тельнее и решительнее приходилось переходить к все более и более элемен-
тарным способам удовлетворения своих основных потребностей и все более и
более приближаться к феодальному государству. В частности, и свою военную
организацию ему в конце концов пришлось поставить на непосредственно зе-
мельную основу. Постепенно теряя возможности содержать свои войска, те-
перь уже состоявшие почти исключительно из варварских отрядов, нередко
из целых варварских племен, прежним способом, империя принуждена была
сажать их на землю, превращать их в воинов-землевладельцев, или выдавая
им казенные земли в обеспечение их службы, или же размещая их по усадь-
бам римских поссессоров и обязывая этих последних отдавать им часть про-
дуктов хозяйственного труда своих колонов, а впоследствии и вовсе передать
им часть своих земель вместе с трудом сидевших на них колонов. Но это уже
была эпоха фактического расчленения империи на ряд варварских королевств,
которое скоро положило конец и римскому фиску, и римской бюрократии, и
римскому государству. Римской землевладельческой аристократии оставалось
или сойти со сцены, или превратиться в несущий свою натуральную государ-
ственную повинность общественный класс. И мы видим ее в верхних рядах
духовного сословия франкской Галлии и вестготской Испании и среди воен-
290
них товарищей, сотрапезников («conviva regis») и вассалов варварских коро-
лей, вместе с варварскою знатью выступающей в походы во главе своих во-
оруженных слуг. Варварское развитие и развитие римское встретились и за-
тем уже пошли по одному пути.
И поместный строй Римской империи, уже принявший определенно вы-
раженный феодальный отпечаток, не окончил своего существования с распа-
дением государственной организаций империи, но вошел органической частью
в социальный строй,t постепенно сложившийся в варварских королевствах, ко-
торые образовались на территории империи. Как нам уже раньше приходи-
лось указывать, он только утратил те свои особенности, какими он был обя-
зан той государственной обстановке, в которой он возник и потребностям ко-
торой он должен был служить, и все более и более ассимилировался с новой
политической обстановкой варварских королевств и приближался к помест-
ному строю, самостоятельно слагавшемуся здесь. Являясь, таким образом,
традиционной, хотя и несколько видоизменившейся в новых условиях формой
социальных отношений среди романских элементов населения варварских ко-
ролевств, римский поместный строит с своей стороны не остался без влияния
на поместный строй, самостоятельно сложившийся среди германских элемен-
тов этого населения, и некоторые характерные для него формы поземельных
отношений (прекарии, колонат и др.) были реципированы германцами и в из-
мененном и приспособленном к их потребностям виде стали формами, в ко-
торые укладывались и поземельные отношения в их собственных поместьях.
И римское, и германское поместье стали играть в варварских королевствах
одинаковую социальную и политическую роль, необходимую в тогдашних хо-
зяйственных и политических условиях. И здесь римское и варварское разви-
тие встретились и пошли по одному пути.
И римский феодализм, и феодализм, сложившийся в варварских коро-
левствах, при всем различии в своих конкретных очертаниях в основе пред-
ставляют собою явления одного порядка. И в том, и в другом случае мы имеем
перед собою своеобразное приспособление государством общества и его соци-
альной структуры к своим основным потребностям, реорганизацию государ-
ством общества в систему государственных тяглых сословий и распределение
между ними в форме сложного сотрудничества работы, необходимой для су-
ществования государственного целого и правильного его в данных культур-
ных условиях функционирования. То, о чем когда-то мечтал Платон,, кон-
струируя в своем воображении идеальное государство, не так уж далеко от
реальной, конкретной исторической действительности. И не только римской
и средневековой. И современная ему историческая действительность была зна-
кома с основными чертами его «утопии». Разумеем, в частности, спартанское
государство, типическое феодальное государство, благодаря особенностям сво-
его положения сознательно и намеренно и в совершенно новой, «современной»
культурной обстановке общегреческого развития сохранявшее основные черты
своего феодального строя, в той или иной форме и мере знакомого и осталь-
ным греческим городским общинам (и не одним греческим) на соответствую-
щей ступени их политического и социального развития, и неудержимо манив-
шее к себе, к своему социальному и политическому строю умы многих разо-
чаровавшихся в широко демократическом режиме передовых политических
общин или просто враждебных ему и мечтавших вернуть политическое и со-
циальное развитие назад и ввести его в неподвижные рамки стилизованного
прошлого.
291
Феодальная организация есть организация, создаваемая государством
для своих собственных надобностей, а не представляет собою чего-то ему вра-
ждебного, чего-то противогосударственного, как это нередко утверждали и
продолжают утверждать ученые, опираясь на общеизвестные факты борьбы
феодалов с королями и королей с феодалами во всех государствах средневе-
ковой Европы и за ее пределами, наполняющей многие страницы и главы по-
литической истории, этих государств. И феодалы боролись с королями, чтобы
расширить свою политическую независимость на счет государственного един-
ства, и короли, почувствовав под ногами почву, а то вовсе не теряя ее, всту-
пали в борьбу с феодалами, чтобы вернуть себе свои утраченные права и вос-
становить государственное единство. Все это не подлежит сомнению. Но не
должно подлежать сомнению также и то, что в своем генезисе феодальный
порядок представляет собою не отрицание широкой государственности, а ее
утверждение и является в руках государства средством, с помощью которого
оно укрепляет и упрочивает свои основы. Если при благоприятных для этого
условиях феодализм из созданной государством для своих надобностей си-
стемы государственных тяглых сословий превращался в совокупность почти
независимых, едва ли не суверенных государств (вспомним Францию эпохи
Капетингов), лишь слабо связанных с государственным центром вассальной
верностью их государей в отношении к общему главе государства, то это го-
ворит о наличности общих условий, неблагоприятных для прочности широких
политических соединений при данной комбинации исторических обстоятельств,
но решительно ничего не убавляет в положительном государственнол! смысле
и характере феодализма, как социальной организации, предназначенной при
данных условиях служить насущнейшим интересам широкого государствен-
ного целого. И все те факты и наблюдения, которыми мы были заняты едва ли
не на всем протяжении наших очерков и которые должны были сделать для
нас ясным и осязательным генезис феодального строя в его первоначальном
и подлинном существе, не оставляют у нас на этот счет никаких сомнений,
свидетельствуя о том, что по своему первоначальному смыслу и своей подлин-
ной сущности феодализм есть государственное учреждение, публично-право-
вой институт, создаваемый государством для своего собственного укрепления.
По своему существу феодализм есть феодализм государственный.
В научной литературе нередко встречается противопоставление государ-
ственного феодализма феодализму социальному. В частности, французский
феодализм в этом смысле противопоставляется английскому феодализму, как
феодализм государственный социальному феодализму. Нельзя признать такое
противопоставление научно правильным ни в методологическом, ни в факти-
ческом отношении. Здесь сопоставляются весьма различные вещи, какими
являются, с одной стороны, политическая раздробленность средневековой, ка-
петингской Франции, явившаяся результатом и того, что самым могуществен-
ным среди феодальных сеньеров страны удалось, при наличности благоприят-
ных условий, использовать переданные им верховною властью для общегосу-
дарственных надобностей политические полномочия и фискальные права в от-
ношении к подвластному им населению в своих собственных партикуляристи-
ческих интересах, сделать их основою своего независимого государственного
положения, а с другой английский феодализм, как социальная система, как
организованная государством для своих надобностей система государственных
сословий, т. е. феодальный порядок в его первоначальном и основном суще-
стве, каким он был первоначально и во Франции, когда она еще составляла
19*
292
часть франкской монархии Меровингов и Каролингов, каким он продолжал
оставаться и в тех герцогствах, графствах и других феодальных государствах,
на которые распадалась капетингская Франция. С другой стороны, и англий-
ская средневековая история достаточно > хорошо знакома с ^ртикуляристи-
ческими тенденциями местных феодалов и с их совершенно определенными в
этом смысле политическими выступлениями, начавшимися еще при Вильгельме
Завоевателе и проходящими красной нитью едва ли не через всю историю
средневековой Англии до того момента, когда в стране окончательно укре-
пился парламентский режим. Известно ведь, что и Великая Хартия Вольностей
явилась в результате общественного движения, организаторы и руководители
которого вовсе не скрывали своих во многом далеко не тожественных инте-
ресам центральной власти и представляемого ею государственного порядка
тенденций г).
И английский феодализм, и феодализм французский в равной мере пред-
ставляют собою государственный феодализм, являясь в то же время и соци-
альным порядком, системой соподчиненных государственных сословий, орга-
низованных государством для удовлетворения своих основных государствен-
ных потребностей, и какие бы конкретные формы ни принимала феодальная
власть и феодальная зависимость (хозяйственных, поземельных, личных отно-
шений), их публично-правовая, политическая основа никогда не должна быть
упускаема из вида. Этим феодальные социальные отношения и отличаются
совершенно отчетливо от социальных отношений, имеющих другую, хозяй-
ственную, например, основу, и научное мышление должно проводить строгое
различие между этими совершенно различными категориями социальных от-
ношений, нередко в конкретной исторической действительности перекрещи-
вающихся друг с другом и даже как будто переходящих друг в друга. Соци-
альная структура феодального общества не исчерпывается ведь одними лишь
феодальными социальными категориями. «Жизнь средневекового феодального
общества», говорили мы в другой нашей работе, «была достаточно сложна и,
как и жизнь всякого сложного общественного организма, текла и развивалась
и своими автономными путями, независимыми от государства и от его власт-
ных указаний» -). Да к тому же в достаточно широких и свободных рамках
государственных сословий продолжал развиваться процесс хозяйственной эво-
люции и социальной дифференциации на экономической основе, не только не
встречая препятствий, но иногда даже находя здесь новую почву для своих
дальнейших успехов. Феодальным в феодальном обществе является далеко не
все. Феодальным оно является лишь одной своей стороною, поскольку оно
представляет собою систему государственных сословий, отношения которых
к государственной власти у друг к другу покоятся на публично-правовой
основе. Феодализм всегда представляет собою одновременно и политическую,
и социальную категорию. И возник он, как мы имели случай не один раз в
этом убедиться после ряда весьма конкретных наблюдений, в результате как
политической, так и социальной необходимости.
’) ПрОФ. Д. М. Петрушевский, «Великая Хартия Вольностей и конституционная
борьба в аннинском обществе во второй половине ХП1 века». М. 1915, и того же автора
«Очерки ил истории аимнискою юсударства и общества в средние века». СПБ. 1М9.
2) ПроФ. Д. М. Петрушевский, «Восстание Уота Тайлера». Второе, переработанное
издание. М. 1914. Стр. 2G0.
293
Не яйлялся ли он в то же время результатом и э к о н о м и ч е с к о й
необходимости?
Нам уже приходилось касаться этого вопроса во всей его определенно-
сти при рассмотрении процесса феодализации англо-саксонского общества *
(см. выше, стр. 189 и след.), и мы дали на него вполне определенный ответ.
Ответ этот идет вразрез с общепринятым в настоящее время взглядом на про-
цесс феодализации, находящимся в тесной связи с столь же популярным воз-
зрением на хозяйственный строй средневековой феодальной Европы.
Западно-европейская историография в трудах главным образом немец-
ких ученых постепенно создала вполне выдержанную и законченную концеп-
цию хозяйственного строя, средневековой Европы, рисующую этот строй в
терминах натурального хозяйства. Свою классическую формулировку концеп-
ция эта получила в Немецкой хозяйственной истории (Deutsche Wirtschaftsge-
schichte) Инама Штернегга (inama Sternegg) и стала, можно сказать, догма-
том, который до самого последнего времени царил в исторической науке. Еще
более широкую популярность получил этот догмат после того, как натураль-
но-хозяйственная концепция средневековых хозяйственных отношений вошла
в качестве одного из основных элементов в историко-экономическую схему
Бюхера, и категория безобменного домашнего замкнутого хозяйства отожде-
ствилась у него, в результате серьезного логического недоразумения, с кон-
кретной хозяйственной действительностью всего древнего мира и доброй по-
ловины средних веков (до XI столетия, когда стало развиваться «городское
хозяйство», в изображении Бюхера тоже весьма недалеко ушедшее от замк-
нутого домашнего хозяйства). Возникшее с развитием историко-экономиче-
ских изучений стремление к «экономическому объяснению» истории не могло,*
конечно, не коснуться и феодализма, и не могло быть ничего естественнее,
как поставить феодализм в теснейшую связь с не вызывавшим ни в ком ни-
каких сомнений натуральным хозяйством. Натуральное хозяйство было при-
знано «широкой основой, на которой были построены все учреждения эпохи»,
когда «местные силы общества стремились к непосредственному потреблению
продукта на месте», когда «торговый обмен и денежные сделки играли совер-
шенно подчиненную роль». В частности, «результатом влияния натурального
хозяйства на военную организацию было введение земледержания как глав-
ного условия военной службы». «Натуральное хозяйство на своей земледель-
ческой стадии ведет к аристократической военной системе, так как оно вле-
чет за собою отделение класса, постоянно занятого земледельческим трудом,
от класса, постоянно занятого военным делом. Профессиональный солдат,
естественно, становится лордом профессионального рабочего» ’).
Представлялось весьма заманил геым подвести под политическую обособ-
ленность (к тому же не в малой мере преувеличенную) феодальной, иммуни-
тетной территории экономический фундамент и объяснить государственно-
правовую позицию феодального сеньера, его политическую власть над этой
территорией и над живущим на ней населением, экономической независимо-
стью этой территории, ее натурально-хозяйственным самодовлением. Раздача
королями земель и регалий в обеспечение военной службы вассалов и адми-
нистративной службы агентов центральной власти, т. е. в качестве бенефи-
’) Р. Vinogradoff, «English Society in the Eleventh Century». Oxford. 19J8.
•стр. 87—89. См. также нашу брошюру «Лниннское общество в одппадцатом вене». СПБ.
1909, стр. 23—25.
294
циев и феодов, представлялась вполне понятной при той совершенно ничтож-
ной роли, какую .приписывали деньгам в хозяйственной жизни средневекового
общества, будто бы почти не нуждавшегося в них при предполагаемой налич-
ности в нем чрезвычайно слабо развитого, если не вовсе отсутствующего, об-
мена. И барское хозяйство, и обслуживавшее его хозяйство крестьянское пре-
следовали почти исключительно, если не всецело, потребительные цели, един-
ственно возможные при -почти безраздельном господстве в обществе нату-
рального хозяйства, и это делало для государства необходимым и свои основ- •
ные потребности удовлетворять натурально-хозяйственным способом, обес-
печивая военную и административную службу военного и правящего класса
земельными раздачами и предоставлением ему права на труд и на непосред-
ственные продукты труда земледельческого населения.
Мы уже имели случай неоднократно указывать на то, что натурально-
хозяйственная концепция неприменима ни к древнему обществу, ни к средне-
вековому, что обмен, игравший временами определяющую роль в хозяйствен-
ной жизни древних обществ, и в-средневековой Европе далеко не играл той
слишком скромной, если не прямо ничтожной, роли, какую ему приписывают,
и что и деньги имели для средневекового хозяйственного оборота (не говоря
уже о древнем) весьма серьезное значение, являясь весьма желанным и вовсе
не редким результатом хозяйственной работы и в барском хозяйстве, и в хо-
зяйстве крестьянском, что,, следовательно и хозяйство барское, как и хозяй-
ство крестьянское, не могут быть истолкованы в терминах натурального и
замкнутого домашнего хозяйства, являясь и то, и другое в очень большой
мере меновым денежным хозяйством, и что если возможно признать барское
хозяйство феодального сеньера в каком-нибудь смысле натуральным хозяй-
ством, то единственно лишь в том, что оно опирается на натуральные повин-
ности в том или ином отношении зависимых от него крестьянских хозяйств
и имеет, следовательно, лишь натурально-хозяйственную структуру, органи-
зацию.
Что деньги действительно играли серьезную роль в хозяйственном обо-
роте средневекового общества и что их было вовсе не мало в его хозяйствен-
ном обиходе, об этом определенно говорят и такие, казалось бы, общеизвест-
ные факты, как обычные в феодальном обиходе средневековой Европы денеж-
ные взимания, в форме которых феодальные сеньеры осуществляли свои им-
мунитетные права, т. е. регалии, полученные ими прямо или непрямо из рук
короля, будут ли то судебные штрафы, рыночные пошлины (а рыночное право,
т. е. право устраивать на своей территории рынки и получать всякого рода
рыночные доходы, еще задолго до того, как началось, также ведь ещечв эпоху
расцвета феодализма, хозяйственное и правовое развитие городов, очень вы-
соко ценилось светскими и духовными сеньерами и являлось предметом очень
энергичных домогательств) или же те или иные виды прямого обложения, ка-
ким подвергали сеньеры подвластное им население. В этой связи заслуживает
весьма серьезного внимания и такой общеизвестный факт, как произведенная
в Англии в 1087 году, по повелению Вильгельма Завоевателя, Великая Пере-
пись, давшая в руки государства Книгу Страшного Суда (Domesday Book), по-
земельный кадастр, с помощью которого оно стало регулярно взимать с на-
селения поземельный денежный налог (geld), Таким образом, уже во второй
половине XI века, в самый разгар европейского феодализма, Англия, едва ли
представлявшая собою тогда передовую в смысле хозяйственного развития
страну, уже имела возможность организовать у себя на широких началах на-
295
стоящее денежное государственное хозяйство. При этом нужно иметь также
в виду, что уже и в первой половине XI столетия правивший Англией датский
король Канут превратил экстренный денежный сбор, к которому прибегали
в более ранние времена в Англии для надобностей борьбы с датчанами (Dane-
geld), в регулярно взимавшийся государственный налог. Очевидно, в обиходе
английского общества XI и более ранних столетий было достаточно денег, и
был достаточно широк в нем меновой оборот, чтобы не могло быть и речи о
господстве в нем, чуть ли не безраздельном, натурального хозяйства. Только
признав этот, едва ли подлежащий сомнению факт, можно понять и Книгу
Страшного Суда, и опирающееся на нее государственное денежное обложение,
и не окажется надобности объяснять их «значительным напряжением полити-
ческой энергии» и «чрезвычайной концентрацией государственной власти»
Как бы значительно ни было это несколько мистическое «напряжение поли-
тической энергии», и как бы чрезвычайна ни была «концентрация государ-
ственной власти», едва ли бы им удалось создать в Англии XI века широко
поставленное денежное хозяйство, «ее местные силы стремились к непосред-
ственному потреблению продукта на месте», «и торговый ’обмен и денежные
сделки играли совершенно подчиненную роль».
Книга Страшного Суда чрезвычайно поучительна и в связи с другим во-
просом, непосредственно связанным с генезисом феодализма. Действительно
ли господство в средневековой Европе натурального хозяйства делало для го-
сударства необходимым обеспечивать военную силу и административную ра-
боту государства земельными раздачами? Не говоря уже о том, что сложив-
шееся в результате феодализационного процесса военное и правящее сосло-
вие далеко не всецело было создано королевскими земельными раздачами, что
основой для него послужили, как мы видели, те социальные элементы, кото-
рые постепенно формировались с ходом независимо от государства и его ве-
лений развивавшегося процесса социальной дифференциации и от государства
получили лишь политическую и фискальную .власть над крестьянской массой,
часть которой уже находилась в экономической зависимости от них и под их
частной властью, и те элементы военно-служилого сословия, которые были
созданы исключительно на средства самой государственной власти, далеко не
одну землю получали из рук короля в качестве бенефиция и феода, но и ко-
ролевские регалии, передаваемые им иммунитетной грамотой, все те же свя-
занные с политической властью права, о которых мы говорили перед этим,
указывая на то, что, обыкновенно в большинстве случаев они осуществлялись
в форме денежных взиманий.
Таким образом, и здесь мы имеем перед собою тоже своего рода денеж-
ное государственное хозяйство. Но весьма существенное отличие его от того
денежного государственного хозяйства, которое уже знала и широко органи-
зовала Англия XI века, заключается в том, что оно совершенно децентра-
лизованное денежное государственное хозяйство. Вместо того, чтобы с
помощью собственного общегосударственного фискального аппарата привле-
кать к центру денежные рессурсы общества, в существовании которых едва
ли может быть сомнение, феодальное государство передает представителям
своего военного правящего сословия право самим извлекать необходимые для
собственных надобностей, как представителей одного из государственных со-
словий, несущего свое специальное государственное тягло, денежные (и иные)
х) Р. Yinogradoff. «English Society in the Eleventh Century*. стр. 140—1.
296
средства из подвластного им политически крестьянского и промышленного
населения в пределах подвластных им территорий. У феодального государства
не было такого фискального аппарата. Наличность его предполагает значи-
тельное развитие государственной организации и государственной техники,,
что с своей стороны предполагает значительную высоту и общего культур-
ного уровня и общества, и государства. Как трлько государственная органи-
зация и техника управления в широком смысле слова, в связи с общим ростом
культуры в обществе, поднимаются на соответствующую высоту, у государ-
ства является и возможность организовать свое государственное хозяйство на
началах централизации своих денежных взиманий. Англия XI века получила
свой широкий фискальный аппарат из Нормандии после того, как норманд-
ский герцог Вильгельм завоевал ее и стал наследником ее англо-саксонских
королей. В Нормандии, как и в других феодальных государствах, из слабо свя-
занной совокупности которых состояла капетингская Франция XI века, давно
уже складывались порядки централизованного бюрократического государства,
и ее государственные формы и государственная практика в большой мере были
реципированы более отсталой Англией.
Таким образом, и господство натурального хозяйства в феодальной Ев-
ропе, и земельные раздачи, как главное средство в руках государства для обес-
печения военной силы и административной работы, необходимых для государ-
ства, вовсе не представляют собою бесспорных фактов конкретной историче-
ской действительности, а оказываются лишь догматическими утверждениями,
недостаточно внимательными к самым характерным чертам этой действитель-
ности и с <;воей стороны-навязывающими ей неприсущие ей особенности. Дей-
ствительная картина хозяйственного строя и хозяйственного, как и общего
культурного развития средневековой Европы гораздо сложнее. Процесс фео-
дализации развивался в более сложной социальной и культурной обстановке,
и структура феодального общества и феодального государства, как мы видели,
далеко не так элементарна и односложна,^ как ее склонны представлять себе
люди, не освободившиеся еще от гипноза натурально-хозяйственной концеп-
ции, даже в эпоху так называемого раннего средневековья, которая занимает
нас в этих наших „очерках.
Нам нет надобности еще раз возвращаться к процессу феодализации,
как он развивался в рассмотренных нами варварских королевствах, и указы-
вать на то, что он представлял собою приспособление государством обществен-
ной структуры, постепенно сложившейся в варварских королевствах, и ее хо-
зяйственных рессурсов к основным потребностям государства, что, поскольку
феодализм вносил что-либо новое в общественную и политическую организа-
цию варварских королевств, он являлся лишь весьма поверхностной надстрой-
кой над существовавшими уже, нередко даже исконными формами обществен-
ного в широком смысле существования, представляя собою в сущности лишь
разновидность варварской государственности, также всецело опиравшейся,
как мы видели (см. выше, особенно стр. 213—217), на исконные обществен-
ные формы, еще сохранившиеся от тацитовской государственности. Процесс
социальной дифференциации, составляющий основную предпосылку процесса
феодализации, как приспособления общества к потребностям государства в
форме реорганизации общества государством в систему соподчиненных госу-
дарственных сословий, в форме сложной кооперации обслуживающих основ-
ные нужды государства, вполне ясен для нас вне связи с натуральным хозяй-
ством и вовсе не нуждается для своего истолкования, как мы видели, в этой
297
систематической категории, как не нуждается в ней для того, чтобы быть нам
вполне понятной, и роль в феодализационном процессе государства, перерабо-
тавшего наличный социальный материал дифференцировавшегося общества в
свои служебные органы. Роль эта, как мы видели, сводится к тому, что Гизо
называл «рассеянием суверенитета», к раздроблению верховной власти главы
государства, короля, среди представителей военного и правящего класса, к пе-
редаче королевских прав в их частные руки, вполне понятной в условиях вар-
варской государственности, в которой, как мы видели, довольно мирно ужива-
лись порядки и идеи настоящего государтсвенного порядка в самом подлинном
публично-правовом значении этого слова с порядками и идеями личного власт-
вования короля, понимаемого в терминах частного права и хозяйства. Феода-
лизм представляет собою своеобразную форму политическо й—
административной, судебной, фискальной — децентра-
ли з а ц и и. Только сознательно и откровенно децентрализовавшись, вар-
варское государство при том культурном уровне, на каком находилось тогдаш-
нее общество, и при тех социальных формах, которые возобладали в нем с
ходом процесса социальной дифференциации, могло обеспечить удовлетворе-
ние своих основных обще-государственных потребностей, как широкой поли-
тической организации.
Не являясь продуктом определенного хозяйственного (натурально-хо-
зяйственного) строя и вообще не будучи хозяйственно-обусловленным поряд-
ком общественных отношений, феодализм, как мы видели, и не приносил с
собою никакого определенного хозяйственного строя и лишь приспособлял к
своим надобностям существующие хозяйственные формы. Мы.видели это при
рассмотрении хозяйственного строя средневекового феодального поместья.
Организация барского хозяйства, как и организация крестьянского хозяйства,
осталась прежней, равно как остались неприкосновеиными и общинные по-
рядки деревни, как аграрного союза и как основной формы и ячейки обще-
ственного существования, и сеньеру приходилось считаться с ними и приспо-
соблять их к своим собственным интересам. Единственное, что внес феода-
лизм в хозяйственные распорядки поместья, это — натуральные повинности
той части населения поместья, которая сидела на собственной земле и была
зависима от сеньера лишь политически, была подвластна ему, как обладателю
публичной власти. Но это привлечение к участию в барском хозяйстве эконо-
мически независимых от сеньера элементов поместного населения расширяло
хозяйственные рессурсы сеньера, но не вносило никаких изменений в струк-
туру барского хозяйства, и прежде опиравшегося на хозяйственные услуги,
на натуральные повинности зависимых от сеньера людей; но только это были
натуральные повинности лично и экономически зависимых от сеньера людей,
его рабов, литов и свободных арендаторов его собственной земли. И прежде,
и теперь и барское хозяйство, и хозяйство крестьянское преследовали не
только потребительные цели, но и цели обмена, и им был далеко не чужд чи-
сто коммерческий расчет в условиях устного, прежде всего, рынка. Таким
образом, если в научной литературе и утвердился термин «феодальное хозяй-
ство», то ему не соответствует никакая реальная экономическая действитель-
ность, и возник он в результате весьма распространенного и совершенно не-
научного приема мысли, который заключается в подведении под категорию
«феодального» всего, что только существовало в так называемую феодаль-
ную эпоху, без всякой попытки выделить из всей совокупности разнородных
явлений и форм, составляющих конкретное содержание жизни и жизненного
298
строя средневекового общества, те соотношения, которые действительно
должны быть названы феодальными.
И феодализм, как и все в социальном мире, только логически может и
должен быть выделен из всей совокупности явлений, составляющих конкрет-
ное содержание жизни средневекового общества, раз мы хотим понять его
научно, как явление, имеющее свою особую природу и свои специальные осо-
бенности, образовать адэкватное ему общее понятие, которое дало бы нам
возможность разбираться среди конкретных фактов каждого индивидуаль-
ного феодального развития; но как явление конкретной исторической дей-
ствительности он должен быть мыслим нами как явление, органически свя-
занное со всеми другими сторонами действительности. В частности, он так
или иначе связан и с хозяйственными отношениями общества. Только не сле-
дует придавать этой общей по существу связи определяющего значения, пред-
полагать между феодализмом и хозяйственным строем общества какие-то ин-
тимно близкие, специально тесные взаимоотношения. Мы не видим, чтобы
феодализму соответствовала какая-нибудь определенная хозяйственная форма,
какой-нибудь определенный хозяйственный строй. Но едва ли есть основание
отрицать такой бесспорный общий факт, как сравнительно медленный темп
общей хозяйственной жизни в феодальном обществе и сравнительно слабо
развитые его хозяйственные связи и хозяйственные формы, как нет оснований
не видеть тесной связи этих хозяйственных явлений с темпом общего куль-
турного развития и с сравнительно малыми успехами государственной жизни
и государственной техники. Общее расширение хозяйственных связей, расши-
рение и усложнение хозяйственных форм, равно как и общее повышение куль-
турного уровня общества и развитие его государственной организации и госу-
дарственной техники ведут к постепенной ликвидации феодализма и создан-
ных им государственных сословий и к созданию государственного порядка,
отвечающего интересам более широкого и сложного хозяйственного оборота
и более высоким требованиям культуры и культурного общежития.
ТОГО ЖЕ АВТОРА.
Восстание Уота Тайлера. Очерки из истории разложения феодального
строя в Англии (награждено Академией Наук большой премией митрополита
Макария). .Второе, переработанное издание. Москва. Изд. М. и С. Сабашни-
ковых. 1914.
Очерки из истории английского государства и общества в средние века.
Часть первая. Издание второе. Спб. 1909. (Изд. Акц. Общ. Брокгауз-Ефрон).’
Великая Хартия Вольностей и конституционная борьба в английском
обществе во второй половине XIII века. С приложением латинского и русского
текста В. Хартии и др. документов. Москва. Изд. М. и С. Сабашниковых. 1915.
Общество и государство у Гомера. Опыт исторической характеристики-
Издание 2-е. Москва. 1913. («Задруга»).
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
Главное Управление ft Москва ft 1922
I -
#
р '
4 -
г
Ч
Ня Гос.Перепл.Фабр „СВЕТОЧКИ
с