Текст
                    ББК 63.5
Г 12
Оформление серии Н. Никоновой
Гачев Г.Д.
Г 12 Ментальное™ народов мира. — М.: Алгоритм, Эксмо,
2008.— 544 с. — (Философский бестселлер).
ISBN 978-5-699-28541-9
Посмертное издание известной книги Г.Д- Гачева — крупнейшего
специалиста по менталитету народов мира. Национальный мир и
национальный ум рассматриваются Г.Д. Гачевым на разных уровнях: в быту, языке,
религии, литературе, искусстве, естествознании.
В книге даны портреты многих стран и народов; ее философско-тео-
ретическую часть дополняет основанная на личных впечатлениях автора
«исповедь» «Как я преподавал в Америке».
ББК 63.5
© Гачев Г. Д., 2008
© ООО «Алгоритм-Книга», 2008
ISBN 978-5-699-28541-9 © ООО «Издательство «Эксмо», 2008


ОТ АВТОРА Национальное — стало жгучей проблемой в современном мире. Политики разжигают национализм и торопятся практически «решать», не подозревая, с какой многослойной толщей бытия и культуры тут приходится иметь дело. Наш подход—не прагматико-идеологический, но культурно- эвристический: понять национальное как особый талант зрения, в силу которого человек (ученый, художник...) из данного народа склонен открывать одни аспекты в бытии и духе, а выходец из другой традиции — иные. Наша цель — явить взаимную дополнительность, как бы разделение исторического и культурного труда между странами и народами, описать национальный мир и ум как инструмент с особым тембром в симфоническом оркестре человечества и так продемонстрировать богатый спектр в наличном достоянии современной цивилизации Земли. Возлюбленная непохожесть — этим дорожить надо, это наша общая ценность. Ценить надо то, что не я и не мы, а значит, знают и умеют то, что восполняет — мое уникальное тоже умение и понимание... Таков пафос сей книги. Она призвана содействовать взаимопониманию между народами и культурами. Предлагаемая книга — две ее части — как фотография и рентген. В первой части автор выходит как маститый ученый на кафедру, мэтр, профессор, и излагает в сжатой форме итоги своих 30-летних описаний национальных образов мира. Во второй — дан дневник его жизни в тот осенне-зимний семестр 1991 года, когда он читал этот курс лекций в Весленском университете в США, дан снимок его внутренних ощущений, переживаний, мыслей. Предстает он во всей беззащитности как человек живущий... — «пока не требует поэта к священной жертве Аполлон...» Прецедент этому —«Доктор Фаустус» Томаса Манна и его «Роман о романе» — воспоминание о том, как писался роман. Ното —потом, а тут —сразу. Итак, первая часть — экстравертность: автор выносит наружу выношенные в предыдущих трудах мысли об объективных предметах — в данном случае дает панораму национальных миров и
6 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ их ментальностей. Вторая часть —интравертность: автор ввернут внутрь себя и исповедуется, как на духу — как перед понимающим другом, как перед Богом, ничего не скрывая, хоть и стыдясь... Просто, не имея друга-собеседника, исповедовался бумаге. Рацио и Эмоцио. Или, точнее: в первой части — эмоциональная (ибо образная, художественная) мысль, умозрение, а во второй — осмысление чувств в то время, как трудился ум в Слове. Такой книги еще не было. Ибо или — или: или курс лекций и трактат, или мемуары, дневник. «Но смешивать два этих ремесла...»? — вот в этом-то и смысл, и пафос, и открытие жанровое, на что осмелился автор сей книги. То есть, Дело — и Как это делается. И еще одно важное предуведомление. Национальные образы мира я описывал почти 30 лет. 16 томов рукописей захватить с собой в Америку я, естественно, не мог, и когда мне надо было в 3—4 лекциях описать Английский или Итальянский, или какой другой образ мира, я мог опираться только на память... Но это и хорошо: вспоминались только самые важные тезисы, идеи, образы. Так что забвение выполняло абстрагирующую, отсеивающую работу. Во-вторых, лекции я читал на английском языке. Не владея им как родным, я был несколько стеснен в выражении мысли: не мог предаваться раздольной игре слов и образов... Но это и лучше: в результате текст — а я был должен писать свои лекции заранее, не надеясь на экспромт, — вышел более жилистым, мускулистым. На русском языке я такого сжатого курса лекций не смог бы написать: соблазнялся бы там и сям порастекатися мыслию по древу... Когда же курс был прочитан и вот возникла идея дать его и для русской аудитории, я принялся — переводить себя... — на себя же! Предлагаемый текст — это как бы авторизованный самоперевод с английского. При этом иногда возникали нечаянно «англицизмы» — совершенно понятные неуклюжести, но они так освежительны, что я их не правил. К курсу лекций я присовокупляю несколько национальных «портретов», которые написаны отдельно. Они добавляют свои краски к спектру национальных миров, предложенному в этой панораме. За сим — пойдем на встречу друг с другом, читатель! 8 июня 1995 г. Переделкино.
Книга 1 Курс лекций
Часть первая ОБЩИЕ ВОПРОСЫ ЛЕКЦИЯ 1 Здравствуйте! Значит: желаю я вам здоровья, мой слушатель или читатель. Итальянец же бы вас приветствовал так: Come sta? = «Как стоишь?» Француз же бы поинтересовался: Comment ça va? = «Как это (нечто) идет?» Подобно и немец: Wie geht' s? = «Как идется?» Иудей сказал бы «Шалом!», что значит: «Мир!» Англичанин (и американец) бы спросил: How do you do? = «Как вы делаете?» Уже в простом и повседневном акте взаимного приветствия люди разных народов выражают свои «символы веры», подчеркивают, что ценно для них в существовании. Для русских — здоровье, целостность, для англичан и американцев — работа, труд, для евреев — мир, для итальянцев — стабильность, статика, вертикальное измерение бытия, для французов и германцев — движение, динамика... Таким образом, уже в повседневной речи мы разговариваем на языке сверхценностей, используем философские идеи и принципы, но не осознаем того, употребляя их бессознательно. И я призываю вас быть внимательными к привычкам будничного словоупотребления. Многие фундаментальные категории и понятия там залегают, подразумеваются. Если мы осознаем их, это даст нам важное средство проникновения в арсенал архетипов и принципов, в шкалу ценностей, что формируют национальную ментальность данного народа, его культуру. Корни слов в особенности содержат ключи к основополагающим идеям, и в них надо вслушиваться острым слухом, испытывать их и допытываться. Я называю мою тему — «Национальные образы мира». Или — «Этнические картины мира» (Ethnic Pictures of the World) — так перевели в Америке в 1969 году мою первую статью на эту тему: «Национальные картины мира», опубликованную в журнале «Народы Азии и Африки», 1967, № 1. Или — «Национальные мен- тальности». Я предполагаю (еще до исследования предмета, так что это — гипотеза), что каждая национальная целостность:
10 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ народ, страна, культура — имеет особое мировоззрение, уникальную шкалу ценностей. Я не стану настаивать на строгом определении терминов: «национальный», «этнический», «региональный» и т. п. Они практически переплетаются, их границы размыты. Но и того смутного представления о них, которое каждый имеет, будет достаточно для нашей цели и работы. Предаваться изощренным предварительным дискуссиям по уточнению терминов — эта софистика была бы тратой времени: в ней завязнешь до дела самого. «On s'engage et puis on voit», — говаривал Наполеон. «Надо ввязаться в дело, а там видно будет». А дело наше — конкретные описания, сопоставления и толкования различных национальных целостностей: Россия, Америка, Греция, Франция... Одни из них, как Россия и США, — сверхнациональные образования, а Древняя Греция существует в настоящее время лишь как культурный феномен, но термин «национальное» в состоянии обнимать и покрывать все эти реальности. В предпринимаемой нами работе есть серьезная интеллектуальная польза: понимание того, как одна идея, та же вещь может представляться и пониматься различным образом, вариант- но, — это расширит умы, освободит их от стереотипов. Есть также и этическая, моральная ценность в такого рода исследовании: если я буду осознавать ограниченности своего кругозора и понимания (не только как мои личные, но и как проистекающие от моего членства в данной национально-культурной целостности), я буду с большим уважением относиться к другим народам, которые могут видеть и понимать вещи и идеи, которых я не понимаю. Есть даже своего рода психотерапия в такого рода медитациях. Ведь каждый человек обеспокоен насчет своей «идентичности»: куда себя отнести, к какой группе? Каждый принадлежит к той или иной этнической группе или есть дитя смешения народов, живет или на родине, или в другой стране, на «чужбине». «Кто же я такой? — это первый и главный вопрос при пробуждении ума или рефлексии. — Русский, англичанин, грузин, еврей, американец?» А если американец, то какого происхождения: ирландского, польского, итальянского, китайского?.. «Познай самого себя!»—древняя сократова заповедь каждому человеку. Но реализована она может быть только в процессе познания окружающего мира. Это двуединая задача и работа: познавай себя и познавай мир. Для меня — я должен признать это сразу — проблема национального самоопределения была одним из главных стимулов, побудивших меня заняться темой «Национальные образы ми-
12 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ ству, я испытал: и любовь, и семью, и красоту в природе и в искусстве, причастился к сокровищам культуры, испытал наслаждение свободной мысли и радость творчества... Только вот мира не видел, не мог путешествовать в другие страны: не посылали, не пускали, да и денег не было. У нас ведь, в Советском Союзе, за «железным занавесом», только «проверенным товарищам» дозволено было выезжать... Я очень страдал от этой невозможности. Даже такой эпизод был в моей жизни, когда я, тридцати трех лет от роду, будучи кандидатом наук и научным сотрудником Института мировой литературы Академии наук, бросил все и нанялся плавать матросом в Черноморском пароходстве в надежде попасть в загранплавание и увидеть таким образом мир. В течение двух лет ( 1962—1963) работал моряком на Черном море, но мне не открывали визу... Я вернулся в Институт и принялся читать о разных странах и культурах, описывать их, сравнивать. Теперь я понимаю, что мои описания национальных образов мира стали моим способом путешествовать—умом и воображением. На несколько лет я зарываюсь в ту или иную страну: в Индию, Германию, Америку и т. п., читаю о природе, истории, обычаях, кухне, религии, изучаю литературу, философию, науку и технику, проникаюсь национальным языком и его логикой — и в результате пишу портрет этой национальной целостности. Таким образом я удовлетворял свою потребность видеть мир в течение 30 лет. Много таких портретов мною написано, целая серия в 16 томах. Некоторые уже начинают публиковаться, но большинство — еще у меня в рукописях. Некоторое резюме этих исследований и «дайджесты» национальных портретов и будут мною предложены в этих лекциях. То, что я исповедуюсь в личных мотивах своих научных исследований, нарушает принятый в науке этикет, согласно которому всякие чувства, психологию, авторскую субъективность следует оставлять за скобками, а подавать надо объективные результаты, — а что нам до твоих эмоций и прочих слез и соплей!.. Но ведь всякая научная теория имеет личностное происхождение, и отдать себе в этом отчет важно не только для честности мысли, но и для ее глубины и именно объективности. Ведь при открытых картах идет тогда научная игра, и слушатель и читатель может видеть мои ограниченности и где меня заносит страсть в односторонность идеи, и имеет возможность со стороны меня судить и выправлять мою мысль. Да и вообще такая «отчетная» авторская мысль прозревает вещи и сцепления, которых не зрит мысль безотчетная. Потому я именую такое мышление Привлеченным (ATtract) — к ответственности, в том числе
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 13 и передо мной как человеком живущим, в отличие от мышления Отвлеченного (ABStract), которое почтенно и ритуально в науке. А культурологию, которую я развиваю, я называю ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОЙ КУЛЬТУРОЛОГИЕЙ. В экспериментальной физике XX века столкнулись с тем, что прибор влияет на получаемые данные опыта: потоки элементарных частиц, пролетая в поле прибора, испытывают из-за него отклонения, и надо делать поправку на вторжение прибора в опыт. Ну а в гуманитарной науке что прибор? А вот я — такой- сякой человек, подверженный страстям, комплексам и настроениям, которые гнут мысль сегодня в этом направлении, а завтра, встань я с другой, там с левой ноги, — в ином. На все это и надо делать поправку — и хорошо, когда сам это делаешь или по крайней мере не умалчиваешь, а вносишь в текст, а читатель уж да смекает и судит сам... Итак, эти мои портреты национальных целостностей неизбежно субъективны, это МОИ ОБРАЗЫ о национальных образах мира разных стран и народов. Читатель пусть сомневается, критикует, моя мысль да провоцирует его собственную, порождает творческую активность его ума — чего же более может ожидать автор от своего текста? Уменя нет претензии и амбиции дать точное понятие (это и невозможно в подобных материях), но стремлюсь дать идею, представление об избранном предмете, раскрыть его проблемность. В последние годы я наконец получил возможность повидать некоторые из стран, которые я перед тем описывал в своей манере «интеллектуальных путешествий» (как у Стерна — «сентиментального путешествия» жанр). С удовлетворением я обнаружил, что мои основные интуиции оказались верными. Я внес, разумеется, некоторые поправки в свои описания под влиянием конкретных впечатлений и наблюдений. Но, к своему удивлению, я не нашел в душе того творческого импульса, который двигал моим умом, когда я должен был работать только внутренним видением умозрения, когда я мог за один год (зимой 1975—1976 гг.) написать тысячу страниц об американском образе мира — книгу, которую бы я, если издавать, озаглавил: «Америка глазами человека, который ее НЕ видел». Так я осознал, что мой интерес и азарт заключается не в том, чтобы ЗНАТЬ точно, но в том, чтобы, не зная, — УГАДАТЬ правдоподобно. Вот что возбуждает творческую силу во мне. ЭРОС УГАДЫВАНИЯ — вот что вдохновляет и ведет в такой работе. Живые впечатления этому даже мешают. В отличие от журналиста, который в своих очерках описывает множество любопыт-
14 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ ных особенностей и курьезных деталей, я стремлюсь докопаться до некоего единого принципа, что лежит в основании всего сооружения национальной жизни, цивилизации, составляет его динамическую душу, «энтелехию» (= «целевую причину»), которая, по Аристотелю, в начале и в конце данного организма, целого, и одушевляет развитие и ведет как бы спереди, из будущего, и проследить затем ее разветвление в многообразии фактов здешней жизни и культуры. Платон полагал, что наше познание есть в сущности ПРИПОМИНАНИЕ того, что душа врожденно знала, но забыла среди забот и впечатлений повседневной жизни, а вот в сосредоточении умозрения может восстанавливать это знание. Подобным образом и наш разум обладает способностью реконструировать различные миропонимания как возможности и вариации Мирового Духа, а также и нашего личного сознания с Ним... То, чем я и мы будем заниматься, — это не «национальная проблема», не «национальный вопрос» —эта болезненная, мучительная и неразрешимая дилемма (ПОЛИ-лемма, лучше сказать, ибо множество в ней поворотов...), что обуревает фанатиков и доводит до головной боли политиков во все времена, в том числе и нынешнее. Для меня это не проблема, которую надо разрешать бинарным: «или — или» способом, но — гносеологическая радость, благословенное изобилие интеллектуальных вариаций, в каких можно представлять идеи и творить вещи. Индивидуум, выросший в атмосфере определенной национальной культуры, одарен ею талантом особого видения явлений бытия —даже в физике, не говоря уж об искусстве и поэзии. Национальная природа и дух питают интеллект и воображение своих детей, снабжают особыми архетипами, оригинальными интуи- циями, неповторимыми образами, странными ассоциациями. ЭВРИСТИЧЕСКАЯ сила национальной ментальности: дар открывать и изобретать особым образом — вот что меня интересует более всего. Я осознаю, что много возражений можно выдвинуть против моего подхода, и я сам лучше всех мог бы оспаривать свои же построения. Мне возражают: так ли уж различны умы народов? Разве не все мы одинаковые человеческие существа, способные понимать все? Разумеется, все равные и равноценные. Но взгляните на инструменты оркестра. Они все — музыка, все исполняют ее. Но один — флейта, другой — скрипка, труба, фагот, арфа... Каждый обладает своим тембром и добавляет свою краску в симфонию Вселенной. И следует ли нам обижаться на другой инструмент из-за его неравноподобия мне: валторне,
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 15 например, на фортепиано? Напротив, восхищаться надо, обожать его особый тембр и талант, то особое знание и умение, которыми он одарен, а я их лишен, не умею так. ВОЗЛЮБЛЕННАЯ НЕПОХОЖЕСТЬ! Вот что да будет наш пафос в исследовании национальных особенностей. Отличия народов друг от друга с самой древности занимали умы. Для первобытного племени другое — это уже не «мы», что у славян, например, в отношении германцев высказалось: они — НЕМЦЫ, то есть то ли «не мы», то ли «немы» = не умеют говорить по-нашему. Все человечество в примитивном сознании совпадает с нашим племенем, этносом, а прочие —это уже «нелюди», часть природы. (Этноцентризм и национализм у современных людей — рудимент такого воззрения.) С развитием контактов и в ходе истории стали понимать, что другие этносы — это тоже люди, но только иные. Путешественники, торговцы стали описывать разные страны, так что именно в книгах по землеописанию — географии находим характеристики народов как обитателей своих (нам чужих) стран. Знаменита и интересна в этом отношении «География» Страбона: она сводит и обобщает знания античности о странах и народах Европы, Азии и Африки. Но до того в книгах по истории эти данные можно было встретить, в частности в «Истории» Геродота. И у философа Платона в его диалогах, например в «Государстве» и «Законах», есть наблюдения и размышления об образах жизни и понятиях разных общественных групп, народов и соответствующем им устройстве государств. В Новое время классические сочинения, близкие к нашей теме, следующие. Джамбатиста Вико — «Основания новой науки об общей природе наций» (1725), Монтескье — «О духе законов» (1748), Гердер — «Идеи к философии истории человечества» (1784—1791), Гегель —«Философия истории» (лекции в 1820-е гг.), Данилевский — «Россия и Европа» (1869), Шпенглер — «Закат Европы» ( 1918—1922), Тойнби — «Исследование истории» (1934—1961). Собрали богатейший материал и расширили наши представления о менталитете народов мира исследования по первобытной культуре — Тэйлора, Фрезера, Леви-Брюля, Леви-Стросса, Е.М. Мелетинского. Науки, занимающиеся предметами, входящими в круг наших интересов, — это этнография, лингвистика, семиотика, социокультурная антропология, культурология и др. Назову также авторов, труды которых имеют непосредственное отношение к тому, чем мы занимаемся: Л.Н. Гумилев, Д.С. Лихачев, Ю.М. Лотман, В.Н. Топоров, Вяч.Вс. Иванов, С.С. Аверинцев, А.Я. Гуревич и другие.
16 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ ЛЕКЦИЯ 2 Нас интересует не национальный характер, а национальное воззрение на мир, не психология, а, так сказать, гносеология, национальная логика, склад мышления: какой «сеткой координат» данный народ улавливает мир и, соответственно, какой Космос (в древнем смысле слова: как строй мира, миропорядок) выстраивается перед его очами и реализуется в его стиле существования, отражается в созданиях искусства и теориях науки. Этот особый «поворот», в котором предстает бытие данному народу, и составляет национальный образ мира. Плодами истории являются как цивилизация, общая для всех и способная переноситься и строиться, так и культура, которая вырастает. Нельзя построить дерево. (Хотя тут же ловлю себя на слове и возражаю: а по-немецки «дерево» = Baum, от глагола bauen = «строить», так что как раз «построенное» оно буквально и значит! И вот уже задача для будущего распутывания...) Цивилизацией современные народы сближены, культурами различены, и в этом, с одной стороны, возможность взаимопонимания, а с другой — красота разнообразия. Но с чем постоянно сталкиваешься в общении? Все произносят одни и те же слова — и на политических конференциях, и на международных научных симпозиумах, а ведь люди из разных культур разумеют под ними очень разные вещи. Знаки — те же самые: «бог», «права человека», «справедливость», «закон», «время» и «пространство», «секс», «хороший вкус», «художественное» и т. п., но понимание, комплексы представлений и идей, что залегают под этими знаками, различны, а иногда и противоположны. И как могут быть одинаковыми представления, например, о «свободе» у англичанина, который датирует традицию личных гражданских свобод еще с «Великой хартии вольностей» XIII века и для кого «свобода» значит self-madeness, самостроительство и самоответственность, сдержанность и самообуздание, способность владеть собой и условиями своего существования, — и у русского, или, как говорят ныне, «россиянина», который только вышел из патерналистских режимов империи и социализма и который может понимать свободу прежде всего как развязывание внешних уз и удержей, как волю вольному и что теперь все позволено?.. Или о «рыночной экономике»: как могут вкладывать одно и то же понятие в эти слова американец, у которого его цивилизация уже при ее основании почти четыре века назад строилась на этом принципе свободными индивидами и с тех пор постоянно развивалась в одном этом направле-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 17 нии, совершенствуя этот тип производства, — и тот же самый россиянин, кто после почти века коллективно-социалистической экономики и воспитания находится сейчас в понимании о том, что есть рынок, даже не на нуле, а в минусе?.. Но и напротив: понятия о «братстве», «товариществе», «самопожертвовании за родину» — тут русский американцу сто очков вперед даст. Или в «беседе по душам» и о «высших материях», о «смысле жизни», не считаясь со временем, не переводя его в деньги... Беда же — в том, что об этой разности разумеемого и подразумеваемого под одними и теми же терминами и словами в большинстве случаев и не подозревают. Чтобы мнимое взаимопонимание максимально приближалось к действительному, надо делать поправку на национально-историческую систему понятий и ценностей, т. е. учитывать, что представитель другого народа может видеть мир несколько иначе, чем я. Но как? Что видит он в мире такого, чего я не вижу? И от чего это зависит? Вот в чем загвоздка. Если удалось бы как-то прояснить этот вопрос, в наше распоряжение поступил бы словно некоторый «коэффициент», который облегчал бы контакты между народами и культурами. В общем виде решение проблемы национальных мировоззрений ясно: интернациональное и национальное находятся в единстве, определяемом единством мирового исторического и культурного процессов. (Хотя сразу сомнение возникает: есть ли на самом деле такое «единство» или это —старомодное гегельянское представление?) Однако, как только мы пытаемся более конкретно определить, в чем именно заключается национальное своеобразие данной целостности, культуры, нас сразу подстерегает ряд опасностей. Это, во-первых, произвол, импрессионизм и необязательность суждений. Эту опасность можно постараться предотвратить с помощью сравнительно-исторического подхода. Во-вторых, затрагивание национальных чувств, обычно очень щепетильных к попытке определения, т. е. ограничения своего мира и понятий (Спиноза говорил: Omnis determinatio negatio est = «Всякое определение есть ограничение», потому что оно исключает другие связи данной вещи, идеи с прочими). Здесь единственное спасение —доброжелательность и объективность анализа — при той предпосылке, что каждый народ воспринимает и понимает все бытие в целом и ничье видение не выше и не ниже, а все неподменимы и необходимы человечеству. Могут быть различия в историческом уровне развития культуры, народа, но не в их возможностях.
18 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ Но одно дело — иметь общее убеждение, что все народы воспринимают единый мир, но по-разному его представляют, а другое — видеть, как это по-разному. И вот, чтобы изучение национального своеобразия протекало напряженно и дало больше результатов, исследователю, по-моему, полезно исходить из, так сказать, ПРЕЗУМПЦИИ НЕПОНИМАНИЯ как рабочей гипотезы. В самом деле, если я, придя в другую страну и знакомясь с новым человеком или идеей, заранее полагаю, что здесь встречу то же самое, что я уже знаю, но с некоторыми нюансами, — я слишком самоуспокоен, мой мозг ленив и самодоволен и, естественно, подсунет мне привычную схему мира, и я так и доложу, что здесь все то же самое, лишь свою расцветку дают да орнаменты вышивают по одной и той же канве и одному рисунку главного; ничего существенно интересного и особенного нет, значит, и поучиться здесь нечему. Но если я войду с трепетным ожиданием встретить неведомое, парализую свои привычные схемы, попробую превратить свой ум в tabula rasa (чистый лист), чтобы новый мир там беспрепятственно писал свои письмена, и буду вслушиваться — о! тогда больше гарантии, что я постигну здешний образ жизни и мыслей. Сказав себе: «Я не понимаю», —ученый всегда в итоге работы добывает более глубокое знание, чем сказав себе: «Я понимаю». Так что «презумпция непонимания» не только не ставит преграды реальному пониманию между народами, которое и так осуществляется жизнью, но имеет целью расширить это понимание, чтобы оно было более сознательным. Главная проблема: есть ли у каждой национальной целостности некая устойчивая физиономия, структура мира и мышления, относительно не зависящая от времени, — или все они на одно лицо, а разнятся лишь тем, что одни находятся на более ранней, а другие — на более поздней ступени исторического развития? Конечно, и национальное находится во времени (вместе с Землей и жизнью на ней), но его период обращения, его «год» — иной, чем год исторический. При том, что все народы под одним солнцем и луной и почти одинаковым небом ходят, вовлечены в единый мировой исторический процесс (и этот покров, крыша их объединяет и приравнивает друг другу), они ходят по разной земле и разный быт имеют, из различной почвы вырастают, жизненными темпоритмами различены. А отсюда ценности, общие для всех народов (жизнь, свет, дом, семья, слово, бог и т. п.), располагаются в разном соотношении. Эта особая структура общих для всех элементов (хотя и
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 19 они в каждом национальном мире понимаются по-разному, имеют свой акцент) и составляет национальный образ, а в упрощенном выражении — модель мира. Это можно рассматривать как определение. ЛЕКЦИЯ 3 Рассмотрим теперь элементы разнообразия. Что более важно и как бы врождено данному народу в его культуре? Пространство или Время? Для германцев — Время роднее. Согласно Канту, Время есть априорная форма чувственности человека, a Innere, внутренняя жизнь души, — привилегированная ценность в германской шкале сверхидей. Sein und Zeit — «Бытие и Время» — философский труд Мартина Хайдеггера. Для русских же Пространство более свойско. Недаром в нем тот же корень, что в слове «страна». Англосаксонское уравнение: «время = деньги» не могло бы прийти в голову русским. Ну а в Соединенных Штатах как? Страна столь же обширна, как и Россия. Но англосаксы высадились сюда с принципом Труда и Времени как его мерой. Так что отношение Пространства ко Времени, т. е. Скорость здесь важнейшее: отсюда быстрота, успех—ценности. Или возьмем проблему Вертикальной или Горизонтальной преимущественно ориентации в мире. Для России, которая «бесконечный простор» (Гоголь), горизонтальные идеи: Даль, Ширь, Путь-Дорога — превалируют. Германские же архетипы: Tiefe (Глубь), Höhe (Высь), Stammbaum (генеалогическое Древо), Haus (Дом) видятся априори в каждом существовании, т. е. вертикальный акцент. То же самое — в Италии, где «комната» — stanza, что значит буквально «стоянка» (ср. французское logement = «лежанка»), а в приветствии, как уже говорилось выше, спрашивают: Соте- sta? = «Как стоишь?» Однако здесь обнаруживаются различия уже в вертикальной ориентации. Италия — космос нисходящей вертикали, а Германия —восходящей. В итальянской архитектуре купол, арка есть небо, опускающееся на землю. В германской кирхе готический шпиль есть усилие земли проткнуть небо, как и Вавилонский столп. В немецком языке характерны восходящие дифтонги: auf, aus, ein, а в итальянском —нисходящие: ia (mia), ua (quanto), ue (questo). В Италии Галилео Галилей развил в механике теорию «свободного падения тел». И в итальянском
20 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ мелосе часто встречается мелодия типа «вершина-источник», ниспадающая секвенциями, как арки в палаццо (неаполитанская тарантелла, Санта Лючия, ария Чио-Чио-сан и т. д.). В германской музыке усилие к восхождению, завоеванию выси (ср. кульминации бетховенских разработок) знаменательны. Сравните аналогичные по настроению предсмертный дуэт Аиды и Радамеса в опере Верди и «Смерть Изольды» у Вагнера. В первом — плавные ниспадания, во второй — восхождение из глубины в бесконечную высь. Соотношение Мужского и Женского начал (китайские Ян и Инь) специфичны в каждом национальном космосе. Россия = «мать сыра земля», ее главная река Волга — «матушка» и кукла здесь —«матрешка». В Германии — отчизна Vaterland (в России — Родина-мать), и ее главная река Рейн — Vater Rhein, «отец Рейн». Существуют страстные отношения между странами в истори- кокосмическом Эросе, во взаимовлечении-отталкивании их историй. Германия выступала как мужское начало в отношении к России, как и Англия — к «сладкой Франции» (douce France) с ее Девой Жанной д'Арк. Вообще страны романско-католического Юга с их культом Матери-Девы выступают как женские в отношении к германским, англосаксонским, протестантским странам Севера, где утрачен культ Богоматери. Зато возрастает в удельном весе ипостась Святого Духа в Троице, а Бог акцентирован не как Отец, а как Творец, чем освящает принцип Труда, «ургии» там. В Америке Соединенные Штаты — мужское начало по отношению к романско-католической Латинской Америке, имеющее там свой гарем малых стран. Однако в наше время вдруг маленькая Япония вонзается в обширные и рыхлые Штаты, как Давид контра Голиаф... Китай —мужчина при Индии- женщине и т. п. Растительный или животный символизм — тоже важный аспект в различении национальных миросозерцании. Для кочевых народов, где человек — кентавр на коне, священны животные: Конь, Верблюд, Лев, Овца. Так это для арабов, тюркских народов: наши казахи, киргизы... Вспомним образность киргизского писателя Чингиза Айтматова. И на юге Европы: в Греции, Италии — животные интимнее душам народов. Греческие боги Олимпа — животноподобны, с эротическими страстями, и все разнообразие мира порождено, согласно «Теогонии» Гесиода, в бесконечных соитиях титанов, богов и богинь. В Платоновом «Тимее» Бог сотворил Космос как совершенное животное; «ги- логизм» там распространен — учение о живой материи. В Риме
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 21 священна Волчица, сосцы которой вскормили братьев Ромула и Рема, и в первой песне Дантова «Ада» три хищника символизируют человеческие страсти. А вот в России, Польше, Германии превалирует растительная символика: лес, дерево, трава, лист, цвет, зерно. В Англии и Франции равномерны животная и растительная символика: собака, волк, лиса, птицы, цветы, сады. В Соединенных Штатах фавориты — хищные животные: Белый Клык у Джека Лондона, Спрут и краб у Норриса и Драйзера, Акула в «Старике и море» Хемингуэя, Кит в «Моби Дике» — сии океанные обитатели Атлантики, которую пересекать приходилось иммигрантам и которые залегли архетипами в их подсознание. Но главный символ там, конечно — Машина. Автомобиль — творение искусственное. И там выведен новый кентавр— man-in-a-car = человек-в-машине. Культуры и миропонимания различаются тем, как они понимают происхождение мира и всего в нем. Порождены они Природой или сотворены Трудом? Генезис или Творение? В Старом Свете Евразии цивилизации развивались в каждой стране от натуры к культуре постепенно, но и тут свои акценты. Для миросозерцания Эллады типичен взгляд на все как на порождаемое: Теогония и Космогония. Для иудеев характерен креационизм: Творение мира Богом за 7 дней. Эти принципы я обозначаю терминами ГОНИЯ и УРГИЯ. Первое от греч. gone = рождаемое, того же корня, что и «ген», и обозначает то, что порождено природой, возникает естественно. Второе —от греческого суффикса деятеля ourgos, означающего «труд», «работу», как в слове «демиург» (творец, труженик, ремесленник) или в моем имени «Георгий», которое означает «земледелец». «Ургия» — это искусственное сотворение, создание трудом, понимаемое как первоценность в сравнении с бессознательным рожанием Природы. В Германии «ургия» преобладает. Немцы знамениты в труде и чувстве формы (они просто не умеют работать плохо) и в инструментальной, «ургийной», не вокальной музыке, которая более натуральна, «гонийна». Ургия тут перехватывает и продолжает гонию. Даже слово «дерево» — Baum (как уже говорилось выше) означает вместе и нечто растущее, и «построенное»: это причастие от глагола bauen = «строить». И «крестьянин» по-немецки Bauer = буквально «строитель», конструктор на земле. Для русского сознания происхождение вещей — вообще не столь важный предмет для мысли; гораздо важнее —зачем все? для чего? Но если уж делается выбор, то склонны, скорее, к
22 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ «гонии»: Бог его знает, как все возникает, может быть, рождено Матерью-Землей... В Англии обитает self-made man = «самосделанный человек», и там спрашивают: How do you do? = «Как ты делаешь делание?», с двумя do, выражая пристальный интерес к тому, как ты строишь свою жизнь. И даже в молитве Господней, там, где по- русски просто «Да будет воля Твоя», в английском переводе Thy will be done = «Твоя воля да будет сделана». То же по латыни: Fiat voluntas Tua и по-французски: Que ta volonté soit faite — ургийный подход. А вот по-гречески: Genetheto to thelema sou = «Пусть родится воля Твоя», от «генезиса», «гонийный» вариант. По-немецки же Dein Wille geschehe = «Твоя воля да произойдет», случится. Употреблен глагол geschehen — того же корня, что и Geschichte = «история», и Schicht —«шихт», слой в шахте. Так что идея «глубины», Tiefe, тут залегает, а «история» = «со- слойность» буквально. Взгляд народа горняков-трудяг, адептов вертикали бытия. Ну а в Соединенных Штатах высадился self-made man, самосделанный человек, и построил себе self-made world, самосделанный мир. Тут абсолютное преобладание принципа «ургии». Могут быть отмечены национальные варианты религиозного чувства, национальные образы Бога. И в христианстве догматические различия коррелятивны национальным: не случайно географическое распределение зон православия, католицизма, протестантизма и его разных течений, — тут созвучие с национальным Космосом и Психеей... Рассмотрим, например, символ Троицы: каков удельный вес Отца, Сына и Святого Духа в разных мирах? В России Троица, хоть и введена Сергием Радонежским как национальное средоточие, все ж для народного чувства слишком абстрактно-математична эта идея, и воспринимается тут милый суффикс «ица», который сразу повлек ее во Богородицу (Георгий Федотов исследовал эту миграцию Троицы в Богородицу в народных духовных стихах). И Богородица тут оттеснила в культе все прочие ипостаси христианского Божества: Бого-Матерь естественно сблизилась с «матерью сырой землей» и «Матерью Родиной», «Матерью Россией». Так что в благотворной, но и в опасной близости здесь оказались христианское и патриотическое чувства (одно может приниматься за другое). И в Богоматери-Деве акцент на матери, а не деве. В католических странах на Юго-Западе роль Бога-Сына возвышена в силу принципа filioque («и из Сына» исходит Св. Дух). А в восточном христианстве православия — только из Отца исходит Св. Дух. Это очень многое значит: Отец, старое, тради-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 23 ция — сильнее нового, молодого. Ведь что есть возвышение Сына на Западе? Это сопрягается с культом нового, молодого, динамического в Западной цивилизации. Здесь ценятся —«новелла» и «новел» (роман), «новости», мода, прогресс. Это соответствует Эдипову комплексу, что есть мотор Западной цивилизации (Сын убивает Отца и женится на Матери = на Жизни, на реальности...). В Италии пара: Мать —Сын превалирует в религиозных чувствах, но «мадонна» слишком введена в меру человеческого существа, умалена ее сакральность: не Бого-Матерь она, а как mamma mia. To же самое и Бог-Отец секуляризован здесь: папа — как Его инкарнация. В Польше Богоматерь воспринимается как Прекрасная Пани, скорее как супруга польского народа, и она почитается как Королева Польши, соскальзывая с Богова на Кесарев уровень. Матка Бозка Ченстоховска носит ожерелье, как колье. Мицкевич уподобляет польский народ Христу, и они соперничают в претензии на любовь Марии. Реформация в германском регионе Севера Европы аннигилировала теплое почитание Матери Бога (как слишком земное и телесное), умалила роль Сына, но возвысила образ Святого Духа. Но и Злой Дух появился тотчас, как alter ego Святого (блестящий Люцифер в «Авроре, или Утренней заре в восхождении» Якоба Беме, и в «Потерянном рае» Мильтона, Фауст и Мефистофель и т. п.). А что означает акцентация Духа? Мастер своего дела исполнен уверенности в своих силах и в себе как сотрудник Бога в продолжающемся Творении. Его «Я» выходит на прямой контакт с Богом, как это произошло на Пятидесятнице, когда Бог в ипостаси Святого Духа излился на лысые головы апостолов и они принялись спонтанно глаголати языками разными. Отсюда — разнообразие сект и толков в германских и протестантских странах: баптисты, методисты, пуритане, мормоны, квакеры... Отсюда и принцип плюрализма и терпимости к разному в Англии и США. В этих странах нет тенденции к монизму и унификации, как в России и даже в Германии (Гегель —монизм Абсолютного Духа, Бисмарк — объединение Германии и т. д.). В США эти английские принципы плюрализма и терпимости прогрессировали далее. В этой стране предельной «ургии» Бог чувствуется прежде всего как Творец, а все натуральные идеи: «отец», «мать», «сын» потухают здесь без любовно-природной пищи. Только у негров живая теплота к Богу, и Иисуса они именуют «брат» («brother Jesus»). Англосаксонский и американский вариант христианства имеет ветхозаветный акцент, приближа-
24 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ ется к иудейскому образу Бога как духа и Творца (но не Отца). То-то и имена ветхозаветные так распространены в Англии (Исаак Ньютон, Адам Смит, Давид Рикардо, Урия Гипп у Диккенса, Ребекка Шарп у Теккерея и т. п.). Между прочим, не нашел я следов дьявола (Сатана, Люцифер...) в американском религиозном чувстве. И это понятно: дьявол, демонизм — аристократические идея и образ, и много его в феодальной Европе изысканных проявлений. А плебеям-пуританам, высадившимся в Америке, достаточно суеверий и ведьмовства (процесс «Салем- ских ведьм»...). Однако ныне уже и сатанинские секты возникают там, но тоже плебейски массовые, как эзотерические общины, варварски суеверные... Продолжая перебирать элементы разнообразия, задумываемся над тем, какой из основных вопросов существен для нации. Что это за вопросы? Что? Почему? Зачем? Как? Кто?... Что это есть такое? — главное вопрошение в греческом умозрении: вопрос о бытии и его членораздельности формой. Почему? — вопрос важнейший для немцев, их интерес направлен к происхождению, к причинам (причинению = мастере- нию) вещей. И они ищут причины в Глубине: в основании, в фундаменте (Кант полагает фундамент для здания метафизики, Маркс в германской традиции мыслит о базисе и надстройке, Шеллинг ищет «основу в Боге» и т. п.), в глубинах прошлого, где корни древа бытия залегают. Warum? = Was um? = «Что вокруг?» Мир предполагается состоящим из двух частей: «Я» и «Не-Я» (как это в философии Фихте), субъект — объект, Haus — Raum (Дом — Пространство). Для французов тот же самый вопрос «почему?» звучит как pour-quoi? = «для чего?», т. е. «зачем?». Цель важнее Причины. Сущность бытия полагается лежащей где-то впереди, в будущем. Отсюда французские теории прогресса (Руссо, Кон- дорсе), эволюции (Ламарк, Тейяр де Шарден), социальные утопии (Сен-Симон, Фурье, Конт). Между прочим, польское «почему?» звучит как dla czego? = «для чего?» тоже. И есть взаимное притяжение и сродство между Польшей и Францией через голову Германии — в политике и культуре; напомню о Шопене и Жорж Санд; культ прекрасной дамы и пани, куртуазность, католицизм и т. д. А вот для англичан и особенно для американцев главный вопрос будет «Как» — How? Как вещь работает? Как сделана? Принцип «ноу-хау» (Know how) распространился по миру отсюда. Бесконечное количество книг про How to: «Как что сделать?», «Как добиться успеха?», «Как приобретать друзей и вли-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 25 ять на людей?» (стиль Дэйла Карнеги) выходят в Штатах как бестселлеры. Ну а что же будет основной вопрос, интересующий русских в бытии? Под каким модусом-соусом рассматривается всякое существование здесь? О, это самое трудное: определить то, что близко, в чем обитаешь, как трудно определить себя самого. Может быть — «Кто?», «Кто виноват?» — знаменитый вопрос гер- ценовской повести. И стиль взаимных подозрений: кто ты? каков? «А ваши кто родители?» (Маяковский к убийце Пушкина в «Юбилейном»)... Анкеты, вопросники, расследования твоей подноготной в отделах кадров и КГБ. Автобиографии, что пишем... И сейчас мы снова вопрошаем: кто виноват в наших бедах? Кто бес, искуситель, враг? Но есть и благородный, и возвышенный аспект в этом интересе к «кто?». Это принцип Личности. Это гуманизм русской классической литературы, ее интерес ко внутренней жизни души, духа (Толстой, Достоевский...). А может быть — «На кой?» Этот народный вариант вопроса «зачем?», но без позитивного интереса и к «за», и к «что», как бы наперед будучи убежден, что и не стоит усилия делать и интересоваться — все равно не выйдет. Так что уж лучше и не делать ничего... Но в последнее время, когда будто выбивается из-под тебя платформа, на коей стоял, расползается земля, тает льдина, где Космос твой, где прописан ты и язык, и труд твой, а именно: российская (и советская) цивилизация, — вслушиваясь в свое мироощущение, на своем опыте, словно в доказательстве от противного состояния, убеждаешься, что основной вопрос в России — «Чей?» Оказавшись теперь «ничей», человек ощущает, будто стержень и тягу, и смысл жить из-под тебя выбивают. Недаром и фамилии русские все поссесивны, родительны: Иван-ОВ, Пушк-ИН... Человеку тут потребно знать-чувствовать свою принадлежность к какому-то целому больше него: роду, Родине, Идее, Богу... В разреженном Космосе и сыро-мерзлом, в бесконечном просторе России он не может самостоять совсем один, но в некоем «мы»: дома-семьи, села, страны. «Мы — псковские!..» Человек в «Философии общего дела» Н. Федорова определяется как «Сын человеческий» и в братстве — по родству. И патриотизм здесь —живая пуповинная связь. Понимаешь слова песни: «Была бы только Родина!...» —тогда я прикаян, на месте, при пространстве-времени. Даже в песенке милой детской прочибисят: «Ах, скажите, чьи вы?..» —тот же основной вопрос ставится. А если и могли обличать русскую и советскую ци-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 29 кочевье, скотоводство, земледелие, мореплавание, торговля, промышленность...), и образ мира: устроен ли Космос как мировое яйцо, мировое древо (ясень Игдразилль в скандинавском эпосе); каковы тут священные животные: Конь, Олень, Верблюд у киргизского писателя Ч. Айтматова, из народа кочевников в недавнем прошлом, или тело Кита дает модель миру, как Левиафан (для англосакса Гоббса) или Моби Дик (для американца Мелвилла). Здесь коренится и образный арсенал национальной культуры (архетипы, символы), метафорика литературы, сюжеты искусства — все весьма стабильные. Например, горы выступают как мировые координаты в искусстве народов Кавказа (Эльбрус, Казбек...) и для греков = «горцев» буквально (Олимп, Ида, Парнас...), и в Индии: священная гора Меру в Гималаях, что послужила богам мутовкою во время пахтанья Мирового океана, в результате чего образовалась, свернулась Земля. Для русских в Космосе равнины архетипичны: «бесконечный простор» (Гоголь), ширь, даль, ровная гладь, «ветер, ветер да белый снег» (Блок), «разливы рек ее, подобные морям» (Лермонтов), «за далью даль» (Твардовский), Путь-дорога и роль образов движения тут: «Медный всадник» (Пушкин), «Русь-тройка» (Гоголь), «Железный поток» (Серафимович), «Бронепоезд 14— 69» (Вс. Иванов), «Броненосец «Потемкин» (Эйзенштейн) и т. п. Природа определяет и цветовую символику. Например, для народов экваториальной Африки недействительны индоарий- ские соответствия: добра, идеала, истины — цвету белому, а зла, «низменного», лжи — цвету черному, так что выражение типа «черная неблагодарность» там будет восприниматься как противоестественное, как оксюморон, вроде «благодетельное зло», а восклицание Отелло «Черен я!» может быть понято не трагически, а одически, как самовосхваление. Итак, первое, очевидно напрашивающееся соображение: национальное в народе есть как бы почва его исторического развития, ему предшествует, в то время как история есть выравнивание народов. Следовательно, чтобы доискаться до национального, надо погружаться в древность, в «доисторическую» эпоху народов, а жизнь национального в последующие века есть сохранение «завета», так что радеющий о национальном своеобразии должен заботиться о консервации, о замедлении исторического развития, ограничения влияний со стороны и контактов с другими культурами. Так, русский мыслитель конца XIX в. Константин Леонтьев предлагал «подморозить Россию», чтобы удержать ее в состоянии «цветущей сложности», которой она достигла к этому времени.
зо ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ Однако изучение быта и мышления, мифов первобытных народов, проделанное наукой XX века (Тэйлор, Фрэзер, Леви- Брюль, Леви-Стросс и др.), обнаружило следующее парадоксальное соотношение: чем глубже погружаться в древность народов и их воззрений, тем более на одно лицо начинают они выглядеть. Сходные орудия производства: топор, игла, колесо; аналогичные системы кровнородственных отношений; однотипные мифы о происхождении неба, земли, солнца, человека и т. п. Разнообразие, выходит, не на этом, древнейшем, уровне начинается, и, может быть, именно история создает лицо народа? Действительно, фундамент истории есть история его труда по преобразованию природы, среди которой он живет. Это двуединый процес: человек пропитывает окружающую природу собой, своими целями, осваивает ее — и одновременно пропитывает себя, всю свою жизнь, быт (дома из камня или дерева, или из песка; одежда, пища из чего?), все свое тело и опосредованно душу и мысль — ею. Приспособление природы к себе есть одновременно гибкое и виртуозное приспособление данного коллектива людей к природе. Так что КУЛЬТУРА есть прилажен- ность —человека, народа, всего натворенного ими, выплетенного за срок жизни и историю, — к тому варианту ПРИРОДЫ, который ему дан (и которому он придан, человек и народ, как соответствующая ему порода существ) на любовно-супружескую жизнь в браке и на взаимопроникновение. И как жена — не рукавица, не скинешь, так и природа —народу: нельзя ее произвольно сменить без потери народом своей субстанциальной сути. Национальный Космос есть ПРИРОДИНА Народу. Культура же есть разработанная за жизнь человека и за историю народа техника, инструментарий любви, объятий Народом Природины своей и всего разного, что на ней. Нарты, юрта, домна, трактор, самолет — все это способы общения и взаимопроникновенного сожительства в любви. Итак, если Культура есть любовь Народа к Природе своей в супружестве Истории, то Природа ему выходит — и мать, и жена, и дитя родимое, взращиваемое и воспитываемое. По древним мифам, Земля (Гея эллинов) рождала себе Небо (Уран) в супруги, который таким образом оказывался и сыном, и мужем. Народ же есть при Природине своей ей сын и муж, и родитель. Ибо возделанная Природа есть уже чадо, «инобытие» Народа, зеркало его души, материализация его духа и характера. Через Труд Народ-сын становится супругом и отцом Приро-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 31 дине своей. Культура же лежит-простирается как овеществление И ОДуХОТВОреНИе ИХ СОВМеСТНОЙ СемеЙНОЙ ЖИЗНИ; Выходит, национальное есть итог исторического развития народа. Человек современный более национально своеобразен, чем древний. Достоевский — более русский, чем князь Игорь, Генри Форд более американец, чем Джордж Вашингтон, генерал де Голль более француз, чем рыцарь Роланд и т.д. Следовательно, радеющий о национальном своеобразии должен заботиться о прогрессе, об интенсивном развитии производства и техники, о цивилизации и культуре, о максимальном общении с другими народами, ибо лишь в ходе контактов и сравнений обнаруживается и шлифуется свое —то, чего нету других. Таким образом, в ходе своей истории каждый Народ не только обретается в диалоге с Природой своей страны, так сказать, в вертикальном измерении, но и вступает на поверхности Земли в горизонтальные контакты с другими странами и народами — в торговле, войнах, дипломатии, в культурном обмене. Пока народ существует изолированно, он не имеет возможности иметь национальное самосознание. Оно начинается лишь в актах сравнения с другими народами, которые предлагают собой многостороннее зеркало данному народу для многогранного познания самого себя в рефлексии. История — род трения. Когда мы трем кусок дерева или камень, мы полируем их, делаем их поверхности ровными и гладкими. Но когда я растираю живое тело, я не только «полирую» кожу, но и делаю массаж внутренним органам и сосудам, стимулируя собственную энергию организма. Подобно и национальные организмы в ходе мировой истории формируются, отливаются в самосознающие личности: все не только «самосделанные», но и «другимисделанные». Самое увлекательное в исследовании — это уловить и определить особенные национальные черты в современных произведениях и развитых личностях, которые все многосложны и многоуровневы и денационализированы под влиянием мировой цивилизации в той же мере, в какой они цветуще национальны. Как же уловить национальное в таких явлениях? По крайней мере три точки опоры для этого необходимы: архаика (миф, фольклор, эпос, сага, Библия, «Илиада»...), классика (Данте, Шекспир, Декарт, Гёте, Толстой, Мелвилл...) и современность (Феллини, Джойс, Сартр, Т. Манн, Цветаева, Фолкнер...). Движение мысли по этой орбите может дать известную гарантию, что мы не примем за существенные черты национала ного миропонимания то, что ему случайно или чуждо.
32 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ В охоте за национальным самосознанием народов важно находить его в различных сферах жизни, культуры: в языке, кухне, играх, физике, поэзии... Проецируя одно в другое и обнаруживая соответствия элементов на различных уровнях внутри каждого национального образа мира, мы отыскиваем «инвариант» и обретаем для него род «реле», контролирующий механизм, который может подтверждать или отвергать наши гипотезы и положения. Поэтому наше исследование должно преодолевать рамки современной детальной специализации в культуре, быть энциклопедическим, имея своей целью —реконструировать целостность национального бытия. Границы между различными областями жизни и культуры должны размываться, а предметы сопоставляться не в их традиционных связях (поэзия — с поэзией, механика —с механикой...), но все может рассматриваться в терминах всего другого: нисходящие дифтонги итальянского языка отражаются в теории свободного падения Галилея (я уже подчеркивал их соответствие), а германское блюдо «шницель» (от schnitzeln = «резать») перекликается с теориями немецких мыслителей о дискретности вещества (кванты Планка). ЛЕКЦИЯ 5 Итак, объект наших реконструкций — национальное Целое. Однако сомнение и скептицизм преследуют меня снова и снова — как извне: в возражениях других людей, так и изнутри, в моем самокритицизме и рефлексии: как это возможно вычленить некое «национальное Целое» из универсальной мировой цивилизации с ее всепроникающим и нивелирующим излучением? Да, очевидно, что в ходе мировой истории и особенно в XX веке все народы сблизились и стали унифицироваться в быту (у всех телевидение и авто...) и в мышлении (интернационализм и математизация в науках, компьютеры...) — и тем не менее в своем ядре каждый народ остается самим собой до тех пор, пока сохраняется особый климат, пейзаж, национальная пища, этнический тип, язык... — ибо они постоянно подкармливают и воспроизводят национальную субстанцию, особый склад жизни и мысли. Соответственно Единое материальной вселенной (Космос) или Духа (Логос) приобретает специфический образ у каждого народа. Инвариант Бытия видится каждым в особой проекции, в особом варианте, — подобно тому, как единое небо ви-
34 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ Но ствол и вся ткань — различны. И до сих пор текут национальная кровь и сок из корней, подпитывая национальную плоть. Национальные культуры и цивилизация XX века — суть сообщающиеся сосуды. Причем культуры — вертикальны, а цивилизация действует по горизонтали нынешнего состояния мира сего. Все существа и вещи возникают вертикальным путем — через страсть Эроса (Труд —тоже его ипостась); но готовые изделия поступают в обмен в ходе торговли по расчету, где работает уже рассудочный, но импотентный создать живое и новое —Секс (процедура сечения, вивисекции всего: «разделяй и таким образом властвуй»). Родники и фонтаны национальных культур втекают в общий резервуар цивилизации XX века, что содействует распространению их творений. Но творить цивилизация не может. Она —рынок для уже рожденного и созданного. Культура = жизнь и творчество. Искомую национальную целостность я определяю как Космо- Психо-Логос. Подобно тому, как каждое существо есть троичное единство: тело, душа и дух, —так и всякая национальная целостность есть единство местной природы (Космос), характера народа (Психея), склада мышления (Логос). В Космо-Психо-Ло- госе три элемента (уровня) национальной целостности находятся в отношении и соответствия (тождества друг другу) и взаимной дополнительности (противоположности и уравновешивания). В описании и анализе тут требуется тонко работать — ассоциируя и расчленяя, дифференцируя. Эта концепция напоминает гипотезу Сепира —Уорфа. Действительно, они, как и многие другие лингвисты в XX веке, сопоставляя структуры, грамматику и лексику различных языков, описали много характеристических особенностей национального мышления. Но их анализ исходит только из языка, тогда как сам язык вплетен в целостную ткань национального Космо- Психо-Логоса и отражает его жизнь. Природа каждой страны — это не географическое понятие, не «окружающая среда» для нашей эгоистической человеческой пользы, но мистическая субстанция — ПРИРОДИНА (мой неологизм: Природа + Родина в одном слове). Мать-земля своему Народу, кто в отношении ее одновременно и Сын, и Муж — как в древнегреческой мифологии Гея (Земля) рождает себе Урана (Небо), который ей и сын, и супруг. Что же тогда История? История — есть супружеская жизнь Народа и Природины за смертный срок данного национально- исторического организма. Культура же — чадородие их брака.
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 35 Ныне ахнули: что сделали с природой! — и возникло слово «экология». Но оно, научненькое, —тоже гуманистично-эгоистично: станем жалеть природу, как рачительный хозяин жалеет кобылу: не загоняет конягу вусмерть. Нет, — вернуться к благоговению перед Природой как сокровищницей сверхидей тайного разума — вот что надо. Природа — это текст, скрижаль завета, которую данный Народ призван п(р)очитать, понять и реализовать в ходе истории на своей земле. Тут является новый актер в национальной космо-историчес- кой драме — Труд, который — создатель Культуры на этой земле. Труд работает в соответствии, в гармонии с Природой — и в то же время восполняет искусством то, чего не дано стране от естества. Например, в Нидерландах («низкой земле» буквально), где Природа отказалась дать достаточно земли своему Народу, последний расширил себе территорию по вертикали и по горизонтали благодаря труду. Другой пример Россия. Она — страна равнин и степей, без значительных гор, так что Природа как бы отказала ей в вертикали бытия. И вот, как бы в компенсацию за это отсутствие, в России в ходе истории выстроилась искусственная гора гигантского Государства с его громоздким, многоэтажным аппаратом, и жизнь страны обрела таким образом вертикальное измерение. Уникальный случай являет собой Еврейство. В то время, как другие национальные целостности сочетают Космос, Психею и Логос, этот народ смог существовать в ходе истории без своей Природы. Благодаря этой уникальности (в частности) они — «избранный народ». Еврейский вариант я определяю как «Психо- Логос минус Космос». И как в математике минус, отрицательное число есть не просто отсутствие, но значащая величина, так и «минус-Космос» есть весьма значащее отсутствие. Те субстанции и энергии, которые в других народах распространяются экстенсивно на их территориях (уходят в возделывание земли, постройку городов, тратятся в войнах с соседями...), здесь удерживаются в Психее и в Логосе, делая их необычайно активными и дифференцированными. «Тора» — их терри-тора. Природа Еврейства — это его народ. Космос оказался как бы вдавлен в этнос. Главная заповедь здесь — жить, выжить: «Быть живым, живым и только до конца», — как это выражено Пастернаком. И, кстати, когда в России после разделов Польши оказались миллионы евреев, тут же возникло метафизическое «влеченье — род недуга»: минус-Космос привился к такому сверх- Космосу, как Россия. И этот восторг —в Левитане-пейзажисте,
36 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ а у Пастернака — так просто плотоядная влюбленность в русскую природу... Если национальный Космо-Психо-Логос может быть понят как Судьба данному народу, то Труд, история и культура могут быть поняты как его Свобода. Или, точнее, — как Творчество в силовом поле между полюсами Судьбы и Свободы. Тут важнейший пункт и акцент. Все бытие человека и человечества совершается между Предопределением (природа, тело, этнос, смертный срок, традиция...) и Свободой (личность, дух, воля, творчество...). И то, что я взялся описывать: национальный Космо-Психо-Логос, — это, в общем, зона Судьбы. Я пытаюсь понять волю объективного бытия — до моего входа в мир, предданность, как бы Ветхий Завет каждому народу. Но так же равномощно действует и Новый Завет —Свободы, Личности —в каждый данный миг, и будущее созидается в их диалоге. Но Новый Завет пишется по скрижалям Ветхого, и резец Свободы гравирует по табло Судьбы. Последнее (как бы ПРЕД-определе- ние) я и усиливаюсь рассчитать. А значит: только один аспект и сторону каждой национальной целостности. Об этой ограниченности открыто заявляю у врат предстоящего путешествия, и о ней не надо забывать при каждом ходе мысли и положении. Мой подход— КОСМОСОФИЯ, то есть «мудрость Космоса» (по аналогии с «историософией», которая — «мудрость Истории»). Слово «космос» берется в первичном, эллинском смысле: как «строй мира», гармония, но с акцентом на природном, материальном. ЛЕКЦИЯ 6 Самая трудная задача — определить логику мышления другого народа, национальный Логос. Это была моя первая цель, когда я начал думать над национальными аспектами Бытия более чем 30 лет назад. Тогда у меня не было еще терминов: «национальный образ», «национальный Космос», но я отважно и опрометчиво атаковал «национальные логики»... Теперь-то это — не первая, а конечная цель моих исследований в национальной области. И в ходе их я вынужден был удовлетвориться более умеренными задачами и понятиями. Сама история моего наступления и отступления на этом поприще показательна и может выявить дополнительные аспекты и трудности в проблеме. В этом пункте я должен сделать еще одно признание. Я не чувствую себя уверенно в точных науках, в математике, в рассу-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 37 дочной логике, но своей стихией более ощущаю созерцание, медитацию, интуицию, воображение. Однако, как это часто бывает, я в молодости испытывал некий комплекс неполноценности в отношении вещей и занятий, к которым у меня не было больших способностей, и с тем большим рвением я принялся изучать философию. С 1955-го по 60-е годы грыз я Гегеля под руководством нашего замечательного философа Эвальда Васильевича Ильенкова (1925—1979), еще и Канта, Фихте, Шеллинга, осиливал их эзотерический язык, философский жаргон, технические термины, осилил, полюбил и смог созерцать великолепные здания их философских систем — гармонические, как и современные им симфонии венской классики: Гайдна, Моцарта, Бетховена... И все же нечто вроде интеллектуального бунта поднималось тогда во мне: неужели мне в России середины XX века, чтобы понять сущность Бытия, смысл Жизни, Истину и проникать в смыслы всего, обязательно ум двигать именно по этим траекториям — немецкой классической философии, этого великолепного, но все же готического собора? Так ли уж всеобща и универсальна эта претендующая быть таковою логика и систематика? Не лежит ли на ней локальная печать именно германского склада мышления? Менее ль глубоки и менее указуют путь к Абсолюту Платон и Декарт, чей стиль столь прозрачен и естествен? И так ли уж вообще чист Чистый Разум?... И зародилось предположение, что у каждого народа, каждой культурной целостности есть свой особый строй мышления, который и предопределяет картину мира, что здесь складывается и сообразуясь с которою и развивается здешняя история, и ведет себя человек и слагает мысли в ряд, который для него доказателен, а для другого народа — нет. Национальных логик, однако, мне выявить не удалось: не по зубам орешек. Принялся я было сравнивать в лоб логику с логикой: Аристотеля с Кантом, Декарта с Бэконом и т.п. — все работают вроде однотипной формальной логикой (силлогизмы, анализ—синтез, индукция —дедукция...), доказывают свои положения и строят систему; отличия же могут быть объяснены разностью и исторических эпох, и индивидуальных миросозерцании. Тогда я отступил и с философского синтаксиса перешел на лексику, что проще. Вслушиваясь в термины философии, науки, обнаруживаешь, что в их корнях залегают метафоры, образы, и они не могут не изгибать мысль ученого и философа (осознает он это или нет) в своем силовом поле и не излучать-изливать интуиции, диктовать их ему. Но чтоб уловить их, узнать, разли-
38 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ чить, надо читать тексты не в переводах, а на национальных языках. Ибо перевод текста с языка на язык = перевод с космоса на космос: незаметно подставляются совсем иные (в)идеи. И наоборот: то, что кажется таким неестественным в переводе (как мне показался сперва неким эзотерическим жаргоном язык германской классической философии), оказывается таким простым, очевидным и легко понимается — в родном языке. Например, изучая философию Декарта, русский узнает, что у него две субстанции предполагаются в Бытии: «протяжение» и «мышление». Отчего, почему, какая связь? Никакой логики в этой паре. Но вот открыл французский текст — и что же? Там Extension и EN-tendement. Оба — от латинского tendere или французского tendre, что значит «тянуть». Так что — ВЫтяжение и Втяжение, как выдох и вдох. Материальный мир = такт выдоха Бытия, саморасширение Духа. Мышление = такт вдоха Бытия, его вбирание в себя, аннигиляция пространства в точку и вообще в имматериальность. Как все просто стало — и проступила, очевидна стала интуитивная основа их спаривания — этих «субстанций» Декартом. И — красиво: выявились симметрия и баланс, что есть эстетический критерий во Французстве, и он метит собой дуализм Декарта, тогда как германский вариант дуализма — это уже анти-номия = «противозаконие», противоположность. И это тоже очевидно в терминах немецкой философии. «Предмет» по-немецки — GEGEN-stand, т.е. «противостой», а значит, — враг, противник, которого надо осиливать Волей — сие Пред-ставление (имею в виду главные идеи-термины философии Шопенгауэра, чей главный труд — «Мир — как Воля и Представление»). Тут же припоминается и WIDER-spruch — «противоречие», что führt = «ведет», по Гегелю, в развитии всякого явления. А из пространственных координат-ориентировок в мире Вертикаль акцентирована: «стояние» в Gegen-STAND и в Vor-STELL-ung —«представление», тогда как у Декарта-француза, скорее, горизонтальный вектор превалирует в его «тянути- ях», как и в русском «пред-мет» (калька с латинского ob-jectum от iaceo — «метать»). Вот сколько разных интуиции содержится подспудно в элементарном и основном термине научной и философской рефлексии — «предмет». Еще: германский Gegenstand, как «противо-стой», подразумевает закрытое пространство: субъект и объект стоят напротив друг друга, как стены в германском Haus = доме, что есть модель мира во Германстве. Латинское же ob-jectum, как и наш «предмет», предполагает операцию метания, бросания, которой нужно открытое пространство.
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 39 Произнесешь термин «Пространство» на разных языках — и уже множество интуиции захороводилось вокруг слова, как мошкара. В русском — страна, сторона, отсыл в бок, в ширь- даль, в родимую сторонку, где «мое дело — сторона», так что мое — это «моя страна». Латинское spatium (откуда и французское espace и английское space) — от глагола spatior = «шагать» (ср. немецкое spazieren = «гулять»). Spatium — есть пространство, творимое и меряемое шаганием, т.е. дискретное, рубленое, а не плавное, жидкостное, континуум, как Декартово extension = «тянутие», «вытяжение». Так что образ, содержащийся в термине, обязывает к определенному внутреннему созерцанию, представлению: в spatium — шагать, переступать твердотельно через пустоту, что вполне родно для римски-итальянского ощущения мира, как состоящего из атомов в пустоте (космос Лукреция): твердые тела-камни-индивидуумы в Галилеевом сухом безвоздушном пространстве, без сопротивления среды (что важно, напротив, во французском влаго-воздушном, континуальном космосе)... А вот немецкий термин для «пространства» — Raum — со значением «пусто», «чисто»; ср. räumen— убирать (комнату), очищать (улицу от снега), уносить (мусор), отодвигать, устранять; освобождать (это я по словарю уточнил значения). Так что германское чувство пространства есть как бы «от-странство», у- странение, а не рас-про-стран-ение — протяжение — растекание некоей полноты — жидкой среды (как у француза Декарта). Кстати и о терминах для Времени. В русском оно — от «вере- мя» = веретено, вращать, идея круга-цикла. А в немецком Zeit — от ziehen = «тянуть». Так что германская интуиция для Времени аналогична французской —для Пространства: непрерывность, континуум... В терминах застыли также характерные действия. Так, для понятий «разум» и «рассудок» у немцев —Ver-stand (буквально: «об-стой», опять вертикаль акцентирована) и Ver-nunft = «об-н- ятие». А «понятие» = Begriff = «об-хват». В термине «Материя» — Мать слышится на многих индо-евро- пейских языках — материнское начало, женское в Бытии — то, что обожествлялось как Великая Матерь в культах древних, Мать-земля... Дух же — Свет, Небо, мужское начало. «Идея» = ВИДея: то, что связано со светом, тогда как МАТЬ = ТЬМА: из перестановки тех же слогов составлены оба слова, и это важно Для русского понимания этой философской категории: Материя = МАТЬМАиТЬМАТЬ... А акценты в терминах для понятия «Истина» проницательно
40 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ промедитировал еще Павел Флоренский в трактате «Столп и утверждение истины». Греческое aletheia значит буквально «несо- крытость», слово того же корня, что и «Лета» — река забвения. «Несокрытое» = что ОЧЕ-ВИДНО, на свету, зрению, как и ВИДЕИ Платоновы. В латинской Veritas (французская la vérité) аспект ВЕРЫ слышится, что есть прерогатива религии. Так что в западном мире науки — в опасной близости к религии, и между ними постоянные трения от этого. Русская же ИСТИНА = «естина»: то, что «есть»: в ней акцент Бытия слышится, и пред-положен онтологизм русского мышления: всерьез брать и буквально — построения разума, а не условно, гносеологически, как это более принято в западной традиции... Английское Truth от true = «верный»—друг, «лояльный» —к закону... Немецкая Wahr-heit —от индогерманского корня, означающего «нужда», «забота». Истина как необходимость, нужда — наставник человека во Герман- стве; она побуждает к труду. И недаром «Нотунг», Notung (от Not — «нужда») — так многозначительно назван меч Зигфрида в «Кольце нибелунга» Вагнера. И т.д. Итак, чтобы восстановить прерванный обильными примерами ход рассуждения, — в охоте за национальными логиками как особыми способами связывания понятий, идей, то есть за философским синтаксисом, я стал вникать в более мелкие элементы, в морфологию — в строение самих понятий, терминов — и обнаружил, что в глубине самых отвлеченных терминов, обозначающих самые абстрактные понятия и идеи разума, залегают образы, простые, даже примитивные, жесты, акты, действия (шагать, тянуть, брать, хватать, бросать, стоять...) и прочее, понятное и ребенку, и простолюдину каждого народа в его языке. И это очень важно понимать, ибо мышление, Логос национальный — это не только операция рассудочного связывания понятий и идей по правилам логики, но и воображение, созерцание, медитация... И вот следующий шаг в восхождении на национальный Логос был — уловить интуиции, созерцания, видения под системно- рассудочными выкладками философов и ученых. Они проступают в наглядных примерах, сравнениях, иллюстрациях, к каким прибегают мыслители, чтобы пояснить свои логические построения. Шар, Сферос выступает как модель мира, априорная для ума эллинов (Пифагор, Архимед, Плотин, Птоломей...). Если что приведено к шару, кругу или выведено из них, то ты на пути истинного понятия. И споткнулся эллинский ум-разум как раз на проблеме квадратуры круга. Квадраты же и прямоугольники — интимны для мастерового Германства, чья основополагающая
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 41 всемодель мира — Haus, Дом, структура многоэтажная, из уровней, клеток и ящичков, куда можно разложить все по полочкам, дискретно, аккуратно. Кант в своей «Критике чистого разума» закладывает ФУНДАМЕНТ для будущей возможной Метафизики (так он формулирует свое намерение и предприятие) и строит ЗДАНИЕ Разума — постоянны у него эти образы, вдохновляющи. По германской интуиции, развернутой Кантом же в его «Всеобщей естественной истории и теории неба», Вселенная = Миро- ЗДАНИЕ. По Шеллингу, даже Бог = Дом: он предполагает «Основу в Боге» (в «Философских исследованиях о сущности человеческой свободы»). И Карл Маркс, выросший в лоне-купели германского Логоса, увидел структуру Общества, состоящую из базиса и надстройки, — явно модель Дома витала перед его умом. И по Хайдеггеру, Язык = Дом Бытия. Кстати, когда я применил слово «предприятие» к затее Канта, я поймал себя за руку, воспомня, что по-немецки я бы должен тут употребить слово UNTER-nehmen, a по-английски UNDER- taking, — в обоих случаях приставкой unter (under) акцентируя ПОД, низ, вертикаль Бытия, тогда как русское слово имеет в созерцании — ПЕРЕД, то есть горизонталь. И так на каждом шагу мышления язык направляет наши мысли, но мы большей частью не отдаем себе отчета в этих его управляющих импульсах. Однако мы в нашем предприятии: осмыслении национальных образов мира — должны особенно приглядываться и прислушиваться именно к таким безотчетным и неосознаваемым движениям ума и слова, выражения. Другой частый образ в германском умозрении — Растение, Дерево — в том числе и Мировое, и «генеалогическое» — Stamm-baum, которым лингвисты объясняют родство языков индогерманских (индоевропейских). А Гегель свою «триаду» — главный инструментарий в каждом построении — поясняет так: зерно = тезис; стебель = антитезис, первое отрицание; колос = синтезис, отрицание отрицания: то же зерно, но «сам-сто». Зерно, прекрасно круглое само по себе, будучи посеяно, гниет, становится безобразным, вытягивается — умирает, но дает жизнь Стеблю. Потом Стебель, дав жизнь Колосу, становится не нужен, «снимается» в Колосе, содержится в нем «в снятом виде». Но Колос — есть то же Зерно — на высшей стадии развития. Имея эту последовательность образов-идей в уме на заднем плане, легко станешь понимать все изощренные построения и объяснения Гегелем явлений и процессов и в природе, обществе, истории, сознании, искусстве и т.д. Для сравнения: в эллинской мысли убедительны для них ана-
42 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ логии не с растениями, а с животными, и боги там — зооморф- ны. Так что какой символизм преобладает: растительный или животный в национальных картинах мира — надо нам тоже вглядываться и черпать оттуда важные характеристики. Для Английского Логоса характерные понятия, в которых постигается Бытие, следующие. Это СИЛА: «Знание = сила» —утверждение Бэкона; в механике Ньютона идет исследование и измерение разных сил: действие и противодействие... — и по силам, исходя из них, объясняются движения тел (тогда как Декарт обходится в своей физике, системе мира без применения силы, а с помощью разного вида движений объясняет все); это БОРЬБА (Дарвин, Спенсер — «борьба за существование»); это КОНКУРЕНЦИЯ, соревнование, состязание (Адам Смит и Давид Рикардо в политэкономии этим объясняют бедность или богатство стран); это СПОРТ (бокс, футбол, волейбол, баскетбол — прежде всего в Англии развились)... И в теории английского историка XX века Тойнби главная пара понятий: ВЫЗОВ и ОТВЕТ (Challenge and Response) — из той же оперы борьбы, силы, состязания... Таким образом, каждому народу и его мыслителям как бы ВРОЖДЕНЫ Бытием определенные идеи=видения, интуиции, схемы, модели, в которых ему свойственно представлять все явления. Применить если термин Канта — «априори»: что нечто предшествует акту познавания, —то налицо существует ОБРАЗНЫЙ АПРИОРИЗМ. Он залегает под рассудочным априоризмом (с чем имеет дело Кант в своей «Критике чистого разума») и понуждает выкладки логики так, а не иначе располагаться — подобно тому, как железные опилки в электромагнитном поле разбираются по его силовым линиям. Но это силовое поле — уже сверх или под логикой: оно истекает из всего бытия данного народа, включая и особый склад природы (материю, вещество), быт, язык, историю (культуру), этнос и характер (психику). Таким-то путем и вышел я к тому, чтобы произвести понятие НАЦИОНАЛЬНЫЙ КОСМО-ПСИХО-ЛОГОС. И чтобы проступила национальная логика, надо целостность бытия одного народа сравнивать с аналогичной целостностью другого. На этом фоне и национальные логики — как верхушки сих айсбергов — различимы и понятны станут. Таким же способом и «национальный характер», и «национальный дух» — эти трудноуловимые сущности, обычно импрессионистически описываемые, — можно посадить на более объективные основания: тип природы, культуры, языка и пр. Я могу представить это даже чертежом:
44 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ няться и делать заходы в иные народы и мировоззрения. И русская версия бытия проступит не только там, где исследуется Толстой, но и там, где анализируются «Приключения Гекльбер- ри Финна» Марка Твена, — рикошетом отбрасываются в таком случае лучи познания — как самопознания всегда. Таким образом, целью познания других образов мира является самопознание того, на котором мы стоим и изнутри которого смотрим на мир. Отсюда следует, что предмет наш в общем ограничен, а не необъятен, а именно: раскрыть в его богатстве смыслов русское мировоззрение. Каким инструментом, на каком языке проделывать это исследование? Один путь —выработка нейтрального языка, условной знаковой системы, которыми можно было бы описать разные модели. Другой путь—локальные сопоставления одного образа с другим. В первом случае —слишком редкое решето, через которое все проскочит и нуль останется, все одинаковыми завы- глядят; во втором — частое сито, через которое можно цедить бесконечно долго и улавливать лишь единичные особенности, без гарантии их принципиального значения. Мне вообще-то более по душе второй путь: восписать пестроту каждого образа и толковать смыслы деталей, микроэлементов быта и языка, которые ведь сочатся философическими значениями, но они обычно проглядываются мимо. На этом пути хорошо работает взаимное удивление языков, их взаимное «дразнение» — те заусеницы, которыми культуры задирают друг друга при контакте, что особенно видно при переводах: в осадок и остаток выпадают некие «непереводимости»... А в них-то — и вкус!... Конечно, строящиеся на локальных наблюдениях более общие соображения могут иметь лишь характер гипотез. Но это не страшно. Ибо конечная цель изучения национальных образов мира — не в том, чтобы натвердо закрепить какой-то аспект видения мира за данным народом (всякое утверждение здесь может быть лишь примерным), но в том, чтобы разглядеть многовариантность мироздания, используя в качестве точек наблюдения разные национальные космосы, откуда прозрачнее проступают те или иные грани бытия. Вот, кстати, вглядимся в употребленные только что термины. «Бытие», «миро-здание», «в-селен-ная», «космос» — как раз пример упомянутого «дразнения» языков, которые обозначают самое всеобщее «это», икс — в том повороте, в каком данному народу натуральнее представлять его себе. Очевидно, что идея «бытия» органичнее в немецком мировоззрении, хотя бы потому, что слово das Sein проще, народнее, употребительнее, чем в
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 45 русском, где естественнее звучит «в-сел-енная» (даже в песне встречается). Представление об «этом» как о «миро-здании» чужеродно звучало бы в мировоззрении кочевого народа. Таким образом, само наше затруднение: интерференция национальных миров —открывает и выход. Столкновение национальных образов мира извлекает искры, которые освещают и тот, и другой: совершается обоюдопознание. Нельзя, например, при рассказе на русском языке, в орбите русского же образа мира, об английском образе мира — полагать, что мы познаем только то, что у нас является предметом; в той же мере при этом познается и та точка зрения, с которой мы рассуждаем, — сам русский образ мира. Мы познаем его как бы рикошетом, глазами англичан, т.е. обретаем добавочное зрение, каким получаем возможность видеть уже собственные уши. Преодолевается «само собой разумеющийся» порог нашего познания — тот запрет самопознания, что имеет в виду поговорка «не видать тебе этого, как своих собственных ушей»... Итак, искры взаимоудивления — вот свет, что проливается на наш предмет, в котором должно происходить исследование. Достоинство этого света — в том, что он не извне приходящий, а излучается, генерируется самой нашей проблемой: непрерывно самопорождается столкновением национальных миросозерцании... Так что у нас как бы свой источник света есть: свой «движок», портативная электростанция... Отсюда следует, что нашей проблеме внутренне присущ сравнительный способ исследования. Компаративи-стика!.. Однако при двустороннем контакте мы имеем еще свет бесцветный. Нации же составляют спектр человечества. Сравнение, значит, должно быть многосторонним, перекрестным облучением. Причем каждый новый изученный и описанный национальный тип культуры становится прожектором-объяснителем всех предыдущих: вносит поправки к предыдущим тезисам, бросает на них новый свет и добавляет им в доказательности. Каждый одновременно — и объект, и инструмент анализа. Но также и ранее описанные образы мира со своих сторон его, новенького, облучают, наваливаются мять-тузить-объяснять. Веселая работа! «Куча-мала»! Так что, когда к 5 уже описанным национальным образам мира добавляется еще 2, то тут не сложение понятий происходит в понимании и тех и этих, а умножение, иль даже возведение в степень: не 5+2, но 5...2, но 52 —т.е. не 7 и не 10, а 25 «битов информации» (как выражаются в теории последней); иль «на порядок выше» становится общее понимание.
46 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ Национальный характер народа, мысли, культуры — очень хитрая и трудно уловимая материя. Ощущаешь, что он есть, но как только пытаешься его определить в слова, — он часто улетучивается, и ловишь себя на том, что говоришь банальности, вещи необязательные или усматриваешь в нем то, что присуще не только ему, а любому, всем народам. Избежать этой опасности нельзя, можно лишь постоянно помнить о ней и пытаться с ней бороться, — но не победить. Менее всего поддается национальное своеобразие лобовой атаке: когда подступаешь к нему с четкими формулами и определениями. Ибо суть и назначение формул, определений и терминов — всеобщность, то есть применимость ко всем случаям. Значит, они противопоказаны как оружие в охоте за национальным. Ибо описать национальное — это выявить уникальное. Эта задача не поддается только рассудочному мышлению. Здесь образ, символ и миф эффективнее работают. Строгая логика и «бинарные оппозиции» обесцвечивают: все — на одно лицо выходят, а национальные особенности — это как выражение лица, интонация. В этом деле не до-казать, а по-казать — возможно. Ведь цель-то — сообщить представление (не понятие — это невозможно) о каждом национальном мире, чтобы оно было ярко и убедительно. И тут поле ассоциаций из разных сфер вокруг костяка рассуждения обладает «доказательной» силой и убеждает более, нежели непротиворечивое выведение звена из звена. И такое поле залито и воспринимается тем же «естественным светом разума», как говорил Декарт. Рассудочное и образное мышление должны у нас работать вместе. Смотреть на национальное — как на солнце: прямой взгляд и подход напролом («прямой наводкой») слепит — предмет ускользает. А вот сбоку заглядывать, подглядывать, вроде случайное улавливать — глядь! — вдруг некий целостный образ и складывается... Так что окольный путь — предположений, гипотез, даже фантазии — здесь оказывается ближе. И это не прихоть автора, а повеление самой природы изыскуемого объекта, к которому иным способом не подступишься. Так что, полагаю, такой метод соответствует предмету. Такой подход — не структуралистский. Структурализм предполагает строгие уровни, рассечение на них живого тела. Сравнения могут делаться строго в рамках соответствующего уровня. Можно сопоставлять фонетику с фонетикой, архитектуру итальянскую с архитектурой германской. Но запрещено соотносить нисходящие дифтонги итальянского языка с архитектурной формой купола и с Галилеевой теорией свободного падения тел
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 47 в физике, а восходящие дифтонги немецкого языка с архитектурной формой шпиля (как я делаю). Логика типа «в огороде бузина, а дядька в Киеве» тут вполне возможна, потому что все они — члены Бытия как целого. ЛЕКЦИЯ 8 Для описания национального Космо-Психо-Логоса нужно иметь некий метаязык, на котором можно было бы выражать как духовные, так и материальные и эмоциональные явления. В качестве такового я использую древний натурфилософский язык четырех стихий. «Земля», «вода», воздух», «огонь» (в двух ипостасях: «жар» и «свет»), понимаемые расширительно и символически (и потому я ввожу эти слова-термины в кавычках), — суть слова этого метаязыка, а его синтаксис — Эрос (Любовь и Вражда в философии Эмпедокла, притяжение и отталкивание в естество-знании и т.п.). Что означает земля как первоэлемент? Это — твердое, тяжелое, инертная материя, субстанция, инертный человек, тяжкий на подъем... Вода означает нечто текучее, мягкое, всесвязую- щее, женское, милосердие, жалость, сентиментальный характер... Воз-дух —это небо, дыхание, духовное, душа, то, что легкое и свободное. Огонь —это активность, мужское, воля, энергия в двух вариантах — позитивном, как творчество, труд, интеллект, энтузиазм — и в негативном: разрушение, отталкивание, война... Это наиболее диалектический первоэлемент. Давно уже в человечестве и многие умы, особенно в XX веке, бьются над тем, чтобы создать поверх естественных национальных языков, слишком обремененных п(л)отной, тяжкой вещественностью, и поверх жаргонов научно-профессиональных, искусственных языков — метаязык, которым можно бы обозначать все. И вот изобретают язык условно-договорных знаков: А, В, С..., система р, элемент g... Но такие знаки —даже не символы. От них, от этого языка нет перехода к реалиям, к вещественности, от нашего гнозиса —к логосу... Язык же первоэлементов не надо выдумывать, — он есть и незыблемо пребывает в смене времен и прибое племен. Его термины внятны и эллинским натурфилософам, «досократикам», которые называли их «стихиями» (= устоями) бытия, и индийским Упанишадам, где они выступают как «махабхута» (= великие элементы); правда, там их пять: еще и «акаша» (= эфир), а в разных системах философии и еще больше. Но и современное
48 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ научное знание не станет от них открещиваться. Ведь что такое «четыре агрегатные состояния вещества», как не «земля» (твердое), «вода» (жидкое), «воздух» (газообразное), «огонь» (как бы плазма)? Но «четыре стихии» расширимы и в духовную сторону: языки обиходный и поэтический непрерывно производят зацепление явлений Духа баграми метафор, и вся художественная образность в искусстве и литературе может быть распределима и классифицируема по гнездам четырех стихий. Но и дальше в зону духовного можно с ними углубиться. Например, Аристотелевы «четыре причины» (категории уже чисто интеллектуального порядка) допускают приуроченье к стихиям, и вероятное распределение может выглядеть так: «земля» = причина материальная, «огонь» = деятельная. Это представляется безусловным. «Вода» = целевая причина, «энтелехия» (ибо— течение, процесс, откуда и куда). «Воздуху» остается формальная причина: воз-духовны, невещественны эйдосы, идеи, хотя еще и све- товы они, «огненны». Таким образом, на языке стихий можно выразить и физику, и метафизику, идеальное. Он универсален. Более того, он демократичен, понятен даже ребенку и простолюдину: каждый может опереться на вещественный уровень и понимать на нем, о чем идет речь, позволяя в то же время отвлеченным умам воспарять по стихиям в эмпиреи духа и мыслить под ними феномены. И поскольку никто не отлучен от этого метаязыка, и наше сознание может по его каналам подключаться к любому явлению и тексту и, «читая» его, как бы сотрудничать в представлении разных вещей и в толковании их значений посредством некоего со-вооб- ражения. Сам акт наложения древнего языка четырех стихий на современность (когда мы будем на нем выражать и модерные явления и понятия перекладывать), заарканивая и отождествляя концы и начала духовной истории человечества, есть фундаментальная мета-фора (= пере-нос) и образует поле, с которого снимается богатый урожай образов и ассоциаций посредством дедукции воображения и воображением, — или «имагинатив- ной дедукции»: обозначим это дело так для любителей иностранных терминов—тогда оно пребудет в «научном законе»... Платон дал и геометрические соответствия четырем стихиям в диалоге «Тимей». Ему согласно, форма «атома» земли — куб, огня —пирамида (тетраэдр), воды— гексаэдр, воздуха —икосаэдр. Так что и в математику, и в физику тут выход. И в культуре гуманитарной четыре стихии значимы. Например, в философии первокатегории можно приурочить к стихи-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 49 ям. Субстанция = «земля», Жизнь = «вода», Дух = «воз-дух», Воля = «огонь»... И вот как мне видятся соответствия стихий разным явлениям Бытия. В своих интуициях я опираюсь и на мифологическую традицию. Во временах года: зима = земля, лето = огонь, весна = воздух, осень = вода. В странах света: север = земля, юг = огонь, восток = воздух, запад = вода. Эта же мета и в соответствующих цивилизациях: Востока (откуда воз-духовные религии...), Запада (откуда «атлантизм» и мореходы, географические открытия, тоска по Ост- Индии...), Севера (откуда воины, власть, государство, царство умерших, где «гипербореи»...) и Юга (откуда Жизнь и размножение, Природа напирает...). В теле человека: скелет = земля, кровь и нервы = огонь, легкие = воздух, мясо = вода. В темпераментах: флегматик = земля, холерик = огонь, сангвиник = воз-дух, меланхолик = вода. В цветах-красках: черное = земля, красное = огонь, синее (голубое, белое) = воздух, зеленое = вода, Жизнь... По интуиции А. Ф. Лосева, ад —красный, рай —зеленый. Комбинации цветов = сочетания стихий. Например: коричневое = черное + красное = земля + огонь. Индустрия = обогнива- нье земли. Труд (форма) = огнеземля. Германский флаг: черное, красное, золотое, что в сумме дает — коричневое. И уголь — бурый там, и кирпичи домов, и коричневорубашечники. И Вагнер весь —коричнев (так его слышу-вижу). И Рембрандт... Гер- манство вообще... Кстати, национальные флаги —важные природно-культурные тексты, и многое в них прочитывается. В музыке — голоса: бас (контральто) = земля; тенор (сопрано) = огонь, свет; альт (меццо-сопрано) = вода; баритон = воздух. Кстати, Онегин и Демон, и Герман, кто = огнедухи, демонические персонажи, — баритоновыми партиями выражены. В струнном квартете: первая скрипка = огонь, вторая скрипка = воз-дух, альт = вода, виолончель = земля. В симфоническом оркестре —так мне слышится. Деревянные инструменты = воз-дух (дудочки древесные, куда дуют). Струнные, которые из жил, жизни, женские, = вода. Медные, прошедшие огонь, горнило, — в них звучность огня. Наконец, ударные: барабаны, литавры — передают глухой звук вещества; в них — земля-стихия. Вот почему симфония — в силах звучание Космоса переда-
50 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ вать, мироздание в целом представляет —во множестве вариантов. История тоже поддается «чтению» на языке четырех стихий. Россия — мать-сыра земля, значит, «водо-земля». Над нею трудятся в ходе истории два мужских персонажа-стихии: огонь (Государь-ство, Кесарь) и воз-дух (Народ). Русский человек широк душой, душа — нараспашку, «гуляет, где ветер...» Русский народ —СВЕТЕР (свет + ветер). Он России, матери-родине, — Сын. А ей ведь, как бабе-женщине, еще и Мужа надо. И на то — Государь-ство, Кесарь-царь, Петр, Труд, жар, индустрия, аппарат, форма, закон — все с Запада, как правило, пришедшие. Муж России — обычно Чужеземец. Аморфность безбрежно расползающейся России («бесконечный простор»), матери-сы- рой земли, призваны стянуть закон и форма, власть и труд = «огнеземля». Наводнение Невы, описанное в «Медном (= индустриальном, огнеземельном) всаднике», — это бунт Матери-сырой земли против огнекамня Петра (petra = «камень», по-гречески): «в гранит оделася Нева»... А революция 1917 года, когда «Ветер, ветер, да белый снег», — это уже СВЕТЕР, Народ русский, сын и первый муж России, попер на Государя (царя-батюшку) и овладел Матерью-Родиной. Совершился акт Эдипова комплекса после ввязыванья России в дела Запада в ходе Первой мировой войны. А именно для хода истории Запада Эдипов комплекс типичен: молодое, новое осиливает старое, прогресс, новости, мода — тогда как для Востока характернее сила Отца и традиции, «Рустамов комплекс», по имени богатыря Рустама, кто, в поэме Фирдоуси «Шах-намэ» на поединке побивает сына — Со- храба. Ипостаси стихий прочитываются в персонажах русского (и, естественно, всяческого) романа. Онегин = огне-дух: слышится «огонь» в его имени и русское мужское «ОН». Татьяна же любила снег: в ее сне — снег и поток. Она — русалка, ундина-водяная, но и — Снегурочка. В ней это сюжет: огонь страсти (письмо пишет в жару-бреду) — и не смеет ей отдаться, ибо — растает... Потому отдается князю-генералу (из Кесарева мира), кто одел ее стихию в гранит-форму супружества на долгую жизнь, а Онегина обдает холодом на рауте. Обломов —обл, кругл (шар) и «голубь» (так его Ольга чувствует), значит, «воз-дух». Штольц (Stolz, нем. = гордость = труд) «огнеземля» германства. Ольга — Волга = вода. Тоже своя русалка, но «другому отдана» — и в ней динамика разлуки и русская поэзия несостоявшейся любви.
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 51 В «Анне Карениной» снег в начале страсти, а гасит ее жизнь Железный поток Бронепоезда —тоже Медный всадник = огне- земля. В «Докторе Живаго» Лара вся — на фоне снега, и тело ее — белое чудо. Он же поэт, воз-дух, светер. Но ей нужен и жар — Кесарь = рас-Стрел ьников-комиссар... Я и себе АВТОПОРТРЕТ на языке четырех стихий написал. Я как-то проделал себе самоанализ — не рефлексией на уровне Психеи, но взглянул на себя как на тело во Космосе и перевел текст(уру) своего существа на язык вещества. И если гармоническое во Космосе существо должно в идеале иметь по 25 процентов каждой из стихий, то, вглядываясь в себя очами Бытия, нахожу, что состав мой таков: 35% земли, 30 — огня, 30 — воздуха и 15 — воды. Так примерно. Из чего я так заключаю? Телом сбит я, низ тяжелее верха, ноги стальнее рук. Жёсток. Тяжек. Телец по Зодиаку, чей знак —Земля; да еще Гео-ргий = «земледелец», по-гречески, — таково значение моего имени. Налит земностью и Природу люблю, язычник. Много и огня во мне: смугл и опален и жестокож я, тощ, сух и поджар, а снизу еще и дремучеволос. А волосы — черные: уголь — от сожжения земли. Гееннск я и в лютости часто оцепеневаю. Много, значит, и огня во мне: еще и творческий огонь, энергия, воля, страсти, гнев... Но все же огня во мне меньше, чем земли: не вся сгорает — и чад, и смрад, и сажа, и копоть, и угар во мне остаются: мрачность и меланхолия — некоторые. Мало во мне, недостача —- воз-духу. Потому так свежий воздух люблю и сплю в холоде. Остуда нужна моей огнеземле: «здоровью моему полезен русский холод» — мне, жидоболгарину по крови, что есть горючая смесь! И потому так к Духу тянусь — по контрасту: воз-дух нужен и как тяга для прогорания в печи моего существа. Тянусь и к идеям = ВИДеям, идеалист и умозритель я: надо лечить и облегчать мое существо, приподнимать его, тяжкое, — впереньем в Небо и Свет. Меньше же всего во мне —воды, то есть, мягкости, жалости: жёсток я и себе и скрежещущ. И потому так к женщине = воде — Жизни стремлюсь, алчу, жаждущий я — как «Пантагрюэль» (= «всежаждущий», по-гречески). В чудо Женщины воззрен я и устремлен — как в диво дивное и невероятное мне, и так тянусь к ней — как к восполнению. И повезло мне —любить жену, СВЕТ-лану, большую русскую лебедь-бабу, чье тело — белое, рассыпчатое, как сугробы: зарывайся до беспамятства. Хоть и большая она, но стихии земли в ней мало — процентов 15: провоздушнена плоть, пориста. Воз-духу в ней — 30%, воды — 30. Так что основной состав в
52 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ ней — «вл аго-воздух». А это есть ПЕНА — состав Афродиты, которая «пеннорожденная» (хотя это та еще пена: из спермы, брызнувшей из отсеченного Кроном члена отца его, Урана- Неба...). Еще и огня —25%: на стыке Льва и Девы она, солнцели- кая, по Зодиаку. Так что в целом у нас на двоих приходится по 50% каждой из стихий, и мы восполняем друг друга — как контрасты с большой разностью потенциалов. И потому наш союз гармоничен — при том, что шлемоблещущий Эрос ярится в нем... СВЕТ-лана + ГЕО-ргий = Небо + Земля. Советую каждому произвести подобный самоанализ — и себя, и супружеской пары своей. Это помогает... Каждый национальный Космос имеет особую иерархию, пропорцию и структуру этих четырех элементов, и этим один отличим от другого. Например, Россия = мать-сыра земля, значит: вода + земля в субстанции своей основной. Франция = сладкая — douce France — такой постоянный эпитет имеет. А что есть «сладость»? Это — сок, просолнечный, значит: огонь (жар) + вода. Национальный флаг Германии трехцветен: черное, красное, золотое, что символизируют: землю, кровь (человека), солнце. Но кровь = вода + огонь; солнце = воздух + огонь. Так что Германство — это космос «огне-земли», по основной субстанции... Кстати, стихия «огня» имеет две ипостаси-варианта: жар и свет. Свет = Небо, Бог, Дух. Жар = труд, индустрия, «ургия» (огонь ада, в том числе, дьявол...). В России, которая полгода зимы покрыта снегом = белым светом, стихия огня в варианте света преобладает. И самоименуется она «Святая Русь», и «мир» здесь —«свет»... Иерархия четырех элементов (по моим интуициям, субъективным, конечно) в национальных мирах может выглядеть так. Германия: огонь (как жар), земля, воз-дух, вода. Германия — страна «ургии», которая (труд, индустрия) — обогниванье земли и придавание ей формы. Огонь = Höhe (высь), земля = Tiefe (глубь) — основные их координаты. Это страна инструментальной (ургийной) музыки и философии (воз-дух)... Франция: вода, огонь (жар), воз-дух, земля. Россия: земля, вода, воз-дух, огонь (свет). Италия: земля, огонь (свет), воз-дух, вода. Англия: вода, воз-дух, огонь, земля. США: огонь (жар), земля, вода, воз-дух. Однако в этих иерархиях я смешал две точки зрения, два подхода: по тому, что есть в избытке, по наличию, — и по тому, чего недостает, что желательно, в цене. Например, для России той
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 53 же самой, где в изобилии земля и вода, воз-дух и свет, для ее аморфного, расползающегося тела в «бесконечный простор» и «апейрон», — особо ценна форма, предел, граница, что образуется приложением стихии огня как жара — к земле и всему. Так что явления из оперы огня как жара тут — особо ценятся, даже (в эпоху Петра Великого и строительства социализма в СССР) обожествляются: структура, власть, государство, аппарат, организация, партия, границы, наука, техника, рассудок... Для космоса пустынь Юга вода занимает по наличию последнее место в актуальной иерархии стихий, но она — на первом месте в представлении там идеального Космо-Психо-Логоса. Вспомните образ мусульманского рая — как оазис с фонтанами и тенистыми садами... ЛЕКЦИЯ 9 Естественные национальные языки — могучие инструменты, позволяющие проникнуть в субстанцию национального Космо- Психо-Логоса — и со стороны своей фонетики, и со стороны грамматической структуры. Во рту совершается таинство перетекания Космоса в Логос, материи в дух: язык еще веществен (звуки), но уже и спиритуален (смыслы). В фонетике каждого языка имеем портативный космос в миниатюре: именно — переносимый (porter = «носить», по-французски), так что можно и не ездить в чужую страну, чтобы постичь ее менталитет, а вслушиваться в язык. Национальные языки в звучности своей — голоса местной природы в человеке. У звуков языка — прямая связь с пространством естественной акустики, которая в горах иная, чем в лесах или степи. И как тела людей разных рас и народов адекватны местной природе, как этнос — по космосу, так и звуки, что образуют плоть языка, находятся в резонансе со складом местной природины. Рот и есть везде такой резонатор, микрокосм — по космосу. Сейчас я предложу серию важных уравнений, что будут работать в реконструкции каждого национального Космо-Психо-Логоса: какие смыслы содержатся в органах артикуляции, какие идеи они излучают. Рот —стяженная модель пространственно- временного континуума, микрокосмос —по Космосу национальному. В нем нёбо = небо (свод). Язык = человек, индивид, единица (как математическая и философская идея), потому что он — один. Он подвижный, живой, аналогичен стихии огня: есть
54 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ такое выражение «язык пламени». И даже загадку могу сочинить на стих: «Бьется в тесной печурке огонь» — что такое? Ответ: язык во рту. Язык — мужское начало, самец, как и фаллос: плоть обоих та же, «пещеристое тело» —так обозначается в анатомии. Губы = женское (как вагина), мягкое, влажное, формой — волна, стихия воды; их — пара, и они несут с собой математическую и философскую идею Двоицы, чет: парность, баланс, симметрия. Зубы = кость, твердое, горы, стихия — земля, принцип — множество. Дыхание = воз-дух, легкое, дух, энергия, воля... Нос(оглотка) = труба музыкальная, резонатор, увлажнение струи воздуха там, так что тут смешение стихий: водо-воздух. Теперь —о звуках, фонемах: какие особенные идеи, значения и со-мыслы они в себе содержат и могут излучать сами, независимо от слогов и слов. Последуем здесь за фонетической классификацией. Гласные = чистые координаты пространственно-временного континуума. А = вертикаль, верх-низ, открытое пространство. Е и И (Ы) = горизонталь мира, причем Е = ширь, И (Ы) = даль. О = центр, круг, шар. У = глубь, нутро, недро. Удельный вес этих гласных в речи на данном языке представляет шкалу соответствующих измерений, ценностей, идей в национальном Космо- Психо-Логосе. Согласные заполняют чистый космос, эту сетку координат — разнообразием. Глухие смычные ( «п», «т», «к»...), что образуются, когда струя воздуха с силой прорывает, взрывает преграду во рту (отчего их еще называют «взрывные»), — звуки мужские, энергии-воли-усилия, «огне-земля» ими выражается. Звонкие смычные («б», «д», «г»...) означают то же, но в женском, увлажненном варианте. Фрикативные («трущиеся» — таков их буквальный смысл) — стихию воздуха знаменуют, ибо в них дыхание струится через теснину, свистит, шипит, причем глухие: «с», «х», «ш», «ф»... — мужские, а звонкие: «з», «гх», «ж», «в»... — женские. Носовые: «м», «н», = водо-воздух, скорее: воздуховода, ибо женские они. Из сонорных «л» — женское, звук мягкости, милосердия, музыки («ля-ля» — напеваем...), любви; «р» — звук мужескости, активности, воли, энергии, труда, гордыни, самости, «я»... Полугласные j, w, y... (наше«й») почти имматериальны, духовные, улетучивающиеся с земли — выражают «огне-воздух», свет... Вдумываясь в частоту и пропорции всех этих звуков в языке и речи; принимая также во внимание, что звуки бывают передне-, заднє-, верхнє-, нижне-язычные,—удается в лаборатории рта
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 55 просчитать иерархию ценностей в данном Космосе национальном: что здесь важнее: верх/низ, даль/ширь, перед/зад, зенит/надир, мужское/женское и т.п. По, так сказать, ландшафту фонетики можно представить природу данного национального мира, а изучая иностранный язык, себе как бы иную челюсть приходится вставлять. Вот, например, берусь выяснять Польский Космо-Психо- Логос. В фонетике стихий упираюсь в потрясающее преобладание шипящих звуков. Это мне — подсказ для стихийного состава польского Космоса. Что есть шипение? Это огонь в воде, зага- шение стихии огня влаго-воздухом, драма человеческого факела здесь, по прогорании которого остаются, в идеале, «Пепел и алмаз» (знаменитый фильм Анджея Вайды), но это самоидеализация Польства... Проверяю —Шопеном. Клубление волнующегося вокруг мелодии, темы — пространства: пассажи, овевания, мелизмы, дух, дышащий в «аккомпанементе», — все это активность посреднических стихий: воды и воз-духа. Сравните щелкающий в пустоте форшлаг сухой, затакт, даже трель на одном горизонте в германской музыке, в космосе «огне-земли», — с шопеновскими фигурациями и мелизмами: в них Логос влаго- воздуха. Пассажи Шопена, фактура трепещущая его, рокотание и дрожь — это аналог шипящим в фонетике. Даже «р» превращается в Польше в «ж» (латинское res тут увлажняется в rzecz, звучащее как «жеч»): это оженствление мужского, ургийного начала «огне-земли»... Еще и носовые гласные польского, как и французского языка, — соответствуют активной роли женщины: пани здесь и дамы там. Ибо носовые — это «вода» + «воз-дух» = пена (состав Афродиты). Пена — Пани. На языке фонетики стихий можно описать космос одного стихотворения. Возьмем, к примеру, «Цицерон» Тютчева. Оратор римский говорил Средь бурь гражданских и тревоги: «Я поздно встал — и на дороге Застигнут ночью Рима был!» Так!., но, прощаясь с римской славой, С Капитолийской высоты Во всем величье видел ты Закат звезды ее кровавый!... Блажен, кто посетил сей мир В его минуты роковые! Его призвали всеблагие Как собеседника на пир. Он их высоких зрелищ зрител ь, Он в их совет допущен был — И заживо, как небожитель, Из чаши их бессмертье пил!
56 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ Сразу нас оглушает раскатистыми «Р». Рим = миР истоРии, боРьбы, тРудов, гоРдыни — идеальный кесарев универсум, образ людской деятельности, энергии. И недаром он выговорен «р» — звучностью (как и Лермонтовым в «Умирающем гладиаторе: «Торжественно гРемит Рукоплесканьями шиРокая аРена...). Это звук Работы, tRavail, ARbeit, woRk, laboR, всякой res, rei (вещи), которая состоит из материи природы, коей придан образ и форма, грань. Если привести это к стихиям, то, во-первых, видим здесь землю (твердое вещество, камень), подверженную обработке. Деятельное же начало из стихий — огонь. Значит, мир, истории и трудов = мир пылающей земли. И действует в нем человеческое тело, пылающее страстями, одержимое целями, стремлениями и идеями и пролагающее себе дорогу в борьбе. Критерий красоты здесь — героизм. Главное чувство — радость борьбы и гордость викторией. И люди в этом космосе: Цицерон, Цезарь, Гораций... Этот мир вводится через пафос; гордость взыскует патетики: риторика и громогласие царят в первом четверостишии—оглушительный звук, фортиссимо. И это —улика, заставляющая нас подозревать, что весь этот пассаж вводится русским поэтом как тезис-жертва — по формуле русской логики: НЕ ТО, А... (ЧТО?) Все к этому сходится: и начальное в стихотворении место — обычно оттолкновенное у Тютчева, и чуждый рус- скости состав стихий, который мы уловили через звучность, — огнеземля, а значит: день, шум и суета, когда Абсолют затемнен у-словиями существования и не может быть выговорено Слово Истины. Вторая строфа —опровержение первой и излагает ДА поэта, наше, русское, при-сущее. Основное слово — «блажен», и оно повторено в определении богов — «все-благие». «Все» = свет, «благие» = влага («б» и «в» заменимы, как в «алфаВит» и «альфа- Бета»). Значит, «всеблагие» —это «свето-вода», свет как влага, что есть первоматерия Русского Космоса и что еще лучше передает слово-имя СВЕТЛАНА своим смыслом и звучностью. Недаром и далее: «зрелища», «зритель», «совет» = свет (из стихии света все), и «из чаши их бессмертье пил» — как свет пил. Естественно, что путь от огненной земли истории, трудов, борьбы и гордости к совету и всеблагости пролегает через влагу, и тогда смертный полубог — «блажен». Вся вторая строфа — как бы орошение звучности первой. «Р» мало, а те, что есть, — безраскатные: смягчены через «е» и «и»: «мир», «пир», «зрелищ», «зритель», «призвали», «бессмертье»; лишь в «роковые» — звучность первой строфы, хотя и здесь «р»
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 57 не ударное, и слово истаевает на «ые» (ыи). Вся коробка челюстей приподнята. Если в первой строфе преобладали гласные вертикали и глубины: «а», «у», «о», «ы», то во второй — «э», «е», «и», «ые», (ыи), «ие». Эти гласные — гласные переднего ряда, ближе к выходу и воздушности, к истаиванию телесности: при их произнесении низ рта приподнят, скулы расширяются, и пространство мира предстает как ширь, даль — плоскость и верх. Слово-ноумен «всеблагие» не только идею свето-влаги своим звучаньем выражает, но и русскую огласовку мирового пространства: je-a-iji. Начинается оно из шири и как продолжение чего-то. Je —словно из бесконечности слетает тончайший звук; J — как придыхание, как душа (j — самая тонкая звуковая материя и соответствует свету и огню). Затем включается «а» = «высота ли высота ль поднебесная, глубота ли, глубота ль окиян- море». Но на этом русский глас пространства не останавливается. Он уводит из вертикали и полной объемной трехмерности «а» в горизонталь и в верх, а точнее, в даль-высь, что и выражается истаиванием звука в iji = в свете и воздушности. ЛЕКЦИЯ 10 Если фонетика языка аналогична национальному Космосу данного народа (страны), то грамматика языка — средство проникнуть в национальный Логос. Существует несколько структур для связывания слов в предложения, но главные и ближайшие нам (в индоевропейской группе языков) —два типа: синтетический и аналитический. Синтетические языки — санскрит, латинский, греческий, русский, немецкий... Аналитические — французский, английский... Синтетические (от греческого syn-thesis = со-положение, со-ставление) — более древние, естественные, «гонийные»: в их странах культура вырастает из натуры, там синтез «гонии» и «ургии». Аналитические (от греческого ana-luo = развязывать, разделять) осуществляют принцип «разделяй — и властвуй!» (через эту процедуру разделения). Таков был принцип римских императоров (divide et impera), но таким же методом работает абстрактная мысль и наука: разделить объект на части — и поочередно орудовать с ними. Так же действует и принцип разделения труда в производстве — для большей продуктивности. Аналитический способ связи слов в языке приспособлен к «Ургийному» стилю в жизни и в мышлении; он хорошо служит
58 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ более отчетливому и быстрому восприятию команд и приказов, массовому производству товаров и слов. Тенденция прослеживается в развитии языков — от синтетического типа к аналитическому. Английский язык прогрессировал в этом отношении далее всех, французский — меньше, немецкий — еще меньше. Русский язык остается синтетическим. Но и английский язык, поскольку он язык естественный (не искусственно изобретенный), органиче-ский, содержит черты «го- нии», природы — в себе. Например, традиционное, не рациональное правописание, так что иностранцы шутят, что по-английски пишется «Ливерпуль», а произносится «Манчестер». Такое правописание подобно упорству англичан в неприятии рациональной десятичной системы счисления, что принята на континенте Евразии и в мире вообще; но они придерживаются своих архаических «дюймов», «футов», «дюжин», «милей», «фунтов», «пинт», «баррелей», которые связаны с телом человека как привилегированной естественной системой отсчета и мер. — Следовательно, латинский и русский языки примитивны, в сравнении с английским? —спросил меня студент Весленского университета Джеймс, когда я излагал эти идеи. — Да, — ответил я. — Как и Библия, что «примитивна» в сравнении с компьютером. Как симфония Бетховена, что «примитивна» в сравнении с сонористикой в современной музыке. Помедитируем теперь над специфическими чертами синтетического типа языковой структуры. В таких языках есть система «склонений» и «падежей». Вслушаемся внимательным слухом в корни этих грамматических терминов. «СКЛОНЕНИЕ» (лат. Declinatio) есть наклонение, наклон — вниз, туда, где Мать-земля распростерта. «Склонение» есть вариант гравитации, земного притяжения и выражает сыновство Логоса по отношению к Космосу, что естественно в странах Евразии, где народы рожались местными природами, а потом стали трудиться среди родной природы, постепенно созидая Культуру, которая выступает как продолжение Природы в жизни человеческого Общества. То же самое и термин «падеж» (лат. casus от глагола cadere = падать, опускаться) означает некое припадание, поклонение: словно слово прижимается к груди Земли в поклоне сыновнего почитания. Вслушайтесь в названия падежей, — как много идей и эмоций они излучают! Только Именительный (Nominative) нейтрален, рационален, есть как бы «нулевой» падеж, означает просто «наименование». Падеж Родительный (Genitive от genesis) — падеж «гонии»: выражает отношение к родителям, предкам, родство,
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 59 сыновнее чувство. Он сообщает идею рождения и принадлежности: чей ты? чья вещь? — на этот вопрос отвечает и потому именуется и Posessive case (англ.). Падеж Дательный (Dative от dare = давать) предлагает дары, подарки, это падеж любви, милости и жертвы, благодарения... Падеж Винительный (Accusative от accusare = обвинять) означает, напротив, отношение противостояния, оппозиции, страстное отношение к «врагу», противнику как объекту моих усилий, работы. Ведь в процессе работы над предметом я полагаю его изначально плохим, сырым — «сырье» он лишь, и вот я преобразую его, воспитываю, веду к совершенству, возвожу в перл создания, шедевр (что есть по-французски chef-d'oeuvre = «шеф изделий»). Падеж Творительный (Instrumentalis — инструментальный) прозрачен в своей идее: это падеж творения, труда, «ургии»; также данная вещь, сущность полагается существующей не для себя, но в служении иному существованию, становясь орудием их жизни и совершенствования. Это как бы — «христианский» падеж —служения ближнему и самопожертвования. Падеж Предложный (Locative от locus = место) выражает уважение к Пространству, к ложу и лону; слова становятся как бы вместилищами, восприемниками других сущностей или кланяются куртуазно друг другу. Еще падеж «Отложительный» (Ablative от ablatere = класть в сторону, отлагать) выражает тоже некое эмоциональное отношение к ценности вещи в пространстве и времени. Падеж Звательный (Vocative от vocare = звать, окликать, голосить) — падеж коммуникации, приглашение к совместному деланию. Тенденция развития языков от синтетического типа к аналитическому шла параллельно и отражала развитие Труда, «ургий- ного» отношения к Бытию, вытеснение Природы Культурой. Язык должен был отсекаться от естества и чувства и воспитываться в направлении от субстанциальности и экзистенциаль- ности к рациональности и функциональности. Подобно тому, как спиленное дерево обрубается от сучьев и ветвей, в нем выпрямляются изгибы и узлы, —так и слово обтесывалось от суффиксов и флексий и укорачивалось почти до своего корня. Слова английского языка стали большей частью короткие, односложные. При этом те идеи и значения, отношения, которые выражались в синтетическом типе слова суффиксами и окончаниями, трансформировались в различные операторы, указатели, вспомогательные знаки (как это в математике...), которые ставятся перед или после слова — как предлоги, артикли и т.п. В результате этой длительной хирургической операции слово стало своего рода стандартной деталью, подобно детали
60 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ механизма в машине, которая способна изыматься и вставляться с помощью операторов и индикаторов и работать в любой функции: как существительное, глагол, прилагательное... Так, слово work может быть a work (работа), to work (работать), workshop (рабочий-магазин, мастерская)... Было слово организмом — стало механизмом. Работа анализа в преобразовании синтетического типа языка может быть уподоблена технике Геракла в его борьбе с Антеем, титаном, сыном Геи (Земли-матери). Последний прижимался к Земле (Склонение! Падеж!) и получал энергию и силу (Смысл!) в контакте с почвой. Геракл же с великим усилием отодрал Антея от Земли-матери: отделил, поднял в воздух, где Антей утратил свою силу и был побежден. Имя существительное (так было!) стало обстругано = абстрагировано от своих падежей, их окончаний, уже не имело нужды кланяться земле и другим существам, но стало самостоятельным и Self-made (= самосделанным, каков англичанин-джентльмен) — намеревался сказать, но вдруг осознал, что, напротив: в английском языке слово не может стоять в предложении само по себе, и не «само-сделано» его значение, но «другими- сделано» — предлогами, частицами и т.п. Строгий порядок слов в аналитическом предложении — это их дисциплина в гражданском обществе, с разделением труда между частичными индивидами. Слова же синтетического языка способны к инверсии — то есть свободны занимать разные места в последовательности членов предложения, не теряя при этом свой полный смысл, потому что они снабжены всем, в чем нуждаются, внутри себя. Так сказать, Omnia mea mecum porto — латинский афоризм, означающий: «все мое ношу со мной», — как это в идеале независимой, свободной личности. Возможность инверсии — это роскошь и красота в стиле литератур, поэзии на синтетических языках. Мы в этом размышлении подошли к интересному парадоксу. Общее место в современном миропонимании —утверждать, что индивидуум становится в ходе истории более самостоятельным, тогда как в патриархальном, античном и средневековом стилях жизни он был более зависим от природы, рода, общества. Однако сюжет: строгий порядок слов и инверсия — хороший индикатор как раз противоположного. В самом деле: современный человек, допустим, великолепный профессионал в химии, умрет, если профессионал в сельском хозяйстве не произведет пищи и на него, а специалист в торговле не свяжет их друг с другом. Архаический же человек, старомодный, сам выращивал
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 61 корм на своей земле, сам строил дом, молился богам (Богу) и пел, знал секреты лечебных трав и как жить в согласии с временами года, — такой, целостный человек, был действительно самостоящим в бытии и «самосделанным» — не то что современный частичный индивид, раб в системе разделения труда, от которой полностью зависим. Строгий порядок слов строит предложение посредством операции сложения, прибавления значений, которая проще, нежели умножение значений, что происходит при свободном порядке слов в синтетическом предложении, с возможностью инверсии. Система родов была разрушена в процессе прогресса языков к аналитическому типу. Священный Эрос претерпел операцию обрезания или, точнее, стерилизации. Все имена были сущностями, прикрепленными к Мужскому или Женскому началам бытия, и таким образом переживались как более одушевленные и поэтические. Ныне же мы работаем с кастрированными, выхолощенными словами, в жанре «унисекс», что есть идеал для современного феминистского движения. Однако есть свои минусы и в синтетических языках. Например — та же самая роскошь, неэкономность, сверхизобилие, когда одно отношение (родовое, к примеру) выражается и в существительном, и в соотнесенном с ним адъективе —прилагательном, в глаголе и т.д. Слова аналитического языка мобильны, оборотисты, а синтетического —неуклюжи... ЛЕКЦИЯ 11 Теперь давайте спустимся с интеллектуальных высот к материальному и даже к наиболее земному и телесному — к национальной еде, пище, кухне, блюдам. Они предлагают нам текст большого значения и должны быть проинтерпретированы с национальной точки зрения. Может быть, следует начать с некоторых общих идей касательно философии еды. Каждый этнос рождается на своей земле его Природиной — так же, как растения и животные разных видов и пород здесь. Все они — инкарнации (воплощения) местного Космоса, который для них — род божества. Будучи составлены из ткани этого Космоса, они имеют с ним одинаковую субстанцию и состоят из аналогичной композиции четырех элементов. В процессе еды все отдельные существа, в том числе и человеческие, воссоединяются с целым снова, с национальным Божеством и его бо-
62 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ жественным миром, подкрепляют в себе субстанцию, односо- ставностьс ним. Еда — есть религиозный акт. Ведь что такое, в сущности своей, Религия? Термин re-ligjo происходит от латинского re-lig- аге, что означает «вос-со-един-ять», «снова связывать», «вос- связывать», — предполагая, следовательно, тем самым, что нечто было отделено и имеет нужду вернуться, периодически возвращаться в свое родное Единство. Существа: деревья, бабочки, тигры, торговцы — могут ощущать себя независимыми и совершенными —до момента, когда голод и жажда возникают в их организмах. Эти чувства — канаты и цепи, что волокут нас домой, в наше исходное родительское сообщество. Голод и жажда — это нам — memento mori (= помни, что умрешь) и memento religare (помни, что надо воссоединиться)—суть религиозные чувства и сигналы внутри нас. Вот почему термин comm-unjon («коммуна», «со-един-ение») употребляется для обозначения акта «при-част-ия» (и тут идея: часть и целое — в значении слова). Принятие пищи — всегда священнодейство, акт сакрального соединения моего тела, кости и плоти моих, — со вселенной, чтоб состоять в гармонии с нею. Так что в пище мы съедаем нашего бога, некую часть от него прикусываем... В священной книге индусов «Бхагавадгита» есть мистическое учение о том, что Мир, в своей сущности, есть «жертва Брах- мо» — тела и духа этого величайшего их божества, равного Абсолюту. И в самом деле — как функционирует Бытие? Каждое сущее жертвует собой всякому другому. Смерть дерева есть жизнь очага, где вы греете тело, или стола, где вы читаете эту книгу. Бытие совершается как взаимное любезное или вынужденное и враждебное — служение существ друг дружке. Жизнь есть жертвоприношение, История — алтарь; развитие = обмен жизнью и смертью между существами — процессы, что именуются в науке как «ассимиляция» и «диссимиляция» (оба от корня simil = «подобный», так что эти заграничные термины можно проще понимать: как «уподобление» и «расподобление»). Так что тут содержатся те же идеи единения и разъединения, как и в «ре-лигии». Итак, в акте питания некоторые части местной Природы предложены в жертву, чтобы продлить существование другим организмам. Однако в акте съедения я в то же время предлагаю свое тело — как трубу иль туннель, насос, чтоб частицы окружающей материи трансформировались из одного состояния вещества в другое, из одного вида и формы (яблоко, мясо, хлеб) —
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 63 в «экскременты», уравнивая все в месиве, выполняя работу энтропии, возвращая материю в ее первичный статус materia prima, которая есть потенция для возможного развития в разнообразные формы и существа. Теперь, что такое ЕДА? Еда, пища — есть та часть национального Космоса, внешнего мира, которая пригодна войти внутрь нас, в святилище нашей тонкой и нежной внутренности, внутреннего мира. Вот почему диета и ритуальные посты для очищения заповедуются в любой религии. Некоторые книги Ветхого Завета («Левит» и «Второзаконие», в особенности) содержат детальные диетические предписания, различая «кошерную» пищу, чистую, от грязной, «трефной». Также и возможные сочетания предусматриваются. «Не вари козленка в молоке его матери» — эта заповедь блестяще анализировалась антропологом Фрэзером в его «Золотой ветви». Смысл диетического этого предписания — в том, чтобы не смешивать молоко с мясом, потому что они противоречат друг другу... Для Еврейства диетические предписания, введенные в библейский период их истории, стали оплотом их этноса, потому что они утратили свой Космос, Природину, и лишь плоть тел их народа оставалась родною в течение двух тысячелетий существования в диаспоре на территории космосов, чуждых их плоти и крови. Специфическая их диета играла роль границ «страны» из тел; то были стены и барьеры, что удерживали этнос от растворения. Другие народы могут быть более свободны и открыты в своих диетах, потому что природа, среди которой они живут, обучает их практически каждый день и корректирует их ошибки — через болезни и смерти. Но евреи не могли себе позволить такой экспериментальный метод проб и ошибок: он стоил бы им слишком дорого; так что они должны были придать законам диетики сакральный статус, подтверждая их авторитетом Священного Писания. Прочие народы устраиваются в этом отношении проще — обычаями и традицией. Итак, Пища = посредник между нашей внутренней жизнью и наружным окружающим миром, между большим Макро-Космосом вокруг человека и его микро-космосом. Что же может войти в наше тело напрямую в его наличной Форме, не прибегая к приготовлению пищи, сваренное самой Природой? Фрукты, орехи, ягоды. Они приподняты над землей стеблями и стволами и пропитаны солнцем и водой (дождей и росы). Это значит, что сама Природа подвергает эти куски земли крещению водой и огнем. Потому что именно такую про-
64 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ цедуру («крещение», баптизм!) должна пройти любая материя и любое вещество, чтобы приобрести то качество, в каком оно может получить допуск в святилище человеческого тела. У врат этого Эдема стоят два херувима с мечами: один — с огнем, другой—с водой. Фрукты, ягоды —сладки. Сладость —есть огне-вода, что есть сок Эроса. Какие же части животных мы можем потреблять в их естественной форме? Яйца птиц. Молоко животных, млекопитающих. Икру рыб. Что общего между всеми ними? Они — семена, так же как плоды, орехи, ягоды. Все они — результаты жизни и развития природных существ. Следовательно, человеческое существо начинает с того пункта, на котором Природа заканчивает. Здесь — род эстафеты: человек принимает ее от растений и животных, чтобы продолжать эстафету Бытия не на уровне «го- нии», а уже на уровне «ургии», искусства (не естества), изобретения. Подобное же может быть сказано и о минералах. Соли и витамины суть результаты химического развития земных элементов. Они, так сказать, волшебные сказки (английский термин, что я тут употребил: fiery tales = «огневые сказки», «рассказы огня», — дает основание для следующего шага мысли...) земли и солнца. Соль действует подобно огню: она прекращает органические процессы в плоти. В некоторых языках «соль» и «солнце» имеют тот же корень. В области Пищи — два полюса: совершенно естественная и совершенно искусственная (когда больной получает пищу в форме раствора через трубку прямо в вены). И в XX веке наука и техника изобрели множество видов искусственной пищи в своих лабораториях. ч~~* Вмешательство в природу, «ургии» в «гонию» нигде не пошло так далеко, как в Соединенных Штатах Америки. Все эти продукты без холестерина, витаминизированные, стерилизованные, «декалоризированные» — все это ухищрения интеллекта и труда. Человек тут не может съесть фрукт, выпить чай, съесть кусок мяса, выпить чашку кофе без того, чтобы не почувствовать в упаковке, дозах, надписях, советах, что неисчислимое множество людей принимает участие в твоем послеполуденном чае с хлебом и маргарином, предвкушая их вкус, разумеется, delicious = «изысканный»! — «Я не могу поверить, что это — не масло!» — надпись на пакете маргарина... Даже чай промерен малыми пакетиками. Зачем? Может быть, я хочу больше или меньше? И что ты суешь свой нос в интимный
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 65 акт моего причащения к Божественному миру? Где свобода, личный выбор? Их совершенно невозможно иметь тут, в стране политической свободы. Нет свободы на уровне быта: вся толща цивилизации тут вяжет вас и окутывает. Даже потребности вам предписываются агрессивными рекламами: «Ешь это! Купи то!..» Миллионы новых потребностей изобретаются (дабы дать работу людям в сфере сервиса) — ради вашего же блага, не сомневайтесь! Но ведь каждая потребность лишает вас некоей свободы: новая необходимость, нужда — есть новое рабство. Так что порабощение современного цивилизованного человека, живущего в комфорте в свое удовольствие, окруженного сервисом и услугами, — не менее проникающе в душу и вяжуще твое существование, нежели грубое порабощение силой и цепями, которое характерно для деспотических варварских социумов. Таким образом, режим тоталитаризма и уравниловки тел, душ и умов до униформы имеет место в США не менее, чем имел в СССР. Даже когда экологически чистые продукты рекламируются (например, вода из горных родников в бутылках), они — то же самое суть изделия труда. И нынешний в Америке культ Природы, даже некоторое помешательство на ее счет — пришли сюда как следствие высочайшего развития индустрии, «ургии». Тут —своего рода «отрицание отрицания» (термин Гегеля). Первое отрицание Природы произошло тогда, когда переселенцы из Старого Света уничтожали индейцев-туземцев и их леса, чтобы пахать и работать самим. Как результат этих усилий, была выстроена эта грандиозная искусственная цивилизация, в которой человек начал страдать уже от искусственных условий существования и испытывать ностальгию по чистой Природе. Это настроение и склонность к естественному бытию и пище — есть уже второе отрицание, отрицание отрицания... Но возвратимся к философии Еды. Итак, первое различение в ней — пища естественная или приготовленная. «Приготовленная», «сваренная» — это значит: вещество прошло через стихии воды и огня, через их цензуру. Следующее различение — между мужским и женским в еде: пища Ян или пища Инь, если применить эти термины китайской философии, которые усматриваемы во всяком бытии. Пища «ян», «мужская» — это рис, зерно, пшеница, все каши. Также — орехи, мясо, лук, перец. Много огня, солнца, энергии — в этой пище. Она поближе к Небу и делает человека активным, динамичным. Пища «инь» — это картошка, капуста, овощи. Много воды в землях произрастания, в самой плоти этих растений. Подобная пища экстенсивна, большое количество инертной материи входит с нею в ваш орга-
66 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ низм. Она делает человека пассивным, вялым и сонным. Он уподобляется мирным травоядным животным, как коровы, овцы. Не как звери, мясо-ядущие... Распределение напитков между странами и народами на поверхности Земли имеет также свою логику. Не случайно, что алкогольные пития запрещены в странах исламского региона. Что такое — вино, виски, водка?.. Это — огне-вода. Но страны исламского региона расположены большей частью в зоне субтропиков, тропиков, зоне экваториальной. Солнце мощно там, и человеческое существо не имеет нужды в получении дополнительной порции огня. Запрет поглощать свинину (в исламе и иудаизме) имеет тот же смысл. Напротив, народы, живущие в более северных широтах, со сменой времен года, испытывают нужду в огне-воде, чтобы поддерживать свою кровь против сырой и холодной погоды, мороза. Я обнаружил даже некое соответствие между градусом северной широты и градусом алкоголя. В Средиземноморье пьют легкие вина с 8—10 градусами алкоголя (греки, итальянцы...). Севернее: испанцы, французы... — пьют более крепкое вино: мадера, херес, шампанское, портвейн...— с 12—18 градусами. Горцы на тех же широтах (а чем выше = тем как бы севернее): народы Балкан, Кавказа... — чередуют вино с бренди (ракия, чача...). Еще севернее, где немцы, англичане, поляки, русские обитают, — там пьют водку, шнапс, ром, грог, виски с 40— 60 градусами алкоголя, что соответствует, совпадает с 40— 60 градусами северной широты, где эти народы живут. Между прочим, свинина, мясо грубое и сильное, снабжающее людей дополнительной энергией, любима здесь. Бекон тут известен не только как славное сало (излюбленное блюдо в Англии —яичница с беконом), но знаменит и в именах Роджера и Фрэнсиса Бэконов, великих английских философов. Еще севернее люди, обитающие возле Полярного круга, пьют чистый спирт (96 градусов). Однажды путешествие вывело меня на берег Северного Ледовитого океана, и там гостеприимные хозяева выставили угощение с местным коктейлем. Он состоял из смеси спирта с шампанским, что равнялось 70 градусам, где как раз и расположена бухта Тикси. Изобретено ими было и красивое имя для этого коктейля северных широт, а именно — «Северное сияние». Правительства в России периодически предпринимают очередные кампании, чтобы искоренить или ограничить употребление водки русским народом. Но эти кампании обречены на неудачу, ибо они посягают, в сущности, на национальный Космос,
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 67 его устроение. В человеческом существе, обитающем в этом пространстве Севера Евразии, где царят мать-сыра земля с ее супругом Дедом Морозом, естественна потребность дополучить огня-жара в доступной форме огненной воды — спирта, чтобы одолеть меланхолию, унылость и подавленное настроение (low spirits по-английски, так что тут я игру слов применяю: спирт контра low spirits, чтобы поднять душу к небу во вдохновении— in-spiration). Поэты в России и художники, чтобы одолеть притяжение низа, гравитацию матери-сырой земли, как противовес ей, часто употребляют водку, эту огне-воду, что придает им крылья возлетать в пространство воображения. Наблюдается резкое различие между кочевыми и земледельческими народами вообще и в отношении к пище в частности. Кочевой стиль жизни эксплуатирует Пространство, земледельческий — ориентирован на Время. Крестьянин, что живет всю жизнь на одном и том же месте, трудится в координации с календарем. Он сеет зерно и ждет, пока оно вырастет, то есть, рассчитывает на работу Времени. Собрав урожай, он должен заботиться о складах, запасах, чтобы сохранить пищу зимой, и о холодильниках, чтобы сохранить ее летом. Кочевник ездит верхом на своей пище; лошади, верблюде... и пасет стада овец... Он не нуждается в запасах, хранилищах. Верблюд сам есть запас воды в пустыне; лошади, коровы, овцы суть самокормленные и самоходные (автомобили!) запасы еды. Кочевой народ и его стадо — родственники. Архетипы в мышлении кочевого этноса большей частью зооморфны. Части тела и органы животных имеют символическое значение. На праздничных застольях (когда «курбан-байрам», например) хозяева, угощая своих гостей, часто преподносят им те органы животного (части головы, в особенности), которые могут связываться с характером или профессией гостя. Язык может быть предложен поэту или, напротив, молчаливому человеку. Дар этот может выражать шутку или насмешку, когда предложен гостю, кто известен как болтун. Ухо может быть предложено музыканту, глаз — охотнику или человеку, кто не замечает неверности своей жены, и т.п. Во всех таких случаях орган есть текст, и его преподнесение равняется произнесению речи. Эти обычаи демонстрируют то родство, что существует между народом кочевым и его стадом. Следы этих обычаев могут быть найдены в Библии, поскольку древние иудеи были частью кочевым, частью земледельческим народом. Иисус Христос в своих притчах говорит о заблудшей овце, уподобляет христиан овцам среди волков, говорит о стаде свиней в одержимом, — и
68 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ он же говорит о сеятеле, винограднике, горчичном зерне, смоковнице и т.п. Община христиан уподобляется апостолом Павлом стаду, пастве, а священник именуется «пастырь», «пастор» = пастух... И, наконец, символ жертвенного Агнца применяется к самому Христу. Что касается американской пищи, то тут ГАМБУРГЕР — очень значительный текст, рассказ и даже философский тезис о Бытии. Он есть быстрая еда для занятого человека, который торопится и для кого время — это деньги. Далее, это —индивидуалистическое кормление одиночной личности (так гамбургер и приготовлен) в отличие от ИНДЕЙКИ в День благодарения, что съедается коллективно, есть общественная трапеза, застолье (для гамбургера не нужно и стола, Пространство сведено до минимума, как, впрочем, и Время: аннигилирована округа Бытия...), род причастия к социуму, блюдо для любви к ближним, друг к другу, для обмена тостами. Гамбургер есть абстрактная еда — только для получения порции энергии в надлежащее время. Как бензин для автомобиля. Гамбургеру не нужно иметь вкус и запах: его поглощают в рассеянности, обдумывая при этом свой бизнес. Гамбургер съедается в молчании. Ибо, если вы разговариваете в это время, гамбургер, не имея подпоры в виде тарелки или вилки (а это — помощь от субстанции, от матери-земли снизу, от окружающего мира), может выпасть из ваших рук. Так что его надо держать обеими руками, как руль машины. Питие, скоординированное с такой абстрактной едой, — это кока-кола (пепси-кола) — тоже абстрактная жидкость, продукт индустрии и химии. К гамбургеру может подаваться и соус (или заключен внутри него) — чтобы стимулировать аппетит бизнесмена, кто может быть вовсе и не голоден (атрофировано это естественное чувство, природное), но время питания подошло, и он полагает своим долгом подать порцию топлива в свой работающий механизм. Теперь рассмотрим структуру гамбургера: его материю и форму. Он есть по происхождению —«бутерброд» (Butter-Brot = масло + хлеб, по-немецки) — на завтрак. В Америке усовершенствовали бутерброд и поместили во время ланча — на «обед», как скорая еда посреди рабочего дня. И он стал самодостаточным блюдом для самосделанного человека, производящего самосделанный мир. Из чего же состоит гамбургер? Между двух ломтей хлеба помещен кусок мяса (или сыра) в одежде из зелени, — прямо подобно человеку в машине, который есть тоже животное в одеж-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 69 де, кусок мяса между ломтями железа сверху и снизу. Американский кентавр — человек-в-машине есть также гамбургер. И вот: ланч между двумя половинками рабочего дня, человек-в- машине и гамбургер — все они имеют аналогичную троичную структуру. Вот —Тринити-колледж! (Trinity = Троица). Подобно тому, как Человек и его Жизнь есть медиум, посредство, мост между Духом, Небом, мужским и Материей, Землей, женским. Так что гамбургер — космическое блюдо, микрокосм, модель мира, снедаемая американцем в ежедневной литургии. Одна из моих студенток в Весленском университете, Рэчел Лонг, дала в своей курсовой работе остроумное сопоставление национальных блюд. «Одно из необычных французских блюд— это пылающий (жженый) десерт (flaming dessert). Фрукты и пирожные поливаются ликером, и блюдо ставится на огонь, — и сим французы создают осязаемый и снедаемый образец страсти и огня в их национальном характере... Французская кухня, когда в других странах практикуется, отличается элегантностью и великолепием... А неукротимые пузыри шампанского отображают пылкость (effervescence) французов этого региона, которые празднуют жизнь — так же, как шампанское пьют по праздничным случаям. Понятие «скорой еды» (fast food) уже существовало, но американский народ возвел его до формы истинного искусства. Американский гамбургер, горячие сосиски (hot dogs = «горячие собаки», если буквально), вариации пиццы поглощаются не из- за их высокой питательности, которая, напротив, весьма низка, и не из-за их тонкого вкуса, который весьма спорен, но из-за быстроты, с которой эта еда может быть приготовлена, приобретена и съедена. Страна усеяна ресторанами Макдональда и иными вариациями на эту тему, и эти установки для еды (eating establishments — хорошее выражение для понимания еды — как тоже производства в Америке. —Г. Г.) всегда находятся вблизи от магистралей или сквозных проездов, потому что эти рестораны рассчитаны на людей в автомобилях и для обслуживания на ходу — так же, как и на тех людей, которые предпочтут вылезти из своих машин и посидеть в ресторане в компании немного времени. Скорая еда —прямое выражение американской мен- тальности. В стране, где эффективность массового производства — самое важное, соответственно, и подходящая пища, блюдо, единственно выдуманное американцами, —тоже массово производится. Гамбургер — идеальная пища для американца, потому что он всегда в спешке и не хочет быть препятствуем пожирающим время процессом сидения, чтобы есть с другими.
70 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ Скорая пища пахнет подобно обертке, в которой она предлагается, и гамбургер так же плох для тела, как и его пластиковый контейнер для окружающей среды. ...Одна из основ итальянской пищи —это «паста» (тесто макаронное); но что необычно, так это то, что этот, в сущности, один и тот же материал повторяется снова и снова, но во множестве дифференцированных форм и фигур. Вы едите спагетти, фетгу- чини, лингвини, фюзилли, равиоли, зити, тортелини, манакотти и т.д. Отчего столько форм для одной субстанции? Итальянцы — народ пластически одаренный, что очевидно в их искусстве и в скульптуре... Пища евреев исполнена символики и традиции. Самая символическая пища на Пасху —это маца, незаквашенный хлеб, который применяется, чтобы представить ту поспешность, с которой евреи были вынуждены покинуть Египет. Тот гнет, что народ испытывал в Египте, символизируется «харосетом», комбинацией из орехов, яблок и циннамона, причем текстура харосета напоминает о цементном растворе, который евреи применяли в кладке кирпичей, а сладкий вкус яблок и циннамона представительствует за сладкую надежду и веру, которую народ никогда не забывал... ЛЕКЦИЯ 12 Сегодня наш предмет — национальный идеал тела и смыслы телодвижений: жесты, танцы, игры, спорт. Антропологические типы человеческих тел находятся в соответствии с природой, с национальным Космосом (или развиваются в соответствии с ним, приходят в ходе исторического развития к гармонии с ним...). И обратно: тело аборигена может служить матрицей, моделью для познания национального Космоса. Тела земледельческих народов отличаются от тел кочевников — соответственно различаются идеалы красоты человека. Крестьянин подобен дереву: дубу, ясеню, сосне... Его торс с руками и ногами должен быть кряжист, подобен мощному стволу с ветвями. У него должны быть широкие плечи («косая сажень» — мера русского богатырства) и грудь. Его конечности —узловаты, он жесток в кости, чтобы быть устойчивым на земле. Его фигура — из прямых и острых углов: чтобы шарнирами рук и ног работать лучше, пахать... Идеал тела кочевника — гибкое, округлое, обтекаемое (не угловатое), животно-подобное, даже кошачье, не большое, но
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 71 пластичное, не прямоугольное, а шарообразное. Ноги слегка кривоваты — чтобы обнимать коня. НОС несет много информации об этническом типе и индивидууме. Нос — это перед, это угол, наиболее выдающаяся часть лица. Острый, длинный нос выражает энергию, волю пронзать бытие в деятельности и агрессии. Римляне, германцы, норманны (люди Севера), арийцы, семиты (евреи, арабы), грузины, армяне... Нос выражает волю быть личностью, меру «я»: «задирать нос» — означает гордость. «Римский нос» характерен для германцев и соответствует их прямолинейной воле вперед, однако одновременно символизирует и недостаток гибкости, склонность к ригидным формам, стереотипу и шаблону— даже в военных операциях. Толстой в «Войне и мире» поиздевался над диспозициями штабистов Пфуля и Вейротера, согласно которым так гладко все писыва- лось на бумаге: die erste Kolonne marschiert, die zweite Kolonne marschiert = «первая колонна марширует, вторая колонна марширует...»—а реальное сражение развертывалось совсем по- другому. Носы кочевников (монголы, тюрки...) уплощены. Перед в их пространстве не более важен, чем бок-сторона или спина: человек призван быть подвижным и оборачиваемым быстро, иметь мобильную реакцию во все стороны — подобно кошачьим хищникам, чьи носы тоже плоски. Носы русских — картошкой или курносые. Они свидетельствуют об отсутствии гордости в характере, о слабости самоуважения и эгоизма, что они — женоподобны, добряки. Курносый нос (с провалом небольшим там, где в римском носе — горбинка) — это как искривленный фаллос, пенис-вагина. Вообще нос — представитель, субститут и посол мужского полового органа на лице: тот —скрывается, а этот — в открытую. Нос и фаллос — гомологи в вертикальной симметрии человеческого тела. И когда в повести Гоголя «Нос» нос разгуливает как независимая персона, — это означает, что его обладатель, майор Ковалев,—кастрирован... И повесть —его сон в страхе кастрации — накануне женитьбы... ГУБЫ тоже многое рассказывают о народах и характерах личностей. В губах —наша внутренность, везде сокрытая кожным покровом, слегка высовывается, заголяется — и тем самым мистерия наших глубин, недр чуть приоткрывается наружу. Тайное становится явным — ткань и текстура, из чего мы состоим. Выпуклые губы означают открытость, доверчивое отношение к людям и к миру. В то же время они — вагинальны и могут озна-
72 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ чать похотливость. Индивидуумы с узкими сжатыми губами — замкнутые, центростремительные, с развитым чувством своей обособленности, «я»-йные, мало коммуникабельные... Глаза и уши людей тоже скоррелированы с национальными Космосами. Окно = око. А вот юрта, жилище кочевника, не имеет окон, тогда как изба земледельца и дом горожанина богаты окнами = взглядами в мир вокруг, а точнее — перед ними, ибо именно юрта округла, как и тело кочевника. Кочевники (монголы, тюрки...) — имеют раскосые глаза, в отличие от широко раскрытых, озерных, даже как бы вогнутых глаз северян- земледельцев и от выпуклых глаз (как и губы) жителей экваториальной Африки и Америки, которые словно притянуты интенсивным солнцем. Китайцы, японцы — косоглазы: чтобы видеть вбок, иметь боковой обзор, что необходимо в густоте существ природы там и в изобильном населении вокруг них. Земледельческий, статический народ и человек среди полей и вертикали лесов должны иметь широко раскрытые глаза, чтобы видеть разнообразие явлений, которые вблизи, так что тут близорукость распространена, и космос работает на близком расстоянии. Мысль человека из земледельческого народа работает в сторону дифференциации вещей и их свойств, его Логос любит описания и классификации. Для кочевника окружающий мир более монотонный: степи, пустыни, горы вдали... Вблизи — особо нечего разглядывать, зато зрение должно разглядывать горизонт: не появятся ли вдали враг или дичь, или зверь? Зрение кочевника дальнозорко, и его глаза — маленькие линзы, стянутые, как у орла или сокола. И в метафорах: кочевник —джигит сравнивается с орлом, соколом, а крестьянин —с волом, лошадью... Национальные жесты, танцы, игры, спорт на свой лад отображают, каким образом различные народы обращаются с Пространством, и тем самым их рассмотрение тоже поможет нам в объяснении национальной Космо-Психо-Логии. Термин «жест» происходит от латинского gestus, что означает «деяние», «действие». Каждый жест, поза есть определенное поведение, разговор с Пространством, и при этом органы человеческого тела служат как слова, а телодвижения — как предложения. А уж «асаны» индийской йоги: позы «Лотос», «Змея», «Свеча» и др., а также различные позы в соитии, описанные в Кама-сутре, — это уже целые философемы, определенные мировоззрения. Ибо в своей позе йог подражает некоей структуре Вселенной, вызывает ее строй-склад пред очи своей души и ума. В статических позах человек исповедует свою сущность как
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 73 растения, при движении — свою ипостась как животного. Своими телодвижениями человек вышивает орнаменты по пространственному континууму. Каждая национальная культура в ходе истории развила множество ритуальных телодвижений, что зафиксированы в национальных играх, танцах, видах спорта, и в них отражены различные представления о человеке и мире. Вклад американцев в мировой арсенал поз — это ноги на стол. Поза эта — оскорбительна в русской шкале ценностей, и у нас даже есть пословица: «посади свинью за стол — она и ноги на стол». Однако эта поза представляется американцам совершенно естественной. Пионеры-первопроходцы, трудяги, исходив десятки миль, испытывали потребность дать отдых ногам, и такая поза целительна для оттока крови по венам. Таково прагматическое объяснение этой позе. Но есть в ней и метафизический смысл. Стол в обиходе людей Старого Света — место для трапезы, застолья и беседы, для обмена мыслями, для чтения книги, —то есть для социально-культурных действий. И вот на этот уровень, высший для евразийцев, американец... положил. Американская цивилизация начинает там, где евразийская кончает, и она служит первой в качестве пьедестала. Руки, ноги = плавники и крылья человека. Когда мы плаваем, наше тело определенными взмахами производит разнообразные волны, и их упругость дает нам ощутить грудь воды. Подобно этому в танцах и играх наши движения в воздушном пространстве расписывают его геометрическими фигурами и созданиями воображения. Пройти расстояние от одного угла сцены до другого можно за несколько секунд, но выходит балерина и расписывает телом воздушные замки, и мы, захваченные изобретательными трудностями преодоления этого пространства, готовы часами смотреть на сцену... Ритуальные религиозные процессии и танцы, и пляски в Африке, где у аборигенов нет специальных храмов, помещений, где обитают их боги, выполняют функцию спонтанных зданий, живых домов из человеческих тел, как из кирпичей. Вот почему африканские танцы столь экстатичны и оргиастичны: они — акты сакральной литургии, соития со своими богами, воссоединения, религии. В танцах имитируются телодвижения в ходе различных работ: «А мы просо сеяли, сеяли!..» — и хоровод изображает притоп и прихлоп; телодвижения охотника крадучись, воинственные марши... В танце человек уподобляет себя разным животным: даже со- вРеменный городской танец «фокс-трот» — буквально «лисий
74 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ шаг»; есть и «гусиный шаг», и как медведь-увалень вперевалочку. Но больше всего уподоблений — с птицами, потому что танец есть в принципе война с нашей земностью, одоление гравитации и декларация нашей, человеков, воз-духовной природы. Русская женщина в танце — выплывает «лебедушкой», есть и танец «уточка» = птицы водоплавающие, как и сущность русской девушки — русалочья. Это женщина-мать = водо-земля в этом Космосе, а девушка = водо-воз-дух. У мужчин главное в танцах — прыжки, подскоки, а руками — как крыльями себя по фюзеляжу тела, по бедрам хлопают, словно стимулируя взлет прочь от земли. То же — и чечетка цыган и стремительный перебор на носочках в лезгинке. А вальс — это же целая философия! Это космический танец Коперниканской эры. Проделываем вращения двух родов: вокруг своей оси (с партнером мы — воссоединенный целостный человек, «андро-гин» Платона, что значит, буквально, «муже- жена) и по кругу зала — то есть в вальсе мы равны Земле, земному шару, что и вокруг своей оси вращается, и по орбите вокруг Солнца. В этом — упоение вальса; его захватывающее дух кружение — той же природы, что и коловращение Земли: мы ей уподобляемся в танце, ее собой чувствуем. В вальсе мы — само совершенство. Отсюда и само-и-взаимо-восхищение во время вальсирования. И недаром в послекоперниканской Европе так развился этот танец и перешагнул все границы, давая всем чувство сопричастия к универсуму: чуять себя не немцами и русскими, а «землянами» и «солнцарами». Такт вальса на 3 есть троица — совершенное и полное число: ибо лишь тремя точками можно осуществить поворот кругом (и окружность лишь через треугольник характеризуема и описуе- ма). Остальные же такты и размеры-метры в музыке: на 2 и на 4 — парные, квадратные, прямоугольные — выражают уже машинную цивилизацию, «ургийны»: в танго и фокстроте ходят граждане — как шатунно-кривошипный механизм в паровой машине (еще и углами локтей туда-сюда толкают). Вольные же, импровизационные танцы середины XX века: рок-н-ролл, твист («расщепляй»), шейк («тряси») и проч. — это уже бунт естества против машинной цивилизации, бунт «гонии» против «ургии». Дробь ногами у испанской танцовщицы и щелканье кастаньет — это язык птиц. И у нас в русской пляске своя идет обработка Пространства и вычерчивание своих фигур и орбит там. Хлопанья в ладоши, по голенищам, пяткам, по бедрам —это плоскостями (= родимыми
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 75 сторонками), обработка воз-духа (как в бане —духовитым веничком), а не уколами рапир-шпаг... Да, еще в добавление к современным танцам: рок-н-ролл, твист и проч. — понятно, что после того, как человек целый рабочий день отдал своему боссу, Молоху индустрии, человеческое существо испытывает потребность — развинтиться (буквально: ибо у конвейера работник словно привинчен к железной ленте...), освежить жизненную силу в себе тем, что — броситься в противоположную крайность: ощутить себя животным, даже зверем (вот откуда потребность в глазении жестоких фильмов ужасов с садизмом и сексом)... Не могу удержаться, чтобы не привести выдержки из работы моей студентки в Весленском университете Габриэллы Маркус «Разнообразие миров в национальных танцах». Она демонстрирует, как вечные проблемы Духа и Материи, Души и Тела ставятся в танце: его фигуры — это изобретательные опыты победить Пространство, расширяя применение и диапазоны человеческого тела. «Во Франции возник классический романтический (возможное сочетание! —Г. Г.) балет. Если мы будем иметь в виду концепцию равновесия, присущую французскому народу, никакой танец не соответствовал бы этому более. Сама сила, надобная танцовщикам, сбалансирована с грацией. Балет требует чрезвычайно мощной физической формы, однако эта форма, особенно в балерине, едва ли предполагается быть видимой. Цель балетного танцовщика — развить мускулы, которые не видимы. Здесь развитие видимых мускулов препятствует развитию тех, что менее видимы, но более нужны... Балет может рассматриваться как комбинация противоположностей: воды и огня. Текучести танца противополагается огненная страсть; волнообразной эмоции симметричны огонь и энергия физического движения. Образ Франции — это фонтан и взрыв. Фонтан есть парящий взрыв; он есть текучий прыжок без усилия, и этому только классический балет соответствует. Как пишет танцовщик Эдвин Денби, «только в танце классического балета танцовщик умеет прыгать сквозь воздух медленно». Прыгать сквозь воздух медленно! Это значит: применить упругую пылкую энергию, но демонстрировать безусильную грацию — как это точно подобно фонтану, который взрывается каждый миг вверх — только чтоб стекать вневременно вниз...» Да, ФОНТАН — наиболее адекватный символ для французского Космо-Психо-Логоса «огне-воды». Хотя он изобретен в Древности, но усовершенствован и распространен во француз-
76 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ ском парковом искусстве вокруг дворцов. Фонтаны Версаля породили и фонтаны Петергофа возле Петербурга. Фонтан —постоянный источник вдохновения для французских поэтов: достаточно вспомнить знаменитую балладу Франсуа Вийона «От жажды умираю — под фонтаном», — сочиненную как раз во французском стиле парадоксального баланса между крайностями. Но вот как далее Габриэлла Маркус трактует африканские танцы. «Ряды мужчин и женщин в одинаковых одеяниях танцуют мерными шагами, топая и прыгая, их взгляды внимательно и напряженно вперены в землю, которая — их источник... И в самом деле: бог и земля неотделимы для них, в соответствии с некоторыми верованиями племени «вуду» все — одно, едино. Итак, народ —един, танцуя в унисон; небо и земля —единое, почитаемые одновременно». А вот какое преобразование претерпели африканские танцы, когда попали на американскую почву: «В Соединенных Штатах восприняли их огнеподобную энергию, но сопрягли ее с манифестацией личности. Можно так интерпретировать каждого танцующего, что он исполняет как бы свою «Песнь о Себе» (название поэмы Уолта Уитмена. — Г. Г. ), и это небольшое, но энергичное изъявление его (или ее) индивидуальности». Танцы в Азии выражают другую философию: «В воинственных танцах, несмотря на их очевидный неистовый характер, акцент полагается на внутреннем спокойствии, так чтобы обезоружить врага —его же собственной энергией... Таковы танцы в символике «Инь—Ян»: в них энергия статики и мощь покоя». Национальные виды спорта —другая область, где национальные образы мира, идеи о человеке выражены очевидным образом. В американском футболе поле разделено на ряд параллельных линий (как ступеней к успеху), и задача команды — продвигаться упорно к воротам команды противника, захватывая линию за линией, по-бульдожьи, шаг за шагом, прямолинейно с силой и волей, брутально, набрасываясь друг на друга и образуя ужасные кучи из тел. Тут нет элегантного маневрирования — этих орнаментов, что вышивают по полю, как по ковру, движения игроков в европейском футболе — нитями своих траекторий, бегая и танцуя с мячом — именно играя с ним. Виртуозно обрабатывая мяч, игроки как бы кокетничают с шаром земным, флиртуют с любимой матерью-землей в свободном и артистическом отношении к Пространству. В американском футболе Пространство трактуется более примитивно: оно — в прямых линиях и барьерах для преодоления, осиливания...
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 77 Интересные идеи о национальных видах спорта выражены в курсовой работе одной из моих студенток в Весленском университете — Рэчел Лонг. Она сопоставляет американский футбол с итальянским (европейским вообще): «Игра — манифестация идеалов: брутальное торжество победоносной команды выражает дух американского империализма, а защитная одежда игроков напоминает об американской зависимости от техники ради выживания. Футбольная игра развивается очень быстро в духе американской души, которая чувствует себя при себе в наиболее скоростных, напряженных ситуациях. Итальянский футбол называют в Соединенных Штатах «со- цер». Этот вид спорта запрещает применение рук... Ведь итальянцы работают руками более, чем нужно, разговаривая между собой... Теннис —очень техничная игра, он распространен у англичан. Движения четки и аккуратны. Правила игры очень специфичны, и замечания судей редко оспариваются. И это характерно для английского отношения к миру: человек должен действовать внутри рамок системы, не оспаривая работу социума и не стремясь к резким переменам. Уимблдонские корты покрыты натуральной травой, что отражает любовь англичан к естественным паркам. В конце игры участники делают поклон вежливости в сторону судей или королевской семьи, члены которой могли бы присутствовать... Французский буль — провинциальный вид спорта, он разыгрывается между друзьями, а не между организованными командами. Это очень древнее времяпрепровождение не выходит за пределы Франции. В паузах между таймами игроки оживленно беседуют, ибо французы очень говорливы, и время для них — пропащее, если не заполнено разговором. В конце игры по традиции победитель покупает вино и угощает остальных участников (восстанавливая баланс. — Г. Г.), которые поднимают тосты в честь победителя (честь ценнее во Франции, чем деньги. — Г. Г.). Щедрость и взаимное уважение характерны для французов. Шахматы — игра, изобретенная в Индии, — отражают Индийский Космос, изобилующий бесконечными комбинациями элементов и неисчислимыми переселениями, превращениями душ. И если пешка (= существо низшей касты) следует законам своей дхармы, то в конце своего существования она имеет шанс возродиться в высшей касте — явиться ферзем с другими уже правилами поведения и передвижения. В религии индуизма — политеизм, там много «главных богов»: Брама, Индра, Вишну,
78 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ Шива, Сурья, гандхарвы, асуры и прочие существующие во множестве миров... И в шахматах любая фигура может тотально изменить ситуацию своим изобретательным ходом. И когда я читал в эпопее «Махабхарата» описания сражений между пан- давами и кауравами, я не мог удержаться, чтобы не сопоставить их с дуэлями на шахматной доске. Например: Дурьодхана поразил стрелой возничего Юдхишхитры. Последний в свою очередь сразил четырех коней колесницы Дурьодханы. Тогда Дурьодхана послал стрелу с алмазным наконечником... и т.п. Тут эквивалентные комбинации напоминают меры сил шахматных фигур. Слон равен трем пешкам, тура равна двум коням; королева = тура + два слона = тура + слон + конь = слон + 8 пешек и т.п. То же самое и в эпосе: возничий = 4 коня; стрела с алмазным наконечником = палица... И т.д. В играх Западной христианской Европы забавляются с шаром, который был Сферосом —совершенным телом и моделью мира для языческой Греции. Европейцы-христиане унижают, пинают, бьют и давят священный Сферос руками и ногами (инструментами их «ургии») в своих футболе, волейболе, бейсболе, гандболе —также, как иудеи насмехались, плевали и поносили всячески Иисуса Христа.
Часть вторая ПОРТРЕТЫ НАЦИОНАЛЬНЫХ МИРОВ Предложенные здесь «портреты» национальных миров представляют собой резюме, дайджесты многолетних междисциплинарных исследований автора, целых томов, посвященных каждой национальной культуре. Букет особенностей каждого национального мира составлен мною — и состав его неизбежно субъективен и неполон. Другой автор, в зависимости от своего образования, эрудиции и интересов, мог бы подобрать иной набор качеств. Однако даже будучи просто соположены рядом, описания национальных целостностей облучают друг друга, доставляют дополнительные значения и смыслы, корректируют — и в итоге целая панорама выигрывает в объективности. Предупреждаю, что некоторые примеры из разных национальных культур, что в первой части иллюстрировали общие положения, здесь могут быть повторены как элементы в построении данного национального мира. И сравнения кочуют из портрета в портрет. ГРЕЦИЯ Радость и благоговение — с такими чувствами приступаю я к размышлению над образом мира древних греков, над их шкалой ценностей и системой идей. Прежде всего мы, современные люди, не должны вводиться в заблуждение Историей: полагая, что мы, поскольку живем на два-три тысячелетия позднее них, понимаем в сути Бытия больше и лучше. И ради чего жить и как. Такое историческое самомнение и высокомерие смешно, как и национальный шовинизм. Современный человек, конечно, лучше исследовал многие частности, но что касается Целого Бытия, —тут мне сдается, что Сократ и Платон имели более развитое понятие о высших ценностях и как жить в гармонии с миром и с собой, нежели любой из научных или идеологических героев и властителей дум нашего века, будь то Дарвин, Маркс, Ницше, Фрейд, Эйнштейн, которые действительно глубоко проникали в
80 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ тот или иной аспект Природы, Общества или Психеи человека, но Абсолют, смысл Целого — удалялся от них в той же пропорции, в какой углублялись, зарывались они в ту или иную частность... Сократ не знал радио и автомобиля, но он познал себя лучше, чем мы, и вел совершенную жизнь и совершенным человеком принял смерть. Древнегреческая цивилизация была разветвленной и динамичной, потому что каждый остров, полуостров, каждая область и т.п. образовывали самостоятельный «полис», то есть город- государство. А в маленьком государстве каждый индивидуум должен выполнять много разных функций и должностей и понимать разные аспекты Бытия. Взгляните на карту; территория Греции так дифференцирована: горы, долины, побережья, столь изрезанные морем, острова... Имя «грек» имеет тот же корень, что индоевропейское «гор», что значит «гора». В русском языке оба слова звучат очень близко: «греки», «горцы»... Греки — горцы и островитяне. О том, как себя чувствуют таковые в мире, проницательно писал Монтескье в «Духе законов»: «В стране гористой можно сохранить свою собственность, да там немногое приходится и сохранять. Свобода, т.е. существующее правление, есть единственное благо, которое там стоит защищать, поэтому она и царит главным образом в странах горных и неудобных, а не в тех, которые, по-видимому, всего более облагодетельствованы природой. Горцы пользуются более умеренным правлением, потому что им менее грозит опасность завоевания. Защищаться им легко, а нападать на них трудно» (кн. XVIII, гл. II). Подобное же замечает Монтескье и об островитянах: «Островитяне более склонны к свободе, чем жители континента. Острова бывают обыкновенно небольших размеров; там труднее употребить одну часть населения для угнетения другой; от больших империй они отделены морем, и тирания не может получить от них поддержку» (кн. XVIII, гл. V). Сопоставим Грецию и Англию —с Римом, Германией или Россией — и нам очевидна станет справедливость такого расклада ценностей. Почва в Греции умеренно плодородна и умеренно жестка и сурова, что подстегивало трудолюбие в людях. «Бесплодие земли делает людей изобретательными, воздержанными, закаленными в труде, мужественными, способными к войне; ведь они должны сами добывать себе то, в чем им отказывает почва. Плодородие страны приносит им вместе с довольством изнеженность и некоторое нежелание рисковать жизнью» (кн. XVIII, гл. IV). «В Греции все есть», — заявляет персонаж Чехова. И это верно: РАЗНООБРАЗИЕ — в образах жизни и ведения хозяйства
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 81 (земледелие, пастушество, мореплавание и торговля, ремесло и градостроение), в образах правления, в типах государств (монархия, теократия, аристократия, демократия, тирания, анархия, республика...), в богах и мифах (политеизм...), в учениях философов..., в видах искусств, в жанрах поэзии и т.д. Живя в окружении многих вариантов существования, видя в ближайших соседях нечто совсем иное, чем то, что привычно у них, люди имели возможность развивать умы, питать любознательность, ценить плюрализм, терпимо относиться к идеям и взглядам, отличным от их собственного, и осознавать ограниченность своих представлений. УДИВЛЕНИЕ —начало познания, помысли Аристотеля. И древние греки умели удивляться и выражать, формулировать свои удивления разнообразному. Это — и в мифах о происхождении богов и распределении их уделов («Теогония» Гесиода), в эпических поэмах о деяниях царей и героев («Илиада» и «Одиссея» Гомера); это и «История» Геродота и «География» Страбона, где рассказаны чудесные предания и описаны дивные обычаи разных народов и стран. А книги Аристотеля — это энциклопедия, компендиум разных знаний и сведений, собранных с заботой и уважением и к идеям, противоречащим его собственным. Миропонимание греков могло быть столь универсальным — благодаря умеренному развитию всего у них. Каждое поселение должно было заниматься и земледелием, и ремеслами, и судостроением, и вести войны, и справлять религиозные обряды... Разделение труда, дифференциация занятий — развивались у них, но не заходили слишком далеко, так что Одиссей и Сократ могли быть умелыми во многих видах труда, по крайней мере иметь ясное представление о них. Человек мог быть целостной личностью, а не частичным индивидом, односторонне развитым, как по мере усложнения производства, общества и цивилизации, мог быть гармоническим. Принцип МЕРЫ — важнейший в греческом образе мира. Вблизи него, как его варианты и ипостаси, — Судьба, Гармония, Ритм, Совершенство, Справедливость, Мудрость и т.д. Вот гимн Ритму у первопоэта Архилоха (VII в. до н.э.): Сердце, сердце! Грозным строем встали беды пред тобой. Ободрись и встреть их грудью, и ударим на врагов! Пусть везде кругом засады, — твердо стой, не трепещи. Победишь — своей победы напоказ не выставляй, Победят — не огорчайся, запершись в дому не плачь. В меру радуйся удаче, в меру в бедствиях горюй. Познавай тот ритм, что в жизни человеческой сокрыт. (Пер. В. Вересаева)
82 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ Не надо ничего слишком: быть слишком богатым, слишком сильным, слишком славным — быть сверхчеловеком (какова, напротив, амбиция Германской Психеи), основать сверхдержаву (какова амбиция Русской Души)... Судьба («Ананке») и три старые Мойры (= «меры», буквально) стоят на страже, наблюдая жизни и поведение существ и вещей. Бесчисленные мифы и притчи наставляли греков на этот счет. Например, «Поликратов перстень» — история, рассказанная в «Истории» Геродота. Поликрат, тиран острова Самос, был богат, славен и счастлив сверх меры и гордился этим. Такое —опасно: навлекает зависть богов. И ему посоветовали пожертвовать чем-то дорогим и тем как бы откупиться от Судьбы. Он бросил в море любимый золотой перстень, изукрашенный драгоценными камнями, — и что же? Наутро рыбак приносит к его столу рыбу, в которой заглотан сей перстень. Он понял, что от Судьбы не уйти. И действительно, кончил он очень плохо: держава его была разгромлена, а сам он принял позорную смерть... Так что не полагай себя счастливым прежде смерти... Катастрофа ожидает тех, кто перешел свою меру. Но не только люди: герои, цари, — но и сами боги и даже стихии природы находятся под управлением Меры и ее исполнительного директора — Судьбы. Гераклит сказал: «Этот космос, тот же самый для всех (принцип равенства, демократии! — Г.Г.), не создал никто ни из богов, ни из людей, но он всегда был, есть и будет вечно живым огнем, мерами разгорающимся и мерами погасающим» (фрагмент 24). «Солнце не прейдет своей меры, иначе его за нечестивость накажут эринии, помощницы правды» (фрагмент 29). Это те самые эринии, богини-мстительницы, что преследовали Ореста, жаля его, как осы, когда он преступил меру Природы и убил свою мать Клитемнестру — в отмщение за то, что она, с любовником Эгистом, убила его отца, царя Агамемнона. Но ведь и последний преступил меру закона Рода, когда, в амбиции своей как вождя эллинов в походе на Трою, принес в жертву их с Клитемнестрой дочь — Ифигению... Справедливость — тот вариант закона Меры, что действует и среди элементов Природы, в Космосе, и особенно в Обществе. Платон в диалоге «Государство» всесторонне исследовал это понятие, которое есть принцип разумного устроения Социума. Смерть — Мера жизни: они взаимно умеряют и питают друг друга. Тот же Гераклит полагал, что «Огонь живет смертью земли, воздух живет смертью огня, вода живет смертью воздуха, а земля — смертью воды» (фрагмент 25). Такой образуется цикл = круг, который тоже есть модель мира у греков. А внутри
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 83 него работает диалектика взаимопревращений и отождествлений. Так Смерть равна Жизни: моя смерть дает место другому существу жить внутри Целого. «Смерть земли — рождение воды» (там же)... При такой организации Бытия действительно может существовать плюрализм субстанций, божеств, идей, интересов, страстей (а не всеутопляющий монизм и монотеизм...). Всему свое время и место. Все имеет право на существование — при условии: не заступать за положенные пределы. Живи — и давай жить другим. Все ограничивают = определяют друг друга. Такой же разнообразный Космос — и в зоне Божества: там — политеизм. В Элладе были сотни богов, и каждый имел свой регион, удел управления, которым заведовал в Бытии. В «Теогонии» Гесиод расписал эти уделы: кому— что положено и за что и как его почитать. Множество мифов описывают отношения в обществе богов Олимпа — и там оказывается своего рода сакральная демократия. Иудаизм, Христианство и Ислам похваляются своим монотеизмом, усматривая в нем более высокий уровень абстракции и спиритуальности в Божестве. Это — верно. Но это —тоталитаризм во Божестве, на поприще сверхидей и идеалов. Это —монархистский, царистский подход, подавляющий разнообразие и пестроту Бытия. В Элладе же Зевс, царь богов и людей, вынужден был страдать от стрел такого маленького божка, как Эрот, сын Афродиты. Не было бюрократической иерархии и субординации меж богами, и величайший должен был считаться с малейшим, а если нет, то и его наказывала Ананке (Судьба). Права меньшинства уважались на Олимпе. Политеистический подход к Бытию учил уважать каждую реку, ручей, ибо богиня «наяда» обитала там, и бояться срубить дерево, потому что «дриада» могла избрать его своим домом. Очень было бы полезно возродить такой подход к Природе и нам, в конце XX века, когда «окружающая среда» обитания человека под угрозой и встала проблема экологии. Однако порча и уничтожение Природы как раз явились следствием христианского разбожествления ее, которую сочли обителью языческих, поганых богов и назвали их «дьяволами» и «бесами». Да, эти нежные нимфы и веселые сатиры были так высокомерно унижены и приравнены «дьяволам»... Так что ныне, чтобы спасти Природу на Земле, мы должны возродить благоговейное отношение к ней и ее элементам, видеть в ней священную, одушевленную Матерью нашу (как умели чтить ее эллины в своем политеизме), а не
84 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ как бездушную «окружающую среду» для нашей человеческой эгоистической пользы. Жанр ТРАГЕДИИ был в Греции род публичного, открытого, демократического суда над сильными и славными мира сего. Граждане при этом имели шанс созерцать работу Меры в жизнях царей и героев — тех, кто в обычной жизни представлялся счастливее простых людей. Однако эти «действующие лица» театра человеческой истории — стоят в такой же пропорции к богам, как простые люди к ним, царям и героям. И та зависть, которую простые люди испытывают к ним в будничные дни, переселялась в праздничные дни постановок трагедии в души богов. Зависть богов обрушивалась на славных смертных, когда они обнаруживали себя слишком умными, богатыми, смелыми. Тем самым они оскорбляли Космос, наличный порядок мира, и заступали в те сферы, где другие сущности: божества, стихии, законы, идеи—должны проявлять свою суверенность. И таковые смертные сурово и жестоко карались богами: не только сами они страдали, но и весь их последующий род — потомки расплачивались за грех, за «трагическую вину» (важное понятие в античной драматургии) предков. Я уже коснулся выше трагедии Агамемнона. Но ведь он не первопричина, а лишь проходное звено Рока, что действовал сквозь его род —Атридов. А началось... — впрочем, начало не- уследимо, ибо в цепи преступлений героями порядка Космоса к каждому деянию миф приставляет предыдущее, причинное как бы; но и оно выступает следствием еще более прежнего... Так вот: перед Агамемноном был отец его Атрей. И тот, в отмщение за некоторый предыдущий грех, пригласил своего брата Фиеста к себе на пир и там попотчевал гостя жарким, приготовленным из его же собственных сыновей. Этот «пир Фиеста» — ужасное преступление Атрея — послужил ближайшей действующей причиной цепи страшных событий в роде Атридов. Агамемнон вынужден принести в жертву свою дочь Ифигению, дабы укротить гнев-зависть бога морей Посейдона, и тот бы дал попутный ветер кораблям эллинов в их походе на Трою в отмщение за похищение троянцем Парисом Елены, супруги Менелая, царя Спарты, кто — брат Агамемнона и тоже Атрид. Несчастная мать Ифигении Клитемнестра в возмездие убивает ее отца и своего мужа; затем их сын Орест во исполнение воли Эвмениды, богини мести на Олимпе, убивает свою мать — и теперь сам мечется по миру, преследуемый эриниями, служанками той же Эвмениды. Где справедливость? — хочется возопить. — И где конец, как он может быть положен?...
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 85 И все же конец страданиям рода Атридов, предел — был положен, и о нем гениальная трилогия Эсхила —«Орестея». Когда Орест, нигде не находящий себе места в Элладе, прибывает в Афины, собирается ареопаг = совет старейшин, и при голосовании половина черепков (а ими производилось голосование в Афинах, так что от этого слова — «остракис» = черепок — и назван обычай «остракизм» = изгнание опасно сильного человека из государства Афин) легла во наказание, а половина — во оправдание Ореста. И тогда невидимо явившаяся на суд богиня Афина положила лишний черепок во оправдание несчастного матереубийцы — и это был всемирно-исторический момент перехода от материнского права Рода, Природы, «гонии» — к патриархату и мужскому праву Социума, закона, права не «естественного», а искусственного, права «ургии»: на основе разума и общественного договора. И так зрители трагедии, простые граждане Афин, созерцая эти сверхмерные страдания героев и царей, получали возможность и утолять, и очищать свои души от зависти — в процессе КАТАРСИСА = ритуального очищения души страхом и состраданием. Привести человека —зрителя к катарсису —было сверхзадачей античной трагедии, игры актеров на сцене. Выходя из амфитеатра после спектакля, гражданин Эллады мог себя чувствовать счастливее в скромных условиях своего существования: его возможные поползновения в душе преступить меру и притязать на лучший жребий — пресекались. Триумф Меры, воспитание в духе положительного в парадигме эллинской шкалы ценностей понятия ПРЕДЕЛА (против идеи Беспредельного, «Апейрона», что в пифагорейской таблице десяти противоположных пар стоит в ряду минусовом, наряду с женским, «четом», «тьмой», «левым», «кривым» и т.п.; кстати, в шкале ценностей русского сознания Беспредельное — в положительных понятиях: «безмерное», «бесконечное», «широта души», «русский революционный размах»...) — такова моральная цель эллинского театра. Трагический герой в период везения, успеха впадал в психологическое состояние, которое греки именовали hybris = гордость излишнюю (как это представлялось с точки зрения закона Меры), самонадеянность, которая — как «самоопорность», «самосделанность» (selfmade man!) — есть положительное качество в английской и американской шкале ценностей: уверенность в успехе есть уже полпобеды в космосе «открытых возможностей», каким видится мир для человека «ургии» и в Американском мифе. Ведь если изобретательный гений трудяги
86 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ наталкивается на предел, на «закрытые возможности» в одном месте, он прорывается в другом и основывает новое поле деятельности индустрии, применения ума и энергии. Но в античном видении мира возможности для человеческой активности в труде и мышлении были до известной степени открыты, но именно до некоторой степени и меры, а не абсолютно. В мифе об Эдипе, гениально разработанном в трилогии Софокла «Эдип-царь», «Антигона» и «Эдип в Колоне», — представлена драма человеческой активности и разума. Эдип был очень умен: он разгадал загадку Сфинкса, и благодарные граждане Фив пригласили его стать их царем, и он женился на вдовствующей царице Иокасте. Какой успех для человека, победа и награда его уму и энергии! — так кажется и нам, и самому Эдипу, кто впал в самоуверенность, «гюбрис» и слишком полагался в жизни на свой разум, который, по его надежде, должен помочь ему избежать той ужасной судьбы, что была предречена при его рождении оракулом: это существо убьет своего отца и женится на своей матери! Когда Эдип, уже выросши, узнал об этом пророчестве оракула, он бежал из родной страны и от родителей (так ему представлялось). Но он не ведал, что это были не действительные, а приемные его родители, которые восприняли случайного подкидыша младенцем, когда подлинные родители, ужаснувшись пророчеству, велели слуге отнести новорожденного и убить его... И вот уже взрослый добрый и разумный молодец Эдип, убегая от своего Рока, приходит в Фивы и там в случайной ссоре на дороге убивает какого-то старика, о чем он и позабыл в славе и успехе и мудро правя государством. Однако через несколько лет ужасная болезнь поразила город и страну, и оракул устами прорицателя Тирезия объявил, что граждане должны отыскать ужасного преступника, кто убил своего отца, женился на матери и прижил с нею детей в кровосмесительном браке. Чтобы исполнить и эту волю оракула, царь Фив Эдип предпринимает расследование, как истинный детектив, — с тем, чтобы в конце концов узнать, что этот преступник —он сам. Такая демонстрация заблуждений рассудка даже в самом сильном уме — была выразительно зрелищной школой диалектики. Успех Эдипова расследования привел его к катастрофе. Вот как могли быть тождественны счастье и несчастье, царь и выкидыш из общества, истина и ложь!.. Эдип в отчаянии сам наказывает свой разум, свет очей, — ослепляет себя. Однако, став слеп в отношении внешних, рациональных вещей и причин, он жертвой этой обретает мудрость в уразумении глубинных, мистических сущностей и причин, и в священной роще Афин, в Ко-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 87 лоне, куда судьба приводит слепца, его уже почитают как святого, как пророка... Подобным же образом и философ Демокрит (как гласит предание) в жажде истинного познания ослепил себя, чтобы внешние впечатления и образы, их агрессивное множество, наплывающее на ум своими волнами и оболочками (от каждой вещи они отделяются и наплывают на нас — такова теория познания в опыте, по Демокриту), не рассеивало его мысль и не отвлекало от медитации над Единым, над невидимым, «интеллигибельными» сущностями и началами Бытия. Греки, существуя внутри активного плюрализма мира, среди множественности истин, хорошо понимали, что наш ум, существа срочного и смертного, в состоянии улавливать лишь короткие части совершенной Истины, что позднее и апостол Павел с горечью выразил: увы, «по частям познаем, по частям разумеем». В баснях Эзопа эти иллюзии и ошибки частичного разумения дали материал для прекрасных притч. Вот, например басня «Лоза и Коза» — пересказываю ее. Коза обгладывала виноградную Лозу, ее глянцевитые листья и нежные усики. «Зачем ты так поступаешь со мною? — проговорила Лоза. — Разве дурна трава? Но погоди, бородатая Коза: придет пора сбора винограда — и тогда я буду отомщена. Потому что это я доставлю к алтарю вино, которое жрец с благочестивыми речами прольет на тебя, принося тебя в жертву Дионису, богу винограда». Коза (подобно Эдипу) воспринимает первую часть истины — беззащитность Лозы. Но последняя ведает продолжение события: жертвоприношение Козы. (Кстати, и трагедия возникла из этого ритуала, и потому буквальный перевод этого термина — «козлиная песнь, ода».) А Судьба созерцает частичные истины обоих и связует их: мера —за меру... Вариант принципа Меры — ГАРМОНИЯ = равномерное развитие и в человеческом существе его различных способностей: физических и умственных, так что эллины выдвинули идеал гармонически развитой личности. Гимнастика, атлетика, спортивные состязания и состязания певцов и поэтов были столь священными в Элладе, что греческие полисы, города-государства, прекращали войны между собой на то время, пока происходили всегреческие Олимпийские или Истмийские игры. Вы можете себе представить, чтобы военные операции во Второй мировой войне прекратились бы на время, пока происходил мировой чемпионат по футболу?.. Это Рим, а затем Христианство — эти цивилизации за-ступи- ли за принцип Меры и Гармонии в Бытии и человеке, побуждая
88 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ человека развиваться односторонне и совершенствуя лишь одну из его способностей. Цезарь, император, становится сверхчеловеком и таким воспринимается и почитается; христианин становится аскетом, умерщвляет свою плоть, чтобы сподобиться чрезвычайных духовных озарений и видений в экстазе религиозном, и стремится аннигилировать себя как телесное существо, материальную субстанцию. Нет, греки почитали тело — как инкарнацию души, высокого духа, и их боги представлялись имеющими плоть и форму. Вот почему именно пластические искусства: архитектура, скульптура, театр и в нем хорея, танец и мимика — процветали в Древней Греции и столько несравненных шедевров в этих жанрах было создано там. Идеальные пропорции человеческого тела — Канон его — в статуе Дорифора (копьеносца), принцип «золотого сечения» — все это мы получили от эллинов. Я уже упомянул выше такой обычай в политической жизни греков, как ОСТРАКИЗМ. Обдумаем его: он очень мировоззренчески значителен. Когда индивидуум становился слишком богат, знаменит и влиятелен, он мог подвергнуться изгнанию. Такие знаменитые полководцы-стратеги, как Фемистокл (спаситель Эллады в греко-персидской войне), Алкивиад (стратег в войне между Афинами и Спартой) и другие политические лидеры, победители в войнах, могли становиться опасны для демократии, подвергнуться искушению установить тиранию, опираясь на свою популярность у масс. И чтобы избежать этой опасности, граждане Афин посылали таких суперменов в изгнание — на 5, 10 лет посредством голосования черепками («остраками»). Но они не убивали их, переступая меру гуманности. Афинская демократия в своем идеальном виде — понимала, что власть не может рожать, давать жизнь — и потому не имеет права отнимать ее. Конечно, и там, в Афинах, были казни (достаточно вспомнить казнь Сократа на закате золотого века Афин), но само существование такой меры, как остракизм, к возможным «врагам народа» говорит о многом в отношении к человеку, в понимании Бытия, в антропологии и логике эллинов. Это связано, я думаю, с малостью их городов-государств. Греки осознавали ограниченность свою и своих законов и понятий — это было именно очевидно: им, мореходам и островитянам, был очевиден просторный мир и пространство за пределами их родных государств: Спарта, Афины, Фивы, Коринф, Микены, Милет, Родос... Разумеется, такие государства-гиганты, как Египет, Персия, Рим, Китай, Россия, —думают слишком много о себе и полагают
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 89 себя совпадающими с Бытием вообще, в целом, — и потому не испытывают сомнений в своем праве отнимать жизнь у своих граждан. Но греки чтили «гонию»: понимали, что труд и искусство не могут состязаться с природой — ведь и Космос рождается («космо-гония»), и боги («тео-гония»), и мир вообще, может быть, есть живое существо (такой «гилозоизм» выражен гипотезой в диалоге Платона «Тимей»). Таким образом, в воззрениях греков существовала гармония между самоуважением индивида, совершенствованием личности (Сократа опять же, к примеру), ее «самосделанностью» — и почитанием Целого Бытия, Единого, и в нем —Природы. В итоге греческой цивилизации выработалась гармония между «го- нией» и «ургией» и во взглядах философов на происхождение мира, вещей и существ: и через рожание, и через творение (см. опять же диалог Платона «Тимей»). Итак, два ряда причин существовало для греков, и они уловимы во всех явлениях их цивилизации: от эпопей Гомера («Илиада» и «Одиссея»), где события идут параллельно на двух уровнях: на Олимпе, среди богов, где принимаются решения, — и на земле, среди людей, их царей и героев, — вплоть до изощренной диалектики (где двоица содержится в самом корне слова: «диа» = «через», разрез надвое) Платона и Аристотеля: последний был приверженцем как теории идей, так и материи и опыта. Вот пример из Гомера. В Первой песне «Илиады» царь Агамемнон оскорбляет главного героя — Ахилла, отбирая его наложницу Бризеиду. Ахилл в гневе вытаскивает свой меч... — и останавливается: ...Могучее сердце В персях героя власатых меж двух волновалося мыслей: Или, немедля исторгнувши меч из влагалища острый, Встречных рассыпать ему и убить властелина Атрида; Или свирепство смирить, обуздав огорченную душу. В миг, как подобными думами разум и душу волнуя, Страшный свой меч из ножен извлекал он, — явилась Афина, С неба слетев; ниспослала ее златотронная Гера, Сердцем любя и храня обоих браноносцев; Афина, Став за хребтом,ухватила за русые кудри Пелида, Только ему лишь явленная, прочим незримая в сонме... Сыну Пелея рекла светлоокая дщерь Эгиоха: «Бурный твой гнев укротить я, когда ты бессмертным покорен, С неба сошла; ниспослала меня златотронная Гера; Вас обоих равномерно и любит она и спасает. Кончи раздор, Пелейон, и, довольствуя гневное сердце, Злыми словами язви, но рукою меча не касайся». (Илиада, 1, 188-211).
90 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ Значит, Ахилл и сам был накануне принятия разумного решения, и в то же время в решающий момент он получил подсказку- помощь от богини. Вот такая «двойная мотивировка», параллелизм причин приемлем для греческой ментальности — и в наивном Гомеровом варианте, и в изощренном уме Сократа, который признавался, что некий «демон» сопровождал его с детства и подавал ему знаки: «Началось у меня это с детства: возникает какой-то голос, который всякий раз отклоняет меня от того, что я бываю намерен делать, а склонять к чему-нибудь никогда не склоняет» (Апология Сократа, 31 d). Разделение областей и зон тут очевидно: демон, божество, некая сверхсила — говорит «нет!» (какова и формула библейских заповедей —декалог Моисея весь на «не»: не убий, не пре- любы сотвори, не пожелай и т.п.) и тем самым помогает смертному отвернуться от зла, от неверного направления. Но уже предоставляется самому человеку, его личности и свободной воле — найти, выйти своим разумением к некоему «да», к правильному позитивному решению и ответу. Ведь в Бытии достаточно места для обоих уровней: для сверхидей и сверхценностей, воплощенных (или символизированных) в божествах, — и для разума и умений смертных. Человеческое существо обладает относительной самостоятельностью и «самосделанностью», — но лишь относительной... Философское открытие древних греков —ДИАЛЕКТИКА. Этот способ рассуждения связан с плюрализмом, разнообразием (индивидуумов и идей, понятий), динамизмом, подвижностью людей и их опытов, а также с принципами Меры и Справедливости. Слово это, производное от глагола «диа-легомай», что значит «взаимно размышлять», — составное и предполагает нескольких или двоих (dia ? duo) по крайней мере существ, вещей, понятий, чтобы и уладить, и разрешить (с помощью мысли и слова: «legomai» = «говорить»), когда они сходятся — занять одно и то же место. В тех космосах, где нет густоты жизни и плотности населения (как в степях, в лесах), так что вещи и существа не вытесняют друг друга, —там нет нужды в такой изысканной логической технике, в этом инструменте, вращающемся в уме с большой скоростью, чтобы успеть координировать различия и противоположности и справедливо устанавливать меры всему и каждому. Напротив, в космосах и странах, где люди, вещи, идеи разбросаны в пространстве и времени (какова Россия, например), достаточно думать, знать и понимать все однозначно и позитивно (догматически), статически и безотносительно друг ко другу, получая понятия из традиции и обычая,
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 91 имея устойчивые верования и не имея нужды в критицизме и рефлексии, в скепсисе. Но греки, в динамике их контактов, развития и изменений в одном и том же месте и в уследимом времени, были принуждены сомневаться, вопрошать, создавать новые идеи, замещая старые, что и делали философы: они разрушили наивные верования в телесных и подверженных страстям и порокам богов Олимпа и населили умственное пространство Эллады — а затем и всей мировой цивилизации — множеством систем и принципов, противоречащих друг другу —и тем не менее имеющих свой смысл, который и надо было уметь улавливать и согласовывать с прочими. В философии эллинов почти все возможные начала, принципы, идеи и подходы открыты, изобретены и выражены: идеализм (Платон, Плотин), атомизм и материализм (Демокрит), диалектика (Гераклит, Сократ), монизм (Парменид, Зенон), плюрализм (Эмпедокл), релятивизм (софисты)... Все возможные элементы, стихии избирались в качестве субстанции всего, на роль «материа прима»: Вода (Фалес), Воздух (Анаксимен), Огонь (Гераклит), Земля (Ферекид). Затем — имматериальные субстанции: Апейрон (Анаксимандр) = Беспредельное, Бесконечное, то, что без Меры, что есть ужасное, Хаос, и что, по закону контраста, свидетельствует о понятии Меры как домашнем, уютном для эллинов, интимно родном. Еще из имматериальных субстанций: Число и Гармония (Пифагор), Нус (Разум) —у Анаксагора, Логос —у Гераклита... А из принципов в этике: аскетизм (Пифагор), благоразумие (Сократ), гедонизм (Эпикур), стоицизм (Зенон, Эпиктет), цинизм —у Диогена, кто, по преданию, жил в бочке, но был высоко чтим, и когда Александр подошел к нему для философского разговора и консультации о смысле жизни, тот посмел дерзко ему сказать: «Отойди! Ты мне заслоняешь солнце!» У греческих мыслителей был уникальный талант: гармонизовать Единство и Множество, Единое и Разнообразие, Дух и Материю. Категория Прекрасного была реализована в искусстве и эстетике греков, в отличие от категории Возвышенного, которая характеристична уже для искусства христианской цивилизации, где Идея, Дух начинают поборать и порабощать Материю, плоть и тело. В античных эллинских статуях налицо гармония между индивидуальным характером и всеобщим идеалом. Зевс, Аполлон, Афродита, Артемида, Афина, Дионис, Геракл... — каждый узнает их сразу, их личности, но все они, как и статуи героев и смертных, носят в себе и реализуют тот же самый канон красо-
92 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ ты, который нейтрализует характерные черты и аномалии, что получат эстетическое право на выражение уже в римском скульптурном портрете. Некая легкая меланхолия, однако, выглядывает из лиц греческих статуй: словно они несколько подавлены принципом Меры, предустановленным пределом, границами свободы... Они дают свое согласие сему, как справедливому, но это ограничивает личность, «я», творчество, свободу, дерзание и усилие... И это уже свойство «Фаустианской души» (в терминах Шпенглера) человека Нового времени: преступать через пределы и принцип Меры, врожденный в «Аполлоновой душе» грека, — в усилии к абсолютной свободе и в воле к осуществлению своего «я», личности. Что же до греческого Логоса, то наиболее ценный вклад эллинского ума в философию мировую, помимо диалектики, — их способность выражать свои идеи и понятия в философских МИФАХ, символах, образах... Миф есть такая форма человеческой мысли, которая способна постигать Бесконечное Бытие, Универсум нашими малыми конечными средствами и силами, примерами, — не впадая при этом в ту «дурную бесконечность» обоснований одного другим, предыдущим, куда проваливается рассудочная мысль в цепи своих последовательных выкладок лричинно-следственных... А миф самоопорен: сразу хватает быка за рога, цепляет кусок Истины и самодержится в Познании. Миф есть, с одной стороны, — рассказ, сказочка, чудесная история, которую можно бабушке рассказывать ребенку на сон грядущий, а с другой стороны — в нем философическое видение, прозрение, подход к самым мистериальным глубинам Бытия, к Абсолюту. Ибо, подобно богам Олимпа, которые нисходят на землю, окутанные облаком, чтобы не слепить зрение смертных, так и Абсолют является в притчах и мифах в некоем «кенозисе» = самоумалении, как и Бог в облике своего Сына, Иисуса, который тоже притчами глаголал и объяснял это апостолам тем, что они пока — как дети, кого надо питать молоком и разжеванной пищей, а когда возрастут во Духе, тогда им можно будет напрямую вещать тайны царствия небесного. Пока же, в силу малости и ограниченности, их души и умы не имеют пространства воспринять, вместить и содержать-усвоить высшую Истину. В «Бхагавадгите», философской книге индийского эпоса «Ма- хабхарата», есть песнь, где герою Арджуне дается откровение- явление «тысячеликой формы» Брахмо (Абсолюта). И это оказывается невыносимо очам и психике смертного, так что лишь с
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 93 помощью своего колесничего, в котором бог Кришна воплотился, смог Арджуна взглянуть на Брахмо и не сгинуть. Те бесконечные множества существ, уровней и понятий, что мы можем воспринять по частям, в последовательности, перебором одно за другим и то с великим напряжением ума, — в таком откровении даются в одновременности! Представьте дирижера симфонического оркестра, кто должен сразу слышать 100 инструментов, умножьте это... — и трудность такого восприятия может представиться вам. Кстати, Моцарт говорил, что он слышит сочиняемую симфонию (которая есть последовательность развития и звучания во времени) сразу, как художник видит картину. Но это —способность гения... Итак, перед человеческим умом парадоксальная задача: как совместить конгруэнтно (как выражаются в геометрии при наложении фигур друг на друга) Бытие — и «я»? В решении этой задачи философы изощряют свой гений и создают ту роскошную ткань многих систем и методов, что нам являет история человеческой Мысли. Особенно Платон был несравненен в изобретении философских мифов. Вообще-то нет более мощного средства сразу уловить и передать сущность Бытия, философское видение мира, нежели через миф. Идея дается тут не в абстрактной форме некоего схоластического рассуждения, но как живой рассказ с широким, символическим значением. Мифы Платона аналогичны античным статуям. Миф есть идея-статуя. Кстати, слово «идея» происходит от индоевропейского корня (v)id, который означает «вид», «видение». Миф о ПЕЩЕРЕ в Седьмой книге «Государства» — быть может, самый известный и характерный для Платонова метода представлять свои идеи. «Вообрази себе людей как бы в подземном пещерном жилище, которое имеет открытый сверху и длинный во всю пещеру вход для света. Пусть люди живут в ней с детства, скованные по ногам и по шее так, чтобы, пребывая здесь, могли видеть только то, что находится пред ними, а поворачивать голову вокруг от уз не могли. Пусть свет доходит до них от огня, горящего далеко вверху и позади них, а между огнем и узниками на высоте пусть идет дорога, против которой вообрази стену, построенную наподобие ширм, какие ставят фокусники пред зрителями (какая мизансцена сложная с декорациями вымышляется! И не диво: Платон ведь был и поэт, автор трагедий, и хорег — их постановщик, «режиссер». —Г. Г.), когда из-за них показывают свои фокусы. — Воображаю, — сказал он. — Смотри же: мимо этой стены люди несут выставляю-
94 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ щиеся над стеною разные сосуды, статуи и фигуры, то человеческие, то животные (вот: животный символизм, не растительный — характерен для эллинов. — Г. Г.), то каменные, то деревянные, сделанные различным образом, и что будто бы одни из проносящих издают звуки, а другие молчат. — Странный начер- тываешь ты образ и странных узников, — сказал он. — Похожих на нас, — промолвил я. — Разве ты думаешь, что эти узники на первый раз как в себе, так и один в другом видели что-нибудь иное, а не тени, падавшие от огня на находящуюся перед ними пещеру? — Как же иначе, — сказал он, — если они принуждены во всю жизнь оставаться с неподвижными-то головами? — А предметы проносимые — не то же ли самое? — Что же иное? — Итак, если они в состоянии будут разговаривать друг с другом, не думаешь ли, что им будет представляться, будто, называя видимое ими, они называют проносимое? — Необходимо. — Но что, если бы в этой темнице прямо против них откликалось и эхо (вспомните эллинский миф о нимфе Эхо! — Г. Г.), как скоро кто из проходящих издавал бы звуки, к иному ли чему, думаешь, относили бы они эту звуки, а не к проходящей тени? — Клянусь Зевсом, не к иному, — сказал он. — Да и истиною-то, — примолвил я, — эти люди будут почитать, без сомнения, не что иное, как тени. — Весьма необходимо, — сказал он. — Наблюдай же, — продолжал я, — пусть бы, при такой их природе, приходилось им быть разрешенными от уз и получить исцеление от бессмысленности, какова бы она ни была; пусть кого-нибудь из них развязали, вдруг принудили встать, поворачивать шею, ходить и смотреть вверх на свет: делая все это, не почувствовал ли бы он боли и от блеска не ощутил ли бы бессилия взирать на то, чего прежде видел тени? И что, думаешь, сказал бы он, если бы кто стал ему говорить, что тогда он видел пустяки, а теперь, повернувшись ближе к сущему и более действительному, созерцает правильнее?..» И далее: если бы кто из них поднялся вверх и побыл в свете и увидел истинное, а потом вернулся бы вниз в пещеру и стал бы им рассказывать о том, что видел, «не возбудил ли бы он в них смеха и не сказали бы они, что, побывав наверху, он возвратился с поврежденными глазами и что поэтому не следует даже пытаться восходить вверх?..» (Государство, 514A-517D). Прекрасно и впечатляюще тут дана экспозиция идеалистической философии, согласно которой мир и предметы, факты и понятия, среди которых мы живем, суть не что иное, как тени истинных сущностей, которые существуют в чистом свете вверху и могут быть восприняты нами в форме «идей» = Видей!... Эту же
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 95 самую философскую проблему выразит позднее Кант в различении ноумена («мыслимого») и феномена («явленного»). Но есть именно греческий акцент в мифологеме Платона. Греки = горцы знакомы с пещерами. И диалог между Пещерой и Светом в открытом пространстве — это диалог между Небом и Подземным миром, между богами Олимпа —богами поколения Зевса, чья субстанция есть огонь и свет, — и поколением их отцов и матерей, титанов. Битва между ними описана в «Теогонии» Гесиода: там боги-олимпийцы под предводительством Зевса с помощью перунов огня выжгли сыро-земный Хаос, в каком обитали еще мокрые, хтонические титаны, и образовали Космос, установив всему меру и зазоры пустот между существами и вещами. Титанов же сбросили в Тартар, где они обитают наподобие узников Платоновой «пещеры». Однако они унесли с собой некое знание о Бытии, которое не может принципиально быть воспринятым при свете (подобно тому, как некоторые растения и химические соединения разлагаются, теряют свою сущность, свою истину на свету). Это сокровенное знание сообщается земным смертным как некое эзотерическое ведение — «Веды» — оракулами и пифиями-сивиллами-ведуньями-вещуньями, «ведьмами», кто обитают в пещерах в испарениях недр. Это —сакральное, хтоническое (= подземное) знание Матери-и Природы, Земли, ее души, внутри которой Аид и Персефона обитают, передавалось также в мистериях — Элевсинских, Дельфийских, орфических, в дионисиях («вакханалиях» — в Риме). Это массовые празднества, хоровые, разгульные —обычно приуроченные к весеннему возрождению Природы, Жизни. Если оракул — обращен к личности и давал персональное знание, то мистерии — хорово-общественные акты научения, образования и воспитания. Но они принципиально нощны: сам термин «мистерия» = «таинство». И туда допускались не все, но «посвященные» — особенно в мистерии орфиков, последователей Орфея, интеллектуалов, пифагорейцев. Хотя точнее бы тут говорить не «по-свящ-енные», а «при-ТЕМ-ненные»... Это сокровенное знание влекло и философов, и поэтов. Орфей, Одиссей — посещали царство мертвых, приникали к его испарениям и духам-подсказам. И сам Платон был инициирован в орфические мистерии. Впоследствии Ницше обозначил эти два начала в бытии и два типа знания — как Аполлоновское и Дионисийское. Первое —рациональное, световое; второе —иррациональное, мистическое... Первое —закон, космос, порядок; второе начало—стихийная жизненная сила Эроса, Природы... И т.п.
96 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ Другой вариант картины греческого Космоса дан Платоном в диалоге «Федон»: «...Во-первых, если Земля кругла и находится посреди неба (я подчеркиваю основные идеи греческого миросозерцания. — Г.Г.), она не нуждается ни в воздухе, ни в иной какой-либо подобной силе, которая удерживала бы ее от падения, —для этого достаточно однородности неба повсюду и собственного равновесия Земли. (Вот почему шарообразная форма рассматривается как совершенная. Подчеркнутые термины — варианты принципа Меры, Гармонии. — Г.Г.)... Далее я уверился, что Земля очень велика и что мы, обитающие от Фасиса до Геракловых Столпов (так греки именовали Гибралтарский пролив. — Г.Г.), занимаем лишь малую ее частицу; мы теснимся вокруг нашего моря, словно муравьи или лягушки (у Аристофана комедия «Лягушки» есть. —Г.Г.) вокруг болота, и многие другие народы живут во многих иных местах, сходных с нашими. Да, ибо повсюду по Земле есть множество впадин (как пещеры! — Г.Г.), различных по виду и по величине, куда стеклись вода, туман и воздух. Но сама Земля покоится чистая в чистом небе со звездами — большинство рассуждающих об этом обычно называют это небо эфиром. Осадки с него стекают постоянно во впадины Земли в виде тумана, воды и воздуха. А мы, обитающие в ее впадинах, об этом и не догадываемся, но думаем, будто живем на самой поверхности Земли, все равно, как если бы кто, обитая на дне моря, воображал, будто живет на поверхности (начинается философская притча-миф, подобная Пещере в диалоге «Государство». — ГГ.), и, видя сквозь воду Солнце и звезды, море считал бы небом (подобно теням от предметов в мифе о Пещере.— Г.Г.). Из-за медлительности своей и слабости он никогда бы не достиг поверхности, никогда бы не вынырнул и не поднял голову над водой, чтобы увидеть, насколько чище и прекраснее здесь, у нас, чем в его краях, и даже не услыхал бы об этом ни от кого другого, кто бы это видел. В таком же точно положении находимся и мы: мы живем в одной из земных впадин, а думаем, будто находимся на поверхности, и воздух зовем небом в уверенности, что в этом небе движутся звезды... Но если бы кто-нибудь все-таки добрался до края или же сделался крылатым и взлетел ввысь, то, словно рыбы здесь, у нас, которые высовывают головы из моря и видят этот наш мир, так же и он, поднявши голову, увидел бы тамошний мир. И если бы по природе своей он был способен вынести
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 97 это зрелище, он узнал бы, что впервые видит истинное небо, истинный свет и истинную Землю» (Федон, 108 е—109 е). Принцип Пропорции работает в этих Платоновых видениях и уравнениях. А именно: если люди на Земле подобны муравьям и лягушкам вокруг болота или вообще жителям впадины на дне моря, то наше «небо» из воздуха подобно плотности их воды. И следовательно: истинное небо — эфир так относится к нашему «небу» людей, как наше «небо» людей относится к воде = «небу» рыб.Так что вода _ воздух воздух ~~ эфир Еще более разработанную систему пропорций можно встретить в диалоге Платона «Тимей», где рассматривается творение мира богом-демиургом. Из двух вариантов возникновения мира и всего — генезис или творение — Греция начинала с первого («Теогония» Гесиода, VIII в. до н.э.), но в процессе развития греческая мысль стала склоняться ко второму, так что у них, в общем, гармония между обоими вариантами. Философы V в. н.э. и среди них пифагореец Тимей, да и сам Платон, были чутки к учениям, приходившим к ним из Египта, а оттуда шло и учение о переселении душ (метемпсихоз), а из Иудеи рядом — учение о Творении мира Богом. «Рассмотрим же, — начинает излагать гипотезу Творения Тимей, — по какой причине устроил возникновение и эту Вселенную тот, кто их устроил. Он был благ... Он пожелал, чтобы все вещи стали как можно более подобны ему самому... Он привел их из беспорядка в порядок, полагая, что второе, безусловно, лучше первого... Он устроил ум в душе, а душу в тел. (Вот пропорция: ум душа = ——— Г.Г.)... Следует признать, что наш кос- душа тело ' J ^ мое есть живое существо». Взгляд на Вселенную как на живое существо («совершенное животное» — так определяется наш Космос в другом месте) — такое воззрение на мир именуется «гилозоизм» — от греческих корней: «гюле» (= материя, а буквально «лес», «древесина») и «дзоо» (=жизнь). Так что «гилозоизм» — это представление материи — живою, одушевленною, а мир, Вселенная понимается как организм — не механизм, как это естественно представлять в индустриальном обществе, в цивилизации нового времени, только «ургийной».
98 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ «Итак, — продолжаетТимей, —телесным, а потому видимым и осязаемым — вот каким надлежало быть (вот эллинский априоризм в подходе к пониманию всякого бытия: в нем должна быть форма — скульптурность, а также — телесность, и все — видимо, то есть быть «в-идеей» в свете. —Г.Г.) тому, что рождалось. (Видите: то «создал», то «рождалось» — чересполосно и «ур- гия», и «гония» идут. —Г.Г.). Однако видимым ничто не может стать без участия огня, а осязаемым — без чего-то твердого, твердым же ничто не может стать без земли. По этой причине бог, приступая к составлению тела (вот! —Г.Г.) Вселенной, сотворил его из огня и земли. (Здесь можно усмотреть эхо иудейской концепции Творения мира Богом, изложенной в книге «Бытие», согласно которой Бог отделил Небо от Земли и создал Свет. Тогда эта концепция была эзотерическим учением для греков, но Платон был посвящен в него. — Г.Г.) Однако два члена сами по себе не могут быть хорошо сопряжены без третьего (тут важнейший в Эллинстве принцип — медиации, посредства, «среднего термина»! Такова структура, составленная из двух противоположностей и среднего, «третейского» звена между ними, — как бы врожденная в греческом Логосе, и она априори усматривается во всем. — Г.Г.), ибо необходимо, чтобы между одним и другим родилась некая объединяющая их связь. Прекраснейшая же из связей такая, которая в наибольшей степени единит себя и связуемое, и задачу эту наилучшим образом выполняет пропорция... ...Телу Вселенной надлежало стать... трехмерным, а трехмерные предметы никогда не сопрягаются через один средний член, но всегда через два. Поэтому бог поместил между огнем и землей воду и воздух, после чего установил между ними возможно более точные соотношения, дабы воздух относился к воде, как огонь к воздуху, и вода относилась к земле, как воздух к воде. (Значит, такие выходят пропорции: воздух = огонь вода = воздух _ /-;/-.). Так он вода воздух ' земля вода сопряг их, построяя из них небо, видимое и осязаемое. На таких основаниях и из таких составных частей числом четырех родилось тело космоса, стройное благодаря пропорции, и благодаря этому в нем возникла дружба, так что разрушить его самотождественность не может никто, кроме лишь того, кто сам его сплотил» («Тимей», 29 е — 32 с). Итак, мы рассмотрели Космо-Психо-Логос античной Греции. Нынешняя Греция — это особый национально-исторический организм, но я его не знаю и ничего о нем сказать не могу.
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 99 ИТАЛИЯ Когда принимаешься описывать Итальянский образ мира, сразу возникает вопрос: а как быть с Римом, с Римской цивилизацией? Должно ли их совместить в одном национальном образе мира или смотреть на них как на самостоятельные образы мира? Оба подхода возможны. Италия, конечно, — новое образование, одна из наций новой Европы, Западной цивилизации Нового времени, христианской эры. Италия адекватна в этом отношении таким новым странам-нациям, как Англия, Франция, Германия, которые не имели такой славной традиции в прошлом, как Италия. Но она-то — имела! Это наследие славного прошлого — Рима и Римской империи — и было, и сейчас видно повсюду. И оно — и гордость, и главный элемент новой цивилизации на той же самой почве. Природа, Космос — не изменились: те же самые Везувий и Этна —сии вулканы, разверзтые пасти действующего Ада — все так же дышат и приносят время от времени катастрофы, как это было и в дни Плиния Младшего в I веке нашей эры. Конечно, это потребует от нашей мысли большего обобщающего усилия: объединить цивилизацию Древнего Рима и Италии нового времени в некий общий образ мира. Я попытаюсь это сделать; однако это будет естественно — потом различить их, дифференцировать. Без сомнения, это постоянная рана в душе итальянцев — прежнее величие, что взирает из римских развалин на каждое новое поколение людей с немым вопросом и упреком: а достойны ли вы своих славных предков? С точки зрения обширности территории и славы империи — нет, не достойны, не сравнимы. Но итальянцы новой Европы сумели развить большое разнообразие микроцивилизаций и центров культуры: Флоренция, Милан, Венеция, Генуя, Пиза, Сиена, Парма, Феррара, Болонья, Неаполь... Эти «города-государства» (как и «полисы» в античной Греции) — результат интенсивного развития в сфере качества жизни и культуры — то, чего недоставало Риму (имеется в виду —на почве Италии, ибо в Римской империи было великое разнообразие культур в провинциях: Греция, Египет, Иудея, Сирия...). Может быть, мне лучше начать с того, что проследить римские черты в Итальянской цивилизации христианской эры. Когда она зарождалась на стыке Средневековья и Ренессанса, Данте определенно идентифицировал себя с традицией Рима:
100 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ недаром взял Вергилия в качестве своего чичероне, путеводителя по Вселенной. Рим был центром Римской империи и, в сущности, всего известного в античности мира. И ныне Рим — центр католического варианта христианства, к которому относятся сотни миллионов, почти миллиард людей на планете, и так продолжает царить и влиять... Рим породил новый тип человека: индивидуум, человек-атом, отделившийся от Целого и ведущий частную жизнь (Гораций, Марциал). И Данте среди свары гвельфов и гибеллинов во Флоренции говорил о себе: «Я сам себе партия». Рим выработал jus romanum — римское право, чтобы защищать и координировать интересы и собственность отдельных атомов-индивидуумов, которые теперь, видя, что порядок, закон и справедливость установились снаружи, вне человека и независимо от него; — получили основание освобождаться от совести, сей внутренней справедливости, и могли позволить себе становиться развратными и преступными. Таковы стали императоры Рима (Нерон, Калигула, Тиберий...), а потом гений беспринципности в новой Италии — Цезарь Борджиа, описанный в трактате Маккиавелли «Государь» (II Principe). Но тот же самый тип безудержной личности — в пресловутых «титанах Возрождения» —в этих кондотьерах, каковы Сфорца в Милане... И в художниках, как, например, чеканщик и скульптор Бенвенуто Челлини, который (как это он сам поведал в «Жизни Бенвенуто Челлини, описанной им самим»), не останавливался перед вероломством и убийством. И он рассказывает про эти свои деяния с таким простодушием, наивностью и без зазрения совести, как если бы таковые входили в общепринятую норму жизни... Тут приходят на ум также мафия (ma fia = «моя вера») и «коза ностра» (= «наше дело»), что именно из Италии распространились по всему миру и в Америке получили наименование «гангстеров». Я связываю это именно с юридическим сознанием, которое вынесло нравственность вовне человека — в право, во внешние установления гражданского законодательства, предав индивидуума своему индивидуализму антиобщественному. Юридический подход к Бытию очевиден и в «Божественной комедии» Данте: он сам совершает Страшный суд грешникам в песне «Ад» и выносит очень детализованные приговоры и наказания, проявляя при этом чуть ли не казуистику законника. Римская жестокость, садизм, с каким граждане Вечного города созерцали сражения гладиаторов в цирке Колизея, их кровь
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 101 и смерти, а также истязания первых христиан, кого бросали на съедение львам, — не проступают ли они у Данте в тех пространных описаниях мук, каким подвергают грешников в разных кругах Ада? Данте Алигьери, сей поэт с вдохновенным воображением, явил себя и как мелочный судья с казуистическим умом рационалиста. А строя три царства загробного мира: Ад, Чистилище и Рай, — он обнаруживает математико-геометрический талант, расчисляя педантично пространственные меры разным кругам, мостам, стенам, озерам... Подобный же синтез присущ и Леонардо да Винчи, кто сочетал художественный гений с изобретательностью в технике и математике. Огромные соборы с куполами, как небосводами, построенные великими архитекторами Италии: Браманте, Бру- нелески, Микеланджело... в частности, собор Св. Петра в Риме, было бы невозможно созидать без точного инженерно-математического расчета. И вообще: Рим и Италия столь же первенствуют в архитектуре, как Греция — в скульптуре. И это тоже выдает разность их национальных образов мира. Человек мог быть «мерой всех вещей» (Протагор) в греческом Космосе малых обществ на островах, в полисах = городах-государствах. Человеческое тело было способно представлять собой универсум в гармонии между Духом и Материей. Однако эта мера не могла работать в Риме и Италии. Человеческое существо в огромной империи становилось или слишком мало значащим частным индивидуумом, важным только для себя самого, или слишком великим: императором, Цезарем, сверхчеловеком, которого возвеличивали как полубога. Октавиан Август даже повелел обожествить себя. Отсюда две тенденции проступают в искусстве Рима. Первая — монументализм архитектурных сооружений, обслуживавших жизнь общества, нужды pec-публики (латинское слово res publica значит буквально «дело общественное») и ее учреждения, истеблишмент: Форум, Капитолий, цирки (среди них Колизей, буквально «Колоссеум», от слова «колосс»), термы (бани), арки в честь многочисленных побед и триумфов. Вторая тенденция, характерно римская в мировом искусстве, — это скульптурный портрет. В нем не тело как целое представлялось: оно покрывалось тогой и так уводилось в незначимость, в абстракцию, — но голова (сей «капитолий» тела, от caput «капут» = «голова») и особенно лицо, которое передавало черты смертного человека во всех деталях, в его уникальности (так же, как в стихах Горация, Катулла или Марциала изображались подробности частной жизни римлянина): с безобразным носом, узкими
102 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ губами, с жирной шеей... Реализм до натурализма в портрети- ровании облика и характерности человека именно этого. Сравните с этим обобщенные гармонические головы, лица греческих скульптур, с их благородной, но нейтральной красотой. Искусство Итальянского Ренессанса приняло эстафету как от греческой скульптуры, так и от римского портрета, но уже в ином роде искусства, а именно — в живописи. Живопись — вообще более абстрактное искусство, чем скульптура: в нем отсутствует объем, но это значит: в нем возросла степень свободы — от третьего измерения. Тенденция к абстрактному мышлению, которая прогрессировала в Риме, была таким образом продолжена в искусстве Италии: вспомним законы перспективы, разработанные здесь для живописи... Слово «индивидуум», универсальное в Западной индивидуалистической цивилизации, —латинского происхождения: in-di- viduum, то есть «то, что не делится» далее. То же самое значит и греческое слово «а-том» = «не делимое». Но в греческом мышлении это слово не применялось к человеку, а только к природе, к материи. И только в Риме эта идея: «далее не делимое» — была применена к человеческому существу. Это значит, что индивидуум понимался как последняя часть, частица социума, империи. Но это относилось — сей предел — лишь к гражданам Рима. И можно себе представить, как облизывали себе губы римляне в предвкушении разъятия человеческих тел, сидя в Колизее и созерцая бои гладиаторов (кого набирали из пленников, рабов...). Divide et impera! = «Разделяй и (таким образом) властвуй!» — это был девиз римских императоров в их военной политике, их стратегия в завоевании стран и народов. Но таков же принцип и рационального мышления, формальной логики, анализа: при этом всякая органическая живая целостность расчленяется на части, они рассматриваются по отдельности (в о- пре-дел-ениях), а затем собираются уже в новое, умственное целое — в синтезе. И недаром именно латинский язык стал универсальным языком для философии и науки при становлении западноевропейской цивилизации: он наиболее подходящ для абстрактного мышления и формальной логики — так же, как английский язык естественно выдвинулся как универсальный язык для обслуживания «ургийной», технической цивилизации индустриального общества, где уже даже не опыт (он, наблюдения научного на-учения — хорошо описываются на естественных национальных языках, и они процветали в науке «доброго старого времени» — XVIII—XIX вв.), а конструирование искусственных объектов выходит на первый план.
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 103 Каков же Космос Рима-Италии на языке четырех стихий? Гений камня обитает на Апеннинском полуострове. Стихия «земли» в Италии — это не аморфная «мать-сыра земля» (т.е. «водо-земля»), как в России, расползающаяся вширь плавнями рек по равнине, но жесткий камень Апеннинского хребта. Камень! Это хранитель формы! Вечность! (Недаром Рим именуется «Вечный город».) Определенность! В итальянской живописи — четкие очертания, а не расплывающиеся пятна, как во французской дымчатой акварели (от лат. aqua = «вода»). В итальянской музыке звук берется четко и упруго — в marcato, staccato, и слово произносится в четкой дикции — не то, как в плавном русском распеве, где звук, гласный тянется безразмерно, как и простор тут «бесконечный». Нет, в Риме-Италии принцип предела, определения суверенен. Недаром бог Термин —один из важнейших в Римской мифологии — от слова terminus = «граница», «предел». Так что принцип четкой границы обожествлен здесь. Как принцип Меры, пропорции, гармонии в Элладе, — на тех же правах в ментальности Рима-Италии Термин. И недаром в науке нового времени первым делом устанавливают термины для каждого явления: как бы границы действия понятий, словоупотребления. И на конференциях ученые могут до бесконечности спорить и договариваться о терминах, их смысле и значениях — так же, как политики на международных конференциях — о границах стран. Тоже принцип «разделяй и властвуй!» —работает и там и сям. Для нашей цели — характеристики национальной ментальности — полезно сопоставить греческую и римскую мифологии. Те же самые божества имеют в Риме иные имена: Зевс = Юпитер, Гера = Юнона, Афродита = Венера, Деметра = Церера, Apec = Марс, Артемида = Диана, Дионис = Вакх, Гефест = Вулкан и т.д. Однако тут нет своих мифов — историй о богах. Мифами обильна Греция, и оттуда они заимствованы и Римом. Римская душа и ум бедноваты воображением, слишком земны и конкретны — без испарений фантазии, в отличие от Греции, где земля так причудливо и орнаментально изрезана, выгравирована морем; в отличие и от Англии, где туман, влаговоздух, «фог» и «смог» («отец сырой воз-дух», так сказать, как у нас «мать-сыра земля»), и ветер наполняют души мужчин и женщин призраками, Духами (каку Шекспира —в «Сне в летнюю ночь», например, или в «Гамлете» — призрак отца...). Ничего подобного в Риме-Италии. Почва Италии камениста, полуостров Апеннин — монолит без фантастической изрезанности берегов. Он лапидарен — по-
104 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ добно латинскому языку, который пословичен в «лаконичности» — в суровой густоте и точности выражения, без излишних словечек и частиц, которыми так обилен греческий язык — модальными (эмоциональными) «энклитиками» и «проклитиками». Хотя сам термин «лаконизм» — от Лаконики, где государство Спарта возникло, чей дух и весь стиль жизни отличался строгостью, суровостью и дисциплиной, а речи — немногословием, в отличие от богатых и изнеженных Афин, где и в словесности люди изобильны и избыточны... Между прочим, термин «лапидарность» —от латинского lapis- lapldis, что означает именно «камень». Так что можно сказать, что латинский язык как бы выгравирован из камня, высечен. Как колонны, арки и купола... Камень, как ипостась стихии «земли», благоприятствует принципу формы, идее строгого порядка: «ордер» и «орден» оттуда... Строгий порядок соблюдался в римских военных формированиях: «легионы», «когорты», «манипулы», «центурии»...—так же, как и в формулировках законов в римском праве, отчего и говорится: dura lex, sed lex = «суров закон, но —закон». Он тоже dura = «жесткий», как и камень. Кстати, именно латинский язык оказался наиболее продуктивен для формулировки афоризмов, сентенций, правил, изречений, максим, «крылатых выражений», которые вошли в мировой Логос и цитируются образованными людьми именно по латыни. В Италии была выработана такая жесткая форма в поэзии, как сонет —жанр, в котором неотменная структура из 14 строк с совершенно определенным порядком рифм. Величайшим мастером сонета был Петрарка (XIV век), чье имя, кстати, восходит к греческому корню petra, что означает как раз «камень». И папа римский мыслится как наследник, держатель престола св. апостола Петра, о котором сам Христос сказал: «Ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф. 16, 18). И главный собор в Риме посвящен Святому Камню = Святому Петру. Терцины «Божественной комедии» Данте — эта триадная комбинация рифм через стих (oscura — dura — paura...), которою вся текстура поэмы перевязана, — это арки и своды, что связуют строки — колонны стихов внутри этого монументального собора, даже города, с различными кругами-площадями, мостами, стенами, этажами... Подобное архитектурное видение мира наблюдается и в концепции современного итальянского физика Ферми относительно строения вещества. Он представил струк-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 105 туру атома и его ядра — как состоящих из различных уровней (этажей) энергетических состояний частиц. И интересная деталь: кто из больших русских поэтов смог понять Данте наиболее адекватно? Мандельштам, кто написал книгу «Разговор о Данте» и чья первая книга стихов была озаглавлена «Камень». Вот — сродство душ и стихий... Гуляя по улицам итальянских городов, поражаешься отсутствию деревьев: лишь только камень и камень — во Флоренции, Венеции, Пизе, Сиене... Деревья, парки находятся вне городов: они не суть граждане, кому добро пожаловать, — в отличие от городов центральной и северной Европы, России, Америки... Принцип Растения тут уступает в ценности Животному. Волчица выкормила Ромула и Рема, братьев-близнецов, основателей Рима. И Данте в первой же книге своей поэмы описывает, как встретил в темном лесу страстей трех символических зверей... «Божественная комедия» начинается с характерного противоположения: selva oscura (темный лес) и diritta via (прямая дорога). Последняя напоминает via romana = «римский путь», что связывал все части, провинции империи и соделывал мир столь рациональным и управляемым для римлян. Лес, что так почитается в космосах северных стран (Россия, Германия, Англия...) как волшебная мистерия, полная чудес и, в общем, дружелюбен он к человеку, — здесь, в Италии, ощущается как нечто совершенно чуждое и лишь опасное. Лес есть ересь в космосе камня и сияющей пустоты неба, спускающегося на землю, не имея препятствия в деревьях. И если вы вглядитесь в пейзажи художников Итальянского Возрождения, то удивитесь, как условны и безжизненны там деревья в сравнении с живописанием человеческого тела! Когда припомнишь пейзажи живописцев из северной Европы: Рюисдаль, Тернер, Шишкин и Левитан, — испытываешь стыд за Рафаэля и Леонардо, у кого образы природы —на дальнем плане, как условный фон... Лазурь, полусфера небосвода объемлет камень Апеннин. Камень и сияние — вот главные элементы, составляющие Итальянский Космос. Что же до стихии воды, то она сослана на периферию Италии, как персона нон грата (подобно тому, как Овидия сослали из Рима к цыганам в Молдавию), к морю, которое не играет значительной роли в итальянской жизни, в занятиях итальянцев и в Итальянском образе мира, — в отличие от Греции и Англии, где море, вода, моряки — в первостепенной ценности. В римских акведуках (aqua + ducere = буквально «проводник воды», ее вождь, «дуче») мистерия стихии воды упрятана в камень, который более роден, понятен здесь... Можно,
106 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ правда, возразить против такого истолкования: акведук означает, напротив, великое уважение к воде как к чему-то редкому и ценному здесь! Да, прагматически, функционально — это так: для быта и будничной жизни, но не идеологически, как стихия воды существенна в Греции. В Греческом образе мира принцип медиации, посредства играет ведущую роль. В логике Аристотеля «средний термин силлогизма» связывал две разделенные идеи и был основным инструментом, рычагом развития мысли, работы мышления. И демиург, создатель мира в «Тимее» Платона, поместил стихии воды и воздуха между крайними — землей и огнем и соотнес их в равных пропорциях («Тимей», 32 в). Космос Рима-Италии имеет словно вакуум, пустоту между полярными стихиями: землей и огнем (в ипостаси света, не жара). Стихия воз-духа в такой же вторичности здесь, как и стихия воды: к нему лишь прагматическое отношение, особенно в городах, которые страдают от смрадного воздуха и от эпидемий холеры и чумы. Однако это не итальянцы, а русский поэт Тютчев поднял эту ситуацию до идеологемы МаГагіа (в стихотворении одноименном), объясняя эту порчу жизни действием Злого Духа, заимствуя эту идею у русского чувства этой стихии, где в слове «воз-дух» содержится идея Духа. Святой Дух сопряжен в русском чувстве со стихией воз-духа. Подобно этому и в Германии (Geist), и в Англии, где Ветер (Wind) возвышенная стихия (Ариэль —ангел воздуха и света в «Буре» Шекспира), и вообще Бог как Святой Дух вдохновляющ. В Итальянском чувстве Бога напротив: Святой Дух —самая бедная из ипостасей Троицы и не имеет столь богатых ассоциаций в душе и в уме, как Бог-Отец, Бог-Сын и Богоматерь —Ма-донна («моя госпожа» буквально). Принцип filjoque (и из Сына) оказался такой первостепенной важности для вселенской церкви Рима, что он выступил как оселок, на котором раскололись в христианстве два исповедания: католицизм и православие. В Символе веры Римской католической церкви утверждается, что Святой Дух «исходит и из Отца, и из Сына». И это означает усиление удельного веса Бога-Сына в составе Троицы — в сравнении с православным Символом веры, в котором утверждается, что Святой Дух «исходит из Отца» только. Но ведь Бог-Сын — это Богочеловек; таким образом принцип filioque поднимает престиж человеческого существа. «Человек» по латыни homo, от humus = земля, почва, пыль. И это означает, что стихия «земли» тут возрастает в важности за счет «небес», где Отец... Почитание Мадонны, которая есть обо-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 107 жествленный образ Матери-Природы, дает дополнительное подтверждение этой шкалы ценностей. Однако образ Мадонны не содержит в себе такого мистического ореола, как это в византийской или русской Богородице, не говоря о восточных культах Великой Матери: Кибелы, Астарты, Исиды... — или как даже во Франции с ее Notre-Dame de Paris, или в Польше с ее Маткой Бозкой Ченстоховской... Итальянская мадонна приземлена и упрощена, как mamma mia, домашняя... Так же и почитание смертного человека в должности ПАПЫ имеет определенное целостное сродство с почитанием, обоготворением человека в гуманизме Итальянского Возрождения. Таким образом, возвышение «земли» и снижение «неба», света ведет к тому, что они как бы придвигаются вплотную друг ко другу, лицезрят взаимно и не имеют нужды в посреднических стихиях «воды» и «воз-духа». Тела в Итальянском Космосе прямо в сияющей пустоте пребывают. Галилей производил опыты со свободным падением тел с высоты Пизанской башни, пренебрегая сопротивлением и плотностью воздуха. Нет пресловутого horror vacui = «страха пустоты» в итальянском мироощущении, который, напротив, преследовал мысль Декарта в его концепции Вселенной. Нуда: французский ум не может обходиться без некоей milieu, «Среды». Подобно и в Греции гностики видели Бытие — как некую «Плирому» = «полноту». Но здесь, в Италии, Пустота — приемлемая идея. Итальянский физик Торричелли проделывал в XVII веке остроумные опыты по измерению давления Неба (воздуха) на Землю. Поднявшись на гору, он обнаружил, что давление в его трубке уменьшилось, и там образовался некий вакуум, что по его имени и был назван «Торричеллиевой пустотой». Когда Рим победил Грецию военным образом, последняя победила Рим своею культурой, и началось мощное влияние Эллинской цивилизации на римлян. Среди открывшихся им многоразличных систем греческой философии римские мыслители могли выбирать что угодно. И каков же был их выбор? Их сухая душа не испытала симпатии к платоновскому возвышенному идеализму духовного Эроса. Не привлек их и принцип Единого, Целостности Бытия. Но Тит Лукреций Кар, единственный латинский философ большого стиля, автор поэмы-трактата «О природе вещей», был последователем «атомистов»: Демокрита и Эпикура с их концепцией мира как состоящего из атомов и пустоты, без промежуточных посредников. Атом в обширной пустоте — да это же теоретическая проекция положения индивидуума в пространной империи Римской
108 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ без того, чтобы нечто малое и теплое окружало его — будь то род или клан, или малый социум-община, каковы были греческие полисы = города-государства, или феоды средневековой Европы. Понятно отсюда, что подобный отдельный индивид- атом принимает в этике Эпикуров принцип carpe diem = «лови день, мгновение», наслаждайся мигом быстротекущей жизни. В одах и посланиях Горация много наставлений и рекомендаций такого рода. Вот ода «К Левконое»: Не расспрашивай ты, — ведать грешно, — и мне и тебе какой, Левконоя, пошлют боги конец, и вавилонские Числа ты не пытай. Лучше терпеть, что бы ни ждало нас, Дал Юпитер в удел много ль вам зим иль ту последнюю, Что в скалистых брегах ныне разит море Тирренское Бурей. Будь же мудра, вина цеди. Долгой надежды нить Кратким сроком урежь. Мы говорим, время ж завистное Мчится: день ты лови, меньше всего веря грядущему. (Пер. С. Шервинекого) Скоротечность индивидуальной жизни переживалась с особенной остротой в Риме — этом «Вечном городе». Вот почему категория Времени, будучи в контрасте к Вечности, ощущалась римлянами, как и итальянцами, — словно напрямую стуком сердца. И если Гораций отсекал себя от Будущего: не надо рассчитывать человеку на него, —то Марциал не полагается даже на Настоящее: Завтра намерен ты жить, и твердишь только «завтра» да «завтра». «Завтра»-то это, скажи, Постум, когда же придет? «Завтра» твое далеко ль? Где оно? Где искать его нужно? Скрыто ль у парфов оно, или в Армении где? «Завтра» твое — уж старо: то Приама иль Нестора годы. Ну, а какой же ценой «завтра» такое купить? Жизнь твоя завтра... О, нет! И сегодня для жизни уж поздно. Постум, кто прожил вчера, тот лишь один и мудрец! (Пер. Н. Шатерникова) Этот радикализм Марциала в сравнении с Горацием напоминает мне о подобном ходе мысли в Греции. Если Гераклит утверждал, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку, то его последователь Кратил полагал, что и один раз невозможно войти в одну и ту же реку, потому что вода в реке меняется в то время, как входящий входит в нее. Другой большой римский философ Сенека воспринял стоицизм — иной вариант моральной философии, сосредоточенной на индивидууме и его благе, как и эпикуреизм. Для обоих не су-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 109 ществует уровня высоких идей и идеалов, которые могли бы вдохновить личность к Эросу и экстазу — выходу из себя в любви к чему-то Высшему, будь то Бог, Логос, Истина, Благо.., но приемлется скучный материалистический взгляд: что я есть только то, что я есмь вместе и внутри этого тела, и после смерти — ничто. Так что единственная нравственная цель и ценность, к которой стоит стремиться, — это самоуважение, а высшая задача — уйти из жизни с достоинством, чему пример явил сам Сенека... Так ситуация: атом и пустота, сочетание, в котором Итальянский образ мира представал применительно к физической Вселенной, — здесь проступает, как этот принцип работает в общественной жизни, в психологии, в этике. Подобное же видение Бытия сказывается и в механике Гали- лео Галилея. Я уже говорил выше о его опытах с падением тела с Пизанской башни, когда он вычислил «ускорение свободного падения» равным 9,8 метра в секунду. И это было кинематической манифестацией силы притяжения центра Земли (Данте в видении своей «Божественной комедии» посетил этот центр Земли за несколько веков до этого и созерцал там Люцифера). При этом он игнорировал — Галилей — силу трения, сопротивления воздуха. Эллин Аристотель тоже задумывался над аналогичной проблемой применительно и к телам, плавающим в воде (как и Архимед), — и его ум склонен был полагать, что скорость падения и погружения зависит от формы: плоское, сферическое или заостренное тела падают будто бы с разной скоростью. И естественно было так полагать во влажно-воздушном Космосе Греции, где стихии-посредники (вода, воздух) — образуют упругую среду и властное посредство Меры меж крайностями. Галилей же в сухом Космосе Италии мог иметь почти чистый вакуум и там установить, что скорость ускорения свободного падения тел не зависит от их формы. Талант абстракции от окружения, от Среды характеристичен для итальянской ментальности. Именно в Италии математик XVIII века Маскерони мог додуматься до новой системы геометрии, где построения осуществлялись лишь с помощью циркуля — без линейки. То есть остроумно находились искомые точки в пустоте листа, и не было надобности связывать их линиями. Тоже атом и пустота — та же парадигма работает в шагании ножек циркуля. А классическая геометрия грека Эвклида осуществляла построения своих фигур с помощью и циркуля (то есть модель Сфероса), и линейки, что как диа-метр связует отстояния... Когда я сказал о «шагании» ножек циркуля у Маскерони, я вспомнил, что латинский термин для «пространства» — spatium
110 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ от глагола spatior, что как раз и значит «шагать» (ср. немецкое spazieren). И в обоих космосах — итальянском и германском — Пространство мыслится не континуумом, а дискретным. Четко очерчены рельефы и грани всего в Италии — в том числе и в характерах людей, и в их страстях в жизни, и в их описаниях в литературе, искусствах. Тут нет интереса к психологическому копанию в неясных чувствах, дымчатых ощущениях, нюансах неопределенных, как в более туманно-северных: Германии, Франции. То-то Стендаль в погоне за сильными характерами и страстями устремился в Италию («Пармская обитель», «Ванина Ванини» и проч.) и любил здесь жить. Тут четки этажи и уровни, и шкалы ценностей. Сам термин «шкала» — оттуда пошел: sca- la = лестница, и знаменитая опера «Ла Скала» носит это архети- пическое имя. В итальянской комедии дель арте — несколько масок-персонажей (commedia del arte и переводится иначе как «комедия масок»): веселый Арлекин, меланхоличный Пьеро, плутовка Коломбина, печальная Мальвина, бравый Капитан, старый ученый дурак Доктор... И, как в шахматах, бесчисленные игры разыгрываются спонтанно, импровизируются с этим набором фигур. В вокальной музыке шкала-лестница голосов тоже терминологически оформилась в Италии: сопрано, меццо-сопрано, тенор, альт, контральто, бас. И это не случайно, что «баритон» — этот смешанный мужской голос, несколько неопределенный, переходный от тенора к басу, вошел в классификацию вокала не из итальянского, а от греческого корня barys, что означает «низкий», «тяжелый», откуда и «бар-ометр». Артикуляция звуков в фонетике итальянского языка наиболее чистая: все гласные и согласные здесь — как на своих классических местах, а не сползают куда-то вбок под влиянием штормовых влажных ветров исторического развития, как эти процессы шли и идут в более северных германских странах, где латинские по происхождению слова будто простудились и стали произноситься хриплым голосом. Даже рот человека здесь имеет ясную романскую архитектуру, в отличие от готической германской или барочной английской архитектуры ротовой полости. Вот почему итальянский язык есть «избранный язык» (как есть «избранный народ») для вокальной, оперной музыки всех стран, и германец Моцарт писал свои оперы на итальянские либретто (тоже итальянский термин). То же самое и латинский язык, в силу его отчетливости и рациональности, был «избранным» языком для юриспруденции, медицины, философии...
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 111 Итак, Итальянский Космо-Психо-Логос в разных областях жизни и культуры обнаруживает эту структуру: индивидуум в пустоте, камень в сиянии. Сила каменной гравитации действует тут даже на небо, которое притягивается землей и нисходит, спускается на нее по своей благодати — в форме купола на итальянские храмы. Италия — космос нисходящей вертикали в отличие от Германии, которая — космос восходящей вертикали: сравните готический шпиль с куполом. Для итальянского языка характерны нисходящие дифтонги: ua (quarto), ia (via), ue (questo), тогда как для немецкого —дифтонги восходящие: auf, aus, ein. Даже буквы латинского алфавита словно так прижаты к земле силой гравитации, что им пришлось защищать свою вертикаль чем-то вроде плоского пьедестала, как у колонны: n, m. Фигура арки характерна для итальянства, и она работает здесь и в построении букв. Арка, как полусфера на двух колоннах, может быть принята как эмблема итальянской модели мира — подобно шару-кругу /^\ для греческой и фигуры п Д°ма | | —для германской моделей. Даже течение жизни человека, согласно суждению, изложенному Данте в трактате Convivo («Пир»), может быть представлено в форме арки: жизнь достигает своего пика в возрасте около 35 лет. По этому следу филологи ученые определили год, когда явилось Данте видение, описанное им в «Божественной комедии». Это случилось Nel mezzo del cammin di nostra vita (Посередине дороги нашей жизни) — первый стих его поэмы. Данте родился в 1265 году, следовательно, это произошло примерно в 1300 году. Гёте, кто был почитатель Италии (см. его «Путешествие по Италии», «Торквато Тассо», «Песнь Миньоны» и др.), сделал однажды любопытное замечание: икры женских ног на картинах живописцев Итальянского Ренессанса несколько чуть более нормы тяжеловаты, массивны... Космос нисходящей вертикали дает объяснение и этой детали. И в музыке тип итальянского мелоса —это «вершина-источник» (как это именуют в музыковедении): когда мелодия начинается со своей высшей точки и затем нисходит волнами, арками. Вспомните неаполитанскую тарантеллу, Санта Лючия, арию Чио-Чио-Санит.п. Домашняя жизнь итальянцев, благодаря сухому и солнечному климату, протекает большей частью в открытую, на виду: все соседи вовлекаются в семейную жизнь и скандалы и ссоры обита-
112 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ телей своей улицы (см. фильмы неореализма), невозможны уединение и тайна, и то, что англичане называют privacy — «приватная, частная жизнь человека», интимная, куда никто не сует свой нос. Нет, итальянцы суют свои носы во все дела своих домашних, ближних и соседей... Карнавал — самый любимый народный праздник в Италии: все люди высыпают на улицы, площади, и община может созерцать себя, всех своих членов. А Рождество божественного младенца — излюбленный праздник северных, германских народов. Он протекает в интимной домашней обстановке, освящает свой очаг. Он обогревает внутреннюю жизнь каждой семьи, благословляет ее интимность, privacy. ГЕРМАНИЯ Попробую эскизно наметить Германский образ мира, или, применяя их термин, — Weltanschauung. Во-первых, каков тут Космос, Природа и какие идеи и ценности они подсказывают стране и народу на их бытие в истории и культуре? В сравнении с Элладой Германия — континентальная, большей частью, страна и имеет мало отношения к морю (хотя на севере, на берегах Балтийского моря, образовался знаменитый Ганзейский союз портовых городов: Гамбург, Любек, Бремен...). Но немцы — не моряки, в отличие от греков и англичан. И стихия ВОДЫ мало весома здесь среди четырех элементов. Но на уровне Психеи она многозначаща: «душа» по-немецки — Seele = «водяная», буквально «морская». И это проливает свет на ту сентиментальность, что характерна для немецкой души. И даже фашистский солдат, произведя с механическою душою экзекуцию над женщинами и детьми, мог прослезиться при виде канарейки в клетке. Континент, стихия ЗЕМЛИ — вот что преобладает в космосе Германии. Однако Эрда, богиня Земли, мало сказательна в древней германской мифологии. Зато Локи, чей элемент —ОГОНЬ, играет там выдающуюся роль, в том числе и в сказаниях о нибе- лунгах. Это активный, хитрый бог, который, благодаря своей негативной и деструктивной функции, стимулирует активность прочих, иначе инертных, элементов и божеств. Вот он уже — тот «дух отрицанья и сомненья», в любви к которому признавался и христианский Бог в «Прологе на небесах» гётевского «Фауста». В разных вариантах и ипостасях он сопровождает шествие Германского духа в истории и в культуре. Люцифер изображен как прекраснейшее из созданий Бога, его гордость, ослепительный
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 113 в своей красоте, соперник Сына, — в книге «Аврора, или Утренняя заря в восхождении» Якова Бёме, философа-мистика XVII столетия. Что важно, он — не университетский, а народный мыслитель (сапожник по профессии), как впоследствии, кстати, и Людвиг Фейербах (в Германии такого рода умы устремлялись в философию, тогда как в Англии — плодить религиозные секты, как Джон Бэньян, автор тоже народной книги «Путь Паломника»). И Мартин Лютер чувствовал дьявола столь близким и постоянно активно действующим в своей внутренней жизни существом, что однажды запустил чернильницей в темный угол комнаты, где, как ему показалось, он скрывался. Ну а уж у Гёте в «Фаусте» Мефистофель выступает как такой симпатяга: остроумный и иронический искуситель сонного германского Михеля, который иначе бы препровождал жизнь в самодовольстве и ограниченности, без усилия, повинуясь сильной гравитации низа Земли, услаждаясь шнапсом и пивом. (Очами Ницше, ненавидевшего Михеля, обрисовал я его образ тут.) «Частица силы я, желавшей вечно зла, творившей лишь благое» — так представляется Мефистофель Фаусту при первом появлении. И далее: Я отрицаю все — и в этом суть моя. Затем, что лишь на то, чтоб с громом провалиться, Годна вся эта дрянь, что на земле живет, Не лучше ль было б им уж вовсе не родиться! Короче, все, что злом ваш брат зовет, — Стремленье разрушать, дела и мысли злые, Вот это все — моя стихия. Идея ТВОРЧЕСКОГО ЗЛА нигде так не развита, как в германской мысли. И сам Бог благословляет дух отрицанья на его иску- сительную деятельность среди человеков: Слаб человек: покорствуя уделу. Он рад искать покоя, — потому Дам беспокойного я спутника ему: Как бес, дразня его, пусть возбуждает к делу! (Пер. Н. А. Холодковского) И вот германский вариант разрешения проблемы ТЕОДИЦЕИ —т.е. оправдания Бога за наличие, допущение Зла в мире. Оно нужно — как подстрекатель к деятельности, труду, к УРГИИ, — чтобы мог Фауст, переводя Евангелие от Иоанна, заменить «В начале было Слово» — на «В начале было Дело» (Im Anfang war die Tat). Другой вид Зла — Нужда, как стимул к труду. И в «Кольце нибелунга» Вагнера меч Зигфрида поименован «Но-
114 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ тунг» — от Not = «нужда». Но тут прозрачен также и индоевропейский корень — «нет», опять же принцип отрицания, нега- ции — как начало Бытия: из Ничто — Нечто. И у германских мистиков (Мейстер Экхарт, да и Шеллинг...) Ничто, Небытие — как неточная глубина в Бытии и в Боге продумывается... Да, это интересный поворот в решении проблемы Теодицеи — и отличен от рассуждений на эту тему как в романско-ка- толическом, так и греко-российско-православном регионах. Там подходят созерцательно, статически: взвешивают пропорции Добра и Зла, умствуют над безвинно страдающими («слезинка младенца» в провокаторских на отмщение рассуждениях Ивана Карамазова) — и не приходит в голову поставить проблему динамически, как вот это сделал протестантский германский гений УРГИИ, Труда, преобразующего и Богом сотворенный мир. «Протест» — тоже, кстати, вариант отрицанья и сомненья, «творческого зла»... Введя принцип движения, развития в философию, Гегель смог преодолеть Кантовы антиномии, которые не переступаемы (трансцендентны) в его статическом построении. И орудием развития служит творящая ОТРИЦАТЕЛЬНОСТЬ, противоречие, понятое не как беда разуму и бытию, но как агент-автор созидания: Widerspruch, der führt = «противоречие — ведет», а не стоит на месте, как Кантово противостояние и взаимная неисповеди- мость трансцендентного и трансцендентального, что глядят друг на друга — как Gegen-stand = «противо-стой», как стены дома, не сдвигаясь с места, мычат и не телятся. Гегель сделал антиномию — противоречием, то есть заставил ее работать над собой, а не созерцать лишь свои непреодолимости и мелочно кантово окантовывать их и высчитывать. Он сделал антиномию субстанцией-субъектом и агентом своего собственного преодоления, переступання. У Канта — запрет на переступание. У Гегеля — все переступает, трансцендирует, и орган этого — двойное отрицание, ОТРИЦАНИЕ ОТРИЦАНИЯ. Ну а модель сего — земляной огонь РАСТЕНИЯ. Ведь как постоянно и популярно объяснял Гегель свою «триаду»? Образом растения. Зерно = тезис. Умирает зерно — рождается стебель-пламень, медленно воздвигающийся к небу. Это — первое отрицание, антитезис. Заканчивается (умирает) рост стебля — и образуется колос, в котором снова зерно, но сторицею. И это —отрицание отрицания, синтезис, поскольку это есть повторение зерна, начала, но на более высоком уровне развития. Понятие осуществило свой цикл, совершенство, энтелехия —налицо. Однако, противопоставляя Канта и Гегеля, не забываю, что
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 115 оба — гении германского Логоса (правда, Кант — с шотландской, англосаксонской примесью; недаром Юма впитал и разделение разумов, как разделение властей в Англии, — установил...), и Кант задал те темы, расставил сюжеты, которые заработают в динамике всей германской классической философии (Фихте, Шеллинг, Гегель, Шопенгауэр...). Его — посев, их — жатва. Да, пожалуй, многоурожайная — из века в век... Превосхождение меры, границ Природы и Бога — отличает германский Дух (их огненный — Geist) от греческого принципа Меры, Гармонии, Прекрасного. Освальд Шпенглер различил их как Фаустову и Аполлонову души. Для Фаустовой характерна эстетика Безмерного, Возвышенного (вместо категории «прекрасного»), в ней действует огонь-жар беспокойства (а не свет созерцания, как в Элладе средиземноморской), порыв и стремление (Streben, Drang). И это важнейшие идеи в германстве и ценности. Вон у Гёте: Ein guter Mensch in seinem dunklen Drange Ist sich des rechten Weges wohl bewusst = Хороший человек и в своем смутном стремленье вполне осознает прямой (правильный) путь. Так аттестует Фауста сам Господь. А ну-ка переведем «смутное стремленье» на язык четырех стихий: «Стремленье» = огонь, «смутное» = темное, материя = земля. Получается — ОГНЕ-ЗЕМЛЯ. А Растение — есть «огне- земля» тоже, только распределенная во Времени, как процесс. Стремление к превосхождению пределов — динамический дух германства и объясняет его склонность к бунту, протесту, атеизму. Мартин Лютер —отец протестантизма, который был, в частности, и национальным, германским отрицанием итальянского Космо-Психо-Логоса в лице романо-католического варианта христианства. Ницше мечтал о Сверхчеловеке, о превос- хождении меры человека: «Человек должен быть преодолен» и «Если Бог существует, то как я могу вытерпеть не быть Богом?» И в то же время немцы пресловуты своим механическим повиновением приказам любой власти — в том числе и ужасной власти фашистов в нашем веке: законопослушны и ей были в массе. Как объяснить таковое противоречие? Русские путешественники по Германии удивлялись, глядя, как немцы стоят перед красным сигналом светофора, хотя никаких машин даже и вдали не видно. Русские пересекают улицы, немцы же стоят. У немца — априори уважение к ФОРМЕ закона — а не просто к его конкретному смыслу и применению в данной ситуации. Вполне Кантов врожденный механизм: уважение
116 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ к форме закона — как самоуважение. Русский же в данной ситуации рассуждает более субстанциально и экзистенциально: принимая во внимание само дело и его материю — и не понимая, не видя «дела» и «материи» — в установлениях Социума и Разума Целого; не выработана еще у нас традиция таковая, не взошла в плоть и кровь и автоматику поведения и реакций... Попытаюсь объяснить это противоречие на моем языке 4-х стихий. Стремление, восстание, превосхождение мер — это действие стихии огня, которая побуждает душу восходить в высь, в Höhe. Инерция же, статика — производятся гравитацией земли, которая притягивает континентальную, материковую германскую душу с равной силой в глубь (Tiefe). Немец распялен между этими двумя полюсами вертикали Бытия. Глубины Земли также завораживающе влекут этот народ горняков, металлургов, химиков: таинство превращений земли-стихии силой огня-жара неудержимо влекло и средневековых алхимиков тут и медиков. (Парацельс, Фауст —маги и чернокнижники, в сотрудничестве с дьяволом не случайно подозревавшиеся, ибо в неудержимом любознании своем и душу готовы были погубить, чтоб утолить интеллект и проникнуть в тайны Матери-и Природы и ее мужа — Бога-Отца). И мифические «нибелунги» — не только от «неба» и туманов (Nebel) «Германии туманной» испарения, — но и гномы они, божества, связанные с подземьем. А как воспет труд горняков в романтической повести Новалиса «Генрих фон Офтердин- ген»! Горный мастер предстает как мудрец, доверенный фундаментальных (именно) тайн и истин Бытия, знающий язык Матери-и Земли, подлинно Muttersprache — материнский. А спуск по штольням и штрекам в пещеры и кладовые недр — изображен как мистический путь познания мироздания в его основах. Итак, противотяготения между двумя равно мощными вертикальными ориентациями: в Высь (in die Höhe) и в Глубь (in die Tiefe) может дать объяснение этому противоречию между духом протеста, стремлением к превосхождению мер —и уважением к порядку, мистическим чувством формы, этим тяжелым педантизмом (от лат. pes-pedis — нога, тоже низ), неподвижностью, трудной строгиваемостью на внешние движения: ведь германец таким образом имеет поприще этих тяготений и своих усилий — в своем Innere, внутри себя, в напряжениях души. Innere (внутреннее) есть Tiefe (глубина) в Geist (духе). И германцы разработали для всего человечества этот регион Бытия: жизнь в Духе и Переживании, в интеллекте и чувстве. Германская философия и германская музыка несравненны... Причем не вокальная музыка, как в Италии (где этот «гонийный» вид музыки развит), но ин-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 117 струментальная = «ургийная» — вот что усовершенствовано в Германии: орган, клавир, фортепиано, симфонический оркестр — как звучание самого Бытия, Космоса, минуя плоть человека и его натуру и ее меры, ограниченности природные. Здесь мы подходим к проблеме: «гония» — «ургия». Немцы прославлены в народах как мастера: немец просто органически не может работать плохо. Труд осуществляет синтез между двумя главными тут элементами: земля и огонь. Индустрия = огне-земля. Форма, структура —это земля, прошедшая горнило огня. Бытие начинает мыслиться как мироЗДАНИЕ. Дом, Haus — универсальная модель для всего в германской ментальности. Всякое существо и вещь понимаются как структура. Структурализм в науках имеет свое происхождение в «Критиках» Канта. Как он сам объясняет свой замысел: он приступает закладывать ФУНДАМЕНТ для здания будущей возможной метафизики, подводит ОСНОВАНИЕ ей. И Хайдеггер писал про ДОМ Бытия. И Карл Маркс, родившийся в Германии, чья мысль двигалась в традиции немецкой классической философии, представлял общество как структуру, состоящую из «базиса» и «надстройки». Известна в науке гипотеза Канта-Лапласа об образовании и устройстве Вселенной. Но аргументация мыслителей — вполне прослеживается в руслах национальных образов мира. Кант возжигается на мысль так: нестерпимо, что у нас, в доме Солнечной системы, такой стройный порядок, а во Вселенной — хаос. И следует порядок и устройство Haus распространить, проецировать на хаос Вселенной. Лаплас же, француз, разнообразие и разнодвижение небесных тел выводит из разных климатов и температур жидкой Среды. Важно всегда разобраться, к чему апеллирует мыслитель, как к непосредственно ясному. Для Канта главным работником при вычленении небесных тел из туманностей является сила ОТТАЛКИВАНИЯ частиц (не притяжения, которая — Эрос, Любовь, позитивная сила), т.е. вариант отрицательности, силы «зла». Да и Маркс провозгласил классовую ненависть движущей силой истории обществ. И в симфонической музыке РАЗРАБОТКИ (Durch-führungen = «сквозные проведения») есть как раз труд «противоречия, которое ведет», по Гегелю. Именно диссонанс, что преступает гармонию и статику тоники, позволяет развернуть борьбу противоположных мотивов, стремлений, сил во внутреннейшем нашей души и явить ее в грандиозных сооружениях германского симфонизма, которые воочию, а точнее, воУШИю демонстрируют Werden = Становление, процессность Бытия. Например, главная тема «Героической симфонии» Бетховена начинается как
118 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ решительные шаги по ступеням тонического трезвучия в Es-dur — и вдруг эта маршеобразная устойчивость сползает вниз двумя хроматическими полутонами, потом скачет вверх, образуя интервалы уменьшенной квинты и септимы, диссонанс ужасный, кричащее (именно!) противоречие; а на нем настаивается, его повторяют — и так разверзается пропасть, проблемность, которую теперь одолевать, и разрешить сей диссонанс удастся лишь на огромном музыкальном пространстве, развивая в разработке технику высшего пилотажа. А самый острый диссонанс в музыке — «тритон» (увеличенная кварта или уменьшенная квинта) в средневековой традиции именовался diabolus in mu- sica = «дьявол в музыке» — и не без оснований... Творческое зло —опять же. В Космо-Психо-Логосе Германства из осей пространственных вертикальное измерение преобладает над горизонтальным. Причем это вертикаль, восходящая из Глуби (Tiefe) в Высь (Höhe). Об этом свидетельствует восходящий, большей частью, тип мелодики (особенно в разработках) — в отличие от нисходяї- щих, арочных секвенций итальянского мелоса, а особенно — архитектура: кирхи готические со шпилями, которые словно стремятся проткнуть небо — и выражать могут и высокое усилие к свету, но также и атеистическое усилие человека, в его гордой ВОЛЕ К ВЛАСТИ, стать Сверхчеловеком. Сопоставьте с этим Итальянский Космос нисходящей вертикали, что очевидно в тамошних соборах, куполах, арках. Они нисходят как благодать- милость. А их формы напоминают женственную обтекаемость и даже вагину, тогда как готические шпили торчат фаллосами. Мужской акцент германского мироощущения выражается и в том, что родина здесь именуется Vaterland («отцова земля»), а их главная река — Vater-Rhein (Отец-Рейн). Однако тут же на ум приходит опровергающее понятие Muttersprache — «материнский язык» — так родной язык обозначается, «гонийно». А «Фауст» Гёте заканчивается гимном Вечной Женственности: Das Ewig-Weibliche zieht uns hinan, «Вечно-Женское влечет нас туда ввысь», а не просто «к себе». И это очень важный оборот в Логосе. В других Космо-Психо-Логосах женская субстанция акцентирована как материальная, мать-земля, здесь же, где Muttersprache, — спиритуальная субстанция понимается матерински, как родина внутренней жизни души. Германский Логос огромно влияется своей сыновностью к матери-языку (а не матери- земле). Немецкие философы испытывают постоянное влечение медитировать над корнями слов и открывают там как бы подсказы от самого Бытия, слова «Основы в Боге» (термин Шеллинга). И Мейстер Экхарт, и Лютер, и Яков Бёме, и Гегель, и Хайдег-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 119 гер — все имеют «влеченье — род недуга» к философской этимологии. И язык их щедро при этом одаривает. И надо сказать, что эта способность немецкого языка —уникальна среди прочих западноевропейских современных языков, потому что лишь в нем архаические готические корни прозрачны, слышимы и современному слуху. Этого нельзя сказать о французском языке, где латинские корни радикально сменили звучность, и их маточные значения, первородные, неузнаваемы. Еще далее прочь от прародства и гонийности ушел английский язык. Там куча-мала и каша, и смесь готических и романских корней в словах, да еще претерпевших сильнейшее фонетическое преобразование в тамошнем промозглом влаговоздушном Космосе, где от ветров океана все звуки перекошены и завихрились, лающее и воющее обрели произношение. И английскому философу не может и прийти в голову идея подвергнуть корни родного языка медитации, с целью извлечения сверхсмыслов новых и научения прямо от Бытия. Английские философы занимают ум комбинациями понятий и терминов, как уже готовыми продуктами, беря их как таковые, факты уже, не видя смысла в толковании их происхождения и пуповинной связи с Бытием. Это же: проникать в слова, буравить их корни — привилегия мыслителей на первоязыках или близких к ним: на санскрите, латыни, греческом, немецком, русском, на семитских... Евреи- талмудисты массу смыслов так извлекают. Вот и немецкие философы — фавориты духовной субстанции языка, который не сух или только функционально-инструментален, но природопо- добен, живородящ. Вот почему великие оригинальные философы могли рождаться в Германии, как они рождались в Греции. И, в общем, они — чада «гонии», хотя могли исповедовать «ур- гию» (как Аристотель — Форму, как Кант...). Женского начала они исчадия — философы, как правило, маменькины сынки. Недаром к мистериям недр тяготели и Пифагор (еще и к Ночи), и Платон, и Сократ — к Диотиме-пифии. Умозрение, созерцание — это же нега, и ее могут себе позволить нежащиеся — на лоне, а не суетливые и беспокойные трудяги и борцы. И Плотин до 8 лет сиську сосал... Но если в Греции — животный символизм преобладает, то в Германии — растительный. Дерево здесь модель, равномощная Дому, — и такая же всеорганизующая и собирающая все под себя. Генеалогическое древо языков (Stamm-baum) предложили миру германские лингвисты (Вильгельм фон Гумбольдт) и Устремились искать его корни в прошлом человечества. А лес здесь — учитель музыки, родитель симфонического оркестра:
120 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ деревянные инструменты в их разнообразии, голоса птиц и «Шелест леса» —идиллия в «Зигфриде» Вагнера... Растительный символизм проявляется в буквах готического алфавита: вглядитесь — они ж древовидны и стеблевидны! Здесь нет прямых линий, кругов и полукружий, как в латинском алфавите Римской империи с ее прямыми дорогами (via го- mana) и как в романской архитектуре колонн и куполов-арок. Действительно: п — арка, m — две арки, р — прямая и круг и т.д. А готическая буква — ветвится изгибами растущего стебля. В латинских буквах под колоннами вертикалей еще и маленькие пьедесталы внизу, словно они уплощены под тяжестью опустившегося купола неба. Или — как животные ступни (в Италии также животный символизм преобладает, как в Элладе, — вспомним Волчицу Ромула и Рема и зверей в первой песне «Ада»). Готическая ж буква — как пламешек снизу вверх, и у нее корень внизу, да и цветок может быть наверху... Во всяком случае ее динамика — восходящая вертикаль. Как, кстати, и дифтонги немецкого языка: auf, aus, ein —они восходящие, тогда как итальянские—нисходящие: ua, ia, ue... Итак, в сюжете «ургия» — «гония» применительно к Германст- ву я начал за упокой «гонии» и во здравие «ургии», однако прихожу к их взаимопереплетенности. Ургия тут естественно вырастает над и из Гонии, перехватывает ее импульс и продолжает ее в своих формах, и на нее же обратно воздействует. Даже слово Baum = «дерево» означает одновременно и нечто «построенное» — от глагола bauen = «строить». И «крестьянин» по- немецки — Bauer, т.е. как бы конструктор на земле. Так что и «дерево» — тоже «здание». Оба символа гениально совмещены Вагнером в декорации первого акта «Валькирии»: там изображена хижина (Haus) Зигмунда и Зиглинды, а посреди нее — ствол ясеня Игдразилль, что есть германо-скандинавский вариант Мирового Древа. Слово немецкого языка — домоподобно: как Haus —гласный, закрытый стенами согласных: Gans, Fritz, Wolf-gang, Traum, Verstand. Слово составлено из закрытых слогов. Напротив, слово итальянского языка в теплом и сухом космосе юга — из открытых слогов: primavera, lupo, Verdi, marcato, legato... Открытости жизни и нравов, и жилищ (колоннады, портики) — все на свету и на виду — соответствуют и открытые слоги слов. В северном же климате люди скрытны, закрывают двери в свою внутреннюю жизнь, где сосредоточиваются, как у своего очага; они более формальны в отношениях, сдерживают эмоции и прячут их, как душу за стенами тела, — подобно тому, как они оберегают гласный, окутывая его согласными.
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 121 Душу прячут, а вот конструкцию — выпячивают, потому что — ургия! Ее тут бхакты, адепты и фавориты. Как ощутимы узлы конструкции в готическом соборе: стрельчатость, сцепления и замки сводов — как мышцы работающие! — и как все это упрятано в романской архитектуре: каким-то чудом все связано и держится; ургия тут — как бы слегка постыдна (как художнику и поэту, Горацию — стыдно признаваться, сколько потов с него сошло и свеч, и сала пошло на труд). А всмотритесь в простой бюргерский дом в Германии: как там плетение косых балок прямо на фасаде выпячено, покрашено особо — и так красиво проступает остов сооружения. Да и в музыке — тоже разность: в опере, которая жанр итальянский по преимуществу, оркестр упрятывается, спускается в «оркестровую яму» —- как некий постыд, и лишь певцы красуются на сцене как герои музыки. А германский ургийный гений посадил оркестр на сцену — и мы смотрим, как работают инструменталисты в исполнении симфонии, концерта. Вагнер высмеивал роль оркестра в итальянских операх, который подобен большой гитаре. То ли дело — у них, где сам Космос звучит — лесом! А в Италии Космос голого камня — не звучит сам по себе, и лишь че- ловеки — голосисты. Однако Дом как модель я тоже упростил, как и сюжет «гония» — «ургия» в начале. В Германстве не просто Дом (Haus), но оппозиция Дом-Пространство (Haus — Raum) работает. Как у Фихте в философии Бытие поделено на «Я» и «Не-Я», субъект — объект. И это —резко. Вся душевность сосредоточена в «Я», в Haus и Innere, а то, что вне, снаружи, остается голым, чистым, абстрактным, безжизненным. И вот почему: сказали немцу, что вон за пределами твоего дома и расы все прочее — «Не-Я» = не люди, не имеют души, — и как закрылись двери субъективности у немца, человека и солдата, — и не слышит стонов убиваемых механически, как бьет неорганическую природу: в ней тоже не предполагается субъективности, так что не к чему и сочувствие... Сюжет Haus — Raum — расслышим даже в германском слове для «почему?». Warum? — это Was um?, т.е. «что вокруг?». Мир поделен на Haus «что» и Raum «округи». Кстати, Warum? (Почему?) — главный вопрос в Германстве: в нем устремленность разума к познанию причин вещей, а видят их тут — в прошлом, в происхождении. Ум немецких ученых — как под влиянием магнитного склонения, норовит зарыться в историю вопроса, в происхождение явления, которое приступает исследовать...
122 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ Поправить мне следует также и то, что сказано ранее о соотношении вертикальной и горизонтальной ориентации в Герман- стве. Геополитическое положение Германии — центр Европы и северо-запад континента Евразии. Ее призвание —быть мостом между Западной Европой и Восточной Европой, где Россия, Польша, Балканы (которые уже — в сфере Австрийского варианта Германства). И Drang nach Osten = Стремление на Восток- постоянно действующий фактор и тенденция в бытии Германии. Пруссия — почти Россия (и по равнинности ландшафта тоже). И естественно, шло перетекание и взаимопроникновение — и мирное, кормящее опытом и культурой (как немецкое проникновение в Россию с Петра), но и милитарное. Германия — тоже перетекание Европы в Азию, как и Россия (которая еще более эту функцию исполняет). Связь и мост между Европой и Азией — в индогерманстве, арийстве. У немцев Эрос — к Индии, Персии- Ирану, откуда арии. У Гёте — «Западно-восточный диван», а Ницше подхватывает образ Заратустры. Это евразийское призвание делает Германию и Россию близкими и понятными друг другу и в культуре, и в типе психики — внутренне сосредоточенной, рефлектирующей. Недаром русские интеллектуалы, «любомудры» XIX века, испытывали наибольшее влияние именно германской философии (Шеллинг, Гегель) и литературы (Гёте, Шиллер). И «западники», и «славянофилы» (шеллингианцы) — из сходных родников питались. Да и марксизм к нам пришел из Германии. Однако этот Drang nach Osten, горизонтальное «стремление на Восток», Эрос к «жизненному пространству», Lebensraum, уравновешены в Германии глубоко вкорененной вертикалью Haus'a — Дома. Космос Германства составлен из огромного разнообразия больших и малых микрокосмосов государств, культур и традиций: Австрия, Бавария, Саксония, Пруссия, Померания, Швабия, Тюрингия, Рур, Рейнланд. У всех у них «лица необщье выраженье». И цветущий период германской культуры — это XVIII век, когда страна была раздроблена на десятки и сотни королевств и герцогств. Их культурное разнообразие напоминает и об эллинских городах-государствах, и об Италии в эпоху Возрождения, когда Тоскана, Ломбардия, Феррара, Неаполь, Венеция, Рим, Генуя, Болонья — все были седалищами и очагами уникального творчества. Объединение Германии, осуществленное Бисмарком во второй половине XIX века, не содействовало расцвету культуры. Германия становилась великой силой, но мудра пословица: «сила есть —ума не надо»... И история Германии в XX веке подтверждает ее, как и история России в советскую эпоху...
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 123 Между прочим, германцы в войнах чаще всего прибегали к тактике прорыва, осуществляя его через воинский строй «клин», или «свинья» (как тевтонские «псы-рыцари» на Чудском озере), что есть фаллический образ и акт проткнутия. А русские побеждали тактикой «котел», «мешок», заманивая в засаду, тактикой охвата и флангового удара, что есть «вагинальная» работа, которая и естественна для Матери-России, которая использует свои огромные пространства, чтобы рассеять и поглотить агрессора... Германский национальный флаг состоит из трех горизонтальных полос (= этажей Дома), причем верхняя — черная, означает стихию земли, средняя — красная, означает кровь, человека, который — посредник между землей и небом, а нижняя — золотая = солнце, огонь. Парадоксальный, противоестественный порядок! Вся гамма цветов соответствует «огне-земле». Обо- гненная земля — это индустрия: сырье земли пропускается в труде через огонь и обретает форму. Результирующий же цвет из комбинации: черное-красное-золотое —это цвет КОРИЧНЕВЫЙ, что есть цвет обожженного кирпича. Недаром и уголь в Германии —бурый, и именно «коричневорубашечники» —такой цвет одежды избрали тут рьяные националисты в XX веке. Сюда же и юмор германский: он заднепроходен (в отличие от французского, что обыгрывает передок человека, мужчины и женщины): насчет газов и фекалий — полно и в анекдотах, да и в «Симплициссимусе» Гриммельсгаузена, бурлескном романе эпохи Барокко. Это приводит к предположению о «садистско- анальном» комплексе в зоне тутошнего подсознательного... Чтобы проверить свои и выверить идеи и положения, я обратился к некоторым классическим, хрестоматийным для Германии текстам. Во-первых, знаменитый гимн Лютера Ein feste Burg ist unser Gott = «Наш Бог есть крепкий город». Само это фундаментальное уравнение Бога с германским бургом, городом-крепостью, дышит моделью Haus'a. Бог есть дом домов. Он — стены нашей жизни. И мы, человек, есть Innere, внутреннее, душа внутри этого дома. И город —строится (принцип «ургии»...). Но проследим и последуем за развитием мысли Лютера: «Наш Бог есть крепкий город, / Хорошая защита и оружие; / Он высвобождает нас от всякой нужды (Not — ото всякого «Нет», Небытия, Ничто...), / Которая бы нас теперь ни поразила». Сразу воинственный акцент, настроение на борьбу и войну в Бытии. Душа германца ориентирована на сопромат = сопротивление матери-и бытия, осиливать нечто. Она взыскует Врага, и если бы его не было, германская Психея бы его выдумала (как Бога —французская душа Вольтера...).
124 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ «Древний злой Враг / Всерьез ныне мнит: / Великая сила и много хитрости — / Это его ужасающее вооружение / И что на Земле нет ему подобного». Вон он явился — возлюбленный враг, главный персонаж германского мира, родной и интимный. Начав с утвердительной дефиниции, что есть Бог, следующим шагом мысль делает модуляцию в противоположность — в негативную идею Врага Бога, — подобно тому как в экспозиции главной партии в сонатной форме соскальзывают из консонанса — в диссонанс. И начинается разработка образа этого персонажа — ему посвящен главный массив Лютерова гимна. Так что мощь Бога утверждается не прямо — через любовь и восторг перед Ним (как это в псалмах Давида), — но через воспевание мощи и силы того врага, которого Бог сокрушить в силах. То есть через отрицание отрицания. Такой путь глубоко врожден в германскую менталь- ность. Пространство Бытия поделено: город (где Бог и мы) и поле (где полно бесов, которые грозят нас поглотить, и там Князь мира сего). И тем не менее Словечко (ein Wörtlein), как нежно именует Лютер Слово Божие, способно поразить столь мощного врага. В Лютеровом гимне — мощная воля и усилие духа. Недаром Энгельс назвал его «Марсельезой Реформации». Кстати, национальные гимны Германии в последующие времена: Wacht am Rhein («Вахта на Рейне», или «Стража на Рейне») и Deutschland, Deutschland über alles («Германия, Германия превыше всего») — излучают архетипы опять же крепости — города, воинственности, а также — высоты, усилия-стремления в высь. Эта позиция априорной ограды от наружного мира видится мне и в той закрытой слоговости германских слов, о которой говорилось выше: гласный (звук души и чистого духа, «я») оборонен согласными Burg, Gott, Welt, Fürst, Wort, Dank, Not..., если вспоминать главные слова-персонажи этого гимна... Хорошее представление о разности национальных космосов может дать сопоставление стихотворения Гёте «Ночная песнь странника» с его возможным предшественником — элегией эллинского поэта VI в. до н. э. Алкмана. Спят в покое вершины гор и ущелья, Утесы и пропасти, Листья и все создания, питаемые темной землей, Звери лесные и пчелы, И в недрах у дна морское чудище, Спит и птиц быстрокрылое племя. (Пер. В. Вересаева)
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 125 А вот как у Гёте: über allen Gipfeln /Ist Ruh',/ In allen Wipfeln/ Spürest du/ Kaum einen Hauch. /Die Vögelein schweigen im Walde./ Warte nur, balde / Ruhest du auch. Это стихотворение известно в переводе Лермонтова «Горные вершины». Но он вольный, а мне важна буквальность образов, и потому переведу сам: «Поверх всех вершин гор / Покой,/ Во всех верхушках деревьев/ Чуешь ты/ Едва одно дуновение./ Птички молчат в лесу./ Подожди только, скоро/ Отдохнешь ты тоже». Литературовед А. Горнфельд, обративший внимание на эту перекличку между Гёте и Алкманом, замечает: «Что прибавил Гёте к стихотворению древнегреческого поэта? Немногое — и все: последний стих — «подожди немного, отдохнешь и ты»... То есть «я» человеческое, субъективность, отнесение природы ко внутреннему миру души. Но для нашей цели важны и природные реалии, и их разность. Космос эллинаАлкмана — камни и животные. Фигурны формы гор: вершины, пропасти, утесы, ущелья — детально фиксирует это глаз как важное. Также и три мира: земля, небо и море, как и три их божества соответственно заведующих: Аид, Зевс и Посейдон — существенны. И живые существа: звери, пчелы, птицы, морское чудище у дна... Для мироощущения же Гёте — Космос леса с взглядом, устремленным в высь (вершины гор и верхушки дерев), там птицы и дыхание, дух. Вот что вокруг: Was um (=Warum), каков Raum вокруг Haus'a моей (= твоей) души. И это ему — Слово Бытия, что льется внутрь, в его «я». А вот Лермонтов переводит ощущение Гёте не только на другой язык, но и на русский Космос. Во-первых, краткие стихи, как выдохи, и слова рубленые заменены протяжными и как бы увлажнены. Да, воз-дух тут осырен слегка («мгла»), опущен, притянут к земле, стал сыроземен, а стих более певуч и плавен. Горные вершины /Спят во тьме ночной; Тихие долины /Полны свежей мглой; Не пылит дорога /Не дрожат листы... Подожди немного,/Отдохнешь и ты. Космос выполаживается: от вершин книзу —долины (не ущелья), дорога, да и «листы» — плоски, не иглы и не макушки. «Дорога» вносит русский мотив: Путь-дорога, странник; поворачивает Высь — в Даль, в это измерение Бытия. «Эх, дороги, пыль Да туман...» («мгла»). Так бы подытожил: у Гёте — Дух, огненный Geist ищет упокое-
126 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ ния, у Лермонтова — Душа болящая, бессонная, завидует сну природы («Я б хотел забыться и заснуть». Вспомним еще и «Бессонницу» Тютчева, и «Когда для смертного умолкнет шумный день» Пушкина...). Если в германстве душа = «водяная», Seele, более увесиста и самогармонична, то на Руси она более ВОЗ- душа, ближе к стихии воз-духа и света —летуча, неприкаянна, в себе свет имеет (русский дух = СВЕТЕР: свет + ветер), и потому и в ночи видят, как «белые ночи» — зрящие бельма Северного Космоса... И еще «все» — два раза alle — генерализация, обобщение у Гёте: Über allen Gipfeln — как Deutschland über alles. Философическая склонность Логоса парить поверх частного случая, человека и ситуации... Баллада Гёте «Лесной царь» имеет сюжетом как бы Кантову антиномию двух оптик, которые непереходимы и неисповедимы друг другом. Бурной ночью всадник мчится лесом, сжимая в руках сына. Сын видит Лесного царя, слышит его речи, зовы, видит его чертоги, луга, хороводы дочерей и говорит об этом отцу —о событиях в своем внутреннем мире, в видениях души. Отец же видит другое своим материалистическим мировосприятием фактов и явлений: — Дитя,что ко мне ты так робко прильнул? — Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул; Он в темной короне, с густой бородой. — О нет, то белеет туман над водой. — Родимый, лесной царь со мной говорит: Он золото, перлы и радость сулит. — О нет, мой младенец, ослышался ты: То ветер, проснувшись, колыхнул листы. Вот два мира: ноуменов — и феноменов, и вместе им не сойтись. Сходятся они — лишь в смерти (по трагическому Психо- Логосу Германства, где еще прописан и Вагнер с «Тристаном и Изольдой» и др.). Ездок погоняет,ездок доскакал... В руках его мертвый младенец лежал. Erreicht den Hof mit Müh und Not; In seinen Armen das Kind war tot. Опять Not («нет», «нужда») и рифма при нем — tot. И тут драма — между наружным Космосом и Психеей, внутренней жизнью души, которую мучится разрешить и согласовать германский Логос на протяжении всей истории немецкой культуры.
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 127 За душу младенца борются два отца: физический и метафизический — и последний — соблазном и насилием — берет верх: «Дитя, я пленился твоей красотой: Неволей иль волей, а будешь ты мой». «Рустамов комплекс»: Отец убивает Сына, старое сильнее молодого, — что типично для Азии и России, проступает и в Германии. И тем снова сродство по евразийской сущности между Германией и Россией обнаруживается. То же и в «Кольце нибе- лунга» Вагнера: гибнет юный герой Зигфрид, а старый Вотан жив, и ему еще оплакивать свою дочь — Брунгильду-валькирию. И в «Фаусте» Гёте гибнет Эвфорион, сын Фауста и Прекрасной Елены (в этом персонаже толкователи усматривают образ Байрона, погибшего в 36 лет), а Фауст продолжает свой путь, одержимый стремлением к Прекрасному мгновению, которое бы ему захотелось остановить и продлить и так выйти из рабства у Времени, в силках которого барахтается Германство — еще пуще, нежели в тенетах Пространства. ФРАНЦИЯ La douce France — «сладкая Франция» — так она называется еще в «Песне о Роланде», средневековом эпосе. Значит: сладкая страна, «дуся», женщина. Но не «Матушка Русь». И не old merry England — «старая веселая Англия», как бы бабушка своему народу. Ну и не Vaterland — «отцова земля», как для германцев. Но как возлюбленная и супруга. Геополитическая ситуация тут —Запад континента Евразии, где он лицом к Атлантическому океану. Однако французы — не нация моряков, в отличие от англичан, их соседа на севере; также и от Испании (и Португалии), кто страны-соперники Англии по володению Новым Светом Америки. Правда, в Канаде и в южных штатах США: Луизиана, Виргиния, Каролина, Новый Орлеан и др. — есть следы некогдашнего присутствия Франции; но это не случайно, что французы отказались, сдали эти территории. Франция —в высшей степени самоцентрированный, центростремительный Космос и занимается преимущественно сама собой (как, кстати, и Китай на Востоке Евразии, к кому Франция испытывает своего рода избирательное сродство, как Германский дух — к Индии). В своей столице — Париже французы развили дифференцированное пространство разнообразных интересов, так что не только обитатели провинций влекутся в Париж, словно некоей центростремительной силой, но сей город пре-
128 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ тендовал и претендует быть идеологической и культурной столицей мира. Если же бывали периоды экспансии в истории Франции, как в эпоху наполеоновских войн, то это происходило в силу внутреннего воспламенения Французской революцией, когда в стране заработал вулкан и принялся изливать свою лаву на окружающие страны. Ведь не от притяжения их магнетического (от Эроса володеть их землями и богатствами) вторгались в них французы, но от собственного избытка энергии: распираемы, а не влекомы. Не могло быть (и не было) никакого жизненного интереса у Франции к белоснежной России, чтобы зашвырнутый туда свои легионы. Но только избыток и прилив воспламененной крови в организме страны и народа имел нужду в том, чтобы успокоиться и охладиться. Он и шибанул в головы мужей патриотическим опьянением и поклонением Императору и, словно налив им скипидару меж ягодиц, погнал их ноги в это абсолютно чуждое им, трансцендентное и ненужное пространство, где и успокоились кровяные тельца солдат французских. Так что не как практически полезная акция истории, но, скорее, как незаинтересованная и эстетическая, — затеялась война 1812 года между Францией и Россией. Но она дала толчок для ряда событий такого же плана: национально-патриотический подъем в победившей России и восстание декабристов (тоже не прагматическое, а эстетическое: оно —- символическая акция в Духе и в национальной мифологии России); затем Франция выстрелом Дантеса в солнце русской поэзии отомстила России за поражение в войне. Однако Россия снова взяла тут эстетический реванш, создав «Войну и мир», национальную «Илиаду», на материале этой же войны, необходимый каждой стране героический эпос, эпопею даже. Кровопускание как универсальное медицинское средство не случайно было очень распространено именно во Франции — вспомним «Мнимого больного» Мольера и проч. И о Декарте традиция повествует: когда он простудился и смертельно заболел в Швеции и местный врач приступил к нему с предложением пустить кровь, философ из последних сил приподнялся на одре и воскликнул патриотически: «Не смейте проливать французскую кровь!» — подобно какому-нибудь шевалье иль мушкетеру. Во французской истории и ментальности наблюдаемо особо интимное отношение к этому субстанциональному элементу — КРОВИ. Это первоэлемент не Бытия, но Жизни — витальной (а не абстрактной) субстанции. И «витализм» как философско-на- учное течение и якобы объяснение многих феноменов наиболее развился во Франции XIX века. Однако еще римский историк
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 129 Тацит повествовал о жрецах древней Галлии, друидах, которые учиняли ритуальные кровавые жертвоприношения под священным дубом. И симптоматично, что женщина могла быть жрицей у галлов. Этот обычай нам донесен также оперой Беллини «Норма»: ее героиня —жрица друидов. Кстати, Дуб (le chêne) — французский вариант Мирового Древа. И поэт здесь — Андре Шенье (Chenier = «Дубовик», значит), тогда как в Германии на этих же правах выступает ель, сосна — Fichtenbaum в стихотворении Гейне. И философ там — Фихте (от пихты). Сравните готическую структуру Ели с романской архитектурой Дуба. Ни в одной стране национальный гимн не столько кровожаден, как «Марсельеза»: Contre nous de la tyrannie L'étendard sanglant est levé («Против нас поднят кровавый штандарт тирании»). А враги намереваются égorger nos fils et nos compagnes = «перерезать горло нашим сыновьям и подругам». И патриоты восклицают в энтузиазме отмщения: Qu'un sang impur abbreuve nos sillons! = «Пусть нечистая кровь обагрит наши борозды!» — оплодотворит их, как спермою. Да, много в гимне крови на душу словесного населения приходится! Космос сакральной Жажды — вот Франция. Здесь Пантагрюэль обитает — герой эпоса Франсуа Рабле. А имя его означает по-гречески — «Всежаждущий». А его отец, Гаргантюа, получил свое имя от возгласа удивления родителей своему только что рожденному дитяти: Que grand tu'as! = «Какую большую ты ее (глотку. — Г.Г.) имеешь!» Персонажи этой книги затеяли путешествие к Оракулу Божественной Бутылки за вопросом философическим о смысле жизни и что в ней делать. И ответ Оракула был: Drink! = «Пей!» Также некий Тринкуло подвизается там в персонажах — от того же корня, питьевого, его имя. Анатоль Франс озаглавил свой роман из эпохи Французской революции «Les dieux ont soif» — «Боги жаждут». И действительно: тогда друидоподобные кровавые жертвоприношения осуществлялись не мистериально,таинственно,эзотерически, но публично-демократически, как национальные фестивали, на Гревской площади. И был изобретен даже ненасытный механический Рот —машина доктора Гильотена —для этой цели: глотка, про которую тоже можно было б сказать: Que grand tu'as («Какая она у тебя большая!»). Но что есть кровь, если ее перевести на язык четырех стихий? Что это вода — сие очевидно. Но какого рода вода? Та, что сме-
130 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ шана с огнем. Кровь есть ОГНЕ-ВОДА. Другие варианты и ипостаси обогненной воды будут — вино и семя, сперма. И Франция всемирно известна и почитаема как законодатель в этих областях и отношениях: Вино и Эрос. Оба варианта «огне-воды» (кровь и сперма) совмещены здесь маркизом де Садом («садизм»), как и Синей Бородой, легендарным аристократом Средневековья, кто любил и убивал своих жен в собственном замке. Вино, с другой стороны, выступает как метафора Знания — духовное вино, духовная жажда. И у раблезианских гигантов не, только неимоверные глотки и животы, но они же — обладатели просвещенных умов, их черепа наполнены энциклопедическими знаниями. В нашем веке долго тянулась тяжба между университетом Сорбонной и винными складами в Париже: оба претендовали на одну и ту же территорию в центре города. Рассказывают, что генерал де Голль (gaul = «галл», древнее имя племени, обитавшего на месте нынешней Франции, —таков корень имени этого великого француза) предложил остроумное, поистине соломоново решение этого казуса: отчего не построить небоскреб, расположив винные склады в нижних и подвальных этажах здания, а классы университета поместить в верхних этажах? Современная архитектура это позволяет сделать. И это было бы вполне в духе французской традиции совмещения спиритуального и спиртового: вина земного и вина небесного, что прекрасно выразил по-русски наш первейший галломан, воспитанник Шенье и Парни, — Пушкин, сказав: ...Что дружно можно жить С Киферой.с портиком,и с книгой,и с бокалом, Что ум высокий можно скрыть Минутной шалости под легким покрывалом. («Каверину») Итак, в Космосе Франции следующая композиция элементов преобладает: огонь + вода. Сравните с русской комбинацией: вода + земля («мать-сыра земля»), огонь + земля в Германии, камень + свет в Италии и т.д. Французский Космос центрирован на Кровь, Эрос, Женщину. Cherchez la femme! = «Ищите женщину!» — как причину всего. Снова — «douce France = «СЛАДКАЯ Франция». «Сладость»—это солнечный сок, вариант «огне-воды». В Римской империи земля нынешней Франции называлась Галлия, созвучное слово с gallina — курица. И пословичный символ здесь — «Галльский петух», этот фанфарон-задира, пастух
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 131 стада кур в куртуазности своего двора, подобно набольшему Петуху — Королю Франции, пасущему гарем своих любовниц (мадам де Помпадур, де Монтеспан, де Лавальер, де Ментенон...) при дворе тоже, где «маршалы» — на самом деле «конюхи»... Петух — птица, интимно связанная с огнем («пустить петуха» = учинить пожар) и с солнцем: крик петуха означивает конец ночи, приход утра, восход солнца. И самый славный король франции —Людовик XIV —был прозван «Король-солнце». И это не просто метафора, но имеет прямое отношение к структуре социума во Франции и даже к его администрации. Она устроена наподобие солнечной системы с планетами-провинциями (Нормандия, Гасконь, Шампань, Прованс...), вращающимися вокруг столицы в Париже, или в Версале (что от глагола verser = крутиться, отсюда —Versaille, центр вращения в обществе, в «свете» лучей Короля-солнца). И эта централизация совершилась во франции уже в XV веке, в отличие от других стран Европы: Англии, Германии, Италии, в которых единение произошло гораздо позже, так что там Шотландия, Саксония, Тоскана... могут рассматриваться как подцивилизации со своим собственным мировоззрением. Франция же завращалась вокруг Парижа, который действительно «стоит мессы» (то есть ценнее религии: центр важнее выси Неба в топографии-иерархии мест здесь), по решению Генриха IV, кто принял католичество, чтобы воссесть в Париже и стать королем Франции на этом условии. Между прочим, в «Трех мушкетерах» Дюма д'Артаньян — это типичный «галльский петух», легко возбудимый, драчливый, женолюб. Он огнен, легко воспламеняющийся южанин, гасконец. Даже полная одежда мушкетера — в шляпе с пером и со шпорами — петухоподобна. Несравненная популярность этой книги по всему свету обязана, в частности, тому, что ее четыре главных персонажа четко распределимы по четырем стихиям и темпераментам. Д'Артаньян = воздух + огонь, сангвиник — «кровяной», если буквально перевести с латинского, где sangua = «кровь». И не случайно он наиболее яркий и родимый изо всех и наиболее выражает галльскую душу. Аналогичен ему потом Жюльен Сорель у Стендаля и актер Жерар Филип... Атос = огонь + земля, холерик по темпераменту. Арамис = вода + воздух, сентиментален, меланхолик. Портос = земля-стихия, массивен, флегматик. И все они — как планеты, вращающиеся вокруг солнца — короля и луны — королевы центростремительным тяготением чести, что есть тут главная добродетель — пуще совести. Кесарево (Социум) во Франции роднее Богова: страсти обществен-
132 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ но-политические сильнее интеллектуально-духовных идей и убеждений. ВРАЩЕНИЕ — самый всеобщий тип движения во Французском Космосе, Социуме и Психее, и это — в согласии с первоэлементом крови в организме, в субстанции страны: кровообращение предполагает центр —сердце, средоточие и узкий круг — двор (cour), где людям подобает courir —бегать-обращаться в Версаль (verser — Versaille) и вращаться там в разговорах (соп- VERSAtions) и в пробежках рассуждений (disCOURses), и быть ловкими, обратимыми — versatiles. Вот уж где воистину «хочешь жить —умей вертеться!» Все эти общекорневые соответствия — не игра слов, но соответствуют принципу французского Космо-Психо-Логоса. Рене Декарт предложил такое видение Вселенной, согласно которому она состоит из множества вихрей, вращающихся вокруг своих звезд-солнц как центров. Каждый вихрь вращается между соседними, и среди них развивается соперничество: одолеть друг друга и пленить звезду соседа — подобно тому, как рыцари состязаются на турнирах (от tourner — тоже verser = вращаться) в присутствии прекрасной дамы, что созерцает дуэль своих возлюбленных. Особенно на латыни (на которой первично был изложен Декартом его трактат о мире) выразительно звучит эта история о том, как Vortex (Вихрь) пленяет Stella (Звезду) и умыкает ее из дома соседа. Наши персонажи, так сказать, — Герцог Вортекс и прекрасная Стелла, —такая выходит романтическая история и адюльтер. В Декартовом вихре, на центрифуге его вращения, совершается сепарация, образование разного типа частиц-элементов- корпускул-индивидуумов, личностей и их распределение и классификация. Самые большие, грубые, неуклюжие, неотесанные (= вилланы, простолюдье) получают свое естественное место на периферии вихря=социума. Декарт назвал их «частицами третьего элемента», который практически совпадает со стихией земли. Самые малые, тонкие, мобильные, ловкие, гибкие и остроумные (esprit!) частицы естественно собираются вокруг центра, вокруг Стеллы-звезды-солнца вихря, образуя солнце и двор. Это — частицы «первого элемента», и он соответствует стихии огня. А между периферией и центром вращаются частицы «второго элемента», которые образуют «небо» каждого вихря и соответствуют элементам воды и воздуха. Такая структура Космоса близка к Платоновой в «Тимее», где элементы-стихии воздуха и воды рассматривались как посредники («средний
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 133 термин силлогизма» у Аристотеля припомним...) между крайними стихиями огня и земли. Три элемента Декартовой физики абсолютно подобны трем сословиям французского общества: третье сословие — буржуазия, второе— духовенство и первое —дворянство. И в занятиях меж ними соответствие. Третье сословие занимается материей, веществом (= грубые частицы «третьего элемента»). Второе сословие, духовенство, занимается спиритуальными, имматериальными субстанциями, которые могут быть символизированы в стихиях воды (Любовь —сострадание, милосердие) и воз-духа (Дух, Слово...). Первое же сословие, аристократия, призвано быть воинством, рыцарством, проливая и жертвуя кровь — сию огне-воду. Между прочим, у Декарта «первый элемент» представляется жидким (не сухим), родом тонкой огненной жидкости, проницающей повсюду, в том числе и между частицами третьего и второго элементов. Космос купается в жидкой субстанции. Бытие — континуум, непрерывность. Первоматерия — жидкость. У Декарта — панический страх пустоты, horror vacui. Полнота, непрерывность — да! Пустота, дискретность — нет! И в этом Декартово, французское видение Бытия сходно с эллинским, Платоновым и неоплатоническим, да и гностическим, по которому Бытие = Плерома, Полнота. Такое воззрение естественно клонит и к гилозоизму (сравните французский «витализм»): представлять Космос живым существом, кровообращающимся, дышащим. Это естественно было в эллинском пантеизме и политеизме — в их тео-и-космо-ГОНИЯХ = происхождение всего полагалось приРОДным путем Эроса-зачатия и рожания женским началом. Возникший также в Элладе атомизм недаром на периферии ее, в Малой Азии и Фракии сложился (Левкипп — из Милета, Демокрит — из Абдеры, Эпикур — с Самоса) и откочевал на другую периферию греческого мира — в Сицилию и Италию — к Лукрецию. Вот в Риме-Италии, в космосе камня и сияющей пустоты, естественно Бытие представлять дискретным, состоящим из атомов и пустоты. Во Франции же атомизм не органичен, чужероден и исповедовался Гассенди — не французом, но итальянцем, кстати. Бытие видится и Жаном-Полем Сартром как непрерывное марево, континуум, сплошняк, тесто, где вязнет дух, «я» в клейкости: viskeux = «липкое», —таков атрибут Бытия в его философии. Сартр —атеист в традиции французского либертена, вольнодумца. Но и у Тейяра де Шардена, католического мыслителя, в трактате «Божественная Среда» (Le Milieu Divin) основная ин-
134 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ туиция такова: человек плавает в Боге как в Океане, в сплошняке Бытия. Бог всепроникает извне и изнутри, божественные энергии и милость окружают и пропитывают нас, как огнежид- кая субстанция «первого элемента» в вихре, небесном океане Декарта. И вот Материя у Сартра, Дух у Тейяра — в одном образе видятся, который как бы врожден французскому сознанию. Ну а вглядитесь в фактуру живописи Винсента Ван Гога: это клубление, вихри мазков, кривые, закручивающиеся линии, словно живчики-сперматозоиды, что стремятся по пространству с нервно-бешеной скоростью, —да ведь таковы опять же частицы Декартова «первого элемента», имеющие «желобчатую» (cannelures) структуру. Каждое тело, предмет у Ван Гога — поле, небо, лицо человека, одежда — предстает как тело внутреннего вращения, словно из вихрей-монад в каждой точке. Вращение — взволнованное у Ван Гога, предстает как плавное и магическое в «Болеро» Равеля. Вихрь оцепенел в заколдованный круг. Музыкальный орнамент может варьировать шествие по нему, но не прорвать и развить. Жанр рондо излюблен и французским народным танцем, и поэзией — и средневековой, и у Франсуа Вийона, и у Беранже, и у нынешних шансонье: куплеты (совокупления парочек стихов), рефрены (возвраты на круги своя). Rondeau ведь буквально —«круг», цикл, цирк. Читая рондель Франсуа Вийона «Диспут сердца с телом», я воспринимаю его как диалог солнца-сердца со всем протяжением — телом своего вихря, как красноречивый разговор (con-versation = «со-враще- ние») между Стеллой и Вортексом. Внутренняя жизнь французского Общества видится мне в модели СОЦИАЛЬНОГО РОНДО, где все индивидуумы-частицы вращаются в тесном соприкосновении (социабельность и коммуникабельность прославленная и пресловутая французов!) и в ходе общений-трений полируют (politesse — вежливость, социальная воспитанность!) острые грани друг друга, так формируя из себя граждан (citoyens!). Механизм этого процесса хорошо описан в «Общественном договоре» Руссо. Как я хорошо помню, он там применяет следующий образ: как речной поток полирует-обтачивает камешки угловатые в гальку, таким же манером общество воспитывает граждан из вилланов. Но подобным же образом Декартов жидкостный вихрь своим вращением-ротацией, как токарный станок, фрезерует и обтачивает частицы трех элементов, формируя из них порядочных членов соответствующих сословий Космоса. Но я еще недостаточно промедитировал СТРАХ ПУСТОТЫ во французском миросозерцании, точнее —миро-ощущении, сен-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 135 суалистическом, чувственном здесь, на всекасании основанном. Вот германский Логос и мировозЗРЕНИЕ (тут на месте этот корень для их термина Weltan-schauung) не боятся пустоты, но предполагают бытие диск-ретным, с оппозицией Haus — Raum (дом —пространство): этимология последнего —от корня, означающего «пустое», «чистое». И отточки-тверди-формы к такой же протягивается пунктир-тире-луч зрения. Декарт же даже луч света уподобляет палке — трубке, в которой кишат частицы мельчайшие первого элемента и которым мы касаемся отдаленных предметов, передавая им так давление глаза. И если нам кажется, что вот она — пустота, вакуум, то мы заблуждаемся: просто наши чувства и приборы не улавливают населенности этого места еще более мелкими частичками и энергиями. Любой зазор-интервал полон кишением частиц, которые движут, толкают более грубые куски вещества, и так повсюду разливается и передается единое движение вихря в целом. Так работает СРЕДА (Milieu) — важнейшая идея во французском Космо-Психо-Логосе. В Германстве есть —«опосредование», «посредство» — нечто, происходящее в промежутке, в зазоре между субъектами бытия. Но во французском мировоззрении Среда есть в полном смысле то, что Гегель называл «субстанция-субъект». Она — активный перводеятель, в отношении которого частицы и индивиды — объекты приложения сил и энергий Среды: они — пассивнее ее, страдательны. «Среда заела» — оттуда это выражение. Социальное окружение — решающий фактор в формировании человеческих интересов, целей, страстей, мотивов и эмоций —все, кстати, кинематические идеи (от латинского motus —«движение», откуда и «мотор»), не статические, что и характерно для французского Космоса и социума вращения. Люди здесь мыслятся не как АВТО-мобили = САМО-движимые (как это врождено себя чувствовать человеку в английском Космосе — self-made men = самосделанных че- ловеков), но АЛЬТЕРО-мобили = друг другом движимые, а еще точнее —Целым-движимые, внутри него. Национальный образ ДВИЖЕНИЯ — эта проблема вырисовывается теперь перед нами. Ньютон в английском Космосе, постулируя абсолютное пространство и время, полагая пустоту и отвлекаясь от механизма действия сил всемирного тяготения: КАК это совершается, — может брать два или несколько изолированных тел и высчитывать прилагаемые к ним силы и их траектории в уравнениях, усматривая причины и импульсы в самих телах, их движения как бы «самосделанные», как и англосакс- Джентльмен. В Декартовой картине Вселенной такое невозмож-
136 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ но: существует одно тотальное общее движение внутри данного Вихря, а уж частицы передают его друг другу, трогая соседа. Декарт определяет движение — как смену соседства, ближайшего окружения (соприкасался с частицами А и В, а вот теперь—с О и Р), а не по шкале расстояния, дистанции. Его Космос — близкодействия, тогда как дальнодействие в Космосах Англии (Ньютон) и Италии (Галилей) предполагает пустоту и дискретность, диалог твердых тел (или математические точек) в вакууме, как свободных атомов = индивидуумов, самостоящих сами по себе. Как кот, что ходит сам по себе. Француз же — не атомарный человек, индивидуалист, самостоящий вертикально, но прежде всего социальный человек, не вертикальный, но приклоненный туда или сюда: к даме в реверансе или к цели. И мышление его — не абстрактное, но ориентированное. Французский Логос — ситуационный, векторный, считающийся с об- стояниями. Он — ум Среды, из ее воли. Именно во французских социологических теориях, столь влиятельных в европейском гуманистическом XIX веке, человек объясняется как функция обстоятельств, продукт окружающих условий и воспитания. В таком же направлении работал и французский реалистический роман (Бальзак, Золя...), описывая обстановку, условия и быт, землю и климат-природу как предопределяющие поведение персонажа субстанции и силы, с чем он сцеплен и чем пропитан, так что по обстановке жилища можно прочитать характер человека. В этом плане Стендаль, тяготевший к Италии, где Космос дискретности атома и пустоты, более налегает на свободу воли и индивидуализм личности, которая мотивируется своими страстями и вламывается в обстоятельства со своей кинематикой (Жюльен Сорель в «Красном и черном», Фабрицио в «Пармской обители». Кстати, еще и в романе «Красное и белое» из цветов константен «красный» —цвет крови, первосубстанции во Французском мире). И он — не бытописатель, но психолог- рационалист, картезианец... Социализм, взгляд на человека прежде всего как на члена общества, — детище прежде всего французского Логоса: Руссо, Сен-Симон, Фурье, Конт и проч. Недаром и Ленин в исследовании «Три источника и три составных части марксизма» наряду с «английской политэкономией», «немецкой философией» перечислил и «ФРАНЦУЗСКИЙ социализм». И его известная формула «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя» — вполне французска по интуиции и интенции. Русской Психее и уму социализм и близок, и отталкивающ. Патриархальный «мир» и деревенская община склоняют пола-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 137 гать человека малым сим, мальчиком, не вполне ответственным за поступки и вменяемым: за него в ответе коллектив, все... Но оторвавшиеся от земли горожане — и Достоевский-петербуржец, и даже люмпен-пролетарий Горький, — антиподы во многом прочем, сходились в неприятии этой теории всевластия Среды: «Среда, мол, заела! Я не виноват, что есмь такое дерьмо и гад-подлец!» И Горький даже так красиво сформулировал: «Человека создает его сопротивление окружающей среде». Но не так-то просто с этим и у французов. ПРЕДОПРЕДЕЛЕНИЕ и СВОБОДА ВОЛИ — постоянная тема и проблема ума здесь, начиная со споров схоластов в средневековой Сорбонне; продолжая янсенизмом в XVII веке в монастыре Пор-Руаяль, в «Письмах к провинциалу» и в «Мыслях» Блеза Паскаля и т.д. Семя проблемы посеяно еще Августином в трактате «О ГОСУДАРСТВЕ Божием» (De CIVITATE Dei — у нас традиция переводить это как «О ГРАДЕ Божием», и при этом теряется важнейшая идея романского Логоса —Общество, Государство, Целое, «социальное рондо»). Карфагенец, в Космосе, сходном с Италией, где жесткая твердь и самость земли — камня-человека и сияние Света-Духа-Неба вокруг, он чуял этот сюжет именно как нелегкую разрешаемость, как проблему. Сам французский Космо- Психо-Логос, который есть клубление теплого влаго-воздуха, континуум, лиение-влияние климата и Среды, тут бы склонялся к Предопределению из Целого, тотальности (католицизм — из греч., «кат — холос» = «при целом»), однако соседство Рима- Италии с юга и германских Космосов с востока и севера надоумливало на другое: акцентировать самость «я», самодеятельность и самоответственность личности. И во французский католицизм вторглась из германства ересь Реформации, и вот — гугеноты тут, и тот же янсенизм. Да и Декартово cogito ergo sum «я мыслю = следовательно, я существую» — навеяно, как еще увидим, не без содействия и сотрудничества Германского пространства. Итак, Двоица начал: или все предопределено волей и разумом Бога, или все во мне, я — источник. Эллинский Логос развил тут виение ДИА-лектики в философском гедонизме-игре мышления. Германский дух переживает это как антиномию, кричащее противоречие и ищет выхода, трансцензуса —переступить через противоречие к синтезу (Кант, Гегель...). А французская душа не выносит взаимоисключаемости («крайности — сходятся» — их девиз: les extrémités se touchent — опять же КАСАЮТСЯ в чувственном сенсуализме, обнимаются!), и ей по душе—БАЛАНС, РАВНОВЕСИЕ, СИММЕТРИЯ противоположное-
138 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ тей. Повсюду это видим: в приятии КАК Предопределения Бога, ТАК И Свободной воли человека, в дуализме субстанций Декарта (протяжение и мышление), в его же «психофизическом ПАРАЛЛЕЛИЗМЕ» — между душой и телом: в сенсуализме и рационализме в его же философии; в симметрии как эстетическом принципе французского классицизма, в статических антитезах Гюго: Гуинплэн («Человек, который смеется») безобразен лицом, но ангел душой; то же и слепая Деа, монах-демон Клод Фролло и цыганка Эсмеральда («Собор...») и т.п. Однако Баланс принципов и подходов осуществляется во французской истории и культуре не только статически: так что всегда все уравновешено, — но и динамически: в непрерывных колебаниях и биениях, в осцилляции маятника и кренах то в одну, то в другую сторону между полюсами. Нуда: в коловращении Социального Рондо должны быть равномощны и направление-сила центростремительная, и вектор-сила центробежная. И натяжение-усилие-перекос в одну сторону тут же мобильно и динамично компенсируется перевесом в другую. Хорошо тут работает обратная связь: смена МОДЫ, течений и вкусов в искусстве... Кстати, «обратная связь» —в кибернетике, французском открытии Винера, — ну да: в Социуме администрации развитой, поднаторевшей в искусстве управления среди гибко реактивного народа. («Кибернетика» от того же корня, что и «губерния» — «управление»...). И недаром из Франции термины пошли: префектура, мэр, провинция... Там наследие Рима подхвачено —и в кодексе Наполеона еще — искусство администрации в централизованной стране. Детерминизм и свобода — в таком виде сюжет: Предопределение и Свобода воли — предстает во французской философии с рационалистической эпохи Просвещения по не менее рационалистический экзистенциализм, который настаивает на принципе choix originel = «первичный выбор»: он делается человеком свободно (как первородный грех), но затем уже предопределяет всю цепь поступков и жизнь. Абсолютный детерминизм исповедовал из материалистов XVIII века барон Гольбах, один из авторов «Энциклопедии». Такое воззрение перекликается с фатализмом ислама. И у Франции в истории ее культуры недаром наблюдается «влеченье, род недуга» — к Ближнему Востоку, к миру ислама и взаимопонимание с ним. «Персидские письма» Монтескье, «Магомет» и философские повести Вольтера, которых действие — на территории условного Востока; Алжир у Доде («Тартарен из Тараскона») и у Альбера Камю; «Искатели жемчуга» Визе... И ориенталисты французские наиболее
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 139 освоили именно Ближний и Средний Восток, начиная с Шампо- лиона и т.д. Лаплас, великий математик и физик, выдвинул идею Мирового Интеграла, который если вычислить, то можно предзнать все будущие события в истории человечества и поступки людей, то есть Причинность овладеет всей Возможностью, и случай и свобода будут изгнаны из Бытия. Рассказывают, что, когда Наполеон на одном из приемов выразил Лапласу недоумение, что в его системе мира не нашлось места для Бога, ученый ответил: «Sire, je n'avais pas besoin en cette hypothèse» = «Ваше величество, у меня не было нужды в этой гипотезе», — знаменитое изречение, mot. И для француза — дело чести (point d'honneur) — произнести некое mot, остроумное слово, которое, в силу тесного взаимного прилегания вращающихся индивидов в социальном рондо салонов и в «со-вращении» конверсасьонов (разговоров) там зациркулировало бы по Среде и вошло бы в субстанцию и память Франции. Ориентировка на mot — характерная установка французского Лог оса. Во французской душе нет того гордого самочувствия изолированной личности, которое может иметь германец в глубине своего внутреннего мира (Innere) и содержать в Haus'e, доме своего «я», и в силу чего его самость (das Selbst) способна к самообоснованию и самоопределению в существовании. Для француза существовать — значит: существовать в глазах соседа; впечатление, производимое на ближнего, рефлективно приносит доказательство моего бытия. Сам язык французский располагает к такому пониманию, усоседив «быть» и «казаться». От одного они корня être; а «казаться» = par-aître, то есть «прибыть», «возле-быть», «подле-быть», «чрез-быть». - Близость и конфликт между Être и Paraître образуют сюжет знаменитой трагикомедии Ростана «Сирано де Бержерак». В Роксане, женской ипостаси французского антропоса, две эти (как и прочие дуализмы) субстанции — совмещены: высокий интеллект и красота, творчество и грация. Маргарита Наваррская (автор «Гептамерона»), мадам де Скюдери, мадам де Сталь, Жорж Санд и т.д. Это единство — прерогатива самой douce France. В мужской же ипостаси Француза дуализм субстанций — проблема. И здесь они разведены до предельной антитезы. Сирано — гениальный интеллект и красноречивый поэт — безобразен наружностью (его пресловутый НОС!). Юный Кристиан—херувим внешностью, но бездарен на mot, слово. Сирано одержим страстью к Роксане, своей кузине, но та очарована Кристианом; однако тот на свидании не может выдавить из себя
140 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ и двух слов. И вот между мужскими персонажами совершается своего рода симбиоз: Сирано жертвует собой Кристиану и пишет для него любовные письма Роксане, исполненные огня и красноречия, от которых ее целостность (взыскующая от предмета своей любви того же тождества ума и красоты, духа и тела, что и в ней самой) тает, внимая Сирано и взирая на Кристиана (такой там маскарад). Таким образом Сирано становится душой Кристиана, его духовной субстанцией, его мышлением, cogito, его être. Кристиан же становится «протяжением» Сирано, его paraître. В этом симбиозе они образуют одно существо, функционирующее наподобие Декартова «психо-физиче-ского параллелизма». Важнейшесть «казаться» над «быть» во Франции сказывается в том, что французская Психея склонна к тщеславию, тогда как германская склонна к гордыне. Различие между этими двумя из грехов духа в системе семи смертных грехов — в том, что тщеславие есть род служения ближнему: тщеславный и честолюбивый выбивается из сил, чтобы его полюбили и почитали люди, он обращен к ним, зависит от них и в их зеркале видит подтверждение своему существованию, ценности его, в чем он сам не уверен, значит. И это — более легкий грех, нежели гордость, которая более эгоистична, самоцентрична, сатанинска. Тут человек самоуверен и самодостаточен, и самозамкнут. Когда я приятелю своему, Юзу Алешковскому, сказал как-то, что я тщеславие преоборол гордыней, то есть меньший грех — большим, он живо среагировал: «А, понял — как если бы кто триппер вылечил сифилисом!» Сверхчеловек (Ницше), Супермен — идеал германства. Французский же будет — Сверх-общество, Суперсоциум — вот чего домогаются французские мыслители: Руссо, Монтескье, Сен- Симон, Фурье, Конт, Тейяр де Шарден, мечтатель о социуме, о коммуне в Боге... Германский дух способен творить в одиночестве, как Фауст и Кант. Французский мыслитель нуждается в отклике, чувствовать свое влияние — лиение (inFLUence, где FLUide — «флюид» = тоже liquide — жидкость!) на умы, на дух века, слыть «властителем дум», как Вольтер, Руссо, Гюго, Сартр... По крайней мере — блистать в каком-нибудь салоне, где он развивает мысль в обществе прекрасных дам, чьи восторженные глаза питают его дух соком восхищения. Вольтер, Руссо, Дидро — все имели просвещенных женщин-друзей, поклонниц их таланта. И это было француз-ское изобретение в культуре — салоны мадамов: Ро- лан, Рекамье, де Сталь... — как территории, благоприятнейшие для развития философии, чем кафедры. Даже Декарт вел об-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 141 ширную корреспонденцию с принцессой Елизаветой и не устоял перед приглашением Христины, королевы Швеции, приехать к ней и лично излагать ей свою философию. Ион поехал зимой в эту ледяную страну Снежной королевы — он, теплокровный француз из Турени, схватил простуду и умер там в возрасте 53 лет... О, это требует чрезвычайного усилия от французского духа — прорваться чрез Paraître (кажущееся существование) к Être (подлинному бытию). Этот прорыв, брешь сквозь Среду— обволакивающее нас пространство смутных ощущений, чувств, эмоций, образов, что окружает и пленяет наш разум, — к чистому Бытию проделал Рене Декарт, когда он пришел к формуле cogito ergo sum = «я мыслю — следовательно, я существую». Этот принцип лег в основание философии Нового времени, его развил Кант в своем «априоризме» и т.д. И это совершилось, кстати, не без помощи Германского Космоса: что французу удалось трансцендировать к такому абстрактному принципу. Как сам Декарт описывает окружение этого ему откровения в «Рассуждении о методе», — сие озарение нашло на него, когда он, молодой офицер (прямо д'Арта- ньян!), оказался в Германии (то есть трансцендируя космос «сладкой Франции» даже физически) в одиночестве: «Я был тогда в Германии, куда меня привели события войны, которая и сейчас еще там не окончилась. Когда я с коронации императора вернулся в армию, наступившая зима задержала меня на месте стоянки армии. Не имея ни с кем общения, которое бы меня развлекало, свободный, по счастью, от забот и страстей, которые бы меня волновали, я проводил целый день один у очага и имел полный досуг отдаваться своим мыслям» («Рассуждение о методе», ч. II.). Итак, была зима, и он грелся у очага — типичная ситуация германского Haus'a, и он уГЛУБлялся (Tiefe —глубина, важнейший архетип германства, в противовес наружности и открытости француза) в свое Innere = внутреннее, «я». Благодаря этому озарению, которое совершилось НОЧЬЮ (тоже привилегированное во германстве время суток: Фауст, Новалис — «Гимны к Ночи», тогда как во Франции привилегирован полдень) 10 ноября 1619 года, когда «Дух Истины» снизошел на него, — он и оправдал свое имя Рене— Re-né, Re-natus = «снова рожденный». Он стал как «дважды рожденный» (качество брахмана в Индии) и породил новое направление в мысли Запада. Подобный же прорыв сквозь Среду к Свободе, к Я, проделал в нашем веке Жан-Поль Сартр — в трактате «Бытие и Ничто». Он
142 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ ощущал Бытие как липкую, клейкую массу, тесто (хороший образ для Материи, ее континуума, для Среды, для Декартова «протяжения») — без просвета вакуума, где бы в порах Бытия могла обитать Свобода. И чтобы освободить дух и «я» от этого заключения, надо настроиться на Небытие: оно становится субстанцией, основанием для существования Pour-soi («Я для себя»). Этим усилием создается пространство Свободы. Но требуется долгий процесс «феноменологической редукции», чтобы победить клейкость Бытия и снова выйти к Декартову Ego. Эта тенденция к чистому разуму, рационализм, находится во французской культуре в балансе с противоположной тенденцией: сенсуализм, чувственность радостно открыты навстречу Среде, ее объятиям и проникновению в меня. Природа —блага, «человек от природы добр», — тезис Руссо, тогда как Кант напишет «о радикальном зле в человеческой природе». Дух законов зависит от климата — в социологической теории Монтескье, а Ипполит Тэн объясняет особенности искусства во Франции и Англии влиянием местного космоса, географической среды. И, конечно, в искусстве Франции сенсуализм, приветливость к окружающей среде жизни — многообразно проявились. Couleur locale, «местный колорит» в романтизме, натурализм, импрессионизм. А там — живопись на пленэре: не в дому между стен «я», но отдаваясь целиком флюидам и радиации среды, — вот открытие французов. Но что есть plein air? Это же дословно — «полный воздух». То есть стихия воздуха; но пузырьки его газа не в сухом вакууме, а между ними — влага. Жидкий воздух. Влаго-воздух. ВОДОВОЗДУХ. Сравним с субстанцией России, которая «мать-сыра земля», то есть «водоземля». Это сочетание элементов оказало мощное влияние на фонетику французского языка и стиль произношения. НАЗАЛИЗАЦИЯ сухих и твердых звуков языка латинского, когда он перешел Рубикон и вторгся в Галлию, — сие есть работа французского космоса сырого воздуха. Звуки солнечного Итальянского Космоса словно простудились и им заложило нос после прибытия и натурализации в новой среде. И вот все эти характернейшие для французского языка носовые звуки: an, en, in, on, un, am, em, om... Далее. Космос Полноты не мог дозволить словам стоять раздельно в потоке произношения и стал сливать и сплавлять концы и начала слов в акте lien и liaison (связи, соединения). Так, в Allons enfants de la Patrie («Пойдем, дети отчизны!» — запев «Марсельезы») оба слова произносятся одним потоком, как
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 143 единое, и в нем сухое мужское s преображается во влажный звонкий согласный z. В потоке французской речи мы не можем различить, где кончается одно слово и начинается следующее. Воистину Les Liaisons sont dangereuses — «Связи — опасные» (аллюзия на роман Шодерло де Лакло того же названия). Космос влаго-воздуха сказался даже во французских интуи- циях в физике, в теориях, касающихся строения вещества и света. Так, Френель в XVIII веке выдвинул ВОЛНОВУЮ теорию света, тогда как англичанин Ньютон в «Оптике» развивал КОРПУСКУЛЯРНУЮ теорию: согласно англосаксу, свет состоит из частиц. Френель же видел свет как жидкостную субстанцию и полагал, что он распространяется волнами, как и естественно осуществляться движению в континууме, в непрерывности и заполненности. Передвижение же частиц, телец («корпускула» — это маленький «корпус», тельце) предполагает пустоту, куда им двигаться и чье место занимать-стать. Да, но ведь и в современной, на что уж интернационализированной науке, внутри квантовой теории германец Макс Планк выступил с идеей «кванта» энергии, как бы атома энергии: что она порциями обитает, дискретно, пунктирно; а вот француз герцог де Бройль выдвинул квантово-ВОЛНОВУЮ теорию строения атома, вещества. Если уж мы зашли в физику, то тут же вспоминается классический трактат Паскаля «О равновесии жидкостей и о весе воздуха» — тоже ведь выбор характерен: стихии воды и воздуха. А вот Галилей, современник почти Паскаля, занимается изучением падения твердых тел в пустоте, абстрагируясь от воздуха как субстанции, сводя его к вакууму. Опять же классическое сочетание римско-итальянского атомизма: атомы и пустота. Кстати, проблема равновесия, которою занимается ум Паскаля, — это же знакомый нам БАЛАНС снова. Ну а если вслушаться в сам термин, как он звучит по-французски: équi-libre — да ведь это сложное слово из двух корней: equus, égal = «равный» и libra, что может означать и «рычаг», но liber — это «свободный». Так что «равно-весие» по-французски — это «равно-свободие». Вот как: принципы 89 года (Французской революции) «свобода, равенство и братство» словно предзаложены в Логос француза и могут быть обнаружены даже в наклонении его и физических исследований... ВОДО-ВОЗДУХ на многое здесь накладывает свою «печать», а лучше сказать, «взводняет» и «вздувает». В живописи тут акварель развита, письмо пятнами («ташизм»), а ведь «акварель» от латинского aqua = вода. Напротив, немцы, в Космосе «огнезем-
144 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ ли» и жесткой формы и грани, — расположены к четкому рисунку (а не размытым пятнам) и мастера в графике (Дюрер, экспрессионизм...). Французская кухня изобрела СУФЛЕ — от souffler = «вздуть». Влаго-воздух вдувается в стихию «земли», делает ее пористой, невесомой (вспомним также и пирожное «безе», что буквально значит «поцелуй» — baiser) и таким образом причащает ее к своей субстанции. Так стихия земли имеет свою евхаристию — причастие к сакральному в этом Космосе «водо-воздуху». Земля-стихия тут пария. Иерархия четырех стихий в Космосе Франции мне видится таковой: огонь, вода, воздух, земля. Сама ПЛОТЬ французских мужчин и женщин — как «суфле»: нежная и чувственная. Камень — не чувствен. Стихии земли, чтобы стать чувственной, надо стать пористой, смешаться с воздухом, водой и огнем. Жкюая телесность именно такова. Малейшее прикосновение к плоти, сотканной таким образом, сочной и наэлектризованной, производит мгновенный ответ. Сексуальная реактивность и возбудимость французского антропо- са пословична в народах и их анекдотах. Но и физика опять же тут как тут: основатель электростатики Кулон — как додумался до закона, согласно которому электрический заряд любого тела располагается целиком только на его поверхности, так сказать, на коже тела? Не острейшая ли чувственность «откожно» мирочувствующего и мыслящего француза наводила его на именно такую интуицию? И, кстати: электро- СТАТИКА — открытие французов, не электроДИНАМИКА, что уж —дело англосаксов (Фарадей, Максвелл...). А статика —это закон уравновешивания, баланса опять же и симметрии. Теперь в нашей шкале ценностей может получить свою реабилитацию ПОВЕРХНОСТНОСТЬ француза, что пресловута во мнении о нем чужеземцев, не посвященных в таинство здешнего Космоса, в особый склад вещества, материи, телесности тут. Германцы и русские кичатся своей «глубиной» и «внутренним» человеком, презирают поверхность как бесчувственное и бездуховное пространство. И это так, справедливо в отношении их жесткой и суровой нордической плоти и древесной кожи, как коры. «Чтобы в московите пробудить чувствительность, — писал Монтескье в «Духе законов», — с него надо содрать кожу», которая, по его соображению, состоит из грубых волокон. Потому-то северяне мужественны и обычно побеждают южан в войнах... Но все ж показательно это: что Шарль Луи Монтескье и в кожу поместил окуляр своего умозрения, до чего вряд ли додумался бы выходец из другого народа и Космоса. Во французском антро-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 145 посе поверхность кожи работает как в высшей степени чувствительная антенна и мембрана. Вот почему в иерархии чувств по-французски ОСЯЗАНИЕ — первочувство. По моей интуиции, пять чувств человека расположатся в такой тут последовательности по степени важности: осязание, вкус, обоняние, зрение, слух. Для сравнения, германская иерархия-шкала мне видится так: слух, зрение (теоретические чувства дальнодействия, на расстоянии, тогда как во французском Космосе первенствуют чувства близкодействия, которое есть принцип и в физике Декарта, в его картине Вселенной), осязание (труд руки), обоняние (цветы значат в поэзии), вкус. Объяснение есть акт приведения чего-то сложного и неясного—к простому и знакомому, и очевидному. Так вот: Декарт, усиливаясь дать объяснение сложному явлению СВЕТа и акта зрения, приводит их к осязанию — как чему-то первородному здесь. Глаз в акте зрения КАСАЕТСЯ своего предмета, а посредником служит столб частиц первого элемента. Так что и зрение ОЩУПЫВАЕТ свой предмет. И вообще ТРОГАТЬ во Франции очень интеллектуальное действие, и много качеств от него происходит: «трогательный» — как эстетический критерий — у нас калька с французского touchant. Также и характер прикосновения к музыкальному инструменту — «туше» — оттуда же. Также и ТОЛКАТЬ здесь многосмысленное действие. Если в физике Ньютона действует всемирное ТЯГОТЕНИЕ, то в физике Декарта внутри Вихря идет толчея частиц, такая вселенская «тусовка», — и так передается движение: трением частиц, вращающихся в обществе друг друга. Есть такая фигура — Тянитолкай. Так вот: англосакс Ньютон выбирает для организации своей Вселенной принцип ТЯНИ! Декарт же, француз,—ТОЛКАЙ! Из оперы осязания-касания и такой феномен и критерий социального поведения, как ТАКТ — от латинского tango = «касаюсь». «Материя — как щекотка и боль» — так, помню, сформулировал я Декартов анализ материальной субстанции, его «протяжения». Оно ведь через осязание-касание становится внятно нам, через сенсуализм. Мгновенное и сильное касание есть удар и производит боль. Легкое и плавное касание — щекотка, сладострастие. Разница между ними —лишь в силе и степени. Зная- читая Декарта или нет, но на ту же закономерность, на то же тождество напал другой французский философ, знаток Эроса —
146 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ маркиз де Сад: взаимоперетекаемость сексуального наслаждения и истязания плоти. ВКУС и ОБОНЯНИЕ — ипостаси Осязания: тоже ведь от касаний в близкодействии эти ощущения возникают. В кухне французы — гурманы и гедонисты, их кухня в разработанности уступает разве греческой. И с ближним Ориентом в этом тоже перекличка. Как и в чувственности сексуально-гаремной. Слизистая оболочка рта у французов столь же нежна и отзывчива, мысля- ща, как у вагины и у пещеристого тела, и они взаимозамени- мы —в минете. Но ВКУС поднят во французском мироощущении из сферы консумации блюд и дегустации вин и соусов, — ввысь: стал категорией эстетического «суждения вкуса» — в искусстве, литературе. И даже германец Кант воспринял это изобретение французского Логоса и впустил этот термин в свою «Критику способности суждения». Утонченность вкуса, finesse, рафинированность чувственной сферы — качество, присущее французам, и оттуда, как и «вкус», вошло в обиход мировой цивилизации. Но вслушаемся в корень слова: он от лат. finis = конец, цель, острый конец, острие (как и в «остроумии», что есть качество именно французского ума — esprit), качество микрочастиц Декартова «первого элемента», этой огненной жидкости, субстанции электричества. ОБОНЯНИЕ прославлено французской парфюмерией и Бодлером в «Цветах зла», где мы утопаем и в роскошнейших «Экзотических запахах» (так прямо одно из стихотворений именуется: Parfums exotiques), и в гиньоли падали (Charogne), из чего декадентски рафинированный сатанинский вкус извлекает свое сладострастие. Кстати, о САТАНИЗМЕ французском. Он остается на уровне грехов плоти (обжорство и блуд раблезианцев и либертенов; сребролюбие ростовщиков — «Гобсек» и проч.), на уровне грехов души: уныние, тоска, печаль, романтическая меланхолия (ennui, tristesse, nausée, Le soleil noir de la mélancolie) и гнев, воспламенения революций; ну и из грехов духа —тщеславие, чело- векоугодничество. Но все это—детские шалости, мелочь и мелкие бесы во сатанинстве, не дотягивают до Князя Тьмы, которого как раз германский дух, в грехе гордыни, во множестве ипостасей породил. Люцифер в «Авроре» Якова Беме, в «Потерянном рае» Мильтона, «Каин» Байрона и «Манфред», Сверхчеловек (и Антихрист) Ницше; пара: Фауст-Мефистофель в народных легендах и у Гёте и Томаса Манна... И атеизм во Франции — скорее, просто бытовой, нечувствие, равнодушие к Богу, а не
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 147 воинственное ополчение человеческого Я на Бога. Просто француз слишком утопает в радостях Жизни и в сюжетах и битвах внутри Социального рондо, Кесарева универсума, чтобы оставались силы души и духа на богоборчество. И атеизм социализма расплывчат: просто рай на земле хотят создать, — а не лич- ностно-персоналистично антибожь он... Но что есть ЗАПАХ по своему составу? Он производится мелкими частицами стихии «земли», несомыми на крыльях анге- лов=вестников воз-духа, и накатывающимися волнами на влажную ткань ноздрей. Опять —обогненная земля, пыль, продутая чрез влаговоздух и вздутая им. Снова суфлеподобная ипостась вещества, материи. О ЗРЕНИИ достаточно уж мы толковали в связи с живописью тут и трактовкой света Декартом. Но вот об иерархии частей суток и времен года уместно помыслить. Полдень, ночь, вечер, утро—так мне чувствуется здешняя шкала ценностей, исходя из космоса и культуры (не из жизни земледельца, для которого естественно ценить иначе: утро, полдень, вечер, ночь). Полдень — предельное расширение существа, вскипание крови, солнце в зените. Ночь — излияние избытка огне-воды-семени во Эросе или в творчестве: Бальзак и Пруст творили ночью. Вечер — пространство-время тусовки в Социальном рондо общения и вращения в «свете». Из времен года иерархия: весна, лето, осень, зима — нормальная, не извращенная последовательность (почему-либо). Весна —время надежды, espérance, что постоянно рифмуется в поэзии и народных песнях с France —Францией. Весна = кровь, сангва. Лето = холера (желтая желчь, пережженная жидкость). Осень = «мелан-хола» (черная желчь). Зима = флегма и лимфа, первосоки у северян медлительных, трудно возбудимых... Что же до СЛУХа и МУЗЫКИ во Франции, то тут, во-первых, такое соображение: латинский язык, назализовавшись во Французском Космосе влаго-воздуха, зазвучал здесь столь сонорно, плавно, «музыкально», что во многом отбил почву и потребность в надобности чистой музыки здесь. Тут говорят, произносят — как поют, в отличие от немцев, что каркают и лают, и кому, как в компенсацию, нужна чистая инструментальная музыка —не вокальная, подальше от резкого голоса своего. Та же музыка, что есть во Франции, наклонена не к личности (песнь Innere души, что выпевает германец в своих Lieder: «песня» от Leid = «страдание»), но к социальности и публичности: трубадуры Прованса, шансонье — от Франсуа Вийона чрез Беранже до Эдит Пиаф и Ива Монтана — у всех социально ори-
148 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ ентированные песни, исполняемые не камерно, но публично, на ярмарках, на турнирах, на стадионах, электризуя слушателей и на политические акции. Так родилась и «Марсельеза» Руже де Лиля, песня прикладная для марша отряда марселыдев на Париж, ставшая гимном Франции. Жест, декламация, патетика, наружный эффект —отличают и симфонизм Гектора Берлиоза. Его Траурно-триумфальная симфония (баланс противоположностей, что сходятся, касаются друг друга уже в заглавии), посвященная жертвам Июльской революции, с грандиозными размерами оркестра, призвана как бы сопровождать всенародное действо, шествие. Так же и его «Ракочи-марш» из «Осуждения Фауста», и «Шествие на казнь» из «Фантастической симфонии». Музыка тут не чистая, а программная, прислоняется к литературе, не самостоит. Или — опера, при дворе короля, с балетом, или «большая опера», как «Гугеноты» Мейербера, на кровавый сюжет Варфоломеевской ночи. Ну и Визе — с экзотикой ориентальных «Искателей жемчуга» и с жрицей свободной любви, цаганкой (как и Эсмеральда Гюго) Кармен, что подливала огонь движению эмансипации женщины. Кармен — это любовь, кровь и смерть — так же Fort comme la mort «Сильна, как смерть» — название романа Мопассана. Кармен — фонтан страсти, огневода в обеих испостасях: кровь и сперма, и танец на площади. «Публичная женщина» в благородном смысле —тоже чадо социального рондо. А с другой стороны — импрессионизм, музыка чувственных нюансов, нега слуха, музыкальные акварели Дебюсси (много сюжетов с водой у него и музыкальная картина «На воде»...) или густая эротика Мориса Равеля: «Послеполуденный отдых фавна», «Дафнис и Хлоя», «Павана», то же «Болеро» и т.д. Все это музыка не внутреннего человека, но обращенного наружу: в социум-общество или чувственность тела индивида в неге. Но Верлен-то начинает свой манифест «Поэтическое искусство» (Art poétique) призывом: «Музыки, музыки, прежде всего!» (De la musique avant toute chose). Да ведь это — для поэзии, для словесного искусства: усилить подпитку литературы развившимся уже самостоятельным искусством музыки. Вообще это стихотворение Верлена характерно для французского Логоса по ходам мысли. Оно, во-первых, откровенно полемично против «Поэтического искусства» Буало, которое было манифестом классицизма в литературе (XVII век), устанавливая принципы картезианского рационализма, акцентируя требования меры, пропорции, симметрии, четкость и рельефность формы, запре-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 149 щая все смутное и низкое. Верлен выдвигает прямо противоположные критерии. De la musique avant toute chose, Et pour cela préfère l'Impair Plus vague et plus soluble dans l'air, Sans rien en lui qui pèse ou qui pose. Музыка прежде всего, И для того предпочитай НЕПАРНОЕ (отвращение к симметрии и балансу. — Г.Г.), Более смутное и растворимое в воздухе (космос влаго-воздуха. — Г.Г.)Х Без чего- либо, что весит или твердит. Следует также, чтоб ты не выбирал слов безошибочных (sans méprise). Ничто не дороже пьяной песни (chanson grise), Где Неясное с Точным соединяются (Ou l'Indécis au Précis se joint —и сам сбалансировал пару!— Г.Г.) Не надо Цвета, только Нюанс! (Pas de Couleur, rien que la nuance). Избегай Остроты убийственной (la Pointe assassine), Остроумия жестокого и нечистого Смеха (L'Esprit cruel et le Rire impur). Возьми красноречие и сверни ему шею! (Prends l'éloquence et tords-lui son cou) Но ведь все эти Pointe, Esprit, Éloquence составляли принципы и гордость французской мысли и словесности! Итак, все рекомендации Верлена происходят из тезисов Буало — как им антитезисы. Но если Германский Логос не выносит состояния противоположности и имеет нужду в синтезе: или трансцендировать антиномии (Кант: его «Критика способности суждения призвана навести мост между антиномическими друг другу «Критикой чистого разума» и «Критикой практического разума»), или через принцип развития, в диалектике преобразить одно в другое, или свести их в высшем Единстве (Гегель, его «триада»), то Французский Логос не испытывает жгучей, жизненной потребности в синтезе, но его удовлетворяет БАЛАНС КОНТРАСТОВ — или в статическом положении (как статические антитезы контрастных персонажей у Гюго опять же: слепая Деа видит светлую душу урода Гуинплэна...), что зафиксировано в известном французском принципе «les extrémités se touchent» = «крайности (чрезмерности, экстремы) касаются друг друга» (не «сходятся», как, меняя статику на динамику, переводят в Русском Космосе пути-дороги, игнорируя важнейшую во фран- Цузстве процедуру КАСАНИЯ), — или в осцилляции, колебании,
150 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ в мелких и быстрых шажочках (как у «петиметра») туда-сюда: «Du grand au ridicule n'est qu'un pas» («От великого до смешного — только один шаг» — кажется, Наполеона изречение, mot). Отталкивание от предыдущего (моды в одежде вчерашней, стиля в искусстве) — просто автоматический механизм развития французской жизни и культуры, который они, по влиятельности Парижа как мирового центра цивилизации, навязали миру и в XIX, и в первой половине XX века. Оттуда все эти «последние крики» во всем, что призваны сбалансировать предыдущий последний крик: от импрессионизма к экспрессионизму, от натурализма — к абстрактному искусству, потом сюрреализм и т.д. И снова работает сила ОТТАЛКИВАНИЯ, а не проникновения внутреннего тяготения (напоминаю «Тяни!» Ньютона и «Толкай!» Декарта...). Такой механизм дает шанс французам в любой момент быть на шажочек впереди прогресса и выступать законодателями вкусов Западной цивилизации. Французский Психо-Логос — это une demoiselle sur une balançoire («барышня на качелях» —из известной песенки Ива Монтана). Для французской модели мира я как-то естественно вышел к такой эмблеме: ^\j • ТУ1 крест Декартовой системы координат из прямых, мужских линий и синусоида обвивающей их женской кривой. И выходит подвижный баланс. Французский Ум словно не может утверждать нечто, тут же механически не двинувшись в противоположную сторону. Это производит впечатление развития, но в сущности это —статика, осцилляция, равновесие, параллелизм. У того же Декарта — дуализм субстанций: духовной и материальной, психо-физический параллелизм (между душой и телом), рационализм уравновешен сенсуализмом. Вслушаемся, кстати, в термины. То, что у нас переводят как «мышление» и «протяжение», у Декарта — entendement и extension: оба от глагола tendre, что значит — «тянуть» с различными префиксами: EN = «в» и ЕХ = «вы». То есть «В-тягивание» и «ВЫ-тягивание», как «в-дох» и «вы-дох» — вот ведь какие простые интуиции залегают под сложными категориями Дух и Материя во Французском Космосе. И в самом деле: мышление — это как бы втяже- ние пространства в точку и аннигиляция вещественности таким образом, а континуум мира образуется вытягиванием, эманацией, вытеканием-расширением из точки Бога, как Вселенная расширяется (вытягивается опять же) из взрыва первичного «атома» бытия.
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 151 Вопрос «Почему?» по-французски звучит POUR-quoi и означает буквально: «Для чего?» Если Германский Логос в аналогичном вопросе делает акцент на Причине, происхождении, прошлом явления, то Французский Логос — на Цели, призвании вещи. То есть вперед, в Будущее его вектор. Отсюда —теории ПРО-гресса, Э-волюции, «жизненного прорыва» (élan vital) — именно во Франции блестяще развивались умами (Руссо, Кон- дорсе, Ламарк, Бергсан...). АНГЛИЯ Англия— это остров-корабль с «само-сделанным человеком» (self-made man) как мачтой. Англия — эпилог Евразии и пролог Америки. Таково ее призвание на Земле-планете. Но это — ее бытие «для других», их глазами. Однако сама она себя чувствует центром планеты (недаром нулевой меридиан проходит здесь, в Гринвиче) и в высшей степени бытием «для себя». Англия содержит результаты исторического развития и культурных процессов, совершавшихся на континенте Старого Света: она, так сказать, консервы Евразии; в то же время она — питомник, где семена будущей американской цивилизации были взращены. Культура Англии наиболее универсальна изо всех культур Евразии. Она содержит все принципы, которые рождались там. Плюрализм и терпимость отличают английскую ментальность от других, более односторонних национальных миров, жестоко и страстно принципиальных в подходе к идеям. Но чтобы сосуществовать вместе и не вытеснять друг друга, все эти принципы и идеи должны были несколько умалить свою силу, глубину, ослабить творческую страсть. Они отрекаются от претензии на Абсолют и мирно сосуществуют во взаимном скептицизме, юморе и релятивизме. Как овощи и фрукты в статусе консервированных, так в английском соке чуть меркнут свежесть и аромат творений с материка. В Англии есть музыка, но не равномощная немецкой; есть живопись, но не сравнима с итальянской; есть философия, но не конгениальна с греческой и германской классической... Но театр, Шекспир! Да! Уникальная ситуация сложилась в Елизаветинское время. Со стороны континента наплывали достижения Ренессанса в их высшем цветугсобирались на палубе Англии, как на новом Ноевом ковчеге. А тут мощно зрела англо-
152 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ саксонская субстанция уже несколько веков. И вот они встретились в Шекспире — на взаимное понимание, столкнулись и на схватку — идей, индивидуальностей, стилей жизни — беспрецедентную по своей динамике. Это страстно-яростное влюбление и противоборство отлилось в драмах шекспировых, писанных будто самим Бытием, анонимно, потому что мы до сих пор не знаем точно, кто был их автор, словно они были вдохновлены — кем? Мельпоменой? Иль Богом самим?.. Но Английский Космо-Психо-Логос еще не достиг зрелости в Шекспирово время. Важнейшие исторические и культурные события, которые образовали уникальную физиономию Английской цивилизации и ее вклад в мировую, — еще впереди. А именно: парламент, разделение властей, Великобритания как владычица морей и ее империя, с Америкой включительно, промышленная революция, изобретения в технике, опыт и эксперимент как путь познания в науке... Вся эта будущая творческая продуктивность существовала в Елизаветинское время в потенции и прорвалась вулканом Шекспира, выразившись в художественной форме, которая, вообще-то говоря, чужда сущности английского прагматического и утилитарного духа, умеренного и скептического, без крайностей континентальных пророков. Правда, в пуританах и Английской революции XVII в. эта страсть к Абсолюту присутствует. Но это движение было продолжением извержения того самого вулкана английской субстанции, которая сперва излила свою лаву — в художественное русло театра Шекспира. Теперь она стала изливаться в религиозное русло (пуритане, диссиденты, секты: методисты, квакеры...); затем в политическое: Гражданская война (1640—1660), Реставрация (1660—1685), «Славная Революция» (1688). Далее — законодательное творчество: установление трех независимых властей (законодательной, исполнительной, судебной). Параллельно развивается мореплавание и совершаются великие географические открытия, и Британская империя утверждается на пяти континентах. Тут же затевается промышленный переворот (Джемс Уатт), творят великие экономисты (Адам Смит, Рикардо...), изобретения в технике преобразуют индустрию, а в науке гениальные экспериментаторы (Фарадей, Резерфорд...). Это была, так сказать, «перманентная революция», которая протекала в Англии в течение трех столетий на различных уровнях и поприщах. Благодаря своей длительности эта революция проявилась как эволюция и создала психологию традиционализма, консерватизма. Умеренность в подходе ко всему, спо-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 153 собность зараз видеть многие стороны в каждом явлении отличает английский склад ума в сравнении с континентальными тенденциями к монизму того или иного рода, что отличает мен- тальность Франции, Германии, России... Все это: плюрализм, множественность возможных объяснений — началось с «Гамлета», который написан как раз в 1600 году и был первым мощным откровением Английской сущности, которая будет развиваться в течение последующих трех веков. Гамлет — именно в силу развитости своего ума и образования — ошеломлен многовариантностью Бытия и мотивов в поведении человека и в оцепенении не может однозначно решать и действовать. Он — как царь Арджуна в индийской философской поэме «Бхагавадгита» в миг, когда ему открылась «тысячеликая форма Брахмо» (Единое в бесконечной множественности форм сразу), что невыносимо очам смертного. Становится понятно, почему английский ум склоняется к принципам опыта (Бэкон), эксперимента, импульса, «впечатления» (Локк). Ведь в перспективе бесконечного Абсолюта, теоретически мысля, все возможности и ценности, и идеи равны (скептицизм Юма). И человек может оцепенеть в медитации над этим на всю жизнь, как то могут себе позволить делать на твердом материке индийский йог или германский философ в рефлексии. Но в Космосе Англии, на острове-корабле, человеку приходится действовать. И действие-движение, которое я должен исполнить как раз в этот данный момент (а не во всякий вообще), может (должно) быть РЕ-акцией на какое-либо воздействие мира на меня, на мои чувства (напоминаю теорию Локка об идеях, которые, согласно ему, суть «впечатывания» — «импрешнз» — impressions окружающей реальности на воске пружинящем наших чувств). Это ментальность моряка, действующего во время шторма. Опыт же был произведен в источник истинного знания Фрэнсисом Бэконом, лордом-канцлером Англии, современником Шекспира. Есть даже гипотеза в шекспироведении, что именно Бэкон спрятан под псевдонимом «Shakespeare» = «Потрясающий копьем», если буквально перевести. История Англии с древних времен — это шествие к своей сути, самосделывание и самопознание. Британия рассматривалась римлянами как дикая, пустынная и варварская провинция их империи (так у Юлия Цезаря в «Записках о Галльской войне»). Во время великого переселения народов в IV—VII вв. гер-
154 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ манские племена англов, готов, саксов пересекли будущий Английский канал и поселились жить там вместе с туземными кельтами на земле малоплодородной. Можно полагать, что люди, тут живущие, не очень требовательны к жизненным условиям, к комфорту. Тот же тип людей через тысячелетие отважится переселяться в Америку. Однако, как подчеркивает Монтескье в своем «Духе законов» (кстати, труд этот вдохновлен его восхищением перед английской организацией общества в XVIII в.), «бесплодие земли делает людей изобретательными, воздержанными, закаленными в труде, мужественными, способными к войне; ведь они должны сами добывать себе то, в чем им отказывает почва. Плодородие страны приносит им вместе с довольством изнеженность и некоторое нежелание рисковать жизнью» («О духе законов», кн. 18, гл. 4). Этот суровый стиль жизни сформировал то «йоменри», свободных земледельцев с сильным чувством собственного достоинства, которые образовали собой становой хребет английского народа. Христианство проникло на остров, одухотворяя грубых язычников, и так мирно зрела субстанция Англии в симбиозе кельтов и германцев, англосаксонских баронов с йоменами. Однако в XI веке норманны оккупировали остров, словно осуществляя волю континента Евразии удерживать при себе эту окраинную землю, обратить ее в свою, континентальную, веру и стиль жизни. Французы были призваны исполнить эту службу для Матери Евразии. («Континент» = «протяженность» буквально, был, естественно, недоволен своим «отломанным ломтем» — островом, где слишком уж самостоятельным становится сын «материка» = «Земли материнской».) С XI в. и на века надвинулись французский язык и римская католическая вера, и кровь французской аристократии, внося новый мощный элемент и пласт в складывающуюся «английскость». И вот узел, сюжет и интрига английской истории затеялись с этого момента. Это — противостояние германоподобных англосаксов (вместе с туземными кельтами) — и французоподобной новой аристократии, сконцентрированной вокруг короля и его двора, который поддерживался папством Рима. Итак, Остров — против Континента — эта борьба составляет содержание истории Англии в течение второго тысячелетия, включая и Наполеона, и Гитлера, кто готовились высадиться на острове, — вплоть до наших дней, когда англичане стали уже столь уверены в прочности своей субстанции, в незыблемости и нерастворимости своей сути, что дали согласие на туннель под Английским каналом. Французы именуют тот же пролив презри-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 155 тельным словом «Ла-Манш», что значит «рукав» — второстепенная часть одежды на теле, которое имеет сердцем — само собой разумеется — Париж. Таким образом, РУКАВ против РУБАШКИ — в таком образе можно себе представить историческую битву англичан за свой стиль существования. Рукав, однако, содержит нечто весьма ценное, а именно — Руку, инструмент для Труда. И это — Индустрия, «ургия» — стало главным оружием населения острова в установлении власти не только над собой — стать «самосделанными», а не французами сделанными человеками, стать зрелым джентльменом, а не маменькиным сынком или бастардом Материка Евразии, — но, по достижении сего статуса (в XVII веке), — установить свое правление над земным шаром (включая и Мать-Евразию — Индию) в империи Великой Британии. Даже после, в общем, мирного распада этой империи (дружественные отношения между членами Британского Содружества наций сохранены) англичане, с их принципом труда, индустрии, экономичного производства, продолжают заправлять современной мировой цивилизацией— уже руками США, своей прежней колонии. Потому что эти, американцы, не изобрели существенно новых принципов бытия, которые не были бы открыты в Англии. Принцип «время = деньги», индустриализм, культ техники, экономичность — это повелось с Джемса Уатта и Адама Смита. Конституция, «права человека» — пошли с Великой хартии вольностей (XIII в.) и со Славной революции. Плюрализм и терпимость в религиозной области и в идеологии — тоже из Англии XVII века. Прагматизм, утилитаризм — с Бентама в начале XIX в. Динамизм в конкуренции — с «борьбы за существование» Дарвина и Спенсера и т.д. Однако ж есть тут и разница с Америкой. В Англии эти принципы не всепоглощающи, но сожительствуют в симбиозе с принципами, царствовавшими в прежние времена: монархия, аристократия, театр... Истеблишмент Англии имеет толщу и глубину; там, как геологические пласты, залегают разные стили жизни, идеи и нравы, тогда как в США последнее, новенькое и модерное, односторонне развивается и заливает плоскость этой страны без толщи и корней и распространяется по поверхности и мировой цивилизации. Да, многослойна цивилизация Англии, и недаром геология как наука именно здесь первооткрыта (Чарльз Лайель). Американская же цивилизация плоскодонна. Но возвращаюсь к образу — Рукав против Рубашки. Эта Рука, сокрытая в рукаве, набрала однажды столько дерзости, что
156 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ смахнула и Голову с плеч —обезглавив в 1641 году своего короля, Карла I. Кромвелевский период Великого мятежа (1640 — 1660) был в то же время войной мужского начала (которое воплощалось в англосаксонских йоменах и в мелкой аристократии джентри, в нижних классах английского общества) против изнеженного, женоподобного нобилитета, группировавшегося вокруг короля и его офранцуженного двора. Король ощущался как инкарнация чуждого начала МАТЕРИка Матери Евразии, его женственного духа, что протянул свои французские щупальца через рукав Ла-Манша править островом, который хотел жить, петь и играть по своим нотам и скрижалям, что и выработали тогда пуритане. Любопытно, что нежная плоть в человеке виделась идеологически подозрительной пуританам. Джон Мильтон, великий поэт и публицист в годы Английской революции, в юности тяжко переживал, что соученики прозвали его «леди» за деликатную комплекцию, и он так оправдывался в «Предварении» (Profusion), написанном в 1628 году. «От некоторых из вас я получил недавно прозвище «леди». И почему ж им кажется, что во мне так мало от мужчины? Не потому ли, что я не мог заглатывать огромные порции выпивки, подобно круглобрюхим атлетам, или, без сомнения, потому, что моя рука не затвердела, удерживая плуг, или потому, что я не растягивался на спине под полуденным солнцем, как семилетний погонщик волов?» Черты простолюдина перечислены здесь. И не комплекс ли неполноценности перед мужланами подвиг Мильтона написать в свои преклонные годы драму не о ком-нибудь, а о супермужчине Самсоне («Самсон-борец»)? Отщепление от римской католической церкви и тут же расщепление пуритан на множество сект — важнейшие события в формировании Английского бытия и мышления. «Католический» означает — «вселенский», излучает идею универсума, Единого, как и Материк. Английский же принцип — плюрализм индивидуальностей и характеров. А католические священники с их целибатом и тонзурой выглядели евнухоподобными, отвратительными в глазах мужественных пуритан. Однако английский принцип плюрализма сказывается во всех областях, в том числе и в соотношении мужского и женского начал тут. Андрогинен Альбион! (За белые скалы Дувра прозвали римляне так остров бритов: от лат. albus — «белый».) Анд- рогин же — «муже-женщина», как герма-фродит. Под холодным северным солнцем и в сыром воздухе не возжечься пламенной страсти (таковых своих персонажей Шекспир ссылает на юг, в
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 157 Италию: Ромео, Отелло...), и любовь тут склоняется быть как дружба. Культ друга — и у матросов, и в поэзии Роберта Бернса. А в пьесах Бернарда Шоу сколь мужеподобны и разглагольны умные женские персонажи: активнее вяловатых мужчин. В то же время Оскар Уайльд был осужден за гомосексуализм. А переодеваться в женщин — обычное дело в шекспировском театре. И не случайно именно королев (не королей) на своем троне обожают здесь, и они дают имена эпохам: Елизаветинская, Викторианская. Ну и «железная леди» Маргарет Тэтчер приходит на ум. Отталкивание от романо-французского католицизма зашло так далеко, что отразилось на трактовке христианства тут и, в частности, в сдвиге от Нового Завета, с его натуралистическими символами Отца, Сына, Матери, — в сторону Завета Ветхого, с интимным для самосделанного англичанина образом Бога как Творца-трудяги, кто создает «самосделанный» мир. Эллинско- евангельский Генезис (= порождение всего в бытии природным путем, через Эрос и Бога как Любовь) тут отодвинут, а придвинут к сердцу и уму иудейский Креационизм (сотворенность всего трудом, «ургией»). Сюжеты Ветхого Завета тут переживаются интимнее евангельских. Вспомним эпос Мильтона «Потерянный и возвращенный рай». Иудейские имена широко распространены в Англии: Исаак Ньютон, Адам Смит, Ребекка Шарп (в «Ярмарке тщеславия» Теккерея), Урия Гипп (у Диккенса)... В других странах Европы такое не наблюдается. В романе Вальтера Скотта «Айвенго» (а ведь то же имя, что и у «русского Ивана», у этого средневекового рыцаря: IVANhoe!) благородные англосаксы и Ричард Львиное Сердце, в том числе, защищают еврея Исаака и его дочь Ребекку от притязаний французского рыцаря Бриана де Буагиль- бера. В Англии даже премьер-министром стал еврей Дизраэли и получил титул «Лорд Биконсфильд». И хотя в Англии много «Тринити»-колледжей, однако в Троице важная перетасовка ипостасей по ценности произошла, сравнительно с трактовкой Троицы на континенте: в католицизме и в православии. В связи с ослаблением Природы и Матери-и здесь и усилением Труда и изобретательности Разума на первый план выдвигается Бог не как Отец, а как Творец, а также ипостась Святого Духа, который нисходит на верующих (как в Пятидесятнице) и изливает на них дар пророчествования, так что напрямую и без посредства пресвитеров каждый англичанин сам сообщается с Богом — и так многие там основывают свои толки и секты, самоопорные и «самосделанные» и в вере. Культа же Богородицы (как в православии) или Мадонны-Девы
158 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ (как в католицизме) тут нет. И Иисус не столько как Сын ощущается, а сам по себе, оторванно от Отца и Матери. Как брат Человеку... САМ против Целого (SELF contra TOTAL) — такая тенденция может быть прослежена в формировании английской сущности, «эссенции». На континенте напротив: тенденция к Единству и монизму и в религии, и в мировоззрении (католицизм, социализм, патриотизм...) сильна. В Англии же — культ частной жизни (privacy): «мой дом — моя крепость». Англичанин хочет сам определяться, самим собой — и в вере, и в идеях, и в стиле жизни и быта. (Потому тут уважают чудаков, странных людей, со сдвигом, идиотов, шутов —- у Шекспира. И термин «джокер» — «шутник», отсюда пошел.) Нет нормы человеческого характера — напротив, пестрота чтится! Сколько их, разных —в «Кентерберий- ских рассказах» Чосера, у Шекспира и у Диккенса!.. Если на континенте в чести Великое и Единое (французский культ Grand, grandeur), и Высокое, то в Англии — Малое и Низкое выдвигаются как почтенные. На Материке единый и великий глава христианства — Папа, а в Англии каждый приход самоуправен общиной «малых сих». Даже в терминологии богослужебной это очевидно. «Пастырь» даже в Лютеровой реформации именовался как «магистер» (от лат. magis —«больше», «большевик», значит), а в англиканской церкви священник именуется «министер» (от лат. minus — «меньше»). Еще Томас Гоббс так различал англиканскую и лютеранскую концепции: «Мы смотрим на кафедру — не как на магистерство, а как на министерство». Тут игра слов — между «большим» и «меньшим», как и Иисус повелел: кто хочет быть большим в царстве Божием, будь меньшим, слугою... Также и «общее» тут в чести: «здравый смысл» здесь —common sense, а парламент, «Верховный (по русско-континентальной самоприниженности перед властью) совет» — House of Commons, «домишко общий»... Идеал англичанина — ДЖЕНТЛЬМЕН. Это в высшей степени «самосделанный» человек, зависящий только от себя. Человек- остров. Но нелегко быть таким, много жертв приходится принести на алтарь независимости. Надо осознать свою меру, размеры своих талантов и способностей, и лучше недооценить их, чем переоценить (в отличие от француза, который склонен к обратному). Потому что в последнем случае вы можете выглядеть смешным и узреть презрение в глазах истинного джентльмена. В первом же случае (когда я сдерживаю свой потенциал) я имею сопрятанное самоуважение и право иронии.
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 159 Итак, самоограничение и воздержание. Но это значит, что вам надо обрезать свои желания, сдерживать страсти, ибо они могут вынести за пределы вашей меры и ввести в зависимость от других людей и вынудят заискивать, унижаться. Может случиться, что, практикуя самоограничение, вы можете потерять много шансов, лишить себя успеха, счастья. Вам надо было, может быть, всего лишь присогнуться малость и попросить... Но это значило б потерять нечто большее, чем удачу, — самоуважение. И вы предпочитаете быть скорее умеренным в амбициях, нежели рисковать и, может быть, выиграть. Джентльмен — смелый человек, он может рисковать жизнью, но не самоуважением. Вот как идеал джентльмена описывается в книге Розенштока- Хюсси «Из Революции»: «Роберт Пиль сказал однажды: «Требуется три поколения, чтобы создать джентльмена». В нем нет ни одной черты, связанной с положением, когда человек зависит от других или правит другими. Джентльмен —воплощение независимости. Он твердо держит слово — даже если его обещание приводит его к проигрышу... Джентльмен выдерживает себя в моральной дисциплине еще и через отречение от высокоумных претензий интеллекта. Он предпочитает находить свой путь инстинктом, через внутренние ощущения, но не логической цепью дедукции. Кардинальная добродетель англичанина — присутствие духа. Если немец в своей речи предложит результат прошлой мысли, а русский изложит план на абстрактное будущее, то англичанин полагает невежливым вторгаться в настоящее со своими прошлыми мыслями или будущими намерениями. Его речь изобилует преуменьшениями и мягкой иронией. Самоконтроль, самообладание, самоподавление, самостушевывание, самозавоевание и т.п. — неистощимый список подобных слов указывает на это одно из величайших достижений англичанина. «Его отличала обычная английская тенденция скрывать свой талант, который мог бы подразумевать притязание на превосходство», — говорил сэр Джильберт Мэррей о своем молодом друге. Француз принимает во внимание внезапные повороты колеса фортуны, англичане берут на себя полный риск и умеют достойно проигрывать. И это не случайно, что «джентльменское соглашение» стало надежнейшим гарантом в международных отношениях». Итак, француза заботит мнение о нем в глазах других, в кругу, в «социальном рондо» своего общества. Это не САМОуважение, но ДРУГИМИ-уважение. И лучше, если другие будут более высокого мнения о моих способностях, нежели они на самом деле.
160 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ Чтобы понравиться людям, француз может из кожи вон лезть и развить способности за пределы своей меры, действительно превзойти себя. Так тщеславие может стать импульсом ко благу, к совершенствованию. Немец обладает самоуважением, как и англичанин, но заходит в этом за свою меру, чувствуя себя бесконечным, Сверхчеловеком. Это гордость, высокомерие, что чуждо джентльмену, хотя он и может выглядеть похоже. Он просто замкнут, потому что «фамильярность порождает презрение» — английская пословица. Еврей заботится не о том, как он выглядит и о самоуважении, но о результате своих усилий. Для этой цели он не остановится перед самоуничижением, потому что «я» — совсем не имеет такого значения для него, но реальные ценности: Бытие, Жизнь, Любовь, Богатство — эти серьезные сути. И царь Давид, и иудейские пророки были экстатичны, то есть выходили за границы своих «я» — чтобы встретить Бога, и не останавливались перед проклятьями своему «я» (как Давид в своих псалмах покаяния). В самосделанном человеке-острове естественна тяга к обособленному житию, иметь свой дом — как микрокосмос: там и свой огонь — камин (долго сопротивляется англичанин центральному отоплению, что дышит тотальностью, непрошеным континуумом континента; он же чтит дискретность — в Пространстве и во Времени). Ему надо иметь свою крышу — как свое небо, откуда выходить на прямой контакт с Духом Святым, минуя посредников. Принцип посредства, напротив, приемлем континенталам: вспомним «средний термин» в силлогистике Аристотеля или «опосредствованье» в философии Гегеля... Это все элементы подчинения единичному всеобщему, целому и оттуда управления моей малостью. Англичанин же предпочитает, если подчиняться, то — себе самому (но зато и строг он к себе, не снисходителен), иметь, так сказать, «хоум-руль» во всем, самоуправление (о чем Ирландия века мечтает и чего добивается...) Когда Англия пришла к своей сущности и установилась в своем особом сложившемся качестве среди стран и культур мира (а совершилось это в XVII веке, к концу его), настала пора ей вспомнить о своем втором призвании: что она не только остров, но и корабль в ОКЕАНЕ. Джентльмен преображается в Моряка. Отныне это два главных типа англичанина. Если Джентльмен весь — самосдержанность в своем доме-крепости у ка-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 161 мина, то Моряк весь — спонтанность и открытость навстречу всем ветрам и впечатлениям, идеям и действиям. (Такое настроение и состояние человека выражено в «Оде Западному Ветру» Шелли.) Робинзон Крузо, Гулливер, Родерик Рэндом, наугад и наудачу плывущий в мир, Джон Сильвер (из «Острова сокровищ» Стивенсона) и прочие «джентльмены удачи» — подлинно!.. Вот Робинзон Крузо. Само имя — от милой птички Робин (малиновки, что излюблена в английских народных песнях и у поэтов) знаменует его как того истинного Сына Англии, кого она выпестовала за предыдущие столетия, кого отлила ее субстанция и кого теперь можно экспортировать в другие страны и земли, дабы цивилизовать их в английском стиле. Островитянин сам, он становится основателем цивилизации на новооткрытом острове, как новый Бог-Творец, обожаемый язычником Пятницей. За век до того подобный случай описан в Шекспировой «Буре», где Просперо сходен с Робинзоном, а Калибан— с Пятницей. Но есть и знаменательная разница между ними. Просперо — волшебник, маг и чародей, тогда как Робинзон — прагматик и техник, чьи орудия совершенно рациональны. И как раз эта абсолютная рациональность того, что и как он делает, образует уникальное очарование и поэзию этой книги. Это просто учебник для каждого: как быть «самосделанным» человеком и построить самосделанный космос вокруг себя. «Робинзон Крузо» может рассматриваться как пророчество о становящейся Американской цивилизации, которая тоже строилась самосделанными людьми, пуританами, потерпевшими религиозное и бытовое кораблекрушение у себя на родине в Англии и высадившимися в Новом Свете создавать самосделанный мир, — с той только разницей, однако, что они не вовлекли Пятницу с собой в творческую работу, но убили, чтоб он им не мешал работать самим. Такие лютые на работу трудяги, что даже раб им — помеха!... «Путешествия Гулливера» Джонатана Свифта предлагают другой вариант архетипа Моряка. Имея тот же изобретательный гений, что и Робинзон, Гулливер — прежде всего наблюдатель разных возможных образов жизни и систем ценностей — и не только у людей, но и у животных: ведь одно из путешествий привело его на остров благородных лошадей, «гуингмов», кому человекообразные существа «йэху» прислуживают. Широкий скептический взгляд, который приемлет плюрализм в стилях жизни и идеях, стал возможен благодаря встречам англичан с иными мирами в их мореплаваннях и множеству ОПЫТОВ, что расширило их знание, как и предполагал Бэкон.
162 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ Своими опытами Гулливер натренирован в ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ, в релятивизме. И это было гносеологическим открытием в Западном Разуме, который доселе упорно стремился к Абсолюту и к единой Истине и тождеству (хотя еще грек Протагор- софист утверждал, что «человек — мера всех вещей», располагая их относительно человека, а не по своей истине объективной). В стране лилипутов Гулливер сталкивается с человечками —- карликами по сравнению с ним. Но при путешествии в Броб- дингнег он оказывается сам карликом в сравнении с великанами-туземцами. Эти рациональные математические пропорции соделаны аналогично Ньютоновым, кто одновременно сочинил свои «Математические начала натуральной философии». Правда, сатирический ум Свифта не пощадил и ученых умников: в «Путешествии в Лапуту» он поднимает на смех рассеянных интеллектуалов, углубленных в разрешение абстрактных проблем, не имеющих ничего общего с жизнью. Вообще сатира и, шире, ЮМОР — излюбленное в Англии настроение и принцип отношения к вещам и явлениям. У Бена Джонсона развита целая теория Юмора, и в английской литературе — многообразнейшие вариации и открытия в этом жанре. И это вполне связано с многосложностью английской субстанции. В самом деле: среди множественности пластов, залегших в поддон английского бытия, в толще Времени и среди ошеломительных, уму не постижимых открытий иных миров и представлений в Пространстве, человек мог бы сойти с ума, не имей он и не развей себе в юморе терапевтическое средство справляться с мощью наседающих из бытия идей («впечатаний», по Локку, вдавливаний в нас), смягчая претензии различных феноменов на абсолютную истину и ценность. Хороший урок по относительности всего преподал еще Гамлет своему ученому другу Горацио после философского диалога с веселыми могильщиками на кладбище: Гамлет. Как ты думаешь: Александр Македонский представлял в земле такое же зрелище?.. И также вонял? Фу!.. До какого убожества можно опуститься, Горацио! Что мешает вообразить судьбу Александрова праха шаг за шагом, вплоть до последнего, когда он идет на затычку пивной бочки? Горацио. Это значило бы рассматривать вещи слишком мелко. Гамлет. Ничуть не бывало. Напротив, это значило бы послушно следовать за их развитием, подчиняясь вероятности. (Прерву: вот Английский Логос — не необходимости, как у континентальных «тоталов», германцев, прежде всего, и не воз-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 163 можности, как у более лабильного в этом отношении эллина Аристотеля, но — ВЕРОЯТНОСТИ — likelihood — «подобия» точнее. А «вероятность» не железна, а свободна и включает Случайность. Принцип же «подобия», аналогии действует и в английском праве и судопроизводстве, основывающемся на «прецеденте», а не на жестком законе. — Г.Г.). Примерно так: Александр умер, Александра похоронили, Александр стал прахом, прах —земля, из земли добывают глину (—ургийный подход: оптика народа трудяг, индустриалов, переработчиков сырья, что и будет далее в веках делать промышленность Великобритании. —Г.Г.). Почему глине, в которую он обратился, не оказаться в обмазке пивной бочки? Истлевшим Цезарем от стужи Заделывают дом снаружи. Пред кем весь мир лежал в пыли, Торчит затычкою в щели. («Гамлет», акт V, сц. 1, пер. Б. Пастернака) Или такой силлогизм: Цезарь умер, Цезарь похоронен, червь ест его тело, рыбак ловит рыбу на этого червя, рыбу ест нищий—таким образом Цезарь путешествует по кишкам нищего. Гамлет дурачит, но как мудро! Вообще ДУРАК, ШУТ — важнейший персонаж в английском театре и литературе. И он в высшей степени философичен. Ведь люди, кто смертные и частичные существа, в сущности, обманываются и дурачат друг друга, когда претендуют знать и управлять реальностью. Так что честнее и лучше нам жить с презумпцией непонимания: что я дурак и дурачим. В этом философская мудрость Шута в «Короле Лире»: он собой представляет зеркало самоуверенному королю, и в нем тот узнает и себя дураком. Да, именно юмор (а не сатира) характерен для английского смеха в художественной литературе. Сатира слишком рационалистична и жестка, абсолютна в отрицании, а ведь ничто в бытии не заслуживает такого серьезного отношения, и ни один человек не может быть абсолютно ужасным. Снова напоминаю о теории юмора Бена Джонсона, в которой он подчеркивает умиротворяющую функцию юмора в битвах за существование: юмор учит прощать и быть милостивым. Шеридан, Диккенс, Оскар Уайльд («Как важно быть серьезным»), Бернар Шоу... — сколько их, мастеров юмора в Англии! — А Свифт, Байрон, Теккерей, Олдос Хаксли, Оруэлл? Это ж — сатирики! — Да, согласен: в Англии есть все. Я снова Убеждаюсь в этом и готов признать себя дураком в моих амбициях утверждать здесь что-либо абсолютно.
164 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ Любопытно посравнить тип дурака английского с русским Иваном-дураком. Русский противопоставляется умным и работящим братьям; он же лежит на печи, не предусматривает и не планирует в заботе, — и ему, словно в благодарность за непосягательство, Бытие само отдается и осыпает благами — «по щучьему веленью, по моему хотенью»: невеста ему красавица, и царство... С ним чудеса и волшебства творятся. Восточная мудрость НЕДЕЯНИЯ, Дао — в нем, как и в толстовском Кутузове, кто не особо вмешивается в ход событий, а дает им идти своим чередом, подчиняясь естественности. Этот аспект чужд английству: тут труд и предусмотрительность — в чести. Ну да: русский-то Иван — на печи, на каменке, на твердом материке; англичанин же — на палубе острова-корабля: тут «хочешь жить — умей вертеться!» Однако самоуверенная рассудочность и здесь подвергается осмеянию. Теперь подумаем о национальных пороках: они ведь тоже специфичны в каждом мире. Лицемерие и Ханжество часто указываются как специфические пороки джентльменов и джен- тлледи в английском Социуме. Но они объяснимы и оправдываемы — как раз исходя из английского плюрализма! Уникальное и восхитительное качество английского развития, в сравнении с другими странами, — в том, что ничто не разрушалось там напрочь и не вытеснялось другим элементом, который вставал на то же место (как это в России, чья история не ведает эволюции и терпимости, но идет от одного абсолютного разрушения, как революция 1917 года, к другому, как «перестройка», и т.д.), но просто отодвигалось чуть и сохранялось рядом со своим прежним противником. Так монархия существует рядом с парламентом, палата лордов рядом с палатой общин, старые законы и прецеденты действуют рядом с новыми и т.п. Также и обычаи, и ритуалы, и нравы... Англичане аккумулируют и сохраняют («консерваторы» — консервируют!) все хорошие и все дурные явления во взаимном сосуществовании. Они —гении традиции. И ритуал вежливого поведения и почтительного обхождения хоть бы и с отъявленным мерзавцем есть уважение к строю Целого, к истеблишменту, который призван тут решать уравнение со столь многими неизвестными, согласовывать столь противоречащие друг другу интересы и страсти в многоразличных стратах национальной субстанции. «Лицемерие» таким образом может оказываться родом скромности и воздержанности от суждения и осуждения ближнего, с презумпцией возможной и неправоты своей. Быть искренним и откровенно и напрямую выражать мнения в столь сложном социуме — такое поведение изобличало бы, скорее, твою амбициозную самоуверенность и
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 165 глупость. Enfant terrible («ужасное дитя», франц.), персонаж, столь излюбленный во французской литературе («Кандид» и «Простодушный» Вольтера...) и в русской (Пьер Безухов в «Войне и мире» Толстого, князь Мышкин в «Идиоте» Достоевского), приемлем, естествен в этих относительно прозрачных реальностях и просто устроенных социумах. Но в многоскладчатой Англии... — просто умнее держать свои мнения при себе и улыбаться человеку, которого ненавидишь, соблюдать декорум и не презирать, и не обличать в открытую. Можешь, пожалуйста, давать выход этим отравляющим тебя эмоциям — ну, в сплетнях, сбоку, потом, в своем кругу и слое. Да и как знать: может, я и не прав? Так что заповедь «не суди!», христианская, может и через порок лицемерия воспитываться и исполняться. Ханжество — это когда человек притворяется нравственным, не будучи таковым в действительности, и укоряет других, сам будучи гораздо хуже. Однако он ставит нравственный закон выше себя (раз притворяется и сгибается перед ним) — и то уже неплохо в человеке. И он не бьет, не убивает, рукам волю не дает, но остается в рамках слова. Да, и лицемер, и ханжа — сосуды с ядом, но отрава эта все-таки удержана за стенами этих существ, в их замке и крепости, как в капсуле, наиболее отравляя их самих, а не пространство социума. И в пороке — самосделанный здесь человек, самоотравный. Втисненный в себя, спрессованный. Душа человека — не нараспашку в Англии. Не нараспашку и порок, но сокрыт... Ради Бога: травись им сам — все обществу лучше, коли он локализован в кастрюле твоего существа; тушись и душись там, пыхти-испаряйся. Все равно ты — самость при этом и джентльмен можешь быть. Ибо хуже этих пороков — фамильярность (а простодушие, искренность и откровенность — роды фамильярности), ибо она порождает презрение (повторяю). Снобизм людей из низших классов и чопорность высших — в этих отрицательных душевных качествах тоже зрю смысл и плюс. В них средство против нивелирующей энтропии, они помогают содержать различные страты многоэтажного общества герметически закрытыми, сохранять свои качества и не растворяться в смеси и упрощении. Это — как шлюзы. В частности, благодаря им английский истеблишмент сохраняется в состоянии «цветущей сложности» и не впадает в состояние «вторичного смесительного упрощения» (я употребляю термины русского мыслителя Константина Леонтьева), как это происходит в более элементарном социуме чистой демократии (каковы США). Путь наверх в густо структурированном английском истеб-
166 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ лишменте весьма затруднен: как пробиться в герметически закрытые клубы, общества, круги? Ребекка Шарп, героиня «Ярмарки тщеславия» Теккерея, уж какие только не употребляет средства: хитрость, ложь, соблазн, чтобы выбиться наверх! Но ее комета, прекрасная даже, сгорает в плотных слоях атмосферы разных страт, сословий, высших ее, куда она силится проникнуть. И она вызывает симпатию в своих отчаянных усилиях и борьбе. И ныне в литературе «сердитых молодых людей» после Второй мировой войны та же проблема стоит, и один роман так и назван «Путь наверх», точнее, «По ступеням лестницы» — вот именно: по пластам. А они запаяны, как переборки между отсеками на корабле. Нелишняя предосторожность на судне-острове: если затопит один отсек, другой еще удержит корабль на плаву. Корпоративность социума может обеспечить его регенерацию в случае чего, восстановление. ДЕТЕКТИВНЫЙ жанр, сей мощный вклад-открытие английской литературы в мировую (Конан Дойль, Честертон, Агата Кристи) — есть натуральный продукт этой густо сослоенной (как пирог) английской субстанции и втисненного в себя и замкнутого человека-крепости здесь. В них надо пробиться, вбуриться, как рудокопу—в глубокий поддон и каждой жизни, семьи, и каждого события и человека, в их «андерграунд». И Шерлок Холмс, как своего рода геолог и шахтер (классическая профессия среди английских рабочих), поднимает слой за слоем, чтобы отыскать жилу, напасть на нить преступления, что сокрыта в мистериальной запутанности событий. Детективный жанр —хитроумное искусство, ювелирная микрохирургия. Она не разрушает организм социума, но, напротив: даже примиряет с ним и преступлениями, обычными в нем, раз они дают материал для такого изысканного интеллектуального наслаждения —читателю и публике: созерцать исследовательскую работу расследования (как ученые-экспериментаторы мастерски изобретательны в Англии) и тренировать свое знание законов и как их обходить, как быть преступником и лояльным гражданином в то же время. В более грубой Америке изобрели потом «детектор лжи» — прибор, улавливающий: правду ль говорит человек или ложь? Какой примитив миропонимания — и человека, и Логоса! Бытие так сложно и перепутано, что при самых добрых намерениях узнать истину и говорить правду мы ошибаемся и лжем — объективно. «Мысль изреченная есть ложь!» — мудро это понимал русский поэт Тютчев. А уж в Англии, при такой сложности ее состава и устройства, ложь — как клей сложности, помогающий ей
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 167 не развалиться. Все лгут и знают это — и серьезно, и весело, и остроумно-играючи — и снисходительны к сему. Как самозаговорщики и авгуры в этом — англичане. Между прочим, «Гамлет» — тоже детектив отчасти: принц датский устраивает хитроумную ловушку своему дяде-королю, ставя спектакль «Убийство Гонзаго», следит за реакцией короля и королевы, и они в его сети попадаются, а он удостоверяется в их преступлении. Однако детектив, имеющий обычно дело со смертью, убийством, не дает катарсиса, того очищения души через страх и сострадание, которое давала и греческая трагедия, и Шекспиро- ва... В детективном жанре — не удела эмоции, лишь любопытство и интеллектуальный интерес к логичности расследования. И не предполагается сострадания к персонажам. Эмоциональность, в общем, — нечто постыдное для джентльмена, особенно открытое выражение чувства. Детективный жанр — как джентльмен среди жанров литературы: он должен быть подтянут, сухожилен, не иметь ничего лишнего (там пейзажи, лирика и прочие «сопли» — никакой воды! — и так ее вдоволь в волглом космосе Британии), почти математически рационален, сдержан. Да, сыр Космос Англии, тут фог и смог, чахотка и силикоз у шахтеров, что описано и у Энгельса в «Положении рабочего класса в Англии», и у Дж. Лоуренса в его романах и рассказах в нашем веке. Глубины Земли мстят этими болезнями английскому человеку за вторжение в ее недра, нарушающее ее жизнь в себе и покой. Англичанам, которые потратили столько усилий, чтобы оторваться от Матери Земли континента, обособиться в замок острова от материка, теперь не осталось иного шанса приумножить себе материю, стихию земли, как выкапывать ее, поднимать, зарываться вниз в вертикальном направлении. Шахты — благословение и проклятие Англии. Они добыли уголь отапливать уютные домики-крепости, питают семейно-рожде- ственское тепло каминов. Уголь поставил энергию — стихию огня, волю преобразовывать сырую материю в индустрии и промышленной революции. Но шахты очернили воз-дух, превратили его в фог и смог, обуглили-оземлили легкие (а они — представители стихии воз-Духа в человеческом теле), отравили жидкости (= воду-стихию) в тканях плоти, окрасив их в черное — в «мелан-холию», которая в буквальном переводе с греческого означает «черная желчь». Пресловутый СПЛИН, этот недуг от застоя соков в теле, принялся преследовать Английскую Психею: читайте Байрона, Уайльда, да и наш байронический герой Онегин туда же:
168 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ Недуг, которому причину Давно бы отыскать пора, Подобный английскому сплину, Короче: русская хандра Им овладела понемногу; Он ...к жизни вовсе охладел. Как Child-Harold, угрюмый, томный В гостиных появлялся он; Ни сплетни света, ни бостон, Ни милый взгляд, ни вздох нескромный, Ничто не трогало его. (Гл. 1, XXXVIII) В английской гамме выдержана тут онегинская ситуация: и игра «бостон», и светская «школа злословия», ну и, конечно, модная тогда модель Чайльд-Гарольда. А причина-то, которую «давно бы отыскать пора», — анемия недвижности, оцепенение, холод в крови, меланхола и флегма —- эти жидкости преобладают в английском антропосе, в отличие от сангвы (что во французе) и холеры — в итальянце. Цепенит Космос холодного влаго- воздуха вокруг — и потому «Бэтси, нам грогу стакан!» — горячительная огне-вода — еще и ром, и джин, и виски — это вливает в себя человек тут в противодействие сырому окружному пространству. Однако чуткость Английства к вертикали земной (геология!) еще многим явлениям объяснение дает. Пиетет к могилам, кладбищам, захоронениям милых родных мертвых, кто лежат тут, внизу, как соседи жизни живых, и соотнесение с ними — вдохновляет английских поэтов. Знаменита «Элегия, написанная на сельском кладбище» Томаса Грея. Тут не только глубокие медитации о жизни и смерти, но впечатляет воскрешающая дума: подобно тому как церковь трактуется как объединяющая живых и умерших в одно целое, так тут население Англии, народ чувствуется двуслойным, по крайней мере: Ах! может быть, под сей могилою таится Прах сердца нежного, умевшего любить, И гробожитель-червь в сухой главе гнездится, Рожденной быть в венце иль мыслями парить! Быть может, пылью сей покрыт Гемпден надменный, Защитник сограждан,тиранства смелый враг; Иль кровию граждан Кромвель необагренный, Или Мильтон, немой, без славы скрытый в прах. (Пер. В.А. Жуковского)
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 169 То есть потенциал жизни и деятельности провидится в покойных, планы и надежды. Или вспомним Гамлетово меланхолическое «Бедный Йорик!», когда он над черепом этого королевского шута, своего друга и воспитателя, размышляет о переплетенности умерших и живых. Но все ж самое поразительное и уникальное — мы находим в стихотворении Вордсворта «Нас семеро». Поэт встречает девочку восьми лет: «Всех сколько вас? — ей молвил я, — И братьев и сестер?» «Всего? — нас семь... Нас двое жить пошли в село, И два на корабле, И на кладбище брат с сестрой Лежат из семерых, А за кладбищем я с родной, — Живем мы подле них». ...«Но вас лишь пять, дитя мое, Когда под ивой два» ...«О нет, нас семь, нас семь!» (Пер. И. Козлова) Память — тоже род геологии. Воспоминания — раскопки в душе. И в английской все содержащей и все сохраняющей субстанции память рода и предков придает дополнительное достоинство живущему. Культ фамильных склепов в аристократии, замки, населенные призраками живших здесь, — все говорит о вовлеченности ушедших вниз пластов в существование ныне живущих на поверхности. Ведь и они тоже в свою очередь (и об этом помнит англичанин!) станут ушедшими и станут также питать собою многоуровневую субстанцию Английства. Густонаселенный это Космос —и внизу, и вверху, над землей, в воздушном пространстве, где эльфы и сильфиды народных поверий (и У Шекспира в «Сне в летнюю ночь»), и призраки и духи в романах («Готический роман» Анны Радклифф, «Собака Баскервилей» Конан Дойля...), и теософии (спиритизм в конце XIX в., Анна Безант...). Это памятование отличает англичан от американцев, которые в своих постоянных миграциях по обширной территории США, меняя места работы и обитания с легкостью, оставляют могилы предков и родных позади себя, как экскременты, в забвении. Лишь на первых порах становления американской цивилизации, когда она еще не порвала пуповинной связи с метрополией Англии (у Анны Брэдстрит в XVII в., да даже и у Эдгара По, с его па-
170 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ мятью о той «единственной и лучистой деве, кого ангелы назвали Ленорой...»), аналогичные мотивы и настроения мы встречаем в литературе. Итак, Космос Англии уже стал прорисовываться, как его можно описать на языке четырех элементов: «земля», «вода», «воздух», «огонь». Какова тут стихия «земли», я уж пытался представить. Теперь — о других. Стихия «воды» тут присутствует прежде всего в виде моря-океана: вода заполняет огромное, бесконечное пространство, протяжение бытия, которое континентальные нации (Россия, Германия...) привыкли воспринимать в виде стихии «земли»-матери-и, твердой суб=стан- ции=«под-ставке», опоре, фундаменте. Обитание же на палубе острова-корабля инициирует совсем другое чувство существования в душах людей, в английской Психее. Бесконечность, воспринимаемая в форме стихии воды, имеет в себе нечто мистическое и магическое. Море-океан столь зовущи, приглашающи и гостеприимны, как обитель Свободы. Вода так мягка и податлива на человеческое усилие, так уступает, будто это совсем и не материя, а нечто легкое, прозрачное, духовное... Как Любовь и Вечно Женское, как Благодать и жизнь на воле. И в то же время это — Смерть. В этой «воде», в ее мягкости — жесткость соли. А «соль» — это «огонь- земля»: ее убийственная острота присутствует в ранге посла в каждой капле, столь совершенно шарообразной по форме и улыбающейся. Эта вода не позволяет глотать себя во утоление вашей жажды, дабы продлить жизнь, но, напротив, заглатывает вас, предлагая тонущим морякам бесконечную могилу... Такого чувства и знания не могут иметь народы-материкаты. Остров Англии, таким образом, окружен мистерией, что дышит тут в ветрах, в туманах, в испарениях сырого воз-духа, который населен духами и призраками, фантазиями и утопиями — всеми этими продуктами воображения, что образуют и окружающую среду для английской Психеи и питают творчество в искусстве и науке. Эти испарения конденсируются в «макбетов- ских» ведьм, в Ариеля из «Бури», в утопии и видения («Утопия» Томаса Мора, «Атлантида» Бэкона, «Королева Маб» Шелли, в научную фантастику Герберта Уэллса). Духовидение заразило и строгих ученых (толкования Ньютона на книгу пророка Даниила, например). «Естествознание в мире духов» Энгельса —об этом поветрии в умах английских ученых в конце XIX века. Это может показаться странным рядом с тем трезвым прагматическим
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 171 подходом к реальности в труде, индустрии, опытном знании в технике, что так характерен для английской ментальности тоже. Странное соседство — да. Тем не менее они находятся в дополнительности друг ко другу: опытная наука и духовидение. Английский Логос этим как бы платит дань Мировому Разуму за свой отказ от теоретического подхода к Бытию, за отвращение от философии большого стиля, которая цвела на материке Евразии (Индия, Греция, Германия...). Вместо тотальных теорий и категорий (как Логос, Абсолют, Субстанция, Экзистенция...), вместо глобалий у них—-теории ad hoc, сочиняемые применительно к данному случаю -— подобно тому, как тут раскололи «диссентеры» и «диссиденты» единую христианскую религию и церковь на множество сект и толков. Стихия воз-духа, точнее «влаго-воздуха» (в сочетании с «водой»-стихией) питает поэтическое чувство в англичанине. Ветры, облака, лучи, радуга, листья, цветы, птицы, озера, лужайки населяют это поприще. Смена времен года — постоянная и даже дидактическая тема в английской поэзии: она учит надежде, продолжать усилия: Ты — труба пророчества, о ветер! Если Зима приходит, может ли Весна быть далеко позади? — такой мажорной интонацией завершает Шелли свою «Оду к Западному ветру». Что же обитель стихии «огня» в Космосе Англии? Конечно, солнце на небе, но и черное солнце недр — каменный уголь. А более всего — энергия и воля в людях, полыхающий пламень борьбы (за существование) и труда, индустрия, промышленность, что пропустила через горнило (именно — кузницу!) труда и естественную природу, которая стала тут selfmade nature — «самосделанной», как и человек. И если английский парк —естественный, в сравнении с французским, то естественный разброс тут и непринужденность — в высшей степени продуманы и есть та Природа, что дозволена человеческой Свободой. Даже язык английский прошел, можно сказать, огонь, воду и медные трубы в ходе своей тысячелетней истории, превратившись из синтетического (что еще полуприроден, пуповинен с женским началом Матери-и) в аналитический, который более приспособлен к мышлению индивида в индустриальном обществе: экономичен по средствам, оперирует со стандартными Деталями и блоками, более функционален, чем субстанциален...
172 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ Ну а теперь продумаем: как английский ум в науке и философии скоординирован с национальным Космосом, природой Англии и с антропосом тут —с типом англичанина и его национальным характером. Итак, Космос Англии есть НЕБОГЕАН, а в нем остров-корабль — selfmade man. «НЕБОГЕАН» — это мой термин-неологизм. Он довольно емок. Тут и Небо + Океан, воз-дух + вода — как состав стихий; тут и «Бог» — вспомним религиозные искания в английском Логосе, в том числе и у Ньютона; и «He-Бог» = богоборчество: Люцифер Мильтона, Каин Байрона и т.д. Небоге- ан — тот самый Sensorium Dei = «Чувствилище Бога» (термин Ньютона о Пространстве), в котором происходят все события в Шекспировой драме Механики Ньютона. Небогеан —это силовое поле, электромагнетизм Гильберта — Фарадея — Максвелла, эфир, к которому так долго была привязана английская физика, что с трудом принимала Эйнштейна. А в Небогеане —остров-корабль-самосделанный человек. На материке мать-земля огромная держит человека в бытии, и ему тут — не усиливаться, а понимать формы, фигуры наличных тел. Когда же человек в Небогеане — собой всю твердь и образует, он усиливаться должен и себя, и все создать искусственно уметь: не в веществе, но в воле и энергии может он уравняться с бытием. Отсюда сила важнее формы и массы, и движения. Страсть и энергия выражений, динамика отличают героев и действие драм Шекспира от, в сравнении с ним, мало- движных и резонирующих драм французского классицизма иль драм для чтения Гёте и Шиллера. Если языком Бхагавадгиты выразиться, то тут в Космосе «тамаса», гуна «раджас» важнее «сат- твы»: чтоб преодолеть инерцию —эту врожденную силу материи (так ее определяет Ньютон). Человеку в Космосе невидали регулировка в жизни возможна не световая: идеями = видами эллинского Логоса, но на ощупь: опытно-инструментальная. Потому вместо эллинского термина «идея» тут Impression Локка — Юма: «впечатыванье» силовое. Потому Англия — страна опыта и техники: тут опыт провозглашен Бэконом как принцип добычи знания, а техницизм и изобретательность англичанина и в русской песне прославлены: Англичанин-мудрец, чтоб работе помочь, Изобрел за машиной машину... В самом деле: где в двух шагах ничего не видно — какие тут идеи-виды как регуляторы возможны? И Бог —тут не Свет эллинского по духу Евангелия от Иоанна, но Сила, невидимо дви-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 173 жущая и управляющая векторно, в направлении определенном — наподобие магнита, что англичанин Гильберт в 1600 г. исследовал досконально, а за ним и электромагнетизм Фарадея — Максвелла, — или тяготения всемирного Ньютона. И в этом Небо- геане двигаться кораблю-человеку можно по силовым линиям поля бытия, компасно-векторно, но регулируясь самостоятельно, руками и ногами — как шатунами-кривошипами: «самосделанный» тут человек, а не «рожденный» матушкой-природою: тут Космос ургии, а не — гонии. На материке материнском Евразии, где континент-континуум, — тут Логос дедуктивно-растительный: развить древо системы чрез непрерывность и ветвение логических выкладок. Логос в Евразии — Сын: Неба как тверди света и Матери(и)- земли. В Англии же мысль то движется шаг за шагом, цепь за цепью, бульдожьей хваткой — как в «Началах» Ньютона. А Оливер Лодж предлагал даже устройство электромагнитного поля и распространение волн в нем представить наподобие системы зубчатых шестерен. И вдруг — перескок и прыжок в фантастический домысел. Тут спиритизм, теософия (Анны Безант)... Да и Ньютон: в «Началах» архиточен и брезглив к домыслам, даже гипотезы отвергает («нон финго»!), — а каким еще домыслам предается в своих толкованиях на книгу пророка Даниила и Апокалипсис!.. И, кстати: как в Механике предмет его —силы, так и здесь: власти и царства — все из сферы мира как воли... Если «гений — парадоксов друг», то английский Логос парадоксален по преимуществу (напомню парадоксы Рассела, Уайльда и Шоу). Если на материке — монизм, дуализм, Троичность, то тут — плюрализм и терпимость к сосуществованию многого и разного. Если остров Япония — пролог Евразии, то остров Англия — ее эпилог. Все, что на материке возникало, развивалось, превращалось,—тут сохраняется, рядом. Повторяю образ: Британия- консервы Евразии. Ибо то Небогеан все нажитое в себе хранит- содержит, и одно вполне может не противоречить другому. И это —тоже важнейший в логике момент: в Англии не боятся противоречия, и потому английские мыслители выглядят с континента как непоследовательные, ребячливые, не умеющие до конца свои же предпосылки довести, а оставляющие свои же принципы на полдороге, недодуманными. Тут открывают, а на континенте развивают в стройную теорию. Юм — и Кант, Резерфорд— и Бор. Ньютон открыл математический анализ и преде-
174 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ лы, — но изящный аппарат предложил Лейбниц, а теорию пределов—Коши... И, напротив, материковая логистика и схоластика и эллинская математика неперевариваемы в Англии. Рассказывают, что Ньютон, взяв «Начала» Евклида, «прочитав оглавление этой книги и пробежав до конца... не удостоил ее даже внимательного прочтения: истины, в ней изложенные, показались ему до того простыми и очевидными, что доказательства их как будто сами собою делались ясными». Понятно, что тут Ньютону показалось непонятным: зачем столько усилий ума тратится греком на доказательство само собой понятных вещей? Но для эллина, воспитанного на Логосе, надо сначала ему, посреднику, угодить и лишь через него можно общаться с Космосом и Истиной. А Логос — светов, идеен: не осязаем, а оче-виден. Грек угождает Пространству между небом и землей, где разлит свет, и все «в его свете» предстать должно. Англичанин же живет средь невидали: небо начинается рядом. Тут волглость на месте Логоса. Истина не далеко, а вот она, тут, сумей схватить и впечатать в ум и сердце. Англичанин мыслит рукой и духовным осязанием впечатления — как слепой, ибо глаза ему здесь не нужны, обманчивы. Страстный король Лир (этот аналог умно-логосного, разгадавшего загадку Сфинкса Царя Эдипа в Британии) ослепляется не логикой («саттвой»), а страстью («раджасом»), гневом, гордыней, сверхсилием своим. «Математические начала натуральной философии» — это космология по-английски, так же, как «Начала» Евклида — эллинская. Суть последней — геометрия: землемерие. Суть первой—механика. Mechanao по-гречески — изготовлять, замышлять, изобретать, строить. Главное, что механика —это искусственное орудие освоения бытия. И вот Ньютон вводит ее в высокие права геометрии. Он не согласен считать ее низшей, неточной, прикладной, ремеслом: «Так как ремесленники довольствуются в работе лишь малой степенью точности, то образовалось мнение, что механика тем отличается от геометрии, что все вполне точное принадлежит к геометрии, менее точное относится к механике». Здесь ведется подкоп — чтобы свергнуть с трона геометрию, эту царицу естественных наук в эллйнстве, и водрузить на ее место механику. Геометрия — это глаз и свет, озирающий землю: взгляд с неба Урана на землю-Гею. Прообраз прямой тут — луч, а круга и шара — солнце и небосвод. Геометрия — это
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 175 логос по лучу. И как незначащее полагается низовое ручное дело проведения линий. Меж тем в Космосе Англии не верный глаз, но верная рука — основа и опора мысли и суждения. Свет здесь влажен и ложен, и начать можно и нужно не сверху (озирание, гео-метрия), но снизу, от человека-тела, от шага-фута его и дюйма пальца (потому, кстати, так трудно расставались англосаксы со своей измерительной системой по конечностям тела как по естественным своим рычагам-шарнирам и переходили на материковую десятичную) — и далее воздвигаться в стороны и в небо. Так что если геометрия — наука сверху вниз, то механика — с земли на небо. Так что самосознание островитянина Земли дает в своей Механике Ньютон. Возьмем далее трактовку движения. Сравним корабль Галилея, корабль Декарта и ведро Ньютона. Как всем помнится, Галилей брал систему: корабль, отдаленный берег и падение тел на палубе иль в трюме; если корабль движется прямолинейно и равномерно, то ничто нам в опыте не покажет: движется он или стоит, а движется берег? По Декарту, движение есть перемена соседства: соседствует борт корабля с этими вот каплями иль сменил на другие? То есть если Галилей в Итальянском дискретном Космосе атома и пустоты (вспомним Лукреция) не обращает внимания на среду, посредство, но исключает ее (как и в опытах со свободным падением тел в пустоте исключил трение) и рассматривает дистанционно корабль и берег, минуя море, — то Декарт, в континуально-волновом Французском Космосе непрерывности и близкодействия, исследует движение — как сенсуальное касание поверхностей. Так что в рассмотрении движения нереальна для него система: корабль и берег, ибо от борта до берега — мириады движущихся частиц надо принять в расчет. Идея молекулярной механики Лапласа — из той же французской оперы сплошности и близкодействия. Ньютон же вообще отводит взгляд от всякой внешности: будь то Галилеевых относительно друг друга передвижений на расстоянии (которое — реальность и видно, и необманно в средиземноморском лазурном Космосе) иль галльских чувственных касаний-трений тела об тело — и ставит вопрос о внутреннем Усилии: если мышца иль динамометр испытывают усилие, то именно я, данное тело, пребываю в абсолютном движении; когда в раскрученном ведре частицы воды в центробежном стремлении наползают на борта (в противоречии с относительным движением ведра и всей массы воды в нем), по силам и их
176 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ векторам можно заключить о том, что движется в абсолютном смысле, а что — нет. Если Декарт сводит массу и объем к поверхностям, на ее язык их переводит, то аскетический Ньютон редуцирует материк массы до математической точки (= самосделанного острова), при которой зато прозрачнее проступают силы, их векторы, сложения и разложения, параллелограммы и равнодействующие... Основное понятие Механики Ньютона — сила. А у Декарта — отказ от применения силы в физике: во французском континууме полноты всякое малое действие отзываемо повсюду, и не шевельнуться ни человеку, ни вещи, чтоб через облегающую среду социального рондо не произвести переворота во вселенной (ср. и фатальный детерминизм Гольбаха и мировой Интеграл Лапласа). Если мы припомним также, что для английских социальных теорий характерно постулирование войны и борьбы в естественном состоянии (Гоббс —«Левиафан»: «человек человеку—волк» (= почти «долг»); иль Адам Смит —теория свободной конкуренции-соперничества; иль Дарвин и Спенсер: борьба за существование), а для французских социальных теорий характерно постулирование, что человек рождается добрым и свободным (Руссо — Дидро) от благой Матери-природы, —то тут тоже нельзя не подметить некоего национального априоризма в миропониманиях. И в том, что аскетический Ньютон так императивно вводит понятие силы в физику, а откожный француз- эпикуреец Декарт расслабляет ее, растворяет, сращивая и сводя к разного рода движениям, — есть некое пристрастие и склонность Психеи местного Космоса. Французу желанно представлять-чувствовать себя в покое и гарантии на материнском лоне-ложе природы «сладкой Франции», где можно довериться, расслабиться в неге, забыться от кесарева мира социально-наполеоновских насилий, где ты должен быть постоянно начеку. А островно-туманного, вялокровного англосакса именно необходимо тонизирует в бытии и в его работе по самосделыванию себя (self-made-man) проекция на природу динамической ситуации войны всех против всех, борьбы-спорта (тоже, кстати, английское изобретение) и усилия. Противостоя кинематической физике романского гения (Галилей, Декарт), ньютонова волево-динамическая физика силы противостоит, с другой стороны, эллинской физике геометрической формы и фигуры. «Вся трудность физики, — провозглашает Ньютон в начале «Начал», — состоит в том, чтобы по явле-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 177 ниям движения распознать силы природы, а затем по этим силам объяснить остальные явления» (6, стр. 3). Это совсем другая пара понятий, нежели эллино-германские: сущность и явление, идея и видимость, субстанция=подстанция и форма... У них —фигуры и формы статические: вглядывайся в них, остановленные, и себя остановя, в созерцании, — они и растают, «файномена», и проникнешь в статические идеи, склад Космоса. Эллины по фигурам представляют бытийственные сущности: Шар-«Сфайрос», квадрат-Тетрада, треугольник, крест... Платон в «Тимее» четыре стихии к фигурам приурочил: земля — куб, огонь —тетраэдр, воздух — икосаэдр, вода — октаэдр. Но зримость мало говорит уму и сердцу англосакса, напротив, уводит от интимного прикосновения к ему присущей ипостаси Истины: в силах и движениях. И Ньютон, истинно английский теолог и евангелист, создает способ постигать Бога в силах (а не в формах и видах) — чрез исследование движений. Кстати, не случайно к математическому анализу на материке подходили от фигуры (проблема нахождения касательной в точке кривой), а в Англии —от нахождения мгновенной скорости и силы... Показательно последующее восприятие ньютоновых «Начал» на континенте. Операциональную —ургийную истинность ньютоновой системы мира тут попытались трактовать как субстанциальную — гонийную истинность. Сам Ньютон в письме к нему Бентлея учуял эту возможную приписку ему субстанциональности тяготения и так ответил ему в письме от 25 февраля 1692 года: «Я хотел бы, чтобы Вы мне не приписывали врожденную гравитацию (innate gravity)... Тяготение должно быть причиняемо агентом, действующим постоянно согласно определенным законам, но судить, является ли этот агент материальным или имматериальным, я оставил разумению моих читателей». То есть законы Ньютона положены им так, что они инвариантны относительно материалистических и идеалистических преобразований—то, что невозможно для континентальцев-мате- рикатов, для которых или — или: служба сыновняя или Мате- ри(и)-земле или «Отцу»-Небу, Духу. Ньютон так же решительно отвергает врожденность гравитации в материи, как Локк — врожденность в нас идей, духовный априоризм. А именно априоризм принципиален для континен- талов: верующее наделение Материи иль Духа силами и качествами. Тут никуда не деться от дихотомии. А островитянин в Не- богеане —андрогинен, мыслит Целым, есть к нему в той же пропорции фаворит и приближенный, в какой тело острова его менее Материка Евразии. И в тенденции ньютоновой и преде-
178 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ ле — вообще массу свести к математической точке, а континуум декартова протяжения — выпотрошить и создать вакуум, где бы силами играть беспомешно с математическими точками — как с шарами в крокет (тоже, кстати, издевательские над эллинским божественным Сферосом в Англии придумали игрища: шар мяча — в параллелограмм ворот загоняют и биют орудиями разными, пинают: крокет, гольф, футбол, волейбол, баскетбол, регби...). И — несколько слов о языке Ньютона. Академик Крылов, переводчик «Начал», так пишет: «Вообще латынь Ньютона отличается силою выражений: так, тут (в формулировке закона инерции. — Г.Г.) сказано «perseverare» — «упорно пребывать», а не «manere» — «пребывать или оставаться»; когда говорится, что какое-либо тело действием силы отклоняется от прямолинейного пути, то употребляется не просто слово «deviatur» — «отклоняется», a «retrahitur» — «оттягивается»; про силу не говорится просто, что она прикладывается, «applicatur», к телу, а «imprimitur», т.е. «вдавливается» или «втискивается» в тело и т.п. Imprimitur — совсем аналогично основному философскому понятию у Локка и Юма: impression — от «пресс», «вдавливать», «впечатывать» — отсюда «пэттерн», что есть «идея» по-английски: не от вида она, а от нажима руки. «В переводе, — заключает А.Н. Крылов, — принята менее выразительная, но общеупотребительная теперь терминология». А —- жаль: ибо перевод с языка на язык — это с Космоса на Космос. И не только на другой, словесный — русский язык, что уже есть целое иное миросозерцание, — но и на иное отношение ума к миру, что отличает современного частного специалиста, ученого физика, от тотального мыслителя, теолога Творения, состязающегося умом с Целым бытия, с Богом самим. В языке Ньютона — тот же раджас кипит, воля и страсть, — что и у Шекспира. АМЕРИКА Общая концепция Космо-Психо-Логоса США такова. Это мир ургии без гонии, т.е. искусственно сотворенный переселенцами, а не естественно выросший из Матери(и) Природины, как все культуры народов Евразии, где ургия (труд, история) продолжает гонию в своих формах и где культура натуральна, а население = народ. Здесь же население не на-род (нарожден- ность), а съезд, собирательность иммигрантов ex pluribus
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 179 unum (девиз США: «Из многих—-одно»), но вначале именно не единое, а самостоятельность индивидов (ср. соборность России, где формула «Один за всех, и все за одного», с собирательностью Соединенных Штатов и особей, где формула «Каждый и все» — Each and All — стихотворение Эмерсона). И поэма Уитмена «Листья травы» — это обозрение-соединение штатов=состо- яний человека, это собирательность USA в Myself (Я), — но нет тут «мы» и «наше». Отсюда вечные жалобы американцев на недостаток чувства общности, единства в стране. Переселение через Атлантику — это для человека как пересечение Леты в ладье Харона: смерть и новое рождение. Иммигранты — «дважды рожденные», как брахманы в Индии. Пересечение Атлантики — акт перекрещения (анабаптизм!), инициации в Америку и забвения прежней жизни. Потому такую роль в американской символике играют Левиафан, Иона во чреве кита, кит Моби Дик, «Корабль дураков» — фильм Стэнли Крамера, где тоже «всякой твари по паре», да и плот Гека Финна — ковчег... Америка растет как бы сверху и сбоку, а не из земли, без пу- повинной связи с нею, которую здесь имели индейцы, кого пришельцы истребили, а не смешались, в отличие от Космоса Латинской Америки, более в этом смысле натурального. Если бы они хотя б подчинили туземцев и превратили в рабов, а потом потихоньку смешались в ходе истории, — как это было в Евразии: многие ведь там, почти все народы, сложились из смешения завоевателей с аборигенами (итальянцы, болгары, англичане— и не счесть всех...), то совершился бы привой-подвой к Ма- тери(и) Природине и к народу-природе местной — и культура последующая проросла бы натуральною. Но демократические переселенцы из низов Старого Света хотели работать сами и вырубили индейцев, как деревья. Даже национально-расовый сюжет и конфликт тут не натуральные, а ввезенные: негры ведь тоже переселенцы, а не туземцы... Истребление индейцев —первородный грех «отцов-пилигримов» и залегает в основании Американской цивилизации. Ныне, когда совесть проснулась и американское общество становится более гуманным, долг к краснокожим платится, за почти отсутствием уже таковых... — чернокожим. США—это Ноев ковчег микронародов, первая составная внеземная цивилизация — из высадившихся на чужую планету сильных — хищных и исходно свободных индивидов, порвавших со своими Матерями-Природинами (в Старом Свете) и начавших тотально новую жизнь. В Европе — Эдипов комплекс типичен: Сын убивает Отца и женится на Матери. Отсюда динамизм
180 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ молодости в почете, культ НОВОГО, «новостей», роман-novel, ПРО-гресс в истории. Для Азии и России типично обратное: Отец убивает Сына — старое сильнее, традиция, былина. Это я называю РУСТАМОВ КОМПЛЕКС по имени героя поэмы Фирдоуси «Шах-Наме» Рустама, кто в поединке убивает своего сына — Сохраба. То же Илья Муромец — Сокольника. Иван Грозный и Петр Великий убивают своих сыновей, Тарас Бульба... Тут еще и снохачество: в «Деле Артамоновых» Горького, да и сам любил жену сына. А советская история — это интерференция Эдипова и Рустамова комплексов. Революция 17 года — после контакта с Европой в Первой мировой войне — по Эдипову комплексу: молодчики-революционеры убили царя-батюшку и женились на матери-родине. Но далее они же, став отцами — когда сыновья их подросли и могли бы их вытеснить, —довели страну до войны ОТЕЧЕСТВЕННОЙ, где руками немцев сыны были истреблены, а отцы-кощеи остались, — и после войны безмужние невесты поступили в их распоряжение. Тогда рядом с кощеевым царством развилось бабье царство: социально активная женщина везде... Для бытия США типичен «комплекс Ореста» (так назовем его): матереубийство — причем ее убивают дважды: покидая старую матерь-родину и обращаясь с новой землей без пиетета: не как с матерью, но как со шлюхой. Потому ее разызнасило- вали вдрызг, загрязнили окружающую среду — и первые взвыли-открыли проблему экологии, в чем объявилась мстительность гонии чересчур уж прыткой трудово-индустриальной ургии. Если европейский дух мучительно прорывался из Природы к Свободе, выискивая себе самоопору и собственную субстанцию — в Труде, Идее, Мышлении, «Я» (Декарт, Кант, Гегель, Маркс), то в Америке первична субстанция свободы (= переселенцы, со всем порвавшие), а инстанция Природы вначале в иммигрантах ничтожно по смыслу мала: она тут чужая = в ней видится нуль смысла, есть чисто неорганический бездуховный объект завоевания и труда; не Матерь и не материя даже, но материал-сырье труду в переработку, — и лишь с течением времени тут приходят к открытию понятия Природины как Матери(и) и ценности женского начала. Американцы — герои и мученики свободы, не умеряемой природой. Теперь алчут сотворить себе Мать — ургией гонию добыть... Слабость женского и материнского начал характерна для американской цивилизации: отсутствуют тут и куртуазность-галантность, и ars amandi, которые так уж выпестовали и утончили евразийского индивида от Китая
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 181 до Франции; нет и любовно-психологического романа европейского типа, вместо которого брутальный секс. Еще Генри Адаме горько сетовал на это, восхищаясь ролью Матери-Девы и культом Прекрасной дамы в цивилизации Европы. Его «Воспитание Генри Адамса» — как «Исповедь» Руссо, и полезно сопоставить бы ментальность француза и американца по этим книгам. Американский Логос отчетливо проступает в главе XXV его книги — «Динамо и Дева». Само уравнение этих двух символов характерно: Деву, как нечто более далекое, он приводит к более себе понятному —принципу энергии. Посетив Всемирную выставку в Париже в 1900 году (рубеж столетий!), он восхищен лошадиными силами Динамомашины — и все же бросает их в подножие образу Девы, что вдохновлял строителей Шартрского собора. «Пар со всего света не смог бы, как Дева, построить Шартр... СИЛА Девы до сих пор чувствуется в Лурде и кажется столь же мощной (potent), как и Х-лучи; но в Америке ни Венера, ни Дева не имели когда-либо ЦЕНУ как СИЛА (value as force), в лучшем случае — как чувство. Ни один американец не испытывал когда-либо СТРАХА всерьез перед той или другой». Какая шкала ценностей и категорий для понимания! Сила. Потенция (Мощность). Х-лучи (электричество, излучение). Страх. Чтобы оправдать роль образа Девы в истерии европейской культуры, искусства, ему требуется приравнять ее к тому, что естественно внятно Американской душе и духу. И вот — критерии Силы и Энергии (при презрении к «Чувству»), Динамики — наиболее говорящи не только простому американскому механику (как, например, другой Генри, Форд, кстати, в это же время конструировавший свою «безлошадную повозку», что вослед за Америкой преобразовала быт мира в XX веке), но и такому просвещенному аристократу духа из потомственных лидеров Америки (его дед — из первых президентов САСШ) и джентльмену, как Генри Адаме. «Эта проблема в динамике серьезно озадачила американского историка. (Это сам Генри Адаме. Он, пуританин, не отваживается говорить о себе от первого лица, как Руссо в «Исповеди», чтущий расхристанность эмоциональной жизни, но скрывается, Целомудренный, под «он». Но тут я прозреваю еще и инструментальный подход американца к самому себе — как к прибору опытов и познания, в данном случае. Себя ценит американец как хорошее или не очень орудие того или иного производства. —- Г.Г.). Некогда Женщина была возвышена (suprême); во Франции °на до сих пор кажется могущественной — не только как чувство, но и как сила. Почему она была неведома в Америке? Оче-
182 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ видно, Америка стыдилась ее, и она стьщилась себя, иначе б не покрывали ее в таком изобилии фиговыми листками. Когда она была истинной силой, она не ведала о фиговых листках; но выделанная ежемесячными журналами мод американская женщина не имела ни одной черты, которую бы узнал Адам... Во все предыдущие века пол был силой... Восточная богиня была божеством благодаря своей силе: она была ОДУШЕВЛЕННЫМ ДИНАМО (animated dynamo)... Адаме снова обратился от Девы к Динамо, словно он был Брэнли-когерер (опять технический термин, некий счетчик, дабы быть понятным американцу как инженеру. Кстати, сталинское определение писателя как «инженера человеческих душ» — из оперы модной тогда «американской деловитости» и ее Логоса. — Г.Г.). С одной стороны, в Лувре и Ша- ртре, как он знал по отчету о работе (record of work — перевожу намеренно буквально, чтобы не спрятался Логос американца под русификацией и метафорами, заради «гладкости». И вот он, наш «рекорд» любимый, стахановский, столь звучно-манящий — всего лишь сухой «протокол» в Логосе американской деловитости, ихней «ургии». — Г.Г.), действительно сделанной и что до сих пор перед его глазами, была величайшая энергия, когда- либо знаемая человеком, творец четырех пятых (просчитал! — Г.Г.) его благороднейшего искусства, упражняющая неизмеримо большую притягательность человеческому уму (exercising... attraction — косноязычием перевода сохраняю исходные технические термины, что пропали б в выражении «оказывающая влияние», что естественно в Русском Космосе «мати-сырой земли» = водо-земли. — Г.Г.), нежели все паровые машины и динамо когда-либо могли мечтать, — и все же эта энергия была неизвестна американскому духу... Символ, или энергия Девы, действовал как величайшая сила, которую Западный мир когда- либо чувствовал, и притягивал деятельность (activities —труды) человека к себе сильнее, чем какая-либо другая власть (power—тоже сила, мощь), естественная или сверхъестественная, это когда-либо делала». Эта сила — не «секс», но сакральный Эрос, космическая энергия между Отцом-Небом и Матерью-Землей, между Духом и Материей (тоже от корня «мать»), и ее не ведает американский мир. Эрос тут перетек в «Ургос» — в Труд, что делается тут столь же эросно-яростно, как чувственная страсть в Евразии. Но в общем Америка — не Мать-Родина чадам-сынам своим, но фактория своим жителям-трудягам. И философскую категорию «материи» здесь бы присущее назвать «патерией» (мужской архетип Отца тут важнее) и даже «факторией»: веществен-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 183 ность бытия здесь вся изготовительна, а не вырастающа, — и так, сверху, как конфекция из кошелки рога —ургии, засыпается «манной» этой весь мир... Не отцово, а творцово тут житье- бытье, а страна — и не родина-мать, и не отчизна, но «творчизна». Американец чужд вертикали растения как принципа бытия (а вместе с этим и идее корней, и долготерпению: дай срок! — не дают здесь срока, но все ускоряют) и уподобляет себя Животному хищному («Белый клык»), и в почете здесь челюсть и оскал зубов (на рекламных улыбках). Растение — дело долгое, а тут все некогда: нет времени выращивать своих гениев в науке и искусстве — давайте-ка переселим их, переманим-пригласим из Старого Света, и будет у нас все «самое лучшее»: Эйнштейн, Чаплин, Стравинский, Тосканини и т.п. Тут все молодо-зелено: не успевает естественным путем набухания своей субстанции дорастать до зрелости, но форсируется -— как свиньи на чикагскую бойню, так и урожай удобрениями химическими. Тут из травы (а не из дерева) — листья: в американском евангелии «Листья травы» Уитмена не модель Мирового Древа, характерная для всех культур Евразии (под древом Бодхи пришло Будде озарение, и Христос распят на кресте — схеме дерева): некогда тут дереву вырасти — ни одно уважающее себя дерево и достойное уважения не выросло за 360 лет со времени первых пуританских переселений (до модели Мирового Древа не дослужились еще!), но зато характерно самоуподобление с травой: у Уитмена и у Сэндберга стихотворения от лица травы, у которой корни не глубоки и расти может не из Материи-природы, а из платформы плиты: Форд писал в «Моей жизни и работе», что в Америке взрыхлен лишь верхний покров... Стихотворение Карла Сэндберга «Трава» — архетипично для американской Психеи: Громоздите тела высоко при Аустерлице и Ватерлоо, Закапывайте их вниз — и дайте мне работать. Я — трава, я покрываю все. Это общее место в американской поэзии — выражать пренебрежение к военным ценностям и гордостям европейской истории, к доблестям ее героев и полководцев, как Наполеон и Веллингтон, — с точки зрения добродетелей труженика. Найдем это и у Эмерсона, и у Уитмена. Но что самое поразительное в этом стихотворении, это находка выражения: I am the grass, Я — трава, Let me work! Дайте мне работать! —
184 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ не расти, как это естественно! Даже Природа работает здесь, в Америке! Гония замещена Ургией. Отрочески опрометчивый дух царит в американской цивилизации: тут национальные герои —Том Сойер и Гек Финн, и никто не достиг возраста возмужалости, тем более — статуса мудрого старца. И добродетели их — потасовочные, как у отроков-щенков, что все цапаются (супермены вестернов, ковбои). Дивлюсь я американцам: такие они бодренькие, словно не отягощены сознанием первородного греха. Чувствуют себя невинными, хоть и жестоки порой... И хотя и подхватывают в нынешней Америке новомодные европейские теории (экзистенциализм, «новые левые» и проч.) и до пес plus ultra доводят рассуждения о «закате западной цивилизации», — в их устах несерьезно все это (автор так чувствует), лепет с чужих слов, чужие это все им маски-проблемы. Свои же и трудные у них вот: экология, робот-компьютер против человека, первоот-крытие женского начала и dolce far niente, созерцание вместо ургии (хиппи, дзен, Сэлинджер...), ибо в Космосе прагмы созерцательное отношение к бытию есть трудность и ересь. Но все равно Космо-Психо-Логос здесь подростковый — оттого и впросак так часто попадают в политике и на посмешище. Наивность и сентиментальность американцев сказалась хотя бы в недавнем Уотергейтском деле: подумаешь, не могли примириться с тем, что президент матерился; вся Америка ахала, слушая магнитофонные записи. В Евразии давно понято и принято, что и царь на троне —человек, снисходительнее к такому... Невоспитанные дети, непринужденные, фамильярные. Страна «тинейджеров». В Евразии в людях сильно торможение: рефлексия германца, сдержанность англичанина, застенчивость русского, французский страх быть смешным, китайские и японские церемонии, индийская дхарма (от dhar —держать) и т.п. Гравитация Матери-земли проявляется в этом, и она подавляет и частично парализует людей: священна ведь Природа, к которой они подходят в труде! Американец же этих задержек не имеет и наслаждается внутренней и внешней свободой — для труда и изобретения. Выглядеть дураком рядом с ученым — это не смущает Форда, и в этом отношении он близок европейскому архетипу «естественного человека», enfant terrible, или к русскому Ивану-дураку. Преобладающие состояния психики в Америке — возбуждение, раскованность, быстрота моментальной реакции шофера (как в дзен-буддизме). Недаром и вид музыки «джаз» тут привился (от негритянского слова, означающего «будоражить», «то-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 185 ропить»), тогда как в музыке Европы, еще с пифагорейцев, цель — гармонизировать, укрощать животное начало в человеке. Здесь же при преизбыточной ургии и гонию надо стимулировать соответственно. Между прочим, моя студентка в Весленском университете в США, Нэнси Мартин, сравнивая в своей курсовой работе 1991 года национальные танцы Америки и Европы с танцами Западной Африки, которые она изучала в танцевальном классе, выражала сожаление и зависть. Сожаление — при воспоминании о чинных танцах, которым ее обучали в детстве, когда, одетые в форму, отдельно мальчики и девочки, двумя рядами они двигались по залу. «В Африке же все тело движется всеми членами, и очевидна тенденция склоняться от пояса вниз, как бы стремясь ближе к земле. Бальные же танцы разделяют и сдерживают все. Группы не существует, но все разделены на индивидуальные пары. Тело (корпус) движется совсем мало, и подчеркивается жесткая прямая спина и жесткие и угловатые руки». Таким образом, тело трактуется как механизм с жесткими прямыми деталями, которые движутся на счет: два, три, четыре—тоже механическая ритмика, не произвольная. Это —ур- гийный, автоматоподобный танец. Таковой стиль мог быть привлекателен на ранних стадиях цивилизации, в Европе. Однако в Америке, где человек превратился уже в действительного автомата в своем труде-работе, — ему требуется в танце расслабиться и вернуться к природе. Вот почему африканский стиль танца как вольной импровизации был воспринят в Америке XX в. Однако и ургия-то тут, в Америке, какая-то хулиганская, веселая, карнавальная: не мрак работы, но вечный праздник деяния, без чего не мыслит себе здесь человек существования, так что безработица — казнь американцу (евразиец заполнит время ленью, умозрением, любовной игрой, пересудами и проч.). В этой бесшабашной одержимости трудом, изобретением потребностей, изготовлением все новых вещей, все лучших, — открылось автору тождество современного американца, работающего уже в гигантских корпорациях винтиком, — с индивидуалистом-фригольдером XIX века в стране «открытых возможностей», чей образ и душа романтически воспеты в капитане Ахаве и Геке Финне. В этой безудержной скачке — и в том, и в нынешнем — ощущается гонка за идеалом, за чудом, преследуется какая-то несбыточная идея, — так что капитан Ахав на искусственной ноге (= существо полу-гонийное, полу-ургийное), Убегающий от уюта в даль труда, — это Психей и современной Америки. В этом была главная трудность для мысли: как сопрячь
186 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ современного рекламно-улыбчатого среднего американца —с Эмерсоном и Торо, с героем Уитмена и Мелвилла? Перехлест ургии над гонией — и в том, что тут искусственно производятся потребности (а они ведь обычно были прерогативой природы человека): рекламой навязываются изделия; а жизнь в кредит и пользование вещами в рассрочку есть явное житие в настоящем из будущего (а не из прошлого, как это привычно в Евразии, где отчизны, и отчий дом, и наследственный сундук). Сравним «наСЛЕДство», «соСТОЯние» — и «кредит». Последний — от латинского credo = верю (откуда «Кредо» = «Верую»), и credit означает «он имеет веру (в меня)», доверяет и подает руку помощи из моего будущего (ибо только в будущем я смогу вернуть свой долг) в мое настоящее. А первые термины (что в ходу в Европе были) означают жизнь за счет прошлого, по его следам («наследство») и в статике («состояние»). Да, из ипостасей Времени (прошлое, настоящее, будущее) в Америке, порвавшей традиции, не важно прошлое, а важно настоящее, растущее спереди, из будущего, в него растворенное и оттуда подтягиваемое. Уолт Уитмен: «Я проектирую историю будущего!» — писал. И — «Я пою современного человека!». Уитменово чувство Времени вообще характерно для американской ментальности. Все третье стихотворение из его «Песни о Себе» посвящено этому аспекту. Я слышал, о чем говорили говоруны, их толки о начале и конце. Я же не говорю ни о начале, ни о конце. Никогда еще не было таких рождений, как теперь, Ни такой юности, ни такой старости, как теперь, Никогда не будет таких совершенств, как теперь, Ни такого рая, ни такого ада, как теперь. (Пер. К. Чуковского) В христианских странах Европы — в Италии, Франции, особенно в России — распространены апокалиптические настроения: ожидание конца света. Подобный эсхатологизм совершенно чужд Америке. «Должен ли я отложить свое признание и реализацию?» — вопрошает Уитмен свое «Я». Ответ, естественно, будет негативным. «Песнь о Себе» — подлинное американское Евангелие — так сказать, «Евангелие от Уолта». Здесь зафиксирован акт откровения и озарения самосделанного человека — самочувствие себя адекватным Космосу. Словно перед нами Адам, только что
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 187 созданный Богом, ощупывает каждый орган тела в его контактах с универсумом, изучает свой чудесный механизм, целый завод себя, и восклицает: «О, Бог! Это хорошо!» Руки, ноги, груди, вены, половые органы —- все совершенные инструменты для работы жизни. Он их обозревает поодиночке, а затем интегрирует в дивное единство. И в результате — как Соединенные Штаты Меня Самого воспеты, в которых всякий может зреть идеальное демократическое соединение «каждого и всех». Я славлю себя и воспеваю себя, И что я принимаю, то примете вы, Ибо каждый атом, принадлежащий мне, принадлежит и вам. Это — интонация Субботы. Словно сам Бог, создав свет иль человека, после тяжелой работы каждого дня Творения обозревает созданное и одобряет: «И увидел Бог, что это хорошо». Библейская интонация — в «Песне о Себе», юбиляция. Индивидуум осознает себя как Космос. «Я приглашаю мою душу...» Этот акт коммуникации, жест обращения характерен для американского стиля в поэзии. И Лонгфелло (буквально «Длинный Парень, Товарищ» — как и Линкольн, с длинными конечностями, руками и ногами, годными для труда и ходьбы) начинает свою «Песнь о Гайавате» в интонации диалога: Если вы меня спросите... Я вам отвечу... Словно читатель, как потребитель на рынке, хочет иметь «ноу-хау», знать, как вещь (песня) сделана, добротно ли. А поэт- производитель рекламирует свой товар. Акт сделки торговой — вот жанр Вступления к «Песне о Гайавате», — и в высшей степени поэтично он предстает. Ибо, с другой стороны, не грязное дело — торговля в Америке, но в высшей степени остроумное, изобретательное и гуманное может быть. Ведь «сервис» — это служение! А уж Уолт Уит-мен (= «Белый человек», если буквально) — откровенный зазывала на себя: приглашает приходить и опробовать и вкусить, консумировать его: Мой язык, каждый атом моей крови созданы из этой почвы, из этого воздуха, Рожденный здесь от родителей, рожденных здесь от родителей, тоже рожденных здесь. (Это существенно акцентировать гордо здесь — в стране переселенцев. — Г.Г.).
188 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ Я теперь, тридцати семи лет, в полном здоровье, начинаю эту песню, Надеясь не кончить до смерти. Себя он чувствует «гаванью» души (I harbour for good or bad), добра и зла. Вот —ощущение души океаном: Атлантика в поддоне Психеи каждого Американца. И пишет о «Природе без удержу (without chec), с первичной энергией». Американской шкалы ценностей тут критерии упомянуты. Но Кредо, Символ Веры в Евангелии от Уолта — изложен в вводной песне One's Self I Sing. Тут я не соглашусь с переводом К.Чуковского: «Одного я пою». Нет, здесь главное слово Self, аналогичное немецкому Selbst —«Самость», или Ichheit —«Яй- ность». A «One's» — имеет смысл неопределенного местоимения. Так что: «Самость каждого я пою». Вот фундамент Амери- канства —одиночка, самостоящая в мире, индивидуум. Естествен отсюда ход — к равенству и демократии. Он и совершается: Одного я пою, всякую простую (не аристократа избранного. — Г.Г.), отдельную (а не некое коллективное или соборное единство, целое: нутам родина, страна, партия. — Г.Г.) личность, И все же Демократическое слово твержу, слово En Masse, Физиологию с головы и до пят я пою (= демократию между членами тела утверждает. — Г.Г.), Не только лицо человеческое и не только рассудок достойны (эти аристократы в иерархии тела и души. — Г.Г.) Музы (абсолютно чуждое американской поэтике слово, фальшивый европейский звук здесь. — ГГ.), но все Тело еще более достойно ее, Женское наравне с Мужским я пою (тут не Feminine, a FeMALE и MALE, т.е. акцент на самке и самце, на животном в нас. Не «леди» и «джентльмен» имеются в виду и не абстрактное «Вечно Женственное» германства и российской «Софийности». —Г.Г,), Жизнь, безмерную в страсти, в биении, в силе (все — категории динамики,энергии. — ГГ.), Радостную, созданную божественным законом для самых свободных деяний (свобода и ургия! — Г.Г) Человека Новых Времен я пою. (Нет, тут попроще: The Modern Man = Современного, человека настоящего, моего, значит, времени, которое —первоценно в США, а не некие «новые времена», что может отсылать к «светлому будущему» — куда подальше от меня и себя и моего времени.—Г.Г.) Итак, перед нами — поэтический манифест Демократии. Соответственна и поэтика, и стиль: перечисление вещей, каталог явлений свободных, не связных в некое целое — сюжет. Все
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 189 они — тоже как «отдельные личности» и так видятся с точки зрения тоже «простой отдельной личности». Они разрозненны. Между ними нет отношений, проблемы, противоречия — все они глядят в открытую вселенную, как лучи от центрального солнца его «я», самости. Универсум открытых возможностей, и он собой представляет не континуум, но дискретность («сепаратные персональности») самочинных существ и явлений. Это все важно для философской картины Бытия в здешнем Космо- Психо-Логосе. Какие ж направления, куда ориентирован ум Уитмена? В сторону Неба, ветров, пространства надземного, к соседям по существованию (трава, товарищи, женщины); а если земля, то не зарывается в глубины и корни (где Ад христианства или Глубь германства), или в глубины Психеи, куда смотрит еврейство (Фрейд) и российство (Достоевский, «Но старые, гнилые раны...» — Тютчев. И это —- тоже ценность). No problems! = Нет проблем! —девиз американства. Оптимизм. Нет Зла в Бытии (и проблемы Теодицеи тоже, что так мучила европейский ум: оправдание Бога за наличие зла в сотворенном Им бытии), но только динамика: Благостна и безмятежна моя душа, благостно и безмятежно все, что не моя душа... Я доволен — я смотрю, пляшу, смеюсь, пою... — подобно Ницшеву Заратустре. Кстати, тогда напрашивается проделать сравнение между двумя Евангелиями современного человека: «Песнь о Себе» и «Так говорил Заратустра». Два Сверхчеловека — по-германски и по-американски тут выделаны, напророчены. Однако Ницше- во провозвестие возросло на фундаменте трагедии бытия: как усилие, даже истерическое, преодолеть ее. Уитмен же — в подростковой цивилизации, сам даже как дитя в колыбели (любит этот образ) и не подозревает о трагедии существования, недостаточно взросл для того, не имеет чем уловить ее, не созрели органы. Да, и в интеллектуальном развитии, как и в половом созревании, есть порог. Американство еще, похоже, не достигло пуберитета тут. Принцип УРГИИ преобладает в Уитменовых объяснениях: Ребенок сказал: Что такое трава?.. Может быть, это флаг моих чувств, сотканный из зеленой материи — цвета надежды. Или, может быть, это платочек от Бога, Душистый, нарочно брошенный нам на память, в подарок, Где-нибудь в уголке есть и метка, чтобы,увидя, мы могли сказать, чей?
190 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ Частная собственность! Не только РАБОТАЕТ трава, но подчиняется законам и даже, может быть, платит налоги? Через Уитмена мы прошли путь от категорий Времени — к категориям Пространства. Из его координат в США почтенна не вертикаль (со сверхидеями Глубины и Выси), но плоскость горизонтальная, а в ней — Ширь (не Даль). Даже фонетика английского языка испытала влияние обширности Нового Света: звук а: вертикально-глубинный имеет тенденцию в здешнем произношении уплощиться и расшириться в к: I can't (а: к). Эта плоскость Америки служит, чтоб кочевать по ней туда-сюда неуемным людям в автомобилях, не пуская корней и не прирастая к месту. Джон Стейнбек в «Путешествии с Чарли в поисках Америки» обсуждает проблему КОРНЕЙ с семьей иммигрантов из Италии. Они живут в «доме-мобиле» — на колесах, что есть характерное явление американского быта. Они приезжают с домом туда, где есть работа, а когда кончается, — укатывают в другое место, где тут же подключают свой дом ко всем коммуникациям: вода, электричество, телефон и т.д. Вот новые кочевники. Естественно, исчезают соседство и землячество и «любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам» — святые чувства (Пушкин): могилы-то будут, как экскременты, не знай — где разбросаны... — Мы с малолетства уходим корнями в ту или иную почву, в ту или иную среду, — начал Стейнбек разговор. — Корни — это чуть ли не самое дорогое для человека. Как они относятся к тому, что их дети растут без корней? Хорошо это или плохо? Не придется ли им когда-нибудь пожалеть об этом? Ответил мне глава семьи — красивый блондин с темными глазами. — У многих ли сейчас есть то, о чем вы говорите? Какие могут быть корни, когда живешь в квартире на двенадцатом этаже? Какие могут быть корни в районах новых застроек, где сотни и тысячи почти одинаковых маленьких домиков? Мой отец приехал из Италии, — говорил он. — Вырос в Тоскане, в том самом доме, где его предки жили, может, тысячу лет. Вот вам корни — ни водопровода, ни канализации, а топливо —древесный уголь или виноградный сушняк. Комнат в доме было всего две — кухня и спальня, и валялись они там вповалку— дед, отец и все ребятишки. Негде ни почитать, ни побыть одному (вот—потребность быть индивидуумом, самостью — основание американства: «Одного я пою»! — Уитмена вспомним. — Г.Г.), и так всю жизнь... Дать бы моему старику возможность выбора (второе основание
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 191 американства — свобода возможностей. —Г.Г.), — порубил бы он свои корни и стал бы жить, как мы живем... Отец так и сделал: корни обрубил и приехал в Америку... — А вам не хочется чего-то более постоянного в жизни? — У кого оно есть, это постоянное? (Константы в бытии исчезли.—ГГ.). Фабрика закрылась — двинулся дальше. (Фабрика = пастбище: выела недро земли = слопало стадо траву, — и айда дальше. А с землей и делом на ней такого не бывает: вечно подает... Так что индустриально-фабричный век сходен с кочевьем, а не с земледелием. —ГГ.). Времена стали получше, где-то можно устроиться — туда и подался. А с корнями сиди сиднем и лязгай зубами от голода... Про первых пионеров (вот с кем тождественны авто-мобилисты. — ГГ.) что написано в книжках по истории? Эти мохом не обрастали. Поднял целину, участок продал — и в путь-дорогу». И Стейнбек, размышляя далее на тему «корней», приходит к предположению о некоей селекции, естественном отборе: беспокойные обитатели Старого Света —снялись с места и переселились в Америку, «а те, кто пустил... глубокие корни, как сидели дома, так и до сих пор сидят... Может быть, мы преувеличиваем значение корней для нашей психики?» В Америке вывелась новая порода человекообразных существ, новый кентавр — ЧЕЛОВЕК-В-МАШИНЕ (man-in-a-car). Ковбой (человек-на-лошади) — сему предтеча. Но ковбой — в Техасе, близ Мексики и гонийного принципа Латинской Америки. Когда же янки Форд изобрел «безлошадную повозку», ковбои были разгромлены. И это была новая победа в Гражданской войне между плебейско-протестантским Севером и полуроманским, аристократическим Югом. Так что, сидя в своем автомобиле, американец может чувствовать себя генералом Грантом в триумфе над генералом Ли. Образовался уже и симбиоз между американцем и его автомобилем. Они уже переплелись тканями. Я был поражен, увидев вывеску Body shop («Магазин тел»): «Неужто тут уже торгуют телами человеков?» — «Нет, —успокоил меня друг. —Так называют кузов автомобиля». В то же время американское человеческое существо не имеет нужды в ногах — они заменены колесами. Предтечей была поза «ноги на стол», обычная у пионеров, первопроходцев Америки. Но ведь стол есть место для верхней части тела, для еды, для чтения, размена идеями, для общения, Для симпозиума. И вот на все на это американец... положил: это ему — пьедестал для работы на более высоком уровне цивилизации. Американец начинает там, где Евразиец заканчивает.
192 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ Автомобиль становится истинным домом, где можно жить, — с телефоном и компьютером внутри. Завод переселенчества, как начался с переселения в Новый Свет, так и продолжает работать уже там. Американцы легко снимаются с места, кочуют, вечные эмигранты-иммигранты и в самой Америке. Автомобиль становится наставником в морали и логике даже. Я понял, почему американцы так, в общем, законопослушны: ведь они проходят тренинг законами уличного движения, и нарушение грозит смертной казнью (аварией). А передгкаждым светофором их обучают бинарной, компьютерной логике: «да — нет», «третьего не дано». Вечно движимые. Заведенные на вечное движение. Вот где «перпетуум мобиле»-то! И обратил я внимание на то, как тут называют кино — movie, буквально «движ/ущееся/». Все прочие народы пользуются термином «кино», cinema — от греческого «кинезис», что тоже означает «движение». Но это-то им непонятно: корень — чужероден. И лишь американцы испытали потребность натурализовать это делание и обозначить родным и понятным корнесловом, будучи сами —movies. Итак, «Человек-в-машине» есть новое существо на нашей планете, сотворенное американским гением Генри Фордом. Он создал тело Америки и стиль жизни здесь. Воистину, Форд = Лорд (Господь Бог) этого мира: так что закономерно и молятся ему у Хаксли в антиутопии... Во всяком случае, важнее он Вашингтона даже... Америка — страна изобретателей в технике: Эдисон, Форд — вот специфические гении здесь. Они — не в областях искусства и теории, которые предполагают долгое созерцание и сосредоточение—без быстрых практических результатов. Интересно сопоставить главное американское изобретение — автомобиль — с часами, главным изобретением цивилизации Европы, особенно Германии. Часы —это самодвижное Время и memento mori («помни, что умрешь») нам, смертным существам. Автомобиль — самодвижное Пространство, творение американского кинетико-динамичного духа. Часы — движение по кругу, о-предел-енность, динамика на службе у статики. Автомобиль — коробка скоростей — на службе у безудержности. В то время как на часах движение прямых и по прямой ограничено вечной статикой и совершенством Бытия как Сфероса (привилегированный образ-видение в греческой философии), автомобиль попирает идею круга-цикла в колеса и порабощает сферос служить прямым линиям кубического дома поверх колес и пря-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 193 мым линиям дорог, а вращательное движение служит прямолинейному. Если Время, шар и статика часов сопряжены с женским началом — гонии (не ускоряема беременность!), то прямолинейное движение и ускорение в пространстве адекватны мужскому началу—ургии. Человеческий тип здесь энергийно-заряженный: электричество в душе у него — недаром в США в науке и изобретении развито (Франклин, Эдисон). А Вильям Джемс сравнивает устройство психики и религиозное чувство — с электрическим полем («Разнообразие религиозного опыта»). Про человека, кто исключительно популярен (актер, певец, спортсмен), тут говорят hot = «жаркий», «горячий», указывая на огонь-стихию как его субстанцию. Задумался я и над обилием алого цвета — scarlet в американской литературе, который цвет есть очевидная комбинация огня с воз-духом, как «кровь», сан- гва — еще добавляет и воду-стихию к этому сочетанию. И вообще, если цивилизации и миры по темпераментам распределять, то американская мне видится пока — как сангвиническая: бодреньки и юны американы, и широко раскрыты их глаза, и нет тяготы прежних угрызений и гнилых ран традиций... «Алая буква» — роман Натаниеля Готорна; Скарлетт О'Хара — героиня эпоса «Унесенные ветром» Маргарет Митчелл, американской «Войны и мир»; «Алый знак доблести» Стивена Крейна (правда, для точности — там «Red Badge», «красный цвет», и это русский переводчик, очевидно, оттого, что «красный» у нас имеет сильную и специфическую идеологическую семантику, — чуть сдвинул краску...). Вообще цветовые названия книг —целая палитра красок — у этого писателя: «Невеста идет к желтому небу», «Синий отель», «Черные всадники»... ЦВЕТ в Америке — идеологичен: белые, чернокожие, краснокожие, желтые (расы) —и категориален в познании и самосознании. От него мне и переход к важной в каждом космосе иерархии четырех стихий наклевывается. Система цветов в «Песне о самом себе» Уитмена тоже тут в помощь. ОГОНЬ как жар (энергия, динамика «я», электричество). ВОЗ-ДУХ (Небо, Бог как Творец, не Отец). ВОДА (кровь, жизненная сила, Океан вовне и в груди). ОГОНЬ как свет (теория, созерцания, идея-вид). ЗЕМЛЯ. Как видим, все надземно, небоскребно бытие в Космосе США на плоской плите Земли. Да и небоскребы тут не как Вавилонский столп вырастают: из похоти черного солнца недр блудницы
194 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ вавилонской, в чем МАТЬМА земли посягает на небо, — но как бы сверху НАДставляются на плиту земли. И это не случайно, что ПТИЦА была избрана американской душой как символ, чтобы представлять себя среди существ. «К водяной птице» — хрестоматийное стихотворение Вильяма Брайанта, «Ворон» Эдгара По... И орел взят как символ «экспресс-почты» (thunder-mail — гром, напоминает о надземном воздушном пространстве, о молнии, об электричестве) и пророчит аэропланы и воздушные линии поверх обширной земли Америки, чтобы не чувствовать ее гравитации, преодолеть земное притяжение — опять же корней, природы, матери-и... И птица избирается крупная — не то, что английский милый и малый Робин (Робин Гуд, Робин-зон...). Robin — малиновка, уютная птица, напоминающая о home—доме, моей крепости. Иерархия же чувств, как мне представляется, может выглядеть здесь следующим образом. ЗРЕНИЕ (самое важное для человека-в-машине и для птицы- самолета). СЛУХ (не для мелодии-музыки, но для ритма труда и ходьбы). ОСЯЗАНИЕ (руки, чтоб держать инструмент труда, но не чтоб обнимать и ласкать чувственную кожу, как это во Франции). ВКУС (чтоб восклицать в рекламах: «Как это вкусно!» «It tastes delicious!») ОБОНЯНИЕ. Существует предание, что белые переселенцы были прокляты и наказаны божествами местного Космоса за истребление индейцев — тем, что у них отныне отнимутся запахи, и пища и вода им будут безвкусны. И в самом деле, кажется, что Природа не пахнет тут так разнообразно и тонко, как в странах Евразии, но более абстрактна она, словно дистиллированная в ургии. Спросили меня однажды там: как я думаю, отчего американцы так любят класть лед в напитки? Я полагаю, лед служит, как радиатор в автомашине: охлаждать мотор, раскаленность психеи американца на труд. А с другой стороны, пристрастие к крепкому кофе целит ускоренно заводить двигатель человека, как подпитка огненной в нем субстанции, как стартер. У Эмили Дикинсон, поэтессы, аналогичные находим идеи и образы. «Когда я читаю книгу, и она делает мое тело таким холодным, что никакой огонь не сможет меня согреть, я знаю — это поэзия. Если я физически чувствую, будто верх моей головы снят (как скальп индейцем. — Г.Г. ), я знаю — это поэзия». Шок от художнического потрясения выражается оппозицией льда и огня. Или как разряд молнии в громоотвод головы, как колпак на
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 195 электрическом стуле. А вот какою силою она носит свое тело: «Как могут большинство людей жить без мыслей?.. Как они находят силу надевать одежду по утрам?..» Мысль — как топливо, чтоб завести органы — колеса машины. Эмили Дикинсон — женская ипостась американской Психеи, подобно тому, как Уитмен — ее мужская ипостась. Вот мое письмо к миру, Который никогда не писал ко мне, — начинает она одно из стихотворений с проблемы коммуникации, как и Лонгфелло: «Если вы спросите меня...» или как Уитмен, приглашая на диалог. Я проживаю в Возможности... И за вечную крышу — Мне двускатность неба. И у нее — чувство страны открытых возможностей, пища духа в кредит из будущего. Но не земля и корни, а небо — ее крепость, и рост сверху вниз. Успех считается сладчайшим Теми, кто никогда не успевал, — как она, писавшая стихи в неизвестности и без отклика, естественно. Но даже в полемике своего стоицизма она имеет в виду американский принцип «успеха». То же самое — как она противостоит тирании большинства, демократии, которую так славит Уитмен: Во многом безумии — божественней ший смысл Для проницательного глаза; Во многом смысле — полнейшее безумие. Большинство и в этом, как во всем, преобладает. Согласись — и ты здоров, Возрази — и ты прямо опасен И с тобой обращаются цепями. В американской концепции души, Психеи, принцип ургии, работы—доминирует. Иметь работу и успех в ней — главный стимул в существовании. Безработица — катастрофа для американца. Как писал в своем реферате мой студент Роберт Рич: «Во время Великой депрессии люди без работы страдали больше из-за бездеятельности, нежели от бедности, более от стыда и самонеуважения, причиняемых праздностью, чем от того, что им труднее стало кормить свои семьи». В Евразии человек знает, как распорядиться свободным временем, умеет наслаждаться им. Он заполнит его dolce far niente
196 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ «сладким ничегонеделаньем» (итальянец), любовной игрой, ars amandi «искусством любви», «наукой страсти нежной», пересудами, сплетнями (как «Веселые Виндзорские кумушки» или в «Школе злословия»...). Но американцу неведома ars amandi, куртуазная галантность: тратить на это время, которое—деньги?! Американские рабочие берут более короткий отпуск, чем рабочие других стран. А ведь свободное время справедливо трактовалось Марксом как критерий развития личности и счастливой жизни. Американец же стремится сузить свое свободное время, работая на 2—3 работах или используя его для подготовки к завтрашней лучшей работе: релаксация, спорт, сидение у ТВ с пивом и т.п. И как моя студентка Бернадетта Бак писала: «Многие американцы исповедуют принцип work hard, play hard («работай здорово, играй здорово»), причем занятия, которыми они занимают время досуга, тоже заставляют их вставать рано и могут быть столь же изнурительными, как и работа». Душа американца одержима работой, озабочена проблемой занятости и беззащитна против стрессов и неврозов на этой почве. Однако высадившаяся в Новый Свет пуританская душа прибыла с сильным оружием и лекарством против этих недугов — религией Бога-Творца. В протестантской этике Богом благословлен именно homo faber, человек работающий. Я читал книгу интересных воспоминаний о своей жизни Конрада Хилтона (чья сеть отелей покрывает мир) «Будь моим гостем». От своих родителей он унаследовал две главные заповеди: pray and work — «молись и трудись». И его обыкновение было: в 6 утра входить в церковь, молиться там и затем приступать к работе, исполнив душу Богом, и развивать бешеную трудовую энергию, что и принесла ему успех. Не могу удержаться, чтобы не процитировать те единственные стихи, что он приводит в книге, не помня, чьи они, но врезались они ему в сознание как модель американца и девиз на жизнь: The man who wins is an average man, Not built on any particular plan; Not blessed with any particular luck — Just steady and earnest and full of pluck. The man who wins is the man who works, Who neither labor nor trouble shirks; Who uses his hands, his head, his eyes — The man who wins is the man who tries. Буду переводить буквально, заботясь не о гладкости, а чтоб не потерять оттенков смысла (хотя все равно, конечно, отпадут многие).
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 197 Человек, который выигрывает, — это рядовой человек: Не то, чтоб построен по особому плану, Не благословлен какой-либо особой удачей — Но как раз упорный и серьезный,и полный мужества. Человек, который выигрывает, — это человек,который работает; Который не увиливает ни от труда, ни от беды; Кто применяет свои руки, голову и глаза — Человек,который выигрывает, — это человек,который пытается. Вот она — игровая ургия американца! Выигрывает — через труд, но не «побеждает» (как воин, европейский идеал и евразийский), а через упорство и изобретательность, терпение и труд, и не как шулер, а честно — выигрывает. Американец = игрок: важно этот эстетический момент иметь в виду в характеристике его труда и бизнеса, и психики его: не уныние повседневного труда, но — азарт! И потому — не увиливает от неудачи и проигрыша, но упорно снова — пытается, уповая, что ни одна ситуация не закрыта, а есть шансы и возможности открытые, только сумей умом (голова) и изобретательностью (руки), и воображением (глаза) — найти эти выходы. И подчеркивается, что это —средний, обычный человек, каждый, без особой структуры тела и рода, и генеалогии («особый план»), и без особой удачи. То есть: ни родовитость, ни талант— против этих аристократизмов от «гонии», евразийских, восстает средний американец, упорно «ботая» по своей демократической «фене». И характерна логика, по которой построено это определение идеального американца. Она сходна с формулой русской логики: «НЕ ТО, А... (ЧТО?) » — тем, что строится через отталкивание от чего-то, реактивно. От некоего готового образа и клише, традиционного и пришлого — в Россию, как правило, с Запада, а в Америку — из Старого Света представление. «Нет, я не Байрон, я другой...» — начинает самоопределение Лермонтов. «Не то, что мните вы, природа» — так приступает Тютчев к построению своей мысли. И т.п. Но есть и фундаментальная разница. В американском определении отрицания удерживаются внутри четких определений по логике «ДА!», среди утвердительных положений. С такого и начинается мысль —«ЭТО ЕСТЬ ТО-ТО» —то есть по классической формуле западноевропейской логики, и ею дело заканчивается. Внутри же — развертывание смысла также и при помощи диалектики отрицаний. Русская же мысль с этого начинает —с негации, потом долго и мучительно ищет: а что же есть? — с трудом что-то находит, но в общем оставляет
198 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ вопрос нерешенным, многоточие ставится в конце, а не точка... То есть —нет достижения, но процесс и незавершенность. Американец же, хотя тоже любит открытые возможности, но — посреди своего дела, которое надо дожать до успеха и совершения. Итак, «Молись и трудись!» — девиз образцового американца Конрада Хилтона. Задумался я: при таковом пиетизме американцев отчего не заметно там глубокой теологии, не развит идеализм в философии, но так приземленна она и прагматична? Этот кажущийся парадокс может быть объяснен как раз хилто- новской комбинацией: он носит и пестует, и питает Бога в душе — и не имеет нужды держать его в объекте труда. Так они и дополняют друг друга: субъект и объект. Те же великие европейские идеалистические умы, которые были заняты Богом и доказательствами Его бытия, — трудились как раз в силу сомнения в нем. Паскаль, Декарт, Кант, Гегель... Их вера не была тверда, они были склонны к атеизму — и вот почему они могли объективировать Бога, Идею, Абсолют и медитировать над ними, убеждать самих себя, конструируя доказательства... Для американца все, что сделано, стало продуктом, прошло через горнило «ургии», — уже тем самым как бы благословлено, даже мелочишка бытовая. Меня поразили субботние распродажи не нужных хозяевам вещей. Прямо перед домом своим их выставляют хорошо одетые интеллигентные хозяева, профессора, продают —за бесценок, да и просто отдают добродушно или передают в благотворительные магазины «Доброй воли». И здесь нельзя усмотреть корысти, ни даже филантропию только, но уважение к продукту предыдущего Труда как Бога: чтобы он не пропадал, но служил, жил... Удивительно, что в России, которая совсем не так богата товарами, нет такого обычая, и вещи и изделия, что могли бы еще служить, просто выбрасываются, ломаются. Люди ведут себя, как аристократы, кому постыдно торговать, продавать. Но в основе — пренебрежение к Труду. В Америке богатые люди не усматривают ничего унизительного в такой процедуре. Напротив, имморально и постыдно было бы — по их этике Труда — отсылать в Ничто продукт труда своего, или отцов, или братьев по бытию, который мог бы еще служить ближним. Работа — центр, солнце американской жизни и устремлений человеческой души здесь. Она — средство избежать страданий и Судьбы — этих чудищ и сверхсил, владеющих душами в Евразии. И, главное, — это средство —во власти человека. Мои студенты в Весленском университете, читая русскую литерату-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 199 ру, Достоевского в особенности, выражали крайнее удивление культом страдания у нас, которое чуть ли не обожествляется. И как же не делают люди ничего практического, чтобы одолеть его? Они напомнили мне, что в первых строках Конституции США провозглашается право человека на СЧАСТЬЕ. А американская Психея имеет априори оптимистическую ориентацию в мире: все должно быть OK («о-кей!»). И улыбка — conditio sine qua non, «абсолютно необходимое условие» для американца, чтобы показаться на людях: он носит ее на лице, как брюки на ногах. И обычен, и даже обязателен happy end — «счастливый конец» в их кино и романах вместо трагических развязок в произведениях русского искусства... Кстати, решил я уточнить, что кроется под аббревиатурой OK —и заглянул в словари, нони наш, ни Вебстер —не расшифровывают, из чего она, но только — что значит: «Все в порядке». Стал я досадовать, но вспомнил, что есть у меня Оксфордский словарь — и там нашел: «первично из американского сленга»: «oll korrect». И вот разность в Логосах даже в этом сказывается, национальных. Английский, многослойно-иерархический истеблишмент, из геологии слоев, — ее, толщу субстанции, и в духе чувствует, как важную. Евразийский принцип «гонии» интересуется родословной, генеалогией слова. А американцу это все равно, без интереса и смысла, как Форду при приеме на конвейер безразлично: аристократ-профессор ты или ворюга из тюрьмы, но важно, КАК работаешь и что сейчас значишь... Правда, для честности, уточню: «Вебстер» у меня сокращенный, а «Оксфорд» — словарь, хотя и в одном томе, но большом... Так вот, мои студенты обратили внимание на связь между русской наклонностью испытывать трагедию существования и отсутствием культа Труда в здешней ментальности и, напротив: взаимное соответствие американского оптимизма с принципом «ургии». Бог благословляет труд человека и живет в его трудах и так помогает избегать страданий существования. В Евразии могучая религия буддизма усматривает в основаниях нашего существования — Страдание. Оно — субстанция Бытия, И сопряжено — с Желанием. Если хочешь освободиться от страдания, перестань желать чего-либо и воздержись от действий. Это воззрение — антиподно американскому: как раз усилиями труда побивается морока страдания, его анемия и уныние. А Желание—мотор, стимул, импульс Труда, и оно обожествляется и важная мифологема в американской культуре. Здесь у Драйзера — «Трилогия Желания», у Шервуда Андерсона — «По
200 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ ту сторону Желания», у Теннесси Уильямса «Трамвай «Желание»—и т.д. Особо важно, что эта метафизическая проблема —страдание или счастье? — обрела и законодательное разрешение там: как пункт Конституции, согласно которому человек предназначен к счастью. Это дает легальное основание Американской Мечте, питает в человеке самоуверенность, оптимизм и право на успех. Успех, Паблисити («публичность»), Просперити («процветание») как американские ценности и идеалы могут быть сопоставлены с евразийскими: Слава, Победа... Политика, история и воинские добродетели в человеке здесь презренны, в отличие от Евразии, где они чересчур почтенны. Мальчишки тут мечтают стать не полководцами, а дельцами, и не славными, а мощно работающими. Слава и реклама — большая разница. И то, и другое — виды известности. Но слава центробежна: летит птицей, есть империализм-распространение меня после меня; реклама же центростремительна: есть стяжение потребительных ожиданий к моему текущему делу, кредит ему, прикорм из будущего, чтобы оно в настоящем'шире развивалось. Принцип истории —«новое», мода, новелла = новость; принцип ургии — «лучшее» (см. об этом у Форда рассуждение). И если у Гомера боги хохочут над трудягой Гефестом (= хромым, как капитан Ахав) и одобряют адюльтер Афродиты с Ареем-пол- ководцем, —то американский эстетический вкус такого не потерпит: скорее воин тут осмеян будет (у Уитмена неоднократно, и Эмерсон по Наполеону прохаживается); да и Афродите такую волю распоясаться не дадут. Архетип Колумба = открывателя- изобретателя — в каждом американце, а не европейская модель солдата, носящего в ранце маршальский жезл: умеют тут в литературе и философии весело поиздеваться над тщеславными героями европейской истории и их кесаревыми добродетелями. Сравнение лиц и статей Наполеона и Вашингтона на портретах являет разительную разность императора, «двуногих тварей миллионы» кому «орудие одно», и человека справедливости — первого среди самостоятельных и свободных тружеников. Не холен, но жилист и груб конечностями и Линкольн. Вообще в Америке развиты-усилены конечности: и для труда, и для ходьбы — словом, для зацепок с миром по его преобразованию в —ургии. И в драках тело как пятинога действует (включая и голову). Распущены конечности — и ноги на чопорный стол = площадь политики и общения социального, а Франклин вытянул конечность руки аж в громоотвод, и Уитмен любуется-перебирает
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 201 свои конечности и прочие органы = работяги в «Песне о себе». Если в Англии self-made man = самосделанный человек, сдержанный, приноровивший себя к готовой социально-культурной среде, то тут self-made world = самосделанный мир человеком несдержанным, раскованным. И в Логосе, в мышлении сюжет ургии без гонии вполне сказывается. Неспособен американец к женски пассивному созерцанию платоновского типа, проращивать мысль в гегелевой филиации (= почковании) идеи (которая есть тоже —гонийная процедура: триада — Троица, Святое семейство, а также модель зерна-растения = становления у него), — но их философское открытие—это прагматизм (В. Джемс), операционализм (Бридж- мен), бихейвиоризм (Скиннер): умение вещь схватить-понять сразу в ее работе, без того, чтобы в генеалогическое древо ее происхождения из причин и начал вникать да так до сути и не добраться (как это делает европейская научная традиция, замешанная на гонии и природовитости сословно-аристократичес- кой). Если в Евразии правило «Смотри в корень», то здесь акцент «По плодам узнаете их» (на этом у В. Джемса упор). Вещь берется сразу сверху и технически. Понять, как работает вещь здесь и теперь, — вот что есть ее суть и критерий истины (вся гносеология операциональна), а не относить ее к предпосылкам вовне ее самости. И тут демократия, самоначатие от «я», а не от рода: тут не спрашивают у вещи: «А ваши кто родители?» Вон и у Линкольна операционально-ургийное определение правительства: government of the people, by the people and for the people = «правительство народа, народом, для народа». Через предлоги: of, by, for указаны основные отношения в процессе производства и потреблении данной вещи (правительства): субъект труда, чья собственность (of), орудие труда, исполнитель работы (by) и кто потребитель (for). И Франклином человек определен как животное, изготовляющее орудия труда, т.е. как субъект —ургии, а не как «животное политическое» (Аристотель). И в лингвистике — семиотика, изобретение американца Чарлза Пирса, вклад в мировую культуру. Здесь функциональный (а не субстанциальный) подход к слову: как к знаку для работы сейчас и здесь, на месте, независимо от его происхождения, истории и строения. Сравните с этим индо-германское языкознание начала и первой половины XIX века, с его идеей генеалогического древа (Stammbaum) языков, с поиском праязыка, общего предка в семьях языков. Гонийный подход. Европейская научная традиция всегда имеет сильное склонение к НА-
202 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ ТУРфилософии, т.е. к «гонийной» философии, субстанциальной, а не ургийно-функциональной. И кто американские лидеры? Вашингтон = WASHington, т.е. тот, кто washed = стирал, т.е. прачка. Или Линкольн = LINKoln, т.е. тот, кто linked = связал Север с Югом. А в России кто? ЛЕНЬ- ин — так сладко пришелся тут по душе, суля молочные реки в кисельных берегах, а нам бы на печи, и по щучьему бы веленью чтоб скатерть-самобранка нас насыщала. Замечательный закон был некогда принят в Америке: иммигрант в США, прибывающий сюда с аристократическим титулом: принц, князь, маркиз, барон и т.п., если претендует на гражданство, должен отказаться от своего титула. В этом я усматриваю не только волю американской демократии к поравне- нию всех, завистливую к природовитой возвышенности, —- но и ее дар пришельцам: тем самым они освобождаются от оков своего рода-клана, традиции-репутации, которые не позволили б им почувствовать себя только «я», личностью, и заняться делом, профессией, что им по душе, или любой подручной работой — для заработка... В стране Свободы естественно органичен стал в поэтике vers libre, свободный стих, причем у Уитмена есть единоначатие- аллитерация: passion, pulse, power — и нет завершающих оков рифмы, т.е. принцип «открытых возможностей» и в стихе, — тогда как в европейской и русской поэзии рифма нужна как социальный порядок и строй, космос над хаосом природно-без- брежной, активно-расползающейся — гонии. Единоначалие мира с каждым новым человеком подчеркнуто и у Томаса Пейна: он корректирует Руссо, выступая с теорией перманентно-возобновляющегося общественного договора с каждым новым поколением, для которого не должны быть обязательны установления предков. Рифма = рефлексия, предел в конце, закрытие возможностей, круг и возврат внутрь себя, в Innere, оборот к Сократову познанию самого себя. Нет культуры этого в американце, но он весь экстравертен, бешено устремлен вовне себя, одержимый деятельностью, как капитан Ахав. Но индивидуализм тут не значит эгоизм (себя-любие, замкнутость, центростремительность), но включает самоотвержение (центробежность от себя к делу). Вместо рифмы — анафора (одинаковые слова или выражения, начинающие стих) широко употребима в американской поэзии и, в частности, у Уитмена. Вот во Второй из «Песен о себе» шестистишие, в котором четыре срединных стиха начина-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 203 ются с «You shall (not)» = «Ты (не) будешь», что не соблюдено в переводе К. Чуковского: Побудь этот день и эту ночь со мною, и у тебя будет источник всех поэм, Все блага земли и солнца станут твоими (миллионы солнц в запасе у нас), Ты уже не будешь брать все явления мира из вторых или третьих рук, Ты перестанешь смотреть глазами давно умерших или питаться книжными призраками, И моими глазами ты не станешь смотреть,ты не возьмешь у меня ничего, Ты выслушаешь и тех и других и профильтруешь все через себя. Кстати, все это построение типично для американской логики. Оно начинается со stop! (стой!): зовет вас, адресуется в повелительном наклонении, ошарашивает шоком, как в рекламе, навязывается, хватает вас, как торговец, предлагающий свой товар. И далее идет беззастенчивое и гиперболическое его (= себя) рекламирование. Второй же шаг в рассуждении, после повелительного обращения, восклицания, — негация, отрицание-отбрасывание всех остальных, кто не я, не мы, не наш принцип, американский. И в роли этих жертв отвержения — культурные установки европейской традиции: книжное знание, авторитеты отцов, и даже мне, автору, не верь, но все —сам и из своего опыта, самоначинайся! А третий акт в «силлогизме» Уитмена — обещание, кредит, будущее в настоящем. Отчего там, в американстве, философское понятие «Истина» (которая «ЕСТИна» = то, что есть, сообщает), адекватнее бы заменить на «БУДЬТИНА»!.. Итак, три звена в американском рассуждении, в их Логосе: восклицание, отрицание, обещание —твердое, опирающееся на уверенную в себе личность. А в формуле русской логики: «НЕ ТО, А... (ЧТО)... — отрицание, проба разных утверждений, вопрошение, повисающее неуверенно в воздухе. Нет разрешения, робость в утверждении. Но не оттого ли это, что в Евразии очевиднее бесконечность и сложность проблем? Ну и замах ведь — на журавля в небе, тогда как американец предпочитает синицу в руках... Но доизвлечем смыслы из сопоставления рифмы и анафоры. Рифма — это конец, совершенство, продукт труда строки. Анафора — начальный пункт, и это в Америке всякое «я» как автор производства. Анафора = самоначатие. И между прочим, Генри Форд, отличая свой принцип и стиль производства автомобилей от европейского, вот в чем разницу усматривает: там произ-
204 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ водили ограниченное число совершенных изделий, роскошных и индивидуальных каждый раз, он же сначала отработал совершенную модель (знаменитую «Т-модель») и все усилия, и изобретательность сосредоточил на усовершенствовании процесса серийного производства уже найденной этой модели. Каждое «я» в Америке — своего рода «анафора» = единонача- тие какого-либо дела, производства, приема... Однако современная Америка — это уже трагедия «ургии». Об этом вся их научная фантастика (Брэдбери, Воннегут...). Машины вытесняют людей с работ. Человеческие существа удваивают, умножают свои усилия, чтобы состязаться с машиной, — отсюда стрессы у тех, кто временно побеждает в скачке, и неврозы у сошедших с дистанции. Почему бы не работать умеренно всем — 3—4 часа в день, прочее время живота посвящая радости жизни, самосовершенствованию? Так нет же: шофер такси, молодой человек 23 лет, рассказывал мне, как он работает на 3 работах по 78 часов в неделю, лишь воскресенья имея свободными, снимает комнату за 200 долларов, не имеет даже подружки, — и все для того, чтобы скопить 125 тысяч, как он рассчитывает, к 30—31 году, купить дом и тогда жениться. От жизни он не имеет наслаждений, становится все примитивнее — и чего ради?... Изобретения в «ургии» по переделке мира и человека начинают ставить и новые моральные проблемы. Это проступает, например, в юридических казусах, связанных с искусственным продлением жизни. Несколько лет назад широко обсуждался следующий случай: приемные (= тоже искусственные, не — го- нийные) родители Карэн Энн Куинлан, 21 года, подали в суд Нью-Джерси, чтобы отключить дорогостоящий респиратор, которым искусственно (= ургийно) поддерживалась жизнь девушки. Похоже, что «американский бог» повелевает тут занять сторону — ургии, изъять ее существование из уже неправомочной — гонии семьи и принять на общественный счет штата как символическое существо(вание) = дело американского социума в целом. В этом же сюжете между — гонией и — ургией понятен и недавно принятый в Сан-Франциско закон о праве на достойную смерть: волей свободного «я» своего отказаться от медицинской помощи. Однако все, что я описал, — это, так сказать, «Ветхий Завет» Америки. Сейчас же налицо признаки «Нового Завета»: развивается уважение к Природе (правда, тоже эгоистически: понимая в «экологии» ее как «окружающую среду» нашего, человечьего существования, а не как священную сущность, исполненную
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 205 смыслов...). И феминистское движение, уважение к меньшинствам, принцип качества жизни, а не количества богатств. Это начало переоценки традиционной американской шкалы ценностей, национальная самокритика... А самосудная исповедь Капитана Ахава в главе «Симфония» из Мелвиллова «Моби Дика» сто лет назад пророчествовала об этой переоценке: «О Старбек! какой ласковый, ласковый ветер, и как ласково глядит сверху небо! В такой день — вот в такой же ясный день, как сегодня, — я загарпунил моего первого кита — восемнадцатилетним мальчишкой-гарпунером!... Сорок лет назад! Сорок лет беспрерывных плаваний! Сорок лет лишений, опасностей, штормов!... Из этих сорока лет я едва ли три провел на берегу. Когда я думаю об этой жизни, которую я вел, о пустынном одиночестве, о каменном за-стенке капитанской обособленности, так скупо допускающем извне сочувствие зеленого мира, — о гнетущая тоска! о Гвинейское рабство капитанского самовластия! — когда я думаю обо всем этом, о чем я до сих пор только наполовину догадывался, ясно не сознавая того, что было, — как я сорок лет питался сухой солониной — этим символом скудной пищи моего духа, — когда даже беднейший обитатель суши имеет каждый день свежие плоды к своему столу и преломляет свежий хлеб этого мира, покуда я ем заплесневелые корки, вдали за многие тысячи океанских миль от моей молодой девочки-жены, с которой я обвенчался, достигнув пятидесяти лет, а на следующий день после свадьбы отплыл к мысу Горн, оставив лишь одну глубокую вмятину в моей брачной подушке; жена? жена: вернее вдова при живом муже! Да, да, Старбек, я сделал вдовой эту бедную девушку, когда женился на ней. И потом, все то безумство, все неистовство, кипящая кровь и пылающий лоб, с какими вот уже тысячи раз пускался в отчаянную, пенную погоню за своей добычей старый Ахав, — скорее демон, чем человек! Да, да! каким же отчаянным дураком —дураком, старым дураком — был старый Ахав все эти сорок лет! К чему надрываться в погоне? К чему натруживать и выворачивать веслом руки, и гарпуны, и остроги? Разве стал от этого Ахав лучше или богаче?..» КОСМОСОФИЯ РОССИИ И РУССКИЙ ЛОГОС Удивительно, как гадавшим о судьбах России не приходило на ум спросить ее природу: чего она хочет, какой бы истории она могла желать от народившегося на ней человечества? Все русские мыслители: от Чаадаева до Шафаревича — думали в
206 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ рамках историософии. То есть брали некие схемы развития и устроения обществ, которые сказались на поверхности Земли за тысячелетия цивилизаций, и прилагали эти карты к России, раскладывали ей пасьянсы. «Западники», «славянофилы», «соборность», «православие и католицизм»; «Византизм и Славянство», «Россия и Европа», «народ-богоносец», «Развитие капитализма в России», «Русская идея», «Евразийство», «Социализм», «Русофобия»... — все берут некие надземные готовости вокруг России и принимаются ими соображать насчет нее. Так это и в нынешних страстных политико-публицистических спорах: «Что нам менять и брать?» Будто страна и ее природа есть некая пассивная безгласность и безмысленность и просто материал-сырье истории в переработку. Но ведь уже устроение природы здесь есть некий текст и сказ: горы или море, лес или пустыня, тропики или времена года — это же все некие мысли бытия, сказанные словами природы. «Русь! Куда же несешься ты?» «Что пророчит сей необъятный простор?» Писатели, художники, поэты чуяли излучения воли и смысла от Русского Космоса и пытались угадывать их значения. Пушкин, Гоголь, Тютчев, Блок, Есенин, Пастернак... Но чистые умники: философы, политики, даже историки (чуть малая есть о русской природе в начале «Историй» Соловьева и Ключевского...) как-то решали за Россию без хозяйки. Не говорю уж о МРАКсизме, который будто уж «МАТЕРИализм», а совсем не любит «матушки-природы» (слышу это в иронической интонации Э.В. Ильенкова, гегельянца) и попросту налагает схемы своих пяти всеобщих формаций и не ждет милостей от природы, а насилует ее. Какую же мудрость излучает Космос России? Россия — «мать-сыра земля», то есть «водо-земля» по составу стихий. И она — «бесконечный простор». Беспредельность — аморфность. Россия — огромная белоснежная баба, расползающаяся вширь: распростерлась от Балтики до Китайской стены, «а пятки — Каспийские степи» (по образу Ломоносова). Она, выражаясь термином Гегеля, — «субстанция-субъект» разыгрывающейся на ней истории. Очевидно, что по составу стихий ее должны восполнить «воз-дух» и «огонь», аморфность должна быть восполнена формой (предел, границы), по Пространству должно врубиться работать Время (ритм Истории) и т.д. Это и призвано осуществлять Мужское начало здесь. Приро- дина, Россия-Мать рождает себе Сына — русский Народ, что ей и Мужем становится. Его душа — нараспашку, широкая: значит, стихия «воз-духа» в нем изобильна. Он легок на съем в путь-дорогу дальнюю. Русский народ —СВЕТЕР: гуляет, «где ветер да
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 207 я», летучий, странник и солдат, плохо укорененный. Неважно он, такой беглый, пашет свою землю, как мужик бабу, — по вертикали, так что его даже пришпиливать приходилось крепостным правом, а то все в бега норовил... Потому второго Мужа России понадобилось завести (уже не как Матери-Родине, а именно Женщине-жене) в дополнение, который бы ее продраил по вертикали да крепко обнял-обхватил обручем с боков, чтобы она не расползалась: заставой богатырскою, пограничником Карацупою, железным занавесом — бабу в охряпку... И этот мужик —чужеземец. Охоча холодноватая Мать-сыра земля до огненного чужеземца плюс к своему реденькому, как иная бороденка, Народу: он свой, родимый, любимый, да больно малый да шалый. Воз-дух и Свет (недаром и мир тут — «белый свет», как снег) он ей подает; но ведь у стихии Огня вторая важнейшая ипостась —Жар, а сего недодает. Вот и вынуждена Россия варяга приглашать на порядок-форму и закон, из грек правостояние православия (тоже прямая, вертикаль и закон — Божий), половца и турка с Юга притягивает, татаро-монгола—с Востока. Потом немцы с Петра правили, социализм западный с Ленина, грузин Джугашвили, в ком соединились Петр с Тамерланом (догматический марксизм и талмуд идеологии Запада — и султан «секим-башка» с Востока). Уж он- то так продраил Русь-бабу, что бездыханная лежала... Потом полегче: хохлы-малороссы с Хрущева пошли, с выговором на фрикативное «гх» — и у Брежнева, и у Горбачева. Как бы в отместку за присоединение к России, Украина в пору «застоя» своими людьми стала Россиею править: куда ни глянешь в аппарат власти, армии, культуры — везде от всяческих «енко» рябило... Даже стратегия русских войн — от охоты России-бабы на чужеземца. Она его приманивает (поляка, француза, немца), затягивает в глубь себя: никогда не на границах ему отбой, а взасос его вовлекает — и уж тут, во глубине России, самый оргазм битв: летят головушки и тех, и других, орошают ее топкое лоно огненной кровушкой, как спермою: им смерть, а ей — страсть да сласть. Так ведь еще в «Слове о полку Игореве» битва как свадьба описана, как смертельное соитие. Если германская тактика — «свинья», «клин» = стержень, то русская — «котел», «мешок» — как вагина, влагалище. (Кстати, французская тактика у Наполеона, — «маневр» — изгиб, волна.) Да, в каждом национальном Космосе обитает и особый национальный Эрос. Он определен прежде всего вертикалью: Небо (мужское) — Земля (женское). Как жгуче прободание в тропиках, где семиты (иудеи, арабы), и нет среднего рода там в языках се-
208 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ митских, и все формы резко пополам распределены. А в умеренном и северном климате России: «Здесь, где так вяло свод небесный / На землю тощую глядит...» — такой, не страстный Эрос отмечал Тютчев у нас, где вектор Выси переходит в тягу Дали-горизонтали: возлюбленным сулится дальняя дорога: «Дан приказ ему на Запад, ей — в другую сторону»; тут разлука, поэзия несостоявшейся любви, тоска... Родима тут сторонка, край, косвенное, «косые лучи заходящего солнца» любил Достоевский... Итак, в Русском Космосе три главные агента Истории: Россия = Мать-сыра земля, а на ней работают два мужика: Народ и Государство-Кесарь. И оба начала ей необходимы. Народ —это тот малый, что протягивается по горизонтали: из Руси — всю Россию собою покрыть (и в эротическом смысле слова тоже) напрягается, хотя и убогий числом-населением: мал да удал! Но — бегл, не сидит на месте. Потому и понадобилось жесткое начало власти, формы, порядка — и оно, естественно с Запада натекло. Оттуда же — индустрия («огне-земля» промышленности) и город. Народ = воля, а Государь(ство) = закон. Меж ними и распялена Психея, душа русской женщины. Недаром в русском романе при ней два героя, что реализуют эти ипостаси. При Татьяне — Онегин («воз-дух», беглый, охотник до перемены мест) — и Генерал, князь. При Анне — солдат Вронский, что не вьет гнезда, и министр Каренин. При Ольге — Обломов («голубь» — так его она чувствует, т.е. «воз-дух») и немец Штольц («гордость» — его имя значит, в нем труд, рассудок и воля); при Аксинье — непутевый и бесстанный Григорий и есаул Листниц- кий. При Ларе — поэт «воз-дух»новенный, доктор Живаго, и комиссар Стрельников. И т.д. Теперь — о темпоритмах русской жизни и истории. Представим эту обширную страну в ее начале, со скудным населением, обитавшим в лесах северо-западной Руси. Чтобы заселить и цивилизовать это пространство путем естественного размножения ее флегматического инертного народа (бегл-то он и подвижен — от власти стал), понадобились бы десятки тысяч лет. Однако Россия была окружена более динамичными и агрессивными народами, особенно с юга, жарко-страстными кочевниками- степняками, которые вожделели обладать ею и не раз оплодотворяли холодную русскую красавицу своей огненной спермою. В защиту от соседей понадобилось выстроить Государство. Однако призвание его в России не только милитарное, но и строительное: оно —главный хозяин и предприниматель, толкач цивилизации в этом пространстве лесов, степей, тундр, тайги, льдов Океана и вечной мерзлоты, которые, положась на охотку
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 209 индивида, не освоишь. Петр с топором и Ленин с бревном — вот символы Государства русского типа. Топор, правда, этот применялся не только на верфях при постройке флота, но и на плахе: рубить головы населению, не изобильному и так, без этих петро-сталинских прореживаний... И вот у Народа и Государства в России разные темпоритмы во Времени. Народ тяготеет к натуральному развитию медленным шагом времени, что органично для русского медведя (кому еще и в спячку надо погрузиться долгою зимою) или даже мамонта—таким животным телам могут быть народ и страна русская уподоблены. И это естественно, что ритм сердцебиения и кровообращения и всех функций в таком огромном туловище должен быть иным, нежели в средне-нормальных зверях —таких, как волк Германии, лиса Франции (maître Renard Лафонте- на) или дог Англии. Но соседство с Западом и вплетенность в историю Европы подстегивало, и, к страданию для народа и жизни индивида — капилляра в нем, мера, скажем, волка («аршин общий») навязывалась нашему мамонту-медведю — как нормальный пульс, и вытаскивали его на ярмарку-Рынок плясать чужемерно и неуклюже, на посмешище. А если не поспевал, подгоняли его кнутом и насилием: слово «ускорение» у Государства на устах. Так и сложилось веками, что русский человек свыкся трудиться не столько движимый своей охотой к зажиточности (он привык довольствоваться малым, как и свойственно мудрому: Сократу, Декарту и Ивану-дураку), но исполняя наряд организующей воли Державы. Так что «командно-административная система» есть не прихоть на потеху нынешним острословам, но работающий костяк-остов, присущий Космосу России. Позвоночники Государства и Народа искривлены навстречу друг другу и образуют Арку хозяйства у нас, которая тем и крепится, что оба устоя не самостоят колоннами, но падают друг на друга. Отсюда очевидно, что расчет нынешних реформаторов России: распустить государственную организацию экономики в надежде, что русский человек враз воспламенится Эросом труда и станет рыночно вкалывать, вожделея жить, как американец, — без понимания Космо-Психо-Логоса России и темпоритмов русской жизни принят. Ведь и среди планет Солнечной системы различны по величине годы обращения, и нелепо Юпитер России заставить крутиться с тою же скоростью, как Венера Франции или Марс Германии. Китай-Сатурн свою меру понимает и не спешит... Все процессы и фазы истории в России медленнее должны бы протекать.
210 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ Итак, несовпадение шага Пространства и такта Времени — вечная судьба и трагедия России, но и закономерность ее истории. К тому же тут еще расходятся интересы Народа и Личности. Для индивида, чья жизнь короткомерна, кто «и жить торопится, и чувствовать спешит» (эпиграф к «Евгению Онегину» из П. Вяземского), западное склонение, ускорение —по душе: по мерке человека тот год, более Протагоров... Потому индивид в России падок на права человека и демократию. Какие же последствия и особенности Русского Логоса проистекают из такого именно склада Космоса, Эроса и Психеи здесь? Русский Логос — функция этих четырех аргументов: Россия — Мать, Народ, Государство, Личность. У каждого из них — свое Слово и логика. Россия есть рассеянное бытие-небытие, разреженное пространство с островками жизни. «Как точки, как значки, неприметно торчат среди равнин невысокие твои города» (Гоголь). Точка жизни — тире пустоты. Пунктир, а не сплошняк цивилизации: нет связи, дорог, посредства, слабость среднего сословия и среднего термина в силлогизме. «Умом Россию не понять» = рассудок (который работает в притирке опосредствования звено за звеном) теряется. Тут лучше работает образ, который может перепрыгивать через зияния в мета-форе = пере-носе (вот наш «трансцензус»!). Потому строгая философия невозможна в России, но она — на грани с художественной литературой или религией. Ибо Россия, как Бого-Матерь-я, — религиозный объект, христианский. Тем более —для крестьянства = почти «христианства». Потому патриотизм тут — в благой, но и опасной близости к христианству: одно может приниматься за другое, понятийное qui pro quo получается. Государство в России (как осуществляющее принцип Формы в ее аморфности), напротив, порождает и излучает жестко рассудочный Логос, догматический, и им обслуживается: формализм, бюрократия, начетничество синодального катехизиса и талмудизм марксистско-ленинской идеологии, культ рассудка и научности, План и Предопределение, неприятие Случая и Свободы воли. Как alter ego, «свое другое» Логоса Государства, — Логос антиподной ему интеллигенции, что так же вестернизова- на, как и истеблишмент-аппарат, и ученическа у Запада, и боготворит Науку, Разум, логичность (Чернышевский, либералы, социалисты, марксисты, диссиденты, Сахаров, рыночники ныне, демократы...). Ну а Народ русский, СВЕТЕР — каков его Логос? Это — песня,
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 211 поэзия, мат, блатной язык —и безмолвие. «Народ безмолвствует», «И лишь молчание понятно говорит» (В. Жуковский, «Невыразимое»). В силовом поле этих 3 сверхличных субстанций-субъектов русского бытия бьется Логос русской Личности: Пушкина, Достоевского, Федорова, Горького, Бердяева... — с «мукой понять непонятное» и «объять необъятное». Тут есть свои общие черты. Если формула логики Запада, Европы (еще с Аристотеля): ЭТО ЕСТЬ ТО («Сократ есть человек», «Некоторые лебеди белы»), то русский ум мыслит по формуле: НЕ ТО, А... (ЧТО?)... Нет, я не Байрон, я другой (Лермонтов). Нет, не тебя так пылко я люблю (Лермонтов). Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем (Пушкин). Не то, что мните вы, природа (Тютчев). Не ветер бушует над бором (Некрасов). Русский ум начинает с некоторого отрицания, отвержения (в отличие, например, от немецкого: отрицание — второй такт в триаде Гегеля, но начало развертывания мысли — «тезис» = положительное утверждение), и в качестве «тезиса-жертвы» берется некая готовая данность, с Запада, как правило, пришедшая («Байрон» у Лермонтова, те рассудочники, кто мнят, что природа —«бездушный лик», у Тютчева), или клише обыденного сознания... Оттолкнувшись в критике и так разогревшись на мысль, начинает уже шуровать наш ум в поиске положительного решения-ответа. Но это дело оказывается труднее, и долго ищется, и не находится чего-то четкого, а повисает в воздухе вопросом. Но сам поиск и его путь —уже становятся ценностью и как бы ответом. По этой же логике и «Война и мир»: не Наполеон, а Кутузов; и установка Достоевского: не Рим, социализм-атеизм, а... «народ-богоносец»?.. Даже ракета недаром у нас изобретена. Ее принцип движения — самоотталкивание (= национальная самокритика): тоже «не то, а...», «От самой от себя у-бе-гу!...» Мир удивляется: как это у нас критика и полемика такая жестокая и страстная между собой: западники и славянофилы, народники и марксисты, демократы и партократы... А я это так понимаю — как необходимый разогрев: в промозглом Космосе мати-сырой земли, чтобы не свалиться на обломовский диван, на Успенье в медвежью берлогу иль в запой («огне-воду» принимая, как панацею от той же мати-сырой земли), все средства хороши — в том числе и разогрев злости. Да и работяга русский когда хорошо работает? Когда разозлится, раззадорится...
212 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ Модель-схема Русского Космоса: і >оо — это «путь-дорога», «Русь-тройка», космодром в однонаправленную бесконечность. В формуле русской логики «не то, а...» этому соответствует многоточие, незавершенность. Она и ценность, по Бахтину: открытость, вопрошание, не сказанность ни о чем последнего слова. Русские шедевры — незавершены: «Евгений Онегин», «Мертвые души», «Братья Карамазовы»... Есть начало — нет конца. Как и на советчине: есть начальники — и незавершенка (в строительстве). И задушевная мечта русская — начать все снова, жизнь —сначала! Разрушим —и построим, наконец, то, что надо! И не устаем —НАЧИНАТЬ!.. С точки же зрения Времени (а пока я русский Логос из свойств Пространства выводил) — ЗАДНИЙ УМ тут крепок: очу- хиванье пост фактум и post coitu. В силу несовпадения шага Времени с шагом Пространства (о чем выше) возникает в Логосе истерика биений и шараханий односторонних: сначала все почти полагают одно, затем уразумевают противоположное и проклинают первое... А Медведь не успевает поворачиваться, и юркие иноземцы успевают схватить-попользоваться, пока-то русак расшевелится... Сейчас, правда, не затеяли ль из мамонта Союза, из медведя России понасечь два десятка собак?... Напрашивается — сопоставить Россию и Америку. Уж из соположения рядом портретов разность очевидна. Лишь несколько пунктов акцентирую. И та, и другая цивилизации искусственны: в России — наполовину, в США — целиком. Агентом строительства в России было прежде всего Государство, в Америке — индивид-трудяга, жадный на работу и заработок (то, что за работой, за горизонтом). В России первично Целое, а индивиды, граждане —его функции. В США первичны индивиды, множество самосделанных энергетических атомов, а уж из них собирается Целое. Государство —функция индивидов. Пространством обширным оба Космоса схожи. Чувство незавершенности в России, «бесконечного простора»; в США—ощущение «открытых возможностей»: простор для деяния впереди, тяга. Но Россия границей, передвигая ее, тут же закрывала себя, чтоб внутри себя жить по своим мерам и потребам и ценностям, отличным от других миров, как монастырь, или как дамба плотины охраняет низину от затопления. В США тоже граница все отодвигалась на Запад, пока не уперлись в Тихий океан, в четкий предел, и возникла обратная связь, отражение от предела. В России обратная связь слаба: лишь из центра и Государства импульсы, но не слышна реакция ни Природы, ни Народа, ни Личности, ни Жизни... А все шли, да и идут односто-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 213 ронние импульсы; и сейчас реформы — из схем и расчетов рассудка, не выверяя реакцией Бытия. И кажется: тут так можно было всегда. Согласие на долготерпение в Психее местной. Видны начала («начальство» — наши «архай» — приЧИНЫ), а концов не сыщешь -— и ответа нет (и ответственности: отвечать некому никогда), как Поэту — в «Эхе» Пушкина: «Тебе ж нет отзыва...» Потому Суд слаб (как и расСУДок тут слабо работает), и непонятна ценность и поприще Закона и Судебной власти. И верно: для их работы нужна определенность Космоса и социума: чтоб было о что отражаться мерам, актам и предприятиям, а не беспредел — бесконечность и неслышимость отзвука. Тут Космос Апейрона = беспредельного, по-эллински, что аналогично Женскому (с ним стоит в пифагорейских парах). Так что в России издревле упор не на Закон, а на Благодать (в «Слове» еще митрополита Иллариона в XI веке), на Милость, что есть, конечно, «суд» Женского начала, Материнского: Любовь и ее абсурд, и каприз, а не Справедливость прямолинейная и мужская, жесткая... Ну а главная разница — в темпоритмах Времени. Космос России — Север суровый присоединен к линии умеренных широт. Космос США — к линии умеренных широт присоединен Юг. Так что и вегетационный период роста в США почти в круглый год, два урожая снимать можно, а в России — от силы 5 месяцев. В США все темпы естественно скоры, да еще и искусственно ускорены — «ургией». У нас же естественно замедленны все процессы, а ускоряются-подстегиваются волей Державы, организатора трудов. На частной инициативе тут далеко не уедешь: ну как приватизировать тундру?... Завершая сей текст, должен орудие анализа уточнить. Как в квантовой механике различны выкладки для частицы или волны, так и есть «мысль-частица», точная и точечная, рассудочная, а есть «мысль-волна», «мысль-поле», что работает с приблизительной истинностью. Но в Бытии полно проблем, тем и объектов, что размытой мыслью, «мыслеобразом» улавливаются, а от точной — ускользают. Таков и мой объект — Национальный Космо-Психо-Логос. ЕВРЕЙСКИЙ ОБРАЗ МИРА Когда я приступил вникать в Еврейский образ мира, случилась осечка: мой инструментарий тут перестал работать. Я ведь танцую от Природы, ищу соответствия между окружающим космосом и душой и умом: как они взаимно пропитывают друг друга
214 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ и приводят в соответствие. А тут — феномен диаспоры: две тысячи лет эта целостность — Еврейство — существует, сохраняется, но — посреди чужих, не присущих им природ, стран, кос- мосов. Космос как бы вычитается — как субстанция... О! да ведь это предлагает как раз и решение загадки Еврейства. Если все прочие, так сказать, «нормальные» национальные миры сочетают Космос, Психею и Логос, то Еврейство — это Психо-Логос минус Космос. И как в математике минус, отрицательное число есть не просто отсутствие, но значащая величина, так и «минус-Космос» есть весьма значащее отсутствие. Те субстанции и энергии, которые в других народах распространяются экстенсивно на их территориях (уходят в возделыванье земли, постройку городов, тратятся силы в войнах с соседями...), здесь со-держатся, сгущаются в Психею и в Логос, делая их необычайно активными и дифференцированными. «Тора» — их терри-тора. А также — Этнос. Природа Еврейства, его материя — это плоть народа. Космос оказался как бы вдавлен в Этнос. Главная заповедь здесь —жить, выжить. «Быть живым, живым и только — до конца!» — как это выражено Пастернаком. И Бог Израиля имеет эпитет «Живой», и они — «избранный народ Бога Живаго». В истории Еврейства три главные эпохи: Библейская, диаспора и государство Израиль ныне. Нынешние идеологи трактуют это по модели гегелевской «триады»: Библейская эпоха = тезис; существование Еврейства в изгнании, в диаспоре, = антитезис; собрание евреев в восстановленном своем государстве Израиль = синтезис. Правда, насчет последнего у ортодоксальных иудеев есть сомнения: не преждевременное ли это и самочинное образование: Мессия-то еще не пришел?.. Итак, наша задача — выявить некую «квинтэссенцию» Еврейства, что действительна для трех его исторических эпох, некий инвариант. И, разумеется, основа и корень —эпоха Библейская, великая и славная меж прочими народами. Но чем прежде всего славная? Тем, что жизнь этого народа, его история — перелилась в Слово, в «Книги» (что значит по-гречески слово «Библия»), в Закон Божий, ставший еще и через христианство универсальным для половины населения Земли. А по масштабам-то — мизерный народец, малое племя, на малой территории, да и то все время передвигалось, изгонялось, возвращалось —не сращено с землей. То клан Авраама по обетованию Божию уходит из земли Ур и приходит в Ханаан, перейдя реку Иордан (так что и самоназвание народа «еврей» возводят к слову «иври» = «перешедший»: имеется в виду —
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 215 реку). Но и тут уже схвачена и пророчена суть Еврейства — как вечного кочевника, безместного, среди стран и народов чужих. Это же продолжалось и дальше: переселение в Египет, исход из Египта, затем несколько веков золотой поры Иудеи и Израиля: основание Иерусалима, цари Саул, Давид, Соломон, построение Храма... Но потом — нашествие персов, изгнание в Вавилон, плач Иеремии на реках вавилонских, постепенный возврат, эпоха «второго Храма», собрание текста Библии, завоевание Иудеи Римом, возникновение христианства, Иудейская война и разрушение Иерусалима Титом — и изгнание на все стороны... Уже в этом беглом очерке событий древней истории Иудейства бросаются в глаза некие черты, общие с будущим существованием в диаспоре. Константа — этнос, постоянно племя, семя авраамово, плоть и кровь, что удерживается строжайше выработанными гигиеническими предписаниями Бога, как великого медика, врача-диетолога своему избранному народу- сыну: 613 предписаний Торы = стены Еврейству от распадения и рассеяния — среди таких предстоящих мытарств и передвижений между чужих земель и народов! Факультативна— земля, всякое «где» осесть, обретаться. Ханаан, земля обетованная, — мерцает: то есть, то исчезает и постепенно превращается в некое метафизическое понятие, некое видение идеала, как наш Китеж. Недаром термин «земля обетованная» стал далее пословичен и в прочих народах в ходе мировой истории. И Америка выступала как «земля обетованная» или «Эльдорадо» —другой вариант имени для сего идеала, и даже Советский Союз на первых своих порах —для социалистов-интернационалистов.. . Занятие древнего Иудейства — это главным образом пастушество, а не земледелие (садоводство, виноградарство...). Земля-то Иудеи жестка, скалиста — как и народ тут «жестоко- выйным» становится, в отличие от мягкой, влажной северной Галилеи виноградарей и рыбаков, откуда Иисус с Новым Заветом пришел— заветом кротости и орошения воз-души водой... Иудейство же каменисто и огненно: жара, скалы Иерусалима, пустыня Негев... «Рыжие камни», как одна художница в современном Израиле назвала сей космос. «Рыжий» = огненный. И Бог тут —«огонь поядающий» и является в «не-опалимой купине»... «Огне-воз-дух» — вот что такое иудей на языке стихий, таков его состав. И идеологически: «ам-ха-арец» = «человек земли», «земледелец»—презрен в Ветхом завете... (Сопоставим с этим созвучие: «христианство» = «крестьянство»; это религия умирающего и
216 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ воскресающего бога = зерна...)- Но это уже означает некую провиденциальную НАД-земность, несопряженность с тягой земли снизу, отслоенность от нее и, значит: большую причастносїь себя к выси, к небу, во-первых, что сказалось в том, что главные силы нации стали устремлены, излились в создание Торы, Закона самим себе, в Писание священное. («Ам-ха-сэфер» = «Народ книги» — таково самоназвание евреев в диаспоре в противостояние, «ам-ха-арецам» окружных народов.) А во-вторых, самозамкнутость в этносе, в плоти и крови, в теле человека, который отделен, не есть ни земля, ни небо, а вот он я — живое существо самодвижное, Жизнь! На иврите «дам» = «кровь» входит и в понятие «человек» — А-дам, и «природа» — А-дам-а. По латыни же «человек» — homo от humus = «земля». А что есть кровь на языке стихий! — «Огне- вода». И вот такова субстанция человека-еврея. А «огне-воз- дух» — это символ Бога Израиля. Недаром кроме огня он еще является в буре и ветре —и в тихом дуновении... Жизнь — главная ценность и сверхидея во Еврействе. (Первая женщина — Ева — «Хава» = «жизнь», на иврите.) Не Истина, не Родина, не Идея, не прочие какие сверхидеи и сверхценности... Там еще Честь-Совесть, Слава, Бессмертие... — эти все категории отводны от живого, суть переливы в экстравертность — Истории, Культуры, в Пространство и Время. Опредмечивание, объективация, отчуждение = «овнешнение» по-немецки (Entäus- serung). И все это возможно в космо-исторических народах с большим «Не-Я» своего Государства, Культуры и т.п... (В Еврействе же нет отчуждения... — сей муки личности в новоевропейской цивилизации. Кстати, и Слава не волнует так еврея, не честолюбив он и довольствуется быть на вторых ролях, в тени, но быть реальным двигателем и принимать решения, быть тайным советником и «серым кардиналом». Так и в СССР было, когда первый секретарь партии — русский или какой узбек или киргиз, словом, «национальный кадр», а второй — еврей, или русский...). Итак, затеян особый народ, вне Пространства, а также и вне Времени, как «вечный народ»: недаром и Вечный Жид, Агасфер, не могущий умереть, —тут сей архетип рожден... Таким образом, уже существование Еврейства в первый свой славный период, зафиксированный в Библии, когда они тысячу лет все же в одном пространстве, на территории Палестины обитали, — имело тенденцию к съемности с земли и к самозамыканию в Закон и Этнос, и тем самым было как бы приуготов- лением к существованию Еврейства в последующем образе жизни — среди чужих земель и государств-народов. Еврейство
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 217 же как бы свернуло себя с земли — в Книгу и ввернуло себя — в родную плоть и кровь: блюсти несмешанной особую телесность, пронести через века особое семя и ген — в чистоте. И тут им в помощь и приказ — сам Бог Израиля. Это бог страстный, ревнивый, исполненный Эроса и ярости. Он — как Муж своему народу: Израиль = жена Богу. Аналогично потом и в христианстве: Иисус понимается как Жених Церкви, что Ему — Невеста вечная. И так перетолковали страстный Эрос «Песни песней» Соломона: воспетую там кипяще чувственную любовь христианские теологи воссимволизировали в свои идеалии, спиритуальности... Обрезание — главный закон. Конечно, этот обряд имеет и гигиеническое значение — в южном космосе, где зараза и проказа и разные кожные болезни. Но в этом есть и мистический смысл: крайняя плоть, обрезанная, посвящается Богу. А это значит, что со всяким вхождением еврейского фаллоса в лоно израильтянки — Сам Бог туда входит, самолично совокупляется. Потому как к священнодейству относятся евреи к половому действу — и оно вершится ритуально, после праздничной вечери накануне Субботы. Обоженная плоть так учинилась во человеках. И потому именно во плоти еврейки смог зародиться Сын Божий. «Дщери иерусалимские» воспеты в «Песне песней», и «жены человеческие» соблазнили и ангелов Бога. Вообще в Еврействе я замечаю явление, которое я бы обозначил — как «Лотов комплекс»: интимные отношения, особая привязанность Отца не к Сыну, а к Дочери. У Тевье-молочника в книге Шолом-Алейхе- ма — 7 дочерей. И Михоэлс знаменит в роли Короля Лира — с дочерьми. И в «Венецианском купце» Шекспира —Шейлок с дочерью: чадолюбив скупец. И у Вальтера Скотта в «Айвенго» Исаак и Ревекка. Писатели чутки — на сущностные архетипы... Это у евреев взамен Эдипова комплекса — Лотов: с дочерьми, понесшими от отца. Для Европы это — извращение, садизм: «Эжени де Франваль» — роман Маркиза де Сада: отец выращивает себе дочь для дефлорации... А для Еврейства, когда нет мужей дочерям и нет жен отцам-вдовцам, чтоб род продолжился — дочь восходит на ложе к отцу. Причина тоже — отрыв от земли: семья Лота ушла из Содома, а жена превратилась в соляной столб... В материковых народах-странах законно вожделение мужей к Матери(и) Земле: то ли в Эдиповом, то ли в Рустамо-Кащее- вом комплексе, как на Руси, где Отец убивает Сына и женится на Снохе... В Еврействе же не земля, а семя — сверхценность. И потому грех Онана, кто не захотел войти во вдову брата, но
218 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ излил семя не в живую землю Еврейства (= в женщину), а мертвую для них —землю природы, — величайшее кощунство... А сыновья, действительно, не очень любимы во Еврействе: отцы готовы без особого страдания их заклать: Авраам — Исаака, Иаков —Иосифа (лишиться), Бог—Иисуса... Давид —Авессалома... Да вообще женщина важнее в Еврействе, чем муж-отец. И недаром евреем считается тот, у кого мать — еврейка. Да, в диаспоре мужчина —постыден: прозевал страну-родину, не защитник-воин, так что служебен жене-матери-хозяйке быта семьи. И у Шолом-Алейхема недаром мужчин величают по женам: этот — «Леи-Двосин», а тот — «Райкин», «Гольдин», «Соркин», «Фрумкин», «Миркин». Тоже ответ на вопрос «Чей?» —что пер- вовопрос для Русского Логоса, но в нем — по отцу принадлежность, а здесь —по женщине... Но я увлекся — и отвлекся. Итак — обоженная плоть во Еврействе смогла сформироваться. Соединимы оказались Тора и Этнос, Дух и Материя. И христианская идея Боговоплощения— пророчена уже законом обрезания = освящением соития. Потому-то нет в иудаизме аскетизма и монашества, целибата, безбрачия. Напротив, избранному «колену»-клану левитов и коге- нов, кому предписано быть священнослужителями, следует быть внимательно брачными и рожать много детей. Так ум и интеллект передаются по наследству, а не расплескиваются в воздух, как у черного духовенства и монахов в христианских народах-странах, где дух через реактивное отталкивание от плоти набирает силу: жертвой телесности и жизни. И тут могут себе позволить такую роскошь, ибо есть свой Космос, страна, Мать- ПРИРОДИНА, что в силах воспроизвести снова наРОД, а в Истории, проходящей на этой земле, и в Культуре нарабатывает склад-амбар сокровищ-ценностей — в том числе и из жизней прошедших личностей... Раз уж я коснулся христианства, встает вопрос: каков смысл сохраняться иудаизму — при том, что христианство впитало в себя и Ветхий Завет и, конечно, есть более универсальная и высокодуховная религия, нежели иудаизм? Но что произошло в христианстве? Центральной фигурой стал Иисус Христос, Сын Бога Живаго, Который уже важен не сам по себе, а как родитель, Отец Сыну. Более того, появилась фигура Матери Божией, что стала так любима в народах. И она постепенно срослась с архетипом Матери-земли, Природы, Матери-и. И вот пара, тандем: Сын и Мать —стали оттеснять в религиозном чувстве Бога, Отца. Свершилось — по Эдипову комплексу, что характерен для стиля бытия стран-культур-циви-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 219 лизаций Западной Европы. Суть его в том, что Сын убивает Отца и женится на Матери. Значит, молодое сильнее, новое в чести, отсюда — прогресс, культ нового и новинок, новостей, моды и проч. И вот христианство — всемирно-исторический акт свержения Бога Сыном, Ветхого Завета — Новым законом. И тогда, как паллиатив и примирение, возникла идея Троицы: Бог един в трех лицах-ипостасях: Отец, Сын и Дух Святой. Так вот: Еврейство с иудаизмом остается как собственный, жреческий народ просто Бога (никакого не «Отца», но Творца лишь) —одного, единого, целостного, не разменянного на Троицу божеств. Это — партия Бога — при том, что появилась партия Христа. Ну и еще: христианство стало строить Дух за счет Жизни, тела, унижая плоть, кровь, Любовь как Эрос, брак и деторождение. Для народов с территориями-землями это не так убийственно опасно, ибо Матерь Божия как бы покровительница их (Ее Покров и над Россией...) и освящает матерей и деторождение. А природа-Мать воссоздаст, сохранит свой народ-сын от вымирания... А у Еврейства такой защиты-инстанции нет. Еврейство защищено Законом-Торой, что не просто спириту- альный закон, но своими предписаниями пронизывает быт, до деталей, распорядок времени и какую пищу употреблять, как и когда. Так создается этим свое переносимое повсюду, портативное Пространство-Время, особый «космос» —уже не в физическом смысле, как Вселенная, а в исконно греческом смысле слова: как строй-ряд-чин-красота-гармония-стиль существования. И практикуя его, все евреи пропитывают себя этой особос- тью: и узнают друг друга («экс нострис!» = «из наших!»), и узнаваемы извне — как особая порода излучает особую ауру и различима по флюидам, как по запаху. Потому обрядовость, что в других религиях — как приложение к ее спиритуальному содержанию (в христианстве, например, отчего многие интеллектуалы готовно принимают учение Христа, но восстают против обрядовости церкви, ритуалов — как Толстой), тут насквозь обряжает быт и день, и ночь, и неделю иудея — правоверного. Шутка ли! 613 предписаний Торы надо помнить и исполнять, и не ошибиться! Их и называют «стенами Закона», что, как ограда городу, хранит Еврейство от растворения в окружной среде иных стран и народов-пород. Таким образом, в Еврействе очень важно различать: как оно повернуто наружу и оттуда, снаружи, смотрится-выглядит, — и как оно внутри себя располагается, в отношениях между своими. То есть: ЭКЗО и ЭНДО. Внутри себя — любовь, нежность, мягкость, взаимопомощь: тут свое ло-но — расслабления и
220 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ жизни! А другое — обращенность наружу, в мир, где ты — чужак, пришелец, не свой, весь в странностях обычаев, да к тому же эти самые «жиды — нашего Христа распяли!» Такова ситуация Еврейства в христианской Европе почти две тысячи лет. Естественно, что возникают застарелые привычки осторожности наружу: заранее, априорно занимать оборону и не раскрываться («душа нараспашку» возможна там, «где гуляют лишь ветер да «я» = в своем космосе-просторе!), замыкаться в себе и питаться лишь тут — и едой кошерной, и духом, благо он так богато разработан — в Торе и Талмуде, в Каббале и т.д. Но снаружи них — растут цивилизации, создаются культуры, красота искусства, ум науки и философии, а христианство располагает к развитию Личности и Свободы. И естественно, чуткие к Духу и интеллекту евреи тянутся включиться в окружную жизнь — как ее члены и творцы. И тут-то они становятся — изменниками Закона и рода, и община отлучает Спинозу, Уриэля д'Акосту и прочих. И вот проблема такого просвещенного еврея-творца: он хочет быть Личностью! — но не дает его род-народ, давит, загоняет назад. Однако и извне не очень-то такого привечают: еврей ведь! — его уже не как личность, а как народ-породу воспринимая... И этот сюжет особенно трагичен стал в Новое время и новейшее, в XIX—XX вв., Еврейство как народ и еврей как свободная личность вступили в кричащее противоречие — и даже в несовместимость. Когда в Европе с XVIII в., века Просвещения, а особенно после Французской революции в светской буржуазной цивилизации ослабли религиозные критерии, люди иуда- истского вероисповедания стали легко переходить в христианство и без препятствий проявлять себя в разных сферах деятельности и творчества и втягиваться в проблемы и культуры стран, где живут, и становились деятелями уже их, а не еврейской национальной культуры. Немецкий композитор Феликс Мендельсон-Бартольди, немецкий национальный поэт Генрих Гейне, космополитический мыслитель крещеный еврей Карл Маркс, женатый на германской баронессе фон Вестфален, математик Георг Кантор, английский премьер Дизраэли, Бергсон, Эйнштейн, Фрейд, Пастернак, Троцкий... — какое им и всем дело до их еврейства по происхождению? Они в этом смысле совершенно денационализировались —и были потерей, беглецами, блудными детьми, уродами в семье, что опасны для существования их исконной «семьи», ибо по их примеру миллионы евреев, приникших к мировому просвещению, забывали свою веру и обычаи и чувствовали себя человеками мира, свободны-
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 221 ми личностями. Пастернак в «Докторе Живаго» писал, что после Христа нет и не нужны народы, а есть личности, кем себя и осознавал. Особенно в России, с образованием СССР, при идеологии интернационализма, когда исчезли все препоны (черта оседлости, вероисповедание, та или иная национальность), раскрепощенное еврейство хлынуло во все области деятельности: в политику, идеологию, науку, искуство — распружинилась та энергия, что стягивалась-накапливалась две тысячи лет в диаспоре, — и евреи по происхождению внесли огромный вклад во все области советской цивилизации. Но они же совершенно при этом денационализировались: веру предков — иудаизм — с презрением отбрасывали, отрекались от своих местечковых родителей, ни языка не знали, ни суббот, ни кошерной пищи; пошли массово смешанные браки с «гоями»; еще одно-два поколения — и при таких благоприятных условиях проявления Еврейство как этнос растворилось бы, исчезло в этой стране... Вот иронический парадокс Истории: благоприятствование личностям инородцев (со стороны коренного в данном Космосе народа) приводит к гибели их народности путем ассимиляции, тогда как вражда, препоны, отталкивание (запреты, черта оседлости, сгоняние в гетто в городах), антисемитизм и погромы — приводят народ к консолидации, воспамятованию о своей особой сущности, к восстановлению и укреплению ее и к развитию национальной субстанции и культуры. Так что timeo danaos et dona ferentes (лат.) = «боюсь данайцев и дары приносящих» — как троянцы встретили дареного ахейцами Коня... В самом деле, кто — идеологи сионизма? Теодор Герцль, австрийский еврей, был преуспевающим журналистом и ни религии отцов не знал, ни культуры, ни языка: идиш или иврита. Но когда присутствовал на процессе Дрейфуса, воспамятовал, что он — еврей сам, воспламенился идеей возродить евреям собственное государство на древней земле Палестины: лишь там не будет антисемитизма и еврей не будет стыдиться-скрывать, что он еврей. Также и Владимир Жаботинский в России: просвещеннейший интеллектуал, мыслитель, писатель и журналисте блестящим русским слогом, знаток русской, итальянской, немецкой культур, и даже украинскую лучше знал, о ней писал, нежели еврейскую традицию. Но после Кишиневского погрома в начале XX века резко переориентировался душой — и нацелился на возвращение евреев из Европы и России в Палестину, стал писать на иврите и даже возглавил военную организацию сионистов-социалистов. И стал идеологом воинствующего национализма. В своей статье «Раса» он суть нации свел к особой
222 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ телесности, крови: «Территория, язык, религия, общность истории — все это не есть субстанция нации, а только атрибуты, хотя, конечно, атрибуты громадной ценности, в высшей степени важные для устойчивости национального существования. Но субстанция национальности, первый и последний оплот ее своеобразия — это особенность физической природы, рецепт ее расового состава... Нация... за вычетом всякого рода наслоений, обусловленных историей, климатом, окружающей природой, инородными влияниями, сведется к своей расовой основе». (Цит. по: Шломо Авинери. Основные направления в еврейской политической мысли. Библиотека Алия, 1985. —С. 238—239.) Но ведь общая теория эта выведена из опыта именно еврейского народа, у которого все обстругано-отсечено, кроме этноса, сохраненного с помощью гигиенических предписаний в пище и в браке, благодаря чему телесность еврея не менялась почти. В логике рассуждений Жаботинского слышится именно отлученность от Космоса, Природы, Пространства (они для евреев— «наслоения», в оптике их мыслителя) и от Времени, Истории («вечный народ»). Конечно, падение универсализма в этих людях произошло: были Герцль и Жаботинский — всечеловеками, неангажирован- ными личностями со свободными валентностями любить и заниматься, чем хотят, но вогнаны стали в свою породу животную и вместо Духа развили — нюх: на своих — и не своих. Тут всеобщий вопрос — увы! — о ценности и сверхценности снова поднимается. Народ, нация, национальная целостность — это ценность или сверхценность? Мировая единая цивилизация, Личность, Свобода, космополитизм-интернационализм, мировая религия христианство, где «несть эллина и иудея во Христе», — все это, бесспорно, — выше, ближе к Небу, Духу и Свету. Но... — то-то и плохо и опасно — для Жизни, Природы, Земли: отрыв от плоти-крови, тела, Эроса, деторождения. И в общей ОЙКОНОМИИ1 Бытия, в его шкале ценностей Глубина (глубокая мысль) не менее ценна, чем Высота. Снизу идет страсть, энергетика, а «без страсти не делается ничего истинно великого», — говорил Гегель. А сверху идет — Свет, рассеянный, раз- вяливает человека к пассивному созерцанию, а не к энергичной деятельности. Тут диалектика и баланс-весы: одно — за счет другого идет, и плюс оказывается минусом. Благоприятствование к евреям в гуманистической цивилизации Европы рубежа XIX—XX вв. — вело к расцвету творческих личностей, но к ассмиляции евреев как народа и к его погибели. Напротив, ужасный «холокост» — геноцид миллионов евреев гитлеровцами в середине XX века
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 223 пригнал ассимилированных евреев, кому уже сладко жилось во франции, Германии, Англии, России-СССР, не говоря уже об Америке, — к воспамятованию о своей этнической субстанции и вызвал тот энергетический импульс, что привел к образованию государства Израиль, к превращению евреев в нацию-государство «как все». Что, в свою очередь, опасно — для их сущности- призвания как уникальной судьбы и «избранного народа», кем они были два тысячелетия диаспоры... Очертив так панораму истории и судьбы Еврейства, сосредоточимся на особенностях еврейской «ментальности», их Психо- Логоса, что во всех национальных культурах меня наиболее интересует. Эти особенности сопряжены именно —с минус-Космосом. Еврейство по быту оторвано от земли, природы, не знает простора: дали, выси... — но загнано в глубину, в центр, в сердце — подобно тому, как оно из Пространства загнано в Помещение: жить в городе, в скученности гетто и комнаты, где мал мала меньше детей. Итак, се — Этнос, расположенный не на пространстве Земли и не во времени Истории, а в комнате города и в сроке жизни человека, семьи, в ее пульсе-трепете. Недаром учение о человеке как микрокосмосе развито именно еврейскими мыслителями Средневековья в Каббале — в учении об Адаме Кадмоне. Эта идея была еще у пифагорейцев — «пространственников» и не имела еще такой втянутости Вселенной в человека, в его органы. А каббалисты в учении об Адаме Кадмоне — Вселенском Первочеловеке, спроецировали систему внешних и внутренних органов тела — на строение Вселенной, приурочили их к созвездиям и развили астрологию. И акцент у них — на Центре Бытия, что занимает Первочеловек Адам и его сердце. Стянутость и втисненность всего — сюда. Эта втисненность тех параметров Бытия, что в других народах со своими землями-территориями, с государствами и историями, рассеяны в окружном пространстве-времени, — порождает в евреях плотность Психеи и нервно-душевной жизни: все валится сюда, в нервную систему и в сердце — то напряжение, что в других народах может рассеиваться в природу, времена года, в путешествие, в дорогу (как русский странник, как Гоголь рассеивал грусть-тоску...). Еврей постоянно в окружении родных тел-жизней, в любви- трепете за них. Ну и плюс к тому еще от Бога завещанные строгие диетарные законы, правила гигиены и чистоты — все это самим Богом повелело евреям быть искусными врачами, диетологами, невропатологами. Психология и психиатрия и в XX веке — еврейская, по преимуществу, наука и практика (Фрейд и др.).
224 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ Кстати, эта втисненность Пространства в Помещение, так что крест четырех стран света тут сходится в центр, в нулевую точку, т.е. в сердце человека-микрокосма, — рождает в евреях сердечность особую, чуткость тут, но и... сердечные болезни. Как и астма, плод скученности в помещении, страха сквозняка и чистого воздуха, они — «национальные болезни»: астма и сердечные... Напротив, желудочно-кишечные болезни им благодаря строгим законам о кошерной пище и омовениях не присущи — те язвы, какими мучаются народы, что едят свинину и острые блюда и напитки... Да, в библейскую эпоху еще проказа, кожные болезни донимали иудеев. В книге «Левит» главы 13, 1—59 и 14, 1—54 целиком заняты предписаниями об очищении от проказы. Это именно — как налипчивость наружного пространства, космоса, от чего по сути своей призваны отталкиваться евреи; и вот, ввернувшись в «минус-Космос» в диаспоре, избавились от накожного контакта с наружным Бытием, и болезни эти исчезли у них. Как жители городов, евреи отлучены от прямого производства пищи (что на земле и в пространстве открытом: земледелие и скотоводство-пастбища) и от созерцания Природы, ощущения ее. Зато все внутригородское и межлюдское для них стократ усилено в удельном весе значения и переживается остро. Превращенные формы Бытия для них, кто обитает не в «базисе», а в «надстройке» (по Марксу), — основная сфера занятий, интересов и деятельности. Не первосоздание, а обмен уже сотворенного другими: значит, торговля, деньги... Кстати, «дамим» — «деньги», на иврите — того же корня «дам» = «кровь», что и «А-дам» («человек») и «А-дам-а» («природа»). Так что когда Шейлок требовал с должника в возмещение — срезать с него фунт мяса, тут в его сознании — эквивалентность... Евреи — искусные финансисты, юристы, журналисты — тоже разносчики чего-то где-то кем-то вертикально созданного. Они же форму вводят в Ин-форма-цию — для всех, в сферу обмена идеями, сведениями... Вообще не сфера-уровень творчества первичного, но вторичного, ПРЕ-сотворения, — их. Первичное творчество — оно как продолжение родовой энергии Природы, открытого Бытия, и это — у народов со своим Космосом. Кто может шелест леса слышать, пенье птиц, прибой волн, народные песни, — там великие композиторы: у немцев, итальянцев, русских. Евреи же — великие, бесподобные исполнители, интерпретаторы... — А Малер, Шенберг, а ранее Мейербер, Оффенбах, тот же Мендельсон?...
МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА 225 — Ну, по уровню они все же не Бах, не Верди и не Чайковский. Мейербер и Оффенбах —мастера, потрафляющие буржуазной публике, очень рыночные композиторы. Шенберг —плод урбанистической культуры, экспрессионист (как и Кафка) и комбинатор в звукоряде, ПРЕ-сотворитель наличного. Малер — прежде всего великий дирижер, исполнитель и из исполнительства вышел к творчеству. — Но у него же — «Песнь о земле», как и у Мендельсона «Сон в летнюю ночь» — трепет Природы, великолепно прочувствованный!... — Тут и наши живописцы русской природы приходят на ум: Левитан, Пастернак... У нас «минус-Космос» Еврейства привился к такому Сверх-Космосу, как Россия, и естествен восторг человека, выпущенного из темницы хедера и местечка и из астматического помещения — на бесконечный простор. У Пастернака—так просто плотоядная влюбленность в русскую природу, в белое тело ее снегов и трепет листвы, так бы приник к ним губами!.. Кто-то сказал верно, что его стихи должны быть лекарственны от туберкулеза (как и астма —тоже легочная болезнь)... То же и Мендельсон и Малер: в них восторг первооткрытия природы у выпущенных на простор поля, леса и гор... Разберем теперь деятельность Еврейства в других искусствах и в науке. Тут есть один главный, исходный мистико-мета- физический момент. В религии иудаизма мир же сотворен Богом. И — хорошо. Он совершенен и не предполагается к развитию. А Закон — лишь к пониманию и исполнению. В лучшем случае — к истолкованию: там может человек проявлять активность свою: ум и изобретательность. Священная история Ветхого Завета вся из чередования двух тактов: такт благочестивого исполнения избранным народом Закона, потом такт измены Богу своему и впадання во грех — идолопоклонничества или смешения с соседями, содомии и т.п. Следует казнь: потоп, испепеление — или более мягкая кара: изгнание или иное что... Затем на время снова восстанавливается благочестие, впада- ние во грех — и снова кары. Такое — колебательное движение, но не развитие... Такой принцип отношения ко Времени и Истории — как к якобы «изменению», скепсис к развитию и прогрессу—как бы в крови у Еврейства: он еще Соломоном-Екклесиастом выражен: «И нет ничего нового под солнцем»... А наивные, простодушные языческо-христианские новые народы Европы чего-то все изобретают — велосипеды, философии, науки, поэзию — будто первоначинают собой и мир, и жизнь, и культуру! Это — от их отсталости, от «молодо-зелено»,
226 ГЕОРГИЙ ГАЧЕВ от невежества и непросвещенности в Торе, где все уже есть и сказано, так что и буква не прейдет невыполненною. Вот толковать Тору — это достойное занятие. И гений Еврейства уходит в начетничество, в выискивание смыслов новых из сочетаний слов и букв в Торе. Мне в Израиле рассказывали: как ныне с помощью компьютера через счисление сочетаний букв обнаружили в Торе имя «Гитлер» и рядом с ним слово «Катастрофа». Итак, евреи — гении толкования, герменевтики. Талмуд — толкование Торы и разработка способов, как обходить 613 ее предписаний, вроде и не нарушая их! Как нынешние поселенцы в одном кибуце стали разводить свиней и продавать с большим доходом. Тогда правоверные иудеи возбудили против них дело в суде: ибо сказано в Торе, что свинья не должна ходить по земле Израиля. Так кибуцники быстро сделали бетонное покрытие в свинарниках — и суд их оправдал... Комбинаторика, пересочетание, переистолкование уже сотворенного учеными и творцами-художниками космических народов — вот область проявления еврейского гения в Новое время (не в Библейское: там-то все — первотворное). Не геометрия (что от земли — Геи — и простора), но алгебра, буквенная математика, теория множеств Кантора... Если европейские физики и математики воспринимали Пространство и Время как абсолютные инстанции Бытия, то Эйнштейн, из минус-Космоса, имея свободное отношение к этим субстанциям, смог перекомбинировать их во взаимозависимость в теории относительности. А это очень скептическая, «соломонова» теория: вы мните, что имеете, создали нечно абсолютное? Ха-ха! Все пременчиво и суета сует... Растравительна и обескураживающа эта теория. Ну что ж: не