Древняя Русь и средневековая Европа: возникновение государств - Чубарьян А.О., Мельникова Е.А., Назаренко А.В., Коновалова И.Г., Каровская Н.С.

Акимова О.А. Легитимация власти в раннесредневековых государствах на Западе Балкан: между Римом и Константинополем

Akimova, Olga, Legitimation of power in Early Medieval states of the West Balkans: between Rome and Constantinople

Алексеенко H.A. Херсон-Корсунь: от архонтии до катепаната в инфраструктуре византийской административной системы

Alekseyenko, Nikolay. Cherson-Korsun’: From Archon-tia to Katepanate within the infrastructure of Byzantine administrative system

Аругюнова-Фиданян B.A. Синтезная контактная зона: пространство и концепция

Arutyunova-Fidanyan, Viada. The synthesized contact zone: The space and the conception

Бондарь A.B. Крепости правильной геометрической формы в Дании и Южной Руси в период становления государственности

Bondar, Aleksandr. Hillforts of regular geometric shape in Denmark and South Rus in the Age of State Formation

Вдовченков E.B. Происхождение дружины и мужские союзы: сравнительно-исторический анализ и проблемы политогенеза в древних обществах

Vdovchenkov, Evgeny Mannerbunde and the origin of druzhwa: Comparative analysis and the problem of politogenesis in early societies

Вилкул Т.Л. Динамика власти в древнеславянском Восьмикнижии: «старци» / «старейшины» - «князи»

Wood Jan. Western Missionaries in Eastern Europe, 962-1009

Вуд Иан. Западные миссионеры в Восточной Европе, 962-1009

Гиппиус А.А. К реконструкции древнейших этапов истории русского летописания

Gippius, Aleksey Towards the reconstruction of the earliest stages of Russian Chronicle-Writing

Горский А.А. Формирование системы посадничества на Руси

Gorsky Anton. The Fomation of Posadnik system in Rus’

Ениосова H.B., Пушкина Т.А. Гнёздово — раннегородской центр эпохи формирования Древнерусского государства

Eniosova, Natalia, Pushkina, Tamara. Gnezdovo — an early urban center of the period of the Old Russian state formation

Иванов С.А. Дионисий Византийский и нарратив о походе Руси на Царьград в 860 г

Ivanov, Sergey. Dionysius of Byzantium and the account about Rus’ Expedition of 860

Калинина T.M. Хазарский каганат как государственная структура

Kalinina, Tatiana. The Khazar Khaganate as a state structure

Carver, Martin. Burial Mounds and state formation: description of a dialogue

Карвер Мартин. Курганы и образование государства: Описание диалога

Каретников A.Л. Включение племенной территории мери в состав Древнерусского государства

Karetnikov, Аlехеу The incorporation of the Meryan tribal territory into the Old Rus’ State

Кондратьев K.B. Древнерусские города-замки как центры формирования военно-служебного сословия великого княжества литовского

Kondratiev, Igor, Old Russian castle-towns as formation centers of military and service estates of the Grand Duchy of Lithuania

Коновалова И.Г. Два направления экспансии русов в контексте восточноевропейского политогенеза

Konovalova, Irina. Two directions of Rus expansion in the context of East-European politogenesis

Конявская E.Л. Княжеский двор по ранним письменным источникам

Konyavskaya, Elena. The prince’s household in Medieval written sources

Котляр Н.Ф. Канун государственности. Очаги политогенеза

Kotlyar Nikolay. The eve of a state: centres of politogenesis
Кочкуркина С.К Прибалтийско-финские народы Карелии в Средневековье: государственные и этнические границы

Kochkurkim, Svetlana. Baltic Finnish peoples of Karelia in the Middle Ages: State and ethnic frontiers
Крадин Н.Н. Динамика процессов политогенеза в Древней Руси

Kradin, Nikolay. The dynamics of the processes of formation of the early state in Rus
Кучкин B.A. Время существования Древнерусского государства

Kuchkin, Vladimir. On the lifetime of the Old Russian state
Lindkvist, Thomas. Political and economic structure of the early medieval state in Sweden

Линдквист Тумас, Политическая и экономическая структура Шведского государства раннего Средневековья

Литовских Е.В. Роль знати Северной Европы в заселении севера Исландии

Litovskikh, Elena. The Role of North European nobility in the settlement of the North of Iceland

Лукин П.В. Народные собрания и советы знати в средневековом Новгороде и в Западном Поморье

Lukin, Pavel Popular assemblies and councils of nobility in Medieval Novgorod and Western Pomerania

Мельник A.Г. Самосознание жителей Ростова в конце XI — первой трети XIII века

Melnik, Aleksandr. Self-consciousness of Rostov population in the late 11th - the first third of the 13th century

Мельникова E.A. Возникновение Древнерусского государства в европейской перспективе

Melnikova, Elena. The emergence of the Old Russian state in a North-European perspective

Могаричев Ю.М. «Крымские» святые на Руси

Mogarichev, Yury. The «Crimean’s» Saints in Rus

Модзелевский К. Зарождение государства в общине: князь в глазах соплеменников

Modzelewski, Karol The origin of the state in the community: The prince as seen by his kinsmen

Мусин E.A. Брачный союз Генриха I и Анны Ярославны в контексте становления региональных государств в Европе середины XI в

Musin, Evgeny. Matrimonial alliance of Henry I and Anna Yaroslavna in the context of the development of regional states in the mid-11 tn-century Europe

Magi, Marika The origin of Rus and the question of Baltic-Finnic role in this process

Мяги Марика. Возникновение древнерусского государства и вопрос о роли балто-финнских народов в этом процессе
Науменко В.Е. От фемы Климатов к феме Херсон: особенности византийской военно-административной модели в Таврике в IX-XI вв

Naumenko. From Thema Klimates to Thema Kherson: Special features of Byzantine military and administrative models in Tavrika in the mid-9th -early 10th century

Пенской В.В. Военно-техническая революция второй половины IX-X вв. и проблема образования Древнерусского государства

Penskoy. Military-technical revolution in the second half of the 9th- 10th century and the problem of formation of the Old Russian state

Petrukhin, Vladimir. The invitation of the Varangians and the tendencies of the early Russian chronicle-writing
Пчелов E.B. Известие Бертинских анналов 839 г.: к вопросу об информационном потенциале источника

Pchelov, Evgeny. The account of the Annals of St Bertin ca. 839: On the informational potential of the source

Rybakov, Vladimir. The formation of Christian state in Sweden as shown in the lives of Swedish martyrs from the missionary era
Сагайдак M.A. Город и власть

Salamon, Maciej. The competition of the Eastern and Western Empires and the Promotion of New States in East-Central Europe ca. 1000 A.D

Саламон Мацей. Противоборство Восточной и Западной империй и возникновение новых государств в Центрально-Восточной Европе ок. 1000 г

Seleznev, Yuri The functions of the Cuman elite

Skre, Dagfmn. The 9th - 1 lth-century Kingdom of the Northmen: From Sea-Kings to Land-Kings

Скре Дагфинн. Королевство норманнов в IX-XI веках: От королей моря к королям суши

Слупецкий Лешек. От племенных структур к раннему государству в средневековой Европе: что вызвало изменения - криминальная подоснова

Stupeczki, Leszek. From tribal structures to early states in medieval Europe: What caused the change - criminal background

Stalsberg, Anne. There were no Vikings in Old Rus

Стальсберг Анне. В Древней Руси викингов не было
Stepanov, Tzvetelin. Болгарские государственные образования IV-IX вв.: от вождества к раннему государству

Stepanov, Tsvetelin. Bulgar polities of the 4th - 9th centuries: from chiefdom to early state

Стефанович П.С. О дани в «трибутарном» государстве руси

Stefanovich, Petr. On tribute in the «tributary» state of the Rus
Сытый Ю.Н., Скороход В.И. Застройка начального этапа существования городища Коровель

Sytyi Yuriy Skorokhod, V. Site development at the initial stage of Korovel settlement
Темушев С.И. Начальный этап складывания налогово-даннической системы Древнерусского государства

Temushev, Sergey. The initial stage of formation of the tax and tributary system of the Old Russian state

Temchin, Sergey. The typology of ethnic and religious conflicts in The Sermon on Law and Grace by Kievan metropolitan Hilarion

Толочко П.П. Истоки древнерусской государственности

$Темчин С.Ю. Типология этнорелигиозных конфликтов в «Слове о законе и благодати» киевского митрополита Иллариона Petr Tolochko. The sources of the Old Russian state Турилов А.А. Возникновение древнерусского государства в восточнославянской легендарной\$

Turilov, Anatoliy. The origin of the Old Russian state in literary texts of East-Slavic legendary historiography of the 17th century
Urbanczik Przemysta w Ethnicity of the early Rus’

Петрухин В.Я. Призвание варягов и тенденции начального летописания

Урбанчик Пшемыслав. Этничность ранней руси

Филипчук A.M. Систематизация прошлого: «досье» о росах императора Константина VII Багрянородного

Filipchuk, Aleksandr. The systematization of the past: the Ros «Dossier» of Emperor Constantine Porphyrogenitus
Флоря Б.Н. Образование государства на Западном Поморье: этапы формирования

Florya, Boris. The stages of state formation in Western Pomerania

Храпунов Н.И. Стратиги Херсона в контексте византино-русских отношений

Khrapunov, Nikita. Strategoi of Cherson within the context of Byzantine-Russian relations

Harke, Heinrich. Migrations and state formation in the Early Middle Ages: A view from the west

Хэрке Хайнрих. Миграции и образование государства в раннее средневековье: Взгляд с Запада

Шинаков Е.А. Опыт типологической классификации форм государственности древности и средневековья

Shinakov, Evgeniy. Some aspects of the formalized classification of states in Antiquity and the Middle Ages

Astill, Grenville. Reviewing the English state, AD c. 700-1100

Эстилл Гренвилл. Новый взгляд на английское государство, ок. 700-1100 гг

Ясновская Л.В. Археологические исследования Черниговского детинца в 40-60-х гг. XX в

Yasnovskaya, Ludmila. Archeological studies of Chernihiv Detinets in the 1940s-1960s

Автор: Чубарьян А.О. Мельникова Е.А. Назаренко А.В. Коновалова И.Г. Каровская Н.С.

Теги: география биографии история древняя русь история европы международные конференции средневековье средневековая европа материалы конференции

ISBN: 978-5-94067-368-2

Год: 2012

Похожие

Христианство в странах Восточной, Юго-Восточной и Центральной Европы на пороге второго тысячелетия

Общественная мысль славянских народов

Moбилизoванное Cpедневековье. Том 1. Медиевализм и национальная идеология в Центрально-Восточной Европе и на Балканах

Древнейшие государства Восточной Европы. Древняя Русь и средневековая Европа: возникновение государств

Текст

Древняя Русь
и средневековая Европа:
возникновение государств
Ancient Rus’
and Medieval Europe:
The emergence of states
Российская академия наук
Институт всеобщей истории
Ростовский музей-заповедник
Древняя Русь
и средневековая Европа:
возникновение государств
Ancient Rus’
and Medieval Europe:
The emergence of states
МАТЕРИАЛЫ КОНФЕРЕНЦИИ
PREPRINTS
Москва 2012 Moscow
УДК 93
ББК 63.3.(2)42
Д-73
Материалы конференция публикуются при поддержке
РГНФ в рамках целевой программы
«1150 лет российской государственности» (№ 12-01-08018)
ОРГКОМИТЕТ
международной научной конференции
«Древняя Русь и средневековая Европа:
возникновение государств»
Акад. Чубарьян Александр Оганович, директор Института все-
общей истории РАН - председатель
К.и.н. Каровская Наталья Стефановна-зам. председателя
Д.и.н. Коновалова Ирина Геннадиевна - зам председателя
Д.и.н. Мельникова Елена Александровна - зам. председателя
Акад. НАНУ Толочко Петр Петрович, директор Института
археологии НАНУ
Д.и.н. Назаренко Александр Васильевич
Д.и.н. Петрухин Владимир Яковлевич
Чл.-корр. НАНУ Толочко Алексей Петрович
К.и.н. Гимон Тимофей Валентинович - отв. секретарь
К.и.н. Мельник Александр Григорьевич - отв. секретарь
К.и.н. Щавелев Алексей Сергеевич - отв. секретарь
ISBN 978-5-94067-368-2
© Коллектив авторов, 2012-10-08
© Институт всеобщей истории РАН, 2012
О.А. Акимова (Москва)
ЛЕГИТИМАЦИЯ ВЛАСТИ
В РАННЕСРЕДНЕВЕКОВЫХ ГОСУДАРСТВАХ
НА ЗАПАДЕ БАЛКАН: МЕЖДУ РИМОМ
И КОНСТАНТИНОПОЛЕМ
На Западе Балкан в IX-XI вв. существовало несколько сла-
вянских государств, политическое и конфессиональное развитие
которых было связано с Римом, Византией, Франкским государ-
ством, Болгарией и др. Эти государства располагались по сосед-
ству с адриатическими городами с романским дославянским на-
селением, которые составляли византийскую фему Далмация и в
разное время входили в состав этих государств. Вместе с тем
церковь Далмации с архиепископским престолом в Сплите под-
чинялась римскому папе; территория архиепископии охватыва-
ла большую часть земель западнобалканских славянских госу-
дарств указанного времени.
В источниках, касающихся истории Хорватского государст-
ва, нашло отражение стремление его правителей к оформлению
властных полномочий с опорой на авторитет как римских пап,
так и византийских императоров. В 1078 г. хорватский прави-
тель Звонимир получил корону от папы, а документ, фикси-
рующий обряд коронации, был составлен (в духе церковных ре-
форм того времени) как вассальный договор. Между тем имя
императора продолжало фигурировать в датировочных форму-
лах хорватских грамот, исходивших в том числе и от короля, а
представители хорватской знати наделялись византийскими ти-
тулами. Одним из следствий сложной конфессильной истории
Хорватии было распространение на ее территории глаголиче-
ского богослужения, которое велось по славянским текстам, ис-
пользовавшимся в ареале восточной церкви.
Захумское княжество X в., занимавшее территорию прибли-
зительно от Дубровника до р. Неретвы, находилось под властью
Византии, а его наиболее известный правитель Михаил Выше-
вич носил один из высших византийских титулов анфипата и
патрикия, что не мешало ему участвовать в военных действиях
против Византии. На подвластной ему территории использова-
з
лась славянская литургия, что вызывало противодействие рим-
ских пап, но не самого хумского князя. Вместе с тем Михаил
демонстрировал свою приверженность Риму, и это согласуется с
отношением к нему пап как к excelentissimo duci Chulmorum.
Дуклянское государство, располагавшееся приблизительно
на территории современной Черногории и части побережья
Верхней Далмации, в конце Х-в первой половине XI в. подчи-
нялось Болгарии, потом находилось в зависимости от Византии,
а в церковном отношении, очевидно, входило в состав Охрид-
ской архиепископии. Правителю Дукли Стефану Воиславу
(1034-1042) и его наследникам удалось освободиться от власти
Византии и собрать обширное государство, включавшее также
земли соседних Захумского и Требиньского княжеств, Боснии и
Сербии, где располагались церковные территории восточного и
западного обряда. Созданию обширного государства соответст-
вовало стремление дуклянских правителей к организации собст-
венной архиепископии под властью римского папы. В 1074 г.
дуклянский правитель Михаил Воиславич пытался получить от
папы Григория VII корону. Войны дуклянских правителей с Ви-
зантией не препятствовали установлению с ней тесных связей.
Так, Михаил Воиславич носил почетный титул протоспафария.
С Дуклянским государством связано возникновение во вто-
рой половине XII в. так называемой Летописи попа Дуклянина -
памятника, содержащего историю некой полумифической об-
ширной южнославянской страны и примечательного с точки
зрения формирования официальной идеологии мозаичного в
своих политических и конфессиональных предпочтениях госу-
дарства. Наиболее яркое отражение это нашло в описании собы-
тий, связанных с правлением выдуманного князя Светопелека.
Под влиянием проповедей «учителя Константина» и переведен-
ных им с греческого на славянский книг Старого и Нового заве-
та Светопелек «поверил в Христа и крестился вместе со всем
своим королевством», что дало ему возможность наладить от-
ношения с «говорившими на латинском языке» жителями горо-
дов Далмации. На созванном далее соборе, в присутствии пред-
ставителей папы и византийского императора и по предостав-
ленным ими документам, было произведено административное
деление государства, определены органы управления, составлен
4
сборник законов. Здесь же Светопелек был коронован папским
викарием, кардиналами и епископами «по обычаю римских ко-
ролей», после чего были посвящены епископы и архиепископы.
Изложение в Летописи событий, связанных с крещением и про-
ведением собора, обнаруживает влияние разных историко-
культурных традиций - кирилло-мефодиевской, римской церк-
ви, романской далматинской, хорватской и др.
Множественность политико-конфессиональных предпочте-
ний государства Светопелека, приверженных и Риму, и Кон-
стантинополю, представляла ту идеологическую модель форми-
рования и легитимации власти, которая развивалась в Хорватии
и в Захумье, и чуть позднее в Дукле, и складывалась в Сербии
уже в следующий период, во время правления династии Нема-
ничей, вытеснивших правителей Дукли.
Olga Akimova (Moscow)
Legitimation of Power
in Early Medieval States of the West Balkans:
between Rome and Constantinople
In the West Balkans in the 9th—11th centuries, several Slavic entities ex-
isted, which political and confessional development was linked to Rome,
Byzantium, the Frankish kingdom, Bulgaria, and others. These entities
neighbored the Adriatic cities with Roman pre-Slavonic population, which
comprised the Byzantine phema of Dalmatia and at different times were
part of those entities. However, the church of Dalmatia with the Archbish-
op’s see in Split obeyed the Pope; the Archbishopric covered most of the
territory of the Western Slavic states of that time.
Sources on the history of Croatia reflect the desire of its rulers to estab-
lish their power based on the authority of both the Popes and Byzantine
emperors. In 1078, the Croatian ruler Zvominir was crowned by the Pope,
and the record of his coronation was drafted (the sort of the church reforms
of the time) as a vassal agreement. Meanwhile, the emperor's name contin-
ued to appear in the dating formulas of Croatian documents, including those
issued by the king, and the Croatian nobles were endowed with Byzantine
titles. A consequence of the complex confessional history of Croatia was the
spread across its territory of the Glagolitic liturgy, which was based on
Slavic texts used by the Eastern Church.
Zahumlje Principality of the 10th century extended roughly from Du-
brovnik to the Neretva River and was under Byzantine rule, with one of its
most famous rulers, Mikhail Vyshevich, endowed by top Byzantine titles of
5
the amphipath and patrician, which did not prevent him from taking part in
military operations against the Byzantine Empire. Within the territory he
controlled, Slavic liturgy was widely spread, which caused objections from
the Popes, but not from the Prince of Zahumlje. At the same time, Mikhail
demonstrated his allegiance to Rome, consistent with the attitude of the
Popes to him as “excelentissimo duci Chulmorum”.
Duklja state, located roughly in the territory of today’s Montenegro and
part of the coastal Upper Dalmatia, in the late 10th - first half of the 11th
centuries was subordinate to Bulgaria, then was dependent on the Byzantine
Empire, and in confessional terms, apparently, was part of the Archbishop-
ric of Ochrid. Duklja ruler Stefan Voislav (1034-1042) and his successors
managed to free Duklja from the authority of the Byzantine Empire and to
build a vast country, which included the lands of the neighboring Zahumlje
and Trebinje principalities, Bosnia and Serbia, with areas of both Eastern
and Western rites. The creation of a vast state reflected the desire of Duklja
rulers to establish their own Archbishopric under the authority of the Pope.
In 1074, Duklja ruler Mikhail Voislavich sought crown from Pope Gregory
VII. Wars between Duklja rulers and Byzantium did not prevent the estab-
lishment of closer ties with the latter. For instance, Mikhail Voislavich was
distinguished with the honorary title protospatharios.
Duklja Principality was the place where in the second half of the 12th
century the so-called Chronicle of the Priest of Duklja was written. It is a
record presenting the history of a semi-mythical large South Slavic country
and is remarkable in terms of formation of the official ideology of a state
with a mosaic of political and religious preferences. The clearest reflection
of this process is found in the description of events associated with the rule
of fictional Prince Svetopelek. Under the influence of sermons by “Teacher
Constantine” and books of the Old and New Testament translated by him
from Greek into Slavic, Svetopelek “believed in Christ and was baptized
together with all his kingdom,” which gave him the opportunity to improve
relations with the inhabitants of Dalmatia’s towns “who spoke Latin.” At an
assembly convened later, in the presence of representatives of the Pope and
the Byzantine emperor and based on documents provided by them, the ad-
ministrative division of the state was established, structure of government
was defined, and a collection of laws was adopted. At the same assembly,
Svetopelek was crowned by the papal vicar, cardinals and bishops, “accord-
ing to the custom of the Roman kings,” and then bishops and archbishops of
the state were consecrated. The Chronicle presents the events connected
with the conduct of baptism and assembly revealing the influence of differ-
ent historical and cultural traditions - of Cyril and Methodius, of the Ro-
man, Dalmatian, Croatian, and other churches.
6
The multiplicity of political and religious preferences of Svetopelek's
state, committed both to Rome and Constantinople, represented the ideo-
logical model for the formation and legitimation of power, which developed
in Croatia and Zahumlje and a little later in Duklja, as well as in Serbia in
the next period, during the reign of the Nemanjic dynasty, after it had
ousted Duklja rulers.
H.A. Алексеенко (Севастополь)
ХЕРСОН-КОРСУНЬ:
ОТ АРХОНТИИ ДО КАТЕПАНАТА В ИНФРАСТРУКТУРЕ
ВИЗАНТИЙСКОЙ АДМИНИСТРАТИВНОЙ СИСТЕМЫ
Территория Северного Причерноморья всегда находилась в
сфере политических, военных и экономических интересов ви-
зантийских императоров. Особое внимание, благодаря выгод-
ному географическому положению, уделялось Таврике. Нахо-
дясь на перекрестии «путей из варяг в греки», крымский полу-
остров был стратегически важным регионом как для самой Ви-
зантии, так и для ее северных соседей.
Письменные источники и археологические памятники дают
нам богатые сведения о структуре имперской администрации на
территории Таврики, центром которой являлся хорошо извест-
ный еще со времен античности город и порт Херсонес, полу-
чивший в эпоху средневековья имя византийского Херсона.
Несмотря на то, что Херсон с подвластной ему территорией
являлся далекой заморской провинцией империи и здесь сохра-
нялись свои специфические черты в системе управления, все же
это были имперские земли, на которые распространялись все
византийские законы, в том числе и тенденции в развитии адми-
нистративно-политической системы.
Из общего комплекса археологических памятников визан-
тийской эпохи, происходящих с древнего городища Херсона,
особый интерес для исследования вопросов административно-
политического развития этого центра представляют свинцовые
подвесные печати - моливдовулы, позволяющие получить цен-
нейшие сведения о структуре городского управления, взаимоот-
7
ношениях полиса с государственным бюрократическим аппара-
том и его контактах с различными регионами империи.
Анализ данных печатей позволяет выделить несколько кате-
горий местных должностных лиц.
На протяжении VIII - середины IX в., так же как и в некото-
рых других провинциальных центрах Византии, управленче-
ский аппарат существовал здесь в форме малого военно-
административного округа - архонтии, главой которого являлся
византийский чиновник-архонт, выдвигавшийся на свой пост из
среды местной аристократии с одобрения императора. В его ру-
ках была сосредоточена вся полнота власти на вверенной ему
территории. Абсолютное большинство печатей IX в. называют
архонтов согласно Табели о рангах - императорскими спафа-
риями. Отдельные имели иные ранги (ипат, стратор, спафаро-
кандидат).
Создавшаяся на рубеже VIII—IX вв. сложная политическая
ситуация во всем Северном Причерноморье, вызванная военной
активностью хазарского каганата, видимо, на какое-то время
потребовала введения в Херсоне особой формы правления.
Здесь появляется должность кира - своеобразного губернато-
ра области, скорее всего, сменившего на некоторое время мест-
ного архонта.
Исходя из стилистической близости моливдовулов местных
архонтов с печатями киров существование этой должности в
Херсоне предполагается в пределах рубежа VIII-IX - самого
начала IX в.
Представляется, что ее исполнитель должен был не только
защищать интересы города и самой Византии в этой погранич-
ной провинции, но и каким-то образом учитывать интересы со-
седствовавших рядом хазар и обеспечивать с ними мирные
взаимоотношения. Надо полагать, это был местный вельможа,
удостоенный императором, как и ранние архонты Херсона, чи-
на ипата и наделенный соответствующими полномочиями.
Обострение внешне-политической обстановки к Крыму и
ухудшение хазаро-византийских отношений в начале IX в., ве-
роятно, положило конец кратковременному существованию
этой должности в Херсоне. Отсутствие должности кира в Такти-
коне Успенского, очевидно, означает, что к моменту составле-
8
ния данного документа этот пост уже был упразднен в Херсоне
и роль главы местной администрации по-прежнему исполнял
архонт.
Создание в Таврике фемы Климатов, очевидно, существенно
не повлияло на положение херсонской архонтии. Надо полагать,
она просто структурно влилась во вновь созданную структуру.
Трансформация фемы Климатов в фему Херсон где-то на ру-
беже 840-850-х годов привела к изменению статуса округа, что,
естественно, требовало и замены прежнего названия должности
правителя новым: так архонта сменил стратег.
В византийской Табели о рангах за херсонским стратегом за-
крепилось невысокое место в общем списке стратегов фем. В
«Клиторологиии» Филофея стратеги Херсона принадлежат треть-
ему классу - императорским спафариям. Исходя из данных молив-
довулов мы также можем констатировать, что самые ранние хер-
сонские стратеги принадлежали именно к классу императорских
спафариев, хотя уже в первой половине X в. большинство из них
уже принадлежали рангу императорских протоспафариев, а во вто-
рой половине столетия отдельные - удостаивались звания импера-
торского протоспафария epi tou Chrysotriklinou, а в конце X - сере-
дине XI в. по крайней мере два из них уже принадлежат к сановни-
кам высшего ранга - патрикиям.
С образованием стратегии появляютя в Херсоне и другие
представители фемной администрации (эк просопу, коммеркиа-
рий, протонотарий).
Понятно, что находившийся в центре хазаро-византийских и
русско-византийских отношений, испытывавший постоянную
угрозу враждебно настроенных соседей Херсон в любой момент
мог быть захвачен врагом и оказаться по другую сторону грани-
цы. Потеря северных пограничных территорий очень многое
значила бы для Византии. Поэтому центральная власть всячески
старалась упрочить свое положение в этом стратегически важ-
ном регионе.
К концу X в. резко возрастает его роль как центра диплома-
тических усилий Византии в Северном Причерноморье. Доста-
точно вспомнить об участии херсонитов в посольствах на Русь и
особых статьях о Херсоне практически в каждом договоре с
русскими князьями.
9
Как показывают данные моливдовулов херсонских стратегов
IX-XI вв., в течение всего периода существования здесь фемы
деятельность местной администрации находилась под постоян-
ным контролем государственной власти и перестраивалась в
соответствии с изменениями ситуации в регионе. Роль и значе-
ние стратегов с течением времени крепли. Повышение значимо-
сти этих должностных лиц для империи отмечается не только в
повышении их места в списке стратегов фем, но и в возрастании
их званий и рангов: от простых спафариев до вельмож первого
класса - патрикиев. Стремление любыми путями сохранить кон-
троль над северными областями в своих руках, видимо, вынуди-
ло византийское правительство искать новые пути решения ста-
рой проблемы - традиционного стремления Херсона к само-
стоятельности. И, судя по всему, во второй половине X в. это
нашло отражение и в изменении кадровой политики в управле-
нии провинцией, и в раздаче высоких придворных чинов пред-
ставителям местной администрации, и в сохранении вплоть до
XI в. некоторых элементов городского управления (возрожде-
ние института кураторов города: патер полиса, экдик, протевон),
хотя, надо полагать, и подчиненного имперской администрации.
Тем самым Византия, должно быть, осуществила необходимый
компромиссный вариант решения всех острых вопросов, под-
черкивая права на подвластную ей территорию и, одновременно
с этим, отмечая определенную значимость местного управления
Херсона, ведущую роль в котором, бесспорно, играли известные
по письменным источникам, памятникам эпиграфики и сфраги-
стики представители городского патрициата, такие как Калокир,
Михаил Херсонит, члены семейства Цулы и другие аристократы
Херсона, возглавлявшие городскую администрацию.
В первой половине XI в. Херсон все еще считается центром
византийских владений в Северном Причерноморье. А в при-
соединении к нему Сугдеи, вероятно, можно усматривать даже
расширение подвластной ему территории на восток Таврики.
Источники свидетельствуют, что и к концу столетия Херсон по
прежнему остается верным защитником интересов империи и,
как в былые времена, является местом ссылки неугодных импе-
ратору особ и даже открытых бунтовщиков и претендентов на
ю
престол. Однако этот период в истории Херсона хуже всего ос-
вещен в источниках.
В связи с этим появление новых данных о существовании в
Таврике еще одной административной структуры, известной в
историографии, но долгое время вызывавшей вопросы, дает
возможность по новому посмотреть на роль и значение крым-
ского региона для империи на рубеже XI—XII вв.
Вопрос о существовании катепаната в византийской Таврике
давно привлекает внимание византинистов. Известные до на-
стоящего времени источники не позволяли однозначно ответить
на этот вопрос. Как известно, мы имеем достаточно стройный
ряд херсонских стратегов вплоть до середины XI в, отмеченных
в памятниках сфрагистики и эпиграфики. В то же время хорошо
известен пассаж из Лаврентьевской летописи об отравлении
тмутараканского князя Ростислава Владимировича херсонским
правителем, которого древнерусский хронист называет «кото-
паном». Приведенные в свое время И.В. Соколовой два молив-
довула, отнесенные к херсонским катепанам, не давали одно-
значного решения вопроса в силу их весьма неудовлетворитель-
ной сохранности.
В 2011 г. среди сфрагистического материала, происходящего
из ближайшей округи византийского Херсона, удалось обнару-
жить один весьма примечательный экземпляр, имеющий самое
непосредственное отношение к нашей теме. Моливдовул отлич-
но сохранился и имеет полную легенду, что исключает какие-
либо ошибочные толкования в расшифровке представленной на
нем надписи.
На лицевой стороне печати изображена фигура Богоматери, а
легенда оборотной стороны гласит: «Богородица, помоги Ники-
фору Алану вестарху и катепану Херсона и Хазар(ии)».
Появление новой находки, бесспорно, указывает на сущест-
вование в Таврике во второй половине XI - на рубеже XI-
XII вв., вслед за архонтией и фемой, еще одного военно-
административного имперского формирования - катепаната.
Этот институт, надо полагать, определенно был направлен про-
тив некоего внешнего врага, что заставляет не только по новому
посмотреть на историю региона в период распада фемного
строя, но и в известном смысле переоценить роль и значение
Херсона в византийской политике и дипломатии того времени.
Nikolay Alekseyenko (Sevastopol)
Cherson-Korsun’: from Archontia to Katepanate
within the Infrastructure of Byzantine Administrative System
In great multitude of archaeological finds of the Byzantine period from
the ancient town of Cherson there are hanging lead seals, or molybdoboulloi
(more than 1,000 pieces), which are of special importance for the recon-
struction of administrative, political, commercial and economical develop-
ment of this centre. They allow the historian to obtain valuable information
on the structure of the administration of Cherson, its relations with state and
church authorities, its trade partners and contacts with different regions of
the empire.
Cherson’s role as a provider and defender of imperial interests in the
north Black Sea area is reflected, first of all, by the finds of the emperors’
seals on the site. These finds are typical for the two most important periods:
the 5th/6th - the first half of the 7th centuries, when considerable actions for
strengthening Byzantium’s positions in Taurica were organized, and the
first half of the 9th - mid-1 ltfi centuries, when Cherson was a large centre of
administration, political initiatives, trade, craft and sea-port, as well as a
centre of imperial diplomatic mission in the north Black Sea area.
Cherson’s important strategic location as the empire’s northern outpost
is reflected by finds of seals of the highest military ranks of the Byzantine
army and navy: strategoi of Hellas, Thessalonica, Sicily, Opsikion, and
other military commanders.
The seals also supply rich evidence on the administrative status of Cher-
son.
The analysis of seals allows to mark out a few categories of seals from
local administrators: kyrioi. and archontes (the 8ш-9й centuries), which
were replaced by strategoi. ekprosopoi. kommerkiarioi. and proteuontes (the
9th-10th centuries); recent discoveries have added to this list protonotarios.
pater poleos. and ekdikos(\he 10th century).
In 2011 a seal of Nikephoros Alanos, bestarches and katepanos of Cher-
son and Khazar(ia), an artefact of great interest, was discovered amidst
sigillographic materials originating from neighbourhood of the Byzantine
Cherson.
This new find undoubtedly suggests that in Taurica in the second half of
the 11th century or at the turn of the 11th and 12th century there existed, be-
sides arhontia and theme, another imperial military-administrative unit,
katepanate. that was aimed immediately against an outside enemy; it allows
12
both to produce a different view of the history of this region in the period of
disintegration of the thematic system and to re-evaluate, in some sense, the
role and significance of Cherson in Byzantine policy and diplomacy of the
discussed period.
So sphragistic artifacts from the ancient town of Cherson supply us with
invaluable materials informing both about various aspects of this town’s life
and its relations with surroundings; they also give a notion of Cherson as a
typical Byzantine provincial town which was both a guard town and a sea-
port, which skillfully combined civil administration and church policy, in-
terests of war and trade.
B.A. Арутюнова-Фиданян (Москва)
СИНТЕЗНАЯ КОНТАКТНАЯ ЗОНА:
ПРОСТРАНСТВО И КОНЦЕПЦИЯ*
Проблема диалога между разными цивилизациями с конца
прошлого века стала одной из наиболее обсуждаемых, попытки
создания типологии межцивилизационных контактов, консти-
туирование их универсальной модели предпринимаются во всех
областях гуманитарного знания. Проблемы межконфессиональ-
ного и межцивилизационного диалога превратились в дежурные
темы многочисленных конференций и конгрессов, однако кон-
цептуальные исследования, в особенности посвященные кон-
тактным зонам, достаточно редки в медиевистике.
Зоны контакта могут быть сколь угодно узкими или широки-
ми во времени и пространстве: от мест, где ненадолго пересека-
ются торговые, военные, конфессиональные, экономические,
дипломатические и т.п. интересы народов и государств до ог-
ромных пространств, где долгое время контактируют этносы и
их культурные системы.
Зоны контакта могут являться и результатом тесного межэт-
нического и межгосударственного общения. Армения и Араб-
ский халифат, Византия и Арабский халифат, Византия и тюрки
сосуществовали в течение ряда столетий, их культурные систе-
мы иногда влияли друг на друга, но не настолько глубоко, что-
бы появились новые институты и возникла новая модель обще-
ства. Более того, результатом длительных византийско-турецких
13
контактов явилось исчезновение самой Византии как цивилиза-
ционного феномена.
«Контактная зона», очевидно, не синонимична разделяюще-
му или объединяющему «буферу», культурной области или про-
сто лимесу. И, разумеется, нельзя полагать, что контактная зона
может существовать при наличии одного ведущего объединяю-
щего признака (географического, конфессионального и т.п.), или
понимать под «контактной зоной» только территории соприкос-
новения различных хозяйственно-культурных типов (например,
зона кочевого скотоводства и зона оседлости) или разных кон-
фессий, при акценте на их противостоянии. Следует отметить
также, что в разных дисциплинах и даже в пределах одной -
словосочетание «контактная зона» наполняется разным содер-
жанием. Понятия: лимес, лимитрофы, зона контакта, контактная
зона - в историографии взаимозаменяемы, т.е. не имеют кон-
кретного содержания. Объект исследования, таким образом,
эпистемологически недостаточно четко определен и требует вы-
работки концепции и собственного понятийного аппарата. Пер-
воочередная задача исследования «контактной зоны» заключа-
ется в том, чтобы придать этому понятию с размытой семанти-
кой категориальную жесткость. Для этой цели как нельзя более
наглядно рассмотрение исторических позиций Армении и Ви-
зантийской империи.
Изучение армяно-византийских отношений насчитывает не-
сколько веков, и тем не менее существует целый ряд загадок
этой как будто достаточно исследованной области: «бескров-
ные» акции присоединения к Византии армянских политических
образований; отсутствие антивизантийских (при наличии мно-
жества антиперсидских и антиарабских) восстаний; длитель-
ность движения Византии на армянские территории, особенно
разительная при сравнении с неожиданно быстрыми захватами
арабами и сельджуками восточных византийских провинций;
переселение армянских владетелей в Византию и в то же время
назначение на ключевые посты в восточных провинциях пред-
ставителей армяно-халкидонитской знати; противостояние Ви-
зантийской и Армянской Церквей и неожиданно частые сбли-
жения между ними.
14
Восточная экспансия Византии была отнюдь не сводимым к
военным акциям, глубоким и сложным явлением, включавшим в
себя политические, дипломатические, социальные, экономиче-
ские и культурные аспекты. Результаты этого процесса разнооб-
разно и глубоко сказались в разных областях жизни как Арме-
нии, так и Византии, приведя к образованию двух этапов армя-
но-византийской контактной зоны в VI-VII и X-XI вв., когда
большая часть армянских земель вошла в состав Византии.
Византийская Армения в конце VI - VII и в X-XI вв. - это
земли, где наличествует: 1) общая с Византией территория,
2) общая государственность (при определенной автономии ар-
мян), 3) взаимодействие этносов (переливы населения), 4) куль-
турное взаимодействие, и где, в результате, появляются синтез-
ные феномены в области политики, конфессии и культуры, спо-
собствующие расцвету духовной жизни.
Для формирования контактной зоны нужно не только общее
пространство, но и общее время. Для того чтобы появились син-
тезные феномены, необходимо как минимум несколько десяти-
летий (или столетий) взаимодействия и взаимовлияния культур-
ных систем. Таким образом, временной фактор является консти-
туирующим для контактной зоны.
Магистральные социо-культурные процессы в контактной
зоне определялись синтезом армянских и византийских общест-
венных, политических и хозяйственных институтов и форм
идеологии. Преобразование этих институтов приводит к обрете-
нию ими нового качества, в результате чего появляется новая
структура, в рамках которой адекватно объясняются загадки,
неразрешимые и даже неразрешаемые в рамках истории контак-
тирующих стран.
Контактная зона - это не просто лимитрофы, не местности с
полиэтничным населением, не земли, захваченные в результате
военных или дипломатических мероприятий с последующей
ассимиляцией населения и с навязанными или добровольно вос-
принятыми социально-экономическими и политическими ин-
ститутами. Лимитрофность, полиэтничность, военные или мир-
ные взаимопроникновения, взаимодействие этносов и культур -
все это необходимые для возникновения, но недостаточные для
существования, а точнее для осуществления бытия контактной
15
зоны условия. Я понимаю под термином «синтезная контактная
зона» не просто территории, где существуют, не смешиваясь,
этносы и их культурные системы, не анклавы с автономным
развитием, а органичную и жизнеспособную структуру со свои-
ми законами и своеобразием культурного облика. Возникнове-
ние такого рода структур, как правило, тесно связано с сущест-
вованием и деятельностью на их территориях носителей откры-
тых культур, обеспечивающих равновесие эволюционного раз-
вития. Иными словами, «контактная зона» - это не зона контак-
та, но место возникновения синтезных феноменов, являющихся
результатом не просто сосуществования и взаимовлияния, но
взаимопроникновения культур.
Для обозначения новой общественной модели я ввожу тер-
мин «синтезная контактная зона», который включает в себя три
уровня обобщения при обозначении интерпространства между
двумя культурами: 1)сама эта общественная модель, располо-
женная в конкретном времени и пространстве как пространст-
венно-временной континуум; 2) концепция новой обществен-
ной модели, возникающей на лимитрофных территориях; 3) ме-
тодика сбора и группировки фактов для обоснования концепции
новой модели общества.
Главным теоретическим выводом моих многолетних иссле-
дований проблемы я считаю заключение, что возникновение
контактных зон обусловлено прежде всего длительным сосуще-
ствованием стран и народов в едином культурном пространстве
при подвижности политических границ и прозрачности куль-
турных. Ментальное усвоение соседнего мира, несомненно, об-
легчает дипломатическое и политическое его присвоение. Этно-
сы и государства, составляющие контактную зону, должны при-
надлежать к близким цивилизационным типам. Лояльность по-
литическая и конфессиональная способствует возникновению
синтезных феноменов, приглушая «механизмы отчуждения».
Генезис синтезной контактной зоны не зависит напрямую от
устремлений сторон (от их военно-политических амбиций, кон-
фессиональных направлений и т.п.). Это структура, спонтанно
образующаяся на стыке государственных, политических, воен-
ных, дипломатических, экономических, идеологических, кон-
фессиональных взаимодействий. Синтезные феномены отлича-
16
ются устойчивостью сплава и оказывают влияние, пролонгиро-
ванное во времени и пространстве. Существование, в особенно-
сти длительное, контактной зоны и вызревание синтезных фе-
номенов делает особенно трудным разделение феномена на со-
ставляющие взаимодействовавших культур, и только время мо-
жет способствовать изживанию синтезных феноменов, иногда
вместе с породившими их реалиями.
Существование синтезных контактных зон начально и ко-
нечно (генезис, функционирование, упадок), но они определяют
последующие пути развития культуры обеих сторон и степень
их участия в процессах мировой истории.
Примечание
* Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ (проект № 12-
31-08018).
Литература
Арутюнова-Фиданян В.А. Армяно-византийская контактная зона (X-
XI вв.). Результаты взаимодействия культур. М., 1994.
Арутюнова-Фиданян В.А, Повествование о делах армянских (VII в.).
Источник и время. М., 2004.
Adontz N. Armenia in the Period of Justinian. The political conditions
based on the Naxarar system I Translated with partial revisions, a bib-
liographical note and appendices by Nina G. Garsofan. Lisbon, 1970.
Viada Arutyunova-Fidanyan (Moscow)
The Synthesized Contact Zone: the Space and the Conception
The term “contact zone” needs specification as it has peculiar content
not only in different disciplines, Balkan, Slavic, Scandinavian studies, but
even in the same discipline it cannot always be considered a definite term.
First of all I’d like to define the content of “the contact zone”, mark its lim-
its and thus introduce it as a strict term. That is why the Armenian and Byz-
antine contact zone is to be considered as a paradigm of the ‘expanded’ con-
tact zone, expanded both in space and in time.
At different times, Armenia was an eastern neighbor of the Empire, its
vassal country in the East, and a part of Byzantium’s eastern provinces. The
political frontiers between Armenia and Byzantium were always flexible,
while the cultural ones - transparent.
17
The Byzantine and Armenian sources reflect the two stages of the Ar-
menian-Byzantine contact zone: the sixth to seventh, and the tenth to elev-
enth centuries, respectively.
All crucial socio-economic and spiritual processes, which took place in
the contact zone, were determined by the synthesis of Armenian and Byzan-
tine social, political and economic institutions and forms of ideology. Trans-
formation of these institutions led to the acquisition, by them, of a certain
new quality. Thus the genesis and functioning of the contact zone need the
existence of common space and common time, several decades or even cen-
turies could pass before the synthetic phenomena could arise. Hence the
factor of time is vital for the formation of the contact zone.
Byzantine Armenia in the later sixth through seventh and in the tenth
through eleventh centuries was a territory, characterized by the following
features: common space with the Empire, common state structures, the in-
teraction of populations, the authority of the Chalcedonian Church, the inte-
gration of cultures.
The enigmas of this seemingly well-researched period of Armenian his-
tory (the ‘bloodless’ actions involving the annexation to the Empire of some
Armenian political formations; the absence of anti-Byzantine uprisings in
Armenia, which was virtually shaken by powerful anti-Persian and anti-
Arab upheavals; the slow pace of Byzantine expansion into Armenian terri-
tories, especially surprising by contrast with the unexpectedly rapid con-
quest of all Byzantine eastern provinces by the Arabs and the Seljuks; the
resettlement, in Byzantium, of the Armenian ruling elite and the simultane-
ous appointment of representatives of the Armenian Chalcedonian aristoc-
racy to the key posts in the eastern provinces; the confrontation between the
Byzantine (Dyophysite) Church and the Armenian (Monophysite) Church,
and the unexpected frequent episodes of rapprochement between them
(which could not be explained by political collisions alone) can be solved
only within the framework of examining the Armeno-Byzantine contact
zone.
The basic unit of economic and political life in Byzantine Armenia - the
patrimonial estate, which formed the basis of the Armenian Kingdom and
remained intact in the course of all the conquests, - became the economic
substratum of the contact zone.
On the one hand, the Byzantine economic institutions (pronoia, charisti-
kia, excussia) penetrated into Armenia, and, on the other hand, the new ter-
ritories turned out to be “the leaven” of social tendencies, influencing the
development of the feudal institutions of the Empire. Apparently, a certain
convergence of Byzantine and Armenian institutions did take place.
There were no themes - in the classical meaning of the word - in the
contact zone, but a complex socio-administrative structure, flexible and
18
therefore viable, came into being. It had genetic roots in the social and ad-
ministrative system of the federal Armenian state-formation, in the territo-
ries of which its emergence had started. Though it was bom spontaneously,
it was apparently authorized by the central authorities and thus was re-
flected in the Byzantine term (‘chora’).
The Byzantine Empire did not try to romanize (hellenize) its new eastern
provinces, but was active in supporting confessional Romanization. In the
contact zone influence of the orthodox Armenian community increased.
Armenian medieval historiographers were the creators of the ideas con-
cerning the Byzantine Empire. Their aspiration to incorporate the lands of
Armenia into the sphere of the Byzantine political influence was logically
interlaced in their doctrine with the introduction of Byzantine ideological
values into Armenian social and political thought. All these factors deter-
mined the creation of a positive image of Byzantium as a legal lord of the
Armenian Kingdom and the only supporter of the Armenians in their strug-
gle against the Muslim World. So they purposefully diminished the influ-
ence of two major ‘instruments of alienation’, which divided Byzantium
and Armenia in the field of political order and confession (they were rela-
tively tolerant towards the Chalcedonians).
А.Н. Бондарь (Чернигов)
КРЕПОСТИ ПРАВИЛЬНОЙ ГЕОМЕТРИЧЕСКОЙ
ФОРМЫ В ДАНИИ И ЮЖНОЙ РУСИ
В ПЕРИОД СТАНОВЛЕНИЯ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ
Социальные преобразования внутри общества неминуемо
приводят к изменению не только его мировоззренческих пози-
ций, но и ярко отражаются на его материальной культуре. Яр-
ким проявлениям таких преобразований является изменение ар-
хитектурных форм, в частности оборонительных сооружений.
Ученые уже давно обратили внимание на то, что процессы ста-
новления государственности на территории Руси и Скандина-
вии имеют целый ряд схожих черт. Одной из них являются так
называемые «дружинные», или «военные» лагеря. Классичес-
ким примером таких крепостных сооружений являются общеиз-
вестные круглые крепости Аггерсборг, Фюркат, Треллеборг и
Ноннебаккен (Оденсе) в Дании (рис. 1). На территории Южной
Руси также существует целый ряд городищ правильной геомет-
19
рической формы, но, согласно общепринятому мнению, такие
городища появляются не ранее XII в. (Моргунов 2009). Однако
это не совсем так. В округе Чернигова есть как минимум два
городища правильной геометрической формы, сооружение ко-
торых относится к X в. Это городище летописного Оргоща и
городище в с. Звеничев.
Изучение круглых лагерей викингов на территории совре-
менной Дании началось еще в 1930-х годах доктором С. Шуль-
цем. Ученый исследовал такие лагеря, как Фюркат и Аггер-
сборг. Параллельно П. Нэрландом проводились исследования
Треллеборга. Уже после смерти Шульца результаты его работ на
территории Фюрката были изданы и дополнены О. Олсеном (Ol-
sen 1959). На сегодняшний день вышло огромное количество
работ по описанию и интерпретации этих лагерей (Richards
2005; Арбман 2006; Клиндт-Енсен 1986 и др.). Однако ученые
до сих пор не могут прийти к единому мнению об их функцио-
нальном назначении. Основными еще с 1960-х годов являются
две версии. Согласно первой, эти лагеря построены для дружин
и были предназначены для завоевания Британских островов в
конце X в. По второй версии, данные крепости должны были
служить опорными пунктами конунга для укрепления его власти
на местах и подавления сепаратистских проявлений.
До недавнего времени оставался спорным вопрос хроноло-
гии возникновения и существования этих памятников военной
архитектуры. Но в результате проведенных дендрохронологиче-
ских исследований и применения других методов археологиче-
ской датировки окончательно было установлено, что эти крепо-
сти строились в конце 70-х годов Хв., во времена правления
Харальда Синезубого (Richards 2005). Исключение составляет
Аггерсборг, который был построен несколько позже.
На территории нижнего течения Десны и Днепра в конце IX -
X в. возникают такие археологические комплексы, как Выпол-
зов, Шестовица, Гущин, Листвен, Оргощ и Звеничев (Бондарь,
Сытый 2012). Их укрепленные части находятся на невысоких
мысах, но оборонительные дерево-земляные конструкции про-
ходят по всему периметру, а сами городища имеют округлую
форму, в отличие от славянских городищ соседних территорий.
20
Среди этих комплексов особенно выделяются укрепления Ор-
гоща и Звеничева.
Городище летописного Оргоща овальное в плане (200x180 м)
(рис. 2, II). Его укрепленная площадь составляла не менее 2,7 га.
На городище сохранились валы до 5-7 м высотой, с шириной
подошвы 14-16 м, местами - до 20 м. Четко прослеживаются
внешний и внутренний рвы. Северная часть городища уничто-
жена при строительстве дороги в 1960-х годах. Но на картах
XIX в. и на планах Д.И. Блифельда 1949 г. оно имело правиль-
ную овальную форму (Блифельд 1955). Раскопки, проведенные
В.П. Коваленко в начале 1980-х годов, показали, что эти укреп-
ления были сооружены не позднее второй половины X в. (Кова-
ленко, Моця 1993).
Второе городище находится в с. Звеничев. Оно состоит из
двух концентрических валов, расположенных вокруг площадки
городища (рис. 2.1). Диаметр внешнего кольца валов составляет
150 м, диаметр внутренней части - 75 м. Археологические рабо-
ты В.П. Коваленко и А.В. Шекуна в конце 1970-х годов показа-
ли, что укрепления были возведены не позднее средины X в.
Ширина подошвы внешнего и внутреннего валов составляет
около 16 м, высота - до 3 м (Коваленко, Шекун, Фомин 1992).
Вряд ли между датскими круглыми крепостями и русскими
городищами можно искать прямые исторические параллели, но
целый ряд факторов указывает на то, что формирование топо-
графической структуры их фортификаций происходило в кон-
тексте определенной исторической ситуации - становления го-
сударственности.
В догосударственный период на территории Северного Ле-
вобережья городища правильной геометрической формы отсут-
ствовали. Славянские городища расположены на довольно вы-
соких мысах, а их дерево-земляные укрепления в большинстве
случаев находились только с напольной стороны (Кучера 1999;
Моргунов 2009). В X в. основные задачи и функции крепостей
резко меняются. На территории междуречья нижнего течения
Десны и Днепра возникают новые крепости, на которые изна-
чально были возложены функции, отличные от функций цен-
тров небольших славянских общин в Среднем и Верхнем Поде-
сенье. Эти новые крепости становятся оплотами государствен-
21
ных структур и плацдармами для наступления вглубь племен-
ных территорий. Вероятно, подобные процессы проходили и на
территории скандинавских государств в X в.
При сравнении фортификационных конструкций датских
крепостей с укреплениями Оргоща и Звеничева становится по-
нятно, что, несмотря на различные инженерно-строительные
приемы строительства укреплений (каркасно-панцирный тип в
Дании и сруб в Подесенье), преследовалась общая цель - мак-
симально укрепить все стороны крепости (Бондарь 2010). По-
скольку как в первом, так и во втором случае использование
рельефа было сведено к минимуму, ставка делалась на создание
искусственных преград в виде стен, засыпанных землей, и рвов
перед ними (рис. 3). Очень похожими являются параметры ос-
татков этих сооружений. Так, ширина валов датских крепостей
колеблется от 11 до 16 м, а высота - до 3 м. Аналогичны показа-
тели Оргоща и Звеничева на X в. - в среднем 10-16 и 3 м соот-
ветственно. Вероятно, данные крепости несли также некий сим-
волико-устрашающий смысл: сложность и размах укреплений
указывал на силу их строителей и обитателей, в данном случае -
представителей великокняжеской администрации.
Еще одной важной особенностью, объединяющей эти крепо-
сти, является их стратегическое расположение на древних путях.
Так, Оргощ находился на равном расстоянии между двумя ран-
ними городами Южной Руси - Черниговом и Любечем, а Звени-
чев контролировал единственный путь «в Радимичи» через Зам-
глайские болота. Датские крепости находились также на важных
стратегических магистралях, связывавших раннесредневековую
Данию в единое целое.
Таким образом, можно констатировать, что независимо друг
от друга, практически в один и тоже период на территории Да-
нии и междуречья нижнего течения Десны и Днепра возникают
крепости правильной геометрической формы. Их появление,
вероятно, в первую очередь, связано с осуществлением широкой
государственной программы укрепления власти на местах, про-
водившейся датскими конунгами и русскими князьями. Южно-
русские крепости не отличаются такой точностью планировки,
как датские, но принципы их строительства очень схожи, не-
смотря на разные инженерно-строительные традиции.
22
Рис. 1. Круглые крепости викингов в Дании:
А - Треллеборг, В - Оденсе, С - Аггесборг, D - Фюркат
(по О. Олсену)
23
Рис. 2. План городища в с. Звеничев (1) и городища летописного Оргоща (II)
(топосъемка автора 2010-2011 гг.)
24
Рис. 3. Реконструкция внешнего вида укреплений конца X в.:
I. Аггесборг (по док. Шульцу)
II. Оргощ (реконструкция автора)
Литература
АрбманХ. Викинги. СПб., 2006.
Бл1фельд Д.1. Деснянська археолопчна експедищя 1949 р. И
Археолопчн! пам’ятки УРСР. Кшв, 1955. Т. 5.
Бондар О.М. Спроба реконструкцп укр!плень летописного Оргощу (за
матер!алами дошпджень 1981 р.) // Середньов1чш старожитносп
Центрально-Схщно! Свропи. Мат-ли IX М1жнар. студент, наук, ар-
хеол. конф. 4epHirib, 2010.
25
Бондар О.М., Ситий Ю.М. Давньорусыа укр!плення ГПвжчного
ТПвобережжя час^в становления держави И Военна 1стор1я середньоГ
Наддншрянщини. КиТв, 2012.
Клиндт-Енсен О. Ранние города и укрепления И Славяне и Скандина-
вы. М., 1986.
Коваленко В.17., Шекун О.В., Фомш О.В. Давньоруський Звенич1в i
скарб арабських дирхем!в И Археолога. 1992. № 1.
Коваленко В.П., Моця О.П. Лггописний Оргощ И Роль раншх мюьких
центр!в в становленш Кшвсько! Pyci: Мат-ли польового юторико-
археолопчного семшару, Серпень 1993 р. Суми, 1993.
Кучера МЛ. Слов’яно-русью городища VIII—XIII ст. м!ж Саном i
йверським Дшцем. Ки!в, 1999.
Моргунов Ю.Ю. Дерево-земляные укрепления Южной Руси X-
XIII веков. М., 2009.
Симпсон Ж. Викинги. Быт, религия, культура. М., 2005.
Сойер П Эпоха викингов. СПб., 2006.
Olsen О. Fyrkat. The Viking camp near Horbo. Copengagen, 1959.
Richards J.D. The Vikings: A very short introduction. Oxford, 2005.
Alexander Bondar (Chemihiv)
Hillforts of Regular Geometric Shape
in Denmark and Southern Rus in the Age of State Formation
In the 10th century the fortresses of regular geometric shape emerged
independently on the territory both of Denmark and of the Lower Desna and
Dnieper rivers in fact at the same time. Their emergence might have been
connected with the realization of a wide program of the local authority con-
solidation carrying out by Danish kings and princes of Rus. The fortresses
of Southern Rus are not so accurately planned as the Danish ones. The prin-
ciples of their construction are similar, while building traditions are differ-
ent. Another important feature, common to these fortresses, is their strategic
location on ancient routes. Orgosch was located between Chernigov and
Lyubech, the two early towns of Southern Rus, and Zvenichev controlled
the only route “to Radimichi” through the bogs of Zamglay. The Danish
fortresses were also located on strategically important main roads unifying
Denmark.
26
Е.В. Вдовченков (Ростов-на-Дону)
ПРОИСХОЖДЕНИЕ ДРУЖИНЫ И МУЖСКИЕ СОЮЗЫ:
СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ И
ПРОБЛЕМЫ ПОЛИТОГЕНЕЗА В ДРЕВНИХ ОБЩЕСТВАХ
Проблема формирования и соотношения возрастных классов,
мужских объединений, молодежных союзов, а также тайных
обществ очень важна для реконструкции процесса социальной
эволюции. Последовательность развития этих институтов рас-
сматривалась в ряде работ, однако следует признать эту пробле-
му недостаточно исследованной. К сожалению, вопрос о разви-
тии и изменении мужских союзов - от зарождения до пережи-
точных явлений - слабо разработан в науке. С.П. Толстов так
говорил об этом (подразумевая под тайными союзами опреде-
ленный этап в развитии мужских союзов): «“Тайные союзы”
являются организациями, историческая роль которых в процессе
становления классового общества учтена еще в ничтожной ме-
ре» (Толстов 1948. С. 312). Через шестьдесят лет эти слова со-
храняют свою актуальность, хотя вопрос о мужских и молодеж-
ных союзах и тайных обществах, которые отмечены у разных
народов, подробно рассматривался во многих исследованиях
(при всех различиях между этими явлениями их генетическая
близость представляется очевидной).
С исследованием этого явления в истории древних обществ свя-
зан ряд проблем. Один из важнейших вопросов - это проблема
универсальности возрастных классов и объединений для разных
социумов, их уникальности или же типичности. Поскольку основ-
ная масса известных нам обществ прошла через эту стадию в до-
письменный период, то ответить на этот вопрос во всей полноте
невозможно. Мы можем только реконструировать эти процессы,
опираясь на информацию о разных обществах и данные различной
степени достоверности. Не всегда ясно, имеем ли мы дело с пе-
режитками, полноценным социальным институтом или же его
зачатками. Характер наших источников и периферийность этого
явления для древнего общества (которая выражается не сколько
в том, что оно малозначимо, сколько в том, что его деятельность
не так открыта, как другие институты - см. тайные общества)
27
затрудняет его изучение. Чрезвычайно интересно было бы обна-
ружить свидетельства существования подобных объединений в
археологическом материале, а также более подробно исследо-
вать религиозные аспекты их деятельности.
Мужские союзы были очень значимой частью общества, вы-
полняя ряд важнейших функций. Изначальная связь возрастного
объединения с общиной не подвергается сомнению. Но в даль-
нейшем возрастной класс молодых воинов эволюционирует.
Принято считать, что один из результатов развития мужских
объединений - это дружина. Связь с дружиной возрастных объ-
единений подчеркивается исследователями. Тождество дружины
и мужского союза (возрастного класса) характерно только для
ранних стадий эволюции последнего (Словарь 1986. С. 52). На-
пример, гетерии у древних греков - это изначально мужские
союзы, позднее трансформировавшиеся в дружины. При этом
наиболее адекватный перевод etatpoi - это и есть «дружина»
(Андреев 2004. С. 89). К этой же мысли приходит исследователь
среднеазиатских материалов Т.П. Снесарев: «генетическая связь
среднеазиатской дружины... с возрастными молодежными ячей-
ками союза мужчин не подлежит никакому сомнению...» (Сне-
сарев 1963. С. 181).
Дружина - объединение, специализирующееся на военной
деятельности, члены которого связаны с предводителем отно-
шениями личной преданности. Дружину отличает постоянный
характер деятельности и в своей развитой форме это вполне ус-
тойчивое образование. Мужской союз - объединение мужчин,
восходящее к половозрастной организации общества и выпол-
няющее комплекс задач на разных этапах своего развития (во-
енная, инициационная, ритуальная деятельность). Для нас наи-
более интересен молодежный союз как одна из форм существо-
вания мужского объединения.
Можно найти много общего у двух явлений: военная дея-
тельность (у молодежных союзов выступающая как одно из
приоритетных занятий); преимущественно молодежный состав;
внеобщинный характер. Последний (особенно для поздней стадии
молодежных союзов) нуждается в обосновании. Эти союзы не мо-
гут рассматриваться вне общины, поскольку являются ее частью. И
вместе с тем они существуют на пространственном и культурном
28
пограничье общинной жизни. В пределах такого союза возника-
ет своя иерархия, не связанная с иерархией в общине. В отно-
шении членов молодежного союза не действуют нормы, обяза-
тельные для членов общины. Обособленное положение моло-
дежных союзов по отношению к общине неоднократно рассмат-
ривалось в литературе (Толстов 1939; Вотяков 2002. С. 64—65).
Дружина же, скорее, находится над общинными структурами,
формируя новые потестарные отношения.
Возможно ли построить более или менее универсальную эво-
люционистскую схему, которая бы позволила нам судить об
альтернативах социальной эволюции мужских союзов? При всей
гипотетичности реконструкций можно выделить определенные
тенденции. Эволюция мужских союзов могла привести к их по-
степенному отмиранию и замещению новыми социальными
формами, где о них могли напоминать только пережитки ини-
циационных испытаний и ритуалов. Другой вариант - превра-
щение мужского союза в особую форму организации знати. Го-
меровский мужской союз - замкнутая корпоративная организа-
ция аристократии (Андреев 2004. С. 98). Еще один пример при-
водит К.В. Тревер (1947). Мужские союзы могли развиться в
тайные союзы, промысловые артели. Но для нас наиболее инте-
ресна их эволюция в дружину.
В какой момент начинается формирование из молодежного
союза дружины? Как это выглядит? Есть несколько путей поис-
ка точек отсчета. Так, важна фиксация институционализации
лидерства в мужском союзе как важной предпосылки формиро-
вания дружины. Выделение власти лидера-вождя можно про-
следить по ее сакрализации и развитию соответствующих куль-
тов. Еще один путь исследования этого процесса - анализ по-
требности в таком институте, как дружина. Переход от мужско-
го союза к дружине мог произойти в условиях развития специа-
лизации разных обществ. Развитие хозяйства приводило к раз-
делению труда, вместе с чем происходил отказ от идеи всеоб-
щей военизации, в рамках которой молодежные союзы были
институтом, позволявшим всем мужчинам получить необходи-
мые военные навыки. Разделение труда могло проводиться как
внутри крупных обществ, так и между разными социумами.
29
В данном аспекте любопытно сопоставление скотоводческих
и земледельческих обществ. На ранних стадиях развития земле-
дельческих обществ война играла большую роль, и наличие воз-
растного класса молодых мужчин-воинов было оправдано.
Дальнейшая эволюция приводит к тому, что военные функции
закрепляются за другими социальными формами, а молодежные
союзы в значительной степени теряют свою актуальность. Об-
щество скотоводов, особенно скотоводов-кочевников, отличает-
ся большей архаичностью, и мужские союзы дольше сохраняют
свое значение. В земледельческих обществах военная функция
все больше становилась прерогативой дружин.
Следует учитывать и такое обстоятельство, как миграция.
Одним из интересных механизмов переселения, упоминаемых в
литературе, но недостаточно исследованных, является участие
мужского союза в миграции (Вотяков 2002. С. 72-77; Раев 2008).
Роль отдельных лидеров и их окружения в этих условиях резко
возрастала, и это могло стать толчком для формирования дру-
жинных структур.
Путь от мужского союза к дружине был долгим и трудным.
Мужской союз играл очень важную роль в общине, будучи свя-
зан как с комплексом инициационных испытаний, так и с воен-
ной функцией. Представляется, что в переходе от мужского союза
к дружине значительную роль должен был сыграть институт набе-
га. Это особая практика регулярных походов, осуществляемых в
первую очередь молодежью и играющих значительную роль в со-
циальной и экономической жизни общества (этому институту у
туркмен - аламану - посвящена монография Ю.М. Вотякова). На-
бег связан в первую очередь с жизнью молодежных объединений.
Находясь на пограничье своей территории и своего общества, сою-
зы не испытывали всех ограничений, навязываемых традицией.
Привычные занятия этих объединений - разбойные нападения,
охота, пограничные столкновения - приводили к тому, что набеги
были органичным продолжением обычной деятельности молоде-
жи. И как социальный институт набеги формировались на базе та-
ких молодежных объединений. У молодежи была и соответствую-
щая мотивация - обогащение и обзаведение имуществом для даль-
нейшей семейной жизни; получение необходимого опыта и пре-
стижа.
30
Набег, связывающий эволюционно мужские союзы и дружи-
ну, позволяет понять механизм развития военных структур. С
набегами можно связать появление форм организации, не свя-
занных с одним - единым для конкретного общества - моло-
дежным/мужским союзом. Появляется несколько молодежных
объединений и организаций. Сам процесс формирования «дру-
жины для одного набега» описан для скифов Лукианом в «Токса-
рисе» (Лукиан, 48) или, например, отмечен у туркмен (Ботяков
2002. С. 19-20). Важно отметить равенство, или же свою особую
систему рангов, существующих в объединении во время набега.
Долгое время набеги не столько имели экономический смысл,
сколько были вопросом престижа. Реципрокные отношения, ле-
гитимирующие концентрацию материальных ресурсов и соци-
альных привилегий в руках предводителя, способствовали укре-
плению власти выдающихся вождей. Таким образом, формиро-
вался социальный престиж вождей (Карпов 1996. С. 130). Сле-
дует обратить внимание на то, что в обществе прослеживается со-
противление выделению героев, вождей, лидеров (Карпов 1996.
С. 130). Эго довольно типично для бедных обществ, но можно
предполагать и широкое бытование этой тенденции.
Можно предположить также обратимость процесса превраще-
ния мужского союза в дружину. Стихийное возвращение к архаич-
ным формам в условиях дефицита властных институтов и отсутст-
вия потребности в политической организации вполне возможно.
Тем не менее развитие общества приводит к тому, что постепенно
военная функция и право формирования дружины становится при-
вилегией, доступной немногим, что приводит к оформлению про-
тосословных структур. Сама же дружина позволяет вождям поста-
вить под свой контроль общественно-экономические отношения и
обозначить принципиально новый этап политогенеза.
Построенная нами модель гипотетична, поскольку единую
модель эволюции для разных обществ, опираясь на доступные
нам источники, выстроить невозможно. Но есть определенные
перспективы в решении этих проблем, связанные с использова-
нием археологических источников. Выделение археологических
критериев дружины и протосословия - задача вполне разреши-
мая, хоть и не всегда (Медведев 2002), что позволяет с опти-
мизмом смотреть на решение этих задач в будущем.
31
Литература
Андреев Ю.В. Мужские союзы в дорийских городах-государствах
(Спарта и Крит). СПб., 2004.
Ботяков Ю.М. Аламан. Социально-экономические аспекты института
набега у туркмен (середина XIX - первая половина XX века). СПб.,
2002.
Карпов Ю.Ю. Джигит и волк. СПб., 1996.
Лукиан из Самосаты. Токсарид, или дружба / Пер. Д.Н. Сергеевского И
Лукиан. Соч. СПб., 2001. Т. 1.
Медведев А.П Развитие иерархических структур в обществах эпохи
бронзы и раннего железного века юга Восточной Европы (опыт ди-
ахронного историко-археологического анализа) И Кочевая альтер-
натива социальной эволюции. М., 2002. С. 98-111.
Раев Б.А. Ранние аланы и горные системы Евразии: выбор экологиче-
ской ниши // Вклад кочевников в развитие мировой цивилизации.
Сб. мат-лов Междунар. науч. конф. Алматы, 21-23 ноября 2007 г.
Алматы, 2008. С. 124-133.
Свод этнографических понятии и терминов: Социально-экономические
отношения и соционормативная культура. М., 1986.
Снесарев Г.П. Традиция мужских союзов в ее позднейшем варианте у
народов Средней Азии // Полевые исследования Хорезмской экспе-
диции в 1958-1961 гг. М., 1963. (Мат-лы Хорезмской экспедиции;
Вып. 7).
Толстов С.П. Древний Хорезм. М., 1948.
Толстов С.П. К истории древнетюркской социальной терминологии //
Вестник древней истории. 1938. № 1 (2). С. 72-81.
Тревер К.В. Древнеиранский термин “рата” (к вопросу о социально-
возрастных группах) И Изв. Акад, наук СССР. Сер. ист. и филос.
1947. №1. С. 73-84.
Evgeny Vdovchenkov (Rostov-on-Don)
Miinnerbiinde and the Origin of druzhintr. Comparative Analysis
and the Problem of Politogenesis in Early Societies
The problem of formation and correlation of mdnnerbilnde is very im-
portant for the reconstruction of the process of social evolution, but it has
not been investigated well enough. Early societies had gone through this
stage in the absence of written tradition; that is why these processes can
only be reconstructed using the information of various societies and the
evidence which is not always authentic. M&nnerbiinde were a very consid-
erable part of society and performed a number of the most important func-
tions. It is usually adopted that druzhina originated as the result of evolution
32
of masculine unions. Identity of druzhina and the masculine union is typical
for early stages of the evolution of the latter. Druzhina was a military union
and its members were loyal to their leader. Its military activity was constant
and in its mature form druzhina was an established institution. The paper is
intended as an attempt of an evolutional scheme and a reconstruction of
transformation of mhnnerbilnde into druzhina. In particular, to elaborate his
model the author compares cattle-feeding and agricultural communities. He
considers this model to be hypothetic, because it is impossible to get a sin-
gle model for various societies. Archeological criteria, he believes, should
be used to solve these problems.
ТЛ. Вилкул (Киев)
ДИНАМИКА ВЛАСТИ
В ДРЕВНЕСЛАВЯНСКОМ ВОСЬМИКНИЖИИ:
«СТАРЦИ» / «СТАРЬИШИНЫ» - «КНЯЗИ»
Древнеславянское Восьмикнижие, начальная часть Ветхого
Завета, рассматривается здесь преимущественно исходя из пер-
спективы изучения раннего древнерусского исторического нар-
ратива - «Повести временных лет» (ПВЛ). Библейские, и в том
числе «исторические», образцы в ПВЛ давно привлекают вни-
мание исследователей, но, поскольку эти ветхозаветные книги
до сих пор полностью не изданы и не изучены, находятся все
новые примеры заимствования и моделирования. Материалом
для анализа избрано именно Восьмикнижие, поскольку для пе-
риода политогенеза Руси это, можно сказать, серия повествова-
ний о синхростадиальных событиях. Начиная с Книги Бытия и
заканчивая Книгой Судей речь идет о расселении и утвержде-
нии народа на земле, т.е. о том же, с чего начинается ПВЛ.
Политической терминологией библейских славянских пере-
водов довольно интенсивно занимались. Останавливались и на
обозначениях «старьци», «старейшины» и «князь» - но на более
широком круге памятников и затрагивая более общий круг про-
блем. Меня же интересует частный вопрос: имеется ли динами-
ка в словоупотреблении? Точнее, видимая, заметная невоору-
женным глазом динамика. Моя задача - выяснить, мог ли древ-
ний книжник из памятников, которые ведут повествование от
33
совершенно патриархального социума - нескольких семей-
потомков Адама, а затем Ноя - к (вынесенному здесь за скобки)
утверждению династии Давида-Соломона и возникновению
царской власти, которая на Руси идентифицировалась с импера-
торской властью Византии, - почерпнуть представления о раз-
витии общества?
Благодаря историографической традиции XIX и последую-
щих веков, систематизировавшей летописный нарратив, созда-
лось устойчивое представление о динамике развития. С некото-
рыми оговорками и упрощением можно говорить о такой схеме:
некое древнейшее состояние общества, где «старци» являются
неформальными авторитетными руководителями, - племенные
образования, где имеются «старци» и/или местные князья, - и,
наконец, верховная власть с отчетливой иерархией (князь, боя-
ре, слуги...).
Что мы видим в Восьмикнижии при употреблении обозначе-
ний «князь» - «старьць» - «старейшина»? Прежде всего, следу-
ет отметить, что лексического материала достаточно, поскольку
в каждой книге имеется по нескольку случаев употребления ка-
ждого термина («князь» - от 5 упоминаний в Исходе до 59 в
Числах; «старьць» - от 4 в Левите до 15 во Второзаконии;
«старейшина» - от 1 в Левите до 60 в Бытии). Разумеется, сле-
дует учитывать тематическую специфику: например, Левит -
это сборник установлений о жертвах, очищении и некоторых
правовых предписаний. Соответственно, властной терминоло-
гии в нем немного. Так, относительно князя это лишь предписа-
ние «Аще князь съгр'Ьшить...» (Лев. 4: 22 с соответствующими
установлениями об искуплении) и многократно повторенный
запрет «Не дай от племене своего князю» (Лев. 18: 21 и др.). Но
также следует принимать во внимание и происхождение текста.
Как известно, древнееврейский текст первых книг Библии осо-
бенно многослоен. Один из поздних редакторов, создатель так
называемого «Priestly Narrative», очень сильно отредактировал
как раз социально-политическую терминологию. Так, именно
для него характерна формула, где на первом месте стоит жрец
(Аарон, затем его сын Елеазар и далее внук Финеес), на втором
указываются «князи отечеств», а далее - «все сыны Израилевы»
или «весь народ» (van der Meer 2004. S. 136; о наслоениях и ре-
34
дактировании в Кн. Судей см., например: Stone 1988). Его зада-
чей было уменьшить роль лидеров несвященнического сана,
прежде всего Иисуса Навина. Но таким образом он включил
множество упоминаний «начальствующих в племенах Израиле-
вых» и создал образ должной, упорядоченной племенной демо-
кратии. Поэтому пик упоминаний князей в Числах (59!), как это
ни странно, - показатель «демократического» устройства обще-
ства. Таким образом, уже в древнееврейском оригинале грече-
ской Септуагинты мы имеем очень сложный текст, где сочета-
ются обозначения и формулы разного времени, а также «сло-
манные формулы», т.е. редактированные выражения, где на ис-
ходный текст наслоились редакторские поправки. Следует так-
же добавить, что Септуагинта в части Восьмикнижия довольно
точно отражает свой оригинал, причем буквальность перевода
по ходу продвижения от Бытия к следующим книгам в основном
возрастала (Honigman 2003), хотя переводчики в некоторых слу-
чаях старались сгладить следы неловкого редактирования.
В принципе, то же можно сказать и о древнеславянском тек-
сте Восьмикнижия. Перевод был сделан группой болгарских
книжников в эпоху царя Симеона (Пичхадзе 1996), он довольно
точен и, если судить по терминологии, в нем наличествуют не-
которые попытки систематизации. Если в греческом тексте речь
идет, преимущественно, о «начальствующих», «ведущих» и
«старших», то в древнеславянском тексте обозначения распре-
деляются так. Словом «князь» и «князи» обозначают д apx®v / o'i
ap%ovre<5; здесь 96 примеров и 3 исключения: Числ. 24: 17 и 25: 4
«князи» - тоид архпуоид, и Суд. 11:11 «поставить князем» - ви-
димо, использована метафора «ек; кефакфу» (‘во главу’).
«Старьць» и «старьци» соответствует двум обозначениям: о
лрЕсритЕрод / o'i npEopvtspoi и ф yspoixna; соответственно, 47 и
23 примера (при этом ф yspoixna отсутствует в Быт. и Суд. и
лишь 1 раз встречается в Ис.Нав.). Самый большой набор ори-
гинальных греческих обозначений - для славянского
«старейшина». Часто это о фуобрсуод / o'i фу£цоу£<; (ок. 50 при-
меров) и o'i ар/т|уо{ (9 примеров). Но встречаются также: Быт.
41: 34 roTtap/ag; Быт. 47: 5 apxovxag и Исх. 2: 14 apxovra; Втор.
29: 9/10 di apxupuAoi; Втор. 31: 28 топд фоХархопд; Ис.Нав. 10: 24
тог*; £vapxop£vov<;; Ис.Нав. 21: 1 архигатривтаь Как
35
«старейшина» иногда переведены глагольные формы: Втор.
1:15 -qyeioOat; Суд. 5: 29 a'i oocpai apxowtat (по группе списков
унциала В). Сложные слова переданы двухсоставными образо-
ваниями: «старейшина темничникомъ» apxtSeopotpOXa^ Быт.
39: 22; «старейшина жьрьцемь» 6 apxicpevg Лев. 4: 3 и т.п. Та-
ким образом, в греческом тексте набор властных обозначений
богаче, но в древнеславянском переводе это разнообразное
множество охвачено словом «старейшина», а для «князь» и
«старьць» имеем довольно точные соответствия.
Впрочем, такие более или менее стройные схемы выстраива-
ются только у исследователя, который выписал все случаи сло-
воупотребления, сравнил с Септуагинтой и попытался реконст-
руировать процесс перевода с греческого. У обычного читателя,
погруженного в контекст, возникает гораздо более пестрая кар-
тина. Прежде всего, играют роль семантические различия. На-
пример, «старьць» и «старьци» в Быт. - это, в основном, обозна-
чение возраста, ‘старый’. Однако в Быт. 50: 7 в похоронах Иако-
ва участвуют «вся слоугы (в одном из списков: отроци) фараони
и старци домоу его (вар.: домашний ему) . и вси старци земля
египетскыя», - и можно уверенно предполагать политический
смысл сообщения. При этом, во всех случаях в оригинале ис-
пользовано слово лреорбтерод.
Кроме того, в тексте имеется множество сложных перечисле-
ний, возникших благодаря текстуальным наслоениям разной
природы. Например, Числ. 1: 16: «се наречении сънма князи
племенъ по оч"ьствоу ихъ . тысоущници шлеви» - ср. ovroi
£7С1кХт]то1 трд ovvayaryrn;, apxovxeg tcov (pvXcov ката латргад,
XiXiapxoi. Или аналогичное из Втор. 1: 15: «и пояхъ от вас моуд-
ры оумЪтеля смысльны. и поставихъ я вамъ старейшим ты-
сущникы. и книгч!а соуд!амъ вашим». В некоторых случаях ус-
ложнение и без того сложных перечней было вызвано активно-
стью составителей какой-нибудь из греческих редакций. Ср.,
например, Ис.Нав. 22: 14: «и десять кнвь с нимъ . кнзь единъ от
домоу отчьства... моужи князи домоъъ отчьствъ . соуть тысоущ-
ници 1йлви» - ср.: Зека xwv apxovrcov... apx<nv su; ало oucoo
латргад... ap/oir^oiKcov латркоу e’toiv, xiXiapxoi1орат|Х; в группе
списков abcoqxEth.Sir. (The Old Testament 1906-1940) добавлено
av3ps<;. Иногда сложные обозначения могли возникнуть на сла-
36
вянской почве. Например, Числ. 16: 13 «яко ты еси старейшина
нашь я князь» переведено on катарх^тщсоу &pxcov, буквально -
‘поскольку правишь нами, начальник’. «Старци людьскыю»
(Исх. 17: 5, 19: 7; Числ. 11: 16,11:24) и «старци градьскыя» (Втор.
22: 17; Суд. 8: 16) - выражения, проявившиеся в ПВЛ, обязаны
своему появлению случайности перевода. г| уерооош или di
npeopwepoi vq<; TtoZscog sksivt)<; I аитсго переводилось как «старци
града сего/его», а в том случае, если определительное слово от-
сутствовало, vqg яоХеок; было передано прилагательным.
В целом, из прочтения Восьмикнижия создавалось впечатле-
ние, что князья, старци и старейшины существовали всегда.
‘Ведущие’, ‘начальствующие’ и ‘старшие’ фиксируются с того
момента, как возникает более двух поколений рода людского,
т.е. уже в Бытии. Даже царская власть существовала если не
всегда, то с такого момента, который с полным правом может
считаться «изначальным». Например, внутри перечня потомков
Исава-Едома, где упоминаются «стар1ишины»-г|уец6у£<; (Быт.
36: 15-36:43), читаем сообщение о царях: «сш же цри . иже
црствоваша въ едомЪ . преже цр'твоваша црь въ шли» (Быт.
36:31). Более того, «мудрые и смысленые» во Втор, оказыва-
лись одновременно «старейшинами», князьями, и «тысущника-
ми Израилевыми». Таким образом, то, что историком оценива-
ется как отражение в ПВЛ нескольких этапов длительного про-
цесса - наличие «мудрых и смысленых мужей», затем «старцев
и княжья», и затем централизованной власти, - судя по всему,
на самом деле является применением одного и того же однород-
ного описания. Описания, возникшего под влиянием авторитет-
ного образца - библейских книг Восьмикнижия, описывавших
этап расселения и обретения земли.
Литература
Пичхадзе А.А. К истории четьего текста славянского Восьмикнижия И
Труды Отдела древнерусской литературы Института русской лите-
ратуры (Пушкинский дом). СПб., 1996. Т. 49. С. 10-21.
Honigman S. LXX and Homeric Scholarship. L.; N.Y., 2003.
Meer M.N. van der. Formation and Reformulation. The Redaction of the
Book of Joshua in the Light of the Oldest Textual Witnesses. Brill; Lei-
den; Boston, 2004. (Supplements to Vetus Textamentum; Vol. 102).
37
The Old Testament in Greek. According to the Text of Codex Vaticanus
Supplemented from Other Uncial Manuscripts, with a Critical Apparatus
Containing the Variants of the Chief Ancient Authorities for the Test of
the Septuagint / Ed. A.E. Brooke. N. McLean. Cambridge, 1906-1940.
Stone L.G. From Tribal Confederation to Monarchic State: The Editorial
Perspective of the Book of Judges: A Diss, presented to the Faculty of
the Graduate School of Yale University in candidacy for the Degree of
Doctor of Philosophy. New Haven, 1988.
Tatiana Vilkul (Kiev)
The Dynamics of Social Power in the Old Slavonic Octateuch:
«старци» I «старейшины» - «князи»
The focus of the paper is on the text of the Old Slavonic Octateuch in its
relations to the initial section of the Rus Primary Chronicle (the Tale of By-
gone Years). The author surveys several social terms such as «старци» /
«старейшины» - «князи» (“elders” and “princes”). The Octateuch has
been chosen for the analysis because this narrative describes the events
which can be regarded as synchrostadial to the genesis of the polity in Rus:
from the Book of Genesis up to the Judges the matter concerns settling and
strengthening of people in their land, and the same topics are central to the
initial part of the Tale of Bygone Years.
Political terms in the Slavonic Bible have been successfully studied on
the wide range of texts. The author pays attention to a particular problem
which has not yet been a subject of research. The problem is: are there any
dynamics in the usage of terms for social power in the non-liturgical text of
Octateuch? Could the Old Rus chronicler obtain the notion of social evolu-
tion from the history beginning with the creation of Adam and ending with
the making the dynasty of David and Solomon (the latter exceeds the limits
of this paper)? The scholarly scheme, known from the 19th century, shows
that originally there was an early state, where ‘elders’ were informal lead-
ers, then there were tribal formations with chieftains / princes and ‘elders’,
and, finally - a centralized hierarchical polity with the prince, boyars, ser-
vants etc.
A close examination of all cases of the usage of selected words in the
Octateuch shows an intricated picture which appeared due to very compli-
cated story of formations and transitions of biblical texts. The Old Bulgarian
translators tried to systematize the account of LXX to some extent. «Князь»
and «князи» are rendering for 6 &p%cov I di &p%ovT8q: 96 cases with 3 ex-
ceptions; «старьць» and «старьци» are used for 6 rcpeopuTepoq / di
7ip£opDT£pot or f] yepovaia: 47 and 23 cases, correspondingly.
«Старейшина» is equivalent for a variety of Greek expressions (o'i
38
qyepdveg, apyqyoi, roraipyat, ftpyovreg, apyupuXoi, ipyiepebg,
dpyiSeopocpuXa^...). But Slavonic reader was not acquainted with LXX
itself, and thus was faced with semantical variability (for example,
«старьци» as ‘old men’ and as ‘elders’). Besides, the biblical text contains
many extensive lists of officers, such as Num. 1: 16 «се нареченш сънма
князи племенъ по очьствоу ихъ . тысоущници 1йлеви»; Deut. 1: 15 «и
пояхъ от вас моудры оумЪтелд смысльны . и поставихъ я вамъ
cTapifiimiHu тысущникы . и книппа соуд!амъ ваши"». General effect
was that princes, elders and even kings existed everywhere in the Octateuch
(at least they are known already in Genesis). In order to describe early his-
tory of Old Rus the chronicler applied biblical patterns to very complicated
but nevetherless static political and social pictures.
Ian Wood (Leeds)
WESTERN MISSIONARIES IN EASTERN EUROPE,
962-1009
During the late tenth and early eleventh centuries a number of mis-
sionaries set out from the German Reich to attempt to evangelise the
Rus and the Eastern Slavs. Although none of these missions were suc-
cessful, the records for them shed considerable light on the experi-
ences of mission in alien territory.
The earliest of these, that of Adalbert of Magdeburg, is recorded in
the Chronicle of Thietmar and in an entry added to the Chronicle of
Regino of Priim, under the year 962, which might well be autobio-
graphical. An additional source for understanding the attitudes of
Adalbert may be the Miracula Gorgonii and the related letter to Milo
of Minden, which has recently been attributed to Adalbert.
The second missionary of note is Adalbert’s pupil, Adalbert of Pra-
gue, who was originally thought to be the author of the Miracula Gor-
gonii. His mission to the Prussians, which followed the failure of his
episcopate in Prague, is extremely well recorded by a number of
saint’s Lives, notably those by John Canaparius and by Bruno of Quer-
furt, both of whom had access to information from Adalbert’s half-
brother and companion, Radim Gaudentius, who was with him at the
time of his martyrdom.
The final missionary of note in this period was Bruno of Querfurt,
author of two Lives of Adalbert, as well as that of Benedict, John and
39
their companions, who were martyred in Poland before undertaking
mission. Although there is no vita of Bruno, his life was recorded by
his cousin Thietmar, and by Peter Damian, while there is a brief record
of his martyrdom, also among the Prussians. More important still is
Bruno’s letter to the emperor Henry II, where he talks at length about
his own missionary work, especially among the Pechenegs, which he
undertook from Kievan Rus.
The evidence relating to these three saints provides us not just with
a chronology of their missions, but more importantly with an insight
into their experiences as they worked within alien societies. Indeed, it
is in the insights that they provide of the missionary in action that
these figures and the texts associated with them are most important.
Ян Вуд (Лидс)
Западные миссионеры в Восточной Европе, 962-1009 годы
В конце X - начале XI в. немало миссионеров отправилось из Гер-
манской империи с намерением нести Слово Божье на Русь и к вос-
точным славянам. Ни одна из этих миссий не удалась, но письменные
сведения о них освещают опыт миссий на чужой территории.
О самой ранней из них, миссии Адальберта Магдебургского, гово-
рится в хронике Титмара Мерзебургского и в дополнении, скорее всего
автобиографическом, к хронике Регинона Прюмского под 962 г. До-
полнительным источником для оценки позиции Адальберта могут
служить Чудеса Горгония и связанное с этим послание Милона Мин-
денского, автором которого недавно признан Адальберт.
Вторым известным миссионером был ученик Адальберта Магде-
бургского Адальберт Пражский, которого ранее считали автором Чу-
дес Горгония. Его миссия к пруссам после краха его епископата в Пра-
ге прекрасно отражена в ряде житий святых, особенно в житиях, напи-
санных Иоанном Канапарием и Бруно Кверфуртским; оба располагали
информацией от Радима Гауденция, сводного брата и спутника Адаль-
берта, свидетеля его мученичества.
Последним известным миссионером этого периода был Бруно
Кверфуртский, автор двух Житий Адальберта, а также Жития Бене-
дикта, Иоанна и их спутников, принявших мученическую смерть в
Польше, не начав миссии. Жития Бруно нет, но о его жизни повеству-
ют его двоюродный брат Титмар и Пётр Дамиани, имеется краткий
рассказ о его мученичестве среди пруссов. Более важный источник -
письмо Бруно императору Генриху И, в котором он подробно расска-
40
зывает о своей миссионерской деятельности, особенно среди печене-
гов, к которым он отправился из Киевской Руси.
Сведения об этих трех святых дают нам не только хронологию их
миссий, но нечто гораздо более важное: возможность постичь их пове-
дение и действия внутри чуждых обществ. Значение этих фигур и свя-
занных с ними текстов именно в этом.
А. А. Гиппиус (Москва)
К РЕКОНСТРУКЦИИ ДРЕВНЕЙШИХ ЭТАПОВ
ИСТОРИИ РУССКОГО ЛЕТОПИСАНИЯ
1. Исходными для данного доклада являются следующие по-
ложения, обоснованные в цикле работ автора по истории на-
чального летописания (Гиппиус 1997; 2001; 2006; 2007; 2008 и
др.) и критически развивающие модель этой истории, предло-
женную А.А. Шахматовым.
Непосредственным предшественником «Повести временных
лет» (ПВЛ), созданной около 1115 г. в Киево-Печерском мона-
стыре, был Начальный свод 1090-х годов (Св1090), текст кото-
рого по 1015 г. достаточно точно отражен Новгородской I лето-
писью младшего извода (Н1мл.). На Св1090 был основан уже
новгородский свод Мстислава 1115 г. - протограф старшего из-
вода Н1 (Синодального списка).
В основе рассказа Св 1090 о событиях древнейшей (до конца
X в.) истории Руси лежало не членившееся на годовые статьи
повествование свода 1070-х годов (Св 1070). Хронологическая
сеть была внесена в это повествование в Св1090.
В основу Св 1070 легло «Сказание о русских князьях» (тер-
мин М.Н. Тихомирова) или «Древнейшее сказание» (термин
К. Цукермана), созданое на рубеже X-XI вв. и составившее нар-
ративное ядро будущей ПВЛ.
Общие контуры эволюции, которую содержание Начальной
летописи претерпело в этой последовательности летописных
памятников, представляются следующими.
Древнейшее сказание (далее просто Сказание) представляло
собой основанный на устном предании очерк истории Русской
земли от основания Киева до крещения Владимира; оно вклю-
41
чало рассказы о хазарской дани, призвании варягов, завоевании
Игорем Киева, походе Олега на Византию, убийстве древлянами
Игоря и мщении Ольги, походах Святослава, усобице его сыно-
вей, начале княжения Владимира и его крещении (от первона-
чального рассказа о котором в ПВЛ сохранился эпизод «испы-
тания вер»).
В Св 1070 история Руси была впервые включена в
общеславянскую перспективу и - через нее - в перспективу
всемирной (библейской) истории. Намеченная во введении к
своду, впоследствии значительно распространенном в ПВЛ, эта
перспектива была развернута в «Речи философа», включенной в
летопись вместе с новой, корсунской версией рассказа о
крещении Владимира. На данном этапе был введен и эпизод
крещения Ольги, идейно и текстуально увязанный с корсунским
сюжетом, а также рассказ о жизни Владимира после крещения.
К Св1070 мы относили и первоначальное повествование о
событиях эпохи Ярослава Мудрого, включая и рассказ об
убийстве Бориса и Глеба.
В Св 1090 история Руси была выстроена в новой, «имперско-
эсхатологической» перспективе - как история страны, избран-
ной Богом в «последние времена». Эта перспектива объединяет
основные добавления, сделанные на данном этапе. К ним отно-
сятся: Предисловие (заменившее собой Введение Св 1070), хро-
нологическая сеть и заголовки, отмечающие начала княжений,
вставки из Хронографа, библейская параллель в рассказе о ха-
зарской дани, агиографические и гомилетические вставки в рас-
сказах о крещении Ольги, Владимира и киевлян, подборка цитат
из пророков и богословская интерполяция в «Речи Философа»,
наставление Владимира в вере после крещения и некоторые
другие.
2. Анализ новейших работ по истории начального летописа-
ния, в целом утверждая нас в предложенной стратификации тек-
ста ПВЛ, требует в то же время внесения в нее определенных
поправок. Во-первых, как показали П.В. Лукин (2007) и С.М. Ми-
хеев (2009), рассказ статьи 1015 г. Н1мл. о событиях в Новгоро-
де и сборах Ярослава в поход на Святополка не просто первичен
по отношению к ПВЛ, но восходит к памятнику, более древне-
му, чем Св 1090, в котором еще не было погодной хронологиче-
42
ской сетки. С другой стороны, согласно убедительной гипотезе
С.М. Михеева, читавшийся в этом памятнике рассказ о событи-
ях, последовавших за смертью Владимира, еще не упоминал об
убийстве Бориса и Глеба, представляя борьбу Ярослава со Свя-
тополком как чисто династический конфликт. Эти положения
вступают в противоречие с нашей схемой, рассматривавшей
рассказ об убийстве Бориса и Глеба как органическую часть
продолжения, которое текст Сказания получил в Св1070.
Согласно С.М. Михееву (2011), исходный рассказ о событиях
1015-1016 гг. читался уже в составе Сказания, которое исследо-
ватель, вслед за К. Цукерманом, датирует 1017 г.; вставку в этот
рассказ истории Бориса и Глеба Михеев считает синхронной
появлению его продолжения в Св1070. Однако предполагаемый
таким образом разрыв более чем в полвека между описанием
начала борьбы Ярослава со Святополком и ее непосредственно-
го продолжения вступает в противоречие как с литературной
однородностью летописного рассказа, так и с исторической дос-
товерностью описания битвы на Буге, подтверждаемой свиде-
тельством Титмара Мерзебургского. Соглашаясь с Н.И. Милю-
тенко (2006), считающей первоначальное описание эпохи Яро-
слава произведением одного автора, мы в то же время не видим
оснований пересматривать ранее обоснованное положение, со-
гласно которому в Сказании это описание еще отсутствовало.
Согласовать эти положения с тезисом о вставном характере
рассказа о Борисе и Глебе несложно - нужно лишь предполо-
жить, что продолжение Сказания повествованием о событиях
первой половины XI в. появилось ранее составления Св 1070, в
котором оно было интерполировано вставным рассказом о Бо-
рисе и Глебе.
В каком отношении к продолжению Сказания находятся в
таком случае другие тексты, появление которых в составе На-
чальной летописи мы до сих связывали с составлением Св1070?
Теоретически, вопрос допускает два варианта решения.
Вариант А: Первоначальное описание событий эпохи Яро-
слава Мудрого представляло собой простое продолжение Ска-
зания и не было сопряжено с распространением его текста за
IX-X вв.; указанные добавления появились в Св 1070, одновре-
менно со вставкой рассказа об убийстве Бориса и Глеба.
43
Вариант Б: Первоначальное описание событий эпохи Яросла-
ва Мудрого появилось одновременно с распространением ис-
ходного текста Сказания; вставка в него рассказа о Борисе и
Глебе была произведена на следующем этапе редактирования.
Из этих двух вариантов мы выбираем второй. Свидетельство
того, что продолжение Сказания за первые десятилетия XI в.
было с самого начала увязано с интерполяцией текста в его ис-
ходных пределах, мы видим в статье 1018 г. ПВЛ. Сообщая об
уходе Болеслава из Киева, летопись отмечает, что к награблен-
ному имуществу польский князь «приставил» Анастаса Корсу-
нянина - настоятеля Десятинной церкви. Если эта деталь восхо-
дит к первоначальному рассказу (в чем сомневаться оснований
нет), то последний мог появиться лишь в своде, уже излагавшем
корсунскую версию крещения Руси, по нашей оценке - вторич-
ную в начальном летописании.
Итак, между Сказанием и Св 1070 мы реконструируем про-
межуточный этап. Обозначаем его, пока условно, как «свод
1060-х годов» (Св 1060).
3. Определение источника статьи 1016 Н1 как Св 1060 заставля-
ет заново рассмотреть вопрос о соотношении двух вариантов рас-
сказа о Любечской битве, представленных в ПВЛ и Н1. Решение
этого вопроса А.А. Шахматовым было чрезвычайно сложным,
предполагая соединение двух аутентичных описаний битвы - ки-
евского и новгородского - в трех гипотетических сводах XI—XII вв.
(Новгородском своде 1050 г., Киевском Начальном своде 1095 г. и
Новгородском архиепископском своде 1167 г.). Новейшие объяс-
нения признают один из двух вариантов первоначальным, а другой
вторичным; при этом Л. Мюллер и П.П. Толочко отдают предпоч-
тение ПВЛ, а К. Цукерман и С.М. Михеев - Н1. Выбрать из двух
вариантов оказывается невозможно, так как оба они, каждый по-
своему, демонстрируют черты первичности. Разрешить этот пара-
докс помогает структурный анализ описаний битв Ярослава, обна-
руживающий общность литературной манеры, представленной во
всех описаниях, за исключением рассказа о битве на Альте. Особое
положение последней хорошо согласуется с трактовкой рассказа
об убийстве Бориса и Глеба как вставки в первоначальное повест-
вование о борьбе Ярослава со Святополком. Что же касается лите-
ратурного сходства двух описаний Любечской битвы, то оно нахо-
44
дит следующее объяснение: в рассказе НПЛ действительно соеди-
нены два описания, но это не два разных описания одной битвы
(как считал Шахматов), а описания двух разных битв- Любечской
1016 г. и еще одной, «безымянной» битвы Ярослава, упоминание о
которой сохранилось в ипатьевском тексте ПВЛ в конце статьи
1018 г.: «И повде Ярославъ на Святополка, и побЪди Ярославъ
Святополка, и б1жа Святополкъ вь ПеченЪгы» (последней фразой
заканчивается и рассказ о Любечской битве в Н1).
Мы считаем, что первоначальный рассказ о борьбе Ярослава
со Святополком включал описания трех битв - при Любече, на
Буге и «безымянной». Святополк после первого поражения бе-
жал в Польшу, откуда вернулся с Болеславом, а после второго -
к печенегам; более о нем ничего не сообщалось.
Составитель Св1070, внесший в летопись рассказ об убийст-
ве Святополком Бориса и Глеба, сконструировал финальную
битву Ярослава со Святополком - на Альте, в месте гибели Бо-
риса, после которой убийца бежал и бесславно погибал «между
чехи и ляхи». Поскольку вторая битва со Святополком оказыва-
лась в этой ситуации функционально излишней, сводчик, не же-
лая перегружать свое повествование батальными сценами, со-
кратил ее, сведя к простому упоминанию. Составитель новго-
родского свода 1115г. - протографа НПЛ, независимым обра-
зом использовавший Св 1060, также сократил его рассказ о бит-
вах Ярослава, но по-другому: он объединил две победоносные
битвы в одну, устранив разделявший их рассказ о поражении
Ярослава на Буге. Скомпонованная таким образом статья 1016 г.
Н1 превратилась в рассказ о том, как новгородцы, несмотря на
нанесенную им обиду, помогли Ярославу завоевать киевский
стол и были им за это награждены.
4.1. Определяя источник статьи 1016 г. обоих изводов Н1 как
Св 1060, мы отчасти усваиваем ему содержание реконструиро-
вавшегося Шахматовым Новгородского свода XI в. В работе
Гиппиус 1997 мы предположили, что рукопись этого свода была
трижды использована в новгородском летописании: в своде на-
чала XII в. - протографе Н1ст., своде 1167 г. - протографе
Н1мл., и Новгородско-Софийском своде XV в., первоначальный
вид которого в настоящее время сближается с первой подборкой
Новгородской Карамзинской летописи (далее: НК). Сходной
45
точки зрения придерживается и Н.И. Милютенко (2006). В на-
ших последующих работах уникальные известия НК для рекон-
струкции истории начального летописания не привлекались; не
учитываются они и в построениях К. Цукермана и С.М. Михее-
ва. Между тем аутентичность данной группы известий пред-
ставляется высоковероятной, учитывая как характер информа-
ции, так и хронологическую компактность группы. Основной
массив уникальных известий НК находится в статьях 1017—
1054 гг., однако часть сведений, помещенных под 1054 г., отно-
сится к более поздним событиям; последним из них можно счи-
тать раздел Смоленской земли, произведенный после смерти
Вячеслава Ярославича в 1060 г. Проступающие в тексте НК чер-
ты неразделенного на годы повествования позволяют считать,
что составителем Новгородско-Софийского свода был исполь-
зован тот же источник, которым воспользовался составитель
протографа Н1 ст. в статье 1016 г. В Шмл. к тому же источнику
могут восходить упоминание «грамоты и устава», данных Яро-
славом новгородцам в 1016 г. (ср. в НК упоминание двух грамот
под 1020 и 1036 гг.), а также ряд известий середины XI в., по-
следнее из которых - сообщение о походе Изяслава на сосолов
1060 г. Тот факт, что 1060 г. является рубежным как для НК, так
и для Н1, склоняет к мысли, что составителями свода 1167 г. и
Новгородско-Софийского свода был использован общий источ-
ник, доведенный до этого времени. Возвращаясь, таким обра-
зом, к представлению о трехкратном обращении новгородских
книжников к летописному источнику XI в., мы теперь видим в
этом источнике не новгородское ответвление от ствола началь-
ного летописания (каким предстает Новгородский свод 1050 г. в
схеме Шахматова), а этап в развитии самого этого ствола, про-
межуточное звено между Древнейшим сказанием и Св1070, ко-
торое мы и определяем как Св 1060.
4.2. Связь большинства известий НК, которые мы возводим к
этому источнику, с Новгородом, не противоречит такой трак-
товке. Мощная новгородская составляющая присутствует и в
повествовании о борьбе Ярослава со Святополком, вошедшем в
ПВЛ. Для текста, появившегося в княжение Изяслава Ярослави-
ча (чья фигура является центральной в рассказе о событиях вто-
рой половины 1054 - 1060 г.), соединение киевского и новго-
46
родского начал вполне естественно: Изяслав был одновременно
князем Киева и Новгорода, с равной активностью действуя на
юге и севере Руси. Составитель Св1060, созданного в его окру-
жении, вполне мог быть новгородцем по происхождению.
Именно ему мы атрибутируем ремарку от первого лица в статье
1030 г. НК: «и преставися архиепископъ Аким и бяше ученикъ
его Ефрем иже ны учаше».
Представление о Св 1060 как общем источнике ПВЛ и НК хо-
рошо объясняет наличие в последней сведений, опущенных в
ПВЛ, но содержательно связанных с ее известиями. К их числу
относятся: информация о судьбе посадника Константина Доб-
рынина (под 1020 г.), действующего в статье 1018 г. ПВЛ; упо-
минания грамот Ярослава Новгороду, перекликающиеся с пись-
менной «клятвой», скрепившей пожалование Владимиром деся-
тины церкви Богородицы; краткая характеристика Ярослава под
1036 г., входящая в ряд «соматопсихограмм» князей XI в., осно-
ванных на византийских образцах (Н.И. Милютенко) и некото-
рые другие. В то же время такая трактовка проливает новый
свет на происхождение ряда сюжетов и эпизодов ПВЛ, которые
мы ранее относили к Св1070 и должны теперь отнести к СвЮбО.
Это прежде всего Корсунская версия крещения Руси. Ее про-
водником в начальном летописании следует, на наш взгляд, счи-
тать не клир Десятинной церкви (настоятель которой Анастас
Корсунянин представлен в ПВЛ как человек, совершивший
двойное предательство), а церковные круги, связанные с другим
выходцем из Корсуня - новгородским епископом Иоакимом.
Как «Аким Корсунянин» он упоминается в летописном списке
новгородских владык, а также в рассказе о крещении Новгорода,
читающемся под 989 г. в Н1мл. и, в более полном объеме, в НК.
В литературном отношении этот рассказ столь тесно связан с
описанием низвержения идолов в ПВЛ, что восхождение и его к
СвЮбО представляется весьма вероятным. Упоминание «питьб-
лянина» (жителя Питебского погоста), оттолкнувшего идола
Перуна от берега, вписывается в один ряд с новгородскими реа-
лиями рассказа о событиях 1015 г. (Ракомо, «Парамонь двор»).
Полагаем, что в СвЮбО рассказ о крещении Новгорода следовал
за фразой, описывавшей распространение христианства в Рус-
ской земле после крещения Киева: «И нача ставити по градомъ
47
церкви и попы и люди на крыцение приводя по вьсЬмъ градомъ
и селомъ. И приде къ Новугороду епископъ Акимъ Корсуня-
нинъ, и требища разруши...». В статью 989 г. он мог быть пере-
несен при делении текста на годовые статьи составителем На-
чального свода.
К Св 1060 мы должны теперь отнести и первоначальный вид
этногеографического введения Начальной летописи. Откры-
вающий его рассказ о разделе земли сыновьями Ноя неодно-
кратно сопоставлялся с триумвиратом Ярославичей. Симптома-
тичным образом, установление этой политической системы от-
носится как раз ко времени около 1060 г., после смерти Вяче-
слава Ярославича, а ее первым зримым воплощением является
раздел Смоленской земли, сообщение о котором НК («И по семь
разделиша Смольньскъ на три части») прямо перекликается с
библейским зачином ПВЛ: «По потопе трие сынове Ноеви раз-
делиша землю... и живяху къжьдо въ своей части».
В новом свете предстает и рассказ Введения о расселении
славян. Роль новгородского фактора в Св 1060 позволяет оце-
нить то обстоятельство, что новгородские словене выступают в
этом рассказе как славяне par excellence, «прозвавшиеся своим
именем». Только они, поселившись у Ильменя, основывают го-
род и нарекают ему имя. НК добавляет: «и посадиша
старейшину Гостомысла». Бытующее мнение о позднем проис-
хождении этой фразы не объясняет присутствия имени Госто-
мысла (несомненно, аутентичного и неизвестного из других
древнерусских источников) в списке новгородских посадников.
Представляется, что, как и Аким Корсунянин, открывающий
список новгородских епископов, Гостомысл попал в список не
из устного предания, а непосредственно из Св 1060.
Таким образом, Св 1060 предстает перед нами как созданный
в окружении Изяслава Ярославича общерусский по своему ха-
рактеру летописный памятник, новгородская составляющая ко-
торого была основательно сокращена в ходе дальнейшего разви-
тия киевского летописания. Такое понимание этого летописного
этапа во многом созвучно соображениям М.Х. Алешковского
(1971) о «Начальной летописи» Изяслава 1060-х годов как глав-
ном источнике «авторской» редакции ПВЛ (Начального свода).
48
Литература
Алешковский М.Х. Повесть временных лет. Судьба литературного
произведения в древней Руси. М., 1971.
Гиппиус А.А. К истории сложения текста Новгородской первой лето-
писи // Новгородский исторический сборник. СПб., 1997. Вып. 6
(16). С. 3-72.
Гиппиус А.А. Рекоша дроужина Игореви...: К лингвотекстологической
стратификации Начальной летописи И Russian Linguistics. 2001.
Vol. 25. Р. 147-181.
Гиппиус А.А. Два начала Начальной летописи: К истории композиции
Повести временных лет // Вереница литер: Сб. к 60-летию
В.М. Живова. М., 2006. С. 56-96.
Гиппиус А.А. К проблеме редакций Повести временных лет. I И
Славяноведение. 2007. № 5. С. 20-44.
Гиппиус А.А. Крещение Руси в Повести временных лет: К стратифи-
кации текста И Древняя Русь: Вопросы медиевистики. 2008. № 3. С.
20-23.
Лукин П.В. События 1015 г. в Новгороде: К оценке достоверности лето-
писных сообщений И Отечественная история. 2007. № 4. С. 3-20.
Милютенко Н.И. Летописание Ярослава Мудрого (Древнейший свод)
И Rossica Antiqua. Исслед. и мат-лы. СПб., 2006 С. 156-169.
Милютенко Н.И. Новгородский свод 1078 г. в составе первой подбор-
ки Новгородской Карамзинской летописи И Труды Отдела древне-
русской литературы Института русской литературы (Пушкинский
дом). СПб., 2007. Т. 58. С. 5864506.
Михеев СМ. «Святополкъ сЪде в КиевЪ по отци»: Усобица 1015-1019
годов в древнерусских и скандинавских источниках. М., 2009.
Михеев С.М. Кто писал Повесть временных лет? М., 2011.
Цукерман К. Наблюдения над сложением древнейших источников лето-
писи И Борисо-глебский сборник. Р., 2009. Вып. 1. С. 183-305.
Miiller L. Studien zur altrussischen Legende der Heiligen Boris und Gleb (6) 11
Zeitschrift fur Slawische Philologie. 2006. Bd. 64, Heft 2. S. 245-278.
Aleksey Gippius (Moscow)
Towards the Reconstruction of the Earliest Stages
of Russian Chronicle-Writing
The paper presents a revised version of the author’s hypothesis concern-
ing the sequence of stages of compilation of the Russian Primary Chronicle
(PVL). The Compilation of the 1060s is introduced as an intermediary stage
between the Oldest Narration of the early 11th century and the Compilation
of the 1070s. The author argues that it was at this stage that the events of the
49
age of Yaroslav the Wise were narrated for the first time without mention-
ing the murder of St Boris and Gleb. The narrator belonged to the quarters
of Izyaslav Yaroslavich and paid special attention to Novgorod affairs. De-
spite the abbreviations that Compilation 1060 underwent in the PVL, its
contents can be reconstructed through the First Novgorodian Chronicle and
Novgorodian Karamzin Chronicle.
A.A. Горский (Москва)
ФОРМИРОВАНИЕ
СИСТЕМЫ ПОСАДНИЧЕСТВА НА РУСИ
Должность посадника - княжеского наместника в городе -
начинает упоминаться в отечественных источниках с описания
событий последней четверти X в. (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 75, 125). К
этому же времени относится посажение киевским князем (Вла-
димиром Святославичем) своих сыновей в главных центрах
подвластной ему территории (Там же. Стб. 121). По сути и кня-
зья, и посадники некняжеского статуса выполняли одну функ-
цию - наместников вышестоящего правителя. Территории, уп-
равлявшиеся князьями, получили наименование волостей (см.:
Горский и др. 2008. С. 13-18); бояре же сажались в городах -
опорных пунктах княжеской власти внутри волостей, или могли
замещать князя в столице волости во время его отсутствия по
тем или иным причинам (см.: Горский 1996). С укоренением
наместников киевского князя прекращают существование так
называемые «славинии» - догосударственные славянские общ-
ности во главе с собственными князьями1. Вопрос о формирова-
нии новой системы управления имеет особое значение, посколь-
ку в современной политической антропологии именно переход к
управлению подвластными территориями через лиц, назначае-
мых верховным правителем, признается чертой, отделяющей
государство от предшествующей стадии политического разви-
тия - «вождества». Поэтому необходимо рассмотреть сведения о
посадниках (далее так условно именуются наместники как бояр-
ского, так и княжеского статуса2) довладимировой эпохи.
В «Повести временных лет» (ПВЛ) первое известие о поса-
жении наместников относится к рассказу о деятельности Рюри-
50
ка: «И прия власть Рюрикъ, и раздая мужемъ своимъ грады:
овому Полотескъ, овому Ростовъ, другому Б'Ьлоозеро» (ПСРЛ.
Т. 1. Стб. 20). Но в Новгородской I летописи, донесшей текст
более раннего, чем ПВЛ начала XII в., летописного памятника -
так называемого Начального свода конца XI в., - этого известия
нет (ср.: НПЛ. С. 106-107), поэтому, возможно, перед нами до-
мысел составителя ПВЛ. С другой стороны, о княжении леген-
дарных братьев Рюрика в Белоозере и Изборске свидетельству-
ют оба памятника начального летописания (НПЛ. С. 106; ПСРЛ.
Т. 1. Стб. 20). Неясно, были ли Синеус и Трувор наместниками
Рюрика или возглавляли полусамостоятельные «вождества» -
псковских кривичей или части словен в Изборске и веси на Бе-
лоозере. Но и Начальный свод, и ПВЛ отмечают, что по смерти
«братьев» Рюрик «прия власть един» (НПЛ. С. 107; ПСРЛ. Т. 1.
Стб. 20), и по крайней мере тогда он должен был начать управ-
лять Изборском и Белоозером через наместников.
В рассказе о походе Олега на Киев ПВЛ говорится о посаже-
нии Олегом своих «мужей» в Смоленске и Любече (ПСРЛ. Т. 1.
Стб. 23). Однако в Начальном своде эти сведения отсутствуют и
здесь также можно подозревать реконструкцию событий со сто-
роны составителя ПВЛ. Тем не менее есть основания полагать,
что управление через наместников при Олеге существовало. По-
сле прихода в Киев под его властью оказалось вытянутая более
чем на тысячу километров с севера на юг территория. Управлять
ею без наместников было физически невозможно. В опорном
пункте на севере этой территории - Новгороде - князь-
наместник фиксируется источниками впервые только позднее, в
940-е годы (см. ниже). Но вряд ли после княжения в Новгороде
Рюрика, а затем Олега там была, когда последний ушел в Киев,
восстановлена «славиния»: скорее всего, наместничество здесь
имело место и при Олеге. Можно полагать, что наместник, а не
самостоятельный князь сидел и в Смоленске. Учитывая высо-
кую степень присутствия в тогдашнем Смоленске (Гнёздове),
судя по археологическим данным, варяжских дружинников, на-
личие в начале X в. здесь особого кривичского «княжения»
(«славинии») также маловероятно.
Для 940-х годов имеются данные о структуре Руси в совре-
менном событиям источнике - трактате «Об управлении импе-
51
рией» Константина VII Багрянородного. Рассказывая о сборе
судов-«моноксилов», отправляющихся затем в Византию для
торговли, автор отмечает: «[Да будет известно], что приходящие
из внешней Росии в Константинополь моноксиды являются одни
из Немогарда, в котором сидел Сфендослав, сын Ингора, архонта
Росии, а другие из Милиниски, из Телиуцы, Чернигоги и из Ву-
сеграда3. Итак, все они спускаются рекою Днепр и сходятся в
крепости Киоава, называемой Самватас. Славяне же, их пактио-
ты, а именно: кривитеины, лендзанины и прочий Славинии - рубят
в своих горах моноксиды во время зимы и, снарядив их, с на-
ступлением весны, когда растает лед, вводят в находящиеся по
соседству водоемы. Так как эти [водоемы] впадают в реку
Днепр, то и они из тамошних [мест] входят в эту самую реку и
отправляются в Киову» (Константин 1989. С. 44-47). Далее идет
рассказ о ежегодных путешествиях «росов» в Византию для тор-
говли, а в конце главы говорится: «Зимний же и суровый образ
жизни тех самых росов таков. Когда наступает ноябрь месяц,
тотчас их архонты выходят со всеми росами из Киава и отправля-
ются в полюдия, что именуется “кружением”, а именно - в Слави-
нии вервианов, другувитов, кривичей, севериев и прочих славян,
которые являются пактиотами росов. Кормясь там в течение
всей зимы, они снова, начиная с апреля, когда растает лед на
реке Днепр, возвращаются в Киав» (Там же. С. 50-51).
Из этого фрагмента прямо следует, что в Новгороде сидел на
княжении в качестве наместника киевского князя сын Игоря Свя-
тослав. Перечисленные следом города, в которых собирались
«моноксиды», в 940-е годы явно не были центрами «славиний».
Смоленск еще со времен Олега находился под непосредственной
властью Киева4. Чернигов, Любеч и Вышгород относились к ос-
военной киевскими князьями территории в Среднем Поднепро-
вье5. Скорее всего, не только в Новгороде, но во всех названных
Константином городах сидели посадники киевского князя.
Таким образом, на той территории, что в 940-е годы относи-
лась не к зависимым «славиниям», а находилась под непосред-
ственной властью русских князей, уже функционировало наме-
стничество. На первый взгляд, перечень центров, где сидели на-
местники, мало сходен с тем, что дает Начальное летописание
для конца X в. - эпохи Владимира.
52
940-е годы. Новгород, Смоленск, Любеч, Чернигов, Вышгород.
Распределение сыновей Владимиром-. Новгород, Полоцк, Ту-
ров, Ростов, Муром, земля древлян, Владимир (Волынский), Тьму-
торокань, Смоленск (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 121; Т. 6, вып. 1. Стб. 105).
Среди городов, где Владимир сажает сыновей, фигурируют
упомянутые Константином Багрянородным Новгород и Смо-
ленск, но нет Чернигова, Любеча и Вышгорода. Однако это мо-
жет лишь означать, что во времена Владимира и позже посадни-
ками в этих городах были не князья, а бояре (под 1072 г. упоми-
нается в качестве посадника в Вышгороде боярин Чюдин:
ПСРЛ. Т. 1. Стб. 182). Очевидно, сыновей Владимир сажал на
недавно присоединенных землях - в бывших «славиниях» (По-
лоцк - кривичи, Туров - дреговичи, земля древлян, Владимир -
волыняне) и на неславянских территориях (Ростов - меря, Му-
ром - мурома, Тьмуторокань в Приазовье). Из городов же, из-
давна (со времен Олега) находившихся под непосредственной
властью киевских князей, наместники-Владимировичи были от-
правлен только в отдаленные от Киева центры - Новгород и
Смоленск. Среднее Поднепровье, где были расположены Черни-
гов, Любеч и Вышгород, оставалось под непосредственным
управлением Владимира, здесь сидели посадники-бояре. Таким
образом, структура распределения наместников при Владимире
развивает ту, что фиксируется в середине X в., видоизменяя ее в
условиях значительного расширения непосредственно подвла-
стной русским князьям территории.
Итак, при Рюрике и Олеге возникли, по-видимому, элементы
системы посадничества; в княжение Игоря она предстает уже в
развитом виде. Управление через наместников непосредственно
подвластной русским князьям территорией (вытянутой с севера
на юг вдоль «пути из варяг в греки») сочеталось с элементами,
свойственными «сложному вождеству», - наличием «слави-
ний», сохраняющих своих князей и обязанных только данью. К
концу X в. посадничество распространяется на всю территорию,
где признается власть киевского князя.
Примечания
1 Термином «славиния» обозначали территориально-политические
славянские догосударственные образования в Византии (см.: Литаврин
1984; Горский 2004. С. 9-19).
53
2 Назначение наместника-князя описывается в источниках с по-
мощью того же глагола «посадити», от которого происходит слово
«посадник». Возможно, поначалу князья-наместники тоже могли име-
новаться посадниками: так, ПВЛ, рассказывая о порядке распределе-
ния дани с Новгородской волости в княжение там Ярослава Владими-
ровича, отмечает: «тако даяху вси посадници новъгородьстии» (ПСРЛ.
Т. 1. Стб. 130), т.е. Ярослава и его предшественников (среди которых
были, только по данным ПВЛ, князья Владимир Святославич и Выше-
слав Владимирович) определяет как посадников.
3 Речь идет соответственно о Новгороде, Смоленске, Любече, Чер-
нигове и Вышгороде (см.: Константин 1989. С. 310, 312-314, коммент.
6, 11-14).
4 Начальный свод хотя и не отмечает посажение там «мужа» рус-
ского князя, но упоминает о взятии Игорем и Олегом Смоленска по
пути из Новгорода в Киев (НПЛ. С. 107).
5 Начальное летописание отмечает, что Вышгород принадлежал
жене Игоря княгине Ольге (НПЛ. С. 112; ПСРЛ. Т. 1. Стб. 60).
Источники и литература
Горский А. А. Город и дружина в Киевской Руси И Феодалы в городе.
Запад и Русь. М., 1996
Горский А. А, Русь: От славянского Расселения до Московского царст-
ва. М., 2004.
Горский А.А., Кучкин В.А., Лукин П.В., Стефанович ПС. Древняя
Русь: Очерки политического и социального строя. М., 2008.
Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1989.
Литаврин ГГ Славинии VII-IX вв. - социально-политические орга-
низации славян И Этногенез народов Балкан и Северного Причер-
номорья. М., 1984.
НПЛ - Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов.
М.;Л., 1950.
ПСРЛ - Полное собрание русских летописей. М., 1997. Т. 1; М., 2000.
Т. 6, вып. 1.
Anton Gorsky (Moscow)
The Fomation of posadnik System in Rus
The author examines the evidence on posadniks (governors appointed
by princes in towns) till the end of the 10th century. Under Rurik and Oleg
there originated some elements of Posadnik system, under Igor the system
was mature. The administration by governors of the territory which was
subjected immediately to Russian princes and stretched from the north to
54
the south along “the way from Varangians to Greeks” combined elements
typical for “complicated leadership”, i.e. there existed “slavinies” which had
their own princes and only were to pay tribute. By the end of the 10th cen-
tury Posadnik system spread throughout the territory which recognized the
authority of the Kievan Prince. The structure of the governors under Vladi-
mir evolved from the system which was established in the mid-10th century
transforming it in the conditions of expansion of the territory subjected im-
mediately to Russian princes.
H.B. Ениосова, T.A. Пушкина (Москва)
ГНЕЗДОВО-РАННЕГОРОДСКОЙ ЦЕНТР ЭПОХИ
ФОРМИРОВАНИЯ ДРЕВНЕРУССКОГО ГОСУДАРСТВА
Несмотря на долгую и плодотворную историю исследований
Гнёздовского археологического комплекса, расположенного в
Верхнем Поднепровье на узловом участке «пути из варяг в гре-
ки», остаются дискуссионными многие вопросы хронологии и
топографии памятника. Значительные трудности связаны с
оценкой места представителей различных этнических групп,
населявших Гнёздово, в иерархической структуре древнерус-
ского общества. Далека от решения проблема определения ста-
туса людей, погребенных в наиболее богатых курганах некропо-
ля. Не до конца понятна их роль в организации сети речных и
сухопутных коммуникаций, сборе дани, торговых и дипломати-
ческих связях с близкими и дальними соседями, Византией и
мусульманским миром. Невозможно однозначно судить об об-
стоятельствах, в результате которых «угасла» активная жизнь на
поселении и прекратилось существование могильника. Несмот-
ря на то, что все исследователи признают городской облик гнёз-
довских древностей,, конкретный статус Гнёздова по-прежнему
вызывает споры.
Согласно одной из версий, Гнёздово - это пункт по обслужи-
ванию и контролю над волоками с Днепра на Двину, «открытое
торгово-ремесленное» поселение с колеблющимся составом на-
селения, «приливы и отливы» которого связаны с обслуживани-
ем водной коммуникации и функционированием торжища (Ав-
55
дусин 1972; Булкин, Лебедев 1974). По мнению других исследо-
вателей, Гнёздово - один из пунктов в общегосударственной
сети поселений во главе с Киевом, погост, связанный с админи-
стративно-фискальной деятельностью дружины великого князя
- полюдьем. Обширный некрополь этого памятника интерпре-
тируется как дружинное кладбище. «Оплот» великокняжеской
власти располагался на территории кривичей в непосредствен-
ной близости от их племенного центра - Смоленска, неподвла-
стного Киеву (Петрухин 1995). В рамках третьей концепции
Гнёздово рассматривается как племенной центр кривичей
(Алексеев 1980). И, наконец, это поселение рубежа IX-X - на-
чала XI в. называют единственным раннегородским центром на
территории Смоленского Поднепровья и Подвинья эпохи ста-
новления Древнерусского государства.
Среди археологических критериев раннегородских или про-
тогородских центров называют размеры памятника, превы-
шающие масштаб обычного сельского поселения; доминирую-
щую позицию в регионе и систему взаимосвязей, как с окру-
жающими поселениями, так и с центрами торговли на отдален-
ных территориях. Города эпохи викингов отличает относитель-
но высокая плотность населения и наличие различных социаль-
ных групп; концентрация торговой и производственной дея-
тельности и археологические свидетельства таких элементов
инфраструктуры, как фортификация, портовые сооружения, от-
крытые площади для рыночной торговли и системы дорог. Ха-
рактер археологических находок из Рибе, Каупанга, Бирки и Хе-
дебю свидетельствует об особом «городском» стиле жизни нг-
селения (Callmer 2007; Steuer 2007; Skre 2012).
Ряд признаков сближает Гнёздово с раннегородскими цен-
трами Северной Европы. Географическое положение памятника
на «переломе» водных систем открывало возможность движе-
ния как на запад - к Балтике по Западной Двине, так и на в»сток
- по Оке и Волге. Вероятно, на левом берегу Днепра в ршоне
Гнёздова начиналась дорога к Сожу, ведущая на юг - в Среднее
Поднепрвье; а путь из Днепра на Ловать замыкался на Новго-
род. Функционирование Днепровско-Ловатского участка «пути
из варяг в греки» обеспечивала система поселений, входящая в
56
структуру транспортных коммуникаций, контролировавшихся
гнёздовской элитой. Большинство памятников этого круга ос-
тавлено носителями культуры смоленско-полоцких длинных
курганов. Судя по находкам импортов, среди которых встреча-
ются предметы вооружения, монеты и украшения, население
Верхнего Поднепровья и Подвинья принимало участие в ближ-
ней и дальней торговле (Нефёдов 1998).
Гнёздово возникло на незаселенном пространстве. Выбор
места для поселения был обусловлен ландшафтной ситуацией и
благоприятными климатическими условиями: в этот относи-
тельно засушливый период пойма Днепра не затапливалась в
половодье и была пригодна для освоения (Зазовская, Броннико-
ва 2001). Исследования территории поселения показали его не-
однородную структуру и наличие различных зон: селитебных,
производственных, а также участков, связанных с функциони-
рованием Гнёздова как речного порта (Мурашова и др. 2009).
Уже на раннем этапе существования памятника (конец IX - пер-
вая треть X в.) появляются оборонительные сооружения на го-
родище. Судя по тому, что к начальной стадии функционирова-
ния могильника относится незначительное число кремаций,
масштаб поселения был незначительным (Жарнов 1992). Топо-
графия находок на самых ранних участках поселений - в юго-
западной части Центрального городища, Западного и Поймен-
ного селища свидетельствует, что с самого начала здесь жили
скандинавы, славяне и местные кривичи. Эти наблюдения под-
тверждаются данными о погребальном обряде, формах оружия и
орудий труда и глиняной посуды.
Расцвет Гнёздова приходится на вторую половину X в.: тер-
ритория поселения увеличилась и достигла максимального раз-
мера, благодаря расширению застройки в границах поймы и ос-
воению новых значительных участков вдоль и вглубь надпой-
менной террасы по обоим берегам Свинца. С ростом поселения
связан и рост могильника. Абсолютное большинство исследо-
ванных курганов, представленных во всех курганных группах,
было возведено в период «позднего Гнёздова». Судя по мате-
риалам курганного некрополя, приблизительная численность
населения Гнёздова достигала 800-1100 человек, его отличала
57
стабильная демографическая структура (учитывая естественный
характер соотношения различных половозрастных групп про-
живавших здесь людей) и очевидная социальная дифференциа-
ция (Жарнов 1992). Гнёздовское общество включало в себя
группы людей, связанных с воинской службой, торговлей, ре-
меслом и сельскохозяйственной деятельностью. Здесь сущест-
вовала аристократическая верхушка - хорошо вооруженные
воины в большинстве своем скандинавского происхождения.
Несомненно, гнёздовская элита выполняла административные
функции, включая сбор дани, организацию транспортных ком-
муникаций, контроль торговли и ремесленной деятельности, и
играла определенную роль в религиозной жизни социума. Одна-
ко среди «преуспевающих» жителей раннегородского центра
были купцы, ювелиры и кузнецы, владельцы пахотных участ-
ков, лугов и скота, а также представители их семей.
Изготовление керамики, обработка кости и рога, черная и
цветная металлообработка сложились на основе производствен-
ных традиций различных этнических групп, населявших Гнёз-
дово, и носили стационарный характер. Судя по данным споро-
пыльцевого, карпологического и остеологического анализов,
возделывание культурных растений и пастбищное хозяйство
играли важную роль в экономике поселения и в какой-то мере
обеспечивали жизненные потребности людей. Результаты изу-
чения сельскохозяйственных занятий гнёздовского населения
подтверждают гипотезу, согласно которой Гнёздовский архео-
логический комплекс - огромная по площади агломерация посе-
лений, не ограниченная четко обозначенной территорией. По-
мимо центральной укрепленной части в нее входили неукреп-
ленные поселки-сателлиты, вовлеченные в аграрную и произ-
водственную деятельность. Вероятно, они сообщались по реке и
сухопутным способом, и были связаны прибрежными рынками
или пунктами стоянки судов (Jansson 1997).
Топография находок восточного монетного серебра и сканди-
навских древностей свидетельствует об их концентрации в ранне-
городском центре и его ближайшей округе; лишь единичные эк-
земпляры восточных монет и предметов северного происхожде-
ния встречены в материалах других памятников этого региона.
58
Обилие вещей скандинавского происхождения на различных уча-
стках гнёздовского комплекса, включая многочисленные женские
украшения, отражает непрерывные контакты с территорией
Скандинавии и дает основания говорить о миграции на эту терри-
торию свободного крестьянского населения из Скандинавии,
преимущественно из Средней Швеции (Jansson 1997). В пределах
Смоленской земли известно около 20 кладов IX-X вв., 12 из них
происходит из Гнездова. Сосредоточение значительного объема
серебра в руках местной элиты указывает, что основное направ-
ление торговой активности определяли восточные связи. Пик по-
ступления арабского серебра на территорию Восточной и Север-
ной Европы приходится на 930-970-е годы и совпадает с перио-
дом расцвета Гнездова (Noonan 1984).
Среди находок Гнёздовского археологического комплекса
особое место занимают различные категории изделий, оказав-
шиеся здесь в результате прямых или опосредованных контак-
тов с Византийской империей. В двадцати погребениях Гнёз-
довского некрополя обнаружены предметы, привезенные из Ви-
зантии или с территорий, на которых ощущалось ее сильное
влияние. Находки византийского происхождения обнаружены
также в культурном слое Центрального городища и на всех уча-
стках окружающего его селища. Престижные вещи отражают
тягу господствующей «варварской» верхушки к богатствам им-
перии и достаточно высокий уровень жизни гнёздовской элиты.
Вместе с тем нельзя не заметить их очевидной связи с началь-
ным этапом распространения христианства среди высшего слоя
аристократии, поддерживавшего прямые контакты с Византией.
Исключительная по масштабу коллекция находок византийского
происхождения из Гнёздова позволяет предположить, что этот
раннегородской центр занимал особое место в отношениях с
Константинополем с первых десятилетий до последней четверти
X в. Прямые контакты с официальными представителями импе-
рии подтверждаются находками четырех свинцовых печатей.
Трудно представить, что в X в. Киев был единственным центром
дипломатических и торговых отношений с Византийской импе-
рией. Гнёздовские материалы с большой долей вероятности ука-
зывают на существование неизвестной, могущественной и дос-
59
таточно независимой скандинавской династии, управлявшей ран-
негородским центром на Верхнем Днепре и прилегающими неук-
репленными поселениями вплоть до последних десятилетий X в.,
несмотря на политическую и территориальную экспансию Киева.
Памятник в Верхнем Поднепровье существовал относитель-
но короткий промежуток времени - в течение жизни нескольких
поколений. Самые поздние погребения Гнёздовского некрополя
могут быть датированы последней четвертью X - рубежом X-
XI в. С принятием христианства на Руси и в Скандинавии про-
изошла трансформация языческой культуры и утрата специфи-
ческих особенностей скандинавского погребального ритуала. В
отсутствие письменных источников трудно судить о том, какие
исторические события вызвали упадок Гнёздова. Финальный
этап, связанный с угасанием города и переходом его функций к
летописному Смоленску, сближает Гнёздово с некоторыми ран-
негородскими центрами Северной Европы. Как полагают, они
перестали существовать в результате комплекса причин, среди
которых постепенное прекращение импорта исламских монет в
970-е годы и изменение торговых путей, а также конфликт меж-
ду местной элитой и центральной властью формирующегося
государства.
Литература
АвдусинД.А. Гнёздово и Днепровский путь И Новое в археологии. М.,
1972.
Алексеев ЛВ. Смоленская земля в IX—XIII вв. М., 1980.
Булкин В.А., Лебедев ГС. Гнёздово и Бирка (к проблеме становления
города) И Культура средневековой Руси. Л., 1974.
Жарнов Ю.Э. Погребальный обряд в Древней Руси по материалам Гнёз-
довского некрополя. А-1992: Дис.... канд. ист. наук. М., 1992.
Вазовская Э.П., Бронникова М.А. Палеоландшафты Гнёздова: реконст-
рукции, перспективы исследования И Гнёздово. 125 лет исследова-
ния. М., 2001. (Тр. Гос. ист. музея; Вып. 124).
Мурашёва В.В., Панин А.В., Фетисов А.А. Междисциплинарные ис-
следования в археологии (по результатам исследования Гнёздов-
ского археологического комплекса) И Средние века. М., 2009.
Вып. 70 (3).
Нефёдов В.С. Гнёздовский археологический комплекс и Путь из варяг
в греки // Гнёздово: история и современность. Мат-лы межвуз. на-
учно-практ. конф. Смоленск, 1998.
60
Петрухин В.Я. Начало этнокультурной истории Руси IX-XI веков. М.;
Смоленск, 1995.
Callmer J Urbanisation in Northern and Eastern Europe, ca. 700-1100 //
Post-Roman towns, trade and settlements in Europe and Byzantium.
Millenium Studien. B.; N.Y., 2007. Vol. 5.
Jansson 1. Warfare, trade or colonization? Some general remarks on the
eastern expansion of the Scandinavians in the Viking period 11 Rural Vi-
king in Russia and Sweden. Orebro, 1997.
Noonan T. Why Dirchams first reached Russia: The Role of Arab-Khazar
Relations in the Development of the Earliest Islamic Trade with Eastern
Europe 11 Archivum Eurasiae Medii Aevi. 1984. T. 4.
Skre D. The development of urbanism in Scandinavia I I The Viking World.
L.; N.Y., 2012.
SteuerH Urban Settlement. Part 2: Central, Northern, Eastern and Southern
Europe I I The Archaeology of medieval Europe. Aarhus, 2007. Vol. 1:
Eighth to Twelfth Centuries AD.
Natalia Eniosova, Tamara Pushkina (Moscow)
Gnezdovo - an Early Urban Center
of the Period of the Old Russian State Formation
The finds from the settlements and graves show that Gnezdovo played
an important role in a network of trade and communication routes between
the Baltic and the East via the Oka and Volga river systems and between the
Baltic and Black Seas, controlling the portages from the Dnepr to the West-
ern Dvina and the Lovat’-Volchov. From the very beginning Gnezdovo was
settled by Scandinavians, Slavs and a local population belonging to the
Long-barrow culture. Reaching a zenith during the 10th century, Gnezdovo
grew as en early urban center, inhabited by a multi-ethnic population of
craftsmen, farmers, merchants and warriors. The combined permanent pop-
ulation of the settlements averaged around 800-1100 people. This is evi-
dence against the interpretation of Gnezdovo as a mere seasonal trading and
production site. Extensive ironworking, non-ferrous and precious metal-
working, pottery manufacturing, bone and antler working testifies to the
stationary character of the local production. The osteological collection and
samples of cultivated plants show the important role of pasture farming and
plant cultivation in the economy of Gnezdovo. An impressive collection of
artefacts comprises objects of various origins. A remarkable quantity of
oriental silver is concentrated in 12 hoards and in the cultural layers of the
Gnezdovo settlements. It shows that arrival of Arabic coins started in the
first decade of the 10th century and ceased in the 970s. Gnezdovo is notable
for the largest quantity of genuine Scandinavian objects outside the Nordic
61
countries. A wide range of finds of Byzantine cultural affinity were found in
20 graves and at the excavations at the different parts of inhabited area. It is
the biggest concentration of finds of Byzantine origin in Old Rus from the
period of the 10th and the early 11th century. It permits the following conclu-
sion to be drawn: the early town Gnezdovo held a unique position in the
exchange network and diplomatic contacts with Byzantium from its emer-
gence to the last quarter of the 10th century. The great princes, who ruled in
the Upper Dnieper region up to the last decades of the 10th century, may
even have had independent relations with Constantinople, despite the vast
political and territorial expansion of Kiev. In the 11th century Gnezdovo lost
its importance as a trading and handicraft center and was succeeded by the
developing and still existing town of Smolensk, and this is a common fea-
ture of the early sites in Rus and Scandinavia. The changes in the urban
network were caused by great changes in economy and society*.
C.A. Иванов (Москва)
ДИОНИСИЙ ВИЗАНТИЙСКИЙ
И НАРРАТИВ О ПОХОДЕ РУСИ НА ЦАРЬГРАД В 860 г.
Согласно византийской легенде, в 860 г., во время осады
Константинополя русами, император Василий I и патриарх Фо-
тий прибыли на богослужение во Влахернский храм, потом
опустили хранившуюся там ризу Богородицы в море и вызвали
этим бурю, которая разметала флот русов. Этот рассказ восхо-
дит к Хронике Логофета (Vasiliev 1946. Р. 221). Другие авторы
круга Логофета излагают легенду почти в одних и тех же сло-
вах. Вот рассказ Льва Грамматика: 6 Зе Раойеод... cruv тф
тгатргархр Фатер eiq tov ev BXaxepvaig vadv rqq топ Oeofi рт|трод
irapeyevovro каке! то 0eiov e^iXeofivTai. evra pe0’ opvepSiag to
aytov e^ayayovreq тцд беотбков ebpocpopiov тр 0аХаоот| акра)
apocepaXov (Leonis Grammatici Chronographia. P. 241); вот пове-
ствование Псевдо-Симеона: ка! той PaoiXecog p,6Xtq Згалераоаг
ioX^oavToq, eu0t>g abv тф латргархп Фатер tov ev BZax^Pva4 тцд
0еот6ков vadv KaTaXappavovat, ка! pe05 njivcpSieov тд ayiov тцд
0еот6кои e^ayayovTeq pacpopiov тр 0алаося] акрах; яросёрауого
(Theophanes Continuatus etc. P. 674). Различия между текстами
62
выделены жирным, неполные совпадения - курсивом. Как ви-
дим, несовпадения минимальны.
В трех опубликованных версиях Продолжателя Амартола
данный отрывок выглядит совершенно так же: 'О 8ё Pacnksw;...
ка1бт| oi)v тф латргархц Фатер euj tov ev Bla%epvaig vadv tfjg той
®eov Mr|xpdg napeyevovro, каке! то ®eiov e^iXeovvto Kai
evpsvi^ovTo- Etta цвт’ vjtvcpSiag to aytov tfjg ©eotokou
&;ayay6vtEg ebpoepoptov, тг| OaXdoop акрах; npoGfiPatpav (Georgii
Monachi Chronicon breve. P. 1053; cp.: Theophanes Continuatus
etc. P. 827; Georgii Monachi Chronicon 1859. P. 737).
Только одна из рукописей Продолжателя Амартола, Vati-
canus Graecus 153, во-первых, чуть отличается по выбору слов, а
во-вторых, вставляет прямо в середину этого пассажа дополни-
тельную фразу, разрывающую логику повествования: ее? tov ev
BXaxepvais- тр? ©еотбкои катаХарбрте? vadv trawuxiov
tKerqptav ETeXeoav. rqv 8e rrpoacovupiav Taurqv тгростееХрфеу
dir6 tlvos dpxqyov Sk60ov, BXaxepvov KaXoupzvov, dvaipeOdvro?
&eiae (Истрин 1920-1922. T. 2. С. 11).
Этот текст аккуратно передан и в славянском переводе: «...к
сущей церкви святыи богородицы Влахерне, и абие паки всюнощ-
ную молбу сотвориша, и имя же приять место то, некоторому
князю Скуфянину родом, Влахерну нарицаему, ту ему убиену
бывшу» (Там же. Т. 1. С. 511). Позднее этот текст перекочевал в
древнерусские палеи, хронографы и летописи, а в повести об осно-
вании Новгорода появились два русских князя, Халох и Лахерн,
которые осаждали Царьград, причем последний погиб там, где
впоследствии построили знаменитую церковь.
А.А. Васильев, посвятивший разбору источников о походе
860 г. целую монографию, не ставил вопроса о происхождении
этимологического пассажа (Vasiliev 1946. Р. 223). Между тем этот
вопрос весьма важен: во-первых, хотя Vaticanus graecus 153 отно-
сится лишь к ХП1 в., он донес до нас весьма древнее состояние тек-
ста (Weingart 1923. S. 76); во-вторых, весьма вероятное болгарское
происхождение славянского перевода с неизбежностью датирует
оригинал началом X в.; в-третьих, тот же самый этимологический
пассаж (вне связи с Русью) мы неожиданным образом находим на
полях рукописи L исторической хроники Генесия: атго tivo?
63
архлуои SkvOov ВХа/ерРои агаьребёртод- екеХае лефтщютас (1о-
sephi Genesii Regum libri quattuor. P. 60).
Однако важнее другое: интересующая нас фраза представ-
ляет собою переработанную цитату из сочинения Дионисия
Византийского «Плавание по Босфору»: BXaxepvag, ovopa
PapPapiKov dtp’ evog tcov тайтр paoilecov («Влахерны - варвар-
ское имя, [произведенное] от одного из тамошних царей»)
(Dionysii Byzantii Anaplus Bospori. 23: И). Самым естествен-
ным, на первый взгляд, выглядит предположение, что аллюзия
на Дионисия принадлежит кому-то из эрудитов начала X в.
Нет ничего невероятного в том, что придворный хронист ще-
голяет антикварной географической образованностью (ср.:
Diller 1950). Однако тут нужно учитывать, что «Плавание по
Босфору», написанное во II в. н.э., было не очень популярно в
Византии. Доказательством этому служит появление новых
этимологий для имени «Влахерны»: «Поскольку место это бо-
лотистое, его стали называть Лакерны» (Scriptores originum
Constantinopolitanarum. Ill: 57; ср.: Janin 1964. P. 324). Другая
этимология связывала имя «Влахерны» с одним из названий
для тунца (Etymologicum Gudianum. Vol. 1. Р. 272). С другой
стороны, трактат Дионисия входит составной частью в энцик-
лопедию географических трактатов, известную ныне под име-
нем Palatinus Heidelbergensis gr. 398. Возможно, один из хро-
нистов, ища этимологию для имени «Влахерны», как раз и
воспользовался «Гейдельбергской энциклопедией».
Обратим, однако, внимание на то, что этимология эта ви-
доизменена, и различие между двумя ее вариантами весьма
показательно: Дионисий имеет в виду местного царя, пусть и
«варварского», а вариант из хроник предполагает пришлого,
«скифского» правителя, да еще и убитого на этом месте. Ка-
жется, что этимология Дионисия подверглась политической
актуализации под влиянием сиюминутных потребностей: эти-
мология Дионисия переосмыслена в духе пророчества о неиз-
бежной гибели «некоторого князя Скуфянина» под Влахерна-
ми. Быть может, здесь содержался намек на осаду Константи-
нополя Симеоном Болгарским, который в 924 г. стоял как раз
под Влахернами.
64
Но возможно и другое предположение: переделка диони-
сиевой этимологии и в самом деле относится к 860 г. и восхо-
дит к древнейшему источнику хроникальной традиции. И тут
самое время вспомнить, что «Гейдельбергская энциклопедия»
была составлена, как считается, лично для Фотия (Diller 1954;
Parthenios de Nicee. P. 62-63). Если патриарх, знаменитый своей
всесторонней начитанностью и, главное, невероятной памятью,
знал Дионисия, нельзя исключить, что именно к нему и восхо-
дит и переосмысление предложенной Дионисием этимологии.
Против подобной гипотезы говорит то обстоятельство, что
сам Фотий в рассказе о набеге 860 г. ни словом не упоминает
Влахерны. И все-таки именно ему, в конечном счете, мы обя-
заны наличием двух разных огласовок в имени Русь-Россия:
это его этимологические экзерсисы превратили народ, имено-
вавшийся на Западе rusci, rusi, russi, rusii, ruzi, а на Востоке ar-
rus, в страшное племя ' Ры? из пророчества Иезекииля. Также
хорошо известно, что «первый византийский гуманизм» имел
главной своей отличительной чертой полное смешение биб-
лейского и архаизаторского античного дискурсов. В этих ус-
ловиях не кажется невероятным, что в Vaticanus Graecus 153
нашла отражение еще одна, не пригодившаяся впоследствии
идеологическая заготовка многоумного патриарха Фотия. Ра-
зумеется, окончательное решение этого вопроса станет воз-
можным лишь после всестороннего исследования рукописной
традиции Логофета во всех его видах, Генесия и Продолжате-
ля Амартола.
Источники и литература
Истрин В.М. Книги временныя и образныя Георгия Мниха: Текст, ис-
следование и словарь. Пг., 1920. Т. 1; 1922. Т. 2.
Diller A. Excerpts from Strabo and Stephanas in Byzantine Chronicles //
Transactions and Proceedings of the American Philological Association.
1950. Vol. 81. P. 241-253.
Diller A. The scholia on Strabo И Traditio. 1954. Vol. 10. P. 29-50.
Etymologicum Gudianum / Ed. E.L. de Stefani. Leipzig, 1909. Vol. 1.
Dionysii Byzantii Anaplus Bospori I Ed. R. Giingerich. B., 1958,
losephi Genesii Regum libri quattuor. B.; N.Y., 1978. P. 60.
Georgii Monachi Chronicon / Ed. E. De Muralt. Patropolis, 1859.
Georgii Monachi Chronicon breve // Patrologia Graeca. Vol. 110.
65
Janin R. Constantinople Byzantine. P., 1964.
Leonis Grammatici Chronographia I Ed. I. Bekker. Bonn, 1842.
Parthenios de Nicee: Passions d'Amour I Ed., transl. M. Biraud, D. Voisin,
A. Zucker. Grenoble, 2008.
Scriptores originum Constantinopolitanarum / Ed. T. Preger. Pt. 2. Leipzig, 1907.
Theophanes Continuatus, loannes Cameniata, Symeon Magister, Georgius
Monachus / Ed. I. Bekker. Bonn, 1838.
Vasiliev A. The Russian Attack on Constantinople in 860. Cambridge
(Mass.), 1946.
Weingart M. Byzantske kroniky v literature ctrkevneslovansk6. Bratislava,
1923.
Sergey Ivanov (Moscow)
Dionysius of Byzantium
and the Narrative of the Rus Expedition of 860
According to the Byzantine legend, attested for the first time by Lo-
gothete’s Chronicle, the Rus fleet was destroyed by the storm which broke
out when Basil I and the Patriarch Photius dipped into the waters of the
Golden Hom the veil of the Virgin from the Blachemae church. There ex-
ists only one chronicle, Vaticanus graecus 153, which breaks this account
with an explanation: “Blachemae obtained their designation from a Scythi-
an chieftain, named Blachemes, who had been killed there”. This phrase is
reproduced in the Slavic translation of the Hamartolos Chronicle and on the
margin of Genesius’ manuscript (this time with no relation to Rus).
This etymology goes back to Dionysius’ “Anaplous Bosphorou”: “Bla-
chemae is a barbaric name which derives from one of the local rulers”. Such
explanation was uncommon in Byzantium: we find at least two etymologies
in the Greek sources, and both are different from the one cited by Diony-
sius. Yet, Dionysius’ treatise had, indeed, been included in a geographical
encyclopedia, known as Palatinus Heidelbergensis gr. 398. Any erudite per-
son of the early 10th century could draw the Blachemae etymology from this
source.
At the same time, we should pay attention to the alteration of Dionysius’
etymology: whereas he says that Blachemes was a local ruler, the chronicler
transformed him into a foreigner, into a Scythian chieftain; moreover, Dio-
nysius does not mention the assassination of this leader. Thus, it can be
concluded that the etymology was amended for political relevance: the ety-
mology was transformed into a prophesy.
This might have been done by the chronicler, say, with a hint at Simeon
of Bulgaria who besieged Constantinople in 924 from the side of Blacher-
66
пае. Yet, it cannot be ruled out that the new version of Dionysius’ etymol-
ogy belongs to Photius himself: historians agree that the Palatinus Heidel-
bergensis gr. 398 had been copied for him; the Patriarch is famous for his
outstanding memory. What is more, it is him who invented the name Rhos
replacing the vowel ‘u’ (reproduced in both Latin and Arabic sources) with
“o” in order to make a biblical allusion to Ezekiel’s prophesy. Vaticanus
Graecus 153 can reflect another Photius’ ideological exercise, which did not
find implementation.
T.M. Калинина (Москва)
ХАЗАРСКИЙ КАГАНАТ
КАК ГОСУДАРСТВЕННАЯ СТРУКТУРА*
По современным представлениям, Хазарский каганат образо-
вался после распада Западнотюркской империи в VII в. (Golden
1980. Р. 50-51; Артамонов 2001. С. 220, 221, 240; Кляшторный,
Савинов 2005. С. 92-97). Арабо-персидские источники упоми-
нают о хазарах в связи с их появлением на Кавказе, который
был ареной раздоров между Ираном, Византией и Халифатом.
Во время участия в кавказских войнах правителем и главноко-
мандующим тюркских и хазарских войск был назван хакан.
Позднее власть перешла к другому владыке - шаду (беку) (За-
ходер 1962. С. 203-229; Новосельцев 1990. С. 134-142). В ис-
точниках упоминались правители низших рангов: джавшигар,
тархан, к.н.д.р, тудун, эльтебер (Калинина 2005. С. 46-48). По
результатам многих исследований отмечено, что в большинстве
названий прослеживается тюркская основа, но пока невозможно
определить, к какой части тюркского мира они принадлежали
(Голден 2005. С. 58). Титул же хаканперешел к хазарам от вер-
ховных правителей Тюркских каганатов; его носили также вла-
стители уйгур, киргизов, авар.
В рассказах арабо-персидских авторов отмечены черты ко-
чевнических традиций в описании битв и быта хакана и его вои-
нов: конница, повозки, способ обороны Баланджара, когда хаза-
ры расставили вокруг крепости повозки, связанные одна с дру-
гой. Хакан пребывал в устланной коврами колеснице, над ней
67
возвышался шатер из парчи и золотой набалдашник. Позже в
Итиле для хакана хазар тоже ставился трон и золотой шатер.
Уйгурский хакан также восседал в золотом шатре, который сим-
волизировал ханское достоинство (Minorsky 1948; Асадов 1993.
С. 23, 64, примем. 62).
Царь с подданными весной объезжал владения, двигаясь от
Волги к Куме, вдоль Восточного Маныча к Дону, по долине До-
на - обратно на Волгу, по мере выгорания травы (Артамонов
2001. С. 539-540). Ряд исследователей полагали, что такие выез-
ды царя были традиционно кочевническими (Там же; Хазанов
2008. С. 421). Было высказано предположение, что в Хазарии
этот обряд наполнился новым содержанием: возможно, его сле-
дует приравнять к полюдью в складывающемся феодальном
обществе (Кобищанов 1995. С. 223). Последнее предположение
сомнительно как из-за недостаточности информации, так и по
причине невозможности рассматривать Хазарское государство
как феодальное (Флёров 2011. С. 208-211). Речь может идти
лишь о начальной стадии образования государственности, по
О. Лэттимору: покорение соседних народов силами кочевниче-
ских войск и их полководцев (Калинина 2010. С. 26-28).
Завоевание и взимание дани с окрестных народов, ослабле-
ние захватнических тенденций характерно для обществ смешан-
ного типа (Калинина 2010. С. 28-34). Захваты кавказских земель
не были прочными, арабским войскам удавалось изгонять хазар
(Новосельцев 1990. С. 179). Поэтому об их отношениях с нена-
долго подпадавшими под их власть территориями Закавказья из-
вестно мало, хотя властитель Кавказской Албании Вараз-Трдат
выплачивал в конце VIII в. дань и византийцам, и арабам, и ха-
зарам (Гадло 1979. С. 154). Степень зависимости крымских вла-
дений Византии от хазарских властей остается под вопросом
(обзор мнений см.: Сорочан 2005. С. 322-395). Есть сведения о
ежегодных набегах на печенегов, о подчинении буртасов, вы-
ставлявших царю хазар 10 000 всадников. Властитель волжских
булгар Алмуш собирал со своих подданных меха соболей для
царя хазар. 25 жен хазарского хакана были дочерьми соседних
царей, т.е. данников хазарского властителя. По «Повести вре-
менных лет», поляне, северяне и вятичи откупались мехами; ар-
68
хеологические исследования подтверждают нахождение под
властью хазар этих племен и славян лесостепного Среднего По-
донья (Винников, Синюк 2003. С. 186-193; Петрухин, 2005).
Письмо царя Иосифа говорит о дани с «многочисленных наро-
дов». Есть предположение, что под властью хазар было 28 и да-
же 40 племен (Dunlop 1954. Р. 141; Noonan 2007. Р. 208), хотя
цифры, кажется, преувеличены. Печенеги были кочевниками,
буртасы и булгары - оседлыми земледельцами и скотоводами,
славяне - народом земледельческим; верхушка же хазар собира-
ла дань с оседлого и кочевого населения.
Хазария была обширным государством с разным климатом и
качеством земель. Существовали сады, виноградники и пашни, а
также многочисленные стада, рогатый скот; в Итиле выпекался
хороший хлеб. Арабские авторы по отношению к занятиям на-
селения Хазарии применяли обычную аграрную терминологию:
«поля», «урожай», «пахать» (Заходер 1962. С. 140).
В Итиле население обитало в каркасных палатках из дерева и
войлока, часть жилищ была сделана из глины; в Самандаре - в
каркасных палатках и домах из плетеных веток или камыша.
Такие жилища свидетельствуют о сохранении бытовых кочевых
традиций населения. Возможно, это были юртообразные жили-
ща, существование которых показывало приспособление кочев-
ников к оседлому быту (Флёров 1996. С. 3-7, 60).
Отношения скотоводческого и земледельческого населения
на протяжении существования Хазарии были неоднородны. В
процессе завоевания хазарами степей Восточной Европы жив-
шие там кочевники («праболгары») лишались скота и пастбищ и
переходили к оседлому или полуоседлому образу жизни, по
предположению ряда историков (Науменко 2004. С. 64-70; Тор-
тика 2006. С. 35-36, 83-101). Такое положение дел рассматрива-
лось как закономерное поступательное движение от таборного
кочевания к полуоседлости, а затем и полной оседлости населе-
ния (Плетнёва 1982. С. 13 и др.). Однако «примеры из византий-
ских и “переднеазиатских” источников V-VII вв. о гуннах, пе-
ченегах и хазарах не соответствуют археологическим изыскани-
ям: здесь (в восточноевропейских степях. - Т.К.) не известно ни
одного более или менее выразительного (стационарного) памят-
69
ника, который можно было бы связать с одним из перечислен-
ных народов» (Плетнёва 1982. С. 27).
Само хозяйство кочевников включало в себя и земледельче-
ские, и ремесленные, и торговые элементы; на разных стадиях
мог превалировать тот или иной тип хозяйства (Марков 2010.
С. 9-10). По данным Ибн Русте, Гардизи, ал-Истахри и Ибн
Хаукала, ал-Мас‘уди, Ибн Фадлана, с весны по осень жители
городов Сар‘шин, Х.н.б.л‘, Итил (не касаемся здесь вопроса об
идентификации этих «городов») жили в степи; население уха-
живало за посевами, к зиме с урожаем возвращалось обратно.
Эти данные интерпретировались как кочевой скотоводческий
тип хозяйства (Артамонов 2001. С. 539; Плетнёва 2002. С. 117).
Однако источники не упоминают о выводе в степь скота. Воз-
можно, арабо-персидские авторы имели в виду традиционный
быт кочевников, в то время как в хозяйстве наблюдалось преоб-
ладание земледельчества. Несмотря на обилие археологических
работ, не ясно, было ли кочевое скотоводство основой экономи-
ки Хазарии, не наблюдался ли скорее обратный процесс: бы-
строе вхождение пришлых немногочисленных хазар в общества
оседлых земледельцев (Флёров 2011. С. 212-217). Три стадии
развития и упадок государства, основанного кочевниками, до
некоторой степени ложится в схему О. Лэттимора (Калинина
2010). Однако, несмотря на наличие номадных традиций, Хаза-
рию нельзя назвать полностью кочевническим объединением -
прежде всего потому, что большее значение здесь, по-видимому,
все же имело земледелие.
Неизвестность определяющей формы хозяйства, существова-
ние на равных правах оседлости и кочевнических традиций,
двойственность царской власти, неясность в отношении степени
зависимости подчиненных территорий мешают определить Хаза-
рию как типичную кочевническую империю. Скорее, это образо-
вание можно назвать (по Н.Н. Крадину) квазиимперской государ-
ственноподобной структурой, поскольку наличествуют более или
менее определенно шесть ее признаков (X. Классен, П. Скальник,
цит. по: Крадин 2007. С. 81): 1) доминирование клановых связей
(в нашем случае - верхушка общества, в которой только один род
мог быть царствующим); 2) наличие должностных лиц, сущест-
70
вовавших за счет доли собираемой ими редистрибуции (сведения
о собирании дани, следовательно, наличие каких-то чиновников);
3) отсутствие узаконенной правовой кодификации (известие о
праве царя, а не закона, судить, и трех системах права: «закон»
Торы, Евангелия и «право разума» в Итиле); 4) неразвитость спе-
циальных судебных органов (см. пункт 3); 5) неопределенность
редистрибуции, дани и поборов (о режиме взимания таковых све-
дений недостаточно); 6) слабое развитие аппарата управления
(есть только указания на роль хакана и шада (бека) и титулы чи-
новников или подчиненных лиц).
Предложенное направление исследования типа государства
является лишь одним из возможных для изучения статуса Ха-
зарского каганата.
Примечание
* Работа выполнена в рамках программы Президиума РАН «Нации и
государства в мировой истории», проект «Хазарский каганат: взаи-
модействие с Византией, Востоком и Русью по археологическим и
письменным источникам».
Источники и литература
Артамонов М.И. История хазар. 2-е изд. СПб., 2001.
Асадов Ф.М. Арабские источники о тюрках в раннее средневековье.
Баку, 1993.
Винников А.З., Синюк А.Т. Дорогами тысячелетий: Археологи о древ-
ней истории Воронежского края. Воронеж, 2003.
Гадло А.В. Этническая история Северного Кавказа. Л., 1979.
Голден П. Достижения и перспективы хазарских исследований И Хаза-
ры. Иерусалим; М., 2005. (Евреи и славяне; Т. 16).
Заходер Б.Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе. М., 1962.
Ч. 1.
Калинина Т.М. Знать хазар в арабо-персидской средневековой литера-
туре И Хазарский альманах. Киев; Харьков, 2005. Вып. 4.
Калинина Т.М. Три стадии существования и падение Хазарского кага-
ната И Хазары. Миф и История. Сб. ст. Иерусалим; М., 2010.
Кляшторный С.Г, Савинов ДГ Степные империи древней Евразии.
СПб., 2005.
Кобищанов Ю.М. Полюдье: явление отечественной и всемирной исто-
рии цивилизаций. М., 1995.
КрадинН.Н. Кочевники Евразии. Алмпы, 2007.
71
Марков ГЕ. Кочевники Азии: структура хозяйства и общественной
организации. 2-е изд., испр. М., 2010.
Науменко В.Е. К вопросу об образовании Хазарского каганата // Ха-
зарский альманах. Харьков, 2004. Т.2.
Новосельцев А.П. Хазарское государство и его роль в истории Восточ-
ной Европы и Кавказа. М., 1990.
Петрухин В.Я. Хазарская дань и славяне: к истории тюрко-славянских
отношений в Восточной Европе IX в. // Тюркологический сборник.
2003-2004: Тюркские народы в древности и средневековье. М.,
2005.
Плетнёва С.А. Кочевники средневековья: поиск исторических законо-
мерностей. М., 1982.
Плетнёва С.А. Города в Хазарском каганате (доклад к постановке про-
блемы) И Хазарский альманах. Харьков, 2002. Т. 1.
Сорочан С.Б. Византийский Херсонес. Очерки истории и культуры.
Харьков, 2005. Ч. 1.
Флёров В.С. Раннесредневековые юртообразные жилища Восточной
Европы. М., 1996.
Флёров В. С. «Города» и «замки» Хазарского каганата. Археологиче-
ская реальность. М.; Иерусалим, 2011.
Хазанов А.М. Кочевники и внешний мир. 4-е изд. СПб., 2008.
Dunlop D.M. The History of the Jewish Khazars. Prinston, 1954.
Golden P. Khazar Studies. An historic-philological inquiry into the origins
of the Khazars. Budapest, 1980. Vol. 1.
Minorsky V. Tamim ibn Bahr’s journey to the Uyghurs I I Bulletin of the School
of Oriental (and African) Studies. Cambridge, 1948. Vol. XII, pt. 2.
Noonan Th.S. Some Observations on the Economy of the Khazar Khaga-
nate 11 The World of the Khazars. Leiden; Boston, 2007.
Tatiana Kalinina (Moscow)
The Khazar Khaganate as a State Structure
The Khazar Khaganate was not the typical nomadic state. It differed in a
number of features: uncertainty of the predominant form of economy (set-
tled life and agriculture might have prevailed over nomadic economy),
equality of settled and nomadic traditions, duality of royal authority, uncer-
tainty as far as the extent of dependence of the subordinate territories is
concerned. This public formation was called by N.N. Kradin a quasi-
imperial state structure. The offered approach is one of many possibilities
for study the status of the Khazar Khaganate.
72
Martin Carver (York)
BURIAL MOUNDS AND STATE FORMATION:
DESCRIPTION OF A DIALOGUE
One hundred years ago, Hector Munro Chadwick published his
ideas on early narrative poetry (Chadwick 1912), proposing two ma-
jor ‘Heroic Ages’, one in Archaic Greece as revealed in Homer (re-
ferring to the period of the 8th-7th centuries BC), and the other in
Teutonic Europe (which he dated rather precisely to c. 370 to c. 572
AD). His reading of a Heroic Age was one in which a new political
class of demob-happy ex-mercenaries, released from the discipline of
empire, created large rapacious hosts of followers. What these lead-
ers “prized above all else was the ability to indulge their desires to
the full - in feasting and every form of enjoyment for themselves, in
unlimited generosity to their friends, in ferocious vindictiveness to-
wards their foes” (Ibid. P. 462). The Heroic poetry justified all ac-
tions, however atrocious, because it installed their subject in the
ranks of the immortals. In both cases he deduced that the context was
provided by the collapse of a powerful empire. He saw no evidence
for a mass movement, nor of a driving role for ethnicity or incipient
nationalism. The political circumstances, he believed, prompted the
principal actors to exchange family obligations for adventure: “The
force formerly exercised by the kindred is now large transferred to
the comitatus, a body of chosen adherents pledged to personal loy-
alty to their chief’ (Ibid. P. 443). Thus in the case of northern
Europe, allegiance was not given to Goths, Vandals or Serbs, but to
individual leaders, the most prominent of whom, Atilla, was neither a
German nor a Slav.
Form and Content. Although the specific connection with poetry
and graves has only rarely been made (Carver 2000), the parallel be-
tween immortalisation in verse and immortalisation in burial mounds
is implicit in a number of studies. Michael Miiller-Wille has consoli-
dated the view that large burial mounds were erected as memorials to
great leaders (1992). A hierarchy of relative size has been the main
criteria used to distinguish the great from the less great. There has
been more uncertainty about the meaning of the content. The tradi-
73
tional view that grave goods offered a sign of the wealth of the bur-
ied person was attacked by several historians, notably James Camp-
bell (1992), on the grounds that named figures in literature had infi-
nitely more wealth than seen in any burial mound. This could be an-
swered by the idea that mound funeral also constituted expenditure
of a different kind - the construction of the mound itself and the
slaughter of numerous animals, which might not be found in the
mound but in pits around - as in the case of the numerous horses bur-
ied beside Childeric (Muller-Wille 1996). Even so, the equation be-
tween burial mounds and ‘heroic’ leaders has not always been ac-
cepted. For example, the boat burials on Bornholm, placed squarely
within Chadwick’s Heroic Age, were seen as commemorating reli-
gious specialists (Crumlin-Pedersen 1991. P. 259). A similar idea
was developed for the Viking period by Neil Price, who saw certain
rich graves, for example that at Fyrkat 4, as those of female shamans,
rather than the partners of chiefs (2002. P. 266).
Context. Unlike the surviving examples of heroic poetry, there
are a great many burial mounds in Europe. Many of the largest are
5th-6,h century, which encourages the equation; and some of the larg-
est outside that period are Viking, which is arguably a heroic age of
its own. But all the same, the large ones are not built everywhere and
all the time during the six principal post-Roman centuries (4th to
10th). What makes people do it, why then and why there?, and how
does the context of construction connect with state formation?
In England, Chris Arnold made a direct connection, but in re-
verse: the large burial mound was simply the monumental apparatus
of a pagan state - a state that had already been formed (1988). He
supposed, reasonably enough, that the rise of the state (kingdoms in
this case) had its roots in economic competition much as Colin Ren-
frew had for pre-Mycenean Greece (1972). Success in wealth crea-
tion allowed one kingdom to gobble up another and the triumphant
result was England. This Thatcherite view of healthy competition
was glossed in the collection edited by Steve Bassett (1989) in which
the editor at least saw the formation of the English kingdom as the
result of an island football competition where smaller teams were
eliminated in favor of larger until the last seven in the league (the
heptarchy) slugged it out until Wessex emerged as the winner, a
74
winner that went on under Alfred to expel the Danes and create Eng-
land (but not Britain).
Fig 1. Sutton Hoo mounds, East Anglia, England
The Sutton Hoo project (1983-2005) challenged this view, or
more specifically the role of the burial mound within it (Fig. 1). Bas-
set’s football match was played out during the conversion to Christi-
anity, whereby the role of the burial mound as significant memorial
was replaced by the church and the carved stone stele. Thus the bur-
ial mound was a possible, but not a necessary, signal of state forma-
tion. When large mound burials appeared, as they did in England in
the later 6th century, they must have had another context. Two ideas
have been advanced which have had some currency. The first is that
the mound is a land-claiming symbol, making reference to the prin-
cipal prehistoric monuments, round barrows mainly of the Bronze
Age, which Anglo-Saxons could see dotted over the countryside. At
the completely excavated cemetery of Wasperton in Warwickshire it
was noticed the burial mound was a late introduction. The burial
75
ground began in the late Roman period (3Ih-4,h centuries) with typi-
cal Roman burials, graves began to look British and Christian in the
5tn century, then cremations and inhumations of Anglian type arrived
in the late 5th - the early 6th century. Only in the mid to late 6lh cen-
tury did the people of Wasperton start building burial mounds, and
also re-using burial mounds of the Bronze Age, which survived adja-
cent to their site (Carver et al. 2009).
The interpretation at Sutton Hoo promoted the idea that burial
mounds were used consciously and deliberately (with ‘agency’), and
were therefore a sign of the thinking of the day, not of ethnicity or
identity-seeking. The Sutton Hoo mounds were 7th century, so if the
East Angles had been immigrant on any scale, that had happened 250
years (perhaps 10 generations) earlier. Moreover, the analysis of
grave goods at Sutton Hoo had resulted in a strong case for their
commemorating members of leadership class, if not actual named
kings (Bruce-Mitford 1975; Carver 1998). Thus the outbreak of large
mound-building in a cluster should have been prompted by some-
thing else. The development of Sutton Hoo coincided with the arrival
of the Christian mission at Canterbury further south, and the proposal
was advanced that the Sutton Hoo mounds were a response to the
threat of Christianity, bigging up pagan independence and Scandina-
vian loyalties in order to resist being absorbed into the new Christian
empire led by the French (refs in Carver 2002. P. 140).
This notion has had some success - in fact rather too much. Rob-
ert van de Noort (1993) attempted to apply the principle to explain
all the burial mounds of northern Europe. He was swiftly corrected
by Lutovsky (1996) who pointed out that all the Slav monuments
were missing from his map (Fig. 2). A more serious objection could
be provided by mound 2 at Hogom in Medelpad, dug in the 1950s
but published by Per Ramqvist in 1992. This beautifully excavated
and very rich mound burial dated to the 5,h century, a time not noted
for the activities of belligerent Christian missionaries in the northern
Baltic.
The argument thus depends on context. Another example of a
place where the ‘defiance’ theory might work was provided by
Bohme’s work in the Rhineland (1993). Here burial mounds ap-
peared to sprout successively as you move further up river. No im-
76
75
Fig 2. Distribution map of burial mounds
(according to Lutovsky 1996. P. 673).
migration could account for this. If burial mounds are signals of in-
cipient states, then the states are forming first at the Rhine mouth and
latterly in Switzerland, not impossible, but perhaps rather too simple.
Another clue comes from more of Bohme’s work, this time on burial
in churches, which he shows to have followed much the same trajec-
tory, but a few decades later. In this case there is no reason to sup-
pose any great change in social organisation or governance: the poli-
77
ties are already in existence. They build mounds in advance of Chris-
tian aggression, and the mounds are replaced by churches as their
allegiance changes. In this benign view of Chadwick’s world, heroic
poetry is just the religious text that goes with paganism.
Peer-polity Interaction. However, it would not do to suppose
that the burial mound is only a symbol of belief and can be detached
from state formation altogether. Chadwick described European 5th-
6th century kingship as ‘irresponsible’ and their poetry as arising
“from the extraordinary freedom from restraint enjoyed by the char-
acters in the gratification of their feelings and desires and from the
tremendous and sudden vicissitudes of fortune to which they are ex-
posed”. However, even the literature acknowledges the success of
leaders in protecting their people and increasing their wealth, matters
not so distant from the agenda of modern states. There is a case for
refashioning the concept of a state from its old evolutionary model
(band, tribe, chiefdom, state) and proposing that the kingdom, as
emergent in post-Roman Europe, is our real target. It clearly has el-
ements of the state, chiefdoms, tribalism and the band all bound up in
it, so we might be better to study it in its own terms and in its own
historical context. After all, many countries still had kings in the 19th
century acting no less recklessly than their early medieval equivalent.
If the origin of European kingship is our field of study, we need to
dig deep into the 7th, 6th and 5“ century; here the burial mound is cer-
tainly relevant.
It will not be easy to integrate burial practice with social organisa-
tion, wealth and the forces of religion, particularly institutional relig-
ions like Christianity and Islam. However there are two lines of in-
quiry that may be helpful, and will be addressed in the last part of my
talk. First we can see the role of the burial mound more clearly by
comparing it with other monuments which do the same job but signal
a different ideological allegiance, such as churches, monasteries and
carved standing stones. The monumental map of Europe is patchy at
present, but already begins to show how different areas embraced
different monumental statements, and when they did. The explana-
tory theory to be applied here is not Core and Peripheiy because this
a period in which no-one was on the periphery. For this reason Peer
Polity Interaction is a more helpful axiom: this is a Europe of polities
78
which debate their future using emulation and aggression. Although
some groups have major ambitions for overall territorial control, they
have not been achieved, and will not be. This is what makes it differ-
ent from the Roman period.
I finish with one last example of an exotic character - the circum-
stance of the building of the great kofungen, groups of colossal
mounds in Japan (Fig. 3). This has several interesting lessons for us,
not least some intimations about how the burial mound, ostensibly
for the celebration of the dead, was also the principle instrument for
mobilising the living.
Fig 3. Ikimei Kofun on Kyushu
References
Arnold C. An archaeology of the early Anglo-Saxon Kingdoms. L., 1988.
The Origins of Anglo-Saxon Kingdoms I Ed. S. Bassett. Leicester, 1989.
Bohme H. W. Adelsgraber im Frankenreich. Archaologsche Zeugnisse zur
Herausbildung einer Herrenschict unter dem merowingischen Konigen 11
Jahrbuch des Romisch-Germansischen Zentralmuseums. Mainz, 1993.
Bd. 40. P. 397-534.
Bruce-MitfordR.L.S. The Sutton Hoo Ship Burial. L., 1975.
Campbell J. The impact of the Sutton Hoo discovery on the study of Anglo-
Saxon history 11 Voyage to the Other World. The legacy of Sutton Hoo.
Minneapolis, 1992. P. 79-102.
79
Carver M. Why that, why there, why then? The politics of early medieval mon-
umentality 11 Image and Power in early medieval British archaeology Essays
in honour of Rosemary Cramp. Oxford, 2001. P. 1-22.
Carver M. Sutton Hoo. Burial Ground of Kings? L., 1998.
Carver M. Burial as Poetry: the context of treasure in Anglo-Saxon Graves
// Treasure in the Medieval West. York, 2000. P. 25-48.
Carver M. Reflections on the meanings of monumental barrows in Anglo-
Saxon England // Burial in Early Medieval England and Wales. L.,
2002. P.132-143.
Carver M. Sutton Hoo. A seventh century princely burial ground and its
context. L., 2005.
Carver M., Hills C, Scheschkewitz J. Wasperton: A Roman, British and
Anglo-Saxon Community in Central England. Woodbridge, 2009.
Chadwick HM, The Heroic Age. Cambridge, 1912.
Crumlin-Pedersen O. Gravformer og Gravskikke BSdgravene. Arhus, 1991.
(SlusegSrdgravpladsen; 3).
LutovskyM. Between Sutton Hoo and Chernaya Migila: barrows in eastern and
western early medieval Europe И Antiquity. 1996. Vol. 70. P. 671-676.
Muller-Wille M. Monumentale Grabhtigel der Volkerwanderszeit in Mittel-
und Nordeuropa: Bestand und Deutung H Mare Balticum: Beitrage zur
Geschichte des Ostseeraums in Mittelalter und Nuezeit: Festschrift zum
65. Geburtstag von Erich Hoffmann. Kiel, 1992. P. 1-20.
Muller- Wille M. Konigtum und Adel im Spiegel der Grabfunde H Die Fran-
ken: Wegbereiter Europas. Mainz, 1996. P. 206-221.
Price N. The Viking Way. Religion and war in Late Iron Age Scandinavia.
Uppsala, 2002.
RamqvistP.H Hogom. The excavations, 1949-1984. Stockholm, 1992.
Renfrew C. Before Civilisation. L., 1972.
Van de Noort R. The context of early medieval barrows in western Europe
// Antiquity. 1993. Vol. 67. P. 66-73.
Мартин Карвер (Йорк)
Курганы и образование государства:
Описание диалога
В работе исследуется роль крупных могильных курганов в пост-
римской Европе и возможность их использования для уяснения того,
как формировалось государство. Автор доказывает, что курганы отра-
жают успех воюющих в создании уз верности вне семьи и народа. В
этом смысле образование групп, форм правления и, в конечном счете,
королевств отражается в конструкции кургана, подобно тому как эти
80
группы, формы правления и королевства воспеваются в героическом
эпосе. Однако курганы (а, возможно, и эпос) также использовались в от-
вет на распространение христианства с его более имперской повесткой
дня. Предлагается модель, в которой разные виды памятников, в том
числе и курганы, церкви и скульптура, отражают переговоры перед
обращением в христианство между равными формами правления, ко-
торые реализовались в королевствах - разновидности государства в древ-
ней Европе. Наконец выдвигается гипотеза, объясняющая возможность
функционирования курганов как инструментов сплоченности общест-
ва, способствуя созданию королевств, а также их прославлению.
АЛ. Каретников (Ростов Великий)
ВКЛЮЧЕНИЕ ПЛЕМЕННОЙ ТЕРРИТОРИИ МЕРИ
В СОСТАВ ДРЕВНЕРУССКОГО ГОСУДАРСТВА
История мери в IX-XI вв. была тесно связана с историей
формирования и развития Древнерусского государства. Про-
блема утраты этим племенем независимости является одной из
слабо разработанных в историографии. Впервые к ней обратил-
ся А.Е. Леонтьев в кандидатской диссертации «Сарское горо-
дище в истории Ростовской земли (VIII-XI вв.)» (М., 1975). Ос-
новываясь на анализе материалов раскопок Сарского городища
(1854, 1903, 1924-1930 гг.) и открытой им неукрепленной части
этого памятника (1972, 1973 гг.), Леонтьев пришел к важному
выводу о том, что Сарское городище на протяжении всей своей
истории было племенным центром мери. Запустение городища в
начале XI в. Леонтьев связал с деятельностью Ярослава Мудро-
го, который после подавления восстания 1024 г. «устави ту зем-
лю». Ростов же, по мнению исследователя, появился в земле ме-
ри как опорный пункт княжеской власти.
Впоследствии эти идеи были развиты им в докторской дис-
сертации и изданной на ее основе монографии «Археология ме-
ри (К предыстории Северо-Восточной Руси)» (М., 1991; 1996).
За 15 лет, прошедших со времен написания кандидатской дис-
сертации, А.Е. Леонтьевым были сделаны важные археологиче-
ские открытия: обследованы обширные пространства Верхнего
Поволжья, Заволжья и Волго-Окского междуречья, выявлены
81
ранее неизвестные селища мери и славян, продолжены раскопки
неукрепленной части Сарского городища, открыт и полностью
исследован уникальный памятник Сарское 2 («Лагерь гостей»),
начаты исследования в г. Ростове. Новые археологические дан-
ные позволили Леонтьеву сделать ряд выводов: они подтвержда-
ют сведения «Повести временных лет» (ПВЛ) о расселении мери
на берегах озер Неро и Плещеево и о мерянском поселении на
месте Ростова; несмотря на зависимость от Древнерусского госу-
дарства, меря в IX - первой половине X в. сохраняла этносоциаль-
ную структуру; заселение территории мери славянами во второй
половине X в. привело к аккультурации мери, разрушению ее пле-
менной структуры и запустению в начале XI в. Сарского городи-
ща и мерянских селищ; юридическое оформление сложившейся
ситуации произошло в 1024 г. по «уставу» Ярослава Мудрого.
В целом концепция исследователя представляется верной, но
некоторые ее положения нуждаются в корректировке. Кроме
того, остаются неясными причины возникновения Ростова и не-
соответствия летописной и археологической даты.
В начале XXI в. вышли в свет новые работы, имеющие кос-
венное отношение к истории мери. В ходе раскопок в Угличе
С.В. Томсинский выявил культурный слой середины X в. и ос-
татки разрушенного могильника (в том числе три скандинав-
ских наконечника ножен мечей). По мнению Томсинского, его
исследования подтвердили сведения Угличских летописцев об
основании города Углича в 930-е годы «сродственником» кня-
гини Ольги Яном Плесковитичем. В.Н. Седых пришел к выводу
о том, что Тимерёво «являлось ключевым торгово-ремесленным
и военно-административным пунктом на Балтийско-Волжском
пути» и «могло играть роль опорного пункта княжеской власти
на местах - погоста и одновременно опорного пункта для даль-
нейшего освоения финно-угорских земель».
Выявление новых фактов, а также наличие дискуссионных
вопросов позволяют вновь обратиться к проблеме утраты мерей
своей независимости.
Письменные данные о мере и городах, появившихся впослед-
ствии на ее территории, крайне скудны и ограничиваются извес-
тиями ПВЛ и Новгородской I летописи. Обращение исследова-
82
телей к другим данным (Угличские летописцы, Сказание о по-
строении града Ярославля, Ростовский летописец, Джавгар Та-
рихы) некорректно в силу их позднего происхождения (не ранее
XVIII в.) либо фальсифицированности.
Упоминания о мере и о Ростове попали в летопись спустя 200
(и более) лет после описываемых событий. Поэтому они не мо-
гут быть надежным источником информации, и относиться к
ним нужно очень осторожно. Настораживает то, что ни меря, ни
Ростов никогда не упоминаются отдельно, а лишь наряду с дру-
гими племенами и городами. В сообщениях о Ростове есть про-
тиворечие: в статье под 862 г. говорится о том, что Рюрик по-
слал в Ростов своего «мужа», а в статье под 907 г. указано, что в
Ростове сидит великий князь, подвластный Олегу. Следователь-
но, летописец едва ли располагал точными сведениями.
Казалось бы, два сообщения ПВЛ о мере подтвердились дан-
ными археологии.
«...на Ростовьскомъ озер! меря, а на Клещин! озер! м!ря
же». Действительно, на берегах озер Неро и Плещееве А.Е. Ле-
онтьевым выявлена концентрация памятников мери. Однако
этот факт не может быть доказательством хорошей осведомлен-
ности автора ПВЛ об истории мери. По данным Н.Г. Самойло-
вич, мерянский поселок на территории г. Ростова на протяжении
всего XI в. частично сохранял этническую специфику. Во вре-
мена составления ПВЛ мерянское прошлое Ростовской земли
могло довольно четко проявляться в антропологическом облике
и говоре ростовцев.
«...первьвии насельници... в Ростов! меря». Следы первона-
чального мерянского поселения на территории г. Ростова обна-
ружил еще Н.Н. Воронин в 1955 г., а позднее, в 1983, 1985 и
1995, 1996 гг., А.Е. Леонтьев. Но под 862 г. Ростов упоминается
как уже существующий город, в который Рюрик отправил сво-
его представителя. Летописец, вероятно, считал, что Ростов в
IX-X вв. был столичным городом мери. Это ошибка: племенной
центр мери не мог называться славянским именем «Ростов».
При этом в летописи нет информации о действительном центре
мери - Сарском городище. Летописец о нем не знал, он просто
спроецировал современное ему название города на эпоху IX -
83
начала X в. Таким образом, заключение В.А. Кучкина, о том,
что упоминания о Ростове под 862 и 907 гг. недостоверны, оста-
ется неоспоримым.
Фраза об уставе, данном Ярославом Мудрым Ростовской
земле («и оустави ту землю») в статье под 1024 годом появляет-
ся в летописях только в XV в. (Новгородско-Софийский свод).
Даже если она действительно заимствована из Новгородского
свода XI в. (как считал А.А. Шахматов), к политической исто-
рии мери она не имеет отношения. Ликвидация остатков незави-
симости должна была произойти в конце X в., когда в 988 г.
Владимир Святославич посадил в Ростове своего сына Яросла-
ва. Последнее свидетельство летописи (при возможной неточно-
сти в датировке) хорошо согласуется с археологическими дан-
ными. В конце X - начале XI в. произошла смена центров: ме-
рянское Сарское городище уступило место древнерусскому Рос-
тову. Данный факт отлично вписывается в концепцию А.А. Гор-
ского: «правилом было создание при переходе территории под
непосредственную власть киевских князей нового центра».
Археологические источники являются основными для изуче-
ния истории мери. Однако извлечь историческую информацию
из них сложно.
Первое иноэтничное поселение на племенной территории
мери - Тимерёво (58 км от Сарского городища) часто рассмат-
ривается как древнерусский погост (В.Я. Петрухин, В.Н. Се-
дых). Мы не можем разделить эту точку зрения. Тимерёво, Ми-
хайловское и Петровское - это единичные поселения, возник-
шие на незаселенной (или слабозаселенной) территории. Не-
смотря на многолетние исследования, до сих пор не выявлены
селища, которые могли входить в их округу. Присутствие на них
вооруженных скандинавов еще не означает, что эти скандинавы
были представителями княжеской власти. Характерно то, что
эти поселения прекратили свое существование в начале XI в.
Это можно связать с основанием Ярославля в устье р. Которос-
ли. Расцвет Тимерёва, Михайловского и Петровского поселений
связан с ослабленим власти мери и отсутствием контроля со сто-
роны киевского князя. Не исключено, что представители мерян-
ской элиты были заинтересованы в торговле с новым населением.
84
Схожую социально-экономическую природу мог иметь Уг-
лич в середине X в. Однако, в отличие от Тимерёва, Михайлов-
ского и Петровского, он не только продолжил существование,
но и стал городом. Сопоставление археологических данных со
сведениями Угличских летописцев некорректно. История об ос-
новании города в 930-е годы Яном Плесковитичем возникла в
XVIII в. в результате попытки привлечь летописные данные к
выяснению этимологии топонимов «Углич» и «Яново поле».
Около середины X в. началось заселение племенной террито-
рии мери славянами. В археологическом материале ярко выра-
жен торгово-промысловый характер первых славянских поселе-
ний, что отличает их от мерянских. Одним из первых славян-
ских поселений был Ростов. Данные об основании города кня-
зем отсутствуют. Топографическое положение города и его на-
звание, произошедшее от несохранившегося географического
термина, свидетельствуют о том, что первоначально Ростов был
обычным сельским поселением. Его выделение из ряда других и
быстрое развитие связано, скорее всего, с удобным для торговли
расположением на западном берегу озера. Именно оно в IX-
X вв. было наиболее заселенным и освоенным. Иными словами,
Ростов сначала сложился как экономический центр новой струк-
туры расселения, а уже потом был выбран Владимиром Свято-
славичем в качестве центра государственной власти на отдален-
ной северо-восточной окраине Киевского государства.
Характер взаимоотношений Древнерусского государства с
мерей отражает уровень его развития. Если в период с 862 по
988 г. древнерусских князей устраивало получение дани с зе-
мель мери, то к 988 г. они оказались способны включить эти
земли в состав государства, создав там новую систему управле-
ния и устранив старую.
AlekseyKaretnikov (Rostov the Great)
The Incorporation of the Meryan Tribal Territory
into the Old Russian State
History of Merya in the 9,h-10th centuries was closely linked with the
history of formation and development of the Old Russian state. The issue of
loss of independence by this tribe is one of the poorly elaborated problems
85
in historiography. А.Е. Leont’ev was the first who began to study it, in his
PhD thesis “Fortified Site at Sara in the History of the Land of Rostov (the
8th-llth centuries)” (Moscow, 1975). He analyzed the artefacts of excava-
tions of this settlement in 1854, 1903, 1924-1930. Besides that, he discov-
ered and excavated the unfortified part of it. Leont’ev arrived at the impor-
tant conclusion: the fortified site at Sara (Sarskoye gorodische) throughout
its history has been the tribal centre of Merya. Desolation of the settlement
at the beginning of the 9th century (after the suppression of the uprising in
1024) he linked to the activities of Yaroslav the Wise. The researcher ar-
gues that Rostov arose in the Meryan land as the strong point of the prince’s
power.
Subsequently, these ideas were developed by A.E. Leont'ev in his doc-
toral dissertation “The Archaeology of Merya (The Early History of North-
Eastern Russia)” published in 1991. Since then the author has made many
archaeological discoveries: he explored the vast areas of the Upper Volga
basin, made known several settlements of Meryas and Slavs, continued ex-
cavation of the unfortified part of Sarskoye gorodische, opened and fully
explored the unique monument Sarskoye 2 (“Camp of guests”), launched
the investigations in Rostov. New archaeological data allowed him to draw
a number of conclusions: they confirm the information of the Russian Pri-
mary Chronicle about Merya settlers on the shores of the Lakes Nero and
Plescheevo and about the settlement of this tribe on the site of Rostov; in
the 9th - the first half of the 10th centuries Merya being dependent on the
Russian State, maintained its ethnic and social structure; in the second half
of the 10th century Merya was under the influence of Slavs settled on this
territory; in the beginning of the 11th century the Meryan tribal structure was
destructed and Sarskoye gorodische and unfortified settlements were deso-
lated; the situation was legitimated in 1024 by the “regulations” of Yaroslav
the Wise.
In general, the concept of the researcher is correct, but some points need
to be adjusted. Besides that, the causes of the arise of Rostov and discrep-
ancy between the chronicle and archaeological data of this event are still
unclear.
In the beginning of the 21st century new research papers have been pub-
lished, which are indirectly related to the history of Merya. During the ex-
cavations in Uglich S.V. Tomsinsky identified the cultural stratum of the
mid-10th century and the remains of the destroyed burial ground (where
three Scandinavian sheath-chapes of swords were discovered). In the opin-
ion of Tomsinsky, his research confirmed the information of Uglich chroni-
cles about the foundation of the town in 930s by Jan Pleskovitich, who was
a relative of Princess Olga. V.N. Sedykh arrived at the conclusion that
86
Timerevo “was a key trade-craft, military and administrative point on the
Volga-Baltic Way” and “could serve a strong point of princely authority in
the local regions - it was a pogost - and at the same time for further devel-
opment of Finno-Ugrian lands”.
Both new facts and vexed questions permit to return to the matter of loss
of independence by Merya.
Written information about Merya and the towns which arose on its terri-
tory later, are scarce and limited by the accounts of Russian Chronicles. The
use by researchers of other evidence (accounts of Uglich chronicles, the
Legend about the Foundation of Yaroslavl, Rostov chronicle, Dzhavgar
Tarihy) is incorrect, because all these sources were written later and some
of them are falsified.
References to Merya and Rostov got into the Chronicle two hundred (or
more) years later than the events had occurred. That’s why they cannot be a
reliable source for the information and must be treated with caution. It is
noteworthy, that neither Merya nor Rostov has ever been mentioned sepa-
rately. In addition, the accounts of Rostov are discrepant: the account under
862 says that Rurik sent to Rostov his representative, but that under 907
argues that the Grand Duke, which was dependent on Oleg, ruled in Rostov.
Consequently, it is doubtful that the chronicler’s information is correct.
It would seem that the two accounts of Russian Chronicle about Merya
were confirmed by archaeologists.
«Merya lived around the Lakes Rostov and Kleshchino». Indeed, on the
shores of Lakes Nero and Pleshcheevo A.E. Leont’ev found the concentration of
Meryan artefacts. However, this fact cannot be the proof of the chronicler’s
good knowledge of the history of Merya. According to N.G. Samoilovich, the
Meryan settlement on the territory of Rostov throughout the 11th century par-
tially preserved ethnic specificity. At the time of composition of Russian
Chronicle Meryan past of Rostov land could quite clearly be seen in the appear-
ance and accent of Rostov residents.
“Meryas were the first inhabitants of Rostov»”, the Chronicle says.
Traces of the original Meryan settlements on the territory of Rostov were
discovered by N.N. Voronin as far back as 1955, recently by A.E. Leont’ev
in 1983, 1985 and 1995, 1996. But under 862 Rostov is referred to as an
existing town where Rurik had sent his representative. The chronicler might
have thought that Rostov was the capital of Merya. This is wrong: the tribal
centre of Merya could not have the Slavic place-name “Rostov”. At the
same time in the annals there is no information about the real Meryan cen-
tre, which was Sarskoye gorodische. The chronicler was ignorant about it,
he just projected the contemporary place-name to the period of the 9th - the
87
early 10th centuries. Thus, V.A. Kuchkin is right having drawn the conclu-
sion, that the references to Rostov under 862 and 907 are unreliable.
The reference to the regulations, which Yaroslav the Wise gave to
Rostov land (“i oustavi tu zemlu”) in the account under 1024, appears in
chronicles only in the 15th century (Novgorodian-Sophian group of Chroni-
cles). Even if it is really taken from the Novgorod Code of the 11th century
(so A.A. Shakhmatov), it has nothing to do with the political history of
Merya. The elimination of the remains of its independence took place in the
later 10th century, when Vladimir Svyatoslavich sent his son Yaroslav to
Rostov in 988. The latter evidence of the chronicle (with possible errors in
chronology) is in accordance with archaeological data. In the later 10th - the
early 11th centuries a new centre appeared: Sarskoye gorodische of Merya
gave way to Russian Rostov. This fact fits well in the conception of A.A.
Gorsky: “usually, when a territory went over to the direct authority of the
Kievan princes there was created a new centre”.
Archaeological sources are basic to study history of Merya. However, it
is not easy to extract historical information from them.
The first settlement of strangers on the tribal Meryan territory - Timer-
evo - is often regarded as a Russian pogost (V.Ya. Petruhin, V.N. Sedykh).
We cannot share this opinion. Timerevo, Mikhailovskoye, Petrovskoye
were isolated settlements, arisen in the unpopulated (or sparsely populated)
territory. Despite decades of research, settlements, which could be included
in their periphery, has not been identified yet. The presence of armed Scan-
dinavians in these centres does not mean that the Scandinavians were the
representatives of princely authority. It is significant, that all these settle-
ments ceased to exist by the beginning of the 11th century. This can be ex-
plained with the foundation of Yaroslavl in the mouth of the Kotorosl river.
The heyday of Timerevo, Mikhailovskoye and Petrovskoye was due to the
weakening of the Meryan power and the lack of control of the Kievan
prince. It is possible that representatives of the Meryan nobility were inter-
ested in trading with the new population.
In the mid-10th century Uglich could have similar socio-economic char-
acter. But, unlike Timerevo, Mikhailovskoye and Petrovskoye, it not only
existed, but became a town. The comparison of archaeological data with the
evidence of Uglich chronicles is incorrect. The story about the foundation of
the town in the 930s by Jan Pleskovitich appeared in the 18th century as a
result of attempts to use the information of the chronicle to clarify the ety-
mology of such place-names as “Uglich” and “Yanovo pole”.
First Slavic settlers appeared on the Meryan tribal territory around the
mid-10th century. Commercial character of the first Slavic settlements is
pronounced in the archaeological finds, which distinguish them from Mer-
88
yan settlements. Rostov was one of the first Slavic settlements. There is no
information on the foundation of the town by the prince. Topographical
location of the town and its name, which came from the geographical (lost)
term, shows that originally Rostov was an ordinary rural settlement. Its
separation of a number of others, and its rapid development is due, most
likely, to its location on the western shore of the lake, convenient for trade.
This shore in the 9th-10th centuries was most populated and developed. In
other words, at first Rostov came into being as an economic centre of a new
structure of the settling, and only later it was chosen by Vladimir Svya-
toslavich as a centre of state power in the remote north-eastern districts of
the Kievan state.
The type of relations of the Russian state with Merya showed the level
of its development. In 862-988 Russian princes were satisfied with the levy
of tribute on Merya, but by 988 these lands had been incorporated into then-
state, and the princes established there a new system of control, having
abandoned the old one.
C.M. Каштанов (Москва)
ОБ ОТНОШЕНИЯХ СОБСТВЕННОСТИ В МОМЕНТ
ПЕРЕХОДА ОТ ПЛЕМЕННОГО СТРОЯ К ГОСУДАРСТВУ
(ВОПРОСЫ ТЕОРИИ)
1. Изучая литературу по теории собственности и размышляя
на эту тему, я еще в 1970 г. пришел к выводу, что из трех форм
присвоения, которыми являются собственность, владение и
пользование, наиболее трудно определима специфика понятия
«собственность» в узком смысле слова.
2. Я предложил тогда считать собственностью такую форму
присвоения, при которой функционирование объекта присвоения в
качестве потребительной стоимости не обусловлено приложением
к нему личного труда субъекта присвоения или присваиваемой им
другой потребительной стоимости (Каштанов 1970. С. 172; Собст-
венность 2001. С. 19). Следовательно, право собственности - это
право иметь что-либо, не вкладывая в объект присвоения ни дру-
гих потребительных стоимостей, ни собственного труда (Каштанов
1970. С. 174; Собственность 2001. С. 21). Такого рода собственника
Маркс называл номинальным собственником {Маркс К., Энгельс
89
Ф. Соч. Т. 25, ч. 2. С. 353). Номинальная собственность есть не
что иное, как власть над объектом собственности.
3. Владение - такая форма присвоения, при которой функ-
ционирование объекта присвоения в качестве потребительной
стоимости невозможно без приложения к нему личного труда
субъекта присвоения или присваиваемой им другой потреби-
тельной стоимости. Значит, право владения - это право иметь
что-либо, вкладывая в объект присвоения другие потребитель-
ные стоимости или собственный труд (Каштанов 1970. С. 172—
173; Собственность 2001. С. 19, 21). Так называемая «трудовая
собственность» является, как правило, разновидностью владе-
ния, а не собственностью в моем понимании.
4. Пользование - такая форма присвоения, при которой
функционирование объекта присвоения в качестве потребитель-
ной стоимости сводится к производственному или непроизвод-
ственному потреблению его субъектом присвоения. Право поль-
зования - право потреблять что-либо (Каштанов 1970. С. 173,
175; Собственность 2001. С. 19,21).
5. Выдвинутые мною определения собственности и владения
были поддержаны Л.Е. Куббелем (Куббель 1974. С. 258).
6. Собственность, владение и пользование могут вступать в
разнообразные отношения между собой. Номинальная собст-
венность, совмещенная с владением, дает реальную собствен-
ность. Но не всякий владелец может стать собственником. На-
пример, феодально-зависимый крестьянин, будучи владельцем
земли, не является ее собственником. Вместе с тем номинальная
собственность легко сочетается с пользованием. Однако номи-
нальный собственник не обязан пользоваться объектом своей
власти, он может его забросить, дать ему разрушаться или са-
мому его разрушить. Так, многие храмы, став номинальной соб-
ственностью советского государства, им либо уничтожались,
либо оставлялись в полнейшем небрежении и безнадежно вет-
шали и падали.
7. Согласно римскому праву, объекты присвоения бывают
трех видов: 1) instrumentum vocale (человек); 2) instrumentum
semi-vocale (животное); 3) instrumentum mutum (вещь). Номи-
нальная собственность предполагает власть над объектом любо-
го вида.
90
8. В советской политэкономии постулатом было отрицание
понятия «власть над вещью». Между тем власть над вещью, не
обязательно связанная с владением ею, входит в состав понятия
номинальной собственности.
9. Каждая из форм присвоения - собственность, владение,
пользование - может быть либо сосредоточена в руках одного
«хозяина», либо разделена между несколькими «хозяевами» или
институтами, между всеми членами общества.
10. Монопольная собственность семейной группы или отдель-
ного лица возникает постепенно. В условиях родового строя, даже
на стадии «военной демократии» или, как теперь стали говорить,
«вождества», она может касаться только предметов движимого
имущества, в том числе денег, оружия и рабов.
11. Глава рода или племенной вождь не имел монопольного
права собственности на землю. Земля племени принадлежала
всем его членам вместе взятым и никому в отдельности. Вождь
(военачальник) мог получать подарки от соплеменников - пре-
жде всего в виде военных трофеев, но, не будучи монопольным
собственником такой «вещи», как территория, занимаемая пле-
менем, он не мог установить налог в свою пользу, а без налога
нет и государства.
12. Номинальная собственность на территорию могла быть
установлена только насильственно, причем чужеродцем, ино-
земцем, не имевшим никаких родственных связей с покорив-
шимся ему племенным коллективом. Насильственное установ-
ление налога в пользу нездешнего, чужого вождя и принятие его
населением в качестве повелителя и судьи являлись той истори-
ческой закономерностью, которая прослеживается практически
во всех случаях образования ранних государств. До этого не бы-
ло «полюдья» как обязательной внутренней подати, а была лишь
«дань» - контрибуция в пользу иностранного государства.
Впрочем, термин «дань» сохранился в финансовом лексиконе
России вплоть до конца XVII в.
13. Создание государства являлось революционным скачком,
переходом общества в новое качество и новые условия жизни.
Этот скачок не мог произойти на почве одного лишь саморазви-
тия, эволюции племенных отношений. Если присмотреться к
истории различных стран древности и средневековья, то ока-
91
жется, что всюду началом государства было либо «завоевание»,
либо «призвание».
14. Уровень развития частной собственности на движимое
имущество не всегда был достаточен для перехода к государст-
ву. В VI в. дунайские славяне были внутренне не готовы к соз-
данию государства. Об этом свидетельствует, на мой взгляд,
неразвитость у них торговых отношений, отсутствие работор-
говли. Судя по рассказам византийских авторов VI в., дунайские
славяне еще не знали, что им делать с военнопленными. Они
либо принимали их в свой коллектив, либо отпускали на волю.
Напротив, в IX в. восточные славяне уже были втянуты в товар-
но-денежные отношения, в том числе (и, может быть, в первую
очередь) в работорговлю.
15. Торговля рабами весной-летом («путь из варяг в греки») и
сбор полюдья осенью-зимой - так описывает Константин Багря-
нородный годовой цикл занятий руководящих «русов» и славян в
середине X в. Характерно, что он приводит и «русские» (сканди-
навские), и славянские названия днепровских порогов, через кото-
рые продвигались вниз к морю владельцы товара - рабов.
16. Итак, для возникновения более или менее устойчивого го-
сударства на исходе «военной демократии» были необходимы, по
крайней мере, два условия: 1) развитие частной собственности на
движимость, включая сюда и «instrumentum vocale»; 2) желание
или необходимость подчиниться чужеродному вождю.
17. Главный признак и стержень государства - налоги, не-
возможные при родовом строе. Они - результат установления
номинальной собственности князя на недвижимость - террито-
рию страны.
Литература
Каштанов С.М. Феодальный иммунитет в свете марксистско-
ленинского учения о земельной ренте // Актуальные проблемы ис-
тории России эпохи феодализма: Сб. ст. М., 1970.
Куббель Л.Е. Сонгайская держава: Опыт исследования социально-
политического строя. М., 1974.
Собственность в России. Средневековье и раннее новое время. М., 2001.
92
Sergey Kashtanov (Moscow)
Property in the Moment of Transition from Tribal Order to State
(Theoretical Questions)
The paper deals with theoretical distinction between property, posses-
sion, and use. At the stage of tribal society and chiefdom, only movable
property (including slaves) was possible. Land belonged to the tribe as a
whole, and thus chief could not intoduce taxation. Land property could not
be established but violently, by someone from outside the tribe. Such sub-
mission to a foreign chief as to ruler and judge is a universal model of state
formation; military contribution is the first sort of taxation. The two neces-
sary conditions of state formation are: 1) the sufficient level of development
of movable property; 2) the necessity (or desire) to subordinate to a foreign
chief. These conditions make possible the establishment of the ruler’s prop-
erty of land, and the taxation - the main feature of the state.
И.В. Кондратьев (Чернигов)
ДРЕВНЕРУССКИЕ ГОРОДА-ЗАМКИ КАК ЦЕНТРЫ
ФОРМИРОВАНИЯ ВОЕННО-СЛУЖЕБНОГО СОСЛОВИЯ
ВЕЛИКОГО КНЯЖЕСТВА ЛИТОВСКОГО
С присоединением в середине XIV в. Киевской земли к Ве-
ликому княжеству Литовскому, государство создает новую со-
циальную опору - осаживая на землю военно-служебные эле-
менты. Центрами возникновения нового сословия, так называе-
мой служебной шляхты - боярства и земянства, в большинстве
своем становятся города-замки Киевской Руси.
Схожая ситуация наблюдается и в других странах средневе-
ковой Европы - например, в Польше, где околицы древних го-
родов-замков, известных с XI-XII вв., стали центрами организа-
ции мелкой служебной шляхты (Bogycki 1972. S. 225-226).
Аналогию находим и в истории Московского государства, где
основной формой служебного землевладения была вотчина, имев-
шая безусловный военно-служебный характер. Своего максималь-
ного развития вотчины достигли на территории некогда независи-
мых княжеств Московского государства - Владимиро-Московско-
го, Нижегородского, Ростовского, Суздальского, Тверского и более
93
мелких уделов (Шватченко 1990. С. 36). Очевидно, запоздалый
процесс централизации этих территорий позволил сохраниться
наиболее архаическим формам землевладения.
Система так называемых «украинных» замков, в большинст-
ве своем - бывших мелких княжих центров Киевской Руси, име-
ла огромное колонизационное значение. Эта система была соз-
дана на основе древнерусской системы обороны края. Состояла
она из трех линий оборонительных замков. Первая - северная,
проходила по Днепру и Припяти (Любеч, Мозырь, Овруч). Вто-
рая начиналась от верховьев рек Рось и Тетерев и шла вглубь
страны - Остер, Киев, Житомир; третья - южная, начиналась от
нижнего течения Днепра и через все верхнее течение Буга вос-
ходила к Днестру (Канев, Черкассы, Звенигород, Винница,
Брацлав). Эту линию на Подолье логически замыкали Бар и Ка-
менец. Существовала еще одна, четвертая линия древнерусских
укреплений по р. Сула, но в литовское время она осталась не-
востребованной (Владимирский-Буданов 1890. С. 74-75).
Большинство этих городов-замков принадлежит к террито-
рии Полесья, где, по мнению исследователей, население и хо-
зяйство не понесли катастрофического урона в результате мон-
гольского нашествия (Моця, Томашевський 1994. С. 37). Архео-
логические данные свидетельствуют, что часть сельских посе-
лений продолжала функционировать до XIII-XIV вв. (Веремей-
чик 2007. С. 366-367). Очевидно, местное население только
временно покинуло родные дома, пережидая нашествие захват-
чиков в пущах и болотах. Частично это подтверждается топони-
микой региона - названиями, произошедшими от фамилии или
имени владельца (формирование таких сел происходило от XIII
до XVI в.).
По мнению исследователей, приграничное положение Киев-
щины заставляло князей содержать значительные резервы кон-
ных дружинников, наделенных землей (Рыбаков 1982. С. 478;
Яковенко 1993. С. 26-27). Еще до монголо-татарского нашест-
вия могла быть посажена на землю военно-служебная категория
«данников» или «мужей» (Голубовский 1881. С. 21; Ефименко
1903. С. 106-107). В пользу этой версии свидетельствует факт
локального размещения этих категорий жителей в небольших
94
поселениях - от 10 до 20 дворов. Наличие подобных военно-
служебных элементов, подтверждается археологическими ис-
следованиями - находками предметов вооружения и военного
снаряжения, не характерных для сельских поселений (Веремей-
чик 1998. С. 54). На значительное количество сельских поселе-
ний времен Киевской Руси вокруг городов - центров военной
организации обращают внимание и польские историки (Bobinski
2000. S. 481-568).
Кроме древнерусских элементов, на землю осаживалась и
часть монгольских захватчиков. К примеру, около хутора Поло-
вецкого на р. Рось и в районе Любеча, была выявлена своеоб-
разная группа керамики конца XIV - начала XV в. (Кучера 1969.
С. 174-179). Киевскими князьями и Великими князьями Литов-
скими возле замков осаживались и пленные золотоордынские
татары. Польские историки относят этот процесс к началу
XIV в. (Borawski 1977. S. 291-292).
Источником пополнения служебной шляхты были и обед-
невшие древнерусские боярские роды. В XIV-XV вв. на Киев-
щину могла переселиться и определенная часть брянского бояр-
ства (Кондратьев 2006. С. 41).
Таким образом, древнерусские города-замки Киевской Руси
были центрами формирования военно-служебных категорий Ве-
ликого княжества Литовского - служилого боярства и земянст-
ва, взявшего на себя обязательство охраны рубежей государства.
Очевидно, что основной контингент этой «людности» был авто-
хтонным и имел прямую связь с домонгольским периодом.
Литература
Веремейчик О.М. Географ1чне середовище i розм1щення сшьского на-
селения межир!ччя нижньо!' Десни та Дншра у 1Х-ХШ ст. //
Укра’ша i Pocia в панорам! стоят: 36. наук, праць на пошану проф.
К. Ячмешхша. Чершпв, 1998. С. 51-65.
Веремейчик Е. Поселение «Пойма» около Шестовицы близ Чернигова И
Чершпв у середньов!чшй та ранньомодершй icropff Центрально-
Схщно! Свропи: 36. наук, праць, приев. 1 100-лггпо першо’Г лгтописно!
згадки про Чершпв. Чершпв, 2007. С. 366-379.
Владимирский-Буданов М. Население Юго-Западной России от 2-ой
половины XV до Люблинской унии (1569 г.). Акты о заселении
95
Юго-Западной России И Архив Юго-Западной России. 1890. Ч. 7,
т. 2. С. 1-210.
Голубовский П. История Северской земли до половины XIV века. Ки-
ев, 1881.
Ефименко А. Литовско-русские данники и их дани И Журнал Минис-
терства народного просвящения. 1903. № 1. С. 106-119.
Кондратьев I.B. До джерел формування служебно’1 шляхти Любецько!
волост! // С1верянський лпопис. 2006. № 3. С. 38-45.
Кучера М.П. Про одну трупу середньов!чно1 керам!ки на територй* УРСР //
Слов’янсько-русью старожитностг Кигв, 1969. С. 174-179.
Моця О.П., Томашевський А.П. Людина час!в середньов!ччя у природ-
ному середовитщ Полкся // Чершпвська земля у давнину i
середньов!ччя. Тези доповшей м!жнар. наук. конф, у м. Славутич!
5-6 жовтня 1994 р. Ки!'в, 1994. С. 37.
Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. М., 1982.
Шватченко О.А. Светские феодальные вотчины России в первой трети
XVII века. М., 1990.
Яковенко НМ. Украшська шляхта з кшця XIV до середини XVII ст.
(Волинь i Центральна Украша). Ки’Гв, 1993.
Bobinski И< Wojewodztwo kijowskie w czasach Zygmunta III Wazy. Studium
osadnictwa i stosunkow wlasnosci ziemskiej. Warszawa, 2000.
Bogycki A. Grody a osadnictwo drobnorycerskie w ziemi dobrzynskiej //
Przegl^d Historyczny. 1972. T. 63, z. 2. S. 225-226.
Borawski P. Z dziejdw kolonizacji tatarskiej w Wielkim ksi$stwie
Litewskim i w Polsce (XIV-XVII w.) 11 Przegl^d Orientalistyczny.
1977. №4. S. 291-296.
Igor Kondratiev (Chernihiv)
Old Rus Castle-Towns as Formation Centres
of Military Service Estates of the Grand Duchy of Lithuania
In the mid-14th century when Kiev land was annexed to the Grand
Duchy of Lithuania the state settled military service elements thus creating
a new social support. They were mostly castle towns of Kievan Rus which
became the centres of new estate origin, so-called service shlyahta, the bo-
yars and zemianstvo. A similar situation occurred in other countries of Me-
dieval Europe. In Poland, for example, the outskirts of ancient castle towns
known since the 11th—12th centuries were the centres of minor service
shlyahta organization.
Analogy is found in the history of the Muscovite state where ancestral
land served as the main form of service land ownership. Ancestral lands
96
reached its peak on the territories of once-independent princedoms of Mus-
covite state. Apparently, the delayed process of centralization of these terri-
tories made for the preservation of the most archaic forms of land owner-
ship.
The system of so-called “Ukrainian” castles - mostly former minor cen-
tres of Kievan princes - was of great importance. Russian defensive fortifi-
cations served the basis of this system, which consisted of three lines of
fortified castles. The first, the Northern one, spread along the Dnieper and
the Pripyat’ rivers (Lubech, Mozyr, Ovruch). The second one started from
the sources of the Ros’ and the Teterev rivers and went into the heart of the
country - Oster, Kiev, Zhytomyr; the third, the Southern one, started from
the lower reaches of the Dnieper and ascended to the Dnestr across the up-
per reaches of the Bug (Kanev, Cherkassy, Zvenygorod, Vynnytsa, Brat-
slav).
These castle towns belonged mostly to the Polesie territory where popu-
lation and economy had not suffered the drastic damage as a result of Mon-
gol invasion, according to the researchers. Archaeological evidence sug-
gests that some rural settlements existed until the 13th—14lb centuries.
Researchers stated that the cross-border position of Kyivschina forced
the princes to keep significant reserves of horsed man-at-arms endowed
with land. The presence of such military service elements is confirmed by
archaeological artefacts such as armament and military equipment finds in
the rural areas.
Besides a few Russians the land was also settled by some Mongol invaders.
The captives from Mongol-Tatar Golden Horde settled near the castles, too. The
service shlyahta was supplied by impoverished Russian boyar families.
Thus, Russian castle towns of Kievan Rus were the formation centres of
military service estates of Grand Duchy of Lithuania, of the service class
boyars and zemianstvo that assumed the obligation to protect the state bor-
ders. This main cohort of such people was autochthonic and had a direct
reference to the Pre-Mongol period.
И.Г. Коновалова (Москва)
ДВА НАПРАВЛЕНИЯ ЭКСПАНСИИ РУСОВ
В КОНТЕКСТЕ ВОСТОЧНОЕВРОПЕЙСКОГО
ПОЛИТОГЕНЕЗА*
Исламские авторы IX-X вв. (Ибн Хордадбех, Ибн Русте, Ибн
Фадлан, ал-Мас‘уди, ал-Истахри, Ибн Хаукал, «Худуд ал-
97
‘алам») фиксируют два направления экспансии русов в пределах
Восточной Европы - по Днепру и Черному морю в Византию и
по Волге в Каспийское море и страны халифата. По понятным
причинам основное внимание мусульманские авторы уделяют
рассказу о восточном пути русов, оставляя маршрут их движе-
ния в Византию лишь слабо намеченным. Ключевым объектом
описания пути на восток у арабских ученых является река, дви-
гаясь по которой русы попадали из мест своего обитания в Ха-
зарию и далее в исламские страны. Поскольку местное название
тех речных путей, по которым русы прибывали в столицу Хаза-
рии, было на востоке неизвестно, арабские географы использо-
вали собирательные наименования - «Река славян», «Река ру-
сов». Эти гидронимы недвусмысленно свидетельствуют о том,
что информация о ведших на восток из страны русов речных
путях поступала к мусульманам либо от самих русов и славян,
либо от их контрагентов - мусульманских купцов, связанных
торговыми отношениями с Восточной Европой (прежде всего, с
Хазарией и Волжской Булгарией). Насколько удается устано-
вить по сохранившимся источникам, на формирование собира-
тельного образа «Реки славян» и «Реки русов» повлияла и
имевшаяся на мусульманском востоке отрывочная информация
о Днепре. У арабских авторов IX-X вв. это влияние прослежи-
вается косвенным образом, а в наиболее полном виде идея о
единстве Днепровской и Волжской речных систем проявилась в
XIII в. у Ибн Са‘ида в описании реки Танабрис.
Константин Багрянородный также называет два направления
походов русов: по его словам, русы идут от Днепра, с одной
стороны, в Константинополь (9: 1-104), с другой - «в Черную
Булгарию, и в Хазарию, и в Сирию (Svpia)» (42: 76-78). Иными
словами, он воспринимает Днепр как отправную точку пути ру-
сов на Северный Кавказ, в Нижнее Поволжье и на Ближний
Восток (в византийских источниках термин «Сирия» употреб-
лялся в широком смысле - для обозначения мусульманских
стран вообще; слово «Сирия» у Константина могло обозначать
не только собственно историческую область, но и все «царство
арабов», исламский мир в целом - см.: 21: 73, 102; 25: 56-74;
46: 45). При этом в деталях Константин описывает только экс-
98
педиции русов в Византию, а о поездках русов на восток сооб-
щает лишь в самых общих чертах. Разная степень осведомлен-
ности Константина о византийском и восточном направлениях
деятельности русов была, несомненно, обусловлена тем, что
доступные ему каналы информации были так или иначе связаны
с интересами Византии, а не мусульманских стран: сведения о
русах в Константинополе получали либо от тех русов, которые
приезжали в столицу империи, либо от византийских чиновни-
ков, по роду службы осуществлявших контакты с Восточной
Европой.
Таким образом, сообщения Константина Багрянородного о
Днепре, с одной стороны, и данные арабских авторов о «Реке
славян», «Реке русов» и Танабрисе - с другой, дополняют друг
друга. И в византийском, и в мусульманском мире рассказ о
двух путях из Восточной Европы - в Византию и на Ближний
Восток - был неразрывно связан с описанием русов и их исклю-
чительной роли в эксплуатации этих маршрутов.
Сообщения источников позволяют заключить, что деятельно-
сти русов на обоих направлениях был присущ ряд общих черт.
Это, во-первых, характер их действий: военные набеги и торговля,
очень часто неотделимые одно от другого. Во-вторых, служба ру-
сов в качестве наемников у местных правителей в Византии, в Ха-
зарин и на Кавказе. В-третьих, наличие в Константинополе и в
восточных городах (Итиле и Булгаре) торговых колоний русов. В-
четвертых, существование договорных отношений с местными
правителями как в Византии, так и на Востоке.
Вместе с тем в траектории движения русов в византийском
направлении, с одной стороны, и каспийском - с другой, было и
весьма существенное отличие: если стремление русов к наращи-
ванию материальных возможностей прослеживается на обоих
направлениях, то их движение к политической субъектности
заметно только на византийском. В отличие от Поднепровья и
Верхневолжья, где русы стали ведущей силой политогенеза, на
Средней и Нижней Волге они и в Х-ХП вв. продолжали дейст-
вовать на уровне отдельных отрядов. Иначе говоря, интересы
русов на каспийском направлении - в сравнении с византийским
- не приобрели стратегического системного характера и оста-
99
лись чисто ситуационными, когда русы просто вписывались в
уже существующие политические структуры Хазарии и Кавказа
на правах наемников или купцов.
В связи с этим представляется неслучайным тот факт, что
каспийское направление экспансии русов, в отличие от визан-
тийского, было проигнорировано летописцем как не имеющее
отношения к ответу на главный вопрос «Повести временных
лет» - об истории формирования Русского государства.
Примечание
* Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ (проекты
№ 12-01-00098а и 12-31-08018).
Irina Konovalova (Moscow)
Two Directions of Rus Expansion
in the Context of East-European Politogenesis
Islamic authors of the 9 th—10 th centuries (Ibn Khurradadhbih, Ibn Rusta,
Ibn Fadlan, al-Masudi, al-Istakhri, Ibn Hawkal, “Hudud al-alam”) mention
two ways of Rus expansion in Eastern Europe - by the Dnieper and the
Black Sea to Byzantium and by the Volga to the Caspian Sea and the lands
of Islam. Main attention is devoted to the latter route while Byzantium di-
rection is only slightly outlined. The key object in the description of the way
to the East is a river by which the Rus moved from their residence to
Khazaria. As the native name of the river routes exploited by the Rus was
unknown to Islamic authors they used collective names like “the river of the
Slavs” or “the river of the Rus”.
Constantine VII Porphyrogenitus also speaks about two directions of
Rus expeditions: starting from their residence in the basin of the Dnieper
river the Rus go to Byzantium (9: 1-104) on the one hand and to “the Black
Bulgaria, and to Khazaria, and to Syria (Zupia)” (42: 76-78) - on the other.
Rus expeditions to Byzantium are described by Constantine in details; their
eastern raids on the contrary are casually mentioned.
Reports of Islamic authors and Constantine Porphyrogenitus on the Rus
supplement each other and show that in the lands of Islam and in the Byzan-
tine world information about two routes from Eastern Europe - to Byzan-
tium and to the Near East - was closely connected with the Rus and their
exclusive role in exploitation of these routes.
Rus activity in both directions had much in common. First of all, it is the
very character of their activity - raids and trade that were often inseparably
100
linked with each other. Secondly, the Rus served as mercenaries at the
courts of the rulers of Byzantium, Khazaria and the Caucasus. Thirdly, set-
tlements of the Rus merchants existed in Constantinople as well as in the
Middle- and Low Volga centres (Itil and Bulgar). Fourthly, relations be-
tween the Rus and their contractors in Byzantium and Khazaria were regu-
lated by treaties.
At the same time the trajectory of Rus expansion towards Byzantium on
the one hand and in the Caspian direction on the other had one principal
difference. If the Rus aimed at accumulating their material resources both in
Byzantium and in the Volga-Caspian region, their movement to political
subjectivity is seen only in the area connected with the route to Byzantium.
In contrast to the Dnieper and the Upper Volga regions where the Rus be-
came the driving force of politogenesis in the Middle- and the Low Volga
basin the Rus even in the 10th—12th centuries continued to operate as sepa-
rate detachments. Rus interests in the Volga-Caspian direction - as com-
pared to the Byzantine one - did not acquire strategic systematic character
and remained purely situational when the Rus simply joined already exist-
ing political and social-economic structures of Khazaria and the Caucasus
as mercenaries and merchants.
This difference between Rus activities in the Dnieper-Byzantine and the
Volga-Caspian directions explains the fact that in the Primary Chronicle
Rus expeditions to the Caspian region are not even mentioned: the annalist
thought that they had nothing to do with the main aim of his chronicle - the
history of the Rus state formation.
Reports of Islamic authors and Constantine Porphyrogenitus on the Rus
supplement each other and show that in the lands of Islam and in the Byzan-
tine world information about two routes from Eastern Europe - to Byzan-
tium and to the Near East - was closely connected with the Rus and their
exclusive role in exploitation of these routes.
Rus activity in both directions had much in common. First of all, it is the
very character of their activity - raids and trade that were often inseparably
linked with one another. Secondly, the Rus served as mercenaries at the
courts of the rulers of Byzantium, Khazaria and the Caucasus. Thirdly, set-
tlements of the Rus merchants existed in Constantinople as well as in the
Middle- and Low Volga centres (Itil and Bulgar). Fourthly, relations be-
tween the Rus and their contractors in Byzantium and Khazaria were regu-
lated by treaties.
At the same time the trajectory of Rus expansion towards Byzantium on
the one hand and in the Caspian direction on the other had one principal
difference. If the Rus aimed at accumulating their material resources both in
Byzantium and in the Volga-Caspian region, their movement to political
101
subjectivity is seen only in the area connected with the route to Byzantium.
In contrast to the Dnieper and the Upper Volga regions where the Rus be-
came the driving force of politogenesis in the Middle- and the Low Volga
basin the Rus even in the 10ш-12л centuries continued to operate as sepa-
rate detachments. Rus interests in the Volga-Caspian direction - as com-
pared to the Byzantine one - did not acquire strategic systematic character
and remained purely situational when the Rus simply joined already exist-
ing political and social-economic structures of Khazaria and the Caucasus
as mercenaries and merchants.
This difference between Rus activities in the Dnieper-Byzantine and the
Volga-Caspian directions explains the fact that in the Primary Chronicle
Rus expeditions to the Caspian region are not even mentioned: the annalist
thought that they had nothing to do with the main aim of his chronicle - the
history of the Rus state formation.
ЕЛ. Конявская (Москва)
КНЯЖЕСКИЙ ДВОР
ПО РАННИМ ПИСЬМЕННЫМ ИСТОЧНИКАМ
Очевидно, что резиденция имела большое значение для сред-
невекового правителя. В древнерусских письменных источни-
ках резиденция князя называлась «княжий двор», что означало
постройки и имущество, принадлежавшие правителю, огоро-
женные и, как правило, защищенные оборонительными соору-
жениями. Рассмотрение текстов, которые касаются данного фе-
номена, позволяет создать представление о древнерусском кня-
жеском дворе.
Первый комплекс таких текстов характеризует основные на-
правления функционирования этого двора. Занятие княжьего
двора, закладка и построение нового имело важное политиче-
ское значение. Въезд на княжеский двор часто фиксируется ле-
тописцами в связи с интронизацией того или иного князя. Так,
обращают на себя внимание эпизоды последовательного занятия
киевского стола Вячеславом Владимировичем, а затем Изясла-
вом Мстиславичем в 1150 г. Вячеслав въехал в Киев и «съезде
на Ярославли дворЪ». Получив поддержку населения, Изяслав
едет к Святой Софии, а затем въезжает на Ярославль двор (см.:
102
Каргер 1958. С. 271-273; Толочко 1976. С. 196) со своим полком
и в сопровождении киян. Своего дядю Вячеслава он застает си-
дящим на «сЬньници», с ним дружина, т.е., видимо, он восседал
на своем «тронном» месте княжеского дворца. Изяславу предла-
гают взять стол силой - «изымать» дружину Вячеслава и его
самого, либо подсечь под ним сени. Изяслав предпочитает дого-
вориться и с малой дружиной «лЪзе на сЬни к Вячеславоу къ
строеви своемоу и поклонис ему». Говорится, что готовый к
компромиссу Вячеслав «въста противу Изяславу, и цЬловастася,
и сЬдоста оэба по мЪсту». После переговоров Вячеслав соглаша-
ется уехать в Вышгород и «поиде с сЬнии» (ПСРЛ. Т. 2.
Стб. 397-398). Так же займет Ярославль двор Изяслав и в свой
следующий победоносный приезд в Киев после изгнания совме-
стно с братом Владимиром Бориса Юрьевича из Белгорода и
бегства из Киева Юрия Долгорукого.
На княжем Ярославле дворе происходит крестоцелование ки-
ян к Игорю Ольговичу в 1146 г. Разумеется, этот эпизод никак
не свидетельствует о том, что крестоцелование могло быть
только на княжеском дворе. Здесь интересно другое: летописец
говорит, что Игорь первоначально «созва киане вси на гору на
Ярослаль дворъ» (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 312). Пусть даже «кияне вси»
(см: Лукин 2008. С. 112-116) - преувеличение летописца, это
известие дает возможность заключить, что княжий двор должен
был иметь значительные размеры.
О больших размерах княжеского двора может свидетельство-
вать и описание обеда «на велицем дворе на Ярославли» с уграми
и киянами, которым завершаются торжества по поводу второго в
1150 г. вокняжения в Киеве Изяслава. Этот пир сопровождался
конными «играми» венгров, которые были в диковинку киянам.
Для других же государств Восточной Европы это было в обычае.
Так, «турниры и прочий воинские зрелища» упоминает Ян Длу-
гош, рассказывая о свадьбе в Кракове Болеслава Кудрявого и рус-
ской княжны (см.: Щавелева 2004. С. 321). Это не означает, ко-
нечно, что русский двор не знал увеселений. Из Жития Феодосия
Печерского мы знаем, что князя в повседневной жизни развлекали
музыканты игрой на различных инструментах.
Двор имел достаточно высокую ограду и в этом смысле при-
ближался к крепости. Так, из рассказа Лаврентьевской летописи
103
(далее: Лавр) об убийстве Игоря Ольговича ясно, что убийцы
для проникновения на Мстиславов двор, где был Игорь, должны
были выломать ворота (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 318).
Наконец, на княжеском дворе вершился суд, о чем свиде-
тельствует текст Русской Правды: пойманного с поличным татя,
«аще пакы держат его до свЪта, то вести его на княжь дворъ»
(НПЛ. С. 179) - для суда, который по столь тяжким преступле-
ниям был прерогативой князя.
В летописях немало информации о загородных резиденциях
князей, причем в ряде случаев очевидно, что статус этих двор-
цов приравнивался к внутригородскому (см.: Толочко 2008.
С. 216). Первое такое упоминание касается еще княгини Ольги,
которая имела дворы и в городе, и за городом, в последнем был
«теремъ камень». Видимо, этот же «двор теремной» имел в виду
летописец, ссылаясь на сказанное выше («со немже преже сказа-
хомъ» (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 78), в рассказе об убийстве Ярополка
Святославича в 978 г. Двор характеризуется как «сотень», стало
быть, Ольгин загородный двор, видимо, использовался Свято-
славом, а затем и Владимиром.
После ухода Изяслава Ярославича из Киева в 1073 г. Свято-
слав и Всеволод «сЬдоста на столЪ на Берестовомь» (ПСРЛ.
Т. 1. Стб. 182). Берестово было резиденцией киевского князя
еще при Владимире, здесь он умер, и, повествуя об этих собы-
тиях, летописная Повесть о Борисе и Глебе дает некоторую ин-
формацию о строениях Берестовского двора. Умершего Влади-
мира по архаическому обычаю выносят через крышу: «межю
[двема] клЬтми проимавше помостъ. собертЬвше в коверъ. и
оужи съвЪсиша на землю» (Там же. Стб. 130). Это означает, что
строение состояло из нескольких помещений, объединенных
одной крышей и, по всей вероятности, было достаточно высо-
ким. Отцовскую резиденцию любил Ярослав, о чем говорится в
ПВЛ и Киево-Печерском патерике. Тесное знакомство с пресви-
тером этой Берестовской церкви Иларионом, которого Ярослав
сделал митрполитом, предполагает частое посещение князем
Берестовской резиденции или длительное в ней пребывание.
Далее этот двор упоминается под 1096 г.: княжеский двор «по-
жже» хан Боняк. Наконец здесь же Владимир Мономах в 1113 г.
собирает совет для «уставления» дополнений к Русской Правде.
104
М.К. Каргер не сомневался и в существовании княжеского
двора около Киева под Угорским (Каргер 1958. С. 274). Так, под
Угорским киевляне первый раз присягают Игорю Ольговичу.
Правда, о дворе как таковом здесь не говорится. Нет прямого
указания на двор под Угорским и в известии 1151 г. - о том, что
Вячеслав и Изяслав сели в Киев как соправители: «Вячеславъ же
на ВелицЬл/ дворк а Изяславъ подъ Оугорьскимъ» (ПСРЛ. Т. 2.
Стб. 445). Однако из этого текста совершенно очевидно, что под
Угорским был княжеский двор. К таким дворам можно отнести
«Красный двор», который поставил Всеволод «на холму, иже
есть надъ Выдобычь» (Там же. Стб. 223).
Под 1158 г. летописи сообщают, что Юрий Долгорукий имел
«Красный двор» и другой (загородный) «за Днепром», послед-
ний князь «звашеть самъ Раемъ». Это может означать, что на
дворе был сад или цветник. Видимо, такую традицию продол-
жил и его сын - Андрей Юрьевич, у которого в Боголюбове, су-
дя по Повести о его убиении, был «огород» - как правило, так в
Древней Руси называли фруктовый сад.
Примером того, что загородные резиденции были и в других
центрах Руси, может служить княжий двор под галичским Пе-
ремышлем: «бяше дворъ. княжь внЪ города, на лузЪ надъ рЬкою
надъ Саномъ. и ту 6i товаръ в немъ многъ» (ПСРЛ. Т. 2.
Стб. 449).
О запасах и богатствах, которые хранились на княжих дво-
рах, летописи говорят неоднократно, в основном в рассказах о
разграблении этих дворов после смерти или изгнания их вла-
дельцев. Со двора Изяслава Ярославича в 1068 г. похитили «бе-
щисленое. множьство злата и сребра кунами и бЬлью» (ПСРЛ.
Т. 1. Стб. 171). На дворе Святослава Ольговича грабили скотни-
цы (где хранилась казна), бретьяницы (кладовые). Не все воз-
можно было унести из-за тяжести и обилия: на дворе было 90
«берковьсковъ медоу», 80 корчаг вина, они были разделены ме-
жду грабящими и 700 человек челяди (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 333-
334). Сам же двор вместе с церковью и гумном с 900 стогами
подожгли. Во дворце Андрея Юрьевича в Боголюбове грабители
взяли «злато и сребро, порты и паволокы, и именье, емуже не бЪ
числа» (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 369). «Порты, золото и серебро» разда-
ет со двора своего отца Ростислав Вячеславич в 1154 г. Восточ-
105
ный источник XI в., использовавший записки Ибрахима ибн
Йа’куб ал-Исра, уже в те времена подчеркивает «богатейшие
жилища и жизненные припасы» русских, что, конечно, в первую
очередь, относилось к русской знати (Древняя Русь 2009. Т. 3.
С. 80).
Что говорят источники о составляющих княжеского двора?
Наиболее часто упоминаемым элементом являются сени
дворца, которые, очевидно, имели особую функцию как место
официальное - для приемов, переговоров, торжественных цере-
моний, судов, советов с дружиной и пиров. Изяслав в 1068 г.,
зная, что Киев волнуется, сидит «на сЬнехъ с дружиною своею»,
обсуждая, видимо, сложившееся положение. Пришедшие на
двор «начата прЪтися со княземъ стоаще долЪ», т.е., стоя внизу,
люди могли разговаривать с князем, который находился у
«оконца». Этот рассказ подтверждает, что сени были большим
помещением второго этажа, однако не имеющим сплошных
стен, иначе общение с князем стоящих на дворе не было бы
возможным. Подтверждается такое расположение сеней и уже
упомянутым рассказом Лавр, об убийстве Игоря Ольговича. Ко-
гда убийцы ворвались во двор, Игорь находился на сенях:
«оузрЪша Игоря на сЪнех и разбиша сЬни <о нел/. и сомчаша и с
сЬнии. и ту оубиша и конець всходъ» (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 318). То,
что, войдя во двор, можно сразу увидеть человека на сенях, под-
тверждает их достаточно открытый характер, а то, что Игоря
спускали сверху и убили «в конце» «всходъ».
В 1145 г. князья собираются на сенях у Всеволода Ольговича,
по словам М.К. Каргера, «для решения вопроса о закреплении
киевского стола за Ольговичами» (Каргер 1958. С. 268).
Есть упоминания о пирах на сенях. Таково, например, лето-
писное свидетельство о том, что в 1150 г. Борис Юрьевич в тот
момент, когда Владимир Мстиславич подошел к Белгороду,
«пьашеть в БЪлЪгородЬ. на сЬньцици. съ дружиною своею и с
попы БЪлогородьскыми» (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 415).
Из сеней, по-видимому, был непосредственный вход в кня-
жеские покои, о чем свидетельствует текст Повести об убиении
Андрея Боголюбского. Убийцы «придоша идеже 6t блженыи
князь, лежа в ложници. и силою отломиша двери оу сЬнии»
(ПСРЛ. Т. 1. Стб. 369).
106
В летописном рассказе об ослеплении Василька Теребовль-
ского говорится об избе («истбе»), которая, если и не сообща-
лась непосредственно с сенями, то была где-то рядом. Из рас-
сказа следует, что изба - это не очень большое помещение, где
князья пребывали в основном без своих отроков, трапезу же на-
крывали, по-видимому, на сенях.
Часто в составе построек на княжеском дворе упоминается
терем. Повесть о разорении Рязани Батыем, которая была осно-
вана на древнем предании и летописных рассказах, говорит, что
из терема бросилась и разбилась насмерть княгиня Евпраксия,
узнав о злодейском убийстве ее мужа Батыем. Это свидетельст-
вует о значительной высоте такого строения. Возможно, княже-
ские дворцы делились на «мужскую» и «женскую» половины,
хотя прямые свидетельства этому есть лишь от позднего време-
ни - не ранее конца XV в.
Реже упоминается гридница (гридьница) (как помещение для
дружинников, использовавшееся также для пиров и временного
содержания пленных). Владимир Святославич устраивал пиры
для дружины, бояр и других чинов в гриднице, которая, вполне
возможно, была отдельным зданием на его дворе, ибо туда для
трапезы приходили «при князи и безъ князя». Под 1216 г. в Нов-
городской I летописи сообщается, что Ярослав Всеволодич аре-
стовал новгородцев, находившихся в его Переяславле: одних он
посадил в «погребъ», других в гридницу, третьих в тесную избу.
Позже в 1232 г. он сажает псковичей в гридницу на Городище,
требуя отпустить из Пскова его «мужа» Вячеслава.
Важной составляющей двора была церковь. Она могла быть
небольшой домовой, но на дворе мог быть построен и каменный
храм, который соединялся с хоромами князя переходом на
уровне второго этажа, имеющим лестницу и ведущим непосред-
ственно на хоры церкви. Как уже отмечалось, именно этот пере-
ход с лестницей стал последним убежищем Андрея Боголюб-
ского. Замышляя свою резиденцию в Боголюбове, Андрей Юрь-
евич ориентировался на древние киевские городские и загород-
ные резиденции.
Следует обратить внимание на текст Ипатьевской летописи
под 1152 г., повествующий о Божием наказании, постигшем
Владимира Галицкого, оскорбившего крест и крестное целова-
107
ние. Из него ясно, что переход и лестница соединяли княжеские
палаты («горенка» - жилое помещение на верхнем этаже) и
храм. Переход этот, возможно, имел вид открытой галереи, что
позволило Владимиру видеть уходящего со двора Петра Бори-
славича.
Есть информация о церквах не только на главных княжеских
дворах города, но и на территории менее официальных резиден-
ций - например, в Путивле. Летописная статья 1146 г. дает кар-
тину разделения и разграбления двора Святослава Ольговича, в
том числе называется и церковь Вознесения с ее ценностями.
Под 1194 г. Ипатьевская летопись упоминает Новый двор в
Киеве, где останавливается тяжело больной Святослав. А под
1197 г. говорится, что Рюрик Ростиславич выстроил на Новом
дворе церковь св. Василия.
Такова картина устройства и функционирования домонголь-
ского княжеского двора как административно-хозяйственного
комплекса, восстанавливаемая по письменным источникам.
Литература
Древняя Русь в свете зарубежных источников: Хрестоматия. М., 2009.
Т. 3: Восточные источники.
Каргер М.К. Древний Киев. М.; Л., 1958. Т. 1.
Лукин П.В. Вече: социальный состав И Горский А.А., Кучкин В.А.,
Лукин П.В., Стефанович ПС. Древняя Русь: Очерки политического
и социального строя. М., 2008. С. 33-147.
НПЛ - Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов.
М.;Л., 1950.
ПСРЛ - Полное собрание русских летописей.
Толочко П.П. Древний Киев. Киев, 1976.
Толочко П.П. Древний Киев в представлении современников И Толоч-
ко П.П. Кшв i Русь. Ки!в, 2008. С. 211-210.
Щавелева Н.И. Древняя Русь в «Польской истории» Яна Длугоша.
Текст, перевод, комментарий. М., 2004.
Elena Konyavskaya (Moscow)
The Prince’s Household in Medieval Written Sources
The prince’s residence was of great importance for the medieval ruler. It
was called the “Prince’s household” in Russian written sources of the time.
The concept implies buildings and other property of the ruler. The yard was
108
fenced and usually fortified.
The author implores medieval Russian written sources to understand the
components and functions of the Prince’s household as an administrative and
economic complex. Foreign sources and East European parallels are also used.
The information of the sources shows that the occupation of a Prince’s
courtyard or the foundation of a new one was very important politically.
Important political actions took place there, such as enthronement, meet-
ings, people’s assemblies, taking oaths, negotiations and feasts. It was the
place of the princely court. Treasures and stocks of the Prince were kept in
the buildings of the yard.
Suburban residences of princes were different. Some seem to be equal to
the city yard. Others were created in small frontier fortresses, and in
princely villages - mostly for storage of stocks.
Seny (shade) was a part of the prince’s house. This large half-closed
room was the place for official actions. Izba was a heated room lived in.
Gridnitsa was multifunctional: it could be used as the room for the prince’s
bodyguards, for feasts and even for temporary custody of prisoners. The
church - a big one built of stone or a small chapel - was of great importance
in the complex. Finally, terem (tower) was the highest lay building in the
prince’s yard.
Н.Ф. Котляр (Киев)
КАНУН ГОСУДАРСТВЕННОСТИ:
ОЧАГИ ПОЛИТОГЕНЕЗА
Речь пойдет о зарождении предпосылок возникновения
Древнерусского государства, благодаря которым выросли очаги
политогенеза, давшие жизнь первым протогосударственным об-
разованиям в Восточной Европе. Состояние источников таково,
что позволяет разве что наметить основные пути складывания
подобных очагов, в общих чертах проследить их эволюцию.
Вплоть до настоящего времени в среде историков не прекра-
щаются дискуссии вокруг многоцветного этногеографического
полотна, созданного Нестором во введении к «Повести временных
лет» (ПВЛ). В этой необыкновенно яркой картине доныне остается
немало неясного. В частности, летописец не рассказал о том, когда
и каким образом из многочисленных восточнославянских племен-
ных образований выросли те или иные древнерусские земли и
109
княжества, которые, в свою очередь, стали территориальными
компонентами Киевского государства IX—XIII вв.
Корни древнерусского государства уходят гораздо глубже
862 г., недавно объявленного в России «началом российской го-
сударственности». Наши летописи «достают» в глубину време-
ни примерно до VI в., когда начинают складываться объедине-
ния племен. Мы знаем, что все этнокультурные объединения
летописцы называют универсальными терминами «род» и «пле-
мя». Но поиски зарождения центров политогенеза для этого
времени будут достаточно условными, ведь процессы создания
племенных союзов и княжений, надо думать, кроются в намного
более раннем времени. Насколько более раннем - пока не удает-
ся определить. ПВЛ рисует масштабную картину расселения
славян в Восточной Европе. Во введении рассказано и о племе-
нах, живших на землях будущих Киевской и Черниговской зе-
мель, Галичины и Волыни. В этих двух западнорусских землях
соприкасались и входили в контакты западные и восточные сла-
вяне. В восточнославянском этнокультурном котле и возникли
первые очаги древнерусской государственности - первые, если,
конечно, судить по летописи.
Их, вероятно, было несколько, этих очагов в Восточной Европе,
и располагались они в основном в ее южной части. Быть может,
вокруг северной крепости Ладоги также сплачивалась некая не-
большая территория, да только холодный, дождливый климат,
скудные почвы, неспособные прокормить сколько-нибудь значи-
тельное население, болотистая местность и удаленность от других
славянских центров вряд ли могли способствовали лидирующему
положению этого очага власти на восточноевропейской равнине. О
роли городов в процессе образования государственных территорий
писали не раз, но была ли Ладога городом или даже протогородом
около 862 г.? Аргументов в пользу этого предположения не суще-
ствует. Поэтому говорить о Ладожской территориальной округе
как о главном предшественнике и прообразе Российской государ-
ственности не приходится.
Союзы восточнославянских племен были выразительными
этносоциальными и этнокультурными общностями, как теперь
принято говорить, очагами политогенеза. Об этом кратко свиде-
тельствует летопись Нестора: «Имяху бо [племена] обычаи свои,
по
и закон отец своих и преданья, кождо свой нрав». Современная
этнология подтверждает различия между племенными объеди-
нениями в материальной культуре, украшениях, бытовых пред-
метах и в погребальном обряде. Эти различия не были полно-
стью преодолены даже во времена существования древнерус-
ской народности.
Эволюция восточнославянского общества привела к созда-
нию на фундаменте союзов племен территориальных образова-
ний более высокого типа: племенных княжений. Об этом сооб-
щает ПВЛ. Поведав о том, что после смерти основателей Киева
Кия, Щека и Хорива «держати почаша род их княжение в полях
(полянах)», Нестор продолжает: «А в деревлях свое [княжение],
в дреговичи свое, а словени свое в Новегороде, а другое на По-
лоте, иже полочане». Далее в источнике речь идет о кривичах,
северянах, веси, мере, муроме, черемисах, мордве, также имев-
ших, если судить о контексту ПВЛ, свои княжения. Племенные
княжения не были начальной формой восточнославянской госу-
дарственности, это еще догосударственные структуры. Однако
они стали фундаментом образования древнерусской государст-
венности и непосредственными предшественниками первого
государственного объединения, возникшего в Среднем Поднеп-
ровье в середине IX в., они даже сосуществовали с государст-
вом. Можно полагать, что до конца XI в. Русь была своеобраз-
ным федеративным государством. В последней четверти этого
века еще жило племенное княжение вятичей, о присоединении
которого к государству поведал в своем «Поучении» Владимир
Мономах.
Следующим этапом формирования государственной терри-
тории Руси было складывание древнейших волостей, в которых
уже существовала центральная власть, пусть в зачаточном виде.
В Южной Руси это были прежде всего «Русская земля» в По-
днепровье, Червенская, Белзская и Перемышльская волости в
западном регионе. Считаю целесообразным рассмотрение исто-
рических судеб именно южнорусских волостей с целью изуче-
ния предпосылок образования древнерусской государственно-
сти, поскольку она складывалась в основном на юге Восточной
Европы. По образному выражению Б.А. Рыбакова, «история де-
лалась на юге». Общепринятую теорию, согласно которой суще-
111
ствовало два равнозначных центра ее формирования на севере и
юге, считаю научно несостоятельной, хотя нельзя отрицать воз-
никновения упоминавшегося выше очага политогенеза в районе
Ладоги и позднейшего Новгорода. Этот очаг не развился в госу-
дарство и даже не заложил его предпосылок.
Основным очагом политогенеза на Руси, начиная с догосу-
дарственных времен, стала «Русская земля». Как писал
А.Н. Насонов, она во временном отношении стояла между древ-
ней Полянской землей и Киевской областью времен Древней
Руси. Но хронологические дефиниции историка в силу неопре-
деленности сведений источников весьма расплывчаты. Ученый
видел следы «Русской земли» в Древнейшем своде, в договорах
Олега с греками, по его мнению, она послужила «основным гос-
подствующим ядром всего Киевского государства» и существо-
вала вплоть до кончины Ярослава Мудрого. Несколько по-
иному видел эту «Русскую землю» Б.А. Рыбаков, относя ее за-
рождение к VI—VII вв. и располагая в бассейне р. Роси. Позднее,
по его мнению, первенство в Приднепровском союзе племен
перешло к полянам с центром в Киеве.
Некоторые историки склоняются к мнению, что южная «Рус-
ская земля» образовалась еще при хазарах, до Олега и Игоря, во
времена спада хазарского преобладания. Предполагается, что
это явление вытекало из социально-экономической эволюции
восточнославянского общества, а также под влиянием напора
кочевников-угров, борьба с которыми, равно как и с хазарами,
стимулировала образование государственности. Все эти и неко-
торые другие мнения о южной «Русской земле» весьма гипоте-
тичны, ни хронологию ее рождения, ни территориальные рамки
восстановить даже приблизительно сложно. Исходя из свиде-
тельств летописи XI-XII вв., она размещалась на обоих берегах
Днепра. Позднейшая «Русская земля» стала территориальной
основой трех южнорусских земель: Киевской, Переяславской и
Черниговской.
Полагаю, что столь раннее формирование «Русской земли»
следует связывать с образованием протогородов в Среднем По-
днепровье в VIII-IX вв. Зародыш Киева, согласно исследовани-
ям археологов, родился в конце V-VI вв. Думаю, это был один
из древнейших протогородов на славянских землях вообще.
112
VII1-IX вв. стали временем его перерастания в подлинный го-
род. Чернигов упомянут в летописи под 907 г. как один из горо-
дов Русского государства времен Олега. Археологически он не-
достаточно изучен, но есть основания видеть его зародыш в по-
селениях на его территории VII—VIII вв. Попытки некоторых
современных ученых точно определить территориальные грани-
цы южной «Русской земли» (В.А. Кучкин) выглядят искусст-
венными. Тем более что с самого начала упоминаний о ней в
летописи она выступает также в самом широком значении этого
понятия, обозначая всю этническую территорию древнерусской
народности. Далеко не во всех контекстах можно уверенно раз-
личить, о какой земле идет речь в источнике: о Южной или о
Русской вообще.
Отчетливо просматривающиеся в летописи очаги политоге-
неза в Южной Руси были расположены также в ее западном ре-
гионе. Наиболее явно видится в ПВЛ течение образования Пе-
ремышльской земли, ставшей затем удельным княжеством. Оча-
гом ее сплочения был Перемышль. Вспомним, что для летопис-
ца конца XI в. понятия города и сплотившейся вокруг него зем-
ли были идентичными. Летописные свидетельства 981 и 1018 гг.
дают основания думать, что первоначально эта земля входила в
состав Червенской волости. Но уже в сообщении ПВЛ 1097 г.
Перемышльское княжество выступает как одно из основных в
составе Древнерусского государства. И во времена удельной
раздробленности Перемышльская волость рассматривалась на
Руси как устойчивая территориально-государственная единица.
Подобно прочим таким образованиям, летописцы обычно име-
нуют ее по названию главного города. Под 1018 г. в летописи
назван град Волынь, но зародыш города существовал намного
раньше, о чем может свидетельствовать упоминание в недати-
рованной части ПВЛ племени волынян; тогда он был их пле-
менным центром. В этой же области в VI в. возник не известный
по письменным источникам град Зимно. Его городище обладает
основными признаками города: дерево-земляными укрепления-
ми, реликтами кузнечного, ювелирного и камнерезного ремесел.
Вероятно, с градов Волыня и Зимна началось складывание
предпосылок Волынской земли.
из
Таким образом, южнорусские центры политогенеза заложили
фундамент земель и княжеств, из которых выросла государст-
венная территория Руси.
Nikolay Kotlyar (Kiev)
The Eve of a State: Centres of Politogenesis
The aim of the paper is to examine pre-conditions for the formation of
the Old Russian State. Due to the pre-conditions there arose centres of poli-
togenesis which gave birth to the first proto-states in Eastern Europe. Narra-
tive sources permit only to outline the ways of formation of such centres
and their evolution in general. The roots of the Russian State are much
deeper than the year of 862, they date approximately to the 6th century when
tribe unions originated. The search of the centres of politogenesis is theo-
retical, but it is clear that they emerged in different parts of East-Slavic
world. There were several such centres, which were located in the south of
Eastern Europe. Tribe unions of Eastern Slavs evolved into tribe principali-
ties (so in the Tale of the Bygone Years) which were proto-state structures.
They formed the basis for the origin of the Russian State, were the immedi-
ate predecessors of the first state union in the lands along the Mid-Dnieper
in the mid-9th century and they even co-existed with the state. Till the end
of the 9th century Rus was a kind of federative state. The main centres of
politogenesis located in the “Russian land” in the Southern Rus, and they
were the basis for the territory of the Russian state.
С.И. Кочкуркина (Петрозаводск)
ПРИБАЛТИЙСКО-ФИНСКИЕ НАРОДЫ
КАРЕЛИИ В СРЕДНЕВЕКОВЬЕ:
ГОСУДАРСТВЕННЫЕ И ЭТНИЧЕСКИЕ ГРАНИЦЫ*
На рубеже I-И тыс. н.э. в древнерусских письменных источ-
никах прибалтийско-финское население Карелии и их соседи
названы по именам: корела, весь, ижора, водь и др. Становление
народов происходило в период формирования, укрепления и
расцвета Новгородской феодальной республики. Процесс был
длительным и не прямолинейным.
114
Пограничное положение между западным и восточным ми-
ром, природные и экономические факторы сформировали осо-
бенности культуры и ментальности традиционного населения
Карелии. Формирование народов и расселение их на обширных
пространствах земли на длительном историческом пути разви-
тия прямо или опосредованно приводили к образованию границ:
этнических, социальных, религиозных, административных, го-
сударственных и т.д. Эти вопросы относятся к числу слабо раз-
работанных, но в настоящее время весьма актуальных. Действи-
тельно, существует ли жесткая связь между природно-
ландшафтными и административными границами, в какой сте-
пени границы государственные совпадают с границами этносов
и их культур, материальных и духовных? Какую роль играли
социально-экономические процессы при формировании локаль-
ных границ? Русский философ И. Ильин писал: «Никогда и ни-
где племенное деление народов не совпадало с государствен-
ным. Всегда были малые народы и племена, не способные к го-
сударственному самостоянию... Многие малые племена только
тем и спасались в истории, что примыкали к крупно-сильным
народам, государственным и толерантным: отделить эти малые
племена значило бы - или передать их новым завоевателям и
тем окончательно повредить их самобытную культурную жизнь,
или погубить их совсем...
Ни история, ни современное правосознание не знает такого
правила: “Сколько племен, столько и государств”» (Ильин 1993.
С. 172-173).
Существенный вклад в разработку проблемы внес Ф. Барт и
представители его «бергенской школы» скандинавской соци-
альной антропологии (Barth 1969; Барт, 2006). В парадигме Бар-
та этничность - это средство достижения экономических и по-
литических результатов, инструмент в конкуренции между
группами над ограниченными ресурсами. Им рассмотрены че-
тыре вида ситуаций эколого-экономического характера, в зави-
симости от которых вырабатывается та или иная стратегия по-
ведения этнических групп. Такой подход к этническим группам
как к организациям, призванным защищать интересы своих чле-
нов, в определенной степени научно аргументирован и под-
тверждается полевыми наблюдениями и материалами, но не-
115
сколько ограничен и не раскрывает сути этнических проблем в
полном объеме.
Существует и другая точка зрения (Дроздов 2011), согласно
которой границы являлись прежде всего границами государства,
т.е. административными, правовыми и экономическими. Они
создавали препятствия для свободы передвижений, свободы то-
варного обмена, устанавливали территориальные ограничения
распространению властных полномочий и действий правовых и
административных норм. (О моем несогласии с такой точкой
зрения скажу чуть ниже).
В эпоху железа финно-угорские племена занимали огромные
пространства лесной зоны Восточной Европы. Во второй поло-
вине I - начале II тыс. эти территории начали активно осваи-
ваться славянами, что привело к существенному изменению эт-
нической карты. Судьбы прибалтийско-финских народов оказа-
лись тесно связанными с Древнерусским государством, которое
с самого начала своего существования было неоднородным и
включало разноязычные народы. В процессе расселения славян
устанавливались границы земельных владений. Так возникли
особые административно-политические образования средневе-
ковой Руси: Водская, Корельская, Ижорская земли. Древнерус-
ским политико-экономическим феодальным центром на Северо-
Западе стала Новгородская земля. Подчиненность нерусского
населения, например, карельского, Новгороду, носила символи-
ческий характер и выражалась в сборе дани, в совместных воен-
ных операциях по защите государственных рубежей, социально-
экономических и торговых мероприятиях. Корельская земля
вошла в состав Новгородского государства на правах равно-
правного или почти равноправного члена. Племена, подверг-
шиеся массовой славянской колонизации, - водь, ижора, весь -
быстро исчезли со страниц русских летописей. Однако при всем
влиянии пришлого славяно-русского населения прибалтийско-
финские народы сохранили специфические черты материальной
и духовной культуры. Границы земель, которые освоило древ-
нее население Карелии, далеко выходили за пределы современ-
ных границ Республики Карелия (рис. 1).
116
Рис. 1. Ареал народов Северо-Запада России эпохи средневековья
На рубеже I-И тыс. юго-восточное Приладожье (Ленинград-
ская область) и южная часть Карелии были заселены прибал-
тийско-финским народом, названным в письменных источниках
весью; северо-западное Приладожье - древнекарельскими пле-
менами, для которых в русских летописях употреблен этноним
«корела». Саамы сформировались на территории Финляндии и
Карелии. Они не представляли собой единого этнического мас-
сива. В зависимости от степени и скорости адаптации к кон-
кретным природным условиям, наследия предшествующей суб-
культуры, изменчивости этногеографической ситуации в целом,
формировались многочисленные мозаичные древнесаамские
группировки.
Итак, границы расселения народов на рубеже I—II тыс. не
совпадают с современными административными границами.
Большей частью этнические ареалы формировались в соответст-
вии с особенностями ландшафта, которые определили топогра-
фические особенности поселений и род занятий, а также в зави-
117
симости от интенсивности этнокультурных контактов с ближ-
ними и дальними народами.
Государственному разграничению территорий предшество-
вали многие десятилетия борьбы за независимость. Первый по-
ход упомянут в Новгородской первой летописи под 1143 г. С
этого времени записи о тех или иных карельских делах обще-
русского масштаба встречаются с различными интервалами на
протяжении XII-XV вв. Такое частое упоминание объясняется
тем, что корела, проживая на западных рубежах Новгородского
государства, оказалась в зоне враждующих государств: Новго-
рода и немецких орденов, с одной стороны, Новгорода и Шве-
ции - с другой.
Первая половина XIV в. заполнена изнурительными похода-
ми Швеции и Новгорода друг против друга. Войны обедняли
страны, разрушали торговые связи. Противники пытались удер-
жать завоеванные территории строительством новых крепостей,
разрушением неприятельских населенных пунктов. В 1323 г. на
Ореховом острове при выходе из Ладожского озера в Неву Нов-
город построил крепость Орешек, в которой 12 августа того же
года был подведен итог многолетней, ожесточенной, разруши-
тельной шведско-русской борьбе за территорию корелы. Это
первый известный нам договор, устанавливающий официаль-
ную государственную границу. Он дошел до нас на русском,
латинском и шведском языках, но ни один из сохранившихся
вариантов не является оригиналом.
В договоре была оговорена граница между шведскими и нов-
городскими владениями от устья р. Сестры до «Каяно моря».
Начало и конец межи для нас ясны, но такие пункты, как «мох,
середе мха гора», на современную карту не нанести. И все же
основное направление выявлено: устье р. Сестры - восточный
рубеж привыборгских погостов корелы - Сяркилахти (район оз.
Сайма) - р. Суоннейоки - район оз. Пюхя-ярви - Ботнический
залив (южнее устья р. Пюхяйоки) (Kirkinen 1970. S. 16-26). За
Швецией оставался Выборг и три погоста на Карельском пере-
шейке. При этом Новгород сохранял за собой права на охотни-
чьи и рыболовные угодья на отошедших к Швеции землях (се-
верная часть Саво, Северная Похъянмаа и Лапландия).
118
Новое истолкование границы предложили Я. Галлен и
Дж. Линд, что было поддержано другими исследователями. По
их мнению, северный участок русско-шведской границы, во-
первых, был прерывистым, пунктирным, опиравшимся лишь на
известные приграничным жителям базовые пункты, и, во-
вторых, разделялся на два отрезка: один заканчивался у Ботни-
ческого залива («Каяно море»), а другой - у Кандалакшского
залива Белого моря - «пог i haffuit» (швед, «на севере, в море»).
Лежащая между ними земля находилась в сфере интересов и
Новгорода, и Швеции (Gallen 1968; Gallen, Lind 1991. Karta 1).
Подобное разветвление подтверждается и археологическими
находками на севере Фенноскандии, представленными как за-
паднофинскими, так и карельскими предметами, а также топо-
нимами с Nilos-, которые группируются в северном Приладожье
в районе Куркиёки, затем прослеживаются в восточной Фин-
ляндии (Пиэлисъярви) и далее фиксируются по направлению к
Оулуярви в северной Приботнии, маркируя таким образом из-
вестный средневековый путь карел из Приладожья в Приботнию
(Vahtola 1980. S. 370).
В переговорах в крепости на Ореховом острове участвовали
и купцы, заинтересованные в торговле с новгородскими земля-
ми. Территориальные споры Швеции и Руси нанесли серьезный
ущерб международной торговле.
Для уравновешивания военного баланса Швеция и Новгород
отказывались от строительства крепостей, обязывались возвра-
щать беглых должников и холопов. Шведам и жителям Выборга
запрещалось покупать земли у новгородской корелы. Обе дого-
варивающиеся стороны гарантировали решение возникающих
конфликтов мирным путем.
Подписание мирного договора - отрадное явление, т.к. была
оговорена граница, открыты торговые магистрали, прекраща-
лись набеги. Отрицательные последствия договора проявились в
том, что граница разделила единое этническое образование -
корелу со своим языком и культурой. После этого различно
сложились и судьбы двух частей народа, т.к. этнос в границах
своего государства и вне его находятся в принципиально разных
условиях выживания. Основная часть корелы, населявшая севе-
ро-западное Приладожье, осталась под властью Новгорода, тес-
119
но связанная с ним экономическими, политическими, религиоз-
ными и культурными узами. Корела, оказавшаяся на шведской
стороне, вместе с емью образовала восточную группу финского
населения (саволаксы), которая приняла участие в формирова-
нии финской народности. Из захваченных шведами древнека-
рельских погостов возник выборгский лен (губерния).
Первые три года после заключения мира можно считать спо-
койными. В 1326 г. Магнус - король Швеции и Норвегии - под-
писал с Новгородом соглашение относительно северного рубежа
норвежско-новгородских территорий. Если граница нарушалась
одной из сторон, земли возвращались владеющему ими государ-
ству. И Норвегия, и Новгород сохраняли за собой право сбора
дани у саамов. Однако вскоре в Новгород стали поступать сиг-
налы о неблагополучном положении на русско-шведской грани-
це. Это привело к новым переговорам.
Для XVI-XVIII вв. характерна изменчивость геополитиче-
ского положения Карелии, ее внешних и внутренних админист-
ративных границ под воздействием внешнеполитических и
внутриполитических факторов. Карелия в современных админи-
стративных границах сформировалась в соответствии с Париж-
скими мирными договорами 1947 г., подписанными в Париже 10
февраля государствами-победителями во Второй мировой войне
1939-1945 гг., с одной стороны, и бывшими союзниками фаши-
стской Германии в Европе - Италией, Болгарией, Венгрией, Ру-
мынией и Финляндией - с другой.
Примечание
* Доклад подготовлен при финансовой поддержке Программы фун-
даментальных исследований секции истории Отделения историко-
филологи-ческих наук РАН «Нации и государство в мировой истории».
Литература
Барт Ф. Введение И Этнические группы и социальные границы. М.,
2006. С. 9-48.
Дроздов Б.В. Народы и границы. Вопросы государственного нацио-
нально-территориального образования (опыт теоретизации). М.,
2011 <rerna44.ru/about/persons/drozdov/papers/gr_nar4.html>
Ильин И.А. О грядущей России: Избр. ст. М., 1993.
120
Barth F. Introduction 11 Ethnic Groups and Boundaries. The Social Organi-
sation of Culture Differencies. Boston, 1969. P. 9-38.
Gallen J. Noteborgsfreden och Finlands medeltida ostgrans. Helsingfors,
1968.
Gallen J., Lind J. Noteborgsfreden och Finlands medeltida Ostgrans. Andra
delen. Helsingfors, 1991.
KirkinenH Karjala idan ja lannen vSlissa. Helsinki, 1970.
Vahtola J. Tomionjoki- ja Kemijokilaakson asutuksen synty П Studia His-
torica Septentrionalia. Rovaniemi, 1980. Vol. 3. P. 555-563.
Svetlana Kochkurkina (Petrozavodsk)
Baltic Finnish peoples of Karelia in the Middle Ages:
State and ethnic frontiers
At the turn of the I and II millennia A.D. Old Russian sources name Fin-
nish peoples of Karelia and their neighbours. The coming into being of
those peoples occurred in the period of formation, strengthening and pros-
perity of Novgorod feudal republic. The process was not straightforward.
The formation of the peoples on vast territories led directly or indirectly to
the formation of frontiers. They were ethnic, social, religious, administra-
tive, state, etc. Most ethnic areals evolved in accordance with landscapes
and their peculiarities determined specifics of settlements and activities, as
well as in accordance with ethnic and cultural contacts with surrounding
peoples. Many decades of struggle for independence had preceded to state
demarcation of the territories. Korela lived in the zone of hostilities of Nov-
gorod, Sweden, and the Teutonic order. The earliest official state frontier
was established in 1323 after a long war between Russia and Sweden for the
territory of Korela. Geopolitical position of Karelia in the 16th—18th centu-
ries changed under the influence of foreign and home policy. Modem ad-
ministrative borders of Karelia were established in accordance with Paris
Peace Treaties, 1947.
H.H. Крадин (Владивосток)
ДИНАМИКА ПРОЦЕССОВ СТАНОВЛЕНИЯ
РАННЕГО ГОСУДАРСТВА НА РУСИ*
Один из ключевых вопросов древнерусского политогенеза -
это время становления государственности. Обычно этот вопрос
121
решался одним из трех вариантов. В первом случае за точку от-
счета брался династийный критерий - имя того или иного прави-
теля, который считался первым настоящим монархом. В досовет-
ской литературе традиционно было принято считать Рюрика пер-
вым сувереном на Руси. Исходя из этого, государственность на
Руси отсчитывали с момента призвания варягов в 862 г. Во вто-
ром случае, за главный критерий берется сложение единой общ-
ности (народа или этноса, страны и др.). Тут все зависит от выбо-
ра общества (анты, словене, поляне, русичи и др.). Третий вари-
ант предполагал использование марксистских критериев государ-
ственности (наличие классов и эксплуатации). В этом случае для
одних авторов критерием может быть появление письменного
свода законов («классового права»), для других - введение Оль-
гой «погостов» (как места сбора налогов - эксплуатации), для
третьих - учреждение особых органов власти, формирование раз-
витой классовой (феодальной) структуры и др.
Рассматривая данную проблему, необходимо учитывать так-
же два важных обстоятельства. Прежде всего, необходимо ого-
ворить, что мы имеем в виду под «государством». Часто иссле-
дователи не понимают друг друга, потому вкладывают в этот
термин разный смысл. В первом значении термин государство
используется как синоним понятию страна. В втором значении
государство - это особая форма управления сложного общества,
аппарат власти, который часто отождествляют с бюрократией. В
данной работе понятие государства используется только во вто-
ром значении.
Второй трудный момент заключается в том, что формирова-
ние государства - это сложный процесс, который проще пред-
ставить как теоретическую модель, но трудно зафиксировать на
конкретных исторических примерах. История свершается как
факт непрерывно, и мы можем фиксировать только какие-то
опорные вехи течения времени. Любая дата - это только услов-
ная величина, избранная для удобства описания бесконечного и
безостановочного процесса. Эволюция общества предполагает
широкий комплекс изменений многих частей целого. При этом
какие-то компоненты могут меняться быстро, какие-то медлен-
но, какие-то стороны жизни являют результат внутренней
трансформации, другие подвержены внешним воздействиям и
122
диффузии. По этой причине желательно рассматривать иссле-
дуемый вопрос в комплексе, с учетом полного набора факторов,
критериев и тенденций.
Поскольку государственность (в форме особого аппарата
управления), классовая структура и частная собственность фор-
мируются в процессе длительной эволюции, многие исследова-
тели пришли к целесообразности выделять некоторые промежу-
точные фазы между доиерархическими безгосударственными
обществами и сложившимися доиндустриальными государства-
ми (цивилизациями). В отечественной и в зарубежной науке су-
ществует мнение о необходимости выделения трех этапов поли-
тогенеза в доиндустриальных обществах:
1. Предгосударственное общество, в котором большинство
населения уже отстранено от управления обществом («дофео-
дальное общество», «предклассовое общество», «протогосудар-
ство-чифдом», «вождество», «аналоги государства» и др.);
2. Раннее государство, с зачатками аппарата власти, но не
знающее частной собственности («раннеклассовое общество»,
«раннефеодальное», «архаическое», «варварское» или «сослов-
ное» государство и пр.);
3. Сложившееся доиндустриальное государство, знакомое с
частной собственностью («традиционное государство», «зрелое
государство», «аграрное государство», «сословно-классовое об-
щество», «доиндустриальное государство» и т.д.) (Service 1975;
The Early State 1978; Васильев 1983; Johnson, Earle 1987; Куб-
бель 1988; Павленко 1989; Илюшечкин 1990; Крадин 2001; Гри-
нин 2007 и др.).
Для раннего государства характерно: 1) сохранение кланово-
линиджных связей, но при некотором развитии внеклановых
отношений в управляющей подсистеме; 2) источником сущест-
вования должностных лиц являются как кормления за счет вве-
ренных подданных, так и жалованье из центра; 3) появление
письменно зафиксированного свода законов; 4) существование
специального аппарата судей, которые уже разбирали большин-
ство юридических вопросов; 5) изъятие доли прибавочного про-
дукта «управителями» имеет «точно установленный характер» и
осуществляется как путем взимания дани, так и посредством
принудительного труда; 6) появление специальных чиновников
123
и лиц помогающих им (The Early State 1978. Р. 22, 641). Оно от-
личается от предшествующих ему форм тем, что только в ран-
нем государстве появляются такие признаки, как специальные
чиновники, аппарат судей, письменный свод законов (Bondaren-
ko, Korotayev 2003).
Рассмотрим теперь, как сформулированные выше признаки
раннего государства фиксируются в различные века истории
Древней Руси. Для удобства информацию можно изложить в
виде таблицы (табл. 1).
Из этой таблицы представляется очевидным, что полный на-
бор признаков раннего государства появляется только в XI в.
Более углубленное рассмотрение этого вопроса требует специ-
альных конкретно-исторических изысканий.
Возможно, многие посчитают, что необходимо причислить к
числу лиц, занятых в управленческой деятельности, дружинни-
ков. Древнерусское государство складывалось при важной и
значительной роли варяжской дружины. Дружинники не только
составляли элитное воинское подразделение, но и служили важ-
ным рычагом княжеской власти, а также выполняли ее различ-
ные дипломатические, административные, хозяйственные и др.
поручения. Это логично привело Е.А. Мельникову к созданию
концепции «дружинного государства» (1995; 2011). Вместе с
тем дружинников нельзя рассматривать как полноценный аппа-
рат управления. Они исполняли поставленные задачи по мере
необходимости и от случая к случаю (все-таки чиновник и офи-
цер это не одно и то же). Тем не менее именно дружина стала
кузницей кадров древнерусской государственности.
Табл. 1. Признаки раннего государства на Руси в IX-XI вв.
признак IX в. Хв. XI в.
1. Клановые/ внеплановые отношения клановые связи среди славянских вождей, личност- ные отношения в дружине варягов лестничный принцип насле- дования / лич- ные связи с дружинниками лестничный прин- цип наследова- ния / личные свя- зи с дружинни- ками, посадника- ми, боярами и др.
2. Кормления/ жалованье из центра кормления кормления кормления
124
3. Письменные законы нет нет Правда Ярослава Правда Яросла- вичей
4. Аппарат судей нет нет княжеский суд
5. Фиксиро- ванные дании повинности полюдье полюдье, введе- ние Ольгой по- гостов, «уроки» Владимира, тру- довые повинно- сти дани, вира судебные пош- лины и штрафы, трудовые повинности
6. Специаль- ные чиновники нет воевода тиун, огнищанин, посадник, тысяцкий
Примечание
Работа выполнена при финансовой поддержке гранта ДВО РАН
№ 12-Ш-А-11-216 и гранта РФФИ № 11-06-00441а.
Литература
ВасильевЛ.С, Проблемы генезиса китайского государства. М., 1983.
Гринин ЛЕ. Государство и исторический процесс. М.» 2007. Кн. 1-3.
Илюшечкин В.П Эксплуатация и собственность в сословно-классовых
обществах. М., 1990.
КрадинН.Н. Политическая антропология. М., 2001.
КуббельЛ.Е. Очерки потестарно-политической этнографии. М., 1988.
Мельникова Е.А. К типологии предгосударственных и раннегосудар-
ственных образований в Северной и Северо-Восточной Европе (по-
становка проблемы) // Древнейшие государства Восточной Европы,
1992-1993 гг. М., 1995. С. 16-33.
Мельникова Е.А. Древняя Русь и Скандинавия: Избр. тр. М., 2011.
Павленко Ю.В. Раннеклассовые общества (генезис и пути развития).
Киев, 1989.
Bondarenko D.M., Korotayev А. V. “Early State” in Cross-Cultural Perspec-
tive: A Statistical Re-Analysis of Henri J.M. Claessen’s Database II
Cross-Cultural Research. 2003. Vol. 37, N 1. P. 105-132.
The Early State / Ed. H.J.M. Claessen, P. Skalnik. The Hague, 1978.
125
Johnson A. W., Earle T. The Evolution of Human Society: From Foraging
Group to Agrarian State. Stanford (Cal.), 1987.
Service E. Origins of the State and Civilization. N.Y., 1975.
Nikolay Kradin (Vladivostok)
The Dynamics of the Processes
of Formation of the Early State in Rus
The process of state formation is a complicated and gradual one,
in which three stages are now dinstinguished: 1) chiefdom; 2) early
state, 3) pre-industrial state. The Old Rus polity of the 9th and 10th
centuries demonstrates some of the features of the second stage, but
the whole range of them can be observed only in the 11th century,
when the law-codes and the elements of state apparatus appear. The
prince’s retinue of the 9th—10th centuries cannot be regarded as such
an apparatus though it performed some of its future functions.
B.A. Кучкин (Москва)
О ВРЕМЕНИ СУЩЕСТВОВАНИЯ
ДРЕВНЕРУССКОГО ГОСУДАРСТВА
Первым, кто коснулся вопроса о времени существования Древ-
нерусского государства, был основоположник русской истори-
ческой науки В.Н. Татищев. Хотя его труд внешне напоминал
летопись, он содержал и авторские замечания, позволяющие
судить о том, как Татищев оценивал те или иные периоды про-
шлого России. Так, после рассказа о победе Владимира над стар-
шим братом Ярополком в 978 г. Татищев указал, что «по убие-
нии Ярополка бысть Владимир князь всея Руси» (Татищев В.Н.
История Российская. М.; Л. 1964. Т. 3. С. 132). Сообщив о смер-
ти 20 февраля 1054 г. Ярослава Мудрого и о его завещании, Та-
тищев начал раздел о княжении в Киеве старшего сына Яросла-
ва Мудрого Изяслава замечанием, что «Изяслав седе в Киеве,
Святослав в Чернигове, Всеволод в Переяславли, Игорь в Воло-
димире, Вячеслав в Смоленцы» (Там же. С. 152), ясно показы-
126
вая, что после смерти Ярослава на Руси князя «всея Руси» уже
не было.
Другой историк XVIII в. М.М. Щербатов также расценивал
смерть Ярослава Мудрого как крупную веху в русской истории.
Ярослав, констатировал Щербатов, своим завещанием «опреде-
лил Киевский престол старшему своему сыну Изяславу; у кото-
рого другим повелел быть в послушании; Чернигов дал Свято-
славу; Всеволоду Переяславль; Игорю Владимер; а Вячеславу
Смоленск...» {Щербатов ММ. История Российская от древней-
ших времян. СПб., 1770. Т. 1. С. 324). Помещенный на боковом
поле с. 325 его труда заголовок: «Ярослав разделяет Россию ме-
жду сыновей своих и его смерть», вполне определенно говорит
о том, что время после Ярослава Щербатов расценивал как на-
чало многовластия, политической самостоятельности русских
княжеств.
Яркие оценки развития Руси после смерти Ярослава были
сделаны Н.М. Карамзиным: «Древняя Россия погребла с Яро-
славом свое могущество и благоденствие. Основанная, возвели-
ченная Единовластием, она утратила силу, блеск и гражданское
счастие, будучи снова раздробленною на малые области» {Ка-
рамзин Н.М. История государства Российского. М., 1991. Т. 2-3.
С. 44). По словам Карамзина, после Ярослава вместо одного
«Россия имела тогда шесть юных государей» (Там же. С. 45;
ошибки Святослава и Владимира состояли в том, что Святослав
разделил Русь между своими тремя сыновьями, Владимир - ме-
жду несколькими).
Возникшим после смерти Ярослава Мудрого отношениям
между его наследниками посвятил целую главу в своей «Исто-
рии России с древнейших времен» С.М. Соловьёв. В отличие от
своих предшественников, рассматривавших Древнерусское го-
сударство как нечто похожее на Российскую империю XVIII-
XIX вв., профессор Московского университета имел иной взгляд
на русское прошлое. Исходя из того несомненного факта, что
правителями Древнерусского государства и более поздних рус-
ских княжеств были князья - наследники и потомки скандинав-
ского князя Рюрика, Соловьёв предложил видеть в Рюриковичах
единый княжеский род, который имел исключительное право на
управление Русью. В таком случае переход на Руси от едино-
127
властия к многовластию, который предшественники Соловьёва
связывали со смертью Ярослава Мудрого и признавали карди-
нальным, оказывался не столь существенным. Тем не менее во-
прос о том, на каких основаниях строили свои отношения на-
следники Ярослава Мудрого, требовал разрешения. И Соловьёв
предложил целую теорию сложного родового восхождения на
главный княжеский стол разных представителей Рюрикова рода.
Впрочем, историк все равно вынужден был признать, что в
1054 г. в политическом развитии Руси произошли крупные из-
менения: «По смерти Ярослава 1-го княжение целым родом на-
долго утвердилось в Руси» (Соловьёв С.М. Соч. Кн. 2. С. 340).
Преемник С.М. Соловьёва на кафедре русской истории Мос-
ковского университета В.О. Ключевский и воспринимал, и от-
рицал теорию своего учителя. Но воспринимал не целиком, а
отрицал не все. Изложив в своем «Курсе русской истории» кон-
цепцию Соловьёва, Ключевский вынужден был заметить: «Если
я не ошибаюсь, нигде более в истории мы не имеем возможно-
сти наблюдать столь своеобразный политический порядок»
(Ключевский В.О. Соч. М., 1956. Т. 1. С. 176). Тем не менее
Ключевский упорно отстаивал соловьёвские идеи о родовом
владении Рюриковичами Русью и об отсутствии у них отдель-
ных княжений-отчин (Там же. С. 183). К теории Соловьёва
Ключевский подключил и свою, согласно которой начало Рус-
ского государства было связано не с появлением князей, а с по-
явлением городов (Там же. С. 127-128). В итоге вопрос о систе-
ме правления на Руси в ранний период ее истории сильно ос-
ложнялся. И все же разница между эпохой Ярослава Мудрого и
временем его сыновей не прошла мимо внимания ученого. «По
смерти Ярослава, - писал историк, - власть над Русской землей
не сосредотачивается более в одном лице: единовластие, слу-
чавшееся иногда до Ярослава, не повторяется; никто из потом-
ков Ярослава не принимает, по выражению летописи, “власть
русскую всю”, не становится “самовластием Русстей земли”»
(Там же. С. 170). Единовластие кончилось, следовательно, еди-
ное Древнерусское государство прекратило свое существование.
На смену пришло дробление власти и территории. «Курс рус-
ской истории» Ключевского был подготовлен им в 1880-е годы,
но опубликован только в 1903 г. (Там же. С. 11, 7).
128
Со ставшими широко известными взглядами В.О. Ключев-
ского в горячую полемику вступил молодой исследователь
А.Е. Пресняков. В своей книге о княжом праве, опубликованной
в 1909 г., он подверг резкой критике концепцию В.О. Ключев-
ского и его учителя С.М. Соловьёва «о “нераздельно-
поочередном” княжом владении» в Древней Руси (Пресня-
ков А.Е. Княжое право в древней Руси. Очерки по истории X-
XII столетий. Лекции по русской истории. Киевская Русь. М.
1993. С. 4). Изучив первоисточники, Пресняков показал, что
князья-правители Руси и до середины XI в. сталкивались с про-
блемами наделения своих сыновей владениями (Святослав, Вла-
димир). Такое наделение вело к распаду государства Русь на
отдельные части. Однако «особные» владения братьев после
смерти отцов в результате стечения случайных обстоятельств
оказывались недолговечными. После междоусобной борьбы или
смерти князя-владельца власть в государстве оказывалась в ру-
ках лишь одного князя, и только по смерти Ярослава Мудрого
распад государства на княжения-отчины стал необратимым.
Даже архитектоника исследования Преснякова указывала на то,
что период после смерти Ярослава Мудрого ученый расценивал
как дробление прежде единого государства.
Таким образом, до начала XX в. включительно в русской ис-
торической науке считалось, что Древнерусское государство
перестало существовать со смертью Ярослава Мудрого в 1054 г.
В советский период определение времени прекращения су-
ществования Древнерусского государства долгое время не инте-
ресовало историков. Они продолжали заниматься тем, что от-
крыла для себя русская историческая наука после реформ
1861 г.: социальными отношениями и экономическим развитием
страны в древний период. Политическая история оставалась в
стороне. Первым к ней обратился Б.Д. Греков. В 1936 г. он вы-
пустил две книги под одинаковым названием «Феодальные от-
ношения в Киевском государстве». В одной рассматривались
только социальные отношения в древнерусском обществе. В
другой к их обзору было дано приложение, содержавшее крат-
кий очерк политической истории Киевского государства. В нем
Греков писал, что, победив своих соперников, «Ярослав стал
“самовластием”. Дорого обошлось Ярославу это “самовластие”.
129
А для его сыновей оно стало и совсем недоступным» {Греков Б.Д.
Феодальные отношения в Киевском государстве. М.; Л., 1936.
С. 180). Свою мысль ученый продолжил и далее: «По смерти
Ярослава Мудрого (1054 г.) мы видим явные признаки распада
этой скороспелой державы (т.е. Киевского государства. - В.К.)».
Время сыновей Ярослава Мудрого, когда «самовластна» на Руси
уже не было, Греков описывал в следующих чертах: «Следующие
по старшинству братья Изяслава (князя киевского. - В.К.) оказа-
лись во главе достаточно сильных княжеств, чтобы не считаться
со старшим своим братом (имеются в виду события 1073 г. - В.К.)»
(Там же). Новые явления во владельческом и политическом раз-
витии русских земель, подчеркнутые Грековым, лишний раз убе-
ждают в том, что в 1936 г. этот историк распад Древнерусского
государства связывал со смертью Ярослава Мудрого в 1054 г.
Однако в вышедших в 1953 г. «Очерках по истории СССР»
Б.Д. Греков растягивал период существования Древнерусского
государства до XII в. включительно. Время после кончины по-
следнего сына Ярослава Мудрого Всеволода (1093 г.) характери-
зовалось ученым следующим образом: «Борьба (наследников
Ярослава. - В.К.) велась за создание и укрепление обособленных
от Киева вотчин-княжений; в этой борьбе Киев отстаивал свое
старое положение главы государства, “матери городов русских”,
и был побежден. Отдельные феодальные княжества настолько
усилились, что управлять ими из Киева было уже невозможно.
Феодальная знать в отдельных землях создавала собственный
государственный аппарат, способный обеспечить ее власть над
крестьянством. На смену относительному единству древнерус-
ского государства приходит самостоятельность княжений-
“отчин”...» (Очерки истории СССР. М., 1953. Ч. 1. С. 187).
Через несколько лет в другом обобщающем труде Б. А. Рыба-
ков оспорил эти утверждения Б.Д. Грекова: «Со смертью Яро-
слава юридически перестала существовать единая держава Русь,
так как русские области оказались разделенными между сы-
новьями и племянниками Ярослава» (История СССР с древней-
ших времен до наших дней. М., 1966. Т. 1. С. 522). Констатация
краткая, оставляющая без пояснений юридическое и реальное
существование единой Руси, к тому же неточная фактически:
все племянники Ярослава умерли при его жизни. Однако отно-
130
сительно времени существования Древнерусского государства
это было весьма определенное высказывание.
Прошло время, и в 1983 г. Б.А. Рыбаков обосновывал совсем
другую дату распада этого государства: «Исследователи иногда
называют время после смерти Ярослава временем феодальной
раздробленности, но это нельзя признать правильным, так как
настоящая феодальная раздробленность наступает тогда, когда
кристаллизуются отдельные земли, вырастают большие города,
возглавляющие эти земли, когда в каждом суверенном княжест-
ве закрепляется своя княжеская династия. Все это появилось на
Руси только после 1132 г., когда кристаллизовались суверенные
княжества, а во второй половине XI в. все было переменчиво и
непрочно» (История СССР с древнейших времен до конца
XVII в. М., 1983. С. 64).
Откуда же появилась дата 1132 г., теперь преобладающая в на-
ших учебниках и литературе по истории Древней Руси? Впервые
этот год был назван М.С. Грушевским в его «1сторш УкраТш-
Руси». 15 апреля 1132 г. умер Мстислав, старший сын Владимира
Мономаха. За 7 лет правления в Киеве Мстислав добился немалых
успехов. Он сумел отодвинуть половцев за Дон и Волгу, распро-
странить свою власть на Курское и Полоцкое княжества. Рисуя
Мстислава как продолжателя политических традиций Ярослава,
Всеволода и Мономаха, М.С. Грушевский представлял его как вы-
разителя идей единовластия и борца против распада Киевской
державы. Подчеркивал историк и крупное значение столицы этой
державы: «КиГв, переставши бути реальним полпичним центром,
не став вщ разу на одшм р!вени з иньшими полгтичними осередка-
ми РуськоТ полггично!' системи» (Грушевський М.С. Icropix
Укра1ш-Руси. Льв1в, 1903. Т. 2. Роздш 3. С. 1). Как итог, следовало
утверждение, что со смертью «Мстислава заюнчуеть ся перша
стад!я в npoueci розкладу КиТвсько! держави...» (Там же). Несмот-
ря на витиеватость и обтекаемость формулировок Грушевского,
неразъясненность многих понятий (Киевская держава, «перша
стад!я», Русская политическая система), указание на связь развития
столичного Киева только с существованием единого государства,
игнорирование многих конкретных фактов (история представлена
«в найзагальшйших рисах»), основная мысль историка проступает
достаточно отчетливо: он подчеркивал длительное существование
131
древней единой «Украпп-Руси». Но такое подчеркивание - дань
политическим настроениям начала XX в. Факты говорят о другом.
Когда в 1127 г. Мстислав Великий вместе с 3 сыновьями, 2 дядья-
ми, черниговскими Ольговичами, князьями гродненским и клече-
ским двинулся на полоцких князей, то сам факт похода, состав его
участников говорят о разделении Руси. Если к этому добавить от-
каз от похода черниговских Давыдовичей, князей муромо-
рязанского, перемышльского, теребовльского, суздальского, кар-
тина «розкладу Кшвсько!’ держави» до 1132 г. станет совершенно
очевидной. Но этот период русской истории начался после смерти
не Мстислава Великого, а Ярослава Мудрого.
VladimirKuchkin (Moscow)
On the Lifetime of the Old Russian State
Russian historians of the 18th - the first half of the 19,b centuries recog-
nized the year of 1054 to be the time of collapse of the Old Russian state. At
that time in accordance with the will of Yaroslav the Wise his five sons got
their own principalities. In the 1850s Sergey Soloviev advanced the opinion
that Rurikides were in collective possession of Rus. The result of such a
formulation of the question was that debates on autocracy and multiple au-
thority lost their topicality. Soloviev’s opinion was supported by Vasily
Kluchevsky, but their interpretations were criticized by Aleksander
Presnyakov, who referred the collapse of the Russian state to the death of
Yaroslav the Wise. Soviet historians agreed to the latter opinion, but ac-
cording to some attendant circumstances they often rejected their own state-
ments. Now the year of 1132 is considered to be the date of the end of the
Old Russian State. In the early 20th century this date was suggested by
Mikhail Grushevsky. But the ground for the suggestion cannot be recog-
nized correct. The year of 1054 is still the right date.
Thomas Lindkvist (Gothenburg)
POLITICAL AND ECONOMIC STRUCTURE
OF THE EARLY MEDIEVAL STATE IN SWEDEN
The formation of an early state in Sweden is to be regarded as a
variant of a general (North) European process. This process included
132
the emergence of taxes, administration and new forms of legitimiza-
tion of power. Conversion and Christianization were general ele-
ments in the processes of social change in Northern, Central and
Eastern Europe. It implied the incorporation within a wider cultural
context. The main contacts for Northern Europe concerning cultural
and political influence as well as economic and commercial contacts
shifted into a southward direction.
What are the characteristics of an early state? What are general
phenomena? And what is regionally significant? Common to this
process was the Christianization, the gradual establishment of a
Church organization and the rise of a monarchy. The process could
be described as a form of making of kingdoms or realms, most of
them with an impressive continuity through history.
Military power played a great role during a period of emergence
of a firmer political structure that might be regarded as the early
state. Control over exchange of products was important to social
elite. Precious products were redistributed and created alliances and
reproduced social and political power. The access to ports of trade
like Birka was of great importance. Participating in trade was also a
source of social and economic power. Predatory expeditions in com-
bination with forms of trade or exchange of products were important.
Slave raiding and trade with slaves was probably a great importance.
The disruption of the routes of exchange of production towards the
end of the 10th century caused an intensification of the predatory
economy. Warfare at sea became more organized and included tak-
ing of tributes from military weaker areas and societies. This was of
less importance around the Baltic Sea than the North Sea area. Trib-
ute taking in Anglo-Saxon England was followed by colonization
and conquest. In the Baltic Sea tribute taking expeditions to i. a.
Curonia are recorded from the 9th century. A center of this predatory
economy was evidently the area around Lake Malaren, which was
the heartland of the Svear. They exercised a seaborne realm in the
Baltic Sea. Competition within the elites favored more centralized
polities. Uppsala emerged as a form of political center. There was
also transformation of legitimization of power, stressing, probably,
the martial elements of the pre-Christian belief system. Uppsala be-
came renowned, notably in the Norse literary tradition, as a center
for pre-Christian kings and also as a religious cultic center. Uppsala
133
in the heart of the province of Uppland had easy access to the Baltic
Sea, but control over the iron production further north was also of
great importance. There was hardly any similar kingship in the Gota-
land provinces.
The economy of plunder and tribute taking was a stage in the
emergence of a society based upon a regular internal exploitation.
In great parts of Europe an early state emerged in the centuries
around the year 1000. This is evident for example concerning the
area outside the ancient Roman Empire. Norway, Denmark, Sweden,
Poland, Bohemia, Hungary, Rus are probably the best examples. It
was partly caused by a crisis of diverging external forms of exploita-
tion. The emergence of an early state in present Sweden was later
than in e.g. Denmark and Norway, and many new institutions and
forms of social organization were based upon external models. It was
probably a copycat process. Christianization meant amongst other
things the adaptation of new forms of legitimizing power. Royal
conversion was often intertwined with the emergence of larger po-
litical entities. The medieval Norwegian historiography (the Kings’
sagas) contains the narratives of kings converting and uniting larger
areas. In Sweden this process was more complicated. A royal con-
version took place around 1000, but the Christian monarchy met re-
luctance and resistance in the provinces around Lake Malaren. The
basis of the first Christian kings was mostly in the Gotaland prov-
inces. Until the middle of the 13th century the kings are mostly, al-
though not exclusively, localized to the provinces of Vastergotland
and Ostergotland. The small fortress on the isle of Visingso in Lake
Vattem was often used as residence. Those provinces were also the
area where church organization was established early. There are ex-
amples of Christian burial practices from possibly the 9th century in
Vastergot land. The first bishop’s sees were Skara and Linkoping.
Monasticism was introduced rather late in Sweden, in the 1140’s, in
Gotaland. There were close connections between the Cistercians and
the royal dynasties as well as other magnates.
One of the main prerequisites of the rise as a kind of state was the
emergence of instruments to exploit and utilize the material re-
sources of society. The rise of a state society implied also an impor-
tant reorganization of the economic system. Slavery disappeared
gradually and was partly replaced by a system with farmers or peas-
134
ants, more or less dependent. The medieval estate system with man-
ors and surrounding dependent peasant farmsteads had of course
predecessors. There were large farms, but the manorial system with
dependent peasants became dominant during the 13th century. This is
at least what might be concluded from the written evidence. This
system was probably promoted by the spiritual institutions, notably
the monastic houses.
Taxation and regular levies of fees and duties are another prereq-
uisite of the early state. The origins of the rights to use and exploit
diverging human and material resources might be regarded as a
benchmark when comparing state formation. In Sweden, as every-
where, it was a slow and continuous process. The earliest develop-
ment is obscure and difficult to reconstruct. There were different
grounds or motivation for royal taxation system. One origin was the
billeting, the duty to provide the king (or another lord) with provi-
sions during their itinerancies. This form of tax dominated in the Go-
taland provinces. The other form of taxation was based upon the duty
of the peasant communities to provide men, ships and victuals to the
naval organization of the king (the ledung). These taxes, as substi-
tutes of previous military obligations for defensive or offensive pur-
poses, were transformed to a tax during mostly the second half of the
13th century. This form of taxes was predominant in mostly the prov-
inces of the Lake Malaren region. They were probably more recent
than the taxes in the Gotaland provinces. The regional differences in
taxation are to be explained by diverging regional state formation
processes and the ways the kings succeeded to impose new forms of
lordship and power upon society.
The late 13th century was a period with a decisive state formation
process. The taxation system was settled. The kingdom gained con-
trol over both the main regions of the realm. The early state as a pro-
cess also, and not least, involved the emergence of an administrative
literacy. This development was promoted by the spiritual institutions.
An incipient royal chancery originated during the reign of Magnus
Ladulas (1275-1290). The late 13th century was also the period with
legislation and fixing of diverging social, economic and cultural
norms, and in accordance with the general legal tradition upheld
through the church.
135
Томас Линдквист (Гётеборг)
Политическая и экономическая структура
Шведского государства раннего Средневековья
Образование Шведского государства в период раннего средневе-
ковья рассматривается как вариант общего процесса, протекавшего в
(Северной) Европе. Этот процесс включал появление налогов, управ-
ления и новых форм легитимизации власти. Общим в процессе обще-
ственных изменений были крещение и христианизация в странах Се-
верной и Центрально-Восточной Европы. Началось включение в более
широкий культурный контекст. Что касается культурного и политиче-
ского влияния, а также экономических и торговых контактов, то они,
если речь идет о Северной Европе, сместились в южном направлении.
Каковы особенности раннего государства? Каковы его основные
феномены? И что характерно для региона? Общим для данного про-
цесса была христианизация, постепенное утверждение церковной ор-
ганизации и становление монархии. Этот процесс можно было бы опи-
сать как форму создания королевств или царств, и почти все они имели
удивительно долгую историю.
Важную роль в период появления более прочной политической
структуры играла военная власть; ее можно считать ранним государст-
вом. Для общественной элиты был важен контроль над обменом про-
дуктами труда. Ценные продукты перераспределялись, что приводило
к созданию союзов и воспроизведению общественно-политической
власти. Был очень важен доступ к таким торговым портам, как Бирка.
Участие в торговле также было источником общественно-
экономической власти. Большую роль играли грабительские походы в
сочетании с формами торговли или обмена продуктами. Вероятно,
немаловажны были и набеги с целью добывания рабов, и работоргов-
ля. Разрушение путей обмена продуктами труда к концу X в. стало
причиной интенсификации грабительской экономики. Война на море
стала более организованной и включала сбор дани с более слабых в
военном отношении регионов и обществ. Это заметнее на Северном
море, чем на Балтике. Сбор дани в англо-саксонской Англии сопрово-
ждался колонизацией и завоеванием. На Балтике походы с целью сбо-
ра дани, например, в Куронию, известны с IX в. Центром такой граби-
тельской экономики был, очевидно, регион вокруг озера Меларен,
центральный район свеев (Sveaf). Они создавали морское государство
на Балтике. Конкуренция среди элит благоприятствовала формирова-
нию более централизованной власти. Уппсала возникла как форма по-
литического центра. Наблюдается также преобразование легитимиза-
136
ции власти, вероятно, делавшей ставку на военные элементы дохри-
стианской религии. Уппсала получила известность, особенно в древне-
скандинавской устной традиции, как местопребывание дохристиан-
ских королей, а также как центр религиозного культа. Находясь в цен-
тре провинции Уппланд, Уппсала в глубокой древности получила вы-
ход к Балтийскому морю; огромное значение имел и контроль над
производством железа далее к северу. В провинциях Ёталанда вряд ли
имелось какое-то королевство, подобное этому. Экономика грабежей и
сбора дани была этапом в возникновении общества, основанного на
постоянной внутренней эксплуатации.
Во многих местах Европы ранние государства возникали примерно в
конце первого тысячелетия. Это очевидно, например, в регионе за преде-
лами Римской империи. Вероятно, лучшими примерами служат Норвегия,
Дания, Швеция, Польша, Чехия, Венгрия и Русь. В чем-то этому послу-
жил кризис разных внешних форм эксплуатации. Раннее государство в
нынешней Швеции возникло раньше, чем, например, в Дании и Норвегии,
и многие новые институты и формы общественной организации были
основаны на внешних моделях. Вероятно, это было подражание. Хри-
стианизация означала, между прочим, адаптацию новых форм легитима-
ции власти. Крещение правителя зачастую сплеталось с появлением более
крупных политических общностей. Источники по истории средневековой
Норвегии (королевские саги) содержат повествования о королях, кре-
стивших и объединивших обширные регионы. В Швеции этот процесс
был сложнее. Крещение королей совершилось около 1000 г., но христиан-
ская монархия встречала сопротивление в провинциях близ озера Мела-
рен. Первые христианские короли нашли поддержку в основном в про-
винциях Ёталанда. До середины XIII в. короли преимущественно (хотя не
исключительно) пребывали в провинциях Вестеръётланд и Эстеръётланд.
Небольшая крепость на острове Висингшё на озере Ветгерн нередко ис-
пользовалась как резиденция. Эти провинции были тем регионом, в кото-
ром рано появилась церковная организация. Имеются примеры христиан-
ских захоронений в Вестеръётланде, относящиеся, возможно, к IX в. Пер-
выми епархиями были Скара и Линчёпинг. Монашество в Швеции появи-
лось довольно поздно, в 1140-х годах, в Ёталанде. Установились тесные
связи цистерцианцев с королевскими династиями, а также с другими маг-
натами. Одной из основных предпосылок возникновения государства бы-
ло появление орудий эксплуатации и использования материальных ресур-
сов общества. Возникновение государственности предполагало также
существенную реорганизацию экономической системы.
Рабство постепенно исчезало; его отчасти вытеснила система с бо-
лее или менее зависимым крестьянством. Средневековая земельная
137
система с манорами и окружающими их дворами зависимых кресть-
ян, разумеется, возникла не на пустом месте. Крупные хозяйства бы-
ли и раньше, но манориальная система с зависимым крестьянством
стала преобладать в XIII в. По крайней мере, такой вывод можно сде-
лать на основе письменных источников. Такая система, вероятно,
поддерживалась духовными институтами, особенно монашескими
обителями.
Налогообложение, регулярные сборы дани и повинностей были
еще одной предпосылкой раннего государства. Говоря о становлении
государства, появление прав использовать и эксплуатировать челове-
ческие и материальные ресурсы можно считать исходным пунктом.
Самые ранние процессы не улавливаются и с трудом поддаются ре-
конструкции. Для королевской налоговой системы имелись разные
основания или поводы. Одним из них была повинность постоя, обя-
занность обеспечивать короля (или иного господина) провизией во
время разъездов по стране. Такая форма поборов преобладала в про-
винциях Ёталанда. Другая форма налогообложения была основана на
повинности крестьянских общин поставлять людей, корабли и прови-
зию королевскому флоту (ледунг). Такие поборы, заменившие былую
воинскую повинность с целью обороны или нападения, превратились в
налог в основном во второй половине XIII в. Подобная форма поборов
преобладала в большинстве провинций вокруг озера Меларен. Вероят-
но, она возникла позднее, чем поборы в провинциях Ёталанда. Регио-
нальные различия в налогообложении можно объяснить разнообрази-
ем процессов формирования регионального государства и тем, как ко-
ролям удавалось навязывать обществу новые формы землевладения и
власти.
Конец XIII в. был решающим периодом для становления государ-
ства. Установилась налоговая система. Королевская власть обрела
контроль над обоими главными регионами королевства. Не в послед-
нюю очередь становление раннего государства включало распростра-
нение административной письменности. Этому процессу способство-
вали духовные институты. Древнейшая королевская канцелярия воз-
никла при Магнусе I Ладулосе (1275-1290). Конец XIII в. был также
периодом составления законов и утверждения различных обществен-
ных, экономических и культурных норм в соответствии с общей пра-
вовой традицией, оберегаемой церковью.
138
Е.В. Литовских (Москва)
РОЛЬ ЗНАТИ СЕВЕРНОЙ ЕВРОПЫ
В ЗАСЕЛЕНИИ СЕВЕРА ИСЛАНДИИ
В период заселения Исландии были заложены основы и
сформирован облик многих институтов власти, законодательст-
ва и административной системы. Свое представление о них пер-
вопоселенцы приносили из мест своего прежнего проживания,
поэтому важно знание их социального и этнического состава.
Заселение Исландии и образование государства на территории
острова происходило при помощи людей всех социальных слоев
из разных регионов средневековой Европы. Большое значение
имели и географические условия расселения, поскольку именно
они и определили административную структуру древнеисланд-
ского общества.
Исландское общество образовалось путем колонизации но-
вой территории, что позволило некоторым исследователям
сравнивать его формирование со скаладыванием американской
нации (Vilhjalmur Stefansson 1941. Р. 73-146; Thomason 1975.
Р. 33-51).
До сих пор учеными однозначно не определена роль кельт-
ского населения в древнеисландском обществе (Jon Johannesson
1974. Р. 9; Gi'sli Sigurdsson 1988). Однако большинство продол-
жает утверждать, что кельты не оказали значительного влияния
на древнеисландскую культуру, политическое устройство и
язык, а Исландия является по большей части продуктом сканди-
навского общества. Археологическая характеристика времени
заселения Исландии также подтверждает это положение (Bjami
F. Einarsson 1995. Р. 29-46).
Наиболее распространено среди ученых мнение о том, что
большинство исландцев были выходцами из Норвегии, как наи-
более близко расположенной территории, при этом не отрицает-
ся их национальное разнообразие (Bardi Gudmundsson 1959;
Olafur Laruson 1942). Это видно и по тому, что самые известные
исланджие первопоселенцы - Ингольв, Наддод и Флоки - были,
по сведениям «Книги о занятии земли», норвежцами.
139
Даже если сообщения о них легендарны, то четко ясно, что
первые социальные группы, достигавшие Исландии, были ко-
мандами викингов. Однако данная форма не получила в Ислан-
дии никакого практического распространения. В отличие от
Британских островов, Руси и Скандинавии, где викинги занима-
ли активную (позитивную или негативную) позицию по отно-
шению к государственным институтам, а зачастую и оказывали
влияние на становление государственности, в Исландии такого
не прослеживается (Гуревич 1963).
Если судить по «Книге о занятии земли», то среди первопо-
селенцев можно выделить следующие социальные группы: вы-
ходцев из правящих слоев (херсиры, хёвдинги, ярлы - им в силу
своеобразия источника уделяется наибольшее внимание), бон-
дов, домочадцев и рабов (Jon Johannesson 1974. Р. 23). При этом
необходимо учитывать, что даже в Норвегии IX-X вв. не было
еще столь четкого статусного различия между социальными
слоями.
По мнению А.Я. Гуревича, знатные первопоселенцы целена-
правленно занимали больше земли, чем требовалось для хозяй-
ственных нужд: последующая их раздача служила целью при-
влечь на эти земли лояльных поселенцев, попадавших в сферу
влияния знати. Таким способом формировавшаяся исландская
знать добивалась господствующего положения в регионе, что
позволило ей впоследствии создавать на острове администра-
тивные институты, подчиненные ее собственным нуждам, в
противовес усилению королевской власти в Норвегии (Гуревич
1963. С. 236-240).
Большую роль в заселении Исландии сыграли и экономиче-
ские причины переселения на остров, в первую очередь, хозяйст-
венный кризис в Норвегии, вызвавший необходимость искать
новые земли (Jon Johannesson 1974. Р. 16). Следовательно, цен-
тральной фигурой переселения был бонд. Ричард Томассон отме-
чал, что в договоре исландцев с Олавом Харальдссоном упоми-
наются различные статусные категории норвежцев и лишь одна у
исландцев - «свободный человек» (Thomason 1975. Р. 33-51).
Древнеисландские формы родства также несколько отличались
от скандинавских, потому что большее значение приобрели непо-
140
средственные родственники с обеих сторон, в отличие от норвеж-
ского патрилинейного наследования (Вуоск 1988. Р. 100).
Образование административных границ в Исландии носило,
по большей части, природный характер: расселение шло вдоль
побережья и по руслам рек, в первую очередь занимались все
удобные и плодородные участки. Кроме географического поло-
жения при заселении шли в расчет религиозные верования се-
лящихся рядом людей и правовые нормы, разграничивавшие
порядок и количество присвоения земли.
Все эти процессы нашли свое отражение и в особенностях
заселения Северной четверти Исландии. Этот регион тесно свя-
зан с именем Хельги Тощего (Magr-Helgi или чаще Helgi inn
magri, Helgi magri; ок. 846-908), усадьба которого впоследствии
разрослась в поселение, на основе которого вырос второй по
величине исландский город - Акурейри. Хельги Тощий первым
занял Островной Фьорд в Северной четверти Исландии и посе-
лился на Христианском Мысу. Он стал основателем обширней-
шего рода Северной четверти, имевшего связи в других четвер-
тях Исландии.
Ари Торгильссон в «Книге об исландцах» называет Хельги сре-
ди четырех самых известных первопоселенцев Исландии (кроме
него названы Ауд Многомудрая, Кетильбьёрн с Мшистой Горы и
Хроллауг, сын ярла Мэри Рёгнвальда - fslendingabok. К. 2. Bls. 3).
Именно тут его потомки названы «эйфирдингами» (eyfirdingar), т.е.
«людьми с Островного Фьорда». Кроме того, «Книга об исланд-
цах» доводит родословие потомков Хельги до Кетиля Торстейн-
ссона, епископа в Холаре, северном центре исландского христиан-
ства (fslendingabok. К. 11. Bls. 19).
В «Книге о занятии земли» (во всех редакциях сведения, ка-
сающиеся Хельги Тощего, не обнаруживают значительных раз-
ночтений, кроме продолжения двух генеалогий в «Книге Хаука»
- Hauksbok. К. 68 - AM 105, fol. 49v; К. 73 - AM 105, fol. 54v)
Хельги Тощий упомянут среди шести самых известных христи-
ан в Исландии периода заселения страны (Landn. К. 101.
Bls. 384) и отнесен, как и в «Книге об исландцах», к числу вось-
ми самых крупных первопоселенцев Северной четверти, насе-
ление которой к концу периода заселения составляло, по под-
счетам священников, около 1440 бондов (Landn. К. 74. Bls. 309).
141
В сагах о Хельги Тощем говорится немного. В первую оче-
редь, следует выделить группу саг Островного Фьорда. Всего
туда можно отнести 5 саг и 8 прядей (в 6 из которых рассказы-
вается о приключениях при дворе норвежского конунга). Из них
4 саги посвящены Глуму-Убийце (потомку Хельги Тощего), его
родственникам и жертвам, и одна - Льоту-Поле, тоже родичу
Хельги.
Хельги Тощий принадлежал к высшей шведско-ирландской
знати. Хельги был сыном Эйвинда Восточного (austmadr, р. 810),
потомка легендарного конунга-Инглинга Фроди, и Раварты,
дочери одного из королей Южной Ирландии Кьярваля (Rafertach
MacCearbhall Mac Dunghall, 830-848). Эйвинд родился в Швеции,
в Гёталанде, однако в результате распри был вынужден оттуда
уехать и в конечном итоге обосноваться в Ирландии, возможно,
при дворе своего тестя. Через свою тетю Кормлёд (вторую дочь
Кьярваля, р. 810). Хельги приходился также родней
представителям верхушки норвежского и исландского обществ, в
том числе Альву Агдирцу и Эгилю Скаллагримссону (910-995).
Знатное происхождение позволило Хельги Тощему и самому
породниться с норвежской знатью, женившись на Торунн Рогатой
(844-865), дочери Кетиля Плосконосого.
Восемь детей Хельги и их потомки заселили не только Ост-
ровной Фьорд, но и значительную часть Северной четверти
и/или находились в родстве с наиболее влиятельными кланами
этой части Исландии, а также других четвертей. Тем самым
Хельги Тощий стал родоначальником одного из влиятельных
исландских родов.
Важную роль сам Хельги и его потомки сыграли и в хри-
стианизации Исландии. Не случайно он назван в «Книге о заня-
тии земли» в числе шести самых известных христиан. Родив-
шись в семье викинга-язычника Эйвинда, Хельги воспитывался
в Ирландии, среди родственников по матери, очевидно, в хри-
стианской среде, где и был приобщен к вере. По «Саге о людях
из Долины Разрушителя» Хельги получил только primo signatio,
первичное крещение (prfmsignan- Svarf. К. 14. Bls. 109).
В противоположность большинству первопоселенцев-
христиан, о которых в «Книге о занятии земли» говорится, что
их дети отходили от веры, обращались снова в язычество и даже
142
хоронили своих веровавших в Христа родителей по языческому
ритуалу (как, например, Унн Многомудрую), сын Хельги
Хрольв осуждал языческие ритуалы отца (Landn. К. 66. Bls. 264)
и, вероятно, оставался христианином. Знаменательно и то, что
среди потомков Хельги были священнослужители (в частности
аббат Торкель Гейрасон [ум. 1178] и епископы - Кетиль Тор-
стейнссон [ок. 1075-1145] - Islendingabok К. 11. Bls. 19; Гуд-
мунд Добрый Арасон [1161-1237] - Landn. К. 70. Bls. 277), а
второй епископат в Исландии, который был учрежден в Север-
ной четверти, имел своим центром Холар, одну из вотчин эй-
фирдингов.
Таким образом, эйфирдинги представляли собой один из мо-
гущественных родов Северной четверти, который принимал ак-
тивное участие в политической жизни Исландии и мог пре-
тендовать на власть. Изначально (особенно до возникновения
альтинга) Исландия была многополярным образованием, в кото-
ром общие для всего острова правила и закономерности давали
равные права всем территориально-административным образо-
ваниям (четвертям). Однако постепенно доминирующую роль в
политической жизни страны взяла на себя родовая знать Южной
четверти, поскольку эта область страны была климатически бо-
лее благоприятна для проживании и, соотвественно, гуще насе-
лена (в том числе из-за направления ветра и течений, в результа-
те которых корабли будущих поселенцев чаще приставали в
этом регионе. - Bjami F. Einarsson 1995. Р. 29-46).
Тем не менее Северная четверть Исландии представляла собой
второй очаг образования государственных структур (в отличие,
например, от Восточной четверти, никогда не претендовавшей на
ведущее место). Ее особенностью была плотная сеть родственных
связей, в результате чего все население четверти представляло со-
бой практически один большой род, в отличие от сосуществования
множества равносильных кланов на юго-западе страны. Это уси-
ливало согласованность действий знати, представлявшей интересы
региона на альтинге, и повышало ее политический статус. При
этом знать Северной четверти (как и все ее население) была, как и
в других регионах Исландии, полиэтничной и разнорелигиозной.
143
Источники и литература
Гуревич А.Я. Колонизация Исландии И Уч. зап. Калининского пед. ин-
та. Калинин, 1963. Т. 35: Кафедра истории. С. 212-245.
Bardi Gudmundsson. Islensk jsjodelsins // Andvari. Reykjavik, 1959.
BjamiF. Einarsson. The Settlement of Iceland. Reykjavik, 1995.
Brennu-Njals saga / Finnur Jonsson gaf ut 11 Altnordische Saga-Bibliothek.
Halle, 1908. H. 13.
ByockJ.L. Medieval Iceland. Society, Sagas and Power. L., 1988.
Droplaugarsonar saga I Jon Johannesson gaf ut // Islenzk Fomrit. Reykjavik,
1950. B. 11.
Eiriks saga rauda I Sigurdur Nordal, Gudni Jdnsson gaf ut П islenzk Fomrit.
Reykjavik, 1975. Bd. 4.
Eyrbyggja saga I Sigurdur Nordal, Gudni Jonsson gaf ut II islenzk Fomrit.
Reykjavik, 1975. Bd. 4.
Gisli Sigurdsson. Gaelic Influence in Iceland. Reykjavik, 1988. (Studia Is-
landica; B. 46)
Grettis saga Asmundarsonar /Gudni Jonsson gaf ut //Islenzk Fomrit.
Reykjavik, 1976. Bd. 7.
islendingabok! Sigurdur Nordal gaf ut I I islenzk Fomrit. Reykjavik, 1974. B. 1.
Jon Johannesson. A History of the Old Icelandic Commonwealth. L., 1974.
Landnamabok / Jakob Benediktsson gaf ut H Islenzk Fomrit.
Reykjavik, 1968. Bd. 1.
Landnamabok: Ljosprentun handrita I Jakob Benediktsson gaf ut // islenzk
Handrit. Ser. In folio. Reykjavik, 1974. Bd. 3.
Laxdasla saga I Einar Olafur Sveinsson gaf ut // islenzk Fomrit. Reykjavik,
1950. B. 5.
Olafur Laruson. Byggd og Saga. Reykjavik, 1942.
Svarfadardaela saga /Einar Olafur Sveinsson gaf ut //islenzk Fomrit.
Reykjavik, 1950. B. 9.
Thomason R.P. Iceland as “the first New Nation” H Scandinavian political
studies. Oslo, 1975. Vol. 10. P. 33-51.
Viga-Glums saga I Einar Olafur Sveinsson gaf ut //Islenzk Fomrit.
Reykjavik, 1950. B. 9.
Vilhjalmur Stefansson. Iceland the first American republic. N.Y., 1941.
Elena Litovskikh (Moscow)
The Role of North-European Nobility
in the Settlement of the North of Iceland
During the Settlement of Iceland, the foundations were laid for many
government institutions, legislation and administrative system, and the
144
appearance of these institutions was formed. The first settlers brought their
idea of the institutions from their places of origin, so it is important to know
their social and ethnic composition. The Settlement of Iceland and the
formation of the state on the island took place with the help of people of all
social strata from different regions of Medieval Europe. Geographical
conditions of the settlement are also of great importance since it is precisely
the conditions that defined the administrative structure of Old Norse
Society.
The most widespread opinion among scholars is that the majority of
Icelanders have come from Norway which is the most closely located area,
with their national diversity being not denied.
Formation of administrative boundaries in Iceland was environmental in
character. The settlement proceeded along the coast and along the beds of
rivers, with all suitable and fertile areas being primarily occupied. In
addition to geographic location, religious beliefs of people settling nearby
and the rules of law delimiting the order and amounts for the land
assignment were taken into account during the settlement.
All these processes are reflected in the features of the Settlement of
Iceland’s Nordfirding. This region is closely associated with the name of
Magr-Helgi (c. 846-908). His estate later grew into the village which
became the basis of the second largest city of Iceland, Akureyri. Magr-
Helgi was the first to take Eyjafjdrdr in Nordfirding of Iceland and settled at
Kristnes. He was the founder of the widespread genus of Nordfirding
having connections in other quarters of Iceland.
Eight Helgi’s children and their descendants have occupied not only
Eyjaljordr, but a significant part of Nordfirding, and were related to the
most powerful clans of this part of Iceland as well as the other quarters.
Thus Helgi inn magri became the founder of one of the most influential
Icelandic families.
Helgi himself and his descendants have also played an important role in
the Christianization of Iceland. It is significant that among the descendants
of Helgi were the bishops Ketill borsteinsson (c. 1075-1145) and
Gudmundr Arason inn godi (1161-1237), and the second episcopacy in
Iceland established in the Nordfirding had Holar being one of the estates of
Eyfirdingar as its center.
Nordfirding was the second seat of government institutions formation
(as opposed, for example, to Austfirding never claiming the leading
position). Its special feature was a dense network of relationships that
resulted in the quarter's population constituting in fact one big family, in
contrast to the coexistence of multiple equivalent clans in the south-west.
This strengthened the coherence of the nobility representing the interests of
145
the region at the aiding, and increased its political status. At the same time
the nobility of Nordfirding (as well as the entire population) was
multiethnic and multireligious, as in other regions of Iceland.
П.В. Лукин (Москва)
НАРОДНЫЕ СОБРАНИЯ И СОВЕТЫ ЗНАТИ
В СРЕДНЕВЕКОВОМ НОВГОРОДЕ
И В ЗАПАДНОМ ПОМОРЬЕ
Очень яркой специфической чертой новгородского
политического строя была роль коллегиальных политических
институтов, которые, хотя и в какие-то исторические периоды
существовали и в других землях, однако нигде не достигали
такого значения, как на Северо-Западе Руси (в Новгороде и в его
«молодшем брате» - Пскове). Любое изложение истории
Новгорода невозможно представить без упоминания веча и
совета господ. Тем не менее едва ли какие-либо еще аспекты
политического строя Новгорода вызывали в историографии
столько споров, сколько вече и «совет господ».
Благодаря более полному изучению русских источников и,
особенно, широкому привлечению ганзейских документов XIII-
XV вв. на латинском и нижненемецком языках, которые до
настоящего времени для исследования социально-политической
истории Новгорода использовались мало, некоторые вопросы
проясняются (Лукин. В печати). Уже с раннего времени известно
новгородское вече, которое, однако, лишь постепенно приоб-
ретает черты политического института - высшей инстанции
Новгородской республики. Был и другой коллегиальный орган,
значительно более узкого состава, чем вече, который в историо-
графии принято называть «совет господ», но в действительности
он, возможно, назывался, как и аналогичный совет во Пскове,
«господа» (известен по немецким источникам с XIV в.) (Лукин
20 Катается, однако, открытым вопрос о происхождении новго-
родских коллегиальных органов власти. На формирование «рес-
публиканских» политических институтов западноевропейских
средневековых городов оказали существенное воздействие ан-
146
тачные муниципальные традиции (итальянские города-
республики) или «немецкое право» (города Северной и Цен-
тральной Европы). Однако были в Европе и центры, где колле-
гиальные политические институты возникли на самостоятель-
ной основе. Это западнопоморские города-«республики» - Во-
лин и Щецин, - а также более мелкие города, социально-
политический строй которых известен благодаря трем жизне-
описаниям проповедовавшего там христианство в 1120-е годы
епископа Отгона Бамбергского (анонимного Прюфенингского
монаха, Эбона и Герборда).
В самом начале своего первого миссионерского путешествия
в 1124 г. Отгон со своими спутниками оказался в небольшом
поморском городке Пыжице. Согласно Эбону, первоначально
пыжичане не поддавались проповеди, они не хотели принимать
новую веру без предварительного решения «первых и старших»
(primatum et maiorum) (Ebo. II: 5). И действительно, по свиде-
тельству Герборда, такое решение последовало. После некото-
рых размышлений пыжичские maiores приняли «благое реше-
ние»: «сначала они [его] утвердили у себя в конклаве (in
conclavi), потом же с послами и с Павликием (представители
польского князя Болеслава III Кривоустого. - ПЛ) - для боль-
шей крепости - на более широком совещании; с ними они вы-
шли к народу». Информатор Герборда - монах бенедиктинского
монастыря в Михельсберге Сефрид был искренне удивлен, ко-
гда увидел «с каким неожиданным, с каким охотным единоду-
шием вся эта толпа народа, услышав слова первых людей скло-
нилась к этому решению» (Herbordus II: 14). Трудно сказать,
существовали ли в Пыжице такие органы власти, как народное
собрание и совет знати, но ясно, что субъектами принятия поли-
тических решений были народ (populus) и знать (maiores, pri-
mates). Соотношение между ними было точно такое же, как в
Новгороде: формально высшая власть принадлежала «народу»,
но готовила решения и во многом их предопределяла знать.
Более подробные сведения имеются о щецинском народном
собрании. Вопрос о принятии христианства решался там на соб-
рании, на которое щецинцы позвали «бесчисленный плебс из
сел и деревень». Только после долгого обсуждения было решено
147
принять христианство (VP. II: 10). Герборд называет это собра-
ние латинским словом contio и отмечает, что на нем присутство-
вали народ и знать (Herbordus. II: 30).
Самое яркое описание щецинского народного собрания отно-
сится ко времени второго миссионерского путешествия еписко-
па Оттона в 1128 г., когда ему пришлось снова проповедовать в
городе, уклонившемся за время его отсутствия в язычество (VP.
III: 8, 10; Ebo. III: 15, 16; Herbordus. Ш: 17, 18, 20). Собрание про-
ходило на рыночной площади, где находилось некое ступенча-
тое возвышение, с которого «глашатаи и представители власти
имели обыкновение произносить речи к народу». Участников
собрания латинские тексты называют «большой толпой людей».
Все три агиографа единогласно свидетельствуют о том, что на
собрании выступил языческий жрец, который побуждал народ
расправиться с Оттоном, но после драматического конфликта
вынужден был с собрания удалиться. Принципиально же вопрос
был решен на другом собрании, которое состоялось через две
недели после первого в другом месте - в резиденции западно-
поморского князя Вартислава на холме Триглава в центре горо-
да. Собрание названо несколько иначе - generate colloquium
(Эбон) или consilium maiorum (Герборд), и иначе характеризу-
ются его участники: «первые люди города с остальной толпой»
(VP); «первые люди со жрецами и старшими» (Ebo); «старшие и
мудрейшие» (Herbordus). Несмотря на то, что на основании
упоминания Прюфенингского монаха об «остальной толпе»
можно допустить, что это не было закрытое совещание знати,
ясно, что тон в нем задавала именно верхушка щецинского об-
щества, в которую входила светская элита и, если верить Эбону,
языческие жрецы. Один из участников совещания известен - это
был Вышак, «муж чрезвычайно богатый и могущественный»,
который однажды для нападения на датчан сумел снарядить це-
лый флот из 6 кораблей. Принятое решение было окончательно
утверждено вновь на более широком собрании (concio universa).
Главный языческий жрец, противодействовавший Оттону на
народном собрании, был изгнан из Щецина самими горожанами
(ab ipsis civibus).
148
Эти описания могут быть сопоставлены с ранними упомина-
ниями о политической активности новгородцев. Разумеется,
речь идет не о том, чтобы просто заполнить лакуны в наших
знаниях о новгородском вече западнопоморскими сведениями, а
о том, чтобы на основании анализа не только сходств, но и раз-
личий предположить, в каких условиях могли возникать и каки-
ми путями могли развиваться «республиканские» политические
институты вне очевидного влияния со стороны более развитых
цивилизаций.
Обращает на себя внимание определенная близость социаль-
но-экономических и социально-политических условий, в кото-
рых развивались западнопоморские города и Новгород: внешняя
торговля как важный фактор экономики, относительно ранняя
урбанизация на фоне многих других регионов Центральной и
Восточной Европы, отсутствие сильной княжеской власти (Ще-
цин и Волин, хотя формально и входили в 1120-е годы в состав
Западнопоморского княжества Вартислава, фактически пользо-
вались почти полной самостоятельностью; в Новгороде, как из-
вестно, не сложилось своей княжеской династии, а князь посте-
пенно превратился в республиканского магистрата). Видимо,
эти в определенной степени схожие предпосылки привели и к
появлению до определенной степени схожих политических ин-
ститутов: общего собрания (веча), наличие которого зафиксиро-
вано и в западнопоморских городах, и в Новгороде, и совета
знати, существование которого в Новгороде для раннего време-
ни можно только предполагать.
Есть даже характерные совпадения в деталях. Рассказ о ще-
цинском народном собрании 1128 г. в чем-то очень напоминает
известие начального летописания под 1071 г. о появлении вол-
хва в Новгороде, который «всталъ... НовЪгородЬ» в княжение
Глеба Святославича (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 180-181). Он хулил веру
христианскую, обращаясь к «людемъ», и многих «прельсти». По
словам летописца, «вси яша ему вГру» и хотели погубить новго-
родского епископа. Последний взял крест, надел архиерейское
облачение и призвал новгородцев выбирать, к кому присоеди-
няться. Присутствующие разделились «надвое»: князь с со своей
дружиной «сташа у епископа, а людье вси идоша за волхва».
149
Дело кончилось тем, что князь Глеб просто зарубил волхва то-
пором, и «людье разидошася». Ситуации очень близки, но есть и
примечательные различия. Собрание в еще «официально» язы-
ческом Щецине признается вполне легитимным не только его
участниками, но и представителями другой, христианской, сто-
роны. Действия новгородцев также вне всяких сомнений долж-
ны были происходить на собрании (где еще могли выступать
служители конкурирующих вероисповеданий, и где еще могли
разделяться на две части люди?), но летописец их вечем не на-
зывает. Эта сходка для него - не более чем «мятежь». Вряд ли
это случайность, т.к. уже под 1015 г. слово «вече» по отноше-
нию к собранию новгородцев употреблялось - но по отношению
к собранию, созванному князем! Дело, однако, по-видимому, не
столько в том, кто именно созывал собрание, сколько в том, как
к нему относился летописец. Скорее всего, тому же летописцу,
что писал под 1071 г. о новгородском волхве (автору «Свода
Никона»), принадлежит и повествование о событиях в Киеве в
1068-1069 гг. (Шахматов 1908. С. 450-451, 455-456, §250-251,
253), где также упомянуты вечевые собрания, причем созванные
самими киевлянами в ходе восстания и направленные против
легитимной власти. Позиция летописца, однако, в этом случае,
далека от однозначности: он, если и не прямо симпатизирует
восставшим, то, во всяком случае, относится к их мотивации «с
пониманием». И называет их собрание вечем. Коллективные же
акции подпавших под влияние волхва новгородцев он одно-
значно осуждает и квалифицирует как мятеж (а не как вече).
Различен и состав участников. В щецинских собраниях могло
участвовать и окрестное сельское население (хотя, не исключе-
но, что эпизодически: о его участии в собрании в 1128 г. неиз-
вестно, языческого жреца изгоняют горожане), применительно к
Новгороду нет ни одного свидетельства об участии в вече селян.
Даже о том же «мятеже» 1071 г. сказано, что он был «в град!», а
не во всей Новгородской волости. Собраниями в западнопомор-
ских городах руководит местная знать, а в Новгороде 1071 г.
верхушка представлена князем Глебом и его служилыми людь-
ми - дружиной. В составе дружины Глеба Святославича вполне
могли быть и, скорее всего, были в том числе и новгородцы, но
150
в политико-правовом плане это была внешняя по отношению к
Новгороду сила. Такая «внешняя» сила по отношению к Щеци-
ну - князь Вартислав со своими людьми - не имел возможности
просто расправиться со жрецом и, хотя и имел в городе опреде-
ленные позиции (не случайно, что там находился его двор), вы-
нужден был действовать как бы из-за кулис.
Все это говорит о том, что, хотя политико-правовые системы
Новгорода и западнопоморских городов (до утраты ими к сере-
дине XII в. самостоятельности и локации на немецком праве в
XIII в.) имели между собой много общего - что было обуслов-
лено, как представляется, схожими природно-географическими
и хозяйственно-культурными предпосылками, а не внешними
влияниями или взаимовлияниями, масштаб и значение которых
остаются спорным вопросом - единого «славянского» городско-
го права не существовало. Западнопоморские центры, по-види-
мому, выросли постепенно, на базе местных «племенных» общ-
ностей (Piskorski 2002. S. 84-99). Происхождение княжеской
западнопоморской династии, первым известным представителем
которой был как раз Вартислав, точно не известно, но нельзя
исключать ее местные корни (есть, впрочем, мнение, что она
могла быть ответвлением польских Пястов - Ibid. S. 61-73).
Происхождение и древнейшая история Новгорода представляет
собой чрезвычайно сложную проблему, но, благодаря археоло-
гическим раскопкам, стало ясно, что ранее X в. Новгорода на
современном месте не существовало. Очень вероятно, что Нов-
город никогда не был «племенным» центром, а возник уже как
центр княжеской власти (Горский 2004. С. 92). Князья, правив-
шие в Новгороде, не имели прямого отношения к местной среде,
а первые князья, обосновавшиеся на Северо-Западе Руси, вооб-
ще были варяжского происхождения. Варяги же, по-видимому,
составляли в раннее время определенную часть знати (Гиппиус
2006). Возможно, здесь и надо искать корни политико-правового
отделения города и горожан от сельской округи и «волости» в
целом. Тем не менее основное население Новгорода, естествен-
но, составляли местные жители, которые, став горожанами, ос-
тавались носителями традиционных, архаических представле-
ний, в т.ч. и политико-правовых. При относительной слабости в
151
Новгороде княжеской власти эти представления способствовали
«регенерации» - в принципиально новых, городских, условиях и
в существенно иной форме - некоторых элементов традицион-
ной политической культуры, в частности, вечевых собраний.
В более позднее время - в XII/XIII-XV вв. - происходит по-
степенная институционализация этих политических традиций и
образование на базе этих традиций республиканских органов
власти: городского собрания-веча и правительственного совета-
господы. Не исключено, что примерно в том же направлении
могли развиваться и западнопоморские «республики», но их
«естественное» развитие было прервано в середине XII - XIII в.
Источники и литература
Гиппиус А.А. Скандинавский след в истории новгородского боярства
(в развитие гипотезы А.А. Молчанова о происхождении боярского
рода Гюрятиничей-Роговичей) // Slavica Helsingensia. 2006. Vol. 27.
Горский АЛ. Русь: от славянского Расселения до Московского царст-
ва. М., 2004.
Лукин П.В. Существовал ли в средневековом Новгороде «Совет гос-
под»? // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. 2012. № 1 (47).
Лукин П.В. Новгородское вече в XIII-XV вв. Историографические
построения и данные ганзейских документов (в печати).
ПСРЛ. Т. 1. - Полное собрание русских летописей. М., 1997. Т. 1.
Шахматов А.А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах.
СПб., 1908.
Ebo - Ebonis Vita S. Ottonis episcopi Babenbergensis / Rec. et ann.
J. Wikarjak; Praef. et comm, est K. Liman. (Monumenta Poloniae
Historica. Series nova. T. 7, fasc. 2).
Herbordus - Herbordi Dialogus de vita S. Ottonis episcopi Babenbergensis /
Rec. et ann. J. Wikarjak; Praef. et comm, est K. Liman. (Monumenta
Poloniae Historica. Series nova. T. 7, fasc. 3).
VP - S. Ottonis episcopi Babenbergensis Vita Prieflingensis / Rec. et ann.
J. Wikarjak; Praef. et comm, est K. Liman. (Monumenta Poloniae His-
torica. Series nova. T. 7, fasc. 1).
Piskorski J.M. Pomorze plemienne. Historia-Archeologia-J^zykoznaw-
stwo. Poznan; Szczecin, 2002.
152
Pavel Lukin (Moscow)
Popular Assemblies and Councils of Nobility
in Medieval Novgorod and Western Pomerania
The purpose of the paper is a comparative study of the political assemblies
and councils in medieval Novgorod and in Western Pomeranian Slavic towns
of the early 12th century. The main political institutions of medieval Novgorod
were veche (the popular assembly in which all free townsmen had a right to
participate) and the council (which in literature is usually labeled as “the
council of lords” while in the sources it is called de hererr, it is mentioned
only in Low German Hanseatic documents). In Russian the term господа
could be used (as it was in Pskov). The question is why and how these politi-
cal institutions emerged in the region where no “republican” tradition had
ever existed. The social and political situation in early medieval Western
Pomeranian towns such as Szczecin and Wolin had much in common with
that in Novgorod. Their social and political systems are known through the
three hagiographical texts which describe German missionary bishop Otto
von Bamberg’s visits to Western Pomerania twice in 1124-1125 and in 1128.
According to them in Szczecin, Wolin and in some other smaller towns peo-
ple held assemblies where important decisions were taken. Vitae of Otto also
testify to the existence of councils of nobility in Western Pomeranian towns
which like the council in Novgorod in the later period of its existence often
predetermined the decisions of assemblies and strongly influenced politics in
general. Striking similarities and parallels between Novgorod and West Pom-
eranian assemblies and councils could hardly be explained by the concepts of
extemal/mutual influences or by common Slavic origin. Similarity between
economic conditions and political factors seems to be of a more important
nature. Foreign trade was of paramount significance to both regions. Princely
power was also relatively weak in both regions.
However, some important differences did exist. While rural population
seems to be completely excluded from the participation in the Novgorod ve-
che, in towns of Western Pomerania it sometimes took part in assemblies. In
Szczecin and Wolin the powerful local nobility and sometimes even pagan
priests played major role in the assemblies while in early medieval Novgorod
pagan activity on the whole was considered to be illegitimate and members of
prince’s retinue composed the significant part of the elite. Evidently some of
them were of Varangian origin.
On the other hand, the great majority of Novgorod population were lo-
cals though their political culture developed in a different (urban) environ-
ment. Later on (in the 12/13th-15th centuries) Novgorod witnessed a grad-
ual process of the “institutionalization” of its political traditions, including
153
the tradition of holding assemblies. Assemblies and councils of Western
Pomeranian towns could have developed in a similar direction but their
“natural” evolution was cut short by external factors.
А.Г. Мельник (Ростов Великий)
САМОСОЗНАНИЕ ЖИТЕЛЕЙ РОСТОВА
В КОНЦЕ XI - ПЕРВОЙ ТРЕТИ ХШ в.
Основными источниками, на которых базируется предлагае-
мая работа, являются летописи, житие епископа Леонтия Рос-
товского и данные археологии.
В конце XI - первой трети XIII в. жители Ростова обладали
весьма развитым самосознанием. Об этом свидетельствует сле-
дующее. В летописях данного периода многократно фигурирует
термин «ростовци», обозначающий жителей названного города.
Следовательно, они тогда осознавали себя как некую особую
общность.
Важнейшим структурообразующим компонентом самосозна-
ния ростовцев являлось то, что они считали себя жителями
старшего города Ростово-Суздальской земли. На этом основа-
нии они свысока смотрели на остальных обитателей данного
региона. В частности, жителей Владимира ростовцы, по версии
летописной статьи 1175 г., уничижительно называли своими хо-
лопами. Первенство Ростова признавалось и составителями ле-
тописей того времени. Это выражалось в том, что в перечисле-
ниях жителей важнейших городов указанного региона «ростов-
ци» в подавляющем большинстве случаев стоят впереди «суз-
дальцев», «владимирцев», «белозерцев» и др.
Своеволие и независимость ростовцев ярко проявились в
1159 г., когда они изгнали ростовского епископа Леона за то,
что он, по их мнению, грабил попов. Те же качества обозначи-
лись еще в 1157 г. Тогда ростовцы и суздальцы посадили на
княжение в Ростове и Суздале князя Андрея Боголюбского.
Надо думать, стремление ростовцев выразить свое превос-
ходство над другими городами Ростово-Суздальской земли про-
явилось в истории строительства первого каменного собора Бо-
154
городицы в Ростове. Этот храм начали возводить по приказу
князя Андрея Боголюбского в 1160-е годы. Но ростовцы реши-
ли, что он недостаточно велик. И тогда они убедили князя Анд-
рея изменить первоначальный замысел и построить более круп-
ное сооружение. В результате ростовский собор на тот момент
стал самым большим храмом Ростово-Суздальской земли,
включая соответствующие соборы Суздаля и Владимира.
Начиная с последней трети XII в., значительное влияние на
формирование ростовского самосознания оказывал культ св. Ле-
онтия, епископа Ростовского, мощи которого были обретены в
1160-х годах и помещены в главном храме города - соборе Бо-
городицы. Важно, что Леонтий был первым официально при-
знанным святым архиереем в русской традиции. Он восприни-
мался как небесный покровитель жителей Ростова. Следова-
тельно, св. Леонтий стал символом идентификации местного
сообщества - явление крайне редкое для того времени.
Большую роль в формировании самосознания ростовцев играла
местная епископская кафедра, при которой велось летописание и
осуществлялась переписка книг. Часть из них сохранилась. И, что
характерно, как отмечали исследователи, они имеют необычно
большие размеры. В духе местного самосознания ростовские епи-
скопы рассматривали себя как наследников св. Леонтия.
Aleksander Melnik (Rostov the Great)
Self-Consciousness of Rostov Population
in the Later 11th - the First Third of the 13th Century
The main sources of the present study are chronicles, the Life of St. Le-
onty and archeological data.
In the later 11th - the first third of the 13th century the population of
Rostov had self-consciousness developed to a great extent. Chronicles of
that period often contain the special term Rostovtsi to denote the population
of this town. Thus, the population considered themselves to be a special
community.
The Rostovtsi considered themselves to be the population of the major
City of the Land of Rostov and Suzdal (it was the basis of their self-
consciousness), and therefore they condescended to other inhabitants of the
region. An account of chronicles (1175) says that the Rostovtsi named
scornfully the population of Vladimir their serfs. The priority of Rostov was
155
recognized also by Russian chroniclers of that time, as in most cases they
mention Rostov at the head of lists of Russian towns.
Self-will and independence of the Rostovtsi revealed itself in 1159 when
they banished Leon, Bishop of Rostov, having accused him of “robbery”.
The same features displayed themselves for the first time in 1157 when
people of Rostov and Suzdal invited Prince Andrey Bogoliubskiy to rule.
Aspiration of the Rostovtsi to express their superiority to other towns of
the Land of Rostov and Suzdal seems to have displayed itself in the history
of the building of the first stone Cathedral of Virgin Mary in Rostov. The
work was launched by order of Prince Andrey Bogoliubskiy in the 1160s,
but the Rostovtsi considered the original plan not great enough and per-
suaded the Prince to abandon it for a larger one. As a result, Rostov Cathe-
dral was then the greatest church in the region, surpassing the cathedrals of
Suzdal and Vladimir.
From the last third of the 12th century self-consciousness of the Rostovtsi
was influenced to a great extent by the cult of St. Leonty, Bishop of Rostov,
whose relics were found in the 1160s and placed in the Cathedral of Virgin
Mary, the main church of Rostov. It is noteworthy that Leonty was the first
Saint Archbishop recognized officially in Russia, and he was considered to have
been a heavenly patron of the Rostovtsi, thus having become a symbol of the
self-identification of the local community, which was rare enough in that time.
The local Episcopal see which had a scriptorium where monks compiled
chronicles and copied books was of great importance for forming self-
consciousness of the Rostovtsi. Some of the books are usually great folios.
Bishops of Rostov considered themselves (and so did the local population)
to be the successors of St Leonty.
E.A. Мельникова (Москва)
ВОЗНИКНОВЕНИЕ ДРЕВНЕРУССКОГО ГОСУДАРСТВА
В СЕВЕРОЕВРОПЕЙСКОЙ ПЕРСПЕКТИВЕ*
Вряд ли стоит подробно говорить о значении компаративных
исследований при изучении ранних государств. Особенно важ-
ны они тогда, когда мы не располагаем обширным корпусом
письменных источников, прежде всего актовых, и вынуждены в
значительной степени опираться на данные археологии. Именно
такова ситуация в исследованиях восточнославянского полито-
генеза: круг отечественных письменных источников крайне ог-
156
раничен, многократно интерпретирован и реинтерпретирован.
Введение в последние десятилетия значительного материала
зарубежных письменных памятников несколько расширило ис-
точниковую основу, но и создало новые трудности, связанные
со спецификой самих текстов и отражения в них инокультурной
действительности. Поэтому обращение к формированию госу-
дарств у других народов, особенно у тех, которые развивались в
сходных условиях, имеет важное значение для изучения про-
блем собственно восточнославянского политогенеза. Сравни-
тельно-типологические исследования, с одной, сугубо научной
стороны, могут до определенной степени компенсировать не-
достаток источников, выявить региональную специфику тех или
иных явлений или процессов и подсказать возможные пути ее
объяснения. С другой, общеметодологической стороны - они
обнаруживают принципиальное, глубинное сходство путей,
ведших к государственности, у разных народов Европы, в том
числе и у восточных славян, что разрушает популярный исто-
риографический миф о некоем «особом пути» развития восточ-
нославянской, а затем русской государственности.
Для европейских народов важнейшим фактором, определив-
шим пути возникновения и особенности структуры ранних го-
сударств, было наличие или отсутствие синтеза с позднеантич-
ной цивилизацией. Поэтому наиболее продуктивным представ-
ляется сопоставление процессов становления государственности
у восточных славян и у тех народов, которые не испытали на
себе или испытали в слабой степени социальные, политические,
культурные влияния Рима (континентальные германцы) и Визан-
тии (южные славяне). Это, прежде всего, народы, жившие «на
периферии» античного мира: западные и поморские славяне,
скандинавы, до определенной степени англо-саксы.
Сопоставление процессов политогенеза у англо-саксов, скан-
динавов и восточных славян представляется особенно продук-
тивным в силу их вхождения в VIII-X вв. в общий, «северный»
регион, простиравшийся от Британских островов до Восточно-
Европейской равнины (ср. концепцию циркумбалтийской циви-
лизации Г.С. Лебедева). Его выделение основывается не только
на его «бессинтезности», но и на его объединении с VIII в.
157
трансъевропейским путем, связывавшим Западную Европу с
арабским Халифатом через Балтийское море и речную систему
Восточной Европы. Этот путь эксплуатировался первоначально
фризами, а затем, по преимуществу, скандинавами, экспансия
которых на западе и востоке, способствовала распространению
как материальных ценностей, так и культурных импульсов по
всему этому огромному региону.
Развитие каждой из входящих в «Северный» регион облас-
тей, в значительной степени обуславливалось особенностями их
заселения. Завоевательный характер переселения англо-саксов
на Британские острова в V-VI вв. вызвал распад кровнородст-
венных общностей, глубокую стратификацию общества, резкое
обособление военного слоя во главе с вождем, формирование
обширного фонда «королевских земель» и образование ряда по-
литий - «королевств» уже к концу VI в. Восточнославянская
земледельческая колонизация, напротив, носила преимущест-
венно мирный характер, не вызвала военизации общества (с вы-
текающими из нее последствиями) и, вероятно, ослабляя кров-
нородственные связи (А.А. Горский предполагает их полный
распад), не разрушала их полностью. В то же время взаимодей-
ствие с аборигенным населением усилило племенную диффе-
ренциацию: так, в ромейской (северянской) культуре присутст-
вует значительный салтовский (хазарский) элемент, тогда как в
культуре кривичей прослеживаются балтские влияния. Северо-
германские же племена не меняли основной территории своего
обитания, колонизация малозаселенных островов Северной Ат-
лантики не оказала существенного влияния на их социально-
политическое развитие, напротив, в островных условиях родо-
вые отношения были законсервированы. В колонизованных же
землях Англии и Франции мигранты достаточно быстро интег-
рировались в местные общества. Вместе с тем, экспансия викин-
гов резко усилила роль профессионального военного слоя, вы-
делившегося уже в первые века н.э., и углубила имущественную
стратификацию.
Сопоставление отдельных явлений и процессов в разных частях
региона представляется весьма продуктивным, причем принципи-
ально важное значение имеют не только выявляемые схождения
158
(обычно внимание исследователей сосредоточено именно на них),
но и различия, интерпретация которых выявляет специфику каж-
дой из областей. Приведу несколько примеров.
В условиях военного завоевания формирование частной соб-
ственности на землю проходит в Англии весьма интенсивно, в
первую очередь, выделяются земли, собственником которых
является король. Уже в VIII в. в большом количестве грамот
фиксируются королевские земельные пожалования церкви и ча-
стным лицам. Иная картина характерна при мирной колониза-
ции или стабильном проживании. В Скандинавии в период по-
литогенеза целиком и полностью господствует общинная (all-
menning) и семейно-родовая (odal) собственность на землю,
причем владение наследственным участком земли определяет
социальный статус человека, делает его полноправным. Конунг
же не имеет права на какие-либо земельные владения, кроме
собственных усадеб (husaby в Швеции), и вплоть до XIII в. не
претендует на распоряжение землей. Отсутствует в Швеции и
Норвегии и практика земельных пожалований (в Дании ситуа-
ция несколько иная). Для Руси поземельные отношения до кон-
ца XI в. совершенно неясны из-за отсутствия письменных ис-
точников. Однако обеспечение церкви только десятиной после
принятия христианства Владимиром и длительное отсутствие
земельных пожалований в ее пользу говорит, вероятно, о том, что
земля по меньшей мере вплоть до конца XI в. (этим временем
В.Л. Янин датирует появление боярской вотчины в Новгородской
земле) находилась в общинной собственности и князь не имел
права отчуждать ее. Показательно и то, что в Новгороде в XII в.
докончания с князем специально оговаривают невозможность
приобретения им земельной собственности.
Королевская власть в Англии является непосредственным
развитием власти военного вождя, и уже в первых судебниках
(конец VI в.) король - судя по вергельдам - имеет особый ста-
тус, который неуклонно повышается. Скандинавские конунги
принадлежат к военно-родовой знати, выделившейся в более
раннее время. Их статус, зиждущийся на принадлежности к «са-
кральному» роду (Инглингов в Швеции и Норвегии, Скьёльдун-
гов в Дании), определяется обычаем, не закрепляясь законода-
159
тельно вплоть до XII или XIII в. Древнерусские князья IX-X вв.,
скандинавы по происхождению, вероятно, сохраняют то же по-
ложение: князь не является субъектом права ни в Правде Яро-
слава, ни в последующих судебниках, а легитимность правителя
обусловливается его происхождением от Рюрика.
Основные функции верховной власти, военная, законода-
тельная, административная, фискальная и др., в англо-саксон-
ских политиях очень рано начинают дифференцироваться: пер-
вая выполняется дружиной и ополчением, остальные - специ-
альными королевскими чиновниками. В Скандинавии и на Руси,
по крайней мере до начала XI в., все эти функции не расчленены
и осуществляются дружиной верховного правителя. Это приво-
дит, с одной стороны, к формированию корпоративности воен-
ной элиты (А.А. Горский), с другой - к сохранению многих
функций, прежде всего судебных, но также, вероятно, админи-
стративных и частично фискальных, сельскими общинами (ср.
длительное существование тингов в Норвегии и Швеции, роль
вервной организации на Руси).
Система территориально-фискальных округов формируется в
Англии вскоре после ее завоевания. В Скандинавских странах она
возникла прежде всего для нужд военной организации общества в
эпоху викингов и усилилась к середине XI в. (системы в Дании
херадов и сотен, в Швеции сотен и «корабельных округов»). На
Руси, как кажется, такая система складывается значительно позже:
в Новгородской земле, видимо, на протяжении XI в.
Наконец, многочисленные сходства/различия обнаруживают-
ся и в конкретных проявлениях процессов государствообразова-
ния. В механизме сбора податей в Англии рано устанавливается
регулярное налогообложение, тогда как на Руси и в Скандина-
вии долгое время сохраняется натуральный и личный сбор да-
ней (полюдье на Руси и вейцла в Норвегии и Швеции). В Анг-
лии избрание правителя высшей знатью (уитанами) быстро при-
обретает формальный характер, и уже в конце VIII в. в боль-
шинстве англо-саксонских королевств право наследования за-
крепляется за старшим сыном. В Швеции же и Норвегии еще и в
XI в. решающее слово принадлежит всему полноправному насе-
лению: новый конунг (из правящего рода) должен быть избран
160
на всех основных тингах страны. Сходный порядок - заключе-
ние договора/«ряда» - определяет установление верховной вла-
сти в Ладожско-Ильменском регионе во второй половине IX в. и
продолжается в форме дальнейшего приглашения князей Новго-
родом и заключения с ними докончаний. Повсеместно отмеча-
ется харизматичность (сакральность) королевского (княжеского)
рода и его легитимизации с помощью династических легенд (ср.
легенды о призвании основателя династии на Руси и в Англии).
Подавляющее большинство названных явлений требует спе-
циальных компаративных исследований. Отмеченные, равно как
и многие другие сходства и различия в социальном строе, поли-
тической организации, административном управлении, наконец,
в культуре Руси, Англо-Саксонской Англии и Скандинавских
стран способны пролить новый свет на белые пятна ранней ис-
тории Руси и значительно углубить в целом наше понимание
процессов европейского политогенеза.
Примечание
* Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ (проект № 12-
31-08018).
Elena Melnikova (Moscow)
The Emergence of the Old Russian State
in a North-European Perspective
The paths to statehood and the peculiarities of structures of Early Medie-
val European states were first and foremost defined by their relation to the late
antique civilization, their synthesis or its lack with late Roman institutions and
culture. The processes of state formation among Eastern Slavs can be there-
fore most productively compared with those of the nations that were not ex-
posed or were exposed only slightly to social, political and cultural influences
of the Roman empire (like continental Germans) and Byzantium (like South-
ern Slavs), the nation that inhabited the periphery of the antique world, West-
ern Slavs, Scandinavians and to some degree Anglo-Saxons.
The comparison of the developments of the Scandinavians and Anglo-
Saxons with Eastern Slavs seems to have one more historical foundation, that
is their belonging to the ‘Northern’ region that stretched from the British Isles
to the Caspian and Black Seas being united by a transcontinental route that
connected Western Europe with Arab Caliphate via the Baltic sea and river
system of Eastern Europe in the eighth to the tenth century. The route was
161
mostly maintained by Frisians and Scandinavians, and the Viking expansion
westward and eastward promoted the spread of material goods and cultural
impulses within this vast region.
The development of each part of this region depended much on the type of
the settlement in it. The military character of the migration of Angles, Jutes,
and Saxons to the British Isles in the fifth and sixth centuries caused the disin-
tegration of kindred communities, deep stratification, isolation of military
stratum headed by a warrior chief and, as a result, the formation of a number
of polities by the end of the sixth century. The East-Slavic agrarian coloniza-
tion, on the contrary, was predominantly peaceful and did not promote the
militarization of the migrant societies and though weakened kindred relations
did not utterly destroy them. The Northern Germans did not change their
habitation, but the Viking activities strongly strengthened the role of profes-
sional warrior stratum that had isolated already in the first centuries A.D., and
deepened social stratification.
The comparison of specific phenomena and processes of state formation
in different parts of the ‘Northern’ region seems very fruitful and it is not only
similarities between them that are of importance but differences also as their
interpretation allows to discover the peculiarities of each of its parts.
Under the conditions of military conquest private land ownership in Eng-
land emerges rather quickly with king’s lands being isolated first of all. Al-
ready in the eighth century kings grant lands to churches and private persons.
Peaceful colonization and stable habitation provide a different picture. In
Scandinavia common (allmenning) and family (odal) ownership of land com-
pletely dominates and the ownership of hereditary land (odal) defines the so-
cial status of a man. Konung, on the contrary, has no rights on any land prop-
erty but his own estates (husaby in Sweden) and up to the thirteenth century
he does not claim to control the land (with the exception of Denmark). Land
relations in Rus are quite obscure because of the lack of written sources. But
the very fact of the absence of such charters in the eleventh century and their
extreme scarceness later speaks for the late emergence of private land prop-
erty. Until the twelfth century the church was provided for only by the tithe
and the earliest charter granting a piece of land to Juijev monastery in Nov-
gorod dates to c. 1130. It seems that the land was the communal property at
least before the end of the eleventh century and the prince had no rights to
alienate it.
King’s authority in England was the direct continuation of the authority of
a military chief and it is already in the first laws (late sixth century) that the
king has a specific status which steadily rose according to wergelds. Scandi-
navian konungs belonged to the military-clan nobility. Their status based on
their descent from sacral clans of Ynglingar in Sweden and Norway and of
162
Skjoldungarin Denmark and it was determined by custom not by law until the
late twelfth and thirteenth century. The Old Russian princes of the ninth and
tenth centuries were Norsemen by birth and they seem to preserve the same
position as they had in Scandinavia. The prince is the subject of law neither in
Jaroslav’s law code, nor in the later code of his sons. The legitimacy of a
prince primarily depends on his descent from Rurik.
The main functions of supreme power, military, legislative, administra-
tive, fiscal et al., differentiate quickly in Anglo-Saxon polities. The first is
realized by the king’s armed force and volunteer army whereas other functions
are performed by the king’s officials whose duties become more and more
specialized. In both Scandinavian countries and Rus all these functions are not
divided up to at least the beginning of the eleventh century and different du-
ties are discharged by the retinue of a prince. It leads on the one hand to the
corporativeness of the warrior elite, and to the preservation of many functions,
first of all judicial and administrative, and partially fiscal, by village commu-
nities, on the other hand.
The system of territorial and fiscal districts forms soon after Britain was
conquered by the Anglo-Saxons. In Scandinavian countries it appeared to meet
the demands of military organization of the society in the Viking Age (or prob-
ably earlier): in Denmark it was a structure of herad, in Sweden - of hundare
and skeppsiag. This system strengthened by the mid-eleventh century in con-
nection with ledung. In Rus the territorial division seems to be mostly con-
nected with fiscal needs and it probably came into being in the eleventh century.
Finally, many similarities/differences can be found in various manifesta-
tions of the state formation processes. The mechanism of tax-collection in
England takes form of regular taxation rather early whereas in Rus and Scan-
dinavian countries collection of tributes and taxes by rulers or their represen-
tatives prevail like pohidje in Rus and veizla in Norway and Sweden. In Eng-
land election of a king by highest nobility (witans) soon becomes a formality
and the right for the throne is secured for the eldest son. In Norway and Swe-
den even in the mid-eleventh century the final word rests with the full-right
population, a candidate for konung (belonging to the sacral clan) is to be ac-
cepted at all the main things of the country. A similar procedure seems to
follow the enthronization of Rurik in the Ladoga-Ilmen’ region in the second
half of the ninth century. He becomes the prince in accordance with a treaty
(rjad) with local nobility. This tradition continues into the thirteenth century
and princes are invited to Novgorod and come to rule according to treaties
with local (Novgorod) authorities. The charismatic (sacral) character of the
princely clan is typical in all regions as well as the emergence of dynastic
legends to legitimize the rulers.
163
The phenomena named above need special comparative studies. Both
similarities and differences in social structure, political organization, admini-
stration and culture of Rus, Anglo-Saxon England, and Scandinavian coun-
tries can throw new light on blank spots in Russian early history and extend
our understanding of European politogenesis.
Ю.М. Могаричев (Симферополь)
«КРЫМСКИЕ» СВЯТЫЕ НА РУСИ
Источники, а в некоторых случаях просто христианская тра-
диция, связывают с Крымом отдельные периоды деятельности
апостола Андрея Первозванного, папы Климента Римского, па-
пы Мартина I, Константина Философа (св. Кирилла), Иосифа
Гимнографа, киевского князя Владимира Великого, Евстратия
Печерского.
Собственно к «крымским» святым, канонизация которых бы-
ла осуществлена, в основном, благодаря деятельности на терри-
тории полуострова и, надо думать, по инициативе местной по-
литической и церковной элиты, можно отнести первых Херсон-
ских епископов, Стефана Сурожского и Иоанна Готского. Древ-
нерусская церковная традиция знает почитание св. Херсонских
епископов и Стефана Сурожского.
Херсонские епископы. Известно два основных церковно-
славянских извода их жития: Супрасльская рукопись (С) и Ус-
пенский список Макарьевских Миней (М). Это два разных пере-
вода с греческого примерно одного времени - XI в. Перевод,
дошедший в М, по некоторым показателям старше перевода
Супрасльской рукописи. Переводчик С, вероятно, сверялся с
текстом М. Переводы выполнены с двух очень близких, но все-
таки отличных друг от друга то ли списков, то ли редакций од-
ного греческого текста (Чернышева 2009. С. 119-137). Церков-
нославянский перевод был выполнен с энкомия. По мнению
В.В. Латышева, переводчик либо имел перед глазами не совсем
исправный текст, либо не вполне его понимал (Латышев 1906.
С. 6-12). Энкомий был написан в самом Херсоне местным жи-
164
телем, которому были небезразличны местные обстоятельства,
детали и подробности (Там же. С. 13).
Особенностью славянских переводов является точное вос-
произведение текста оригинала без серьезного редактирования.
Поэтому в них сохранились практически все подробности и на-
звания, которые присутствовали в греческом оригинале. Конеч-
но, славянский переводчик не всегда понимал, что означают те
или иные термины, не был знаком с историческими и географи-
ческими реалиями, отраженными в тексте. Но при этом старался
все передать, насколько позволял его переводческий уровень
(Могаричев и др. 2012. С. 53).
Различные варианты житий первых Херсонских епископов
сохранили две традиции понимания того, кому из миссионеров
принадлежит приоритет в христианизации Херсона - «херсоно-
капитоновскую» и «константинопольско-ефериевскую».
Первая утверждает, что именно Еферий нанес основной удар
по местным язычникам и, соответственно, именно этому свято-
му принадлежит основная заслуга в победе христианства в го-
роде. Капитон же лишь продолжил дело Еферия и «забил по-
следний гвоздь в гроб херсонского язычества». Согласно вто-
рой, Еферий умер на пути к месту миссионерской службы и ос-
новная работа по окончательной христианизации Херсона легла
на плечи Капитона.
Церковнославянские версии относятся к первой традиции,
причем именно такое толкование сюжета получило распростра-
нение в Херсоне. Отметим, что в Службах св. епископам Хер-
сонским, составленных Иосифом Гимнографом в Херсоне во
время ссылки (Верещагин 2009), Василею, Ефрему и Капитону
посвящены отдельные разделы. А Еферий упоминается даже
реже, чем Агафодор, Елпидий и Евгений, история которых из-
ложена в источнике предельно кратко. Вероятно, что именно
через Херсон, а может быть и с херсонскими духовными лица-
ми, данная версия житий могла оказаться на Руси.
Официальная же византийская церковь выбрала иной вари-
ант жития - «ефериевский», нашедший отражение в синаксарях
и минеях (Могаричев и др. 2012. С. 86-100).
165
Начальная история житий епископов Херсонских пересекает-
ся с историей почитания в Херсоне папы Климента Римского.
Найденные Константином Философом в 861 г. мощи римского
папы окончательно указали на Херсонес Таврический как на
место его мученической смерти. Канон в честь Климента, со-
ставленный Иосифом Гимнографом, вероятно, в Херсоне, отра-
жает традицию, возникшую после обнаружения мощей святого.
По поводу их обретения известны две версии: «константино-
польская», согласно которой инициатором поиска мощей был
Константин Философ, и «херсонская», считавшая, что главная
роль здесь принадлежала иерархам местной церкви и местным
светским руководителям (Уханова 2000. С. 116-121).
Житие Стефана Сурожского. Церковнославянские жития
Стефана Сурожского, опубликованные митрополитом Макари-
ем (ВМЧ 1904. С. 1008-1030) и В.Г. Васильевским (1915. С. 77-
98) являются независимыми переводами одного и того же грече-
ского оригинала. Текстологические разночтения здесь, иногда
весьма заметные, все же сводимы к единому прототексту. Но
они имеют и важные различия (Могаричев и др. 2009. С. 82-83).
Первый церковнославянский перевод был выполнен в XIV
(по С.А. Иванову: Ivanov 2006. Р. 112) или XV в. (по В.Г. Васи-
льевскому: 1915. С. CCXXIII-CCLXIII) в Северо-Восточной Ру-
си. Переводчик подошел к тексту буквалистски и решился со-
кратить только те сюжеты, реалии которых ему были непонят-
ны. Сделал он это, нарушив связность предшествующего и по-
следующего текста и сбившись в нумерации глав (Могаричев и
др. 2009. С. 82-83).
Традиция почитания Стефана Сурожского, в отличие от того
же Иоанна Готского и первых Херсонских епископов, не вошла
в византийские синаксари. Возможно, местными иерархами
предпринималась не одна попытка придать фигуре Стефана об-
щегосударственный характер (с этим связана и редакция конца
X в.). Однако в силу каких-то причин константинопольские цер-
ковные власти не посчитали нужным поднять статус местно-
чтимого святого из далекой северной епархии. То ли борцы с
иконоборчеством были уже не столь актуальны, то ли иконопо-
читательские заслуги Стефана у образованных константино-
166
польских иерархов вызывали сомнение, то ли, что более вероят-
но, этому не соответствовал уровень Сугдейской епархии (Мо-
гаричев и др. 2009. С. 94).
Востребованной фигура Стефана Сурожского, защитника от
иноверцев и святого покровителя, становится в смутные времена
второй половины ХШ - XV в. По крайней мере, именно тогда по-
являются первые известные нам армянские рукописи, содержащие
житие святого, именно тогда некий Георгий помещает в Сугдей-
ском синаксаре греческое житие и, вероятно, именно тогда, или
чуть позднее, русский переводчик создает и свой вариант.
В это время Сугдея, судя по припискам на полях Сугдейско-
го синаксаря и другим источникам (Могаричев и др. 2009.
С. 270-297), неоднократно подвергается нападению неприятеля.
Лишения терпят не только местные греки, но и все жители мно-
гонационального города. Службы в честь Стефана Сурожского
(Васильевский 1915. С. CCXL-CCXVI; Ivanov 2006. Р. 114-115;
Могаричев и др. 2009. С. 245-260) указывают этих врагов и по-
зиционируют Стефана как святого защитника и покровителя
Сугдеи. Активные контакты между местными православными и
древнерусскими купцами привели к «взаимопроникновению»
святых. По крайней мере, из приписок на полях Сугдейского
синаксаря, мы знаем, что между 1337 и 1339 гг. здесь чтили па-
мять «русских святых новоявленных мучеников в российской
стране, Давида и Романа, убиенных их собственным братом,
злосчастным Сфатопулком» (Могаричев и др. 2009. С. 292).
Русские же восприняли культ Стефана Сурожского и принесли
его на Русь, где он и стал российским святым. Как показал
В.Г. Васильевский, в русских летописях XIV в. часто встреча-
ются сообщения о пребывании сурожских купцов на Руси. О
торговле русских купцов в Суроже в XIII в. имеются арабские и
европейские свидетельства. При этом термином «сурожане» на-
зывали не только торговцев из Крыма, но и русских людей, ез-
дивших на полуостров за товарами. В 1549 г. в Новгороде функ-
ционировал и Сурожский двор. Из таможенной грамоты 1571 г.
явствует, что новгородские сурожане ранее пользовались раз-
личными льготами (Васильевский 1915. С. CCI-CCII). В сере-
167
дине XV в. на Руси уже стало популярно и житие Стефана Су-
рожского.
Таким образом, жития «крымских» святых попадали на Русь
непосредственно с территории полуострова. Это привело к то-
му, что на Руси получили, в основном, распространение их
«крымские» варианты.
Литература
Васильевский В.Г. Житие св. Стефана Сурожского // Русско-визан-
тийские исследования. Труды. Пг., 1915. Т. 3.
Верещагин Е.М. Древнейшее славяно-русское богослужебное исследо-
вание на память священномучеников, епископствовавших в Херсо-
несе Таврическом // Очерки истории христианского Херсонеса.
СПб., 2009.
ВМЧ 1904 - Великие Минеи-Четии, собранные всероссийским митро-
политом Макарием. М., 1904. Декабрь. Дни 6-17.
Латышев В.В. Жития Св. епископов Херсонских. Исследования и тек-
сты И Зап. Имп. Акад. наук. СПб., 1906. Т. 8, № 3.
Могаричев Ю.М., Сазанов А.В., Степанова Е.В., Шапошников А.К.
Житие Стефана Сурожского в контексте истории Крыма иконобор-
ческого времени. Симферополь, 2009.
Могаричев Ю.М., Сазанов А.В., Саргсян Т.Э., Сорочан СБ., Шапош-
ников А.К. Жития епископов Херсонских в контексте истории Хер-
сонеса Таврического И Нартекс. Byzantina Ukrainensis. Харьков,
2012. Т. 1.
Уханова Е.В. Обретение мощей св. Климента, папы римского, в кон-
тексте внешней и внутренней политики Византии середины IX в. //
Византийский временник. М., 2000. Т. 59.
Чернышёва М.И. Язык славянской версии «Житий Херсонских свя-
тых» И Очерки истории христианского Херсонеса. СПб., 2009.
Ivanov S. The Slavonic Life of Stefan of Surozh П La Crimee entre Byzance
et le Khaganat Khazar. P., 2006.
Yury Mogariche v (Simferopol)
The “Crimean” Saints in Rus
The Old-Russian ecclesiastical tradition knows the worship of Holy
Bishops of Cherson and Stephen of Sougdaia. The author’s conclusion is
that the Lives of the “Crimean” saints did not come to Rus from Constan-
tinople, but immediately from Crimea.
168
Кароль Модзелевский (Варшава)
ЗАРОЖДЕНИЕ ГОСУДАРСТВА В ОБЩИНЕ:
КНЯЗЬ В ГЛАЗАХ СОПЛЕМЕННИКОВ
1. Древнерусский князь, западнославянский kneng, древне-
германский kuning, древнеанглийский cyning, скандинавский
konung и балтский kunigas - фонетические разновидности одно-
го и того же индоевропейского термина, обозначавшего один и
тот же архаический властный институт. В политическом уст-
ройстве племен варварской Европы попытки различения «коро-
ля» и «князя» несостоятельны.
2. В распоряжении племенного князя (короля) не было ни ин-
струментов административного принуждения, ни самостоятель-
ного королевского (княжеского) судопроизводства, отдельного
от вечевого суда. В рамках племенной структуры князь (король)
был общепризнанным вождем соплеменников, а не «госуда-
рем». Тем важнее было общественное представление о нем, тем
важнее был его образ в их глазах.
3. Князь (как это ярко было выражено в древнегерманском
термине thiudans) считался олицетворением своего народа, а по-
скольку племя воспринимало себя как кровнородственное объе-
динение, князь был «старшим родственником» всех членов сво-
его племени. Поэтому он наследовал выморочное имущество
любого из них, если у покойника не было достаточно близких
родичей-наследников. По такому же принципу князь становился
покровителем любой соплеменницы, если у нее не осталось по-
сле смерти отца, мужа или брата родичей, которые бы были го-
товы принять (унаследовать) mund над ней. По той же причине
королю франков принадлежал вергельд («выкуп» за отказ от
кровной мести) в случае убийства свободного франка, который
ритуально разорвал связь с совокупностью своих сородичей (ра-
rentilla). Оет родства в варварских правдах кончался шестой
или седьмой, ступенью, но при отсутствии достаточно близких
родственников оставался еще «старший родственник» всех муж-
чин и «покровитель» всех женщин племени - князь (король).
169
4. В архаической Европе земельная собственность создава-
лась путем освоения (germ, bifang, lat. comprehensio, слав, заим-
ка) земли, которую еще никто до сих пор не занял, не расчистил,
не обработал. В пределах каждой соседской общины право на
освоение новой территории имели лишь общинники, т.е. те, кто
уже имел здесь дом и какой-то участок. Все остальные счита-
лись чужаками. Все, кроме князя. Он считался «влиятельным
соседом» всех соплеменников и обладал правом заимки земли в
любой соседской общине. На этом представлении было основа-
но в раннесредневековой Европе право короля (князя) раздавать
«ничьи» земли, т.е. передавать свое право на освоение земли
своим приближенным и соратникам.
5. Племя считалось также совокупностью воинов. Этот ас-
пект племенной организации был особенно заметен римским
наблюдателям в эпоху так называемого «великого переселения
народов». Но это очевидно не только римлянам. В терминоло-
гии и семантике структуры и подтекста варварских правд впол-
не уловимо представление о короле как о «великом воине», бое-
вом старшем товарище всех свободных людей племени, их «ес-
тественном» прирожденном командире. На это представление,
между прочим, существенное с точки зрения общественной
психологии, опиралось право варварского князя (короля) на
heribann, т.е. на созыв народного ополчения, которое он должен
был возглавлять.
6. Политические институты варварских племен были нераз-
рывно связаны с религиозным мировоззрением и языческим
культом. Это касается и статуса князя-короля. Сохранившиеся
мифологические сказания отдельных племен начинаются с рас-
сказа о кровнородственной связи племени с языческим божест-
вом. Иногда непосредственно, как в origo gentis Langobardorum,
где весь народ был усыновлен Вотаном, но чаще посредством
«искусственного» адоптивного родства, или просто биологиче-
ского происхождения от божественного первопредка короля -
«старшего родственника» всех соплеменников.
Несмотря на эту социальную роль короля как «звена», соеди-
няющего весь свой народ со священным миром (sacrum), языче-
ский культ находился под контролем жрецов, а не короля. Жре-
170
цы были, по всей вероятности, связаны со знатными родами и с
племенной верхушкой («олигархией»). На вечевых собраниях
это они стояли на страже священного мира, и с помощью ораку-
лов (пророчеств) оказывали влияние на военно-политические и
судебные решения. Это было серьезным препятствием на пути
трансформации короля-руководителя в короля-господина. По-
пытки подчинить языческий культ королевскому (княжескому)
контролю читаются в известиях Саксона Грамматика о руянах, а
также в рассказе «Повести временных лет» о киевском пантеоне
князя Владимира. Но эти попытки остались жалким паллиати-
вом. Установление жесткой княжеской власти, т.е. переход от
племенной организации к средневековой государственности,
требовал революционного устранения язычества. В европейских
условиях это обозначало христианизацию. Ее разрушительное
влияние лишило институты «народовластия» опоры в языче-
ском культе, подорвав их идеологические основы. Это способ-
ствовало укреплению княжеской власти, гораздо менее теперь
стесненной «народным контролем» при принятии важных ре-
шений, а впоследствии открыло путь для коренного преобразо-
вания всего общественного устройства. Но все же становление
нового социального порядка, несмотря на всю глубину христи-
анского переворота, было обусловлено всей варварской тради-
цией. Новый социальный порядок опирался в значительной мере
на свойственные этой традиции представления о князе (короле)
- «старшем родственнике», «влиятельном соседе», «великом
воине-соратнике» всех соплеменников.
Karol Modzelewski (Warsaw)
The Origin of the State in the Community:
The Prince as Seen by his Kinsmen
Russian князь was an archaic institute of power. He had no tools of ad-
ministrative coercion and was for his kinsmen a leader, but not a sovereign.
He was an embodiment of his people. Князь was considered to be an “in-
fluential neighbor” and could have land in any neighboring community, as
well as he could pass his right to lands to his retinue. As the tribe was a mil-
itary community, князь was considered by his kinsmen to be a “great war-
rior”. And as polities of Barbarian tribes were strongly tied with religious
171
views and pagan cults, князь was considered to have the origin from a deity
(the ancestor of the tribe) and was considered to be the “elder relation” of
all his kinsmen. However, pagan cult was controlled by priests, not князь.
The establishment of strong princely authority required revolutionary aban-
donment of paganism. In European conditions it meant Christianization,
which undermined ideological foundation of paganism and opened the way
to radical transformation of society.
A.E. Мусин (Санкт-Петербург)
БРАЧНЫЙ СОЮЗ ГЕНРИХА IИ АННЫ ЯРОСЛАВНЫ
В КОНТЕКСТЕ СТАНОВЛЕНИЯ
РЕГИОНАЛЬНЫХ ГОСУДАРСТВ В ЕВРОПЕ
СЕРЕДИНЫ XI в.
Женитьба короля Франции Генриха I Капетинга на дочери
князя Ярослава Мудрого, Анне, уже ближайшими потомками
воспринималось как событие легендарное. Vita Ludovici grossi
regis упоминает в связи с ним привезенный из Руси «драгоцен-
нейший гиацинт» (Suger 276), позднее ставший реликварием
тернового венца Спасителя в короне св. Людовика. В 1830-е го-
ды с событиями середины XI в. было соотнесено Реймское еван-
гелие, как известно, напрасно (Жуковская 1978). В результате,
как в академическом, так и в общественном восприятии этого
события, историографические мнения несоразмерно преоблада-
ют над информацией немногочисленных источников. Такая си-
туация заставляет не только оценить качество выдвинутых
предположений через самостоятельный анализ, позволяющий
отделить факты истории от фактов историографии. Необходимо,
по возможности, привлечь новые источники косвенного харак-
тера, поместив тем самым брак в его исторический контекст. В
настоящем докладе автор намерен сосредоточиться на возмож-
ных причинах франко-русского брачного союза.
Обратимся к историографии, которая не только соответст-
вовала своей эпохе, но и находилась под влиянием текущего
политического момента. Романтическая традиция XVII в. объ-
172
ясняла этот брак красотой невесты (Mezeray 1643. Р. 399). В
конце XVIII в. французы, нашедшие в России убежище от соб-
ственной революции, писали о том, что Русь и в XI в. была бо-
лее счастливой страной, чем Франция, что и определило выбор
невесты (Levesque 1799-1800). Замужество Анны до некоторой
степени привлекло внимание и российских историографов. Если
В.Н. Татищев и С.М. Соловьев просто констатировали этот факт
(Татищев 1963. С. 244; Соловьев 1962. С. 218), то Н.М. Карам-
зин, датируя посольство и брак 1048 г., объясняет его сразу не-
сколькими причинами. Русская сторона последовательно искала
союза с европейскими дворами. Французская сторона стреми-
лась избежать «кровосмесительных браков». Только что закон-
чившиеся наполеоновские войны позволили написать, что бед-
ная и слабая Франция могла гордиться союзом с Россией, в ко-
тором был заинтересован и Рим, дабы через это войти в сноше-
ние с Востоком (Карамзин 1991. С. 24, 207-208). Тогда же, в
первой половине XIX в., состоялось первое знакомство русских
исследователей с французскими королевскими актами, упоми-
навшими Анну (Lobanoff de Rostoff 1825), однако сам брак
вновь объяснялся могуществом Руси, угрожавшей даже Кон-
стантинополю.
Создание Антанты в 1890-е годы вновь вызвало интерес к ис-
тории русско-французского союза (Тимирязев 1894; Saint-
Aymour 1896), однако система объяснений оставалась неизмен-
ной. Францию в этом браке привлекали широкие династические
связи Руси с правящими домами от Византии до Англии и
стремление избежать брачного союза в близкой степени родст-
ва. Эти причины были усвоены и французскими историками на-
чала XX в., не только обобщившими и издавшими актовый ма-
териал, связанный с эпохой королевы Анны, но и надежно дати-
ровавшими французское посольство в Киев 1049 г., а сам брак
Пятидесятницей 1051 г., приходившейся на 19 мая. (Soehnee
1891; Prou 1908; Fliche 1912).
В дальнейшем общественный интерес к этому браку просы-
пался в связи с Мировой войной (Paleologue 1940), плодовито-
стью советско-французских отношений 1960-1970-х годов
(Grunwald 1964; Levron 1972) и национальным романтизмом
173
(Hallu 1973; Sokol 1973; Gregorivich 2002; Bogomoletz 2005; сво-
еобразный итог см.: Луняк 2010). Нельзя не упомянуть и серьез-
ные исследования, посвященные различным аспектам истории
Анны, в частности, дискуссию о ее кириллической подписи
1063 г. (Prou 1908. Р. 47-49, №16), развернувшуюся начиная с
1920-х годов (Gamillscheg 1927; Ekblom 1928; Thomson 1928;
Vossler, Bemeker 1929; Черных 1947; Мельников 1959; Холоди-
лин 1985; Poppe 2006).
В то же время в европейской историографии продолжали
уточняться гипотезы о причинах брака, который традиционно
именовался «загадочным», «необъяснимым» и «экзотическим».
Брак рассматривался преимущественно как продолжение улуч-
шающихся франко-германских отношений после военной кам-
пании 1043-1045 гг. и встречи императора Генриха III и короля
Генриха I в Ивуа-Кариньян в Арденнах в октябре 1048 г. на фо-
не так и неулаженного конфликта из-за Лотарингии. Считается,
что французский двор мог получить информацию о русской не-
весте непосредственно от окружения германского императора,
который, согласно сообщению Ламперта Херсфельдского, в
1043 г. отверг руку дочери русского князя, чтобы жениться на
Агнессе де Пуатье (Dhondt 1946. Р. 103-104; 1964. Р. 55-56).
Брак, заключенный Генрихом, помог королю поднять свой пре-
стиж и избежать родства с враждующими феодальными клана-
ми Francia Minor и тем самым угрозы своей личной власти
(Dhondt 1964. Р. 57; Werner 1993. Р. 87). Одновременно женить-
ба могла быть обусловлена ужесточением церковно-канони-
ческой регламентации брачных связей, которое ознаменовало
начало понтификата Льва IX (Corbet 2001. Р. 263-264). Кон-
фликт с папой, двоюродным братом императора, определенно
действовавшим в интересах последнего и сохранившим за со-
бой, к тому же, вплоть до 1051 г. пограничную кафедру в Туле,
был вдвойне опасен для короля (Dhondt 1965. Р. 57). Существует
объяснение этого брака и «новой наступательной стратегией
римского христианства на Востоке» (Journal 2001. Р. 171), одна-
ко никаких источников, способных подтвердить эту версию, со-
звучную мнению Н.М. Карамзина, похоже, не существует. Свое-
образный итог этим попыткам подвел Р.А. Ботье, который, по-
174
мимо германской политики увидел здесь и «польский след», по-
скольку инициатором брака мог выступить польский князь Ка-
зимир Обновитель, женатый на сестре Ярослава Мудрого Ма-
рии Добронеге и связанный как с Францией, так и с Русью
(Bautier 1985).
Нельзя не упомянуть, что еще ранее С. де Важе предполо-
жил, что историческая загадка этого брачного союза может раз-
решиться самым естественным образом (Vajay 1971). Если пер-
вая жена Генриха Матильда, дочь германского императора Кон-
рада И, скончалась, еще будучи ребенком в 1033 г., то вторая
супруга, «другая Матильда» (1034-1044), иногда опускаемая
историографией (ср.: Dhondt 1964. Р. 53, 54; Назаренко 2001.
С. 560; Древняя Русь 2010. С. 102, 138), согласно гипотезе ис-
следователя, также была связана с немецким императорским
домом. Автор предложил отождествить ее с Матильдой Фриз-
ской, племянницей императора Генриха III и дочерью Людоль-
фа Фризского и Гертруды Эгесхаймской. Однако другая дочь
этой пары - Ида из Эльсторфа от своего первого брака с Лип-
польдом Штаденским (о возможной идентификации Lippoldi,
filii domine Glismodis с Лютпольдом Бабенбергом, маркграфом
Венгерской Марки см.: Lechner 1996; Назаренко 2001. С. 512-
514) имела дочь Оду, которая вышла замуж за русского князя, с
высокой степенью вероятности отождествляемого со Святосла-
вом Ярославичем, братом Анны. Таким образом, по мнению ав-
тора, Генрих сохранил традиционную германскую направлен-
ность всех трех своих браков, а последний из его союзов был
обусловлен отношениями свойства второй и третьей жены.
Действительно, такая гипотеза могла бы многое объяснить в
этой истории, вплоть до существования «римского фактора»,
поскольку Ода была не только двоюродной племянницей импе-
ратора, но и состояла в родстве с папой Львом IX, который,
принадлежа к роду Эгесхайм, приходился братом ее бабке Гер-
труде (soror Leonis рарае). Известно также, что в свою бытность
епископом Тула, Бруно активно участвовал как в подготовке
браков короля Генриха 1030-х годов, так и встречи короля и им-
ператора 1048 г. (Bur 2006. Р. 243-244). Однако эта гипотеза не
учитывает реальную хронологию событий. Как показал А.В. На-
175
заренко, Ода не только не могла появиться на свет много ранее
начала 1040-х годов, но и ее русский брак должен быть отнесен
к 1071-1072 гг. и связан с внутренним конфликтом в триумви-
рате Ярославичей и антипольским союзом Всеволода и Свято-
полка с Германией и Данией, направленным одновременно про-
тив Изяслава (Назаренко 2001. С. 512, 514-529).
В отечественной же историографии вопрос о причинах меж-
дународных браков, в частности Анны и Генриха, всегда решал-
ся в геополитической перспективе. Францию считали заинтере-
сованной в союзе с могущественным русским князем, способ-
ным представить королю наемников-варягов для противостоя-
ния нормандцам, как это было в битве при Каннах (1018,
Ademari Cabannensis Historia Francorum 3. P. 55) и при Мальфи
(1041, Lupi Protospatae Annales // Patrologia latina. T. 151. Col. 134)
(заметим, что это достаточно умозрительное положение в неко-
торым смысле может оказаться верным!), и поддержать Капе-
тингов в борьбе против феодальной лиги Рауля де Крепи. Для
русской стороны союз с Францией диктовался антивизантий-
ской и антигерманской политикой Ярослава Мудрого (Пашуто
1968. С. 132-133). Позднее взаимный интерес в заключении это-
го брака был оценен более узко. Инициатива французской сто-
роны была связана с ее матримонимальными затруднениями, а
поддержка Франции могла быть важна для Руси в связи с новым
антигерманским направлением ее политики 1040-х годов, на-
чавшейся неудачным сватовством 1043 г. и распространявшейся
на союз Анастасии с Андреем Венгерским (Назаренко 2001.
С. 559; Древняя Русь 2010. С. 137-138).
Подведем некоторые критические итоги. Целенаправлен-
ность европейской брачной политики Ярослава отмечается
практически всеми исследователями как в России, так и в Евро-
пе (Dhondt 1964. Р. 55-56, Hellman 1962). Примерно так же об-
стоит дело и со стремлением Капетингов избежать близкородст-
венных браков. Однако даже с учетом убедительных построений
П. Корбэ об эффективности жестких брачных норм, насаждав-
шихся Львом IX и монашеской партией, нельзя не признать, что
применение этих норм было достаточно гибким, а сам папа - не
всегда последовательным в их применении (Corbet 2001. Р. 259).
176
Заметим, что стремление избежать «близкородственных» браков
было топосом матримониальных переговоров, как, например, в
случае с Гуго Капетом в 988 г., желавшим породниться с импе-
ратором ромеев (Vasiliev 1951). Таким образом, для брака с Ан-
ной эти соображения не могли быть решающими.
Вряд ли этот союз служил частью большого геополитическо-
го проекта с антигерманским подтекстом. Конфликт Германии и
Франции был практически исчерпан встречей в 1048 г. Вообще
же, по остроумному замечанию Р.А. Ботье, было бы неосторож-
но приписывать слабому Генриху I широкие геополитические
замыслы (Bauthier 1985. Р. 545), тем более что большинство ко-
ролевских браков в различных частях Каролингской империи
стремилось к созданию местных союзов sanguinis affinitas
(Depreux 1999. Р. 147), утверждавших войну и мир на границах
собственных анклавов. Представляется, что заботы правителей в
эпоху создания национальных государств в Европе оказываются
более локальны, нежели принято думать.
Исходя из этих соображений и нужно оценивать брак Генри-
ха и Анны. Остается понять, какими политическими заботами
был окружен Генрих в этот момент. Представляется, что они
были связаны с началом противостояния Франкии и герцогства
Нормандского. На мысль о связи франко-русского союза с обо-
стрением франко-нормандских отношений нас наводит идеаль-
ное совпадение хронологии конфликта и реализации брачного
проекта. Начало противостояния укладывается в период между
еще прочным союзом короля Генриха и герцога Вильгельма,
нашедшим свое выражение в битве при Валь-де-Дюн в 1047 г. и
в совместном утверждении королевского диплома аббатству
Сан-Медар-де-Суассон 23 мая 1048 г., и открытым конфликтом
1050-х годов (Dhondt 1939). Можно предположить, что король
почувствовал первую опасность со стороны усиливавшегося
молодого правителя в момент осады нормандцами Сеэса и Дон-
фрона, которую следует датировать временем до сентября 1049 г.
(Louis 1993. Р. 356-358). Подозрения в отношении бывшего со-
юзника могли окрепнуть во время Реймского сбора 3-5 октября
1049 г. Собор, будучи направленным против симонии, опреде-
ленно имел антикоролевский характер. Это позволило еписко-
177
пам контролируемых королем территорий игнорировать собор,
тогда как нормандский епископат присутствовал здесь почти в
полном составе (Amann, Dumas 1940. Р. 101-102; Hefele, Lec-
lercq 1973. P. 299-312; Foreville 1976).
Основная подготовка к браку приходится на вторую полови-
ну - конец 1049 г., когда и было отправлено французское по-
сольство на Русь. Как раз в это время происходит сватовство
Вильгельма к Матильде Фландрской, сначала поставленное под
угрозу папским прещением, произнесенным на соборе в Реймсе,
но впоследствии благополучно завершившееся. Брак короля
оказывался своеобразным ответом на матримониальный и ди-
пломатический демарш молодого герцога. Однако пока эти на-
блюдения не позволяют понять, почему этот ответ последовал
именно в форме брака с Анной Киевской.
В объяснительных целях стоит принять во внимание, что
около этого времени Вильгельм закладывает основы нового ди-
пломатического союза на северо-западе Европы между Норман-
дией, Фландрией и Англией. Возможно, несколько позже своего
сватовства во Фландрии Вильгельм отправляется в Англию.
Вспомним также, что на фоне франко-германского сближения
конфликт Генриха III с Фландрией так и не был улажен. В том
же 1049 г. император пытался расколоть слагавшийся альянс,
использовав английский флот против Фландрии. Поэтому нель-
зя исключить, что Генрих I по-своему также пытался препятст-
вовать этому блоку.
Учитывая, что основные коммуникации нового альянса
осуществлялись через Северное море, мы выдвигаем гипотезу
о том, что Генрих Французский начинает искать союза с Ха-
ральдом Норвежским, который своим флотом мог поставить
под угрозу морские пути. В исследованиях уже отмечалось,
что роль Харальда в европейской политике того времени тра-
диционно недооценивается (Neveux 2009). Представляется,
что подобным политическим интересом и был обусловлен
брак Генриха с Анной, родной сестрой Елизаветы, жены Ха-
ральда. Известно, что Харальд вступает в брак с Елизаветой
зимой 1044/45 г., перед тем как придти к власти в Норвегии в
1046 г. (Джаксон 2012. С. 476-492).
178
Состояние источников, казалось бы, немного способствует
упрочению нашей гипотезы. Если претензии Харальда на коро-
ну Дании и его конфликт со Свеном Эстридсеном хорошо из-
вестны, то о его английских интересах до 1066 г. вроде бы ниче-
го не сообщается. Представляется, однако, что они должны вос-
ходить именно к этой эпохе. В то же время агрессивная морская
политика Харальда от Исландии и Оркнейских островов до Да-
нии была широко известна и сообщила ему прозвище fulminis
septentrionis (Adam Bremensis, III: 16). Это позволяло рассчиты-
вать и на его активное участие в контроле над путями сообще-
ния в Северном море. К тому же известно, что нужды церковной
политики заставляли его искать в Gallia ординации для своего
епископата (Adam Bremensis, III. 16 et schol. 69). В этом указа-
нии источника стоит видеть именно Францию, а не Нормандию,
как это недавно было предложено (Coviaux 2005. Р. 207-211).
Стоит учесть, что Адам Бременский упоминает о браках Генри-
ха и Анны и Харальда и Елизаветы в одной и той же схолии, как
если бы речь шла о взаимосвязанных событиях (Adam
Bremensis, III.12 et schol.63), а саму информацию он должен был
почерпнуть из скандинавских источников.
Не исключено, что религиозная политика Харальда может
отчасти уточнить нашу гипотезу. Было бы весьма соблазнитель-
но отнести французское посольство в Киев ко времени проведе-
ния Реймского собора (Bur 2006. Р. 247), поскольку Роже, епи-
скоп Шалон-сюр-Марн, и Готье, епископ Мо, известные по ис-
точникам как участники этого посольства, на соборе не присут-
ствовали. Однако, скорее всего, оно отправилось в путешествие
уже после закрытия собора. На наш взгляд, именно об этом сви-
детельствует отраженный в «Реймской глоссе» интерес местной
церкви к мощам св. Климента Римского (Catalogue 1904. Р. 23;
Gaiffier 1974; в последнем случае на р. 318 вместо XLVIII сле-
дует читать XLVIIII). Интерес к мощам епископа Климента мог
быть вызван как приездом в Реймс представителей Римской
церкви, так и перенесением мощей св. Ремигия, постоянно вы-
зывавшего ассоциации со св. Климентом (Anselmi Historia.
Col. 1415-1440). Однако отраженному в глоссе вниманию к мо-
щам к св. Климента как раз соответствует распространение его
179
культа в Северной Европе, непосредственно связанное с Ха-
ральдом Суровым. Очевидно, именно им был основан первый
храм этого святого в Осло (Walaker Nordeide, Gullusken 2007), о
чем могло стать известно в Реймсе. Нельзя ли увидеть в этом
совпадении косвенное указание на «норвежский след» в истории
брака Анны и Генриха?
С учетом всего изложенного, мы полагаем, что брак фран-
цузского короля со свойственницей «последнего викинга» мог
рассматриваться как элемент союзных отношений на европей-
ском Северо-Западе, восстанавливавший баланс сил, нарушен-
ный в результате сложения нормандско-англо-фландрского аль-
янса. Насколько эта идея была удачной, нам трудно судить, од-
нако с учетом скорого перенесения франко-нормандского кон-
фликта вглубь материка логичнее предположить недолговеч-
ность этого союза.
В заключение хочется отметить ряд преимуществ предлагае-
мой ныне к обсуждению версии исторических событий. Она
свободна от избыточной геополитичности, реалистично вписы-
вается в локальные границы молодых государств, отражает син-
хронность осуществления матримониальных планов и местной
политической истории и возвращает Норвегию в европейскую
политику XI в. Считаю своим долгом поблагодарить Д. Бейтса
(Университет Восточной Англии) и П. Бодуана (Университет
Нижней Нормандии), с которыми я имел возможность обсудить
настоящую гипотезу и чья поддержка убедила меня в ее допус-
тимости.
Источники
Adam Bremensis. Gesta Hammaburgensis ecclesiae pontificum / Ed.
B. Schmeidler H Monumenta Germaniae historica. SS IUS. Hannover;
Leipzig, 1917. T. 3.
Anselmi Remensis historia dedicationis ecclesiae sancti Remigii apud Re-
mos H Patrologiae cursus completus. Series latina / Ed. J.-P. Migne. P.,
1880. T. 142. Col. 1415-1440.
Lamperti Hersfeldensis Annales H Lamperti monachi Hersfeldensis Opera /
Ed. O. Holder-Egger. Hannover; Leipzig, 1894. P. 3-304.
ProuM. Recueil des actes de Philippe I, roi de France (1059-1108). P., 1908.
Suger. Vie de Louis VI le Gros / Ed. H. Waquet. P., 1964.
180
Литература
Джаксон Т.Н. Исландские королевские саги о Восточной Европе. Тек-
сты, перевод, комментарий. Издание второе, в одной книге, ис-
правленное и дополненное. М., 2012.
Древняя Русь в свете зарубежных источников: Хрестоматия. М., 2010.
T.1V: Западноевропейские источники.
Жуковская Л.П. Реймсское евангелие. История его изучения и текст.
Предварительные публикации. М., 1978.
Карамзин НМ. История Государства Российского. М., 1991. Т. 2-3.
Луняк С. Анна Руська - королева Францп в свил! кторичних джерел.
Ки!в; Шжин, 2010.
Мельников Е.И. О языке и графике подписи Анны Ярославны // Сла-
вянское языкознание: Сб. ст. М., 1959. С. 113-119.
Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях: Междисцип-
линарные очерки культурных торговых и политических связей IX-
XII вв.М., 2001.
Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968
Соловьев С.М. История России с древнейших времен. М., 1962. Кн. 1,
т. 1-2.
Татищев В.Н. История Российская. М.; Л. 1963. Т. 2.
Тимирязев В.А. Французская королева Анна Ярославна И Историче-
ский вестник. 1894. Т. 55. С. 198-209.
Холодилин А.Н. Автографы Анны Ярославны - королевы Франции //
Русская речь. 1985. № 2. С. 109-113.
Черных П.Я. К вопросу о подписи французской королевы Анны Яро-
славны // Докл. и сообщ. филол. ф-та Моск. гос. ун-та. 1947. №3.
С. 27-31.
Amann Е., Dumas A. L'Eglise au pouvoir des laiques (888-1057). P., 1940.
(Histoire de 1’Eglise: depuis les origines jusqu'a nos jours; 7).
Bauder R.-H. Anne de Kiev, Reine de France, et la politique royale au Xie
siecle, etude critique de la documentation, in Revue des dtudes slaves.
1985. T. 57. P. 539-564.
Bogomoletz Ж Anna of Kiev: An Enigmatic Capetian Queen of the Elev-
enth Century: A Reassessment of Biographical Sources H French His-
tory. 2005. T. 19. P. 299-323.
Bur M. Leon IX et la France (1026-1054) // Leon IX et son temps, Actes du
colloque intemationale. Turnhout, 2006. P. 233-257.
Caix de Saint-Aymour A. Anne de Russie, reine de France et comtesse de
Valois au Xie siecle. P., 1896.
Corbet P. Autour de Burchard de Worms: 1’Eglise allemande et les interdits
de parente: IXdme-XIIdme siecle. Frankfurt a/M., 2001. Vol. 1.
181
Coviaux S. Norvege et Normandie au XIе siecle H Annales de Normandie.
2005. T. 55 (3). P. 195-211.
Depreux Ph. Princes, princesses et nobles etrangers a la cour des rois
merovingiens et carolingiens: allies, hotes ou otages? // L’6tranger au
Moyen Age. Actes des congres de la Soci6te des historiens medievistes
de 1’enseignement superieur public. P., 2000. P. 133-154.
Dhondt J. Les relations entre la France et la Normandie sous Henri Гг H
Normannia. 1939. T. 12. P. 465-486.
Dhondt J. Henri Гг, 1'Empire et 1’Anjou (1043-1056) H Revue beige de
philologie et d'histoire. 1946. T. 25 (1-2). P. 87-109.
Dhondt J. Sept femmes et un trios des rois, in Contributions a Phistoire
economoique et sociale. 1964. T. 35-70.
Ekblom R. Ana rbina: eine Namenunterschrift der Enkelin des schwedi-
schen KOnigs Olov Skotkonung. Uppsala, 1928.
Fliche A. Le Regne de Philippe I, roi de France (1060-1108). P., 1912.
Foreville R. The Synod of the province of Rouen in the eleventh and twelfth
century H Church and government in the Middle Ages: Essays presented
to C.R. Cheney on his Seventieth Birthday. Cambridge, 1976. P. 19-39.
Gaiffier B. de. Odalric de Reims, ses manuscrits et les reliques de saint Clement
a Cherson H Etudes de civilisation medievale (IXe-XHe siecles): M61anges
offerts a E.-R. Labande. Poitiers, 1974. P. 315-319.
Gamillscheg E. Zum Lautwert von altruss. ъ: Ana Rbina 11 Zeitschrift fur
slavische Philologie. 1927. Bd. 4. S. 141-142.
Gregorivich A. Anna Yaroslavna bibliography: a selected annotated bibli-
ography of Anna of Kiev, Queen of France 1051-1071 and princess of
Ukraine. Toronto, 2002.
Grunwald C. de. Anne de Russie reine de France H Miroir de PHistoire.
1964. T. 174. P. 674-680.
Hallu R. Anne de Kiev, Reine de France. Romae, 1973.
Hellmann M. Die Heiratspolitik Jaroslavs des Weisen H Forschungen zur
osteuropaischen Geschichte. 1962. Bd. 8. S. 7-25.
Journal de la France et des Fran^ais. Chronologic politique, culturelle et
religieuse de Clovis й 2000 / Dir. F. Cibiel. P., 2001.
Lechner K. Die Babenberger: Markgrafen und Herzoge von Osterreich,
976-1246. Wien; Koln; Weimar 1996.
Levesque Р.-Ch. Histoire de Russie. P., 1799-1800.
Levron I. Anne de Kiev princesse russe, reine de France H Miroir de
Phistoire. 1972. T. 268. S. 118-125.
Lobanoff de Rostoff A. Recueil de pieces historiques sur la reine Anne ou
Agn£s, 6pouse de Henri Гг, roi de France et fille de larosslaf Ier, grand-
due de Russie, avec une notice et des remarques. P., 1825.
182
Catalogue gen£ral des manuscrits des bibliotheques publiques de France:
Departements I Ed. H. Loriquet. P., 1904. T. 38: Reims, t. 1.
Louis G. La Seigneurie de Belleme Xe-XIIe siecles, devolution des pouvoirs
territoriaux et construction d'une seigneurie de frontiere aux confins de la
Normandie et du Maine a la chamiere de ГАп mil. Flers, 1993.
Mezeray F.E. de. Histoire de France depuis Faramond jusqu’a maintenant.
P., 1643. Vol. 1.
Neveux F. Harald le Severe, roi Norvege: le grand oublie de la tapisserie de
Bayeux I I La tapisserie de Bayeux. Une chronique des temps vikings? Actes
du colloque international. Bonsecours, 2009. P. 47-65.
Paleologue M. Anna-Iaroslawna, reine de France (1051-1075). P., 1940.
Poppe A., Poppe D. Anna Regina. Przyczynek paleograficzny 11 Studia i
Materialy z Historii Kultury Materialnej. 2006. T. 71. S. 239-246.
SoehneeF. Catalogue des actes d’Henri ler, roi de France: 1031-1060, P., 1907.
Sokol E.D. Anna of Rus: Queen of France 11 The new review: A Journal of
East-European History. 1973. Vol. 13 (4). P. 3-13.
Thomson A. Nochmals Uber Ana Rbina Published H Zeitschrift fur slavi-
sche Philologie. 1928. Bd. 5. P. 392-393.
Vajay S. de. Mathilde, reine de France inconnue Contribution а Г histoire
politique et sociale du royaume de France au Xie siecle // Journal des
savants. 1971. T. 4. P. 241-260.
Vasiliev A. Hugh Capet of France and Byzantium 11 Dumbarton Oaks Pa-
pers. 1951. Vol. 6. P. 229-251.
VossIerK., BemekerE. Zur Unterschrift der Koniginmutter Anna Verfasser
Erschienen H Archiv fur slavische Philologie. 1929. Bd. 42. S. 258-261.
Walaker Nordeide S., Gullusken S. First Generation Christians, Second
Generatin Radiocarbon Dates: The Cemetery at St. Clement’s in Oslo H
Norwegian Archaeological Review. 2007. Vol. 40 (1). P. 1-25.
Werner K.F. Il у a mille ans, les Carolingiens: fin d’une dynstie, d£but d’un
mythe // Annulaire-Bulletin de la soci6te de 1’histoire de France. Annees
1991-1992. P., 1993.
Alexander Musin (Saint-Petersburg)
Matrimonial Alliance of Henry I and Anna Yaroslavna
in the Context of Development of Regional States
in Europe of the Mid-11th Century
The purpose of the paper is to discover possible causes of the Franco-
Russian matrimonial alliance. To put the event into its historical context the
author uses new indirect sources. His conclusion is as follows: the marriage
of Henry I and Anna, the daughter of Yaroslav the Wise, is considered to be
183
an element of allied relationships in the North-West of Europe which re-
stored the balance of the forces broken after the alliance between Nor-
mandy, England and Flanders had been established.
Marika Magi (Tallinn)
THE ORIGIN OF RUS
AND THE QUESTION OF BALTIC-FINNIC ROLE
IN THIS PROCESS
Ethnic factors in the East-West overseas interaction. Although
scholars discussing Scandinavian expansion into present-day Russia
never entirely overlook the ethnic factors in these processes, the
problem is nearly always reduced to a question about the relationship
between the Scandinavians and the Slavs. Large areas once inhabited
by Finnic and Baltic speaking peoples in the northern half of the
European part of present-day Russia have normally been mentioned
in all writings, but still without interest or any wish to examine their
existence more closely, or to look at how linguistic and cultural unity
might have influenced communications over long distances. In the
Viking Age as well as in the centuries preceding it, however, the
situation probably differed markedly from that in the later periods.
Here it is relevant to refer to Swedish-German archaeologist
Johan Callmer’s writings on the early stages of Rus, that is, during
the period 500-900 AD (e.g. Callmer 2000). Callmer, who expressed
a special interest in the ethnic situation in northern Europe at this
time, discussed the topics of migration, assimilation, and accultura-
tion. He suggested that these were initially some few Scandinavian
hunters and traders, who in the pre-Viking and early Viking Period
were pioneers in colonizing the Eastern European areas (Callmer
2000). According to him, the leading role in Scandinavians’ eastern
expansion was played by the mixed Scandinavian-Finnish population
that inhabited the Finnish and Estonian coastal areas, and particularly
the Aland archipelago, centuries before the Viking Age. This popula-
tion displayed a Scandinavian cultural identity and attitudes, but con-
sisted ethnically of different components. The evolving Rus identity
was already bilingual from its beginning. Skills in speaking Finnic
184
languages helped to create contacts with Finno-Ugric-speaking peo-
ples, and thus contributed considerably to the process of extending
the communication network eastwards.
A somewhat similar theoiy had already been put forward in 1993
by Estonian archaeologist Priit Ligi (see also topic 1.2.3). He argued
that 6th to 10th century archaeological evidence in present-day North-
West Russia indicated consistency. Slavic colonisation in these areas
was very modest, he believed, until the 11th century, and consisted
only of members of the higher social strata in the early centres of
Rus. Large-scale Slavic immigration never took place in these areas,
but the local Finno-Ugric population accepted Russian as a common
language, and integrated into the Russian state in the course of fol-
lowing centuries (Ligi 1993; 1994).
Several other archaeologists have also emphasized in their writ-
ings that the Viking Age eastern trade through the areas of Rus was
making use of an earlier transaction network, relying on the linguis-
tic and cultural similarity between people speaking Baltic-Finnish
and eastern Finno-Ugrian languages (e.g. Jansson 2000; Sindbaek
2005. S. 240-244; Ambrosiani & Back 2007). Scandinavians were
thus actually just taking over an already existing communication
network, when it became economically profitable in the beginning of
the Viking Age.
Who were the Chudi people? The Nestor’s Chronicle announces
that in the year 859 Varangians came over the sea, and took tribute
from the Chuds, the Slovens, the Merians, and the Krivichians (Nes-
tors kronike, year 859 (6367), 30). The first of these ethnonyms -
Chuds - is usually believed to have embraced the Finnic-speaking
inhabitants in present-day Estonia, but perhaps also North-West Rus-
sia (Melnikova, Petrukhin 1991). After having driven the Scandina-
vians out soon after that - which, as we could see from other sources,
happened quite often in the unstable political circumstances of the
Viking Age - they had to ask them back soon afterwards, according
to the chronicler, in order to stop fighting between themselves.
Whatever the real situation was, some Swedish supremacy was
thereupon established in the territory of the later state of Novgorod.
The subsequent notification in the chronicles, that two years later
Rjurik of Novgorod had taken over the estates of his brothers, and
185
become ruler of the whole Rus state, probably indicates the gradual
concentration of power in one centre - Gorodishche. The list of eth-
nicities and their centres that follows is also of special interest - here
are mentioned all the same ethnic groups as before, except the
Chuds. Neither is Irbozka, their probable ‘centre’, named (Nestors
kronike, year 859 (6367, 32), and Chuds were accordingly in the 9th-
centuiy context not among those who paid tribute to the Varangians.
The ethnonym Chuds, however, appears in numerous places later in
the chronicle.
In connection with the problem of the Chuds it has been sug-
gested that the term ‘Rus’ when first used might have embraced not
only ‘proper’ Scandinavians but also the very Scandinavianised, per-
haps mixed population in North-Estonia (Melnikova, Petrukhin 1991
and references). Late prehistoric material culture on Estonian coasts
and islands was clearly different than in the inland areas of the coun-
try, making it possible that actually only the inhabitants in the inland
area were called Chudi in the Viking Age.
Only few Scandinavian colonies are known in the Eastern Baltic,
and they were all located in areas where the Scandinavian impact in
archaeological material outside these particular sites was minimal.
The situation in Estonian and Finnish coastal areas was different. No
purely Scandinavian cemeteries have been recorded, but the archaeo-
logical material in general indicates extraordinary intensive overseas
communication. Especially artefacts associated with men - weapons,
belt fittings, ornaments - were simply identical on the both sides of
the Baltic Sea, while female ornaments demonstrated clearly local
traits. We can conclude that warriors in the Baltic Finnish coastal
areas probably considered themselves as culturally belonging to-
gether with the military elite in Sweden.
Rus in its initial stages - a maritime culture area? Rus, like it
appears in several Viking Age narratives seems to be very closely
connected with maritime culture and activities, or simply is described
in connections which in Viking Age context suited better to some
Eastern Baltic coastal areas than Russia like it existed after the mil-
lennium turn. Outlet from 1 lth-12th-century Russia to the Baltic Sea
was quite complicated, and actually only possible along rivers that,
on the other hand, were very difficult to navigate with sea-going ves-
186
seis, demanding frequent re-loading and sliding, if not the change of
ship type. It is important to keep in mind that the south-eastern coast
of the Gulf of Finland between present Estonia and the Karelian
Isthmus was, and still is, a big wetland area that in the Viking Age
more or less lacked population. Outlet to the sea from Novgorod was
only through the water route along the Lake Ladoga and the River
Neva, while Staraya Ladoga was probably the furthest place to sail
directly with sea-faring ships. It was not much easier to reach Pskov
through the rivers and lakes between present Estonia and Russia.
More than hundred impassable rapids stopped the direct way to
Polotsk along the River Daugava. Especially plundering raids to
what is Russia in its later meaning must have been very difficult to
carry on in these conditions, although Scandinavian sources com-
paratively often mention such Viking-style ravaging expeditions to
Rus.
The 12th century writers of sagas and chronicles, where Viking
Age narratives are re-cited, probably simply translated the old Scan-
dinavian name Gardarike as Rus or Russia, like this place-name was
used in their time. Viking Age Gardarike, however, did probably not
cover directly the area of ll,h-12th-century Russia, but presumably
also some coastal districts in Eastern Baltic. It can especially be true
for these regions that paid taxes to the Novgorodian Princes, first of
all the North Estonian coast (see also Makarova, Petrukhin 1991),
but also some districts along the River Daugava. It is also likely that
in early Viking Age circumstances was the name defined not purely
politically, but just indicated the area in the East, thus overlapping
with other place-names used.
Like indicated above, the toponym Rus often appears in earlier
Scandinavian sources as an area associated with maritime culture,
which differs from its later character as a predominantly inland state.
A good, example is given by Snorri Sturluson, who mediated a story
of Earl Eirik’s ravaging raids in the East. Probably in 998 Eirik
sailed to‘he dominions of Novgorodian and Kievan Prince Vladimir,
where he plundered and burnt the dwellings everywhere, and laid
waste to tie country (Heimskringla, King Olaf Trygvason's Saga,
97). The ohy place-name mentioned is Aldeigiuburg or Staraya La-
doga, but on», can however presume that also the other areas plun-
187
dered by the Scandinavian Vikings did not situate very far from
coasts, in a zone where they could reach with their own ships. It is
therefore likely that the Earl actually plundered densely populated
areas of present north- or north-east Estonian coast. Indirectly is it
also supported subsequently in the narrative, where Earl Eirik, after
having finished with Gardarike, ravaged all Adalsysla and Eysysla,
that is, probably Saaremaa and West-Estonia. The Earl had carried
these looting trips on during five summers (Ibid.).
Changing attitudes towards the Chudi. It has been pointed out
that the status of the Chudi in the Rus state seems to have changed
abruptly in the last decades of the 10th century, during the rule of
Vladimir the Holy (987-1015; Ligi 1968. P. 38-46). According to
the Russian chronicles the Chudi had been present in the foundation
of Rus (see above), and they participated in the military campaigns
arranged by the Russian Princes until 980s. In 980 they helped Nov-
gorodian Prince Vladimir to subordinate Polotsk (Ligi 1968. P. 40
and references). After that, they were probably there helping Vladi-
mir to gain power over the whole Kievan Rus, at least were ‘the best
men’ of the Chudi, together with the Slavs, the ones who manned the
new-founded towns after Vladimir’s campaign to the South (Nestors
kronike, year 988 [6496], 105).
The first known attack by the Russian Princes to the territory of
present Estonia was undertaken in 997, when Prince Vladimir the
Holy arranged a campaign against the Chudi who had stopped to pay
tribute (Bonnell 1862. S. 2). The first raid was followed by several
others against the eastern part of Estonia, mainly during the first half
of the 11 century. Estonian historian Herbert Ligi has suggested the
Conversion of Prince Vladimir in 988 as the main reason for it, ac-
cordingly considering the campaigns as a sort of crusades against
still pagan Chudi (Ligi 1968. P. 38-46). However, the change in the
relationships with the Chudi coincides remarkably with the generally
diminishing Scandinavian impact both in Rus and in the Eastern Bal-
tic areas. The beginning of the 11th century is the time when the po-
litical system in Old Russia already steadily established and the now
Christian elite of the princedoms was Slavonized.
The change in Scandinavian-Russian relationships during the
reign of Vladimir the Holy has been also pointed out by Russian his-
188
torians. Before the 11th century the connections between these areas
were spontaneous, and Scandinavians appeared as one, without big
differences of their country of origin. From the last decade of the 10“
century until the late 1010s Scandinavians do not appear in Russian
chronicles, and this is generally also the time when their influence in
archaeological evidence ceases. The next and last intensity period of
Scandinavian relationships appeared during the reign of Yaroslav the
Wise (1016-1018, 1019-1054), but then the character of the rela-
tions had already changed: from now on they could be described as
political connections between consolidated states (Melnikova 2007).
M. Мяги (Tаллинн)
Возникновение древнерусского государства
и вопрос о роли балто-финнских народов в этом процессе
Доклад основан на археологических данных и сведениях сканди-
навских и древнерусских письменных источников. Становление древ-
нерусского государства представлено на фоне изменяющихся в IX-
XI вв. этнических связей между скандинавами и Русью. Специально
рассматривается вопрос о месте народа чудь в процессах государ-
ствообразования.
В.Е. Науменко (Бахчисарай-Симферополь)
ОТ ФЕМЫ КЛИМАТОВ К ФЕМЕ ХЕРСОН:
ОСОБЕННОСТИ ВИЗАНТИЙСКОЙ
ВОЕННО-АДМИНИСТРАТИВНОЙ МОДЕЛИ В ТАВРИКЕ
В СЕРЕДИНЕ IX - НАЧАЛЕ X в.
Расселение мадьярских племен в междуречье Днепра и Южного
Буга в 30-х годах IX в. нарушило политический баланс сил в Север-
ном Причерноморье, который на протяжении более чем столетнего
периода определялся взаимоотношениями Византийской империи и
Хазарского каганата. Значительное ослабление возможностей кага-
ната непосредственно контролировать ситуацию на юге Восточной
Европы и в Крыму стало для Византии основной причиной для из-
менения практических методов ведения внешней политики и защи-
ты собственных интересов в регионе.
189
Уже весной-летом 841 г. в Таврике учреждается фема Климаты,
которая, судя по названию, должна была включить в свой состав
горные и приморские территории полуострова. Эта реформа означа-
ла, что традиционная гибкость в политике Византии по отноше-
нию к местным союзным «топархиям» сменилась режимом пря-
мого правления византийского «стратега», который, исходя из
известных принципов организации фем в других провинциях
империи, должен был соединять в своих руках всю полноту
гражданской и военной власти на вверенной ему территории.
Трудно сказать, насколько реальными были подобные полномо-
чия у стратега фемы Климатов. Во-первых, из-за малочисленно-
сти источников мы можем лишь предполагать подчинение ему
административных структур Боспора, Сугдеи, Фулл и Готии.
Во-вторых, сам период функционирования византийской фемы
в Таврике с таким названием ограничен. Уже 850-ми годами да-
тируются наиболее ранние печати стратегов фемы Херсон, а
около 860 г. глава новой административной единицы впервые
упоминается в письменных источниках («Итальянская легенда»
или «Слово о перенесении мощей св. Климента). Изменение на-
звания фемы, очевидно, было связано с сокращением ее терри-
тории до пределов Херсона и его округи, что отражает реальные
возможности византийской администрации осуществлять кон-
троль за ситуацией на полуострове.
Тем не менее византийские источники, и прежде всего, трак-
таты Константина Багрянородного «О фемах» и «Об управлении
империей», определенно свидетельствуют о включении к рубе-
жу IX-X вв. в состав Византийской империи всех приморских и
горных областей полуострова. В Тактиконах Филофея (899 г.) и
В.Н. Бенешевича (между 934 и 944 гг.) эта провинция названа
фемой Херсона. Таким образом, указанные территориальные
изменения в структуре византийских владений в Таврике можно
приблизительно отнести к 870-880-м годам.
Политические процессы, происходившие в Таврике во вто-
рой половине IX - начале X в., в некоторой степени иллюстри-
руют археологические материалы. В историографии преоблада-
ет убеждение о гибели в это время салтово-маяцких поселений и
синхронных им «слоях разрушений» на городищах, главным
190
образом в восточной части полуострова. Причину этих катак-
лизмов видят в набегах печенегов (А.Л. Якобсон, А.В. Гадло,
Т.П. Макарова), мадьяр (К. Цукерман, А.И. Айбабин, В.Н. Зинь-
ко, Л.Ю. Пономарёв), последствиях похода хазарского «булш-
ци» Песаха во время византийско-хазарского конфликта в 930-х
годах (В.В. Майко, В.Е. Науменко, Л.Ю. Пономарёв) или визан-
тийской политики по восстановлению своей власти в Таврике в
середине X в. (И.А. Баранов). Безусловно, такое разнообразие
мнений объясняется во многом недостаточной опубликованно-
стью результатов археологических исследований. Кроме того,
присутствует порой неоправданное стремление увязать указан-
ные материальные свидетельства с каким-либо одним «внеш-
ним» фактором. Поэтому позволим себе сделать лишь ряд заме-
чаний по этому вопросу, из которых не следует завершение дис-
куссии. Во-первых, отметим, что ни один из указанных внешне-
политических факторов, за исключением, пожалуй, византий-
ского, не следует исключать из числа тех, которые могли бы по-
влиять на изменение политической ситуации в Таврике. Для это-
го недостаточен, прежде всего, уровень разработанности хроно-
логии массового археологического материала на поселениях по-
луострова, датировка которого, даже в пределах 50-100 лет, до-
пускает различные варианты интерпретации событий, отражен-
ных в стратиграфии памятников. Во-вторых, политическая не-
стабильность и постоянная военная угроза сказались, в первую
очередь, на жизни неукрепленных селищ, причем не только
Восточного, но и Северо-Западного, Центрального и Юго-За-
падного Крыма. Однако на памятниках, изученных и опублико-
ванных достаточно полно, следы пожаров и разрушений, отра-
жающие военные действия, как правило, отсутствуют. Населе-
ние покидает их под давлением внешних обстоятельств, к числу
которых могут быть отнесены также и природные катаклизмы
(оползни, землетрясения), заблаговременно и более не возвра-
щается (Кыз-Кермен, Бобровка, Передовое, Поляна, Гончарное,
Сотера, Алексеевка, Пташкино, Героевка и др.). Исключения
есть, но они немногочисленны - Горный Ключ и, возможно,
Тау-Кипчак. В-третьих, сельские жители, оставляя свои посел-
ки, пополняли, очевидно, население крупных городских центров
191
полуострова, имевших оборонительные сооружения и возмож-
ность прямых контактов с Византийской империей, наиболее
стабильной политической силой в регионе. Нужно сказать, что
Византия гибко использовала сложившуюся ситуацию, проводя
лояльную в целом политику к носителям салтово-маяцкой куль-
туры, оседавшим в приморских городах Восточного Крыма, и
способствуя (либо, скорее, контролируя) проведению масштаб-
ных работ по укреплению фортификационных сооружений (Су-
гдея, Херсон) и перепланировке жилых кварталов на площади
стратегически важных городищ и крепостей полуострова (Бос-
пор, Эски-Кермен).
Неотъемлемой составляющей политики «византинизации»
Южной Таврики является христианизация традиционно полиэт-
ничного туземного населения. К X в. у жителей горных облас-
тей полуострова окончательно трансформируется погребальный
обряд: распространение христианских плитовых захоронений
свидетельствует о принципиальных изменениях в их мировоз-
зрении. В самом начале X в. впервые в официальных источни-
ках фиксируется система «пентархии» в церковно-администра-
тивном обустройстве Таврики - епархии Херсона, Боспора, Су-
гдеи, Готии, Фулл.
Говоря о внутренней организации фемы Херсон, мы вынуж-
дены использовать главным образом материалы, характеризую-
щие управление ее столичного центра. Во главе административно-
го округа стоит стратиг - императорский наместник с верховны-
ми полномочиями в округе. Однако этим, в целом, заканчивает-
ся сходство провинциального устройства Таврики с принятой ад-
министративной моделью в империи. На сегодняшний день у
нас нет достаточных оснований утверждать, что «штаб» херсон-
ского стратига имел обычный для византийской административ-
но-территориальной практики состав. Исключением является пе-
чать Кал иста, императорского спафария и хартулария Херсона.
Однако ее единичность, как и неопределенность датировки, де-
лают неясным ответ на вопрос о том, постоянный или временный
характер носила эта должность в составе фемной администрации.
После трансформации фемы Климатов в фему Херсон ликви-
дируется институт городского «архонта». Это вполне объясни-
192
мая реформа, т.к. стратиг был в силах не только выполнять свои
прямые обязанности, но и тесно контролировать деятельность
местных гражданских структур, в том числе в фискальной сфе-
ре, что прежде относилось к компетенции провинциального
«архонта». Его традиционно активное содействие проведению
империей налоговой политики в регионе на протяжении всей
истории фемы в Таврике следует из слов Константина Багряно-
родного, который в 53-й главе трактата «Об управлении импе-
рией» характеризует своеобразную, в сравнении с византийской,
фискальную обстановку в городе. Херсон здесь предстает осо-
бым «дотационным» округом, получавшим через стратига из
имперской казны 10 литр (720 золотых монет) пожалования на
содержание, вероятно, муниципальной организации и ее нужды
и 2 литра «пакта» на содержание фемной администрации (Н. Ико-
номидес).
Интересы Византии были сконцентрированы на получении
казной доходов от посреднической торговли, которая традици-
онно являлась основой экономики Херсона. Именно поэтому в
местном архиве печатей для фемного времени наиболее много-
численны, наряду с буллами стратегов, моливдовулы «импера-
торских коммеркиариев» Херсона, которые, как и в других об-
ластях Византии, с начала 830-х годов уже были отстранены от
контроля за производством шелка и торговли шелковыми изде-
лиями и отвечали за сбор «коммеркиона» - 10% таможенной
пошлины от обращения товаров на ее территории. Таким обра-
зом, наиболее доходная часть экономической жизни региона
находилась в руках не представителей муниципальной и фемной
администрации, а специальных чиновников, назначенных из
Константинополя, которым оказывал всяческое содействие ме-
стный стратиг.
К концу IX в., как уже отмечалось, фемной организацией бы-
ли охвачены не только Херсон и его округа, но и остальные
приморские, а также горные районы Таврики. Сложный терри-
ториальный состав административного округа, включавший
пять территориальных единиц (Херсон, Боспор, Сугдея, Фуллы,
Готия), географически изолированных и с особой политической
и этнической спецификой, заставлял Византию выделить Хер-
193
сон фактически в отдельное подразделение фемы, на что указы-
вают находки печатей его «протевонов», «экдика» и «отца горо-
да». Безусловно, сфрагистический тип моливдовулов, наличие в
легендах высоких в византийской «табели о рангах» почетных
званий, особенно по отношению к «протевонам» («протоспафа-
рий», «патрикий», «хрисотриклинит»), свидетельствует о при-
числении высших магистратов Херсона к византийской служи-
лой знати и принципиально отличает их статус от позднеантич-
ных муниципальных служащих. Выделение города в особый
округ, оставшийся подконтрольным стратегу фемы, было впол-
не закономерной реформой из-за частого отсутствия последнего
в столице провинции ввиду разбросанности его владений (свя-
занных, по большей части, морскими коммуникациями) и, веро-
ятно, обычных отлучек в Константинополь. «Протевону» в этих
преобразованиях отводится роль высшего муниципального чи-
новника, решавшего, главным образом, текущие вопросы и сле-
дившего за состоянием фортификафиционных сооружений. В
отдельных случаях, ввиду личных заслуг перед империей, ему
могли быть подчинены армейские подразделения (фемные или
тагмы), расквартированные в Херсоне, как это было в конце X в.
в случае с патрикием Калокиром, стратилатом и протевоном
Херсона, где «стратилат» - безусловно, главнокомандующий
армии. Труднее разграничить полномочия «экдика» и «отца го-
рода» из-за единичных находок их печатей, отчего неясно, на-
сколько постоянной была эта магистратура, и незавершенности
дискуссии в отношении содержания последней должности. От-
метим лишь, что функции «экдика», греческого эквивалента
ранневизантийского «дефенсора», следует связывать с решени-
ем различных вопросов в судебной области.
Таким образом, история Таврики в рассмотренный период
характеризуется постепенным уменьшением влияния Хазарско-
го каганата и одновременно ростом политической и дипломати-
ческой активности Византийской империи на полуострове.
Сложившийся на протяжении 830-880-х годов новый политиче-
ский баланс сил на юге Восточной Европы, элементами которо-
го, помимо империи и каганата, стали мадьяры, русы и печене-
ги, определил принципиальные изменения в практических мето-
194
дах ведения Византией здесь своей внешней политики. Суть пе-
ремен сводится к переходу от решения возникавших проблем
преимущественно усилиями дипломатии к установлению режи-
ма прямого имперского правления в стратегически важных по-
литических центрах Таврики. Основным инструментом прове-
дения такой политики становится фема, внутренняя организация
которой, хотя и учитывала местную специфику, следовала об-
щевизантийским принципам этой модели провинциального
управления.
Valery Naumenko (Bakhchysarai-Simferopol)
From Thema Klimates to Thema Kherson:
Features of Byzantine Military and Administrative Models
in Tavrika in the Mid-9th - Early 10th Centuries
During the 830-880s in the south of Eastern Europe a new politi-
cal balance of forces took shape. Since then not only the Byzantine
Empire, the Khazar Khanate and Hungarians, but also Rus and
Pechenegs began to control the international situation of the region.
At the same time fundamental changes took place in the foreign pol-
icy of the Byzantine Empire. The essence of change was the transi-
tion from solving problems, which was mainly the efforts of diplo-
macy, to the establishment of direct imperial rule in the strategically
important political centres of Tavrika. The main tool of this policy
was thema, the internal entity which followed Byzantine principles
of political and administrative model.
Original Byzantine thema in Tavrika was formed in 841. It might
have covered not only the lands around Cherson, but the littoral dis-
trict of the peninsula, as well.
New administrative district was short-lived. Thema Cherson was
mentioned in several sources about 860, as the base of Byzantine
influence in Tavrika. This reform shows the real potential of the
Byzantine administration to control the region. Nevertheless the em-
pire overcame obstacles and established full control on the strategi-
cally important political centres of Tavrika by the end of the 9th or
by the beginning of the 10th centuries.
195
At the same time the process of mass conversion and Christiani-
zation finished. A new type of burials emerged. In the Notitia by Pa-
triarch Nicholas 1 Mystic (901-907) the new system of church ad-
ministrative units (archibishoprics of Cherson, Bospor, Gottia, Sug-
deya and Fully) was mentioned for the first time.
B.B. Пенской (Белгород)
ВОЕННО-ТЕХНИЧЕСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ IX - X в.
И ПРОБЛЕМА ОБРАЗОВАНИЯ
ДРЕВНЕРУССКОГО ГОСУДАРСТВА
Выбирая тему для выступления, мы руководствовались тези-
сами Р.Л. Карнейро, рассматривавшего войну как один из меха-
низмов формирования государства (Карнейро 2006. С. 58-59), а
также А.Н. Кирпичникова и А.Ф. Медведева, полагающих, что
изучение развития военного дела позволяет сделать определен-
ные выводы относительно характера изменений в социальном,
политическом, культурном устройстве общества (Кирпичников,
Медведев 1985. С. 320). Поэтому обращение к вопросам истории
военного дела восточных славян раннего средневековья пред-
ставляется перспективным с точки зрения изучения механизмов
образования Древнерусского государства.
Итак, обозначим проблему. Сравнение комплекса вооруже-
ния, определявшего характер «большой» и «малой» тактики
восточных славян середины I тыс. н.э., с аналогичными ком-
плексом и тактикой русов конца IX - X в. позволяет сделать вы-
вод о серьезных переменах в военном деле этносов, которые
приняли участие в создании Древнерусского государства. Вос-
точнославянский воин третьей четверти I тыс. н.э. существенно
отличался от привычного нам образа древнерусского воина кон-
ца IX - X в. (Кирпичников 2007. С. 320). Вместе с тем обращает
на себя внимание тот факт, что этот переворот совпадает с рез-
ким ускорением процессов государствообразования у восточных
славян. Случайным ли было совпадение двух этих процессов?
Представляется, что нет. Почему?
196
Охарактеризуем вооружение и тактику славян эпохи Велико-
го переселения народов. К сожалению, в силу разных причин
специальных работ по этой проблеме в исторической науке
крайне мало, что связано со скудостью письменных и археоло-
гических источников. Однако положение отнюдь не безнадеж-
ное. Во-первых, есть все основания вслед за А.К. Нефедкиным
полагать, что у разных народов «примерно на одинаковых ста-
диях развития складывались сходные общественные институты
и нормы поведения», и потому допустимо применение сравни-
тельно-исторического метода и широких аналогий (Нефедкин
2003. С. 85). Во-вторых, с определенной степенью уверенности
можно утверждать, что военная культура антов и склавинов,
славянство которых не вызывает сомнений, была свойственна в
большей или меньшей степени и другим славянским племенам.
Следовательно, византийские описания вооружения и тактики
дунайских славян могут быть отнесены и к другим славянским
племенам той эпохи. Правда, последние исследования показы-
вают, что под влиянием регулярных военных контактов с кочев-
никами и византийцами военное дело антов и склавинов быстро
эволюционировало (см., например: Казанский 2005-2007. С. 457-
471; Казанский 2011. С. 43-50). Однако применительно к вос-
точнославянским племенам внешнее воздействие до поры до
времени было меньшим, и свидетельства арабских авторов, от-
носящиеся к не-дунайским славянам, подтверждают это предпо-
ложение (но об этом ниже).
Повествуя о событиях второй половины IV в. н.э., готский
историк Иордан отмечал, что сила славян заключалась прежде
всего в их численности, но не в оружии, что и способствовало
их поражению в войне с готами (Иордан 2001. С. 84). Можно
допустить, что это не более чем литературный прием. Однако
результаты исследования памятников зарубинецкой, киевской и
Черняховской культур, связанных с событиями, описанными у
Иордана и в формировании которых принимали участие прасла-
вяне, свидетельствуют об их бедности на оружие (см., напри-
мер: Славяне и их соседи 1993. С. 28-29, 50, 113, 146).
Более определенно характеризуют вооружение славян в се-
редине VI - первой четверти VII в. византийские авторы. Про-
197
копий Кесарийский, автор «Стратегикона», Иоанн Эфесский,
составитель так называемой «Пасхальной хроники» - все они в
один голос утверждают, что славяне по преимуществу являются
легковооруженными пехотинцами, не имеющими доспехов и
вооруженными главным образом метательным оружием (Иоанн
Эфесский 1994. С. 279; Пасхальная хроника 1995. С. 77; Проко-
пий Кесарийский 1996. С. 250; Стратегикон 2004. С. 190,191).
Спустя два с половиной столетия арабский географ Абу Али
Ахмад ибн Умар Ибн Русте характеризовал славян как преиму-
щественно легковооруженных пехотинцев (Древняя Русь в свете
зарубежных источников 2009. С. 45). И хотя многие специали-
сты датируют эти сведения арабского географа последней чет-
вертью IX в., очевидно, что они относятся к более раннему вре-
мени, т.к. между описываемыми событиями и записью Ибн Рус-
те прошел определенный промежуток времени.
Таким образом, из письменных источников следует, что сла-
вяне в VI—VIII и на протяжении большей части IX в. в случае
войны выставляли преимущественно легковооруженную пехоту
и немногочисленную конницу, и это подтверждается данными
археологии (см., например: Археология Украины 1986. С. 145,
170-171, 184, 199, 206). Примечательно и то, что металлургия и
железоделательное производство у славян в это время были раз-
виты достаточно неплохо (см., например: Археология Украины
1986. С. 150, 163-164), однако предметов оружия находится не-
много. Представляется, что если бы у славян той эпохи уже
сформировалась характерная воинская культура, свойственная,
к примеру, кельтам или германцам, то находок оружия было бы
не в пример больше и сам набор вооружения был бы богаче из-
вестного на сегодняшний день. Вместе с тем полностью исклю-
чить возможность того, что под воздействием военных контак-
тов с соседями военный слой начал формироваться, нельзя. Дру-
гое дело, что прослойка профессиональных воинов раньше всего
возникает, судя по всему, на пограничье, и этот процесс затра-
гивает глубинные районы славянского мира в существенно
меньшей степени, да и сам он, этот процесс, был «рваным», раз-
вивавшимся непоследовательно.
198
Соответствовала комплексу вооружения и тактика славян. Не
останавливаясь подробно на этом вопросе, т.к. это уже было
сделано рядом авторов (см., например: Нефедкин 2003. С. 79-
91), отметим лишь, что для них было характерно стремление
вести дистанционный бой посредством метания дротиков, при-
крываясь щитами (обычными и/или стационарными ростовыми
- этот вопрос требует дополнительного изучения). Лук, кото-
рый, судя по всему, был обычным охотничьим, простым (хотя
есть свидетельства наличия у части славянских воинов сложно-
составных луков гуннского типа: Казанский 2005-2007. С. 262-
263), использовался достаточно редко, и еще реже славяне пере-
ходили к рукопашному бою, к которому они не были готовы ни
технически, ни психологически. Отсюда естественным образом
вытекала и «большая» тактика славян, уклонявшихся от «пра-
вильных» сражений и стремившихся к «малой» войне (описание
ее см., например: Стратегикон 2004. С. 190-191).
Итак, на протяжении нескольких столетий военное дело сла-
вян изменялось крайне медленно (напрашиваются аналогии с
процессами, проходившими примерно в это же время, например,
у саксов - см.: Гуревич 2007. С. 293). Однако в IX в., особенно в
его второй половине, начинаются радикальные перемены (см.,
например: Кирпичников, Медведев 1985. С. 320). И если мы
сравним прежние описания комплекса вооружения и тактики
славян с информацией византийского же историка второй поло-
вины X в. Льва Диакона, то остается только поразиться тому
резкому контрасту, который предстает перед нами. Сфендосла-
вовы «тавроскифы» у Льва Диакона - тяжеловооруженные пе-
хотинцы, стремящиеся к ближнему бою (см.: Лев Диакон 1988.
С. 44, 57-59, 71, 73-74, 76, 78, 80-81).
О стремлении русов к рукопашному бою и об их тяжелом
вооружении свидетельствует в описании их нападения на Бар-
да‘а в 943-944 гг. и перс ибн Мискавайх (Древняя Русь 2009.
С. 101). Напрашивается сравнение нацеленности русов на ближ-
ний бой с высказыванием автора «Стратегикона» об аналогич-
ном стремлении германцев (Стратегикон 2004. С. 188). Приме-
чательно, что радикальные изменения во внешнем виде и такти-
ке воинов-русов конца X в. подтверждаются данными археоло-
199
гии (см., например: Кирпичников 1966. Вып 1. С. 23, 71, 91-93;
Вып. 2. С. 16,40, 99; Вып. 3. С. 8, 83-84).
Обращает на себя внимание также и сравнение Львом Диако-
ном строя русов со стеной (1988. С. 73). Случайно ли такое срав-
нение? Не связано ли оно с хорошо известной из истории военно-
го дела раннесредневековых германцев и скандинавов «стеной
щитов» (древнеангл. Scildburtip Случайным ли является то, что
переворот в военном деле на востоке Европы совпадает по време-
ни с началом активной норманнской экспансии в этом регионе?
(см., например: Седов 2002. С. 286). Случайно ли совпадение мно-
гих обычаев и нравов, в том числе и военных, русов, противопос-
тавляемых и византийцами, и арабами славянам, с обычаями и
нравами скандинавов? (Древняя Русь 2009. С. 55, 101, 105; Лев
Диакон 1988. С. 57; Константин 1991. С. 45,47).
Но если отмеченные совпадения вовсе не являются случай-
ностями, а отражают историческую закономерность, то перед
нами не просто военно-техническая революция, а подлинная,
хотя и локальная, военная революция, классическая концепция
которой связывает воедино изменения в военной, социальной и
политической сферах. В нашем же случае переворот в военном
деле был связан с переходом от тактики ведения дистанционно-
го боя в рассеянных боевых порядках с применением метатель-
ного оружия к тактике ближнего боя в сомкнутых боевых по-
строениях. В пользу этого свидетельствует и резкое увеличение
числа находок защитного вооружения (о значимости последнего
см., например: Першиц, Семенов, Шнирельман 1994. С. 36).
Подведем итоги. Серьезнейшие изменения в комплексе обо-
ронительного и наступательного вооружения, произошедшие в
исторически короткие сроки, способствовали не менее ради-
кальным переменам в тактике, и вызваны были они явным, на
наш взгляд, скандинавским влиянием. Однако именно IX в., осо-
бенно вторая его половина, и X в. - время, когда закладывались
основы древнерусской государственности, формировалась ха-
рактерная «дружинная» культура и «дружинное» государство. И
скандинавы, судя по всему, сыграли в этих процессах значи-
тельную роль (см., например: Горский 2004. С. 45-46; Мельни-
кова 1995. С. 45^46). Пришельцы принесли на северо-запад бу-
200
дущей Руси не только новую, более совершенную военную
культуру, которую по мере их «растворения» в окружающей
славяно-балтско-финской среде усваивает местная военно-
политическая верхушка. Формирующаяся новая, полиэтничная
«дружинная» элита через посредство норманнов перенимает
более сложную политическую культуру, с которой скандинав-
ские «находники» ознакомились во время набегов на Западную
Европу. Все это в конечном итоге привело к созданию Древне-
русского государства.
Источники и литература
Археология Украины. Киев, 1986. Т. 3.
Горский А.А. Русь: от славянского Расселения до Московского царст-
ва. М., 2004.
Гуревич А.Я. Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе И
Гуревич А.Я. Избранные труды. Древние германцы. Викинги. СПб.,
2007.
Лев Диакон. История. М., 1988.
Древняя Русь в свете зарубежных источников. М., 2009. Т. 3: Восточ-
ные источники.
Иоанн Эфесский. Церковная история / Пер. Н.И. Серикова И Свод
древнейших письменных свидетельств о славянах. М., 1994. Т. 1.
Иордан. О происхождении и деяниях гетов. СПб., 2001.
Казанский М.М. О раннеславянской коннице И Stratum plus. 2005-
2007. №5.
Казанский М.М. О славянском панцырном войске (VI—VII вв.) //
Stratum plus. 2011. № 5.
Карнейро Р.Л. Теория происхождения государства И Раннее государ-
ство, его альтернативы и аналоги. Волгоград, 2006.
Кирпичников А.Н. Древнерусское оружие. М.; Л., 1966-1971. Вып. 1-3.
Кирпичников А.Н Опыт изучения вооружения средневековой Руси И
У истоков русской государственности. СПб., 2007.
Кирпичников А.Н, Медведев А.Ф. Вооружение И Древняя Русь. Го-
род. Замок. Село. М., 1985.
Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1991.
Мельникова Е.А. К типологии предгосударственных и раннегосударствен-
ных образований в Северной и Северо-Восточной Европе: Постановка
проблемы // Древнейшие государства Восточной Европы, 1992-1993
годы. М., 1995. С. 16-33.
Стратегикон Маврикия. СПб., 2004.
201
Нефедкин А.К Тактика славян в VI в. (по свидетельствам ранневизантий-
ских авторов) И Византийский временник. 2003. Т. 62 (87).
Пасхальная хроника / Пер. С.А. Иванова И Свод древнейших пись-
менных свидетельств о славянах. М., 1995. Т. 2.
Першиц А.И., Семенов Ю.И., Шнирельман В.А. Война и мир в ранней
истории человечества. М., 1994.
Прокопий Кесарийский. Война с готами. М., 1996. Т. 1.
Седов В.В. Славяне: историко-археологическое исследование. М., 2002.
Vitaliy Penskoy (Belgorod)
Military-Technical Revolution
in the Second Half of the 9th - 10th Centuries
and the Problem of the Formation of Old Russian State
The purpose of the paper is to regard the features of development of
warfare of East Slavs in interrelation with processes of politogenesis in
Eastern Europe. The author starts with three basic assumptions: 1) war is
one of mechanisms of formation of the state (Robert L. Cameiro); 2) study
of the development of warfare allows to arrive to conclusions concerning
the character of changes in a social, political and cultural structure of the
society (Anatoly N. Kirpichnikov and Alexander F. Medvedev); 3) radical
changes in warfare involve sweeping changes in the society and its insti-
tutes (the concept of military revolution, M. Roberts and G. Parker).
In the 5 th - the early 9th centuries the warfare of East Slavs may be called
archaic. The basis of tribal militias of East Slavs was light armament infan-
try and scanty light cavalry. The layer of professional warriors was only
emerging. In the battlefield Slavs faught in the rarefied orders of battle with
mainly propellant weapon (javelins) and they evaded hand-to-hand fighting.
In area of “big tactics” they preferred a “small war” - the raids, ambushes,
unexpected attacks. Features of “big” and “small” tactics of East Slavs were
dictated by primitiveness of their social system and insufficient equipment.
Both archeological excavations and texts show that the armament of East
Slavs consisted mainly of spears (mostly propellant), bows and arrows,
written sources mention boards. Elements of protective arms are extremely
seldom. The warfare of East Slavic tribes (except for those who lived in the
frontier area) developed mostly very slowly.
In the second half of the 9th century the development of warfare of East
Slavs suddenly accelerated. Remarkable changes can be seen within one
century and a half. The light infantry is superseded by the heavy one. Infan-
try got a complex of defensive and offensive arms adapted for hand-to-hand
fighting. The tactics changed, too. The infantry of Rus aspires to close com-
202
bat and “regular” battle. The author links these changes to the Scandinavian
influence. The second half of the 9th - 10th centuries was the period of the
active Norman expansion in the East of Europe. Scandinavians brought
there a new complex of arms and new tactics. Changes in warfare stimu-
lated changes in the social system. The polyethnic «druzhina» elite in the
process of its formation adopts actively new methods of warfare and ac-
quires a new political culture. As the result processes of formation of the
state of East Slavs accelerated.
ВЛ. Петрухин (Москва)
ПРИЗВАНИЕ ВАРЯГОВ
И ТЕНДЕНЦИИ НАЧАЛЬНОГО ЛЕТОПИСАНИЯ
Легенда о призвании варяжских князей, помещенная соста-
вителем «Повести временных лет» (ПВЛ) конца XI в. в статью
862 г., вызывает традиционный скептицизм как в отношении
содержания, так и в отношении датировки. Действительно, ро-
мантические попытки отыскать следы дохристианских русских
летописей оставлены современной наукой: у составителя ПВЛ
были источники, определенные еще А.А. Шахматовым - визан-
тийский хронограф и созданное последователями Кирилла и
Мефодия «Сказание о преложении книг на словенский язык».
Определенных дат (за исключением дат правления императоров
Михаила III и Романа Лакапина) в источниках русского лето-
писца не было, византийская традиция сохранила известие о по-
ходе Руси на Царьград состоявшемся в царствование Михаила
III (842-867), и это давало возможность составителю ПВЛ найти
точку отсчета - начало русской истории и «развернуть» события
таким образом, который казался естественным для историка
XI в. С этой точки зрения поход требовал объединенных усилий
всей Русской земли - первым делом Киева и Новгорода (как это
было во время последнего похода Руси в 1043 г.), стало быть,
нужно было уместить в летописи повествование о начале рус-
ской истории, отталкиваясь от конца правления Михаила. Лето-
писец поместил под 866 г. известие о походе на Царьград Ас-
кольда и Дира из Киева, изобразив их боярами призванного в
Новгород князя Рюрика, от 866 г. отсчитал время, необходимое,
203
чтобы добраться из Новгорода до Киева и собрать там войско
для похода - отсюда юбилейная дата 862 г. (близкая к реальной
дате первого похода руси на Царьград в 860 г.).
Известия о Рюрике как первом князе - основателе династии
не вызывают особых сомнений у историографов, поскольку имя
этого князя сохраняется в древнерусском княжеском лексиконе
на протяжении всего древнерусского периода (до XIII в.). Одна-
ко происхождение Рюрика (из одного из скандинавских наро-
дов) не конкретизируется, место его погребения (существенный
мотив раннесредневековой историографии) неизвестно, что с
начала XIX в. провоцирует исследователей на поиски одно-
именного исторического персонажа «за морем»: таковым пред-
ставляется обычно Рорик Фрисландский; император Лотарь I
вынужден был отдать этому датскому викингу Фрисландию в
середине IX в., в надежде, что тот воспрепятствует дальнейшим
разрушительным набегам норманнов. Рорик, однако, был доста-
точно активным в североморском регионе в 860-е годы, о его
походах дальше на восток ничего неизвестно, в то время как
Рюрик, по летописи, осваивал земли и города от Прибалтики до
Верхнего Поволжья.
Бездеятельными остаются летописные братья Рюрика - Синеус
и Трувор, умершие «по двою лету» после призвания. Мотив трех
братьев относится к фольклорным (и историческим) универсали-
ям, что позволяло воспринимать братьев Рюрика как «статистов»
или даже как эпитеты Рюрика, способствовало распространению
кабинетной этимологии имен призванных варягов (якобы Рюрик
прибыл «со своим домом и верной дружиной»), вопреки данным
исторической ономастики. Имена Синеуса Трувор являются скан-
динавскими личными именами, сохраненными летописью в ар-
хаической славянской передаче. Архаический летописный имено-
слов не позволяет считать сюжет о трех призванных князьях позд-
ней конструкцией книжника, следовавшего традиции «триумвира-
та» князей, правивших Русской землей (как это было в период со-
ставления начальных летописных сводов при трех Ярославичах -
ср.: Петрухин 2008).
Определенно скандинавскими являются и имена варягов Ас-
кольда и Дира, деяния которых живописуются в ранних лето-
204
писных текстах: они возглавили первый поход руси на Царь-
град, отнесенный в ПВЛ к концу царствования Михаила III
(866 г.), что дало основание для предшествующих датировок, в
том числе для даты призвания варягов. По данным византий-
ских источников, поход состоялся в 860 г., но имена его предво-
дителей не были известны ни хронистам, ни патриарху Фотию -
свидетелю нашествия «росов». В начальном летописании эти
имена также не сразу ассоциировались с походом на греков: в
ПВЛ статья походе начинается словами «иде Аскольдъ и Диръ
на греки» (ПВЛ. С. 13): вместо имен двух предводителей похода,
требовавших двойственного числа, в начальном тексте явно
стояла просто «русь» - ср. в Новгородской I летописи младшего
извода (HIмл.): «при семь (Михаиле. - В.П.) приидоша Русь на
Царьград» (НПЛ. С. 205). Апелляция к Начальному своду, кото-
рый отражала, по А.А. Шахматову, Н1мл., не облегчает понима-
ния летописной традиции, ибо в Н1мл. упоминания Аскольда и
Дира носят характер бессвязных вставок в некий начальный
текст. Первая вставка помещается после рассказа о хазарской
дани с лишенных вождей (Кия, Щека и Хорива) киевских полян:
эта вставка вводится характерным фразеологизмом «нь мы на
преднее возвратимъся» (НПЛ. С. 106), вслед за чем говорится о
вокняжении в Киеве неведомо откуда взявшихся варягов Ас-
кольда и Дира. Действительно, легенда о призвании варягов со-
держится лишь в следующем пассаже и относится составителем
Н1мл. к той же эпохе возникновения Киева - временам Кия,
Щека и Хорива (под 854 г.). И уж вовсе бессмысленным выгля-
дит в Н1 мл. эпизод расправы наследника Рюрика Игоря (и Оле-
га) с Аскольдом и Диром как узурпаторами: «Вы нЪста князя, ни
роду княжа, нь азъ есмь князь» - ведь в Н1мл. самостоятельные
правители Аскольд и Дир не имели отношения к призванию
князей-варягов. Посмертная судьба убитых князей также не об-
наруживает в них самозванцев: и Н1мл., и ПВЛ свидетельствует
об их княжеских погребениях - Аскольдовой и Дировой моги-
лах, которые сохранялись в Киеве и в христианский период, ря-
дом с церквами.
Эти противоречия ранних летописных текстов порождали
разнообразные историографические конструкции: А.А. Шахма-
205
тов предполагал нашествие на юг Русской земли доваряжской
(но скандинавской по происхождению) руси Аскольда и Дира
(ведь сами они были варягами), популярными остаются пред-
ставления об исконной среднеднепровской Руси («Руси Асколь-
да»), не говоря уж об историографических фантомах вроде
древнего Русского каганата и т.п. Казалось бы, Шахматов давно
обнаружил объективные признаки вторичности текста ПВЛ по
отношению Н1мл.: составитель «Повести» превратил воеводу
Игоря Олега в князя, открыв договор Олега с греками 911 г. В
походе на Киев Олег в 882 г. изображается поначалу главным
действующим лицом, ответственным за малолетнего Игоря, -
«Поиде Олегь, поим воя многи» и т.д., но внезапно в текст вво-
дится двойственное число - «и придоста къ горамъ хъ киевь-
скимъ. и уведа Олегъ, яко Осколдъ и Дир княжита» и т.д. Это
должно означать, что в исходном тексте речь шла о двух дейст-
вующих лицах, и Олег был воеводой. Но мена чисел происходит
и в Н1 мл.: там Олег воевода при мужающем Игоре, они «начас-
та воевати, и налЪзоста ДнЪпръ рЪку и Смолнескъ град. И отто-
ле поидоша внизъ по Днепру, и приидоша къ горамъ кыевъ-
скым» и т.д. (НПЛ. С. 107). Далее при описании убийства Ас-
кольда и Дира используется двойственное число, но обвини-
тельную речь произносит Игорь, а не Олег. Судьба Олега ока-
зывается переиначенной в Н1мл. Такому разведению судеб Оле-
га в новгородской и киевской версии, равно как судеб Новгоро-
да и Киева, видимо, способствовала и информация о могиле
Олега, которая, согласно Н1мл., находилась в Ладоге (киевские
летописцы знали эту могилу у горы Щекавица). Текст Н1мл. о
смерти Олега явно представляет собой неудачное сокращение
текста ПВЛ, ибо фраза о возвращении Олега из похода 907 г. на
греков (заимствованная из ПВЛ): «И прозваша Олга вещии; и
бяху люди погани и невегласи» (НПЛ. С. 109) лишена смысла.
Новгородцем исключен текст о смерти князя от коня, а ведь
именно он был призван разоблачить невежественность почита-
телей Олега. Неясно, насколько основательной была традиция о
могиле Олега в Ладоге: позднейшее (XIX в.) приурочение этого
названия к одной из ладожских сопок вторично - скандинавы не
хоронили в словенских сопках. Может быть, в Новгороде сохра-
206
нялась традиция об уходе Олега (или его войска - руси) за море:
от времени Олега (рубеж IX-X вв.) не осталось погребальных
комплексов. Но это предположение не может быть доводом в
пользу первичности текста Н1мл.: конструкция составителя
ПВЛ, знавшего из договора 911 г., что Олег был князем, и пред-
ставлявшего Аскольда и Дира боярами Рюрика, отправившими-
ся через Киев на Царьград, выглядит более последовательной.
Что заставило новгородского летописца, доводившего пове-
ствование до захвата Царьграда фрягами в 1204 г. (о чем он опо-
вещает в своем введении к Н1мл.), разделить судьбы Новгорода
и Руси, увязав начало последней с Киевом и киевской легендой
о Кие, Щеке и Хориве, а не с новгородской легендой о призва-
нии варягов? Очевидно, что для новгородца XIII в. Русская зем-
ля - это княжеский домен в Среднем Поднепровье. Слова леген-
ды о том, что призванные из-за моря варяжские князья «пояша
по собЪ всю русь», были ему непонятны: он заменил их на неук-
люжую фразу «пояша со собою дружину многу и предивну» (с
использованием церковнославянизма). При этом он угадал ар-
хаическое дружинное значение имени русь, которое в древне-
русской и последующей историографической традиции воспри-
нималось как этноним. Отсюда невнятность «этнографического
резюме» варяжской легенды: «и от тЬх Варягъ, находникъ тЬхъ,
прозвашася Русь, и от тЬх словет Руская земля; и суть новгород-
стии людие до днешняго дни от рода варяжьска» (НПЛ. С. 106).
Это «резюме» устраивало как новгородца, поскольку Новгород
«выводился» из-под власти русских князей, так и киевского ле-
тописца, поскольку для него варяжские и русские князья были
одним и тем же «русским родом», которому должно было под-
чиняться «людье ноугородьци», лишенные своей племенной -
словенской самостоятельности (они «преже» - до призвания ва-
рягов - «бЪша словЪни» - ПВЛ. С. 13).
Примечания
1 Проблема исчезновения двойственного числа в древнерусской
традиции (с XIII в.) должна решаться лингвистами - ср.: Успенский
2002. С. 214.
207
2 Это дружинное значение сохраняется в древнейшем русском до-
кументе - договоре Олега с греками, заключенном послами «от рода
рускаго» от имени «всей руси» (ПВЛ. С. 18).
Источники и литература
НПЛ - Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов.
М.;Л., 1950.
ПВЛ - Повесть временных лет. 2-е изд., испр. и доп. СПб., 1996.
Петрухин В.Я Ярослав Мудрый, Ярославичи и начальное летописание И
Ярослав Мудрый и его эпоха. М., 2008. С. 167-180.
Успенский Б.А. История русского литературного языка (XI-XVII вв.).
3-е изд., испр. и доп. М., 2002.
Vladimir Petrukhin (Moscow)
The Invitation of the Varangians
and the Tendencies of the Early Russian Chronicles
The focus of the paper is the legend of the invitation of the Varangians
to Rus as it is presented in the Russian Primary Chronicle and in the First
Novgorodian Chronicle. The author analyses the evidence linked both with
Rurik and his brothers and with Ascold and Dyr. He finds the tendencies of
both chronicles contradictory and considers the Primary Chronicle to be
more logical in the representation of historical facts.
E.B. Пчелов (Москва)
ИЗВЕСТИЕ ВЕРТИНСКИХ АННАЛОВ 839 г.:
К ВОПРОСУ ОБ ИНФОРМАЦИОННОМ ПОТЕНЦИАЛЕ
ИСТОЧНИКА
Известие Вертинских анналов о появлении в Ингельхайме
при дворе Людовика Благочестивого в мае 839 г. «послов» на-
рода «Рос» является, как известно, самым ранним абсолютно
достоверным упоминанием названия «Русь» (в форме «Рос») в
исторических источниках. Приведу это сообщение в новейшем
переводе А.В. Назаренко: «С ними (послами византийского им-
ператора) он (император Феофил) прислал еще неких [людей],
утверждавших, что они, то есть народ (gens) их, называются рос
(Rhos) и что король (гех) их, именуемый хаканом (chakanus),
208
направил их к нему {Феофилу), как они уверяли, ради дружбы.
В упомянутом послании он {Феофил) просил, чтобы по милости
императора {Людовика Благочестивого) и с его помощью они
получили возможность через его империю безопасно вернуться,
так как путь, которым они прибыли к нему в Константинополь
(Constantinopolis), пролегал по землям варварских (barbarus) и в
своей чрезвычайной дикости исключительно свирепых народов,
и он не желал, чтобы они возвращались этим путем, дабы не
подверглись при случае какой-либо опасности. Тщательно рас-
следовав [цель] их прибытия, император {Людовик) узнал, что
они из народа свеев (Sueones), и, сочтя их скорее разведчиками
и в той стране, и в нашей, чем послами дружбы, решил про себя
задержать их до тех пор, пока не удастся доподлинно выяснить,
явились ли они с честными намерениями, или нет» (Назаренко
2010. С. 19-20). Этому известию посвящена обширная научная
литература, однако выводы, которые делаются на основании его
анализа, заставляют вновь обратиться собственно к информации
этого источника.
Совершенно очевидно, что все сведения о «послах», народе,
который они представляли, его названии, правителе, целях «по-
сольства», его пути были зафиксированы исключительно со
слов самих росов. С этих слов известно, что «послы» представ-
ляли некий народ Рос, о котором в Империи франков ничего не
знали (Петрухин 2001. С. 130) и, по всей видимости, практиче-
ски ничего не знали и в Византии. Форма «Рос» в данном случае
представляет собой самоназвание. В латинском источнике это
точная транслитерация греческого названия, зафиксированного,
вероятно, в письме Феофила (Назаренко 2010. С. 19), которое
восходит к скандинавскому самоназванию (Мельникова, Петру-
хин 2011. С. 143, 146). Между тем, внешний вид этих «послов»
(Шаскольский 1981. С. 46), а быть может, и язык, на котором
они общались между собой, показались, по-видимому, знако-
мыми франкской стороне, а то, что эти люди представились по-
слами неизвестного до той поры народа, породило сомнения и
заставило провести тщательное расследование. В результате вы-
яснилось, что «послы» принадлежат к народу свеев (одно из
племен раннесредневековой Швеции), т.е. к норманнам, хорошо
209
известным в государстве франков. На этом основании («послы»
представились не своим, а чужим этническим именем) Людовик
Благочестивый счел их скорее разведчиками, чем послами
дружбы, и задержал у себя для дальнейшего выяснения всех об-
стоятельств. К сожалению, дальнейшая судьба «посольства»
осталась неизвестной, как неизвестно, чем закончилось и даль-
нейшее расследование. Иными словами, то, что эти свей пред-
ставлялись послами, было поставлено франкской стороной под
сомнение. А, следовательно, и все то, что они рассказали о себе,
могло в равной степени как обладать известной долей достовер-
ности, так и не обладать таковой. Если «послы» на самом деле
были не послами, а разведчиками (эти две функции, впрочем,
могли и совпадать), то их задачей было, безусловно, не только
побывать в Константинополе, но и сделать так, чтобы византий-
ская сторона отправила их дальше, в Европу. Какой народ и ка-
кого правителя в таком случае они в действительности пред-
ставляли, сказать сложно. Из этого следует, что известие Вер-
тинских анналов сомнительно с точки зрения внутренней досто-
верности сообщаемых сведений. Иначе говоря, в точности пере-
дачи в источнике информации росов (как и в фактической сто-
роне событий - присутствии этих росов в Константинополе и в
Ингельхайме) сомневаться не приходится, а в достоверности
сообщенных этими росами сведений на основании синхронного
расследования франкской стороны можно усомниться.
Император Феофил, несмотря на то, что росы были еще прак-
тически неизвестны в Византии (даже если принимать достовер-
ность походов на Сурож и Амастриду, в Константинополе ранее
упомянутых «послов» росы явно не появлялись), не усомнился в
правдивости сведений «посольства» росов. Можно думать, что, в
отличие от франкской стороны, византийцы не имели представле-
ния о скандинавах, во всяком случае достаточного, чтобы распо-
знать их в росах. Легковерность Феофила вполне можно объяс-
нить и активными поисками византийской стороной возможных
союзников в борьбе с арабской опасностью (Коновалова 2007.
С. 17-18). Совсем по-другому, как видим, отнесся к этому стран-
ному «посольству» Людовик Благочестивый.
210
Итак, если информацию, которую сообщили о себе «послы»
росов, можно поставить под сомнение, исходя из самого извес-
тия Вертинских анналов, то это значит, что и использовать ее в
каких бы то ни было исторических построениях более общего
характера нужно с большой осторожностью. Что, собственно,
можно считать в этих сведениях достоверным? Очевидно, что
достоверно передано самоназвание росов, которое может отра-
жать исходный скандинавский прототип (в соответствии с наи-
более аргументированной скандинавской гипотезой о происхо-
ждении слова «Русь»), Принадлежность «послов», оказавшихся
свеями, к народу Рос соответствует скандинавскому происхож-
дению руси, подтверждаемому и другими источниками (древне-
русскими, латиноязычными, арабскими). Правитель росов титу-
ловался хаканом (ясно, что «послы» должны были представить-
ся от имени народа и его правителя, как это было принято в
практике того времени - ср. русско-византийский договор
911 г.: «Мы от рода рускаго... иже послани от Олга, великого
князя рускаго...», а не назвать собственную этническую при-
надлежность, представляя правителя другого государства, на-
пример, хазарского кагана). Эта информация, как известно, так-
же подтверждается другими источниками: титул хагана за пра-
вителем росов-норманнов признавался Византией в 871 г. (в
правомочности чего сомневался франкский император) (Наза-
ренко 2010. С. 19, 23-24; Горский 2004. С. 55), упоминается он в
форме «хакан-рус» в рассказе об острове русов у арабских авто-
ров, восходящему к так называемой «Анонимной записке о на-
родах Восточной Европы» 870-890-х годов (Калинина 2009.
С. 43, 48). Е.А. Мельникова полагает, что этот титул был офици-
альным титулом русского князя не только в IX в., но и позже
(Мельникова 2011. С. 114-122). Таким образом, независимые
источники подтверждают информацию «послов» об этническом
происхождении их народа и титуле его правителя.
Однако это вовсе не означает, что и остальная информация ро-
сов может быть столь же достоверной. Были ли эти «послы» в
действительности послами? Можно ли говорить в этом случае о
«посольстве» росов, имевшем какие-то важные внешнеполитиче-
ские задачи, о каком бы то ни было факте истории древнерусской
211
«дипломатии»? Мне представляется, что ответы на эти вопросы
не могут быть однозначными. На основании известия Вертинских
анналов вряд ли можно сделать обоснованные выводы о внешне-
политической деятельности «каганата росов», даже если факт
«посольства» укладывается в общую картину политических
взаимодействий Византии, Хазарии, Западной Европы и арабско-
го Востока. На основании этого известия невозможно высказать
хотя бы приблизительные предположения о том, где находились
владения «хакана» росов, потому что информация о варварских и
чрезвычайно свирепых народах, по землям которых якобы проле-
гал путь «посольства», также может быть недостоверной, извест-
ной только со слов самих «послов» и использованной ими лишь
для того, чтобы отправиться ко двору императора франков.
Обычно в варварских и свирепых народах усматривают в данном
случае венгров (см.: Назаренко 2010. С. 20). Но шло ли «посоль-
ство» именно этим путем, через их земли, неизвестно. Поэтому
определение местоположения «каганата росов» должно опирать-
ся на иные данные, нежели сведения письменных источников, что
и делается в историографии на основании археологических нахо-
док. Другой вопрос - какое отношение имело к этому «каганату»
«посольство» росов в Константинополь и Ингельхайм и какие
цели оно преследовало в реальности. Определенных ответов
здесь, по-видимому, нет.
Источники и литература
Горский А.А. Русь: От славянского Расселения до Московского царст-
ва. М., 2004.
Калинина Т.М. Рассказ об «острове русов» в сочинениях X-XVI вв. И Древ-
няя Русь в свете зарубежных источников: Хрестоматия. М., 2009. Т. 3.
Коновалова И. Г. Вхождение Руси в систему политических отношений
Хазарии, Халифата и Византии (IX в.) И Средневековая Русь. М.,
2007. Вып. 7. С. 7-30.
Мельникова Е.А. «Князь» и «каган» в ранней титулатуре Древней Руси
И Мельникова Е.А. Древняя Русь и Скандинавия. Избр. тр. М.,
2011. С. 114-122.
Мельникова Е.А., Петрухин В.Я. Название «русь» в этнокультурной исто-
рии Древнерусского государства (IX-X вв.) // Там же. С. 133-152.
Назаренко 2010 - Древняя Русь в свете зарубежных источников: Хре-
стоматия. М., 2010. Т. 4.
212
Петрухин В.Я. «Русский каганат», скандинавы и южная Русь: средневеко-
вая традиция и стереотипы современной историографии И Древней-
шие государства Восточной Европы. 1999. М., 2001. С. 127-142.
Шаскольский И.П. Известие Вертинских анналов в свете данных со-
временной науки //Летописи и хроники, 1980. М., 1981. С. 43-54.
Evgeny Pchelov (Moscow)
The Account of the Annals of St Bertin ca. 839:
On the Informational Potential of the Source
The account of the Annals of St Bertin about the arriving of “ambassa-
dors” of the people Ros at the court of Louis the Pious in Ingelheim in May
of 839 is known to be the earliest authentic mention of the name Rus (in the
form Ros) in historical sources. Evidently, the whole information on the
“ambassadors”, on the people whose representatives they were, on their
name, their ruler, on the purpose of the “embassy” and its route were re-
ceived from the Ros themselves. However, the Frank side questioned the
embassy. It turned out that in fact the Ros were Swedes, and Louis the Em-
peror considered them rather to be spies than the ambassadors. So, the
whole information of the “ambassadors” on themselves may be false. If the
“ambassadors” had really been spies (both these functions could have coin-
cided). their task was not only to visit Constantinople, but also to make the
Byzantine side to send them farther, to Europe. Therefore the information of
the “ambassadors” needs the additional verification by sources. The verifi-
cation of the following facts is trustworthy: the own name of Ros, which
seems to have reflected the original Scandinavian prototype and the title
Chakan of the Ros ruler. The diplomacy of that time approves that it was
the Chakan of Ros, not the Khasar ruler who the ambassadors represented.
However, the account of the Bertin Annals does not permit to draw well-
founded conclusions as far as the foreign activity of the “Ros Kaganat” is
concerned, as well as its location and territorial frontiers.
B.B. Рыбаков (Москва)
ГЕНЕЗИС ШВЕДСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ
ПО ДАННЫМ ЖИТИЙ ШВЕДСКИХ СВЯТЫХ
ЭПОХИ МИССИОНЕРСТВА (Х1-ХП вв.)
Жития святых, в которых повествуется о начальных време-
нах христианства в Швеции, никогда не принимались всерьез.
213
Гиперкритик Лауриц Вейбулль и в прославившей его книге
1911 г. (Weibull 1911), и позднее - на страницах своего журнала
«Scandia» (перечень его работ до 1949 г., т.е. большую их часть,
можно найти в: Weibull 1949. S. 443-460) - даже не счел нуж-
ным писать об этих житиях. Разоблачая как недостоверные
большинство письменных источников по скандинавской исто-
рии Х-Х1 вв., Вейбулль не касается поздних житий, известных
иногда лишь по бревиариям, напечатанным незадолго до Ре-
формации, - столь очевидна ему их малая историческая цен-
ность. Лишь ученица Вейбулля - Тони Шмид в книге о святом
Сигфриде (весьма подробно: Schmid 1931. S. 72-98, 141-165) и
двух маленьких статьях (весьма кратко: Schmid 1931а; Schmid
1950; ср. также: Schmid 1934. S. 5-16) небезуспешно стремилась
показать, в какой степени все эти жития сшиты из топосов, пе-
реполнены шаблонами, штампами, заимствованиями и проч.
Однако, как Шмид сама неоднократно указывает, она не может
полностью отрицать некоторую историческую основу всех из-
вестных житий, в пользу которой свидетельствует хотя бы
прочная, многовековая память о святых в местах их мучениче-
ской кончины.
Полной противоположностью гиперкритикам был теолог, пе-
реводчик и историк-любитель Трюггве Лунден (1917-1992), ав-
тор большинства работ по теме «шведские святые», написанных
в XX в., переводчик откровений святой Биргитгы на современ-
ный шведский язык. Его доверие агиографическим произведе-
ниям едва ли не больше, чем у шведских историков XIX в., еще
не знавших критики источника. Основной его труд - Lunden
1983 (третье, сильно исправленное и дополненное издание); пе-
речень многочисленных более мелких публикаций см.: Pemler
2007. S. 279-280. Собственно исследованиями назвать работы
Лундена невозможно, однако он высказывает ряд суждений и
предположений относительно обстоятельств, в которых могли
происходить описанные в житиях события. Здесь подразумева-
ются пять текстов: «Житие святого Сигфрида» (самый крупный
текст, см.: Рыбаков 2008. С. 285-309), «Житие святого Эскиля»
(Рыбаков 2012. В печати-а), «Житие святого Ботвида» (Рыбаков.
В печати), «Житие святого Давида» (SRS 1828) и «Житие святой
214
Элин из Шёвде» (только у последнего жития имеется критиче-
ское издание, которое к тому же учитывает недавно обнаружен-
ные фрагменты текста: Pemler 2007. S. 183-236). В целом, инте-
рес к этим агиографическим памятникам в шведской (а тем бо-
лее иностранной) историографии почти нулевой. Если исклю-
чить упомянутое выше издание Свена-Эрика Пернлера, мне
удалось найти в литературе, вышедшей за последние двадцать
лет, лишь одно косвенное упоминание о них.
Все названные жития относятся к XIII-XIV вв., а повествуют
о начале XI (первое), конце XI (второе и третье), грани столетий
(четвертое) и первой половине XII в. (пятое). Точных дат нет
применительно ни к одному из текстов, однако их относитель-
ная датировка по косвенным данным представляется вполне
обоснованной. Герои всех пяти житий - мученики (в случае с
Сигфридом мучениками являются три его племянника, а сам он
умирает своей смертью), все тексты житий короткие, представ-
ляют собой не жития в полном смысле слова, а оффиции и дош-
ли до нас через вторые-третьи руки. Все вместе позволяет гово-
рить об этих исторических памятниках как едином комплексе.
Разумеется, однако, что у каждого из житий имеются свои ин-
дивидуальные особенности, и в том, что касается содержания, и
в том, что касается судьбы и истории текста.
В каждом из житий можно выделить сюжетные линии, не ук-
ладывающиеся только лишь в агиографическую топику, особен-
но это касается житий Ботвида и Элин из Шёвде. Повсюду про-
ступает портрет реального шведского общества XI-XII вв. Так,
например, жития святых Сигфрида и Эскиля в той или иной
степени отразили не только общественные функции королей, но
и их взаимоотношения с миссионерами - епископами, впервые
поставленными в Швеции в узких анклавах, окруженных языче-
ской периферией. В житии Эскиля описывается языческая реак-
ция, изгнание христианского короля и избрание языческого, ор-
ганизующего жертвоприношение. Совершенно реальны топо-
нимы, упоминаемые в житиях, и примерные расстояния между
ними - как по суше, так и по морю. В «Житии святого Ботвида»
изображен коллективный лов рыбы во время путины, что среди
прочего дает возможность уяснить ранние и специфические
215
представления о собственности, в соответствии с которыми вла-
делец острова желает взимать плату за право ловить с кораблей
вокруг его острова (однако такой поступок осуждается христи-
анской моралью жития). Сложные семейные и межродовые от-
ношения улавливаются за главными сюжетными линиями «Жи-
тия святой Элин из Шёвде»: главная героиня должна отвечать за
поступки своего зятя, убитого, но все еще кому-то чем-то обя-
занного. Из этих текстов вполне ясна приуроченность святых к
определенным местностям, возможно даже проследить связь
границ епископств, как они нам известны уже в XV - начале
XVI в., с первоначальным территориальным делением Швеции
и ходом христианизации (ср.: Maillefer 1990). Многие черты на-
рождающейся государственности и церковности, в том виде как
они предстают в житиях шведских мучеников, находят себе
прямые параллели в более поздних правовых и документальных
источниках.
Еще сто лет тому назад Суне Линдквист попытался на осно-
вании археологических данных определить границы и характер
епископства, во главе которого, согласно его житию, стоял свя-
той Эскиль (Lindqvist 1915). Существуют различные суждения о
том, насколько успешной оказалась такая попытка, однако в
любом случае ясно, что упомянутый в житии король Инге Ста-
рый - это реальный персонаж, действительно (в отличие от свя-
того Сигфрида, который якобы рукоположил Эскиля) современ-
ник и Эскиля, и эпохи определения епископских границ и юрис-
дикции. Мы также знаем, что впоследствии существовала епар-
хия с центром в Стренгнесе, который назван в житии «местом
идолопоклонства», как и то, что город Туна (который возник в
результате объединения торговых местечек Форс и Туна, ле-
жавших на разных берегах реки) с XIII в. именовался Эскиль-
стуна и являлся центром рано христианизированной историче-
ской области Рекарне (о раннем территориальном делении см.:
Brink 1990). Также соответствует позднейшим источникам упо-
минание о делении Швеции на области «к северу и югу от леса»
- Норданског и Судранског.
В Сёдерманланде святые Ботвид и Давид (апостол Мунктор-
па) напоминают своими судьбами о том, что христианизация и
216
становление христианского государства в Швеции происходили
на фоне активных международных контактов жителей. Так,
убийца Ботвида - его раб, который назван славянином, а убива-
ет он святого тогда, когда они совместно ищут корабль, плыву-
щий на Готланд. Сам Ботвид - знатный человек и купец, отпра-
вившийся в путешествие в Англию и крестившийся именно там.
В паломничество в Иерусалим отправляется, спасаясь от своих
преследователей, Элин из Шёвде, причем ее путь лежит из столь
отдаленной области Ёталанда, как Ётене. Паломница возвраща-
ется домой, проделав полный путь туда и обратно. Таким обра-
зом, мы можем наблюдать, как короткие и малозначительные на
первый взгляд тексты, дошедшие к тому же от весьма поздних
времен, позволяют выяснить или по крайней мере подтвердить
некоторые обстоятельства эпохи становления шведского госу-
дарства и церкви.
Литература
Рыбаков В.В. Хроника Адама Бременского и первые христианские
миссионеры в Скандинавии. М., 2008.
Рыбаков В.В. Житие святого Ботвида // Средние века. М., 2012.
Вып. 73 (1-2) (в печати).
Рыбаков В.В. Житие святого Эскиля // Древнейшие государства Вос-
точной Европы, 2011 г. М., 2012 (в печати-а).
Brink S. Sockenbildning och sockermamn. Studier i aldre territoriell in-
dexing i Norden. Uppsala, 1990.
Lindqvist S. Den helige Eskils biskopsdome: n&gra arkeologiska vittnesbord
om den kristna kyrkans forsta organisation inom mellersta Sverige.
Stockholm, 1915.
Lunden T. Sveriges missionarer, helgon och kyrkogrundare: en bok om
Sveriges kristnande. Storuman, 1983.
Maillefer J.-M. L’Organisation ecctesiastique des limites septentrionales de
1'Occident chretien en Sudde et en Norvege au XlVe siecle // L’Eglise et
le peuple chretien dans les pays de 1'Europe du Centre-Est et du Nord
(XlVe-XVe siecles). Rome, 1990.
Pern lev S.-E. S:ta Elin av Skovde. Kulten, kalloma, kvinnan / Med bidrag
av A. Piltz, J. Brunius. Skara, 2007.
Schmid T. Den helige Sigfrid. Lund, 1931.
Schmid T. Eskil, Botvid och David. Tre svenska helgon // Scandia. Stock-
holm. 1931. Bd. 4. (a)
217
Schmid T. Sveriges kristnande fr&n verklighet til] dikt. Stockholm, 1934.
Schmid T. Elin fran Skovde H Svenskt biografiskt lexikon. Stockholm,
1950. Bd. 13. S. 339-341.
SRS 1828 - Scriptores rerum Suecicarum medii aevi. Upsaliae, 1828. T. 2:
Sectio prior / Ed. (post E.M. Fant) E.G. Geijer, J.H. Schroder.
Weibuil L. Kritiska undersokningar i Nordens historia omkring ar 1000.
Lund, 1911.
Weibuil L. Nordisk historia. Forskningar och undersokningar. Stockholm,
1949. Bd. 3.
Vladimir Rybako v (Mose о w)
The Formation of Christian State in Sweden
as Shown in the Lives of Swedish Martyrs
from the Missionary Era
The focus of the current study is on the five lives of first Swedish saints,
who were St. Sigfrid, Eskil, Botvid, David and Elin from Skuvde. Historical
value of those texts is regarded through the prism of past and recent Swed-
ish research. Both hypercritical and naive gullible approaches are repre-
sented. The author deals with some of the most typical features in the texts,
which reflect various aspects of the formation of Christian state and Christi-
anization of the Swedish realm during the 11th - the first half of the 12th
centuries. General conclusions on indubitable importance of the mentioned
texts for historical study are based on the works of the author being cited in
the list of literature.
МЛ. Сагайдак (Киев)
ГОРОД И ВЛАСТЬ
История города Древней Руси служит своеобразной «метри-
кой» не только истории экономики, культуры, но также истории
власти. Задача этого доклада - исследовать взаимоотношения
города и власти в средневековом Киеве, которые формировали
на городском пространстве своеобразные «силовые поля». Чрез-
218
вычайно важно осветить данный вопрос в связи с новой диску-
сией о концептуальных основах образования Древнерусского
государства, в которой обосновано подвергается сомнению об-
разование государства на основе исключительно (или почти ис-
ключительно) внутренних экономических предпосылок (Мель-
никова 2011. С. 188-197).
Это подводит нас к пересмотру феодальной сущности древ-
нерусского города. Возникая в результате общего процесса раз-
деления труда и благодаря тому, что товарное производство и
обмен производительнее и доходнее сельскохозяйственного
производства, город не «растворяется» в феодализме, а стано-
вится самостоятельным фактором преобразования общества.
Вместе с тем, власть постоянно меняет функции города: так, к
1000 г. средневековые города заметно усиливают свою админи-
стративную функцию (Schofild and Vice 1994. Р. 12-16).
Вне всякого сомнения, изменение функции городов отражало
изменения в системе политической власти Древней Руси. В оте-
чественной историографии это получило название «парности
городов», когда поблизости старых центров возникают новые.
«Парность» была характерной не только для территории Руси,
можно привести примеры парных городов в Скандинавии: Бир-
ка и Сигтуна, Уппокра и Лунд, Хедебю и Шлезвиг и др. Доста-
точно подробно этот процесс изучен на территории Северной
Руси: Рюриково городище и Новгород, Тимирёво и Ярославль,
Гнёздово и Смоленск. В Южной части Руси только Шестовица и
Чернигов частично подвергались такому анализу (Андрощук,
2001. С. 71-77). Нам кажется, что и в развитии городской жизни
раннего Киева можно обнаружить элементы «парности».
В последние десятилетия в археологическом изучении Киева,
возникла совершенно новая научная ситуация, вынудившая пе-
ресмотреть целый ряд положений, казавшихся долгое время ос-
новоположными. Дискуссия о принадлежности жителям Подола
дохристианского могильника на Старокиевской горе вынудила
еще раз еще раз пересмотреть топографию и хронологию ранне-
славянских археологические культур VI - первой половины
IX в. (Сагайдак 2001. С. 6-18). Одновременно активизировались
исследования памятников так называемой «дружинной культу-
219
ры», датируемой второй половиной IX - началом X в. (Зоценко
2003. С. 26-52; Андрощук 2004. С. 7-44). В результате выясни-
лось, что пока не удается выявить убедительных свидетельств
влияния общинных порядков славян на зарождение ранней го-
родской жизни. Сложной оказалась проблема континуитета или
дисконтинуитета славянских поселков и древнерусского Киева
(Толочко 2009. С. 151-183).
Городская жизнь появилась в последней четверти IX в. на
совершенно необжитом месте, названном Подолом: относитель-
но узком пространстве между высоким коренным берегом пра-
вобережья Днепра и течением реки. Отсутствие поблизости при-
годных для земледелия плодородных почв позволяет считать
поселение в чистом виде городским, ведь большинство продук-
тов для выживания ему приходилось получать в обмен. На это
же указывают и небольшие усадьбы первых поселенцев (до
350 м'), в пределах которых невозможно было развивать пер-
вичный сектор экономики, столь характерный для доиндустри-
альных городов. Активности в торговле и ремесле способство-
вало месторасположение, с одной стороны, возле береговой ли-
нии и гавани, а с другой - на перекрестке древних дорог, иду-
щих через город с Запада на Восток. Можно предположить, что
на этом этапе взаимоотношения с властью строились больше на
основе «общности перспектив»; на практике это означало, что
власть ограничивалась обложением города (как правило, денеж-
ным). Достоверно не известно, была ли у власти экономическая
база обложения налогами или ей платили только за охрану? Та-
кая база могла возникнуть при основании города князем или
наделении им горожан своей землей.
На раннем этапе (вторая половина IX - первая половина X в.)
резиденция правящего князя находилась, скорее всего, вне го-
родской территории. Урочище «Угорьское», где, по версии ле-
тописца, в 882 г. произошла смена киевской власти, локализиру-
ется на значительном расстоянии на северо-запад от древнейше-
го ядра города, в начале Кириловских высот (Sahajdak 2007.
С. 112-119).
Анализ события, отраженного в летописном рассказе, пока-
зывает, что маршрут продвижения кораблей Олега лежал вдоль
220
береговой линии Подола, так что не приходится сомневаться в
том, что горожане заранее могли знать о визите северной экспе-
диции. Высказывалось даже мнение, что в языческой среде го-
рода к моменту прибытия Олега созревал заговор против партии
Аскольда и Дира (Брайчевский 2001. С. 110). За контекстом со-
бытия могла стоять и политическая программа, а именно орга-
низация новой, более эффективной формы власти над всеми
восточнославянскими территориями. Северная Русь к указанно-
му времени уже пережила такую трансформацию - тут во вто-
рой половине IX в. сложилась княжеская династия Рюрикови-
чей. Ей удалось взять под свой контроль основные торговые пу-
ти Восточной Европы, Балтийско-Днепровско-Черноморский и
Балтийско-Волжско-Каспийский, так что в экономическом от-
ношении это объединение оказалось намного сильнее южного
образования Аскольда и Дира (Свердлов 2003. С. 128-129).
В первой половине X в. власть предпринимает акции, укреп-
ляя торговую функцию города (договоры с Византией), а к кон-
цу века в отношениях власти с городской общиной превалируют
политические мотивы. Административная функция города как
опоры власти и христианизации стремительно возросла. Строи-
тельство «города Владимира» разворачивается прямо на остан-
ках грандиозного курганного могильника языческого периода.
Начало созданию «политической топографии» Киева положили
реформы Владимира Святославича. Концепция городского обу-
стройства была самым тесным образом связана с целым рядом
крупных сдвигов, предпринятых киевским князем по обустрой-
ству Киевского государства. Это, в первую очередь, реализация
идеи административной реформы, замена местных князей сы-
новьями-посадниками. Киев с этих пор осознается не только как
база для походов и завоеваний, он строится таким образом, что-
бы составлявшие его элементы были соотнесены с элементами
жизни государства. Таким «элементом» города стала Десятин-
ная церковь - «двигатель» религиозной реформы и центр обра-
зования и внедрения славянской письменности. Дворы предста-
вителей администрации киевского князя, выполнявших государ-
ственную работу «на местах» (сбор дани, суд, охрана рубежей и
т.д.), строились в системе строгой иерархии по отношении к
221
княжескому двору, который был штабом административной ра-
боты. Тут же, очевидно, чеканилась первая киевская монета, с
которой была связана новая финансовая политика киевского
князя.
Для проведения нового строительства Владимиру Святосла-
вичу пришлось снести не только главное капище города, но и
«внедриться» в пределы сакрального ландшафта города. Но-
вейшие раскопки Десятинной церкви показали, что фундаменты
храма пришлось устраивать прямо на месте снесенных курга-
нов, а под новые улицы и кварталы «города Владимира» сносить
целые курганные поля (Боровський, Калюк 1993. С. 3-42).
Следующая страница утверждения административного города
связана с основанием на новом месте, на так называемом «поле
вне града» «города Ярослава». Тут видим продолжение и разви-
тие предыдущей градостроительной концепции, однако, вопло-
щение идеи происходит в значительно большем масштабе. Оче-
видно, это может означать появление новой концепции государ-
ственного управления Русью и формирование столичной функ-
ции города. Еще во времена правления предшественников Яро-
слава Владимировича (Олег, Игорь, Ольга, Святослав, Владимир)
Киев утвердился как центр Руси. Однако нет прямых сведений о
том, что город имел правовой статус столицы. Скорее всего, та-
кое понятие еще не было сформулировано и могло иметь лишь
моральный статус. Новый городской ансамбль, который историки
назвали «город Ярослава», должен был утвердить статус Киева -
столицы Руси. «Завещание Ярослава» сделало Киев наследием
трех Ярославичей. Все они получили наделы в городе, которые
стали их официальными резиденциями в столице. Это произошло
до смерти Ярослава (1054 г). Киев, таким образом, получает осо-
бый статус среди городов Руси - коллективного владения правя-
щей княжеской династии (Dimnik 1994).
На примере развития киевской урбанизации можно видеть,
что политическая власть всегда стремилась поспевать за разви-
тием городской жизни.
Отсутствие наследия античности как источника организации
общества проявлялось в том, что, хотя признаки государствен-
ности появляются довольно рано, постоянное политическое
222
сложилось только к середине XI в. Княжеская власть осуществ-
ляла долгое время только первичное управление городом (сбор
налогов), а его хозяйственная жизнь может быть определена как
потребительская. Поддержка города была выгодным предпри-
ятием, поскольку открывала возможности через рынок прода-
вать или обменивать натуральные оброки, оборачивать их в
деньги. К началу XI в. власть резко увеличивает количество го-
родских функций, в связи с чем возрастает площадь городской
территории. Так появляется новая форма города - администра-
тивный город, основной причиной возникновения которого сле-
дует считать возникновение христианско-бюрократического го-
сударства.
История взаимоотношений верхнего и нижнего городов Киева
- очень важный пункт в эволюции городских отношений Древней
Руси. На сегодня ясно, что первый этап городского развития свя-
зан с Подолом, где археологически четко фиксируется нижняя
грань городской жизни. На протяжении целого столетия нижний
город, находясь в постоянном противоборстве с природными ка-
таклизмами, наполнял местность «городским сознанием», это
длилось до той поры, когда княжеская резиденция не переросла в
новый город, оказавшийся сильнее и перспективнее. Возможно,
здесь и кроется ответ на вопрос о «парности» средневекового
Киева, когда возле одного центра (Подола) возникает другой (Го-
ра), сигнализирующий о новом этапе развития.
Литература
Андрощук Ф.О. Нормами i слов'яни у Понесенш. Киш, 1999.
Андрощук Ф. Скандинавские древности в социальной топографи дре-
внего Киева // Ruthenica. КиТв, 2004. Вип. 3.
Боровеький Я. С., Калюк О.П. Дослщження Кишського дитинця. Ста-
родавне КиУв. Киш, 1993.
Брайчевський М. Вибраш твори. Киш, 1999.
Зоценко В.Н. Скандинавские древности и топография Киева «дружин-
ного периода» // Ruthenica. Киш, 2003. Вип. 2.
Мельникова Е.А. Образование Древнерусского государства: состояние
проблемы // Восточная Европа в древности и средневековье: XXIII
Чтения памяти чл.-корр. АН СССР В.Т. Пашуто. М., 2011. С. 188-
197.
Свердлов М.Б. Домонгольская Русь. СПб., 2003.
223
Толочко П.П. Историческая топография раннего Киева: реальная и
вымышленная // Ruthenica. Кшв, 2009. Вип. 8.
Dimnik М. The Dynasty of Cemigov 1054-1146. Toronto. 1994.
Sahajdak M. Some Contested Questions of the Historical Topogaphy in
Early Medieval Kiev. Cultural interaction between east and west. Ar-
cheology, artifacts and human contacts in northern Europe. Stockholm.
2007.
Schofield J., Vince A. Medieval Towns. L., 1994.
Mikhail Sahajdak (Kiev)
Town and Social Power
The paper is intended to systematize relationships of power and the city
as far as medieval Kiev is concerned. The situation of the investigation of
antiquities of the city is favourable. Recently historians could go through a
number of statements which were dominant in historiography for a long
time. The most complicated is the problem of interpretation of continuity
and discontinuity between Slavic settlements and Russian Kiev.
Urban life emerged in the last quarter of the 9th century in an uninhab-
ited place, near the river’s bank and the crossing of the roads leading from
West to East. Initially, the residence of the city’s ruler was outside the terri-
tory of the city, and the relations with the authorities had “common pros-
pects’' as the base. During the 10th century the authority strengthened its
commercial function, but by the end of the century remarkably strengthened
and developed other functions of the city, such as administrative, political
and ideological ones. Administrative Kiev, Vladimir Svyatoslavich was
building, was to correlate its components with those of the state life.
The next stage of the formation of the city is connected with the ruling
of Yaroslav, Vladimir’s son, who had the so called “Yaroslav’s town” built
in the second quarter of the 9th century. A new concept of ruling Russia
worked out by the authorities and the formation of Kiev as the capital also
refers to this period. Kiev got a special status among all the Russian towns.
It was in collective possesion of the ruling dynasty. The territory of the city
suddenly increased due to the building of “Izyaslav’s town”, “Svyatoslav’s
town” and “Vsevolod’s town”.
The history of relationship between the upper and the lower towns sug-
gests the evolution of the urban life of Kiev. It starts with relatively auton-
omous co-existence of the city and the authority, then “duality” originated:
the function of the lower town was economical, and that of the upper town
was administrative and political. The establishment of the function of the
224
capital strengthened greatly the influence of Kiev as the administrative, po-
litical and cultural centre.
Maciej Salomon (Krakow)
THE COMPETITION
BETWEEN THE EASTERN AND THE WESTERN EMPIRES
AND THE ADVANCEMENT OF NEW STATES
IN EAST-CENTRAL EUROPE ca. 1000 A.D.
The period vital for the formation of East-Central Europe and its
relationship to the countries of Western and Eastern Europe was
from the mid-10th until the onset of the 11th century). Still, a true
watershed in this regard was, apparently, around the year 1000. Ad-
mittedly a good many hypotheses have been put forward to elucidate
the political and military activity of the second half of the tenth cen-
tury but the period is illuminated by a relative paucity of sources
which is understandable given that at this time in East-Central
Europe there were almost no firmly established polities to guarantee
exchange of information and regular political contacts. In this situa-
tion expansion and conflicts tended to be on a limited scale and,
more often as not, the written record on such developments had little
chance of survival. Thus, while we may hope for more data on the
origin of East-Central European states to surface in future, in the cur-
rent situation we need to examine this question in terms of a rela-
tively sudden development resulting from unexpected circumstances.
In the latter half of the tenth century there was actually just one
East-Central European state with a stable position and confirmed
long-distance contacts. This was none other than Bohemia. Next to
exercising control over the route running from Kiev to Prague this
state was in a regular contact with the German states, Italy and some
even more distant countries. The small country, such as Poland, was
only taking form on the territory closer to the Elbe Region and the
Baltic Sea, it is not even certain whether it reached as far as the bor-
ders of Rus, and remained mostly within the sphere of German poli-
tics. In the 990s there was a growing internal conflict in the country.
It was similarly with Hungary which was divided after the period of
225
expansion and the first stage of Christianization. Admittedly, this
country lay between the Western and the Eastern Empires and Rus
but it was not in a position to pursue an independent policy, as a sig-
nificant power, against its more powerful neighbours.
Around AD 1000 this situation may be seen to have changed,
rather unexpectedly. Two significant forces had appeared, a third
was losing in importance. This is expressed by the emergence of
Church structures and the increase in the rank of the rulers. Two new
metropolitan sees are established: for Poland and for Hungary,
whereas Prague is not given one until only 14th century. Stephen I the
Great is crowned king and, in a ceremony interpreted by Byzantine
scholars (Wasilewski 1980) as a quasi-coronation, Boleslaw the
Brave (Chrobry) has a crown placed upon his head by Otto III in
Gniezno. These facts not only reflect the inclusion of these two coun-
tries within the newly transformed structure of the Western Empire
but, even more importantly, the improved standing of the two na-
tions, so recently converted to Christianity, and public recognition of
the prestige of their rulers. In the interpretation proposed by Jonathan
Shepard the point of Otto Ill’s gesture made in Gniezno was not just
to raise the rank of the Polish ruler using Byzantine symbolism but
also to draw a dividing line between the sphere of influence of the
Western and the Eastern Empire. This would be the reaction to the
alliance of Rus with the Eastern Empire, confirmed by the official
conversion of Prince Vladimir, his marriage to Anna Porphyrogenita
(988) and the founding of the metropolitan see at Kiev. J. Shepard
ascribes a wider scope to the diplomatic action of Otto III because
the visit of the Emperor in Venice in 1001, then formally subject to
Constantinople, has a similar significance (Shepard 2001).
There is some uncertainty as to Otto Ill’s relationship to Hungary,
the country which had received similar recognition even though -
allegedly - with only Pope Silvester II involved in this process. Nev-
ertheless it is hard to credit that the Bishop of Rome, one of the prin-
cipal associates of Otto 111, acted without concurrence with his pupil
and protector. T. Wasilewski hypothesizes that the Pope’s prominent
role in this context is the result of a political manoeuvre (Wasilewski
2001). The purpose would have been to keep up the appearances of
neutrality towards the Byzantine Emperor Basil II who could have
226
regarded the promotion of his Hungarian neighbour at the hands of
Otto, without Byzantine consent, as interference in the sphere of in-
fluence of his Empire. Unfortunately Professor Wasilewski did not
live to further develop his theory, one with so many far-reaching im-
plications, but which still deserves serious treatment, naturally, after
some in depth analysis. 1 believe that the advancement of the Hun-
garian kingdom around AD 1000 also served to signal the sphere of
influence of the Western Empire although we can hardly claim that a
demarcation line was drawn at this time, not the least because
Stephen would soon become an ally of Basil, remained nevertheless
on good terms with both empires, and even with some predominance
of pro-Latin sympathies.
Regardless of how these actions of the young emperor are to be
understood there is no argument that he wished to state his position
in relation to the states then existing on the border of influence of the
two empires, and continued on the best possible terms with them. If
we were to regard this as a reaction to the success of the Byzantine
Empire in its policy towards Rus then we are left to wonder why this
took place only approximately twelve years after the dynastic mar-
riage of Vladimir. Was this not too long an interval? One possible
explanation is that, due to the changes in the situation of the new
states of East-Central Europe, the shaping of a new eastern policy
had to take some time, and more importantly, required some deter-
mination on the part of the imperial authorities. The situation of
Germany during the regency of Adelaide (991-994) who acted on
the behalf of Otto III, then still a minor, would not have encouraged
the development of a new eastern policy. Otto III came into his own
as Emperor only in 994/5. Soon enough, in the summer of 995, dur-
ing the war against the Polabian Slavs he had the opportunity to meet
Boleslaus of Bohemia and Boleslaw of Poland, and obtain from them
intelligence on the situation in Rus and its relationship with the
neighbouring countries. Nevertheless, according to a quite feasible
conjecture, the Emperor would find his best advisor only in 996, in
Vojtech-Adalbert, Bishop of Prague, then living in Rome. Arguably,
Otto would seek Adalbert’s council later, still in Germany. The
Bishop was well informed about the situation in Poland, thanks to the
connections of his own family with that country. He had travelled in
227
Hungary (the dates are not certain). Presumably he had a good un-
derstanding of Rus matters too, as a pupil of Adalbert, Archbishop of
Magdeburg, briefly the Latin bishop in Kiev some years earlier, and
later, according to the convincing hypothesis of A.V. Nazarenko, the
man in charge of the German mission in the East, Rus included (На-
заренко 2001. C. 311-338). Thus, VojtSch presumably was well in-
formed and his broad intellectual horizons would have been of value
when devising the programme for action. After the death of the
Czech bishop his associates lived to be the main executors of
Otto Ill’s decisions in Poland and in Hungary.
Could it be that, drawing on the intelligence available to him
shortly before 1000, the Western Emperor was in a position to con-
clude that the Byzantine influence in East-Central Europe would
grow in the face of the new situation in Rus and that this would call
for countermeasures? This cannot be discounted. Under the year date
of 996 a number of Rus chronicles, most notably the chronicle of
Nestor, recorded that Vladimir had become a good friend and peace-
ful neighbour to the Polish Boleslaw, the Hungarian Stephen and the
Czech Oldrich. We may wonder whether this record is not the trace
of some peace treaty concluded at the time. Its context - the link with
the consecration of the Church of the Tithes in Kiev - suggests that
this church ceremony would have been an opportune occasion to re-
ceive envoys, but we find a reference to the receiving of embassies
only in the less reliable sources. Nevertheless the very fact that
peaceful relations were maintained by the prince, one who had the
prestige of being the Emperor’s son-in-law, could have really en-
hanced the influence of Rus, and at the same time, of the Eastern
Empire, especially that - as we know, Otto himself was not directly
related to the Byzantine ruling house, and his request for such an al-
liance was met with a negative response (997). The attraction of hav-
ing ties with the Byzantine Empire is suggested by other records
from the same period. It is understandable therefore that the advisors
of Otto III would uphold his conviction that rapid action was neces-
sary to strengthen the authority of the Western Empire among its
eastern neighbours. This would prove to the greatest profit of Hun-
gary, the country mostly likely to receive Byzantine favour, and also
of Poland, which shared a border with Rus; the least likely to profit
228
was Bohemia, recently pushed back from the borders of Rus and pre-
sumably not much in contact with the Eastern Empire, although there
were other reasons why this country was overlooked when the impe-
rial graces were being handed round in 1000 - Bohemia was then in
the throes of conflict and Saint Vojtech, the emperor’s now deceased
friend, was not in favour among its ruling class.
References
Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях: Междисцип-
линарные очерки культурных, торговых, политических связей IX-
XII вв. М., 2001. С. 311-338.
Shepard J. Otto П, Boleslaw Chrobry and the „Happening” at Gniezno,
A.D. 1000: Some Possible Implications of Professor Poppe’s Thesis
Concerning the Offspring of Anna Porphyrogenita H Byzantium and
East Central Europe. Cracow, 2001. P. 28^48.
Wasilewski T. La couronne royale - symbole de dependance а Гёроцие du
haut Moyen Age. Les deux couronnements de Boleslas le Vaillant
prince de Pologne // La Pologne au XVe Congres International des
Sciences Historiques & Bucarest. Wroclaw, 1980. P. 25-50.
Wasilewski T. La Hongrie entre deux empires et la Papaute // Byzantium
and East Central Europe. Cracow, 2001. P. 111-115.
Мацей Саламон (Краков)
Противоборство Восточной и Западной империй
и возникновение новых государств
в Центрально-Восточной Европе ок. 1000 г.
Рубеж X-XI вв. был переломным в процессе образования госу-
дарств в Центрально-Восточной Европе. Однако этот период мало
изучен по причине скудости источников. По этой же причине возник-
новение государств принимается как сравнительно внезапный процесс,
протекавший в неожиданных обстоятельствах.
Во второй половине Хв. в Центрально-Восточной Европе было
лишь одно сложившееся государство, имевшее связи с зарубежными
странами, - Чехия. Она имела постоянные контакты с Киевской Русью,
германскими государствами, Италией и даже более дальними стран-
ными. Польское государство находилось в процессе становления, ос-
таваясь в основном в сфере германской политики. В 990-е годы в стра-
не назрел внутренний конфликт. То же самое происходит в Венгрии,
которая разделилась после периода экспансии и начальной стадии
христианизации. Страна, лежавшая между Западной и Восточной им-
229
периями и Русью, не могла проводить независимую политику в отно-
шении более сильных соседей.
Около 1000 г. ситуация, как кажется, изменилась. Возникли цер-
ковные структуры, и укрепился престиж правителей: появились Поль-
ское и Венгерское архиепископства, а правители этих стран (соответ-
ственно Болеслав Храбрый и Иштван I Великий) были коронованы.
Коронация Болеслава преследовала цель не только возвысить польско-
го правителя, но и поделить сферы влияния между Западной и Восточ-
ной империями (Дж. Шепард). Такова была реакция на союз Руси с
Восточной империей, скрепленный браком князя Владимира с визан-
тийской принцессой Анной и основанием Киевской митрополии.
Положение Венгрии не вполне ясно и требует более глубокого
анализа, но, как полагает автор, возникновение Венгерского коро-
левства ок. 1000 г. также говорит о сфере влияния Западной империи.
Анализ событий европейской истории рубежа Х-Х1 вв. приводит
автора к предположению, что изменившееся положение Киевской Руси
и усиление в Восточной Европе Византийской империи заставило гер-
манского императора Оттона III принять некоторые ответные меры.
В.Н. Седых, Я.В. Френкель (Санкт-Петербург)
ОБ ОДНОЙ КАТЕГОРИИ НАХОДОК
ИЗ РАСКОПОК ТИМЕРЁВСКОГО ПОСЕЛЕНИЯ
(О ВРЕМЕНИ ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ КОМПЛЕКСА)
Комплекс памятников у дер. Тимерёво под Ярославлем явля-
ется одним из крупнейших и достаточно хорошо исследованных
на территории Северо-Восточной Руси. Материалы комплекса, в
первую очередь некрополя, активно привлекаются для решения
актуальных проблем ранней истории Древней Руси - времени
освоения лесной полосы Восточной Европы, а именно времени
появления славян на Северо-Востоке Руси, состава переселен-
цев, роли скандинавов в этих процессах, характера взаимоотно-
шений пришельцев с местным населением, участия населения
Тимерёва в международной торговле, складывания государст-
венности, народности и материальной культуры в регионе, со-
отношения Тимерёва и раннефеодального Ярославля.
230
Проведенные полевые исследования и анализ вещевого мате-
риала комплекса показывают, что начало функционирования
Тимерёва относится к третьей четверти IX в. Вполне вероятно,
что основанное на некотором удалении от основной трассы Бал-
тийско-Волжского пути, на удобных почвах, поселение на пер-
вых порах задумывалось как чисто сельское, аграрное. Однако
благодаря активности части населения, прежде всего скандина-
вов, вскоре жители Тимерёва включаются в торговые операции,
осуществляемые в зоне торгового пути. Жители центра вели
комплексное хозяйство, очевидно, с преобладанием в нем тор-
говли и ремесла. Время расцвета Тимерёва - середина X в. -
совпадает с расцветом восточной торговли. Тимерёво входило в
единую систему торгово-ремесленных центров и военно-
торговых путей Восточной Европы эпохи раннего средневеко-
вья. Во второй половине XI в. активное функционирование Ти-
мерёва прекращается, однако в материалах комплекса выявлены
находки XII-XIV вв.
Среди последних выделяются стеклянные браслеты. Рас-
смотрены 15 браслетов: 8 крученых и 7 гладких. В трех случаях
(рис. 1:5, 7, рис. 2: J) отмечен уплощенный «замок», соединен-
ный «встык». Диаметр большинства браслетов - 6-8 см, диа-
метр дрота большинства браслетов - 5,0-6,7 мм. Стекло брасле-
тов преимущественно прозрачное. Два браслета бирюзово-
голубого, один - бледно-голубого, один черного непрозрачного
стекла, прочие - из зеленого прозрачного стекла разных оттен-
ков (иногда стекло кажется черным). В одном случае отмечен
филигранный декор.
Браслеты исследовались методами рентгеноспектрального
микроанализа1 и рентгенофлюоресцентного анализа2. Интерпре-
тация результатов анализов состава стекла проводилась по схе-
ме В.А. Галибина (2001).
231
I-J _jeeL_-WLjBee--
Рис. 1. Стеклянные браслеты из раскопок Тимерево. 1- № 5 (53-7),
2-№ 11 (53-13), 5-№ 13 (53-15), 4-№ 9 (53-11), 5-№ 10 (53-12), 6-
№ 16 (53-18), 7-№ 19 (53-21), <?-№ 18 (53-20),
9-№ 15(53-17).
8 9
Рис. 2. Стеклянные браслеты из раскопок Тимерево.
/-№1 (53-2), 2-№ 14 (53-16), 8 (53-10), (53-9),
5-№ 12(53-14), б-№6 (53-8).
232
Стекло браслетов подразделяется на три группы (табл.):
1. свинцово-силикатное (Pb-Si) - 7 браслетов;
2. поташное калий-свинцово-силикатное (K-Pb-Si) - 7 браслетов;
3. зольное (Al-Na(K)-Ca,Mg-Si) - 1 браслет.
объект анализ химический тип технологическая добавка
1 53-2 Al-Na(K)-Ca,Mg-Si Fe, Mn
5 53-7 K-Pb-Si -
6 53-8 K-Pb-Si Cu
7 53-9 (K)-Pb-Si Fe
8 53-10 K-Pb-Si Cu
9 53-11 K-Pb-Si Fe
10 53-12 Pb-Si -
11 53-13 Pb-Si -
12 53-14 K-Pb-Si Cu
13 53-15 K-Pb-Si Mn (Co ?)
14 53-16 Pb-Si Cu
15 53-17 Pb-Si Fe
16 53-18 Pb-Si Fe
18 53-20 Pb-Si Fe
19 53-21 Pb-Si Cu?
Морфология браслетов и результаты анализа стекла позволяют
отнести тимерёвские браслеты многосвинцового стекла к древне-
русской производственной традиции (Галибин 2001. С. 82).
В черный и зеленый цвета стекло окрашено железом (Fe) (52-
2, 53-9, 53-11, 53-17, 53-18, 53-20). Помимо Fe, в зеленый цвет
стекло окрашивается свинцом (РЬ) (53-7, 53-12, 53-13), совме-
щающим функции стеклообразующего вещества и красителя, и
медью (Си) (53-10, 53-16, 53-21 [?]). В бирюзово-голубой цвет
стекло окрашено С«(53-8, 53-14).
Браслет № 13 (анализ 53-15) (рис. 1: 2) изготовлен из бледно-
голубого прозрачного K-Pb-Si стекла. Анализы не зафиксирова-
ли Си. В стекле был зафиксирован марганец (Мп). В древнерус-
ском стеклоделии Мп для обесцвечивания стекла практически
не применялся (Галибин 2001. С. 83; исключения единичны:
Щапова 1998. С. 78-79). Полагаем, стекло браслета было окра-
233
шено с помощью кусочка стекла (химического типа K-Ca-Si ?),
обесцвеченного Мп и окрашенного кобальтом (Со). Из-за низ-
кой концентрации Со не был зафиксирован аналитически, но его
присутствие реконструируется (см.: Щапова 1998. С. 111). Ко-
бальт не характерен для древнерусского стеклоделия, но древ-
нерусское стекло, окрашенное Со, изредка встречается (Галибин
2001. С. 38). Если мы правы, то стекло-цафра европейского про-
исхождения.
В случае браслета № 7 (рис. 2: 4) черного непрозрачного
стекла (анализ 53-9) глушитель аналитически не фиксируется.
Технологические добавки в многосвинцовых стеклах, за ис-
ключением анализа 53-15, - только Fe и Си. В прочих случаях
цвет стекла объясняется свойствами стеклообразующего РЬ.
По новгородской шкале время максимального распростране-
ния браслетов, в том числе K-Pb-Si стекла, - 30-е годы XII в. -
середина XIV в., с пиком в 30-70-е годы XIII в. (Полубояринова
1963; Щапова 1969; Щапова 1972. С. 120-121, 173; Гайдуков
1992. С. 102; Хорошев 1994. С. 58-60). В Москве браслеты К-
Pb-Si стекла появляются с 60-х годах XII в. (Столярова 1997.
С. 98), в Полоцке - с рубежа XII—XIII вв. (Щапова 1972. С. 117).
Для областей, пострадавших от походов хана Батыя, количе-
ство браслетов K-Pb-Si стекла уменьшается после 1240 г. (Ща-
пова 1972. С. 193). Для некоторых территорий (в том числе ле-
жавших на пути Батыя), такая закономерность не фиксируется.
В Новгороде и Твери браслеты K-Pb-Si стекла перестают выпа-
дать в слой уже в XIV в. (Щапова 1972. С. 193; Олейников
2001а. С. 104,107-110; Олейников 20016. С. 196-211).
Итак, тимерёвские браслеты K-Pb-Si стекла широко датируются
интервалом между второй третью ХП в. и второй половиной XIV в.
Филигранный браслет №1 (анализ 53-2) (рис. 2: Г) изготов-
лен из зольного стекла, изготовленного по «восточному» рецеп-
ту. Стекло браслета окрашено Fe и обесцвечено Мп. И.В. Дубов
предлагал сравнительно раннюю (X в.) датировку комплекса, в
котором был найден браслет с филигранным декором (Дубов
1982. С. 171). Полагаем, этот тезис следует откорректировать.
Обесцвечивание стекла Мп не характерно для древнерусско-
го стеклоделия (Галибин 2001. С. 83), но обычно для средневе-
234
кового европейского и восточного (в том числе византийского)
стеклоделия. Филигранный декор встречается у древнерусских
стеклянных браслетов (Полубояринова 1963. С. 174; Скрипчен-
ко 1987. С. 69; Захаров 2004. С. 154; Сафарова 2001. С. 188).
М.Д. Полубояринова датировала новгородские филигранные
браслеты с последней четверти XII до последней четверти
XIII в. (Полубояринова 1963. С. 174), Ю.Л. Щапова удревнила
нижнюю дату до 30-х годов XII в. (Щапова 1972. С. 120). У ви-
зантийских браслетов филигранная техника декора не встреча-
ется (Щапова 1998. С. 103-174). В Западной Европе такая тех-
ника в стеклоделии появляется в XVI в.
Уместно вспомнить гипотезу Ю.Л. Щаповой о сотрудничест-
ве киевских и греческих стеклоделов мастерской Печорской
лавры в Киеве (Щапова 1998. С. 74-86). Мы не утверждаем, что
тимерёвский браслет является продукцией этой мастерской.
Важнее, что такое сотрудничество было возможным. Филигран-
ный браслет из Тимерёва удовлетворяет признакам «гибридной»
вещи: рецепт стекла и технологическая добавка - восточные,
техника декора - древнерусская. Дата такого изделия ближе к
первой половине интервала бытования на Руси филигранных
браслетов - видимо, в пределах XII в.
Итак, тимерёвские браслеты широко датируются XII-XIV вв.
Такая датировка применительно к Тимерёвскому археологиче-
скому комплексу является новой. Высказанное ранее предполо-
жение, что во второй половине XI - XII в. Тимерёво существует
как рядовое древнерусское поселение (Седых 1998. С. 22-26),
должно быть пересмотрено.
Браслеты практически не встречались в многочисленных ямах,
выявленных в ходе раскопок поселения. Расположение их пре-
имущественно в перепаханном и предматериковом культурном
слое, на материке и в заполнении борозд можно объяснить тем, что
наземные жилища XII-XIV вв., в отличие от начального периода,
сооружались с уровня уже накопившегося слоя и не затрагивали
материка своими нижними частями. Вследствие многовековой
распашки предметы этого периода оказались вне комплексов.
Альтернативное объяснение, связанное с перемещенным город-
ским культурным слоем средневекового Ярославля, маловероятно.
235
Примечания
1 Аналитик Ю.Л. Крецер (Радиевый институт, Санкт-Петербург).
2 Аналитики С.В. Хаврин и Я.В. Френкель (Государственный Эрмитаж,
Санкт-Петербург). Сердечно благодарим С.В. Хаврина за содействие.
Литература
Гайдуков П.Г. Славенский конец средневекового Новгорода. Нутный
раскоп. М., 1992.
Галибин В. А. Состав стекла как археологический источник. СПб., 2001.
Дашкова (Сафарова) ИА. К изучению стеклянных изделий из раско-
пок г. Твери И Тверской археологический сборник. Тверь, 2001.
Вып. 4, т. 2. С. 187-195.
Дубов ИВ. Северо-Восточная Русь в эпоху раннего средневековья.
Историко-археологические очерки. Л., 1982.
Захаров С.Д. Древнерусский город Белоозеро. М., 2004.
Олейников О.М. Новгородские стеклянные браслеты И Новгород и
новгородская земля. История и археология. Новгород, 2001.
Вып. 15. С. 98-116. (а)
Олейников О.М. Тверские стеклянные браслеты (сравнительный ана-
лиз химических составов) И Тверской археологический сборник.
Тверь, 2001. Вып. 4, т. 2. С. 196-211. (б)
Полубояринова М.Д Стеклянные браслеты древнего Новгорода И
МИА. № 117. Новые методы в археологии. Тр. новгородской ар-
хеологической экспедиции. М., 1963. Т. 3. С. 165-199.
Седых В.И Тимерево: древнерусская деревня? скандинавская факто-
рия? протогород? // Поселения: среда, культура, социум. Мат-лы
тематич. науч. конф. СПб., 1998. С. 22-26.
Скрипченко Т.С. Обмен и местное производство в средневековых го-
родах Белоруссии (по материалам стеклянных браслетов) // Труды
V Междунар. конгресса славянской археологии. М., 1987. Т. 3,
вып. 16: Города, их культурные и торговые связи. С. 67-72.
Столярова Е.К Происхождение и хронология стеклянных изделий Моск-
вы XII-XIV вв. И Российская археология. 1997. № 4. С. 93-106.
Хорошев А.С. Топография, стратиграфия, хронология и усадебная
планировка Троицкого раскопа (Усадьба А) И Новгородские архео-
логические чтения. Новгород, 1994. С. 54-66.
Щапова Ю.Л. Стеклянные браслеты и датирование городского куль-
турного слоя И Советская археология. 1969. №4. С. 102-107.
Щапова Ю.Л. Стекло Киевской Руси. М., 1972.
Щапова Ю.Л. Византийское стекло. Очерки истории. М., 1998.
236
VN. Sedykh, J. V. Frenkel (Saint-Petersburg)
One Category of Finds from the Excavations of Timerevo Settlement
(on the Time of the Functioning of the Complex)
The purpose of the paper is to investigate glass artefacts from the exca-
vations in Timerevo. Timerevo, an archaeological complex near Yaroslavl’,
goes back to the early Middle Ages and is well-known in Russian and for-
eign historiography. The main stratum of the monument and most burial
mounds date from the 9th-11th centuries. In the course of investigations in
1983-1990 finds dating from the 12th—13th centuries and later on were ex-
posed. For the first time the paper examines composition of the glass arte-
facts of the complex. Fifteen glass bracelets have been analysed. Timerevo
bracelets of K-Pb-Si glass date from the 12th—14th centuries and refer to me-
dieval Russian tradition. This chronology is new for Timerevo archaeologi-
cal complex. One of the bracelets is of special interest, as it is a filigree one.
It is so called “hybrid” work. The supposition that in the 12ш-13ш centuries
Timerevo was an ordinary medieval Russian village should be re-
considered.
The analyses allowed to obtain new data on the Old Russian tradition of
glass making in the North-East Rus.
237
Приложение. Химический состав стеклянных браслетов из Тимерёва
Шифр анали- за SiO2 TiO2 Al2O3 FeO MnO MgO CaO Na2O K2O PbO CuO РгО5
53-2 сердцевина 68,52 0,33 3,97 1,54 1,68 1,66 4,06 15,09 2,17 nd nd 1,15
53-2 сердцевина 68,74 0,17 4,16 1,29 1,68 1,66 4,06 14,96 2,41 nd nd 1,38
53-3 сердцевина 62,96 nd 2,84 0,51 0,52 3,48 20,28 Nd 7,23 nd nd 2,06
53-3 сердцевина 62,74 nd 2,84 0,51 0,39 3,32 20,42 Nd 7,23 nd nd 2,29
53-7 сердцевина 55,89 nd nd nd nd nd 0,84 Nd 17,47 24,45 nd nd
53-7 поверхность 64,88 nd 0,76 nd nd nd 1,26 Nd 3,73 28,12 nd nd
53-8 сердцевина 53,53 nd nd nd nd nd 0,98 Nd 18,19 25,10 1,50 nd
53-9 сердцевина 61,03 nd nd 2,32 nd nd 0,42 Nd 2,05 33,18 nd nd
53-9 сердцевина 55,03 nd nd 2,19 nd nd 0,42 Nd 1,81 29,95 nd nd
53-9 сердцевина 53,96 nd nd 2,06 nd nd 0,42 Nd 3,73 28,55 nd nd
53-10 сердцевина 40,04 nd nd nd nd nd nd Nd 9,04 48,48 1,63 nd
238
53-10 сердцевина 40,69 nd 0,57 0,51 nd nd nd Nd 8,92 48,37 1,50 nd
53-11 сердцевина 51,61 nd 0.76 1,16 nd nd 1,82 Nd 17,35 26,07 nd nd
53-11 сердцевина 51,82 nd 0,57 1,42 nd 0,66 1,82 Nd 17,11 26,39 nd nd
53-12 сердцевина 26,77 nd 0,57 nd nd nd nd Nd nd 72,28 nd nd
53-12 сердцевина 25,91 nd 0,95 nd nd nd nd Nd nd 72,17 nd nd
53-13 сердцевина 26,12 nd 1,13 nd nd nd nd Nd nd 72,50 nd nd
53-13 сердцевина 26,55 nd 0,76 nd nd nd nd Nd nd 72,71 nd nd
53-14 сердцевина 47,97 nd nd nd nd nd nd Nd 17,11 32,10 1,75 nd
53-14 сердцевина 48,18 nd nd nd nd nd nd Nd 16,87 31,67 2,13 nd
53-15 сердцевина 51,39 nd 0,76 nd 0,65 nd 0,56 Nd 17,11 28.65 nd nd
53-15 сердцевина 50,32 nd nd 0,39 0,65 nd 0,70 Nd 17,83 28,65 nd nd
53-16 сердцевина 23,77 nd 0,57 nd nd nd nd Nd nd 72,07 1,75 nd
53-16 23,55 nd 0,76 nd nd nd nd Nd nd 70,99 1,75 nd
239
сердцевина
53-17 сердцевина 27,19 nd 0,76 1,54 nd nd nd Nd nd 67,65 nd nd
53-17 сердцевина 28,27 nd 0,95 1,42 nd nd nd Nd nd 69,05 nd nd
53-18 сердцевина 29,55 nd 0,76 1,42 nd nd nd Nd 3,01 64,53 nd nd
53-18 сердцевина 29,55 nd 0,76 1,67 nd nd nd Nd 3,13 63,77 nd nd
53-20 сердцевина 25,70 nd 0,76 1,54 nd nd nd Nd nd 68,30 nd nd
53-20 сердцевина 26,77 nd 0,76 1,29 nd nd nd Nd nd 70,56 nd nd
53-21 сердцевина 30,84 nd 0,95 nd nd nd nd Nd nd 66,90 nd nd
53-21 сердцевина 30,84 nd 0,95 nd nd nd nd Nd nd 66,25 0,75 nd
Шифр анализа SiO2 TiO2 AljO3 FeO MnO MgO CaO Na2O K2O PbO CuO p2o5
240
Ю.В. Селезнёв (Воронеж)
ФУНКЦИИ ПОЛОВЕЦКОЙ ЭЛИТЫ
История древней и средневековой Руси неразрывно связана с
историей кочевых народов. Географическое расположение вос-
точнославянских племен в контактной зоне Леса и Степи обу-
словило постоянное взаимодействие, которое носило не только
враждебный характер (военные конфликты), но и находило
мирное выражение (торговые операции, брачные союзы).
В то же время свидетельства источников, как правило, со-
храняют информацию о наиболее значимых персонах, лидерах
своего времени, определяющих политическое, экономическое,
культурное развития стран, государств и народов, т.е. об элите.
Здесь необходимо отметить, что к элите в общетеоретиче-
ском эмпирическом смысле принято относить меньшинство, на
законных или незаконных основаниях сконцентрировавшее в
своих руках власть, богатство и привилегии. В «Российской со-
циологической энциклопедии» приведено следующее определе-
ние элиты: «ЭЛИТА (от фр. elite - лучшее, отборное) - это со-
циальный слой, обладающий таким положением в обществе и
такими качествами, которые позволяют ему управлять общест-
вом, либо оказывать существенное воздействие на процесс
управления им, влиять (позитивно или негативно) на ценност-
ные ориентации и поведенческие стереотипы в обществе и, в
конечном счете, более активно и эффективно, чем все другие
слои, участвовать в формировании тенденций развития общест-
ва, возникновении и разрешении социальных конфликтов, одно-
временно обладая гораздо большим, чем другие группы, сувере-
нитетом в формировании собственного положения, в выборе
своей групповой ориентации по основным общественным про-
блемам».
Классические концепции элит основаны на социальном ана-
лизе политических процессов. В частности, В. Парето, давая
широкое определение элиты, отмечает, что в нее входит не-
большое число индивидов, каждый из которых преуспел в своей
области деятельности и достиг высшего эшелона профессио-
нальной иерархии. При этом итальянский исследователь сужает
241
понятие правящей элиты: «мы имеем две страты населения, а
именно: 1) низшая страта, неэлита, относительно которой мы
пока не выясняем, какую роль она может играть в управлении;
2) высшая страта, элита, делящаяся на две части: а) правящая
элита; Ь) неуправляющая элита».
Таким образом, в современной социологии выявлены основ-
ные качественные и количественные признаки элиты, рассмот-
рены закономерности состава и формирования, функционирова-
ния и смены элит. Теоретическая разработка проблемы дает нам
возможности применения социологической методологии к ис-
следованию исторических процессов. Под последней нами по-
нимается такой подход, который предполагает выяснение зави-
симости политических процессов от общества, социальной обу-
словленности политических явлений, в том числе влияния на
политическую систему, экономические отношения, социальную
структуру, идеологию, культуру. Однако при этом необходимо
учитывать, что сравнительный анализ обществ прошлого имеет
свои особенности - социальные процессы уже завершены, и мы
можем наблюдать только их признаки.
При этом выявление закономерностей функционирования
элит в жизни половецкого общества в XI-XIII вв. невозможно
без уяснения вариантов социальной мобильности, применитель-
но к различным социальным структурам; общих характеристик
сообщества - группы лиц, объединенных в данном случае при-
знаками элит - при принятии решений и осуществлении поли-
тических действий. В этом смысле необходимо применение
просопографической методологии - изучение исторического
процесса через всестороннее описание карьеры политических и
социальных лидеров эпохи.
Для решения широкого спектра проблем функционирования
элит необходимо применение компаративистского метода, заклю-
чающегося в сравнительном анализе как информации источников
различных типов и видов, так и сравнения закономерностей фор-
мирования и существования элит в различных обществах.
В исторической науке история половецкой степи рассмотре-
на с различных сторон. Немаловажный для поставленной темы
вопрос социально-экономического развития половецких орд
большей частью исследован с точки зрения марксистской мето-
242
дологии. В работах А.И. Попова, З.М Шараповой, С.А. Плетнё-
вой приводятся аргументы в пользу переходного состояния по-
ловецкого общества от родоплеменного строя к феодальному.
Историко-географические аспекты исследованы Д.А. Росовским
и К.В. Кудряшовым, а также в археологических исследованиях
С.А. Плетневой.
В.В. Каргалов и И.О. Князьский рассмотрели половцев с точ-
ки зрения внешнеполитического фактора развития Руси - взаи-
модействия в форме вооруженных конфликтов и военных сою-
зов. Ценным представляется исследование Г.А. Федорова-
Давыдова «Кочевники Восточной Европы под властью золото-
ордынских ханов», которое позволяет проследить процесс сме-
ны элит на вещественном археологическом материале.
Источники, которые содержат сведения о половецкой элите,
представлены корпусом русских и византийских летописей, гру-
зинских и китайских хроник, свидетельствами венгерских авторов.
Половецкая знать как высший слой общества должна была
выполнять ряд функций. В первую очередь, определяя тактику и
стратегию внутреннего развития и направления внешнеполити-
ческих отношений, фактически управляя союзами племен, от-
дельными племенами и родами, половецкие князья несли на се-
бе политическую функцию. Будучи, в условиях разложения ро-
доплеменного строя, образцами поведения, они воплощали в
себе культурные традиции, олицетворяя культурную функцию.
Необходимо отметить, что подавляющее большинство упо-
мянутых в русских летописных памятниках «князей» в первую
очередь рассматриваются как военачальники. Именно поэтому
мы можем с полной уверенностью говорить, что на них лежала
немаловажная для кочевого средневекового общества функция -
военная.
Эту же функцию подразумевают в первую очередь и визан-
тийские авторы, называя половецких князей «предводителями
куманов», и китайские памятники, называя их «главарями кип-
чаков». Грузинские источники, упоминая участие половцев в
военных кампаниях грузинских царей подразумевают, что их
командование осуществляли половецкие военные вожди. При
этом грузинские авторы наделяют половецкого правителя Отро-
ка (Атрака) титулом в превосходной степени - умтавреси (от
243
«мтавери» - главный) - главнейший. Надо полагать, что тем са-
мым они указывают на выполнение обязанностей в том числе и
главнокомандования войсками.
Показательно, что при описании военных действий просле-
живается и еще одна важная задача деятельности элиты - управ-
ленческая или административная функция. В большинстве со-
хранившихся известий половецкая знать занимала командные
должности в условиях военных действий. Здесь мы наблюдаем
распределение функций и должностей. Кто-то командует аван-
гардом войск и выполняет специальные задания (Алтунопа),
кто-то планирует операции и осуществляет общее командование
(Боняк, Кончак и др.).
Однако, по всей видимости, управленческие административ-
ные функции сохранялись за половецкими князьями и в мирное
время. В первую очередь окончания имен («опа», «оба», «епа»),
происхождение которых связано с корнем древнетюркского
происхождения, обозначающего «жилище», «становище», вы-
дают в таких князьях руководителей-управителей кочеванием
отдельных куреней и родов.
Другим косвенным свидетельством административных пре-
рогатив половецких князей в мирное время является как раз
право ведения ими мирных переговоров: заключая мир они мог-
ли гарантировать его соблюдение, в том числе и военной силой.
Кроме того, известия русских летописей о походах в степь
отмечают особые стационарные поселения полукочевого типа, в
которых, по представлению автора записей, сосредотачивалась
административная власть половцев.
Любопытен и единственный сохранившийся в источниках
рассказ о поведении князя Боняка накануне одного из сражений.
Он ярко и наглядно свидетельствует еще об одной функции по-
ловецких князей. Данную функцию можно определить как рели-
гиозную или сакральную. Летописец описывает действия Боня-
ка следующим образом: «и яко быс полунощи, и вставь Бонякъ
отъеха от вой, и поча выти волчьскы и волкъ отвыся ему, и нача
волци выти мнози. Бонякъ же приехавъ поведа Давыдови яко
победа ны се на Оугры заутра». С.А. Плетнёва обозначила опи-
санный обряд как волхование: князь - «жрец культа волка-
покровителя» испрашивал предсказания у тотема-покровителя
244
(волка) о предстоящем сражении. Исследовательница далее
подчеркнула, что «соединение функций гражданских и культо-
вых в руках одного человека характерно для периода перехода к
классовому обществу, в данном случае от военной демократии к
раннему феодализму».
Таким образом, половецкая знать воплощала в себе ряд основ-
ных общественных функций. В первую очередь, политическую, в
которую как составные части включаются военная, администра-
тивная, дипломатическая и др. Не сохранили источники свиде-
тельств о судебной роли половецких князей. Однако можно пред-
полагать, что и эта функция была присуща именно знати. Несо-
мненны культурная и религиозная (жреческая/сакральная) функции.
Показательно, что функции элиты не были в половецком общест-
ве разделены - они, как правило, сосредотачивались в лице пра-
вящего «князя». Из всего вышесказанного вытекает значительная
социальная роль половецкой знати в рассматриваемое время.
Тем не менее источники свидетельствуют только о крайне
узком слое правящей элиты половецкого общества - князьях. С
одной стороны, это особенность Источниковой базы, донесшей
до нас крайне обрывочную и скудную информацию. С другой
стороны, мы можем говорить о неразвитости общественных от-
ношений в половецкой степи и признаках только зарождающе-
гося процесса усложнения структуры в высшем слое половецкой
знати, прерванного монголо-татарским нашествием.
Yury Seleznev (Voronezh)
The Functions of the Cuman Elite
History of ancient and medieval Russia is inseparably linked to history
of nomadic peoples. The geographical arrangement of East Slavic tribes in
the contact zone of Wood and Steppe caused constant interaction which was
not only of hostile character (military conflicts), but also of peaceful one
(trade, matrimonial unions).
At the same time evidence of sources usually informs on the most sig-
nificant persons, the leaders who determined political, economic and cul-
tural development of the countries, states and peoples, or elite.
It is noteworthy, that in general-theoretical empirical sense elite is an in-
finite minority, which concentrates in its hands power, riches and privileges
on legal or illegal bases.
245
Modem sociology has revealed the basic qualitative and quantitative
signs of elite, examined laws of structure and formation, functioning and
change of elite. It is possible to apply sociological methodology to research
of historical development. Thus it is impossible to reveal laws of function-
ing of elite in the life of the Cuman society in the 1113^ centuries without
application of prosopographical methodology - studying of historical de-
velopment through the detailed description of the careers of political and
social leaders of the period.
To solve a wide spectrum of problems of the elite functioning it is nec-
essary to apply comparative method, consisting in the matching analysis of
the information of a variety of sources, and comparison of laws of forma-
tion and existence of elite in various societies.
The sources with the information on the Cuman elite are presented by
accounts of Russian and Byzantine annals, Georgian and Chinese chroni-
cles, evidence of Hungarian authors.
The analysis of the sources allows to arrive at the conclusion, that the
Cuman nobility personified a number of the basic public functions. First of
all, a political one including military, administrative, diplomatic, etc. compo-
nents. There is no evidence on a judicial role of Cuman princes. However it is
possible to assume, that this function was inherent in the nobility either. Cul-
tural and religious (priestly/sacral) functions are doubtless. It is noteworthy,
that elite functions in the Cuman society were not separated - they usually
concentrated in the name of the ruling “prince”. From the aforesaid follows
that during that time the Cuman nobility was of considerable social importance.
Nevertheless, sources give evidence only on princes, that is on the nar-
rowest layer of ruling elite of the Cuman society. On the one hand, the
sources are very scanty, and we can only get scraps of information. On the
other hand, one can suggest imperfection of public relations in Cuman
steppe and the emergence of more complicated structure in the higher layer
of the Cuman nobility, but the process was cut short by Mongol invasion.
Dagfinn Skre (Oslo)
THE 9th- ll‘h-CENTURY KINGDOM
OF THE NORTHMEN:
FROM SEA-KINGS TO LAND-KINGS
A century or so after the Scandinavians started ravaging villages,
towns and kingdoms on the Continent, the British Isles and Ireland,
246
they started building kingdoms in their homelands. In the course of
the 10th and 11th centuries the three Scandinavian kingdoms more or
less attained the characteristics of most European Christian king-
doms; their kings resided in towns and upheld their power though
legislation, taxes and the threat of violence.
But history is always a mixture of the common and the unique.
One of the unique factors in the early history of the Norwegian king-
dom is mirrored in its most unusual name. The normal Early-
Medieval European kingdom’s name would be composed of the
name a tribe or people with a suffix denoting ‘territory’; for instance,
Denmark, the ‘mark’ (land) of the Danes, or England, land of the
Angles. But Norway (Old Norse Nordvegr) is composed of ‘north’
and ‘way’, denoting ‘the sailing route to the North’. To my knowl-
edge this is the only instance of a kingdom being named after a
communication route.
The reason for this unusual name is that in the rugged landscape
of the western coast, the avenue to gaining controlling of the land
was to dominate the sea. The paper will illuminate this process, start-
ing in the early first millennium AD.
Дагфинн Скре (Осло)
Королевство норманнов в IX-XI вв.:
От королей моря к королям суши
Примерно столетие спустя после того, как скандинавы начали ра-
зорять деревни, города и королевства на континенте, Британских ост-
ровах и в Ирландии, они приступили к созданию королевств на роди-
не. В течение X-XI вв. три скандинавских королевства более или ме-
нее уподобились большинству европейских христианских королевств;
их короли жили в городах и поддерживали свою власть с помощью
законодательства, налогов и угрозы насилия.
Но история всегда сочетает в себе общее и уникальное. Один из
уникальных факторов в ранней истории Норвежского королевства от-
ражен в его необычном названии. Обычно название европейского ко-
ролевства в раннем средневековье образовывалось сочетанием назва-
ния племени или народа и слова, обозначающего «территория»; на-
пример Дания (Denmark) - «марка (земля) данов» или Англия
(England) - «земля англов». Но Норвегия (древнесканд. Nordvegr) об-
разовано словами «север» и «путь», т.е. «морской путь на север». Ка-
247
жется, это единственный пример королевства, название которого про-
исходит от направления пути.
Причина такого необычного названия - изрезанная линия западно-
го побережья, из-за чего контролировать землю можно было в основ-
ном со стороны моря. В работе этот процесс прослеживается с самого
начала первого тысячелетия н.э.
Leszek Slupecki (Rzeszow)
FROM TRIBAL STRUCTURES TO EARLY STATES
IN MEDIEVAL EUROPE
AND WHAT CAUSED THE CHANGE -
CRIMINAL BACKGROUND?
Question how early states were created at the eve of medieval
Europe was investigated from many different points of view. One of
possible explanations, the traditional one, tried to demonstrate how
from an early tribe (e.g. from Polish or Russian Polanians) emerged the
future state. In present Polish historical research, however, even the
existence of some particular tribes and tribal structures was questioned
(see Duczko about Rus, Urbanczyk about Poland). Such an assumption
goes in my opinion far too far, but there is no doubt that the traditional
explanation is actually also no more possible. But as far I know nobody
tried to find comparisons for the process under consideration inside our
contemporary societies here and now in Europe.
In my paper I am going to propose a model showing how over old
(but still existing) structure of tribal societies a net (or even overlap-
ping nets) of new structures of power (of foreign or local origins)
was put on. From those nets exploiting old structures developed the
early states like Rus or Poland.
I suppose that such nets were build on much larger scale as tribal
structures extending their power over many tribes, controlling but not
fully replacing them, extorting permanent tributes, monopolising
long-distance commerce and profiting of some most lucrative busi-
nesses like kidnapping of people and slave trade. In all affaires like
that those nets of power resembled in fact mafias. Mafia is usually
defined as a well organised criminal structure ensuring for “godfa-
248
thers” of “families” (and for their people and corrupted helpers) a lot
of power and profits achieved mostly in parasite way.
Mafia is a family or family-like structure (resembling in many
ways feudal structures) build around true and artificial bounds of
blood what makes matrimonial and matrimonial-like (e.g. those by
concubines) relations important. Even more important net of bounds
are those build around cliental relations between senior and junior
partners. All those system has own ethos, mythology, rituals and cus-
toms which keep it working.
What’s more main sources of profits for mafias an our early me-
dieval states were in fact the same: extorting of tributes, well organ-
ised plundering of own and foreign citizens, kidnapping and trade of
humans (slaves and war-prisoners), and most lucrative long distance
trade. For our feeling almost all such behaviours are typical rather for
a gang of criminals as for respublica.
I suppose that such a system of nets of power was bom at the end
of Western Roman World when the decaying state start to corrupt
bands of Germanic warriors outside and inside Empire, what ends
with a system of duality of power when over the structures of Roman
Empire settled Germanic gangs exploiting the dying state. It seems to
me that such a system was later transmitted to Central and Eastern
Europe where the local and foreign armed gangs dominated indige-
nous tribes building firstly a nets of plunder and exploiting, but later
establishing structures which we called early states, like First Polish
Piast’ Monarchy or Old Rus.
Лешек Слупецки (Жешув)
От племенных структур к раннему государству
в средневековой Европе:
что вызвало изменения - криминальная подоснова?
Вопрос о том, как создавались ранние государства на заре средне-
вековой Европы, исследовался с разных точек зрения. Насколько мне
известно, никто не пробовал найти сравнения внутри современного
европейского общества.
Задача данной работы - изучить вопрос о том, насколько первая
польская монархия напоминала мафию, которую обычно определяют
как хорошо организованную структуру, обеспечивающую «крестным
249
отцам» криминальных «семейств» (и их людям и продажным помощ-
никам) большую власть и доходы.
Мафия - это семья или близкая к ней структура (во многом напо-
минающая феодальные структуры), построенная на естественных или
искусственных кровных узах, что придает большое значение матримо-
ниальным (или подобным им) отношениям (например, отношениям
любовников). Еще важнее оказывается сеть уз вокруг отношений кли-
ентелы между старшим и младшим партнерами. Все эти системы име-
ют свой этос, мифологию, обряды и обычаи, благодаря которым они
работают.
Кроме того, основными источниками доходов для таких ранних
средневековых государств были: сбор дани, торговля людьми (рабами,
военнопленными), похищение людей и хорошо организованный гра-
беж соотечественников и чужеземцев. Кажется, такое поведение ти-
пично скорее для банды преступников, чем для республики (res
publica).
Полагаю, что такая система появляется при распаде западнорим-
ского мира, когда загнивающее государство начинает развращать от-
ряды германских воинов извне и внутри Империи, а заканчивается это
системой двойственной власти, когда на структурах Римской империи
водружаются германские банды, использующие умирающее государ-
ство. Мне кажется, такая система впоследствии перекочевала в Цен-
трально-Восточную Европу, где местные и чужеземные вооруженные
банды господствовали над местными племенами, строя прежде всего
сети грабежа и эксплуатации, но впоследствии утверждая структуры,
которые мы назвали ранними государствами, вроде первой польской
монархии Пястов или изначальной Руси.
Anne Stalsberg (Trondheim)
THERE WERE NO VIKINGS IN OLD RUS!
An impressive number of books, articles, and TV-programs have
been and are being published about the Vikings, scholary but most
popular. Usually all Viking Age Scandinavians are called vikings,
regardless if they were sailors, merchants, farmers/colonizers, regular
warriors, freebooters, sea pirates, or sailors who got off course and
happened to find unknown land. Such wide usage reduces the term to
a chronological indicator of the Viking Age and to a general ethnic
indication of Scandinavians, a term which is not useful for discussing
250
everything the Scandinavians did in the Viking Age. During the last
century the epithet viking spread to an unbelievably wide range of
phenomena, from car assistance, football teams, space sond, life
boats to rubber boots and condensed milk. The Norwegian philolo-
gist F. Hodnebo remarked that “it is an unpleasant fact that we do not
really know what the word viking originally meant, where the term
originated, and whom the term/name really points at”. It may origi-
nally have been the name of a man from Viken, the bay between
Gota river and Rygjarbit (somewhere north of the Norwegian town
Riser). It thus was an incolent name, which changed meaning to sea
pirate, plunderer, without any ethnic or incolent meaning. In Snorre's
text viking was more like a temporary profession, a way of obtaining
wealth, a person who sometimes was in viking.
For the present dicussion the crux is what the term meant in the
Viking Age. Norse had two nouns: masculine vikingr meaning a per-
son, and a feminine viking meaning viking raid. The earliest men-
tionings of vikings are in North Sea languages other than Norse. The
term was frequent in Norse sources, but is lacking in dicitionaries of
old Danish and Swedish. In oldest Norse sources (scaldic poems)
vZfc/hghad a neutral sense - a sea warrior, sometimes positive, at the
same time as it is negative in other North Sea peoples' languages, -
their victims'. Later the term became negative also in Norse. Natu-
rally, the viking activites were at sea, they had to cross oceans to get
to their victims. Their raids far inland on navigable rivers, to Paris
and Trier, were possible only on their shallow ships. The ships were
a condition for their activity.
The Viking Age as a historical period was invented around in the
late 19th century by Norwegian historians and archaeologists. It is an
apt name for the period, since those called vikings were so active
then. The romantization of the brave Vikings began during the 19th
century, not least in England; viking is first attested in English in
1807.
Viking was clearly not an ethnic term, but more like a name of a
profession practized not permanently, but in periods, often inter-
changeably with trading. Norwegian vikings looted also in Norway,
even if it was strictly forbidden by some kings; e.g. Gange-Rolv was
outlawed by the king for this reason. Norwegians fought with foreign
vikings: Estonian vikings in 972 caught the infant king Olav
251
Trygvason and his followers in the Baltic and sold them as thralls;
around 1010 Olav Haraldsson fought with vikings on the continental
coast (unidentified locations in Netherlands, France, Spain); king
Sigurd Jorsalfare on his way to Jerusalem in 1110-1111 first de-
feated pagan vikings off the Atlantic coast of Spain (now Portugal),
and then in Gibraltar he defeated a large viking fleet (probably Arabs
from Spain, they were active as pirates in the Mediterranean). Norse
sea pirates were never called vikings in Continental sources (mainly
nortmanni), and only 5 times in English sources.
Farmers moving to foreign lands like the Atlantic and British
Isles, Iceland, Greenland, and Vinland were not Vikings, but settlers
(like emigrant farmers who later settled USA).
Scandinavians serving as mercenaries in foreign countries were
also not Vikings, at least not Norse Vikings, they had left Scandina-
via and were not part of Scandinavian history.
The distinction between warriors and Vikings is important, be-
cause wars between kings/countries or conquest of other kingdoms,
were political wars, not private raids to get riches, even if they had
much the same actions and consequences - burning, killing, raping,
looting, but the goals and the results were different. William the con-
queror’s attack on England in 1066 was not a Viking raid - William
came to conquer England, not to pillage and leave. Harald the Hard
Ruler in the early 1060s burnt and looted the town Haithabu in Den-
mark, according to Snorre he wanted to re-conquer the power he and
his nephew Magnus Olavsson had had in Denmark before Magnus
died in 1047. Also Harald the Hard Ruler tried to conquer England
which he claimed king Edward on his deathbed had promised him. In
the early 12'h century Magnus Barefoot fought around the Irish Sea,
in an attempt to secure his power there. Political wars must be dis-
cussed in another way, with another problems, and cannot be mixed
with private looting raids seeking only riches.
The Eastern road, Old Rus. For the Vikings it was imperative to
arrive unexpectedly upon their victims, and escape unhindered with
the booty. This was possible with their shallow ships which could be
sailed on high tide near land, and they were easily pushed to sea
again with the booty. They could also sail far inland on the large
navigable rivers, to Paris and Trier. This method was not possible in
the inland Rus, where the rivers had rapids and there were portages
252
up to 42 km long, between the rivers. Seagoing ships hade to be
changed with light river boats. Enemies could be attacked on port-
ages and at rapids. The only town in Rus which could be reached
with a ship the size of the Gokstad ship was Ladoga.
Sagas relate many Viking raids in the eastern way. Often the sa-
gas say only “austerveg”, meaning the Baltic Sea countries which
obviously were easily looted by seafaring vikings who could arrive
unexpectedly and unhindered leave with their booty. In the inland
Rus this was impossible because of the rapids and portages between
rivers. Only river boats could navigate there (like the monoksyla
mentioned by emperor Constantin) and could be carried or hauled
when necessary.
However, Snorre mentions two cases when Gardarike, king
Vladimir's land, was looted by two Norwegian earls, Eirik and Svein
sons of the de facto ruler of Norway Hakon Ladejarl who was mur-
dered in 995. Soon after Eirik burnt and destroyed Aldegjuborg,
murdered many, and after that looted Gardarike and Estonia. In
1015-1016 Svein also looted Gardarike. The reason for these attacks
was not primarily looting, but to avenge the murder of their father
who was murdered at the instigation of Olav Tryggvason who was a
claimant to the Norwegian throne. Olav had as a refugee grown up in
with grand prince Vladmir in Rus and was his friend.
The Povest' vremennyh let does not mention Vikings in Rus.
Norse sagas mention only the two cases of Vikings inside Rus by the
revenging Norwegian earl brothers Eirik and Svein, and the story is
perhaps not too reliable (the author of the Ingvars saga did not know
inland Rus, he described sailings as were they on the ocean and can-
not be taken seriously).
A third argument is the Scandinavian archaeological finds in rus
towns and gravefields. There are twice as many Scandinavian objects
related to women as to men, there are graves which must be Scandi-
navian, more women than men, and found inbetween graves of the
other population groups on the town gravefields, - which does not
indicate enmity, but integration of the Scandinavians who lived there
more or less permanently or for periods, probably as traders, but also
as families of mercenaries. But not as Vikings, looters.
The officers, mercenaries, and envoys working in the service of
the grand prince are also indications of peaceful relations. The fact
253
that the ruling dynasty was Swedish is not important, if we believe
the chronicle history of the calling of the Varyag kings with their
army or clan (rus) to serve as rulers. The fact that the rulers were of
Swedish decent does not make the country or the population they
ruled into Swedes, on the contrary the rulers became loyal rus rulers.
Russian culture is not visibly influenced by Swedish Viking Age cul-
ture, on the contrary Sweden was as late as in the 18th. cent. Russia's
hereditary arch enemy. Russian culture is deeply influenced by Byz-
antine culture, from where she got Christianity.
As an illustration Sweedes in 1813 and Norwegians in 1814 got a
French king, and in 1906 Norwegians got a Danish, rulers who were
as loyal as native rulers and neither the Swedes nor Norwegians be-
came French, the Norwegians are not Danish. The contacts between
royals were closer than between them and their people, as is the case
even in modem monarchies.
The romantic Viking is ahistoric, he is created first by English lit-
erature, then also by Scandinavian and now it is all over the world.
The Vikings are rather our national shame. Besides, if we wish to
discuss the Viking Age, the activities, economic life, family life, etc.
etc. we have to call only the Vikings for Vikings, merchants were not
looters, nor were the farmer-emmigrants are hunting for soil, warri-
ors fighting political wars were not vikings, but soldiers serving their
ruler. William the Conqueror and Harald the Hard ruler who both
attacked England were not Vikings, they fought for a country they
thought they had a right to rule. Eirik and Svein earls were not Vi-
kings, but avengers. The results of these aggressions were much the
same for the population, but the aim was another, and must be dis-
cussed accordingly by historians.
The national festival in honor of Saint Olav on the spot where he
was killed in battle, Stiklestad, has on the front page of their program
for 2012: Did the viking children have fun? If the Vikings had kids
on their ships they were probably stolen children meant for sale as
slaves.
The contemporary medieval texts, English and Latin, and also the
later, medieval Norse sagas are clear about what the Vikings were.
254
Анне Стальсберг (Тронхейм)
В Древней Руси викингов не было!
Приводя ряд примеров из средневековых нарративных источников,
автор приходит к выводу, что викинги - это неисторическое понятие.
Оно не имеет отношения к этносу, но подразумевает морских разбой-
ников, пиратов. Это нашло отражение в средневековых английских и
латинских текстах, а также в скандинавских сагах.
Цветелин Степанов (София)
БОЛГАРСКИЕ ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ОБРАЗОВАНИЯ
IV-IX вв.:
ОТ ВОЖДЕСТВА К РАННЕМУ ГОСУДАРСТВУ
Автор стремится использовать ключевые концепты «вожде-
ство» и «раннее государство» (‘chiefdom’ и ‘early state’), кото-
рые, за несколько последних десятилетий, оказались достаточно
продуктивными. Таким образом сочетаются подходы разных
научных дисциплин из области истории и социальной антропо-
логии, что ведет к уточнению наблюдений выводов касательно
постепенного развития раннесредневековой государственности
в Евразии и формирования классических раннесредневековых
государств на Европейском континенте. С другой стороны, на-
личие двух уровней анализа - социально-антропологического и
исторического - может в какой-то степени создать трудности
перед интерпретацией явлений в отдельных случаях, поскольку
приходится синхронизировать и сочетать разные подходы, тер-
минологическый аппарат, концепции и т.д.
Логично учесть давно установившееся мнение (The Early
State 1978), что формирование государства в действительности
является продолжительным процессом, а не отдельным актом,
т.е. государство обычно находится «в движении-и-развитии».
Что касается праболгар/древних болгар, то автор намеренно вы-
бирает достаточно широкие хронологические рамки для своего
исследования: IV-IX вв. Его цель - очертить процесс развития
ранней государственности у древних болгар и ее трансформа-
255
ции. Учтен тот факт, что праболгары в период до 680-х годов
тесно связаны с пространством так называемой степной импе-
рии и унаследовали оттуда ряд черт своей государственности.
Таким образом, хорошо известные исследования Л. Крейдера
(Krader 1968; 1978), Т. Барфилда (Barfield 1989; 1991. Р. 153-182),
А. Хазанова (Khazanov 1984; 2nd ed.: 1994), Н. Ди Козмо (Di
Cosmo 2002), М. Дромпа (Drompp 2005. Р. 101-111), П. Голдена
(Golden 2001), Н.Н. Крадина (Крадин 2001. С. 21-32; Kradin 2003.
Р. 73-87; Крадин и Скрынникова 2006) - даю здесь лишь не-
большой перечень авторов, работавших по данной проблеме, - яв-
ляются хорошей базой для сравнения с праболгарским «казусом».
Проблема ранней болгарской государственности, рассматри-
ваемой через призму концептов «вождества» и «раннего государ-
ства» (в литературе встречаются еще термины «родовое» или
«варварское государство»), уже была поставлена в болгарской ис-
ториографии в 1990-х годах Оксаной Минаевой (Minaeva 1996.
Р. 16-17) и Цветелином Степановым. Последний рассматривает
преимущественно специфику Кубратовой «Великой/Большой
Болгарии» (Степанов 2003) и Дунайской Болгарии в период
управления Крума (803-814) и до крещения болгар (Степанов
1999). Степанов считает, что «Старая Великая Болгария» Кубрата
находилась на стадии между «вождеством» и «ранним государст-
вом», но также думает, что на данный момент более аккуратная
формулировка невозможна. Что касается периода перед созданием
этого государственного объединения праболгар в Северном При-
черноморье и Приазовье, можно утверждать, что тогда ранние
болгары еще не достигли стадия государства. Поэтому правильнее
говорить о наличии «стратифицированного (поздне-потестарного)
общества», которое некоторые авторы приписывают ранним ала-
нам в Европе (Гутнов 2005. С. 62), или, другими словами, о так
называемом «простом вождестве».
Также в 1990-е годы другой болгарский автор Иван Божилов
предпочел рассматривать Дунайскую Болгарию как «варварское
государство», но не использовал терминов вроде «вождества»
(‘chiefdom7‘diikedom’), которые позволили бы разделить на от-
дельные подпериоды время между 630-ми и 681-865 гг. (Божи-
лов 1992. С. 3-34; 1995). Божилов считает удачным применение
к праболгарской государственности, начиная с VII в. и далее,
256
схемы западноевропейской раннесредновековой государствен-
ности, где термин «варварское государство» давно устоялся.
Проблема этого подхода состоит в том, что раннесредновековые
«варварские» государства Западной Европы явились продуктом
синтеза германских, римских и христианских элементов, в то
время как для праболгар вопрос о синтезе с ромейскими христи-
анскими началами не стоял до начала IX в.
Интерес к рассмотрению ранней болгарской государственно-
сти через призму понятия «вождества» проявили совсем недав-
но российские авторы С.А. Васютин и А.Ю. Пугачёв (Васютин,
Пугачёв 2009. С. 3-16), хотя трудно согласиться с их тезисами о
достижении дунайскими болгарами стадия «“зачаточного” ран-
него государства» лишь в первых трех десятилетиях IX в. и со-
хранения у них стадия «вождества» вплоть до управления Кар-
дама, т.е. до самого конца VIII в. Представляется, что специфика
этапа, начавшегося с конца VII и продолжавшегося до самого
конца VIII в., заключается в том, что Дунайская Болгария была
расположена частично на бывших территориях Ромейского го-
сударства, к тому же в качестве признанного византийцами го-
сударства, а не просто в качестве владения с федератским стату-
сом. Ее статус государства признается также западноевропей-
скими христианскими королевствами, для которых болгарские
государи были «королями» (в источниках: ‘reges’)- Необходимо
подчеркнуть, что черты государственности праболгар этого пе-
риода несхожи с чертами государственности ромеев. При этом
Дунайская Болгария VIII в. непохожа и на типичные централь-
но-азиатские кочевнические «имперские конфедерации».
Что касается следующего этапа, с начала IX в. и до крещения
в 860-х годах, то болгарская государственность «модернизует-
ся», и при Омуртаге (814-831) и его наследниках она уже ти-
пичное «варварское» государство, но, конечно же, не типа, из-
вестного как «германо-римский синтез», характерного для За-
падной Европы, а типа степного (ирано-тюркского), с осторож-
но «дозированными» римскими/ромейскими элементами (Сте-
панов 1999; Stepanov 2010). Кажется, что это и есть главный,
специфический вклад болгар в становление ранних государств в
средневековой Европе. Не представляется приемлемым, следо-
вательно, считать, что Дунайскую Болгарию середины IX в.
257
можно описать термином «имперская конфедерация» централь-
но-азиатского типа. То же самое относится к термину «слож-
ное/комплексное вождество» (‘complex chiefdom’X Если в IX в.
Болгария действительно представляла собой таковое, то центро-
бежные тенденции и частые проявления сепаратизма были бы
характерны для дунайских болгар. Напротив, как отметил Дани-
ел Цийман, Болгария - в отличие от многих других политических
систем раннего средневековья - проявляет „относительную ста-
билность”, и это в самом деле замечательно (Ziemann 2011. Р. 395).
Литература
Божилов Ив. Раждането на средновековна България (нова интерпрета-
ция) И Исторически преглед. 1992. № 1-2. С. 3-34.
Божилов Ив. Седем етюда по средновековна история. София, 1995.
Васютин С., Пугачёв А. Тюрко-болгары, Византия и славяне в конце
VII-VIII веке: Модель военно-политической адаптации кочевников
в полупериферийной зоне земледельческой цивилизации Славя-
новедение. 2009. № 4. С. 3-16.
Гутнов Ф. Аланы начала нашей эры в закавказских памятниках // Древ-
нейшие государства Восточной Европы, 2003 год. М., 2005. С. 50-62.
Крадин НН. Общественный строй кочевников: дискуссии и проблемы
И Вопросы истории. 2001. № 4. С. 21-32.
КрадинНН, Скрынникова Т. Империя Чингис-хана. М., 2006.
Степанов Цв. Власт и авторитет в ранносредновековна България (VII -
средата на IX в.). София, 1999.
Степанов Цв. Българите от най-древни времена до втората половина на
VII в. // История на българите от древността до края на XVI век.
София, 2003. С. 11-94.
Barfield Th. The Perilous Frontier: Nomadic Empires and China. Oxford, 1989.
Barfield Th. Tribe and State Relations: The Inner Asian Perspective И
Tribes and State Formation in the Middle East. L., 1991. P. 153-182.
Di Cosmo N. Ancient China and Its Enemies: The Rise of Nomadic Power
in East Asian History. Cambridge, 2002.
Drompp M. Imperial State Formation in Inner Asia: The Early Turkic Em-
pires (6th to 9th Centuries) // Acta Orientalia Academiae Scientiarum
Hungaricae. 2005. Vol. 58/1. P. 101-111.
The Early State / Ed. H.J.M. Claessen, P. Skalnik. The Hague, 1978.
Golden P. Ethnicity and State Formation in Pre-Cinggisid Turkic Eurasia.
Bloomington (Indiana), 2001. (The Central Eurasian Studies Lectures; 1).
Khazanov A. Nomads and the Outside World. 2nd ed. Madison (Wise.), 1994.
258
Krader L. Formation of the State. Englewood Cliffs (N.J.), 1968.
Krader L. The Origin of the State among the Nomads of Asia // The Early
State. The Hague, 1978. P. 93-107.
Kradin N. Nomadic Empires: Origins, Rise, Decline H Nomadic Pathways
in Social Evolution. Moscow, 2003. P. 73-87.
Minaeva O. From Paganism to Christianity: Formation of Medieval Bulgar-
ian Art (681-972). Frankfurt a/M., et al., 1996.
Stepanov Ts. The Bulgars and the Steppe Empire in the Early Middle Ages:
The Problem of the Others. Leiden; Boston, 2010.
Ziemann D. Between Authoritarianism and Consensus: Domination and the
Role of Nobility in the First Bulgarian Realm (7th - late 9th century) 11
Bulgaria Mediaevalis. 2011. Vol. 2. P. 373-397.
Tsvetelin Stepanov (Sofia)
Bulgar Polities in the 4th- 9th Centuries:
from Chiefdom to Early State
In this article, the author tries to use key concepts such as ‘chiefdom’ /
‘dukedom’ and ‘early state’ in order to explain the development of the Bul-
gars’ political ideas as well as organization in the period between the 4th and
the mid-9th century. Thus he comprises methodologies typical for both his-
tory and social anthropology. He is well aware, of course, that this combina-
tion of different levels of interpretation as well as different concepts and
terms could pose serious problems as to the validity of all of the conclusions
proposed in this text.
The author follows the opinion (see Claessen and Skalnik 1978) that the
establishment of any state is indeed a process and lasts quite a long time; it
is not a single act which means that the state usually is “in movement-and-
development”.
In the contemporary Bulgarian historiography the problem of the early
Bulgar statehood studied through the concepts of ‘chiefdom’ and ‘early
state’ has already been posed in the 1990s, in the book of Oksana Minaeva
(1996) as well as in works written by Tsvetelin Stepanov (1999; 2003). The
latter is mainly focused on the specific features of Qubrat’s Great Bulgaria
(630s-660s) as well as Danubian Bulgaria after the Krum’s rule (803-814)
and before the Christianization of the country in 865. For him, Great Bul-
garia was between the levels of ‘chiefdom’ and ‘early state’ and so far it is
not possible for one to claim what precisely Qubrat’s polity had been. As
regards the period before the establishment of Qubrat’s Great Bulgaria, it
should be said that these early Bulgars were not in the phase of the state
organization known in the Late Antiquity and Early Middle Ages as ‘bar-
259
barian state’. All these early Mediaeval states that appeared in the period
between the 5th and the 6th centuries on the map of Western Europe were
indeed a synthesis of Germanic and Roman plus Christian while the same
cannot be said about the Bulgars, or at least not before the 9th century.
Therefore the Bulgars in the decades between the 4th and the early 7th centu-
ries can be best depicted as having “stratified societies” of that same type
characteristic also for the early Alans in Eastern Europe (see Gutnov 2005.
P. 62), i.e. ‘chiefdoms’.
According to the author, the specific features in Bulgar statehood of the
period between the end of the 7th and until the end of the 8th century are to
be best explained through the prism of the geographical situation of Danu-
bian Bulgaria. It was positioned partly on ex-Byzantine territories and as a
legitimate state being officially declared as such by the Eastern Romans
themselves at that, which means that Danubian Bulgaria was not of the
fbederati-typt polities on Byzantine soil known in the 4th and 5th centuries.
Its status as ‘state’ was also confirmed by the Western Christian powers of
that time which used to claim the Bulgars’ rulers ‘reges' (and not‘ duces', or
‘principes). Yet it is to be mentioned that during this period the Bulgar
polity on the Lower Danube shows no similarities with the Byzantine state-
hood; at the same time, Bulgaria was not of the typical Central Asiatic no-
madic ‘imperial confederations’ either.
As far as the period between the beginning of the 9th century and the
860s is concerned, the Bulgar statehood is “under modernization” and in the
years of Omurtag (815-831) and his successors Bulgaria is already a typical
‘barbarian state’. What is important to be stressed here is the fact that the
Bulgar state was not of the type well known as ‘Germano-Roman’ synthesis
but of synthesis of both steppic (Irano-Turkic) and carefully “adapted” Ro-
man features and traditions (Stepanov 1999; Stepanov 2010). And this is the
main and specific Bulgar contribution to the protracted process of estab-
lishment of the early states in Medieval Europe. Therefore in the first five
decades of the 9th century Bulgaria was neither ‘imperial confederation’ of
Central Asiatic type nor ‘complex chiefdom’.
ILC. Стефанович (Москва)
О ДАНИ В «ТРИБУТАРНОМ» ГОСУДАРСТВЕ РУСИ
1. Ранние государственные образования (политии), в том
числе и в средневековой Европе, иногда называются «трибутар-
260
ними» - от латинского слова tributum, дань. В этих образовани-
ях главным символом и в то же время материальным выражени-
ем господства был налог (дань), т.е. право на изъятие части до-
ходов населения в пользу некоего лица или группы лиц. Древ-
нейшие данные о Руси X-XI вв. вполне позволяют поставить ее
в ряд такого рода политий. В начальном летописании интерес к
данническим отношениям ясно выражен и нередко упоминается
о тех или данях в пользу руси. Цепь такого рода упоминаний
легко проследить в летописи с первых сообщений о руси и по
крайней мере до конца X в., а эпизодически и в позднейшее
время.
Однако из этих упоминаний, даже дополненных другими сви-
детельствами (в том числе иностранного происхождения - напри-
мер, знаменитым описанием полюдья в трактате Константина
Багрянородного «Об управлении империей»), трудно составить
полную и непротиворечивую картину того, какие именно налоги и
каким образом поступали на более или менее постоянной основе в
пользу правящего класса руси. В данном докладе речь идет о дани
как определенном всеобщем обязательном налоге, и обсуждаются
два аспекта - ставка этого налога и порядок его сбора.
2. В литературе уже устоялось мнение, что единицы обложе-
ния данью «от мужа», «от дыма» и «от рала» (или «от плуга»),
которые указываются в начальном летописании, приблизитель-
но соответствовали друг другу - в сущности речь шла об одном
хозяйстве во главе с «ответственным налогоплательщиком»
(домохозяином - pater familias) (Дьяконов 2005. С. 147; Кашта-
нов 2003. С. 59-61). Это дает основания для предположения, что
и ставки дани с разных «племен» Восточной Европы должны
были быть примерно равны по ценности/стоимости. Но в этом
отношении летописные сообщения оказываются трудно сопос-
тавимыми.
Фактически в нашем распоряжении четыре летописных из-
вестия с упоминанием ставки дани, если не считать сообщений о
поборах в том или ином отношении экстраординарных. Первое
из этих известий - о дани полян хазарам по мечу «от дыма» -
явно легендарное, которое надо трактовать скорее не в том пря-
мом смысле, который подсказывает изложение в «Повести вре-
менных лет» (ПВЛ), а в метафорическом, который был заложен
261
в древнейшем летописном сказании (см.: Гиппиус 2011). Извес-
тие о дани вятичей хазарам «по щьлягу от рала» (с примыкаю-
щим известием о «переводе» этой дани Святославом в свою
пользу) приходится оставить в стороне, т.к. пока оно убедитель-
ной интерпретации не поддается - непонятно, что представлял
собой этот «щеляг».
Яснее два других известия: 1) о сборе варягами, «призван-
ными» в Новгород, с местного населения «по белей веверици» и
2) о сборе с древлян киевскими князьями по «черне куне». Спе-
циальные исследования показывают, что сообщение «Сказания
о призвании варягов» о взимании варягами дани в первоначаль-
ном и более правильном виде сохранилось не в ПВЛ, а в Новго-
родской I летописи младшего извода (далее - Н1мл.), и что ука-
зание на ставку дани должно читаться со словоразделением «по
белей веверици», а не «по беле и веверици» (как предлагалось в
литературе). На мой взгляд, слова о форме дани («по белей ве-
верици») надо понимать как указание на горностая, мех которо-
го очень ценился в средневековой Европе (Стефанович 2011).
Принимая за основу мысль А.А. Шахматова об отражении в
Н1мл. летописного свода, предшествующего ПВЛ («Начального
свода»), нетрудно увидеть в летописном изложении Н1мл. па-
раллелизм между сообщением о сборе варягами в Новгороде
«по белей веверици» и указанием о сборе дани «по черне куне»
с древлян в последующем рассказе о гибели князя Игоря. В обо-
их случаях мы видим один «тариф» - с одного домохозяйства по
одной шкурке меха, приблизительно равной по стоимости: гор-
ностая и лесной куницы, соответственно. Смысл этой паралле-
ли, явно неслучайной в тексте, был, видимо, в том, чтобы ука-
зать на «данническое» подчинение народов «Севера» и «Юга»
одной династии «русьских» князей.
Из арабских источников известна стоимость куньего меха в
Восточной Европе в X-XI вв. К началу X в. относится известное
сообщение арабского географа Ибн Русте о волжских булгарах:
«...ходит у них одна куница за два дирхема с половиной...».
Гардизи передавал в середине XI в. это сообщение с указанием,
что за одну куницу дается не два с половиной, а два дирхема
(Заходер 1967. С. 34).
262
Перевод Б.Н. Заходера как будто подразумевает цену «внут-
реннего рынка» («среди них»), хотя некоторые исследователи
предполагают, что на самом деле она все равно была ниже той, о
которой сообщали арабы. Если приравнять ставку дани со сло-
вен и древлян в пользу варяжских/русских князей к 2-2,5 дир-
хемам, то получим в серебре около 4-7 грамм. Это - относи-
тельно немного. В Европе примерно в ту же эпоху норму нало-
га, который осознавался как дань (например, в пользу победите-
лей или поборы с непривилегированных категорий населения),
составлял обычно шиллинг (солид), равнявшийся 12 денариям,
т.е. 10-18 граммам серебра (вес динария был непостоянен в За-
падной Европе в X-XII вв.). Такие дани требовали норманны в
X-XI вв., а также немцы с покоренных полабских славян в сере-
дине XII в.
Арабские сочинения дают также независимое подтверждение
принципу налогообложения - по одной меховой шкурке с одно-
го хозяйства. Ибн Фадлан (920-е годы) пишет, что правитель
волжских болгар собирал ежегодно по шкуре от «каждого дома»
в качестве дани (Ковалевский 1956. С. 136). Вероятно, речь идет
о мехе зверьков из семейства куньих, распространенных в лесах
Европы, - если не самой куницы, то, может быть, норки, ласки
или хорька.
3. Вопрос о том, как именно собиралась дань, обсуждался в
литературе обычно в связи с изучением полюдья. Некоторые
историки XIX-XX вв. пытались различить дань и полюдье как
разные институты. Слишком настойчивое и последовательное
применение этого подхода дает малоубедительные результаты,
но по крайней мере два наблюдения, сделанные в его рамках,
надо признать верными. Во-первых, верно было указано, что
слово «дань» употреблялось в двух значениях: более общем (ро-
довом) как вообще все доходы и узком (видовом) как один оп-
ределенный налог. Во-вторых, в актовых источниках XII-
XVI вв. от дани в узком смысле (что бы именно не подразумева-
лось под ней в том или ином случае и в том или ином регионе)
отделяется полюдье как особый побор, который мыслится как
добровольный дар (и нередко прямо называется «дар» или «да-
ровное») (Сергеевич. С. 161-169).
263
Летописный рассказ о гибели Игоря у древлян имел в виду,
конечно, полюдье, хотя это слово и не употребляется в летопи-
си. Из рассказа по версии Н1мл. (как установлено, более древ-
ней и правильной по сравнению с ПВЛ - см., например, в по-
следней работе: Гиппиус 2001) ясно следует, что его автор
употреблял слово «дань» в разных смыслах: сначала в указании
о сборе по «черной куне» - в узком смысле, потом в рассказе о
походе Игоря к древлянам «в дань» - в широком смысле сбора
вообще всяких доходов. В этом походе взимались и обязатель-
ные «черные куны», и какие-то даровно-добровольные поборы,
главным образом, для прокормления «дружины» (как говорится
в рассказе о полюдье росов в De administrando imperii Констан-
тина Багрянородного). Логично предположить, что как раз то,
что носит (теоретически) добровольный характер, легче под-
вергнуть произвольной оценке и толкованию, и здесь-то и воз-
никали «насилия» - т.е. одна сторона исходила из правомерно-
сти поборов, относя их к положенным дарам (так, вероятно, ду-
мал Игорь, возвращаясь к древлянам), а другая могла в какой-то
момент посчитать, что даров было взято уже достаточно (так
решили древляне, оказав вооруженный отпор князю).
То, что в основе полюдья лежали поборы, которые мысли-
лись как добровольные, подтверждает сообщение Ибн Русте
(восходящее, видимо, к трудам арабских писателей конца IX в.),
интерпретируемое как свидетельство о полюдье. Ибн Русте пи-
шет о славянах: «Царь ежегодно объезжает их, и если у кого из
них есть дочь, то царь берет себе по одному из ее платьев в год,
а если сын, то также берет по одному из платьев в год. У кого
же нет ни сына, ни дочери, тот дает по одному из платьев жены
или рабыни в год...». Словом «платье» переводится оригиналь-
ное слово хал’ат, что, согласно А.П. Новосельцеву, значило на
арабском не только «платье», но и «дар, подношение» (Ново-
сельцев 2000. С. 295, 403). Вполне вероятно, что это арабское
слово в данном случае употреблено сознательно двусмысленно
-ив смысле дара, и как обозначение платья или одежды. У сла-
вян известен обычай использовать куски ткани как средство
платежа и обмена (засвидетельствован Ибрагимом Ибн Якубом,
который посетил в 960-х годах Прагу, в описании поморских
славян Гельмольдом и др.).
264
Полюдье было распространено едва ли не повсеместно в зоне
расселения восточных славян. О нем упоминают источники из
самых разных областей Древней Руси - Поднепровья, белорус-
ского Полесья, Смоленска, северо-восточных княжеств и Новго-
рода. Два упоминания из документов новгородского происхож-
дения (в грамоте Мстислава новгородскому Юрьеву монастырю
1130 г. на волость Буйцы, а также в берестяной грамоте № 226
конца XII в.) говорят против тезиса о «существенной разнице
между организацией фиска в Киеве и Новгороде» (Янин 2001.
С. 62). Этот тезис, призванный поддержать теорию «ряда», яко-
бы заключенного между знатью северной «конфедерации пле-
мен» и «призванными» варягами, предполагает, что киевское
полюдье позволяло князю произвольно определять налоги и
распределять собранные ценности, а в Новгороде доля княже-
ских доходов была установлена в некоей пропорции по отноше-
нию к доле знати (и тем самым ограничена). Но даже вне зави-
симости от упоминаний полюдья в новгородских источниках,
которые этот тезис не может объяснить, ложными являются са-
ми исходные основания этого тезиса. Сбор доходов в полюдье
не давал и не мог дать сам по себе особых преимуществ князю
по сравнению со знатью, и летопись (в том числе рассказ о ги-
бели Игоря у древлян) однозначно свидетельствует о том, что
эти доходы делились между князем и киевскими «мужами» со-
всем не по произвольному усмотрению князя, а по установлен-
ным нормам, которые знать не позволяла нарушить.
Таким образом, надо различать определенный обязательный
налог (всегда денежный) и некие поборы добровольного харак-
тера (в основном натуралии для прокормления). Одно могло на-
зываться данью (в этом случае слово имело узкий смысл), а дру-
гое было полюдьем в собственном смысле слова. Но «техниче-
ски» и сбор налога, и прокормления совмещались (если не все-
гда, то часто). Все совокупные доходы могли называться тем же
словом «дань» (выступавшим уже в широком смысле), а поездка
за сбором этих доходов могли называться «ходить в дань» или
«ходить в полюдье».
4. Важно отметить всеобщее распространение практики сбо-
ра дани и взимания даров/прокормления в рамках одного «объ-
езда» подчиненной территории. Упоминания полюдья и дани
265
происходят из разных регионов Древнерусского государства
(или государств - его преемников). Речь идет об одном принци-
пе обложения налогом и его сбора. Этот вывод коррелирует с
заключением, что в разных регионах, подчиненных руси, сопос-
тавимы были не только единицы налогообложения, но и ставки
налога. И таким образом, можно говорить об одном механизме
«трибутарного» господства, который всегда использовался при
установлении власти руси.
Литература
Гиппиус А.А. Рекоша дружина Игореви... К лингвотекстологической
стратификации начальной летописи И Russian Linguistics. 2001. Vol.
25, N 2. P. 147-181.
Гиппиус А.А. К хазарской дани И Восточная Европа в древности и
средневековье. Ранние государства Европы и Азии: проблемы по-
литогенеза: XXIII Чтения памяти чл.-корр. АН СССР В.Т. Пашуто:
Мат-лы конф. М., 2011. С. 49-55.
Дьяконов М.А. Очерки общественного и государственного строя Древ-
ней Руси. СПб., 2005.
Заходер Б.Н. Каспиский свод сведений о Восточной Европе. М., 1967.
Т. 2: Булгары, мадьяры, народы Севера, печенеги, русы, славяне.
Каштанов С.М. Возникновение дани в Древней Руси // От Древней
Руси к России нового времени. М., 2003. С. 57-71.
Ковалевский А.П. Книга Ахмеда ибн-Фадлана о его путешествии на Вол-
гу в 921-922 гг. Статьи, переводы и комментарии. Харьков, 1956.
Новосельцев А.П. Восточные источники о восточных славянах и Руси
VI-IX вв.; Арабские источники об общественном строе восточных
славян IX в. - первой половины X в. (полюдье) // Древнейшие госу-
дарства Восточной Европы, 1998 год. М., 2000. С. 264-323, 400-
404.
СергеевичВ.И. Древности русского права. М., 2007. Т. 3.
Стефанович ПС. Как правильно читать: «по белей веверици» или «по
беле и веверици»? // Русь, Россия: средневековье и Новое время.
Вторые Чтения памяти академика РАН Л.В. Милова. Мат-лы к ме-
жду нар. науч. конф. М., 2011. С. 12-16.
Янин В.Л. У истоков новгородской государственности. В. Новгород, 2001
266
Petr Stefanovich (Moscow)
On Tribute in the “Tributary” State of Rus
Early polities are often called tributary (from Latin tributum) ones. It is a
question of great importance but also of great difficulty to learn what trib-
utes (taxes) Rus levied upon the subjugated population in the 9th-! 1th centu-
ries. The earliest Rus’ian chronicle contains several accounts of some trib-
utes in favor of Rus, but the evidence of these accounts is questionable. The
author interprets the evidence of the chronicle as follows: 1) it is taken for
granted that the chronicle preceding to “The Tale of Bygone Years” is pre-
served in so-called Novgorod First Chronicle of Younger Redaction, and 2)
the accounts of the chronicle are compared with the evidence of non-
Rus’ian origin (the treaties with Constantine Porphyrogenitus, the Arabian
geographers’ accounts from the 9th-! 1th centuries etc.).
The most important conclusions drawn by the author are: 1) the tribute
rate matched to the “standards” common in Eastern Europe in the 9th-! lm
centuries, and that was a fur skin which corresponded in price to 4-7 g sil-
ver, 2) the Rus’ian ruling class collected tribute (dan*) during the yearly
circuit around the subjugated territory, including some naturalia for feeding
as “gifts”; both the circuits and the naturalia were called poliud’e, 3) the
evidence on both the tribute rate and methods of collecting tribute comes
from different regions of medieval Rus - from Novgorod to Kiev. This fact
shows that the basic principles of the tribute system which Rus applied to
the subjugated territories were the same throughout the country. These prin-
ciples laid a foundation for the “tributary” dominance of Rus in the 9th-11th
centuries.
Ю.Н. Сытый, B.H. Скороход (Чернигов)
ЗАСТРОЙКА НАЧАЛЬНОГО ЭТАПА СУЩЕСТВОВАНИЯ
ГОРОДИЩА КОРОВЕЛЬ
Культурные отложения раннего периода Древней Руси за-
фиксированы в Чернигове, Шестовице, Выползове, Седневе, на
каждом памятнике они имеют свои особенности. Слои X в. в
Шестовице, Выползове и Седневе залегают практически под
дерном, а на Детинце Чернигова слой X в. перекрыт мощными
(до 3-4 м) более поздними отложениями. Таким образом, незна-
267
чительная глубина залегания слоев IX-X вв. способствует мас-
штабному их исследованию.
Усилиями Шестовицкой Международной археологической
экспедиции под руководством А.П. Моци и В.П. Коваленко
практически полностью раскопана восточная половина площад-
ки городища Коровель. Раскопками выявлены слои и объекты
X в., что позволяет выделить комплекс наиболее ранних укреп-
лений и синхронную им застройку.
Согласно летописи, князь Олег в 884 г. «пошел... на северян,
и победил северян, и наложил на них дань легкую». Покоренные
территории контролировались через систему форпостов. Одним
из них является городище в ур. Коровель.
Наиболее ранними на городище Коровель являются конст-
рукции на стрелке мыса и с напольной стороны укреплений го-
родища. Они представляли собой небольшой (шириной до 2-3 м
и глубиной до 1 м) ров, с внутренней стороны которого была
выкопана канавка с установленным в нее частоколом из бревен
диаметром 0,2 м. На постройку конструкции не требовалось
много времени, но она и не была слишком надежной. Самым
слабым местом были ворота, которые были усилены башней с
отапливаемым помещением над проезжей частью.
Само появление указанных укреплений можно объяснить
только одним: заняв стратегически важный пункт, которым яв-
лялся указанный мыс, у пришельцев не было времени на развер-
тывание масштабных строительных работ. Скорее всего, ровик с
частоколом являлись временной преградой, созданной для того,
чтобы внутри нее можно возвести более мощные деревоземля-
ные конструкции. Вероятно, размер укрепленной площадки оп-
ределялся возможностями ее эффективной обороны.
Укрепления, построенные с внутренней стороны от линии
частокола, представляли собой рвы, которые окончательно раз-
резали мыс с двух сторон, и насыпанную с внутренней стороны
от них деревоземляную конструкцию валов. Ров, по сравнению
с предыдущими укреплениями, имел ширину 8-10 м и глубину
до 6-8 м. Внутренняя стенка напольного рва (состоявшая из
песка) была укреплена деревянной наклонной конструкцией из
бревен диаметром 0,2-0,3 м. На расстоянии 1-2 м от края рва
начиналась деревоземляная конструкция наземных укреплений,
268
достигавшая ширины 8 м, с внутренней стороны ограниченная
канавкой с установленными в нее вертикальными бревнами. Для
этой конструкции требовался значительный объем грунта, кото-
рый был частично взят с края площадки городища (с внутренней
стороны от вышеупомянутой канавки). Это привело к появле-
нию по периметру площадки городища внутреннего рва шири-
ной 2,0-3,0 м при глубине до 1,0 м, состоящего из ям разного
диаметра и глубины. Размер внутренней площадки городища,
ограниченной внутренним рвом, составил 40х60 м.
Начальный период древнерусской застройки городища Коро-
вель от последующих отделяется слоем пожара, следы которого
фиксируются как в остатках укреплений, так и на площадке го-
родища. Частокол первой линии укреплений прогорел ниже
уровня грунта; проездная башня сгорела, и печь, находившаяся
в сторожке над воротами, упала с уровня второго этажа.
Прослеживаются следы этого пожара и на дне песчаного
внутреннего рва, где еще не успела отложиться почва, и следы
пожара фиксируются непосредственно на материковом песке.
Такое расположение горелых прослоек указывает на попытку
уничтожения укреплений городища практически сразу после
окончания их строительства.
Внутренний ров исследован более чем на 65 м в длину. Из
него происходит ряд находок, позволяющих установить время
его заполнения. В частности, в раскопе 11 (1948 г.) найден мо-
ливдовул логофета геникона Льва, датируемый В.И. Булгаковой
900-912 гг. (скорее всего, после 907 г.).
В раскопе № 5 были обнаружены пять обломков круговой
сосуды, покрытой светло-зеленой, зеленой, желто-зеленой и
желтой поливой. Один из фрагментов из рва склеился с облом-
ком из заполнения сооружения № 3 (2000 г.) и один - с облом-
ком из сооружения № 5. Всего в раскопах 2000 г. было найдено
тринадцать мелких осколков от византийской керамической ча-
ши на круглом поддоне. На двух обломках поддона есть отвер-
стия или фигурные вырезы. Цветовая гамма поливы (от желтого
до зеленого оттенков) позволяет предположить, что все фраг-
менты относятся к одной керамической чаше, которая была гра-
фически реконструирована. Датировка находок византийского
происхождения, как и объектов, где они найдены, относится ко
269
времени после 907 г. Внутренний ров, содержащий несколько
горелых прослоек (по всей трассе исследований), можно считать
закрытым комплексом, заполнение которого сформировалось за
достаточно короткое время.
Из заполнения внутреннего рва (раскоп № 5, 2000 г.) проис-
ходят 2 обломка сланцевых брусков, 2 железных ножа, неболь-
шой каменный языческий идол, бронзовый бубенчик с одной
прорезью, целая и половинка глазчатых бусин, а также
3 наконечника стрел. Первый наконечник маркирует слой пожа-
ра и относится к типу 47 - ромбические без упора (по типологии
А.Ф. Медведева), которые были распространены с VII по IX в.
на территории Северо-Восточной Европы. Второй и третий на-
конечники происходят из слоя пожара, отложившегося на дне
рва. Они относятся к типу 41 - ромбовидные гнёздовского типа.
По мнению Медведева, подобные наконечники были широко
распространены с VII—IX вв. до середины XI в. на территории
Восточной Европы. На дне рва в слоях пожара также найдены
обломок кресала, железная оковка с заклепкой.
На городище исследовано 15 жилищ: 5 из них Р.В. Терпилов-
ский отнес к волынцевско-сахновским древностям, и время их
гибели в пожаре датируется серединой VIII в.; 2 - датированы
XII-XIII вв. и 8 - концом IX - первой третью XI в. Жилища
конца IX - первой трети XI в. исследованы в разных частях
площадки городища и различаются по своим конструктивным
особенностям и степени сохранности. Фиксируются, как прави-
ло, только нижние, углубленные части сооружений, поэтому
жилища IX-XI вв. на Шестовицком археологическом комплексе
в большинстве представлены котлованами подквадратных и
подпрямоугольных форм, углубленными более чем на 1 м в ма-
терик, с глинобитными печами в углу котлована. Самыми слож-
ными для интерпретации являются наземные сооружения, к ко-
торым относятся жилища конца IX - начала X в. Их основными
признаками являются остатки разрушенных глинобитных печей
(в некоторых случаях с предпечными ямами). К следам назем-
ной части таких жилищ могут относиться расположенные рядом
столбовые ямы и ровики. Попробуем детально рассмотреть ка-
ждый из жилых комплексов конца IX - начала X в.
270
Внутренний ров городища прорезал заполнение котлована
жилища I (сооружение № 3), расположенного в восточной части
площадки. Котлован подпрямоугольной в плане формы разме-
рами 4,5 х5,4 м углублен в материк на 1,2 м. Длинной осью жи-
лище ориентировано практически параллельно ближайшему
юго-восточному краю городища. В юго-восточном углу котло-
вана расположена печь, повернутая челюстями в западном на-
правлении. Печь овальная в плане, за время своего существова-
ния подвергалась коренной перестройке. Сначала была сделана
печь с диаметром пода около 1 м. Затем ее разрушили и сделали
новую, с подом овальной формы (размерами 0,7 х 0,8 м). Тол-
щина стен новой печи 0,3-0,6 м, они прокалены на глубину до
0,05 м и сохранились на высоту до 0,25 м от уровня пода. Выяв-
лены остатки каркаса печи в виде небольших (диаметром 0,04-
0,08 м) ямок глубиной до 0,14 м. Возможно, часть ямок (вокруг
ямок каркаса второй печи) относится к каркасу первой, имевшей
значительно большие размеры. Сохранились столбовые ямы в
углах котлована (диаметр до 0,35 м и глубина до 0,7 м) и посре-
дине длины западной, северной и восточной стен, что указывает
на столбовую конструкцию стен постройки. Наличие ямы от
столба посередине длины западной стенки позволяет предполо-
жить существование в западной стенке, ближе к ее южному уг-
лу, входа в жилище (напротив устья печи).
Ко времени пожара, отложившегося на дне внутреннего рва и
уничтожившего частокол, в южной части площадки городища
относятся остатки застройки, представленной удлиненными
котлованами с остатками разрушенных печей. Это следы трех
других жилищ (II-IV) наземного типа, которые имели лишь от-
дельные углубленные в грунт котлованы.
По мнению О.Н. Енуковой, сооружения с углубленной ча-
стью (которая занимает половину или меньшую часть площади
жилища), по внешнему виду похожие на обычные хозяйствен-
ные постройки, могут быть выделены из всего массива как ос-
татки жилищ при наличии у них следов просевшего пола или
присутствия отопительного устройства.
Жилище II (постройка № 5) исследовано в раскопе № 5
(2000 г.) в восточной части площадки городища. Оно располо-
жено в 4,5 м от западного края внутреннего рва. Ориентация
271
стен жилища параллельна ближайшему участку внутреннего
рва. Остатки жилища представляют собой овальный в плане
котлован (1,5 х 2 м), длинной осью ориентированный перпенди-
кулярно направлению внутреннего рва. Стенки котлована на-
клонные, дно вогнуто к середине. Глубина котлована 0,85 м от
уровня материка. В западной части котлована выявлены остатки
разрушенной печи, ранее находившейся в наземной части по-
стройки и просевшей в котлован после гибели жилища в пожаре
начала X в. Остатки наземной части уничтожены во время на-
сыпки вала в середине XII в., что не позволило определить ее
полные размеры.
Жилище III (сооружение № 6 2007 г.). В слоях, относящихся
к жилищу, фиксируется слой глины с печиной мощностью до
0,25 м. Котлован на уровне материка имеет подпрямоугольную
форму размерами 4 х 2,3 м и ориентирован длинной осью по
линии юго-запад - северо-восток. На глубине 0,3-0,6 м котлован
сужается до размеров 4 х 1,1-1,75 м, а его дно достигает глуби-
ны 1,15-1,2 м. В северо-восточной части котлована на глубине
0,05 м от уровня материка зафиксирован под из обожженной
глины диаметром 0,7 м, по краям оконтуренный слоем глины
(раскоп № 14 2006 г.) - остатки стен печи. В южной части со-
оружения в верхних слоях заполнения исследован развал тела
печи в виде массива глины с включением печины размерами
0,6x1,5 м.
Заполнение жилища III содержит слои пожара и остатки печи
на уровне верхнего заполнения котлована, что указывает на на-
земный характер сооружения.
Еще одно жилище IV выявлено в раскопе № 20 (2009 г.). В
восточной части раскопа выявлены сооружения № 2, 3, 5-8, ко-
торые имеют параллельную или перпендикулярную ориентацию
относительно друг друга. Во всех котлованах фиксируются слои
пожара, а в сооружениях № 5, 7 - и остатки горелых конструк-
ций. Все постройки датируются в пределах первой четверти X в.
Сооружение № 7 было на глубину до 0,5 м от уровня материка
разрушено перекопом XX в. Перекоп частично уничтожил и
частично разрушил остатки большой жаровни. Верхняя часть
жаровни фиксируется на уровне материка. Сохранился обломок
края жаровни почти прямоугольной формы. Неразрушенный
272
участок пода, толщиной 0,05-0,08 м, подстелен горелыми дос-
ками и опирается на основной слой заполнения сооружения -
черную супесь с угольками и печиной.
По краям сооружения зафиксированы участки серо-коричне-
вой супеси. Место фиксации жаровни в верхней части заполне-
ния сооружения свидетельствует о ее расположении над котло-
ваном, а после выгорания деревянной конструкции ее остатки
просели в уже заполненный котлован.
Котлован до разрушения в 1980 г. (при строительстве базы
отдыха) имел длину около 2,5 м при ширине до 1,25 м. Длинная
ось сооружения ориентирована с юго-запада на северо-восток.
Глубина котлована составляла 0,6 м от уровня материка.
Можно предположить, что котлованы, сконцентрированные в
восточной части раскопа, являлись частями большой наземной
постройки с жаровней, сгоревшей в пожаре. При этом, если со-
оружения № 3 и № 6 являются канавками от конструкции стен,
то вероятная длина постройки по линии юго-восток - северо-
запад могла достигать более 10 м. Наземное сооружение таких
размеров не характерно для застройки последующих этапов
Шестовицкого городища и, возможно, указывает на этническое
происхождение его владельцев. Наземные жилища II и IV рас-
положены ближе к краю площадки, а жилище III - почти в ее
центре.
Гибель застройки на площадке следует отнести ко второму
десятилетию X в. Возобновление застройки после пожара на
городище Коровель приводит к ее изменению - вместо назем-
ных построек появляются углубленные (свыше 1 м) в материк
котлованы жилищ. Было ли это связано с приспособлением к
местным условиям жизни или со сменой населения, - сегодня на
этот вопрос определенно ответить нельзя.
273
Рис. 1. План городища Коровель с застройкой начала X в.
Yury Sytyi, Vyachesla v Skorokhod (Chemihiv)
Site Development at the Initial Stage of Korovel Settlement
Buildings of the initial stage differ from the buildings of the time of sub-
sequent development. Identified buildings are ground-based, which may be
due to the activities of the first inhabitants of Korovel settlement.
C.H. Тему шее (Минск)
НАЧАЛЬНЫЙ ЭТАП СКЛАДЫВАНИЯ
НАЛОГОВО-ДАННИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ
ДРЕВНЕРУССКОГО ГОСУДАРСТВА
1. Эффективная система изъятия прибавочного продукта у
непосредственного производителя является необходимым эле-
274
ментом для стабильного функционирования государственного
аппарата. Более того, наличие как таковой определенной систе-
мы сбора налогов (в восточнославянском регионе в средневеко-
вье последовательно называвшихся «данью») следует считать
одним из важнейших признаков государственности.
2. Важность изучения темы развития налогово-даннической
системы не вызывает сомнений. Еще в середине XIX в., обраща-
ясь к изучению истории финансов России, Д.А. Толстой писал,
что «мы не будем иметь полной прагматической истории наше-
го отечества, пока не будут разработаны материалы по всем от-
раслям государственного управления» (Толстой 1848. С. V).
Между тем обращает на себя внимание крайняя незначитель-
ность специальных исследований, посвященных истории нало-
гообложения в Древней Руси. В какой-то мере это связано с
фрагментарностью источников, дающих лишь косвенные свиде-
тельства функционирования слаженного аппарата изъятия пря-
мых и косвенных налогов в Древней Руси домонгольского пе-
риода. Значительные сложности возникают у исследователей и
при попытке обозначить эволюцию налогово-даннической сис-
темы на протяжении довольно длительного периода, совершен-
но неравномерно освещенного источниками. Как известно,
древнейший дошедший до наших дней летописный свод был
составлен во втором десятилетии XII в., что создает
определенные опасения переноса реалий, близких составителю
летописи, во времена значительно от него удаленные. Это
касается, прежде всего, именно начального этапа формирования
системы сбора налогов-дани. Так, в сообщении «Повести
временных лет» о раздаче Рюриком «градов» своим «мужам»
(ПВЛ. С. 13; в Начальном своде данная информация, видимо,
отсутствовала, поскольку не отразилась в Новгородской I лето-
писи - НПЛ. С. 107) следует подозревать явную модернизацию:
раздача городов в кормление соответствует реалиям второй по-
ловины XI - XII в., поскольку для времени первых князей-
Рюриковичей была характерна передача княжеским людям пра-
ва сбора дани с «примученных» племен (Фроянов 2001. С. 799).
Нет уверенности в полном соответствии историческим реалиям
и зафиксированных летописью обстоятельств «реформы» кня-
гини Ольги (Греков 1953. С. 300-303).
275
3. Налогово-данническая система Древнерусского государст-
ва генетически восходит к институтам как внешнего, так и внут-
реннего происхождения, а именно: к добровольным приношени-
ям или дару членов племенного сообщества вождю, выполняв-
шему общественно значимые функции, и дани, выплачиваемой
покоренным племенем более сильному соседу в качестве гаран-
тии от нападения (дань-контрибуция). Понятие «дань» со вре-
менем стало обозначать регулярно взимаемый налог (Свердлов
1983. С. 57). В целом, на всей территории формирующегося и
развивающегося государства восточных славян с конца IX
вплоть до XV-XVI вв. понятие «дань» являлось обобщающим
названием натуральных, денежных или денежно-натуральных
податей (Свердлов 2003. С. 192).
4. Внешний путь формирования налоговой системы государ-
ства являлся наиболее простым и эффективным. Видимо, тако-
вым он виделся и составителям летописей. Право завоевания
сделало возможным наложение Олегом дани на древлян (883),
северян (884), радимичей (885) (ПВЛ. С. 14). При этом «хазар-
ский фактор» (Фроянов 1996. С. 373) оказал определенное влия-
ние на характер отношений Киева с вновь подчиненными сою-
зами племен. В то же время нельзя усматривать в отношениях
между Киевом, с одной стороны, и древлянами, северянами и
радимичами, с другой, «традиционную форму эксплуатации од-
ной этнической общности другой» (Фроянов 1996. С. 374). По-
литическое объединение этнически близких «племен» способст-
вовало их более стабильному развитию: обеспечение безопасно-
сти от внешних врагов брала на себя центральная власть.
5. Обложение Олегом данью подчиненных племен следует
считать первым шагом на пути формирования налогово-
даннической системы государства. Важно отметить, что в более
ранней записи «Повести временных лет» отмечается, что обос-
новавшийся в Киеве Олег «устави дани словеномъ, кривичемъ и
мери, и устави варягомъ дань даяти от Новагорода гривенъ 300
на лет, мира деля» (ПВЛ. С. 14). В данном сообщении еще сме-
шиваются внутренние институты с установлениями внешнепо-
литического характера, причем они обозначаются одним терми-
ном. В рамках еще довольно примитивно устроенного родопле-
менного общества не существовало иных механизмов для соз-
276
дания системы налогообложения, кроме наиболее простого, и в
то же время наиболее эффективного силового подчинения. Но
содержание процесса подчинения и обложения данью восточно-
славянских племен уже выходило за рамки «эксплуатации одной
этнической общностью другой». В то же время новая, государ-
ственная власть использовала и институты, выработанные в
рамках родоплеменного общества. Предполагается, что еще в
догосударственный период у восточных славян сформировался
(но пока еще в более локальном варианте) механизм сбора под-
ношений населения, который принято обозначать термином
«полюдье» (Рыбаков 1993. С. 329).
6. Древнерусские источники не позволяют составить какую-
либо конкретную картину функционирования института полю-
дья. Более того, сам термин «полюдье» обнаруживается только
применительно к XII в. (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 387; Т. 38. С. 157;
ГВНП. С. 140; ПРП. Вып. 2. С. 40). Однако в это время полюдье
выступает уже в принципиально ином качестве, лишь генетиче-
ски связанном с полюдьем, подробно описанным в трактате ви-
зантийского императора Константина Багрянородного (середина
X в.). Сохранившиеся известия восточных авторов (Новосельцев
1986. С. 23; 1965. С. 389, 400) содержат данные о функциониро-
вании полюдья на несколько десятилетий ранее приводимых в
русской летописи (гибель Игоря в полюдье?) и у Константина
Багрянородного. Следует также отметить, что термин «полю-
дье» (polutasvarf) встречается и в скандинавских сагах, однако
очень трудно определить его значение в данном контексте
(Джаксон 2000. С. 139-141). Не вызывает сомнения, что в сборе
подношений-даней в ходе полюдья непременно присутствовал
сам князь. Однако исследователи обратили внимание на то об-
стоятельство, что в тексте трактата Константина Багрянородно-
го говорится о полюдьях (во множественном числе) русских
«архонтов» (Константин Багрянородный 1991. С. 51). Сам тер-
мин «архонт» применялся в тексте византийского императора не
только по отношению к князьям Руси, но и к другим высшим
должностным лицам. В упоминаемом им «кружении» (убра) ви-
дят характерные для византийской государственной практики
провинциальные объезды. Исходя из этого, полюдье представ-
ляется не последовательным объездом князем с его дружиной
277
нескольких союзов племен (как это понимал Б.А. Рыбаков), а
разъездом князя, членов его семьи и назначенных князем знат-
ных служилых мужей по племенным княжениям. Пребывание
названных лиц на подвластной территории представляло собой
объезд обширных областей, возможно, по определенным мар-
шрутам с остановкой в определенных поселениях-погостах. По-
людье было способом прямого административно-судебного
управления племенными княжениями в условиях сохранения
архаичных, неразвитых отношений предшествующей эпохи. В
его ходе дружины князя и представителей династии кормились
за счет местного населения, этот корм являлся натуральным
обеспечением служилых князю людей (Свердлов 2003. С. 164-
171). Эти выводы подтверждают и данные древнерусских ис-
точников. Так, известно, что право на полюдье (взимание дани с
отдельных «племен») наряду с князем могли получить и лица из
его ближайшего окружения (Свенельд), а полюдье самого киев-
ского князя могло ограничиваться одним из племенных княже-
ний (Игорь - древляне).
7. Необходимо сделать вывод о крайне примитивной системе
сбора налогов-даней (возможно изначально в форме доброволь-
ных подношений, даров) на раннем этапе истории Древнерус-
ского государства. Кроме князя, который являлся не только ад-
ресатом, но и главным сборщиком дани, невозможно назвать
иных должностных лиц государственного фиска. Обнаруживае-
мый в источниках пример передачи князем сбора налогов-дани с
определенной территории своим приближенным (воеводе) не
меняет общей картины. Тем более что в данном случае речь
идет не о государственном фиске: Свенельд собирал дань не для
последующей ее передачи киевскому князю, а для собственного
потребления, наделения своей дружины. Необходимо согла-
ситься, что уже на первом этапе складывается какая-то структу-
ра пунктов сбора дани и некая простейшая администрация, что
было обусловлено невозможностью посещения князем всех хо-
зяйственных единиц. Однако источники совершенно не позво-
ляют делать насчет этого какие-либо выводы.
Источники и литература
ГВНП - Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.; Л., 1949.
278
Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1991.
НПЛ - Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов.
М.;Л, 1950.
ПВЛ - Повесть временных лет. СПб., 1996.
ПРП - Памятники русского права. М., 1953. Вып. 2.
ПСРЛ - Полное собрание русских летописей. М., 1962. Т. 1: Лаврентьев-
ская летопись; Л., 1989. Т. 38: Радзивилловская летопись.
Греков Б.Д. Киевская Русь. М., 1953.
Джаксон Т.Н. Четыре норвежских конунга на Руси: Из истории рус-
ско-норвежских политических отношений последней трети X -
первой половины XI в. М., 2000.
Новосельцев А.П Восточные источники о восточных славянах и Руси
VI-IX вв. // Новосельцев А.П., Пашуто В. Т, ЧерепнинЛ.В., Шуша-
рин В.П., Щапов Я.Н Древнерусское государство и его междуна-
родное значение. М., 1965. С. 355-419.
Новосельцев А.П. Арабские источники об общественном строе вос-
точных славян IX в. - первой половины X в. (полюдье) И Социаль-
но-экономическое развитие России. Сб. ст. к 100-летию со дня
рождения Н.М. Дружинина. М., 1986. С. 22-26.
Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества ХП-ХШ вв. М., 1993.
Свердлов М.Б. Генезис и структура феодального общества в Древней
Руси. Л., 1983.
Свердлов М.Б. Домонгольская Русь: Князь и княжеская власть на Руси
VI - первой трети XIII в. СПб., 2003.
Толстой ДА. История финансовых учреждений России со времени
основания государства до кончины императрицы Екатерины II.
СПб., 1848.
Фроянов ИЯ. Рабство и данничество у восточных славян (VI-X вв.).
СПб., 1996.
Фроянов И.Я. Начала Русской истории. Избранное. М., 2001.
Sergey Temushev (Minsk)
The Initial Stage of Formation
of the Tax and Tributary System in the Old Russian State
Formation of the tax system was concomitant to the development of the
Old Russian State and answered the purposes both of the Supreme power
and social and economic conditions of that time. In the history of medieval
Russia it is possible to find both internal (evolution of voluntary offerings,
gifts) and external (by the right of gain) ways of emergence of duties of the
population to the state. The first step in the formation of the tax-tributary
279
system of the Russian State should be considered the tribute imposed by
prince Oleg upon the subjugated tribes. But relations of subjection had been
formed in the East Slavic society still earlier. They originated from the gift
to the governor for his performance of socially useful functions. Poliudie as
an institution of medieval Russia should be regarded as a complicated pub-
lic event, when the Prince of Kiev and members of his family surrounded by
their nearest servants made a travel over large areas, having rest on certain
routes in special settlements-pogosts. As a whole poliudie was a tool of di-
rect administrative and judicial control of tribal principalities in the condi-
tions of archaic, undeveloped relations of the past. At the earliest stage of its
existence the Russian State might have set up a structure of points where
tributes were paid and a primitive administration, as the prince could not
visit all economic units himself. However it is possible to discern the ex-
tremely primitive tax-tributary system at the early stage of Russian history.
С.Ю. Темчин (Вильнюс)
ТИПОЛОГИЯ ЭТНОРЕЛИГИОЗНЫХ КОНФЛИКТОВ
В «СЛОВЕ О ЗАКОНЕ И БЛАГОДАТИ»
КИЕВСКОГО МИТРОПОЛИТА ИЛАРИОНА
При обсуждении вопроса о том, в какой степени «Слово о за-
коне и благодати» киевского митрополита Илариона является
полемическим произведением, полезно рассмотреть представ-
ленное в нем описание реально-исторических и/или легендар-
ных этнорелигиозных конфликтов.
В первой части «Слова» автор проводит типологическую па-
раллель между взаимным конфликтом двух сыновей Авраама
(старшего Измаила и младшего Исаака) и конфликтом двух эт-
нокультурных групп внутри раннехристианской общины Иеру-
салима (иудеохристиан, т.е. бывших иудеев, игравших в ней ве-
дущую роль, и языкохристиан, т.е. бывших язычников, зани-
мавших подчиненное положение). Это имплицитно предполага-
ет, что язычество и иудейство могут символически мыслиться
как две «жены» разных национальностей при едином «муже» -
Христе, «дети» которого в лице двух указанных выше групп
стали конкурентами за его наследство.
280
Поскольку Измаил традиционно считался родоначальником
арабских племен и мусульман вообще, а Исаак - вторым патри-
архом Израиля, их взаимный конфликт мыслился в средние века
этнорелигиозным, тогда как спор внутри раннехристианской
общины Иерусалима был, разумеется, лишь этническим (точнее
- этнокультурным). В обоих случаях размолвка «сводных брать-
ев» рисуется Иларионом как насилие старшего над младшим, в
результате чего первый изгоняется, а второй остается единст-
венным наследником отца. Это триумф младшего над старшим
(Сендерович 1999. С. 54-57).
Первый конфликт обрисовывается лаконично, а второй -
подробно (здесь и далее цит. по: Молдован, Юрченко 1997):
Об Измаиле и Исааке Об иудео- и языкохристианах
По сихъ же видЪвши Сарра Из- маила, сына Агариина, играюща съ сыномъ своимъ Исакомъ, и ако приобидЪнъ бысть Исаакъ Измаиломъ, рече къ Аврааму: «Отжени рабу и съ сыномъ et, не имать бо наслЪдовати сынъ ра- бынинъ сына свободныа». По възнесенииже Господа Исуса, ученикомъ же и инЬмь вЪровавшиимъ уже въ Христа су- щемь въ Иерусалим^, и обоимъ съмЪсь сущемь, иудеомъ же и хри- стианомъ, и крещение благодать- ное обидимо бяаше от обрЪзаниа законьнааго, и не приимаше въ Иеросалим'Ь христианьскаа церкви епискупа необрЪзана, понеже, старЪише творящеся, сущей отъ обр^заниа насиловааху на хре- стианыа, рабичишти на сыны сво- бодныа, и бывааху междю ими многы pacnpt и которы. Видивши же свободьнаа благодать чада своа христианин обидимы от иудЬи, сыновъ работнааго закона, възъпи къ Богу: «Отжени иудЬиство и съ закономъ расточи по странамъ, кое бо причастие стЬню съ истиною, иудЬиству съ христианьством».
И отгнана бысть Агаръ раба съ сыномъ et Измаиломъ, и Исаакъ, И отгнани быша иудЬи и расточе- ни по странам, и чяда
281
сынъ свободный, наслЬдникъ бысть Аврааму, отцу своему. благо дЬтьнаа христианин наследники быша Богу и Отцу. Отиде бо свЪть луны, солнцю въсиавъшу, тако и законъ, благодЬти явльшися, и студеньст- во нощьное погыбе, солнечьнЬи теплоте землю сыревши. И уже не гърздится въ законе человечьство, нъ въ благодати пространо ходить.
Ясно, что первый (ветхозаветный) сюжет интересует Ила-
риона не сам по себе, а лишь как концептуальная модель, необ-
ходимая для уяснения сути второго (новозаветного), который и
находится в центре внимания автора: иудеохристиане объявля-
ются старшими сынами «от рабыни», а языкохристиане - млад-
шими «от свободной», что подводит читателя к «логическому»
выводу о сущностном приоритете новохристианских народов
перед народами старохристианскими.
При этом этнический исход сопоставляемых конфликтов ока-
зывается прямо противоположным: в первом случае после из-
гнания сына египтянки при отце остается этнически чистокров-
ный сын, а во втором случае изгнаны соплеменники Иисуса, ко-
торому наследовали «полукровные» христиане из язычников.
Так получилось из-за того, что Иларион, взяв за основу кон-
фликт Измаила и Исаака, постулирует в качестве непреложного
закона постепенную реализацию Божественной воли, в резуль-
тате чего хронологический приоритет автоматически превраща-
ется в недостаток. Таким образом, дискредитировано старшин-
ство иудеохристиан над христианами из язычников в раннехри-
стианской общине Иерусалима.
Однако сформулированное Иларионом правило временного
приоритета действует лишь на синхронном уровне, внутри кон-
кретной исторической ситуации, когда «старшие» и «младшие»
сосуществуют. При диахроническом же сопоставлении разно-
временных ситуаций - детей Авраама и раннехристианского
Иерусалима - хронологически более ранняя служит для автора
ключем к интерпретации последующей. С герменевтической
282
точки зрения именно ветхозаветная аналогия оказывается «све-
том», помогающим рассеять «сень» новозаветной коллизии.
Сопоставляемые Иларионом конфликты схожи лишь в этни-
ческом смысле (они межнациональны), но не в религиозном
(здесь они несопоставимы). Однако авторская терминология
создает иллюзию того, что первая внутрихристианская полеми-
ка имела не только этнический, но и религиозный характер:
христиане из иудеев называются здесь иудеями, что отсылает к
их прошлому, на тот час уже не столь актуальному религиозно-
му опыту (еще до принятия ими веры в Христа), однако хри-
стиане из язычников именуются христианами, что, наоборот,
игнорирует их прошлый (языческий) религиозный опыт и тер-
минологически подчеркивает настоящий. Этим риторическим
приемом Иларион добивается конфессиональной архаизации
иудеохристиан, ретроспективно возводя их к иудеям, т.е. под-
меняя их действительную религиозную принадлежность преды-
дущей. С языкохристианами он так не поступает.
Подмена иудеохристианской религиозной традиции предше-
ствующей (иудейской) возможна лишь в том случае, если сосре-
доточиться на этнической основе верующих (ведь и те, и другие
евреи) и полностью игнорировать их конфессиональные разли-
чия (христиане vs иудеи). При этом отношение автора к языко-
христианам прямо противоположно: он терминологически под-
черкивает их религиозную (христианскую) традицию, полно-
стью игнорируя этническую. В иудеохристианах Иларион под-
черкивает этничность, а в языкохристианах - конфессиональ-
ность. Это позволило ему представить разногласия между со-
братьями по вере как этнорелигиозный конфликт (каким он в
действительности не был), чтобы тот более походил на избран-
ный им герменевтический ветхозаветный ключ - конфликт Из-
маила (прародителя арабов-мусульман) и Исаака (патриарха ев-
реев-иудеев).
Любопытно, что в дальнейшем изложении Иларион посте-
пенно как бы забывает иудеохристиан, с которых начал. Далее
он представляет формулировки, приложимые ко всей совокуп-
ности евреев (иудеохристиан и иудеев), например: «Пришедъше
бо римляне, шгЬниша Иерусалимъ и разбиша й до основаниа
его. Иудейство оттол’Ь погыбе...»; ведь Адриан в 135 г. своим
283
декретом запретил входить в Иерусалим всем обрезанным: не
только иудеям, но и иудеохристианам, после чего христианская
община Иерусалима стала однородной (в ней остались лишь
языкохристиане). Еще позже теми же словами Иларион характе-
ризует одних лишь иудеев, начиная с таких примеров (речь идет
об Иисусе): «яко человека тъщаахуся иудеи утаити въскресение,
мьздяще стражи»; «а иудеи убити его искааху»; «И не иудеискы
хулимъ, нъ христианьскы благословимъ» и т.д.
В «Слове» термин иудеи имеет не конфессиональное, а этни-
ческое значение ‘евреи’. Автор употребляет его по отношению к
трем различным референтным группам, меняя по ходу изложе-
ния значения термина в такой последовательности: ‘иудеохри-
стиане’ -* ‘евреи (иудеохристиане и иудеи)’ —»• ‘иудеи’, в чем
просматривается историческая ретроспекция. Одновременно по
ходу текста меняется также семантическое наполнение термина
христиане, который применяется то к языкохристианам (в про-
тивопоставлении к иудеохристианам - в начальной части «Сло-
ва»), то к христианам (в противопоставлении к иудеям - в цен-
тральной части), но не к иудеохристианам, которых автор неиз-
менно именует иудеями. Следовательно, для Илариона христиа-
не- это лишь христиане из язычников. Семантическая динамика
последнего термина хорошо укладывается в хронологически
корректное авторское повествование о конфессиональном раз-
витии многих народов от язычества к христианству, т.е. о рас-
пространении веры в Христа среди язычников, в том числе на
Руси. Таким образом, в «Слове» иудейская традиция рисуется
ретроспективно, а христианская - перспективно.
Столь своеобразное употребление терминов является, несо-
мненно, сознательным приемом, позволявшим отождествить (на
этнической основе) иудеохристиан с иудеями, как это делали во
время первого внутрихристианского спора языкохристиане
(Темчин 2008), в дальнейшем считавшие себя единственными
представителями христианства. Иларион не скрывает того, что
занимает позицию, характерную для языкохристиан: «И събы-
сться о насъ языцЬх реченое: “Открыеть Господь мышьцу свою
святую прГдъ всЬми языкы, и узрять вси конци земля спасение,
еже от Бога нашего”».
284
Если допустить, что «Слово» митрополита Илариона было
хотя бы отчасти актуально для своего времени, то будет неиз-
бежным вывод о том, что в глазах автора новокрещенный народ
Руси обладал онтологическим преимуществом перед более ста-
рыми христианскими народами, в том числе перед Византией.
Такая парадигма мышления задана начальной частью произве-
дения, а в следующей уже прямо сопоставляются русские и ви-
зантийские реалии. Используемый самим Иларионом герменев-
тический подход, при котором исторически более ранняя ситуа-
ция проясняет последующую, позволяет предполагать причину
русско-византийских разногласий: «не приимаше въ Иероса-
лим'Ь христианьскаа церкви епискупа необрЪзана», т.е. епископа
из бывших язычников.
Литература
Молдован А.М., Юрченко А. Слово о законе и благодати митрополита
Киевского Илариона И Библиотека литературы Древней Руси. СПб.,
1997. Т. 1.С. 26-61.
Сендерович С.Я. Слово о законе и благодати как экзегетический текст.
Иларион Киевский и павлианская теология // Труды Отдела древ-
нерусской литературы Института русской литературы (Пушкин-
ский дом). СПб, 1999. Т. 51. С. 43-57.
Темчин С.Ю. «Слово о законе и благодати» киевского митрополита
Илариона и раннехристианская полемика И Ruthenica. Киш, 2008.
Вип. 7. С. 30-40.
Sergey Temchin (Vilnius)
Typology of Ethnic and Religious Conflicts
in the Sermon on Law and Grace by Kievan Metropolitan Hilarion
The present paper aims at demonstrating that in his “Sermon on Law
and Grace” while drawing a parallel between the two rival sons of Abraham
(Ishmael vs Isaac, seen as the progenitors of Muslim Arabs and Jews corre-
spondingly), on the one hand, and the two rival groups within the early
Christian community of Jerusalem (Jewish vs Gentile converts to Christian-
ity), on the other hand, Kievan Metropolitan Hilarion viewed the former
situation (Abraham’s two sons) merely as a hermeneutic clue for under-
standing/explaining the latter one (the two ethnic and cultural groups within
Early Christianity) which was his main matter of interest.
285
This is not self-evident because of the author’s peculiar terminology. His
term Jews (iudei) means: (a) the Jewish converts to Christianity as opposed
to the Gentile converts to Christianity (in the first part of his Sermon), (b)
the total Jewish nation (both mainstream Jews and Jewish converts to Chris-
tianity), and (c) the mainstream Jews as opposed to the Christians, including
the Jewish converts to Christianity. Hilarion uses the term Jews in ethnic
sense and applies it to quite different religious groups (either Judaic or
Christian) within the Jewish nation.
Similarly, Hilarion uses the term Christians to designate: (a) the Gentile
converts to Christianity (in the first part of the Sermon), and later (b) all the
Christians regardless of their previous religious traditions (in the second
part of the Sermon). It means that the Jewish converts to Christianity are
described by Hilarion retrospectively as belonging to the same group with
the mainstream Jews who opposed Christianity, while the Gentile converts
to Christianity are described prospectively as the only representatives of
Christianity. Hilarion does not conceal his belonging to the group of Gentile
converts to Christianity: “What was prophesied about us, the nations have
fulfilled...”.
The first part of the Sermon deals primarily with the ethnic and cultural
conflict within the early Christian community of Jerusalem, but it is rhetori-
cally presented as if it were an ethnic and religious conflict. The Old Testa-
ment parallel of Abraham’s two sons helps Hilarion to claim the senior par-
ty (the Jewish converts to Christianity) in early Christian Jerusalem being
guilty and punished for having oppressed the righteous junior party (the
Gentile converts to Christianity).
After having identified the main theme of the first part of Hilarion’s
Sermon as an ethnic conflict between the two rival groups of coreligionists,
we are in a better position to see whether and how the author implies a
theme actual for his time. He identifies the main problem in the early Chris-
tian community of Jerusalem as follows: “For the Christian Church in Jeru-
salem refused to accept any uncircumcised bishop”, e.g. a bishop from the
Gentile converts to Christianity. This is to be understood as Hilarion’s
hint/waming to Byzantium on the eve of his appointment as Metropolitan of
Kiev.
ZLZ7. Толочко (Киев)
ИСТОКИ ДРЕВНЕРУССКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ
Согласно отечественной историографической традиции,
идущей от первых летописцев, начало древнерусской государ
286
ственности приходится на 850-860-е годы. В это время страна
обрела название («Нача ся прозывати Руска земля»), осуществи-
ла впечатляющий поход на Константинополь («Приходиша Русь
на Царьградъ»), призвала на княжение варяжских братьев («Зем-
ля наша велика и обильна, а наряда в ней нетъ. Да пойдете кня-
жить и володети нами»).
Конечно, это слишком упрощенный взгляд на политическую
эволюцию восточных славян. В реальной жизни все было намного
сложнее. Варяги, разумеется, были в русской истории, но не они
положили начало восточнославянской государственности. Как
следует из летописи, они, придя на Русь, не создавали новую
административно-политическую структуру, но воспользовались
уже существующей. «И раздая (Рюрик. - П.Т) мужемъ своимъ
волости и городы рубати, овому Полътьск, овому Ростовъ, друго-
му Белоозеро». Отметив, что в этих городах сели находники варя-
ги, летописец далее объяснил, что «первый насельници в Новего-
роде словене, въ Полотьски кривичи, в Ростове меря...».
Аналогичная ситуация имела место и на юге восточнославянского
мира. Аскольд и Дир, по пути в Константинополь, увидели на днеп-
ровской горе «городок» и после выяснения, чей он, решили в нем ос-
таться. «И начаста володети Польскою (Полянскою. -ПТ) землею».
Не менее убедительным свидетельством существования у
восточных славян собственной административно-политической
организации является летописный рассказ о походе новгород-
ского князя Олега на юг. «И приде къ Смоленьску съ кривичи, и
прия градъ, и посади мужь свой, оттуда поиде внизъ, и взя Лю-
бець, и посади мужь свой». В Киеве сел сам, убив прежних кня-
зей. «И седе Олегъ княжа въ Кыеве».
Таким образом, из свидетельств русских летописцев явству-
ет, что начало восточнославянской политической организации
следует относить к третьей четверти I тыс. н.э. Думается, уже не
требуется особых доказательств того, что летописные племена
это не мелкие родовые образования, но крупные территориаль-
ные объединения - союзы племен. Их социальные центры в ле-
тописи названы «градами». Археологические исследования вы-
явили такие ранние городки в Киеве, Чернигове, Пскове, Избор-
ске, Старой Ладоге, Зимно, Пастырском, Битице, Хотомеле и в
других пунктах. В свое время П.Н. Третьяков называл их «эм-
287
брионами» городов. При всей условности этого термина, он в
целом верно выражает социальную сущность восточнославян-
ских «градов» VI-VIII вв. Видеть в них зачатки древнейших го-
родов так же естественно, как и в племенных княжениях - нача-
ла государственности.
О наличии у восточных славян достаточно структурирован-
ной политической власти убедительно говорят походы первых
киевских князей на древлян, северян, уличей, радимичей и вяти-
чей. Что из себя представляла эта власть, хорошо видно из об-
стоятельного рассказа летописи о борьбе Игоря и Ольги с древ-
лянами. У последних, оказывается, были не только грады, кото-
рые пришлось осаждать киевским дружинам, но также князья,
нарочитые мужи, вече. То есть все те институты, которые харак-
теризуют раннегосударственную форму организации общест-
венной жизни. Раскопки столицы древлян Искоростеня, осуще-
ствленные Б.А. Звездецким, показали, что он в социально-
экономическом отношении ничем не отличался от Киева.
Нет сомнения, что эта организация восточнославянского
общества нашла свое отражение и в договорах Руси с греками.
Перечислив города, на которые греки обязывались давать укла-
ды, летописец отметил, что «по тем бо городамъ седяху велиции
князи подъ Олгомъ суще». Послы «от рода Рускаго» представ-
ляли не только Олега, но и «всехъ, иже подъ рукою его свет-
лыхъ бояръ», а греки должны были хранить любовь «къ княземъ
же светлымъ нашим Руским и къ всемъ, иже суть подъ рукою
светлого князя нашего». Несомненно, речь здесь не о каких-то
мифических членах семейства Рюриковичей, но о местных сла-
вянских князьях, покоренных киевской властью.
Из сказанного следует, что у нас нет никаких причин исклю-
чать «племенной» этап в жизни восточных славян из эволюции
их собственной государственности. Равно как и начинать исто-
рию этой государственности только с прихода варягов, что име-
ет место в наше время. И даже сопровождается поиском первой
русской столицы на севере восточнославянского мира. Это
контрпродуктивное занятие. В лучшем случае мы определим
административно-политические средоточия отдельных межпле-
менных объединений. При этом придем к выводу, что все они в
социальном плане явления одного порядка. Ладога и Новгород
288
на севере - такие же локальные центры роста ранней государст-
венности, как Киев и Искоростень на юге, или Полоцк на севе-
ро-западе. Ни один из этих центров не может рассматриваться
для 60-х годов IX в. как столица Руси.
Общая столица для всех восточных славян появилась тогда,
когда север и юг объединились в единое государственное образо-
вание. Ею с 882 г. стал Киев. И хотя появление названия «Русская
земля» в летописи приурочивается к началу царствования визан-
тийского императора Михаила III, числа в ней положены не от
Рюрика или Аскольда, но от Олега. Несомненно, летописцы от-
давали себе отчет в том, что только от начала его княжения в Кие-
ве и следует отсчитывать историю Древнерусского государства.
Р.Р. Tolochko (Kiev)
The Sources of the Old Rus State
In accordance with the Russian historiographic tradition, the formation
of the medieval Russian state goes back to the 850-860s. But the evidence
of Russian chronicles shows that the formation of the East-Slavic political
organization refers to the third quarter of the first millennium A.D. The
tribes mentioned in the chronicles are large territorial units (tribal unions).
Their social centres are “towns”. The political power of Eastern Slavs had
its structure. There were not only towns but also princes, narochitye muzhi
and veche. These institutions are typical of the early state organization of
social life. There is no doubt that such an organization has been reflected in
the treaties of Rus with Greece. There is no reasons to exclude the “tribal”
stage in the life of Eastern Slavs from the evolution of their state formation.
One should not begin the history of this evolution with the immigration of
the Varangians. The Russian chronicler knew very well that the medieval
Russian state had begun under the Kievan prince Oleg.
A.A. Турилов (Москва)
ВОЗНИКНОВЕНИЕ ДРЕВНЕРУССКОГО ГОСУДАРСТВА
В ПАМЯТНИКАХ ВОСТОЧНОСЛАВЯНСКОЙ
ЛЕГЕНДАРНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ XVII в.
XVII столетие (и, в известной мере, по инерции, первая поло-
вина следующего) является временем наиболее активного воз-
289
никновения и распространения легенд в памятниках отечест-
венной историографии. Если историческая традиция XVI в. ог-
раничивается в этом смысле по преимуществу отдельными ло-
кальными сюжетами (при этом в достаточно скромных объе-
мах), то XVII в. дает образцы кардинального пересмотра древ-
нейшей истории Руси (и прежде всего предыстории Киевской
державы Рюриковичей). Предпосылкой для этого послужило
знакомство русских книжников с изданиями польских хроник
XVI в. (прежде всего Марцина Бельского). Из этих источников,
несомненно, проистекает посыл восточнославянских книжников
следующего столетия к максимальному удревнению отечест-
венной истории (как этнической, так и государственной).
Центральным (и при этом наиболее ранним) памятником вос-
точнославянской легендарной историографии XVII в. является,
вопреки бытующему в науке мнению, не «Синопсис» Иннокен-
тия Гизеля (Киев, 1674, 1678, 1680 [два изд.], ок. 1699, и др.),
несмотря на всю популярность последнего, а написанная не
позднее 1630-х годов и не дошедшая до печатного станка «По-
весть / Сказание о Словене и Русе» (или «о Великом Словен-
ске»). Памятник дошел в плохо поддающемся учету числе спи-
сков XVII-XIX вв. (как самостоятельных - в сборниках, - так и
в виде предисловия либо составной части летописных сводов,
хронографов и Степенных книг) и был положен в основу целого
ряда русских легендарно-исторических сочинений последней
четверти XVII - первой половины XVIII в. (см.: СККДР. Вып. 3,
ч. 3. С. 444-447).
Сказание о Словене и Русе значительно радикальнее Синоп-
сиса порывает с предшествующей летописной традицией. Если
последний углубляет до времен Вавилонского столпотворения
лишь этническую историю славян, в изложении истории Древ-
нерусского государства следуя в основном за «Повестью вре-
менных лет», то безымянный автор Сказания почти с того же
времени начинает и политическую историю Руси. Во главе сла-
вян, обитающих в 3099 г. от сотворения мира (2409 г. до н.э.)
вблизи «Евксинопота», стоят братья-князья Словен и Рус
(ПСРЛ. Т. 27. С. 138-139). Тот же титул носят и все позднейшие
правители. Таким образом, согласно Сказанию, возникновение
государства у славян должно датироваться 328-летним проме-
290
жутком между Вавилонским столпотворением (2737 г. до РХ) и
переселением на берега Ильменя и Волхова. На фоне этой более
чем трехтысячелетней государственной истории, насыщенной
военными походами вплоть до Египта, призвание варягов «иже
от рода кесаря Августа», которым завершается Сказание (Там
же. С. 141), выглядит почти частным проходным эпизодом. Бо-
лее подробной характеристики государства Сказание не дает;
очевидно, автор считал вполне достаточной и понятной совре-
менникам саму констатацию существования княжеской власти.
Другой бросающейся в глаза особенностью Сказания о Сло-
вене и Русе является демонстративное игнорирование Киева
(применительно к Москве это может объясняться чисто хроно-
логическими причинами, хотя отсутствие этимологизации на-
звания города [праотец Мосох - Москва], широко известной по
Синопсису, едва ли представляет случайность). Это особенно
заметно на фоне списания в Сказании мифических сибирских
походов детей и внуков первых славяно-русских князей, дохо-
дивших в поисках дани до Оби «и до устия беловидныя реки»
(ПСРЛ. Т. 27. С. 139). Даже поляне в восходящем к летописи
перечне славянских племен отождествляются здесь только с по-
ляками (Там же. С. 140). Основная территория славяно-русского
государства после переселения братьев-князей из Причерномо-
рья совпадает, в сущности, с территорией Новгородской рес-
публики периода независимости.
В совокупности все это заставляет видеть в Сказании о Сло-
вене и Русе (Великом Словенске) легендарный региональный
(новгородский) вариант начальной истории страны, окончатель-
но засвидетельствованный письменно не ранее Смутного време-
ни (узкая датировка текста нуждается в уточнении - см.:
СККДР. Вып. 3, ч, 3. С. 445-446; Лаврентьев 1989. С. 164-168).
К середине XVII в. памятник приобрел значение официальной
общерусской версии, которое он с разной степенью успеха про-
должал сохранять на протяжении почти столетия.
Литература
Лаврентьев А.В. Летописный свод 1652 г. как источник для изучения
русской средневековой повести XV-XVII вв. И Русская книжность
XV-XIX вв. М., 1989. (Тр. Гос. ист. хмузея. Вып. 71). С. 164-182.
291
ПСРЛ. - Полное собрание русских летописей. М.; Л., 1962. Т. 27: Ни-
каноровская летопись. Сокращенные летописные своды конца
XV в. Приложение.
СККДР - Словарь книжников и книжности Древней Руси. СПб., 1998.
Вып. 3: XVII в., ч. 3: П-С.
A.A. Turilov (Moscow)
The Origin of the Old Russian State
in Literary Texts of East-Slavic Legendary Historiography
of the 17th Century
The focus of this paper is the legendary version of the medieval Russian
history as it is told in a work of the early 17th century, the so-called “Legend
of Sloven and Rus” (“The Tale of Great Slovensk”). In accordance with the
text the medieval Russian state came into the world between 2737 and 2409
BC, and the early history of the power is linked almost exclusively to Nov-
gorod. The work finishes more than 3000 years lasting history of the coun-
try with the invitation of the Varangians. Complete ignorance of the very
existence of Kiev suggests that the written text was in a reference to the
events of the “Time of Troubles” (the early 17th century).
Przemyslaw Urbanczyk (Warsaw)
ETHNICITY OF THE EARLY RUS’
The name T?iz5’has been “internationally” promoted by the impe-
rial Bizantine diplomacy in the second quarter of the 9й1 century
which made this pseudo-ethnonym popular in the Muslim world and
in Latin Europe (Stang 1996). Finally it has been politically accepted
by naming the Kievan Principality Rus’. (This reminds me the mech-
anism which lead to the appearance and acceptance of the state
names Norvegia and Polonia at the turn of the first and the second
millennium: Urbanczyk 2008. Chapt. 12).
For over two hundred years historians and linguists struggled with
ethnic explanation of the name. The original “Normanist theory”
formulated by the 18th century German historians found vigorous
opposition by the Russian scholars who responded with the “anti-
Normanist theory”. Both parties supported their concepts by refer-
ences to the “Primary Chronicle” and various Arabic sources. There
292
is also a comprise position that Arab and Byzantine writers consid-
ered all eastern warriors and merchants as ar-RGs and ignored their
real ethnic affiliation (e.g. Dolukhanov 1996. P. 190).
Linguists have not yet come to a clear conclusion on the philologi-
cal roots of the original Rhos/Rus “ethnonym”. There are still contra-
dictory concepts as shown by the recent interpretations: Eldar Heide
(2006; 2008. Footnote 2) supported the Scandinavian origin while An-
drii Danylenko (2006. S. 3) pointed to the Balto-Finnish roots. The
only level of common agreement is that this name originated in north-
ern Russia settled by Scandinavians, Finns and Slavs.
Attempts to pinpoint an Arab source (al-KhwarizmT) as the oldest
appearance of the name Rus have not succeeded (Hraundal 2009.
P. 3). Thus, the well-known account of the Annales Bertiniani
(AD 839) stands as the very first record of the “ethnonym” Rhos.
This account, however, provokes interpretational controversies (cf.
analysis in: Duczko 2004. Chapt. 1).
Most of other early sources are Arabic texts written in the Caliph-
ate. Numerous geographers there applied the name Rus, which al-
most certainly derived from the ethnonym promoted by the Byzan-
tine authors. Persian Ibn Khurradadhbih ca 847 mentioned ar-RGs
merchants who “are a tribe of as-SaqalibG' and “they declare them-
selves as Christians” (chapter XVc - Lewicki 1956. S. 77). In Bag-
dad they employed the Saqaliba translators (chapter II - Lewicki
1956. S. 67), which implies that those ar-RGs spoke Slavic or at least
some of them were Slavs.
Thus, the oldest information shows the lack of ethnic/linguistic
clarity regarding those RhosIRGs people who identified themselves
as Swedes but called their monarch by the Turkic title “Khagan”
(like in Annales Bertiniani) and in other circumstances declared to be
Christians and employed Slavic translators (according to
Ibn Khurradadhbih). This may indicate that the name Rus would
have designated the trading-political organisation with no respect of
the real ethnicity of the participants (Golden 1995. P. 621).
Many supporters of the “Normanist theory” have been apparently
mislead by the Nordic connotation of the collective name RustRus
which may be read from some Arabic sources which, however, all
refer to, or have been written in, Andalusia - e.g. al-Ya'qubi or al
Masoudi (Lewicki 1956. S. 251). Similarly, Liutprand of Cremona
293
claimed in 968 that Spain had been attacked by “the Rus whom we
also call Northmen” (Antapodosis V: 15, I: 11). The chaos of the
Andalusian ethnic knowledge is, however, indicated by ibn Hawqal
who claimed in 977 that Spanish coast had been attacked by “Slavs,
Turks, Petchenegs and Bulgars”. Taking these sources for confirma-
tion of the Scandinavian connotation of all ar-RHs is based on mis-
understanding (Danylenko 2006. P. 22).
Unfortunately, we cannot confront these Mediterranean sources
with Old-Norse ones because Scandinavian authors paid no interest
in the ethnic situation in Eastern Europe, which they commonly iden-
tified as Gardarike. Therefore, there are no original sources to sup-
port the opinion that “certainly in the early eighth-century, the term
was employed as a self-denomination by the Scandinavians... arriv-
ing in those parts of Eastern Europe which were populated by Finish
tribes” (Duczko 2004. P. 23). Similarly unhelpful are west-European
sources which do not render any ethnic identity of the Ruzzi (Bavar-
ian Geographer) or 7?ysc/(Annales Hildesheimenses s.a. 973).
First time in the 10lh century Arabic sources disclose some
knowledge about the distinctiveness of the Saqaliba and Riis people.
Anonymous Hudud al-alam describes Slavs as neighbours of the Riis
but also as the со-habitants of the same territory. In 903 Persian ge-
ographer ibn Rosteh clearly discerned the Rus’ and had surprisingly
much information on their habits but did not identify them with any
of the known peoples (Ibn Rosteh, chapter XII - Lewicki et al. 1977.
S. 39-41). One should expect more insight from ibn Fadlan who vis-
ited the Volga Bulgars in 921-922. However, his description of the
ar-RUsiyyah is built as a mixture of various mirabilia and information
pertaining Scandinavians, Slavs and Khazars (Montgomery 2000.
P. 4f and footnotes 32, 35, 65). This goes in line with ai-Masoudie’s
conviction that the Riis “consisted of many nations” (Dunlop 195A
P.21).
Similarly unclear is the national Rusian tradition recorded in the
“Primary Chronicle”. In the opening chapter the Ruf are discerned
not only from Slavs but also from Swedes and Normans and even
from Varangians. Only under the year 852 we find information that
the /tas’got their name after those Varangians who settled east of the
Baltic Sea. In 882 the Chronicle indicates a three-partite division of
the Rus’ who consisted of “Varangians, Slovenes and others”. This
294
finds corroboration in the early 10th century Hudud al-alam (p. 159)
whose anonymous author mentioned “three centers of Rud'. Also al
Istakhri in his version of “The Book of Roads and Kingdoms” writ-
ten in the second quarter of the 10th century claimed that “Rus con-
sist of three tribes”. This was repeated by ibn Hawqal in 988.
This consequently repeated information may reflect some general
but vague knowledge of the three-partite ethnicity of the Rus. For,
the linguistic analyses also suggest triple Slavic-Finish-Scandinavian
roots (Кирпичников и др. 1986. С. 203) or indicate contacts of
Scandinavians, Veps and Slavs (Stang 1996. P. 299).
Internal differentiation of the Rus’ culture is obvious for archae-
ologists who identified in the 10th century Novgorod “Slavs, Baltic
Finns, and Scandinavians”. This refers also to the finds from Staraya
Ladoga (Roslund 2007. P. 183, 186). Mixed Scandinavian-Finnish
tradition exhibit also late 10th century grave mounds excavated near
the Ladoga lake (Logan 1991. P. 205). While in the north the Balto-
Finnish contribution is archaeological ly visible, further south the
Scandinavian and Slavic elements are supplemented by the steppe
traditions. The famous cemetery in Gnezdovo exposes the presence
of Scandinavians who accepted “different elements from various
East European cultures” (Duczko 2004. P. 188). In the capital centre
the Scandinavian finds from cemeteries are so few that “if our pic-
ture of the presence of the Я/zs’in Kiev were based only on the finds
from preserved burials there would be no reason to maintain that
people of Norse origin had played a decisive political role in the his-
tory of this place”. What is visible is “the more pronounced presence
of influences from nomadic culture and even some Slav elements”
(Duczko 2004. P. 220). Thus, without the “Primary Chronicle” the
Scandinavian origin of the Kievan Rus’ political elite would pass
unnoticed.
This source suggests slow Slavicisation of the meaning of Rus’.
Under the year 898 we learn that “Slavic and Rus’ nations are one
[entity]”. The distinction between Varangians and Slavs is still pre-
sent in reports on the Constantinople expeditions of 907 and 912, but
in 944 the Rus’ designates all Igor’s subjects who are now discerned
from the Varangians coming from overseas (Primary Chronicle s.a.
941). After 942 when Igor’s son was named Svyatoslav the cultural
solidarity with the Slavic majority of the inhabitants of the Rurikid
295
state became decisive. Thus, later “the most prominent of the north-
ern tribes speak Slavic because they are mixed with them [i.e. with
the Slavs]. To them belong... the Rus’” (Ibrahim ibn Yaqub, 7).
This does not mean, however, that the Rus’ turned totally Slavic.
The external observers of the mid-10th century still saw their double
affinity. In the 9th chapter of the De administrando Imperio Constan-
tinos Porphyrogenetos lists double (Scandinavian and Slavic) names
to all rapids in the Dnieper. Also al-Masoudi separately mentioned
Rus’ and Slavs among the inhabitants of the North and West. In 965
Ibrahim ibn Yaqub (chapters 4 and 8) did not consider the Kievan
Rus as Slavs.
Such accounts suggest that Slavicisation of Svyatoslav’s state has
not yet been completed and the inhabitants kept their differentiated
affinities while the very name Rus’ referred to the political facts
rather than to the ethno-cultural reality. This differentiation may well
explain the determination of Vladimir the Great who chose one relig-
ion and imposed it ruthlessly in 988. With this he achieved the main
political goal, i.e. the ideological unification of his state.
Possibly, from that time on, the still resident Scandinavian affin-
ity of the Rus’ elite was finally dropped and quickly replaced with
the Slavic identity. The consciously imposed religious change gave
Rus’ its well known Slavic-Christian face. From this time on, this
ethno-national, but also political, name became unavoidably con-
nected to the Orthodox Church.
This short review indicates that despite the secondary character of
their information (Sawyer 1989. P. 27) the Arabic authors had basically
correct view of the ethno-geography of Eastern Europe. When com-
bined with the “Primary Chronicle” their accounts allow to see an orig-
inally slow process of cultural integration based on mingling of various
traditions which was accelerated by Vladimir’s decision of 988.
At the beginning the term Rhos!RustRus ’ was not an ethnonym
but a collective designation of a “profession”. The Riisiyyah (like
RadhaniyaT) were sailing warriors-merchants who served the East-
European trade routes. They consisted of Scandinavians but also
Finns and Slavs. The multi-ethnic meaning of the term deepened
when Rurikid dynasty subjugated Kiev and began building their state
in the area demographically dominated by Slavs but having strong
steppe influence.
296
The process was finalized under Vladimir the Great, who rein-
forced his rule by imposing new religion and, consequently, a new
identity. After 988 the Slavicisation of the Kievan state accelerated.
Like in the earlier case of the Balkan Bulgars, this was made easier
thanks to the Slavic Methodian liturgy’. This way the “new Christian
people” emerged (Primary Chronicle [45]) and a Rus’ became a
Slavic speaking Christian.
In this process both Scandinavian and Slavic elements inter-
twined. They are not easy to discern today, especially if we add in-
teracting Finnish and steppe factors. Therefore, a question regarding
the meaning of the Rhos! Rus!Rus7 name needs each time precising
of the period and area as well as the position of the observer.
Primary sources
Annales Bertiniani / Ed. G. Weitz // Monumenrta Germanae historica. SS.
Hannover, 1883.
Hudud al-alam. The regions of the world. A Persian geography 372 A.H.-
982 A.D. I Ed. V.F. Minorski. L., 1937.
ibn Fadlan. Kitab ila Malik al-Saqaliba / A. Kmietowicz, F. Kmietowicz,
T. Lewicki // Zrodla arabskie do dziejow Slowiariszczyzny. Wroclaw
1985. T.3.
Ibn Khurdadhbih. Kitab al-masalik wa’l mamalik / T. Lewicki H Ibid. Wro-
claw 1956. T. 1. S. 43-160.
\bn Rosteh. Kitab al-Alaq an_Nafisa I T. Lewicki // Ibid. Wroclaw 1977.
T. 2.2.
Ibrahim ibn Yaqub - Kowalski T Ibrahima ibn Jakuba relacja z podrozy do
krajdw slowianskich w przekazie al.-Bekriego I I Monumenta Poloniae
Historica. Series nova. Krakow, 1946. T. 1.
Liutprand. Antapodosis I Ed. J. Becker H Monumenta Germaniae historica.
SS rer. Germ. T. 41.
Primary Chronicle - Latopis Nestora / Wyd. A. Bielowski // Monumenta
Poloniae Historica. Lw6w, 1864. T. 1. S. 521-862.
Literature
Кирпичников A.H., Дубов ИВ., Лебедев Г.С. Русь и варяги. Русско-
скандинавские отношения в эпоху домонгольского времени И Сла-
вяне и скандинавы. М., 1986. С. 189-298.
Danylenko A. The name “Rus’. In search of a new dimension // Jahrbiicher
fur Geschichte Osteuropas. 2006. T. 52, z. I. S. 1-30.
297
Dolukhanov P.M. The early Slavs. Eastern Europe from the initial settle-
ment to the Kievan Rus. L., 1996.
Duczko W. Viking Rus. Studies on the presence of Scandinavians in East-
ern Europe. Leiden, 2004. (The Northern World; Vol. 12).
Duczko W. Ru£ wikingdw. Warszawa, 2007.
Dunlop D.M, The history of Jewish Khazars. Princeton, 1954.
Golden P.B. Rus // Encyclopedia of Islam. Leiden, 1995. Vol. 8. P. 618-
629.
Heide E. Viking - ‘rower shifting’? An etymological contribution // Arkiv
for nordisk filologi. 2005. T. 120. S. 41-54.
Heide E. Viking, week, and Widsith. A reply to Harald Bjorvand // Arkiv
for nordisk filologi. 2008. T. 123. S. 23-28.
Hraundal TJ When and how did the Rus/Rbos enter written sources? H
North and south, east and west: movements in the Medieval world. Pro-
ceedings of the 2nd Postgraduate Conference of the Institute for Medie-
val Research, University of Nottingham, 30-31 May 2009. Nottingham,
2009 (электр. версия).
Lewicki T. Zrddla arabskie do dziejdw Slowiaftszczyzny. Wroclaw, 1956.
T. 1; 1969. T. 2.
Lewicki T, Czapkiewicz M., Kmietowicz A., Kmietowicz F. Zrddla arab-
skie do dziejdw Slowiahszczyzny. Wroclaw, 1977. T. 2.2: Ibn Rosteh.
Logan F.D. The Vikings in History. 2nd ed. London, 1991.
Montgomery J.E. Ibn Fadlan and the Rusiyyah H Journal of Arabic and Is-
lamic Studies. 2000. T. 3. S. 1-25.
RoslundM. Guests in the House. Cultural Transmission between Slavs and
Scandinavians 900 to 1300 AD. Leiden. 2007. (The Northern World; 33)
(впервые изд. по-шведски: Lund, 2001).
Sawyer PH Kings and Vikings. Scandinavia and Europe AD 700-1100. L.,
1989.
Stang H The naming of Russia. Oslo, 1996.
UrbanczykP. Trudne pocz^tki Polski. Wroclaw, 2008.
Пшемыслав Урбаньчик (Варшава)
Этничность ранней Руси
Более двухсот лет историки и лингвисты бьются над этническим
объяснением названия Rhos/Riis/Rus’. Древнейшие письменные сведе-
ния говорят об отсутствии этнической/лингвистической ясности отно-
сительно этих людей. Сторонников «норманнской теории», вероятно,
ввела в заблуждение скандинавская коннотация собирательного имени
Rus/Rbos, сохранившаяся в некоторых источниках, которые, однако,
298
все ссылаются на Андалусию или были написаны в ней - например,
ал-Якуби, ал-Масуди, Ибн Хаукал и Лиутпранд Кремонский.
Сначала в X в. арабские источники обнаруживают знание того, что
существовала разница между славянами (Saqaliba) и народом Rus.
Сторонние наблюдатели середины X в. все еще видели двойное родст-
во Руси (Rus’). Неясна национальная русская традиция, запечатленная
в «Начальной летописи», которая, однако, наводит на мысль о посте-
пенной славянизации этнонима Русь (Rus’).
Археологи не сомневаются во внутренней дифференциации мате-
риальной культуры народа русь. Если на севере балто-финский вклад
археологически очевиден, то при продвижении на юг к скандинавским
и славянским элементам добавляются степные традиции.
Такая культурная дифференциация вполне объясняет решение Вла-
димира Великого, выбравшего одну религию и решительно насадив-
шего ее в 988 г. После этого события славянизация Киевского государ-
ства ускорилась. Это сознательно введенное идеологическое измене-
ние придало Руси ее хорошо известный славя нско-христиан-
ский/православный облик.
В длительном процессе становления идентичности скандинавские и
славянские элементы переплелись. Ныне они с трудом различимы,
особенно если добавить к ним взаимодействующие финские и степные
факторы. Поэтому вопрос о значении этнонима Rhos/Rus/Rus’ всякий
раз требует точного определения периода и региона, а также позиции
наблюдателя. И для каждого исторического контекста ответ может
быть иным.
Александр Филипчук (Черновцы)
СИСТЕМАТИЗАЦИЯ ПРОШЛОГО:
«ДОСЬЕ» О РОСАХ ИМПЕРАТОРА
КОНСТАНТИНА VII БАГРЯНОРОДНОГО
Информация о росах, рассеянная во многих трудах импера-
тора Константина Багрянородного, вызывает чрезвычайный ин-
терес среди историков, но, что удивительно, не рассматривается,
за некими исключениями (Howard-Johnston 2000, Р. 330-336;
Мельникова 2009. С. 201-202), в своей совокупности. Осложня-
ет задачу то обстоятельство, что далеко не все тексты, написан-
ные императором или приписанные ему впоследствии, изданы
299
надлежащим образом и, как следствие, хорошо изучены. Кон-
стантином Багрянородным была предпринята грандиозная по
своему значению систематизация истории, где антикварная и
практическая цели были связаны настолько, что иногда они едва
различимы, а общие источники содержатся в разных текстах
(DAI, 1: 4 = De cerimoniis 456: 3-4; DAI, 1: 8-13 = De cerimoniis,
5: 2-4). В свое время П. Лемерль назвал занятия императора
«энциклопедизмом» (Lemerle 1971. Р. 287). Более удачное опре-
деление сделано недавно П. Одорико, который предложил тер-
мин sylloge для характеристики собирания главным образом
различных Excerpta. Уже И. Шевченко указал на то, что Кон-
стантин и его литературные «рабы» не испытывали изобилия
сведений для последующего включения их в отдельные sylloge
(Sevcenko 1992. Р. 189-190). В связи с этим Константин разы-
скал трактат Филофея и военный трактат Льва Каталакиса, со-
ставленные во времена его отца Льва VI, и, согласно Дж. Хо-
вард-Джонстону, некое досье о варварах, будущее ядро DAI
(Howard-Johnston 2000. Р. 321-330). К сожалению, несмотря на
многочисленные работы, круг чтения и собственно библиотека
Константина VII все еще остаются малоизученной проблемой.
Цель настоящего доклада состоит несколько в другом, а именно
в исследовании того, как формируется знание о росах в трудах
императора. Для этого рассмотрим отдельные части воображае-
мого sylloge, сконцентрированные на отдельных сюжетах, та-
ких, например, как война, мир, крещение, экспансия росов, пра-
вители росов, формирование государства.
Война. О войне против росов находим сведения только в
«Хронографии» Продолжателя Феофана, «написанной по прика-
зу» императора Константина VII (Theoph. Cont, 196: 6-15). По-
хоже, фрагмент о событиях похода 860 г. взят автором из источ-
ника, близкого к хронике Симеона Логофета. Немаловажно то,
что после похода 860 г. росы очень долго не упоминаются в ви-
зантийской литературе. Нарушает молчание только «Наумахи-
ка» императора Льва VI Мудрого, где среди врагов встречаем
также и росов: Ou уар о айтбд eoxiv axoXog xcov nXoicov xcov те
EapaKqvcov ка! xcov Aeyopevcov ‘Pax; popeuov Lku0©v. Oi pev yap
EapaKT|voi копрРарюц xp&vrai pei^oai ка! аруотёроц, oi 8e otov
акатюц рдкроц ка! ёкафротёроц Kai уоруои;. oi ЕкйОаг 8ia yap eiq
300
tov Ev^eivov ЁцтйцтоутЕд novrov ov Sovavrai pst^ova e%eiv trXoia
(Leo VI, Nauga%iKa: 512: 78-514:77; cm.: Prior, Jeffreys 2006).
Большинство из сведений о народах, собранных Львом VI, были
использованы в ходе систематизации материалов при Констан-
тине VII. Впрочем, при исключительном интересе Константина
к «войне на море» (см.: De cerimoniis, 651-660, 664-665, 669-
677), фрагмент о северном народе не встречаем в «Naopa%iKa
owraxOEvra» патрикия и паракимомена Василия Лакапина, со-
ставленной, как и другие его труды, в тесной связи с програм-
мой императора Константина VII (Prior, Jeffreys 2006. Р. 521 —
546). Нет его также и в военных трактатах, которые не без осно-
ваний относят к трудам императора (Constantine 1990. Р. 46-47).
Более того, информация DAI о войне с росами поразительно
краг кая (DAI, 50: 16-18). Кроме указания о сдерживании росов
со стороны печенегов, автор DAI не вспоминает о военных кон-
фликтах между росами и ромеями; особенно настораживает от-
сутствие сведений о походе росов 941 г. при упоминании князя
Игоря. Следует ли рассматривать последнее как указание на со-
ставление главы или ее частей до 941 г.? К этому выводу приво-
дит и то, что события русско-византийской войны не отразились
ни в одном тексте, который можно было бы отнести к трудам
Константина и его помощников. Исключение составляют только
письма императора. Создавая огромное досье о победах (лер!
vIke<;), защите (лер! т)ттг|д), битвах (лер1 сгицРоХ^с лоХецсоу), Кон-
стантин уделяет росам очень скромное место, что, скорее всего,
соответствовало их значению в политике императора.
Мир. Отдельные коллекции императора Константина целиком
были посвящены посольствам как «ромеев к варварам», так и
«варваров к ромеям». Продолжением работы над этим досье явля-
лось составление 15 главы второй книги De cerimoniis, где нахо-
дим описания приемов иностранных посольств, среди которых
содержатся протоколы приемов архонтиссы Росии Эльги (De
cerimoniis, 594:15-598: 2-4). Представляется несомненным, что
тексты описаний дошли до нас уже в существенно отредактиро-
ванном виде, где наиболее важная информация сконцентрирована
на нескольких темах: правители росов, социальные группы росов
и дары для них. Соответственно, как бы ни датировать визит кня-
гини Ольги в Константинополь, 946 или 957 г., редактор оставил
301
имена только двух правителей росов: Ольги и Святослава. Отно-
сительно Святослава в тексте (oi бека avOpconoi топ LcpevSo-
обкаРот») нет указания на его статус (De cerimoniis, 597: 7-16). Бо-
лее подробную информацию о Святославе представляет DAI (ev ср
L(pev5oo0Xa0og, о niog ’Туусор, топ apxovtog 'Pcooiag), где подчерки-
вается, что Святослав - сын Игоря и правит в Немогарде (DAI,
56: 4-5). Понимание раннего правления Святослава зависит от
того, в каком порядке читаем сообщения De cerimoniis и DAI. Ес-
ли учесть, что время написания трактатов отличается от создания
отдельных их частей, то разрешить проблему может обращение к
еще одному досье императора Константина, собранию формуля-
ров грамот, представленных в 48 главе De cerimoniis (686: 4-
692: 2). Недавнее издание его, к сожалению неполно и не включа-
ет исследования о правителе росов (Dagron 2000. Р. 353-358 и
другие работы: Martin-Hisard 2000. Р. 359-530; Martin 2000.
Р. 617-646, Malamut 2000. Р. 595-616; Zuckerman 2000. Р. 531-
594). Формуляр грамоты к нему не отличается от других обраще-
ний к правителям варваров: eiq tov apxovra ‘Pcooia^. ponZXa xpucrq
5iooX5(a. „ypappara Kcovaravtivon Kai ‘Pcopavon ra>v cpiXoxpiarcov
PaaiXecov ‘Piopakov лрод tov apxovra ‘Pcooiag” (De cerimoniis,
690: 21-691: 1). Во всех формулярах грамот фигурируют импера-
торы Константин и Роман, что предполагает небольшой выбор
соправителей: Константин VII и Роман I Лакапин, Константин VII
и Роман П. Какой паре следует отдать предпочтение? По мнению
Г.Г. Литаврина, последний вариант представляется «невероят-
ным», поскольку «к 6 апреля в столице империи должны были
знать о том, что Игорь уже не “архонт Росии” и что вся власть на-
ходится в руках его вдовы Ольги» (Литаврин 2000. С. 67). Он
предлагает, что грамозу «архонту Росии» отправляли Константин
VII и Роман I между 24 сентября 920 и апрелем 922 г. Этот вывод
опроверг А.В. Назаренко, предложение которого видеть в сопра-
вителях Константина VII и Романа II следует решительно поддер-
жать (Назаренко 200!. С. 261-262). Кто был тем архонтом Росии,
которому отправляли грамоту после 946 г.? А.В. Назаренко пред-
лагает считать им князя Игоря, что в свете сообщений «Повести
временных лет», DA1 и 15 главы De cerimoniis представляется ма-
ловероятным. Тем более трудно представить, что все формуляры
грамот были отправлены от императоров Константина VII и Ро-
302
мана П сразу же после 946-947 гг. Среди них могли быть и соз-
данные позднее, например в 950-х годах. На основании всей сово-
купности информации источников можно усматривать в архонте
Росии 48 главы De cerimoniis Святослава, сына Игоря. Впервые о
нем услышали в Константинополе во время заключения договора
с росами в 944 г., а после смерти Игоря именно к нему и отправ-
ляли соответствующие послания. Последнее обстоятельство мо-
жет объяснить отсутствие сведений об Ольге в DAI. Таким обра-
зом, формирование знания о правителях росов следует предста-
вить в следующем порядке: а) русско-византийский договор
944 г.; б) посольство росов в 15 главе De cerimoniis; в) пассаж о
росах DAI; г) правитель росов в 48 главе De cerimoniis.
Литература
Литаврин ГГ Византия, Болгария, Древняя Русь (IX - начало XII в.).
СПб., 2000.
Мельникова Е.А. Росия и росы в De administrando imperio Константина
VII Багрянородного И Восточная Европа в древности и
средневековье: Автор и его источник: Восприятие, отношение,
интерпретация: XXI Чтения памяти чл.-корр. АН СССР
В.Т. Пашуто. М., 2009. С. 201-209.
Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях:
Междисциплинарные очерки культурных, торговых, политических
связей IX-XII вв. М., 2001.
Constantine Porphyrogenitus. Three treaties on imperial military
expeditions / Intr., ed., transl. and comment, by J.F. Haldon. Wien,
1990.
DAI - Constantine Porphyrogenitus. De administrando imperio I Greek text
ed. by G. Moravcsik, R. Jenkins. Washington, 1967. Vol. 1.
Dagron G. Introduction // Byzance et ses voisins. Etudes sur certains
passages du Livre des Ceremonies, II, 15 et 46-48 // Travaux et
M6moires. 2000. T. 13. P. 353-358.
Howard-Johnston J. The De administrando imperio: a Re-examination of the
Text and a Re-evaluation of its Evidence about the Rus H Les centres proto-
urbains russes entre Scandinavie, Byzance et Orient. P., 2000. P. 301-336.
Lemerle P. Le premier humanisme byzatin: Notes et remarques sur
enseignement et culture й Byzance des origines au Xе siecle. P., 1971.
Malamut E. Les adresses aux princes des pays slaves du Sud dans le Livre
des Ceremonies, II, 48: interpretation // Ibid. P. 595-616.
303
Martin J.-M. L5Occident chretien dans le Livre des Ceremonies, II, 48 //
Travaux et Memo ires. 2000. T. 13. P. 617-646.
Martin-Hisard B. Constantinople et les archontes caucasiens dans le Livre
des Ceremonies, II, 48 // Ibid. P. 359-530.
Prior J., Jeffreys E. The Age of APOMQN. The Byzantine Navy in ca 500-
1204. Leiden; Boston, 2006. P. 483-520.
Sevcenko I. Re-reading Constantine Porhyrogenitus // Byzantine Diplo-
macy. Papers from the Twenty-fourth Spring Symposium of Byzantine
Studies, Cambridge, 1990. Aidershot; Burlington, 1992. P. 167-195.
Sode K. Untersuchungen zu De administrando imperio Kaiser Konstantins
VII Porphirogennetos // IJoiKiZta Bu^avriva. Bonn, 1994. Bd. 13. (Va-
ria; V). P. 147-291.
Theophanes continuatus/ Ed. I. Bekker. Bonnae, 1825.
Zuckerman C. A propos du Livre des Ceremonies, II, 48 // Travaux et
Memoires. 2000. T. 13. P. 531-594.
Alexander Filipchuk (Chernivtsi)
The Systematization of the Past:
the Ros ‘"Dossier” of Emperor Constantine VII Porphyrogenitus
The information about Ros in the works of Constantine Porphyrogeni-
tus is of great interest for historians, but it has never been researched as a
whole. The paper is intended to discuss the problem of how the knowledge
of Ros is formed in his works. The focus of the paper is on the following
issues: war, peace, conversion, Ros expansion, rulers of Ros, the formation
of the state.
Б.Н. Флоря (Москва)
ОБРАЗОВАНИЕ ГОСУДАРСТВА
НА ЗАПАДНОМ ПОМОРЬЕ:
ЭТАПЫ ФОРМИРОВАНИЯ
1. В целом ряде работ исследователей разных стран был изу-
чен на основе житий крестителя поморян Оттона Бамбергского
общественный строй поморян во время принятия ими христиан-
ства в 20-е годы XII в. Было выявлено значительное своеобразие
этого общественного строя, когда уже достаточно сильная и
влиятельная, располагавшая и своими владениями и своими во-
руженными силами княжеская власть сосуществовала с обла-
давшими широкой автономией поморскими градами, самостоя-
304
тельно, независимо от воли князя решавшими вопрос о приня-
тии новой религии.
2. Представляется важным выяснить вопрос, объясняется ли
это своеобразие особыми условиями развития в Балтийском ре-
гионе с характерным для него высоким уровнем торговли и го-
родской жизни, или перед нами более ранний этап обществен-
ного развития, не получивший отражения в источниках, отно-
сящихся к другим славянским странам. Ответ на этот вопрос,
как представляется, может дать анализ сведений источников о
общественном строе населения Западного Поморья во второй
половине XII - начале XIII в.
3. Анализ сведений этих источников (главным образом гра-
мот правителей Поморья различным церковным учреждениям)
показывает, что в этот период никакого политического дуализма
здесь не существовало. Грады были подчинены власти княже-
ских наместников, эта же власть облагала различными поборами
и торговлю, и важные виды хозяйственной деятельности город-
ского и сельского населения на всей территории Поморья. По-
морское княжество второй половины XII - начала XIII в. есть
все основания определить как государство, по своим основным
признакам однотипное с государствами, существовавшими в
восточной части Европы в эпоху раннего средневековья.
4. Тем самым есть основание сделать вывод, что содержа-
щиеся в житиях Отгона Бамбергского сведения о поморском
обществе отражают ранний этап в его развитии, когда еще не
произошло полного подчинения населения Поморья власти кня-
зя и его дружины. Эти данные могут и должны быть использо-
ваны при научной реконструкции пред-государственных струк-
тур в других славянских странах (в их числе и в Древней Руси).
B.N. Floria (Mosow)
The Stages of State Formation in Western Pomerania
1. Many historians have investigated the social system of Pomeranians
in the period of their Christianization in the 1120s, our only source being
the Vitae of Otto of Bamberg, Apostle of Pomeranians. Attention has al-
ready been paid to the specifics of this social system: the princely authority
was powerful and influential, the prince possessed both huge domains and
305
armed force; yet, this authority coexisted with the towns of Pomerania
which had wide autonomy and solved the problems of conversion and
Christianization independently.
2. It is important to find a solution for this paradox. Perhaps, it can be
explained by the special circumstances of the development in the Baltic
region, where trade and urbanism were thriving; or we deal here with an
earlier stage of social evolution which was not reflected in the sources
which refer to other Slavic countries. The answer might have been found in
the source matter on the social system in Western Pomerania, which covers
the second half of the 12th - the early 13th century.
3, The analysis of these data (predominantly charters of the Pomeranian
chieftains to different church institutions) shows that in above-mentioned
period there was no political dualism: towns were subject to the authority of
the prince’s lieutenants; the authorities imposed different taxes on trade and
other important business activities of both urban and rural population
throughout the whole territory of Pomerania. We have all good reasons to
define the Pomeranian princedom of the second half of the 12th - the early
13th century as a state identical by all its main characteristics to other states
which existed in the Eastern part of Europe in early Middle Ages.
4. Consequently, there is every' reason to believe that the data from the
Vitae of Otto of Bamberg concerning the Pomeranian society reflect the
early stage of its formation when the population of Pomerania has not yet
been subdued to princely authority' and retinue. This source material could
and should be used in a scholarly reconstruction of primordial state struc-
tures in other Slavic countries and in Rus.
Н.И Храпунов (Симферополь)
СТРАТИГИ ХЕРСОНА
В КОНТЕКСТЕ ВИЗАНТИНО-РУССКИХ ОТНОШЕНИЙ
Как известно, Херсон был главным форпостом империи в Се-
верном Причерноморье, откуда, в частности, стекались сведения о
действиях Руси и планируемых ею внешнеполитических акциях.
Сбор такой разведывательно-дипломатической информации был
одной из функций администрации Херсона, которую в IX -
середине XI в. возглавлял византийский наместник, стратиг.
Целью предлагаемого доклада является комплексный анализ
сведений о стратигах Херсона нарративных, сфрагистических и
других источников. К официальным документам относятся четыре
306
табели о рангах 1Х-Х вв., херсонская надпись 1059 г. и многочис-
ленные печати. Группу неофициальных памятников составляют
сочинения светских и церковных авторов - Константина
Багрянородного, Продолжателя Феофана, Иоанна Скилицы, Геор-
гия Кедрина, Георгия Монаха, Николая Мистика, а также «Виде-
ние Василия Нового» и «Повесть временных лет».
Актуальность заявленной темы обусловлена тем, что количе-
ство источников, а именно опубликованных печатей, непрерывно
увеличивается. В 1998 г. Н.А. Алексеенко собрал сведения о 92
печатях, принадлежавших 28 лицам (Алексеенко 1998), тогда как к
настоящему времени можно говорить примерно о 43 лицах,
занимавших этот пост. В нарративных источниках сохранились
сведения о 5 стратегах, на печатях - о 36-40, причем всего
опубликовано 106 моливдовулов (Храпунов 2009. С.213--224).
Сведения о херсонских стратигах из разных групп источников в
рамках единого каталога прежде не собирались.
Херсонская фема была одним из многих округов, на которые
была поделена территория империи в IX-X вв. Хорошо известно,
как должна была функционировать должность идеального
стратига - коменданта округа, командира расквартированного на
его территории войска, обладавшего рядом полномочий в сфере
гражданского управления. Частный случай херсонских наместни-
ков позволяет понять, как происходило назначение стратигов и
практически реализовывались некоторые административные фун-
кции, выяснить особенности их титулатуры и ее соответствие
официальным справочникам.
Массив из десятков имен, зафиксированных в легендах печа-
тей, почти не пересекается с именами, известными из других па-
мятников. К настоящему времени опубликована печать только
одного из пяти херсонских стратигов, упоминаемых в нарратив-
ных источникам. Потому любые статистические расчеты достаточ-
но условны.
Административная реформа в византийской Таврике, связанная
с созданием нового военно-административного округа (фемы) во
главе со стратигом, была проведена императором Феофилом (829-
842). Попытки уточнить эту датировку связаны с более или менее
рискованными спекуляциями (Никифоров 2009). Первоначально
новый округ назывался «фемой Климатов», но ее центр, по
307
недвусмысленному указанию источника, находился именно в
Херсоне. Около 850 г. фема стала называться по имени ее центра
(Цукерман 1997. С. 317).
По словам источника, стратига в Херсон присылали из Конс-
тантинополя (Константин 1989. С. 172; Theophanes 1838. Р. 124),
очевидно, выбирая кандидата из представителей служилой знати
столицы или других регионов империи. До середины X в. един-
ственным исключением был стратиг Сергий, судя по его даль-
нейшей карьере, возможно, происходивший из Херсона. Впо-
следствии положение дел изменилось.
Известно максимум о 26 стратигахХерсона второй половины X
- XI в., четверо из которых были представителями византийских
знатных фамилий и от трех до шести - местными. Назначение
стратига из местных жителей - явление редкое, имеющее па-
раллели в византийской Италии (Falkenhausen 1984: 212).
В Херсон переводили чиновников, служивших в других ре-
гионах (Эгейские острова, Керкира, Пелопоннес). Срок службы
стратига колебался от 3-4 лет (во второй половине X в.) до 12—13
лет (в последней трети IX в. и первой половине XI в.). По заверше-
нии службы чиновники могли выйти в отставку или получить на-
значение в другой регион.
Хотя табель о рангах 842-843 гг. предполагает для стратига
титул патрикия (находился на 7 месте из 18), а табель 899 г. -
более высокий ранг анфипата-латрикия (6 место) (Les listes 1972.
Р. 49, 139), на практике титулы были ниже. Сразу поле создания
фемы ее стратиги были спафариями (11), во второй половине IX и
первой половине X в. - спафарокандидатами (9) или протоспафа-
риями (8), со второй половины X в. - в основном протоспафари-
ями (8), причем в конце этого и в течение XI в. они иногда
получают титул протоспафария-хрисотриклинита и иногда - пат-
рикия (7). Итак, ранг наместника Херсона с течением времени
повышался. В других фемах зафиксированные печатями титулы
наместников также были разнообразнее и нередко более низкими,
чем предписывалось табелью о рангах (Соколова 1980).
Стратиг командовал расквартированным в феме войском (при
отсутствии прямых данных остается лишь гадать об источниках
его формирования), занимался строительством и ремонтом укреп-
лений Херсона (Латышев 1896. № 8).
308
Стратигу поручалась организация разведки и своевременной
доставки в Константинополь сведений о замыслах северных сосе-
дей - болгар, печенегов, Руси, которые несли угрозу империи (Ni-
cholas 1973. Р. 58-59; Веселовский 1889. С. 85).
Стратиг помогал христианским миссионерам, направлявшим-
ся в Хазарию - быть может, неофициально (Nicholas 1973. Р. 314—
315). Речь могла идти об охране и снабжении экспедиций.
Херсонский стратиг получал (ежегодно?) из государственной
казны десять фунтов (золота?) и еще два фунта «дани» из неиз-
вестного источника, и передавал их Херсону (Константин 1989.
С. 274-275). Об этих выплатах ведется давняя дискуссия. Десять
фунтов - сумма небольшая, меньше ежегодного жалования страти-
га, эквивалент оплаты 80 рядовых (Treadgold 1995. Р. 119 АГ).
Обязанностью стратига была охрана общественного порядка и
предотвращение мятежей, которые иногда случались в Херсоне
(Theophanes 1838. Р. 360; Georgii 1838. Р. 855; ПВЛ. С. 72) - впро-
чем, как и в других городах империи (Falkenhausen 1984. Р. 224-
225). Херсониты претендовали на самостоятельность и свободу' от
торговых пошлин при сохранении лояльности империи, желая по-
лучать субсидии и содержать на них собственное ополчение (Кон-
стантин 1989. С. 246-255). Константин Багрянородный оставил
подробную инструкцию для стратига на случай восстания хер-
сонеситов, предпочитая экономические санкции военным опера-
циям (Там же. С. 274-275).
Исходя из аналогий с другими фемами, стратигу должен был
подчиняться сравнительно большой административный аппарат.
Из этих чиновников печати зафиксировали трех: заместителя или
исполняющего обязанности фемного наместника - экпросопу, со-
ставлявшего списки военнослужащих - хартулария, и командира
административно-территориального подразделения фемы - тур-
марха. Печати этих чиновников единичны. Возможно, формиро-
вание структуры херсонской фемы не завершилось, а многие
управленческие функции исполняли представители городской
знати (Мохов 2010. С. 24-25). Кроме того, большинство офицеров
фемного войска стратиг назначал самостоятельно, при сборе
ополчения (Кулаковский 1902. С. 23), потому они могли попросту
не иметь печатей.
Вне полномочий стратига находился сбор пошлин, возможно -
309
снабжение войска, а также управление личными владениями
императора. Гражданское администрирование округа осущест-
влялось через чиновников, связанных с городской общиной - ар-
хонтов и киров (эти посты быстро ликвидировали), патера, экдика
и протевонтов.
Во время службы в Херсоне чиновники могли получать по-
вышение в звании. Спафарокандидаты становились протоспафа-
риями, а протоспафарии ~ хрисотриклинитами. Некий Сергий
последовательно занимал должности коммеркиария, экпросопу и
стратига Херсона, поднявшись на пять шагов по лестнице титулов
- от кандидата до спафарокандидата. После выхода в отставку он,
возможно, стал патером Херсона (Алексеенко 2005. С. 1617).
Сведения о стратигах Херсона исчезают из источников после
1059 г.
Литература
Алексеенко Н.А. Стратиги Херсона по данным новых памятников
сфрагистики IX-XI вв. // Мат-лы по археологии, истории и
этнографии Таврии. 1998. Вып. 6.
Алексеенко И.А. Таможня и коммеркиарии Херсона // Сорочаи С.Б.
Византийский Херсон (вторая половина VI - первая половина X в.).
Харьков, 2005. Ч. 2.
Веселовский А, Видение Василия Нового о походе русских на Визан-
тию в 941 году // Журнал министерства народного просвещения.
1889. Янв. Ч. 261.
Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1989.
Кулаковский Ю.А. Друнг и друнгарий // Византийский временник.
1902. T9.
Латышев В.В. Сборник греческих надписей христианских времен из юж-
ной России. СПб., 1896.
Мохов А.С. К вопросу о структуре византийских фем в IX - середине
X в. // XEPZQNOL 0EMATA: «империя» и «полис»: Тез. докл. Се-
вастополь, 2010.
Никифоров М.А. К дискуссии о дате учреждения византйиской фемы в
Таврике // Мат-лы по археологии, истории и этнографии Таврии.
2009. Вып. 15.
ПВЛ - Повесть временных лет. СПб., 1996.
Соколова И.В. Чин стратигов византийских фем в VIII - первой по-
ловине X в. по данным сфрагистики // Българско средновековие.
София, 1980.
310
Храпунов Н.И Администрация византийского Херсона (конец IV - XI
века): Дис... канд. ист наук. Киев, 2009.
Цукерман К К вопросу о ранней истории фемы Херсона // Бахчи-
сарайский историко-археологический сборник. Симферополь, 1997.
Вып. 1.
Falkenhausen V. von. A Provincial Aristocracy: the Byzantine Provinces in
Southern Italy (9th—1 Ith century) // The Byzantine Aristocracy: IX to
XIII Centuries. Oxford, 1984.
Georgii monachi vitae regentiorum imperatorum // Theophanes Continu-
atus, loannes Cameniata, Symeon Magister, Georgius Monachus.
Bonnae, 1838.
Les listes de preseance byzantines des IXе et Xе siecles. P., 1972.
Nicholas I, patriarch of Constantinople. Letters. Washington, 1973.
Theophanes continuati chronographia // Theophanes Continuatus, loannes
Cameniata, Symeon Magister, Georgius Monachus. Bonnae, 1838.
Treadgold Wf Byzantium and Its Army, 284-1081. Stanford, 1995.
Nikita Khrapunov (Simferopol)
Strategoi of Cherson within the Context of Byzantine-Russian Relations
Cherson was the main Byzantine outpost in the Northern Black Sea area
that particularly supplied the empire with intelligence and diplomatic
information. In the 9th - the mid-1 Iй1 century, the administration of Cherson
was headed by strategos. The present paper is aimed at complex analysis of
this administrative position according to narrative, sigillographic, and other
evidence. Official sources on the problem include the table of ranks, an
inscription, and numerous seals. Unofficial sources are works of secular and
church authors, both of Byzantium and medieval Rus.
In that period, narrative sources mention five strategoi of Cherson.
Besides, there are 106 seals of 36-40 persons who held this position. The
names known from written sources are not identical to those on the seals, so
statistical analysis could not be very accurate.
The seals confirm Constantine Porphyrpogenete’s account that strategoi
were not Chersonites by origin. This situation changed after the mid-10th
century, as we have three to six strategoi local origin (of 26 strategoitotal).
Sometimes Cherson received officers who had served somewhere else.
Their work in Cherson lasted from three to four years (in the period ca. 950-
1000 AD) to 12-13 years (ca. 870-900 and ca. 1000-1050 AD). Later on,
they could move to another region or resign.
The titles on the seals varied greatly: there were spatharioi after the
establishment of the theme in the Crimea, spatharokandidatoi and proto-
311
spatharioi ca. 850-950, mainly protospatharioi since ca. 950, with a few
protospatharioi epi tou Chrysotriklinou and patrikioi in the later 10th and the
11th centuries. So, the rank of the governor of Cherson gradually raised.
In accordance with narrative sources, the strategos was the commander of
thematic troops and the builder of fortifications. He was responsible for
intelligence and the information for Constantinople about northern tribes that
could endanger the empire. The strategos assisted Christian missionaries to
the peoples of the north and was in charge of small amounts of money. His
responsibilities also included public order protection and suppression of
unrest.
There are seals of only three officers subordinated to the strategos.
ekprosopou, chartoularios, and tourmarchos. The formation of thematic
administrative machinery probably did not take shape; that is why many
functions were performed by municipal officials: archontes and kyrioi (these
positions were soon abolished), pater, ekdikosand proteuontes. In some cases,
officials of Cherson received higher titles and were promoted to higher
positions in the local administration.
Heinrich Hdrke (Tubingen-Reading)
MIGRATIONS AND STATE FORMATION
IN THE EARLY MIDDLE AGES:
A VIEW FROM THE WEST
This paper is intended as a discussion of the link between early
medieval migrations and state formation in parts of Western Europe
(5th-! 1th centuries AD). The fact that the subject of migration in the
past has long been unfashionable in western European archaeology
and is only now making a slow come-back has also led to a lack of
debate and publications on this particular question.
The cases discussed in this paper include the Anglo-Saxon immi-
gration into England and other migrations of the 5th-7th centuries AD
in Western Europe, and the Viking immigration into the British Isles
as well as other Scandinavian cases of migration, expansion and
colonization in the 9th-l 1th centuries AD in the west. Taken together,
these cases demonstrate that migration does not necessarily lead to
state formation. Where state formation results from migration, it
seems to be a consequence of the earlier level of socio-political or-
312
ganisation of immigrants and natives in each case. But even if a state
does not result, immediately or eventually, from an immigration
situation, some social change among the migrants is likely because
migrations require organisational leadership. On the other hand, the
case of the colonization of Iceland shows that not even social change
should be expected in all cases.
While state formation is not a necessary outcome of migration, it
may be a likely consequence where immigrants encounter native
populations. The reason might lie in the nature of segmentary (tribal)
organisation: it presupposes social links and shared ancestry among
the lineages of the tribe, with all its members tracing themselves
back to a real or imaginary ancestor. This imposes size limitations,
but also restrictions in terms of identity. One possible solution is that
the native population is summarily reduced to the status of slaves
which are attached to the households of lineage members; it seems
that this was temporarily the case after the Anglo-Saxon immigration
to England. The alternative for multi-component populations of
roughly equal status would be the creation of a joint state based on a
common ideology (such as afforded by Christianity in early medieval
Western Europe).
Г. Хэрке (Тюбинген-Рединг)
Миграции и образование государства
в раннее средневековье: Взгляд с Запада
Доклад посвящен связи, существующей между средневековыми
миграциями и образованием государства в Западной Европе (V-
XI вв.). То, что тема миграции в глубоком прошлом уже давно вышла
из моды в западноевропейской археологии и лишь теперь постепенно
возвращается, привело и к отсутствию дебатов и публикаций по этому
вопросу.
Обсуждаемые в докладе вопросы включают переселение англо-
саксов в Англию и прочие миграции V-VII вв. в Западной Европе,
вторжение викингов на Британские острова, а также прочие случаи
скандинавской миграции, экспансии и колонизации в IX-XI вв. В со-
вокупности эти случаи свидетельствуют, что миграция не обязательно
ведет к образованию государства. Если государство образуется в ре-
зультате миграции, это в каждом случае кажется следствием более
раннего уровня социо-политической организации пришлого и местно-
313
го населения. Но даже если с появлением иммигрантов государство
сразу же или со временем не образуется, все же среди мигрантов, ка-
жется, происходят изменения, поскольку миграции требуют организа-
ционного руководства. С другой стороны, колонизация Исландии до-
казывает, что не во всех случаях следует ожидать даже социальных
перемен.
Образование государства вовсе не обязательно является следствием
миграции, но оно вполне может быть следствием столкновения имми-
грантов с местным населением. Причиной может быть характер сег-
ментарной (племенной) организации: это предполагает социальные
связи и общих предков среди родов племени, когда все его члены вос-
ходят к реальному или вымышленному предку. Это налагает ограни-
чения в размерах, а также ограничения в смысле идентичности. Воз-
можным решением является то, что местное население в совокупности
сводится к статусу рабов, которые привязаны к хозяйствам членов ро-
дов; похоже, что какое-то время так было после вторжения англо-
саксов в Англию. Альтернативой для многокомпонентного населения с
приблизительно равным статусом стало создание единого государства,
основанного на общей идеологии (наподобие христианских государств
в Западной Европе в период раннего средневековья).
Jonathan Shepard (Cambridge-Oxford)
HISTORY AS PROPAGANDA,
PROTO-FOUNDATION-MYTH
AND ‘TRACT FOR THE TIMES’
IN THE LONG ELEVENTH CENTURY (c. 1000-c. 1120)
Historical writing - texts purporting to recount past events, and
placing them in some sort of coherent pattern - burgeoned to a re-
markable extent in eleventh-century Europe. Works were composed
at the ‘micro-level’ of noble families and cities and in regions lack-
ing precedents for this sort of activity - Iceland, for example, and
Rus. And there was a widespread tendency to compose Histories
very soon after events that were supposedly of momentous impor-
tance, reflecting God’s hand at work. A notable instance is the virtu-
ally ‘Instant History’ of the First Crusade, composed after the Cru-
saders’ capture of Jerusalem in 1099, which soon generated many
further redactions. These attempts to ‘format’ events of the recent
314
and more distant past reflect a tendency to resort to the written word
for ‘authority’ that seems more characteristic of the eleventh than of
preceding centuries, and in part this registers the expansion of Chris-
tianity across Europe, and mounting recourse to the written word
throughout the continent (see Heresy and Literacy 1996; Spiegel
1997). Its authority could serve the interests of a medley of groups,
not only religious institutions but also established rulers and power-
seekers, supplementing the rights and entitlement conferred by birth
and custom. Because the long eleventh century saw so many chal-
lenges to the status quo, with new centres of economic resources and
of military power springing up and seeking legitimacy, attempts at
dignifying political structures by means of an admirable - often
Providential - historical record were competitive and rife.
What is so unusual about the long eleventh century is the simulta-
neous existence of several polities at markedly different stages of
development, employing historical writing for their own equally dif-
ferent purposes. At one end of the spectrum are the 'nouveaux re-
gimes’, glorifying and justifying themselves with encomia and with
narratives comparable to the myths of origines gentium of ‘barbar-
ian’ narrators in the early Middle ages. These are, largely, triumphal-
ist - ‘History written by Victors’. Obvious examples would be the
praises sung by skalds in praise of Knut, master of a sea-empire en-
compassing Denmark and England; the flurry of ‘official histories’
of the Norman Conquest of England after 1066; and works celebrat-
ing the deeds of Robert Guiscard and Count Roger in southern Italy
and Sicily in the second half of the eleventh century. One might also
cite the earlier sections of the Rus Primary Chronicle (Povesf Vre-
mennykh Let). These purport to answer the question of ‘How the Rus
land came to be?’, recounting voluntary cooperation with the Rus by
Slavs and Finns, as well as the imposition of dan9 on them by Rus
princes. At the other end of the spectrum are writers operating within
the conventions of long-established political cultures (if not ‘states’):
they tend to use the past as a means of criticising current or recent
governments, writing a ‘tract for the times’ rather than a painstak-
ingly accurate record and exegesis of past events. Or in some cases
they may write of their own personal achievements, a manifesto for
purposes of self-promotion. They see no need to justify at length the
existence of the political structure within which they are operating.
315
On the contrary, their aim is to restore the body politic, and criticism
of governments tends to focus on defeats suffered at the hands of
external foes - often the nouveaux regimes at the opposite end of our
spectrum. These writers at the ‘mature’ end of the spectrum presup-
pose that History is an ingredient of political discourse, and write on
the assumption that their texts will have a tangible effect on readers
or hearers, the mark of a fairly self-assured polity - ‘History of
Seemingly Established Victors’. Byzantium provides the obvious
example of writers belonging to this category', from Leo the Deacon
writing in the late tenth century to Anna Komnena, writing towards
the mid-twelfth century. One might also consider the Carmen de
Bello Saxonico, written just after Emperor Henry IV’s apparent tri-
umph over the Saxons in 1075.
Flickering between these two ends of the spectrum is a miscellany
of texts from societies, families and cities that were in the throes of
evolution - or devolution. Such works may constitute the ‘proto-
foundation-myth’ of an ambitious family or region, intent on con-
solidating its gains and extending dominion further afield. Or they
may represent defensive attempts to conserve existing rights and jus-
tify autonomy, or to denounce recent violations of such rights and
oppression. The profusion of such texts - ‘History written by Aspi-
rants and Victims’ - is itself a mark of the fore-mentioned flux in the
eleventh century, some polities being at risk of dissolution or implo-
sion. The historical texts were, in a sense, ‘weaponry’ forged for
varying purposes in the course of this process. They include texts
written by proponents of the Welf family, and the work of the Ange-
vin Count Fulk le Rechin, which narrate the feats of his family and of
himself. One may also note the composition of what amount to
chronicles and annals of ‘city-states’, as by John the Deacon in Ven-
ice at the beginning of the eleventh century and, probably, an un-
known writer in Tmutarakan’ on the Straits of Kerch in the mid-
eleventh century. Around the same time Aristakes of Lastivertsi
wrote a historical account of the oppression and suffering inflicted on
the Armenians by the Byzantines and Turks.
We shall glance only fairly briefly at examples from the latter two
sectors of our spectrum. The ‘History written by Aspirants and Vic-
tims’ is inevitably heterogeneous and there is anyway a fine line be-
tween ‘Aspirants’ and ‘Victors’. The ‘History' of Seemingly Estab-
316
lished Victors’ is noteworthy in the case of Byzantium for the lack of
‘official histories’ regularly maintained by the imperial court
(Shepard 2003; Kaidellis 2010). Encomia, rather than extensive nar-
ratives, tended to do the business of propagating a positive image of
the current regime. The work of Anna Komnena, which purports to
be a work of history, constitutes an exception proving the rule. The
Alexiad that she composed was really a eulogy of her father, Alexios I
Komnenos, and her motivation was partly hostility to the current
emperor, Manuel I Komnenos, and probably partly in order to
counter the profusion of historical or quasi-historical writings the
westerners were producing to her father’s discredit, the foremen-
tioned ‘instant History’ of the First Crusade (the Gesta Francorurri),
and other compositions, as well as written works, emanating from
Norman Italy (see Loud 1991).
Our main focus will be on the forementioned category of ‘History
written by Victors’. We shall not, however, dwell on triumphalist
works written simply to celebrate recent conquests. Our interest is in
the indications of the development of historical writing into a means
of commenting on current affairs, criticizing recent and even present-
day regimes and proposing policies or strategies for the future -
‘tracts for the times’. That one should find ample evidence of this in
Anglo-Norman England is perhaps unsurprising, given the mainte-
nance of a chronicle written in Anglo-Saxon until well into the
twelfth century, representing the viewpoint of the subject people.
The vitality of commentaries on recent events couched in historical
mode and composed - or woven - in centres of power such as Can-
terbury is nonetheless noteworthy (see Bayeux Tapestry 1965; Car-
son Pastan 2011; 2010; Eadmer 1884). Still more striking is the ap-
pearance of comparable historical writing with messages for contem-
porary leaders in Rus. This land lacked subject-peoples capable of
expressing grievances or comments on their ruler’s conduct in liter-
ary form like the Anglo-Saxons. Yet one may observe critiques of
recent leaders, and tracts for the times, there too, in epic as well as in
historical form (Shepard. Forthcoming; Слово о полку Игореве 1967).
References
Слово о полку Игореве / Под ред. Л.А. Дмитриева и Д.С. Лихачёва. 2-е
изд. Л., 1967.
317
The Bayeux Tapestry / Ed. F. Stenton et al. L,, 1965.
Carson Pastan E. A feast for the eyes: representing Odo at the banquet in the
Bayeux embroidery // Haskins Society Journal. 2010. Vol. 22. P. 83-122.
Carson Pastan E. Building stories: the representation of architecture in the
Bayeux embroidery // Anglo-Norman Studies. 2011. Vol. 33. P. 150-186.
Eadmer. Historia Novorum in Anglia / Ed. M. Rule. L., 1884.
Heresy and literacy / Ed. P. Biller, A. Hudson. Cambridge, 1996.
KaldelJisA. History // The Byzantine world. L., 2010. P. 61-71.
Loud G.A. Anna Komnene and her sources for the Normans of Southern
Italy // Church and chronicle in the middle ages. L., 1991. P. 41-57.
Shepard J. The uses of “history” in Byzantine diplomacy: observations and
comparisons // Porphyrogenita. Essays on the history and literature of
Byzantium and the Latin East in honour of Julian Chrysostomides. Al-
dershot, 2003. P. 91-115.
Shepard Z The shaping of past and present, and historical writing in Rus.
c. 900-c. 1400 // The Oxford history of historical writing. Oxford
(forthcoming).
Spiegel G.M. The past as text: the theory and practice of medieval histori-
ography. Baltimore, 1997.
Дж. Шепард (Кембридж-Оксфорд)
История как пропаганда, прото-миф об основании и «трактат для
нашего времени» в длинном XI в. (ок. 1000-ок. 1120 гг.)
Автор обращается к историческим сочинениям, появившимся в
XI в. В зависимости от особенностей и уровня развития политической
или государственной структуры они служили или средством пропа-
ганды, прославлявшей правителей своего времени, или мифами о на-
чале правящих династий, или «трактатами для нашего времени», кри-
тиковавшими существующие формы правления.
Е.А. Шинаков (Брянск)
НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ
ФОРМАЛЬНОЙ КЛАССИФИКАЦИИ ГОСУДАРСТВ
АНТИЧНОСТИ И СРЕДНЕВЕКОВЬЯ
Многие десятилетия сосуществуют два подхода к концепту и
сути «государства»: марксистская всеобщая теория возникнове-
318
ния государства и эмпирика - практически, агностицизм. В не-
которых разделах марксистской исторической науки было впол-
не возможно искать стадиально-территориальные (этнические)
модели внутри «линьяжа» (клана, рода) и «типа» государства.
Зарубежная политическая антропология со временем вырабо-
тала принцип определения признаков государства «постадиаль-
ный» подход и «понимание» генезиса государства, ограничен-
ной мульти-каузальности и мульти-линеарности данного про-
цесса. Было много соответствий (связей, частичных совпадений)
с неортодоксальным марксизмом (Ф. Энгельс и неомарксисты
60-80-х годов XX в.). Это выдвинуло на передний план понима-
ние объективных причин такого сближения.
Научный процесс не прервался, но ускорился благодаря уп-
рощенному официальному подходу к марксистской теории в
конце 80-х - начале 90-х годов XX в.
Например Л.С. Васильев утверждал, что государство от ан-
тичности до Нового времени всегда является аппаратом управ-
ления и принуждения. Но в зависимости от степени принужде-
ния и формы «благосостояние» - «власть» государства можно
разделить на две «традиции»: европейскую (античную, демокра-
тическую) и восточную (деспотическую), включающую в себя и
европейское феодальное государство.
То же самое бинарное деление на демократические и тотали-
тарные (пытающиеся контролировать все сферы жизни и доми-
нировать над обществом) государства предлагает в основном
французская социология. Такие государства называют «силь-
ными» и «слабыми». Каждое из них может представлять разные
формы власти и типы гражданского разделения, например тео-
ретически могут существовать «слабые» унитарные монархии и
«сильные» конфедеративные республики.
Зрелые государства классифицируются согласно синтетиче-
ски-компаративному методу. Анализ осуществляется согласно
всем признакам, характеризующим ту или иную форму такого
государства, а затем отмечаются общие (с другими государст-
вами) и специфические черты. «Идеальная модель» существует
только в сознании, в реальности это «равнодействующая» уров-
ня социально-политических структур, приближенная к сути
«модели». «Идеальные модели» следует строить, не принимая
319
во внимание их социально-экономический базис, хотя без него
их реальные компоненты не существуют и не могут быть описа-
ны. Если в государстве смешаны разные свойства разных моде-
лей, можно назвать его «сложным типологическим» государст-
вом (говоря о гражданском делении, не следует смешивать со
«сложным государством»). Если свойства разных стадий госу-
дарственности соединяются, мы имеем дело со «сложной пере-
ходной» формой. Если государство состоит из разных подструк-
тур разных уровней и типов, его стадиальное развитие опреде-
ляется согласно господствующему верхнему уровню, а форму
государства можно определить как «двухуровневую», или
«сложную». «Сложное типологическое» государство характери-
зуется сочетанием разных свойств в одной структуре (федераль-
ной, имперской или даже унитарной, если речь идет о граждан-
ском делении).
Свойства можно сгруппировать по нескольким разделам, от-
ражающим структуралистский и процессуалистский подходы.
Были отобраны критерии, предложенные П. Ллойдом (для Аф-
рики), Л. Алаевым и отчасти Б. Тюриным (для Азии), а также
критерии, выявленные в процессе сравнительно-исторического
анализа структур и форм государственности. Вот они:
• Способ и механизм сформировавшегося государства дан-
ной формы;
• Экономическая основа;
• Экономически господствующий класс, его характер и пути
его появления, усиления и обеспечения;
• Эксплуатируемые классы, уровень их организации и юри-
дический статус;
• Территориальная структура;
• Система управления:
• Структура, способы организации и усиления государствен-
ного управления;
• Функции государства в целом и государственного управле-
ния; присутствие или отсутствие государственных функций раз-
ных классов и групп общества;
• Источники и типы доходов государственной администра-
ции;
• Основные направления расходов;
320
• Соотношение «общество» - «государство», их взаимоотно-
шение; соотношение «государственная администрация» - «гос-
подствующий класс», политический режим; источник власти;
• Идеологическая основа власти; влияние религии;
• Национальная и территориальная политика и ее понимание
и под держка в обществе;
• Характер внутренних конфликтов и способов их улаживания.
В итоге имеем следующие формы докапиталистического об-
щества.
1. Классический полис. Полис - это гражданское сообщест-
во. Внутри него все отношении, в том числе и конфликты, регу-
лируются посредством законов, реформ, общественного мнения.
Его сплоченность основана на том факте, что полис -- это кол-
лективная военная структура, а иногда - коллективный эксплуа-
татор. Государство служит обществу, источник власти - обще-
ство, функции самозащиты государственной администрации
отсутствуют, а функции класса поглощаются общественными
функциями. Благодаря гражданскому рабству не-граждан, меж-
дународной торговле, ограниченной земельной собственности,
колонизации и экзо-эксплуатации (войны и торговля с варвара-
ми, эксплуатация не-граждан, коллективные рабы), оно поддер-
живает не только права равенства, но и относительное равенство
благосостояния и собственности. Все это делает классический
полис довольно устойчивым, а его граждан заинтересованными
в сохранении такого типа государственности без дополнитель-
ной идеологической поддержки. В торгово-промышленно-
ростовщических сообществах Италии и республики Дубровник
не было частного рабства, в них отсутствовали внешние источ-
ники благосостояния, которые вели к резкому социально-
имущественному (но не политическому) разделению, социаль-
ные конфликты и государственные перевороты, в том числе
союзы низов граждан и не-граждан (грандов) против средних
классов.
2. Земледельческий («восточный») город-государство. Это
то же самое бюрократическое государство без разделения в пра-
вах жителей города и деревни. Источник власти - правящий
класс. Но сам царь не всегда тиран, род или правящая династия.
Власть главным образом принадлежит священникам главного
321
храма, нескольким аристократическим родам, имеющим под-
держку в деревне («их» сообщества или земля). Власть правите-
ля не такая абсолютная, как в территориальных тираниях. Она
связана старыми, родовыми, и новыми ограничениями, связан-
ными с ее обожествлением. Огромную роль играют идеология и
религия.
3. Купеческий город-государство. Такой тип государства
зачастую является частью более крупных государств (города
Финикии, Малайи, Ганзы), оно обладает известной независимо-
стью. Они открыты для разных народов. Но властные позиции
занимали не все граждане, а аристократы и олигархи, которые
иногда «кормили» граждан взамен их политических прав.
Власть может сосуществовать в случаях конфликтов с общест-
вом, но вслед за их разрешением приходят компромиссные ре-
формы. Нет налогов, объединенный класс купцов и финанси-
стов имеет независимые источники существования. Отношения
государство-общество взаимны. Идеологическая основа слабая
(кроме Финикии). Это мобильные государства с внутренней
стабильностью, но они слабы в военном отношении.
4. Сложный (иерархический, расширенный) город-
государство. Уникальные, они могут возникать на уровне про-
то-городов (Теночтитлан), хотя и редко. Они обладают сложной
территориально-политической структурой с градацией прав. Но
на вершине этой социальной пирамиды всегда находится при-
вилегированное «капиталистическое» сообщество, хотя оно
имеет меньше прав, чем государственные чины.
5. Кастовое государство. Основным признаком такого типа
государства является слабый государственный аппарат, потому
что многие государственные функции выполняются некоторыми
кастами и сообществами. Каста отличается от клана и имения,
ибо имеет религиозно-профессиональный характер. Это иной
способ общественного развития, подобно свитам в Европе и
варнам в Индии. Во всяком случае, кастовое государство более
напоминает феодально-иерархическое государство, чем бюро-
кратическое автократическое государство. Имеется четкое раз-
личие государственных и общественных функций, и большую
часть общественных функций и огромную долю классовых
функций исполняет общество.
322
6. Бюрократическое автократическое государство. Оно,
как правило, образуется в до-государственных сообществах, ос-
нованных на поливном земледелии, в храмовых сообществах
или в полнокровных племенных союзах. Такие государства
обычно возникали на «римском» пути государственного разви-
тия (по Энгельсу), хотя в марксизме упоминается и военный
путь («немецкий», согласно Энгельсу). Военная экспансия была
необходима для территориального роста первых «восточных
деспотических» государств, которые прежде сформировались на
основе экономики и перераспределения. Следует отметить, что
население таких государств было искусственно смешанным, и у
всех были равные права (или, скорее, ни у кого не было никаких
прав перед лицом режима).
7. Феодально-иерархическое государство. Самой важной
определяющей чертой такого типа государства является опреде-
ленный объем власти, связанной с сельским владением. Место в
иерархии зависело от титула, который передавался по наследст-
ву, и от статуса, связанного с землевладением. Налоги смени-
лись рентой и повинностями (оммаж). Власть режима сильна,
хотя само государство децентрализовано. Основной способ его
формирования - военный, «немецкий». Класс, имеющий право
на власть, четко отделен от остальных.
8. Государство как религиозное сообщество. Такое госу-
дарство является альтернативой кастового государства. Во все-
мирной истории было всего несколько примеров такого госу-
дарства: Арабский халифат и несколько его «наследников», го-
сударство ассасинов (1090-1256 гг.), Тибет (отчасти) и рыцар-
ские ордены. Эти государства подобны теократиям, но в по-
следних власть принадлежит священникам, которые сообщают
волю богов, а в государстве-сообществе она принадлежит само-
му сообществу, и главным источником власти является религи-
озный закон. Правитель не был высшим владельцем земли и
прочего богатства, а только управлял ими от имени сообщества.
9. Корпоративно (этнически)-эксплуатирующее государ-
ство. Это переходная форма между властью вождя и ранним
государством, имеющая разные формы и варианты. При такой
форме завоеванные теряют все свои политические свободы и
особенности. Тевтонский и (отчасти) Ливонский ордены служат
323
примерами такого типа государства: религиозная корпорация
коллективно эксплуатировала местное христианизированное, но
не-немецкое население. Ордены были верховными владельцами
земли и сервов. Правящий класс таких государств обычно был
высоко милитаризованным, а его поселения укрепленными (ес-
ли это не были кочевники). Завоеванные жили в неукрепленных
поселениях.
10. Двухуровневое государство. Различие между уровнями
такого государства является, во-первых, этническим и полити-
ческим, а, во-вторых, социально-политическим. Завоеванное
местное население имеет свои политические центры и традиции,
некоторый суверенитет, но зависимо от высшего уровня власти
(завоевателей; например, русь и славяне).
11. Сложное государство. Сложное государство включает в
себя политические организмы, которые относятся к разным фор-
мам политической организации, описанным выше. Их можно
описать как империи, хотя теоретически они могут быть феде-
рациями или конфедерациями. Хороший пример - империя
Карла V (феодально-иерархическая Германия, бюрократическая
Испания, города-государства Италии и Фландрии и американ-
ские колонии, где испанцы были коллективными эксплуатато-
рами).
Evgeny Shinakov (Biyansk)
Some Aspects of the Formalized Classification of States
in Antiquity and the Middle Ages
For many decades two approaches to the concept and essence of the
“state” have co-existed - the Marxist formational general theory and empir-
ics, practically, agnosticism. In some sections of the Marxist historical sci-
ence it was possible to search freely for the stadial-territorial (ethnical)
models within a “lineage” (clan, kin) and “type” of state.
Foreign political anthropology formed eventually a principle of state at-
tributes diagnosis, “stage-by-stage” approach and “reflexity” of the state
genesis, limited multi-causality and multi-linearity of this process. There
were a lot of matches (ties, overlaps) with non-orthodox Marxism (of Frie-
drich Engels and neo-Marxist scientists of the 1960-1980s). It brought to
the foreground the understanding of the objective causes of such a rap-
prochement.
324
The scientific process was not broken, but was accelerated by the sim-
plified official approach to the Marxist theory at the end of the 1980s - the
beginning of the 1990s.
For example, L.S. Vasiliev argued, that state, from antiquity to the mod-
em time, is always an apparatus of governance and coercion. But according
to extent of the coercion and the form of dichotomy “wealth” - “power” states
can be divided into two “traditions”: European (syn. antique, democratic)
and Eastern (despotic), which includes a European feudal state as well.
The same binary division on democratic and totalitarian (which try to
control all spheres of life and dominate the society) states is offered by the
modem French, mostly, sociology. They are called “strong” and “weak”.
Each of them can represent different forms of power and types of civil divi-
sion, e.g. there can be, theoretically, “weak” unitary monarchies and
“strong” confederative republics.
Classification of the mature states is carried out according to the syn-
thetic-comparative method. Analysis is carried out in accordance with all
the attributes, characterizing this or that form of such a state, and then the
common (with other states) and specific traits are marked. An “ideal model”
exists only in imagination, in reality it is a “resultant” of the level of social
and political structures, which stand close to the core of the “model”. “Ideal
models” should be built without taking into consideration their social-
economical basis, though their real components cannot exist and be de-
scribed without it. If in a state different features of different models are
mixed, we can call it a “complex typological” state (one should not mix it
with a “compound state” as far as civil division is concerned). If the features
of different stages of statehood are combined, we deal with “complex transi-
tional” form. If a state consists of several substructures of different levels
and types, its stage development is identified in accordance with the domi-
nant top level, and the form of the state can be defined as “two-level” or
“compound” one. The “complex typological” state is characterized by the
combination of different features in one structure (federal, imperial, or even
unitary as far as civil division is concerned).
Features can be grouped into several sections, reflecting structuralistic
and processualistic approaches. The criteria offered by P. Lloyd (for Af-
rica), L. Alaev and partly B. Tiurin (for Asia) were selected, as well as the
ones discovered trough comparative-historical analysis of the structures and
statehood forms. Here they are:
• Way and mechanism of the formed state of this form creation.
• Economical basis.
• Economically dominant class, its character, and ways of its origin,
reinforcement and provision.
325
• Exploited classes, the level of their organization and juridical status.
• Territorial structure.
• Ruling system.
• Structure, ways of the organization and reinforcement of the state
administration.
• Functions of the state on the whole and of the state administration.
Presence or absence of the state functions of different classes and groups of
society.
• Sources and types of the state administration income.
• Main directions of the spending.
• “Society” - “state” correlation, their relationship. “State administra-
tion” - “dominating class” correlation, political regime. Source of power.
• Ideological basis of the power. The influence of religion.
• National and territorial policy and its understanding and support in
the society.
• The character of the inner conflicts and the ways of their settling down.
As a result we have got the following forms of the pre-capitalistic society.
1. Classical polis. Polis is a civil community. Within it all the relations,
including conflicts, are regulated through law, reforms, public opinion. Its
cohesion is based on the fact that polis is a collective military structure and
sometimes - a collective exploiter. State serves the society, source of power
- society, functions of self-dependence of the state administration are ab-
sent, and functions of class are absorbed by public functions. Like civil
slavery of the non-citizens, international trade, limited land property, colo-
nization and ekzo-exploitation (wars and trade with barbarians, exploitation
of the non-citizens, collective slaves) it supported not only the rights equal-
ity, but also relative wealth and property equality'. These made classical
polis rather stable and their citizenship were interested to preserve such a
type of statehood without additional ideological support. There were no
private slavery in the trade-industrial-usurious communities of Italy and in
the Republic of Dubrovnic, they lacked external sources of wealth which
led to harsh social and propertied (but not political) division, social conflicts
and coup d’etats, including alliances of the gutters of citizens and non-
citizens (grands) against middle classes.
2. The agricultural (“eastern”) city-state. It is the same bureaucratic
state without division in rights of the city residents and countryside resi-
dents. The source of power - the ruling class. But the king himself is not
always a tyrant, kin or ruling dynasty. The main power holders are often
priests of the main temple, several aristocratic kins, which have support in
the countryside (“their” communities or land). The authority of the ruler is
326
not so absolute as in territorial tyrannies. It is bound by old, kin and new
limits, connected with his deification. Ideology and religion play a great role.
3. The trading city-state. Such a type of the state is frequently a part of
larger states (cities of Phoenicia, Malaya, Hans), but the independent one.
They are open for different nations. But the power positions were occupied
not by all citizens, but by aristocrats and oligarchs, who sometimes “fed”
the citizens instead of their political rights. Power can be exercised by coer-
cion in cases of conflicts with the society, but after their solution some
compromise reforms follow. There are no taxes, the joint class of merchants
and financers has independent sources of existence. State-society' relations
are reciprocal. The ideological basis is weak (except Phoenicia). These are
mobile states with inner stability, but they are weak in military aspect.
4. The compound (hierarchical, extended) city-state. Quite unique,
they can arise on the level of proto-cities (Tenochtitlan), though quite sel-
dom. They have a complicated territorial-political structure with gradation
of rights. But on the top of this social pyramid is always a privileged “capi-
tal” community, though it has fewer rights than all-state ranks.
5. The caste state. The main feature of such a type of the state is weak
state apparatus, because many state functions are carried out by some castes
and communities. A caste differs from clan and estate, it has religious and
professional character. It is a different way of social development like reti-
nues in Europe and vama in India. In any case the caste state is more like the
feudal-hierarchical state, than the bureaucratic autocratic state. There is a
distinct difference of state and society functions, and the major part of social
functions and a great deal of class functions were carried out by the society.
6. The bureaucratic autocratic state. It is usually formed in pre-state com-
munities based on irrigative farming, in temple communities or in full fledged
tribe unions. Such states were usually formed through the “Roman” way of state
development (according to Engels) though in Marxism the military (“German”
according to Engels) way was also mentioned. The military expansion was nec-
essary for territorial growth of the first “eastern despotic” states, which had been
previously formed on the economic and redistributive basis. It is noteworthy
that the population of such states was artificially mixed and everyone had equal
rights (or rather no one had any rights at the face of the regime).
7. The feudal-hierarchical state. The most important feature which de-
fines this type of state is the definite volume of power connected with country
estate. The place in hierarchy depended on a title which transferred by inheri-
tance and on a status, connected with land ownership. Taxes were replaced by
rent and duties (homage). The power of regime is strong though the state itself
is decentralized. The main way of its formation is the military, “German” one.
The class with the right for power is distinctly separated from the others.
327
8. The state as a religious community. Such a state was an alternative
for the caste state. There were only few examples of such a state in the
world’s history: Arabian Caliphate and some of its “heirs”, the state of the
assassins (1090 - 1256), Tibet (partly) and military Orders. These states are
like theocracies, but in the latters the power belongs to the priests who
transmit the will of gods, but in state-community it belongs to the commu-
nity itself and the main source of power is a religious law. The ruler was not
the supreme owner of land and other wealth, he just managed them in the
name of the community.
9. Corporative (ethnically) - exploitative state. It is a transitional form
between chiefdom and early state and it has different forms and variants.
Under this form the conquered lose all their political freedoms and specific
traits. Teutonic and (partly) Livonian orders are the examples of such a state
type: the rated but equal religious corporation collectively exploited the
indigenous Christianized but non-German population. The Orders were su-
preme owners of their land and serfs. The ruling class of such states is usu-
ally highly militarized and its settlements are fortified (if they are not the
nomads). The conquered lived in non-fortified settlements.
10. The two-level state. The difference between the levels of such a
state is, firstly, ethnical and political and, secondly, social and political. The
conquered local population has its own political centres and traditions, some
volume of sovereignty, but depends on a higher level of power (the con-
querors; e.g. the Rus and the Slavs).
11. The complex state. The complex state embraces some political or-
ganisms, which belong to different forms of political organization, de-
scribed above. They can be described as empires, though in theory they can
be federations or confederations. A good example is the empire of Charles V
(feudal-hierarchical Germany, bureaucratic Spain, city-states of Italy and Flan-
ders and American colonies where the Spaniards were collective exploiters).
Шумей EJL, Сытый Ю.Н. (Чернигов)
ПОГРЕБАЛЬНЫЙ ОБРЯД
ШЕСТОВИЦКОГО МОГИЛЬНИКА
X - ПЕРВОЙ ТРЕТИ XI в.
(ПО МАТЕРИАЛАМ ИССЛЕДОВАНИЙ 20-60-х годов XX в.)
В ряде публикаций, так или иначе анализирующих материалы
исследований Шестовицкого курганного могильника, как прави-
ло, используются цифры, приведенные в монографии Д.И. Бли-
328
фельда. Авторы публикаций не решаются разделять и анализиро-
вать результаты исследований отдельных групп и конкретных
обрядов погребений, не желая вдаваться в сложные подсчеты.
Картографический материал по расположению конкретных кур-
ганов в составе курганных групп не имеет нужной полноты и до-
вольно сложен для анализа, чем и объясняется отсутствие до се-
годняшнего дня карты погребальной обрядности основного рас-
копанного ядра курганного могильника у с. Шестовица.
Согласно данным, помещенным в монографии Д.И. Бли-
фельда, на конец сезона 1958 г. было раскопано 147 курганов.
Существует 4 плана пойменной части Шестовицкого могиль-
ника. По результатам работ 1925-1927 гг. П.И. Смоличев описал
места расположения отдельных курганных групп и составил
план комплекса памятников у с. Шестовица. План 1946 г., сня-
тый Я.В. Станкевич, содержит 2 курганные группы: в I группе
насчитывается 76 курганных насыпей, во II - 9. План 1948 г.,
составленный Д.И. Блифельдом, скорее всего, основан на плане
1946 г. В первой группе исследователь добавил 9 насыпей, в
итоге она насчитывала 85 курганов, которые имели двойную
нумерацию (согласно плану 1948 г. и порядковый номер в про-
цессе исследования) (Ситий 2006. С. 173).
Количество курганов возрастало из года в год. Предпринимая
попытку нанести на план могильника тип погребального обряда
в 1957 г. (или в начале 1958 г.), Блифельд дополнил план I кур-
ганной группы курганами. При этом он, остерегаясь путаницы с
тройной нумерацией, возникшей в процессе работ 1948, 1956—
1958 гг., убрал с плана нумерацию. Наша попытка идентифици-
ровать курганы I—III курганных групп согласно порядковым но-
мерам монографии на плане 1957 г. показала, что юго-западнее
кургана 36 нанесены два лишних кургана. В то же время спор-
ные моменты касательно обряда погребения привели к тому, что
некоторые курганы на плане 1957 г. были отнесены к иной кате-
гории погребальной обрядности, чем указаны в изданной моно-
графии.
Исследователь опубликовал план местонахождения курган-
ных групп, расположенных в окрестностях городища Коровель,
но не довел до конца работу над планом могильника, на котором
мог быть показан обряд исследованных погребений. В 1958 г.
329
Д.И. Блифельд начал подготовку плана к публикации и столк-
нулся с рядом препятствий идеологического плана. Если в тек-
сте монографии исследованный обряд погребений можно было
описать, не прибегая к прямым указаниям на происхождение и
интерпретацию того или иного курганного погребения, то нане-
сение на план требовало однозначного решения по конкретной
форме погребального обряда, выраженной на плане в виде ус-
ловного знака. Начав составление плана погребальной обрядно-
сти, автор пришел к мнению, что размещение в публикациях
такого плана поставит под удар возможность издания материа-
лов. По нашему мнению, именно идеологические установки вы-
нудили автора пойти на определенное количество компромиссов
ради издания монографии в целом.
В книге Д.И. Блифельд выделяет 2 основных вида погребе-
ний: сожжение (57 курганов, 37,5% от общего количества;
удельный вес кремаций от общего количества курганов, 147,
составляет 38,8%), которое делится на два варианта - сожжение
на месте (27 шт.) и сожжение на стороне (30 шт.), и трупополо-
жение (39 курганов, 26,5%) также в двух вариантах - в простых
могильных ямах и в могильных ямах с домовинами (Блифельд
1977. С. 13-23). Отдельную группу составляют пустые курганы
или курганы, содержащие отдельные признаки обрядности
(48 шт., 32,7%), которые, по мнению Д.И. Блифельда, являются
кенотафами. Следует отметить, что сумма указанных курганов
составляет всего 144 единицы, т.е. остается невыясненной об-
рядность еще 3 курганов (2%) (Блифельд 1977. С. 31-35).
Всего в 39 курганах с трупоположениями были исследованы
59 погребений (в кургане 38/9 скелет не был обнаружен), не
считая впускных.
Рассматривая трупоположения в простых могильных ямах,
исследователь выделяет 2 основные группы: ямы меньшего раз-
мера 1,7-2,25x0,6-0,8 м (19 погребений) и большего размера
2,5-3х 1,2-1,7 м (17 погребений). Однако из всего массива по-
гребений в простых могильных ямах выделяются 7 погребений
«среднего» размера (курганы 124, 127/1, 127/2, 121/2, 67/2, 67/3,
67/4) и 6 погребений, размеры могильных ям которых неизвест-
ны (курганы 106, 125, 128,129,132,146).
330
Камерные погребения Д.И. Блифельд осторожно называет тру-
поположениями в деревянных домовинах и указывает, что на
Шестовицком могильнике их раскопано около 10. Согласно
обобщающей части монографии, к ним относятся курганы 36, 42,
98, ПО, 38/2, 41, 38/1, 61/1, 78, 119. Камера в кургане 21 оговари-
вается в тексте отдельно, а камера в кургане 145/2 по основному
обряду погребения была отнесена к кремации на месте. При этом
найденный в камере скелет лошади и отсутствие следов человека
автоматически переводит камеру в разряд кенотафов. В описании
результатов работ подаются размеры погребальных сооружений и
описываются особенности их устройства.
Табл. 1. Обряд погребения в курганах (по Д.И. Блифельду)
Количество, ед. Удельный вес, %
Сожжения 57 38,8
Сожжение на месте 27 18,4
Сожжение на стороне 30 20,4
Камерное трупоположение 7+1 5,4
Трупоположен не в могильных ямах 31 21,0
Кенотаф 48 32,7
Неопределенные 3 2,0
Всего 147 100
Идеологические установки требовали уменьшения процентного
соотношения камерных погребений по сравнению с другими груп-
пами обрядности, поэтому учет велся по всем раскопанным возле
ур. Коровель курганам, невзирая на их датировку. Такой подход
мог бы иметь место, если бы памятник существовал беспрерывно
длительное время и территория могильника не разделялась на от-
дельные группы. Четвертая курганная группа (в ур. Узвоз) имеет
однообразный обряд - в могиле под курганной насыпью - и дати-
руется концом XI - ХП в., что, по нашему мнению, позволяет ис-
ключить курганы, раскопанные в IV группе, из подсчетов обрядно-
сти курганов X - первой трети XI в. (9 трупоположений в могиль-
ных ямах и 2 кенотафа). Результаты подсчетов сведены в табл. 2.
Табл. 2. Обряд погребения в курганах без учета IV курганной группы
Количество, ед. Удельный вес, %
Сожжения 57 42
331
Сожжение на месте 27 19,9
Сожжение на стороне 30 22,1
Камерное трупоположение 7+1 5,9
Трупоположение в могильных ямах 22 16,1
Кенотаф 46 33,8
Прочие 3 2,2
Всего 136 100
Еще одним из возможных путей снижения процентного со-
отношения камерного обряда погребения было включение в
книгу описания раскопанных возвышенностей как курганных
насыпей. Понятно желание исследователя наиболее полно изу-
чить остатки курганного могильника и ничего не пропустить в
группе. Поэтому раскапывались все возможные места выявле-
ния остатков курганных насыпей. Частично такие поиски при-
несли ожидаемый результат, частично не оправдались. В про-
цессе полевых исследований природные возвышенности и ос-
татки старых отвалов получили номера как курганы и вошли в
текстовую часть книги. Но Д.И. Блифельд, отнеся такие места к
курганам без погребений, в подстрочнике напрямую указал их
номера и в тексте написал: «были совсем пусты» (20 курганов).
Тем не менее общее количество курганов исчислялось, включая
эти совершенно пустые места.
Табл. 3. Распределение обрядов без учета IV группы и не курганов
Количество, ед. Удельный вес. %
Сожжения 57 49,1
Сожжение на месте 27 23,3
Сожжение на стороне 30 25,8
Камерное трупоположение 7+1 6,9
Трупоположение в могильных ямах 22 19,0
Кенотаф 26 22,4
Прочие 3 2,6
Всего 116 100
Надо отдать должное Д.И. Блифельду, который в непростое
время не только сумел подготовить к публикации интересней-
ший материал, но и найти способ его подачи, в виде картинок
(там, где его описание могло вызвать разногласия с редколлеги-
332
ей в сложных с идеологической точки зрения условиях конца
1960-х - начала 1970-х годов) или текста, понятного только ар-
хеологу. Вопросы количества камерных погребений в Шестови-
це и сегодня могут вызвать различный спектр мнений. Напри-
мер, Ф.А. Андрощук, подойдя формально к вопросу выделения
камерных погребений (по соотношению ширины могилы к ее
длине), отнес к их числу даже могилы конца XI в. в IV курган-
ной группе (Андрощук 1999. С. 41-43). Отсутствие отчетов за
1956-1958 гг. не позволяет выявить и указать наличие деревян-
ных конструкций внутри могил большого размера, что автома-
тически перевело бы эти могилы в разряд прямоугольных камер.
Наша статья имела целью показать, где в книге Д.И. Блифельда
скрыты идеологические камни прошлого и как с помощью опи-
саний погребений в книге и отчетах исследователей можно пре-
одолеть эти препятствия, и приблизиться к правильному пони-
манию сложного обряда погребения памятника периода станов-
ления государственности на Левобережье Днепра.
A ityf * <e t жмм
ДЛ^рммАг с трулоплл»»«9ми** 6 сЛ**лля
ф Аур««м4« Л*«* »вл^»»9м^л
о гггивгНгмтйг friwirlt
Рис. 1. План 1958 г. первой-третьей групп курганного могильника
Шестовицы с нанесением обряда погребения по материалам работ
1925-1984 гг.
Литература
Андрощук Ф.О. Нормани и слов’яни у Подесенш (модел! культурно!*
взаемодп доби раннього середньов!ччя). Киш, 1999.
Бл1фельд Д1. Давньорусью пам’ятки Шестовищ. Ки!в, 1977.
СитийЮ.М.Т[ъ питания про шсцезнаходження кургашв та курганних
труп в ур. Коровель в с. Шестовиця // Русь на перехресп свпш: Мат-ли
МЬкнар. польового археол. семшару. Чернигов, 2006.
334
Elena Shumey, Yury Sytyi (Chernihiv)
The Funeral Ritual of Shestovitsky Burial Ground
of the IO01 — the First Third of the ll,h Centuries
(Researches of the 1920s — 1960s)
The paper discusses the results of archeological excavations of
Shestovitsky burial ground of the 1920s-1960s and is intended to explain
the complicated funeral ritual of the period of the formation of the state on
the left bank of the Dnieper.
Grenville Astill (Reading)
REVIEWING THE ENGLISH STATE, AD c. 700-1100
1 begin with some general comments to qualify the nature of the
debate on the development about the English state. We then look at
four themes about the state where archaeology has had an impact:
modelling for a diffusely organized rather than a centralized state;
government at a local level; the military impetus; and the direction
and character of the economy.
The formation of the state is normally related to the development
of kingdoms, but it is important to emphasise that not ail the docu-
mented kingdoms in England had the same trajectory or develop-
mental stages. While the state is sometimes seen as the outcome of a
competitive and aggressive process whereby one kingdom achieves
major control, this can be regarded as too unilineal a process. How-
ever, the increasing archaeological evidence for a highly complex
and stratified society from the late sixth century is seen as an essen-
tial precursor to state formation.
The unified and integrated nature of the later Anglo-Saxon state is
often regarded as unusual and it is now normal to emphasise the
highly developed and efficient qualities of the state - a ‘maximum
view’ (Campbell 1994). However, it is important to realise these
characteristics were relatively late in crystallising, although they
were to prove remarkably durable.
Discussions and analyses of the narrative histories, the laws and
the charters have usually provided the foundation for outlining the
335
political development of England as the relevance of the archaeo-
logical material was realized relatively late. This might partly explain
why little attention was paid to the theoretical and anthropological
discussions about the development of complex societies that took
place in the mid-twentieth century. The quality and range of the
documentary material may have rendered any theoretical approaches
redundant; and the fact that many case studies were based on meso-
America could have made them appear inappropriate. But this did
not stop European pre- and protohistoric archaeologists employing
such theories in order better to understand the processes behind their
data.
More recently attempts to apply Early State Module theory have
been made to help interpret the archaeological data. This approach
stresses that political complexity is often predicated on social change
and in particular the maintenance and reproduction of rank and status
which fuelled peer competition and exclusion, the kind of process
which underpinned the move from many kingdoms to one (above).
The archaeological evidence from the later sixth century onwards
indicates a new and greater degree of social differentiation and po-
litical centralisation as reflected in rich princely burials, a more var-
ied settlement hierarchy which included places with special purposes
such as palaces, monasteries and emporia. These developments also
indicate the importance of land as a major source of wealth, the ex-
ploitation of which generated surplus sufficient to produce a more
permanently ranked and increasingly centralised society (above and
eg Scull 1999).
While the social aspects of such processual theories are poten-
tially helpful, they nevertheless rely on a spatial analysis with which
to identify polities that are invariably based on a central place. How-
ever, the early medieval archaeological evidence instead shows that
socio-political change was not achieved with a single central place
but instead in a more diffuse way, with a collection of places each
performing one central function and spread across the landscape. A
network of such places was susceptible to change, perhaps as a result
of military, territorial or economic considerations. The diffuse nature
of the loci of power was gradually reduced between the eighth to
eleventh centuries but was not finally achieved until after the Nor-
336
man Conquest, when both secular and religious power were finally
concentrated in the economic centres of county and regional towns.
A further aspect of a diffuse organisation is the way power ex-
isted at (or was delegated to) a local level and this has seen some
recent archaeological research. A study of'execution’ cemeteries has
shown that this example of capital punishment covers the seven to
twelfth centuries (the period of state development) and there is a
consistency in location which relates to the boundaries of local units
(sub-divisions of shires) of administration, the hundred and there is
also a certain correlation with assembly sites where local communi-
ties came together (Reynolds 2009). This sheds an interesting ar-
chaeological light on state formation because it has been long recog-
nised that the formalisation of justice was often concomitant with
territorial expansion and also that the settlement of disputes was an
important element of the judicial character of a medieval state.
Territorial expansion and consolidation, precursors of state devel-
opment, were achieved through military deployment and organisa-
tion. The obligations of military service, bridge-work and fortress-
work were conditions attached to royal grants of land from the eighth
century and became common a century later. The defence of the
country rested on these ‘common burdens’ from the later ninth to the
eleventh centuries and mark an important stage in state formation.
These burdens were probably used to achieve major expressions of
supra-local power such as Offa’s Dyke, but also important improve-
ments in the communication infrastructure such as the eighth-century
causeways and river crossings, so necessary for the effective de-
ployment of forces. All three obligations, but particularly fortress-
building, were used in the resistance to Viking attacks and colonisa-
tion. While this may be first seen in Mercia, it is most obvious in the
Alfredian defence of Wessex. A central element in the revision of the
military forces was the burh, designed both to garrison forces and
offer shelter to the surrounding population. Many of the burhs were
sited at communications centres and to exploit existing estate supply
networks. The success of this strategy meant that it was reproduced
in Edward the Elder’s extension of Wessex territory into the mid-
lands and into the Danelaw. It is important to consider the extent to
which a common enemy succeeded in fostering a common English
identity which facilitated the expansion of Wessex. The eleventh-
337
century Viking resurgence was again met with a similar fort-building
strategy. The extent to which these military sites were integrated into
the existing settlement structure is variable. In some senses the speed
of military success fast rendered such defences redundant, and this
may explain why the evidence for forts between the ninth and elev-
enth centuries is dynamic and not fixed: they represent a pragmatic
response to the military needs of a particular situation and not a fixed
network.
A major theme is the extent to which the direction of the econ-
omy was a key feature in the genesis of the state. This is a much de-
bated topic, especially if we take a north European perspective. For
example, there is extensive evidence for economic growth in the
form of agricultural intensification and urban growth in the later
tenth and eleventh centuries. In England this is often related to the
presence of a strong state, but the same economic indicators existed
in northern Frankia at a time of political fragmentation. The debate
does not stop there, for even in England there is a further difference
of view between those who see the role of the king and state as being
fundamental in the management of the economy and those who see
others as generating an economic revival, relegating the role of the
state to offering legal protection and profiting from these activities
through taxation.
A similar debate concerns urban growth. The post-Roman revival
of towns is now mainly seen in the Christian colonisation of former
Roman cities which became bishops’ seats: but also some became
secular centres of authority (although many existed in the country-
side). These should be seen as high-status consumption centres, per-
haps drawing in estate surplus from outlying secular and religious
estate centres. The increased productivity of the countryside during
the later seventh and eighth-century is seen as the context for the de-
velopment of the international trading stations, the emporia, which
fringe the English Channel and the Baltic. These sites were previ-
ously seen as the major way by which kings secured prestige goods
with which to bolster their status. We now tend to see them as the
means by which agricultural surplus of the elite groups was redis-
tributed, overseen by kings and their officials. These sites depended
on a network of tribute-gathering centres, often centres of estates and
these are sometimes documented as monasteries, and archaeologi-
338
cally attested as 'productive centres’, or concentrations of coins and
metalwork.
The duration and character of this economic network, essentially
based on emporia and productive sites and estate centres, did not fol-
low the trajectory of any of the potential states because it seems to
have collapsed by the early ninth century (830s: Naismith 2012).
This collapse may be related to the direct and indirect effects of the
Viking attacks. But it is also clear that the foundations of a more du-
rable urban framework were laid in the defensive burhs. Some see
the burhs as part of an economic as well as a military strategy - as
essentially planned towns as well as garrisons -- which facilitated the
creation of a state. Others delay the economic development of the
burhs until the late tenth or eleventh century, when they became cen-
tres of local exchange and industry.
While there is documentary’ evidence to indicate that some places,
such as Canterbury and Winchester, were urban centres and mints in
the ninth century, the majority of evidence for other places as centres
of production, exchange or indeed mints is significantly later. Laws
from the tenth century onwards specify that trade should take place
and be supervised in towns. The creation of mints, often seen as an
attempt to extend state control over coinage and the local economy,
is clear from the 920s, but the number of coins in circulation was
limited for most of the tenth century which suggests that economic
growth was similarly circumscribed.
The importance of coinage in stimulating the economy could be
regarded as patchy until the later tenth century7, and this may be be-
cause trade was conducted using other exchange media. But ex-
change was not necessarily the main function of coinage because it
was still used as a symbol of royal authority and as a means of taxa-
tion, both important attributes of a medieval state. The revision of the
coinage in c 973 which effectively achieved a reissue every six years
has been taken as a testimony to the effectiveness of the English state
because such a regular change of the coinage would have required an
administrative infrastructure (and which also facilitated the collec-
tion of Danegeld). Such re-coinage was a reliable bullion tax and
thus an important source of royal income. The economic implications
of such a change needs further investigation and cannot necessarily
be assumed.
339
The development of the English state owes much to increasing
social and political stratification and competition, underpinned by
territorial growth enabled by the creation of an effective military
force, particularly in the face of foreign invasion, and in combination
with a governmental structure. While such a trajectory must be rein-
forced by significant economic power, this may have been achieved
as much by the levy of tribute and tax as by a more thoroughgoing
change in the economic structure of the country. The latter may only
have occurred relatively late in the process and it could be argued it
was incomplete by the mid-eleventh century and that it was the
Norman Conquest which extended the political and economic attrib-
utes of the state.
References
Astill G. Medieval Towns and Urbanization // Reflections: 50 years of me-
dieval archaeology, 1957-2007. Leeds, 2009. P. 255-270.
Campbell J. The Anglo-Saxon state: a maximum view // Proceedings of the
British Academy. 1994. Vol. 87. P. 39-65.
Scull C. Social archaeology and Anglo-Saxon kingdom origins // Anglo-
Saxon Studies in Archaeology and History. 1999. Vol. 10. P. 17-24.
Naismith R. Money and power in Anglo-Saxon England: The Southern
English Kingdoms, 757-865. Cambridge, 2012.
Reynolds A, Anglo-Saxon Deviant Burial Customs. Oxford, 2009.
Гренвилл Эстилл (Рединг)
Новый взгляд на английское государство, ок. 700-1100 гг.
Начну с общих замечаний, чтобы обрисовать характер дебатов об
английском государстве. Рассмотрим четыре темы, имеющие отноше-
ние к государству и находящиеся в ведении археологов: моделирова-
ние раздробленного, а не централизованного государства; управление
на местном уровне; военный стимул; направление и характер эконо-
мики.
Образование государства обычно связано со становлением коро-
левств, но важно подчеркнуть, что становление не всех известных ко-
ролевств в Англии протекало одинаково. Поскольку порой считается,
что государство возникает как итог соперничества и агрессии, когда
одно королевство получает главный контроль, это может выглядеть
как чересчур однолинейный процесс. Но все больше археологических
данных свидетельствуют о весьма сложном и многослойном обществе,
340
которое с конца VI в. можно считать главным предшественником об-
разования государства.
Единый и цельный характер позднего Англо-Саксонского государ-
ства часто считают необычным и ныне, как правило, подчеркивают
высокоразвитые и действенные качества государства - «максимальная
точка зрения» (Campbell 1994). Однако важно сознавать, что эти ха-
рактеристики выкристаллизовались сравнительно поздно, хотя и ока-
зались удивительно устойчивыми.
Основой картины политического развития Англии обычно является
изучение письменных источников (хроник, законов, грамот), посколь-
ку к археологическому материалу обратились сравнительно поздно.
Это отчасти могло бы объяснить, почему теоретическим и антрополо-
гическим исследованиям о развитии сложных обществ, появившимся в
середине XX в., уделялось мало внимания. Качество и количество до-
кументального материала, возможно, послужило причиной того, что
любые теоретические подходы стали излишними; а то, что многие ис-
следования брали за основу Мезоамерику, могло бы показаться неуме-
стным. Но это не остановило европейских археологов, занимающихся
дописьменной эпохой, и они продолжают обращаться к таким теори-
ям, чтобы лучше разобраться в протекавших тогда процессах.
Не так давно были предприняты попытки использовать для толкова-
ния археологических данных теорию модуля раннего государства. Сто-
ронники этой теории подчеркивают, что политическая сложность зачас-
тую зависит от изменений в обществе и, в частности, от сохранения и
воспроизведения ранга и статуса, которые стимулировали равную кон-
куренцию и исключение, процесс, служивший основой перехода от
множества королевств к одному. Археологические данные, относящиеся
к концу VI в. и далее, говорят о новой, более высокой степени общест-
венного расслоения и политической централизации, что нашло отраже-
ние в богатых захоронениях правителей, более разнообразной иерархии
расселения, в том числе мест, имеющих особое назначение, таких как
дворцы, монастыри и рынки. Эти процессы также говорят о значении
земли как основного источника богатства, эксплуатация которой порож-
дала прибыль, достаточную для образования классового и все более
централизованного общества (выше и Scull 1999).
Если социальные аспекты таких теорий потенциально полезны, они
тем не менее основаны на пространственном анализе, с помощью ко-
торого идентифицируются государства, непременно основанные на
территориальном центре. Однако археологические данные, относя-
щиеся к раннему средневековью, напротив, свидетельствуют, что со-
цио-политические изменения были связаны не с одним центром, но с
341
множеством мест, каждое из которых имело функцию центра и терри-
ториальную протяженность. Сеть таких мест была подвержена изме-
нениям, возможно, исходя из военных, территориальных или экономи-
ческих соображений. Рассеянность центров власти постепенно умень-
шалась между VIII и XI вв., но окончательно исчезла после Норманд-
ского завоевания, когда и светская, и церковная власти в конце концов
сосредоточились в экономических центрах графств и региональных
городах.
Другим аспектом рассеянной организации является способ сущест-
вования (или отправления) власти на местном уровне, и об этом свиде-
тельствуют отдельные новые археологические исследования. Изучение
кладбищ «казненных» свидетельствует, что такой пример смертной
казни охватывает период с VII по XII в. (период становления государ-
ства), а местоположение таких кладбищ соответствует границам мест-
ных административных образований (подразделений графств), сотен;
наблюдается и некоторое соответствие мест собраний, на которые схо-
дились местные общины (Reynolds 2009). Любопытно, что археология
проливает свет на образование государства, потому что долго счита-
лось, что становление правосудия зачастую сопутствовало расшире-
нию территории, а также что улаживание споров было важным эле-
ментом суда в средневековом государстве.
Расширение и укрепление территории, предшествующее становле-
нию государства, были достигнуты благодаря военным действиям и
военной организации. Воинская обязанность, строительство мостов и
укреплений были условиями, связанными с королевскими пожалова-
ниями земли с VIII в., и стали повсеместными через сто лет. Оборона
страны зиждилась на этих «обычных повинностях» с IX по XI в., что
знаменует важный период в становлении государства. Эти повинности,
вероятно, служили заявлением о себе верховной местной власти, как,
например, вал Оффы, но одновременно существенно улучшали инфра-
структуру коммуникаций, таких как мощеные дороги и речные пере-
правы, столь необходимые для развертывания военных действий. Все
три повинности, но особенно строительство укреплений, использова-
лись при отражении нападений викингов и их колонизации. Впервые
это появляется в Мерсии, но особенно очевидно в обороне Альфредом
Уэссекса. Центральным элементом в пересмотре военных сил был
бург, предназначенный как для размещения войск, так и для защиты
жившего по соседству населения. Многие бурги размещались в цен-
трах коммуникаций и использовали существующие сети снабжения из
поместий. Успех такой стратегии послужил тому, что она вновь была
использована при расширении Эдуардом Старшим территории Уэс-
342
секса на внутренние части страны и на Область датского права. Важно
учитывать, насколько общему врагу удалось поспособствовать станов-
лению общей английской идентичности, что облегчило экспансию
Уэссекса. Подобная стратегия строительства укреплений использова-
лась и во время нашествия викингов в XI в. Эти военные укрепления
интегрировались в существующую структуру поселений по-разному. В
каком-то смысле быстрота военных побед сделала такие оборонитель-
ные сооружения почти ненужными, и это, возможно, объясняется тем,
почему свидетельства об укреплениях между IX и XI вв. динамичны и
не фиксированы: они представляют собой прагматичный ответ на во-
енные потребности в определенной ситуации, а не для неподвижной
сети.
Главный вопрос: насколько развитие экономики было ключевым
для генезиса государства. Это весьма обсуждаемая тема, особенно в
отношении северной Европы. Имеется немало свидетельств экономи-
ческого развития, как, например, интенсификация земледелия и рост
городов в конце X - XI в. В Англии это зачастую связано с наличием
сильного государства, но те же экономические показатели существо-
вали на севере государства франков в период политической раздроб-
ленности. Спор на этом не заканчивается, ибо даже в Англии продол-
жается размежевание на тех, кто считает роль короля и государства
основополагающей в управлении экономикой, и тех, кто считает, что
экономическое возрождение генерировали другие факторы, передавая
роль государства тем, кто предлагал закон как защиту и кто богател от
этой деятельности благодаря податям.
Столь же спорен вопрос о росте городов. Возрождение городов по-
сле распада Римской империи теперь в основном видят как христиан-
скую колонизацию бывших римских городов, одни из которых стали
епископскими кафедрами, а другие - светскими центрами власти (хотя
многие находились в сельской местности). Их следует считать потре-
бительскими центрами высокого статуса, возможно, привносящими в
прибыль имения от светских и религиозных центров. Рост производи-
тельности сельской местности в конце VII - VIИ в. рассматривается
как контекст для становления международных торговых факторий,
рынков на побережье Ла-Манша и Балтийского моря. Эти места преж-
де считались главными путями, по которым короли постоянно получа-
ли престижные товары для поддержания своего статуса. Теперь их
склонны считать путями, по которым перераспределялась сельскохо-
зяйственная прибыль элитных групп под контролем королей и их чи-
новников. Такие места зависели от сети мест сбора дани, зачастую от
центров имений, а они иногда бывали монастырями, и существуют
343
археологические свидетельства, что они были «производительными
центрами», или сосредоточением монет и металлических изделий.
Продолжительность и особенности этой хозяйственной сети, пре-
имущественно основанной на рынках и центрах производства и круп-
ных имениях, не следовали по пути никаких потенциальных госу-
дарств, потому что, как кажется, прекратили существование к началу
IX в. (830-е годы: Naismith 2012). Этот крах можно связать с прямым и
косвенным воздействием нашествий викингов. Но ясно и то, что осно-
вы более устойчивой городской структуры были заложены оборони-
тельными бургами. Одни считают бурги частью экономической, наря-
ду с военной, стратегии - как преимущественно спланированные горо-
да и гарнизоны - что облегчало создание государства. Другие относят
становление бургов на конец X или XI в., когда они стали центрами
местного обмена и ремесла.
Имеются документальные свидетельства того, что в IX в. такие
места, как Кентербери и Уинчестер, были городскими центрами, чека-
нившими монету; есть множество свидетельств того, что и другие мес-
та были центрами производства, обмена или же чеканки монет, но зна-
чительно позже. Начиная с X в., согласно законам, торговля должна
была осуществляться в городах, под надзором. Создание монетных
дворов, нередко считающееся попыткой расширить государственный
контроль над чеканкой монет и местной экономикой, прослеживается
с 920-х годов, но количество находившихся в обороте монет было ог-
раниченным на протяжении почти всего X в., и это наводит на мысль,
что экономический рост точно так же был ограниченным.
Значение чеканки монет как стимула развития экономики можно
было бы считать неровным до конца X в., возможно, потому, что тор-
говля велась посредством других средств обмена. Но обмен вовсе не
обязательно был основной функцией чеканки монет, потому что по-
следний все еще использовался как символ королевской власти и как
средство сбора податей; и то, и другое было важной особенностью
средневекового государства. Ревизия чеканки монет в 973 г., которая
эффективно повторялась каждые шесть лет, считается свидетельством
действенности английского государства, поскольку такое регулярное
изменение монет потребовало бы административной инфраструктуры
(что также облегчало сбор «данегельда»). Такая новая чеканка монет
играль роль надежрного «металлического налога» и, следовательно,
важным источником королевского дохода. Экономический смысл та-
ких изменений требует дальнейшего изучения и до конца не оценен.
Становлению английского государства во многом способствовало
растущее расслоение и конкуренция в обществе и политической органи-
344
зации на основе территориального роста, обеспеченного созданием дей-
ственной военной силы, особенно перед лицом вторжения извне, в соче-
тании с административной структурой. Развитие государства усилива-
лось его значительной экономической властью, что достигалось как
взиманием податей, так и более радикальными изменениями в экономи-
ческой структуре страны. Последнее могло случиться только сравни-
тельно поздно, и можно утверждать, что это развитие не завершилось к
середине XI в. и что именно Нормандское завоевание довершило скла-
дывание экономических и политических атрибутов государства.
JLB. Ясновская (Чернигов)
АРХЕОЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
ЧЕРНИГОВСКОГО ДЕТИНЦА
В 1940-х - 1960-х ГОДАХ
Систематические раскопки древнерусских памятников на
Черниговщине начал в 70-х годах XIX в. Д.Я. Самоквасов. Пло-
дотворно они были продолжены в 1920-1930-х годах П.И, Смо-
личевым, М.Е. Макаренком, В.И. Моргилевским и др., но тогда
внимание исследователей было приковано к курганным и архи-
тектурным древностям IX—XIII вв. (Самоквасов 1878. С. 1-3;
Смол!чев 1928). Тем не менее исследования наиболее массовой
категории археологических памятников края - городищ и посе-
лений, а в особенности летописных городов, фактически нача-
лось лишь в послевоенное время, что позволяет выделить 1940-
1960-е годы в отдельный этап в истории изучения древнерус-
ских древностей Черниговщины (Ясновська 1998. С. 37-48).
Именно на этом этапе начинается систематическое изучение
центра летописных северян, княжеского стольного города, по-
стоянного соперника Киева - Чернигова.
Первые послевоенные исследования Чернигова в значитель-
ной мере были связаны с изучением и реставрацией разрушен-
ных архитектурных памятников XI—XIII вв. (Бл1фельд 1947.
С. 197-198; Рибаков 1948. С. 204-205). Кроме того, на этом эта-
пе были начаты археологические раскопки древнейшей части
города - детинца.
345
В июле-августе 1946 г. Черниговская археологическая экспе-
диция ИА АН СССР под руководством Б.А. Рыбакова начала
систематические раскопки Чернигова (Рыбаков 1946/26). В ра-
боте экспедиции принимали участие представители разных уч-
реждений: от ИА АН УССР - А.А. Попко, от Государственного
исторического музея - В.А. Мальм; от ИИМК АН СССР -
Н.К. Лисицина, Т.В. Николаева, Г.Ф. Соловьёва, представитель
Московского архитектурного института художник-архитектор
И.М. Савёлов, фотограф П.А. Максимов и студенты московских
вузов. Перед экспедицией была поставлена задача исследования
северо-восточной части черниговского детинца, где размещался
княжеский двор Святослава Всеволодовича, и остатков не доко-
панной церкви XII в., которой угрожал обвал в воды р. Стри-
жень (Рыбаков 1946/26. С. 1-2).
Во время раскопок 1946 г. в северо-восточной части, вдоль
террасы р. Стрижень (на протяжении 71 м), Б.А. Рыбаковым бы-
ло отмечено перерастание слоев VII—VIII вв. в более поздние.
Зафиксированная землянка с лепной керамикой этого времени,
глиняные пряслица, костяные проколки, позволили Б.А. Рыба-
кову отнести эти материалы к раннеславянскому поселку, кото-
рый дал начало Чернигову (Рыбаков 1949. С. 64-65).
Исследования Благовещенской церкви в 1946-1947 гг. позво-
лили зафиксировать около ее стен остатки сооружений двух ти-
пов - землянок и наземных, которые предшествовали строи-
тельству на этом месте этого культового сооружения (Рыбаков
1949. С. 62-63). К сожалению, раскопки Б.А. Рыбакова не выяс-
нили местонахождения княжеского двора XII в., т.к. главные
исследования были сосредоточены на раскопках Благовещен-
ской церкви (Рыбаков 1950. С. 55-63).
Этот же участок Черниговского детинца продолжила изучать
экспедиция ИА АН УССР под руководством В.А. Богусевича в
1949 и 1951 гг. (Богусевич 1952. С. 63-72; Богусевич 1955. С. 4-
11). Почти на всех раскопах, заложенных Богусевичем на терри-
тории древнего черниговского детинца возле Спасского собора
и дальше восточнее к берегу р. Стрижень, были выявлены мате-
риалы VII—VIII вв., что позволило ему сделать вывод о том, что
здесь существовало большое поселение до возникновения горо-
да (Богусевич 1947/20. С. 6). Отсутствие остатков жилищ, хо-
346
зяйственных зданий и наличие погребения по обряду трупо-
сожжения на стороне в урне на расстоянии 50 м восточнее от
Спасского собора позволило исследователю сделать вывод о
наличии на этой территории дохристианского могильника (Бо-
гусевич 1947/20. С. 19; Богусевич 1951. С. 119), который под-
тверждается и названием местности «Могилки», сохранявшимся
вплоть до конца XVIII в. (Шафонский 1851. С. 242).
Раскопки В.А. Богусевича позволили уточнить топографию
древнего детинца. Так, в 1951 г. был раскопан ров XI в., кото-
рый дал представление о восточной границе детинца в
XII в. Заполнения рва свидетельствовали, что он был засыпан во
второй половине XII в., когда Святослав Всеволодович перенес
княжеский двор в северо-восточную часть детинца. Именно на
этой территории, которая традиционно носит название «второй
княжеский двор», были исследованы сооружения IX-X и XII-
ХШ вв. На возможность считать этот участок детинца княже-
ским двором указывала и находка княжеской вислой печати с
изображением на одной стороне Михаила Архангела, а на дру-
гой - фигуры св. Феодора (Богусевич 1955. С. 5-6).
К сожалению, раскопки 1947 г. в южной (48 м2) и юго-
западной (16 м2) частях детинца привели к ошибочным выводам
о происхождении территории Цитадели, которую В.А. Богусе-
вич считал бастионом, построенным во второй половине XVII -
начале XVIII в. (Богусевич 1952. С. 63). Мнение Д.Я. Самоква-
сова, что этот холм является древнейшим городищем-детинцем
Чернигова, подтвердили раскопки П.Н. Гребня и В.П. Ковален-
ко в 1989 г. (Гребень, Коваленко 1993. С. 13-17).
Возобновление исследования черниговского детинца отмеча-
ется в начале 50-х годов XX в. совместными работами ИА АН
УССР, ИИМК АН СССР и Эрмитажа. В 1956 г. в связи с разра-
боткой сектором славяно-русской археологии ИИМК АН СССР
темы «Город и село в Древней Руси» (Рыбаков 1962. С. 4) на
территории Чернигова были продолжены исследования Совет-
ско-Болгарской экспедицией, в состав которой входили пред-
ставители ИИМК АН СССР, ИА АН УССР, ИА АН БНР, ИИ
АН БССР, ЧИМ (начальник экспедиции Б.А. Рыбаков, замести-
тель по черниговскому отряду С.А. Плетнёва, научные сотруд-
ники В.П. Даркевич, И.И. Едомаха, Э.М. Загорульский, Т.И. Ма-
347
карова, Г.Г. Мезенцева, Л.Д. Поболь, В.К.Пудовых, Н.В. Тухти-
на, реставратор Н.М. Немнонова, фотограф Л.М. Петров и сту-
денты МГУ, КГУ) (Рыбаков 1956/24. С. 1).
На территории детинца экспедицией были продолжены рабо-
ты в его северо-восточной части по изучению фундаментов ар-
хитектурного сооружения, открытого В.К. Гончаровым в 1955 г.
Результаты работ позволили сделать схем-план трехапсидного
храма конца XII - начала XIII в. (Беляев 1974. С. 3-18). Кроме
того, на площади более 300 м" был зафиксирован ряд сооруже-
ний X - начала XII в., которые предшествовали времени строи-
тельства церкви. Исследователи предположили, что остатки
землянок могли быть частью целой улицы в этом районе древ-
него детинца (Рыбаков 1956/24. С. 16). Остатки еще одного ар-
хитектурного строения (возможно, остатки Михайловской церк-
ви) были зафиксированы И.И. Едомахой в одном из раскопов
возле северного угла ограды дома губернатора (Рыбаков
1956/24. С. 20-21). Кроме исследования остатков архитектурных
сооружений, Советско-Болгарская экспедиция провела раскопки
в западной части черниговского детинца. Общая площадь рас-
копов экспедиции на детинце составила 511 м2 (Рыбаков
1956/24).
На этом этапе плодотворной была деятельность и сотрудни-
ков Черниговского исторического музея - А.А. Попка, И.И. Едо-
махи, М.А. Попудренко, В.И. Мурашки, - которые вели наблю-
дения за строительными роботами на территории древнего Чер-
нигова. Кроме того, сотрудники принимали участие в работах
археологических экспедиций Б.А. Рыбакова, В.А. Богусевича,
накапливая опыт проведения археологических работ в городе.
При их участии в 1967 г. начинает свою деятельность городская
спелео-археологическая секция Украинского Общества охраны
памятников истории и культуры, члены которой уже в 1969 г.
принимали участие в раскопках на территории древнего детин-
ца. Так, с северо-восточной стороны Борисоглебского собора
были зафиксированы остатки неизвестного в Чернигове архи-
тектурного сооружения XI в. и гробница, сложенная из такой же
плинфы, как и Пятницкая церковь (Едомаха, Карнабед 1970,
157-158).
348
Следующий, более активный и плодотворный этап археоло-
гических исследований Черниговского детинца охватывает 70-
90-е годы XX в. (Ясновська 2007, С. 402-415).
Литература
Беляев А. А. Из истории зодчества древнего Чернигова И Проблемы
истории СССР. М., 1974. Т. 4.
Бл1'фельд Д.1. Сучасний стан археолопчних i архпектурних пам’яток
Чершгова // Археолопя. Кшв, 1947. Т. 1.
Богусевич В.А. Черниговская археологическая экспедиция 1947 г. //
Научный архив Института археологии НАН Украины (далее: НА
ИА НАН Украины). 1947/20. Ф. експ. 725.
Богусевич В.А. Про топографию древнього Чершгова // Археолопя.
1951. Т. 5.
Богусевич В.А. Древнш Чершпв за археолопчними даними // Вюник
Акад, наук УРСР. Кшв. 1952. № 1.
Богусевич В.А. Археолопчш розкопки в Чержгов! в J949 та 1951 рр. //
Археолопчш пам’ятки. Кшв, 1955. Т. 5.
Гребни» П.М. Дослгдження Верхнього Замку в Чершгов! в 1989 р. //
Старожитносп П1вденноТ Pyci. Черншв, 1993.
Сдомаха I.I. Вивчення стародавнього Чершгова И Украшський
юторичний журнал. 1970. № 1.
Рыбаков Б.А. Раскопки в черниговском детинце в 1946 г. // НА ИА
НАН Украины. 1946/26.
Рибаков Б. О. Щдсумки i перспектива археолопчного дослщження Пе-
реяслава i Чершгова. V наукова конференщя IA АН УРСР (1-5
червня 1946 р.) //Археолопя. Кшв, 1948. Т. 2.
Рыбаков Б.А. Древности Чернигова // Мат-лы и исслед. по археологии
СССР. М.; Л., 1949. № 11.
Рибаков Б.О. Благов1щенська церква у Чершгов! 1186 року за даними роз-
копок // Арх1‘тектурн1 пам’ятки: 36. наук, праць. КиТв, 1950.
Рыбаков Б.А. Отчет Советско-Болгарской експедиции 1956 г. // Там
же. 1956/24. Ф. експ. № 2646.
Рыбаков Б.А. Работы по славяно-русской археологии // Кратк. сообщ.
Ин-та археологии АН СССР. 1962. № 90.
Самоквасов Д.Я. Новые археологические исследования и находки в
Чернигове и его окрестностях // Черниговские губернские ведомо-
сти. 1878. № 35. Часть неофициальная.
Смол1чев П.1. Черншв та його околищ за чаыв великокняз!вських //
Черншв та ГОвшчне Л1вобережжя. Кшв, 1928.
349
Шафонский А.Ф. Черниговского наместничества топографическое
описание. Киев, 1851.
Ясновська Л.В. Археолопчж дослщження давньоруських старожитно-
стей Чершпвщини у 40-60-х рр. XX ст. И Оверянський лпопис.
1998. №6.
Ясновська Л. В. Археолопчш дослщження середньов!чного дитинця
Черн1гова 70 - початку 90-х рр. XX ст. // Чершпв у середньов1чшй
та модершй icTopii* Центрально-Схщно’] Свропи: 36. наук, праць,
приев. 1100-лптю першо’Г лггописно’Г згадки про Чершпв. Чершпв,
2007.
Lyudmila Ysnovskaja (Chernihiv)
Archeological investigation of Chernihiv Detinets in the 1940s - 1960s
The paper presents the results of the archaeological expeditions led by
B.A. Rybakov and V.A Bogusevych on the territory of Chernihiv Detinets
in the 1940-1960s.
350
Оглавление
Акимова О.А. Легитимация власти в раннесредневе-
ковых государствах на Западе Балкан: между Ри-
мом и Константинополем 3
Akimova, Olga. Legitimation of power in Early Medieval
states of the West Balkans: between Rome and Con-
stantinople 5
Алексеенко H.A. Херсон-Корсунь: от архонтии до
катепаната в инфраструктуре византийской адми-
нистративной системы 7
Alekseyenko, Nikolay. Cherson-Korsun’: From Archon-
tia to Katepanate within the infrastructure of Byzan-
tine administrative system 12
Арутюнова-Фиданян В.А. Синтезная контактная
зона: пространство и концепция 13
Arutyunova-Fidanyan, Viada. The synthesized contact
zone: The space and the conception 17
Бондарь А.В. Крепости правильной геометрической
формы в Дании и Южной Руси в период станов-
ления государственности 19
Bondar, Aleksandr. Hillforts of regular geometric shape
in Denmark and South Rus in the Age of State For-
mation 26
Вдовченков E.B. Происхождение дружины и мужские
союзы: сравнительно-исторический анализ и про-
блемы политогенеза в древних обществах 27
Vdovchenkov, Evgeny. Mannerbiinde and the origin of
druzhina'. Comparative analysis and the problem of
politogenesis in early societies 32
Вилкул Т.Л. Динамика власти в древнеславянском
Восьмикнижии: «старци» / «старейшины» - «кня-
зи». 33
Vilkul, Tatiana. The dynamics of social power in the Old
Slavonic Octateuclr. «старци» / «старейшины» -
«князи» (‘elders’ and ‘princes’) 38
Wood Jan. Western Missionaries in Eastern Europe, 962-
1009 39
351
Вуд Иан. Западные миссионеры в Восточной Европе,
962-1009 40
Гиппиус А.А. К реконструкции древнейших этапов
истории русского летописания 41
Gippius, Aleksey. Towards the reconstruction of the ear-
liest stages of Russian Chronicle-Writing 49
Горский A.A. Формирование системы посадничества
на Руси 50
Gorsky, Anton. The Fomation of Posadnik system in
Rus’ 54
Ениосова H.B., Пушкина T.A. Гнёздово - раннего-
родской центр эпохи формирования Древнерус-
ского государства 55
Eniosova, Natalia, Pushkina, Tamara. Gnezdovo - an
early urban center of the period of the Old Russian
state formation 61
Иванов C.A. Дионисий Византийский и нарратив о
походе Руси на Царьград в 860 г. 62
Ivanov, Sergey. Dionysius of Byzantium and the account
about Rus’ Expedition of 860 66
Калинина T.M. Хазарский каганат как государствен-
ная структура 67
Kalinina, Tatiana. The Khazar Khaganate as a state
structure 72
Carver, Martin. Burial Mounds and state formation: de-
scription of a dialogue 73
Карвер Мартин. Курганы и образование государства:
Описание диалога 80
Каретников А.Л. Включение племенной территории
мери в состав Древнерусского государства 81
Karetnikov, Alexey. The incorporation of the Meryan
tribal territory into the Old Rus’ State 85
Каштанов С.М. Об отношениях собственности в мо-
мент перехода от племенного строя к государству
(вопросы теории) 89
Sergey Kashtanov. Property in the moment of transition
from tribal order to state (theoretical questions) 93
Кондратьев ИВ. Древнерусские города-замки как
352
центры формирования военно-служебного сосло-
вия великого княжества литовского 93
Kondratiev, Igor. Old Russian castle-towns as formation
centers of military and service estates of the Grand
Duchy of Lithuania 96
Коновалова ИГ Два направления экспансии русов в
контексте восточноевропейского политогенеза 97
Konovalova, Irina. Two directions of Rus expansion in
the context of East-European politogenesis 100
Конявская E. Л. Княжеский двор по ранним письмен-
ным источникам 102
Konyavskaya, Elena. The prince’s household in Medieval
written sources 108
Котляр Н.Ф. Канун государственности. Очаги поли-
тогенеза 109
Kotlyar Nikolay. The eve of a state: centres of polito-
genesis i 14
Кочкуркина С.И. Прибалтийско-финские народы Ка-
релии в Средневековье: государственные и этни-
ческие границы 114
Kochkurkina, Svetlana. Baltic Finnish peoples of Karelia
in the Middle Ages: State and ethnic frontiers 121
Крадин H.H. Динамика процессов политогенеза в
Древней Руси 121
Kradin, Nikolay. The dynamics of the processes of for-
mation of the early state in Rus 126
Кучкин В.А. Время существования Древнерусского
государства 126
Kuchkin, Vladimir. On the lifetime of the Old Russian
state 132
Lindkvist, Thomas. Political and economic structure of
the early medieval state in Sweden 132
Линдквист Тумас. Политическая и экономическая
структура Шведского государства раннего Средне-
вековья 136
Литовских Е.В. Роль знати Северной Европы в заселении
севера Исландии 13 9
Litovskikh, Elena. The Role of North European nobility
353
in the settlement of the North of Iceland 144
Лукин П.В. Народные собрания и советы знати в
средневековом Новгороде и в Западном Поморье
Lukin, Pavel. Popular assemblies and councils of nobility
in Medieval Novgorod and Western Pomerania 153
Мельник А.Г Самосознание жителей Ростова в конце
X! - первой трети ХП1 века 154
Melnik, Aleksandr. Self-consciousness of Rostov popula-
tion in the late 11111 - the first third of the 13th century 155
Мельникова E.A. Возникновение Древнерусского го-
сударства в европейской перспективе 156
Melnikova, Elena. The emergence of the Old Russian
state in a North-European perspective 161
Могаричев Ю.М. «Крымские» святые на Руси 164
Mogarichev, Yury. The “Crimean” Saints in Rus 168
Модзелевский К. Зарождение государства в общине:
князь в глазах соплеменников 169
Modzelewski, Karol. The origin of the state in the com-
munity: The prince as seen by his kinsmen 171
Мусин E.A. Брачный союз Генриха I и Анны Яро-
славны в контексте становления региональных
государств в Европе середины XI в. 172
Musin, Evgeny. Matrimonial alliance of Henry I and
Anna Yaroslavna in the context of the development
of regional states in the mid-11 '"-century Europe 183
Magi, Marika The origin of Rus and the question of Bal-
tic-Finnic role in this process 184
Мяги Марика. Возникновение древнерусского госу-
дарства и вопрос о роли балто-финнских народов в
этом процессе 189
Науменко В.Е. От фемы Климатов к феме Херсон:
особенности византийской военно-администра-
тивной модели в Таврике в IX-XI вв. 189
Naumenko. From Thema Klimates to Thema Kherson'.
Special features of Byzantine military and
administrative models in Tavrika in the mid-9th -
early 10th century 195
Пенской B.B. Военно-техническая революция второй
354
половины IX - X вв. и проблема образования
Древнерусского государства 196
Penskoy. Military-technical revolution in the second half
of the 9th- 10th century and the problem of formation
of the Old Russian state 202
Петрухин В.Я. Призвание варягов и тенденции на-
чального летописания 293
Petrukhin, Vladimir. The invitation of the Varangians and
the tendencies of the early Russian chronicle-writing 208
Пчелов E.B. Известие Вертинских анналов 839 г.: к
вопросу об информационном потенциале источ-
ника 208
Pcheiov, Evgeny. The account of the Annals of St Bertin
ca. 839: On the informational potential of the source 213
Рыбаков B.B. Генезис шведской государственности
по данным житий шведских святых эпохи мис-
сионерства (XI-XII вв.). 213
Rybakov, Vladimir. The formation of Christian state in
Sweden as shown in the lives of Swedish martyrs
from the missionary era 218
Сагайдак M.A. Город и власть 218
Sagaydak, Mikhail Town and social power 224
Salamon, Maciej. The competition of the Eastern and
Western Empires and the Promotion of New States in
East-Central Europe ca. 1000 A.D. 225
Саламон Мацей. Противоборство Восточной и Запад-
ной империй и возникновение новых государств в
Центрально-Восточной Европе ок. 1000 г 229
Седых В.Н., Френкель Я.В. Об одной категории на-
ходок из раскопок Тимеревского поселения (о
времени функционирования комплекса) 230
Sedykh, Valeriy, Frenkel Jakov. One category of finds
from the excavations of Timerevo settlement (on the
time of functioning of the complex) 237
Селезнев Ю.В. Функция половецкой элиты 241
Seleznev, Yuri. The functions of the Cuman elite 245
Skre, Dagfinn. The 9th - 1 l,h-century Kingdom of the
Northmen: From Sea-Kings to Land-Kings 246
355
СкреДагфиин. Королевство норманнов в IX-XI веках:
От королей моря к королям суши 247
Слупецкий Лешек. От племенных структур к раннему
государству в средневековой Европе: что вызвало
изменения - криминальная подоснова? 248
Sfupeczki, Leszek. From tribal structures to early states in
medieval Europe: What caused the change - criminal
background? 249
Stalsberg, Anne. There were no Vikings in Old Rus! 250
Стальсберг Анне. В Древней Руси викингов не было! 255
Stepanov, Tzvetelin. Болгарские государственные об-
разования IV-IX вв.: от вождества к раннему го-
сударству 255
Stepanov, Tsvetelin. Bulgar polities of the 4th - 9th centu-
ries: from chiefdom to early state 259
Стефанович П.С. О дани в «трибутарном» государст-
ве руси 260
Stefanovich, Petr. On tribute in the “tributary” state of the
Rus 267
Сытый Ю.Н., Скороход В.H. Застройка начального
этапа существования городища Коровель 267
Sytyi, Yuriy, Skorokhod, V. Site development at the
initial stage of Korovel settlement 274
Темушев C.H. Начальный этап складывания налого-
во-даннической системы Древнерусского госу-
дарства 274
Temushev, Sergey. The initial stage of formation of the
tax and tributary system of the Old Russian state 279
Темчин С.Ю. Типология этнорелигиозных конфлик-
тов в «Слове о законе и благодати» киевского ми-
трополита Иллариона 289
Temchin, Sergey. The typology of ethnic and religious
conflicts in The Sermon on Law and Grace by
Kievan metropolitan Hilarion 285
Толочко П.П. Истоки древнерусской государственно-
сти 286
Petr Tolochko. The sources of the Old Russian state 289
Турилов А.А. Возникновение древнерусского госу-
356
дарства” в восточнославянской "легендарной” ис-
ториографии 17 в. 289
Turilov, Anatoliy. The origin of the Old Russian state in
literary texts of East-Slavic legendary historiography
of the 17th century 292
Urbanczik, PrzernyslawE\hn\C\ty of the early Rus’ 292
Урбанчик Пшемыслав. Этничность ранней руси. 298
Филипчук А.М. Систематизация прошлого: «досье» о
росах императора Константина VII Багрянород-
ного 299
Filipchuk, Aleksandr. The systematization of the past: the
Ros “Dossier” of Emperor Constantine Porphyro-
genitus 304
Флоря Б.Н. Образование государства на Западном
Поморье: этапы формирования 304
Florya, Boris. The stages of state formation in Western
Pomerania 305
Храпунов Н.И. Стратиги Херсона в контексте визан-
тино-русских отношений 306
Khrapunov, Nikita. Strategoi of Cherson within the
context of Byzantine-Russian relations 311
Harke, Heinrich. Migrations and state formation in the
Early Middle Ages: A view from the west 312
Хэрке Хайнрих. Миграции и образование государства
в раннее средневековье: Взгляд с Запада 313
Shepard, Jonathan. History as propaganda, proto-
foundation-myth and ‘tract for the times’ in the long
eleventh century (c.l000-c.l 120) 314
Шепард Джонатан. История как пропаганда, прото-миф об
основании и «трактат для нашего времени» в длинном
XI веке (ок. 1000 - ок. 1120 гг.) 3 ] g
Шинаков Е.А. Опыт типологической классификации
форм государственности древности и средневеко-
вья 318
Shinakov, Evgeniy Some aspects of the formalized clas-
sification of states in Antiquity and the Middle Ages 324
Шумен E.H, Сытый Ю.Н Погребальный обряд Шес-
товицкого могильника - первой трети XI вв. (по
357
материалам исследований 20-х - 60-х годов XX в.) 328
Shumey, Elena, Sytyi Juriy. The Funeral Ritual of
Shestovitsky Burial Ground of the 10th - the first
third of the 11th centuries (researches of the 1920-
1960s) 335
Astill, Grenville. Reviewing the English state, AD c.
700-1100 335
Эстилл Гренвилл. Новый взгляд на английское госу-
дарство, ок. 700-1100 гг. 340
Ясновская Л.В. Археологические исследования Чер-
ниговского детинца в 40 - 60-х гг. XX в. 345
Yasnovskaya, Ludmila. Archeological studies of Cherni-
hiv Detinets in the 1940s-l 960s 350
Оглавление 351
Научное издание
ДРЕВНЯЯ РУСЬ
И СРЕДНЕВЕКОВАЯ ЕВРОПА:
ВОЗНИКНОВЕНИЕ ГОСУДАРСТВ
Международная конференция
Материалы
Утверждено к печати
Институтом всеобщей истории РАН
Л.Р.ИД № 01776 от 11 мая 2000 г.
Подписано в печать 10.10.2012
Гарнитура Таймс. Печать офсетная
Объем - 20,4 п.л. Тираж 250 экз.
ИВИ РАН: Москва, Ленинский пр., д. 32 а