Эвальд Ильенков
ИДЕАЛЬНОЕ
И РЕАЛЬНОСТЬ 1960-1979
МОСКВА
издательство
КАНСН-ПЛЮС
2018


ББК 87.2
И45
Издание осуществлено при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ). проект 17-03-00160а «Подготовка к печати неизданных работ Э.В. Ильенкова 60-70-х годов из архива философа»
Ильенков Э.
И45 Идеальное. И реальность. 1960-1979 / Авт.-сост. Е. Иллеш. - Москва : Издательство «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2018. - 528 с.
ISBN 978-5-88373-528-7
В книгу вошли работы Э.В. Ильенкова, написанные в 60-70-е годы и в большинстве своем прежде не публиковавшиеся, а также - документы государственных архивов, относящиеся к этому периоду жизни и творчеству философа. Главные предметы его размышлений - природа идеального, принципы и условия формирования человеческой личности, история философии, как науки о законах и категориях мышления. Особое место в жизни Ильенкова занимал Загорский эксперимент со слепоглухими детьми - далеко не все работы па эту тему увидели свет при жизни автора некоторые публикуются в этом издании впервые.
Настоящий том продолжает серию, начатую книгами «Страсти по тезисам о предмете философии. 1954-1955» и «От абстрактного к конкретному. Крутой маршрут. 1950-1960».
Книга адресована всем, кто интересуется философией, психологией и документальной историей отечественной культуры.
Охраняется законодательством об авторском праве. Воспроизведение всей книги или любой ее части запрещается, в том числе и в Интернете, без письменного разрешения издателя. Любые попытки нарушения законодательства будут преследоваться в судебном порядке.
На обложке портрет молодого Э. Ильенкова, художник И. И. Орлов.
ISBN 978-5-88373-528-7
© Е. Иллеш, 2018
© В. Лекторский. 2018
© А. Майданский, 2018
© Издательство «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2018
© М. Клюйко, оформление, 2018


Содержание
Об архиве Э.В. Ильенкова 5
Эвальд Ильенков
СТАТЬИ, ДОКЛАДЫ, НАБРОСКИ
Раздел I. Идеальное Диалектика идеального 7
Проблема идеального 85
К беседе про «идеальное» в ИПК, 24-1-68 99
Раздел II. Философия: цели, проблемы, история Почему нужно изучать философию? 106
Философия и «научность» 118
Логика 135
Что такое мышление? 181
<0 сущности человека> 186
Не враги, а соратники 193
К докладу о Спинозе 202
Раздел III. Психология Историзм в психологии 219
К выступлению на психфаке о слепоглухонемых 28.02.75 ... 240
Поэма о ложке 249
К «Тайне рождения души». Гегель 255
<Психологические этюды> 262
Елена Иллеш
РЕАЛЬНОСТЬ
ДОКУМЕНТЫ, ПИСЬМА, СТЕНОГРАММЫ Работники диалектического материализма 294
Энциклопедия до буквы «И» 301
Тайна черного ящика 306
Прохиндиада 311


Защита 327
Юбилей 335
До и после Праги 338
Идеальное и реальное. Часть первая. Письма А. Сорокина.. 354 Идеальное и реальное. Часть вторая.
Те же и Трапезников 361
Идеальное и реальное. Часть третья. Процедура 366
Гегель и Нарский 373
Последний Ученый совет 381
Андрей Майданский
Коммунистический идеал Ильенкова и реальный социализм 398
Уроки Загорского эксперимента 413
Владислав Лекторский
Вместо заключения
«Что помню, о чём думаю» 435
Приложения
Защита докторской диссертации Э.В. Ильенкова (стенограмма] 449
Отзыв на работу М.А. Лифшица «Карл Маркс. Искусство и общественный идеал» 479
Отзыв на кандидатскую диссертацию М.К. Мамардашвили «К критике гегелевского учения о формах познания» 483
Георг Лукач. «К (вопросу об] онтологии общественного бытия. Ложная и подлинная онтология Гегеля» 491
Выступление по докладу академика Фока 496
Клуб философов и философы в клубе 509
Именной указатель 520


ОБ АРХИВЕ Э.В. ИЛЬЕНКОВА*
Э.В. Ильенков не принадлежал к числу авторов, которые пишут «в стол» в надежде на более благоприятные времена. Несмотря на это, значительная часть написанного не увидела свет при жизни философа и была издана только после его смерти1. К настоящему времени опубликована большая часть завершенных работ, а также переизданы малодоступные работы, рассеянные по страницам старых журналов и газет. Что же касается незавершенных рукописей, эскизов и писем, тут предстоит еще многое сделать. В первую очередь необходимо издать в аутентичном виде последнюю большую рукопись Ильенкова, известную под редакторским заглавием «Ленинская диалектика и метафизика позитивизма» (1980).
В 2015 году Российский гуманитарный научный фонд предоставил грант для проведения архивных работ (руководитель - академик В.А. Лекторский, подготовкой рукописей Ильенкова к печати занимались его дочь Е.Э. Иллеш и И.А. Раскин). В нескольких государственных архивах Москвы, в том числе в тех, где содержатся партийные документы, были обнаружены стенограммы выступлений Ильенкова, множество отзывов на диссертации и, наконец, знаменитые тезисы о предмете философии, написанные им в соавторстве с В.И. Коровиковым. Из Государственного архива Российской федерации (ГАРФ) было получено диссертационное дело Э.В. Ильенкова * В этом издании сохранена орфография и пунктуация всех архивных материалов Э.В. Ильенкова, как текстов, так и библиографии.
1 Прежде всего нужно упомянуть три книги Э.В. Ильенкова, подготовленные к печати стараниями А.Г. Новохатько: «Искусство и коммунистический идеал» (М.: Искусство, 1984), «Философия и культура» (М.: Политиздат, 1991) и «Диалектика абстрактного и конкретного в научно-теоретическом мышлении» (М.: РОССПЭН, 1997).


6
Идеальное. И реальность
1968 года, хранящееся в г. Ялуторовск Тюменской области. Стенограмма защиты докторской публикуется в Приложении данного издания.
В издательстве «Канон+» ранее вышли две книги, содержащие архивные материалы с комментариями и воспоминаниями о жизни и творчестве Ильенкова: «Ильенков Э., Корови- ков В. Страсти по тезисам о предмете философии. 1954-1955» (М., 2016) и «Ильенков Э. От абстрактного к конкретному. Крутой маршрут. 1950-1960» (М., 2017).
В прошлом году авторский коллектив, к которому присоединился А.Д. Майданский, получил еще один грант РГНФ. По условиям гранта, помимо третьей, завершающей книги серии, посвященной творчеству Ильенкова 60-70-х годов (автор- составитель всех трех книг - Е.Э. Иллеш), к концу 2019 года должны быть подготовлены к изданию четыре тома собрания сочинений Ильенкова (из планируемых семи).
В настоящей книге публикуется «Диалектика идеального» и две более ранние работы об идеальном, несколько вполне завершенных статей по фундаментальным проблемам философии, полный текст главы о Спинозе для «Истории диалектики», а также рукописи по психологии и стенограмма последнего публичного выступления Э.В. Ильенкова 12 февраля 1979 года на тему «Историзм в психологии».
При отборе текстов для этой книги ставилась задача - охватить основные темы зрелого периода творчества Ильенкова: проблема идеального, формирование личности (в Загорском эксперименте со слепоглухими детьми, прежде всего), предмет и история науки Логики, в особенности - учение Спинозы о мышлении. В главе «Реальность. Документы, письма, стенограммы», а также в Приложении помещены некоторые отзывы и стенографические записи выступлений Э.В. Ильенкова, обнаруженные в архиве РАН и в Центральном государственном архиве (ЦГА) г. Москвы.


Эвальд Ильенков
СТАТЬИ, ДОКЛАДЫ, НАБРОСКИ
Раздел I
ИДЕАЛЬНОЕ
Диалектика идеального
«Диалектика идеального» написана Эвальдом Васильевичем Ильенковым в середине 70-х годов. Впоследствии он дополнял и редактировал рукопись. В архиве Ильенкова хранится экземпляр исходной версии 1976 года. На полях и между строк - карандашные пометки рецензентов. Другая копия (объемом 85 страниц, так же с замечаниями карандашом и пометкой «для Тюхтина» (один из рецензентов), сохранилась в архиве А.А. Сорокина.
Ильенкову так и не довелось увидеть «Диалектику идеального» напечатанной. Однако в 1977 году часть рукописи появилась на английском языке, в «сокращенном и исправленном» переводе кембриджского слависта Роберта Дэглиша (Ilyenkov Е. The Concept of the Ideal. Translated, abridged and amended by Robert Daglish // Philosophy in the USSR: Problems of Dialectical Materialism. Moscow: Progress, 1977, pp. 71-99). Первые несколько абзацев этой статьи, предположительно, принадлежат Дэглишу.
Русская версия - тоже в сокращении и под «исправленным» заглавием «Проблема идеального» - увидела свет в журнале «Вопросы философии» в 1979 году, почти сразу после смерти Ильенкова (Вопросы философии. 1979. № 6.С. 128-140,№ 7.С. 145-158).
В следующих двух публикациях «Диалектики идеального» (под ред. А.Г. Новохатько) есть отличия: версия 1984 года (в кн.: Искусство и коммунистический идеал. М.: Искусство, 1984. С. 8-77) по объему превосходит версию 1991 года (в кн.: Философия и культура. М.: Политиздат, 1991. С. 229-270),однако в последней имеются места,отсутствующие в предыдущих изданиях. При этом в версии 1991 года масса опечаток, исчезли слова и отрывки фраз.
В более позднюю версию «Диалектики идеального» Ильенков внес некоторые изменения, перестановки и дополнения. Прибавил несколько критических «ребер жесткости», удалил из второй половины работы ряд фраз (любопытно, что в семи из них фигурировала категория отражения) и два больших абзаца, посвященных «феномену Поппера» в эволюции неопозитивизма.


8
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
К сожалению, рукопись финальной версии «Диалектики идеального» в архиве Ильенкова отсутствует, и выяснить ее местонахождение не удалось. Для сравнения пришлось воспользоваться печатными изданиями.
В настоящей книге за основу принят текст 1976 года. Строки, добавленные Ильенковым позднее, при редактировании,заключены в фигурные скобки {...},тильдой (~) помечены замены отдельных слов и фраз. Удаленные автором строки взяты в квадратные скобки [...].
«Мысль о превращении идеального в реальное глубока: очень важна для истории. Но и в личной жизни человека видно, что тут много правды. Против вульгарного материализма»1.
«Идеальное» - или «идеальность» явлений - слишком важная категория, чтобы обращаться с нею бездумно и неосторожно, поскольку именно с нею связано не только марксистское понимание сути идеализма, но даже и наименование его.
К идеалистическим учениям мы относим все те концепции в философии, которые в качестве исходного пункта объяснения истории и познания берут идеальное - как бы, в частности, последнее ни расшифровывалось - как сознание или как воля, как мышление или как психика вообще, как «душа» или как «дух», как «ощущение» или как «творческое начало» или как «социально-организованный опыт».
Именно поэтому антиматериалистический лагерь в философии и именуется идеализмом, а не, скажем, «интеллектуализмом» или «психизмом», «волюнтаризмом» или «сознанизмом», - это уже частные спецификации, а не всеобщие определения идеализма вообще, в какой бы особенной форме он ни выступал. «Идеальное» тут понимается во всем его объеме, в качестве полной совокупности его возможных интерпретаций, как известных уже, так и могущих еще быть изобретенными.
Посему можно и нужно говорить, что сознание, например, «идеально», то есть относится к категории «идеальных» 1 Ленин В.И. Полное собрание сочинений, т. 29, с. 104.


Диалектика идеального
9
явлений, и ни в каком случае, ни в каком смысле или отношении, нематериально. Но если вы скажете наоборот, - скажете, что «идеальное» - это и есть сознание (психический образ, понятие и т. д.), - то тем самым вы внесете недопустимую путаницу в выражение принципиальной разницы (противоположности) между идеальным и материальным вообще, в самое понятие «идеального». Ибо при таком перевертывании понятие идеального превращается из продуманного теоретического обозначения известной категории явлений - просто-напросто в название для некоторых из них. В силу этого вы всегда рискуете попасть впросак: рано или поздно в поле вашего зрения обязательно попадет новый, еще вам не известный, вариант идеализма, не влезающий в ваше слишком узкое, приноровленное к специальному случаю определение «идеального». Куда вы такой новый вид идеализма отнесете? К материализму. Больше некуда. Или же будете вынуждены менять свое понимание «идеального» и «идеализма», подправлять его с таким расчетом, чтобы избежать явных неувязок.
Иван есть человек, но.человек не есть Иван. Поэтому ни в коем случае недопустимо определять общую категорию через описание одного, хотя бы и типичного, случая «идеальности».
Хлеб есть пища - и это несомненно. Но перевертывать эту истину не разрешает даже школьная логика, и фраза «пища есть хлеб» в качестве верного определения «пищи» уже никуда не годится и может показаться верной лишь тому, кто никакой другой пищи, кроме хлеба, не пробовал.
Поэтому-то вы и обязаны определить категорию «идеального» в ее всеобщем виде, а не через указание на его особенную разновидность, точно так же, как и понятие «материи» не раскрывается путем перечисления известных вам на сегодняшний день естественнонаучных представлений о «материи».
Между тем такой способ рассуждения об «идеальном» можно встретить на каждом шагу, - слишком часто понятие «идеального» понимается как простой (а стало быть, и излишний) синоним других явлений, и именно тех, которые в философии как раз через понятие «идеального» теоретически


10
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски Раздел I, Идеальное.
и определяются. Чаще всего это - явления сознания, феномен сознания.
Вот типичный образчик такого понимания {~ выворачивания наизнанку верной истины}: «Помимо и вне сознания идеальные явления существовать не могут, и все прочие явления материи материальны»1.
«Помимо и вне сознания» существуют, однако, такие явления, как бессознательные («подсознательные»] мотивы сознательных действий. Оставаясь верным элементарной логике, наш автор будет вынужден отнести их в разряд .материальных явлений, ибо «все прочие явления материи материальны». А мыслители, которые кладут эту категорию в основание своих концепций, - Эдуард Гартман, Зигмунд Фрейд, Артур Кестлер и им подобные - с той же логической неумолимостью будут возведены в ранг материалистов. {И пусть И.С. Нарский не говорит, что он понимает выражение «помимо и вне сознания» «в ином смысле», нежели общепринятый.}
Путаница, как видите, получается весьма далеко идущая, и, следуя своей логике, И.С. Нарский, по-видимому, {совсем} не случайно усмотрел «материализм» в сочинениях Р. Карнапа, поскольку тот занимается такой вполне безличной вещью, как «язык» с его «структурами», никак не сводимыми к явлениям индивидуального сознания (см. его статью о Р. Карнапе в «Философской энциклопедии»).
Ниже мы еще вернемся к тому, какими неприятными и неожиданными последствиями чревато такое бездумное понимание «идеального». Пока же достаточно констатировать, что если вы определяете сознание как «идеальное», то на законный вопрос - а что вы при этом понимаете под «идеальным»? - отвечать фразой: «идеальное есть сознание», «есть феномен (или характеристика) сознания» - уже никак нельзя, не уподобляясь игривой собачке, кусающей свой собственный хвост.
И.С. Нарский не одинок. Вот еще пример:
«Идеальное - это актуализированная мозгом для личности информация, это способность личности иметь информа1 Нарский И.С. Диалектическое противоречие и логика познания. М„ 1969, с. 78.


Диалектика идеального
И
цию в чистом виде и оперировать ею... Идеальное - это психическое явление (хотя далеко не всякое психическое явление может быть обозначено (! - Э. И.) как идеальное); а постольку идеальное представлено всегда только в сознательных состояниях отдельной личности... Идеальное есть сугубо личностное явление, реализуемое мозговым нейродинамическим процессом определенного типа (пока еще крайне слабо исследованного)»1.
Очень хорошо. Сказано прямо - из всех «психических» явлений к «идеальным» можно и нужно относить только те, которые представляют собою «сознательные состояния отдельной личности». Само собой понятно, что «все прочие» психические явления неизбежно попадают (как и у И.С. Нарского) в разряд явлений материальных.
Впрочем, и само «идеальное» тут уже исподволь истолковано как сугубо материальный, «мозговой нейродинамиче- ский» процесс, только, в отличие от «всех прочих», «пока еще крайне слабо исследованный».
Нетрудно понять, что понятие «идеального», «конкретизированное» таким способом, превращается в простое название («обозначение») этого, очень специализированного, мозгового (нейродинамического) процесса, а философская проблема отношения «идеального» к «материальному» подменяется вопросом об отношении одного нейродинамического процесса к другим нейродинамическим же процессам, - специальной проблемой физиологии высшей нервной деятельности.
Проблема «великого противостояния» идеального и материального вообще в том ее виде, в каком она ставилась и решалась философией и теоретической психологией, тем самым благополучно устраняется из сферы научного исследования. По существу, она объявляется донаучным, спекулятивнофилософским (то бишь абстрактным) способом постановки вопроса, который при ближайшем рассмотрении оказывается сугубо «конкретным» вопросом физиологии - науки, исследующей структуры и функции мозга, то есть факты, локализо1 Дубровский Д.И. Психические явления и мозг. М., 1971, с. 187, 188,189.


12
Э. Ильенков Статьи, доклады, наброски Раздел I. Идеальное.
ванные под черепной коробкой отдельного индивида. Естественно, что при такой интерпретации проблемы отношения идеального к материальному все определения, выработанные философией как особой наукой, оказываются для этой позиции не только «чересчур абстрактными», но и (и именно в силу своей абстрактности) слишком «широкими», а потому и «неправильными».
Поэтому Д.И. Дубровский и вынужден категорически возражать всем тем философам и психологам, которые под «идеальным» понимают что-то иное, нежели мимолетные «сознательные состояния отдельной личности», нежели «текущие психические состояния отдельной личности», нежели «факты сознания», под которыми он понимает исключительно субъективно переживаемые (хотя бы в течение нескольких секунд) индивидом материальные состояния его собственного мозга.
Для Д.И. Дубровского (для его теоретической позиции, разумеется) совершенно безразлично, что именно представляют собой эти «текущие психические состояния отдельной личности» с точки зрения философии, - отражают они нечто объективно-реальное, нечто вне головы человека существующее, или же они суть всего-навсего субъективно переживаемые мозгом его собственные имманентные «состояния», т. е. физиологически обусловленные его специфическим устройством события, по наивности принимаемые за события, вне этого мозга совершающиеся? Для Д.И. Дубровского и то и другое одинаково «идеально» по той причине, что и то и другое есть «субъективное проявление, личностная обращенность мозговых нейродинамических процессов»1, и ничего другого собой представлять не может. Поэтому «определение идеального не зависимо от категории истинности, так как ложная мысль тоже есть не материальное, а идеальное явление»1 2.
{Что нашему автору до того, что философия, как особая наука, разрабатывала и разработала категорию «идеального» 1 Дубровский Д.И. Психические явления и мозг. М., 1971, с. 189.
2 Там же, с. 188.


Диалектика идеального
13
именно в связи с проблемой истинности и что только в этой связи ее определения идеального и материального вообще имели и имеют смысл? Что ему до того, что эти определения философия разработала в качестве теоретического выражения совсем других фактов, нежели тех, которые персонально интересуют Д.И. Дубровского как специалиста по «церебральным структурам» и «нейродинамическим процессам»?}
Между тем философию как науку никогда особенно не интересовала «личностная обращенность мозговых нейродина- мических процессов», и если понимать «идеальное» в смысле Д.И. Дубровского, то эта категория в философии использовалась исключительно по недоразумению, как результат разнообразных, но одинаково незаконных и недопустимо расширительных либо недопустимо суженных употреблений словечка «идеальное». Научная же монополия на толкование этого термина, на решение вопроса о том, что можно, а что нельзя этим именем «обозначать», принадлежит, согласно этой позиции, физиологии высшей нервной деятельности. «Личностная обращенность мозговых нейродинамических процессов» - и точка. Все остальное - от лукавого (в образе Гегеля).
{Позиция Д.И. Дубровского вообще очень характерна для людей, решивших пересматривать определения понятий в определенной науке, даже не потрудившись разобраться, какой именно круг явлений (актов) данная наука до сих пор рассматривала и изучала, эти определения вырабатывая. Естественно, что такая (в данном случае физиологическая) диверсия в область любой науки не может принести никаких плодов, кроме произвольного переименования известных данной науке явлений, кроме споров о номенклатуре.}
Хорошо известно, что теоретическая разработка категории «идеального» в философии была вызвана необходимостью установить, а затем и понять как раз то самое различие, которое, по Д.И. Дубровскому, «для характеристики идеального безразлично», - различие и даже противоположность между мимолетными психическими состояниями отдельной личности, совершенно индивидуальными и не имеющими никакого всеобщего значения уже для другой личности, и всеобщими и необходимыми, и в силу этого объективными,


14
Э Ильенков. Статьи, доклады, наброски Раздел I. Идеальное.
формами знания и познания человеком независимо от него существующей действительности {(как бы последняя потом ни истолковывалась - как природа или как Абсолютная Идея, как материя или как божественное мышление)}. Это важнейшее различение имеет непосредственное отношение ко всей тысячелетней баталии между материализмом и идеализмом, к их принципиально непримиримому спору. Объявлять это различение «для характеристики идеального безразличным» можно только при условии полнейшего незнакомства с историей этого спора. Проблема идеальности всегда была аспектом проблемы объективности («истинности») знания, т. е. проблемой тех, и именно тех форм знания, которые обусловливаются и объясняются не капризами личностной психофизиологии, а чем-то гораздо более серьезным, чем-то стоящим над индивидуальной психикой и совершенно от нее не зависящим. Например, математические истины, логические категории, нравственные императивы и идеи правосознания, то есть «вещи», имеющие принудительное значение для любой психики и силу ограничивать ее индивидуальные капризы.
Вот эта-то своеобразная категория явлений, обладающих особого рода объективностью, то есть совершенно очевидной независимостью от индивида с его телом и «душой», принципиально отличающейся от объективности чувственно воспринимаемых индивидом единичных вещей, и была когда- то «обозначена» философией как идеальность этих явлений, как идеальное вообще. В этом смысле идеальное (то, что относится к миру «идей») фигурирует уже у Платона, которому человечество и обязано как выделением этого круга явлений в особую категорию, так и ее названием. «Идеи» Платона - это не просто любые состояния человеческой «души» («психики») - это непременно универсальные, общезначимые образы- схемы, явно противостоящие отдельной «душе» и управляемому ею человеческому телу как обязательный для каждой «души» закон, с требованиями коего каждый индивид с детства вынужден считаться куда более осмотрительно, нежели с требованиями своего собственного единичного тела, с его мимолетными и случайными состояниями.


Диалектика идеального
15
Как бы сам Платон ни толковал далее происхождение этих безличных всеобщих прообразов-схем всех многообразно варьирующихся единичных состояний «души», выделил он их в особую категорию совершенно справедливо, на бесспорно-фактическом основании: все это - всеобщие нормы той культуры, внутри которой просыпается к сознательной жизни отдельный индивид и требования которой он вынужден усваивать как обязательный для себя закон своей собственной жизнедеятельности. Это и нормы бытовой культуры, и грамматически-синтаксические нормы языка, на котором он учится говорить, и «законы государства», в котором он родился, и нормы мышления о вещах окружающего его с детства мира и т. д. и т. п. Все эти нормативные схемы он должен усваивать как некоторую, явно отличную от него самого (и от его собственного мозга, разумеется) особую «действительность», в самой себе к тому же строго организованную. Выделив явления этой особой действительности, неведомой животному и человеку в первобытно-естественном состоянии, в специальную категорию, Платон и поставил перед человечеством реальную и очень нелегкую проблему - проблему «природы» этих своеобразных явлений, природы мира «идей», идеального мира, проблему, которая не имеет ничего общего с проблемой устройства человеческого тела, тем более устройства одного из органов этого тела - устройства мозга. Это просто-напросто не та проблема, не тот круг явлений, который заинтересует физиологов, как современных Платону, так и нынешних.
Можно, конечно, назвать «идеальным» что-то другое, например «нейродинамический стереотип определенного, хотя еще и крайне слабо исследованного, типа», но от такого переименования ни на миллиметр не двинется вперед решение той проблемы, которую действительно очертил, обозначив ее словом «идеальное», философ Платон, то есть понимание того самого круга фактов, ради четкого обозначения которого он это слово ввел.
Правда, позднее (и именно в русле однобокого эмпиризма - Локк, Беркли, Юм и их наследники) словечко «идея» и производное от него прилагательное «идеальное» опять превратились в простое собирательное название для любого


16
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
психического феномена, для любого, хотя бы и мимолетного, психического состояния отдельной «души», и это словоупотребление тоже приобрело силу достаточно устойчивой традиции, дожившей, как мы видим, и до наших дней. Но это было связано как раз с тем, что узко эмпирическая традиция в философии просто-напросто устраняет реальную проблему, выставленную Платоном, не понимая ее действительной сути и просто отмахиваясь от нее как от беспочвенной выдумки. Поэтому и словечко «идеальное» значит тут: существующее «не на самом деле», а только в воображении, только в виде психического состояния отдельной личности.
Эта и терминологическая, и теоретическая позиция крепко связана с тем представлением, будто «на самом деле» существуют лишь отдельные, единичные, чувственно воспринимаемые «вещи», а всякое всеобщее есть лишь фантом воображения, лишь психический (либо психофизиологический) феномен, и оправдано лишь постольку, поскольку он снова и снова повторяется во многих (или даже во всех) актах восприятия единичных вещей единичным же индивидом и воспринимается этим индивидом как некоторое «сходство» многих чувственно воспринимаемых вещей, как тождество переживаемых отдельной личностью своих собственных психических состояний.
Тупики, в которые заводит философию эта немудреная позиция, хорошо известны каждому, кто хоть сколько-нибудь знаком с критикой однобокого эмпиризма представителями немецкой классической философии, и потому нет нужды эту критику воспроизводить. Отметим, однако, то обстоятельство, что интересы критики этого взгляда по существу, а вовсе не терминологические капризы, вынудили Канта, Фихте, Шеллинга и Гегеля отвергнуть эмпирическое толкование «идеального» и обратиться к специально-теоретическому анализу этого важнейшего понятия. Дело в том, что простое отождествление «идеального» с «психическим вообще», обычное для 17-18 веков, не давало возможности даже просто четко сформулировать специально-философскую проблему, нащупанную уже Платоном, - проблему объективности всеобщего знания, объективности всеобщих (теоретических) опре¬


Диалектика идеального
17
делений действительности, т. е. природу факта их абсолютной независимости от человека и человечества, от специального устройства человеческого организма, его мозга и его психики с ее индивидуально-мимолетными состояниями, - иначе говоря, проблему истинности всеобщего знания, понимаемого как закон познания, остающийся инвариантным во всех многообразных изменениях «психических состояний» - и не только «отдельной личности», а и целых духовных формаций, эпох и народов.
Собственно, только здесь проблема «идеального» и была поставлена во всем ее действительном объеме и во всей ее диалектической остроте, как проблема отношения идеального вообще к материальному вообще.
Пока под «идеальным» понимается все то, и только то, что имеет место в индивидуальной психике, в индивидуальном сознании, в голове отдельного индивида, а все остальное относится в рубрику «материального» (этого требует элементарная логика), к царству «материальных явлений», к коему принадлежат солнце и звезды, горы и реки, атомы и химические элементы и все прочие чисто природные явления, эта классификация вынуждена относить и все вещественно зафиксированные (опредмеченные) формы общественного сознания, все исторически сложившиеся и социально узаконенные представления людей о действительном мире, об объективной реальности.
Книга, статуя, икона, чертеж, золотая монета, царская корона, знамя, театральное зрелище и организующий его драматический сюжет - все это предметы, и существующие, конечно же, вне индивидуальной головы, и воспринимаемые этой головой (сотнями таких голов) как внешние, чувственно созерцаемые, телесно-осязаемые «объекты».
Однако, если вы на этом основании отнесете, скажем, «Лебединое озеро» или «Короля Лира» в разряд материальных явлений, вы совершите принципиальную философско-теоретическую ошибку. Театральное представление - это именно представление. В самом точном и строгом смысле этого слова - в том смысле, что в нем представлено нечто иное, нечто другое. Что?


18
Э. Ильенков, Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
«Мозговые нейродинамические процессы», совершившиеся когда-то в головах П.И. Чайковского и Вильяма Шекспира? «Мимолетные психические состояния отдельной личности» или «личностей» (режиссера и актеров)? Или что-то более существенное?
Гегель на этот вопрос ответил бы: «субстанциальное содержание эпохи», то бишь духовная формация в ее существенной определенности. И такой ответ, несмотря на весь идеализм, лежащий в его основе, был бы гораздо вернее, глубже и, главное, ближе к материалистическому взгляду на вещи, на природу тех своеобразных явлений, о которых тут идет речь, - о «вещах», в теле которых осязаемо представлено нечто другое, нежели они сами.
Что? Что такое это «нечто», представленное в чувственно созерцаемом теле другой вещи (события, процесса и т. д.)?
С точки зрения последовательного материализма этим «нечто» может быть только другой материальный объект. Ибо с точки зрения последовательного материализма в мире вообще нет и не может быть ничего, кроме движущейся материи, кроме бесконечной совокупности материальных тел, событий, процессов и состояний.
Под «идеальностью» или «идеальным» материализм и обязан иметь в виду то очень своеобразное и то строго фиксируемое соотношение между, по крайней мере, двумя материальными объектами (вещами, процессами, событиями, состояниями), внутри которого один материальный объект, оставаясь самим собой, выступает в роли представителя другого объекта, а еще точнее - всеобщей природы этого другого объекта, всеобщей формы и закономерности этого другого объекта, остающейся инвариантной во всех его изменениях, во всех его эмпирически-очевидных вариациях.
Несомненно, что «идеальное», понимаемое так, т. е. как всеобщая форма и закон существования и изменения многообразных, эмпирически-чувственно данных человеку явлений, в своем «чистом виде» выявляется и фиксируется только в исторически сложившихся формах духовной культуры, в социально значимых формах своего выражения (своего «существования»). А не в виде «мимолетных состояний психи¬


Диалектика идеального
19
ки отдельной личности», как ее далее ни толкуй - спиритуалистически-бестелесно на манер Декарта или Фихте, или же грубо-физикально, как «мозг», на манер Кабаниса или Бюхнера - Молешотта.
Вот эта-то сфера явлений - коллективно созидаемый людьми мир духовной культуры, внутри себя организованный и расчлененный мир исторически складывающихся и социально зафиксированных («узаконенных») всеобщих представлений людей о «реальном» мире - и противостоит индивидуальной психике как некоторый очень особый и своеобразный мир, как «идеальный мир вообще», как «идеализованный» мир.
«Идеальное», понимаемое так, конечно же, не может уже быть представлено просто как многократно повторенная индивидуальная психика, так как оно «конституируется» в особую «чувственно-сверхчувственную» реальность, в составе которой обнаруживается многое такое, чего в каждой индивидуальной психике, взятой порознь, нет и быть не может.
Тем не менее это - мир представлений, а не действительный (материальный) мир, как и каким он существует до, вне и независимо от человека и человечества. Это - действительный (материальный) мир, как и каким он представлен в исторически сложившемся и исторически изменяющемся общественном (- коллективном) сознании людей, в «коллективном» безличном «разуме», в исторически сложившихся формах выражения этого «разума». В частности - в языке, в его словарном запасе, в его грамматических и синтаксических схемах связывания слов. Но не только в языке, а и во всех других формах выражения общественно значимых представлений, во всех других формах представления. В том числе и в виде балетного представления, обходящегося, как известно, без словесного текста.
Немецкая классическая философия потому-то и сделала огромный шаг вперед в научном уразумении природы «идеальности» (в ее действительном принципиальном противостоянии всему материальному - в том числе и тому материальному органу человеческого тела, с помощью коего «идеализируется» реальный мир, т. е. мозгу, заключенному в голове человека), что впервые после Платона перестала понимать


20
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
«идеальность» так узко психологически, как английский эмпиризм, и хорошо поняла, что идеальное вообще ни в коем случае не может быть сведено к простой сумме «психических состояний отдельных лиц» и тем самым истолковано просто как собирательное название для этих «состояний».
Эта мысль у Гегеля достаточно четко выражена в той форме, что «дух вообще», в полном объеме этого понятия - как «всеобщий дух», как «объективный дух», тем более как «абсолютный дух», - ни в коем случае не может быть ни представлен, ни понят как многократно повторенная единичная «душа», то бишь «психика». И если проблема «идеальности» вообще совпадает с проблемой «духовного вообще», то «духовное» (- «идеальное») вообще и противостоит «природному» не как отдельная душа - «всему остальному», а как некоторая куда более устойчивая и прочная реальность, сохраняющаяся несмотря на то, что отдельные души возникают и исчезают, иногда оставляя в ней след, а иногда и бесследно, даже не коснувшись «идеальности», «духа»!
Гегель поэтому и видит заслугу Платона перед философией в том, что тут «реальность духа, поскольку он противоположен природе, предстала в ее высшей правде, предстала именно организацией некоторого государства»1, а не организацией некоторой единичной души, психики отдельного лица, тем более - отдельного мозга.
(Заметим в скобках, что под «государством» Гегель - как и Платон - понимает в данном случае вовсе не только известную политически-правовую организацию, не государство в современном смысле этого термина {только}, а всю вообще совокупность социальных установлений, регламентирующих жизнедеятельность индивида - и в ее бытовых, и нравственных, и интеллектуальных, и эстетических проявлениях, - словом, все то, что составляет своеобразную культуру «некоторого полиса», города-государства, все то, что ныне называется культурой народа вообще или его «духовной культурой» в особенности, - законы жизни данного полиса вообще; о «законах» в этом смысле и рассуждает платонов1 Гегель Г.В.Ф. Сочинения, т. X. М., 1932, с. 200.


Диалектика идеального
21
ский Сократ. Это нужно иметь в виду, чтобы верно понять смысл гегелевской похвалы Платону.)
Пока же вопрос об отношении «идеального» к «реальному» понимается узко психологически, как вопрос об отношении отдельной души с ее состояниями «ко всему остальному», он попросту не может быть даже правильно и четко поставлен, не то что решен. Дело в том, что в разряд этого «всего остального», т. е. материального, реального, автоматически попадает уже другая такая же отдельная «душа», тем более - вся совокупность таких «душ», организованная в некоторую единую духовную формацию, - духовная культура данного народа, государства или целой эпохи, ни в коем случае, даже в пределе, не могущая быть понятой в качестве многократно повторенной «отдельной души», ибо в данном случае очевидно, что «целое» несводимо к сумме своих «составных частей», не есть просто многократно повторенная «составная часть». Замысловатая форма готического собора совсем не похожа на форму кирпича, из множества которых он построен, - то же и тут.
К тому же каждой отдельной душе уже другая такая же душа никогда и никоим образом непосредственно, как «идеальное», и не дана, она противостоит ей лишь в виде совокупности своих осязаемо-телесных, непосредственно-материальных проявлений - хотя бы в виде жестов, мимики, слов или поступков или, в наше время, еще и рисунков осциллограмм, графически изображающих электрохимическую активность мозга. Но ведь это уже не «идеальное», а его внешнее телесное выражение, проявление, так сказать, «проекция» на материю, нечто «материальное». А собственно идеальное, согласно этому представлению, наличествует как таковое лишь в интроспекции, лишь в самонаблюдении «отдельной души», лишь как интимное психическое состояние одной-единственной, и именно «моей», личности. Потому-то для эмпиризма вообще роковой и принципиально неразрешимой оказывается уже пресловутая проблема «другого Я» - «а есть ли оно вообще?». Последовательный эмпиризм по этой причине и не может до наших дней выкарабкаться из тупика солипсизма и вынужден принимать эту глупейшую философскую установку в качестве сознательно устанавливаемого принципа - «методологичес¬


22
Э Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
кий солипсизм» Рудольфа Карнапа и всех его - может быть, и не столь откровенных - последователей.
Именно поэтому до конца проведенный эмпиризм наших дней (неопозитивизм) и объявил вопрос об отношении идеального вообще к материальному вообще, то есть единственно грамотно поставленный вопрос, - «псевдопроблемой». Да, на такой зыбкой почве, как «психические состояния отдельной личности», этот вопрос нельзя даже поставить, нельзя даже вразумительно сформулировать. Невозможным становится и самое понятие «идеальное вообще» (как и «материальное вообще»), - оно толкуется как «псевдопонятие», как понятие без «денотата», без предмета, как теоретическая фикция, как научно неопределимый мираж, как, в лучшем случае, терпимая гипотеза, как традиционный «оборот речи» или «модус языка».
Своего сколько-нибудь четко очерченного теоретического содержания термин «идеальное» (как и «материальное») тем самым без остатка лишается. Он перестает быть обозначением определенной сферы (круга) явлений и становится применимым к любому явлению, поскольку это любое явление нами «осознается», «психически переживается», поскольку мы его видим, слышим, осязаем, обнюхиваем или облизываем ... И это же - любое - явление мы вправе «обозначать как материальное», если мы «имеем в виду», что мы видим его - именно что-то иное, нежели мы сами со своими психическими состояниями, поскольку мы воспринимаем это явление «как нечто отличное от нас самих». А «само по себе», т. е. независимо от того, что мы «имеем в виду», никакое явление нельзя относить ни в ту, ни в другую категорию. Любое явление «в одном отношении идеально, а в другом - материально», «в одном смысле материально, а в другом - идеально».
И прежде всего, сознание во всех его проявлениях. То оно идеально, то оно материально. С какой стороны посмотреть. В одном смысле и отношении - идеально, в другом смысле и отношении - материально.
Послушаем одного из активных сторонников этой точки зрения.
«Сознание идеально и по форме и по содержанию, если иметь в виду, во-первых, его психическую форму, соотнесен¬


Диалектика идеального
23
ную с познаваемым (отражаемым) содержанием (содержанием материального мира как объекта отражения), и, во-вторых, сознаваемое содержание сознания...
Сознание материально и по форме и по содержанию, если иметь в виду другую пару из только что намеченных сопоставлений. Но, кроме того, сознание материально по форме и идеально по содержанию, в особенности если иметь в виду соотношение материальной формы в смысле нейрофизиологических процессов и психического содержания в смысле "внутреннего мира" субъекта.
Таким образом, многое зависит от того, что в том или ином случае понимать под "формой" и под "содержанием". Соответственно меняются значения "идеального" и "материального"»1.
Понятия «идеального» и «материального» при таком толковании перестают быть теоретическими категориями, выражающими две строго определенные категории объективно различающихся явлений, и становятся просто словечками, под которыми каждый раз можно «иметь в виду» то одно, то другое - смотря по обстоятельствам и в зависимости от того, «что понимать» под этими другими словечками.
Конечно, если под словом «сознание» понимать не сознание, а «нейрофизиологические процессы», то сознание оказывается «материальным». А если под «нейрофизиологическими процессами» понимать сознание, то нейрофизиологические процессы вам придется обозначать как насквозь идеальное явление.
Очень просто. Конечно, если под словом «идеальное» иметь в виду материальное, то... получится то же самое, как если бы мы под словом «материальное» стали «иметь в виду» идеальное... Что верно, то верно. Только эту игру в слова уже никак не назовешь диалектикой, тем более - материалистической. Нельзя все же забывать, что «идеальное» и «материальное» - это не просто «термины», которым можно придавать прямо противоположные значения, а прин1 Нарский И.С. Диалектическое противоречие и логика познания, с. 74 (курсив мой. - Э. И.).


24
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
ципиально противоположные категории явлений, достаточно строго и объективно определенных в научной философии, и что назвать сознание «материальным» - значит осуществить недопустимое смазывание границ между тем и другим, между идеализмом и материализмом. Это специально подчеркивал В.И. Ленин.
Реальная проблема взаимного превращения «идеального» и «материального», совершающегося в ходе реального процесса, - того самого превращения, важность исследования которого намечена Лениным, - здесь {чисто софистически} подменяется словесной проблемой, которая, естественно, и решается за счет чисто словесных процедур {~ фокусов}, за счет того, что в одном случае «идеальным» именуется то, что в другом случае называется «материальным», и обратно.
Действительное материалистическое решение проблемы в ее действительной постановке (уже намечаемой Гегелем} было найдено, как известно, Марксом, который «имел в виду» совершенно реальный процесс, специфически свойственный для человеческой жизнедеятельности. Процесс, в ходе которого материальная жизнедеятельность общественного человека начинает производить уже не только материальный, а и идеальный продукт, начинает производить акт идеализации действительности (процесс превращения «материального» - в «идеальное»), а затем уже, возникнув, «идеальное» становится важнейшим компонентом материальной жизнедеятельности общественного человека, и начинает совершаться уже и противоположный первому процессу - процесс материализации (опредмечивания, овеществления, «воплощения») идеального.
Эти два реально противоположных друг другу процесса в конце концов замыкаются на более или менее четко выраженные циклы, и конец одного процесса становится началом другого, противоположного, что и приводит в конце концов к движению по спиралеобразной фигуре со всеми вытекающими отсюда диалектическими последствиями.
Очень важно то обстоятельство, что этот процесс - процесс превращения «материального» в «идеальное», а затем и обратно, постоянно замыкающийся «на себя», на новые и


Диалектика идеального
25
новые циклы, витки спирали, сугубо специфичен для общественно-исторической жизнедеятельности человека.
Животному с его жизнедеятельностью он несвойствен и неведом - и потому ни о какой проблеме «идеального» в применении к животному, сколь угодно высокоразвитому, речи всерьез вести нельзя.
Хотя, само собой понятно, высокоразвитое животное обладает психикой, психической формой отражения окружающей его среды обитания, и поэтому при желании «идеальное» можно заподозрить и у животного. Если под «идеальным» понимать вообще психическое, а не только ту и именно ту своеобразную форму, которая свойственна лишь психике человека, общественно-человеческому «духу», человеческой голове.
Между тем у Маркса речь идет именно об этом и только об этом, и под «идеальным» он понимает вовсе не психическое вообще, а гораздо более конкретное образование - форму общественно-человеческой психики.
Идеальное для Маркса «есть не что иное, как материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней»1.
Нужно специально оговорить, что это важнейшее для понимания Марксовой позиции положение можно верно понять только при том условии, если «иметь в виду», что оно высказано в контексте полемики с гегелевским толкованием «идеального» и вне этого совершенно определенного контекста свой конкретный смысл утрачивает.
И если упустить из виду этот контекст, т. е. суть принципиального различия Марксова и гегелевского толкования «идеального», и превратить марксовское положение в дефиницию «понятия идеального», то оно, это положение, утратив свой действительный конкретный смысл, обретет совсем другой, ему н свойственный и в нем не заключенный, т. е. будет истолковано совершенно ложно.
Очень часто оно понимается (толкуется) в вульгарно-материалистическом духе, и естественно, стоит только понять под «человеческой головой», о которой идет речь у Маркса,
1 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. 23, с. 21.


26
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
анатомо-физиологический орган тела особи вида homo sapiens, т. е. совокупность вполне материальных явлений, локализованных под черепной крышкой отдельного индивида, то все остальное получается уже автоматически. Формальную возможность такой интерпретации совершенно точно выявил и, выявив, отверг Тодор Павлов:
«Иногда толкуют его (идеальное. - Э. И.) бихевиористически, причем пересадка и переработка принимаются в смысле чисто физиологических или других материальных процессов. При таком толковании мысли Маркса ее можно связать также и с автоматическим устройством и функционированием разных, составленных человеком или естественных управляющих систем. В этом случае психическое, сознание, мышление, не говоря уже о творческом мышлении, поистине оказываются понятиями ненужными»1.
И, как прямое следствие такого толкования, «идеальное» начинает интерпретироваться в терминах кибернетики, теории информации и прочих физико-математических и технических дисциплин, начинает изображаться как некоторая разновидность «кода», как результат «кодирования» и «перекодирования», преобразования одних «сигналов» в другие «сигналы» и т. д. и т. п. Естественно, что в рамки так понимаемого «идеального» сразу же попадают бесконечно многие чисто материальные процессы и события, наблюдаемые в блоках электротехнических устройств, машин и аппаратов, а в конце концов - все те чисто физические явления, которые так или иначе связаны фактом воздействия одной материальной системы на другую материальную систему, вызывающего в этой другой системе некоторые чисто материальные изменения.
В итоге от понятия «идеального» не остается и следа, и Тодор Павлов справедливо упрекает такой путь рассуждения в том, что он бесповоротно уводит в сторону от того предмета разговора, о котором шла речь у Маркса, - от разговора об «идеальном», т. е. в крайней абстрактности и неопределенности употребляемых при этом слов.
1 Павлов Т.Д. Информация, отражение, творчество // Ленинская теория отражения и современная наука. М., 1966, с. 167-168.


Диалектика идеального
27
Не помогут в этом случае и такие термины, как «изоморфизм», «гомоморфизм», «нейродинамическая модель» и пр. Все это просто не про то, не о том предмете, не о той конкретно понимаемой категории явлений, которую Маркс обозначал термином «идеальное». Это просто про другое, в лучшем случае - про те материальные предпосылки, без наличия которых «идеальность», как специфическая форма отражения окружающего мира человеческой головой, не могла бы возникнуть и осуществляться.
Но не про самое идеальное, не про тот своеобразный продукт, который получается в результате «пересадки» и «переработки» материального человеческой, и только человеческой, головой, не про те конкретно-специфические формы, в которых «материальное вообще» представлено в этом своеобразнейшем продукте человеческой жизнедеятельности.
Ибо в грамотно понимаемую категорию «идеального» входят именно те, и только те формы отражения, которые специфически отличают человека и совершенно несвойственны и неведомы никакому животному, даже и обладающему весьма высокоразвитой высшей нервной деятельностью и психикой. Именно эти, и только эти, специфические формы отражения окружающего мира человеческой головой философия как наука всегда и рассматривала под названием «идеальных» форм психической деятельности, именно ради их отграничения от всех прочих она и сохраняла этот термин. В противном случае это слово вообще теряет свой конкретно-научный смысл, свое значение научной категории.
Тут точно такая же ситуация, как и с понятием «труд». Пока политическая экономия в лице своих классиков всерьез старалась разобраться в проблеме стоимости, она под «трудом» совершенно отчетливо понимала везде человеческий труд. Когда же буржуазная наука обнаружила свое банкротство и окончательно запуталась в неразрешимых противоречиях этой щекотливой проблемы, она вынуждена была встать на путь обессмысливания фундаментальных понятий трудовой теории стоимости. И тогда, сохранив термин «труд», она стала понимать под ним и работу осла, впряженного в телегу, и работу ветра, вращающего крылья мельницы, и работу пара,


28
Э Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел I Идеальное.
движущего поршень, и вообще работу всех сил природы, которые человек заставил служить себе в процессе своего труда, в процессе «производства стоимости»...
И солнце и ветер стали (в рамках этой концепции, разумеется) производить «стоимость». И человеческий труд - тоже, наравне с ними. Но «не только он», и главным образом не он.
То же самое и с «идеальностью».
И совсем не случайно Маркс возвращается к проблеме «идеального» как раз в связи с проблемой стоимости, формы стоимости. Здесь эти проблемы оказались завязанными в один узел. Не распутав одну, нельзя было распутать и другую.
Ибо форма стоимости, как показывал с бесспорной очевидностью самый придирчивый теоретический анализ ее особенностей, оказывалась идеальной. В самом строгом и точном смысле этого понятия и выражающего сие понятие термина.
Дело в том что «форму стоимости» может принимать на себя любой чувственно воспринимаемый предмет, удовлетворяющий, прямо или косвенно, человеческую потребность, - любая «потребительная ценность». Это - непосредственно универсальная форма, совершенно безразличная к любому чувственно осязаемому материалу своего «воплощения», своей «материализации». Форма стоимости абсолютно независима от особенностей «натурального тела» того товара, в который она «вселяется», в виде которого она представлена. В том числе и от денег, которые тоже лишь выражают, представляют своим специфическим телом эту загадочную реальность, но ни в коем случае не есть она сама. Она всегда остается чем-то отличным от любого материального, чувственно осязаемого тела своего «воплощения», от любой телесной реальности.
Своего собственного материального тела у этой мистически загадочной реальности нет, и потому она с легкостью меняет одну материальную форму своего воплощения на другую, сохраняясь во всех своих «воплощениях» и «метаморфозах» и даже наращивая при этом свое «бестелесное тело», управляя судьбами и движением всех тех единичных тел, в которые она вселялась, в которые она на время «материализовалась». Включая тело человека.


Диалектика идеального
29
Буквально все те характеристики, которые традиционная философия и теология приписывали «душе»: универсальность, бестелесность, неуловимость для любых самых тончайших физико-химических способов обнаружения, и при этом всемогущая сила повелевать судьбами вещей и людей - все это в виде определений формы стоимости предстояло перед теоретической мыслью как бесспорная, никакому сомнению не подлежащая, любое сомнение (даже декартовское, даже юмовское) выдерживающая, реальность. Объективность и в смысле Канта, и в смысле Платона, и в смысле Гегеля.
А вот метафизический (недиалектический), тем более вульгарный, материализм попадал тут в весьма неприятное положение. Более того, тут он терпел полное теоретическое банкротство, попадал в тиски неразрешимой дилеммы. Либо отрицай существование несомненно существующей объективной реальности, либо иди на поклон к Платону, а то и к Беркли.
Выбирай - «стоимость» не то, что «душа» попов и теологов. Если «душу» еще с грехом пополам удавалось интерпретировать как мистически-поповское обозначение вполне материального органа человеческого тела (мозга), то уж в случае со «стоимостью» такое объяснение никак не проходило.
И не пройдет, какие бы успехи ни записало в свой актив естественнонаучное исследование работы мозга человека.
Форма стоимости вообще идеальна. И это никак не значит, что она существует лишь в сознании, внутри физиологически толкуемой «человеческой головы», как психофизиологическое явление, как мозговой, нейродинамический феномен определенного, «хотя еще и крайне мало исследованного», типа. Как раз такое объяснение и было бы стопроцентно идеалистическим объяснением истории, толкованием общественно-исторического процесса, и притом в его важнейшей товарно-капиталистической фазе, с точки зрения самой глупой разновидности идеализма - физиологического идеализма.
Нам очень хотелось бы задать деликатный вопрос Д.И. Дубровскому и И.С. Нарскому: на какой путь они философски ориентировали бы политическую экономию, столкнувшуюся с загадкой идеальности формы стоимости, если бы они продол¬


30
Э. Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
жали настаивать тут на своем понимании «идеальности», на своем ответе на вопрос - что такое идеальное и где его искать?
Конечно же, говорить о каком-либо «идеальном» там, где нет человека с его, человеческой, «головой», недопустимо и нелепо с точки зрения не только материализма Маркса, но и любого материализма, отдающего себе отчет в словах, которые он употребляет.
Но это никак не значит, что оно «находится в голове», в толще коры мозга, хотя без головы и без мозга и не существует, и теоретикам, не понимающим этой разницы, надо напомнить и то бесспорное обстоятельство, что без человека с его человеческой головой не существует не только «идеальное», но и вся совокупность материальных отношений производства. И даже сами производительные силы.
Из сказанного следует, насколько точно и остро формулирует В.И. Ленин диалектико-материалистическое понимание отношений между мышлением и мозгом.
Мыслит человек с помощью мозга - вот ленинская формула.
А не «мозг», как говорят и думают односторонне рассуждающие на эту тему физиологи и кибернетики. И разница тут принципиальная.
Да, все дело в том, что мыслит не мозг, а с помощью мозга - индивид, вплетенный в сеть общественных отношений, всегда опосредованных материальными вещами, созданными человеком для человека. Мозг же - это лишь материальный, анатомо-физиологический орган этой работы, работы мышления, то бишь духовного труда. Продуктом этой специальной работы как раз и оказывается идеальное. А вовсе не материальные изменения внутри самого мозга.
Тут отношение точно такое же, как и отношение человека и его собственной руки: работает не рука, а человек с помощью руки. И продукт его работы находится вовсе не «в руке», не внутри нее, а в том веществе природы, которое при этом обрабатывается, те. выступает как форма вещи вне руки, а не форма самой руки с ее пятью пальцами.
Точно то же и тут. Мыслит человек с помощью мозга, но продукт этой работы - вовсе не материальные сдвиги в сис¬


Диалектика идеального
31
теме «церебральных структур», а сдвиги в системе духовной культуры, в ее формах и структурах, в системе схем и образов внешнего мира.
Поэтому, начертив (безразлично, на бумаге или только в воображении) окружность или, скажем, пирамиду, человек может исследовать этот идеальный геометрический образ как особый объект, открывая в нем все новые и новые свойства, хотя он эти свойства туда сознательно и не вкладывал. Исследует он при этом вовсе не свойства своего собственного мозга, не состояния мозга и изменения, в нем совершившиеся, а нечто совсем иное.
Идеальное - это схема реальной, предметной деятельности человека, согласующаяся с формой вещи вне головы, вне мозга.
Да, это именно схема, и только схема, а не сама деятельность в ее плоти и крови. Однако именно потому, и только потому, что это - схема (образ) реальной целесообразной деятельности человека с вещами внешнего мира, она и может быть представлена и рассмотрена как особый, абсолютно независимый от устройства «мозга» и его специфических «состояний» объект, как предмет особой деятельности (духовного труда, мышления), направленной на изменение образа вещи, а не самой вещи, в этом образе предметно представленной. А это единственно и отличает чисто идеальную деятельность от деятельности непосредственно материальной.
Думать же, что математик, исследуя свойства шара или куба, рассматривает при этом схему протекания событий, протекающих в толще его собственного мозга, схему нейро- динамических процессов и т. п., - значит становиться обоими ногами на точку зрения особой разновидности субъективного идеализма - физиологического идеализма - в понимании как идеального, так и материального.
И Д.И. Дубровскому не следовало бы забывать, что «если бы кто-то вдруг глубоко усыпил всех людей на десять минут, то в этом интервале времени на нашей планете не существовало бы» не только идеального, а и процесса производства материальной жизни с обусловленными им производственными отношениями.


32
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел I Идеальное.
Разве же из этого остроумного мысленного эксперимента следует вывод, будто материальные производственные отношения существуют лишь в сознании и лишь благодаря сознанию? По принятой Д.И. Дубровским логике - следует. И следует по той простой причине, что принципиальная граница между «идеальными» и «материальными» явлениями у него проходит совсем не там, где она проведена раз и навсегда теорией Маркса, Энгельса и Ленина.
Когда теоретик пишет книгу пером на бумаге или с помощью пишущей машинки, он производит идеальный продукт, несмотря на то, что его работа фиксируется в виде чувственно осязаемых, зримых закорючек на этой бумаге. Он совершает духовный труд, и ни в коем случае не материальный. Когда живописец пишет картину, он создает образ, а не оригинал. Когда чертит свой чертеж инженер, он тоже не создает еще никакого материального продукта, он тоже совершает лишь духовный труд и производит лишь идеальную - а не реальную - машину. И разница тут заключается вовсе не в том, что создание материального продукта требует физических усилий, а создание идеального продукта - лишь «духовных». Ничего похожего. Любой скульптор скажет вам, что высечь статую из гранита, создать скульптурный образ, физически куда труднее, чем выткать аршин холста или пошить сюртук. Дирижер симфонического оркестра проливает пота не меньше, чем землекоп.
А разве создание материального продукта не требует от рабочего максимального напряжения сознания и воли? Требует, и тем большего, чем меньше личного смысла имеет для него процесс труда и его продукт.
Тем не менее одна категория людей совершает лишь духовный труд, создающий лишь идеальный продукт и изменяющий лишь общественное сознание людей, а другая категория людей создает продукт материальный, поскольку производит изменения в сфере их материального бытия.
И в этом вся разница. Та самая разница между общественным бытием и общественным сознанием, между «материальным» и «идеальным», которую впервые строго научно прочертили Маркс, Энгельс и Ленин и которую никак не мог раз¬


Диалектика идеального
33
глядеть, например, А.А. Богданов, для которого они сливались в одно и то же на том основании, что и то и другое существуют независимо от индивидуального сознания, вне индивидуальной психики и одинаково противостоят единичной психике как «формы социально-организованного опыта», как вполне безличные и совершенно независимые от капризов индивидуальной психики всеобщие «стереотипы».
То, что исторически устоявшиеся стереотипы общественного сознания со стихийной силой навязываются, как извне действующая сила, индивидуальному сознанию и активно формируют это личное сознание по своему образу и подобию, еще никак не делает их материальными формами, формами общественного бытия. Они были и остаются формами общественного сознания, т. е. всецело идеальными формами.
Д.И. Дубровский же {как и А.А. Богданов} таковыми их признавать не хочет, записывая их в категорию материальных явлений. Сюда у него, естественно, попадают и синтаксические, и грамматические формы языка, и правовые нормы регламентации индивидуальной воли государственными, специально на то поставленными, учреждениями, и многое, многое другое. Все, что не есть «мозговые нейродинамические процессы определенного типа». Все, кроме них. В том числе, разумеется, и форма стоимости.
Предоставляем читателю судить, насколько это понимание может быть увязано с аксиоматическими положениями материалистического понимания истории и к каким выводам оно привело бы в попытках критически разобраться с антиномиями стоимости, с загадочными свойствами товара, этой «чувственно-сверхчувственной вещи».
Согласно тому «значению», которое придает слову «идеальное» К. Маркс, форма стоимости вообще (а не только денежная ее форма) есть форма «чисто идеальная».
И вовсе не на том основании, что она существует якобы только «в сознании», только в голове товаровладельца, а на основании как раз обратном. Цена, или денежная форма стоимости, как и всякая форма стоимости вообще, идеальна потому, что она совершенно отлична от осязаемо-телесной формы


34
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
того товара, в котором она представлена, - читаем мы в главе «Деньги, или обращение товаров»1.
Иными словами, форма стоимости идеальна, хотя существует вне сознания человека, независимо от него, в пространстве вне головы человека, в вещах, т. е. в самих товарах, или, как выразился Маркс, «так сказать, существует лишь в их голове»1 2.
Такое словоупотребление может очень сильно озадачить читателя, привыкшего к терминологии популярных сочинений о материализме и об отношении материального к «идеальному». «Идеальное», существующее вне головы и вне сознания отдельных людей, как совершенно объективная, от сознания и воли индивидов никак не зависящая действительность особого рода, невидимая, неосязаемая, чувственно не воспринимаемая и потому кажущаяся им чем-то лишь «мыслимым», чем-то «сверхчувственным».
Читатель, несколько более эрудированный в области философии, заподозрит тут, может быть, Маркса в ненужном кокетничаньи с гегелевским языком, с той «семантической традицией», которая связана с именами Платона, Шеллинга, Гегеля, типичных представителей объективного идеализма, т. е. концепции, согласно которой «идеальное» существует как особый, вне и независимо от человека существующий мир бестелесных сущностей («идей»). Такой читатель, скорее всего, упрекнет Маркса в неправомерном, в «неправильном» использовании термина «идеальное», в гегельянском «гипо- стазировании» явлений сознания и прочих смертных грехах, для материалиста непростительных.
Между тем дело обстоит совсем не так просто. Дело вовсе не в терминологии. Но поскольку терминология в науке вообще играет очень немаловажную роль, Маркс использует наименование «идеального» в значении близком к гегелевскому именно потому, что в нем гораздо больше смысла, чем в популярном мнимоматериалистическом понимании идеального, как феномена сознания, как чистого отправления моз-
1 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. 23, с. 105.
2 Там же.


Диалектика идеального
35
га. Дело в том, что умный (диалектический) идеализм, каковым является идеализм Платона и Гегеля, тут гораздо ближе к истине, нежели материализм популярный, поверхностный и вульгарный («глупый», как его назвал В.И. Ленин). Дело в том, что в гегелевской системе, хотя и в перевернутом виде, все же нашел свое теоретическое выражение факт диалектического превращения идеального в материальное и обратно, о котором даже не подозревает метафизический {~ «глупый»} материализм, застревающий на грубом, недиалектическом их противопоставлении.
Популярное понимание идеального не подозревает, какие коварные ловушки уготовила ему в данном случае диалектика этих категорий.
Маркс же, прошедший серьезную школу гегелевской диалектики, не был столь наивен, как «популярные» материалисты. Его материализм был обогащен всеми достижениями философской мысли от Канта до Гегеля. Этим и объясняется тот факт, что в гегелевском представлении об идеальной структуре мироздания, существующего вне человеческой головы (и вне сознания), он увидел не просто «идеалистический вздор», не просто философический вариант религиозных сказок о боге (а только это и видел в гегелевском понимании идеального старый, недиалектический материализм), а идеалистически- перевернутое описание действительного отношения «духа к природе», «идеального к материальному», «мышления к бытию». Это нашло свое выражение и в терминологии.
Поэтому кратко обрисуем ту историю, которую пережил термин «идеальное» в истории развития немецкой классической философии от Канта до Гегеля, и какую мораль сумел извлечь из этой истории «умный» (т. е. диалектический) материалист Маркс.
Началось все дело с того, что родоначальник немецкой классической философии Иммануил Кант принял как исходное именно «популярное» толкование понятий «идеальное» и «реальное» (действительное), так же не подозревая еще, какие ловушки он тем самым сам себе уготовил.
Автор «Критики чистого разума» поясняет свое понимание этого различия знаменитым примером с «талерами»:


36
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
одно-де дело иметь сто талеров в кармане, а совсем другое - лишь в сознании, лишь в воображении, лишь в мечтаниях, иными словами - лишь идеальные талеры.
Этот пример играет у Канта весьма серьезную роль, роль одного из аргументов против так называемого «онтологического доказательства бытия бога»: нельзя от наличия предмета в сознании умозаключать к бытию предмета вне сознания. В сознании людей богесть, но из этого никак не следует, что бог есть и на самом деле, вне сознания. Ведь мало ли чего в сознании людей нет! Есть там и кентавры, и ведьмы, и привидения, и драконы о семи головах.
В качестве явлений сознания («идеальных феноменов») существуют ведь и зеленые черти, хотя каждый трезвый обыватель прекрасно знает, что на самом деле - вне сознания перепившегося алкоголика - их нет, и что за зеленых чертей он принимает совсем иные, не похожие на чертей предметы.
Знать бы Канту, какую коварную ловушку он сам себе уготовил своим неосмотрительным примером с «реальными», с «действительными» талерами! Уже в соседней стране, где в ходу не талеры, а рубли или франки, ему популярно объяснили бы, что в его кармане лежат не «действительные талеры», а всего-навсего отштемпелеванные на бумаге знаки представления, обязательного лишь для прусского подданного. Да, если назвать «действительным» и «реальным» все то, что удостоилось утверждения указами прусского короля и удостоверено его подписью и печатью, а все остальное считать иноземными выдумками, то пример Канта доказывает то, что хотел доказать им Кант. Если же о «реальности» и «идеальности» иметь несколько более широкие представления, то он доказывает как раз обратное. А именно, он не опровергает, а подтверждает то самое «онтологическое доказательство бытия бога», которое Кант объявил типичным образчиком ошибочного умозаключения от наличия образа в сознании к наличию его прообраза вне сознания.
«Наоборот, пример, приводимый Кантом, мог бы подкрепить онтологическое доказательство», - писал автор, занимавший по отношению к богу куда более радикальную атеистическую позицию, чем Кант. В самом деле: «Действительные


Диалектика идеального
37
талеры имеют такое же существование, как воображаемые боги. Разве действительный талер существует где-либо, кроме представления, правда, общего или, скорее, общественного представления людей? Привези бумажные деньги в страну, где не знают этого употребления бумаги, и всякий будет смеяться над твоим субъективным представлением»1.
Упрек, сформулированный здесь в адрес Канта, исходит, конечно же, не из желания изменить на гегелевский лад значение терминов «идеальное» и «действительное». Он основывается на понимании того факта, что философская система, именующая «реальным» и «действительным» все то, что человек воспринимает как вне его собственного сознания существующую вещь, а «идеальным» - то, что в виде такой вещи не воспринимается, оказывается не в состоянии проявить силы критического различения к самым фундаментальным иллюзиям и заблуждениям человеческого рода.
Да, действительно, реальные талеры ровно ничем не отличаются от богов первобытных религий, от грубых фетишей дикаря, который поклоняется (и именно как своему богу!) самому что ни на есть реальному, действительному бревну, куску камня, бронзовому идолу или другому подобному внешнему предмету. Дикарь вовсе не рассматривает предмет своего поклонения как символ бога, для него этот предмет во всей его грубой чувственно воспринимаемой телесности и есть бог, сам бог, а вовсе не его «изображение». И вот такое грубо-фети- шизирующее религиозное сознание в примере Канта с талерами действительно обретает аргумент в свою пользу.
Для верующей старушки Илья-пророк действителен именно потому, что она его видит в сверкании молний и слышит в грохоте грома, она чувственно воспринимает именно Илью-пророка, а вовсе не его символ, точнее, она именно гром и молнии воспринимает как Илью-пророка, а не как символ этого персонажа; в молнии и громах она воспринимает его действительные действия, его действительные формы чувственного обнаружения.
1 Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956, с. 98.


38
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски Раздел I. Идеальное.
Фетишизм в том и состоит, что предмету, именно во всей его грубой телесности, в его непосредственно воспринимаемой форме приписываются свойства, которые на самом-то деле принадлежат вовсе не ему и ничего общего с его чувственно воспринимаемым внешним обликом не имеют.
Когда такой предмет (будь то кусок бревна, каменный или бронзовый идол и т. д. и т. п.) перестает рассматриваться как «сам бог» и обретает значение «внешнего знака» этого бога, воспринимается уже не как непосредственный субъект приписываемых ему действий, а лишь как памятный знак, указывающий на нечто «другое», лишь как символ этого «другого», на символ внешне совсем непохожего субъекта, то сознание человека делает шаг вперед на пути к уразумению сути дела.
Поэтому-то и сам Кант, и в данном пункте полностью согласный с ним Гегель считают протестантскую версию христианства более высокой ступенью развития религиозного сознания, нежели архаический католицизм, действительно недалеко ушедший от примитивного фетишизма идолопоклонников. Ведь католик от протестанта как раз тем и отличается, что воспринимает все изображаемое на иконах и в библейских притчах буквально, как точное изображение событий, имевших место во внешнем мире (бога - как благостного старичка с бородой и светящимся нимбом вокруг лысины, рождение Евы - как реальное превращение ребра Адама в человеческое существо, и т. д. и т. п.). Протестант же, видящий в таком толковании идолопоклонничество, рассматривает эти события как аллегории, как иносказания, имеющие внутренний, чисто идеальный, моральный смысл.
Гегельянцы и упрекали Канта в том, что своим примером с талерами он сыграл на руку католическому идолопоклонничеству, сыграл против своих собственных протестантских симпатий и позиций, ибо внешние талеры (талеры, лежащие в кармане) суть только знаки, или символ «общего, или скорее общественного представления людей», суть только представители (формы внешнего выражения, воплощения) духа, точно так же, как и висящие на стене иконы, несмотря на всю свою чувственно воспринимаемую реальность, суть лишь образы человеческого общественного самосознания, человече-


Диалектика идеального
39
ского духа. В сущности своей они всецело идеальны, хотя по существованию - вещественны, материальны, и находятся, естественно, вне человеческой головы, вне сознания индивида, вне индивидуальной психики с ее трансцендентальными механизмами.
Боги и талеры - явления одного порядка, констатировали Гегель и гегельянцы, и этим уподоблением проблема «идеального» и его отношения к «реальному», к действительному, к материально-вещественному миру была поставлена в иной по сравнению с кантовским план рассмотрения. Она была связана со знаменитой проблемой «отчуждения», с вопросом об «опредмечивании» и «распредмечивании», об «обратном присвоении» человеком им же самим созданных предметов, превратившихся в силу каких-то таинственных процессов в мир не только внешних, но и враждебных человеку объективных образований.
Отсюда получилось следующее понимание выставленной Кантом темы.
«Доказательства бытия бога представляют собой не что иное, как пустые тавтологии, - например, онтологическое доказательство сводится к следующему: “то, что я действительно (реально) представляю себе, есть для меня действительное представление", - значит действует на меня, и в этом смысле все боги, как языческие, так и христианские, обладали действительным существованием. Разве не властвовал древний Молох? Разве Аполлон Дельфийский не был действительной силой в жизни греков? Здесь даже критика Канта ничего поделать не может. Если кто-нибудь представляет себе, что обладает сотней талеров, если это представление не есть для него произвольное, субъективное представление, если он верит в него, - то для него эти сто воображаемых талеров имеют такое же значение, как сто действительных. Он, например, будет делать долги на основании своей фантазии, он будет действовать так, как действовало все человечество, делая долги за счет своих богов»1.
1 Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений..., с. 97-98.


40
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
Категория «идеального» приобретала при такой постановке вопроса существенно иной смысл и значение, нежели в лексиконе Канта, и это вовсе не было следствием терминологического каприза Гегеля и гегельянцев, а выражало то очевидное обстоятельство, что общественное сознание вовсе не есть просто многократно повторенное индивидуальное сознание, точно так же, как общественный организм вообще не есть многократно повторенный индивидуальный человеческий организм, а представляет собой исторически сложившуюся и исторически развивающуюся систему совершенно независимых от индивидуальных капризов сознания и воли «объективных представлений», форм и схем «объективного духа», «коллективного разума» человечества (непосредственно «народа» с его своеобразной духовной культурой). Сюда входят все общие нравственно-моральные нормы, регулирующие бытовую жизнедеятельность людей, а далее и правовые установления, формы государственно-политической организации жизни, ритуально узаконенные схемы деятельности во всех ее сферах, обязательные для всех правила жизни, жесткие цеховые регламенты и т. д. и т. п., вплоть до грамматически-синтаксических структур речи и языка и логических нормативов рассуждения.
Все эти структурные формы и схемы общественного сознания недвусмысленно противостоят индивидуальному сознанию и воле в качестве особой, внутри себя организованной действительности, в качестве совершенно внешних форм его детерминации. Факт есть факт, с требованиями и ограничениями, в них выраженными и узаконенными традицией, каждый индивид вынужден с детства считаться куда более осмотрительно, нежели с непосредственно воспринимаемым обликом внешних «вещей» и ситуаций или с органическими влечениями, желаниями и потребностями своего единичного тела.
Столь же очевидно, что в составе индивидуального сознания все эти извне навязываемые ему схемы и формы никак не могут быть обнаружены в качестве «прирожденных» ему трансцендентально-психологических схем или даже хотя бы в виде инстинктообразных тенденций. Все они усваиваются в ходе воспитания, образования, перевоспитания, т. е. в ходе приобщения индивида к наличной, до, вне и независимо от


Диалектика идеального
41
него сложившейся и существующей духовной культуре, как ее схемы и формы. Это не имманентные формы работы индивидуальной психики, а усвоенные ею формы «другого», внешнего ей «субъекта».
Поэтому-то Гегель и видит главное преимущество учения Платона в том, что вопрос об отношении «духа» к «природе» здесь впервые был поставлен не на узкой базе отношений «индивидуальной души» «ко всему остальному», а на основе исследования всеобщего (читай - общественно-коллективного) отношения «мира идей» - к «миру вещей».
С Платона поэтому и начинается традиция рассмотрения мира идей (отсюда, собственно, и понятие «идеального мира») как некоторого устойчивого и внутри себя организованного мира законов, правил и схем, в согласии с которыми осуществляется психическая деятельность отдельного лица, «индивидуальной души», как некоторой особой, надприродной и сверхприродной «объективной реальности», противостоящей каждому отдельному лицу и властно диктующей этому последнему способ его поведения в частных ситуациях. Непосредственно такой «внешней» силой, определяющей индивида, и выступает «государство», охраняющее всю систему наличной духовной культуры, всю систему прав и обязанностей каждого гражданина.
Здесь в полумистической, полумифологической форме был четко зафиксирован вполне реальный факт - факт зависимости психической (и не только психической) деятельности отдельного человека от той до него и совершенно независимо от него сложившейся системы культуры, внутри которой возникает и протекает «духовная жизнь» каждого отдельного человека, т. е. работа человеческой головы.
Вопрос об отношении «идеального» к «вещественно-материальному» и представал здесь как вопрос об отношении этих устойчивых форм (схем, стереотипов) культуры к миру «единичных вещей», к которым принадлежат не только «внешние вещи», но и физическое тело самого человека.
Собственно, только тут и появилась необходимость четко выделить категорию «идеальности» из недифференцированного, расплывчато-неопределенного представления о «пси-


42
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
хике» вообще, которая (психика) может ведь с одинаковым успехом толковаться как вполне телесная функция вполне телесно понимаемой «души», какому бы органу в частности эта функция ни приписывалась - сердцу, печени или мозгу. В противном случае «идеальность» оказывается и остается всего лишь лишним и потому ненужным словесным ярлыком «психического». Таким оно и было до Платона (термином «идея» обозначалась - в том числе у Демокрита - вполне вещественная форма, геометрические очертания «вещи», тела, вполне телесно же отпечатывающаяся в человеке, в теле его глаза. Такое словоупотребление, характерное для первобытно-наивной формы материализма, непригодно, конечно, для материализма современного, учитывающего всю сложность взаимоотношений индивидуальной психики с «миром вещей»).
Поэтому-то в лексиконе современной материалистической психологии (а не только философии) категория «идеальности», или «идеального», характеризует не психику вообще, а лишь определенный феномен, связанный, конечно, с психикой, но вовсе не слившийся с ней.
«Идеальность по преимуществу характеризует идею или образ, по мере того как они, объективируясь в слове, включаясь в систему общественно выработанного знания, являющегося для индивида некоей данной ему "объективной реальностью", приобретают, таким образом, относительную самостоятельность, как бы вычленяясь из психической деятельности индивида», - пишет известный советский психолог С.Л. Рубинштейн1.
В этом понимании категория «идеальности» только и становится конкретно-содержательным определением известной категории явлений, фиксируя форму процесса отображения объективной реальности в общественно-человеческой по своему происхождению и существу психике, в общественночеловеческом сознании, и перестает быть лишним и потому ненужным синонимом психики вообще.
Относительно приведенной выдержки из книги С.Л. Рубинштейна следует лишь заметить, что образ объективирует1 Рубинштейн С.Л. Бытие и сознание. М., 1957, с. 41.


Диалектика идеального
43
ся вовсе не только в слове и вовсе не только в своем вербальном выражении может «включаться в систему общественно выработанного знания». Категория образа понимается в диалектико-материалистической теории отражения достаточно широко. Столь же хорошо (и даже лучше, непосредственнее) образ объективируется («овеществляется») и в скульптурном, и в графическом, и в живописном, и в пластическом изображении, и в виде привычно-ритуального способа («образа») обращения с вещами и людьми, вовсе не выражаясь при этом в словах, в речи и языке, - и в виде чертежей или моделей, и в виде таких символических предметов, как гербы, знамена или форма одежды, утвари и прочего, начиная с убранства тронного зала и кончая детскими игрушками и пр. и пр. Как деньги, наконец, включая сюда и «реальные» железные бруски, и золотые монеты, и бумажные деньги, и долговые расписки, векселя или кредитные обязательства.
«Идеальность» вообще и есть в исторически сложившемся языке философии характеристика таких вещественно зафиксированных (объективированных, овеществленных, опредмеченных) образов общественно-человеческой культуры, т. е. исторически сложившихся способов общественно-человеческой жизнедеятельности, противостоящих индивиду с его сознанием и волей как особая «сверхприродная» объективная действительность, как особый предмет, сопоставимый с материальной действительностью как находящийся с нею в одном и том же пространстве (и именно поэтому часто с нею путаемый).
По этой причине, исключительно в интересах терминологической точности, бессмысленно применять это определение к сугубо индивидуальным состояниям психики отдельного лица в данный момент. Последние со всеми их индивидуально неповторимыми капризами и вариациями определяются ведь практически бесконечным переплетением самых разнообразных факторов, вплоть до мимолетных состояний организма и особенностей его биохимических реакций (скажем, явления аллергии или дальтонизма), а поэтому в плане общественно-человеческой культуры являются чисто случайными.


44
Э. Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
Поэтому-то уже у Канта речь идет, скажем, об «идеальности пространства и времени», но не об «идеальности» осознаваемого ощущения тяжести в животе или в мышцах руки, несущей груз; об «идеальности» причинно-следственной зависимости, но не об идеальности того факта, что камень, освещенный солнцем, нагревается (хотя этот факт тоже осознается). «Идеальность» тут становится синонимом «трансцендентального характера» всеобщих форм чувственности и рассудка, т. е. таких схем познавательной деятельности, которые свойственны каждому «Я» и имеют, таким образом, совершенно безличный характер, и, к тому же, выявляют принудительную силу по отношению к каждому отдельному («эмпирическому») «Я». Поэтому-то пространство и время, причинная зависимость и та же «красота» для Канта «идеальны», а те состояния психики, которые связаны с неповторимо-мимолетными физическими состояниями тела индивида, этого высокого названия у него не удостаиваются. Правда, как мы видели на примере с талерами, Кант не везде строго выдерживает это словоупотребление, причиной чему является, однако, вовсе не неряшливость (в ней Канта упрекнуть трудно), а диалектическое коварство тех проблем, которые он поднимает. Но даже и в неустойчивости терминологического оформления известных категорий тут начинает просвечивать объективно-диалектическое их содержание; то самое содержание, которое в гегелевской школе получило свое гораздо более адекватное оформление.
Дело в том, что Кант недалеко ушел от представления об «общественном сознании» (о «всеобщем духе») как о многократно повторенном индивидуальном сознании. По существу, «всеобщими» параметрами духа у него выступают так или иначе те схемы, которые, будучи свойственны каждому отдельному сознанию, оказываются его безлично-инвариантными определениями («всеобщее» тут равно одинаковому для каждого единичного и абстрактно-общему «для всех»).
В гегелевской философии проблема выступила существенно иначе. Общественный организм («культура» данного народа) вовсе не есть абстракция, выражающая то «оди¬


Диалектика идеального
45
наковое», что можно обнаружить в составе психики каждого отдельного лица, как «абстракт», свойственный каждому отдельному индивиду, как трансцендентально-психологическая схема индивидуальной жизнедеятельности.
Исторически складывающиеся и развивающиеся формы «всеобщего духа» («народного духа», «объективного духа»), хотя и понимаются Гегелем по-прежнему как некоторые устойчивые схемы, в рамках которых протекает психическая деятельность каждого отдельного индивида, тем не менее рассматриваются им уже не как формальные абстракции, не как абстрактно-общие «признаки», свойственные каждому отдельному лицу, взятому порознь. Гегель (вслед за Руссо с его различием «общей воли» и «всеобщей воли») полностью учитывает тот очевидный факт, что в многообразных столкновениях разнонаправленных «единичных воль» рождаются и выкристаллизовываются некоторые результаты, в составе каждой из этих сталкивающихся «воль» вовсе не заключенные, и что в силу этого общественное сознание, как некоторое «целое», вовсе не составляется, как из кирпичиков, из того «одинакового», что имеется в составе каждой из его «частей» (индивидуальных «Я», единичных сознаний). Тут-то и открывается путь к уразумению того обстоятельства, что все те схемы, которые Кант определил как «трансцендентально врожденные» формы работы единичной психики, как априорно присущие каждой психике ее «внутренние механизмы», на самом деле представляют собою извне усваиваемые индивидом (и первоначально противостоящие ему как «внешние» схемы движения независимой от его воли и сознания культуры) формы самосознания общественного человека, понимаемого как исторически развивающаяся «совокупность всех общественных отношений».
Вот эти-то до, вне и совершенно независимо от индивидуальной психики, то есть вполне стихийно, возникающие формы организации общественной (коллективно осуществляемой) жизнедеятельности людей, так или иначе вещественно зафиксированные в языке, в ритуально узаконенных обычаях и правах, и далее - как «организация некоторого государства» со всеми его вещественными атрибутами и органами охраны


46 Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
традиционных форм жизни, и противостоят индивиду (физическому телу индивида с его мозгом, печенью, сердцем, руками, прочими органами) как «в-себе и для-себя» организованное целое, как нечто «идеальное», внутри которого все единичные вещи получают иное значение и играют иную роль, нежели «сами по себе», т.е. вне этого целого. Поэтому-то «идеальное» определение любой вещи, или же определение любой вещи как «исчезающего» момента в движении «идеального мира», и совпадает у Гегеля с ролью и значением этой вещи в составе общественно-человеческой культуры, в контексте социально организованной человеческой жизнедеятельности, а не в единичном сознании отдельного лица, которое рассматривается тут как нечто производное от «всеобщего духа».
Нетрудно заметить, насколько шире и глубже такая постановка вопроса, несмотря на все другие принципиальные пороки гегелевской концепции по сравнению с любой концепцией, которая «идеальным» именует все то, что находится «в сознании отдельного лица», а «материальным» или «реальным» - все, что находится вне сознания отдельного лица, все то, что данное лицо не сознает, хотя это «все» и есть на самом деле, и тем самым проводит между «идеальным» и «реальным» принципиально непроходимую грань, превращая их в от века и навек неопосредованные «разные миры», не имеющие между собою ничего общего. Ясно, что при таком метафизическом разграничении «идеальное» и «материальное» невозможно и недопустимо рассматривать как противоположности. Тут они «различны» - и только...
Гегель исходит из того вполне очевидного факта, что для сознания отдельного индивида «реальным» и даже «грубо материальным», и вовсе не «идеальным» оказывается сначала вся та грандиозная вещественно зафиксированная духовная культура человеческого рода, внутри которой и посредством приобщения к которой этот индивид просыпается к «самосознанию». Она-то и противостоит индивиду как мышление предшествующих поколений, осуществленное («овеществленное», «опредмеченное», «отчужденное») в чувственно воспринимаемой «материи», в языке и в зрительно воспринимаемых образах, в книгах и статуях, в дереве и бронзе, в формах


Диалектика идеального
47
храмов и орудий труда, в конструкциях машин и государственных учреждений, в схемах научных и нравственных систем и пр. и пр. Все эти предметы по своему существованию, по своему «наличному бытию» вещественны, «материальны», но по сущности своей, по происхождению «идеальны», ибо в них воплощено коллективное мышление людей, «всеобщий дух» человечества.
Короче говоря, в понятие «идеального» Гегель включает все то, что другой представитель идеализма в философии (правда, себя «идеалистом» вовсе не признававший), А.А. Богданов, столетием позже обозначил как «социально-организованный опыт» с его устойчивыми, исторически откристаллизовавшимися схемами, стандартами, стереотипами, «алгоритмами». Общим и для Гегеля, и для Богданова (как для идеалистов) является представление, что этот мир «социально-организованного опыта» и есть для индивида тот единственный «предмет», который этим индивидом «усваивается» и «познается», - тот единственный предмет, с которым индивид вообще имеет дело и за которым уже ничего более глубоко упрятанного нет.
А вот мир, существующий до, вне и независимо от сознания и воли вообще (т.е. не только от сознания и воли индивида, но и от общественного сознания и от общественно организованной «воли»), сам по себе этой концепцией принимается в расчет лишь постольку, поскольку он уже нашел свое выражение во всеобщих формах сознания и воли, поскольку он уже «идеализирован», уже освоен в «опыте», уже представлен в схемах и формах протекания этого «опыта», уже включен в него.
Этим поворотом мысли, характеризующим идеализм вообще (будь то в его платоновском или берклианском, в гегелевском или в карнаповско-попперовском варианте), реальный материальный мир, существующий до, вне и совершенно независимо от «опыта» и до выражения в формах этого «опыта» (в том числе в языке), благополучно устраняется вообще из поля зрения, и под названием «реальный мир» тут везде начинает фигурировать предварительно уже «идеализо- ванный» мир, уже освоенный людьми, уже оформленный их


48
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
деятельностью мир - мир, каким его знают люди, каким он представлен в наличных формах их культуры. Мир, уже выраженный (представленный) в формах наличного человеческого опыта. Он-то и объявляется тем единственным миром, о котором вообще можно членораздельно говорить, о котором можно что-то вразумительное «сказать».
Этот секрет идеализма прозрачно проступает в рассуждении Гегеля об «идеальности» природных явлений, в его изображении природы как некоего «идеального» в самом себе бытия: непосредственно говорится об определенных природных явлениях, но на самом-то деле имеется в виду их изображение в понятиях и терминах наличной, современной Гегелю, физики - ньютоновской механики:
«Так как массы взаимно толкают и давят друг на друга и между ними нет пустого пространства, то лишь в этом соприкосновении начинается вообще идеальность материи, и интересно видеть, как выступает наружу этот внутренний характер материи, ведь вообще всегда интересно видеть осуществление понятия»1.
Это «осуществление понятия» состоит, по Гегелю, в том, что в момент «соприкосновения» (при толчке) «существуют две материальные точки или атомы в одной точке или в тождестве»1 2, а это значит, что их «для-себя-бытие» и есть нечто «другое». Но «быть другим», оставаясь при этом «самим собой», - это и значит обладать кроме «реального» еще и «идеальным» бытием. В этом и заключается секрет гегелевской «идеализации материи», «идеальности природы»: на самом- то деле Гегель говорит вовсе не о природе «самой по себе», а только исключительно о природе, как и какой она выглядит в зеркале ньютоновской механики, о природе, как и какой она представлена (изображена) в системе определенной физической теории, в системе ее определений, зафиксированных ее исторически сложившимся «языком».
Этим обстоятельством, кстати, объясняется и живучесть такого рода «семантических подстановок»; в самом деле, ведь 1 Гегель Г.В.Ф. Сочинения, т. П. М. - Л., 1934, с. 67.
2 Там же.


Диалектика идеального
49
говоря о природе, мы уже тем самым вынуждены пользоваться наличным языком естествознания, «языком науки» с его устоявшимися и общепонятными «значениями». Отсюда растет и вся софистика «логического позитивизма», уже вполне сознательно отождествляющего «природу» с «языком», на котором о природе говорят и пишут. И вся мудреная хайдег- геровская конструкция, согласно которой «подлинное бытие» выявляется и существует только «в языке» и живет только в «языке», как в «родном доме», в качестве его потаенной «сущности», в качестве его имманентной силы, его невидимой организации, а «вне языка» не существует.
Нетрудно видеть, что главная трудность {и потому главная проблема - философии и} заключается вовсе не в том, чтобы различить и противопоставить друг другу все то, что находится «в сознании отдельного лица», - всему, что находится вне этого индивидуального сознания (это практически всегда нетрудно сделать], - а в том, чтобы разграничить мир коллективно исповедуемых представлений, т.е. весь социально организованный мир духовной культуры, со всеми устойчивыми и вещественно зафиксированными всеобщими схемами его структуры, его организации, - и реальный, материальный мир, каким он существует вне и помимо его выражения в этих социально узаконенных формах «опыта», в объективных формах «духа».
Вот здесь-то, и только здесь, различение «идеального» от «реального» («материального») и приобретает серьезный научный смысл, - и именно потому, что на практике массы людей то и дело путают одно с другим, принимают одно за другое с такой же легкостью, с какой они принимают «желаемое за действительное», а то, что с вещами сделали и делают они сами, - за собственные формы вещей... В этих случаях указание на то обстоятельство, что известная вещь и форма вещи существуют вне индивидуального сознания и не зависят от индивидуальной воли, еще вовсе не решает вопроса об их объективности в ее серьезном материалистическом смысле. И наоборот, далеко не все то, чего люди не знают, не сознают, не воспринимают как формы внешних вещей, представляет собой выдумку, фикцию воображения, лишь существующее


50
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
в их головах представление. В силу этого как раз тот самый «здравомыслящий человек», к представлениям которого апеллирует Кант своим примером с талерами, чаще других и впадает в иллюзии, принимая коллективно исповедуемые представления за объективную реальность, а объективную реальность, раскрываемую научным исследованием, - за субъективную выдумку, существующую лишь в головах «теоретиков». Именно «здравомыслящий человек», видевший ежедневно, как солнце встает на востоке и заходит на западе, возмущался системой Коперника как нечестивой и противоречащей «очевидным фактам» выдумкой. Точно так же для обывателя, втянутого в орбиту товарно-денежных отношений, деньги есть самая что ни на есть материальная вещь, а стоимость - на самом-то деле находящая в них свое внешнее выражение - лишь абстракция, существующая только в головах теоретиков, только «идеально».
Поэтому-то серьезный материализм в понимании такого рода ситуаций и не мог состоять (не мог быть выражен) в определении «идеального» как того, что существует в сознании отдельного индивида, а «материального» - как того, что существует вне этого сознания как чувственно воспринимаемая форма внешней вещи, как ее реальная телесная форма. Граница между тем и другим, между «материальным» и «идеальным», между «вещью в себе» и ее представлением в общественном сознании по этой линии проходить уже не могла, ибо в этом случае материализм оказывался совершенно беспомощным перед лицом той коварной диалектики, которую вскрыл в отношениях между «материальным» и «идеальным» Гегель (в частности, в явлениях фетишизма всякого рода, начиная от религиозного, кончая товарным фетишизмом, а далее фетишизмом слова, языка, символа, знака).
В самом деле, как икона или золотая монета, так и любое слово (термин или сочетание терминов) есть прежде всего существующая вне сознания индивида, любого индивида, и чувственно воспринимаемая им «вещь», обладающая вполне реальными телесными свойствами. По старой, принятой всеми, в том числе и Кантом, классификации они явно входят в категорию «материального», «реального» с ничуть не мень¬


Диалектика идеального
51
шим правом и основанием, нежели камни или цветы, хлеб или бутылка вина, гильотина или типографский станок. «Идеальным» же называется, в отличие от этих вещей, их субъективный образ в индивидуальной голове, в индивидуальном сознании. Не так ли?
Но тут сразу же и начинается коварство такого различения, в полной мере выявившееся в размышлениях о тех же деньгах в политической экономии (Кант этого коварства не подозревал, поскольку с политэкономией был знаком явно плохо), в полной мере учтенное гегелевской школой, ее концепцией об «овеществлении», об «отчуждении», об «опредмечивании» всеобщих представлений. В результате этого процесса, происходящего вполне стихийно, за спиной индивидуального сознания, т. е. вполне непреднамеренно, в виде «внешней вещи» индивиду противостоит здесь общее (т. е. коллективно исповедуемое) представление людей, не имеющее абсолютно ничего общего с той чувственно воспринимаемой телесной формой, в которой оно представлено.
Так, имя Петр по своей чувственно воспринимаемой телесной форме абсолютно не похоже на реального Петра, на человека, им обозначенного, и на тот чувственно представляемый образ Петра, который о нем имеют другие люди1. Точно то же отношение между золотой монетой и теми благами, которые на нее можно купить, - теми благами (товарами), всеобщим представителем которых является монета или (позднее) купюра. Монета представляет не себя, а «другое», - в том же самом смысле, в каком дипломат представляет не свою персону, а свою страну, его на то уполномочившую. То же самое и слово, словесный символ или знак, равно как сочетание таких знаков и синтаксическая схема этого сочетания.
Вот это-то отношение представления (отношение репрезентации [- отражение в диалектико-материалистическом смысле]), отношение, в составе которого одна чувственно воспринимаемая вещь, оставаясь самой собою, исполняет роль
1 Никакого «изоморфизма», «гомоморфизма» и прочих «морфизмов» тут искать нечего. Нет их.


52 Э Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное, или функцию представителя совсем другой вещи, а еще точнее - всеобщей природы этой другой вещи, т. е. чего-то «другого», чувственно-телесно вовсе на нее не похожего, и тем самым обретает новый план существования, - вот это-то отношение и обрело в гегелевской терминологической традиции титул «идеальности».
Нетрудно понять, что это отнюдь не произвольный семантический каприз Гегеля и гегельянцев, а терминологическое обозначение очень важного, хотя Гегелем и не понятого до конца, фактического положения дел. «Идеальность», по Гегелю, и начинается лишь там, где чувственно воспринимаемая вещь, оставаясь самой собою, превращается в представителя совсем «другого», там, где ее «для-себя-бытие не есть ее для-себя-бытие». Там, где это «другое» превращает ее в форму своего бытия (он поэтому и иллюстрирует «идеальность» образом толчков, «соприкосновения», «опосредования», хотя в толчке тело «идеально» лишь в одной точке, в той самой точке, в которой оно переливается в другое тело). За цеховой схоластикой гегелевской терминологии тут крылось принципиально важное соотношение, в полной мере вскрытое лишь Марксом в ходе его анализа товарного фетишизма и денежной формы стоимости, денежной формы выражения, т.е. представления, стоимости.
Маркс в «Капитале» вполне сознательно использует термин «идеальное» в том его формальном значении, которое придал этому термину Гегель, а не в том, в каком его употребляла вся догегелевская традиция, включая Канта, - хотя философско-теоретическое толкование того круга явлений, который и там и тут одинаково именуется «идеальным», полярно противоположно его гегелевскому толкованию. Значение термина «идеальное» у Маркса и Гегеля одно и то же, а вот понятия (т. е. способы понимания) этого «одного и того же» - глубоко различны. Ведь «понятие» в диалектически-трактуе- мой Логике - это синоним «понимания сути дела», существа тех явлений, которые этим термином лишь обозначаются, а не «значение термина», формально трактуемое как совокупность «признаков» тех явлений, к которым сей термин надлежит применять.


Диалектика идеального
53
Поэтому-то Маркс, как и всякий подлинный теоретик, не любил менять исторически сложившиеся «значения терминов», устоявшуюся номенклатуру явлений, но зато, точно и строго пользуясь ею, предлагал существенно иное, даже противоположное традиционному, понимание этих явлений. В отличие от «теоретиков», которые принимают и выдают за научные открытия чисто терминологическое переодевание старых истин, изобретение новых терминов, ни на йоту не продвигающее вперед уже имеющееся понимание, «понятие», «определение понятия»1.
Анализируя в своем «Капитале» деньги, эту столь знакомую всем и тем не менее столь же загадочную категорию социальных явлений, Маркс формулирует следующее определение:
«Der Preis oder die Geldform der Waren ist, wie ihre Wertform iiberhaupt, eine von ihrer handgreiflich reellen Korperform unter- schiedene also nur ideelle oder vorgestellte Form»1 2.
«Идеальной» здесь названа ни больше ни меньше как стоимостная форма продуктов труда вообще («die Wertform iiberhaupt»).
Поэтому читатель, для которого термин «идеальное» есть синоним «имманентного сознанию», «существующего лишь в сознании», «лишь в представлении людей», лишь в их «воображении», попросту неверно прочитает выраженную здесь мысль, то есть обретет превратное понимание Маркса, ничего общего с его действительным пониманием не имеющее. Ведь в таком случае текст прочитается так, что и Капитал - а он есть не что иное, как именно стоимостная форма организации и развития производительных сил, форма функционирования средств производства, - тоже существует (по Марксу!) лишь в 1 Заметим, что неопозитивисты, принципиально отождествляющие «определения понятия» с «определениями термина», тем самым по-своему решают и проблему «идеального», по существу лишая эту важнейшую категорию научного смысла, относя противопоставление «идеального» «материальному» в разряд «метафизических», т. е. на их языке - донаучных и антинаучных различений.
2 Marx К. Das Kapital. Erster Band. Berlin, 1969, s. 110 (русский перевод см.: Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. 23, с. 105).


54
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски Раздел I. Идеальное.
сознании, лишь в субъективном воображении людей, а «не на самом деле».
Но ведь ясно же, что так понимать суть дела может только какой-нибудь Чейз, но никак не Карл Маркс, т. е. последователь Беркли, а вовсе не материалист.
Идеальность формы стоимости заключается, по Марксу, разумеется, не в том, что эта форма представляет собой психический феномен, существующий лишь под черепной крышкой товаровладельца или теоретика, а в том, что в данном случае, как и в массе других случаев, телесная осязаемая форма вещи (например, сюртук) является лишь формой выражения совсем другой «вещи» (холста как стоимости), с которой она не имеет ничего общего. Стоимость холста представлена, выражена, «воплощена» в форме сюртука, а форма сюртука есть «идеальная, или представленная, форма» стоимости холста.
«Как потребительная стоимость, холст есть вещь, чувственно отличная от сюртука; как стоимость, он "сюртуко- подобен", выглядит совершенно так же, как сюртук. Таким образом, холст получает форму стоимости, отличную от его натуральной формы. Его стоимостное бытие проявляется в его подобии сюртуку, как овечья натура христианина - в уподоблении себя агнцу божию»1.
Это - вполне объективное (так как совершенно от сознания и воли товаровладельца не зависящее и вне его сознания складывающееся) отношение, внутри которого натуральная форма товара В становится формой стоимости товара А, или тело товара В становится зеркалом стоимости товара А - полномочным представителем его «стоимостной» природы, той «субстанции», которая «воплощена» и там и тут.
Поэтому, а не почему-либо еще, форма стоимости идеальна, то есть представляет собою нечто совершенно отличное от осязаемо-телесной формы той вещи, в которой она представлена, «репрезентирована», выражена, «воплощена», «отчуждена».
Что же именно «другое» тут выражено или представлено? Сознание людей? Их воля? Никак нет. Как раз наоборот, и 1 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. 23, с. 61.


Диалектика идеального
55
воля и сознание людей определяются этой объективной идеальной формой, а выражено в ней, «представлено» ею, определенное общественное отношение самих людей, которое принимает в их глазах фантастическую форму отношения между вещами.
Иными словами, «представлена» тут форма деятельности людей, совместно осуществляемая ими форма жизнедеятельности, сложившаяся вполне стихийно, «за спиной сознания», и вещественно зафиксированная в виде вышеобрисованного отношения между вещами, как вещь. Этим, а ничем другим создается идеальность такой «вещи», ее «чувственно-сверхчувственный характер».
Идеальная форма тут действительно противостоит индивидуальному сознанию и индивидуальной воле как форма внешней вещи (вспомним кантовские талеры) и необходимо воспринимается именно как форма внешней вещи, но не как ее осязаемо-телесная форма, а как представленная ею (выраженная ею, воплощенная в ней) форма другой такой же осязаемо-телесной вещи, отличная, однако, от осязаемой телесности обеих вещей и ничего общего с их чувственно воспринимаемой физической природой не имеющая. Воплощена и «представлена» тут определенная форма труда, определенная форма человеческой предметной деятельности, т. е. преобразования природы общественным человеком.
Тут-то и находится разгадка тайны «идеальности». Идеальность, по Марксу, и есть не что иное, как представленная в вещи форма общественно-человеческой деятельности, [отражающая объективную реальность]. Или, наоборот, форма человеческой деятельности, [отражающая объективную реальность], представленная как вещь, как предмет.
«Идеальность» - это своеобразная печать, наложенная на вещество природы общественно-человеческой жизнедеятельностью, это форма функционирования физической вещи в процессе общественно-человеческой жизнедеятельности. Поэтому-то все вещи, вовлеченные в социальный процесс, и обретают новую, в физической природе их никак не заключенную и совершенно отличную от последней «форму существования», идеальную форму.


56
Э. Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
Поэтому ни о какой «идеальности» не приходится говорить там, где нет общественно-производящих и воспроизводящих свою материальную жизнь людей, т. е. индивидов, коллективно осуществляющих труд и потому непременно обладающих и сознанием и волей. Но это никак не значит, что «идеальность вещей» - продукт их сознательной воли, что она «имманентна сознанию» и существует только в сознании. Как раз наоборот, сознание и воля индивидов выступают как функции идеальности вещей, как осознанная идеальность вещей.
Идеальность тем самым имеет чисто социальную природу и происхождение, [и вместе с тем идеальное в форме знания отражает объективную реальность, не зависящую от человечества]. Это форма вещи, но вне этой вещи, и именно, в деятельности человека, как форма этой деятельности. Или, наоборот, форма деятельности человека, но вне этого человека, как форма вещи. Этим и обусловлена вся ее таинственность, вся ее загадочность, служащая реальной основой для всевозможных идеалистических конструкций и концепций и человека, и мира вне человека, начиная от Платона и кончая Карнапом и Поппером. Она - «идеальность» - все время ускользает от метафизически-однозначной теоретической фиксации. Стоит ее зафиксировать как «форму вещи», как она уже дразнит теоретика своей «невещественностью», своим «функциональным» характером, выступая лишь как форма «чистой деятельности», лишь как actus purus. Но стоит, наоборот, попытаться зафиксировать ее «как таковую», как очищенную от всех следов вещественно-осязаемой телесности, как сразу же оказывается, что затея эта принципиально невыполнима, что после такого вычитания остается лишь одна прозрачная пустота, никак не оформленный вакуум.
В самом деле, это прекрасно понимал и Гегель, нелепо говорить о «деятельности», которая ни в чем определенном не осуществляется, не «воплощается», не реализуется в чем-то телесном, хотя бы в слове, в речи, в языке. Если таковая «деятельность» и существует, то никак не в действительности, а только в возможности, только потенциально, стало быть, не как деятельность, а как нечто ей противоположное - как бездеятельность, как отсутствие деятельности.


Диалектика идеального
57
Поэтому-то и, по Гегелю, «дух», как нечто идеальное, как нечто противостоящее миру телесно зафиксированных форм, вообще не может осуществить «рефлексию» (т. е. осознать формы своей собственной структуры) иначе, как предварительно противопоставив «самого себя - самому себе» как отличный от самого себя «предмет», как «вещь». Для абсолютного духа это столь же неисполнимо, как и желание красавицы полюбоваться своей собственной физиономией при отсутствии зеркала, в котором она может рассматривать себя как нечто «другое», как вне себя существующий образ. Глаз сам себя не видит, он видит только другое, пусть даже это другое - другой глаз, его собственное зеркальное отражение.
Говоря о стоимостной форме как об идеальной форме вещи, Маркс совсем не случайно прибегает к образу зеркала:
«В некоторых отношениях человек напоминает товар. Так как он родится без зеркала в руках и не фихтеанским философом: "Я есмь я", то человек сначала смотрится, как в зеркало, в другого человека. Лишь отнесясь к человеку Павлу как к себе подобному, человек Петр начинает относиться к самому себе как к человеку. Вместе с тем и Павел как таковой, во всей его павловской телесности, становится для него формой проявления рода "человек”»1.
Маркс сам проводит тут недвусмысленную параллель между своей теорией относительно «идеальности» стоимостной формы и пониманием «идеальности» у Гегеля, которое учитывает диалектику становления коллективного самосознания человеческого рода. Да, Гегель понимал ситуацию куда шире и глубже, нежели «фихтеанский философ», устанавливая, что «дух», прежде чем он сможет рассмотреть самого себя, должен утратить свою незапятнанную «веществом чувственности» чистоту и прозрачность, должен сам себя превратить в предмет и в виде этого предмета противопоставить самого себя самому себе. Вначале хотя бы в виде Слова, в виде словесно-вербального «воплощения», а затем и в виде орудий труда, и статуй, и машин, и пушек, и храмов, и фабрик, и конституций, и государств, в виде грандиозного «неоргани1 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. 23, с. 62. Примечание.


58
Э. Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел I Идеальное.
ческого тела человека», в виде чувственно воспринимаемого тела цивилизации, которое для него и служит лишь зеркалом, в котором он может рассматривать сам себя, свое «инобытие», постигая в этом рассматривании свою собственную «чистую идеальность», понимая самого себя как «чистую деятельность». Гегель прекрасно понимал, что «идеальность», в качестве «чистой деятельности», непосредственно не дана и не может быть дана «как таковая», сразу во всей ее чистоте и незамутненности, что она постигается единственно через анализ ее «воплощений», через ее отражение в зеркале осязаемо-телесной действительности, в зеркале системы вещей (их форм и отношений), созданных деятельностью «чистого духа». По плодам их узнаете их - не иначе.
Идеальные формы мира - это, по Гегелю, осуществленные в каком-либо материале формы «чистой» деятельности. Если они в осязаемо-телесном материале не осуществлены, они остаются невидимыми и неведомыми для самого же деятельного духа, не могут быть им осознаны. Чтобы их разглядеть, их обязательно надо «овеществить», т. е. превратить в формы и отношения вещей. Только при этом условии идеальность существует, обладает наличным бытием только как овеществленная и овеществляемая форма деятельности - форма деятельности, ставшая и становящаяся формой предмета, осязаемо-телесной вещи вне сознания, и ни в коем случае не как трансцендентально-психологическая схема сознания, не как внутренняя схема «Я», отличающего себя от самого себя внутри самого себя, как то получалось у «фихтеанского философа».
Как внутренняя схема деятельности сознания, как схема, «имманентная сознанию», идеальность может иметь лишь мнимое, лишь призрачное существование. Реальной она становится лишь в ходе ее овеществления, опредмечивания (и распредмечивания), отчуждения и снятия отчуждения. Нетрудно заметить, насколько резоннее и реалистичнее было это понимание по сравнению с кантовско-фихтеанским; оно ухватывало действительную диалектику становления «самосознания» людей, охватывало те действительные фазы и метаморфозы, в смене которых только и существует «идеальность» мира.


Диалектика идеального
59
Поэтому-то Маркс и примыкает в терминологическом отношении к Гегелю, а не к Канту или Фихте, старавшимся решить проблему «идеальности» (т. е. деятельности), копаясь «внутри сознания», без выхода оттуда во внешний, чувственно воспринимаемый телесный мир - в мир осязаемых телесных форм и отношений вещей.
Такое гегелевское определение термина «идеальность» охватывает весь круг явлений, внутри коего действительно существует «идеальное», понимаемое как телесно воплощаемая форма активной деятельности общественного человека. Как деятельность в форме вещи или наоборот, как вещь под формой деятельности, в качестве «момента» этой деятельности, в качестве ее мимолетной метаморфозы.
Без понимания этого обстоятельства вообще невозможно было бы разобраться в тех чудесах, которые демонстрируют людям товар, товарная форма продукта, особенно в ее ослепительно-денежной форме, в форме пресловутых «реальных талеров», «реальных рублей» или «реальных долларов». Вещей, которые при самом минимальном теоретическом понимании их сразу же оказываются вовсе не «реальными», а насквозь «идеальными». «Вещей», к разряду которых столь же недвусмысленно относятся и слова, единицы языка и многие другие «вещи». Вещи, которые, будучи вполне «материальными», осязаемо-телесными образованиями, все свое «значение» (функцию и роль) обретают от «духа», от «мышления» и даже обязаны ему своим определенным телесным существованием. Вне духа и без духа нет и слова, есть лишь колебания воздуха.
Таинственность этой категории «вещей» - тайна их «идеальности», их «чувственно-сверхчувственного характера», и была впервые научно раскрыта Марксом в ходе анализа товарного фетишизма, в ходе анализа товарной (стоимостной) формы продукта, как типичнейшей и фундаментальной формы этого ряда, как «чисто идеальной формы».
«Таинственность товарной формы состоит просто в том, что она является зеркалом, которое отражает людям общественный характер их собственного труда как вещный характер самих продуктов труда, как общественные свойства


60
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел I Идеальное.
данных вещей, присущие им от природы; поэтому и общественное отношение производителей к совокупному труду представляется им находящимся вне их общественным отношением вещей. Благодаря этому quid pro quo [появлению одного вместо другого] продукты труда становятся товарами, вещами чувственно-сверхчувственными, или общественными. Так, световое воздействие вещи на зрительный нерв воспринимается не как субъективное раздражение самого зрительного нерва, а как объективная форма вещи, находящейся вне глаз. Но при зрительных восприятиях свет действительно отбрасывается одной вещью, внешним предметом, на другую вещь, глаз. Это - физическое отношение между физическими вещами. Между тем товарная форма и то отношение стоимостей продуктов труда, в котором она выражается, не имеют решительно ничего общего с физической природой вещей и вытекающими из нее отношениями вещей»1.
Поэтому-то Маркс и характеризует товарную форму как идеальную форму, т. е. как форму, не имеющую решительно ничего общего с реальной, телесно осязаемой формой того тела, в котором она представлена (т. е. отражена, выражена, овеществлена, опредмечена, отчуждена, реализована) и посредством которой она только и «существует», обладает «наличным бытием».
Она «идеальна» потому, что не заключает в себе ни одного атома вещества того тела, в котором она представлена, ибо это - форма совсем другого тела. И это другое тело присутствует здесь не телесно-вещественно - «телесно» оно находится совсем в другой точке пространства, - а только опять- таки «идеально», ни одного атома его вещества здесь тоже нет. Химический анализ золотой монеты не обнаружит в ней ни одной молекулы ваксы, как и наоборот. Тем не менее золотая монета представляет (выражает) стоимость сотни банок ваксы как раз и именно своим весом и блеском. И конечно, этот акт представления совершается вовсе не в сознании продавца ваксы, а вне его сознания в любом «смысле» этого слова, - вне его головы, в пространстве рынка, и без того, чтобы он имел 1 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. 23, с. 82.


Диалектика идеального
61
хотя бы малейшее подозрение о таинственной природе денежной формы и о сути цены ваксы. Каждый может тратить деньги, не зная, что такое деньги.
По этой же причине человек, уверенно пользующийся родным языком для выражения самых тонких и сложных жизненных обстоятельств, окажется в очень трудном положении, если ему придет в голову обрести сознание отношения между «знаком» и «значением». То сознание, которое он может почерпнуть из лингвистических трудов, при нынешнем состоянии лингвистической науки скорее поставит его в положение сороконожки, неосмотрительно задавшейся вопросом о том, с какой ноги она начинает ходить. Слава богу, что такого рода вещи остаются «вне сознания». И вся загвоздка, причинившая столько хлопот и философии, заключается как раз в том обстоятельстве, что «идеальные формы», подобные форме стоимости, форме мышления или синтаксической форме, всегда возникали, складывались и развивались, чем дальше, тем больше превращаясь в нечто всецело объективное, совершенно независимо от чьего бы то ни было сознания, в ходе процессов, протекавших вовсе не в голове, а каждый раз вне ее, хотя и при ее участии {~ не без ее участия}.
Если бы дело обстояло иначе, идеализм Платона и Гегеля и в самом деле был бы в высшей степени странным заблуждением, каким-то несуразным бредом, никак не достойным умов такого масштаба и такого влияния. Объективность «идеальной формы» - это, увы, не горячечный бред Платона и Гегеля, а совершенно бесспорный, очевиднейший и даже каждому обывателю знакомый упрямый факт. Факт, над которым тысячелетия ломали себе голову мыслители такого масштаба, как Аристотель и Декарт, Спиноза и Кант, Гегель и Эйнштейн, не говоря уже о тысячах мыслителей рангом пониже.
Идеализм - не следствие элементарной ошибки наивного школьника, вообразившего грозное привидение там, где на самом деле ничего нет. Идеализм - это спекулятивная интерпретация {~ совершенно трезвая констатация} объективности идеальной формы, т. е. факта ее независимого от воли и сознания индивидов существования в пространстве челове-


62
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
ческой культуры, {оставленная, однако, без соответствующе трезвого научного объяснения факта}.
Материализм в данном случае может заключаться только и именно в научном объяснении факта, а не в его игнорировании. Формально же факт выглядит {именно так, как его и изобразили мыслители «линии Платона»:} как объективная, несмотря на свою очевидную бестелесность, форма движения физически осязаемых тел. Бестелесная форма, управляющая судьбами вполне телесных форм, определяющая, быть им или не быть. Форма как некая бесплотная, однако всесильная «душа» вещей. Форма, сохраняющая себя в самых различных телесных воплощениях и не совпадающая ни с одним из них. Форма, про которую нельзя сказать, где именно она «существует». Везде - и нигде в частности. И уж во всяком случае не в голове Иван Иваныча или Петра Петровича, хотя и в ней тоже.
Вполне рациональное, очищенное от всякой мистики понимание «идеального», как «идеальной формы» реального, материального по своей субстанции мира, в общей форме было достигнуто К. Марксом как раз в ходе конструктивно-критического преодоления гегелевской концепции идеальности, а в частной форме - как решение вопроса о форме стоимости через критику политической экономии, т. е. классической трудовой теории стоимости. Идеальность формы стоимости - типичнейший и характернейший случай идеальности вообще, и поэтому на марксовской концепции формы стоимости могут быть конкретно продемонстрированы все преимущества диалектико-материалистического взгляда на идеальность и на «идеальное».
Форма стоимости понимается в «Капитале» именно как овеществленная {представленная или «представшая» как вещь, как отношение вещей} форма общественно-человеческой жизнедеятельности. Непосредственно она и предстает перед нами как телесное, физически осязаемое «воплощение» чего-то «иного», и этим «иным» не может быть какое-то иное физически-осязаемое «тело», другая «вещь», или «вещество», или субстанция, понимаемая как вещество, как некоторая физически осязаемая материя.


Диалектика идеального
63
Единственной альтернативой тут оказывается допущение некоторой бестелесной субстанции, некоторого «невещественного вещества», и классическая философия подсказывала тут достаточно логическое решение: такой странной «субстанцией» может быть только деятельность - «чистая деятельность», «чистая формообразующая активность», «actus purus». Но в сфере экономической деятельности эта субстанция естественно расшифровывалась как труд, как физический труд человека, преобразующий физическое тело природы, а «стоимость» - как осуществленный труд, как «воплощенный» акт труда.
Поэтому именно в политической экономии научная мысль и сделала первый решительный шаг к разгадке существа «идеальности». И уже Смит и Рикардо - люди, достаточно от философии далекие, - ясно разглядели «субстанцию» загадочных стоимостных определений в труде.
Однако понятая со стороны «субстанции» стоимость так и осталась загадочной со стороны ее «формы», классическая трудовая теория стоимости так и не смогла уразуметь, почему эта субстанция выражается именно так, а не как-нибудь иначе? Классическую буржуазную традицию этот вопрос, впрочем, не очень-то и интересовал, и Маркс ясно показал причину ее равнодушия к этой теме. Так или иначе, а «дедукция», то есть теоретическое выведение формы стоимости из ее «субстанции», для буржуазной науки так и осталась непосильной задачей. В итоге по-прежнему загадочной и мистической осталась тут и идеальность этой формы.
Поскольку же теоретики упирались, можно сказать, носом в таинственные - физически-неосязаемые - свойства этой формы, постольку они вновь и вновь возвращались на проторенные пути толкования «идеальности», отсюда и представление о существовании неких «идеальных атомов стоимости», весьма напоминавших лейбницевские монады, невещественные и непротяженные кванты «духовной субстанции».
Марксу, как экономисту, здесь и помогло то обстоятельство, что он не был столь наивен в философии, как Смит и Рикардо.
Увидев в фихтеанско-гегелевской концепции идеальности как «чистой идеальности» абстрактно-мистифицирующее


64
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное
описание реального, физически-осязаемого труда общественного человека, процесса физического преобразования физической природы, совершаемого физическим же телом человека, он и получил теоретический ключ к разгадке идеальности формы стоимости.
Стоимость вещи предстала как овеществленный труд человека, и, стало быть, форма стоимости оказалась не чем иным, как овеществленной формой этого труда, формой человеческой жизнедеятельности, представшей перед человеком формой преобразованной ею вещи,
И тот факт, что это вовсе не форма вещи самой по себе (т. е. вещи в ее естественно-природной определенности), а воплощенная в вещество природы форма общественно-человеческого труда или формообразующей деятельности общественного человека, - этот факт и заключал в себе разгадку «идеальности». Вполне рациональную, фактическую разгадку, материалистическую интерпретацию всех мистически-за- гадочных определений стоимостной формы как идеальной формы.
Именно понимание «формы стоимости вообще» как «формы чисто идеальной» и дало возможность К. Марксу впервые в истории политической экономии уверенно различить материальные формы отношений между людьми, как отношений, завязывающихся между ними в процессе производства материальной жизни совершенно независимо от их сознательных намерений (от их воли и сознания), и идеальное выражение этих отношений в формах их сознательной целесообразной воли, т. е. в виде тех устойчивых идеальных образований, которые Маркс назвал «объективными мыслительными формами».
Это - то самое различение, на важности которого настаивал позднее (в 1894 году) В.И. Ленин, различение между материальными и идеологическими отношениями. В разряд последних он относил, как хорошо известно, правовые, политические и государственно-политические отношения между людьми, предметно оформленные в виде соответствующих учреждений - в виде органов государственной власти, в структуре политических партий и других социальных организаций,


Диалектика идеального
65
а ранее - в виде Церкви с ее строгой иерархией, в виде систем обычаев и ритуалов и пр.
Все эти отношения и соответствующие им учреждения, будучи идеальными формами выражения материальных (экономических] отношений, существуют, конечно же, не в голове, не внутри мозга, а в том же самом реальном пространстве человеческой жизнедеятельности, что и материальные, экономические отношения производства.
Именно поэтому их так часто и путают друг с другом, усматривая экономические отношения там, где налицо лишь правовые формы их регулирования (и наоборот], - и путают так же беспардонно, как экономисты до Маркса путали «стоимость» с «ценой», т. е. материальный экономический факт с его собственным идеальным выражением в денежном материале.
«Чисто идеальную форму» выражения материального факта они принимали, ничтоже сумняшеся, за сам материальный, экономический факт, за «стоимость как таковую», за «стоимость вообще». Зато у них не вызывало никакого сомнения, что «стоимость как таковая», независимо от ее идеального выражения в цене, - это лишь «фикция», изобретенная классиками трудовой теории стоимости и существующая лишь в голове Смита, Рикардо и Маркса.
На том стояла и стоит до сих пор вся вульгарная политэкономия, начиная с Бэли и Д.С. Милля и кончая Д.М. Кейнсом, подставляющая на место анализа реальных материальных, экономических отношений и их имманентных форм копанием в сфере чисто идеальных образов этих отношений, предметно представленных в таких ходячих и самоочевидных «вещах», как деньги, векселя, акции, инвестиции, т. е. в зафиксированных правовыми нормами и дозволенных ими сознательных взаимоотношениях между агентами капиталистического производства и обращения. Отсюда уже автоматически получается взгляд на экономические отношения как на отношения чисто психические, то бишь на их языке, «идеальные».
Так, для Д.М. Кейнса «стоимость» - это миф, пустое слово. На самом деле якобы «существует» лишь рыночная цена. Поэтому и «норма процента» и все подобные категории - лишь «в


66
Э Ильенков Статьи, доклады, наброски Раздел I. Идеальное.
высшей степени психологические феномены», а кризис перепроизводства - «это простое следствие нарушения деликатного равновесия самопроизвольного оптимизма. Оценивая перспективы инвестиций, мы должны поэтому принимать во внимание нервы, склонность к истерии и даже несварение желудка и реакцию на перемену погоды у тех, от самопроизвольной деятельности которых они главным образом зависят»1.
Вот вам и следствие метафизического {~ «популярного»} понимания отношений между «материальным» и «идеальным».
Из этого следует один вывод: метафизический {~ «популярный»} материализм, с его наивным пониманием «идеального» и «материального», сталкиваясь с конкретно-научной (в данном случае с политэкономической) проблемой, требующей грамотно-философского (диалектического) различения между тем и другим, превращается, сам того не заметив, в чистейший субъективный идеализм берклианско-махистского толка. Неизбежное и справедливое наказание для [метафизического] материалиста, пренебрегающего диалектикой. Воюя против диалектики как «гегельянщины», он обязательно впадает в идеализм, бесконечно более мелкий и пошлый, нежели гегелевский.
Совершенно то же самое происходит с ним и там, где он сталкивается с проблемой так называемых «идеальных, или абстрактных, объектов» математического знания.
В математике вообще, а в особенности же в сочинениях, посвященных ее философско-гносеологическому обоснованию, с некоторых пор широкое распространение получило выражение «идеальный объект». Естественно возникает вопрос, насколько правомерно в данном случае это выражение с точки зрения материалистической философии, с точки зрения теории отражения? Что называют тут «идеальным», что вообще имеют в виду под этим словом?
Нетрудно убедиться, что это понятие обнимает собой все {наиболее важные} объекты математического мышления {- и
1 Кейнс Дж.М. Общая теория занятости, процента, денег. М., 1948, с. 195-196.


Диалектика идеального
67
топологические структуры, и мнимые числа вроде корня из минус единицы, и регулярности, обнаруживаемые в натуральном ряде чисел, и так далее и тому подобное. Короче говоря, все, что изучают ныне математики}.
Этот факт служит основанием для столь же широко распространенного утверждения, согласно которому не только математика, но и вся современная наука, в отличие от естествознания {~ утверждения, что современная математика, в отличие от математики} прошлых эпох, вообще именно (и только] идеальное (мир «идеальных объектов»] и исследует, что идеальное и есть ее единственный и специфический предмет.
Представители неопозитивизма, само собой понятно, не упустили возможности усмотреть в этом обстоятельстве лишний аргумент против материализма, против тезиса, согласно которому математика, как и любая наука, исследует все же реальный, материальный мир, хотя и рассматривает его в своем особом ракурсе, под своим, специально-математическим, углом зрения.
И надо признать, что материализм недиалектический - стихийный, {«популярный» материализм} - оказывается тут явно несостоятельным, попадает в трудное положение, в безвыходную для него ситуацию. И повинно в том его наивное толкование «идеальности», категории идеального.
В самом деле: если вы под «идеальным» понимаете то (и только то], что находится в сознании, в голове человека, т. е. некоторый чисто психический {~ психологический} или психофизиологический ментальный феномен, то вы уже тем самым оказались беспомощны перед субъективно-идеалистическим толкованием предмета современного математического знания, вынуждены капитулировать перед объединенными силами неопозитивизма, гуссерлианства и родственных им учений. Ибо силлогизм здесь получается убийственный: если верно то, что современная математика изучает «идеальные объекты», а «идеальные объекты», по вашему собственному заявлению, находятся в сознании, и нигде иначе, то вывод следует уже автоматически: современная математика исследует лишь события, протекающие в сознании и только в


68
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
сознании, лишь в человеческой голове, и никак не реальный, вне сознания и вне головы существующий мир.
Конечно, вы всегда можете сделать финт, сказав, что математики, рассуждая об «идеальных объектах», на самом деле, неведомо для себя «имеют в виду» нечто совсем иное, нежели философия, и именно - «материальное», объективный мир естественно-природных и общественно-исторических явлений, только выражаются при этом неточно.
Но это, конечно же, только финт, и на самом деле вы еще глубже увязнете в трудностях. Так просто этот вопрос не решается, и вам придется объяснять математикам, что же «на самом деле» скрывается за этим названием.
Если вы ответите им на это, что, скажем, «топологическая структура» есть на самом деле объект вполне материальный, а не идеальный, как они привыкли думать, то вы рискуете вызвать недоумение любого сведущего в математике человека. Вам укажут, что топологическая структура (и если бы только она одна!) есть все же математический образ, а никак не сама материальная действительность, и добавят, что уж кому-кому, а философу следовало бы чуть тоньше разбираться в различиях между материальным объектом и математической конструкцией.
И математик будет в этом пункте совершенно прав, так как он хорошо знает, что в мире чувственно созерцаемых явлений, в мире физических фактов «топологическую структуру» искать бесполезно. Столь же хорошо он понимает, что объявить ту же топологическую структуру исключительно психическим явлением (как это склонен делать субъективный идеализм, в частности «методологический солипсизм» Рудольфа Карнапа и его последователей) - значит совершить не менее непростительный грех, значит отказать математической науке, а в конце концов и всему математическому естествознанию в объективном и необходимом значении ее построений.
И тогда Карл Поппер скажет, что мир «идеальных объектов» современной науки - это и не «физический мир», и не «психический мир», а некоторый явно «третий мир», существующий каким-то загадочным образом наряду с двумя перечисленными и от них обоих явно отличающийся. От мира


Диалектика идеального
69
физических явлений - наблюдаемых в синхрофазотронах, осциллографах и прочих хитроумных приборах - своей явной «бестелесностью» и «интеллигибельностью» (то есть своим чисто умопостигаемым характером), а от мира психических явлений - своей столь же очевидной собственной организованностью и независимостью от психики как отдельного лица, так и коллектива таких лиц, т. е. своей, очень своеобразной, объективностью и необходимостью.
И такое объяснение наверняка покажется представителю современного математического естествознания куда более убедительным и приемлемым, нежели объяснение, исходящее из позиции доморощенного - стихийного и чуждого диалектике - материализма. [Не случайно Поппер и пользуется в ученом мире довольно большой популярностью.]
Для недиалектического, для додиалектического материализма ситуация тут получается действительно безвыходная и коварная.
И единственная философская позиция, способная защитить в этом случае честь материализма, заключается в том, чтобы решительно отказаться от старого, метафизического понимания «идеальности» и столь же решительно принять то ее диалектико-материалистическое толкование, которое было разработано Карлом Марксом. Вначале на пути крити- чески-материалистического преобразования гегелевской диалектики, исходившей из допущения «идеальности» самих по себе явлений внешнего мира, мира вне и до человека с его головой, а затем, еще более конкретно, в ходе позитивного решения проблемы «формы стоимости» и ее принципиального отличия от самой стоимости - этого типичнейшего случая противоположности между «формой чисто идеальной» и ее собственным материальным прообразом.
Этим и интересен, этим и актуален по сей день «Капитал», где эта проблема решена блистательно-диалектически и притом вполне конкретно - и в плане общефилософском, и в плане специально-экономическом, в плане грамотно-философского различения между «идеальной формой» выражения реального экономического факта и самим этим реальным, материальным, фактом.


70
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
[Когда наука, в том числе и математическое естествознание, поймет до конца всю глубину и точность достигнутого в «Капитале» решения проблемы диалектического тождества и различия «идеального» и «материального», тогда и только тогда она перестанет верить Попперу с его толкованием мира «идеальных объектов» и «идеальных моделей» как «третьего мира», противостоящего, как нечто особое, и миру физическому, и миру психическому. Тогда Поппер и будет понят как феномен, в лице которого вконец запутавшийся в этой коварной проблеме неопозитивизм, субъективный идеализм Рассела и Карнапа, начал перерождаться в запоздалую разновидность архаического объективного идеализма, очень напоминающего традиционный платонизм.
Но для этого нужно диалектико-материалистическое решение проблемы «идеальности», то есть решение материалистическое по сути, но обогащенное уроками гегелевской диалектики, на которую Поппер, как и все неопозитивисты, предпочитает фыркать, не уразумев того простого исторического обстоятельства, что диалектик Гегель намного ближе к современному научному взгляду на вещи, чем Платон...]
Идеальная форма вещи - это форма общественно-человеческой жизнедеятельности, но существующая вне этой жизнедеятельности, а именно - как форма внешней вещи, репрезентирующей, отражающей другую вещь. И наоборот, это форма вещи, но вне этой вещи, и именно - как форма жизнедеятельности человека, в человеке, «внутри человека».
А поскольку в развитых ее стадиях жизнедеятельность человека имеет всегда целесообразный, т. е. сознательно-волевой, характер, то «идеальность» и предстает как форма сознания и воли - как закон, управляющий сознанием и волей человека, как объективно-принудительная схема сознательно-волевой деятельности. Поэтому-то так легко и оказывается изобразить «идеальное» исключительно как форму сознания и самосознания, исключительно как «трансцендентальную» схему психики и реализующей эту схему воли.
А если так, то платоновско-гегелевская концепция «идеальности» начинает казаться только недозволительной проекцией форм сознания и воли [формы мышления) на «внеш¬


Диалектика идеального
71
ний мир», а «критика» Гегеля сводится к упрекам его в том, что он «онтологизировал», «гипостазировал» (т. е. истолковал как определения вне сознания индивида существующего мира) чисто субъективные формы человеческой психики. Совершенно логично получается отсюда, что все категории мышления («количество», «мера», «необходимость», «сущность» и пр. и пр.) суть только «идеальные», то бишь только трансцендентально-психологические схемы деятельности субъекта и ничего более.
У Маркса, разумеется, была совсем иная концепция, согласно которой все без исключения логические категории суть только идеализированные (т. е. [отраженные,] превратившиеся в формы человеческой жизнедеятельности, прежде всего внешней, чувственно-предметной, а затем и «духовной») всеобщие формы существования объективной реальности, внешнего мира, [существующего независимо от человека и человечества].
И никак не проекции форм психического мира на мир «физический». Концепция, как нетрудно усмотреть, как раз обратная по последовательности «теоретической дедукции».
Такое понимание «идеальности» основывается у Маркса прежде всего на материалистическом понимании специфики общественного - человеческого - отношения к миру (и его принципиального отличия от отношений животного к миру, от чисто биологического отношения):
«Животное непосредственно тождественно со своей жизнедеятельностью. Оно не отличает себя от своей жизнедеятельности. Оно есть эта жизнедеятельность. Человек же делает самое свою жизнедеятельность предметом своей воли и своего сознания»1.
Это значит: деятельность животного направлена только на внешние предметы. Деятельность же человека - не только на них, а и на свои собственные формы жизнедеятельности. Это деятельность, направленная на самое себя, - то, что немецкая классическая философия изобразила как специфическую особенность «духа», как «рефлексию» как «самосознание».
1 Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений, с. 565.


72
Э. Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
В процитированном рассуждении Маркса - и именно потому, что оно взято из ранних произведений, - не подчеркнута еще с достаточной остротой принципиально важная деталь, которая именно и отличает его позицию от фихтевско-геге- левского понимания «рефлексии» (отношения к самому себе как к «другому»). В силу этого цитированную мысль можно прочитать и так, что человек именно потому обретает новый, второй план жизнедеятельности, что у него имеется сознание и воля, которых не было у животного.
Между тем дело-то обстоит как раз наоборот: сознание и воля проявляются у человека только потому, что у человека уже имеется особый, отсутствующий в животном мире, план жизнедеятельности, деятельность, направленная на усвоение специфически-общественных, чисто социальных по своему происхождению и существу, и потому никак не закодированных в нем биологически, форм жизнедеятельности.
Родившееся животное имеет перед собой внешний мир. Формы же жизнедеятельности врождены ему вместе с морфологией его тела, и ему не требуется совершать особую деятельность их «присвоения», оно нуждается лишь в упражнении закодированных в нем форм поведения. Развитие состоит единственно в развитии инстинктов, врожденных ему реакций на вещи и ситуации. Среда лишь корректирует это развитие.
Совсем иное - человек. Родившееся дитя человеческое имеет перед собой, вне себя не только внешний мир, но и колоссально сложную систему культуры, требующую от него таких «способов поведения», которые генетически (морфологически) в его теле вообще никак не «закодированы», вообще никак не представлены. Здесь речь идет не о корректировании готовых схем поведения, а об усвоении таких способов жизнедеятельности, которые не имеют вообще никакого отношения к биологически-необходимым формам реакции его организма на вещи и ситуации.
Это относится даже к тем «поведенческим актам», которые непосредственно связаны с удовлетворением биологичес- ки-врожденных потребностей: потребность в пище биологически закодирована в нем, но необходимость принимать пищу с помощью тарелки и ложки, ножа и вилки, притом сидя на


Диалектика идеального
73
стуле за столом и т. д. и т. п., врождена ему так же мало, как и синтаксические формы того языка, на котором он учится говорить. По отношению к морфологии тела человека это - такие же чистые и такие же внешние условности, как и правила игры в шахматы1.
Это - чистые формы внешнего (вне индивидуального тела существующего) мира, которые он только еще должен превратить в формы своей индивидуальной жизнедеятельности, в схемы и способы своей деятельности, чтобы стать человеком.
Вот этот-то мир форм общественно-человеческой жизнедеятельности и противостоит родившемуся человеку (точнее - биологическому организму вида homo sapiens) как та ближайшая объективность, к которой он вынужден приспосабливать все свое «поведение», все отправления своего органического тела, тот объект, на присвоение которого взрослые и направляют всю его деятельность.
Наличие этого специфически-человеческого объекта, мира вещей, созданных человеком для человека, стало быть, - вещей, формы которых суть овеществленные формы человеческой деятельности (труда), а вовсе не от природы свойственные им формы, и есть условие сознания и воли. И никак не наоборот, не сознание и воля - условие и предпосылка этого своеобразного объекта, тем более - его «причина».
{Сознание и воля, возникающие в психике человеческого индивида, - это прямое следствие того факта, что ему противостоит (в качестве объекта его жизнедеятельности) не природа как таковая, а природа, преобразованная трудом предшествующих поколений, оформленная человеческим трудом, природа в формах человеческой жизнедеятельности.}
Сознание и воля делаются необходимыми формами психики там, и только там, где индивид оказывается вынужден управлять своим собственным органическим телом, руководствуясь при этом не органическими (природными) потреб1 См.: Леонтьев А.Н. Проблемы развития психики. М., 1972; Мещеряков А.И. Слепоглухие дети. Развитие психики в процессе формирования поведения. М., 1974.


74 Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
ностями этого тела, а требованиями, предъявляемыми ему извне, «правилами», принятыми в том обществе, в котором он родился. Только в этих условиях индивид и вынужден отличать «себя» от своего собственного органического тела. От рождения, через «гены», эти правила ему никак не передаются, они задаются ему извне, диктуются ему культурой, а не природой.
Только тут-то и появляется неведомое животному отношение к самому себе как к единичному представителю «другого». Человеческий индивид вынужден держать свои собственные действия под контролем «правил» и «схем», которые он должен усвоить как особый предмет, чтобы превратить в правила и схемы жизнедеятельности своего собственного тела.
Вначале они противостоят ему именно как внешний предмет, как формы и отношения вещей, созданные и воссоздаваемые человеческим трудом.
Усваивая предметы природы в формах, созданных и воссоздаваемых трудом людей, индивид впервые и становится человеком, становится представителем «рода», в то время как до этого он был лишь представителем биологического вида.
Наличие этого чисто социального наследования форм жизнедеятельности, т. е. наследования таких ее форм, которые ни в коем случае не передаются через гены, через морфологию органического тела, а только через воспитание, только через приобщение к наличной культуре, только через процесс, в ходе которого органическое тело индивида превращается в представителя, в полномочного представителя рода (т. е. всей конкретной совокупности людей, связанных узами общественных отношений), - наличие этого специфического отношения только и вызывает к жизни и сознание, и волю, как специфически-человеческие формы психики.
Сознание, собственно, только и возникает там, где индивид оказывается вынужден смотреть на самого себя как бы со стороны, как бы глазами другого человека, глазами всех других людей, - только там, где он вынужден соразмерять свои индивидуальные действия с действиями другого человека, т. е. только в рамках совместно осуществляемой жизнедеятельности. Только тут, собственно, требуется и воля, как уме¬


Диалектика идеального
75
ние насильственно подчинять свои собственные влечения и побуждения некоторому закону некоторому требованию, диктуемому вовсе не индивидуальной органикой собственного тела, а организацией «коллективного тела», коллектива, завязавшегося вокруг некоторого общего дела1.
Здесь-то, и только здесь, и возникает, собственно, идеальный план жизнедеятельности, неведомый животному. Сознание и воля - не «причина» появления этого нового плана отношений индивида к внешнему миру, а только психические формы его выражения, иными словами, его следствие. Причем не случайная, а необходимая форма его обнаружения, его выражения, его осуществления.
В более пространное рассмотрение сознания и воли (и их отношения к «идеальности») мы входить не будем, тут уже начинается специальная область психологии. Проблема же «идеальности» в ее общей форме, одинаково значимой и для психологии, и для лингвистики, для любой социально-исторической дисциплины, выходит, естественно, за пределы психологии как таковой и должна рассматриваться независимо от подробностей чисто психологического (как и политико- экономического) плана.
Психология вынуждена исходить из того обстоятельства, что между индивидуальным сознанием и объективной реальностью находится такое «опосредствующее звено», как исторически сложившаяся культура, выступающая как предпосылка и условие индивидуальной психики. Это - и экономические, и правовые формы отношений между людьми, и сложившиеся формы быта, и формы языка и т. д. и т. п. Для индивидуальной психики (для сознания и воли индивида) эта культура непосредственно выступает как «система значений», «овеществленных» и противостоящих ей вполне предметно, как «непсихологическая», как внепсихологическая реальность.
Это обстоятельство в его фундаментальном значении для психологии специально подчеркивает А.Н. Леонтьев:
1 Леонтьев А.Н. Деятельность, сознание, личность. М., 1975.


76
Э. Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
«Итак, значения преломляют мир в сознании человека. Хотя носителем значений является язык, но язык не демиург значений. За языковыми значениями скрываются общественно выработанные способы (операции) действия, в процессе которых люди изменяют и познают объективную реальность. Иначе говоря, в значениях представлена преобразованная и свернутая в материи языка идеальная форма существования предметного мира, его свойств, связей и отношений, раскрытых совокупной общественной практикой. Поэтому значения сами по себе, т. е. в абстракции от их функционирования в индивидуальном сознании, столь же не "психологичны", как и та общественно познанная реальность, которая лежит за ними»1.
Поэтому-то превращение проблемы «идеальности» в психологическую (или, что еще хуже, психофизиологическую) проблему прямиком заводит материалистическую науку в тупик, ибо тайну идеальности хотят в этом случае раскрыть совсем не там, где она в действительности и возникает и разрешается, не в пространстве, где разыгрывается история реальных взаимоотношений между общественным человеком и природой, а внутри черепа, в материальных отношениях между нейронами. А это такая же нелепая затея, как и намерение обнаружить форму стоимости путем химического анализа золота или банкнот, в которых эта форма представлена взору и осязанию. Тот же самый фетишизм, то же самое приписывание естественно-природному веществу свойств, которые на самом деле принадлежат вовсе не ему, как таковому, а лишь представленным в нем формам общественно-человеческого труда, формам общественных отношений человека к человеку.
А ведь фетишизм - это и есть самая грубая, самая первобытная и дикая форма идеализма, наделяющего (в фантазии, разумеется) всеми атрибутами «духа» кусок бревна, украшенный ракушками и перьями. Та самая грубая форма идеализма, которая ничем не отличается от поведения животного, пытающегося облизывать и кусать электрическую лампочку, служащую для него (с легкой руки экспериментатора) сигналом 1 Леонтьев А.Н. Деятельность и сознание // Вопросы философии, 1972, №12, с. 134.


Диалектика идеального
77
приема пищи. Для животного, как и для фетишиста, лампочка и бревно вовсе не «сигналы», не обозначения «чего-то другого», а самая что ни на есть физическая часть физической ситуации, непосредственно определяющей их поведение. Так и китайцы нещадно избивают слепленного из глины идола, если тот не желает ниспослать дождь на их поле.
Загадка и разгадка «идеализма» лежит именно тут, в особенностях психики, не умеющей различать в составе чувственно осязаемой ею, вне ее мозга существующей «достоверности» две принципиально разных, и даже противоположных, категории явлений - естественно-природные свойства вещей, с одной стороны, и те их свойства, коим они обязаны не природе, а общественно-человеческому труду, в этих вещах воплощенному, в этих вещах осуществленному и осуществляемому.
Это тот самый пункт, где непосредственно сливаются такие противоположности, как грубо наивный материализм и столь же грубо наивный идеализм, т. е. происходит прямое отождествление материального с идеальным и наоборот, происходящее не от большого ума масштаба Платона и Гегеля, а как раз от недостатка этого ума, без раздумья принимающего все то, что существует вне головы, вне психики, за «материальное», а «идеальным» именующего все то, что находится «в голове», «в сознании».
Маркс именно так и понимает суть той путаницы, из которой так и не смогла найти выход буржуазная политическая экономия. В подготовительных рукописях к «Капиталу» он пишет:
«Грубый материализм экономистов, рассматривающих общественные производственные отношения людей и определения, приобретаемые вещами, когда они подчинены этим отношениям, как природные свойства вещей, равнозначен столь же грубому идеализму и даже фетишизму, который приписывает вещам общественные отношения в качестве имманентных им определений и тем самым мистифицирует их»1.
Действительный, научный, а не грубый материализм в данном случае заключается вовсе не в том, чтобы объявлять 1 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. 46, ч. II, с. 198.


78
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
«первичным» все то, что находится вне мозга индивида, называя это «первичное» «материальным», а все, что находится «в голове», - «вторичным» и «идеальным». Научный материализм состоит в умении проводить принципиальную границу в составе самих чувственно осязаемых, чувственно воспринимаемых «вещей» и «явлений», в умении там, а не где-нибудь видеть различие и противоположность «материального» и «идеального»,
Именно такой материализм и обязывает понимать это различие не как понятное каждому обывателю различие между «реальными и воображаемыми талерами» (долларами, рублями или юанями), а как различие, лежащее куда глубже, а именно в самой природе общественно-человеческой жизнедеятельности, в ее принципиальных отличиях от жизнедеятельности как любого животного, так и от биологической жизнедеятельности своего собственного организма.
В состав «идеального» плана действительности входит только и исключительно только то, что и в самом человеке, и в той части природы, в которой он живет и действует, создано трудом. То, что ежедневно и ежечасно, с тех пор как существует человек, производится и воспроизводится его собственной, общественно-человеческой и потому целесообразной преобразующей деятельностью.
Поэтому-то говорить о наличии «идеального плана» у животного (как и у нецивилизованного, чисто биологически развитого, «человека») и не приходится, не отступая от строго установленного философией смысла этого слова. Поэтому-то при несомненном наличии у животного психики и даже, может быть, каких-то проблесков «сознания» (в которых очень трудно отказать очеловеченным собакам) ни о каком «идеальном» грамотной речи тут быть не может. Человек обретает «идеальный» план жизнедеятельности только и исключительно в ходе приобщения к исторически развившимся формам общественной жизнедеятельности, только вместе с социальным планом существования, только вместе с культурой. «Идеальность» и есть не что иное, как аспект культуры, как ее измерение, определенность, свойство. По отношению к психике (к психической деятельности мозга) это такой же объективный компонент, как горы и деревья, как Луна и звездное


Диалектика идеального
79
небо, как процессы обмена веществ в собственном органическом теле индивида.
{Потому-то, а не в силу «глупости идеалистов», люди (и вовсе не только и даже не столько философы) и путают «идеальное» с «материальным», то и дело принимая одно за другое. Философия же, даже платоновско-гегелевская, есть единственный путь к распутыванию этой наивной первобытно-обывательской путаницы, хотя обыватель-то как раз больше всех и кичится превосходством своего «трезвого ума» над «мистическими конструкциями Платона и Гегеля».}
Идеализм - не плод недомыслия, а законный и естественный плод того мира, где «вещи обретают человеческие свойства, а люди опускаются до уровня вещественной силы»1, где вещи наделяются «духом», а человеческие существа этого «духа» начисто лишаются. «"Товарный фетишизм” и все вытекающие из него на более конкретной стадии экономического анализа оттенки той же закономерности - нечто действительно существующее, продукт реальной исторической метаморфозы»1 2, как точно формулирует в своей книге о Марксе Мих. Лифшиц. Объективная реальность «идеальных форм» - это не досужая выдумка злокозненных идеалистов, как то кажется псевдоматериалистам, знающим на одной стороне «внешний мир», а на другой - только «сознающий мозг» (или «сознание как свойство и функцию мозга»). Этот псевдоматериализм, при всех своих благих намерениях, обеими ногами стоит в той же самой мистической трясине фетишизма, что и его оппонент - принципиальный идеализм. Это тоже фетишизм, только уже не бревна, бронзового идола или «логоса», а фетишизм нервной ткани, фетишизм нейронов, аксонов и дезоксирибонуклеиновых кислот, которые заключают в себе на самом-то деле так же мало «идеального», как и любой валяющийся на дороге камень. Так же мало, как мало «стоимости» заключает в себе еще не отысканный алмаз, каким бы огромным и тяжелым он ни был.
1 Лифшиц М.А. Карл Маркс. Искусство и общественный идеал. М„ 1972, с. 130.
2 Там же.


80
Э Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
Другое дело - мозг, отшлифованный и пересозданный трудом; он-то только и становится органом, более того, полномочным представителем «идеальности», идеального плана жизнедеятельности, свойственного только Человеку, общественно производящему свою материальную жизнь существу. В этом и заключается действительный научный материализм, умеющий справиться с проблемой «идеального».
И когда Маркс определяет «идеальное» как «материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней», то он имеет в виду именно человеческую голову, а не орган тела особи вида «homo sapiens», растущий на шее этой особи по милости матушки-природы. Об этой разнице многие «материалисты» нередко как раз и забывают.
В голове же, понимаемой натуралистически (т. е. так, как ее именно и рассматривает врач, анатом, биолог, физиолог высшей нервной деятельности, биохимик и др.), никакого «идеального» нет, не было и никогда не будет. Что там есть - так это единственно материальные «механизмы», своей сложнейшей динамикой обеспечивающие деятельность человека вообще, и в том числе деятельность в идеальном плане, в согласии с «идеальным планом», который мозгу противостоит как особый предмет, как тем или иным образом овеществленная форма общественно-человеческой жизнедеятельности, как цель - неотъемлемый компонент этой жизнедеятельности, как человеческое значение вещи.
Поэтому-то «материалисты», толкающие физиологов на нелепые поиски «идеального» в мозгу, в толще нервной ткани коры, в глубине «церебральных микроструктур» и тому подобных вещах, в конце концов добиваются только одного - полной дискредитации материализма как принципа научного мышления. Ибо никакого «идеального» физиологи под черепной крышкой так и не находят, сколько ни ищут. Ибо его там и нет, {потому-то такие псевдоматериалисты наносят науке о человеке и об «идеальном» куда больший вред, чем Платон с Гегелем, вместе взятые. Последние, при умном их прочтении, оказывают даже пользу, которую никак не в состоянии принести глупые «материалисты», т. е. материалисты философски


Диалектика идеального
81
малограмотные, не прошедшие школу диалектики, но зато кичащиеся своим мнимым материализмом},
С сознанием и волей «идеальность» действительно связана необходимым образом, но вовсе не так, как изображал эту связь старый, домарксовский материализм. Не идеальность есть «аспект» или «форма проявления» сознательно-волевой сферы, а как раз наоборот, сознательно-волевой характер человеческой психики есть форма проявления, «аспект» или психическое обнаружение идеального (т. е. социально-исторически возникшего) плана отношений человека к природе.
{Идеальность есть характеристика вещей, но не их естественно-природной определенности, а той определенности, которой они обязаны труду, преобразующе-формообразующей деятельности общественного человека, его целесообразной чувственно-предметной активности.}
Идеальная форма - это форма вещи, созданная общественно-человеческим трудом, [воспроизводящим формы самого объективного материального мира, существующего независимо от человека]. Или, наоборот, форма труда, осуществленная в веществе природы, «воплощенная» в нем, «отчужденная» в нем, «реализованная» в нем и потому представшая перед самим творцом как форма вещи или как особое отношение между вещами, [такое отношение, в котором одна вещь реализует, отражает другую,] в которое их (вещи) поставил человек, его труд, и в которое они сами по себе никогда не встали бы.
Именно поэтому человек и созерцает «идеальное» как вне себя, вне своего глаза, вне своей головы существующую объективную реальность. Поэтому, и только поэтому, он так часто и так легко и путает «идеальное» с «материальным», принимая те формы и отношения вещей, которые он сам же и создал, за естественно-природные формы и отношения этих вещей, {исторически-социально «положенные» в них формы - за природно-врожденные им свойства, исторически преходящие формы и отношения - за вечные и не могущие быть измененными формы и отношения между вещами, за отношения, диктуемые «законами природы»}.


82
Э. Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
Здесь-то {а не в «глупости» или необразованности людей} и лежит причина всех идеалистических иллюзий платоновско-гегелевского типа. Поэтому и философско-теоретическое опровержение объективного идеализма (концепции, согласно которой идеальность вещей предшествует материальному бытию этих вещей и выступает как их «причина») и смогло совершиться только в форме позитивного понимания действительной (объективной) роли «идеального» в процессе общественно-человеческой деятельности, преобразующей естественно-природный материал (включая сюда и собственное «органическое тело» человека, его биологически-врож- денную морфологию с ее руками и мозгом).
В процессе труда человек, оставаясь естественно-природным существом, преобразует как внешние вещи, так (и тем самым) и свое собственное «природное» тело, формирует природную материю (включая сюда материю собственной нервной системы и мозга, ее центра), превращая ее в «средство» и в «орган» своей целесообразной жизнедеятельности. Поэтому-то он и смотрит с самого начала на «природу» (на материю) как на материал, в котором «воплощаются» его цели, и как на «средство» осуществления своих целей. Поэтому-то он и видит в природе прежде всего то, что «годится» на эту роль, то, что играет и может играть роль средства осуществления его целей, т. е. то, что так или иначе уже вовлечено им в процесс целесообразной деятельности.
Так, на звездное небо он обращает свое внимание вначале исключительно как на «естественные часы, календарь и компас», как на орудия и инструменты своей жизнедеятельности, и замечает их «естественные» свойства и закономерности лишь постольку, поскольку эти естественные свойства и закономерности суть свойства и закономерности того материала, в котором выполняется его деятельность и с которым он поэтому вынужден считаться, как с совершенно объективным (никак от его воли и сознания не зависящим) компонентом своей деятельности.
Но именно по той же причине он и принимает результаты своей преобразующей деятельности (положенные им самим формы и отношения вещей) за формы и отношения вещей


Диалектика идеального
83
самих-по-себе. Отсюда - фетишизм любого толка и оттенка, одной из разновидностей коего всегда был и остается философский идеализм - учение, принимающее идеальные формы вещей (т. е. воплощенные в вещах формы деятельности человека) за вечные, первозданные и беспредпосылочные «абсолютные» формы мироздания, а все остальное учитывающее лишь постольку, поскольку это «все остальное», т. е. все действительное многообразие мира, уже вовлечено в процесс труда, уже сделалось средством, орудием и материалом осуществления целесообразной деятельности, уже преломлено сквозь грандиозную призму «идеальных форм» - форм человеческой деятельности, уже предстояло (представлено) в этих формах, уже оформлено ими.
Поэтому «идеальное» существует только в человеке. Вне человека и помимо него никакого «идеального» нет. Но человек при этом понимается не как отдельный индивид с его мозгом, а как реальная совокупность реальных людей, совместно осуществляющих свою специфически-человеческую жизнедеятельность, как «совокупность всех общественных отношений», завязывающихся между людьми вокруг одного общего дела, вокруг процесса общественного производства их жизни. Идеальное и существует «внутри» так понимаемого человека, ибо «внутри» так понимаемого человека находятся все те вещи, которыми «опосредованы» общественно-производящие свою жизнь индивиды, и слова языка, и книги, и статуи, и храмы, и клубы, и телевизионные башни, и (и прежде всего!) орудия труда, начиная от каменного топора и костяной иглы до современной автоматизированной фабрики и электронно-вычислительной техники. В них-то, в этих «вещах», и существует «идеальное», как опредмеченная в естественноприродном материале «субъективная» целесообразная формообразующая жизнедеятельность общественного человека. {А не внутри «мозга», как думают благонамеренные, но философски необразованные материалисты.)
Идеальная форма - это форма вещи, но вне этой вещи, а именно в человеке, в виде формы его активной жизнедеятельности, в виде цели и потребности. Или наоборот, это форма активной жизнедеятельности человека, но вне человека, а


84
Э. Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
именно в виде формы созданной им вещи, [репрезентирующей, отражающей другую вещь, в том числе и такую, которая существует независимо от человека и человечества]. «Идеальность» сама по себе только и существует в постоянной смене этих двух форм своего «внешнего воплощения», не совпадая ни с одной из них, взятой порознь. Она существует только через непрекращающийся процесс превращения формы деятельности в форму вещи и обратно - формы вещи в форму деятельности (общественного человека, разумеется).
Попробуйте отождествить «идеальное» с одной из этих двух форм его непосредственного существования, и его уже нет. Осталось одно лишь «вещественное», вполне материальное тело и телесное же отправление этого тела. «Форма деятельности» как таковая оказывается телесно закодированной в нервной системе, в сложнейших нейродинамических стереотипах и «церебральных механизмах» схемой внешнего действия материального человеческого организма, единичного тела человека. И никакого «идеального» внутри этого тела, как ни старайтесь, вы не обнаружите. Форма же вещи, созданная человеком, изъятая из процесса общественной жизнедеятельности, из процесса обмена веществ между человеком и природой, опять-таки окажется просто материальной формой вещи, физической формой внешнего тела, и ничем более. Так, слово, изъятое из организма человеческого общежития, и есть не более как акустический или оптический факт. «Само по себе» оно так же мало «идеально», как и мозг человека.
И только во взаимно-встречном движении двух противоположных «метаморфоз», формы деятельности и формы вещи, в их диалектически-противоречивом взаимопревращении «идеальное» и существует.
Поэтому-то с проблемой идеальности вещей и смог справиться только материализм диалектический.


Проблема идеального
85
Неоконченная рукопись объемом 13 страниц, написана, по всей видимости, в начале 70-х годов - до начала работы над «Диалектикой идеального».
Текст представляет собой введение к книге об идеальном, которую замышлял в то время Ильенков. Работа эта адресована не специалисту- философу, а любому образованному и «претендующему на интеллигентность» человеку. Ильенков любил и умел писать для такого, не погрязшего в цеховых предрассудках философов, читателя. Заявленная автором задача книги - показать, какую пользу может принести современной науке грамотно-философская постановка и решение проблемы идеального. И наоборот, какие неприятности проистекают из ложных представлений об «идеальном» или чисто вербальных решений этой старинной проблемы Логики «в наш просвещенный век».
Ильенков обсуждает полезность «семантического просветления» споров об идеальном, показывает разницу между понятием и значением слова «идеальное» и переходит к критике формально-логического «решения» проблемы идеального в книге И.С. Нарского. Здесь текст неожиданно обрывается на полуслове. Продолжится эта критика уже в «Диалектике идеального».
Проблема идеального
В чем же заключается проблема, заслуживающая быть заново рассматриваемой в наши дни - в дни века кибернетики и телемеханики, века ядерной энергии и полетов в космическое пространство? Есть ли тут вообще проблема, то бишь трудность, которую необходимо решать и решить? Есть ли тут давление некоторой общезначимой потребности, заставляющей ум тянуться к перу, а перо - к бумаге, - и не ради праздного любопытства, издавна влекущего смертных в эмпиреи высокоторжественных категорий, в парадиз «абсолютного», «вечного», «идеального» и «безусловного», а ради удовлетворения потребностей вполне реальных, земных и обусловленных всей совокупностью современных обстоятельств? Еще иначе: стоит ли тратить время - и вещественного представителя всемогущего времени, деньги, - на размышления об «идеальном», об этом как бы и вовсе не существующем предмете? Не лучше ли обратить энергию своего ума на рассмотрение вещей поактуальней, на разрешение проблем поочевиднее и


86
Э Ильенков Статьи, доклады, наброски Раздел I. Идеальное.
побольнее? Разве мало таких вокруг? - Вопрос, например, о том, как избавить человечество от угрозы тотальной войны и обеспечить ему мирное и спокойное существование. Или о том, как повысить производительность труда в сельском хозяйстве; как погармоничнее сбалансировать статьи плана развития народного хозяйства; как для этой цели мобилизовать всемогущего духа математики; как поручить ему, вселив его в машину, тяжкий труд исчисления оптимальных вариантов народнохозяйственного баланса; как, наконец, найти разумную меру сочетания материальных и моральных стимулов труда? Проблемы острые, актуальные, ни у кого не вызывающие сомнений и всем понятные, - садись и решай, зная, что твой труд вольется в труд твоей республики, что важность темы в случае чего оправдает даже неудачу, а в случае удачи вознаградит признательностью и заслуженной славой...
Относительно проблемы «идеального» такой непосредственной уверенности в ее актуальности и важности для людей как будто бы нет. Ибо нет, как будто, той трудности, в которую вновь и вновь упирается живая жизнь в ее разнообразных непредвиденных поворотах и, тем самым, побуждает голову ломать, ночами не спать, думать и думать в поисках выхода, думать до тех пор, пока не забрезжит ясное и математически четкое решение. С идеальным как будто бы все ясно. Оно вторично по сравнению с материальным; оно и есть не что иное, как «материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней»1; оно существует как некоторое производное от реальной материальной жизни Вселенной и человека; оно, будучи «вторичным», все же исполняет в драме жизни некоторую активную - иногда положительную, а иногда и отрицательную - роль, то бишь оказывает обратное воздействие на породившую его реальную 1 <Хрестоматийная цитата из Послесловия ко второму изданию «Капитала». См.: Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. 23, с. 21. Как-то раз в разговоре с друзьями Ильенков спроецировал Марксову дефиницию на один из феноменов идеального: «Любовь - это половое влечение, пересаженное в голову человека и преобразованное в ней». Шутка ушла в народ.>


Проблема идеального
87
основу, иногда ускоряя, иногда замедляя течение прогресса - смотря по тому, насколько точно оно отражает реальные тенденции и закономерности развития истории, чем вполне объясняется то внимание, которое ему оказывают постоянно самые трезвые и чуждые поэзии политики. Это каждый знает со школьной скамьи, и все это абсолютно верно - настолько верно, что давно вошло в состав аксиоматических начал научно-материалистического мировоззрения и в состав сознания каждого претендующего на интеллигентность человека, и уж подавно - каждого человека с дипломом о высшем образовании. Адресуя книгу о проблеме «идеального» именно такому человеку, мы рискуем вызвать у него снисходительную улыбку, означающую подозрение на тот счет, что ему предлагают еще один вариант литературной обработки той самой суммы премудрости, которую он давно усвоил в школе или на занятиях вечернего университета марксизма-ленинизма, - то есть книгу, может быть, и полезную для новичков, но малоинтересную для зрелого мужа, поскольку речь в ней пойдет лишь об изложении уже давно решенной (и наукой, и на науке воспитанным читателем) проблемы. Проблемы, которая сто или двести лет назад, может быть, и была проблемой, то есть мучила своей таинственной парадоксальностью умы высокого ранга, но с некоторых пор получила ясное решение, перестала составлять «проблему», теоретическую трудность, и если и сохраняется, то исключительно как проблема литературного изложения уже известного и познанного. Убеждение, согласно которому теоретической проблемы тут давным-давно нет, что проблема эта когда-то существовала, но затем была решена без остатка и потому составляет нынче лишь предмет забот школьных наставников, повторяющих для молодежи необходимые, но для взрослых людей - уже набившие оскомину зады и аксиомы, распространено достаточно широко.
Существует и другое предубеждение, стоящее на пути серьезного разговора про «идеальное», - на первый взгляд обратное, но на деле глубоко родственное вышеописанному. Заключается оно в том, что проблема «идеального», как и все проблемы подобного рода, это - псевдопроблема, неверно поставленный вопрос, который именно по этой причине не


88
Э Ильенков Статьи, доклады, наброски Раздел I. Идеальное,
только не был разрешен ни в одной философской системе, но и не может быть разрешенным до тех самых пор, пока в нем будут видеть вопрос, подлежащий теоретическому рассмотрению, и не поймут, что все споры и разногласия по поводу «идеального» (а потому и по поводу отношения «идеального» к «реальному» и «материальному»), вот уже столетия сотрясающие воздух философских аудиторий, - это всего-навсего наказание за грех неоднозначного словоупотребления, последствие того обстоятельства, что разные люди и партии в философии употребляют термин «идеальное» в разных смыслах и значениях, а потом наивно принимают пустой спор из-за слов за высокоученую дискуссию о вымышленных «реалиях», якобы кроющихся за этими словами,.. Само собой понятно, в этом случае спор и решаться должен как спор из-за слов, как спор из-за определений-дефиниций, то есть в чисто семантической плоскости, и единственно разумное его решение должно состоять в установлении совершенно однозначного, точно оговоренного и строго соблюдаемого - «экзактного и прецизного»1 - употребления соответствующих терминов, - в полюбовном соглашении (в «конвенции») относительно того смысла и значения, в которых надлежит впредь и навеки эти термины в составе научно-философского языка употреблять. Проблема, таким образом, благополучно сводится к вопросу о границах употребления слов, точнее, терминов в составе «языка науки». Когда такое полюбовное соглашение будет учреждено и зафиксировано-узаконено раз и навсегда специальным словарем, исчезнет, как дым, и самая глубокая причина пререканий, исчезнет самая возможность выдавать спор из-за слов за спор о соответствующих этим словам категориях фактов.
А то ведь до сих пор философы только потому и не могли придти к однозначно-научному выводу, что одни и те же факты (один и тот же круг, один и тот же род, одну и ту же категорию фактов, одинаково всеми нормальными людьми 1 Заимствования близких по своему значению английских слов «exact» и «precise» (точный, строгий). Ильенков повстречал это выражение в книге Адама Шаффа «Марксизм и человеческий индивид».>


Проблема идеального
89
воспринимаемых) в одном случае называли термином «идеальное», а в другом случае, исходя из другого определения этого словечка, - прямо противоположным ему термином «реальное», «материальное», «действительное». Таким образом и происходила та роковая для философов аберрация, вследствие которой чисто схоластический спор о смысле терминов начинал им казаться глубоко содержательным спором о существе обозначаемых этими терминами фактов, принимая такую форму: можно или нельзя данный факт (факт данного рода, типа, вида или сорта) подводить под рубрику «идеальных» фактов и тем самым строго отграничивать его от фактов противоположного - «реального» или «материального» - ряда, чтобы затем расследовать отношение между тем и другим? В прямой словесно выраженной форме спор о значении исходных терминов и принимал в их глазах вид спора о существе «самих фактов», принимал такой извращенно-перевернутый вид: «идеален», или же, наоборот, «материален» («реален») данный, одинаково всеми чувственно-вос- принимаемый, факт?
Решение любого такого спора, достигаемое средствами «семантического» его просветления, сводится, естественно, к выяснению того смысла, в котором каждый из спорящих употребляет словечки «идеальное» и «материальное». Если ты предпочитаешь одну дефиницию «идеального», то данный факт ты вправе называть «идеальным», а если тебе эта дефиниция не нравится и тебе кажется более резонной другая, то тот же самый факт ты обязан именовать (т. е. «определять» в системе языка науки) уже не как «идеальный», а как «материальный», как «реальный». Иначе говоря, вопрос о том, «подводится» или «не подводится» тот или иной единичный чув- ственно-воспринимаемый факт под категорию «идеального», решается единственно в зависимости от того, какой именно смысл ты вкладываешь заранее в термин «идеальное», какие «признаки» отнесения факта к этой категории ты указываешь в ее - категории - дефиниции... Поэтому все споры подобного рода всегда были, есть и будут всего-навсего спорами об определениях терминов, и ни в коем случае не могут пониматься как дискуссии о существе самих фактов, о том, как они суще¬


90
Э Ильенков Статьи, доклады, наброски, Раздел I. Идеальное.
ствуют и взаимно соотносятся друг с другом «вне языка», «вне дефиниции», вне словесно оформленного сознания...
Исходя из такого - на первый взгляд очень здравого и трезвого - представления о вековечных философских баталиях, о «подлинном» предмете старинной войны между двумя лагерями в философии, сторонники весьма влиятельного в XX веке течения, «неопозитивизма», сделали для себя и для широкой читающей публики вывод: проблема «идеального» (и, тем самым, проблема отношения «идеального» к материальному, ибо если у понятия нет его строго очерченного противопонятия, то оно и само по себе лишается какого бы то ни были смысла, сливаясь с понятием «всё» - всё на свете, без каких бы то ни было различий) есть типичнейшая псевдопроблема, проблема «определения», проблема словоупотребления, т. е. чистой воды филологическая, и ни в коем случае не философско-теоретическая, задача. Задача, как таковая, и подлежащая разрешению не теоретическими, а практически- лингвистическими методами и путями - методом «анализа языка» и, после выявления с его помощью «разных значений», конвенционального учреждения раз и навсегда «одного и того же значения», исключающего отныне и навеки самую возможность философско-теоретических дискуссий по поводу «идеального» и его отношения к «материальному» (к «реальному», к «действительно существующему», к объективной реальности, как она живет и здравствует до ее выражения в «языке науки» и независимо от самого существования этого «языка» с его внутренними коллизиями и несогласованностями, с его ритуально узаконенными и противоборствующими «значениями»).
«Идеальное» и «материальное», согласно установкам неопозитивистского решения, сохраняются в качестве словечек-терминов, означающих два разных «модуса языка», два лишь лингвистически противоположных способа речевого выражения любого «внеязыкового факта», то есть любого единичного чувственно воспринимаемого явления на земле и на небе, - два совершенно равноправных литературных стиля языкового оформления «одного и того же», в каждом из которых любой факт может быть выражен так же хорошо, как и


Проблема идеального
91
в другом... Соответственно этому, «раздвоение» философов и философских школ на два противоборствующих лагеря - на «материалистов» и «идеалистов» - представляет собою лишь поляризацию их на людей, предпочитающих высказывать «одно и то же» в «разных модусах языка». Содержание - состав теоретических концепций - остается в обоих случаях инвариантным и посему легко и без ущерба для сути дела подвергается «переводу» с языка одного модуса на язык другого модуса.
Философско-теоретическая «проблема» решается тут в итоге таким образом: любой единичный чувственно воспринимаемый людьми факт в природе, в истории и в составе духовной культуры одинаково правомерно рассматривать и выражать в языке науки и в ряду «идеальных», и в ряду «материальных» явлений, - одинаково законно и правильно подводить и под ту, и под прямо противоположную ей (лингвистически) категорию. Одинаково корректно любой факт объявить «идеальным», как и «материальным»; вне «языка науки» сами по себе факты на эти две категории не делятся и не распадаются, а обозначаются то как «идеальные», то как «материальные», в зависимости от того, в каком «модусе языка» их почему-либо предпочитают словесно оформить.
Две обрисованные точки зрения, несмотря на всю их кажущуюся несовместимость, выражают по сути дела одно и то же представление: проблемы «идеального» в наш просвещенный век нет, исследовать ее как научно-теоретическую проблему значит попусту тратить время, и единственное, о чем тут надлежит заботиться, так это о правильности словоупотребления.
Между тем люди - и в науке, и в жизни - упрямо продолжают пользоваться словами «идеальное» и «реальное» («материальное», «действительно существующее» и т. д.) в самых разнообразных, никак между собою не совпадающих смыслах и значениях, а все попытки учредить тут хотя бы временное и относительно устойчивое единообразие в терминологии не ведут ни к чему. «Смыслы и значения» множатся, расходятся, сходятся, переплетаются, размежевываются, сталкиваются, отталкиваются и отбрыкиваются друг от друга, не желая при¬


92
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное
знавать родственных уз, общего предка, единства происхождения, а стало быть, и «языка», на котором они могли бы понять друг друга и самих себя в качестве вариаций исходного общего определения.
А ведь новые «смыслы» и «значения» старых терминов никогда не возникают вне связи с их старыми, традиционными и для всех понятными «значениями» и «смыслами». Каждый раз можно проследить тот развилок дорог, ту исходную точку дивергенции, в которой обнаруживалась необходимость терминологически различать то, что ранее сливалось под титулом одного и того же обозначения и потому служило общей почвой, на которой могли сталкиваться разные (в пределе - противоположные) способы понимания «одного и того же», разные представления об этом «одном и том же».
Но каждая действительная мучающая людей проблема всегда выступает перед ними в образе двух противоположных, конкурирующих друг с другом способов понимания «одного и того же»; и эта действительная борьба мнений (концепций, теорий) никогда еще не кончалась мирным договором между ними, по которому одна из партий обязывалась впредь - во избежание «путаницы» - избегать традиционного наименования предмета спора, предоставив пользоваться им своей сопернице, а для своих надобностей изобрести новое словечко, новое имя для предмета старых дискуссий. Такое обещание означало бы для нее просто-напросто безоговорочную капитуляцию, признание своего поражения в плане понимания сути дела, того предмета, по поводу которого столкнулись разные, а в пределе - противоположные, мнения, а вовсе не нормальную лингвистическую уступку. Бывают, разумеется, и такие ситуации, когда анализ убеждает людей, что спор между ними возник по недоразумению, что они говорили «о разных вещах», употребляли термин «в разных смыслах». Тогда решение спорного вопроса и в самом деле сводится к «уточнению терминов». Но это бывает, увы, только в случае чистых недоразумений. Действительные же споры по существу дела никогда и нигде еще не решались таким легким способом, и та дивергенция («раздвоение») понятий, о которой часто пишут, происходит вовсе не за круглым столом, на котором подпи¬


Проблема идеального
93
сывают конвенции, а в ходе упорной, иногда на столетия затягивающейся борьбы мнений, концепций, теорий, каждая из которых связана своими «определениями понятия». Установление того факта, что один и тот же термин употребляется «в разных значениях», отнюдь не решает проблемы. Напротив, оно ее только обостряет, обнаруживая ясно то обстоятельство, что разные и противоположные представления, зафиксированные в дефинитивных определениях, суть разные и противоположные представления об одном и том же предмете. А раз так, то и вопрос встает о том, какое из этих представлений верно, а какое нет. И уж во всяком случае, о том, какое из них ближе к истине, а какое дальше.
Спиноза употреблял термин «бог», как всем и всегда было ясно, в ином «смысле и значении», нежели христианская теология. И это не значило, что они трактовали «о разных вещах». Как раз наоборот, и именно поэтому мирное сосуществование между спинозизмом и религией не могло и не может быть обеспечено средствами «семантического анализа». Термин «бог» отнюдь не был в учении Спинозы терминологическим «привеском»1, а был совершенно точным обозначением того самого предмета, на монопольное разъяснение которого претендовала теология и которому Спиноза дал иное - рационально-материалистическое - толкование. Различные «значения» термина здесь прямо выражали - на общепринятом и общепонятном «языке науки» XVII века - принципиальное различие концепций. И если бы Спиноза обозначил предмет своего размышления как-нибудь иначе, оставив термин «бог» теологам, то теологов бы это, конечно, вполне устроило. И устроило бы по той простой причине, что Спинозу не понял бы ни один читатель, говоривший на языке эпохи, на «языке науки» его века.
1 <Так трактовал Бога Спинозы Г.В. Плеханов, а вслед за ним - А.М. Деборин и его школа «диалектиков». Спиноза - атеист в костюме теолога. Фейербах освободил спинозизм от «теологической привески», писал Плеханов. «Но освободить спинозизм от его теологической привески значило обнаружить его истинное,материалистическое содержание. Стало быть, спинозизм Маркса - Энгельса и был новейшим материализмом» (Плеханов Г.В. Избранные философские произведения, в 5-ти томах. М.: Госполитиздат, 1957, т. 3, с. 135).>


94
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
Абсолютно такое же положение складывается и в «языке науки» века двадцатого: в «разных смыслах и значениях» одних и тех терминов и тут выражаются в многообразных формах разные, а в конце концов полярно противоположные концепции. Наивно было бы думать, что в один прекрасный день неопозитивисты сядут за круглый стол с марксистами и выработают согласованное решение о том, что впредь надлежит понимать под старинным названием «Логика», дабы избежать «ненужных» споров. Логика есть наука о мышлении, и свою науку именует «логикой» по праву тот, кто предлагает более глубокое, серьезное и рациональное понимание такого предмета, как «мышление», - тот, кто убедительнее, чем его оппонент, отвечает на вопрос «что такое мышление?», в каком оно отношении находится к «внешнему миру», к «языку», к реальной жизни человека и человечества, - тот, кто предлагает миру более конкретное решение этого старинного, но не стареющего вопроса...
Проблема «идеального» имеет прямое отношение именно к этому вопросу. Установить, что разные писатели употребляют соответствующий термин в разных смыслах и значениях, в разных аспектах и оттенках - задача довольно несложная. Чуть сложнее - точно установить, какое именно «значение» имплицитно предполагается тем или иным случаем словоупотребления, ибо тут всегда, осознанно или неосознанно, просто по традиции или по привычке, в строго дефинированной или расплывчато-интуитивной форме, обязательно предполагается и маячит на заднем плане та или другая традиционная философская система идей и их определений - та самая, с которой писатель сжился со школьной или университетской скамьи настолько, что она кажется ему естественной и самоочевидной. Исходя из нее, он и употребляет термины - в данном случае «идеальное», - не заботясь об их четкой экспликации. Термин «идеальное» используется в языке современной науки весьма часто и широко, и именно в качестве философско-логического «предиката» других понятий и представлений. Встретить его можно и в психологии, и в квантовой механике, в политической экономии и в кибернетике, в физиологии высшей нервной деятельности и в теории инфор¬


Проблема идеального
95
мации - буквально везде. Само собой разумеется, что в выражении «идеальный (он же абстрактный) объект» это понятие используется в существенно ином смысле и значении, нежели в рассуждениях об «идеальности понятия».
И надо сказать, что употребляется это понятие часто довольно беззаботно. А ведь с ним - и не только терминологически, но и по принципиальному существу дела, - связано наименование такого серьезного явления, как идеализм; и назвать, например, атом или электрон «идеальным объектом» значит приписать этому атому вполне определенный философский предикат, значит определить место этого атома в системе философско-гносеологических представлений, указать его место в составе того или другого философски определенного мировоззрения... Если, разумеется, исходить из того, что «идеальное» - это понятие со своим строго очерченным значением, а не просто «термин», который можно навешивать без особых последствий на явление, почему-либо показавшееся к тому пригодным. Ничего, кроме путаницы в философском плане, такое беззаботное использование понятия «идеальное» дать, по-видимому, не может.
Чисто семантический анализ в этой ситуации полезен. Но все, что он может дать, - это констатация тех разнообразных «смыслов и значений», которые имплицитно заключаются в гуляющих по свету выражениях.
А вот сказать, в каких выражениях этот «термин» (а вместе с ним и понятие) употреблен к месту, а в каких нет, на основе критериев чисто семантического анализа выражений просто нельзя. Здесь прекращается семантический анализ и начинается философский, а последний возможен только если он исходит из определения понятия, совершенно независимого от того случая, который должен подвергнуться проверке на правильность словоупотребления. Ибо «правильность» тут оценивается всегда с точки зрения определенной философской системы. Ведь с точки зрения одной философской системы определений категорий «правильным» сплошь и рядом окажется то, что с точки зрения другой представляется абсолютно недопустимым. Здесь под вопрос ставится не согласие с общепринятым значением слова, а согласие с пониманием,


96
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
исторически откристаллизовавшимся внутри определенной философской системы определений. А оно далеко не всегда является «общепринятым», и «общепринятое» подчас оказывается неправильным.
Об этом мы не всегда вспоминаем, и довольно часто, ослепленные сиянием авторитета того или иного крупного естествоиспытателя, употребляющего то или другое философское понятие там, где его употреблять не стоило бы, спешим «исправить» определения философско-логической категории с таким расчетом, чтобы его терминологические характеристики оправдывали бы и это (на самом деле неправильное) словоупотребление. Иногда такое поспешное «исправление» философских понятий называют даже «развитием философских категорий на основе успехов современного естествознания». От такого способа «развития» философии может очень не поздоровиться.
И если я слышу как некий авторитетный естествоиспытатель пускает в обиход выражение «идеальный объект», применяя его к «атомам», к «электронам», к «кваркам» или «квазарам», я, выступая не от своего личного имени, а от имени определенной - и именно диалектико-материалистической - философии обязан (а не только имею право) спросить его: а что ты понимаешь под словами «идеальное» и «объект»? Я, во всяком случае, обязан сначала установить, правильно ли, грамотно ли (с точки зрения разработанной в философии диалектического материализма терминологии) употреблены и применены к делу, к конкретному естественнонаучному представлению, эти содержательные понятия, эти философские «предикаты», и ни в коем случае не имею права спешить «развивать» сами предикаты (т. е. определения философско-логических категорий), подгоняя их под любой каприз.
В противном случае философия утратит и достоинство, и статус науки, научной теории, то есть право и обязанность судить на основе анализа, исходящего из строго определенных критериев, верно или неверно, законно или незаконно «применяются» там и тут разработанные ею понятия...
Ситуация с понятием «идеальное» непроста даже в нашей, марксистской литературе. Факт есть факт (он отчасти


Проблема идеального
97
зафиксирован И.С. Нарским в книге «Диалектическое противоречие и логика познания»1): это понятие то и дело выступает в качестве философского основания не только для различных, но и для прямо противоположных, логически исключающих друг друга суждений в области психологии. И.С. Нарский, тщательно и подробно проанализировав споры, особенно оживленно, как он справедливо говорит, ведущиеся на страницах журнала «Философские науки», приходит к выводу - столь же, на наш взгляд, справедливому - о наличии противоречия-антиномии в среде философов-марксистов. Как верно отмечает И.С. Нарский, одни утверждают, что психика «идеальна и только идеальна», а другие, напротив, отстаивают взгляд на психику и сознание как на явления, которые материалист обязан исследовать в ряду материальных объектов, как категорию феноменов «движущейся материи». Выраженная кратко, суммарно, эта ситуация и формулируется И.С. Нарским как противоречие-антиномия: «сознание материально и не материально, т. е. идеально»1 2. С точки зрения формальной логики И.С. Нарский абсолютно прав. Такая антиномия в нашей литературе наличествует, и чрезвычайно важно было бы найти ее строгое и точное разрешение. Ибо неразрешенное противоречие - одни говорят так, а другие прямо наоборот, - это естественная (и потому «правильная») логическая форма постановки проблемы, но не логическая форма ее решения.
И.С. Нарский видит выход в том, чтобы четко развести стороны антиномии в два разных плана «сопоставлений» («отношений») и тем самым логически узаконить обе полярные точки зрения. Каждая из этих точек зрения правомерна. Надо только всегда «иметь в виду» тот аспект, под которым предмет с нее просматривается.
«Сознание идеально и по форме и по содержанию, если иметь в виду, во-первых, его психическую форму, соотнесенную с познаваемым (отражаемым) материальным содержа1 Нарский И.С. Диалектическое противоречие и логика познания. М.: Наука, 1969.
2 Там же, с. 77.


98
3. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
нием (содержанием материального мира как объекта отражения), и, во-вторых, сознаваемое содержание сознания...
Сознание материально и по форме и по содержанию, если иметь в виду другую пару из только что намеченных сопоставлений. Но, кроме того, сознание материально по форме и идеально по содержанию, в особенности если иметь в виду...»1, и т. д. Далее оказывается, что имеется и еще один «аспект», в котором правильным является высказывание, согласно которому то же самое сознание идеально уже «по форме», но зато уж «по источнику своего содержания» - материально.
Получается такая картина. Имеется множество «аспектов», точек зрения на один и тот же предмет. Высказывание, сделанное с одной точки зрения, правильно с этой точки зрения, но зато совершенно неправильно с другой точки зрения. С другой точки зрения все выглядит как раз наоборот.
Как в том анекдоте про мудрого попа, к которому сначала приходит Иван жаловаться на Петра, а потом Петр на Ивана: «да, ты прав», «да, да и ты прав». Правда, поп был достаточно самокритичен, и на упрек жены («батюшка, нельзя же так - и тому говорить ты прав, и этому говорить ты прав») со вздохом умозаключил - «да, права ты, жена, ох, пра- спродолжение отсутствуете
1 Нарский И.С. Диалектическое противоречие и логика познания... С. 77.


К беседе про «идеальное» в ИПК, 24-1 -68
99
Запись лекции, прочитанной Ильенковым 24 января 1968 года в одном Институте повышения квалификации (ИПК). К этому времени уже несколько лет шли споры вокруг статьи «Идеальное» во втором томе «Философской энциклопедии» (1962), но в печати дебаты пока еще не развернулись.
Длинная преамбула для любителей «сочинять заявления в вышестоящие инстанции» была вызвана не простой осторожностью. Как раз в это время разворачивалась очередная кампания травли Ильенкова (а также его друзей - Ф.Т. Михайлова и А.С. Арсеньева). 8 декабря 1967 года в молодежной газете «Комсомольская правда» появился большой репортаж журналистов И. Клямкина и А. Ципко «Мужество мысли...» о круглом столе, на котором обсуждался вопрос: что может дать философия молодым людям? «“Философия - наука о мышлении”, ее изучение развивает “культуру интеллекта”», - отвечал Ильенков. За такой взгляд на предмет философии Ильенков был некогда изгнан из МГУ. И вот теперь новое дело против упорствующего еретика... Отсюда - «ипохондрическое настроение», на которое он сетует в письме к Ю.А. Жданову от 18 января: «Не знаю, дошли <ли> до Вас отголоски истерики, которую упорно стараются разжечь последний месяц кое-какие из известных Вам деятелей от философии - Молодцов, Косичев, Готт, Трошин и их друзья, - вокруг злосчастной статьи в «Комсомольской правде». Принимают осуждающие решения на своих кафедрах и ученых советах, шлют истерические письма в вышестоящие инстанции, запугивают начальство и т.д. и т. п.... И валится все из рук,хочется махнуть рукой на всю эту философию несчастную и беспомощную и заняться чем- нибудь другим...»
Таков был эмоциональный фон лекции об идеальном в ИПК. По содержанию же лекция особенно интересна тем, что в ней впервые Ильенков заговорил об эксперименте с участием слепоглухих детей. В то время он еще не был знаком с «ребятками» Мещерякова (знакомство это состоится три-четыре месяца спустя). Сквозь призму понятия идеального Ильенков рассматривает ситуацию «Юля и овраг»: слепоглухая девушка лепит из пластилина модель - геометрический контур - оврага, который во время прогулки она «ощупывала» ногами.
К беседе про «идеальное» в ИПК, 24-1-68
1. Не лекция, тем более не инструктивная лекция. Предупреждаю, чтобы от меня не ждали больше того, что я могу дать. Меня немного обеспокоило то обстоятельство, что А.Г. Спиркин рекламировал тут меня как автора некоей оригинальной концепции «Идеального». Ничего подобного я тут


100
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
излагать не собираюсь, и не потому, что боюсь говорить то, что думаю, а по той причине, что таковой у меня не было и нет.
Все, что я могу, так это поделиться некоторыми соображениями по поводу понятия «идеального», - и если некоторые из этих соображений покажутся вам заслуживающими внимания и размышления, то я буду считать, что задачу свою выполнил. Так что прошу не относиться чересчур уж строго к тем формулировкам, которые я тут рискну давать, и тем более - не видеть в тех или иных формулировках «суть концепции».
Об этом, увы, приходится просить, ибо слишком часто приходится сталкиваться с людьми, которых интересует не мысль и не проблема, а именно «формулировки», по поводу которых, выдрав их из контекста, можно сочинить заявление в вышестоящие инстанции. Я исхожу из того предположения, что в данной аудитории таких любителей нет, однако недоразумения всегда возможны и между взаимно уважающими друг друга людьми, и потому считаю за лучшее, на всякий случай, предупредить.
Итак, никакой оригинальной концепции «Идеального» я излагать не собираюсь. Я самым искренним образом согласен с теми основополагающими определениями этой категории, которые всем известны. Например, с той формулировкой Маркса, согласно которой «идеальное есть не что иное, как материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней» (послесловие ко второму изданию «Капитала»]. Надеюсь также, что меня не станут подозревать в материалистической неблагонадежности. Надеюсь, мне поверят, что я тоже, как и все здесь присутствующие, убежден в том, что «материя - первична», а сознание, мышление, идеальное - вторичны, производны, - и т. д. и т. п.
Во всем этом мне никогда не приходило в голову сомневаться, хотя такие люди, как Молодцов и Косичев1, и склонны 1 <Два декана философского факультета МГУ, В.С. Молодцов - бывший (до 1968), А.Д. Косичев - будущий (с 1978], инициаторы изгнания Ильенкова из университета в 1955 году. При этом Косичев, когда ему стукнуло за девяносто, в книге воспоминаний осудил - благоразумно не называя по имени - всех, кто Ильенкова «так беспощадно ругал». Свои собственные кляузы Косичев, понятное дело, запамятовала


К беседе про «идеальное» в ИПК, 24-1-68
101
меня в этом подозревать, и даже не стесняются делать об этом публичные заявления.
Все это я очень прошу учесть.
Теперь коротко о том, что А.Г. Спиркин назвал моей «оригинальной концепцией Идеального». Он, по-видимому, имел в виду ту статью под таким названием, которую я напечатал во втором томе «Философской энциклопедии»1.
Пересказывать эту статью я не хочу, - думаю, что в аудитории такого состава это делать не нужно, что ее многие читали, а если кто-то не читал, всегда может прочитать. Правда, статья написана уже 5 лет назад, и сейчас я многие вещи написал бы по-иному. Но основной подход, насколько я понимаю, мне менять бы не пришлось, - другого способа подхода к вопросу я пока не вижу, и более убедительного пути тоже за эти пять лет не встретил.
«Идеальное», насколько я помню, мне пришлось определить там следующим образом: это - «субъективный образ объективной реальности, т. е. отражение внешнего мира в формах деятельности человека, в формах его сознания и воли».
Как видите, ничего такого, что можно было бы назвать «концепцией Ильенкова», тут не было и нет.
Может быть, несколько более оригинальным могло показаться такое определение: «Идеальное есть поэтому не что иное, как форма вещи, но вне этой самой вещи. Где? - В человеке. В виде формы его активной деятельности».
Идеальное поэтому мне и кажется правильным определить как образ или способ деятельности человека, адекватный форме внешней вещи, совпадающий с нею, согласующийся с нею, так сказать, конгруэнтный ей, если для непонятности выразиться латинским термином.
Или - чтобы позлить педантов - образ (или способ) деятельности, тождественный форме внешней вещи.
Что я этим хочу сказать? Совсем не то, что пытаются мне приписать некоторые не совсем добросовестные люди.
1 <А.Г. Спиркин был заведующим редакцией «Философской энциклопедии». В знак протеста против его редакционной политики Ильенков вышел из редколлегии во время работы над третьим томом.>


102
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
Совсем не то, что «идеальное» и «реальное» тождественны в том смысле, что это - «одно и то же». Такой глупости я не говорил и не писал никогда и даже не думал никогда. Дело тут в ином.
И если это положение объяснять наглядно, так сказать, на пальцах, то легче всего это проделать на совершенно конкретном факте, который мне самому посчастливилось наблюдать уже после того, как я написал статью про «Идеальное» в лаборатории А.И. Мещерякова.
Это лаборатория, где изучают и воспитывают слепоглухих. Юля В.1 Прогулка по оврагу. Придя домой, выполняет в пластилине контур оврага.
Что она непосредственно «выполнила»? Контур оврага? Но она этого контура непосредственно не воспринимала, не видела.
А что она воспринимала? Контур - траекторию - своего собственного движения по форме - по контуру - этого оврага.
Вот в этом виде, в виде системы активных действий по форме вещи и хранится, так сказать, в ее органическом теле образ этой вещи.
Форма оврага (его геометрические очертания) «снята» - скопирована, сфотографирована «внутри» Юли в виде способа активного построения геометрической формы этой вещи.
Она поэтому может активно воспроизвести - репродуцировать, чтобы для непонятности опять выразиться латинским термином, - объективную форму (пространственно-геометрический контур) внешней вещи.
При этом безразлично, выполнит она этот контур реальным движением своего тела, т. е. реальным действием своего тела в реальном пространстве, или же только движением 1 <Юля Виноградова - слепоглухая воспитанница выдающегося дефектолога И.А. Соколянского (1889-1960), дело которого продолжил его ученик А.И. Мещеряков. В 1955 году Соколянский начал экспериментальное обучение Юли в лаборатории по проблемам сле- поглухоты Института дефектологии Академии педагогических наук РСФСР. Юля научилась хорошо говорить, стала квалифицированной швеей - ее галантерейные изделия продавались даже в московском ГУМе.>


К беседе про «идеальное» в ИПК, 24-1-68
103
руки, оставляющей след в пластилине. Во втором случае она и выполнит то, что на модном кибернетическом языке называется моделью. Т. е. она активно построит некоторый предмет, изоморфный по своей геометрической форме прообразу, реальному оврагу.
А что это значит?
А только то, что «образ оврага» - или «субъективный образ объективной вещи» (или то, что мы называем термином идеальное) - существует внутри этой Юли в виде способа активного построения некоторой внешней вещи, в виде формы активной деятельности.
(Тут видна глубокая правота мысли Фихте, который подчеркивал, что память человека сохраняет в себе не «вещи», а способ построения этих вещей.)
Здесь, мне кажется, и лежит та грань, которая отделяет материализм старый, метафизически-созерцательный, от материализма диалектического. Это - то самое принципиальное отличие, которое было сформулировано в «Тезисах о Фейербахе».
Старый материализм понимал процесс отражения как процесс «отпечатывания» одного тела природы в другом теле природы. Поэтому основной наглядный образ, к которому чаще всего прибегали, чтобы объяснить процесс отражения, и фигурировал такой: отпечатывание изображения в куске воска.
Это образ, который впервые ввел в обиход Аристотель в «О душе». Вот против понимания проблемы идеального по такой модели всегда и выступали идеалисты. И материализм, пока он оставался созерцательным, метафизическим, справиться с идеалистическими аргументами был не в состоянии. Почему? Да потому, что идеалисты в этом случае опирались на совершенно бесспорные факты.
И факты эти все как один были одного порядка: факты, которые связаны с тем, что человеческая психика - это не пассивный «воск», а процесс активной деятельности.
Ведь образ воска предполагает, что «воск» человеческой души есть нечто само по себе неподвижное, бесформенное, а внешняя вещь (которую тут уподобляют «печати») активна, она активно воздействует на «душу», на мозг человека, и оставляет в ней свой отпечаток.


104
Э Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел I. Идеальное.
На самом-то деле все обстоит не так. На самом-то деле скорее вещь остается чем-то «пассивным» и неподвижным, а человек, обладающий психикой, совершает по отношению к ней некоторые действия.
В полной мере это важнейшее обстоятельство и было учтено - если иметь в виду материалистов - только Марксом и Энгельсом. Именно поэтому-то только материализм Маркса и Энгельса и смог осуществить позитивное преодоление «умного», т. е. диалектического, идеализма, который учитывал, в пику материализму, эту «активную сторону», или видел «активную» сторону отношения человека к вещи в человеке, а не в «вещи».
Вот в чем и состоит то понимание, которое А.Г. Спиркин не совсем удачно назвал «концепцией Ильенкова», да к тому же еще и «оригинальной».
2. Остановлюсь еще на одном обстоятельстве, которое я уразумел уже после того, как напечатал статью «Идеальное», и уже ничего не мог в ней исправить.
Дело касается одной досадной неточности, обнаружив которую, я, с одной стороны, очень огорчился, а с другой - тоже очень - обрадовался.
В неточности этой, правда, виноват не я.
Речь идет о грубейшей неточности в переводах текстов Маркса. И именно тех мест из «Капитала», которые непосредственно трактуют о вещах, связанных с категорией «Идеального».
В «Философской энциклопедии» цитаты даны по русскому переводу «Капитала», и я помню, какой длинный комментарий мне пришлось писать, чтобы доказать правильность своего собственного понимания Маркса, чтобы доказать, что, согласно Марксу, «Идеальное» ни в коем случае нельзя понимать как феномен, пространственно локализованный под черепной коробкой человека. У Маркса понимание не такое.
В русском же переводе это важнейшее место звучит, к сожалению, так:
«Цена, или денежная форма товаров, как и всякая форма их стоимости, есть нечто, отличное от их чувственно воспри¬


К беседе про «идеальное» в ИПК, 24-1-68
105
нимаемой реальной телесной формы, следовательно, форма лишь идеальная, существующая лишь в представлении» (стр. 102).
И далее: «Стоимость железа, холста, пшеницы и т. д. существует, хотя и невидимо, в самих вещах» (в нем.: «так сказать, в их головах»...).
Это место доставило мне тогда много хлопот.
Во-первых, потому, что в переводе Марксу приписана вопиющая несогласованность между двумя положениями.
В первом говорится, что цена (как форма проявления стоимости) существует исключительно в представлении. В представлении, надо понимать - человека, то есть в сфере его воображения, как чисто субъективный образ, и только.
А следующая фраза гласит: стоимость существует в самих вещах, а вовсе не в голове человека только. Она существует, так сказать, в головах «самих вещей», самих «товаров».


Раздел II
ФИЛОСОФИЯ: ЦЕЛИ, ПРОБЛЕМЫ, ИСТОРИЯ
В архиве Э.В. Ильенкова сохранились две рукописи с названием «Почему нужно изучать философию?». Здесь публикуется более объемная (по всей видимости, первоначальная) версия - 12 страниц с редкими карандашными пометками рецензента на полях. Так же карандашом вверху каждого листа проставлена нумерация страниц. На обороте последней страницы рецензент оставил свои замечания и вопросы, а также записал номер телефона Ильенкова: Б-9-02-57. Таким образом, рукопись написана не позднее 1968 года (когда в номерах московских телефонов была проведена замена букв на цифры). На такой же серой бумаге, потемневшей еще и от времени, печаталось большинство рукописей Ильенкова 60-х годов.
Другая версия работы насчитывает всего семь пронумерованных на машинке страниц. Первые четыре страницы напечатаны мелкими литерами, последние три страницы - на домашней машинке Ильенкова,увесистой немецкой «Олимпии». В верхнем левом углу - надпись простым карандашом: «4 экз.». Обычно подобные пометки ставились в издательствах, однако эта рукопись так и не увидела свет.
Работа адресована людям, начинающим знакомиться с философией. Это - рассказ о предмете, задачах и назначении философии, написанный в стилистике брошюр общества «Знание». В 1977 году в этой массовой серии выйдет брошюра Ильенкова «Учитесь мыслить смолоду».
Почему нужно изучать философию?
А так ли уж необходимо вообще ее знать? Стоит ли тратить на ее изучение драгоценное время - его и на более важные вещи всегда не хватает... Так думают и говорят часто и, на первый взгляд, не без оснований. В самом деле, разве нельзя жить и трудиться и без философии? Философия ведь не то, что арифметика или умение читать, без которых в наши дни и шагу не ступишь.
Как будто бы и так. Но еще сто лет назад очень многие рассуждали точно таким же образом как раз об арифметике и грамоте, а слово «грамотей» звучало приблизительно так же, как и «философ», - чуть ли не как «колдун».


Почему нужно изучать философию9
107
Жизнь давно доказала не только пользу, но и совершенную необходимость грамотности. Теперь уже почти никто не думает, что умение читать и считать - это что-то вроде роскоши, без которой можно и обойтись.
О философии же и по сей день еще сохраняется сходное представление. Ее частенько путают с «философствованием», то есть с праздным мудрствованием по поводу «высоких материй», по поводу вещей, которые в реальной жизни не встретишь. К философии, де, обращаются затем, чтобы удовлетворить особую потребность, не имеющую будто бы ничего общего с теми вопросами, с которыми каждый человек сталкивается ежедневно в своей повседневной жизни. Эта особая потребность просыпается, мол, тогда, когда человек, покончив с дневными заботами, задумается вдруг на досуге о том, как устроен «мир в целом», в чем «высший смысл жизни», и т. д. и т. п.
Верно, что очень многие и весьма неглупые люди приходили к философии через размышления об этих вещах. Более того, сама философия в своем младенческом возрасте всерьез принимала эти вопросы за суть дела. Сам Аристотель думал, что философия - это бескорыстная любовь к высшей мудрости, к размышлению о «божественных предметах».
Но на самом-то деле философию всегда рождало вовсе не праздное любопытство часов досуга.
Независимо от того, что и как думали о том отдельные философы и философские школы, философия в целом всегда ставила и решала те вопросы, которые выдвигала перед людьми живая жизнь, трудности борьбы с природой и с другими людьми. Это всегда были те самые вопросы, с которыми ежедневно и ежечасно сталкивается каждый смертный - и вовсе не в часы праздного безделья, а как раз в часы труда и борьбы, хотя и не отдает себе в них ясного отчета, так как у него нет ни времени, ни сил специально над ними задуматься. Это были те самые вопросы, которые каждый человек так или иначе вынужден решать на свой страх и риск, хорошенько не понимая их подлинного смысла, не подозревая о коварных последствиях того или иного решения, и напарываясь на них лишь позже, как на совершенно непредвиденные неожиданности.


108
Э Ильенков Статьи, доклады, наброски Раздел II Философия.
Философия же со своей стороны тоже не сразу смогла сформулировать эти вопросы так, чтобы каждый смертный мог легко узнать в них свои собственные трудности, поиски, противоречия. Вполне «земные» вопросы приобретали в ней видимость разговора о «высоких материях», как будто вовсе и не касающихся земной «суеты сует».
К тому были весьма серьезные причины. Первая - своеобразный характер самих вопросов, их невыдуманная сложность. Именно потому, что размышления философов касались, в конце концов, любого факта или события (в жизни или в науке], они и не могли быть привязаны намертво к какому-либо одному частному факту и даже к сколь угодно широкому кругу таких фактов. Поэтому философия рассматривала каждый факт под своим особым углом зрения, в свете решения своих своеобразных проблем. А в свете этих проблем любой факт выглядел всегда с несколько необычной стороны - не так, как привык воспринимать его «простой смертный». Позже мы объясним, что это за особый угол зрения.
И вторая, не менее важная причина - прямое и косвенное влияние тех общественных условий, внутри которых люди занимались философией. Именно потому, что философия всегда занималась вещами, имевшими всеобщезначимый смысл, а не подробностями и частностями, она и не могла не задевать вполне «земных» интересов могущественных борющихся сил - масс, классов. Не случайно в течение двух тысячелетий ее истории так часто пускались в ход аргументы вовсе не «чисто логического» характера - и яд, и кинжал, и костер, и приговоры высоких судилищ, и угроза нищеты. А это, как известно, аргументы убедительные. И долгое время философия могла отстоять свое право на действительно бескорыстное и безбоязненное исследование, только делая вид, будто бы она при этом вовсе и не затрагивает земной «суеты сует», а размышляет о вещах исключительно «с точки зрения вечности».
Эта поза вовсе не была лицемерной маскировкой, а философская терминология - чем-то вроде «эзоповского языка», чем-то вроде тайного шифра, позволяющего говорить вслух все то, что на обычном языке говорить рискованно. Несправедливо было бы подозревать в лицемерии таких героически


Почему нужно изучать философию?
109
самоотверженных и кристально чистых людей, как, например, Спиноза или Коперник. Тем более что самая «отвлеченная» терминология философов никогда и никого не обманывала. Власть имущие прекрасно понимали, куда направляла умы людей «Этика» Спинозы, его «отвлеченные» рассуждения о «субстанции», «атрибутах» и «модусах»... И только обыватель, довольный миром и собой, презрительно отворачивал нос от «философских» материй, как от чего-то такого, что полностью «оторвано от жизни» и «практическому человеку» вовсе и не требуется... От его жизни, от жизни обывателя, философия действительно была оторвана, но это шло ей только на пользу. Обывателю же она все равно была ни к чему. Человек же, действительно всерьез старавшийся найти ответы на мучительные трудности жизни, искал и находил в философских учениях помощь, силу и убеждения.
И чем более серьезными, чем более массовыми становились революционные настроения в народе, тем более серьезным и глубоким всегда становилось отношение и к философии.
И тайна подлинной глубокой связи философии с реальной жизненной практикой «простых смертных» раскрылась впервые и стала прозрачной для всех вместе с появлением на арене мировой истории революционного пролетариата и его философии - диалектического материализма, философского учения, рождение которого связано с именами Маркса, Энгельса и Ленина.
Маркс, Энгельс и Ленин яснее ясного показали, что философия, как наука, требуется людям вовсе не там и не тогда, когда им взбредет в голову пофантазировать на досуге о «высоких материях», а как раз там, где им приходится всерьез размышлять над самыми что ни на есть реальными, конкретными фактами жизни. Над теми самыми фактами, с которыми они ежедневно имеют дело в своей собственной области труда и борьбы - будь то наука, политика, производство, или даже быт.
Дело в том, что способность правильно, ясно, четко понимать окружающий мир, грамотно мыслить о фактах и событиях - вовсе не столь простое занятие, как это может на первый


по
Э. Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел II. Философия...
взгляд показаться. Мыслить факты в полной мере культурно - гораздо труднее, чем уметь пошить сапоги. Но ведь и сапожному делу приходится учиться. Тем более это относится к способности мыслить.
Дело в том, что люди гораздо чаще, чем они сами думают, путают факты с фантазиями, примешивают к пониманию фактов некритически усвоенные ими предрассудки, ходячие - и, тем не менее, неверные - прописи, устаревшие, но прочно засевшие в головах убеждения; не менее часто люди принимают желаемое за действительное, кусочек правды - за всю правду в целом, которая вдруг оказывается как раз обратной, и т. д. и т. п. Каждый человек может легко припомнить примеры и из собственной жизни. История же человечества дает бесконечное количество такого рода примеров. Примеров этих столько, что пессимистически настроенные люди часто делают отсюда даже тот вывод, что человечество вообще никогда не имело дела с действительностью, а всегда только со своими собственными фантазиями на ее счет.
Современная буржуазная философия прочно застряла в тупике этого грустного представления. Но у нее, у буржуазной философии, есть действительно серьезные основания для грусти и пессимизма...
Настоящая же, подлинная философия во все века старалась решить благородную и важную задачу: научиться самой и научить других мыслить об окружающем мире грамотно, строго, культурно - так, чтобы понимать любой факт, любое событие в этом мире без всяких посторонних прибавлений, но и без убавлений, - то есть истинно.
Это и само по себе нелегко. А если учесть еще и упорное сопротивление, которое вызывала эта затея со стороны умиравших, загнивавших от старости классов - тех самых сил, которым предпочтительнее иметь дело с немудрящими послушными рабами, нежели с мыслящими существами, - то покажется ли удивительным, что философия далеко не сразу смогла разрешить возложенную на нее историей грандиозную задачу?
Стоит ли удивляться, что философия знала не только блестящие победы, но и тяжелые поражения, не только на¬


Почему нужно изучать философию?
111
ступления, но и отступления, и вынужденные тошнотворные компромиссы? Борьба есть борьба, и победа никогда не дается дешевле.
Поэтому философия знает и своих героев-мучеников, и слабодушных отступников, в печали опускавших руки, и хитроумнейших гениев соглашательства, и прямых предателей, склонившихся к подножию креста, в грязь религиозного тупоумия. Философская истина потребовала от человечества колоссальных «издержек производства» - и жертв, и страданий, и долгих блужданий по окольным путям, и самого черного и тяжелого умственного труда. Но то, что добыто этой ценой, - то добыто. Две тысячи лет специального труда, направленного на разрешение ряда важнейших и серьезнейших проблем, не пропали и не пропадут даром, как то думают убогие неопозитивистики, «новейшие» буржуазные философы, заявляющие, что философия две тысячи лет мучилась напрасно, гоняясь за призраками, за решениями «ложных проблем», «псевдовопросов».
Революционный пролетариат и его авангард - коммунистические партии современности - стали законными наследниками всего того богатства, которое было добыто специальным трудом - тем самым, который называется философией, - и никаким неопозитивистским умственным калекам он это богатство, уж, конечно, не отдаст на разграбление.
Философию как науку приходится изучать уже по той простой причине, что один человек - в одиночку, на основе только своего узколичного опыта и так называемого «здравого смысла» - не в состоянии совершить ту гигантскую работу, которая потребовала от человечества больше двух тысяч лет напряженного специально направленного труда. В одиночку невозможно не только разрешить, но даже и просто правильно поставить действительно серьезные философские вопросы.
Пытаться в одиночку сделать то, что человечеству в целом пришлось делать долгие столетия, было бы просто смешной и неумной затеей. В лучшем случае при этом удается «изобрести зонтик» - открыть для себя то, что философия открыла сотни и даже тысячи лет назад и тысячи же лет назад опровергла, как наивный лепет младенчества...


112
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел II. Философия...
В силу того обстоятельства, что философия долгие столетия исследовала не просто «разные» факты, а все новые и новые стороны, все новые оттенки и повороты одних и тех же трудностей и вопросов, в ней и наблюдается так называемая «преемственность». Каждое новое учение побеждало и в философии (как и в любой другой науке) только тогда, когда ему удавалось показать, что оно лучше, чем прежние учения, разрешает те самые трудности, над которыми бились и они, и что оно успешнее, чем любое прежнее учение, способно отразить нападки, возражения, критику.
Поэтому-то философия от века к веку, от народа к народу и накапливала по крупицам такое знание, которого один человек, будь он семи пядей во лбу, образовать не в состоянии. Именно в силу «преемственности» философия в целом и впитывала в себя соки бесконечно сложной живой жизни, уроки миллионов наблюдений и размышлений над этими наблюдениями. Именно поэтому ее выводы закалялись в огне жестоких споров, который испепелял все плохо продуманное, все поспешные и поверхностные умозаключения (какими бы «правильными» они на первый взгляд ни казались). В итоге в ее выводах откристаллизовывался опыт многих веков, десятков стран, сотен событий в жизни и в науке, судеб миллионов отдельных людей... В процессе кипения философских споров из тысяч тонн «словесной руды» постепенно выплавлялись крупицы прочного металла истины.
По этой простой причине и в философии, как и в математике, нет и не может быть «царской дороги». Мало зазубрить наизусть готовые формулы, заключающие в себе ответы на серьезные вопросы философской науки. Если ты не понимаешь тех вопросов, тех трудностей, на которые в них дается ответ, ты и ответ усвоишь только как попугай. Просто заучить наизусть итоговые выводы философской науки нетрудно. Но это все равно, как если бы школьник, вместо того чтобы учиться решать арифметические задачки, просто открыл бы последние страницы задачника, где помещаются обычно ответы на эти задачки, и стал бы зубрить эти ответы наизусть, не пытаясь даже решить ни одной задачки...


Почему нужно изучать философию?
113
То же самое и с философией. И здесь надо прежде всего понять, что же это за задачи, что за вопросы и трудности, на которые учит находить правильные ответы настоящая серьезная философия. А таковой в наши дни является только философия марксизма-ленинизма - диалектический материализм, единственная философская система, впитавшая в себя все действительные достижения мировой философской мысли прошлого и обогатившая их новым драгоценным опытом труда и борьбы за счастье человечества, за победу над природой и косными силами реакции, угнетения человека человеком, - силами современного империализма.
* * *
Вся многовековая история философской мысли - несмотря на все пестрое многообразие фактов и вопросов, так или иначе ею затронутых, - всегда вращалась вокруг одного общего центра - вокруг основного вопроса философии, вопроса об отношении мышления к действительности. Этот вопрос всегда был для философии чем-то вроде центрального светила, вокруг которого, обходя его с разных сторон, то кругами, то спиралями, то удаляясь, то вновь возвращаясь к нему, обращались десятки учений, сотни и тысячи размышлений, споров и дискуссий. И в конце концов только то, что так или иначе попадало в свет этого «солнца философии», включалось в ее развитие, в систему движения ее исследований, «притягивалось» этой системой и прочно застревало в ней.
Поэтому-то философия в ее развитии и была не просто случайным скоплением «разных» вопросов, неизвестно как связанных между собой, а вполне закономерным продвижением по пути к все более и более глубокому и точному решению одних и тех же вопросов. Поэтому-то ее движение - и чем дальше, тем более явно - приобретало возвратно-поступательный характер, поэтому все резче проступали в сознании философов действительные контуры тех вопросов, на которые она, и только она, могла в конце концов дать людям точный, строгий, в деталях продуманный ответ. Поэтому-то философия, несмотря на кажущуюся пестроту вопросов, которых она так или иначе касалась на протяжении тысячелетий,


114
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски Раздел II. Философия...
всегда оставалась одной наукой, а не просто собранием «мнений» по поводу самых разных вещей и явлений.
По этой самой причине англичанин XVI века Фрэнсис Бэкон, например, мог вести весьма плодотворный спор с древним греком Аристотелем, и в этом споре имел своим единомышленником Демокрита, жившего еще раньше, чем Аристотель. Поэтому же проблемы, поднятые немцем Гегелем, так глубоко волновали умы Белинского и Герцена. Это были одни и те же проблемы, хотя и высказанные на другом языке, хотя и по поводу других фактов поставленные.
Если бы не это обстоятельство, осталось бы непонятным, почему и как Маркс и Энгельс в ходе критического сражения с немецкой классической философией завоевали для всего человечества, а вовсе не только для немецкого народа, великие истины, в наши дни побеждающие на всем земном шаре.
Поэтому и великий Ленин, уже будучи признанным вождем самой революционной партии мира, на пороге величайшей из революций, целые годы провел в тиши библиотек Лондона и Берна, самым пристальным образом штудируя труды Аристотеля, Лейбница, Гегеля, Фейербаха. В 1911-1916 гг. Ленин буквально изучал сочинения этих мыслителей, и делал он это, уж конечно, не для развлечения.
Что искал, что мог найти там вождь великой революции? Записи, оставленные Лениным, его конспекты философских сочинений, выписки и соображения по их поводу, собранные в виде «Философских тетрадей», дают ясный ответ: диалектика. Учение о развитии через противоречия, о всеобщих формах и законах такого развития, такого развертывания событий. Диалектика, как логика развертывания действительности, ни от чьего сознания, желания и произвола не зависящая. Логика развития действительности, с которой должна строго согласовываться мысль теоретика, - то есть диалектика как подлинная, высшая Логика развития мысли. Логика развития мысли, высшим принципом которой является как можно более точное согласие с логикой развития событий. Тем самым диалектика - как подлинная теория познания, как наука о том, как добиваться истины в ходе познания фактов.


Почему нужно изучать философию?
115
Диалектика, логика и теория познания - «не надо трех слов, это одно и то же», записывает Ленин в своих «Философских тетрадях». И в этом - ключ к ленинскому, к диалектикоматериалистическому пониманию вопроса о том, как, зачем и почему надо изучать философию, что в ней можно и нужно искать коммунисту, что может и должна дать философия человеку, поставившему своей высшей целью творческое преобразование Природы и общественных отношений с таким расчетом, чтобы людям всего мира обеспечить все условия для свободного, творческого труда.
Если рассматривать и изучать философию прошлого под этим углом зрения - а под таким углом зрения ее как раз и изучал Ленин, - то в ней сразу же открываются богатства, неисчерпаемые сокровища - те самые сокровища, к которым остается слепым любой буржуазный философ и теоретик, каким бы субъективно талантливым он ни был.
Если рассматривать философию под каким-то другим углом зрения, ради каких-то иных целей, она обязательно покажется безвыходной путаницей словесных пререканий, схоластических конструкций, вечной «войной всех против всех», борьбой мнений, которая продолжалась тысячелетия - и ничего в итоге не дала....
И наоборот, та точка зрения, с которой изучали философию Маркс, Энгельс и Ленин, - точка зрения коммуниста- революционера, - дает возможность разглядеть колоссальные залежи «полезных ископаемых» там, где подслеповатый взгляд видит только «словесную схоластику», «оторванное от жизни мудрствование», «устаревшие заблуждения».
Давно известно: за чем пойдешь - то и найдешь. Будешь искать в истории мысли доказательство, что вся эта история была только чередованием одних иллюзий и заблуждений, историей словесных пререканий по поводу несуществующих вещей (как это думает, например, высокообразованный лорд Рассел) - найдешь и это. И это там было.
Будешь искать в истории философии свидетельство того факта, что, несмотря на все иллюзии, на все «пробные» поиски, на все отступления и компромиссы с религиозным невежеством, философия от века к веку училась сама и учила


116
Э. Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел II. Философия.
других развивать мысль в согласии с действительностью - а именно это и видели в истории философской мысли Маркс, Энгельс и Ленин, - и ты обретешь в философии прекрасную, ничем не заменимую школу теоретической мысли; школу, в которой можно изучить и те пути, которые ведут к истине, и те, которые уводят от нее прочь, - получить и уроки успехов, и уроки промахов.
Способность мыслить, подчеркивал Фридрих Энгельс, вовсе не дается человеку от природы. От природы дается человеку только мозг, который можно развить в качестве органа мышления, только задаток. Способность же мыслить «должна быть развита, усовершенствована, а для подобной разработки не существует до сих пор никакого иного средства, кроме изучения истории философии»1.
С тех пор как были написаны эти слова, в принципе не изменилось и не могло измениться ничего. Однако к истории мировой философии прибавилась новая богатейшая по содержанию глава - история философии диалектического материализма, философии Маркса - Энгельса - Ленина.
И до сих пор не существует никакого иного средства для развития способности к теоретическому мышлению, кроме самого тщательного и настойчивого изучения всей истории философии - прежде всего, разумеется, включая сюда историю марксистско-ленинской философии.
Понимая ее, постигнешь и тайну всей предшествующей ей философии. Это неслучайно: «намеки на высшее» [то есть «рациональные зерна» предшествующих учений) можно вообще правильно рассмотреть и понять только тогда, когда это «высшее» само по себе известно: «анатомия человека есть ключ к анатомии обезьяны», мудро сказал об этом Карл Маркс.
Но, с другой стороны, и само «высшее», в данном случае философия марксизма-ленинизма, будет усвоена всерьез, грамотно и творчески только тогда, когда ее положения будут не просто прочитаны и даже заучены наизусть, но и поняты как глубоко содержательные ответы на те сложные и трудные 1 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. XIV, с. 337.


Почему нужно изучать философию9
117
вопросы, над которыми в течение столетий билась передовая философская мысль человечества, но так и не смогла их конкретно разрешить.
Чтобы понять марксистско-ленинскую философию так, необходимо знать и историю всей предшествующей ей философии. Здесь абсолютно верными остаются слова великого Ленина:
«Коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество».
Нет ничего губительнее, как верхоглядство, выражающееся в том, что, усвоив только итоговые выводы, лозунговые фразы (вроде той, что «материя первична», а «все в природе и обществе взаимно связано»), человек уже начинает мнить себя обладателем коммунистической философии. От подобного верхоглядства категорически предостерегал Ленин.
Конечно, все дело в том, чтобы не просто загрузить свою память, загромоздить ее формальной философской эрудицией. Дело в том, чтобы усвоить все богатство мыслей, накопленных философией, критически - чтобы научиться брать от прошлого только то, и именно то, что остается живым и сегодня.
Короче говоря, все дело в том, чтобы изучать философию не путем зубрежки, а так, как ее изучали, затрачивая на то долгие годы напряженнейшего труда, кропотливейшей работы, Маркс, Энгельс и Ленин.


118
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел II. Философия.
Текст доклада в секторе диалектического материализма Института философии АН СССР. Работа (11 машинописных страниц) написана не ранее 1971 года, поскольку Ильенков упоминает монографию А.А. Зиновьева «Логика науки» (М.: Мысль, 1971).
В этой, не публиковавшейся прежде, работе Ильенков прослеживает линию эволюции современной западной «философии науки» - от Дж. Бернала и неопозитивизма - через К. Поппера - до И. Лакатоса. Местами проводятся параллели и с нашей доморощенной версией позитивистской философии науки (А.А. Зиновьев, И.С. Нарский). Все они, считает Ильенков, упираются в те же самые объективные противоречия процесса развития науки, научного познания мира, что и немецкая классическая философия. Однако последняя, в лице Гегеля, продвинулась значительно дальше по части понимания условий и форм разрешения этих противоречий. В своих рассуждениях о критериях «научности» Лакатос приходит к тому же выводу, что и Шеллинг: научным гениям не писаны логические правила и нормы.
Ильенков цитирует работу Лакатоса «Фальсификация и методология научно-исследовательских программ» (1970), пользуясь уже кем-то сделанным переводом с английского оригинала. В 1974 году эта работа будет напечатана - в несколько ином переводе - крошечным тиражом в ИНИОНовском сборнике «Методологические проблемы развития науки» (вып. 1, с. 87-168). Имре Лакатос - единственный представитель неопозитивизма, к которому Ильенков питал симпатию; историко-математические штудии Лакатоса он характеризовал как «блестящие» (см. письма Ильенкова к математику, профессору МГУ ГЕ. Шилову, март - апрель 1970 года). Критикуя взгляды Лакатоса, Ильенков, однако, находит в них «известное приближение» к диалектическому пониманию функции противоречия в научном познании.
Философия и «научность»
Вопрос, по которому я подрядился сделать сообщение, в общей форме очень трудно поддается точной формулировке уже потому, что такая формулировка предполагает более или менее общепринятое определение как философии, так и «науки» вообще. Но на этот счет даже в пределах нашего сектора вряд ли можно установить сколько-нибудь отчетливое единодушие. По этой причине я и не хочу начинать со слишком жестких дефиниций, - ведь если дефиниции даны, то решение


Философия и «научность-
119
в целом во многом ими уже предопределено, то есть высказано наперед в тезисной форме. В конце мне поэтому могут сказать - да, ежели исходить из данных дефиниций, то последующее изложение резонно. Но ежели кто-то с данными дефинициями не согласен, то и все дальнейшее для него не будет иметь ровно никакой доказательной силы. Я поэтому не буду начинать с дефиниций, с определения того, что такое философия и что такое научность, форма научности вообще.
Это не значит, что у меня лично тут нет никакой позиции. Я думаю, что в области философии вообще нельзя работать, не имея достаточно жесткого и продуманного понимания предмета философии, не отдавая себе отчета в том, какое место философия занимает в ряду других наук, в системе научного знания вообще, в составе научного мировоззрения, научного миропонимания. Но в этом отношении я не вижу никакой возможности что-либо добавить к тому, что говорил уже не раз и не два, и что все присутствующие от меня много раз слышали. Исходной точкой зрения, для меня бесспорной, является понимание философии как одной из наук - и ни в коем случае не как особой сферы или формы познания, - как одной из областей научного знания, которая имеет свой строго очерченный предмет исследования и не претендует на привилегированное положение в ряду других наук, не старается представить себя некоей высшей мудростью, некоей «метанаукой», как бы эта «метанаука» ни называлась.
Вопрос для меня, стало быть, не может формулироваться как вопрос об отношении «философии», с одной стороны, и «науки» как таковой - с другой. В такой форме я не вижу возможности ни ставить вопрос, ни рассматривать его, ибо тут с самого начала уже предполагается, что философия противостоит как нечто готовое, как нечто сложившееся и оформленное, всему остальному научному познанию, которое мнится равным образом как некоторое культурное образование, с самого начала противостоящее «философии» и эту философию в себя не включающее. Наука всегда включала и включает в себя философию, причем в качестве своего органического компонента, при изъятии которого вместо науки в собственном смысле слова перед нами останется не наука, а труп нау¬


120
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел II. Философия...
ки, искаженное и ущербное представление о науке и научности. С другой же стороны и обратно: если в составе философии зафиксировать только те моменты, которые сугубо специфичны для философии по сравнению с любой другой наукой, то мы будем иметь в виду уже не реальную философию, а только ее труп, фантазию о ней.
Поэтому вопрос кажется мне единственно резонным в такой более точной формулировке: речь идет не об отношении философии и науки, а об отношении одной науки (по традиции именуемой «философией») к другим наукам - будь то физика или психология, биология или политэкономия. Иными словами, это вопрос не об отношении «науки» к чему-то иному, вне ее существующему, а только об отношении науки к самой себе. Поэтому и философия, со своей стороны, не может относиться к «науке» как к предмету, извне ей заданному и совершенно не зависимому от нее, ибо она сама и есть не что иное, как активный компонент этой науки, не что иное, как предмет, в создании которого она сама принимала активнейшее участие, т. е. предмет, составной частью которого является она же сама.
Это несколько парадоксальное отношение, сходное с парадоксом «множества всех возможных множеств», - сугубо диалектическое, то бишь непосредственно противоречивое отношение. По этой причине различные исторические формы взаимоотношений философии с другими науками и приходится рассматривать как различные формы проявления этого имманентного для всего научного познания противоречия, как разные формы внешнего обнаружения противоречия науки с собою же самой. А не как противоречия между двумя разными по происхождению и по субстанции формами познания, изначально противопоставленными друг другу.
Философия в этом понимании и предстает как самосознание науки, как самоотчет науки перед самой собой; философия - это и есть наука, сознающая себя в качестве науки; сознание это может быть более или менее точным, более или менее адекватным, более или менее конкретным, - но ничего другого, по-видимому, философия как особая наука в себе не содержит.


Философия и «научность:
121
Сформулированное понимание философии как «чистой формы научности вообще» довольно отчетливо откристаллизовалось внутри немецкой классической философии от Канта до Гегеля. И там же был четко выявлен парадокс, из него возникающий. Тот самый парадокс, который в других формах выражения впоследствии формулировался не раз и не два.
Шеллинг формулирует этот парадокс таким образом:
«Что такое форма научности вообще и в чем она коренится? Этот вопрос по отношению ко всем другим наукам должен быть решен наукоучением (“наукой о науке"). Но последнее само уже есть наука, следовательно, понадобится наукоучение о наукоучении, которое тоже нельзя будет не считать наукой, и так далее до бесконечности... Вопрос, стало быть, в том, как может быть объяснена возможность выхода из этого круга ввиду его явной порочности»1.
Здесь, таким образом, очень остро было выражена трудность, которая позднее осознается в виде необходимости создать «метанауку», «науку о науке», - необходимости, которая, однако, сразу же опять приводит к прогрессу в дурную бесконечность, т. е. к выводу о принципиальной невозможности дать окончательный ответ на вопрос - что такое наука вообще и в чем отличие научного познания от донаучного, антинаучного и вообще ненаучного...
Шеллинг пришел к выводу, что такого строго сформулированного критерия научности задать нельзя, и что единственно-возможный выход из порочного круга заключается в апелляции к некоторой более высокой форме познания, нежели научное, - к интеллектуальной интуиции, к творческой силе вообще, которая не связана уже никакими наперед заданными принципами, а наоборот, каждый раз открывает новые принципы. Творчество - удел гения.
Известно, с каким сарказмом отозвался об этой элитарной концепции познания Гегель. Тезис, которым он начинает 1 Система трансцендентального идеализма, раздел I. <Цит. по кн.: Антология мировой философии. В 4-х т. М.: Мысль, 1969-1972, т. 3, с. 257. Ильенков счел нужным уточнить лишь перевод термина «Wissenschaftslehre»: «наукоучение ("наука о науке")» вместо «наукос- ловия».>


122
Э Ильенков. Статьи, доклады, наброски Раздел II. Философия..
свою «Феноменологию духа», - насчет своего намерения сделать философию наукой, - это прямой антитезис Шеллингу Решение, которое намечает Гегель, тоже довольно известно. Гегель не отвергает того факта, что во взаимоотношениях между философией и прочими науками явственно обнаруживается описанный Кантом и Шеллингом «порочный круг». Однако выход из этого круга Гегель видит не в создании некоей «метанауки», как бы последняя ни называлась, а в критическом преобразовании всей системы наличных представлений науки в целом о себе самой, в критическом преобразовании Логики как науки.
Позиция Гегеля основывается - в отличие от шеллинговской - на сугубо, так сказать, демократическом принципе. А именно: философия не имеет права присваивать себе никаких привилегий, и обязана строжайшим образом соблюдать все те правила, которые она же сама и формулирует в качестве правил научного мышления вообще. Отсюда и характернейший для Гегеля прием в критике своих предшественников - Канта, Фихте и Шеллинга. Гегель каждый раз уличает их в том, что они показывают плохой пример следования тем самым правилам мышления, которые они обосновывают в качестве всеобщих нормативов мышления вообще, в качестве непререкаемых правил «научности», как таковой.
Согласно Гегелю, «мышление о мышлении» (т. е. логика как наука) должно протекать по тем же самым правилам, что и мышление о любом другом предмете.
Развивая свою позицию далее, Гегель и показывает, что искомый выход из порочного круга, который тут получается, если подходить к делу чисто формально, происходит в истории научного познания постоянно, и притом не за счет выхода за пределы формы научности, а за счет совершенствования самой этой формы и сознания этой формы, которое как раз в философии специально и достигается.
В этом смысле Гегель и показывает, что каждая вновь возникающая философская система как раз и играет по отношению к своей предшественнице роль «метанауки», роль «метафилософии», поскольку она и может сравнивать свои собственные вчерашние представления о научном мышле¬


Философия и «научность:
123
нии - с сегодняшним опытом их реализации в действительном познании.
Круг, остающийся «порочным» до тех пор, пока к вопросу подходят чисто формально, перестает быть порочным сразу же, как только вопрос переносится на почву истории развития познания. Тут получается не форма круга, все время возвращающегося к тому же самому, а скорее форма спирали, которая виток за витком расширяет сама себя. В этом процессе саморазвития Гегель и усматривает ту самую «форму», которую только и можно считать «абсолютной формой» научности вообще. Сообразно этой схеме каждая конечная формация мышления (в том числе каждая отдельная теория) сама в себе, внутри себя, содержит свое собственное отрицание, свою границу, а стало быть, и необходимость выхода за эту границу. Поэтому-то подлинная преемственность в чередовании теоретических систем и осуществляется вовсе не за счет чисто дедуктивного развития старых принципов, а только за счет их отрицания, за счет показа той ограниченности этих принципов, которая ранее не осознавалась.
Иными словами, философия оказывается способной критически относиться к самой себе лишь постольку и ровно постольку, поскольку она смотрит на себя, на свои конструкции, как бы со стороны, как на что-то «другое», как на постороннее, - постольку, поскольку она видит сама себя в своих «отчуждениях».
И этими «отчуждениями», по Гегелю, являются как раз другие науки, - та же математика, та же физика или биология, та же история, - и притом история, не только запечатленная в трактатах, но и реальная история событий. Так, например, Гегель рассматривает все события Великой Французской революции как процесс практической реализации философских идей Просвещения.
Таким образом, гегелевская позиция обязывает смотреть на все другие науки (и шире - на все формы человеческой деятельности) как на акты реализации вчерашней философии.
Поэтому-то актуальное, наличное состояние других наук и демонстрирует философии ее собственный вчерашний день, освещая его не только со стороны плюсов, но и со


124
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски Раздел II. Философия.
стороны тех минусов, которые она вчера сама в себе не замечала. Поэтому-то критическое отношение философии к другим наукам - это и есть ее критическое отношение к своему собственному вчерашнему дню, к себе самой. С другой же стороны, философия не может относиться критически к себе самой до тех пор, пока она не будет практически реализована в виде мышления «о другом», а не о себе самом, - пока не совершится акт отчуждения философии, пока философия не выступит в свое «инобытие», то есть в виде «другой» науки - в виде математики или химии, в виде биологии или политэкономии.
Когда Гегель рассматривает любую другую науку как «прикладную логику», как практически реализованную логическую схему, он этот взгляд и проводит, замечая каждый раз, что наличное, актуально данное состояние других наук есть не что иное, как практически реализованная вчерашняя философия, вчерашняя Логика, вчерашняя фаза развития самосознания науки. Именно «самосознания», т. е. той совокупности принципов мышления, которой все другие ученые следуют вполне сознательно, отдавая себе в них полный отчет. А этот самоотчет ученые всегда осуществляют в понятиях, так или иначе заимствованных ими из философии.
При всех преувеличениях, связанных с гегелевским абсолютным идеализмом, эта схема представляется все же гораздо более адекватной фактическому положению вещей, нежели полярно обратная ей позитивистская схема, согласно которой философия является «научной» ровно постольку, поскольку она представляет собою попросту некритически обобщенное описание современной ей науки, ее результатов и методов, коим сознательно следуют ученые. Подчеркиваю это, сознательно следуют, сознательно руководствуются, ибо ученый сплошь и рядом мыслит как раз вопреки тем правилам, которые он сознательно исповедует.
Для Гегеля Логика оказывается «абсолютной наукой», или наукой без дальнейших определений, чистой формой научности, чистой схемой научного мышления вообще. Развернутая теория Логики и есть, по Гегелю, единственно возможный конкретно развернутый ответ на вопрос - что та¬


Философия и «научность:
125
кое наука вообще, наука как таковая, Wissenschaft als solche, «в-себе-и-для-себя», - наука, знающая себя как наука, наука, достигшая ступени самосознания, самопонимания, - наука, умеющая смотреть на самое себя как бы со стороны, и потому умеющая критически оценивать свои собственные действия с точки зрения некоторых эталонных образцов, резюмированных в Логике.
Гегель достаточно ясно понял, что такую роль и функцию Логика может исполнять в ходе научного познания в целом, в развитии науки в целом, в том единственном случае, если она по своему существу и содержанию будет ничем иным, как критически резюмированной историей познания.
Рассмотренная в этом зеркале, в зеркале истории познания, наука вообще вряд ли может быть определена иначе, как подытоженный, как сведенный в доступную обозрению индивида форму, исторически проделанный человечеством опыт овладения внешним миром и своими собственными (исторически развивающимися) отношениями. Я не думаю, что возможна более общая и краткая дефиниция Науки и Научности, - дефиниция, которая могла бы служить критерием отнесения тех или иных знаний к «научным» и отлучения других знаний от Науки.
На это, конечно, могут заметить, что и Библия, и древнегреческий эпос тоже были по своему содержанию тем же «подытоженным», сведенным в легко обозримую форму, опытом человечества, уроком предварительно прожитой жизни. Согласен, и эти формы знания тоже попадают в рамки данной дефиниции.
Тем не менее я на этом определении буду настаивать, считая, что любая попытка дать более жесткое определение, указать на тот категорический признак, на основании которого можно было бы безапелляционно судить о принадлежности или непринадлежности тех или иных знаний к «научным», была бы не только излишним, но и очень опасным педантизмом.
Совсем не случайно Джон Бернал, основоположник «науки о науке», счел вообще, в принципе невозможным строго определить термин «Наука», ответить на вопрос «что такое


126
Э Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел II. Философия
Наука»1. Позиция Бернала в этом вопросе тоже основывается на печальном опыте попыток задать такой жесткий признак, согласно которому стало бы возможным раз и навсегда сортировать знания на «научные» и «ненаучные», включая в разряд последних донаучные и антинаучные. Бернал слишком хорошо понимает, что в составе так называемой «современной науки» имеется и изрядная доза чисто мифологических представлений, исторически неизбежных иллюзий, и притом таких, которые по форме своего выражения абсолютно ничем не отличаются от экспериментально-практически проверенных объективных истин.
Ничего не поделаешь, и современная наука, несмотря на все свои успехи и достижения, тоже имеет потолок, границу, за которой она уже не имеет возможности строго, раз и навсегда, различить, где кончается объективная истина, и где начинается гипотеза, которая завтра окажется чистым мифом.
Бернал, по-видимому, учитывает и тот трезвый урок, который можно сделать из попыток новейшего позитивизма задать «науке» такой формальный критерий «научности», который позволял бы раз и навсегда отделить «агнцев от козлищ», то есть сформулировать жесткие правила процедуры, соблюдение которой отсекало бы и элиминировало из науки мифологический, метафизический и спекулятивный элемент, все допущения, не могущие быть строго проверенными и доказанными. Хорошо известно, и даже признано лидерами неопозитивизма, что попытки строго сформулировать правила процедуры «верификации» потерпели неудачу. Не менее показательна история попыток заменить принцип «верификации» более смягченным вариантом - принципом «фальсификации», - предпринятых Поппером. Сформулировав этот принцип вначале довольно жестко, то есть согласившись считать 1 «(Слово "наука" ("science") на всем протяжении книги используется в самом широком смысле, и я нигде не пытался втиснуть его в рамки какого-либо определения. В самом деле, наука на всем протяжении истории человечества претерпевала столько существенных изменений, что ни одно определение не будет исчерпывающим» (Бернал Дж. Наука в истории общества. М.: Издательство иностранной литературы, 1956, с. 8).>


Философия и «научность’
127
«научными» только те представления, которые в принципе поддаются экспериментально-теоретическому опровержению, он очень быстро убедился, что в такой категорической форме этот принцип может повести к не менее опасным последствиям, чем принцип «верификации», и потому требует массы оговорок, ограничений, уточнений. В последней своей версии - в версии ученика Поппера Лакатоса - этот новый, «утонченный» или «смягченный» фальсификационизм в итоге становится настолько либеральным, что от первоначальной затеи Поппера мало что остается. Критерии «научности» становятся настолько неопределенными, что их суть в конце концов сводится к ряду заповедей чисто морального свойства и утрачивает характер логических нормативов. В самом деле, подытоживая свое исследование принципа «фальсификации», Лакатос по существу зачеркивает все претензии попперовской затеи. В итоге его исследования оказывается, что в принципе нет и не может быть даже помыслено такого «решающего отрицательного эксперимента», который был бы правомочен навсегда осудить какую бы то ни было теорию как «ненаучную». По существу, Лакатос приходит к выводу, что роль такого «решающего отрицательного эксперимента» правомочна играть только вся история познания, взятая не только ретроспективно, но и в ее необозримой перспективе.
Отсюда и выводы, - я их процитирую, настолько они красноречивы:
Во-первых, Лакатос считает недопустимым и опасным вообще применять принцип «фальсификации» к отдельной теории. Как он говорит:
«Утонченный фальсификационизм меняет проблему оценки теорий на проблему оценки серии (последовательности) теорий. Не теория в изоляции, но серия теорий может называться "научной" или "ненаучной". Прилагать термин "научная" к единичной теории нельзя...»1.
Далее, Лакатос соглашается считать ту или иную теорию «фальсифицированной» только в том случае, если налицо 1 Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ (перевод), с. 63.


128
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел II. Философия...
имеется другая теория, превосходящая данную по степени ее «эвристической силы», по степени ее «плодотворности», по степени ее способности предсказывать новые экспериментальные факты. «Не может быть фальсификации прежде, чем возникнет лучшая теория»1.
Далее. Поскольку Лакатос выдвигает критерий «плодотворности», он снимает с теории даже такое ограничение, как логическая противоречивость, и в этом смысле гораздо ближе подходит к диалектике, нежели марксист И.С. Нарский. По Лакатосу, наличие «противоречий» в составе теории еще не может служить доводом к ее отвержению, основанием «фальсификации». Лакатос призывает науку быть терпимой - терпимой настолько, чтобы допускать прогресс. «Эта степень терпимости, - пишет Лакатос, - делает для нас дозволенным прогресс даже на противоречивых основаниях. Сдвиги проблем могут тогда быть прогрессивными, несмотря на противоречия...»1 2. В качестве примера такой - содержащей в своих фундаментальных основаниях противоречие - научной теории Лакатос приводит квантовую механику Бора с ее принципом дополнительности, показывая, что строго мыслящий и последовательный догматический фальсификационист обязан был бы объявить эту теорию антинаучной. Еще меньше оснований для фальсификации представляет, по Лакатосу, строго установленное противоречие между новой гипотезой и всей суммой до сих пор накопленных наукой утверждений. По Лакатосу, и тут надо проявлять терпимость, осторожность, дабы не загубить в зародыше такую исследовательскую программу, которая докажет свою эвристическую силу только завтра...
Общий вывод, к которому приходит Лакатос, сводится к тому, что наука всегда была, есть и будет продутом «гения», руководимого исключительно «творческим воображением», которое в конце концов не связано никакими сколь угодно изощренно сформулированными правилами «рациональности».
1 Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ..., с. 65.
2 Там же, с. 195.


Философия и «научность>
129
«И если гений приходит к решению заменить (“прогрессивно") самую неопровергаемую и подтвержденную теорию, к которой он, по-видимому, питает отвращение по философским, эстетическим или личным мотивам (причинам), то всего ему хорошего. Если две команды, преследуя цели соперничающих исследовательских программ, соревнуются, то одна из них, - благодаря большему творческому таланту, - должна, вероятно, преуспевать, если только бог не накажет ее максимальным недостатком эмпирического успеха.
Направление науки обусловливается, главным образом, творческим воображением человека, а не миром фактов, который нас окружает. Творческое воображение, вероятно, должно находить подтверждающиеся неизвестные данные даже для большинства “абсурдных" программ, если эти поиски удовлетворительно доведены до конца... (Ньютоновская теория тяготения.)
Ученые придумывают фантазии, а затем проводят в высшей степени селективную охоту за новыми фактами, которые согласуются с этими фантазиями»1.
Вся эта концепция представляет собою, по-видимому, большой и значительный шаг вперед по сравнению с претенциозными установками классического неопозитивизма на создание так называемой «логики современной науки», понимаемой как совокупность жестко сформулированных «правил», соблюдение которых автоматически обеспечивает «научность» утверждений и теоретических концепций, а несоблюдение - столь же автоматически влечет за собой презрительную квалификацию как «ненаучных».
Философию позиция Лакатоса ориентирует на роль снисходительно-либерального наблюдателя, понимающего, что «пути науки неисповедимы», и потому заранее готового простить «гению творческого воображения» любое - самое грубейшее - преступление против логического кодекса...
(Ту же самую по существу позицию с трогательной непосредственностью формулирует А.А. Зиновьев:
1 Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ..., с. 205-206.


130
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски Раздел II. Философия...
«... Идеально логизированная наука есть утопия. Незнание, игнорирование и даже преднамеренное нарушение логических норм в реальной истории науки часто является совершенно необходимым социально-психологическим условием тех мутаций в науке, без которых невозможен ее прогресс...»1.)
Мне кажется, трудно более жестоко и беспощадно развенчать претензии на создание системы «правил для руководства ума», которая автоматически обеспечивала бы «научность» познания или хотя бы задним числом позволяла отличить научность от ненаучности...
* * *
Все, что философия (я имею тут в виду любую единичную философскую систему) говорит о науке и о научности, она автоматически высказывает и о самой себе. И наоборот, все, что она говорит о себе, сразу же принимает характер всеобщих, т. е. логических, положений, относящихся к любой другой науке. Эта особенность философии как науки, отличающая ее от химии или физики, от биологии или политэкономии, вовсе не зависит от намерений ее отдельных представителей, а проистекает из того особого места и роли, которую философия играет в системе разделения труда внутри науки в целом, внутри совокупности всех научных дисциплин.
Эту особую роль и функцию философии можно понять сколько-нибудь рационально при одном единственном, как мне кажется, условии - при условии толкования философии как науки, имеющей своим специальным предметом мышление, и притом мышление в том его понимании, которое вызревало в русле одной - и именно диалектической - традиции, линии развития. Той линии, которая достаточно четко обрисована именами Декарта и Спинозы, Лейбница и Канта, Гегеля и Фейербаха. Я имею в виду, разумеется, только узловые точки на этой линии. Эта традиция в развитии философии как науки всегда очень отчетливо осознавала свою линию преемственности, т. е. то обстоятельство, что указанные системы и их авторы при всех различиях в интерпретации предмета своих раз-
1 Зиновьев А.А. Логика науки. М.: Мысль, 1971, с. 18.


Философия и «научность’
131
мышлений прекрасно понимали, что они имеют дело с одним и тем же предметом, хотя бы формально дефиниции предмета в этих системах и расходились друг с другом весьма далеко.
Поэтому, как мне кажется, можно довольно четко сформулировать и критерий принадлежности или непринадлежности тех или иных философских построений к категории «научных», - только этот критерий будет иметь не формально- аналитический, а по существу исторический характер. Принадлежность к науке и принадлежность к той исторической традиции, которая в течение веков доказала свою плодотворность, или, выражаясь по-модному, по-лакатосовски, свою «эвристическую силу», - это одно и то же. По отношению к физике тот же Лакатос принимает аналогичный критерий как нечто само собою разумеющееся, понимая, что только история, и никак не формально-логические критерии, способна выступать тут как сколько-нибудь компетентный судия, как тот сепаратор, который лишь и может объективно отсортировать плодотворные исследовательские программы - от неплодотворных. Лакатос пытается дать свою «рациональную реконструкцию» истории физики, и эта реконструкция сразу же обнаруживает линию очевидной «непрерывности», линию, которая тянется от Галилея и Ньютона - к Максвеллу и Фарадею, и далее - к Эйнштейну и Бору. Разумеется, и тут указаны только узловые точки, обозначающие дискретные моменты этой непрерывности.
В указанной «непрерывности» Лакатос и видит единственно возможный выход из тупика полного скепсиса, т. е. полной капитуляции попыток дать сколько-нибудь отчетливый критерий научности наличных теорий, наличных исследовательских программ, соревнующихся между собою «научных команд», как он шутливо выражается. Теория (или исследовательская программа) имеет шанс быть признанной в качестве «научной» лишь постольку и в той мере, в какой она способна доказать, что она по существу превосходит свою прямую предшественницу. Теория, которая неспособна показать свою родословную, не имеет и никаких шансов включиться в общеисторическое развитие науки. С этим нелепо спорить, это, по-видимому, просто факт.


132 3. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел II. Философия
Если взглянуть с этой точки зрения на философию, то здесь фактически очевидно, что единственной линией развития, которая может задним числом четко обрисовать свою непрерывную родословную, оказывается диалектико-материалистическая традиция, критически усваивающая наиболее важные уроки своей собственной истории, своего собственного прошлого. И та точка зрения, к которой в итоге приходит Лакатос, по существу означает одновременно и категорический смертный приговор его собственной философско-теоретической концепции. В самом деле, вся та «родословная», которую он может указать для своей концепции, сводится к одному лишь Попперу и его ближайшим предшественникам, которых Поппер непосредственно опровергал, пытаясь заменить догматический принцип «верификации» - столь же догматическим принципом «фальсификации».
Поэтому, пользуясь его же собственным выражением, концепция «утонченного фальсификационизма» оказывается «привитой» исключительно к той самой ветке дерева познания, которую сама же эта концепция объявляет гнилой и нежизнеспособной.
Однако очень показательным и симптоматичным является тот факт, что попперовско-лакатосовская концепция «научности» в конце концов увидела критерий научности прежде всего в принадлежности к определенной линии преемственности, притом преемственности, которая в истории любой науки осуществляется путем конструктивной критики достигнутого данной наукой состояния. Окольным путем этот взгляд возвращает нас к старой - и глубоко справедливой - гегелевской идее насчет развития через «отрицание», но отрицание не «зряшное», а конструктивное, т. е. ассимилирующее всё действительно достигнутое опровергаемой теорией содержание.
Весьма небезынтересным является и вывод Лакатоса о том, что часто возникновение «прогрессивной исследовательской программы» осуществляется путем «прививки» к наличной теории прямо противоречащего этой теории принципа, - иными словами, что линия преемственности («непрерывность» в чередовании исследовательских программ) пря¬


Философия и «научносты
133
мо и непосредственно обеспечивается - как звеном - прямым логическим противоречием.
Это значит, что возникновение противоречия в составе наличного теоретического знания является не только и не столько «деструктивным» феноменом, как это выходит у упрямых представителей неопозитивизма, - сколько необходимой формой прогресса научного знания. Лакатос, правда, не рискует обобщать свое наблюдение до степени логического норматива, - он просто соглашается признать, что «бывает и так» и что, поэтому, надо быть «терпимым» перед лицом подобных феноменов, а не выказывать по отношению к ним догматическую нетерпимость. Это уже хорошо, хотя диалектическая логика давным-давно показала, что именно противоречие в составе наличного теоретического знания обозначает «точку роста» данной науки, данной области познания, а там, где противоречия нет, там, где оно замазано, замаскировано с помощью «лингвистической ловкости», там развития науки вообще не происходит, а совершается лишь догматическое пережевывание старых, уже достигнутых, уже завоеванных истин...
Известное приближение к этому пониманию у Лакатоса намечается. Но он тут же пятится от этого вывода назад, поскольку аксиомы неопозитивистской логики держат его еще очень крепко, и «стремление к непротиворечивости» - при всех оговорках - он считает единственно надежным формальным признаком «научности» (как и И.С. Нарский), и потому считает Гегеля основоположником всякого «обскурантизма». В этом пункте Лакатос в угоду старинным формально-логическим предрассудкам сразу же пятится от Гегеля назад, - и, естественно, попадает прямо в объятия Шеллинга - в плен его представления о том, что высшим арбитром, решающим, что научно, а что ненаучно, оказывается ничем не управляемая «творческая сила гения», «талант», «изобретательность» и тому подобные трудно определимые, ничем заранее не регламентированные формы наития...


134
Э Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел II. Философия
В архиве Ильенкова сохранились три версии статьи «Логика» - здесь публикуется финальная. Она же и самая объемная из трех. Текст (44 машинописных страниц) набран на электрической печатной машинке, местами насквозь пробивавшей первые копии тонкой бумаги. Ровные большие поля, минимум опечаток - ясно, что работала профессиональная машинистка. Кое-где на полях и между строк - карандашные замечания рецензента. В правом верхнем углу первой страницы - надпись: «Фил.». На остальных листах - слово «Логика» и номер страницы.Так обычно маркировались статьи для «Философской энциклопедии» (ФЭ).
Статья «Логика» размещена в третьем томе, работа над которым шла с 1962 года. В марте 1964 материалы были сданы в набор, в сентябре том подписан к печати. Между этими датами, в мае, Ильенков вышел из редколлегии ФЭ - видимо, после того, как увидел гранки редактировавшихся им статей. Выяснилось, что руководивший работой надтомом А.Г. Спиркин негласно вносил масштабную правку в уже отредактированные Ильенковым тексты. «Все,что я сделал за год работы,за моей спиной и без моего ведома переделано и, на мой взгляд, безнадежно испорчено», - писал Ильенков в заявлении на имя Ф.В. Константинова, директора Института философии и главного редактора ФЭ. Имя Ильенкова, по его настоянию, было снято из списка редакторов тома.
Все время работы Ильенкова в ФЭ велась битва за Логику (это слово он любил писать с заглавной буквы - редакторы книг и журналов, как правило, меняли впоследствии букву на строчную), дабы отличить науку о формах и законах мышления от науки об «исчислении высказываний», о формальной структуре языка - логики формальной, символической. Обращаясь с письмом в Главную редакцию ФЭ, Ильенков просил включить статью «Логика» в раздел диалектического материализма. Формальные логики, понятно, не могли этому не воспротивиться. В конечном счете партия логиков с маленькой буквы добилась своего. Написанная Ильенковым статья «Логика» не прошла в том.
Часть текста, в переработанном виде, вскоре будет напечатана в журнале «Вопросы философии» в виде статей «Предмет логики как науки в новой философии» (1965, № 5,с. 71-82) и «К истории вопроса о предмете логики как науки» (1966, с. 32-43). Последняя же четверть публикуемой рукописи («Проблема логики как науки в буржуазной философии после- гегелевского периода») представляет собой совершенно не известный публике текст. Изложение истории науки Логики доводится здесь до конца XIX века, завершаясь именем Гуссерля. Любопытно, что Ильенков широко пользуется излюбленным термином Гуссерля «психологизм, психологисты» для характеристики логических взглядов неокантианцев и позитивистов. В других работах Ильенкова этот термин практически не встречается. Имена же «буржуазных» логиков XIX столетия разве что изредка перечисля¬


Логика
135
ются через запятую - за одним исключением: Ильенкову легло на душу определение формальной логики как «углубленной в себя грамматики». Он цитирует эти слова Тренделенбурга в четырех разных статьях и в докторской диссертации.
ЛОГИКА - наука о формах и закономерностях мышления, теория мышления. В настоящее время термином «логика» обозначаются теории, различающиеся не только по способу разработки одних и тех же вопросов, но и по предмету исследования. Термин «логика» употребляется поэтому обычно с тем или иным прилагательным («формальная логика», «математическая логика», «индуктивная», «модальная» и т. д.).
Решение вопроса о предмете логики как науки по существу зависит от решения основного вопроса философии и отражает в себе теоретические, мировоззренческие, философские установки, в том числе представление о природе мышления, об отношении мышления к его предмету, о движущих силах, стимулах развития мышления и т. д. Не случайно поэтому логика всегда была и остается объектом острой идейной борьбы основных философских направлений - материализма и идеализма, диалектики и метафизики.
Марксистско-ленинское решение вопроса о предмете логики, представляющее собой итог всей истории философской мысли, разработано Марксом, Энгельсом и Лениным в ходе критической и материалистической переработки высших достижений предшествующей философии в области теории мышления. Логика, разработанная на основе диалектико-материалистического понимания и решения проблемы мышления и соответствующая современному уровню развития человеческой культуры, науки и техники, обычно именуется диалектической логикой.
Логика диалектическая - наука об объективных формах и законах развития человеческого мышления, понимаемого как исторический процесс отражения внешнего мира в знании людей, как объективная истина в ее развитии. В этом понимании логика диалектическая совпадает с диалектикой и теорией познания материализма.


136
Э, Ильенков Статьи, доклады, наброски, Раздел II. Философия...
1. История вопроса. Термин «логика» применительно к учению о мышлении впервые был использован стоиками, у которых он означал буквально «учение о слове» (от грен. logos - слово). По существу же логика начала оформляться гораздо раньше. Ее элементы обнаруживаются уже в сочинениях индийских буддистов, греческих натурфилософов- досократиков, во фрагментах Демокрита и рассуждениях софистов, в диалогах Платона и т. д. Первым систематизатором и основоположником логики как науки считается обыкновенно Аристотель, подытоживший и критически обобщивший все предшествовавшие попытки исследований в области мышления. В его трудах были впервые сведены воедино и систематически рассмотрены все те области проблем, которые впоследствии выделились в виде различных направлений и интерпретаций логики.
Характеризуя место и роль Аристотеля в истории логики как науки и дальнейшую судьбу его учения, В.И. Ленин отмечал:
«Логика Аристотеля есть запрос, искание, подход к логике Гегеля, - а из нее, из логики Аристотеля (который всюду, на каждом шагу ставит вопрос именно о диалектике), сделали мертвую схоластику выбросив все поиски, колебания, приемы постановки вопросов»1.
В исследованиях Аристотеля рассмотрение категорий, форм и законов мышления постоянно переплетается и смешивается с рассуждениями космологического, физического, психологического и лингвистического характера. «У Аристотеля везде объективная логика смешивается с субъективной и так притом, что везде видна объективная»1 2. Исторически наиболее ценной и перспективной частью аристотелевской логики является объективная логика, наиболее полно представленная в виде «Метафизики», хотя средневеково-схоластическая традиция догматизировала под названием «логики Аристотеля» прежде всего ту ее часть, которая выступает на первый план в сочинениях, собранных в «Органоне» («Кате1 Ленин В.И. Собрание сочинений, 4-е изд., т. 38, с. 366.
2 Там же.


Логика
137
гории», «Об истолкованиях», «Аналитики», «Топики» и «Софистические опровержения»), т. е. узкоформальный аспект понимания мышления. «То, что обыкновенно приводится в наших логиках из этих пяти частей "Органона", представляет собою на самом деле самую меньшую и тривиальную часть, а часто даже приводится лишь содержание "Изагоги" Порфирия. В особенности в первых частях, в "Толковании" и "Аналитиках”, эта аристотелевская логика уже содержит описание всеобщих форм мысли, рассматриваемых в обычной логике, и как раз они составляют основу того, что вплоть до новейшего времени известно как логика»1.
Стоики, резко разграничившие область логики от «физики» и «этики», как раз и положили начало узкоформальному толкованию предмета логики как науки, окончательно оформившемуся в средние века. Логика стоиков сближалась ими с грамматикой и риторикой.
Средневековая схоластика завершила эту тенденцию, окончательно превратив «аристотелевскую логику» в «органон» (т. е. орудие, инструмент) ведения словесных диспутов, подчинив ее задачам истолкования текстов и догматов священного писания, превратив логику в служанку богословия. Значение логики как науки прямо обосновывалось текстом Библии, согласно которому «В начале было Слово, и Слово было Бог» (Абеляр). Логика в результате была целиком сведена к рассмотрению «внешних форм мышления», т. е. прежде всего форм выражения мышления в речи, в слове, в языке.
Схоластически-омертвленная и догматизированная аристотелевская логика оказалась полностью непригодной в качестве «органона» действительного мышления, теоретического познания окружающего мира. Этим и объясняется та решительная оппозиция, которую заняли по отношению к ней все крупнейшие представители философии Нового времени, так или иначе связанные с развитием естествознания и зачатков общественных наук.
«Логика, которой теперь пользуются, скорее служит укреплению и сохранению ошибок, имеющих свое основание в об1 Гегель Г.В.Ф. Сочинения, т. 10, с. 312.


138
Э Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел II. Философия
щепринятых понятиях, чем отысканию истины. Поэтому она более вредна, чем полезна», - констатирует Ф. Бэкон1. «В логике ее силлогизмы и большая часть других ее наставлений скорее помогают объяснять другим то, что нам известно, или даже, как в искусстве Луллия, бестолково рассуждать о том, чего не знаешь, вместо того чтобы изучать это», - вторит ему Декарт1 2.
Почти единодушным оказывается вывод, что логика в ее традиционном понимании почти не затронула проблемы действительного мышления, познания, и ограничилась лишь рассмотрением словесного оформления готового знания. «Силлогизм в лучшем случае есть лишь искусство биться тем небольшим знанием, какое есть у нас, не делая к нему никаких прибавлений»3. На том же основании Декарт считал необходимым отнести всю проблематику прежней логики к области риторики. Поскольку логика сохраняется как особая наука, она толкуется уже не как наука о мышлении, а как наука об употреблении слов, имен, знаков. «Ибо, если арифметика учит нас сложению и вычитанию чисел, то геометрия учит нас тем же операциям в отношении линий, фигур (плотных и поверхностных), углов, пропорций, времен, степеней, скорости, силы и т. п. Логика учит нас тому же самому в отношении последовательности слов, складывая вместе два имени, чтобы образовать утверждение, и два утверждения, чтобы образовать силлогизм, и много силлогизмов, чтобы составить доказательство. Из суммы же или из заключения силлогизма логики вычитают одно предложение, чтобы найти другое», - говорит Т. Гоббс4. Подытоживая свой «Опыт о человеческом разуме», Локк так определяет предмет и задачу логики: «Задача логики рассмотреть природу знаков, которыми душа пользуется для уразумения вещей и передачи своего знания другим», толкуя логику как «учение о знаках», как «семиотику»5.
1 Бэкон Ф. Новый Органон. М.: Соцэкгиз, 1935, с. 110.
2 Декарт Р. Рассуждение о методе / Избранные произведения. М.: Госполитиздат, 1950, с. 271.
3 Локк Дж. Опыт о человеческом разуме. М., 1898, с. 692.
4 Гоббс Т. Левиафан. М.: Соцэкгиз, 1936, с. 59.
5 Локк Дж. Опыт о человеческом разуме. М., 1898, с. 735-736.


Лотка
139
По этой причине большинство философов Нового времени избегают употреблять термин «логика» в качестве названия науки о мышлении, о разуме, об интеллекте. Этот термин не фигурирует в названии ни одного из сколько-нибудь крупных сочинений, посвященных исследованию человеческого мышления. Достаточно назвать «Рассуждение о методе» Декарта, «Трактат об очищении интеллекта» Спинозы, «Разыскание истины» Мальбранша, «Опыт о человеческом разуме» Локка, «Новые опыты о человеческом разуме» Лейбница и т. д. - вплоть до таких эпигонских сочинений, как «Искусство мышления» Арно и Николя. Действительная история науки о формах и закономерностях человеческого мышления совершается в эту эпоху за пределами формальной логики. Вместе с тем весь этот период остро ставит задачу создания новой логики, задачу разработки такой теории мышления, которая соответствовала бы потребностям и запросам практики действительного мышления, рационального познания, процесса теоретической переработки данных опыта. Задача реформировать старую логику осознается очень отчетливо представителями самых разных направлений, как материалистами (Бэкон, Гоббс, Спиноза), так и идеалистами (Мальбранш, Лейбниц). При этом понимание предмета логики как науки, круга ее проблем и способа их решения, меняется весьма существенно в зависимости от общефилософских установок и прежде всего от решения основного вопроса философии, от понимания природы мышления. Общим для всего указанного периода остается лишь одно - ориентация на математическое естествознание. Логика при этом оказывается наукой, старающейся обобщить и философски истолковать опыт мышления в математике и механике - в двух науках, только и получивших к этому времени достаточное развитие и применение к жизни. С этой категорической ограниченностью практики научного мышления XVI-XVIII вв. связана и характерная черта тогдашней логики - тенденция универсализировать методы механистического естествознания, выдать специфические формы и приемы математического мышления за формы и правила мышления вообще, т. е. за законы логики.
Отчетливее всего эта тенденция проступает у представителей механистического материализма, в частности, у Гоббса. По¬


140
Э. Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел II. Философия.
скольку объективная реальность толкуется здесь абстрактногеометрически, т. е. единственно объективными характеристиками вещей вне сознания считаются лишь чисто количественные их характеристики, постольку принципы математического мышления естественно и отождествляются с принципами научного мышления вообще, и место прежней логики занимает математика, геометрия. «Та часть философии, которая трактует о линиях и фигурах, представляет прекраснейший образец истинной логики»1. Поскольку «рационально познать значит то же самое, что складывать или вычитать»1 2, постольку логика как наука о рациональном познании и мыслится Гоббсом как универсальное искусство сложения и вычитания - линий, фигур, чисел, имен, фактов, законов, договоров и т. д.
Аналогичную, хотя и гораздо более осторожно выраженную тенденцию, обнаруживают также Декарт и Лейбниц в идее создания «всеобщей математики». Эта идея у обоих сочетается с мечтой о создании «универсального языка», системы терминов, определенных абсолютно строго и однозначно.
Однако Декарт, в отличие от Гоббса, прекрасно видит трудности, стоящие на пути этой затеи. Понимая, что определения терминов в «универсальном языке» не могут быть продуктом произвольного соглашения, а только результатом философского анализа «простых идей», из которых, как из кирпичиков, по его мысли, складывается все, что люди мыслят, Декарт устанавливает, что этот точный язык может быть лишь производным от «истинной философии» (в письме к Мерсенну от 20 ноября 1629 г.). Только при этом условии, говорит Декарт, можно было бы заменить мышление о вещах, данных в воображении, своего рода исчислением терминов, и сделать умозаключения столь же безошибочными, как операции решения уравнений.
1 <Ильенков дает ссылку на издание: Гоббс Т. Избранные произведения, 2 т. М., 1964, не указывая номер страницы. Однако в этом издании перевод несколько иной: «Раздел философии, трактующей о линиях и фигурах... является в то же время наилучшим примером истинной логики» (с. 45).>
2 <«Рассуждать значит то же самое, что складывать и вычитать» (там же, с. 53).>


Логика
141
Присоединяясь в этом пункте к Декарту, Лейбниц также ограничивает область применения «всеобщей математики» лишь теми вещами, которые относятся к сфере действия «силы воображения». Всеобщая математика, по его мысли, должна изложить «так сказать, логику силы воображения». По этой причине из ее ведения естественно исключается как вся «метафизика» или лишь «рассудку соразмерные вещи, как мысль и действие», так и область обычной математики, науки о числах, фигурах и положениях1.
Это ограничение связано с тем, что Лейбниц, в отличие от механистического материализма, не считал чисто количественное, абстрактно-геометрическое представление о мире идеалом познания и пытался преодолеть механистическую ограниченность естествознания своего времени на пути объективного идеализма, на пути своеобразного сочетания механицизма с учением о «субстанциальных формах» и «качествах», не сводимых к чисто геометрическим характеристикам.
Более зрелое понимание проблемы логики Лейбниц развивает в споре с Локком, в «Новых опытах о человеческом разуме». Возражая Локку, трактовавшему логику чисто номиналистически, как особую науку «о знаках», совершенно отделенную от «физики» и от «этики», Лейбниц вскрывает трудности, связанные с таким пониманием. Прежде всего, устанавливает Лейбниц, «наука о рассуждении, составлении суждения и изобретении, по-видимому, очень отлична от этимологии слов и словоупотребления, представляющего собой нечто неопределенное и произвольное»1 2. «Кроме того, объясняя слова, приходится делать экскурсии в область самих наук, как это видно по словарям; с другой же стороны, нельзя заниматься науками, не давая в то же время определения терминов»3.
1 Лейбниц Г.В. Идея книги, которая должна называться: новые элементы всеобщей математики, в кн.: Leibniz G.W. Fragmente zur Logik. Berlin: Akademie-Verlag, 1960, s. 452.
2 Лейбниц Г.В. Новые опыты о человеческом разуме. М.: Соцэкгиз, 1936, с. 462.
3Там же, с. 463.


142
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел II. Философия..
Лейбниц, таким образом, прекрасно понимает, что логика, если ее толкуют как чистую «науку о знаках», вообще не может быть наукой, и что необходимость, диктующая «порядок» знаков в совершенном языке, принадлежит не знакам как таковым, ибо знаки и имена совершенно произвольны, конвенциональны, а имеет «метафизическую» (в смысле Лейбница) природу и основание. «Но главная трудность предлагаемого вами разделения науки в том, что каждая часть здесь как будто поглощает целое»1. Поэтому вместо номиналистического разделения философии на три разных науки Лейбниц предлагает говорить о трех разных аспектах, в которых выступает для человека одно и то же знание, одни и те же научные истины: о теоретическом, практическом и терминологическом. Прежней логике с этой точки зрения соответствует просто терминологический аспект знания, или «систематизация (знания. - Э. И.) по терминам в справочнике»1 2. Иными словами, действительная задача «логического» анализа знания заключается в упорядочении и систематизации терминов научного языка, и совпадает с задачей создания того «всеобщего языка» науки, о котором мечтал Декарт.
Лейбниц, однако, прекрасно понимает, что эта систематизация научных истин «по терминам в справочнике» ни в коем случае не есть и не может быть наукой о мышлении, о человеческом разуме, ибо мышление вовсе не есть произвольная деятельность с произвольными знаками. Учение о мышлении в собственном смысле слова он относит к «метафизике», к науке о всеобщих принципах организации действительности и деятельности, эту организацию создающую и сохраняющую, т. е. об умопостигаемой необходимости всего существующего.
Оба высших закона мышления (закон противоречия и закон достаточного основания) имеют у него непосредственно «онтологическое» значение, выступают как законы «универсума», а вовсе не как произвольно установленные человеком 1 Лейбниц Г.В. Новые опыты о человеческом разуме. М.: Соцэкгиз, 1936, с. 463.
2 Там же, с. 465.


Логика
143
правила употребления терминов, не как «логические каноны», - хотя, будучи универсальными, эти принципы имеют силу также и по отношению к терминологическому аспекту знания, силу правил систематизации научных истин «по терминам в справочнике».
Действительное значение Лейбница в истории логики как науки о мышлении заключается, таким образом, вовсе не в том, что он в своих рукописях (кстати сказать, не публиковавшихся вплоть до XX века и не сыгравших никакой роли в развитии философии), пытался сформулировать кое-какие элементы «всеобщей математики», как то пытаются представить нынешние номиналисты от логики - неопозитивисты. Заслуга Лейбница в том, что он, хотя и на пути объективного идеализма пытался преодолеть односторонне-механистическое понимание мышления, сводившее мышление к простой процедуре сложения и вычитания имен, «исчисления предложений», в том, что, «признавая всю важность терминологического аспекта научного знания и правил употребления терминов, он никогда не видел в этих правилах «законов мышления» и решительно отвергал взгляд, будто логика, как «наука о знаках», и есть наука о мышлении. Значение Лейбница в истории логики как науки состоит в том, что он пытался перекинуть мост от подлинной, не сфальсифицированной схоластами, логики Аристотеля - к проблемам современного ему естествознания, связать учение Аристотеля о категориях мышления с практикой математического естествознания XVI-XVII вв. В этом смысле он явился непосредственным предшественником радикальной реформы логики, произведенной немецкой классической философией конца XVIII - начала XIX в.
Огромную, не до конца еще оцененную роль в истории логики как науки, в подготовке современного (диалектического) понимания мышления и науки о мышлении сыграл также великий материалист Б. Спиноза. Спиноза, как и Лейбниц, выходил за рамки механистической ограниченности современного ему естествознания; однако, в отличие от объективного идеалиста Лейбница, Спиноза преодолевал эту ограниченность на материалистическом направлении. Спиноза решительно отвергал представление о мышлении как об особой «субстан¬


144
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел II. Философия
ции», т. е. как о том, «что существует само в себе и представляется само чрез себя»1.
Мышление вообще, (как и протяженность вообще) Спиноза рассматривает под определением «атрибута субстанции» - «того, что ум представляет в субстанции как составляющее ее сущность»1 2. Человеческое мышление - лишь «модус», т. е. частный случай мышления вообще, способ действия мыслящего тела человека. В этой форме Спиноза впервые в истории философии четко выразил тезис, согласно которому в человеке мыслит сама себя природа, а не извне противостоящее ей сверхприродное существо, и мышление поэтому есть не что иное, как своего рода «самосознание» природы, той же самой природы, которая определена также и пространственно-геометрически. В силу этого между «протяженностью» и «мышлением» нет и не может быть причинно-следственного отношения: это лишь два разных способа выражения одного и того же - вечного и бесконечного в своем многообразии природного целого. Поэтому «порядок и связь идей те же, что порядок и связь вещей»3.
Человеческое мышление есть способ выражения порядка и связи вещей, с которыми телесно взаимодействует мыслящее тело человека. Оно тем совершеннее, чем шире круг вещей, с которыми человек вступает в телесный контакт, чем активнее тело человека. Иными словами, по своей природе человеческий разум бесконечен и неограничен так же, как и сама природа. Мера его совершенства определяется мерой его согласия с универсальными законами природы, с порядком и связью вещей в составе бесконечного природного целого. Нет и не может быть поэтому особой «науки о мышлении» как таковом. Такая наука неизбежно превратилась бы в науку о «субстанции», ибо мышление есть лишь «атрибут», т. е. «то, что ум представляет себе в субстанции как составляющее ее сущность», а законы мышления - те же самые, что и законы пространственно определенных вещей.
1 Спиноза Б. Этика, I, теор. 3.
2 Спиноза Б. Этика, I, опр. 4.
3 Спиноза Б. Этика, I, теор. 7.


Логика
145
Вместо прежней логики с ее претензией на роль «науки о мышлении» Спиноза считает необходимым разработать науку о том, «каким образом и каким путем должен быть разум совершенствуем»1. При этом под «совершенствованием» разума понимается согласование его действий с универсальными законами природы, а потому подлинными «правилами» мышления оказываются верно познанные всеобщие формы и закономерности природного целого, «субстанции». Логика, поскольку она сохраняется рядом с учением о субстанции, превращается, таким образом, в прикладную дисциплину, подобную медицине1 2. Попытку разработать логику на основе этого понимания Спиноза предпринял в своем «Трактате об усовершенствовании разума», где им развернуто глубокое, намного опередившее эпоху, учение о научном понятии, которое Спиноза принципиально отличает от словесно зафиксированной абстракции, об определении и доказательстве, об истине и заблуждениях разума и т. д.
Однако, несмотря на многочисленные попытки разработать новое учение о мышлении, соответствующее практике научного познания Нового времени, традиционная школьная логика оставалась в общих ее контурах нетронутой и общепринятой на протяжении всего периода, охватывающего XVI- XVIII столетия. Основные принципы, лежавшие в основании этой логики, - закон тождества и запрет противоречия - согласовались с общеметафизическим характером мышления этой эпохи научного развития и никем не были подвергнуты критическому анализу. В силу этого обстоятельства разработка логики в указанный период ограничивалась теми или иными уточнениями и дополнениями частного характера, которые по существу не меняли традиционного облика этой науки, или же сводились к новой философской интерпретации теоретического багажа схоластической логики (например, «Логика» Кондильяка, руководства и учебники лейбни- цевско-вольфовской школы и т. д.).
1 Спиноза Б. Этика, V, Предисловие.
2 Там же.


146
Э Ильенков Статьи, доклады, наброски Раздел II. Философия
Действительно, радикальная реформа логики как науки стала возможна лишь на основе всего того опыта, который накопили наука и философия к концу XVIII столетия, и связана с историей немецкой классической философии.
И. Кант, специально выделивший проблему предмета логики как науки, попытался решить задачу на пути критического обобщения истории изучения проблемы мышления с целью выявить в ней те бесспорные завоевания, которые, будучи раз обретены, в дальнейшем уже никем не подвергались сомнению и пересмотру, а потому могут считаться найденными раз и навсегда. Иными словами, Кант решил в виде логики систематизировать те принципы и правила «мышления вообще», которые остались незатронутыми при всех спорах и разногласиях, составлявших историю борьбы направлений в философии XVI-XVIII вв., и потому могут считаться совершенно независимыми от тех или иных позиций в понимании «природы души», предмета и происхождения знания, т. е. абсолютно нейтральными по отношению к разногласиям между Спинозой и Лейбницем, между Локком и Декартом, Беркли и Гольбахом. Логика как наука должна, по замыслу Канта, заключать в себе лишь такие положения, которые одинаково бесспорны и действительны и для материалиста-естественника, и для идеалиста-теолога, и для крайнего рационалиста, и для сенсуалиста-эмпирика.
Выделив в истории науки о мышлении то, что осталось в ней за вычетом всех принципиальных разногласий по вопросу о природе и происхождении знания, его отношения к предмету и тому подобным метафизическим вопросам, Кант пришел к выводу, что от этой науки остается очень немногое - лишь ряд совершенно общих правил, сформулированных уже в трудах Аристотеля и его комментаторов. Рассматривая историю логики с этой точки зрения, Кант констатировал, что «со времен Аристотеля она не принуждена была сделать ни одного шага назад, если не принимать в расчет исключение некоторых ненужных тонкостей и более ясное изложение, так как эти улучшения ведут скорее к изяществу, чем к упрочению научности. Замечательно, что логика до сих пор не могла также сделать ни одного шага вперед и,


Логика
147
по-видимому, имеет совершенно замкнутый, законченный характер»1.
В этой явно несправедливой оценке, сходу зачеркивающей все то, что сделали в области науки о мышлении философы XVI—XVIII вв., ярко обнаружилось характерное для Канта стремление сохранить строгий нейтралитет в борьбе между материалистическим и идеалистическим пониманием проблемы мышления, стремление развить такую теорию мышления, которая была бы одинаково приемлемой для обоих направлений именно потому, что начисто абстрагировалась бы от разногласий между ними и сохраняла бы лишь то, в чем они были согласны. Отсюда прямо Кант и делает вывод:
«Границы логики совершенно точно определяются тем, что она есть наука, обстоятельно излагающая и строго доказывающая исключительно лишь формальные правила всякого мышления (независимо от того, имеет ли оно априорный или эмпирический характер, независимо от его происхождения или объекта, а также от того, встречает ли оно случайные или естественные препятствия в нашем духе»1 2.
Разумеется, никакого доказательства (тем более «строгого»), кроме ссылки на субъективную очевидность ряда «правил мышления» для любого из философов XVI-XVIII столетий, Кант не дал и не мог дать, и потому его «общая логика», развитая на основе этого понимания, оказалась лишь «обстоятельным изложением» основных принципов метафизического мышления вообще, характерного для указанного периода. Строго очертив таким образом границы предмета «общей логики», Кант тем самым уже и поставил перед философией задачу создания принципиально новой логики, ибо общая логика, как теория мышления, самым явным образом оказывалась несоизмеримой с практикой мышления в естествознании и в общественно-исторических исследованиях. Необходимость создания новой логики диктовалась уже тем, что, согласно анализу самого Канта, самое тщательное соблюдение формальных правил «согласия знания с самим собой» может с одинаковым 1 Кант И. Критика чистого разума. Петроград, 1915, с. 9.
2 Там же.


148
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел II. Философия..
успехом приводить как к истине, так и к заблуждению, и даже просто к глупости - ибо «общая логика не содержит и не может содержать в себе никаких предписаний для способности суждения», как способности «подводить под правила, т. е. различать, подходит ли нечто под данное правило (casus datae legis) или нет»1, Поскольку же «недостаток способности суждения есть собственно то, что называют глупостью», от которой «нет лекарства»1 2, постольку общая логика оказывается нейтральной не только по отношению к борющимся теоретическим системам, но и к полемике между наукой и глупостью вообще, ибо глупость, согласную с самой собою, она также санкционирует. Поэтому общая логика не может быть не только «органоном» (т. е. руководством для познания), но даже и достаточным «каноном» (т. е. критерием для проверки) научного познания.
Отсюда Кант и делает вывод о необходимости создания принципиально новой логики, которая трактовала бы специально о принципах и правилах теоретического (по его терминологии «априорного») применения рассудка или мышления вообще, или об условиях применения правил общей логики к решению теоретических задач.
«В таком случае должна существовать логика, отвлекающаяся не от всего содержания знания; в самом деле, та логика, которая исследовала бы только правила чистого мышления о предмете, должна исключать все знания с эмпирическим содержанием; она должна также исследовать происхождение наших знаний о предметах, поскольку оно не может быть приписано предметам»3, а проистекает исключительно из самодеятельности мышления и должно быть приписано именно ему, а не результату его соединения с материалом ощущений. Только такая логика, которой Кант присваивает название «трансцендентальной», может и должна, по его замыслу, служить «каноном» для теоретического мышления, претендующего на всеобщее и необходимое («объективное») значение своих положений и выводов.
1 Кант И. Критика чистого разума..., с. 116.
2 Там же, с. 117.
3 Там же, с. 63.


Логика
149
В центр внимания «трансцендентальной» логики естественно попадала проблема так называемых «синтетических суждений», посредством которых достигается новое знание, а не просто разворачивается и разъясняется уже готовое. Понимая под «синтезом» вообще «акт присоединения различных представлений друг к другу и понимания их многообразия в едином знании»1, Кант отводит синтезирующей деятельности мышления роль фундаментальной операции, по существу предшествующей всякому анализу: «в самом деле, где рассудок раньше ничего не соединил, там ему нечего также и разлагать»1 2; «раньше всякого анализа представления должны быть уже даны, и ни одно понятие по содержанию не может возникнуть аналитически»3.
Поэтому первоначальными логическими формами и оказываются те понятия, в которых мыслится вообще единство явлений в составе знания. «Первоначально это знание может быть еще грубым и спутанным и потому нуждается в анализе, но тем не менее именно синтез есть то, что собственно собирает элементы в форму знания и объединяет их в известном содержании»4.
Отвергая, как крайне поверхностное, то определение «суждения» вообще, которое объявляет его просто «представлением отношения между двумя понятиями», без указания, «в чем состоит это отношение»5, Кант справедливо отмечает, что это отношение каждый раз представляет собой категорию. Категории как раз и выражают те коренные, первоначальные формы объединения разрозненных представлений, благодаря которым становится возможным вообще «опыт»: «Так как опыт есть познание посредством связанных между собою восприятий, то категории суть условия возможности опыта, и потому они имеют значение также для всех предметов опыта»6.
1 Кант И. Критика чистого разума..., с. 73.
2 Там же, с. 88.
3Там же, с. 73.
4 Там же, с. 74.
5 Там же, с. 102.
6 Там же, с. 112.


150
Э. Ильенков Статьи, доклады, наброски Раздел II. Философия
По этой причине любое суждение заключает в себе в явном или неявном виде категорию, и «мы не можем мыслить ни одного предмета иначе, как с помощью категорий»1. Именно категории суть формы той способности, которая, собственно, и называется мышлением, а потому логика как наука о мышлении должна разворачиваться как учение о категориях.
В «Критике чистого разума» Кант не дает систематического изложения логики, и, заботясь здесь «не о полноте системы, а только о полноте принципов для системы»1 2, лишь очерчивает основные контуры этой науки и намечает пути ее разработки, т. е. решает в общей форме проблему предмета логики и метода ее развития.
Узловыми логическими формами Кант считает категории количества, качества, отношения и модальности, каждая из которых конкретизируется в трех производных. Разъясняя, что «полный словарь этих понятий со всеми необходимыми пояснениями не только возможен, но и легко осуществим»3, «Эту задачу можно удовлетворительно выполнить, если взять какой-либо учебник онтологии и присоединить, например, к категории причинности предикабилии силы, действия, страдания, к категории общения - предикабилии присутствия и противодействия, к категории модальности - предикабилии возникновения, исчезновения, изменения и т. п.»4
Основоположником такого понимания логики Кант не без оснований считает Аристотеля, упрекая его лишь в том, что тот не произвел «дедукции» (т. е. строгого доказательства) своей таблицы категорий мышления, и к тому же ошибочно принимал категории не только за всеобщие формы мышления, но и за универсальные определения вещей в себе, т. е. «гипостазировал» чистую логику в виде «метафизики». Согласно же Канту категории суть «чисто логические» формы, специфически характеризующие исключительно «чистое мышление», и ни в коем случае не «предмет» этого мышле1 Кант И. Критика чистого разума..., с. 114.
2 Там же, с. 76.
3 Там же.
4 Там же.


Логика
151
ния, как бы этот предмет не толковался. Это - только формы мыслимого предмета, или предмета, каким он оказывается в результате осмысления, после акта его обработки инструментарием «чистого рассудка». Категории ни в коем случае нельзя понимать как определения чувственно созерцаемых явлений самих по себе, до применения к ним мышления; еще менее возможно приписывать их «вещам в себе», как они существуют вне сознания вообще, до деятельности чувственности и рассудка.
Раздел «Трансцендентальной логики», трактующий о категориях как формах рассудочного синтеза явлений, и составляет, по Канту, «логику истины» или канон теоретического познания - каковым не может быть «общая логика», игнорирующая различие между теоретическим познанием и некритическим описанием явлений и заботящаяся лишь о согласии знания с самим собой, без всякого отношения к «предмету» (т. е. о чисто «аналитической» правильности суждений, о соответствии с «чистой формой мышления вообще].
Однако за пределами компетенции как «общей логики», так и трансцендентальной «логики истины» остается еще одна проблема, перед которой постоянно оказывается мыслящее познание, - проблема полного синтеза отдельных теоретических обобщений в составе теории. На этот счет «трансцендентальная аналитика» («логика истины») не дает и не может давать никаких предписаний или указаний, так как здесь речь идет уже не о единстве чувственно созерцаемых явлений в рассудке, а о единстве самого рассудка и продуктов его деятельности, о «чистом синтезе понятий».
В силу этого обстоятельства в логике Канта возникает своего рода второй этаж, «металогика», ставящая под критический контроль рассудок в целом. Предоставленный самому себе, т. е. контролируемый лишь правилами общей логики и трансцендентальной аналитики, рассудок (мышление вообще], ни в одном пункте этих правил не преступая, тем не менее постоянно впадает в роковые заблуждения. Анализ условий, при которых мышление - несмотря на то и даже благодаря тому, что оно самым неукоснительным образом соблюдает все нормы и правила, излагаемые логикой в целом (включая


152 Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел II. Философия.
как общую, так и трансцендентальную], т. е. абсолютно логичное мышление, - все же с неумолимой необходимостью приходит к состоянию противоречия с самим собой, и составляет предмет высшего, завершающего раздела логики - трансцендентальной диалектики, учения о разуме.
Диалектические злоключения рассудка (т. е. логически правильного мышления] начинают тотчас, как только рассудок, не удовлетворяясь теоретическими обобщениями данных созерцания, пытается связать эти обобщения в целостную систему, в составе высшего синтеза, в составе единой теории, развитой из одного принципа. Стремление мышления к созданию такой теории, которую не мог бы далее поставить под сомнение или опровергнуть никакой последующий опыт, никакое новое частное обобщение рассудка, базирующееся на созерцании, вполне естественно, правомерно и неискоренимо. Мышление не может удовлетвориться простым агрегатом частных обобщений и старается свести их в единую картину. Это совершенно правильное направление работы мышления, всех его усилий, - цель и идеал мышления. Но только направление, или, как выражается Кант, его высший «регулятивный принцип», выражающий абсолютно бесконечное задание, которое, однако, никогда и ни при каких условиях наукой не может быть и не будет выполнено. Ибо дать полный синтез всех частных обобщений, гарантированный от опровержения новым опытом и новыми обобщениями, значит как раз совершить покушение на познание предмета таким, каков он есть сам по себе, независимо от «опыта» (т. е. от деятельности чувственности и рассудка], от условий его «мыслимости», от категорий. Претензия разума на «полный синтез» поэтому равнозначна претензии на познание «вещи в себе», вещи вне сознания и независимо от условий субъективного опыта.
Разум, как высшая синтетическая функция мышления, «стремится довести синтетическое единство, мыслимое в категориях, вплоть до абсолютно безусловного»1, т. е. стремится к полному выяснению всех необходимых условий, при которых рассудочное обобщение может считаться уже безогово-
1 Кант И. Критика чистого разума..., с. 215.


Логика
153
рочно истинным, т. е. независимым от указаний и корректив со стороны всякого дальнейшего «возможного опыта». Но тем самым именно разум и делает недозволенный прыжок за границы всякого возможного опыта, т. е. заявляет претензию на познание «вещи в себе», вещи в том ее виде, в каком она существует вне сознания вообще и независимо от его деятельности. Этот недозволенный прыжок Кант и наименовал «трансцендентным применением рассудка», т. е. таким его применением, которое рассудку противопоказано. Наказанием за это преступление перед высшими основоположениями логики всегда оказывается противоречие внутри рассудка, разрушающее, согласно Канту, «форму мышления вообще». Одновременно появление противоречия становится индикатором, показывающим, что рассудок взялся за решение непосильной для него задачи, вздумал «объять необъятное» - дурную бесконечность всякого возможного опыта относительно вещей в себе, вещей вне сознания.
В состояние противоречия самому себе рассудок впадает не только потому, что опыт всегда не завершен, не только потому, что он хочет на основании части опыта сделать обобщение, касающееся всего опыта в целом, т. е. усмотреть бесконечное в конечном, но и по той причине, что при попытке произвести «полный синтез всех эмпирических актов рассудка», сразу же выясняется, что в самом рассудке содержатся взаимоисключающие друг друга категории, каждая из которых столь же необходима, как и противоположная ей (например, тождество и различие, часть и целое, необходимость и случайность и т. д., и тому подобные пары). При этом каждая из противоположных категорий имеет всеобщее (в пределах опыта) значение и применимость. Таким образом каждый эмпирически данный в созерцании предмет может быть с одинаковым правом осмыслен как в одной, так и в другой категории. Поэтому относительно любого предмета может быть высказано две одинаково логически правильные и правомерные точки зрения, а в пределе - две теории, каждая из которых ни в одном пункте не противоречит «логике» и построена в полнейшем согласии со всеми ее требованиями и с опытом (как протекшим, так и возможным будущим), и, вместе с тем, анти¬


154
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел II. Философия...
номически исключающие друг друга. Поэтому «полный синтез» всех теоретических обобщений, базирующихся на опыте, всегда с неумолимой логикой оказывается антиномически («диалектически») раздвоенным, расщепленным на две не сходящиеся половины, на две абсолютно несоединимые концепции, каждая из коих перед судом логики оправдывается по всем статьям.
Эту антиномичность мышления при решении высших синтетических задач познания Кант назвал «естественным состоянием разума», по аналогии с тезисом Гоббса о «войне всех против всех» как «естественном состоянии» человечества. В этом «естественном», не просветленном «критикой» состоянии разум мнит, будто он способен, опираясь на ограниченный условиями времени и места опыт, выработать понятия и теории, имеющие всеобщий характер и не могущие быть опрокинутыми никаким будущим опытом, а потому выражающие определения, значимые не только для мыслимых предметов, но и для предметов самих по себе, вещей вне сознания, вне и независимо от «опыта». Эта «диалектическая иллюзия» разрушает, однако, сама себя. Ибо в составе «полного синтеза» всегда приходится соединять обобщения (понятия), произведенные с помощью взаимно исключающих одна другую категорий. Вследствие этого достаточно строгий и тщательный анализ понятий любой теории, претендующей на такой синтез, всегда и без труда обнаружит в ее составе соединение несоединимых (без нарушения запрета противоречия) понятий, и тем самым уличит ее в «разрушении формы знания вообще».
Рассудок, сознающий свои законные права и возможности, будет всегда стремиться к «полному синтезу», к созданию единой теории, внутри которой были бы разрешены все противоречия и разногласия, но никогда не позволит себе утверждать, что он этого синтеза уже достиг и образовал понятие о предмете вне сознания - понятие, которое соединено с учетом полного ряда условий своей истинности и потому безусловно.
Поэтому теоретические противники, вместо того чтобы вести постоянную войну и стремиться к полной победе над врагом, должны учредить между собою нечто вроде мирного


Логика
155
сосуществования, понимая, что по отношению к предмету вне сознания они оба одинаково неправы, но в то же время одинаково правы в другом отношении - в том смысле, что рассудок и разум имеют внутри себя прямо противоположные «интересы», одинаково законные и равноправные. Одну теорию занимают «различия» явлений, а другую - их «тождественные» черты, одну - общее, другую - частное и т. д. Каждая преследует «один из интересов разума», и ни одна не раскрывает картину вещи вне сознания, создавая лишь частичный, условный синтез.
Поэтому «критику чистого разума можно рассматривать как настоящий трибунал для всех споров его; действительно, в эти споры, так как они относятся прямо к объектам, она не вмешивается, а предназначена для того, чтобы определить и обсудить права разума вообще согласно первым основоположениям его устройства»1.
Таким образом, логика как наука распадается на три большие части или раздела: на «общую логику», компетенция которой ограничивается лишь «аналитическими суждениями» и потому чрезвычайно ограниченна; на «трансцендентальную аналитику», или «логику истины», которая составляет подлинный канон (т. е. проверочную инстанцию] всех синтетических суждений рассудка, обрабатывающего данные созерцания, и содержит в себе категориальный анализ мышления, «полный перечень» или «таблицу» категорий; и, наконец, «учение о разуме», или «трансцендентальную диалектику», - критику неправомерных попыток рассудка превысить свои законные права, т. е. учение о всеобщих принципах и условиях «правильного употребления рассудка вообще».
Впервые, после такого расширения предмета традиционной логики, логика как наука и обрела, наконец, возможность превратиться в действительную науку о мышлении, о его всеобщих формах и закономерностях. Вместе с тем и благодаря этому в состав предмета логики была введена и диалектика, которая до Канта казалась лишь ошибкой, болезненным состоянием мышления или результатом недобросовестного его
1 Кант И. Критика чистого разума..., с. 417.


156
Э Ильенков Статьи, доклады, наброски Раздел II. Философия.
применения. «В лучшем случае сохранялась память о диалектике как об искусстве софистических приемов одурачивания при словесных диспутах и в научной полемике», - как отмечал В.Ф. Асмус в книге «Диалектика Канта»1. Противоречие, как основная категория диалектики, представало теперь уже не как более или менее случайный продукт неряшливого или недобросовестного мышления отдельных лиц, а «становилось необходимым» моментом познания, притом - моментом, характеризующим высшую ступень знания при реализации основных синтетических задач»1 2. Стало ясно, что противоречие возникает в мышлении вовсе не в результате нарушения тех или иных правил «логики», а как раз наоборот - в результате самого неукоснительного следования им, и только им, при решении таких задач, которые выходят за пределы их компетенции и применимости. Поскольку же эти задачи, связанные с самыми острыми проблемами познания естественно-природных и общественно-исторических явлений, диктовались на деле властным давлением событий и фактического материала, не поддававшегося уже метафизически-рассудочному мышлению, постольку проблема противоречия и путей его действительного разрешения в дальнейшем движении познания превращалась в центральную проблему логики.
Не решая этой проблемы, логика ровно ничем не могла ни помочь действительному познанию, ни просто верно осветить сложившееся в науке положение. Все, на что она оказывалась в таком случае способна, это фиксировать бесконечные противоречия в составе знания и санкционировать их как симптом, свидетельствующий о тщетности попыток науки проанализировать и понять положение вещей вне сознания человека, в природе и в обществе.
Эта ситуация и послужила исходной точкой и мотивом для Гегеля. Исходя, вслед за Кантом, из идеалистического понимания истории человеческой культуры, т. е. рассматривая организм человеческой цивилизации как «внешнее вопло-
1 <Асмус В.Ф. Диалектика Канта. М.: Издательство Коммунистической Академии, 1929, с. 105.>
2 Там же, с. 121.


Логика
157
щение» силы разума, способности мышления, Гегель остро зафиксировал колоссальный разрыв между реальной практикой мышления, воплощенного («опредмеченного», «отчужденного») в виде материальной и духовной культуры, и тем представлением этого мышления о самом себе, которое изложено в логике.
«Сравнение образов, до которых поднялись дух практического и религиозного миров и научный дух во всякого рода реальном и идеальном сознании, с образом, который носит логика (его сознание о своей чистой сущности), являет столь огромное различие, что даже при самом поверхностном рассмотрении не может не бросаться тотчас же в глаза, что это последнее сознание совершенно не соответствует тем взлетам и недостойно их»1.
В самом деле, если мышление действительно таково, каким его изображает традиционная логика, то непонятно, как оно смогло с помощью столь нехитрого и примитивного инструментария создать столь сложную и разветвленную действительность, каковой является цивилизация, духовная и материальная культура человечества. Тем самым Гегель поставил перед логикой как наукой грандиозную и принципиально новую задачу: выявить те закономерности, действуя в согласии с которыми человеческое мышление с необходимостью оформило предметное тело человеческой цивилизации. Иными словами, Гегель выставил задачу привести логику (теоретическое «самосознание» мышления) в согласие с действительной практикой применения мышления во всех решающих областях человеческой культуры, включая и науку, и развертывание исторических событий, в том числе развитие техники и материальной культуры. Рассматривая весь мир культуры, лежащий вне сознания отдельного мыслящего индивида и независимый от его субъективных представлений, как «реализованное мышление» предшествующих поколений мыслящих людей, Гегель, хотя и на основе объективного идеализма, все же преодолевал этим сразу и антиисторизм, и субъ-
1 Гегель Г.В.Ф. Сочинения, т. 5, с. 30.


158
Э Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел II. Философия
ективно-психологическую ограниченность взгляда прежней логики на мышление.
И если для Канта и Фихте последним основанием правил и принципов «истинного» мышления оказывалась в конце концов лишь их субъективно-психологическая «самоочевидность» для каждого отдельного мыслящего индивида, то для Гегеля таковым выступает только совокупный исторический процесс развития духовно-теоретической культуры человечества, как вполне объективный процесс, формы и законы протекания коего совершенно независимы от воли и сознания, от представлений и намерений отдельных мыслящих индивидов.
«Мышление» как предмет логики осуществляется и реализуется отнюдь не только в субъективном сознании отдельных лиц, но и в виде всего того мира вещей, которые созданы и создаются силою мышления - в виде орудий труда, машин и их продуктов, в виде государств и правовых систем, исторических событий и т. д. и т. п. В акте практически-предметного изменения внешнего мира человек реализует свое мышление не только в словах, но и на деле, и потому продукт его деятельности и можно, согласно Гегелю, рассматривать как «овеществленное мышление». Рассматривая продукт мышления (вещь вне сознания), можно увидеть в нем, как в зеркале, формы того мышления, силою которого эта вещь создана.
На этой основе и появляется возможность сопоставлять формы мышления, как «формы субъективного сознания», с формами вещей вне сознания, а законы субъективного мышления - с законами развития того мира культуры, который создан и продолжает создаваться мыслящими людьми.
Таким образом, перейдя к объективному идеализму от субъективно-идеалистической концепции Канта и Фихте, Гегель сделал серьезный шаг вперед к материализму, включив в состав предмета логики также и процесс предметной реализации мышления, акт «опредмечивания» мысли в деятельности людей и их продуктах. Правда, практическая деятельность включается в состав его теории лишь постольку, поскольку Гегель толкует ее как стопроцентный идеалист - как реализацию силы мышления вовне, в пространстве, и потому только как фазу или метаморфозу, которую пробегает мышле-


Логика
159
ние, чтобы возвратиться к «самому себе», к своему «чистому» изображению в трактатах по логике.
Тем самым «жизнь» человечества включается в Логику, выступая как преходящий момент «логического процесса», как его стадия. Но даже при таком идеалистическом толковании включение жизни в логику знаменовало собою огромный шаг вперед в истории логики как науки:
«Мысль включить жизнь в логику понятна - и гениальна - с точки зрения процесса отражения в сознании (сначала индивидуальном] человека объективного мира и проверки этого сознания (отражения) практикой...»1.
Этот подход позволил Гегелю утверждать, что логические формы - это вовсе не только субъективно-психологические схемы сознания, но и формы реального действования человека, создающего и воспроизводящего предметно-человеческий мир, т. е. всеобщие схемы, по которым протекает движение вещей, включенных в практику человека.
Все те простейшие логические схемы, которые известны старой логике, суть на самом деле постоянно повторяющиеся схемы чувственно-предметной деятельности индивида, знакомые каждому по его индивидуальному каждодневному опыту, выраженные словесно в форме аксиом. Они-то и составляют, по Гегелю, инструментарий «рассудка» и тем самым «логику рассудочной деятельности». Этим определяется и их подлинное значение, и сфера их применимости.
Значение рассудка и описывающей его логики огромно, однако не безгранично. Индивидуальный опыт, посредством которого человек приобщается к совокупному движению духовной культуры, с самого начала включен в это движение и управляется им. Поэтому движение индивидуального мышления постоянно корректируется законами развития мышления в целом. Законы этого процесса для индивида могут быть неведомы, и потому выступают для него как некоторая слепая и стихийная сила, заставляющая его преодолевать ограниченность «рассудка», т. е. тех правил, которые излагает традиционная логика, и действовать вопреки им. «Правила»
1 Ленин В.И. Собрание сочинений, т. 38, с. 193.


160
Э Ильенков Статьи, доклады, наброски Раздел II. Философия
индивид может нарушать - что и случается на каждом шагу. Но тем самым он показывает, что эти правила не есть законы мышления: законов нарушить нельзя по самому понятию закона.
Подлинными законами (необходимыми формами) мышления являются лишь всеобщие схемы, прорисовывающиеся в совокупном движении духовной культуры и исподволь управляющие деятельностью рассудка. Они-то и составляют предмет Логики с большой буквы, Логики как науки об истине, о ее универсальных формах. Этой Логике подчинено не только индивидуальное мышление, но и движение вещей вне сознания индивида, поскольку эти вещи вовлечены в «логический процесс», проделываемый человечеством, т. е. бесчисленным множеством индивидов, взаимно корректирующих деятельность друг друга и созидающих здание культуры. Истина, формами которой выступают, по Гегелю, логические формы, есть процесс. Поэтому Логика с большой буквы и не может быть ничем иным, как наукой об универсальных формах и законах процесса развития и знания, и его предметного воплощения в виде материального тела культуры, созидаемой силою мышления, на основе этого знания.
На этом основании Гегель и предложил свое членение Логики. Первой частью в ней оказывается логика «рассудка», по содержанию совпадающая с предметом старой, школьной логики. Совокупность «правил» рассудка, дисциплинирующих ум индивида, делает его способным вообще «правильно» вступать на поприще мышления и действовать там, давая себе отчет в своих собственных интеллектуальных действиях. Поэтому данная часть логики имеет преимущественно пропедевтический характер и проясняет для мыслящего индивида лишь те схемы, которым он бессознательно следует и без помощи «логики». Не случайно в своем изложении «логики» для гимназий (в книге «Введение в философию. Философская пропедевтика») Гегель в общем и целом придерживается традиционных схем учебников по «общей логике», ограничиваясь лишь некоторыми уточнениями и поправками.
Иное дело - Логика с большой буквы. Она проясняет в мышлении те законы и формы, которые прорисовываются


Логика
161
лишь в процессе всеобщего развития духовной культуры, и отдельному индивиду в его собственном опыте непосредственно даны быть не могут. Они открываются в нем лишь постольку, поскольку этот личный опыт рассматривается как дифференциальная часть совокупного опыта мышления людей, сообща разрабатывающих образ истины в процессе, длящемся тысячелетия. Поэтому все те формы мысленного дей- ствования, которые индивиду с его ограниченным опытом кажутся самоочевидными и аксиоматическими, с точки зрения мышления вообще отнюдь таковыми не являются. В мышлении, понимаемом как всеобщая способность, создающая весь мир человеческой культуры, господствуют иные законы, иная необходимость и последовательность. И лишь индивидуум, усвоивший в форме логики эту необходимость и действующий в согласии с нею, начинает действовать в акте мышления действительно свободно.
Логика как наука об универсальных формах и законах Мышления с большой буквы делится, в свою очередь, во- первых, на диалектическую, или отрицательно разумную, и, во-вторых, «спекулятивную, или положительно разумную»1. Первая часть «логики разума» напоминает тот образ, который нарисовал Кант в своей «трансцендентальной диалектике». Это - своего рода самокритика рассудка, т. е. мышления, неукоснительно следующего предписаниям «общей логики». Рассудок ставится здесь перед судом тех самых законов, которые он признает выражением своей собственной природы. Этот суд показывает, что всякое рассудочное определение не представляет собой «последнего результата», на коем мышление могло бы успокоиться, а есть лишь «конечное» определение, границы которого постоянно размываются дальнейшим движением того же рассудочного мышления, так что в итоге оказывается, что каждое из них, «доведенное до крайности», т. е. до положенной им границы, на этой границе превращается в свою собственную противоположность. Таким образом «диалектический момент», заключенный в самом рассудке и обнаруживаемый движением самого же рассудка, «есть сня1 См.: Гегель Г.В.Ф. Сочинения, т. 1, с. 131.


162
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел II. Философия..
тие такими конечными определениями самих себя и их переход в свою противоположность»1.
Если рассудок, доведенный до предельного выражения своих возможностей, продолжает мнить, будто эти возможности и исчерпывают «природу мышления», то наказанием за это самомнение оказывается либо агностицизм, либо скептицизм, т. е. полное разочарование рассудка в своих возможностях. Рассудок, доведенный до полной чистоты и последовательности в применении своих схем и принципов, сам таким образом расписывается в своем полном бессилии, приходя к результатам, несовместимым с его исходными принципами - к антиномиям. Кант и олицетворяет эту стадию «самопознания» мышления. Это - полная исповедь «логики рассудка», и, одновременно - первая стадия самопознания «логики разума».
Вторая, «положительно-разумная» часть логики указывает те пути, по которым рассудок, самокритично оценивший пределы своих возможностей, границы применимости своих принципов и основоположений, может разрешить противоречия познания, в которые он уперся именно благодаря неукоснительно честному применению этих принципов: «спекулятивный, или положительно разумный момент постигает единство определений в их противоположности, утверждение, содержащееся в их разрешении и переходе»1 2.
Эти три момента (рассудок, формы коего излагает общая логика, отрицательная диалектика, развитая Кантом, и, наконец, положительная диалектика, составляющая высший этаж Логики с большой буквы) «не составляют трех частей логики, а суть моменты всякого логически реального», т. е. лишь искусственно, в целях изложения и преподавания, разделены и обособлены друг от друга, но «в этом виде они рассматриваются не в их истине»3, а так, как они предстают в рассудке, лишь в одном из своих моментов, лишь односторонне и абстрактно.
Поэтому «общая логика» и не может претендовать на роль «логики вообще», а Логика с большой буквы сохраняет в
1 См.: Гегель Г.В.Ф. Сочинения..., с. 135.
2 Там же, с. 139.
3 Там же, с. 131.


Логика
163
себе права «рассудка», но с теми ограничениями, которые вытекают из его собственных возможностей.
Большая Логика, построенная на основе этого понимания, делится Гегелем на три части: 1) учение о бытии и его категориях, то есть учение «о мысли в ее непосредственности, о понятии в себе», 2) учение о сущности, т. е. «о мысли в ее рефлексии и опосредствовании - о для-себя-бытии и видимости, отражении (Schein) понятия», и 3) учение о понятии и идее, т. е. «о мысли, возвратившейся внутрь самой себя, и о ее развитом у-себя-бытии, - о понятии в себе и для себя»1.
Большая Логика тем самым дает синтетическую картину «мышления», до этого распадавшуюся на три не связанных между собой момента - на то, что прежде называлось «логикой», а на деле представляло собой внешнюю классификацию форм мысли, как они выступают в эмпирическом сознании индивида; на «метафизику» («онтологию»), трактовавшую о всеобщих формах мироздания безотносительно к процессу мышления; и на «теорию познания», в которой шла речь о тех «опосредующих звеньях», которые находятся между «чистым мышлением» и столь же чистым «бытием» (т. е. о чувственности, о психофизиологических особенностях познающего человека, о причинах заблуждений и т. п.). Согласно же замыслу Гегеля, Логика с большой буквы должна обрисовать эти моменты как моменты (метаморфозы) одного и того же процесса, а именно процесса мышления, Логического процесса.
Включая в состав своего рассмотрения универсальные категории (тождества, различия, противоположности, качества, количества и т. д.) и трактуя их как формы мышления, разворачивающего свои определения не только внутри психики индивидов, но и вне этой психики, в виде истории человеческой цивилизации, Логика тем самым делает ненужной особую «метафизику», как учение о мире в его оторванности от мыслящего человека и его деятельности, так же, как и особую «логику», трактующую лишь о субъективно-психических схемах работы интеллекта в его оторванности от мира. Логика с большой буквы тем самым «снимает» в своем
1 См.: Гегель Г.В.Ф. Сочинения..., с. 142.


164
Э. Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел II. Философия...
составе и предмет прежней метафизики, и предмет прежней «логики».
На этой основе и держится гениальная гегелевская идея о совпадении Логики с диалектикой и теорией научного познания. Это совпадение совершенно естественно, ибо процесс развития духа (т. е. духовной культуры человечества) имеет ярко выраженный диалектический характер, так как разворачивается путем выявления и разрешения противоречий. И если логика есть наука о действительном мышлении, созидающем мир культуры, то диалектика, как учение о развитии через противоречия, и есть подлинная логика.
«Запрет противоречия», который в прежней логике выступал как верховный принцип «правильного мышления вообще», на самом деле не есть и не может быть законом мышления, ибо запрещение противоречия равнозначно запрещению развития, т. е. запрещению самого мышления.
Гегелевское учение о мышлении, или Логика с большой буквы, увенчивается учением о методе, где речь идет о необходимости соединения «теоретического познания» с прак- тически-предметной деятельностью. Практика, или процесс «реализации» целей, разработанных мышлением, оказывается подлинной проверочной инстанцией результатов чисто теоретической работы мышления. Практика - хотя она и рассматривается Гегелем только как преходящая стадия развития мышления, как стадия его предметного воплощения в материале природы, - выступает здесь как универсальный критерий истины: только те продукты мышления, которые прошли через очистительный огонь чувственно-предметной деятельности, могут претендовать на объективное значение, на полную независимость от произвола и ошибок теоретизирующего индивида. Именно в практике достигается, в качестве результата деятельности мышления, то совпадение (тождество) форм субъективной деятельности с формами действительности, которое составляет и исходный принцип всей логики, и ее необходимый результат. Мышление, «возвратившееся к себе» (т. е. критически осмыслившее уроки своего собственного предметного воплощения), есть предметно проверенное, доказавшее свою объективность, или истинное, мышление.


Логика
165
Категории логики и суть формы этого, прошедшего горнило практически-предметной проверки, мышления. Объективность их доказывается тем, что естественно-природный материал, в котором выполняется логически разработанная мышлением цель, послушно подчиняется их формирующему воздействию. Это и значит, что категории, как формы мышления, применимы в ходе обработки любого материала, т. е. имеют также и непосредственно-предметное всеобщее значение, выражают отнюдь не только «специфику» чистого мышления как психического акта, но и «суть» действительности вне психики, составляя формы тождества (совпадения) субъективного мышления с объективной реальностью.
Эту особенность гегелевской логики высоко расценил В.И. Ленин:
«Замечательно, что вся глава об "абсолютной идее" почти ни словечка не говорит о боге (едва ли не один раз случайно вылезло "божеское" "понятие"), и кроме того - это NB - почти не содержит специфически идеализма, а главным своим предметом имеет диалектический метод. Итог и резюме, последнее слово и суть логики Гегеля есть диалектический метод - это крайне замечательно. И еще одно: в этом самом идеалистическом произведении Гегеля всего меньше идеализма, всего больше материализма. "Противоречиво", но факт!»1.
Специфический идеализм гегелевской концепции логики заключается вовсе не в идее совпадения (диалектического тождества) мысли с объективностью и тем самым логики с диалектикой, форм мышления - с формами действительности вне мышления. В этом, как раз наоборот, заключается его непреходящее достижение и шаг к материализму. Идеализм сказывается в другом - в том, что «мышление» толкуется как изначально организованная внутри себя деятельность, подчиняющаяся лишь своим собственным («имманентным») закономерностям. Поэтому практика человека рассматривается лишь как стадия логического процесса, как его побочный и производный продукт, как акт «внешнего воплощения» или «погружения понятия во внешность»; между тем дело обсто-
1 Ленин В.И. Собрание сочинений, т. 38, с. 227.


166
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски Раздел II. Философия
ит как раз наоборот, и мышление (логический процесс) есть лишь стадия или опосредующее звено реального предметнопрактического развития человечества.
Идеалистически перевернув отношение между «мышлением» и практикой человека, Гегель тем самым вынужден был постулировать, что все формы и законы мышления, составляющие предмет логики как науки уже заранее содержатся в «мышлении» (в готовом, хотя и не осознанном виде) до какого бы то ни было соприкосновения этого мышления с природой, а в ходе познания и практики лишь обнаруживаются для мыслящего человека, т. е. для самого же мышления.
С этим как раз и связаны такие формулировки, в которых специфический идеализм Гегеля сказывается отчетливо и грубо, как, например:
«Логику... следует понимать как систему чистого разума, как царство чистой мысли... Можно поэтому выразиться так: это содержание (логики. - Э. И.) есть изображение бога, каков он есть в своей вечной сущности до сотворения природы и какого бы то ни было конечного духа»1.
Однако, конечно, не в этих формулировках, представляющих собою отчасти дань времени, заключается существо гегелевской концепции Логики и ее предмета. Независимо от «обожествления» мышления и связанной с этим фразеологии, именно Гегель установил, что логика как наука должна быть развита не путем чистого самосозерцания «божественного понятия», а в исследовании процесса действительного познания и изменения мира общественным человеком, т. е. должна быть «выведена» из истории познания и практики, науки и техники - ибо для человека, в отличие от «бога», истина открывается, по Гегелю, только через этот процесс и его изучение. Поэтому В.И. Ленин и говорил, что «продолжение дела Гегеля и Маркса должно состоять в диалектической обработке истории человеческой мысли, науки и техники»1 2, ибо только на этом пути и возможно дальнейшее развитие Логики как науки.
1 Гегель Г.В.Ф. Сочинения, т. 5, с. 28.
2 Ленин В.И. Собрание сочинений, т. 38, с. 136.


Логика
167
Подлинный смысл гегелевского решения проблемы предмета логики как науки, очищенной от абсолютно-идеалистического сора и фразеологии, как раз и послужил исходной точкой диалектико-материалистического решения проблемы логики, ее предмета и путей ее развития, ибо Гегель был и остается той вершиной, до которой вообще смогла подняться в понимании этого вопроса домарксистская философия. Марксистско-ленинская философия, с другой стороны, оказалась единственной наследницей подлинных завоеваний немецкой классической философии в понимании проблемы логики.
Проблема логики как науки в буржуазной философии послегегелевского периода. Завоевания немецкой классической философии в области логики, резюмированные в концепции Гегеля, оказались максимумом того, что вообще можно было сделать в этой области на основе идеализма. Дальнейший прогресс логики как науки пролегал только через критически-материалистическое переосмысление высших достижений логической мысли, в лице Гегеля дозревшей до диалектики. Столбовая дорога развития логики как науки поэтому и пролегала далее только через диалектический материализм Маркса и Энгельса. Для буржуазной философии этот единственно возможный путь вперед был заказан.
Л. Фейербах, сделавший шаг в указанном направлении, оказался первым, но и последним из крупных представителей буржуазной философии, кто отважился подвергнуть гегелевскую логику критическому анализу с позиций материализма. Его подход к проблеме логики нашел свое продолжение только в марксизме, в буржуазной же философии не дал никакого плодоносного ответвления, если не считать одинокого сочинения Евгения Шмитта «Тайна гегелевской диалектики, освещенная с конкретно-чувственной точки зрения» (1888 г.)1, и 1 <Schmitt Е.Н. Das Geheimnis der Hegelschen Dialektik, beleuchtet vom concretsinnlichen Standpunkte. Halle: Peffer, 1888. О Шмитте и его книге, вызвавшей в свое время бурные споры в гегельянском Философском обществе, повествуется во вступительной статье А.М. Деборина к собранию сочинений Гегеля. См.: Гегель Г.В.Ф. Сочинения, т. 1, c.XXVIII-XXIX.>


168
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел II. Философия
не оказал никакого влияния на эволюцию логической мысли. Фейербах попытался истолковать систематизированные Гегелем логические формы как всеобщие формы «чувственности», т. е. чувственно созерцаемого человеком внешнего мира, пытаясь материалистически интерпретировать гегелевскую идею о совпадении логики с учением о всеобщих формах и законах движения мира вне мышления (с «метафизикой» в терминологии Фейербаха):
«Так называемые логические формы суждения и заключения не являются поэтому активными мыслительными формами, или ut ita dicam [так сказать] причинными условиями разума. Они предполагают метафизические понятия всеобщности, особенности, частности, целого и части, в качестве Regula de omni [всеобщего правила], предполагают понятия необходимости, основания и следствия; они мыслимы только посредством этих понятий. Следовательно, они являются производными, выведенными, а не первоначальными мыслительными формами. Только метафизические отношения суть логические отношения, только метафизика, как наука о категориях, является истинной эзотерической логикой. Такова глубокая мысль Гегеля. Так называемые логические формы суть только абстрактные элементарнейшие формы речи; но речь это не мышление, иначе величайшие болтуны должны были бы быть величайшими мыслителями»1.
Этот, совершенно верный с точки зрения материализма вообще, подход к критике Гегеля не был, однако, реализован Фейербахом конкретно и систематически. Конкретные же коррективы в гегелевское учение о категориях, сделанные Фейербахом, оказывались, как правило, не улучшающими это понимание, смазывали его диалектическую остроту, причины чего были показаны Марксом и Энгельсом (см. ниже).
Вся же остальная оппозиция гегелевской логике, возникавшая параллельно с развитием диалектического материализма и в противовес ему, группировалась под знаменами той или иной разновидности идеалистического представления о 1 Фейербах Л. Сочинения, в 3-х томах. М. - Петроград: Госиздат, 1923-1926, т.1, с. 13.


Логика
169
мышлении и его отношении к внешнему миру, к природе, и особенно - к общественному бытию человека. Одним из самых широких течений буржуазной мысли этого периода быстро стал иррационализм, в применении к проблеме логики выливавшийся в алогизм вообще, в отрицание за логикой права и возможности быть вообще серьезной наукой, тем более - общей теорией познания. Представителей этого крыла анти- гегелевской оппозиции не устраивал в Гегеле не идеализм, а как раз те моменты, которые вели или могли вести от него к материализму - в частности, диалектический характер гегелевской концепции мышления, тезис о диалектическом тождестве форм мышления и форм бытия. Бытие, согласно воззрениям позднего Шеллинга, Шопенгауэра, Гартмана, Лосско- го и др. «схватывается» не мышлением, а «интуицией», «волей», «жизненным порывом» и тому подобными способностями. Логика, в соответствии с этим, не может претендовать на значение общей теории познания и низводится до степени простого средства омертвления, неподвижной фиксации действий воли, интуиции и тому подобных процессов, которые сами по себе алогичны и совершаются по законам, нисколько не похожим на законы логики. Поэтому формы и законы мышления суть скорее формы и законы принципиального разногласия «мышления» с действительностью, как она существует вне мышления, в акте воли, интуиции, творческого акта и т. д.
Для представителей этого направления характерно, что старая, чисто формальная логика выдается ими за единственно возможный образ логики вообще. Так, Шопенгауэр старается выдать свои действительно едкие издевательства над деревянностью формально-логических схем мышления за исчерпывающие аргументы против «мышления вообще», против логики вообще, а более высокую (гегелевскую) форму логики просто не желает принимать в соображение, отмахиваясь от нее площадной руганью и упреками в «непонятности». Тем самым иррационализм в области логики ведет просто к некритической реставрации разбитых Гегелем метафизических категорий и схем мышления и ставит предел развитию логической мысли в точке, увенчивающей последнюю страницу «общей логики» Канта. Мышление и логика, как наука о


170
Э Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел II. Философия...
мышлении, тем самым принижаются в угоду волюнтаристического произвола, гениальничающей «интуиции», непостижимости «творческого акта» и т. д. Логику эта позиция загоняет в тупик и лишает перспектив развития.
Кризис гегелевской школы в логике привел ее последователей, не желавших или не умевших расстаться с идеалистической основой этой школы, к утрате всех гегелевских завоеваний. Часть «правых» гегельянцев в конце концов перешли на позиции фихтеанства и лейбницевских представлений о мышлении (Гёшель, Гинрихс, Габлер), пытаясь реформировать гегелевскую логику с учетом «метафизического» значения личности, мыслящей монады. Ортодоксальные же гегельянцы (Мишле, Розенкранц, К. Фишер), цеплявшиеся как раз за слабые стороны, за идеализм гегелевской логики, разложению школы противостоять не могли и быстро утратили свое влияние на развитие логической мысли.
Другая влиятельная форма оппозиции гегелевской логике, для которой характерна крайне формалистическая направленность, связана с именем Гербарта и его последователей.
Понимая - после Гегеля это мудрено было не понимать, - что тезис о тождестве законов мышления с законами бытия неизбежно ведет к признанию противоречивости как естественного состояния развивающегося мышления, к диалектике (так как мышление и бытие сами суть противоположности, типичный случай тождества противоположностей), Гербарт встает в решительную оппозицию к этому тезису. Логика, согласно Гербарту, вообще должна оставить без рассмотрения щекотливый вопрос об отношении законов мышления к законам мира вне мышления, ибо о последних нам ровно ничего неизвестно, и заниматься только «мышлением как таковым», во всей его чистоте и незапятнанности соприкосновением с немыслимыми «вещами в себе». Иными словами, Гербарт отступает назад, в твердыню «общей логики» Канта, чтобы оттуда вновь проделать наступление на проблемы диалектической логики> и не впасть при этом в «антиномии». В качестве фундамента новой логики Гербарт постулирует «закон тождества» А = А, как «закон мышления», не имеющий никакого отношения к чему бы то ни было, кроме мышления


Логика
171
и «мыслимых» вещей. Мыслимые вещи должны быть чисты от противоречий. Отсюда прямо следовал неизбежный вывод, что мыслимые вещи неизменны, так как признание их изменчивости равносильно признанию противоречия в их мысленном выражении. Столь же логичен был и вывод, что эти вещи не превращаются, «не переходят» одна в другую, а представляют собою абсолютно замкнутые в себе «простые реалы», нечто вроде субстанций - монад. Все «противоречия» получаются от того, что мы мыслим эти «реалы» не в их чистом виде, а в тех многообразных сочетаниях и отношениях, в которые они вступают между собою в «эмпирическом опыте». Чтобы помыслить «реал», нужно «очистить» его от всех следов «отношений» с другими такими же реалами. «Вещь сама по себе» и те «отношения», в которые она вступает в эмпирическом опыте, оказываются здесь никак не связанными между собой категориями. Это просто «разные» категории. Подобной же китайской стеной «вещь сама по себе» («реал»] отграничивается от ее собственных «свойств»: «то, что мы называем ее свойством, есть не столько она сама, как скорее отношение, в котором она находится к другим вещам»1.
Противоречия в мышлении получаются только от того, что мы «одну и ту же вещь одновременно мыслим «в разных отношениях» или «аспектах». Отношения и свойства могут друг другу противоречить, а вещь - нет. Однако понятие о «вещи» после всех «очищений», рекомендуемых Логикой Гер- барта, становится чем-то совершенно немыслимым, чистым нулем. Этот нуль и есть «реал», а понятие о вещи фактически разлагается на бесконечный ряд противоречащих друг другу понятий о ее свойствах и отношениях. Этот факт, по Гербар- ту (как и по Канту), свидетельствует лишь о непознаваемости (о «немыслимое™») вещей в себе. Агностицизм в сочетании с безвыходным и внутри себя полным противоречий плюрализмом - вот итог последовательнейшего проведения «принципа тождества» и «запрета противоречия» Гербартом. В трудностях, связанных с этим обстоятельством, на разные 1 Цит. по кн.: Виндельбанд В. История новой философии, в 2-х томах. СПб., 1902-1905, т. 2, с. 308.


172
Э Ильенков Статьи, доклады, наброски Раздел II. Философия.
лады путались позднее многочисленные ученики и последователи Гербарта - Дробиш, Циллер, Лотт и др. Не выполнив своих обещаний и просто переместив противоречие из «понятия о вещи» (т. е. из недосягаемого идеала - «реала») в совокупность понятий о «свойствах» и «отношениях» (т. е. в реальное, фактически достижимое знание), логика гербартианства сама расписалась в своем бессилии избавить познание от противоречий, и потому гербартианская школа в логике скоро выдохлась и сошла на нет. Бастионы «общей логики» Канта оказались плохой базой для победоносного наступления на диалектическую логику Гегеля.
Учитывая провал затеи Гербарта, А. Тренделенбург попытался атаковать Гегеля с другого конца, опираясь на аристотелевское понимание «движения» и «цели». Прежде всего Тренделенбург выступил против того, очень распространенного в его время, предрассудка, согласно которому «аристотелевская логика» и есть «формальная логика» типа общей логики Канта или Гербарта. «Аристотель нигде не высказал намерения понять формы мышления из них самих. Такой подел1 (между мыслью и бытием) совершенно чужд Аристотелю и выдуман в новейшее только время»1 2. Формальная логика, говорит Тренделенбург, «осознала себя на языке и, во многих отношениях, может называться углубленной в себя грамматикой»3, и не больше. Этот аспект рассмотрения у Аристотеля, несомненно, присутствует, но вовсе не это сделало Стагирита «отцом логики».
Пытаясь опровергнуть Гегеля, Тренделенбург уличает его в том, что его логика, не желающая «ничего предполагать» в качестве условия своей истинности, на самом деле «предполагает на первом же шагу движение без всякой оговорки!»4. По Тренделенбургу, логика как наука должна начинать с категории «движения», как с ничего уже не предполагающей категории. И «бытие», и «мышление» должны быть поняты 1 <3десь: разрыв, водораздела
2 Тренделенбург А. Логические исследования, в 2-х томах. М.: Солдатенков, 1868, т. 1, с. 35.
3 Там же, с. 32.
4 Там же, с. 44.


Логика
173
как две ипостаси «движения вообще», как две его формы. Мышление отличается от бытия своей «целесообразностью»: «Когда цель - предусматривающий помысел и направляющая воля - становится источником слепому без того движению, то не выходит ли здесь подчинения реального идеальному, осуществления идеального в реальном? Обосновывая и подводя живое это отношение, философия поступается двусмысленной тождественностью субъективного с объективным, но действительно единит идеализм и реализм»1.
В согласии с этим логика как наука должна развивать свои положения из «наблюдения первичной и всепроникающей деятельности»1 2. Но эта деятельность дана мышлению как деятельность самого же мышления. Мышление, мыслящее и наблюдающее самое себя, - вот предмет логики, по Тренде- ленбургу.
Этим опять восстанавливается проблема отношения между «мыслящим и мыслимым», между мышлением и его предметом, и здесь Тренделенбург безуспешно старается найти «золотую середину» между Гегелем и Шеллингом, между «мышлением» и «интуицией». Однако диалектика, как учение о тождестве и переходе противоположностей, остается совершенно неприемлемой для Тренделенбурга как в Шеллинге, так и в Гегеле. В данном пункте он, как и Гербарт, просто постулирует, что исходная категория логики - «движение» - чиста от какого бы то ни было противоречия. Противоречие существует только в «мышлении», отступающем от правил логики. «Взаимно отрицаются и противоречат друг другу только мысли, а явления - единственно только тогда, когда в основе одного из них лежит такая мысль, которую другое уничтожает или ослабляет своею основной мыслью»3. «Явление» здесь понимается только как продукт мысли, и никак иначе. Какая бы то ни было диалектика перехода от бытия к мышлению этой позицией просто исключается, и воцаряется 1 Тренделенбург А. Логические исследования, в 2-х томах. М.: Солдатенков, 1868, т. 1, с. 529-530.
2 Там же, т. 1, с. 310.
3 Там же, т. 2, с. 163-164.


174 Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел II. Философия
вновь неизвестно откуда взявшийся дуализм, согласно которому «бытие» и «подлинно логичное» мышление противоречий лишены, а «нелогичное» мышление - противоречиво. Откуда и почему это различие получается? Это остается без ответа. Единственное, к чему тут можно апеллировать, - это свобода воли, свобода произвольно нагромождать противоречия. Диалектика, таким образом, трактуется как орудие злой и эгоистической воли. Посему ничего, кроме нравственного негодования, Тренделенбург против диалектической логики выдвинуть не может. Этим бессильным протестом против диалектики и завершается его наступление. Нравственное негодование - это не то орудие, которым можно разрушить логическую конструкцию Гегеля.
К середине XIX века антидиалектическая тенденция в логике начинает все более отчетливо консолидироваться под лозунгом «назад к Канту». Это явление в немалой мере обусловлено и тем, что победоносное сражение с Гегелем было осуществлено лишь Марксом и Энгельсом. Классики диалектического материализма продемонстрировали, что идеалистический монизм гегелевской логики можно победить оружием критики, а не оружием ругани, только с позиций столь же строгого и последовательного, т.е. монистического, взгляда на мышление, противопоставив Гегелю материалистический монизм. Этот путь, однако, был для буржуазных профессоров, по вполне понятным причинам, неприемлем. Поэтому единственно возможным для них путем оставался возврат к дуализму, одинаково исключающему как идеалистический, так и материалистический вариант решения вопроса об основе тождества законов мышления и законов развития действительности. Господствующим среди официальной профессуры направлением мысли в немецких университетах и становится поэтому неокантианство. Кант оказывался ближайшим рубежом, на который им приходилось отступить под давлением объединенных сил Гегеля и Маркса. Ибо Гегеля они теперь воспринимали как не до конца додуманного Маркса, а Маркса - лишь как последовательного гегельянца.
Основным пафосом кантианства и становится борьба «на два фронта» - как против «выделения» законов мышления из


Логика
175
законов движения действительности (непосредственно - из движения общественного бытия человека), так и против обратного принципа. Последовательно проведенный материализм их не устраивает так же, как и столь же последовательно проведенный Гегелем в логике абсолютный идеализм. Эти любители «золотой середины» хотят быть выше обеих «крайностей», чтобы избежать неприятной дилеммы: материализм или идеализм. Согласно кантианской версии логики, ни законы мышления не могут быть «выведены» из законов движения мира вне мышления, ни законы действительности, природы и общества, не могут быть «выведены» (в смысле: поняты) с помощью законов логики. Это два совершенно самостоятельных, изначально «различных» ряда, каждый из коих может быть понят только «из самого себя», а не из «другого». Само собой понятно, что в отношении мышления эта позиция есть лишь подмаскированный идеализм, а в отношении действительности - агностицизм, ибо то, что мы называем «действительностью», на самом деле есть всегда осмысленная действительность, конструкция нашего собственного сознания, построенная по законам логики. Поэтому так называемые «законы действительности» - это всего лишь законы нашего собственного мышления, в согласии с которыми мы сами организовали «хаос эмпирических фактов» в более или менее стройную картину... Действительность опять, как и у Гегеля, благополучно «выводится» из мышления, только «мышление» имеется здесь в виду не божественное, не «абсолютное», а человеческое, и толкуется как психофизиологический акт. Но если действительность с ее законами здесь «выводится» из мышления, то мышление не «выводится», т. е. не объясняется, ниоткуда. Оно просто объявляется «специфической функцией человеческой психики», опять-таки никак не объясняемой.
Отсюда совершенно естественным становится взгляд на логику как на часть или раздел психологии. Эту позицию, с большими или меньшими оттенками, разделяют Зигварт, Вундт, Ланге, Липпе, Б. Эрдман и т. д. и т. п., примыкая в этом отношении к наименее талантливым интерпретаторам Канта - к Рейнгольду, Фризу, Кругу, Бенеке, которые несколько ранее пытались истолковать кантовские «трансцендентальные фор¬


176
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел II. Философия..
мы рассудка», категории, как субъективно-психологические доминанты сознания, «внутреннего опыта индивида».
«Что логика есть психологическая дисциплина - это столь же достоверно, как и то, что познавание происходит только в психике, и что мышление, завершающееся им, есть психологический процесс»1.
В этом решающем пункте немецкое кантианство очень скоро сливается с позицией английских юмистов- позитивистов Д.С. Милля и Спенсера. «Логика, - писал первый из них, - не обособленная от психологии и соподчиненная ей наука. Поскольку она вообще наука, она есть часть или ветвь психологии, отделяясь от нее как часть от целого или как искусство от науки. Своими теоретическими основами она целиком обязана психологии...»1 2. Аналогично рассуждает в своих «Основах психологии» Спенсер.
Если иметь в виду, что упоминаемая тут «психология» была описательно-эмпирической («ассоцианистской»), то становится ясно, что все категории и законы логики выглядели для психологистов как лишь просто более или менее устойчивые психические комплексы, т. е. толковались в духе чистейшего юмизма. «Обоснование» логических форм сводилось здесь к апелляции к «внутреннему опыту» индивида. Так, например, запрет противоречия «объясняется» Миллем как выражение невозможности для единичного сознания находиться разом в двух взаимоисключающих состояниях... Таким образом вся логика воздвигается на фундаменте обывательских представлений о психике, о сознании, о мышлении.
1 Липпе Т. Основы логики, § 3. <Ильенков приводит эту цитату по кн.: Гуссерль Э. Логические исследования, т. 1. СПб.: Книгоиздательство «Образование», 1909, с. 43, прим. 4. Переводчик Гуссерля, С.Л. Франк, дал ссылку на русское издание книги Липпса, однако там перевод иной: «Логика есть дисциплина психологическая, так как знание бывает лишь в душе, и мышление, завершающееся знанием, есть процесс психический» (Липпе Т. Основы логики. СПб.: Издательство О.Н. Поповой, 1902, с. 1-2).>
2 Милль Д.С. Обзор философии сэра Виллиама Гамильтона. СПб., 1869, с. 461. <Гуссерль так-же цитировал это место, указывая на родство взглядов Милля и Липпса. См.: Логические исследования, т. 1, с. 43.>


Логика
177
Для диалектической логики, строящей свои выводы на основе анализа развития мировой науки и техники, эта позиция, само собой понятно, места не оставляет. Не случайно печально знаменитая система логики, созданная Миллем на этом основании, представляет собой многословный перепев средневековой схоластики, эклектически перепутанной с ухудшенным подобием бэконовской индукции.
Иногда, чувствуя шаткость такого «фундамента» логической науки, как «внутренний опыт индивида», психологисты пытаются отыскать «объективное» обоснование самим психическим комплексам, усматривая его в «устройстве головного мозга», в биологии вообще - физиологический идеализм в понимании мышления. Это «обоснование» позднее было подхвачено и развито прагматизмом (Ч. Пирс, У Джемс, Ф. Шиллер, Д. Дьюи) и Б. Расселом, с точки зрения которых законы логики суть схемы действий («операций»), обеспечивающие «успех», «адаптивное поведение» человека как биологической особи, и т. д. Близка к этой позиции и концепция махистов (Мах, Авенариус и др.), для которых законы логики - это лишь «принципы экономии мышления», принципы мышления с «наименьшей затратой сил».
Согласно такой концепции мышления, логика как наука в своих категориях и законах не выражает и не может выражать ничего, кроме «имманентной специфики» действий или операций, совершающихся внутри мыслящего субъекта и обусловленных не внешним миром, а опять-таки «внутренней организацией» этого субъекта. Эта «внутренняя организация» и обусловленная ею «специфика мышления» могут далее интерпретироваться как угодно - и анатомо-физиологически (биологически), и психофизиологически, и чисто психологически. Суть дела остается в философском плане одна - субъективный идеализм. Наиболее «чистое» и откровенное выражение эта концепция обрела себе в сочинениях так называемых «имманентов» (Шуппе, Леклер, Ремке, Шуберт-Зольдерн), которые вели свою родословную от неокантианца Ланге.
В соответствии со своим пониманием предмета логики как науки психологисты главным способом «логических исследований» считают «интроспекцию», т.е. самонаблюдение,


178
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел II. Философия...
проделываемое индивидом над своими собственными психическими состояниями. «Индуктивные обобщения», почерпнутые из такого самонаблюдения, и должны, де, составлять базис логики как науки. Конечно, никакой серьезной теории на таком шатком фундаменте психологистам создать не удалось, Да и можно ли доказать кому-либо и что-либо, если самыми вескими «аргументами» здесь выступают «чувство внутреннего согласия» (или «несогласия»), «убежденность», фраза «это очевидно», и т. д., вплоть до тех пор, пока между ними не возникал какой-либо, даже пустяковый, спор. В силу этой своей явной беспомощности «психологизм» вскоре утратил кредит и был «превзойден» другими, не столь откровенно наивными установками. Однако именно «психологизм» в ма- хистской версии послужил одним из основных теоретических источников неопозитивизма («логического позитивизма», «логики науки») и сохранился в последнем как его важнейший компонент - правда, замаскированный квазиматематической терминологией.
Явная беспомощность «психологистического» обоснования логики вызвала в качестве реакции против него мощную струю «антипсихологизма» уже внутри и на почве неокантианства. Представители так называемой «баденской школы» (Виндельбанд, Риккерт) стараются обосновать всеобщность и всеобщезначимость логических форм психики, т. е. их независимость от многообразных изменений в психических состояниях индивида, учением о «ценностях», стараются поставить логику на фундамент так называемого «трансцендентального долженствования». Принудительную силу «логических» схем для психики индивида Риккерт выводит из «ценностного» характера человеческого мышления. В акте суждения человек, хочет он того или не хочет, всегда «оценивает». В «процессеутверждения или отрицания всегда выражается одобрение или неодобрение, отношение к ценности»1. «Трансцендентальное долженствование», обязывающее человека «измерять» любое явление или суждение мерой «ценности», объявляется «абсо1 Риккерт Г. Введение в трансцендентальную философию. Киев, 1905, с. 117.


Логика
179
лютным» законом мышления, «единственно несомненным». «Если кто-нибудь сомневается, он не выяснил себе, что значит сомневаться. Сомневаться значит спрашивать. А спрашивать значит: истинно это суждение или истинно прямо противоположное суждение? Должен ли я сказать да или нет? Безразлично, да ли, нет ли, всегда уже предполагается вопрос: только одно из двух может, но и одно также необходимо должно быть, а другое не должно быть, безразлично, чувствует или признает познающий субъект долженствование»1. Это «трансцендентальное долженствование» и выражается «логической формулой», обязывающей индивида всегда выбирать между Л и не-А, мыслить по схеме «либо А, либо не-А», а третьего «не может и не должно быть».
Все это значит, что «высшим долгом» человека, как «мыслящего существа», Г. Риккерт считает беспрекословное повиновение методологической догме метафизического (антидиалектического) мышления. Почему же человек «должен» ей повиноваться? Потому что Должен. Вот и весь ответ, если можно назвать эту тавтологию ответом. Словечко же «трансцендентальное» служит тут лишь тому, чтобы придать тавтологии глубокомысленно-философский вид. Все законы логики как науки и выражают лишь требования этого «трансцендентального долженствования». Логика превращается этим из науки в некоторый норматив, в описание того, как «следует мыслить», в заклинание «следовать долгу» вопреки давлению эмпирических условий и фактов. Все слабости учения Канта о «сущем и должном» находят здесь свой «логический» эквивалент. Как и у Канта, «ценность», во имя коей человек обязывается мыслить «логически», объявляется Риккертом «непознаваемой вещью в себе», «трансцендентным»:
«Как чистая ценность, трансцендентное отделено от всякого познания непроходимой пропастью. Истина восседает тогда на потусторонней высоте»1 2.
Таким образом логика есть закон, возвещенный «психике» некоторой «высшей», непсихической или «надпсихической» 1 Риккерт Г. Введение в трансцендентальную философию..., с. 142.
2 Там же, с. 217.


180
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел II. Философия...
действительностью. Но что это за действительность, мышлению знать не дано. Это «не-психическое», и только. Разумеется, такое «преодоление» психологизма оставляло желать лучшего, ибо ответ сводился к тому, что внутри психики имеется нечто (а именно «логическое»), как начало, не выводимое из психики, а навязываемое ей откуда-то и как-то извне. Но ни в коем случае не из внешнего, т.е. материального, мира. Что-что, а это неокантианец Риккерт знает доподлинно и точно. Рабское повиновение «непонятному», «непознаваемому», «трансцендентному» - потустороннему - высший долг мышления, а логика есть описание путей выполнения этого - «трансцендентального» - долга. Таким образом неокантианский «психологизм» в логике свелся лишь к чисто негативному выводу: «логическое» не есть «психическое», есть «не-психическое». Но также и не «материальное», а нечто «третье», имеющее силу и принудительное значение и для «материального», и для «психического». Явно уклоняясь от своего «долга», Риккерт и его единомышленники не желают в этом пункте мыслить по принципу «либо - либо»: либо материализм, либо идеализм. Здесь они предпочитают апеллировать к тому самому «третьему», которое в данном случае действительно «исключено». Позднее этот мотив систематически развивает Э. Гуссерль.


Что такое мышление9
181
Черновой набросок статьи - восемь страниц текста, написанных от руки в школьной тетради в клеточку. Год написания установить не удалось, предположительно - 1960-е. Именно тогда Ильенков напряженно обдумывал тему «машина и человек», критиковал идею создания «машины умнее человека» и доказывал, что человек должен вернуть «отчужденные» от самого себя и делегированные социальным машинам функции.
В этой тетрадке находятся также несколько цитат из политико-правовых сочинений Гегеля и «Избранных произведений» Георга Форстера (1960 года издания); две страницы выписок из работы американского фрейдо-марксиста Льюиса Фоейра, усмотревшего в Марксовом отчуждении «романтическое понятие, преимущественно с сексуальным уклоном»; афоризм Макса Шелера: «Не идея бога есть антропоморфизму идея человека есть теоморфизм», и тому подобное.
Здесь же - черновик письма к Н.В. Мотрошиловой с довольно суровой критикой ее работы о Лейбнице. «Отвык уже держать перо в руке», - жалуется ей Ильенков. Он несколько раз лечился от туберкулеза в подмосковном санатории (в последний раз - в феврале 1966), и в письмах оттуда также сетовал, что ему плохо работается без печатной машинки.
В поисках разгадки отношений человека и машины Ильенков обращается в тетради к творчеству Карела Чапека, выписывая среди прочего слова: «В рабстве у машины - в этом выражении есть своя доля правды». Обсуждая понятие робота, с прозрачной аллюзией на государственную машину, Ильенков приводит комментарий Гилберта Честертона к чапековскому R.U.R.: «Разбейте робота, если это возможно, и разделите централизованную власть!».
Последние семь страниц занимают тезисы доклада на немецком языке (несколько абзацев написаны по-русски), в которых Ильенков обсуждает понятия собственности и государства, параллельно с критическим анализом взглядов Гегеля.
Набросок к статье «Что такое мышление?» также замыкается на проблему отношений человека к созданной им машинерии, и в первую очередь - к «самой зловредной и бесчеловечной машине», каковой является «его величество Государство». Акцент делается на культурно-творческой и общественной природе мышления - в отличие от машинного «интеллекта», равно как и от «животных форм психики».
Что такое мышление?
На первый взгляд ответить на этот вопрос легче легкого. В самом деле, каждый из нас мыслит ежедневно и ежечасно -


182
Э. Ильенков Статьи, доклады, наброски Раздел II Философия
пользуется мозгом для мышления так же часто, как ногами для ходьбы, как зубами для пережевывания пищи.
Казалось бы, чего проще - дать себе отчет в том, что ты умеешь делать.
Но, не говоря уже о том, что наука до сих пор толком не знает, что именно происходит под черепной крышкой каждого из нас, когда он мыслит, какие именно процессы протекают в глубинах мозга, когда он мыслит, - нелегко определить, что такое мышление и само по себе, независимо от того, как устроен мозг. Иначе говоря, какую роль, какую функцию выполняет в жизни людей мозг, как орган мышления.
Про ноги это сказать легко - с помощью ног мы перемещаем свое тело в пространстве. Сердце - это орган кровообращения. А вот про мозг так просто не скажешь - он участвует в любом проявлении жизнедеятельности. Мозг участвует и в работе ног, и в работе сердца, и в работе рук, и глаз, и ушей.
С помощью мозга человек ориентируется в пространстве, пишет книги, пашет землю, сочиняет симфонии, монтирует электронные схемы, познает структуру атома - невозможно указать ни одной формы человеческой жизнедеятельности, в которой не принимал бы участие мозг как орган мышления.
Мышление проникает и пронизывает все наши поступки, все наши действия, все чувства и настроения.
И если попытаться дать ответ на вопрос, а что же такое мышление вообще - а не только та или иная частная функция мышления, не только то или иное частное применение силы мышления, - то ответ будет примерно таков: это - способность, которая позволяет соотносить, сопоставлять и соразмерять любую частную форму человеческой деятельности со всей совокупностью условий ее осуществления. А эти условия зафиксированы в науке, в искусстве, вообще в любой форме знания.
Поэтому мышление и есть способность человека смотреть на самого себя как бы со стороны, как бы чужими глазами - глазами «рода». Поэтому если с помощью своих двух глаз ты видишь вещи такими, какими они выглядят с твоей индивидуальной точки зрения, с точки зрения твоего личного опыта, то с помощью мышления ты видишь эти вещи так, как они выглядят в свете всего грандиозного опыта человечества.


Нто такое мышление9
183
В акте мышления индивид как бы рассматривает вещи глазами всех людей - в том числе и давно умерших.
С помощью мышления и в акте мышления индивид смотрит на вещь не только своими глазами, но и глазами всех людей.
Мышление и есть способность сопоставлять данный, единичный, индивидуальный опыт с опытом рода. Или - схватывать единичное в контексте всеобщего, всеми людьми накопленного знания и опыта, с точки зрения общечеловеческого опыта вообще.
(Поэтому уже нелепой является затея построить одну машину и поставить ее на очную ставку со всем остальным окружающим миром. Мышления тут не будет, ибо не будет того сообщества, с точки зрения которого индивид смотрит на вещи, когда он мыслит].
[Тарзан и Маугли] Поэтому для возникновения мышления требуется не только мозг, а сообщество людей, объединенное вокруг общей задачи.
В США несколько лет назад был поставлен фильм о путешествии на Марс. Развалины высокой цивилизации. Книги, утратившие для марсиан какое бы то ни было значение. Как отдельные буквы не значат ничего, так и все книги, все словесно фиксированные знания, утрачивают значение, если их отделить от предметного тела цивилизации.
Мышление есть способность сопоставлять данный единичный опыт со всеобщим опытом рода, коллектива. В категориях мышления выражен и зафиксирован коллективный опыт людей, постоянно растущий. Поэтому мышление имеется только там, где происходит коллективное накапливание опыта.
Одно существо, в одиночку, не мыслит, т. е. оно не может ставить свой личный опыт в контекст опыта всех своих сотоварищей, зафиксированный в языке, в словах, в образах, в вещах и т. д. Мышление предполагает развитую коллективность - сознание есть общественный продукт, т. е. возникает лишь там, где действует не индивид, а коллектив таких индивидов, взаимодействующих между собой. Нет этого - нет и мышления, а есть простейшие, животные формы психики.


184
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски Раздел II. Философия
Поэтому если вы хотите построить машину способную мыслить, то <надо> строить не одну-единственную машину, а целое сообщество таких машин, которые могли бы делиться друг с другом опытом, знаниями, короче говоря - целую цивилизацию, не менее богатую и разветвленную, чем человеческая. Рядом с человеческой - совершенно независимую от нее, автономную, со своими целями и потребностями.
Дешевле вам эта затея не обойдется. Не накладно ли? (Ибо высота развития мышления зависит не от морфологии отдельного мозга - он не изменился со времен кроманьонцев, - а от богатства развития общественной культуры).
Следовательно, или вы размещаете на Земле целую автономную цивилизацию мыслящих машин, которые преследуют свои цели (а не цели человека), или затея вложить в отдельную машину ум, хотя бы равный человеческому, остается невыполнимой.
Правда, есть еще один путь: создать такой аппарат, который можно было бы подключить к нашей, к человеческой цивилизации. Но тогда пришлось бы делать его абсолютно похожим на нас самих, пришлось бы вооружить его всеми органами нашего собственного тела. Включая половые.
Машина и человеческое мышление. Умение ставить проблему, «задавать» (и «задаваться») вопросы - в этом первое проявление и условие человеческого мышления. А это сразу же предполагает умение «выносить напряжение противоречия»...
Человек и машина. Самая зловредная и бесчеловечная машина - это его величество Государство, Государственная машина, его высочество Аппарат...
Человек и машина
Машина не только помогает человеку, но и отнимает у него известные функции.
Луддиты1. Далее процесс сгладился, тревог стало меньше. А теперь опять - кибернетика поставила под угрозу те способности, которые человек считал монопольными.
1 <Слева на полях - знак вопроса и две короткие вертикальные черты: ? ||>


Что такое мышление?
185
Не может ли вообще машина его вытеснить?
Не человек работает с помощью машины, а Машина - точнее, система машин - использует человека как деталь, без коей она не умеет работать.
Машина не вытесняет человека, она заменяет его в тех функциях, которые уже стали машинообразными. - Узкого специалиста...
«Алгоритм всей человеческой деятельности» - противоречие.
А = не-А. Попробуйте, замоделируйте в машине эту «форму мышления» - а тогда поговорим. Тогда у вас будет надежда на осуществление своей затеи - заставить машину мыслить хотя бы так же, как уже умеет мыслить живой, «естественный» человек... И не раньше.
Мышление - нервная сеть - рука.
Роденовский мыслитель.
На какой почве возникают мечтания о машине умнее человека? - На почве представления, будто люди исчерпали уже все свои возможности поумнеть...
«Мыслитель» Родена - лучший образ мыслителя. Это не головастик, а атлет, познавший мир своими руками, своими умными пальцами, мускулатурой всего своего развитого тела. Интуиция подсказала Родену этот глубоко верный образ, теоретически согласующийся с философией его гениального соотечественника1 и собрата по силе духа - с философией Бенедикта Спинозы.
1] Что такое мышление?
Мышление - социальный процесс. По плодам его узнаете его.
«Алгоритм всей человеческой деятельности» - это диалектика, т. е. умение выносить напряжение противоречия и затем находить ему разрешение.
- Собака Павлова1 2.
1 <На самом деле Огюст Роден был французом.>
2 <Строка обведена рамкой. Ильенков еще не раз вернется к обсуждению экспериментов Павлова, в которых моделировалось «напряжение противоречия» - столкновение взаимоисключающих рефлексов.>


186
Э Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел II Философия.
Пять пронумерованных машинописных страниц. Датировать рукопись не представляется возможным. Похоже на эскиз статьи или доклада на тему «сущности человека». К этой теме Ильенков обращался не раз и не два, но в предлагаемом тексте немало рассуждений и ходов мысли, отсутствующих во всех прочих его работах.
<0 сущности человека>
Решение вопроса о так называемой «сущности человека» Марксом (= «ансамбль всех социальных отношений») предполагало принципиально иное, нежели традиционное, понимание самой категории «сущности» как логической категориям без него было бы совершенно непонятно.
И прежде всего нужно четко разграничить это понимание от кантовского (ибо последнее просто подытожило традиционные представления) - от понимания «сущности» как чего-то находящегося «по ту сторону явлений», в качестве их основания. Так, согласно Канту, человек наблюдает явления Л, В, С и т. д., и старается отыскать некий X, который в них лишь «проявляется» более или менее искаженно, путем отыскания некоего общего, заключенного в составе каждого из них, <в качестве> некоего в них инварианта, в виде «существенного признака», на основании наличия коего А, В, С и прочие явления относятся к «явлениям данной сущности». Однако этот/ сам по себе - только признак сущности, не она сама. Она сама всегда так и остается «по ту сторону», как «вещь в себе», как нечто отличное и от А, В, С, и от своего внешнего признака/.
Гегель решительно переворачивает это представление: «сущность» находится не вне явлений, а в них самих раскрывается полностью, однако ни в коем случае не совпадает с каждым из них, взятых порознь, - <раскрываясь> только в полной их совокупности. Совпадая с этой совокупностью своих собственных «проявлений», она и существует как нечто реальное, как нечто независимое от сознания и воли человека - как закон, связующий многообразные явления в нечто целое, в нечто единое - в тотальность. Как закон процесса, порождающего все свои «явления», все «феномены».


<0 сущности человека>
187
Если вы проследили весь ряд явлений - А, В, С и т. д., - но не просто сравнивая их как нечто рядом находящееся, а во временном ряду, как процесс, в ходе коего А превращается в В, В - в С и т. д., то вы уже не вынуждены идти «до конца» ряда [он бесконечен], а должны в составе А - в составе реального явления - обнаружить необходимость его превращения в В, В - в С, и т. д. Вот эта-то необходимость, заключенная в составе/1 и побуждающая его превратиться в В [и т. д.), и есть «сущность» ряда. Сущность выступает в явлении как его имманентное противоречие, как внутреннее противоречие в составе А, «разламывающее» это А на А и не-А [т. е. В). В А таится В, «его другое», его противоположность, через которую и «осуществляется сущность».
Хитрость, стало быть, в том, чтобы рядом - в пространстве - существующие явления выстроить в генетический ряд, во временную последовательность, показать ряд явлений, как ряд, возникающий путем порождения одним явлением другого, другим - третьего, и так без конца.
Этот ход мысли отчетливо прослеживается в «Капитале» - от анализа товара, как непосредственно-данного явления, к пониманию денег, как «превращенной формы товара», и далее - процесса превращения денег в капитал, в «самовозрастающую стоимость», т. е. стоимости - в прибавочную стоимость, и далее - в прибыль, ренту, процент...
В итоге мы получаем незамкнутый ряд, ряд, уходящий в бесконечность; но <нет нужды> охватывать его «весь», чтобы на основе анализа конечного ряда явлений выяснить их «бесконечную» сущность...
Она и тут налична, как закон порождения А - В, В - С и т. д. Дальше она может многообразиться сколь угодно долго, - пока существует акт порождения, выявленный в А, В, С, - это уж дело чисто эмпирического прослеживания дальнейшей «конкретизации», дальнейшего процесса порождения в согласии с тем же законом, с тем же «всеобщим».
Хитрость, стало быть, в том, чтобы в составе А (в товаре, в товарной форме продукта труда) обнаружить затаенные в нем деньги, денежную форму стоимости, а товар понять как абстрактно-простейшую форму «стоимости вообще» - просле¬


188
Э Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел II. Философия.,
дить процесс, в ходе коего «внутренняя противоположность» товарной формы обнаруживается и в виде внешней противоположности (товара и денег), в виде двух разных явлений.
Теперь вернемся к вопросу о специальной «сущности человека», о «человечности вообще», о субстанции человеческого в человеке.
Тут кантовская и гегелевская логика (в ее материалис- тически-марксовской интерпретации) сталкивались тоже в виде двух исключающих рекомендаций.
Кантовская советовала: отыскивай то «общее», которым обладает каждый порознь взятый экземпляр рода человеческого, каждый отдельный индивид, и ты обретешь понимание если и не «сущности», то, во всяком случае, того «признака», который эту сущность манифестирует, выявляет, демонстрирует. Это вполне антиисторический постулат.
Гегелевская же, исходя из того, что «сущность» вполне выявляет себя в ряду (уходящем в бесконечность) отдельных индивидов, а не стоит вне этого ряда, ориентирует на другое - на анализ всего наличного ряда индивидов с точки зрения возникновения «индивида вообще» как человеческого индивида. Возьми простейшую определенность «человечности» - или такого индивида, в котором эта «человечность» налична в самой простой, абстрактной и неразвитой форме, - и постарайся понять, почему и как в этой простейшей форме имплицитно заключена необходимость ее развития в другие, более сложные формы человечности, персонифицирующиеся в образе других индивидов.
В общем-то и Фихте уже встал на эту дорогу: там, где известное существо осознало себя как Я и сказало себе «Я есмь», там и начался ряд, ведущий к высшим формам человечности. «Сущность человека» уже тут и раскрылась в явлении - как самосознание, как акт противополагания Я и не-Я... Как акт осознания Я в противоположность «всему остальному», всему, что не есть Я. «Экзистенция» - это очередной синоним <Я>.
Это и Декарт с его «я мыслю, следовательно, я существую». Или: человечность есть там, где есть мышление, самосознание, «душа», как единичный экземпляр «духовности», как человеческий индивид.


<0 сущности человека>
189
Это и есть идеализм с его тезисом: мышление есть причина Я, т. е. порождающая «сущность» человека со всеми его остальными особенностями.
Это - теоретически. А практически-эмпирически это выглядит так: мышление и Я - это одно и то же. Пробуждение мышления это и есть пробуждение Я, экземпляра человеческого рода, - точка, где «сущность и существование» полностью совпадают, где «сущность» выявляет себя вполне адекватно в своей простейшей абстрактнейшей характеристике. «Явление» же тут есть первая абстрактнейшая характеристика «сущности» - сущности человека как существа мыслящего, самосознающего, и выражающего это обстоятельство в слове («ЯесмьЯ, а не что-нибудь иное, не не-Я»]...
У Гегеля схема несколько меняется. Я просыпается не в вакууме, а в акте взаимоотношения с другим таким же Я. Именно с ним оно и общается через слово. Я должно иметь против себя другое такое же Я.
(Это очень напоминает и ход мысли Маркса: сколько ни анализируй сюртук как таковой, «формы стоимости» в нем не усмотришь. Как стоимость сюртук выступает только в своем «отношении» к холсту, к другому товару, к другой «стоимости». Поэтому стоимость сначала и выступает исключительно как отношение, и осознается лишь как «отношение», как «X товара сюртук = Y товара холст», и иначе не проявляется, не выступает в явлении, а остается «скрытой сущностью» каждого из них. Это - два «сгустка», два «модуса» одной и той же субстанции.
Субстанция (она же «сущность»] только и выявляется в виде двух противостоящих друг другу своих собственных модусов («проявлений»]. Только так она и обнаруживается.
Там, где есть только «сюртук», она не обнаруживается; проще говоря, там ее и нет. Там есть сюртук и только сюртук (или холст], и в «сюртуке» ее обнаружить нельзя.
«Обнаружить» ее можно лишь там, где она сама обнаруживается, - только в отношении А к В [В - к С, С - к D, и т. д.].
А «обнаруживается» она одним-единственным способом - в акте превращения в свое «другое», как тот инвариант, который в этом превращении, в этом изменении формы сохра¬


190 Э Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел II. Философия
няется, - только так и обнаруживается, что два разных предмета есть два разных проявления одного а того же.
(Это уже Кант подметил в форме парадокса: изменяться может только неизменное, ибо изменчивое подлежит не изменению, а смене.')
Да, там, где имеет место превращение, там и обнаруживается, что два разных предмета (явления) суть два явления одной и той же «сущности», одного и того же реального рода, два порождения одного и того же, а не просто два разных явления, два разнородных явления...
Согласно Марксу, понять ряд явлений - значит поставить эти явления в надлежащую связь. Ничего кроме этого познать в них, в качестве их «сущности», и нельзя, ибо ничего кроме этого и «за» этим и нет.
Сущность и есть связная совокупность (конкретный «ансамбль») явлений; это просто два разных названия одного и того же.
Но именно поэтому сущность и отдельное явление - не одно и то же. Явление вне связи с другими явлениями не есть «сущность», ибо «сущность» как раз и есть их «надлежащая связь», объективная их связь.
Вот эта-то логика, идущая вразрез с традиционной, с кантовской, и послужила Марксу ориентиром в ходе разбора вопроса о «сущности человека».
Сколько ни рассматривай индивида, в нем, в его составе, его «сущности» не обнаружишь, ибо она в нем и не обнаруживает себя, не выступает в нем как то абстрактно-одинаковое, что составляет также и «сущность» всякого другого индивида.
«Сущность» человека (т. е. человеческого индивида!) обнаруживается только и исключительно в виде полной совокупности отношений равных индивидов друг к другу, как ряд индивидов, поставленных в «надлежащую связь» - в связь не придуманную, а реальную связь, внутри которой они только и являются человеческими индивидами, единичными экземплярами одного и того же «рода», а не, скажем, единичными особями одного и того же биологического вида.
«Сущность человека» реально обнаруживает себя только как генетический ряд (как «ансамбль» - ибо «ряд» может вы¬


<0 сущности человека>
191
звать образ цепочки и только, в то время как на деле это - ряд переплетающихся цепочек, не линия, а сеть их), как ветвящееся дерево, все ветви расходятся из одного ствола, и затем соотносятся между собою.
«Сущность человека» нельзя обнаружить путем анализа Петра или Павла, но можно обнаружить в системе отношений Петр - Павел (аналогично отношению «сюртук - холст»). При этом противостоят друг другу в рамках этого отношения не просто Я и Я, а именно Я Павла и Я Петра.
(Так же, как невозможно анализировать отношение «товар - товар», а <можно> только «товар-холст - товар-сюртук», ибо обмениваются реально не товар на товар, а два разных товара, пусть это будут даже плохой сюртук и хороший сюртук. Один хорошо пошитый сюртук есть смысл обменять на два плохо сшитых, но <обменивать друг на друга> два одинаковых - никакого).
Два абсолютно одинаковых индивида не имеют никакой нужды (необходимости) вступать в какие-либо «отношения» друг с другом. Нужна разница хотя бы в возрасте или в поле - только тогда они друг другу «нужны», как дополнения в том, чего каждому из них недостает.
Крайняя степень разницы: взрослый Павел и ребенок Петр - случай, где ребенок Петр вообще еще не имеет Я, а взрослый Павел противостоит ему как завершенное Я. «Сущность человека» поделена между ними крайне неравномерно: на стороне одного - нуль, а на стороне другого -100% «человеческого» в их взаимных отношениях.
Сначала «человеческими» отношения Петра и Павла оказываются только с одной стороны - со стороны Павла; со стороны Петра они тут всецело биологичны. И лишь постольку, поскольку Петр вынужден внутри этих отношений «относиться» к Павлу взаимно-человечески, они и делаются взаимно человеческими, т. е. социально-историческими отношениями, и Петр тоже становится экземпляром человеческого рода («сущности человека»). Не ранее - только с тех пор, как Павел стал для него человеком...
Как и где просыпается в человеке «самосознание», то есть сознание себя как человека, как экземпляра человеческого


192
Э Ильенков. Статьи, доклады, наброски Раздел II. Философия
рода? Только там и тогда (и в какой мере!) он начинает относиться по-человечески к другому человеку, т. е. вступает с ним в отношения, никак биологически не закодированные, не запрограммированные в его организме, и вынужден все органические действия (действия организма) подчинять внешней для организма детерминации, заставлять свою собственную органику совершать действия по нормам культуры, его окружающей. Только тут он, собственно, и вынужден отличать свое Я от своей же собственной органики (животное нигде и никогда не вынуждено этого различения производить, оно всегда сливается со своей собственной органикой и ее деятельностью). Поэтому животное в условиях человеческой культуры может быть только дрессировано, а человек - воспитан, т. е. наделен особой функцией самоконтроля. Человеческое отношение к нему со стороны взрослого может быть передано ему самому в виде человеческого отношения к самому себе, к деятельности собственного организма, к собственному органическому («эмпирическому») Я со стороны Я как осознанной совокупности норм культуры («трансцендентального Я» в терминологии Канта - Фихте), и в умении - в тех случаях, когда органическая потребность встает в конфликт с нормой культуры, - подчинять органику требованию культурного эталона, норматива ее удовлетворения.
Конечно же, никакого «трансцендентального Я», которое могло бы противостоять организму человека, при рождении младенца нет. Это Я должно быть еще создано, сформировано. Оно должно возникнуть, и процесс воспитания как раз и есть процесс создания этого Я, его возникновения. А это может свершиться лишь через включение биологически пригодного к тому организма ребенка в социально организованную предметную деятельность, и в ходе ее - в деятельность общения (ибо одной без другой не бывает).


Не враги, а соратники
193
Работы Ильенкова нередко подвергались жестокой редакторской правке. Годами трудились на этой ниве и полные академики, и скромные работники прессы. Изрядно пострадал и отклик Ильенкова на статью Питера Медавара «Литература против науки» (Литературная газета, 3 сентября 1969). Озаглавленный «Противоречия мнимые и реальные»,отклик был помещен на 12-й полосе, ниже статьи Медавара, под рубрикой «Рассудок или воображение - враги или соратники? Полемика». Слева - портрет робота с цветком в «руке», справа - фотографии Медавара и Ильенкова, с краткой информацией кто есть кто: «известный советский философ» против «биолога,лауреата Нобелевской премии».
В рукописи 12 машинописных страниц. Первая страница напечатана на бланке «Литературной газеты». Заголовок перечеркнут волнистой линией, ниже - недовольный комментарий редактора: «Литература ни при чем...». По-видимому, редактору хотелось, чтобы полемика в «Литератур- ке» затрагивала именно литературное творчество. Ильенков пошел навстречу-добавил неполную страничку о «литературной болезни в науке» (находится между стр. 9 и 10, не пронумерована, склеена из двух полосок бумаги и напечатана на машинке с другим шрифтом).
В газетной версии авторский текст был сокращен и основательно отредактирован, нетронутыми остались всего один-два абзаца. Здесь впервые публикуется полный вариант рукописи.
Не враги, а соратники
Философская проблема, затронутая в статье сэра Питера Медавара, - это проблема отношения Поэзии и Научности, Образа и Понятия, критически-анализирующего Рассудка и вдохновенно-поэтизирующей Фантазии. Все мы хотели бы их соединения в одну творчески-могучую силу, и все мы знаем, как это нелегко дается, какие уродливые кентавры рождаются то и дело от их союза.
«При нынешнем положении вещей бесполезно притворяться, будто наука и литература взаимно дополняют и поддерживают друг друга в достижении общих целей. Напротив, они конкурируют... Лично я об этом очень сожалею, считаю это неправильным, и хочу, чтобы все было иначе...»
Это благородное желание профессора Медавара нельзя не разделить. Попробуем же осмыслить те уродливые явления, к


194
Э Ильенков. Статьи, доклады, наброски Раздел II Философия
которым приводит подчас «взаимопроникновение» научного и художественно-поэтического способов мышления.
Профессор Медавар отмечает две болезни в современной духовной культуре, по видимости - противоположные, а по сути - оборотные стороны одной медали: «поэтизм» и «сциентизм», научность.
«Поэтизм», по его определению, - это неправомерное перенесение поэтически-беллетристического стиля мышления в науку, оборачивающееся «цветением речи», или, говоря грубее, - выспренней болтовней вместо строгого научного рассуждения. Наука при этом неизбежно перерождается в род мифологии.
«Сциентизм», о котором профессор Медавар говорит меньше, - это принципиально обесчеловеченная «научность», наука, сознательно противопоставившая себя всем «поэтически-бел- летристическим» (а на самом деле - всем гуманистическим] идеалам и ценностям. Та самая научность, в духе которой один известный «сциентист» радостно воскликнул в час трагедии Хиросимы: «Какой великолепный физический эксперимент’».
Да, наличие этих двух болезней заметить не трудно. Каждая из них - это односторонне гипертрофированная, переродившаяся способность здорового человеческого интеллекта.
Ясно, что когда эти две разные, но одинаково важные для развития и Науки, и Искусства направления - движущийся в строгих определениях Рассудок, критически оценивающий всё и вся, и интуиция (творческое воображение, фантазия], доставляющая рассудку материал для его работы, - отделены друг от друга, расселены по разным головам и ведомствам «в чистом виде», то соединить их усилия вокруг самой пустяшной общей задачи становится так же непросто, как прирастить к телу отрезанную голову. Критически-аналитическая способность превращается в бездушно-машинообразную расчетливость, а поэтизирующая фантазия - в бессмысленное порхание идей, в прекрасное маниловское краснобайство, в цветистую фразу. А от таких родителей, разумеется, не может родиться ничего путного ни в науке, ни в поэзии...
Положение, действительно, невеселое. Немудрено, что доктор Медавар, воспитанный, насколько можно судить, на


Не враги, а соратники
195
старых добрых традициях гуманистически ориентированной Науки, расценивает это положение как ненормальное, а «поэтизм» и «сциентизм» - как равно мертвые продукты разложения «нормального» научного и поэтического мышления.
Но тогда перед ним сразу же встает коварный вопрос о «нормальном» статусе Науки и Искусства. А вслед за этим - не менее коварный вопрос о причинах, в силу коих происходит это грустное вырождение Науки в «сциентизм», а Поэзии - в «поэтизм».
К сожалению, доктор Медавар ничего или почти ничего не говорит о причинах, вызывающих красочно обрисованное им печальное положение, и поэтому мы не можем судить, насколько глубоко и верно он эти причины понимает, и даже - где он их склонен искать.
Зато о «норме», то есть о «здоровой» и закономерной роли и функции обеих способностей, он высказывается недвусмысленно. И этот аспект его размышлений не может не вызвать живейшего интереса.
Доктор Медавар несомненно прав, когда выражает свою неудовлетворенность тем представлением о научном познании, которое вот уже столетия проповедуется так называемым «индуктивизмом» - односторонне-эмпирической теорией познания, особенно прочно укоренившейся на английской почве. Согласно этому представлению, наука начинается с восприятия единичных фактов, отыскивает в них нечто общее, выделяет «существенное общее», фиксирует его термином, «понятием», а затем начинает строить из таких терминов логически непротиворечивую «систему» - «теорию», «науку».
Развитие реальной науки давно показало, что это представление - всего-навсего детски наивный миф, что дело обстоит далеко не столь просто, а классическая философия давно развеяла иллюзии «индуктивизма», показав, какую активную роль в самом «созерцании» фактов, тем более в процессе их отбора и обработки на уровне «представления», играет Интуиция, Воображение. Это она продуцирует Идеи, и ученый внимательно рассматривает одни факты, не обращая никакого внимания на другие. Эта активная, направляющая исследовательское внимание Ученого сила Идей реализуется


196 Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел II. Философия
вначале как сила образно-поэтического, притом весьма эмоционально насыщенного «схватывания» Истины в целом, без ее детализации. Истина схватывается вначале в виде Образа некоторого конкретного целого. В рамках этого образа аналитический рассудок и производит свои различения, чтобы потом снова связать их в единстве Понятий, в виде «единства многоразличных определений», в виде теории. Поэтический Образ (искусство) - это Идея, оформленная силой воображения, а Понятие - та же идея, развернутая («эксплицированная») деятельностью мышления.
Все эти мотивы сквозят уже у Канта и Фихте, а Шеллинг, и особенно Гегель, превращают их в систематически разработанную концепцию развития знания. Конечно же, такое понимание познания, с его напряженной диалектикой, гораздо ближе к истине, чем детские мифы английского «индуктивизма».
Поэтому, когда профессор Медавар пишет, что «на любом уровне наступление научного понимания начинается со спекулятивной авантюры, с образной, предвзятой Идеи о том, что может быть Истиной, - идеи, которая всегда и непременно опережает (подчас намного) все то, во что у нас есть логические и фактические основания верить», - то это надо расценить, как шаг вперед от мифологии индуктивизма к научной диалектике. Примерно так же понимают процесс познания и А. Эйнштейн, и Луи де Бройль.
Надо, однако же, оговорить, что <такое> понимание вовсе не представляет собою «современного открытия», которое, к тому же, «никому не принадлежит». Открытие, что познание всегда осуществляется как диалог, как диалектически развертывающаяся полемика «двух голосов - фантазирующего и критического», сделано в первой четверти XIX века и имеет авторов. Оговаривать это приходится не ради восстановления справедливости и приоритета. Гораздо важнее то, что обрисованное выше открытие уже во второй четверти прошлого же столетия было подвергнуто весьма основательной критической переработке, а в состав современной научной философии входит с очень серьезными коррективами.
Прежде всего это касается понимания «Идей» как исходного творческого стимула. Неверно, что наступление науки


Не враги, а соратники
197
«начинается с образной Идеи». Если ученому «идея» и представляется исходной точкой его работы, то с более широкой точки зрения (а к такой точке зрения и обязывает научная философия) правомерен вопрос: а сами Идеи откуда? Что такое Идеи?
Просто сказать, что это - плоды «творческой способности», «энергии творчества», «конструкции воображения» и т. д. (а большего доктор Медавар нам о них и не сообщает) - значит отделаться от самой трудной проблемы поэтическим оборотом речи. А нам нужен научный ответ.
Такой ответ научная философия дала, и именно в ходе критики обрисованного выше (гегелевского) «открытия». Маркс и Энгельс показали, что предполагать Идею как первоначальное, как «энтелехию», изнутри управляющую «Духом» («абсолютным» или «конечным»), никак не объясняя, откуда она взялась в этом «духе», - значит снова съезжать с рельс Науки на рельсы мифологизирующего воображения. Притом - в исходном пункте, в фундаменте всего понимания.
Маркс и Энгельс объяснили возникновение самих Идей, то есть тех планов и «предначертаний», в русле которых всегда развивается научное исследование, происходят акты рождения отдельных Образов и отдельных Понятий, конкретизирующих эти «Идеи».
В виде Идей всегда выражают себя реальные, назревшие внутри социального организма потребности. Это потребности не индивида, а целых групп, масс таких индивидов. Или, выражаясь в более точных понятиях, - потребности целых классов таких индивидов. Они-то и «высказывают себя» в сознании людей (в том числе ученых) в виде Идей. Тех самых Идей, которые ученые часто склонны принимать за исходный пункт всего процесса, за продукты «свободной игры ума» (Эйнштейн) или за «конструкции воображения» (Кант и многие другие).
Но научная теория познания идет еще глубже в поисках корней и истоков движения познания. «Потребность» как прообраз Идеи всегда выступает в виде напряженного про- тиворечия. Противоречия между людьми, между классами людей, между способами их деятельности, между методами


198 Э Ильенков Статьи, доклады, наброски Раздел II Философия
изменения природы, между формами технологии и т. д. и т. п. А в конце концов - и между взглядами, теориями, Понятиями, Зажатый в тиски противоречия, ум человека ищет выхода. «Идея» - это и есть «придуманный», «увиденный» (то есть найденный пока лишь в сознании) возможный выход за пределы сложившейся противоречивой ситуации - за рамки «существующего положения вещей и выражающих его понятий».
Выход этот диктует и предопределяет сама же сложившаяся ситуация, поэтому Идеи вовсе не произвольны, Наоборот, чем точнее и вернее сформулирован план разрешения наличных противоречий, тем «ценнее» Идея в смысле истинности, то есть в смысле согласия с ходом всего процесса в целом, с его законами и перспективами. И тем «могущественней» Идея, чем насущнее выраженная в ней потребность и чем более широкие массы людей эта потребность захватывает.
Идея очерчивает общее направление, в котором видится надежда найти выход за пределы наличной противоречивой ситуации, будь то в сфере социальных отношений или только в сфере «понятий». Естественно, что в таком «общем» виде Идея часто и возникает вначале как интегрально-поэтический, не детализированный образ. А критически-аналитичес- кая работа ума по отбору, проверке и перепроверке эмпирических деталей Истины совершается уже в том направлении, которое задано Образом.
Вот когда не только «Понятия» и «Образы», а и сами «Идеи», задающие векторы научного прогресса, истолкованы с точки зрения отражения, с точки зрения отображения развивающейся действительности в движении образов и понятий, мы и обретаем подлинно современную теорию познания. Это и есть диалектика, как логика и теория познания современного научного мировоззрения.
Иначе у нас остается только голая «методология», пекущаяся исключительно о формальной правильности «теоретических» [здесь: знаковых) конструкций и совершенно безразличная к «побуждениям и целям» работы ученых, то есть к составу и содержанию тех Идей, которые ими (хотят они того или нет) руководят, управляя ими как слепыми орудиями. Такая «методология» как раз и есть теория познания современ¬


Не враги, а соратники
199
ного «сциентизма», то есть «духа научности», умерщвленного в формалине готовых абстракций, формул и знаков, а потому принципиально равнодушного к реальным потребностям и страданиям живых людей, равно как и к социальному смыслу своих собственных свершений. И тогда действительно сциен- тистски кастрированная Наука становится врагом, конкурентом всякой «поэзии», которая сливается в ее глазах с «антинаучным краснобайством» по поводу утопических «желаний, целей и стремлений» Человечества. Поэзия для сциентизма сливается с «поэтизмом», и исчезает какая-либо возможность различить одно от другого...
Доктор Медавар ясно и недвусмысленно отстраняется от «сциентизма», а заключительное «самокритичное» признание, что, де, «мы, ученые, склонны» к «научности» «в силу нашей конституции», вряд ли всерьез относит к себе. Между тем синдром «сциентизма» определенно просматривается в некоторых положениях его статьи.
Как мы видели, тот шаг в сторону научной диалектики, который делает доктор Медавар, не слишком велик - многое еще остается пройти. Но что из того, спросите Вы, разве это делает несправедливыми его размышления о «литературной болезни» в науке?
В какой-то мере, да. Именно в той мере, в какой они бросают тень на литературу. Начало и конец статьи, если так можно выразиться, «примиренческие» (вину за проникновение «литературного синдрома» в науку доктор Медавар как будто возлагает на поэтов-романтиков и на «поэтизм»), но из ее основного контекста следует, что у автора действительно есть серьезные претензии к «литературному» образу мышления, не в «патологическом» («поэтизм»), а именно в «здоровом» его варианте. Претензии, на наш взгляд, неправомерные.
Неправомерность заключена уже в отождествлении «литературной концепции» стиля с «длинными вводными предложениями», «крикливыми метафорами», «общими местами и околичностями», со словесным «гарцеванием», «напыщенностью» и «нарочитой неясностью». Главное же, она заключена в том весьма туманном определении «поэтической концепции» истины - как концепции, «заставляющей нас мыслить и


200
Э Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел II Философия
ориентироваться» «в сфере более широкой, чем действительность», - которое дает доктор Медавар.
Реальное отношение литературы к действительности здесь, по существу, не выявлено. Его можно толковать как угодно. Не эта ли свобода в выборе интерпретации позволяет автору отождествить «литературную истину» с мифом (в философском значении этого термина) и объявить психоанализ Фрейда симбиозом науки и литературы, хотя литература тут абсолютно ни при чем?
Вот зачем нам понадобилось напоминать читателю о марксистском понимании процесса отражения, противостоящем эклектике и всякого рода искажениям.
Дело в том, что с точки зрения марксистско-ленинской философии (сточки зрения отражения) можно научно понять и поэзию - подлинную поэзию в ее кардинальном отличии от «поэтизма». Подлинно художественный Образ - это тоже не «миф» (каким он кажется многим современным философам), не простая проекция желаний, устремлений и субъективных целей на экран действительности, а именно образ действительности, высвеченный в <главных> ее чертах и с точки зрения назревших внутри самой действительности противоречий, ждущих своего разрешения посредством деятельности широких масс людей. Ведь именно так стимулировалась и вдохновлялась всегда большая Поэзия, в отличие от пустопорожней риторики «поэтизма», который в литературе столь же плох и вреден, как и в науке.
Такое толкование Поэзии и ее задач нам кажется более правильным, нежели предложенное доктором Медаваром. Мы не станем касаться частных неточностей в его формулировках, в которых сказывается некоторая нечеткость философских позиций. Но одну отметим. Если доктор Медавар определяет «поэтизм» как неправомерный перенос литературно-поэтического стиля мышления в Науку, то не следует ли отсюда, что в пределах самой Поэзии этот «стиль» правомерен и «нормален»? Не справедливее ли будет сказать, что «поэтизм», как его определил сам доктор Медавар: выспреннее краснобайство и «цветение речи», - для поэзии столь же губителен, как и для Науки?


Не враги, а соратники
201
Точнее, наверное, было бы сказать, что «поэтизм» - это заражение Науки трупным ядом, просочившимся с кладбища Поэзии. Это инвазия не поэтического стиля мышления, а стиля плохой, больной поэзии, которая сама умирает от того же самого «поэтизма»...
И со «сциентизмом» то же самое. Влияния Науки и духа научности на литературу опасаться вряд ли приходится. Вот влияние сциентистски выродившейся «научности» - дело другое. Его может испытать и поэт, и даже живописец. Тогда он станет производить вербальные или геометрические «абстрактные структуры», имеющие к Поэзии не больше отношения, чем «цветение речи» - к Науке.
Наука и поэзия всегда были и всегда останутся друзьями, делающими одно, общее им обоим дело. Конкурируют друг с другом всего-навсего «поэтизм» и «сциентизм», схожие с ними лишь чисто внешне, чисто формально.
Если эти уродливые карикатуры на науку и поэзию получили в современном (а в скобках скажем для точности: буржуазном) образе духовной культуры столь широкое распространение, что их начинают путать с их прообразами, то тем более важно четко отличать одно от другого. А отличить их теоретически можно, пожалуй, только с помощью подлинно современной теории развития научного познания - с помощью диалектики как Логики развития современного научного мировоззрения. С точки зрения ленинской теории отражения в самом серьезном и конкретном ее значении.


202
Э Ильенков Статьи, доклады, наброски Раздел II. Философия
Текст доклада (15 машинописных страниц), сделанного Ильенковым на заседании сектора диалектического материализма Института философии АН СССР в сентябре 1965. На нем обсуждалась подготовка пятитомного издания «Истории диалектики». Проект был надолго заморожен, и в конце концов главу о Спинозе напишет В.В. Соколов (История диалектики XIV-XVI11 вв. М.: Мысль, 1974), понимавший и диалектику, и Спинозу совсем иначе, чем Ильенков.
Впервые текст доклада был напечатан в сборнике «Драма советской философии. Эвальд Васильевич Ильенков (Книга - диалог)» (под ред, В.И. Толстых. М.: Институт философии РАН, 1997. С. 170-182). Деликатный редактор вычеркнул абзац, в котором Ильенков заявлял, что вышедшая годом ранее монография В.В. Соколова «Философия Спинозы и современность» (М.: Издательство МГУ, 1964) не оправдывает своего названия - современность Спинозы раскрывается в ней «формально и потому неверно по существу». Финальную главу этой книги Ильенков расценивает как«худ- ший способ расправы» с великим философом...
Удалив оценку труда В.В. Соколова, редактор скрыл от читателя принципиально важный полемический контекст. Если в глазах Соколова философия Спинозы - давно пройденная ступенька философской лестницы к «современности», то для Ильенкова Спиноза - мыслитель, способный помочь в решении самых трудных и насущных проблем современной науки. Вот о чем хотел написать главу в «Истории диалектики» Ильенков. Эскиз он набросал в своем докладе.
К докладу о Спинозе
Пытаясь развернуть текст раздела о Спинозе, хотя бы и только черновой, я сразу же столкнулся с большими трудностями, которые вряд ли удастся преодолеть до тех пор, пока передо мною не будут лежать хотя бы черновые варианты предыдущих и последующих разделов <«Истории диалектики»^ Спиноза - это подлинный узловой пункт развития всей европейской философии, и именно поэтому его систему невозможно изложить изолированно от предыдущего и последующего. По той же самой причине рассмотрение его философии сразу же сталкивает с рядом проблем, которые остаются и по сей день острыми проблемами, требующими от автора совершенно определенной позиции, - а это сразу же ставит его в оппозицию по отношению ко многим так называемым «современным взглядам».


К докладу о Спинозе
203
И прежде всего это вообще проблема отношения философии как науки к остальным наукам. В ходе освещения философии Спинозы явно или неявно приходится решать, прежде всего, этот коварный вопрос. Ведь давно известно, что имя Спинозы - даже для тех, кто знает о философии лишь понаслышке, - является как бы псевдонимом философии вообще, а Спиноза - подлинной персонификацией философии, Философом с большой буквы.
А это накладывает огромную ответственность на автора: от того, как будет изложена система Спинозы, во многом будет зависеть восприятие дальнейшего материала.
Крупнейшим недостатком вышедших за последнее время работ о Спинозе и его философии я считаю то, что Спиноза рассматривается прежде всего в его связях с предшественниками, а связь «Спиноза - наши дни» по существу-то остается нераскрытой или, что еще печальнее, раскрытой формально и потому неверно по существу.
Характерной в этом отношении является книга В.В. Соколова. Финальная глава этой книги, «Спиноза и современность», заглавия своего не оправдывает никак, а если посчитать, что оправдывает, то приходится признать, что Спиноза - это давно умершая - если и не собака1, то лев, но все-таки умерший.
Умерший в том смысле, что для современной науки и философии уже не составляют труда те проблемы, которые он поставил и решил; и поэтому признание, что Спиноза решил их первым и решил их правильно, - это только вежливая форма некролога. Спиноза, де, велик тем, что первым решил те большие и важные вопросы, которые мы, дети XX столетия, даже и за проблемы уже не считаем. Спиноза, де, хорошо сделал свое дело, и может покоиться в могиле. А мы, де, будем приносить на могилу цветы благодарности...
Мне кажется, это самый неправильный и самый убийственный для философии Спинозы способ обращения с его памятью, худший способ расправы с ним.
1 <«0 Спинозе говорят как о мёртвой собаке», - эти слова произнес Лессинг в разговоре с Фридрихом Якоби в 1870 году.>


204 Э Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел II Философия.
По той причине, что проблемы, которые Спиноза поставил и умно разрешил, стоят перед философией и ныне, и решаются в большинстве случаев плохо, если и решаются вообще. Поэтому я посчитал своей основной задачей представить Спинозу как нашего современника прежде всего, то есть показать, что его система представляет собою единственно верное, хотя и достаточно общее, решение современных философских проблем, встающих перед философией в связи с ее долгом перед естествознанием и социальной действительностью XX века.
Задача, которую я перед собой рискнул поставить, - это изложить и осветить <философию> Спинозы так, чтобы в ней увидел обобщенно-алгебраический, то есть общелогический, выход из нынешних трудностей и экономист, и психолог, и исследователь физиологии высшей нервной деятельности, не говоря уже о логике, о философе, занимающемся так называемой «гносеологией», «теорией познания»...
Это значение Спинозы, как мне кажется, уже начинает осознаваться внутри самого естествознания, и в этом смысле сами естественники часто занимают более умную и справедливую позицию по отношению к идеям Спинозы, чем философы, в том числе, к сожалению, и некоторые марксисты...1
Это осознавал довольно ясно Альберт Эйнштейн. Когда его спор с Бором1 2 на чисто естественнонаучной почве, на почве физико-математических аргументов зашел в тупик, он предлагал в письме к Бору поставить мысленный эксперимент - представить себе, что сказал бы «старик Спиноза», если бы его пригласили на этот спор в качестве третейского судьи. Заметим себе, что этот спор - Эйнштейна и Бора - не нашел своего разрешения и до сих пор, хотя прагматически 1 <Прозрачный намек на В.В. Соколова, считавшегося главным знатоком философии Спинозы в стране.>
2 <Предметом спора была возможность точного знания о поведении элементарных частиц. Нильс Бор такую возможность отвергал, доказывая сугубо вероятностную природу физических процессов в микромире. Эйнштейн, не сумев опровергнуть квантовую теорию конкретно, аргументами от физики, стал апеллировать к Спинозе, чей «Бог не играет в кости», т. е. не терпит ни малейшей «неопределенности» в природе.>


< докпаду о Спинозе
205
настроенные физики, в большинстве своем ориентированные на позитивистское в общем-то понимание, склоняются к тому, что Бор тут был прав на 100%, а старик Эйнштейн, де, просто впал здесь в детство, в антикварное чудачество, не имеющее серьезного значения и смысла. Это толкование можно проследить даже в популярной литературе, например, в книге «Неизбежность странного мира» Данина1.
Далее. Анализ воззрений в современной физиологии высшей нервной деятельности, а особенно кибернетизирующих физиологов мозга, довольно отчетливо показывает, что мышление в этой области, ориентирующее и эксперименты, и подбор фактов, упирается в ту же самую проблему, которую вынужден был решать Спиноза в споре с Декартом, и что в массе своей физиологи не находят выхода из трудностей так называемой «психофизиологической проблемы» именно потому, что до сих пор не могут вырваться из тисков картезианского дуализма, не могут увидеть тот путь, который Спиноза увидел и очертил предельно ясно.
Правда, картезианский дуализм имеет хождение среди них не в его первозданном виде, а в той редакции, которую ему придало неокантианство, с одной стороны, и И.П. Павлов - с другой1 2. Тот самый Павлов, который поставил в саду своего института бюст Декарта и ни разу не упомянул добрым словом Спинозу.
Особенно оживились и приобрели даже карикатурную форму эти картезианские установки в связи с модой на кибернетику. Вот случай, который как на ладони показывает, что спинозистское преодоление логики мышления Декарта прямо просится изнутри самой физиологии высшей нервной 1 <Данин Д.С. Неизбежность странного мира. М.: Молодая гвардия, 1961.>
2 <Ильенков считал, что Павлов в своей теории рефлексов «совершил двойной грех - антропоморфизации высшей нервной деятельности животного и натурализации высшей нервной деятельности человека. Безвылазная картезианщина без малейшей надежды на спинозовский выход из тупика в трактовке тайны мышления» (К понятию «тело человека», «человеческое тело» // Эвальд Васильевич Ильенков. М.: РОССПЭН, 2008. С. 404).>


206
Э Ильенков. Статьи, доклады, наброски Раздел II. Философия...
деятельности, но родиться никак не может потому, что принципы картезианства в этой науке обрели силу предрассудка и кажутся людям единственно возможной формой материализма в решении этой проблемы.
Инженеры одного военного института, занимающиеся так называемыми «управляющими устройствами» для ракет или еще какой-то им подобной чертовщины, уперлись несколько лет назад в так называемую «проблему надежности». В чем состоит эта проблема? - Просто в том, что чем больше деталей имеет устройство, тем скорее оно выходит из строя в результате выпадения одного-единственного звена. И если надежность телевизора измеряется цифрой годов, то эта цифра для управляющего устройства ракеты измеряется минутами и секундами. Поэтому инженеры с завистью взирают на человеческий мозг, как на систему, которая продолжает прекрасно исполнять свои функции даже тогда, когда его проламывают ломом, и работает не миллионные доли секунды, как полагается по всем математическим расчетам надежности для системы, состоящей из 15 миллиардов элементов, а 70-80 лет... С точки зрения тех представлений, на основе которых инженеры конструируют «думающие машины», это - стопроцентное чудо. И инженеры обратились в одну из лабораторий, где исследуют мозг, с просьбой объяснить им, на каких принципах организованы элементы его структуры.
В этой лаборатории сразу же нашлись оптимисты-кибернетики, которые согласились помочь инженерам, - им все ясно и все легко. Нарисовали схему работы мозга и вручили ее инженерам. Те рассмотрели ее и расхохотались. Оказалось, что физиологи-кибернетики положили им на стол абстрактноалгебраическое изображение тех самых машин, которые эти инженеры и без них делали. Вы нам показали, как не устроен мозг, а не то, как он устроен, сказали инженеры.
История очень поучительная, так как проблему мозга - а тем самым и связи мозга с мышлением - физиологи, ориентированные через Павлова на Декарта, решают в духе механистического материализма. Понять что-либо в мозге с точки зрения причинности - значит понять как длинную цепь причинно-следственных отношений. А «цепь» всегда имеет


К докладу о Спинозе
207
начало и конец, вход и выход, и осуществляется через последовательный ряд элементов, выход из строя одного из коих разрывает всю цепь...
Принцип картезианский, с той лишь разницей, что Декарт представлял себе физиологическую механику по образу и подобию паровой машины - с клапанами, тяжами, с поршнями и давлениями, а нынешние картезианцы - по образцу и подобию электрической цепи: с проводами, выключателями, переключателями, источниками и потребителями тока. Вот и вся разница.
А в итоге - неспособность понять, как же работает мозг, какие функции он реально выполняет, и какие именно структуры обеспечивают беспрепятственное осуществление этих функций, в том числе и пресловутую надежность...
Логическая схема этого подхода к изучению мозга - насквозь картезианская. А именно, она нацелена на отыскание всей длинной цепочки опосредующих звеньев, которая замыкает «вход» и «выход», и это исследование должно якобы проследить шаг за шагом последовательные замыкания этой цепочки, то есть как цепь причинно-следственных отношений, которые и считаются непосредственными замыканиями, или, на языке электромеханики, - элементарными контактами.
Правда, уже сам Декарт прекрасно понимал, что это, материалистическое по своему подходу, исследование физиологии мозга и нервной системы ровно ничего не объясняет и не может объяснить в природе мышления - то есть той самой функции, которую выполняет в составе нашей, человеческой организации мозг. Поэтому-то у Декарта и появляется бестелесная «душа». Она - неизбежное дополнение к представлению, согласно коему работу мозга можно понять, двигаясь по логике причинно-следственных отношений между его элементами: A-B-C-D...-X-Y-Z.
Это - та самая проблема, которую позднее четко заострил и Кант - в виде антиномии причинности и целевой детерминации.
Вот как раз тут-то Спиноза и выступает во всем его величии, а именно, он разрешает проблему (ту самую проблему, которую нынешняя физиология мозга ставит в частной форме, не умея решить ее сначала в общей форме - а пото¬


208
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел II. Философия ..
му не решает и в частной форме) отношения между причинно-следственными цепочками и проблемой цели, которую он, в отличие от Декарта и Канта, толкует последовательно материалистически.
Спиноза, как известно, отвергает начисто представление о целевой причине, о «causa finalis», - но именно поэтому он вынужден сразу же приступить к преобразованию представления о «действующей причине», «causa efficiens».
Он решительно ломает представление о причинно-следственных отношениях как о цепи последовательных контактов-замыканий. Он просто замыкает эту цепь «на себя», смыкая «вход» и «выход», то есть, если искать этому решению образный эквивалент, мыслит ее на манер декартовского вихря.
И тогда здесь детерминация предстает не как цепь от Л до Z, а как некоторое замкнутое на себя кольцо, где осуществляется не последовательное воздействие части на часть, а происходит нечто совсем другое, а именно: целое, как наличная совокупность всех возможных частей, детерминирует каждую свою собственную часть, каждый элемент, и посему - каждое отдельное звено, каждый отдельный контакт.
Отсюда и получается, что логика мышления Спинозы вообще - это Логика детерминации (определения) частей со стороны целого.
Эта логика, как само собой ясно, ни в коем случае не может быть построена по образцу математической логики, то есть в виде цепочки последовательно включаемых алгоритмов, жестко заштампованных схем. Ибо последние могут в пределе объяснить целое как результат последовательного соединения, как результат синтеза частей, элементов в некоторую систему.
Здесь <у Спинозы> как раз обратная Логика: Целое предполагается данным, а все исследование ведется как анализ, то есть как процедура выявления тех «частей», которые производит на свет именно данное целое, чтобы обеспечить свое самосохранение и самовоспроизведение.
Идея именно такого анализа - исходящего из ясного представления о целом и идущего последовательно по цепочке причинности, которая и воспроизводит это целое уже как результат анализа, - и заключена в логически концентрирован¬


К докладу о Спинозе
209
ном виде в категории субстанции, как «causa sui» - как причины самой себя.
Здесь Спиноза на сто процентов прав против Ньютона, который целые века служил чуть ли не символом точного научного мышления, а на самом деле - иконой позитивистского взгляда на мышление и на науку.
Именно поэтому тот самый Эйнштейн, который оказался в силах вырваться из тисков ньютонианского мышления в физике и в общей форме вынужден был обратить свой взор на принципиально логическое решение известных проблем Спинозой.
Ибо Спиноза был и остался единственным мыслителем, который решил проблему причины-цели, оставшись при этом материалистом, то есть самую цель сумел истолковать как имманентную характеристику особого рода причинно-следственной зависимости, не пожертвовав при этом - не в пример Гоббсу, Ньютону, Ламетри и Гольбаху - тем хитрым моментом, который со времен Аристотеля называется «энтелехией»1. То есть тем обстоятельством, что отдельные цепочки причинно-следственных замыканий между отдельными элементами целого не имеют самодовлеющего значения, и что они сами диктуются со стороны сложившейся системы, наличного оформленного целого.
Иными словами, именно Спиноза раскрыл тайну целесообразности как простой факт цело-сообразности - как факт обусловленности частей со стороны целого (а не «цели» в ее спиритуалистически-идеалистическом толковании).
Иными словами, всякий акт анализа - то есть прослеживания отдельных цепочек причинно-следственных зависимостей - должен исходить из предельно ясного и четкого представления о том целом, которое мы хотим в итоге дискурсивно-аналитического исследования получить.
Математическая же логика, логика мышления Ньютона, ориентирует исключительно на движение по цепочкам при1 <Entelechia - осуществление, завершенность (от грен, telos - цель). При помощи этой категории Аристотель выражает внутреннюю целесообразность сущего, воплощение идеального в материальном, общего - в индивидуальном.>


210
Э Ильенков Статьи, доклады, наброски Раздел II. Философия.
чинно-следственных связей, без предварительного выделения и строгого определения целого, внутри коего должен совершаться анализ, - то есть строить в мышлении это целое наобум, на авось, не зная наперед, что из этого выйдет...
На практике же мышление и тут движется в рамках какого-то целого, с той лишь разницей, что это целое либо предполагается молчаливо, либо «интуитивно» в самом дурном смысле этого слова - в том числе, в каком «интуиция» вообще есть абстрактная противоположность «мышлению». И на практике разница Спинозы и Ньютона оказывается лишь в том, что Спиноза исходит из ясно продуманных предпосылок, а Ньютон, делая вид, будто у него вообще никаких предпосылок нет, исходит из неясных для себя самого предпосылок, аксиом и постулатов...
Все эти идеи и завязываются в один узел через категорию субстанции - как «causa sui», как причины самой себя, - категорию, которая, как мы знаем, доставила столько хлопот английской философии - Локку, Беркли и Юму. Это именно та категория, которую позивитистско-психологизирующая линия, начиная от Локка, старается объявить ничего не означающим словом, лжекатегорией. Категория же эта в действительности является фундаментальным основанием диалектики как логики и теории познания. Она резюмирует в себе, в частности, требование, прежде всего, выяснить то целое, внутри которого ты проводишь все дальнейшие аналитические расчленения, чтобы не связывать потом в составе теоретических суждений совершенно разнородные элементы - скажем, машину с заработной платой, землю с рентой, красную свекловицу с музыкой или нотариальной пошлиной.
В этом плане субстанция и выступает как первая и важнейшая категория Логики, и именно Логики научно-теоретического анализа. Если вы ее не принимаете, то ни о какой Логике с большой буквы говорить уже не приходится.
Именно поэтому-то Гегель и имел основание утверждать, что «спинозовская субстанция есть лишь всеобщее и, значит, абстрактное определение духа», что «эта мысль есть основа всякого истинного воззрения», «быть спинозистом, это - существенное начало всякого философствования»1. Позиция,


К докладу о Спинозе
211
которую он выразил в афоризме, согласно которому «или спинозизм, или - никакой философии». Позиция, которая и нынче остается такой же живой, как и в дни жизни Спинозы.
Этим же самым обстоятельством определяется и поныне отношение к Спинозе позитивистов всякого рода.
Позитивисты, как известно, превращают в икону своей веры Ньютона и одобрительно освящают лишь традиции, идущие в английской философии от Ньютона. Поэтому они время от времени отвешивают вежливые поклоны Локку, как предтече Беркли и Юма, - здесь, де, было рациональное зерно.
Спиноза же для всех позитивистов, включая неопозитивистов, - это настоящий синоним врага так называемого «современного научного мышления», «современной логики науки», и третируют его так же старательно и последовательно, как теологи предшествующих веков.
Вот, например, освещение Спинозы у Льюиса в его «Истории философии»:
«Мы видели, с какой математической точностью Спиноза развивает свою систему. Шаг за шагом мы следовали за ним, увлекаемые его неотразимой логикой. И все-таки окончательное впечатление, которое он на нас производит, - то, что в его системе есть логическая, но не жизненная правда. Мы отступаем назад перед теми выводами, к которым он нас приводит своей властной логикой. Мы заглядываем в пропасть, к краю которой мы подведены, и, не видя там ничего, кроме хаоса и отчаяния, отказываемся воздвигнуть здесь свой храм. Мы возвращаемся назад с желанием проверить, не ложен ли путь, по которому мы шли. Мы исследуем каждое из его положений, чтобы убедиться, нет ли в них какой-либо скрытой ошибки, которая могла бы объяснить все другие ошибки. Дойдя до исходной точки, мы вынуждены признать, что никакой ошибки мы не могли открыть, и что каждое из его заключений вытекает из предыдущих положений. И несмотря на это, наш ум все-таки отказывается принять эти положения»1 2.
1 Гегель Г.В.Ф. Сочинения, т. 11, с. 285.
2 Льюис Дж.Г. История философии. СПб., 1897, с. 421.


212
Э Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел II. Философия..
Здесь характерно одно комическое обстоятельство: позитивисты вынуждены признать, что с формально-логической точки зрения система Спинозы вообще неуязвима, что все дело в предпосылках, неподвластных компетенции и суду формальной логики. Но спорить насчет аксиом, согласно самим позитивистам, вообще нельзя - их можно только принимать или не принимать, повинуясь уже внелогическим соображениям.
То же самое по существу утверждает и Рассел, который сводит все значение Спинозы к той роли, которую он сыграл в истории нравственно-этических феноменов, и ни в коем случае не в сфере научного мышления.
«Вообще говоря, Спиноза хотел показать, что можно жить благородно даже тогда, когда мы признаем пределы человеческой власти. Он сам своей доктриной необходимости делает эти пределы уже, чем они есть. Но если они, несомненно, существуют (а это, конечно, вынужден признать и Рассел. - Э. И.), то принципы Спинозы, вероятно, лучшее, из всего, что возможно»...1
Поэтому, дескать, система Спинозы - это лучшая и притом безупречная, сточки зрения научной логики, система моральных воззрений. Это, так сказать, идеал - и именно поэтому ее принять невозможно, ибо жизнь не похожа на идеал... Отсюда и единственное возражение Рассела: эту систему трудно выдержать в качестве принципа жизни. Как вы будете, например, рассуждать, если «ваша дочь изнасилована, а затем убита вражеским солдатом? Следует ли вам и в этих обстоятельствах сохранять философское спокойствие?»
Так что против системы Спинозы можно возразить лишь следующее: «Для большинства из нас слишком трудно следовать этому в жизни»1 2. А учение Спинозы сводится им к следующему тезису:
«Спиноза считает, что если вы будете рассматривать свои несчастья такими, какими они являются в действительности - 1 Рассел Б. История западной философии. М.: Иностранная литература, 1959, с. 596-598.
2 Там же.


К докладу о Спинозе
213
в качестве момента взаимосвязи причин, простирающейся от начала времен до наших дней, то вы увидите, что они являются несчастьями только для вас, а не для вселенной... Я не могу этого принять».
Короче говоря, опровергнуть не могу, не в силах, а принять тоже не могу, не хочу, не желаю...
А что это значит? - Позиция Спинозы заключается в том, что наука обязана «не плакать, не смеяться, а понимать». Спиноза утверждает, что в науке недопустима аргументация к морали, к сантиментам, что наука выполняет свой долг лишь тогда, когда она изображает реальность с беспощадной, доходящей до цинизма, прямотой и объективностью, - нравится нам такая действительность или не нравится.
Лорд Рассел же требует и в пределах науки права для моральных суждений, права за индивидом принимать такую логику, которая нравится, и отвергать такую логику, которая не нравится, не приводя никаких дальнейших аргументов.
А вот неопозитивистская попытка противопоставить Спинозе философско-логическую аргументацию:
«Метафизика Спинозы является лучшим примером того, что можно назвать “логическим монизмом", а именно доктрины о том, что мир в целом есть единая субстанция, ни одна из частей которой не способна существовать самостоятельно. Первоначальной основой такого взгляда является убеждение в том, что каждое предложение имеет одно подлежащее и одно сказуемое, что ведет нас к заключению о том, что связи и множественность мира должны быть иллюзорными».
А вот аргумент от «современности»:
«В целом эту метафизику принять невозможно: она несовместима с современной логикой и научным методом. Факты нужно добывать наблюдением, а не рассуждением. И концепция субстанции, на которую опирался Спиноза, есть концепция, которую ни наука, ни философия в наше время принять не могут»1.
Все это ясно показывает, что проблема, поставленная и решенная Спинозой, принадлежит, к сожалению или к радос1 Рассел Б. История западной философии..., с. 596.


214
Э Ильенков Статьи, доклады, наброски Раздел II Философия.
ти, вовсе не только XVII веку, а представляет собою живую актуальную проблему, касающуюся самого существа современной науки и философии. Рассел это понимает превосходно. Он понимает, что защитить Спинозу и его принципы - значит опровергнуть самые фундаментальные принципы нынешнего позитивизма, его представления о современной науке и философии.
И это обстоятельство делает раздел о Спинозе полем боя по самым что ни на есть «современным» философским проблемам - в том числе и по проблеме отношения науки и морали, науки и так называемого «языка науки», по проблеме отношения науки к факту и к рассуждению, и т. д. и т. п.
Так что самые условия полемики обязывают автора главы о Спинозе ясно показать, что решение, разработанное Спинозой, есть, во-первых, решение нашей, современно-актуальной, проблемы и, во-вторых, более современное решение, чем решение Рассела - Витгенштейна - Карнапа.
Именно здесь, а не в вопросе, связанном с критикой религии, заключается главный интерес. История уже сказала последнее слово по вопросу о том, кто был прав в споре Спинозы с теологами. А вот кто прав в другом споре - по вопросу о существе науки и научного мышления, по вопросу об отношении науки и морали, науки и реальности, науки и языка? Этот спор не вчерашний, и история здесь, как будто, еще своего последнего слова не сказала.
Ибо это - спор философии с позитивистским пресмыкательством по отношению к так называемым «успехам современной науки», а на самом-то деле - перед предрассудками, которых в этой науке полным-полно.
Поэтому-то и приходится сегодня поднимать во весь рост проблему спинозизма, как исходной точки философии и логики вообще.
Почему Спиноза сходу неприемлем для любого позитивиста, в какие бы одежды тот ни рядился?
Уже потому, что его философию при всем желании невозможно истолковать на основе представления, согласно которому философия вообще есть просто сумма «наиболее общих выводов из современной ей науки», и что философские


К докладу о Спинозе
215
категории суть просто наиболее общие понятия, получаемые путем так называемого «обобщения» естественнонаучных понятий.
На Спинозе это наивное представление рушится сразу же, и вы обязаны либо вместе с Расселом и Витгенштейном объявить Спинозу просто феноменом в лингвистической сфере - вся мудрость которого покоится на заблуждении, будто каждое предложение непременно имеет одно-единственное подлежащее и одно-единственное сказуемое, - либо признать, что у Спинозы были гораздо более резонные основания для системы «логического монизма», нежели неправильное представление о структуре предложения. И тогда вы упираетесь в необходимость в этом частном случае решить общую проблему: как должна философия относиться и к современной ей науке, и ко многим другим вещам, чтобы быть способной делать обоснованные выводы.
Против обобщения успехов «современного естествознания» возражать, конечно же, было бы глупо. Обобщать надо. Но что это за обобщение? Прежде всего - критическое,
Спиноза, как и Декарт, как и Лейбниц, велик тем, что он не поддался всеобщей, всех тогда захватившей, «механистической ограниченности» современного ему естествознания, что он встал в решительную оппозицию к основным методологическим принципам тогдашнего естествознания.
Именно благодаря острокритическому отношению к логике мышления современных ему естественников Спиноза и смог разработать идеи, которые живы до сих пор и входят в арсенал современной диалектики, в то время как мыслители, подобные Гоббсу или Локку, хотя и сыграли в те времена положительно-прогрессивную роль, тем не менее вошли в историю мышления как просто-напросто систематизаторы принципов «метафизического мышления».
Этим, по-видимому, должно определяться и то освещение, которое мы дадим в нашей «Истории диалектики» линии Декарт - Спиноза - Лейбниц, в отличие от линии Ньютон - Гоббс - Локк - Беркли - Юм.
Иными словами, задачу тут я вижу в том, чтобы показать, что линия Декарт - Спиноза - Лейбниц (а далее: Фихте - Ге¬


216
Э Ильенков Статьи, доклады, наброски Раздел II. Философия
гель] - это магистраль развития диалектики как логики, в то время как линия Ньютон - Локк - Кант - это по существу линия антидиалектическая, и что Кант на этой линии обозначает тот пункт, где антидиалектическое мышление зашло в окончательный тупик и было разорвано изнутри центробежными силами антиномий.
Поскольку мы пишем историю диалектики, мы обязаны быть тут «партийными» в самом точном и хорошем смысле этого слова. Тогда эта история диалектики окажется ударом по неопозитивистской версии «научного мышления», как основной антидиалектической силы XX века.
Это я говорю к тому, что очень нелегко увязать раздел о Спинозе с соседними разделами о Локке, о Ньютоне и прочих героях XVII-XVIII веков.
Иными словами, основная трудность и проблема нашего труда связана с ясным уразумением сегодняшнего спора между двумя версиями научного мышления, а тем самым - так называемой «современной логики».
Один из принципов - это идея «субстанции», то есть основная идея спинозизма, идея детерминации частей со стороны целого, или, в другой терминологии, - первенства конкретного (как «единства во многообразии») как исходной категории Логики. В общем и целом это - принцип монизма. Если его нет - нет и самой философии. Здесь прав Гегель.
Другой же, противостоящий ему принцип - это идея конструирования неизвестного целого путем последовательного синтеза «частей». Это - плюралистический принцип, яснее всех выраженный Витгенштейном, который основную задачу логики полагает в создании аппарата логического конструирования так называемых «моделей», в создании системы формальных алгоритмов, что и выливается в идею превращения Логики в математическую логику, в описание так называемого «языка науки» и тому подобные позитивистские штучки.
Здесь остро сталкиваются два полярных принципа.
Один, на почве которого мыслил и Спиноза, и Гегель, и Маркс, и совсем недавно Эйнштейн, - это идея Логики как метода теоретической ре-конструкции конкретного целого, которое - в качестве данной конкретности - и является ис¬


К докладу о Спинозе
217
ходной доминантой. Она требует ясно очерченного целого, которое затем и подвергается дискурсивному, причинно-следственному анализу.
Другой, враждебный ему принцип - это принцип не реконструкции, а принцип формального конструирования картины мира путем последовательного формального синтеза неизвестного целого из частей, синтеза наобум, без ясного представления о том, какое же «целое» из всего этого получится. Это и есть принцип, господствующий в так называемой «современной науке». И против него-то мы обязаны выступить так же последовательно и непримиримо, так же бескомпромиссно, как выступил против него в свое время Спиноза. Это - принцип, выраженный в заголовке труда Карнапа «Ьо- gische Aufbau der Welt»1. Aufbau, а не Wideraufbau1 2. Принцип формального конструирования против принципа отражения, против принципа репродукции, принципа воспроизведения реальности.
(Именно это обстоятельство и позволило Энгельсу обозвать Ньютона столь невежливо - «индуктивным ослом»3. В виду имелся, конечно, не только и даже не столько сам Ньютон, сколько принцип, высказанный от его имени и превратившийся в одну из догм антифилософского мышления, в один из устоев позитивизма.)
Поэтому-то совсем не случайным является отношение современных позитивистов к Спинозе и к Ньютону.
Ньютона они превращают в икону «научного мышления» и одобрительно освящают идущие от Ньютона традиции в английской философии - в том числе Локка, которому они 1 «(Логическая конструкция мира» [1928].>
2 Реконструкция (нем.).>
3 «(Естествоиспытатели могли бы убедиться уже на примере естественнонаучных успехов философии, что во всей этой философии имелось нечто такое, что превосходило их даже в их собственной области (Лейбниц - основатель математики бесконечного, по сравнению с которым индуктивный осел Ньютон является испортившим дело плагиатором...)» (Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. 20, с. 520). Ньютонианцы обвинили Лейбница в плагиате дифференциального исчисления, и разгорелась многолетняя неприглядная тяжба за приоритета


218
Э Ильенков. Статьи, доклады, наброски Раздел II. Философия
время от времени отвешивают вежливые поклоны. Спинозу же они третируют с такой же педантической последовательностью, с какой его третировали двести лет назад теологи.
Но история показала, что в споре Спинозы с теологами на сто процентов был прав Спиноза. А вот относительно спора Спинозы с позитивистским пресмыкательством перед так называемыми успехами «естественнонаучного мышления», символом которого является как раз Ньютон, история еще последнего слова не сказала.
Поэтому-то как раз здесь, как раз по этому пункту и приходится сегодня поднимать во весь рост проблему Спинозы и спинозизма.
Иными словами, приходится в споре Эйнштейна с Бором становиться на сторону Эйнштейна, верно уловившего как раз основное в учении Спинозы - его идею детерминации частей со стороны целого - против позитивистской идеи «конструирования целого» из частей по законам математической логики.
Здесь, иными словами, сталкиваются два принципа: Спиноза и Эйнштейн по существу требуют Логики, которая обеспечивала бы акт теоретической реконструкции целого, а Ньютон и позитивисты хотят иметь логику конструирования мира, задаются идеалом, сформулированным в виде заглавия книги Р. Карнапа «Logische Aufbau der Welt»...


Раздел III ПСИХОЛОГИЯ
Стенограмма последнего публичного выступления Э.В. Ильенкова, которое состоялось 12 февраля 1979 года на «давыдовском» семинаре в Институте общей и педагогической психологии Академии педагогических наук СССР (сейчас - Психологический институт Российской Академии образования). Доклад был ответом на сообщение А.С. Арсеньева по той же теме, сделанное тремя неделями ранее.
Организатором теоретического семинара и его бессменным руководителем был друг и ученик Э.В. Ильенкова Василий Васильевич Давыдов. Семинар просуществовал почти десять лет - с момента прихода В.В. Давыдова в институт в качестве директора (1974), вплоть до его увольнения в январе 1983 года, и был посвящен теоретическим проблемам психологии и культуры в целом. Раз в две недели большая аудитория Института психологии собирала до двухсот участников семинара, который на фоне глухого застоя тех лет представлял собой редкий очаг живой теоретической мысли.
Магнитофонная запись семинара была предоставлена Психологическим институтом РАО. За реставрацию и оцифровку магнитной ленты благодарим Александра Васильевича Меньшикова.
Историзм в психологии
Товарищи, я хотел ограничиться кратким совсем выступлением, но чем больше я раздумывал над тем, что рассказал нам в прошлый раз Арсеньев, тем больше я убеждался, что кратким выступлением тут не обойдешься. И поэтому я прошу извинения, если я регламент превышу. Ну, остановите меня, если я не по делу буду говорить.
Тема эта предельно, по-моему, важная - историзм в психологии. Именно поэтому мне и хотелось бы рассмотреть ряд утверждений докладчика, которые, [как] мне представляется, нуждаются в уточнениях, и очень серьезных. Анатолий Сергеевич здесь очень хорошую написал цитату из Александра Сергеевича Пушкина. Мне кажется, что это было самое лучшее, что было в его докладе. С этим я согласен на сто процентов -


220
Э. Ильенков Статьи, доклады, наброски Раздел III Психология
что дикость, подлость и невежество не уважают прошлого, а пресмыкаются перед одним настоящим. И вот рассмотренный в свете этой мудрой мысли доклад Анатолия Сергеевича, мне кажется, в доброй половине своих утверждений как раз опровержению этой истины и служит.
Начал Анатолий Сергеевич свой доклад с утверждения, что прежде чем говорить об историзме в психологии, надо ясно понять, что такое историзм. Правильно. Разъяснить, что такое историзм в общей форме, конечно, нужно было хотя бы коротко, прежде чем говорить об историзме в психологии. Но как раз этого Анатолий Сергеевич, к сожалению, не сделал. Он сказал: «Ну, а что такое историзм - никто не знает». Это утверждение, первое утверждение собственное после вот этой мудрой фразы [Пушкина], это утверждение мне кажется чересчур храбрым.
Анатолий Сергеевич, ну а вдруг окажется, что кто-то знает, что такое историзм? <Реплика из зала, нрзб.> Так что фраза эта - никто не знает, что такое историзм... Себя вы сюда включаете, или нет? <Реплика из зала, нрзб.> Тоже, да? Ну еще бы. Я могу допустить, что эта фраза если и имеет смысл, то смысл несколько другой: «Ни одна из имеющихся концепций историзма меня, Анатолия Сергеевича, не устраивает». - Так? - А свою собственную я предложить не могу». Вот это был, очевидно, рациональный смысл этого его заявления. Хорошо, Анатолий Сергеевич. Но тогда вы обязаны были, по самой элементарной логике выступающего, рассмотреть достаточно хорошо и прочно сложившиеся в истории культуры концепции историзма и показать, почему они вас не устраивают. И этого вы не сделали.
Своего понимания историзма докладчик, к сожалению, нам не сформулировал, хотя бы в самой общей форме, хотя бы коротко. Этого он как раз сознательно избегал, ходил вокруг да около. С одними мыслителями он в чем-то соглашался, других мыслителей он в чем-то упрекал. Упрекал, не доказывая, почему же это неверно. Ну а поскольку он нам не объяснил, что такое историзм в общей форме, он, естественно, так и не подвел нас к пониманию того, что значит историзм применительно специально к психологии.


Историзм в психологии
221
А между тем психология как раз, по-моему, и нуждается наиболее остро в очень четко продуманном историческом воззрении на свой предмет. И нужда эта возникла не сегодня, и не вчера. Она была остро осознана - необходимость историзма именно в психологии - раньше, чем необходимость историзма в какой-нибудь другой науке. Если датировать точно, то эта проблема - историзм в психологии - была поставлена раньше, чем была поставлена проблема историзма в биологии и в общественных науках и так далее. Поставлена она ровным счетом двести лет назад, в ранних работах Фихте, которого докладчик почему-то даже не упомянул в этой связи. Ведь делото в том, что как раз психология - понимаемая широко, как наука, занимающаяся вообще психической жизнью человека и человечества во всем ее огромном объеме, - и была родиной исторического взгляда на вещи. Это и Владимир Ильич Ленин в «Философских тетрадях» констатирует и фиксирует, что применительно к мышлению, к сознанию, к психике идея развития, идея историзма была высказана уже в 1812 году Гегелем и его предшественником Фихте в середине уже 90-х годов XVIII века. В то время как применительно, скажем, к эволюции биологической жизни Дарвином на полсотни лет позже. Марксом, применительно к материальным экономическим отношениям, тоже на полсотни лет позже. А применительно к психике, как центральная проблема понимания психики, она как раз была остро поставлена вот уже в конце XVIII века.
Я датирую рождение историзма трудами Фихте и Гегеля и подчеркиваю это, настоятельно подчеркиваю, по той простой причине, что Анатолий Сергеевич с его - по-моему, тут излишней - любовью к прошлому забрался слишком далеко вглубь веков. Он обнаружил зачатки, намеки на историческое понимание психики у Иисуса Христа <реплика из зала, нрзб.>, у дзен-буддистов и так далее. Намеки и ростки понимания, что человеческая душа, вообще-то говоря, как-то возникает, как-то эволюционирует - это очень древняя идея. Намеки и ростки этой идеи в любой мифологической системе вы действительно обнаружите, не говоря уже про таких людей, как Гердер, Гёте, Декарт, Дидро, Гераклит, Гесиод - везде вы найдете вот эти самые намеки. Даже в Библии идея этого историзма


222 Э Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел III. Психология
присутствует: Адама на седьмой день только господь Бог создал. Адам возник, чтобы потом эволюционировать в грешника (или на шестой - может, Ева на седьмой).
Непонятно, почему Анатолий Сергеевич вот так долго останавливался на этих самых намеках историзма в такие древние времена и не рассмотрел хорошенько вот ту концепцию, с которой, собственно, историзм в европейской культуре и начался. И начался он действительно в пределах науки о душе, о духе, о психике. На Гегеля Анатолий Сергеевич ссылался не раз. Но видите какая вещь - из Гегеля опять выбирались такие мысли, а точнее половинки мыслей Гегеля, которые, собственно, ничего особенного из себя не представляли, и сегодня особенно нового ничего не представляют. Фихте и Гегель велики вовсе не тем, как говорил Анатолий Сергеевич, что, вот, по Гегелю, историзм, в общем-то, состоит в том, что сегодня теория такая, а завтра она станет другой, послезавтра ее сменит третья и так далее, и так далее. Видите, если тезисы Гегеля - историзм Гегеля, суть его - свести к такой формуле, то тогда Гегель превратится собственно в очень абстрактноплохонькое подобие Поппера с его идеей, что идеи сменяются идеями, парадигмы сменяются парадигмами, и никакой закономерности в этой смене обнаружить нельзя. Это позиция релятивизма, а Гегель релятивистом не был. Гегель был в понимании историзма диалектиком. То есть он понимал, что весь этот длинный исторический ряд сменяющих друг друга теорий, духовных формаций явно обнаруживает закономерность с определенным вектором, направленным, как он выражался, на абсолютную истину, на свободу, ну а в нашем понимании - на объективную истину. И что теории не просто сменяют одна другую, а в этой смене постепенно откристаллизовывается все больше и больше зерно абсолютной истины. Вот это вы старательно обошли у Гегеля. Больше того, и Фихте, и Гегель прекрасно понимали, что каждая отдельная душа (ну, или в терминологии Фихте и Гегеля больше -Я, - там, трансцендентальное, эмпирическое Я, и прочее, и прочее, ну, в общем, все вы понимаете, что это все псевдонимы одного и того же - индивидуальной психики) с самого своего рождения вплетена в общий контекст развития духа, который у Гегеля представля¬


Историзм в психологии
223
ет собой не что иное, как просто псевдоним, под которым выступает в его трудах духовная культура человечества в ее развитии. Больше ничего за понятиями абсолютного, объективного духа, даже Бога, у Гегеля не кроется. Это именно духовная культура человечества, которая начиналась где-то в глубине веков, которая проходила ряд формаций, ряд фаз или ступеней, или стадий совершенствования, направленного к достижению свободы, абсолютной истины и так далее, и так далее. И что отдельная душа, как и дух человечества, объективный дух, в какой-то точке рождаются, а не существуют от века. Родившись, проделывают ряд стадий своего развития, или совершенствования, чтобы, в случае отдельной души, в конце прийти к слиянию, так сказать, с Абсолютом, или к смерти. С бессмертием души, с которым еще нянькался великий Иммануил Кант, Гегель разделался безоговорочно и иронизировал над этим представлением о бессмертии индивидуальной души, отстаивая бессмертие духа, то есть, если переводить это на более современный научный язык, бесконечную возможность развития духовной культуры человечества. Гегель это даже в стихах хорошо...
Да, вот тут же меня очень странно поразило утверждение Анатолия Сергеевича, что Гегель, будто бы пресмыкаясь перед социальностью, перед Абсолютом, перед всеобщим, пренебрегал душой индивида, пренебрегал индивидом. Анатолий Сергеевич, ну зачем повторять вот эти вот вещи, которые придумали сто лет назад либералы, критики Гегеля, вроде Гайма, я не понимаю никак. Я мог бы привести сейчас, но не буду просто утомлять внимание зала, десятки, сотни мест я могу вам привести, где Гегель приписывал индивиду куда большее значение и роль в развитии мирового духа, или мировой духовной культуры, чем все вместе взятые бердяевы, Хайдеггеры, не говоря уже об Иисусе Христе. Каждая новая формация (это знает всякий, кто хоть сколько-нибудь внимательно и без предубеждения Гегеля читал) рождается через действия индивида, индивидуальной души. И успех индивидуальной души зависит от того, насколько ее действия более или менее случайно совпадают с общим направлением развития мировой культуры. Вот такие люди, культур-герои, как их


224
Э Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел III. Психология.
назвали (он ли, я не помню, или кто-то [другой] потом), как раз и двигают своими индивидуальными, самоотверженными подвигами общий массив духовной культуры своей эпохи. Ну к таким он относит, скажем, Солона, Сократа, Юлия Цезаря, Наполеона, Рафаэля, Моцарта. Вот все эти индивиды открывали человечеству новые горизонты именно своим индивидуальным открытием. И историческое событие он трактует так: вначале в индивидуальной голове у Руссо, у Вольтера, у других просветителей родилась идея нового миропорядка, а потом уже она, усвоенная Максимилианом Робеспьером, начала реализовываться, с помощью гильотины, в мире. Активность индивида, роль индивида Гегель не только признавал, он ее чрезвычайно преувеличивал, именно как идеалист. Новая формация у него всегда родится вначале в индивидуальной голове.
Вот мне тут вчера попалось на глаза его стихотворение даже - Гегель и стихи писал, оказывается, о чем не все знают. И в стихах он даже вот все это выразил. Обращаясь к современникам, такие патетические - к индивиду обращенные - слова. Ну я-то поэт плохой, я перевел его дословно и буквально, ну, приблизительно значит так: «Смело доверься исходу борьбы, сын божества, с мирным покоем порви, и с собою самим и с наличной Вселенной. Вперед устремляясь, пытайся стать больше, чем был ты вчера и сегодня. Лучше, чем век твой, не сможешь ты стать, но в итоге твой век станет лучше».
Эта идея повседневного, ежечасного совершенствования как отдельной души, так и духа в целом, который через отдельную душу именно эволюционирует к свободе. Вот это совершенствование, которое протекает именно через напряженную диалектику взаимоотношений души и духа, индивида, творящего что-то новое, и массива духовной культуры наличной, вот эта самая готовая вселенная, которая его окружает. То есть всей психической... Идея постоянного диалектического совершенствования, через противоречие, всей духовной, всей психической сферы мироздания - это и есть стержень всей немецкой классической философии. Обо всем этом, наверное, было бы полезнее поговорить. Я не буду разворачивать подробно то, что Гегель сделал в сфере психологии и Фихте перед


Историзм в психологии
225
ним. Это мне бы и двух часов не хватило, поэтому этим я не буду заниматься. Тут и идея, что индивид в своем индивидуальном самосовершенствовании повторяет как бы вкратце, сокращенно, стадии развития мирового духа, то есть мировой духовной культуры. Он также рождается в качестве духовного существа, как когда-то родилось в качестве духовного существа человечество. И так далее, и так далее. Вот об этом, мне казалось бы, полезнее было докладчику поговорить, чем рассказывать о смутных намеках, которые содержались и в дзен- буддизме, и у Гесиода, и у Христа, и у Платона, у Сократа, и так далее, и так далее.
Вспоминается мне еще одна очень несправедливая вещь, которую сказал докладчик про так называемую европейскую культуру. Он сказал, что для западноевропейской культуры характерно то, что она уже целых триста лет рассматривает психику человека через очки представлений, заимствованных собственно из естествознания, смотрит на него как на объект, и только. Но это же просто не соответствует фактам, Анатолий Сергеевич! <Реплика из зала, нрзб.> Ах, вот как. Хорошо, рационализм. Куда вы относите Декарта, Спинозу? <Реплика из зала: Туда же> Туда? Так вот, Декарт, Спиноза рассматривали человека через очки представлений, заимствованных из естествознания? <Реплика из зала, нрзб.> Рационализма Нового времени? Так... Если вы имели в виду Декарта, то это половина Декарта, это его физика. Тело человека он действительно рассматривал как автомат. Но ни Декарт, ни Спиноза, ни Дидро, ни Лессинг, ни Гёте, ни Кант, ни Шеллинг, ни Фихте, ни Гегель, ни Фейербах, ни Маркс под эту вашу осуждающую характеристику, извините, не подходят. <Реплика из зала, нрзб.> Вы, по-моему, только и делали, что осуждали и упрекали всех. Да, были, разумеется, и такие чудаки, которые рассматривали человека как объект, как машину. Были такие чудаки, я их вам назову. Это - Ламетри, Кабанис, которые рассматривали человека как машину, а не как субъекта. Так? Позднее это были люди вроде Молешотта с Бюхнером. Нынче, чтоб поближе быть к современности, к настоящему, ну Амосов вот так рассматривает, может быть, Китайгородский, ну еще Карнап с его радикальным физикализмом, ну Скиннер. Да, есть такая тен¬


226
Э Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел III. Психология
денция. Но почему это называть рационализмом? Я не знаю. По-моему имени рационализма, который в моем понимании всегда остается гораздо более предпочтительной позицией, чем противоположная - иррационализм. Почему Амосов и Ка- банис - это рационалисты, а почему Спиноза, Декарт, Гегель, Кант - не рационалисты по вашей классификации выйдут? <Реплика из зала, нрзб.> Да нет, потому что они рассматривали человека именно как субъекта.
В одном, конечно, Анатолий Сергеевич прав. И в этом я вижу его успех у некоторых молодых людей преимущественно женского пола <смех в зале>\ что тот же Достоевский, которого рационалистом не назовешь, конечно же, разбирался в проблемах души и духа намного поглубже, чем любой естествоиспытатель, даже такого масштаба, как Менделеев или Нильс Бор. Поэтому такие люди, как Достоевский, при всех их иррационалистических загибах, конечно, были всегда ближе к истине, чем попытки понять человеческую психику с точки зрения физики, химии, кибернетики и прочих изобретений. Ясно! Уж не говоря об амосовых, о тюхтиных и о дубровских. Но на этом основании вообще ставить крест на рационализме - ну это по меньшей мере нелогично.
<Реплика из зала, нрзб.> Вот так бы и говорили! Вот так бы и говорили, что вы не уважаете определенный вид рационализма, а на самом деле это псевдорационализм, который лезет с физическими представлениями, с химическими представлениями в область психологии и там хулиганит. Это не рационализм, это - псевдорационализм, это квазиматериализм. Но зачем же на этом основании вот так скопом весь рационализм, вообще говоря, поливать грязью. Я не понимаю. <Реплика из зала, нрзб.> Ах, даже в целом! Вот давайте об этом и поспорим: кто в психике понял больше и лучше - иррационалисты, типа Бердяева, или же люди вроде Фихте и Гегеля. Вы хвалили Бердяева, но не объяснили залу, к сожалению, что именно он открыл? Что именно открыли в психологии Гегель и Фихте я могу говорить, могу объяснить. Ну объясните, что открыли Бердяев и его единомышленники.
Мы неделю назад слышали, как один композитор вот отсюда, вот с этой трибуны выступал тут по поводу музыкально-


Историзм в психологии
227
го воспитания и природы музыкальных способностей. Он развивал концепцию, согласно которой музыкально способная душа - вот, например, Бетховен - непосредственно, каким-то чудом, улавливал гармонию небесных сфер. И даже в числах это выразил - 0,987. Оказывается, у него в Аппассионате точно такая же пропорция, в какой Сатурн делит солнечную систему. Я боюсь, Анатолий Сергеевич, что вот эти все теории непосредственного вживания индивидуальной души в тайны космоса, в гармонию небесных сфер, я боюсь, что вот как раз эти представления иррационалистические вот к таким выводам музыкальную педагогику и ведут. Это, простите, не рационалистическая психология, а это плохая натурфилософия. Очень плохая. Это какая-то помесь чудовищная пифагорейства с Шопенгауэром, и сдобренная еще терминологией Ивана Петровича Павлова. Тут и торможение с этим самым присутствует. <Смех в зале.>
Но больше всего, Анатолий Сергеевич, знаете, что меня удивило и, больше того, обозлило, почему я и решил выступать длиннее, чем хотелось бы? Вот та ваша безапелляционность, с которой вы судили и рядили по поводу направления нашей психологии. Вот, дескать, все направления, кроме одно- го-единственного в советской психологии, тупиковые, закрытые. <Реплика из зала, нрзб.> Ах, ну очень хорошо, вот я и буду рад, если оно вашим мнением так в результате нашей дискуссии и останется, и больше никто разделять его не будет. Вот та безапелляционность, с которой он назвал тупиковыми направления, не называя имен - ну раз все, значит, и та, которая, как мне кажется, прорисовала впервые в психологии именно пути историзма. А именно та линия, которая идет от Выготского, Выготского - Леонтьева. Вот вы ее объявили тоже тупиковой и закрытой. Да, для бердяевщины, для телепатии она закрыта. Вы сказали, что одна-единственная позиция, которая не тупиковая, которая открыта - это позиция Сергея Леонидовича Рубинштейна. Так? <Реплика из зала, нрзб.> Тоже ваше мнение. Хорошо. Я тогда прошу наследников теоретических Сергея Леонидовича Рубинштейна, которые здесь присутствуют, вот это учесть.
<Смех в зале, реплики, нрзб.>


228
Э, Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел III. Психология
<Обращаясъ к Арсенъеву> Так нет, ярлык ты сам на себя повесил - если бы ты не пел дифирамбы Бердяеву, я его бы и не упомянул. Я Бердяева вообще не считаю мыслителем, стоящим разговора в серьезной аудитории в конце двадцатого века. <Реплика из зала, нрзб,> Ну мое личное мнение такое. Да, пусть это мое личное мнение, ладно. Хорошо.
Сергей Леонидович Рубинштейн, которого, как не тупиковую позицию противопоставил Арсеньев всем остальным, действительно, крупнейший психолог советский. И из разговоров с ним, из личных разговоров, не только по его трудам, я знаю, что это был умный и большой марксист, рационалист. И если бы он сейчас узнал на том свете, для каких вещей его некоторые формулировки оставляют входы - или выходы, я не знаю (ну, поскольку выход - это есть то же самое устройство с обратной стороны, именуемое входом, как один остроумный человек сказал), - то он бы, наверное, эти формулировки бы закрыл для таких возможностей, для возможности так интерпретировать. Потому что ни телепатию, ни всякую мистику он никогда не допускал в свои труды. Если он допускал формулировки под давлением превосходящих сил противника, которые оставляли возможность физиологических интерпретаций некоторых его фраз - ну, это в начале пятидесятых годов было понятно. Но для мистики он не оставлял, по-моему, никаких лазеек.
Дней десять назад - видите, Анатолий Сергеевич, и к тебе, товарищ Брушлинский, тоже обращаюсь - в споре с Асратяном, который защищает предельно физиологическую точку зрения, то есть как будто как раз обратную, по сравнению с Анатолием Сергеевичем... Как раз Асратян тоже стал ссылаться на Рубинштейна против линии Выготского - Леонтьева и так далее. Вот задуматься над этим бы нужно.
Я тут, если вы мне позволите, покажу, в чем тут дело, почему две таких интерпретации - одна, апеллирующая вот к этим самым индивидуально-неповторимым, интуитивно только ухватываемым качествам экзистенции личности, а другая грубо-физиологическая, - почему они - это две стороны медали, которые одна другую поддерживают. Как физики выражаются, комплементарные концепции, дополнительные. Вот если позволите, я на этом немножко остановлюсь.


Историзм в психологии
229
<Реплика директора Института В.В. Давыдова, нрзб.>
Так вот, очень любопытный финт получается. Когда в присутствии Асратяна мне пришлось анализировать, каким образом возникают так называемые натуралистические иллюзии в психологии, то есть когда стопроцентно социальный продукт, стопроцентно социально-исторический продукт выдается и понимается за естественно-природное качество личности. То Эрзац Асратович ссмех в зало - простите, Эзрас, - он обвинил меня в том, что я отступаю от Ленина и против Ленина иду
- Как, говорит, вы не читали «Материализм и эмпириокритицизм»? Там прямо написано, что мозг мыслит.
Я как-то опешил и не удосужился объяснить ему, что приписывать Ленину в качестве одной из центральных идей его гениальной книги утверждение, что человек мыслит мозгом, головой, а не задницей - это, по меньшей мере, неуважительно к книге. Ведь в чем дело? Что человек мыслит башкой, а не задницей, понимает не только любой идеалист <реплика из зала, нрзб., смех в зало, и не только материалист, Анатолий Сергеевич. Это понимает любой дворник <смех в зало. И для этого не нужны особые экспериментальные доказательства, которыми сыпал Эзрас Асратович. Что человек мыслит мозгом, что мозг - орган мысли, это я мог бы документировать вам сейчас десятком цитат. Не только Гегель, не только Фихте, не только Платон, а прекрасно понимал [это] даже такой последователь доктора Кабаниса, как доктор Гильотен, который публично эксперимент производил, когда он головы отрезал, а не ягодицы. Так что экспериментальных доказательств тут вполне достаточно у человечества. И не в этом дело, не в этом спор. Не об этом философы спорят. И в связи с этим я и хотел бы продемонстрировать вам - не всем вам, возможно, известную - историйку.
Все знают, что Владимир Ильич в своем «Материализме и эмпириокритицизме»... Все вы тут люди с высшим образованием и слышали, что Ленин так ругает эту принципиальную координацию Авенариуса, что скажи я сейчас, что Арсеньев проповедует принципиальную координацию - мне скажут, что я навешиваю ярлык. Но все ли знают, что такое принципи¬


230 Э Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел III Психология
альная координация? Сомневаюсь. И тут я вынужден воспользоваться цитатами, из которых совершенно ясно становится, в чем дело, и в чем суть спора между Лениным и сторонниками принципиальной координации - Луначарским и Богдановым. Я имен никаких называть не буду, но думаю, что вы и сами, услышав эти цитаты, подумаете, что вы читаете кое- какие статьи 70-х годов двадцатого века, а не девятнадцатого, Не далее как вчера раскрыл я книжечку - помнил, что там такое есть, но когда я прочел ее глазами, так сказать, усовершенствовавшимися после вот этих вот споров последних лет, я там прочитал больше, чем я читал когда-то, лет двадцать назад, а именно... Книжечка эта называется «Критика чистого опыта» Авенариуса в популярном изложении Луначарского, Москва, 1905 год. Напечатана в типографии Общества распространения полезных книг. Моховая, против Манежа, дом князя Гагарина. <Смех в зале>. Это вот здесь. Это вот эта типография1. Так вот там мы читаем, цитирую:
«На непредубежденного человека решающе влияет огромный ряд наблюдений и опытов, доказывающий, что повреждения различных центров мозга, приводящих или отводящих нервов, немедленно искажает или уничтожает любые психические функции и притом с полной и детальной определенностью; кроме того, нетрудно убедиться, в какой тесной зависимости находится развитие психики и развитие нервномозгового аппарата в постепенно повышающемся ряду животных или в развитии человека из зародыша в зрелого мужа.
Мы не можем поэтому не выставить перед наукой требования доказать полную, точную, [необходимую] параллельность или функциональную взаимозависимость психического и физиологического» рядов1 2.
1 <Имеется в виду здание по соседству с Институтом психологии, в котором проходил семинар.>
2 <3десь и далее Ильенков цитирует главу вторую - «Биологическая психология» - из книги: Рихард Авенариус. Критика чистого опыта, в популярном изложении А. Луначарского. С дополнением: Новая теория позитивного идеализма (Holzapfel. Panideal). Критическое изложение А. Луначарского, 1905.>


Историзм в психологии
231
Вот это и есть принципиальная координация. Если кто-то о ней другое представление имеет, то это не так. У Авенариуса речь идет именно о той принципиальной координированности ряда психических феноменов, или переживаний, происходящих в индивиде, с рядом изменений, происходящих в системе его нейронов. Вот о чем речь идет. <Реплика из зала о том, что надо бы цитировать труды самого Авенариуса.> Вот слушайте дальше. Если бы я начал цитировать Авенариуса самого, мне пришлось бы очень долго комментировать. А я намеренно цитирую Авенариуса в популярном изложении Луначарского, разъясняющем зашифрованные тирады Авенариуса, которые [тот] зашифровывал намеренно. <Реплика из зала, нрзб.> Понял [Луначарский Авенариуса], и понял очень точно.
«Важно нам то, - продолжаю цитировать, - что параллелизм (психического и физического рядов. - Э. И,] или - как он говорит - двусторонний монизм, проявляющийся в отношениях психического и физиологического, не единственное и не исключительное явление: суть его заключается в восприятии (одного и того же. - Э. И.] двумя разными способами - непосредственным самовосприятием мозга (психика) и наблюдением его при помощи приборов и глаза (физиология)».
Это и есть, по Авенариусу, два взаимно зависимых и неотделимых друг от друга ряда.
<Реплика В.В. Давыдова: «Почему у Авенариуса? У многих сейчас... Если раскрыть кавычки и говорить, что у Авенариуса через Луначарского...>
Да, многие себя узнают.
<В.В. Давыдов: Это вполне мы знаем, что это буквально последние высказывания многих специалистов - что психофизический параллелизм сейчас наиболее распространенное и наиболее рационально-разумное, нрзб.>
Вот к этому я и перехожу. Если это рационализм, то Арсеньев, наверное, прав, надо в иррационализм удирать. Но это, к счастью, не рационализм, а псевдорационализм махистов. И Авенариус действительно был первым, кто очень четко и точно в новейшее время сформулировал вот эту самую идею, вот этого самого психофизиологического монизма. Психофизиологический монизм Авенариуса - это и есть вот это пред¬


232
Э Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел III. Психология
ставление, одинаково идиотское, о психике, о психологии как науке об интроспективно наблюдаемых мозгом своих собственных состояниях. Если психологию понимать так, то, конечно, все так и получится. А физиологию высшей нервной деятельности сводить к анализу структур и функций нейронных сетей. Тогда да, это и есть реализация идей Авенариуса. Из этих двух рядов Авенариус - как и Мах, и Луначарский, и Богданов, а в новейшее время Дубровский, Амосов и несть им числа, - из этих двух рядов эти мыслители объявляют физиологический ряд смены состояний - ну, события, происходящие в нейронных сетях, - как ряд независимый. А психический ряд - как зависимый, то есть как просто самоощущение мозга при этих самых физиологических рядах. И больше ничего. Ну, если перевести на русский язык, как это часто любят делать, то это называется эпифеномен. Это - пассивное самоощущение мозгом своих собственных состояний и больше ничего. Так вот, физиологический ряд, то есть ряд нервных связей внутри мозга, является независимым, первичным, а психический ряд - это параллельная ему цепочка индивидуальных переживаний мозгом своих собственных внутренних состояний. Психика, согласно этой концепции, - это индивидуально неповторимый каждый раз ряд переживаний. И больше ни черта. Ряд капризный, ряд индивидуально неповторимый, не повторяющийся, каждый раз зависящий от неповторимости индивидуальных узоров нейронных сетей в отдельном мозгу.
Поэтому-то психология, и по Авенариусу, и по Богданову, и по Асратяну, добавлю, и по Дубровскому, и по Тюхтину, невозможна как объективная наука. Так Авенариус и формулирует:
«Прерывистый и капризный ряд психических явлений обусловлен непрерывным и доступным точному измерению рядом физиологическим».
И то, что мы принимаем за сознательные процессы, на самом деле есть только переживания, диктуемые совершенно бессознательными шевелениями нашего органа. Поэтому бессознательное, с которым тоже очень много любят кокетничать нынешние мыслители некоторые, у него и оказывается доминирующим рядом. Независимым рядом. Рядом чего? Рядом событий, происходящих в нервной ткани мозга,


Историзм в психологии
233
в системе нейронов и аксонов. Вот утверждение Авенариуса. И нельзя забывать, что у Авенариуса вот эта вот его пугающая [терминология] - и на экзаменах, я помню, и сам страдал, и студенты, которые мне сдавали, в панику приходят: что такое центральный член принципиальной координации? - Это же мозг! Авенариус-то имеет в виду мозг. Мозг работает по своим физиологическим чисто законам и вот эту работу по физиологическим законам он переживает как свои психические состояния. Вот и все. Это довольно просто. Луначарский это понял очень хорошо.
Вот на этой-то основе Авенариус формулирует и ту программу исследований в области как физиологии, так и психологии, которая, к сожалению, имеет гораздо большее распространение, чем та, которую отстаивал против них Ленин.
Вот следите-ка за логикой Авенариуса дальше. Значит, физиологический ряд, или цепочка событий, происходящих в сетях нейронов, или в нейронных сетях, как сейчас предпочитают выражаться, обусловливает прерывистый и капризный ряд психических переживаний. Хорошо. Причем, говорит, под словом «обусловлен» надо разуметь не причинную зависимость, конечно, поскольку причинно-следственную зависимость все позитивисты, и махисты в том числе, они вообще выбрасывали из арсенала научной терминологии, они ее подменяли функциональной связью. Так вот это типичная функциональная связь - физиологии с психикой.
Под словом «обусловлен» мы понимаем лишь отношение функции (не причинно-следственные зависимости, а функции), которую мы для удобства берем за независимую переменную, - к другой параллельной функции (то есть психической)1.
Следите дальше. Установив, что психология как объективная наука невозможна в силу капризности и неповторимос1 <3десь Ильенков в сокращенном виде пересказывает следующее место: «Под словом "обусловлен" мы не разумеем отношения повелевающего к повинующемуся, сущности к видимости, а лишь отношение функции, которую мы для удобства берем за независимую переменную, к другой параллельной функции. Такой метод исследования явлений сознаний может быть назван психофизиологическим методом в психологии» (Критика чистого опыта, с. 22).>


234
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел III. Психология
ти психического ряда, он идет дальше и доказывает, что место всей прежней психологической болтовни должна занять физиология мозга. Это Авенариус. И постулирует взгляд на мозг - вот сейчас вы будете веселиться, - цитирую: я защищаю «воззрение на мозг как на саморегулирующуюся систему, находящуюся в подвижном равновесии», и взгляд «на процессы, которым параллельно соответствуют психические явления, как на отдельные акты саморегулирования».
В каком году издана эта работа - сами судите. Вот на этой основе и получается, что принципиальную координацию, или функциональную зависимость между психическим и физиологическим рядом, может исследовать научно только физиология мозга. А что же остается на долю психологии? Для нее заказаны совершенно объективные методы исследования, поскольку она имеет [дело] с капризными и индивидуальнонеповторимыми феноменами самоощущений, постольку она способна только на классификацию предварительную, приблизительную этих явлений. Тут, де, возможен только субъективный метод, метод интроспекции, метод внимательного всматривания в свои собственные внутренние состояния.
Отсюда, кстати, Анатолий Сергеевич, идет и весь Хайдеггер, который считает, что все дело в том, чтобы углублять интроспекцию до такой степени, настолько углубиться в интроспекцию, чтобы сквозь нее увидеть суть мира. Алетейю, как он выражается, подлинное бытие вообще. Через интроспекцию. <Реплика из зала, нрзб.>
Вот как тот композитор, который считал, что он музыку сфер и даже числовые соотношения между планетами с помощью одной музыкальной интуиции улавливает. Вот эта самая оборотная сторона - комплементарная, или дополнительная, концепция к физиологически-биологическому взгляду на сознание и на мышление.
И позволю себе закончить цитирование тем резюме, которое Луначарский вот этому самому всему изложению популярному «Теории чистого опыта» Авенариуса дает. Вот вслушайтесь.
«Он (то есть Авенариус) дал новую, крайне простую и плодотворную классификацию психических явлений, позво¬


Историзм в психологии
235
ляющую понять их биологический смысл. Идя по стопам Авенариуса, физиологи, детально изучая биологию мозга, имеют прекрасные шансы построить полную, точную и высоко конкретную картину жизни человека во всех ее проявлениях».
Вот и превращается «биология мозга» в универсальную науку, которая должна объяснить научно поведение человека и в экономике, и в политике, и в искусстве, и в науке, - везде. Вот за это-то их и бил Ленин, а не за то, что они думали, что человек мыслит не с помощью головы. Это они понимали, даже чересчур. Эта вот их идиотская психофизиология, выданная за новую универсальную науку, приводит к путанице, в том числе, даже в таком пустом вопросе - мыслит человек с помощью мозга или нет. Вот популяризируя эту предельно пошло-фи- зикалистскую концепцию психики, Луначарский объясняет с ее точки зрения даже такие явления, как наслаждение человека от созерцания, скажем, Рафаэлевой Сикстинской Мадонной, или феномен Джордано Бруно, который пошел на костер ради своих идей. Всё, все без исключения вещи. Он берет самые предельные - казалось бы, при чем [тут] биология мозга и Сикстинская Мадонна или Джордано Бруно? А смотрите, как он это доказывает - вот тут-то вы начнете смеяться, наверное.
Согласно Авенариусу и всем махистам, цитирую, «мозг есть сложнейший автомат; цель, к которой приноровлено все его строение, вся его структура - это сохранение подвижного равновесия (в переводе на русский язык: гомеостазис. - Э. И.) по возможности в неизменном виде, несмотря на все нарушения со стороны сложной и часто враждебной среды. Все органы (остальные - руки, ноги, там, и прочее. - Э, И.) суть придаточные органы мозга. Саморегулирующийся автомат - вот что такое мозг», по Авенариусу1. Это - «сложный Ванька-встанька, приноровленный к тому, чтобы приходить в прежнее положение, что бы с ним ни делали», как бы его ни толкали.
Это не мои слова, это - Луначарский, это адепт полнейший Авенариуса говорит. Я бы придумал, может, еще похлеще образы.
1 <С этого места и далее цитируется текст главы третьей - «Теория жизненных рядов».>


236
Э Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел III. Психология
Психические явления суть самочувствие1 колебаний, проделываемых Ванькой-встанькой, пока он опять не установится по-старому. Это адепт говорит.
Вот, а как с этой точки зрения, интересно, махисты, и до сих пор, интерпретируют феномен Джордано Бруно? Вот это еще характерней. Слушайте-ка. Когда им задают вопрос, цитирую: «А жертвовать собою ради идеи? Неужели и это акт самосохранения мозга?» Ну, действительно, вопрос коварный. Джордано Бруно свой мозг позволил сжечь на костре. Да, отвечает с позволения Авенариуса Луначарский, - именно так. И объясняет. Прежде всего, чтобы читатель понял, нужно напомнить ему, что «дело идет не о самосохранении человека, органом коего является мозг, а о самосохранении мозгового равновесия». Это страница 41-42 вот этой книги, которую я все время цитирую. О сохранении внутренней гармонии между разными мозговыми структурами. Ну, левым или правым полушарием, как сейчас, так сказать, «научно» установили. Или еще между какими тонкими узлами. Но дело идет, в общем, о сохранении устойчивого баланса между различными кусками мозга. Вот о чем идет речь, и ни о чем больше.
Да, поэтому-то с их точки зрения мозг устроен так, что он органически, в силу морфофизиологических структурных особенностей, унаследованных им от рождения, он является врагом диалектики, он не приемлет противоречия. <Реплика из зала, нрзб.> Ага, вот она. И когда этот мозг оказывается в ситуации, когда один участок мозга ему говорит «А», а другой «не- А», то наступает - это я уже другого на память цитирую махиста, Бермана, тоже одного из авторов, с которыми Ленин-то все время бьется - наступает дискомфортное самоощущение мозга. Это и есть противоречие. Поэтому-то они до сих пор так не любят Гегеля, который считал, что напряжение противоречия - это и есть мотор психического развития. Для них это только дискомфортное состояние тела мозга, от которого организм во что бы то ни стало старается избавиться и, как Ванька-встань1 <У Луначарского - отражения, а не самочувствия: «Психические явления суть отражения колебаний, проделываемых Ванькой-встанькой, пока он не установится по-старому» (с. 32).>


Историзм в психологии
237
ка, покачавшись, на одной стороне остановиться - на «А», или на «не-А», наоборот. Видите, тут связано всё очень глубоко и очень прочно. Вот эта психофизиологическая концепция мышления, с принципиальным отрицанием историзма в психологии - потому что никакого историзма без принятия противоречия как движущей силы психического развития не получится. И вот той дорожкой через бердяевщину к поповщине, которую Ленин у всех у них обнаруживает. Если вы приемлете вот такую грубо-физикалистскую, грубо-физиологическую концепцию психики, мышления, сознания, то вы волей-неволей в качестве дополнения к ней будете вынуждены принимать бердяевщину, дзен-буддизм и прочую поповщину.
Так вот, противоречие, поэтому, для мозга очень неприятно. Противоречие, от которого этот мозг старается избавиться любой ценой - то ли за счет религии, то ли за счет водки, то ли за счет произвольного изменения терминологии, как это Дмитрий Павлович Горский нынче делает вслед за Карнапом, то ли путем насильственного устранения противоречащих мнений вместе с их носителем, путем уничтожения книг, в которых написано не то, что я вот думаю. Все эти явления опираются прочно вот на такое представление о психике и о возможных путях и законах ее развития. И Ленин совершенно справедливо квалифицировал эту психофизиологию, эту «биологическую психологию», как сам ее Авенариус называл, как психологию обывателя, растревоженного революцией. И совершенно справедливо. Как психологию обывателя, которую махизм пытается выдать за естественно-природную структуру мозга. Тем самым становясь прочно обеими ногами на почву натуралистической иллюзии насчет психики. Мозг так устроен, что нормальный человек - это обыватель, который не любит противоречий и старается от них любой ценой избавиться. Или так. Или за счет, вот как Бердяев, - за счет боженьки. А эта концепция, поскольку она выдает за естественно-природную, то есть, стало быть, вечную и неодолимую, структуру человеческой психики, вот эту вот структуру сознания растревоженного революцией обывателя, вот они [махисты] и выдают за высший постулат психологии. И за исходную аксиому научной психологии.


238
Э. Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел III. Психология
Эта установка прямо ориентирует психологию на отыскивание тех внеисторических компонентов человеческой психики, которые ему [человеку] общи с мозгом любого животного. То есть они разницы между зоопсихикой и [психикой] человеческой никакой не проводят. Они считают, что главные параметры человеческой психики совершенно идентичны с главными параметрами психики животных, у которых мозг действительно есть орган этой особи и только. Или вида. Эта установка прямо ориентировала психологию на антиисторизм тем самым. А все исторические элементы приписывала разным уже случайным пустякам. И на Гегеля они злятся больше всего, и кричат, что Гегель унижал индивида, не уважал прав индивида, апеллировал всё ко всеобщим абсолютам каким-то и прочее, и прочее. Вот эта либеральная критика Гегеля - она очень понятна, откуда и почему она. Потому что Гегель действительно впервые понял не только психику человека - то есть взаимоотношение души и духа, индивидуальной психики и духовной культуры - исторически, то есть как процесс где-то возникающий, развивающийся через противоречие. Потому.
И вот тут, Анатолий Сергеевич, вот об этом бы надо было с самого начала и поговорить, что такое историзм вообще и в психологии, в частности. Историзм значит тут взгляд, согласно которому вы ничего в любом явлении, как в психическом, так и в физическом, не поняли ни бельмеса, если вы не проследили, экспериментально не проверили самый акт возникновения вот этой вот вещи. Если у вас в руках понимания акта возникновения психики нету, то вы не знаете, что такое психика. И вот люди, которые апеллируют к врожденности психики и к передаче психики через гены, - это ведь просто дипло- матически-жульническийход, который снимает в психологии с повестки дня вопрос об акте возникновения Я, сваливает его в биологию, спуская на пол, отыскивает. А психология, если она хочет быть наукой о психике, о душе и о духе, о законах возникновения и развития его через противоречие, через стадии определенные, то она, прежде всего, это и должна делать. И вот эта точка зрения, точка зрения, на которую прочно вышла наша психология со времен Выготского. И попытки спих¬


Историзм в психологии
239
нуть ее с этой магистрали, с этого русла исторического подхода и исторического понимания психики, это кокетничанье со врожденными способностями, с биологией и с физиологией, попытка свалить проблему рождения психики туда - к физиологам, в институт Асратяна или еще куда подальше. Вот, слава богу умные генетики, вроде Дубинина, - они поняли, что это им сваливают на шею не их задачу. И стали прислушиваться к психологии больше.
Концепция же, высказанная докладчиком, она, к моему сожалению, ориентирует прямо на какие-то другие рельсы. Поэтому так горячо и приходится возражать против такой постановки вопроса, ибо, начав со здравицы, с хороших слов Пушкина, Арсеньев кончил поддержкой тех людей, которые запрещают - сами не хотят и не могут, и другим запрещают - ставить вопрос об акте рождения души. Вот на этом я хотел закончить.


240
Э. Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел III Психология
Текст доклада на Ученом совете психологического факультета МГУ 28 февраля 1975. Напечатан на девяти страницах. Приглашение в МГУ последовало, надо полагать, от декана психологического факультета А.Н. Леонтьева, бывшего близким другом и единомышленником Ильенкова. На философском же факультете МГУ, где рулили его старые недру ги-диаматчики, Ильенков до конца своих дней оставался персоной нон грата.
Теоретические аспекты эксперимента в докладе затрагиваются по минимуму. В том момент - всего несколько месяцев спустя после смерти директора Загорской школы-интерната Александра Ивановича Мещерякова - Ильенков сосредотачивает все свои усилия на продолжении и продвижении эксперимента. Орудием главного калибра для стрельбы по «застарелым мещанским предрассудкам», мешающим понять научную ценность и гуманистическую силу Загорского эксперимента, становятся письма Максима Горького к слепоглухой девушке Ольге Скороходовой.
К выступлению на психфаке о слепоглухонемых 28.02.75
Я убежден, что многолетняя работа И.А. Соколянского и А.И. Мещерякова, о которой идет речь на сегодняшнем Ученом совете, рано или поздно займет свое - и очень значительное место - в истории советской науки. И вовсе не в истории дефектологии, по ведомству коей она формально числилась. Последнее обстоятельство скорее мешало, и мешает до сих пор, правильно и по достоинству оценить огромное общенаучное значение тех результатов, которые сегодня были Ученому совету продемонстрированы. С точки зрения дефектологии это значение как раз очень невелико, поскольку слепоглухонемота - это очень специфический и, по счастью, очень и очень редкий дефект. Всего один-два слепоглухонемых ребенка на миллион населения страны. С узковедомственной - дефектологической - точки зрения эта работа может представлять разве что тот интерес, что отдельные практически-педагоги- ческие находки могут быть так или иначе использованы в обучении слышащих слепых или видящих глухих. Специальнодефектологическое значение фактов, накопленных лабораторией Соколянского - Мещерякова, и в самом деле практически


К выступлению на психфаке о слепоглухонемых 28.02 75
241
равно нулю. Дефектология - это совсем не то ведомство, не та система координат, где разбираемый сегодня вопрос мог бы получить верную научную оценку.
Этим обстоятельством, видимо, и объясняется глубокий драматизм научных биографий и Ивана Афанасьевича Соко- лянского, и Александра Ивановича Мещерякова, известный каждому, кто знаком с историей их жизни и работы. И тому и другому приходилось преодолевать тысячи препятствий, не имевших ни малейшего отношения к сложности их проблемы, к собственно научным трудностям, которые и сами по себе были невероятно велики. В узких рамках дефектологического ведомства Соколянский и Мещеряков попросту не умещались. Масштаб задач, которые они решали, был несколько покрупнее.
Я напоминаю об этом вовсе не для того, чтобы драматизировать ситуацию, и не для того, чтобы воздать должное людям, которых среди нас уже, к сожалению, нет. Я говорю это с одной целью: чтобы отчетливее сформулировать ту единственную точку зрения на рассматриваемые сегодня факты, которая только и позволяет рассматривать эти факты в их действительном значении для всех нас - и для людей науки, и для людей практики.
Эту точку зрения - а вместе с нею и существо дела, связанного с исследованием развития слепоглухонемых - острее и точнее всех выразил не кто иной, как один из величайших гуманистов нашего времени - А.М. Горький.
Ознакомившись с первыми успехами Оли Скороходовой, тогда еще совсем девочки, он сразу же увидел в них одно из величайших завоеваний человеческого разума XX столетия, серьезнейший шаг на пути к разрешению той задачи, которая для самого Горького была центральной задачей его собственной жизни. Задачи практического утверждения социалистического гуманизма на земле. Ни больше ни меньше. Позволю себе процитировать.
«Дорогой товарищ Скороходова!
Вы для меня не только объект изумительно удачного, научно важного эксперимента, не только яркое доказательство мощности разума, исследующего тайны природы, - нет! Вы для


242 Э Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел III. Психология меня являетесь как бы "символом" новой действительности, которую так быстро и мужественно создает наш талантливый трудовой народ - рабочие, крестьяне. Не так давно подавляющее большинство этого народа, обладая органами зрения, слуха и способностью речи, жило под каторжным гнетом самодержавия и капитализма тоже как слепое, глухое и немое.
Но чуть только социалистически научно организованный разум коснулся этой многомиллионной и разноязычной массы, - она выделила и непрерывно выделяет из плоти своей тысячи талантливых и смелых строителей новой жизни. Вы понимаете, что это значит?»1
Горький не раз повторял в письмах к Ольге Ивановне, что ее имя сделалось для него подлинным символом могущества научного разума, поставленного на службу многомиллионных масс трудящегося народа, делу раскрепощения их творческой энергии, их собственного мышления.
Я не знаю другого человека, которого Горький посчитал бы достойным такого высокого титула. А ведь эти слова были сказаны в те годы, когда на поприще научного разума трудились такие корифеи, как И.П. Павлов, как Циолковский, Вавилов, Вернадский, Иоффе, Семенов - люди, значение которых Горький прекрасно понимал.
Тем не менее символом самой главной, самой глубокой и определяющей черты советской науки, науки социалистического общества, для него почему-то стал факт, казалось бы, очень скромный по своим непосредственным результатам, по своему непосредственному народно-хозяйственному значению. В чем тут дело? Может быть, это было просто эмоциональной реакцией большого художника на поразившую его своим драматизмом личную судьбу? Может быть, его слова содержали в себе поэтическое преувеличение?
Конечно же, нет. Горький вовсе не был так наивен в той области науки, которая называется марксистско-ленинской 1 Горький М. Собрание сочинений, в 30-ти томах. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1955, т. 30, с. 334-335. <Письмо № 1110, февраль 1934.>


К выступлению на психфаке о слепоглухонемых 28.02.75
243
философией. Благодаря своему многолетнему общению с Лениным, Горький прекрасно понимал, что подлинное богатство общества измеряется не количеством вещей, которыми оно располагает, - не миллионами тонн стали, нефти или кукурузы, не тысячами штук холодильников или «Жигулей», а прежде всего уровнем развития способностей созидающего эти вещи Человека,
Поэтому-то и на сферу образования человека он и смотрел всегда зоркими глазами гуманиста-ленинца, как на ключевую сферу производства общественной жизни. Он прекрасно понимал, что это - та самая сфера производства, в рамках которой создается основная производительная сила общества - сам Человек.
Он прекрасно понимал, что именно тут проходит главная разграничительная линия между двумя полярными мировоззрениями - социалистическим и буржуазно-мещанским.
Тут либо одно, либо другое. Либо человек есть цель, а «вещи» - средство, либо наоборот, и третьего тут не дано. Поэтому он всегда так остро реагировал на малейшую попытку смазать остроту этой мировоззренческой антитезы между коммунистическим и буржуазно-мещанским взглядами на главную ценность культуры. Поэтому-то он всегда и возмущался, когда остроту этой антитезы пытались смазать рассуждениями такого рода: зачем, де, противопоставлять одно другому, надо, де, одинаково ценить «как то, так и другое», как вещи, так и человека...
Нет. Он понимал, что в таких рассуждениях как раз и рождается тот мировоззренческий оппортунизм, который чреват печальнейшими перекосами и в мышлении, и в жизни, и в теории, и в практике.
Поэтому именно - а вовсе не в силу «поэтического преувеличения» - научно-педагогическое завоевание Соколянского и Скороходовой (тогда еще очень и очень скромное, если сравнивать его с тем, что мы имеем сейчас) и обрело в его глазах значение, не только сопоставимое с значением Днепрогэса или Турксиба, но даже и более важное...
Тут проявилась вовсе не склонность к поэтическим преувеличениям, а как раз наоборот, удивительная теоретичес¬


244 Э Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел III. Психология
кая дальновидность и дальновидность философа-теоретика, прочно стоящего на марксистско-ленинских позициях.
Именно она и позволила ему с удивительной точностью разглядеть в феномене Оли Скороходовой ту же перспективу, которую тогда хорошенько не видел еще и сам Иван Афанасьевич Соколянский. Цитирую:
«Дорогая Ольга Ивановна! ... Я несколько раз собирался ответить, и - чувствовал, что не умен встать на один уровень с фактами, не нахожу слов, достаточно сильных и в то же время осторожных. Это потому, что Ваше письмо - чудо, одно из тех великих чудес, которые являются достижениями нашего разума, свободно и бесстрашно исследующего явления природы, которые, глубоко волнуя, внушают уверенность в силе разума, в его способности разрешить все загадки жизни и вне и внутри нас...
Фантазировать - не всегда вредно; мой друг, великий учитель пролетариата Владимир Ленин, защищал право фантазии на жизнь и работу.
И вот, фантазируя, я разрешаю себе думать, что, может быть, гносеология - теория познания мира - со временем будет такой же наукой, как все другие науки, основанные на эксперименте»1.
Позволю и я себе капельку фантазии. Позволю себе представить те слова, которые мы услышали бы сегодня, если бы А.М. Горький оказался сегодня здесь, в этом зале, и услышал все то, что мы с вами слышали.
Пытаясь представить себе эту ситуацию, я лично вынужден свою фантазию придерживать. Думаю, что всем нам надо думать еще очень и очень много, прежде чем мы сможем «встать на один уровень с фактами», прежде чем мы сможем «найти слова», адекватно выражающие эти факты.
Правда, я представляю себе и другое. А именно - как удивил и огорчил бы Алексея Максимыча тот факт, что и до сих пор, 30 лет спустя, находятся люди, не видящие в этих фактах ничего, кроме более или менее любопытного психоло1 Там же, с. 271-272. <Письмо № 1069,3 января 1933. Курсив-Э.И.>


К выступлению на психфаке о слепоглухонемых 28.02.75
245
гического казуса, кроме сугубо специфического случая, а не уникальнейший материал для научного понимания фундаментальных секретов формирования человеческой психики вообще,
Конечно же, - и это кажется мне аксиоматически-бесспор- ным, - работа Соколянского-Мещерякова чрезвычайно расширяет не только, и даже не столько рамки представлений о возможностях развития слепоглухонемых, сколько о тех возможностях, которые таятся в каждом так называемом «нормальном» человеке.
Я не буду сейчас конкретизировать этот тезис. Хочу обратить внимание только на одну-единственную деталь. По общему признанию преподавателей, Юра, Саша, Сережа и Наташа овладевают вузовскими знаниями вполне на уровне зря- чеслышащих. Прежде всего, в этом нужно видеть, разумеется, позитивным аспект дела, т. е. уникальнейший педагогический успех, достигнутый нашей советской наукой, нашими чудесными ребятками - слепоглухими студентами - и их воспитателями из Загорска, которые смогли их вырастить и подготовить к обучению в университете.
По всем привычным критериям этот факт находится на грани чуда, хотя никакого чуда тут и нет, а есть действительно серьезная наука и действительно самоотверженный труд и ребят, и их воспитателей.
Но давайте взглянем на дело с другой стороны. Факт есть факт: слепоглухонемые люди, люди, лишенные и зрения и слуха, выполняют учебную норму хорошего студента университета. Но ведь это можно выразить и наоборот: это не слепоглухонемые выполняют норму зрячеслышащих, а наоборот, здоровые зрячеслышащие парни и девки поспешают в учебе со скоростью слепоглухонемых...
И тогда наше восхищение успехами слепоглухонемых студентов оборачивается горьким упреком так называемой «нормальной» педагогике и нормальной школе, воочию показывая, насколько занижены наши представления о действительных возможностях человеческого мозга, человеческого интеллекта, которому не мешают столь тяжелые препятствия, как в данном случае.


246
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел III Психология
Тут есть над чем задуматься всей нашей так называемой «нормальной» педагогике, и студентам-сверстникам Саши, Сергея, Юры и Наташи.
Тот, кто хоть раз общался с нашими замечательными ребятами, хорошо знает, что они вызывают к себе не чувство слезливой жалости, которое тут совершенно неуместно, а чувство глубокого уважения.
То же самое чувство, которое всегда вызывали у всех нас Николай Островский, Алексей Маресьев. Это подлинные настоящее человеки. Общаясь с ними, всегда испытываешь, кроме того, чувство стыда за самого себя, за всех нас - зрячеслы- шащих.
В этом и заключается, по-моему, огромное, к сожалению, до сих пор не использованное нами - ни нашей комсомольской организацией, ни нашей прессой, - колоссальное нравственно-педагогическое значение того огромного завоевания нашей Советской Науки, которое мы сегодня обсуждаем. Надо надеяться, что мы его, наконец, поймем, и отнесемся к нему так же, как отнесся когда-то к нему Горький.
Я думаю, что это - случай, по крайней мере, равноценный подвигу таких людей, как Николай Островский или Алексей Маресьев.
Правда, нередко приходится слышать и другие голоса: чего это, мол, поднимают шум вокруг слепоглухонемых, зачем создает им рекламу? Зачем, мол, оповещать мир о «бедненьких и несчастненьких» - лучше, дескать, обойти молчком эту трагедию, лучше, мол, помочь им потихонечку, не поднимая шума и никому об этом громко не рассказывая...
Согласен. Это - трагедия, а не веселенькая нравоучительная комедия.
Но это - оптимистическая трагедия, которая воспитывает людей всегда основательнее, потрясая их до глубины души, заставляя их думать всерьез над собой, над своей жизнью, над своим собственным отношением к этой жизни.
И вот что, наблюдая уже много лет над реакцией различных людей на подвиг Соколянского-Мещерякова и их сотрудников и воспитанников, я вижу совершенно ясно. Вижу


К выступлению на психфаке о слепоглухонемых 28 02.75
247
что именно те люди, которые чувствуют себя в традиционной педагогической рутине как рыбы в воде, - вот эти-то люди и склонны смотреть на слепоглухонемых как на «несчастненьких», склонны их жалеть, а в работе Соколянского-Мещеряко- ва видеть только сугубо специфический, дефектологический казус, не имеющий никакого всеобщего педагогического и нравственного значения.
Вот эта-то позиция всегда и служила основанием для тех, кто всегда активнейшим образом мешал Соколянскому и Мещерякову И это не просто плод недомыслия.
Это - позиция активнейшего мещанина, этой страшной косной силы противодействия всему действительно новому, прогрессивному и в жизни, и в науке, и в школе - везде. Вот онто и склонен смотреть на факты, подобные этим, как на что-то мешающее ему спокойно жить, как на что-то нарушающее его душевный комфорт.
И работа Соколянского-Мещерякова с самого начала и до сегодняшнего дня сталкивалась с таким противодействием. Еще двадцатилетняя Оля Скороходова столкнулась с таким отношением к себе - с отношением по внешности жалостливым, ласковым, а по сути - глубоко оскорбительным.
И когда она пожаловалась Горькому, тот ответил ей:
«Милая Ольга!
Умница Вы. Правильно говорите: дьявольски трудно изменить психологию мещанина, человечка, в маленькой, но емкой душе коего слежалась и окрепла в камень вековая пошлость. Трудно убедить такого человека в том, что глухо- слепо-немота изучается - в конечном смысле - для того, чтобы он стал менее идиотом. Трудно заставить его понять, что он тоже глух, слеп и нем, но не по вине злой "игры природы", а вследствие личной его бездарности, его глупости.
Мы живем в условиях, которые требуют, чтоб каждый из нас обладал сознанием и чувством ответственности за свои недостатки, за свое невежество, за малограмотность свою. Меня взволновал тот факт, что Вам тоже приходится познавать пошлость и глупость. Мне думается, что для Вас - это


248 Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел III. ПсихологИя лишнее, пусть бы это осталось для людей "нормального" зре- ния и слуха»1.
Надеюсь, что данный Ученый совет поможет, наконец, оце. нить по достоинству великое гуманистическое, нравственное и научное значение фактов, связанных с работой Соколянско- го-Мещерякова, с работой подвижников-педагогов Загорско. го интерната, с работой наших чудесных ребяток, студентов: Сергея Сироткина, Наташи Корнеевой, Юры Лернера и Саши Суворова. Надеюсь, что отныне застарелые мещанские пред, рассудки перестанут, наконец, мешать этому великому педагогическому и научному подвигу.
1 Письмо от 20 марта 1936 года. <Там же, с. 433-434. Курсив-Э.И?


Поэма о ложке
249
Рукопись представляет собой шесть не пронумерованных машинописных страниц, обрывающихся на полуслове.
Героиня «Поэмы о ложке» Рита Л. была одной из воспитанниц Загорского интерната. Случай Риты описывается в книге А.И. Мещерякова «Слепоглухонемые дети: развитие психики в процессе формирования поведения» (М.: Педагогика, 1974, с. 91-99,193). Девочка поступила в интернат в возрасте 2 лет 8 месяцев с диагнозом: врожденная глухонемота и катаракта обоих глаз, остаточное зрение в виде светоощущения. Рита немного умела ходить, держась за руку взрослого, и требовать внимания при помощи крика. Навыки самообслуживания и подражания полностью отсутствовали. За 8 месяцев обучения удалось не только научить Риту пользоваться бытовыми предметами, но и играть с игрушками и с другими детьми, группировать предметы по форме и величине, и т. д. Мещеряков подробно описывает, как удалось ее научить есть ложкой. Насколько известно, впоследствии Рита была переведена в психоневрологический интернат.
Поэма о ложке
За столом, за обыкновенным обеденным столом, сидит маленькая трехлетняя девочка Рита и ест ложкой суп. Обыкновеннейший суп, обыкновеннейшей алюминиевой ложкой. Суп вкусный, он явно нравится Рите, и Рита старается зачерпнуть его побольше, чтобы отправить по назначению - в рот. Дело, однако, непривычное, а потому непростое. Ручонка Риты, крепко обхватившая ложку, то и дело совершает неверные движения, и суп проливается то на клеенчатый фартучек, то обратно в тарелку, и никак не попадет в рот. Рита сердится. То ли на суп, толи на непослушную ложку, то ли на себя. Устав от сосредоточенного труда, Рита начинает баловаться. Она болтает ножками под столом, плещет ложкой суп в тарелке, расплескивая его на скатерть. Но баловство - баловством, а дело - делом, и Рита, глубоко вздохнув, снова принимается за работу. Работа подвигается вперед с трудом. Но - подвигается. С помощью сидящей рядом молодой и ласковой женщины, терпеливо и неназойливо помогающей Ритиной ручонке делать то, что нужно... Вот и все, что происходит. Маленькая Рита учится есть суп с помощью ложки. Больше ничего. Ровно ничего.
Каждому знакомое, для каждого привычное, банальное и тривиальное, ежедневно повторяющееся перед глазами зре¬


250
Э. Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел III. Психология
лище. В каждом доме, в каждом городе, в каждой стране в этот час происходит то же самое. Миллионы матерей, бабушек, нянь и сестренок учат маленьких человечков есть суп ложкой, учат их садиться на ночные горшки, умывать водой замусоленные рожицы и утирать их полотенцем, учат их лепетать слова, складывать кубики и фразы... Учат завязывать шнурки на ботинках и застегивать пуговицы. Учат, повинуясь тысячелетним обычаям всех матерей, всех бабушек, всех отцов. Обычаям, которые вошли в плоть и кровь каждого из нас, обычаям до того естественным и привычным, что они кажутся родившимися вместе с нами самими. Обычаям, которые кажутся нам до того простыми, само собой разумеющимися, что мы исполняем их совсем над ними не думая, почти инстинктивно, не размышляя и не теоретизируя.
Эх, если бы хоть один раз в жизни вы смогли внимательно вглядеться в эти обычные и всем знакомые, даже надоевшие, образы... Если бы вы хоть раз в жизни дали себе труд задуматься над тем, что происходит у вас перед глазами!
...Человек сидел летним вечером в саду, глядя в даль и о чем-то размышляя. О чем-то далеком, о чем-то таинственном и непонятном. Подул ветерок, колыхнул ветви старой яблони, и крупное созревшее яблоко, сорвавшись с ветки, глухо стукнулось оземь у ног человека. Человек взглянул на упавшее яблоко, потом перевел глаза вверх, к небу, и в глазах этих отразилось бездонное пространство, в котором несутся, вращаясь вокруг своих осей, гигантские огненные сфероиды, описывая окружности, эллипсы, параболы и гиперболы... Человек вернулся в дом, сел за стол и стал лихорадочно записывать на бумагу какие-то формулы, какие-то числа, какие-то знаки...
Имя человека было - Исаак Ньютон.
...Маленькая Рита учится есть суп ложкой. Так же учился есть ложкой суп и маленький сын Ньютонов, Исаак. Рита вырастет, и может быть, ее имя будет стоять в одном ряду с именем Исаака. Кто знает? Кто знает, не скажут ли и про нее: откуда взялось это необыкновенное чудо? Необъяснимо, непостижимо - откуда все это только берется? И станут искать, станут гадать - откуда? Откуда берется способность мыслить, способность думать, способность творить чудеса - писать «Войну и мир», «Волшебную


Поэма о ложке
251
флейту», «Сикстинскую мадонну», «Теорию относительности» и «Капитал»? Способность просто выражать свои впечатления в слове, в звучаниях оркестра, в переливах сверкающих красок, в гармонических пересечениях плоскостей и объемов?
Откуда берется это таинственное чудо - человеческое Я, личность, «душа», психическая индивидуальность, способная не только глядеть на окружающий мир и удивляться его непостижимому разнообразию, но и постигать в понятиях это разнообразие? Способное вдруг, в один неожиданный миг остановиться и спросить себя: а что же такое Я? Я сам? Я - это мой мозг или что-то другое? Я и мой мозг - что это, одно и то же? Или что-то другое? Способное вдруг сказать: «Я мыслю, следовательно, Я - существую...»
Существо, способное на самое себя взглянуть вдруг как бы со стороны - как на нечто «другое». Существо, способное увидеть само себя как бы в зеркале. В зеркале своей собственной речи, в зеркале своего собственного поступка, в зеркале своего собственного создания, своего собственного изделия, в зеркале другого такого же существа... Существо, умеющее самого себя увидеть в другом, а другое - в самом себе?
Чудо, необыкновенное чудо, вот уже тысячи лет занимающее своей непостижимой загадочностью человеческую мысль - науку и философию. И мало кто, ударившись в размышления об этом деликатном предмете, вспомнит при этом простую, всем знакомую и привычную картину.
Трехлетняя Рита учится есть суп ложкой. Всмотримся в это обыкновенное чудо.
Знаете, что происходит у вас на глазах? Таинство рождения человеческого Я. Возникновение человеческой психики. «Души», как принято иногда выражаться. Не «пробуждение», а именно рождение. Возникновение. На ваших глазах умирает легенда о «пробуждении» человеческой души силой Слова. Рушится старинный евангельский тезис; «В начале было Слово, и Слово было Бог». Тезис, на котором основываются чуть не девяносто процентов современнейших философских и психологических теорий «души» и процесса ее «пробуждения» в человеке.
Здесь, как на ладони, видно, что в начале была... ложка. А разве до этого не было ничего, спросите вы? Разве до этого


252
Э Ильенков Статьи, доклады, наброски Раздел III Психология
не было самой Риты, ее матери и ее отца? Разве до этого не было мозга в голове девочки?
Были отец и мать. Был мозг в голове Риты. А самой Риты - не было. Не было сознания. Не было психики. Не только человеческой - вообще никакой. Не было Я маленькой Риты. Было только ее тело. Тело, которое родители, правда, называли «Ритой», хотя сама девочка этого не знала и не понимала, и на слово «Рита» никак не отзывалась, не реагировала. Сначала это обстоятельство родителей, естественно, не беспокоило - младенец как младенец. Они даже радовались, что девочка родилась такая спокойная, некрикливая. В положенные часы мать кормила ее грудью, меняла пеленки, и девочка спокойно спала до тех пор, пока ее не пробуждали ласковые материнские руки.
Но постепенно родители стали понимать, что творится что-то неладное. Тельце ребенка росло, увеличивалось в размерах, но оставалось таким же беспомощным, как и в первые дни своей жизни, своего существования. Прошли все сроки, а Рита не обнаруживала никаких признаков нормального развития. Она даже не пыталась «гулить», ползать, хватать ручонками, поворачивать голову в сторону звука или яркого света, не пыталась даже кричать, как все дети, когда что-то доставляет им неудобство. Она оставалась абсолютно безучастной ко всему окружающему, странно неподвижной, подозрительно пассивной. Все, чему она научилась, - это сосать материнскую грудь. Больше ничему. Абсолютно ничему.
И когда прошло полгода, врачи поставили окончательный диагноз - врожденная слепоглухонемота. Девочка родилась слепой и глухой, лишенной сразу и зрения и слуха. Это бывает. Редко, но бывает.
Не будем описывать чувства и мысли родителей Риты, когда им стала известна эта печальная правда, когда они отдали себе отчет в судьбе, которая уготована их ребенку. Горе их, вероятно, было бы меньшим, если бы Рита умерла при рождении. Но Рита не умерла, и мать, повинуясь чувствам, которые сильнее всех рассуждений, удвоила заботы о девочке, о ее здоровье, хотя и понимала, что все эти заботы нисколечко не изменят их общей трагической судьбы.


Поэма о ложке
253
Судьба эта рисовалась - и с каждым днем обрисовывалась все жестче - следующим образом: Рита обречена на полурастительно-полуживотное существование. Она навсегда останется отростком материнского тела, лишенным своей воли, своего сознания, своего «Я», того самого «Я», которое одни называют «душой», другие - «психикой», «личностью».
Тело девочки, ее организм, будет развиваться, будет расти, увеличиваться в размерах и в весе, но психика ее навсегда останется на том самом уровне, на котором она находилась в первые часы жизни и даже еще раньше - в последние часы перед появлением на свет, в утробе матери. На нулевом уровне. Говоря короче и проще, человеческой психикой Рита никогда обладать не будет.
И это даже в том случае - а тот ли это случай, тоже проверить, по-видимому, невозможно, - если мозг девочки остался по счастью (или по несчастью?) здоровым, если он не был испорчен болезнью, которая пережгла зрительный и слуховой нервы и тем самым закрыла для Риты окна в окружающий мир. Опять мы выразились неточно. Не для «Риты», а для мозга ребенка, записанного в паспорте матери как «Рита».
Отрезанный от мира, от людей, от игрушек и книг, этот мозг никогда не превратится в орган человеческой психики, в орган человеческого мышления, в орган человеческой нравственности, в орган восприятия красоты. Он навсегда останется только органом управления процессами, совершающимися внутри тельца девочки - процессами кровообращения, пищеварения, газообмена, - и всё. Органом управления биохимическими и биофизическими процессами, протекающими в пространстве, ограниченном кожным покровом, - внутри «Риты».
А все, что происходит вне тела «Риты», для мозга попросту не будет существовать. Ни солнца, ни игрушек, которые будут долго и безуспешно совать в руки девочки, ни времени, ни пространства, ни матери, ни врача, каждый день посещающего ее комнату, ни комнаты, ни даже собственных рук и ног.
Да «Рита», а точнее - ее мозг, не будет знать, что у нее вообще есть руки и ноги.
Точно так же, как мы - пока нам не объяснят знающие люди - не знаем, что у нас есть почки и поджелудочная железа,


254
Э Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел III Психология
гипоталамус и спинной мозг, то есть все те органы, которыми мы сознательно не управляем, не руководим. Точно так же, как не знает растение, что у него есть корни и листья...
Мозг «Риты» будет управлять всеми вегетативными процессами, протекающими внутри ее тела, будет регулировать теплообмен, газообмен, процесс разложения и синтеза белков, попавших в пищеварительный тракт, ритмические сокращения сердца и грудной клетки, - то есть все те органические функции, которые совершаются «сами собой» и не требуют никаких усилий сознания и воли, а стало быть, и самих сознания и воли... А «внешний», то есть за границами кожного покрова находящийся, мир для этого мозга существовать попросту не будет. Он будет входить в контакт, в соприкосновение с мозгом лишь постольку, поскольку он будет касаться кожи, кожного покрова организма «Риты». И именно поэтому все вещи и все события внешнего мира для Ритиного мозга будут существовать лишь постольку, поскольку они «отпечатываются» на коже, поскольку они уже превратились в ощущения на поверхности кожного покрова.
Поэтому никакого «внешнего мира» для Ритиного мозга существовать не будет, а будут только смутные кожные ощущения - приятные или неприятные.
«Мать» для мозга «Риты» будет существовать лишь постольку, поскольку «Рита» ощутит приятное прикосновение ее ладоней. А еще точнее, не прикосновение ладоней, а те физические изменения, которые вызовет в коже ее спины или живота это «прикосновение».
Для нее будет существовать не «мать» - не другой человек, появляющийся время от времени из непроглядного мрака и тишины, - а только собственные «переживания», возникающие время от времени неизвестно почему, неизвестно откуда.
Поэтому «психика» Риты - если вообще тут можно будет говорить о психике - вообще не будет различать «внешних» событий от «внутренних» - ощущений, возникающих из глубин ее собственного тельца, и ощущений, вызванных «внешними причинами». И те и другие будут восприниматься механизмами мозга совершенно одинаково - как чередование «приятных» и «неприятных» раздражений нервных окончаний. «Рецепторов», как ка- продолжение отсутствуете


К «тайне рождения души». Гегель
255
«Тайна рождения души» - задуманная Ильенковым работа, в которой он планировал осмыслить опыт Загорского эксперимента в свете мировой философии. В архиве сохранились всего две начальные страницы этой работы, из которых явствует, что она должна была стать главой коллективного труда - возможно, книги «С чего начинается личность», которая выйдет в год смерти Ильенкова (М.: Политиздат, 1979). Для раздела об органическом и неорганическом теле человека Ильенков берет эпиграфом слова слепоглухой студентки МГУ Наташи Корнеевой: «Удивительно и непонятно: тело - мое, мозг - мой, а где же я сама?» (во втором издании, 1984 года, редактор заменит их цитатой из Маркса). Тот же эпиграф, в расширенном варианте, мы находим и в «Тайне рождения души».
В архиве уцелели также три наброска к этой главе - один из них, относительно большой, мы и предлагаем вниманию читателя. Эти семь машинописных страниц написаны после 1971 года (Ильенков ссылается на статью этого года из журнала «Наука и жизнь»).
К «тайне рождения души». Гегель
Гегель в «Феноменологии духа» (<в разделе> «Достоверность и истина разума») специально рассматривает вопрос об отношении «внутреннего» к «внешнему» в связи с критикой «физиогномики» и «френологии». Критика эта чрезвычайно актуальна в той части, где речь идет об отношении органа деятельности - к самой деятельности, к «внешнему обнаружению» этой деятельности. Недаром он так часто вспоминает тут о руке как об органе внешней (предметной) деятельности.
Орган (рука) не выражает «внутреннего» - он его осуществляет. - «Внутреннее, поскольку оно существует в органе, есть не выражение деятельности, а сама эта деятельность» (стр. 140) \
«Работающая рука... является осуществляющим и действующим органом, заключающим в себе делание как делание, как таковое, или внутреннее...
1 <Ильенков приводит здесь номер страницы в дореволюционном издании: Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа / Пер. под ред. Э.Л. Радло- ва. СПб., 1913. На самом деле, однако, эта и все нижеследующие цитаты даны в собственном переводе Ильенкова, далеко не совпадающем срадловским.>


256
Э. Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел III. Психология
Обнаружение же, коего внутреннее достигает посредством руки, есть ее дело, как отделившаяся от индивида (и от руки) действительность...» (Там же).
(То же - ходьба по отношению к ногам. Ноги не «выражают» ходьбу, они ее осуществляют, и ходьба есть «внутреннее» ног прямо и непосредственно - «между ними нет опосредствующего звена», они суть прямо и непосредственно одно и то же.)
«Внутреннее само проявляется в них, не оставляя между собою и ими никакой противоположности; они передают не только выражение внутреннего, а его самое непосредственно» (Всё там же).
Здесь «внутреннее» можно отделить от его «внешнего» осуществления только в абстракции. На самом деле это - одно и то же, и глупо спрашивать, как они тут «связаны» или «взаимодействуют».
С мозгом то же самое. Для Гегеля «психофизической» проблемы нет именно потому, что для него «внутреннее» (душа) = деятельности органа, функции органа - мозга, и потому для него сразу же снимается вопрос об «отношении» их друг к другу, - ибо «относиться друг к другу» вообще могут только разные вещи, а это - одна и та же вещь, только один раз - в бездействующем состоянии, а другой раз - в акте действия.
«Выражается» же эта деятельность не в имманентных шевелениях «волокон» - будь то волокна ног или мозга, - а в другом.
Деятельность ног - в пройденном пространстве, а деятельность «мозга» - в продуцированных им образах, словах, поступках.
Поэтому-то - «по делам их узнаете их», а не по рисунку и шевелениям «волокон»... Ибо «волокна» не «выражают» внутреннего, а осуществляют его, непосредственно и есть это «внутреннее».
Здесь Гегель мыслит как Спиноза контра Декарт. А с дру- гой стороны, Спиноза тут ближе к Шеллингу, чем считается, ибо он это «внутреннее» считает природно врожденным телу и мозгу человека, - это умение совершать действие «по фор¬


К «тайне рождения души» Гегель
257
ме и расположению внешних тел», которым тело человека от рождения вовсе не обладает, а обретает его - и именно в ходе реального действования.
Тут дело сводится к противоположности схем Спинозы и Фихте, только с той оговоркой, что Спиноза сам не разобрал становления сей способности, а рассматривает ее готовой. И потому для Фихте ничего не стоило формально перевернуть схему.
«Внутреннее» относится к «внешнему» (к своему «обнаружению») как мыслящее тело - к продукту его деятельности, а «внешнее» к «внутреннему» <относится> как продукт деятельности других («неорганическое тело человека») - к мыслящему телу, в частности, к мозгу индивида.
И «распредмеченный дух» - это и есть душа; но дух - это предварительно опредмеченная душа, которая «сама в себе» уже есть Дух.
Тут-то идеализм Гегеля-Шеллинга.
Всерьез требует разбора отношение органа и функции:
Критика рассудочной абстракции, которая отделяет функцию от органа, а потом не знает, как их «соединить». И основа этой рассудочной фикции заключается в том, что «функция» действительно может осуществляться вне и независимо от этого (единичного) органа - органом другого человека...
(И верно, что вообще «внутреннего» не может быть вне индивида вообще. Но оно может существовать вне этого индивида...)
Аргументы Гегеля против дуализма вполне достаточны, и потому вопрос об отношении «души» к «телу индивида», т. е. «психофизиологическая проблема», и не представляет ни труда, ни интереса. Она разрешается просто и блестяще.
Зато весь вопрос переносится в план отношения «духа» вообще - к телесности вообще, - в подлинно философский план из плана психофизиологии, где он и неразрешим...
Дух - это схема деятельности, осуществляемой телом, и фиксация схемы действия в противоположность самому действию - это и есть рассудочная абстракция, делающая возможным и даже неизбежным и дуализм, и спиритуализм, который и есть представление о «схеме деятельности» как


258
Э Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел III Психология
таковой, - могущей существовать вне самой предметной деятельности, иначе, как ее непосредственная схема.
И факт, лежащий в основе, именно тот, что в развитой человеческой культуре схема деятельности может осуществляться вне самой деятельности - как чертеж хотя бы или как словесно описанная схема, инструкция насчет пути, а затем и в виде знаковой системы, что и лежит в основе всякого объективного идеализма.
Действие, совершаемое при отсутствии реального предмета, - идеальное, как «чистая схема деятельности», - жест, затем знак. Здесь и секрет изображения (рисунка), и игры, и даже театра. Эту диалектику превращения реального в идеальное - контра Гегель, контра его схемы, превращения идеального в реальное как процесса «обнаружения внутреннего» - и показать на ребятках1: распредмечивание как начало, а не «опредмечивание», как у Гегеля, которое есть вторая и производная фаза процесса...
Специально разобрать вопрос: почему по наблюдению за органом - сегодня за мозгом, как вчера за черепом или лицом, - нельзя установить того «внутреннего процесса», который и именуется «духовным», «психическим». И показать тупик, в который идет тут мышление, руководствующееся «принципом дополнительности» Бора - Гейзенберга, - статья «Психика и физика» («Наука и жизнь» № 7 за 71)1 2. Т. е. по существу та же кантовская невозможность соединить антиномически разведенные абстракции от одного и того же - от функционирующего органа, поскольку схема «функции» с самого начала локализована под черепной крышкой, как схема электромеханических процессов внутри мозга, а не как схема предметного действия человека (т. е. тела, бесконечно более сложного, чем «мозг», и вплетенного в сети действительности).
В мозгу - «кусочек», фрагмент этой «схемы», а начала и концы ее - вне мозга, в пространстве человек - его предмет, где
1 <«Ребятками» Ильенков называл воспитанников Загорского интерната для слепоглухих детей.>
2 <Компанеец А. Физика и психика // Наука и жизнь, 1971, № 7, с. 65-71.>


К «тайне рождения души» Гегель
259
человек вначале - такой же «предмет», в коем нет и не может быть никакого «духа» ни «в себе», ни, тем более, «для себя»... А ведь это именно и предположено Гегелем в его «Реальной философии» и везде далее в той форме, что язык рассматривается как первая форма «обнаружения духа», а деятельность руки - как вторая и производная функция уже наличного (для себя) духа, проснувшегося в проговаривании себя, своей уже до этого сформировавшейся деятельности с ее схемами...
Культура - как вне, до и совершенно независимо от этого индивида сформировавшаяся культура, - неорганическое тело человека, вся масса предметов, созданных человеком для человека и его деятельностью постоянно воспроизводимая, - и есть то, что у Гегеля выступает как «опредмеченный дух», как мышление всех предшествующих поколений, реализованное и в каждый момент воспроизводимое в ходе создания и воспроизводства вещей (и самого человека), - как система схем, по коим начинают работать органы индивида. Перенимается тут деятельность с ее схемой - в том числе мозг (все контакты между нейронами, которых до этого не было) - «душа».
Все дело в том и заключается, что схема работы органа (руки) в структуре этого органа никак не заложена генетически, заложена лишь потенция - свобода от предопределенной изнутри схемы и потому возможность действовать по любой...
Схема перенимается «без материи» - отсюда и мудрое определение Аристотеля насчет «формы без материи» как сути ощущения.
Мне не приращивают чужую руку, умелую руку другого человека, я перенимаю схему ее работы и осуществляю собственной рукой, - это и есть акт распредмечивания (прекрасный термин - зачем «интериоризация» в паре с «экстериори- зацией», то бишь «опредмечиванием»?).
Мозг - коротко о нем - относительно «вариабельности» нейродинамических стереотипов, обеспечивающих одну и ту же схему деятельности.
На ребятах видно, что одно и то же - слово «ложка» - обеспечивается совсем другими морфологическими системами, - не системой «голосовые связки - ухо», а «пальцы - ладонь». Стало быть, резонно допустить, что и нервно-мозговые


260
Э Ильенков Статьи, доклады, наброски Раздел III. Психология
контакты образуют совсем иные рисунки и конфигурации, чему слышащего...
Резонно далее допустить, что и у двух слышащих системы контактов, обеспечивающих одно и то же действие, однозначно не предопределены, а завязываются так или иначе, в ту или другую конфигурацию в зависимости от условий, не от них зависящих.
У одного слово «мама» представлено в мозгу цепочкой А-Г-Ц-Р-П, а у другого - К-Л-М-Н-О-П... Установив у одного цепочку и пытаясь вызвать ее деятельность в другом мозгу, мы получим не слово «мама», а, скажем, «шкаф» или, еще того хуже, акт мочеиспускания... Это гораздо более резонная гипотеза, чем гипотезы кибернетики, где схема связи нейронов обязательно и однозначно обеспечивает определенное действие в любом единичном теле. Это верно только по отношению к насекомому, и то сомнительно без оговорок и поправок, вносимых «единичностью»...
Мозг, по-видимому (А.Б. Коган1), представляет такую сеть «связей» между нейронами, в которой каждый нейрон практически (потенциально) связан с каждым другим нейроном. А их 14000000000... - это не «цепочки», а именно сеть цепочек, и какая из переплетающихся между собою цепочек замыкается, зависит не от нее, как таковой, а от всей сети. Нейрон на один и тот же «входной» сигнал среагирует не однозначно, а или «да», или «нет», - замкнет или не замкнет цепь в зависимости от «настроения» всей массы окружающих его и соединенных с ним через синапсы других нейронов...
Посему было бы нелепо ожидать, что одно и то же «воздействие» (как хотелось бы механистам всякого рода, включая бихевиористов) на два разных мозга образует в обоих один и тот же рисунок, одну и ту же «цепочку» контактов - особенно в коре\
(Например, слово «свобода» у двух лиц с разным жизненным опытом и соотв<етственно> различными системами идеологических представлений... У одного оно запустит в ход 1 <См. заметку Ильенкова «Поучительнейший разговор с А.Б. Коганом, 25.XII.75» в разделе «Психологические этюды».>


К«тайне рождения души». Гегель
261
одни «цепи», у другого - совсем другие, вплоть до цепей, связующих кору с таламусом (эмоциями) и пр....)
Именно индивидуальность и психики, и мозга исключает тут возможность установить однозначную связь одного и того же предмета (и действия) с определенной системой нейроэлектрических контактов...
Эта система контактов - как и «орган вообще» у Гегеля - не обнаруживает, а осуществляет деятельность как таковую; обнаруживает же она ее лишь в сфере внешнего действия, как своей противоположности, которой тут нет, а есть «одно и то же» (ср. Фейербах о мозге1).
1 «Мышление есть деятельная функция живого мозга, от материи мозга не отделимая. И если в виду имеется материя мозга, то вообще нелепо спрашивать, как мышление “связано" с ней, как одно соединяется и “опосредствуется" с другим, ибо тут попросту нет "одного" и “другого", а есть одно и то же: реальное бытие живого мозга и есть мышление, а реальное мышление есть бытие живого мозга".... Так понимаемое "тождество" мышления и бытия и должно составить, по Фейербаху, “аксиому истинной философии"» (Ильенков Э.В. Вопрос о тождестве мышления и бытия в домарксистской философии // Диалектика-теория познания: историко-философские очерки. М.: Наука, 1964, с. З6.).>


262
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел III, Психология
Мы публикуем здесь заметки по психологии, большей частью писавшиеся Ильенковым в 1970-е годы, иногда просто для себя. Все они, за исключением одной, набраны на машинке (дефиниция психологии записана карандашом на вырванном из блокнота листе).
Заметки проясняют отношение Ильенкова к основоположнику культурно-исторической психологии Л.С. Выготскому, и вообще - круг источников, на которые он опирался в области психологии.
Полемизирует же Ильенков прежде всего с академиком И.П. Павловым и его школой, объясняющей психическую деятельность рефлексами и устройством мозга. «Зачем я тревожу прах Ивана Петровича? Затем,что думаю: большего вреда для психологии, чем его тупоумные наследники, не причинил ей никто», - писал он в работе «Психика и тело». (К сожалению, от этой объемистой рукописи остались лишь разрозненные черновики. На последней уцелевшей странице, под номером 59, Ильенков предлагал «повнимательнее присмотреться» к аргументации в пользу широко распространенной точки зрения, объясняющей индивидуальные психические различия генетически наследуемыми качествами тела.)
При отборе психологических этюдов приоритет отдавался тем, которые в наименьшей мере повторяют ранее публиковавшиеся тексты Э.В. Ильенкова.
<Психологические этюды>
П<сихология>. Наука о порождении и функционировании субъективного образа реальности в деятельности индивидов - животных и человека.
Субъективный образ как мера осуществляющейся деятельности в предмете и с предметом.
(«Мера» тут - а не «мерка» - это логическая категория^ которой объединены понятия качественной и количественной определенности предмета, противостоящего субъекту как предмет его активных манипуляций.)
Психология и всестороннее развитие человека
До сих пор очень живучими остаются представления о психологии как о науке, занимающейся «внутренней жизнью» (внутренней жизнедеятельностью) человеческого индивида - безразлично, под каким титулом она фигурирует - под титулом «души» или «мозга», «высшей нервной деятельности». Или же - «сознания» как такового.


<Психологические этюды>
263
Сюда же примыкает понятие «духовной деятельности» или «духовного труда» («производства») в его противоположности «материальной деятельности», «материальному (физическому) труду», в связи с чем старая декартовская иллюзия воспроизводится уже в терминах «марксистского» миропонимания и увековечивается уже от имени марксизма.
Между тем именно классики марксизма настаивали на том, что пресловутая противоположность «души и тела» (идеального и материального) имеет всецело историческое происхождение и практически снимается только с исчезновением разделения труда (которое Маркс вслед за утопистами-социалистами выразительно именует в «Капитале» - а вовсе не в ранних рукописях - «рассечением человека»1), - а теоретически снята в диалектико-материалистическом понимании человека, как организма, у коего есть не только «голова», но и «руки», и органы членораздельной речи.
«Психология», как наука о процессах, происходящих только «в голове», и игнорирующая работу «рук» (чтобы затем изобразить их работу как вторичное образование, как чисто «исполнительскую» функцию, как работу «опредмечивания духа»), имеет в своей основе это самое «рассечение человека», в результате которого «голова» (в любом ее толковании) оказывается «органом № 1», т. е. ведущим все остальное развитие органом, определяющим все направление прогресса. В начале (уже у древних греков) поэтому специфически-человеческой деятельностью и стал казаться только «духовный» труд - труд управления, труд планирования, - т. е. только деятельность людей, командующих чужими руками. Раб же рассматривался как «говорящее орудие», предполагающее чужую (командующую и планирующую работу рук) голову.
«Говорение» тут выступало как «средний член» между головой и руками. И оно действительно выступает как тако1 <Маркс цитирует Д. Уркарта: «Рассечение человека называется казнью... Рассечение труда есть убийство народа» (Сочинения, т. 23, с. 376). Дэвид Уркарт - британский дипломат, затем консервативный политик и публицист. Маркс называл его «совершеннейшим маньяком», однако печатал в его газетах свои статьи.>


264
Э Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел III. Психология
вой средний член, замыкающий голову одного с руками другого, и разница между идеализмом и материализмом состоите том, что считать первым и ведущим органом - голову или же руки...
Схема Энгельса, четко прописанная в «Роли труда», одно* значна: ведущий орган - рука, затем связанная с нею речь, и уж затем «голова».
Тут прямая антитеза, по странности не замечаемая многими философами и психологами от марксизма, - и именно антитеза гегелевскому идеализму, суть коего в обратной схеме: сначала события, протекающие «в голове», непосредственно выражающиеся в речи, а уж затем - работа руки, которая трактуется уже тут как «орудие орудий», т. е. как чисто исполнительный орган.
А работа головы - как планирующе-командующий фактор, как «душа», определяемая тем же Аристотелем (и Гегель повторяет его формулу) как форма форм, - как «образ образов», как «гештальт всех гештальтов», как «чистая универсальность», - как бесконечное множество всех возможных форм, как парадоксальный «каталог всех каталогов», включающий в свой реестр «сам себя».
(Этот взгляд имеет и физиологический вариант. И.П. Павлов: «голова» в конце концов исследует сама себя; этот вариант повторяется ныне всеми кибернетиками и кажется «материализмом».)
Впрочем, понимание «головы» (мозга) как органа психической деятельности («души») принадлежит именно Декарту. Мозг именно у него стал рассматриваться как живое орудие (как «орган») души, т. е. принципиально отличного от него самого «начала», «субъекта», «Я», а остальное тело - как чистая машина, как исполнитель. Отсюда и неразрешимая «психофизи(ологи)ческая проблема»: как соединяются две изначально противопоставленные друг другу половинки - «сознание и мозг», «мозг и сознание». Между тем как уже у Спинозы вопрос поставлен наоборот: как «разъединяется» в самом себе «мыслящее тело», и в чем природа этого «раздваивания», этого процесса, в результате которого одно и то же предстает перед самим собою как два принципиально разных


<Психологические этюды>
265
предмета - как «бестелесная душа» и «бездушное тело», - т. е. как две одинаково ложных абстракции.
Операция оказывается столь же неразрешимой, сколь и ее прямой физический аналог - попытка пришить обратно к телу голову гильотинированного человека. Оживить Луи XVI или Робеспьера не смог бы не только доктор Гильотен, но даже и сам...
Спиноза поэтому и сказал: не надо отрезать голову от тела, - тогда вам не придется решать неразрешимую задачу. Надо с самого начала рассматривать «голову» как часть, как орган живого целого, человека как частички природного целого, а не как «орган души».
Тем не менее и Гегель начинает рассматривать человека начиная с «головы» и с того, что в ней происходит. А «язык», как орган головы, оказывается у него ближайшим органом «опредмечивания».
Руки же, связанные с «внешней работой», появляются как третий орган, - в то время как именно он - первый, а мозг - «третий».
Правда, Гегель тут колеблется, и потому не решается отдать предпочтение ни «языку», ни «рукам». Но «голове» по отношению к рукам он явно придает значение того органа, через который в тело привходит «дух». То же у Фихте: «руки» освобождаются от всех «материальных функций» и «повисают вдоль тела без дела», «чтобы лишь дожидаться повелений разумной воли».
«Йенская реальфилософия» начинается (как и «Феноменология духа») явно с рассмотрения работы «головы». Гегель рассматривает ее работу, работу «головы», как бы (т. е. в абстракции) отсеченной от остального тела, - и просыпающийся «в голове» дух делает себя своим собственным предметом как слово, с помощью языка.
У Гегеля «рука» вступает, собственно, в дело (появляется в ходе его «дедукции») лишь там, где говорящая голова уже сделала свое дело, и руке остается «воплотить» продукт чистой деятельности говорящей головы - в таком естественно-природном материале, как камень или железо, дерево или бронза, - чисто исполнительская функция.


266
Э Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел III. Психология
Именно тут Энгельс сию схему и переворачивает. Работа руки задает схемы, которые в «голове» реализуются как схемы работы мозга (и языка): «интериоризация». Тогда как в любом идеалистическом построении речь начинается с «экс- териоризации», с опредмечивания идеальной схемы во внешнем материале, с «овеществления» чистой мысли.
Человек (= человеческая личность) при рождении, конечно, находится на нулевой отметке своего человеческого развития. Но это, однако, и не tabula rasa в смысле Локка или Гельвеция, ибо этот образ заключает в себе представление о чем-то всецело пассивном, рецептивном, и потому вызывает нарекания и даже раздражение. И если прибегать к образу, то человека правильнее всего уподобить реке, как то прекрасно сделал Р. Роллан в «Жан-Кристофе»1, - субстанции бесформенной, неоформленной, текучей, могущей принимать любую форму, но с самого начала движущейся, стремящейся, и собственным движением создающей свое собственное русло, вбирающей в себя сотни и тысячи притоков и «самовозрастающей»1 2 за их счет до тех пор, пока не раскроет свое устье в простор мирового океана.
Где-то в лесу, под камнями, пробился к свету родник, источник, ключ, побежал, извиваясь, ручеек. Куда? Зачем? Вперед, вниз по склону, повинуясь одному-единственному закону - закону всемирного тяготения. Уткнулся в преграду, в препятствие - обогнул. Не хватило сил обежать - остановился, образуя лужицу, озерцо, болотце. Накопил силенок - прорвал плотину, побежал дальше, встретился с таким же ручейком, слился с ним, и понесся поток удвоенной силы. Вперед, всё вперед, до конца пути.
1 <Любимая книга юности Э.В. Ильенкова. Он просил отца прислать ее в послевоенный Берлин, где некоторое время еще продолжал нести службу в артиллерийских войсках. Два ветхих тома хранятся в домашней библиотеке.>
2 <«Душе присуща самовозрастающая мера (logos)» (Гераклит, DK 115, пер. А.В. Лебедева).>


Психологические этюды>
267
И какому бы тонкому химическому анализу вы ни подвергли воду источника, вам никогда не предсказать на основе его результатов траекторию начинающейся с него реки. В воде - в «субстанции» потока - эта биография, траектория не предначертана, не записана заранее, «априори», как выразился бы философ старой школы. И именно поэтому «записана» любая, предусмотрена «траектория вообще», и только.
Так и с человеческой определенностью родившейся человеческой индивидуальности, будущей личности. В ней, как таковой, в ее «субстанции», в ее теле, ее будущая жизненная траектория предустановлена так же мало, и ее рисунок, если он и «запрограммирован» где-нибудь, то отнюдь не внутри нее. Такова уж пресловутая «природа человека», «сущность человека», его «субстанция» - то самое «общее», что сохраняется во всех своих бесконечных видоизменениях, во всех своих «модусах», но никогда не может быть наблюдаемо, - и тут уж начинается отличие от воды: «как таковая», как наряду и рядом со своими собственными видоизменени- продолжение отсутствуете
«Интериоризация». Этот термин достаточно хорошо обозначает противоположность представлению о «внешней деятельности» как об «обнаружении», как о «внешнем проявлении» некоего отличного от него начала, т. е. «психического» вообще.
Поэтому-то гегелевская схема и начинает с акта обнаружения (опредмечивания, овеществления) изначально затаившегося в человеке «внутреннего», которое и «выражает себя» в таких-то и таких-то артикуляциях, в таких-то и таких-то действиях-операциях руки, а само по себе остается невидимым, хотя и «существующим» до этих движений, совершающихся в органах тела - в руке, языке и мозге.
Вот это-то духовное «начало», использующее органы человеческого тела как органы своего «воплощения», своего телесного пресуществления, и есть суть идеализма как такового. Оно-то именуется тут «Духом».


268
Э Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел III. Психология
Голова: совокупность нейродинамических структур, ничего более она с точки зрения физиологии и не представляет. «Функции», которые она выполняет, двояки: процессы внутри тела, и процессы внутри той ниши, где тело живет и действует. Психика - сумма функций второго рода, и ничего более.
Парадоксы вообще неразрешимы, когда рефлектируют по поводу сложившегося цикла (а любой конкретный процесс - цикл). Яйцо или курица? Стоимость или капитал?
Парадокс исчезает сразу же, как только вопрос ставится как вопрос о возникновении такого цикла. Конечно, яйцо. Конечно, стоимость. Ибо яйца несли и рептилии, из коих произошли все птицы, в том числе и куры. Ибо стоимость была везде, где был обмен продуктами. То же и с деятельностью - психикой. Конечно, <в начало - деятельность (жизне-). Конечно же, жизнедеятельность амебы лишена всякой психики. Конечно же, жизнедеятельность насекомого заключает в себе лишь едва уловимые намеки на «психику» (поведение в непредусмотренных условиях).
И конечно же, у собаки «психики» в составе ее жизнедеятельности больше, чем у крысы, а у обезьяны - чем у собаки.
Острее всего «парадокс» и выступает в человеке. Развитый человек, взятый как данное, конечно же - циклическая конкретность. А вот младенец - нет. Ни одной встроенной схемы психики тут нет, и все эти схемы образуются в ходе действия, вначале - вынужденного, затем - «произвольного». Хотя бы прямохождение, не говоря уж о более сложных видах «деятельности», требующей психики (в данном случае - воли), то бишь соответствующих нейродинамических органов. А умеющий ходить уже в усилии воли для этого не нуждается. Она передана автоматике и стала такой же естественной («рефлекторной»), как и акт заглатывания попавшей в рот пищи...
Отсюда - все так называемое «подсознание»; это - автоматизированное сознательно-волевое усилие. У человека в его составе ничего иного нет.


Психологические этюды>
269
Вся человеческая психика - индивидуализированная культура, та часть ее, которая по случаю досталась данному индивиду. Отсюда и связь всей проблемы с проблемой разделения труда (рассечения человека]. Тут, а не в батищевской болтовне1, «гуманитаризация» психологии, как науки о развитии личности, а не профессионала.
Дело не в том, чтобы болтать о «священности» индивида, а в том, что действительно сделать каждого индивида всесторонне развитой личностью и тем самым объективно (для всех, а не только для него самого] высшей ценностью. Чтобы каждый был для общества - других, для всех - таким же «ценным», каким до сих пор являлись лишь немногие избранные - такие, как Моцарт и Эйнштейн, как Кант и Пушкин.
А «психика» есть процесс, существующий лишь в момент его протекания, его актуального - а не потенциального - движения.
Что упущено: не подчеркнуто, что «психика» есть процесс, осуществляемый особым образом организованным телом, - а не некоторая фиксированная организация, - и <существует> именно в момент протекания этого процесса.
Поэтому только - пока ее представляют себе (точнее, стараются представить и не могут] как «вещь», как застывшую структуру, - так и оказываются перед тупиком картезианского дуализма. Тогда выбирай: либо «душа» = мозгу, либо она = идеальной схеме того мира, с которым имеет дело человек, или особое, отличное от мозга «управляющее» им активное начало, вселяющееся в него «извне».
1 <Батищев Генрих Степанович [1932-1990], советский философ, начинал как ученик и последователь Ильенкова; во второй половине 60-х перешел на позиции «гуманистически» ориентированной философской антропологии.>


270
Э. Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел III. Психология
Может ли существовать деятельность без психики? - Это, де, одно из недиалектических решений парадокса, состоящего в том, что «деятельность предполагает психику, а психика предполагает деятельность». Поэтому - что от чего зависит, что первое, что второе?
Мой ответ был: деятельность возможна без психики, добавив, что ребенок совершает действия (т. е. уже включен в деятельность), но сам психикой еще не обладает, психическую деятельность осуществляет мать (педагог).
Мало - надо было больше про то, что любой парадокс разрешается разрывом такого «порочного» цикла (люди сначала должны есть, пить одеваться, а потом уж рефлектировать).
Весь парадокс-то и возникает от того, что наступил разрыв между работой «головы» и работой «рук», наступило перевертывание, благодаря которому не внешняя деятельность руки, а «внутренняя» деятельность головы (мозга) стала казаться ведущей и определяющей все остальное, и дело стало выглядеть так, будто руки только «экстериоризируют» продукты работы головы.
«Что сначала - “внешняя деятельность” или “внутренняя деятельность”»? Категорически - внешняя. Ибо отсюда и новая альтернатива: то ли схемы внешней деятельности есть продукты «экстериоризации» деятельности «внутренней», то ли наоборот?
Гегель тут был хитрее, когда говорил, что в работе руки «внутреннее» не «проявляется, а существует», и ушел хитрым ходом от необходимости сделать вывод в пользу материализма; простым ходом - он рядом, а затем и над работой руки поставил все же деятельность головы с принадлежащим этой голове «языком».
Таким образом вербальная деятельность - ничем не отличаясь от работы руки, непосредственно оформляющей глину-камень, поскольку с помощью языка «голова» производит


Психологические этюды>
271
артикулированные колебания воздуха, через их посредство изменяя «состояния другой головы», - и становится ведущей, а «рука» - лишь исполнительным органом.
Процесс «изменения» другого субъекта оказывается первичным по отношению к процессу изменения субъектом внешней материи и потом подчиняется прежде всего схемам «внутрисубъектной» действительности - она-то и получает титул «объективного духа». Это лишь псевдоним коллективного духа двух субъектов, общающихся друг с другом и составляющих «как бы одно тело».
А «схемы объективного духа» - это лишь осознанные схемы организации коллективного тела человечества, задаваемые прежде всего экономической (материальной, внешней] организацией системы общественных отношений, кои, как таковые, независимы ни от какого духа и тем самым - ни от какой «психики».
«Objektive Gedankenformen»1 - объективные мыслительные формы, формы мышления = формы внешней действительности, как ее прообраза.
Ни на секунду нельзя упускать из виду, что «психическая деятельность» по своей основной функции обеспечивает внешнюю (а не «внутреннюю») деятельность организма. Не пищеварение, а хотя бы акт поиска пищи.
Вопрос Брушлинского1 2 следует переформулировать так: возможна ли организованная внешняя деятельность без организованной «внутренней деятельности»? Тогда ответ материалиста однозначен - да. Вообще надо высмеять манеру некоторых психологов уходить в план таких категорий, как эти, - в план чисто логических определений.
1 выражение из первой главы «Капитала» Маркса (см.: Сочинения,?. 23, с. 86].>.
2 <Брушлинский Андрей Владимирович (1933-2002), психолог, ученик C.JI. Рубинштейна, впоследствии - директор Института психологии РАН, член нескольких Академий наук.>


272
Э Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел III Психология
«Внутреннее» и «внешнее»
Если речь идет о проблеме психики, то что есть «внешнее», а что - «внутреннее»?
Для А.Б.1 «внутреннее» - это анатомо-физиологическая структура единичного человеческого тела, органического тела особи. Морфологически закрепленные (через гены переданные) безусловные рефлексы. Короче, все, что пространственно находится «внутри тела» индивида - под его кожей, под его черепной крышкой.
А «внешнее» - это «все остальное».
В том числе и такое же органическое тело другой особи, всех других особей.
Уже тут получается трагическая неувязка, полное перепутывание границ между «внешним» и «внутренним»...
Пусть А.В. скажет мне: я, Ильенков, с моим мозгом - что это, по его мудрой классификации, «внешнее» или «внутреннее»?
Со своей стороны я скажу категорически: А.В. и его мозг с его условными и безусловными рефлексами для меня есть чисто внешняя действительность.
Если же А.В. не хочет становиться на зыбкую почву солипсизма, то он будет должен сказать, что «внутренним» является морфология и физиология мозга всех людей, включая и его, и мой, и мозг Пиаже, и мозг Гегеля, и т. д. и т. п.
А раз так, то вы уже никакими фокусами не спасете автономию отдельного человеческого мозга. Или же впадете в самую вульгарную робинзонаду, типа кондильяковской. И со всеми ее наивностями.
Начиная с той наивности, что будете рассматривать «внутреннее» как некоторый пассивный член «взаимодействия», а «внешнюю среду», включая всех других людей (это 1 <Так Ильенков называл А.Б. Когана, с которым вел полемику. См. ниже: «Поучительнейший разговор с А.Б. Коганом, 25.XII.75». В дальнейшем, однако, Ильенков трижды пишет «А.В.». Возможно, причиной тому послужило одинаковое произношение латинской буквы «В» и русской «Б».>


<Психологические этюды>
273
хорошенько себе заметьте!), - <как активно действующее существом Декартовская схема.
А если мое «Я» рассматривается не как пассивный приемник «внешних воздействий», но как активно действующее существо, то от выдуманной вами схемы не остается и следа.
Поучительнейший разговор
с А.Б. Коганом, 25.XIL75
На институт А.Б.1 возложили (кто?) задачку - «роботы», «искусственный интеллект».
- А как я могу строить искусственный, не зная, что такое естественный?
И очень острая реакция на определение (на понимание) Спинозы, - понять «интеллект» как функцию передвижения организма во внешнем пространстве, заполненном вещами, передвижения, сообразующегося с «формой и расположением других вещей (с геометрией внешнего мира), а не с заранее данной формой и особым расположением частей (органов) собственного тела».
А это сразу столкнуло с ЭВМщиками, которые в понимании «интеллекта» исходят из работы в знаках и со знаками, из коей никакого перехода к геометрической форме вещей (и к траектории движения по ней) нет и быть не может. Но сие прекрасно понимал Декарт.
А обратный переход - от «формы (траектории) передвижения в пространстве к действиям в плане знаков - есть. Если знаки расставляются, как это делает ГАИ, по трассе, предупреждая действия. Но это - Спиноза.
ЭВМщики же уподобляются, шутит тут А.Б., работникам ГАИ, решившим расставить знаки в Каракумах...
1 <Коган Александр Борисович (1912-1989), нейрофизиолог с мировым именем, лауреат премий имени Павлова и Сеченова, с 1971 года возглавлял НИИ нейрокибернетики в Ростове-на-Дону. Полемизируя с Ильенковым, Коган доказывал возможность построения кибернетической модели человека, со всеми присущими ему «психическими явлениями» (О «тайнах черного ящика» //За советскую науку, 13 июня 1964, с. 4).>


274
Э Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел III Психология
(Этот образ как-то коррелирует с его экспериментами в лабиринте: стоит поставить стрелку на роковом повороте, как задача решается сразу. Но это для человека, - для крысы знак не значит ничего, ее передвижение можно сориентировать только непосредственно-биохимическим сигналом, а никак не предметом, имеющим чисто символическое значение, не предметом, «не имеющим ничего общего с его собственным значением»).
У Когана идея - бесполезно отыскивать спецкод «зрительного» образа. Нужно исследование работы мозга, обеспечивающей зрительно-двигательный образ геометрии внешнего мира. То есть «субстратом» образа являются не специальные отделы мозга, «декодирующие» зрительные ощущения, а нечто иное - по меньшей мере работа нервной системы в целом, объединяющей в себе и рецептивные, и двигательно-моторные функции.
Отсюда - начинать надо с «моделирования» функции активного передвижения «мыслящего тела» вдоль геометрии вещей, преграждающих путь к предмету органической нужды...
Однако и тут наивность (от кибернетики): деятельность опознавания состоит, де, в особом акте сопоставления эталона и актуального восприятия.
Я: такого акта нет, ибо «мозг» хранит не образ (как «состояние»), а способ построения образа, - и потому акт сводится к действию, непосредственно промеряющему геометрию предмета.
- Совпадение формы действия с формой вещи (траектории движения по предмету - с геометрической формой вещи). «Совпадение» - не двух заранее и независимо от этой деятельности данных «состояний», а траектории - с внешними условиями ее осуществления. В акте «узнавания» происходит не сравнение двух состояний (нервной системы), а активное согласовывание действий тела (не «мозга»!) с условиями возможности этих действий.
То есть в плане сопоставления не двух «кодов» (это прекрасно сделала бы ЭВМ), а формы (контура, траектории) действия - разумеется, внешнего - с формой внешней вещи, предмета действия, с его геометрией.


Психологические этюды>
275
(Одна и та же форма, только один раз данная актуально- симультанно в пространстве, а другой раз - через передвижение - развернутой во времени.]
Это - рецидив кибернетической наивности, ибо, конечно, образ внешней вещи и образ предмета потребности не сопоставляются так, как картинка - с оригиналом, ибо нет двух «образов», а есть лишь один, и именно - объективно дозволенный (формой вещей] способ активного действия в пространстве, согласующийся одновременно с актом удовлетворения потребности, в составе коей (потребности] никакого состава действий не записано...
(Сеченов! - по тексту Леонтьева1.]
То есть сопоставление это возможно только в плане внешнего действия, иначе - в плане геометрии внешнего пространства, определяющего на все 100% - а не на 90! - рисунок внешнего действия (будь то реального передвижения или же только движения глаза, коррелированного с реальным передвижением].
Тут-то и должно выступить во всей его остроте противопоставление образа и схемы (Кант, Фихте, Шеллинг]. Схема - это сукцессивно (во времени) развернутый способ построения траектории, в коем никак не указаны заранее подробности (особенности) его реализации. И схема превращается в образ именно в ходе ее реализации.
Поэтому-то «треугольник» в виде схемы и является одновременно и остроугольным, и тупоугольным, и прямоугольным, но в виде образа он никак не может быть и тем и другим одновременно. Эту «спецификацию», этот акт обособления всеобщего, осуществляет только внешнее действие, и сопоставление «внутреннего и внешнего» осуществляет поэтому именно и только сам акт превращения схемы в образ, движения - в продукт.
1 <«Голод способен поднять животное на ноги, способен придать поискам более или менее страстный характер, но в нем нет никаких элементов, чтобы направить движение в ту или другую сторону и видоизменять его сообразно требованиям местности и случайностям встреч», - писал И.М. Сеченов» (Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. М.: Политическая литература, 1977, с. 87].>


276 3 Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел III. Психология
«Сопротивление» материала - фихтевский Anstoss, про- тивотолчок, препятствие, заставляющее скорректировать ход (рисунок) внешнего действия по схеме, и образ - как результат коррекции схемы геометрией внешних условий ее осуществления. Ежели схема без сопротивления осуществлена в главном - это для организма «чувствуется» как удовлетворение, как согласие. Если внешние условия «корректируют» схему настолько, что от нее не остается ничего, то неудовлетворен' ностъ растет, витальная энергия действия увеличивается, расширяется диапазон метаний, «проб и ошибок», - пока не натолкнется на предмет, удовлетворяющий запросам схемы, пока не произойдет превращение схемы (способа действий) 8 образ, т. е. в актуально свершившееся действие, сообразное и ей, и форме предмета...
К. Маркс: «Если бы товары обладали даром слова, они сказали бы: наша потребительная стоимость, может быть, интересует людей. Нас, как вещей, она не касается. Но что касается нашей вещественной природы, так это стоимость. Наше собственное обращение в качестве вещей-товаров служит тому лучшим доказательством. Мы относимся друг к другу лишь как меновые стоимости» (Капитал, т. 1, с. 89).
* * *
А если бы даром слова обладали собаки из павловской «Башни молчания»...1
- Скажи, что такое «условный рефлекс»? - спрашивает новенькая опытную. - Очень просто, - отвечает та, - видишь, сидят два болвана? Так вот, как только вспыхнет эта лампочка, они сразу же вскочат и принесут нам поесть.
Да, с точки зрения собаки дело выглядит именно так, и анекдот обнажает точно такое же «перевертывание» действи1 <Каменная лаборатория, с толстыми стенами и рвом по периметру, построенная по заказу И.П. Павлова для экспериментов с условными рефлексами у собак. Герметичные камеры должны были обеспечить чистоту экспериментов, исключив главную помеху для выработки условных рефлексов - безусловный «исследовательский рефлекс», или рефлекс «что такое?», в терминологии Павлова.>


<Психологические этюды>
277
тельного отношения между психикой и физиологией, какое имеет место в мире товарных отношений между «стоимостью» и «потребительной стоимостью».
Поставим вопрос прямо: либо психика есть форма проявления физиологии, либо, наоборот, физиология есть форма проявления психики?
Что одно без другого не существует - это само собой очевидно, как и то, что одно может существовать только через другое-как другое.
(Либо психическая деятельность осуществляется в форме высшей нервной деятельности, либо высшая нервная деятельность «проявляется» в виде «психической деятельности».
Либо в виде «психических связей» обнаруживаются нервные связи, либо, наоборот, в виде нервных связей - связи психического порядка.
Иначе, что тут «причина», а что - «следствие»? Что тут «сущность», а что - лишь «форма ее проявления»?)
А может быть, именно так и нельзя ставить вопрос? Может быть, и то и другое суть две формы обнаружения чего-то третьего?
Не тут ли спинозистский выход из картезианского тупика?
Т. е. внешняя предметная жизнедеятельность организма «внутри» организма осуществляется как высшая нервная деятельность, и никак иначе, а «психическая деятельность» становится просто лишним названием для нее. А еще точнее - для прижизненно обретаемых форм высшей нервной деятельности, для системы условных рефлексов.
Тогда это - «интериоризированная внешняя деятельность», совокупность схем внешней деятельности, спущенная на уровень автоматизма.
Ведь под черепом (под кожей) действительно ничего, кроме сложнейшей совокупности нервных связей, искать нечего, ибо там кроме нее ничего и нет - никакой особой непространственной структуры. То, что происходит внутри организма (человека), на 100% есть монополия физиологии, в частности, физиологии высшей нервной деятельности.
Потому-то и устанавливается совершенно неестественная (противоестественная) связь между мясом и... лампочкой.


278 3 Ильенков Статьи, доклады, наброски Раздел III, Психология
Связь, в природе нигде и никогда не устанавливающаяся, и тут установленная исключительно с той целью физиологом, чтобы получился желаемый им результат.
Собственно, эксперимент доказывает совсем другое, а именно: между «безусловным раздражителем» и тем «сигналом», который вызывает тот же самый эффект, что и сигнализируемый им «безусловный раздражитель» - предмет биохимически встроенной в организм потребности, - никакой связи нет. Ни внутри организма, ни в среде. Именно поэтому связь между тем и другим никак заранее - ни в среде, ни в теле - не запрограммирована. Именно поэтому связь может быть установлена абсолютно любая - чисто произвольно, без всякой физиологической или «средовой» логики; и потому связь мяса и лампочки - это дело произвола, «свободы воли», т. е, «психики» в ее субъективно-идеалистическом, интроспекци- онистском толковании...
Реально же эта связь всегда объективно обусловлена естественной связью между «мясом» и неразрывно с этим мясом связанными «признаками», - а «психика» и есть факт установления этой объективной связи между «мясом» и его собственными «признаками».
Иначе, между врожденным компонентом нервного механизма деятельности (активности) организма и прижизненно устанавливающейся связью этого механизма - с прижизненно формирующимся же механизмом никакой физиологически предзаданной связи нет.
Между биохимически встроенной схемой действия организма и той схемой его внешнего действия, которая устанавливается прижизненно (формируется прижизненно), никакой физиологической связи нет; и поэтому тут может спокойно возникнуть самая нелепая, произвольная связь, вроде связи «вкуса мяса» со «вспышкой лампочки».
Связь, которую только пожелает установить свободная воля экспериментатора...1
1 <В этом месте опущены три строки, почти дословно повторяющие начало следующего абзацам


<Психологические этюды>
279
Связь мяса - со вспышкой лампочки. С красным квадратом. С синим кругом. С длинным звонком. С коротким звонком. С дерганием за хвост. С «Боже царя храни». С чем угодно - с произвольно совмещенными в одном пространстве в одно время «объектами», с объектами, единственная связь между коими - акт свободной воли физиолога, т. е. «психика» в ее субъективноидеалистической, в интроспекционистской версии...
«Психика», вынесенная вовне и выступающая как «свободная воля» экспериментатора, как активная причина того, что установились такие-то и такие-то физиологические связи, и тут определяющее начало...
Да, тут, по-видимому, и лежит разгадка так называемой «павловской психологии»...
Психика тут вообще не исследуется, она «исследует» физиологию, производную от нее самой, - те нейродинамические механизмы, которые она сама же и формирует.
Психика Павлова, а не психика собаки, ибо последняя отключена условиями эксперимента вместе с «самопроизвольным движением» тела собаки, неподвижно привязанной к станку.
Психика собаки, реально формирующая именно такие-то и такие-то «нервные связи», наличествует там, где собака в естественных условиях ищет-рыщет предмет биохимически встроенной в ее тело «потребности», и в этом поиске натыкается на естественно связанные с этим абстрактным предметом его конкретные характеристики, там, где впервые устанавливается морфофизиологически не встроенная связь.
В естественных условиях эта связь отнюдь не произвольна, как в «башне молчания», где «свободная воля» И.П. Павлова - высший закон. Там она объективно задана как связь между теми компонентами предмета потребности, которые запрограммированы, и теми, которые запрограммированы не нейрофизиологически, а только в составе внешнего предмета, в предмете, как в конкретности.
Биохимически запрограммирован не предмет потребности, а его крайне абстрактный «признак»: мясо - скажем, А.
С каким событием внешнего мира этот признак свяжется в нейродинамической схеме собаки? - Отнюдь не с любым, а


280
Э Ильенков Статьи, доклады, наброски Раздел III. Психология
только с теми, которые вне тела собаки естественно - нерасторжимыми узами - связаны с А. Поэтому «несвободная воля» собаки и выступает как активная причина, завязывающая такие-то и такие-то нервные механизмы, связи внутри ее собственного тела.
«Психика» и по Павлову начинается только там, где появляется первая условная связь. Там, где налицо лишь безусловная, никакой «психики» нет и по Павлову, есть лишь прямое срабатывание нейрофизиологии при непосредственном химическом контакте с пищей. Запах пищи - явление того же порядка, тут связь тоже безусловна, это та же самая химическая связь, заранее встроенная в тело собаки.
Другое дело - зрительный и слуховой «раздражители», - тут он, собственно, и фиксирует наличие «психики» в своем понимании, - там, где устанавливается связь, заранее не встроенная, а возникающая заново, прижизненно.
«Психической деятельностью» Павлов и называет «бесконечно сложные, как бы хаотические, постоянно вновь и вновь образующиеся за время индивидуального существования, а затем снова исчезающие, находящиеся в беспрестанных колебаниях, реакции высшего животного на бесчисленные и вечно движущиеся влияния окружающего мира, короче - то, что обыкновенно называется психической деятельностью»1.
Позиция Л.С. Выготского в пересказе А.Р. Лурия
Психология во всем мире фактически раскололась на две фракции - на «объяснительную» (физиологическую, «павловскую») и на «описательную», феноменологическую. Одна оказывается в силах показать механизмы простейших «реакций» или «поведенческих актов», но пасует перед высшими проявлениями психики человека, а другая лишь рассказывает о них, но считает невозможным их «научное объяснение».
1 <Павлов И.П. Двадцатилетний опыт объективного изучения высшей нервной деятельности (поведения) животных. М.: Наука, 1973, с. 166. Цитата уточнена, курсив принадлежит Ильенкову.-Л. М.>


<Психологические этюды>
281
Выход из кризиса Выготский увидел в том, чтобы отказаться от обеих концепций - по-иному сформулировать предмет исследования, увидеть то «одушевленное тело», изучение коего и даст возможность понять («объяснить»] психику, выявить законы протекания всех самых сложных психических процессов.
Тезис Выготского был таков: чтобы понять «внутренние» психические процессы, протекающие в человеке, надо решительно выйти за пределы органического тела человека и искать разгадку тайны в системе исторически сложившихся общественных отношений этого тела «со средой».
Выготский любил повторять: тот, кто надеется найти источник высших психических функций внутри индивидуального организма, впадает в ту же ошибку, что и обезьяна, старающаяся обнаружить телесность своего изображения в зеркале позади этого зеркала.
Не «внутри» мозга или души отдельного индивида, не в пространстве, ограниченном кожным покровом его тела, а внутри другого тела протекают высшие психические процессы; в теле, построенном из знаков, слов, орудий труда и тел других индивидов, связанных между собою социальными взаимоотношениями, таится разгадка тайн, волнующих психологов, т. е. науку, исследующую «тайну души».
Телом «души» является не организм индивида (тем более - не «мозг»), а реальное тело человека, как социального существа. Организм индивида - лишь «кусочек», лишь орган (один из органов) этого реального тела человека, по отношению к которому орудия труда (включая орудия духовного труда - <слова> языка, символы, знаки и пр.) являются такими же неотъемлемыми от него органами, как «естественные» (руки, глаза, уши и прочее). И только исследуя тело человека со всеми его искусственными органами, мы исследуем реальное тело человека, а не тело особи вида homo sapiens, которое само по себе (an sich) является человеческим телом столь же мало, сколь и кусок кремня, используемый человеком в качестве скребка, отбойника или топора...
А вот рука, держащая кусок кремня, представляет собой сложный орган человеческого тела. Человеческий орган - это


282
Э. Ильенков Статьи, доклады, наброски Раздел III Психология
непременно удлиненный природный орган - удлиненный частями из камня, дерева, металла, пластмасс и прочего, - тело цивилизации, его неорганическое тело; а то, что называют издавна «душой», - это форма целого человеческого тела, а вовсе не той его частички, которую составляет его организм, биологически врожденная ему организация. Там не «душа», там лишь «кусочек».
«Мозг», в котором резонно видеть «орган управления» человеческим телом, управляет ведь не только движениями пальцев или гортани, но и через них - как через всего-навсего «опосредующие звенья» - всеми другими органами человеческого тела: движением машин, механизмов, включая социальные механизмы, образуемые из тел других индивидов, движением тела культуры - того огромного тела, «живым органом» коего является биологическое тело особи.
Не «индивид» как таковой является - вопреки Адаму Шаффу1 - «исходным пунктом марксистского понимания истории», а индивиды, объединенные в исторически-сложив- шуюся систему их взаимных отношений, и притом - отношений, опосредованных через созданные, создаваемые и воссоздаваемые ими вещи.
И в самой органике индивидуального тела человеческим является далеко не все, а лишь то, что «опосредовано» отношениями этой системы, - лишь то в ней, что является одновременно и условием и следствием функционирования действительного (оно же - «истинное») тела человека, реального человеческого тела.
1 <Шафф Адам (1913-2006), польский марксист, официальный идеолог Польской объединенной рабочей партии, впоследствии был исключен из нее за ревизионизм. Шафф скрещивал марксизм с логической семантикой А. Тарского и экзистенциализмом в духе Ж.П. Сартра. Ильенков полемизировал с его трактовкой сущности человека и концепцией элитарного социализма. См.: О «сущности человека» и «гуманизме» в понимании Адама Шаффа (О книге А. Шаффа «Марксизм и человеческий индивид»)» // Ильенков Э.В. Философия и культура. М.: Политиздат, 1991, с. 170-199. Кроме того, в архиве Ильенкова имеется отдельная папка с конспектами (на немецком) и набросками к статье о Шаффе.>


Психологические этюды>
283
Реальное тело особи не может существовать как человеческое тело, если у него ампутированы все органы его человеческого отношения к миру других людей и вещей; оно либо «отрастит» себе отрезанные органы, либо прекратит свое существование в качестве человеческого тела.
Поэтому Робинзон обрабатывает поле, делает топор, строит хижину, а затем и лодку, т. е. предмет, вновь устанавливающий его реальную связь с другими людьми той же культуры; он осуществляет как бы регенерацию ампутированных органов своего собственного человеческого тела.
Вспомнить тут и американский научно-фантастический фильм про Марс, где разрушено все неорганическое тело цивилизации, и среди его руин - жалкие человекоподобные существа, не понимающие ни книг, которые сохранились среди развалин, ни смысла тех кусочков этого тела, и живущие поэтому в мире «понятных» для них чисто биологических нужд и их предметов.
«Человеческим» в составе самого органического тела индивида оказывается лишь то, что «положено» в нем другим телом, - лишь тот «мимолетный узор», который выткан в ткани мозга «миллионами сверкающих челноков»1.
Книга Г.Г. Фурта о Пиаже («Интеллект и познание»)
(Франкфурт-на-Майне: Суркамп, 19721 2)
Предисловие самого Пиаже. Он расхваливает Фурта за то, что его труд выходит за рамки психологии в строгом смысле, но в то же время не пренебрегает ее интересами. Фурт «очень точно раскрывает мои теоретические позиции, чтобы лучше объяснить психологические проблемы». На деле я никогда не излагал свои психологические исследования, не говоря уже о том, что они сами к тому вынуждают, не устанавливая постоянно тех междисциплинарных связей, которые естествозна1 <«Мозг - это чудесный ткацкий станок, на котором миллионы сверкающих челноков ткут мимолетный узор, непрестанно меняющийся, но всегда полный значения» (Ч. Шеррингтон)>.
2 <Furth, Hans G. Intelligenz und Erkennen: die Grundlagen der gene- tischen Erkenntnistheorie Piagets. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1972.>


284
Э. Ильенков. Статьи, доклады, наброски. Раздел III. Психология
ние (современное) все больше и больше (а ныне больше, чем ранее) устанавливает внутри себя и с другими науками. Особенно в случае психологии развития и познавательных функций выявляются связи с биологией, с одной стороны, и с дисциплинами, которые учат чему-либо в отношении природы и эволюции мыслительных способностей, с другой; в особенности выступают связи с теорией познания и ее имманентные отношения с историей наук и логики (и логикой?).
* * *
Короче, биологические исследования приводят к следующим трем фундаментальным понятиям. (1) Организация внутренних структур, которыми ассимилируется среда, (2) (принадлежащие к развитию фенотипа) эпигенетические конструкции, которые возникают через неразложимые интеракции (взаимодействия?) со средой, и (3) постоянные саморегуляции, или эквилибрации, которые обеспечивают механизмы этих конструкций.
По-видимому, развитие интеллекта нельзя объяснить без обращения к этим трем основным понятиям. Поэтому для меня остается загадкой, почему же эти три понятия не вызывают интереса у типичных теорий обучения...
Изначальные (die am Anfang stehenden) структуры суть всеобщие поведенческие координации, которые образуют источник позднейших логических и операциональных структур. Все же (indes) в этих координациях не заложена никакая преформация или предетерминация логики, поскольку требуется длительный период конструирования, ведущий от этого ограниченного источника к полноте конечных структур. Непрерывность этого конструирования покоится на бесконечной серии «рефлективных абстракций». Впрочем, это конструирование следует правилам отчасти внутренней детерминации. «Операции» образуют конечное понятие этих саморегуляций. Следовательно, имеется центральный фактор эквилибрации, который безусловно требуется для объяснения развития.
Уже этого достаточно, чтобы установить, что (почему) развитие никак не может быть сведено к простому итогу последствию эмпирических обретений.


Психологические этюды>
285
(В глоссарии «Эквилибрация» расшифрована так: «Внутренний регулятивный фактор биологической организации; он обнаруживается во всех проявлениях жизни, особенно отчетливо в развитии интеллекта, интеллект развертывает вовне (macht explizit) организацию имманентных регуляций. Как процесс, эквилибрация есть регулятивный фактор, связующий друг с другом эволюцию и развитие; как состояние (как равновесие), это есть каждый раз новый баланс активных компенсаций» - стр. 363).
Эпистемология.
«Когда экспериментально-психологическим исследованиям подвергаются подопытные персоны известного интеллектуального уровня (взрослые или дети), то довольно легко разделить чисто психологические проблемы функций от эпистемологических проблем значимости или субъект- объектных отношений. Если же, как в нашем случае, исследование имеет целью понять и объяснить, каким образом из элементарных форм познания возникают высшие уровни (ступени) интеллекта и научного мышления, то сталкиваются с классической проблемой теории познания - как возможно научное познание?
Вместо того чтобы заниматься этой проблемой в абстрактной форме или с помощью спекулятивных методов, мы попытались объяснить процесс познания через его своеобразное развитие. Философы порой говорят, что мы занимаемся тут двумя разными проблемами; но они забывают, что завершенной науки нет, и что всякое познание находится на стадии изменения и потому - развития. Психологи должны рассматривать теоретико-познавательные проблемы как законные проблемы своих устремлений (поисков), не предполагая заранее какое-либо из возможных решений. Роль экспериментального исследования познавательного развития именно в том и состоит, чтобы выяснить, является ли то или другое определенное решение соответствующим или нет.
Это всецело эмпирический вопрос, и, стало быть, проблема психологического исследования, выводятся ли логические операции прежде всего из языка или же из всеобщих поведенческих координаций. Это всецело эмпирический


286
Э Ильенков. Статьи, доклады, наброски Раздел III. Психология
вопрос, возникают ли такие координации независимо от всякого чувственного опыта или же постепенно конструируются посредством интеракций между субъектом и объектом. Это всецело эмпирический вопрос, разграничены ли на всех ступенях аналитические и синтетические суждения, или же между ними имеются переходные формы.
Иными словами, Фурт выходит за пределы сугубо психологических проблем в план биологии и теории познания. И, как нам кажется, с задачей справляется блестяще. Он бесспорно разъяснил следующие темы: вопрос об оперативном познании, об ассимиляции и аккомодации, о символах и фигуративных репрезентациях и, в особенности, об отношении между развитием путем эквилибрации и развитием посредством обучения» (стр. 19 «^Предисловия Пиаже>).
А дальше - Введение самого Фурта.
«Что такое интеллект?» - этот вопрос ставится с тех самых пор, как индивиды начали размышлять над своим собственным существованием. Он ставился в различных формах и с различных точек зрения. Одни философы рассматривали интеллект как одну из двух основных способностей рациональной души, второй из коих они считали волю; другие сосредоточивали свое внимание на природе познавательной способности.
Всмотримся в некоторые проблемы: «Откуда возникают всеобщие идеи или универсально-значимые понятия?»; «различны ли человеческие познавательные способности от познавательных способностей животных?»; «приобретаются ли связанные с интеллектом познавательные способности тем же самым путем, каким научаются каким-либо особым навыкам или фактам»; «не есть ли интеллект прежде всего дело памяти?». Уже тот факт, что мы своим интеллектом пользуемся, дает хотя бы частичный ответ на эти и подобные вопросы.
Может быть, эмпирическая наука не в состоянии дать ответы на эти вопросы. Не берется ли она за философские проблемы, которые посильны только философам? И не есть ли наши собственные, имплицитно даваемые ответы на эти вопросы просто рефлекс (отсвет) наших собственных философских позиций? На этот последний вопрос приходится ответить, не раздумывая, положительно в самом широком


Психологические этюды>
287
смысле. Кто-то из нас может запротестовать против подсовывания философских позиций. Мы хотим заверить, что наше толкование интеллекта не имеет ничего общего с философским, и что мы, кроме того, рассматриваем философские вопросы как бессмысленные. Как бы там ни было, если мы вглядимся еще раз в эти вопросы, то они покажутся сами по себе никакими не философскими. Эти теоретические проблемы, как и все другие, суть важнейшие проблемы эмпирической науки. Мы могли бы даже задаться вопросом, а почему вообще вопросы о человеческих познавательных способностях следует рассматривать как достояние философии?
Да, мол, когда-то ими занималась философия. Ну, так долго люди думали, что земля плоская. Мало ли что было.
А с некоторых пор старые философские спекуляции утратили свою власть над нашими представлениями и перекочевали в учебники по истории философии. Дарвин и Фрейд нас, де, окончательно освободили.
Фрейд, де, открыл непрерывность между, по видимости, разными формами поведения внутри одной и той же личности. Он понял, что поведение взрослого имеет глубокие корни в жизни раннего детства. Что ценности, мотивы и желания взрослого могут быть прослежены через непрерывную серию вплоть до ранних реакций малыша на среду. Понимание эмоциональной сферы, де, революционизировано. А вот воззрения на интеллект удивительным образом избегают модификаций.
(Детей, де, перестали рассматривать как необразованных взрослых, естественные реакции которых следует уничтожить средствами взрослой дисциплины, тюрьмы стали превращаться из мест простого наказания в места реабилитации, а эмоциональные страдания стали находить просвещенное понимание, если даже их не всегда удается исцелить или смягчить. Это, де, все влияния Фрейда].
Конечно, можно согласиться с тем, что мотивационный аспект наиболее важен, поскольку мотивация связана непосредственно с динамическим источником поведения, и к тому же <это> наиболее темная сфера, в которой важнее прежде всего разобраться. Фрейдизм, конечно, показал, что


288
Э. Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел III. Психология
интеллект управляется подсознанием и, стало быть, есть ограниченный аспект человеческой жизни, - но это не дает оснований думать, что он вообще не важен и не нуждается в новом критическом исследовании, что им можно пренебречь. Конечно, остается опасность принять традиционные воззрения и поверхностный интроспективный опыт за очевидное. Но все же интеллект является фактом, и его плод- ясное познание и понимание, и все мы имеем известный критерий этого. Отсюда и возникает представление, будто мы легко можем понять, что такое интеллект и как он функционирует. Наверное, поэтому мы и не задаемся всерьез вопросом о природе интеллекта - ответы представляются готовыми без особых размышлений.
А вот Пиаже уже полвека занимается этим вопросом и считает его законным. Его взгляд на интеллект не менее революционен, чем взгляд Фрейда на мотивацию, поскольку он решительно отбросил вековые дистинкции и дефиниции, сковывавшие наши представления об интеллекте и препятствовавшие критическому рассмотрению его биологической природы.
Фрейд, де, бесповоротно упразднил представление о том, что сознание - привилегированная движущая сила поведения. Сделало это нас менее гуманными? Напротив, мы поняли, что в силах что-то сделать.
Революционность Пиаже заключается в том, что он изъял познание и интеллект из сферы философских гипотез и спекуляций и поставил их в связь с естественной, биологической жизнью. Такие попытки предпринимались и раньше, но некоторые решающие проблемы там предполагались самоочевидными и тем самым разрешенными.
Так, например, Пиаже, исследуя развитие пространственных понятий (представлений), отбросил обе альтернативные гипотезы, согласно одной из коих пространственные отношения молчаливо признаются детерминированными всецело объективно, а согласно второй, что пространственные категории врождены. Пиаже открыл, что индивидуум конструирует пространственные понятия в соответствии с мерой развития своего интеллекта.
«Объективные» конструкции, которые мы привыкли помещать (вкладывать) в окружающий нас мир, для него


Психологические этюды>
289
идентичны со структурами интеллекта. Он рассматривает все, что мы обычно связываем с объективной, стабильной реальностью, - как восприятие, тождество, пространственные координаты, объективное время или причинность, - в качестве конструкций и активных живых операций...
Поэтому, де, надо ожидать революции в школьном образовании, если учитель примет теорему Пиаже, согласно коей познание есть операция, которая сама конструирует свой предмет.
Противоположная же гипотеза, согласно которой объективно дан неизменный предмет, а наше познание просто воспринимает в себя то, что ему дано извне, покоится на иллюзии интроспективной очевидности, хотя основана вовсе не на ней. И требуется напряжение мысли, чтобы узреть очевидность такого необычного воззрения. Но ведь думали же люди раньше - основываясь именно на очевидности, - что земля покоится...
Теоретические позиции Пиаже часто понимаются плохо, его ценят больше как экспериментатора, а чисто теоретические аспекты его сочинений, лежащие в основе всех его наблюдений и экспериментов, многим кажутся лишними нагромождениями трудных словечек.
«У читателя может легко возникнуть впечатление, будто Пиаже использует мудреные слова и ненужный философский жаргон только для того, чтобы сказать то же самое, что и все другие специалисты» (стр. 27).
(Это, конечно, верное впечатление: все эти «эквилибрации», «аккомодации», «интернализации» и пр. такое впечатление создают...)
Фурт заявляет претензию «противопоставить ключевые понятия теории Пиаже традиционным гипотезам относительно природы интеллекта», чтобы показать, что эта теория есть «революция, направленная против философских воззрений - как против тех, которые излагаются в форме философического мудрствования, так и против тех, которые скорее имплицитно содержатся в образе механистически понимаемой научности. В то время как известные исследователи поведения (бихевиористы) вообще отпихивают вопрос о природе интеллекта ради научной строгости


290
Э Ильенков Статьи, доклады, наброски. Раздел III. Психология
(«чистоты»] и удовлетворяются поверхностными замерами, Пиаже попытался поставить этот вопрос как эмпирическую проблему, которая подлежит исследованию тем же самым способом, что и биологические явления.
Что такое интеллект? Где находится источник познания?
Это поистине фундаментальные проблемы, и если они имеют также явно теоретический характер, то ни в коем случае не становятся от этого проблемами философскими. Наоборот, если наше понимание интеллектуальных процессов претендует на научность, то мы обязаны их ставить и обстоятельно на них отвечать.
(Что верно, то верно. Не может претендовать на научность такая «психология», которая избегает определения своих фундаментальных понятий - таких как интеллект, сознание, воля, психика вообще, самосознание, познание и пр. и т. п. Ведь это не значит, что она вообще их не касается, что она исследует какой-то иной предмет, в разговорах о котором эти термины вообще не нужны и могут рассматриваться как мешающий словесный хлам. Нет, такая «психология» просто старается подсунуть - но жульнически, незаметно для читателя - свое, специфически ей присущее понимание как раз этих категорий, но разворачивает его «имплицитно», и этот «имплицитный» смысл всегда можно анализом выявить. И в ста случаях из ста оказывается, что под видом отсечения «философских» понятий вообще в этой «психологии» совершенно некритически используются как раз те скверные, модные философские понятия, которых - когда их выявишь - устыдятся сами оперирующие ими «психологи». Отсекаются не философские понятия, а продуманные философские понятия, чтобы вместо них использовать рыхлые и расплывчатые представления, позволяющие оперировать с собой как бог на душу положит - на одной странице так, на другой - эдак, либо настолько устаревшие, что их стыдно «эксплицировать»...]
Так, бихевиористы вовсю используют понятие «интеллект» - и, разумеется, в своем, специально-бихевиористском, смысле, - когда производят замеры «IQ», «тесты на интеллектуальность», и даже выражают степень развития этого «ин-


<Психологические этюды>
291
теллекта» цифирями, но нигде не хотят ясно объяснить, что же именно они под этим словом разумеют.
Замеряют они «нечто» на первый взгляд неопределенное, но на самом-то деле предполагают вполне определенное толкование этого словечка. «Что такое интеллект? - То, количество чего замеряется IQ...»
Это - то же самое, что в политэкономии, где тоже «отсекли» понятие стоимости, «замеряют» и «исчисляют», не объясняя, что они замеряют...
«Это вполне обычно - конструировать модели, в которых фигурируют количества "капитала" без того, чтобы давать хоть малейшие указания на то, количествами чего они должны быть. И как обыкновенно обходят проблему определения практического содержания понятия "полезности" тем, что рисуют диаграмму, так же точно уклоняются от изложения смысла (выражения) "количество капитала" путем перевода на язык алгебры. К есть капитал. Дельта К есть инвестиция. А что такое К? Капитал, само собой понятно. Это должно иметь смысл, и таким путем мы хотим продвигать анализ вперед, а не терзаться вместе с каверзными педантами, жаждущими знать то, что имеется в виду» (Робинсон, «Экономические доктрины». Мюнхен, 1965, стр. 85)1.
Джоан Робинсон разоблачает парадоксальную ситуацию в современной политэкономии, которая, с одной стороны, развивает сложнейшие математические методы, чтобы высчитывать изменения цен и денежных сумм, а с другой стороны, совершенно разучилась размышлять о том, что собственно может составлять предмет этих вычислений. Но если оставаться в рамках способа мышления Джоан Робинсон, то вопрос, обращенный ею к современной политэкономии - «количество чего?» - с ее же собственной точки зрения должен быть охарактеризован как «метафизический»; ведь это как раз та постановка проблемы, которая ставит перед вопросом о генезисе «сверхприродного свойства» стоимости или, другими 1 <Robinson, Joan. Doktrinen der Wirtschaftswissenschaft: eine Auseinandersetzung mit ihren Grundgedanken und Ideologien. Munchen: C.H. Beck, 1965, s.85.>


292
Э Ильенков Статьи, доклады, наброски Раздел III. Психология
словами, о «субстанции» стоимости, составлявшим предмет размышлений Маркса. Позитивистская манера элиминировать качественные аспекты проблемы - «Деньги и процентные ставки оказываются, как и товар, и покупательная сила, едва только мы попытаемся их зафиксировать, неуловимыми понятиями» (там же, стр. 109), - соответствует тому пресловутому формализму, в адрес которого Д. Робинсон говорит следующее: «Современные представители неоклассической экономии спасаются в сферу непрерывно усложняющихся математических манипуляций и всегда сердятся, когда сталкиваются с вопросом о предполагаемом содержании этих манипуляций» (там же, стр. 156).
Тут то же самое - измеряют «количество интеллекта», но на вопрос - количество чего именно вы пытаетесь замерять? - ответа предпочитают не давать. Это, мол, каждому «интуитивно ясно», хотя строго и точно определить, видимо, невозможно...
Это откровенно жульнический прием, позволяющий совершенно произвольно подсовывать в термин «интеллект» тот смысл, который такому «психологу» в данном случае заблагорассудилось «иметь в виду». А «иметь в виду» тут можно все, что угодно, - весь спектр фантазий относительно «интеллекта»: от представления о количестве бессмертного и бестелесного духа до грубо-физиологического его толкования.
Пиаже, разумеется, на две головы выше этих психологов- жуликов, поскольку он все же не считает этот вопрос «бессмысленным», хотя тоже всячески уклоняется от попыток сколько-нибудь ясно разъяснить, а что же все-таки - хотя бы для начала - надо иметь в виду под этим словом, - хотя бы для того, чтобы начерно и предварительно очертить круг фактов, о которых должна идти речь, - чтобы читатель мог «иметь в виду» тот же самый круг фактов, что и он, а не относил бы рассуждения Пиаже к фактам совсем другого рода и тем самым не впадал бы в превратное представление о смысле сказанных им слов...
Тут тоже встает каверзный вопрос о «субстанции» интеллекта, и на этот вопрос Пиаже все же считает возможным ответить определенно: это - биологическая организация живого


Психологические этюды> 293
тела человека, а интеллект - «определенная функциональная характеристика» этой организации. Это - организм человека, рассматриваемый в аспекте тех «операций» (или действий, актов), которые сей организм осуществляет.
А если попросить поближе определить эту «определенность» подлежащей рассмотрению «функции»?
- Деятельность конструирования тех образов, которые в интроспекции выступают как образы «внешней среды», как образы «объектов», хотя таковыми и не являются, а только представляются, будучи «на самом деле» лишь внутренними состояниями организма, схемами операций, им осуществляемыми...


Елена Иллеш
РЕАЛЬНОСТЬ.
ДОКУМЕНТЫ, ПИСЬМА, СТЕНОГРАММЫ
Работники диалектического материализма
Если не считать десяти лет учебы, аспирантуры и недолгой преподавательской деятельности на философском факультете МГУ (1945—1955]1, единственным местом работы Эвальда Васильевича был Институт философии на улице Волхонка, дом 14. В анкете, которую он заполнял при поступлении на работу, еще сохранялись следы революционной диктатуры: требовалось сообщить об «основных занятиях родителей до Октябрьской революции», признаться, «были ли колебания в проведении линии партии и участвовал ли в оппозициях (каких, когда]». Отнесем этот казус к прошлому и выпишем из личного дела то, что имело отношение к рассматриваемому нами времени, к 60-м и 70-м годам XX века.
Из личного дела Э.В, Ильенкова
24.Х.60. Заявление Э.В. Ильенкова с просьбой допустить к участию в конкурсе на должность старшего научного сотрудника.
19.01.61. Ученый совет утвердил Э.В. Ильенкова в должности старшего научного сотрудника (27 за, против нет].
Назначенные оклады: 9 марта 1961 г. - 200 руб.; 7 апреля 1961 г. - 280 руб.; 24 января 1965 г. - 300 руб.; 23 июля 1965 г. получил премию им. Чернышевского (на двоих с Б.М. Кедровым] - 2 000 руб.
Пребывание за границей: 1964 г. - Австрия; 1965 г. - ГДР; 1966 г. - Чехословакия; 1967 г. - Болгария; 1970 г. - ГДР.
1 0 годах, проведенных на факультете, подробно в кн.: Эвальд Ильенков, Валентин Коровиков. Страсти по тезисам о предмете философии. 1954-1955 гг. - М.: Канон+, 2016.


Работники диалектического материализма
295
Выезд в Бельгию на гегелевский конгресс в 1972 году не разрешили.
На заседании сектора диамата в декабре 1972 года обсуждался вопрос о присвоении профессорского звания докторам философских наук Э.В. Ильенкову и А.Г. Спиркину - у обоих было по меньшей мере пять успешно защитившихся аспирантов. Сектор постановил обратиться с этим предложением в дирекцию1. Дальше дирекции дело не пошло, профессором Эвальд Васильевич так и не стал.
Из этих сведений следуют два заключения: во-первых, богатства не стяжал, всю жизнь мы жили от зарплаты до зарплаты и не без долгов. И второе - в 70-е годы Эвальд Васильевич стал невыездным. Я помню всю глубину его разочарования, когда его в последний момент, чуть не с трапа самолета, вычеркнули из списков делегации.
Если судить по протоколам и стенограммам, предметом Института философии (именно Института, а не философии!) в 60-е годы (да и позже) было все на свете: от социальных проблем молдавского села до Иммануила Канта, от буржуазного характера турецкой социологии до квантовой физики, от проблем соцреализма в живописи до Ибн Сины и баптизма, от кубизма до второго закона термодинамики и... Я не трудилась переписывать названия всех диссертаций, защищенных на Ученом совете Института, но уверяю вас, философская мысль бурлила в самых разных направлениях, в том числе, конечно, в идеологическом, пытаясь (особенно в 60-е годы) осмыслить пути перехода от социализма к коммунизму1 2. Из мною прочитанных, только протоколы заседаний сектора диалектическо1 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1270. Л. 41-42.
2 Показательна в этом отношении докторская диссертация Б.С. Украинцева, которую он защитил в 1963 году: «Особенности действия закона единства и борьбы противоположностей при перерастании социализма в коммунизм». Это были вариации на давно уже сгинувшую тему «антагонистических» и «неантагонистических» противоречий. Как подчеркнул один из оппонентов, главное достоинство этой работы - «ее направленность против фетишизации противоречий, против догматического отношения к законам диалектики» (Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1120, Л. 165-166).


296
Е Иллеш. Реальность. Документы, письма, стенограммы
го материализма отражают собственно профессиональную специфику.
Самый широкий простор открывался, конечно, на общих и особенно на партийных собраниях. На них коллективно обсуждалось все: от сугубо философских проблем и идеологических установок до поведения сотрудников Института в быту, Был, например, случай, когда сотрудника, подавшего заявление на вступление в партию, обвинили в том, что он ударил тещу (наверное, сама пострадавшая сообщила в партбюро). Видимо, некоторые из участников собрания вспомнили собственных тещ, примерили этот поступок на себя, и не смогли отказать кандидату в приеме в ряды КПСС.
Сейчас, конечно, легко шутить на эту тему, но такое было время. С другой стороны, как свидетельствуют очевидцы, благодаря этим собраниям все сотрудники знали друг друга, знали друг другу цену, знали, от кого каких неприятностей можно ожидать. Это, как мне кажется, были «партийные» времена (в самом широком смысле слова «партийность»).
В качестве примеров приведу обсуждение статьи Эвальда Васильевича на секторе диамата и выдержки из стенограммы одного из общих собраний.
7 января 1960 года на заседании сектора обсуждалась статья Э.В. Ильенкова «Абстрактное и конкретное как категории логики».
«И.Г. Герасимов: Статья показывает, с каким кругом важных вопросов соприкасается проблема абстрактного и конкретного. Статья насыщена большим материалом. Но встает вопрос: в какой форме целесообразнее преподнести эту тему для нашего сборника, в каком аспекте эту проблему интереснее раскрыть. В статье категории "абстрактного" и "конкретного" недостаточно четко определены и развернуты, они рассматриваются несколько односторонне. Односторонне дается трактовка этих понятий формальной логикой. Следовало более полно ответить на вопрос: каково содержание этих категорий на почве диалектического метода? Как возникает то общее, с которого начинается исследование предмета?


работники диалектического материализма
297
... В статье много интересного и содержательного и статья безусловно может быть рекомендована в первую книгу сборника.
А.А. Зиновьев: Статья представляет очень интересный историко-философский экскурс и вполне годится для сборника. Не стоит разводить особенно [полемику] о трактовке абстрактного и конкретного в формальной логике. Что такое вообще точка зрения формальной логики?
Нужно искать постановку и решение проблемы не по названиям категорий, а по существу их содержания, которого придерживается автор. В формальной логике просто нет такой проблемы и полемизировать с ней в этом плане нет смысла. Точно так же нет никакого смысла в спорах о понимании понятия, об "истинном значении" понятий и т.д. Каждый волен определять понятие так, как он считает нужным.
Н.К. Одуева: Определения формальной логики, которые приводятся в статье, имеют слабости, однако их нельзя отвергать с порога, как это делает тов. Ильенков. Главное - надо найти переходы, ступени от абстрактного к конкретному процесс обогащения, превращения абстрактного в конкретное.
И. Элез: Проблема абстрактного и конкретного - одна из самых запутанных проблем логики. В формальной логике постановка этой проблемы неправомерна. Проблема абстрактного и конкретного - актуальнейшая проблема, которая возникла с начала возникновения логики и философии. Ильенков не отождествляет конкретное с единичным и абстрактное с общим. Абстрактное есть то, через что проходит мышление, конкретное - то, к чему оно приходит. По-моему несколько модернизирован Спиноза и преуменьшено значение Гегеля. Ильенков должен показать область применения того решения проблемы, которое он дает.
Д.П. Горский: Автор неточно излагает некоторые вещи. Определения абстрактного и конкретного понятий в формальной логике имеет реальное основание, которое играет важную роль в гносеологии. Деление абстрактного и конкретного по принципу наглядности, представимости не оправдывает себя.
В.А. Лекторский: Недостаток статьи в том, что в ней оказались смешанными разные планы рассмотрения проб¬


298
Е. Иллеш Реальность. Документы, письма, стенограммы
лемы. Иногда Ильенков смешивает рассмотрение проблемы с употреблением слов. Критика эмпиризма в статье право* мерна, она актуальна и в настоящее время. Слишком большое внимание уделено историко-философским экскурсам в ущерб позитивному изложению теории. В общем статья интересная.
Э.В. Ильенков: Статья не имела того большого замысла, которого здесь пытались искать. Я спорю только против тех авторов, которые переняли старое, миллевско- схоластическое различение и вбивают его в голову читающей публике. В истории философии есть определенные традиции употребления терминов, и они неслучайны.
Постановили:
Рекомендовать статью в сборник. Автору доработать статью в соответствии со сделанными замечаниями»1.
В отличие от секторских заседаний, чаще всего посвященных сугубо научным проблемам, общие собрания сотрудников выводили философов, как было сказано, на широкий идеологический простор. Основной доклад на одном из таких собраний делал заместитель директора Института Г.В. Осипов (2 февраля 1960 г.). Пафос его выступления можно сформулировать коротко - «Ближе к жизни!»: требовалось «в свете решений XXI съезда КПСС» связать деятельность института с «практикой коммунистического строительства».
С этой точки зрения докладчик рассматривал, в том числе, и недавно вышедшую книгу Э.В. Ильенкова: «Несмотря на большую положительную работу, проделанную Ильенковым в его книге ‘Абстрактное и конкретное в "Капитале" Маркса", которая будет иметь большое положительное значение, он все же мало анализирует наш советский материал, мало опирается на наши конкретные материалы в области коммунистического строительства»1 2.
Геннадий Васильевич сетовал на то, что «мало еще наши товарищи философы исследуют конкретный материал на фабриках, заводах и в колхозах... У нас часто на некоторых соб1 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д.1019. Л. 1-4.
2 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1014. Л. 16.


Работники диалектического материализма
299
раниях ведутся бессодержательные схоластические споры, как мы поедем в деревню? У нас нет машин, нет плащ-палаток и т. д. Не в этом дело. Нужно смело вторгаться в жизнь, выезжать в области, принимать участие в работе отдельных заводов и фабрик, вести там исследовательские работы, а не заниматься абстрактными рассуждениями о том, как начинать конкретные исследовательские работы. Пора более непосредственно связываться с жизнью»1.
«Сейчас начата работа по проведению исследований отдельных категорий марксистско-ленинской этики на заводе "Манометр" и т. д. Но тут у нас еще много недостатков»1 2.
Г.В. Осипов впоследствии на собственном примере показал возможность сближения с жизнью, он стал известным социологом. В оправдание Эвальда Васильевича могу сказать, что и он в свое время сблизился с жизнью - я имею в виду не столько его конфликты с окружающей действительностью, сколько его работу со слепоглухими учениками Загорского детского дома. Но тут я забежала вперед.
Тему необходимости идти в народ продолжил в своем докладе А.И. Соболев. У него было конкретное предложение: «Нам надо идти на заводы. Но как идти? Я думаю, что нам надо одного-двух-трех человек прикрепить к предприятиям на долгий срок, на один-два-три года, чтобы они принимали участие в профсоюзных собраниях.... И тогда внутренняя механика жизни будет более понятна, более близка и доступна для общения»3.
Я не думаю, что кто-то даже тогда всерьез относился к перспективе внедрения в гущу жизни, но привыкших к книжному труду ученых должна была пугать перспектива регулярного посещения заводских профсоюзных собраний.
Докладчик, между тем, продолжал: «Я за год не видел ни одного председателя колхоза. Секретаря областного комитета партии, секретаря районного комитета партии не видел»4.
1 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1014. Л. 8-9.
2 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1014. Л. 9-10.
3Там же. Л. 57-58.
4 Там же. Л. 59.


300
Е. Иллеш. Реальность. Документы, письма, стенограммы
Удержусь от иронии по адресу пассажа о том, что необходимо решать «важную народно-хозяйственную проблему: преодоление существенных различий между умственным и физическим трудом»1. Отмечу серьезную тему. Речь шла о том, что растет число книг по философии, если в 1957 году их было выпущено 24, то в 1959 - уже 59. Из издательства пришла радостная весть: в 1959 году должны были выпустить философской литературы «общим листажом 329 печатных листов, а выпустили 480 печатных листов», то есть перевыполнили план на 150%1 2.
Но радость от перевыполнения «объема листажа» была недолгой. В выступлении сотрудницы Соцэкгиза В.Д. Скар- жинской констатировалось, что книги по философии не продаются и не читаются, что «все работы вашего института до сих пор лежат нераспроданными»3. Книгам было отведено 5 лет на пребывание на складах (вспомним советские тиражи - это же были горы!), по окончании срока они шли в утиль. По решению ЦК, срок ожидания читательского спроса предполагалось сократить до одного года.
Издать же книгу в то время было делом непростым: между автором и читателем существовало множество инстанций. Сначала книга утверждалась проблемной группой, затем сектором, Ученым советом, дирекцией. После этого требовался внутренний отзыв (как будто не было утверждения Ученого совета). И только потом рукопись поступала в издательство, где попадала в руки редактора, который книгу начинал исправлять и улучшать...
В заключение этого раздела приведу анекдот из доклада А.И. Соболева. На одном из годичных собраний Академии наук была организована выставка литературы, изданной академическими институтами. По выставке с группой ученых шел С.И. Вавилов. Он показывал своим спутникам стенды - вот наша физика, вот наша химия, вот биология. Подойдя к раз1 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1014. Л. 64.
2 Там же. Л. 69.
3Там же. Л. 93.


Энциклопедия до буквы «И» 301
делу философской литературы, Вавилов сказал: «А вот наша нищета философии»1.
Преодолеть эту нищету, держать планку на гегелевской высоте, когда тебя называют «работником диалектического материализма» и того гляди отправят на завод «Манометр» - согласитесь, это была непростая задача.
Энциклопедия до буквы «И»
Философская энциклопедия издавалась на протяжении 10 лет. Первый том вышел в 1960 году (тираж 20 000), второй том - в 1962 г. (69 500), третий - в 1964 (65 300), четвертый - в 1967 г. (66 000), пятый - в 1970 г. (60 500). Эвальд Васильевич в этой грандиозной работе принимал участие. Правда, недолго - в качестве члена редколлегии он остановился на букве «И».
Совещание при дирекции Института философии 23.03.1961 г.
В повестке дня среди прочего был пункт: «О ходе работы над 2 томом "Философской энциклопедии"».
Постановили:
Пункт 7: Возложить на Э.В. Ильенкова редактирование статей по диалектическому материализму: «Единство и борьба противоположностей», «Качество», «Закон», «Логика диалектическая», «Категории», «Идеальное»1 2.
Письмо домой из санатория им. Герцена 10.04.61
«... В письме пришли рецепт от курения. Здесь основная часть его - promedol - есть, он используется, оказывается, как обезболивающее. Но они не знают, какую дозу нужно мешать, чтобы подействовало так, как рассказывает Сашка3.
... Плохо без хорошей авторучки. Но перо - это дело такое (каки ботинки), что покупать надо самому...
Бюджет санатория, видно, несколько урезали - икры и шоколада уже не дают. Но в остальном по-прежнему хорошо.
1 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1014. Л. 43.
2 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1030. Л. 45.
3 «Сашкой» Эвальд Васильевич звал Александра Зиновьева.


302
Е. Иллеш. Реальность. Документы, письма, стенограммы
... Да! Зайди непременно в Академкнигу и возьми штук пять (или еще чуть больше]1. А то еще чуть спустя ее уже не купишь нигде...
Эвальд».
Письмо домой из санатория им. Герцена 20.04.61
«Получил сегодня гранки и заказы. С огорчением убедился, что реализовать заказы здесь, без книг, не удастся. Позвони, пожалуйста, Юре Давыдову - скажи ему это. Единственное, что это могло бы сделать возможным - это кооперироваться мне с кем-нибудь. Самое главное - нет здесь ни книг, ни словарей, ни справочников - а без них, как без рук, - таких статей писать нельзя. А такие статьи, например, как понятие, мне написать очень хотелось бы, отдавать ее формальным логикам нельзя ни под каким соусом. Спроси у Юры - м. б. он сам или кто-нибудь еще захочет со мной кооперироваться?
Ручка, которой я пишу, оказалась не весьма удачная. Едва- едва удалось заставить ее не царапать бумагу. Но идеальной гладкости и подачи чернил добиться никак не удается. И, что самое обидно, не знаю, не пойму, как ее, проклятую, разобрать... Ну да ладно, по крайней мере занятие есть...
Эвальд».
Письмо в Главную редакцию Философской энциклопедии «Прошу вашей санкции на включение в словник и в 3-й том статьи "ЛОГИКА" по разделу диалектического материализма.
В словнике, разработанном несколько лет назад, до начала работы, такая статья отсутствует. Там фигурирует "логика диалектическая" - наряду с десятком других "логик" - с "логикой символической", "логикой отношений", "логикой дедуктивной", "логикой индуктивной" и т. д. и т. п.
Диалектическая Логика превращается этим в одну из многочисленных и равноправных разновидностей "современ1 Речь идет о его недавно вышедшей книге «Диалектика абстрактного и конкретного в "Капитале" Маркса» (I960].


Энциклопедия до буквы «И
303
ной логики”, а Маркс и Ленин в понимании мышления, его форм и законов, ставятся на одну доску с Карнапом, Витгенштейном, Челпановым, Д.С. Миллем и прочими.
Я считаю это принципиально неверным.
В философии диалектического материализма проблема Логики - одна из основных проблем, а ее решение - один из узловых пунктов ленинского наследства. Поэтому требуется особая, отдельная статья, независимая от всего, что думает по этому поводу отдел "формальной” логики, и излагающая ленинское понимание проблемы Логики в общей форме - ее предмета (круга ее проблем) прежде всего.
Это важно по той причине, что вся так называемая "современная логика” вообще не считает то, чем занимался Ленин в Философских Тетрадях, "логикой в собственном смысле»”. Это, де, "онтология” в "гегельянском духе”. Ленин, де, употребляет слово "Логика" в "ненаучном”, в "фигуральном”, в "гегельянском" смысле, и к "современному пониманию Логики" не имеет, де, никакого отношения. Вопрос этот - не вопрос о названии. Это - принципиальный философско-теоретический вопрос. И нельзя превращать термин "логика” просто в собирательное название, одинаково обнимающее и ленинско- марксовское, и карнаповско-витгенштейновское понимание "логики".
Нужна особая статья, разъясняющая ленинское понимание вопроса в его общей форме, его ответ на вопрос, что такое Логика.
Прежде чем говорить о "диалектической Логике", надо разъяснить, что такое логика.
Это - два совершенно не совпадающих аспекта.
Если разъяснение термина "логика" отдать на откуп отделу формальной логики, то он будет истолкован именно как собирательное название для десятка дисциплин и разновидностей "современной" логики, "логики науки" и пр. неопозитивистских версий логики.
Диалектическую Логику под их определение никак не подведешь. Ибо, согласно Ленину, "Логика есть учение не о внешних формах мышления, а о законах развития всех материальных, природных и духовных вещей", и совпадает в этом


304
Е. Иллеш. Реальность Документы, письма, стенограммы
смысле с диалектикой. Диалектика и есть логика. Вот этого тезиса отдел формальной логики никогда в своем определении "логики" не даст. Наоборот, он будет его оспаривать, как оспаривал до сих пор, только окольным путем.
Когда отдел диалектического материализма (я и М.Б. Туровский) категорически заявил, что мы будем отстаивать в статье "Логика" именно этот ленинский тезис, это вызвало у представителей формальной логики бурную реакцию. Мне стали грозить скандалом, если я не передам статью "Логика" в их отдел.
Я считаю, что изложить четко и категорически Ленинское понимание Логики, ее предмета, круга ее проблем Энциклопедия обязана. Обязана разъяснить, что не Ленин, а как раз карнапы и челпановы употребляли и употребляют термин "логика" в устаревшем смысле. Желая закрепить за формальной логикой монополию в исследовании форм и законов мышления.
А "диалектика" - это, де, вовсе и не "логика" поскольку она не "мышлением", а чем-то другим занимается.
Я очень прошу разобрать и решить этот вопрос.
Задача решительного восстановления и защиты ленинского понимания Логики, диалектики как подлинной Логики современного мышления, настоятельно требует расширения жилплощади отдела диалектического материализма. Это диктует весь опыт работы над 2-м и 3-м томами.
И правильнее всего сделать это за счет сокращения тех самых нефилософских статей, которые кое-кто мечтает выдать за "современную философию".
Ибо здесь получается такая ситуация.
Пресловутый "Словник", например, предусматривает, что из двадцати четырех статей, заголовки коих содержат в себе термин "Логика", "Логический", двадцать две будут посвящены вопросам формальной и математической логики и лишь две - диалектическому пониманию Логики, диалектике как логике!
- Логика индуктивная,
- Логика высказываний,


Энциклопедия до буквы «И1
305
-Логика классов,
-Логика отношений,
-Логическая истинность,
-Логические константы,
-Логическое исчисление,
и т. д. и т. п., - всего двадцать две!
И где-то между ними, затерявшиеся между ними, - лишь две статьи: "Логика (диалектическая)" и "Логическое и историческое"!
В лучшем случае это просто издевательство над марксистско-ленинским пониманием проблемы Логики.
При этом мне даже не дают поместить еще одну - третью - статью, готовую, отредактированную и хорошо освещающую вопрос с марксистско-ленинских позиций - "Логическая форма" Этой "нет места"
Зато есть место статье "логическая истинность", которая на самом-то деле трактует об узко понимаемой формальнологической правильности, и ни о чем больше. Тем более что во втором томе уже была статья об "истинности" высказываний, написанная в том же духе и с тех же формально-логических позиций...
Все это глубоко тревожит меня. Калечить статьи по материалистической диалектике в угоду устаревшему "Словнику", калечить их ради того, чтобы высвободить место для статей не только нефилософских, но и прямо антифило- софских (пример каковых - та же "логическая истинность", трактующая "истинность" совершенно формально, в духе Карнапа и Айера), - я не могу, не поступаясь своей марксистской теоретической совестью. Такова же позиция М.Б. Туровского.
Если я не прав и потому обязан все-таки это делать, я прошу освободить меня от работы в Энциклопедии. Очень прошу Вас разобраться в ситуации.
С уважением и просьбой вмешаться, Ильенков Э.В., внештатный редактор "Философской энциклопедии" по отделудиалектического материализма».


306
Е. Иллеш Реальность. Документы, письма, стенограммы.
Заявление Э.В. Ильенкова на имя директора Института философии
«Директору института философии АН СССР ФВ. Константинову от научного сотрудника сектора диалектического материализма Ильенкова Э.В.
ЗАЯВЛЕНИЕ
Уважаемый Федор Васильевич! Настоятельно прошу Вас освободить меня от обязанностей внештатного редактора в "Философской энциклопедии" и вернуть на работу в сектор.
Речь идет о чистой формальности, ибо фактически, в результате разногласий с А.Г. Спиркиным, от редактирования материалов третьего тома я уже оказался отстраненным. Все, что я сделал за год работы, за моей спиной и без моего ведома переделано и, на мой взгляд, безнадежно испорчено.
Одновременно прошу снять мою фамилию из списка редакторов третьего тома. Ставить свою подпись под трудом А.Г. Спиркина я не имею ни малейшего желания.
Старший научный сотрудник сектора диалектического материализма
Института философии Э.В. Ильенков.
5 мая 1964 г.»
Из писем видно, с каким энтузиазмом Эвальд Васильевич брался за работу для энциклопедии, мечтал даже о «понятии». И видно, с каким разочарованием он от этой работы отказался. Я помню, что он не разрешил даже покупать вышедшие третий и следующие тома. Так и стоят в библиотеке только два первых тома. Но все-таки именно там, во втором томе - Идеальное.
Тайна черного ящика
Памфлет «Тайна черного ящика» был написан, по-види- мому, в конце 1963-го или в самом начале 1964 года. Эвальд Васильевич рассчитывал напечатать памфлет в «Новом мире»;


Тайна черного ящика
307
но ему было отказано. В марте 1964 года «Черный ящик» был опубликован в многотиражке Ростовского университета «За советскую науку», в 1968 году вошел в сборник статей Э.В. Ильенкова «Об идолах и идеалах» (Политиздат). Из черновиков письма А.Т. Твардовскому становятся известны некоторые подробности замысла и судьбы «Черного ящика».
Письмо Твардовскому
«Глубокоуважаемый Александр Трифонович!
Я узнал, что Вы высказались против публикации в "Новом мире" моего "Черного ящика", расценив его как не соответствующее направлению журнала и к тому же его требованиям клитературным достоинствам.
0 литературных качествах сочиненьица не мне возражать Вам. Вы - мастер литературы, авторитет которого я глубоко уважаю. Если Вы говорите, что это - плохо, я не сочту возможным даже просить Вас разъяснить, чем именно. Просто поверю Вам и не буду занимать Ваше время, Ваше внимание. Это - огорчительно для меня, разумеется, но и только.
Однако меня не столько огорчило, сколько поставило в тупик Ваше суждение об идее "Ящика".
Я принес его к Вам в журнал именно потому, что не знаю другого журнала, более близкого мне по идейно-политическому направлению мысли. Я думал, что "Ящик" прямо для "Нового мира" и написан. Принес я его Вам по совету М.А. Лифшица, который думал так же (ссылаюсь на его мнение с его разрешения).
Я сижу и думаю: то ли я впал в заблуждение относительно "новомирского направления" борьбы, то ли идея "Ящика" почему-то оказалась истолкованной неверно. И мне очень нужно знать, в чем именно дело, чтобы решать, как быть дальше с этим "Ящиком"
То ли я плохо воплотил хорошую идею, то ли плохо или хорошо (это уж безразлично) воплотил плохую - может быть, даже вредную. Это мне надо знать как коммунисту, как философу, старающемуся по мере сил быть марксистом-ленинцем.
Идея сочиненьица проста. Это памфлет отнюдь не против кибернетики или машин вообще. Речь тут идет совсем не о ки¬


308
Е. Иллеш. Реальность. Документы, письма, стенограммы.
бернетике. Речь идет о том, что коллектив людей, развитых узкопрофессионально, с необходимостью выделит из себя "гениального вождя". Со всеми последствиями1.
<... > грешного человека неизбежно сочетается с мнением, будто человек по самой его природе не может стать умнее и сильнее, чем он есть сейчас, - будто он уже давно достиг предела своего совершенства и на большее его мозг уже не способен. Ни в науке, ни в искусстве, ни в управлении экономикой. Отсюда и мечты о сверхсовершенном электронно-кибернетическом Спасителе. Грядет такой - и сразу наладит все дела, которые нам, грешным людям, никак наладить не удается...
Из такой позиции в жизни растут надежды на то, что только кибернетика - а не мы грешные - обеспечит совершенство жизни на земле. И мир на земном шаре. И рациональное управление экономикой. И музыку лучше бетховенской. И стихи лучше пушкинских. Всё.
Поэтому молитесь люди на кибернетику и на кибернетиков - жрецов и пророков ее.
Молились мы на Сталина. Теперь уговаривают молиться на Соболева и Шафаревича1 2. А я не хочу. Не хочу как живой человек. Не хочу как марксист. Не хочу как коммунист. И думаю, что я прав.
Не хочу я молиться машине, даже самой что ни на есть совершенной. Знаю я, что такое машина. Что такое военная машина, что такое бюрократическая машина. Что значит быть "винтиком" в самой совершенной машине. Это я, тоже как марксист, знаю. И знаю, к чему это приводит.
Знаю, что люди, которых превратили в "винтики", в детали "большой машины" - профессиональные кретины, - не 1 Конец страницы оборван.
2 Соболев Сергей Львович [1908-1989], математик, Лауреат трех Сталинских премий и Государственной премии СССР. Защищал кибернетику и продвигал применение математических методов в экономике. С 1957 по 1983 г. Соболев возглавлял созданный им Институт математики Сибирского отделения АН СССР. Шафаревич Игорь Ростиславович [1923-2017], математик, член-корреспондент АН СССР с 1958 года и член ряда иностранных Академий, участник правозащитного движения, позднее получил известность как историк-публицист националистического толка.


Тайна черного ящика
309
смогут и не сумеют уладить свои взаимные дела даже при помощи кибернетики. Знаю, что общество профессионально ограниченных кретинов с неизбежностью выделит из себя "гениального вождя". Со всеми последствиями. И думаю, что такой "вождь", вооруженный кибернетикой, будет еще хуже, чем вождь, ею не вооруженный.
Возникла же среди математиков в университете идея объявить комсомольский призыв девушек в "производительницы математических гениев" - с Шафаревичем и Колмогоровым1 в роли "производителей". Думаю, что и Колмогоров эту роль не выполнит - и не по причине своего преклонного возраста1 2. Даже с помощью кибернетики. Поэтому и смеюсь, а не ужасаюсь.
А попытки это осуществить есть. И в создании специальных математических школ, где плюют на "Баха и Блока". И в попытке сориентировать исследовательские коллективы на создание машин, которые в шахматы играли бы как Ботвинник, стихи писали бы как Пушкин, и т. д. и т. п., - а не на то, чтобы разгрузить нас, грешных и несовершенных людей, от работы по штампу, по шаблону - от машинообразной работы и от контроля машин над нами, над нашей творчески-челове- ческой работой.
Мне всегда казалось, что это - и Ваша позиция, - если я, разумеется, верно понял Ваши стихи. Мне всегда казалось, что это и есть самое что ни на есть верное направление пути в Новый Мир, самое что ни на есть "новомировское" направление, заданное нам Октябрем (без кавычек). Каждому человеку дать все возможности делать все, что он может, а не сажать ему на шею еще одну, пускай самую совершеннейшую, Машину, умнее, сильнее и совершеннее всех нас. Тогда осталось бы действительно одно - молиться.
1 Колмогоров Андрей Николаевич (1903-1987), математик, академик АН СССР с 1939 года, основатель большой математической школы. Внес крупнейший вклад в математическую логику и кибернетику.
2 До войны Колмогоров жил вместе с П.А. Александровым (тоже математик, будущий академик), практически не скрывая свои нетрадиционные отношения.


310
Е. Иллеш. Реальность. Документы, письма, стенограммы
Я думаю, что только одно - культ каждой личности, развертывание личных возможностей каждого - может преградить дорогу культу личности одной-единственной, будь то политик, философ, кибернетик или математик. Я думаю, что, отстаивая это, я отстаиваю верные вещи.
С искренним и глубоким уважением к "Новому миру” и к Вам лично, автор "Тайны Черного ящика", кандидат философских наук, член Всесоюзного Совета по кибернетике, член КПСС с 1950 года, старший научный сотрудник Института философии АН СССР, Ильенков Э.В.
Из сохранившихся набросков к письму:
«Но это - в шутку, Александр Трифонович. А всерьез, мне очень хотелось бы услышать от Вас Ваше мнение по поводу всех этих вещей, а еще больше - напечатать "Черный ящик" в "Новом мире”. Это я почитал бы за честь для себя.
Я очень прошу Вас, Александр Трифонович, помочь мне решить вопрос верно. Честное слово, это очень важный вопрос. Я по воле судеб оказался членом Всесоюзного Совета по кибернетике и каждый день сталкиваюсь с машинной мифологией. Распространяется она как зараза. И очень умные люди начинают мечтать о Машине, которая бы писала стихи лучше Пушкина, - вместо того, чтобы новым Пушкиным помочь вырасти из живых людей, вместо того, чтобы с помощью машин Человеку помочь стать умнее и совершеннее, чем он был до сих пор. Идея "Ящика" - против этой заразы.
Защищать эту - как мне кажется, верную, соответствующую марксизму и коммунизму - идею я обязан. Защищать ее на страницах "Нового мира” я почитаю за честь для себя. Если я этой чести недостоин по причинам чисто литературного свойства, то придется мне идти в менее требовательный журнал, только и всего. Это грустно, но лучше, чем молчать, когда надо и не можешь не кричать.
Электронно-кибернетическая мифология распространяется как зараза, и Вы, может быть, не очень хорошо представляете себе масштабы ее распространения. А я, как член Все¬


Прохиндиада
311
союзного Совета по кибернетике, сталкиваюсь с нею каждый день и вижу, что тут молчать нельзя, надо кричать.
Ибо и очень умные люди начинают думать не о том, чтобы всю мощь кибернетики бросить на помощь живым людям, освободить их от труда машинного и машинообразного для творчества, а о том, как бы сотворить машину, которая писала бы стихи лучше Пушкина. Не о том, как с помощью машин помочь живым людям стать умнее и совершеннее, чем они были до сих пор, а о том, как бы еще более сильную и умную машину посадить ему на шею. А "несовершенных людей" так и оставить несовершенными.
Бороться против этой заразы я считаю своим долгом и своей обязанностью. Защищать ее на страницах "Нового мира" я почитаю за честь для себя. Если я этой чести недостоин по чисто литературным качествам, то должен буду отнести "Черный ящик” в менее требовательный журнал. Только и всего. Это грустно, но лучше, чем молчать.
С глубоким уважением, Ильенков Эвальд Васильевич». (Предположительно конец 1963 - начало 1964 г.)
Прохиндиада
В 1957 году в письме к жене отец писал: «Насчет Володи Рассудочного ты меня, как я убедился, поняла очень плохо. Дело вовсе не в том, что он мне «неприятен». Если бы дело было в этом - то есть относилось бы к области эмоций - я вообще не считал бы себя вправе давать тебе какие бы то ни было советы. Дело не в эмоциях - он мне не неприятен, а глубоко безразличен, - а в том, что это человек такого сорта, с которым лучше вообще не иметь дел, - абсолютно никаких, кроме служебных, - это по той причине, что он обязательно вывернет все и использует так, как ему нужно. Это человек, который шагу не ступит без заднего умысла. В подробности вдаваться мне не хочется, но это факт, вернее, десяток фактов.... Ко мне он старательно набивался в друзья, и мне очень неприятно, что он теперь старается влезть через черный ход».


312
Е Иллеш Реальность Документы, письма, стенограммы
10 декабря 1963 года на Ученом совете Института философии под председательством Ф.В. Константинова проходила защита докторской диссертации В.А. Разумного на тему: «Проблемы теории социалистического реализма» [0 художественной правде и социальной функции советского искусства]1. В отличие от многих просмотренных мной в архиве защит, эта представляла собой захватывающее чтение, даже несмотря на то, что проблемы социалистического реализма трудно сегодня считать актуальными.
Для начала приведу список действующих лиц в том порядке, в котором они появлялись на сцене. Ну да, на сцене, потому что это и вправду был спектакль, многократно прерывавшийся просто аплодисментами и аплодисментами бурными, многими возгласами и криками из зала.
В.Ф. Константинов, 62 года, директор Института философии, член-корреспондент АН СССР, председатель
В .А. Разумный, 39 лет, кандидат философских наук, сотрудник сектора эстетики Института философии, сын известного кинорежиссера А. Разумного
Г.В. Александров, 60 лет, профессор, кинорежиссер, Народный артист СССР, дважды лауреат Сталинской премии, официальный оппонент соискателя
(другие оппоненты - профессор М.Ф. Овсянников и доктор философских наук В.П. Чертков - пусть останутся за сценой)
Ю.Н. Давыдов, 34 года, зав. сектором философии Фундаментальной библиотеки по общественным наукам АН СССР
Н.М. Грибачев, 53 года, писатель и государственный деятель, секретарь правления Союза писателей, лауреат Ленинской премии, кандидат в члены ЦК КПСС
В .В. Ермилов, 59 лет, литературовед и критик, известен тем, что усердно проводил линию партии, тем, что травил Маяковского и был упомянут в его предсмертной записке, еще авторством выражения «маразм крепчал», а также тем, что на его похороны никто не пришел
Г.Д. Гачев, 34 года, сотрудник Института мировой литературы
1 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1101.


Прохиндиада
313
Е.М. Севастьянов, представитель МГК КПСС
Н.Н, Туровников, МГУ
Н.К. Лейзеров, Академия педагогических наук
Д.П. Горский, 43 года, доктор философских наук, сотрудник Института философии
Г.Н. Постников, 49 лет, скульптор, лауреат Государственной премии, руководитель студии им. Грекова
Малахов, директор издательства «Советский художник»
Д.Г. Большов, 38 лет, кандидат философских наук, главный редактор газеты «Советская культура»
Э.В. Ильенков, 39 лет, кандидат философских наук, сектор диамата Института философии
В.В. Николаев, доктор философских наук
А.Г. Егоров, 43 года, доктор философских наук, член- корреспондент АН СССР, зам. зав. отдела агитпропа ЦК КПСС
С.Г. Бочаров, 34 года, литературный критик, научный сотрудник Института мировой литературы
Кучеренко (личность не установлена)
П.П. Гайденко, 29 лет, кандидат философских наук, кафедра истории зарубежной философии философского факультета МГУ
В.В. Давыдов, 33 года, кандидат психологических наук, НИИ общей и педагогической психологии АПН СССР
Исторический фон: прошел год со знаменательного посещения Н.С. Хрущевым выставки Союза художников, прошло полгода со времени Постановления Пленума ЦК КПСС о культурной политике.
Из постановления Пленума ЦК КПСС, июнь 1963 г.:
«Партия будет и впредь вести бескомпромиссную борьбу против любых идейных шатаний, проповеди мирного сосуществования идеологий, против формалистического трюкачества, серости и ремесленничества в художественном творчестве, за партийность и народность советского искусства - искусства социалистического реализма».
Итак, защита. Пропустим протокольные реплики председателя и зачитанный режиссером Александровым положительный отзыв на труд В.А. Разумного. Приведем цитату из


314
Е. Иллеш Реальность Документы, письма, стенограммы
его ответа оппоненту (заметим, что о себе диссертант говорит в третьем лице).
«В.А. Разумный: Он рассматривает свою работу как обобщение того, что уже сделано всеми представителями нашей советской эстетической мысли, и прежде всего того, что дано в партийных документах. В этом плане диссертант не стесняется говорить о себе как о популяризаторе идей партии»1.
Классический канон докторской защиты нарушается сразу после недвусмысленного признания соискателя. На сцену выходит Юрий Давыдов. Он ставит собравшихся в известность о низком уровне философской культуры диссертации1 2, о незнании соискателем философской терминологии3, о подмене положений ленинской теории отражения «ординарным махизмом»4. Ю. Давыдов иронизирует над «универсальностью эстетически-воспитательного воздействия искусства... в выгодном для воспитателя направлении»5, обвиняет диссертанта в субъективизме и сравнивает с футболистом, который все время забивает мяч в свои ворота: «Целится в идеализм, а попадает в материализм»6.
Сказанное дает выступающему право заключить, что представленная к защите работа служит «дискредитации степени доктора философии»7.
Зал провожает Ю. Давыдова «бурными, продолжительными аплодисментами»8.
На трибуну поднимается доцент военной академии тов. Быстров, он зачитывает выступление писателя Н.М. Грибачева, который не может присутствовать на защите, поскольку заседает на Пленуме ЦК. Последнее обстоятельство
1 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1101. Л. 15.
2 Там же. Л. 17.
3 Там же. Л. 18.
4 Там же. Л. 19-20.
5 Там же. Л. 26 и далее.
6 Там же. Л. 31.
7 Там же.
8 Там же.


Прохиндиада
315
освобождает меня от необходимости излагать текст выступления в силу его абсолютной идеологической прозрачности.
На сцене появляется известный критик В.В. Ермилов, который не в силах противостоять своей привычке разоблачать кого бы то ни было. На этот раз стрелы его гнева направлены против В.А. Разумного, которого он обвиняет в «дискриминации русского реализма», в «тенденции изоляции социалистического реализма»1 и в некоторых других непростительных грехах.
Критик Ермилов также срывает «бурные и продолжительные аплодисменты»1 2.
На трибуну выходит живописный Г. Гачев, который рассматривает диссертацию с формальной стороны. Он говорит о небрежности научного аппарата, об отсутствии ссылок более чем у половины цитат, о том, что диссертация «сброшюрована» из популярных брошюр автора, о том, что Маркс и Энгельс цитируются не по собранию сочинений, а по хрестоматии, о несоответствии автореферата и текста диссертации. Самым эффектным был финал выступления Г. Гачева: «Может ли т. Овсянников, имеющий отношение к ВАКу, быть официальным оппонентом Разумного, если участь, что он, во-первых, зав. сектором эстетики, в котором работает Разумный, во- вторых, зав. кафедрой эстетики и этики МГУ которая дала внешний отзыв, в-третьих, т. Овсянников член комиссии ВАКа. Можно задать вопрос: кто же защищает диссертацию - Разумный или Овсянников?»3
Это выступление также было награждено аплодисментами.
Е.М. Севастьянов выступал от имени МГК КПСС: «Создалось впечатление желания завалить диссертанта, основываясь на мелких фактах».
(Выступление представителя горкома прервали бурные аплодисменты).
1 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1101. Л. 55.
2 Там же. Л. 57.
3Там же. Л. 65.


316
Е. Иллеш Реальность. Документы, письма, стенограммы
Выдержав паузу, т. Севастьянов продолжал:
«Очень неприятное впечатление оставило выступление такого крупного ученого, как Ермилов,... который по существу занимался ловлей блох».
В заключение представитель горкома назвал диссертацию Разумного «большой и добросовестной работой» и подчеркнул ее «партийную целенаправленность и смелость»1.
Линию партии поддержал Н.Н. Туровников, который был «удивлен тем, что чувствуется прямо такая группа, которая хочет сорвать большое и важное дело».
Эти слова были поддержаны «бурными аплодисментами и возгласами «Правильно!»1 2
Ф.В. Константинов: «Мы работаем больше пяти часов. Записалось 20 человек. Регламента мы не имеем права устанавливать, но взываем к человеческой совести»3.
Совести ни у кого не оказалось, выступления продолжались.
В защиту диссертанта выступил представитель Академии педагогических наук Н.К. Лейзеров, который покинул сцену под бурные продолжительные аплодисменты и возгласы «Правильно!».
Так же под аплодисменты (судя по стенограмме, более скромные) завершил свое выступление Д.П. Горский, который защищал соискателя от нападок Ю. Давыдова и В. Ермилова4.
Партийным и одновременно проникновенным было выступление скульптора Г.Н. Постникова:
«... Вы забыли тот момент, который был перед встречей художников с членами партии и правительства в МОСХе. Мы разговаривали - что же это, конец соц. реализма? Только в живительной струе этих встреч мы нашли поддержку. В этот поток партийных постановлений влился и кристальный ручеек Разумного (я не могла отказать себе в удо1 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1101. Л. 66-67.
2 Там же. Л. 71.
3 Там же. Л. 83.
4 Там же. Л. 88-93.


Прохиндиада
317
вольствии это выделить. - Е. И,), и мы ему благодарны. Ни Ермилов, ни Давыдов не сказали о партийности»1.
Массированную атаку на критиков Разумного продолжил директор издательства «Советский художник» т. Малахов:
«Здесь очень много было сказано о диссертации Разумного, в том числе было много клеветы».
(Шум в зале, возгласы)
«Центральная идея июньского Пленума ЦК партии в том и состояла, чтобы рассеять мнение Эренбурга о возможности мирного идеологического сосуществования.... Так вот, эта диссертация стоит на самом переднем крае борьбы против этого мирного идеологического сосуществования»1 2.
(Чтобы не утомлять читателя излишними подробностями, я пропускаю перебранку Малахова с Ю. Давыдовым по поводу рецензии на какое-то учебное пособие. Ясно только, что у обсуждаемого нами события была драматическая предыстория с участием тех же самых персонажей. Приведу конец выступления).
Малахов: «Против Разумного сегодня велась заранее подготовленная травля»3.
Этим выступлением не закончился парад защитников Разумного. Д.Г. Большов хвалил соискателя за смелость, В.К. Скатерщиков защищал идеи Разумного об эстетическом воспитании.
Казалось, что защита вернулась на традиционные рельсы поощрений и одобрений деятельности соискателя. Но нет. Следующее выступление, которое я привожу с минимальными сокращениями, говорит о том, что к диссертанту осталось еще немало претензий.
Э.В. Ильенков: «Сегодня защита трудная и задача каждого помочь разобраться в этом запутанном клубке.
Всем нам хочется, чтобы наша эстетика развивалась, чтобы была в ней борьба, были споры и никому не хочется, чтобы 1 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1101. Л. 95-96.
2 Там же. Л. 98-100.
3Там же. Л. 105.


318
Е. Иллеш Реальность. Документы, письма, стенограммы
эта борьба принимала такие формы, какие, к сожалению, она принимает сегодня. Тов. Большов призывает к тому, чтобы критика была товарищеская, уважительная. Я очень рад слышать от редактора "Советской культуры" такие слова и надеюсь, что они не останутся только словами.
Мы с тов. Разумным вроде друзья. Недавно мы с ним обменялись взаимным признанием в дружбе. Не знаю, как будет дальше, но постараюсь выступить по-дружески, потому что я к Владимиру Александровичу не питаю никакого особого зла, хотя считаю некоторые его поступки по отношению ко мне не очень этичными. Но бог с ним. Постараюсь от этого отвлечься, чтобы не впасть в тон, который так неприятен.
Мне кажется, что большую вину за то, что тут сегодня происходит, за эти взаимные резкие обвинения несет сам Владимир Александрович.
Я думаю, что на защиту он поставил свою работу рановато. И не только он, это больше относится к его защитникам. Я не думаю, чтобы дружба сейчас заставляла хвалить диссертацию Разумного и оберегать его от злонамеренной группы. Я ни у Разумного не подозреваю злонамеренности, ни у Давыдова. Неверно, что нападки идут на концепцию диссертации. В диссертации очень много правильного. Я давно познакомился с его работами и обратил внимание, что есть недоделки, недостатки, но в общем у меня было впечатление такое, что работы как работы. Дело не в этом. Я пришел к выводу, что то, что правильно в работе т. Разумного, то не ново. И возражения вовсе не идут по этим вещам, которые не т. Разумный изобрел. Я не возражаю против основной идеи диссертации, но я считаю, что эта идея не принадлежит т. Разумному. Я бы за эти идеи присвоил степень доктора философских наук А.М. Горькому, К. Федину, Н.С. Хрущеву, М.А. Лифшицу. Никто из них не имеет докторской философской степени, но именно они разработали эти вещи, которые правильно привел в диссертации Разумный. Спор идет не об этих вещах, а о тех вещах, которые Владимир Александрович иногда очень неосторожно пристраивает к этой верной концепции социалистического реализма. Александров в своем отзыве вынужден был сделать ему упрек в этом отношении.


Прохиндиада
319
Положения, которые развивает т. Разумный, даже часто хуже тех, которые давно считаются общепринятыми. Тут говорят, что блох ловят - зачем вы напустили столько блох, т. Разумный, что их так приходится ловить? Вы столько блох в здание марксизма напустили, что заедят, житья не станет.
Мне хотелось высказать следующие критические замечания. Тов. Разумный иногда слишком поспешно принимает свои добавления к марксистской теории, к общепринятым верным марксистским положениям за абсолютную истину, и когда с ним не соглашаются, он впадает в раж и очень сердится.
Почему такая реакция сегодня со стороны товарищей? Это реакция скорее на личность Разумного, чем на его диссертацию.
Почему? Да потому что каждый из нас может ошибиться и какие-то вещи не продумать. Но тов. Разумный слишком спешит и начинает эти свои, иногда очень непродуманные вещи с помощью авторитета или своей науки, или представителя горкома партии Севастьянова навязывать всем, как декретированную линию партии.
(С места: Это нечестный разговор!)
Нет, честный. Я сам наблюдал такие вещи. Они были. Или я не прав?
[С места: Клеветническое заявление, неправда!)
(С места: А что, на авторитет партии нельзя ссылаться?)
Можно, но когда говоришь общепринятые вещи. А тов. Разумный от имени партии или некоторых товарищей начинает преподносить вещи, с которыми никак невозможно согласиться.
(С места: Какие вещи?)
Сейчас попробую рассказать.
Я представитель сектора диалектического материализма и хочу поговорить вот о чем. В диссертации рефреном проходит мысль о том, что выводы, которые декларируются в автореферате, в диссертации доказаны путем тщательного критического анализа большого количества фактов. Я думаю, что это неправда. Я не хочу сказать, что тов. Разумный нас обманывает. Думаю, что скорее это самообман, потому что у


320
Е. Иллеш Реальность. Документы, письма, стенограммы
тов. Разумного, на мой взгляд, и я постараюсь это показать, несколько странное представление о путях конкретного анализа фактов, о путях доказательства.
Прежде всего я позволю себе привести собственное признание Владимира Александровича, где он откровенно декларирует свой метод.
"Бывают периоды, когда бурное художественное развитие требует своего теоретического осмысления, когда новое в эстетике возникает как обобщение эстетических открытий в сфере искусства. Именно так развивалась наша эстетика..."
Тов. Разумный не уточняет, когда окончился этот период. Но это пройденный этап.
"Бывают другие периоды, когда эстетическая мысль вырывается вперед, ведет теоретическую разведку, прокладывает художественной практике разведанный путь, формулирует новую концепцию художественно прекрасного. С моей точки зрения ныне наступил именно такой момент. Не случайно порой даже художники больше пишут о том, как писать, чем просто пишут".
Я не думаю, чтобы это было верной характеристикой сегодняшнего искусства. Настоящие большие художники пишут. Но тов. Разумный, видимо, полагает по-другому, он считает, что сейчас не на основе критического анализа явлений и достижений искусства, художественных открытий в советском искусстве нужно двигать эстетику вперед, а каким-то странным путем логического конструирования и моделирования, который вряд ли кто-нибудь из нас примет. Тов. Разумный очень хвалит Зелинского, который именно, де, путем чисто логического моделирования понятия красоты хочет решить проблему. Но пусть представители сектора логики скажут, можно ли решать проблемы красоты методом "логического моделирования".
Исходя из такого представления о достоинствах логического развития категорий эстетики, тов. Разумный излагает тов. Егорова. Он приводит большую цитату из работы тов. Егорова "Искусство и общественная жизнь", цитату, к которой у меня никаких претензий нет, поскольку здесь правильные марксистские мысли, и затем резюмирует: "Это и дало автору основание утверждать, что искусство относится к сфере над¬


Прохиндиада
321
стройки, хотя выводы, полученные чисто логическим путем, приобретают значение чисто научной истины”.
Тут две грубые неточности. Прежде всего вывод о том, что искусство относится к сфере надстройки, сделал Карл Маркс. Наверное, тов. Егоров не будет претендовать на это открытие. Затем, ни Егоров, ни Маркс не делали этого путем "чисто логического” движения. Я думаю, что тов. Егоров это подтвердит. Так что Владимир Александрович зря на него тут ссылается. Это разные позиции.
Мне кажется, что слишком часто логический метод понимается т. Разумным как нечто противостоящее конкретному анализу фактов. У Маркса и у Егорова тоже факты анализируются, но в более широкой сфере, а не отдельные произведения искусства.
Так вот, такого странного понимания "логического анализа” я принять не могу. Я не обратил бы на это внимания в популярной работе. Но когда такие вещи кладут на стол Ученого совета как основание для присуждения докторской степени, тут по-другому начинаешь думать. По-другому относиться к этим вещам, более строго. Это не цепляние за мелочи, это серьезная вещь. Слишком часто у Владимира Александровича там, где он думает, что он производит конкретный анализ фактов, этого на самом деле нет. Есть другое. Берется общее положение, - иногда правильное, иногда сомнительное, а иногда просто неверное, - и под него тов. Разумный начинает подтаскивать первые попавшиеся факты.
(С места: Выгодные или невыгодные?]
Конечно, выгодные. Кто же невыгодные будет подтаскивать. Фактов иногда очень много, они оглушают, они создают впечатление огромной эрудиции, но конкретного анализа этих фактов в большинстве случаев Владимир Александрович не дает.
Мне бросилась в глаза такая вещь. Владимир Александрович, например, приводит длинный монолог Химены из Корнелевского "Сида” и резюмирует так: "Нам, людям иной исторической эпохи, чувства и эстетические вкусы которых воспитаны реалистическим искусством, их театральные страсти трогают ум, но не трогают сердца".


322
Е. Иллеш Реальность. Документы, письма, стенограммы
Если бы вы сказали, что "мой ум” и "мое сердце" они не трогают, это было бы правильно, но вы декларируете это в качестве общепринятого положения от имени людей XX века. А вот мне пришлось видеть "Сида" на сцене в исполнении замечательных французских актеров. Я не знаю французского языка, значит, на мой интеллект это не могло произвести впечатления, но на мое сердце и на весь огромный зал это произвело такое впечатление, что у многих слезы стояли на глазах.
Этот факт не может служить доказательством вашего положения. Одного трогает, другого не трогает. Отношения между умом и сердцем - отношения хитрые. И если ваше "сердце" и ваш "интеллект" оказываются тут в разладе, то о себе вы, т. Разумный, только и говорите. И не возводите своих личных особенностей в догму эстетики. Видите, какую вещь можно нечаянно сказать.
Вся эта Корнелевская поэзия относится т. Разумным к "риторическому" искусству. Это для обоснования противоположности реализма и риторизма служит. Просто сказано, что это риторика, которая сердце оставляет холодным, а ум заставляет волноваться. Это служит основанием для осуждения "риторизма". Разве можно от имени людей XX века так говорить о Корнеле и Шиллере? Почему вы не задумались над тем, что высокие страсти шиллеровских трагедий во время гражданской войны волновали ум и сердце людей больше, чем Чехов?
Так что тут надо быть осторожным, Владимир Александрович, видите, какие вещи получаются.
На следующей странице в качестве примера художественного творения, которое трогает ваше чувствительное сердце, вы приводите стихотворение древнегреческой поэтессы Сафо, где она действительно очень натурально описывает свои сексуальные переживания. Это трогает ваше сердце. Но почему? А если тебе 80 лет и тебе это неинтересно, тогда что? А вы его хвалите: "Когда мы читаем прелестное стихотворение Сафо, мы ни на одну минуту не сомневаемся в достоверности ее переживаний". Больше того, вы превращаете это стихотворение Сафо в пример, на котором зиждется ваше понимание реализма. Ведь вот что у вас получается, Владимир Александрович:


Прохиндиада
323
то, что трогает сердце Владимира Александровича - то реализм, что не трогает - риторизм.
Насчет реализма и риторизма. Это схема, на которой построена вся ваша работа. Это теоретическая конструкция, за которую вы воюете. А смотрите, что получается.
Вы клеймите как “антиисторическую” схему деления искусства на реализм и антиреализм. Правда, в последних работах вы уже этого не делаете. Вы берете эту антиисторическую схему и говорите, что в ней все хорошо, кроме названия “антиреализм”. Все искусство вы разбиваете на две шеренги: реализм и риторизм. Реализм - тут, дескать, все понятно и ясно, это от латинского слова realia, т. е. действительность. А риторизм это от абстрактной идеи, тут, де, происходит движение от абстрактной идеи к конкретному анализу явлений искусства.
Я боюсь, Владимир Александрович, что это у вас слишком частая манера. Вы упрекаете других авторов в односторонности. Но что у вас получается? Вы упрекаете одного автора в одной односторонности, другого - в другой, третьего - в третьей, а затем все эти односторонности собираете в букет, завязываете своими фразами и выдаете за марксистское решение проблемы. Это очень часто у вас бывает, слишком часто. Из примера антиреализма и реализма это явствует.
Если вы говорите, что пафос “Сида” вас не волнует, я с вами спорить не буду. Не волнует вас Корнель, и не волнует. Но это не объективный критерий, это ваш собственный вкус. А вы на него опираете целую теоретическую конструкцию. А потом начинаете подбирать примеры для той отсебятины, которую вы добавляете к верным положениям марксизма, которые вы отстаиваете. За это на вас и сердятся, за то, что вы от имени XX века, от имени партии, часто отсебятину проводите и не слушаете, когда вам это говорят.
Сказать еще можно много, но тут товарищи отвлекают, спешат, видимо, на банкет...
(С места: Вы нечестный человек!]
Пока сочинения Владимира Александровича фигурировали в качестве книжек, изданных в разное время, они не вызывали таких нареканий, какие они сегодня вызывают. Не надо


324
Е Иллеш Реальность Документы, письма, стенограммы
делать вид, как некоторые ваши псевдо-защитники делают, что тут какая-то злокозненная группа нападает на вас, как на блестящего монополиста в области защиты политики партии. Не нужно так изображать. То, что вы пропагандируете верные вещи, это ваш партийный долг, и мой партийный долг. Но за то, что человек верные, не им выдуманные вещи настойчиво пропагандирует, за это доктора еще не полагается. Тем более, если он, переписывая и повторяя верные вещи, искажает их так, что и узнать-то их трудно.
Весь тот критический анализ, который был дан в отношении работы т. Разумного, можно продолжать до ночи, можно умножить количество этих "блох", и это уже не блохи, а кое- что похуже. Здесь количество явно переходит в качество.
У Владимира Александровича слишком большая поспешность в пропаганде своих личных вкусов. Говорят, что т. Разумный хорошо сделал, что он так остро проблему поставил. Надо быть поскромнее, потому что самые острые проблемы, вокруг которых спорят наши писатели, т. Разумный осторожно обходит. Есть Солженицын, есть Твардовский, есть Кочетов1, там очень острые споры.
Для того чтобы плохие фильмы ругать, для этого не нужно большой храбрости. А взять действительно трудные вещи в спорах писателей и художников и их проанализировать и свою марксистскую теоретическую линию провести - это другое дело. Тут-то вы далеко не так храбры.
Вопрос этот имеет и нравственную сторону. В интересах Владимира Александровича было бы, если бы ему сказали, что докторская степень - это нечто большее. У т. Разумного масса недостатков не только теоретических, но и других, которые вызвали такую ситуацию на Ученом совете. Присвоят ему степень доктора, и он будет рассматривать это как торжество своих никуда не годных принципов отношения и к науке, 1 Имеется в виду писатель В.А. Кочетов, главный редактор журнала «Октябрь». В начале 60-х годов между двумя журналами шла бурная полемика вокруг многих вопросов, в том числе и по поводу социалистического реализма. В.А. Кочетов считал, что «Новый мир» «вредит молодым умам, отравляя их душу нигилистическим ядом, ядом критиканства...»


Прохиндиада
325
и к людям, эту науку делающим. Тов. Разумный видит в чужом глазу соринку, а в своем не видит целого бревна. Отношение это очень не товарищеское. Вы пожинаете бурю, посеяв ветер. Вы сами виноваты.
Если бы эта диссертация защищалась кем-нибудь другим, наверное, такой скандальной защиты не случилось бы. Проходят у нас, увы, без скрипа и слабые работы. Личность автора обострила внимание к вопиющим недостаткам его сочинения. Это ведь вопрос вот какой.
[Аплодисменты]
Я действительно так думаю. Никакой политики я не провожу. Я очень боюсь, что присвоение докторской степени окажется плохой воспитательной мерой по отношению к тов. Разумному и по отношению к нашей научной молодежи.
Я здесь наблюдал некрасивое стремление приписать критикам диссертации чуть ли не какие-то подпольные документы, что неприятно делается. Давайте с этим прощаться раз и навсегда. Нельзя так. Среди ученых вообще, а ученых-коммунистов в частности и особенности не должно быть такого стиля. С этим согласны все, и редактор газеты “Советская культура" тоже согласен. Давайте так и делать».
[Продолжительные аплодисменты]1
Пропустим выступления В.В. Николаева и хорошо известного в то время проводника линии партии А.Г. Егорова: они продолжали защищать соискателя от злобных наветов.
С мольбой о пощаде к залу обратился председатель Ф.В. Константинов:
«Мы работаем уже больше семи часов, наши стенографистки говорят, что мы больше не можем, не воспринимаем. Выступили 14 человек, осталось еще семь.... Кто настаивает на выступлении? Все настаивают. Товарищи, я вас понимаю, но есть какой-то физический предел. Инструкция инструкцией, но совесть надо иметь»1 2.
1 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1101. Л. 114-127.
2 Там же. Л. 147-149.


326 Е. Иллеш. Реальность Документы, письма, стенограммы
И второй призыв к совести не был услышан. На сцену вышел литературовед С.Г. Бочаров:
«Работа бесспорно не философская.... Такого рода работы дискредитируют, во-первых, философию и, во-вторых, дискредитируют разработку проблем социалистического реализма»1.
(Продолжительные аплодисменты)
Следом не установленный нами т. Кучеренко проинформировал собрание о жалобе министра Е.А. Фурцевой на то, что из 42 защищенных в последние годы докторских диссертаций только две связаны с искусством, и эти две были посвящены цирку и эстраде. Понятно, что труд т. Разумного должен был заполнить этот тревожный пробел.
На сцену вышла единственная на этом многочасовом собрании женщина, притом молодая и красивая - П.П. Гайденко, которая уличила соискателя в незнании тех буржуазных концепций, о которых он пишет, по сути обвинила его в безграмотности1 2.
Хоть и уставшая, аудитория все же нашла в себе силы сопроводить бурными аплодисментами действительно блестящее выступление В.В. Давыдова, излагать которое подробно не буду, ограничусь только его резюме:
«Если нету научных споров, нет точных определений, нет научного аппарата, то нет предмета разговора. Такая диссертация это только благие пожелания»3.
Читатель утомился. Я тоже. А каково было собравшимся - защита шла более девяти часов! Осталось последнее усилие, надо все-таки дать слово (заключительное) самому В.А. Разумному:
«Мое заключительное слово может быть кратким по двум причинам. Во-первых, все выступающие (в том числе и те, кто подобно Э. Ильенкову не приемлет не труд диссертанта, а его личность), признали правильными исходные положения работы, ее основные идеи...
1 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1101. Л. 156-157.
2 Там же. Л. 165-166.
3 Там же. Л. 171.


Защита
327
Во-вторых, по ходу обсуждения диссертации разгорелась очень интересная дискуссия, отдельные участники которой высказали такие ценные соображения, которые крайне облегчают мою задачу и избавляют Ученый совет от выслушивания одной и той же аргументации дважды»1.
Итог голосования был предсказуем: к обороне соискателя были привлечены первые лица практически всех творческих союзов, не говоря уже о залпах партийных орудий. Счет был 15:2 в его пользу.
В этой истории меня восхищает другое - бесстрашие, с которым молодые и тогда еще мало кому известные кандидаты наук (оба Давыдова, Юрий и Василий, Г. Гачев, С. Бочаров, П. Гайденко, чуть старше был Э. Ильенков] выступали против очевидного и наглого прохиндейства.
Что касается В. Разумного, то ему еще предстояло вскоре после защиты пережить публичную порку за «пустословие, пустозвонство и пустоутробие» (Лифшиц М.А. Либерализм и демократия // Новый мир, 1964, № 2]. Впрочем, карьере Владимира Александровича это не помешало.
И последнее. Конечно, сейчас от того высокого смысла и значения, которые придавались докторской степени в уже далекие 60-е годы, ничего не осталось. Диплом доктора покупается едва ли не в подземном переходе. Но точно так же, как и тогда обречены на поражение любые попытки восстановить престиж научного труда. Может быть, именно тогда, в 60-е, высшая точка гуманитарного достоинства и чести, а главное - готовности за них бороться, и была пройдена.
Защита
3 декабря 1968 года на заседании Ученого совета Института философии под председательством академика АН УССР П.В. Копнина, при большом стечении публики, проходила защита докторской диссертации Эвальда Васильевича «К вопросу о природе мышления». Защита не была скучным академам же. Л. 184-185.


328
Е. Иллеш. Реальность. Документы, письма, стенограммы
мическим мероприятием - можно сказать, с первых минут обнаружилась интрига, и обозначился конфликт.
То, что конфликта не миновать, было очевидно заранее. За полтора года до защиты, 11 мая 1967 года, докторская диссертация Э.В. Ильенкова обсуждалась на заседании сектора диалектического материализма. Первой, как явствует из протокола1 заседания, выступила Галина Давыдова. Цитирую запись в протоколе с минимальными сокращениями: «Диссертация Ильенкова, - заявила она, - не отвечает элементарным требованиям. Автор пишет об античной философии, не зная греческого языка. Мало цитат. Автор искажает историю философии. Стиль автора напоминает Дюринга. Ильенков стоит на точке зрения тождества мышления и бытия. Это несовместимо с марксизмом. Работа страдает большими недостатками. Она не может претендовать на степень доктора философских наук»1 2.
Прежде чем процитировать второе критическое выступление, небольшая справка. Г.А. Давыдова вместе со своим другом Й. Элезом оппонировали Ильенкову на протяжении многих лет при всяком удобном, а иногда и неудобном случае. После развода Галина Александровна сохранила фамилию своего первого мужа, Василия Васильевича Давыдова, ближайшего друга и последователя Ильенкова. В далекие студенческие годы она тоже принадлежала к числу сторонников, можно даже сказать, учеников Эвальда Васильевича. Слова студентки Давыдовой о том, что «если не сейчас, то лет через десять точка зрения Коровикова и Ильенкова на предмет философии будет господствующей», сохранились даже в отчете ЦК КПСС о событиях на философском факультете МГУ середины 50-х3. Я не утверждаю, что случившийся впоследствии теоретический разворот связан именно с переменами в личной жизни. Но пренебречь этим обстоятельством, мне кажется, тоже нельзя.
1 Следует иметь в виду, что в отличие от стенограммы протокол дает общее представление о высказывании, а не точное цитирование.
2 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1183. Л. 1.
3 Подробнее об этом можно прочитать в книге: Эвальд Ильенков, Валентин Коровиков. Страсти по тезисам о предмете философии (1954-1955). М.: Канон+, 2016, с. 85-90.


Защита
329
В дуэте Давыдова - Элез роли были распределены по классической схеме: злой и добрый следователь. В отличие от Г. Давыдовой, Йово Элез не был прямолинейно категоричен и откровенен. Так было и на этот раз: «Я считаю, что речь не идет о глупой диссертации. Ильенков не является сторонником вульгарной концепции тождества, будто мышление и бытие абсолютно одно и то же. Автор перепрыгивает от античности сразу к Спинозе. Вторая глава называется "Диалектика Спинозы" - это слишком широко. Марксова оценка Спинозы передана, как мне кажется, однобоко. Марксизм не есть вид спинозизма. И я согласен здесь с Богдановым»1.
Но силы в те времена были еще не равны. В «защиту защиты» Ильенкова выступили Г.С. Батищев, М.А. Лифшиц, Н.Ф. Овчинников, Ж. Абдильдин, наконец, М.М. Розенталь. Заседание постановило «рекомендовать диссертацию к защите»1 2.
Приведу из протокола еще одну цитату из выступления Н.Ф. Овчинникова: «Я занимаюсь вопросами естествознания. Прочитав диссертацию Ильенкова, я нашел ответ на глубоко волнующий меня вопрос - почему идеи предшествуют экспериментальному материалу в истории науки. В философии часто предвосхищались позднейшие конкретно-научные открытия. Это можно объяснить только тем, что мышление воссоздает действительность, развивается по тем же самым законам. Прочитав диссертацию, я оказался, по выражению Г.А. Давыдовой, тем "наивным читателем", который поверил тому, что написано»3.
Еще один зафиксированный документально раунд противостояния тандема Давыдовой - Элеза и «партии» Ильенкова состоялся 13 июня 1968 года на очередном заседании сектора диамата, на котором обсуждалась рукопись Йово Элеза «Проблема бытия и мышления в философии Людвига Фейербаха». Следует заметить, что хотя Эвальд Васильевич на этом заседании отсутствовал, все же его участие в обсуждении можно обнаружить. Хотя бы в словах Е.П. Никитина, так охаракте1 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1183. Л. 2.
2 Там же. Л. 3.
3 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1183. Л. 2.


330 Е Иллеш. Реальность. Документы, письма, стенограммы.
ризовавшего труд Элеза: «Это не исследование Фейербаха, а преследование Фейербахом противников автора»1. Не менее резкими были и другие выступления. Так, В.А. Лекторский говорил даже о «фальсификации самого Фейербаха»1 2, ЕС. Батищев - о том, что половина текста состоит из цитат, что отсутствует какая-либо концепция, что это «не научный труд»3, К. Двуркаев отметил, что «трактовка автором проблемы тождества мышления и бытия есть большой шаг назад по сравнению с трактовкой этой проблемы, представленной в работах Э.В. Ильенкова»4.
Дав высказаться оппонентам, Г.А. Давыдова с удовольствием зачитала положительный отзыв на труд Элеза не кого- нибудь, а самого В.Ф. Асмуса. Положительными были и отзывы М.Ф. Овсянникова, И.С. Нарского, А.С. Богомолова.
Резюмируя исход этого противостояния (теперь бы сказали - баттла), М.М. Розенталь (тогда он руководил сектором) заключил, что «хотя и нельзя не считаться с отзывами Асмуса и Овсянникова, мнение сектора тоже следует учесть, а потому рекомендовать рукопись к изданию в таком виде не представляется возможным»5.
Спустя три года книга была опубликована (издательство «Наука», 1971 г.).
Не мое дело вникать в суть философского спора, оставлю это профессионалам. Скажу о другом: сейчас, с большого расстояния, в «эпоху толерантности», кажется просто невероятным, как много страсти вкладывали люди в отстаивание своей теоретической позиции. И у меня это вызывает большой интерес, даже несмотря на то, что теоретические установки могли скрывать просто какую-то человеческую неприязнь или даже корысть. Что касается нынешних споров, если они еще происходят, то о них будущим исследователям узнать будет сложнее - протоколы и стенограммы ушли в прошлое, сейчас их никто уже не ведет. Во всяком случае, с той обяза1 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1203. Л. 16.
2 Там же. Л. 14.
3 Там же. Л. 15.
4 Там же. Л. 14.
5 Там же. Л. 26-27.


Защита
331
тельностью и педантичностью, какие существовали в советские времена.
И еще о стенограммах. Благодаря осведомленности С.Н. Корсакова в архивных тонкостях, нам стало известно, где и под каким шифром хранится диссертационное дело Э.В. Ильенкова: в доме № 138 по Ишимской улице в городе Ялуторовск, что в Тюменской области. Когда-то мне объяснили, что площадей архивных хранений в Москве давно уже недостаточно для множества бумаг под грифом «хранить вечно». Так что папки с делами странствовали по всей стране и находили прибежище по самым разным адресам, часто даже в воинских частях, где обнаруживались пустующие помещения.
Диссертационное дело, конечно, гораздо более полное собрание документов, чем стенограмма защиты, которая хранится в архиве РАН1. Кроме положительных отзывов официальных оппонентов - а ими были доктор философских наук, профессор Ситковский Е.Н., доктор химических наук профессор Жданов Ю.А., доктор философских наук, профессор Гулыга А.В., внешнего отзыва Института философии и права Академии наук Казахской ССР, и нескольких отзывов на автореферат, в том числе и отзыва Нобелевского лауреата, академика Н.Н. Семенова, на Ишимской улице сохранились даже телефонограммы, которые требовалось зачитать на защите.
«Член-корреспондент АН СССР МА. Дынник (по телефону):
Эта диссертация - как и все работы Э.В. Ильенкова - заслуживает особого внимания, так как принадлежит очень оригинальному мыслителю, чуждому всякого трафарета. Результаты его трудов воспринимаются не сразу, но в конце концов они доказывают свою правоту. Прошу передать поздравления с успешным исследованием сложной проблемы и пожелать дальнейшего прекрасного продвижения по пути науки»1 2.
И еще одна телефонограмма:
«В Ученый совет Института философии АН СССР.
К сожалению, из-за болезни я не могу присутствовать и принять участие в обсуждении диссертации Э.В. Ильенкова.
1 Архив РАН. Ф. 1922. Оп. 1.Д. 1197.
2 ГАРФ. Ф. Р-9506. Оп. 72. Д. 296. Л. 115.


332
Е. Иллеш Реальность. Документы, письма, стенограммы
Поэтому прошу зачитать на заседании Ученого совета нижеследующее.
На мой взгляд, во всех научных работах тов. Ильенкова отстаивается и развивается одна совершенно правильная и плодотворная точка зрения, заключающаяся в том, что позитивистской линии в логике - и шире - в философии (которой, к сожалению, увлекаются иные наши философы и некоторая часть философской молодежи) противопоставляется линия, достигшая в диалектике и диалектической логике немецкой классической философии своего наиболее глубокого выражения (в домарксовский период) и получившая свое продолжение и научное диалектико-материалистическое воплощение в философии Маркса - Энгельса - Ленина. Защите и исследованию этой точки зрения посвящена, собственно, и его диссертация о природе мышления на материале немецкой классической философии. Можно спорить или не соглашаться с некоторыми заостренными формулировками, имеющимися на этот счет в диссертации, однако основной смысл ее направлен против позитивистского понимания природы мышления и находится в соответствии с известным указанием В.И. Ленина о том, что нужно всячески использовать достижения немецкой классической философии, и особенно логики Гегеля, для дальнейшего развития логики диалектического материализма. Я также убежден, что такова основная линия развития философии в прошлом и настоящем, а не те кривые переулочки позитивистских концепций, которые уводят философию от этой основной магистрали и обрекают ее на прозябание. Разумеется, эта линия должна в современных условиях оплодотворяться всеми достижениями науки и исторической практики нашего времени.
В этой связи я хотел бы сказать, что, правильно воюя против некоторых натурфилософских тенденций в философии, автор диссертации мог бы сильнее подчеркнуть все то огромное значение, которое имеет для философии, в том числе и для решения вопроса о природе мышления борьба, развернувшаяся вокруг философских проблем современного естествознания.


Защита
333
Э.В. Ильенкову принадлежит ряд работ о логике "Капитала", которые представляют серьезный вклад в советскую философскую литературу о марксистской диалектической логике. Да и его диссертация примыкает к этому же кругу проблем, исследуя в одном из аспектов "предысторию" диалектико-материалистической логики.
Я считаю, что за свою диссертацию, как и за всю совокупность своих работ, тов. Ильенков бесспорно заслуживает присвоения ему ученой степени доктора философских наук.
Проф. Розенталь»1.
Я привела эти телефонные обращения, а также особо упомянула фамилию выдающегося химика, академика Семенова, чтобы проиллюстрировать, как выстраивалась оборона, как продумывалось, с какой стороны можно ждать атаки. Академик Семенов был надежным щитом для отражения нападок на Э.В. Ильенкова со стороны любителей нажиться на «философских проблемах» физики, химии и т. п. Этот вопрос, кстати, будет поднят и на защите, поэтому ограничусь лишь упоминанием о нем.
Сама стенограмма защиты помещена в Приложениях, здесь скажу, как развивались события в ВАКе после Ученого совета, на котором голосование было таким: 26 голосов «за», 3 голоса «против», недействительных бюллетеней не было. Положительных отзывов (не считая двух телефонограмм) было общим числом десять. И, тем не менее, ВАК счел нужным отправить диссертацию еще одному рецензенту, доктору философских наук, профессору Б.П. Шинаруку. Получив и от него положительное заключение, 21 апреля 1969 года экспертная комиссия по философии под председательством профессора А.С. Богомолова постановила присудить искомую степень доктора философских наук Ильенкову Эвальду Васильевичу.
Я не помню саму защиту, хотя, наверное, меня на нее брали. Помню банкет, а еще помню, что мамин портной по такому случаю сшил ей и мне новые платья. Мамино было черным, и она в тот день была очень красивой. Мое было тускло-голу1ГАРФ. Ф. Р-9506. Оп. 72. Д. 296. Л. 125-126.


334
Е. Иллеш. Реальность. Документы, письма, стенограммы
бым, мне не нравилось, и я полюбила его только после того, как его тоже перекрасили в черный цвет. (Извините, отвлеклась.]
Банкет был в ВТО, тогда еще на улице Горького. Организовал банкет Валентин Иванович Толстых, который в те времена знал всех на свете, везде был вхож и шумен. Благодаря ему, кстати, папа познакомился с Юрием Любимовым, и мы часто ходили в театр на Таганке. Игорь Акчурин, вспоминая о защите Ильенкова, писал, что в зале Ученого совета был и Любимов. Этого я не могу, как говорится, ни подтвердить, ни опровергнуть.
Помню, что в банкетный зал народ все прибывал, было тесно, но, наверное, все поместились. Застолье вел Бонифатий Михайлович Кедров, и его знаменитый тост запомнился многим из присутствовавших. И теперь уже я не могу сказать с уверенностью - помню ли я оригинал, или многочисленные его воспроизведения. По-моему, было так. В наступившей тишине Бонифатий Михайлович предложил рассмотреть семантику имени Эвальд: «Э - это на всех языках выражение недоумения или восторга. "Вальд” в переводе с немецкого значит "лес”. Таким образом, в переводе на русский имя Эвальд будет звучать как Элее. Так выпьем за единство и борьбу противоположностей!» Восторгу зала не было предела.
О том, как выступал на защите Ильенкова сам Элез, о том, как Галина Давыдова обвиняла Эвальда Васильевича в непартийности, можно узнать из стенограммы защиты.
Мне осталось только сказать, что 68 год и его заключительный аккорд - защита докторской, был, как мне теперь кажется, вершиной человеческого и научного благополучия, которых отцу вообще суждено было достичь при жизни. Еще были в строю благоволившие к нему философы старшего поколения, еще не разбрелись по разным школам и направлениям друзья и бывшие соратники, еще не были вконец разбиты все надежды и иллюзии «шестидесятников». Наконец, он был еще так молод...


Юбилей
28 февраля 1974 года состоялось заседание Ученого совета по проблемам диалектического материализма. Эвальд Васильевич был членом этого совета. Вторым пунктом повестки дня значилось «чествование доктора философских наук, ст. н. с. Института Ильенкова Э.В. в связи с 50-летием»1. К сожалению, стенограмма чествования не велась.
За два дня до этого события на совместном заседании партбюро, дирекции и местного комитета обсуждались те сотрудники, которые могут быть представлены «к награждению орденами и медалями в связи с 250-летием Академии наук СССР».
Постановили: представить к награждению
1. Таванца П.В. - Орденом Трудового Красного знамени
2. Ильенкова Э.В. - Орденом Трудового Красного знамени
3. Смирнову З.В. - Орденом Дружбы народов
Еще семь человек были представлены к медалям «За трудовую доблесть» и «За трудовое отличие»1 2.
Не исключено, что, останься Бонифатий Михайлович Кедров директором Института, Ильенков и получил бы орден, но не тут-то было. Именно в этом году Кедрова на посту директора сменил Украинцев, который не то что ордена - разрешения на публикацию в институтском сборнике Эвальду Васильевичу не давал. Об этом речь пойдет дальше.
Среди главных философских событий 74 года - X Международный Гегелевский конгресс в Москве. Отец в нем не участвовал, и я никак не могла понять, что же могло стать тому причиной. Ведь это было действительно незаурядное событие, первое такого уровня в СССР: 500 участников из 22 стран, в том числе капиталистических. Председателем оргкомитета конгресса был Б.М. Кедров, в то время еще директор Института философии, искренне симпатизировавший Эвальду Васильевичу. Казалось бы, кому, как не Ильенкову, неоднократно 1 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1299. Л. 35.
2 ЦГА Москвы. Ф. 2501. On. 1. Д. 75. Л. 15.


336
Е. Иллеш Реальность Документы, письма, стенограммы
обвиненному в гегельянстве, выступить на конгрессе? А вот поди ж ты!
Чтобы ответить на этот вопрос, придется выйти за академические рамки и хотя бы слегка коснуться личной жизни моих родителей. Придется сказать и о своей - весной того года я вышла замуж, все лето провела в разъездах и поэтому Гегелевский конгресс (а он проходил в августе) волновал меня в последнюю очередь.
Вопрос возник спустя 40 с лишним лет после того события. Ответ был обнаружен в письме отца к маме, процитирую его со всей возможной деликатностью. Из письма становится очевидным, что Эвальд Васильевич тем летом переживал глубокий кризис, справиться с которым, судя по всему, помогала Регина Семеновна Карпинская, давняя знакомая отца и матери, часто бывавшая в нашем доме.
Из письма жене от 21 августа 1974 года:
«Спасибо за то, что в чемодане оказалось все, что нужно (даже, как всегда, больше, чем нужно), и за советы, которые ты передала друзьям моим - не пить. Не пьем ни капельки. Сейчас с Василием1 (нас с ним поселили вдвоем, и мы с ним отлично ладим) разрабатываем и уже осуществляем "план преодоления и искоренения вредной привычки - курения". Он старательно изготовил текст соглашения с красивым заголовком.
... Сплю пока по-прежнему плохо, по ночам одолевают черные настроения, но уже начали появляться в этих тучах и коротенькие просветы. Если так пойдет и дальше, то нам с Васькой уж во всяком случае совместная взаимно-воспитательная работа пойдет на пользу. Курю уже всего по 5-6 сигарет (не Беломора!) в день. Так что хоть крохотные, но все же успехи есть.
... И голова (временами, правда) начинает работать лучше, главным образом по-прежнему по утрам, когда мне удается даже объяснить Василию кое-что важное из Спинозы и даже из Канта. Понял, чертенок, и даже очень понятно, своими 1 Речь идет о младшем сыне Регины Карпинской, которому в то время было И лет.


Юбилей
337
словами, смог объяснить взрослым - биологам, которые нас приютили. Это чудесные люди, занимаются жизнью моря1. От них услышал массу интересного, им кое-что успел рассказать и из Шеллинга, и из области психологии.
... На самом-то деле виновата вся эта тяжелая роковая весна - и "юбилей", будь он неладен, и мама, и крушение Бонифатия, и то, что работа моя по теории диалектики по многим - внешним - причинам зашла в тупик1 2. ... Самые серьезные переломы костей рано или поздно срастаются - все- таки 50 лет - еще не 873.
... Василий просил сказать спасибо "тете Оле" за шоколадку, а друзья - за добрый совет не давать мне пить. Ни капли, даже пива не дают мне. С этим, конечно, смириться легче, чем с невозможностью курить. Тут мне может помочь (и уже помогает) Васька. Он носит мои сигареты с собой и выдает только в строго оговоренных случаях. Воспитывая меня, он вовсю (и очень быстро) воспитывается сам, подтверждая истину, что воспитателя самого надо воспитывать».
Далее в письме содержится просьба передать два текста докладов на немецком языке А. Сорокину4 и позвонить Бони- фатию Михайловичу, извиниться за «побег с конгресса».
В этой главке остается сказать, что тяжелым, кризисным, был не только юбилейный год. Многие неприятности еще предстояло пережить.
1 Эвальда Васильевича и Васю приютила Земфира Петровна Бурлакова, коллега Регины Карпинской, сотрудница Института морских биологических исследований (тогда - Академии наук УССР). Жили они недалеко от Херсонеса.
2 Речь идет, скорее всего, о статье «Диалектика идеального», об этом подробно в следующем разделе.
3 Елизавета Ильинична Ильенкова умерла зимой 1974 года в возрасте 87 лет от перелома шейки бедра.
4 А.А. Сорокин работал в одном секторе с Эвальдом Васильевичем, считался его последователем. Входил в Оргкомитет Гегелевского конгресса.


338
Е Иллеш Реальность Документы, письма, стенограммы
До и после Праги
В 60-е годы отец довольно часто бывал в санатории имени Герцена. Сейчас, если верить Яндексу, санаторий зовется центром реабилитации и входит в систему Управления делами президента. А в то время «Герцен» предназначался для больных туберкулезом и был, наверное, лучшим среди учреждений такого профиля. Меня туда тоже отправляли, в детское отделение. Считалось, что если в семье есть больной, остальные члены находятся в группе риска, так что меня посылали в порядке профилактики. Большой парк был общим и для взрослого, и для детского отделений. В парке мы с отцом находили дерево с дуплом и там оставляли друг другу зашифрованные послания.
В санатории папа заводил самые неожиданные знакомства. Среди них, например, был красавец и весельчак Батыр Закиров, певец из многочисленной узбекской династии музыкантов. Когда Батыр приходил к нам в гости, меня всегда выставляли за дверь - в его историях и анекдотах было слишком много нецензурной лексики. Был еще обаятельный и круглолицый Феликс Дзержинский - ну да, внук того самого. Был какой-то темнокожий вельможа из Мали, благодаря ему мы впервые попробовали на вкус манго, а папу даже пригласили на какой-то прием в посольство. Но это было только один раз, видимо, потому, что на том приеме папа злоупотребил дегустацией заморских напитков.
Письмо домой из санатория им. Герцена 21.02.66 «Здравствуйте, хорошие, родные мои!
Последние дни нестерпимо захотелось домой, захотелось быть с вами.
... Попытался работать - но дело идет плохо. Книги нужны, без них дело не двигается. Все же пытаюсь, другого способа убить время нет, хотя и выходит из-под пера что-то не очень внятное, что придется бросать в корзину. Видно, много значит и то, что привык работать на машинке - закорючки свои просто плохо воспринимаю. Смотришь на бумагу - и видишь написанные слова, а не написанную на бумаге мысль...


До и после Праги
339
Вообще же здесь вся обстановка такая, что на работе трудно сосредоточить мысль. Наступает 11 часов - впереди три часа совершенно свободного времени - тут бы и поработать - но как раз эти три часа отведены на дышание воздухом, на гуляние. Идешь и бродишь по дорожкам, занимаешься хождением и дышанием. А после обеда уже трудно не поспать. Только ближе к ужину удается пристроиться за столом - но уже голова работать не хочет, не привыкла по вечерам.
Вот те проблемы, над разрешением которых приходится размышлять. Другие тут не возникают. Только - заботиться о своих телесах или же - о всемирно-исторических?...
Эвальд».
Это было последнее письмо из «Герцена», больше папу туда не отправляли. Не потому, что в этом отпала необходимость, а потому, я думаю, что после смерти Василия Павловича хлопотать о таких привилегиях было больше некому1.
Кроме личной и научной жизни, была еще жизнь партийная. До известного рубежа она текла своим чередом.
Выписки из партийных документов 1967 г.
В феврале 1967 г. был утвержден состав редколлегии знаменитой институтской стенгазеты: главный редактор А. Гулыга, замы - Э. Соловьев и Ю. Левада, члены редколлегии - Э. Ильенков, А. Зиновьев, Н. Мотрошилова и др.1 2
Тогда же партбюро утверждает характеристику Э.В. Ильенкову для поездки в Югославию, на конференцию, посвященную столетию выхода в свет «Капитала»3.
1 декабря 1967 г. на партсобрании Э.В. Ильенков избран в партбюро. За проголосовали 185, против - 144.
Из стенограммы партсобрания Института философии от 26 января 1968 г.
«Э.В. Ильенков: Философ без знания истории философии - круглый квадрат. Глубоко неверным я считаю выступле1 Писатель Василий Павлович Ильенков умер в январе 1967 года.
2 ЦГА Москвы. Ф. 25. On. 1. Д. 58.
3 ЦГА Москвы. Ф. 25. On. 1. Д. 58. Л. 149.
4 Там же. Л. 138.


340
Е Иллеш. Реальность. Документы, письма, стенограммы
ние тов. Модржинской. Критиковать философов-марксистов нужно, если они ошибаются. Но делать это нужно тактично, по-товарищески, без хамства и ярлыков. Не следует умножать врагов, превращать потенциальных союзников во врагов. И в рядах философов нужно крепить единство. И здесь, и в международном масштабе. Надо бороться не только за партийность, но и против мнимой "партийности" против извращения этого принципа. А это требует более тонкой, более глубокой культуры критики. Надо всемерно заботиться о повышении уровня культуры философского мышления. А лучшего способа, нежели изучение истории философии для этого, как известно, нет»1. Это был ответ Эвальда Васильевича на требование Е. Модржинской рассмотреть на партбюро выступление в «Комсомольской правде»1 2: «Нашими товарищами (Ильенков, Батищев) проявлено непонимание существа истории философии, проявившееся в выступлении за Круглым столом в "Комсомольской правде"»3.
Эта публикация не прошла в институте незамеченной - на секторе философских проблем естествознания Круглому столу в «Комсомолке» было посвящено специальное обсуждение, возмущенные результаты которого были отправлены главному редактору газеты. Не буду углубляться в подробности, поскольку там основной удар был нанесен по Анатолию Сергеевичу Арсеньеву. А с Эвальда Васильевича, как водится, не спускала бдительных глаз Е.Д. Модржинская. И во времена, наступившие «после Праги», поводов для атак у нее становилось все больше.
Рассказывая о партийной жизни Института, никак нельзя обойти вниманием стенгазету «Советский философ». С другой стороны, про знаменитую газету уже много и подробно написано, прежде всего Э.Ю. Соловьевым1. К публиковавшимся воспоминаниям Эриха Юрьевича добавлю еще одно, которым он со мной поделился:
1ЦГА Москвы. Ф. 2501. On. 1. Д. 59. Л. 14.
2 Речь идет о публикации в «Комсомольской правде» 8 декабря 1967 года Круглого стола под названием «Мужество мысли», в котором кроме Ильенкова и Батищева принимали участие В.С. Библер, Ф.Т. Михайлов, А.С. Арсеньев и др.
3 ЦГА Москвы. Ф. 2501. On. 1. Д. 59. Л. 9.


До и после Праги
341
«До поры до времени институтская стенгазета "Советский философ" мало чем отличалась от стенгазеты соседствующей стоматологической поликлиники. Никакого отдела юмора и сатиры здесь еще не существовало. Момент его появления на свет хорошо запечатлелся в памяти старожилов Института.
Вот событие, о котором они рассказывали охотно и с улыбкой.
К номенклатурным старым истматчикам принадлежал М.Д. Каммари, эталонный буквоед и педант. За ним была закреплена тема "Роль личности в истории". В конце сороковых - начале пятидесятых годов он посвятил ей брошюру и пару статей, обоготворявших Сталина.
Спустя пару недель после того, как XX съезд осудил культ личности Сталина, Э. Ильенков принес в редакцию "Советского философа" рисунок и стишок. С рисунка глядел печальный средний человек, ораторствующий с трибуны (изображать Каммари похожим было недопустимо, поскольку тот был горбун с уродливо комичным лицом]. Узнавание надежно обеспечивалось четверостишьем, звучавшим примерно так (цитирую по памяти из пересказов):
Идейно твёрд до педантичности, Теперь готовлю я для вас Солидный труд о роли личности, Тьфу, извиняюсь... то есть масс.
Рисунок и стишок Ильенкова были представлены на всеобщее обозрение. Они смотрелись и звучали как шарж не только на Каммари, но и на весь официальный истмат - косный и вместе с тем конъюнктурно вёрткий.
Именно с этого времени юмор и сатира стали непременной компонентой волхонкинского настенного ватмана».
Мне остается сказать, что довольно часто творческий процесс, сопровождавшийся громким хохотом, происходил у 1 Соловьев Э.Ю. Моховая, 11 - Волхонка, 14 // Философская оттепель. М. - СПб.: Нестор-История, 2017; Соловьев Э.Ю. Институт философии уже давно был институтом гражданского общества // Наш философский дом. М.: Прогресс-Традиция, 2009.


342 Е Иллеш. Реальность. Документы, письма, стенограммы
нас дома1. «Советский философ» не только мне не давал спокойно спать, он тревожил и партийное начальство.
Решение расширенного заседания партийного бюро Института философии АН СССР о новогоднем номере стенгазеты «Советский философ»
от 12 февраля 1969 г.
«Со времени решения Бюро Фрунзенского РК КПСС о стенной газете "Советский философ” редакционная коллегия газеты проделала определенную работу по устранению отмеченных недостатков: вышел ряд научных номеров, на районной выставке стенной печати газета "Советский философ" была отмечена как лучшая.
Однако в последнем, новогоднем, выпуске "Советского философа" появились материалы, повторяющие те же недостатки, которые были отмечены в решении Бюро Фрунзенского РК КПСС. В решении Бюро РК КПСС отмечалось, что в газете серьезная, деловая критика недостатков в работе Института порой подменяется зубоскальством, некоторые материалы носят случайный характер, появляются рисунки и карикатуры, задевающие личное достоинство сотрудников Института.
В новогоднем номере был помещен ряд рисунков, в которых сотрудники Института были изображены в карикатурном виде, задевающем их личное достоинство.
В газете помещена подборка материалов в связи со статьей Д.И. Чеснокова "Обострение идейно-политической борьбы и современный философский ревизионизм”, опубликованной в 12 номере журнала "Вопросы философии” за 1968 г. Статья посвящена актуальной теме, имеющей принципиальное политическое значение в условиях современной идеологической борьбы, и обсуждение ее в легковесном тоне в новогоднем сатирическом обозрении было неуместно1 2. Ряд бестактных формулировок имеется в материале, посвященном статье тов. В.А. Разумного.
1 Еще о стенгазете см. вкладку с иллюстрациями.
2 Статью мне обнаружить не удалось, но очевидно, что она была посвящена Пражским событиям.


До и после Праги
343
Партбюро принимает к сведению, что редколлегия уже через несколько дней после выхода новогоднего номера по собственной инициативе сняла газету, осознав допущенные ею ошибки. Партийное бюро считает, что редколлегия подошла к выпуску данного номера газеты без должного чувства ответственности.
Партийное бюро отмечает, что во время подготовки новогоднего номера работа редколлегии фактически оказалась без постоянного руководства. Партийное бюро не проконтролировало качество новогоднего номера.
Отмеченные недостатки стенгазеты свидетельствуют об ослаблении контроля над деятельностью редколлегии со стороны партийного бюро, дирекции и местного комитета Института, а также о безответственном отношении коммунистов - членов редколлегии к порученному им делу.
Партийное бюро постановляет:
1. Указать коммунистам - членам редколлегии тт. Юлиной Н.С., Фроловой Е.А., Ильенкову Э.В., Зиновьеву А.А., Никитину Е.П., Драгуну Б.А., Митрохину Л.Н., Тюхтину В.С., Бородаю Ю.М., Мотрошиловой Н.В., Виткину М.А. на безответственное отношение к выпуску новогоднего номера.
2. В связи с допущенными серьезными ошибками пересмотреть состав редколлегии. Новый состав редколлегии утвердить на заседании партбюро.
3. Назначить ответственным редактором стенгазеты «Советский философ» тов. Петросян М.И. Тов. Петросян представить на утверждение партийного бюро новый состав редакционной коллегии и доработать план мероприятий по улучшению работы стенгазеты»1.
Из стенограммы партсобрания Института философии. Февраль 1969 г.
«Э.В. Ильенков: Я просмотрел проект решения партбюро о стенгазете. Там все точно констатировано. Но вышла накладка; может быть, потому, что этот проект делали долго и делали десятки людей: встретилась Юлина Н.С., посоветова1 ЦГА Москвы. Ф. 2501. On. 1. Д. 55. Ял. 55-56.


344
Е Иллеш Реальность Документы, письма, стенограммы
лись, что делать с этим номером? Я ей посоветовал - снять, исправить и вновь повесить. Создалась неуправляемая анархия, за которую приходится жалеть.
По поводу политических обвинений я обязан сделать официальное заявление: мое имя трепалось как имя человека, проводящего антипартийную политику. Еще в прошлом году, будучи членом партийного бюро, хотел выступить с таким заявлением (история с выступлением в АОН).
Теперь мне стало ясно, что автором подобных заявлений является Модржинская Е.Д. Оказывается, речь шла о моем докладе, обсужденном на заседании в Институте философии и отредактированным Константиновым Ф.В. Прошу оградить меня от необоснованных обвинений, высказываемых некоторыми товарищами.
Что же касается оценки газеты, то она правильна в проекте решения. Что же касается статьи Чеснокова, то даже при первом прочтении она мне показалась весьма общей. Статья плохая. И не Чеснокову формулировать некоторые вещи»1.
В том же году на партбюро обсуждались результаты проверки Института комиссией МГК КПСС, которой, среди прочего, было установлено, что Ильенков, Батищев и Дробницкий являются «носителями абстрактного гуманизма».
Из стенограммы партсобрания Института философии от 23 сентября 1969 г.
«Ф.В. Константинов: ... Я против ярлыков, против того, чтобы навешивать ярлык “ревизионист". ... Не знаете вы Эвальда Васильевича! Когда был доклад на Ученом совете с критикой концепции Косика1 2, вы знаете, что мне сказал Эвальд Васильевич? Он мне сказал: я с ним согласен!
Э.В. Ильенков: Это вы путаете!
1 ЦГА Москвы. Ф. 2501. On. 1. Д. 63. Л. 50-51.
2 Карел Косик (1926-2003), чешский философ-неомарксист, поддержал Пражскую весну 1968 года, был диссидентом, сотрудничал с югославской школой недогматического марксизма, издававшей журнал «Праксис».


До и после Праги
345
Ф.В. Константинов: Эвальд Васильевич, я вас много раз спасал. Я не путаю. Дело не только в вас. Были и другие люди, которым я предлагал выступить, но они отказались под тем предлогом, что они с Косиком согласны»1.
(Между тем еще в 1966 году в плане работы реферативной группы Института стоял перевод книги Карела Косика «Диалектика конкретного», а также реферирование дискуссии по книге А. Шаффа «Марксизм и человеческая личность»1 2).
Пространство для творческого маневра сужалось: директорство Украинцева унижало профессиональную гордость Эвальда Васильевича (об этом речь пойдет ниже), возрастал риск прослыть ревизионистом за протест против подавления Пражской весны, стенгазета разрушалась цензурой. Не обошли Институт стороной и появившиеся после Праги диссиденты и эмигранты.
Из стенограммы закрытого партсобрания Института философии от 5января 1972 г.
Доклад об итогах ноябрьского (1971 г.) пленума ЦК КПСС делал Л.Н. Суворов. Сообщалось, что в декабре 1971 г. был арестован за изготовление и распространение антисоветских листовок сотрудник Института Давлатов (член партии, избирался в партбюро). Про бывшего сотрудника Института Овчинникова было сказано, что он замешан в распространении «самиздата».
На этом же собрании с обвинениями в адрес Э.В. Ильенкова в очередной раз выступила Е.Д. Модржинская:
«Работу "Маркс и западный мир" выпустил католический центр. В этой работе участвуют Косик и редакторы "Праксис”3. И вот в этой книге со статьей выступает наш товарищ! Я говорю о необходимости поднять уровень критики буржуазной и ревизионистской идеологии. Беспечность в этом вопросе нетерпима»4.
1 ЦГА Москвы. Ф. 2501. On. 1. Д. 61. Л. 162.
2 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1171. Л. 146.
3 Журнал «Праксис» издавался с 1964 по 1974 год.
4 ЦГА Москвы. Ф. 2501. On. 1. Д. 69. Л. 20.


346
Е. Иллеш Реальность. Документы, письма, стенограммы.
Из партийных документов следует, что в Институте в 70-е годы были «разоблачены» представители всех мятежных слоев интеллигенции: и «подписанты», и эмигранты, и распространители самиздата. Но главным антисоветским персонажем среди философов стал, разумеется, Александр Зиновьев. И пройти мимо этого факта я никак не могу.
В автобиографии, написанной в эмиграции1, А.А. Зиновьев обвиняет своего бывшего друга Эвальда во многих грехах. Кроме всего прочего и в том, что «Э. Ильенков будет членом комиссии, подготовившей судилище надо мною в Институте философии»1 2.
Мне не кажется это обвинение справедливым, что я попробую доказать, тем более что стенограммы партбюро и партсобраний, посвященных «делу Зиновьева», у меня есть.
История была такова. В июне 1976 года Александра Александровича не выпустили в Финляндию, по этому поводу он собрал иностранных корреспондентов и дал им интервью - жаловался на советскую власть. В ответ на этот демарш в Институте философии была создана комиссия, в задачу которой входило разобраться с антисоветским поступком Зиновьева. В комиссию включили Т.И. Ойзермана, В.С. Семенова (главный редактор журнала «Вопросы философии») и Э.В. Ильенкова.
Сам факт присутствия Э.В. Ильенкова в комиссии был, с одной стороны, партийным иезуитством (ведь всем была известна многолетняя дружба Ильенкова и Зиновьева), с другой стороны, с позиций сегодняшнего дня нам очень трудно понять логику поведения членов партии, их представление о долге и ответственности.
7 июля 76 года в Институте заседало партийное бюро. Среди других вопросов в повестке значился пункт «Выводы комиссии, созданной в связи с поступком Зиновьева А.» Отв. Ойзерман Т.И. На этом партбюро пока еще речь идет только об интервью, данном зарубежным корреспондентам. (Кроме вы-
1 Зиновьев А.А. Русская судьба, исповедь отщепенца. М.: Центрпо- лиграф, 1999.
2 Там же, с. 328.


До и после Праги
347
ступлений Эвальда Васильевича, все остальные цитаты привожу в сокращении).
«Т.И. Ойзерман: Вчера мы, члены комиссии, собирались и говорили с Зиновьевым А.А. Он сказал, что сделал это (дал интервью. - Е. И.) сознательно, обдуманно, что он предупреждал секретаря партийного бюро Герасимова И.Г. Мы старались понять его и не могли. Он считает себя выдающимся логиком страны, был избран членом Академии наук Финляндии. Ему говорили, что нет претензий, но всякий раз не выпускали за границу. Наши слова об антипартийности этого поступка им отвергались, и он говорил, что нам не понять друг друга.
... Нашу беседу он закончил словами: "Я устал, хватит, дескать, обсуждений”.
Нам нужно избежать идеологического скандала. Перед нами идеологический противник.
Э.В. Ильенков: У меня то же мнение.
Постановление партбюро:
1. Принять к сведению сообщение комиссии. 2. Предложить комиссии доработать персональное дело Зиновьева, обратив внимание на его поведение и эволюцию взглядов»1.
Заметим, что на этом заседании партбюро Эвальд Васильевич произнес всего одну фразу. Примем также во внимание, что в решении партбюро речь об исключении из партии, об увольнении с работы и прочих карах вовсе не шла.
Однако в книге Зиновьева все выглядит иначе: «Комиссия настаивала на том, чтобы я объявил сообщения западной прессы и радио вымыслом, обещая оставить меня на работе и ограничиться строгим выговором по партийной линии. Я отклонил это предложение. Тогда меня срочно уволили с работы»1 2.
Следующее заседание партбюро, посвященное делу Зиновьева, состоялось осенью. Здесь уже главной темой стала публикация за рубежом книги А.А. Зиновьева «Зияющие высоты». На этом заседании Эвальд Васильевич отсутствовал, как, впрочем, и другие члены так называемой комиссии. На 1 ЦГА Москвы. Ф. 2501. On. 1. Д. 80. Л. 72-73.
2 Зиновьев А.А. Русская судьба, исповедь отщепенца. С. 467.


348
Е Иллеш. Реальность Документы, письма, стенограммы
партбюро были предложены следующие меры наказания: исключить из партии, лишить ученых званий, лишить правительственных наград, уволить из Института.
Из предложенного в постановляющую часть вошло только предложение об исключении из партии, каковое было принято единогласно. Решение об увольнении принято не было, подчеркну это обстоятельство особо.
Наконец, 2 декабря 1976 года на партсобрании обсуждалось персональное дело А.А. Зиновьева, в вину которому вменялось: во-первых, интервью зарубежной радиостанции, во-вторых, издание в Швейцарии книги «Зияющие высоты». С появлением изданной за рубежом книги дело принимает новый оборот. Оглашается решение партбюро об исключении Зиновьева из КПСС.
Приведу выдержки из выступления Т.И. Ойзермана, председателя комиссии по делу Зиновьева1:
«Отвечая на наши вопросы, Зиновьев с непонятным, чудовищным самомнением утверждал, что он единственный настоящий логик в СССР, что о нем знает весь мир, что им решены труднейшие логические проблемы, что все другие советские логики невежды или проходимцы и т. д.
...Как могло получиться, что сектор, в котором работал Зиновьев, не информировал партбюро о его настроениях, которые, по-видимому, как-то все-таки проявлялись? Как могло случиться, что партбюро неоднократно рекомендовало его для поездки за границу? Как объяснить тот факт, что книга Зиновьева, подвергавшаяся серьезной критике в печати, была увенчана первой премией Института философии? Почему Зиновьева два года тому назад рекомендовали в состав партбюро? ... Чем объяснить тот факт, что по представлению дирекции и партбюро Зиновьев был награжден медалью?»1 2
1 Надо сказать, что Теодор Ильич в этой истории был пострадавшей стороной - его труды выставляли на Госпремию, но вовремя спохватились, поскольку там были не только цитаты из Зиновьева, но и благодарность в его адрес (Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1367).
2 ЦГА Москвы. Ф. 2501. On. 1. Д. 80. Л. 9-29.


До и после Праги
349
После Т.И. Ойзермана с очень длинной речью выступил А.Л. Субботин. Он в основном критиковал теоретические взгляды Зиновьева, а также уличал его в «диком честолюбии»1.
После этих многословных речей слово дали Эвальду Васильевичу.
«Э.В. Ильенков: Мне остается немногое добавить после предшествовавших выступлений. Зиновьев - это человек, занявший крайне антисоветскую позицию. Причем сваливать вину на хромосомы нельзя, с детства он антисоветчиком не был. Не думаю, что он был антисоветчиком на войне, в университете. Я не знаю, когда он стал антисоветчиком, но он давно поменял Маркса на Карнапа. У меня были с Зиновьевым добрые отношения, пока он не расплевался с марксизмом в логике и не стал издеваться над диалектической логикой. Зиновьев пошел против партии, идеологии и, видимо, советской власти. Это стало ясно уже в день нашего разговора с ним. К сожалению, я сегодня не могу выступать в качестве члена комиссии. С 7 июля, с тех пор как мы доложили партбюро, комиссию не собирали ни разу. А пяти месяцев было достаточно, чтобы изучить дело более тщательно, все обстоятельства этого дела. Не ясно, как могло случиться, что Зиновьев выбрал путь антисоветчика. Меня занимает вопрос: возможно ли было такое 10-15 лет назад. В Институте последние годы сложилась обстановка неумеренного захваливания одних секторов и направлений работы и травля других. При Федосееве, Константинове, Копнине можно было организовать людей вокруг полезной, серьезной работы. А в этой ненормальной обстановке должно было что-то случиться. Вот и случилось!»1 2
Как бы впоследствии ни изображал Зиновьев роль Эвальда Васильевича в «расправе» и в «судилище», мы не можем не заметить, что в выступлении Ильенкова не было никакой кровожадности. Тут, кстати, можно было бы вспомнить, что в практически зеркальной ситуации говорил на партийных «судилищах» по «делу Ильенкова» сам Зиновьев. Тогда, в 1958 году, жертвой партийных истязаний был сам Эвальд Василье1 ЦГА Москвы. Ф. 2501. On. 1. Д. 80. Л. 14-21.
2 Там же. Л. 22-23.


350
Е Иллеш Реальность. Документы, письма, стенограммы
вич, книга которого оказалась в итальянском издательстве1. На тех «судилищах» А.А. Зиновьев выступал с обвинениями в адрес Ильенкова шесть раз и среди прочего требовал «дать ему (Ильенкову. - Е. И.) основательно, чтобы он запомнил на всю жизнь»1 2.
Что касается Ильенкова, то единственная его претензия к Зиновьеву лежит в теоретической плоскости: он обвиняет его в измене диалектике. Мало того, пытается переложить вину за скандальное событие на руководство Института.
После короткого выступления Эвальда Васильевича собрание приняло совершенно неожиданный оборот. Слово взял постоянный оппонент Ильенкова Йово Элез:
«Ильенков меня опередил. Я собирался критиковать партбюро за то, что Ильенкова включили в комиссию, но он сам заявил, что как бы не считает себя членом комиссии. Я считаю, что те причины, на которые ссылались Субботин и Ильенков, не выявляют сути дела. Субботин пытался доказать причины падения Зиновьева в спорах внутри формальной логики. ... Я также считаю, что действительные причины падения Зиновьева не лежат и в области диалектической логики, как нам это изобразил Ильенков.
... Ильенков здесь заявил, что падение Зиновьева произошло где-то около 14-15 лет назад, когда он перешел от диалектической логики к формальной, подменив Маркса Карнапом. Но коли так, то непонятно, почему Ильенков счел нужным свалить вину этого падения на Украинцева и Герасимова, которые здесь работают 2-3 года. Ильенков считает, что нарыв существует около 15 лет, но что он не прорвался при прежних директорах. Поразительная логика!
... Если, по мнению Ильенкова, Зиновьев скатился на антисоветские позиции около 15 лет назад, то целесообразно познакомиться с деятельностью Зиновьева за этот период и особенно с деятельностью той группы, которая тогда издавала
1 Подробно об этом в кн. Эвальд Ильенков. От абстрактного к конкретному. Крутой маршрут. 1950-1960. - М.: Канон+, 2017.
2 Подробно об этом в статье Е. Иллеш «Дело» Ильенкова и «Дело» Зиновьева в журнале «Человек», 2017, № 5.


До и после Праги
351
стенную газету. Не в последнюю очередь следует вспомнить и другую причину. А именно, содержание книжки, которое нам сообщил Украинцев, мне очень напоминает те «идолы», которые (Ильенкову известно где и кем) развенчивались теоретически. Когда мы показываем в наших исследованиях, что социалистическому обществу присуще отчуждение, что основное противоречие между машиной, включая сюда и производственную машину, и человеческим обществом вообще, что диктатура пролетариата есть идол, который надо устранить... Видимо, здесь над этим нам тоже нужно подумать»1.
Сквозь сумбур речи Элеза недвусмысленно звучит обвинение: в книге Эвальда Васильевича «Об идолах и идеалах» можно усмотреть идейные предпосылки поступка Зиновьева.
Завершила собрание речь директора, Б.С. Украинцева:
«Товарищи! Когда мы готовили этот вопрос о ренегате Зиновьеве, мы уже предвидели и даже почти угадали, что некоторые товарищи попытаются свести этот вопрос на другие рельсы. Есть айсберг, его самая большая часть подводная, она важнее той, которая торчит над водой. Так и в этом вопросе. Мы поступим неразумно, если пойдем по пути митинга. Обсуждение этого вопроса будет гораздо правильнее, если партийное бюро и дирекция подумают над тем, чтобы создать авторитетную комиссию, которая изучила бы те идеологические процессы, которые происходят в Институте. В книге Зиновьева подробно описываются институтские дела, в частности, связанные с работой редколлегии. Я удивлен непродуманным выступлением Субботина. Он занимается поверхностными явлениями, а надо искать глубокие причины. Мне кажется, что мы уже вступили в спокойный период развития. Есть и другой факт. Мы не можем привлечь людей к разработке вопросов материалистической диалектики. Некоторые авторы взяли за правило упрекать директора за свои неудачи. Мне кажется, что страсти улеглись. Мы согласны на переделку и изменение названий ваших трудов. Нужно бросить кокетничать элитарностью (выделено мной. - Е. 3.).
1ЦГА Москвы. Ф. 2501. On. 1. Д. 80. Л. 23-24.


352 Е Иллеш Реальность Документы, письма, стенограммы
Нужно Зиновьева исключить из партии, ходатайствовать перед Верховным Советом о лишении его наград. В нашем коллективе нет места отщепенцу».
«Собрание постановило:
1. За антисоветские и антипартийные действия, выразившиеся в публикации за рубежом клеветнической, злобной и циничной книги о советском обществе и советской науке, в передаче лживых сведений буржуазным органам информации Зиновьева А.А. исключить из рядов КПСС.
2. Рекомендовать дирекции и Ученому Совету Института философии АН СССР ходатайствовать перед соответствующими органами о лишении Зиновьева А.А. всех ученых степеней, научных званий и наград. Рассмотреть вопрос о целесообразности дальнейшего использования Зиновьева А.А. в качестве научного сотрудника Института философии, изучить причины политического падения Зиновьева А.А. и сделать необходимые выводы для улучшения идейно-воспитательной работы в нашей партийной организации и в коллективе Института философии АН СССР»1.
Решение было принято единогласно.
В выделенных мной словах директора недвусмысленный намек на многострадальный коллективный труд сектора диамата. Об этом подробно будет сказано ниже. Обращу также внимание на тот факт, что и это собрание не приняло решение об увольнении Зиновьева, постановило только «рассмотреть вопрос о целесообразности» его пребывания в Институте. Что же касается общей квалификации его действий, то именно благодаря им Александр Александрович стал мировой знаменитостью, чего, по всей видимости, и добивался. А что касается работы в Институте, то у этой истории было продолжение.
12 января 1977 года состоялось заседание сектора логики. На повестке дня значился пункт «о переизбрании д.ф.н. А.А. Зи-
1 ЦГА Москвы. Ф. 2501. On. 1. Д. 80. Л. 25-26.


До и после Праги
353
новьева на должность старшего научного сотрудника на новый срок»1.
Заседание шло своим чередом: А.А. Зиновьев сделал отчете работе за 1971-1975 годы. Ответил Зиновьев и на вопрос А.Л. Субботина «какие из перечисленных работ являются внеплановыми?». Затем последовал диалог, зафиксированный в протоколе.
«А.Л. Субботин: К какой категории относится ваша книга «Зияющие высоты»?
А.А. Зиновьев: Это мое личное дело, эта книга не имеет отношения ко мне как к сотруднику сектора.
А.Л. Субботин: При рассмотрении вопроса о переизбрании на должность старшего научного сотрудника надо учитывать всю совокупность обстоятельств: научную значимость работ, их значение. ... Я предлагаю воздержаться от переизбрания А.А. Зиновьева.
В.А. Смирнов: Я считаю то направление, в котором работает А.А. Зиновьев, бесперспективным.
А.А. Зиновьев: В таком духе я разговаривать не намерен. Мои работы имеют мировую известность, их переводят за рубежом, а ваши не переводят. Я - член финской Академии наук. Прошу разговаривать со мной уважительно.
ВА. Смирнов: Я считаю нужным высказать то, что думаю. Я считаю, что сектор должен работать на уровне современной науки, а работы А.А. Зиновьева таковыми не являются; это бред, а не наука.
А.А. Зиновьев: Я ухожу, имейте в виду, все, что здесь говорилось, будет предано гласности».
Постановили: д.ф.н. А.А. Зиновьева к переизбранию на должность старшего научного сотрудника на новый срок не рекомендовать. Принято единогласно.
Подписано и.о. зав. сектора логики В.А. Смирновым1 2.
Этот документ я привела с единственной целью опровергнуть участие Э.В. Ильенкова в увольнении А.А. Зиновьева из Института, в чем последний своего бывшего друга обвинял.
1 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1367. Л. 133.
2 Там же. Л. 133-134.


354
Е. Иллеш. Реальность. Документы, письма, стенограммы.
...О чешских событиях мне совсем недавно напомнил философ из Братиславы Игор Ханцель. Он обратился с просьбой прислать ему книги: «Меня интересуют работы вашего отца из-за влияния Вацлава Черника, который был его учеником в 1951-1954 гг. в МГУ Несколько лет тому назад Черник рассказал мне, что встречал вашего отца в 1969 году, после того как Брежнев отправил войска в Чехословакию. Он вспомнил, что на одной конференции ваш отец публично заявил: «Нельзя проталкивать социализм с пистолетом, приставленным к голове».
ИДЕАЛЬНОЕ И РЕАЛЬНОЕ Часть первая. Письма А. Сорокина
«Идеальное и реальное» - таков был один из вариантов названия многострадальной статьи Эвальда Васильевича, публиковавшейся после его смерти под названием «Диалектика идеального».
Посмотрим на ситуацию не с философской, а с житейской точки зрения. Пусть «идеальное» в данном случае будет обозначать представление Эвальда Васильевича о наилучшем устройстве действительности, тем самым будем считать его «идеалистом», ставшим жертвой жестокого противоречия между идеалом и реальностью, долгое время выступавшей под псевдонимом Б.С. Украинцев.
Ключевым событием этого противостояния стало заседание Ученого совета Института 4 февраля 1976 года, на который пришло беспрецедентное количество слушателей. В явочном листе членов Ученого совета из 26 персон отсутствовали подписи только двоих - Ф.В. Константинова и М.Ф. Овсянникова. Как всегда в тех событиях, которые прячут под собой интригу, отсутствие бывает не менее красноречивым, чем присутствие. В списке не-членов, пришедших на Ученый совет, значится почти 60 фамилий1.
1 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1339. Л. 113-116.


Идеальное и реальное. Часть первая. Письма А. Сорокина
355
Повестка дня тоже выглядела красноречиво и вполне в духе времени:
1. Обсуждение рукописей:
а) «Социальное развитие села в период строительства коммунизма»
б) «Диалектика как логика в теории познания»
2. Разное1.
Понятно, что с «социальным селом» разобрались быстро и благожелательно, да и не ради него в зале собрались почти сто человек. А вот решение по пункту 16:
«Слушали: Обсуждение рукописи колл, труда "Диалектика как логика в теории познания".
Выступили: д.ф.н. Лекторский В.А., чл.-корр. АН СССР Степанян Ц.А., д.ф.н. Богомолов А.С., д.ф.н. Чернов В.И., д.ф.н. Гладков В.А., д.ф.н. Тюхтин В.С., к.ф.н. Быков В.В., д.ф.н. Элез Й., д.ф.н. Сачков Ю.В., д.ф.н. Украинцев Б.С.
Постановили: Не рекомендовать к печати колл, труд "Диалектика как логика в теории познания". Предоставить возможность сектору диалектического материализма обсудить и в течение одного месяца внести свои предложения по этому труду и после этого рассмотреть его на Ученом совете в виде подробного проспекта. Просить дирекцию Института рассмотреть вопросы, связанные с содержанием работ сектора диалектического материализма, и принять меры к выполнению работ по материалистической диалектике на высоком уровне запланированных на следующую пятилетку.
Председатель Ученого Совета
Доктор философских наук, профессор Б.С. Украинцев».
Вспоминая об этом событии, Александр Сорокин писал Андрею Майданскому:
«Было бы неплохо издать статью Ильенкова со стенограммой - полной! - того самого "заседания" Ученого совета под председательством Б.С. Украинцева и со всеми "официальными" и не официальными отзывами на рукопись нашей коллективной работы, для которой статья Ильенкова пред-
1 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1339. Л. 112.


356
Е. Иллеш. Реальность. Документы, письма, стенограммы
назначалась. Я думаю, что стенограмма заседания хранится в архиве Института, хотя, чтобы получить ее (точнее, поискать и найти - что, на мой взгляд, возможно), нужно получить соответствующее разрешение начальства. Т. е. нужно обращение в дирекцию».
Дорогой Саша, сказала бы я ему, если бы его прежде срока не унесла беспощадная болезнь. Дорогой Саша, вот она, стенограмма. Но на обложке нашей книги стоит фамилия Ильенкова. Неужели ты хочешь, чтобы под этим именем мы напечатали речи людей, которые отравляли ему жизнь, плели интриги за его спиной, лишали возможности спокойно работать? Лучше я еще раз процитирую твои письма.
Из письма Александра Сорокина Андрею Майданскому:
«Обсуждение, которое произошло в 76 г. в стенах Института философии, не могло бы состояться в 63 году по поводу его статьи “Идеальное1' во 2-м томе “Философской энциклопедии". Просто атмосфера была другая. А ведь и тогда при обсуждении - принимать статью Ильенкова “Идеальное" к печати или нет, - и тогда были разные, в том числе и прямо противоположные точки зрения. Многим его статья “не нравилась" и это четко проявлялось и в последующих обсуждениях, носивших широкий и открытый характер. И все же статья была принята, напечатана и мир, что называется, не рухнул. Напротив, огромное большинство людей, участвовавших в дискуссии, считало, что статья, при всей ее “спорности", интересная, что она будит мысль (а не словопрения), стимулирует новые исследования и пр. и пр. Я все это хорошо помню. Более того, я - в то время студент пятого курса МГУ - был участником обсуждения статьи Ильенкова на заседании Ученого совета по проблемам диалектического материализма философского факультета МГУ выступал в поддержку статьи Ильенкова, полемизировал с некоторыми профессорами философского факультета (прежде всего с Георгиевым Ф.И.), за что вскоре и поплатился. Но 76 год - не 63-й...»
Ну хорошо, немного все же процитирую стенограмму. Но не собственно философскую полемику, где я могу ошибиться в расстановке акцентов (я же не философ!), а, так сказать, «ра¬


Идеальное и реальное Часть первая. Письма А Сорокина
357
мочные» фрагменты, которые даже лучше, чем основные выступления, дают понять смысл происходившего.
«Б.С. Украинцев: Какие будут вопросы?
Чл.-кор. Ц.А. Степанян: Рукопись я не смог прочесть, но я внимательно слушал сообщение т. Лекторского и ознакомился с оглавлением.
Какое соотношение исторического и современного материала в двух томах?
Какое место занимает проблема противоречия в учении о диалектике?
Какое место по объему занимает проблема противоречий и какие новые противоречия современного общественного прогресса раскрыты в этой области?
Сейчас у меня вопрос специально по центральной проблеме наших самых квалифицированных авторов - Ильенкова и Лекторского - о диалектике реального и идеального, субъективного и объективного.
Первая глава т. Ильенкова. Почему идеальное противопоставляется реальному? В марксизме идеальное противопоставляется материальному, а не реальному. Если идеальное - реальное, то где же ленинская теория отражения? Если идеальное противопоставляется реальному, снимается материалистический диалектический подход к вопросу. Это очень важный вопрос в материалистическом понимании теории отражения.
Почему у вас на первом плане идет субъективное, а потом объективное?
(Смех в зале]
Ведь речь идет о книге по диалектике, по материализму, а вы смеетесь.
Б.С. Украинцев: Мы слушаем серьезные вопросы. Этими смешками мы их не решим.
Голос с места: Надо серьезно задавать вопросы.
Ц.А. Степанян: Мы должны строго подходить к марксизму. Это наука, а не субъективное творчество»1.
На вопросы прочитавшего оглавление Степаняна отвечал Владислав Александрович Лекторский - из всех авторов сбор1 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1339. Л. 143-144.


358
Е. Иллеш. Реальность Документы, письма, стенограммы
ника он был единственный, кому было дозволено высказаться. Цитирую:
«... Что касается специального анализа диалектических противоречий, то этому посвящена одна из статей в первой книге. Наконец, каждая статья книги посвящена анализу того или другого типа или аспекта диалектических противоречий. Например, в статье Ильенкова это - противоречие между идеальным и реальным. Так что без проблемы противоречий не было бы диалектики»1.
Еще из стенограммы:
«Б.С. Украинцев: Вы являетесь руководителем и вы согласны со всем, что есть в книге?
В.А. Лекторский: Я согласен не со всем, но есть разные типы несогласия. Есть несогласия, которые заставляют возражать против публикации статьи, а есть такие, с которыми мы можем спорить, не соглашаться - здесь высказано столько разных точек зрения, что я не мог бы со всеми согласиться.
Б.С. Украинцев: Почему во всей книге нет упоминания о том, что у нас в Союзе и других странах существует большая марксистская литература? Огромная книга и 75% ссылок на Канта и Гегеля, 15% на Ленина и ни одной ссылки на марксистских философов последних 50 лет. Впечатление такое, что существовали Кант, Гегель, немного Маркс и авторский коллектив.
Е.Д. Модржинская: Имеется ли в этой книге полемика с современными марксологическими извращениями, извращениями проблем теории диалектического материализма и искажениями этой теории?
Второй вопрос: имеются ли попытки дать классификацию и рассмотреть основные направления искажения диалектики как теории познания? Речь идет не о марксологах, а о тех, кто считает себя марксистами, но дает неадекватное понимание ленинской диалектике. Это сильно распространено на Западе»1 2.
Собственно говоря, из этих первых выступлений (вопросов] понятна и суть дела и неумолимость последовавшего приговора. Обозначена антинаучность «субъективного
1 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1339. Л. 145.
2 Там же. Л. 146-147.


Идеальное и реальное Часть первая Письма А Сорокина
359
творчества», зафиксирована недостаточность «современного материала» (в вопросах Степаняна), а также, благодаря бдительности Е. Модржинской, сделан намек на «неадекватность понимания ленинской диалектики» по западному образцу. Поправьте меня, если я ошибаюсь.
Еще из письма очевидца и жертвы обсуждения, Александра Сорокина:
«Никому из нас слова предоставлено не было, хотя репликами с места и поднятием рук мы выражали желание выступить. Рецензенты были и со стороны, в том числе с кафедры философии АН СССР (Чернов, кажется, именно там работал и еще кто-то). Таким образом, это было не обсуждение, а осуждение, т. е. расправа с инакомыслящими, оформленная под "обсуждение".
Никакой защиты сборника на заседании Ученого совета не было. Одни выступления, как всегда, были мягче, другие жестче, но каких-либо возражений против отправки рукописи «на доработку» не было. Снято было две статьи: Ильенкова "Диалектика идеального" и Сорокина "Историзм логической культуры мышления", в рукописи мой текст шел за ильенков- ским. При этом мне было рекомендовано написать другую статью на другую тему. Ильенкову не было рекомендовано и этого. Так что решение было практически единогласным.
Из официальных отзывов был только один "за" - отзыв Л.К. Науменко. Но его на заседании не было».
Вернемся к стенограмме. Про рецензентов Б.С. Украинцев сказал следующее:
«Официальным рецензентом мы считаем прежде всего профессора Богомолова. Потом мы просили кафедру философии прорецензировать, и от них выступит представитель. Потом по нашей просьбе официально читал работу профессор В.И. Чернов и еще несколько товарищей из нашего Института прочитали. Подход был довольно широкий».
Тут вмешался В.А. Лекторский: «Рецензия профессора Науменко вами не считается?»1
1 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1339. Л. 148.


360
Е. Иллеш. Реальность. Документы, письма, стенограммы.
Ответ Украинцева был уклончивым, но больше речь о рецензии Л.К. Науменко не заходила, она бы определенно выбилась из общего обличительно-разоблачительного пафоса.
Список выступавших приведен выше. Кроме их выступлений, в стенограмму попала только одна реплика Эвальда Васильевича, которой он перебил пространную речь проф, Чернова: «Я как автор не узнаю себя совершенно».
О том, чтобы автор себя узнал, никто и не заботился. В заключительном выступлении директор Украинцев резюмирует:
«О статье Эвальда Васильевича уже говорили здесь товарищи, я полностью согласен с ними и не хочу повторяться.... Я хочу добавить одно - то, чего никто не говорил. Вся статья Эвальда Васильевича поражает грубостью своего тона, непривычной для научных статей. Поражает какая-то открытая неприязнь к современной науке и к попыткам решать какие-то вопросы. Эта злобность к современному знанию поражает, но мы, философы, не можем в такую тогу рядиться и так выступать перед всем миром»1.
Меня здесь больше всего цепляет вот это «мы, философы». Ищу в интернете «философ Украинцев», а Яндекс с Гуглом мне в ответ все больше про украинцев. Не осталось следа от философии Украинцева, а статья Ильенкова, которую директор шесть раз (по подсчетам А. Сорокина) запрещал, неоднократно опубликована. Осмотрительнее надо быть в настоящем, чтобы не стать посмешищем в будущем, так мне кажется.
По воспоминаниям очевидцев тех событий, Эвальд Васильевич предложил считать его статью «творческой неудачей». Этой фразы в стенограмме нет. Еще раз обратимся к письмам Александра Сорокина:
«В центре обсуждения был, действительно, текст Ильенкова. Слова "можете считать это моей творческой неудачей" он действительно сказал, но я не помню и не утверждаю, что это было сказано на заседании Ученого совета. Если это и было сказано, то это могло преследовать только одну цель - не помешать публикации рукописи в целом. Естественно, что ЭВ не считал свою статью "творческой неудачей".
1 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1339. Л. 229.


Идеальное и реальное. Часть вторая Те же и Трапезников
361
Текст, который сохранился у меня, принадлежал В.С. Тюх- тину [в то время зав. сектором "материалистической диалектики"), но читал его и делал свои пометки не только он, но и кто-то другой. Взгляды В. Тюхтина на проблему идеального хорошо известны, это вариант концепции "соответствия". Сектор ему дал Украинцев (до этого Тюхтин был в отделе философских вопросов естествознания), и он был одним из официальных рецензентов. Какую он мог написать рецензию на текст Ильенкова (а это было главным для Украинцева), понятно заранее.
Насколько я помню, речи о расформировании сектора Лекторского, по крайней мере публично, не шло. Да в этом и не было никакой надобности, достаточно было просто заблокировать на первых порах Ильенкова и его сторонников, которых в то время в секторе было уже явное меньшинство. Уже к этому времени началась изоляция - духовная, нравственная, - Ильенкова и в секторе, и в Институте, особенно со стороны "начальства". Ведь наступил 75-й год - своего рода "год великого перелома" в настроениях людей».
ИДЕАЛЬНОЕ И РЕАЛЬНОЕ
Часть вторая. Те же и Трапезников
Я не знаю (и теперь уже не спросишь), почему Александр Сорокин считал именно 75 год «годом перелома в настроениях». Может быть, для него точкой отсчета послужила комиссия ЦК КПСС, работавшая в Институте именно в тот год. Работа комиссии завершилась Постановлением ЦК КПСС по Институту философии от 16 мая 1975 года. Спустя год, в июне 1976 года, на закрытом партсобрании Института обсуждался «ход выполнения» этого Постановления. На собрании присутствовали 165 членов и один кандидат в члены КПСС. Основной доклад делал секретарь партбюро Института И.Г. Герасимов.
Из всей стенограммы того собрания обратим внимание только на те выступления, которые связаны с работой сектора В.А. Лекторского и со злосчастной рукописью «Диалектика как логика» (в скобках замечу, что партийные документы - бесценный источник информации).


362
Е Иллеш Реальность. Документы, письма, стенограммы
«В.А. Лекторский:... Я хотел бы выразить удивление содержащимся в докладе утверждением о том, что работа сектора диалектического материализма неоднократно подвергалась серьезной критике со стороны научной и партийной общественности. Если речь идет о недостатках, имеющихся в работе сектора, то они, конечно, есть. Но почему только наш сектор выделен по части констатации недостатков? И о какой критике со стороны научной и партийной общественности идет речь? Если говорить об оценке наших трудов, выпущенных за последние 10 лет, то все они получили высокую оценку на страницах и партийной, и научной печати. Многие наши работы переведены на ряд иностранных языков. Эти работы знают, их цитируют, на них ссылаются.
... Перед проведением данного собрания партбюро создало комиссию по проверке выполнения в Институте Постановления ЦК КПСС. Никто из сектора не был включен и в эту комиссию. Вообще за последний год партийное бюро Института не включает никого из наших сотрудников ни в одну из многих комиссий. Зато нас проверяют разные комиссии, состоящие из одних и тех же лиц. Эти же лица (например, Й. Элез, В.В. Быков) оценивают наши труды, решают наши кадровые вопросы и т. д. Это странное и ненормальное положение, разумеется, порождает нервную обстановку, вызывает разные слухи.
... Очень больным местом является для нас вопрос о кадрах. С нашего сектора большой спрос, мы очень многое должны делать. Между тем в секторе лишь 14 человек заняты творческой работой. Для сравнения укажу, что в отделе философских вопросов естествознания около 50 сотрудников, а в отделе научного коммунизма - около 60. Мы много лет просим дать в сектор ставки. Ставок нам не дают.
Докладчик говорил о необходимости смелого творческого поиска. Но о творческом поиске мало говорить, нужно его реально поддерживать. Между тем на большом Ученом совете Института не было проведено ни одной творческой научной дискуссии по актуальным проблемам философской науки.... Наш сектор неоднократно предлагал свои услуги в этом отношении. Но наши предложения не были поддержаны»1.
1 ЦГА Москвы. Ф. 2501. On. 1. Д. 78. Л. 63-65.


Идеальное и реальное Часть вторая Те же и Трапезников
363
Сказанное В.А. Лекторским подхватил в своем выступлении Э.В. Ильенков:
«10 лет подряд я принимаю участие в интересной работе со слепоглухонемыми. За это время я сделал 8 докладов в Москве, в Ростове-на-Дону я выступил с тремя докладами, в Горьком сделал доклад, много докладов сделано в самых разных аудиториях, опубликованы материалы по этой теме в трех центральных журналах. В свое время тезисы своего выступления я сдал В.В. Быкову, и не моя вина, что до сих пор я не смог выступить с докладом на нашем Ученом совете1.
Положение дел в Институте мне видится не в столь розовом свете, как это было представлено в докладе. Атмосфера в Институте очень плохая, я в Институте уже 23 года и не помню, чтобы так было когда-нибудь. Слова говорятся хорошие, но они, к сожалению, расходятся с практикой. Партия требует от нас заниматься философией не для философии - это столь же неверно, как заниматься искусством для искусства. Слишком часто с этой трибуны нас упрекают в том, что мы закопались в историю философии, презираем науку. В комиссию по проверке входили Й. Элез и Е.Д. Модржинская. И если бы наша дирекция хотела знать об истинном положении дел в секторе, объективно выяснить многие вещи, если бы хотела помочь нам, то она назначила бы других людей в комиссию. На XXV съезде КПСС Л.И. Брежнев обратил внимание и подчеркнул необходимость перестройки народного образования с тем, чтобы учить людей мыслить. Надо выявить, что такое мышление.
Всем известно, что произошло с сектором истмата. По отношению к нашему сектору поступают так же, как когда-то к истмату. И вот пример. Ученый совет, на котором обсуждалась рукопись нашего сектора и который, к сожалению, нельзя представить как образец творческой дискуссии. Все знают трудности написания этой книги, но мы сделали книгу в срок. При пяти положительных отзывах на книгу Б.С. Украинцев вы1 Забегая вперед, скажу, что через год Эвальд Васильевич сделает доклад на институтском Ученом совете, и он будет крайне недоброжелательно принят. Об этом речь впереди.


364
Е. Иллеш. Реальность. Документы, письма, стенограммы
вел итог, что рукопись никуда не годится. И это на основании трех путаных выступлений В.В. Быкова, Й. Элеза и В.И. Чернова. Украинцев часто говорит о преодолении историко-философской традиции. А это ведь ленинская традиция. В области разработки теории диалектики нынешняя дирекция поставила целью выкорчевать ту традицию, к которой принадлежат М.М. Розенталь, П.Ф. Копнин, Б.М. Кедров, В.И. Шинкарук и я в том числе. Речь идет не обо мне только, я не стал бы занимать внимание 150 коммунистов, я бы ушел из Института.
Я кончаю предложением к собранию: та оценка, которая дана положению дел в Институте в докладе, очень необъективна. Надеюсь, что будет перелом, что будет создана действительная комиссия, которая рассмотрит работу не только нашего сектора, но и других подразделений Института объективно, с партийных позиций, будут созданы человеческие условия для работы.
Й. Элез: Читали ли вы то, что написано мной и В.С. Тюх- тиным?
Э.В. Ильенков: Я не член партийного бюро и не допущен к таким документам.
Е.Д. Модржинская: Я не могу не реагировать на выступление Э.В. Ильенкова. Хочу удивиться тому, что выступают не на тему нашего собрания. Тема: как каждый наш коллектив выполняет задачи, поставленные в решении ЦК КПСС по нашему Институту. Самоуспокоенность наших товарищей не годится для нормальной работы.
... Э.В. Ильенков, В.А. Лекторский не обращают внимания на работы буржуазных марксологов против диалектического материализма, например, две книги "Маркс и западный мир”, "Марксизм и современный мир”. Лучше будет, если каждый из выступающих будет говорить о недостатках.
Э.В. Ильенков: (справка). В одной из названных Еленой Дмитриевной книг напечатана моя статья в защиту марксизма, утвержденная нашей дирекцией»1.
1 ЦГА Москвы. Ф. 2501. On. 1. Д. 78. Л. 67-70.


Идеальное и реальное Часть вторая Те же и Трапезников
365
К обсуждению на Ученом совете сборника сектора диалектического материализма обратился в своем выступлении Е.П. Никитин:
«Из выступавших на обсуждении большинство ограничилось замечаниями в адрес одной-двух статей, причем никто из них не возражал против публикации. О работе в целом высказались три человека: А.С. Богомолов (официальный рецензент), В.В. Быков и Б.С. Украинцев. Первый, как остальные четыре рецензента (Л.К. Науменко, И.А. Акчурин, Ю.Б. Молчанов и кафедра философии АН СССР), сделал обстоятельный разбор двухтомника и рекомендовал его к печати. В.В. Быков был занят в основном перечислением тех мест, где используется историко-философский материал, исходя из тезиса, безусловно, ложного, что позитивный теоретический анализ в философии возможен в абстракции от философского наследия. Выступление Б.С. Украинцева состояло из трех частей: частных замечаний по одной статье, цветистой метафоры (а метафоры, как известно, ничего не доказывают) и старого студенческого анекдота. На этом основании был сделан вывод о невозможности рекомендовать двухтомник к изданию. Этот вывод был навязан Совету. Я мог бы умножить число фактов подобного рода. Все они приводят к выводу, что стиль работы Б.С. Украинцева может быть охарактеризован как волюнтаризм и субъективизм. Этот метод сурово и справедливо осужден нашей партией»1.
Эти обвинения «снизу» директор Украинцев проигнорировал - понятно, что его больше занимала установка, полученная «сверху» - от самого Трапезникова1 2. По словам Украинцева, в выступлении Трапезникова на совещании директоров и секретарей парторганизаций гуманитарных институтов было замечено, что «над Институтом висит долг по созданию труда по материалистической диалектике. Этот же вопрос обсуждался неоднократно и на отделении. Значит, мы что-то не доделали, не выполнили самого главного. Раньше я думал, что
1 ЦГА Москвы. Ф. 2501. On. 1. Д. 78. Л. 71-73.
2 С.П. Трапезников в те годы был зав. отделом науки и учебных заведений ЦК КПСС.


366
Е Иллеш. Реальность. Документы, письма, стенограммы
наши сотрудники могут создать такой труд, но не хотят. Но на сегодняшнем собрании у меня возникло подозрение, что, может быть, и не могут»1.
Последнее замечание справедливо - в той стилистке, которая считалась образцовой Украинцевым и Трапезниковым, не только несчастная статья Ильенкова, но любое серьезное философское высказывание было бы неуместно.
Закончил свое выступление директор на оптимистической ноте:
«На сегодняшнем партийном собрании было много верных, критических замечаний. Например, об организационной работе. Действительно, у нас еще есть трудности с секретарями, машинистками, курьерами. И меня нельзя упрекнуть в том, что я не воюю с этими недостатками»1 2.
Жаль, что директор целиком и полностью не сосредоточился на войне с недобором курьеров. Он и не мог - он должен был быть благодарным орудием ЦК, доверившим ему идеологический форпост. Тем временем сотрудники сектора Лекторского («идеалисты»!) никак не могли смириться с наступлением реальности - «реального социализма» (автором термина считается М.А. Суслов, главный идеолог партии).
ИДЕАЛЬНОЕ И РЕАЛЬНОЕ Часть третья. Процедура
27 октября все того же, 1976 года, сотрудники сектора диамата собрались на заседание, чтобы в очередной раз обсудить свой многострадальный труд «Проблемы материалистической диалектики как логики и теории познания». Рукопись, как сообщил собравшимся В.А. Лекторский, после памятного Ученого совета была сокращена, часть статей была изъята, на их материале предполагается к концу года сделать другую книгу, посвященную критике буржуазных концепций диалектики. Прочие статьи были доработаны, были добавлены об1 ЦГА Москвы. Ф. 2501. On. 1. Д. 78. Л. 73-74.
2 Там же. Л. 74.


Идеальное и реальное. Часть третья Процедура
367
зоры литературы. Кроме того сектор передал рукопись на рецензии В.И. Купцову1 и Э.В. Безчеревных1 2, а статью Э.В. Ильенкова, как подвергшуюся самым суровым обличениям, еще и известному психологу, академику А.Н. Леонтьеву и известному специалисту по истмату В.И. Толстых.
Купцов и Безчеревных на заседании присутствовали и в целом очень благосклонно отнеслись к секторскому труду.
Из выступления В.И. Купцова:
«Работа в целом не является работой, подводящей итог всех советских исследований в этой области, это скорее сборник статей, не претендующий на полный охват всей проблематики материалистической диалектики. И она не должна оцениваться с точки зрения глобальной. По крайней мере половина работ весьма оригинальна. Это работы Э.В. Ильенкова, В.А. Лекторского, В.С. Швырева, А.Е. Левина. Интересна работа Н.Н. Трубникова - она резюмирует складывающееся понимание обсуждаемой проблемы.
... Статья Э.В. Ильенкова. Позиция автора мне нравится, она очень перспективна. ... Работа интересная и очень хорошо сочетающая историко-философский анализ и исследование современной проблемы. Статья несколько излишне полемична...3
Э.В. Безчеревных: ... Статья Ильенкова демонстрирует, чем должна заниматься философия. Она показывает, как, казалось бы, узкоспециальное исследование в области философии имеет и практическое, прикладное значение»4.
Оба рецензента рекомендовали сборник к печати, к ним присоединился Е.П. Никитин, сказавший, что «разнообразие концепций и стилей философствования делает сборник очень интересным»5.
Итогом заседания сектора стало решение «Рекомендовать к изданию».
1 В.И. Купцов в те годы был профессором кафедры философии естественных факультетов МГУ.
2 Э.В. Безчеревных работал в Политиздате, был постоянным редактором книг Э.В. Ильенкова.
3 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1346. Л. 34-35.
4 Там же. Л. 36.
5 Там же.


368
Е. Иллеш Реальность Документы, письма, стенограммы.
Наивные люди! Никак не хотят понять, что «реальное» уже обступило со всех сторон, что вопрос давно решен, хоть до поры до времени и положен под сукно.
Прошел год. 14 декабря уже следующего, 1977 года, на Ученом совете Института снова состоялось обсуждение злополучной рукописи. Владислав Александрович подробно рассказал, что за это время было сделано. В частности, он сказал: «Во время обсуждения на Совете особой критике подверглась статья Ильенкова "Идеальное и реальное". Учитывая эту критику, на уровне сектора мы послали статью на рецензию целому ряду ученых, в частности, А.Н. Леонтьеву, директору Института психологии В.В. Давыдову, наконец, доктору философских наук В.И. Толстых, который специально занимается проблемами диалектического и исторического материализма. Этот рецензент положительно оценил статью. После этого мы сдали рукопись в дирекцию. Это было год назад»1.
Пропустим выступления Тюхтина и Сачкова. Ничего нового, чего бы мы уже не знали, они сказать не могли. А вот директор Украинцев на этот раз приберег коварный замысел. И вот с чего он начал:
«Вернемся к нашей рукописи. С отзывами мы все познакомились. Надо сказать, что официальные отзывы не на грани восторга от этой рукописи.
Но я думаю, что мы поступим правильно, если в целом рукопись рекомендуем к печати, но со следующими условиями:
Во-первых, изменить название. Есть хорошее предложение - назвать "Очерки методологии науки".
Второе: замечаний много и, по-видимому, авторам придется еще поработать.
Третье предложение: поскольку острая дискуссия - все рецензенты отмечают это положение, - ... просить "Вопросы философии" опубликовать статью Эвальда Васильевича в порядке обсуждения. Дискуссия, по-видимому, будет длительной и не так просто ее решить. Я считаю, что во второй части очень упрощен показ, надо это как следует раскрыть. Но я думаю, 1 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1359.71.117.


Идеальное и реальное. Часть третья Процедура
369
что в самой книге печатать в порядке обсуждения не стоит, неприлично это, и лучше сделать это в журнале. Тираж журнала больше, чем книги, и там есть возможность дискуссии1.
В разговор вмешивается А.Г. Спиркин и просит директора дать ему возможность вместе с Эвальдом Васильевичем еще поработать над статьей и все-таки оставить ее в сборнике, «иначе это будет похоже на дискредитацию»1 2.
Б.С. Украинцев продолжает:
«Мы учтем ваше желание, но поскольку там вопросы очень дискуссионные, я уверен, что не все так наглядно доказательно в этой статье. Автор сам не представляет себе всех последствий, если принять эту точку зрения. Хорошо было бы отразить это на страницах нашего журнала, тем более что мы давно не видели серьезной дискуссии на страницах журнала, а они бывали, и были очень интересные. Вот по этому поводу есть два предложения: как насчет того, чтобы просить "Вопросы философии" опубликовать эту статью в порядке дискуссии?
(Реплика Эвальда Васильевича: "В ней 80 страниц").
Я думаю, что они 40 страниц могут опубликовать. Судя по рукописи, можно свести ее к 40 страницам.
(Эвальд Васильевич: "Это будет другая статья").
Почему другая?
Голос с места: Я понял так, что рукопись в целом неоднократно рецензировалась, примерно 10 рецензентов читали рукопись. Как они относятся?
Б.С. Украинцев: Рецензия АОН суровая. Считается, что статью надо серьезно переделать. Книга считается довольно серой. Некоторые, наоборот, считают, что Эвальд Васильевич, что это высказывалось в 1929 году Рубиным3, была такая же
1 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1359. Л. 137-138.
2 Там же.
3 Рубин Исаак Ильич (1886-1937), профессор Московского университета, автор трудов по истории экономической мысли, прежде всего - по «Капиталу» К. Маркса. В 1928 г. по его книге «Очерки по теории стоимости Маркса» была организована широкая «дискуссия» (по сути, идеологическая расправа над «рубинщиной»). В 1930 году последовал арест и тюремное заключение, в 1933 - ссылка в Казахстан, где впоследствии Рубин был приговорен к расстрелу.


370
Е. Иллеш Реальность Документы, письма, стенограммы
дискуссия. Общая оценка очень сдержанная, даже не сказано - печатать или не печатать.
Был целый ряд протестов, что не те рецензенты, тогда обратились в АОН при ЦК КПСС. Там очень долго держали и дали две рецензии, два профессора, два доктора. Рецензии очень сдержанные.
Хорошо, рекомендуем рукопись под другим названием. А в отношении этой статьи?
... Примем такое решение: в целом сборник утвердить за исключением статьи Э.В. Ильенкова, которую предлагается доработать А.Г. Спиркину. Если статья будет доработана так, что ее можно включить в сборник без грифа - примем ее на дирекции. Если она будет остро дискуссионной, будем просить опубликовать ее в порядке обсуждения.
Э.В. Ильенков: Вы можете снять это своей директорской властью.
Б.С. Украинцев: По-моему, я вношу хорошее предложение - опубликовать статью в “Вопросах философии” в порядке обсуждения, потому что она остро дискуссионная. Это пишут все рецензенты - и Коршунов, и Анцыферова, и Пономарев, и Леонтьев. Я предлагаю, что поскольку статья остро дискуссионная, опубликовать в “Вопросах философии”. Можно свести ее до 60 страниц и опубликовать в двух номерах. Как поступим, будем голосовать?
А.Г. Спиркин: Как формулируется второе предложение?
Б.С. Украинцев: Если статья будет так доработана, что снимается момент острой дискуссионное™, то включить в сборник.
Позиция Ильенкова пока не доказана, и сам Эвальд Васильевич не представляет - к каким последствиям для него это приведет, если мы все это признаем: там очень извращенно все это воспринимается, и всякое извращение, - я не подписал бы книгу за Институт, если дирекция не согласна и Ученый совет не согласен.
А.Г. Спиркин: Я гарантирую Вам, что статью можно будет принять.
Б.С. Украинцев: Мы не можем гарантировать, что мы примем. Мы не можем заставить Эвальда Васильевича писать так, как мы хотим.


Идеальное и реальное Часть третья Процедура
371
... Меня никто не может упрекнуть, что я предвзято отношусь. Если мысль обоснована, то я не возражаю, а если не обоснована и тем более имеются такие рецензии...
Э.В. Ильенков: Я прошу прочесть какую-нибудь рецензию, хотя бы Толстых.
Б.С. Украинцев: Значит, есть два предложения: доработать и снова обсудить или печатать в дискуссионном порядке.
Э.В. Ильенков: Я понимаю, что статья у вас встала поперек горла.
Б.С. Украинцев: Все рецензенты были с вами очень вежливы. Причем здесь поперек горла? Здесь целая куча рецензий лежит. Я буду ждать решения. Будем голосовать. Кто за первое предложение: одобрить рукопись, просить авторов серьезно ее доработать, а статью Ильенкова просить опубликовать в “Вопросах философии” в порядке обсуждения.
(Реплика Э.В. Ильенкова: "Мы не можем решать за журнал”).
Это орган Института, мы будем их просить.
Кто за первое предложение? 14. Кто против? 1. Воздержались? 3.
Прошу четко сформулировать [второе] предложение.
А.Г. Спиркнн: Предложить рукопись к изданию. Поручить лично мне поработать с Эвальдом Васильевичем, чтобы эту статью с учетом замечаний доложить в дирекции.
Б.С. Украинцев: Кто за это предложение? 4 голоса. Значит, проходит первое предложение»1.
Прежде чем говорить о процедуре, коротко проанализируем высказывания директора. Во-первых, легкость, с которой Украинцев обращается с чужим текстом: 80 страниц? Пусть будет 40. Мало 40 - пусть будет 60. Много 60? Дадим два раза по 30. Видимо, такую доступную арифметику директор практикует с собственными текстами, поэтому не видит в этом ничего страшного и для чужих. Во-вторых, использование для характеристики текстов Эвальда Васильевича устрашающих, едва ли не уголовных, определений - «все извращенно», «всякое извращение», что «неприлично». (Ау, Фрейд!)
1 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1359. Л. 137-142.


372
Е Иллеш. Реальность. Документы, письма, стенограммы
Наконец, в-третьих, демонстрация сакрального знания, недоступного аудитории: «Автор сам не представляет себе всех последствий», «... не представляет - к каким последствиям для него это приведет».
Все, аудитория деморализована. Пора включать процедуру, голосование. Фрейд здесь, конечно, ни при чем. Это выучка, это школа, а именно Высшая партийная школа (ВПШ) при ЦК КПСС, которую Борис Сергеевич закончил в 1952 году.
Да не статья у Украинцева костью в горле, а сам Ильенков, его облик, его повадки, его Гегель с противоречиями. Уже везде избавились от «острой дискуссионности», а тут приходится нянькаться.
И вот вопрос - почему Эвальд Васильевич не ушел из Института, почему не публиковал свои статьи там, где им были бы рады? Это очень личный вопрос. На протяжении многих лет Институт давал возможность Ильенкову заниматься тем, что было отвратительно Украинцеву, а именно - «субъективным творчеством». У отца были периоды, иногда довольно длительные, когда он не подходил к пишущей машинке, целыми днями что-то паял и сооружал. То маленькие радиоприемники, то магнитофон, то проигрыватель. Ездил в магазин «Пионер» на улице Горького за «детальками» и проводками, которыми был завален его письменный стол. Эти паузы, заполненные ручной работой, были ему необходимы для движения мысли, для размышлений. Но при этом надо признать, что как «работник» Эвальд Васильевич был крайне недисциплинирован. Любое другое место службы - редакция или учебное заведение - лишали бы его подобной свободы. К тому же он был избалован снисходительным отношением к его слабостям со стороны прежних директоров Института.
Что касается публикаций под институтским грифом - с одной стороны, Эвальд Васильевич считал их обязательными для себя, - это же были «плановые» работы, это была необходимая плата за свободу, за возможность сохранять свой образ жизни. С другой стороны, с этими коллективными работами было много неприятностей.
Еще в 1974 году на заседании сектора планировались коллективные труды на пятилетку (1975-1980), речь шла о двух


Гегель и Нарский
373
сборниках, Ильенков был назван как автор в обоих. И его, что называется, «прорвало»: «Мне очень трудно говорить. Я не хочу участвовать в коллективных трудах. Я писал восемь лет, и ни один из написанных мною материалов не пошел в печать. Я готов об этом говорить где угодно и кому угодно. Я не верю в реальность планирования, которое есть в нашем секторе. Я был легковерным человеком, когда соглашался участвовать в написании коллективных трудов»1. Но деваться было некуда, пришлось соглашаться и дальше.
«Идеальное» (философский образ жизни) должно было столкнуться с «реальным» и потерпеть неизбежное поражение. Такая была в то время процедура.
Гегель и Нарский
В феврале 1976 года на Ученом совете Института обсуждалась рукопись «Проблемы диалектики в немецкой классической философии», подготовленная сектором истории западной философии, который возглавлял Т.И. Ойзерман. Представляя работу своего сектора, Теодор Ильич сказал:
«Она представляет собой коллективную монографию, состоящую из разделов, посвященных диалектике Канта, Фихте, Шеллинга и Гегеля, и, соответственно, значению каждого из этих исследователей в диалектике Германии. Этим главам предшествует обширное введение, где сама диалектика на этих этапах анализируется. Имеется также заключение, где кроме итогов и критики некоторых буржуазных фальсификаций истории диалектики дается также анализ отношения к диалектике последнего представителя немецкой философии, а именно Фейербаха.
Что нового дает эта работа по сравнению с предшествующими исследованиями? Это новое относится к разделам, посвященным Канту, Фихте и Шеллингу, поскольку диалектика этих мыслителей недостаточно освещалась в нашей литературе. По существу, вся книга есть как бы история диалектики, 1 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1304. Л. 36-37.


374
Е. Иллеш. Реальность. Документы, письма, стенограммы
изложенная с позиций диалектического материализма, и это сопоставление постоянно имеет место.
С этой точки зрения я бы сказал, что книга носит не только историко-философский характер, но и в известном смысле характер изложения некоторых принципов диалектического материализма в связи с принципами немецкой классической философии, которая подвергается диалектическому анализу.
В особенности это относится к последней главе о диалектике Гегеля, где эта сторона является не достижением, а в какой-то мере недостатком.
Работа выполнена коллективом сектора. Мною написано введение, затем принимали участие Богомолов, Нарский, Лазарев и Гайденко»1.
Из стенограммы заседания становится ясно, каким образом эта история связана с именем Эвальда Васильевича:
«Б.С. Украинцев: На прошлом заседании т. Ильенков поднял вопрос, что десять лет тому назад была подготовлена им группа авторов по диалектике марксистской философии.
Т.И. Ойзерман: Действительно, когда я пришел на заседание этого сектора, то под руководством покойного М.А. Дын- ника был подготовлен сборник. Правда, он не был вполне подготовлен, но была большая статья т. Ильенкова о диалектике Гегеля. Эта статья была, как мне помнится, отвергнута М.А. Дынником, который считал, что там неправильно трактуется вопрос о тождестве мышления и бытия, о природе идеального и некоторые другие вопросы.
Я беседовал с Эвальдом Васильевичем. Он не выразил желания переделать статью согласно замечаниям профессора Дынника, с которыми, если не полностью, то в известной части я был согласен. Потом эта часть вошла в диссертацию т. Ильенкова и была опубликована. Потом этот вопрос отпал, и в 1971 году мы не могли эту книгу делать, так как не были готовы первые два тома. Мы все это отложили до окончания первых двух томов. Когда они были сделаны, мы мобилизовали все наши силы для третьего тома.
1 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1340. Л. 21-22.


Гегель и Нарский
375
Этим объясняется, что третий том не делался до последних лет и том был готов только восемь месяцев тому назад. Он не раз рецензировался.
И.А. Акчурин: А как обстоит дело с другими главами, авторами которых были Асмус, Овсянников, Ситковский?
Т.И. Ойзерман: Это была работа о трансцендентальном методе, и она была опубликована в сокращенном виде и в виде монографии, которую мы помогли сделать покойному профессору Асмусу. Мы собрали его труды и объединили все водном сборнике.
Что касается названной вами работы Овсянникова, то я ее не помню. Все это было до меня. Когда я пришел, я меньше всего занимался этим разделом, так как надо было срочно заниматься историей античной диалектики: она была утверждена к печати, а когда я пришел, то столкнулся с фактом, что она была возвращена и после этого мы год работали, чтобы сделать из нее рукопись, причем две трети этой рукописи были написаны новыми людьми и фактически книга была написана заново.
(Э.В. Ильенков с места: Была большая глава М.М. Розенталя1 о логике Гегеля.)
Но учтите, что была и ваша глава, а наша задача заключалась в том, чтобы проследить развитие диалектики до Канта и Гегеля включительно. И поэтому то, что была там глава, посвященная Гегелю, не вело к этому целостному монографическому исследованию. Но я не участвовал тогда в работе. Я хорошо знаю, что ваша работа была опубликована, и работа Асмуса также. Что было с работой Розенталя - я не знаю.
Э.В. Ильенков: Книга, как здесь говорил Теодор Ильич, имеет давнюю историю, с 1965 года. Пересказывать ее еще раз я не стану. Но хочу высказать следующее свое впечатление.
Если первые три очерка из четырех оказались в итоге более чем десятилетней обработки не хуже, а в чем-то лучше, то глава, которая кратко называется 'Тегель" представляет собой материал явно худшего качества, нежели тот материал, который фигурировал в активе сектора лет девять тому назад.
1 Марк Моисеевич Розенталь умер в 1975 году.


376 Е. Иллеш Реальность. Документы, письма, стенограммы
... Это не история диалектики, как она была замыслена и поручена Институту десять лет назад. Это четыре разных уровня, очень мало связанных между собой. Сквозные проблемы, которые шли через всю эту философию от Канта к Гегелю, Фихте, Шеллингу, которые были рассмотрены Марксом, едва прослеживаются. Необходимость перехода, - почему Фихте изменил Гегеля, на горизонте этой диалектики непонятны. Почему на первый план вышел Шеллинг, а затем Гегель - непонятно.
Но самое непонятное - и любой читатель к этому придет, - что если правда все то, что здесь написано о Гегеле, то непонятно - почему Гегель оказывается вершиной этого.
Первые три очерка написаны с уважением к материалу, с пониманием материала; ясны события и прозрачными делаются некоторые вещи. Это верно, что статья Гайденко носит информационный характер, но она умеет разъяснить даже такого непонятного мыслителя, как Хайдеггер.
Частные замечания есть и по статье Богомолова, и Гайденко, и Лазарева, я не буду их повторять, они имеют частный характер. Совсем иное впечатление производит статья Игоря Сергеевича и не потому я сосредотачиваю на ней огонь, что у меня какая-то личная антипатия к Игорю Сергеевичу - совсем нет. Я думаю, что Гегель представлен так, что это не прояснит ничего для читателя, а окончательно запутает все то, что в нашей литературе за 40 лет о Гегеле было выяснено.
Посмотрите, тов. Мысливченко, если бы Игорь Сергеевич начал переворачивать и делать ссылки на своих предшественников, то пришлось бы оспаривать все то, что написано Гайденко, Шинкаруком, Копниным, даже несмотря на разногласия Митина с Дебориным.
Игорь Сергеевич представляет Гегеля не так, как представляет его большинство авторов, писавших о Гегеле. Если авторы ориентировались на оценку и способность осмысления Гегеля, намеченные в трудах Маркса, Энгельса и Ленина, старались читать, выявляя гносеологические оттенки его мышления, отвергая его идеализм, конечно, - то здесь наоборот: взгляд на Гегеля слишком узкий; это взгляд формального логика на гегелевскую диалектику.


Гегель и Нарский
377
Здесь и идет спор, здесь сосредоточен весь пафос Игоря Сергеевича, прямо противоположный всему, что писалось о Гегеле. Игорь Сергеевич делает как раз обратное тому, что делал Гегель. Гегель мерил аксиомы и постулаты формальной логики мерой той диалектики, которая выяснялась в ходе реального мышления, отождествления и т. д. - это ясно. Он формальную логику обосновывал, показывая (в стенограмме пропуск) этой формальной логики. Если не соблюдать разумных пределов, это дает очень некрасивые эффекты, вплоть до чистой схоластики.
Игорь Сергеевич, наоборот, считает, что основной принцип формальной логики есть абсолютно непререкаемые нормы мышления, и что в них не лезет в Гегеля - Игорь Сергеевич оценивает негативно.
С этим связано у Игоря Сергеевича, как было здесь справедливо отмечено, представление о двойственности Гегеля, что он иногда в трех - четырех - шестнадцати разных понятиях определял рассудок. Если бы Гегель ввел 16 терминов, то все было бы хорошо. У Гегеля ясно изложено о рассудке.
Но вот вы встречаетесь с такой концепцией: рассудок- разум, с новой концепцией, из которой ничего нельзя понять.
Это 14 или 16 разных пониманий, причем как это декларирует Игорь Сергеевич? Из разных сочинений он приводит разные высказывания, сталкивает их между собой, начинает резонировать. Никакого реального Гегеля, который занимался плодотворной критикой всей предшествующей логики, не получается. Вместо этого получается цитатно-оценочный метод и получается резонирование, причем резонирование насчет тех взглядов, которые имеет сам Игорь Сергеевич. Это порок коренной и принципиальный.
Я не буду отнимать время на подробный анализ. Я сочинил 29 страниц и собрал одну десятую часть передержек и неточностей (по переведенному тексту Гегеля).
Второе. Говорится, что во втором отношении мысль к объективности подвергается Гегелем критике, как критический эмпиризм, т. е. Бэкон и Локк. Здесь же Гегель отождествляет разум с рассудком и пытается дискредитировать материализм.


378
Е. Иллеш Реальность. Документы, письма, стенограммы
Раскрывая "Малую логику" я вижу что во втором отношении мысли к объективности речь идет не о том. Говорится не о философском эмпиризме, а об эмпиризме вообще. Имеется в виду не только мышление Беркли, Юма, Локка, а мышление, практикуемое в естествознании, то самое мышление, которое сводится к анализу, к разложению предмета на составные части и не уравновешивается синтетическим началом. Если о философском эмпиризме говорить, то это не самое худшее. Там химия приводится как пример того разложения на составные части и в итоге выявляются абстрактные преимущества, синтез которых невозможен. Хорошо, эмпиризм, и на этом ставится точка.
А я смотрю: из 35 страниц на ведущую мысль отводится только 5, посвященных критике Лессинга, а 30 посвящены критике тех позиций, которые старательно защищает от Гегеля Игорь Сергеевич, - то ли он может быть не оценил, что 30 страниц излагают отношение форм мышления к формам действительности, понятие вещи в себе и т. д. и т. д., т. е. как раз те критические, в адрес Канта направленные анализы, которые особенно ценили Энгельс и Ленин. Посмотрите - и убедитесь.
А то Гегель обвиняется в том, что Гегель третировал язык, даются ссылки. Я раскрываю том, смотрю: как раз наоборот. У Гегеля сказано, что как раз язык - это наиболее адекватная форма выражения понятий. Гегель иронизирует над теми авторами, над теми, кто считает, что алгебраические и математические формулы есть более адекватная, чем язык, форма выражения. А Игорь Сергеевич заявляет, что Гегель против языка. Как раз наоборот. Если Игорю Сергеевичу представляется, что язык математической символики более адекватен, чем язык, на котором писали Маркс, Энгельс и Ленин - это его дело, но приписывать эту точку зрения Гегелю не нужно.
Особенно грубые искажения там, где речь идет о противоречиях. Там не искажения концепции Гегеля и его понимания, а искажения просто текстуальные, причем используется очень сильно метод умолчания. Известно, что Игорь Сергеевич занимает специфическую позицию в отношении логического рассмотрения противоречий, позицию, в которой он расходится со всеми авторами - с Гайденко, Шинкаруком,


Гегель и Нарский
379
Ситковским, Копниным. Много раз ему объясняли пункты, в которых он ошибается, М.М. Розенталь объяснял со страниц “Коммуниста”, но Игорь Сергеевич стоит на своей точке зрения. Для него необязательны эти взгляды, как для меня необязательны взгляды Чернова на идеальное. Давайте не будем навязывать друг другу.
Главным пороком Гегеля Игорь Сергеевич считает, что тот допускал в качестве логического закона выражение, содержащее в себе конъюнкцию А и не-А. Это основной спор.
Но Игорь Сергеевич говорил несколько лет тому назад, что, правда, и Энгельс повторяет заново эти вещи, и Ленин это одобряет (против Чернова). Здесь Игорь Сергеевич это рассмотрел и здесь он так и говорит.
Тем не менее все эти тирады Игоря Сергеевича впадают не только в гегемонию самого рассуждения, что любое изменение нельзя выразить иначе, как через есть и не есть. Не Гегель это выдумал. Кант прекрасно понимает, что (в стенограмме пропуск) заключает в себе соединение контрадикторной противоположности, изменения вообще, переходной формы вообще. Это даже общие семантики нынче понимают, что встречаются в природе организмы, которые Л и не-А. (в стенограмме пропуск) нацелены на переходные формы, в теоретическом выражении которых А и не-А, хочешь - не хочешь, а те вынуждены это принять. Ленин это отстаивает, Игорь Сергеевич обзывает гегельянщиной.
Гегель третировал математику, заявляет Игорь Сергеевич. Он говорит, что вся натурфилософия второго тома Гегеля вызывает мало интереса, поскольку она хуже шеллинговской средней константы. В математике Гегель лучше разбирался и проводил математический анализ.
Что с математикой получается? В детали я не буду входить. Игорь Сергеевич знает математику лучше меня настолько, насколько Гегель знал лучше нас.
Дальше он говорит, что Гегель признается в том, что дифференциал для него - туманное понятие. Открываю "Большую логику”. Гегель объявляет, что сами математики, которые изобрели этот метод, в том числе Ньютон, не могли с ним справиться. Известно, что Беркли их уличил в этом. Он гово¬


380 Е. Иллеш Реальность Документы, письма, стенограммы.
рит, что это туманное понятие и приступает к анализу. Изменяется, значит, не обнаруживается противоречие.
Игорь Сергеевич заявляет, что это противоречие А и не-А, Гегель ничего не разъясняет.
А решение Маркса в "Математических рукописях" заключается в том, что Маркс вообще установил, что дифференциал - бесконечно малая величина и не подлежит включению в величину. Это не величина.
Мы имеем здесь дело с контрадикторным противоречием. Поэтому с точки зрения Маркса дифференциал не конечная и не бесконечно малая, а вообще не величина, а что?
Игорь Сергеевич отвечает: символ математических операций - как будто Ньютон этого не понимал. Разве в этом противоположность Гегеля с Марксом? Никак нет. И вот Игорь Сергеевич, именно потому, что у него действительно очень развит такой аналитический склад ума, он долго возился с анализом и здесь сказывается - он разлагает Гегеля так, то не остается ни клочка. Остается неясность, раздвоенность, противоречивость. Игорь Сергеевич начинает придумывать разногласия там, где их нет. Например, очень известно каждому, кто смотрел «Философские тетради», что Ленин особенно серьезной и глубокой считает мысль Гегеля о превращении вещи в свое иное, - это гегелевское выражение, которое критикуется, - переходящую в свою противоположность. Это глубокая идея, о которой Ленин все время пишет.
Игорь Сергеевич как раз здесь начинает раскапывать разницу между Гегелем и марксизмом. Если каждая вещь должна превращаться в свое другое, то согласно Ленину вещь должна превращаться в любое другое. Ленину приписывается формула чисто эклектического взгляда на вещь. Как будто Гегель не понял, что из глины можно сделать кирпич и т. д. - это и Гегель, и все поняли. А то, что вещь видоизменяется - в этом Ленин согласен с Гегелем, и делать Ленина защитником той формулировки неправильно. Ленин так не думал.
Я едва ли десятую часть неточностей сумел изложить на 30 страницах. И я боюсь, что Игорь Сергеевич не откажется от этого формально одностороннего взгляда на Гегеля до тех пор, пока у него Гегель не будет перечитан, он его не поймет.


Последний Ученый совет
381
С таким утверждением и подходом к Гегелю был согласен, и Теодор Ильич, не говоря об М.М. Розентале и других, которые все время эти вещи у Игоря Сергеевича критиковали. Игорь Сергеевич - такой специалист по неопозитивизму, который он прекрасно объясняет, и эти работы я с удовольствием читаю, а когда он взялся за Гегеля, то получился не Гегель, а автопортрет - мышление самого Игоря Сергеевича приписывается Гегелю, не больше.
Я думаю, что все-таки Ученый совет сделал бы правильно, если бы монополия Игоря Сергеевича на Гегеля была снята.
Я не ратую за мою статью, ее никто не отвергал. Дынник ее не отвергал, тогда речь шла только об античности. Это история. Я к вам никаких претензий не имею.
Если прочитать Канта, Фихте, Шеллинга, а потом Гегеля, то действительно, сектор истории философии - непонятно почему Гегель вообще в историю диалектики вошел, если он такой путаник. И в историю пришел за счет путаных терминов. Игорь Сергеевич, не за свое дело вы взялись»1.
К этой стенограмме следует добавить два факта. Первое - книга эта, разумеется, вышла. Со статьей Нарского и с его же заключением ко всему тому. И второе - Эвальд Васильевич был безусловно прав, когда на партсобрании летом того же 76 года сказал, что «нынешняя дирекция поставила целью выкорчевать ту традицию, к которой принадлежат М.М. Розенталь, П.Ф. Копнин, Б.М. Кедров, В.И. Шинкарук и я в том числе». Так оно и было.
Последний Ученый совет
Напомню, что на партсобрании в мае 1975 года Эвальд Васильевич сетовал, что ему так и не была предоставлена возможность выступить на Ученом совете Института с сообщением о работе со слепоглухими, работе, которой он занимался уже десять лет и о которой сделал множество сообщений и докладов в самых разных аудиториях, не говоря уже о публи1 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1340. Л. 22-46.


382
Е. Иллеш Реальность Документы, письма, стенограммы
кациях. И вот спустя два года, 13 апреля 1977 года Ученый совет согласился выслушать доклад Ильенкова. Вел заседание директор Института Б.С. Украинцев, в повестке дня значилось два пункта:
1) Доклад Э.В. Ильенкова «Некоторые теоретические выводы из работы Соколянского - Мещерякова»;
2) Обсуждение коллективного труда «Творческое развитие XXV съездом КПСС теории научного коммунизма»1.
Прежде чем перейти к стенограмме заседания, несколько замечаний. Слово на Ученом совете было предоставлено Эвальду Васильевичу после его основных публикаций о «Загорском эксперименте»: уже вышли статьи «Выдающееся достижение советской науки»1 2, и «Становление личности: к итогам научного эксперимента»3. Об участии Ильенкова и в судьбе Загорского интерната, и в жизни многих его выпускников, было широко известно не только из научных публикаций, но также из популярных изданий. Главное, может быть, не это, а то, насколько глубока была привязанность отца к его непосредственным ученикам - к Саше Суворову, Сереже Сироткину, Наташе Корнеевой и Юре Лернеру. Особенно, конечно, к Саше. Как много он сделал для устройства их жизни, какой груз участия взвалил себе на плечи. Попытаюсь изложить свою мысль максимально коротко - это была любовь. А вовсе не только наука.
На самом деле я ищу, во-первых, оправдание за неудачное, как мне кажется, выступление отца именно в стенах родного для него Института. Во-вторых - объяснение той враждебности и раздражения, с которыми его выступление было воспринято. Я думаю, что эти «во-первых» и «во-вторых» связаны между собой - отношение аудитории Эвальд Васильевич не мог не чувствовать. Наверное, некоторых из слушателей раздражали и публикации, и популярность темы, да и сама личность выступавшего.
Все это выплеснулось наружу прежде всего в заявлении В.В. Быкова, который сказал, что «в таком виде ставить док1 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1357.
2 «Вопросы философии», 1975, № 6 (в соавторстве с Г.С. Гургенидзе).
3 «Коммунист», 1977, № 2.


Последний Ученый совет
383
лад на Ученом совете неприлично для Института», к тому же доклад «не дает никаких оснований для научного обсуждения». Другие выступавшие говорили, что не увидели в докладе ни философии, ни диалектики, а Эвальду Васильевичу было рекомендовано почитать соответствующую литературу и обратить внимание на «все физиологические особенности». На последнем особенно настаивал Б.С. Украинцев, напирая на роль обоняния как на важнейший фактор развития личности. Аргументы: женщины неспроста пользуются духами, а для собак вообще нюх - важнейшее средство ориентации.
Я ничего не преувеличиваю, все так и было, можете прочитать.
Признаюсь - текст выступления Эвальда Васильевича я немного сократила и, где смогла, слегка отредактировала.
«Э.В. Ильенков: Дорогие товарищи! Материал, о котором меня просили сегодня рассказать, настолько обширен и многогранен, что сколько бы я ни старался, а в отведенное время не смогу, наверное, рассказать и сотой части. Основная трудность, которая передо мной стоит, это разнообразие тех аспектов, о которых данной аудитории интересно было бы послушать. Поэтому я расскажу о том, что мне представляется самым важным, а потом попрошу мне помочь вопросами.
Основной, прямой интерес работы, которую мне посчастливилось наблюдать около 12 лет, непосредственный, прямой интерес ее, конечно, не философский. Непосредственный, прямой интерес она представляет для педагогической психологии. Но здесь, в этом материале могут найти интересные факты для размышлений, для выводов и представители лингвистики, поскольку здесь происходит процесс усовершенствования человеческой речи, отличающийся тем свойством, что он растянут во времени и потому его нужно чрезвычайно строго анализировать, как и процесс психологического формирования вообще. Представляет интерес эта работа для исследователей психологии. Словом, я не знаю ни одной гуманитарной науки, для которой этот материал не мог бы дать повода для размышлений - для эстетики, для этики и т. д.
Сейчас оказалось, что эти работы представляют огромный интерес для Института общей генетики. Н.П. Дубинин


384 Е. Иллеш Реальность. Документы, письма, стенограммы
очень интересовался этими материалами и вообще работами Мещерякова.
После этого предисловия я хочу перейти непосредственно к той сути дела, которая представляет прямой интерес для философии - к философскому аспекту работы Соколянского - Мещерякова.
Особенность этой работы состоит в том, что вся она, от начала до конца, вообще не могла бы быть построена - ни ее стратегия, ни ее тактика - без учета самой серьезной философии, а именно философии диалектического материализма, материалистической диалектики, понимаемой как логика и теория познания, как теория мышления. Философия ведь разная бывает: бывает хорошая и плохая, глупая и умная. Ясно, что настоящая марксистско-ленинская философия, опирающаяся на традиции Декарта, Спинозы, Фихте, Канта, Гегеля, давала теоретические ключи к решению вопроса, а другие системы, плохонькие эрзац-философии дезориентировали всю работу, я это покажу на пальцах.
С другой стороны, самый процесс формирования мышления, формирования человеческой психики, разума, который проходил здесь в условиях такой недостаточности, крайней узости общения с внешним миром, - он служил для философов критерием того, что философия действительно решает, а что представляют собой ложные представления или словесный хлам, который ничем помочь не может.
Факты таковы. Я вынужден повторить то, что публиковал об этом, может быть, не все читали, и кроме того повторю условия задачи, которая здесь стояла и которую приходилось решать.
В руки педагога попадает существо, по всем объективным показателям принадлежащее к виду homo sapiens, и, тем не менее, не мыслящее, и не только не говорящее, но лишенное вообще всякой психики. Психики нет, как нет ее у растений, нет даже животной психики. Увеличивается мозг, растет тело, а психика не возникает и не возникает. Если вы, люди обладающие психикой, не построите тактику воспитания, исходящую из четких представлений - что такое мысль, что такое психика, в чем различие психики человека и психики живот¬


Последний Ученый совет
385
ных; если вы не знаете точно - в чем заключаются типические черты человеческой психики, которая называется волевой сферой, и которой нет у животных, короче говоря, если вы не имеете четкой карты человеческой психики, не знаете, что вы хотите построить на пустом месте, результата не будет.
[Речь идет о детях], которые в результате либо генетических причин (и это бывает) рождаются без зрения и слуха, либо из-за утробной травмы, или родовой травмы, либо в результате заболеваний всевозможного рода, - их, по счастью, не так много, остаются без зрения и слуха. Так, Мещерякову удалось по стране выявить около 300-400 таких случаев. Можно думать, что их на самом деле несколько больше, установить их количество довольно трудно, особенно в деревнях. Но в США такая статистика существует, и там их насчитали около шести тысяч. Может быть, и у нас что-то похожее. Правда, в эту цифру включаются не только тотальные слепоглухие, но и люди глухие с небольшим остатком зрения, либо не имеющие зрения с небольшим остатком слуха. На эти случаи Соколянский с Мещеряковым как раз обращали наибольшее внимание.
Эти люди имеют как раз судьбу тотальных слепоглухих. Сколько бы этот человек физиологически не рос, он остается чем-то вроде человекообразного растения, - он не становится даже животным.
У меня в [статье в] кубинском журнале две фотографии. [На одной] тотальный слепоглухой ребенок - это неподвижное тельце, не способное ни к каким сколько-нибудь направленным действиям рук. Он даже не знает, что у него есть руки, - это какие-то бессмысленные, маятникообразные качания.
[На другой фотографии] четверо слепоглухих, из них два тотальных1. Четыре студента, окончившие МГУ, причем окончившие блестяще. Я не стал их приглашать сюда по понятным 1 Как видим, Эвальд Васильевич упоминал, что двое «ребяток», как он их называл, не были «тотальными слепоглухими», то есть сохранили остаточное зрение и/или слух. Таким образом, выдвинутые Д.И. Дубровским и другими блюстителями «научной этики» (к их хору присоединился и слепоглухой Сергей Сироткин) обвинения в том, что Ильенков скрывал эти факты, являются ложными. Подробнее об этом см. главу «Уроки Загорского эксперимента».


386
Е Иллеш Реальность. Документы, письма, стенограммы
причинам. Их здесь нет и без них легче о них говорить. Это высокоразвитые интеллектуальные люди, русским языком владеющие лучше многих докторов философских наук, в этом вы могли убедиться в [шестом номере журнала «Вопросы философии» за] 1975 год - там были их тексты. Не пришлось даже запятые выправлять; пишут стихи, и неплохие; заняты сейчас дипломными работами. Саша Суворов пишет работу, которая называется «Процесс формирования воображения в условиях слепоглухоты», но работа выходит за рамки названия. Я очень интересуюсь проблемой воображения, читал его работу - это работа, выходящая за рамки студенческой. Сережа Сироткин - он родился слепым и глухим абсолютно. Он работает над проблемой перехода от жестового языка к словесному, руководитель его, доктор [филологических наук] А.А. Леонтьев, очень высоко оценивает эту работу как лингвист. Наташа Корнеева занята вопросами формирования нравственных представлений у слепоглухих детей. Эта работа посвящена проблеме нравственности <... > и в норме. Юра Лернер - у него интересы профессиональные: он занимается проблемой расширения фонда наглядных пособий для слепых людей - скульптура, барельефы, горельефы, рельефные схемы. Когда в 1974 году умер Мещеряков, Юра по памяти начал делать его скульптурный портрет. Портрет вышел такой, что сейчас мы отливаем его в бронзе, и он будет установлен на могиле.
Я это говорю, чтобы показать, какими средствами формируется у человека психика самого высокого класса: можно даже в этих условиях превратить его в талантливого специалиста.
Это примеры не единственные. В Загорске был выпуск 25 человек. У нас не хватило сил, чтобы их превратить в мыслителей, но эти 25 человек работают в учебно-производственных мастерских Общества слепых, перевыполняют план на 25%, на 70%. Слепые на них сердятся, потому что они им расценки сбивают.
А.Р. Лурия был прав, [когда говорил], что если бы такая жажда знаний была у всех студентов, мы могли бы горы своротить. Настолько очевидно занижены наши представления о возможностях педагогики. Я после этого убежден полностью,


Последний Ученый совет
387
что каждый человек потенциально талантлив, независимо от того, в каких условиях человек развивается.
Сейчас я теряюсь - начать ли мне подробный рассказ о том, как это делается, или приводить факты...
[С места: с философской точки зрения!)
Хорошо. Так вот, для построения этой работы сразу же возникает [необходимость] четкого и точного [понимания] того, что такое мышление. Вы знаете, сколько о мышлении как таковом написано, знаете, сколько различных представлений о том, что такое мышление, бытует в нашей литературе. Есть и разговоры о том, можно ли применять [понятие мышления] к машине или нельзя. Дело в том, что у нас кибернетические, математические представления о мышлении совершенно беспомощны. Они оказываются просто представлениями, которые годятся при конструировании счетных машин.
Летит сразу же, как никуда не годное, представление о том, что мышление специфически человеческое начинается там, где в дело вступает речь, язык, слово. Это формула, которая с легкой руки некоторых авторов широко гуляет по нашей стране: нет речи без мышления, как нет мышления без речи. Между тем мышление как таковое, как предмет логики с большой буквы, как предмет диалектики как логики, начинается вовсе не там, где начинается исследование мышления, оформленного в язык. Попытка работать со [слепоглухими] с позиций такого представления вас просто подведет и не даст возможности ничего сделать. Сначала надо ребенка сделать мыслящим существом.
Когда мы сделали его мыслящим существом, слово усваивается легко: это становится уже делом техники, а в обратном порядке ничего не получается.
Где начинается мышление? Люди, которые непосредственно этой работой занимались, в частности, Мещеряков, были вынуждены обращаться к философам: что понимать под мышлением, которое надо у ребенка сформировать? И практически убедились, что под мышлением следует понимать именно то, что понимает под ним умная материалистическая традиция, родоначальником которой следует считать Спинозу. Лучшего определения мы с Мещеряковым не нашли ни¬


388 Е. Иллеш Реальность Документы, письма, стенограммы
где - способность высоко организованного тела строить свои действия по форме других тел, а не по форме расположения частей собственного тела. То есть логическими формами оказываются верно отраженные в субъекте формы отношения вещей. Глубина этих положений о предмете логики, как науки о мышлении, как науки об универсальных формах работы субъекта по логике любого другого тела - только в этом понимании логика и теория совпадают. Это давало нам рабочую схему для формирования этих способностей.
Я привел определение Спинозы, которое эта работа экспериментально подтверждает, но надо особо выделить следующее: под логикой любого другого тела мы понимаем геометрию движений тела. Следует добавить еще одну деталь: марксизм стоит выше Спинозы и углубляет социальный план, что не только глубоко подходит по логике, понимаемой как форма и расположение тел, а еще по одному компоненту - по объективным функциям и роли предметов в составе развивающейся культуры, по нормам культуры, где вы человека наделили способностью общаться с предметами внешнего мира сообразно его собственной логике и логике развития культуры. Там мы сделали мыслящее существо, хотя оно не владеет ни одним словом. Реально это выглядит так: надо наделить существо способностью жить в мире предметов, созданных человеком для человека, такими, как, извините за грубость, ночной горшок, умывальник, полотенце и т. д. Ребенок, овладевая этим миром созданных человеком для человека предметов, связанных культурными отношениями, овладевает суммой созданных разумом человека результатов. Этот объективный человеческий разум и становится индивидуальным интеллектом ребенка. Можно интересно рассказывать - каким образом индивидуальный интеллект сразу усваивается ребенком и состоит как бы из двух способностей: из теоретического сознания и практически действующего разума, воли.
И вот здесь-то видна глубина этих определений, которые предвидели еще такие люди, как Кант, как Гегель, как Маркс. Воля, как практический разум, т. е. разум, производящий и руководящий практическим действием руки по форме вещи.


Последний Ученый совет
389
И тут я хочу чтобы нагляднее продемонстрировать это важное обстоятельство, сказать о том, что я видел своими глазами, когда знакомился с японскими работами в этом направлении. Японская психология после войны идет в общем фарватере американской психологии и разделяет ее предрассудки. Она не хочет иметь дело с такими понятиями, как сознание, разум, рассудок, воля. Формы внешнего поведения и физиологического поведения мозга - это, мол, беллетристика, а человеческое мышление начинается там, где есть язык, есть речь. То есть это бихевиористически ориентированная теория. Поэтому американские и японские физиологи пытаются вывести людей, лишенных зрения и слуха, связывая их мышление с речью.
Я разговаривал с профессором Ворхаузом, руководителем центра. Он сказал, что работа у них зашла в тупик полностью. Так, для того чтобы зафиксировать связь между вещью и знаком, приходилось это задание давать 8 тысяч раз. Ребята же, воспитанные по методу Мещерякова, связывают их с одного раза.
Ауяпонцев получается такая интересная вещь. На первой стадии они считают уровень высоким, хотя на самом деле это уровень дрессированной гориллы. Когда же ощущается этот тупик, они начинают сразу учить языку, речи, не сделав их, [детей], предварительно умницами.
Вы знаете, что такое шрифт Брайля. Это доска с шестью отверстиями, обозначающими буквы. Ребенка сразу сажают за стол и начинают ему задавать эталон, то есть одной буквочкой заполняют одну ячейку. А рядом шесть, которые он должен заполнить. И несколько лет уходит на то, чтобы обучить ребенка одной рукой нащупывать рисунок буквы, а другой рукой заполнять эти отверстия.
Для ребенка это не язык. Он чисто по-обезьяньи копирует один предмет в соседнем. Это мучительно удается, методом дрессировки, которую рекомендует так называемая павловская психология.
Вот интересный момент, который прямо показывает, как теоретические установки такого бихевиористского толка, опирающиеся автоматически на павловскую психологию выс¬


390
Е. Иллеш. Реальность. Документы, письма, стенограммы
шей нервной деятельности, ведут в тупик. На 4-м - 5-м году у ребенка появляется одна деталь в действии с буквами. Мимо этой детали проходить, не обращать внимания - нельзя. А деталь показательная: ребенок ощупал букву, он не знает, что это буква, для него это узор. Ощупал ее другой рукой, где-то появляется феномен, за который Мещеряков схватился сразу и развил это положение. Положил руку, ощупал, а происходит вот что - это оценка собственных действий с точки зрения эталона. Педагоги проходят мимо этого.
Следующий кадр: ребенок повзрослел уже лет на пять и выполняет следующую задачу: выкладывает три буквы - почти слово, и получает в награду шоколадку. И вот исчезли функции человеческого рода, они заменены дуровским (от Дурова] поощрением или наказанием, если не так сделано. Я спрашивал - чего вы в конце концов добились? Появилась ли у ребенка потребность к словесному общению, к чтению книг? Нет, появилась одна возможность - выводить слова, и больше ничего. Книг они у них не читают, и, судя по рассказам и фильму, это дрессировка животного, и больше ничего. Когда он увидел наших ребят, он разводил руками и ничего не понимал.
Я могу рассказывать об этом до вечера, и был бы очень благодарен вам, если бы меня сориентировали вопросами на более конкретные ответы.
Д.И. Крыченков (Институт медико-биологических проблем): В чем здесь философия - я не понял.
Э.В. Ильенков: Вы не поняли, потому что ориентируетесь на плохую философию.
Г.И. Рузавин (доктор философских наук, сотрудник Института философии, специалист в области философских проблем математики): Но в общем виде одно дело философия, такие глубокие выводы, а другое дело - чисто методические разумные приемы, которые можно провести под видом философии. Не кроется ли успех именно в разумно найденных чисто эмпирических приемах, если хотите, в методе проб и ошибок в такой разумной педагогике?
Э.В. Ильенков: Это разумная педагогика, но найдена она была не методом проб и ошибок, а за счет внимательного философского анализа проблемы мышления и других проблем.


Последний Ученый совет
391
Г.И. Рузавин: Как это проиллюстрировать? Если вы определяете логику как действие, поведение с предметом в широком смысле?
Э.В. Ильенков: По-ленински.
Никто не говорит, что это эмпирия. Здесь возникает вопрос: аккумуляция практики и, с другой стороны, этот самый подход могут быть разумно совмещены. Это великая мысль Энгельса, что аксиома - это результат накопленной наследственности. Может быть, речь идет о том, что педагог нашел такую разумную методику, с помощью которой он получает возможность быстро пробежать все это.
Б.С. Украинцев: Если мы имеем дело со слепоглухими, то имеем дело с человеческими существами, у которых поражены два важнейших канала информационных, первый - зрение, которое дает свыше 80% всей информации об окружающем мире, и второй - слух, это процентов 18 информации. И 2% остается на долю обоняния, вкусовых ощущений, осязания.
Не стоял ли вопрос так, что при приобщении этого человеческого существа такие важные каналы, как обоняние, осязание развивались с тем, чтобы весь поток информации передавать этим каналам?
И к этому вопросу: можно ли вообще мыслить без информационного обмена, без коммуникации?
У меня возникло недоумение по поводу того, что мышление возникло без языка. Может быть, когда мы к предметному миру приобщаем это существо, то, сами не замечая, вырабатываем другой язык, потому что без информации оно это не воспримет.
В.В. Быков [доктор философских наук, с 1973 года сотрудник Института философии, область интересов - философия науки):
Мне кажется, что вопрос был сформулирован достаточно четко. Это искусство педагога и это наука педагогика. Георгий Иванович задавал вопрос, не достигнуты ли такие результаты искусственно, а если достигнуты, то каков конкретно их смысл?
Э.В. Ильенков; Я отвечу - нет, не искусственно.


392
Е Иллеш. Реальность. Документы, письма, стенограммы
В.В. Быков: Вы сказали, что имело значение определение, данное Спинозой. Но соответственно этому определению действуют все животные.
Во-вторых, вы добавили, что ребенок должен еще усвоить функциональное значение вещи. Это хорошо, но определение Спинозы и Марксова добавка дают возможность сказать, что же такое мышление?
Э.В. Ильенков: Это есть высокоорганизованное существо, которое отражает логику внешнего мира и расположение вещей вне его тела.
По вашей точке зрения, логика должна получаться сразу, так сказать, язык - наука. Известный вам автор эту точку зрения у нас в институте проводил1.
Д.И. Крыченков: В психологии есть понятие (в стенограмме пропуск), когда самоконтроль является основным фактором, определяющим формирование личности. В этой связи вопрос: есть ли такого рода случаи, которые бы одновременно сочетали идиотическую природу и слепок работы с ними, и что из этого получалось для формирования личности?
Э.В. Ильенков: Мы всегда вынуждены просить психологов принять участие в диагнозе, чтобы решить, что это: результат психической запущенности или результат морфологических недостатков. Этого решить нельзя, не проведя трех-, четырехгодичных опытов с этим ребенком.
В Загорске год бились с одним ребенком, полтора, два, - ничего не выходило. И было такое мнение, что здесь пострадали не только зрительный и слуховой нервы, но и кора пострадала. И вдруг на исходе второго года ребенок начинает стремительно развиваться.
Что касается проб и ошибок, верно то, что задним числом можно оправдать любое теоретическое построение. Американцы и японцы десять лет бились с таким представлением о мышлении, и ничего не вышло. Приехали перенимать методику Мещерякова. Американцы - народ дотошный. Им нужно давать методику. Они любую методику переймут. А им говорят: 1 Здесь, судя по всему, Эвальд Васильевич намекает на А.А. Зиновьева.


Последний Ученый совет
393
перенимать любую методику вы можете, а почему вы за сорок лет не создали ничего подобного?
И относительно того, что зрение и слух - самые важные рецепторы. Неверно. Традиции, на которые опирались Соколянский и Мещеряков, были иными. Мещеряков в шутку на такие возражения говорил, что к таким аргументам прибегают люди, которые ни разу этого не видели: от глаза идут ниточки, а от руки - канаты.
Если ссылаться на то, что говорит по этому поводу настоящая материалистическая традиция в философии, то как раз внутри нее было внесено понятие - я могу назвать не только Спинозу, но и Дидро, и Сеченова, которые прекрасно понимали, что самый важный орган, на базе которого формируется человеческая психика, - это осязание. И Аристотель это понимал, и Декарт, и Фихте, и Кондильяк, и Гегель, и эта традиция в осязании, то есть в движении руки, в ориентации в пространстве видит основу человеческой психики.
В.В. Быков: А если Аристотель это понимал, то зачем эксперименты?
Б.С. Украинцев: А если, предположим, родился зрячий и слышащий ребенок, но без обоняния, как, по-вашему, он мог бы приобщиться к современной культуре?
Э.В. Ильенков: Обоняние не играет большой роли в формировании психики.
Б.С. Украинцев: Это вы бросьте, недаром женщины душатся духами.
Э.В. Ильенков: Два основных органа, в отношениях между которыми завязываются психические механизмы, это осязание, а затем зрение. Сеченов сам обращался по поводу физиологических наблюдений и т. д. к философам. Базовым является осязание.
А.С. Фриш: Где переход от простой предметно-практической деятельности, не связанной с творчеством, к предметно- преобразующей?
Э.В. Ильенков: Загорская школа все это делает: сначала человека приобщают к работе с готовыми предметами, а затем это творческая работа - лепка и т. д. Это магистральная линия психического развития, и она приводит к успеху.


394
Е Иллеш Реальность Документы, письма, стенограммы.
Л.П. Буева: Я знаю этих студентов, но так глубоко я их не изучала. Как вы думаете, до какого уровня развития можно их довести, используя эту методику?
Второй вопрос: можно ли вообще ограничиться этим предметным кодом формирования мысли без проблемы изучения через код, связанный с формированием речи?
В этой связи - важность того и другого для деятельности мозга. Есть ли данные о развитии детей с другими врожденными дефектами?
Вот сейчас на западе беременные принимают какое-то новое снотворное, и дети рождаются без рук, и их психика формируется без осязания. Рождались дети, лишенные и тех, и других конечностей. При отсутствии этого базового осязания, при невозможности подключить их к формам труда, которые связаны с деятельностью рук или ног, формировались ли также довольно высокие параметры? Можно ли так определить, что это базовое, а это надстраивающееся, а может быть, они компенсируют друг друга?
Э.В. Ильенков: Компенсация, конечно, происходит. Но мне неизвестны в нашей стране такие случаи.
Что касается людей без языка - есть огромное количество фактов. Вы каждый день можете наблюдать в метро и на улице, как глухонемые оперируют жестами, общаясь между собой. Но это примитивный язык, который не дает им выхода в такие сферы, где они бы могли общаться с другими лицами.
Что касается жестового языка - они совершенно нормальные люди. Но газету прочитать они не могут. Сергей Сироткин занимается у нас как раз этой проблемой: почему огромное большинство людей Советского Союза не владеют никаким языком, кроме жестового. Жестовый язык, который представляет собой язык, стихийно прививающийся в ходе общения между людьми, означает определенные слова.
Вопрос из аудитории: На каком году брали детей?
Э.В. Ильенков: Первые четыре года уходят на очеловечивание, а затем - переход на брайлевский язык. Я знаю таких детей, которые в пять лет начинают этим овладевать полностью, и, наряду с этим, таких, которые и в 17 лет только к этому подходят.


Последний Ученый совет
395
Вопрос из аудитории: Это не похоже на детей типа Маугли?
Э.В. Ильенков: Здесь достоверных фактов нет. Одни говорят, что есть такие дети, которые взращены волками, другие говорят, что этого не могло быть.
Д.И. Крыченков: Знакомы ли вы с работами президента канадской ассоциации нервных и психических болезней Р.М. Бёкка?
Э.В. Ильенков: Не знаком.
Д.И. Крыченков: А проводилось ли обследование этих детей конкретно в отношении запахов: воспринимают они запахи или нет?
Э.В. Ильенков: Обследований на запахи мы не проводили. Это не интересно.
Б.С. Украинцев: Это то же обоняние. Для собак обоняние - самое главное.
Э.В. Ильенков: Потому что это собаки. Собаку очеловечить нам иногда легче, чем человека.
Д.П. Горский: Доклад очень интересный и заставляет философов заниматься проблематикой, связанной с практикой, выявлять роль практики в формировании мышления, формировании наших понятий.
Я взял слово, чтобы отметить такой момент: это способ формирования мышления и понятий на том материале, с которым имел дело Эвальд Васильевич. Он предлагает некоторые традиционные вещи, которые приняты в традиционном понимании того, что представляет собой мышление, ведь главное в мышлении - это умение отображать и различать предметы.
Когда мы воспитываем ребенка, то пытаемся добиться, чтобы ребенок отождествлял какие-то объекты с собой и различал объекты. Это является таким базовым моментом в воспитании ребенка; все педагоги в детских садах добиваются этого разными средствами.
Э.В. Ильенков: Это не базовый элемент, на это все высшие животные способны.
Д.П. Горский: Здесь я не вижу никакой диалектики - в способности распознавать форму и расположение. Диалектика начинается там, где ребенку приходится отказываться от


396 Е Иллеш Реальность. Документы, письма, стенограммы.
того, что им усвоено, и приобретать некоторый опыт. Тогда начинается диалектика.
В.В. Быков: Меня удивляет, что Эвальд Васильевич предъявлял претензии к дирекции, что не ставится его доклад на Ученом совете, в частности, обвинял меня в том, что я добивался, чтобы его доклада не было. Было время ему подготовиться и мне представляется, что в такой форме ставить доклад на Ученом совете неприлично для Института философии.
Во-вторых, мне не нравится форма ответов на вопросы. Почему только Эвальд Васильевич знает диалектику?
... Теперь по существу. Мне представляется очевидным, что методика Мещерякова очень интересна и результаты действительно получились очень интересные. Но, к великому сожалению, никаких философских выводов отсюда Эвальду Васильевичу получить не удалось. А язык, которым все это преподносилось, не дает никаких оснований для научного обсуждения его доклада.
Фогель: Я работаю преподавателем философии. И я пока придерживаюсь той точки зрения, которую докладчик очень критиковал сегодня - о связи языка с мышлением. И для меня недостаточна аргументированность и убедительность вывода о неправильности этой точки зрения. Тут я жду от Эвальда Васильевича, как от ученого, более полной аргументации.
Мне показалось, что в статье, которая была опубликована в журнале «Коммунист», этот тезис прозвучал. Он меня очень насторожил, потому что недостаточно убедил меня в неправильности этой моей точки зрения. Я очень жду, чтобы нас, преподавателей, Институт философии в этом отношении вооружил».
Следующее выступление представителя Института медико-биологических проблем Д.И. Крыченкова придется изложить своими словами, настолько оно было путаным. Тов. Крыченков признался, что статей Эвальда Васильевича не читал, но интересуется тем, читал ли, в свою очередь, Ильенков статьи канадского исследователя Р.М. Бёкка. В работах последнего, насколько можно было понять выступающего, есть некие таблицы, следуя которым «на базе некоторых человеческих способностей можно четко установить, кто есть кто, и кто на каком уровне находится. Если с этой точки зрения


Последний Ученый совет
397
подходить, то можно почти заранее знать - что может дать ребенок, тем более, если медик даст заключение, что он физиологически нормален». Очень трудно понять, в какой именно связи, но в сообщении тов. Крыченкова опять возникла тема, затронутая Украинцевым - тема обоняния, как важного фактора развитии. Закончил свое выступление Крыченков так:
«Мы не услышали философского подхода. Вы не знаете, какими критериями пользовались Соколянский и Мещеряков. Известно, что они шли методом проб и ошибок.
Э.В. Ильенков: Критерий один - ребенок не видит и не слышит.
Д.И. Крыченков: Но у него есть обоняние и другие чувства. Поэтому надо было все это выявить.
Б.С. Украинцев: Насколько я понял предыдущего оратора, он ставит вопрос, что имеется литература, которую нужно изучить, и в то же время обратить внимание на все физиологические особенности, то есть провести объективное обследование».
Следом выступал сотрудник Института, кандидат философских наук А.С. Фриш. Он, как мог, пытался смягчить агрессивность В.В. Быкова, предполагая, что здесь кроются «какие- то подпольные отношения». Александр Самуилович также признался, что позиция Эвальда Васильевича, «согласно которой каждый человек потенциально талантлив», ему ближе, чем мнение сотрудника медико-биологического Института.
Дальше А.С. Фриш сказал:
«Против чего же вы спорите? Есть предварительная гипотеза, есть база, построен эксперимент, который дал прекрасные результаты. Почему же надо считать, что позиция, которая отстаивается здесь, не соответствует позиции Ученого совета? Мне это непонятно. Я думаю, что это наносные вещи, которые надо отбросить»1.
«Наносных вещей», и вещей мучительных, Эвальду Васильевичу в связи с «Загорским экспериментом» еще придется изведать немало.
Но это уже другая тема, выходящая за рамки последнего Ученого совета, в котором Э.В. Ильенкову пришлось участвовать.
1 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1357. Л. 69-108.


АндрейМайданский
Коммунистический идеал Ильенкова и реальный социализм
Первые работы Ильенкова на общественно-исторические темы написаны в самом начале 60-х годов. Верный своему пониманию предмета философии, как науки об идеальном, Ильенков рассматривает историческую действительность сквозь призму «прекрасного идеала». Начинает же он с исследования «земных корней» самого этого идеала - в статье «Идеал» для второго тома «Философской энциклопедии» и двух статьях на ту же тему для журнала «Вопросы философии»1.
Итогом размышлений стала книга «Об идолах и идеалах» (1968). В ней прослеживаются метаморфозы прекрасного идеала, которые тот пережил на протяжении долгой истории человечества. Замысел книги напоминает гегелевскую «Феноменологию духа». Путешествующий по умам и странам Идеал сталкивается в противоречиях с суровой реальностью и разного рода идолами. Терпя крушения и неудачи, но извлекая полезный урок из каждого своего поражения, Идеал всякий раз возрождается в новом, более разумном и совершенном облике. Пока, наконец, Маркс не поставил прекрасный идеал на рельсы материалистического понимания истории.
Что же собой представляет этот прекрасный идеал? Таковым для человека является идеальный Человек - разносторонне развитая, гармоничная личность: умная, добрая, здоровая, трудолюбивая и с тонким чувством прекрасного. Этот идеал уходит корнями в труды гуманистов эпохи Возрождения и еще глубже - в античную классику. В формулировке молодого Маркса он выглядит так: «производство богатого и всесто' 1 См.: Идеал // Философская энциклопедия, в 5-ти томах. М.: Советская энциклопедия, 1962, т. 2, с. 195-199; Ильенков Э.В. Проблема идеала в философии // Вопросы философии, 1962, № 10, с. 118-129; 1963, № 2, с. 132-144.


Коммунистический идеал Ильенкова и реальный социализм
399
раннего, глубокого во всех его чувствах и восприятиях человека»1; или - у зрелого Маркса в Grundrisse: «развитие богатой индивидуальности, которая одинаково всестороння и в своем производстве и в своем потреблении»1 2. Такова историческая цель, миссия коммунистического движения.
В соответствии с этим идеалом марксист Ильенков определял коммунизм как «строй, обеспечивающий всестороннегармоническое развитие каждого человека»3.
Коммунизм бывает разный. Иные коммунистические движения и доктрины, по словам молодого Маркса, не только не возвысились над уровнем частной собственности, но и недоросли до нее. Первородный, «грубый и неосмысленный» коммунизм Маркс расценивал как личину, под которой скрывается частная собственность, - как «всеобщую частную собственность» (das allgemeine Privateigenthum].
«Этот коммунизм, отрицающий повсюду личность человека, есть лишь последовательное выражение частной собственности, являющейся этим отрицанием... Таким образом, первое положительное упразднение частной собственности, грубый коммунизм, есть только форма проявления гнусности частной собственности, желающей утвердить себя в качестве положительной общности»4.
Первое положительное упразднение [Aufhebung] частной собственности осуществляется в ходе пролетарской революции и «экспроприации экспроприаторов». Частная собственность провозглашается общей. При этом, на деле, частная собственность никуда не девается, не исчезает - напротив, тем самым она утверждает себя в качестве положительной общности (als das positive Gemeinwesen). Эта вот «форма проявления гнусности (Niedertracht) частной собственности» и выдавалась вождями победившего пролетариата за великий триумф общественной собственности над частной.
1 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. 42, с. 123. (Выделенные курсивом слова подчеркнуты Марксом. - А М.)
2 Там же, т. 46, ч. I, с. 281.
3 Ильенков Э.В. Идеал // Философская энциклопедия, т. 2, с. 198.
4 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, 2-е изд. М.: Политиздат, 1974, т. 42, с. 114.


400
А Майданский
Ильенков утверждал, что превращение частной собственности в государственную - лишь первый шаг на пути к «действительному обобществлению», означающему переход всех до единой функций государства в руки человеческой личности. Общественные дела должны управляться не безличными структурами государства, а самодеятельными индивидами, в интересах максимально полного развития личности.
«Ибо лишь этим путем формальное превращение частной собственности в общественную (общенародную) собственность может и должно перерасти в реальную, в действительную собственность "всего общества", т. е. каждого из индивидов, составляющих данное общество.
Решение этой задачи и совпадает с построением коммунизма в полном и точном значении этого теоретического понятия, т.е. с построением общества без денег и без государства, этих "отчужденных" образов всеобщности, подлинной общественности отношений человека к человеку, и предполагает устранение таких "вещных" посредников между человеком и человеком, как "деньги", или как особые механизмы государственной власти, заменяемые организацией самоуправления»1.
Этот пассаж был вычеркнут цензурой из текста доклада Ильенкова для симпозиума в университете Нотр Дам1 2. В Америку философа не пустили. Организаторов уведомили, что Ильенков не сможет выступить с докладом из-за болезни.
Что же в словах Ильенкова показалось товарищу цензору крамолой? Дело в том, что никакого перерастания государственной собственности в индивидуально-личную, никакого «отмирания государства» и замены государственной власти «организацией самоуправления», в Советском Союзе не происходило. Ничего похожего на коммунистическое движение, как 1 Ильенков Э.В. Маркс и западный мир // Вопросы философии, 1988, №10, с. 109.
2 Симпозиум «Маркс и западный мир» состоялся 24-29 апреля 1966 в США. Были приглашены Герберт Маркузе, Гайо Петрович, Максимилиан Рюбель, Карел Косик, Джордж Клайн и др., всего 16 человек. Из советских марксистов приглашения удостоился только Э.В. Ильенков.


Коммунистический идеал Ильенкова и реальный социализм
401
его понимали Маркс с Ильенковым. Советское государство мертвой хваткой вцепилось в собственность и жестко расправлялось с любыми порывами к личной свободе, если они шли вразрез с интересами государственной машины.
«Человек и машина. Самая зловредная и бесчеловечная машина - это его величество Государство, Государственная машина, его высочество Аппарат...»1. В этих строках чувствуется собственный горький опыт взаимоотношений Ильенкова с «государственными мужами». Писалось это явно для себя - попадись рукопись на глаза его недоброжелателям, какому- нибудь служителю «зловредной машины», вроде Украинцева или Модржинской, - несдобровать бы автору. Ильенков, понятное дело, и помыслить не мог о публикации подобных речей о государстве в государственном издательстве. Приходилось шифроваться, даже в частной переписке эвфемически именуя государство «Абстрактно-Всеобщим».
И все же, в 60-е годы Ильенков пытался делать что мог - напоминал и разъяснял тезис классиков марксизма о необходимости «отмирания» государства, рисковал даже писать об отчуждении при социализме - «том самом "отчуждении", которого, если верить некоторым чересчур оптимистичным писателям, при социализме не только нет, но и быть не может “по определению"»1 2. (И эти строки тоже не увидели свет.)
Отчуждение - это власть вещей, продуктов и средств труда, над человеческой личностью. Первопричиной отчуждения является разделение труда. Многократно увеличивая производительную силу труда, оно создает необходимость в специальных общественных институтах-посредниках, которые связали бы обособленных работников в единое целое. Пока существуют рынок и государство, сохраняется и отчуждение.
«Генеральной линией коммунизма остается курс именно на уничтожение государства, как особой сферы разделения 1 Архивная рукопись Э.В. Ильенкова «Что такое мышление?», лист 5 (страницы не пронумерованы).
2 Ильенков Э.В. О «сущности человека» и «гуманизме» в понимании Адама Шаффа (О книге А. Шаффа «Марксизм и человеческий индивид») // Философия и культура. М.: Политиздат, 1991, с. 170-171.


402
А. Майданский
труда, как особого аппарата управления», - твердил Ильенков в 1966 году1. - «Коммунизм состоит именно в том, чтобы вообще ликвидировать машинообразные функции... и перейти к демократическому самоуправлению коллектива, состоящего из живых, и притом всесторонне развитых людей»1 2. Хорошее государство - мертвое государство.
Эту азбучную истину марксизма Ильенкову приходилось разъяснять с большой осторожностью. В свое время Спиноза вырезал на личной печати шипастую розу (по-латински, rosa spinosa) и девиз - Caute [лат.: с осторожностью). После выпавших на его долю в 50-е годы терний и передряг Ильенков последовал совету любимого философа.
Ильенков не так много писал о современном ему, «развитом» социалистическом обществе, и ни один из этих текстов не нашел дорогу в печать при жизни автора. Сейчас они уже изданы - тем не менее, Ильенкова часто изображают адептом советской версии социализма. Критиковал, мол, но ведь не отвергал.
В ответ прошу обратить внимание на один «медицинский» факт: все эти немногие тексты написаны в 60-е годы. Последним по времени стало письмо к Ю.А. Жданову, написанное в январе 1968 года - как выразился Ильенков, в «ипохондрическом настроении». Завершается письмо фразой: «Вот и впадаешь в пессимизм, особенно, когда устанешь, особенно, когда - оглянувшись - увидишь, как немного сил... Ежели у Вас есть лишняя капелька оптимизму - поделитесь!»3.
Полгода спустя наши танки раздавят Пражскую весну, а с нею - и остаток ильенковских иллюзий. Путь «реального социализма» так резко разошелся с коммунистическим идеалом, что оптимизм у философа иссяк. Причем навсегда. До 1 Арсеньев А.С., Ильенков Э.В., Давыдов В.В. Машина и человек, кибернетика и философия // Ленинская теория отражения и современная наука. М., 1966, с. 280.
2 Наброски Э.В. Ильенкова к статье «Машина и человек, кибернетика и философия», лист 10, с. 16.
3 Э.В. Ильенков: личность и творчество. - М.: Языки русской культуры, 1999. С. 261.


Коммунистический идеал Ильенкова и реальный социализм
403
конца этой, как он выразился, «полосы тухлого безвременья» Ильенков не доживет.
Кто-то может возразить: просто захандрил на время философ, бывает. Отчасти это верно, хотя та черная полоса не шла ни в какое сравнение с теми, что Ильенков пережил в прошлом десятилетии - после чего надолго угодил в госпиталь и сам себя называл «Едвальдом». Однако веру в советский социализм не терял - заявлял даже, что надо, мол, бросить всё и заняться политической экономией.
Лично для Эвальда Васильевича 1968 год выдался удачным. Вышла книга «Об идолах и идеалах» и поставлен личный рекорд по числу публикаций (больше десятка). Ильенков защитил докторскую. Пост директора Института философии занял его старый друг Павел Васильевич Копнин. Весной Ильенков впервые приехал в Загорский интернат, познакомился с «ребятками» и, что называется, зажегся темой... А вот о социализме прекратил писать раз и навсегда.
Нет, Ильенков не перестал быть коммунистом. Просто он смирился с невозможностью публично высказать свои взгляды на эту тему и, судя по всему, - с невозможностью победы Человека над Машиной в современном мире. Социалистический Левиафан, «его величество Государство», всё еще Человеку не по зубам.
Загадку истории Ильенков формулировал так: «Проблема состоит в том, чтобы Человеку возвратить утраченную им власть над миром машин, чтобы превратить Человека в умного и сильного Господина и Хозяина всего созданного им грандиозного, хитроумного и могучего механизма современного машинного производства, чтобы Человека сделать умнее и сильнее, чем Машина»1.
Генеральная линия нашего социализма оказалась ровно обратной: власть Машины над Человеком всё росла и росла. «Машина победила человека...», - цитировал Ильенков строфу из поэмы Максимилиана Волошина «Путями Каина» («Каиновым братством» поэт именовал мировой пролетариат). Под 1 Ильенков Э.В. Об идолах и идеалах. М.: Политиздат, 1968, с. 36.


404
А, Майданский
маской коммунистического идеала обнаружился идол Машины, «кибернетический кошмар», которого так боялся Ильенков. Вместо общества «с человеческим лицом» в Советском Союзе построился машинный социализм.
Вот тут-то у философа руки и опустились, и захлестнула его та самая «ипохондрия» - череда глубоких депрессий, которую он оборвет своими руками десять лет спустя. Однако до того он успел еще сделать многое: с 1968 года с головой ушел в психологию и педагогику, в Загорский эксперимент, где практически шлифовались и проверялись принципы воспитания коммунистического типа личности.
Заниматься политэкономией социализма смысла больше не было - строй был обречен. У власти - живые трупы и «всякая нечисть, ничего не забывшая и ничему не научившаяся, только сделавшаяся еще злее и сволочнее, поскольку проголодалась»1. Дело шло, по выражению Ильенкова, к «топору».
Из видеозаписи интервью академика Б.М. Бим-Бада: «Основное содержание Ильенкова - это молчание... Но в этот вечер он говорил много... Не знаю кому, зачем он это говорил... На кухне был только я. Он говорил для меня. А я потом вздрогнул:
- Так что, революция неизбежна?!
Он ответил:
- Серия революций.
Он предвидел быстрый крах. Предвидел, что тот [первый] крах не будет окончательным, а сил у него уже не было»1 2.
Оставался главный, больной вопрос: почему не удался проект «отмирания государства»? Почему захлебнулось реальное коммунистическое движение и Машина снова одолела Человека?
В докладе Ильенкова «Маркс и западный мир» мы находим два в корне различных объяснения этого грустного факта.
Первое - расхожее и поверхностное - списывает неудачи коммунистического движения на незрелость обще1 Э.В. Ильенков: личность и творчество, с. 258.
2 Из цикла интервью, снятых для документального фильма «Ильенков» (режиссер - Александр Рожков, 2017].


Коммунистический идеал Ильенкова и реальный социализм
405
ственного «материала», в котором пришлось осуществлять Марксов зрелый идеал. Всему виной недостаточный уровень материально-технического и культурного развития плюс «пережитки прошлого», т. е. наследие докапиталистических общественных отношений. Они-то и «наложили известный колорит на процесс практической реализации идей научного коммунизма»1.
Тирания власть имущих и массовый террор, лагерный труд и иные формы угнетения и уничижения человеческой личности Машиной - все эти «отрицательные явления... вытекали не из идей коммунизма. Как раз наоборот, они были следствиями косного сопротивления того материала, в преобразовании которого эти идеи пришлось реализовать», - пишет Ильенков1 2.
Коммунистический идеал ищет практической реализации в человеческой истории, преодолевая «косное сопротивление» социальной материи... - в этой картине нет и грана материалистического понимания истории. Зловредные пережитки прошлого «преломили» и «исказили»3 прекрасный Идеал? С трудом верится, что такой человек, как Ильенков, мог воспринять эту избитую идеологему всерьез.
Второе, куда более глубокое, объяснение опирается на критику «грубого коммунизма» у Маркса в Парижских рукописях 1844 года. Конечно, Ильенков не мог открыто сказать, что в Советском Союзе построен тот самый «грубый и неосмысленный коммунизм» (der rohe und gedankenlose Communis- mus), который Маркс определял как «всеобщую частную собственность». Дозволялось лишь цитировать самого Маркса, делая вид, что речь идет о неосуществившемся, утопическом коммунизме.
«Беря отношение частной собственности в его всеобщности, коммунизм в его первой форме является лишь обобщением и завершением этого отношения... Категория рабочего не отменяется, а распространяется на всех людей; отношение 1 Ильенков Э.В. Маркс и западный мир, с. 101.
2 Там же.
3 Эти глаголы сам Ильенков берет в кавычки.


406
А. Майданский
частной собственности остается отношением всего общества к миру вещей»1.
Эти Марксовы строки - про нас, в них описан наш «лагерь социализма». Необязательно быть Ильенковым, чтобы видеть эту прискорбную правду. И если товарищ читатель станет фарисейски пожимать плечами по поводу трудностей революционного времени или оптимистически успокаивать себя тем, что в следующий раз коммунисты учтут прошлые ошибки, то нужно заметить ему: De te fabula narratur! (О тебе сказка сказывается). Необычайная популярность Парижских рукописей 1844 года на Западе была связана не в последнюю очередь с тем, что критика молодого Маркса, как оказалось, уязвляет не только буржуазное общество; рикошетом она бьет - притом куда жестче - по «реальному социализму», строящемуся в Советской России и ее сателлитах. Критикуемые Марксом коммунистические утопии предугадали - в отдельных моментах с поразительной точностью - характер общественного строя, рожденного революцией1 2.
Суть этого строя Ильенков передал диалектически отточенной формулой: «Рождаясь из движения частной собственности в качестве прямой ее антитезы, этот стихийный, массовый коммунизм и не может быть ничем иным, как той же самой частной собственностью, только с обратным знаком, со знаком отрицания. Он просто доводит до конца, до последовательного выражения, все имманентные тенденции развития частной собственности»3.
В этих строках - диагноз реальному социализму. Он является имманентной формой бытия частной собственности, пиком ее исторической эволюции. Отчуждение работника от условий его труда делается тотальным', монопольная соб1 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. 42, с. 114.
2 Маркс с Энгельсом сами, в четыре руки, черпали у «ненаучных», утопических коммунистов проекты революционных реформ для «Манифеста коммунистической партии» и «Принципов коммунизма», - вплоть до фразеологии: «промышленные армии» (Фурье, Дезами, Луи Блан) и «отмена права наследования» (Анфантен и другие сенсимонисты).
3 Ильенков Э.В. Философия и культура, с. 161.


Коммунистический идеал Ильенкова и реальный социализм
407
ственность государства есть нечто чужое всем, каждому индивиду, Государственная собственность - это, на языке Маркса, «общественный капитал, общество как всеобщий капиталист (das gemeinschaftliche Capital, die Gemeinschaftais der allgemeine Capitalist)».
Ильенков повторял и подчеркивал, что для Маркса государственное обобществление собственности - только первый шаг в коммунистическую формацию. Далее должен начаться процесс превращения общественной собственности в индивидуальную, каковая и является специфически-коммунисти- ческой формой собственности. В «Манифесте» коммунизм определяется как строй «ассоциированных индивидов» (der assoziierten Individuen), или «ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех»1. На первом месте у Маркса всегда - человеческий индивид, личность. Развитие личности, создание условий для свободной самодеятельности индивидов, - цель всемирной истории и мерило общественного развития. Герберт Маркузе совершенно справедливо писал о «коммунистическом индивидуализме» Маркса1 2.
Перечитаем знаменитую концовку предпоследней, двадцать четвертой главы «Капитала». Коммунистическое «отрицание отрицания» частной собственности представляет собой «индивидуальную собственность на основе достижений капиталистической эры: на основе кооперации и общего владения землей и произведенными самим трудом средствами производства»3.
Первое, что стоит отметить: общее владение средствами производства - это достижение капиталистической эры.
1 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. 4, с. 447 (курсив мой. - А М.)
2 Маркузе Г. Разум и революция. СПб.: Владимир Даль, 2000, с. 376. Вышла и коллективная монография под таким заглавием: Karl Marx' kommunistischer Individualismus (Hrsg. von I. Pies und M. Leschke). Tubingen: Mohr Siebeck, 2005.
3 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. 23, с. 773 (курсив мой. - А. М.у Русский перевод абсолютно точен. Вот это место в оригинале: «... Das individuelle Eigentum auf Grundlage der Errungenschaft der kapitalistischen Ara: der Kooperation und des Gemeinbesitzes der Erde und der durch die Arbeit selbst produzierten Produktionsmittel».


408
А. Майданский
Стало быть, «реальный социализм» обеими ногами стоит в старой эре, т. е. в буржуазной общественно-экономической формации.
Второе: в коммунистическом обществе установится индивидуальная собственность (das individuelle Eigentum) на основе «общего владения» средствами производства. Этим- то Маркс и отличается от всех остальных коммунистических писателей...
Ильенков несколько корректирует терминологию Маркса. Коммунистическое движение он изображает как переход от формально-юридического обобществления собственности к обобществлению реальному - превращение экспроприированной государством частной собственности в личную собственность каждого индивида.
«В странах, где установлена законом общественная, общенародная форма собственности на все блага культуры, неизбежно встает задача перерастания этой формы собственности в личную собственность каждого члена общества, т. е. социалистической формы общественной собственности (сохраняющей еще от мира частной собственности унаследованное разделение труда, а потому - и деньги, и правовую форму регламентации деятельности, и государство как особый аппарат управления людьми) - в коммунистическую форму собственности, не нуждающуюся уже более в "вещных", вне индивида находящихся "посредниках"»1.
И это место из американского доклада Ильенкова не имело шансов пройти цензуру, как и всё, что он писал об «организации самоуправления всесторонне развитых индивидов». Машинным коммунистам такая «самодеятельная» альтернатива государству - острый нож к горлу...
Ключевое понятие Ильенков подчеркнул собственноручно: разделение труда. Реальное коммунистическое движение - это процесс снятия разделения труда и формирования универсальной, гармонически развитой личности.
Ничего подобного в странах реального социализма не происходило. Шел как раз обратный - притом объективный, 1 Ильенков Э.В. Маркс и западный мир, с. 109-110.


Коммунистический идеал Ильенкова и реальный социализм
409
«естественно-исторический» - процесс углубления разделения труда (и, как следствие, развитие отношений частной собственности). Потому и государство не «отмирало», не передавало одну за другой все свои функции «человекам», а напротив - всё больше и больше отнимало у человеческой личности.
Был ли процесс «отмирания государства» возможен во времена Ильенкова - в сверхдержаве Советский Союз? Простой воли и желания людей, будь то даже правители государства, для этого явно недостаточно. Если Ильенков и питал поначалу такого рода утопические иллюзии, то к концу жизни он от них определенно избавился.
Вообще, возможно ли воспитание массы гармоничных личностей в эпоху абстрактного труда - механического, конвейерного производства, основанного на всё углубляющемся разделении труда умственного и физического? Для марксиста этот вопрос - риторический. Потому-то коммунистические преобразования у нас дальше экспроприации и не пошли.
Коммунизм «грубый и неосмысленный» так же мало способен превратиться в самоуправляемую коммуну «ассоциированных индивидов», как пшеница озимая - в яровую, или береза - в ольху. В короткую пору оттепели чудо казалось возможным - тем болезненнее оказалась для Ильенкова утрата иллюзий.
Единственным человеком, с которым он обсуждал судьбы социализма письменно, и даже вступил в полемику, был Ю.А. Жданов. Это ему Ильенков с такой резкостью и откровенностью написал про «ничего не забывшую нечисть». Кого Ильенков имел в виду? Очевидно, сталинскую старую гвардию. Да ведь сам Юрий Андреевич - плоть от плоти ее: инициатор Павловских сессий, сын главного жреца и зять «корифея всех наук»! До последних дней жизни Жданов-младший пе- чатно и устно Сталина защищал, сваливая все вины на Берию, Лысенко и прочих втершихся в доверие к вождю негодяев (исключая Жданова-старшего, разумеется).
Ильенков же отзывался о Сталине так: «В нем сказался действительно “восточный колорит" в дурном смысле этого слова, в смысле недостатка настоящей западноевропейской


410
А Майданский
культуры интеллекта и нравственного облика, - и за это коммунизм заплатил очень дорого»1. «Мао Цзэ-дун... во всех отношениях чувствует и сознает себя именно прямым и непосредственным преемником и продолжателем - и в теории, и в практике, - как раз Сталина. А не Маркса, Энгельса и Ленина»1 2. Как видим, Сталин и Мао в глазах Ильенкова - два сапога пара, учитель и его верный ученик...
Если Жданов изображал Сталина прозорливым мыслителем-диалектиком, то Ильенков держался совершенно иного мнения: «Сама несчастная диалектика была распята на кресте четырех черт». Речь здесь идет о «четырех чертах диалектики» из философского параграфа сталинского «Краткого курса»: всё в мире взаимосвязано, всё непрерывно движется, количественные изменения переходят в качественные, а развитие совершается через борьбу противоположностей.
Как-то раз Жданов послал Ильенкову свою рукопись по политэкономии3, где попытался взглянуть на характер общественного труда при социализме сквозь призму категорий «частичного» и всеобщего. Ильенков одобрил выбор логических категорий и общий взгляд на «нынешнюю полосу» истории как фазу на пути от формально-юридического обобществления собственности к реальному. Однако напрочь разошелся с автором в понимании сути процесса обобществления и требуемых для этой цели экономических реформ.
Ильенков предлагал «открыто признать права товарно- денежных отношений» и вернуть рынку функции, отнятые государственной машиной в эпоху революционного «обобществления». На территорию рынка чиновник «не имеет права совать носа», настаивал он. Надобно оградить рынок от
1 Черновые наброски Э.В. Ильенкова к докладу «Маркс и западный мир», лист 1, с. 3.
2 Наброски статьи Э.В. Ильенкова «Философия по-пекински», лист 21, с. 15.
3 Кто-то удивится - с чего вдруг химик по профессии углубился в политэкономию? Надо знать широту научных познаний Юрия Андреевича, простиравшихся от микромира до высших этажей культуры. И всюду, на каждом шагу, им применялись категории диалектики (ученый люд называл это «бешенством диаматки»).


Коммунистический идеал Ильенкова и реальный социализм
411
государства китайской стеной: «На рынке пусть господствуют законы рынка. Со всеми их минусами. Ибо без этих минусов не будет и плюсов»1.
Тем самым Ильенков фактически признал, что пролетарская революция потерпела фиаско. Ведь целью революции была именно ликвидация «минусов рынка» - слепой анархии и циклических кризисов, эксплуатации чужого труда и эффекта взаимного отчуждения людей. Необходимо исправить ошибку - «прочертить границу между рынком и Всеобщим», т. е. государством. В отсутствии этой границы происходит диффузия государства и рынка - «что хуже открытой и честной борьбы, ибо диффузия превращает всю эмпирию в одну серую кашу»1 2.
В Советском Союзе эта диффузия зашла гораздо дальше, чем на Западе. «Одна серая каша» - это о советской политико-экономической «эмпирии» сказано. А социалистическое государство Ильенков характеризует как «мнимо всеобщее», «частичность под маской Всеобщего».
Рьяный государственник Жданов, разумеется, с этим согласиться никак не мог. Как так - прогнать государство с рынка? Ради чего тогда Ленин революцию затевал? Какое же может быть обобществление труда, если рынком рулить чиновнику воспрещается? Жданов толкует обобществление как окончательное подчинение «частичного», т. е. рыночного, олицетворяемой государством «всеобщности». Вместе с Лениным мечтает о «превращении всей страны в одну фабрику»3.
Про всесторонне развитую личность в ждановских экономических штудиях и не вспоминается. В социалистической экономике главное - планомерность, кооперация и технологическое разделение труда. А личность - это где-то там, по ту сторону экономики, в «культуре» (Жданов и про это книжечку написал: «Сущность культуры»]. Личность пусть на досуге себя гармонизирует - в музеи ходит или стихи читает.
1 Э.В. Ильенков: личность и творчество, с. 259-260.
2 Там же, с. 260.
3 Жданов Ю.А. Взгляд в прошлое: воспоминания очевидца. Ростов- на'Дону: Феникс, 2004, с. 394.


412
А. Майданский
Диалектика социализма, по Жданову, состоит в том, чтобы подчинить слепые, частно-анархичные силы рынка - государственной целесообразности, Госплану. «Ильенков фактически отрицает эту диалектику общественного бытия», - гласит его строгий вердикт1.
Ждановская «диалектика общественного бытия», конечно, не его персональное открытие. Такого добра навалом в любом учебнике истмата или политэкономии социализма. Эта машинная «диалектика» Советский Союз и угробила.
В глазах Ильенкова Государство - Машина еще более опасная для человеческой личности, нежели рынок. «Рынок или его полярная противоположность, частичность под маской Всеобщего? Частичность, возомнившая себя непосредственной всеобщностью, или же частичность, честно понимающая, что она частичность и ничего более?»1 2.
Ответ ясен из самой постановки вопроса. «Честная» рыночная машина - меньшее зло в сравнении с лживым, «мнимовсеобщим» государством. Рыночная «стихия тоже содержит в себе свой "разум" - и иногда более разумный, чем формальный», - читай: государственный. «Видимо, иного противовеса формализму, возомнившему себя раньше времени "реальностью", кроме открытого признания прав товарно-денежных отношений, нет»3.
Нелепо думать, что Ильенков питал какие-то теплые чувства к рынку. Просто рыночная машина оставляет личности больше свободы в сравнении с государственной.
В мире разделенного труда без этих двух машин не обойтись. Они заставляют людей заниматься абстрактным, механическим трудом, обеспечивают взаимосвязь узких специалистов, их частных работ и интересов. Хитрость разума состоит в том, чтобы найти баланс сил рынка и государства, оптимальный для саморазвития человеческой личности. В наше время лишь рынок в состоянии ограничить власть го1 Жданов Ю.А. Взгляд в прошлое: воспоминания очевидца..., с. 395.
2 Э.В. Ильенков: личность и творчество, с. 260.
3 Там же, с. 259.


Уроки Загорского эксперимента
413
сударственной мегамашины над личностью. Иначе Левиафанов аппетит не унять...
Ильенков не был, конечно, врагом социализма. Наоборот, он был противником той линии развития социализма, которая в скором времени и привела социализм к краху. Трагедия в том, что именно эта линия была «естественно-исторической», вто время как прочерченная Марксом линия «отмирания государства» в нашу историческую эпоху оказалась утопией. В тот момент, когда Ильенков окончательно это понял, он и впал в «ипохондрию» и прекратил заниматься политэкономией социализма.
Уроки Загорского эксперимента
I
В свое время французский философ Гельвеций высказал дерзкую, даже по меркам его друзей-вольнодумцев, мысль: людьми не рождаются, ими становятся. Всё человеческое является благоприобретенным. Ни одна черта человеческой личности не дается ей даром, от природы, но абсолютно всё воспитывается другими людьми и теми общественными условиями, в которых люди живут и действуют.
«Наставниками каждого являются, если смею так выразиться, и форма правления, при которой он живет, и его друзья, и его любовницы, и окружающие его люди, и прочитанные им книги, и, наконец, случай, т. е. бесчисленное множество событий, причину и сцепление которых мы не можем указать вследствие незнания их»1.
Эта открытость воспитанию, способность действовать по любой схеме и превращать любую силу природы и культуры в свою персональную силу, составляет отличительную черту человека. У человеческой жизнедеятельности нет никакой заранее данной, ограниченной мерки.
1 Гельвеций К.А. Об уме // Сочинения, в 2-х т. М.: Мысль, 1973, т. 1, с. 327.


414
А Майданский
Уже тело человека пластично, как глина в руках ваятеля и гончара. «Скульптурный» миф о сотворении первого человека встречается во всех концах света у разных народов, от шумеров и египтян до инков. Изображение обнаженного человеческого тела, каким его вылепил Творец, Джорджо Вазари объявляет высшим предметом искусства...
А может, наоборот, это человек лепит себе богов? Так или иначе, замечает Гельвеций, история дает тысячи примеров того, как люди ваяют друг друга. Правители резцом закона придают народной массе благородные человеческие черты: «Подобно тому как скульптор из ствола дерева может сделать бога или скамью, так и законодатель может по желанию создавать героев, гениев и добродетельных людей. Укажу для примера на московитов, которых Петр Великий превратил в людей»1.
Никто из французских «светочей» с Гельвецием не согласился. Люди не глина! Из ребенка нельзя вылепить что вздумается. От рождения человек - кто меньше, кто больше - наделен самыми разными дарованиями, а иные и гением. Задача воспитателя состоит в том, чтобы распознавать эти искры Божии, раздувать их и отделять редкие «золотые» души от «медных», как учил нас Платон. Воспитание лишь довершает дело Природы, скажет Руссо. Один создан для познания высших истин, а для другого даже умение читать и то окажется пагубным, заявлял автор «Новой Элоизы».
Дидро напишет специальный трактат с целью опровержения книги Гельвеция. Дайте мне только прощупать человека, и я тотчас определю, что в нем воспитано, а что от природы, - похвалялся основатель «Энциклопедии». Все его научные доводы, впрочем, свелись к констатации фактов влияния физических различий между людьми - темперамента, здоровья и пр. - на формирование человеческой личности. От природы равны меж собой лишь посредственности, заключает Дидро.
Два столетия спустя этот старый спор просветителей разгорелся с новой силой - на сей раз поводом послужил Загорский эксперимент.
1 Гельвеций К.А. Об уме..., с. 304.


Уроки Загорского эксперимента
415
В 20-е годы в Харькове, в исследовательской лаборатории И.А. Соколянского, началась разработка новаторской теории и технологии воспитания слепоглухих детей. В основе системы Соколянского лежал принцип трудового воспитания личности. Двигая руками слепоглухого ребенка, воспитатель демонстрировал схему действия, а затем мало-помалу сокращал собственное участие в процессе. В итоге ребенок приобретал навыки полностью автономных действий. Эта методика получит впоследствии название «совместно-разделенной предметной деятельности» и ляжет в основу формирования личности в Загорском эксперименте.
Интернат для слепоглухих детей был построен в Загорске в 1963 году. Его возглавил ученик Соколянского А.И. Мещеряков. А четыре года спустя, в 1967, к делу подключился Э.В. Ильенков. В его статьях эксперимент был поставлен в связь с опытом мировой философии и психологии, в том числе и с полемикой вокруг гипотезы Гельвеция.
Ильенков был дружен с ведущими советскими психологами и даже поучаствовал в дебатах о «природе способности», взявшись рассудить спор А.Н. Леонтьева и С.Л. Рубинштейна1. Рукопись осталась неопубликованной и, похоже, неоконченной - возможно, по причине смерти Рубинштейна (январь 1960]. Уже в ней Ильенков твердо встал на позицию «теории интериоризации», развитой Л.С. Выготским и его школой (в частности, А.Н. Леонтьевым и Л.С. Гальпериным). А стало быть, согласился с сенсуалистом Гельвецием - против Дидро.
Самое серьезное возражение Рубинштейна: теория интериоризации исключает самодеятельность личности, элиминирует автономного «субъекта» вообще. Человеческий индивид превращается в «глину», пассивный материал. Формы его деятельности созданы обществом, а не им самим. Индивид «инте- риоризует» их извне. Без них, как человек, он - ноль, tabula rasa.
Этот старый довод партии Дидро повторится, как мы увидим, и в ходе обсуждения Загорского эксперимента. Против Гельвеция он сработал, и по-прежнему убеждает тех, кто не 1 См.: Ильенков Э.В. О природе способности / Школа должна учить мыслить. - М- Воронеж: МПСИ, МОДЭК, 2002, с. 62-71.


416
А Майданский
видит разницы между старой «теорией среды» и культурноисторической теорией формирования личности. А разница в том, как конкретно осуществляется «вращивание» (излюбленный термин Выготского] культурных принципов и схем деятельности, специфически-человеческих способностей - в психику индивида: в одном случае это - отпечатывание готовых идеальных форм в природной «глине», в другом - порождение заново этих форм в ходе совместно-разделенной деятельности ребенка и его наставника.
Хитрость заключается в том, пишет Ильенков, чтобы «поставить ребенка в такую ситуацию, внутри которой он вынужден был бы действовать сам как "самость", как субъект»1. Наставник должен сформировать у ребенка потребность в культурном поведении и способность самостоятельно действовать с предметами культуры. Противники теории ин- териоризации - даже такие ученые, как Рубинштейн, - этой «хитрости» не понимают; они видят в интериоризации всего-навсего механическое воспроизведение готовых схем деятельности, обыкновенную дрессировку, которую справедливо и критикуют.
В 1970-е годы Загорский эксперимент получил широкое признание, после того как четверо его слепоглухих участников приступили к учебе на психологическом факультете МГУ Заинтересовавшиеся этим феноменом журналисты написали немало статей, а кое-кто из них вмешался и в личные отношения участников эксперимента, спровоцировав острый конфликт. Мещерякова к тому времени уже не было в живых, а в 1979 ушел из жизни Ильенков.
Спор вокруг эксперимента начался на страницах журнала «Природа» в 1970 году. Вслед за первой статьей Ильенкова на эту тему редакция поместила «некоторые возражения» известного ученого-биолога А.А. Малиновского1 2. К сожалению, в 1 Ильенков Э.В. О природе способности, с. 69.
2 См.: Ильенков Э.В. Психика человека под «лупой времени» // Природа, 1970, № 1, с. 88-91; Малиновский А.А. Некоторые возражения Э.В. Ильенкову и А.И. Мещерякову // Там же, с. 92-95. Любопытный факт: Александр Малиновский - это сын большевика А.А. Бог¬


Уроки Загорского эксперимента
417
дальнейшем научный уровень полемики устремился к нулю. Такие «мыслители», как Д.И. Дубровский, сместили дискуссию в этическую плоскость и принялись с пафосом изобличать «фальсификацию» результатов эксперимента, «безнравственность» оппонентов, «мифические заслуги» руководителя интерната и т. д. Ну а недавно, на страницах журнала «Вопросы философии», Ю.В. Пущаев предпринял попытку рассудить спор о Загорском эксперименте с позиций «старца Паисия» и православной церкви. Осталось объявить рождение мыслящей души чудом Господним, и спору конец... Науке - конец уж точно.
Посмотрим, что же на самом деле дает Загорский эксперимент для решения поставленной Гельвецием проблемы происхождения человеческих способностей, но прежде - подробнее остановимся на предложенной Ильенковым концепции формирования личности слепоглухого ребенка.
II
Известно, что на заре своей карьеры основоположник культурно-исторической психологии Л.С. Выготский намеревался заняться воспитанием слепоглухих детей. Работа с ними, считал он, позволит раскрыть закономерности воспитания обычного ребенка - так же, как, скажем, искусственный синтез химических веществ в лабораторных условиях позволяет понять процессы их образования в природе. При всем своеобразии коррекционных технологий, суть воспитательного процесса - его цели, фазы и последовательность шагов - остается той же, что и у здоровых детей.
Выготский поддерживает «парадоксальный вывод» Соко- лянского: воспитание слепоглухого ребенка - дело, в принципе, более простое, чем воспитание детей с нормальным зрением и слухом. В первом случае намного проще направлять и контролировать воспитательный процесс, ребенок более данова, соратника и оппонента Ленина, «эмпириомониста», автора «Тектологии» и фантастических романов о коммунистическом обществе на планете Марс.


418
А. Майданский
сосредоточен на решаемых задачах и, наконец, у него выше «потенциал сверхкомпенсации»: дефект может стать мощной движущей силой развития личности. Оборотной стороной этих преимуществ является ограниченность возможностей саморазвития слепоглухого ребенка. Эту проблему решить труднее всего.
Ильенков разделяет позицию Выготского, повторяя снова и снова, что проблемы, принципы и этапы воспитания слепоглухих детей ничуть не специфичны. Вся разница - в технике общения воспитателя с ребенком. Педагогический процесс более трудоемкий и длительный, но при этом гораздо более «чистый», поскольку влияние случайных, посторонних факторов сводится к минимуму.
«Процесс формирования специфичности человеческой психики здесь растянут во времени, особенно на первых - решающих - стадиях, а поэтому может быть рассмотрен под "лупой времени", как бы с помощью замедленной киносъемки»1. Пользуясь этим, Ильенков пытается разглядеть момент рождения личности в пока еще не человеческой, «натуральной» психике, воочию увидеть самое интересное в мире таинство - акт появления на свет человеческого «я».
В данном случае увидеть можно лишь то, что создал. Сама собой личность у слепоглухого ребенка не образуется, ее требуется искусственно сформировать - «привить», как выражается Ильенков. Обычный ребенок многое перенимает у взрослых, подражая тому, что видит и слышит. Слепоглухого приходится учить буквально всему: не только думать и говорить, но и просто улыбаться. А на самых первых порах он не умеет еще и того, что делает любое животное, - отыскивать воду и пищу, даже если они находятся рядом с ним, буквально под носом. Для Ильенкова это равнозначно отсутствию психической жизни. Если слепоглухой не умеет ориентироваться в пространстве и осуществлять поиск нужных ему для жизни вещей, значит, психики у него нет. Воспитателю приходится формировать психику с нуля.
1 Ильенков Э.В. Психика человека под «лупой времени», с. 89.


Ужи Загорского эксперимента
419
Нет психики и у обычного новорожденного. Однажды, выступая с лекцией в Институте генетики, Ильенков обозвал младенца «куском мяса», имея в виду его (в отличие от других животных) полнейшую неспособность к предметным действиям в окружающем мире. Первые психические функции и образы возникают как бы сами собой, в ходе взаимодействия живого тела ребенка с внешними предметами, отвечающими его органическим нуждам.
У слепоглухого этот переход от растительного образа жизни к животному может произойти только при помощи воспитателя, которому предстоит компенсировать отсутствие двух важнейших органических предпосылок формирования психики - зрения и слуха. Как только ему удастся побудить ребенка к самостоятельным, активным действиям в окружающем мире, в тот самый миг возникнет и психика.
Единственным средством дистантной рецепции у слепоглухого ребенка оказывается обоняние. Воспитатель понемногу разрывает дистанцию между телом ребенка и пищей. Когда же ребенок научается, ориентируясь на запахи, двигаться по направлению к пище, на его пути помещают препятствия [в ходе их преодоления на первый план выходит ориентировочная функция осязания). Дистанция растет, препятствия усложняются, но всегда лишь настолько, чтобы ребенок сумел самостоятельно добраться до цели.
В ходе активного движения тела, ощупывания предметов, образуется пространственный образ внешней среды. Этот чувственный образ представляет собой, согласно Ильенкову, первичную форму психической деятельности - так сказать, эмбрион души. «Непосредственное ощущение этих внешних контуров вещей, как цели, так и средств-препятствий на пути к ее достижению, - и есть образ, и есть клеточная форма психической деятельности, ее простая абстрактная схема. <...> Образ - это форма вещи, отпечатавшаяся в теле субъекта, в виде того "изгиба", который внес в траекторию движения тела субъекта предмет»1.
1 Ильенков Э.В. Психология // Вопросы философии, 2009, № 6, с. 98,101.


420
А Майданский
В тот миг, когда формируется первый образ внешней вещи, ребенок - любой, не только слепоглухой - обретает душу. Отныне он полноценное животное. Его мозг, до того времени регулировавший лишь физиологические процессы в теле - дыхание, кровообращение, пищеварение и пр., - превращается в центр управления передвижением тела во внешней среде и его предметной деятельностью, т. е. приступает к выполнению психических (ориентировочных) функций. Фильтруя поток ощущений, мозг формирует чувственные образы предметов потребности и препятствий, мешающих эту потребность удовлетворить. Параллельно рассчитывая оптимальную траекторию и энергию движений тела.
Следующая задача состоит в том, чтобы сообщить душе высшие, специфически человеческие функции. Вдохнуть в нее разум и «поселить» в животной психике личностпь. Эту роль может исполнить только другая личность.
Человеческая личность является на свет не иначе, как в процессе общения, завязанном на предметы культуры. Обучение простейшим операциям с предметами быта А.И. Мещеряков называл деловым общением. Проблема в том, что ребенок, как и любое животное, поначалу воспринимает человеческие предметы - ложку, ночной горшок или мыло - как препятствия, мешающие ему удовлетворить свои естественные потребности. Дрессировка в данном случае неприемлема. Необходимо привить ребенку умение самостоятельно действовать с предметами культуры, более того - воспитать у него как можно более мощную потребность в культуре. Водя рукой слепоглухого, воспитатель старается уловить малейший признак целесообразной активности ребенка, чтобы немедля ослабить руководящее усилие.
«Помощь взрослого при формировании самостоятельного действия должна быть строго дозирована, она должна уменьшаться в той степени, в которой увеличивается активность ребенка»1. В этой формуле Мещерякова - универсаль1 Мещеряков А.И. Слепоглухонемые дети: развитие психики в процессе формирования поведения. М.: Педагогика, 1974, с. 302.


Уроки Загорского эксперимента
421
ный принцип воспитания культурного поведения, Совместно-разделенная предметная деятельность демонстрирует технологию вращивания (интериоризации) культурных форм в натуральную психику и «физику» ребенка.
Переключаясь в режим управления «деловым общением» с другими людьми, мозг ребенка превращается в орган личности. Чтобы заставить мозг выполнять эту «сверхурочную» работу - биологически нецелесообразную, сплошь и рядом требующую ограничения и подавления потребностей своего тела, - необходимо заново разорвать предметную деятельность ребенка. Сделав негодным приобретенный ранее опыт прямого, животного удовлетворения потребностей. В точку разрыва помещается предмет культуры, для овладения которым требуется заставить свое тело действовать наперекор собственной морфологии. Поначалу - просто встать на ноги, а затем и управляться с пищей при помощи ложки или же пары тоненьких палочек. Мещеряков любил повторять: если вам удалось научить ребенка пользоваться ложкой, воспитание остальных человеческих функций - дело техники и терпения.
Среди бумаг Ильенкова сохранились шесть страничек «Поэмы о ложке», где описывается «обыкновенное чудо»: трехлетняя слепоглухая девочка Рита учится есть суп ложкой. - «Знаете, что происходит у вас на глазах? Таинство рождения человеческого Я. Возникновение человеческой психики. “Души", как принято иногда выражаться. Не "пробуждение", а именно рождение. Возникновение. На ваших глазах умирает легенда о “пробуждении" человеческой души силой Слова. Рушится старинный евангельский тезис: "В начале было Слово, и Слово было Бог"... Здесь, как на ладони, видно, что в начале была... ложка».
III
Ну а для биолога Малиновского в начале были гены. Если так, то человеческая личность рождается на свет в момент сингамии - слияния половых клеток. В этот чудесный миг папа с мамой вручают эмбриону полный набор способностей. Дарования музыкальные и математические, по мнению Ма¬


422
А. Майданский
линовского, «передаются проще», благодаря чему образуются династии Бахов и Бернулли; в то время как «литературная одаренность требует более сложного сочетания наследственных предпосылок», поэтому у писателя маловато шансов передать отпрыскам свой талант половым путем.
Малиновский ничего не сообщает читателю о том, какие именно сочетания генов несут ответственность за те или иные человеческие способности, и существует ли вообще хоть одна генетическая формула способности. В отсутствие конкретнонаучных доказательств его рассуждения представляют собой не более чем «парагенетику» - метафизическую гипотезу, формулируемую от имени современной науки. А призыв учитывать в процессе воспитания врожденные дарования ребенка попросту неосуществим: учти то, не знаю что.
Любому воспитателю приходится в той или иной мере учитывать пол и возраст, темперамент, морфологию и другие природные особенности ребенка. В известных общественных условиях, отмечал Ильенков, наследуемая форма черепа или цвет кожи могут играть даже и решающую роль в судьбе индивида. Вообще, нельзя отрицать влияния миллионов разных внешних факторов - не только генов, но и «физики» с «химией». Поведение, а порой и сама жизнь человека зависит от того, что мы едим и пьем, и от плохой погоды, и от упавшего с крыши кирпича... Спор не о том, влияет генетика на жизнедеятельность личности или нет, а о том, где сама эта личность, со всеми ее способностями, зарождается - в генах или же в отношениях между людьми.
Малиновский не делает ни малейшей попытки объяснить способность к музыке или математике посредством «родных» категорий науки о генах. Со своей стороны, Ильенков пошагово описывает механику «интериоризации» культурных операций, усваивая которые, слепоглухой ребенок приобретает и соответствующие способности.
Наследуется ли способность пользоваться ложкой генетически? Нелепый вопрос. Так почему же мы должны верить на слово, что генетически наследуемыми являются все прочие, в тысячу раз более сложные, музыкальные и математические дарования?


Уроки Загорского эксперимента
423
Врожденные программы жизнедеятельности осуществляются телом автоматически, без специальных усилий. Младенца не требуется учить, скажем, дышать или глотать молоко. А посмотрите, с каким трудом человеческое тело учится ходить, говорить, управляться с ложкой или карандашом, буквально на каждом шагу сдерживать свои биологические влечения - то есть выполнять обыкновенные требования, предъявляемые обществом к человеческой личности. Живое тело сопротивляется, не желая впускать в себя личность, и лишь с трудом подчиняется ей.
За каждой культурной способностью стоит совместно- разделенная деятельность учителя и ученика, а между ними, поначалу на стороне учителя, - невидимые глазу образы творцов культуры: изобретателей ложки и карандаша, письма и счета, авторов сказок и стихов, наконец, теоретиков и практиков воспитания, от которых учитель, собственно, и унаследовал свои педагогические способности.
Всё специфически-человеческое, отличающее людей от животных, наследуется не через гены, а через созданные самим человеком предметы. Культурные вещи суть хромосомы человечности. В них запечатлены труд, мысли и чувства всех когда-либо живших людей. Практически любую вещь или явление природы человек может превратить в рукотворную «хромосому», хранящую в себе информацию о его личности, о программах его мышления и поведения. Всякий раз, как человек создает вещь, полезную и доступную для других людей, усовершенствуется культурный «генотип» всего вида homo sapiens. Создавая такие вещи, ты реализуешь себя как личность.
Генам и не снилась такая гибкость, емкость и мощь структур трансляции наследственной информации. В алфавите генетического кода всего четыре знака; алфавиты культурных кодов - буквы и звуки, ноты и числа - ограничены лишь нуждами человеческой деятельности. Отсюда - наше превосходство над животными: человеческая свобода. Человек не раб молекулы ДНК, он - «вольноотпущенник природы» (Гердер]. Теория же врожденных способностей личности недалеко ушла от Аристотелева деления людей на рабов и свободных «по природе».


424
А. Майданский
На почве научной теории спор Дидро с Гельвецием вполне решаем. Отечественные психологи и философы, от Выготского до Ильенкова, многое для этого уже сделали. Загорский эксперимент практически продемонстрировал мощь культурно-исторической теории «интериоризации».
Впрочем, Малиновский без особых усилий показал возможность истолкования Загорского эксперимента с позиций Дидро и парагенетики. За точку опоры он взял параллель между человеческими способностями и генетической «нормой реакции» на внешние раздражители. Как цветок китайской примулы при высокой температуре окрашивается в белый цвет, а при низкой температуре - в красный, так и в общественной среде одна и та же врожденная способность может развиться в совершенно разные личностные качества. Реальная человеческая личность всегда есть продукт взаимодействия наследственных «норм реакции» с внешними общественными условиями.
Если для Малиновского общество - это внешняя среда, своего рода «почва» для осуществления генетических программ, то в глазах Ильенкова дело обстоит ровно наоборот: тело человека, со всей его генетической «начинкой» и «церебральной архитектоникой», есть материал для осуществления культурно-исторических программ. Тело тоже принадлежит к числу «артефактов», поскольку является предметом общественного труда. Само тело становится частью предметной культуры, когда ребенок становится на две ноги и берет ложку в руки.
Для Малиновского сущность человека сокрыта в его геноме; Ильенков вслед за Марксом считает сущностью человека «ансамбль общественных отношений». Перед нами - два альтернативных взгляда на воспитание человеческой личности.
IV
В случае слепоглухоты психика формируется искусственно - с нуля. Этот тезис Ильенкова вызвал настоящий шквал возражений, вплоть до ожесточенных личных нападок. Фалангой «реалистов», восставших против ильенковской «мифоло¬


Уроки Загорского эксперимента
425
гии», руководил Д.И. Дубровский. Роль знаменосца досталась слепоглухому воспитаннику интерната С.А. Сироткину.
В феврале 1988 года под эгидой Философского общества СССР состоялось обсуждение итогов Загорского эксперимента. Сироткин, при поддержке Дубровского, И.С. Нар- ского, Г.С. Батищева, М.Г. Ярошевского, А.В. Брушлинского и сотрудников Института дефектологии АПН РСФСР, выступил с жесткой критикой теоретической платформы Ильенкова - Мещерякова. В нулевой оценке психики слепоглухих детей докладчики усматривали кто новую «лысенковщину», кто «старую догму о всесилии воспитания», а кто и нравственные грехи - от «лжи во спасение» до подтасовки фактов в своекорыстных целях. Звучали и осторожные, разумные голоса, но погоды они не сделали. Изданный год спустя репринтный сборник докладов1 буквально сочился ядом и научной безграмотностью.
«Мы, работники Загорского детского дома, не видели там ни одного ребенка с нулевой психикой и никогда не занимались формированием личности "от нуля"», - возмущался бывший инструктор по труду Д.П. Андрианов. - Это какой-то миф, «ветвистая пшеница» в области педагогики. При этом ни ему, ни Сироткину с Дубровским и в голову не пришло поразмыслить над тем, что такое психика вообще - как ее понимает Ильенков или, скажем, академик Леонтьев, первым заговоривший о нулевой психике у слепоглухих детей1 2. Быть может, их понятие о психике отличалось от того, что называли «психикой» Андрианов со товарищи? Не стоило ли критикам выяснить, о нуле чего толкует Ильенков, прежде чем выразить свое возмущение пополам с чувством морального превосход1 Слепоглухонемота: исторические и методологические аспекты. Мифы и реальность / Отв. ред. Д.И. Дубровский. М., 1989.
2 Из доклада Леонтьева на заседании Ученого совета факультета психологии МГУ: «Надо специально оговорить, что утрата зрения и слуха в раннем возрасте приводит к тем же результатам, что и врожденная слепоглухота. В этом случае возникшая было человеческая психика очень быстро деградирует, сводится к нулю» (цит. в обзоре: Гургенидзе Г.С., Ильенков Э.В. Выдающееся достижение советской науки // Вопросы философии, 1975, № 6, с. 67).


426
А. Майданский
ства? Но нет, ни у кого из докладчиков не возникло желания ставить фундаментальные проблемы психологии и, уж тем более, вступать на этой сугубо научной почве в полемику с Ильенковым и Леонтьевым.
В своих работах по психологии - в том числе и в статьях, посвященных Загорскому эксперименту, - Ильенков настаивал, что психика является функцией поисково-ориентировочной деятельности. Иными словами, психика вообще есть способность при помощи органов чувств по внешним ориентирам отыскивать потребные для жизни вещества и себе подобных существ. До тех пор, пока ребенок на это не способен, его психика равна нулю.
Не только щенки или жеребята, но даже насекомые рождаются на свет божий способными к самодвижению в пространстве и к поиску полезных веществ. Человек - нет. Всё, чем мы располагаем при рождении на свет, - это органические нужды плюс чисто физиологические, «вегетативные» функции, обеспечивающие обмен веществ в организме. Таковы, по Ильенкову, «доисторические предпосылки» возникновения психической деятельности. Никакой «души» тут пока еще нет.
Ребенок обретает душу в тот самый миг, когда формируется первый образ внешней вещи. Отныне он полноценное животное. Его мозг, прежде регулировавший лишь физиологические процессы в теле - дыхание, кровообращение, пищеварение и пр., - превращается в центр управления передвижением тела во внешней среде и его предметной деятельностью, т. е. приступает к выполнению психических (ориентировочных) функций. Фильтруя поток ощущений, мозг формирует чувственные образы предметов потребности и препятствий, мешающих эту потребность удовлетворить. Параллельно рассчитывая оптимальную траекторию и энергию действия и приводя организм в движение.
Оспаривать сам факт полнейшей неспособности человеческого младенца к поисково-ориентировочной деятельности вряд ли стали бы и Сироткин с Дубровским и Малиновским. Иначе любого из них подняла бы на смех собственная мать. Слепоглухой ребенок пребывает в младенчески-беспомощном состоянии гораздо дольше обычного; те же, кто рано потерял


Уроки Загорского эксперимента 427
зрение и слух, возвращаются в него спустя какое-то время, и без помощи воспитателей остались бы в таком состоянии навсегда.
Ильенков с Леонтьевым всего лишь констатировали этот неоспоримый факт на языке культурно-исторический психологии. Их критики, толком не зная этого языка, превратно истолковали фразу «ноль психики», профанировали ее, - после чего обрушились на нее всей тяжестью ума.
Единственный внятный теоретический аргумент привел опять-таки Малиновский: отсутствие поисковой активности у слепоглухих отнюдь не доказывает отсутствие соответствующего рефлекса - он вполне мог быть подавлен постоянными отрицательными подкреплениями со стороны окружающей среды. В таком случае воспитатель не формирует с нуля, а лишь восстанавливает заторможенную ранее ориентировочную реакцию ребенка.
Понятие ориентировочного рефлекса предложил в свое время академик И.П. Павлов. Эта исследовательская реакция на новое - рефлекс «что такое?» - то и дело путала ему карты в ходе экспериментов. Она способна гасить любые условные рефлексы и легко угасает сама (у собаки, как правило, после трех-пяти повторений]. Эта неустойчивость, наряду с присущим ей, по выражению Павлова, «бескорыстием», резко отличает ее от безусловных рефлексов.
Дабы наглухо устранить эту «роковую реакцию», Павлов спроектировал знаменитую «Башню молчания». Стройка началась перед Первой мировой, а завершилась уже после революции. Увы, лишенные ориентации собаки «работать» не пожелали - всё норовили заснуть, неблагодарные животные. Психическая деятельность устремлялась к нулю, отключалась. Академик был сильно разочарован...
«Отец» современной биомеханики Н.А. Бернштейн вообще отказывался считать ориентировочные реакции рефлексами1. Если бы Малиновский как следует проштудировал 1 «Группа так называемых ориентировочных реакций (конечно, не рефлексов!]...» (Бернштейн Н.А. Физиология движений и активность. М.: Наука, 1990, с. 438].


428
А. Майданский
классика, он вряд ли рискнул написать, что в существовании у детей поисково-ориентировочного рефлекса «никто не сомневается». Основания для сомнений веские. В самом деле, стоит ли называть рефлекторной такую реакцию, которая осуществляется л ишь в новых ситуациях, в ответ на новые раздражители? Рефлексы срабатывают в ответ лишь на «знакомые», стереотипные раздражители.
П.Я. Гальперин, со ссылкой на учеников Павлова, предлагал различать ориентировочный рефлекс, как чисто физиологический акт, и ориентировочную деятельность в проблемных ситуациях, в ходе которой появляется образ внешнего мира1. Психика, собственно, и представляет собой конструирование предметных образов, ориентацию и действие в плане образа. Ровно так же понимал дело и друг Гальперина - Ильенков.
Коль скоро ребенок не имеет образов внешнего мира и не умеет ориентироваться в нем, говорить о психике - в научном, а не профанном ее понимании - не приходится.
Разумеется, это далеко не единственное научное понятие психики. Тем, кто хочет доказать, что психика тут все-таки есть, что новорожденный не растение и не «кусок мяса», необходимо предложить альтернативное научное понимание психики. Однако никто из критиков Ильенкова ничего подобного не предложил. Вместо этого на разные лады муссировался тот факт, что никто из четверки «ребяток»1 2, как с нежностью называл их Эвальд Васильевич, не был слепоглухим от рождения. А Ильенков это утаивал! - праведно восклицали Сироткин и Нарский с Дубровским.
На самом деле Ильенков упоминал, что слуха и зрения детей лишила болезнь3. И печатно, и устно, публично - на Уче1 См.: Гальперин П.Я. Введение в психологию. М.: Книжный дом «Университет», 1999, с. 135.
2 Наталья Корнеева, Юрий Лернер, Сергей Сироткин, Александр Суворов.
3 «Всех четверых в детские годы постигло одинаковое несчастье. Болезнь лишила их сразу и зрения и слуха» (Ильенков Э.В. Александр Иванович Мещеряков и его педагогика // Молодой коммунист, 1975, № 2, с. 81).


\роки Загорского эксперимента
429
ном совете в Институте философии1. Его обвинители плохо знали «матчасть». Но если бы и не упомянул, что за абсурд - обвинять ученого в сокрытии факта, известного тысячам читателей книги Мещерякова, не говоря уже о работниках интерната и сотрудниках Института дефектологии АПН! Никто не мешал и Дубровскому проникнуть в этот секрет полишинеля своими силами или, на худой конец, по подсказке «доброжелателей» (как то с ним и произошло).
Эксперимент привлекал Ильенкова возможностью воочию - в чистом виде - наблюдать процесс возникновения психики и человеческой личности. Когда влияние «педагогической стихии» оказывалось близким к нулю, а вклад воспитателя, напротив, - к единице. Разумеется, по мере расширения круга человеческого общения, вес неконтролируемых, стихийных факторов резко возрастал.
У всех четверых «ребяток» личность возникла до того, как они оказались в Загорске, и даже прежде, чем они потеряли зрение и слух. Описанный у Ильенкова опыт формирования «с нуля» психики, а затем и личности, они проделали до того, как попали в Загорский интернат. Но были и те, кто поступил туда в состоянии «человекообразного растения, чего-то вроде фикуса, который живет лишь до тех пор, пока его не забыли полить» (Ильенков). В ходе эксперимента он стремился выделить чистые, всеобщие, инвариантные формы становления человеческой психики. От прочего же абстрагировался, как и всякий нормальный ученый.
Глупо винить Ильенкова в том, что он утаивал истории болезней и прочие детали Загорского эксперимента, не имеющие отношения к поставленной им теоретической задаче. Подобные обвинения выдают людей далеких от «высокой» науки, как от Луны. С тем же «глубокомыслием» они могли бы упрекнуть Ньютона за то, что он злонамеренно скрыл разницу между земным и небесным мирами и выдавал за реаль1 Стенограмма доклада Ильенкова хранится в архиве Института философии АН СССР и публикуется в главе «Последний Ученый совет» в настоящей книге.


430
А. Майданский
ность фикцию - прямолинейное и равномерное движение, каковое нигде в природе не наблюдается.
Ученый не только вправе, но и обязан использовать силу абстракции, отрешаться от массы частных фактов, от игры случая и посторонних влияний, дабы представить предмет исследования в идеально чистом виде - даже если наблюдать подобное в принципе невозможно. Только вот не у всякого эта сила абстракции между ушами имеется в нужном количестве.
V
Практически всех критиков Загорского эксперимента объединяет категорическое неприятие «скульптурной» метафоры. Воспитатель не бог-творец, а воспитанник - не аморфная биомасса, из которой можно вылепить что угодно. «У сторонников концепции изначального формирования человеческой психики при слепоглухонемоте демиургом становится педагог. Таким образом слепоглухонемой предстает “tabula rasa", на который пишет всесильная рука педагога», - утверждали Сироткин и Шакенова1.
Трудно понять, где авторы могли вычитать подобную чепуху. Ильенков с Мещеряковым ничего подобного не писали. Они всеми силами старались побудить слепоглухого ребенка к собственной активности, поощряли и с радостью фиксировали каждый его самостоятельный шаг в «мир идей», в культуру. Слепоглухота не только отрезает доступ к свету и звукам, но и крайне осложняет доступ к идеальной реальности. «Рука педагога» в течение тысячелетий была практически бессильна перед слепоглухотой.
В «Психологических этюдах», публикуемых в настоящем томе, Ильенков прямо отвергает сравнение человеческой души с «чистой доской»:
«Человек (= человеческая личность) при рождении, конечно, находится на нулевой отметке своего человеческого 1 Сироткин С.А., Шакенова Э.К. Заключительное выступление // Слепоглухонемота, с. 93.


Уооки Загорского эксперимента
431
развития. Но это, однако, и не tabula rasa в смысле Локка или Гельвеция, ибо этот образ заключает в себе представление о чем-то всецело пассивном, рецептивном, и потому вызывает нарекания и даже раздражение». Куда больше для человеческой личности подходит образ реки - «субстанции бесформенной, неоформленной, текучей, могущей принимать любую форму, но с самого начала движущейся, стремящейся, и собственным движением создающей свое собственное русло, вбирающей в себя сотни и тысячи притоков, и "самовозрастающей"1 за их счет до тех пор, пока не раскроет свое устье в простор мирового океана... И какому бы тонкому химическому анализу вы ни подвергли воду источника, вам никогда не предсказать на основе его результатов траекторию начинающейся с него реки».
Как и русло реки, траектория развития человеческой психики на все 100%, от начала и до конца, задается «рельефом» культуры, всеми другими людьми и идеями, с которыми каждый индивид сталкивается на жизненном пути.
В гравитационном поле культуры не только душа, но и тело человека обретает вторую, искусственную, жизнь. Неорганическим продолжением живого тела делается мир вещей, созданных человеческим трудом. Само тело человека - тоже предмет и продукт труда. Над ним годами трудятся воспитатели'. ставят на ноги, «лепят» мимику и осанку, учат умываться и одеваться, артикулировать звуки речи и сдерживать позывы природы.
У слепоглухих по сути всё то же самое, разница лишь в педагогической технике обработки тела. Отсутствие зрения и слуха позволяет гораздо лучше понимать и контролировать воспитательный процесс - но какой ценой? Педагогу приходится затрачивать на порядок больше времени и усилий, и цена каждой его ошибки тоже возрастает в разы. Ему приходится в буквальном смысле из рук в руки передавать воспитаннику каждую человеческую способность.
1 Выражение Гераклита: «Душе присуща самовозрастающая мера (logos)» (DK115, пер. А.В. Лебедева).


432
А. Майданский
«Всесильна» рука педагога лишь до тех пор, пока бессильна рука слепоглухого ребенка (да это еще и не рука, а просто верхняя конечность) - пока его психика на нуле. По мере того как органическое тело ребенка, стараниями первых наставников, «срастается» с неорганическим телом культуры, и одновременно его душа - с душами других людей, растет и круг его воспитателей: таковым становится каждый новый его знакомый - другой ребенок или взрослый, живьем или же в созданных им умных вещах, книгах. И сам он, в свою очередь, на протяжении всей жизни, вольно или невольно, «лепит» окружающие его тела и души - передает им свои мысли и чувства, делает их человечнее, или наоборот. У слепоглухих и этот процесс резче выражен, но не специфичен. Каждый из нас - Пигмалион и Галатея в одном лице.
«Сам тезис активности слепоглухонемого недостаточно развит в концепции [Мещерякова - Ильенкова], так как главное в ней - именно педагогическое воздействие», - заявляют критики1. Поистине поразительное непонимание принципа совместно-разделенной деятельности... Весь смысл педагогики Соко- лянского - Мещерякова в том, чтобы научить ребенка активно, самостоятельно ориентироваться сначала в физическом пространстве, а затем и в мире предметной культуры. Совместно- разделенная деятельность снимает абстрактную противоположность внешнего воздействия и внутренней активности, показывая, как первое превращается во второе - как «педагогическое воздействие» стимулирует и пробуждает «активность слепоглухонемого» в процессе формирования психики.
Сироткин и Шакенова указывают на «ряд противоречий, ставящих под сомнение чистоту и общезначимость и эксперимента, и концепции»1. Безусловно, эксперимент не был чистым: никого из воспитанников Загорского интерната не удалось вывести на высшие рубежи духовной культуры с «нуля». На это не хватило ни материальных средств, ни короткой жизни Мещерякова. Возможно, не хватило ума и таланта тем, кто 1 2
1 Там же, с. 94.
2 Сироткин С.А., Шакенова Э.К. Слепоглухонемота: исторические и методологические аспекты. Мифы и реальность, с. 20.


Уот Загорского эксперимента
433
продолжил эксперимент (некоторые доклады в сборнике заставляют это предположить). Наверняка помешали конфликты, начавшиеся еще при Ильенкове и отравившие ему последние годы жизни.
Указанные же Сироткиным и Шакеновой противоречия проистекают отчасти из скверного понимания «концепции», отчасти - из ложного представления о ее связи с Загорским экспериментом. Любой научный эксперимент, особенно с участием людей, зависит не только от теории, но и от массы привходящих обстоятельств, которые могут нарушить его чистоту, а то и вовсе его сорвать. Кому как не Сироткину с Шакеновой это знать...
Они правы в том, что концепция Ильенкова - Мещерякова описывает крайне редко встречающийся случай «тотальной слепоглухоты» и потому напрямую не коррелирует с фактическим процессом психического развития большинства слепоглухих. Если бы кандидат философских наук Сироткин внимательно изучил работы Ильенкова по логике, он знал бы ту азбучную истину, «что "факты" вовсе не есть тот абсолютный критерий, которому обязана соответствовать "теория", т.е. всеобщие определения рассматриваемой вещи»1. И что ни водной области знания - от физики элементарных частиц до философских «наук о духе» - теория не стыкуется с эмпирией без расхождений и противоречий. Тогда ему и в голову не пришло бы критиковать Ильенкова за стремление к «чистоте концепции» и замалчивание специфики психического развития «нетотальных» слепоглухих.
То, что Сироткин и Шакенова принимают за слабость и недостаток концепции Ильенкова - Мещерякова, является характерной чертой фундаментальных научных теорий. Каждая развитая наука осуществляет фильтрацию опытных фактов, строит идеальную модель своего предмета и стремится понять этот предмет в его тотальности, говоря языком немецкой классической философии.
1 Ильенков Э.В. Проблема абстрактного и конкретного в свете «Капитала» Маркса // Капитал К. Маркса. Философия и современность. М.: Наука, 1968, с. 207.


434
А. Майданский
Опыт психического развития слепоглухих интересовал Ильенкова в той мере, в какой он приближает нас к пониманию всеобщих законов развития психики, - как «уникальнейший материал для научного понимания фундаментальных секретов формирования человеческой психики вообще»1 2.
Ровно о том же писал в свое время и Л.С. Выготский: «Признание общности законов развития в нормальной и патологической сфере - краеугольный камень всякого сравнительного изучения ребенка»3. Понимание этих общих законов только и открывает возможность научного исследования девиантных и патологических форм психического развития.
Ильенков по-своему продолжил дело Выготского, сделавшись наследником славных традиций отечественной культурно-исторической психологии. Загорский эксперимент стоил ему немало, но и немало дал для научного понимания человеческой личности. «Ребятки» же, участники эксперимента, смогли буквально пощупать руками настоящего философа и человека. Наташа Корнеева назвала свою дочь Эвальдиной, и это - немаловажный человеческий урок Загорского эксперимента.
1 Ильенков Э.В. К выступлению на психфаке о слепоглухонемых 28.02.75 (См. наст, издание, с. 245].
2 Выготский Л.С. Основы дефектологии. СПб.: Лань, 2003, с. 275.


Владислав Лекторский
Вместо заключения.
«Что помню, о чём думаю»
То, что происходило с Эвальдом Васильевичем Ильенковым в 60-е - 70-е гг., переплетено с тем, что было в те годы в моей жизни. Дело в том, что с 1966 г. я стал заместителем заведующего сектором диалектического материализма1, где работал Ильенков, а с 1969 г. заведующим. В таком качестве мне приходилось активно участвовать в событиях философской жизни, которые имели прямое отношение к Эвальду Васильевичу. Поэтому в моем рассказе о том времени я вынужден говорить кое-что и о себе. Чтение публикуемых в этой книге протоколов разных заседаний помогает многое вспомнить. Вместе с тем относительно каких-то важных событий того времени, повлиявших на судьбу Эвальда Васильевича и на нашу философию, или не существует протокольных записей, или же они недоступны. Между тем многое из того, что было, глубоко врезалось в мою память, и я надеюсь, что она не слишком сильно искажает прошлое. Но дело, не только в том, насколько точно моя память сохранила факты, главное в их интерпретации. О своем современном понимании этих событий я попробую рассказать. А они, действительно, так или иначе связаны с разработкой проблемы идеального, которая оказалась в те годы одной из центральных для Э.В. Ильенкова.
1 Заведовал нашим сектором в 1966-1969 гг. профессор Марк Моисеевич Розенталь. Но основная его работа была в Академии общественных наук при ЦК КПСС. В Институте философии он работал на половине ставки. Поэтому всеми текущими делами в секторе занимался я. По просьбе Розенталя я же должен был представлять сектор на разных совещаниях. Марк Моисеевич был хорошим философом и порядочным человеком. Он в целом поддерживал позиции Эвальда Васильевича, что не мешало ему в некоторых философских вопросах не соглашаться с Ильенковым (как и со мною, одну из моих публикаций он однажды публично критиковал).


436
В Лекторский. Вместо заключения.
Прежде всего я хочу вспомнить о первой публикации Э.В. Ильенкова на тему идеального - его статье во 2-м томе «Философской энциклопедии» в 1964 г. Конечно, это была величайшая ересь с точки зрения официальной философии. Как же так? В статье говорится, что идеальное может существовать вне отдельной человеческой головы, в формах коллективной деятельности. Но ведь во всех учебниках марксистско-ленинской философии написано, что идеальное тождественно сознанию, а последнее находится только в мозгу. И тут нужно отдать должное смелости А.Г. Спирки- на, без него появление этого текста было бы невозможным (хотя, как известно, потом у Ильенкова и Спиркина возникли разногласия). Удивительно не то, что текст Ильенкова не мог быть одобрен официальной философией, а другое. Концепция Эвальда Васильевича не была поддержана такими близкими ему во многих отношениях людьми, как, например, М.А. Лифшицем. Но многие разделили позицию Эвальда Васильевича. И это были не только близкие ему психологи В.В. Давыдов и А.Н. Леонтьев. Неожиданным было то, что точку зрения Ильенкова на идеальное поддержал психолог В.Ф. Ломов, известный критик культурно-исторической психологии Л.С. Выготского и психологической теории деятельности А.Н. Леонтьева. Вместе с тем с пониманием идеального Ильенковым во многом огласились некоторые философы, позиции коих были существенно иными, чем у Эвальда Васильевича, например, М.К. Мамардашвили и Г.П. Щедровицкий (последний, правда, понял коллективную деятельность, идеальное и мышление как внечеловеческий процесс, личность, согласно Щедровицкому, - некая фикция, функционально место в саморазвертывании деятельности). Удивительно было и то (я до сих пор не понимаю этого), что никакой официальной критики ильенковского понимания идеального тогда не последовало и никакой большой дискуссии по этому поводу в те годы не возникло.
А теперь я переношусь в 1968 г. В мае этого года я по предложению И.Т. Фролова, только что назначенного главным редактором «Вопросов философии», стал членом редколлегии и заведующим отделом диалектического материализма этого


<Что помню, о чем думают
437
журнала. Сразу же после первого заседания нового состава редколлегии ко мне подошел Г.С. Гургенидзе, редактор, работавший в моем отделе (я потом узнал его ближе, и могу сказать, что он был одним из самых благородных людей, каких я знал в течение жизни) и сказал, что получил от незнакомого автора некий текст, в отношении которого он не знает, что делать: публиковать или нет. Гургенидзе просил меня почитать этот текст и высказать свое мнение.
Это была статья «Мозг и психика», присланная из Донецка тогда мало кому известным Д.И. Дубровским. В ней он критиковал ильенковское понимание идеального и психики, ссылаясь на свою интерпретацию определенных данных по исследованию мозга и некоторые представления об информационных процессах. Я прочитал текст и сказал Гургенидзе, что кое-какие пассажи нужно отредактировать, но статью, по моему мнению, следует опубликовать в порядке обсуждения. При этом, сказал я, мы сделаем так, чтобы в номере журнала, который последует за номером с публикацией статьи Дубровского, был напечатан ответ самого Ильенкова. Я исходил из того, что ильенковское понимание идеального было в самом деле для многих непривычным и что обсуждение этой проблемы на страницах журнала поможет лучше понять перспективность подхода Эвальда Васильевича.
Так мы и сделали. И всё вроде бы было неплохо. В самом деле. 1968 год закончился для Ильенкова хорошо. В декабре он (по настоянию нового директора Института П.В. Копнина, поддерживающего Эвальда Васильевича) успешно защитил докторскую диссертацию. У него было в тот год немало публикаций. И ответ Дубровскому получился хорошим.
Но наступил январь следующего года. И тут над Ильенковым снова стали сгущаться тучи.
В этом месяце заведующий отделом науки ЦК КПСС С.П. Трапезников (как я позже узнал, личный друг Л.И. Брежнева) пригласил к себе на совещание по проблемам развития философии членов отделения философии и права АН СССР вот главе с академиком Ф.В. Константиновым, дирекцию Института философии (П.В. Копнин и др.), а также заведующих секторами Института. Я еще не был тогда заведующим сектором, но


438
В. Лекторский. Вместо заключения
М.М. Розенталь не мог присутствовать на совещании, и вместо него в ЦК КПСС пошел я.
А там вдруг выступила Е.Д. Модржинская, занимавшаяся в Институте критикой буржуазной идеологии, в частности, антикоммунизма, а в свое время работала в аппарате Д.П. Берия. Она была в большой обиде на многих в Институте: на молодежь сектора критики современной западной философии, которая незадолго до этого свергла ее с поста заведующей сектором, уличив в полном незнании философии, на стенную газету Института, где регулярно помещались злые карикатуры на нее (она знала, что Эвальд Васильевич - один из авторов этих карикатур). Модржинская заявила, что в стране создалась опасная ситуация: может повториться то, что только что произошло в Чехословакии, когда во главе ревизионистских сил оказались философы: К. Косик и др. И у нас есть такие философы, заявила Модржинская. В качестве доказательства она сослалась на только что вышедшую в США книгу под редакцией Н. Лобковица, где помещена была статья Э.В. Ильенкова. В этой статье утверждается нечто неслыханное с ее точки зрения: возможность отчуждения при социализме. После ее выступления воцарилась тишина. Статью Ильенкова не читал никто из присутствующих. Копнин, сочувствовавший Ильенкову, только что стал директором и ничего не знал об этом тексте. Между тем Эвальд Васильевич показывал мне эту статью. Я попросил слова у Трапезникова и сказал, что статью читал, что она глубокая и по-настоящему марксистская и что Модржинская ничего не понимает в философии вообще и в марксистской философии в частности. Никто не мог возразить хотя бы потому, что текст Ильенкова не читал. Подводя итог совещанию, Трапезников сказал относительно меня примерно следующее: хорошо защищать друзей, но с публикацией Ильенкова нужно разобраться.
После этого вокруг Ильенкова в определенных философских кругах стала создаваться обстановка какого-то подозрения. В этой связи вспомнили и его понимание идеального. Критика Дубровским Ильенкова стала преподноситься кое-кем в качестве защиты марксистского материализма от ревизиониста и идеалиста. Дело в том, что после ввода наших


<Что помню, о чем думают
439
войск в Чехословакию в августе 1968 г. и последующих событий в этой стране в начале 1969 г. у нас самих стали сгущаться идеологические тучи.
В той ситуации было важно то, что директором Института оставался П.В. Копнин, человек, поддерживавший Ильенкова и меня, пытавшийся реформировать Институт, уволить бездельников и идеологических демагогов. В мае 1969 г. М.М. Розенталь подал заявление об уходе с должности заведующего сектором и рекомендовал меня на эту должность. П.В. Копнин поддержал эту рекомендацию. На Ученом совете Института меня должны были утвердить в качестве заведующего с помощью тайного голосования. Как я узнал (а я тогда не был членом Ученого совета Института), на заседании выступила Модржинская, заявившая: «Лекторский поддерживает ревизиониста Ильенкова, а поэтому сам ревизионист, призываю всех голосовать против него». Меня все-таки выбрали, хотя несколько голосов против я получил.
Началась травля Копнина, которую организовывал по разным поводам академик-секретарь Отделения философии и права Ф.В. Константинов. Модржинская, как я узнал впоследствии, написала донос в КГБ, в нем она перечислила 10 антисоветчиков, работающих в Институте. Список возглавлял директор Копнин. В него она включила также Ильенкова и меня.
Копнин вскоре (я уверен, что в результате травли) скончался, не дожив до 50 лет. В течение двух лет Институт не имел постоянного директора, а в 1973 г. им стал Б.М. Кедров, замечательный философ, успешно работавший в течение ряда лет директором Института истории естествознания и техники АН СССР, знавший и поддерживавший Эвальда Васильевича. Мы стали надеяться на лучшее будущее. Но Кедров проработал в этой должности еще меньше, чем Копнин. Его попытки реформ встретили сильнейшее сопротивление. Расскажу только об одном эпизоде. В июне 1973 г. Бонифатий Михайлович попытался взять в Институт, в наш сектор, известного философа В.С. Библера. Я встречался с Библером, казалось, что мы обо всем договорились и с ним, и с дирекцией. Но как только о намерении Кедрова узнали в райкоме партии, ему не только запретили принимать Библера, но и поставили на вид. В апре¬


440
В Лекторский. Вместо заключения.
ле 1974 г. на Секретариате ЦК КППС было принято решение о создании комиссии по проверке работы Института философии. Узнав об этом, Кедров решил подать заявление об уходе со своего поста. Для нас стало ясно, что с уходом Бонифатия Михайловича начнется разгром, который коснется именно тех, кто действительно работает. Помню, как я вместе с Ж. Аб- дильдиным поехал в санаторий «Узкое», где тогда находился Кедров. Мы пытались уговорить его не уходить из Института. Наш разговор продолжался более двух часов. Но всё было тщетно. На позицию Кедрова сильно влияла его жена Эрика Яковлевна: она не без основания опасалась, что если Бонифа- тий Михайлович останется на посту директора, то работа комиссии ЦК КПСС может его окончательно доконать и что он повторит судьбу Копнина.
В апреле был назначен новый директор: Б.С. Украинцев. Мы узнали вскоре после этого из нескольких источников тайную информацию: перед директором была поставлена задача искоренить ревизионистскую заразу, сосредоточенную в двух секторах: диалектического материализма (я заведующий) и исторического материализма (заведующий В.Ж. Келле).
И в это время по странному совпадению мой заместитель Б.С. Дынин вдруг подает заявление об отъезде в Израиль, при этом не уволившись предварительно из Института, как обычно в таких случаях делали все нормальные люди, чтобы не подводить своих товарищей по бывшей работе. Как будто бы специально создается повод для нового руководства Института разобраться с нашим сектором. Не буду рассказывать обо всех перипетиях этого дела, тем более что мне приходилось писать об этом1. Вспомню только о том, что когда в июне 1974 г. мое персональное дело разбиралось на партийном собрании Института, то были предложены два возможных решения: мне объявляется либо просто партийный выговор, либо выговор с занесением в личное дело. Во втором случае мое дело направляется в райком партии, а там могли и уси-
См.: Лекторский В.А. О прошлом и настоящем (беседа с Л.Н. Митрохиным) // В.А. Лекторский. Философия, познание, культура. - Москва: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2012.


«Что помню, о чем думаю» 441
лить наказание, исключив из партии (это означало не только гражданскую смерть, но и снятие с должности заведующего сектором, что не могло не повлиять на судьбу сектора). И вот на этом собрании, когда речь шла о судьбоносном решении, я с изумлением вдруг обнаружил, что ряд людей, которых я хорошо знал, и с которыми у меня были вроде бы неплохие (а иногда просто хорошие) отношения, голосовали за самое жестокое наказание, хотя не могли не понимать и бессмысленность всего этого обсуждения, и возможные последствия того или иного наказания не только для меня, но и для сектора. Не буду называть фамилии этих людей. К счастью, всё-таки большинством голосов было принято первое предложение.
Меня удивило, что покойный А.А. Сорокин (работавший тогда в нашем секторе), в своем письме назвал роковым для сектора 1975 г. На самом деле, как я считаю, роковым был именно 1974 г. Это год прихода Б.С. Украинцева. Комиссия ЦК КПСС по проверке работы Института была создана сразу после ухода Кедрова и работала именно в 1974, а не в 1975 г. (она подготовила свои выводы к 1975 г.). Это год моего персонального дела: сектор, в котором заведующий ходит с выговором, становится подозрительным. Наконец, как я уже сказал, мы (во всяком случае, я и Эвальд Васильевич) знали, что начальство только ждет повода для того, чтобы расправиться с сектором в целом. Мы жили как бы в ожидании скорой и неминуемой казни. Плохое настроение Эвальда Васильевича летом 1974 г. я объясняю именно этим. В августе в Москве проходил Международный гегелевский конгресс, там Ильенков не участвовал. Хотя председателем Организационного комитета конгресса формально оставался Б.М. Кедров (этот комитет был утвержден еще тогда, когда он был директором Института), реальная власть в Институте философии была уже у другого человека - его антипода Украинцева. Можно понять в этой ситуации настроение Ильенкова и его «бегство с Конгресса».
Но по-настоящему роковой день для сектора наступил тогда, когда мы подали на рассмотрение Ученого совета Института нашу рукопись о диалектике. Это и был тот самый повод, которого наша дирекция терпеливо дожидалась почти два года. И дождалась! Это произошло в феврале 1976 г. Чита¬


442
В. Лекторский Вместо заключения
тель книги может составить некое представление о том, что это было, ознакомившись с публикуемой частью стенограммы этого обсуждения.
Хотя официальные рецензенты дали на нашу рукопись положительные отзывы (в частности, вполне положительным был отзыв профессора философского факультета МГУ А.С. Богомолова - странно, что А.А. Сорокин считал положительным только отзыв Л.К. Науменко), Ученый совет Института не рекомендовал нашу рукопись. Особенно досталось статье Эвальда Васильевича об идеальном. Текст, написанный Ильенковым для нашей книги, не повторял ранее опубликованное им на эту тему в «Философской энциклопедии». Конечно, центральные идеи были прежними, но статья была другой, с целым рядом новых интересных подходов и идей. Среди самых рьяных критиков нашей рукописи был В.В. Быков, работавший в то время ученым секретарем Института. Дело в том, что за три года перед этим, когда он был сотрудником Института истории естествознания и техники, Б.М. Кедров, тогдашний директор этого Института, просил наш сектор помочь Быкову: обсудить его кандидатскую диссертацию и по возможности рекомендовать к защите. Что мы и сделали: помогли этому человеку, хотя его диссертация не произвела на нас большого впечатления. Когда Кедров стал директором уже нашего Института, он взял Быкова с собою и сделал ученым секретарем. Затем Кедров вынужден был уйти, а Быков, по-видимому, решил всеми правдами и неправдами сохранить за собою понравившееся место. И начал рьяно выслуживаться уже перед новым начальством. Вообще в те годы можно было наблюдать интересные метаморфозы: некоторые люди, с кем мы раньше дружили, начинали обходить нас стороной, а иногда те, на которых мы рассчитывали, нас предавали.
Между прочим, хочу сказать об одном событии на этом обсуждении, не зафиксированном в стенограмме. Когда Ученый совет принимал итоговое решение, Модржинская предложила рассмотреть на заседании дирекции вопрос о судьбе сектора диалектического материализма. Ее предложение, правда, не было принято и, как теперь ясно, даже не попало в стенограмму.


■Что помню, о чем думаю;
443
В этой связи хочу сказать об обстановке в секторе и в Институте. Когда я пришёл в Институт в 1957 году в качестве аспиранта, не было членов сектора, кто поддерживал бы идеи Эвальда Васильевича. Вместе с тем практически все относились к нему с большим уважением и признавали важность той работы, какой он занимался. Об этом я уже писал1. К тому времени, когда я стал сначала заместителем заведующего (1966 г.), азатем заведующим сектором (1969 г.), ситуация изменилась. Среди сотрудников сектора появились люди, разделявшие идеи Ильенкова на сто процентов и готовые были рьяно отстаивать их во всех возможных дискуссиях. Это в первую очередь С.Н. Мареев, А.А. Сорокин, Б.А. Ласточкин. В секторе работали и другие философы, они в чем-то могли не соглашаться с Ильенковым, но относились к нему с огромным пиететом и признавали важность ряда его идей. Это были люди, как это ясно сегодня, сыгравшие важную роль в истории отечественной философии. К ним относится, например, Г.С. Батищев. Он сначала был рьяным поклонником Эвальда Васильевича, но потом проделал большую философскую эволюцию и разработал собственную концепцию, отошедшую от ильенковской и даже от марксизма. Это В.С. Швырёв, крупнейший в нашей стране специалист по неопозитивистской философии науки, разработавший оригинальную концепцию деятельностного понимания научного знания. Это Е.П. Никитин, известный исследованиями структуры научной теории (объяснение, описание, обоснование). Это Н.Н. Трубников, он, как и Батищев, сначала полностью разделял идеи Ильенкова, а затем начал оригинально исследовать тематику на стыке теории познания и философской антропологии (в частности, проблему времени человеческого бытия). В начале 70-х гг. в секторе стали работать тогда совсем молодые (а ныне признанные) философы: Б.И. Пружинин, занимавшийся проблемой рациональности (ныне он главный редактор журнала «Вопросы философии»), Н.С. Автономова, изучавшая структурные методы в гуманитарных науках и ставшая крупнейшим в стране специалистом по французско1 См.: Ильенков Э. От абстрактного к конкретному. Крутой маршрут. 1950-1960. - Москва: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2017.


444
В. Лекторский. Вместо заключения.
му структурализму, В.П. Филатов, занимавшийся проблемой понимания. Сектор стал самым интересным подразделением нашего Института. При обсуждении текстов у нас кипели нешуточные страсти. Я считаю, что это хорошо. Ведь философия вне дискуссий и споров вообще невозможна. Философские идеи принимаются не потому, что их высказал некий авторитет, а потому, что они выдерживают испытание обсуждением и демонстрируют свое значение для понимания происходящего в науке и культуре. А поскольку наука и культура постоянно развиваются, философия никогда не может закончиться. Что- то в ней обнаруживает непреходящее значение. Но в ней всегда будут появляться новые проблемы, требующие обсуждения и решения. При этом важно подчеркнуть, что дискуссии должны быть действительно философскими спорами, а не идеологическими обвинениями. Я думал и продолжаю думать, что в нашем секторе в эти годы (60-70-е) обсуждения были по-настоящему философскими при всех наших разногласиях по некоторым вопросам. Мы чувствовали себя единой семьей, представителями настоящей философии, противостоящим всем тем, кто пытался нас уничтожить (а я потом узнал, что в дирекции Института были люди, пытавшиеся использовать наши теоретические разногласия для раскола сектора, - у них это не получилось и получиться не могло). Мы чувствовали себя единой семьей, противостоящей идеологическим прохиндеям. После секторских обсуждений и после институтских осуждений мы, как правило, собирались в кафе и там изливали душу.
Поэтому ни о какой психологической и моральной изоляции Эвальда Васильевича в секторе не может быть и речи. Не было такой изоляции и в Институте. Выходила знаменитая стенная газета, и ее дружно делали наряду с Ильенковым столь разные в философском отношении люди, как А.В. Гулыга, А.А. Зиновьев, Н.В. Мотрошилова, Э.Ю. Соловьев, сотрудник нашего сектора Е.П. Никитин и другие. Как я сказал, после прихода нового директора в Институте появились люди, которые стали обходить нас стороной. Были и настоящие враги Ильенкова и нашего сектора: Украинцев, Быков, Модржинская и другие. Но я уверен, что для большинства сотрудников Института Эвальд Васильевич оставался символом настоящей философии.


«Что помню, о чем думают
445
Было другое. В давящей идеологической атмосфере, возникшей после подавления «Пражской весны», надежды на создание «очеловеченного социализма» рухнули. Все мы это остро переживали, а Ильенков как убежденный марксист воспринимал это особенно болезненно. К тому же идеологическая травля Эвальда Васильевича со стороны дирекции Института достигла пика. Думаю, что он не мог не переживать отход от его идей тех, кто в недавнем прошлом был идейно близок ему: А.С. Арсеньев, Ю.Н. Давыдов, Г.С. Батищев и другие. Такие отошедшие, как Г.С. Давыдова и Й. Элез (хотя это исключение, а не правило), даже стали участвовать в его идеологической травле. Конечно, у Эвальда Васильевича было множество сторонников не только в Институте, но и за его пределами, и число их росло. Достаточно назвать того же В.В. Давыдова и других близких ему психологов, философов из Ростова-на-Дону (А.В. Потёмкина, А.Г. Новохатько и других), множество философов из Казахстана (Ж.Б. Абдильдин и другие, там возникла целая философская школа, ориентированная на идеи Ильенкова), ряд философов из Киева (В.И. Шин- карук, В.А. Босенко и другие), таких людей, как Л.К. Науменко, занимавший важную позицию в журнале «Коммунист». Таким образом, не было изоляции ни в секторе, ни Институте, ни в стране. Мне кажется, что у Эвальда Васильевича было всё же ощущение безвременья, тупика в развитии страны и чувство невозможности нормально работать при существующей дирекции Института.
Возвращаюсь к прерванному рассказу. Итак, в июне 1976 г. должно было состояться партийное собрание Института с обсуждением итогов работы по выполнению решений комиссии ЦК КПСС, проверявшей Институт. Мы знали, что ничего хорошего нам ждать не приходится. Нашу рукопись не утвердили. Заведующий сектором в течение двух лет ходит с выговором. Нас замучили с проверкой всевозможные институтские комиссии, в них непременно входил враг Ильенкова и сектора Элез. Мы собрались и решили выступить на собрании с критикой дирекции. Терять все равно было нечего. Договорились, что на собрании выступят трое: я, Ильенков и Никитин. Я набрался наглости и решил заодно просить партийное


446
В. Лекторский. Вместо заключения.
собрание снять с меня выговор, вынесенный два года тому назад. Так мы и сделали. Читатель книги может познакомиться с нашими выступлениями. Почему-то в стенограмму не попали слова Никитина, которые произвели впечатление на всех, кто участвовал в этом заседании и о которых потом участники заседания рассказывали тем, кто на собрании не был: «Я пережил уход трех директоров, - сказал Евгений Петрович, глядя на Украинцева, - надеюсь, что переживу и уход четвертого». Украинцев только подпрыгивал. А после этого началась другая часть собрания, на ней должны были снимать с меня выговор. Выступил Украинцев и сказал, что, как показывает выступление Лекторского, с него еще рано снимать выговор. Собрание, тем не менее, выговор сняло.
И сейчас я считаю, что наше тройное выступление было оправдано не только морально, оно оказалось и практически эффективным, хотя тогда мы об этом не думали: от нас на какое-то время действительно несколько отстали. По крайней мере, бесконечные проверки прекратились, а в начале 1977 г. наш сектор превратили в сектор теории познания, создав еще несколько других секторов по тематике диалектического материализма.
Но тексты Эвальда Васильевича Институт перестал публиковать. Когда он умер в марте 1979 г. (официальные похороны Институт не организовывал, этим занимались мы сами), я пошел к Украинцеву и сказал, что теперь, когда Эвальда Васильевича нет в живых, нужно издать его избранные работы, включая текст об идеальном. В ответ я услышал: «Пока я директор, Институт не издаст ни строчки работ Ильенкова». Две статьи Эвальда Васильевича «Проблема идеального» были опубликованы после его смерти в «Вопросах философии» в 1979 г. в номерах 6 и 7.
Сразу после его смерти мы стали без ведома дирекции проводить в Институте регулярные ильенковские чтения.
* * *
Я считаю, что разработки Э.В. Ильенкова 60-70-х гг. прошлого века, посвященные проблематике идеального (и связанные с ними его тексты о воображении, свободе воли, лич¬


«Что помню, о чем думаю» 447
ности] исключительно актуальны. При этом перспективность многих содержащихся в них идей можно по-настоящему оценить только сейчас. Это связано в частности с интенсивно идущим ныне развитием когнитивных наук, исследующих процессы познания и сознания в междисциплинарном взаимодействии разных наук, включающих исследование мозга, психики, языка. Эти науки, претендующие на переворот в понимании человека и его сознания и на трансформацию человеческой телесности и психики (и даже на создание сверхчеловеческого существа - постчеловека), с помощью созданных на их основе технологий, наталкиваются на острейшие философские вопросы и обращаются к философам за их решением. Это и есть те самые вопросы, которые обсуждал Эвальд Васильевич в своих публикациях по проблеме идеального. При этом предложенные им решения, по моему глубокому убеждению, как раз задают самый перспективный путь работы в этой области. Речь идет о центральной идее Ильенкова: понимание идеального как формы коллективной человеческой жизнедеятельности, существующей как в голове отдельного человека, так и вне головы, в форме созданной человеком вещи. Когда это понимание было сформулировано и обосновано Эвальдом Васильевичем, оно казалось многим необычным и противоречащим тому, что общепринято. Между тем Ильенков опирался на серьезную философскую традицию Гегеля и Маркса. Сегодня отстаиваемые им идеи по существу начинают приниматься многими современными исследователями, работающими в когнитивной науке в разных формах: и в виде так называемой концепции «расширенного познания» (т. е. понимания познания как не ограниченного черепной коробкой познающего существа), и в виде «инактивистского подхода» (по существу деятельного подхода - понимания познания и сознания в качестве связанных с формами деятельности), и в виде «ситуативного подхода» (это то, что Ильенков называл «познанием мира в формах деятельности»). То, что писал Эвальд Васильевич о свободе воли, имеет прямое отношение к тем дискуссиям на эту тему, которые начались в связи с некими экспериментальными результатами когнитивных исследований.


448
В. Лекторский. Вместо заключения
Конечно, в этой связи возникает ряд новых проблем, требующих дальнейшей разработки. Например, формы связи и перехода межу тем, что происходит в голове отдельного человека в виде целей и осознанных потребностей (мотивов действий) и коллективными формами деятельности и ее объективированными формами в виде созданных человеком предметов: эта проблема иногда выступает в виде вопроса о взаимоотношениях «позиции от первого лица» и «позиции от третьего лица». Это проблема познания мира в формах деятельности и в этой связи вопрос о взаимоотношении этих форм и «вещей самих по себе» - вопрос о связи разных «жизненных миров» и единого реального мира. Это, наконец, не только философский, но и острый жизненный вопрос: взаимоотношение созданного человеком и найденного в мире, искусственного и естественного и о том, можно ли в принципе заменить всё естественное искусственным - а такие идеи сегодня всерьез высказываются1.
Повторяю, по моему мнению, Эвальд Васильевич в своих работах 60-70-х гг. обсуждает самые животрепещущие проблемы не только современной философии, но и современной науки и культуры, а сформулированные им решения задают наиболее плодотворный способ решения многочисленных проблем, которые сегодня возникают в науках о человеке, его сознании и познании.
1 См.: Лекторский В.А. Познание, действие, реальность // Вопросы философии. 2017. № 9.


Приложения
Защита докторской диссертации Э.В. Ильенкова (стенограмма)
Председательствует академик АН УССР П.В. КОПНИН
П.В. Копнин: На повестке дня у нас защита диссертации на соискание ученой степени доктора философских наук Ильенковым Эвальдом Васильевичем на тему: «К вопросу о природе мышления». Слово для доклада предоставляется Эвальду Васильевичу. Есть ли вопросы к диссертанту?
Г.А. Давыдова: В чем с точки зрения диссертанта состоит то новое, что он вносит в понимание природы мышления или в постановку этой проблемы по сравнению с тем, что уже дано?
Э.В. Ильенков: Вопрос нелегкий. На него можно ответить или очень длинно или очень кратко.
П.В. Копнин: Предпочтительно последнее.
Э.В. Ильенков: Я тоже так думаю, потому что мне неизвестно, что имеется в виду, когда меня опрашивают: по сравнению с другими работами. Какие это работы? Моя работа основана на историко- философском анализе. Если освещение в ней проблем философии Канта, Фихте, Шеллинга Гегеля сравнивать с тем, что дано в шеститомной «Истории философии», то у меня займет много времени перечисление того, что я сделал. Если точкой отсчета взять дискуссию 1947 г., когда Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель были представлены дурачками, представителями аристократической реакции и т. д., то в моей работе окажется еще больше нового. А если взять работу В.Ф. Асмуса 1929 г. «Диалектика Канта», то, если говорить о Канте, нового будет меньше. Тут я ближе к позициям, которые были развернуты в этой книге в отношении оценки и анализа. По сравнению с освещением гегелевской философии, которое имеется в работах М.А. Лифшица, М.Ф. Овсянникова, Георга Лукача и др.? Здесь трудно дать краткий ответ. Здесь в одних пунктах, может быть, где-то я следую за авторами, где-то пытаюсь дать несколько иное толкование. Это по ходу защиты проявится.
Б.С. Украинцев: У меня несколько вопросов. Я диссертации не мог прочитать, но внимательно с большим интересом прочитал Ваш реферат. У меня возникли некоторые вопросы.
Первый вопрос связан с тем, что Вы пишете на странице 2 автореферата: «По-видимому, и до сих пор путь критически-материали- стического переосмысления указанных достижений, то есть крити¬


450
Приложения
ческая переработка аппарата гегелевской «Науки Логики», остается не только кратчайшим, но и единственно плодотворным путем к цели, к написанию Логики марксизма-ленинизма, Логики современного научного мировоззрения».
Я не знаю всей диссертации, но хотел бы уточнить, действительно ли Вы считаете [это] единственным путем, и считаете, что можно было бы не исследовать достижения современной науки, современного естествознания, философии для выполнения этого завещания Ленина?
Второй вопрос связан со страницей 17 автореферата. Там Вы говорите: «В общем и целом Шеллинг задал классический образец тому занятию, которое называется нынче исследованием "философских проблем современного естествознания", - занятию, которое, несомненно, может приносить пользу при условии философской малограмотности самих естественников, и становится ненужным и даже вредным, как только естественники получают себе на вооружение настоящую диалектическую логику».
В свете этой мысли как бы Вы пожелали прокомментировать известную мысль Ленина о союзе философов с естественниками на современном этапе.
Второе - откуда настоящую диалектическую логику должны получать естествоиспытатели, в том числе современные.
Еще такой вопрос. Вы пишете на странице 21: «Совершенно аналогичная ситуация и в Логике. И важно объяснить гегелевские иллюзии относительно Логики (связанные с отлетом от действительности) как прямое следствие профессиональной ограниченности взгляда. Эта ограниченность не только допустима, но и необходима. «Дело логики» является таким же почетным делом, как и любое другое - как «дело химии» или «дело ядерной физики».
До этого автор говорил - может логик заниматься мышлением и никто не вправе отнимать его профессионального интереса. Но дальше Вы переходите к оценке самого мировоззрения Гегеля и истолковываете с позиций особенностей профессиональной ограниченности взглядов. В прошлом эта ограниченность не только допустима, но необходима. Можно ли все недостатки Гегелевской логики, т. е. то, что Маркс и Ленин повторяли не раз, что Гегель поставил логику на голову, - можно ли этим недостатки объяснять. А по реферату получается, что они объясняются только профессиональными особенностями Гегеля, что он объяснял только логику в сфере мышления, все время там вращался и забывал о матушке грешной земле.
Э.В. Ильенков: Относительно первого вопроса. Я, грешным делом, все-таки думаю, что без критического преодоления гегелевской системы никакое самое скрупулезное копание в современном естествознании не даст эффекта. Это не только моя точка зрения.


Защита докторской диссертации Э.В. Ильенкова (стенограмма)
451
Аналогичное мнение было высказано, например, лет 15 тому назад одним из виднейших теоретических наследников Ленина на Западе Пальмиро Тольятти, который назвал критическую переработку гегелевской диалектики кратчайшим и, может быть, единственно верным путем.
Относительно того, что я писал об исследовании философских проблем естествознания. Я имел в виду вот какое обстоятельство. Действительно, во взаимоотношениях философов и естественников накопилось за последние 30 лет очень много ненормальностей, и нормализовать эти отношения, наладить действительный взаимнополезный контакт - это первейшая задача нашей философии.
Как она может быть решена? Я думаю, что практика многих наших попыток показала неверность того пути, когда философы начинают под названием «Философские проблемы современного естествознания» решать общетеоретические и общеметодологические проблемы физики, химии, биологии, политической экономии. Под этим названием именно такие проблемы чаще всего фигурируют. Зачем их называть философскими вопросами? Это вносит большую путаницу, которая связана с традициями натурфилософского уклона на пути развития философии.
Когда встречаешься с естественником и пытаешься ему что- то растолковать на его материале, он, как правило, заявляет: это я лучше вас знаю, вы скажите лучше что-нибудь чисто философское. (Естественники не боятся слово «чисто» употреблять в качестве похвалы, а не ругани). Иногда здесь получаются очень содержательные беседы, по-моему, взаимно плодотворные. У меня много раз происходили такие взаимно-интересные беседы с естественниками. А когда я начинаю философское облачение придавать тому, что он знает без меня, начинаю то, что он знает лучше меня, переодевать в абстрактную терминологию, он начинает скучать, машет рукой и говорит: «Эх вы, философы».
Я не хочу зачеркивать ту работу, которая часто ведется под этим названием. Я прекрасно понимаю, что если, например, М.Э. Омелья- новский под этим названием (по-моему, нелепым) занимается помощью физикам в решении теоретических вопросов физики, он делает хорошее дело. Но М.Э. Омельяновский знает физику, с его мнением считаются крупные физики-теоретики. А если говорить о названии, то существует какой-то нелепый предрассудок, что если в названии есть что-то «философское», то получается как-то почтеннее.
А по-моему, теоретическая физика ничуть не менее почтенное занятие, чем философия. Часто если хотят похвалить стихотворение, его называют философским. Тут этот термин «философия», «философское» расширяется до какого-то совершенно неопределенного значения.


452
Приложения
А что контакт между философией, разумеется, серьезной марксистско-ленинской философией (я не гегельянец ведь какой-нибудь), и естествознанием надо налаживать путем обогащения истории философии уроками истории естественных наук, это для любого марксиста - аксиома.
Я, скажем, в естествознании менее эрудирован, поэтому не лезу «обобщать естествознание», предпочитаю работать на материале областей, которые мне более известны. Логику, чистую логику развивать в сфере чистого мышления в самом деле невозможно. Это аксиома для всех сидящих в зале, потому что мышление всегда осуществляется как мышление экономиста, как мышление физика, как мышление химика и т. д. И в отрыве от содержательных областей никакую логику совершенствовать нельзя, для меня это аксиома.
Здесь спор идет о чем-то другом, но о чем - иногда не улавливаешь. Если философ приходит к естественнику, то он приходит со своим разработанным аппаратом и мог бы рассказать естественнику, что понимать под настоящим диалектическим мышлением, под теми или иными категориальными терминами. Это для естественника дает больше, он слушает с интересом, контакт развивается творческий, дружелюбный, хороший. А другой путь, как показывает практика, ведет к взаимным обидам, когда философ берется решать за естественника его вопросы, решает некомпетентно, без конкретного знания материала, которым он обязан в этом случае обладать, - получается обида со стороны физика; а потом физик начинает вторгаться в область философии. Отсюда такие вещи, как кибернетическая мифология, разговоры о машине умнее человека и пр., и т. д.
Желателен такой творческий контакт, чтобы в основе научного мировоззрения марксистско-ленинская логика заняла подобающее место, а не роль какой-то ведомственной профессии, которая задним числом за естествознанием, только в абстрактной форме, повторяет всем известные вещи.
Я не знаю, удовлетворил ли я ответом на этот вопрос.
Б.С. Украинцев: Один вопрос. Я хотел бы задать насчет профессионализма. На странице 25 Вы говорите о том, что нельзя говорить, что Гегель не признает практики и делаете вывод, что по сути две противоположные схемы: Гегелевская и Марксистская: практика - теория - практика и теория - практика - теория.
Правда, это для меня новая интерпретация и, естественно, у меня возник один и основной вопрос - считаете ли Вы возможным говорить о том, что у Гегеля стояла проблема практики в том смысле, в каком [она] была поставлена в марксистской философии.
Второе. Считаете ли Вы возможным всю эту ситуацию рассматривать, невзирая на то, что у Гегеля существовало, помимо диалектики, с его точки зрения величественное здание его системы, кото¬


Защита докторской диссертации Э В Ильенкова (стенограмма)
453
рая была идеалистической системой. И вообще, если брать все эти институты анализа проблемы мышления, можно ли переделывать Гегеля материалистически, не принимая во внимание его системы, не рассматривая его систему, ее влияния на Гегелевскую диалектику.
Э.В. Ильенков: Система принадлежит к числу того, что в Гегеле смертно и преходяще. Система - это попытка Гегеля компенсировать недочеты современного ему естествознания возведением философии природы, философии истории. Это и есть система Гегеля. Она вместе с Гегелем почила в бозе. Восстанавливать ее нет резона.
Что же касается практики, то у Гегеля понимание роли практики в развитии интеллекта есть, и самое серьезное. Мы часто говорим, что Гегель не понимал практики, не признавал практики. Но любой человек, знающий Гегеля, скажет, что это не так.
Я к этому пришел после одного очень поучительного для меня и довольно комического происшествия. Лет 10 тому назад в наш Институт привезли известного китайского философа Хе-Линя. Ему тогда было лет 70. Тов. Гуров не даст мне соврать, он при этом присутствовал. Я только не уверен, было ли это 10 лет тому назад, может быть, 9, а может быть, 11. Так вот, старик был очень трогательный. Его привезли к нам потому, что никак не могли перевоспитать из гегельянца в марксиста. А он этого очень хотел. (Смех в зале.) Нет, серьезно, я не для смеха это рассказываю. Это скорее трагическая история. Тут может быть следует плакать. Так вот, этот Хе-Линь никак не мог понять, чем философия Маркса отличается от философии Гегеля. Он учился в Германии и был чистым гегельянцем. Когда в Китае произошел социалистический переворот, он захотел усвоить философию новой власти. Он жаловался мне в присутствии Бурова: «Я прихожу к нашим китайским марксистам и прошу объяснить мне, чем Гегель отличается от Маркса. Мне говорят, что Гегель не признавал практики. Как же не признавал, когда он считал ее критерием истины. Тогда говорят: Гегель не признавал чувственности. Как же можно так говорить? Я всю жизнь гегельянство исповедовал и всю жизнь уважал чувственность, ее права».
Так продолжалось, пока мне не удалось перевести разговор в такой план. Это особенно ясно видно на «Феноменологии духа». Гегель своей непосредственной задачей считал толкование человеческой истории, а природа потом включается. С чего начинается человеческая история? В естественном природном теле вдруг просыпается уникальная способность к самосознанию, способность самого себя делать предметом, собственным предметом. Но поскольку в себя дух сразу заглянуть не может, духу нужно чувственное зеркало. Это первое зеркало дух находит в слове. Тут дух просыпается в проговаривании, в диалектическом споре с самим собой. В этом опредмечен- ном виде дух имеет возможность рассматривать себя в предметном


454
Приложения
воплощении. Рассматривая собственное опредмеченное (в слове) воплощение, дух постигает самого себя. А затем опять проговаривает и опять новое воплощение выдает.
И получается серия циклов - дух, проснувшись в природном теле, проговорил диалектически какую-то внутреннюю ситуацию, опредметил в словах, а потом дозрел настолько, что не только в словах начинает проговаривать и воплощать, айв виде орудий труда, - в виде статуй, городов, стран, государств. Все это, по Гегелю, воплощения силы творческого мышления, которое прежде всего просыпается, реализуется во внутреннем проговаривании. И то, что у Гегеля слово является первым воплощением духа вовне, первым способом отчуждения духа в предметном материале, а простейшее орудие, топор, которым кроманьонец орудовал, - это второе и производное воплощение. И когда до этой антитезы разговор довели, и я Хе-Линю имел возможность доказать, где подлинная точка, которой он не признавал в качестве гегельянца, тут он увидел, что для того, чтобы перестроиться в марксиста, именно здесь надо менять взгляды. С тех пор я и держусь за это.
Й. Элез: Э.В. Ильенков правильно считает, что диалектика, логика и теория познания тождественны. У меня вопрос, это тождество метафизически одно и то же, или тождество различия. Если различное, то в чем отличаются друг от друга эти три названия?
Диалектика, теория познания и логика, это что метафизически одно и то же или диалектическое тождество различно. Если тождество различно, в чем различия?
Второй вопрос. Я все-таки хочу повторить вопрос Давыдовой. Она спрашивала, что нового по сравнению с потолком, который достигнут в анализе природы мышления до диссертации Ильенкова, а не то, что новое по сравнению с питекантропом.
Э.В. Ильенков: С чем сравнить, - назовите работы.
П.В. Копнин: Я думаю, что вопрос задавался, на него отвечали. Тов. Элез может считать, что диссертант не дал удовлетворительного ответа.
Й. Элез: Третий вопрос. Он сказал, что по сравнению с книгой Асмуса меньше нового, чем с другими. Я бы хотел спросить, если можете сказать, что новее.
Еще вопрос - считает ли Эвальд Васильевич гносеологическую позицию класса, такого, как пролетариат, безразличной к выявлению диалектической логики и ее отличий от буржуазной логики?
Четвертый вопрос - на странице 143 утверждается, что Гегель как философ принципиально не хотел знать ничего кроме форм и законов мышления как такового. Если он не хотел знать ничего, кроме форм и законов мышления, то куда отнести его Философию духа, философию права и логику?


Защита докторской диссертации Э.В. Ильенкова (стенограмма)
455
Э.В. Ильенков: Я начну в обратном порядке. «Гегель знает только формы и законы мышления как такового». Речь идет о логике. А что Гегель очень интересовался и политической историей своего времени и прошлого, интересовался искусством, интересовался формами развития нравственности, это факт, я этого не отрицаю. Тут просто задающий вопрос не понял, что речь идет о логике. Что в логике надо заниматься формами и законами мышления как такового, а не загружать логику непереваренным биологическим, физическим и прочим материалом.
«Гносеологическая позиция класса, безразлична ли она к логике». Для меня это новое понятие, смысл которого я не улавливаю. Поэтому ответить на этот вопрос мне трудно. Я знаю другую форму выражения, согласно которой самые рафинированные и наиболее удаленные от непосредственной практики области духа всегда тысячами нитей связаны с жизнью людей, с деятельностью людей, а в классовом обществе - с деятельностью классов. Судьба логики в этом смысле, на мой взгляд, не составляет исключения. Мне представляется, что марксистско-ленинская логика может быть создана только на путях революционного преобразования буржуазного строя, на путях революционного слома буржуазной цивилизации. Мы видим, что после Гегеля не создано более совершенной, чем гегелевская система логики, что после Гегеля история логики на буржуазной почве пошла в регрессивном направлении, что она не могла уже порождать таких гигантов, как Гегель, не стояли перед логикой такие задачи. А поскольку разрушение буржуазного общества связано с пробуждением пролетариата, разумеется, логика не безразлична к этим процессам.
Диалектика, логика и теория познания. Меня спрашивают, что это, «метафизическое единство или диалектическое единство противоположностей»?
Тут в самом вопросе заключена невозможность на него ответить.
Если я скажу, что диалектика, теория познания по Ленину (я согласен с ним) представляет одно и то же, Элез начнет говорить, что это метафизически, а я привожу ленинское выражение, что диалектика, логика и теория познания (и Гегелевская, и марксистская) - одно и то же, что «не надо трех слов», а не только трех разных, связанных между собой наук.
Если диалектику действительно понимать по-ленински, по- марксистски, она выступает в логической функции, оказывается основной логической формой развития современной духовной культуры. Если я диалектику не понимаю как логику, я понимаю ее неправильно. Я толкую ее не как универсальную схему, под которую надо подтаскивать примеры, а как логику развития научного мировоз¬


456
Приложения
зрения’, я считаю, что это логика развития научного мировоззрения, а не абстрактное описание физических, химических и прочих вещей.
По сравнению с Асмусом что нового? Это вопрос самый трудный. Я боюсь, что тщательно на него не отвечу. По сравнению с Асмусом мне хотелось бы показать Канта несколько более актуально звучащим. У Асмуса - превосходный анализ структуры «Критики чистого разума», всех разделов, но иногда при чтении у меня, как и у других читателей, утрачивалась мысль о связи с сегодняшним днем, а хотелось бы осветить Канта так, чтобы многие естественники увидели в Канте свое собственное мышление, как в зеркале. Это то, что я пытался сделать. Насколько удалось, не знаю.
Г. Давыдова: Какое мышление является с точки зрения патологии нормальным - абстрактное или конкретное, субъективное или объективное?
Э.В. Ильенков: У патологии несколько иные критерии, чем у логики. За патологию я не берусь отвечать, тут есть специалисты, насколько я знаю, имеющие дело со случаями патологии не только психической, а патологии физиологической, даже при органических нарушениях мозга. Тут критерии другие. Я этого в диссертации, - каюсь, - не касаюсь. А относительно того, что объективное или субъективное, по-моему, лучше объективное мышление, которое соответствует требованиям действительности.
(Далее свои отзывы зачитывали (и задавали вопросы) официальные оппоненты: Е.П. Ситковский, Ю.А. Жданов, А.В. Гулыга).
П.В. Копнин: Слово для ответа имеет Эвальд Васильевич.
Э.В. Ильенков: Товарищи! Я теряюсь, не знаю, как быть. Ответить на некоторые вопросы я бы мог, может быть, не на все.
Будут ли коррективы к этой системе категорий в затеваемой нами систематической работе под названием «Логика марксизма» или «Логика материализма»?
Я думаю, что некоторые коррективы к логике Гегеля дать придется, и, может быть, серьезные. Но, в общем, я согласен с Е.П. Сит- ковским, что слишком кардинальное переворачивание этого порядка не потребуется. Речь может идти только о более тонком, точном и ясном, очищенном от всех идеалистических благоглупостей толковании категорий.
Исчерпывает ли данный аспект всю работу по созданию логики? Разумеется, нет. Тут нужно еще провести исследование истории мышления на материалах естествознания, политэкономии и особенно истории философии. Тут без этого не обойтись.
Означает ли движение от Канта к Гегелю, которое описано в диссертации, снятие с повестки всех проблем, которые были ранее поставлены? Скажем, Гегель снимает ли с повестки дня все проблемы, поставленные Кантом?


Защита докторской диссертации Э В. Ильенкова (стенограмма)
457
Мне кажется, что однозначный ответ дать очень трудно, поскольку и Гегель не смог разрешить до конца (т. е. на позициях материализма) всех тех проблем, которые перед философией поставила эпоха, и которые были сформулированы Кантом, полного решения этих проблем мы не обнаруживаем и у Гегеля. Но здесь часто высказываются мысли, с которыми я не рискую согласиться.
Нередко говорят, что, дескать, Гегель, поскольку он шел вперед от Канта, в некоторых пунктах и очень существенных оказался ниже Канта. - Я думаю, что такую формулу применять очень рискованно и в отношении Шеллинга, и в отношении Канта.
В отношении Шеллинга и проблемы интуиции. Мне кажется, что несмотря на то, что Гегель тоже не нашел, как и Шеллинг, полного решения проблемы интуиции по отношению к логическому мышлению...
(П.В. Копнин: И сейчас не нашли.)
...и сейчас она во многом остается проблемой. Мы начинаем писать о ней, и я, грешен, тоже к этому делу руку приложил. Тем не менее решение Гегелем вопроса гораздо более глубокое, чем у Шеллинга. В вопросе об интуиции концепция Шеллинга предполагает, что все содержание познания вначале создается действием этой гениальной интуиции, а логическому интеллекту остается реализовать, каталогизировать, узаконить то, что добыто интуицией. Этот взгляд очень живучий, он живет (читай Луи де Бройля) до сих пор; состоит он в том, что интуиция, озарение выдает какие-то знания, а логика, сведенная к формально-логическому аппарату, к аппарату формализации, лишь выражает их в языке, да при этом еще калечит. Интуиция, по Шеллингу, - это диалектика живой жизни, а в формализации все замораживается, предстает как схема, без жизни и движения, без противоречий.
Представим себе, что если бы Белинский принял не философию Гегеля, а Шеллинга в отношении интуитивного. Он вынужден был бы сказать, что Пушкин и Гоголь нарисовали эпоху, а я своими логическими рассуждениями могу только заморозить, ничего не добавляя, но зато убавляя, поскольку интуитивное цельное схватывание мира, как рисует Шеллинг, умирает в логическом выражении.
Белинский принял Гегелевскую схему, согласно которой интуиция, действительно, работает на логику. Ведь у Гегеля развитая интуиция в виде художественной религии обрисовывается в конце «Феноменологии духа». Она непосредственно логике задает материал, в обработке которого логика строит свою, логическую картину абсолютного духа.
В этом отношении, в отличие от Шеллинга, у Гегеля логическое мышление способно раскрыть суть движения жизни, которая в художественных образах уже нашла свое выражение. Поэтому Гегель


458
Приложения
вооружал Белинского определенным пониманием эстетического, а Шеллинг не вооружал бы, дезориентировал бы. Это касается и других пунктов. Об остальных вопросах, которых тут касались, очень интересно было бы поговорить на Ученом совете, но, может быть, сегодня уже не стоит. Я с удовольствием потом приму участие.
Далее Ученый секретарь оглашает отзывы по автореферату: академика Н.Н. Семенова; преподавателей философии Ленинградского университета М.Ф. Воробьева, Ф.Ф. Вяккерева, В.В. Рябчикова и А.А. Королькова; заведующего кафедрой философии экономико-философского факультета Ростовского университета А.В. Потемкина; доцента кафедры философии Ростовского университета П.М. Егиде- са. М.М. Розенталь, который по болезни не мог присутствовать на защите, продиктовал свое выступление по телефону и просил зачитать его на Ученом совете.
П.В. Копнин: Приступаем к дискуссии. Слово имеет Т.Н. Ойзер- ман.
Т.И. Ойзерман: Товарищи, я полагаю, что тот живой интерес, который проявили присутствующие к обсуждающейся докторской диссертации, по-видимому, связан с тем, что они хорошо знакомы с предшествующими работами т. Ильенкова, так как едва ли многие имели возможность прочесть саму диссертацию и верно, конечно, говорят, что Ильенков засиделся в кандидатах философских наук и уже возникали какие-то подозрения - не по принципиальным ли основаниям он остается кандидатом.
Как видите, основания были непринципиальные. Надо было написать докторскую диссертацию. Он ее написал. Что мне представляется главным ее достоинством, характеризующим, в частности, и личность исследователя?
Диссертант начал с того, что работает на секторе диалектического материализма, что он продолжает ту программу исследований, которая намечена этим сектором, а работу нам предложил в сущности историко-философскую. Я не вижу особенного противоречия в констатации того и другого. Я думаю, что у нас иногда неверно понимают историю философии, и диссертант ее понимает более верно. Он понимает историю философии как специфический способ философских исследований философской проблемы, т. е. перед нами совершенно позитивная философская задача, которая может быть исследована только историко-философским способом. Собственно, история философии - это способ существования философии. Это понятно. В этом смысле я согласен с автором, что едва ли эти тонкие, сложные философские проблемы могут быть решены путем философского аккумулирования достижений современного естествозна¬


Защита докторской диссертации Э.В Ильенкова (стенограмма)
459
ния, хотя, мне кажется, что автор немного увлекся в том смысле, что его достижения просто не интересуют.
Дело в том, что у нас с давних времен (я помню, когда я был в университете и в Институте философии), существовало убеждение, что Маркс и Энгельс взяли у Гегеля рациональное зерно диалектики и по логике следует, что там осталось только одна мистическая шелуха.
Я полагаю, что Маркс и Энгельс не закончили этой работы, т. е. извлечения рационального зерна. Ленинские работы историко-философские, ленинские замечания по Гегелю показывают, что Ленин продолжал эту работу извлечения рационального зерна, и я бы сказал, что Ленин тоже не успел закончить. Я согласен с Банфи, который в очерках по Гегелю говорит, что идейное богатство гегелианской системы далеко еще не осмыслено в свете современных данных науки и философии.
Я думаю, что диссертант это хорошо чувствует и делает новые шаги в смысле осмысливания диалектической проблематики гегелевской философии. В этом смысле, мне кажется, что оппоненты, указывавшие на достоинства диссертации, говорили больше о частностях.
То, что диссертант показал, что критический Кант выше до- критического. Несомненно, что Кант в истории философии значится как создатель трансцендентального идеализма, а докритический Кант - не великое событие в истории философии. Может быть, Кант - значительное событие в истории естествознания. Я думаю, что все историки философии понимают, что докритический Кант это не то, что поздний... (С места: Подготовка критическая)... частью - подготовка, особенно когда имеешь в виду последнюю докторскую диссертацию, а частью даже разочарование, потому что Кант отказался от лейбниц-кантиантской концепции, которую разделял до 60-х годов.
Итак, я все-таки думаю, что достоинство работы Эвальда Васильевича в том, что он на полном серьезе возрождает те классические положения, которые многие товарищи у нас признают в какой-то мере исчерпанными.
В связи с этим хотелось бы высказать пожелание, чтобы диалектические материалисты помнили, что историки философии тоже диалектические материалисты, тогда как диалектические материалисты частенько отнюдь не историки философии. Они ее просто не знают.
Вместе с тем я хотел бы сказать, что мне неприятна в этой работе такая резкая и не основанная на изучении вопроса оценка современной формальной логики, логической семантики и т.д. Я могу согласиться с диссертантом, что не нужно преувеличивать значение этих логических методов для решения философских проблем, но все-таки я думаю, что это целая эпоха в развитии логики. Я не знаю


460
Приложения
современной формальной логики настолько, чтобы обстоятельно судить о ней. Эвальд Васильевич тоже ее не знает, судя по его работам. Поэтому не нужно было этих ляганий, они несколько снижают уровень работы.
Мне также хотелось бы, в отличие от оппонентов, которые выступили в роли адвокатов диссертанта, как будто бы боялись, что мы, члены Ученого совета не оценим работу и не присвоим степени, указать, что мне не совсем понятно, почему автор почти не интересуется современной литературой. Он ссылается на Гайма, который выпустил в 1860 г. известную книгу, в которой ни слова не сказано о тех проблемах, которыми занимается диссертант. Но вы не найдете у него упоминания, скажем, о таком блестящем исследователе, как (в стенограмме пропуск) или марксист Ж. Дорм. Но зато упоминается Ж. Штилле с его довольно сомнительными работами. Я думаю, что при подготовке работы к печати эти недостатки надо устранить, потому что многие вопросы, над которыми бьется автор, разрабатываются этими учеными.
В заключение я хочу отметить некоторую неряшливость научного аппарата, свойственную многим выдающимся философам. Хранитель архива Канта Марков говорит об этом. Кант делал плохие сноски, и в его библиотеке почти не было книг по философии. В этом смысле я хочу упрекнуть Эвальда Васильевича, что он следует плохому примеру хорошего философа.
Зачем цитировать «Капитал» по последнему изданию, а затем вдруг переходить на гамбургское издание 1867 г., которое, по словам Маркса, содержит довольно много типографских искажений и т. д.? Мне это неясно.
Я не понимаю, зачем цитировать статью Гейне «История религии философии в Германии» по русскому изданию 1904 г., хотя имеется новейшее, гораздо лучшее, издание. А в библиографии делается ссылка на немецкое издание. Зачем Эвальд Васильевич это делает, я не понимаю.
Так же, как я не понимаю, почему Вы цитируете «Критику чистого разума» по старому изданию. Вы считаете, что наше новое издание хуже, что ли?
Работал большой коллектив, и мы постарались учесть недостатки старого издания, а Вы принципиально держитесь этого старого издания. Я мог бы привести несколько подобных примеров.
В общем, работа бесспорно заслуживает докторской степени.
П.В. Копнин: Кто еще желает выступить в качестве неофициального оппонента? Слово имеет т. Давыдова.
Г.А. Давыдова: Сегодняшняя защита имеет ту особенность, что работа на соискание ученой степени доктора философских наук


Защита докторской диссертации Э В Ильенкова (стенограмма)
461
представлена человеком, который является признанным вождем некоторой особой школы нашей философии. Можно спорить о том, насколько влиятелен авторитет этой школы, но остается фактом, что существует некоторое идейное объединение людей, группирующихся вокруг теоретических работ Ильенкова, близких к нему по взглядам других наших философов.
Я думаю, что большинство сидящих в зале, особенно из тех, кто специально не занимается проблемами диалектической логики, из тех, которые не входят в тайны проблематики тождества бытия, мышления, диалектического разума, проблемы борьбы диалектического разума с рассудком и здравым смыслом; т. е. не входит досконально в существо проблематики, над которой работают представители этой школы, то они судят по этой школе, главным образом, на основании того, что говорят о себе сами представители этой школы и их ревностные поклонники.
П.В. Копнин: Я прошу официальных и неофициальных оппонентов обсуждать диссертацию и держаться нашего обсуждения.
Г.А. Давыдова: Мне кажется, что положительной стороной сегодняшней защиты является то, что можно поставить вопрос о том, каковы исходные принципы этой школы по существу, отнестись к ним с точки зрения действительного разбора поставленных автором работы проблем, а не на основании тех мифов, которые вокруг этого созданы.
В связи с этим я хотела бы остановиться на двух вопросах, которые являются весьма существенными с точки зрения самого автора. Во-первых, о том, как диссертант понимает путь создания логики современного научного миропонимания. Второй вопрос о том, как ставится в диссертации проблема природы мышления.
Точка зрения Ильенкова по первому вопросу такова: автор считает, что единственно верным, единственно плодотворным и кратчайшим путем создания логики современного научного миропонимания является путь критической переработки аппарата Гегелевской логики.
Эта точка зрения весьма ясно и недвусмысленно формулируется им в автореферате диссертации.
Как автор доказывает это свое положение? Во-первых, выдвижением того бесспорного с его точки зрения тезиса, согласно которому марксистская логика есть не что иное, как критически переработанная Марксом логика Гегеля, иначе говоря, что марксистско- ленинская логика есть вариант гегелевской логики. (Шум в зале) Очевидно, недоумение выражают те, кто не знаком с текстом диссертации. Те, кто знаком с текстом диссертации, не могут не знать, что в ней автор ставит в качестве цели коллектива, который он планирует, создание марксистско-ленинского варианта гегелевской


462
Приложения
логики, т. е. создание того, что явилось бы вариантом гегелевской логики.
Как доказывается этот совершенно бесспорный с точки зрения автора тезис, что марксистская логика есть критически переработанная логика Гегеля? Он доказывается ссылкой на два исторических факта. Первый факт состоит в том, что сами основоположники марксизма Маркс и Энгельс разработали свою диалектическую логику, новую революционную логику путем критической переработки логики Гегеля. Второй факт состоит в том, что Ленин, будучи признанным теоретическим и политическим вождем пролетариата, находясь в эмиграции, занимался изучением гегелевской логики. Так обосновал автор взаимоотношения марксистской и гегелевской логики.
Мне представляется несостоятельным тезис, который выдвигается автором, ибо какой бы переработке ни подверглась гегелевская логика, если она все же остается гегелевской, она должна сохранить в себе основные принципы гегелевской логики. В противном случае бессмысленно называть ее гегелевской, если в ней не остается того, что делает ее гегелевской. Если мы называем что-то вариантом другого, то это имеет смысл только тогда, когда в этом что-то удерживается основная специфика того, вариантом чего оно является. В противном случае бессмысленно то словоупотребление, которым пользуется автор.
Я хочу пояснить свою мысль на конкретных примерах. Утопический социализм Сен-Симона есть вариант социализма. Но нелепо было бы сказать, что научный социализм есть вариант утопического социализма Сен-Симона.
Политико-экономическая теория Рикардо есть вариант теории буржуазной политической экономии. Но абсурдно, нелепо было бы сказать, что политическая экономия Маркса есть вариант политической экономии Рикардо.
Мне могут сказать, что это просто неточность словоупотребления. По моему глубокому убеждению (я попытаюсь это доказать), это не неточность словоупотребления, а выражение специфической позиции автора в данной работе.
Мне представляется совершенно неприемлемым и исторически, и теоретически тезис, согласно которому Маркс и Энгельс создали свой диалектический метод исключительно и непосредственно при переработке гегелевской логики. Почему исключительно и непосредственно? Потому что у автора в его работе нет ни слова о том, что Маркс и Энгельс создавали свой метод и другими путями, которые сыграли гораздо большую роль в выработке этого метода. Я думаю, что каждый, кто знаком с историей становления марксистской теории, не будет спорить против того, что в создании ее


Защита докторской диссертации Э.В Ильенкова (стенограмма)
463
Маркс и Энгельс отталкивались не только и не столько от анализа текста предшествующей и современной им философии, сколько и в первую очередь от анализа тех действительных проблем и противоречий современного им общества, изучение которых они впервые по-настоящему поставили.
Здесь неслучайно совершенно, когда один из присутствующих задал Ильенкову вопрос о том, как он относится к гносеологической позиции пролетариата, Ильенков ответил, что ему такое понятие не знакомо. А мне кажется, стоит удивляться, как человек, который взялся решать проблему, не новичок в философии, взялся решать проблему о соотношении марксистской логики и гегелевской логики, почему ему такое понятие не знакомо.
Мне кажется, что как раз странно, поставив вопрос о соотношении марксистской логики с гегелевской, совершенно будет странным как будто не относящийся к делу факт, который является фундаментальным, что только став на сторону революционного пролетариата, открыв в современной действительности последовательно революционный класс и встав на его сторону, Маркс и Энгельс сумели раскрыть специфическую гносеологическую позицию этого класса, как такую классическую позицию, которая свободна от классической ограниченности, которая является универсальной позицией и потому способна послужить основой здания действительно последовательного научного мировоззрения и метода научного познания. Ильенков абстрагируется при решении этих вопросов от всех идеологических соображений, которыми руководствовались при этом Маркс и Энгельс, от их классовой позиции.
Если выразить мою мысль более ясно, более резко, можно и так поставить вопрос: как можно рассматривать философию Маркса, являющуюся духовным оружием пролетариата, в качестве варианта того типа мышления, который при всех своих завоеваниях и достижениях остается все-таки в рамках границ буржуазного мировоззрения. Поэтому обратимся к самим марксистским положениям.
Сам Маркс в предисловии к «Критике политэкономии» рассматривал тот путь, которым он шел к выработке своего мировоззрения. Он писал прямо, что первый толчок, который побудил его заниматься самостоятельно выбранными экономическими вопросами, и привел к тому, что он выработал свое материалистическое миропонимание, было вовсе не штудирование философских школ, а обсуждение в ландтаге по вопросу о краже леса, по вопросу о положении крестьян. Т. е. критическая позиция Маркса и по отношению к современной ему действительности складывалась прежде всего и на основе анализа, исследования и изучения попыток изучения тех реальных проблем, которые сама эта действительность ставила и выдвигала перед ним.


464
Приложения
Поэтому если говорить о том, как Маркс и Энгельс создавали свою логику, и о том, что нам надо делать, чтобы идти по пути Маркса и Энгельса, то мне кажется, что ответ должен быть не тот, который дает автор представленной работы, а именно, что единственно верной, как он пишет, задачей создания логики современного научного миропонимания должно быть не обращение к философским представлениям к тому же 150-летней давности, а прежде всего обращение к анализу тех проблем, которые ставит перед нами современная историческая действительность.
Если мы поставим вопрос более узкий об отношении марксистского учения к тому мыслительному материалу, на который опирались основоположники марксизма в создании своего метода, то и здесь тот ответ, который дает диссертант, не может не поразить своей узостью. Если учение Маркса дало ответ на вопросы, которые ставили величайшие представители философии, политэкономии и социализма, следовательно, надо проанализировать отношение марксистской логики не только к логике Гегеля, но и к другим учениям.
Если поставить вопрос еще более узко, о том, в какой мере опиралось марксистское учение на специфическое философское наследство, которое имелось в распоряжении Маркса, то и здесь диссертант дает очень узкий и ограниченный ответ, ибо фактом остается то, что Маркс и Энгельс в создании нового научного миропонимания опирались не столько и не только на немецких классических идеалистов, сколько прежде всего на материалистическую философию. Маркс и Энгельс сумели критически подойти к Гегелю только через Фейербаха, потому что они встали на правильные материалистические позиции.
Поэтому мне кажется, что исходная установка диссертанта, о которой я говорила и которая действительно является исходной его установкой, дает совершенно извращенный, ложный угол зрения на тот путь, которым шли Маркс и Энгельс, опускает на этом пути то, что составляло его основу, и тем самым дает неправильную ложную ориентацию в деле выполнения тех задач, которые стоят перед советскими философами, в частности, такой кардинальной задачи, как создание логики научного мышления.
Наконец, касаясь исходных установок, автору хотелось бы заметить следующее, что автор выдвигает эти установки в качестве платформы, которая должна объединить усилия советских философов, и целью этих усилий должно быть (об этом я упоминала в начале), с точки зрения автора, повторить тот путь, которой уже прошли однажды Маркс и Энгельс и отчасти Ленин, штудировавший в эмиграции текст Гегеля. Конечно, должна оговориться, что речь идет вовсе не о том, что в гегелевской логике, как и в любом другом произведении философской мысли, содержится много цен¬


Защита докторской диссертации Э В Ильенкова (стенограмма)
465
ного и это ценное можно долго изучать и что полезно обращаться к гегелевской логике, философии и т.д. Дело не в том, чтобы изучить это наследие самым внимательным образом обращаясь к нему. Вопрос стоит не так. В чем должна состоять столбовая дорога нашего движения вперед и что должно быть целью. И здесь автор в качестве кратчайшей, единственно возможной дороги указывает, что нам надо повторить то, что сделали Маркс и Энгельс. Конечно, повторение - мать учения, но видеть в повторении кратчайший путь вперед по меньшей мере странно.
Я хотела бы задать вопрос: а в переработке гегелевской логики что-нибудь сделали Маркс и Энгельс, достигли положительных результатов и если да, то почему ставят вопрос о кратчайших путях движения вперед, возвращаются к Адаму, о том, чтобы повторить путь Маркса и Энгельса, отталкиваются от немецкого классического идеализма, вместо того чтобы отталкиваться от результатов, к которым пришли основоположники марксизма, которые уже добыты в развитии марксистской мысли за 100 лет после Маркса, и которые стали достоянием науки. В связи с этим вопрос: с какой же стати из того, что мы имеем, - а мы имеем немало в деле осмысления критического гегелевской логики, - брать в качестве масштаба движения вперед саму Гегелевскую логику.
Другой момент, на котором я хотела бы остановиться, - о природе мышления, о том, как ставится этот вопрос в диссертации. Собственно говоря, диссертация так и называется: «К вопросу о природе мышления». В подзаголовке сказано: «на материале анализа классической немецкой философии». Это - второй вопрос, на каком материале ставит автор исследуемую проблему. Факт, что он должен поставить и должен подчеркнуть исследование поставленной проблемы. Прежде всего обращает [на себя] внимание факт, что в диссертации не рассматривается вопрос о природе мышления как таковой.
В ней нет не только исследования, но даже сколько-нибудь ясной, четкой и развернутой постановки этого вопроса. Если автор хотел посвятить свою работу исследованию природы мышления, то надо было бы показать, в чем он видит смысл и содержание этой проблемы, в чем он видит проблемность, каковы те трудности и противоречия, с которыми сталкивается исследователь при анализе, каковы пути, на которых решалась эта проблема и как он относится к этим путям, показать, какие отдельные свежие аспекты автор хочет исследовать в этой работе. Ничего этого в работе нет.
Поэтому я не случайно задала свой вопрос и не случайно автор не смог ничего ответить на этот вопрос, т. е. что он дает с его точки зрения новое. Это не обязательно должны быть новые принципы, но хотя бы новые аспекты в понимании природы мышления или


466
Приложения
хотя бы в постановке этой проблемы. Необходимо было показать отношение автора к тому, что уже достигнуто в нашей литературе, потому что автор должен знать то, что уже есть, прежде чем идти дальше. Его ответ, что по сравнению с тем, что писалось о Гегеле в 1958 г., он дает новое, это не ответ по существу.
При всем при том в работе присутствует авторское понимание, не выявленное, не поставленное в поле целенаправленности исследования данной проблемы, но поскольку речь идет о логике, какое- то понимание есть. Но это понимание не сопоставляется с другими пониманиями, не опирается на систему научных аргументов. Очевидно, оно сложилось у автора интуитивно, и он пользуется им в своей работе.
Для того чтобы подойти к тому, как сам автор понимает мышление, я хочу начать с того, как он понимает переработку гегелевской логики. Он пишет, что критически осмыслить гегелевскую логику - это значит столкнуться с трудным, подчас прямо косноязычным гегелевским текстом, отыскать верное описание действительных логических характеристик научного мышления.
Таким образом, автор исходит из того, что верное описание действительных логических характеристик научного мышления вообще, включая и современное, уже дано, присутствует в скрытом виде в гегелевской логике и дело заключается в том, чтобы вытащить его на свет божий.
В связи с этим возникает вопрос, как относится автор к азбучной истине марксизма, что теоретическая мысль каждой эпохи есть исторический продукт, принимающий в разное время различные формы и различное содержание.
Если положить в основу такой исторический подход к мышлению, следует сделать вывод, что и Гегелевская логика есть духовный продукт своего времени, что при всей своей гениальности остается в рамках того миропонимания, которое усматривает сущность человека в мышлении, как абстракции от всякой истинной деятельности, что при всех своих завоеваниях она остается в границах того специфического типа мышления, которое порождается системой буржуазного общества. Спрашивается, касаясь гегелевской логики, можно ли вырывать из этого органически обусловливающего ее контекста. Автор считает, что следует ее положить в основу в качестве масштаба логики современного миропонимания.
Дело в том, что автор исходит и в этой своей работе, и в других работах из функции мышления, как таковой, из некоторой всеобщей, вневременной, внеисторической модели мышления, которая неизвестно как показалась в готовом виде, но одинаковая для всех времен и народов. Поэтому всякое историко-философское исследование должно иметь в качестве конечной цели обнаружение в лю¬


Защита докторской диссертации Э.В Ильенкова (стенограмма)
467
бом материале - будь то античная философия, схоластика, философия нового времени, немецкая схоластическая философия некоторой раз навсегда данной общей схемы мышления.
Мне представляется, что подобное понимание мышления не соответствует тому пониманию, тому гораздо более высокому и научному пониманию мышления, которое характеризуется, прежде всего, историческим подходом к мышлению.
В заключение хотелось бы остановиться на одном вопросе. Постараюсь изложить его кратко, но который я считаю принципиальным.
Дело в том, что как бы кто ни понимал принцип партийности, как бы кто сознательно или бессознательно ни пытался истолковать его, как признак примитивизма, остается факт, что именно принцип партийности как в смысле ясного, последовательного следования определенной линии в философии, составляет то, что отличает философскую классику от всякого эпигонства и клерикализма. Если бы под углом такого понимания принципа партийности посмотреть на представленную работу, а такое понятие принципа партийности есть как раз то, что завещает нам философская классика, мне кажется, что ее следует признать работой беспартийной в том смысле, что автор (я прошу меня правильно понять, я беру принцип партийности в том его понимании, которое заключается в умении следовать четкому, ясному, определенному сознанию, т.е. класть в основу всех своих рассуждений и последовательно проводить вполне определенную линию в философии идеалистической или материалистической).
В данном случае принцип партийности для нас есть неизменное проведение в любом исследовании последовательных материалистических взглядов.
Если посмотреть, как автор исследует или пытается это делать, - если взять то понимание мышления, которое он кладет в качестве рабочей гипотезы и посмотреть, каким образом автор исследует историко-философский материал, которой здесь представлен, то складывается очень странное впечатление. Даже в местах, где автор касается мышления, он ухитряется изъять постановку понимания мышления в системах тех философов, которых рассматривает, из контекста борьбы двух основных направлении в философии.
Между тем природа мышления это как раз то, на понимании чего расходятся основные ветви философии.
Обращаясь к сидящим здесь, к тем, кто читал, и кто не читал работу, хочу обратить внимание на серьезнейший методологический недостаток данной работы, который состоит в том, что автор сходит с этой линии последовательного проведения материалистического принципа, ибо он говорит о мышлении совершенно индифферентно


468
Приложения
[по отношению к] идеализму и материализму. Между тем нам нужно не только идеализм понимать как метод, но и материализм понимать как метод, исходя из того, что только этот принятый как метод материализм и может послужить основой научной постановки вопроса.
Й. Элез: Для меня не стоит вопрос о присуждении Э.В. Ильенкову ученой степени и прошу Ученый совет не рассматривать мое выступление так, что Ильенков не заслуживает ученой степени доктора философских наук.
Прежде всего, одно замечание. Здесь, конечно, я сам почувствовал и это относится к существу дела, что замечание о беспартийности работы вызвало накал в зале. Я против таких штук, чтобы выступать под флагом - давайте его повесим за беспартийность. Поэтому я хочу начать с практических вещей. Как ставит Эвальд Васильевич вопрос о борьбе против догматизма.
Я полностью согласен с тем, что «..нужен, очень нужен острый критический анализ тех деформаций, которым подверглась философская диалектика в неквалифицированных, но очень претенциозных головах, плодившихся в нашей философии в условиях культа личности Сталина, а ныне задающих тон в Пекине Мао Цзэ-дуном, без самого решительного размежевания с этой критикой версии диалектики идти вперед к победе нельзя».
Посмотрим, как Ильенков решительно размежевывается с этой критикой диалектики.
Хорошо сказано, красиво и правильно, но меня интересует вопрос, что здесь под этой фразой имеется в виду, что «расплодилось много голов китайских», а сам Ильенков кристальный, не был такой китайской головой? Меня интересует, как Ильенков отмежевывается от взглядов Мао Цзэ-дуна. Я зачитаю.
Мы здесь будем выступать, чтобы под флагом догматизма не причислили к догматикам нас, а тех, кто хвалит догматизм.
Было бы бесплодной, но хуже того, мимо цели бьющей, открывать у Мао Цзэ-дуна в его теоретической ориентации те общепринятые у Маркса положения... (цитирует).
В плане этой фразы о размежевании никаких отличий между Маоистской диалектикой и нашей диалектикой нет. Это очень плохо. Больше того, скажу, что я не за то, чтобы считать, что то, что когда- то говорил Мао, обязательно, если будут кричать против Мао, мы должны лезть на рожон. Речь идет о том, чтобы в данном случае проводить некоторые принципы, которые мы, как философы, должны проводить. Ильенков здесь, как ученый, расправляется через Мао с нашей философией. Я приведу такой пример конкретный, чтобы вы мне не сказали, что это - выдумка. Ильенков говорит, рассказывая о преимуществах диалектики по сравнению с философской мыслью


Защита докторской диссертации Э В. Ильенкова (стенограмма)
469
предшествующего периода: «Сам Мао и его ученики не жалеют черной краски для изображения ... (цитирует).
Если чернят, это уже плохо, за это надо Мао критиковать, но посмотрите, в чем черная краска. В учебнике мы читаем: (цитирует) «...впадал в гилозоизм...». Здесь прочли, что Ильенков был сотрудником Философской энциклопедии и принимал участие в статьях по философии. Читаю статью «Гилозоизм»...
П.В. Копнин: Ильенков написал эту статью?
Й. Элез: Я сравниваю то, что он написал и что он приписывает Мао Цзэ-дуну...
(С места: Это не он написал, он не редактировал эту статью.)
Й. Элез: Я процитирую... (зачитывает).
Вслед за ним часть французских материалистов XVIII века, Дидро и др., признали всеобщую одушевленность материи. Здесь нет никакой специфики маоизма. Китайцы взяли у нас общепринятые положения, и мы их за это критикуем. Я согласен с тем, что ни Спиноза, ни Дидро не являются гилозоистами, но не нужно критиковать наших философов через Мао.
Далее идет речь о статье Мао относительно практики и говорится, что это вульгарнейшая статья, рассчитанная на неподготовленного читателя. Я думаю, что здесь мы не можем оспаривать права Ильенкова критиковать Мао. Это его дело, хотя я и не согласен с тем, что его следует за эту статью критиковать. Но для доказательства того, что я хочу сказать, этот вопрос не имеет отношения, а к этому имеет отношение вот какой вопрос. В книге «Диалектика абстрактного и конкретного» Ильенков пишет: «Прекрасная формула, определяющая отношение .... с точки зрения материалистической диалектики, дана в работе Мао Цзэ-дуна относительно практики». Следует цитата.
Я не против цитат. Но одна цитата говорит, что это прекрасная формула, а другая, что это чепуха. Все это говорит о непоследовательности.
Следующее расхождение с Мао. Ильенков пишет: «...было бы кощунством опровергать ... диалектику путем сравнения ее с образцами подлинной диалектики. Это было бы, по меньшей мере, проявлением неуважения к последней».
Я думаю, что это риторическое высказывание можно оставить. Но дальше идет фраза: «Однако к некоторым сопоставлениям все- таки приходится прибегать». Если тов. Ильенков считает это кощунством, то почему он все-таки прибегает к этому кощунству и проявлению неуважения? Все-таки требуется некоторая хотя бы элементарная последовательность.
Еще одно расхождение с Мао. У Мао - ортодоксальная материалистическая диалектика. Это трагическая сторона диалектики Мао.


470
Приложения
Ее комическая сторона - это тот пункт, где она из трагедии превращается в фарс, это ее соотношение с практикой. Ильенков пишет: «А дальше начинается прямой фарс, когда диалектические положения цитируются вкривь и вкось». А в другом месте он говорит о «педантичном цитировании». Тут начинаются такие проблемы, как проблема использования противозачаточных средств и пр. Должен сказать, что я, например, не считаю такие проблемы недостойными диалектики. Я вас могу заверить, что проблема использования противозачаточных средств это серьезная диалектическая проблема.
П.В. Копнин: Я просил бы держаться ближе к содержанию диссертации.
Й. Элез: Надо обратить внимание, что диалектика неприменима ко всему остальному.
Я не знаю, что автор хочет сказать. Я готов это считать издержками стиля. Если это издержки стиля, прошу не считать замечанием.
Если Ильенков считает, что диалектика - неприменимая наука по сравнению со всеми остальными, я с этим не согласен. И Гегель говорил, что все, что существует на земле, ко всему применима диалектика.
Я просто хотел отвлечь, поскольку так идет между ними, что одни выступают против догматизма за демократичность, а другие - за догматизм. Я хотел на это обратить внимание.
«Критике (точнее - оплевыванию - слова Ильенкова) он умеет подвергать только инакомыслящих».
Конечно, плевать надо на инакомыслящих, а если будете плевать на себя и единомышленников, будет плохо. Извините, я говорю - «плевать» - в литературном смысле. А теперь несколько замечаний по существу текста. Я разделяю точку зрения Эвальда Васильевича в том, что диалектика, логика и теория познания - одно и то же. Я бы сказал даже, и метафизически одно и то же. Этой идее я научился у Ильенкова. Это хорошая идея и более плодотворная, чем та, которую уважаемый профессор Кедров отстаивает. Но меня интересует: у нас начинаются некоторые расхождения с Ильенковым, когда начинается некоторое толкование этого тезиса. Мне кажется, я бы никак не хотел, чтобы диалектика сводилась только к науке о мышлении.
У меня создалось впечатление, что Ильенков немного отходит от утверждения, что она сводится к науке о мышлении и пытается понять ее как науку о законах всякого развития, в том числе и человеческого мышления.
Я считаю, что это правильно. Но у меня возникает замечание. У него есть один тезис, где он литературно на высоком уровне обыгрывает слова Маркса. Маркс пишет: «Гегель подменял логику дела делом логики». Эвальд Васильевич пишет, что мы должны разрабатывать дело логики. Я с этим согласен на 100%, но я не согласен с тем,


Защита докторской диссертации Э.В. Ильенкова (стенограмма)
471
что дело логики можно разрабатывать без логики дела. Мне кажется, что Эвальд Васильевич здесь, гоняясь за делом логики, упустил логику дела. При этом я бы сказал, что если взять логику всего этого дела от Гегеля до наших дней, международное коммунистическое движение, развитие естествознания за 100 лет и пр., то очень сомнительно, что Ильенков здесь придерживается логики Гегеля. Гегель говорит, что логику надо раскрывать в вещах, а не привносить со стороны. Если бы логика была раскрыта во всем этом движении за 100 лет, развитии естествознания и т. д., то это было бы более плодотворно, чем высасывание этого дела из пальца, из гегелевской философии.
Последнее замечание относительно методов формальной логики. Я не стал бы зачеркивать то, что говорит Ильенков о методах формальной логики. Это наука, которая имеет свою ограниченную сферу применения. Но Ильенков относится к ней по-другому. Его правило таково, что любая нелепость логически оправдана, если эта нелепость согласуется сама с собой. Глупость свободно проходит через фильтр этой логики. Если формальные логики занимаются тем, что признают эту логику пропускающей глупости, то я думаю, что эта логика не нужна. Эта логика как раз соответствует той практике мышления, которая логична только по видимости, а на самом деле представляет эклектическое рассуждательство, чисто субъективное схематизирование, содержание которого задается капризом или гениальничающей интуицией. Нельзя говорить, что Аристотель или Кант определил вечное развитие логики.
И маленькое замечание насчет Канта. Насколько я понимаю Эвальда Васильевича, он так провел: вроде Кантовское различение сознания на априорное и апостериорное он изобразил, как критерий отличия умников от дураков. Значит, все, кто будут высказывать априорные суждения, это - гении, а кто эмпирические рассуждения, эти рассуждения не обладают всеобщностью, это - глупцы. И там из интернациональной сказки приведено: «таскать вам, не перетаскать». Это - не логическое доказательство.
Но я хотел бы задать вопрос. Такое синтетическое суждение: вода является синтезом водорода и кислорода, это - эмпирическое (я цитирую) - суждение? Скорость света 300 т км в секунду, это тоже эмпирическое суждение? Я не понял, почему не обозначаем, - «не необходимое».
А дополнил бы я так, исходя из того, что я говорю: дал бы критику Кантовского деления на априорные и апостериорные, а не ограничился бы описанием этого факта.
Последнее. У Ильенкова Кант описывается, как обычно, потом возникла какая-то проблема. Кант так много работал, что стал дряхлым стариком, на этой стадии он не мог решить проблему, приходит Фихте, ему полагается решать проблему, но основное, почему он не


472
Приложения
решил - молодецкий задор и из-за этого энтузиазма он проморгал науку.
Такой переход от Фихте к Шеллингу. И здесь у меня основное замечание, что Ильенков критичен к Фихте, насколько позволяют рамки. Некоторая некритичность по отношению к критике здесь есть.
Разрешите вас поблагодарить за внимание.
Б.М. Кедров: Я хочу напомнить, что вопрос сегодня стоит о присуждении диссертанту докторской степени. Это предмет нашего собрания. Поэтому все выступления должны быть направлены именно на этот коренной вопрос: достоин ли по своей защите и своим прежним работам, по своей деятельности тов. Ильенков присуждения ему докторской степени. Я, к сожалению, не мог быть с самого начала и знаю только отзывы, которые были, но думаю, что все мы сходимся на том, что, независимо от того, согласны ли мы с теми или другими положениями Эвальда Васильевича, он, как философ, заслуживает того, чтобы ему была присуждена докторская степень.
(Продолжительные аплодисменты)
Я говорю это потому, что очень давно слежу за работами Эвальда Васильевича. Многие его работы проходили при моем участии как редактора, руководителя сектора. Я знаю все те дискуссии, которые предшествовали его защите и мне кажется, что в ходе этих дискуссий Ильенков рос как исследователь. Некоторую абстрактность, которая у него была, он преодолел.
Расскажу один эпизод. Недавно в Дубне собралась большая группа физиков, математиков, биологов, которые занимаются проблемами моделирования. Пригласили наших философов. Устраивал эту встречу ЦК комсомола. Выступал Эвальд Васильевич. Я смотрел, как он выступал, как его слушали, как он сумел, несмотря на то что мог прибегнуть к заумной речи, найти язык и говорить о Спинозе так, что физики воспринимали его слова, как то, что их прямо касается. Это очень большое дело, когда философ умеет доводить свои мысли до слушателей, которые не подготовлены к тому, чтобы воспринимать все эти сложные вещи. Его встретили очень хорошо, и эта встреча показала, что в данном случае речь идет об ученом, который до конца еще не развернулся. Мы его застаем в момент, когда он составляет программу будущих работ. Это надо учитывать.
Здесь говорилось о том, что Маркс и Энгельс критически переработали Гегеля и незачем снова начинать сначала эту работу Но нельзя забывать, как Ленин говорит в «Философских тетрадях», что понять «Капитал» можно только через конкретное изучение Гегеля. Получается парадокс, что никто из марксистов, не изучавших Гегеля, не понимал «Капитал».
Как можно говорить, что не надо читать Гегеля? Ведь это теоретический источник диалектики марксизма. Мы должны исходить


Защита докторской диссертации Э.В. Ильенкова (стенограмма)
473
из того, что наше материалистическое мировоззрение должно впитать все лучшее, что дали предшественники марксизма-ленинизма. Поэтому главная цель состоит не в том, чтобы перечислять давно открытые ошибки Гегеля, а в том, чтобы показать, как нужно критически подойти к Гегелю, чтобы взять его рациональное зерно под углом зрения того, что сделали Маркс, Энгельс, Ленин, применительно к новой обстановке.
В 20-х годах я был на шестимесячных курсах и слушал выступление одного старого марксиста. Он сказал, что 7 раз читал «Капитал» и каждый раз как новое произведение. Почему? Да потому, что когда он читал «Капитал» в следующий раз, новый исторический материал, который его окружал, заставлял его смотреть по-новому. Поэтому если мы будем сегодня изучать Гегеля как теоретический источник диалектики марксизма, то мы будем по-новому смотреть на Гегеля, видеть в Гегеле то, что созвучно нашей эпохе. Это и есть творческий подход.
Поэтому думать, что Маркс-Энгельс-Ленин раз и навсегда сделали с Гегелем все, что можно, и, отталкиваясь от них, не обращаясь к Гегелю, можно решать вопросы сегодняшнего дня, не касаясь диалектики, это значит не понять, какая действительно историко-философская культура должна быть основой нашей философской работы.
Здесь ставился вопрос - применимо ли к арбузам и всему остальному. Ясно, что если ставятся на одну доску арбузы, всякие медицинские препараты и прочее «все остальное» только в этом же духе, смешно на основании этого отрицать применение диалектики где-либо. Но применение диалектики есть развитие диалектики. Можно ли ее развивать, применяя к пустякам? Только беря крупные большие успехи, общие открытия в естествознании, в общественных науках, только тогда можно дальше развивать диалектику, в том числе ту, которая идет от Гегеля.
В этом смысле, если вдуматься, как идет подготовка к созданию диалектики, завещанной Лениным, - тут говорилось о логике дела, - я думаю, что величайшей логикой дела будет создание такой диалектики, такого пособия, монографии, которое действительно выпятило бы все богатство идеи диалектики, начиная от классики, и все, что дает возможность для развития этих идей.
Если план, которой задумал Э.В. Ильенков, т. е. так разрабатывать логику Гегеля, Канта, Фихте, Шеллинга, чтобы дать этот подход: что у них нужно брать и как нужно брать, чтобы включить в диалектику, логику с большой буквы, то это задача не только логики мысли, но и логики дела. Это - громадная партийная задача.
Говорилось о принципе партийности. Принцип партийности - удовлетворение самых назревших проблем теоретической борьбы сегодня и создание руководства, о котором писали Ленин и Маркс...


474
Приложения
(помните: «будет свободное время и на 3-х - 4-х листах дам рациональное из Гегеля в своем изложении», но он не довел это до конца; Ленин начинал, но ему помешала революция, в хорошем смысле помешала революция), но мы - коллектив, который продолжает эти идеи, должны это сделать, и одним из элементов будет задача освоения на новом этапе развития, опираясь на все то, что дали классики марксизма-ленинизма, того, что дали предшественники.
Я не буду защищать авторский замысел, это позвольте сделать автору, он сам пишет, что не историко-философский аспект, а логический преобладает, с этой задачей, которую нельзя назвать беспартийной, он справился.
Если область прямых указаний Ленина относится к беспартийной задаче, это не партийность. Я думаю, что и сами товарищи не додумали, когда выступали по этим вопросам.
Очень важный и острый вопрос о том, как при выполнении таких работ связать с естествознанием. Это мне ближе, и в этом пункте я хотел бы поспорить в ряде мест с Эвальдом Васильевичем. У него получается, что естествознание выступает как некоторый упрощенный в лице естественников способ мышления, к которому можно приспособить Канта, Гегеля, а упрощение только показывает, что естественники не способны к диалектическому мышлению, хотя само естествознание кишит диалектикой противоречий.
Я думаю, что здесь вопрос обстоит сложнее. Надо различать естественников с их мышлением и диалектику, которая рождается с развитием естествознания. Мы привыкли, как у Энгельса: с каждой новой эпохой открытий диалектика меняет форму. И я думаю, что если бы проследить историю развития немецкого идеализма под углом того, какие проблемы стояли перед философией того времени, мы нашли бы много особенностей. Этот принцип историзма, который подчеркивает Эвальд Васильевич, переходя от одного классика к другому, это проблема противоречий.
Он приводит пример, что у Канта имеет место констатация, что естествознание ошибочно, противоречиво. Возьмем классический пример: корпускулярная и волновая теория. Это не диалектическое противоречие. Это односторонняя рефлексия на то противоречие, которое существует в природе и не преодолевается естественниками. Одни видят одну его сторону, другие - другую. Так что это не то противоречие, которое мы имеем в виду, когда говорим о диалектике. Это скорее результат непонимания существующего противоречия, когда видят или одну или другую его сторону. Для того чтобы была диалектика, необходимо научиться разрешать эти противоречия.
Когда приходит философ, показывающий, как нужно разрешать противоречия, стимулом для постановки этих проблем становится естествознание. Мне кажется, это очень интересная и нужная мысль


Защита докторской диссертации Э.В Ильенкова (стенограмма)
475
в «Истории диалектики», которая пишется в Институте философии. Но этот стимул надо исследовать. До сих пор считалось, что гегелевская диалектика была чужда естествознанию. Верно, но это результат противоречивого содержания самого естествознания. Объективное развитие учения о природе требовало рождения диалектики. Как состояние эмпирического естествознания XVI века породило эмпиризм Бэкона и математическую дедукцию Декарта, так и естественники начала XX века заставили философов разработать диалектику.
Но по этому вопросу можно дискутировать. Все эти вопросы нельзя осветить в одной диссертации. Но надо показать, что разработка этих проблем влечет за собой разработку других вопросов, которые будут в ходе дальнейшего развития.
Два слова о Мао. Я думаю, что незачем приводить работы того времени, когда Мао нельзя было критиковать. Я сам оказался в таком положении в 1961 г., когда мне пришлось критиковать Мао, как будто бы соглашаясь с ним. Мао брал формулу единства противоположностей. Что тут можно сказать? Формула правильная. Но когда эту формулу начинают применять к самым различным вещам, то это издевательство над диалектикой, это уничтожение души диалектики, вытравливание ее революционного содержания.
Заканчивая, я еще раз хочу сказать, что я читал отрывки из диссертации, читал автореферат и считаю, что это настоящая философская диссертация, написанная на высоком культурно-философском уровне. Еще раз повторяю, мне хотелось бы сегодня узнать, что Эвальду Васильевичу будет единодушно присуждена степень доктора философских наук.
(Аплодисменты)
М.К. Петров: (Ростовский университет). Прежде всего, для того чтобы покрепче взяться за предмет, не забывать о времени, хочется продолжить мысль Бонифатия Михайловича, что ритуалов таких обсуждений для споров существует много и защита - не лучший, потому что на защите уважаемым членам Совета предлагается выяснить ранг вклада ученого, то, что он сделал в области своей науки. И здесь, независимо от наших взглядов, мы должны признавать некоторые вещи.
Поскольку я не науковед, как председатель нашего собрания...
(П.В. Копнин: Я - противник.)
Между прочим, никто не знает, кто противник, кто науковед. Я бы считал Вас науковедом. Я хотел бы выяснить чисто объективную сторону, которая не зависит совершенно от эмоций по поводу того или иного авторитета.
В науковедении признается три более или менее объективных критерия значимости того, что сделано.


476
Приложения
Первое, что здесь говорилось, количество опубликованных работ. И здесь уже один из оппонентов прямо высказался, что Ученый совет упустил очень простой способ присудить степень доктора по совокупности работ...
(П.В. Копнин: Прошу из Ростова не приезжать сюда для того, чтобы критиковать Ученый совет.)
М.К. Петров: Я не критикую, а иду объективным путем.
Вторая мера, более субъективная, это - ссылочный аппарат, количество ссылок на того или иного автора. Здесь должен оговориться, что, может быть, это не очень частое исследование, но по тем данным, которыми мы располагаем, Эвальд Васильевич среди здравствующих советских философов находится в первой десятке по цитированию.
Думаю, что если бы сюда прибавить тот критерий, который можно выяснить опросом среди молодых философов, что заставило по-серьезному заняться философией, безразлично - стали ли бы они ильенковцами, - может быть, Эвальд Васильевич оказался бы на одном из первых мест по работам, о которых говорилось. В Ростове происходит так.
Есть третий критерий, более сложный, это так называемые явления спутника, о чем хорошо говорила Давыдова, что у Ильенкова какая-то школа людей, которые в каком-то смысле опираются на Ильенкова, причем мне казалось, что она говорила это не в очень хорошем смысле. А между прочим, не у каждого философа есть школа, не с каждым связаны какие-то вещи и поскольку поставлено под сомнение, я предложил бы членам Ученого совета провести самостоятельный эксперимент - попробовать отнять то, что связано с Элезом и Давыдовой, и посмотреть, что остается от его теоретической позиции и попробовать, наоборот, - посмотреть что от этого произойдет.
(Смех в зале.)
Это - часть науковедческая, направленная к тому, что объективно, без лишних слов выяснить - достойна ли кандидатура степени доктора философских наук. Естественно, что по всем данным Эвальд Васильевич достоин, и давно достоин, как здесь говорили товарищи.
А теперь перейдем к более прозаическим вещам. Лучше было бы заниматься на Ученом совете только оценкой работы. Но это ни у кого не получается, даже у академика Кедрова. Хотя он и начал в этом плане, но ему пришлось все же высказаться по ряду теоретических вопросов.
Я во многом не согласен с Эвальдом Васильевичем, но в одном я с ним согласен, как раз в том, о чем говорил Бонифатий Михайлович - об отношении к естествознанию. Здесь я с ним и не согласен и согласен вот в каком отношении. Очень хорошо, когда говорится


Защита докторской диссертации Э.В. Ильенкова (стенограмма) 47 7
о том, что надо связать философию с наукой, с естествознанием. Но надо видеть границу, за которой уже нет смысла связывать, потому что нечего связывать. Когда Эвальд Васильевич как философ, как ученый, за предметное, составляющее основу изучения, я целиком на позициях Эвальда Васильевича. Можно говорить о том, как Эвальд Васильевич это понимает, может быть привлекать какие-то другие концепции, но когда ни с того ни с сего начинают говорить о том, что у Эвальда Васильевича философия отрывается от естествознания, то давайте уточнять, в каком смысле отрывается и что остается от философии.
Вот мои замечания. А в общем, я целиком за то, чтобы присвоить Эвальду Васильевичу докторскую степень.
М.И. Петросян: Позвольте мне маленькую справку. Я ее даю только потому, что вместе с Эвальдом Васильевичем являюсь автором задуманной в Институте книги, направленной против теоретических принципов Мао.
Эвальд Васильевич написал блестящий памфлет, в котором подверг изумительно талантливой критике концепцию Мао по вопросам диалектики. На заседании редколлегии под руководством тов. Константинова ему были сделаны замечания Федором Васильевичем и другими членами редколлегии о том, что критика должна быть не в форме памфлета, а более спокойной, серьезной и научной. Эвальд Васильевич написал новую статью в более спокойном тоне.
Второе замечание. Я не вижу никакого преступления и никакой ошибки в том, что, критикуя маоизм, автор невольно критикует догматизм, ибо фактически критика маоизма совпадает с критикой того догматизма, который был у нас. Я не вижу в этом отступления от марксизма и от философии. Я говорю как автор, который выступает с критикой антигуманизма маоизма. Тогда другие авторы тоже могут выступить и сказать, что мы отвергаем многих советских философов. Догматизм остается догматизмом. Пусть авторы переживают издержки производства. Критика догматизма есть критика с научных позиций. С этих позиций Эвальд Васильевич и критиковал диалектику по-китайски.
Э.В. Ильенков: Трудно что-нибудь в заключение сказать. Я надеюсь, что Ученый совет простит мне, если я не буду оправдываться от обвинений Элеза и Давыдовой, - на эти обвинения ответил Бони- фатий Михайлович. Тем более что 9/10 из того, что Элез и Давыдова говорили, не имеет абсолютно никакого отношения к представленному и обсуждаемому тексту.
Огорчило меня замечание Теодора Ильича. Действительно, неряшливость есть, которую он отметил. Особенно грустно сознавать, что с современной литературой на иностранных языках не всегда благополучно. Моему поколению с языками не повезло, а на старое-


478
Приложения
ти как-то не даются. Немецкие источники могу учитывать, а французские - только по пересказу, по переводам.
Остается поблагодарить коллектив, в котором я имею честь работать, коллектив Института и всех товарищей, которые помогали, участвовали в обсуждениях и помогли мне понять вещи и оформить их литературно, и издать реферат, и организовать эту защиту. Большое Вам спасибо за внимание.
П.В. Копнин: Несколько слов в связи с обсуждением данной проблемы. Некоторые говорили о том, что у нас в советской литературе обсуждается проблема - существует ли диалектическая логика или нет. Я думаю, что такой проблемы по существу у нас нет, а обсуждается по-настоящему проблема, как ее разрабатывать. И действительно, это большая проблема, которую не сразу и не один человек может решить.
Ценность работы, которую представил Эвальд Васильевич и всех предшествующих его работ, заключается в том, что они определили путь разработки проблемы диалектической логики с большой буквы, основываясь на творческом подходе к изучению истории философской мысли. При этом он совершенно правильно ссылается на мысль Гегеля, Ленина, что логика мысли совпадает с историей мысли. И Ленин говорил, что как мы должны разрабатывать логику, - на первое место поставим изучение истории философии. С другой стороны, он там же указывает, что нужна история науки вообще, история познания, история современного познания.
Конечно, один человек не может охватить всего и совершенно правильно, что один разрабатывает и должен разрабатывать в силу определенных возможностей диалектику, логику, основываясь на истории философии, другой - должен разрабатывать диалектику, основываясь на истории научного познания в целом, современном уровне научного познания, тенденциях его развития.
И мне представляется ясным, что Эвальд Васильевич отнюдь не отрицает факт, что только его путь является единственным в этом плане и что путь, связанный с разработкой на базе наук и современной тенденции в развитии знания, он не нужен. Наша дискуссия является подтверждением различных мнений в этом отношении и она полезна не только с точки зрения присуждения Эвальду Васильевичу искомой степени, но с точки зрения проблем, которые еще существуют в советской науке.
Что касается присуждения искомой степени, то у выступавших товарищей, может быть, за редким исключением, было единое мнение, что за его работу Эвальд Васильевич достоин присуждения этой степени. Поэтому есть предложение поставить вопрос на голосование. Нет возражений? Нет.


Отзыв на работу М.А. Лифшица «Карл Маркс Искусство .».
479
Предлагается следующий состав счетной комиссии: доктора наук Макаров, Мшвениерадзе, Григорьян. (Принимается) Прошу приступить к тайному голосованию.
Председатель счетной комиссии оглашает результаты тайного голосования.
Члены Ученого совета утверждают протокол счетной комиссии.
(Протокол счетной комиссии прилагается)
Голосовали: за - 26, против - 3, недействительных бюллетеней нет1.
Отзыв на работу М.А. Лифшица «Карл Маркс. Искусство и общественный идеал», представленную в качестве диссертации на соискание ученой степени доктора философских наук1 2
Книга «Карл Маркс. Искусство и общественный идеал», представленная на рассмотрение Ученого совета Института философии, отличается идейными, научными и литературными достоинствами настолько бесспорными, что продолжительное обсуждение вопроса о присвоении ее автору ученой степени доктора философских наук могло бы вызвать, как мне кажется, только чувство недоумения. Я лично, как оппонент, испытываю просто неловкость, будучи вынужденным доказывать и обосновывать то, что давно уже ни в каких доказательствах и обоснованиях не нуждается. Основное содержание книги давно уже выдержало защиту перед строгим судом очень серьезного времени, и мне, как оппоненту, остается только констатировать этот факт.
Постараюсь поэтому со всей доступной для меня краткостью просто перечислить достоинства работы, представляющиеся мне абсолютно бесспорными.
1. Книга, несмотря на то что некоторые ее разделы были написаны 40 лет назад, остро актуальна. В ней подняты те вопросы, которые находятся в самом центре современной идейно-теоретической борьбы марксистско-ленинского мировоззрения с антикоммунистической идеологией наших дней. В самой общей форме это 1 ГАРФ. Ф. Р-9506. Оп. 72. Д. 296. Л. 128-203.
2 17 апреля 1973 года на Ученомсовете Института философии проходила защита докторской диссертации М.А. Лифшица. Э.В. Ильенков был официальным оппонентом.
Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Л. 126-134.


480
Приложения
вопрос о подлинном отношении марксизма, понятого в духе Ленина, к противоречиям, раздирающим духовную культуру XX столетия. При этом автор ведет бой открыто наступательный, а не занимает пассивную оборону, укрывшись за бастионами готовых положений и цитат. Он шаг за шагом отвоевывает в пользу марксизма широкие области до него не освоенного или плохо освоенного эмпирически- фактического материала, вводит в научный оборот десятки и сотни новых фактов из различных областей современной духовной культуры, - из области искусства, общественной психологии, нравственности. Не стану перечислять страницы книги, это доказывающие - такой перечень занял бы слишком много места и времени.
2. Общая точка зрения, с позиции которой автор уверенно разбирается в запутаннейших ситуациях современной духовной культуры - это последовательно проведенная классовая точка зрения. А каждый из нас знает, как легко эту точку зрения провозгласить, декларировать, и как нелегко ее провести через конкретное понимание явлений, не впадая при этом в грубость, в вульгаризацию. Автора отличает умение органически соединять жесткость последовательности -- с гибкостью и тонкостью анализа.
3. Работы, собранные в книге, в совокупности своей создают достаточно полный и единый своей связностью образ эстетических воззрений основоположников марксизма. Нравственно-эстетическая позиция Карла Маркса прорисована в книге на широком фоне истории, в том числе - истории напряженной политической борьбы, в контексте которой она складывалась, переплавляя в себе все лучшее, что было создано прогрессивной философско-теоретической мыслью прошлого. И весьма убедительно звучит вывод из этого анализа - марксистско-ленинское, коммунистическое мировоззрение связано с определенной позицией в области нравственно-эстетических установок вовсе не случайными узами, не особенностями личных вкусов Маркса и Ленина, а общими условиями протекания всемирно-исторического процесса коммунистического переустройства всей системы общественных отношений между людьми. Глубоко прав, на мой взгляд, М.А. Лифшиц в своем категорическом утверждении, согласно которому научный коммунизм может быть соединен далеко не со всяким искусством, а только с реалистическим искусством в самом серьезном смысле этого слова, и что попытки учредить противоестественный мезальянс марксистской теории с эстетическими симпатиями к модернизму не могут пройти безнаказанно прежде всего для марксистской теории, точнее - для правильного, - «аутентичного», как подчас любят говорить, - понимания - и усвоения марксистско-ленинской теории общественного развития в целом, в том числе - и для понимания политико-экономической концепции Маркса, концепции стоимости и прибавочной стоимости.


Отзыв на работу М А Лифшица «Карл Маркс. Искусство .».
481
Формы теоретического мышления, логические формы интеллекта - это не есть нечто разнородное с формами художественного воображения, с формами эстетического восприятия мира, и разложение художественной формы неизбежно рано или поздно сопровождается (и даже оборачивается) эклектическим перерождением научно-теоретического интеллекта, а эстетическая дезориентация психики непременно дезориентирует эту психику и в логически-те- еретическом плане. Этот важнейший вывод, обязывающий к более серьезному отношению к задаче эстетического воспитания, к задаче, которая слишком часто понимается узко-ведомственно, - обосновывается в книге так же, на мой взгляд, неопровержимо.
4. В книге «Карл Маркс. Искусство и общественный идеал» чрезвычайно корректно освещена известнейшая проблема отношения между «молодым» («ранним») и зрелым Марксом. Сделано это с большим историческим тактом и, - что следует отметить специально, - сделано до того, как западные социал-демократы превратили этот вопрос в предмет далеко идущих спекуляций. Хорошо известно, что честь «открытия» раннего Маркса часто приписывается Ландсхуту и Майеру, опубликовавшим в 1932 году полный текст «Философско-экономических рукописей 1884 года». Книга М.А. Лифшица содержит документальное опровержение этой претензии. Из текста статьи, датированной 1927 годом и перепечатанной автором без каких-либо изменений, явствует, что основные идеи «Философско-экономических манускриптов» в Советском Союзе были введены в научный оборот задолго до мнимого «открытия» Ландсхута - Майера, и к 1932 году получили уже настолько точную теоретическую и биографическую интерпретацию, что и сейчас, в 1973 году, ее ни в чем существенно пересматривать не приходится. Само собой понятно, что освещение этого вопроса имело и имеет отнюдь не только историко-философский, но и прямой теоретический смысл, ибо речь тут идет не только (и даже не столько) об отношении «раннего» и «зрелого» Маркса, сколько об отношении нравственно-эстетического аспекта зрелого марксизма - к социально-экономическому плану разработки теории исторического процесса, об отношении тех компонентов подлинно-зрелого марксизма, которые нынче любят называть «гуманизмом» и «научностью». Я был бы в большом затруднении, если бы меня попросили назвать другую работу, в которой этот сложнейший и важнейший вопрос был бы освещен с такой полнотой и ясностью.
Думаю, уже одного этого обстоятельства было бы достаточно, чтобы без дальнейших разговоров единодушно присвоить М.А. Лифшицу ученую степень доктора философских наук...
5. Чрезвычайно важным и ценным вкладом автора в арсенал марксистско-ленинской теории следует, на мой взгляд, считать и


482
Приложения
тщательное выяснение им тех прямых связей, которые соединяют нравственно-эстетические позиции Маркса и Энгельса с ленинскими принципами отношения к искусству, к вопросу об этике, о коммунистической морали. Хотя непосредственным предметом исследований, собранных в рассматриваемой работе, являются взгляды Маркса, эти исследования проливают гораздо больше света на позиции Ленина, чем многие работы, специально написанные на эту тему. Особенно важна в этом плане мысль, к которой автор возвращается неоднократно, каждый раз обогащая ее новыми оттенками и аспектами, - и в работе 1927 года, и в разделах, написанных в последние годы, - мысль, заключающаяся в том, что прогресс художественно-эстетической культуры только в том случае оказывается действительным, а не мнимым, если он происходит на почве расширяющейся демократизации общественной жизни во всех ее сферах, - демократизации, понимаемой не формально, а как процесс освобождения всех творческих возможностей, потенциально заложенных в каждом индивиде. Этот аспект анализа связан у автора с тонко-диалектическим анализом проблемы всестороннего развития личности, с выяснением той диалектики, которая имеет колоссальнейшее значение для такой области нашей жизни, как сфера образования. Я думаю, что этот аспект исследований М.А. Лифшица будет по достоинству оценен представителями педагогической мысли. Мы, философы, не часто балуем нашу педагогику своей помощью, а потом жалуемся, что педагогика так часто грешит эмпиризмом, теоретической близорукостью, когда упирается в такого рода вопрос, как нравственное и эстетическое воспитание. А ведь это не только теоретический, а и непосредственно-практический вопрос нашего движения к коммунизму, отнюдь не менее важный, нежели проблема ценообразования в условиях планового хозяйства. В обсуждаемой сегодня книге этот вопрос освещается, насколько я понимаю, очень точно, и книгу поэтому смело можно рекомендовать педагогам, как теоретикам, так и практикам, от имени философии. А не только от имени автора данной книги.
6. Я назвал бы еще ряд вопросов, которые освещены в книге на самом высоком теоретическом уровне, хотя затронутые в ней, на первый взгляд, лишь мимоходом, попутно. Это и проблема так называемой «иронии истории», и вопрос об основательности и неосновательности некоторых претензий человека над царством природной необходимости, и специальная проблема, связанная с таким деликатным феноменом, как категория «красоты» в ее связи с общим характером отношения общественного человека к природе и многие другие вещи. Однако, я думаю, что и уже сказанного вполне достаточно, и даже больше, чем достаточно, чтобы сделать несколько логичных выводов.


Отзыв на кандидатскую диссертацию М К Мамардашвили
483
Я думаю, Ученый совет сделал бы очень доброе дело, если бы обратился к издательским организациям с предложением о допечатке дополнительного тиража книги, может быть, с теми дополнениями, которые сочтет нужным сделать автор. Отпечатанный тираж несоразмерно мал по сравнению со спросом на книгу, и к мнению широкого читателя стоило бы тут прислушаться. Думаю также, что книгу М.А. Лифшица было бы очень полезно внести в список обязательной для прочтения литературы по философии в аспирантуре нашего Института.
Что же касается вопроса о присвоении М.А. Лифшицу ученой степени доктора философских наук, то этот вопрос, я думаю, носит характер чисто формальный, чисто процедурный, и обсуждать - заслужил или не заслужил еще автор эту степень, в данном случае означало бы ставить под вопрос не качество обсуждаемой работы, а те критерии и меры, на основании которых эта ученая степень в стенах нашего Института присуждается. Принятым критериям обсуждаемая сегодня работа соответствует, насколько я смею судить, с весьма солидным запасом.
По этой причине считаю себя вправе отступить от обычного ритуала, согласно которому оппонент должен говорить не только о достоинствах, но и о недостатках работы, и ограничиться сказанным. Немного в этих стенах защищалось работ, сравнимых с этой и по идейно-теоретическому, и по формально-литературному уровню мастерства.
Официальный оппонент, доктор философских наук, старший научный сотрудник сектора диалектического материализма Института философии АН СССР Э.В. Ильенков 10 апреля 1973 г.
Отзыв на кандидатскую диссертацию М.К. Мамардашвили «К критике гегелевского учения о формах познания»1
Диссертация, представленная к защите, производит в общем и целом несомненно благоприятное впечатление. Основания этого впечатления следующие.
1. Диссертация написана на весьма актуальную в настоящее время тему.
1 Архив РАН. Ф. 1922. On. 1. Д. 1047. Л. 160-174.


484
Приложения
2. Написана на основе тщательного и добросовестного изучения материала, в том числе - современной буржуазной литературы по Гегелю и по проблемам, встающим в связи с гегелевской формой диалектики.
3. Автор наглядно демонстрирует в работе способность развивать свою мысль последовательно, систематично - в хорошем смысле этого слова; свое умение связать историко-философский анализ с решением сегодняшних проблем; несомненно свойственные ему исследовательские задатки и навыки.
Все это в совокупности позволяет сделать вывод о том, что работа соответствует всем установленным для кандидатской диссертации критериям, а ее автор заслуживает присвоения ему искомой степени.
Несколько более подробно об указанных основаниях.
Прежде всего об актуальности работы.
Сейчас каждому ясно, что атмосфера культа личности И.В. Сталина особенно тяжело сказалась на состоянии работы в области философской диалектики. Именно диалектика как логика и теория познания оказалась, по существу, закрытой для работы областью, начиная с 1938 года, т.е. с того времени, как 4-я глава «Краткого курса» была объявлена вершиной развития марксистской мысли в отношении диалектики. В связи с этим по сути дела были преданы молчаливому пересмотру все основные заветы В.И. Ленина, касающиеся работы в области философской диалектики. Известно, какое огромное значение придавал В.И. Ленин (в своем письме «О значении воинствующего материализма») критическому переосмысливанию философского наследия прошлого, а гегелевской диалектики - в частности и в особенности. Коммунистом нельзя стать, не обогатив свою память знанием всех крупнейших достижений человечества в области духовной культуры. Коммунистом в философии, т. е. диалектиком-материалистом, нельзя стать, не усвоив критически основных форм диалектики. Нельзя понять логики «Капитала», не проштудировав и не поняв всей «Логики» Гегеля, - категорически формулировал В.И. Ленин. И это вовсе не было в его устах случайной фразой. Это выражает самую суть ленинской позиции в сфере философской диалектики.
Тот факт, что на протяжении довольно длительного периода - а особенно в 40-е годы, после войны, - в нашей литературе воцарилось и было узаконено откровенно нигилистическое отношение к сокровищам гегелевской диалектики, был одним из проявлений отхода от ленинской позиции в вопросе о существе философской диалектики.
Действительный Гегель вообще был спрятан от читателя, а вместо него читателю предлагались в большинстве случаев опошляющие карикатуры, от которых за версту несло простой малогра¬


Отзыв на кандидатскую диссертацию М.К. Мамардашвили
485
мотностью. После двадцатого съезда КПСС положение изменилось. Стали появляться книги и статьи о Гегеле, в которых о Гегеле снова стали писать с тем уважением, коего он заслуживает. Но сделано далеко и далеко не все. Полностью преодолеть последствия культа личности в этом вопросе не так легко, - слишком много тут внушили людям ерунды, слишком много вбили в головы предрассудков. И сделать тут предстоит еще очень много.
Диссертация тов. М.К. Мамардашвили как раз и находится в русле этой работы. Тов. Мамардашвили взялся за весьма нужное и актуальное дело.
При этом - что особенно надо подчеркнуть - речь идет вовсе не о реабилитации имени Гегеля, не просто о восстановлении справедливости. Гегель давно умер и вряд ли нуждается в реабилитации.
Гораздо важнее то обстоятельство, что опошление гегелевской диалектики было связано всегда (начиная с Бернштейна) с фальсификацией материалистической диалектики, диалектики Маркса, Энгельса и Ленина. Это гораздо важнее.
Игнорирование и окарикатуривание Гегеля страшно не тем, что нарушается историческая справедливость и перспектива. На это в конце концов можно было бы махнуть рукой. Гораздо хуже то, что невежество в отношении истории диалектики оборачивается искажением существа материалистической диалектики.
В частности, сведение диалектики к сумме примеров, подтверждающих все одни и те же абстрактно-общие положения, - «четыре черты» - есть не что иное, как репродукция типично гегельянской ошибки. Я не говорю «гегелевской», ибо у самого Гегеля эта слабость - лишь момент, который перекрывался его сильными сторонами. А у гегельянцев этот момент, эта слабость превратилась в основную черту мышления. Вот и получилось, что, ругая Гегеля, его ругатели сами сползали в болото худшего сорта гегельянщины. В итоге диалектика из могучего метода мышления превращалась в абстрактный штамп, в набор ярлычков, которые можно легко навешивать на любой факт, на любую теорию.
Именно поэтому очень важно знать как положительный, так и отрицательный опыт Гегеля в области диалектики. Положительный - для того, чтобы не изобретать зонтики в области диалектики, а отрицательный - чтобы не повторять младенческих грехов гегельянской диалектики.
Как достоинство работы тов. Мамардашвили надо отметить следующее. Тов. Мамардашвили правильно понимает обрисованную выше ситуацию. Гегель и исследование гегелевской философии для него - вовсе не самоцель.
Он старается тщательно отделить в Гегеле живое от мертвого, чтобы это мертвое - окончательно похоронить, а живое - спасти.


486
Приложения
Уже за одно это - очень важное в данных условиях достоинство - ему стоит присвоить искомую степень.
Больше того, на этом пути тов. Мамардашвили высказывает очень много верных, часто - тонких, соображений. Так что хвалить его приходится не только за верное и благое намерение, но и за исполнение этого намерения в конкретном материале.
Так, я считаю, что очень многие страницы его диссертации с пользой для себя прочтет почти любой диаматчик, почти любой историк философии. Наиболее интересным - и по материалу, и по исполнению - мне представляется раздел об историко-философской концепции Гегеля. В этой части анализ гегелевской конструкции наиболее точен и продуман. Это сказывается даже в языке. Здесь же используется наиболее свежий и интересный современный материал, дается убедительная критика неогегельянцев. Содержательны и методологические выводы.
Мне кажется, достоинства и автора и его продукта не вызывают сомнений. Я лично голосовал бы за присвоение ему степени кандидата философских наук с совершенно спокойной совестью, как говорится, обеими руками.
Именно поэтому - потому, что мы тут имеем дело с серьезным человеком, умеющим и любящим мыслить последовательно, - мне бы хотелось высказать здесь не только похвалы в его адрес - похвал он за многое заслуживает, - но и обратить его внимание на некоторые недоделки, на некоторые недодуманности в его работе.
Недостатки, о которых я хочу сказать далее, вовсе не есть результаты личного свойства - они вовсе не только персонально тов. Мамардашвили касаются. Но тем более важно на них остановиться, высветить их изнутри, чтобы от них избавиться и уже впредь не повторять.
Эти недостатки работы связаны, прежде всего, с действительной трудностью проблемы. Самую проблему и трудности, с ней связанные, тов. Мамардашвили, по-моему, видит достаточно верно и достаточно точно их формулирует. Но, по-моему, он не везде нащупывает верный выход из этих трудностей. У менял лично ряд его рекомендаций и связанных с ними оценок гегелевских идей возбудил сомнения.
Вот этими сомнениями я и хочу поделиться и с автором диссертации, и со всеми теми, кого интересует состав и решение проблемы.
Проблема, представляющая большой интерес в связи с диссертацией, важна прежде всего для диаматчиков и для меня как диа- матчика. Вопрос в следующем. Как разрабатывать и излагать философскую диалектику, чтобы она могла служить активным методом мышления?


Отзыв на кандидатскую диссертацию М.К. Мамардашвили
487
Тов. Мамардашвили - и в этом я с ним абсолютно согласен - не удовлетворен тем положением, когда диалектика излагается в виде системы абстрактно-общих положений, на манер того, что «все в природе, обществе и в мышлении взаимно связано», что «все развивается», что все развивается через противоречия и их разрешение и т. д. и т. п. Такая форма изложения теории диалектики (а 4-я глава «Краткого курса» - ее классический, так сказать, образец) плоха не тем, что она внушает неверные мысли. Как раз наоборот, положения при этом излагаются абсолютно верные.
Но беда в том, что такой способ разработки и подачи диалектики никак никого не научил и не учит главному: умению (или способности) правильно и продуктивно использовать диалектические законы и категории в процессе конкретного исследования, в процессе реального мышления о действительности.
В этом плане я с тов. Мамардашвили полностью солидарен.
А именно - диалектику надо разрабатывать и излагать так, чтобы было непосредственно ясно активно-методологическое значение, или логическая функция, диалектических положений и категорий.
Вот этой-то логической функции диалектики и нельзя учесть и выразить, если понимать и излагать законы и категории просто как «наиболее общие абстракции», в которых полностью погашена специфика и мышления, и объективной реальности. Иначе говоря, когда любая категория рассматривается просто как то абстрактнообщее, что имеется у мышления с природой и с общественным процессом.
Вот эту-то манеру изложения диалектики тов. Мамардашвили и связывает с названием «тождество мышления и бытия». Соответственно, в гегелевском принципе «тождества мышления и бытия» он видит генетический корень указанного недостатка нашей работы в области категорий и законов диалектики.
Я согласен с ним в квалификации этого недостатка. Я тоже думаю, что главное - это излагать диалектику не как сумму абсолютных прописных истин, как систему определений, в которых гасится всякая специфика мышления, - а как теорию, непосредственно обучающую людей активному использованию диалектики в качестве метода мышления, в качестве логику.
Это все так, и в этом смысле я по одну сторону баррикады с автором диссертации.
Но у меня имеются законные сомнения по ряду формулировок, которые автор выдает в этой связи.
Мне кажется, что тов. Мамардашвили, стараясь восстановить марксистско-ленинское понимание диалектики как логики и теории познания, как активной формы логического процесса, в одном


488
Приложения
маленьком, но важном пункте не смог выпутаться из тех предрассудков, которые и ему, и мне, и всем нам когда-то внушали на философском факультете 40-х годов.
Этот предрассудок - нелепо-карикатурное представление о так называемом принципе «тождества мышления и бытия». Если этот принцип понимать так, как его понимает (а поэтому и отвергает) тов. Мамардашвили, то с тов. Мамардашвили пришлось бы согласиться во всем без исключения.
Если этот принцип понимать так, что мышление и действительность суть «одно и то же», неразличимое и неразличенное «тождество» в формально-логическом смысле, - то это и в самом деле глупость, которую можно только высмеивать и отвергать с порога.
Но ведь беда-то в том, что это не так.
Не так это и у Гегеля.
Тождество мышления и бытия у самого Гегеля (в отличие от тех карикатур на Гегеля, которые рисовали позитивисты типа З.Я. Белецкого) - это вовсе не слепое «одно и то же». Это типичнейший, притом наиболее резко выраженный, частный случай тождества противоположностей. На отношении мышления и бытия Гегель как раз и развил всю свою диалектику, как учение о том, как эти противоположности превращаются, переходят, переливаются друг в друга.
Поэтому просто отмахиваться от гегелевского принципа «тождества мышления и бытия», как от «мистики» и глупости, значит, по неосторожности отмахиваться от слишком серьезных вещей.
И очень досадно встречать в тексте диссертации фразы, воспроизводящие совершенно некритически этот нелепый предрассудок. И хорошо, если бы это были только фразы.
Хуже то, что некритически усвоенное автором представление ослабляет его собственную позицию. Принимая этот предрассудок, тов. Мамардашвили отмахивается от целого гнезда важнейших проблем, а отмахнувшись от них, не продумав их достаточно строго, он приходит в ряде мест и к недостаточно продуманным выводам.
Главная проблема, которая связана у Гегеля с принципом диалектического тождества мышления и бытия, - это проблема введения в логику жизни, практики. На основе своего принципа тождества Гегель именно и включил в логику практику, жизнь, - хотя и на идеалистический манер истолковав эту «жизнь» как внешнее, предметно-чувственное воплощение (или «отчуждение») духовной активности, или активности «чисто логического мышления».
Идеализм вообще не знает и не признает практики (жизни) как таковой. Но он знает и признает ее в качестве «внешнего выражения» мыслящей деятельности.
Вот за это идеалистическое понимание «тождества» (т. е. перехода, взаимопревращения) мышления и чувственно-предметного


Отзыв на кандидатскую диссертацию М К Мамардашвили
489
бытия классики марксизма-ленинизма всегда упрекали Гегеля. А вовсе не за признание самого факта взаимопревращения, т. е. диалектического тождества, мышления и бытия.
Иными словами, гегелевскому принципу тождества мышления и бытия Маркс и Энгельс противопоставили не отрицание самого принципа, самого факта взаимоперехода мышления и бытия, а материалистический вариант этого принципа, и материалистическое же понимание факта.
А тов. Мамардашвили здесь не очень осторожен в формулировках и оценках. Впредь ему надо быть чуточку поосторожнее.
То же самое приходится сказать, к сожалению, и по поводу трактовки автором гегелевской концепции относительно объективного самосознания. Здесь автор тоже чересчур легкомысленно бросается такими словами, как «мистика», «идеалистическая чепуха» и т. д.
Я не знаю, как можно забыть о том, что через категорию «объективного духе», «объективного самосознания» Гегель как раз и ввел в свою философию те самые «объективные мыслительные формы», которые в общем стихийном процессе развития духовной культуры человечества откристаллизовываются независимо от специальномыслительной работы теоретика вообще и теоретика-философа, в частности.
Называя все это - скопом - «мистикой», тов. Мамардашвили тем самым отмахнулся от очень важной стороны дела. А именно - от той стороны, что все диалектические законы и категории прорисовываются сначала в общем, совокупном процессе развития духовной культуры - как стихийно-складывающиеся формы и законы, - а уже потом и на основе этого выявляются и критически обобщаются теорией диалектики. И в этом пункте тов. Мамардашвили оказался в плену тех предрассудков, которые ему внушали на философском факультете МГУ не смог проявить к ним достаточно критического, самостоятельного отношения.
С этим связан и ряд не очень точных рекомендаций, которые тов. Мамардашвили выводит из своего анализа пороков гегелевской логики. Он упрекает Гегеля в том, что тот «сузил» предмет Логики как науки. За счет чего же надо расширить этот предмет и в чем заключается эта «узость»?
В том, отвечает автор, что Гегель не занимался специальным исследованием «приемов мышления», а занимался только определениями категорий - их, так сказать, чисто объективного состава.
И упрек этот, и вытекающая из него рекомендация «диаматчи- кам» весьма и весьма сомнительны. Ибо самое словечко «приемы» достаточно неопределенно и даже двусмысленно. Его можно понимать и верно, и неверно. А у тов. Мамардашвили на этот счет особой ясности и четкости не получилось.


490
Приложения
Дело то ведь не в том, чтобы дополнить систему категорий диалектики компендиумом «приемов» и их использованием в реальном мышлении.
Дело в том, чтобы сами категории и законы диалектики разрабатывать и излагать так, чтобы они непосредственно выступали не только как универсальные формы и законы развития действительности, но и как активные формы теоретического процесса, как логические формы.
А иначе теория диалектики опять распадается на две не связанные между собой части. Одна - система объективных определений категорий, а другая - компендиум «субъективных приемов», задаваемых опять-таки в виде рецептуры, в виде системы «правил», действий или операций с категориями.
По-моему, это - плохо продуманная рекомендация для работы в области диалектической логики, и тов. Мамардашвили правильно сделает, если еще и еще раз продумает этот важный пункт. Тогда он обратил бы больше внимания на проблемы связи форм мышления с формами предметно-практической деятельности человека. Эта проблема в тексте диссертации освещена явно недостаточно, и с этим же связан ряд неточностей и в оценках Гегеля, и в оценках Спинозы, и в трактовке некоторых положений Маркса. Но это - детали, которые выправятся сами собой, если автор чуточку точнее выразит суть дела и окончательно избавится от власти некоторых предрассудков в отношении Гегеля и существа подлинных пороков «гегельянщины».
Подводя итоги, я хотел бы еще раз сказать, что если я уделил больше места критическим замечаниям, нежели похвалам и дифирамбам, то это вовсе не значит, что недостатки работы перевешивают ее достоинства. Вовсе нет. Я делаю это только потому, что, думаю, дружеская критика гораздо полезнее дифирамбов и похвал. И самому тов. Мамардашвили она нужнее.
В общем же и целом, повторяю, что диссертация
1) написана на важнейшую и актуальнейшую для работы в области диалектики тему;
2) что работа тов. Мамардашвили находится в основном русле тех задач, которые встали перед нами в связи с преодолением культа личности в области философской работы. И если тов. Мамардашвили в этой своей работе не смог еще полностью преодолеть все предрассудки, которые годами навязывались и ему, и мне, и всем нам в отношении Гегеля, - то тут разумнее проявить трезвую снисходительность, и не упрекать его за то, что он не изложил абсолютную истину в последней инстанции. Достаточно и того, что он успел и смог в этом плане сделать;
3) диссертант проявил бесспорные задатки, необходимые для научного работника в области философии, - достаточную профес¬


Георг Лукач. «К (вопросу об) онтологии общественного бытия
491
сиональную эрудицию, умение последовательно развивать свою мысль, умение связывать историко-философский анализ классических учений с сегодняшними проблемами. А это - немалые достоинства, которые дают право смотреть сквозь пальцы на отдельные, даже существенные, просчеты и недоработанности, на отдельные сомнительные формулировки и представления.
Все сказанное дает право сделать вывод, что предложенная работа соответствует установленным для кандидатской диссертации критериям оценки, а ее автор достоин присуждения ему ученой степени кандидата философских наук.
В заключение хотелось бы выразить надежду, что автор не остановится на том рубеже в понимании существа дела, а пойдет дальше, глубже, избавляясь от тех недостатков, которые в этой работе еще сказываются.
И последнее, о чем нужно сказать диссертанту, это о необходимости чуть больше внимания обратить на язык, на стиль его письма. Иногда язык его неоправданно вычурен, громоздок, тяжел. Отчасти, это, правда, есть следствие сложности темы, следствие того, что полной ясности по существу дела в ней достигнуть не так легко, как хотелось бы нам всем и тов. Мамардашвили, в частности. Ибо в тех частях, где ему удалось отточить понимание по существу, там и язык прозрачнее. Скажем, третья глава написана несравненно легче, чем предшествующая ей вторая.
Старший научный сотрудник сектора диалектического материализма, кандидат философских наук (Э.В. Ильенков) 25.XII.61
Георг Лукач. «К (вопросу об) онтологии общественного бытия. Ложная и подлинная онтология Гегеля».
Нойвид - Берлин: Люхтерханд, 1971. - 129 с.1
Текст книги представляет собою одну главу - а именно, третью, - большой, еще не опубликованной монографии «Онтология общественного бытия». Судя по оглавлению всей монографии, напечатанному в конце книги, автор ставит своей целью систематически изложить марксистско-ленинское решение тех фундаментальных философских проблем, которые дебатируются на протяжении последних десятилетий во всем мире.
1 <Lukacs, Georg. Zur Ontologie des gesellschaftlichen Seins: Hegels falsche und echte Ontologie. Neuwied: Luchterhand, 1971.>


492
Приложения
Приводим это оглавление:
«Часть первая. Современнее состояние проблемы
Введение.
I. Неопозитивизм и экзистенциализм
1. Неопозитивизм
2. Экзистенциализм
И. Попытка ("атака") Николая Гартмана создать подлинную онтологию
1. Конструктивные принципы гартмановской онтологии
2. К критике гартмановской онтологии
III. Ложная и подлинная онтология Гегеля
[Эта глава и составляет реферируемую книгу. - Э. И.}
1. Гегелевская диалектика "на почве, удобренной противоречиями"
2. Гегелевская диалектическая онтология и рефлексивные определения
IV. Онтологические основоположения Маркса.
1. Методологические предпосылки ("Vorfragen")
2. Критика политической экономии
3. Историчность и теоретическая всеобщность
Часть вторая. Важнейшие узлы (комплексы) проблем
Г Труд
1. Труд как целевое (телеологическое) полагание
2. Труд как модель общественной практики
3. Субъект-объектное отношение и его следствия
II. Воспроизведение ("репродукция”)
1. Всеобщая проблема репродукции
2. Комплекс из комплексов
3. Проблема онтологической первичности
4. Репродукция человека в обществе
5. Репродукция общества как тотальности
III. Идеальное и идеология
1. Идеальное в (политической) академии.
2. К вопросу об онтологии идеального момента
3. Проблема идеологии
IV. Отчуждение
1. Всеобщие онтологические характеристики отчуждения
2. Идеологические аспекты отчуждения. Религия как отчуждение
3. Объективные основы отчуждения и его снятия. Современная форма отчуждения».
Реферируемый фрагмент не дает, конечно, оснований для окончательного суждения о концепции, развертываемой Г. Лукачем в объеме всей книги. Однако критический анализ гегелевского понимания «онтологии» позволяет все же судить о многом относительно собственных позиций автора.


Георг Лукач «К (вопросу об) онтологии общественного бытия
493
Основная задача книги (главы), как ее формулирует Г. Лукач, - восстановить то отношение к гегелевской философии, которое было установлено в классическом марксизме - Марксом, Энгельсом и Лениным, - но было предано забвению многими их последователями.
Для Маркса и Ленина было характерно понимание глубокой двойственности гегелевской философии и особое внимание к тем ее моментам, которые по условиям времени оказывались особенно важными для дальнейшего развития самой марксистской теории. У Ленина явно преобладает интерес к теоретико-познавательному аспекту гегелевской «Логики», к тому аспекту, который был утрачен лидерами II Интернационала.
При Сталине, по оценке Г. Лукача, понимание Гегеля было чаще всего поверхностным, и образ Гегеля обретал упрощенно-карикатурный вид, что было явно связано с волюнтаристски-прагматичес- кими искажениями марксистско-ленинский теории.
Современнее положение вещей настоятельно требует решительного восстановления «великих традиций марксизма». Только с опорой на эти традиции можно преодолеть теоретический хаос доморощенных и мнимо глубоких концепций, который возник за последние годы и который носит на себе несомненные следы влияний экзистенциализма и неопозитивизма, т. е. субъективистских и формально-схоластических традиций в философии.
В свете этого положения Г. Лукач считает первостепенной важности задачей поставить акцент на объективности теоретического понимания истории и современности, достигнутой классическим марксизмом, - на том, что он называет «онтологией общественного бытия».
Под этим названием Г. Лукач имеет в виду строго объективное исследование и понимание всеобщих, магистральных путей исторического процесса - тех форм и закономерностей истории, которые не зависят от воли и сознания людей, и в рамках которых, хотят они того или не хотят, вынуждено совершаться творчество, процесс преобразования наличной исторической действительности.
Настаивая на приоритете «онтологии», Г. Лукач подчеркивает, собственно, то обстоятельство, что успешное революционное изменение мира возможно только на основе правильного - объективного - теоретического осмысления современности под углом зрения всеобщих диалектических закономерностей исторического процесса, т. е. «общественного бытия».
Термин «онтология» фигурирует тут как синоним объективности диалектики - как диалектики природы, так и диалектики исторического процесса.
В этой связи встает задача выяснить отношение диалектики истории - к диалектике естественно-природного развития, так как именно диалектика природы и истории, согласно материалистичес¬


494
Приложения
кому взгляду, является единственным базисом диалектики теоретического мышления, объективней основой Логики, управляющей развитием теоретической мысли.
Без ясного понимания этих отношений нельзя преодолеть волюнтаристско-прагматические тенденции в теории и в практике.
(Нельзя не заметить и не отметить, что Г. Лукач, настаивая на объективном - «онтологическом» - значении диалектики, по существу осуществляет тут и критику своих собственных «грехов молодости», прежде всего своей книги «История и классовое сознание» (1922 год), в которой он отдал дань субъективизму в толковании диалектики исторического процесса и характерному для субъективизма полному противопоставлению диалектики истории и диалектики природы, т. е. отрыву истории человечества от ее естественно-природной основы, от истории природы.) Г. Лукач подчеркивает, что полное разрешение перечисленных проблем возможно лишь при условии грамотного и правильного критического отношения к диалектике Гегеля, при полном учете как позитивных завоеваний Гегеля, так и тех искажений, которые они претерпели у него в силу идеализма.
Тщательный критический анализ гегелевской диалектики, вскрывающий в ней противоположные и взаимно искажающие друг друга тенденции, тем самым выступает как необходимая предварительная работа для полного уяснения указанных проблем, для их конкретного решения с марксистско-ленинской точки зрения в условиях наших дней.
Это, конечно, только предварительная работа, но совершенно необходимая, имеющая целью выявить в гегелевской диалектике те прогрессивные и плодотворные тенденции, которые нашли свое продолжение и развитие только в диалектике Маркса, Энгельса и Ленина, и от которых нельзя отказаться, не отрекаясь от материалистической диалектики.
Прежде всего Лукач подчеркивает то обстоятельство, что гегелевская диалектика возникла и развивалась на реальной исторической почве, отражая в себе основные противоречия эпохи. По существу вся система мышления Гегеля ориентирована на познание (понимание) истории человечества, его культуры. Природа входит в эту систему как необходимый, но подчиненный компонент, как внешнее условие человеческой целесообразной деятельности, труда. С этим связана основная двойственность гегелевской философии, выразившаяся в своеобразно-диалектическом отношении между категориями, специфически характеризующими целесообразную человеческую жизнедеятельность, и категориями естественно-природного аспекта «бытия». С этим связана проблема отношения логики, как учения о развитии мышления, и диалектики, как общей теории развития, проблема совпадения диалектики, логики и теории


Георг Лукач. «К (вопросу об) онтологии общественного бытия
495
познания - порядка следования понятий и реального исторического процесса. Эта проблема сохраняет всю актуальность и в наши дни, и ее решение предполагает полный учет всех уроков гегелевской диалектики - как ее завоеваний, так и тех искажений, которым объективная диалектика подверглась в ней в силу идеализма. Гегель часто подставляет на место реального генезиса предмета чисто логическое «выведение», однако дело не в том, чтобы уличать его еще и еще раз в этих подстановках, а в том, чтобы понять недостаток принципа его Логики, в них обнаруживающийся.
У самого Гегеля нет решения проблемы, но есть острая ее постановка: в каком отношении находится «онтологическое» и «логи- чески-теоретико-познавательное» развитие, реальный генезис и его теоретическое отображение. Ключ к решению Лукач видит в дальнейшем анализе процесса практического и теоретического освоения действительного мира общественным человеком и в построении действительно объективной Логики, основывающейся на результатах этого анализа. «Онтология», т. е. реальный процесс возникновения и развития объективной реальности, должна, во всяком случае, иметь приоритет перед «логикой», перед теоретическим порядком следования категорий.
В связи с этим Лукач анализирует специально-гегелевское понимание так называемых «рефлексивных определений», пытаясь выявить их предметное, объективное содержание, скрытое (замаскированное!) видимостью чисто логического выведения.
Это - весьма содержательный критический анализ гегелевской «Науки Логики» с точки зрения материализма - именно поэтому его трудно, если не невозможно, изложить кратко, короче, чем сам текст. Анализ производится тут в связи с критикой неопозитивистского понимания таких категорий, как причинность, возможность, необходимость, различие и тождество, противоречие и т. д.
Завершает книгу (главу) краткий критический очерк последней части гегелевской Логики - учения о понятии, - где автор опять выявляет скрытое под формой чисто логического рассмотрения объективно-предметное содержание гегелевских категорий (всеобщности, особенности, единичности, конкретности и пр.).
В качестве реального прообраза гегелевской диалектики постепенно прорисовывается идеалистически замаскированный - но одновременно впервые обрисованный - реальный ее прообраз: процесс обмена веществ между обществом и природой, совершающийся как процесс активного освоения природы общественным человеком, как процесс, связывающий воедино диалектику общественного бытия и диалектику природы. Правильное понимание естественно-природной диалектики тем самым выступает как необходимая предпосылка диалектики общественного «бытия» (развития).
Реферировал Э.В. Ильенков


496
Приложения
В архиве Ильенкова сохранились два комментария к докладу академика В.А. Фока (объемом в общей сложности 10 стр.) на тему понятия причинности в физике. Весьма вероятно, что это комментарии к двум розным докладам. Среди документов, хранящихся в Институте философии РАН1, была найдена и большая, 21 стр., аккуратно отпечатанная рукопись, которая публикуется ниже. В папке она находится среди бумаг 1961 года.
Владимир Александрович Фок (1898-1974) встал на сторону Н. Бора в его споре с А. Эйнштейном о физической причинности, разработав собственные интерпретации квантовой теории и теории относительности. Одна из его статей, напечатанная в журнале «Вопросы философии» (1953, № 1), называется «Против невежественной критики современных физических теорий» (философами). Фок выступал и на «Философских чтениях» в Институте философии АН СССР (1956), и на Всесоюзном совещании по философским вопросам современного естествознания - с пленарным докладом «Об интерпретации квантовой механики» (октябрь 1958).
На том же совещании доклад «Философское содержание и значение теории относительности» делал еще один крупный физик, академик А.Д. Александров. Карандашная записка Ильенкова: «[Н.Ф.] Овчинников сострил: по поводу Эйнштейна имели место две крайности - огульное отрицание и некритическое восприятие. «Доклад Александрова представляет собой попытку синтеза этих крайних точек зрения» (огульного охаивания - с некритическим восприятием?)».
Ильенков крайне неодобрительно относился к диффузии границ между разными науками - как к «философским обобщениям» естественнонаучных теорий, так и к вторжениям (тоже, как правило, безграмотным) естественников в «родную» проблематику философии. Он старался демаркировать границу между предметными областями философии и естественных наук, на которой стал бы возможен уважительный и компетентный диалог между «коренными обитателями» этих областей знания.
Выступление по докладу академика Фока
На меня большое впечатление произвел доклад академика В.А. Фока. Мне кажется, этот доклад дал очень конкретные отправные точки для самого серьезного разговора об отношении философии к естествознанию, о путях, на которых может и должно быть налажено взаимно плодотворное сотрудничество философов и естественников.
1 Авторы благодарят за бережное отношение к документам и текстам Эвальда Васильевича сотрудницу Института Надежду Николаевну Годно ву.


Выступление по докладу академика Фока
497
Прежде всего, академик Фок очень точно, прямо пальцем, указал на те вопросы, в решении которых естественнику требуется помощь именно философа, а не математика, не представителя кибернетики и т. д. А это уже очень много.
Ведь не секрет, что очень часто сам естественник не знает точно, что ему может и должен дать философ, где тот пункт, где нужен именно философ. В связи с этим мне вспоминается одно совместное заседание сектора философских вопросов естествознания с физиками из ФИАНа. Философы спросили: в решении каких вопросов, товарищи физики, вам требуется наша помощь? Наступило долгое и мучительное молчание. Наконец, один из физиков сказал: мы хотели бы, чтобы философы разработали теорию строения элементарной частицы. Остальные физики поддержали эту просьбу. А между тем, каждому ясно, что решение этого вопроса целиком относится к компетенции самих физиков. Философ, оставаясь философом, не может решать этого вопроса, не ударяясь в спекулятивные фантазии. Если уж он хочет разрабатывать теорию строения элементарных частиц, он должен стать физиком, должен экспериментировать с частицами, и строить теорию на экспериментальных фактах, а не из чистого философского разума. Конечно, для построения теории такого рода требуются не только факты, но и умение теоретически мыслить - а это умение, как подчеркивал Энгельс, не может быть развито иначе, как путем изучения философии.
Знание философии тут, разумеется, требуется. Но товарищи из ФИАНа хотят взвалить на плечи философии то, что должен делать сам физик, опираясь на философию. Они хотят, чтобы связь философии с естественнонаучной грамотностью, требующаяся для разработки данной теории, осуществлялась бы в голове философа, и только философа. Между тем резоннее посчитать, что теорию строения элементарных частиц должен разрабатывать не физически грамотный философ, а философски грамотный физик. Ибо этот вопрос относится к компетенции теоретической физики, а вовсе не философии.
Огромным преимуществом доклада академика Фока я считаю тот факт, что он четко ставит вопрос о том, какие вопросы, возникающие в физике, имеют чисто философский смысл.
Академик Фок прямо указал на одну из таких проблем, и тем самым поставил ее ребром перед философами.
Он показал, что масса разногласий в современной физике прямо упирается в следующий вопрос: что такое «причинность вообще»?
Он показал далее, что если исходить из одного представления о «причинности», то программа исследований будет одна, если исходить из другого - другая. Он показал, что в зависимости от того, что понимать под «причинностью вообще», приходится выбирать


498
Приложения
пути дальнейшего исследования фактов, строить программу экспериментов и перспективы их интерпретации.
Иными словами, докладчик блестяще показал, что категория «причинности» - это не пустое «словечко», не просто «рабочий термин», о смысле коего можно было бы полюбовно договориться (как это хотят представить философы формально-семантического направления), - а содержательнейшее научное понятие, выступающее как строгий критерий, с точки зрения которого одно направление исследований выглядит как плодотворное, а другое - как вполне бесплодное и даже «паразитическое». В содержании этого понятия в свернутом виде заключена целая программа исследований, представление о перспективе развития науки.
В самом деле, если понимать под «причинностью» то, что понимает под ней академик Фок, то исследования де Бройля надо расценить как вполне бесплодные, как поиски в природе того, чего в ней нет. В таком случае де Бройль действительно похож на человека, который в абсолютно темной комнате ищет черную кошку, которой там нет.
Но ведь если на минуту согласиться с де Бройлем, с его пониманием причинности, то позиция академика Фока также будет выглядеть несколько комичной. Де Бройль может ответить: вы считаете, что кошки в комнате нет только потому, что заранее создали в своей голове ложный образ кошки. Ведь если сказать себе: «кошка - это зеленое растение с красными цветами», - то не только в темноте, но и при ярком свете, эту «кошку» в комнате не найдешь, хотя настоящая кошка сидит перед вашими глазами и мяучит...
Значит, все дело в том, что понимать под «причинностью». Все дело в том, какое содержание следует вкладывать в это понятие. А этот вопрос нельзя решить, если заранее посчитать, что интерпретация Бора - Гейзенберга соответствует «правильному пониманию причинности», а интерпретация де Бройля - не соответствует.
Ибо в этом случае определения «причинности вообще» будут сведены к тем определениям, которые развернуты в составе «копенгагенской» интерпретации квантовой механики. Иначе говоря, под видом определений причинности вообще на самом-то деле будут фигурировать только абстрактные контуры самой же копенгагенской интерпретации, ее логическая схема.
В таком случае де Бройль может сказать: вы выдаете за всеобщие определения «причинности» всего-навсего те абстракции, которые увязываются с вашей интерпретацией. На самом же деле «причинность вообще» есть нечто иное, а именно то, чего в составе вашей интерпретации еще нет, то, чему ваша теория еще не нашла правильного выражения. В составе вашей теории «причинности» явлений не установлена, а вы выдаете отсутствие причинности - за


Выступление по докладу академика Фока
499
ее наличие, называете «причинностью» то, в чем причинности в подлинном смысле как раз и нет...
Значит, весь вопрос сводится к тому, что такое «причинность вообще», независимо от симпатий к той или другой физико-математической интерпретации, от предпочтения к той или другой частнофизической теории. Здесь-то я и вынужден вступить в спор с академиком Фоком.
В.А. Фок обратил к своим коллегам физикам хороший призыв, призыв относиться к философии с уважением. В этом философ его полностью поддержит: действительно, физик, если он соприкасается с философскими проблемами, должен обходиться с философскими понятиями грамотно, - так же, как и философ, отваживающийся на вмешательство в физику, обязан приобрести хотя бы минимум познаний в области физики, усвоить ее понятия.
Но мне кажется, сам докладчик в данном пункте показал не очень хороший пример следования своему же собственному призыву.
В самом деле, он сказал буквально следующее. Всем известно, что мы, физики, пользуемся таким представлением о «причинности», которое не только не согласуется тем представлением, которое предлагают нам философы, но и прямо ему противоположно. С тем определением «причинности», которое нам диктует философия, мы не согласны, а предпочитаем другое - то, которое мы сами изготовили: оно нам больше подходит, лучше согласуется с нашими построениями.
Я хочу, чтобы академик Фок на секунду представил себя на месте философа, к которому обращаются с таким тезисом.
Что сказал бы докладчик, если бы я, представитель философии, с этой трибуны вдруг заявил: я знаю, что вы, физики, разработали свое понятие «электрона», «ансамбля» и тому подобных вещей. Но меня, философа, эти понятия не устраивают. Я предпочитаю обходиться своими собственными представлениями об этих вещах, ибо они лучше согласуются с моими философскими построениями, - а с вашими понятиями об электроне, протоне, ансамбле и прочем я считаться не хочу, с ними мои построения связать невозможно...
Я думаю, что академик Фок такого философа и слушать бы дальше не стал. И правильно сделал бы. Ни о какой связи, ни о каком плодотворном сотрудничестве с таким философом физик не стал бы и говорить.
Поэтому я хочу призвать академика Фока к простой справедливости. Ведь если философ, желающий рассуждать об отношении своей науки, своих понятий к физике, к ее понятиям, обязан прежде всего отнестись с максимальным уважением и вниманием к понятиям физики, то ведь эта обязанность - взаимная: физик, поскольку он берется за рассмотрение связи своих понятий с понятиями философии,


500
Приложения
обязан так же внимательно познакомиться с понятиями философии. А «причинность» - это одно из важнейших понятий философии.
И я не думаю, чтобы физик был прав, когда он заранее, с порога, отвергает определения «причинности», разработанные философией, и делает это на том единственном основании, что ему трудно согласовать их со своей интерпретацией определенного круга явлений, - а затем формулирует свои определения «причинности» и хочет, чтобы философия также их приняла.
Ведь эта позиция есть не что иное, как вежливо и дипломатически выдвинутый ультиматум: Философия! Если ты хочешь налаживать со мной связь, то сначала откажись от своего определения «причинности» и прими мое!
Отношение физики и философии - это отношение двух равноправных наук. Нельзя думать, что физика есть служанка философии, обязанная моментально изменять свои понятия, как только философия этого пожелает. Это было бы позиция «филочванства», если образовать слово по аналогии с «комчванством», и физик, конечно, будет прав, если отвергнет такие претензии философии.
Но и философия не есть пассивная служанка физики, тем более, одной из имеющих место интерпретаций. Копенгагенская интерпретация квантовой механики также не имеет права требовать от философии, чтобы та послушно «исправила» свои определения с таким расчетом, чтобы они легко согласовались с этой и только с этой, частно-физической теорией.
Ведь это мнение, согласно которому философия есть только служанка отдельных отраслей естествознания, обязанная сейчас же «исправлять» свои категории, как только того потребует любая возникающая теория, и есть мнение, составляющее душу позитивизма.
Вопреки мнению и желанию позитивизма, философия есть не просто сумма «наиболее общих абстракций от естественнонаучного материала», а есть самостоятельная наука, имеющая свой предмет, свою историю и разработанную этой историей строжайше определенную систему понятий - всеобщих категорий, одной из которых является и «причинность».
Именно потому, что философия есть такая же наука, как и все прочие, есть наука, в ходе развития которой выявляются и формулируются понятия, выражающие собой объективно-всеобщие формы существования и развития как природы, так и общества, так и мышления, - т. е. абсолютно-всеобщие формы и законы развития мира явлений, она и имеет право требовать, чтобы к ее категориям естествоиспытатель относился с тем же уважением, что и к своим понятиям.
Все дело в том, что философия разработала свои определения причинности, как и всех остальных всеобщих категорий, на основе


Выступление по докладу академика Фока
501
исследования развития всего человеческого познания. Ее категории - это сокращенный итог всего познания, всех наук в их совокупности, включая и историческое развитие физики. И история человеческой духовной культуры в ее развитии есть поэтому более авторитетный критерий, чем каждая отдельно взятая естественнонаучная теория или интерпретация этой теории, когда речь заходит о собственном содержании той или другой философской категории, категории диалектики.
В данном случае разговор идет о подлинном, объективном содержании одной из абсолютно-всеобщих категорий - о «причинности». И ставить вопрос так, будто бы философия обязана лишь «приспособить» свои определения к одной естественнонаучной теории (к копенгагенской интерпретации квантовой механики), «исправить» их с таким расчетом, чтобы они оправдывали только эту теорию, а другую отвергали как «бесплодную», значит ставить вопрос неверно.
Задача философии вовсе не состоит в том, чтобы только плестись в хвосте естествознания и задним числом подправлять свои категории, приводить их к соответствию с каждой новейшей теорией, возникающей в физике.
Задача философии сложнее, и связь ее с развитием естествознания не заключается только в пассивном «обобщении» того, что уже добыто. Нет. Философия имеет право высказывать также суждения о том, в согласии или, наоборот, в разногласии со всем более чем двухтысячелетним развитием всего научного познания и практики находится та или иная теория, идет ли ее развитие по пути, который вся история познания доказала как плодотворный, или же она уклоняется от такого пути, встает на путь бесплодный.
Ведь сам же докладчик доказывал, что если под «причинностью» понимать то, что понимает он сам, то исследования де Бройля направляются по бесплодному пути. В данном случае это право философской категории служить критерием в суде над теорией он признал сам.
Весь вопрос, стало быть, заключается в следующем: достаточно ли точно он сам формулирует определения «причинности вообще» как всеобще-логической категории?
Здесь-то сидит гвоздь, не вытащив которого, мы не сможем разобраться в сути спора школы Бора со школой де Бройля. В объективном теоретическом определении причинности вообще и заключается корень спора.
Академик Фок выдвинул свое определение «причинности» вообще, причинности «в современном значении этого понятия», различая его от кантовско-лапласовского представления о «причинности».


502
Приложения
Здесь он вступил в область чисто философской проблематики, коснулся проблем, которые в философии как науке достаточно подробно исследованы и достаточно точно решены. И я хочу показать, что решение, добытое уже в философии, несколько точнее и конкретнее, нежели то, которое удалось добыть академику Фоку. Я хочу доказать, что все то, что понимает под «причинностью» докладчик, включается в философское определение причинности, но отнюдь не исчерпывает этого определения. Более того, самое главное в диалектико-материалистическом определении «причинности вообще» представление В.А. Фока как раз и упускает из вида.
Я хочу показать, что если определение академика Фока расходится с тем определением, которое предлагает философия, то это расхождение состоит единственно в том, что определение академика Фока беднее, абстрактнее, неопределеннее, нежели определение, вызревшее в философии марксизма-ленинизма.
Таким образом, спор между академиком Фоком и «философией» по вопросу о причинности - это не спор между двумя взаимоисключающими понятиями, как это можно подумать на первый взгляд, - а спор между двумя ступенями в понимании одной и той же категории. И решение спора заключается не в том, что философия откажется от своего определения в пользу определения В.А. Фока, а в том, что академик Фок в конце концов придет к более содержательному и конкретному определению, и в нем найдет свое согласие с философией.
Академик Фок исходит из того факта, что в микромире невозможно обнаружить «причинность» в том ее виде, как ее понимала физика XVII-XVIH вв. Отсюда - два выхода. Одни физики на этом основании вообще отказываются от детерминизма, становятся на позиции индетерминизма. Другие ищут выход в «более гибком» понимании «причинности».
Причинность начинает пониматься с таким расчетом, чтобы ее можно было увязать с представлениями квантовой механики, а тем самым доказать, что «причинность» есть и здесь, только она выступает здесь в крайне своеобразном виде. При этом различие между «старым» (кантовско-ньютоновским) и «новым» пониманием причинности усматривается в том, что первое касается однозначной связи между двумя последовательными состояниями некоторого объекта, а второе - не однозначной, а лишь «вероятностно-статистической».
На таком понимании часто и останавливаются. Считается, что если мы описали такую вероятностно-статистическую связь между двумя состояниями системы микрочастиц, то мы уже и раскрыли «причинность» в современном понимании слова, и, стало быть, искать больше нечего.


Выступление по докладу академика Фока
503
«Причинность» в связи с этим и толкуется как «закономерная связь между двумя состояниями объекта», в данном случае - системы микрочастиц.
Что в этом верно, а что - неверно?
Абсолютно верно то, что кантовско-ньютоновское (или «кантовско-лапласовское») определение причинности не только «недостаточно», но и неверно, когда речь идет об исследовании объекта, имеющего диалектический характер. Современное понятие причинности должно быть более гибким, более широким, нежели кантовско-лапласовское.
Однако значит ли это, что понятие «причинности» надо сделать настолько широким и неопределенным, что оно совпало бы вообще с понятием «закономерной связи»?
Не делаем ли мы понятие причинности чересчур гибким, чересчур широким, чрезмерно эластичным? Настолько широким, что оно по существу вообще исчезает, уступая место другой, более широкой категории?
Ведь если мы «причинность» определим как «закономерную связь двух состояний объекта», то мы просто растворим «причинность» в понятии «взаимосвязи». Она утратит здесь свое специфическое отличие от любой другой категории диалектики. Ведь буквально любая категория диалектики также есть «закономерная связь двух (или более) состояний объекта». Превращение количественных изменений в качественное преобразование - это тоже «связь двух состояний», притом «закономерная». То же самое можно сказать про переход и взаимное превращение противоположностей, и про любую форму диалектического развития. Это неслучайно - ибо диалектика как наука и есть не что иное, как «наука о связях», притом, конечно, о «закономерных связях».
И если «причинность» толкуется настолько широко, что начинает совпадать с понятием «закономерной связи вообще», то она начисто утрачивает свое специфическое конкретное содержание. В таком случае определить «причинность» - это то же самое, что изложить всю диалектику как науку...
Таким образом, если академик Фок спорит с философией о том, что надо понимать под «причинностью», то его позиция сводится к тому, что не надо отличать категорию «причинности» от категории «взаимосвязи».
Философия же требует различать одну категорию от другой. Так что разница между академиком Фоком и «философией» заключается не в том, что он имеет определение «причинности», отличное от философии, а в том, что философия имеет определения и «причинности», и «взаимосвязи», а академик Фок - только «взаимосвязи», называя ее «причинностью».


504
Приложения
То, что имеет в виду под «причинностью» академик Фок, философия вовсе не отрицает, а наоборот, утверждает под названием «взаимосвязи». Иными словами, академик Фок выдвигает на деле одну философскую категорию против другой - взаимосвязи против причинности, растворяя вторую в первой.
Философия же не отрицает ни той, ни другой. Более того, она толкует причинность как конкретную, своеобразную форму «взаимосвязи».
В чем же заключается философско-диалектическое определение причинности, как своеобразного вида «взаимосвязи»?
Причинность есть взаимосвязь. Конечно. Так же, как «кошка есть млекопитающее». В этом с академиком Фоком никто спорить не станет.
Но что такое кошка сверх того, что она есть млекопитающее? В чем заключается ее отличие от других млекопитающих? Что такое «причинность» сверх того, что она «взаимосвязь»? В чем заключается ее отличие от всех других видов «взаимосвязи»?
Вот этого-то шага вперед, к более конкретному определению, академик Фок и не хочет делать. Философия же его делает, и даже давно сделала.
Диалектико-материалистическое понимание «причинности» вовсе не обязывает физика к тому, чтобы он, во что бы то ни стало, старался найти и описать все обстоятельства, которые однозначно определяют поведение каждой отдельной (единичной) микрочастицы. Вовсе нет.
Диалектико-материалистическое понятие причинности также имеет в виду не только и не столько единичный объект, сколько систему взаимодействующих единичных объектов, «ансамбль», если употребить здесь выражение из квантовой механики.
Причинность, по определению диалектики, есть не что иное, как активная сторона взаимодействия, как взаимодействие, взятое со стороны его собственной активности. А не просто «взаимосвязь».
В этом и заключается «философское» определение «причинности». Но, как всякое вырванное из контекста определение, как «дефиниция», это мало что дает. Действительное, более конкретное определение может быть дано только через изложение всего существа дела.
Раскрыть «причину» - значит не только и не просто «описать», как связаны между собой два различных состояния объекта, но и описать, почему эта связь такова, а не какая-нибудь иная. Причинность в диалектике Маркса - Энгельса - Ленина определяется как «взаимодействие, взятое со стороны его собственной активности», со стороны конкретного стимула, источника самодвижения данной системы взаимодействующих явлений. В конце концов, «причина»


Выступление по докладу академика Фока
505
в материалистической диалектике совпадает не просто с «взаимосвязью», а с понятием внутреннего противоречия, составляющего подлинно активный стимул, источник движения системы взаимодействующих явлений.
«Внутреннее противоречие», в котором диалектика в конце концов обязывает искать и находить «причину», есть форма отношения объекта к самому себе, - а не отношение «одного объекта к другому объекту», как то понимала классическая физика.
«Причинность», в понимании философии марксизма-ленинизма, также предполагает, что «объект» есть не «единичное тело» (отдельная, изолированная микрочастица и т.п.), а система взаимодействующих тел, явлений, фактов.
Внутри нее, внутри этой системы (каждой раз конкретной), диалектика и обязывает найти «причину» того, что взаимодействие имеет именно такой, а не какой-нибудь иной характер и вид.
Из такого понимания «причинности» исходит, например, Маркс в своем анализе системы экономических явлений, в своем «Капитале».
Экономические закономерности, раскрытые Марксом в «Капитале», так же не поддаются анализу с позиции кантовско-лапласовского детерминизма. Они гораздо больше похожи на «среднестатистические» тенденции. Политическая экономия Маркса так же, как и квантовая механика, вовсе не старается объяснить исчерпывающим образом каждый единичный случай - раскрыть, например, «причину» того, что данный единичный товар в данном месте рынка, стоит, скажем, восемь рублей семьдесят четыре копейки, а в другом месте рынка - восемь рублей шестьдесят две копейки. «Причину» каждого отдельного случая ценообразования теоретическая экономия, конечно, не может и не должна раскрывать.
Так что понятие «причинности» в диалектике вовсе не обязывает теорию объяснять каждый отдельный случай поведения микрочастицы.
Однако оно обязывает теорию раскрыть «причинность» в более широком и глубоком смысле.
Если бы Маркс, исследуя законы товарно-денежного рынка, ограничился лишь установлением того факта, что в процессе движения цен на рынке обнаруживается некоторая «правильность», и свел бы исследование к «описанию» этой «правильности», имеющей «среднестатистический» характер, то он не был бы Марксом - материалистом-диалектиком.
От установления и описания «среднестатистических тенденций», наблюдающихся в процессе ценообразования, он, однако, перешел к выяснению подлинных «причин» того факта, что этот процесс таков, а не какой-нибудь другой.


506
Приложения
Маркс, как известно, раскрыл субстанцию цены, а в этой субстанции - «причину», как активный момент субстанции, как формообразующий стимул. Эта «причина» была им обнаружена во внутренних противоречиях формы стоимости, точнее, субстанции стоимости - наемного труда.
Здесь и была открыта подлинная внутренняя «причина» того факта, что в процессе ценообразования прослеживается среднестатистическая закономерность, определенная тенденция, тяготение «цен» к некоторым устойчивым точкам. Раскрыв «субстанцию стоимости со стороны ее собственной активности» - т. е. «причину» - Маркс и разрешил теоретическую задачу политической экономии. Вот к такому-то пониманию «причинности» - а вовсе не к объяснению поведения каждого отдельного единичного микрообъекта - и призывает теоретика философия марксизма-ленинизма.
«Капитал» Маркса показывает в конкретном виде, что значит понятие «причинности как субстанции со стороны ее собственной активности», с точки зрения ее формообразующего принципа, источника данной, конкретной формы движения, сцепления и взаимодействия тел, явлений, фактов.
Тем самым Маркс дал не только «описание» среднестатистических тенденций, прослеживающихся в движении цен, но и раскрыл причину самих этих тенденций.
Иными словами, он ответил не только на вопрос «как?», но и на вопрос «почему?».
Я не лыцу себя надеждой, что мне удалось изложить философское понятие «причинности» сколько-нибудь полно и исчерпывающе. Я мог только показать, что в философии марксизма-ленинизма давно разработано гораздо более конкретное и содержательное определение «причинности вообще», чем это часто думают естествоиспытатели.
И здесь я должен обратить упрек уже к философам, которые до сих пор не раскрыли и не изложили диалектико-материалистическое понятие «причинности» во всей той глубине и конкретности этого понятия, которыми оно характеризуется в трудах классиков диалектико-материалистической философии.
Я хочу подчеркнуть еще раз, что подлинное диалектико-материалистическое понимание «причинности» совпадает с раскрытием внутреннего противоречия объекта, противоречия его себе самому, а не внешнего противоречия объекта, с чем-то «другим», вне его лежащим, не отношения данного объекта к «другому» объекту. Это мне кажется очень важным в связи с тем, что «причинность» микромира многие физики стремятся увидеть в отношении «микрочастицы» не к себе самой, а в отношении к принципиально «другому» объекту - «макроприбору».


Выступление по докладу академика Фока
507
Здесь рассматривается на деле не «микромир», не внутренние отношения микромира, а внешние отношения микромира к «макроприбору», т. е. к объекту, созданному человеком, субъектом.
В итоге «причина», понимаемая как активная сторона системы взаимодействующих явлений, на деле усматривается в макроприборе и его создателе - человеке. Именно человек, создавший прибор, выступает как формообразующий принцип явлений. Именно человек оказывается той стороной взаимодействия, которая определяет форму явления микромира в приборе. Отсюда-то и получается, что в теоретической физике окольным путем возрождается своеобразный неоплатонизм, видящий «причину» в активной форме, рождающейся в глубинах духа...
Получается тот самый переход физика с позиций субъективного идеализма на позиции идеализма объективного, о котором говорил проф. Кольман.
А объективный идеализм вполне мирится с признанием того факта, что макроприбор, как и являющаяся в его формах микрочастица, «объективны» так же, как «камни, деревья и пр.». Такое признание «объективности» вполне согласуется с объективным идеализмом.
Тот, кто внимательно читал гегелевскую «Феноменологию духа», на этот счет так легко не обманется. Гегель так же, как и материалисты, признает, что вещи, включая орудия труда, машины и приборы - это не «феномены», существующие лишь в сознании, а вполне «реальные», вне сознания существующие «предметы», столь же реальные, как камни, деревья и др.
Но все дело в том, что форма этих «предметов» (а потому и форма явления природы через эти предметы) родилась сначала в лоне творческого духа, в лоне творческого сознания, а потому и есть не что иное, как «отчужденный дух», «дух в форме инобытия», в форме «предмета».
В итоге и получается, что признание макроприбора «такой же реальностью, как деревья, камни и пр.», еще вовсе не значит перехода на позиции материализма.
Это по-прежнему идеализм, хотя и объективный. Это значит, что форма явления микрочастицы обусловлена устройством (формой] прибора. Форма прибора, созданная творческим духом человека, и оказывается самой глубокой «причиной» - активной, формирующей стороной взаимодействия между микрочастицей и макроприбором, т. е. «духом в инобытии»...
Я хочу сказать этим, что физик не должен быть столь легковерным, когда Бор соглашается признать «объективную реальность макроприбора». Граница между объективным идеализмом и диалектическим материализмом лежит не в плоскости признания или


508
Приложения
отрицания «объективной реальности микроявления в макроприборе», созданном человеком, а в более тонком и глубоком различии.
Об этом различии я, к сожалению, говорить уже не могу, и должен опять обратить внимание философов на тот факт, что философскую проблематику, связанную с «причинностью», с ролью «прибора» и т. д. мы еще не разработали с той полнотой и конкретностью, которая требуется современной физикой.
Если попытаться сделать общий вывод из сказанного, то мне хотелось бы ответить на такой вопрос: чем может помочь философ современному естествознанию?
Я думаю, ответ напрашивается сам собой: прежде всего более глубокой и конкретной разработкой самой философии, как научной системы определений таких понятий, как «причинность», «взаимодействие», «объект», «противоречие» и т. д. и т. п.
«Причинность» - это лишь одна из тех категорий, которые в трудах классиков марксизма-ленинизма давно разработаны и применены в их подлинном значении - в том значении, которого мы, философы, до сих пор хорошенько не раскрыли, не изложили и не предложили потребителю - естественнику.
И определить «современный смысл понятия причинности» - это не значит «исправить философское понятие» в угоду одной из современных естественнонаучных теорий, какой бы правильной она ни казалась; это - неверный, чисто позитивистский путь.
Есть другой путь, путь, указанный Лениным.
Определения категорий должны быть выявлены в ходе исследования всей истории человеческой культуры, познания и практики. Именно отсюда философия как наука всегда выводила свои определения всеобщих категорий.
И если мы сталкиваемся с тем фактом, что определение «причинности», вызревшее в философии, не согласуется с какой-либо частной физической теорией или интерпретацией, то недопустимо сразу же делать вывод, будто бы в этом виновата философия, и бросаться «исправлять» философское определение в угоду каждой новой естественнонаучной теории.
Очень может статься, что в этом разногласии повинна не философия, не ее определения категории, а как раз естественнонаучная теория, которая еще не смогла раскрыть подлинную «причинность» в своем объекте, но при этом думает, что уже ее раскрыла. Иными словами, может случиться, что за «подлинное раскрытие причинности в ее современном значении» выдается теория, которая раскрыла в своем объекте все что угодно, но только не причинность - в том смысле, в каком ее понимает диалектический материализм.
Вывод, стало быть, таков: если физическая теория не раскрыла той «причинности», которую призывает искать философия, то еле-


Клуб философов и философы в клубе
509
дует не философию заставлять отказываться от своего толкования причинности, а, наоборот, следует нацеливать физику на раскрытие подлинной «причинности».
если же естественник, не раскрыв на самом деле «причинности» в своем предмете, будет говорить, что то, что он раскрыл, и есть «причинность», за которой искать больше нечего, то он рискует разойтись с философией очень серьезно и далеко.
правильнее рассуждать иначе: философ, вмешивающийся в дела физики, обязан познакомиться с современными физическими понятиями, но и физик, если он касается категорий философии, должен так же серьезно и с уважением изучить современные философские понятия - каковыми в наши дни являются понятия материалистической диалектики, - должен видеть в философии равноправную сотрудницу познавательных усилий, а не «служанку», готовую сразу же изменять свои понятия только потому, что они не нравятся тому или иному естествоиспытателю.
Клуб философов и философы в клубе1
С доктором философских наук Эвальдом Васильевичем Ильенковым беседует журналист И. Клямкин.
Философия - не частый гость в наших клубах и Домах культуры. Редко, крайне редко увидишь на афише рядом с броским сообщением об очередном вечере танцев или лекции скромное название философской темы (почему-то, как правило, с антирелигиозным прицелом). Такое впечатление, что клуб танцует, играет на музыкальных инструментах, поет и вышивает, жадно следит за событиями в мире, а вот остановиться и оглянуться, задуматься над глубинными проблемами мироздания и человеческого бытия времени у него не хватает. А люди между тем хотят философствовать. И философствуют - где могут и как могут. И среди них, конечно же, найдутся такие, которые хотели бы делать это вместе сумным и профессиональным собеседником, иными словами, хотели бы иметь в клубе свой философский клуб. Но такового пока, к сожалению, нет. Учитывая это, я попросил своего собеседника попробовать сконструировать некий идеальный философский клуб, некую модель, выражаясь современным языком, которую можно было бы предложить в качестве ориентира практическому работнику.
Ильенков подумал и отказался:
- Не уверен, что на пути такого абстрактного конструирования можно нащупать что-либо плодотворное. Надо увидеть людей, кото¬


510
Приложения
рые пришли в клуб, надо с ними поговорить, надо узнать, о чем они думают и что ищут, надо, наконец, быть уверенным, что, прочитав объявление об открытии клуба, они захотят его посещать.
-Давайте тогда обо всем поговорим, по порядку. Вот вы упомянули об объявлении. Каким оно должно быть?Любой клубный работник ответит: как можно более ярким, броским, увлекательным. Он, например, хорошо усвоил, что если хочешь обеспечить явку на лекцию экономиста, то не называй на афише тему его выступления «Формы организации и оплаты труда в развитом социалистическом обществе». Он напишет объявление по-другому: скажем, «За что мы получаем зарплату?» Или как-нибудь иначе, но в том же духе. Наверное, и объявление об открытии философского клуба должно «стрелять», как хороший плакат...
- Объявление, конечно, имеет определенное значение. Чтобы его интересно составить, нужен особый талант. Никаких унифицированных правил и норм здесь быть не может и не должно. Кроме, пожалуй, одного: объявление в емкой, остроумной, желательно афористичной форме должно фиксировать какой-то важный для людей философский вопрос, философскую проблему. И делать это надо, не опошляя проблему, не приспосабливая ее к обывательскому уровню мышления, что противоречило бы самой сути философии, ее предназначению, которое и заключается в том, чтобы научить человека культурно, диалектически мыслить. Как это ни парадоксально звучит, степень увлекательности пропорциональна степени глубины и содержательности. Обратной зависимости здесь нет. И если на первом же занятии философского клуба об этом забыть, то проку не будет, клуб развалится и потом никакими, даже самыми броскими афишами его не возродишь.
- Если бы вам довелось руководить таким клубом, как бы вы построили первое занятие?
- Прежде всего попытался бы растолковать, зачем человечество изобрело такую науку, как философия, почему без нее человек не может научиться грамотно мыслить. Существует одно довольно распространенное заблуждение об этой науке. Часто мышление философа (или просто философски образованного человека), желая похвалить, невольно оскорбляют словечком «абстрактное», под которым разумеют нечто «высокое», но далекое от живой жизни. Дело, между тем, обстоит совсем наоборот: абстрактно мыслит не философ (если он грамотный философ), а тот, кто видит в философии одни «абстракции». Чтобы показать это, полезно, по-моему, рассказать собравшимся одну мудрую притчу. Она так и называется: «Кто мыслит абстрактно?»
- Между прочим, неплохой сюжет для объявления об открытии клуба. Как вы считаете?


Клуб философов и философы в клубе
511
- Вполне возможно. Но я хотел бы прочитать вам саму притчу. Послушайте: «...Ведут на казнь убийцу. Для обычной публики он - убийца, и только. Может статься, что дамы, при сем присутствующие, отметят, между прочим, что он статный, видный собой и даже красивый мужчина. Публика расценит это замечание как предосудительное: «Как так? Убийца красив? Как можно думать столь дурно, как можно называть убийцу красивым? Сами, поди, не лучше!» «Это признак нравственной порчи, царящей в высшем свете!» - добавит, может быть, священник, привыкший глядеть в глубину вещей и сердец. По-иному поступит знаток людей. Он проследит ход событий, сформировавший преступника, обнаружит в истории его жизни и воспитания влияние раздоров между отцом и матерью в семье, увидит, что некогда этот человек за ничтожную провинность был наказан чрезмерно сурово, что ожесточило его, настроило против правопорядка, вызвало с его стороны противодействие, поставившее его вне рядов общества, что в конце концов и привело к тому, что преступление сделалось для него единственным способом самоутверждения... Упомянутая публика, случись ей это услышать, наверняка возмутится: «Да он хочет оправдать убийцу!.» Вспоминается же мне один бургомистр, который в дни моей юности обратился с жалобой на писателей: они, мол, докатились уже до того, что стали подрывать основы христианства и правопорядка; один из них даже защищает самоубийство; страшно вымолвить! Из дальнейших пояснений потрясенного бургомистра стало ясно, что речь идет о «Страданиях молодого Вертера».
Это и называется мыслить абстрактно - не видеть в убийце ничего сверх того абстрактного, что он - убийца, и гасить посредством этого простого качества все прочие качества человеческого существа в преступнике».
Не исключено, что эту притчу я прочитал бы на первом занятии клуба. Автор ее - диалектик Гегель - иллюстрирует ею очень простое и глубоко верное, хотя и парадоксальное, на первый взгляд, утверждение: «Кто мыслит абстрактно? - Необразованный человек».
Человек, обладающий умственной культурой (а она невозможна без культуры философской), никогда не успокаивается на тощем, абстрактном словесном определении («убийца» и т.п.), а старается всегда рассмотреть вещь во всех ее «опосредствованиях», связях и отношениях и притом - в развитии. Такое-то культурное, грамотное и гибкое мышление философия и называет конкретным. Такому конкретному мышлению диалектическая философия и учит. Абстрактное же мышление вовсе не достоинство, как иногда думают, связывая с этим термином представление о системе архинепонят- ных законов и категорий, парящих где-то в заоблачных высях. Подобное представление о науке свойственно лишь тем, кто наслышан


512
Приложения
о ней с чужих слов, знает терминологическую поверхность научного процесса и никогда не вникал в его суть. И мышление самого философа тоже конкретно. Абстрактно здесь лишь терминологическое одеяние «понятий», лишь язык философии. И если из всей философии человек усвоил лишь ее «язык», то, значит, он усвоил ее абстрактно. Значит, не понимая и не усматривая ее действительного предмета и не умея двигаться по его строгой логике, он не видит реальности под специально-философским углом зрения, а видит только обозначающие ее знаки. Да, может быть, еще наглядные примеры, иллюстрирующие «применение» этих знаков...
Думаю, обо всем этом надо обязательно поговорить на первом же занятии клуба. Надо постараться увлечь собравшихся философией, показав ее органическую связь с жизнью, другими науками. Сюжетов для этого - масса. Как случилось, например, такое чудо, что еще свыше двух тысяч лет назад человек благодаря философии понял, что мир состоит из атомов? Если вопрос заинтересовал хотя бы одного из присутствующих, надо попробовать подтолкнуть его к Демокриту. Или другой сюжет: каким образом триста лет назад «абстрактная» философия в лице Спинозы оказалась в ряде вопросов на несколько голов выше современного ей «конкретного» естествознания, включая таких гениальных его представителей, как Ньютон? Более того, поставила и решила проблемы (естественно, своими специфически-философскими средствами и методами), над решением которых естествознание бьется еще и в наши дни?
- Как я понял, вы считаете целесообразным начинать с философии домарксистской. Получается, что клуб должен работать по программе философских факультетов?
- Вспомните, о чем писал Энгельс: нет иного способа научиться мыслить, кроме изучения всей предшествующей философии. Конечно, сверхзадачей клуба, если уж его создавать, должно быть выведение человека на уровень понимания таких вещей, как «Логика» и «Феноменология духа» Гегеля, «Диалектика природы» Энгельса, «Материализм и эмпириокритицизм» и «Философские тетради» Ленина. Но начинать с того же «Материализма и эмпириокритицизма» вряд ли правильно. Вы можете заставить каждого законспектировать эту работу, выучить ее основные выводы, но это не значит, что члены клуба ее действительно поймут, что возрастет их философская культура. Это все равно что не окончившего школу заставлять учить главу из высшей математики.
- Вы имеете в виду сложность ленинского произведения?
- Нет, речь идет отнюдь не о сложности изложения. Если вы хотите развить мышление человека, то бесполезно, как это делается в школе, а часто и в вузе, сообщать ему лишь результаты современной науки (в данном случае философии) без пути, к ним ведущего.


Клуб философов и философы в клубе
513
Ведь «твердо установленные истины» современной науки - это не что иное, как результаты нелегких многовековых поисков, не что иное, как с трудом обретенные ответы на когда-то вставшие вопросы. И прежде чем сообщать ответы, надо показать, на какие именно вопросы эти ответы были найдены.
- И все же есть, наверное, и сложности иного порядка - терминологические, сложности построения той или иной философской системы. Вспоминается, как подступался к Гегелю такой незаурядный человек, как Михаил Бакунин. Начал конспектировать «Феноменологию духа», но вынужден был бросить это занятие - работа оказалась ему не по зубам. Принялся за «Логику», затем «Философию религии» и лишь потом вернулся к «Феноменологии». Но ему пришлось шесть (!) раз составлять конспект первой главы, прежде чем удалось усвоить сложные построения Гегеля. А признание Огарева, что он после долгих занятий все еще «ничего не понимает в Гегеле»?
- Сложности здесь, конечно, есть. Поэтому и не надо начинать с Гегеля. Начинать надо с более легкого и доступного - ну, допустим, с Гельвеция, умного, изящного и иронического писателя, который очень небанальные вещи умел рассказывать, комбинируя десятки анекдотов. Его трактаты «О человеке» и «Об уме» могут быть предметом разговора на одном из первых заседаний клуба. При этом, конечно же, надо позаботиться, чтобы работы эти прочитал каждый, чтобы было живое обсуждение, а не просто рассказ руководителя. Кстати, от Гельвеция уже есть мостик к Гегелю - не к «Феноменологии духа» непосредственно, а к уже упоминаемой небольшой статье «Кто мыслит абстрактно?», написанной, между прочим, в подражание Гельвецию. Это не просто притча, ее положения получили развитие и в «Феноменологии», и в «Логике». Так постепенно будет осуществляться восхождение к сложным вещам. Важно лишь с самого начала пробудить интерес к самостоятельному чтению философской литературы. Но никаких рецептов такого «пробуждения» опять-таки быть не может. Шаблон, попытка создать программу философского клуба, пригодную для всех, погубит дело на корню. Нельзя предусмотреть заранее, какой автор затронет человека, где и когда он почувствует связь между своими размышлениями и философской классикой. Одного увлечет Гельвеций. Другого - работы Дидро, такие как «Жак-фаталист», «Племянник Рамо» или «Письмо о слепых в назидание зрячим». Третьего - Декарт, его «Правила для руководства ума», где хорошо видно, как самые глубокие философские размышления рождаются из доступных пониманию каждого вопросов. То же самое у Спинозы, о чем можно судить по введению к его «Богословско-политическому трактату». Надо посоветовать прочитать это введение. А уж начнет ли затем человек читать сам «Трактат» - вопрос второй. Не начнет - значит, надо искать другой путь...


514
Приложения
- Он может начать и бросить в силу тех же причин, по которым Бакунин отложил в свое время «Феноменологию духа». Ведь тот же Спиноза не прост, читатель может увязнуть в его терминологии.
- Да, тут тоже есть своя трудность. А удастся ее преодолеть или нет - зависит в первую очередь от руководителя клуба. Если он начнет пересказывать произведения Спинозы, лишь переводя его термины на современный язык, то вряд ли что получится путного от такого разжевывания. Нужен совершенно иной подход. Необходимо показать ту реальную проблему, в которую уперлась мысль философа, совершенно независимо от того, как он сам ее осознавал и в каких терминах выражал для себя и для других. Иными словами, надо прояснить проблему на языке нашего, XX века. Подчеркиваю: прояснить проблему, а не терминологию. Тогда человек получит ключ к прочтению, тогда и терминологию освоит без особого труда. В общем-то даже в самых сложных философских системах нет ничего такого, чего каждый при желании не смог бы понять и освоить. Для иллюстрации приведу пример исключительный.
Несколько лет назад я пытался приобщить к философии четырех совсем еще молодых людей. Это были люди, отгороженные от мира барьером слепоглухонемоты. Представьте на минуту, что это значит: они не видят и не слышат, общение с ними возможно только через руку с помощью специальной азбуки. Короче говоря, наш «философский клуб» действительно был уникальным. И вот одна из этой четверки, восемнадцатилетняя Наташа Корнеева написала мне после нескольких наших занятий письмо.
«Раньше о философии я имела очень смутное представление, - говорилось в письме. - В книгах иногда проскальзывали обрывки философских рассуждений, которые я не совсем понимала, а меня называли философом, если я начинала мудрить над чем-нибудь, пускалась в путаные объяснения. Постепенно у меня сложилось представление о философии как о чем-то запутанном, очень сложном и недоступном». И после этого, как бы продолжая наши «разговоры» на занятиях, Наташа писала: «Удивительно и непонятно: мозг и я - как бы разные вещи, и однако же я - мозг. Вообще, что такое я? Тело мое, мозг мой, а где же я сама?»
Это потрясающие строчки. И дело даже не только в том, что вопрос сформулирован просто великолепно: емко, остро, резко, острее и резче, чем поставил его такой мыслитель, как Декарт. Прекрасно то, что он сформулирован самостоятельно, а не вычитан из книг, в нем виден собственный интеллектуальный поиск, видно живое и индивидуальное ощущение подлинно философской проблемы. А это несравнимо важнее для развития культуры мышления, чем если бы человек заучил десятки самых умных ответов на тот или иной вопрос, не поднявшись до постановки самого вопроса, а то и не подозревая


Клуб философов и философы в клубе
515
даже о его существовании. Я повторяюсь, но это очень важно: именно с вопросов начинается мышление, и от того, насколько правильно они поставлены, зависит и правильность ответов. У клуба есть одно своеобразное преимущество перед школой и любым другим учебным заведением. Если его руководитель сведет свою деятельность к сообщению и внушению «готовых ответов», то клуб имеет возможность развалиться, захиреть, не состояться. Преимущество клуба - в добровольности посещения. Ведь что происходит там, где усвоение «готовых ответов» является обязательным, а неусвоение их сопровождается наказанием в виде неудовлетворительной оценки? А то, что преподаватель может не только не развить в своих учениках ума, но и способствовать тому, чтобы этот ум заснул, атрофировался даже там, где он существует...
- Эвальд Васильевич, вы ссылались на высказывание Энгельса о том, что нет иного способа научиться мыслить, кроме изучения всей предшествующей философии, Очевидно, в этом деле нужны последовательность, систематичность. Вы же, насколько я понял, ратуете за внесистемность, отвергаете необходимость какой-либо последовательности. Вы говорите, что с одинаковым успехом можно начинать и с Демокрита, и со Спинозы, и с Декарта, и с Гельвеция. Ваша точка зрения распространяется только на философские занятия в клубе или вы придаете ей универсальное, всеобщее значение?
- Речь идет только о клубе, где дать систематическое знание истории философии, конечно же, невозможно. Но подтолкнуть к систематическому самостоятельному изучению можно и нужно. Однако, как я уже говорил, единую для всех программу такого «подталкивания» создать нельзя. Кого-то я смогу заинтересовать философией античности, и такой человек после этого, возможно, захочет изучать мировую философскую мысль последовательно, этап за этапом. А если античность оставит его равнодушным, если проблемы, над которыми бились мыслители древности, не соприкасаются никак с теми вопросами, которые человека сейчас волнуют? В таком случае он на второе занятие не придет. Вот почему надо искать свой подход к каждому, а с чего начать - принципиального значения не имеет.
Главное - возбудить интерес, причем интерес к прогрессивным и лучшим философам. Главное - побудить к самостоятельному размышлению, философствованию. А если уж вы добились, что человек начал углубленно размышлять над проблемами, которые волновали, скажем, французских просветителей, то он, могу вас заверить, не замкнется в этих проблемах.
Умному руководителю лишь предстоит позаботиться о том, чтобы показать связь, преемственность этих проблем с теми, которые стояли перед мыслителями предшествующих поколений, и с теми, которые встали потом перед философами поколений последующих.


516
Приложения
Если кто-либо начал понимать вопросы, с которыми человечество столкнулось на том или ином этапе своего умственного развития, если эти вопросы стали его собственными вопросами, то показать такую связь и преемственность не очень сложно. Если Наташа Корнеева сумела самостоятельно сформулировать свой вопрос, то через него я могу вывести ее на учение любого философа любой эпохи. Но если бы она всего лишь заучила какой-либо ответ или даже сумму ответов-прописей, то никакой связи, никакой преемственности философской мысли я ей показать не смогу. Так что, повторяю, дело вовсе не в том, с чего начать. Главное, как начать, чтобы пробудить самостоятельное мышление. И здесь к каждому нужен свой подход.
- Очевидно, его реализация предполагает определенные ограничения, в частности количественные. В аудитории, собравшей сто или двести человек, до каждого не дойдешь. Значит ли это, что массовость противопоказана философскому клубу? Что речь правомерно вести лишь о философском кружке при клубе или Доме культуры?
- Думаю, что нелепо гнаться за большими аудиториями. Надо, чтобы любой из присутствующих имел реальную возможность высказаться по обсуждаемым проблемам. Больше десяти человек в философском клубе такую возможность, по сути, перечеркивают.
- В Ташкенте в свое время пробовали говорить о философии и в большой аудитории, причем пытались обеспечить обратную связь с залом, для чего на сцену выходил не один лектор, а сразу два, которые вели между собой диалог. Первый читает самую обычную лекцию по какой-либо философской проблеме, а второй выступает как бы от имени зала, имитируя житейское представление о той же самой проблеме, позицию «здравого смысла». Опыт показал, что это стимулирует активность собравшихся,увеличивает количество вопросов, реплик, выступлений. Как вы относитесь к подобным начинаниям?
- Надо пробовать, искать, но при этом постоянно помнить, что активность аудитории и большое число заданных лектору вопросов - не самоцель, что сверхзадача клуба - воспитывать диалектическое мышление, умение самостоятельно формулировать противоречия жизни, искать им умные решения, способность не шарахаться, сталкиваясь с разными точками зрения, а усматривать в разногласиях различные аспекты предмета спора.
- В последние годы в практике преподавания философии появились новые методы, призванные приблизить ее к жизни, к живым коллизиям. Я имею в виду специальные упражнения, своеобразные философские «задачи», решая которые, учащийся, по замыслу создателей упражнений, лучше усвоит те или иные философские положения и законы. Речь, по существу, идет об интеллектуальном тренинге, о том, чтобы, анализируя предложенные ему познавательные ситуации, человек приобрел навыки применения философских знаний


Клуб философов и философы в клубе
517
к исследованию реальных проблем. Что вы думаете о возможности использовать этот метод в философском клубе?
- К таким вещам надо относиться осторожно. И не только в клубе, но и в школе, вузе. Лучше примеры не выдумывать, а воспользоваться теми фактами, которые приводит сам собеседник, живой человек, пришедший в клуб, подхватить эти факты и дать им философское истолкование. Обучение философии - не обучение арифметике, которое строится по принципу освоения типовых решений типовых задач. Кстати, этот метод и в арифметике плох, ибо математического мышления он не воспитывает: ведь в строгом смысле мышление начинается с решения нетиповых задач. Тем более плох этот метод в обучении философии. Искусственная учебная ситуация всегда достаточно абстрактна, многие факты и условия из нее специально исключаются. Нет, лучше идти от примеров и ситуаций, которыми полна жизнь и которые у каждого человека свои, индивидуальные, - только так можно сформировать живое конкретное мышление. В таких примерах и ситуациях всегда содержится в зародыше философский вопрос, философская проблема, и надо помочь человеку грамотно сформулировать ее. А тот метод, о котором вы говорите, вопрос преподносит готовеньким. Он учит искать решения и не учит формулировать вопросы, а потому самостоятельное мышление выработать не в состоянии. Не надо, конечно, отвергать этот метод совсем. Но он не является ведущим.
- Коли уж речь зашла о примерах и фактах, с которыми придут в клуб молодые (а быть может, и не очень молодые) люди, стоило бы, наверное, предусмотреть одну ситуацию. Дело в том, что примеры эти могут быть не только практическими, житейскими, но и духовными, «философскими», причем могут носить как характер вопроса, так и характер утверждения ложных философских взглядов. Иной начитается, скажем, буржуазных философов, воспримет их суждения за истину в конечной инстанции, принесет эту «истину» в клуб и с жаром начнет отстаивать. Как бы вы поступили в таком случае, окажись на месте руководителя клуба? Ведь подобная ситуация может возникнуть на первом же занятии, когда большинство собравшихся еще не готово воспринять серьезную контраргументацию...
- Если в аудитории найдется человек, начитавшийся такой литературы, не надо от него отмахиваться, равно как и откладывать разговор на «потом». Надо его высказываниям аргументированно противопоставить классические образцы философии, не менее яркие по стилю, но превосходящие глубиной и гуманистической направленностью. Задача - убедить именно этого человека, а не всех сразу, потому что других, возможно, вопросы, которые его волнуют, вовсе не трогают. А польза в конечном счете будет для всех, даже если не все сразу все поймут.


518
Приложения
Такой разговор полезен еще и по другой причине. Всякая реальная проблема, требующая применения «ума», всегда и везде формулируется в виде противоречия и обнаруживается для людей в виде ситуации «одни говорят так, другие - этак», и неизвестно, кто из них прав. Вот эта ситуация только и пробуждает в человеке самостоятельный ум, поскольку диктует ему: «Попробуй разобраться сам»... Если такого рода ситуация не возникает, в человеке не просыпается даже потребность в самостоятельном мышлении, и его интеллект ориентируется просто-напросто на действия по уже готовым, проторенным дорожкам, по заученным схемам. Так что если кто-то выдвинет какое-либо суждение буржуазного идеолога в качестве утверждения, то умный руководитель всегда доведет это утверждение до вопроса, до противоречия, покажет другие решения той же проблемы, которая «разрешена» данным утверждением, выдвинет контрутверждения, имевшие место в истории философии, и таким образом создаст ту самую ситуацию, когда «одни говорят так, другие - этак».
Человеческая мысль развивается только через противоречия - этот принцип издавна считается «ядром диалектики». Так происходит и в самых сложных случаях развития мысли, и в самых простых. И если вы создаете философский клуб, то принцип этот должен определять всю атмосферу его деятельности, начиная с первого же занятия.
- Давайте попробуем конкретизировать разговор о названном вами принципе, «приземлить» его, что ли, проиллюстрировать конкретными примерами, которыми можно было бы воспользоваться на занятиях...
- Примеров можно привести тысячи. Лучше всего, повторяю, если они будут идти от жизни, то есть от самих людей, собравшихся в клубе. Но есть и классические примеры, и они тоже весьма поучительны, ибо демонстрируют могучую силу диалектики.
Скажем, именно диалектика дала возможность Марксу решить проблему, о которую сломала себе голову буржуазная наука, - проблему рождения капитала из обмена товаров. Противоречие здесь было зафиксировано самое острое. Дело в том, что высшим законом рыночных отношений является обмен эквивалентов - равных стоимостей. Если я имею предмет, стоящий пять рублей, я могу его обменять на другие товары, которые стоят пять рублей. Я не могу путем обмена - ряда покупок и продаж - превратить пять рублей в двадцать (если, конечно, исключить спекуляцию, обман). Но как же возможна тогда прибыль, прибавочная стоимость, капитал? Ведь его закон - постоянное «самовозрастание», когда пять рублей то и дело превращаются все-таки в двадцать, когда капиталист обменивает копейку на копейку, никого ни разу не надув, и, тем не менее, получает в итоге рубль...


Клуб философов и философы в клубе
519
Думаю, не стоит подробно рассказывать, как Маркс сформулировал и разрешил это противоречие, как ему помогло здесь мастерское владение диалектическим методом, - это увело бы нас от темы беседы. Но разобрать этот пример в клубе было бы полезно.
- Эвальд Васильевич, подробно онуже разобран в вашей книге «Об идолах и идеалах», к которой я, пользуясь случаем, и отсылаю будущих посетителей философских клубов, если такие возникнут. Кстати, вы все время подчеркивали, что людей надо ориентировать на изучение классических образцов философской литературы и ничего не говорили о литературе современной. Очевидно, она тоже должна и может сыграть свою роль в пробуждении и развитии интереса к философии. Тем более что в последнее время появились книги, в которых научность и глубина органически сочетаются с яркостью, публицистичностью изложения. Я имею в виду книги и статьи М. Лифшица, Г. Волкова, И. Кона, Г. Водолазова, Э. Соловьева, Ф. Михайлова... Каких авторов и какие работы вы могли бы еще порекомендовать?
- Пожалуй, я не стану отвечать на этот вопрос. Умный руководитель клуба сам посоветует, что сочтет нужным. Есть немало хорошей литературы, много и такой, которая лишь отталкивает от философии или создает о ней превратное представление, формирует навыки формально-словесного, схоластического философствования. Поэтому я бы в первую очередь ориентировал на чтение работ, качество которых проверено столетиями. Человек, чей вкус сформировался на такой литературе, вершиной которой является материалистическая диалектика Маркса, Энгельса, Ленина, не обманется, он и в обилии современной литературы сумеет отличить зерна от плевел. А воспитать такой вкус - разве это не задача философского клуба?
- Получается, что успех его деятельности полностью будет зависеть от руководителя. Умный руководитель - дело пойдет. Нет - ничего не получится. А зависит ли здесь что-либо от клубного работника, клубного организатора? Хотели бы вы ему что-нибудь посоветовать?
- От клубного организатора, конечно, зависит многое. И главное, ему надо знать, кого пригласить на роль руководителя, а здесь формальные критерии не годятся, здесь доктор наук может оказаться менее подходящей фигурой, чем талантливый аспирант или толковый студент философского факультета. Что требуется клубному работнику, чтобы не ошибиться в выборе? Не так уж и мало: самому интересоваться философией, представлять себе в общих чертах содержание работы клуба, знать те принципы его деятельности, которые могут обеспечить успех. Именно об этом мы с вами и беседовали.


Именной указатель
А
Абдильдин Ж.М. - 329,445
Абеляр П. - 137
Авенариус Р. - 177, 229-237
Автономова Н.С. - 443
Айер А. - 305
Акчурин И.А. - 334, 365
Александров А.Д. - 496
Александров Г.В. - 313, 318
Александров П.А. - 309
Амосов Н.М. - 225, 226, 232
Андрианов Д.П. - 425
Анфантен Б. - 406
Анциферова Л.И. - 370
Аристотель - 61, 103, 107, 114, 136, 143, 146, 150, 172, 209, 259,393,471
Арно А. - 139
Арсеньев А.С. - 99, 219, 228, 229, 239,340, 402,445
Асмус В.Ф. - 156, 330, 375, 449, 454,456
Асратян Э.А. - 228, 229, 232, 239
Б
Бакунин М.А. - 513, 514
Банфи А. - 459
Батищев ЕС. - 269, 329, 340, 344, 425,443,445
БахИ.С.- 309,422
Безчеревных Э.В. - 367
Бёкк Р.М. - 395, 396
Белецкий З.Я. - 488
Белинский В.Г. - 114,457,458
Бенеке Ф. -175
Бердяев Н.А. - 226, 228, 237
Берия Л.П. - 409,438
Беркли Дж. - 15, 29, 54,146, 210, 211,215,378,379
Берман Я.А. - 236
Бернал Дж. - 118,125,126
Бернулли Д. - 422
Бернштейн Н.А. - 427
Бернштейн Э. - 485
Бетховен Л. - 227
Библер В.С. - 340,439
Бим-Бад Б.М. - 404
Блан Л. - 406
Блок А.А. - 309
Богданов А.А. - 33, 47, 230, 232, 329
Богомолов А.С. - 330, 333, 355, 359,365,374,376,442
Большов Д.Г. - 318
Бор Н. - 128, 131, 204, 205, 218, 226,258,496,498,501,507
Бородай Ю.М. - 343
Босенко В.А. - 445
Ботвинник М.М. - 309
Бочаров С.Г.-327
Брежнев Л.И. - 354, 363,437
Бройль Л. де - 196,457,498,, 501
Бруно Дж. - 235, 236
Брушлинский А.В. - 228, 271,425
Буева Л.П. - 394
Буров В.Г. - 453
Быков В.В. - 355, 362, 364, 365, 382, 397, 442, 444
Бэкон Ф. - 114,138,139, 377,475
Бэли С. - 65
Бюхнер Л. — 19,225
В
Вавилов Н.И. - 242
Вавилов С.И. - 300, 301
Вазари Дж. - 414
Вернадский В.И. - 242
Виндельбанд В. - 171,178
Виноградова Ю. - 102
Витгенштейн Л. - 214-216,303
Виткин М.А. - 343
Водолазов Г.Г. - 519
Волков Г.Н. - 519
Волошин М.А. - 403


Именной указатель
521
Вольтер Ф.-М. - 224
Воробьев М.Ф. - 458
Вундт В. - 175
Выготский Л.С. - 227, 228, 238, 262,281,415-418,424,434,436
Вяккерев Ф.Ф. - 458
Г
Габлер И, - 170
Гайденко П.П. - 313, 326, 327, 374,376,378
Гайм Р. - 223, 460
Галилей Г. -131
Гальперин П.Я. - 415, 428
Гамильтон В. - 176
Гартман Э. - 10,169
Гартман Н. - 492
Гачев Г.Д.-312, 315, 327
Гегель Г.В.Ф. - 13, 16, 18, 20, 24, 29, 34, 35, 38-41, 45-48, 50, 52, 56-59, 61, 70, 71, 77, 79, 80, 114, 118, 121-125, 130, 133, 136, 137, 156-169, 170, 172-175, 181, 186, 188, 189, 196, 210, 211, 216, 221-226, 229, 236, 238, 255-259, 261, 264, 265, 270, 272, 297, 332, 335-337, 358, 372-381, 384, 388, 393, 447, 449-466, 471- 474, 478, 484-486, 488-489, 490-495,507,511-513
Гейзенберг В. - 258,498
Гейне Г. - 460
Гельвеций К.А. - 266, 413-415, 417,424, 431,513,515
Георгиев Ф.И. - 356
Гераклит - 221, 266,431
Герасимов И.Г. - 296, 347, 350, 361
Гербарт И, - 170-173
Гердер И.- 221, 423
Герцен А.И. - 114, 301, 302, 338, 339
Гесиод - 221, 225
Гёте И.В.- 221, 225
Гешель А. - 170
Гильотен Ж. - 229, 265
ГинрихсХ.Ф.В. - 170
Гладков В.А. - 355
Гоббс Т. - 138-140,154, 209, 215
Гоголь Н.В. - 457
Гольбах П. - 146, 209
Горский Д.П. - 237, 297, 313, 316, 395
Горький А.М. - 240-244, 246, 247, 318
Готт В.С. - 99
Грибачев Н.М.-312,314
Григорьян Б.Т. - 479
Гулыга А.В.-331,444,456
Гургенидзе Г.С. - 382, 425, 436, 437
Гуров Н.В. - 353
Гуссерль Э. - 134,176,180
Д
Давыдов В.В. - 219, 229, 231-314, 302, 316-318, 326-330, 334, 368, 402, 436, 445, 449, 454, 456, 460,461,476,477
Давыдов Ю.Н. - 302, 312, 314, 316,317,327, 445
Давыдова Г.А. - 328-330, 334, 445, 449,456,460, 461
Данин Д. - 205
Дарвин Ч. - 221, 287
Двуркаев К. - 330
Деборин А.М.- 93,167,376
Дезами Т. - 406
Декарт Р. - 19, 61, 130, 138-142, 146, 188, 205-208, 215, 221, 225, 226, 256, 264, 273, 384, 393, 475,513-515
Демокрит - 42,114,136, 512, 515
ДжемсУ. - 177
Дзержинский Ф.Я. - 338
Дидро Д. - 221, 225, 393,414,415, 424, 469,513


522
Приложения
Дорм Ж. - 460
Достоевский Ф.М. - 226
Драгун Б.А. - 343
Дробиш М. -172
Дробницкий О.Г. - 344
Дубинин Н.П.- 239, 383
Дубровский Д.И. - 11-13, 29, 31- 33,232,385,417,425-426,429, 437-438
Дуров А.Л. - 390
Дынин Б.С. - 440
Дынник М.А. - 331,374, 381
Дьюи Д. - 177
Дэглиш Р. - 7
Дюринг Е. - 328
Е
Егидес П.М. - 458
Егоров А.Г.- 313, 320-321
Ермилов В.В. - 312, 315-316
Ж
Жданов Ю.А. - 99, 331, 402, 409- 412,456
3
Закиров Б. - 338
Зелинский К.Л. - 320
ЗигвартХ. - 175
Зиновьев А.А. -118,129,130,297, 301,339,346-353,392,444
И
Иллеш Е.Э. - 5, 6, 294
Ильенков В.П. - 339
Ильенкова Е.И. - 337
Иоффе А.Ф.-242
К
Кабанис П. - 19, 225, 229
Кант И. - 16, 29,35-40,44,45, SO- 52, 59, 61, 121, 122, 146-156, 158, 161, 162, 169-172, 174, 175, 186, 188, 190, 192, 196, 197, 207, 208, 216, 223, 225, 226, 269, 275, 295, 336, 358, 373, 375, 376, 378, 379, 381, 384, 388, 449, 456, 457, 459, 460,471, 473, 474
Каммари М.Д. - 341
Карнап Р. - 10, 22, 56, 68, 70,214, 217, 218, 225, 237, 303, 305, 349,350
Карпинская Р.С. - 336, 337
Кедров Б.М. - 294, 334, 335, 364, 381,439, 440-442, 470,476
Кейнс Дж.М. - 65, 66
Келле В.Ж. - 440
Кестлер А. -10
Клайн Дж. - 400
Клямкин И.М. - 99, 509
Коган А.Б.- 260, 272-274
Колмогоров А.Н. - 309
Кольман Э.Я. - 507
Компанеец А.С. - 258
Кон И.С.-519
Кондильяк Э. - 145, 393
Константинов Ф.В. - 134, 306, 312, 344, 354, 349, 437, 439, 477
Коперник Н. - 50,109
Копнин П.В. - 327, 349, 364, 376, 379,381, 403, 437-440, 449
Корнеева Н.Н. - 248, 255, 382, 386,428, 434,514,516
Корнель П. - 321-323
Коровиков В.И. - 5, 6, 294, 328
Корольков А.А.-458
Корсаков С.Н. - 331
Коршунов А.М. - 370
Косик К. - 344, 345, 400,438
Косичев А.Д.- 99,100
Кочетов В.А. - 324
Круг В.-123
Крыченков Д.И. - 396, 397
Купцов В.И. - 367
Кучеренко - 313, 326


Именной указатель
523
Л
Лазарев Ф.В. - 374, 376
Лакатос И. - 118, 127-129, 131- 133
Ламетри Ж.О. - 209, 225
Ланге Ф,- 175,177
Ландсхут 3. - 481
Ласточкин Б.А. - 443
Лебедев А.В. - 266, 431
Левада Ю.А. - 339
Левин А.Е. - 367
Лейбниц Г. - 114, 130, 139, 140- 143,146,181,215,217
Лейзеров Н.К. - 316
Леклер Ш. - 177
Лекторский В.А. - 5, 330, 355, 357, 359, 361, 363, 364, 366, 367, 435, 436, 438, 439, 440, 442, 444, 446, 448
Ленин В.И. - 5,8,24, 26,30,32, 35, 64,109,114-117,135,136,159, 165, 166, 221, 229, 230, 233, 235-237, 243, 244, 303, 304, 312, 332, 358, 376, 378-380,
402, 410, 411, 417, 450, 451,
455, 459, 462, 464, 472-474,
478, 480, 482, 484, 485, 493,
494,504,508,512,519
Леонтьев А.А. - 386
Леонтьев А.Н. - 73, 75, 76, 227, 228, 275, 367, 368, 370, 415, 425-427, 436
Лернер Ю.М. - 248, 382, 386, 428
Лессинг Г. - 203, 225, 378
Липпе Т.-175,176
Лифшиц М.А. - 79, 307, 318, 327, 329, 436, 449, 480-483,519
Лобковиц Н. - 438
Локк Дж. - 15,138,139, 141, 146, 210, 211, 215-217, 266, 377, 378, 431
Ломов БФ. - 436
Лосский Н.О. - 169
Лотт Ф. -172
Луи XVI - 265
Лукач Г.-449,491-495
Луллий Р. - 138
Луначарский А.В. - 230-236
Лурия А.Р. - 386
Лысенко Т.Д. - 409
Льюис Дж. - 211
Любимов Ю.П. - 334
М
Майданский А.Д. - 6, 355, 356, 398
Майер Я.- 481
Макаров А.И.-479
Максвелл Дж. -131
Малахов Н.Я. - 313, 317
Малиновский А.А. - 416,421,422, 424,426,427
Мальбранш Н. -139
Мамардашвили М.К. - 483, 485, 487,489
Мао Цзэ-дун - 224, 254, 255, 259, 261,410, 468, 469
Мареев С.Н. - 243
Маресьев А.П. - 246
Маркс К. - 24-28, 30, 32, 34, 35, 37,39,52-55,57,59,60,63-65, 69, 71, 72, 77, 79, 80, 86, 93, 100, 104, 105, 109, 114-117, 135, 166-168, 174, 181, 186, 189, 190, 197, 216, 217, 221, 225, 255, 263, 271, 276, 292, 303, 315, 321, 329, 332, 349, 350, 358, 369, 376, 378, 380, 388, 392, 398, 399, 401, 405- 408, 410, 413, 424, 447, 450, 453, 459-465, 468, 470, 473, 479-482, 485, 489, 490, 492- 494,504-506,518,519
Маркузе Г. - 400,407
Мах 3.- 177,232
Медавар П. - 193-197,199,200
Менделеев Д.И. - 226
Меньшиков А.В. - 219


524
Приложения
Мерсенн М. - 140
Мещеряков А.И. - 73,99,102,240, 241, 245-249, 382, 384-387, 389, 390, 392, 393, 396, 397, 416, 420, 421, 425, 428-430, 432-433
Милль Д.С.-176,177
Митин М.Б. - 376
Митрохин Л.Н. - 343,440
Михайлов Ф.Т. - 99, 519
Мишле К. -170
Модржинская Е.Д. - 340, 344, 345, 358, 364, 401, 437-439, 442, 444
МолешоттЯ. - 19, 225
Молодцов В.С. - 99
Мотрошилова Н.В. - 181,343,444
Моцарт В.-А. - 224, 269
Мшвениерадзе В.В. - 479
Мысливченко А.Г. - 376
Н
Наполеон - 224
Нарский И.С. - 10, 11, 23, 29, 85, 97, 98, 118, 128, 133,330,373, 374, 375, 377, 379, 381, 425, 428
Науменко Л.К. - 359, 360, 365, 442,445
Никитин Е.П. - 329, 343, 367, 443, 444-446
Николь П.- 139
Новохатько А.Г. - 5, 7,445
Ньютон И. - 131, 129, 209-211, 215-218,250,379,380,429,512
О
Овсянников М.Ф. - 312, 315, 330, 375,354,375, 449
Овчинников Н.Ф. - 329,345, 496
Огарев Н.П. - 513
Одуев Н.К. - 297
Ойзерман Т.Н. - 346-349, 373- 375, 458
Омельяновский М.Э. - 451
Осипов Г.В. - 298, 299
Островский Н.А. - 246
П
Павлов И.П. - 185, 205, 206, 227, 242, 262, 264, 273, 276, 279, 280,427,428
Павлов Т. - 26
Петров М.К.-475, 476
Петрович Г. - 400
Петросян М.И. - 343, 477
Пиаже Ж. - 272, 283, 286, 288, 289,290,292
Пирс Ч.-177
Платон - 14-16,19-21, 29, 34, 35, 41, 42, 56,61,62,70,77, 79, 80, 136,225,229,414
Плеханов Г.В. - 93
Пономарев Я.А. - 370
Поппер К. - 7, 56, 68-70,118,126, 127,132,222
Порфирий - 137
Постников Г.Н. - 313, 316
Потемкин А.В. - 445, 458
Пружинин В.И. - 443
Пушкин А.С. - 219, 220, 239, 269, 309-311, 457
Пущаев Ю.В. - 417
Р
Радлов Э.Л. - 255
Разумный В.А. - 312-322, 324- 327,342
Раскин И.А. - 5
Рассел Б.- 70,115,177,212-215
Рафаэль - 224, 235
Рейнгольд К. - 175
Ремке Й. - 177
Рикардо Д. - 63, 65, 462
Риккерт Г. - 178-180
Робеспьер М. - 224, 265
Робинсон Дж. - 291, 292
Роден О. - 185


Именной указатель
525
Роднова Н.Н. - 496
Рожков А, - 404
Розенкранц И. -170
Розенталь М.М. - 329, 330, 333, 364,375,379,381,435,437,458
Роллан Р. - 266
Рубин А.И. - 369
Рубинштейн С.Л. - 42, 227, 228, 271,415, 416
Рузавин Г.И. - 390, 391
Руссо Ж-Ж. - 45, 224, 414
Рюбель М. - 400
Рябчиков В.В. - 458
С
Сартр Ж.-П. - 282
Сафо - 322
Сачков Ю.В. - 355, 368
Севастьянов Е.М. - 313, 315, 316, 319
Семенов В.С. - 346
Семенов Н.Н. - 242, 331, 333,458
Сен-Симон А. - 462
Сеченов И.М.- 275, 393
Сироткин С.А. - 248, 382, 385, 386, 394, 425, 426, 428, 430, 432,433
Ситковский Е.Н. - 331, 375, 379, 456
Скаржинская В.Д. - 300
Скатерщиков В.К. - 317
Скиннер Б. - 225
Скороходова О.И. - 240, 241, 243, 244, 247
Смирнов В.А. - 353
Смирнова З.В. - 335
Смит А. - 63, 65
Соболев А.И. - 299, 300
Соболев С.Л. - 308
Соколов В.В. - 202, 204,
Соколянский И.А. - 102, 240, 241, 243-245, 247, 248, 382, 384, 385,393,397,415,417,432
Сократ - 21, 224, 225
Солженицын А.И. - 324
Соловьев Э.Ю. - 339-341,444, 519
Солон - 224
Сорокин А.А. - 7, 337, 354-357, 359-360, 441, 442, 443
Спенсер Г. -176
Спиноза Б. - 6, 61, 93, 109, 130, 139, 143-146, 185, 202-205,
207-218, 225, 226, 256, 257,
264, 265, 273, 297, 329, 336,
384, 387, 388, 392, 393, 402,
469, 472, 490,512-515
Спиркин А.Г. - 99, 101, 104, 134, 295,306,369,370,371,436
Сталин И.В. - 308, 312, 341, 409, 410, 468, 484, 485, 493
Степанян Ц.А. - 355,357, 359
Субботин А.Л. - 349,350,351,353 Суворов А.В. - 248, 382, 386,428 Суворов Л.Н. - 345
Суслов М.А. - 366
Т
Таванец П.В. - 335
Тарский А.-282
Твардовский А.Т. - 324, 307
Толстых В.И. - 202, 334, 367, 368, 371
Тольятти П. - 451
Трапезников С.П. - 361,363,365- 367,369,371, 437,438
Тренделенбург А. - 135,172-174
Трошин Д.М. - 99
Трубников Н.Н. - 367,443
Туровников Н.Н. - 313,316
Туровский М.Б. - 304, 305
Тюхтин В.С. - 7, 232, 343, 355, 361,364,368
У
Украинцев Б.С. - 335, 345, 350, 351, 355, 360, 361, 364-366, 368, 371, 372, 397, 401, 440, 441, 444, 446


526
Приложения
Ф
Фарадей М. -131
Федин К.А. - 318
Федосеев П.Н. - 349
Фейербах Л. - 93, 103, 114, 130, 167, 168, 225, 261, 329, 330, 373,464
Филатов В.П. - 443
Фихте И. - 16, 19, 59, 103, 122, 158, 188, 192, 196, 215, 221, 222, 224-226, 229, 257, 265, 275, 373, 376, 381, 384, 393, 449,471-473
Фишер К. - 170
Фогель (?) - 396
Фоейр Л. - 181
Фок В.А. - 496,497,498,499,501- 505,507
Форстер Г. -181
Франк С.Л. - 176
Фрейд 3.- 10, 200, 287, 288,371, 372
Фриз Я. -175
Фриш А.С.- 393, 397
Фролов И.Т. - 436
Фролова Е.А. - 343
Фурт Г.Г. - 283, 286, 289
Фурцева Е.А. - 326
Фурье Ш. - 406
X
Хайдеггер М. - 234,376
Ханцель И. - 354
Хе-Линь - 453, 454
Христос - 221, 223, 225
Хрущев Н.С.-313, 318
ц
Цезарь Г. Ю. - 224
Циллер Т. -172
Циолковский К.Э. - 242
Ципко А.С. - 99
Ч
Чайковский П.И. - 18
Чапек К.-181
Чейз С.-54
Челпанов Г.И. - 303
Черник В. - 354
Чернов В.И. - 355, 359, 360, 364, 379
Чернышевский Н.Г. - 294
Чертков В.П. - 312
Чесноков Д.И. - 342, 344
Честертон Г. - 181
Чехов А.П. - 322
Ш
Шакенова Э.К.-430,432,433
Шафаревич И.Р. - 308, 309
Шафф А. - 88, 282, 345,401
Швырев В.С. - 367, 443
Шекспир -18
Шелер М.-181
Шеллинг Ф. - 16, 34, 118, 121, 122, 133, 169, 173, 225, 256, 257, 275, 337, 373, 376, 381, 449,450, 457, 458,472,473
Шеррингтон Ч.С. - 283
Шиллер Ф- 177, 322
Шилов Г.Е.-118
Шинкарук В.П. - 333, 364, 376, 378,381, 445
ШмиттЕ.-167
Шопенгауэр А. - 169, 227
Штилле Ж. - 460
Шуберт-Зольдерн Р. -177
Шуппе В.-177
щ
Щедровицкий Г.П. - 436
Э
Эйнштейн А. - 61, 131, 196, 197, 204, 205, 209, 216, 218, 269, 496


Именной указатель
527
Элез Й. - 297, 328-330, 334, 350, 351, 355, 362-364, 445, 454, 455,468-470,476,477
Энгельс Ф. - 25, 32, 34, 37, 39, 54, 57, 60, 71, 77, 86, 93, 104, 109, 114-117, 135, 167, 168, 174, 197, 217, 264, 266, 315, 332, 376, 378, 379, 391, 399, 406, 407, 410, 459, 462-465, 472-474, 482, 485, 489, 493, 494,497,504,512,515,519
Эрдман Б. -175 Эренбург И.Г.-317
Ю
Юлина Н.С.-343
Юм Д,- 210,211,378
Я
Якоби Ф. - 203
Ярошевский М.Г. - 425


Аннотированный список книг издательства «Канон+» РООИ «Реабилитация» вы можете найти на сайте http://www.kanonplus.ru Заказать книги можно, отправив заявку по электронному адресу: kanonplus@mail.ru
Научное издание
Эвальд Ильенков
ИДЕАЛЬНОЕ
И РЕАЛЬНОСТЬ
1960-1979
Ответственный за выпуск - Ю. Божко Редактор - Н. Мышковская
Художники -И. Орлов, Б. Клюйко
Корректор — Е. Игошина Компьютерная верстка — Е. Воронова
Подписано в печать 16.03.2018.
Формат 84х1081/32. Печать офсетная.
Бумага офсетная. Гарнитура Cambria.
Усл. печ. л. 27,72. Уч.-изд. л. 27,0.
Тираж 1000 экз. Заказ 1869
Издательство «Канон+» РООИ «Реабилитация» 111672, Москва, ул. Городецкая, д. 8, корп. 3, кв. 28.
Тел./факс 8 (495) 702-04-57.
E-mail: kanonplus@mail.ru
Отпечатано в АО «Первая Образцовая типография» Филиал «Чеховский Печатный Двор»,
142300, Московская область, г. Чехов, ул. Полиграфистов, д. 1 Сайт: www.chpd.ru, E-mail: sales@chpd.ru, тел. 8(499) 270-73-59