Scan Kreyder -19.06.2016
STERLITAMAK
Издательство
ПОЛИТИЧЕСКОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ
Москва
1970


СЕРИЯ
ПЛАМЕННЫЕ
ПОВЕСТЬ
ОБ АЛЕКСАНДРЕ КОЛЛОНТАЙ
РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ
Р2
М61
1-2-2
248-69
Повесть Эм. Миндлина посвящена жизни
выдающейся революционерки Александры
Михайловны Коллонтай. Рожденная в бо-
гатой и сановной семье, она рвет со своей
средой, уходит от не понимающего ее му-
жа, чтобы целиком отдаться служению
революции. Это книга об исканиях и
борьбе вдохновенной большевички, о ее
глубоких философских раздумьях в моло-
дости и на пороге старости, когда она
подводит итог своей удивительной жизни.
Читатель встретится также с целой
галереей крупнейших исторических лич-
ностей: Лениным, Плехановым, Лафаргом,
К. Либкнехтом, Р. Люксембург, И. Ар-
манд, К. Цеткин.
Автор умело воспользовался большим
документальным материалом, трудами са-
мой Коллонтай, ее дневниками, воспоми-
наниями современников, наконец, просто
историческими фактами, которые нашли
в повести художественное воплощение.
Созданию сложного образа Коллонтай по-
могло также личное знакомство автора со
своей героиней. В приметах времени,
быта, в общении с людьми видим мы
«валькирию революции» — первую жен-
щину-дипломата, наркома, пламенного
оратора, пропагандиста идей большевизма.
Глава первая
Два визита
Две девушки, молоденькие, ху-
денькие, в кацавейках поверх
ситцевых платьиц и в красных кумачовых косынках,
настойчиво просили пропустить их к товарищу Кол-
лонтай. Они смотрели на матроса так умоляюще, что
матрос в конце концов сжалился над ними. Девушки
поднялись по мраморным ступеням в зал со сводча-
тым потолком и стенами, покрытыми синей масляной
краской. Над овальными окошечками в матовых сте-
клянных перегородках еще висели таблички с надпи-
сями золотом по черному: «Касса», «Учет», «Инкас-
сатор», «Старший кассир», «Прием вкладов». Это бы-
ло знакомое девушкам здание с окнами от пола до
потолка. Но внутрь этого здания они попали впер-
вые. По старой памяти в городе по-прежнему назы-
вали здание с дорическими колоннами Азовским бан-
ком. Банк давно уже не работал: банки были закры-
ты еще с начала гражданской войны. Власти и
общественные порядки в городе то и дело менялись.
Обыватель, выходя по утрам за калитку, первым де-
лом справлялся, какая нынче в городе власть? От де-
никинцев город переходил к большевикам, потом
становился на время городом батьки Махно или 3
банды зеленых; заглатывался отрядами генерала
Шкуро; некоторое время спустя наполнялся бешеным
топотом коней, несших городу на погибель гайдама-
ков Петлюры. А через неделю-другую снова подни-
мал красный флаг над выстроенным из белого кир-
пича домом городского Совета.
Штаб войск, как всегда, когда город занимала
Красная Армия, расположился в здании Азовского
банка. В банковском зале со стеклянными перего-
родками толпились красноармейцы и командиры —
кто в длиннополой кавалерийской шинели, кто в гим-
настерке с расстегнутым воротом, и матросы со скре-
щенными на груди пулеметными лентами. Были и
девушки в шлемах и гимнастерках, и потому появле-
ние двух незнакомок в кацавейках и в красных ко-
сынках не показалось здесь чем-то необычным. Не
иначе как еще две новенькие прибыли записываться
добровольцами в Красную Армию. Небось примутся
сейчас уговаривать самого Дыбенко позволить им по-
лучить винтовки! Однако новенькие спросили, как
им пройти не к Дыбенко, а к товарищу Коллонтай.
Девушка в шинели, застегнутой на все крючки, вы-
звалась их проводить. Да, товарищ Коллонтай здесь,
только недавно возвратилась с митинга.
Она провела их через несколько пустовавших бан-
ковских помещений с тяжелыми письменными стола-
ми на слоновых ногах, вывела в коридор и показала
рукой на закрытую дверь в дальнем углу.
— Вон там.
Когда в ответ на их слабый стук из-за двери про-
звучало: «Да, да!» — обе совсем оробели и не сразу
решились войти. «Да входите же! Кто там?» — спро-
сил женский голос, и девушки, потянув дверь на се-
4 бя, переступили порог.
Коллонтай сидела за конторским столом у окна,
выходившего во двор. Старая акация росла во дворе
перед самым домом и затеняла комнату. На плоском
деревянном диване у стены поверх серого солдатско-
го одеяла лежала несмятая подушка без наволочки.
Большой медный чайник, тусклый, нечищеный, и две
белые фаянсовые кружки стояли на пыльном мра-
морном подоконнике. В комнате был полумрак. Опу-
шенная пылью люстра свисала с потолка гроздью
хрустальных подвесок, но на краю стола стояла не-
зажженная керосиновая лампа без абажура.
Коллонтай посмотрела на вошедших. Темные,
твердо начертанные дуги бровей над дымчатой голу-
бизной медленных глаз вопросительно изогнулись.
Смущенные девушки так долго молчали, что она
первая поздоровалась с ними и жестом предложила
им сесть. Опустившись на стулья у противоположной
стены, они взглядами подстрекали одна другую на-
чать разговор.
— Ну что ж,— улыбнулась Коллонтай,— давайте
для начала знакомиться, что ли. Вас как зовут, де-
вочки?
Они назвали себя: Галя и Шура. Обе работают на
конфетной фабрике Биргера. Заворачивают конфеты
в бумажки.
— Значит, будем знакомы. Меня зовут Алексан-
дра Михайловна,— по-прежнему улыбаясь, предста-
вилась им Коллонтай.
— Ой неужели вы думаете, мы не знаем! — вос-
кликнула старшая — Галя.— Мы слышали вас на ми-
тинге. Мы как услыхали, что вы приехали в Алек-
сандровск, так сразу захотели вас повидать. А по-
том, после митинга еще больше захотели с вами
поговорить.
— О чем же?
Галя, она была побойчей, стала сбивчиво объяс-
пять, что привело их к товарищу Коллонтай. У них
на фабрике работают все больше девушки, такие же,
как они. Немолодых туда не берут: нужно, чтоб паль-
цы были проворные, ловкие. И вот девушки на фаб-
рике спорят: можно ли во время революции наря-
жаться или это мещанство? Правда это или неправ-
да, что сейчас стыдно стараться быть покрасивей?
Говорят, это измена революции и мещанство. И пред-
рассудок. Как товарищ Коллонтай считает — мещан-
ство или не мещанство?..
Младшая, Шура, перебила подругу. Стала рас-
сказывать, как обе готовились идти слушать приехав-
ших в Александровск Коллонтай и Дыбенко. Понача-
лу хотели было приодеться — у каждой есть платье
получше, чем это. Но вдруг застеснялись: неудобно
прихорашиваться, наряжаться, когда идешь слушать
знаменитых большевиков. Подумали — и нарочно по-
беднее оделись. Прибежали в Народный дом порань-
ше, захватили места поближе к сцепе, и вдруг — вот
так-так! — выходит па сцену товарищ Коллонтай
очень даже красиво одетая.
— Вы знаете,— щебетала Шура, с восторженным
недоумением глядя на Коллонтай,— мы с Галей пря-
мо глазам своим не поверили, когда увидели вас. Зна-
чит, даже когда ты за мировую революцию и даже
если ты большевичка, все равно можешь немножеч-
ко выглядеть покрасивей? Значит, это не мещанство,
по-вашему? Мы хотели в Народном доме к вам за ку-
лисы пройти спросить. Пока добрались туда, вы
уехали. Тогда мы сюда побежали. Нам просто ужас
как надо знать ваше мнение.
Девушки и не поняли, отчего вдруг так посветле-
ли, словно изнутри высветились серо-голубые глаза
6 Коллонтай, отчего вдруг усталое после митинга (ко-
toporo в этот день? Пятого? Седьмого?) лицо ее оза-
рилось благодарной улыбкой.
«Да ведь это готовый рассказ! — подумалось в
этот момент Коллонтай.— Готовый чудный рассказ.
Ну что за прелесть эти две девушки! И какая милая,
трогательная наивность. И как волнуют их эти со-
мнения: можно или нельзя женщине оставаться
женщиной в революцию!»
Хорошо бы сегодня вечером, вот сейчас сесть и
начать писать рассказ. Вздохнула, вспомнив, что обе-
щала послать Подвойскому в Харьков статью, а ста-
тья все еще не дописана.
— Милые мои,— ласково сказала она.— Ну кто
это вам внушил, будто' революция отнимает у жен-
щины право быть женщиной?
Она заговорила о том, что именно революция —
именно революция! — позволяет человеку стать на-
конец самим собой! А значит, и женщине быть жен-
щиной в великом и многогранном смысле этого сло-
ва. Стараться казаться менее привлекательной, чем
ты есть? Но зачем? Во имя чего? Разве революцион-
ный митинг — не праздник для вас? Так одевайтесь,
идя на него, как вы одеваетесь в праздник! Прихора-
шивайтесь, будьте такими красивыми, какими вы
только можете быть!
— Да я бы на вашем месте...
Так и не успела договорить, что бы на их месте.
Постучали в дверь. Красноармеец в шлеме и в гим-
настерке, не переступая порога, сказал, что «до то-
варища Коллонтай какая-то гражданка, говорит, что
родственница товарища Коллонтай».
Красноармеец неодобрительно пожал плечами и,
как бы извиняясь, добавил:
— Говорит, что товарищ Коллонтай — это ее тетя 7
Шура. И чтоб непременно допустить ее до тети
Шуры.
— Что-то необъяснимое,— пробормотала Коллон
тай.— В этом городе у меня не может быть родствен-
ников. Кому я тут тетя Шура? Ладно, впустите ее.
Посмотрим.— И повернулась к девушкам-посетитель-
ницам.— Вы извините меня.
Девушки поднялись. Уходя, уже в коридоре
встретились с дамой в песочного цвета костюме и с
серебристым ридикюлем в руках.
— Тетя Шура,—начала дама прямо с порога.—
Вы, конечно, удивлены и не узнаете меня... Во-пер-
вых, это было давно, в Петербурге. Боже мой, я была
девочкой... Но я уже тогда просто влюбилась в вас.
Вы такая же, все такая же, тетя Шура!
— Простите, кто вы? — Коллонтай, не узнавая,
смотрела на визитершу.
— Тетя Шура... Ведь вы позволите мне назы-
вать вас так? Я всегда очень, очень гордилась вами.
А в эти годы...
— Простите, кто вы? — Коллонтай холодно повто-
рила вопрос.
— Моя фамилия вам ничего не скажет. Я ношу
фамилию мужа. Но я племянница мужа вашей се-
стры Адели — Лариса.
Ах вот оно что! Племянница мужа ее старшей
сводной сестры.
Вспомнился холодный петербургский вечер зимы
1908 года, когда, зная, что за ней полицейская слеж-
ка и что надо скрываться, Александра позвонила в
парадную дверь квартиры Адели на Кирочной улице.
Адель лепетала, что рада бы дать Шуриньке убежище
у себя, но не может, не может. Шуринька должна
это понять. Адель не имеет права рисковать карье-
8 рой мужа. И только-только не выставила, только-
только не указала на дверь. Шура, не дав ей догово-
рить, вылетела па улицу и бегом, бегом к Танечке
Щепкиной-Куперник.
— Садитесь, пожалуйста, Лариса... Простите, от-
чества вашего я не знаю.
— Пожалуйста, тетя Шура, называйте меня про-
сто Ларисой.
— Итак, слушаю вас, Лариса, Лариса ..? — Кол-
лонтай не сомневалась, что новоиспеченная племян-
ница — седьмая вода на киселе — не просто пришла.
Явно, с какой-то просьбой.
— Но я же сказала вам, тетя Шура, ради бога,
без отчества.— Лариса пододвинула стул поближе к
конторке, теребя ридикюль, бросила еще несколько
фраз о давнишней своей влюбленности в тетю Шуру
и приступила к просьбе: — Видите ли, тетя Шура, мы
с мужем... Кто муж? Очень порядочный, образован-
ный человек с вполне, вполне широкими взглядами.
И даже сочувствует, право, сочувствует. Ну кое в
чем не согласен... Но какое это имеет значение? Так
вот, она с мужем и двумя детьми... Сын уже гимна-
зист третьего класса. Девочке только шесть лет. Вот
так они и живут в квартире... Квартира из шести
комнат... И, представляете, две комнаты отобрали для
постоя каких-то военных. И к ним ходят другие во-
енные. И парадная дверь целый день нараспашку...
Одним словом, это не жизнь, это какой-то кошмар.
— Тетя Шура, я понимаю, одно ваше слово, и
нас избавят от этого кошмара.
Коллонтай поднялась.
— Я не вмешиваюсь в такие дела. Тем более по
родственным соображениям.
— Но вы еще не все знаете, тетя Шура. Я го-
ворила этим вашим военным, что они не имеют
права, что я племянница Коллонтай. Я им так и 9
сказала: я племянница Коллонтай! А они — ноль
внимания.
— Они правильно делают, что не придают этому
никакого значения. Вы напрасно ссылаетесь на ме-
ня. Я прошу вас больше на меня не ссылаться. Про-
стите, как вы сказали ваше имя-отчество? Лариса ..?
Лариса ..?
— Ах боже ты мой! Да просто, просто Лариса!
Зачем же племянницу называть по имени-отчеству,
тетя Шура? — Она уже поняла, что едва ли уговорит
Коллонтай вмешаться, но продолжала сидеть, даже
когда та встала. В конце концов родственники они
или не родственники? Пусть очень дальние. Что из
того? Пусть эта самая «тетя Шура» революционерка
и большевичка и бог еще знает кто и что. Но ведь
она образованна и не совсем порвала с интеллигент-
ной средой, должна же она понять! Не попробовать
ли...
Но попробовать не пришлось. Снова в дверь по-
стучали. Вошел молодой человек — военный такого
громадного роста, что Лариса невольно подняла го-
лову, взглядом измеряя его высоту. Она не разбира-
лась в нынешних красных чинах: поснимали погоны,
поди разбери, кто из них кто! Смуглое лицо, вьющие-
ся борода и усы, иссиня-черная шапка волос — все
придавало вошедшему вид отлитой из металла фигу-
ры. Все, кроме глаз. Вся жизненная энергия челове-
ка горела и светилась в его темных глазах, полных
душевной силы, так слитной с его огромной физиче-
ской силой.
— Павел Ефимович Дыбенко,— сдержанно пред-
ставила его Коллонтай. Дыбенко слегка поклонился
и кинул на Александру Михайловну вопросительный
взгляд. Коллонтай с неподвижным лицом кивнула
10 ему на Ларису.— Представь, Павел, моя дальняя
родственница.— Опа намеренно подчеркнула: —
Весьма дальняя, правда. Племянница мужа моей
старшей сводной сестры Адели. Я, кажется, расска-
зывала тебе про Адель... Лариса... Лариса... Я так и
не знаю вашего отчества.
— Mais ша tante cherie je vous en ai done prie.
Et pourquoi de telles formalities entre nous ? Et
puis j’espere que vous consentiez de m’aider...*
— Павел Ефимович не знает французского,— су-
хо предупредила Коллонтай, и ее маленькие по-дет-
ски припухлые губы сурово сомкнулись.
Скажите пожалуйста! Неприлично говорить на
языке, непонятном третьему собеседнику! Напомнить
(бы тебе милая «тетя», что этот собеседник — человек
не нашего круга и что по отношению к «этим» при-
лично все! Однако это и есть знаменитый Дыбенко?
Матрос Дыбенко! Вспомнилось все, о чем шушука-
лись в домах. Коллонтай и Дыбенко... Лариса с не-
скрываемым любопытством осматривала улыбающе-
гося в усы Павла Дыбенко. Довольно красивый муж-
чина. Немного дикая красота. Но несомненно красив.
Дома расскажет подробно и мужу и всем знакомым,
каков он на вид, этот знаменитый Дыбенко.
— Ничем не могу быть вам полезна,— совсем
уже холодно произнесла Коллонтай, перехватывая
взгляд Ларисы, бесцеремонно рассматривающей Ды-
бенко.
Лариса вспыхнула. Ей ясно дали понять, что
ждут ее ухода. Говорить больше не о чем.
Поджав губы, она обиженно кивнула головой и
не вышла — выбежала из комнаты, стуча высокими
каблуками по дубовым плиткам паркета.
* Но, дорогая тетя, я же просила вас. Зачем эти фор-
мальности между нами? И потом, я надеюсь, вы все-таки
согласитесь помочь мне... (фр.).
11
Коллонтай сосредоточенно следила, как закрыва-
лась дверь за Ларисой. Казалось, дверь закрывается
нескончаемо долго.
— Павел!
Он шагнул к ней, обнял, глянул в голубизну ее
глаз, словно разыскивая в них самого себя.
— Ты устала, устала? Шесть митингов, шесть
выступлений за день!
Нет, нет, опа не устала. Павлу пора привыкнуть,
что митинги не утомляют ее. Может быть, даже вли-
вают в нее новые силы. Само собой вдруг подума-
лось: «Может быть, молодят?» Молодят? На мгнове
ние испугалась этого мысленно произнесенного сло-
ва. Почему Павел спросил об усталости? Не броси-
лось ли ему в глаза, что она осунулась, увяла после
шести сегодняшних митингов? Не показалась ли она
ему просто старой, пусть не «вообще», но для него,
молодого? И еще острее кольнула мысль, что может
показаться ему молодящейся. Только не молодящей-
ся! И безжалостная к себе — и себе же верная,—
жестко сказала:
— Я не устаю, как и ты. Хотя я гораздо старше
тебя. На много старше. Пожалуйста, помни, Павел,
на много, много лет старше!
— Шура, зачем ты вдруг заговорила об этом?
— А ты видел, какими глазами смотрела на тебя
эта женщина, что была сейчас здесь? Она смотрела
на нас обоих и, должно быть, удивлялась.
— Она должна была не удивляться, а завидо-
вать. Во всяком случае мне.
Александра знала, что Павел слишком непосред-
ственная натура, чтобы не дорожить словами. Что
бы он ни сказал — все от сердца.
Из всех, кого знала, не смогла бы припомнить
12 никого, в ком так же, как в Павле, сила чувства гар-
зонировала бы с силой его бесстрашия, самоотвер-
женной влюбленности в революцию. И даже ого лю-
бовь к ней сливалась в нем с восторженной влюб-
ленностью в революцию. Во время своих выступле-
ний на митингах в присутствии Павла она часто
чувствовала на себе его взгляд, полный восхищения,
гордости, любви, благодарности.
Их встречи всегда были для обоих «радостью че-
рез край». «Радость через край» — так однажды отга
сказала себе. И радостью оставались встречи, когда
делилась с ним знаниями, раскрывала перед ним
мир, борьбу людей, тайны природы — все, о чем он
так мало знал.
Она пе впервые любила. И не впервые была лю-
бима. Но впервые с любимым человеком связывал ее
общий смысл жизни, общие цели, общая вера, общие
друзья и общие враги. Все было общим. Перед этой
общностью отступало все, что могло их разъеди-
нить,— происхождение, воспитание, знания, возраст.
Не она — он выглядел утомленным сегодня.
— Попьем вместе чаю, Павел?
Увы, у него еще совещание. Он только затем и
зашел, чтобы предупредить ее: им не удастся вместе
провести этот вечер.
— После совещания я зайду за тобой и отпра-
вимся на вокзал, Шура. Завтра почти целый день
вместе в поезде. Хотя бы скорее завтра.
— Да, хотя бы скорее!
— Ты отдохнула бы пока.
Она сказала, что должна еще закончить статью
для Подвойского. Если останется время, приляжет
на этом диване.
Дыбенко посмотрел на диван и приподнял солдат-
ское одеяло, постланное прямо на жесткое деревяп
ное сиденье.	13
— Сейчас тебе принесут матрас.
Они попрощались до вечера или до поздней ночи:
она знала, как иной раз затягиваются военные сове-
щания. Дыбенко вышел, и минут через десять крас-
ноармеец внес и постелил на деревянный диван ма-
трас.
Она осталась одна, зажгла керосиновую лампу с
линейным стеклом без абажура и положила перед со-
бой до половины исписанный лист бумаги. Но не
писалось.
Хотелось писать о девушках, что приходили се-
годня. Какой-нибудь фантастический рассказ. Ска-
жем, жизнь в 1970 году! Эти две девушки наверняка
доживут до семидесятых годов столетия...
Она на минуту закрывает глаза и силится пред-
ставить себе жизнь семидесятых — восьмидесятых го-
дов. Жизнь, такую же гармоничную, как природа.
Минута, две, пять минут путешествия в будущее, и
Коллонтай испуганно встряхивает головой. Вот-вот!
Позволила себе отвлечься, пофантазировать, а това-
рищ Подвойский тем временем ждет от нее статью.
Скорее за работу!
Вот когда кончит статью, тогда можно фантази-
ровать хоть весь остающийся вечер. А сейчас, сей-
час — вон из головы сторонние мысли!
Еще часа через два статья написана и переписа-
на начисто. Статья для красноармейской газеты.
О том, что красноармейцев ждут земля и заводы. Но
для пахоты и заводов нужен мир. А для мира — по-
беда над белыми.
За окном, на улице,— темень, черное южное не-
бо и огромные звезды над крышами города. Павла
все нет. Совещание затянулось. Теперь она вправе
14 думать о чем хочет. Но странно, думается сейчас не
о будущем, не о далеких семидесятых годах, а о
собственном прошлом.
Этот визит Ларисы, непрошеной гостьи, всколых-
нул в памяти картины всей прошлой и беспокойной
жизни. У нее почти никогда пе было времени огля-
нуться назад, окинуть всю эту прожитую жизнь еди-
ным взглядом, перелистать ее в памяти.
Коллонтай прислоняется к кожаной спинке сту-
ла, изорванной чьим-то ножом или штыком, и закры-
вает глаза...
Глава вторая
Начало жизни
ак поразилась семилетняя
•^девчушка, когда услыхала,
что она, Шуринька Домонтович,— Михайловна по
отцу, а ее сестры Адель и Женя — Константиновны.
Молодой полотер Андрюшка, приходивший натирать
паркет в их большой барской квартире при кавале-
рийском училище, вдруг сказал: «Барышня Адель
Константиновна».
Адель была старше на десять лет, и ее впервые
называли по имени-отчеству. Но почему — Констан-
тиновна?
— Михайловна,— поправила Шуринька:— Папу
нашего зовут Михаил.
— Это, барышня, точно. Его высокоблагородие
вашего папеньку зовут Михаил, а папеньку ваших
сестричек звать Константином. Они Константиновны.
Вот так и узнала, что сестры не родные — свод-
ные. У Жени и Адели, оказывается, другой папа,
не Шуринькин. Мама сначала была женой их папы,
потом полюбила папу Мипгу и стала его женой. Женя
и Адель вместе с мамой переехали к ее новому му
жу, а потом родилась и Шуринька. Отца отправили
на службу в Болгарию, а позже и вся семья перееха-
ла к нему. Девочки росли, как родные сестры. Даже
гувернантка мисс Годжон, англичанка, немало по-
трудилась над тем, чтобы девочкам ничто но напоми-
нало, что они не родные. Мисс Годжон была сущест-
вом кротким, человеколюбивым и внушала своим
юным воспитанницам, что все люди равны.
— Как равны, мисс Годжон? А турки? Турки —
башибузуки и звери. Мы ненавидим турок.
— Турки такие же люди, как и мы. Вы можете
ненавидеть зверства. Но нельзя ненавидеть народ.
Запомните, девочки.
Шуринька и Женя согласно кивали головками:
«Хорошо, мисс Годжон, запомним». Адель презри-
тельно фыркала. Ах уж эта Адель! В Петербурге
(когда семья генерала Домоптовича возвратилась из
Болгарии) приятно было смотреть, как опа паря
жается, готовясь ехать с мамой па бал. Шуринька
любовалась и втайне мечтала: подрастет и тоже бу-
дет наряжаться, как Адель, и выезжать па балы. Но
сможет ли она научиться петь, как Женя? Стоило
Жене сесть за рояль и запеть, как Шуринька мгно-
венно забывала о красоте Адели, и Женя станови-
лась ее кумиром. Женю стали готовить к экзамену,
и к ней на дом начала ходить учительница Мария
Ивановна Страхова. Женина учительница очень нра-
вилась Шуриньке. Девочке было непонятно, за что
Марию Ивановну невзлюбили мамины старые тетуш-
ки. Они называли Марию Ивановну непонятным сло-
вом «нигилистка». Адель тоже терпеть не могла Ма-
рию Ивановну. Женя спорила, защищала учительниц
цу, говорила, что Мария Ивановна всех лучше,
умнее.
Страхова пыталась уговорить Шурину маму гото-
вить младшую дочку в гимназию. Но тут шумно вме-
шались тетушки:
- Ни за что! Шуринька впечатлительная, нерв-
ная. В гимназии еще наберется всяких современных
идей. Разве мало случаев, когда девушки из хороших
семей стригут волосы, идут в нигилистки и даже по-
кушаются на царя! Шуриньку надо оградить, огра-
дить!
И Шуриньку «ограждали». Решено было дать ей
домашнее образование. По крайней мере подальше
от этих опасных современных идей. И на дом ходи-
ли учителя — лучшие учителя, каких только могли
найти. И лучшая среди них — Мария Ивановна. Шу-
ринька изучала иностранные языки, историю, геогра-
фию, математику, искусство, мировую литературу,
природоведение.
Однажды, когда ей уже было девять лет, тетуш-
ки в доме запричитали, кляня нигилистов:
— Нигилисты бросили бомбу в карету царя! Уби-
ли царя!
Потом услыхала имя — Софья Перовская. Эта Пе-
ровская была вместе с убийцами. Тетушки называ-
ли Перовскую нигилисткой и одобряли, что ее приго-
ворили к повешению. Отец хмурился и говорил, что
это впервые за всю историю Российской империи
женщину приговорили к повешению и что это позор.
А мама молилась. Нет, не за Софью Перовскую — за
мать Софьи Перовской. Она называла Софью Перов-
скую дважды преступницей — и царское убийство го-
товила и собственную мать убила великим горем!
Адель вместе с тетушками осуждала Перовскую,
нисколько не жалела ее.	/7
— Так ей и надо. Подлая, подлая.
И только Женя сквозь слезы сказала, что ей
жаль Перовскую и что каждый сам себе выбирает
путь.
Наступил день, которого ждали одни с ужасом,
другие злорадствуя. Сегодня участников покушения
на царя поведут к месту казни на Семеновскую пло-
щадь. Отец посмотрел на часы: «Уже повели». И за-
перся у себя в кабинете.
Женя сидела у рояля, не дотрагиваясь до кла-
виш; руки ее безвольно лежали па коленях.
С улицы донесся конский топот. Галопом проле-
тел отряд конной полиции.
— Это туда. Господи, это туда.
В передней раздался звонок. Шура поспешила к
входным дверям. Впустила в дом Марию Ивановну.
Впервые девочки увидели ее лицо без пенсне. Лицо
было белым, губы бескровны.
— Свершилось...—прошептала она.—Уже...— И
повалилась без чувств па холодные крашеные доски
квадратной передней.
Чем шире раскрывался мир перед Шурой, тем
больше трудных вопросов теснилось в ее детской го-
ловке. Что есть добро и что — зло? И почему не все
люди живут по правде?
Вот неожиданно умер полотер Андрюшка. Кухар-
ка сказала, что Андрюшка ходил в драном кафтане,
простыл на лютом морозе, денег на доктора да на ле-
карство не было,— Андрюшка и помер, царство ему,
бедняге, небесное! Значит, не все могут лечиться
у докторов? И не все могут ходить в целых кафта-
нах?
— А как же, барышня! Знамо дело, не все. Одни
в золоте ходют, другие — в чем бог послал.
Летом поехали в Куузу на дедушкину ферму в
Финляндии. Это была молочная ферма маминого
отца в глухих финляндских лесах. Желтый дом с бе-
лыми деревянными колоннами стоял на лесистом
холме. В кабинете дедушки высились книжные шка-
фы. За толстыми стеклами дверок пестрели и золо-
тились корешки книг — Корнель, Расин, Мольер,
Байрон, Шиллер, Гёте, Пушкин, Гоголь, Тургенев.
Самое любимое занятие Шуры — забираться в де-
душкин кабинет и рыться в книжных сокровищах.
Но и дедовские книги не отвечали на смущавшие де-
вочку вопросы. А в Куузе этих вопросов становилось
все больше и больше. Стоило выйти за ворота усадь-
бы, и вопросы, множась, наваливались один на дру-
гой и все вместе одолевали ее. Почему финские кре-
стьяне живут в таких бедных избушках с отверстия-
ми в потолках вместо труб? Почему крестьянские
дети ходят в школу босиком даже в холодные дни?
Почему вся еда окрестных крестьян — черный хлеб
да соленая рыба? Почему мы богатые, а крестьяне
бедные? Мисс Годжон, почему? Почему?
В Петербурге Мария Ивановна осторожно, испод-
воль, шепотком рассказывала Шуре, что многие от-
важные, хорошие, «самые лучшие люди на свете»
борются, чтобы все на свете стало иначе. Чтобы не
было ни богатых, ни бедных. И чтобы все люди были
равны, свободны. Но этих борцов за правду пресле-
дуют, сажают в тюрьмы и даже... даже... казнят, как
казнили Софью Перовскую.
Иногда Шуре казалось, что Мария Ивановна са-
ма из таких борцов. Она как-то спросила ее: как
найти, где встретить этих «самых лучших людей на
свете»?
— Вам еще рано, Шуринька. Вот подрастете
тогда...	19
О, как надо было вырасти поскорей, перестать
слышать это вечное «тебе еще рано, после, потом!».
Когда же начнется ее настоящая жизнь? Правда, не
всегда в воображаемых картинах этой будущей на-
стоящей жизни были одни только встречи с удиви-
тельными людьми, о которых бегло рассказывала
Мария Ивановна...
Уже и Женю начинали вывозить на балы. И вот,
наконец, первый Шуринькин бал, и на время все
беспокойные вопросы — вон из головы! И сердце за-
мирало от гордости, когда она слышала похвалы
расцветающей своей девичьей красоте. На балу ло-
вила восхищенные взгляды юпых своих поклонни-
ков— юнкеров из папиного кавалерийского училища.
А в просторном дворе училища юнкера оспаривали
честь помочь ей взобраться на лошадь и с готовно-
стью подставляли плечи под ее маленькую легкую
ножку.
Но и папины юнкера, и лошади, и балы не могли
надолго отвлечь от книг. Шуриньку «оградили» от
жизни, от «опасных идей». Но от книг оградить не
смогли. Она читала взахлеб Чернышевского, Герце-
на, Добролюбова, Писарева, плакала над «Накануне»
Тургенева, начитавшись Гюго, представляла себя на
баррикадах Парижа. Прочла «Историю цивилиза-
ции» Бокля, раздобыла его портрет и повесила в
своей комнате над кроватью. Взрослые в доме посме-
ивались над Шуринькиной фантазией:
— Надо же придумать такое! Портрет Бокля над
кроватью девушки!
И все-таки мать была довольна: как-никак от са-
мого опасного Шуриньку оградили. Слава богу, об-
разованием она хоть кого за пояс заткнет: в шестна-
20 дцать лет сдала экзамен на аттестат зрелости и полу-
чила диплом учительницы. Выйдет замуж и про Вок-
ля забудет. Бокль тге опасность.
Но зато какая буря поднялась в доме, когда Шу-
рипька заикнулась было, что хотела поступить на
женские курсы. Курсы? Этот рассадник вольнодум-
ства и нигилизма? Стриженые волосы и, может быть,
даже пенсне, как у Марии Ивановны! Нет, нет и нет!
Если балы и поклонники не отвлекают Шуринь-
ку от ее сумасбродных планов, то не отвлекут ли ее
новые впечатления, путешествие например? А тут
как раз Михаилу Алексеевичу ехать по служебным
делам в романтический «лермонтовский» Тифлис.
И вот уже решено — девушка отправляется с отцом в
далекий Тифлис. Ее пленяет красота древнего горо-
да с его узкими улицами, мощеными крупным круг-
лым булыжником, балконами, украшенными деревян-
ной резьбой. Она в восторге от экзотической пестря-
ди и веселой бестолочи знаменитого азиатского
базара в Тифлисе. Право, будто в сказочном, из «Ты-
сячи и одной ночи» Багдаде. Того и гляди столк-
нешься в базарной толпе с переодетым Гарун-аль-
Рашидом. Но в городе столько достопримечательно-
стей, столько удивительной старины. Как разыскать
ее? Как узнать, что смотреть и куда пойти? Отец це-
лые дни занят, она одна. На счастье, в Тифлисе жи-
вет Прасковья Ильинична Коллонтай, двоюродная
сестра отца. Ее муж, ныне покойный, был сослан
царским правительством на Кавказ за участие в
польском восстании. Сын Прасковьи Ильиничны —
Владимир, Володя, молодой офицер, троюродный
брат — с готовностью предлагает Шуре свои услуги.
Он будет счастлив показать ей достопримечательно-
сти Тифлиса. Если только она позволит. Еще бы она
не позволила! Тем более что Володя оказывается ум-
ным, интересным собеседником. Он ведет ее на 21
самую вершину горы святого Давида — оттуда весь
Тифлис как на ладопи — и с увлечением прочиты-
вает Шуриньке целую лекцию о прошлом прекрас-
ного города. Но Володя знает не только Тифлис. Он
знает множество книг, еще не известных Шуре.
А главное, умеет говорить с ней о том, что давно уже
волнует и смущает ее. Он, как и она, считает своим
«кумиром» Герцена; он, как и она, много думает о на-
значении человека и о нравственном долго перед на-
родом. Он, как и опа, терпеть не может русский ца-
ризм.
На балу, устроенном тифлисской знатью в честь
генерала Домоптовича, вдруг выясняется, что Воло-
дя — отличный танцор. Еще пи с кем ей пе было так
хорошо в мазурке, как с ним. И тут каждому из них
открылось нечто гораздо большее: то, что еще ни с
кем ни ему, пи ей не было так хорошо, так легко, так
радостно, как им обоим друг с другом. И вскоре
вслед за Шуринькой и ее отцом в Петербург прибы-
вает молодой, без всякого состояния Владимир Кол-
лонтай.
Шура с замершим сердцем ждет в своей комнате
результата объяснения Владимира с ее родителями.
Где-то за три комнаты от нее, в гостиной, он в этот
момент просит у Домонтовичей руки их младшей
дочери. Сию минуту ее позовут, и родители благо-
словят молодых.
Как бы не так! В комнату вплывает возмущенная
мать и ошеломляет Шуриньку решительным отка-
зом: «Этому не бывать!». Даже отец, милый, добрый
отец, совсем не похожий на своих сослуживцев,— и
тот против этого брака. У Владимира Коллонтая ни
состояния, ни положения. Негоже дочери генерала
выходить замуж за сына ссыльного. Владимиру отка-
22 зано от дома. Не разрешено даже увидеться па про-
щание с Шурой. Не помогают ни ее слезы, ни неслы-
ханно дерзкие упреки родителям в том, что они от-
сталые люди, ни угрозы ее все равно выйти замуж
за Владимира.
— Блажь, блажь. Девичья блажь,—успокаивает
себя госпожа Домонтович.— Все пройдет. В этом
возрасте!
На семейном совете решено опять «оградить»
Шуриньку. То и дело ее «ограждают». На этот раз
не от опасных идей — от опасного увлечения Влади-
миром Коллонтаем. Адель поедет с Шуринькой за
границу и там отвлечет ее. Да и сможет ли молодая
девушка не позабыть какого-то бедного офицеришку,
очутившись в Берлине, в Париже среди соблазнов
модных магазинов.
Адель, конечно, знает, как надо приняться за де-
ло. Адель, уже замужняя, светская дама, рассуди-
тельный человек, понимает, чем можно отвлечь влю-
бленную девушку от мыслей о недостойном претен-
денте на ее руку. Мать вполне полагается на свою
старшую дочь. Пусть послужит Шуре своим приме-
ром — вышла замуж за преуспевающего чиновника,
состоятельного человека из известной в Петербурге
семьи, принятого в лучших домах столицы...
И старшая сводная сестра увозит Шуру в
Берлин.
— Ну-с, как на твой первый взгляд Берлин, Шу-
ринька? — Адель задает вопрос за обедом в рестора-
не дорогого аристократического отеля «Адлон».
Берлин? Шура находит, что город казарменно ску-»
чен. Все по ранжиру, все чересчур размеренно и ме-
тодично — и улицы, и дома, и обычаи. А главное, ни-
каких древностей и плохая архитектура.
— Причем тут архитектура? Глупенькая. После
обеда мы пойдем на Лейпцигерштрассе, там изуми- 23
тельные шляпки в одном магазине. Я даже знаю, ка-
кую ты себе купишь.
Но после обеда Шура не пошла на Лейпцигер-
штрассе. На Фридрихштрассе она уже заприметила
букинистический магазин. Предоставив сестре идти
одной на Лейпцигерштрассе, отправилась к букини-
стам.
О, да здесь букинистическая торговля совсем не
то, что в Петербурге! Поначалу глаза разбежались от
множества старинных изданий в тяжелых перепле-
тах из свиной кожи, покрытой золотым тиснением.
Книги XVII, XVIII столетий, изданные в провинци-
альных университетах старых германских герцогств,
напечатанные стрельчатым готическим шрифтом и
почти без полей. Их было интересно перелистывать,
любоваться редкостными гравюрами на дереве и
меди, но Шуре приобретать эти книжные драгоцен-
ности ни к чему. Она отобрала томик пьес молодого
и входящего в моду Гергардта Гауптмана, купила
новый роман Поля Бурже и пухлый том лекций Ге-
орга Брандеса. Вдруг ее внимание привлекла совсем
маленькая книжечка со странным названием «Мани-
фест Коммунистической партии». На мягкой синей
обложке стояли имена авторов — Карл Маркс, Фрид-
рих Энгельс. Имя Карла Маркса ей показалось зна-
комым. Смутно вспомнилось, что Мария Ивановна
Страхова произносила это имя с большим уважением.
На всякий случай купила и синенькую книжечку.
Название интригует: «Манифест...»
Когда поздно вечером утомленная магазинами
Адель вернулась в отель со шляпной коробкой в ру-
ках и целым ворохом покупок, Шура была уже
дома. Забравшись с ногами в кресло, она читала
какую-то маленькую книжечку в дешевой обложке
24 синего цвета,
«Не иначе какой-нибудь адюльтерный роман-
чик»,—подумала Адель.
Адель принялась развертывать свертки, показы-
вать купленные ею блузки, чулки, новомодный кор-
сет, пояса, перчатки, вынула из круглой полосатой
коробки умопомрачительную шляпку с белоснежным
страусовым пером.
— Шура, ты посмотри, что за прелесть! Можешь
пожалеть, что пе пошла со мной. А вот этот поясок
для тебя. За глаза только и смогла купить для тебя
поясок. Да ты хоть голову подыми, посмотри, глу-
пенькая.
Но «глупенькая» с таким равнодушием взглянула
па покупки, что Адель всполошилась:
— Господи, да уж не заболела ли ты? Дай-ка я
пощупаю лоб.
Но оказалось, температура у Шуры нормальная
и никаких иных признаков болезни, кроме безразли-
чия к модным соблазнам Лейпцигерштрассе, у нее
не обнаруживалось.
Нет, она просто с ума сошла! Приехать в Берлин
и сидеть, не вылезая из кресла, с какой-то вздорной
книжонкой в руках!
— Адель, послушай, ты только послушай. Это
звучит как стихи. «Свободный и раб, патриций и пле-
бей, помещик и крепостной, мастер и подмастерье,
короче, угнетающий и угнетаемый находились в веч-
ном антагонизме друг к другу...»
— Что за гадость! Что ты читаешь?
Адель с ужасом вырвала из сестриных рук си-
нюю книжку и взглянула на ее название.
— Ты просто свихнулась!
В тот вечер впервые Шура нашла ответы на из-
ггавна волновавшие ее вопросы. Все, что доныне сму-
щало ее, что казалось ей таким непонятным, запу- 25
тайным, необъяснимым в жизни людей,— все вдруг
осветилось единой пронзительно ясной мыслью. Не
только Бурже, но и Гауптман и Брандес остались
на столике непрочитанными. Наутро, наспех позав-
тракав (Адель сделала ей замечание: «Неприлично
так быстро есть»), к неудовольствию старшей се-
стры, понеслась в уже знакомую ей букинистическую
лавку. И уверенным тоном человека, знающего, чего
хочет, спросила, нет ли в лавке еще каких-нибудь со-
чинений Карла Маркса и Фридриха Энгельса. На
этот раз она унесла в отель «Происхождение семьи,
частной собственности и государства» Фридриха Эн-
гельса.
— Мы уезжаем в Париж,— предупредила ее се-
стра.— Завтра же я увезу тебя из Берлина. Этот
город оказывает на тебя дурное влияние. Ничего,
моя милая, Париж быстро оздоровит тебя. Я увере-
на в этом. Париж по Берлин.
Париж действительно не Берлин. В Париже Шу-
ра куда больше, чем в скучном Берлине, ходила по
городу, любовалась его улицами, домами, архитек-
турными ансамблями, находила, что парижская ар-
хитектура, не в пример берлинской, отличного вку-
са, восторгалась его каменной стариной. На долгие
часы забиралась опа и в Лувр, и в Люксембургский
музей и даже не отказывалась пройтись с Аделью
по модным магазинам. Адель уже совсем было успо-
коилась за сестру, писала в Петербург матери, что
Шура, слава богу, становится человеком. Кажется,
даже о своем Владимире Коллонтае забыла.
Как-то раз, оставив Адель в отеле, Шура пошла
бродить по набережной жемчужной Сены с лотками
знаменитых парижских букинистов у гранитных па-
рапетов. Кончилось тем, что в отель она возврати-
26 лась нагруженная томиками истории Французской
революции, сочинений Фурье, Сен-Симопа и даже
какого-то Жюля Геда. На смену немецким книгам
явились французские. С этого момента уговорить ее
покинуть обитое золотистым шелком кресло в отеле
стало невозможно, несмотря на все усилия Адели.
И только однажды она исчезла на целый вечер, так
и не сказав сестре, где была. А была — первый раз в
жизни! — на собрании французских социалистов. Бог
весть как удалось ей узнать, где и когда будет про-
ходить это собрание.
Адель написала матери в Петербург, что больше
не отвечает за Шуру. У девчонки в Париже какие-
то тайны, не говорит, где бывает, не натворила бы
бог знает чего. Адель писала, что не решается про-
должать с Шурой путешествие по Европе. Ответ
пришел телеграфный: мать предлагала Адели не-
медленно возвращаться.
Шура нисколько не огорчилась. Пожалуйста. Она
с удовольствием вернется домой, в Петербург. Втай-
не подумала: «Вернусь и встречусь с Владимиром.
И ничего вы со мной не сделаете. Захочу и выйду за
него замуж. Попробуйте запретить!»
Но когда в Петербурге после встречи с Владими-
ром Коллонтаем она объявила, что выйдет за него за-
муж, ни мать, ни отец вовсе не возражали. Теперь
вся надежда была на то, что в замужестве Шура за-
будет свои нигилистические бредни. Да и Владимир
Коллонтай уже не тот, что прежде. Окончил Военно-
инженерную академию, кажется вполне положитель-
ным человеком с большими видами на карьеру. Пра-
вда, он — сын политического ссыльного, но сейчас это
почти забыто. А главное, Шуриньку надо поскорее
выдать замуж, пусть хоть за Владимира Коллон-
тая,— лишь бы семейная жизнь оторвала ее от опас-
ных идей.	27
— Пойдут дети, все забудется,— верила мать.
Через год у молодых Коллонтаев родился сын.
В честь Шуриного отца назвали его Михаилом.
Первое время генеральше казалось, что все нако-
нец устроилось. Шуринька образумилась, успокои-
лась, а теперь, когда у нее ребенок, вся ушла в мир
материнских забот. И, правду сказать, прелестная
мать! После родов еще больше похорошела, расцвела.
Ничего удивительного, что Владимир просто без ума
от жены. Не только счастливый отец, заботливый,
нежный муж, внимательный друг, но по-прежнему
по уши влюблен в свою жену! Даже в обществе смо-
трит на нее обожающим взглядом.
Шуринька тоже нисколько не скрывает своего
счастья, а по словам ее сестры Жени, «так и светит-
ся вся любовью к своему Коллонтаю».
Одним словом, госпожа Домонтович считала, что
выполнила свой долг до конца: пристроила трех до-
черей. Адель замужем за видным в Петербурге чи-
новником, тайным советником. Женечка, по сцене
Евгения Мравина,— известная певица, кумир петер-
бургских меломанов, преуспела в некотором смысле
даже больше Адели — зачислена в труппу император-
ского Мариинского театра! Она часто гастролировала
во Франции, Англии, Германии, Италии, Бельгии.
Каждый ее приезд в Петербург и каждое ее выступ-
ление в Мариинке становились событием. Газеты
и журналы посвящали «несравненной» Мравиной
большие статьи и на все лады славили ее кристаль-
но чистое сопрано серебристого тембра.
И даже знаменитый и всеми признанный Стасов
писал о Мравиной, что она открыла русской публи-
ке глаза на красоту Глинки и Римского-Корсакова.
Шура хлопала в ладоши, читая восторженные
28 статьи о Жене, и радовалась успеху своей сводной
сестры ие меньше, чем ее красоте: «Ты красива, как
Мадонна Рафаэля!»
Шуринькой мать не могла гордиться, как горди-
лась Аделью и Женей. Из Шуриньки ничего «такого
особенного» не вышло. Но красива, устроена, с ниги-
лизмом своим покончила, угомонилась как будто, и
то хорошо.
Круг знакомых Александры Коллонтай после за-
мужества расширился. Но по-прежнему близко дру-
жила она с Зоей Шадурской, с ней играли еще девоч-
ками в Болгарии, где служили их отцы. С интересом
следила за первыми сценическими успехами Зоиной
сестры — молодой драматической актрисы Веры Юре-
невой. С ней тоже дружила, но не так близко, как с
Зоей...
Была еще одна Зоя — Лотарева, троюродная се-
стра Александры. У Лотаревых на Гороховой улице
Шура бывала еще до замужества и очень любила
Клавдию Романовну, гувернантку Игоря Лотарева.
Игорь был младший брат Зои, тоненький стройный
мальчик с недетски печальными глазами. Зоя вышла
замуж за отставного саперного поручика, неумного,
скучного и самодовольного человека, и сразу сникла
и опустилась, подладилась под круг ограниченных
интересов мужа. Александра с грустью наблюдала
безрадостную перемену в подруге.
«Омещанилась,— думала Александра.— Но как
она может! Как терпит такую жизнь!»
Все меньше становилось общих интересов у трою-
родных сестер и недавних подруг, и все реже визи-
ты в дом Лотаревых. Наталия Степановна, мать Зои
и Игоря, упрекала Александру:
— Совсем позабыла нас, Шуринька.
Александра ссылалась на домашние заботы, на
сына-малютку. Но на самом деле не потому все реже 29
бывала у Лотаревых. Ей стало скучно в этом доме.
Она находила, что теперь самым живым и интерес-
ным человеком в их семье был юный Игорь, изво-
дящий саперного поручика своим безжалостным ост-
роумием.
— Подумаешь, Северянин несчастный! — беспо-
мощно восклицала Зоя, страдая от того, что муж ока-
зывался в глупейшем положении.
«Несчастным Северяниным» стала звать Игоря
после того, как он торжественно оповестил Зою и
Александру, что через несколько лет непременно ста-
нет знаменитым поэтом и что это у него решено.
И уже избрал для себя псевдоним — Игорь Севе-
рянин.
— Вы понимаете, Шура, Лотарев — это не фами-
лия для поэта. А Игорь Северянин звучит неплохо.
Как вы считаете? — Он спрашивал подругу сестры,
нисколько не интересуясь мнением Зои. С той поры
как она вышла замуж за саперного поручика, она
пала в его глазах.
Александра считала, что псевдоним Игорь Севе-
рянин выбран недурно. Но отчитывала слишком са-
моуверенного Игоря:
— Поэт должен быть скромным, Игорек. Мне не
нравится, что ты так нескромен. Сразу собираешься
етать знаменитостью — не меньше!
— Вы сомневаетесь? Погодите, через несколько
лет вспомните наш разговор. Вот увидите, как будет
звучать имя Игоря Северянина!
— Вспомню, Игорек, вспомню с великим удоволь-
ствием. Но ты все-таки пока что говори о своем бу-
дущем поскромнее.
Нет, не интересно ей бывать в семье Лотаревых.
Игорек только и бредит будущим Игоря Северянина,
30 пишет стихи, милые, но мальчишеские. С Зоей не
знаешь, о чем говорить. А на ее саперного поручика
и глаза бы не смотрели. Неужели это так неизбежно*
чтобы семья, дом убивали в молодой женщине все*
что в ireii есть живого? Ведь недавно Зоя была сов-
сем другой. Теперь только и интересов у нее, что
прихоти мужа да пересуды знакомых дам. До& за-
менил для нее вёсь мир. Не жена — прислужница
Малообразованного, пустого человека, которому дела
нет до того, чем люди живут на свете, к чему стре-
мятся...
«Неужели и со мной такое случится? Неужели из
меня тоже семья вытравит все мои запросы, превра-
тит меня в рабу своего мужа, в тупую самку-мещан-
ку? Ни за что! Лучше смерть, чем судьба Зои!»
Были две Зои — две судьбы. И две дружбы, непо-
хожие одна на другую.
К Зое Шадурской Шура привязалась еще в ран-
ние детские годы. Шадурская не Лотарева. С ней,
как ни с кем, была откровенна Александра. И Зоя
Шадурская, как никто, понимала ее. Вместе и об-
суждали судьбу Лотаревой: можно ли так омеща-
ниться в браке? Шадурская не думала, что судьба
Лотаревой угрожает Шуриньке Коллонтай.
— Ты пойми. Многое зависит от самой женщины,
как поставит себя в семье. Кроме того, должна ска-
зать, что твой Владимир совсем не похож на Зоиного
отставного поручика!
Что верно то верно. Ее Владимир нисколько не
похож на Зоиного отставного поручика. Владимир
умный, образованный человек с широкими интереса-
ми, начитанный, обаятельный... С Владимиром она
по-настоящему счастлива. Сейчас не смогла бы пред-
ставить себе жизни без него. Мишутке только два
года, но он чем-то напоминает Владимира. В его пре-
лестном детском личике угадываются отцовские 31
черты, и это радует Александру. Все еще никак не
привыкнет к тому, что она мать. Как это удивитель-
но — дать жизнь еще одному человеку! А каким бу-
дет этот новый человек, которому она дала жизнь?
И в чем смысл жизни этого человека? В чем вообще
смысл жизни людей? В чем смысл жизни женщины
на земле? Только ли в том, чтобы дать жизнь ребен-
ку, вырастить его?
«Я люблю Владимира. И обожаю своего Мишут
ку. Но я должна еще что-то делать в жизни. Жить
для чего-то большего. Я должна быть полезной лю-
дям не только тем, что родила еще одного человека.
Я должна».
Она говорила себе: «Должна... Должна...» Что
должна?
Глава третья
„Сжечъ корабли66
А лександра вновь сблизилась
со своей старой знакомой,
первой своей учительницей Марией Ивановной.
Страхова давно не была у нее. И вдруг объяви-
лась — уже постаревшая, но по-прежнему оживлен-
ная, с блестящими молодыми глазами за выпуклыми
стеклами пенсне. По-прежнему в старенькой засти-
ранной блузке и синей юбке.
— Мария Ивановна! Миленькая! Вот уж как
рада вам! Ну можно ли так долго не появляться! Не-
бось совсем по урокам забегались?
— Не только, Шуринька, по урокам. Не только.
И, опустившись на стул, видно усталая, стала
32 рассказывать, что ныне руководит Подвижным му-
зеем учебных пособии. Создали музей учительницы
воскресных школ для работниц. А школам этим
очень нужны учебные пособия. Каждая учительница
и принесла, что смогла. Одна — собрание минералов,
другая — гербарий, третья — волшебный фонарь с
картинками, четвертая — глобус, пятая — карту. Од-
ним словом, вот так и собрали с миру ио нитке це-
лый музей пособий. Пособия выдаются из музея, как
книги из библиотеки. Идет учительница на урок в
свою школу, берет из музея, что ей сегодня понадо-
бится. А помещение для музея выделил в своей зна-
менитой библиотеке, что на Большой Шодъяческой,
Н. Л. Рубакип... тот самый, известный... Работают
все, конечно, бесплатно. Но средства, однако, нужны
для оплаты немногих служащих, для приобретения
новых пособий.
— Читаем платные лекции для пополнения
средств, лотереи устраиваем,— говорила Страхова и
вдруг, внимательно посмотрев на бывшую свою уче-
ницу, предложила ей: — Да вы, Шуринька, стоит
только вам захотеть, много могли бы помочь нам...
Среди учительниц есть чудные девушки, и все такие
серьезные, идейные. — Она сделала паузу и испытую-
ще глянула па Александру: — Хотите, познакомлю
вас с Лелей Стасовой. Тоже бывшая моя ученица.
Между прочим, племянница того Стасова, что писал
о Жене, вашей сестре. И вообще семья интересная.
Вам побывать бы у Стасовых. Что-то вы киснете, как
будто.
В самую точку попала Мария Ивановна. Алек-
сандра даже руками всплеснула:
— Сам бог вас прислал сегодня, Мария Ивановна.
Я все время терзаюсь, что ничего не делаю. То есть,
конечно, семья, муж, ребенок... Но вы понимаете, хо-
чется чего-то еще.	33
2 Эм. Мипдлип
Из библиотеки Рубакипа Подвижной музой уже
переехал в другую квартиру, по в том же доме. Бот
тут и познакомилась Александра с Лелей Стасовой.
Обе потянулись друг к другу. Стасова была па год
моложе, по Александра сразу почувствовала в вей
а старшую», куда более опытную. Как созналась себе
Александра, Леля лучше ее знала, что надо делать,
и лучше знала, чего сама хочет.
Леля снабдила ее книгами п брошюрами, о кото-
рых до этого опа не слыхала: «Овод» Войнич, «На
рассвете» Ежа, «Спартак» Джованьоли, «Кто чем жи-
вет» Дикштейпа, «Как держать себя па допросе» Ба-
харева, «Пауки и мухи» Вильгельма Либкнехта.
А однажды показала ей нелегально изданную листов-
ку с надписью синим карандашом вверху: «Петухи».
Это было воззвание к рабочим фабрики Торнто-
на — первая нелегальная листовка, которую видела
Александра. Листовка призывала рабочих поддер-
жать только что вспыхнувшую забастовку ткачей.
«Товарищи... (как необычно звучит это «товари-
щи»!) ...если ...не совсем окаменели ваши сердца к
страданию таких же, как и вы, бедняков, сплотптест>
дружно около наших ткачей, выставим наши общие
требования п при каждом удобном случае станем от-
воевывать лучшую долю у наших угнетателей...»
Да ведь и в этой листовке — об угнетателях и уг-
нетаемых. То же, по существу, о чем в «Манифесте»
Маркса и Энгельса! Как давно она не вспоминала об
этой удивительной книге! Неужели семейные интере-
сы заслонили от нее общие интересы всего человече-
ства? Неужели она так же «погрязла», как Зоя Ло-
тарева со своим саперным поручиком? Возвращая ли-
стовку Стасовой, спросила, кто ее сочинил и почему
34 сверху паписапо «Петухи»?.
Стасова, доверяя тайку, сказала, чтр .птстовку со-
чинил один молодой марксист, Владимир Ульянов,.
Родион брат казненного народовольца Александра
Ульянова.
— Я еще никогда не видала его. Но, говорят, не-
обыкновенно талантливый. О нем вообще много те-
перь говорят в наших кругах. А этой листовке дали
название «Петухи» потому, что звучит, как петуши-
ный крик па рассвете. В Петербурге есть такая груп-
па марксистов. Ее называют иногда «Петухи»... Я
знакома с близким другом Ульянова Надеждой
Крупской.
В другой раз Стасова дала Александре почитать
книжку, озаглавленную «Наши разногласия», очень
рекоме I г до вала ее.
— Автор Плеханов... Тот самый Плеханов, кото-
рого называют у нас «властителем дум». За ним сей-
час вся передовая Россия. Это выдающийся ум. Пер*
вый русский марксист. Сам Энгельс цеЙйт его. Возь-
мите, почитайте. Вам это просто необходимо.
Александра унесла книгу к себе, залпом ирон ла
и, возвращая ее Стасовой, восторженно объявила,
что теперь опа «окончательная марксистка».
— Ну это вы, Шура, торопитесь,—охладила ее
пыл Стасова.— Вам до марксизма пока далеко. Мно-
гое, очень многое еще должны попять, прочесть. Од-
ной книжки Плеханова недостаточно. Погодите, я вам
еще что-нибудь припасу.
Крупская привлекла Лелю Стасову к работе в по-
литическом Красном кресте. Стасова предложила но-
вой своей приятельнице Коллонтай работать с нею.
Работа в Красном кресте тесно переплеталась с ра-
ботой Подвижного музея. Под предлогом просвети-
тельной цели музей получил разрешение поручать
изготовление учебных пособий узникам Шлисселъ- 35
2*
бургской крепости. А в казематах III лиссельбурга то-
мялись известные народовольцы: Николай Морозов,
Вера Фигнер и другие.
Александра все более убеждалась, что Стасова
во многом опередила ее: не знает сомнений, которые
еще мучают Александру. У Стасовой и не счесть
сколько опытных, серьезных знакомых. Ей доверяют,
прибегают к ее помощи известные марксисты, рево-
люционеры. Александра смутно догадывалась, что ей
Леля Стасова не обо всем говорит, не обо всех своих
делах и связях рассказывает.
Но уже не чувствовала свою жизнь такой никчем-
ной, пустой, как еще недавно, перед приходом Ма-
рии Ивановны. Дни были теперь наполнены не толь-
ко одними заботами о семье, о сыне, о муже...
Забастовка ткачей в Петербурге в 1896 году и во-
все на время оторвала ее от дома. Владимир по ве-
черам, когда она возвращалась возбужденная забота-
ми дня, пи о чем не расспрашивал, молча целовал
ее руки.
— Устала?
— Нет. Нисколько. Как Хохля? Здоров? Поел?
Но сын, с младенческих лет прозванный Хохлен,
спал, и опа па цыпочках подходила к его кроватке.
Опа видела, что муж ждет хотя бы объяснений,
где опа пропадает допоздна.
— Если бы ты знал, Володя, в каких условиях
работают эти люди. Они героически держатся. Так
хочется им помочь, поддержать их... Ты понимаешь,
мы пробуем устраивать благотворительные вечера в
пользу бастующих. Но все это капля в море. А обще-
ство так равнодушно, так трудно расшевелить его.
Право, забастовка ткачей словно открыла мне глаза.
Размешивая ложечкой сахар в чашке, Владимир
36 тихо сказал, не глядя на Александру:
— И, кажется, па многое закрыла.
Александра с удивлением взглянула на мужа:
— Что ты хочешь этим сказать?
Он пожал плечами:
— Ты не подумай, я не хочу вмешиваться в твои
дела. Но ты жена, мать, Шура. Существует долг ма-
тери... Ты знаешь, я тоже сочувствую забастовщи-
кам. Все мои симпатии па их стороне. Тебе известны
мои взгляды. Но при этом я помню, что у меня се-
мья. Ты, сын... Существуют семейные обязанности.
Извини, по нельзя же так увлекаться. Мне кажется,
ты чересчур увлекаешься. Ты вообще слишком увле-
кающаяся натура.
Опа ответила сдержанно:
— Хочу верить, что ты говорить не подумав. Ко-
гда речь идет о помощи людям, такие выражения,
как «чересчур» или «слишком», по-моему, неумест-
ны. Ты ошибаешься, Володя. У меня это не просто
увлечение. Это гораздо серьезнее. Уверяю тебя.
— Хорошо, дорогая. Не будем больше об этом.
Она поняла, что он остается при своем миопии.
Но его хватило на то, чтобы больше нс возвращаться
к вопросу о Шурином «увлечении». Не возвращать-
ся — пока.
И все продолжалось по-прежнему.
Александра устраивала благотворительные вече-
ра в пользу бастующих, беседовала с работницами в
вечерних школах, упаковывала материалы для учеб-
ных пособий: картон, клей, коленкор, бумагу. И уже
научилась прятать среди пачек цветной бумаги неле-
гальные письма, листовки. И когда приходили из
крепости изделия заключенных, без труда находила
спрятанные ими письма.
Александра все еще спрашивала себя, может ли
она называться марксистом в полном смысле этого 37
слова? Да и понимает ли хорошо полный смысл
этого слова?
— Вы знаете, Леля,—сказала однажды Стасо-
вой.— Стачка текстильщиц заставила меня много ду-
мать. Право, я все более склоняюсь к марксизму.
— Мне кажется, Шура,— улыбнулась Стасова,—
вы пока что марксистка эмоциональная. Марксизм —
это далеко по только эмоции. Это знание. Это паука,
Шура.
Александра поняла, что ей надо еще учиться.
В свои двадцать четыре года опа знает не так уж и
мало: три иностранных языка, недурно знает искус-
ство— музыку, живопись, отлично литературу, исто-
рию, немного естественные пауки, кое-как математи-
ку, поверхностно политическую экономию... Немало
для средней женщины современного Петербурга, по
совсем недостаточно для образованного марксиста.
Вскоре в жизни ее произошел решительный пе-
релом. Случилось это после поездки в Нарву па
Креигольмскую мануфактуру в том же 1896 году.
Владимир ехал туда со своим товарищем инженером
и предложил жене поехать с ним.
— А если хочешь, захватим с собой и Зою П1а-
дурскую. Вот тебе и отличная компания для прогул-
ки. Проедемся вчетвером, развлечемся.
И Зоя и Шура охотно приняли предложение.
Спутник Владимира — инженер Погорельцев оказал-
ся милым, интеллигентным человеком.
Зоя и Шура сказали, что им интересно побывать
на фабрике, где более двенадцати тысяч рабочих,
женщины, дети...
— Ну что ж, интересно так интересно. Можете
и фабрику осмотреть. И в оперетту в Нарве пойдем.
Владимир Людвигович был счастлив, что прове-
дет в обществе жены несколько дней. В последнее
38
время они так редко бывали вместе, она так занята
своими «благотворительными» делами да еще воору-
жилась книгами, пишет что-то, не иначе как сочи-
няет за своим маленьким столиком!
— Едем!
Владимир даже составил план нх кратковремен-
ном нарвской жизни. Дием они с товарищем будут
заняты своими делами па фабрике: собираются уст-
раивать вентиляцию, что-то еще. Шура с Зоей могут
осмотреть Кренгольмскую мануфактуру, раз им так
хочется. Л вечером — оперетта и ужни в ресторане,
кажется, очень приличном.
Как удачно, что именно в эти дин в Нарве гаст-
ролирует петербургская оперетта. В Петербурге п не
соберешься пойти, особенно теперь, когда у Шуры
столько дел!.. И он поспешил приобрести билеты па
вечер.
Из гостиницы Зоя и Шура побежали к реке. На
окраине города над гремящей между камнями рекой,
вся овеянная шумом порогов, стояла огромная фаб-
рика. Рабочий день давно уже начался. Он начинал-
ся в шесть утра еще в темноте п в потемках закап-
чивался: в восемь вечера. Четырнадцать часов бес-
конечной работы!
— И сколько же они получают у вас за эти че-
тырнадцать часов? — спросила Шура.
— Семь рубликов в месяц, сударыня.
Управляющему фабричной конторой не нрави-
лись эти красивые барыньки; какое им дело до того,
сколько получают рабочие?!
Он нехотя выдал им разрешение па проход по
цехам.
В полутемных цехах, в грохоте машин люди ра-
ботали, по шесть дней в неделю не впдя дневного
света. Две петербургские «барыни» смотрели на исто-
39
щепных подростков, девочек с морщинистыми лица-
ми, хилых старух и женщин, похожих па скелеты, об-
тянутые кожей, на грязных мужчин в поподпоясан-
пых рубахах. Шуру тошнило от запаха едкого нота
и каких-то фабричных химикалии. Но опа заставила
себя идти дальше. Все узнать, все увидеть самой!
Все, все — до конца!
— И эта девочка работает за семг» рубле и в ме-
сяц?
— Помилуйте, барыня, нешто дитям платют, как
взрослым. Пять рублей платют ой, и то хорошо.
В каком-то дальнем углу цеха Зоя разговорилась
с пожилой со впалыми щеками работницей. Опасли-
во озираясь — по дай боже, мастер услышит! —жен-
щина со злобным раздражением поведала о порядках
на Нарвской фабрике. Коли спрашиваете, сударыня,
так знайте, что детей на фабрике бьют и никто не в
ответе. Бьют и взрослых — так уж положено! Слома-
ешь щетку, получай двадцать пять ударов плетьми.
Л посмеешь спуститься па подъемной машине с чет-
вертого на третий этаж (поги-то к концу дня не
держат!)—получай пятьдесят ударов. Даже ирода
специального держат для битья провинившихся. Вог
вам, сударыня, знайте, коли этим интересуетесь!
Подруги, пошатываясь, вышли с фабрики. Все
кружилось перед глазами. Дурной запах преследовал
и под открытым небом. Они не пошли домой. Загля-
нули еще в жилые бараки: как живут эти несчаст-
ные люди? Вонь в жилых бараках была еще злее, чем
в фабричных цехах. Шура не отважилась прибли-
зиться к нарам — издали увидала, как по рваному
тряпью ползут клопиные полчища. Немытые же-
стяные кружки стояли на маслянисто-черном от гря-
зи столе. Господи, да и когда убирать здесь, когда
40 мыть после четырнадцати часов адового труда!
Они уже собралнсь было выйти из жилого бара-
ка, как вдруг в полумраке увидели между двумя ря-
дами пар па полу в куче тряпья лежавших вповалку
детей. Шура круто повернулась и подошла к детях\и
Одни из и их спали, другие равнодушны мп глазами
смотрели на хорошо одетую незнакомую женщину*
И вдруг она отшатнулась...
— Зоя! Скорей сюда!
Зоя подошла л вскрикнула. Ничем не прикрытый
среди живых детей ла полу лежал уже окоченевший
трупик трех-четырехлетпего мальчика.
— Застыл,— пояснила рядом лежавшая девоч-
ка.— А скоро за ним придет одна тетя и заберет его.
Только штапы сымет с пего. Их теперь Митька будет
носить.
Митька лежал рядом с сестренкой и дожидался,
когда с его мертвого братца снимут штаны и отдадут
ему.
С глазами полными слез молодые женщины вы-
шли из жилого барака.
— Шурипька, нам пора одеваться. Обедать — и в
оперетту! — встретил жену в гостиничном номере
Владимир Людвигович. А увидев ее лицо, испугался:
— Что с тобой?
Шура в пальто опустилась — упала в кресло.
В оперетту они, конечно, не пошли. Вечером, ко*
гда Шура несколько успокоилась, собралась с мыс-
лями, опа, как бы разговаривая сама с собой, вслух
подумала:
— Надо изменить положение рабочего класса.
Нужна свобода. Так больше продолжаться не может!
Заговорила Зоя:
— Нужно, чтобы все эти фабрики, заводы стоя-
ли среди природы, в лесах, в садах, в парках! Ра-
бочие должны дышать здоровым и чистым воздухом. 11
— Но в садах дело! — воскликнула Александр
ра.~ Пойми! Надо перевернуть все сверху донизу!
Все! Понимаешь?
— Шуринька, что с тобой? — Коллонтай с испу-
гом смотрел па жену.
— Что со мной, что со мной! Ничего со мной!
Ты посмотри лучше, что с теми несчастными женщи-
нами, детьми па этой проклятой фабрике! Это ка-
торга, ад, а не фабрика!
— Яс вами совершенно согласен,— примиритель-
но сказал Коллонтай.— Но имейте в виду, мы именно
затем и приехали сюда, чтобы изменить положение
крепгольмскпх рабочих. Мы проведем здесь отопле-
ние, устроим хорошую вентиляцию. Все сразу ста-
нет другим.
— Вентиляцию! — возмущенно крикнула Алек-
сандра.— Вентиляцию надо устроить в государстве
российском! Нужно освободить народ. Понимаешь?
Ос-во-бо-дить!
В поезде из Нарвы в Петербург Александра боль-
ше молчала, ушла в себя. Владимир Людвигович с
тревогой украдкой поглядывал на жену.
«Какая она впечатлительная, однако! Не надо
было мпе ее брать с собой в Нарву. Не увидела бы
фабрику, не расстроилась бы. Зрелище не для жен-
ских глаз. Но ведь мы все там улучшим...»
Он боялся признаться себе, что Шура и он все
меньше понимают друг друга. Но разве они не со-
зданы один для другого? Разве у пего есть кто-ни-
будь в целом свете, кто был бы ему дороже жены?
И разве он нс чувствует, что опа любит его?
В Петербурге, расцеловав малыша, Шура броси-
лась па Фурштадтскую к Леле. Опа любила не толь-
ко Лелю — всю обстановку ее семьи, «дух дома Ста-*
42 совых». Она не знала во всем Петербурге другого
дома, другой семьи, где бы ей дышалось так же лег-
ко, где было бы так интересно, как у Стасовых.
Дядя Лели Владимир Васильевич Стасов был
крупнейшим художественным критиком. Александ-
ра с завистью слушала рассказы Лели о ее встречах
па квартире у дяди с талантливейшими людьми Рос-
сии: художниками, скульпторами, композиторами.
Немудрено, что Леля лучше се образована.
А Леля, смеясь, рассказывала, что сделал ее зна-
менитый дядя, когда после смерти царя Алексан-
дра III он, хранитель императорской Публичной
библиотеки и тайный советник, получил медаль с
изображением императора.
— Представляете, Шура, принес домой и... пове-
сил медаль в уборной! В уборной! Домашние, по-
пятное дело, в ужасе. Ведь если узнают об этом —
вдруг обыск? — пе оберешься неприятностей, да
каких!
Дядя ее говорил, что терпеть не может всякую
политику. Но когда его молодой племяннице надо
было получить из-за границы изданную там «неле-
гальщину», она, не колеблясь, просила заграничных
друзей переслать ей «нелегальщину» в двух экзем-
плярах по адресу императорской Публичной биб-
лиотеки на имя ее сановного дяди. Как тайный со-
ветник Владимир Васильевич имел право получать
решительно все, даже запрещенную в России лите-
ратуру. Кто же заподозрит его превосходительство
в сочувствии революции! Один экземпляр он тут же
сдавал в секретный архив Публичной библиотеки, а
другой вручал революционерке-племяннице.
— Вот как он терпеть не может политику!
Лелип отец Дмитрий Васильевич был председа-
телем Совета присяжных поверенных, известным в
столице адвокатом, выступал защитником во многих 43
политических процессах, даже в процессе самого
Каракозова, был музыкантом, одним из основателей
Русского музыкального общества и Петербургской
консерватории.
По словам Лели, отец се, конечно, догадывался,
чему она посвящает все свое время н силы, по но
расспрашивал се, наверное, жил в постоянной тре-
воге за дочь.
После Нарвы Александра пришла к Стасовой
взволнованная, сама не своя. Рассказала обо всем,
что видела на Крепгольмской мануфактуре. Вот ко-
гда поняла до конца, что надо изменить положение
рабочего класса. Опа готова отдать этому все свои
силы, но что опа сможет? Сама чувствует, что знает
так мало. Ей необходимо засесть за основательное
изучение Маркса. И попросила Лелю достать пер-
вый том «Капитала». Стасова только головой пока-
чала:
— Вы знаете, Шура, как это трудно сейчас? Все
русское издание «Капитала» конфисковано. Во всем
Петербурге осталось на руках несколько экземпля-
ров. Сразу не достанешь. Ведь это не на день, не
на два. Я сама третий том читала на немецком язы-
ке. Очень трудно, предупреждаю.
— Но на немецком и я сумею прочесть.— Алек-
сандра обрадовалась.
— К сожалению, Маркса у меня сейчас ист и
па немецком. Но если владеете немецким языком,
могу дать вам другую немецкую книгу. В ней гово-
рятся и об учении Маркса. Вам это будет полезно.
Это «Рабочий вопрос» профессора Генриха Герк-
нера. Он у немцев слывет знатоком марксизма.
Сейчас, кажется, в Цюрихском университете про-
фессорствует. Хотите?
Пряча объемистую книгу в муфту, Александра
спросила:
— Но если так трудно сейчас раздобыть «Капи-
тал» Маркса, то как же вы проводите занятия по
марксизму в рабочих кружках?
— Мы, то есть те, кто ведет эту работу, конеч-
но, должны знать учение Маркса но первоисточнику.
По для кружковцев поначалу это необязательно.—
Стасова рассмеялась.— Мы сожгли свои корабли.
Вся паша жизнь только в этом.
— Как вы сказали, Леля? Мы сожгли корабли?
— О вас я бы этого пе сказала, Шура. Вы все
еще мечетесь. Я сказала: мы сожгли.
— Я тоже говорю: мы, Леля. Мы сожгли ко-
рабли. Вернее, сжигаем их.
Опп по-мужски пожали друг другу руки. Алек-
сандра притащила домой сочинение Геркнера, а ко-
гда Владимир Людвигович взглянул на название
книги, спросила его:
— Ты читал когда-нибудь?
-*г Нет. Мне странно, дорогая, что тебя так ин-
тересуют эти вопросы.
— Мне странно, Володя, что эти вопросы не ин-
тересуют тебя. Я не понимаю, как можно жить, не
интересуясь жизнью парода.
— Я интересуюсь, разумеется, как все интелли-
гентные люди России. Но этот интерес, по-моему,
не должен переходить разумных границ. И во вся-
ком случае этот интерес пе может заставить меня
пренебрегать моим долгом по отношению к моей
семье.— В его голосе послышалось раздражение.
— Ты находишь, что я пренебрегаю?
— Если хочешь знать правду, то да... в какой-то
степени, Шура. Я давно собираюсь сказать тебе,
Что пора остановиться. Ты даже не замечаешь того, 43
’по мы с тобой видимся все реже и реже. Но это
еще пе все. Ты не задумываешься над тем, что твои
увлечения становятся все рискованнее. Я скажу
даже: опасными. Ты пе понимаешь, на что идешь,
на что обрекаешь свою семью. Мой долг удержать
тебя.
— Удержать? Не думаю, что кто-нибудь может
меня удержать. Очень жаль, что я не нахожу под-
держки в самом близком мне человеке.
— Я знаю только одно,— мрачно сказал Влади-
мир Людвигович.— Ты ужо не та, что была. Ты от-
даляешься от меня и даже от нашего мальчика.
Я не собираюсь и не могу прибегать к власти мужа.
Это было бы недостойно нас обоих и бесполезно,
пожалуй.
— Я думаю! — воскликнула Александра.
— Я п пе собираюсь прибегнуть,-— повторил
он.— Но сказать тебе должен. Попытаться образу-
мить тебя, пока не поздно. Мне за тебя страшно,
Шура. Ты еще слишком молода, горяча... Наконец,
я люблю тебя,— закончил он глухо.
Она подошла к нему и молча поцеловала. На этом
разговор был закопчен. «Образуется»,— подумала
Александра.
Она вошла в детскую. Няни там не было. Розо-
вы и трехлетнпй малыш, ее Хохля, сидел на крас-
ном квадратном коврике на полу и с ложечки кор-
мил плюшевого медвежонка с круглыми зелеными
стеклышками глаз. Александра подхватила ребенка
двумя руками, подмяла его с пола, мальчик при-
жался к разгоряченной щеке матери.
Владимир Людвигович нерешительно шагнул за
женой и па пороге остановился, молчаливо наблю-
дая эту сцену. Стоял бледный, весь напружипеи-
46 иый, боясь сделать неосторожное движение, пронз-
вести лишнее слово. Промолчал даже, когда увидел
слезы — капельки росы, покатавшиеся по лицу
Александры.
Александра опустила мальчика па коврпк. вы-
терла слезы платочком, улыбнулась мужу. Оп по-
смотрел па нее глазами юноши, смотрящего па воз-
любленную. Александра решила весь согодпяшпнп
вечер посвятить мужу. В конце концов можно его
попять...
Геркнера опа начнет читать утром.
Когда через несколько дней опа снова поздно
вернулась домой из воскресной рабочей школы, Вла-
димир Людвигович встретил се укоряющим взглядом.
Стол к ужину был давно накрыт, самовар стоял в а
столе, по муж, как видно, пе притрагивался к еде.
— Как! Ты до сих jrop по ужинал? После рабо-
ты, Володя?
— Разумеется, пет. Я дожидался тебя. Кто же
мог знать, что ты так поздно придешь! Няню я от-
пустил: у нее сестра заболела. Мальчика накормил
сам. Он давно спит. Все спрашивал: а где его мама?
Нот, оп больше не упрекал ее, пе предостерегал,
пе убеждал образумиться. И все-таки все, что оп го-
ворил, звучало скрытым упреком.
Александра чувствовала, что этот скрытый уп-
рек все более тяготит ее. Иногда в пей вспыхивал
протест против мужа, хотелось закричать, что оп
пе смеет, пе смеет смотреть па нее таким укоряю-
щим взглядом. Он должен попять со. Опа вовсе не
разлюбила его, но просто не может, пе хочет, не
имеет права перед собой отказаться от того, что на-
полнило ее жизнь смыслом, что дает ей силы чув-
ствовать себя человеком.
Опа попыталась сделать вид, что не замечает его
укоряющего взгляда, и принялась хозяйничать за 47
столом, ухаживала за мужем, была с низл нежна,
мила. Александра отгоняла от себя мысли о том. что
так ио может без конца продолжаться, что они с
Владимиром все меньше и меньше понимают друг
друга, что он уже не тот, что был когда-то в Тиф-
лисе, когда с жаром говорил ей о Герцене, о своей
ненависти к царизму. Слишком благоразумный,
слишком сосредоточенный на своей семье, па своей
работе. Слишком такой, «как все»...
К концу 1897 года Владимир Людвигович пове-
селел, посветлел, укора больше пе было в его гла-
зах. Он поверил, что жена его и впрямь образуми-
лась. Куда больше времени проводит дома: занялась
какпм-то писанием, сидит у себя в комнате за сто-
лом, обложилась книгами. Он не спрашивал, что она
пишет,— надо будет, сама как-нибудь расскажет.
В четыре часа пополудни возвращался домой после
служебного дня и радовался, заставая свою Шуроч-
ку за рабочим столом.
Муж и по подозревал, что сам способствовал ее
новому увлечению. Как-то, упрекнув ее, что прене-
брегает семьей, сказал: «Пора бы тебе призадумать-
ся, как будешь сына воспитывать». И тем натолк-
нул Шуру на мысли о воспитании. Только ли мать
воспитывает ребенка, а не вся ли окружающая сре-
да? Шура набросилась на книги по педагогике —
они не удовлетворили ее. Открыла Добролюбова, и
он показался ей убедительнее других, вызвал мно-
жество новых мыслей. Стала делать заметки в те-
тради. Перечитав записанное, подумала, что неплохо
было бы для себя изложить все последовательно.
Но почему только для себя? А если попытаться —
статью для печати? И назвать бы ее «Основы воспи-
тания по взглядам Добролюбова», Писала, ни с кем,
48 даже с Владимиром, не делясь своим замыслом.
Боялась, что статью никто не захочет печатать и
опа окажется в положении автора-неудачпика.
В перерывах между писанием продолжала штудиро-
вать книгу Геркнера о рабочем вопросе.
После Нового года статья была наконец готова.
Долго переписывала ее начисто, а переписав, со
страхом отнесла в редакцию журнала «Образова-
ние» А. Я. Острогорскому. Прочитав рукопись,
Острогорский сдвинул пенсне на кончик носа, гля-
нул на Александру поверх стекол и сказал не без
некоторого удивления:
— У вас, милая моя, несомненное литературное
дарование. Очень рекомендую вам продолжать пи-
сать.
Статью обещал напечатать. Придется ее пустить
в двух или даже трех номерах журнала — большая
получилась. Острогорский оставил статью у себя, и
Александре теперь надо было набраться терпения —
ждать, пока увидит свое произведение напечатан-
ным в известном журнале. «Образование» поначалу
считалось только педагогическим журналом, по
очень скоро превратилось в легальный орган марк-
систской мысли.
Геркиер между тем был прочтен. Книга только
встревожила Шуру: в ней много говорилось о вещах
само собой разумеющихся, но Шура понятия о них
не имела. Ее преследовала мысль, что она должна
учиться, должна многое узнать. Без основательных
знаний как без рук, без глаз.
Стасова дала ей еще одну книгу и сказала, что
эта новая книга — большое событие. Сейчас все мыс-
лящие люди России зачитываются ею.
Александра взглянула на обложку. Имя автора
было ей незнакомо — Н. Бельтов. Книга называлась
«К вопросу о развитии монистического взгляда на 49
историю». Название несколько смутило ее: показа-
лось слишком специальным.
— Кто этот Бельтов, Леля?
— Разве я не сказала вам? Бельтов — это псев-
доним Плеханова.
Это книга Плеханова. В ней он показал себя как
огромный ум, настоящий учитель марксизма в Рос-
сии. Только читайте скорее. У меня па эту книгу
уже целая очередь желающих.
Через педелю книга Бельтова вернулась к Стасо-
вой. Отдавая се, Александра воскликнула, что «те-
перь она просто влюблена в Плеханова, просто
влюблена».
Стасова поморщилась:
— Уж очень вы, Шурочка, восторженны. Оставь-
те вы вашу экзальтацию светской барышни. Влюб-
лена! Вот уж неподходящее слово для определения
своего отношения к Плеханову. Марксисту не го-
дится быть влюбленной в Плеханова. Надо быть
убежденной им. Вам, дорогая, еще читать да читать!
И думать. И, извините за откровенность, формиро-
вать свой характер.
Александра снова стала надолго отлучаться из
дому, снова появился немой укор в глазах мужа.
А тут еще не давал покоя совет Острогорского про-
должать писать. И в голове уже теснились первые
мысли о книге, посвященной Финляндии. В этой
стране опа бывала не раз у деда, наблюдала там
беспросветную жизнь торпарей — безземельных
крестьян, у нее уже появились знакомства с деяте-
лями рабочего движения. Ей казалось, что она дол-
жна написать о Финляндии. Должна! Но сколько
еще надо собрать материала, чтобы засесть за книгу!
Постаралась достать все, что могла, в петербург-
50 ских библиотеках. Прочла целую гору материалов,
посвященных истории и экономике Финляндии. По-
чувствовав себя подготовленной, сказала мужу, что
должна на некоторое время съездить в Финляндию.
II уехала, оставив сына па няню и мужа. В Фин-
ляндии завязывала связи с рабочими, осматривала
промышленные предприятия Гельсингфорса, Або,
Таммерфорса и других городов, бывала на общих
собраниях рабочих, посетила десятки рабочих квар-
тир п с кипой исписанных блокнотов, пачками пи-
сем, книг, выписок из финских журналов вернулась
в Петербург. Понимала — это только начало. Она
еще не раз побывает в Финляндии, прежде чем на-
пишет книгу о ней. И все-таки начало было поло-
жено. Переписка ее с деятелями рабочего движения
северной соседки России становилась все оживлен-,
нее. Александра была теперь в курсе рабочей жиз-
ни Финляндии.
В Петербурге она продолжала встречи с рабочи-
ми в воскресных школах, работала в Музее пере-
движных пособий, поддерживала связь с шлиссель-
бургскими узниками, исподволь собирала материал
о .Финляндии, играла с сыном, старалась успокоить
снова хмурого мужа, много читала и все же чувст-
вовала себя беспомощной. Нет, так нельзя. Надо
учиться. Надо овладеть наукой марксизма, если она
не хочет остаться недоучкой. Но как, где?
Как-то вечером за чайным столом она вдруг
спросила мужа:
— Ты не помнишь, как это в «Фаусте»? «Лишь
тот достоин жизни и свободы...»? Как это там, Во-
лодя? Никак не могу вспомнить всю строфу цели-
ком.
Он поднялся, отставив стул от стола.
— Если тебе это нужно, я сейчас принесу. 51
Принес из ее комнаты томик Гёте немецкого из-
дания — еще из дедушкиной библиотеки в Куузс,—*
стал торопливо искать, перелистывать.
— Вот, кажется. Это?
Опа прочла, напоминая себе знакомые строки?
Коночный вывод мудрости земной:
Лишь тот достоин жизни и свободы,
Кто каждый день за них идет на бой!
Ксю жизнь в борьбе суровой, непрерывной
Дитя, и муж, и старец пусть ведет,
Чтоб я увидел в блеске силы дивной
Свободный край, свободный мой народ! *
Не отрывая глаз от лица жены, Владимир Люд-
вигович попробовал улыбнуться и сам вдруг почув-
ствовал, какой неуместной выглядит сейчас его на-
рочитая, почти заискивающая улыбка:
— Обрати внимание, дорогая. Гёте говорит толь-
ко о мужах и старцах. Правда, о детях тоже. Но де-
тях мужского пола.
— Ты мог бы пе напоминать мне об этом,-г-
вспыхнула Александра.— Даже в шутку. Ты знаешь,
я не выношу, когда женщинам говорят: это не ваше
дело, не женское.
— Но это в самом деле пе женское дело. И во
всяком случае, не твое. В конце концов ты моя
жена, ты мать моего сына.
Ей почудилось, что он повторяет чужие слова.
Где она уже слышала их? Так рассуждал приятель
Владимира Погорельцев. Так рассуждают люди,
бывающие у них, приглашающие их к себе. Это
был голос среды, в которой Александра живет.
52
* Перевод Холодковского.
Муж еще никогда по говорил с лей таким то-
пом. Опа вся содрогнулась, слыша ею чужой метал-
лический голос. Господи, что же делать? «Сжечь ко-
рабли» — вспомнились слова Лели Стасовой. Имен-
но потому, что дом ей дорог, именно потому, что
опа счастлива с мужем и сыном, опа пе сумеет
делить себя между ними и служением делу, которое
кажется ей теперь нравственным долгом жизни.
Надо бежать от среды благополучных, слишком бла-
гополучных людей. Эта среда уже превратила ее
мужа в обыкновенного либерального обывателя.
«Или я буду наслаждаться замкнутым счастьем
до копра своих дней, буду только матерью и женой,
буду заботиться о сыне, и мне не будет никакого
дела до того, что миллионам его маленьких сверст-
ников худо. Буду любить мужа и считать, что не
мое дело бороться за свободу и справедливость,
было бы только мне хорошо. Или пойду, куда зовет
меня моя совесть...»
Она страшилась объяснения с Владимиром Люд-
виговичем. Заранее приготовилась к его упрекам.
Готовилась к тому, что ей придется выдержать тя-
желые сцепы,— уже представляла себе, как Влади-
мир вынесет сынишку из детской и будет с ней го-
ворить, держа малыша па руках.
И все оказалось пе так. От этого было еще тя-
желой.
Измученный после бессонной ночи, без кровинки
в лице, Владимир тихо сказал:
— Я был давно готов к этому. Я видел все, что
с тобой происходит. Как для тебя лучше, так ты
и поступай. Устраивай свою дальнейшую жизнь,
как велят тебе твои чувства. Для меня ты останешь-
ся единственным человеком, которого я безгранично
люблю.	53
Он помогал ей собираться так, словно опа уез-
жала к знакомым па дачу или куда-нибудь на ку-
рорт. Собирая ее, молчал и мучительно думал: «Не-
ужели опа действительно покидает пас?».
Еще предстояло объяснение с матерью: у пео
пока оставляла Хохлю. Сказала, что уезжает в Цю-
рих учиться в университете. Но мать сама догада-
лась, что дело не в этом.
— Она сошла с ума,— говорила госпожа Домон-
тович своей старшей и самой благоразумной из до-
черей.
Адель очень обеспокоилась, что неслыханный по-
ступок ее младшей сестры обернется скандалом в
свете.
Глава четвертая
Намни Европы
Лт Петербурга до Вильно в ку-
^-Лте спутников не было, и но-
чью Александра дала волю слезам. Сын, конечно,
еще пе мог понимать, что случилось. Просто мама
куда-то уехала и пока он у бабушки с дедушкой.
Но как измерить горе Владимира! Как он, должно
быть, сейчас страдает, какую душевную боль испы-
тывает! Как бы ни было ему тяжело, он пе плачет.
Владимир переживает свое горе без слез. Но зато
она, кажется, наплачется в дороге за всех троих.
В Цюрих приехала утром. Красная чешуя остро-
верхих крыш блестела, уже омытая утренним соли-
Дем. Вещи оставила на вокзале и в поисках пансио-
на пошла пешком по улицам города. По зеленой
54 воде неширокого озера скользил белый пароходик
с полосатым красно-синим тентом над палубой. Си-
не-зеленые горы с розовыми под солнцем снежными
зубьями высей, блестящий шпиль башни над рату-
шей, прохлада потускневшей августовской листвы
и а деревьях, прозрачность воздуха и безлюдные кон-
ки па брусчатых городских мостовых, провинциаль-
ный покой почти бесшумного города — все действо-
вало на Александру умиротворяюще. Она пошла от
вокзала по Бангофштрассе, нарядной улице с вывес-
ками дорогих магазинов и отелей ла зданиях.
Прошла ио мосту над рекой Лиммат, впадающей в
озеро, поглядела па плоские баржи у причалов и
очутилась па другом берегу реки в старой части
Цюриха с узкими улицами без тротуаров и чере-
пичными крышами, острыми, как домики, сложен-
ные из карт. Она остановилась у сводчатой бази-
лики с двумя какими-то недостроенными башнями
н на позеленевшей медной дощечке, прибитой к кам-
ню, прочла, что этот собор построен еще в XIII веке
и именно здесь началось реформаторское движение
Цвингли *. Старина попадалась па каждом шагу, и
почти каждое старинное здание напоминало о цю-
рихской реформации.
«Мы тоже идем к реформации, — подумалось
Александре,— только но религиозной, а социальной.
Не будут ли эти святые камни Европы свидетелями
иных потрясений и гораздо больших, чем прежние?»
Старина, как и весь город с его зеленой и розо-
вой тишиной и бальзамическим воздухом, усмиряла
недавнее смятение ее чувств. Она долго бродил а
по незнакомым улицам, невольно вслушивалась в
* Цвингли Ульрих — выдающийся швейцарский церков-
ный реформатор и политический деятель начала XVI века,
один из образованнейших гуманистов.	55
неторопливый говор прохожих; даже заметить успе-
ла, что швейцарские немцы говорят по «на» (да), как
пруссаки, саксонцы, даже баварцы, а протяжно
«и-a». Наконец приятно устала и вдруг вспомнила,
что еще ничего пе ела с утра. Зашла в маленькое
кафе с тремя столиками, выпила кофе со сливка-
ми, съела булочку с ломтиком ветчины п тут же в
кафе раздобыла адрес удобного и дешевого пансио-
на. Пошла по адресу и минут через двадцать ужо
сняла большую комнату с видом па озеро и мосты
через реку. Хозяйкой была пожилая краснощекая
вдова в кружевном чепце и в снежно-белом туго
накрахмаленном фартуке с приподнятыми крылыш-
ками над плечами. Потом поехала копкой па вок-
зал, перевезла вещи и сразу почувствовала себя
цюрихской жительницей.
Зачислиться в университет на факультет эконо-
мики и статистики было еще проще, чем найти ком-
нату в старом городе. В то время как в канцелярии
университета ее имя вписывали в книгу студентов,
румянолицая с белыми кружевными манжетками
канцеляристка любезно сообщила ей, что фрейлен
(Александра ее но поправила) будет ровно сто три-
дцатой студенткой университета.
— Я поздравляю вас.— Встала и церемонно по-
жала руку.
Александра справилась, читает ли лекции про-
фессор Генрих Геркнер?
— О и-a, фрейлен. О и-a! Господин профессор
Геркнер — один из самых уважаемых профессоров
нашего университета. На лекциях господина профес-
сора Геркяера аудитория всегда переполнена, фрей-
лен.
Теперь оставалось только познакомиться с Герк-
56 пером. Ей удалось это на следующий день. Он ока-
зался моложе, чем опа ожидала: ему было меньше
сорока лет, а светлая бородка и негустые усы еще
больше молодили его.
Так молод, а уже столько трудов и такое имя!
Оп был очень польщен, когда опа сказала, что еще
в России читала его «Рабочий вопрос» и в Цюрих
приехала ради него.
— «Рабочий вопрос», это уже очень старо, ми-
лая фрейлен.— Оп посмотрел па нее вопроситель-
но.— Фрейлен, я полагаю?
— Фрау,— жестко сказала она.— Я в разводе,
господин профессор.
Вот как.
Судя но выражению его лица, он не очень одоб-
рительно отнесся к ее сообщению. В немецкой Швей-
цария подозрительно относились к «разводкам».
А профессор Геркнер был добропорядочный госпо-
дин. Тем пе менее эта молодая русская произвела
на пего благоприятное впечатление: она безукориз-
ненно говорила по-немецки.
И снизойдя до нее, стал объяснять, что многое,
высказанное им в старой его работе, он ныне тол-
кует совершенно по-новому. Фрау Коллонтай убе-
дится в этом, прослушав курс его лекций. И он га-
лантно приветствовал свою новую студентку из да-
лекой России. Даже произнес что-то многозначи-
тельное, вроде того, что «О эта Россия...».
Ей хотелось прокатиться на белом пароходике
по зеленому озеру, посетить музей древностей и
картинную галерею. Но сначала надо подготовиться
к занятиям. Она взяла абонемент в городской биб-
лиотеке, достала первый том немецкого издания
«Капитала», списала расписание лекций в универ-
ситете, присела на скамье в саду, у здания Швей-
царского национального музея, и карандашиком на 57
страничке блокнота набросала план своей жизни в
Цюрихе. Все строго по расписанию, все по часам:
чтение и прогулки, иначе ничего не успеть. А успеть
должна очень много.
Александра с нетерпением ждала лекций профес-
сора Геркнера. Судя по прочитанному ею «Рабочему
вопросу», лучшего учителя, чем Геркнер, и желать
невозможно. Опа будет штудировать «Капитал», па-
раллельно слушая лекции Геркнера.
Геркнер читал превосходно, не глядя в аккурат-
но разложенные па кафедре перед ним записки, по
так, будто заучил свою лекцию наизусть. Оп гово-
рил об успехах рабочего движения в Англин и Гер-
мании, красноречиво описывал растущую роль
английского профсоюзного движения и предсказы-
вал профсоюзам еще большую роль в государстве.
Две-три лекции Геркнера, и она убедилась, что
избранный ею профессор и впрямь все дальше отхо-
дил от того, что он сам проповедовал в известной
ей книге «Рабочий вопрос». Неоднократно переизда-
вая свою книгу, Геркнер от издания к изданию все
больше изменял ее. Он уже пе считал неизбежным
и необходимым для социализма «господство масс» и
не скрывал, что в возможном «господстве масс» ви-
дит определенную опасность для современной куль-
туры. Он опасался за священные камни Европы, те
самые, о которых когда-то писал русский Герцен.
Это был не тот Геркнер, о котором она мечтала,
уезжая из Петербурга.
Маркс, по его мнению, устарел. Геркнер доказы-
вал, что рабочий класс может улучшить свое поло-
жение и в рамках капиталистического строя без
всякой социалистической революции. В своих лек-
циях оп часто ссылался па современного немецкого
58 экономиста Бернштейна.
Геркпер привык к комплиментам студентов м,
видимо, ждал, что студентка из России только и
ждет случая, чтобы выразить ему свое восхищение.
Он предоставил ей эту возможность и, подойдя к
пей, спросил, достаточно ли для нее доступны его
лекции? Вот уж пе ожидал, что фрау Коллонтай
позволит себе вступить в спор с ним, признанным
европейским ученым, авторитетом в области эконо-
мики и рабочего вопроса! Оказывается, она пе со-
гласна с ним и он обидно, что профессор изменил
свои прежние и куда более верные взгляды. Она
решительно пе согласна с пересмотром марксизма.
— Все эти ваши частичные реформы, которые
вы проповедуете, не решение вопроса, профессор.
Это не социализм!
Ох уж эти русские! Максималисты всегда и во
всем. Все-таки чувствуется не европейский склад
мышления н влияние Азии па характеры. Эта ми-
лая русская дама, так горячо защищающая устарев-
шего Маркса, просто забавна.
Не хочет ли фрау Коллонтай убедиться на деле,
что с помощью социальных реформ, осуществляе-
мых через парламент, можно и без всякой револю-
ции перейти от капитализма к .социализму?
Интересно, где это можно увидеть?
Где? В Англии, милая фрау Коллонтай, в Анг-
лии. И если опа пожелает, пусть съездит в Англию
ненадолго, чтобы убедиться в этом. Он готов дать
ей рекомендательное письмо к Сиднею и Беатриссе
Веббам — известнейшим деятелям фабианского об-
щества в Англии, реформистам. О них фрау Кол-
лонтай не могла не слыхать.
Она действительно слышала о Веббах, и пред-
ложение Геркпера заставило ее призадуматься. Хо-
рошо, она съездит в Англию к Веббам и посмотрит, 59
прав ли профессор Геркнер. Но съездит позже,
после окончания курса.
Продолжала посещать лекции Геркнера, внима-
тельно слушала, но воспринимала их все более кри-
тически. Все более она чувствовала себя «левой».
Журнал Каутского «Новое время» и статьи Розы
Люксембург, особенно ее брошюра «Социальная
реформа или революция?», помогали Коллонтай
укрепляться в ее позициях. Но она привыкла все
проверять, сама во всем убеждаться — и через не-
сколько месяцев поехала в Англию. Посмотрим, что
за чудеса происходят там! Да и потом познако-
миться с такими людьми, как Веббы, всегда инте-
ресно.
Опа уже знала о них все, что могла узнать.
Беатрисса была соавтором своего мужа по многим
трудам. Сидней Вебб вместе с другими писателями
выпустил сборник «Фабианские очерки»—труды
руководителей фабианского общества. Это общество
он основал вместе с английским писателем Бернар-
дом Шоу. Они назвали общество по имени римского
полководца Фабия, прозванного Кунктатором, то
есть медлителем, неспешащим. Медлительность они
провозгласили принципом общества. Не спешить!
Реформа за реформой будет постепенно улучшать
положение рабочего класса. Вот что так правилось
Геркиеру в фабианстве.
Веббы оказались гостеприимными и очень при-
ветливыми людьми. Когда Александра пришла, ми-
стера Сиднея Вебба еще не было дома, приняла ее
Беатрисса. И еще прежде чем в гостиной с камином
красного кирпича нм подали чай и сухое англий-
ское печенье, Беатрисса успела расспросить Алек-
60 сандру о ее семье, жизни, намерениях.
Сидней возвратился с обычной своей прогулки
после обеда, и миссис Вебб сказала, что Сидней
всегда гуляет после обеда и всегда без шапки.
— Вообразите, миссис Коллонтай, всю свою
жизнь! Это у него привычка со студенческих лет
ходить без шапки. Он пе надевает ее даже зимой,
Вообразите, у него вообще пет шапки. Совсем.
Мистер Вебб лестно отозвался о профессоре
Геркнере и сказал, что рад познакомиться с его уче-
ницей. Александра призналась, что хотя и слушает
лекции Геркнера, но не согласна с ним. И объяс-
нила, в чем именно. Веббы стали защищать идеи
профессора Геркнера. Собственно, это были их идеи.
Напрасно миссис Коллонтай критически относится
к реформизму. В Англии, например, проведен це-
лый ряд улучшений в городском хозяйстве, муни-
ципализирован лондонский трамвай, введен хозяй-
ственный способ производства общественных работ
вместо прежнего, когда брали подряды. Вот вам
уже первые признаки социализма, миссис Коллон-
тай. И без революций, заметьте. Вы, русские, пе
понимаете, что многого можно добиться, постепенно
убеждая буржуазию в необходимости определенных
уступок. Конечно, необходимо убеждать и рабочих
придерживаться в борьбе конституционных методов.
— Мы в Англии стараемся избежать потрясений
общества и культуры,— пояснил мистер Вебб.
Александра не возражала, не спорила. Ей ли
переубеждать этих в общем симпатичных мужа и
жену в том, что стало делом их жизни! Она просто
решила, что больше не будет тратить время на по-
сещение Веббов. Она сама своими глазами посмот-
рит, как живут рабочие в Англии. Посмотрим на
ваше знаменитое профсоюзное движение, которым
вы так гордитесь!	61
Коллонтай приготовилась увидеть Лондон в ту*
мане — столько о нем наслышалась! Но стояли яс*
лые весенние дни, и уже зеленели все свободные
незастроенные кварталы и прямоугольники откры-
той земли.
В огромном буром каменном городе между до-
мами, на площадях, между тротуаром и мостовой —
повсюду, где оставался хоть малый кусочек ничем
не прикрытой земли, глаз веселили всевозможных
размеров лужайки. Ей нравились эти зеленый лу-
жайки в каменных джунглях, нравилось, чтф ни
один клочок земли по оставался неозелененцым.
Она не стала задерживаться на респектабельных
улицах, па кипящей площади Пикадилли с потоком
Кэбов, двухэтажными желто-красными омнибусами
и толпами нарядных пешеходов. Только останови-
лась на несколько минут поглядеть на пронесшийся
мимо автомобиль. В Петербурге она еще пе видала
автомобилей. В Лондоне вот уже во второй раз тга
протяжении одного дня встречает эту диковинку.
Действительно, чудо: карета без лошади катит по
улице, пугая лошадей, везущих кэбы и переполнен-
ные омнибусы. Всего один год остался до начала
двадцатой века, газеты уже печатают предсказания
о том, что сулит человечеству новый век. Да, если
бы знать, что он сулит!
«Он должен сулить социальную революцию, со-
циализм,— подумала Александра.— Не может быть,
чтобы и в двадцатом веке не был построен социа-
лизм».
Она свернула на боковые улицы и углубилась
в них. Прошла мрачный квартал, едва освещенный
газовым фонарем у подъезда пивного бара. Пьяная*
сильно накрашенная женщина в шляпке, съехавшей
62 на ухо, вырывалась из рук тащившего ее полицей*
ского. На них равнодушно смотрели толпившиеся
у входа небритые мужчины в грязных и мятых кон-
ках, с опухшими лицами. Девочка лет двенадцати
робко предлагала себя прохожим.
«О проституции Веббы по говорили. Интересно,
какими такими постепенными реформами они соби-
раются с ней бороться?»
Она пе впервые была в большом городе, да п
в Петербурге привыкла к разящим контрастам меж-
ду блистающими улицами центра и нищетой рабо-
чих окраин. Но где бы она ни встречала эти кон-
трасты, это были контрасты между комфортабель-
ным центром в отдаленными от пего нищими
кварталами рабочих. В Лондоне было не то. Чтобы
попасть в мир нищеты, в лондонские трущобы, не-
зачем было путешествовать па окраины. Стоило
прохожему свернуть с респектабельных освещенных
голубоватым светом газовых фонарей Оксфорд-стри-
та, Флпт-стрита или других главных улиц, и почти
сразу оп попадал в грязный сумрачный город с уз-
кими тротуарами, с пьяными возле трактиров, рахи-
тичными детьми, играющими среди шлифующих
тротуары проституток...
«Ах нет, мистер Вебб,— мысленно спорила опа
с Сиднеем Веббом,— муниципализация трамвая по
поможет. Здесь нужно именно потрясение, именно
все встряхнуть. Революция, а пе милостивые уступ-
ки капиталистов».
Александра покидала Англию, уверившись в бес-
силии реформистов, еще более «левая», чем уезжа-
ла из Цюриха. У нее было чувство, будто за этот
год вне России она прожила много лет, стала зорче,
опытнее, увереннее в себе. Ей не терпелось скорее
«в дело», скорее действовать, работать в России,
применить свои знания, опыт. И еще — неотступно 68
преследовал ее в мыслях розовый облик маленького
сына. Даже в Лондоне па улице, в толчее, в грохоте
английской столицы она вдруг останавливалась, за-
мирала так, что прохожие с разбегу па нее нале-
тали, и спрашивала себя: «Что сейчас, в эту минуту
Хохля? Играет? Спит? Ест? Не мучает ли взрослых
вопросом, когда его мама приодет?»
И в последний момент изменила намеченный
было маршрут: из Лондона вернулась пе в Цюрих,
а в Россию, домой. В Петербург.
О что это была за встреча с сыном в доме стари-
ков Домонтовичей! Бабушка с трудом оторвала их
друг от друга.
— Ты задушишь ребенка, Шура.
И куда более легким, чем опасалась,— свидание
с Владимиром Коллонтаем.
Бросились в глаза три номера журнала «Образо-
вание» со статьей Александры Коллонтай «Основы
воспитания по взглядам Добролюбова». Она еще пе
листала их, еще даже не видела напечатанным свое
имя. Так значит, Владимир уже читал статью своей
бывшей жены и бережно сохранил журналы?
У него вид был очень смущенный, растерянный
и вместе с тем полный надежды: «Неужели она
вернулась к нам?»
Промолчал о надеждах. Только сказал:
— Поздравляю тебя. Ты уже выступаешь в пе-
чати. Я читал. Прекрасная статья, дорогая.
— Спасибо, Володя. Рада, что ты читал.
Он тихо спросил:
— Ты довольна жизнью? Ты счастлива?
Счастлива ли? Она переспросила, так и оставив
его вопрос без ответа. Сказала, что по крайней мере
знает, во имя чего живет. Жизнь осмыслена целью.
64	— Рад за тебя, дорогая.
Оп понял, что к ним опа пе вернулась.
Она поспешила сократить свидание с ним. Он
пи о чем ее не просил. Но она видела следы страда-
ния па ого лице. Она понимала, что продолжает его
любить, и, пересилив себя, поторопилась расстаться.
Л с Лелей Стасовой пе могла наговориться. Ста-
сову интересовало, что Александра видела за гра-
ницей, какие течения ныне у эмигрантов, кого
встретила в Лондоне? Александру — что тут в Рос-
сии, каковы настроения, как идет работа в под-
полье, как транспорты нелегальной литературы из-
за границы? Как народники? Неужели все еще по
сдали своих позиций?
Стасова только дивилась ее вопросам. Стало
быть, Шура не знает, как все изменилось в России?
Когда уезжала в Цюрих, борьба еще шла между
народниками и марксистами. Кумирами русской ин-
теллигенции были Бельтов-Плеханов, молодые Стру-
ве и Туган-Барановский. Теперь совсем не то. Ле-
гальные марксисты открыто начинают защищать
капитализм, скатываются к ревизионизму.
Стасова повторила, что сейчас главная теорети-
ческая борьба — это борьба с легальным марксиз-
мом. Ульянов и другие молодые теоретики социал-
демократической партии возглавляют эту борьбу.
Они сколачивают партию в подполье.
— Струве фактически уже отошел от марксиз-
ма. И Туган-Барановский тоже. Да не хотите лн
сами послушать Струве?
— Где?
— На днях у нас дома, за чашкой чаю. Это
устраивает отец. Струве сделает доклад. Мой отец
время от времени устраивает такие «чашки чаю». От
его имени приглашаю вас. Приходите послушать,
Шура. Из любопытства.	65
3 Эм. Миидлил
В назначенный день с шести часов вечера, когда
над широкими тротуарами Петербурга давно уже
светились газовые рожки, тяжелые дубовые двери
со стеклянным верхом в подъезде большого пяти-
этажного дома на Фурштадтской то п дело распа-
хивались, впуская гостей, приглашенных к Стасо-
вым. Так уж было заведено, что приглашение па
чашку чаю к присяжному поверенному Стасову обе-
щало гостю пе только приятную беседу с хозяевами
ва чайным столом, ио главным образом встречу
с кем-нибудь из нынешних знаменитостей. Чаще
всего это сулило доклад какого-нибудь вольномыс-
лящего ученого мужа. Сегодня таким ученым му-
жем был сам Петр Берпгардович Струве, отце моло-
дой, по уже весьма известный в петербургских
кругах экономист. Пришла н другая нынешняя
модная знаменитость, Тугап-Барановский,— кумир
студенчества Петербурга, автор популярных трудов
ио политической экономии.
Стол в очень просторной столовой с огромным
трехстворчатым буфетом, украшенным мраморной
доской, был накрыт. На столе, как всегда у Стасо-
вых, к чаю все попросту: мед, масло и сухарницы
с домашними сдобными сухарями на чайной розо-
вой скатерти с бахромой. Самовар, однако, еще пе
внесли. Чай по обычаю полагался после духовной
пищи. А духовную принимали в гостиной рядом с
кабинетом Дмитрия Васильевича. Народу набралось
столько, что стулья пришлось принести из столовой
и даже из Лелиной комнаты. В углу под портретом
Василия Петровича Стасова — знаменитого русского
архитектора, деда Елены Стасовой, за ломберным
столиком в кругу света от пузатой керосиновой
лампы с абажуром зеленого стекла в креслицах
восседали председатель собрания Туган-Баранов-
скип II его друг — докладчик Петр Берпгардовкч
Струве.
Леля Стасова и Александра уселись в последнем
ряду вдвоем на бархатном пуфе и слушали.
Стоило только закрыть глаза, и начинало казать-
ся, что Александра снова в аудитории Цюрихского
университета слушает профессора Геркпера. Даже
ссылки на немецкого социал-демократа Бернштейна
совершенно те же, что в Цюрихе. Струве отличало
от Геркпера только то, что он говорил о судьбах
России. Но России предстоит еще пройти западно-
европейский путь капиталистического развития, гос-
пода. Нам еще учиться и учиться у Европы! Струве
требовал свободы критики Маркса, отвергал теорию
прибавочной стоимости, отрицал неизбежность дик-
татуры пролетариата.
Большинству гостей доклад Петра Струве по-
правился. Ему похлопали не только из вежливости,
но и потому, что сами так думали: нам, господа,
пора стать трезвыми политиками, нельзя зары-
ваться! Молодой человек, некто Авилов, попробовал
выразить недовольство докладом, даже протестовать.
Ему напомнили о приличиях. В конце концов
здесь, господа, пе митинг, мы с вамп в гостях...
Александра посмотрела па Лелю. Стасова вы-
нуждена молчать: опа дочь хозяина дома, oil не
пристало обрушиваться па гостя отца. Но Алек-
сандру словно взорвало. Опа не могла усидеть на
месте, поднялась и попросила слова. Тугаи-Баранов-
скпй с неудовольствием посмотрел па нее. Он два-
жды переспросил ее фамилию, имя. Неохотно пре-
доставил слово.
Ей еще никогда не приходилось выступать с
речами против инакомыслящих. Она еще сама не в7
3*
знала, умеет ли выступать, складно ли говорит?
Удастся ли вслух ясно выразить свои мысли?
Струве слушал ее, саркастически улыбаясь. Ту-
гап-Бараиовский хмурился и поминутно смотрел па
часы. Кто-то из почтенных гостей в сюртуке пере-
бил ее неодобрительным возгласом: «Громкие фра-
зы, сударыня!» — «Громкие? — подхватила она.—
Да, громкие, потому что громок голос пролетариа-
та!» Другой заметил язвительно: «Ваши речи
только па руку реакции!» Раскрасневшись, опа от-
ветила, что пе собирается состязаться со Струве в
его помощи русской реакции. Это реакции на руку,
что нашелся бывший марксист, который критикует
Маркса и отвергает теорию прибавочной стоимости.
Кто нынче в восторге от повой позиции господина
Струве? Вы сами знаете кто. Правая, реакцион-
ная печать. Скажи мне, кто тебя хвалит, и я скажу
тебе, па кого ты работаешь. Скажи мне, кто тебя
защищает, и я скажу тебе, чей ты друг. Кто же за-
щищает господина Струве? Царская цензура, гос-
пода! Известно ли вам, что сборник, в котором
помещена была статья К. Тулина «Экономическое
содержание народничества и критика его в книге
г. Струве»,— сборник этот сожжен по приказу цар-
ской цензуры? Но с той поры господин Струве еще
дальше отошел от марксизма, стал еще ближе реак-
ционерам. Поздравляю вас, господин Струве!
Ей очень хотелось сказать, что К. Тулин — это
молодой марксист Владимир Ульянов, который бле-
стяще доказал реакционность позиции Струве, но
она сдержалась: пе знала, уместно ли сейчас рас-
крывать псевдоним Ульянова: здесь много незнако-
мых людей. Ей аплодировала только Леля и еще
68 два-три человека. Все остальные поднялись и один
за другим стали подходить к Струве и Туган-Бара-
повскому и пожимать им руки.
— Это просто дерзость выступать против таких
авторитетов!
Леля затащила ее в свою комнату и обняла:
— Вы молодец. Просто совсем молодец, Шура.
Прирожденная агитаторша!
Она не осталась к чаю, и Леля пе настаивала па
этом.
Успех первой статьи о воспитании ободрил Але-
ксандру. Ее увлекала идея написать статью против
Бернштейна и о бессилии реформистов. Написала
и отнесла в «Научное обозрение». Статья там по-
нравилась. А через некоторое время статью ей вер-
нули, перечеркнутую красным карандашом цензуры.
Не так-то просто в России печататься, милости-
вая государыня. Не так-то, знаете, просто.
С Владимиром опа виделась еще дважды. Он все
так же смотрел на нее страдающими глазами и ни
разу не заговаривал об их отношениях. Она читала
в его глазах надежду на то, что она еще вернется
к нему. Понимала, что сама против желания подает
ему эту надежду; он но мог не видеть, как ей труд-
но в разлуке с ним, как ее тянет к нему.
Самыми счастливыми часами ее жизни в Петер-
бурге были часы свидания с сыном. Маленький
Хохля вырос за этот год, стал еще более походить
на Владимира, и когда Александра заглядывала
в его глазенки, она чувствовала, что Петербург
властно овладевает ею.
Век уже подходил к концу. Украшенные разно-
тщетными стеклянными шариками и ватными, в
сверкающей бертолетовой соли снегурочками елки
сияли в зеркальных витринах магазинов на Нев-
ском. Ни один помер петербургской газеты пе обхо- 69
дился без очередного фельетона па тему «конец
века». Даже падение общественных нравов объяс-
нялось этим «концом». Печатались объявления зна-
менитых гадалок, предсказывавших людям судьбу в
новом, XX веке.
В один из декабрьских дней, когда газовые фо-
нари на Невском, и на Владимирском, и па Литей-
ном зажглись уже в четыре часа пополудни, где-то
возле Пяти углов Александра второпях налетела па
молодую женщину в скромной шубке и меховой
шапочке пирожком. Не поднимая головы, извини-
лась и готова была бежать дальше к Невскому, как
вдруг услыхала:
- Шура!
Оказалось, столкнулась она с Евгенией Форту-
нато, давнишней своей приятельницей. Бог знает,
сколько лет не видалась с нею — со времени, когда
еще вместе ездили по балам! Но имя Евгении Фор-
тунато уже раз или два встречала в печати. Женя
становилась профессиональным литератором. Под-
руги отошли с тротуара к степе дома. «Ну как
ты?» — «А ты?»
Александра сказала, что недавно из-за границы.
И вся «с головой» захвачена пропагандистской ра-
ботой. Некогда даже вздохнуть, п это самое радост-
ное. Муж? Но с мужем опа разошлась. Сын? Сын
сейчас с пей. Собственно, чаще с няней, чем с ней.
Но иногда отвозит его к бабушке с дедушкой. Да,
родители живы, но она живет отдельно от них. Сей-
час она очень, очень спешит. Но если Женя хочет,
пусть придет сегодня вечером в клуб на Боровой.
Она там выступает сегодня. И будет рада, если
Женя ее послушает.
Фортунато сказала, что непременно придет. Они
70 расстались до вечера.
Когда вечером Евгения вошла в переполненный
женщинами зал клуба на Боровой, Александра
Коллонтай, в черном платье со шлейфом, с модной
прической, уже говорила с эстрады. Только жен-
ственность агитаторши да покрой платья напомина-
ли прежнюю Шурппьку Домоптович, с которой
Евгения когда-то бывала ыа петербургских балах.
Но то, что говорила Александра, обращаясь к слу-
шательницам, ничем не напоминало светскую ба-
рышню, дочку известного генерала.
— Нс будьте рабынями! Не подчиняйтесь холоп-
ски своим хозяевам! Придет день, когда мы, жен-
щины, наравне со своими отцами, мужьями и
братьями будем управлять государством, будем
участницами мирового социального движения. Жен-
щинам надо объединяться, поддерживать друг дру-
га! В единении — сила!
Потом опа говорила о том, что близок великий
час, грядет социальная революция и что рабочие
стачки и сходки приближают ее наступление. И что
у женщин общие интересы с рабочим классом.
Для многих женщин — работниц питерских фаб-
рик, белошвеек, наборщиц из типографий, даже
учительниц, пришедших сюда впервые, слова эти
з в уч ал и п ен р и в ы ч по.
После лекции Коллонтай разыскала Евгению
Фортунато, спросила, каково ее впечатление?
— Шуринька, по ведь ты рискуешь! Такие
речи! В зале могли сидеть пшнкп.
Александра рассмеялась. Да будет Жене извест-
но, что Шуру часто выручают ее хорошо сшитые
платья. Шпик прежде всего старается запомнить
наружность крамольного агитатора. А увидит хо-
рошо одетую даму — явно «из общества» — и сразу 71
решит: «Ну пет, это по революционерка». И слу-
шать ее не станет.
Где только нс выступала опа: п на Обводном, и
на Выборгской стороне, и за Невской заставой, и
в клубе на Боровой...
Она не преувеличивала, сказав Жене, что дух
перевести времени пе хватает. Мало того, что
выступала с речами, вела кружки за Невской заста-
вой, еще и воззвания составляла, хранила подполь-
ную литературу, прятала ее даже в доме отца-гене-
рала. В генеральском доме не станут искать тайни-
ки с подпольной литературой. Надо было еще нахо-
дить время для свиданий с сыном.
Усталость приходила вместо с чувством удов-
летворения. Но и того, что делала, ой казалось
мало. Спохватилась, что совсем не писала в послед-
нее время. А уже давно в мыслях замысел книги о
жизни финляндских рабочих. Она знала Финлян-
дию, была знакома со многими деятелями рабочего
движения этой страны. Да опа просто еще любила
ее с самого детства, когда приезжала бывало на
дедушкину ферму. Александра продолжала собирать
материалы. И как только выдавался свободный час,
чаще всего по ночам, садилась писать. Она видела,
что сила промышленного пролетариата в Финляндии
нарастает. Все четче классовая борьба, особенно те-
перь, когда создана новая финская рабочая партия
в противовес националистическим буржуазным пар-
тиям этой страны. Она продолжала переписку с зна-
комыми ей финнами социал-демократами и помогла
им создать первый стачечный фонд. Чем больше свя-
зывалась с финским рабочим движением, тем легче и
увлекательнее писалась книга. Работая над книгой,
она написала также статью о Финляндии на немец-
72 ком языке для германского журнала «Новое время».
Написала статьи о финляндских рабочих для петер-
бургских журналов «Научное обозрение», «Образо-
вание» и «Заря». Отнесла в толстый журнал «Рус-
ское богатство» еще одну большую статью.
Ей исполнилось двадцать восемь лот. Уже было
что вспомнить, что рассказать о жизни.
Календари возвестили о наступлении нового,
двадцатого века. Шли споры о бурской войне. О бок-
серском восстании в Китае. О деле Дрейфуса. О То-
масе Эдиссопе. О молодом Художественном театре
в Москве... Двадцатый век начинался войнами, чу-
десами техники.
Глава пятая
гостях у Плеханова
Рыкова Цюрих, уже знаке-
^мый, «свой» Цюрих. На этот
раз пригожая вымытая чужбина обрадовала со
встречей с автором книги, произведшей на нее
сильнейшее впечатление, «Социальная реформа или
революция?» Надо же такую удачу: только при-
ехала в Цюрих — услыхала, что состоится митинг
с участием прибывшей из Германии социал-демо-
кратии Розы Люксембург.
Александра слушала эту маленькую болезненную
женщину -с восхищением. Некрасивая, с резкими
чертами лица немецкая агитаторша хорошела бук-
вально с каждой новой произносимой ею горячей и
гневной фразой. В этой хрупкой фигурке все ды-
шало страстью и верой. Всю силу своего целеуст- 73
ремлепного гнева агитаторша порушила на ревизио-
ниста Бернштейна и па его учеников в разных
странах.
«Вот у кого учиться!» — подумала Александра.
После митинга она протиснулась к Люксембург, за-
говорила с ней. Но Люксембург окинула ее крити-
ческим взглядом и пе проявила никакого желания
поддерживать знакомство с згой изящной красот-
кой-студенткой. Коллонтай почувствовала, что видом
своим вызвала к себе недоверие. На глаза наверну-
лись слезы обиды. Неужели Роза Люксембург не
доверяет ей только из-за ее туалета? Окруженная
слушателями, Люксембург внимательно присмотре-
лась к Александре. Что-то вдруг изменилось в ее
остроугольном, освещенном как бы изнутри лице.
Она неожиданно предложила ей встретиться на
следующий день. И когда встретились и разговори-
лись, великая агитаторша прониклась симпатией
к своей собеседнице. Александра расцвела, когда
Люксембург, пожимая ей на прощанье руку,
сердечно произнесла: «Мой дорогой русский това-
рищ!».
Цюрих после отъезда из пего Люксембург вдруг
показался пе интересным, пустым. Что толку про-
должать слушать лекции Геркпера и спорить с ним!
Надо быть ближе к политическим эмигрантам из
России, а центр русской политической эмиграции —
Женева. Даже сам Плеханов живет в Женеве. Имя
Плеханова произносилось с благоговением всеми
марксистами. Для Александры имя Плеханова зву-
чало как легендарное. Ей казалось, что если бы
когда-нибудь встретилась с ним, то от растерянно-
сти не знала бы о чем говорить.
Чуть ли не перед отъездом ее в Женеву пришло
74 письмо от отца. Старый генерал давно уже занп-
мался Балканами, недаром вскоре после освобож-
дения Болгарии русскими был назначен па ноет
губернатора города Тырпово. Он просил дочь поис-
кать где-нибудь в Европе запрещенную в России
книгу «Македония и Восточная Румелия», хотя бы
па две недели прислать ее. Сделав нужные выписки,
оп тотчас ее возвратит. В Петербурге пе достать, а
для работы надобна ому очень.
Александра приехала в нарядную, с широкими
набережными-променадами, со сверкающей шапкой
Монблана над озером, с многоязычной толпой на
улицах голубую Женеву. Устроившись в недорогом
пансионе, отправилась в городскую библиотеку и
стала рыться в каталоге русских книг. Очень хоте-
лось бы сослужить службу отцу. Отца всегда нежно
и благодарно любила.
Она уже и вовсе было отчаялась — система ката-
лога в женевской библиотеке была ей незнакома.
Вдруг почувствовала на себе чей-то взгляд, подняла
голову. Мужчина лет сорока пяти с небольшой тем-
ной бородкой и опущенными густыми усами, внима-
тельными глазами, видимо, уже давно наблюдал за
пей. Он сидел за читальным столом. Шляпа-паиама
тульей вниз лежала перед ним на пачке русских га-
зет. Они встретились взглядами, незнакомец поднял-
ся и подошел к Александре. Она ищет какую-то рус-
скую книгу? Но может ли оп ей помочь? По-впдпмо-
му, она здесь впервые? Опа объяснила, что ищет
книгу о Македонии для своего отца; если найдет,
то перешлет ему почтой, а может быть, сама отвезет,
если решит возвратиться в Петербург в ближайшее
время. Его удивило, что возвращение в Россию за-
висит только от ее собственного решения. Он привык
здесь к русским, для которых возвращение на ро-
дину невозможно,— к политическим эмигрантам. 75
Подумал и предложил ей как-нибудь па днях посе-
тить его.
— Расскажете мне о России.
Видя ее недоумение и ие сомневаясь, что ей зна-
кома его фамилия, назвался:
— Плеханов.
Он уже поклонился ей, в дверях с панамой в руке
обернулся и улыбнулся, прежде чем скрыться, а она
все стояла, не веря себе, в каком-то окаменении
чувств. Как! Он Плеханов?
Нс было бы неловко — ио дожидаясь вечера, по-
шла бы к нему. Но потерпела дня три для приличия
и отправилась. В дом впустила жена Плеханова Ро-
залия Марковна, маленькая, живая, словоохотливая.
Так ее встретила, будто давно с пей знакома. Плеха-
нов еще не вышел к гостье из своего кабинета, а опа
уже почувствовала себя в его доме легко. Робость, с
которой шла к дому Плеханова, исчезла минут через
пять после знакомства с Розалией Марковной. Может
быть, потому и почувствовала себя так спокойно, что
обстановка ничем не отличалась от домашней обста-
новки обыкновенных людей, средних русских интел-
лигентов. Книги, видно, пе помещались в кабинете
хозяина — полками были закрыты стены в коридоре,
даже в небольшой гостиной с мягкой мебелью, даже
в столовой с большим столом, рассчитанным на мно-
голюдные застольные беседы частых гостей. Но сего-
дня Александра была единственной гостьей. Столовая
разве только книжными полками на одной из стен
отличалась от обычных столовых петербургской ин-
теллигенции. Покойные, удобные кресла, уютные за-
навеси па окнах и светлая с острыми складками ска-
терть па обширном столе с гнутыми толстыми нож-
ками. Чайный сервиз хорошего топкого фарфора, се-
76 ребряные чайные ложечки и лапчатые щипчики в
фарфоровой сахаринцо, и поджаренные ломтики бе-
лого хлеба иод салфеткой, и желтое швейцарское сли-
вочное масло в изящной масленке. Не хватало толь-
ко самовара у места хозяйки дома. Но вместо само-
вара стоял никелированный металлический чайник с
синей фаянсовой ручкой и на нем другой маленький
чайничек для заварки.
Розалия Марковна сказала, что Георгий Валенти-
нович сейчас выйдет, и пригласила к столу, спросила,
какой чай предпочитает гостья, крепкий или слабый,
налила и подала ей чашку ароматного крепкого
чаю. И сразу полюбопытствовала, давно ли опа из
России и что там, на родине? И вдруг оборвала
себя:
— Или нет, пет, подождем Георгия Валентинови-
ча, без пего не надо рассказывать.
Георгий Валентинович вошел почти тотчас. От
него пе укрылось, что гостья рассматривает, изучает
его, словно стараясь запомнить. Он чуть улыбнулся
в усы: привык к этим почтительным и восторженным
изучающим его взглядам. Он был по-мужски очень
красив: узкое, чуть удлиненное лицо с сияющим
лбом, обрамленное от самых висков тоненькой ниточ-
кой темной бородки, переходившей в короткий кли-
нышек, опущенные книзу густые и постепенно утон-
чающиеся усы и тяжелые темные брови над полны-
ми спокойствия и ума глазами в глубоких глазницах.
В своем светлом костюме и стоячем крахмальном во-
ротничке с отогнутыми углами он походил на привет-
ливого детского доктора. Пожалуй, это впечатление
создавалось благодаря его мягким движениям, добро-
те его голоса и доброжелательной внимательности
глаз. Он расспрашивал о настроениях молодежи в
России, о деятельности рабочих кружков и, казалось,
слушал пе только ушами, но и глазами. Для пего не 77
был новостью подробный рассказ Александры о том,
что вся молодежь в России («Конечно, лучшая часть
молодежи»,— поправилась Александра) зачитывается
его книгой «К развитию монистического взгляда па
историю». В который раз выслушав весть об этом, он
только кивнул головой и, размешивая ложечкой са-
хар в чашке, спросил, что же еще читают? Александ-
ра назвала Ильина — Ульянова. Сказала, что идея
этого молодого марксиста становятся все более попу-
лярными. Правая бровь Плеханова взметнулась, да
так и застыла изогнутой. Он пренебрежительно за-
метил, что Ульянов, конечно, довольно талантливый
молодой человек.
— Спору пет, оп умев, по явно склонен к синди-
кализму. Мне он чем-то напоминает Бакунина.
Ее поразило, что в тоне Плеханова прозвучала
нотка недоброжелательности. Но обаяние Плеханова
было так велико, что она н в мыслях ие посмела его
осудить.
Когда Коллонтай уходила, Плехановы просили ее
заходить к ним, однако не очень настойчиво. Она
утла, очарованная хозяином дома.
...Горе всегда подкрадывается неожиданно; его ие
ждешь, не думаешь о нем. Умер отец. Александра
Михайловна потеряла одного из самых близких ей
людей.
«После этого в моей долгой жизни было много вся-
ких потерь и трагических моментов,— вспомнит она
позднее,— но со смертью отца я узнала, что такое
боль отчаяния от невозвратимостп утраты...»
78
Глава шестая
Бездействие — не окизнъ
J®двадцати пяти километрах от
"Парижа, в местечке Дра-
вейль, среди одноэтажных домиков, крытых цветным
шифером и окруженных цветничками с душистым
горошком, в узеньких улочках, мощенных булыжни-
ком, по которым изредка проносились велосипедисты,
ничто не напоминало близости великого города на пе-
рекрестке дорог Европы. Здесь жили ушедшие на
пенсию чиновники, престарелые парижские букини-
сты, передавшие своим преемникам лотки с книжны-
ми сокровищами, вышедшие в отставку учителя, мел-
кие служащие, ежеутренне отправлявшиеся на вело-
сипедах в Париж. Но было места более пригодного
для жизни философов. И было бы странно, если бы
супруги Лафарги жили в кипящем котле Парижа, а
не в прозрачном покое местечка Дравейль.
Ступая по узеньким кирпичным тротуарам, Алек-
сандра волновалась еще больше, чем в Женеве, ког-
да впервые спешила на квартиру Плеханова. Уви-
деть ученика и зятя Карла Маркса, легендарного
участника Парижской коммуны, ученого и филосо-
фа, одного из авторов программы Французской рабо-
чей партии — Поля Лафарга! Увидеть его жену —*
дочь Маркса! У нее было чувство, будто какое-то
чудо сейчас перенесет ее сквозь время в мир, кото-
рый доныне она могла представлять себе только по
книгам.
Поль Лафарг с садовой лейкой в руках поливал
грядки с душистым горошком, когда она вошла в
калитку его палисадника. Заслышав шаги, оп вы-
прямился, поставил лейку на дорожку между гряд- 79
ками и зашагал навстречу. Ему было под шестьде-
сят. Голова казалась непропорционально большой
из-за необъятного лба. Она удлинялась густой седею-
щей шевелюрой, в раздвоенной бороде терялись гус-
тые усы. Лафарг на коду застегнул просторный ра-
бочий пиджак, поправил мягкий отложной воротни-
чок и сбившийся шелковый шарфик па мягкой
манишке рубашки. Должно быть, оп перед этим стоял
на коленях, роясь в грядках: маленькие комочки
земли так и остались на коленях его вытянутых пу-
зырями штанов. Его молодили быстрые, живые, пол-
ные душевного веселья глаза. Оп встретил Александ-
ру, улыбаясь одними глазами.
Через четверть часа опа уже сидела в просто об-
ставленной, с цветами на окнах столовой Лафаргов.
Лаура была года па три моложе мужа. Опа не седе-
ла, и ее темные волосы локонами спускались на пле-
чи. Домашний наряд ее — очень широкая колоколом
юбка и белый воротничок на блузке с множеством
черных пуговичек от самого горла и до корсажа —
все отдавало модой шестидесятых годов только что
минувшего века. Не в таких ли платьях заходила опа
в заваленный книгами лондонский кабинет Карла
Маркса? У нее были крупные волевые черты лица.
Опа и сейчас производила впечатление красивой жен-
щины. Голос ее звучал добротой и достоинством.
Александре бросилась в глаза предупредитель-
ность и нежность друг к другу пожилых супругов.
«Да они все еще как влюбленные»,— подумалось ей.
Лафарги, как когда-то Плехановы и супруги
Веббы, расспросили Александру о ее жизни, семье...
Ей показалось, что ни Веббы, ни Плехановы пе поня-
ли ее так легко, как Лафарги. Они пе выразили ни-
какого недоумения, когда она объяснила им, почему
80 оставила любимого мужа и маленького дорогого ей
сына. Только многозначительно переглянулись, и опа
прочла их взгляды. Да, Поль и Лаура понимали, что
немногим дано счастье, которое досталось им: вмес-
те с любимым делать одно общее дело, думать и чув-
ствовать так же, как думает и чувствует он.
У Александры на душе стало легко, когда она убе-
дилась, что Лафарги понимают ее. Поль даже ска-
зал ей:
— Вы совершенно правы, мадам. Бездействие —
это не жизнь.— И как-то странно взглянул па жену,
вызвал своим взглядом ее улыбку и сам улыбнулся
ей: — Мы с Лаурой давно уже говорили об этом.
У Лафаргов угощали чаем со сливками й яблока-
ми из собственного сада. Когда Лаура вышла па кух-
ню за чайником, Александра заметила вскользь, что,
наверно, мсье Лафаргу часто надоедают просьбами
рассказать о Карле Марксе. Но мсье Лафарг не мо-
жет пе понимать, что людьми в этих случаях движет
не праздное любопытство. И он, разумеется, понял
и охотно стал вспоминать о Марксе.
Он сказал, что был только писцом и писал под
диктовку Маркса. Ведь он был тогда совсем молодым
человеком двадцати двух лет. Но он имел возмож-
ность наблюдать, как работает Карл Маркс. Любая
тема вызывала в Марксе всю полноту относящихся
к пей фактов и соображений. Но изложение идей
Маркса всегда отнимало у него много времени имен-
но из-за этой полноты фактов.
Лафарг говорил:
— Видите ли, Маркс постигал самую суть вещи.
Оп видел не только поверхность — он проникал во-
внутрь всего, что наблюдал. Он хотел изобразить всю
жизнь этого мира. Вы понимаете, жизнь мира в его
действиях и противодействиях! — Поль положил на
стол обе вытянутые руки со сжатыми кулаками, 81
привалился к спинке стула с откинутой назад голо-
вой, на минуту застыл подвижно, потом резко по-
дался вперед всем корпусом.— Маркс мне сказал
однажды, и он вмел право сказать это: «Я творю суд
истории и воздаю каждому по его заслугам».
Гостье уже нс пришлось далее расспрашивать Ла-
фарга о Марксе. Оп сам увлекся воспоминаниями и
стал рассказывать, с какой удивительной добросове-
стностью работал Маркс. Любую цифру, любой факт,
приводимый им, он подтверждал ссылкой на самые
выдающиеся авторитеты. Надо было проверить ка-
кой-нибудь даже незначительный факт, и Маркс ужо
спешил в Британский музей. Никогда ие говорил о
предмете, прежде чем не изучит его основательно...
А как тщательно он отделывал своп рукописи! Как
добивался предельной четкости фразы, чтобы ни одна
его мысль пе могла истолковываться двояко! Как-то
даже признался, что скорее сожжет свои рукописи,
чем оставит их незаконченными.
Когда Александра прощалась с Полем и Лаурой,
они просили ее бывать у них, а если уедет из Пари-
жа, писать.
Так началась ее дружба с Лафаргамп. И вечера,
проведенные hotoxi в Дравейле в их маленьком до-
мике, воспоминания Поля о Марксе и его рассужде-
ния о назначении человека, о цели и смысле жизни, и
его мысли о рабочем движении—'see это было для
Александры школой. Она выходила из этой школы
еще более сильная, зоркая, верящая в правильность
избранной ею цели. Беседы с Лафаргом помогали ей
жить.
Она испытала чувство радостной гордости, чи-
тая однажды письмо Лауры: «...Я и мой муж счаст-
82 ливы получить от Вас известие. Мы прочитали Ваше
письмо, которое мы сегодня получили, с большим удо-
вольствием и интересом..л
Опа писала нм из Швейцарии, из Брюсселя, из
Берлина, и всегда ответное письмо от Лафаргов было
для лее праздником.
В Берлине она познакомилась с Каутским. Он
вспомнил, что она присылала своп статьи для его
журнала «Новое время». Александра снова начала
печататься в этом журнале иод псевдонимом Элины
Малин. В Берлине опа еще ближе сошлась с Розой
Люксембург. Так ширился круг друзей. Эти друзья
говорили на разных языках, жили в разных странах,
по у них у всех была общая цель л общее дело жиз-
ни. Все вместе они образовывали единую семью с об-
щими интересами. Александра чувствовала себя чле-
ном этой семьи. Ес родиной теперь была вся много-
людная планета Земля, и стоило жить, чтобы бороть-
ся за переустройство жизни на этой многолюдной
планете.
Однако на великом пространстве всемирной Ро-
дины есть наиболее родные, излюбленные края. Та-
ким родным, наиболее близким ей краем была стра-
дающая Россия. Она знала многие языки, по родным
ее языком был русский. Говорила па многих язы-
ках — думала только по-русски.
В газетах опа прочла о гастролях своей сестры
Жени в Италии. Имя оперной певицы Евгении Мра-
виной уже гремело но в,сей Европе. Радостно было
бы повидаться с Женей. Сколько лет пе видались!
Но Александру тянуло в Россию. Надо было исполь-
зовать право жить в Петербурге, пока полиция не
взялась за нее. Теперь Александра Коллонтай воору-
жена опытом еще надежней, чем прежде.
Опа вернулась в Россию. Время сделало, что мог-
ло: когда случалось вспоминать бывшего мужа, было 83
84
ужо но так больно, как прежде. В сущности, уже не
было больно. Становилось лишь грустно. К Коллон-
таю у нее осталось теплое чувство, благодарность за
прошлое, уважение. Сына взяла к себе. Сняла кро-
хотную квартирку и наняла пялю для Миши.
Часто заходила к Стасовой. Снова распространяла
литературу, вела кружки за Невской заставой. Ста-
сова посвятила ее и в тайны транспортировки лите-
ратуры из-за границы. Открылась вполне легальная
лавка, куда поступали заграничные гипсовые стату-
этки для продажи. Но внутри этих статуэток была
ловко запрятана нелегальная литература на тонкой
бумаге. Литературу извлекали, а статуэтки пускали
в продажу па улицах Петербурга. Приходили тран-
спорты газет, отпечатанных на особой английской бу-
маге: тонкой, но очень прочной. Склеенные газеты
были заделаны в переплеты детских книг или иллю-
стрированных альбомов. Сняв переплет, из него вы-
нимали газеты, отделяли лист от листа, читали и пу-
скали их по рукам. Литература шла через Швецию,
через Финляндию. Помогали кондукторы, кочегары и
машинисты...
Два года пе протекли — пролетели. В Петербург
пришли вести о расколе партии на мепыпевиков и
большевиков. Стасова и раздумывать даже пе стала,
за кем идти. Сказала, что большевичка, ленинец.
Александру смутило известие о расколе. Она нс была
готова к выбору между большевиками и меньшеви-
ками. Разногласия между ними казались ей не столь
уж значительными.
Опа продолжала оставаться агитатором, работни-
ком русской социал-демократии, формально не при-
мыкая ни к одной из группировок партии.
— Поймите, Леля, я просто социал-демократка,—
говорила она Стасовой.
— Ну долго у вас пе продлится это ваше «прос-
то»,— пророчила Стасова.
...Восьмилетпий сынишка уже приготовил уроки
и укладывал свои тетради и учебники в ранец — завт-
ра с утра ему в школу. А она, сидя за столом над
раскрытой книгой, не читала и, глядя на сына, все
думала: с кем же она? Кто же опа, русская социал-
демократка Коллонтай,— большевичка или меньше-
вичка?
Теперь ужо известно, что Плеханов больше не ра-
ботает вместе с Лениным. Раскол в партии углубил-
ся, Плеханов и Лепин стоят на разных позициях.
Кто прав? С кем она?
Авторитет Плеханова был так велик для нее, что
не хватало духу его осудить. Она болезненно пере-
живала свои сомнения. Никак не могла примириться
с мыслью о необходимости признать неправоту че-
ловека, который долгое время был властителем дум
ее поколения, учителем в полном смысле этого слова.
Ей хотелось быть с ними обоими: с Лениным и
Плехановым. Это смешно, глупо, непримиримо —
она понимает. Стасова только пожмет плечами, если
услышит такое. «Но это же не серьезно, не принци-
пиально, Шура!» Да она и сама это знает и ничего
пе может поделать с собой.
В ней теплилась надежда, что Ленин с Плехано-
вым вновь сойдутся, что раскол только временный.
Но покуда этот раскол существует, она останется
верна Плеханову. Значит, опа меньшевичка? Да, зна-
чит, меньшевичка.
Она еще более рьяно отдавалась работе: кружки
за Невской заставой, речи в клубах, на женских со-
браниях. И время от времени поездки в Финляндию,
изучение рабочего движения в этой стране. И в Пе-
тербурге — ночами сидение за рукописью. Сама себе 85
не поверила, когда книга была закончена и сдана в
печать.
Наконец-то!
И вот она вышла, ее книга «Жизнь финляндских
рабочих»...
Это было экономическое исследование положения
рабочего класса Финляндии.
Картина жизни финских рабочих наводила чита-
теля иа мысль о неизбежности обострения классовой
борьбы в капиталистическом обществе. Такова была
основная идея книги. Автор стал получать одобри-
тельные отзывы многих подпольных партийных ра-
ботников России, многих социал-демократов Герма-
нии, финских рабочих. И в то же время порицания,
даже ругань петербургских легальных марксистов.
Противники ругают ее. Струве и Туган-Барановский
очень недовольны ее книгой. Тем лучше. Значит,
она права. Значит, она написала то, что полезно делу
рабочих!
Читая книгу Александры Коллонтай п осуждая
автора, вспомнил ли Петр Берпгардович Струве, что
автор — та самая молодая особа, которая так дерзко
возражала ему на «чашке чаю» у Стасовых?
Теперь господин Туган-Барановский не стал бы,
недоумевая, переспрашивать незнакомое имя Коллон-
тай. Во всяком случае, петербургскому студенчеству
уже была знакома эта фамилия, и на Татьянин день—
традиционный студенческий праздник — ее пригла-
сили выступить на открытом собрании студентов. Их,
кажется, более всего привлекло то, что выступит жен-
щина. К женщинам-ораторам не привыкли, а моло-
дежь всему непривычному рада. Любопытно, о чем
будет говорить со студентами эта ораторша?
В последнее время столько пишут о ницшеанст-
86 ве, книга немецкого философа Фридриха Ницше
«Так говорил Заратустра» увлекает часть молодежи,
остывшей к общественным интересам. Призывы к
аристократизму духа, к крайнему индивидуализму
наполняют все больше современную беллетристику.
А польский романист и драматург ницшеанец Ста-
нислав Пшибышевскпй становится настоящим куми-
ром читающей публики... Александра решила высту-
пить перед студентами с речью против увлечения
ницшеанством.
В огромной аудитории, переполненной курсистка-
ми и студентами, произошло движение, едва она объ-
явила тему. На нее смотрели чуть иронически, с не-
доверием. Женщина собирается выступать па фило-
софскую тему? Женщина?
По правде сказать, она мало походила па филосо-
фа. Но еще меньше па революционную агитаторшу.
Студенты в черных двубортных куртках и в тради-
ционных синих штанах и курсистки в блузах и чер-
ных юбках с резиновыми широкими поясами до отка-
за набили крутой амфитеатр университетской ауди-
тории. С трибуны было видно, чю они с недоверчи-
вым любопытством рассматривали ее. Гладкое лило-
вого сукна платье с высоким воротничком облегало
се фигуру. Поднимаясь па трибуну, она слегка под-
тянула двумя пальцами длинный шлейф. Плоские
золотые часики, подвешенные па тонкой золотой це-
почке, лежали у нее па груди.
И эта элегантная молодая женщина намерена го-
ворить перед студентами о ницшеанстве? Забавно.
Александра поняла, что должна преодолеть недове-
рие придирчивой, самоуверенной публики.
Заговорила и через некоторое время почувствова-
ла, что слова ее начинают сметать с лиц недоверчи-
вые улыбки.
— Господа,— говорила опа, глядя в лица студен- 87
тов,— подумайте сами, разве не связана эта пресло-
вутая «аристократия духа», к которой зовет вас Ниц-
ше, это торжество «белокурой бестии», которую сла-
вит он, с непременным условием, чтобы чьи-то руки,
чей-то тяжелый труд служил «белокуро!! бестии»,
аристократу духа!
Аудитория вслушивалась в каждое ее слово. Боль-
шинству и в голову не приходило то, о чем она го-
ворила.
— В мире идей сейчас происходит борьба между
крайним индивидуализмом Ницше и коллективизмом.
Но лучшая, передовая, мыслящая часть нашего об-
щества, та, которая всегда служила народу, поддер-
живает развитую Марксом идею коллективизма! Идею
подчинения интересов личности интересам общества!
Она старалась зря не дразнить гусей. Не стоит от-
резать себе пути для будущих выступлений на от-
крытых собраниях. Ей хотелось сказать, что цель
передовых людей мира и России — это победа соци-
ализма. Она воздержалась. Сказала, что лучшие люди
мира стремятся к победе... общественности.
До студентов дошло то, что она подразумевала
под словом «общественность». Она поняла это по ова-
циям, устроенным ей.
Глава седьмая
Вихри враждебные
/^только было пережито за эти
три года, столько событий
произошло и так изменилась сама Россия, что Алек-
сандре иной раз все происшедшее на ее глазах каза-
88 лось неправдоподобным сном.
День 9 января 1905 года она не забудет, даже
если бы ей было суждено прожить еще двести лет.
Большевики пытались удержать петербургских
рабочих от шествия с иконами и хоругвями к Зим-
нему дворцу. Бессмысленно вымаливать милости у
царя — надо собирать силы для свержения самодер-
жавия, бороться с самодержавием.
Вот уже больше года, как Коллонтай работает с
большевиками. Время ее колебаний прошло. Она убе-
дилась, что невозможно оставаться между Лениным и
Плехановым. Отбросила всякую надежду на их ско-
рое примирение. Пришла к Стасовой: «Вы были пра-
вы, Леля». Сказала, что просит считать себя больше-
вичкой. И когда в самый канун революции в вечер-
ней рабочей школе за Невской заставой она, как все-
гда, вела для отвода глаз очередной урок географии,
на этом уроке говорила своим взрослым вниматель-
ным ученикам пе только о частях света, странах, оке-
анах и материках. Но и о том, что в грядущей народ-
ной революции рабочих и крестьян революционным
вождем и главным строителем социализма будет ра-
бочий класс. Говорила и о том, что было сейчас на ус-
тах у всех,— о подготовке шествия под окна дворца
царя. Идею этого шествия и петиции «царю-батюшке»
подал священник Гапоп. По всему городу шли собра-
ния гапоиовских рабочих кружков. Петербургский
комитет партии предложил большевикам участвовать
в этих собраниях. Раз уж невозможно предотвратить
бессмысленное шествие к дворцу, то по крайней мере
надо добиваться, чтобы в петицию включили требо-
вания рабочих. Быть рядом с рабочими •— долг пар-
тийца. Александра пошла.
Свыше ста сорока тысяч рабочих и работниц сто-
лицы, многие с семьями, поднимая хоругви, безоруж-
ные, шли по петербургским улицам и проспектам к 89
дворцу. Люди были вооружены только папиной во-
рон в то, что царь выслушает их и облегчит горькую
жизнь. Отцы несли па плечах малолетних детишек.
«Смотри, сынок, запомни, как шел к царю!»
Александра вошла в толпу, с тревогой всматри-
ваясь в потемневшие от страданий лица. Все ждали
чуда — милости царя! Багровое зимнее солнце не
двигалось над мостами, перекинутыми через ледяную
синеву Невы. Исполинской свечой пылал над обледе-
нелой столицей шпиль Адмиралтейства. Снег злове-
ще скрипел под ногами тысяч людей...
И вот наконец Дворцовая площадь. Дворец. Солн-
це ударяет в сотни зеркальных окоп, и весь темно-
красный, с парящими статуями на кровле дворец
пылает кровавыми пятнами. Но что это? Пение тол-
пы вдруг обрывается. Где-то там впереди движение
окруживших дворец военных частей... Еще не понят-
ные, пе дошедшие до сознания отрывочные слова во-
енной команды... И вдруг багровое солнце словно сва-
ливается с неба па землю, и белый снег вод ногами
стремительно краснеет от крови.
Давясь криком, застрявшим в горле, смотрела она
па распростертых па снегу мертвых женщин, па ра-
неных под ногами бегущей толпы. Она слышала свист
нагаек, крики жандармов, плач, проклятия, мольбы,
топот конских копыт. Ее толкали, люди бежали мимо
нее. Опа словно разучилась двигаться, ие помнила,
как это надо приказать ногам срываться с места, бе-
жать, бежать... Кто-то схватил ее за руку: «Сумасшед-
шая! Убегай! Убьют!»
И тогда она побежала.
Опа бежала вместе с толпой от Невского в сторо-
ну Гороховой улицы. Потом кончились силы, остано-
вилась, прислонилась к стене какого-то серого особ-
90 няка. Окна были изнутри закрыты белыми ставнями.
Особняк замер; в нем словно не жили. Он стоял без-
дыханный. На тротуарах уже вскипали летучие ми-
тинги. Кто-то кричал: «Расстреливают!» И вдруг в
искрах взметенного снега понеслись по улице легкие
воздушные сани. Укрывшись медвежьей полостью, в
санях сидел пожилой генерал в шинели. На облучке
царствовал важный кучер в стеганом синем кафтане
с красным кушаком и в высокой мохнатой шапке.
Серая в яблоках лошадь была покрыта синей попо-
ной с бубенчиками па бахроме. Толпа бросилась на
середину улицы, преградила путь генеральским са-
ням. Испуганный кучер, натянув поводья, на бегу
остановил резвую лошадь. Генерал закричал: «Как
вы смеете!». Его вытащили из саней. Тяжело дыша,
Александра закрыла глаза. «Только бы не вздумали
убивать!» Но никто пе собирался убивать генерала.
С пего стащили шинель па красной подкладке, вы-
вернули ее наизнанку и красной подкладкой вверх
надели па дрожащего генерала. «С богом, ваше пре-
восходительство! Поезжай красным, раз сегодня кро-
вавый день!»
— Пшел! — закричал генерал, и лошади понесли
его в красной шипели под улюлюканье толпы на Го-
роховой.
Александра еле добралась до дому. Сын испуган-
но смотрел па нее: «Ты заболела, мама?» — «Нет, что
ты, Мпшуля».
Нельзя распускаться. Утром она отправилась в
комитет партии. Дел много, как никогда. Александра
варилась в самом котле событий. Партия призывала
к вооруженной борьбе с царизмом. В подполье печа-
тались листовки с революционными призывами. Не
раз Коллонтай сама сочиняла тексты таких листовок
и прокламаций. Теперь она уже не рядовой член боль-
шевистской партии. Она — казначей Петербургского
91
партийного комитета. Ей помогали знакомства в кру-
гах петербургской интеллигенции. Зоя свела ее с
Верой Комиссаржевской — актрисой, вызывавшей
всеобщее преклонение. С Комиссаржевской можно
было быть откровенной. Недавно Комиссаржевская
собрала крупную сумму и через Александру переда-
ла ее в партийную кассу. Александра продолжала вы-
ступать с речами на женских и рабочих собраниях,
в университете на студенческих митингах. Делами
полнилась жизнь. Как-то па митинге в Тепишевском
училище после ее выступления подошла к ней моло-
дая женщина, спросила, как вступить в партию? Кол-
лонтай внимательно оглядела ее: «Для чего это
вам?» — «Хочу работать для партии». Александра
прониклась доверием, дала адрес: Виленский прос-
пект, 7... Приходите.
Когда та пришла, расспросила ее — узнала, что
мать молодой женщины содержит детский сад на
дому. Значит, большая квартира? Да, очень большая.
И ходит много народу, приводят и уводят детей. Уж
чего удобней для нелегальных собраний! И тут же
поехала с молодой Дюшен, осмотрела квартиру. Таг*
было найдено место для кружка молодых агитаторов.
Никто и не заподозрит, что кружок собирается в дет-
ском саду. Сама же и читала лекции в этОлМ кружке.
От сна оторвала время — написала статьи о Фин-
ляндии для газеты «Вперед». Обрадовалась недавно,
когда передали ей приглашение Ленина писать для
новой газеты. Ленин уже знал ее, читал ее книгу
«Жизнь финляндских рабочих». А начиная газету
«Вперед», написал Богданову, чтобы привлек Кол-
лонтай: «архипужны статьи о Финляндии».
Газета «Вперед» выходила в Швейцарии. Задача
ее — готовить рабочий класс к исторической роли ге-
92 гомона революции.
Революция нарастала. Уже о1крыто происходила
революционные собрания рабочих. Присмирела поли-
ция. На улицах столицы то тут, то там вспыхивали
митинги. Разбрасывались листовки. В Петербурге уже
заседал Совет рабочих депутатов. Забастовки потря-
сали Россию. Легально выходила партийная газета
«Новая жизнь».
Не хватало времени па свидания с сыном. Счастье,
что жила теперь с Зоей Шадурской. Вместе сняли
большую комнату на Фурштадтской, неподалеку от
Стасовых. С Зоей было легко не только потому, что
связывали воспоминания детства. И не только пото-
му, что Зоя, как и Александра, живо интересовалась
искусством, литературой и гораздо больше Александ-
ры театром. Зоя была своим человеком, партийкой.
Как и Александра, всю себя отдала служению рево-
люции. Без Зои Александре никак не справиться со
всеми своими делами: листовками, выступлениями,
статьями, заботами партийного казначея. Милая, ти-
хая, обожающая подругу Зоя мужественно приняла
па себя все бытовые хлопоты. Не будь Зои, бегать
бы Александре целые дни голодной.
— Зоенька, милая ты моя! Пропала бы я без тебя!
Зоя дивилась энергии Александры: никогда не ви-
дела. ее дурно настроенной, в упадке сил. И когда
Александре становилось неловко, что столько забот
причиняет Зое, та всерьез и с достоинством отвечала:
— Шуринька, я освобождаю тебе время для глав-
ного. Ты революции нужнее, чем я. Значит, помогая
тебе, я служу революции. И не будем больше об этом.
Что-то сходное было в судьбах подруг. Обе из бо-
гатых дворянских семей. Обе отказались от благ лег-
кой, бездумной жизни — пошли в революцию. Обо
красивы, только Зоя чуть флегматична и малость
склонна к полноте. И у каждой — сестра актриса. 93
У Шуры — всемирно известная Евгения Мравппа,
у Зои — молодая, ужо привлекающая внимание кри-
тиков драматическая актриса Be >а Юренева. С йен
тоже в детстве играла Шуринька Домоптович. О Воре
Юреневой все чаще писали в газетах.
Ничто так не восхищало Зою Шадурскую, как то,
что Шурочка столько сил отдает организации жен-
щин. Бывало, когда уже уйдут от них нередкие гос-
ти-друзья, подруги разденутся и улягутся в кровати,
разделенные нешироким проходом, и начнут говорить
о женской судьбе. Зое очень хотелось, чтобы Шура
засела за сочинение рассказов и повестей о женской
свободе.
— Убеждена, что тебе удастся. Ты могла бы на-
писать о женской любви. Понимаешь, о любви с по-
зиций революционерки. Не так, как пишут современ-
ные беллетристы.
— Ах, Зоечка, теперь пе до рассказов о женской
любви. Когда выдастся время, я попробую. Давно хо-
чется написать о многогранности, миогострунпости
женской любви!
— Как, как ты сказала? Много...?
— Миогострунпости... я сказала.
Зое очень понравилось это выражение — «мпого-
струшюсть любви». Она убеждена, что Шуринька на-
писала бы интересно. Да и Александра уже была за-
хвачена мыслью о повести.
— Видишь ли, надо бы написать о человеческом
достоинстве женщины. О любви женщины и мужчи-
ны, которые связаны не только взаимным любовным
тяготением, по общностью цели жизни, борьбы! Как
это должно быть прекрасно, Зоечка, когда любящие
друг друга мужчина и женщина — товарищи по борь-
бе, по общему делу жизни! Я никогда нс знала такой
94 любви. Тот, которого я любила, не понимал до конца
моих устремлений. Хотя очень, очень любил меня...
Но когда-нибудь я напишу.
Зоя подумала, что она счастливее Александры:
человек, которого она любит, понимает ее устремле-
ния, товарищ ее по борьбе. И любит ее.
В ноябре Петербург обдували холодные ветры с
залива. Свинцового цвета воды Невы, тяжелея, за-
медляли течение, и река вздувалась. Ветер врывался
в просветы улиц, и поздно выпавший снег смерчами
взметался над тротуарами. И вдруг в один из таких
неприкаянных дней — надо же! — радостно взволно-
вавшая весть: Ленин вернулся из-за границы! Оп
где-то здесь в Петербурге. Разумеется, на конспира-
тивной квартире и под чьим именем — неизвестно.
Но на днях выступит на собрании социал-демократов.
На этом собрании Александра впервые увидела
Ильича. Это было в одной пз рабочих вечерних школ,
где собрались и меньшевики и большевики. До этого
вечера непревзойденным оратором опа считала Мар-
това. Никогда не упускала случая послушать его.
Мартов был симпатичен ей и складом ума и кипучей
страстностью речи, всегда разящей противников. «Ум-
ница Мартов» —иначе и не называла его. И вдруг в
этот вечер Александра почувствовала охлаждение к
Мартову.
«Вот кто настоящий умница!» — подумалось тогда
ей о Лепине.
«Лицо мыслителя,— говорила себе Коллонтай, на-
блюдая и слушая Лепина.— В речи та же ясность,
та же убедительность, что и в статьях. По-видимому,
всегда остается самим собой...»
Опа всматривалась в его огромный открытый лоб,
вслушивалась в звук его голоса. Говоря, он словно
изучал лица слушавших.	95
В этот вечер ей пе пришлось познакомиться с
ним...
Времена изменились. Революция убывала. Шли
аресты.
Зоя слышала, что ее подруга пе спит по ночам и
вздыхает, натянув на голову одеяло.
Зоя и прежде под разными псевдонимами поме-
щала в петербургских газетах небольшие очерки,
фельетоны. А иногда и отзывы на новые книги —
немецкие или норвежские, в России еще не извест-
ные. Зарабатывала па жизнь, по примеру Александ-
ры, литературным трудом. Жаловалась, что не на-
столько хорошо знает норвежский, чтобы перевести
на русский язык какой-нибудь новый роман Кнута
Гамсуна.
— Тебе бы засесть за норвежский, Зоенька,— со-
ветовала подруга.
Но засесть за норвежский времени не было. Алек-
сандра замечала, что подруга занята чем-то другим,
отнюдь не изучением норвежского языка. Зоя надол-
го отлучалась из дома, возвращалась усталая, не рас-
сказывала откуда. У подруг было принято в общей
их жизни друг друга пи о чем не расспрашивать. Что
можно — каждая сама расскажет. Однажды возвра-
тилась Зоя домой с большой из желтой фанеры шляп-
ной коробкой.
Двумя руками водрузила коробку на стол, упала
в кресло измученная. Стала потирать затекшую пра-
вую руку, будто связку чугунных гирь несла.
— Что с тобой, Зоенька?
— А ты подними попробуй. Осторожно только,
не урони.
Александра с трудом приподняла коробку.
96	— Господи, что это? Тяжесть такая!


— Патроны. А водь неплохо придумала, верно'
Только уж очень тяжело. Прямо не знаю, как до-
несла.
В тот же вечер какой-то неразговорчивый чело-
век в черной широкополой шляпе — знакомый Зои —
унес коробку.
Патроны было нетрудно переносить таким спосо-
бом. Браунинги прятали под одеждой и даже в шля-
пе. Но когда потребовалось переправить тайно уне-
сенные из арсенала винтовки, она попросила Алек-
сандру придумать, как это сделать. Винтовки в шляп-
ной коробке пе спрячешь.
Шура давно уже поняла, что ее тихая Зоя добы-
вает оружие для рабочих петербургских застав. Мо-
лодчага! Сумела найти людей, достающих оружие из
арсенала! Но как пронести винтовки — это вопрос.
— Возьмем напрокат пианино,— предложила
Александра.
— Пианино? — Зоя с минуту смотрела, не пони-
мая. Потом сообразила.— Но тащить такую тяжесть
сначала к нам, а потом от нас!
— А если сразу туда? Не спрашиваю тебя, куда
именно. Можешь пе говорить. Я имею в виду конеч-
ный адрес.
— Тащить пианино па квартиру рабочего у заста-
вы — это покажется подозрительным.
— Нет ли в том районе какого-нибудь захудалого
иллюзиона, где показывают картины под гармонику
или под граммофон?
Захудалый иллюзион, где показывали картину под
аккомпанемент гармошки, нашелся. Хотя и не так-то
близко от дома, куда надо было доставить винтовки.
Население рабочей окраины не очень было удивлено,
когда стало известно, что какое-то общество пожерт-
вовало иллюзиону на рабочей окраине старое пианп- 97
4 Эм. Мии длин
но. И никто пе обратил внимания, на то, что по пути
к иллюзиону четверо грузчиков сделали остановку со
своим грузом во дворе одного из домов. Надо же ра-
бочему человеку отдохнуть. Отдохнули — п пианино
показалось потом несравненно легче. Не четверо —
двое дотащили его до иллюзиона без особых усилий.
Вот только обидно, оно оказалось совсем негодным —
хоть выбрось. И в иллюзионе продолжали показы-
вать картины под простую гармошку...
Пожалуй, не было более удобного передатчика пи-
сем, чем Александра. Шпикам опа не могла показать-
ся подозрительной, эта хорошо одетая барынька в
модной шубке п шляпке. Ее руки в перчатках были
засунуты в маленькую меховую муфточку па метал-
лической черной цепочке. Едва л л при взгляде па эту
даму какой-нибудь шпик мог догадаться, что в ее
муфточке спрятано письмо, за которое дорого бы далп
в полиции. Потому н пошла к Ленину так уверенно.
Не опасалась, что Ленина своим визитом подведет.
Она вошла со двора, через кухню. В квартире, ок-
нами глядящей во двор, очутилась в большой комнате
с двумя столами, заваленными бумагами. Ленин (она
узнала его) стоял в узком проходе между столами,
держа руки в карманах брюк, и вполголоса разгова-
ривал с немолодым брюнетом в черном люстриновом
пиджаке. Едва Александра переступила порог, Ленин
умолк и вопросительно посмотрел на нее.
— Вы к кому?
Она сказала, что принесла письмо, сейчас вынет
его.
Нет ли у вас ножичка илп ножниц? — Надо
было вспороть подкладку муфты.
— Попросите, пожалуйста, в соседней комнате у
товарища Крупской.—Ленин показал на дверь в со-
98 седшою комнату.
Коллонтай толкнула дверь и вошла в комнату,
меньшую, чем та, где находился Ленин. Ее встрети-
ла невысокая женщина с косой, узлом закрученной
на затылке, с озабоченными глазами, в светлой блузе
п черной юбке. Александра назвала себя и попроси-
ла ножичек, чтобы достать из-за подкладки муфты
письмо для Влади мира Ильича.
В комнате было только два стула, занятых га-
зетами. С одного из них Крупская сняла кипу газет,
переложила на подоконник. Коллонтай рванулась
было помочь, но опоздала.
— Посидите и подождите,— улыбнулась Круп-
ская.— Я сейчас передам письмо. И вышла.
«Неужели пе познакомлюсь с ним?» — Но успела
Александра подумать об этом, как вернулась Круп-
ская, а с нею и Владимир Ильич. Александра не-
вольно привстала.
— Что вы, что вы! Сидите, пожалуйста!—оста-
новил ее Лепин и дружелюбно протянул руку.
— Так вы и есть Коллонтай? Помню ваши статьи
о Финляндии. Здравствуйте, товарищ Коллонтай.
Уже наступалп ранние петербургские сумерки.
В комнате зыбился серый свет, сочившийся из окна
прямо на Александру. Опа видела, что Ленин вни-
мательно рассматривает ее, изучает и, видимо, одоб-
ряет: правильно, что оделась барынькой, за такой по
увяжется шпик.
Он прищурил левый глаз — близорукий, а даль-
нозорким правым, широко открытым, смотрел через
растопыренные пальцы. У Ленина непроизвольно воз-
никал этот жест: он корректировал таким образом
свое зрение.
— А вы, однако, в чем же несли письмо, това-
рищ Коллонтай?
— В муфте. За подкладкой.	99
4*
— Скажите, пожалуйста, в муфте! — Но хвалить
вслух не стал. Напротив, предостерег:
— А впредь не носите писем. Даже и в муфте.
Гм... в муфте.— Лицо его осветилось улыбкой: — За-
помните, товарищ Коллонтай. Если уж так необхо-
димо передать письмо, то лучше, чтоб оно было на-
писано на очень тонкой бумаге. Чтоб было пе трудно
его проглотить в случае надобности. Да что я учу
вас! Признайтесь, наверное, частенько глотали в
школе шпаргалки? — И все так же доброжелательно
улыбаясь, отпустил Александру.
Ну вот и познакомилась с Лениным! Шпаргал-
ки! Не успела даже сказать ему, что в школе и не
училась. Как же! Ее «оберегали»: пе набралась бы
вольнодумных идей!
Она собрала свои статьи о Финляндии в сборник
и сдала в издательство. В 1906 году сборник вышел
под названием «Финляндия и социализм». Что ж, он
как бы дополнял ее первую книгу о жизни финлянд-
ских рабочих. Александра была довольна. В статьях
звучал призыв к единству действий русских и фин-
ских социал-демократов. Единая мысль пронизывала
весь сборник — мысль о том, что интересы русских и
финских рабочих совпадают: русское самодержавие
подавляет одновременно финский и русский народы.
Только общая борьба приведет их к победе!
Был еще один вопрос, который волновал ее даже
больше, чем финский,— вопрос раскрепощения жен-
щины. В ее воображении постоянно вставали образы
измученных женщин — работниц Креигольмской ма-
нуфактуры, раньше времени стареющих жен петер-
бургских рабочих, истерзанных вечной нуждой, пьян-
ством мужей. Она содрогалась при мысли о беспра-
вии молодых работниц, выброшенных Нуждой на па-
200 цель...
Всевозможные женские общества существовали,
правда, и до революции 1905 года. Но это были все
филантропические буржуазные общества. В лучшем
случае некоторые из них добивались равноправия
женщин «вообще». Равноправие это понималось как
право женщин наравне с мужчинами избирать в
молодой русский парламент — Государственную
Думу.
Коллонтай в своих выступлениях призывала жен-
щин-работниц па борьбу за общее дело рабочего
класса.
— Только при социализме женщина будет равно-
правна с мужчиной! Только при социализме мы, жен-
щины, обретем свое человеческое достоинство и ста-
нем свободны! Изменить судьбу женщины может
тол ько социализм!
Петербургский комитет партии все большее зна-
чение придавал движению женщин-работниц. В Пе-
тербурге на Предтеченской улице был организован
первый социалистический женский клуб. Назывался
о;г «Общество взаимопомощи работниц». Судя по на-
званию, ничего общего с политикой клуб не имел.
Даже полиция разрешила его. Александра выступала
в клубе чаще других. Приходили сюда и феминист-
ки — сторонницы движения за женское равноправие.
Феминистки яро сопротивлялись тому, чтобы связы-
вать женский вопрос с рабочим. Коллонтай обвиняла
их: «Глупо пытаться разрешить женский вопрос при
существующем общественном строе!»
— Вы воображаете, что можете добиться осво-
бождения женщин при капиталистическом строе? Это
самообман и обман. Женщина по-настоящему может
быть свободна только при социализме. Бороться за
освобождение женщин — значит бороться за соцна- 101
лизм. А вас, феминисток, волнует только вопрос, бу-
дете ли вы допущены к избирательным урнам на вы-
борах в Государственную думу! Мы не отрицаем, что
нас это тоже интересует. Но борьба за избирательное
право для женщин — лишь одна из ступеней нашей
борьбы.
Она верила, что в Государственной думе можно
бороться за облегчение рабочей судьбы. Верила, что
Первая дума пойдет против самодержавия.
В один из последних дней мая Александра при-
шла с вестью, что социал-демократический клуб в
Петербурге устраивает митинг в доме графини Па-
ниной. Это был известный в столице, построенный
филантропкой-графиней приют для детей. Его боль-
шой зал использовался после революции для митин-
гов и собраний. Не раз и Александра произносила
речи в этом просторном зале.
— Ты выступаешь на митинге, Шура?
— Да пет. Хочу только послушать. Выступает
кто-то от большевиков. Какой-то Карпов. Будут так-
же меньшевики, народные социалисты. Если хочешь,
пойдем со мной.
Огромный зал вобрал в себя не меньше трех тысяч
мужчин и женщин.
Было видно, что большую часть публики состав-
ляли рабочие. Их можно было узнать по мятым кеп-
кам в руках, по скромным пиджакам поверх синей
или черной косоворотки.
Александра и Зоя пришли минут за десять до от-
крытия митинга и с трудом отыскали места в одном
из самых последних рядов.
Сначала выступил народный социалист Мякотин.
После пего меньшевик Дан. Оба доказывали необхо-
димость блока с кадетами в Думе. Небольшая часть
102 публики им аплодировала. Из гущи рабочих слыша-
лпсь реплики: «Кадетам это только и надо!» или
«Блок волка с овцой!» Третьим поднялся па трибуну
товарищ Карпов. Александра тихо ахнула, увидев
его. Зоя, пе понимая, смотрела на подругу. Не знала,
чему более удивляться — неожиданному возгласу по-
други или тому, что какого-то Карпова встречают та-
кпми аплодисментами.
— Ты что, что? — спрашивала Зоя.— Знаешь его?
— После. Потом.— Александра была изумлена,
увидев Лепина па трибуне. Сразу узнала его в без-
вестном товарище Карпове. Только еще раз шепну-
ла Зое: — Потом. Слушай. Молчи.
Ленин говорил, как всегда, внимательно всматри-
ваясь в лица слушателей. Оп говорил не спеша, без
митинговых ораторских эффектов. Говорил так, что
у каждого, кто его слушал, возникало чувство, буд-
то говорит именно с ним.
Возражая Мякотину и Дану, доказывал, что блок
с кадетами — сделка. Надо пе входить в сделку с ка-
детами, а разоблачать партию кадетов, отвлекать на-
родные массы от половинчатой, робкой либеральной
буржуазия. Ибо буржуазия стремится к сделке со
старой властью! Надо приложить все усилия к тому,
чтобы организованный пролетариат сыграл и в
новом подъеме, и в неизбежной решительной
борьбе роль вождя победоносной революционной
армии!
Последние слова этого человека с рыжеватой бо-
родкой и открытым высоким лбом вызвали такие ова-
ции, такое одобрение тысяч людей, что оратор жес-
том уговаривал публику успокоиться, дать ему воз-
можность продолжить. Оп сказал, что собирается
предложить собранию резолюцию, и прочел ее.
«Собрание обращает внимание всех граждан,— чи-
тал он,— на то, что, организуя погромы и непрестан- ЮЗ
104
но усиливая полицейский и военный произвол, само-
державное правительство явно глумится над народ-
ным представительством и готовится насилием от-
ветить па всеобщее требование свободы, на требова-
ние земли крестьянством...
...Мы предостерегаем народ от этой партии, кото-
рая колеблется между народной свободой и угнета-
ющей народ старой самодержавной властью...»
И, наконец, последняя фраза резолюции:
«Собрание выражает уверенность, что пролетари-
ат по-прежнему будет стоять во главе всех револю-
ционных элементов парода».
Что-то кричал с места угловатый и худоща-
вый Дан. Порывался еще говорить Мякотин. Подав-
ляющее большинство собравшихся одобрило резо-
люцию.
Когда после митинга подруги выбрались на ули-
цу в весеннюю слякоть, Александра взяла Зою под
руку, шепнула ей в самое ухо:
— Это был Ленин.
— Товарищ Карпов?
До самого дома обе не проронили ни слова.
Дома, когда Зоя попробовала заговорить о сего-
дняшнем вечере, Шура неожиданно прервала ее, раз-
драженно заметила, что Зоя невероятно болтлива, не
в состоянии помолчать даже четверть часа.
Зоя нисколько пе обиделась, только с тревогой
посмотрела на Шуру. Последнее время с ней проис-
ходит что-то неладное: часами сидит, задумавшись,
все норовит остаться одна. Стоит заговорить с ней —
начинает нервничать, злиться.
Александрой уже давно овладели сомнения. Она
поняла, что в оценке Государственной думы отошла
от позиции большевиков к меньшевикам. Поначалу
затаила это в себе.
Но когда пришли к ней иные сомнения, нс стала
больше молчать, открыла Зое, что и по вопросу о
Думе и по вопросу о профсоюзах пе согласна с боль-
шевиками.
— И по вопросу о профсоюзах? — ахнула Зоя.
Да, Александра убеждена, что большевики пере-
гнули палку. Профсоюзы, которые только сейчас на-
чали возникать в России, должны оставаться органа-
ми борьбы рабочих за улучшение условий труда. Они
вне политики, партия не имеет касательства к ним.
Профсоюзы должны оставаться нейтральными, они
беспартийны по своему существу.
Зоя всплеснула руками:
— Шура, но то же утверждают и меньшевики!
Ты что же, разделяешь позицию меньшевиков?
— Если это их позиция, стало быть, в этом я с
ними согласна.
— Вот как! Такая позиция только на руку тем,
кто готов пустить революцию под откос.
— Ты с ума сошла! Ты хочешь сказать, что я
готова пустить революцию под откос? — У Александ-
ры дыхание перехватило.
Зоя отвернулась, скрывая слезы. Она еще никог-
да ие спорила с Александрой. Не могла представить
себе, что подруга ее может быть неправа. Тихая,
смирная, всегда бесшумная Зоя, с обожанием смот-
рящая на подругу, словно преобразилась. Даже обви-
нила Шуру в отступничестве.
Александра впервые видела Зою в таком состоя-
нии. Сколько лет дружит с ней, а вот, оказывается,
все еще не знает ее. Зоя стояла вполоборота к ней и
хотя уже па четвертом десятке, а все еще похожа на
курсистку со своими золотыми, легкими стрижены-
ми волосами. Она комкала в руках носовой платочек,
подносила его к глазам, по-ребячьи тянула носом. 105
— Не имеешь права так думать! Пусть кто угод-
но другой. Но ты — это ты!
— Я пе могу заставить себя думать иначе,--на-
хмурилась Александра.
— Ты обязана пересмотреть свои думы.
— Думать я не перестаю шг па одну минуту. Да,
кажется, вообще работа мысля у человека пе прекра-
щается никогда... Но должка сказать тебе...— Опа вы-
держала паузу и с нежностью посмотрела на Зою.—
Должна сказать тебе, что ты очень выросла. Просто
не узнаю. >1 пе могу согласиться с тобой. Но, при-
знаюсь, мне правится, как ты держишься,
— Выросла? Может быть! — Зоя сверкнула гла-
зами.— Но если я выросла и если я сейчас так с то-
бой говорю, то это потому, что ты научила меня дер-
жаться. Я была под твоим влиянием и благодарна
тебе за это. Это ты научила меня говорить, как ду-
маю. Вот и па. Получай.
— И получаю,— примирительно вздохнула Але-
ксандра.— Ты думаешь, мне легко? Но...
— Что «но»? Что «по»? — воскликнула Зоя.—
Возьми и признай, что ты неправа. Что это твоя
ошибка. И будь той, какой всегда была!
— В том-то и дело, что я и сейчас такая, какой
всегда была. Чтобы признать свою неправоту, надо
в ней убедиться. Надо признать ее внутри самой себя.
Наедине с собой. А у меня такого внутреннего при-
знания нет. Против собственного убеждения я пойти
пе могу. Знаешь что, прекратим этот разговор.
Глава восьмая
Бегство
V Александры ие было чувства
™ полного разрыва с больше-
виками. Но п ие было полного без оговорок согласия
с ними во всем. И тем труднее была эта двойствен-
ность чувств и мыслей, это «кружение сердца».
Она и с Зоей разговаривала теперь реже, чем
прежде, хотя Зоя, как ни была занята своей партий-
ной работой, нисколько не уменьшала забот о по-
друге. По-прежнему следила, чтобы Александра по-
ела и чай попила. Сама относила ее белье к прачке,
сама гладила блузки и носовые платки. И даже
втайне от Александры проверяла в ее отсутствие, не
надо ли пришить пуговицу к какому-нибудь платью
подруги. Но больше не упрекала. Только все смот-
рела выжидательно: мол, как? поговорила Шура с со-
бой? Объяснилась ли Александра Коллонтай с Але-
ксандрой Коллонтай?
Может быть, Александра рада была бы, если бы
кто-нибудь переубедил ее. Но Зоя пе спорщица. Зоя
ио донимает себя анализом. Елена Стасова — та дру-
гая. С Еленой Стасовой не только поспорить славно.
Славно и то, когда в споре Елена вдребезги разобьет
тебя. Прийти бы сейчас к Елене и поговорить по ду-
шам. То-то было бы освобождение от тягот.
Увы, к Елене Стасовой не пойти. Елена была за
решеткой, в Литовском замке. Уже не впервые аре-
стована.
Петербург давил чадом реакции, разгулом цензу-
ры, арестами, неверием малодушных, всеобщим разо-
чарованием...	107
В июльские дни 1907 года первый социалистиче-
ский клуб работниц, действовавший как легальное
«Общество взаимопомощи работниц», избрал Але-
ксандру Коллонтай делегатом на Международную
конференцию социалисток в Штутгарте. Но конфе-
ренции социалисток в том же Штутгарте должен был
предшествовать Международный социалистический
конгресс. Избрание делегатохМ и на этот конгресс
было приятной неожиданностью для Александры.
Коллонтай была включена в российскую делегацию
и на конгресс и на конференцию социалисток.
Зоя была довольна, что Шура поедет.
— Тебе полезно хоть немного отойти от петер-
бургских тревог. А главное, приобщишься к между-
народному движению.
В Штутгарт Александра попала впервые. Она
приехала за два дня до открытия конгресса, остави-
ла чемодан на вокзале и, как когда-то в Цюрихе, по-
шла от вокзала пешком. Город производил странное
впечатление смеси вюртембергских древностей с со-
временными улицами и домами в стиле модерн. Ке-
иигштрассе — Королевская улица — так аккуратно
делила город на две совершенно равные части, что
наложи одну па другую — совпадут как половинки
разрезанного надвое яблока. На площади Шлосс,
в сквере с фонтанами в раковине уже собирался ор-
кестр. В тот момент, когда часы на городской ратуше
пробили полдень, капельмейстер в военном мундире
взмахнул дирижерской палочкой, и площадь Шлосс
огласилась барабанными звуками прусского марша.
Каждодневно ровно в полдень — ни секундой рань-
ше, ни секундой позже — капельмейстер в мундире
и металлической каске взмахивал палочкой, и стекла
стоящих окрест домов начинали вторить звукам воеи-
108 иого марша.
В свободные от заседаний конгресса часы Але-
ксандра приходила сюда с Кларой Цеткин. На скамье
возле фонтана в шуме водяных струй посторонние
не могли слышать их разговора.
Александра была счастлива, что Клара дарит ее
своим вниманием. Она восхищенно смотрела на эту
невысокую женщину в полосатой блузе со взбитыми
буфами рукавов и в круглой почти мужского фасона
соломенной шляпе.
Пятидесятилетняя, уже погрузневшая Клара и
тридцатипятилетняя Александра (ей и тридцати ни-
кто не давал!) в Штутгарте потянулись друг к другу.
На одном из заседаний конгресса Александра пе-
рехватила внимательный взгляд Цеткин, устремлен-
ный на русского делегата в довольно поношенном, по
выутюженном, вычищенном костюме. В перерыве
Александра подошла к Кларе:
— Я видела, как вы рассматривали Лепина,
Клара.
— Вы с ним знакомы?
— Знакома.
— Я вижу его впервые. Роза Люксембург обра-
тила мое внимание на него. Говорит: Клара, погляди
хорошенько на этого человека. Обрати внимание на
его упрямую, своевольную голову. Действительно,
лоб его поражает. Я должна познакомиться с ним.
В тот же день Цеткин сообщила Александре, что
познакомилась с Лениным.
Их познакомила Роза Люксембург. В эти дни она
особенно часто встречалась с Лениным, о чем-то с
ним совещалась.
Делегатов России па Штутгартском конгрессе
II Интернационала было больше, чем па предыдущих
конгрессах,— шестьдесят три человека от большеви-
ков, меньшевиков, эсеров, национальных социал-де- 109
мократических партий. Большевиков представляли
Ленин, Луначарский, Гольдепберг, Литвинов, Кну'
няпц и другие. Меньшевиков — Плеханов, Дейч,
Мартов, Мартынов, Потресов, Троцкий...
Это был самый многолюдный из всех междуна-
родных социалистических конгрессов. Почти девять-
сот представителей социалистических партий всех
стран, всех частей света собрались в музыкальном
Штутгарте в эти теплые августовские дни 1907 года.
На площади Шлосс мирно играл военный оркестр.
В зале Кенпгсбау исполнялись Бранденбургские
концерты Баха. В переполненных бпр-халлс рас-
пивали пиво и потешали друг друга тяжеловес-
ными анекдотами немецкие бюргеры. В сквере па
площади девочки играли в серсо, и белобрысые маль-
чики катали желтые обручи... В старинных церквах
служили мессы. Казалось, дух вечного мира овевал
добрый бюргерский Штутгарт. А на заседаниях Меж-
дународного социалнстпвеского конгресса яростно
спорили: быть ли войне, в как войне объявить вой-
ну, и как бороться социалистам с милитаризмом.
Основной вопрос конгресса — борьба с колониализ-
мом — отошел на второй план. Всех волновал вопрос
о войне. Неистовый Эрве кричал, что у пролетариата
нет отечества, и призывал к дезертирству из армий,
к взрыву мостов, к отказу призывников от военной
службы. Август Бебель обвинял Эрве в анархизме и
призывал социалистов бороться пе против отечества,
а против порядков, которые существуют в этом оте-
честве. «Пролетариат имеет на отечество больше
прав, чем господствующие классы»,— доказывал Бе-
бель.
Александра со своего места видела, как, сидя в
президиуме, хмурится Ленин — и тогда, когда высту-
110 пает Эрве и когда ему возражает Бебель. И с каким
возмущением он пишет что-то в блокноте, вырывает
.чисток п передает кому-то, когда выступает немец
Фольмар.
«Этот Фольмар — законченный шовинист,— поду-
мала Александра.— Позволить себе заявить на та-
ком конгрессе, что «любовь к человечеству по может
им помешать быть добрыми немцами!»»
Добрыми немцами! Знаем мы, что значит это
стремление быть добрым немцем! Шовинист! Кажет-
ся, даже Плеханов осуждает выступление Фольмара!
Но зато и Клара Цеткин и Роза Люксембург не
скрыли своего негодования. Вот они — настоящие
добрые немки и, конечно, «недобрые» с точки зрения
Фольмара!
Теперь стало ясно, о чем Роза беседовала с Ле-
ниным все эти дни. Они вместе намерены предло-
жить поправки к резолюции о войне и милитаризме.
Это была мысль Лепина, Роза подхватила ее, вооду-
шевилась. Итак, если только разразится война, если
социалистам не удастся предотвратить ее, они долж-
ны использовать кризис, вызванный войной, для воз-
буждения народных масс. В резолюции были и такие
слова: «...ускорить падение капиталистического клас-
сового господства».
Ленин хотел прямо указать на необходимость ре-
волюционных действий, по Бебель воспротивился
этому: мол, если так будет сказано в резолюции, про-
курорская власть в Германии тотчас распустит все
партийные организации. И все-таки мысль остава-
лась ясной: война должна породить социальную ре-
волюцию!
На заключительном заседании поправки Ленина
и Люксембург были приняты. Коллонтай радостно
зааплодировала. Лицо ее пылало от возбуждения.
Только подумать! Она подняла руку за то, чтобы 111
возможный будущий кризис перешел в борьбу за
победу социализма!
Уже одно то, ито поправки к резолюции приняты,
вдруг наполнило со чувством близости революцион-
ной победы.
Клара покачала седеющей головой, когда Але-
ксандра поделилась с ней своими чувствами.
— Вы слишком восторженны, моя дорогая. Боюсь,
все будет гораздо сложнее.
Цеткин сказала, что пе очепь-то верит в готов-
ность германских социал-демократов в должный мо-
мент действовать в согласии с этой поправкой.
— А я верю,— не согласилась с ней Алексан-
дра.— Опп же голосовали за... Клара, милая Клара.
Мы накануне великого праздника мировой револю-
ции! Я верю, что мировая революция не за горами.
Мы доживем до нее. Увидим!
/Конская конференция открылась после конгрес-
са Интернационала. В дни конференции Александра
еще более сблизилась и с Цеткин и с Люксембург.
Те словно только теперь по-настоящему оценили се.
Она выступила с речью против ревизионизма, про-
тив Бернштейна, ратовала за то, чтобы женское дви-
жение было неотделимо от рабочего.
Это было ее первое выступление на большом
международном собрании. Первое выступление с три-
буны, видимой всему миру. Она стояла, держась
обеими руками за края кафедры, лишь изредка от-
водя правую руку, чтобы жестом подчеркнуть зна-
чение своих слов. Если мы отойдем от рабочего дви-
жения — а именно этого хотят буржуазные феми-
нистки,—мы, может быть, проложим им дорогу в
парламенты, но выиграют ли от этого миллионы тру-
жениц? Разве интересы миллионов пролетарок всех
112 стран пе те же, что интересы рабочих? Нет, товари-
щи! Женское движение — это часть мирового рабо-
чего движения. Только победа социализма даст жеп-
|Ц1тпо-тружеиицс свободу, достоинство человека, пра-
во на труд. Мы должны стать отрядом в движении
мирового пролетариата за социализм!
Re речь слушал Карл Либкнехт и поспешил по-
здравить ее и пожать руку...
Она возвратилась из Штутгарта с новым прили-
вом сил.
Только собиралась взяться за прерванную рабо-
ту, вдруг — непрошеный гость: вестовой из жандарм-
ского управления. Просят пожаловать госпожу Кол-
лонтай Александру Михайловну.
— Это еще зачем? — Зоя не на шутку встрево-
жилась.
— Не могу знать. Приказано прибыть в управ-
ление.
Александра успокаивала подругу:
— Ты пойми, предлагают явиться. Не ведут. Зна-
чит, еще не арест. Выкручусь, не волнуйся.
Оделась как можно наряднее. Нацепила на себя
все, какие остались, «бижу»: браслетку, серьги, брош-
ку золотую с маленьким изумрудом, еще материн-
скую. Распушила перо па шляпе.
— Шура, я по понимаю... Ты куда? В театр? На
бал? Или..?
— В жандармское управление. Неужели пе по-
нимаешь? Глупенькая!
Жандармский ротмистр смутился при ее появле-
нии. Привстал, предложил стул, даже извинился за
причиненное беспокойство. Какая к шуту революцио-
нерка! По виду вполне приличная дама из общества.
И, кстати, не позабыть — дочь известного генерала
Домонтовича. Странно, но есть донесения. Ничего 113
определенного, правда. Возможно, конечно, агенты
перестарались.
— Если не ошибаюсь, сударыня, изволили по-
давно быть за границей?
—- Была. Как же. Была.
— Позвольте узнать, па какой предмет изволили
ездить?
— Вот те на, на какой предмет! — Опа весело
рассмеялась. Легкомысленная дама, удивленная во-
просом какого-то ротмистра.
— Вы что, господин ротмистр, не знаете, зачем
дамы нашего круга ездят время от времени за гра-
ницу? Разумеется, поразвлечься. В это время в Пе-
тербурге такая тоска... Все разъехались. Ну, и само
собой, обновить туалеты. Заказала себе кое-что к сле-
дующему зимнему сезону. Из-за этих беспорядков,
бунтов в Петербурге не так-то просто найти поря-
дочного портного. Вот и это скромное платьице из
Берлина. Как па ваш вкус, господни ротмистр?
Ротмистр уже прикинул на глаз, что платье ие
иначе как от дорогого портного в Берлине или Па-
риже. Да и дамочка эта так же мало похожа на ре-
волюционерку, как и его собственная жеиа. Только
куда его Аграфене Ивановне до этой чертовски пи-
кантной особы! Ладно, придется последить за ней»
Он поднялся п еще раз извинился за причиненное
беспокойство.
— Долг службы, сударыня. Обязаны.
— Понимаю, господин ротмистр. Охотно вас про-
щаю.
Он предупредительно проводил ее до порога. Черт
ее знает, конкретного ничего за ней нет, придраться
вроде ii по к чему. Но все-таки подозрительна...
— Ну что я тебе говорила! — весело вскричала
114 Александра, вбегая к Зое в комнату.— Все в полном
порядке. Отпущена, надеюсь, без подозрений. Про-
сто — пустельга женщина, езжу по заграницам для
развлечений и пополнения туалетов. Здорово выру-
чило это платье.
В кулуарах Таврического дворца, среди бело-
мраморных колонн Екатерининского зала, где посто-
янно толпились думские журналисты, зеленое с чер-
ным платье привлекло внимание не только одних
мужчин.
Маленькая, тридцатитрехлетняя женщина со взби-
тыми валиком волосами, известная всему Петербургу
и всей России писательница, чьи портреты уже про-
давались в писчебумажных магазинах столицы,—
Татьяна Львовна Щепкина-Куперник спрашивала в
кулуарах Думы своего долговязого спутпика-мужа
в черной тройке с подпиравшим бритые щеки стоя-
чим крахмальным воротничком:
— Коленька, ты посмотри туда... Налево... У са-
мой колонны... Что за прелестная женщина! Какое
изящество и какое лицо! А глаза! Просто красавица!
Коленька, кто это?
Коленька — Николай Борисович Полынов, моло-
дой, преуспевающий адвокат, только руками развел.
— Понятия, Танечка, не имею. Никогда не встре-
чал. Полагаю, какая-нибудь модная журналистка.
Видишь, кто ее окружает? Журналистская братия,
правда, самого левого толка. Но по виду она едва ли
из левых.
— У кого бы спросить? Умираю от любопытства.
Но спросить было не у кого. Да и звонок возве-
стил о конце перерыва — надо было подниматься на
хоры для публики.
Щепкиной-Куперпик уже не хотелось слушать,
о чем спорили там внизу депутаты. Искала в толпе
женщину в темно-зеленом платье. Ни в публике, ни 115
в журналистских рядах не нашла. Незнакомка, долж-
но быть, уже ушла из Таврического.
И надо же! Дня через три — встреча с ней у Веры
Юреневой.
— Как! Вы до сих пор не знакомы? Татьяна
Львовна Щепкина-Куперник. Писательница. Але-
ксандра Михайловна Коллонтай, друг моего детства.
Еще больший друг моей сестры Зои.
— Я на днях видела вас в Государственной
думе,— сказала Татьяна Львовна.— Признаюсь, лю-
бовалась вами. Вернее, мы любовались вдвоем, я и
муж. Позвольте представить: мой муж Николай Бо-
рисович.
Александра уже много слыхала о Татьяне Щеп-
киной-Куперник, видала ее портреты в журналах,
читала ее, смотрела в театре какую-то ее пьесу. Зна-
ла, что она внучка «того самого» великого Щепкина
и чуть ли не в 16 лет поставила в Малом театре пер-
вую свою пьесу. Правда, всегда представляла себе
Щепкину-Куперник другой. Казалось, что модная
писательница должна быть гораздо выше, не такая
миниатюрная, хрупкая, как статуэтка.
Они были почти однолетки, и обе выглядели мо-
ложе своих лет. Щепкина не отходила от Коллонтай,
несколько раз за вечер брала с нее слово, что та ее
навестит. Да не просто навестит, а непременно будет
бывать у нее.
— Не могу сказать вам, как рада, что встретила
вас. Ну придете, все о себе расскажете. Поди знай,
что вы дружите с Верочкой. Да еще с детства! Друг
около друга столько лет ходим и только сейчас встре-
тились. Очень вам буду рада. Смотрите, жду!
Александра съездила к Щепкиной раз, другой,
третий. Умная, быстрая в движениях писательница
116 понравилась Александре. Нашлось многое, о чем ла-
ди лс-я разговор вдвоем. Зоя даже взревновала, когда
Александра стала рассказывать о' новой своей прия-
тельнице.
У супругов Полыновых была большая квартира.
Редкий вечер не собирался тут шумный народ: ар-
тисты, художники, журналисты и адвокаты. Швей-
цар привык, что приходили и ночью после театра.
Квартира была беспокойной, но гости Полыновых не
скупились на чаевые. И швейцар гостей господ По-
лыиовых уважал. Привык он и к Александре, с не-
давних пор зачастившей к супруге Полынова.
Татьяна Львовна уже знала историю любви Але-
ксандры к Коллонтаю, необыкновенную, поразившую
ее и восхитившую причину ухода Александры от
мужа, преданность ее революции. Поспешила раздо-
быть и прочесть ее книги и статьи в русских жур-
налах. Все о Щепкиной знала уже и Александра.
Они перешли на ты, были одна для другой Шу-
рочка — Танечка.
И бывало пе раз — пока гостей принимал Нико-
лай Борисович и в гостиной пили и спорили — Тать-
яна и Александра уединялись в рабочем кабинете
хозяйки дома.
Во время одного из таких уединений от Татьяны
Львовны не скрылось, что подруга чем-то встрево-
жена. Не отступилась, пока не дозналась, что слу-
чилось.
Оказалось, сборник Коллонтай «Финляндия и со-
циализм» за два года нашел читателей не только
среди русских и финских социал-демократов, не толь-
ко среди широкой русской интеллигенции. С немень-
шим вниманием прочли этот сборник и в министер-
стве внутренних дел. И теперь, два года спустя, за-
теяно дело по обвинению Коллонтай в призыве к
вооруженному восстанию. Экземпляры сборника 117
конфискованы. По суду грозят многие годы тюрьмы.
Да, теперь уже и облик светской барыньки не помо-
жет, меховая шубка с муфточкой и модные платья
уже ire спасут. Жандармский ротмистр больше не по-
верит россказням о развлечениях за границей.
Ей было сказано прямо, без обиняков:
— Только то, сударыня, что вы дочь генерала
Домонтовйча, побуждает нас предложить вам вместо
заслуженного ареста залог. Вы можете быть отпу-
щены под залог, по, предупреждаю, не маленький.
Оиа ожидала, что он назовет сумму в пятьсот
рублей, и уже прикидывала в уме, кто бы дал ей
взаймы...
— Его высокопревосходительство распорядился
отпустить вас под залог в три тысячи рублей!
Три тысячи! Нечего было и думать раздобыть та-
кую крупную сумму.
— Но мне понадобится некоторое время, чтобы
достать эти деньги.
— Извольте. Пять дней, надеюсь, достаточно?
— Десять,— сказала опа. Пять или десять — все
равно не достанет. Но десять дней свободы под слеж-
кой лучше, чем пять. Она пе надеялась, что он со-
гласится. Он согласился, повторив, что делает это из
уважения к имени ее отца-генерала.
Она пе думала больше о том, где бы достать три
тысячи рублей для залога. Отсидка представлялась
ей неизбежной. И вдруг — деньги как с неба свали-
лись. Она не сразу поверила тому, что случилось:
три тысячи рублей внесены! Деньги собраны с по-
мощью Горького. Горького? Но как Горький узнал?
Тут не обошлось без Зоиной помощи.
Зоя же предложила подруге бежать за границу.
— Может быть, на самом деле Зоя права и лучше
118 тебе уехать? — всполошилась, узнав все это, Татьяна.
— Но могу. Предстоит ряд женских собраний.
Я нужна здесь.
Готовился Всероссийский женский съезд. Его го-
товили буржуазные организации феминисток. Пар-
тия решила использовать этот съезд как трибуну для
обращения к трудящимся женщинам.
Коллонтай знала, что нужна здесь. Не могла
уехать до съезда.
И как всегда, задавала себе все новые задачи. Со-
бирала у себя на квартире работниц-партиек под
предлогами то дня ангела Зои, то своего или просто
иод предлогом невинного чаепития. Сообща обсуж-
дали проекты докладов и речей. В вечерней рабочей
школе, выдавая себя за учительницу кройки и шитья,
беседовала с работницами о рабочем движении. За-
думала еще и написать к съезду книгу. Зоя только
всплескивала руками:
— Да когда же ты время найдешь для писания?
— Не беспокойся. Найду. Пойми, я должна. У нас
почти совершенно нет марксистской литературы о
женском движении. Только небольшая брошюра Саб-
линой-Крупской. Да и вышла она лет семь назад.
Моя книга будет называться. «Социальные основы
женского вопроса».
И засела за книгу. До половины ночи писала, воз-
вращаясь с собраний. В книге страстно доказывала,
что только социализм сделает женщину-работницу
свободной. Никогда еще пе писала с такой быстро-
той. А написав, послала рукопись на отзыв Максиму
Горькому.
Через несколько недель с острова Капри пришел
ответ Горького. Писатель лестно отзывался о руко-
писи. Александра, ободренная Горьким, отнесла ру-
копись книги в издательство. Но успеет ли книга 119
выйти до женского съезда? Книга еще была в набо-
ре, когда стало ясно, что к съезду она не поспеет.
Однажды, когда шли очередные занятия в вечер-
ней школе за Невской заставой, прибежала близкая
знакомая Зои.
— Шура, ни в коем случае не возвращайся до-
мой. Дома — засада. Полицейские ищут тебя. Если
можешь, беги, уезжай из России.
Уехать сейчас, накануне съезда, когда опа долж-
на па нем выступить? Ни за что. Попробует скры-
ваться. Едва ли полиция догадается искать ее у се-
стры Адели, супруги действительного статского со-
ветника, известного в Петербурге. Правда, она не
бывала у Адели. Но сестра пе откажется спрятать ее
у себя.
Морозный туман был в этот вечер ее союзником.
Александра пе смутила швейцара, вбежав в подъезд.
От такого мороза и мужчины стремглав влетают.
Поднялась на третий этаж, позвонила. Открыла гор-
ничная, должно быть новенькая — в лицо Алексан-
дру не знала.
— Барыня дома?
— Как прикажете доложить?
— Скажите, голубушка, Александра Михайловна.
Адель была холодно-светски гостеприимна.
— Шуринька? Очень рада тебе. Накопец-то
вспомнила. Ты прелестно выглядишь. Прямо-таки пи
чуточки не меняешься.
Александра выждала, когда горничная ушла из
будуара хозяйки. Не раздеваясь, даже пе снимая
перчаток, не выпуская портфеля из рук, спросила,
сможет ли Адель спрятать ее у себя? Лучше бы так,
чтобы и горничная об этом пе знала. Может быть,
недели на две, не больше. Ей бы только на время
120 женского съезда. Потом уедет за границу. Она дол-
жпа будет попросить Адель купить для нее кое-что
из вещей. К себе за вещами ей нельзя возвращаться.
— У меня дома засада. Полиция.
Адель от испуга даже присела. Ее немолодое,
строгой северной красоты лицо сразу обезобразилось
страхом. Александра в первое мгновение удивилась,
даже растрогалась, что Адель способна так волно-
ваться из-за нее. Но Адель залепетала, что нс имеет
права рисковать карьерой своего мужа. Если узнают,
что у него в доме скрывается разыскиваемая поли-
цией женщина, его карьере конец. Адель просто
убьет его, оставив у себя Александру. Она, конечно,
страшится и за сестру...
— Ах, боже мой! Ты всегда была непутевая. Вот
теперь страдай за тебя. Но, пойми, я не имею права.
Долг перед мужем... Ты нс сердись на меня, ты
пойми.
— Я поняла, поняла все. Прощай.— Александра
видела, что Адель ждет не дождется ее ухода. Вы-
бежала в переднюю, распахнула дверь — вниз по
лестнице и на улицу!
— Извозчик!
Усаживаясь в одноконные санки, чуть ли не ше-
потом сказала адрес Полыновых.
Танечка поняла ее с полуслова. Тотчас потащила
в задние комнаты, пряча и от прислуги и от гостей»
И сразу стала устраивать.
— Вот тебе отдельная комната. Можешь пе вы-
ходить к гостям, и ни один человек пе узнает, что
ты у меня.
Столько народу приходило к Полыновым, где
швейцару упомнить, кто к ним вошел, а кто
вышел.
Так и осталась она у Щепкиной-Куперпик до
самого женского съезда. Щепкипа-Куперник всему 121
Петербургу известна. Сам полицмейстер при встре-
чах с пей козырял и любезно.спрашивал:
— Чем порадуете поклонников ваших, Татьяна
Львовна?
Писательница и служила связной с теми, кто го-
товил Коллонтай заграничный паспорт па чужое
имя. Коллонтай не теряла надежды, что сумеет вы-
ступить па съезде с докладом и тотчас уехать. Не-
бось полиция пе догадается искать ее на съезде: по-
лицейским и в голову пе придет, что опа отважится
там появиться. Но накануне прибежала Зоя:
— Ни в коем случае пе выступай. Получены све-
дения— полиция подозревает, что ты можешь пока-
заться па съезде. Тебя немедленно арестуют. Уез-
жай, уезжай скорее. И паспорт и железнодорож-
ный билет — все готово.
Но Коллонтай решила, что дождется съезда. Лад-
но, выступать не придется. Но присутствовать она
будет. Доклад свой поручит прочитать Волковой —
единомышленнице.
Первый женский съезд открылся 10 декабря
1908 года в переполненном зале Петербургской го-
родском думы. Что это была за причудливая смесь
женских лиц и нарядов! Дамы в мехах и дорогих
туалетах, известные всей России актрисы, писатель-
ницы, труженицы-врачи, учительницы земских школ
из российской глуши и небольшая группа, казалось,
случайно попавших сюда петербургских работниц в
ситцевых платьях, с платочками иа плечах.
И вот наконец «слово предоставляется госпоже
Коллонтай для доклада... гм... гм... для доклада па
тему «Женщина-работница в современном обще-
стве»».
Седоволосая дама в наброшенном на плечи ме-
122 ховом палантине, восседая на председательском
месте, в лорнет с удивлением рассматривает подняв-
шуюся с места работницу Волкову.
Волкова доводит до сведения госпожи председа-
тельницы, что Коллонтай, к сожалению, заболела и
но может выступить на съезде. Она поручила Волко-
вой прочесть подготовленный ею доклад.
Председательница пожимает плечами и предла-
гает Волковой подняться па трибуну.
Прошло каких-нибудь десять — пятнадцать ми-
нут, и лица светских дам начали вытягиваться и вы-
ражать в лучшем случае недоумение. В зале ну про-
сто неслыханная тишина, ни шевеления. Пожалуй,
только для небольшой группы не было неожиданным
то, о чем говорилось в докладе.
А доклад обрушивался на феминисток, «припле-
тал» к женскому движению политику, хотя заранее
было говорено: на съезде никакой политики. Доклад
называл движение феминисток буржуазным. Дока-
зывал, что цель феминисток — наилучшее устройст-
во жепщииы-буржуазки в современном эксплуата-
торском мире. А цель пролетарок — изменить этот
эксплуататорский мир.
Да, доклад призывал чуть ли не к революции!
И вовсе пе чуть ли. Без всякого чуть ли!
— Тебя ищут, Шура. Беги. Езжай,— говорила
Зоя взволнованно.
— Прощай, Зоечка.
— О сыне не беспокойся, Шура. Завтра я отве-
ду Мишу к отцу.
Ночью со Щепкиной-Куперник в извозчичьих
санках Александра Михайловна поехала на вокзал, и
с перрона — сразу в вагон.
Слава богу, третий звонок. Ну вот и все. Бегом
из России. С горечью подумала о сыне. Когда-то те-
перь увидится с ним?	123
Глава девятая
Провинция Пфалъц
ТМГесяца два спустя в комнате
^’“*-«фрау Коллонтай», на пер-
вом этаже двухэтажного домика в тихом берлинском
предместье Грюневальд, только что приехавшая нз
Петербурга Татьяна Львовна Щепкина-Кунерник го-
ворила подруге:
— Я и не думала так скоро к тебе. Собиралась,
но позднее, к весне. А тут вдруг в книжном мага-
зине на Литейном проспекте вижу новинку: Алек-
сандра Коллонтай «Социальные основы женского
вопроса». Только что вышла. И так сразу захотелось
видеть тебя. Сорвалась, буквально сорвалась к тебе
в Берлин!
— И счастье еще, что застала. Еще немного, и
я бы уехала из Берлина. Но у пас есть две педели,
Танечка. А там — в дорогу!
— Куда же?
— Не так уж и далеко. В самой Германии. Рейн
и провинция Пфальц. Я еще не сказала тебе, что
работаю в Германской социал-демократической пар-
тии. Считаюсь тут теоретиком международного
женского движения. Мне предложили поехать по ра-
бочим районам.
Две недели еще впереди. Две недели каждоднев-
ных многочасовых встреч, бесед, посещений Альтэс
и Нэйес-музеумов с колоссальными фресками Ка-
ульбаха, и астрономического театра «Урания», и
музея Пергамского, и Музеума-фюр-Фелькеркундэ,
где обе замирали перед сокровищами раскопанной
Трои. А главное, две недели, которые показались
124 обеим настоящим «праздником жизни». Потом, в
будущем, где бы нй встречались они — в Швейцарии,
Франции или Германии, встречи свои иначе не на-
зывали, как «праздник жизни». Для каждой это
было приобщение к источнику новых духовных сил.
И каждой было интересно и душевно легко с другой.
Когда перед отъездом Александры в турне про-
щались, Татьяна на вокзале сказала, целуя ее:
— Нас с тобой словно какая-то золотая нить свя-
зала. Неразрывно.
— Золотая нить дружбы,— улыбнулась Коллон-
тай.
Поезд тронулся и увез Александру в Людвигсха-
фен в провинции Пфальц.
Возвращаясь из Берлина в Грюневальд и глядя
в окно маленького вагона пригородного поезда,
Щепкина подумала, что надо бы написать (но что?
поэму? рассказ? роман?) о Шурочке Коллонтай, об
одной из удивительных русских женщин. Такие все-
гда светили своей России. Может быть, Шура
упрекнула бы ее в излишнем патриотизме, но Щеп-
кина рада, что и она сама, и Шура — русские жен-
щины. Образ подруги все еще стоял перед ее глаза-
ми, и ей нравилось думать, что они с Шурой — рус-
ские, русские. Пусть Шура права, и все трудящиеся
женщины в мире — сестры. Но среди этих всемир-
ных сестер для Щепкиной нет роднее той русской
сестры, что уехала агитаторшей в немецкую провин-
цию Пфальц, в какой-то рабочий маленький Люд-
вигсхафен...
Людвигсхафен — закопченный городок, накры-
тый дымом множества прямых и высоких кирпич-
ных фабричных труб. Серые узкие улицы без дере-
вьев, без кустиков, без единого сквера, с магазина-
ми, набитыми всякой дешевкой, похожи одна на
другую. Даже вагоны трамвая здесь меньше и уже, 125
чем в других городах. И трамвайные колокольчики
звепят жалобно и несмело, предупреждая редких
прохожих. Даже Рейн, па всем своем протяжении
прозрачно-зеленый между покрытыми виноградин-
ками холмов, здесь, между тусклым Людвигсхафеном
и сверкающим Мапигеймом ла другом берегу, стано-
вится серо-свинцовым, утрачивает привычный блеск
и сияние.
Мост через Рейн соединяет прокопченный Люд-
вигсхафен с нарядным и многолюдным Мапигеймом.
Город на другом берегу аккуратно расчерчен на
прямоугольные квадраты кварталов с роскошными
особняками и виллами стиля модерн, с зеркальными
подъездами кафе, скверами и бульварами.
Контраст между двумя городами, роскошью и ни-
щетой, тяжким трудом и барством; контраст этот как
бы подстегнул Александру. Ей захотелось говорить
именно об этом контрасте--символе. Мир доля; и
освободиться от подобных контрастов.
Это было не только се первое выступление в ра-
бочем Людвигсхафене. Это было вообще ее первое
выступление перед немецкой рабочей публикой.
А главное, первое в жизни на немецком языке перед
немцами.
Зал с хорами вмещал человек восемьсот. Опа не
ожидала, что слушать ее будут, сидя за столиками,
попивая пиво, и что кружки с пивом будут сменяться
и наполняться даже во время ее выступления. Сто-
лики были тесно придвинуты одни к другому. Среди
публики много женщин — пожилых и молодых. Алек-
сандру знакомят с тучным средних лет господином,
членом местного ландтага.
— Наш председатель.
Он открывает собрание. Говорит длинно и скуч-
126 но. Александра с беспокойством смотрит на воссе-
дающего за столиком в первом ряду полицейского с
лихо закрученными усами. Когда председатель кон-
чил, и пока в зале ему в меру прилично хлопали,
Александра шепотом спросила о полицейском: «Он
зачем здесь?»
— Не беспокойтесь, гепоссип. Это потому, что на
плакате мы написали, что докладчик сегодня — рус-
ская женщина. Советую только не переходить гра-
ниц.
Ах вот оно что... «Только не переходить».
Опа стояла у рампы, и необычная для агитатора
внешность ее уже успела заинтересовать немецкую
рабочую публику. «Вот они каковы, революционерки
в России!»
Поначалу ей мешало то, что сама прислушива-
лась, как звучит ее немецкий язык. Но вот уже ска-
зано о тех, кто пользуется безвыходным положением
женщин-работниц и толкает их на путь проституции.
И зал сразу ответил взрывом аплодисментов. Она
затронула больное место жителей Людвигсхафена.
Немало местных девушек-работниц из-за нужды пе-
решли мост, соединяющий бедный, денно п нощно
работающий Людвигсхафен и полный соблазнов и
спроса па молоденьких женщин Маннгейм... Возмож-
но, она но выполнила просьбы члена ландтага «не
переходить» — позволила себе провести параллель
между политикой Пруссии и России. И на этот раз
прервали ее даже не аплодисменты, а возгласы «пра-
вильно!».
Когда она кончила п возвратилась на место,
председатель — ни слова о том, что «перешла».
— Не сказать, что вы впервые выступаете по-не-
мецки.
Вместе с ним выходила из зала, чувствуя па себе
взгляды сидевших за столиками. Кончился доклад, 127
но пе распитие пива. Александра встревожилась, ко-
гда иолицойскпй вдруг остановил члена ландтага и
стал с ним шептаться.
«Ну вот, начинается».
Спросила у председателя:
— Какая-нибудь неприятность? Полицейский
мной недоволен?
— Напротив, господин полицейский спросил у
меня, где это госпожа докладчица успела так хоро-
шо выучиться говорить по-немецки?
Опа успокоилась.
Один за другим сменялись маленькие с красны-
ми крышами немецкие рабочие городки. Иногда даже
не поездом, а трамваем перебиралась из одного в
другой. И везде один и тот же вопрос: «Где выучила
немецкий язык»? И любопытствующие взгляды муж-
чин и женщин.
Она много наслышалась в этих поездках о городе
Шпейере. Его называли «красным гнездом».
— Вот там вас будет слушать цвет немецкого ра-
бочего класса!
Скорее бы Шпейер! Этот город уже манил ее. На-
конец опа выходит из здания красного кирпичного
вокзала в Шпейере. Не вокзал — вокзальчик, уют-
ный, как в какой-нибудь дачной местности. И город
весь тут же за привокзальной площадью, маленький,
с узкими извилистыми улочками. А в центре па пло-
щади — собор начала одиннадцатого века! Могила
жены Фридриха Барбароссы. Выщербленный плит-
няк мостовых. Потускневшие лики святых в нишах
древних каменной кладки степ... Остроконечные, уз-
кие красные и синие домики...
О как не похож этот город башен, башенок, хра-
мов, средневековых готических улочек на город не-
128 мецкого рабочего класса! Но пусть ее но смущает


первое впечатление. Шпейер — рабочий город. Взгля-
ните, оп весь окружен лесом фабричных труб. И что-
бы вконец ее убедить, ей напоминают, что с той са-
мой эстрады, с которой сегодня ей выступать, произ-
носили речи такие отцы социал-демократии, как Эр-
харт, Ауэр и даже сам Вильгельм Либкнехт, «наш
старик»! Как! И Вильгельм Либкнехт? «Да, наш ста-
рик»,— повторяют ей в Шпейере. Вспомнилось пер-
вое знакомство с брошюрой Вильгельма Либкнехта
в Петербурге, очень давно. Опа прочла его «Пауки
и мухи».
Опа знакома с Карлом — сыном Вильгельма
Либкнехта.
В Шпейере можно «переходить границы». Неда-
ром здесь помнят Либкнехта-старшего. Привыкли и
1г смелым речам, и к тому, что оратору можно зада-
вать вопросы.
— Не скажет ли товарищ докладчица, правда ли,
что русские царские тюрьмы совсем без окоп?
— А правда ли, что русские революционеры
устраивали склады бомб прямо в царских дворцах?
Колоссаль!
— Участвовала ли товарищ докладчица лично в
процессиях священника Гапона в Петербурге?
— Это правда, что отец нашей докладчицы гене-
рал царя? О!.. Колоссаль! Колоссаль!
Колоссаль! Опа чувствовала, что ее рассматри-
вают как диво. Экзотика в Шпейере!
Уезжая из Шпейера, представляла себе тихий
старинный музейный Шпейер через сто, через две-
сти лет. Социалистический Шпейер! Что мы сделаем
ири социализме с изображениями святых на стенах?
А со старинными соборами? Все сохранить, все сбе-
речь в поучение потомкам: вот в камне запечатлен-
ные этапы пройденного людьми на земле пути. 129
5 Эм. Миндлии
Городок Ландау... И бир-халле в каком-то подва-
ле... Спертый воздух... И на весь зал (она подсчита-
ла!) только двенадцать женщин. Здесь женщины еще
пе привыкли ходить па доклады. На другой день опа
решила сама пойти по домам жешцин-работниц. Не
они к ней, так она к ним. Ходила, беседовала, запи-
сывала. Разговоры. Надежды. Женщины смотрели
на нее с любопытством, охотно отвечали на вопро-
сы, жаловались па дороговизну жизни. Ее поразила
ограниченность их суждений, узость интересов. По-
чти никто из них ио читал газет. Почти никто не сле-
дил за международной жизнью, рабочим движением.
Круг интересов замкнут был работой, кухней, деть-
ми, а у многих и церковью.
Зашла к одной пожилой женщине, жене рабочего,
матери троих детей. Сидела, допытывалась:
— Неужели у вас пет никаких интересов, кроме
кухпи, семьи?
— Интересы есть, времени пет,— печально улыб-
нулась женщина.— Ведь за мужем тоже поухажи-
вать надо. Придет с работы усталый, ты его покорми,
дай ему отдохнуть. На пом вся семья держится, дети
еще пе работают. Да вот и он. Познакомьтесь, пожа-
луйста. Ганс, это русская революционерка, что при-
ехала в Ландау.
Муж, едва поздоровавшись, пошел мыться после
работы. Помывшись, сел за стол, с любопытством по-
смотрел па гостью, выразил сожаление, что вчера нс
смог быть па ее докладе.
— Наши очень хорошо отзывались о вас, фрау.
Судя по тому, что вы говорили, в некоторых вопро-
сах рабочее движение в России совсем не такое от-
сталое, как это изображают паши вожди соцпал-де-
130 мократии.
Коллонтаи поняла, что существует огромная раз-
ница между настроением рядовых пролетариев в этих
маленьких рабочих городках и их лидерами, органи-
зующими ее доклады.
— Видите ли, товарищ,— жаловался, покончив с
обедом, рабочий.— Наши руководители внушают нам,
что они сами лучше, чем мы, позаботятся о наших
интересах. Всё убеждают, что мирным путем мы до-
бьемся гораздо большего. Социализм, мол, социализ-
мом, а мы, видите ли, должны оставаться «добрыми
немцами». А вы знаете, что значит «добрый немец»
по их понятиям? Это тот, кто кричит «Хох кайзер
Вильгельм!», пе требует ничего недозволенного, по-
ручает своим руководителям вымаливать маленькие
милости для рабочего класса и продолжает служить
оплотом кайзеровской Германии. Видали наших ру-
ководителей? Присмотритесь к ним! Многое пой-
мете.
Но опа уже и до беседы с этим рабочим успела
присмотреться к самодовольным руководителям про-
винциальных партийных организаций. Кажется, они
больше всего опасались, как бы эта русская «не пе-
решла границы» в своих выступлениях, не вызвала
недовольство дежурного господина полицейского.
И только бы не тревожила умы рядовых рабочих.
А после Ландау — Грюпстадт, Цвейбрюккен. Ма-
ленькие городки. И в каждом все то же: доклад, бе-
седы. А вечером в гостиничном номере с цветочным
горшком на окне и одеялом-перппкой в клетчатом
чехле на деревянной кровати, за столом, освещенным
лампой под абажуром, писала в тетрадке заметки
о длинном дне в чужом городе. Из заметок составит-
ся книга, и она назовет ее «По рабочей Европе».
О городе Оффенбахе ей так же говорили: «крас-
ное гнездо».	131
5
— Оффенбах —- красный город. У нас его назы-
вают «красным Оффенбахом». Там вы найдете за-
мечательных слушателей.
Она запоздала, и в Оффенбахе ее не встретили.
Спросила носильщика, где тут гостиница — недоро-
гая, приличная. Носильщик па плече понес ее чемо-
дан к гостинице. Минут десять шли от вокзала пеш-
ком. Успела заметить -- чистый, опрятный, хорошо
вымытый город. Гостиница — в бывшей вилле како-
го-то магната из Франкфурта. Удобно. Большая ком-
ната с лепниной на потолке обставлена очень хоро-
шей мебелью. В углу па скамеечке — таз, кувшин.
На стене — грелка: согревать на ночь одеяло-перин-
ку, разумеется, в клетчатом чехле. Было и впрямь
.недорого. Оставила чемодан, пошла искать комитет
партии. На уличной тумбе бросился в глаза огром-
ный красный плакат: «Кто желает из уст компетент-
ного лица узнать правду о революции в России, тот
не должен пропустить публичного собрания в вос-
кресенье!»
«Да ведь это обо мне! Мой доклад!»
В редакции социал-демократической газеты по-
знакомилась с редактором — густобровым, с седею-
щими усами, в котелке, с бамбуковой палкой в ру-
ках. Редактор был очень предупредителен и предло-
жил ей прогулку за город.
— Посмотрите квартал миллионеров, товарищ.
Пешеходные прогулки Александра всегда очень
любила, особенно в незнакомых местах. Они прошли
по булыжным узким улочкам рабочего Оффенбаха,
пересекли небольшое поле, отделявшее город от рай-
она садов и вилл. Это и был обещанный редактором
«квартал миллионеров».
132	— Как вам правится здесь, товарищ?
On словно гордился виллами за железными огра-
дами. Сквозь узорчатые литые решетки любовался
цветочными клумбами, кустами роз и жасмина вдоль
оград п экзотическими растениями.
— Как, по-вашему, будет выглядеть город в эпо-
ху социализма? — спросила вдруг Коллонтай и во-
просом своим озадачила спутника.
— О, я никогда не задумывался над этим. А вы
уже думаете об этом?
— Мы, русские, любим заглядывать в будущее.
Нам это помогает действовать в настоящем. Скажу
откровенно, я, например, всегда должна представ-
лять себе будущее, думать о нем. Ну вот, например,
город социализма. По-моему, социалистический город
должен быть небольшим, вроде вашего Оффенбаха.
Город красивых особняков в садах. Все особняки свя-
заны между собой всеми усовершенствованиями бу-
дущей техники. И все же каждый особняк изолиро-
ван. Вы понимаете? Чтобы был полный простор ин-
дивидуальным склонностям, вкусам. И много, много
садов.
— О если вечером вы в вашем докладе распи-
шете все это слушателям, они несомненно аккурат-
нее будут платить членские взносы. Социалистиче-
ский город особняков в садах! О колоссаль! Колос-
саль! Но когда это будет?
— Если б я знала! Лет через сто. Или, может
быть, даже через пятьдесят. Если через пятьдесят,
мы с вами еще будем живы.
— Я едва ли. Но вы...
— Но почему же? При социализме люди будут
жить дольше, чем при капитализме. Я в этом не со-
мневаюсь. Сто — полтораста лет — вот срок челове-
ческой жизни при социализме!	133
— Очень прошу вас непременно упомянуть об
этом в вашей сегодняшней речи. Именно то, что при
социализме люди будут жить дольше.
Доклад был назначен на восемь. Александра за-
торопилась в гостиницу. И пока не пришли за ней,
сидела, записывала, о чем говорить. И говорила
о том, что у рабочих всех стран общие интересы,
общий враг, и что именно поэтому рабочий не мо-
жет пе быть интернационалистом. Председательство-
вал знакомый редактор. Он явно был разочарован
докладом.
— Жаль, что вы не говорили о долголетии и
о том, что при социализме все будут жить в краси-
вых особняках.
— Хорошо, в завтрашнем докладе скажу.
На другой день она говорила и о долголетни. По-
чему век рабочего короче того, что природа отпусти-
ла ему для жизни? Да потому, что изнурительная
работа сокращает его жизнь! Капиталист, хозяин
выжимает из него последние соки. Чтобы жить доль-
ше, надо добиваться новых свободных условий труда.
Только при социализме, когда будет уничтожена вся-
кая эксплуатация человека человеком, рабочие до-
стигнут настоящего долголетия.
Редактор, председательствовавший и на этом со-
брании, сидел с багровым лицом, брови его были сер-
дито сдвинуты. Он осуждающе смотрел на севшую
рядом с ним Коллонтай.
— Я исполнила вашу просьбу. Сказала о долго-
летии. Вы довольны?
— Но вы перешли границы дозволенного,— про-
шипел редактор.— Полиция будет недовольна. По-
смотрите, после вашего доклада рабочие словно спя-
тили!
134 Он со злостью кивнул на зал, в котором не умол-
кали аплодисменты. Аудитория восторженно ъйаго-
дарттла докладчш у.
— Но, кажется, они очень довольны, товарищ ре-
дактор.
— Недовольна полиция. А это, знаете ли, сейчас
поважнее.
Но Коллонтай осталась сегодня довольна и слу-
шателями и собой.
А когда вернулась с собрания, в комнате па сто-
ле лежало пересланное пз Грюневальда письмо. Со
штемпелем Санкт-Петербурга па конверте и русской
маркой. Письмо от сына! Пишет, что мечтает при-
ехать к пей. Но ведь она вечная странница, не знает,
куда ее забросит завтра судьба. 13се же рано или
поздно они условятся, и Миша приедет. Подумала:
как долго еще ждать этой встречи. Вспыхнувшая
было радость затуманилась печалью.
Еще сегодня там па собрании она говорила о ра-
достях материнства. О радостях, отравленных при
капитализме для миллионов нищенствующих мате-
рой.
Разве радость ее материнства тоже была отрав-
лена неравенством в обществе, бесправием женщи-
ны? Да, этим. Всем этим в большом общечеловече-
ском смысле. Могла ли она в своем счастье отгоро-
диться от окружавшего ее мира бесправия, бедности,
несправедливости?
Снова город за городом. И вдруг письмо из Бер-
линского комитета социал-демократической партии.
Ее, как представительницу Германской социал-демо-
кратической партии, вместе с Кларой Цеткин при-
глашает в Англию «Общество борьбы за избиратель-
ные права для всех совершеннолетиях»!
Она уже слыхала об этом союзе английских жен-
щин.	135
Прервать путешествие по рабочей Германии? Ей
объяснили, что опа сможет продолжить его потом,
возвратясь из Англии. Ко времени ее возвращения
из Англии, может быть, приедет па каникулы Миша.
Кстати, попрактикуется в немецком языке. Очень
кстати. И пусть послушает материнские выступле-
ния. Это поможет ему понять, почему она не
с ним, почему опа пе живет, как матери его одно-
кашников.
Сколько раз в пей вспыхивала тревога: поймет ли
Миша свою мать?
Гл а в а де ciinut si
Добрая 9 старая Англия
Цеткин выехала в Лондон,
пе дождавшись возвращения
Коллонтай из ее поездки по рабочим центрам. Встре-
тятся в Лондоне в доме миссис Монтефиоре. Кстати,
Монтефиоре пригласила их обеих остановиться в ее
доме у Темзы на окраине Лондона.
Дом миссис Монтефиоре был знаменит не менее,
чем его седая хозяйка. Газеты, посвящая Монтефис-
ре свои статьи, подробно описывали, как выглядит
ее дом, у входа в который когда-то происходили уди-
вительные события. Миссис Монтефиоре начала
борьбу за равноправие женщин с того, что отказа-
лась платить налоги. Раз мы, женщины, лишены
права распоряжаться деньгами, которые государство
взимает с нас, не будем платить государству налоги!
Она решила подать пример и первая прекратила
взносы налогоплательщицы. Ее живописный старпп-
136 пый дом на берегу реки, окруженный садовой решет-
кой, шесть недель кряду выдерживал осаду полиции.
Из дома вывезли все имущество, чтобы продать его
с публичного торга. Тогда друзья поспешили на по-
мощь и выкупили имущество. Она заперла решет-
чатые ворота и отказалась выходить за ограду. Со-
седи, друзья, поклонники через решетку ограды пе-
редавали ей продукты, книги, цветы. Фотографы и
репортеры не отходили от ворот. Интервьюировали,
не переступая порога ее жилища. Она мечтала под-
нять «восстание» англичанок против господства муж-
чин. Но подражательниц оказалось мало. Монтефио-
ре поняла, что надо бороться иными путями. Она
вступила в партию социал-демократов и создала
«Общество борьбы за избирательные права для всех
совершеннолетних». Общество и пригласило Клару
Цеткин, Александру Коллонтай и некоторых других
женщин-социалисток выступить в Англии с речами
о борьбе за права.
Александра с любопытством вошла в живопис-
ный дом Монтефиоре. Это был коттедж, построенный
в самом начале прошлого века. Позади дома зеле-
нели холмистые луга, перед домом росли ивы, оку-
павшие свои плакучие ветви в воды реки. Стены
всех комнат были увешаны портретами мужчин и
женщин в нарядах первой половины девятнадцатого,
восемнадцатого и даже семнадцатого веков. Обрам-
ленные тяжелыми багетами — резными ореховыми
или в потускневшей дымчатой позолоте — лица пред-
ков Монтефиоре неодобрительно смотрели па все,
что происходило в жилище их неугомонной наслед-
ницы. Цветные английские гравюры в рамочках под
стеклом висели над мягкими покойными креслами.
Вышитые прабабушкины подушки закрывали спин-
ку низкого дивапа в глубокой нише большого окна.
За двумя рядами оконных стекол катила свои струи 131
широкая Темза. Цветы на окнах, па полочках, на
полу между креслицами, па столиках у дивана, па
книжном шкафу.
Монтефиоре — высокая, крупная англичанка с
энергичными, почти мужскими жестами, очень экс-
пансивная. Весь ее облик — голос, жесты, манеры —
опровергал традиционное представление о сдержан-
ных сухих англичанках.
Клара Цеткин сидела в отведенной ей комнате,
что-то писала и даже не сразу узнала вошедшую к
пей Коллонтай.
Вскоре хозяйка дома завладела ими обеими. Был
подан чай с обычным английским кексом, и госпожа
Монтефиоре с увлечением рассказывала своим гостям
о том, как опа верит в «движение» и с каким нетер-
пением английские женщины ждут выступлений
Клары и Александры.
Другие ораторы-женщины с континента остано-
вились не у госпожи Монтефиоре. Опа по праву счи-
тала, что те две, которым она оказала гостеприим-
ство,— главные агитаторши. Их-то прежде всего и
хотят послушать английские женщины.
— Мужчины тоже,—сказала она.— В нашем дви-
жении за избирательные права для всех совершен-
нолетних много мужчин. Но женщины гораздо ак-
тивнее. Вы убедитесь сами сегодня вечером.
Вечером был назначен прием в честь прибывших
агитаторш.
Прием состоялся в одном из клубов центрального
Лондона. Стены клуба никогда не видывали подоб-
ной смеси лиц и нарядов. Прелестные с кукольными
личиками мисс в светлых воздушных платьях, с зо-
лотыми браслетами па оголенных руках смущали
своим видом другую женскую часть публики. Здесь
138 были рано отцветшие работницы лондонских фаб-
рик с усталыми лицами, одетые в дешевые блузки,
в ботинках со стоптанными каблуками. Рабочие с
шарфами на шее вместо воротничков смешивались
в толпе с джентльменами в смокингах, в снежно-бе-
лых крахмальных сорочках.
«Однако,— подумалось Александре,— вот оно,
равноправие!»
Первой на вечере выступила Цеткин. Потом вы-
сокая, прилган делегатка Финляндии. Третьей предо-
ставили слово «миссис Коллоптау» — делегатке Рос-
сии.
Она говорила, смотрела в зал и в то же время
внутренне протестовала против этого вечера. Все
было не то, не то. Какая-то фальшь, лицемерие в
этом нарочитом смешении лиц и нарядов, богатства
и нищеты! Противоестественное объединение ари-
стократов и буржуа с рабочими будто бы в общей
борьбе за избирательные права для всех. Явно пре-
обладала буржуазная публика. Коллонтай почувство-
вала, что «общественное мнение» в Англии — неогра-
ниченный властелин, и оратор, если хочет быть
услышанным, обязан подчиняться аудитории. Нигде
никогда пе приходилось ей испытывать на себе та-
кую диктующую власть слушателей.
После речей — скучный концерт: какие-то мисс
ремесленнически играли па фортепьяно. Сначала
Шумана в честь делегатки Германии. Потом Сибе-
лиуса — в честь финской ораторши. И, наконец, Рах-
манинова — в честь миссис Коллоптау.
Она была рада, когда все окончилось и можно
было ехать домой. Клара молчала, как и она. Гос-
пожа Монтефиоре виновато пролепетала:
— Неправда ли, дорогие, было прелестно?
На другой день она повезла Клару и Александру
на открытый митинг — обе должны были выступить 139
с речами, и госпожа Монтефиоре предупредила, что
их будет слушать «очень, очень много людей». Воз-
вращаясь с митинга, госпожа Монтефиоре молча
вздыхала. Огромный зал на две тысячи мест был
заполнен едва ли па половину. И опять преобладала
«чистая» буржуазная публика.
О миссис Коллонтау и миссис Цеткип уже загово-
рили газеты. В домик Монтефиоре нахлынули ин-
тервьюеры, больше — иптервьгоерши. Особенно инте-
ресовала их Коллонтай. Просто потому, что ее внеш-
ность привлекала к себе вин мание, интриговала чи-
тателей.
Молоденькая, худая некрасивая журналистка ве-
ликодушно предложила Александре:
— Сделайте Англию своим вторым отечеством,
миссис.
Другая была менее экспансивна. Записывала, не
снимая перчаток, и одета изысканно, как и подобало
сотруднице респектабельного женского журнала. Во-
просы задавала, однако, как следователь. Откуда?
Куда направляется из Англии? Как стала социа-
листкой? И наконец, главный вопрос:
— Ваш супруг, миссис?
— Яс ним давно разошлась.
— Да-а? — Корреспондентка была явно шокиро-
вана. Опа опустила глаза и поджала губы. Разойтись
с мужем и разъезжать по Европе с речами! Шокинг.
Монтефиоре познакомила Александру с рыжебо-
родым ирландцем Шау, и он понял ее куда лучше,
чем леди, щебечущие о равноправии женщин.
— Вы знаете, мистер Шау, меня еще в мой пер-
вый приезд в Лондон поразила близость контрастов,
которые не увидишь ни в одной европейской столи-
це. Там всюду бедные рабочие кварталы жмутся к
140 окраинам. А у вас они чуть ли пе рядом с кварта-
ламп богачей. В двух шагах от роскошных особня-
ков, кафе, магазинов, отелей нищета, грязь, потемки.
— О, это еще ничего,— отвечал мистер Шау.—
Настоящая нищета, настоящий ужас не здесь. Хоти-
те видеть настоящие лондонские трущобы? Идемте,
миссис, в район лондонских доков. Там вы увидите
кое-что пострашнее.
И они отправились в доки.
Миссис Монтефиоре слушала ее, округлив гла-
за, когда, вернувшись, Александра рассказывала все,
что узнала о лондонских доках.
— Но это невозможно,— шептала потрясенная
Монтефиоре.— Неужели это возможно, моя дорогая?
Я не могу поверить, что это творится у нас в Лон-
доне и чуть ли не рядом с нами. Представьте, я пер-
вый раз слышу.
Разумеется, до нее доходили слухи о лондонских
трущобах, даже что-то такое читала о них. Но поня-
тия не имела о том, что успела за короткое время
узнать миссис Коллонтау. А та, нисколько не боясь
шокировать милую миссис Монтефиоре, рассказы-
вала ей, как голодные люмпены предлагают прохо-
жим мужчинам за пару пенсов своих дочерей. О том,
как пьяные драки нередко оканчиваются убийством.
О том, как дюжина одичавших в нищете мальчишек
набрасывается на случайно забредшую в доки по-
чтенную мать семейства.
— О боже мой! Миссис Коллонтау! Дорогая моя!
И вы рискнули отправиться в путешествие по этим
трущобам. Вас могли ограбить, убить. Страшно по-
думать. Вы не имели права так рисковать собой...
Этот безумец Шау...
— Я думаю о другом, миссис Монтефиоре. О том,
что мы все не имеем права мириться с тем, что про-
исходит в лондонских доках!	141
...В Хапдос-Холлс было назначено собрание ра-
ботниц лондонских предприятий. Александра еще не
успела побывать в этой прославленной резиденции
британской ортодоксальной соц иал-демократии.
Знаменитый Хандос-Холл напомнил Александре
помещение текстильщиков в Петербурге на Лиговке.
Такие же нечистые стены в старых обоях. Такие же
конторские столы, залитые чернилами. И такие же
кипы старых газет п бумаг по углам на полу. И поч-
ти такой же небольшой зал человек на двести и пло-
хонькая эстрада. Да еще на стенах дешевые порт-
реты Маркса, Бебеля, Энгельса.
Ораторши говорили о женском движении в их
странах. Коллонтай рассказал а о том, что успели
сделать в России, о первых удачах и неудачах. Когда
опа кончила, слушательницы обступили ее.
— У нас в Англии не лучше, чем в вашей Рос-
сии. Вы думаете если у нас союзы, то мы спасены.
Но и при союзах честная девушка не может про-
жить па шесть шиллингов в неделю!
— Я блузница,— говорила другая.— Но я не за-
рабатываю даже шести шиллингов в неделю.
— А у нас па пуговичной фабрике вообще чест-
ная девушка не удержится,— вставила третья.—
Только и можно работать, если тут же работает твой
муж. Вот как мы с моим Джеком.
К Александре подошел опрятно одетый рабочий
с шарфом на шее вместо галстука.
— Вы тут наслушаетесь сколько угодно жалоб,
миссис Коллоптау. Но я вам скажу, что все они ни-
что по сравнению с жалобами на ваши жилища. Вы
понимаете, сносные жилища очень дороги для ра-
бочего. И вот снимаешь в лучшем случае две комна-
ты на всю семью, а в семье, как правило, пять-шесть
142 человек. Но большинство живет в одной комнате
всей семьей. Здесь же и едят, здесь же и шти^у гото-
вят, и стирают. А что касается, извините, миссис,
всяких санитарных удобств, то их в наших кварти-
рах вообще пет. Хозяева совсем не ремонтируют
дома для рабочих. А если не внесешь вовремя квар-
тирную плату, тотчас окажешься па улице. Плохо,
миссис. Да, конечно, у нас и союзы, и пресса, и папш
депутаты в парламенте, у пас декларированные сво-
боды, но нам от этого не живется легче!
Александра слушала, и на душе становилось
тускло, тоскливо, и вся эта затея госпожи Монте-
фиоре с Союзом борьбы за избирательное право «для
всех» казалась все более вздорной. Поездка в Анг-
лию принесла только разочарованно и даже чувство
стыда.
Монтефиоре за руку вывела ее из толпы окру-
жавших ее работниц.
— Дорогая моя. Вы так устали. Вам необходимо
развлечься.
И вот уже целой компанией — и все добрые зна-
комые госпожи Монтефиоре! — в такси едут в какой-
то ресторан. По словам Монтефиоре, там собирается
«весь Лондон, и вам будет там интересно, мои доро-
гие». И сразу после серого бедного Хандос-Холла
они очутились в сверкающем зале модного рестора-
на. Зеркальные стены отражали белоснежные ска-
терти на столах, тропические цветы, смокинги, фра-
ки, меха...
Александра проголодалась. Но сэндвич с кревет-
ками застрял у нее в горле. Почему в Германии
«социальная совесть» не просыпалась в ней так бо-
лезненно, как сейчас? Почему там она не давилась
традиционной булочкой с ветчиной? Не оттого ли,
что здесь эти терзающие совесть контрасты еще ра-
зительнее? Не оттого ли, что лондонская нищета и 143
лондонские трущобы еще страшнее, а богатство ве-
ликолепнее и люди здесь еще более самодовольны,
эгоистичны, алчны? Англия давила ее. Блеск ресто-
ранного зала погружал в безысходный душевный
мрак.
— Что с вами? — участливо спросила миссис
Монтефиоре.— На вас лица нет! Вам плохо?
— Я бы хотела уехать отсюда. Мне, право, не по
себе. Извините меня.
Обеспокоенная Монтефиоре увезла Александру.
Цеткин уехала еще раньше.
Коллонтай пришла в себя только в Германии, в
Грюневальде.
Глава одиннадцатая
Время надежд
ILIT адо бы описать свое нуте-
-Я-Я- шествие по городам рабо-
чей Германии, поездку в Англию. И доброе и недоб-
рое — все запечатлеть в этой книге. Хорошо, что
вела дневник. Теперь только и остается привести
беглые заметки в порядок. Но пришлось отложить
работу над книгой на «потом».
Из далекого Петербурга пришло сообщение и
очень ее обрадовало. Правление профсоюза рабочих
и работниц по обработке волокнистых веществ се-
верного промышленного района избрало ее делегат-
кой на VIII конгресс II Интернационала и на
Международную конференцию женщип-социалисток.
И конференция и конгресс состоятся в августе
1910 года в Копенгагене.
144 Она поехала в Данию пароходом.
Пароход подошел к пристани в Копенгагене под
вечер. В красном свете заходящего солнца город с
моря казался охваченным пожаром. Солнечные лучи
ударяли в окна, окантованные белыми рамами на
плоских цветных фасадах. Позолоченные шпили
церквей, соборов и старинных замковых башен пы-
лали неподвижными языками огня. Прибитые к при-
стани стаи лодок, парусные рыбачьи суда, цвета
морской воды военные корабли на рейде, вся старая
гавань с синими, желтыми и белыми двустворчаты-
ми дверями амбаров — все было овеяно красным
дрожащим светом заката.
Красный свет, окутавший Копенгаген, символи-
чен сегодня. В эти дни Копенгаген — красный город.
Здесь собираются социалисты всех стран Зслмлп.
День подходил к концу. Времени оставалось
только на то, чтоб найти пристанище в недорогой
гостинице, умыться, переодеться с дороги. Но, к сча-
стью, опа была пе одна. На пароходе встретилась с
другими иностранными делегатками конференции.
Остановились в одной гостинице, утром забежали
в кафе и после чашки кофе с кусочком сыра начали
поиски бюро конференции.
Где же быть бюро, как не в помещении конфе-
ренции? Как бы не так! Ни души, кроме буфетчика,
занятого за стойкой сервировкой закусок: креветки,
сосиски, набор знаменитых датских сыров. Буфет-
чик порекомендовал обратиться в редакцию цент-
рального органа партии социал-демократов, там-то,
наверное, знают. Объяснил, как найти.
— Неподалеку отсюда, фру. Пять минут ходу,
пе больше.
Четверть часа спустя они уже были в редакции.
Их встретили улыбками, дружескими рукопожатия-
ми, защелкали фотографические аппараты. Но и в
145
редакции понятия по имели, где искать организато-
ров женской конференции. Посоветовали обратиться
в секретариат социал-демократической партии.
— Там, наверное, знают. По могут не знать.
Но и в секретариате по сказали, кто выдаст нм
билеты на конференцию, кому они должны предъ-
явить мандаты...
— Но, может быть, фру, вам следует встретиться
с секретарем женского бюро по организации конфе-
ренции фру Мак?
— Именно ее мы и ищем!— воскликнула Кол-
лонтай.— Ищем по всему Копенгагену л но можем
найти!
Им дали домашний адрес фру Мак, и они па
трамвае поехали на другой конец города. Александра
пожимала плечами:
— Если вся конференция будет так организова-
на, ничего хорошего ждать от пес не приходится!
Увы, фру Мак дома они не застали. Соседка, уви-
дев у дверей квартиры четырех женщин, объяснила,
что фру Мак ушла рано утром и до позднего вечера
не вернется.
— У нее, знаете, какая-то важная конференция,
кажется, чуть ли по международная. И она занята
только ею. А вы, фру, тоже на конференцию?
Они возвратились в секретариат партии усталые,
раздраженные и пе скрывали своего недовольства.
И вот, наконец, неуловимая фру Мак явилась. Вся
неприязнь к ней, накопившаяся за эти часы, мигом
исчезла. Фру Мак была так мила, ее энергичное ро-
зовое с темными глазами лицо было так приветливо
и ореол золотистых волос вокруг головы так славно
лучился, что никому и в голову не пришло упрекать
ее. Все справки от фру Мак были тотчас полу-
146 чены.
— Приехала Клара Цеткин?—спросила Коллон-
тай.
— Я сейчас иду к ней. Она вместе с фру Мон-
тефпоре.
И Александра отправилась с фру Мак к Кларе
Цеткин. Когда они пришли в гостиницу, Клара вме-
сте с Монтефиоре переводила па английский язык
текст проекта резолюции. Текст только сегодня со-
ставила Клара. Александра нашла, что Монтефиоре
изменилась со времени их встречи в Лондоне. Пожа-
луй, более сосредоточенна, не столь восторженна, как
тогда, и куда более жестко, чем в Лондоне, говорила
о «глупости фабиаиок». Называла их буржуазными
феминистками и предсказывала сражение с ними па
конференции.
«Влияние Клары»,— подумала Коллонтай.
Пришла знакомиться с Цеткин американская де-
легатка мисс Твайиииг из Колорадо. О ней уже мно-
го писали в европейских газетах. Во время стачки
колорадских шахтеров она вела себя поистине герои-
чески, энергично призывала к сопротивлению вла-
стям, сидела в американской тюрьме за подстрека-
тельство к стачке. Коллонтай с интересом рассмат-
ривала мисс Твайнппг — стройную, элегантно оде-
тую американку в парижской шляпке и лаковых
туфельках па высоком каблучке. И только приход
шумных немецких делегаток с вопросами о прези-
диуме помешал Александре поговорить с мисс Твай-
иинг.
Цеткин с Монтефиоре готовили проект резолю-
ции, фру Мак выдавала билеты новоприбывшим де-
легаткам. А в это время на улице Вестерброгаде, в
доме № 112, в квартире портнихи Элен Петерсен
поселился новый жилец. За пятнадцать крон в ме-
сяц он снял крохотную комнатку и целые дни сидел 147
за столиком у окна, что-то писал или читал кипи
книг, притаскивая их из библиотеки. Фру Петерсон
была очень довольна новым жильцом. Жилец ходил
в магазин, покупал себе ветчину и яйца, иногда иг-
рал с младшей девочкой Петерсенов. Портниха, при-
сматриваясь к жильцу, сказала однажды мужу, что,
по ее мнению, этот человек многое пережил в жиз-
ни! Было ему лет сорок, однако уже полысел, и
оттого его огромный лоб казался еще огромней. Он
грассировал, как француз. Фру Петерсен пе раз
встречала парижан и находила, что у ее русского
жильца парижский акцент. Но одет он был вовсе не
как парижанин: в поношенный синий со светлой по-
лоской костюм и большую соломенную шляпу-пана-
му. Звали его Владимир. Но русские еще называют
друг друга по отчеству. Отчество ее жильца было
Ильич.
Как-то жилец спросил, следит ли фру Петерсен
за работами Международной конференции социали-
сток? Знает ли по крайней мере, что за конференция
происходит сейчас в Копенгагене?
— Что-то такое слышала. Но где мио следить.
Я газет почти пе читаю. Времени нет. Дети. Работа.
Муж.
Жилец огорчился ответом фру Петерсен. Сказал,
что конференция для того и собралась, чтобы обсу-
дить судьбу трудящихся женщин. Справедливо ли,
что у мужа фру Петерсен есть время читать газеты,
а у самой фру Петерсен времени па газеты нет?
Ведь она трудится не меньше, чем муж.
— Да. Но я еще и мать, и жена. И на мне до-
машнее хозяйство. И кухня. И все.
Жилец смутил фру Петерсен загадочным пред-
148 сказанием счастливых времен, когда государство —
по какое-то другое, новое государство! — освободит
женщину от многих забот.
Разговор с жильцом так подействовал на фру Пе-
терсен, что опа стала по газетам следить за работой
Международной конференции женщин-социалисток.
Опа действительно прочла много неожиданного для
себя. Немецкая социал-демократка Клара Цеткин
предложила на конференции ежегодно 8 марта отме-
чать и праздновать Международный женский день,
^конференция приняла такое решение. Женский
день? Значит, и ее, Элен Петерсен, праздник? Было
над чем задуматься.
Она раскрыла газету «Политикен» и прочла в
ней о выступлении делегатки фру Коллонтай. Эта
фру Коллонтай была соотечественницей жильца Пе-
терсенов — русская.
Фру Петерсен читала в газете:
«И вот па трибуну поднялась г-жа Коллонтай из
Санкт-Петербурга, стройная, одетая в черное... Дви-
жение руки — и пламя революционного энтузиазма
засверкало в ее словах, она зажгла всех своим вол-
нующим пафосом, своей неуемной энергией, своей
беспредельной страстностью... Когда она умолкла,
раздались такие бурные аплодисменты, что казалось,
будто сам царский трон разрушится от этого...»
Фру Петерсен захотелось собственными глазами
увидеть эту русскую женщину, о которой с таким
восхищением писала одна из самых солидных дат-
ских газет. И узнав, что после закрытия конферен-
ции делегатки будут выступать в Копенгагене и дру-
гих городах на открытых митингах, она твердо ре-
шила не упустить случая послушать Коллонтай.
Фру Петерсен потом рассказывала мужу, что
«Политикен» еще недостаточно описала русскую ре-
волюционерку: так она хороша.
149
— Ао чем она говорила, эта русская? — поинте-
ресовался муж.
— Ну ты все равно не поймешь. Она говорила
больше для женщин. О том, что даже в России жен-
щины начинают бороться и что-то такое еще. Ей
очень много хлопали и подносили цветы. Я тоже под-
несла ей тюльпаны.
Женская конференция была как бы прелюдией
к Международному социалистическому конгрессу.
Александра ждала открытия конгресса с большим
нетерпением. Знала, что увидит на нем почти всех
выдающихся социалистов мира. Правда, Бебель был
болен и не приехал. Сен-Катаяму не пустило япон-
ское правительство. Но почти все остальные извест-
ные социалисты приехали. Некоторые из делегаток
женской конференции, как Клара Цеткин и Коллон-
тай, были также делегатами конгресса (Коллонтай
с совещательным голосом). В русской социал-демо-
кратической фракции были представители всех те-
чений.
Воскресным утром 28 августа у высокой чугун-
ной решетки, окружавшей «Дворец концертов», тол-
пились тысячи любопытных, чтобы взглянуть на зна-
менитых социалистов, чьи портреты и имена мелька-
ли в газетах...
Александра с волнением подходила к воротам
«Дворца концертов». В этом внимании всего мира
к конгрессу Интернационала, в приветствиях, кото-
рыми делегатов встречали па улицах, во всей окру-
жающей обстановке ей уже ч уд и л ос ь приближение
праздника мировой революции.
Гирлянды живых цветов обвивали решетку двор-
ца. Красные знамена пылали над главным входом.
Было куда помпезнее, торжественнее, многолюднее,
150 чем па конференции женщин. Коллонтай растеря-
лась в первый момент; войдя в громадный, украшен-
ный цветами и знаменами зал. Он весь был застав-
лен столами для делегаций. Не так-то легко было
разыскать среди этих десятков столов места русской
делегации. Ага, вот и табличка «Руссланд».
Кроме Плеханова, почти вся русская делегация
была в сборе. Был там н Владимир Ильич. Опа из-
дали поздоровалась с ним, Ленин ответил кивком го-
ловы и, подперев лицо рукой, внимательно следил за
входящими в зал. Александра села по другую сторо-
ну стола. Она всматривалась в знакомые и незнако-
мые лица, иных узнавала по памятным встречам,
иных —по портретам. Ж ап Жорес, Ваидервельде,
Виктор Адлер, Отто Бауэр, Беп Тиллет, Гюисмапс,
Каутский, Брантпнг, Роза Люксембург, Гед, Клара
Цеткин... А кто это — франтоватый, в сюртуке, в вы-
соком крахмальном воротничке, с роскошной «по-
этической» шевелюрой и холеной эспаньолкой на-
правился к столу русских? Ах, да это Виктор Чернов,
лидер социалистов-революционеров... И почти следом
за ним — последним из русских — иеспеша, пожимая
по пути руки знакомых, лавировал между столами и
продвигался к табличке «Руссланд» Плеханов. О, да
он постарел с той поры, когда опа была у пего в Же-
неве. Кое-где в бороде уже пробивалась седина, да
и клинышек бороды заострился, удлинилось лицо.
Но по-прежнему все так же красив. Узнает ли Пле-
ханов ее? Когда взгляды их встретились, опа кив-
нула ему, он галантно ответил, наклонил голову.
Но вот делегации все на местах. VIII конгресс
II Интернационала готов начать свои рабочие засе-
дания. Но что это? Вовсе не похоже, что президиум
собирается сразу приступить к работе. Напротив.
.Президиум во главе с самим Вандервельде уходит
с эстрады. Освобожденную площадку эстрады занп- 151
мает толпа в несколько сот человек — все в белых
корпорантеких шапочках членов певческих рабочих
союзов. Многолюдный хор выстраивается па эстраде,
и Александра мысленно ругает организаторов:
«Не могли обойтись без этого. Мещанство. Нач-
нут сейчас петь что-нибудь безвкусное, банальное...»
Но вместо ожидаемой банальной безвкусицы она
услышала неожиданное и смелое переплетение в му-
зыке революционных песен различных пародов. Ди-
рижер Гемме написал «социалистическую» музыку
на слова поэта и депутата парламента социалиста
Мейера. Правда, кантата написана на датском языке,
и кроме датчан почти никто не понимает ни слова.
Не понимает... и понимает. Понимают все. Да и как
не попять! Лейт-мотивом кантаты звучит знакомая
всем мелодия «Интернационала». Композитор с не-
обыкновенным искусством ввел в эту основную мело-
дию не менее знакомую всем «Марсельезу» и рево-
люционные песни всех стран и народов.
И вдруг за русским столом различили в этом мо-
гучем хоре звуки песни «Вихри враждебные». Рус-
ские за своим столом запели. Их голоса слились с
сотнями голосов делегатов, поющих каждый на своем
языке... В ушах стоял уже неделимый на отдельные
голоса хор как бы единого слитного голоса мира. На
мгновение раздернулся занавес времени, скрывавший
от взоров завтрашний день. Александра быстро огля-
нулась. Глаза Владимира Ильича сияли. Было видно,
что и его захватил этот хор, эта музыка. Он пел вме-
сте со всеми.
Кантата окончилась. Хор покидал эстраду. Ван-
дервельде нетерпеливо ждал, чтобы можно было объ-
явить VIII Международный социалистический кон-
гресс открытым.
152 и вот наконец конгресс открыт. Вандервельде
приветствует делегатов и сооощает, что сейчас в ми-
ровую организацию социалистов входят представите-
ли тридцати трех стран — восемь миллионов человек!
Потом говорили датчанин Стаунинг, бельгиец Гю-
мсманс, другие. Первое заседание конгресса окончи-
лось. Все разошлись по кафе, по ресторанам подкре-
питься перед демонстрацией в честь конгресса. Де-
монстрация была назначена па четыре часа. Но уже
с трех неподалеку от вокзала па Западном бульваре
начала собираться необозримая толпа демонстрантов.
Рабочие с красными гвоздиками в петлицах. Девуш-
ки и женщины в красных шапочках с красными бу-
тоньерками на груди. Александра никогда — даже в
Петербурге в 1905 году! — не видала такого множе-
ства собранных в одном месте алых знамен. Над го-
ловами людей колыхались громадные полотнища пла-
катов на датском, английском, немецком, француз-
ском и, к ее радости, даже на русском языках:
«Да здравствует международный пролетариат!», «Да
здравствует международное братство трудящихся в
борьбе против капитализма!»
Кто-то подошел к Коллонтай, протянул ей крас-
ную бутоньерку. Она приколола ее к борту жакета и
стала искать своих. Все играло, сверкало перед глаза-
ми. Сияли начищенные медные трубы оркестров.
Потом она прочла в газетах, что оркестров было пят-
надцать. Лес знамен алел над ее головой.
«Увижу ли я когда-нибудь все это на улицах Пе-
тербурга? — невольно думалось Коллонтай.—Но ведь
если это возможно здесь, в нескольких кварталах от
дворца короля, то, значит, не за горами время, когда
будет возможно и у нас в России».
Внезапно грянули все пятнадцать духовых ор-
кестров. Многотысячная толпа дрогнула, тронулась с
места. Два бургомистра Копенгагена, новый и преж- 15&
ний, оба социал-демократы — Йенсен п Кнуде ей —
шагали впереди демонстрации. Ни в одной столице
мира, кроме датской, отце пе было бургомистров со-
циал-демократов.
Александре казалось, что опа не идет, а ее подхва-
тило и несет вместе со всей поющей, пестрой толпой.
Из глубины несшей ее толпы опа видела па тротуа-
рах тысячи стоявших с цветами в руках горожан.
Всегда, когда Александра слушала музыку пли
читала стихи, пли сама с трибуны произносила речи,
всегда, когда воодушевление охватывало ее, опа не-
вольно начинала представлять себе какое-то прекрас-
ное, счастливое будущее. Сами собой возникали в ее
воображении картины переустроенного людского
Мира. Вот так и сейчас опа уже видела себя в толпе,
йраздпующей победу социализма. Представляла себе,
что вот так же среди цветов и знамен с толпой будет
идти и петь. Пусть даже уже старухой. Лишь бы до-
жить, увидеть то, ради чего жила!
Она опомнилась, когда вместе с процессией очу-
тилась в пригородном народном парке Зоидермаркеи.
Трибуны были расставлены в разных концах парка.
Толпа бросалась от трибуны к трибуне, не желая про-
пустить пи одного из знаменитых ораторов — ни Жана
Жореса, пи Эмиля Ваидервельде, ни Жоржа Плеха-
нова...
В парке Александра не выступала, ио интервьюе-
ры нашли ее и в толпе.
— Камрад Коллонтай... Расскажите, пожалуйста,
о казаках. И еще вопрос: как хранят бомбы револю-
ционеры в России?
И вдруг две неизвестные дамы, одна в трауре, и
пожилой господин отводят ее в сторону и с озабочен-
ным видом уговаривают согласиться в воскресенье
154 после конгресса поехать к ним в Швецию в Мальма.
Это ведь очень близко, через пролив! Выступить там
па митинге! Уже согласились Жорес, Вандервельде,
Кейр-Харди, Анселе...
О если бы они не назвали эти громкие имена, она,
вероятно, согласилась бы сразу. Но выступать рядом
с самим Жоресом! С Вандервельде! С лучшими ора-
торами мира!
Дама в трауре называет себя:
— Я вдова одного из основателей Социалисти-
ческой партии Швеции — Даниельсона. А эта дама —
редактор социалистической газеты в Мальмэ. Вы не
можете нам отказать.
— Хорошо, поеду.
Весь этот праздничный социалистический Копен-
гаген наполнил ее счастливым предчувствием близо-
сти мировой революции. Опа нетерпеливо ждала буд-
ничных. деловых заседаний конгресса.
В повестке значились серьезные вопросы: укреп-
ление сил мирового пролетариата, борьба с опасно-
стью войны, борьба с международной политической
реакцией...
Обсуждение проблемы войны, однако, заняло па
конгрессе меньше времени, чем дискуссия по такому
вопросу, как единство профессионального движения в
Австрии. Дискуссия эта была очень бурной — много
ораторов, много страсти, много острых столкновений.
Зато в кулуарах конгресса о войне спорили боль-
ше, чем в комиссии или на пленуме. Реформисты
убеждали собеседников, что большая война вообще
теперь невозможна.
Коллонтай видела, что Владимир Ильич почти все
свое время отдает теперь кооперативной комиссии
конгресса. Она пе решалась спросить у него: почему?
Спросила у Луначарского. Он вместе с Владимиром
Ильичем входил в эту комиссию от русских. Лупа- 155
чарский объяснил, что вопрос кооперативного движе-
ния в настоящий момент очень важен для судеб
международного движения пролетариата.
— Теоретически и практически,— добавил он.—
Владимир Ильич придает ему очень большое значе-
ние. Да вы и сами видите по составу комиссии, какое
значение придается этому вопросу, Александра Ми-
хайловна!
И верно. Помимо Лепина и Луначарского в ко-
миссию вошли виднейшие социал-демократы Жорес,
Год, Вандервельде, Апселе, Роза Люксембург, Бала-
банова.
Положение русской делегации, а особенно группы
большевиков, па конгрессе было довольно трудным.
Россия пе считалась страной со значительным рабо-
чим движением. А наибольшим авторитетом на Меж-
дународном конгрессе пользовались представители
стран с широким рабочим движением — Англия, Гер-
мания, Бельгия, Франция.
Ленин внес в комиссию проект резолюции. Он и
сам понимал, что большевистская резолюция пе прой-
дет: группа большевиков среди членов комиссии в
меньшинстве. Но надо пользоваться каждым удобным
моментом, чтобы сделать известной большевистскую
точку зрения. Лепин утверждал в своей резолюции,
что социальный вопрос не может быть разрешен без
«экспроприации буржуазии». Это вызвало бурю про-
тестов комиссии. Жорес настаивал на том, что коопе-
рация сама по себе подготавливает «демократизацию
и социализацию средств производства и обмена».
Когда избрали подкомиссию для выработки проек-
та резолюции, вошел в нее и Владимир Ильич. Как
ни было трудно, он все-таки добился улучшения
текста, предложенного Жоресом. Убедил подкомис-
156 сию признать в резолюции, что кооперация недоста-
точна сама но сеое, «оессильна осуществить цель,
преследуемую социализмом, то есть завоевание об-
щественной власти в целях коллективного овладения
средствами труда». Резолюция, по мнению Ленина,
имела недостатки, но в общем давала правильный
взгляд на значение кооперации.
Ленин, видимо, большего и пе ждал от копенга-
генского конгресса: левое крыло в Копенгагене было
слабее, чем в Штутгарте.
Было ясно, что предстоит еще будничная, кро-
потливая работа. Для Ленина спор о кооперации —
тоже борьба за социализм.
В шесть часов вечера третьего сентября Вапдер-
вельде объявил VIII Международный социалистиче-
ский конгресс в Копенгагене закрытым. А к восьми
делегаты были приглашены на вечер в здании копен-
гагенской ратуши. Банкет в честь делегатов мирово-
го пролетариата в ратуше столицы капиталистиче-
ского государства! Это было нечто неслыханное! Кол-
лонтай хотела верить и верила, что вечер в ратуше —
предзнаменование, предвестник грядущего праздника
победы социалистов.
Вестибюль старинной копенгагенской ратуши ос-
леплял огнями. Степы, перила лестниц, баллюстрады
балконов были обвиты курчавыми гирляндами цве-
тов. Гремела музыка.
«Ну что ж,—весело подумала Александра,— дат-
чане правы. Они принимают посланцев всемирного
рабочего класса».
Столы были сервированы в нескольких залах, за-
литых ярким светом. В шумной толпе гостей внима-
ние всех привлекала тонкая, как тростиночка, абис-
синка в экзотическом наряде. Фотографы не уставали
ее снимать, газетчики — интервьюировать. В тронном
зале ратуши, где обычно король принимал муници- 157
пальпых советников, одни й.з делегатов конгресса,
немец, уже подвыпивший, с комической важностью
уселся па королевский троп. И вдруг, перекрывая
все голоса, подавляя разноязычный шум, прогремел
трубный голос Жана Жореса:
— Товарищи! В 1870 году и немцы и французы
потерпели поражение потому, что демократия и в
Германии и во Франции не справилась со своими за-
дачами. Французы были побеждены, а немцы до сих
пор страдают от последствий своей победы, устано-
вившей в Германии власть солдатского сапога!
Жорес призвал французов и немцев к единению
против врагов демократии. Несколько слов Жореса
бросили немцев и французов в объятия друг друга...
В толпу ворвался с сияющими глазами Луначар-
ский. Еще никогда Александра не видела его таким
возбужденным, ликующим. Впрочем, кто не был в
этой толпе возбужден, у кого не было ликующего
вида! Казалось, всеми владело чувство близости ми-
ровой революции.
То же чувство владело п Луначарским, когда
вдруг юношески проворный, в своем темно-синем ко-
стюме, с крахмальным воротничком он пробился в
толпе к Жоресу и закричал по-французски:
— Качать Жореса! Качать Жореса!
Француз гл, итальянцы, болгары, немцы подскочи-
ли к испуганному Жоресу. Большое грузное тело его
тяжело взлетело, подброшенное десятками рук. Он
что-то кричал, должно быть умолял отпустить его.
Но Жореса не слушали. Его подбрасывали еще и еще.
Галстук его вылез из-за жилета и трепыхался в воз-
духе. Полные руки болтались над взлетающим туло-
вищем. Лицо покраснело. Наконец пад ним сжали-
лись и поставили на ноги. Пошатываясь, Жорес по-
158 дошел к креслу и упал в пего, тяжело дыша. Луна-
чарский подбежал к нему и, схватив его руку, стал
горячо трясти. Оп говорил при этом что-то с жаром
и увлечением, по Жорес не слушал. Ему было пе до
речей, пе до восторженных признаний Луначарского.
Оп высвободил свою руку и что-то пробормотал. Лу-
начарский тотчас бросился в соседний зал за стака-
ном вина для Жореса.
Жорес беспомощно улыбался. На его широком
крестьянском лице с густой бородой блестели круп-
ные капли пота... Оп вдруг заметил развязавшиеся
шнурки на своих ботинках и нагнулся, чтобы их за-
вязать. Коллонтай с жалостью издали смотрела, с
каким трудом нагибался Жорес. Она искала глазами
исчезнувшего вдруг Луначарского. Сказать бы ему.
Увел бы Жореса куда-нибудь, помог ему... Луна-
чарский вышел из соседнего зала, где были накрыты
столы. В его поднятой руке полный огней горел бо-
кал золотистого рейнского. Но Жореса уже не было.
— Где Жорес? Он просил пить. Вы не видали
Жореса? — растерянно спрашивал Луначарский.
Коллонтай сказала, что Жорес сбежал. У пего
развязались шнурки, оп пе мог завязать их здесь.
— Ну тогда это вам! — предложил Луначар-
ский.— Вас называют вторым Жоресом. Вам по пра-
ву его бокал.— И он передал ей бокал холодного про-
зрачного золотого рейнского.— Александра Михай-
ловна! Вы понимаете, что происходит? Мы с вами в
преддверии социализма! То, что мы здесь в этом зале
все вместе,— это уже победа!
Опа созналась, что у нее такое же чувство.
— Я счастлива,— сказала она.— Мне хочется пла-
кать и танцевать от счастья.— Она что-то еще хоте-
ла сказать, но Луначарский уже не слышал ее. Обра-
щаясь к толпе в тронном зале, он что-то говорил по-
фраицузскп, горячо, страстно, восторженно. И так же 159
страстно, восторженно хлопали ему даже те, кто и
половины речи его не разобрал, пе зная французско-
го. Все, что произносилось здесь,— все казалось спра-
ведливым и мудрым. Хлопали и кричали «ура» не
только чужим речам, но и собственным чувствам.
Коллонтай поднесла было бокал к губам, но и ей
захотелось сказать всем товарищам, что опа пьет за
них, за победу, за царство справедливости па земле!
Она пе могла больше молчать. Чувствовала себя
счастливой, безмерно счастливой. Придерживая левой
рукой шлейф длинного платья, а в правой держа бо-
кал, опа взбежала на ступеньки тропного возвыше-
ния и подняла руку с бокалом. Сначала опа говори-
ла по-пемецки. Потом то же самое сказала ло-анг-
лийскп. И с тем же волнением и блестящими глазами
произносила все по-французски. Она говорила о том,
что счастлива быть среди борцов за победу социализ-
ма, и о грядущем братстве народов, и о том, что ве-
рит в скорое торжество мировой революции.
Выпив бокал до дна, в шуме оваций опа сошла
со ступеней тронного возвышения. К пей подошел
раскрасневшийся Луначарский и поздравил ее с
блестящей речью.
— Вы не второй Жорес. Вы первая Коллонтай!
Опа поблагодарила его улыбкой.
— Очень жаль, что вас не слышал Владимир
Ильич,— продолжал Луначарский.— Вообще жаль,
что его нет сейчас здесь.
— В самом деле, где он? — спохватилась Алек-
сандра.— Я не видела его с последнего заседания.
Луначарский был удивлен:
— Я думал, вы знаете. Владимир Ильич узнал,
что датчане истратили па этот прием двенадцать ты-
сяч крон. Ленину не понравилось это. Да Владимир
160 Ильич и не любитель таких банкетов. Видите ли,


Владимир Ильич полагает, что еще преждевременно
праздновать. Рано еще. Слишком рано.— Луначар-
ский многозначительно поджал губы.
Слишком рано? Слова Луначарского отрезвили
ее. Опа словно стремительно спустилась с неба па
землю. Вся праздничная приподнятость разом про-
шла.
Какой-то бельгиец взял Луначарского под руку и
увел его в сторону. К Александре подошла фру Да-
ниельсон, шведка из Мальма, и напомнила, что завт-
ра— ехать в Швецию вместе с Жоресом, Анселе,
Вандервельде, Харди.
И утром, пе выспавшись после вечера в ратуше,
Коллонтай стояла па палубе парохода, перевозивше-
го их через пролив из Дании в Швецию. Накрапы-
вал дождь. Рыхлилась под дождем и ветром сине-зе-
леная вода. Сетка дождя скрыла датские берега. Пока-
зались серо-зеленые скалы Швеции. Коллонтай стоя-
ла у борта, смотрела на приближающийся берег
Скандинавского полуострова. Придерживая широко-
полые папамы, па палубе под руку расхаживали
двое маститых — Жорес и Вандервельде. Увидев
Коллонтай, повернули к ней. Как себя чувствует кам-
рад Коллонтай? Вандервельде был невероятно галан-
тен: разговаривая с дамой, снял шляпу и стоял с не-
покрытой головой. Жорес другого покроя: насмеш-
ливыми глазами наблюдал за своим бельгийским то-
варищем.
— Вы будете Говорить? От России? На каком язы-
ке? — интересовался Эмиль Вандервельде. И стал
расспрашивать ее о России. Оба — и Вандервельде и
Жорес имели такое же смутное представление о ее
родине, как и газетчики, что расспрашивали ее о ка-
заках и бомбах.	161
6 Эм. Мин длин
Вандервельде с важностью заметил, что пора и
России вступить па путь действительного массового
рабочего движения.
— Все эти ваши прежние «фейерверки» лишь ос-
лепляют, не оставляя ничего, кроме запаха серы.—
Оп имел в виду террористов. Все, что ему известно
о русских революционерах,— то, что они бросают
бомбы в царя! Но при чем здесь русские социал-де-
мократы?
— Это все анархизм,— кивнул головой Жорес.—
В русской социал-демократии вообще немалая доза
анархизма. В конце концов это неизбежно у малоци-
вилизованного народа.
Она вспыхнула и едва сдержалась, чтобы не отве-
тить дерзостью. Но, слава богу, вот уж и пристань
Мальмэ.
На пристани их рассадили по допотопным каре-
там (такие она видала в книжках на иллюстрациях к
Лагерлёф и Андерсену) л повезли по пустынным
улицам тихого провинциального города. Дождь пре-
кратился. Заголубело небо над городом.
Шведский социал-демократ Яльмар Браптпнг
открыл народный митинг в парке. Он говорил не-
долго. Отлично понимал, что народу не терпится по-
скорее увидеть и услышать знаменитых гостей —
Жореса и Вандервельде. Александра слушала их обо <
их и начинала испытывать страх. Шутка ли поднять-
ся на трибуну после Жореса, после искуснейшего ад-
вокатского красноречия Вандервельде!
— Слово принадлежит пашей русской камрад
Коллонтай.
Ей показались бесконечными мостки, ведущие от
эстрады к ораторской трибуне. Опа шагала по ним
как приговоренный к плахе. Дотронулась рукой без
162 перчаток до мокрой красной материн па перилах, вы-
терла руку платочком, несмело подняла голову и
встретила одобряющие улыбки. Ну вот и трибуна.
И сама себе не поверила, когда все окончилось
и ей зааплодировали.
А ночью в поезде — из Мальме в Стокгольм — не-
ожиданная встреча с русскими. Нозвращаются из-за
границы на родину. Какая-то петербургская дама с
мужем. Им можно. Им родина не мачеха, мать. Iso
охватила зависть к чужим незнакомым людям. Через
два или три дня они будут в ее родном Петербурге.
В Петербурге, где ее сын. Где все — ее. В Петербур-
ге, ей недоступном.
Слезы подступили к глазам. Только бы не распла-
каться. Опа испуганно взглянула на дремавшего на-
против нее Мекленбура, секретаря центрального ко-
митета Германской партии социал-демократов. Мек-
лепбур клевал носом, голова его покачивалась в такт
качки вагона. Оп не понял бы ее слез. Никто не
должен их видеть. Она агитатор мировой революции.
Солдат. Слезы солдата не для постороннего взгляда.
J\tава двенадцшая
Сын
Опа вернулась в Германию, и
^ей предложили турне по Сак-
сонии. Но еще прежде чем очутилась в Дрездене,
произошло то, чего ожидала с таким нетерпением.
Миша приехал!
Она встретила его па вокзале Фридрихштрассе-
баигоф. Увидела на перроне юношу в фуражке Пе- 163
6*
тербургского тенишевского училища* с рюкзаком за
плечами и маленьким чемоданом у ног. Он стоял, вы-
сматривая ее в толпе, и с любопытством читал вок-
зальные надписи па немецком языке. О, как он быст-
ро растет! Обнимая его и усаживаясь с ним на из-
возчика, спрашивала, смеясь и плача от радости, что
они снова вместе:
— Ты здоров? Не болел? А отметки? Позавтрака-
ем и поедем смотреть Берлин. Ты рад, что приехал?
Родной мой!
— Мамочка.— Он предостерег ее от слишком бур-
ных объятий посреди людной улицы. Он и сам был бы
рад прижаться к матери, обнять, снова расцеловать
ее. Но кто в шестнадцать лет ire смущался материн-
ских поцелуев па людях!
— Тебе придется поехать со мной, Мишуля. Твоя
мама должна ездить по городам и, не знаю, поймешь
ли ты, выступать перед рабочими.
— Я все понимаю, мама.
— И потом, надеюсь, тебе интересно поездить,
Мишуля.
— Ну, конечно, мне интересно.
И вот опи в Дрездене. Миша и впрямь превос-
ходный спутник. Совсем как настоящий мужчина,
ухаживает за матерью, несет чемодан, подает
пальто. А главное, ему интересно. Он сам без нее
отправился осматривать в Цвингере знаменитую
картинную галерею. Александра была занята в
здешнем комитете партии социал-демократов. И пока
опа там сидела и разговаривала с дрезденскими то-
варищами, он успел побывать пе только в галерее,
по и в Альбертинуме, где осмотрел скульптуры, и
сбегать на Брюлевскую террасу.
* Тенишевское училище — среднее учебное заведение в
дореволюционном Петербурге.
164
— О, да тьт, я вижу, времени не терял.
В Дрездене у каждого районного партийного
комитета своя пивная. В определенный вечер туда
сходились члены организации, чтобы сделать взносы
в партийную кассу или послушать оратора. Сегодня
ей предстояло выступать в одной из таких пивных.
В дрезденском комитете партии предупредили, что
никаких объявлен rift о ее выступлении пе вывеши-
вали: приходится считаться с полицией. Но слух
о выступлении русской разнесся, и к вечеру зал
пивной был полон.
Молодежь слушала ее с особым вниманием.
После реферата стали интересоваться, как отно-
сится товарищ Коллонтай к вопросу об алкоголе.
Дрезденская рабочая молодежь требовала запреще-
ния алкоголя в партийных клубах. Связывала это
с борьбой за моральное совершенствование проле-
тариата.
Александра пожалела, что взяла Мишу с собой.
С эстрады она видела его напряженное вниматель-
ное лицо. Но все, о чем говорилось сегодня, еще
мало интересовало его. Да и все ли он мог понять?
А главное, она чувствовала, что говорила сегодня
вяло, без всякого воодушевления. Лучше бы Миша
не слушал ее!
В Мейссене опа была куда более свободна, чем
в Дрездене. В Мейссене с Мишей не разлучалась
пи на минуту. Оттого, наверное, и осталось у нее
такое отрадное впечатление от города. Мейссен —
типичный средневековый город — удивил Мишу. Та-
кого еще он не видел: узкие улочки с островерхими
домиками, плотно прижатыми один к другому, и
Альбрехтсбург — готический замок, и остатки ста-
ринной крепости...	165
Собранно было назначено в «Башенном доме».
Мише очень понравилось, что его мама выступает
в средневековом рыцарском зале, правда, превра-
щенном в пивную.
Собрание было «закрытое: только для членов пар-
тии. После реферата русской революционерки — об-
суждение текущих партийных дел. Все столики в
зале были заняты. Кельнеры бесшумно разносили
полные кружки пива, роняя на каменные плиты
пивную пену. С «эстрады Александра видела рас-
красневшееся от волнения лицо сына. Миша сидел
в стороне от всех под узким стрельчатым окном,
возле лесенки на эстраду.
Рядом с Александрой восседал председатель
мейсссиского комитета социал-демократов. Алек-
сандра перехватила его недовольный взгляд, бро-
шен иый на Мишу.
— Простите, товарищ Коллонтай, сколько лет
вашему сыну?
— Шестнадцать.
— Хм... Вы понимаете ли. Это весьма неудобно.
Правда, он довольно высокого роста. Но лицо у пего
такое детское. Он выглядит даже моложе пятна-
дцати.
— Не понимаю, что вас тревожит.
— А вдруг на собрание явятся господа полицей-
ские? К этому всегда надо быть готовыми. По на-
шим законам граждане до восемнадцати лет пе
имеют права посещать политические собрания.
— Ну что ж, скажем полиции, что моему сыну
уже восемнадцать.
Председатель только пожал плечами. Первый раз
видит, чтобы докладчик приводил па собрание не-
совершеннолетнего сына.
166 В Хемнице опа выступала в новом здании с
зеркальными стеклами. Здание называлось Геворк-
шафтсхауз — Дом профсоюзов. Она колебалась,
брать ли Мигну с собой. Тома ее доклада «Семья
и проституция»—вопросы пола и рабочий вопрос.
Подумала и решила, что пе надо скрывать от маль-
чика правду о болезнях современного общества.
Ничего, пусть послушает. Миша должен знать
жизнь.
После доклада вечером в гостиничном номере
обычный во।трое:
— Ты что-нибудь понял, Миша?
— Да, мама. Ты говоришь очень попятно.
И очень интересно.
И вдруг попросил прослушать ого, правильно ли
он поет? К ее удивлению, вполголоса запел по-не-
мецкг г... « Ните рп а и, и о и ал ».
— Да когда ты успел выучить?
— Я слышал, как пели после собрания.
Она вдруг уличила себя в том, что с испугом
смотрит па сына. На мгновение представилось, что
и ему идти по ее стопам. И Мише еще бороться,
подставлять себя под удары, быть бездомным из-
гнанником па чужбине или мучеником, страдаль-
цем на родине, познать н преследования, и полицей-
скую слежку, и тюрьмы, и ссылку. Она прижала его
к себе, словно пыталась защитить от будущих бед-
ствий. Но и пе ей же отговаривать сына от избран-
ного ею пути...
«Ах да что ж это я! Неужели еще им выпадет
то же, что нам! Да нет, нет! Мы сделаем все за
вас, сынок. Все за вас. Все для вас. Все до вас».
Ей показалось невероятным, чтобы еще и сыну
пришлось продолжать борьбу его матери. Ike будет
совершено — до. До чего? До того, как Миша выра-
стет. Быть этого не может, чтобы революция по 167
пооедила до того, как он вырастет, да, оп должен
зпать наши революционные песни. Но когда выра-
стет, он будет петь эти песни в память прошлого
своей матери. Тогда это будут песни победы, а пе
песни борьбы. Борьбу выдюжим мы. Мы, а не наши
дети. Мы. Значит, и она — Коллонтай Александра
Михайловна. Мишина мать.
И снова шумный нарядный вокзал саксонской
столицы. Ей предстояло ехать в маленький Гаупиц.
— Миша, я подумала, что не стоит тебе ехать
со мной в этот Гаупиц. Для тебя там пет ничего
интересного. Ты бы один погулял по Дрездену. Мо-
жешь еще раз сходить в галерею. А я к ночи ужо
вернусь.
Как довольна была потом, что пе взяла Мишу
с собой.
Реферат читала в прокуренном тесном зале.
После реферата началась дискуссия о текущих
делах, и ей не было надобности слушать эту дис-
куссию.
Страдая от духоты, она вышла в соседний зал и,
сев за столик, заказала чашечку кофе и булочку
с ветчиной. Вдруг в зал ввалилась большая семей-
ная компания. Должно быть, зажиточный фермер
приехал в город развлечь домашних по случаю
воскресенья. Тучный папаша с усами а ля кайзер
Вильгельм II заказал кофе, пиво, пирожное для де-
тей и дам. Дамы с деревенским румянцем па щеках
сразу обратили внимание па одинокую, ио-столич-
пому одетую женщину за столиком. Перешепты-
вались, бесцеремонно рассматривая ее. Оторвался от
пива и не скрыл своего любопытства и папаша,
подозвал хозяйку, ткпул пальцем в сторону Коллон-
тай, громко спросил:
.168	— Это что за особа?
Хозяйка метнула недобрый взгляд на одинокую
русскую и наклонилась к уху почтенного отца се-
мейства. Лицо фермера сначала вытянулось, потом
округлилось, лоб, щеки и подбородок покрылись
лилов гл ми пятнами. Голая бритая голова его покрас-
нела. На ней, словно росники, заблестели капельки
пота. Вся фигура его, квадратная, плотная с литыми
плечами благополучного деревенского жителя, выра-
жала крайнее возмущение. Теперь он уже не смот-
рел в сторону Коллонтай: он старался не видеть ее.
Один вид ее оскорблял его. Он негодующе отодви-
нул от себя недопитую кружку пива и тарелку с
ливерными сосисками. Тяжело поднялся, взялся за
традиционную зеленую шляпу с маленькими нолями
и засунутым за ленту петушиным пером.
— Вставайте, дети! Амальхеп! Минпа! Матиль-
да! Петер! Пошли. Здесь неподходящая компания
для вас. Раз-два! Живо!
И с гордо поднятой головой, полный чувства
собственного достоинства величественно направился
к выходу. Круглощекие, с белесыми ресницами
дети, на ходу доедая пирожные, семенили за ним,
испуганно косясь на Александру.
Хозяйка пивной осуждающе смотрела на эту
русскую — уж лучше бы этой даме самой уйти, чем
отпугивать своим неприличным присутствием поря-
дочных посетителей!
Александра сделала вид, что ничего пе заметила,
и потребовала еще чашку кофе. Правда, пить не хо-
телось, но не унижать же себя бегством из-за этих
мещан. А вот что Миша не видел этой сцены — хо-
рошо. Еще неизвестно, как бы отнесся. Не вздумал
бы вступиться за материнскую честь — недоставало
только скандала. Вспомнила о Мише, и потянуло
скорее в Дрезден.
169
Каникулы подходили к концу. Сыну пора в Пе-
тербург. На вокзале в Берлине, прощаясь с Мишей,
сказала:
— От меня пане поклон.— И побоялась смотреть
на сына. Уже знала, что у Владимира Коллонтая —
вторая жена.
А проводив, и сама уехала из Берлина. Все еще
продолжалось турне по рабочей Германии. И почти
сразу после проводов Миши — старое текстильное
гнездо Гроссенхейм. Хмурые низкие домики. Пу-
стынные безлюдные улицы. Ни кафе, ни магазин-
ных огней. На центральной крошечной площади —
мучной склад. По утрам чуть свет и даже еще до
света — унылые вереницы рабочих: вокруг мертвого
городка современные фабрики.
Небольшие ткацкие предприятия закрывают. Где
им тягаться с богатыми фабриками... И все меньше
в утренних вереницах женщин. Их первыми уволь-
няют с работы.
Она вспомнила Гергардта Гауптмана. Его пьесу
«Ткачи». Вот он — город гауцтмаповских ткачей
Гроссенхейм. Нищета. Забитость. Потемки.
Горожан удивил самый факт ее приезда в Грос-
сепхейм. Они не привыкли, чтобы с ними разгова-
ривали об их судьбе. А опа говорила им о них са-
мих. И убеждала, что от них зависит изменение
жизни. И призывала к борьбе. Еще никто никогда
пе призывал их к борьбе. А она сулила им, поте-
рявшим веру в себя, победу. Рисовала удивитель-
ные картины будущего, если не их собственного, то
их детей.
— И вы думаете, фрау, это возможно, все, о чем
вы нам говорили? — спросила после ее выступления
немолодая в накинутом па плечи клетчатом платке
170 женщина.
— Но ведь это зависит от вас. Прежде всего от
вас самих!
— И вы считаете, что моя Мицци сможет учить-
ся в университете?
— Когда власть будет в руках рабочих? Ко-
нечно!
— Бесплатно?
— Ну разумеется. Ведь мы боремся также за
бесплатное обучение для всех.
— Видите ли, моей Мицци сейчас только четыре
годика. Вы полагаете, это время наступит, когда для
Мицци пе будет поздно..?
— Я хочу верить в это,— сказала Коллонтай.—
Но ведь все зависит от успеха вашей борьбы, вер-
нее, нашей общей борьбы.
— О, фрау, пожалуйста, поскорее...
«До этих женщин совсем не доходит, что это
прежде всего их собственная борьба,— подумала
Коллонтай после ухода своей собеседницы.— Опп,
кажется, ждут, что кто-то другой сделает все за
них».
Когда опа уезжала из Гроссеихейма, группа
женщин вышла на тихую станцию провожать ее.
Кроме нее пе было ни одного пассажира. В Грос-
сенхсйм редко кто приезжал. Еще реже кто-нибудь
уезжал из него.
Женщины с усталыми, скорбными лицами жали
ей руку, благодарили. За что? За то, что расшеве-
лила в них веру, заставила поверить, что не все
неизменно па свете, не всегда будет так, как
сейчас.
И снова стучали колеса вагопа и мелькали стан-
ции, города, деревни. Пивные залы собраний.
И речи. И внимающие лица рабочих, работниц. 171
И ее призывы переустроить мир, п ее вера в социа-
лизм. И мысли о сыне.
В немногие бесценные дни — пе дни, а часы,—
когда некуда было спешить и она оставалась на-
едине с собой, давала себе отдых, продолжая писать
«По рабочей Европе». Но уже подспудно томила
мысль о другой книге. Она называла ее мысленно
«Большая любовь». Повесть о любви двоих, для ко-
торых все общее. И радость свиданий, и цель, и
смысл жизни, и борьба за общую цель...
И представляла себе самое себя в образе своей
будущей героини, счастливицы, познавшей такую
любовь: общность чувств, цели, смысла жизни,
борьбы. И своей же, выдуманной ею героине зави-
довала...
Гл -а в а т р инадц et in а я
Кружение колеса
А лексаидре Михайловне не
-“-приходилось задумываться,
что делать, куда направляться, чему отдавать свои
(‘илы. Воля ее была свободна именно в том смысле,
что она всегда легко подчинялась необходимости
делать то, что должна была делать. Свобода ее была
не в том, что она делала все, что хотела, а в том,
что ей всегда хотелось делать то, что она должна
была делать. Вероятно, она растерялась бы и почув-
ствовала себя несчастной, если бы вдруг оказалось,
что она ничего не должна и нигде сейчас не нужна
и от нее ничего не ждут.
Она всегда была с людьми и на людях. И всегда
в работе. Но среди этого множества встреч и дел
172 мысль о сыне не покидала ее.
Она пе столько размышляла о сыне, сколько
просто зрительно представляла себе его.
Ей бывало легче, когда ее словно подхватывало
какое-то сильное стремительное течение и несло, не
давая времени остановиться.
Вот так ее подхватило и понесло в Париж, как
только услыхала о демонстрациях жен парижских
рабочих против дороговизны. Опа поняла, что се
место в Париже, и не стала раздумывать, охать или
не ехать. Ехать, чтобы участвовать в демонстра-
циях. Ехать, чтобы выступать перед трудящимися
женщинами Парижа, чтобы описать в международ-
ной рабочей прессе все, что происходит в Париже.
Она приехала весной 1911 года, когда уже за-
цветали каштаны. Крошечная комнатка па шестом
этаже в Пасси прельстила ее тем, что свечки каш-
танов были видны в окно. Но днем она почти пе
видела их: домой попадала ночью, после бурного
дня митингов, речей перед толпами женщин в залах
больших собраний, в крошечных кафе, заполненных
возмущенными парижанками. Им и в голову пе
приходило, что их страстная агитаторша не францу-
женка. Да и у нее самой не было чувства, будто она
выступает не перед «своими», не на родине, а на
чужбине. Разве весь мир не единая родина пролета-
риев? Разве но едино дело ее и дело этих восстав-
ших против дороговизны парижских работниц?
— Сестры! — начинала она свои речи к ним, и
они видели в ней сестру и слушали се как сестру,
призывавшую их не сдаваться.
И они не сдавались. Стачки и демонстрации
женщин Парижа перекинулись на города Северной
Франции. Женщины Франции оказались могучей
силой. И французское правительство испугалось,
взялось за регулирование рыночных цен. Пусть не 173
полностью, не до конца. А все-таки женщины побе-
дили.
Александра Михайловна торжествовала: есть и
ее доля в этой победе.
Она уже успела привыкнуть к своей комнате
в Пасси, предместье Парижа, и полюбила ее. И уже
было в планах после победы парижских женщин за-
сесть и писать. Только недавно закончила книгу
«По рабочей Европе».
Но писать пе пришлось. Снова ее подхватило и
«понесло». В Париже опа уже застала недавно со-
зданное Бюро помощи политической эмиграции.
Секретарь Бюро Георгий Васильевич Чичерин при-
влек Коллонтай к работе. До этого Коллонтай мало
встречалась с ним. Но уже после первой деловой
беседы с Чичериным, уходя от него, восхищалась:
«Что за светлая личность! Как хорошо, что в
партии такие красивые люди!»
В русской политической эмиграции Ч и черни
прославился своим спартанским образом жизни.
Избалованный в молодости, привыкший к дорогим
модным портным, к изысканной еде, любитель
онеры и театра, теперь он отказался от всего, что
казалось ему излишеством. Одевался только в самые
дешевые костюмы, питался в самых скромных бист-
ро, не позволял себе даже посещение оперы, кото-
рую так любил! Во Франции, где вино было доступ-
но всем, не брал его в рот. Оп отдавал делу револю-
ции все часы своей жизни, считал себя вправе
тратить па себя только то, что необходимо для под-
держания сил, отданных' па служение революции*
Но и при этой спартанской аскетической жизни Чи-
черин пе утратил аристократической внешности. Он
был высок, плотен и вместе с тем сохранял изяще-
174 ство при своем росте и ширине своих плеч. Отлож-
ион крахмальный воротничок его был всегда свеж,
щеки выбриты, рыжеватые усы и бородка аккурат-
но подстрижены. А острые глаза его во время беседы
так и впивались в собеседника. Вот так за столом
своей комнаты, заваленной кипами книг и газет, он
всматривался в лицо Александры Михайловны,
предлагая ей начать объезжать колонии русских в
Бельгии. Швейцарии, Германии и читать платные
лекции в пользу Бюро.
Он, как и Ленин, слегка грассировал, но иначе,
чем Ленни: он словно проглатывал «р», вернее, пе-
рескакивал через «р», как подумала Коллонтай.
И снова дорога, вокзалы, носильщики, поезда,
фонари на перронах, номера в дешевых гостиницах,
Германия, Швейцария, Бельгия...
Бельгийские ди и ее были особенно трудными.
Опа назвала поездку но Бельгии «кружением своего
агитационного колеса». В пятницу в Льеже — ми-
тинг протеста против зверств в русских тюрьмах.
В субботу — выступление па собрании женщин в
Брюсселе. В воскресенье днем — лекция в Льеже
для студентов «О новой женщине». Вечером —•
опять Брюссель. В понедельник в Льеже — реферат
па рабочем съезде. Иногда забывала, в каком она
городе: Льеж? Брюссель?
Это была какая-то безумная скачка по городам.
В Бельгии не только выступала перед бастующим и
горняками. Помогла им организовать забастовку.
Правые газеты стали ее травить, и бельгийские то-
варищи посоветовали: как можно скорей уезжайте,
пока полиция не взялась за вас. Пришлось уехать.
В поезде Брюссель — Париж в купе нашла
забытую кем-то из пассажиров, должно быть русским,
московскую большую газету «Русское слово». Раз-
вернула, стала читать фельетон короля фельетопи- 175
сто в Власа Дорошевича, подпила глаза и над фель-
етоном в верхнем углу увидала стихотворение и
подпись под ним: Игорь Северянин.
Игорек Лотарев! Брат Зои Лотаревой, ее бывшей
подруги! Еще в отроческие годы он уверял Шурочку
Домоптович, что когда-нибудь непременно станет
знаменитым поэтом. А ведь и стал. Опа уже не раз
встречала его имя в русской печати, видала объяв-
ления о его «поэзо-концертах». Говорят, у пего не-
сметная куча поклонников. И поклонниц. Поклон-
ниц, кажется, особенно много.
Пахнуло на нее петербургским прошлым. Из глу-
бины времени глянуло мальчишеское лицо Игорька;
каким смешным хвастунишкой он казался в то да-
лекие годы! Зоя издевалась над избранным им псев-
донимом. «Эй ты, Северянин-Южанин!» — сердито
кричала она, когда он задевал ее мужа. Что теперь
Зоя? Вспоминает ли о бывшей своей приятельнице
Шурочке Домоптович? Неужели вот эта самая агита-
торша Коллонтай, сорокалетняя женщина, которую
печать уже называет «Жоресом в юбке», и та, преж-
няя, петербургская Шурочка Домоптович — одно и
то же лицо?
В Париже еще продолжалось лето — знойное,
душное. И, как всегда в летние месяцы, даже буль-
вары казались менее многолюдными. Кто мог, вы-
ехал из Парижа. Франтоватые возницы фиакров в
блестящих цилиндрах подолгу поджидали ездоков.
По вечерам, спасаясь от городской духоты, флани-
рующие парижане тянулись к каменным парапетам
набережных. Но Сена в этом томительном августе
не давала прохлады. Александру даже пе тянуло ни
на бульвары, пи к Сене. Рада была своей комнатке с
окнами па каштаны. Опа еще не пришла в себя.
176 Чичерин был очень доволен результатами ее по-
ездки. Она сама была ими довольна. И еще усталая,
только приехав, села за. письма Мише, Тане, Зое
Шадурской...
Щепкиной-Куперник писала:
«...Турне мое по Бельгии прошло успешно. Всю-
ду аудитории в 1000 и больше человек. Только кле-
рикальные газеты завопили, что «эту русскую лек-
торшу», которую возят по всей Европе из одного
Народного дома в другой, давно пора изгнать из
Бельгии, и даже поговаривали об аресте, но это толь-
ко увеличивало мою популярность. И было смешно
читать их отзывы, вроде: «Беглая монашка, пропо-
ведующая свободу женщин» и т. д. Немного устала
я от поездки: ведь за 21 день выступала 19 раз, не-
мало, правда? Теперь надо посидеть смирно и по-
писать».
Но смирно не посидела. Слава «Жореса в юбке»
прокатилась по всей Европе. Социал-демократиче-
ские комитеты всех стран наперебой приглашали ее
к себе. Левые социал-демократы в Швейцарии пред-
ложили приехать к ним читать лекции по женскому
вопросу. Она, разумеется, согласилась. Видела долг
своей жизни в том, чтобы ездить и агитировать. Это
уже было как звание, как призвание — агитаторша!
И опять безумная скачка по розовым и голубым го-
родам Швейцарии. И как в Бельгии: утром — в
одном городе, вечером — в другом. Что ни день — лек-
ция, две лекции. В немецких кантонах — па немец-
ком языке и непременное удивление слушателей:
«Вы говорите, как немка». Во французских канто-
нах — лекции по-французски и опять то же: «Не-
ужели вы не француженка?»
А она русская, русская, на каком бы языке ни
читала лекции, на каком бы языке ни призывала
жепщнп, мужчин к переустройству мира, к социа- 177
лизму. Сердце ее в России. И это страстное стрем-
ление переустроить мир, это владеющее ею чувство
долга жизни вынесено из России.
Только в Париже среди эмигрантов п говорила
по-русски. Но хотелось поговорить по-русски с жен-
щиной— по-женскп о женщине. И, возвратясь в
Париж, поспешила к Инессе Арманд.
Инесса не была русской по крови и родилась во
в России. Отец ее — французский опорный певец —
рано умер, оставив без средств вдову с маленькими
детьми. Воспитывалась Инесса в Москве у тетки —
преподавательницы музыки и французского языка.
В девятнадцать лет она вышла замуж за Александра
Армаида, сыпа богатого московского фабриканта.
Поразительно схоже сложились жизни Инессы п
Александры. Обе взбунтовались однажды против
обеспеченной, спокойной, уютной жизни! Каждая
решила, что пе вправе пользоваться благами богат-
ства, семейным счастьем, когда вокруг столько стра-
даний, несправедливости, угнетения. И обе, вырвав
из сердца своп привязанности, отказались от жизни
богатых, избалованных женщин, — одна в Петер-
бурге, другая в Москве. И обе отдали себя па слу-
жение революции. Инесса примкнула к большеви-
кам, помогала Лепину знанием языков, в конце кон-
цов поселилась в Париже и стала одной из самых
близких помощниц Ленина.
Инесса отказалась пе только от богатства и сча-
стливой жизни жены образованного московского
фабриканта. Она отказалась совершенствовать свой
редкостный музыкальный талант. Не стала бы рево-
люционеркой — обрела бы славу выдающейся пиа-
нистки. Однако пе захотела пожинать лавры артп-
178 ста, пока силы ее нужны революции.
В парижской мапсарде, жилище Инессы, стоял
старенький, взятый напрокат рояль. Инесса в часы
досуга играла в одиночестве Бетховена и Шопена.
Нередко играла она и в комнате своего русского
товарища рабочего эмигранта Гречпева-Чернова.
Бывало и Ленни с Крупской приходили к Греч-
иеву-Чернову послушать дуэты Инессы с Гречне-
вым. Инесса садилась за пианино, Гречпев брался
за скрипку. Вдвоем исполняли Шумана, Белявского,
Баха и Шуберта. Потом Инесса одна играла люби-
мые Лепиным сопаты Бетховена пли вальсы Шо-
пена...
Александра всегда любовалась Инессой. Жен-
ственность, изящество, красота в почти сорокалет-
ней Инессе гармонически сочетались со светлым
умом, благородством характера, простотой.
Иногда, когда па Александру находила тоска,
«печальная полоса», как опа говорила себе, она
вспоминала Инессу.
Как-то, сидя у нее, делясь впечатлениями по-
ездки и новостями эмигрантской жизни в Париже,
Женеве, Брюсселе, обратила внимание па то, что
Инесса одевается куда скромнее ее. Инесса словно
вовсе не придавала значения туалетам. Опа была
пригожа, привлекательна в самых простеньких
платьях. Догадывается ли Инесса, каким трудом да-
ются Александре се элегантные туалеты?
Инесса словно прочла ее мысли.
— Вы удивительно умеете одеваться. Всегда на
вас все так красиво.
Тогда Александра, краснея, стала говорить о том,
чего это стоит ей, как трудно все время перешивать
одно п то же, да так, чтобы никто пе заметил.
— Вот этому я п завидую, — призналась Инес-
са.— Я пе умею так. Понимаете, надену перешитое 179
платье, и сразу видно, что оно перешито. И сидит
оно на мне так, что лучше не надевать. Привычка с
той, прошлой жизни,— виновато улыбнулась она.—
А у вас получается чудно. Вы так носите старое, что
всегда выглядите прекрасно одетой.
Коллонтай знала за собой это умение. Верно,
надо уметь носить.
— Сорок лет, а все хочется выглядеть попаряд-
ней. И знаете, Инесса, что я вам скажу? Когда я
чувствую, что одета к лицу, я успешнее выступаю
перед рабочими.
— Понимаю,— кивнула Инесса.— Но я, напри-
мер, так не умею. Конечно, тоже хотелось бы.
Я тоже ведь...
Что хотела сказать этим «я тоже ведь»? Не до-
сказала. Поняли друг друга без слов.
— И все-таки,— решительно произнесла Алек-
сандра,— я пе променяю свою жизнь ни па какую
другую. Трудно, но хорошо.
— Да, трудно, по хорошо,—согласилась Инесса.
Опа полуобернулась к роялю и, не глядя, взяла
аккорд.— Видите ли, чем-нибудь надо же платить за
свое счастье. А мы с вами счастливые женщины!
Александра поднялась и благодарно пожала ей
руку. Ипесса права. Да, чем-то расплачиваешься за
счастье. А разве ее трудная жизнь не счастливая?
Разве она хотела бы, да и смогла бы жить иначе, не
так, как живет? И разве не сама избрала себе
судьбу?
Наступила полоса, когда можно было не поки-
дать Париж, сидеть в своей комнатке на шестом
этаже и писать. Писать, писать... Как много накопи-
лось такого, что само взывало к перу, к бумаге. Уже
пролились над Парижем октябрьские дожди. Подня-
180 тые кожаные верхи на фиакрах блестели, как лаки-
ровапныо. Улицы стали опять многолюдны после
летнего затишья. Смыло пыль с листьев каштанов.
Александра редко выезжала в Париж из своего пред-
местья. Все только напоминала себе, что надо бы
съездить в Дравейль к Лафаргам.
В дождливое утро развернула «Юмапите» и уви-
дела имена Поля и Лауры в траурной рамке. Не
сразу поняла, что случилось. Смотрела па обведен-
ный каймой некролог в каком-то охватившем се ока-
менении чувств. Возможно, если бы в глаза ей бро-
силось сообщение о смерти одного из Лафаргов, она
скорее н оляла бы случившееся. Чувства ее быстрее
откликнулись бы на сообщение. Но то, что умерли
оба одновременно, звучало так неправдоподобно, так
дико, что сознание долго противилось невероятной
вести, не воспринимало ее.
Покончили жизнь самоубийством... Но почему?
Опа но нескольку раз перечитывала каждую фразу
в сообщении и только постепенно стала усваивать,
что Поль и Лаура давно уже договорились покон-
чить с собой, как только достигнут семидесяти лет.
В завещании, отрывки из которого были опубли-
кованы, Поль писал: «В здравом уме и твердой
памяти я убиваю себя раньше, чем неумолимая ста-
рость отнимет у меня одну за другой все радости и
удовольствия жизни, разрушит мои физические силы
и умственные способности, парализует мою энергию
и мою волю и сделает меня бременем для других и
для себя».
Листы «Юманите» дрожали в руках Александры.
Опа с трудом различала буквы сквозь слезы, засти-
лавшие глаза. На видном месте было помещено за-
явление руководства партии по поводу смерти Ла-
фаргов. В первый момент ее неприятно поразило,
что партия осуждает поступок Лафаргов. Осуждение 181
показалось ей недопустимым, бестактным по отно-
шению к Лафаргам. Двое прекрасных людей, совер-
шивших дело своей жизни, умертвили себя. Лаура
была моложе Поля, во ио захотела пережить его.
Опа читала заявление партии о Поле Лафарге:
«Оп не понял того, что старые члены в Рабочей
партии Франции и новые члены Объединенной пар-
тии всегда поддержали бы его в случае нужды. Он
пе понял, что значило для партии его присутствие и
присутствие единственной оставшейся в живых до-
чери Маркса».
Да, это верно. Присутствие в партии таких лю-
дей, как Поль Лафарг и дочь Карла Маркса Лаура,
значило очень многое. Да, конечно, партия поддер-
жала бы их в нужде. Лафаргам нечего было боять-
ся, что в старости их ждет нужда...
«Но ведь это знала и понимала партия, а пе Ла-
фарги. И Поль и Лаура были слишком скромны, что-
бы думать о значении их присутствия в партии, од-
ного только присутствия,— мысленно рассуждала
Александра.— И осуждать их поступок в такой мо-
мент!»
«Их нельзя осуждать. Можно сожалеть, скорбеть
о их поступке. Но осуждать?!»
Семьдесят лет. Разве это такая уж старость?
Сколько в среднем живет человек в современной Ев-
ропе? Пятьдесят? Пятьдесят пять?
Подумалось как-то само собой:
«При социализме люди будут жить дольше. Го-
раздо дольше. Однако Лауре пе было даже семиде-
сяти!»
Лафаргов хоронили па кладбище Пер-Лашез
3 декабря 1911 года.
К полудню холодный дождь прекратился. Но с
182 деревьев па головы и па плечи людей все еще падали
крупные капли, олестсвшпе в сумрачном свете дня.
Блестели надгробия и высеченные из мрамора ста-
туи. Влажпый гравий дорожек между могил хрустел
нод ногами. Многолюдная толпа разлилась но дорож-
кам. Многие вскарабкались на решетки ближних мо-
гил. Над головами среди раскрытых зонтиков алели
отяжелевшие от влаги красные знамена. /Александра
стояла вблизи свежевырытой могилы. Опа нагнулась
и, чувствуя слезы на лице, бросила в яму кусочек
влажной земли.
— Прощайте, мои прекрасные!
Опа стояла, пе шевелясь, пока произносились
надгробные речи, даже пе вслушивалась в лих. Слов-
но в тумане, слышала голоса ораторов: французских,
испанских, английских социал-демократов, полити-
ческих деятелен, рабочих. Потом наступила педол-
гая пауза — Александра подняла голову и увидала
но другую сторону могилы напротив себя Лепина и
Крупскую. Чуть поодаль стояла Инесса Арманд в
черном костюме, в маленькой черной шляпке. Лопни
был в расстегнутом демисезонном пальто, со сложен-
ным зонтом в руке. Его шляпу в опущенной левой
руке держала жена. Опа вдруг вытянула правую
руку и застегнула па Ленине пальто.
«Вот эти двое живут, как и Лафарги,— подума-
лось Коллонтай,— общей работой, общими идеала-
ми, все пополам — жизнь, труд, стремления».
И вдруг услыхала знакомый ленинский голос:
— Товарищи!
Ленин говорил о том, что в лице Лафаргов со-
единились в умах русских социал-демократических
рабочих две эпохи: та эпоха, когда революционная
молодежь Франции с французскими рабочими шла
ро имя республиканских идей па приступ империи,
и та эпоха, когда французский пролетариат под 183
руководством марксистов вел выдержанную классо-
вую борьбу против буржуазного строя, готовясь к ПО”
следней борьбе за социализм!
Потом он говорил о Поле Лафарге как об одном
из самых талантливых и глубоких распространите-
лей идей марксизма.
Лепин кончил, сказав, что дело, которому Поль
Лафарг посвятил свою жизнь, восторжествует, про-
летариат, воспитанный в духе идей марксизма, сверг-
нет господство буржуазии и установит коммунисти-
ческий строй.
Александра подняла глаза на стоявшую позади
Ленина Крупскую. Лицо Надежды Константиновны
в этот момент выражало пе волнение, даже не боль,
пе страдание, а какую-то безмерную нежность к Ле-
пину. Нежность, с которой она смотрела на Ленина,
преображала ее лицо.
Ленин кончил и отступил от края могилы. Алек-
сандра поняла, что должна теперь сказать о Лауре.
Она стала говорить пе о смерти, а о жизни Лауры.
О счастливой женщине — дочери великого отца и
жене великого мужа. О счастье жизни Лауры — со-
ратницы, друга мужа, борца. Поль и Лаура жили
как единомышленники-борцы, умерли как филосо-
фы. Можно завидовать счастью этой прекрасной
пары!
Когда последние комья земли упали па свежела-
сыпанный могильный холм, когда последние осен-
ние цветы покрыли влажную поверхность холма и
толпа после всех речей начала расходиться, Алек-
сандра в толпе протиснулась к Ленину, Крупской и
Инессе Арманд. Пожала всем троим руки.
Владимир Ильич взял из рук жены шляпу, пе-
184 брежно надел ее, Надежда Константиновна молча
поправила па нем шляпу. Он шел, повесив па руку
зонтик.
За воротами кладбища стали прощаться. И — в
разные стороны.
Снова полил дождь. Александра добралась нако-
нец до Пасси. Перепрыгивая через ледяные лужи,
добежала до дому. Так и есть, успела-такп промо-
чить ноги. Дома стала поспешно снимать чулки, об-
терла промокшие, похолодевшие пальцы ног, пере-
обулась.
И сразу за перо. Писать, писать — в Петербург...
Целую кучу писем напишет сегодня. Зое, как нико-
му, расскажет в письме обо всем, что передумала,
перечувствовала на похоронах Лафаргов. Зоя пой-
мет.
Было непривычно странно, что не надо спешить,
некуда ехать и можно сидеть, писать. Сегодня —
письма. Завтра и послезавтра, и после, после, после
завтра, и долго еще работать над книгой. Вдруг вы-
дались несколько месяцев покоя. Писание — отдых,
покой.
Париж уже осыпало снегом; снег, правда, быстро
растаял, во парижане поеживались от зимнего холо-
да. Париж не любил зимы. И как раз в эти зимние
месяцы — вот уж поистине нечаянная радость! —
пришла из Петербурга целая кипа экземпляров
только что вышедшей книги «По рабочей Европе».
И не только книга — гонорар! Двести рублей опа
отложила для перевода в Петербург — Мише, кото-
рый должен был приехать к пей па каникулы. Вот
только еще пе известно, куда ему ехать. Куда забро-
сит ее — не судьба — партия, разумеется. Но пар-
тия — не судьба ли ее?
Прошло очень немного времени, и стали посту-
пать первые отзывы на книгу. Конечно, германские 185
ревизионисты недовольны. В книге немало нелест-
ных штрихов мещанства немецких ирофбюрократов..
Один экземпляр она послала Максиму Горькому.
Ответ и пса геля обрадовал Коллонтай. Он прочитал
ее книгу «с великим интересом», благодарил за при-
сылку.
И среди писем еще одно — от Чичерина:
«Мы находим Вашу книгу очень интересной,
живо и тепло написанной... Опа появилась очень
кстати, будет очень полезна...»
Милый Георгий Васильевич! В нескольких словах
с ;азал важнейшее для нее: «Будет очень полезна».
Спокойная жизнь в Пасси длилась недолго...
О Яльмаре Враптпнге, лидере шведской социал-
демократии, много писала европейская пресса. И вдруг
этот уже признанный шведский лидер в 1912 году
приглашает ее в Стокгольм: от Александры Коллон-
тай ждут речи па первомайском митинге в шведской
столице. Кй было чуждо самодовольство, когда она
обнаруживала, что сделалась «знаменитостью». Но в
пей возникало удовлетворение, даже какая-то бла-
годарность жизни каждый раз, когда ее просили по-
мочь, поддержать, убедить. Значит, она нужна!
Оказалось, что для поездки в Швецию есть еще
одни важный повод: в шведском парламенте диску-
тируют вопрос об обороне страны. Консерваторы за-
пугивают мнимой угрозой со стороны России. Левые
круги борются с этим. Отлично! Пока она будет в
Швеции, Миша в Петербурге разделается с экзаме-
нами, подаст бумаги в институт и приедет к пей, по
уже не в Париж — в Германию.
Александра Михайловна выступила па митинге
под открытым небом в стокгольмском парке. Она го-
ворила: царское правительство боится вооружать
186 парод, оно на опыте убедилось, что война грозит
красным призраком социальной революции. «Рабо-
чие против войны, против милитаризма, за социаль-
ную революцию!»
Так ли страшна Россия для Швеции, чтобы шве-
ды затрачивали огромные средства на оборону?
На следующее утро у нее выдались два или три
часа свободного времени, и она пошла одна бродить
по Стокгольму. Он напоминал ей Петербург сочета-
нием воды и гранита. Но воды в Стокгольме больше,
чем в Петербурге, и фасады домов светлее. И, пожа-
луй, больше старинной архитектуры. Она постояла
па мосту Норрбро лицом к площади с конной ста-
туей Густава-Адольфа. Площадь чем-то напомнила
ей Исаакиевскую в Петербурге, и на какое-то мгно-
вение она вообразила себя дома, в России. И тут же,
спохватившись, мотнула головой, как бы вытряхивая
печальные мысли... Вечером, выступая с докладами
о положении женщины и о роли семьи в государстве,
снова чувствовала себя счастливой. Ее слушали, за-
писывали ее слова.
Уезжала из Швеции очень довольная. Были уста-
лость, неудобства, недосыпание. Но все это искупа-
лось сознанием сделанного полезного дела, раду-
шием шведов, благодарностью провожавших ее.
Уезжала из Стокгольма пароходом в Германию. Кой-
ка в каюте была вся завалена букетами красных роз.
На палубе пассажиры с любопытством рассматрива-
ли ее — узнавали по портретам па газетных страни-
цах. В открытом море качнуло, она но смогла оста-
ваться в каюте, выбежала на палубу, поближе к бор-
ту. О боже мой, толпа пассажиров бегом за пей.
Кто-то фотографирует. Уж пе воображают ли, что
русская революционерка бросает бомбы за борт?
И вот наконец награда за дни труда, за усталость
и одиночество. Миша приехал в Берлин па калику- 187
лы. Красивый молодой человек, студент технологи-
ческого института. В институт только что принят —
новоиспеченный студент. Вышел из вагона, на ходу
попрощался с какой-то молодой дамой, спутницей
ио вагону.
Это были счастливейшие дни жизни: поездки с
сыном по городам Германии, совместные прогулки.
Было радостно чувствовать его рядом с собой — юно-
шу, сына, который гордится ею. И когда оп уехал,
она с нов ими силами, пе чувствуя утомления, окуну-
лась в работу.
В конце октября 1912 года поехала в Базель как
член русской делегации па [X конгресс II Интерна-
ционала.
Ни Штутгарт, пи Копенгаген но смогли предот-
вратить войну па Балканах. Эхо ее уже гремело но
всей Европе, вселяя тревогу и наполняя сердца пред-
чувствием еще более грозной бойни. Новый конгресс
II Интернационала должен был стать решительным
протестом народов против европейской войны.
Александра Михайловна приехала в Базель на-
кануне открытия конгресса. Город со шпилями его
древних соборов, с огромной обсаженной деревьями
террасой над посеревшим Рейном, с крытыми ши-
фером узкими домами из красного кирпича весь
блестел после только что омывшего его холодного
дождя. Ее удивил праздничный вид старинного горо-
да над Рейном. Когда утром вышла из дома, где
сняла комнату у одинокой хозяйки, город встретил
ее колокольным звоном — звонили во всех церквах
и соборах Базеля. В маленьком кафе, куда зашла
выпить чашку кофе и съесть бутерброд с сыром, она
спросила у кельнера, по случаю какого праздника
сегодня в Базеле колокольный звон?
188	— Но разве вы не знаете, фрау? Сегодня в на-
шем городе открывается всемирный конгресс против
войны! Всемирный, фрау, заметьте!
Колокольный звон по случаю открытия конгресса
II Интернационала? Это уже что-то новое. Но ока-
залось, что и сам конгресс открывается под сводами
базельского собора. Городские власти и духовенство
приветствовали конгресс. Они также были против
войны. Лютеранский пастор Тешлер произнес паци-
фистскую речь, от имени церкви приветствовал со-
циалистов, собравшихся в Базеле бороться с войной!
На конгрессе в зале собора, где на делегатов со
степ глядели лики святых, решили пе допускать ни-
каких дискуссий. Продемонстрируем наше единство,
товарищи! Александра мысленно согласилась:
«И правильно, правильно. Сейчас необходимо по-
казать миру единство социалистов. Всех — против
войны. Всех — за мир».
Ее смутило, что левые социал-демократы после
такого решения отказались от выступлений. Декла-
рировать против войны? Но для торжественных де-
клараций хватало и правых ораторов. Джемс Кейр
Харди грозил международной революционной заба-
стовкой против войны. Виктор Адлер поклялся, что
если Австрия развяжет войну, то это будет началом
конца господства преступников. Александру Михай-
ловну восхитила речь Жореса:
«Пусть правительства учтут, когда они вызовут
военную опасность, как легко смогут пароды рассчи-
тать, что их собственная революция будет им стоить
меньше жертв, нежели чужая война!»
Говорить лучше, чем Жорес, казалось, уже невоз-
можно. Но Клара сказала лучше. Она говорила сдер-
жаннее, и сила ее звучала внутри каждого слова.
Она сказала, что «капиталистическое общество — ве-
ликий людоед. Война — это продолжение массовых 189
190
уоииств, которые капиталисты допускают также в
эпоху мира». «Война — войне!»—провозгласила она
под всеобщие аплодисменты. Клара спасла честь де-
л е га]у 111 Гер мании.
Лепин в Базельском конгрессе по участвовал.
Русская делегация состояла из представителей обеих
фракций — меньшевиков и большевиков. Кому вы-
ступать от имени всей делегации, решено было еще
до отъезда всех делегатов в Базель.
Коллонтай попросила слово.
Опа напомнила делегатам манифест Штутгарт-
ского конгресса социалистов. Она процитировала тог-
дашние ленинские поправки к штутгартской резолю-
ции. «Если война все же разразится... использовать
вызванный войной экономический и политический
кризис для возбуждения народных масс и ускорить
падение каниталистпческого классового господства...»
Ей удалось овладеть вниманием делегатов. Уда-
лось даже после Жореса! Она поняла это по тишине,
в которой ее слушали.
Когда, направляясь к своему месту, опа проходи-
ла мимо Плеханова, он успел ей шепнуть: «Вы стоите
не за единство, а за торжество одной стороны — боль-
шевистской, Александра Михайловна».
Ну что ж! Она действительно чувствовала себя
ближе к Лепину, чем к Плеханову.
Выступления делегатов продолжались.
Не странно ли, что даже Жорес, и Адлер, и Гаазе
утверждали, что манифест конгресса должен уста-
новить лишь принципы внешней политики социали-
стов всех стран. Но никаких призывов к практиче-
ским действиям!
Александра купила «Журиаль де Женев» и с до-
садой прочла иронический фельетон о конгрессе.
Похоже, буржуазия не очень обеспокоена конгрессом
II Интернационала. Фельетонист называл его «La
grande parade de Bale» («Большой парад в Базеле»).
Только парад? Неужели на самом деле только парад?
Но это покажет манифест, который завтра будет при-
нят конгрессом. Все будет зависеть от манифеста.
Он должен быть принят иа второй день конгресса.
Весь Базельский конгресс длился два дня. Опа с не-
терпением ждала последнего заседания, когда будут
принимать манифест.
Манифест оказался более решительным, чем рели
ораторов. Все-таки шаг вперед даже по сравнению
со Штутгартом.
Базельский манифест указывал рабочим путь
борьбы. Он давал перспективу гражданской войны.
Слушая чтение манифеста, Александра забыла
обо всем, что смущало ее вчера. Правильно, что ре-
шили не дискутировать. Правильно, что продемон-
стрировали единство. Манифест — это приговор ка-
питализму, войне, царизму, всему, с чем борются
люди, собравшиеся под сводами базельского собора.
Нет, это не «большой парад». Это... Это... И она, как
стихи, повторяла в памяти слова манифеста:
«Пусть правительства хорошо запомнят, что при
современном состоянии Европы и настроении умов
в среде рабочих возникновение войны не окажется
безопасным для них самих».
«Это канун мировой революции!»—взволнованно
думала Александра.
Швейцарские социал-демократы пе сразу отпу-
стили ее.
Две недели в Швейцарии прошли в том же «аги-
тационном колесе». Все собиралась написать Тане в
Петербург и только через две недели после Базель-
ского конгресса урвала полчаса для письма.	191
«...Вот уже две педели, как я несу трудную аги-
тационную работу... Ни одной ночи на том же месте.
Не писала долго потому, что пришлось выступать
против войны, грозить революцией, «красным приз-
раком», если державы рискнут на войну... За три дня
пришлось произнести четыре ответственных речи в
Базеле, работать в нашей делегации. Вернулась до-
мой бодрая, по без голоса и простуженная. Знаешь,
было грандиозно — этот протест народов против вой-
ны. Этот чудный голос Жореса, седая голова Кейр
Харди, революционные песни, процессии, митипги,
в о о д ушев л еп п а я моли) д ежь...»
Из Базеля она уезжала полная впечатлений и от
конгресса и от пленившего ее старого города над
Рейном.
Глава четырнадцатая
Смятение чувств
ЦТ адурская ехала из Петер-
бурга в Берлин со смешан-
ным чувством. Знала, что Александру там не заста-
нет: та сейчас в Лондоне. Дожидаясь ее возвраще-
ния, можно будет целиком отдаться тому, ради чего
едет в Берлин: собиранию материала для брошюры
о детском труде в Европе. Но чувства подсказывали
ей и другую цель, может быть, главную в этой по-
ездке — свидание с Шурой. Подруги слишком долго
не виделись. Переписки было уже недостаточно. Рос-
сия для Александры недостижима. Только и остается
одно: Зое в Берлин.
Все последние письма Шуры радовали Зою. Пись-
752 ма были переполнены самыми восторженными на-


деждами, незамутненной верой в близкое торжество
идей, дорогих обеим подругам.
Базель воодушевил Коллонтай силой протеста на-
родов против войны.
Зоя читала и радовалась: Шуре из Европы вид-
нее. Значит там, в центре мирового рабочего движе-
ния, больше оснований для счастливых надежд!
Потом вдруг — Шурины письма из Лондона.
Уже давно, с той поры, когда в жилом бараке ра-
бочих в Нарве Коллонтай увидала в тряпье на полу
посинелое тело ребенка, умершего от холода в обще-
житии, ее неотступно преследовало желание напи-
сать книгу о материнстве работниц. И теперь много
лет спустя созрел в голове замысел книги «Общество
и материнство». Она решила поехать в Лондон, в Бри-
танском музее вооружиться статистическими мате-
риалами для книги. Из Лондона шли ее письма, все
так же полные веры в близкое торжество социализ-
ма. Она писала, правда, и о консерватизме лидеров
английских социалистов, о разлагающем влиянии
фабианства. Но с восторгом описывала все признаки
сдвигов в настроениях английских рабочих масс.
Писала и о том, как произносила речь против ца-
ризма с парапета колонны Нельсона на Трафальгар-
ской площади в Лондоне, как выступала с докладом
о женском движении па континенте в Герценовском
кружке, с каким увлечением пишет книгу.
«В главном она не меняется. Все та же,— думала
Зоя, перечитывая Шурины письма.— Такая же не-
посредственная, горячая».
Когда Александра вернулась из Лондона — окры-
ленная надеждами, радостная, что привезла немалую
часть рукописи будущей книги,— Зоя уже ждала ее
в Грюневальде.
Зоя ахнула, увидев подругу:	193
7 Эм. Милдлитт
— Нет, ты как хочешь, а у тебя какое-то кол-
довское зелье. Молодеешь, хорошеешь с каждым
годом!
— Мое колдовское зелье, Зоенька, тебе известно.
Моя вера в то, что не даром работаю. Знаешь, как
утомлялась в Лондоне? У-ух, даже рассказать невоз-
можно. А знаешь, как такое утомление молодит! Чем
больше утомляюсь, том лучше себя чувствую. Но я
чертовски проголодалась. Как крокодил! Поехали к
Ашппгеру!
Дешевые закусочные Ашпнгера были разбросаны
по всему Берлину. Зоя и до приезда подруги пита-
лась только у Ашпнгера, ближайшего к Грюневаль-
ду. Пока доехали, рассказала Шуре, что пишет бро-
шюру о детском труде. Сколько проживет в Берлине,
не знает. Надо еще съездить в Брюссель за мате-
риалами.
— Сама понимаешь. Денег в обрез. Но месяц
кое-как протяну.
И вдруг вспомнила:
— Батюшки! Тебе тут в твое отсутствие письмо.
Я все ношу его в ридикюле.
Письмо было от Клары Цеткин: сообщала, что в
августе 1914 года в Вене состоится Международная
конференция женщин, звала Коллонтай, приглашала
выступить.
— Ну вот, видишь. И так всегда. Не одно, так
другое. Теперь надо готовиться.
— Ну до августа еще далеко,— заметила Зоя.
У Ашпнгера Александра и сама обычно выбира-
ла, что подешевле. Но по тому, какие блюда выбрала
Зоя, поняла, что у подруги денег еще меньше, чем
у нее.
В тот вечер, к неудовольствию квартирной хозяй-
194 ки, они жгли огонь в комнате до полуночи, все ие
могли досыта наговориться. Зоя радовалась, любуясь
подругой. А две педели спустя, когда Зоя уже нача-
ла подумывать об отъезде в Брюссель, радостное воз-
буждение Александры разом потухло.
Она пе то чтобы вдруг постарела, по как-то сник-
ла, духом упала. Зоя нс узнавала се. Александру
сразили последние новости из рейхстага. Шейдемап,
лидер социал-демократов в рейхстаге, явно укло-
няется от решений Базельского конгресса. Герман-
ские социал-демократы произносят речи в духе гер-
манской военщины.
А где же «война — войне»? Где единство социа-
листов? Где то единение, которое так окрыляло ее
на конгрессе в Базеле? Где базельские клятвы II Ин-
тернационала— революцией покончить с войной? Где
же вся ее вера, весь свет надежд?
Зоя со страхом думала, что должна уехать и оста-
вить Шуру в таком состоянии, такой потрясенной!
— Ты знаешь,—сказала она как бы невзначай,—*
я еще побуду в Берлине. Недолго...
Александра, не понимая, смотрела па нее:
— Ничего особенного. Видишь ли,.. Просто неко-
торые киевские и Петербургекие газеты просят при-
слать им обзоры берлинских театральных новинок.
Придется еще кое-что посмотреть.
Александру нельзя было оставить сейчас. Все, чем
опа жила, все, что несло ее, поддерживало в пей
силы, вору, надежды,— все сразу пошатнулось. Вера
в то, что с каждым днем крепнет единство социали-
стов, была поколеблена. Александра мучительно пе-
реживала разочарование. Опа походила сейчас па
больную, даже отказывалась от прогулок, которые
всегда так любила. Да и ела безо всякого аппетита.
Поковыряет вилкой и отодвинет тарелку. «Не хо-
чется».	195
7*
«Не свалилась бы»,— тревожилась Зоя. Хотя оиа
и отсрочила свой отъезд, но ведь не совсем ого от-
менила. Денег оставалось все меньше. А в планах
еп 1,0 Брюссель. Но знала, что и придумать. И вдруг —
вот радость!—приехал Миша!
Александра сразу преобразилась, румянец снова
показался на ее щеках. А когда все вместо отправи-
лись к Ашингеру, впервые пообедала с аппетитом.
Теперь Зоя могла спокойно уехать — Шура нс
одна.
Около месяца оставалось до Международной жен-
ской конференции в Вене. Цеткин в письмах напоми-
нала, что от Александры Михайловны ждут доклада
об охране материнства. Тезисы надо выслать зара-
нее. Она должна была успеть еще написать три-
четыре статьи. Решила поехать с Мишей в какое-ни-
будь недорогое курортное местечко в Тироле. И Миша
там отдохнет после своих экзаменов, и она завершит
работу. Порасспросила, посоветовалась с людьми,
знающими Тироль, и вы брала мало кому известный
Кольгруб: дешево, мило, говорят, малолюдно. И воз-
дух будто бы чудодействен.
Миша тащил чемодан, полный книг и брошюр —
все для ее доклада. Опа попробовала было поднять —
пе смогла. А Миша словно и не замечал тяжести.
— Силач какой! — восхищалась мать.
21 июля приехали в Кольгруб. С гор дул ледяной
ветер, по улице по пройти. Только и видно из окна
комнаты в пансионе зеленые горные склоны и на
склонах буки, гнущиеся под ветром. Из окоп дуло,
печь, разумеется, не топилась. Чтобы пе замерзнуть,
натянули па себя все, какие только захватили с со-
бой, теплые вещи. Александра стала устраиваться,
перекладывать платья, белье из чемоданов в шкаф,
196 книги и рукописи — на стол. Мишу послала за све-
жимп газетами — венскими и берлинскими. Он вер-
нулся с певеселыми новостями: газеты в Кольгруб
приходят неаккуратно, опаздывают.
Сын пошел побродить, поглазеть на крошечный
городок в тирольской долине. Александра Михайлов-
на сразу принялась за работу. Дописала статью о
женской конференции в Вене, еще раз перечитала
тезисы своего доклада. На другой день ветер стих,
с утра пошли в горы с Мишей вдвоем.
«Мамочка, да за тобой не угонишься. Ты по го-
рам, как серна!»
После вечернего чая — опять за работу. С обита-
телями пансиона мало общались. Какие-то скучные
офицерские жены. Прусский офицер в штатском с
«кузиной» в платье сестры милосердия. Никто не
верил, что сестра милосердия его кузина, втихомолку
посмеивались. За табльдотом человек десять — две-
надцать, разговаривали друг с другом мало, присмат-
ривались. Только две офицерские жены напротив
Александры Михайловны, не переставая, шушука-
лись. На третий день Миша рассказал матери, что
одна из офицерш перехватила его на террасе и учи-
нила допрос.
— Вообрази, не верит, что я твой сын. Говорит,
никогда не поверю этому! У такой молодой матери
такой сын!
— Только пе вздумай, пожалуйста, преумень-
шать мой возраст. Будут спрашивать, скажи, маме
сорок два года. Слышишь?
— И не подумаю. Да я и сам не могу поверить,
что тебе столько лет.
— Ну, ну! Без комплиментов, пожалуйста. Моя
женская гордость ничуть пе страдает оттого, что мне
уже пятый десяток.	197
Мирная жизнь кончилась через день, внезапно.
Австрия предъявила Сербии ультиматум. В газетах
писали о возможном вмешательстве Германии. Оби-
татели пансиона заспорили, вступит ли Россия в вой-
ну? Вдруг за столом не досчитались двух дам: слух
о войне спугнул их. Дамы поспешили уехать из
Кольгруба домой. Прошел еще день или два, и во
время завтрака одной из жен офицеров подали теле-
грамму. Офицерша прочла, вскрикнула, выбежала
из-за стола. Ес соседка бросилась следом за пей. Че-
рез тридцать минут обе уже спешили на вокзал с че-
моданами.
«Но это невозможно,— говорила себе Алексан-
дра.— Базельский конгресс поклялся не допустить
воины. Пусть некоторые социалисты изменники. Но
не все же... Нет, пет... Не может быть, чтобы сейчас,
в эту минуту, социалисты не принимали мер».
Опа не находила себе места. Уговаривала себя,
что война невозможна, и в то же время с ужасом
чувствовала ее приближение. Но вот номер «Берли-
нер Тагеблатт» и номер «Дейче Альгемайне Цай-
туиг». Военные действия между Австрией и Сербией.
Война! Война в двадцатом столетии в центре Евро-
пы. Безумие!
— Величайшее безумие,— произнесла грузная
дама за табльдотом, и прусский офицер в штатском
с неудовольствием на нее посмотрел.
Коллонтай заметалась. Что делать? Оставаться в
Кольгрубе? Уезжать?
С огромным запозданием пришло письмо из Рос-
сии. В письме — ни слова о том, что Россия вступит
в войну. Напротив, оно обнадеживало: стачечное дви-
жение в России растет. Аресты нс могут приостано-
198 вить движение. Теперь Россия радовала.
Французских газет в Кольгрубе невозможно было
достать. Но и берлинские сообщали о демонстрациях
рабочих в Париже. Ага, значит, французский про-
летариат пе бездействует, протестует против войны!
А в Германии? А в Австрии? Почему ничего не
слышно о протестах германских социал-демократов?
Никаких рабочих демонстраций в Германии. Ника-
ких, несмотря па то что Германия объявила мобили-
зацию... Что-то произойдет, что-то помешает войне!
Социалисты еще скажут свое решающее слово! Миша,
это пе начало войны, это канун мировой революции!
31-го пришло письмо из Брюсселя от Зои. Бель-
гия накануне войны. Русские деньги не меняют.
Биржа закрыта. Были кое-какие манифестации со-
циалистов, сдержанные, тихие, без подъема.
«Что это? — спрашивала Зоя в письме.— Празд-
ник мира или признанно своего бессилия удержать
надвигающуюся войну? У меня чувство, будто я при-
сутствовала пе па демонстрациях, а па похоронах...
Хорош был лишь Жорес. Но его голос не преодолел
общего топа подавленности и какого-то похоронного
бессилия...»
Надо уезжать из Кольгруба. Собрались очень бы-
стро. Кое-как побросали вещи в чемодан. Поезд был
будто и не немецкий, мест не хватало, люди стояли
в коридорах вагона, в купе печем было дышать. Го-
ворили только о том, что Россия угрожает Германии.
Как избежать вторжения русских варваров?
На следующий день опа пе узнала привычный,
тихий, идиллический Грюневальд. Ехали с Мишей от
вокзала трамваем. Трамвай внезапно остановился,
чтобы дать дорогу серому автомобилю с военными.
Автомобиль носился по всему Грюневальду, и воен-
ные разбрасывали листовки.
Война с Россией объявлена!
199
Еще ночью в Мюнхене, где пересаживались на
поезд в Берлин, опа пробовала обменять у менялы
русские деньги па марки. «Русские? Нет!» И окошко
менялы захлопнулось.
Но как отправить Мишу обратно в Россию? Мишо
нельзя оставаться здесь. Первое, о чем услыхала у
себя в пансионе,— это ехидное сообщение горничной
Меты: вчера в кафе избивали русских!
Мета уже ненавидела всех русских — мужчин,
женщин, детей.
Александра Михайловна позвонила социал-демо-
крату Гаазе по телефону: когда, где состоится Меж-
дународный конгресс социалистов?
— Конгресс? Вы, вероятно, шутите. Люди сошли
с ума. Шовинизм одурманил всех. Какой там кон-
гресс! Опомнитесь!
Она бросилась на Линдепштрассе в женское бюро
социал-демократов. Застала старую знакомую — сек-
ретаршу бюро, но ту словно подменили. Резка, не-
приветлива. Похоже, ей неприятно, что пришла рус-
ская.
Говорила сухо, не смотрела на Коллонтай:
— Мы протестовали... Но что можно поделать!
Когда отечество в опасности, надо суметь выполнить
свой долг.
Коллонтай больше не была для нее товарищем
Коллонтай. Она была русской. Прежде всего и просто
русской, врагом.
Александра не знала, что делать. Границы за-
крыты. Озлобление против русских — па улице, в ма-
газинах, в трамвае, в кафе.
И вдруг новый удар. Оглушительный. Среди бела
дня на улице услыхала крик мальчишки-газетчика:
«Экстренный выпуск! Речь кайзера Вильгельма II!
Убийство Жореса! Экстренный выпуск!»
200
Хорошо, осталось несколько мелких немецких мо-
нет — было на что купить газету. Развернула, прочла
и без сил прислонилась к фонарному столбу. В Па-
риже Жорес убит шовинистами! Убит за то, что про-
тестовал против войны!
Мир без Жореса показался вдруг потемневшим...
На нее с пением надвигалась волна манифестан-
тов. Несли портреты Вильгельма II. Слышались воз-
гласы: «Германия превыше всего!»
На другой день, осунувшаяся после бессонной
ночи, измученная, поехала к Карлу Либкнехту.
В трамвае разговоры о русских шпионах, о речи кай-
зера, о германских солдатах, которые еще покажут
варварам — русским.
Впустила ее Софья Борисовна, жена Карла Либк-
нехта. Да, Карл дома. Она застала его в последний
момент. Карл как раз собирается уходить.
— Карл, к тебе Коллонтай!
Вместе с Либкнехтом поехала в центр к рейх-
стагу.
— Послушайте, Карл, где же партия социал-де-
мократов?
Либкнехт только что вернулся с севера Франции,
провел там несколько митингов. Он и сейчас верил,
что французский пролетариат против войны. Но гер-
манский рабочий класс одурманили. Политика наших
социал-демократов еще не ясна. Идут горячие споры.
Либкнехт ехал на заседание парламентской фрак-
ции. Коллонтай видела, что у него мало надежды.
И все-таки в глубине души, в тайниках сознания
ее тлела какая-то искорка веры, что непременно
«что-то» произойдет. Не может быть, чтобы разра-
зилась бессмысленная людоедская война и всемир-
ный пролетариат смолчал.	201
...В шесть утра в пансион в Грюневальде нагря-
нула полиция. У русских отобрали паспорта. У Кол-
лонтай забрали все рукописи, бумаги, письма, даже
уже выписанный мандат на Социалистическую жен-
скую конференцию в Вене. Арестовали всех русских
мужчин. Александра Михайловна попробовала было
объяснить старшему полицейскому чину, что Миша
еще не достиг призывного возраста. Это пе имело
значения для полицейских. Мишу увели вместе с дру-
гими мужчинами.
Опа сидела окаменелая, с опущенными руками.
Возможно, так и просидела бьт до самого вечера. Но
через час снова стук в дверь. И снова полиция.
— Следуйте за нами.
В полпцейревире (участке) увидала Мишу. Он
сидел на скамье в углу и ждал, когда приведут его
мать. Их допрашивали обоих одновременно. И обоих
заперли в большой пустой комнате.
К вечеру их разлучили. Мишу увели, по куда?
Полицейский па вопрос не ответил.
Наутро в дверях камеры появился толстый
пожилой полицейский. За ним другой с ее желтой
картонкой. В картонке все рукописи, бумаги. И ман-
дат!
— Вы известная агитаторша Коллонтай? Бежа-
ли из России?
- Да.
— Почему же сразу этого пе сказали? Русская
социалистка пе может быть другом царя. И, конечно,
по станет шпионить для победы варваров-русских.
Выходите. Вы свободны.
Ей отдали картонку с бумагами и отпустили. По-
мчалась в комендатуру, чтобы навести справки о
сыпе. В канцелярии было много плачущих русских
202 женщин, за столом — двое военных. Списки аресто-
ванных еще не составлены. Кто где в комендатуре
не знают.
Александра решила: поедет в рейхстаг. Возмож-
но, встретит там Либкнехта, Гаазе, кого-нибудь из
своих...
В трамвае угрозы по адресу русских:
— Попадись мне русская собака! Я бы ее на
месте прикончил. Разбойники!
И только входя в знакомый депутатский подъезд,
спохватилась, что в руках у нее картонка. Пропустят
ли с вой? В подъезде — старый швейцар. За эти годы
привык к пей, встретил ее почтительно. Понятия не
имел, что эта, столь часто бывающая в рейхстаге
дама, не немка — русская. Только покосился па жел-
тую картонку с бумагами:
— С дачи приехали, фрау?
Первый, с кем столкнулась в кулуарах рейхстага,
был Карл Каутский, старенький, маленький, смор-
щенный. Он неожиданно обрадовался встрече с ней,
сразу стал жаловаться: жена застряла в Италии, оба
сына мобилизованы. Ее интересовало мнение Каут-
ского о событиях. Что же дальше? Карл Каутский
не может пе знать.
Лысина Каутского покраснела, еще больше смор-
щился нос. Слезливый маленький старичок. Смор-
каясь в клетчатый носовой платок, прерывистым го-
лоском произнес:
— В такое страшное время каждый должен уметь
нести свой крест.
Свой крест! И это говорит знаменитейший и ста-
рейший в мире марксист! И это слова человека, близ-
ко знавшего Маркса!
Она еще не пришла в себя, как к ним подошел
Гере и еще более поразил Коллонтай:	203
— Мы покажем, что и социалисты умеют уми-
рать за родину!
И ни слова о революции. Штадгаген, увидев Кол-
лонтай в обществе Гере и Каутского, отозвал ее в
сторону. Конфиденциально сообщил о чудовищных
разногласиях в социал-демократической фракции
рейхстага. Большинство решило голосовать за воен-
ный бюджет.
— Как! Социал-демократы?! — она отшатнулась.
— Да. Гаазе и Либкнехт в меньшинстве. Но они
обязаны подчиниться решению большинства фрак-
ции. Партийная дисциплина.
Картонка вдруг стала мешать ей, сразу отяжеле-
ла. Она не знала, как разделаться с ней. Да и выгля-
дела смешно: с дамской картонкой — в рейхстаге!
Встретился Гаазе и дал ей билет на хоры для пуб-
лики. Сейчас заседание. Она только успела спросить
его, как помочь сыну, к кому обратиться? Гаазе по-
обещал тотчас после заседания поговорить о судьбе
арестованных русских политических эмигрантов с
канцлером Бетмаиом. И даже прихвастнул: со-
циал-демократы теперь у правительства персона
грата!
Он этим хвастает? Но разве Гаазе не против го-
лосования за кредиты? Можно с ума сойти. Она оста-
вила картонку внизу у швейцара и побежала па
хоры: слушала речь Бетмана рассеянно, думала о
своем. И вдруг вспомнила, что с утра ничего пе ела.
Не от этого ли кружится голова? Но в буфет нельзя.
У нее только русские деньги. Нет, уж лучше о еде
вовсе пе думать.
В перерыве в кулуарах много военных. Никогда
не было столько военных в рейхстаге. В толпе на-
толкнулась на Либкнехта, оттащила в сторону.
204	- Карл?
Он понял ее. Удрученный, сказал, что пролета-
риат никогда не простит немецкой социал-демокра-
тии ее поведения. Мы разваливаем Интернационал.
Многие социал-демократы идут добровольцами в
армию.
В пять часов вечера после перерыва, так и но
поевши, с воспаленными глазами, певыспавшаяся,
сверху с хор она смотрела вниз в зал заседаний.
Социал-демократ Гаазе, «левый» Гаазе, поднялся
на трибуну рейхстага и прочел заявление от имени
социал-демократической фракции.
«...социал-демократическая фракция высказывает-
ся за кредит...»
Ничего подобного еще не видали стены рейхстага.
На хорах для публики раздалось «ура!». Люди ма-
хали руками, вскакивали с мест, неистовствовали от
восторга. Трещали скамьи. Внизу даже правые де-
путаты рейхстага аплодировали социал-демократам.
И — никакого голосования. Депутаты были против
того, чтобы вопрос о военных кредитах ставить на
голосование. Вице-президент Пааше, пунцовый от
гордости за немецкий патриотизм, торжественно объ-
явил, что военный кредит вотирован всеми депутата-
ми рейхстага единодушно!
Единодушно? А меньшинство социал-демократи-
ческой фракции, возражавшее против кредитов?
А Либкнехт? Она перегнулась через барьер и отыска-
ла глазами Либкнехта. Увидела несчастную, сжав-
шуюся от страданий фигуру Карла. Он сидел, вжав
голову в плечи и глубоко засунув руки в карманы —
не поднял их против военных кредитов правитель-
ству, не посмел нарушить решение фракции. Пар-
тийная дисциплина.
Александра Михайловна дождалась конца заседа-
ния. Рейхстаг был распущен. Поспешила вниз в 205
кулуары, чтобы встретиться с Либкнехтом. В кулуа-
рах ее схватил за руку Вурм — социал-демократ.
Лицо его выражало возмущение. Он даже не про-
шептал — прошипел:
— Как вы сюда попали? Ведь вы но нмоли права
присутствовать на таком заседании рейхстага. Вы
же русская!
Еще недавно она была для них своя, товарищ
Коллонтай. Агитаторша, которую они посылали по
рабочим районам Германии. Сегодня она для них
только русская. «Не имела права!»
Опа бросилась разыскивать Либкнехта, отыскала
его, вместе с ним спустилась по ступеням рейхстага.
У нее не хватало духу упрекнуть Карла, почему в
рейхстаге нс голосовал против кредитов. Понимала
его состояние. Шли молча по притихшему ночному
Берлину.
Он сказал глухо:
— Сегодня день уничтожения II Интернациона-
ла. Не спрашивайте меня ни о чем. Все копчено.
У нее было чувство, будто присутствует при каз-
ни. На плахе Карл Либкнехт. На плахе она сама.
Весь мир на плахе. И вдруг рвущийся из тумана от-
чаяния, из мглы безнадежности, сломивший сомне-
ния голос Либкнехта:
— Но мы этого так не оставим! Мы будем бо-
роться!
Она узнала прежнего Либкнехта. Нот, он ire сдал-
ся. Коллонтай двумя руками схватила его левую
руку и благодарно пожала ее.
Она так мало спала теперь по ночам, что ночи и
дни перемешались в ее сознании в какой-то сплош-
ной свинцовый день. Ночью услыхала, что Англия
объявила войну Германии. Европа начинала похо-
206 дить па гигантский сумасшедший дом. Уже не толь-
ко русские, п англичане оказались изгоями. И фран-
цузы. И русских, и англичан, и французов выселяли
из пансионов. Куда? Да куда хотят! Ни в одном оте-
ле, пн в одном пансионе не намерены держать у себя
подданных враждебной страны. Правда, рассказыва-
ли, что в самых дорогих отелях аристократов не тро-
гали. Но русские политические эмигранты в дорогих
отелях пе жилп.
Горничная Мета смотрела на Коллонтай злыми,
ненавидящими глазами. Она злорадно улыбалась, ко-
гда хозяйка пансиона, глядя в потолок, сообщила о
приказе полицейского управления: в течение двух
часов освободить все дома от русских, англичан,
французов. Александра подумала не о себе — о Мише.
Если она выселится из пансиона, где они с Мишей
найдут друг друга? Миша в тюрьме...
Помчалась к Либкнехту. Пусть па него косятся,
знают, что на заседании фракции он был против того,
чтобы социал-демократы голосовали за кредиты Виль-
гельму... Но все-таки Карл член рейхстага. Дома ли
он сейчас? Решила сначала зайти в адвокатскую кон-
тору братьев Либкнехтов. Карла там не застала. Был
ого брат Теодор, очень расстроенный: час назад, но
успел Карл прийти в контору, из дому позвонили —
обыск. Софью Борисовну два часа держали под ду-
лом пистолета. Карл побежал выручать жену. Але-
ксандра с ужасом смотрела на Теодора:
— Как? Обыск у члена рейхстага? Но это проти-
возаконно!
Теодор печально усмехнулся в ответ. Эта русская
еще говорит о какой-то законности! И где! В Герма-
нии первых дней войны!
К счастью, скоро вернулся Карл. Обыск окончен.
Разумеется, ничего не нашлп.	207
Конечно, причина обыска та, что на фракции
я голосовал против кредитов. Ладно, пока что попро-
буем помочь русским товарищам.
Оп позвонил члену муниципалитета и рассказал
о выселении русских политических эмигрантов из
пансиона. Тот обещал добиться отсрочки выселения»
Отсрочки, но пе отмены.
Когда Коллонтай вернулась домой, хозяйка обра-
довала новостью: выселение отсрочено ровно на сут-
ки. На сутки? А дальше? Хотела подойти к телефону
мозвошггь.
Хозяйка предостерегающе подняла руку:
— Русским по телефону говорить воспрещается.
И еще сутки прошли в чаду. Под утро прилегла,
пе раздеваясь — все равно скоро вставать, выселять-
ся из пансиона. На рассвете ее разбудил осторожный
стук в дверь. Ну вот и все, выселяйся! Она вскочила
и распахнула двери. На пороге стоял Миша.
— Мамочка! Отпустили! — Он обнял ее.
Потом оказалось, что выпустили только двоих —j
Мишу и еще такого же молодого, допризывного воз-
раста. Миша не успел помыться после тюрьмы, как
снова полиция. И снова приказ убираться из пан-
сиона. Каким-то чудом удалось выпросить отсрочку.
Но невозможно жить от отсрочки до отсрочки. И без
денег. И невозможно Мише оставаться в Германии.
Надо было связаться с другими политическими
эмигрантами. Воспомнмла о Ларине. Но Ларин, ве-
роятно, еще в тюрьме. Поехала наобум и застала Ла-
рина дома. Только что из тюрьмы, выпустили как
больного, мобилизации в России пе подлежащего.
Ларин предложил обратиться в ЦК германских со-
циал-демократов с просьбой добиться освобождения
всех мужчин-эмигрантов. Она поехала к Гаазе. «Пер-
205. сона грата» повздыхал, помялся и под конец пообе-
1цал поговорить с канцлером об участи русских ре-
волюционеров. Как-никак, они, как и немцы, враги
русского императора. «Но и германского»,— замети-
ла Коллонтай. Гаазе сделал вид, что не расслышал ее.
На обратном пути она зашла в контору Либкнех-
тов, Карла там не застала, позвонила ему домой, рас-
сказала о разговоре с Гаазе.
Дома рассказывала Мише о Карле Либкнехте.
— Либкнехт — светлое исключение на темном
фоне немецкой социал-демократии, Миша. Его тра-
вят, называют предателем. Но он продолжает вести
свою линию. Он считает, что в этой войне виновата
Германия, и хочет доказать это рабочим массам.
Он мужественный человек, Миша, настоящий рево-
люционер!
— О, немец, который в такие дни осуждает
Германию,— это герой! Как бы я хотел пожать ему
руку!
Она взяла сына с собой к Либкнехтам. У Либк-
нехтов выдался мирный семейный вечер, было не-
сколько человек гостей, ужин и чай. И хлопоты хо-
зяйки Софьи Борисовны («Можно вам положить еще
кусочек?»), и даже свежие складки от утюга на ска-
терти — все это навевало покой, мир, уют, то, от чего
уже успели отвыкнуть. Карл шутил и даже читал
собственные стихи. Он их почти никогда не печатал.
Софья Борисовна говорила, что Карл читает их толь-
ко в обществе самых близких ему людей. Он читал,
сняв пенсне, и смотрел то на жену, то па Мишу, то
на Эдуарда Фукса. Имя этого сорокапятилетнего
ученого Александра знала уже давно, читала его тру-
ды — знаменитую «Историю нравов», «Женщины в
карикатуре», «Евреи в карикатуре». Опа представ-
ляла себе Фукса сухарем, а увидела живого, говор-
ливого человека. Ничто не напоминало ученого в
209
этом бывшем простом наборщике типографии, став-
шем известнейшим теоретиком искусств и истори-
ком нравов. Он только недавно возвратился из путе-
шествия по Египту и с поэтическим вдохновением
рассказывал за столом пе столько даже об искусство
египтян, сколько о топах солнечного освещения в
Египте, о красках северной Африки, о правах араб-
ского общества.
Потом заспорил с Софьей Борисовной об импрес-
сионистах, с Либкнехтом — о современной бельгий-
ской поэзии. И в этот вечер у Либкнехтов на какое-
то время словно забылось и о войне, и об измене Ин-
тернационалу германских социал-демократов, и о
том, что русских выселяют из пансиона...
Возможно, Либкнехты нарочно устроили этот ве-
чер. Надо же хотя бы па несколько часов отдохнуть
от каждодневных волнений, от непереносимого ду-
шевного напряжения!
Эдуард Фукс оказался зге только интересным рас-
сказчиком и собеседником. Услыхав о бедственном
положении русских политических эмигрантов, он
вдруг зажегся желанием помочь им. Александра
скептически отнеслась к порыву экспансивного Фук-
са. Болтовня! Что он может сделать — легкомыслен-
ный человек, богема!
Но Фукс сказал, что сам входит в правление «Не-
мецкого общества помощи русским каторжанам и
ссыльным». Черт возьми! Там есть еще почти две
тысячи марок, и мы немедля распределим их среди
нуждающихся русских политических эмигрантов! Но
этого, разумеется, недостаточно.
— Вы, русские, безынициативный народ. Так вы
никогда не свергнете своего царя! Нужны деньги?
Надо обратиться к застрявшим в Германии русским
210 богачам. Их тут немало. Пусть из патриотизма по-
трясут кошельками. Надо заставить этих сукиных
сынов почувствовать неприятности войны!
Защиту интересов русских подданных на время
войны взяло па себя посольство Испании. План Фук-
са состоял в том, чтобы через испанское посольство
добиться выдачи русским денег из банков по их аккре-
дитивам. Но пусть посольство при этом получит пра-
во удерживать определенные отчисления в фонд по-
мощи нуждающимся русским. Незачем уточнять по-
литическое кредо и биографии этих русских.
— Таким образом, мы обложим богачей налогом
в пользу политических эмигрантов!
Александра Михайловна пе поверила в реальность
этого плана. Рассказала о нем у Ларина. Ларин тоже
в него пе поверил. Но за пего ухватился Чхенкелщ
грузинский социал-демократ и член Государственной
думы. Он ие был политическим эмигрантом: воина
застала его в Германии, и он рвался назад в Россию.
Чхепкели поверил в Фукса.
Фукс развил невероятную деятельность. Начали
поступать деньги.
Неутомимость Фукса растрогала Коллонтай.
— Пошли побираться! — весело сказал он од-
нажды и уговорил Александру Михайловну пойти
вместе с ним по домам богатых русских в Берлине.
Рекомендацией служила визитная карточка испан-
ского посла, представлявшего в Берлине интересы
России. Фукс убедил посла написать на визитной
карточке, что представляющее Россию посольство
разрешает подателю сего производить сбор средств
среди русских граждан в пользу их нуждающихся
соотечественников. Коллонтай только диву давалась,
глядя, как этот эстет, ученый, весельчак без особых
усилий заставлял русских богачей раскошеливаться
и даже укорял их в отсутствии патриотизма, когда 211
они начинали скупиться. Опа обошла с ним все самые
дорогие отели Берлина, где проживала русская знать.
Пришли в «Бристоль» к какому-то петербургско-
му сановнику. Фукс был сух и деловит. Начал с того,
что русский патриотизм, вероятно, заставляет его
превосходительство страдать от полной невозмож-
ности помогать в эту пору воюющей России.
— О да, о да! Вы совершенно правы, мой друг,—
растаял сановник.
Фукс тут же вызвался предоставить его превосхо-
дительству возможность проявить свой патриотизм.
Русские могут показать немцам, что им тяжело по-
лучать подачки от вражеского правительства. Санов-
ник внимательно перечитал рекомендательное письмо
и, вздохнув, полез за бумажником...
Постучались в номер роскошного отеля «Адлон».
Открыла средних лет дама, какая-то баронесса. Воз-
вращалась с курорта. Застряла. Фукс стал бить на
чувства. Рассказал одну за другой душераздирающие
истории о страданиях русских. Дама, утирала наду-
шенным платочком заплаканные глаза.
— Вы не человек, вы — идеал! Ах, и в Германии,
видно, есть еще святые люди!—Порылась в ридикю-
ле, протянула Фуксу бумажку.
— Этого хватит?
Фукс многозначительно промолчал.
Баронесса выложила еще бумажку. Фукс при-
нялся выписывать ей расписку.
Посещение русских богачей принесло за два дня
еще две тысячи марок.
После хождения с Фуксом по берлинским отелям
Александра Михайловна долго не могла уснуть. Вы-
шла на балкон подышать. Тихая звездная ночь над
Берлином. Гулко стучат шаги ночного полицейского
212 патруля по тротуару. Из палисадника доносится
сладкий запах ночных цветов. Неужто в мире война?
Кому она желает победы в этой войне? России? Нет.
Это была бы победа самодержавия. Но тогда почему
ее недавние единомышленники-немцы желают побе-
ды своему императору?
Вчера она поделилась своими сомнениями с
Либкнехтом. Карл сказал:
— Если вы хотите поражения вашей России, вы
плохая интернационалистка. Не менее желательно
поражение пашей Германии.
Поражение обеих сторон — русского самодержа-
вия и прусского шовинизма? Да, но разве это воз-
можно? За три недели войны человечество научилось
многое понимать. Одному не научилось оно: знать,
что ему делать. Искусство, наука, развлечения, даже
личные чувства, переживания — все относительно,
все так мелко по сравнению с тем, чем живет сейчас
мир. Опа томилась в бездействии. Делать — по что?
Вспомнила, что давно не видела Розу Люксембург.
На другой день поехала к ней. Вот кто поможет от-
ветить на безответный вопрос. Роза с ее беспощадньш
сарказмом умеет ставить вещи па место.
Роза, слегка пополневшая за последние годы, по-
старевшая за последние две-три педели, сидела у
окна в своей большой комнате с этажерками, пол-
ными книг, с рабочим столом у стены. Она извини-
лась, что пе может подняться навстречу гостье. Кош-
ка Мими блаженствовала па коленях хозяйки, и
Роза не решилась потревожить свою любимицу. Эта
Мими была любимицей всех друзей Розы. Дымчатая,
мохнатая, голубоглазая, с круглой мордочкой кошка
Мими, по уверению Розы, понимала ее, как пе каж-
дая собака понимает хозяина.
— Садитесь, мой друг, садитесь. Кажется, скоро
моя Мими станет единственным существом, с которым 213
можно будет разговаривать откровенно. Но пока сиге
она не единственная, и я очень рада, что вы пришли.—
Она пыталась успокоить себя, гладя кошку, но Але-
ксандра заметила, что пальцы ее дрожат.
— Роза, что делать, по-вашему?
Что делать? Да, это вопрос! Нелегальную работу
Роза считала пока преждевременной. Надо смотреть
правде в глаза: множество рабочих в Германии одур-
манено шовинизмом. Правда, война воодушевляет пе
всех. Однако и те, кто против войны, инертны, расте-
рянны. В несколько дней шовинизм разрушил работу
десятка лет. Интернационал? Нет больше Интерна-
ционала. Роза погрузила пальцы обеих рук в дымча-
тую шерстку Мими п наклонила голову.
— Роза, но разве мы вправе бездействовать? Кто-
то должен отвечать за судьбу всего человечества,
Если пе мы, то кто же? Мы отвечаем, Роза.
— Мы,— согласилась Роза.— И мы все возьмем
па себя, мой друг. Но надо еще осмотреться. Все
смешалось. Надо попять, кто с нами, кто изменил.
Заговорили о Кларе Цеткин. Клара все та же.
Верна себе.
— Знаете ли вы, что Клара хочет объединить
женщин мира против войны? И знаете, под каким
лозунгом? «Если мужчины убивают, то задача жен-
щин вступиться за жизнь!»
— Это в Германии. А во Франции? В Бельгии?
Во Франции? Жюль Гед с каждым часом правеет.
Он уже требует, чтобы, если на Францию нападет
Германия, не только французские рабочие защищали
ее границы, но даже пролетариат Бельгии, Италии,
Испании! И это проповедует один из первых маркси-
стов Франции! Эмиль Вандервельде? Ну от этого дру-
гого ничего и пе ждали! Министр!
214 Коллонтай ушла от Розы, так и не получив от-
вста на свой вопрос. Да и могла ли Роза сегодня от-
ветить?
Несколько дней не видала Фукса, и вдруг объ-
явился.
— Свяжитесь немедля с вашей русской колонией,
и пусть все члены прежнего вашего комитета явят-
ся завтра к пяти часам на квартиру товарища Зиг-
лиха.
— Что случилось?
— Никаких вопросов. Завтра все будете знать.
Вид у Фукса был очень таинственный и торжест-
венный. На следующий день на квартире тихого и
бесцветного Зиглиха собрались Коллонтай, Ларин,
Стомоняков и Генриетта Дерман. Пришел и Чхеп-
кели. Он держался особняком, был сам по себе. Рвал-
ся в Россию и вовсе не хотел, чтобы его смешивали
с крайне левыми из политических эмигрантов. Ко-
нечно, оп тоже революционер, но, в отличие от дру-
гих, еще и депутат Государственный думы, русского
парламента как-никак.
Вместе с Фуксом пришел Гере — социал-демок-
рат, бывший пастор — и поныне не утративший елей-
ности в речах. Гере не скрывал, что жаждет победы
кайзеру над русскими варварами. Уселись за круг-
лым столом, ожидая, что скажет Фукс. Но Фукс рта
не успел раскрыть — Гере опередил его.
— Скажите, вы серьезно желаете вернуться в
Россию? — спросил он Чхенкели.
— Разумеется. Мы все время хлопочем об этом.
— Нас интересуют ваши планы в России. С ка-
кой именно целью вы хотите вернуться в Россию в
такое время?
Чхенкели стал объяснять, что, по его мнению,
русское правительство под давлением обстоятельств
должно будет придерживаться более либерального 215
курса. Он считает необходимым использовать это для
усиления влияния русской социал-демократической
партии на рабочих.
— Вы верите, что русские рабочие не хотят
войны?
И Стомоняков и Чхенкели уверили, что война в
России не популярна. Она не носит характера народ-
ной войны.
Коллонтай пе могла больше стерпеть:
— Да объясните же, наконец, зачем вы собрали
нас?
Гере заговорил тоном священника в исповедальне:
— Поклянитесь, что все то, о чем вы услышите
здесь, никто и никогда пе узнает!
Александра переглянулась с Генриеттой Дермам:
что все это означает?
Тут заговорил Фукс. Он был преисполнен созна-
ния важности момента:
— Предоставляется возможность устроить отъ-
езд русских революционеров в Россию. Каким обра-
зом, это вас не касается. Мы ждем от вас списка лю-
дей, желающих вернуться па родину. Без различия
фракций.
Чхенкели готов был ни о чем не расспрашивать.
Остальные начали задавать вопросы. Нет ли у не-
мецких товарищей ложного представления, будто из
ненависти к царизму мы будем содействовать планам
Вильгельма? Коллонтай сказала, что разрешение на
выезд не должно быть связано с какими бы то ни
было условиями. Никаких условий, геноссе Фукс!
Фукс рассердился:
— Ох эти русские! Вечно у них «принципиаль-
ные» соображения! Незачем задавать недипломатич-
ные вопросы. Мы с Гере связаны обещанием не на-
216 зывать инициаторов плана.
Чхепколи требовал тут же ответить немцам согла-
сием. Коллонтай, Ларин, Дерман и Стомоняков пред-
ложили сначала посовещаться. Особенно смущало то,
что Гере обещал даже деньги на отъезд шестиде-
сяти человек — шесть тысяч марок! Чьи деньги?
— Как вы пе понимаете,— напустился Чхенке-
ли.— Немецкие социал-демократы пе могут сейчас
помогать нам открыто. И вместе с тем пе считают
себя вправе отмахнуться от нас. Отсюда и вся сек-
ретность.
Это показалось убедительным. Возможно и так.
Приступили к составлению списков — набралось
пятьдесят восемь человек, пятьдесят восемь револю-
ционеров, готовых вернуться в Россию.
— Вернуться в Россию? — вскинулась Коллон-
тай.— Но мы вовсе не собираемся возвращаться в
Россию! Мы хотим только выехать из Германии!
Чх сикели закричал, что это не имеет значения.
Не следует уточнять. Пусть только очутятся за пре-
делами кайзеровской Германии. А там дело каж-
дого — кто куда хочет.
Чхенкели собирался еще что-то объяснить, но за-
тяжной чахоточный кашель прервал его речь. Грузин
вытер губы платком и, пряча его в карман, махнул
рукой: ладно, мол, он все сказал.
Ларин стал на сторону Коллонтай. Он тоже про-
тив игры вслепую. Фукс должен нам объяснить, что
кроется за всем этим предприятием. Уж не соби-
рается ли немецкое командование использовать пас
как агитаторов в пользу немцев?
В половине девятого утра на Потсдамском вок-
зале Дерман и Коллонтай встретились с Гере и Фук-
сом. Решили вести дело начистоту. Коллонтай пони-
мала, что, возможно, проваливает отъезд. И все-таки
только начистоту!	217
— Завтра в шесть утра вы все уезжаете,— ра-
достно сообщил нм Фукс.— Все улажено. Я прово-
жаю вас до самой границы. Давайте список.
— Список мы дать вам пе можем, пока вы пе ска-
жете, кто организует отъезд!
Гере расстроился еще больше Фукса:
— Мы полагали, вы стремитесь поскорее вер-
нуться в Россию!
Коллонтай пожала плечами.
— Большинство из нас вовсе пе собирается воз-
вращаться в Россию. Мы останемся в нейтральных
странах.
— Да? — Гере был удивлен.— Но ведь и в ней-
тральных странах вы будете продолжать революцион-
ную работу против русского правительства, я на-
деюсь.
— Не только против русского. Мы интернациона-
листы, товарищ Гере. Мы будем вести работу и про-
тив русского и против германского правительств.
Гере нахмурился.
— Это меняет картину.
Фукс оттащил в сторону Коллонтай и, задыхаясь
от злости, прошипел:
— Вы все провалили. Ну кто вас просил выкла-
дывать свои планы? Выехали бы, а там ваше дело,
где оставаться и против кого работать!
Гере в это время уговаривал Дерман передать ему
список русских революционеров. Та наотрез отказа-
лась. Гере поспешил распрощаться. Огорченный
Фукс уныло потащился за ним.
Чхенкели был вне себя, когда они вернулись к
своим и все рассказали. Ларин молчал. У Коллонтай
было чувство удовлетворенности: не пошли на
сделку! Да, провалили отъезд. Но отстояли честь.
218	— Чью честь?! — заорал Чхенкели.
— Русских революционеров,— ответила Коллон-
тай.
Дома Миша встретил ее вопросом:
— Едем?
— Нет. — Усталая, она опустилась в кресло и рас-
сказала ему все.— Ты меня осуждаешь, сынок?
Он молча обнял се. После минутного молчания
сел на диван, сказал:
— Мамочка, но ведь вы все, твои товарищи, ты
сама, называете себя русскими революционерами.
Правда? Не вообще какими-то, а именно русскими.
Ведь вы боретесь не с Россией, а с порядком в Рос-
сии?
— Разумеется! — Она пе понимала, к чему он ве-
дет.— Но почему ты спрашиваешь об этом?
— Потому, что я тоже ненавижу наш строй, наше
правительство, паше бесправие. Но именно потому
пспавижу, что люблю Россию. Ведь ты тоже любишь
Россию, правда?
Как, он еще сомневается? Мишин вопрос больно
кольнул ее.
— Нет, пет, я в этом не сомневаюсь. Знаешь, по-
чему я спросил? Мне пришло в голову, что эти не-
мецкие социал-демократы, которые теперь помогают
кайзеру, по-настоящему не любят Германию. Ты
меня понимаешь, мама?
Она радостно взглянула на сына — он действи-
тельно возмужал, и не только физически.
Прошло еще несколько дней, уже сентябрьских
первых осенних дней, полных сомнений, мучитель-
ного ожидания, какого-то душевного бездорожья. Что
делать? На что надеяться? И в час, когда Александра
была близка к отчаянию, влетела Генриетта с ошело-
мительной новостью. Вышло постановление: специ-
альными поездами вывезти из Германии всех жен- 219
щпн, больных и детей, подданных России, Англии,
Франции, Бельгии... Александру Михайловну выпу-
стят беспрепятственно как женщину. Чхенкели и
Стомопяков как больные уже получили и пропуска и
билеты. Ларин тоже получит. Но Миша! Миша! Не-
обходимо раздобыть свидетельство о болезни Миши.
Коллонтай побежала к Либкнехту. У пего должен
быть знакомый врач. И. вот все готово. Свидетельство
и пропуск для Миши. Пропуск для Коллонтай.
Чуть свет — вокзал и толпы русских. И слезы.
И плач остающихся. Шпалеры полиции. Взволно-
ванный Ларин с пропуском на руках. И с больными
лихорадочными глазами Чхенкели в черном пальто и
черной шляпе. И Миша — в одной руке у него чемо-
дан, другой он поддерживает мать, ободряет ти-
хонько:
— Ничего... Ничего... Дойдем... Ничего не заме-
тят...
А не заметить должны были то, что под платьем
па пей ее заветные тетрадки с дневниковыми запи-
сями. Ни рукописей, ни кпиг увозить с собой пе поз-
волили. Она спрятала свои дневники на себе... Только
бы «не рассыпаться»! Дойти бы скорей до вагона.
И сесть.
И дошли. И сели. Пошевельнуться боялась, пока
поезд пе тронулся.
Прощай, Германия! Прощай, Берлин! Чужой, за-
раженный шовинизмом Берлин...
Неужели все начинать сначала?
220
Глпва пппшадцат an
Гостеприимная и
негостеприимная
Окандина вия
«Лтель ^ост>> считался в
"Стокгольме второклассным
отелем: кроме шведского, в нем говорили всего на
двух языках — немецком и английском. Но для Кол-
лонтай и этот отель показался чересчур дорогим. Она
прожила в нем только два дня и поспешила пере-
браться в пансион «Карлссон». Там нашлась для нее
просторная и недорогая комната и дешевое питание.
Мишу удалось отправить в Россию. Небось рас-
сказывает теперь Марии Ипатьевне — жене своего
отца о злоключениях за границей. Миша с теплотой
отзывался о Марии Ипатьевне. Александра Михай-
ловна подумала о ней с благодарностью. Молодец,
что не восстановила сына против родной его матери.
Напротив, по словам Миши, всегда внушала ему лю-
бовь к ней, всегда говорила о ней с уважением. И о
Мише, по всему судя, заботилась как о родном...
Коллонтай ходила по своей уютной комнате с
плотными синими занавесками на окнах, с этажеркой
между диваном и шкафом. Накопец-то можно при-
вести мысли в порядок и подумать, что делать даль-
ше. Надо действовать, а не пребывать в несносном
покое!
В Стокгольме оказалось довольно много ее старых
знакомых. Из всех этих людей Яльмар Брантинг был
несомненно самым влиятельным. Поговаривали, что
Брантинг когда-нибудь станет министром. Он лидер
социал-демократов в шведском парламенте, очень
уважаемый в Швеции человек. Два с лишним года
221
назад Браптипг приглашал ее в Швецию выступить
на первомайсксш митинге. Но Браптипг очень уж
снисходителен к оппортунизму социал-демократов
Германии. Он, как и датчане, оправдывает Каутского:
«Надо же защищать отечество». Нет, не Браптипг
будет ее союзником в войне против войны. Хёглунд
и Стрем — другое дело. Эти молодые шведские левые
социал-демократы не склонны оправдывать Каут-
ского «долгом перед отечеством». Они остаются вер-
ны интернациональному долгу перед рабочим клас-
сом, долгу перед социализмом. Хёглунд и Стрем ста-
ли постоянными посетителями угловой комнаты Кол-
лонтай в пансионе «Карлссон». Карл Хёглунд осо-
бенно зачастил. Хозяйка пансиона с беспокойством
замечала, что к ее русской жилице ходят пе только
русские, но и шведы. Из комнаты Коллонтай доно-
сились громкие голоса спорщиков, бог их знает о чем
они спорили. Почтальон приносил целые пачки пи-
сем для фру Коллонтай. Фру Карлссон стала про-
сматривать печати па почтовых конвертах п увидела,
что ее жилица переписывается с людьми из множе-
ства стран: России, Финляндии, Дании, Швейцарии,
Франции, Голландии, Бельгии... Совершенно непо-
нятно, чем опа занималась и на что жила. Правда,
жила она очень скромно. Иногда даже отказывалась
от обеда и предпочитала чашечку кофе в соседнем
кафе. Горничная пансиона видела ее раз пли два в
этом кафе вскоре после того, как фру Коллонтай
предупреждала, что не будет обедать будто бы
куда-то приглашена. А, оказывается, вовсе но при-
глашена, а попросту заменяла обед чашечкой кофе за
несколько эре. Во всем остальном фру Карлссон счи-
тала поведение жилицы вполне безупречным. Прав-
да, до фру Карлссоп пе доходили слухи о выступле-
222 ниях фру Коллонтай па собраниях молодежи в Сток-
гольме. Опа пе интересовалась политикой — политика
вообще по женское дело! В газете иногда читала
хронику происшествий или сводку погоды. Что
касается газеты левых социал-демократов «Шторм-
клокап» («Набат»), то фру Карлссон даже не подо-
зревала о ее существовании. А между тем именно в
«Набате» однажды появилась статья, подписанная
именем ее жилицы. Статья энергично призывала ра-
бочих протестовать против войны. Она гневно обру-
шивалась на правительства Германии и России одно-
временно. В статье было также осуждение капитали-
стического порядка; осуждение это относилось только
к войне как порождению этого порядка. Статья была
пронизана охватившими Коллонтай пацифистскими
идеями, но в Швеции обратили внимание не па ее
пацифизм, а па абзац, содержавший критику импе-
риализма воюющих стран. Сам господин премьер-ми-
нистр, хмурясь, перечитывал эту статью. Над голо-
вой Коллонтай сгустились тучи.
Хёглунд предупредил Александру, что в парла-
менте даже Браптипг обеспокоен ее статьей.
В «Стокгольме Дагблад» появился фельетон за под-
писью небезызвестного Силенса о том, что русская
агитаторша злоупотребляет шведским гостеприимст-
вом, нарушает шведский нейтралитет.
Коллонтай прочла фельетон, но не придала ему
значения. Недавнее ее недовольство собой уже про-
шло.
Она вся находилась под впечатлением последней
беседы со Шляпниковым. Это ему первому из всех
живших в Стокгольме немногих большевиков она
рассказала о происшедших в ней переменах. О том,
что последние события в мире убедили ее в ленин-
ской правоте. Если Шляпников будет писать Влади-
миру Ильичу, пусть напишет, что Коллонтай стоит 223
на позициях Ленина, готова к любым его поруче-
ниям. Очевидно Шляппиков передал об Этом в Берн
Владимиру Ильичу. На днях он показал Александре
Михайловне ответ из Берна. Ленин писал, что он «от
души рад, если тов. Коллонтай стоит па пашей пози-
ции».
Повседневная партийная работа все больше за-
хватывала Коллонтай.
На листке бумаги, спрятанном под подушкой, уже
был выписан целый список «курьеров» с адресами —
финнов и шведов. Удавалось пересылать через Фин-
ляндию в Петербург доходившие до Стокгольма
швейцарские издания партии. В ноябре пришел по-
мер «Социал-демократа». Вот уже год, как газета эта
ио выходила и после годичного перерыва снова вы-
шла под редакцией Ленина.
Александра заперлась в комнате, задернула зана-
вески п иод абажуром настольной лампы развернула
газету.
Номер был от 1 ноября — быстро дошел до Сток-
гольма! — п большая часть его была занята манифе-
стом ЦК РСДРП «Война и российская социал-демок-
ратия». Рядом —статья «Положение и задачи социа-
листического интернационала». Шляпников высказал
предположение, что манифест и статья паписаны
Лениным.
Дважды, медленно, вдумываясь, прочла опа эти
важные документы.
«III Интернационалу предстоит задача организа-
ции сил пролетариата для революционного натиска
па капиталистические правительства, для граждан-
ской войны против буржуазии всех стран за полити-
ческую власть, за победу социализма!»
III Интернационал. Гражданская война. Победа
224 социализма.
В нескольких словах — вся программа, четкий от-
вет па вопрос: что делать?
И хотя к этому ответу Коллонтай была давно уже
внутренне подготовлена и рассталась с меньшевист-
скими заблуждениями, ее поразила и обрадовала чет-
кость и ясность этих формулировок. Цель, пути к
цели — все названо, все определено.
Захотелось на воздух — походить, собраться с
мыслями.
Правда, сейчас дурная погода: ветер с моря, и сы-
рость, и хмурый вечер. Все равно она пойдет в
парк — пусть осенний и темный.
Проходя через гостиную, на минуту остановилась
у столика с сегодняшними газетами. Заглянула в
«Стокгольме Дагблад» — не ругают ли ее снова? Как
будто нет. И уже складывая газету, увидела в ней
знакомое, слишком знакомое и дорогое ей имя... И не
присела — упала на стул, сраженная новостью. Ар-
тистка русской императорской оперы Евгения Мра-
вина скончалась на днях...
Женя... Женечка... Женечка, которую она так в
детстве любила. Сводная сестра Александры — род-
нее родной сестры.
Минуту она сидела в полном оцепенении, потом
поднялась и со слезами на глазах вернулась к две-
рям своей комнаты. О прогулке и думать забыла.
Ровно в шесть утра она просыпалась, будто кто-то
се будил. Началось это с Берлина, когда еще в Грю-
невальде полиция поднимала чуть свет.
Однажды проснулась, прислушалась и уже наяву
услыхала стук в дверь.
— Кто там?
— Полиция.
Успела сунуть под подушку заветный листок с
адресами и, полуодетая, чуть приоткрыла дверь. 225
в Эм. Миндлип
— Я не одета. Одну минуту.
— Мы подождем, фру. Можете одеваться.
Одеться не долго. Но куда спрятать листок? Если
найдут — подведет «курьеров», связи прервутся.
Спрятала листок с адресами в лифчике на груди, от-
крыла дверь.
Вошло трое — двое в полицейской форме, третий
в штатском, предъявили ордер на обыск и на арест.
В гостиной в ночном халате стояла насмерть перепу-
ганная хозяйка пансионата. Ничего подобного еще
никогда не случалось в ее пансионате. Горничная
принесла стакан воды с сахаром — успокоить хо-
зяйку.
Штатский перерыл всю комнату Александры. Но
постеснялся даже рыться в белье.
— Извините, фру. Но я должен...
В комнате ничего не нашли. Все было перевер-
нуто вверх дном. Но что если ее тоже обыщут, не
здесь, так в женской тюрьме, где надзиратели жен-
щины?
Она стояла посреди комнаты, разгневанная, оскор-
бленная. Протестовала против вторжения и обыска,
а в глубине души была довольна, что обыск затяги-
вается. По крайней мере было время подумать, что
сделать со списком, спрятанным на груди.
В столовой часы пробили девять часов. Сейчас
к завтраку выйдут постояльцы пансионата. Госпожа
Карлссон, сложив на груди руки, умоляла господ по-
лицейских скорее кончать «с этим ужасом». Иначе —
скандал, скандал. Жильцы не пожелают оставаться
в ее пансионате.
— Мы почти кончили, фру, и сейчас уйдем.
Человек в штатском предложил Коллонтай одеть-
ся и быть готовой следовать за полицейскими.
226 А список? Еще минута, другая, и все пропало.
— Господа, как вам угодно, но я должна забе-
жать в туалет.
Полицейские переглянулись. Нельзя же в самом
деле отказать женщине в такой естественной просьбе,
— Разумеется, фру. Пожалуйста.
Полицейский пошел за ней. Уже закрыв за собой
дверь в туалете, она слышала, как он остановился на
некотором расстоянии.
Помещение туалета — просторное с дощатым кра-
шеным полом и степами, покрытыми масляной кра-
ской. На подоконнике, как во всех скандинавских
уборных,— непременный горшочек с цветком. Не
спрятать лп листок бумаги в горшке?
Рискованно. Она в отчаянии оглядела помещение
туалета. Спустить в унитаз? Уничтожить? Но тогда
сгинут все адреса... Однако дольше задерживаться
нельзя. И вдруг в последнее мгновение, когда, каза-
лось, только и остается уничтожить необходимый ли-
сток, пришла спасительная мысль. Резервуар для
воды! Стала па сиденье унитаза и дотянулась. Резер-
вуар прикрыт крышкой, ничем не прикрепленной.
Только бы не грохнулась крышка. Вытащила из-за
лифа бумажку, сунула сложенный листок иод самый
край крышки, так, чтоб и внутрь пе свалился и сна-
ружи заметен не был. Крышка опущена — список
спасен. Но спасен ли? Вернется ли она сюда из
тюрьмы?
Полицейский стоял в трех шагах от дверей туа-
лета, заложив руки за спину.
— Как видите, не убежала, господин полицей-
ский.
Она еще не спеша застегивала пуговицы пальто,
поправляла перед зеркалом шляпу, когда у дверей
раздался звонок. Человек пришел к ней. Свой. Рус-
ский. Шляпников.
8*
Одного его взгляда на полицейских было доста-
точно, чтобы попять, что происходит. Он в опроси-
те льно на нее посмотрел. Но если даже по-русски
сказать ему, что спрятала список в туалете,— слово
«туалет» поймут полицейские. Клозет? Но ватер-кло-
зет тоже не русское слово. Раздумывать было неко-
гда — счет шел на доли секунд. Русское слово «убор-
ная» знает одна из горничных.
Как это еще называется? Пусть грубо, ругатель-
но,— все равно, не время раздумывать. Чуть ие ска-
зала сортир и спохватилась. Нельзя. По-французски
сортир — выходить, еще догадаются. Натягивая пер-
чатки, в последнее мгновение вспомнила площадное,
стыдное название туалета — бог знает где и когда
слыхала его. Заставила себя холодно бросить изум-
ленному русскому и по-русски, что в таком-то месте
(бесстыдным именем назвала, не краснея), мол, там,
где вода, ищите.
— Не говорите по-русски! — закричал человек в
штатском. Он уже был в пальто и мягкой велюровой
шляпе.— Что вы сейчас сказали ему?
— Сказала, что заявлю протест против ваших
действий,— спокойно отвечала она.— Я, господа, к
вашим услугам. Пошли.
Меньше чем через час за ней тяжело и бесшумно
закрылась дверь одиночной камеры женской тюрьмы
Кюнгсхолмен. Из маленького забранного решеткой
оконца был виден кусочек озера Мелар. Тюрьма —
почти в центре Стокгольма.
Нравы тюрьмы были не очень строги. От заклю-
ченной пе скрыли, что арест ее наделал много шума
в столице. Опа попросила принести ей газеты. На этот
счет не было никаких запрещений, и ей принесли.
Правда, ни «Социал-демократа», пи «Набата». Над-
228 зирателытица достала две правых газеты «Ню Даг-
лиг Алехапд» и «Стокгольме Дагблад». Ага, все тот
же фельетонист Силене в «Стокгольме Дагблад» ме-
лет громы и молнии против злоупотребившей швед-
ским гостеприимством агитаторши Коллонтай. «Ню
Даглиг Алеханд» обрушивалась не только на Кол-
лонтай, но и на Брантиига. Оказывается, Брантинг
опубликовал резкий протест против ареста Коллон-
тай. В парламенте потребовал от правительства Хам-
мершельда отказа от намерения выслать Коллонтай
в императорскую Россию.
Как? Ее собираются выслать в Россию? Другими
словами, попросту выдать царским властям!
Потянулись нескончаемые тюремные дни, напол-
ненные мучительным ожиданием: вышлют или не
вышлют ее в Россию?
Раздался металлический скрежет дверного замка.
Потом, как всегда, бесшумно, будто во сне, отвори-
лась дверь. В камеру вошел белобрысый следователь.
Он должен сообщить фру Коллонтай, что по ре-
шению шведского правительства она навеки высы-
лается за пределы шведского государства. Ей запре-
щается когда бы то ни было возвращаться в Швецию.
— Навеки, фру Коллонтай! — многозначительно
повторил белобрысый швед.— Но по решению нашего
правительства вам предоставляется право самой на-
звать страну, в которую вы желали бы выехать.
Когда в камере осталась одна, успокоилась и ре-
шила, что разумнее всего ехать в Данию. И близко —
значит, денег надо немного (от ее литературных за-
работков оставались сущие пустяки). И по крайней
мере не чужая страна, есть знакомства. Оттуда и
снестись можно с товарищами в Швейцарии.
— В Данию, в Копенгаген,— сказала наутро.
Ей привезли все вещи, остававшиеся в пансионе
фру Карлссон, и предупредили, что переводят в 229
Мальма. Опа думала, что ей попросту разрешат вы-
ехать в Мальма и там сесть на копенгагенский паро-
ход. Но в Мальма ее отвезли в крепость. Опять тю-
ремная камера!
— Придется подождать, пока все будет оформ-
лено, фру.
Мальма! Четыре года назад шведы приехали в
Копенгаген, чтобы пригласить се сюда. Ее встречали
цветами. Ее, Вандервельде, Жореса... Она была знат-
ной гостьей города. Сегодня она в тюрьме Мальма
ждет высылки. Швеция изгоняет ее.
В Мальма, как и в Стокгольме, ей доставляли в
тюрьму газеты. Она прочла, что на съезде социал-де-
мократов ораторы говорили о ней.
— Могу ли я послать из тюрьмы телеграмму в
Стокгольм?
— Это не возбраняется, фру.
Она попросила отправить ее телеграмму: «Из
тюрьмы в городе Мальма приветствую ваш съезд
Александра Коллонтай».
Газета «Социал-демократ» напечатала ее теле-
грамму, но в это время пароход из Мальма уже до-
ставил Александру Михайловну через пролив в Ко-
пенгаген. На пароходе она снова почувствовала себя
свободной. И опять вспомнилось, как несколько лет
назад после торжеств Копенгагенского конгресса па
другом пароходе пересекала этот пролив в обществе
Жана Жореса и Эмиля Вандервельде. Жорес убит.
Вандервельде изменил идеям Интернационала. В Ев-
ропе — война...
В Копенгагене уже прослышали о высылке зна-
менитой агитаторши из Швеции. Газеты оказали ей
дурную услугу — раздули ее дело, сообщили, что вы-
сланная навеки из Швеции агитаторша Коллонтай <
прибыла в Копенгаген. Александра сняла было ком-
230
мату, ио когда на другой день хозяйка спросила ее
фамилию и она назвала себя, лицо хозяйки позеле-
нело от ужаса:
— Фру Кол-лон-тай? Та самая? Это вас — навеки
из Швеции?
— Да, но...
— Простите, фру. Не могу. Прошу вас освободить
комнату.
Другая хозяйка не обратила никакого внимания
на ее фамилию. Кажется, ничего даже не слыхала о
ее высылке. Но прошло два дня, и хозяйка встретила
ее очень расстроенная. Приходил человек из поли-
ции, подробно расспрашивал о новой жилице. Ока<
зывается, фру, вы были высланы из Стокгольма,
Очень сожалею, фру, ио мы не привыкли иметь дело
с полицией. Я вынуждена просить вас...
В отеле ей просто отказали. С трудом отыскала
еще одну комнату на окраине города. Хозяйка, вид-
но, нуждалась в деньгах — ни о чем ие расспраши-
вала. Но Александра обнаружила, что шпик ходит за
ней по следам. Все это не было похоже на Копенга-
ген 1910 года. И все-таки опа продолжала работать —
писать.
Как-то сочинила воззвание к женщинам. Никто
больше женщин не заинтересован в том, чтоб мир
воцарился на земле. Идеи пацифизма бродили в ней.
Всю силу своей пропагандистской страсти она вло-
жила в лозунг мира. Она призывала женщин всех
стран объединиться в борьбе за мир — прежде всего
за мир. Этот призыв к объединению женщин во имя
борьбы за мир был главенствующим в воззвании. Ей
казалось, что Ленин должен одобрить ее воззвание,
не сомневалась, что напечатает. Но он не одобрил и
не напечатал. «Очень благодарен Вам за присылку
листка»,— читала опа в его ответном письме. Чем 231
дальше читала, тем все более убеждалась, что Ленин
критически относится к се лозунгам мира и объеди-
нения.
«Вы соглашаетесь с лозунгом гражданской войны,
по-видимому, не вполне, а отводя ему, так сказать,
подчиненное (и пожалуй даже: условное) место
позади лозунга мира. И Вы подчеркиваете, что «нам
надо выдвигать такой лозунг, который объединял бы
всех».
Скажу откровенно, что я всего более боюсь в на-
стоящее время такого огульного объединительства,
которое, по моему убеждению, наиболее опасно и
наиболее вредно для пролетариата».
В первый момент она испытала неприятное чув-
ство, словно бы даже обиделась па Ленина. Но пере-
чла письмо раз и другой и однажды, заспорив с од-
ним датчанином — социал-демократом, поймала себя
па том, что отвечает ему аргументами из ленинского
письма. Вернулась домой и снова перечитала
письмо...
Ёыть большевичкой —- значит непрерывно учить-
ся. И непрерывно работать. Она написала статью
«Почему молчал пролетариат Германии в июльские
дни» и отправила в Берн, в редакцию «Коммуниста».
По смыслу это был ответ на ленинское письмо, пол-
ное согласие с Лениным. Потом написала статью о
левых скандинавских социал-демократах и переслала
ее в Париж в «Наше слово». Она продолжала писать,
выступать и постоянно искать пристанища. Датская
столица нехотя и негостеприимно принимала рус-
скую агитаторшу. Датские социал-демократы уже
«осторожничали». В январе 1915 года открылась
Международная социалистическая конференция ней-
тральных стран. Нейтральных. Коллонтай — рус-
232 ская... А Россия не нейтральная — воюющая страна.
Александру Михайловну пригласили участвовать в
качестве... гостьи. Ей показалось диким, что ее счи-
тают представительницей воюющей России. Пошла
на конференцию. Встретила норвежских социал-де-
мократов. Разговорились. Она посетовала на трудную
жизнь в Копенгагене.
— Так зачем вам оставаться здесь, камрад Кол-
лонтай? Едемте к нам в Норвегию. Ручаемся, что в
Христиании вам будет гораздо легче. Норвегия де-
мократичнее и Швеции и Дании. Особенно сейчас, в
военное время. Мы вам поможем.
В один из февральских дней, когда снег в горах
розовел под лучами зимнего солнца, Александра Ми-
хайловна сошла с парохода на вымощенную гранит-
ными плитами набережную норвежской столицы...
Глава гаестнадцатая,
Тихий Холъменполлеи
Ж? огда Коллонтай услышала,
•“что Хольменколлен — это
нечто вроде спортивного Акрополя, она смутилась:
ее совсем не интересует спорт. Ей нужно жилье,
недорогое, удобное. Главное, как можно более де-
шевое.
— Вы там его и получите, фру.
Она села в вагон электрички и минут через три-
дцать уже вышла на пригородной станции Хольмен-
коллен. На огромном, покрытом снегом холме над
Христианией пестрел на снегу поселок. Красные,
Синие, розовые, голубые, лиловые домики глядели
из-за заснеженных ветвей, из-за разноцветных дере- 233
вяппых заборов. Она остановилась, чтобы полюбо-
ваться сверху па сине-белую панораму города внизу
тщд холмом. В свете зимнего солнца отливал перла-
мутром незамерзший фиорд, чернели горбинки шхер.
Александра Михайловна глубоко втянула в себя чи-
стый, пахнущий снегом, сосной и солнцем воздух.
У нее был адрес Турист-отеля. Пошла через по-
селок наверх в сторону леса к отелю. Вдруг услыша-
ла звон бубенцов. Ее обгоняли одноконные санки.
Совсем как в России! Хорошо бы пожить здесь, но,
наверное, дорого. Название Турист-отель отпугивало.
И вдруг нечаянная радость: в филиале Турист-отеля,
в маленьком уютном темно-красном домике с бе-
лыми оконными рамами предложили комнату с завт-
раком за одну крону в день. О такой дешевизне и
мечтать не смела. Разумеется, оставила комнату за
собой и уже через десять минут получила от хозяй-
ки домика розовощекой фрекен Дуидас все необхо-
димые сведения: завтракать фру Коллонтай будет
здесь, обедать можно в главном доме Турист-отеля
или в кафе при Народном доме. Там, между прочим,
очень дешево (фрекен Дуидас с первого взгляда по-
няла, что для ее повой жилички небезразлична цена
обеда). Затем опа рассказала, что в одной из ком-
нат ее красного домика стоит пианино самого Эд-
варда Грига. Великий композитор очень любил этот
домик. Его комната пе сдается, в память Грига. Но
изредка вдова композитора приезжает сюда и играет
сочинения своего покойного мужа па его пианино.
Если фру Коллонтай поживет здесь месяц-другой,
опа, наверное, услышит, как играет фру Григ.
Александра начала устраиваться. Стол у окна с
видом на фиорд покрылся пачками рукописей.
Она чувствовала себя еще усталой после копен-
254 гагенских мытарств. Шведские тюрьмы вспомина-
лись, как беспокойный сон. Красота Хольменколле-
на, праздничный вид сосен в снегу, веселые голоса
лыжников, родной звон бубенцов радовали ее. Опа
пугалась собственной радости. А война? А бессмыс-
ленные убийства на фронтах в центре Европы?
Имеет ли она право хоть на минуту предаваться по-
кою, наслаждаться уютом, любоваться сиянием:
снега!
Недостаточно только писать. Надо действовать,
говорить, объединять людей против войны. Женщин
прежде всего. Круг ее встреч пока еще был ограни-
чен. Чаще, чем с другими, опа встречалась с фру
Ниссен: сразу сошлась с этой деятельницей жен-
ского движения. Александра напомнила фру Нис-
сен, что приближается восьмое марта, международ-
ный женский день. Что если организовать в этот
день митинг-демонстрацию женщин-социалисток?
Фру Ниссен ухватилась за эту идею.
«Но разрешат ли? — встревожилась Коллонтай.—
Не повторится ли то же, что было в Швеции?»
Ее успокоили. Норвегия несравненно демократич-
нее Швеции. Норвегия — единственная страна в Ев-
ропе, где не было крепостного права. Это наложило
печать па всю норвежскую историю, на характер
норвежцев.
8 марта она впервые выступила на митинге в
Христиании. Почти все христианийские газеты опи-
сали ее выступление. В основном писали о темных
бровях, о сияющих голубых глазах русской револю-
ционерки, о ее страстном красивом голосе и изящ-
ном платье. И только газеты Рабочей партии привели
содержание ее речи против войны...
Она вернулась в Турист-отель усталая, но до-
вольная. Не раздеваясь, прилегла на диван, почув-
ствовав сердцебиение. Не было сил раздеться. Оче-
235
видно, сказываются «шведские» волнения, неприят-
ности в Копенгагене. Одетая уснула на диване. Во
сне мучила мысль: что это играют такое знакомое
и где? Музыка — из самого детства... Сестра Женеч-
ка снова девочка, вовсе не умиравшая, не успевшая
еще стать знаменитой, играла за дверью. Никак не
могла вспомнить, как называется то, что играет
Женя... такое знакомое... милое... Вспомнила! Хоте-
ла крикнуть: «Марш гномов!» — ио не успела и от-
крыла глаза. Электрическая лампа под зеленым аба-
журом па столе у окна нолуосвещала комнату. Му-
зыка звучала и наяву. Играли где-то в глубине дома.
В дверь постучали, и па пороге возникла фигура
фрекеп Дундас. Она молча указала пальцем туда,
откуда слышалась музыка, прошептала благоговейно:
— Это фру Григ. Приехала утром.— И, ступая на
носках, вышла из комнаты. Вдова Грига играла, не
переставая, до глубокой ночи. После «Марша гно-
мов» зазвучали «Свадебный день», «Колыбельная»,
вся сюита «Пер Гюнт». И, наконец, фортепьянный
концерт ля-минор.
Утром Александра Михайловна позволила себе
небольшую прогулку. Вереницы салазок проносились
мимо нее по ледяным дорожкам в сверкающую до-
лину. Красные, синие, зеленые вязаные шапочки
юных лыжниц мелькали между бронзовыми ствола-
ми сосен. «Народ-юноша, народ, который никогда,
никогда не был рабом»,—с завистью подумала Кол-
лонтай. И сразу стало не по себе: вот она наслаж-
дается, отдыхает, любуется соснами, снегом, лыжни-
ками. А там на родине...
Дома застала почту из Берна и Парижа. Пришел
журнал «Коммунист» с ее статьей «Почему молчал
пролетариат Германии в июльские дни». В «Нашем
236 слове» статья о левых скандинавах. И деньги из
Берна Очевидно, придут и из Парижа. Можно бу-
дет обедать в Народном догме.
Прочтет ли Ленин ее статью о скандинавах? Про-
чтет-то прочтет, но узнает ли она его мнение? Опа
решила написать непосредственно Лепину. Позиция
левых скандинавов казалась ей очень важной. А тут
еще разговоры о повой конференции левых социали-
стов. И опа написала в Берн Ленину.
Не ожидала, что так скоро придет ответ. Опа по-
лучила его в конце мая, когда снег еще сиял па го-
рах. По склонам Хольменколлена уже водопадами
неслись потоки весенней воды. Фиорд сверху с вер-
шин Хольменколлена казался уже пе перламутро-
вым, а эмалево-голубым.
Лепин не разделял ее мнения о левых скандина-
вах. Он пе понимал ее удовлетворения их позицией.
«...Можно ли хвалить и находить правильной по-
зицию левых скандинавских социал-демократов, от-
рицающих вооружение народа?.. Как можно допу-
стить, чтобы революционный класс накануне соци-
альной революции был против вооружения народа?..
Как можно «признавать» классовую борьбу, пе по-
нимая неизбежность ее превращения в известные
моменты в гражданскую войну?
Мне кажется, надо бы собрать материал об этом
и выступить решительно против в «Коммунисте», а
для поучения скандинавов Вы бы потом напечатали
это по-шведски и т. д.
Хотелось бы знать об этом поподробнее Ваше
мнение».
Ленин не только делился с ней мнением о пози-
ции левых скандинавов. Он давал ей определенное
поручение, предлагал работу.
В новую, недавно купленную тетрадь опа взвол-
нованно записала:	887
«За этот год чувствую, что окрепли связи с ре-
волюционным крылом. Точно перейден какой-то ру-
бикоп. Это приобщение к тому революционному кры-
лу, которое будут многие годы поносить, клясть, про-
следовать. Быть может, на этом пути ждет много
новых страданий, боли, потребуются еще и жертвы!
Странно дрогнуло сердце, я с радостью прочла
письмо Ленина,— я знала, что это новый и б. м. тер-
нистый путь, но было радостно, путь серьезный. Так
надо».
—• Так надо,— сказала она себе, понимая, что
должна быть готова к жертвам.
Несколько дней ио отрываясь она писала бро-
шюру «Кому нужна война». Бели Лепин одобрит,
она напечатает ее по-шведски и по-норвежски для
скандинавов. И написав, отправила рукопись в Берн.
К пей стали приезжать из Стокгольма русские
товарищи с партийными поручениями. Втянули ее
в работу по «транспорту»: связи с норвежцами те-
перь у нее, да к тому же она уже говорила и по-
норвежски. Изучение языков давалось ой без уси-
лий — изучала легко, па ходу. Ей присылали для
перевода статьи Лепина — переводила главным обра-
зом на немецкий.
Самое сложное было переправлять литературу
в Россию. Получала ее чаще всего через Швецию
от связных. Часть посылала партийным группам в
разные страны — это было менее сложно. А часть
в Россию, на родину — это сложней. Очень шьиога-
ло то, что жила в Хольменколлепе — туристском
центре: здесь привыкли к любому люду. Связи на-
лаживались постепенно — старалась пе привлекать
к себе внимания. Никого не могли удивить ее посе-
щения Фолькетсхуза — Народного дома. Известно
238 ведь, что фру Коллонтай социалистка, политическая
эмигрантка, кому же, как не ей, посещать вечера в
Фолькетсхузе. Там и познакомилась со стариком мо-
ряком Апдерсеном. Он сам подошел к ней — слышал
ее прежде па митинге,— пожал с благодарностью
руку. Обругал Вандервельде (о котором наслышал-
ся во время своих плаваний), а заодно всех других
шовинистов, назвался «интернационалистом до моз-
га костей» и после нескольких встреч сказал, что
если может быть чем-нибудь ей полезен, то рад всей
душой... Присмотревшись к нему, Коллонтай реши-
ла, что Андерсену можно довериться. Андерсен ока-
зался бесценным «транспортировщиком». Однако
приезжать к ней в Хольменколлен она запретила, да
и не хотела, чтобы встречи их в Фолькетсхузе стали
заметны. Бывало часами просиживала в накуренном
зале портового кафе, дожидаясь своего старика. Ан-
дерсен познакомил ее еще с двумя-тремя такими же
старыми непьющими моряками. Все они жаждали
помочь мировой революции. С ними и отправляла
партийные материалы в Америку, во Францию, в
Голландию.
На Хольменколлене снег уже сошел. Но на севере
Норвегии, далеко за полярным кругом, у норвежско-
русской границы глубокий снег лежал обычно чуть
ли не до середины лета. Вернее, весна начиналась
там только в июне. Вот тут и возникла идея исполь-
зовать лыжников. У старого часовщика города Хри-
стиании Даниельсона, который однажды чинил ей
часы, оказался неожиданно широкий круг знакомств.
И к тому же он симпатизировал взглядам своей рус-
ской клиентки, о которой несколько раз читал в ле-
вой газете. Короче, Даниельсон стал для нее вторым
Андерсеном, может быть, даже еще более полезным.
— Получаете ли вы письма из Петербурга, фру?
— Очень редко, господин Даниельсон. Но все- 239
таки чаще, чем в Петербурге получают мои. Ведь я
политическая эмигрантка, вы знаете. И мои письма...
— Знаю, знаю, фру, и все понимаю. Я просто хо-
тел дать вам совет. Там на севере лыжникам ничего
не стоит перейти границу, знаете. Отдельные забро-
шенные хутора. И почти никакой пограничной
охраны.
Она насторожилась.
— Но где найти таких лыжников, господин Да-
ниельсон? У меня, конечно, ограниченные средства,
но я могла бы оплатить.
— Поверьте, фру, найдутся люди, которые будут
счастливы вам помочь.
Даниельсон привел к ней двух опытных лыжни-
ков. Они ни о чем се не расспрашивали. О, разумеет-
ся, они охотно доставят письма фру в Петербург.
В Фипмаркене перейти границу ничего не стоит.
Деньги? Но только на необходимые расходы в доро-
ге. И ни одного эре вознаграждения. Помилуйте,
Фру!
Через день лыжники Даниельсона выехали на се-
вер. Они уверяли, что отлично знают места, где без
труда перейдут границу.
И наконец, в ее жизнь вошла Эрика Ротхейм —
молодая норвежка с глазами цвета весенней воды
фиорда. С первой встречи она привязалась к Алек-
сандре, уже со второй стала ее помощницей. Она
разыскала старого железнодорожника Чарльза Линд-
лея, шведа с именем и фамилией англичанина, убеж-
денного левого социал-демократа. Он ездил на поез-
дах между Христианией и Стокгольмом и брался пе-
редавать пакеты Коллонтай верным людям в Сток-
гольме. Эти люди — железнодорожники, водят поез-
да от Стокгольма до станции Хаппараида на швед-
240 ско-финляндской границе.
— А уж там, фру, считайте, что ваша корреспон-
денция в Петербурге. Только скажите надежный ад-
рес в Гельсингфорсе, и пакет будет вручен. Думаю,
что из Гельсингфорса в Петербург ваши друзья су-
меют его доставить.
Норвежские порядки ничем не стесняли ее. Она
была вправе выступать где и когда угодно. Ее при-
гласили в Трондьем па конгресс Норвежской Рабо-
чей партии. И она поехала в северный город, древ-
нюю столицу Норвегии. Летние ночи здесь были еще
светлее, чем в Петербурге. Белой ночью она остано-
вилась в конце улицы Мунке-гаде перед поразившим
ее деревянным собором, построенным почти тысячу
лет назад. Она стояла замершая от удивления и вос-
торга, потом бродила по безлюдным улицам, дыша
смесью морского и горного воздуха. Белая ночь,
древний город, легкость воздуха, скалы над остекле-
невшей водой фиорда — все зачаровывало ее. Ухо-
дить не хотелось. Но завтра вечером ее выступление
на конгрессе. Надо поспать хоть немного. Она сде-
лала над собой усилие, повернула в гостиницу.
Весь следующий день сидела на заседании кон-
гресса, слушала, записывала, что говорили, обдумы-
вала, что скажет вечером. В перерыве пошла в го-
стиницу кружным путем через весь город, чтобы еще
раз полюбоваться деревянным собором и фиордом
у города и вдохнуть в себя удивительный воздух
Трондьема. Перед уходом на вечернее заседание
успела еще написать письмо в Петербург Щепкиной-
Купериик:
«Чем больше впитываю красоту Норвегии, тем
острее ощущаю желание, чтобы ты ее увидела.
Я знаю, ты бы ее полюбила. Через четыре дня еду
назад в Христианию, где жду твоей весточки. А пока
прерываю — надо бежать на вечернее заседание...» 241
На конгрессе говорила она по-норвежски:
— Мы, русские социалисты, не хотим победы
капиталистического правительства России так же,
как не хотим победы капиталистического правитель-
ства Германии. Мы не желаем победы ни прави-
тельству Франции, ни правительству Англии. Мы
стремимся к победе социализма. Мы, русские социа-
листы, работаем над созданием нового Интернацио-
нала — настоящего, рабочего. Мы надеемся, что но-
вый Интернационал явится силой настоящей револю-
ционной политики...
Она уезжала из Трондьема, полная впечатлений
от прекрасного города над фиордом и еще больше от
речей норвежских левых. В Троидьеме она встрети-
ла единомышленников. Ленинские идеи все заметнее
овладевали рабочими массами в этой стране.
«Надо будет написать об этом в Берн Владимиру
Ильичу»,—думала Александра Михайловна, смотря
в окно поезда, уносившего ее в Христианию.
Дома ее ждал сюрприз — да какой. На пороге
комнаты в Турист-отеле встретила ее Зоя.
В Христианию она ненадолго. Едет в Стокгольм.
Они еще не успели наговориться, Коллонтай
только привела себя в порядок после дороги, как
пришел Чарльз Линдлей — он только что из Сток-
гольма. Ему необходимо срочно — наедине — перего-
ворить с камрад Коллонтай. Зоя сказала, что пойдет
прогуляться по Хольменколлену и вернется через
час — полтора. Когда она вернулась, Александра
была чем-то озабочена и даже пе стала ни о чем рас-
спрашивать Зою. Только призналась, что «страшно,
ужасно рада ее приезду». Здесь хорошие, чудные
люди. У нее уже есть друзья.
— Но, понимаешь, Зоенька, никто из них не за-
?А2 менит тебя. Ты знаешь, мне как-то пришло в голову,
что дружба — это, в сущности, большое социальное
чувство. Именно социальное. Об этом надо будет еще
подумать. Может быть, написать об этом. Развить
эту мысль. Но совершенно нет времени.
Зоя видела, что Шуре не хватает времени. То к
ней приходили шведы, приехавшие из Стокгольма,
и она подолгу о чем-то перешептывалась с ними на
их родном языке, то часовщик из Христианин, Эри-
ка Ротхейм, даже какие-то лыжники, собиравшиеся
на север Норвегии. То Шуре срочно вдруг надо было
ехать на свидание в Христианийский порт пли в На-
родный дом.
А однажды — дней через пять после приезда —*
застала в комнате странную сцену. Сидел вернув-
шийся из Стокгольма долговязый швед с английскохт
фамилией Линдлей и примерял новую жилетку, ко-
торую только что принес старичок портной в черном
глухом сюртуке, похожий на священника.
Коллонтай сделала Зое знак молчать. Потом спро-
сила у Линдлея, хорошо ли он чувствует себя в но-
вой жилетке? Сможет ли в поезде не снимать ее?
— Помилуйте, фру. Раз надо — не сомневай-
тесь!— доеду. И в поезде не сниму. Как можно!
А в Стокгольме сам надену ее на того человека. Мо-
жете не сомневаться, фру.
С портным рассчитались. Он сунул деньги в кар-
ман, многозначительно сказал на прощание, что сам
считает себя врагом русского царя-деспота, и с по-
клоном удалился.
— У меня мало времени, фру,— заметил Линд-
лей.
— Сейчас, сию минуту. Снимайте жилетку. Сей-
час все будет готово.
Линдлей снял жилетку и протянул ее Коллонтай.
Зоя заметила, что с одного бока жилетка не зашита. 243
Александра бережно сунула в тайничок жилетки
между двумя слоями подкладки крошечный пакетик,
попробовала сквозь подкладку наощупь, убедилась,
что пакетик не прощупывается, и стала зашивать.
Проворила шов и протянула жилетку шведу.
— Надевайте и не снимайте ее с себя до встречи
в Стокгольме.
— Я полагаю, фру, что это все пустяки по сравне-
нию с тем, что приходится терпеть русским револю-
ционерам.
Пожав руки Александре и Зое, долговязый швед
удалился.
— Ты, конечно, хочешь знать, что это все зна-
чит? — начала Коллонтай после ухода Линдлея.
— Хотела бы, если...
— Если это возможно, ты хочешь сказать? Воз-
можно, хотя не во всех подробностях. Я только что
при тебе отправила в Петербург письмо нашим това-
рищам.
— Этот швед едет в Петербург?
— Нет. Он ездит только между Христианией и
Стокгольмом. Но это вполне наш человек. Очень на-
дежный. В Стокгольме Линдлей должен передать
жилетку другому. Именно тому, кто отправится в
Петербург. В Петербурге он вручит жилетку с паке-
тиком по адресу, который ему указан. Сначала была
мысль о чемодане с двойным дном. Но царская поли-
ция очень подозрительна. К счастью, хорошо одетые
туристы из Швеции не вызывают у нее подозрений.
А наш друг из Стокгольма производит именно такое
впечатление.
Но почему надо было заказывать жилетку для
этого друга в Норвегии, а не в Швеции? Не проще
244 было бы переслать с Линдаеем пакетик в Стокгольм,
и там друг сам мог зашить его за подкладку жи-
летки?
— Ну что ты, Зоенька! Чем дальше от Стокголь-
ма, тем меньше опасность, что о жилетке станет из-
вестно. Я не хотела, чтобы тот человек сам приезжал
ко мне. Он прислал мне кусок материи, из которой
у него сшит костюм, и мерку, я заказала портному
жилетку из этой материи. Нельзя рисковать даже
на йоту. Если бы все раскрылось, возможность свя-
зи с Россией для нас немедленно прекратилась бы.
Шадурская уезжала в Стокгольм с кучей поруче-
ний от Александры к стокгольмским товарищам.
Коллоптай не жалела, что в Стокгольм ей нельзя —
она полюбила Норвегию и чувствовала, что здесь
она нужнее, чем в какой-то другой стране, здесь она
может принести больше пользы.
В июле пришло письмо из Зёрепберга от Влади-
мира Ильича о подготовке конференции левых. И в
письме — задания Коллонтай:
«Дорогой товарищ! Вопрос о конференции «ле-
вых» двигается. Была уже 1-ая Vorkonferenz * и на
носу 2-я, решающая. Крайне важно привлечь левых
шведов (Хё г лунда) и норвежцев.
Будьте добры черкнуть (1) солидарны ли мы с
Вами (или Вы с ЦК), если нет, то в чем и (2) возь-
метесь ли привлекать «левых» скандинавов... Мы не
можем стоять за лозунг мира, ибо считаем его ар-
хипутаным, пацифистским, мещанским, помогаю-
щим правительствам (они хотят теперь одной рукой
быть «за мир», чтобы выпутаться) и тормозящим
революционную борьбу.
По-нашему, левые должны выступить с общей
идейной декларацией (1) с обязательным осужде-
* Предварительная конференция.
пием социал-шовинистов и оппортунистов; (2) с про-
граммой революционных действий (сказать ли: граж-
данская война или революционные массовые дейст-
вие—не так уже важно) — (3) против лозунга «за-
щиты отечества» и т. д. ...Если не согласны с этой
тактикой, черкните тотчас 2 слова.
Если согласны, возьмитесь перевести (1) мани-
фест ЦК (№ 33 «Социал-Демократа») и (2) берн-
ские резолюции (№ 40 «Социал-Демократа») на
шведский и норвежский и снестись с Хёглупдом,—
согласны ли они ла такой базе (из-за частностей,
попятно, мы не разойдемся) готовить общую дек-
ларацию (или резолюцию). Спешить с этим надо
сугубо.
Итак, жду ответа.
Всяческие приветы.
Ваш Ленин».
Единственное, что ее удивило в этом письме,—
это вопрос Лепина, возьмется ли она? Да как он еще
может спрашивать! Опа признательна ему, что де-
лится с ней, заваливает ее поручениями, торопит.
Только засела за перевод и вызвала Хёглунда
для переговоров, как снова письмо от Ленина, и тоже
из Зёренберга. Ленин писал, что деньги ей высы-
лают, и благодарил («большое спасибо») за вести
из России. Это были те самые вести, что лыжники
доставили ей пз Финляндии: в Петрограде продол-
жает выходить «Пролетарский голос» — нелегаль-
ный орган Петербургского комитета РСДРП. Лыж-
ники привезли первый номер, вышедший еще в фев-
рале, с манифестом ЦК РСДРП «Война и российская
социал-демократия».
Из Стокгольма приехали Хёглунд и Стрем. Алек-
245 сандра Михайловна устроила в тихом Хольменкол-
лене под видом веселого пикника совещание швед-
ских и норвежских левых. К этому времени уже пе-
ревела на норвежский и шведский ленинский мани-
фест, передала перевод участникам совещания. Она
предложила им составить текст декларации для
предстоящей в Циммервальде конференции левых.
— Но может быть, камрад Коллонтай поможет
нам: составить ее? — попросил Хёглунд.
В сущности, она написала им проект декларации,
и они ее приняли как свою. О господи, кто же она?
Русская? Шведка? Норвежка? Немка? Дочь мира.
Пусть нет у нее семьи. Ее семья — весь рабочий
класс человечества. Пусть потеряла дом — приобрела
целый мир. Не дом, но мир. А все-таки в этом мире
есть край, куда тянет ее сильнее всего. О нем вспо-
минает чаще, чем о других. И даже то, что для скан-
динавов написала декларацию, нужно ее России.
И это во имя будущей (ие за горами уже) револю-
ции русской...
«Дорогая А. М.! — писал Легши в начале авгу-
ста.— Очень рады мы были заявлению норвежцев
и Вашим заботам о шведах...»
Письма Ленина с каждым разом становились все
дружественнее, все теплее. Она чувствовала, что он
ценит ее, проникается к ней все большим довернем.
В конце августа Ленин сообщил, что долгождан-
ная конференция в Циммервальде состоится пятого
сентября (причем пе предварительная, а «самая кон-
ференция» ).
«Вы должны напрячь все усилия, чтобы поста-
раться послать сюда Хёглунда или самого левого п
самого прочного норвежца...»
Ленин собирал силы, чтобы дать решительный
бой в Циммервальде. Вскоре пришли вести о кон-
ференции в Циммервальде. «Ее» скандинавы — швед 247
Хёглунд и «прочный норвежец» Нерман на конфе-
ренции были с Лепиным. Она так и записала в своем
дневнике: «мои скандинавы». Значит, не зря пора-
ботала с ними.
Она продолжала с ними работать. Не реже одно-
го-двух раз в неделю обстоятельно беседовала с нор-
вежскими товарищами в Фолькетсхузе. Возвраща-
лась из Фолькетсхуза обычно поздно вечером элек-
тричкой и минут двадцать шла по Хольменколлену
от станции пригородной железной дороги до своего
красного домика. Однажды увидела у дверей Турист-
отеля поджидавшую ее фрекен Дундас. Хозяйка
была явно чем-то встревожена.
— Вам телеграмма, фру Коллонтай. Из Нью-
Йорка. Опа на столе в вашей комнате. Надеюсь, ни-
чего неприятного.
Из Нью-Йорка? Но кто мог ей телеграфировать пз
Нью-Йорка? Коллонтай быстро прошла к себе, про-
чла телеграмму. Немецкая левая секция Американ-
ской социалистической партии приглашала ее читать
в Америке лекции против войны. Все расходы по по-
ездке оплачивает Американская социалистическая
партия. Но ехать, плыть пароходом, когда чуть не
ежедневно газеты сообщают о том, что немцы торпе-
дируют в океане мирные пассажирские суда! Под-
вергать себя серьезной опасности? И тотчас рассер-
дилась на себя. О чем она думает? Надо думать о
целесообразности. Принесет ли это пользу партии, ре-
волюции? Но кто мог ответить па этот вопрос лучше,
чем Ленин! Разумеется, она тотчас напишет ему,
спросит его совета. Вот уж не ожидала — в Америку!
Когда фру Дундас постучалась к ней, Александ-
ра сидела и писала письмо в Швейцарию.
-- У вас никаких неприятностей, фру? Эта аме-
248 риканская телеграмма почему-то взволновала меня.
•— Неприятностей? Нет, фрекен Дуидас. Ника-
ких. Просто меня приглашают в Америку.
— В Америку!—ужаснулась фрекен Дуидас.—
Сохрани вас бог, фру, ехать в такое время в Америку.
В газетах пишут такие ужасы о морских путешест-
виях. Немцы, говорят, топят пи в чем не повинных
людей.
— Я еще не решила, еду ли я. Вот пишу своим
добрым друзьям, как они посоветуют.
Она с нетерпением ждала ответа от Ленина.
Одобрит ли он ее поездку? Или отговорит ехать?
Первый ленинский отклик пришел из Стокголь-
ма. Ленин написал Шляпникову в Стокгольм, и
Шляпников поспешил сообщить Коллонтай, что у
Ленина немалые надежды на ее поездку. Кстати,
Владимир Ильич спрашивал, согласится ли она «по-
мочь нам устроить в Америке английское издание
нашей брошюры?» Вскоре Александра Михайловна
получила из Швейцарии брошюру «Социализм и
война» на немецком языке. Она должна забрать по-
лученные экземпляры в Америку и распространить
их там — продать в пользу партии. И должна также
перевести эту брошюру на английский язык и по-
пытаться издать ее в Америке.
Успеет ли до отъезда? Впрочем, если не успеет,
будет работать на пароходе. В конце концов, две пе-
дели пути — достаточный срок. Опа вновь перечи-
тала уже знакомую брошюру.
«Это платформа,— записала она в своем дневни-
ке.— Я еду «подкованная» и горю нетерпением дать
бои шовинистам. Наша платформа — единственная,
которая может вывести пролетариат из тупика со-
циал-шовинизма» .	249
Американцы обещали прислать деньги, по пере-
вода все не было. Она уже начинала тревожиться —
пе отменена ли поездка?
Встревожен был и Владимир Ильич. Он и по
скрывал, что очень заинтересован в ее поездке.
«Дорогая Александра Михайловна! Очень будет
жаль, если Ваша поездка в Америку окончательно
расстроится. Мы строили па этой поездке немало
надежд...»
Наконец пришли деньги из Америки. Она стала
готовиться к отъезду, заказала билет на пароход,
прикинула, что до отъезда надо написать что-то око-
ло сорока писем. Досадовала, что придется уехать,
так и не дождавшись отклика Л спина па свою бро-
шюру «Кому нужна война», которую недавно отпра-
вила ему. Пройдет немало времени, прежде чем Кол-
лонтай узнает, что Владимир Ильич станет редакто-
ром ее работы.
Надо привести в порядок, собрать, уложить горы
бумаг — накопившийся за это время архив,— и по-
стараться уместить в чемодане кипу партийной лите-
ратуры, необходимой ей в путешествии по Америке.
Америка... Никогда опа не уезжала так далеко.
В Европе все было знакомо, понятно. На этот раз
предстояло работать в незнакомом заокеанском мире.
Денег было в обрез. Придется экономить еще
больше, чем в Норвегии. Только бы добраться до
Нью-Йорка!
Уже ничто не задерживало ее. Перевод брошю-
ры «Социализм и война» она закончит на пароходе.
Надо успеть ответить на письма, прежде всего Зое
Шадурской: та в ужасе от решения Александры
ехать в Америку. «Ты погибнешь. Немцы пустят
тебя на дно морское, как пустили уже множество
250 людей до тебя». В последнем письме совсем рассер-
дилась на упрямство подруги: «Ну и черт с тобой.
Езжай и иди ко дну». А сквозь ругань так и просве-
чивает боль и страх за подругу.
Александра написала Зое, что норвежские паро-
ходы стараются не попадаться на глаза немцам. Вот
только неприятно, что заходят па английские ост-
рова Шетланд. Не было бы проверки! Не снимут ли
ее с парохода «союзники» России?
Грустно было покидать милый красный домик па
Хольмепколлене. Но она еще вернется сюда, непре-
менно вернется. Опа оставляла у фрекен Дундас все
своп рукописи, книги.
— Можете быть спокойны, все сохранится как
нельзя лучше. Будьте спокойны, фру,— говорила,
утирая слезы, добрая фрекен Дундас.
Эрика Ротхейм пыталась отговорить ее от по-
’ ездки:
— Поймите, что каждый день тонет не меньше
четырех норвежских пароходов, камрад Коллонтай.
Я дивлюсь вашему мужеству. Но мне страшно за вас.
Надо было еще успокаивать Эрику.
Наконец она выехала из Христиании в Берген.
Город па берегу океана встретил ее дождем и холо-
дом в гостиничном номере. Досадовала, что в ожи-
дании парохода приходится тратить деньги на гости-
ницу. Город сквозь сетку дождя показался ей скуч-
ным. Она не стала его осматривать, сидела в гости-
нице и продолжала переводить на английский бро-
шюру «Социализм и война».
В канун отъезда в гостиницу принесли одновре-
менно телеграмму от Миши из Петрограда и фиалки
от фрекен Дундас. Милая Дундас заказала фиалки
по телеграфу. И в этот же день в газетах сообщения
из Москвы о стачке трамвайных рабочих, на заводах 251
«Динамо», «Гном», «Сальмеон» и на других. Что если
уже начинается?
На следующий день с букетиком фиалок в одной
руке и с большим чемоданом в другой она поднима-
лась по трапу па борт океанского парохода «Бергенс-
фиорд».
Глава семнадцатая
Америка
О каюте второго класса их бы-
"ло четверо. Две недели пути
в океане с тремя чужими, незнакомыми женщинами.
Мать и дочь — молчаливые финки. Третья — бого-
боязненная старуха из Нарвика; целые дни опа не
расставалась с молитвенником в дешевом коленко-
ровом переплете, сидела на своей койке, шепча мо-
литвы. Сначала ее бормотание раздражало Алексан-
дру. Потом опа так привыкла не обращать на ста-
руху внимания, что, когда финки выходили на
палубу, а старуха продолжала молиться, Александра,
лежа на своей койке, принималась за перевод бро-
шюры. Приходилось мириться с тем, что на пароходе
у нее нет своего угла. Когда финки возвращались в
каюту, она запирала рукопись в чемодан и поднима-
лась на палубу. Первые дни океан был тих, и опа
разгуливала по палубе, наслаждаясь морским возду-
хом и малахитовой водной пустыней. Среди пасса-
жиров оказалось немало русских. Кто они? Коммер-
санты, промышленники или агенты правительства?
Пассажиров первого класса она сторонилась:
чванливые, самовлюбленные господа. И на уме толь-
ко одно: чем бы время убить в дороге — маскарады,
любительские концерты, дорогие ужины в ресторане.
252 Она торопилась закончить перевод брошюры: пого-
варивали, что не сегодня-завтра непременно «кач-
нет». Если начнется качка, о работе придется забыть.
И работала теперь даже в присутствии финок.
Дня за три до Нью-Йорка «тряхануло». Выбе-
жала на палубу — на воздухе стало легче. Стояла,
вцепившись руками в борт парохода. Вспененные
зеленые валы ходили перед глазами. Небо поминут-
но запрокидывалось и лезло куда-то под корму ко-
рабля. Она еле удерживалась на ногах и все-таки не
решалась спуститься вниз — в каюте еще тяжелее.
Но ночью невозможно оставаться на палубе. Волей-
неволей приходилось идти в каюту, ложиться на
койку и до самого утра чувствовать головокружение,
тошноту и завидовать финкам, не страдавшим от
качки.
В теплое октябрьское утро, пошатываясь, вышла
па палубу и облегченно вздохнула: океан у берегов
Америки успокаивался. Он весь еще был взрыхлен-
ный, перепаханный, покрытый мелкими пенными
гребешками. Но небо уже неподвижно висело над
ним, все более очищаясь от облаков. В осенней дым-
ке навстречу «Бергенсфиорду» медленно плыла по
воде статуя Свободы с факелом в торжественно под-
нятой руке. За ее спиной сипели дымчатые небо-
скребы Манхеттена...
«Бергенсфиорд» медленно подваливал к пристани
Нью-Йорка. Встречавшие сразу узнали Коллонтай,
подхватили чемодан, что-то ей говорили. Александра
Михайловна с трудом понимала их. На суше ее стало
качать еще больше, чем на пароходе. Только бы по-
скорей в гостиницу. Только бы на час, на один толь-
ко час прилечь, отдохнуть, избавиться от этого не-
сносного ощущения. Отель был в центре Нью-Йорка,
окруженный фантастическими громадинами из же-
лезобетона, камня, стекла.
253
Сказали, что зайдут за пей часа через два. Пусть
два часа геноссип отдыхает. Ауфвидерзеен. Опа пе
сразу сообразила, почему они все говорят по-немец-
ки. Ведь это Нью-Йорк, Америка. Ах да... Она при-
глашена немецкой федерацией Социалистической
партии Америки.
Прилегла, только сняв туфли. И сразу отдалась
качке. О господи! Даже в гостинице па постели про-
должает качать. Вскочила, пошла под душ. Стало
легче. Начала распаковывать чемодан.
Обрадовалась, когда товарищи из «Дейче шпрах
группе» * пришли к пей и, усевшись, принялись об-
суждать темы ее выступлений в Америке. Один из
них, Дрейфус, был практическим организатором по-
ездки. Дрейфус производил впечатление маклера,
комиссионера, по представился как немецкий социал-
демократ, эмигрировавший в Соединенные Штаты.
Теперь он — редактор чикагской немецкой социал-
демократической газеты «Арбейтер Цейтупг» **. Он
долго и внушительно говорил о том, что партия рас-
считывает па доход от лекций гепоссии Коллонтай —
о разумеется, разумеется, также и на пропагандист-
ский эффект. Коллонтай так и не поняла, что больше
интересует Дрейфуса — доход или пропагандистский
эффект. С деловым видом он изложил ей условия
оплаты ее выступлений. Партия оплачивает дорогу
и гостиницы, и, кроме того, Коллонтай будет полу-
чать по три доллара в день. Немного, конечно, но
достаточно для того, чтобы быть вполне сытой. Весь
доход с ее лекций поступает в пользу немецкой фе-
дерации СПА. И еще одно небольшое условие. Она
пе имеет права выступать в пользу кого бы то ни
* Группа немецкого языка.
** «Рабочая газета».
254
было без разрешения устроителей поездки. Алек-
сандра Михайловна пожалела, что с самого начала
пе договорилась об условиях. Надо было, чтобы до-
ход от лекций хоть частично шел также в партий-
ную кассу РСДРП. Но сейчас уже было поздно вы-
говаривать иные условия. Дрейфус с первой же
встречи не понравился ей. Симпатичнее показался
Людвиг Лоре, фактический редактор другой немец-
кой газеты — «Фольксцейтунг». Не Дрейфусу, а ему
пришло в голову, что Коллонтай во время ее разъез-
дов по Америке надо будет иметь какой-то постоян-
ный адрес, по которому она могла бы получать кор-
респонденцию из Европы. И он предложил ей свой
собственный адрес. Она подумала, что сегодня же
надо сообщить всем своим, чтобы писали ей по адре-
су Лоре. Владимиру Ильичу — в первую очередь.
Так и пе получила его письма об исправлении ру-
кописи «Кому нужна война».
Вся левая «дейче группе» стояла на интернацио-
нальных позициях. Она перечислила темы своих вы-
ступлений, и они тотчас одобрили их. «Мировая
война и будущее социалистического интернациона-
ла», «Кому нужна война», «Война и будущее рабо-
чего движения», «О положении в Европе».
Дрейфус сделал ей комплимент. «О, у вас огром-
ный диапазон!» Опа ответила, что давно подготов-
лена к этим докладам. В сущности, вся жизнь была
подготовкой к ним.
Немцы поднялись, посоветовав ей отдохнуть пе-
ред вечерним выступлением. Как? Сегодня уже вы-
ступать? С корабля на бал?
Дрейфус был удивлен:
— А как же иначе? Ведь вы получаете деньги,
начиная с сегодняшнего дня. Партийные денежки,
геиоссин Коллонтай.
255
Ее первое выступление в Нью-Йорке имело успех.
Сбор был полный, ей аплодировали. Дрейфус, поти-
рая руки, говорил: «Хорошо, хорошо». Но она пе
была довольна собой. Не приходило то, что она так
любила — когда вдруг в нее словно вселялся чудодей
и учил, как говорить сильнее и четче, подсказывал
слова, направлял голос. Сказалась физическая уста-
лость. По правде, могли бы дать ей хоть день отдох-
нуть после многодневного утомительного плавания.
Ночью в постели ее продолжало качать, перед гла-
зами ходили сине-зеленые валы воды, играли пен-
ные гребешки... Утром поднялась с головной болью.
Несколько дней подряд — речи в Нью-Йорке, по-
токи записок, устных вопросов, аплодисменты, по-
хвалы Дрейфуса и Лоре. И недовольство, недоволь-
ство собой. Наконец, в последний вечер прорвало.
Она обрела себя. Говорила, горела и чувствовала,
что ее горение передается слушателям. Она не до-
казывала, она увлекала слушавших. Открывала им
путь к революции, пророчила близкую победу со-
циализма.
Вам, рабочим, война не нужна. Она нужна тем,
кто эксплуатирует вас, кто собирается эксплуатиро-
вать ваших детей. Вы видите, что война не сегодня-
завтра подступит из-за океана к вам. Она достигнет
вас даже в Америке! Еще немного, и Америка будет
вовлечена в войну. Все достижения нашей цивили-
зации брошены в костер войны! Только рабочий
класс всего мира, объединившись, в состоянии оста-
новить ее. Только пролетариат способен покончить
с этим безумием. У рабочего класса нет и не может
быть иного отечества, кроме отечества социализма.
И мы должны превратить эту войну в войну за побе-
ду рабочего класса, в войну против тех, кто разжег
256 ее, кто богатеет на крови и несчастиях миллионов
трудящихся! Мы хотим мира, свободы и счастливой
жизни людей. Есть только одно слово, которым объ-
единяется все, чего мы хотим. Это слово «социа-
лизм» !
Опа уходила с последнего нью-йоркского митин-
га, чувствуя, что отдала сейчас людям частицу себя.
За немногие пью-йоркские дни успела познако-
миться со множеством людей. Но, кажется, ли один
из них пе произвел на нее такого большого впечат-
ления, как Юджин Дебс. Это был старый, лет ше-
стидесяти, руководитель левого крыла Американ-
ской социалистической партии, убежденный интер-
националист. С ним она сразу нашла общий язык.
Оп был ярый противник войны, антимилитарист,
очень популярный в среде американских рабочих.
Когда Дебс говорил, глаза его загорались внутрен-
ним огнем, он молодел. О Дебсе ей рассказывали
как о человеке безмерной смелости и прямоты.
«Жаль, что среди руководителей американских
рабочих так мало Дебсов»,— подумала Коллонтай.
Мало? В сущности, второго такого в Америке опа
не встречала. Разве что Хейвуд — бунтарь, фантазер,
романтик. Хейвуда опа помнила еще по Копенгаге-
ну, выступала с ним на митингах в 1910 году. И сей-
час встретились очень тепло, как старые друзья.
На следующий день Коллонтай уезжала в Чика-
го. Поезд летел по берегам широких рек, мимо за-
дымленных городов, полей, ферм, так не похожих
на русские хутора, деревни. Все было чужим, непо-
нятным...
Выступала в Чикаго и не успела осмотреть го-
род. Говорила в Расине — и не видала Расина.
В Мильвоке — два собрания в один день, и на двух
языках. Для писем оставляла дорожное время.
Только в поезде успевала собраться с мыслями. 257
9 9м. Миндлип
Выехав из Мильвоке, в поезде писала Ленину и
Крупской в Верп, что делает все возможное, чтобы
побудить «Американскую партию примкнуть к Цим-
мервальдской резолюции...»
Писала: «Здесь в Мильвоке встретила русских
рабочих — большевиков». Хотела было еще приба-
вить, что в Мильвоке на нее опять пахнуло обычной
русской колонией с ее местными дрязгами, интере-
сами. Подумала — и воздержалась.
Три недели прошли в бешеной скачке по горо-
дам. Не всегда были только аплодисменты, всегда —
усталость. В Чикаго яростно спорила с Бергером и
с поляками — «шовинистами высокого градуса», как
назвала их в письмо к Крупской. Бергер — амери-
канский социалист, журналист, австрийский эмиг-
рант, стал. лидером правого крыла Социалистиче-
ской партии Америки, противником Циммервальда...
За двадцать один день в Америке — двадцать три
выступления! Да еще переезды из города в город.
Откуда только силы брала.
«Так надо! — говорила она себе.— Так надо».
Опа не успевала приглядеться к городу, в кото-
ром выступала. Все города сливались в памяти в
одни общий город. В один общий гостиничный но-
мер сливались все номера гостиниц, в которых она
едва успевала отдохнуть. В один общий зал слива-
лись все залы, в которых она выступала. Ночью при-
ехала в Сан-Луис — прочитала лекцию, два-три часа
поспала в гостинице, а наутро уже мчалась в Ден-
вер. Приехала в полседьмого вечера, а в восемь была
на трибуне. На другой день снова лекция. Утром
чуть свет уже па вокзале: уезжала в Лос-Анжелос.
Трое суток в поезде. Приехала в половине третьего,
а в три — выступление.
258 Да, Дрейфус, этот «партийный» делец, решил из-
влечь из нее всю возможную пользу. Опа ужо по
могла думать о нем без досады. В конце концов это
было жестоко, так эксплуатировать ее, пе ио-това-
ршцески. Русские никогда не позволили бы себе по-
ступать таким образом, Ей не только не давали сво-
бодных дней, по даже не обеспечивали часа отдыха
перед выступлением. Ни единого вечера для себя!
Хотелось отдышаться, почитать, подумать, просто
отдохнуть. Нельзя.
Но принималась за письма — их могла писать
только в пути,— и мысли как-то рассеивали уста-
лость, недовольство Дрейфусом, печаль. После схват-
ки с польскими шовинистами в Чикаго писала в Пе-
тербург Щепкиной-Куперник (когда-то дойдет до
нее!):
«Знаешь, мне кажется, что мы живем сейчас в
эпоху реформации, религиозных войн, перехода от
средних к ношам векам. Это перелом человеческой
истории, сдвиг. Новое созидается, растет и крепнет
в мире. Историк скажет: люди в эпоху великой
войны жили и не понимали, что они накануне все-
мирного исторического сдвига, что они вступают в
новую историческую эпоху. Более чем когда-либо
убеждаюсь, какой прочный научный фундамент у
той исторической школы, последовательницей кото-
рой я являюсь. Как много эта школа дает для того,
чтобы охватить события и найти утешение в гори-
зонтах будущего!»
За письмами опа отдыхала. На это время все
дурное забывалось. Вот только ни в каких «гори-
зонтах будущего» не утопить тоски по сыну...
Она откидывается к спинке кресла в своем полу-
пустом вагоне с местами для дневного сидения и
смотрит в окно. За стеклом — по-осеннему опусте-
лые поля Иллинойса. Далеко позади закоптелый, 259
9\
грохочущий, какой-то античеловечески громадный
Чикаго. Позади принаряженный, скучный, прибран-
ный Сан-Луис. Ей неуютно в Америке.
Солнце тускло светит сквозь серую дымку. Ветер
па полях поднимает тучи ныли, прорывается в щели
вагона. Маленькие станции засыпаны пожухлой
листвой. Бурая пересохшая земля молит о дожде.
Изредка вдруг промелькнет хуторок: аккуратные хо-
зяйственные постройки, пруд или колодец. Серый
двухэтажный дом одиноко стоит среди оголенных
после уборки полей.
Раза два или три поезд проносился через малень-
кие городки. Несколько безлюдных улочек с одно-
этажными деревянными домиками, площадь с рату-
шей, многооконное здание школы. Главная улица —
конечно, Маркет-стрит, не иначе! — с дешевыми лав-
чонками. И снова унылые осенние поля. Словно не-
чаянно заглянула с черного хода в жилые комнаты
чужого дома...
Ярче всего останутся в памяти предмостья Сап-
Луиса, где живут «черные». Пыльные улицы с вы-
щербленными тротуарами, покосившиеся деревян-
ные домики, много питейных заведений — салунов.
На крылечках сидят и судачат крупные, широко-
костные негритянки с черными курчавыми волосами.
Монт-Олив, городок шахтеров, огорчил Александ-
ру Михайловну. Почти все население городка —
немцы. Ее слушатели и не скрывали, что желают
победы Германии. Она записала в своей дневнико-
вой тетрадке: «...много немецкого самохвальства.
Я устаю от их мелкомещанского духа, от самодо-
вольства и отсутствия революционности».
Монт-Олив — пе Чикаго. Она не только осмотре-
ла его — изучила. Прошлась по нему из конца в ко-
260 нец. Городок небольшой — тридцать тысяч жителей,
все шахтеры. Широкая улица деревянных коттед-
жей. Два каменных здания — школа и «Храм тру-
да», попросту клуб. Коллонтай поселили в харчевне
с громким названием Городской отель. «Сити-
отель»— двухэтажный деревянный домишко с ком-
натами в духе финских постоялых дворов: деревян-
ная кровать, таз, кувшин с отбитым носом, стол,
стул. Вот и вся обстановка — и та сомнительной чи-
стоты. Но зато есть электричество.
В комнате было душно, несмотря на конец ок-
тября. Она вышла и уселась на ступеньках крыльца
с дневником па коленях, с карандашом в руке.
И снова поезд. Она едет в Город Соленого Озера.
Исполинские зевы каньонов, причудливая лепнина
Скалистых гор вызвали в ее памяти уроки географии
в детстве. Географией опа всегда увлекалась. Она
ехала в «обозревательпом вагоне» с открытым бал-
коном. Пристроилась писать на балконе. Писала и
в то же время любовалась открывшейся вдруг бар-
хатной пустыней, перерезанной дикими горами неж-
ных тонов — от цвета увядших роз до блекло-зеле-
ного... Проносились станции с пальмовыми, кактусо-
выми садами. Она вышла па станции Казадель-Де-
зерто позавтракать и восхитилась завтраком: дыня,
чечевичные лепешки и что-то еще непонятное. Но
вкусное, вкусное...
На днях получила письмо от Крупской. Лоре пе-
реслал его из Нью-Йорка. И в поезде между Сап-
Франциско и Портлэвдом Александра Михайловна
писала ответ. Жаловалась, что до сих пор не полу-
чила обещанную литературу — брошюры Владимира
Ильича о войне на немецком и русском языках, а
также номера «Коммуниста». При разъездах можно
было бы устраивать продажу литературы. Досадо-
вала в письмах, что с самого начала не выговорила 261
иных условий: чтобы доход от лекций поступал не
только в кассу «дейче группе», по и в «нашу» пар-
тийную кассу. Признавалась в тоске по России, в
том, что рвется назад, хотя бы в Норвегию.
«Прорываю, очень трясет. Как ваше здоровье,
дорогая Надежда Константиновна? Я часто о Вас
думаю. Теплый привет обоим Вам».
В конце ноября поздно вечером Коллонтай вы-
шла из вагона на перрон вокзала в Сап-Фрапцпско —
Фриско, как называли этот город американцы. Двое
немецких рабочих встретили ее. Один из них взял
большой чемодан, другой подхватил чемодан по-
меньше, и ее повели к остановке трамвая. Товарищ
с большим чемоданом тащился следом: чемодан был
тяжелый, набит брошюрами, книгами, рукописями.
Сквозь окна трамвая она видела залитые светом
многолюдные улицы. Вышли возле отеля «Гарии».
Но в отеле свободных комнат не оказалось. Поехали
дальше. На какой-то темной улице нашли подозри-
тельную гостиницу, явный притон. Номер был так
грязен, что Коллонтай отказалась остаться тут. Нем-
цы пожали плечами. «Не все ли равно где ночевать?»
Повели в знакомую нм ночлежку, сняли какую-то
конуру за 50 центов. Неудобно было снова отказы-
ваться. Коллонтай сказала, что остается. Провожав-
шие попрощались с ней до утра. Опа с отвращением
огляделась: клетушка с нечистой кроватью и заса-
ленным ковриком на полу. Холодно. Сыро. Лечь не
решилась. Присела на табурет. Сидела, набросив на
плечи шарф, мерзла и думала. Какие только мысли
по приходили в голову ночью в этой грязной кле-
тушке.
Думала о будущем. Перенеслась мысленно в со-
циалистическую страну, где люди занялись наконец
262 наукой о человеческой душе. Они изучали «законы»,
по которым достигается се высшее развитие, исполь-
зовали все потенциальные дремлющие силы души.
Да, да, когда у человечества отпадут насущные ма-
териальные заботы о каждом дне, оно займется раз-
витием духа! Пусть этот дух есть только нервная
энергия, но опа сильнее всякой другой!
Вспомнилась выставка садоводства, на которой
побывала недавно в каком-то американском городе.
Каких красок, какого разнообразия форм пе придаст
опытный садовод нолевому невзрачному цветку!
О, будущее человечество еще узнает, на что способна
человеческая душа, если ею займется опытный са-
довод-воспитатель, социалист. И особенно, если эта
его забота будет повторяться из поколения в поко-
ление.
Опа поднялась, чтобы размяться и хоть немного
согреться. Нет, невозможно дольше оставаться в этой
ночлежке. Она тут вовсе окоченеет. В шесть утра,
пе дождавшись рассвета, пе выдержала, пошла ис-
кать комнату. С чемоданами в руках по темным
улицам Сап-Фрапциско ходила в поисках комнаты.
Останавливала встречных, расспрашивала трамвай-
пых кондукторов. На нее смотрели с нескрываемым
подозрением. Странная женщина. Ночью с двумя
чемоданами в руках бродит по городу, ищет при-
станище. Наконец набрела на какой-то отель. Сняла
комнату, когда уже наступило утро. Вдруг спохва-
тилась, что за ней придут в ночлежку. Побежала
в редакцию немецкой партийной газеты. Адрес дал
ей еще Дрейфус в Нью-Йорке. Слава богу, вчераш-
ние товарищи тут, в редакции. Они уже нашли для
нее новую комнату. Одни из немцев сказал о ноч-
лежке, из которой она бежала: «Я там однажды
прожил три недели. Очень приличный дом, но, знае-
те, дорого». Дорого? 50 центов для пего дорого? 263
А омерзительная ночлежка — приличный дом? Ей
стало стыдно за свое барство.
Во Фриско опа выступала четыре раза. Дважды
на немецком языке, дважды на английском. За вы-
ступления на английском сама себя похвалила — на
высоте! Ее поняли, ей сочувствовали. Ленинские
идеи интернационализма доходили до слушателей.
С немцами было трудней. Хлопали, одобряли, благо-
дарили, ио чувствовала, видела по их лицам — они
хотят остаться «добрыми немцами». Добрый немец
желает победы Германии. Разве это не русские раз-
вязали войну? И неожиданно пришлось еще высту-
пать по-русски. Пришел к ной старик, бывший по-
литкаторжанин, бежал из Сибири, интеллигент.
Зарабатывает себе па жизнь тем, что подбирает в
отелях мусор, подметает рестораны. Очень просил
выступить перед русскими. Она пошла, как на празд-
ник,— и не ошиблась. Говорила среди «своих» не
только по языку — это были единомышленники.
С ними было легко.
И потом снова пришел тот же «Дедушка»-мусор-
щик, умный, образованный жизнерадостный человек.
С ним говорила о том, как будет интересно жить,
когда человечество займется наконец культурой че-
ловеческого духа.
— О да,— соглашался он.— Ведь во имя этого
мы и боремся.
— Неправда ли? — подхватила опа.— Значит, вы
понимаете это? Понимаете?
— Еще бы! Если будущие люди узнают, что мы
боролись с варварством окружающего мира, гото-
вили дорогу социализму, я полагаю, они нам возда-
дут должное. Как знать, может быть, кое в чем и нам
с вами они позавидуют. Вполне, знаете ли, воз-
264 можно.
«Дедушка» пе мог дольше оставаться у нее в го-
стях. Этот человек, который верил, что будущие
люди ему позавидуют, спешил в ресторан подбирать
мусор, оставшийся после вчерашнего дня.
Все дальше, дальше на север Америки. Она едет
в Сиэтл, город знаменитой золотой лихорадки. Пред-
дверие Аляски. Сиэтл весь был под снегом. Весь ис-
крился на скупом зимнем солнце. Сосны за городом
стояли опушенные снегом.
В Сиэтле оказалось много русских, внимательных
благодарных слушателей, хороших интернационали-
стов. А один из них, политический эмигрант сиби-
ряк Николаев, послал ей вдогонку, когда уехала,
письмо. Писал, что «гордится ею», потому что она
«русская»: «вот какие у нас ораторы бывают!
Наша — русская».
10 декабря она подсчитала: шестьдесят два дня в
Америке — пятьдесят три выступления. В этот депь
пришло письмо от сына — нежное, милое, но без но-
востей о России, о петербургской жизни. Должно
быть, из-за военной цензуры. И ни звука от Зои. Все
томительнее тянуло назад — хотя бы в Европу, в
Норвегию, раз уж в Россию нельзя. Все больше тре-
вожило отсутствие вестей — что там дома, в Европе?
Европа была домом. Чужбиной — Америка. Что
дома? Что Ленин? Что наша партия?
Она вернулась в Чикаго и в первый же день вы-
ступила на русском собрании. И снова Нью-Йорк.
О, на этот раз, двенадцатидневный отдых в Нью-
Йорке! Кажется, даже неумолимый Дрейфус понял,
что ей необходимо дать отдохнуть, тем более что «то-
варищ Коллонтай» оправдала себя: Дрейфус с удов-
летворением подсчитывал доходы, принесенные ею
партийной кассе.
265
Первые дни еще донимали интервьюеры. Амери-
канские журналисты устроили завтрак, и надо было
отвечать ла бесчисленные вопросы. Немецкие това-
рищи организовали прогулки. Наконец Коллонтай
оставили на несколько дней в покое. Людвиг Лоре
принес целую груду писем и среди них письмо из
Берна от Ленина. Это было большое, дружеское, об-
радовавшее ее письмо.
Ленин только 8 ноября получил ее письмо из
Мильвокс от 18 октября. Он жаловался, что «ужасно
долго ходят письма». Писал, что собираются издать
по-немецки и по-французски и, «если удастся извер-
нуться с деньгами, ио-итальянски» маленькую бро-
шюрку «от имени Циммервалъдской левой». Надеял-
ся, что Коллонтаи издаст ее в Америке по-английски.
«...Вообще нам архиважио выступать па разных язы-
ках» и добавлял в скобках: «Вы в этом отношении
могли бы много сделать».
А опа еще пе добилась издания брошюры Ленина
«Социализм п война». Как пи старалась, дело с изда-
нием подвигалось туго. Не было денег. Невозможно
было найти издателя. А главное, ни немецкие левые,
пп левые американские социалисты не понимали не-
обходимости издать эту брошюру.
Лешш советовал: «Старайтесь везде видать
(хоть на 5 минут) местных большевиков, «освежать»
и связывать их с нами». Именно так она и по-
ступала все это время. Другой совет Лепина рассеи-
вал все ее сомнения: «...если в Америке есть люди,
боящиеся даже Циммервальдского манифеста, то Вы
на них плюньте, а подбирайте только тех, кто левее
Циммервальдского манифеста».
В конце января 1916 года Лоре вручил ей письмо
от сына. Александра прочла и переполошилась:
266 Миша хочет приехать к ней, поселиться в Америке.
Просит устроить его па работу в автомобильной про-
мышленности, только тге по изготовке снарядов. Опа
разрывалась между желанием возвратиться в Норве-
гию, в тихий полюбившийся ей Хольменколлен и ра-
достной перспективой пожить с сыном в Америке.
Второе взяло верх. Если Миша приедет, она оста-
нется с ним. Будут жить вместе, рядом. Счастье-то,
счастьекакое— каждый день видеть возле себя сына!
Уже рисовала в воображении картины их будущей
совместной жизни. Как вдруг телеграмма из Петро-
града. «Je reste Petrograd. Micha» *.
Стало быть, передумал. Но может быть, не так уж
далеко время, когда обнимет его в Петрограде? Собы-
тия ведь нарастают. Владимир Ильич верит, что
мы — накануне.
В Бостоне получила присланную из России свою
книгу «Общество и материнство». Толстая, похожая
на справочник. Не было времени перечитать ее всю.
Там же неожиданно встретилась с Генриеттой Дер-
ман. Вспомнили Берлин первых дней войны, волне-
ния, хлопоты об отъезде, Эдуарда Фукса. Берлинская
жизнь казалась теперь бесконечно далекой, словно
десятки лет прошли с той поры. Шутка ли, сколько
событий, встреч, дел! Какая калейдоскопическая пе-
ремена мест. Мыслями она была уже дома, в Европе.
И — последний, перед самым отъездом подсчет:
четыре с половиной месяца в Америке, сто двадцать
три выступления на четырех языках — английском,
немецком, французском, русском. Бывало, что в один
вечер выступала на трех языках. Работала до послед-
него дня. До последнего часа. Перед самым отъез-
дом— в Нью-Йорке собрание группы большевиков.
Вернулась с собрания — дописывала статью к жеп-
* «Я остаюсь в Петрограде. Миша».
267
скому дню для Комитета федерации русских отделов
Американской социалистической партии. Статья бу-
дет издана отдельной листовкой под лозунгом «Жены
рабочих, объединяйтесь!». Закончила статью за два
часа до отплытия. Пароход был знакомый — тот же,
который когда-то доставил ее в Нью-Йорк.
Укладывая чемоданы, подумала, что бесследно ее
пребывание в Америке не пройдет. Прощай, Аме-
рика!
И вот уже миновали последние форты Нью-Йорка.
Впереди — океан, позади — шумная рабочая жизнь.
Америку покидала без сожаления. Но что впе-
реди? Как бы там ни было, опа станет ближе ко всем,
кто ей дорог.
Море было предательски тихое, мирно отражало
вечернее небо, первые звезды. Мелькнули плавучие
маяки. Проплыли ярко освещенные пароходы. Вста-
вал океан.
Глава, восемиадца тап
Великий канун
^З^рекен Дундас прослезилась
^®^от радости, когда увидала
свою жилицу, вновь входящую в Турист-отель с че-
моданами. Они обнялись, расцеловались, и Коллон-
тай услышала, что все та же комната ждет ее, что
все рукописи целы. Было чувство, словно она верну-
лась домой. Едва придя в себя после долгого путе-
шествия, села за письмо Владимиру Ильичу.
«В общем своим пребыванием в Америке я до-
268 вольна; как будто, маленькая польза есть в смысле
прояснения умов от шовинистического тумана». Пи
сала, что, по ее мнению, Америка — страна с боль-
шим будущим. «За громадной Америкой смотрит
просыпающаяся, волнующаяся, быстрым темпом раз-
вивающаяся Азия... После Америки легче видишь
исторические судьбы человечества, глядишь в даль
воков, в будущее. Ну всего, всего хорошего! Очень
рада, что опять я ближе к вам».
То и дело поступали сообщения о беспорядках в
России, о недовольстве солдат па фронте, о волнениях
русских рабочих. Каждый день новые, все более вол-
нующие вести. И среди них — накопец-то! — полу-
чила весть о своей брошюре «Кому нужна война».
Крупская писала, что брошюра отредактирована Вла-
димиром Ильичем и издана уже на нескольких язы-
ках. Русское издание в России делает свое дело.
Пришла и брошюра; Александра Михайловна сверила
первоначальный свой текст с исправленным Лени-
ным. Сверяла строку со строкой и все более проника-
лась благодарностью к Ленину.
У нее было сказано: «Война еще не кончилась я
конца ей еще не видать, а уж сколько (Ленин испра-
вил: сколько уже) в мире калек развелось сле-
пых, глухих, изувеченных». После «развелось» ле-
нинская вставка: «безруких, безногих». «За то «ге-
рой» говорят те, кто затеяли европейскую войну, кто
повел народ па парод». Здесь Ленин добавил: «рабо-
чего одной страны на брата-рабочего другой». «За то
крест заслужили! С наградой ходить будут! Почте-
нием пользоваться!» Ленин заменил «почтение» «по-
четом».
Сначала ленинская правка удивила ее — показа-
лась излишне придирчивой. Но, вчитавшись, вдумав-
шись, она увидела, что каждое ее слово Ленин оце-
нивает и правит не только с позиций стилистики. 269
«Придирчивая» его правка доводила мысль до про-
дельной ясности — никаких недомолвок, никаких
двояких толкований текста! Все в брошюре должно
бить в единую точку, раскрывать отчетливо смысл
написанного. Ленин как бы заострял, оттачивал вы-
кованное ею оружие.
И снова закипела уже знакомая ей работа. Снова
просьбы из Швейцарии переслать в Россию ту или
иную рукопись, газету, брошюру. Снова пересылка из
России в Швейцарию сведений о настроениях петро-
градских рабочих или солдат на фронте.
Лето прошло в трудах, волнениях, хлопотах.
И по-прежнему пе отпускала тоска по сыну. Теперь
опа оставалась для пего единственным, близким чело-
веком. Владимир Коллонтай умер. Мария Инатьевпа,
вдова Коллонтая, искренне любила Мишу. И Миша
всегда с сердечностью рассказывал о ней. Но сына
тянуло к матери.
Последнее письмо Миши из Петрограда привело
Александру Михайловну в смятение. Она перечиты-
вала письмо много раз, выискивая смысл, скрытый
между строк. Сын пе мог написать прямо, что не же-
лает с винтовкой в руках защищать Россию царя и
помещиков. Между тем над ним нависла угроза при-
зыва в армию. До сих пор он пользовался льготами
как студент-выпускник. Йо, но слухам, все льготы
скоро будут отменены. Уже призывают студентов по-
следних курсов. На очереди — только что кончившие
инженеры.
Миша писал, что хотел бы приобрести практику
па знаменитых предприятиях Америки. Как мать
смотрит на это?
Прежде его привлекала автомобильная индустрия.
«Но, видишь ли, мама, автомобили тоже служат вой-
270 не...» Он спрашивал, не может ли мать помочь ему
выбрать в Америке какое-нибудь образцовое тек-
стильное предприятие?
«Ты знаешь Америку, мама. Посоветуй, выбери
город».
Она поняла, что медлить нельзя. Миша как можно
скорее должен выехать из России. Нельзя допустить,
чтоб ее сына заставили драться па фронте за монар-
хию.
Кто бы мог подумать, что для того, чтобы соеди-
ниться с сыном, ей придется еще раз переплыть оке-
ан! Но, в конце концов, можно ведь и в Америке ра-
ботать для революции. Никто лучше Коллонтай не
сможет укрепить связи левых циммервальдовцев с
левыми социалистами Америки. Снова можно будет
ездить по рабочим центрам с пропагандистскими лек-
циями и докладами. Как-никак, она успела приобре-
сти некоторую популярность в Америке, ее знают,—
и это, конечно, сослужит ей добрую службу.
Раздумья были недолгпми. Она начала распрода-
вать все, без чего могла обойтись, по крохам собирала
литературные гонорары, договаривалась с газетами о
присылке корреспонденций из Соединенных Штатов,
кое-где получила небольшие авансы и в августе, пол-
ная надежд, уже всходила на пароход «Христианпа-
фиорд». Денег хватило па койку в тесной каюте «де-
шевого» класса. Миша еще не выехал из России —
она будет ждать его в городе Патерсоне.
Приехала, увидела совсем другую Америку. Про-
сто поразительно, до чего изменилась вся атмосфера
в этой стране за несколько месяцев. Александре Ми-
хайловне еще удалось на первых порах связаться с
русскими левыми в Нью-Йорке и с Бостонской лигой
левых циммервальдовцев. Но тем дело и кончилось.
Нечего было и думать о большой поездке по городам:
никто бы теперь не разрешил пропагандистских 271
докладов. Да, в Америко помнили Коллонтай, попу-
лярность оо была теперь ей скорей во вред.
Она попыталась встретиться со своими прежними
знакомыми—и отшатнулась от них. Люди были
одурманены шовинизмом, охватившим Америку. Кол-
лонтай подумала о Юджине Дебсе — еще в прошлый
приезд он покорил ее своей цельностью, твердостью
взглядов, страстностью настоящего интернациона-
листа.
«Вот кто даст хороший совет».
Но Юджин Дебс сидел за решеткой. Америка обо-
рачивалась еще незнаемой стороной.
Приехал Миша. На какое-то время от Коллонтай
отодвинулись все тяготы, все тревоги,— все заслони-
лось приездом сына. Только подумать, Миша взрос-
лый человек, инженер!
Они поселились в Патерсоне на краю города, в
небольшом деревянном коттедже с крылечком в тени
старого клена. Вся улица, обсаженная кленами, со-
стояла из таких одинаковых однотонных домов, и
Миша, возвращаясь с работы, первое время пе сразу
находил свой дом. Мать обычно встречала его па
крыльце. Ей пе правилось однообразие города. Не
правилось, что во всех домах — по крайней мере в
тех, где приходилось бывать,— обстановка раболепно
повторяет обстановку других домов: вещи везде рас-
ставлены в одном и том же, словно предписанном
свыше, порядке. Александра Михайловна с тоской
вспоминала обилие цветов на норвежских рынках и
их дешевизну. Там, бывало, она за гроши накупала
множество роз, левкоев, душистого горошка. Здесь
цветы продавались лишь в магазине, стоили дорого.
Американки были равнодушны к цветам.
— Что мне в Америке нравится,— говорила она
272 сыну,— это публичные библиотеки и здания школ.
Она начала изучать школьное дело в этой стране.
Познакомилась с несколькими учительницами и
представила им сына — надо же Мише обзавестись
знакомствами в Патерсоне.
Молодые учительницы показались ей приветли-
выми, милыми — они и веселились, и танцевали, и
занимались спортом, и рады были поболтать, раска-
чиваясь в креслах-качалках. Но Миша нашел, что все
они скучны.
— Знаешь, мама, они как-то провинциальны, не-
интересны.
«Чего-то в них и впрямь не хватает»,— подумала
Коллонтай.
И однажды поняла: «Бунта душевного». То ли
дело европейские девушки: русские, шведки, нор-
вежки! Эти слишком спокойны, слишком безразлич-
ны к миру, в котором живут...
Изредка Александра Михайловна выезжала в
Нью-Йорк — посещала редакции, сотрудничала в аме-
риканской социалистической прессе, иногда высту-
пала на рабочих собраниях в Нью-Йорке пли Бо-
стоне. Но где бы она ни оказывалась, ее тянуло к
себе домой, в Патерсон. В Патерсоне жил и работал
ее Миша. Каждое утро можно провожать его на ра-
боту. Вместе обедать. Вместе проводить вечера. Ей
нравилось смотреть, как он бреется, как ест. Нрави-
лось ходить с ним по улицам.
Он рассказывал о своей работе, о чудесах амери-
канской техники, о порядках па фабрике.
— Ты знаешь, мама, многое можно будет исполь-
зовать у нас, в России.
— Да, но потом. Ты понимаешь, потом.
Потом. Он тоже не сомневался, что скоро в Рос-
сии все переменится. Он ведь совсем недавно отту-
да,— все видел сам, слышал, наблюдал. Да и проры- 273
вавпшеся на страницы американских газет вести из
России вызывали надежды. Солдаты были против
войны. Волновались рабочие. Вспыхивали крестьян-
ские' восстания. Троп русского самодержца шатался.
Она пе могла больше оставаться в Америке. За-
дыхалась так далеко от родииы, где пе сегодня-зав-
тра могут произойти события, которых ждала всю
жизнь. Решено. Опа едет в Европу. Мише бессмыс-
ленно бросать работу па фабрике в Патерсоне. В Ев-
ропе он не устроится.
Значит, снова разлука. На этот раз она верила —
ненадолго. И в феврале 1917 года вернулась в Нор-
вегию, в свой Хольмепколлен, к милой фрекен Дун-
дас.
Александра Михайловна пошла «здороваться» с
Хольменколленом. Просто соскучилась по нему.
У нее было чувство, что еще немного — и она снова и
уже навсегда распрощается с этими лесистыми хол-
мами, прозрачной зеленью фиорда. Ей надо было пи-
сать статьи для норвежских газет. Но прежде чем
сесть за стол, должна была до устали нагуляться.
Физическая усталость помогала собраться с мыслями.
В один из мартовских дней, возвращаясь из Хри-
стиании, она нс успела купить газету. В вагоне при-
городного поезда сосед развернул «Афтонпостен».
Скосив глаза, Коллонтай заглянула в газетный лист.
В глаза бросился жирный заголовок. «Революция в
России».
— Ради бога! Я русская... Вы понимаете...
Он сразу понял ее волнение. И, улыбаясь, пере-
дал Александре Михайловне газету.
— Поздравляю вас, фру.
Газета дрожала в се руках. Строки налезали одна
274 па другую, то расплывались, то пускались в попето-
вый пляс. Восстание в Петрограде! Солдаты присо-
единяются к рабочим.
Три или четыре дня прожила как в угаре, в то-
мительном ожидании новых вестей. Приходили ка-
кие-то люди, поздравляли, сообщали новости — отры-
вочные, неясные, часто противоречивые. Газеты печа-
тали сообщения, в которых нехватка фактов нередко
заменялась выражениями эмоций корреспондентов.
И все-таки несомненно было одно: в России, дома,
в родном ее Петрограде революция. Началось. До-
жили.
И вскоре — письмо от Владимира Ильича из
Швейцарии:
«Дорогая А. М.! Сейчас получили вторые прави-
тельственные телеграммы о революции 1(14).III в
Питере...
Ну что ж! Этот «первый этап первой (из порож-
даемых войной) революции» не будет ни последним,
пи только русским. Конечно, мы останемся против
защиты отечества, против империалистской бойни,
руководимой Шипгаревым + Керенским и К0.
Все наши лозунги те же».
Еще несколько дней прошли в напряженнейшем
ожидании новых сообщений. Газеты теперь были
полпы вестей из России. Александра Михайловна на-
купала кипы газет всех направлений — расход на га-
зеты стал чуть ли пе главной статьей ее расходов.
Читала, сравнивала сообщения, старалась предста-
вить себе картину происходящего на родине.
В Петрограде образовался Совет рабочих и сол-
датских депутатов. В армии — полковые комитеты.
Царское правительство арестовано. Но вот последняя
новость: объявлена политическая амнистия! Значит,
можно возвращаться в Россию? Ехать? Немедленно?
Но надо сначала запросить Владимира Ильича. 275
Необходимы ого советы. Не советы — инструкции.
Она послала ему телеграмму. Ответ еще не пришел,
когда ее попросили выступить в Христиании в На-
родном доме.
Норвежские рабочие хотят услышать, как извест-
ная русская революционерка объясняет разыграв-
шиеся в России события.
Зал Народного дома был набит до отказа. Все сто-
личные газеты прислали своих корреспондентов.
Александра Михайловна изумила слушателей сме-
лым пророчеством, повторив ленинские мысли:
— Наша революция — это только первый этап
революций, порождаемых всемирной войной.
Она говорила, что русская революция никогда но
остановится там, где остановилась французская. Мы
пойдем дальше, господа, дальше к великой цели —
к полной свободе и полному счастью всех трудя-
щихся мира. Социализм — вот конечная цель русских
революционеров. Русские солдаты еще стоят против
солдат иностранных армий, но у них нет врагов среди
них. Наш общий главный враг у нас за спиной.
Мы должны повернуть дула ружей против него. Это
капитализм! Это бесправие рабочего класса! И этого
врага мы должны победить, чтобы социализм востор-
жествовал на земле!
Голос ее креп по мере того, как она говорила.
Она сама чувствовала, как горят ее глаза, щеки.
Впервые в жизни ей приходилось говорить о свер-
шившейся революции. Свершившейся в ее унижен-
ной, скованной тисками рабства России. Впервые опа
говорила о России свободной.
Газеты потом писали, что ее речь была так окра-
шена энтузиазмом, она вся так горела, произнося ее,
что ей поверили даже те, кто не понял ее.
276 Дома она застала ответ Владимира Ильича.
«Дорогая А. М.! Сейчас получили Вашу теле-
грамму, формулированную так, что почти звучит иро-
нией (извольте-ка думать о «директивах» отсюда,
когда известия архискудны, а в Питере, вероятно,
есть пе только фактически руководящие товарищи
нашей партии, но и формально уполномоченные
представители Центрального Комитета!)».
Ленни писал, что начата выработка тезисов, и
просил Коллонтай подождать, пока он пришлет их.
Он предостерегал ее от доверия к новому правитель-
ству, говорил, что сейчас на очереди дня организа-
ция масс, «вооруженное выжидание, вооруженная
подготовка более широкой базы для более высокого
этапа».
В заключение Владимир Ильич выражал опасе-
ние, что «выехать из проклятой Швейцарии не скоро
удастся». Она почувствовала его нетерпение, как он
рвался в Россию. Письмо было из Цюриха от 17 марта.
Фрекен Дундас теперь следила, чтобы ее жилица
не забывала поесть, приносила ей в комнату кофе,
сыр, булочку, днем предлагала сходить за обедом.
Видела: Коллонтай сама не своя. Но напомнить ей о
еде — так и будет весь день не евши.
Кончено! Она едет в Россию. В Петроград. Но
удастся ли проехать через Швецию? Ведь Швеция
выслала ее навеки. Принялась хлопотать, бегала в
шведское посольство. Разрешили проехать. Правда,
только не через Стокгольм. Неважно. Лишь бы до-
браться до финской границы. Опа поедет па север
до Хаппаранды. Хаппаранда — пограничный пункт.
Следующая станция — Торнео — финская. Там уже
русские пограничники, подчиненные Временному
правительству.
И она покинула Хольмепколлеп. Фру Ниссен,
Чарльз Лпндлей, часовщик Даниельсон, лыжники, 277
Эрпка Ротхейм, фрекен Дундас — все уже в прош-
лом. Чемодана она не bus пускала нз рук. «Своего»
особого чемодана с двойным дном, в котором лежали
ленинские «Письма пз далека». Она везла их в Рос-
сию. Не спала всю ночь. То, ради чего в молодости
ушла от мужа, от сына, ради чего носилась по стра-
нам мира,— неужели это уже наступило? У нее было
чувство вдруг пришедшего (будущего.
В Шарлоттенберге, па норвежско-шведской гра-
нице, средн ночи к вей подошел швед — полицей-
ский. Он должен будет сопровождать фру Коллонтай
до станции Хаппарапда. Таков приказ, фру, изви-
ните. Он был вежлив, не очень надоедал ей в пути,
но она постоянно видела его перед собой, пока поезд
мчался к северной Хаппаранде. Здесь еще была зима.
Все в снегу. Неширокая река Турн отделяла одну
страну от другой. Тури был скован тяжелым льдом.
И то, водь Торпео почти под самым полярным кругом!
Что это вспыхивает там — па том берегу? Да
это красный флаг па русском вокзальном здании!
Но прежде чем опа войдет в здание на том берегу,
ее должны еще обыскать в шведской таможне. Обы-
скивают долго, внимательно. Велят даже вынуть
шпильки из волос. Но вот обыск окончен. Слава богу,
до двойного дна в чемодане пе добрались. Ленинские
«Письма из далека» сейчас перейдут границу. Опа
может идти. Вернее, ехать. Пара сытых финских ло-
шадок, впряженных в легкие сани, мчит ее по льду
на ту сторону. Батюшки, санкп-то с бубенцами! Не-
ужели она дома, в России? Слезы застилают глаза.
Все ей видится сквозь туман. Происходящее кажется
нереальным, особенно эти солдаты с красными бан-
тами. И офицер с красным бантом. У нее спраши-
вают паспорт, бумаги. Она называет себя: полпти-
278 чсская эмигрантка такая-то. Офицер роется в каком-
то списке, отыскивает ее имя и вдруг склоняется
перед пей и целует руку...
Опа не ждала, что в Петрограде на Финляндском
вокзале ее встретит так много пароду: представители
исполкома Петроградского Совета, старые подполь-
щики, друзья и среди них Танечка! Танечка Щеп-
кина-Купернпк со своим мужем Полыповым! Она
сразу же увезла Александру к себе. Девять лет назад
последнюю ночь перед бегством из России провела
у Щепкипой-Купернпк. И первую ночь после чужби-
ны — у нее же. На следующее утро (она еще только
разбирала свой чемодан) в комнату к пей вошла
Таня.
— На, читай.
И протянула ей номер «Правды». Александра
прочла: «Вчера из-за границы прибыла А. М. Коллон-
тай, известная деятельница и писательница между-
народного социал-демократического движения, всту-
пившая в число сотрудников «Правды»». Они счи-
тают ее уже вступившей! Это обязывало.
— Я должна сегодня же отнести им статью.
И сев за маленький круглый столик, начала пи-
сать статью «Работницы и Учредительное собрание».
И в тот же день понесла ее в редакцию «Правды».
Она шла, узнавая и не узнавая старый император-
ский Петербург. Видела разгромленное здание суда
на Литейном, кое-где следы пуль на стенах домов,
толпы людей в солдатских шинелях, красные флаги,
очереди у булочных. И все же город никогда раньше
не казался ей таким сияюще-радостным, как
сейчас.
В редакции, прежде чем отдать свою статью, по-
ложила на стол привезенные ленинские «Письма»
о дальнейшей тактике большевиков. Ее окружили,
стали расспрашивать.	&79
В «Правде» опа сразу стала своим человеком.
Статьи ее начали появляться одна за другой.
Выступления ее слушали па рабочих собраниях,
па солдатских митингах, па диспутах в цирке.
3 апреля она поехала с Белен иным-Шляпнико-
вым па станцию Белоостров встречать Владимира
Ильича и Крупскую. Ленин возвращался из эмигра-
ции.
Петербургский комитет партии поручил Коллон-
тай приветствовать Ленина на границе. Встречать
Владимира Ильича приехали десятки людей.
Когда подошел поезд, толпа мигом заполнила ва-
гон, в котором ехали Ленин с женой. Шляпников и
Коллонтай не сразу пробились к нему. Он без паль-
то, без шапки, окруженный встречавшими, стоял,
задавая вопросы, выслушивая рассказы. Крупская
встретила Коллонтай словами: «Замучили Ильича по
дороге, па каждой станции речи, приветствия по всей
Финляндии. Дайте Ильичу хоть стакан чаю, видите,
до чего устал».
Было пе до речей. Александра протолкалась к
Ленину, пожала ему руку; взволнованная, остава-
лась в купе рядом с ним, пока поезд не остановился
у Финляндского вокзала в Петрограде.
Ленин был единственным человеком, которого
удивила встреча па Финляндском вокзале. Алексан-
дра не могла удержаться от улыбки при виде его
растерянности, когда на перроне, освещенном фо-
нарями, его встретил почетный караул и молодой
флотский офицер взволнованно подошел к нему с ра-
портом и торжественной речью. Владимир Ильич
понятия не имел, что полагается делать в подобных
случаях. Очень смущенно он приложил руку к ко-
зырьку своей кепки.
280
В этот момент в толпе встречавших произошло
какое-то движение. Толпа расступилась, пропуская
вперед пожилого мужчину со шляпой в руке. Кол-
лонтай узнала в нем члена Государственной думы
меньшевика Чхеидзе.
«Он зачем здесь? — подумалось Коллонтай.— Не-
ужели тоже встречает Лепина?»
Чхеидзе уже остановился перед удивленным
Владимиром Ильичем. Он начал с приветствия от
имени Петросовета и с поздравления по поводу бла-
гополучного возвращения на родину. Он говорил
с сильным акцентом, который только усиливал вы-
сокопарность первых фраз его речи. Коллонтай была
озадачена: что б это значило? Меньшевик от имени
исполнительного комитета Петроградского Совета
приветствует возвращение своего главного против-
ника?
Но Чхеидзе от приветственных слов уже пере-
шел к прямому нравоучению. Ах вот оно что! Все
понятно. Меньшевики пытались подсказать Ленину,
как ему вести себя в революционной России. Речь
Чхеидзе все более походила на наставление школь-
ного учителя. Он попросту «уговаривал» Ленина:
— Мы полагаем, что главной задачей револю-
ционной демократий является сейчас защита нашей
революции от всяких на пес посягательств, как из-
нутри, так и Извне. Мы полагаем, что для этой цели
необходимо не разъединение, а сплочение рядов всей
демократии. Мы надеемся, что вы вместе с нами бу-
дете преследовать эти цели...
«Они боятся Ленина»,— мелькнуло у Коллонтай.
Она перевела взгляд на Владимира Ильича. Ленин,
словно Чхеидзе обращался пе к нему, смотрел безу-
частно в сторону. Едва тот кончил, он повернулся
всем корпусом к группе солдат, матросов и рабочих,
281
стоявших в стороне от делегации исполкома Петро-
совета.
— Дорогие товарищи, солдаты, матросы и рабо-
чие! Я счастлив приветствовать в вашем лице побе-
дившую русскую революцию, приветствовать вас как
передовой отряд всемирной пролетарской армии...
Грабительская империалистическая война есть на-
чало войны гражданской во всей Европе...
Коллонтай посмотрела в сторону Чхеидзе — тот
явно смешался, секунду постоял растерянный, потом
быстро надел шляпу и пырнул в самую середину
поджидавшей его группы.
«Это Ленин отвечает Чхеидзе»,— шепнул Шляп-
ников на ухо Александре.
Да, по сути, это был ответ Чхеидзе и пославшим
его меньшевикам.
— Недалек час,— говорил Лепин,— когда по при-
зыву нашего товарища Карла Либкнехта пароды об-
ратят оружие против своих эксплуататоров — капи-
талистов... Заря всемирной социалистической рево-
люции уже занялась... Не нынче — завтра, каждый
день — может разразиться крах всего европейского
империализма. Русская революция, совершенная
вами, положила ему начало и открыла новую эпоху.
Да здравствует всемирная социалистическая рево-
люция!
С криками «ура» народ двинулся следом за Ле-
ниным на площадь перед Финляндским вокзалом.
Коллонтай шла вместе со всеми. В свете факелов
краснели знамена. Снопы прожекторов передвига-
лись по стенам домов, по толпе, выхватывая из нее
скопища лиц, трубы оркестра, надписи на щитках,
на кусках картона. Александра Михайловна видела,
как, подхваченный десятками рук, Ленин в расстег-
282 нувшемся пальто вдруг приподнялся над толпой и
очутился на бропевпке. Влад имя р Ильич поднял
руку, и жест его покрыл многолюдную площадь ти-
шиной. Опа слушала его короткую речь и спраши-
вала себя: неужели все это правда? И то, что опа
в Петрограде, и то, что революция совершилась и
что Ленин в России? И это не сон, не «горизонты
будущего», а реальный сегодняшний день? И она,
Александра Коллонтай, дожила до этого дня?
Потом был «банкет», самый удивительный в ее
жизни «банкет» — в особняке знаменитой балерины
Кшесштской, бывшей любовницы царя Николая II.
Большая, хорошо освещенная зала, п три начищенных
самовара на длинных столах... И стеклянные вазочки
с маленькими кусочками сахара, и блюдечки с цвет-
ными леденцами «Ландрин», и большими, ломтями
нарезанный черный и даже «белый» серого цвета
хлеб. И за столами— все своп, вчерашние полити-
ческие эмигранты из Берна, Женевы, Цюриха и
Стокгольма. К питерские товарищи — недавние под-
польщики, члены исполкома Петроградского Совета,
Петербургского комитета партии.
Александра пьянела от жидкого горячего чая, от
вида возбужденных счастливых лиц. От сознания,
что вот за ее столом сидит и с видимым удоволь-
ствием согревается чаем озябший и счастливо-уста-
лый Ленин. И от мысли, что нет больше надобности
посылать ему письма в Бери, в Цюрих, в Зеренберг
и потом долго-долго ждать ответа. Он здесь, рядом.
Он у себя, в своем Петрограде, среди своих — улы-
бающийся, нетерпеливый, сосредоточенный.
Право, стоило жить, скитаться, надеяться, ждать,
чтобы дождаться этого часа.
283
Глава девятнадцатая
В котле
7Т eiiMii говорил с трибуны
огромного зала Таврического
дворца — бывшей Государственной думы. Шло объ-
единенное заседание социал-демократических фрак-
ций Всероссийского совещания Советов. Многие чле-
ны большевистской фракции вчера уже слышали
Владимира Ильича у Финляндского вокзала в час его
встречи. Вчера же слушали его речь с балкона особ-
няка Кшесинской. Сегодня на бюро большевистской
фракции перед объединенным заседанием Ленин уже
подробно ознакомил их со своими революционными
тезисами. Коллонтай с тезисами Ленина познакоми-
лась еще раньше — по письму Владимира Ильича.
Сейчас Лепин излагал свои тезисы более развернуто,
чем па фракции, где понимали его с полуслова. В
зале Таврического дворца его слушали не только
доброжелатели, но и противники. И противников бы-
ло больше — их раздраженные реплики то и дело про-
рывали его. Но он говорил пе только для этого зала.
Он говорил для всей России. Завтра его тезисы раз-
несутся по всему миру.
Александра сидела рядом с Крупской и Инессой
Арманд, слушала Ленина и всей кожей чувствовала
недружелюбие зала.
Ленин не стоял неподвижно. Он то пододвигался
к краю трибуны, то отступал шага на два назад и
опять через несколько фраз как бы надвигался на
трибуну. Ленин пе произносил речь, а словно бесе-
довал с каждым слушающим его человеком. Закон-
чив, он остался в президиуме и приготовился слу-
284 шать других. Меньшевики выступили против тезисов
Лепина. Нашлись и некоторые члены большевист-
ской фракции, несогласные с Ильичем. Александра
досадовала, что еще на бюро не предложила прого-
лосовать за солидарность с позицией Ленина. Она
чувствовала себя обязанной высказаться сейчас, под-
держать Владимира Ильича, а главное, дать отпор
тем, кто выступает в Совете против него. Попросила
слова и пошла к трибуне.
Ее перебивали. Она слышала насмешливые реп-
лики из зала. Саркастические замечания доносились
к ней из президиума. Ей не надо было готовиться к
речи. Все, что она говорила, было продумано ею
давно — еще в последние заграничные дни, еще в
первые дни ее в Петрограде, еще вчера в Белоостро-
ве, еще вечером за чаепитием в столовой Кшесин-
ской, еще сегодня утром на фракционном бюро. Это
было то, с чем опа сжилась, что осмысливало не толь-
ко весь дальнейший путь, по и всю ее прошлую
жизнь.
С трибуны ей были видны сидевшие в первых ря-
дах Надежда Константиновна Крупская и Инесса
Арманд. Обе ободряюще улыбались ей. Ленина не
было видно. Но когда кончила и обернулась, его лицо
встретило Александру улыбкой. Очевидно, Ленин до-
волен ею.
В зале еще хлопали, что-то кричал разъяренный
Церетели, шумел меньшевик Мешковский, долго
аплодировали люди в солдатских шинелях...
На следующий день Щепкина-Куперник вывали-
ла на ее стол целую кипу петроградских буржуаз-
ных, меньшевистских, эсеровских газет...
— О тебе бог знает что пишут!
Теперь не проходило дня без злобного фельетона
о Коллонтай в этих газетах. Помещались ирониче-
ские карикатуры на нее. Печатались вымышленные 28S
истории из ее личной жизни. Смаковалось прозвище,
данное Александре корреспондентами иностранных
газет,— «валькирия революции».
В мае эти газеты со злобой писали, что «вальки-
рия революции» занялась большевизацией русского
флота: выступает на кораблях в Кронштадте и за-
бивает матросам головы большевистскими лозунга-
ми. Она действительно начала выступать па кораб-
лях Балтфлота. Когда поднималась впервые по трапу
на линейный корабль, чувствовала па себе сотни не-
доверчивых, насмешливых глаз. Матросы не очень-то
дружелюбно смотрели па первую женщину, ступив-
шую па палубу их корабля. Женщина на корабле
приносит несчастье. Какой же моряк пе знает этого!
Опа увидела ящик, прикрытый брезентом. Поняла,
что должна, должна под взглядами матросов единым
махом вскочить сейчас иа этот ящик. Если пе сумеет,
если пошатнется,— это тотчас вызовет смех матрос-
ской толпы. Александра чуть-чуть приподняла платье,
чтоб но наступить на пего, и легко вскочила па ящик.
Коллонтай говорила и видела, как ее речь постепен-
но стирает насмешливые улыбки с лиц моряков.
— Интересно, что тебе пишут из дома, товарищ?
Небось пишут, что стало голодно? Нечего есть, а?
Детишек и то одеть не во что? Или о том, что твой
брат, а может быть отец, вернулся с фронта безно-
гим? Или даже еще не вернулся, а лежит в госпи-
тале, откуда прислал письмо? А что пишет твоя не-
веста или сестра? Что хоть иди па улицу, па па-
нель-другого выхода нет: обуться, одеться не во
что, с голодухи хоть помирай! Нет больше сил смот-
реть, как мучаются старики родители, как малые
дети мрут с голоду! А что вам говорят эсеры, мень-
шевики, что внушает вам правительство Керенского?
286 Воюйте, ребята, дальше. Продолжайте проливать
свою кровь за Русь-матушку, а другими словами —
за капиталистов, за их прислужников! Где ваши вра-
ги, матросы? Обернитесь назад. Ваш враг у вас за
спиной. Ваш враг тот, кто гонит вас в бессмыслен-
ный бой с такими же обездоленны мп, как вы сами!
Ваш враг тот, кто, сидя в тылу в России, мечтает
снова набросить петлю на рабочих, па крестьян, на
таких, как вы, снова заставить их денно п hoi дно ра-
ботать на капиталистов! Нет, товарищи матросы!
Хватит! Власть должна принадлежать тем, кто тру-
дится. Вам — вот кому! Долой буржуазное прави-
тельство! Да здравствует власть рабочих н крестьян!
Да здравствует власть Советов!
Черт подери, да эта женщина словно подслушала
самые заветные матросские думы. Когда она покида-
ла корабль, матросы провожали ее, как своего чело-
века. «Приезжайте еще, сестрица... товарищ!»
Опа перебиралась с корабля на корабль, возвра-
щалась в Петроград и снова отправлялась в Крон-
штадт к морякам растолковывать им ленинскую про-
грамму.
На стенах петроградских домов, в вагонах трам-
вая, в витринах магазинов па Невском, на Каменно-
островском, на Литейном — куда ни взглянешь —
появились плакаты с призывами подписываться па
военный «заем свободы». Временное правительство
собиралось продолжать войну. Коллонтай поехала в
Гельсингфорс агитировать против «займа свободы».
В Гельсингфорсе на рейде стояли корабли Балтий-
ского флота. Гельсингфорсский совет (верховодили
в нем меньшевики) старался подчинить себе весь
Балтфлот.
Еще в конце апреля по настоянию матросской сек-
ции Гельсингфорсского совета был образован Цешро-
балт — выборный орган матросских масс Балтийского <257
флота. Руководил им матрос-большевик Павел Ды-
бенко. Александра ехала с надеждой на поддержку
Центробалта. Заседание происходило в театре. Кол-
лонтай прерывали враждебные выкрики из зала. Из
задних рядов кричали «Долой!». Матросы, сидевшие
слева, были в явном меньшинстве. Как ни доказы-
вала она, что заем лишь затянет войну, как пи при-
зывала голосовать против этого займа, большинство
(правда, незначительное) проголосовало за военный
заем. После заседания подошел к ней Дыбенко — мо-
лодой, рослый, красивый, с черной как смоль боро-
дой. Легкая матросская бескозырка едва прикрывала
густые курчавые волосы. Опа с любопытством на
пего поглядела — уже слыхала о пом. Несмотря
на молодость — «старый революционер», большевик
па флоте. Тем более ее удивило, что полные энергии
черные глаза богатыря-матроса смотрели на нее как-
то застенчиво. Он пригласил со на корабли. Не вы-
ступит ли опа завтра перед матросами? Там ее пой-
мут скорее, чем здесь. Вообще-то ему хотелось бы
побеседовать с товарищем Коллонтай.
Разумеется, опа охотно завтра приедет на кораб-
ли. И, разумеется, с охотой побеседует с председате-
лем Центробалта. Да что в долгий ящик отклады-
вать, товарищ Дыбенко! Пойдемте, проводите меня —
по дороге поговорим. Ее забавляло, что этот бога-
тырь застенчив. Они пошли сначала в сторону порта,
потом повернули по вечерним улицам города. Она
просила его рассказать о себе. «Да что ж в этом ин-
тересного?» — спросил он. «Нет, интересно. Расска-
зывайте».
Он был из крестьян. Учился у поповской дочери,
потом в народной школе и в городском училище.
Служил в казначействе, два года проработал грузчи-
288 ком в Рижском порту. Поступил на электротехнпче-
ские курсы — очень уж хотелось учиться,— раоотал
на рижском холодильнике. За участие в забастовке
уволен. Двадцати двух лет арестовали за уклонение
от воинской повинности. «Понимаете, неохота было
царю служить». Но пришлось служить. Послали на
линейный корабль «Император Павел I». Еще в
1912 году связался с подпольщиками, вступил в боль-
шевистскую партию, вел на флоте политическую ра-
боту... «Ну а в 1917 году в апреле избрали предсе-
дателем Центробалта, так что ничего такого о себе
рассказать не могу».
Ему действительно казалось, что ничего в его
жизни не происходило такого, что могло бы ее заин-
тересовать.
— О вас много толкуют, товарищ Коллонтай.
Жаль, я вас в Кронштадте не слышал. А приехал
туда после вас, так мне моряки проходу не дают —
расскажи им о Коллонтай! Очень вы им по сердцу
пришлись. А ведь сначала и слушать вас не хотели.
Женщина!
Когда через несколько дней она возвращалась из
Гельсингфорса в Петроград, на вокзале неожиданно
увидала Дыбенко.
— Павел Ефимович? Вы зачем здесь? Тоже едете?
— Да нет. Пришел проводить вас.
В Петрограде ждала ее приятная новость ~ при-
ехал Миша. Бросил все, добрался до Родины. На Сер-
пуховской оставалась квартира его отца, в ней жила
Мария Ипатьевна. Михаил с вокзала поехал на Сер-
пуховскую. Мария Ипатьевна обрадовалась ему, дав-
но уже свыклась с ним, как с родным. Она неуве-
ренно предложила ему уговорить мать переехать к
ним: в квартире достаточно места, ей здесь будет удоб-
нее и ближе к Мише. Мария Ипатьевна только рада
облегчить чем сможет быт Александры Михайловны. 289
10 Эм. Мипдлип
И Миша, едва мать вернулась из Гельсингфорса,
перевез ее к себе. Мария Ипатьевна показалась
Александре удивительно симпатичной. Миша с ра-
достью видел, что они подружились.
Но теперь было не то, что в Патерсоне, когда
Александра могла проводить с сыном все свободное
время. Теперь свободного времени пе было вовсе.
Дома бывала урывками. А когда бывала, работала
допоздна: писала статьи для «Правды», готовилась
к выступлениям. Александру Коллонтай избрали де-
путатом в Петроградский Совет и членом исполни-
тельного комитета Петросовета. Она оказалась первой
женщиной в исполкоме. Коллонтай выступала перед
работницами, призывая их к большей активности:
— Посмотрите, товарищи! Женщины уже доби-
лись тех же прав, что имеют мужчины в нашей стра-
не. Но как мы, женщины, пользуемся нашими пра-
вами? Осуществляем лн мы их? Даже Петроградский
Совет в основном состоит только из мужчин!
В нюне 1917 года собрался I съезд Советов. Кол-
лонтай па съезде докладывала о национальном во-
просе. От имени большевистской партии внесла резо-
люцию: все нации, населяющие Россию, имеют право
на самоопределение вплоть до отделения и образова-
ния самостоятельного государства!
Меньшевистско-эсеровское большинство резолю-
цию провалило. Стоя на трибуне съезда, Коллонтай
видела прямо перед собой в первом ряду Плеханова.
Закинув ногу па ногу, он сидел, глядя не на нее, а
словно «через нее», всем своим видом показывая, как
ему безразлична эта взволнованная ораторша, кото-
рая когда-то в дни своей молодости с трепетом пере-
ступала порог его дома в Женеве.
«Он постарел»,— подумала Коллонтай. Она уже
290 не впервые встречала его в кулуарах Таврического
дворца. Он словно не замечал ее. Они проходили
мимо не здороваясь...
Между тем немцы снова перешли в наступление,
Война продолжалась. Лилась кровь. Временное пра-
вительство ввело в кабинет несколько эсеров и мень-
шевиков. Новый состав правительства пе менял по-
ложения.
Как раз в эту пору забастовала наиболее отсталая
часть столичных рабочих — работницы частных пра-
чечных. Они требовали повышения заработной пла-
ты, нормированного рабочего дпя, муниципализации
прачечных заведений. Митинги прачек происходили
в разных районах Петрограда. Александра Михай-
ловна решила отменить намечавшуюся на сегодня
поездку в Кронштадт, поспешила в Петросовет. Надо
посоветоваться с Владимиром Ильичем насчет пра-
чек. Пришла в разгар заседания исполкома. Слушала
ораторов рассеянно, выжидая удобный момент для
разговора с Лениным. Но к Ленину даже после засе-
дания подойти было не просто: он стоял, окружен-
ный депутатами Пстросовета, и требовал осуждения
иностранной политики Временного правительства.
Наконец пробилась к нему:
— Владимир Ильич. На минуту. Я относительно
забастовки.
— Какой забастовки? — Он сразу вышел из кру-
га, весь внимание.
Выслушал о прачках и сказал, что этим стоит за-
няться:
— Вы отсейте прежде всего настоящих рабочих,
пролетарок, и опирайтесь на них. За ними и другие
пойдут. Это ничего, что отсталые. Как раз с самых
низов п надо нам начинать. Им всем тяжело живет-
ся, значит, поймут, чего хотят большевики.	291
10*
И опа отправилась руководить забастовкой пра-
чек. В прачечных Коллонтай испытала то же, что
когда-то на Крепгольмской мануфактуре: видела
опухшие ноги женщин, голодные лица, работниц,
одетых в лохмотья. Она и сама в эти дни питалась
кое-как и во рту постоянно ощущала металлический
привкус голода. И все же чувство какой-то вины
перед прачками не покидало ее. По сравнению с ними
она богачка, счастливица. Чем острее было это чув-
ство ее безвинной вины, тем больше времени прово-
дила она у прачек, тем задушевнее с ними беседова-
ла, тем горячее выступала па их митингах. Она на-
печатала в «Правде» статью «На пашей линии огня»
о значении этой стачки. Если, мол, наиболее отста-
лый и несознательный слой пролетариата поднимает-
ся на борьбу, значит, растет с каждым днем в России
армия организованных борцов за общерабочее дело.
Все ближе день победы рабочего класса над миром
хозяев, собственников, капиталистов. Стачка семи
тысяч прачек— «великий и радостный знак».
— Не понимаю,— говорила Щепкина-Куперпик,—
ты придаешь такое значение забастовке прачек. За-
битые, малограмотные, да они и газет никаких не
читают!
— Именно поэтому, именно поэтому, Танечка!
Если уж и они поднимаются, значит, весь парод за
нас, весь!
Она ходила как именинница, когда прачки почув-
ствовали в ней свою, стали говорить ей ты, а одна
из них даже пригласила к себе домой.
Только кончилась забастовка прачек, Ленин пред-
ложил Александре Михайловне снова отправиться в
Гельсингфорс. Надо, чтоб левые социал-демократы
Финляндии приняли резолюцию о присоединении к
292 левому Циммервальду. Это будет хороший пример
для скандинавов. Коллонтай знает финнов, сумеет па
них повлиять. Пусть подготовит проект резолюции и
до отъезда покажет ему. Когда ехать? Завтра, Алек-
сандра Михайловна!
Назавтра — в день своего отъезда — она спешила
па Мойку в редакцию «Правды», уверенная, что не-
пременно застанет там Владимира Ильича. На углу
Невского и Конюшенной путь ей преградил уличный
митинг. На тротуаре собралось человек полтораста
разношерстного люда: гарнизонные солдаты, бабы
с кошелками, какие-то типы в котелках, гостинодвор-
цы в картузах. В центре оратор в пенсне с яростью
доказывал, что Ленин — агент Вильгельма, продал
Россию. Один из картузников крикнул:
— Братцы! Бей большевиков! Спасай Россию!
Другой напомнил, что тут рядом, на Мойке, ре-
дакция большевистской «Правды». Пошли громить
ихнюю «Правду», братцы! Призыв был подхвачен:
бить! бить! Разнесем к чертовой матери ихнюю
«Правду»!
Толпа, обрастая новыми охотниками погрома, дви-
нулась в сторону Мойки.
Александра метнулась, опережая толпу. Надо пре-
дупредить! Ведь в редакции Ленин. Если громилы
его там застанут... страшно подумать. Она бежала по
Невскому, словно за пей гнались...
Мойка. Вот и знакомый дом на углу. Взлетела по
лестнице. Не отрывала руки от звонка, пока дверь
пе открыла Мария Ильинична, сестра Владимира
Ильича. Ворвалась в маленькую темную комнатку —
электричество в пой горело весь день — ленинский
кабинет в редакции «Правды». За столом, согнув-
шись над гранками, освещенными лампой под аба-
журом, сидел Владимир Ильич. Он поднял голову,
недовольно сказал:	298
— Я же просил пе мешать. Что случилось?
Задыхаясь от волнения, Александра выкрикнула,
что уличная толпа движется сюда громить редакцию
«Правды». Владимиру Ильичу необходимо сию ми-
нуту скрыться.
Ленин не поддался волнению Коллонтай. Но от-
рываясь от гранок, спокойно спросил, далеко ли тол-
па от Полицейского моста?
— Прошла Конюшенную. Владимир Ильич, ско-
рее...
— Ну-у, вполне успею доправить передовую.
Коллонтай умоляюще посмотрела на Марию
Ильиничну, указала ей па окно. Мария Ильинична
потребовала, чтобы Владимир Ильич сейчас же
ушел: «Это неразумно, Володя».
У Ленина был вид человека, которому мешают
работать.
— Мапяша, ты пока расспроси Коллонтай, какая
толпа, организованная или просто случайная?— И
опять склонился над гранками.
— Да он просто хочет выиграть время, чтобы до-
править статью! — в отчаянии вскричала Мария
Ильинична.—Володя, идем!
— Владимир Ильич! Неужели пе слышите? Они
уже заворачивают на Мойку!
Ленин торопливо дописал что-то на гранках, вы-
черкнул карандашом какой-то абзац, поднялся, не-
терпеливо сказал:
— Работать мне не даете. Лучше позвонили бы
в пашу военку. Пусть вышлют охрану.
— Уже звонили. Охрана выслана. Но медлить
нельзя, Володя.
Коллонтай напомнила о проекте резолюции, ко-
294 торую опа должна отвезти в Гельсингфорс. Поезд
отходит через час. Владимир Ильич должен еще
просмотреть этот проект.
— А, вот оно что. Сразу бы и сказали. Идемте
к Анюте, там я посмотрю. Позвольте, а где же ваши
погромщики?
Мария Ильинична взяла брата под руку и почти
насильно вывела его через черный ход. Со двора
вышли в переулок. Почти в тот же момент подкати-
ли грузовики с большевистской охраной. При виде
вооруженных солдат и матросов погромщики раз-
бежались.
Через час Александра уже сидела в переполнен-
ном вагоне гельсингфорсского поезда. Прилечь бы.
Но лежать было негде. Едущие сидели впритирку
друг к другу. Трудно было дышать в тесноте. В ко-
ридоре закурили махорку. Дым заплывал в купе.
Опа вздохнула и закрыла глаза.
...Прошло несколько дней после возвращения из
Гельсингфорса. И вдруг: «Александра Михайловна,
вам ехать в Стокгольм. В Стокгольме состоится кон-
ференция Циммервальдского объединения. В нашей
делегации — вы и Воровский».
Ленин говорил, как о деле уже решенном.
Но впустят ли ее в Швецию? Ведь она
«навеки» выслана из этой страны королевским
указом.
— За вас уже хлопочут шведские социал-демо-
краты.
А еще дней через пять — ответ из Стокгольма.
Шведские друзья добились разрешения для Кол-
лонтай прибыть в Стокгольм на десять дней. На
дальнейшие времена королевский указ — по-преж-
нему в силе.
Она отправилась в редакцию «Правды» к Вла-
димиру Ильичу за директивами перед отъездом. 295
Лепин выглядел утомленным и, как показалось ей,
чем-то раздосадованным.
— Что с вами, Владимир Ильич? Чем-то рас-
строены?
— Да вот, изволите ли видеть, была только что
делегация от Центробалта. Уж очень матросы не-
терпеливы. Уже и план составили — как им ввязать-
ся в открытую борьбу с оборонцами. С трудом втол-
ковал им, что не время затевать драку. У меня пред-
ложение к вам, Александра Михайловна. Поедете
через Гельсингфорс, задержитесь там на денек и по-
бывайте па кораблях. Разъясните, что не время сей-
час. Рало еще. Надо уметь ждать.
Вечером Александра Михайловна выехала в
Гельсингфорс, чтобы оттуда через Торнео напра-
виться в шведскую столицу.
В Стокгольме ждало разочарование: многие де-
легации ые прибыли. Вместо конференции открыли
информационное совещание — три дня кряду спори-
ли о войне и мире. Коллонтай горячо отстаивала по-
зицию Ленина, добилась, что болгары вместе с рус-
ской делегацией подписали воззвание левой группы.
В воззвании были большевистские лозунги против
войны. Это была «попутная», как опа говорила, по-
беда: до сих пор болгарская партия тесняков еще
колебалась.
Оставалось два дня до конца ее пребывания в
Швеции. Утром пятого июля ее разбудил телефон-
ный звонок. Говорил Воровский:
— Читали о событиях в Петрограде? Нот? До-
ставайте скорее газеты. Временное правительство
решило покончить с большевиками. Начались
аресты.
Они условились встретиться через тридцать ми-
296 пут в соседнем кафе, где завтракали каждое утро.
Воровский поделился последними новостями: кое-
кто из руководящих большевиков арестован. Лени-
ну удалось избежать ареста. Местопребывание его
неизвестно. Судя по всему, его ищут.
Вечерние газеты писали о Коллонтай, что опа
приехала в Швецию со специальным большевист-
ским заданием, что большевики — агенты герман-
ского генерального штаба и что Временное прави-
тельство окончательно разгромило большевистскую
шпионскую сеть в России.
— Я еду в Россию,— решительно сказала Алек-
сандра Михаиловна.— Все равно здесь мне оставать-
ся нельзя.
Утренняя газета «Политикен» — орган левых
шведских социалистов — вышла с драматическим
заголовком: «В тюрьму Керенского». Сообщалось об
Александре Коллонтай, возвращающейся в Россию,
где ее наверняка ждет тюрьма.
Провожавшие на стокгольмском вокзале шведы
и русские прощались с Коллонтай как с заведомо об-
реченной. Воровский задерживался в Стокгольме.
Но она твердила одно: я должна быть в России.
Глава двадг^атая
Камера № S8
Неужто прошло только четыре
месяца с той поры, когда
финские санки с бубенцами переносили ее по льду
реки Турн на русскую сторону? Тогда шведский по-
езд не шел дальше пограничной станции Хаппаран-
да. Теперь новшество — поезд доходил до самого 297
Торнео. Недолгая стоянка в Хаппаранде, холодная
вежливость шведских таможенников. Незаходящее
солнце освещает бедную полярную природу, чистень-
кие разноцветные деревянные домики поселка. Де-
сять минут, и Коллонтай — в Торпсо.
Через эту маленькую, заброшенную до войны
станцию теперь проходил единственный открытый
для воюющей России транзитный железнодорожный
путь в Европу. На том берегу, в Хаппаранде,—вы-
мытый чистый поселок, здесь — барачного вида по-
стройки, грязь. Но и там и здесь — болота да сте-
лющаяся полярная березка, пе смеющая подняться.
Паспорта отобрали еще до выхода из вагона. Ко-
гда подадут поезд на Гельсингфорс, неизвестно. Кол-
лонтай вошла в здание вокзала. В зале первого клас-
са было накурено, тесно, шумно. С трудом разыска-
ла место за столиком, заказала чаю. Неожиданно
вошел молодой офицер — тот самый, что четыре ме-
сяца назад, впуская се в Россию, поцеловал ей руку.
Взгляды их встретились. Мог ли он нс узнать ее!
Однако не поклонился, хмуро се оглядел, исчез.
Уже вечерело. Солнце опускалось все ниже, но
пе заходило. Приближалась солнечная полярная
ночь. Пассажиры начинали поварчивать: почему за-
держка, где поезд? Всех пригласили заполнить ан-
кетные бланки.
Наконец к перрону подан состав. Носильщик под-
хватил чемодан и ведет к вагону. Дорогу преграж-
дает какой-то усатый поручик:
— Вы гражданка Коллоптай? Попрошу вас в
комендатуру.
По пути офицер сообщает, что гражданку Кол-
лонтай ждет князь Бслосельский-Белозерский. Вот
как? Княжеские титулы восстановлены? Быстро.
298 Князь высок, статен и неулыбчив. На нем мор-
ской мундир. Без всяких предисловий он объявляет,
что гражданка Коллонтай арестована.
— По чьему распоряжению, позвольте узнать?
— По распоряжению Временного правительства,
Вот подпись Керенского, если угодно взглянуть.
Да, ей угодно — и опа убеждается, что приказ
о ее аресте подписан лично Керенским.
— Удовлетворены? —• князь Белосельский-Бело-
зерский сухо улыбается п, как бы предупреждая
возможные вопросы арестованной, любезно-издева-
тельским тоном поясняет, что шпионаж большеви-
ков в пользу Германии теперь после недавно опу-
бликованных статей Бурцева и Алексинского пе
подлежит сомнению. Он ждет, что ответит ему Кол-
лонтай. Но она молчит. Спорить бесполезно.
Под охраной ее ведут в небольшой вагон, при-
цепленный в конце поезда.
Вагон — второго класса, по дачного типа, при-
лечь негде. А ехать долго. Двое пли трое суток, на-
верное. Ну что ж, будет спать сидя. Два молодых
офицера, сопровождающих ее, усаживаются на-
против.
Поезд медленно идет по Финляндии. Этак они
и за три дня пе доедут. За окном вагона уже зна-
комая, пригожая, аккуратная страна с цветными де-
ревянными домиками; па маленьких станциях флег-
матичные финские крестьяне молча посасывают свои
трубки.
В вагоне нет воды. Коллонтай начинает мучить
жажда, а потом и голод. Она предупреждает офице-
ров, что с утра ничего не ела. Офицеры в растерян-
ности: в суматохе о еде никто не подумал. Они пред-
лагают ей пройти с ними в вагон-ресторан и там
пообедать. Все трое встают и через весь поезд
пробираются в вагон-ресторан. Занимают отдельный 299
столик, и ок(о не успевает подойти к ним официант,
как, опережая его, у стола вдруг вырастает фигура
содержателя ресторана. Оп во всеуслышание объяв-
ляет, что шпионку и большевичку в своем вагоне
кормить не намерен и просит граждан офицеров не-
медленно увести ее. Публика в ресторане с явным
злорадством наблюдает разыгрывающийся скандал.
— Я патриот, господа,— объясняет свое поведе-
ние ресторатор, обращаясь одновременно и к сидя-
щим за столиками, и к конвоирам Коллонтай.
Ола молча поднимается и идет к выходу, офице-
ры за ней. По счастью, поезд останавливается на
какой-то станции, когда они еще не успевают до-
браться до своего вагона. Один из офицеров выска-
кивает почти па ходу и бежит в буфет. Через не-
сколько минут он возвращается с десятком несвежих
бутербродов и бутылкой воды.
— Вот все, что удалось тут достать.
Арестованная и ее конвоиры принимаются друж-
но есть.
В Белоострове таможенники унесли ее чемодан,
предупредили:
— Велено забрать весь «их» багаж.
Ну что ж, в багаже ничего не найдут. Только и
везет из Швеции в Петроград одну пару серых бо-
тинок, купленных в Стокгольме в недорогом мага-
зине. Месяца два спустя узнала, что эта несчастная
пара ботинок по воле буржуазных газет была пре-
вращена в четырнадцать пар обуви, купленных ею
в Стокгольме «на немецкие Деньги».
На четвертые сутки перед рассветом поезд оста-
новился у перрона Финляндского вокзала в Петро-
граде. Грузовик ждал на площади.
Коллонтай вывели, когда перрон уже опустел.
300 Офицеры помогли ей взобраться на грузовик. Гру-
зовик направился в сторону Выборгской, протарах-
тел по безлюдному мосту через Неву и остановился
на набережной. Контрразведка. Ей уже хотелось по-
скорее очутиться в тюрьме. По крайней мере можно
будет прилечь.
В большой, освещенной электричеством комнате
се допрашивал какой-то полковник, очевидно невы-
спавшийся, с иссипя-бледным лицом.
— Шпионка? За немецкие деньги хотите погу-
бить Россию? Не выйдет, мадам. Не дадим!
Потом вдруг в упор спросил:
— С прапорщиком пулеметного полка Семашко
давно знакомы?
Фамилию Семашко слышала впервые. В ответ
только покачала головой. Глаза ее слипались. Боле-
ла спина, ноги, затылок. Если б прилечь!
Полковник злым топом предупредил, что ее об-
виняют в дезорганизации армии, в сношении с про-
тивником, в подготовке к восстанию.
Офицеры, ехавшие с пей в поезде, исчезли. От
полковника ее уводили двое солдат и высокий хму-
рого вида поручик. На этот раз посадили не на гру-
зовик, а в обычный легковой автомобиль. Через не-
сколько минут перед пей раскрылись обитые желе-
зом ворота Выборгской женской тюрьмы.
Камера № 58.
Коллонтай даже не успела оглядеться как сле-
дует. Сил хватило только дошагнуть до жестко!! кой-
ки, привинченной к полу, сбросить с пог туфли,
спять жакетку, расстегнуть ворот и повалиться па
койку. Уснула полуодетая, измученная, обессилен-
ная бессонными ночами в вагоне. Сон был недолгпй,
тревожный; железные переплеты койки въедались
в тело. В шесть утра проснулась от поворота ключа
в двери. Надзирательница принесла тощий тюфя- 301
чок, набитый соломой, кипяток и ломоть черного
хлеба.
— Чаю пет. Вам разрешают купить чаю на ваши
деньги.
— Вот как? На .мои деньги? Но их отобрали при
обыске.
— Это не имеет значения. Ваши деньги в со-
хранности. Желаете, купим чаю?
— Да, конечно, желаю. Пожалуйста. Нельзя ли
заодно и газеты?
— Газеты по позволяется.
Надзирательница ушла и меньше чем через час
принесла ей цибик чаю. Кипяток к этому времени
поостыл — придется чай заварить вечером, сейчас
попьет теплую воду. И снова дверь па запоре и опа
одна.
Камера небольшая — типичная «одиночка». По
утрам солнечный луч проскальзывал сквозь решет-
ку окна, ложился па пол, до полудня полз по стене,
йотом исчезал до следующего дня. Стало быть, ка-
мера выходит па восток или па юго-восток. После
полудня в пей зыбились сумерки, забранная реше-
точкой электрическая лампочка вспыхивала на по-
толке только часов в шесть, в девять гасла.
Днем в камеру ввалился очень полный с пышны-
ми баками начальник тюрьмы. Он представился Кол-
лонтай как «начальник, назначенный повой вла-
стью», очевидно, гордился оказанной ему честью.
Начальник оказался глуп и болтлив, много раз
подчеркивал собственную гуманность, заботу о за-
ключенных. По его словам выходило, что он чуть ли
не отец им родной.
— А скажите, гражданин начальник, наверное,
у вас сейчас в политическом корпусе переполнено?
302 У начальника даже живот заколыхался от смеха.
— Помилуйте, какой переполнено! В уголовном
точно, полно народу. Одних проституток сколько! А в
политическом вы одни. Первая, можно сказать, на-
ша гостья. Большевики, которые шпионят на немец-
кие деньги, сидят сейчас почти все в Крестах. Всех
туда. Вас к нам препроводили. Потому как вы, из-
виняюсь, на особом положении. Будто бы вы да
Ленин — главные подстрекатели ко всему. Ну Лени-
на пока не сыскали, бог весть где скрывается, а вас
к нам, на особое. Но обхождением нашим вполне до-
вольны останетесь. На воле такой пищи в нынеш-
ний момент пе найдете. Я очень даже стараюсь на-
счет пищи для заключенных. Политических, разуме-
ется. Жаль, что политическая вы у нас только одна.
Засим имею честь кланяться. Буду вас навещать,
справляться, всем ли довольны.
Начальник ушел. Через некоторое время при-
несли обед: винегрет на постном масле и блюдечко
пшенной каши.
И потянулись пе отличимые один от другого тю-
ремные дни.
Она просила книг, тетрадь для заметок и снова
газет. В газетах начальник отказал — пе положено.
И через надзирательницу прислал ей две книги: то-
мик Гамсуна и «Фрегат «Паллада»» Гончарова.
Но вот приятная новость — первая передача: по-
душка, сахар, белый хлеб. От кого? Надзирательни-
ца отмалчивается: не положено говорить. Начальник
тюрьмы только развел руками:
— Не все ли вам равно от кого? От ваших.
Но, разглядев подушку, опа и сама поняла от
кого. Подушка в хорошо знакомой ей наволочке
Зои. Наволочки вместе когда-то покупали в Бер-
лине.	зоз
Надзиратель!] и ца жадными голодными глазам и
смотрела па ее сахар и белые хлебцы. Долго пе
уходила из камеры.
— Гражданка надзирательница, не разрешите ли
предложить вам немного сахару и один хлебец?
Надзирательница сразу согласилась и сунула са-
хар и хлебец в карман.
— Вы не подумайте. Я не для себя. Я для своих
кошек. У меня их пять штук, и все такие душечки.
Прелесть. Так одна и живу с ними. Но сейчас не-
чем кормить их, понимаете?
И с этой поры, всякий раз входя в камеру, рас-
сказывала о своих кошках, об их повадках.
Начальник тюрьмы все больше удивлял заклю-
ченную своими разговорами. Вдруг спросил, какова
полагает: если б удалось большевикам захватить
власть, смог бы он рассчитывать, что его оставят в
должности начальника тюрьмы?
В другой раз, смотря ей прямо в глаза, сказал,
что всякое, мол, возможно, вдруг, пе дай бог, боль-
шевики получат в России власть! Он лично надеет-
ся, что ему зачтется хорошее обхождение с граж-
данкой Коллонтай. Как, может он на это наде-
яться?
Он озадачил ее. Если начальнику тюрьмы, став-
леннику правительства Керенского, приходит в го-
лову, что большевики еще могут прийти к власти,
значит, в пароде жива мысль о такой возможности.
Значит, аресты большевиков — это еще пе разгром!
Она стала с нетерпением ожидать очередного визита
начальника. Надо внушить ему, что в его же инте-
ресах разрешить ей газеты.
Но вместо начальника появилась надзиратель-
ница.
304	— Пожалуйте к следователю.
За две педели тюрьмы — первый допрос. Опа сле-
дует за надзирательницей в тюремную канцелярию.
Следователь — худой, щупленький человечек. По-
хоже, что и не знает, с чего начинать допрос.
— Скажите, заключенная, известен ли вам пра-
порщик Семашко?
Опять Семашко! Понятия не имеет, кто этот Се-
машко. Но кроме Семашко в деле, оказывается, фи-
гурирует ее переписка с Зоей Шадурской и, главное,
ее телеграмма Ленину по поводу его предстоящего
возвращения в Петроград. И все-таки никакого серь-
езного материала для обвинения у следствия пет.
Допрос носит странный характер, следователь пере-
скакивает с одного вопроса на другой, не столько
сбивает ее, сколько сбивается сам.
Под конец он обвиняет ее в напечатании в
«Правде» статьи «Пленники русских империали-
стов».
— Вы пишете о России как о враждебной стра-
не, заключенная Коллонтай.
— Ошибаетесь, гражданин следователь. Я пишу
о русском империализме, враждебном русскому ра-
бочему классу.
Следователь только передергивает плечами. С эти-
ми большевиками нечего спорить. Он сделает все
возможное, чтобы «валькирия революции» не смогла
больше вредить России.
— Отведите заключенную в камеру.
После допроса ей разрешили прогулки.
— Тридцать минут в день можете гулять в свое
удовольствие.
«В свое удовольствие» гуляла она в тюремном ко-
лодцеобразном дворе по кругу четко пробитой до-
рожки. Ходила в обществе надзирательницы.	305
Через несколько дней —• снова допрос. На этот
раз вел его следователь по особо важным делам,
«сам» Александров.
Допрос продолжался больше двух часов, но мало
чем отличался от предыдущего. Разве тем только,
что Александров смотрел на нее узкими умными
пронизывающими глазами.
Сообщил, что она обвиняется в «тягчайших го-
сударственных преступлениях».
— Государственное преступление совершила пе
я. Его совершаете вы, гражданин следователь.
— Отвести заключенную.
В камере, припоминая детали допроса, она спо-
хватилась, что дома у нее осталась книжечка с ад-
ресами товарищей. Следователь пе упоминал о них.
Но это еще не значит, что комнату не обыскивали
и книжку с адресами не взяли. Если взяли, то опа
невольно подвела десятки людей. Был обыск пли
нет? Как спасти книжку? До утра не сомкнула глаз
от волнения.
В шесть утра надзирательница принесла кипяток
и хлеб. Коллонтай решилась:
— Могу я обратиться к вам с просьбой? Пере-
дайте Шадурской, которая приносит передачи, пусть
зайдет на мою квартиру и вынет из правого ящика
стола все мелочи. Особенно мне нужен рецепт, он
в синей записной книжке. Пусть все заберет: запис-
ную книжку, булавки, пудру, а по рецепту пусть за-
кажет мне бром. Очень прошу вас.
— Отчего же. Это можно.
Выполнит ли надзирательница свое обещание?
Поймет ли Зоя, что дело пе в рецепте?
Еще два дня прошли в неизбывной тревоге. Без-
ответные вопросы напластовывались один на другой,
306 давили ее. И снова щелканье замка в неурочный час,
Что это? Надзирательница вносит в ее камеру ог-
ромную охапку цветов. Говорит, что принесли го-
раздо больше, ио начальник тюрьмы не разрешил
все вносить в камеру.
От кого цветы? «От друзей ваших. А что до ва-
шей подруги гражданки Шадурской, то все ей ска-
зала. Шадурская обещалась заказать по рецепту
лекарство».
О господи, но догадалась ли Зоя взять себе за-
писную книжку с адресами товарищей? Был ли
обыск?
Волнения довели ее до сердечного приступа. Ле-
жала па жесткой койке, впервые не чувствуя, как
железные перекладины въедаются в ее тело.
Начальник тюрьмы пришел сообщить, что ми-
нистр юстиции Зарудный склоняется к тому, чтобы
заменить арест освобождением под залог. Друзья
се очень хлопочут об этом. Но Керенский решитель-
но против. Однако присылка врача разрешена.
Не успел уйти, па смену ему явились две надзи-
рательницы, втащили огромную передачу — одной
такую не донести. Сами удивлялись, где в паше вре-
мя люди достают подобные редкости: булки, масло,
колбаса, мед, яйца, консервы...
На этот раз пе скрыть, кто принес: в записочке,
приложенной к передаче, сказано: «Моряки Балтий-
ского флота приветствуют товарища Коллонтай».
Ничего лучше этих слов придумать нельзя было.
Стало быть, Центробалт существует! Радость по-
действовала ободряюще, помогла ей подняться.
Начальник тюрьмы сам известил ее, что ей раз-
решено свидание с Зоей Шадурской. Правда, толь-
ко па пятнадцать минут.
Свидание состоялось там же, где происходил пер-
вый допрос,— в канцелярии начальника тюрьмы. 307
Начальник присутствовал при свидании, сидел рядом
с Александрой Михайловной. Зое предложил стул
по другую сторону стола.
Зоя сообщила, что Леонид Красин и Максим
Горький ходатайствуют об освобождении ее под за-
лог. Многие арестованы.
— Правда, самого не могут найти.
Коллонтай поняла, что под «самим» разумеется
Лепин. В последний момент спросила о рецепте.
— Нашла среди всех твоих записочек,— успокои-
ла Зоя.—И книжечку записную и все остальное за-
брала. По рецепту заказала лекарство. Завтра пере-
дам для тебя.
Гора с плеч свалилась. Значит, обыска пе было.
Адреса по в руках сыщиков Керенского.
А еще через день врачебный осмотр в присутст-
вии старшей надзирательницы — сухой, неразговор-
чивой, злой. Врач констатировал расширение серд-
ца, повышенное давление крови, опухоли лог илица.
Неужели не освободят?
Но день проходил за днем, а положение остава-
лось все тем же. Озадачила невзначай брошенная
начальником тюрьмы фраза:
— Правительству теперь не до вас.
Странно. Вдруг прекратились всякие передачи.
Не разрешают свиданий.
Однажды начальник тюрьмы вошел с неулыбчи-
вым строгим лицом:
— Я к вам с плохими вестями. На ходатайство
о вашем освобождении под залог наложена неблаго-
приятная резолюция.
И огорошив, ушел, как бы боясь, что заключен-
ная станет задавать вопросы.
Еще два дня — в томлении духа, еще бессонная
308 ночь в темной тюремной камере. Неужто ей долго —
может быть, годы и годы — сидеть в тюрьме? Пово-
рот ключа в дверном замке заставил ее содрогнуть-
ся: раз пришли ночью, значит, переводят в Петро-
павловскую крепость!
Па пороге — начальник тюрьмы. Улыбается во
весь рот:
— По распоряжению министра Зарудного осво-
бождены под залог в пять тысяч рублей.
— Пять тысяч! — охнула Коллонтай.
— Денежки уже внесены. Собрали писатель Ма-
ксим Горький и инженер Леонид Красин. Однако
внизу вас ждут.
Не помня себя от радости, мигом собралась. Про-
щай, камера № 58! За воротами тюрьмы на извоз-
чике ее дожидаются Зоя и Миша. Даже Миша, от-
кладывая объятия на потом, торопит извозчика:
«Скорее, скорее! Езжай!»
Скорее бы позади остались эти мрачные корпуса
тюрьмы, эти обитые железом ворота.
Какое счастье! Снова свобода, снова борьба и
работа!
Первую ночь дома уснуть не могла от перепол-
нявшей ее радости. Наутро собралась было в Смоль-
ный, по Зоя наотрез отказалась выпустить из дома.
Миша присоединился к Зое:
— Мама, нельзя же так. Хоть денек отдохни,
приди в себя.
Ночью разбудил звонок. Принесли приказ о до-
машнем аресте. Оказалось, освобождение ее иод за-
лог было принято в отсутствие Керенского. Когда
па следующий день ему доложили об освобождении
Коллонтай, Керенский, как передавали, рассвирепел.
Приказ о домашнем аресте Александры Михайлов-
ны подписали втроем: Керенский, Савинков и Авк-
сентьев.	309
У дверей квартиры поставлен был солдат с ру-
жьем. Свидания запрещены. Для врача требовалось
особое разрешение. Но газеты она читала и сноси-
лась с товарищами.
Узнала, что в то время, когда находилась в тюрь-
ме, состоялся полулегальный VI съезд партии. На
съезде Коллонтай заочно была избрана членом ЦК.
Итак, с этого времени — она в высшем руковод-
стве партии. Но она не может участвовать в этом
руководстве, сидя под домашним арестом. Сиди тут
в четырех стенах, когда сама история шагает по мо-
стовым Петрограда!
А ведь сколько товарищей еще за решеткой!
Наконец Петроградский Совет потребовал осво-
бождения всех арестованных. Отменен и домашний
арест. Но залог и надзор остаются.
Глава двадцать первая
Десятое октября
Г* осударственный	аппарат
Временного правительства
все более разваливался, внутренние связи постепен-
но ослабевали, страх и неверие расшатывали его
дисциплину. Сказывалось это и на надзоре. Шпики,
перешедшие на службу к Керенскому, работали при-
митивно, уже без былого усердия. Надзор, установ-
ленный за Коллонтай, пе был для нее помехой, ко-
торую трудно было обойти.
В конце сентября она выехала в Гельсингфорс,
чтобы выступить там па II съезде Центробалта.
На этот раз в вагоне ей удалось выспаться, и ут-
310 ром на станции Рихимяки она вышла пройтись по
перрону. И вдруг видит: от группы матросов, стоя-
щих перед вагоном, отделяется огромная фигура
Павла Дыбенко. Он издали улыбается ей и шагает
навстречу. Они еще не виделись после освобождения
из тюрьмы. Его освободили совссхм недавно.
— Неужели в Гельсингфорс, Александра Михай-
ловна?
— В Гельсингфорс. На ваш съезд.
— Вот хорошо!
Он сказал, что настроения теперь в Гельсинг-
форсском совете совсем не те, что были в мае, ко-
гда опа приезжала. И очень бы надо, чтобы товарищ
Коллонтай хотя бы в общих чертах обрисовала паро-
ду устройство будущей Советской власти. Заодно
наметила бы и кандидатов в правительство!
Ее рассмешила эта просьба наметить кандидатов
в правительство.
— Вам уже и кандидатов подавай. Больно вы
быстрые.— И уже совсем тихо всерьез шепнула: —
Погодите. Надо еще сначала взять власть.
Хотела еще что-то сказать, по свисток паровоза
прервал разговор. Опа кивнула Дыбенко и заспеши-
ла к своему вагону. Он что-то кричал ей вслед —
в шуме Коллонтай пе разобрала, что именно.
Она была уверена, что встретит его на перроне
в Гельсингфорсе. Но он словно сквозь землю прова-
лился. Ловила себя на том, что мысли были заняты
Павлом Дыбенко.
Вечером па съезде в здании Гельсингфорсского
совета она говорила о Советской власти как о вла-
сти, которой не может пе быть.
— Или русские рабочие и крестьяне, солдаты и
матросы возьмут власть в свои руки, или капитали-
сты поднимут голову в пашей стране, и тогда горе
русскому народу! Или мы в России начнем строить 311
социалистическое общество, объявим диктатуру про-
летариата, или русский пролетариат станет жертвой
своего озверелого врага! Есть ли у русских проле-
тариев третий выход? Есть ли у них какой-либо
иной путь, чем тот, па который их зовет большевист-
ская партия? Может быть, правы меньшевики, пред-
лагающие вам сговор с капиталистами? Ничего дру-
гого капиталисты и пе ждут —- пусть только россий-
ский пролетариат откажется от мысли взять власть
в свои руки, пусть станет смирным, пусть только со-
гласится установить у себя в стране так называе-
мую буржуазную демократию,—и вот тогда-то с
помощью этой самой буржуазной демократии рус-
ский рабочий класс, русское беднейшее крестьянство,
русский солдат и матрос будут лишены всех прав,
рабочий будет закабален, русский безземельный кре-
стьянин превратится в забитого крепостного! Ко
разве не от вас самих зависит теперь, как повернуть
ход всемирной истории? Разве сможет наш враг про-
тивостоять вашей революционной силе, если все вы
подниметесь в едином порыве за собственную сво-
боду? Товарищи! В этот момент пролетариат всего
мира смотрит на вас с надеждой и верой. Вы пока-
зываете пародам мира пример. Вы открываете ис-
торическую дорогу к социализму, к царству свобо-
ды и справедливости!
Она снова перенеслась, как когда-то, «за гори-
зонт будущего». Но это будущее было уже близко и
неизбежно. Его дыхание чувствовалось даже в том,
как принимают ее речь, какие реплики летят к пей
из зала. Дыбенко прав: настроения здесь уже не
те, что были в мае. Призывать матросов к восста-
нию здесь излишне. Они все готовы. Переворот в
их умах уже совершен.
812 Ее удивило, что в президиуме не было Павла
Дыбенко. Ее глаза искали его в зале, в рядах. Но
Дыбенко нигде не было видно. Не мог же председа-
тель Центробалта пе прийти ла съезд! И вдруг не
увидела — почувствовала, что Дыбенко пришел. Не
поворачивая головы, по звуку чьих-то шагов, посту-
ку отодвигаемых стульев в президиуме, ио какому-
то шороху на сцене в рядах президиума, поняла: это
он. И уже не удивилась вдруг охватившему ее чув-
ству легкости, радости. Ей хотелось, чтоб он тоже
слышал ее. Ей хотелось говорить как можно лучше,
и вновь пришло давно знакомое ощущение слит-
ности с залом. Заканчивая свою речь, сказала, что
Петроград ждет балтийцев к себе.
— Ждем сигнала! — прогремел в ответ голос Ды-
бенко. И зал громовым раскатом аплодисментов под-
твердил, что балтийцам нужен только сигнал, что-
бы двинуться в Петроград.
— Будет сигнал! — крикнула Коллонтай и опу-
стилась на стул.
В конце съезда из зала была предложена резо-
люция — ответ тем, кто обвинял матросов в дезер-
тирстве, в нежелании воевать.
«Тебе же, предавшему революцию, Бонапарту-
Керенскому шлем проклятия в тот момент, когда
наши товарищи гибнут под пулями и снарядами и
тонут в волнах морских, призывая защищать рево-
люцию. И когда мы все, как один, за свободу, зем-
лю и волю сложим свои головы, мы погибнем в чест-
ном бою в борьбе с внешним врагом и на баррика-
дах — с внутренним, посылая тебе, Керенский, и
твоей компании проклятие за ваши призывы, кото-
рыми вы старались разъединить силы флота в гроз-
ный час для страны и революции».
—- Как находите резолюцию? — шепотом спро-
сил Александру Михайловну Дыбенко перед тем, как 313
объявить голосование. II пе дождавшись ее ответа,
опережая его, добавил: — Может быть, не очень
гладко, но по-матросски от души и, по-моему, пра-
вильно.
— Неважно, что пе очень гладко,— ответила
Коллонтай.— Так пусть и остается. Зато непосред-
ственно. Это голос флота. Я — за.
И первая захлопала в ладоши, когда резолюция
была принята.
Заседание окончилось засветло. Александра вы-
шла из здания театра вместе с Дыбенко. Он повто-
рял, что матросы ждут только сигнала, расспраши-
вал о Владимире Ильиче.
Они пошли пешком — опять в сторону порта.
— Если бы вы могли сегодня выступить на лин-
коре. Очень это нужно матросам, Александра Ми-
хайловна. Только вы, наверное, утомились?
— Я утомилась? — Опа рассмеялась.— Ведите па
ваш линкор.
Линейный корабль стоял на рейде. К борту под-
вез их маленький катер. Спускаться с пирса па па-
лубу катера в ее длинном платье было черт знает
как неудобно. Дыбенко спрыгнул первым, с катера
протянул ей обе руки и, подхватив ее, легко перенес
на катер. Набегала волна, и катер покачивало. Она
обрадовалась, когда увидела пад своей головой вы-
сокий борт линкора. Дыбенко приказал спустить
трап, и они поднялись па корабль.
Ои представил ее матросам. Ее имя было извест-
но им. Она уже не раз выступала перед моряками.
Балтика вечерела, чайки прочерчивали послед-
ние круги над рейдом. Стучала штормовая волна о
борт корабля. Александра Михаиловна слышала этот
стук даже тогда, когда, взобравшись с помощью Ды-
бенко на какую-то башенку, говорила с ее высоты
и видела сверху ооращеииые к пей лица матросов
и над их головами серое одноцветье моря и неба.
Здесь повторилось то же, что на собрании. «Петро-
град ждет балтийцев к себе».— «Дайте только си-
гнал!» — «Будет сигнал, товарищи!»
Ей жали руки, говорили: «Приезжайте еще»,
благодарили. Долго бы не отпустили с линкора, но
Дыбенко сказал, что товарищу Коллонтай надо от-
дохнуть. И они спустились по трапу па катер. У пир-
са катер долго пе мог пристать, волна подбрасывала
его. Между бортом катера и краем пирса вскипала
и разлеталась, разбрызгиваясь, волна. Стальные руки
Дыбенко вдруг подхватили Александру, подняли над
палубой и бережно опустили на влажные доски
пирса.
А потом они долго ходили по малолюдному ноч-
ному городу. У них было такое чувство, будто уже
многое сказано друг другу и надо сейчас молчать.
Позднее, когда она вспоминала эту синюю без-
звездную ночь в Гельсингфорсе, это молчаливое хож-
дение вдвоем по улицам, это сидение на скамье в
каком-то парке, сырая, темная, осенняя балтийская
ночь казалась ей солнечной ночью. Так в мыслях
навсегда и осталась и для пее и для пего «солнеч-
ной ночью».
Прошло несколько дней — опа возвращалась из
Гельсингфорса к себе в Петроград. Дыбенко прово-
жал ее па вокзале и перед тем, как войти в вагон,
Коллонтай на людях поцеловала его, прощаясь.
— До скорого, Павел.
— До очень скорого, Шура.
Поезд тронулся, и Александра Михайловна, за-
бившись в угол купе, закрыла глаза и отдалась сво-
им мыслям. Мысли вихрились, кружили голову. Надо
успокоиться, привести их в порядок.	315
В ту «солнечную ночь» она сказала ему: «Па-
вел, но я на много лет старше...» Он ответил ей ко-
ротко: «Я не чувствую этого. Ты — это ты. И я тебя
люблю».
Она больше не стала говорить о своем возрасте.
Но теперь, в вагоне, наедине со своими мыслями
пыталась разобраться в себе. Опа спрашивала себя,
любит ли Павла. Не девчонка, должна понимать.
И отвечала: «Да, люблю. Люблю это удивительное
сочетание богатырства и нежности. Люблю, что оп
любит меня и мы заодно. Люблю просто потому, что
люблю».
И потом вдруг мысль о сыне. Что скажет Миша,
если узнает. Если! Как будто может оп не узнать.
Да опа и пе станет скрывать. А Зоя? Зоя, та сразу
поймет, не осудит. Собственно, за что осуждать?
Можно ли осуждать двоих за то, что встретились и
полюбили друг друга как раз в те самые дни, когда
в стране побеждают их идеалы?
Но куда раньше, чем Миша или Зоя или кто-
либо из товарищей Коллонтай по партии, проведали
об отношениях ее и Дыбенко враги. Прошло очень
немного времени, и во враждебной большевикам пе-
чати стали появляться злые заметки о «похожде-
ниях валькирии революции». Сначала намеки без
упоминания фамилии, позднее открыто о «мадам
Коллонтай и матросе Дыбенко». В двух-трех газе-
тах появились карикатуры. Павел нс сразу понял ее,
когда сказала ему, что они должны оформить свой
брак или расстаться. Оформление казалось ему вздо-
ром и предрассудком. Опа покачала головой.
— Нельзя, чтобы из-за нас большевиков обвиня-
ли в безнравственности. Мы слишком на виду,
Павел.
Й брак был оформлен —- гражданский брак.
— Мало ли что,—сказала ему Коллонтай,—
вдруг власть захватят наши враги. Каждому из пас
грозит тогда смерть. Как муж и жена мы сможем по-
требовать права вместе взойти на эшафот.
— Ну нет. Скорее на эшафот взойдут враги ре-
волюции,— ответил Дыбенко.
...Вечером десятого октября па Питер нал туман
такой густоты, что в двух шагах ничего не было вид-
но. Двенадцать человек в этот вечер с разных сторон
огромного города пробирались к большому шести-
этажному дому на улице Милосердия. И хотя в ту-
мане трудно было идти, каждый из двенадцати бла-
гословлял его. Коллонтай радовалась туману, навер-
ное, больше других. Опа по-прежнему под надзором,
стало быть, слежка за ней продолжается, так что ту-
ман очень кстати: он скроет ее от шпиков. Сегодня
навести нх па след страшней, чем когда-либо.
Ни зги пе видать. Если где-пибудь здесь и дежу-
рит шпик,— черта с два оп заметит ее. Изредка, рас-
плываясь в молочных клубах, появлялись неясные
фигуры прохожих и тотчас истаивали. Туман скра-
дывал даже звук ее собственных шагов. Но вот, ка-
жется, и улица Милосердия. Тускло освещена бал-
конная дверь на четвертом этаже. Где-то тут долж-
ны быть ворота. Она вошла в темный безлюдный
двор и почти на ощупь пересекла его. Несколько сту-
пеней по — слава богу! — неосвещенной лестнице, и
опа у заветной двери. Позвонила, еле нажав звонок.
Впустила хозяйка Суханова, неслышно затворив за
«гостьей» дверь.
В комнате с тщательно занавешенным окном —
пи щелочки не оставлено! — за круглым столом все
свои. Ломов, Бубнов, Дзержинский, Сталин, Соколь-
ников... Дзержинский у занавешенного окна, зажав
в кулаке бородку, напряженно прислушивался. 317
Урицкий вполголоса перешептывался о чем-то с Зи-
новьевым. Свердлов, то и дело поправляя пенсне, ос-
танавливал их: «Тише, тише, товарищи. Мы пе услы-
шим шагов». Троцкий за столом перелистывал запис-
ную книжку, Каменев, облокотившись па спинку со-
седнего пустовавшего стула, сидел в одиночестве у сте-
ны. Ждали Ленина. Александра Михайловна сняла
в передней пальто и шляпу и осталась стоять у
стола, прислушиваясь. Дзержинский вдруг поднял
голову, указал па окно: он услышал шаги. Через
минуту раздался звонок.
Пришел Ленни. Он был совершенно неузна-
ваем — незнакомый Владимир Ильич. Седенький па-
рик, прикрывающий его голову и как бы сужающий
лоб, полностью преобразил Лепина. Даже форма го-
ловы казалась пеленииской, изменилось выражение
лица — неведомый человек без бороды, без усов.
Он был доволен: уж если не узнали свои, то
шпик его тем более зге узнает.
Нельзя было терять ни минуты. Заседание ЦК
партии началось с доклада Свердлова. Свердлов со-
общил, что настроение у солдат Северного и Запад-
ного фронтов большевистское. В Минске гарнизон
также па стороне большевиков. Правда, в Минске
что-то готовится. Между Ставкой и штабом фронта
все время идут какие-то переговоры. Усиливается ан-
тибольшевистская агитация. К Минску стягивают
казачьи отряды. Похоже, что собираются разоружить
революционные войска.
После Свердлова выступил Лепин. Оп сказал, что
па повестке дня стоит вопрос о вооруженном вос-
стании. Время для вооруженного восстания при-
ближается. Л сипи подчеркнул важность технической
подготовки к восстанию, сказал, что сделано еще
818 недостаточно. Раз мы требуем перехода всей власти
к Советам, мы должны быть готовы. Массы ждут
действий. Они утомлены бесконечными резолюциями
и словами. Что касается аграрного движения, то
оно также развивается в сторону революции. Коро-
че говоря, политическое положение в стране созре-
ло для перехода власти к Советам.
Ленин говорил без пафоса, буднично, деловито,
даже не в полный голос. Надо готовить массы к вос-
станию.
Из двенадцати двое пе согласились. Каменев п
Зиновьев возражали против восстания. Они не ве-
рили, что массы пойдут за большевиками. У Каме-
нева был испуганный вид: он считал, что восстание
приведет к поражению. Ему было страшно поду-
мать: что станется с ними со всеми. Страшно за са-
мого себя. Зиновьев, запустив пятерню в дыбом став-
шие волосы, отчаянно теребил их.
Все остальные поддержали Владимира Ильича.
— Будем голосовать, товарищи. Итак, кто за вос-
стание?
Ленин спокойно пересчитал поднятые руки, в том
числе п свою. Десять —- за. Кто против, товарищи?
Поднялись две руки — Каменева и Зиновьева. Ну
что ж, их «против» ничего пе изменит. Решение при-
нято...
Александру вдруг ужалила мысль: почему так
буднична эта плохо освещенная комната? Почему
так обыкновенно окружили простой обеденный стол
товарищи — члены ЦК? Почему так обыкновенен
этот туманный вечер, когда вот сейчас, сию минуту
в этой комнате на улице Милосердия произошло
одно из самых важных в истории человечества со-
бытии?
Разумом опа понимала необходимость и естест-
венность этой будничности. Но чувства требовали 319
торжественности, соответствующей важности приня-
того решения. Не придет ли ощущение торжествен-
ности этой минуты потом, через годы, когда сквозь
время вспомнится такая будничная в тот момент об-
становка?
Заседание ЦК закончилось в ночной тишине.
Так же буднично расходились после заседания,
кто куда. Шли с интервалами через темный двор и
исчезали в дружественном тумане.
Когда подошла очередь Ленина уходить, Дзер-
жинский стащил с себя черный плащ и набросил его
на плечи Владимира Ильича.
Ленин движением плеч попробовал освободиться
от плаща.
— Ни за что, Феликс Эдмундович. Ни за что.
Дзержинский заупрямился:
— Никаких отговорок! Извольте надеть плащ,
Владимир Ильич, иначе я вас не выпущу.
Ленин, покачав головой, покорился, застегнул
плащ у горла и вышел во двор.
— Ему сегодня недалеко. Ночует у одного рабо-
чего. Нашего человека,— успокоил товарищей Фе-
ликс Дзержинский.
Глава двадцать вторая
Первый день творения
А лександра Михайловна сиде-
^-ла в президиуме II съезда
Советов и видела перед собой огромный актовый зал
Смольного института, ряды беломраморных колонн
и освещенную светом хрустальных люстр мпоголи-
320 кую толпу делегатов в солдатских шинелях, матрос-


ских бушлатах, пиджаках, куртках, крестьянских
косоворотках.
Из зала на нее смотрели угольно-черные глаза
человека, присутствие которого она чувствовала, да-
же не глядя на пего. Чувствовала на себе его
взгляд — любящий, восхищенный. Дыбенко не умел
таить своих чувств.
«Нельзя же так,—подумала Александра.—Хотя
бы не смотрел на меня».
Но в этот момент она перестала думать о Павле.
В грохоте громовой овации к трибуне шел Ленин.
Выражение его лица как бы говорило залу: «До-
вольно, товарищи, перейдем к делу, не до оваций
сейчас. Дайте же наконец говорить». Но ему долго
не давали начать, особенно прибывшие с фронтов
солдатские делегаты.
Первая его фраза, когда грохот улегся, была:
— Мы теперь приступаем к строительству социа-
листического порядка.
Эти слова вызвали новый шквал аплодисментов
и взрыв приветственных криков.
Ленин стоял, держась обеими руками за края
пюпитра, и взглядом убеждал делегатов перейти к
Делу.
Этим делом было сейчас «Обращение к народам
и правительствам всех воюющих стран». Ленин чи-
тал его очень спокойно, без жестикуляции и толь-
ко, когда хотел подчеркнуть какую-нибудь фразу,
чуть наклонялся над лежавшими на пюпитре лист-
ками.
Прозвучали слова, молниеносно отозвавшиеся в
сердцах всех сидевших в этом залитом светом зале:
«Прежде всего мы желаем покончить с войной...»
Председательствующий предложил всем, кто за
обращение, поднять свои делегатские мандаты, 321
11 Эм. Мипдлин
Все делегаты, переполнявшие беломраморный зал
Смольного, единодушно проголосовали — за. Мень-
шевики и правые эсеры еще накануне демонстратив-
но покинули зал.
Руки, державшие маленькие кусочки картона,
пе успели еще опуститься, как из глубины рядов
раздались звуки «Интернационала». Александра уви-
дела старого солдата в распахнутой шипели. Он
пел, и по его небритым щекам стекали слезы. Кол-
лонтай почувствовала, что еще минута — и опа тоже
расплачется.
Впереди была еще другая «минута», наполнив-
шая ее чувством счастья, гордости.
В первом декрете об образовании Совета Народ-
ных Комиссаров — власти Советов было названо имя
Дыбенко. Вместе с Антоновым-Овсеенко и Крыленко
он возглавил комиссариат по делам военным и мор-
ским. Отныне он член революционного правитель-
ства.
Прошло несколько дней, и ее назначили комис-
саром социального обеспечения. Новые назначения,
особенно в первое время, почти пе оставляли Пав-
лу и Александре времени для свиданий. Да и ви-
деться было негде. Она еще не решалась пригласить
своего мужа к себе. Жили теперь втроем — она, Зоя
и Миша — в убогой квартирке па пятом этаже. Ма-
рия Ипатьевна соглашалась по-прежпему ухаживать
за Александрой и Мишей, но Александре было не-
ловко продолжать пользоваться ее любезностью.
Миша не захотел разлучиться с матерью. А Зоя за
всех решила: жить им вместе, и даже спорить тут
не о чем. Квартира, которую предоставили Алек-
сандре, была как раз на троих — три небольшие ком-
наты. Александра с утра уходила к себе в наркомат,
322 потом отправлялась в Смольный и только к ночи
возвращалась домой. Зоя умудрялась и работать и
вести несложное домашнее хозяйство. Работала она
театральном управлении', реорганизовывала быв-
шие императорские театры и поздно — после спек-
таклей — возвращалась домой. Михаил Коллонтай
был одним из немногих инженеров, принявших но-
вую Советскую власть: большинство старых петер-
бургских инженеров отказывались работать, сабо-
тировали. Михаил не раз перехватывал их злые за-
мечания в адрес его матери. Намеренно громко и зло
говорили о пей, чтоб услышал сын. Раз или два до-
неслись до него и недвусмысленные остроты насчет
ужо несекретного супружества Коллонтай и Дыбен-
ко. Гражданский брак чудился еще актом порочной
связи. Михаил сжимал кулаки и молчал. С удоволь-
ствием закатил бы пощечину злопыхателю, по пони-
мал— подведет этим мать. Поднимется скандал, по-
спешат разнести: «Сын большевички-наркома волю
рукам дает».
Ничего, паша еще возьмет. На уме другие зада-
чи: как бы использовать все, чему научился в Аме-
рике. Но до американского опыта было еще далеко.
Тут бы только удержать производство от полного
развала. Останавливались машины. Голодные рабо-
чие выбивались из сил.
Павел был занят еще больше, чем Александра,
должен был часто покидать Петроград. Встречались
они мимолетно, но сознание, что он есть, что оп лю-
бит ее, придавало ей силы, помогало переносить го-
лод, утомление, разлуку. Она чувствовала, что Павел
гордится своим счастьем с ней. Писала в дневнике
о «радости через край». Радостью через край для
обоих были встречи.
В первые дни Советской власти заседания ЦК
партии и заседания Совнаркома, и даже работа толь- 323
11*
ко что созданных наркоматов — все происходило в
Смольном. Отсюда посылались во все концы страны
телеграммы, приказы, ответы на бесчисленные запро-
сы. Поначалу весь аппарат Совнаркома состоял
только из четырех человек, и Ленин сам составлял
всевозможные бумаги, отвечал на телефонные звон-
ки, выдавал разрешения, справки... ЦК партии ютил-
ся в комнате-боковушке с кипами газет па подокон-
никах, на полу, на стульях. Единственный стол по-
среди комнаты служил и для заседаний ЦК и для
повседневной работы секретариата.
Владимир Ильич посоветовал Коллонтай не мед-
лить, сейчас же отправляться занимать министерство
государственного призрения, как оно еще называ-
лось по-старому. Александра Михайловна одна, без
спутников поехала на Гороховую. Сановитый швей-
цар в золотых галунах, седобородый, неумолимый
отказался ее впустить: прием окончен. Уговоры нар-
кома не помогли: швейцару не было известно слово
«нарком». Он не впустил Коллонтай в ее министер-
ство. «Приходите завтра, гражданка». Па другое ут-
ро чуть свет в квартире — звонок. У дверей — мужи-
чок-бородач, в лаптях, в рваном тулупчике. «Здесь
што ли комиссар от народа Коллонтай? Ты-ы? — он
с недоверием оглядел Александру.— Вот тебе запи-
ска от вашего главного. На, читай».
Она взяла из его рук ленинскую записку: «Вы-
дайте ему сколько там причитается за лошадь из
сумм Госпризреиия». За какую лошадь? Мужик объ-
яснил, что при царе перед самым Февралем у пего
на военные нужды реквизировали лошадь. Обещали
заплатить — не заплатили. Мужик отправился в Пи-
тер, а туг революция! Сунулся в учреждения Вре-
менного правительства — его шуганули. Услыхал про
324 каких-то большевиков, будто они за народ. До само-
го Ленина дошел. И вот записка, Ленин велит ко-
миссару Коллонтай заплатить мужику за лошадь.
Легко сказать заплатить, когда ее самое швейцар в
министерство не допустил. «Ладно, повремени ма-
лость, человек добрый. Заплатим тебе. Как только
деньгами министерства завладеем, так тебе и за-
платим».
Но как занять министерство? Снова поехала на
Гороховую. Швейцар неодобрительно посмотрел —
пропустил. Но что это? Она вверх по лестнице, а
сверху поток служащих. Машинистки, начальники,
бухгалтеры, переписчики, даже какие-то сестры ми-
лосердия — все вниз, все убегают из министерства.
Чиновники отказываются работать с большевиками.
Осталось всего несколько человек. Кабинеты, кан-
целярии пусты, на полу разбросаны бумаги. Сейфы
заперты. Где ключи? Нет ключей!
Коллонтай, растерянная, опустилась в кресло за
огромным столом с опустошенными ящиками. Она
представила себе на миг всех, кто ждет немедлен-
ной помощи, пособий ее министерства: приютских
детей, увечных воинов, старух в богадельнях, тубер-
кулезных больных, прокаженных в колониях, ума-
лишенных, пенсионеров...
Вскочила. Созвала собрание немногих оставших-
ся с ней. Без них и вовсе не справиться.
Через несколько дней ключи отыскались и сейфы
открылись. В распоряжении наркома появились кое-
какие средства. Мужик с записочкой от Владимира
Ильича был первым, кто получил деньги из сумм
Наркомата социального обеспечения. И только полу-
чив их и пересчитав, отдал Александре Михайловне
записочку Ленина.
Ушел мужик — пришли делегаты Союза увечных
воинов. Почему им пе выдают пособия? Потом из 325
богадельни прибежали с тревогой. Замерзают ста-
рухи: нечем отапливать печи. В воспитательном доме
нет молока для грудных детей. В приюте для сирот
няни разбегаются: им нечем кормить детей...
Она сама замерзала в огромном нетопленном ка-
бинете министра. Кабинет только и согревался ды-
ханием посетителей; они шли один за другим, ино-
гда входили целой гурьбой. Александра Михайловна
с трудом вырвалась из здания Наркомата.
Весь день ничего не ела: утром выпила чашку
морковного чаю без сахара, съела осьмушку хлеба —
и все. Голова кружилась. Но надо было выступить с
речью на митинге за Невской заставой — знакомые
места! — и она выступила. И только сойдя с ящика,
который служил ей трибуной, пошатнулась от голо-
да. Какой-то красногвардеец поддержал.
— Да вы никак болеете, товарищ Коллонтай! —
И вдруг догадался.— С голодухи, наверное? Купить
вам хлеба? Мигом сбегаю. Карточка есть.
Она поблагодарила и отказалась. С митинга по-
ехала в Смольный. Оттуда домой. Держась за пери-
ла, еле взобралась по лестнице. Зоя уже и самовар
успела поставить и где-то раздобыла леденцы.
А черного, вязкого, как влажная глина, хлеба лежа-
ло на столе три, не кусочка — комка. И, конечно,
Зоя паек разделила не поровну. Комок хлеба поболь-
ше предназначила Александре. Миши еще не было
дома.
— С хлебом плохо сегодня, Шура. Ну да зато
чай с леденцами.
И вдруг звонок в дверь. Странно, кто бы это?
У Миши свой ключ, он не звонит. Зоя бросилась от-
крывать и через минуту вернулась, неся изрядный
326 кусок — фунта па два! — черного хлеба.
— Ничего пе понимаю. Какой-то красногвардеец.
Су пул в руки хлеб: для товарища Коллонтай.
— Это, наверное, тот самый, что сегодня на ми-
тинге... Да откуда он мой адрес узнал?
— Я спросила его. Говорит, шофер сказал. Ведь
ты на машине туда приезжала.
Зоя убедила ее позвать Дыбенко к себе. Неужели
она такого дурного мнения о своем сыне? Миша пе
мещанин и любит мать. Он все поймет.
Александра с трепетом ждала, как встретятся
Миша и Павел, а опи встретились просто, будто дав-
но знакомы, и, кажется, сразу понравились друг
другу. Слава богу, у Миши никакого предубеждения
против Дыбенко. Он вырос в незыблемой вере, что
его мать не может быть неправой, не может любить
недостойных. Все, что делает она, хорошо, благо-
родно. Она смотрела на них обоих — Мишу и Пав-
ла — на свете не было для нее людей ближе, чем
эти двое. Где-то в глубине сознания шевельнулась
было тревожная мысль, что Павел, в сущности,
очень ненамного старше ее сына, годится Мише в
приятели, а не в отцы.
Теперь Павел приходил с приношениями: то при-
несет триста граммов хлеба, то воблу. Коллонтай
сердилась, говорила, что он от своего пайка отрывает.
Павел смеялся:
— Матрос с голоду не помрет. Матросского пай-
ка на двоих хватит. Обидно только, сахару нет.
В ее кабинет в Наркомате госпризрения втащили
однажды посылку из-за границы. По старой памяти
шведские товарищи прислали несколько головок гол-
ландского сыра в подарок Ленину и Коллонтай.
Надоумили их стокгольмские газеты сообщениями
о голоде в Петрограде. Александра Михайловна не
часто пользовалась автомобилем, но на этот раз 327
поехала в Смольный на машине: повезла ящик с крас-
ными головками сыра. Радовалась, что угостит сей-
час Владимира Ильича. Как бы только уговорить
его взять себе три головки из пяти присланных?
Четвертую головку ей с Зоей и Мишей, а вот пя-
тую... пятую... Никак не могла придумать, кому бы
пятую головку отдать. Дзержинскому или Свердло-
ву? Но, главное, как бы так сделать, чтоб Владими-
ру Ильичу побольше досталось. Недоедает как все, а
работает больше всех.
Совнарком все еще помещался в угловой комнате
на третьем этаже Смольного. Комнату называли ка-
бинетом товарища Лепина. Стол Владимира Ильича
стоял у стены, над столом низко свисала лампочка
на шнуре. Во время заседаний правительства нар-
комы собирались за этим столом но обе стороны от
Владимира Ильича. Но мест за столом не хватало
для всех, и рассаживались посреди комнаты за спиной
Ленина. У окна за отдельным маленьким столиком
сидел секретарь Совнаркома И. II. Горбунов. Когда
Ленин предоставлял кому-нибудь слово пли давал
указания Горбунову, ему приходилось поворачивать-
ся всем корпусом. И было все некогда — да и в го-
лову не приходило никому — расставить столы по-
удобней. Александра Михайловна пришла минут за
тридцать до заседания. Ленин был в кабинете одип.
Шофер автомобиля внес в следующую за ленин-
ским кабинетом комнату ящик с сырами. Коллон-
тай вынула одну из головок:
— Владимир Ильич, шведские товарищи присла-
ли. Вам — три головки. Там еще есть для других.
— Сыр? М-да... Очень хороший сыр. Вот и поде-
лите его на всех, Александра Михайловна. Да смо-
трите же, при дележе Горбунова нашего не забудьте.
328 Она раздобыла нож и, разложив на столе газеты,
9 смежной комнате принялась разрезать головки
сыра на равные ломти — всему Совнаркому на ужин.
Но в кабинете уже собирались товарищи. Ленин не
терпел опозданий. Оставила сыр недорезанным, при-
крыла газетой и пошла заседать. Столько было под-
нято вопросов на заседании, столько неотложных
дел обсуждалось, что о сыре и вовсе забыла. И толь-
ко прд самый конец заседания поздней ночью вдруг
радостно вспомнила о нем. Заседание Совнаркома
окончилось. Задвигались стулья, все поднялись, раз-
миная затекшие члены.
— Товарищи, товарищи! Минуту, не расходитесь.
Все — в соседнюю комнату, пожалуйста! Есть для
вас угощение.— Она приглашала тоном радушной
хозяйки.
Но —- увы — сыр исчез. Нож и газеты на месте.
А сыра и следа не осталось. За время заседания
караульные у дверей комнаты дважды сменялись.
Разрезанный на порции сыр они приняли, должно
быть, за приготовленный им паек...
Владимир Ильич за своим столом внимательно
правил протокол, написанный Горбуновым. Увидев
лицо Коллонтай, спросил:
— Что случилось? Какая-нибудь неприятность?
Она сказала, что весь сыр исчез. Караульные
съели его. Ленин весело рассмеялся. Не все ли рав-
но, кто именно угостился голландским сыром! Важ-
но, что угостились свои. Шведские товарищи под-
держали наших. Все в порядке, стало быть. Шведов
поблагодарите, Александра Михайловна!
Шведов-то она поблагодарит — за этим дело не
станет. Но нельзя же сообщить им, что Ленин так
и не попробовал сыра. А между тем ему очень не
мешало бы подкрепиться. Вот уже и Надежда Кон-
стантиновна стала поговаривать, что Владимиру 329
Ильичу необходим хотя бы небольшой перерыв в
работе. Он плохо спит, явно переутомлен. Главный
врач из санатория «Халила» на Карельском пере-
шейке был у Коллонтай в ее Наркомате — от него
узнала, что есть в санатории домик-особнячок, теп-
лый, светлый, удобный. Вот бы там отдохнуть Вла-
димиру Ильичу! Поспешила о домике рассказать
Надежде Константиновне. Обе попробовали соблаз-
нить Ленина охотой: мол, кругом санатория густой
лес, можно охотиться.
— Лес? — заинтересовался Ленин.— М-да. Охо-
та — вещь, конечно, хорошая... Да вот дел у нас
край непочатый, Надя. Наладить новое государство
в два месяца — это и большевики пе могут.
И наотрез отказался ехать.
Надежда Константиновна не отступилась. Кончи-
лось тем, что Владимир Ильич согласился.
— Если в Наркомате у Коллонтай в самом деле
есть домик в лесу, где можно работать, я готов.
24 декабря утром Владимир Ильич, Надежда
Константиновна и Мария Ильинична уже сидели в
поезде, готовом отойти от перрона Финляндского
вокзала. Ленин сел в угол возле окна, рядом его
сестра, напротив Надежда Константиновна. В общем
вагоне, решили они, ехать безопаснее. Тем более что
сопровождали Ленина в этом купе два красноармей-
ца и надежный финский товарищ. Коллонтай при-
была на вокзал, когда все трое уже расположились
в купе. На Ленине было поношенное демисезонное
пальто и фетровая шляпа — одежда вовсе пе пригод-
ная в декабрьские морозы. Крупская уговаривала
его «потеплее закрыть горло». И вдруг следом за
приехавшей проводить их Коллонтай в купе ввалил-
ся человек с тремя меховыми шубами и меховой
330 шапкой с наушниками.
— Это еще что? — удивился Лепин.
— Это для вас, для Надежды Константиновны и
Марии Ильиничны. Надевайте шубы, товарищи.
А вам, Владимир Ильич, еще и шапка. От станции
до санатория ехать придется па санях по полю.
Мороз нешуточный. Не беспокойтесь, шубы со склада
Наркомата госпризрепия.
— Это и видно,— рассмеялся Владимир Ильич,
поднимая полу одной из шуб с нашитым инвентар-
ным номером склада.— Ну что ж, сохраним и вер-
нем потом.
Она надеялась, что шубы останутся у Ленина
и его спутниц — для того они и лежат на складе,
чтоб их можно было выдать нуждающимся. Но че-
рез несколько дней, когда Ленин вернулся в Смоль-
ный, ей принесли записку: «Посылаю Вам с
благодарностью и в полной сохранности шубы из ин-
вентаря Вашего Наркомата...» Ну что с ним по-
делаешь!
Он и в новогоднюю ночь сидел в холодной ком-
нате Смольного, накинув демисезонное пальтецо па
плечи, когда она зашла к нему поговорить насчет
только что подписанного декрета о создании Отдела
по охране материнства и младенчества.
Новому отделу поручалось создать Дворец охра-
ны материнства и младенчества. Дворец, по мысли
Коллонтай, послужит образцом для работы всех
подобных учреждений. Но где открыть этот Дворец?
Видимо, в старом здании Дома для подкидышей.
Здание, выстроенное еще при Екатерине II, надо
было совершенно переоборудовать. Александра Ми-
хайловна очень увлеклась идеей Дворца.
— Ты понимаешь,— говорила опа Павлу,— вся
сущность Советской власти скажется в том, что мы
начинаем с Дворца для матерей и младенцев!	331
старый дом для подкидышей создан оыл по
французскому образцу. Мать приносила младенца
сюда, передавала его через окошечко няне и навеки
с пнм расставалась. Младенцу надевали номерок на
шею и с этим номерком, когда он становился взрос-
лым, выпускали в жизнь.
Александре Михайловне не терпелось поскорее
покончить С/ нравами этого учреждения, с системой
номерков для подкидышей. Нужны были приюты
для матерей, воспитательные дома, но не старого
типа. И нужно было время для их устройства. А вре-
мени не было. В Наркомате ее ежедневно осаждали
толпы голодных женщин с младенцами на руках:
«Помогите, нечем кормить!» Однажды ворвался в ее
кабинет матрос с браунингом за поясом. Он уходил
на фронт сражаться, в Петрограде оставалась его
любимая. Она ждет ребенка. «Товарищ Коллонтай,
вы наш нарком, вы должны позаботиться о ней, о
моем ребенке, пока я буду бить белых».
Выход только один: поскорее превратить Дом
подкидышей в Дворец матери и младенца. Старый
персонал разворовывал дом. Стоило раздобыть ка-
кие-то продукты, и они тотчас исчезали, не дойдя
до детей.
Ей самой казалось чудом то, что удалось сделать
за какой-нибудь месяц. Пусть Дом для подкидышей
еще не превращен в настояхций Дворец, о котором
она мечтала. Но переоборудовать его все же удалось.
Новые порядки в нем введены. И уничтожено дикое
правило, по которому внебрачные дети пе должны
находиться вместе с. законнорожденными. Нянь и
детей на время переоборудования Дома поместили
в крыле огромного здания — этого крыла пока не
коснулось переустройство. В одну из январских но-
552 чей, когда лютый мороз студил даже комнаты
Смольного, Александра Михайловна сообщила Вла-
димиру Ильичу, что завтра у нее большой день,
весь персонал Дворца матери и младенца займет на-
ново переоборудованное здание. Она сияла. Влади-
мир Ильич, несмотря на переутомление, подробно
расспросил о Дворце. Только что — поздно ночью —
закончилось заседание Совнаркома. Состояние у всех
было напряженное. Ленин выглядел озабоченным.
Германская армия продолжала двигаться с юго-за-
пада на Украину. Фронт был еще неустойчив. Крас-
ная Армия все еще не сформирована. Англия, Фран-
ция открыто помогали белогвардейцам. Голод душил
страну.
Александра Михайловна попрощалась с Влади-
миром Ильичем. Ленин еще остался с Горбуновым
вычитывать протокол. Мороз встретил Коллонтай па
темных улицах Петрограда. Откуда-то слышались
выстрелы, отвечал пулемет. Нет, еще далеко до
победы, до мира...
Обессиленная, застывшая на морозе, с привкусом
металла во рту от голода, тяжело поднималась она
по лестнице на пятый этаж к себе. И как всегда,
Зоя о ней позаботилась: к ее приходу шумел самовар
на столе, несколько кусочков сахара сверкали па
блюдце и — о чудо из чудес! — лежала белая булка.
Сын помог ей снять шубку, стащил с ее рук пер-
чатки, стал растирать оледеневшие пальцы.
— Скорей, мама, к столу, согрейся чаем. Зоя
Леонидовна достала настоящую булку.
А Зоя уже наливала в ее синюю любимую чашку
чаю, уже размешивала ложечкой сахар, уже приня-
лась было нарезать булку...
— Садись, пей, Шура. На тебе лица нет. Опять
шла пешком? Пешком! Миша, ты слышишь? Твоя
мать просто с ума...	333
Телефонный звонок tic дал ей договорить. «По-
жар? Кто говорит? Доктор Королев? Шура, пожар!
Твой Дворец горит...» Ее Дворец! Дворец матери и
младенца, о котором она каких-нибудь полтора часа
назад с такой гордостью докладывала в Смольном
Владимиру Ильичу.
Она бросилась одеваться, даже нс успела глот-
нуть чаю. Побежала на Мойку. Пустынные улицы
патрулировали красногвардейцы с повязками па ру-
кавах. Громадное зарево охватило полнеба над Пет-
роградом. Пожар губил только ту часть здания, ко-
торая была переоборудована,—поджог очевиден. Два
или три десятка нянь старого Дома подкидышей с
младенцами на руках окружили Александру. Они
вопили, ругали и проклинали ее. Лица их были
искажены ненавистью. «Вот она, наркомша Коллон-
тай! Кровожадная большевичка! Хотела сжечь всех
нас живьем! Погубить христианские души!» Ее на-
зывали антихристом! Поминали, что велела убрать
иконы! Кричали, что большевичка собиралась от-
крыть здесь публичный дом. Спорить с толпой разъ-
яренных баб было невозможно, просто опасно. Кто-
то попытался увести Александру Михайловну. Вдруг
одна из старух набросилась на нее, вцепилась ей в
горло, стала ее душить: «Антихрист! Большевичка!
Христопродавец!» Подоспевшие матросы вырвали
Александру из рук осатаневшей старухи. Взрыв зло-
бы придал ей столько силы, что даже матросам по-
надобились усилия, чтоб оторвать цепкие руки от
горла полузадушенной Коллонтай.
Александре дали выпить воды, усадили в авто-
мобиль. Повезли домой. Слезы лились из глаз и за-
мерзали на щеках. Когда провожавший ее красно-
гвардеец ввел Александру в квартиру на пятом эта-
334 же, Зоя, увидев синяки на ее шее, вскрикнула.
Миша помог ей раздеться. Александра забылась. Ей
снилось детство... дедушкино имение в Куузе... Ма-
ленькая Шуринька Домонтович — фантазерка рисует
в своих фантазиях страшный пожар и одна, одна,
вытаскивает из горящего дома детей и спасает их от
смерти. На рассвете она проснулась от боли в горле.
До утра уснуть уже не смогла...
Открытие Дворца матери и младенца отложили.
Но нужен — и очень срочно! — Дом для инвалидов
войны. Это не терпело никаких отлагательств. Му-
чительны были поиски помещения. Ей доложили, что
в Александро-Невской лавре пустуют многие поме-
щения. Можно поместить там пятьсот — шестьсот
инвалидов, есть склады для продовольствия, баня,
кухня. Но когда комиссия наркомата прибыла в лав-
ру, у ворот ее встретила бушующая толпа. Разда-
вались вопли об «антихристе Коллонтай». С трудом
удалось добиться, чтоб лавра приняла пятьсот инва-
лидов. Но толпа перед воротами лавры не расходи-
лась, шумела, проклинала большевиков.
В воскресенье Зоя пришла из булочной с ново-
стью: во всех церквях Петрограда Александру Кол-
лонтай предают анафеме.
Миша вскочил, возмущенный, оскорбленный за
мать.
— Как они смеют! Темные люди!
— Успокойся, Миша. Раз они темные, что с них
возьмешь? Да наконец, я в хорошей компании. Лев
Толстой тоже был предан церковью анафеме,— и
рассмеялась.
Через час, стоя перед зеркалом, Миша -уже завя-
зывал галстук. Она пе спрашивала, куда он идет.
Похоже, Мишу в это морозное воскресенье где-то в
холодном голодающем Петрограде дожидается чье-то
девичье сердце...	335
Глава двадцать третья
Гелъсингфорсс'ка-я сосва шка
1О Смольном на другой день она
"рассказывала о том, что цер-
ковники предали ее анафеме и объявили антихри-
стом.
Смеясь, говорила Павлу Дыбенко:
— Оказывается, я не только первая жепгцпна—
член правительства, но и первая женщина — анти-
христ.— И вдруг осеклась, взглянув на его лицо.
Дыбенко был хмур, чем-то расстроен.
— Что с тобой, Павел? Что-нибудь неприятное?
Неприятное? Да пет, хуже! Захватывая бороду
в кулак, Дыбенко сказал, что на флоте назревает
конфликт.
— Понимаешь, Шура, по сути, мы ликвидируем
старый флот. Хотим создать новый, на новых социа-
листических началах. С новым укомплектованием.
На флоте у нас немало случайных людей. А тут еще
эсеры, меньшевики развели среди флотских черт те
какую зловредную агитацию. Одним словом, нужно
твердое руководство. Совнарком решил назначить
комиссаров во флот. Я послал в Центробалт теле-
грамму о необходимости подчинения комиссарам.
Ну а там сразу — целая буча. Мол, Дыбенко зазнал-
ся, занимается назначениями, не считается с массой.
Собрания, шум, споры. Обиделись, видите ли, что не
посоветовались с членами Центробалта! Самолюбие
их заело.
— Позволь, вы назначили им комиссаров, даже
не предупредив их?
— В том-то и суть. А, спрашивается, когда было
336 предупреждать и советоваться? Там же чуть что —
сейчас дискуссия, споры на десять дней. Ты же зна-
ешь наш Центробалт! — Он безнадежно махнул
рукой.
— Боюсь, это ошибка, Павел. Ваши флотские
очень самолюбивы. Не время их раздражать пона-
прасну. Надо было предупредить хотя бы ЦК Цен-
тробалта.
— И затянуть вопрос?
Не успела договорить с Дыбенко — ее попросили
зайти в ЦК партии. Там предложили немедленно
выехать в Гельсингфорс.
— В Центробалте вас знают, считаются с вами.
Необходимо.
Но она и сама уже хорошо знала, чего именно
необходимо ей добиться в Центральном комитете
Центробалта. И понимала, что на этот раз задача
особенно трудная.
В Гельсингфорс ехала не одна. На заседание
ЦК Центробалта был командирован и А. Л. Шейн-
ман — член Гельсингфорсского комитета РСДРП (б).
В дороге он молчал, сдвинув брови, смотрел в окно
па заснеженные леса и только перед самым Гель-
сингфорсом сказал:
— Сражение предстоит, скажу вам, нешуточное.
В последнее время анархистские настроения овла-
дели многими флотскими.
— Ну что ж, мы еще повоюем,— невесело отшу-
тилась Коллонтай словами из тургеневского стихо-
творения в прозе.— Мы еще повоюем.
У нее было сложное, как будто двойное и вместе
с тем слитное, чувство. Конечно, она ехала в Гель-
сингфорс прежде всего, чтобы добиться признания
комиссаров, уладить несвоевременный конфликт.
Но вместе с тем это партийное задание было для нее
и делом защиты Павла, помощью ему лично. Авто- 337
ритет Дыбенко во флоте как-то пошатнулся в по-
следние дни: анархистская агитация делала свое
дело. Разумеется, он совершил ошибку, не предупре-
див Центробалт о назначении комиссаров. Но с дру-
гой стороны, и впрямь времени для дискуссий не
оставалось. А дискуссия вспыхнула бы непременно,
И, наверное, затянулась бы. В Цеитробалте все боль-
ше входили во вкус долгих дискуссий. Вспомнила
усталое, измученное бессонными ночами лицо Павла.
Нелегко ему на новом посту.
В Гельсингфорсе прямо с вокзала поехали в
Центральный комитет Центробалта. Собралось чело-
век тридцать — почти все члены Центробалта, Си-
дели за длинным столом, покрытым сипим сукном,
Некоторые разместились па диванах у степ.
Когда Коллонтай с Шейнманом вошли, председа-
тель Сизов открывал заседание.
Многие из собравшихся были уже знакомы Але-
ксандре Михайловне по ее прошлым приездам в
Гельсингфорс. Разглядела сквозь махорочный дым
напротив себя худое с длинным горбатым носом
лицо писаря Александра Рака. Слева от него сидел
круглолицый усатый матрос Скурихин. Этот всегда
был анархиствующий, всегда больше других шумел
на флотских собраниях. Уж не он ли и теперь на-
травляет Центробалт на Дыбенко? Похоже.
Рядом со Скурихиным увидела артиллерийского
унтер-офицера Кабанова с корабля «Андрей Перво-
званный». Этого она помнит как серьезного, поло-
жительного человека. Такой не подведет.
Вокруг были встревоженные, возбужденные люди.
Многие едва сдерживали злобу.
«Трудно будет»,— подумала Коллонтай и стала
внимательнее прислушиваться к тому, что говорил
338 Сизов. В повестке. дня заседания было шесть или
семь вопросов и на первом месте все какие-то второ-
степенные: о жалобе писарей-сотрудников Центро-
балта, об увольнении запасных и о выдаче нм посо-
бий, о ходатайстве команды линейного корабля
«Андрей Первозванный» насчет помощи семьям по-
гибших. Вопрос о назначении комиссаров не был по-
ставлен! Вместо пего — почти в самом конце — «вы-
яснение положения Центробалта». Но это и был
главный вопрос — положение Центробалта в связи
с назначением комиссаров.
Уже начало прений перевернуло весь ход собра-
ния. Встал Рак и сказал, что требование команды
«Андрея Первозванного» справедливое. Семьям по-
гибших нужно помочь. Но где мы возьмем деньги на
пособия этим семьям? Что мы — министерство при-
зрения? Товарищ Коллонтай — дело другое, она мо-
жет, она у нас народный комиссар призрения, то-
варищи. Так что будьте любезны, товарищ Коллон-
тай. А мы — вообще кто мы теперь, интересно? Нам
надо сначала знать, признает ли товарищ Дыбенко
за нами какие-нибудь права или нет? Вот в чем
главный вопрос, товарищи.
Сказал, улыбнулся кривой улыбкой и посмотрел
вызывающе па сидевшую напротив Александру Ми-
хайловну. Она выдержала его недобрый насмешли-
вый взгляд, будто фамилия Дыбенко не имеет к ней
никакого отношения. Рак явно старался вызвать ее
смущение: вот, мол, твой Дыбенко какой.
В зале сразу заволновались. Задвигались стулья,
клубы махорочного дыма беспокойно заходили над
головами сидевших, над синим сукном стола. Заго-
ворили все сразу, перебивая друг друга. Поднялся
старый матрос Дудин и хриплым голосом протру-
бил, что «сперва надо решить, существуем мы или
нет?».
Председатель Сизов предложил раз и навсегда
решить кардинальный вопрос: кто должен на флоте
командовать: Центробалт или назначенные товари-
щем Дыбенко комиссары?
Атмосфера собрания с каждой минутой накаля-
лась все больше. Коллонтай оглядывала лица: не-
ужели ни одного разумного голоса? Но тут Вино-
градов несмело предложил признать комиссаров, а
членам Центробалта помогать им в работе.
— Интересно, в какой это работе? — закричал
Рак.— Что бы пи сделали, в том им и помогать?
Коллонтай вздохнула с облегчением, услыхав спо-
койную речь Кабанова.
— Товарищи, мы все погибнем, это факт, что
погибнем, если разойдемся по разным дорогам. Я так
считаю, что мы должны согласиться с назначением
комиссаров и работать с ними заодно. Не сделают
они без Центробалта ни одного шага!
— Не сделают? — побагровел Рак.— Как бы не
так. Да их самих уже сделали комиссарами без
Центробалта. Спрашивали нас, когда их назначали?
Нет, товарищи, нет, нас не спрашивали. Почему,
интересно? Потому, что товарищ Дыбенко хочет
командовать нами, вот почему. А я так думаю, что
если Дыбенко прогонят, то мы очень даже просто
найдем па его место нашего человека! Вот что.
И опять вперил недобрый, вызывающий взгляд в
Коллонтай: вот тебе твой Дыбенко, слушай про него
правду-матку матросскую!
Рака поддержал Скурихин. Слезливым актерским
голосом ои спрашивал, ударяя себя кулаком в грудь:
— За что, хочу знать, проливалась народная
кровь? За выборные права, товарищи. Чтоб мы мог-
340 ли выбирать, кого хотим. А что нам дает товарищ
Дыбенко, хотя мы сами его и выбрали? Назначенных
комиссаров! За это мы проливали кровь?
— Одно из двух! — выкрикнул Рак.— Или мы
останемся, как и были, сами по себе, или мы уйдем,
и пусть распоряжаются одни комиссары!
Вскоре определилось, что Скурихин и Рак — глав-
ные «протестанты» против назначенных комиссаров.
Выступая, каждый из них норовил задеть Коллон-
тай. Произнося имя Дыбенко, Скурихин и Рак смо-
трели в упор па Коллонтай, как бы вызывая ее на
спор: вот сейчас вскочит и начнет защищать и оп-
равдывать своего муженька. Но Александра Михай-
ловна спокойно выдерживала их взгляды и ничем
не выдавала личного беспокойства за Павла. Она
понимала, что и Скурихин и Рак ищут повода обви-
нить ее в пристрастии к Дыбенко, в отсутствии объ-
ективности.
Они оба так много шумели, так часто вскакивали
и произносили речи, что создавалось впечатление,
будто с ними огромное большинство членов ЦК
Центробалта. Присмотревшись, Коллонтай поняла,
что большинство — ни за, ни против. Большинство
явно колеблется. Возможно, оно и не против назна-
ченных комиссаров, по смущено, уязвлено тем, что
о назначении их с Центробалтом не посоветовались.
Надо бы сначала обсудить, взвесить, поспорить,
подискутировать по этому вопросу. Да, Павел их
здорово рассердил.
Коллонтай все ждала момента, когда будет удоб-
но попросить слова и выступить. Но тут вдруг слу-
чай помог — да как помог!
Член ЦК Центробалта Савоськин предложил «то-
варищу Коллонтай как представителю Совнаркома
объяснить все-таки нам, зачем назначили комис-
саров».	341
Александра Михайловна уже подняла было руку,
прося слова, как вдруг неожиданно поднялся матрос
Трефолев весь в бинтах. Слабым голосом он сказал,
что товарищи как хотят, а он ждать больше не мо-
жет. Просит разрешить выступить вне очереди, по-
тому как «обязательно должен в госпиталь назад
возвращаться, ушел самовольно, без разрешения, а
у него уже в голове гуд идет от ранения».
— Так что, извиняйте, товарищи, я выскажусь
и пойду.
Ему дали слово вне очереди из уважения к ра-
нению.
И Трефолев стал высказываться.
— Пошли мы, товарищи, то есть наш отряд, па
белую гвардию. Это дело известное вам. Сначала мы
были хорошо подготовлены духом. Но вот пришла
очередь вышибать белогвардейцев из опорного
пункта. И вот дело какое, товарищи. Когда наш от-
ряд пошел на них в наступление, то ввиду хорошо
укрепленного этой белогвардейской сволочью уча-
стка, мы потерпели тяжелое поражение. А это, то-
варищи, повлекло за собой очень даже плохие по-
следствия для нашего отряда. Многие наши това-
рищи, правильнее будет сказать, бывшие наши
товарищи из отряда, позорно занялись грабежами.
И грабили, надо сказать, прямо не разбирая, кто
он — богатый или бедный. Подряд. И после этого
позорного дела все, которые грабили, удрали из от-
ряда кто куда с награбленным добром, а свой отряд
оставили на произвол судьбы. Вот вам список всех
этих позорных людей, сами решайте, что с ними те-
перь делать. А я, товарищи, кончил.
Короткая речь раненого Трефолева произвела
потрясающее впечатление. Тридцать человек — чле-
342 нов ЦК Центробалта оцепенело молчали, пока Тре-
фол ев, пошатываясь, шел к дверям. Только он
скрылся, в зале заседания, затуманенном махороч-
ным дымом, словно бомба взорвалась. Первое время
в общем шуме ничего нельзя было разобрать. Нако-
нец председатель с трудом восстановил тишину и
предоставил слово взволнованному Кабанову. Потом
выступил еще кто-то и еще.
Вопрос был ясен. Председатель поставил на голо-
сование: отпечатать на ротаторе имена всех бежав-
ших грабителей, опозоривших матросскую честь, и
разослать список по всем частям флота. Передать
дело в политический отдел для выработки воззвания с
именами опозоривших революционный флот п с бла-
годарностью всем раненым и всем остававшимся до
конца в отряде товарища Трефолева.
— А теперь возвращаемся к вопросу о комисса-
рах. Слово товарищу Коллонтай.
Ну наконец-то. Впрочем, она не жалеет, что
Трефолев задержал ее. Трефолев, в сущности, по-
мог. Надо использовать его выступление.
Она поднялась, ногой чуть отодвинула стул от
себя и, обведя взглядом лица сидевших за столом,
остановила его на длиннощеком, длинноносом лице
Рака. Он смотрел на нее иронически, по скрывая
недоброжелательства. Что-то шепнул на ухо Скури-
хину. До Коллонтай донеслось: «... защитница...»
— Из всех речей ораторов,— начала она, словно
продолжая только что прерванную беседу,— я за-
ключаю одно. Среди вас и за вашими спинами, то-
варищи, работают какие-то темные силы. Цель этих
темных сил в том, чтоб разъединить вас, расколоть,
подорвать ваш авторитет и подорвать авторитет Сов-
наркома. Вы славные революционные моряки, но вы
ведете себя сейчас как малые дети. Некоторые из
вас — не скажу, к счастью, все — готовы идти за 343
этими темными силами, вашими же врагами. Вы
только подумайте, товарищи, вы создали все то ве-
ликое и прекрасное, о чем мечтали и к чему стре-
мились миллионы людей на свете. За это честь вам
и слава. Все, что создано вами, может держаться
вашей поддержкой. Если вы пойдете за темными си-
лами и не захотите признавать вами же выдвинутую
власть, то сразу разрушите все, что сами завоевали.
Вот чего хотят ваши враги: вашими же руками раз-
рушить завоевание революции! Вы слушали здесь
выступление товарища Трефолева. Вы слышали, как
опозорила вашу честь жалкая горстка грабителей и
трусов. Ведь вы понимаете, что поведение этих бе-
жавших из отряда грабителей только па руку на-
шим с вами врагам. Теперь враги станут кричать:
вот они каковы на деле, эти революционные моряки,
им бы только грабить мирных жителей, на это их
отваги хватает, а как доходит до настоящей борьбы,
они драпу дают! Ага, я вижу, вы хмуритесь, я слы-
шу возмущенные негодующие возгласы! Что ж, я
неправду сказала? Правду! Потому-то вас это и за-
девает. Да, вы опубликуете имена негодяев, ио вы
думаете,— это остановит других негодяев? Разве
мало их оставил нам в наследство царский строй!
Пропаганда наших врагов делает свое дело, она раз-
лагает наименее надежные элементы и она подстре-
кает негодных людей в вашей среде. Положение в
стране такое, что нужно твердое руководство, ответ-
ственность и твердая революционная власть. Комис-
сары назначены правильно, товарищи. Назначение
комиссаров может быть не по нутру только темным
силам, а не революционным морякам Балтийского
флота. Кто-то должен отвечать за положение во фло-
те. Вот вы не хотите признавать комиссаров. Но ста-
844 рый флот ликвидируется, ваш Центробалт носит
только ликвидационный характер. Вы это знаете.
Новый выбранный вами орган будет создан, когда
наново укомплектуют суда. Значит, для промежу-
точного периода нужны ответственные товарищи,
персонально ответственные. Не признавайте назна-
ченных комиссаров — враги вам скажут спасибо.
Здесь раздавались голоса, мол, дальше развивать
революцию! А я считаю, что . пришло время укреп-
лять завоеванное. Правда, Совнарком в спешке не
успел с вами снестись. Отчасти в этом вина това-
рища Дыбенко. Его ошибка. Ну что ж! Я за то,
чтобы вынести порицание Совнаркому. Но надо по-
мочь Совнаркому в строительстве общего нашего ве-
ликого дела. Если вы не признаете комиссаров, нач-
нете конфликтовать с Совнаркомом, то над нашей
революцией нависнет опасность. С конфликтами надо
покончить, товарищи. К этому я призываю вас.
Она опустилась на стул.
Другого пути не было защитить Дыбенко — толь-
ко признать его ошибку. Эти храбрые моряки, пра-
во, как малые дети. Обвела испытующим взглядом
лица — дошли ли ее слова? Удалось ли переубедить,
убедить? Что если все-таки проголосуют против до-
верия комиссарам?
До непримиримого Рака дошло только ее пред-
ложение вынести порицание Совнаркому. Рак снова
вскочил, сказал нарочито грубо, что он за вынесение
порицания, тем более что даже сама товарищ Кол-
лонтай, хотя и член Совнаркома, считает такое по-
рицание справедливым. И пусть там, в Смольном, не
пытаются сбивать с толку нашу матросскую массу...
а то, знаете, недолго и по шапке получить!
И сел, насмешливо глядя на Коллонтай.
Зато против порицания стал категорически воз-
ражать приехавший вместе с ней Шейнман. Он, мол, 345
согласен со всем, что говорила здесь Александра
Михайловна, за исключением ее странного предло-
жения: вынести порицание Совнаркому.
— Вы отдаете себе отчет, как используют это
наши враги? Действия Совнаркома правильны, и нет
необходимости выносить ему порицание.
Она испугалась, что возражения Шеилмапа толь-
ко разозлят членов Цептробалта. Как он не пони-
мает, что лучше уступить в малом, чем проиграть
главное?
«Надо же сделать хоть какую-нибудь уступку,
поймите»,— шепнула опа Шейнману.
Он отрицательно, замотал головой.
В зале спорили о резолюции. Вопрос, признавать
или не признавать комиссаров больше ио поднимал-
ся. Только Рак со Скурихиным перешептывались,
зло поглядывая на Коллонтай, Она тревожно сле-
дила за тем, как разгорались прения по резолюции.
Столько раз изменяли, поправляли, столько выслу-
шивали новых предложений, и так плотнел махо-
рочный дым в зале, что у нее разболелась голова.
Шейнман сунул ей кусочек вязкого черного хлеба, и
только тут она вспомнила, что сегодня весь день
почти ничего не ела. Да и успеет ли поесть? Где?
Когда? Скоро опять на вокзал — возвращаться в зяб-
нущий, голодающий Петроград. Отломила кусочек
хлеба, взяла в рот, стала медленно разжевывать чуть
влажную массу.
Ну вот, кажется, и конец прениям, конец засе-
данию. Сизов читает принятый текст резолюции:
«Заслушав юзограмму от Морской коллегии о
назначении комиссаров, Центральный Комитет Бал-
тийского флота постановил: комиссаров признать как
выдвинутых от Морской коллегии в комиссары Бал-
346 тийского флота и утвержденных Совнаркомом Рос-
списком республики. Центральный Комитет счел
нужным оповестить все части для утверждения и по
признании командами вышеизложенных кандидатов
сдать дела. Народным комиссарам заявить протест,
чтоб впредь не возникало тому подобных недоразу-
мений по формальной почве».
В последний момент Коллонтай подумала, что
надо бы резолюцию получше отредактировать.
Но было не до того. Хорошо и то, что назначение
комиссаров признано Цептробалтом.
Через час она уже сидела рядом с Шейнманом в
переполненном вагоне поезда.
Шениман удовлетворенно шепнул:
— Слава богу, что слова «порицание» в резолю-
ции нет. Удалось-таки добиться, что заменили про-
сто «протестом». Хорошо, хорошо.
Она хотела что-то ответить, по усталость так
овладела ею, что вдруг уснула, не успев ничего ска-
зать. Проснулась уже где-то под Белоостровом...
Глава двадцать четвертая,
Трудные московские годы
Ж?марте 1918 года из холодного
^и голодного Петрограда пра-
вительство переехало в холодную и голодную Мо-
скву. Весь этот год был годом грозных вестей, вели-
ких событий, волнений. Александра не раз задавала
себе вопрос: «Не. конец ли? Выстоим ли? Выдержим
ли нашествие бедствий?»
Сжималось вражеское кольцо блокады. Наступа-
ли интервенты, набирали силу белогвардейцы. 347
Множились заговоры, восстания. На день человеку
выдавали осьмушку хлеба. Голод валил людей.
Летом ЦК партии направил Александру в
агитационную поездку на пароходе по Волге. На ос-
тановках в городах Поволжья она выступала с
докладами.
В Ярославле в те дни вспыхнуло поднятое эсе-
рами восстание. Коллонтай едва не оказалась в ру-
ках восставших — в самый последний момент паро-
ход успел повернуть назад в Кострому. Это было
спасение от верной мучительной смерти. Из Костро-
мы вернулась в Москву. Павла не застала. Думала,
что он на фронте. Но уже на другой день после
приезда узнала, что Павел в тылу врага. Партия
послала его на подпольную работу на Украину и в
Крым. Ждать и надеяться, больше ничего не остава-
лось. С ней не было ни сына, ни Зои. Они работали
в Петрограде. Жила одна в небольшой комнате гос-
тиницы «Националь», рядом с Кремлем.
Вечером 30 августа на заседание Совнаркома
собрались все, кроме Владимира Ильича. Это было
не похоже на Ленина. Он никогда не запаздывал.
Оп сам не раз говорил, что за опоздание надо людей
штрафовать, в том числе и наркомов. Но в этот ве-
чер его так долго ждали, что Коллонтай в шутку
предложила оштрафовать Ленина. А через несколь-
ко минут телефонный звонок сообщил о покушении
на Владимира Ильича... После выступления на за-
воде Михельсона он шел к машине, чтобы ехать на
заседание, когда в него выстрелила эсерка Фанни
Каплан... Жив? Да, жив, но в тяжелом состоянии.
Начались полные напряжения ночи и дни, поми-
нутная тревога: как Ленин? Наконец опасность ми-
новала. Он будет жить!
348 Уже через несколько дней стало ясно, что есть
надежда на скорое выздоровление. Его взбодрило
известие о взятии Симбирска, растрогала телеграмма
бойцов Первой армии: «Дорогой Владимир Ильич!
Взятие Вашего родного города — это ответ на Вашу
одну рану, а за вторую — будет Самара!» Он отпра-
вил в Симбирск Куйбышеву для бойцов Первой ар-
мии благодарный ответ: «Взятие Симбирска — моего
родного города — есть самая целебная, самая лучшая
повязка на мои раны. Я чувствую небывалый при-
лив бодрости и сил. Поздравляю красноармейцев с
победой и от имени всех трудящихся благодарю за
все их жертвы».
Уже 16 сентября Ленин впервые после болезни
участвовал в заседании ЦК партии. Он начал рабо-
тать.
Секретарша Коллонтай — молодая женщина Ма-
рия Демченко снова ездила в Кремль к Владимиру
Ильичу с бумагами своего наркома на подпись.
В один из холодных осенних дней, подписав прине-
сенные Марией бумаги, Ленин сказал, что собирает-
ся сейчас заехать за товарищем Коллонтай в «На-
циональ» — они вместе отправятся на митинг. Пусть
Мария оденется и подождет его в вестибюле — он
довезет ее до «Националя». Когда Ленин спустился,
то увидел, что опа еще не одета — стоит в одной
гимнастерке.
— Что же вы не оделись? Едем!
Мария пробормотала, что готова ехать. Не ре-
шилась сознаться, что ей нечего надеть поверх гим-
настерки, нет у нее пальто. Ленин молча снял со
своей шея шарф и обмотал его вокруг шеи Марии.
Александра Михайловна ждала Владимира
Ильича у подъезда гостиницы. Мария вышла из ма-
шины и не решалась при Коллонтай возвратить
Ленину его шарф. К концу дня Коллонтай верну-
349
лась с митинга, увидела Марию — головой покача-
ла: «Ах, Мария, Мария!» Выслав Марию из каби-
нета, стала куда-то звонить. Потом вызвала ее к
себе, вручила запечатанное письмо и велела сейчас
же ехать в паркомат... продовольствия. Ирл пял Ма-
рию нарком, прочитал письмо и дал ей провожато-
го. «Поедете с ним в холодильник на склад». Мария
не сомневалась, что едет по делам Коллонтай. Не со-
мневалась в этом и на холодильном складе, когда
там стали примерять на нее беличью шубку. Гово-
рила только, что если шубка па нее хороша, то на
Александру Михайловну окажется пе по росту боль-
шой: товарищ Коллонтай ростом ниже ее. И не по-
няла, почему выбиравшие шубку смеялись. Верну-
лась в варкомат в беличьей шубке, только стала сни-
мать ее с себя, Александра Михайловна остановила:
— Погоди, не снимай, дай посмотреть, хороша
ли опа па тебя? Ну вот и носи на здоровье. Да не
забудь сейчас же передать Фотпевой, что все уже
сделано, есть у тебя шуба. Никогда еще Владимир
Ильич не ругал меня так, как сегодня... II все из-за
тебя, что ты без шубы. И правильно. Как это я не
обратила внимания! Извини, пожалуйста. Закрути-
лась.
Мария волетела в Кремль к Фотиевой. Заодно
вернула Владимиру Ильичу его шарф. Фотиев а по-
просила ее подождать, пошла докладывать Ленину.
Через минуту он вышел из своего кабинета, весело
оглядел Марию, кивнул головой:
— Отлично. Передайте, пожалуйста, товарищу
Коллонтай, что я очень доволен. Да! И пусть поза-
ботится, чтобы вашего мужа тоже одели.
Он уже знал, что муж Марии только что вышел
из госпиталя (лежал там после ранения на фронте)
350 и так же, как жена, ходил в одной гимнастерке.
Коллонтай не раз потом вспоминала, как Ленин
ее отчитывал, почему сама не заметила, что секре-
тарша ее в холод ходит в одной гимнастерке. Чув-
ствовала себя виноватой перед Марией.
В октябре Свердлов предложил Коллонтай по-
ехать в текстильные районы: Орехово-Зуево, Кинеш-
му, Иваново-Вознесенск. Побеседуйте там с текстиль-
щицами, Александра Михайловна! Растолкуйте им,
что, борясь за Советскую власть, они борются за свои
права, за своих детей!
Она готова была ехать хоть сию минуту. Но о
Павле до сих пор никаких известий. Павел — в
крымском подполье. Знать о нем может только Дзер-
жинский. И. перед самым отъездом пошла к Дзер-
жинскому справиться о Дыбенко. Ей показалось,
что Феликс Эдмундович чем-то смущен, будто что-то
скрывает. Но может быть, это только показалось?
—- Вы понимаете, Александра Михайловна. Он
в подполье. В тылу врага. Связи с ним не имеем.
Но с ним ничего не может случиться. Ваш Дыбенко
силен, здоров, опытен. Наконец, осторожен...
Дзержинский не успокоил ее. Не покидало чув-
ство, что он сказал ей не все. Так, не успокоенная
им, она отправилась по городам русских текстиль-
щиц. В Иваново-Вознесенске ее пригласила к себе
старая текстильщица Анучкина. Пили морковный
чай без хлеба, без сахара. Александра Михайловна
увлеченно говорила о будущем — вот разобьем вра-
гов, восстановим промышленность, построим социа-
лизм... Анучкина слушала, соглашаясь покачивала
головой и под конец подала идею: что бы вам созвать
съезд работниц и крестьянок, товарищ Коллонтай?
Кажется, есть о чем нам, женщинам, поговорить.
Александра вернулась в Москву и поспешила
рассказать Ленину об идее Анучкиной. Владимир 351
Ильич сразу одобрил, посоветовал тут же начать
готовиться к съезду. Доклады готовили Крупская,
Арманд, Самойлова, Николаева. Но когда Александра
Михайловна стала подыскивать помещение для
съезда человек этак на триста, товарищи удивились:
зачем такое большое помещение для вашего съезда?
Никогда не наберется на нем триста женщин! И сот-
ни пе соберете!
Сколько она ни отвлекала себя подготовкой к
съезду, сколько ни наваливала дел па себя, беспо-
койство о Павле не оставляло ее. И она снова отпра-
вилась к Дзержинскому.
— Феликс Эдмундович, скажите мне правду. Что
с Павлом?
— Мы выменяем его. Они соглашаются вернуть
Дыбенко в обмен на группу немецких офицеров, взя-
тых нами в плен.
Опа отшатнулась:
— Выменяем?! Значит, он..?
Да, он в тюрьме в Севастополе. Его арестовали
агенты Сулькевича — нынешнего правителя Крыма,
немецкого холуя. Да, Павлу грозила смерть. Его уже
приговорили к расстрелу. Но теперь можно не вол-
новаться. Об обмене договорились, и Павел Ефимо-
вич скоро будет в Москве...
В канун открытия съезда работниц, поздно вече-
ром, когда в своей комнате она перечитывала и пра-
вила завтрашний свой доклад, раздался стук в дверь.,
и еще прежде, чем дверь распахнулась, она поняла,
кто пришел.
— Павел!
Оба долго еще не были в состоянии говорить. Оп.
вынул из сумочки, валявшейся в кресле, носовой
платок и вытер ее лицо.
352	— Ну успокойся. Я жив. Видишь, я жив. Вот


только следы на руках от наручников. Это скоро
пройдет. Покажи, какая ты? Все такая же!
И так же знакомо-восторженно горели его глаза.
Он не мог, не хотел, не считал себя вправе оста-
ваться в Москве — его место в армии, на фронте, в
боях... И оказалось, что он пробудет в Москве при-
мерно столько, сколько продлится «Шурин» съезд.
Другими словами, им почти не удастся видеться это
время...
На съезд съехалось делегаток вчетверо больше
того, что ждала Александра Михайловна. Она слу-
шала женщин, выступала сама, с удовлетворением
говорила себе, что «женщины поднимаются», что
становятся людьми «рабыни рабов». Она слушала
выступление Владимира Ильича и радовалась тому,
что он пришел к ним па съезд.
С Павлом почти не виделась.
— Я вижу тебя больше в воображении, чем в
действительности,— с горечью сказала ему однажды.
— А ты со мной и наяву — постоянно. И па
фронте, Шура. Я и па фронте чувствую тебя рядом
с собой.
Ему и в голову пе могло прийти, какое впечатле-
ние произведут на нее эти слова. Она пе сразу по-
ведала ему свои мысли, но все чаще представляла
себя рядом с ним там, на фронте. Разве опа не мог-
ла бы?
Но сейчас нечего было и заговаривать об этом.
При ЦК партии создали женотдел. Инесса стала за-
ведовать этим отделом. Коллонтай помогала ей.
Могла ли она оставить Инессу в самый разгар ра-
боты? И саму работу не оставила бы ни за что.
Павлу говорила:
— Это тоже война, ты знаешь? Война женщин
со своим прошлым.	358
12 Эм. Миидлпи
У нее была одна комната, и даже когда приезжал
Павел и взблескивал праздничный миг мимолетной
встречи, опп не всегда могли остаться вдвоем. Ее
секретарша Мария спохватывалась в таких случаях,
что ей надо идти. Машинистка, печатавшая работу,
смотрела на Коллонтай вопросительно: надо ли ухо-
дить? А тут как-то Павел с фронта и Миша нз Пет-
рограда приехали одновременно и оба только па
один день. И с каждым хотелось побыть наедине
хоть недолго. Но так и просидели вечор втроем, и
даже пе втроем—вчетвером: Александра оставила
па вечер Марию. Павел ушел, Миша остался у ма-
тери — лег спать, а опа еще работала с Марной до
полуночи.
— Вам бы еще одну комнату,— робко сказала
Мария.
— Да, хорошо бы.
Но мысль о второй комнате, хоть о подобии нор-
мальной семейной жизни, вскоре вылетела из голо-
вы. Страшная весть оглушила Александру: в Берлине
убиты Карл Либкнехт и Роза Люксембург! О том,
что оба они арестованы, что немецкие социал-шови-
нисты требуют суда над Розой и Карлом,— уже
писалось в газетах. Совсем недавно московские га-
зеты с негодованием сообщили, что «Форвертс» —
центральный орган германской социал-демократии
дошел до того, что потребовал смертной казни для
Розы п Карла.
Ей вспомнились июльские дни 1914 года в Бер-
лине... Маленький сморщенный Каутский с его «дол-
гом перед отечеством», «левый» Гаазе, гордый тем,
что стал «персоной грата» у кайзеровского прави-
тельства, елейный Гере, мечтавший из русских рево-
354 люционеров сделать пособников кайзера...
Вот кто жаждал смерти Возы и Карла, призы-
вавших рабочих всех стран к единству в борьбе с
зачинщиками войны. И они добились своего! Роза и
Карл убиты.
Ей представилась Роза в день их последнего сви-
дания— дрожащие пальцы па спине кошки, лежав-
шей у нее на коленях...
Не было слез — плакать она пе могла. Сидела
окаменелая, с сухими от боли глазами.
Вспоминалась последняя прогулка с Карлом по
ночному Берлину. Его голос, вселивший в нее веру:
«Мы этого так пе оставим! Мы будем бороться!»
Тогда она благодарно пожала его руку. Карл оста-
вался самим собой. Он боролся до последнего мгно-
вения жизни. У врагов был только один способ
избавиться от ненавистного им Карла Либкнехта:
убить его. И убили.
Борьба продолжается.
Она твердо решила — ее место там, на фронте.
Павел командовал в это время Заднеировской диви-
зией на Украинском фронте. Войска интервентов и
белогвардейцы грозили всей Украине — уже захва-
тили Крым, южные украинские районы.
В феврале 1919 года народный комиссар по воен-
ным и морским делам и член Реввоенсовета Украи-
ны Подвойский с двумястами работников военных
комиссариатов выезжал из Москвы на опаленную
войной Украину. В поезде Подвойского уезжала и
Коллонтай, новый народный комиссар агитации и
пропаганды Советской Украины.
Позади был день, полный хлопот, неотложных
свиданий, дел. Александра Михайловна чувствовала
себя очень усталой. Ничего, до Харькова выспится,
благо она в одноместном куне. Подвойский сам вы-
брал для нее место в вагоне.	355
12*
— Здесь вам будет спокойно, до Харькова отдох-
нете, Александра Михайловна.
Она закрылась в своем куне, потушила свет и
легла. Ни о чем не думать. Спать. Завтра с утра в
Харькове за работу. С чего начать? Пожалуй, нач-
нет с организации агитпоезда. Надо бы вагон с ки-
ноустановкой. И поехать бы в этом поезде по всей
охваченной войной Украине. Собирать парод па ми-
тинги, выступать. Не сидеть же в Харькове в нарко-
мовском кабинете. Ладно, обо всем этом завтра.
А сейчас спать, спать.
И только уснула, стук в дверь.
— Александра Михайловна, вы уже спите?
Вскочила, набросила халат.
— Сейчас, сию минуту, Николай Ильич.
— Да нет, не открывайте. Я только сказать о
статье... Очень нужна, Александра Михайловна.
— Какая статья? О чем?
— Видите ли, статья о граммофонных пластин-
ках для фронта. Мы издаем свою прифронтовую га-
зету, готовим ее тут же в вагоне. Надо сейчас печа-
тать.
— Николай Ильич, если через часок будет го-
тово? Ничего?
— Лучше бы минут через сорок, Александра Ми-
хайловна. Статья небольшая ведь...
— Сейчас напишу.
Запахнула халат, зажгла настольную лампу, при-
села к столику у окна, стала писать под стук колес...
Газета — прифронтовая. Война.
Через сорок минут стучалась в купе Подвойского:
— Николай Ильич, готова статья. Возьмите.
Павел встретил ее в Харькове на вокзале. Они
недолго пробыли вместе. Александра разъезжала по
356 городам, выступала на митингах, выезжала на
фронт... В марте созывался VIII съезд партии, и она
вернулась в Москву на время съезда.
Незадолго до съезда поступили счастливые вести
о первых военных успехах. Была освобождена Лево-
бережная Украина, Донбасс, Центрально-чернозем-
ная область, часть Уфимской и Оренбургской губер-
ний... Ленин выступал с докладами: по отчету ЦК,
о программе РКП (б), о работе в деревне; с речью —
о военном положении и военной политике.
22 марта на утреннем заседании съезда выступа-
ла и Коллонтай. Всегда важно с первых же слов
определить тему своего выступления, задачу, глав-
ную мысль. Опа постаралась выразить ее в самом
начале речи:
«Товарищи, схема нашей организации была бы
не полна, если бы мы не рассмотрели еще одного
вопроса, вопроса о том, как нам включить в число
товарищей, борющихся за коммунизм и строящих
нашу Советскую республику, весь тот громадный
кадр работниц и крестьянок, который сейчас...
играет огромную роль в нашем хозяйстве...»
— Сегодня ты очень и очень помогла нашей ра-
боте,— похвалила ее потом Инесса. Она имела ввиду
работу женотдела ЦК.
Александра Михайловна уезжала из Москвы с
легкой душой. Не она первая женщина на фронте.
Если другие воюют, то и она найдет свое место в
армии.
Поездом командира Задпепровской дивизии они
прибыли в Александровск — уездный городок на
Днепре с тихими улицами в цветущих акациях. Они
еще никогда пе бывали вместе так подолгу, как во
время этих передвижений с боями из города в го-
род, с одного участка фронта па другой. В Алексан-
дровске штаб Дыбенко расположился в здании Азов- 357
ского банка. В угловой комнате банка, который
давно уже поработал, Александра дожидалась Павла,
когда к ней вдруг пришли те две девушки с донимав-
шим их наивным вопросом: «Можно ли женщине в
революцию наряжаться?». А потом, откуда ни возь-
мись, эта родственница — седьмая вода на киселе! —
Лариса, племянница мужа ее сводной сестры...
В постоянных разъездах по фронтам Украины,
между митингами, возникавшими то на маленьких
полустанках, то в театральных залах больших горо-
дов, то на пыльных площадях селений, только что
отбитых у белых, в этой кипучей жизни всегда на
людях, с людьми, изредка наступали моменты, когда
они оставались наедине — Павел и Александра.
Александра в такие моменты пробовала заниматься
с Павлом, давала ему книги, которые умудрялась
доставать во время поездок.
Ее трогало то, с каким старанием он прочитывал
эти книги, как иногда признавался, что не пони-
мает того или другого. И что это было за наслажде-
ние объяснять ему, видеть, как с каждым дном под
ее влиянием множатся его знания, как он разви-
вается, даже меняется его речь.
Стоило ей два-три раза поправить его — и он уже
сам следит теперь за своей речью. Ее смущало толь-
ко, что их занятия носят односторонний характер,
Павел очень самолюбив — его может обидеть роль
школьника. Тогда она призналась ему, что ничего не
понимает в военных пауках. Если бы он мог зани-
маться с ней стратегией, тактикой, чем там еще?
Какие такие еще существуют военные дисциплины?
И они стали обучать друг друга «па равных». Па-
вел теперь не чувствовал себя школьником. Они
358 просто обменивались знаниями друг с другом...
Занимались урывками, в поезде, в случайные
часы вдруг выдавшегося отдыха в каком-нибудь за-
тененном акациями украинском одноэтажном го-
родке.
Апрель разгорелся яростными боями за Крым.
Стало не до занятий. Не было передышки. Позади
остались тихие украинские городки на Днепре.
Позади Мелитополь, Армянск, Джанкой. 10 апреля
Александра вместе с Павлом увидела только что
освобожденный Симферополь. Еще через несколько
дней в Севастополе Дыбенко повел Александру на
площадь с выбитыми стеклами в окнах домов, со
следами вчерашней пальбы на стенах, с разворочен-
ной мостовой. Разбитое снарядом орудие стояло в
сквере посреди площади.
Павел остановился.
— Шура, смотри. На этой площади меня долж-
ны были повесить. Уже привели сюда. Уже толпа
собралась смотреть, как будут вешать большевика.
Она двумя руками ухватилась за его руку.
— Что ты чувствовал в этот момент? О чем ду-
мал?
— И ты еще спрашиваешь? Думал о тебе.
И вдруг объявляют, что обменивают меня на не-
мецких офицеров. Я в первый момент не поверил.
А когда поверил, первая мысль, знаешь, какая? Не-
ужели ее увижу? То есть тебя. И пока везли меня
на обмен — все о тебе думал. Вроде как на свида-
ние к тебе шел. Шура, ты что? Почему же ты пла-
чешь?
В мае Крым был объявлен Советской Социали-
стической республикой, Дыбенко назначен нарком-
военмором республики... Но Крымская советская
республика просуществовала недолго. Уже в июне
Деникин захватил весь Донбасс и начал наступле- 359
нпе на Крым с севера. При поддержке флота Ан-
танты деникинский десант был высажен па юге
Крымского полуострова. Пришлось эвакуироваться
в Киев. Вместе с Павлом Коллонтай поселилась в
гостинице «Континенталь» на Николаевской улице.
Она по-прежнему часто выезжала на фронт, писала
статьи для прифронтовой газеты, брошюры.
Дыбенко переживал неудачи на фронте тяжелей,
чем она. Жаловался, что учащаются случаи дезер-
тирства из армии. Бороться с дезертирством все
трудней и трудней. Причин этому много: и беспо-
койство красноармейцев за судьбу семьи в голодаю-
щей деревне, и боязнь, что некому снять урожай,
да и не для всех еще ясно, за что воюют.
— Одним словом, плохо, Шура. А как все объ-
яснить солдату? Ты написала бы для наших солдат
листовку. Поговори с ними, как ты умеешь!
Опа села сочинять листовку, назвала ее: «Не
будь дезертиром!».
«Что заставляет тебя, красноармеец, становиться
дезертиром? Почему ты покидаешь свой боевой
пост и, будто вор, крадучись, озираясь, пробираешь-
ся поглубже в тыл? Один ответит на это: — Я неспо-
коен за судьбу моей семьи, жены, ребят, старухи
матери. Я тут на фронте, а кто знает, пе голодает
ли моя семья?
Другой скажет: время уборки хлеба, в соле нуж-
ны рабочие руки, если не вернусь домой, кто сни-
мет жатву с моей полосы? Третий призадумается и
молвит: не ясно мне, за что мы воюем. Кому от
того польза, что я вернусь с фронта раненый, иска-
леченный, а то и вовсе не вернусь?..»
До этого места писать было легко. Пока она
только задавала вопросы дезертирам, приводя их
360 воображаемые ответы. Но теперь надо было отве-
чать на вопросы, сомнения. И Коллонтай отве-
тила:
«Ты боишься, что без тебя некому снять уро-
жай? Разве ты забыл, что мы живем в новом трудо-
вом государстве? Совет твоей волости и уезда поза-
ботится о том, чтобы полоса твоя была вовремя сня-
та, и твои товарищи односельчане отдадут семье
твоей причитающийся урожай... Слушай, красноар-
меец, от кого ты бежишь? От смерти? А разве ты
не знаешь, что если дрогнет фронт, то смерть пого-
нится за бегущими? Сколько попадается в плен во
время отступления!.. Скольких расстреливают! А что
тебя ждет, если враг настигнет тебя, вчерашнего
красноармейца, в твоем селе? Ты думаешь, он тебя
помилует?»
Еще исписала страницу и закончила:
«Хочешь победы, хочешь свободной мирной, тру-
довой жизни, красноармеец,— стой крепко в цепи,
не дай позорной трусости овладеть тобой... Вечный
позор дезертирам и трусам!»
Павел остался доволен листовкой,
— Молодец, Шура. Уж если это не заставит де-
зертира призадуматься, то песенка его спета —
ничто ему не поможет.— И вздохнул.— Да только
нам не легче оттого, что ничто ему не поможет.
Плохи дела, Шура. Вести с фронтов одна другой
печальнее.
Чтобы немного рассеять его мрачность, как-то
вечером Александра повела Павла в Купеческий
сад подышать чистым воздухом над Днепром.
— Ты понимаешь, Павел, это не тебе, а твоим
бойцам нужно. У их военачальника должна быть
свежая голова.
Он улыбнулся в бороду и покорно пошел. Хо-
дили по аллеям огромного вечереющего сада. Внизу, 361
все темнея, лиловел Днепр. С берега неслась знако-
мая песня, «Реве та стогне Дпипр широкий». Звез-
ды высыпали над недвижными купами деревьев.
— Как гармонична природа,— сказала вдруг
Александра, беря Павла под руку.— Ты знаешь, за
что борется Крымская армия, Павел? За то, чтобы
жизнь людей была такой же гармоничной, такой же
прекрасной, как этот сад!
Такой же гармоничной? Такой же прекрасной?
Павел вздохнул.
Деникинские войска двигались на Киев. Эвакуа-
ция началась через несколько дней, Дыбенко про-
водил Александру на пристань. Из Киева она по-
ехала по Днепру пароходом до Гомеля. Там пере-
села в поезд. Две недели ехала до Москвы —
на частых остановках, на маленьких станциях,
заброшенных полустанках выступала с речами,
звала на борьбу с врагами революции... В сентябре
она снова была в Москве, в своей прежней комнате
в «Национале». Секретарша Мария бросилась ее
обнимать. Еле дождалась возвращения Александры
Михайловны. И снова Александра одна, без Павла,
без сына... Хотела хоть па денек съездить в Петро-
град к сыну, но нельзя! Работа не отпускала.
В ЦК на Воздвиженке в женотделе уже шла подго-
товка к Первой Международной конференции ком-
мунисток. Александра целыми днями работала с
Инессой Арманд. Она говорила себе, что надо «за-
стегнуть себя на все пуговички», не поддаваться
желаниям. Не то делай, что хочется. Пусть хочется
делать то, что должна! И она «застегивала себя на
все пуговички»...
Должно быть от усталости появились странные
боли в пояснице. Она уставала теперь быстрее, чем
прежде. От Воздвиженки до «Националя» спокой-
ного ходу двенадцать минут, не больше, а будто
десяток километров отшагала. Однажды утром
взглянула в зеркало и отшатнулась — чужая жен-
щина с белым одутловатым лицом смотрела на пее.
Врач нашел у пее острый нефрит. Уложили в
больницу. Она просила ничего не сообщать Ды-
бенко. О ее болезни Павел узнал, когда после неф-
рита у пее объявился брюшной тиф п началось
заражение крови.
А когда осенью 1920 года худенькая с прозрач-
ной кожей, с остриженными во время болезни и еще
пе отросшими волосами Александра Михайловна
вышла наконец из больницы, ее уже поджидал но-
вый удар. Инесса Арманд умерла от холеры.
Весь день Коллонтай вспоминала Париж и раз-
говор с Инессой в ее мансарде у стоящего в углу
пианино... «Мы с вами счастливые женщины...»
Едва окреппув, она впервые после болезни
пешком пошла от «Националя» к зданию ЦК пар-
тии на Воздвиженке. Шла по Моховой мимо уни-
верситета, мимо заколоченных книжных лавок со
старыми, до сих пор пе снятыми вывесками. На Воз-
движенке уже ждет ее новый пост заведующей
женотделом ЦК — до самой смерти своей занимала
его Арманд. Больно было входить в кабинет, где
еще недавно сидела Инесса...
Прошло несколько дней, и Коллонтай поняла,
что это вовсе не какой-то новый этап ее жизни.
Борьба за свободу, достоинство, права женщины, в
сущности, были для нее всегда «самым главным».
Только социализм освободит женщину и вернет ей
ее права. Значит, борясь за женщину, она борется
за победу социализма. Она снова стала прежней не-
унывающей, нестареющей Коллонтай. И больше
всех радовался, глядя на нее, Павел. Теперь, после 363
окончания гражданской войны, Павел поступил в
Академию РККА, и, хотя дома до полуночи проси-
живал за столом, штурмуя учебники, все же виде-
лись они куда больше, чем в прошлые времена. Как
пи был он занят своей учебой, а опа своим женот-
делом и чтением лекций в Коммунистическом уни-
верситете имени Свердлова, и статьями для «Ком-
мунистки» — журнала под редакцией Крупской, и
работой в ЦК комсомола, где была представитель-
ницей ЦК партии, все же не проходило дня, вернее,
вечера, когда бы они не побыли вместе. Правда,
весной 1921 года Павел прервал учебу и выехал на
подавление кронштадтского мятежа. А вернулся —
снова засел за книги, снова стал слушателем акаде-
мии. Александра Михайловна с головой ушла в под-
готовку Второй Международной конференции ком-
мунисток (в работе Первой конференции она не
участвовала из-за болезни). Конференция была для
нее последним праздником этого тяжкого года. Она
снова встретилась с Кларой Цеткшг, была избрана
заместителем Клары в Международном женском сек-
ретариате Коминтерна.
И вдруг душевный покой Александры Михай-
ловны замутнился. Стали доходить отрывочные стран-
ные слухи о Павле. Павел, который так восторженно
смотрел ей в глаза, ловил каждое ее слово, будто бы
увлекается молодыми женщинами... Начинает пить.
Несколько раз приходил к Коллонтай сильно подвы-
пившим.
Александра Михайловна сначала боялась пове-
рить слухам. Глянула в зеркало: нет, еще не старуха.
И все-таки старше Павла на целых семнадцать лет!
Вправе ли она требовать верности?
Требовать? Но это противоречило бы всему, что
364 сама проповедовала в своих рассказах, повестях,
статьях. Всю жизнь ратовала за любовь, свободную
от условностей, от униженной ревности. А вот те-
перь, когда начинает душить то самое чувство, про-
тив которого всегда восставала, она не в силах спра-
виться с ним.
Александра Михайловна боролась с собой, пыта-
лась загнать душевную боль вовнутрь, поглубже
спрятать ее в себе, избегала встреч с Павлом. Он зво-
нил, хотел к пей прийти — она отвечала, что занята,
не может. И только когда показалось, что ничем не
выдаст своих переживаний, решилась на встречу.
И ни слова об увлечениях Павла. Будто и не слы-
шала ничего. Но что касается алкоголя... Нет, этого
она не потерпит. Она нарисовала ему мрачную кар-
тину его будущего, если он не перестанет пить, так
горячо говорила, что пьянство и служение революции
несовместимы, что Дыбенко поклялся больше не при-
касаться к спиртным напиткам. Он был с ней трога-
тельно пежен, с увлечением рассказывал разные ис-
тории из своей фронтовой жизни, умно говорил о
будущем, и Александра Михайловна под конец усом-
нилась: точны ли слухи о его неверности? Это был
ее прежний Павел: преданный, ясный, полный вни-
мания.
Ему было с ней хорошо. Павел не умел притво-
ряться.
На время она успокоилась.
Радостные события в жизни страны заставили ее
позабыть о личных тревогах. Война на территории
молодой Советской республики окончилась. Совет-
ская Россия вступила в мирную, творческую жизнь.
Еще недавно в условиях жестокой войны кресть-
янство почти безвозмездно снабжало города продо-
вольствием и сырьем. Теперь отношения между ра-
бочим классом и крестьянством должны строиться 363
на иной экономической основе. Страна была нака-
нуне серьезного поворота в политике, в методах пар-
тийной работы.
Приближался X съезд партии.
Еще па предыдущем, IX съезде друг Александры
Михайловны, с которым вместе работалг; в Сканди-
навии, А. Шляпников выступил со своими тезисами.
Шляпников утверждал, что партия и Советы должны
заниматься политикой, а экономика — это область
профсоюзов. IX съезд партии отверг тезисы Шляп-
никова как буржуазно-синдикалистские. Съезд на-
звал такое противопоставление профсоюзов Советам
нелепым, характеризовал его как уклон от марксизма
в сторону буржуазно-тред-юнионистских предрас-
судков.
Шляпников пе успокоился. В канун съезда он
возглавил небольшую группу, назвавшую себя «рабо-
чей оппозицией». Коллонтай тоже увлеклась этими
тезисами, отрицавшими руководящую роль партии и
Советов в производстве. Собственно, эти мысли пе
были новыми для нее — опа повторила давнишние
свои ошибки в вопросе о профсоюзах.
В ней вызвало протест предложение Ленина пе-
рейти от военного коммунизма к новой экономиче-
ской политике. На съезде будет решаться вопрос об
этом историческом повороте.
Александре Михайловне показалось, что новый
курс — это сдача всего завоеванного, удар по всему,
что добыто в боях революции.
На X съезде вместе со Шляпниковым и Медведе-
вым она возглавила «рабочую оппозицию». Еще до
съезда написала, а Шляпников постарался напеча-
тать и размножить брошюру «Что такое «рабочая
оппозиция»». В брошюре от имени оппозиции был
366 выдвинут лозунг передачи управления народным хо-
зяйством в руки профсоюзов. Оппозиционеры счита-
ли высшей формой организации рабочего класса не
партию, а профсоюзы. Обвиняли партийное руковод-
ство в «отрыве от масс», в «зажиме критики», в «не-
дооценке творческих сил пролетариата». Свою бро-
шюру Коллонтай закончила прямой угрозой раскола,
если партия не изменит свою политику.
X съезд открылся в напряженной обстановке, вы-
званной вестью о вспыхнувшем в Кронштадте контр-
революционном мятеже. Мятеж был организован эсе-
рами и белогвардейцами. В руках мятежников ока-
залась кронштадтская крепость, флот, вооружение.
Петроградская делегация, почти в полном составе
ушедшая на подавление мятежа, не смогла прибыть
на съезд. Из всего состава ее на заседаниях съезда
присутствовали только Ленин (избранный в Петро-
граде), Зиновьев и на последних заседаниях Троцкий.
Коллонтай видела свою брошюру в руках боль-
шинства делегатов съезда. Еще до начала заседаний
до нее долетали споры о «рабочей оппозиции». Из об-
рывков споров уловила только, что появление «оппо-
зиции» взволновало членов партии.
Съезд открыл Лепин:
«Мы в первый раз собираемся па съезд при таких
условиях, когда вражеских войск, поддерживаемых
капиталистами и империалистами всего мира, на тер-
ритории Советской республики нет».
В тот же день вечером Ленин выступил с докла-
дом о политической деятельности ЦК.
Ленин дошел до вопроса об «оппозиции», о спо-
рах в партии, об уклонах. Он говорил:
«Не страшен был бы небольшой синдикалистский
или полуанархистский уклон: партия ,быстро и ре-
шительно его осознала бы и взялась бы его исправ-
лять. Но если оп связан с гигантским преобладанием 367
в стране крестьянства, если недовольство этого кре-
стьянства пролетарской диктатурой растет, если кри-
зис крестьянского хозяйства доходит до грани, если
демобилизация крестьянской армии выкидывает сот-
ни и тысячи разбитых, не находящих себе занятий
людей, привыкших заниматься только войной, как
ремеслом, и порождающих бандитизм,— тогда не
время спорить о теоретических уклонах. И мы долж-
ны па съезде прямо сказать: споров об уклонах мы
не допустим, мы должны поставить точку в этом от-
ношении...»
Коллонтай не верила своим ушам: ленинские
слова казались ей верхом несправедливости — «рабо-
чую оппозицию» и, значит, ее, Александру Коллон-
тай, обвинять в синдикализме, в полуаиархизме! В то
время когда и она, и Шляпников, и Медведев, и все
другие из «оппозиции» убеждены в том, что отстаи-
вают интересы рабочего класса!
На следующее утро на трибуну поднялся Шляп-
ников.
«Ну-ка, Александр,— мысленно ободряла она
его,— ответь им, ответь им за всех пас».
И тут же подумала: кому это «им»? Им, стало
быть, тем, другим, кто верит Ленину, что «рабочая
оппозиция» — это «небольшой синдикалистский, по-
полуапархистский уклон». Но неужто весь съезд
так считает? Судя по аплодисментам, именно так.
Но, может быть, аплодируют Ленину просто за то, что
он Ленин? Его любят, преданны ему даже тогда, ко-
гда с ним не согласны. Ведь и Коллонтай, и Шляп-
ников тоже не перестают любить и уважать Влади-
мира Ильича, хотя и спорят с ним.
Шляпников тем временем уже отвечал Ленину за
своих единомышленников. Она слушала и мысленно
одобряла ого:
«Правильно, правильно, Александр!»
— У пас нет расхождений в основных вопросах
пашей внутренней и международной политики,— го-
ворил Шляпников.— Эту сторону доклада, товарищ
Лепин, мы принимаем. Но у нас много расхождений
в тактических вопросах, в способах осуществления
нашей общеполитической линии... Это побуждает нас,
стоящих очень близко к широким кругам пролета-
риев фабрик и заводов, громко заявить о грозящей
нам опасности отрыва от масс... Путь, на который
встал товарищ Ленин, не приведет нас к желанному
всеми единству...
Потом говорили Осинский, Сосновский, другие и,
наконец, поднялся на трибуну Рязанов. Большая
часть его речи была посвящена брошюре Коллонтай.
Он повторил ленинские слова, что «рабочая оппози-
ция» — насквозь синдикалистская, и сравнил ее с пу-
гачевщиной.
Следующее слово было за Коллонтай.
Раньше она собиралась начать с ответа Влади-
миру Ильичу. Но Рязанов так ее возмутил, что ре-
шила сначала сразить его.
— Товарищ Рязанов здесь обозвал «рабочую оп-
позицию» пугачевщиной. Невольно вспоминается
эпоха Пугачева и хочется сказать Рязанову: не пом-
нит ли он, что в то время был также особый тип
людей, которые назывались скоморохами?..
Сказала — и выждала паузу. Рассчитывала, что
реплика ее вызовет смех всего зала. Смех покажет,
что слишком прозрачный намек понят залом: зал
одобрит сравнение Рязанова со скоморохом. Но съезд
молчал — ни единого смешка не раздалось в много-
людном зале. Она подавила в себе смущение и пе-
решла к докладу Ленина.	369
— Я бы сказала прямо, что, несмотря на все наше
личное отношение к Владимиру Ильичу — я думаю,
что все мы в глубине души имеем к нему исключи-
тельное чувство,— несмотря на это, мы не можем не
сказать, что его вчерашний доклад мало кого удов-
летворил...
Она стала упрекать Ленина за то, что он в своем
докладе обошел вопрос о Кронштадте, о волнениях
в Питере и в Москве, и вдруг вспомнила, что Ленин
говорил о Кронштадте довольно подробно. Смеша-
лась на одно только мгновение, не замеченное залом,
и сразу заговорила о бюрократизме, о том, что в
учреждениях засели буржуазные элементы, ритори-
чески спросила съезд, что сделал ЦК, чтобы создать
условия, при которых возможна самодеятельность
масс? У нас, мол, коммунисты — одно, а массы —
Другое.
Трибуну покидала недовольная собой, недоволь-
ная залом, растерянная, уже ясно понимая, что съезд
не сочувствует ни ей, ни Шляпникову, пи «рабочей
оппозиции» в целом.
После нее говорили Ярославский, Крестинский.
Подавленная неуспехом своего выступления, она си-
дела почти не слушая их, опустив голову, и подняла
се, только когда слово было предоставлено Ленину.
Лепин почти в самом начале речи стал отвечать
Коллонтай. Она вздрогнула, услышав его слова:
— Я утверждаю, что между идеями и лозунгами
этой мелкобуржуазной, анархической контрреволю-
ции и лозунгами «рабочей оппозиции» есть связь...
Ленин сделал совершенно уничтожающий анализ
брошюры Коллонтай. Привел из нее выдержку:
— ««Рабочая оппозиция» не должна идти, да и
не может идти, на уступки. Это не значит звать к
370 расколу... Нет, ее задача иная. Даже в случае пора-
жепия иа съезде — оставаться внутри партии и шаг
за шагом твердо отстаивать свою точку зрения, спа-
сая партию и выправляя ее линию».
— Даже в случае поражения на съезде, — ирони-
зировал Ленин, — скажите, пожалуйста, как преду-
смотрительно!
По залу прокатилась волна смеха, и Коллонтай
поняла, что дело «рабочей оппозиции» проиграно.
Это был смех над тем, что Коллонтай писала в своей
брошюре.
Александра Михайловна ощущала на себе осуж-
дающие взгляды сотен товарищей, щеки ее пылали.
После речи Владимир Ильич с брошюрой в руках
подошел к ней. Она никогда не видела ого таким раз-
гневанным. Спросил в упор, понимает ли она сама,
что пишет? Понимает ли, что ее брошюра — это при-
зыв к расколу? И в такой момент!
Ола пе нашлась, что ответить. Пожалуй, еще ни-
когда ей не было так тяжело, так одиноко.
Как в тумане, опа слышала голоса выступающих.
Когда оглашались результаты выборов в ЦК пар-
тии, поразилась, услыхав, что Шляпников тоже из-
бран. Что это значит? Шляпникова, лидера оппози-
ции, избирают в ЦК?
И вдруг кто-то за ее спиной громко, отчетливо
произнес:
— Эти голоса не за Шляпникова. Они против
утверждений «рабочей оппозиции», что ее представи-
телей затирают.
«А может быть, действительно так?» — подумала
Коллонтай.
Она слышала решение съезда о том, что деятель-
ность «рабочей оппозиции» несовместима с пребыва-
нием в партии.
Несовместима?	371
То, что она сделала, несовместимо с пребыванием
в партии? Она сидела, сцепив пальцы рук, вжав го-
лову в плечи, испытывая нарастающий ужас одино-
чества.
Съезд принял резолюцию о синдикалистском и
анархистском уклоне. Группа «рабочей оппозиции»
была распущена. Составленный Коллонтай тезис об
управлении народным хозяйством всероссийским
съездом производителей приведен в тексте резолю-
ции полностью и полностью осужден. Пропаганду
идей «рабочей оппозиции» съезд признал несовме-
стимой с принадлежностью к Российской Коммуни-
стической партии. Но съезд одновременно призвал
всех членов распущенной группы подчиниться пар-
тийной дисциплине, обязал их оставаться на пору-
ченных им местах.
Так. Значит, оставаться на месте, продолжать ра-
ботать, отказаться от пропаганды идей, которые так
недавно казались ей незыблемо верными. Или — ис-
ключение из партии.
После заседания к ней подошел Шляпников, и
она поняла, что он не собирается подчиниться реше-
ниям партии. Шепнул ей: «Мы еще повоюем».
Наступили долгие мучительные дни и ночи бес-
покойных поисков выхода.
Она чувствовала веру партии в то, что оппозицио-
неры еще образумятся. Вспомнила, как Ленин от-
несся к ее прошлому выходу из партии большевиков,
когда она была еще молода, как быстро простил ее,
как обрадовался ее возвращению.
Да о чем это она? Разве сейчас она покидает пар-
тию? И подумать об этом не могла.
Через несколько месяцев после съезда Алексан-
372 дра Михайловна порвала со Шляпниковым, порвала
с «рабочей оппозицией». Признала, что совершила
ошибку. Партия простила ее.
На время она замкнулась в себе, после работы
подолгу оставалась одна, вернулась к давнишним
своим литературным замыслам. Закончила и сдала в
печать книгу «Любовь пчел трудовых», написала для
журнала «Молодая гвардия» то ли статью, tg ли рас-
сказ — сама не могла решить, что написалось,— и
назвала «Дорогу крылатому Эросу!». И книга и
статья были, в сущности, об одном и том же: о праве
освобожденной трудящейся женщины на любовь, не
сдавливаемую ханжескими законами, не униженную
предрассудками, не омрачаемую собственническим
чувством ревности. Ревность казалась ей порожде-
нием давних времен, когда женщина была вещью,
собственностью мужчины. Ратуя за свободу любви,
она верила, что защищает достоинство женщины.
Сейчас эта работа отвлекла ее от чувства вины
перед партией, от смущения, вызванного разрывом
со старым другом Шляпниковым, от всего, что про-
изошло с ней за последнее время.
Глава двадцать пятая
Сбывшееся предсказание
Т/Тз окна большой квадратной
•“комнаты на втором этаже
«Националя» были видны блестящие под проливным
дождем кожаные верхи извозчичьих пролеток. Кон-
ские копыта, грохоча по брусчатой мостовой Твер-
ской улицы, выбивали из луж струи смешанной с на-
возом черно-желтой воды. Изредка пробегал по ули- 373
це какой-нибудь счастливый обладатель драгоценного
дождевого плаща. В 1923 году плащ-дождевик в Мо-
скве был редкостью. Большинство пешеходов (в дождь
их было бы правильнее назвать бегунами) проноси-
лись под окнами «Националя» с поднятыми ворот-
никами насквозь промокших пальто, а то и вовсе в
одних толстовках или стареньких кацавейках.
Появились уже и первые при нэпе хорошо одетые
люди; их по одному только виду называли еще не-
привычно звучащим словом «нэпманы». Но эти не
смешивались с уличной толпой пешеходов: в дождь
предпочитали извозчиков. Благо вереницы пролеток
в ожидании ездоков стояли па каждом углу.
Александра Михайловна из окна своей комнаты
смотрела на кусочек московской улицы, поливаемой
первым осенним дождем. Только что закрылась дверь
за Павлом Дыбенко. Больше он не вернется к пей.
Час назад он пришел довольный, радостный: сдал
зачеты за старший и дополнительный курсы Военной
академии.
Павел поделился с Александрой Михайловной
своей радостью. Это была и ее радость также. В кон-
це концов прежде всего ей он обязан тем, что заста-
вил себя учиться.
Коллонтай стояла, полуобернувшись к пему. Она
сама физически чувствовала на своем лице отраже-
ние душевной боли. Слухи о его увлечениях женщи-
нами снова стали донимать ее. Не верить им она уже
не могла и страшилась того неизбежного дня, когда
Павел первый скажет ей, что настало время расстать-
ся. Понимала, что день этот пе может не наступить.
Как бы молодо ни выглядела, но пятьдесят есть пять-
десят... Да, Павел был по-прежнему к ней внимате-
лен. Но подспудным чутьем опа убеждалась, что внут-
374 ренне что-то тяготило его: все чаще, бывая у нее, он
смотрел невидяще, мысли его были далеко. И она
решилась.
Сначала невольно ждала, что он — только вой-
дет — спросит, что с ней, обеспокоится. Но он по
спросил, не заметил. Как большой ребенок, слишком
был занят своей удачей.
Она сразу ошеломила его: «Нам надо расстаться,
Павел».
Он не понял. Остался сидеть в кресло, вопроси-
тельно глядя на нее.
— Я уезжаю, Павел.
— Куда? — голос его прозвучал сдавленно,
хрипло.
— Представь, в Норвегию.
— Надолго?
— Очень надолго. Возможно, на несколько лет.
Она боялась обернуться, посмотреть на него. По-
чувствовала, что Павел словно окаменел. И, торопя
себя, скороговоркой — только бы поскорее! — выкла-
дывала. Раньше, пока у него шли зачеты в академии,
она не хотела ему говорить. Сегодня все определи-
лось уже окончательно. Она была у Литвинова, за-
местителя наркома по иностранным делам. Ее посы-
лают в Норвегию. Отношения Советской России с
Норвегией все еще только «де-факто». Коллонтай едет
торговать с норвежцами. Но у нее и более сложная
задача, гораздо более сложная. Она должна добиться
признания «де-юре», установления дипломатических
отношений между Норвегией и нашей страной. Вла-
димир Ильич придает этому большое значение. Ко-
нечно, она хорошо знает Норвегию. Но она первая
женщина, исполняющая дипломатическое поручение.
Неизвестно еще, как к этому отнесутся норвежцы.
Она старалась говорить как можно спокойнее. По-
нимала, что сейчас Павел плохо воспринимает под- 875
робности ее миссии. Для пего она говорит не о глав-
ном. Он был явно сражен. Ему страшно с ней рас-
ставаться. Он слишком привык к ней, все еще любит
ее. Но совсем не так, как прежде. Она не хочет такой
любви. Она избавляла его от необходимости рано или
поздно объяснить ей, что с ним происходит. Она ви-
дела, что в нем борются противоположные чувства:
и страх потерять ее, и невольная радость свободы.
Но решение принято. Еще до его прихода опа сказа-
ла себе, что командировка ее в Норвегию послужит
предлогом.
Он спросил то ли с надеждой, то ли со страхом:
— А потом? Когда ты добьешься признания «де-
юре», ты вернешься в Москву?
Павел смотрел иа нее растерянно — чувства его
в смятении. Может быть, он и хотел объяснения, но
сам-то не был душевно готов к нему: Павел есть Па-
вел. В душевных делах она куда сильнее его. Она
решает за них двоих:
— Мы расстаемся, Павел.
Когда он ушел, минуту постояла у окна. Потом
легла на кровать, лежала с открытыми сухими гла-
зами.
Ну вот и кончено все. За все, что было, спасибо
жизни. Теперь ты снова одна, словно вернулась к са-
мой себе.
Даже у сына своя семья. Миша женат. Когда-
нибудь он приедет к пей с женой и детьми. Приедет,
чтобы уехать. Сколько она помнит себя, всегда утра-
ты, разлуки...
И всегда, как в той прошлой жизни сказала Леля
Стасова,— «сожженные корабли»...
Сна вскочила с кровати. Пусть навалится на нее
работа, новые хлопоты, беспокойства. Недолгое ее
376 женское счастье кончилось. Но ведь есть и другое, то,
которое с ней всегда. То, о котором говорила Инесса
Арманд в Париже.
Не дом, но мир...
В Христиании полномочным торговым представи-
телем Советской Республики был Яков Захарович
Суриц. До приезда Коллонтай газетчиков занимала
черная ассирийская борода посланца Москвы. С по-
явлением в норвежской столице нового торгового
полномочного представителя РСФСР внимание газет-
чиков переключилось на Коллонтай. Газеты стали
помещать всевозможные небылицы об Александре
Коллонтай, о ее туалетах, будто бы вывезенных из
Парижа, и о том, что большевичку эту не терпят в
Москве, потому, что она слишком для большевиков
образованна, и потому, что живет в Христиании на
широкую ногу. Но жила Александра Михайловна в
Христиании очень скромно, в недорогом отеле.
Норвегия всегда была ей мила. Она провела здесь
лучшие годы своей эмиграции. Из всех стран Европы
Норвегия оказалась наиболее гостеприимной. Але-
ксандра полюбила природу, народ страны. Хольмен-
коллен остался для нее самым близким после России
местом на всем земном шаре. Все на том же месте
стоял знакомый Турист-отель, вокруг выросло не-
сколько новых зданий. На Хольменколлене стало
многолюдно. Слышалась английская речь — понаеха-
ли туристы из Англии, из Америки. Фрекен Дундас
расплакалась, когда Александра Михайловна наве-
стила ее. Она постарела, появились морщинки в угол-
ках рта, под глазами... «А ведь она моложе меня»,—
невольно подумалось Коллонтай. Еще трогательней
была встреча со стариком Даниельсоном. Он пришел
к ней в гостиницу: узнал о ее приезде из газетных
сообщений.
— О, фру Коллонтай, как я счастлив!	377
Он оставил ремесло часовщика, глаза его видели
плохо, и попросился к Коллонтай на работу.
Но что она могла ему предложить? У пее пе было
для пего никакой работы.
— Подождите, Даниельсон. Если ваше правитель-
ство нас признает и мы откроем паше посольство в
Христиании, я найду для вас работу.
— Долго ждать?
— Это зависит от вашего правительства.
Но это зависело и от успеха ее работы. Для на-
чала она завязала связи с рыботорговцами: надо было
приобрести большую партию норвежской сельди, за-
интересовать здешних купцов в торговле с ее стра-
ной. Коллонтай знала, что должна купить сельдь как
можно дешевле: расплачиваться придется золотом.
Но и нельзя отпугнуть купцов. Они, эти рыботоргов-
цы, медлительные, с сомкнутыми губами, в крахмаль-
ных воротничках, сидели с ней за столом, и она не
раз перехватывала их иронические взгляды. Еще бы!
Никому из них не приходилось торговаться об опто-
вых ценах на сельдь с женщиной, да еще вполне
светской, прекрасно воспитан пой, к тому же свободно
говорящей па их родном языке. Но что она может
знать о мировых ценах на сельдь! Переговоры, каза-
лось, зашли в тупик. Нет, она не могла дать их цену.
А впрочем... Александра Михайловна откинулась на
спинку высокого стула и, холодно глядя на своих со-
беседников, сказала, что пусть будет как они хотят.
Она даст им столько, сколько они запрашивают...
Если ее правительство не утвердит этой цены, она
готова выплатить им разницу из своих собственных
средств. Но, разумеется, выплачивать ей придется
в рассрочку и, наверное, всю жизнь.
Норвежцы открыли от изумления рты. Ня о чем
878 подобном они еще пе слыхали. Эта женщина поста-
вила пх в неловкое положение. Могут ли они настаи-
вать на своем! Переглянувшись, они в один голос со-
гласились сбавить цену на сельдь.
Первая небольшая битва выиграна. Но впереди
еще много битв. Друзья Советской России в Норве-
гии тоже не дремлют. Уже появляются одна за дру-
гой статьи, требующие признания РСФСР. Местные
промышленники, финансисты все больше склоняются
к деловым связям с Москвой.
Сидя с норвежцами за общим столом, ведя пере-
говоры о продаже тюленьих шкур или о закупке но-
вых партий бочек норвежских сельдей, пли о сбыте
зерна, опа вдруг ловила себя на том, что думает о
Павле, прислушивается к боли в сердце при мысли
о нем. И чтобы заглушить эту боль, эти мысли, снова
ввергалась в пучину споров о ценах па сельдь, па
зерно, па тюленьи шкуры...
Неожиданно мысли ее были отвлечены от пере-
говоров с торговцами. Пришла из Москвы почта. Кол-
лонтай развернула газеты, перелистала свежие но-
мера журналов и убедилась, что ее статья «Дорогу
крылатому Эросу!», напечатанная в третьем номере
«Молодой гвардии», вызвала много споров в совет-
ской печати. Да и не только в печати. В Москве уже
устраиваются открытые общественные диспуты по
теме ее статьи. Многие товарищи обрушились на нее
с обвинениями в пропаганде упрощенной свободной
любви. Некоторые даже упрекают Коллонтай в том,
что она будто бы призывает молодежь к половой
распущенности. Появились и защитники ее взгля-
дов, но голоса защитников потонули в хоре обвини-
телей.
Она разволновалась, читая отчеты об этих диспу-
тах и отзывы о статье. Как обидно, что пе может
сейчас лично ответить своим оппонентам! Несколько 379
дней ходила в подавленном настроений. Но прибли-
жалась очередная встреча с норвежскими коммерсан-
тами — необходимо подготовиться к пей, и Коллон-
тай заставила себя отбросить чувство обиды. То, что
опа не понята,— это ее личное дело. Сейчас ее ждут
дела, ради которых она послана партией.
Ей пришло в голову, что партия сыграла роль
судьбы в ее жизни. Да, партия — это ее судьба. Но
судьба, которую Александра сама себе выбрала, ко-
торой подчинилась по собственной воле!
Надо «застегнуть себя на все пуговицы». Заста-
вить себя. Найти в себе силы. Или... Никаких или.
Однажды она вспомнила, что еще по пути в Нор-
вегию в Гельсингфорсе купила томик стихов Игоря
Северянина и все собиралась ему написать. Достала
книжку, полистала ее. Нахлынуло прошлое... Зади-
ристый Игорек Лотарев, она сама совсем еще моло-
дая. Время, когда жизнь только начиналась.
«Вы помните Шурочку Домоитович, Вашу трою-
родную сестру, подругу Зоечки, теперь «страшную
Коллонтай»?..— писала она в Эстонию Игорю Севе-
рянину.— У пас с Вами много общих воспоминаний:
детство, юность... Зоечка, Ваша мама Наталья Сте-
пановна, муж Зои, Клавдия Романовна, дом па Горо-
ховой, па Подъячевской... Я помню Вас мальчуганом
с белым воротничком и педетски печальными гл аза-
ми. Я помню, с каким теплом Зоечка всегда говорила
о своем маленьком брате Игоре...»
Писала, что «прошлое сметено», но еще живет
легкой, зыбучей тенью в нашей памяти. «И когда
вдруг встретишь эту тень в душе другого, ощущаешь,
как оно оживает в себе...»
Писала, что «мы с Вами, Игорь, очень, очень раз-
3^0 ные сейчас. Подход к истории у нас иной, противо-
положный, в мировоззрении нот созвучия. Но в вос-
приятии жизни есть много общего».
Исписала еще страницу-другую и подписалась:
«Шурочка Домонтович — А. Коллонтай».
Шурочка Домонтович! Давно не подписывалась
своим девичьим именем. Сейчас в одиночестве гости-
ничного номера захотелось снова так подписаться.
...В мае произошли перемены в ее положении.
Суриц был переведен в Турцию, и Александру Михай-
ловну Коллонтай назначили полномочным торговым
представителем РСФСР в Норвегии. Дело с призна-
нием советского правительства «де-юре» подвига-
лось с трудом. Кто знает, прочно ли это правитель-
ство? Многие «авторитетные» политики утверждают,
что в любой день можно ожидать внезапного падения
большевистской власти в России. Но великий норве-
жец Фритьоф Нансен уже не скрывал своих симпа-
тий к Советской России. Еще колебался другой ве-
ликий норвежец Руал Амундсен. Но только не в
отношении к фру Коллонтай. Эта изящная, хорошо
образованная большевичка расположила его к себе.
И уже не раз по приглашению Амундсена она посе-
тила его дом среди густого малинника на берегу Хри-
стианийского фиорда. Все началось с разговора об
арктическом архипелаге Шпицберген: в нем были
заинтересованы обе страны. Шпицберген был для
Александры Михайловны «терра инкогнита» — при-
шлось засесть за книги об Арктике, изучать не толь-
ко историю Шпицбергена, по и его геологию. Для нее
было открытием, что русские поморы едва ли пе пер-
выми посетили Шпицберген, а русские геологи в бо-
лее поздние годы исследовали недра Шпицбергена.
Но все это надо было еще изучить, познать, перечи-
тать горы книг: русских, норвежских, английских, 381
немецких, даже голландских. Надо было вооружиться
для споров. Амундсен поразился ее познаниями.
— Фру, вы геолог? Или глацполог?
Она рассмеялась.
— Положение обязывает меня знать и этот воп-
рос, господин Амундсен.
Месяцы проходили за месяцами — вот уже боль-
ше года Александра Михайловна в Христиании бьет-
ся за признание Норвегией своей страны «де-юре» —
и небезуспешно. В общественном мнении Норвегии —
определенный сдвиг. В Христиании уже серьезно
подумывают о признании. И вдруг страшный удар.
Умер Ленин!
Смерть Ленина сразила Александру Михайловну.
Столько лет ее жизни были связаны с Лепиным! Она
привыкла по поводу своих поступков думать: «А что
скажет Владимир Ильич?» Даже тогда, когда не со-
глашалась с ним, ее не переставала беспокоить мысль,
что скажет Лепин. И что оп подумал, когда она рас-
каялась и осознала свою ошибку? Ленинское отно-
шение к ней давно уже стало для нее мерилом ее
правоты. Все, что происходило в России, было неот-
рывно от имени Ленина. Была ленинская Октябрь-
ская революция. Ленинское Советское правительство.
Ленинская Россия. И невозможно было представить
себе Россию без Ленина. Партию без ее основателя.
Коллонтай ходила с потухшими глазами, с сомк-
нутыми губами. А между тем надо было продолжать
встречи с норвежцами. Надо было улыбаться. Надо
было держаться...
Держаться стало труднее. Все ею достигнутое по-
казалось вдруг пошатнувшимся. Признание СССР
норвежским правительством, почти подготовленное,
оттягивалось, тормозилось, вновь пересматривалось.
382 Буржуазные газеты были полны предсказаний близ-
кого конца большевистской власти. «Большевики без
Ленина пе продержатся. Советская власть накануне
гибели!»
Правительство Норвегии ясно дало попять, что
оно не торопится. И вдруг в газеты проникло туман-
ное сообщение, что в Лондоне также обсуждают воп-
рос о признании СССР. Похоже, что слухи о близком
свержении большевиков несколько преувеличены. Во
всяком случае, министр иностранных дел Норвегии
согласился вновь встретиться с фру Коллонтай. Она
решила ковать железо, пока горячо. Да, господин ми-
нистр, Лондон и Москва действительно ведут пере-
говоры. Весьма вероятно, что не сегодня-завтра Лон-
дон признает СССР...
Министр готов был тотчас обсудить с кабинетом
предложение о признании. Но кабинет соберется
только через два дня. Министры разъехались на вос-
кресный отдых.
Когда норвежский кабинет наконец собрался и
вынес решение о признании Советского правитель-
ства, уже было известно, что Англия установила ди-
пломатические отношения с Советской страной.
А вскоре хрпстианийские и следом за ними все
европейские газеты с изумлением прокричали неслы-
ханную в мире сенсацию: госпожа Коллонтай (жен-
щина, большевичка!) назначена чрезвычайным по-
сланником СССР в Норвегию! Женщина-дипломат!
Ее имя не сходило со страниц всех газет мира. Ее
портреты печатались на первых полосах. Ей удив-
лялись. Над ней иронизировали. Ее осыпали насмеш-
ками, оскорблениями. Печатали о ней невероятные
небылицы. Женщина-дипломат стала притчей во язы-
цех. Как ни странно, спокойнее всех к ее назначе-
нию отнеслись норвежцы.	383
— Это понятно,— говорила она.— Все-таки Нор-
вегия — страна Ибсена.— И смеялась: — Нора оста-
вила свой дом и сделалась дипломаткой! Это в духе
норвежцев.
Бывший часовщик Даниельсон ходил именинни-
ком. Еще не подыскали помещения для посольства,
а он уже договорился с Коллонтай о своей работе
посольским швейцаром:
— Уверяю вас, это как раз по мне, фру Коллон-
тай. Спокойная и очень приятная работа. Благода-
рю вас.
Она заказала себе новые визитные карточки и
с удовольствием написала для них текст по-фран-
цузски:
«Чрезвычайный и полномочный посланник
СССР...»
Посольство обосновалось на Уриниенборгвене, ти-
хой, обсаженной ветвистыми деревьями и вымощен-
ной крупной брусчаткой улице, неподалеку от коро-
левского дворца. Но предстояла еще процедура вру-
чения верительных грамот королю Гокоиу VII.
Когда-то во время конгресса II Интернационала
в Копенгагене она держала речь о царстве социализ-
ма, стоя на ступенях королевского трона в городской
ратуше. Но в королевских дворцах ей еще не прихо-
дилось бывать. Она понимала, что вновь окажется в
центре внимания прессы. Какой-то репортер уже лю-
бопытствовал, в каком наряде фру Коллонтай соби-
рается представиться норвежскому королю? Да, в ка-
ком наряде? Об этом еще надо подумать. Посланник
представляется во фраке при всех орденах. Но еще
не было женщин-посланников.
Вместе с портнихой она занялась шитьем черного
платья с белым жабо. Она должна быть послом, ос-
384 таваясь женщиной. Маленькая черная шляпка с бе-
лым пером будет уместна. И еще, и еще, пожалуй,
норный шелковый плащ.
Александра хитро улыбается: секрет женского
туалета прост и не прост: важно, как носить. Мож-
но надеть на себя что-нибудь самое простенькое. Но
надо так носить это простенькое, чтоб окружающим
оно казалось сверкающей роскошью!
В дни своей эмигрантской жизни в Христиании,
опа пе раз встречала королеву ла прогулке в двор-
цовом парке. Но Гокопа VII пе видала пи разу. Зна-
ла, что по норвежской конституции он имеет право
бесплатной езды в трамвае, хотя еще никто никогда
пе сталкивался с королем в вагонах трамвая. Знала,
что у короля есть молочная ферма и молочные из-
делия королевской фермы продаются в магазинах.
Наблюдала пе раз торжественный развод караула у
входа во дворец. Солдаты в громадных широкопо-
лых шляпах, украшенных конскими хвостами, напо-
минали красочных опереточных персонажей. Перед
дворцом высилась па пьедестале конная статуя Кар-
ла XIV, смотрящего отсюда па увитую широкой це-
пью бульваров главную улицу города. Сколько раз в
былые годы Александра Михайловна проходила ми-
мо дворца, пересекала дворцовый парк и никогда не
думала, что однажды придется ой ехать в этот дво-
рец представляться его величеству королю.
Садясь в присланную за ней карету с бархатны-
ми подушечками па сиденье и подбирая полы шел-
кового своего плаща, она вспомнила далекое-далекое
детство в Болгарии. Маленькая пыльная провинци-
альная София. Множество людей, то и дело прихо-
дящих в дом важного сановника Домонтовпча. И сре-
ди них какой-то немолодой господин с моноклем в
глазу.	385
13 Эм. Миндлнп
Этот господин любил поражать Шуру всевозмож-
ными фокусами. Шура из вежливости притворялась,
пто изумлена ловкостью его рук, по про себя счи-
тала этого господина попросту дураком. Много лет
спустя в Тифлисе опа встретила софийского дипло-
мата. Оп признался ей, что в Софии всегда замечал,
как маленькая Шурочка разгадывает, в чем состоят
его фокусы. Оказалось, что девочка его поражала
своей выдержкой. Оп только затем и повторял свои
фокусы, чтобы проверить, как долго будет Шура
улыбаться и делать вид, будто его фокусы занима-
ют се.
— Мадемуазель, вы проявили тогда удивитель-
ную выдержку и самообладание. И в таком возра-
сте! Жалею, что женщины пе могут быть дипломата-
ми. Из вас вышел бы недюжинный дипломат!
И вот сейчас ей вспомнилось это. Предсказание
господина с моноклем сбылось. На пятьдесят тре-
тьем году жизни она стала дипломатом. И едет во
дворец вручать верительные грамоты королю.
Кажется, никто в посольстве нс ждал ее возвра-
щения из дворца с таким нетерпением, как старик
Даниельсон.
— Ну как, фру Коллонтай? Были у короля?
Оп горел желанием узнать, как король обошелся
с большевичкой, участвовавшей в свержении русско-
го императора.
— О, все отлично, дорогой Даниельсон. Его вели-
чество был очень любезен. Хотя посол при вручении
верительных грамот королю по ритуалу должен сто-
ять, по король джентльмен, а я женщина, и он пред-
ложил стул господину посланнику.
- Богу только известно, сколько навалилось дел па
«господина посланника». Надо было урегулировать
спорный и трудный вопрос о Шпицбергене. Подпп-
386
сывать кредитно-финансовое соглашение. Вырабаты-
вать условия постоянного торгового соглашения, до-
говариваться о норвежских концессиях на охоту за
тюленями в территориальных водах СССР. И по-
прежнему переговоры с рыботорговцами, покупка
бочек сельдей. Надо принимать почту от дипкурье-
ров и готовить ответную диппочту в Москву. И надо
ежедневно прочитывать все газеты — шведские и
норвежские, датские и французские — и отмечать в
них для переводчика, что из прочитанного перевести
на русский язык. И к празднику надо еще сделать
подарки всем сотрудникам посольства. И писать,
писать Зое Шадурской, Мише, Щепкипой-Куперпик,
Вере Юреневой. И заставлять себя не думать о Пав-
ле. И еще надо выезжать, встречаться с дипломата-
ми других стран и принимать их у себя.
Одни из визитов растрогал. Позвонил иранский
посланник и попросил разрешения нанести ей ви-
зит. После обычных протокольных приветствий ста-
рый ирапец неожиданно спросил Александру Ми-
хайловну, верно ли, что она дочь генерала Домоито-
вича, бывшего начальника кавалерийского училища
в Петербурге? О да, оп помнит госпожу Коллонтай
девочкой! Помнит манеж училища, сад за домом се-
мьи Домонтовичей. И как однажды помогал малень-
кой Шурочке Домоптович взбираться на лошадь.
Коллонтай была удивлена. Каким образом, гос-
подин посланник?
Оказалось, что среди других сыновей знатных
персидских вельмож этот человек в юности был по-
слан из Тегерана учиться в Петербургское кавале-
рийское училище.
— Мы все очень любили вашего отца, госпожа
Коллонтай.
387
13*
Из всех дипломатических визитов этот был са-
мым приятным.
Все реже опа находила часы для одиночества.
Всегда ценила такие часы дороже других — хотелось
писать. Обрадовалась необходимости съездить в Бер-
ген. Постоянно тянули к себе места, где бывала
раньше. Разве только за океан пе тянуло. В Берге-
не было хлопотно и утомительно: официальные
встречи, беседы с газетчиками, приемы промышлен-
ников, посещение фабрик. Хотела было зайти в Ган-
зейский музей — даже этого не успела. Только и вы-
пал как-то свободный часок для небольшой прогулки
по древней гавани ганзейских купцов. На фрон-
тонах узких готических домов — даты основания дав-
но уже пе существующих фирм. Под тускнеющими
купеческими гербами почти у входов в дома останав-
ливаются корабли с флагами всех государств. По-
любовалась бергенской стариной и заспешила в го-
стиницу. Ночью выехала поездом в Христианию. Но
в поезде пе спалось. На станции Финзе вышла прой-
тись по перрону и остолбенела, завороженная сия-
нием снега, облитого светом лупы. Поезд стоял на
перевале. Здесь среди лета была зима. Деревянные
щиты оберегали рельсовый путь от снежных заносов.
На вершине перевала сипело деревянное здание
станции. Незамерзающее горное озеро манило сталь-
ным блеском. В ночной тишине звенели, сбегая по
горным склонам, ручьи.
Коллонтай почувствовала неодолимое желание
остаться здесь хотя бы на день. Она имеет право на
отдых.
— Есть здесь гостиница? — быстро спросила у
кондуктора.
— Есть, фру, но поезд через минуту тронется.
388	— Ради бога, мои вещи, скорее!
Кондуктор подал ей чемодан, когда поезд уже
тронулся.
Весь следующий доит» опа бродила в окрестностях
Фпнзе. Вот когда пожалела, что так и не научилась
ходить па лыжах! Смотрела па стену тысячелетнего
глетчера, похожего па битый мрамор, слушала му-
зыку водопадов, низвергающихся у самого железно-
дорожного полотна. Так вот почему в поезде Бер-
ген — Христиания кондуктор предупреждал пасса-
жиров: «Закрывайте, пожалуйста, окна!»
В середине дня опа перекусила в буфете на без-
людной станции и только вечером в гостинице при-
легла отдохнуть. Просила горничную разбудить за
час до ночного поезда. Но не спала. Перед глазами
все еще сияло горное озеро, сверкал на солнце снег,
в ушах слышался шум водопадов.
Она вдруг как бы со стороны увидела себя одну-
одипешепьку в этой заброшенной горной гостинице.
Почему ее судьба всегда разлучаться с теми, кого
опа „любит? Так и не познала домашнего женского
счастья. Но жалеет ли она о прожитой жизни? Ста-
ла бы жить по-другому, если бы вдруг смогла на-
чать все сначала? Нет, конечно, нет. Чего хочется —
это написать о том счастье женщины, о котором в
Париже когда-то сказала Инесса. Завтра вернется
в Христианию и во что бы то ни стало попытается
найти время для литературной работы. Надо ус-
петь написать еще многое из задуманного. Незапе-
чатленная жизнь как бы не жизнь.
Утром приехала в Христианию, где ее уже жда-
ла прибывшая из Москвы диппочта и пачки книг.
Прочтя почту и подготовив ответную, в том числе
и отчет о поездке в Берген, только на другой день
принялась за новые книги. Ее привлекла желтая
обложка толстого журнала «Русский современник». 389
Она с интересом вчитывалась в перечень напечатан-
ных в журнале статей и вдруг увидела свою фами-
лию. В. Шкловский о книге А. Коллонтай «Любовь
пчел трудовых». Шкловский? Это имя опа уже встре-
чала не раз. Довольно известный критик. Любопыт-
но, что пишет этот В. Шкловский о ее книге? Оты-
скала статью. Уже первые строки заставили ее
вспыхнуть.
«Мне кажется, что т. Коллонтай училась в ин-
ституте. Витала она, вероятно, Чарскую...»
Шкловский пишет о пей в саркастическом топе.
«Конечно, Коллонтай понимает, что если писать про
пролетариат, то, вероятно, нужно писать как-то ина-
че, чем про княгинь: в парадном стиле...»
Еще никогда ей пе приходилось читать что-либо
подобное о себе.
«Ландышевый у А. Коллонтай стиль, или, вер-
нее, ландыш плюс «ах, ты гой еси». А ведь пишет
она о важных и грозных вещах. Материал, взятый
ею для рассказа «Любовь трех поколений», интере-
сен, быт, взятый ею, изумителен... Но пи ум, ни сме-
лость не создают рассказа: получается коммунисти-
ческая Вербицкая и Чарская: из грозных вопросов,
украшенных цукатом и ландышами, получается не-
что комическое...»
Статья была меньше, чем па две страницы. Она
дочитала ее до конца и, опустив журнал на колени,
задумалась. Если автор рецензии прав, опа пе пи-
сательница. Публицист, социолог, пропагандист, де-
ятель женского движения, революционерка, парком,
дипломат, посланник... но пе писательница! Но тогда
почему только что перевели вот эту самую книгу
«Любовь пчел трудовых» па немецкий язык? Да ведь
были и хорошие, благожелательные отзывы о пей.
390 Почему переводят и издают ее па других языках?
Потому ли, что это по-писательски хорошо, или по-
тому, что автор на удивление миру — женщина-ди-
пломат, дворянка, генеральская дочь — большевич-
ка? Интерес к книге или любопытство к сенсацион-
ному имени автора?
В Фиизе ей захотелось снова писать рассказы.
Сейчас она забыла об этом. Забыла о том, что хоте-
ла писать. Прав или не прав этот В. Шкловский? Ей
начинало казаться, что он не совсем неправ.
Через несколько дней пришло письмо из Москвы
от редакции «Словаря Гранат». Редакция просила
Александру Михайловну написать свою автобиогра-
фию для специального выпуска словаря. С такой
просьбой редакция обратилась уже ко многим дея-
телям партии и революции. Редакция перечисляла
имена тех, кто уже отозвался на просьбу и прислал
свои автобиографии. Среди имен Александра Михай-
ловна увидела имя Павла Дыбенко. Так, значит, Па-
вел уже написал? Ну что ж, и опа напишет. Коротко
о главных этапах жизни. Детство, замужество, впе-
чатления от Кренгольмской мануфактуры, развод,
Цюрих... Конгрессы. Эмиграция. Ленин. Америка.
Октябрьская революция. Нарком. Дипломат. Надо
было также перечислить печатные труды. Она на-
звала все свои главные теоретические работы по эко-
номике и рабочему движению. Оставалась еще ее
беллетристика. Александра Михайловна зажала гу-
бами кончик карандаша. Подумала и быстро, как бы
отмахиваясь, пренебрежительно написала: «Сверх
того большое количество статей, рассказов на сек-
суальные проблемы...»
Даже не отделила рассказы и повести от статей...
Глава двадцать шестая
Прозрачная ясность
Гаване пароход останавли-
•*^вался па три часа; пассажи-
ры, плывшие в Мексику, сошли здесь па берег. Опа
одна оставалась на сразу обезлюдевшей верхней па-
лубе и, досадуя, что только ей кубинские власти ио
разрешили сойти с парохода, смотрела на большой
заманчивый город белоснежных небоскребов подтро-
пическим солнцем, па нарядные набережные, обса-
женные высокими пальмами, на темнокожих грузчи-
ков, тащивших из пароходного чрева тяжелые
ящики.
Конечно, проще было бы поохать в Мексику
через Соединенные Штаты, но в транзитной визе че-
рез США ей также было отказано. Американцы не
могли допустить даже появления па своей террито-
рии знаменитой коммунистки Коллонтай, хотя эта
знаменитая коммунистка и направлялась в Мехико-
сити как полномочный представитель правительства
СССР. После трех, лет дипломатической работы в
Норвегии она сама попросила предоставить ей рабо-
ту в другой стране, где надо еще налаживать отно-
шения. В Норвегии, казалось, все возможное было
уже достигнуто. Предложение отправиться в Мекси-
ку обрадовало Коллонтай — все еще не погас в ней
извечный интерес к новым местам. Она еще в Хри-
стиании, только готовясь к отъезду, обложилась кни-
гами по истории, географии, экономике Мексики, чи-
тала ее писателей, изучала искусство. И на пятьде-
сят пятом году не поздно учиться. Никогда ио
поздно. Всю жизнь переезжала с места на место, пе-
392 ресекала границы, моря, океаны; и не счесть и не
вспомнить сразу, в каких побывала странах, в каких
городах жила. А все еще волновали сборы в дорогу,
предвкушение путешествия, знакомство с еще не зна-
комым народом, его культурой, искусством. Надея-
лась по пути хоть бегло осмотреть кубинскую столи-
пу Гавану. И вот пе удалось, пе позволено. Паро-
ход пересек густо-зеленое, как суп из морской капу-
сты, Карибское море и высадил Коллонтай в Вора-
Крус, мексиканском порту. Отсюда поездом рукой
подать до Мехико-спти. Железнодорожный путь от
берега моря поднимался в гору, оставляя внизу паль-
мовые, банановые сады и рощи, заросли эвкалиптов,
заросшие гигантскими кактусами поля, среди кото-
рых мелькали па конях живописные крестьяне в
громадных сомбреро. Под Мехико-сити показались
поля агав, и вдруг па высоком плато — две тысячи
четыреста метров вад уровнем моря!—развернулся
роскошный город дворцов и вилл, окруженный мрач-
ной лепниной индейских лачуг и хижин. Уже в пер-
вый вечер Александру Михайловну поразила кра-
сота мексиканских закатов, когда низкое солнце ос-
ветило срезанные верхушки потухших вулканов
вокруг столицы. Но зато первая ночь неприятно уди-
вила ее резкой сменой температуры: после тропиче-
ского дневного зноя к ночи температура спустилась
почти до нуля. Она не смогла бы сказать, когда ей
труднее дышать в этом климате — днем или ночью.
Да, воздух слишком разрежен, должно быть, надо
привыкнуть к нему. В тревоге подумала, что трудно
будет привыкнуть. Надо было готовиться к вруче-
нию верительных грамот мексиканскому президенту
Кальесу. Она удивилась, узнав, что в Мехико вруче-
ние верительных грамот происходит публично в при-
сутствии всех членов правительства и даже множе- 393
ства приглашенных лиц: общественных деятелей,
журналистов, членов парламента.
Президент Кальес, средних лет, начинающий пол-
неть человек с "гладкими блестящими волосами на
прямой пробор, оказался очень любезным. Едва Кол-
лонтай кончила читать свою декларацию, составлен-
ную ею на французском языке, он коротко ответил
и тотчас сам пододвинул Александре Михайловне
стул рядом со своим большим президентским крес-
лом. Не успели они оба усесться, а переводчик за-
пять свое место за их спинами, как фоторепортеры
принялись фотографировать госпожу Коллонтай в
беседе с президентом Мексики Кальесом. Ее еще до
вручения грамот снимали на пороге дворца и при
входе в большой, залитый светом, с дорогими гобе-
ленами па стенах парадный зал. На ней была ма-
ленькая черпая шелковая шляпка, в которой опа
оставалась до конца приема у президента, и черное
шелковое, отороченное мехом платье, белые лайковые
перчатки и черные лаковые туфли. Газеты наутро
единодушно отметили строгость и элегантность на-
ряда первой жепщипы-дипломата. Было также отме-
чено безукоризненное владение французским язы-
ком, па котором опа прочла свою декларацию. А од-
на из газет пе скрыла своего удивления по поводу
того, что у большевички Коллонтай светские изы-
сканные манеры.
Начались утомительные приемы, визиты, завязы-
вание знакомств, переговоры с промышленниками,
учеными, писателями, художниками, деятелями мек-
сиканского театра, журналистами.
У нее был опыт — три года дипломатической ра-
боты в Норвегии не прошли бесследно. Как и там,
она начала с промышленников. В конце концов про-
394 мышлепники более или менее одинаковы во всех
странах мира: все дело в том, чтооы прооудить в
них интерес к торговле с ее страной. Главное для
них — выгода торговли. Встречаясь с магнатами ме-
ксиканской промышленности, Коллонтай знакомила
их с тем, что они могли приобретать в Советской Рос-
сии, показывала длинный список мексиканских то-
варов, которые мог бы купить у них СССР — поже-
лай только их правительство финансировать совет-
ско-мексиканскую торговлю... В газетах стали появ-
ляться статьи о том, что сулит Мексике возможная
торговля с Россией.
Сложнее было найти общий язык с интеллиген-
цией.
Никого из художников Мексики Коллонтай не
знала так хорошо и давно, как Диего Риверу. Зпала
его еще по парижским выставкам. Когда в Мехико
открылась очередная выставка полотен знаменитого
художника, Александра Михайловна отправилась па
нее со своей секретаршей. Устроители выставки были
уверены, что советский посол понятия пе имеет о
Диего Ривере, и принялись любезно объяснять ис-
кусство художника, как говорится, прямо с азов.
Коллонтай, улыбаясь, остановила гида..
— Как! Мадам знает Риверу?
— Ну разумеется.— И начала рассказывать о
том, чего многие из устроителей выставки пе знали.
После этой выставки Коллонтай заслужила ре-
путацию знатока и тонкого ценителя мексиканского
изобразительного искусства.
Удалось найти общий язык и с писателями, хотя
это было не так просто. С литературой Мексики
Александра Михайловна лишь бегло ознакомилась
перед отъездом, да и то в переводах. К тому же мно-
гие писатели еще не были переведены. И Коллон-
тай откровенно призналась им, что изучает испан- 395
ский язык, чтобы иметь возможность читать мекси-
канских писателей в оригинале. Дружески попроси-
ла совета: с кого следовало бы начать? И показала
своим гостям-писателям составленный ею список.
Гости пришли в восторг. Ни один иностранный по-
сол еще не проявлял такого серьезного интереса к
мексиканской литературе. Внимание за внимание! —
и очарованные писатели стали расспрашивать гос-
пожу Коллонтай о литературной жизни в Советской
стране. Коллонтай пообещала им в ближайшее вре-
мя устроить в Мехико выставку русской книги и
рассказать ее посетителям о современной советской
литературе.
Выставка привлекла очень многих. Газеты заго-
ворили о духовной жизни почти незнакомого им
русского парода. Путь к сердцам мексиканцев был
проложен.
Да, опыт работы в Норвегии пригодился. Но в
Норвегии легче дышалось. Разреженный воздух Ме-
хико-сити теснил грудь, по ночам перехватывало ды-
хание. Иногда не только из любознательности, но и
для того, чтобы подышать иным воздухом, опа уез-
жала куда-нибудь за город, а то и подальше в глубь
страны посмотреть на мексиканские пирамиды или
развалины храмов загадочного племени майя. Но и
пирамиды были воздвигнуты все в том же разре-
женном воздухе. Секретарши посоветовала ей съез-
дить па мексиканский курорт; о нем много писалось
в газетах. Курорт расположен почти у подножия
песчаного плато, на котором построен Мехико-сити,
и там, конечно, легче дышать.
Александра Михайловна со своей секретаршей
отправилась на этот курорт, чтобы провести там не-
сколько дней, дать отдых сердцу, задыхающемуся
396 в климате мексиканской столицы. На курорте и
впрямь было легко дышать — Александра Михайлов-
на словно вернулась в привычный для ее сердца кли-
мат Европы. Здесь было похоже на курорты кав-
казской Ривьеры и еще больше на французский Ла-
зурный берег.
— Мексиканский Антиб,—сказала Коллонтай.
Они устроились с секретаршей в отеле и первые
два дня даже не ходили гулять. У них это так и на-
зывалось: «Идем дышать на балкон». Никогда еще
с таким наслаждением не вдыхала «нормальный» воз-
дух. Завтракали и обедали в ресторане первого эта-
жа. На второй день во время обеда ресторанный зал
огласился громкими возгласами, смехом, звоном
шпор целой оравы людей в необычайно пестрых мун-
дирах мексиканских офицеров. Главенствовал гром-
че всех шумевший генерал с пистолетом, заткнутым
за кожаный пояс. Компания заняла самый болыпой
стол посредине зала и принялась пировать. Алек-
сандра Михайловна с любопытством наблюдала за
поведением быстро пьяневших спутников генерала,
да и сам генерал уже не твердо сидел па стуле. Оп
спросил официанта, кто эти две дамы — явно не ме-
ксиканки,— сидящие за отдельным столиком у окна.
Официант почтительно сообщил генералу, что стар-
шая дама — советский посланник, а та, что моло-
же,—ее секретарь. Генерал вскочил и, подойдя к
Коллонтай, представился и попросил разрешения за-
нять место за столом госпожи посланницы.
Он стал задавать глупейшие вопросы, вроде того,
не опасно ли в одиночку ходить по московским ули-
цам — ведь там можно встретить белого медведя,
рассказывал много о Мексике, выразил свой восторг
Тем, что первая в мире женщина-дипломат прибыла
i Мексику, наговорил комплиментов и кончил пред-
ложением па следующее утро показать госпоже 5Р7
посланнице достопримечательные места в здешних
окрестностях. Александра Михайловна согласи-
лась — генерал сказал, что в десять утра заедет за
ней в отель. К десяти утра обе женщины были го-
товы к прогулке и ждали любезного генерала в уют-
ном холле отеля. Они прождали два часа, по генерал
но явился. Ровно в двенадцать в холл вбежал рас-
терянный адъютант генерала с извинениями. Про-
гулка, увы, отменяется по независящим от гостю ди-
зга генерала причинам: несколько часов назад гене-
рал-соперник арестовал нашего генерала. Помяв-
шись, адъютант посоветовал госпоже посланнице по-
кинуть этот курорт как можно скорее, немедленно.
Видите ли, мадам, здесь с минуты па минуту долж-
но начаться сражение между сторонниками двух ге-
нералов. Обе стороны обычно стреляют куда попало.
Опа так и не смогла попять, что именно пе по-
делили генералы-соперники и что вызвало их враж-
ду. Удалось попасть на самый последний автобус в
Мехико. Не успели выехать па шоссе, проложенное
через кактусовые поля, как из-за исполинских как-
тусов раздалась пальба. Адъютант арестованного ге-
нерала оказался прав: стреляли куда лопало, и пас-
сажиры автобуса только случайно пе пострадали.
К заходу солнца прибыли в Мехико. Александра Ми-
хайловна устало смеялась:
— Все-таки приключение. По крайней мере по-
знакомилась с Мексикой!
Однако продолжать это знакомство больше не
было сил. Сердце ее сдавало. Сердечные приступы
учащались. Опа написала в Москву.
В июне 1927 года опа села па пароход, чтобы
вернуться в милую ей Норвегию, как и прежде, пол-
номочным и чрезвычайным посланником СССР. Кол-
598 лонтан увозила теплые воспоминания о мекепкан-
ской стране. И года не пробыла в пей, а оставила по
себе добрую память, оставила своему преемнику
приобретенные дружеские связи, интерес писателей,
художников, музыкантов, ученых, политиков Мекси-
ки к Советской стране. И еще увозила с собой выс-
ший орден Мексиканского государства; им с благо-
дарностью наградило госпожу Коллонтай правитель-
ство Мексики.
За время ее отсутствия норвежская столица вер-
нула себе древнее национальное имя. Христианию
переименовали в Осло.
— Ну вот вы и дома, фру Коллонтай,— радостно
встретил ее швейцар Даниельсон.
«Дома да не дома»,— подумалось Александре Ми-
хайловне. Да и есть ли дом у нее? И снимая па ходу
шляпу, поднялась по лестнице в свой — снова
свой! — такой знакомый по прежним временам ка-
бинет. Слава богу, ничего в нем не переставлено.
Даже свежие тюльпаны в хрустальной вазочке на
столе. Не иначе как Даниельсон позаботился о цве-
тах к ее приезду.
И как будто не уезжала. Все по-прежнему: при-
емы, визиты, интервью, кипы ежедневно прочитан-
ных газет па трех-четырех языках, разбор и подго-
товка диппочты, переговоры с министрами, дипло-
матами, рыботорговцы, бочки сельдей, тюленьи шку-
ры, Шпицберген. Иногда пешеходные прогулки от
памятника Карлу XIV у дворца до памятника Хри-
стиану IV у вокзала, мимо памятников Ибсену и
Бьернсону. Проходя мимо Ибсена в пасторском сюр-
туке на пьедестале возле театра, вспоминала, что
памятник поставлен при жизни автора «Пер Гюпта»
и что всякий раз, поравнявшись с памятником, сам
Генрик Ибсен снимал цилиндр и кланялся своей фи-
гуре на постаменте.	399
Даниельсон старел па глазах. Александра Ми-
хайловна замечала, что ему все труднее открывать
перед посетителями тяжелые двери посольства.
Раньше, бывало, часами простаивал у дверей, подра-
жая молодым караульным под дворцовыми колон-
нами, а ныне все чаще присаживается, появилась
оды гика.
Чужую старость замечаешь куда скорей, чем
свою!
«Должно быть, и другие, глядя на меня, думают:
как она постарела. А я все не отвыкну чувствовать
себя молодой».
Есть же у человека привычка к молодости — не-
легко расстаешься с ней. Александра Михайловна
сама удивилась, когда подошел день ее рождения и
сотрудники посольства поздравили се с наступив-
шим пятидесятишестилетием. Ей даже показалось
« начала, что тут какая-то путаница, ошибка. Не мо-
жет этого быть... Да нет, не ошибка. Перекидной
календарь на столе показывает 19 марта 1928 года.
Никуда от чисел не денешься. Пятьдесят шесть. Она
еще пе чувствует старости. Изредка немного сердце
побаливает. Изредка отекают ноги. Но все еще спо-
собна ходить по два часа без устали.
Вот только времени для прогулок все меньше и
меньше. Когда-то мечтала, наладятся отношения,
урегулируются все вопросы, улягутся споры и жизнь
посланника пойдет тихо и мирно. Да куда там! От-
ношения были давно налажены между двумя стра-
нами, наиболее острые вопросы разрешены, а дел
нисколько не уменьшалось.
Год этот обернулся для всего мира волнующи-
ми, захватившими всех событиями. А для Алексан-
400 дры Коллонтай события эти, хотя они и разыгрались
чуть ли по па Северном полюсе, имели особенное
значение.
23 мая 1928 года дирижабль «Италия» уносил к
Северному полюсу шестнадцать аэронавтов во главе
с конструктором дирижабля Умберто Нобиле.
25 мая радио дирижабля оповестило: дирижабль
достиг полюса, сбросил над ним флаг Италии и крест
папы римского. Аэронавты отправляются в обратный
муть на Шпицберген. Но на Шпицбергене напрасно
дожидались возвращения дирижабля. Радио экспеди-
ции Нобиле внезапно замолкло. Шли дни. Судьба ис-
чезнувшей в Арктике экспедиции продолжала оста-
ваться волнующей тайной. Каждое утро с первых
полос всех газет на Коллонтай глядел вопрос: «Где
Нобиле? Где дирижабль «Италия»?»
Норвежские суда вышли па поиски. Послали свои
корабли и самолеты Англия, Франция, Америка,
Швеция, Финляндия...
Но вот и еще сообщение. Из Архангельска на по-
иски Нобиле выходит советское судно «Малыгин».
На «Малыгина» погружен самолет. Летчик рус-
ский — Бабушкин, самолет старый — немецкий. Пра-
вда, «Малыгин»—ледокольное судно. Как было бы
здорово, если бы советский корабль разыскал потер-
певших аварию аэронавтов «Италии»!
Александра Михайловна понимала, что это толь-
ко мечты, едва ли осуществимые. Между тем в Нор-
вегии, в Осло, только и говорили о поисках экспеди-
ции Нобиле — в редакциях газет, в посольствах, в
парикмахерских, в кафе, на рынках, в королевском
дворце, в портовых кабачках.
В середине июня всю Норвегию всколыхнула
весть о том, что ее национальный герой, великий Ру-
ал Амундсен, с двумя спутниками французами вы-
летел на самолете «Латам» в Арктику разыскивать 401
Нобиле и исчез. «Латам» не подавал никаких при-
знаков жизни. С Амундсоном случилась беда.
И почти в эти же дни у берегов Норвегии пока-
зался еще один советский корабль, вышедший на
поиски экспедиции,—ледокол «Красин» с самолетом
летчика Чухновского на борту. Александра Михай-
ловна морщилась, читая мрачные пророчества вослед
спасательной экспедиции «Красина». Где невежест-
венным, полудиким советским людям сделать то,
чего до сих пор нс сумели шестнадцать крупнейших
экспедиций западноевропейских стран!
«Большевики послали своих людей на верпую
смерть»,— писали некоторые враждебные СССР
газеты.
«У русских пет техники, пет опыта, нет ничего,
кроме большевистской самоуверенности. Арктика не
потерпит большевиков».
«Красин» шел в Арктику искать не только Но-
биле, но и Амундсена.
Через неделю «Красин» вошел во льды. Еще че-
рез день или два он оставил позади себя все ино-
странные экспедиции и все дальше и дальше втор-
гался в глубь Арктики. Тон газет изменился. Вся
надежда теперь была только на «Красина». В по-
сольстве то и дело раздавались звонки, спрашивали,
нет ли новых вестей о «Красине»?
И в середине июля долгожданные вести пришли.
В глубине Арктики советский ледокол разыскал и
подобрал остатки экспедиции «Нобиле». Остатки,
ибо часть экспедиции погибла. Не удалось найти и
Амундсена. Видимо, самолет с великим норвежцем
упал в море, по долетев до Шпицбергена. Подобран-
ных в арктических льдах полуживых аэронавтов
«Италии» «Красин» взял па борт и доставил на
402 итальянскую базу, расположившуюся на Шнинбер-
гене. Двое из них были найдены красинцами па ма-
ленькой плавучей льдине.
Телефоны в посольстве непрерывно звонили с
утра до вечера. Сотрудники посольства поздравляли
друг друга. Женщины плакали от радости. Коллон-
тай ходила со слезами в уголках сияющих глаз. Для
нее это было больше, чем просто удача советского
корабля. Вспоминались давние, еще в Америке сде-
ланные записи в дневнике о торжестве человеческо-
го духа при социализме. О том, что, когда мы спра-
вимся с насущными материальными нуждами, мы
займемся совершенствованием человеческого духа.
Но вот еще далеко до того, чтобы справиться с ма-
териальными нуждами. И тем не менее невооружен-
ные техникой красинцы оказались мужественнее, на-
ходчивее, упорнее, искуснее в арктическом морепла-
вании, чем великолепно оснащенные спасательные
экспедиции западных стран.
Люди экспедиции «Красина» казались теперь
Александре Михайловне образцами социалистиче-
ских людей. Сам «Красин» представлялся малень-
ким плавучим островком коммунистических отноше-
ний. Несомненно, там на «Красине» уже существо-
вала прозрачная ясность отношений, о которой писал
Карл Маркс, о которой еще в дни своих скита-
ний по миру мечтала Александра Коллонтай. Для
нее коммунизм был прежде всего обществом высо-
конравственных, в высшей степени благородных лю-
дей. И такими людьми рисовались ей люди экспе-
диции «Красина».
Встретиться с краспицами предстояло ей в ав-
густе, когда корабль, сдав па Шпицбергене спасен-
ных аэронавтов, прибудет в норвежский город
Ставангер и станет в ставангерском сухом доке на 403
ремонт — залечивать раны, полученные во льдах.
Вся Норвегия готовилась к торжественной встрече.
И вот наконец наступил этот день. Коллонтай
приехала в старинный Ставангер, город сардин
и роз, вечером накануне прихода «Красина» в
порт. Она остановилась в гостинице неподалеку от
порта и сразу же подверглась осаде съехавшихся
со всей Европы для встречи с «Красиным» журна-
листов.
В десять часов утра, не доходя до причала, «Кра-
син», окруженный встречавшими его лодками и ка-
терами стал на якорь. Минут через тридцать к
правому борту подошел катер. По парадному трапу
поднялась на борт Коллонтай. Лицо ее сияло от сча-
стья и гордости. Она смотрела восторженными гла-
зами па сотню стоявших на палубе людей в курт-
ках, измазанных машинным маслом, с загорелыми
зга полярном солнце лицами. Александра Михайлов-
на сказала, что гордится ими. Красинцы совершили
великое дело. Родина шлет им привет и благодарит
за подвиг, совершенный во льдах.
— Спасибо вам всем, товарищи. Вы помогли нам,
советским представителям за границей, а нашему
посольству в Норвегии особенно.
В этот момент к борту «Красина» пришвартовал-
ся губернаторский катер. Начальник экспедиции Ру-
дольф Лазаревич Самойлович и капитан корабля
Карл Павлович Эгги пошли встречать новых гостей.
Губернатор Смедсруд и бургомистр Миддельтон, оба
в безукоризненных визитках и в черных шелковых
цилиндрах, уже поднимались по парадному трапу
па «Красин». Они пригласили всех участников экс-
педиции на банкет в парке Бьергстед. Когда гости
отбыли, Коллонтай обеспокоенно спросила, есть ли
404 у людей команды приличные костюмы, чтобы пойти
па банкет? Увы, у большинства не было ничего, кро-
ме рабочей «робы». Вся команда была спущена па
берег с приказом возвратиться в черных костюмах
и белых крахмальных рубашках с темными галсту-
ками.
Владельцы магазинов готового платья в Ставан-
гере никогда так бойко не торговали, как в этот суб-
ботний день.
Вечером в воскресенье к воротам загородного
варка один за другим подкатывали такси и высажи-
вали джентльменов в торжественных черных парах:
матросов, кочегаров, машинистов, штурманов.
Парк в скалах на берегу фиорда был полой па-
рода. Норвежцы пришли приветствовать красипцев.
Среди обомшелых скал громоздились пирамиды про-
смоленных бочек. Ставапгерцы готовили иллюмина-
цию в честь советского корабля-героя. После банке-
та в большом деревянном здании ресторана за окна-
ми, открытыми в парк, на фоне уже померкшего
неба взвились над старинным городом яростные стол-
бы огня. В пламени загремели пирамиды просмо-
ленных бочек.
Губернатор предложил Коллонтай пройти па ве-
ранду. Следом за ними поднялись остальные.
В свете пылающих бочек, на плоском куске зем-
ли перед верандой шумела толпа людей с факела-
ми и флажками в руках. Омытые огнем высокие ели
теснили толпу. Сверху с веранды были видны ты-
сячи поднятых кверху голов. Смедсруд сказал
несколько слов народу и жестом указал на рядом
стоящую Коллонтай. Она поклонилась, за ней Са-
мойлович. Толпа, словно руководимая дирижером,
стала требовать показать ей всех участников экспе-
диции. Смедсруд обернулся, приглашая красипцев
подойти поближе к барьеру.
405
На следующее утро в гостиницу к Коллонтай
пришли трое москвичей-журналистов, совершивших
с «Красиным» весь поход. Опа сама попросила их
прийти для беседы.
Опа была опечалена. И пе скрывала свою пе-
чаль. Кто-то из людей команды прославленного ко-
рабля успел передать ей жалобу на отношения вну-
три экспедиции. Ей хотелось узнать от журналистов,
справедлива ли жалоба. Приехала из Осло в Ставан-
гер для встречи «Красина». Такое было чудное, праз-
дничное настроение. И вдруг — на тебе! — жалоба,
недовольство.
Коллонтай сидела в свободном домашнем платье,
прислонившись к спинке дивана.
Она пе назвала того, кто омрачил ее жалобой.
Журналисты сами легко догадались, кто этот чело-
век. И уверили Коллонтай, что жалоба лжива. Но
до прозрачной ясности отношений в экспедиции
«Красина» было все-таки далеко!
Опа огорчилась, словно услыхала совершенно не-
ожиданную и тревожную новость. Лицо ее вдруг
потускнело. Она опустила голову.
— Александра Михайловна, ио ведь экспедиция
достигла успеха, несмотря на то что прозрачной яс-
ности отношений не существовало среди ее участни-
ков. Понимаете, Александра Михайловна,— несмо-
тря!
— Несмотря? А ведь верно. Самое главное — ре-
зультат. А результат удивительный. Вы знаете, то-
варищи, успех экспедиции «Красина» — это сильный
удар по отживающему капитализму. Это успех мо-
рали социализма.
Ей нелегко было расстаться с овладевшей ею ил-
люзией, будто в коллективе краемнекой экспедиции
406 существовали отношения прозрачной ясности. Ей
так хотелось верить, что «Красин», совершивший
прекрасный акт гуманизма, был «в самом себе» ма-
леньким плавучим островом коммунистических от-
ношений между людьми!
В Осло, в посольство, опа вернулась вместе с на-
чальником красипской экспедиции профессором Са-
мойловичем, Дня через два приехали из Ставангера
уже знакомые ей журналисты.
Университет, научные институты, общества на-
перебой приглашали к себе Самойловича.
Триумф «Красина» совпал с Международным
конгрессом историков в Осло. В конгрессе участво-
вала группа антисоветски настроенных эмигрантов,
довольно известных старых русских историков. Де-
легатом от советских историков был Михаил Нико-
лаевич Покровский, виднейший русский ученый,
большевик. И ему одному па конгрессе приходилось
отбивать уже отнюдь не научные, а политические
атаки некоторых делегатов конгресса.
— Очень трудно Михаилу Николаевичу,— взды-
хала Александра Михайловна.— Милый такой чело-
век, и совсем извели его на этом конгрессе.
Опа разрывалась между осаждавшими ее коррес-
пондентами иностранных газет и красинскнми жур-
налистами, которым ей хотелось показать Осло, меж-
ду Покровским и подготовкой к большому приему в
посольстве, па котором Самойлович должен был сде-
лать доклад о спасательной экспедиции.
Прием прошел удачно. Коллонтай была очень
довольна.
Утром М. Н. Покровскому на конгрессе удалось
отбить очередной антисоветский выпад, и наиболь-
шая доля заслуги в этом принадлежала Александре
Михайловне. Это опа сумела подсказать Покровско-
му, что ему говорить. Это ей пришло в голову 407
напомнить делегатам конгресса, что экспедиция «Кра-
сина» — доказательство внимания Советской власти
к науке. Вы, мол, утверждаете, что у нас наука в за-
гоне, что науку мы подчиняем политике. Но позволь-
те напомнить, что экспедиция «Красина» была от-
правлена на поиски и спасение аэронавтов «Ита-
лии» — политических противников советского об-
щества!
Атака была отбита. «Красин» помог Покровскому.
Утомленная хлопотами, поездкой в Ставангер,
приемами, встречами, бесконечными интервью, Кол-
лонтай выглядела счастливой. И вовсе развесели-
лась, когда официальный прием закончился и гостя
ушли. В гостиной остались только Самойлович, пи-
сатель Федин, почти засыпающий в кресле Покров-
ский, трое красинеких журналистов. Кто-то принес
натефои, и величавый посол великой державы пре-
вратился в милую, добрую и гостеприимную хозяй-
ку дома.
Завели патефон, п Коллонтай пошла танцевать
с одним из троих журналистов. Сама пригласила его.
Покровский, сидя в своем углу, только дивился,
как легко, словно двадцатилетняя девушка, носится
в вальсе Коллонтай, которую он помнил... дай бог
памяти... нет, даже не вспомнить сейчас, сколько де-
сятков лет. Он наморщил лоб, прикидывая, сколько
же все-таки ей может быть лет? Пятьдесят? Нет, по-
больше. Пятьдесят пять, пожалуй. Удивляясь и вос-
хищаясь, смотрел он на изящную женщину, под зву-
ки штраусовского вальса воздушно скользящую по
паркету.
408
Глава двадцать седьмая
„А все-тшт она
вертится*
1?от уж не думала, что шести-
"десятилетие свое встретит в
Стокгольме, этом городе светлого камня и зеленой,
как бутылочное стекло, воды. Ровно восемнадцать лет
назад королевским указом опа была выслана из Сток-
гольма «на вечные времена».
Когда два года назад после вторичного своего по-
сланничества в Норвегию она вернулась в Москву и
получила там новое назначение — посланником в
Швецию, больше всего удивило согласие Швеции
принять ее у себя. Что за чудо? Если бы давний ко-
ролевский указ отменили, это стало бы ей известно.
Если не отменили, то что значит полученный «агре-
ман» — согласие на ее пребывание в шведской сто-
лице? Неужто просто забыли о высылке? А может
быть, и мысли не допускают, что эмигрантка, выслан-
ная много лет назад, и нынешняя «мадам Коллон-
тай» — одно и то же лицо? Право, сейчас ей это уже
безразлично. Чем дальше, тем чаще тянет ее к давно
знакомым местам, и она рада вновь оказаться в Сток-
гольме.
Она знала, что в Стокгольме ее ждет работа куда
более сложная, чем в милом и тихом Осло. Отноше-
ния между СССР и странами Запада стали напря-
женнее. Шведская печать изо дня в день ожесточен-
но пишет о «советском демпинге, главном виновнике
современного экономического кризиса в западном
мире», о «красном империализме», о «принудитель-
ном труде» в СССР.	^09
У Александры Михайловны много старых знако-
мых средн социал-демократов Швеции. Ведь когда-
то по приглашению Браитипга, социал-демократиче-
ского лидера, она приезжала в Швецию выступать
с речами. Правда, и сейчас шведские социал-демо-
краты ратуют за улучшение отношений с Советским
Союзом, но тем не менее социал-демократическая пе-
чать тоже насквозь аптнкоммунистпчиа. И все-таки
придется поначалу опираться на социал-демократов;
их надо сделать союзниками в борьбе за улучшение
отношений.
В Стокгольм она ехала, готовясь к этой борьбе.
Да, нелегко будет на первых порах. Но теперь опа
уже не новичок в дипломатии. Предстоящие труд-
ности возбуждали ее.
Она знала, что Швеция куда менее демократична,
чем хорошо знакомая ей Норвегия. В Швеции су-
ществовало старое, оберегающее традиции и ритуалы
дворянство. Коллонтай почувствовала это с первых
же дней, когда из протокольного отдела шведского
министерства иностранных дел позвонили ей, и, при-
неся тысячу извинений, секретарь отдела обеспо-
коенно спросил, как будет одет новый советский
посланник, направляясь со своими верительными гра-
мотами во дворец к его величеству королю? В Нор-
вегии ей пе задавали такого вопроса. В Стокгольме
очевидно встревожены, пе нарушит ли госпожа Кол-
лонтай установленных при шведском дворе тради-
ций? Было раз навсегда установлено, как должен
быть одет посол иностранной державы па приеме у
короля. Но до сих пор послы всех иностранных дер-
жав, включая и предшественника Коллонтай, были
мужчины. В протокольном отделе ничего неизвестно
насчет того, как должна быть одета женщииа-послан-
410 ник, представляясь его величеству королю.
Александра Михайловна уклончиво ответила чи-
новнику, что она не намерена нарушать обычаев
Швеции. Легко сказать — не намерена. Но по этим
обычаям посол является к королю во фраке, с ци-
линдром в руках, в лаковых туфлях, белые лайковые
перчатки должны быть прижаты пальцем к краям
цилиндра. Белые лайковые перчатки и лаковые туф-
ли и она сможет надеть. Но чем заменить фрак?
И как быть с цилиндром? Не держать же в руках
свою шляпу с пером! Тем не менее по ритуалу посол
стоит перед королем с непокрытой головой. Но не-
ужели король допустит, чтобы женщина стояла перед
ним, как стоят все послы? Было отчего волноваться
церемониймейстеру королевского двора, сотрудникам
протокольного отдела. Еще ни одно вручение королю
верительных грамот ле доставляло им столько забот.
Вопрос со шляпой на голове неожиданно уладился
сам собой: вспомнили, что церемония вручения бу-
дет происходить днем, а днем дама даже на королев-
ском приеме может быть в шляпе. Но в каком платье
будет мадам Коллонтай? Не нарушит ли эта боль-
шевистская дама обычаев двора его величества Гу-
става V?
Начальник протокольного отдела, следуя ритуалу,
сам приехал за посланником СССР в золоченой ка-
рсте с хрустальными стеклами — четыре пары кра-
савцев коней везли королевскую карету по улицам
города. Но впервые опытный блюститель старинных
обычаев позволил себе отступление — поднес госпо-
дину посланнику букет дивных роз, какие не купишь
даже на знаменитом цветочном рынке Стокгольма.
Розы были из личной оранжереи его величества. Ни-
куда не денешься от того, что господина посланника
СССР было бы правильнее величать госпожей послан-
ницей. Поблагодарив за розы кивком головы и легко 411
опершись на протянутую руку шведского дипломата,
она поставила ногу в лаковой туфельке на резную
подножку кареты и прежде чем опуститься на шел-
ковые подушки сиденья и предложить шведу место
рядом с собой, успела перехватить взгляд, которым
он ревниво окинул ее туалет. Опа почувствовала, что
швед успокоен: отделанное русскими кружевами чер-
ное бархатное платье было вполне эквивалентно
традиционному фраку. Маленькая черпая шляпка
с черным страусовым пером заменяла традиционный
цилиндр. Швед сел рядом с ней и продолжал почти-
тельно держать треугольную шляпу в руках даже по-
сле того, как лакей поднял резную подножку и бес-
шумно затворил дверцы кареты. Александра Михай-
ловна предложила спутнику надеть головной убор, и
этим явно удивила его: большевичка ведет себя как
вполне светская дама!
Ее так и подмывало спросить этого чопорного хра-
нителя этикета, действует ли и доныне королевский
указ о высылке навечно нежелательной в Швеции
иностранки по фамилии Коллонтай? Еле сдержала
улыбку, представив себе, что шведа, наверное, хва-
тил бы удар, если бы вдруг обратилась к нему с та-
ким вопросом.
Слава богу, что церемония вручения грамот при
шведском дворе была вовсе не так помпезна, как во
дворце мексиканского президента. Но все-таки, войдя
в зал для приема, она должна была остановиться у
строго определенной черты на ковре: расстояние меж-
ду представляющимся послом и королем раз навсе-
гда предусмотрено этикетом. Король вошел в зал
ровно через минуту после нее и, надо отдать ему
справедливость, поспешил наклонить голову в то же
мгновение, когда опа поклонилась ему. Получилось,
412 что друг другу поклонились одновременно. Король
не допустил, чтобы дама первая кланялась. Пока опа
читала по-французски свою декларацию, король с лю-
бопытством рассматривал стоящую перед ним уже
совсем немолодую и тем не менее все еще красивую
женщину, безупречно одетую, с безукоризненными
манерами. Он был старше ее — высокий, сухопарый,
прямой старик в шитом золотом парадном офицер-
ском мундире с высоким воротником, заставлявшим
его невольно задирать голову. Его самого занимало,
как держаться с этим необыкновенным посланни-
ком — нельзя же допустить, чтоб дама продолжала
стоять. Рискуя смутить своего церемониймейстера,
король, после того как заученными словами ответил
на декларацию, спросил госпожу посланницу, как ее
принимал норвежский король Гокон VII? По ритуалу
шведского королевского двора король и посол разго-
варивают стоя.
— Король Норвегии предложил мне сесть,— отве-
тила Коллонтай,— и сел рядом со мной,
Густав V показал госпоже посланнице на кресло,
и в тот же момент церемониймейстер пододвинул
другое кресло для короля. На каком языке предпо-
читает говорить мадам Коллонтай? Король осведо-
мился об этом, садясь рядом с ней. Едва ли советский
посланник может знать языки, на которых не гово-
рит он, Густав V! Разумеется, кроме русского.
Она ответила, что готова говорить на том языке,
который угоден его величеству.
— Как? Даже на шведском? — удивился король.
— На шведском я говорю хуже, чем на норвеж-
ском, ваше величество. Но надеюсь, в ближайшее
время овладею и шведским.
Король предложил продолжить беседу на фран-
цузском. Ему решительно правится этот посланник. 413
Оп уже давным-давно позабыл, что восемнадцать лет
назад подписал указ о высылке какой-то госпожи
Коллонтай из Швеции «па вечные времена». Но уже
на следующее утро взволнованный министр ино-
странных дел доложил королю, что газеты откопали
этот позабытый указ. Оказывается, указом его вели-
чества госпоже Коллонтай было запрещено когда-
либо возвращаться в пределы шведского королевства.
Необходимо срочно за подписью короля отменить
этот старый указ во избежание скандала. Король тут
же поставил свою подпись под новым указом, отме-
няющим старый. Но как быть с этим новым? Не пуб-
ликовать же его в газетах — скандал, неизбежен.
Указ об отмене указа был напечатан мельчайшим
шрифтом па последней странице правительственно]!
газеты.
Утром новая секретарша Коллонтай молодая
шведка Эми Лорепсон принесла Александре Михай-
ловне эту газету вместе с целой пачкой других газет.
В них описывалась церемония вручения верительных
грамот, подробно разбирался туалет нового послан-
ника, русские кружева на бархатном платье были
превращены в бесценные валансьенские, русские са-
моцветы — в умопомрачительные бриллианты, бели-
чья шубка — в шиншиллу. Но зато в описании со-
больих бровей и просипи глаз, а также светских ма-
нер госпожи посланницы пе было никаких преуве-
личений.
Сегодня, в день своего шестидесятилетия, опа
вспомнила эти первые дни Своего послагшичества в
Стокгольме. Только подумать! Уже два года, как она
в Швеции. Два года, а кажется, будто все это было
только вчера — приезд, позолоченная карета, пред-
ставление королю Густаву V, первый прием в иосоль-
474 стве, первые протокольные выезды. И первая ее —
инкогнито — пешеходная прогулка по давно знако-
мым местам. Прошлась по Биргер-Ярлсгатеп и не
узнала ее: теперь это одна из самых фешенебель-
ных улиц Стокгольма. Отыскала старенький пансион
«Карлссон». Все тот же подъезд, та же эмалирован-
ная маленькая вывеска на дверях. На мгновение
остановилась возле подъезда. Вспомнилось, как в со-
провождении полицейских, арестованная, вышла от-
сюда и села в поджидавшую у дома синюю полицей-
скую карету — поехала прямиком в тюрьму. Неужто
этой прогулке воспоминаний по Бпргер-Ярлсгатсн
уже два года? Как медленно тянутся годы в детстве,
как стремительно несутся они в старости — одни за
другим, один за другим!
Ладно. Не будем предаваться «мерехлюндии».
Старость пе пугает ее. Она вынула из сумочки зер-
кальце и поглядела в пего. Никто пе даст ей со
шестидесяти. На прошлой неделе на премьере рус-
ской онеры «Князь Игорь» в шведской Королевской
опере директор театра зашел в ложу советского по-
сланника осведомиться, поправилось ли фру Коллон-
тай представление русской оперы па стокгольмской
сцене? Она похвалила, но заметила, что актрисы вме-
сто традиционных русских древних поклонов делают
современные реверансы.
— Но каковы же эти ваши древние русские по-
клоны, фр у Коллонтай?
Недолго думая, она согласилась показать. Про-
шла с директором за кулисы и показала актрпсам-
шведкам, как кланялись в старину русские женщи-
ны: отвесила один за другим несколько поясных
поклонов, а выпрямляясь, ничем но выдала боли в
пояснице. Даже не поморщилась, а ведь вскрикнуть
хотелось: пояснице-то, оказывается, все шестьдесят.
Но актрисы (куда моложе се!) попробовали повто-
415
рить, сразу пе вышло. Нелегко с таким же изяще-
ством, как советская посланиица, отвесить поясной
поклон. Уже иа другой день газеты Стокгольма со-
общили читателям, что фру Коллонтай, чрезвычай-
ный и полномочный посланник СССР, великодушно
показывала актрисам Королевской оперы, как надо
им кланяться в опере «Князь Игорь»! И попутно
с похвалой отзывались о шведском языке фру Кол-
лонтай. Да, за эти два года опа немало преуспела в
освоении шведского. Король Густав V не позабыл
обещаний Коллонтай овладеть шведским в короткий
срок. На одном из последующих приемов во дворце
любезно спросил се:
— Мадам Коллонтай, как подвигается ваше изу-
чение шведского языка? — разумеется, он задал этот
вопрос по-французски.
Она поспешила ответить по-шведски:
— Благодарю вас, ваше величество, мегет бедре.
На этот раз се подвело то, что она слишком хо-
рошо знала норвежский, родственный шведскому.
Сказала «мегет бедре» по-порвежски.
Король улыбнулся, поправил:
— По-шведски надо сказать «мюкет бетре».
Потом Зое Шадурской в Ленинград она писала,
что «сам король обучал ее шведскому языку». Ко-
нечно, теперь опа уже не скажет вместо «мюкет бет-
ре» «мегет бедре». Быстрым успехом своим в швед-
ском языке она обязана не шведскому королю, по
прежде всего себе, себе и милой Эми Лоренсон,
своей незаменимой секретарше Эми, ставшей ее
подругой.
Эми Лоренсон — ее звали иа русский лад Эми
Генриховна — для Коллонтай явилась сущей наход-
кой в Стокгольме. Александре Михайловне нужна
116 была секретарша, хорошо знающая шведский язык,
быт, обычаи, литературу, историю, искусство Шве-
ции, то есть умная, образованная помощница, кото-
рой можно поручить ведение корреспонденции и
практиковаться с ней в шведском. Но где же найти
такого человека? Ей порекомендовали некую Лореп-
сон, работавшую прежде в советском торгпредстве.
Пришла знакомиться молодая симпатичная шведка,
знавшая немного русский язык. Л какие еще языки
знает фру Лорепсон?
Кроме родного, шведского, и кроме русского, ко-
торый она знала еще недостаточно хорошо, Лорепсон
свободно владела немецким, французским, англий-
ски м.
Уже первой беседы с Эми было довольно, что-
бы Коллонтай поняла: перед ней умный, образован-
ный, прекрасно воспитанный человек. Эми очень
понравилась ей. Они тут же договорились, и Эми
Лорепсон стала личной секретаршей Александры
Михайловны.
И вскоре Коллонтай уже не могла представить
себе, как бы обходилась без этой преданной ей жен-
щины. Эми стала собеседницей и помощницей даже
в делах, пе имеющих прямого отношения к обязан-
ностям секретаря. От нее можно было не скрывать,
что денег на представительство отпускается не так
уж много. Мужчинам-дипломатам куда легче: для
парадных приемов у них всегда один и тот же
костюм — традиционный фрак, и нет надобности ме-
нять туалеты. Но женщина-дипломат не может по-
стоянно показываться в одном и том же костюме.
Ничьими туалетами газеты не интересуются так, как
нарядами госпожи Коллонтай. Недопустимо, чтобы
влиятельные дамы аристократического района Сток-
гольма нашли какой-нибудь повод иронизировать над
туалетами советской посланницы.	417
14 Эм. Миндлин
Она получила приглашение-на парадный спек-
такль в оперу. Можно не сомневаться, что в этот ве-
чер весь высший свет Стокгольма и, разумеется,
дамы дипломатического корпуса продемонстрируют
свои драгоценности и меха. Что до драгоценностей,
то ее бижу из горного хрусталя вполне сойдут за
бриллианты. Писали же газеты о бриллиантах госпо-
жи Коллонтай после ее первого визита в королевский
дворец.
Но что делать с мехами? Ни шиншиллы, ни собо-
лей в ее гардеробе нет, а между тем нельзя появить-
ся без какой-нибудь меховой накидки. Эми выта-
щила из шкафа ее старую шубку на подкладке из
серого меха.
— Как называется этот мех, Александра Михай-
ловна?
— Понятия не имею. Какое-то старье и дешевка.
Да что это вы выдумали, Эми? Это никуда не
годится.
Но Эми принялась отпарывать меховую под-
кладку и, отпоров, куда-то утащила ее. Дня через
три явилась с готовой пелеринкой. Уговорила Але-
ксандру Михайловну примерить.
— Да, но мех выглядит просто ужасно.
Эми пе считала дело законченным и с пелерин-
кой в руках побежала вниз в ванную комнату —
«оживлять» мех. Оживляла его, держа на пару, и мех
действительно приобрел вполне респектабельный вид.
Теперь дело было за Коллонтай. О, она-то сумеет
носить эту дешевку с таким видом, что никто по
усомнится в драгоценности ее меха!
Театр и впрямь блистал туалетами. Коллонтай
сидела в дипломатической ложе в накинутой на пле-
чи меховой пелеринке, то и дело отвечая на почти-
418 тельные поклоны знакомых из партера. Король пр-
явился в своей ложе и, обведя взглядом партер и
ложи, улыбнулся, увидев с достоинством поклонив-
шуюся ему Коллонтай. Фрейлины в сверкающих го-
ловных уборах, сидевшие в королевской ложе, повер-
нули головы в сторону Коллонтай. На нее были на-
правлены бинокли и лорнеты из партера. Дирижер
за пультом в оркестре отвесил поклон в сторону ко-
роля, затем поклонился залу и, повернувшись к ор-
кестрантам, взмахнул палочкой...
На следующее утро сияющая Эми внесла в ка-
бинет Александры Михайловны пачку утренних га-
зет. В первой же, отчеркнутой Эми заметке Але-
ксандра Михайловна прочла: «Госпожа посол была
нарядна, как всегда. На плечах — шиншилла, как
обычно». С той поры пелеринка из старенькой мехо-
вой подкладки получила название «шиншилловой».
Нет, мужчинам-послам не в пример легче, чем ей:
газеты никогда пе описывают их наряды. Не станут
же писать: «Господин посол такой-то был сегодня во
фраке». Но платье госпожи посланницы непременно
опишут: читателям интересно знать, как была одета
госпожа Коллонтай.
В конце концов ее начали утомлять эти постоян-
ные заботы о представительстве, большие и малые
приемы, визиты, это постоянное преодоление преду-
беждения против ее страны, предубеждения лично
против нее — женщины-дипломата. Годы давали
себя знать, как она ни глушила в себе их голос. Но
годы не охладили любви к пешеходным прогулкам.
Бесшумная зеленая улица Виллагатон, на которой
расположилось посольство, упиралась в опушку леса.
Уходя в лес, Александра Михайловна набивала су-
мочку орехами — угощением для белок. Белки без-
боязненно прыгали и по ветвям деревьев на улице
Виллагатон и даже усаживались на подоконники жи- 419
14*
лых домов, где для них были готовы кормушки.
Александра Михайловна так сдружилась с какой-то
белкой, что та через окно забиралась к ней в комна-
ту и всегда находила приготовленные для нее ореш-
ки в коробке.
Балкон советского посольства вскоре приобрел
необычайную популярность среди всего птичьего на-
селения Стокгольма. Здесь на балконе Коллонтай
выставила кормушки для птиц, сама нарезала кро-
хотными кусочками сало для зеленогрудых синичек,
и птицы слетались к ней на балкон со всех концов
шведской столицы.
Сдружиться с белками и птицами было проще,
чем с консерваторами, стоящими у власти. Но вот
почти ко дню ее шестидесятилетия судьба поднесла
ей долгожданный подарок. В Швеции пришли к
власти социал-демократы. Антикоммунизм шведских
социал-демократов не мешал им оставаться сторон-
никами сближения с СССР. Тем более что заказы
СССР на различное оборудование помогли бы умень-
шить безработицу в Швеции.
Положение изменилось. И для прогулок, и для
кормления птиц и белок, даже для писания писем
времени теперь оставалось куда меньше, чем рань-
ше. Но Коллонтай любила такую горячую пору.
Занятость, нагрузка, появившиеся надежды, де-
ловые переговоры, бесчисленные встречи, которые
носили уже не пустопорожний светски-дипломати-
ческий характер,—все это бодрило ее. Она даже ста-
ла быстрее в движениях, выносливее и веселее. Вот
только реже бывала в клубе советской колонии, а
ведь совсем недавно еще сочипяла пьесы для клуб-
ных спектаклей, сама репетировала с любителями,
сама выбирала праздничные подарки для сотрудни-
420 ков посольства и для их детей.
Ho jte жалела об этом. Зато есть надежда полу-
чить для Родины сто миллионов крон кредита. То-то
будет подмога в деле индустриализации СССР! Пе-
реговоры счастливо закончились, договор о кредите
подписан. Александра Михайловна с нетерпением
ждала ратификации договора. Он был ее детищем,
первым большим успехом ла дипломатическом по-
прище в Стокгольме. И когда, казалось, все было
уже подготовлено, уже ожидалось голосование в
риксдаге но вопросу о ратификации договора,
внезапно поднялась буря в печати. Консерваторы
возгорелись надеждой свалить правительство социал-
демократов, буржуазная печать завопила об «аван-
тюре» правительства. Будет ли договор ратифици-
рован — теперь неизвестно. Не удастся ли консерва-
торам при обсуждении договора свалить социал-де7
мократов? Это только усложнило бы в дальнейшем
отношения Швеции и СССР. Что делать? Кто мог бы
сказать ей, каковы шансы па то, что договор будет
ратифицирован в риксдаге? Кто? И вспомнила —
Прютц! — генеральный директор шарикоподшипни-
кового завода в Гетеборге. Прютц сам был заинтере-
сован в ратификации договора, он уже не первый
год имел деловые связи с Советским Союзом. По-
смотрим, что скажет Прютц. В Гетеборг поехали по
просьбе Александры Михайловны советский торг-
пред и с ним в качестве переводчицы Эми. Они
привезли неутешительные вести. Прютц допускал
возможность ратификации, по уверенным в ней не
был. Да, могут и провалить.
Александра Михайловна оставила у себя заготов-
ленную Эми стенограмму беседы с Прютцом. Она
уже знала ее наизусть. Взвешено было каждое сло-
во. Нет, уверенным быть нельзя. Заложив руки за 421
спину, опа ходила по своему просторному каонпету
из угла в угол. Почти пе оставалось времени для
размышлений. Рисковать нельзя. Отказ шведов от
ратификации будет ударом по престижу СССР, по
престижу посольства. Противники начнут на этом
играть. Кроме того, отказ в ратификации вовлечет
за собой смену шведского правительства. СССР за-
интересован, чтобы у власти оставались социал-де-
мократы.
Она спешно сообщила в Москву о создавшемся
положении и, когда были получены соответствующие
указания, вызвала Эми и продиктовала ей текст
йоты шведскому министерству иностранных дел.
В ноте говорилось, что правительство СССР вынуж-
дено отказаться от ратификации договора, так как
считает его условия неприемлемыми. Подписалась
и. печально улыбнувшись’ сказала:
— Почти год я работала над этим договором.
Понимаете, Эми, будто убиваю собственного ре-
бенка.
Советский престиж был спасен. Социал-демокра-
тическое правительство в Швеции сохранено, воз-
можность для дальнейшей работы открыта.
Александра Михайловна вздохнула:
— Ну что ж, Эми. Будем работать дальше. Мы
своего еще добьемся.
Она погрустнела. Удача была так близка! Так
был бы нужен сейчас ее стране этот кредит в сто
миллионов крои!
Эми с тревогой смотрела па огорченное лицо
Коллонтай. Она уже всей душой привязалась к этой
русской женщине. Огорчение Коллонтай было ее
огорчением.
Проходили дни, педели, месяцы, годы. Алексап-
422 дра Михайловна продолжала день за днем.» как опа
сама говорила о своей работе, «плести кружева».
Плести кружева — это значило биться за каждого
нового друга Страны Советов, множить число дру-
зей, переубеждать скептиков, разоружать врагов, за-
интересовывать промышленников, торговцев, кре-
пить связи п, если возможно, дружбу с писателями,
учеными, художниками Швецн и...
Много помог ей профессор Вильгельм Пальмэр
после поездки в Ленинград па Международный кон-
гресс химиков. Вернулся сторонником дружбы с
СССР, ратовал за научный обмен между Швецией и
Советской страной. С помощью Пальмэра она созда-
ла шведско-советское общество, Пальмэр был избран
его председателем. Александра Михайловна собрала
библиотеку для этого общества, стала сама высту-
пать в нем с докладами. По приглашению общества
Швецию начали посещать советские писатели —
приехали Михаил Шолохов, Илья Эренбург, Вера
Инбер. В Стокгольме состоялись концерты Давида
Ойстраха.
Кружево плелось петелька за петелькой.
Пятый год она в Стокгольме. За это время суме-
ла пробудить широкий, все круги захвативший инте-
рес шведов к Советской стране, к ее культурной
жизни, к науке, литературе, искусству.
Опа стала собираться на Родину — ненадолго.
Возникли вопросы, которые надо было решить, посо-
ветовавшись со своими, дома. И, разумеется, она по-
видается с близкими. У нее уже рос внук Владимир,
названный так в честь деда, Мишиного отца.
Старые душевные раны зарубцевались. Ста-
рость— время покоя, смирения, примирения с жиз-
ныо.В сущности, старость — это свобода. Свобода от
смятения чувств, от легкой душевной уязвимости. Но
есть еще дело жизни, долг жизни. Долг не выполнен 423
до конца, пока продолжается жизнь. Она гонит прочь
от себя беспокойные мысли, воспоминания. У нее
есть дело, которому она служит, и надо думать о нем.
Надо подготовить соглашение со Швецией и Фин-
ляндией о торговле лесом. Финских и шведских ле-
соторговцев волнует растущая роль СССР па миро-
вом лесном рынке. Договор должен урегулировать
взаимоотношения. Но опа понятия не имела о тор-
говле лесом и начала с того, что собрала кипу книг
по лесоторговле, выписала крупнейшие журналы
Европы, посвященные лесоводству. Сказала Эми с
улыбкой:
— У русских есть пословица, Эми: век живи,
век учись.
Советский экспортный лес нисколько не уступал
по качеству финскому или шведскому. Но финны и
шведы в годы мирового кризиса повысили свои цены
на лес, а СССР продавал свой лес по ценам, установ-
ленным еще до кризиса. Так вот откуда эти крики
о советском демпинге, о рабском труде па лесозаго-
товках в СССР. Коллонтай поняла, что, пока не бу-
дет разрешена проблема торговли лесом, пока фин-
ские и шведские лесоэкспортеры не успокоятся, ей
пе остановить потока клеветы на СССР. Надо было
добиться лесного соглашения со шведами и финна-
ми. Секретарь шведского объединения лесоэксгюр-
теров Экман, который вел переговоры в советском
посольстве, предложил договориться об основных
нормах договора.
И Коллонтай выехала па Родипу посоветоваться
по поводу лесного соглашения.
Поездка была очень недолгой. Даже не успела
повидаться со всеми, по ком соскучилась. Зато сго-
ворилась с Мишей, что оп приедет к ней в Стокгольм
424 с женой и сыном.
Надо было возвращаться в Стокгольм подписы-
вать договор. Положение в Швеции заметно меня-
лось. Лесная проблема отступила на второй план.
Лесоэкснортеры успокоились. Антисоветские выступ-
ления шведской печати стали все реже. Внимание
мира было приковано к событиям в фашистской
Германии. Швеция уже не скрывала своей заинтере-
сованности в улучшении отношений, даже в сбли-
жении с СССР.
Книги и журналы по лесоводству и торговле ле-
сом были наконец убраны со стола Коллонтай. На
обложках книг, занявших их место, стояли имена
Ульриха фон Гуттена, Эразма Роттердамского, Джор-
дано Бруно, Томмазо Кампанеллы, Томаса Мора,
Мартина Лютера... Коллонтай запоем читала теперь
жизнеописания великих подвижников Реформации.
Все чаще приходили ей в голову мысли о сходстве
эпохи Реформации с современной эпохой. Это сход-
ство представлялось в том, как новые революцион-
ные идеи одолевали мир отживших средневековых
идей. Преследовались, подвергались гонениям, даже
сжигались на кострах великие мыслители, просвети-
тели человечества. Так же, как и теперь, в муках
рождалось повое человечество, новые отношения, но-
вая правда...
Сейчас эпоха социализма наступает на отживаю-
щий капиталистический мир. Яростно отбивается
капитализм, впрочем, так же, как средневековье от-
бивалось от Ренессанса. Но па площадях, где сжи-
гали Гуса и Джордано Бруно, ныне стоят им памят-
ники. Времена изменились.
«А все-таки опа вертится!»—никогда не умол-
кнут слова Галилея.
Она яснее и глубже понимала смысл происходя-
щих событий, окупаясь в историю.	425
Эми раздобыла у букинистов американскую кни-
гу но истории человечества, и Коллонтай ради этой
книги отложила на время жизнеописания деятелей
Реформации. Книга захватила ее. Опа помогла пред-
ставить в памяти тот долгий путь, но которому шло
человечество со времени великой цивилизации на
Ниле. Ее особенно поразило, что почти в каждую
эпоху люди считали свое время более тяжелым, чем
прошлые, бывшие до них, времена. Редкому поколе**
иию удалось прожить и не оказаться свидетелем тех
или иных потрясений и борьбы. Вся история чело-
вечества — сплошная борьба. Конечно, множество
людей всегда находились вне борьбы, прожили свой
жизни как бы па окраине, где-то в глуши; не столь-
ко даже в глуши пространства, сколько в глуши сво-
его времени.
Она благодарна судьбе за жизнь. У нее есть свое
место в общем потоке событий, она выполняла долг
жизни. Ей есть что рассказать о своем времени, о
своих современниках и о себе.
И с помощью Эми она стала приводить в поря^
док свой огромный, за десятилетия скопившийся
архив. Надо отправить его в Москву в Институт
Маркса и Энгельса. Мало ли что случится. Конечно,
она пе так стара (шестьдесят пять по шведским по-
нятиям еще не старость!), чтобы торопиться подвес-
ти все итоги. Но и не так молода, чтобы бесконечно
откладывать то, что должно остаться потомкам.
426
Глава двадцать восьмая и
последняя
Увенчанная старостью
1^ода неслись, как клочья бе-
лой пены...» Никак пе могла
вспомнить, откуда это? Какого поэта строка? Бывает
же, привяжутся какие-то слова и не отстанут, да так
и начинают вдруг сами собой звучать. «Года нес-
лись...»
В знакомом нам здании на стокгольмской улице
Виллагатон в своем кабинете за рабочим столом си-
дит семидесятндвухлетняя женщина в черном шел-
ковом платье.
Александра Михайловна Коллонтай с недавних
пор, к крайнему неудовольствию германского гитле-
ровского посольства в Стокгольме, стала главой дип-
ломатического корпуса в шведской столице, получи-
ла ранг посла.
Она поднимает глаза на большие с золотеющим
диском тяжелого маятника часы-башенку в глубине
кабинета и прикидывает, что до прихода приглашен-
ного на сегодня господина Валленберга остается еще
по меньшей мере двадцать минут. Господин Валлен-
берг, как это известно всем, опаздывает обычно не
более чем на четыре минуты. Значит, можно еще
успеть дописать письмо в Ленинград Мише, его жене
и сыну. Письмо начинается словами: «Мои дорогие
детки». Много лет назад был сын, на старости стало
трое деток: сын, внук, невестка. И все — дорогие, и
все — ее детки. Однако кроме письма деткам надо еще
успеть написать семь или восемь писем в Москву, в
Ленинград. А вечером прибудут дипломатические
курьеры, и с момента прибытия их ничто, кроме дип- 427
почты, для нее существовать не будет. Почтовая связь
с Родиной в страшные дни войны слишком затрудне-
на. Прибалтийские республики, Польша все еще ок-
купированы полчищами нацистов. Финляндия в сою-
зе с гитлеровской Германией воюет с СССР. Путь
дипкурьеров сложен и труден, небезопасен для
жизни.
С ужасом, содроганием вспоминаются первые дни,
первые месяцы войны. Горькие вести с фронтов, боль,
страх за судьбу Родины, революции, народа, по-
бедный топ гитлеровских сообщений... Но все это уже
позади. Разгром гитлеровских полчищ под Москвой,
торжество Сталинградской битвы, учащающиеся по-
ражения врага на фронтах — все это изменило об-
становку. В Европе теперь не сомневаются в окон-
чательной победе над Гитлером. Информационный
бюллетень, который издается посольством, пользует-
ся все большим вниманием у шведов. В фонд оборо-
ны СССР почти ежедневно поступают и деньги и вещи
от множащихся друзей СССР в Швеции. Улыбка на
увядшем лице госпожи дуайен во время больших при-
емов — это не только «протокольная» дипломатиче-
ская улыбка, призванная скрывать действительные
мысли и чувства. Это свидетельство того, что у гос-
пожи посла СССР есть основания искренне улы-
баться и не скрывать свои чувства.
Она успевает закончить и запечатать письмо сыну.
Четыре минуты до прихода Маркуса Валленберга.
Что она сможет сообщить в Москву о своем разгово-
ре с этим финансовым магнатом Швеции, богатей-
шим человеком страны? Сможет ли использовать мил-
лионера в интересах Страны Советов? Не беспочвен-
ные ли это мечтания? Пусть семьдесят два года —
старость для женщины. Но для дипломата семьдесят
428 два — пора зрелого опыта.
Как это все случилось? Что натолкнуло ее на
дерзкую мысль использовать Валленберга? Как-to
просматривая газеты, она заметила, что шведские
финансисты явно начинают проявлять беспокойство
за судьбу своих капиталовложений в Финляндии. По-
следние неудачи финнов на фронте, решительное на-
ступление русских усилили их беспокойство. Что ста-
нется с их капиталовложениями в финскую промыш-
ленность, в финские банки, если Советская Армия, но
дай господи, вторгнется в Хельсинки?
Александра Михайловна призадумалась: нельзя
ли сыграть на этом? Нельзя ли надоумить шведов,
чтобы они сами убедили Финляндию разорвать ги-
бельный для нее союз с гитлеровской Германией? Не
помогут ли шведы уговорить Финляндию выйти на-
конец из войны?
— Эми, кто считается самым богатым человеком
в вашей стране?
— Безусловно господин Валленберг, Александра
Михайловна. У нас называют его «наш Рокфеллер».
Было нетрудно установить, что Валленберг вло-
жил огромные суммы в финские банки. В сущности,
он сохозяин крупнейших банков Финляндии. Можно
пе сомневаться в политических симпатиях Валлен-
берга. Но это не имеет сейчас никакого значения.
Главное то, что можно использовать противника в
своих интересах.
Маркус Валленберг был представлен ей на приеме
в английском посольстве, и она просила финансиста
посетить ее через несколько дней (за это время успе-
ет получить правительственные инструкции).
Этот миллионер, должно быть в подражание аме-
риканскому Рокфеллеру, являлся даже на большие
посольские приемы в демонстративно поношенном
пиджаке. Самый богатый человек Швеции мог 429
позволить себе роскошь появляться в одежде прозя-
бающего в нужде бедняка!
Валленберг приехал в посольство с опозданием на
две с половиной минуты. — верен себе. Он вошел в
кабинет, крепко сбитый пожилой человек с крестьян-
ским лицом и серыми без блеска глазами. Коллонтай
посмотрела на Эми, сделав едва заметное, по хоро-
шо понятное ей движение ресницами. Эми молча,
только выражением глаз ответила, что все понимает,
и неслышно пошда к дверям. Кто бы сейчас пи явил-
ся, он получит ответ, что госпожа посол и дуайен
дипломатического корпуса отсутствует. Она па про-
гулке. «Госпожа посол будет весьма сожалеть, эксе-
ленц!»
Валленберг, осведомившись о здоровье мадам Кол-
лонтай, уселся в предложенное кресло перед столом
и, даже не дослушав ее ответа, заметил:
— Вам, кажется, не приходится жаловаться на
дела, мадам Коллонтай. Судя по всему, у вашей стра-
ны дела идут хорошо.
— Надеюсь, так же, как и у вас, господин Вал-
ленберг?
— Так же, как у меня? — он громко захохотал.—
Ну это как вам сказать! Во всяком случае, мои дела
отнимают у меня черт знает сколько сил и времени.
Мой рабочий день — не то, что у ваших рабочих.
Я работаю пятнадцать часов в день. Уверяю вас. Да
что я говорю — пятнадцать часов! Все двадцать, если
хотите. Кто настоящий трудящийся, так это я!
— С той только разницей, господин Валленберг,
что пи один трудящийся не имеет таких королевских
доходов, как вы. Неправда ли?
— Что вы называете королевскими доходами, ма-
дам? Если доходы шведского короля, то, уверяю вас,
430 они оставляют желать много лучшего.
— Конечно, вы шутите, господин Валленберг,
Я надеюсь, что его величество король Швеции...
— Его величество король Швеции, наш Густав V,
к вашему сведению, самый бедный из королей! —*
перебил ее Валленберг.— Можете мне поверить. Кому
же знать это, как пе мне.
— Возможно ли! — искренне удивилась Коллон-
тай.— Но, пожалуй, нам не следовало бы продолжать
разговор на эту щекотливую тему.
— Тут нет никаких секретов, мадам. Всем изве-
стно, что наш король получает по цивильному листу
гораздо меньше, чем, например, король Дании. Анг-
лийские короли, те побогаче. Но должен сказать вам,
раз уж зашла речь о королевских доходах, что коро-
лева Нидерландов богаче их всех. Весьма высокооп-
лачиваемая королева. Я, впрочем, никому из их ве-
личеств не завидую. Деньги доставляют удовольст-
вие, когда их делаешь сам. Я знаю, вам это непонят-
но, мадам. Но уверяю вас, я целые сутки в трудах,
я самый трудящийся человек во всей Швеции, мо-
жете мне поверить.
— Не сомневаюсь, господин Валленберг, что у
вас бесконечно много забот. Особенно в военное
время.
— О, это военное время необычайно усложняет
заботы. Кстати, мадам, насколько я понимаю, ваша
армия на финском фронте опять продвинулась?
— Мы полны готовности прекратить бомбежку и
наступление. Это зависит только от воли Финляндии
к миру. Эта страна — жертва в руках авантюристов.
В ее интересах как можно скорее выйти из войны и
разорвать с Германией. Как вам, конечно, попятно,
в этом немало заинтересованы и те шведские финан-
систы и промышленники, кто вложил свои капиталы 431
или,. скажем, часть своих капиталов в банки или про-
мышлейные предприятия Финляндии.
Валленберг заерзал в своем кожаном кресле и во-
просительно посмотрел иа сидевшую перед ним Кол-
лонтай.
— Мадам полагает, что шведские капиталовложе-
ния в Финляндии в опасности?
— Как всякие иностранные капиталовложения,
господин Валленберг, находящиеся в стране, вою-
ющей и терпящей поражения на фронте.
— Хм... Однако, мадам... У меня там слишком
большие капиталовложения, чтобы мне это было без-
различно.
— Очень сожалею, господин Валленберг. Но я
полагаю, что забота о спасении ваших капиталов в
Финляндии скорее ваше дело, чем мое,— она улыб-
нулась.
— Мадам! Согласились бы вы встретиться с пред-
ставителем финского правительства, если бы я убе-
дил его прибыть в Стокгольм?
Она сказала, что даст ответ дней через пять. В на-
значенный срок, после разговора с Москвой ответила
Валленбергу согласием. И спросила, имеет ли в виду
господин Валленберг какое-либо определенное лицо в
Финляндии?
— Откровенно говоря, я больше всего рассчиты-
ваю па Паасикиви. У меня с ним личные добрые от-
ношения. Паасикиви был посланником у нас, и мы
успели подружиться с ним.
— Я тоже знаю его. Это человек большого ума и
ясных взглядов. У него вы, конечно, найдете полное
понимание. Он, кажется, не очень солидарен с по-
литикой Рюти и Таннера.
— Я вылетаю завтра,— сказал Валленберг.—
432 Завтра я обедаю в Хельсинки.
— Желаю- вам приятного аппетита и счастливого
возвращения, господин Валленберг.
Он еще раз повторил, что в печать не должно про-
никнуть ни слова об их беседе. Коллонтай лучше его
понимала, что малейшая неосторожность может все
погубить. Немцы не должны даже отдаленно подозре-
вать о добровольной миссии Валленберга.
О своих переговорах с Маркусом Валленбергом и
о его вылете в Хельсинки она поспешила сообщить в
Москву.
Так уж случилось, что пребывание Валленберга
в Хельсинки совпало с массированным налетом совет-
ских бомбардировщиков на столицу Финляндии. При-
слушиваясь к гулу бомбардировщиков, свистам и раз-
рывам советских бомб, Валленберг беседовал с фин-
скими деятелями.
Он был у Коллонтай чуть ли не через час после
своего возвращения. Едва успев перешагнуть порог
ее кабинета, с места в карьер задал вопрос:
— Мадам, позволено ли будет спросить: это вы
устроили адский фейерверк в Хельсинки во время
моих там бесед?
Она развела руками:
— Господин Валленберг, война с Финляндией, к
нашему сожалению, продолжается.
— И к еще большему сожалению финнов, смею
уверить вас, мадам Коллонтай. Надеюсь, скоро с этим
будет покончено.
Вскоре Валленберг сообщил Коллонтай, что в
Стокгольме находится Паасикиви, ему поручено вы-
яснить советские условия перемирия. Готова ли гос-
пожа Коллонтай встретиться с господином Пааси-
киви?
Волнуясь, Александра Михайловна составляла
текст очередной телеграммы в Москву. Попросила 433
шифровальщика зашифровать как можно скорее и
отправить немедленно.
Через два дня Валленберг уже получил ответ Кол-
лонтай. По поручению Советского правительства
она заявила, что правительство СССР не имеет осо-
бого доверия к нынешнему правительству Финлян-
дии, по в интересах мира согласно вести переговоры
с нынешним финским правительством.
Валленберг был доволен. Он только передал на-
стоятельную просьбу Паасикиви, чтобы о предстоя-
щей встрече не стало известно.
— Вы понимаете сами, мадам. Пока Финляндия
формально союзник Германии, положение ее щекот-
ливо.
Но так как приезд Паасикиви в Стокгольм не мо-
жет остаться незамеченным, Валленберг уже позабо-
тился, чтобы в завтрашних газетах появилась замет-
ка о том, что Валленберг пригласил своего друга Па-
асикиви погостить у пего. Тем более что Паасикиви
собирается приобрести в Стокгольме кое-какие книги
для своей личной библиотеки. Не менее важно, что-
бы втайне остались и визиты Валленберга к послу
СССР. Валленберг приехал на такси, а не на собст-
венной, знакомой всему Стокгольму машине. На вся-
кий случай такси поджидало во дворе посольства,
а не на улице: никто не должен видеть его выходя-
щим из подъезда советского посольства. Все сошло
благополучно.
У Валленберга уже был готов план действий.
В Сальтшебадене, под Стокгольмом, среди скал над
морским заливом стоит знаменитый Гранд-отель, рос-
кошная загородная гостиница — одно из многочислен-
ных владений Валленберга. Владелец гостиницы брал
на себя организацию встречи Паасикиви с мадам Кол-
134 лонтай. В совершенно изолированном коридоре бель-
этажа гостиницы выделялась комната для Коллон-
тай, соседняя слева комната — для ее секретарши
Эммы, соседняя справа — для самого Валленберга.
Госпожа Коллонтай может с вечера, скажем часов с
семи, поселиться в гостинице. Часов в десять или в
одиннадцать вечера при соблюдении полной секрет-
ности господни Паасикиви будет иметь возможность
посетить госпожу посла.
— Я извещу вас о приезде Паасикиви. Хотя и не
назову его имени по телефону. Впрочем, эта пред-
осторожность у нас излишняя. В Швеции телефон-
ные разговоры не подслушиваются.
— И все-таки лучше без имен, господин Валлен-
берг.
Шведский Рокфеллер откланялся, ио она сама по-
шла провожать его.
Чтобы никто не попался навстречу, Эми преду-
предила всех сотрудников посольства.
Не так-то просто было подниматься по лестнице.
После болезни ноги слушаются все хуже. О что это
были за дни... какое там дни — педели, месяцы, два
года санаторной не успокаивающей, скорее тревожа-
щей, тишины, белых халатов врачей, сестер у ее кро-
вати, месяцы предписанного покоя, который не был
покоем... Чаще, чем прежде, с утра до вечера она ос-
тавалась наедине с сознанием, что вот опа не у дел,
калека. И даже теперь, когда дело пошло на поправ-
ку, левая рука так и осталась плетыо висеть... Нет,
лучше не вспоминать. Это лестница вдруг вернула к
воспоминаниям. Надо скорей за стол и, отложив лич-
ные письма,— хорошо, что сыну успела написать! —
засесть за доклад в Москву. Правой рукой помогла ле-
вой, безжизненной, лечь иа стол, зажала в губах коп-
чик автоматической ручки, оставляя на металличе-
ском наконечнике след бледной губной помады, с 435
печалью посмотрела на мертвую левую руку... Нет,
не старость сразила ее. Не старость свалила тогда в
постель. Не старость лишила жизни левую руку. Все
началось с вести, «неожиданно обрушившейся на ное.
И снова ей думается о Павле, о страшной его судьбе...
Нет, не время сейчас думать об утратах. Но ста-
рость— время утрат. Скольких людей — и каких! —
с которыми связала ее жизнь, уже нет в живых... Ле-
нин. Либкнехт. Клара Цеткип. Роза Люксембург.
Инесса Арманд. И Зоечки уже нет в живых. И Пав-
ла Дыбенко пет.
Но хватит воспоминаний. И хватит о старости.
Как это сказал Бернард Шоу, когда кто-то поздра-
вил его с девяностолетием? «Не надо меня поздрав-
лять. Ведь девяносто лет — это почти старость». Поч-
ти! А семьдесят два?
Она встряхивает головой, гоня прочь отвлекаю-
щие, непрошеные мысли. Итак, рапорт в Москву об
итогах переговоров с Валленбергом, о предстоящей
встрече с Паасикиви. Но что, если вдруг что-нибудь
разведают и вмешаются немцы?
О сколько сомнительных «вдруг»! Сколько напря-
женного ожидания! И вдруг — вот уж действитель-
но вдруг — звонок Валленберга:
— Мадам Коллонтай? — Валленберг даже не на-
зывает себя.
— Говорят из Гранд-отеля. Да, мадам. Комнаты
для вас приготовлены, Все готово, мадам. Вас ждут
завтра к вечеру в Гранд-отеле. Надеюсь, вы хорошо
отдохнете у нас. Что? Да, разумеется, и комната для
вашего секретаря, мадам. Рядом с вашей. До свида-
ния, мадам.
— Эми, мы с вами завтра вечером перебираемся
в Сальтшебаден. Пожалуйста, сообщите сотрудникам,
436 что врачи рекомендовали мне отдохнуть.
В живописном пригороде Стокгольма на скалис-
том берегу узкого, врезанного в сушу морского зали-
ва дышалось легче. Ей даже показалось, что опа на-
чинает чувствовать свою омертвевшую левую руку.
Очень большая с широкой кроватью в алькове, с
плотными тяжелыми занавесями па дверях балконной
двери, с мягким, скрадывающим шаги ковром на
иолу комната Коллонтай была расположена между
комнатой ее секретарши с одной стороны и комнатой
Валленберга — с другой. Валленберг по телефону
справился, довольна ли мадам Коллонтай своей ком-
натой, и попросил разрешения зайти. Паасикиви, но
его словам, уже здесь, в Гранд-отеле. Оп крайне за-
интересован в том, чтобы сведения о его встрече с ма-
дам Коллонтай не дошли до немцев. Поэтому, соблю-
дая всяческую осторожность, Валленберг вечером по-
позднее проводит господина Паасикиви до дверей
комнаты Коллонтай. Он позаботится о том, чтобы ни
один человек не появился в это время в коридоре бель-
этажа. Неправда ли, нет надобности представлять
господина Паасикиви мадам Коллонтай?
— Мы знакомы. Со времен, когда господин Паа-
спкивн был финским посланником в Стокгольме.
Тем лучше. Господин Паасикиви будет у вас меж-
ду десятью и одиннадцатью, если мадам позволит.
— Скажем, в десять двадцать,— сказала она, по-
смотрев на часы.
После ухода Валленберга она попросила. Эмму
вытащить кресло на балкон и в шубе, накрыв ноги
пледом (март как-никак!), посидела па нем, с на-
слаждением вдыхая свежий морской воздух и всмат-
риваясь в силуэты скал па синеве тючного неба.
Все тихо здесь. Немного таких мирных уголков
осталось в Европе. Если ей удастся подготовить мир
с соседней Финляндией, если Финляндия выйдет 437
из войны, как опа будет счастлива! С какой радостью,
гордостью поднесет исстрадавшейся Родине этот дар!
— Эми, который час?
— Без десяти минут десять, Александра Михай-
ловна.
Еще тридцать минут. Через полчаса должны на-
чаться переговоры с Паасикиви. Надо пе отпугнуть
его слишком официальной холодностью. Но, разуме-
ется, и нельзя протянуть ему руку для пожатия. Как
пи симпатичен сам Паасикиви, сейчас он предста-
витель враждебной, воюющей с нами державы. Веро-
ятно, первые минуты будут особенно трудны, напря-
жении. Ее задача преодолеть эту первую напряжен-
ность.
— Эми, который час?
— Десять часов три минуты.
— Я пойду в комнату. Пожалуйста, закройте
дверь на балкон, задерните портьеры и подите к себе.
Эми уходит, и Коллонтай остается одна. Не хо-
телось бы, чтобы Паасикиви заметил, как сильно опа
изменилась за эти годы.
Надо сесть в тень, она может оставаться в кресле
все время беседы. Кресло для Паасикиви стоит так,
что свет от лампы не. будет его слепить, но ей все-
таки будет видно его лицо.
В десять двадцать в дверь постучали. В комнату
с поклоном вошел господни Паасикиви — худой, се-
доволосый, в сюртуке, который казался слишком ши-
роким на нем, словно сшитым, когда Паасикиви был
гораздо полнее.
— Мы с вами давно пе виделись, господин Паа-
сикиви,— встретила его Коллонтай.— Прошу садить-
ся. Вот хоть сюда. Так нам с вами будет удобно бе-
седовать.
438	— Благодарю вас. Действительно, давно не имел
удовольствия... Надеюсь, мадам чувствует себя хо-
рошо?
— Спасибо. Насколько это возможно в старые
годы. А вы, господин Паасикиви?
Усаживаясь в кресло, Паасикиви вздохнул:
— Кто предан своей стране, мадам, тот не может
чувствовать, себя хорошо в дни страданий его народа.
—- О, господин Паасикиви, никто не поймет ваши
слова лучше, чем русские. Едва ли на долю какой
другой страны выпало столько же испытаний, сколь-
ко перенесла моя. И пе знаю, какой другой народ
смог бы выйти из таких испытаний, как вышли мы,
Вернее сказать, выходим. Но самое тяжелое для нас
время уже позади.
— Я был бы счастлив сказать то же и о моей
стране, мадам,— снова вздохнул Паасикиви.— Но
пока что сделать этого не могу. Может быть, я могу
приблизить время, когда и для финского парода все
самое тяжелое останется позади.— Он встал.
— Мадам, я уполномочен моим правительством
выяснить условия Советского правительства относи-
тельно прекращения Финляндией военных действий
и выхода ее из войны.
Так. Первый шаг сделан. Она запросит свое пра-
вительство о предварительных условиях перемирия
и надеется в ближайшие дни сообщить их господину
Паасикиви.
Встреча была окончена. Паасикиви поблагодарил
и откланялся.
Правительство СССР не задержало ответ. В той
же комнате тихого и фешенебельного Гранд-отеля
Паасикиви стоя выслушивал условия, которые чита-
ла ему Коллонтай.
Прежде всего разрыв отношений с Германией, ин-
тернирование немецких войск и кораблей в Фиилян- 439
дии... Если это окажется пе под силу самой Финлян-
дии, СССР готов оказать ей необходимую помощь...
Она взглянула в лицо Паасикиви. Строгое, вытя-
нутое, лишенное следов каких-либо эмоций лицо. Па-
асикиви ничем не выдал своего отношения к выдви-
нутому условию. Но дальше, дальше. Она прочла в
его взгляде нетерпение: что же дальше? Что еще на-
добно сделать Финляндии, чтобы СССР согласился
вести переговоры о мире?
Она читала, время от времени бросая испытующий
взгляд на старого финна. Немедленное возвращение
советских и союзных военнопленных и освобождение
гражданских лиц, находящихся в концлагерях... Во-
прос о частичной или полной демобилизации фин-
ской армии оставлен до переговоров в Москве.
Закончив чтение, опа передала ему текст усло-
вий. Паасикиви сказал, что немедленно сообщит их
правительству Финляндии.
Все. И вторая встреча окончена.
Через несколько дней в некоторых шведских га-
зетах появилось сообщение, будто СССР потребовал
от Финляндии безоговорочной капитуляции. Но еще
до этого Паасикиви передал ей уклончивый ответ
своего правительства. Финляндия совершенно обхо-
дила вопрос об интернировании немецких войск, да и
другие вопросы. В Москве финский ответ был при-
знан неудовлетворительным.
При последней встрече с Паасикиви ей показа-
лось, что Паасикиви смущен — возможно, в душе он
сам не одобрял ответ правительства Финляндии. Но
положение обязывает. Он должен его передать.
Не из Хельсинки ли просочился ложный слух в
шведскую прессу о требовании безоговорочной каии-
440 туляции?
В конце марта, несмотря па неудовлетворитель-
ный ответ финнов, Советское правительство сочло воз-
можным сообщить через Коллонтай представителю
финского правительства, что Советский Союз но воз-
ражает против того, чтобы финское правительство на-
правило своих представителей в Москву для получе-
ния интерпретаций советских условий.
Это был уже шаг вперед. Паасикиви и Эпкель вы-
ехали в Москву.
Коллонтай вздохнула с облегчением. Теперь оста-
валось ждать новостей из Москвы.
Обмен мнений между финнами и русскими при-
вел к тому, что финская делегация увезла с собой из
Москвы конкретные условия мира с Финляндией.
Даже часть шведской прессы признавала совет-
ские условия великодушными, особенно если при-
нять во внимание бедствия, понесенные СССР по
вине своего северного соседа.
И все-таки переговоры о мире затягивались. Фин-
ское правительство не спешило согласиться с совет-
скими условиями.
Новое советское наступление решило вопрос.
Финская оборона была прорвана в ряде мест. Финские
войска в Восточной Карелии оттеснены. Поражение
Германии становилось неминуемым — это было оче-
видно для всех. Финский сейм уже рассматривал во-
прос о разрыве отношений с Германией.
Утром 25 августа 1944 года из финского посоль-
ства позвонили в посольство СССР: посланник Фин-
ляндии господин Гриппенберг просит посла СССР
принять его для вручения заявления финского пра-
вительства.
Днем в сопровождении своего советника прибыл
посланник Финляндии Гриппенберг. Коллонтай, сидя
за столом, выслушала заявление финнов. Гриппенберг 441
читал его взволнованным голосом, двумя руками дер-
жаперед собой раскрытую папку с напечатанным иа
машинке текстом. Правительство Финляндской рес-
публики обращалось с просьбой к правительству
СССР принять в Москве финскую делегацию для пе-
реговоров о перемирии на условиях, выдвинутых
СССР.
Сдерживая волнение, Александра Михайловна
сказала, что немедленно передаст текст заявления
своему правительству. Когда финны ушли, опа упа-
ла в кресло и закрыла лицо рукой:
«Неужели, правда конец? Неужели достигнута
цель, которой она добивалась с таким напряжением,
кропотливо и долго «плетя кружева»?..
У нее было чувство достижения цели, которая еще
недавно казалась такой желанной и такой труднодо-
ступной. Конец войны с Финляндией — это не толь-
ко мир, спасение тысяч жизней, безопасность родно-
го ее Ленинграда. Ведь это освобождение сил и
средств для удара по главному врагу ее Родины —
гитлеровской Германии. Это приближение часа побе-
ды ее парода и спасения всей Европы. Она подума-
ла, «ее» Европы! Разве вся ее жизнь, жизнь русской
женщины-революционерки не была все эти долгие
годы связала с жизнью Европы? Разве Европа но
была ее домом, когда возвращение па Родину стало
для лее невозможно? Ее охватило полноводное сча-
стливое чувство, что и она внесла вклад в дело мира,
в дело спасения своей Родины и своей Европы!
А в начале сентября газеты под крупными заго-
ловками опубликовали радостное сообщение: Финлян-
дия приняла условия СССР. Финляндия порывает с
гитлеровской Германией. Военные действия на совет-
ско-финском фронте прекращены. Германия вынуж-
442 дена вывести свои войска из Финляндии,
Александру Михайловну вдруг охватила растерян-
ность. После огромного напряжения наступила реак-
ция. Словно организм почувствовал, что теперь ему
не для чего держаться свыше человеческих сил —
цель достигнута.
К парализованной левой руке присоединился па-
ралич ноги. И вдобавок — воспаление легких. Она не
могла больше передвигаться. Медленно шло выздо-
ровление. Вести с Родины понемногу возвращали ей
силы: бои шли уже на германской земле, уже вид-
нелся свет победы, мир, торжество правого дела. Был
март 1945 года.
— Эми, я уезжаю в Москву. Едва ли снова вер-
нусь в Стокгольм.
Ей было грустно расставаться с милой, полюбив-
шейся ей Эми. Боязно было думать, что придется
обходиться без нее.
Но Эми и подумать не могла о том, чтобы расста-
ваться с Коллонтай. Слезы заблестели в ее глазах.
— Если бы... если бы я могла с вами, Александра
Михайловна! Если бы вы только взяли меня с собой!
Коллонтай единственной послушной ей рукой об-
няла и привлекла к себе сроднившуюся с ней жен-
щину.
И начались сборы— в Москву, в Москву, в Мо-
скву!
Ей останется жить еще семь долгих лет в Замо-
скворечье на Калужской улице. Семь больших лет
биения неугасимой жизни в немощном теле старой
женщины с прекрасным лицом, сохранившим и сле-
ды былой ее красоты, и следы перенесенных болез-
ней. Все эти последние семь лет её будут навещать не-
многие оставшиеся в живых сверстники и друзья,
свидетели славы ее жизни, блеска ее ума, неувядае-
мой женской ее привлекательности. Все эти семь лет 443
она оудет аккуратно писать письма своим уже немно-
гочисленным, доживающим век подругам: старенькой
Танечке Щепкипой-Куперпик, живущей тут же в Мо-
скве, на Тверском -бульваре. И у Танечки уже не бу-
дет сил съездить к Шурочке па Калужскую, а Шу-
рочке не под силу навестить одряхлевшую Тапочку
иа Тверском бульваре. Так и будут переписываться,
обе живя в Москве, пе подозревая, что Танечке суж-
дено только иа три месяца пережить свою больную
подругу. Чаще, чем прежде, станет опа писать Вере
Юреневой — некогда знаменитой актрисе, родной се-
стре самого близкого Александре человека, едино-
мышленника, подруги — покойной Зои Шадурекой.
У старой женщины под конец жизни еще доста-
нет сил хлопотать по разным поводам за несправед-
ливо обиженных людей, помогать обойденным судь-
бой, забытым, беспомощным. Ею все больше будет
овладевать потребность делать людям добро где толь-
ко возможно. Однажды ей даже придет в голову, что
пет большего счастья в старости, чем счастье давать.
До дней, когда силы вовсе покинут ее, опа будет ра-
достно дорожить предложенной ей должностью совет-
ника Министерства иностранных дел и будет делить-
ся опытом, наставлять куда менее опытных молодых
дипломатов, взирающих на нее, как на представшую
перед ними в образе старой женщины саму историю
доброй половины уже склоняющегося на закат два-
дцатого века.
Опа даже покажется еще несколько раз ira боль-
ших дипломатических приемах в Москве, старчески
элегантная в своем черном — шелк с бархатом —
платье с манжетами, опушенными кружевами, и с
орденами па груди: советскими, иностранными, по-
прежнему не признающая палки, несмотря иа воз-
444 раст и больную ногу.
У нее еще будет в течение этих лет радость посто-.
янных свиданий с сыном и с внуком. И в течение
всех семи, все еще наполненных жизнью лет она бу-
дет каждое утро диктовать воспоминания о прожитой
жизни и с помощью верной Эми приводить в поря-
док архив, подытоживая тем самым свою жизнь.
Еще за два года до смерти она напишет своему
давнему другу со времен гражданской войны, а после
работавшему с ней в посольствах Норвегии и Шве-
ции Семену Мирному, что предназначает свои запи-
си для будущих поколений.
«Мы все грешим тем, что не оставляем для исто-
рии даже переписку между членами партии нашего
времени, а она часто дает свежую картину происхо-
дящего. Кое-что из писем я сохранила. Через сто лет
это будут читать с увлечением и по-новому поймут
наши трудности и наши победы и достижения...»
Через сто лет... Она, как и в молодости, в высо-
кие годы жизни будет любить эти воображаемые пу-
тешествия в будущее, будет стараться представить
себе жизнь через сто лет. Мир людей с прозрачной
ясностью отношений, прекрасных и счастливых лю-
дей. Потому что если не прекрасных и не счастли-
вых, то во имя чего же она горела всю свою жизнь!
Незадолго до конца она снова погрузится в кни-
ги по истории человечества, словно лишь для того,
чтобы найти в этом потоке времен, дел, событий и
поколений место и время своей собственной неповто-
римой жизни, чтобы вспомнить еще раз все проис-
шедшее с ней и улыбнуться самой себе улыбкой ста-
рухи, не согбенной, а увенчанной старостью, и ска-
зать напоследок:
«Вот это и была твоя жизнь!»
Содержание
Глава первая. Два визита	3
Глава вторая. Начало жизни	15
Глава третья. «Сжечь корабли»	32
Глава четвертая. Камни Европы	54
Глава пятая. В гостях у Плеханова	73
Глава шестая. Бездействие — не жизнь	79
Глава седьмая. Вихри враждебные	88
Глава восьмая. Бегство	107
Глава девятая. Провинция Пфальц	124
Глава десятая. Добрая, старая Англия	136
Глава одиннадцатая. Время надежд	144
Глава двенадцатая. Сын	ЮЗ
Глава тринадцатая. Кружение колеса	172
Глава четырнадцатая. Смятение чувств	192
Глава пятнадцатая. Гостеприимная и негосте-
приимная Скандинавия	221
Глава шестнадцатая. Тихий Хольменколлен	233
446	Глава семнадцатая. Америка	252
Глава восемнадцатая. Великий канун	268
Глава девятнадцатая. В котле	284
Глава двадцатая. Камера № 58	297
Глава двадцать первая. Десятое	октября	зю
Глава двадцать вторая. Первый	день	творения 320
Глава двадцать третья. Гельсингфорсская
схватка	330
Глава двадцать четвертая. Трудные московские
годы	347
Глава двадцать пятая. Сбывшееся предсказание 373
Глава двадцать шестая. Прозрачная ясность 392
Глава двадцать седьмая. «Л все-таки она вер-
тится»	409
Глава двадцать восьмая и последняя. Увенчан-
ная старостью	427
Миидлин Эмилий Львович
НЕ ДОМ, НО МИР. Повесть об Александре
М61 Коллонтай. М., Политиздат, 1970.
447 с. с илл. (Пламенные революционеры).
Р2+8КП1 (092)
Редактор А. II. Пастухова
Иллюстрации х удожшжов
А. Е. Кошелева, В. А. Козьмина
Художественный редактор Н. Н. Симагин
Технический редактор Е. И. Каржавина
Подписано в печать с матриц 11 февраля 1970 г.
Формат 70хЮЬ1/з2- Бумага типографская № 1.
Условн. печ. л. 20,21. Учетно-изд. л. 18,55. Тираж
200 000 (100 001-200 000) экз. А-070011. Заказ № 513.
Цена 79 коп.
Политиздат, Москва, А-47, Миусская ил., 7.
Главно ли граф п ром Комитета по печати при Со-
вете Министров СССР. Отпечатано в Ордена Тру-
дового Красного Знамени Ленинградской типогра-
фии №2 им. Евг. Соколовой, Измайловский пр., 29
с матриц Ордена Трудового Красного Знамени
Первой Образцовой типографии им. А. А. Жданова.
Москва, М-54, Валовая, 28.
Scan Kreyder -19.06.2016
STERLITAMAK