{005} СЛОВО ДАРВИНА
{021} ПЕРВЫЕ НАХОДКИ И ТРАДИЦИЯ
{051} НОВЫЕ ОТКРЫТИЯ
{075} МЕСТО И ВРЕМЯ РОЖДЕНИЯ
{085} РОДОСЛОВНАЯ И ГЕОГРАФИЯ
{127} СИЛА СЛАБЫХ
{147} ВТОРОЙ СКАЧОК
{163} СЕЛЕКЦИЯ И ОБЩЕСТВО
{177} БУДУЩАЯ ЭВОЛЮЦИЯ - ФАНТАЗИЯ ИЛИ ВЕРОЯТНОСТЬ.
{199} ЧЕЛОВЕК И ПЛАНЕТА
{210} ОГЛАВЛЕНИЕ
Текст
                    ^


В. П. АЛЕКСЕЕВ От животных—к человеку Ц: факты :*¦ у *. „r,— Издательство «Советская Россия» М?сква — 1969
5Аі А47 ОТ АВТОРА Эта книга написана не потому, что на русском языке нет книг о происхождении человека. Их много, в том число и популярных, принадлежащих крупным специалистам. Все или почти все есть в этих книгах: подробное и полное изложение теории Дарвина, критика библейской легенды о происхождении человека, рассказ о первых шагах в открытии ископаемых предков, волнующая повесть о новых исследованиях, часто заставлявших ученых отказываться от прежних взглядов, наконец, самое интересное в любой науке — это характеристика людей, которые делают ее с полной отдачей сил и таланта. Наука, однако, никогда не стоит на месте, и антропология в этом отношении не составляет исключения. Захватывающе интересны ее проблемы, стимул любознательности заставляет антропологов все глубже погружаться в человеческое прошлое, и тысячи специалистов в разных странах упорно ищут в земле остатки наших предков, исследуют то, что уже найдено, придирчиво проверяют, казалось бы, установленные факты. Я вспоминаю Второе всесоюзное этнографическое совещание, проведенное в 1956 году в Ленинграде. Анри Валлуа, один из крупнейших французских антропологов, с именем которого читатель не раз встретится на последующих страницах, был приглашен на это совещание в качестве гостя. Выступая на нем, он сравнивал учение о происхождении человека с затопленным городом, общий план которого устанавливают по торчащим из воды башням. Когда уровень воды спадает и обнажаются новые здания, становится видно, как несовершенен был первоначальный план, сколь мало отражалось в ней действительное расположение площадей и улиц. Каждая новая находка предков человека — такой спад воды в затопленном городе, когда открываются горизонты новых проблем и иногда рушатся, иногда лишь другими сторонами поворачиваются старые- Новые находки ископаемых предков человека за последние годы — первая причина появления этой книги, но не единственная. Чем менее определенны факты, находящиеся в распоряжении науки, тем шире вокруг них споры. Антропологи много спорят — из фактов рождаются концепции, в спорах они приобретают закалку стали. Конкретное знание об отдельных человеческих предках переплетается в них с философскими исканиями причин и движущих факторов человеческой эволюции, с анализом сложнейших вопросов о начале человеческого общества и труда, о происхождении мышления и речи, о возникновении искусства. В коллективах древнейших людей на земле зародилось все то, что составляет основное содержание цивилизации, и поэтому антропогенез — учение о возникновении человечества от животных предков и о его далеком прошлом — неразрывно связан с важнейшими проблемами мировоззрения. Как решались эти проблемы и какую роль в их решении сыграли антропологические факты, как через ошибки исследователи подходили к истине и овладевали ею, о чем спорят аптропологи сейчас, когда животное происхождение человека стало доказанным фактом,—обо всем этом мало писали популярно. И это вторая причина, почему я взялся за эту книгу. Обе они могут служить автору оправданием в ее издании. Но основное оправдание, конечно, в другом — для каждого автора оно заключается в интересе и занимательности изложения, в общественной значимости обсуждаемых проблем. Но об этом пусть'судит читатель. 1—5—8 12—GS
СЛОВО ДАРВИНА V і I «1 гл ¦ >Л »¦¦\» •-•V 1а-.: і. ЛЫ*. ш: "НИЩ *- Ij* 1
Откуда на земле появился человек? На этот кардинальнейший вопрос издавна по-разному пытались ответить представители смелой, пытливой человеческой мысли и воинствующие церковники. Канонические книги христиан — Библия и Евангелие на много столетий стали для европейского мира непререкаемым авторитетом и источником мудрости. Костры инквизиции, а потом государственные преследования и отлучение от церкви надежно защищали этот авторитет от посягательств слишком любознательных умов. И особенно непререкаемо, жестоко утверждалась библейская концепция во всех трудах, трактовавших развитие мироздания, органического мира, человека. Что же написано об этом в Библии? Бог создал все сущее за семь дней. Сначала возникли земная твердь и небо над ней, звезды, луна и солнце, реки, моря и горы. Потом появились по воле божией растения, рыбы и гады, то есть земноводные и пресмыкающиеся. Потом птицы и звери и, наконец, как венец творческих усилий бога появился человек — сначала в-образе мужчины и потом уже в образе женщины. Много и совершенно правильно, писалось о наивности библейской легенды, но писалось тогда, когда люди уже убедились в сложности мироздания и следовавшие одно за другим научные изобретения и открытия воочию показали, что все явления в мире управляются очень сложными законами. А ведь на протяжении многих столетий идея божественного происхождения мира и человека могла казаться и действительно казалась не такой уж наивной — слишком мало было фактов и слишком велика была вера в авторитет Библии, слишком привыкли люди, даже мыслящие и образованные, к тому, что «все от бога», наконец, яркий стиль божественных книг воздействовал эмоционально. Да и сами церковники не дремали, как не дремлют они и до сих пор. Там, где библейские рассказы вступают в слишком уж очевидное противоречие со здравым смыслом и наукой, возникают дополнения, появляются специальные разъяснения, как понимать тот или иной кусок библейского текста; иногда даже пишут о том, что какие-то места нужно понимать иносказательно. Одним из ярких и последних примеров попытки примирения «антропогенетической» библейской концепции с успехами науки была изданная в 1950 году папская энциклика 6
(обращение к верующим) «Humani Generis» — происхождение или развитие человека. Папа Пий XII не мог не признать очевидного, не мог отрицать достижений науки о человеке в истолковании его происхождения. Более того, он признал даже возможными исследования о «происхождении человеческого тела из уже существующей живой материи». Но «душа, — писал он дальше, — непосредственно создана богом». Вера в создание человека богом дожила до XVIII века. Именно в этом веке впервые был наведен порядок в представлениях людей о мире животных и растений, когда шведский натуралист Карл Линней предложил удобную систему их классификации. Линней был неутомимый и блестяще талантливый человек, энциклопедически, почти исчерпывающе для своего времени образованный. О его памяти и знании растений ходили легенды. И все силы своего огромного ума, обогащенного наблюдениями в многочисленных поездках и путешествиях, Линней употребил на создание такой схемы классификации, которая была бы практически удобна п в то же время охватывала весь органический мир. Он добился того, чего хотел: каждый вид характеризовался четким набором отличительных признаков; для обозначения видов была предложена, как говорят ботаники и зоологи, бинарная, или двойная, номенклатура. Каждый вид назывался двойным наименованием — родовым, то есть названием топ группы, к которой он принадлежал, и собственным видовым. Человек был назван по латыни Homo sapiens, то есть человек разумный. Рядом с ним Линней поместил шимпанзе, заметив, очевидно, демонстративное сходство строения человекообразных обезьян и человека. По велика сила привычки — наведя порядок во всей живой природе, расположив растения и животных по мере непрерывного усложнения их строения, Линней не усмотрел в этом усложнении развития. «Видов столько, сколько их создано Творцом», — писал он в своем самом крупном труде «Система природы», а значит, человек тоже создан творческим могуществом бога. Через две тысячи лет после своего возникновения библейская идея почти без изменений была повторена одним из величайших умов человечества. Однако ничто, даже традиция, даже поддержанное всей мощью государственной власти давление церкви не в силах остановить неотвратимого бега времени, а время бежит, принося знание вместо невея^ества, понимание вместо суеверий. Уже младший современник Линнея француз Жорж Бюффон создал грандиозное описание мира животных, введя в него идею развития. Почему развивается природа, почему древние животные от- 7
личаются от современных (а что они отличаются, уже было известно в конце XVIII в.), Бюффон не понимал, но он понял большее: библейская традиция видеть мир неизменным не может объяснить его, и отказался от этой традиции. А так как он был к тому же талантливый беллетрист, многообразный, гибкий, хотя и вычурный стиль которого как нельзя лучше подошел к литературным вкусам эпохи,— его не просто читали, им зачитывались, его цитировали в литературных салонах, переводили на другие языки. Слава его книг была безмерна, а е ними распространялся трансформизм, то есть идея развития, подтачивая устои библейской легенды. Переведен был Бюффон и в России. Но и Бюффон, поверив в идею развития, столько сделав для ее распространения, остановился перед человеком: очень уж трудно было вопреки предрассудкам представить себе, что человек, господин вселенной и венец творения, произошел подобно жабе или ослу путем постепенного развития. Это казалось грубым, обыденным, это, наконец, было неинтересно, вернее сказать, казалось неинтересным науке и читающей публике того времени, пропитанной аристократизмом. Не пошли против этого и следующие знаменитые эволюционисты — француз Жан Ламарк и англичанин Эразм Дарвин, дед Чарлза Дарвина. Ламарк — колоссальная фигура в истории естествознания. Почти нет областей в геологии, ботанике и зоологии, где он не оставил бы существенного следа. Поэтому его теория развития органического мира, несмотря на всю свою умозрительность (он объявил все изменения органов следствием упражнения и считал эти изменения наследственными), получила широкую известность, хотя и нашла мало сторонников. Напротив, Эразм Дарвин как специалист был мало известен, и поэтому его сочинение о развитии природы, написанное в стихотворной форме, не нашло широкого распространения за пределами круга любителей такой литературы — эстетов и интеллектуалов. В приятных стихах он живописал картины развития природы — зарождение мира из хаоса, появление жизни на нем, смену форм жизни, восполняя вдохновением недостаток сведений; Но по существу его концепция мало отличалась от концепции Ламар- ка —и тот, и другой не стремились удержать фантазию, когда чего-то не знали. Единственный раз они сделали это — когда писали о происхождении человека. Вернее, они не писали подробно, откуда взялся человек, отделавшись один — несколькими незначительными фразами, другой — несколькими не очень вразу- 8
мительными стихами. Печать традиции скрепила и их мысли. Чтобы снять ее, нужен был гений Дарвина. Чарлз Дарвин, безусловно, один из гениальнейших биологов во всей мировой истории. Редко кто умел так перевернуть традиционное мышление и заставить развиваться человеческую мысль в новом, совершенно неожиданном для нее направлении, редко кто достиг такой логики и силы в доказательстве своих положений, редко, кто доживал до такого полного признания своих идей и их широчайшего распространения по всему миру. Скромный и очень тихий человек, не любивший городского шума, уединенно живший в Дауне, в двух часах езды от Лондона, создал теорию, которая произвела не меньшее впечатление на человеческие умы, чем освободительные революции. II понятно почему: то, что природа развивается, уже было замечено, но все говорящие об этом наблюдения не имели цены, пока не были понятны причины изменений л направляющая их сила. Дарвин сумел открыть эти причины, и именно поэтому не Бюффон и Ламарк, тем более не Линней, а он нанес сильнейший удар господствующим церковно-религиозным представлениям о происхождении человека, создав учение о законах развития органической природы, создав практически новую область биологии, имя которой стало нарицательным, — дарвинизм. Открытие начинается с фактов. Дарвин знал много фактов. Он был человеком величайшей, скрупулезной тщательности во всем, и собирал эти факты всю жизнь. В молодости ему довелось совершить кругосветное путешествие натуралистом на корабле. Пять лет он изучал геологию, растительный и животный мир многих заброшенных уголков земли. Особенно пристально Дарвин ознакомился с флорой и фауной центральных областей Южной Америки и Галапагосских островов. В кругосветное путешествие он взял с собой «Основы геологии» Чарлза Лайеля, где доказывалось, что геологический лик нашей планеты претерпел медленные существенные изменения, как и животный мир. Изучая животных Южной Америки, Дарвин натолкнулся на кости и скелеты ископаемых зверей, отличавшихся от современных. С тех пор он заинтересовался изменениями животных и продолжал думать на эту тему и собирать факты, вернувшись в Англию. Научная переписка его была грандиозна — вряд ли в Америке и в европейских странах, не говоря уже об Англии, был хотя бы один крупный биолог, зоотехник или селекционер, с которым 9
Дарвин не обменивался бы письмами и от которого не получал бы информации. Среди домашних животных и птиц наиболее изменчивы голуби, — Дарвин разводил голубей и стал крупным авторитетом среди английских голубеводов. На основе материалов, собранных во время путешествия, и обработки коллекции, хранящихся в английских музеях, он написал большую двухтомную монографию об усоногих раках — классический труд в области систематической зоологии. Ему принадлежит оригинальная теория происхождения коралловых рифов, он опубликовал замечательные по точности наблюдений работы о лазающих и насекомоядных растениях, о выражении ощущений у животных и людей, о деятельности дождевого червя. Человек, который столько знал и о стольком думал, имел право и силы обобщать, пролагать новый путь в понимании мироздания. Теория его проста, стройна, красива, как бывает красиво любое ясное логическое построение. Каждый вид растений и животных порождает большое количество потомков — один вид больше, другой меньше, но всякий раз больше, чем может выжить. Начинается борьба за существование как между отдельными особями одного вида, так и между растениями и животными разных видов. В этой борьбе между живыми существами за пищу, за место для логова, борьбе, которая не прекращается ни на мгновение, выживают наиболее активные, как более приспособленные. И в этом постоянном выживании приспособленных — разгадка развития органического мира от простейших одноклеточных живых существ до сложнейших форм, вроде птиц и млекопитающих. Но Дарвин объяснил не только причину постепенного усложнения жизни, он сумел объяснить и причину необычайного разнообразия, необъятности ее форм. Чем более разнообразны потребности растений и животных, живущих на клочке земли, тем меньше они мешают друг другу и тем больше их может поместиться на этом клочке — эта абсолютно простая, кажущаяся даже на первый взгляд элементарной идея никому не приходила в голову до Дарвина. А именно в ней разгадка вечного многообразия форм жизни. Естественный отбор, как Дарвин назвал силу, сортирующую приспособленных и неприспособленных, сохраняет не только наиболее приспособленных, но и наименее похожих на всех остальных. Так из поколения в поколение потомки все больше и больше не похожи на своих предков и друг на друга. 10
Судьба теории Дарвина своеобразна, можно сказать, даже уникальна. Пожалуй, никто, кроме Эйнштейна, не доживал еще до такой славы. Но и Эйнштейн не увидел своего имени на созданном им огромном разделе современной физики — он продолжает называться общей и специальной теорией относительности. Дарвин увидел — дарвинизмом его теория стала называться задолго до его смерти. Но и голоса врагов гремели, не переставая, и не умолкли до сегодняшнего дня. Поэтому без преувеличения можно сказать — Дарвин вкусил величайший триумф, но его жизни сопутствовала и величайшая горечь. Если бы не его стоическая мудрость, безразличие к почестям друзей и хуле врагов, его преданность работе и самоуглубленность, вряд ли смог бы он перенести все перипетии своей не богатой внешними событиями, но буквально заполненной взлетами и падениями, радостями и тревогами жизни. Дарвин до конца дней развивал и глубоко аргументировал свою теорию. Добросовестность его не знала границ — он специально подбирал труднейшие случаи, чтобы с помощью экспериментов показать конкретные возможности применения своей теории. Он напечатал огромную книгу специально об изменчивости домашних животных и культурных растений, справедливо полагая, что они хорошо изучены и их развитие доставляет неоценимые данные для понимания эволюции диких форм. Происхождение человека было для дарвиновской теории очень трудным и сложным случаем, и Дарвин не смог обойти его. Его знаменитый труд — «Происхождение человека и половой отбор», вышедший в 1871 году,— такой же исчерпывающий свод фактов, как и его книга о домашних животных и культурных растениях, а главное, великолепный образец концентрированной человеческой мысли, замечательный пример последовательного преодоления всех трудностей, доставляемых материалом, и создания стройной теории. В своей основной книге «Происхождение видов путем естественного отбора или сохранение избранных пород в борьбе за жизнь», которая вышла в 1859 году и в которой и была изложена и аргументирована новая теория, Дарвин не писал ничего о происхождении человека, ограничившись осторожной фразой о том, что скоро «новый свет» будет пролит и на эту проблему. Он понимал, что его теория и без того вызовет жесточайший отпор со стороны большинства, может быть, даже взрыв ненависти, и поэтому незачем замахиваться в этой книге еще на одну проблему, над которой довлеет авторитет церкви, — достаточно страшного удара, который он наносит вере в неизмен- 11
ность видов и в создание их божественной волей. Тем более вопрос о происхождении человека на первых порах не мог не пугать Дарвина, умевшего охватывать предмет во всем многообразии деталей, своей новизной и сложностью. И Дарвин готовит подходы к этой новой теме, прочитывая горы литературы и накапливая факты. У него были верные друзья и соратники. Один из них — Томас Гексли, известный впоследствии пропагандист дарвинизма и крупный зоолог. В отличие от Дарвина Гексли — человек неукротимого темперамента, борец по натуре, ничего не боявшийся. В 80-х годах прошлого века он стал президентом Британской ассоциации наук и искусства, которую можно приравнять к Академии наук в других странах, и одним из самых уважаемых ученых Англии. Но в годы после выхода в свет «Происхождения видов» это был сравнительно молодой профессор зоологии без большого общественного веса и положения. И тем не менее в 1863 году он не побоялся выпустить книгу о месте человека в природе, целиком основанную на принципах дарвинизма. Гексли ярко говорил и талантливо писал, поэтому его книга, впечатляющая своей полемической манерой, конечно, подлила масла в огонь споров вокруг дарвиновской теории. Он не оспаривал прямо Библию — в клерикальной и чопорной Англии это было невозможно, а главное бесполезно и могло только ослабить впечатление от книги,— но он собрал огромное количество фактов в основном из области сравнительной анатомии и с их помощью показал неопровержимо родство человека с животным миром, а теснее всего — с человекообразными обезьянами. Наиболее близкой к человеку, по его представлениям, была горилла. Известные уже тогда находки ископаемых обезьян Гексли также не пропустил, использовав и их для доказательства своих взглядов. Эти ископаемые обезьяны, похожие на горилл, и были непосредственными предками как современных горилл, так и человека, от них пошли две расходящиеся в стороны линии развития. А Дарвин... Дарвин в это время молчал. Через пять лет после книги Гексли, в 1868 году вышел его труд об изменчивости домашних животных и культурных растений. В нем, естественно, опять не было о человеке ни одного слова. Книга Гексли вызвала острые дискуссии — как среди ученых, споривших о строгости аргументации и весомости специальных доказательств, так и среди широкой публики, которая, конечно, была далека от научных сравнительно-анатомических вопросов, но рьяно обсуждала как раз то, о чем Гексли предпочел умолчать, — пол- 12
ное противоречие идеи животного происхождения человека церковной догме и морально-этические выводы из этой идеи. Дарвин не принял в этих спорах никакого участия, не напечатал, в поддержку Гекслп ни одного аргумента, хотя поддерживал его в письмах. До недавнего времени считалось, что он только после 1859 года, после выхода в свет «Происхождения видов», задумался над животным происхождением человека и стал подбирать доказательства. Основанием для этого служили его собственные слова из «Автобиографии», в которой он подробно описал формирование и развитие своих научных интересов. Казалось бы, не нужно более авторитетного и добросовестного свидетеля, и, однако, этот свидетель ошибся — лишнпй пример того, что даже крупный ученый может ошибаться, особенно если речь идет о нем самом. Несколько лет тому назад были извлечены из архива и изданы записные книжки Дарвина, которые он вел, начиная с возвращения из кругосветного путешествия и до издания «Происхождения видов». В них заносились иногда в какой-то уже отстоявшейся форме, иногда без определенного порядка отдельные факты, мысли, планы будущих трудов. Краткие извлечения из этих книжек были изданы после смерти Дарвина его сыном ботаником Фрэнсисом Дарвином в трехтомном сборнике писем. Но полностью они никогда не издавались, и оригиналы пролежали в Дауне, где сейчас музей Дарвина, без движения больше полувека. Любопытное дело — даже английские ученые, имевшие полную возможность обратиться к подлинным рукописям Дарвина, пользовались обычно изданием Фрэнсиса Дарвина, ссылаясь на записные книжки. Между тем издание это не включало и десятой их части, а выбранные отрывки не представляли собою часто подлинного текста Дарвина и были составлены из отдельных искусственно объединенных кусков. И дело здесь не в безответственности Фрэнсиса Дарвина или в неуважении его к памяти своего великого отца, а, наоборот, в его горячей любви к нему и во вполне понятном желании обезопасить память отца от различных кривотолков. Аналогичные сокращения с той же целью были произведены им и в изданной в том же сборнике «Автобиографии» Дарвина. Фрэнсис Дарвин преуспел в своих планах — издание было принято очень благожелательно и надолго стало почти единственным и неоценимым источником сведений о жизни ученого и его мыслях, не вошедших в напечатанные труды. Инициатором нового издания записных книжек Дарвина выступил известный советский историк биологии и превосходный 13
знаток творчества Дарвіша С. Л. Соболь. Оя же был одним из инициаторов и наиболее деятельных энтузиастов полного издания сочинений Дарвина на русском языке — издания, подобного которому не имеет ни одна европейская страна, в том числе и Англия. Готовя один из последних томов этого издания, включающий как раз записные книжки и всякие другие подготовительные материалы к «Происхождению видов», профессор Соболь обратился к английским коллегам с просьбой прислать фотокопии подлинных рукописей Дарвина, и в результате «Записная книжка 1837—38 тт.» и «Автобиография» впервые были изданы в полном виде на русском языке в 1957 году, а затем переизданы в девятом томе собрания сочинений Дарвина в 1959 году. Из этой записной книжки мы и узнали, что Дарвин просто забыл, когда писал «Автобиографию», о своих размышлениях сорокалетней давности, о том, что проблема происхождения человека волновала и мучила его задолго до издания «Происхождения видов», забыл о своих старых заметках на эту тему. Для нас же эти заметки драгоценны не только и не столько как интересная страница в истории эволюционного учения, как еще одно свидетельство духовного развития Дарвина, а как доказательство интереса его к происхождению человека сразу же после возникновения в его голове первых контуров эволюционной теории. Они многое объясняют в психологии творчества — оставалось непонятным иначе, как Дарвин с его громадпым изощренным умом не заметил сразу же резкого противоречия своих новых взглядов и церковной догмы как раз прежде всего применительно к человеку. Его творческий процесс, казалось, не охватил всех частностей, и диалектика этого противоречия осталась для него скрытой. Теперь это заблуждение преодолено с помощью не менее авторитетного свидетельства, чем то, на котором оно выросло,— Дарвин сам выступил против себя. Итак, Дарвин уже много лет думал над происхождением человека, собирал и тщательно проверял факты, создавал гипотезы — записные книжки показывают, что основпые элементы его концепции человеческой эволюции и ее причин оформились уже к 1840 году. Когда вышла книга Гексли, Дарвин был отлично вооружен для борьбы за ее основную идею, и молчание его объясняется не отсутствием интереса к проблеме или недостаточным ее знанием, а более глубокими причинами идейного порядка. Дарвин отчетливо сознавал значение идеологической борьбы, развернувшейся вокруг его теории. Он не менее ясно понимал, 14
что труд творца эволюционной теории о происхождении человека, если он выйдет в свет, произведет не меньшее впечатление, чем «Происхождение видов». Да, что там труд — любое его слово! Поэтому выступать нужно во всеоружии н только, когда немного улягутся страсти и успокоятся противники дарвинизма. Умный Гекслп, может быть, тоже понимал это, но его резкость, темперамент, нетерпимость к суеверию толкнули его на выпуск книги, постоянно толкали на публичные выступления и споры. Дарвпн был вдумчив, спокоен, последователен, действовал с величайшей осмотрительностью, но наверняка. Поэтому он выступил через несколько лет после Гекслн, уступив ему пальму первенства. Дарвин шел уже по проторенной дороге, но книга его в три раза превышала по объему книгу Гексли, была буквально забита фактами, содержала стройную и аргументированную концепцию происхождения человека пли, как теперь говорят, антропогенеза. Одним словом, библейским истинам о сотворении человека богом именно в этой книге был нанесен сильнейший удар. Начать с того, что Дарвин не полагался только на сравнительно-анатомические аргументы, хотя они приведены и разобраны у него с такой полнотой, как ни в каком другом сочинении. Более того, он расширил их и не рассматривает все современное человечество как обобщенную форму, уделяя большое внимание расовым различиям. Он впервые привлек, широко и многосторонне используя их, эмбриологические наблюдения. Творцами биогенетического закона, согласно которому в зародышевом развитии животных отражается длинный ряд их предков, считают немцев Эрнста Геккеля и Фрица Мюллера, и слава их вполне справедлива: они разработали закон достаточно подробно, сформулировали достаточно точно и привлекли к нему внимание. Сам Дарвин в «Автобиографии» писал, что слава первооткрывателя закона по заслугам достается не тому, кто его впервые заметил, а тому, кто его сформулировал и довел до сознания других ученых. Формулировки Дарвина в отношении биогенетического закона вполне ясны, у него не было никаких сомнений в возможности использования эмбриологических наблюдений для филогенетических реконструкций — для восстановления родословных разных видов, и он широко пользовался ими в своей книге еще до открытия закона Геккелем и Мюллером. Но и это далеко не все. Он сумел разыскать такие факты и такие наблюдения, которым до него никто не уделял внимания, да чего греха таить, которые и в современной науке занимают, несмотря на свою огромную теоретическую важность, 15
неоправданно подчиненное положение. Это изучение мимической мускулатуры у человека п животных, это тщательнейшее рассмотрение атавизмов, — бугорок Дарвина, маленькое возвышение, иногда встречающееся на ушах современного человека н непременно представленное у обезьян, фигурирует во всех учебниках анатомии и антропологии. Это, наконец, постоянное привлечение параллельных фактов из всех областей зоологии, ботаники, геологии. Не знаешь, чему больше удивляться, — знаниям автора, кажущимся прямо необъятными, или его умению организовать из них цельную картину, сопоставить их так, чтобы вывод с железной неотвратимостью запечатлелся у читателя. Какова концепция Дарвина? Вся сумма находившихся в его распоряжении фактов привела его к выводу о происхождении человека от низшей формы. Любопытно, что вывод этот сделан тогда, когда почти не было известно ничего определенного об ископаемых предках человека. Дарвин упоминает об имевшихся в его время находках, но практически не пользуется ими для доказательства своей теории, считая их слишком фрагментарными, слишком неубедительными. В том и состоит неопровержимая сила его доказательств, что он сам отказывается от аргументов, которые кажутся ему слабыми, как бы эффектны они ни были, опирается только на твердо установленные, придирчиво проверенные и подтвержденные факты. Строение и внешний вид низшей формы реконструируются Дарвином по аналогии с современными человекообразными обезьянами. Но Дарвин заметил у них большое количество специализированных черт, которые образовались вследствие их образа жизни и не могли быть присущи предку. Строение его было более нейтрально, что означает — он занимал по многим признакам промежуточное место между человеком и человекообразными обезьянами. От него, от этой усредненной нейтральной формы разошлись две ветви — одна к современному человеку, другая к современным человекообразным обезьянам. Они, следовательно, не предки наши, не бабушки и дедушки, а скорее двоюродные, даже троюродные братья. Дарвин не согласился с Гексли — из человекообразных обезьян ближе всех к нам стоит шимпанзе, а не горилла. Но африканские обезьяны в целом ближе к человеку, чем азиатские — гиббоны п орангутанги. Поэтому Дарвин полагал, что человечество возникло в Африке. Еще труднее, чем создать концепцию происхождения человека, было открыть законы изменений человеческого тела, понять 16
п объяснить причины поступательного развития человека. Дарвин видел эту причину в половом отборе, то есть в тех преимуществах, которыми отличаются самцы, выбираемые самками и оставляющие, следовательно, потомство. Половому отбору в мире животных и птиц он посвятил почти половину своего труда о происхождении человека, разбирая подробно многочисленные случаи его, значение вторичных половых признаков в строении тела и оперении, анализируя важность такого признака, как пение в мире пернатых. По его мнению, многие типичные особенности современного человека, утеря волосяного покрова, например, вызваны не чем иным, как привлекательностью мужчин без сильно развитых волос на теле для женщин в первобытном обществе. Но Дарвин был слишком честен, чтобы скрывать от себя — его теория антропогенеза, вполне справедливая, вероятно, для отдельных признаков, не решала проблемы в целом. Чем отличается современный человек от животных в первую очередь? Очевидно, большим, сложно устроенным мозгом и рукой, способной к тонкому манипулированию. Почему именно они развились в процессе полового отбора? И тот, и другой признак вообще не фиксируются визуально, и потому сознательный выбор мужчин с сильным развитием этих особенностей кажется невероятным. Отсюда и последний труд Дарвина, как бы последний том, венчающий всю трилогию, два первых тома которой составляют «Происхождение видов» и «Изменения домашних животных и возделываемых растений», производит менее цельное впечатление в теоретической части. Незавершенность теории антропогенеза свидетельствовала лишь о необычайной сложности процесса развития, о том, что с помощью дарвиновского принципа естественного отбора человек проник в процессы и явления в живой природе, о которых раньше не подозревал. Но эту незавершенность можно воспринять как отсутствие отделки на уже построенном здании. Не были полностью поняты причины превращения человека из низшей формы, но самый факт теснейшей связи человека с животным миром и его длительного развития на протяжении тысячелетий был доказан строго и точно. Разрушена была вера в библейскую легенду и отброшена традиция, существовавшая приблизительно две тысячи лет. ¦ ¦ - ¦.*. *.... . л.--- - " : -.* - -¦ ¦ гЧ-н - .;-. л ПАИ \ »..«.¦¦»¦¦-,,ім***,а J ;- ,г- .. ..... . - • ¦ ,^
ПЕРВЫЕ НАХОДКИ II ТРАДИЦИЯ
Д—-4
Итак, Дарвин произнес свое веское слово — он похоронил библейскую легенду под грудой строго проверенных фактов и на место наивного библейского рассказа поставил научную теорию постепенного развития человека из животного мира. Теория эта была сильна, потому что она отвечала современному уровню науки и отлично объясняла любой новый факт, который открывали в сравнительной анатомии человека или эмбриологии, геологической и палеонтологической истории человеческого рода и т. д. Но это все было лишь косвенной проверкой правильности дарвиновской теории происхождения человека — прямая и окончательная проверка могла быть лишь одна: ископаемые находки, которые иллюстрировали бы отдельные этапы человеческой родословной. И следующие 50—60 лет после издания «Происхождения человека» были ответственнейшим периодом в развитии дарвинизма, так как активно развернулись поиски ископаемых предков человека и каждая находка вызывала надежды одних п огорчения других: противники животного происхождения человека надеялись в каждой новой находке увидеть современного человека, так сказать, его неизменный прототип; серьезные ученые, наоборот, стремились открыть в каждом ископаемом костяке примитивные черты, сближавшие его с обезьяньими скелетами. Забегая вперед, следует сказать — дарвиновская теория антропогенеза блестяще выдержала проверку палеонтологией, но в накоплении палеонтологических знаний было много драматичного, хотя интересного и поучительного. Эрнст Геккель, имя которого уже упоминалось в связи с биогенетическим законом, был активным пропагандистом дарвинизма в Германии. Он много путешествовал, занимался почти всеми группами животного мира, начиная с простейших и кончая млекопитающими, подобно многим зоологам конца прошлого века одинаково хорошо знал сравнительную анатомию, эмбриологию и систематическую зоологию.. С этим соединялись широкий полет мысли и философское образование, которые все время побуждали Г?ккеля к освещению в его трудах морально-этических и философских проблем. Он писал об этике ученых, о морали, о красоте в мире растений и животных. Известный нантеизм, отождествление бога с природой, был свойствен его трудам такого рода. Он читал лекции по всей Германии, 22
выступал с докладами о проблемах дарвинизма па съездах немецких врачей и естествоиспытателей. Ораторский талант докладчика и лектора обеспечивал этим выступлениям неизменный успех. Но увлечение Геккеля дарвинизмом сыграло и отрицательную роль — оно было так велико, что он перенес законы развития природы на развитие общества, и это явилось, таким образом, предтечеіі социал-дарвинизма, бесплодной социологической теории, пытавшейся объяснить развитие общественных институтов путем естественного отбора. Геккель много и плодотворно занимался наукой — сравнительной анатомией и сравнительной эмбриологией, систематикой различных групп беспозвоночных. Правда, и здесь недостаток фактов восполнялся им иногда фантазией п многие его схемы сильно отличаются от тех, которые приняты современной наукой. Есть такие умы, яркие, но лишенные критического чутья, которые не могут остановиться на достигнутом и начинают фантазировать там, где кончается точное знание. К ним относился и Геккель. Но тем не менее вклад его в развитие зоологии а эволюционного учения громаден — так много он работал и так велики были его достижения во многих конкретных областях. Венцом его исследований стала трехтомная «Систематическая филогения», вышедшая в 90-х годах прошлого века. В ней было уделено внимание л человеку. Предполагаемое промежуточное звено было названо Геккелем питекантропом — он любил звучные латинские и греческие термины. В переводе с греческого питекантроп означает обезьяночеловек (питекус — обезьяна, антропос — человек). Геккель не только назвал его — он попытался обрисовать его облик, опираясь при этом целиком на свое чутье. Питекантроп казался ему невысоким существом с небольшим мозгом, передвигавшимся на полусогнутых нижних конечностях. Действительность подтвердила прогноз Геккеля. Это был один из тех немногих случаев в истории биологии и антропологии, когда то ли гений предсказателя, то ли счастливое стечение обстоятельств позволили не только предвосхитить существование самого явления, но и довольно точно назвать его отличительные черты. Однако между предсказанием и открытием предсказанной ископаемой формы прошло несколько лет. В начале 90-х годов голландский врач Евгений Дюбуа стал вести раскопки на Яве, поставив перед собой специальную цель —поиски недостающего звена в родословной человека. Он копал много месяцев, прежде чем пришел первый успех, не- 23
смотря на упорство Дюбуа, конечно, неожиданный,— ведь искать какие-нибудь ископаемые кости в земных слоях без всяких ориентиров бесперспективнее, чем иголку в стоге сена. Успех тем не менее пришел — сначала была найдена черепная коробка, потом бедренная кость. Слой, в котором они находились, лежал ниже земной поверхности на 15 метров, и они были обнаружены, как говорят геологи, явно не in situ — то есть не в первичном залегании, а в переотложенном состоянии. Поэтому попытки точного определения геологического возраста находки предпринимались много раз уже и в первой четверти нашего столетия. Последний их итог: питекантроп жил в нижнем или в среднем плейстоцене, а плейстоцен, который иногда отождествляют с четвертичным периодом,— предпоследний период в истории земли (последний называется голоценом), время появления человека и развития ледников в северном полушарии. Отнесение той или иной находки к определенному геологическому периоду — тонкое и непростое дело. Здесь учитываются и глубина залегания слоев, и характер их, и находки фауны и флоры, обычно отличающихся от современных. Тем сложнее было датировать находку геологически 30—40 лет тому назад — поэтому питекантроп и путешествовал из нижнего плейстоцена в средний и обратно. Еще труднее было определить абсолютный возраст, то есть время, которое находка пролежала в земле,— здесь все делалось на глазок, и нижний плейстоцен долгое время отодвигали от современности на 800 000 — 1 000 000 лет. Таким же считался и абсолютный геологический возраст питекантропа. Только два десятка лет тому назад положение изменилось и в геологию были введены точные методы датирования органических остатков. Их принцип сводится к определению содержания радиоактивных элементов в ископаемых костях сравнительно с тем, каким оно было при жизни организма (а эта величина более или менее постоянна для всего живого). В изучении последних 30—40 тысяч лет наибольшее применение получил метод радиоактивного углерода, в изучении ранних этапов четвертичного периода — калий-аргоновый метод. Конечно, и эти методы небезгрешны, особенно если речь идет о глубокой древности, но они намного повысили точность определений геологического возраста. Для питекантропа возраст колеблется вокруг 400 000 лет, то есть он «помолодел» за последние годы более чем в два раза. После этого небольшого экскурса в геологию и определения геологического возраста питекантропа пора вернуться снова к концу прошлого века и вспомнить, что же увидели Дюбуа и другие анатомы и антропологи, исследуя находку. Уже тогда бы- 24
ли накоплены большие знания о вариациях строения скелета у человекообразных обезьян и разных расовых групп современного человечества — негров, европейцев и монголов. Уже тогда измерение стало одним из основных методов антропологического анализа — любая кость скелета измерялась в определенном положении и измерения одноименных костей у разных люден или разных групп людей сравнивались между собой. Разумеется, не все особенности черепа или той или иной кости можно охарактеризовать, как говорят антропологи, количественно, то есть цифрами. Тогда на помощь приходит тщательное и подробное описание, фиксация с помощью фотографии. Так и были изучены кости питекантропа. И результаты точного количественного изучения и подробного описания почти полностью подтвердили догадки Геккеля. Мозг питекантропа, естественно, не сохранился. Но объем его легко было определить по объему внутренней полости черепной коробки. Он приближается к 900 см3. Величина его оказалась как раз посередине между аналогичными величинами человекообразных обезьян и современного человека. Это было особенно важно: ведь мозг, очень большой относительно размеров тела и крайне сложный, всегда считался, и вполне правильно, первейшей отличительной особенностью человека. За ней идет выпрямленная походка, передвижение только на задних конечностях без помощи передних. Бедро питекантропа по величине не отличается от человеческого, да и по форме они очень похожи. Поэтому можно было считать вполне определенно, что питекантроп ходил подобно современному человеку, может быть, только слегка сгибая ноги в коленях. По росту он был похож на среднего европейца — 165—170 см. Тот питекантроп, кости которого попали в руки ученых, был тяжело болен — на бедренной костя виден сильнейший экзостоз, или разрастание костной ткани. Было ли это следствием тяжелой прижизненной травмы, родилось ли это существо с ней, что, правду сказать, менее вероятно, сейчас трудно решить. Но это уже область палеопатологни, изучающей какие-то искусственные изменения формы скелета, не связанные с нормальными вариациями, характерными для вида. Нельзя не вспомнить, однако, какую роль сыграл этот экзостоз в спорах о положении питекантропа в системе. Нашлось немало специалистов, и среди них несколько анатомов, которые утверждали, что найденный скелет не относится к сколько- нибудь глубокой древности, а характерные особенности строения черепной крышки также просто результат патологических процессов, как п разрастание костной ткани на бедре. Этим 25
начисто стиралось значение находки как палеонтологического свидетельства глубокой древности человека. Но защищать эту точку зрения было нелегко. Любая человекообразная обезьяна отличается от человека низким черепом, очень наклонным, прямо убегающим назад лбом, сильно развитым надбровьем — особым утолщением костной ткани в нижней части лба. Тем же отличается от человека и питекантроп при совершенно естественном гармоничном соотношении всех частей черепа. Все люди с признаками патологического недоразвития, в общем, тоже отличаются темп же особенностями, но они .сопровождаются резкими диспропорциями между отдельными костями черепа. Поэтому попытка доказать, что череп и кости, найденные Дюбуа, принадлежали просто недоразвитому субъекту, а не предку современных людей, была сначала с успехом опровергнута мно- гимп серьезными учеными, а затем и вовсе потеряла всякую доказательную силу по мере накопления знаний. Другая точка зрения на питекантропа казалась прямо противоположной — в нем видели гигантского гиббона. Но по существу эта точка зрения не отличалась от предыдущей — ведь этим роль питекантропа как промежуточного звена также сводилась на нет. Однако принять и ее было трудно: ведь строение черепа и костей гиббона было хорошо изучено, н они не очень походили на найденные кости питекантропа. В этом взгляде на факты как- то уж очень чувствовалось желание дискредитировать находку, отказать ей хоть в каком-то значении, снизить до уровня рядового открытия костей ископаемой человекообразной обезьяны, не отличающейся от современной. Поэтому в целом такая точка зрения не была принята антропологами, тем более что и морфологически питекантроп, как уже говорилось, заметно отличался от гиббона. Любопытна и часто странно противоречива логика ученого, — к последней точке зрения неожиданно примкнул Дюбуа. Несмотря на находку среди своих неразобранных коллекций еще нескольких бедер питекантропа, которые подтвердили все предыдущие наблюдения, он смог выступить со статьей, которую если бы она не принадлежала ему самому, можно было бы назвать предательством по отношению к его прежним взглядам. Но она была написана им самим! Дюбуа пользовался в ученом мире безукоризненной репутацией, и его выступление произвело впечатление. Коль скоро представление о питекантропе, как о большом гиббоне, защищалось самим автором находки, это утверждение нельзя было оставить без опровержения — и оно последовало со стороны Н. А. Синельникова, сотрудника Инсти- 26
тута антропологии при Московском государственном университете. Его работа, будучи филогенетической по существу, носила микроанатомический характер — попросту говоря, он сопоставил внутреннюю структуру бедра у гиббона п человека и открыл в ней целый ряд значительных различий. Питекантроп по этой структуре больше походил на человека. Работа Н. А. Синельникова, вышедшая уже на склоне лет Дюбуа, в 1937 году, была так точна в своей методической технике, так строга по выводам и филигранно отделана, что полностью убедила немногих сомневавшихся или поколебленных авторитетом Дюбуа, а главное, склонила к первой точке зрения самого Дюбуа, что он и выразил в письме на имя директора Института антропологии М. С. Плисецкого перед Великой Отечественной войной. К сожалению, опубликовать статью с опровержением своего странного заблуждения он уже не успел. Итак, переходное звено от животного к человеку было найдено, описано, получило широкую известность. II сразу же встал вопрос: если это был древнейший человек, не обезьяна, а именно человек, то он должен был делать орудия. Ведь именно в этом особенно проявляется превосходство человека над животным миром — никакая самая умная обезьяна не подтесывает камни, чтобы ими удобнее было колоть орехи, не заостряет концы палок, чтобы ими копать землю пли ловко добывать съедобные коренья. Дюбуа не нашел с питекантропом никаких орудий. Вопрос как будто бы решился отрицательно, особенно на первых порах. Но затем орудия были обнаружены в геологическом слое, более древнем, чем слой, в котором лежали кости,— грубые рубящие орудия из кремня, треугольной формы, такие как раз, какие вообще находят в самых древних стоянках и какие археологи называют рубилами, хотя точное их назначение до сих пор толком неизвестно. С орудиями была обнаружена и древняя фауна — несколько древнее той, что находилась с питекантропом. На этом основании, хотя и предположительно, считают сейчас, что питекантроп изготовлял простейшие орудия или во всяком случае мог это делать. Археологическая наука подтвердила его человеческую природу. Но наиболее веским подтверждением реального существования питекантропа, его промежуточной человекообезьяньей природы, его нормального, а не патологического строения были дальнейшие находки, сделанные на той же Яве уже в 30-е годы нашего столетия. Энтузиасты на земле не переводятся, во всяком случае число их не уменьшается от поколения к поколению. Они идут по пути своих предшественников и часто превосходят их 27
достижения. Так было и на этот раз. За предсказателем Гекке- лем пришел практик Дюбуа, за практиком Дюбуа последовал практик Кёнигсвальд. Евгений Дюбуа был врач, Ральф Кёнигсвальд — геолог. Но проводя геологические съемки и изучая разрезы, Кёнигсвальд искал, неутомимо пскал ископаемые костп. Он прекрасно знал строение берегов и своенравный характер реки Соло, где был найден первый питекантроп, знал, где искать, и его преданности делу, неутомимости в полевых разведках и раскопках и просто чутью наука обязана дальнейшими открытиями. Была найдена вторая черепная крышка питекантропа, за которой в антропологии утвердился термин «питекантроп второй, или II», затем черепная крышка питекантропа третьего и наконец четвертого. Никаких других костей не было просто потому, что череп обычно сохраняется в земле много лучше скелета. Вторая и третья находки подтвердили то, что было известно и по первой черепной крышке, — у питекантропа объем мозга 800—900 см3, убегающий назад лоб и мощный надбровный валик. Но открытие питекантропа IV принесло кое-что новое. Кёнигсвальд передал кости Францу Вайденрайху — очень известному и одаренному немецкому антропологу и анатому, работавшему в Китае. Собственно, и костей-то было всего две, да и то в обломках — неполная затылочная кость и кусок верхней челюсти. Но Вайденрайх славился среди палеоантропологов почти так же, как век тому назад был прославлен Кювье среди сравнительных анатомов,— своим тонким знанием анатомии и исключительным искусством в реконструкции скелета ископаемых форм человека. С именем Вайденрайха мы еще не раз столкнемся дальше, а пока важно, что по этим фрагментам он восстановил облик очень своеобразного гоминида (так говорят антропологи, когда хотят сказать не только о современном человеке, но и о его ближайших предках, когда хотят подчеркнуть характерные особенности человеческого типа). Он имел очень массивный череп, питекантроп четвертый, такой массивный, какого не было ни у одного из найденных раньше. Однако массивность эта — не единственное его отличие. Он был очень примитивен. Вайденрайх открыл несколько архаичных признаков в строении черепа. Сначала предполагалось, что все ранее обнаруженные черепа питекантропов принадлежали женщинам и это — единственный мужской череп. Такая гипотеза — самая простая, на и самая неудачная: ведь мужчины по строению черепа не примитивнее женщин, почему же питекантроп четвертый примитивнее предыдущих? Очевидно, речь 28
должна идти не о половой разнице, а о разнице филогенетической, о принадлежности к разным стадиям эволюции. Питекантроп четвертый филогенетически примитивнее, он ближе к обезьяне, он — предок всех остальных ранее найденных питекантропов. Эта гипотеза согласуется и с его более ранним геологическим возрастом. Итак, предвидение Геккеля, оправдавшееся трудами Дюбуа и Кёнигсвальда, дало п научному миру, и человечеству в целом реальное доказательство правоты дарвиновской теории происхождения человека, воплотившись в скелеты открытых ископаемых существ, сделало видимым первый шаг на пути к очеловечению. Однако эти находки не исчерпали всех вопросов, наоборот, породили ряд новых. И с тех пор как было признано значение палеонтологии для понимания человеческой эволюции, началась буквально охота за новыми находками. Антропологи пристально всматривались в каждый обломок ископаемой кости, в каждый стертый ископаемый зуб — только бы не пропустить какой-нибудь мельчайшей черточки, которая рассказала бы об эволюции предков человека. От питекантропа до нашего современника прошли не только сотни тысячелетий — прошло минимум десять-двенадцать тысяч поколений (если учитывать непродолжительность жизни древнейших людей, даже больше — пятнадцать-двадцать тысяч поколений), каждое последующее из них отличалось от предыдущего лочти незаметно, но, накапливаясь, эти изменения приводили к появлению новых форм, более прогрессивных и близких к современному человеку. История этих прогрессивных изменений была прочитана также по костям на протяжении последнего полувека. Недалеко от Пекина, приблизительно километров сорок, не больше, есть местечко, название которого точнее всего транскрибируется с китайского, как Чу-Ку-Тьен. Однако оно стало слишком хорошо известно в английской транскрипции как Чжоу- Коу-Тянь, и в этой транскрипции проникло и в русскую литературу. Не будем отступать от традиции, хотя она и неоправданна, да и дело не в названии. Важнее исключительная роль, которую сыграли палеонтологические раскопки в этом местечке в истории науки о человеке. Чжоу-Коу-Тянь много лет был неисчерпаемым источником замечательных находок новой фауны, в том числе и четвертичной. Но особенно он прославился, когда среди сотен тысяч, может быть, даже миллионов костей вымерших животных стали 29
попадаться человеческие — вернее говоря, не вполне человеческие, а почти человеческие, похожие на кости питекантропа. Сначала в 1927 году был найден зуб. Зубы питекантропа еще не попадали в руки антропологов — прямое сравнение исключалось. Но зуб из Чжоу-Коу-Тяня был крупнее, чем зубы современных людей, а в узоре на коронке проглядывали какие-то обезьяньи черты. Зуб, словом, был такой, какой должен был бы быть у питекантропа или любого другого сходного существа. А затем нашли череп, и он оправдал эту догадку и надежды открыть существо, подобное питекантропу, где-нибудь еще, кроме Явы. Существо было названо синантропом — китайским человеком в дословном переводе с греческого. По существу же его следовало бы назвать китайским питекантропом — китайским обезьяночеловеком, — так похоже оно оказалось на своего яванского брата. Знаем мы, однако, о китайском двойнике питекантропа много больше. У него также небольшой мозг, очень покатый лоб, сильный надбровный валик; сам синантроп среднего роста, приземист и довольно неуклюж. Антропологи открыли большое число признаков, по которым он отличался от современного человека, измерили и изучили каждую найденную кость. А найдено их было много — пока в Чжоу-Коу-Тяне велись раскопки (прекратились они только с японской экспансией), там обнаружены остатки более чем от сорока индивидуумов. Уже известный нам Вайденрайх выпустил шесть больших монографий, посвященных отдельно описанию костей скелета, нижней челюсти, зубов, черепа и внутренней полости черепа (по ней судят о развитии мозга). Такого тщательного и всестороннего описания не знает история палеонтологии человека. II базировался ученый при этом на многих образцах — из фрагментов удалось склеить более десяти черепов и несколько челюстей. Таким образом, все выводы о строении синантропа были гораздо более тщательно аргументированы, чем у Дюбуа о питекантропе, и споров поэтому почти не было — находка не вызывала никаких сомнений. Другое дело — ее интерпретация, представление о ее месте на филогенетической лестнице живых существ: тут можно было по-прежнему спорить. Но об этом несколько позже. Среди многих особенностей синантропа было несколько, которые хотя и не очень, но все же отличали его от питекантропа. Начать с того, что мозг у него хоть ненамного, но больше. Примерно у десяти экземпляров он варьировал от 950 до 1150 см3. То есть одни синантропы не превосходили питекантропов, а у других мозг был больше. Лобная кость черепа у синантропа 30
очень поката, но все же круче, чем у яванского обезьяночеловека. Надбровный валик, правда, не меньше. Заметили антропологи и еще несколько анатомических деталей, по которым синантроп ближе к современному человеку. Таким образом, в целом синантроп по строению своему прогрессивнее яванского собрата. К тому же выводу привело и изучение культурной обстановки, в которой жил китайский обезьяночеловек. Раскопки в Чжоу-Коу-Тяне продолжались почти 20 лет, за это время было найдено не только много костей ископаемого человека, но и огромное количество орудий — не десятки и сотни, а тысячи. Почти все они сделаны из кварцита (вокруг Чжоу-Коу-Тяня нет другого материала для изготовления орудий). Материал этот очень неблагодарен, он колется на большие грубые куски и не поддается тонкой обработке. Орудия из него кажутся поэтому грубее сделанных из кремня. Кремень легко колется, а главное — допускает обработку слабыми ударами, после которых с желвака кремня слетают мелкие чешуйки. Орудия из кремня намного изящнее и пользоваться ими, очевидно, удобнее. Но что делать — кремня не было, была только его очень несовершенная замена, и нужно было ограничиваться ею. Приходится удивляться, как умело использовал синантроп этот неблагодарный, тяжелый для обработки материал, какую разнообразную форму имеют орудия, как четко, наконец, выделяются стабильные формы, серии имеющих определенное назначение орудий. Именно по этим стабильным формам и судят обычно о высоте культурного развития в древнекаменном веке. Разнообразие часто говорит лишь о неустойчивости, примитивности приемов обработки камня, о неразработанности и убогости технических навыков, а в орудиях стабильной формы и, следовательно, постоянного назначения виден технический прогресс, закрепленность определенных рабочих навыков, передача их от поколения к поколению. Так вот — среди огромного разнообразия орудий синантропа выделяются орудия определенных типов. Это несомненное доказательство движения вперед по сравнению € питекантропом. Геологи и антропологи, зоологи и анатомы, мы видим, немало сделали, чтобы найти реальные, несомненные доказательства изменений природы человека во времени. Но и антидарвинизм не дремал, сражаясь против каждого факта, который можно было использовать с позиций дарвиновской теории. Так и здесь — орудия синантропа, найденные вместе со скелетами, непосредственно, следовательно, связанные с деятельностью древнего человека, представляли собою очень сильный и веский ар- 31
гумент в пользу теории постепенного развития человека из обезьяноподобных предков. Как ни трудно доказать, что не синантроп изготовил найденные с ним орудия, попытку такую сделали. Несмотря на обилие находок костей в Чжоу-Коу-Тяне, фрагментов скелета было найдено немного по сравнению с черепами. Не замедлила появиться гипотеза, по которой синантроп не жил в пещерах с орудиями, а черепа его приносились в пещеру уже современными людьми в качестве трофеев. Однако кости скелета все же были найдены — как объяснить этот факт? Ни у одного народа в древности не было обычая брать части скелета и собирать их, как трофеи. Высказывалась похожая мысль — черепа и кости людей затащили в пещеры Чжоу-Коу-Тяня хищники. Но и эту мысль легко опровергнуть — на скелетах человека нет никаких следов повреждений. Антидарвпновское, антиэволюционное понимание природы древних людей и их жизни не смогло в данном случае противостоять редкой логике процесса развития, вскрываемой неутомимой работой палеонтологов и антропологов. Синантроп не только умел делать орудия и пользоваться ими— он приручил могучую силу, которая намного увеличила его власть над природой. Этой силой оказался огонь — стихийное бедствие для всех животных. От лесных пожаров в ужасе бежит зверь, пожар в степи губит тысячи грызунов и всяких мелких тварей, оставляя после себя лишь безжизненные километры выжженной бесплодной земли. Как человек получил в руки огонь, как научился управлять им — пока не очень ясно. То ли первобытные люди съели опаленную или поджаренную огнем пожара дичь и, заметив, что это вкусно, стали разжигать костры близ жилищ, то ли принесли пылающую головню из леса, то ли еще как, но огонь стал служить человеку. Сначала это был постоянный огонь, костер, который никогда не тушили, за которым следили с величайшей тщательностью. Потом на его место пришло добывание огня с помощью трута или трением дерева о дерево. Синантроп уже перевалил через первую ступеньку — он умел пользоваться огнем, но не дошел еще до второй — до умения добывать огонь. Безмолвный свидетель этого — мощная толща золы с пережженными костями в пещерах Чжоу-Коу-Тянь. Синантроп ел не сырое, а жареное мясо — оно лучше переваривается, лучше усваивается; с ним получал он дополнительную порцию питательных веществ, которых были лишены его предки. А может быть, огонь уже стал его верным помощником на охоте— среди бесчисленных обглоданных и разбитых костей 32
животных, найденных в пещерах, много костей крупных животных. Как мог синантроп, почти безоружный, охотиться на них? Только пугая зверей и загоняя их на каменные кручи или обрывы по берегам рек, в непроходимые болота. Пугать можно было лишь огнем, размахивая горящими головнями, а может быть, и поджигая какие-то участки леса. Итак, во всем — в строении тела и особенно в величине мозга, в культуре (по отношению к синантропу можно уже твердо говорить о культуре), довольно сложной, выразившейся и в преднамеренном изготовлении орудий определенной формы, и в укрощении огня, и в охоте на крупных и опасных животных,— видно отчетливое превосходство синантропа над питекантропом. И геологически он появился намного позже — синантроп жил в среднюю пору плейстоцена, а если измерять его геологический возраст в абсолютных цифрах, то приблизительно около 300 000 лет тому назад. В цепи, сковывающей человека с его животными предками, появилось с открытием синантропа новое звено, так сказать, вторая ступенька после очеловечивания. На этом этапе геологической истории человека можно видеть, как искра человеческого, только блеснувшая в питекантропе, постепенно начала разгораться в небольшой огонек. В культуре синантропа еще трудно увидеть зачатки многого, что потом стало неотъемлемым свойством человеческой цивилизации, но начало было положено. Столкнувшись с синантропом, научный мир увидел жизнь первобытного человека во всех ее многообразных деталях. И поэтому, хотя находки остатков синантропа были произведены в эпоху, когда мало кто сомневался в происхождении человека от животных предков, а Дарвин был признанным корифеем биологии уже минимум 50 лет, они наполнили конкретным содержанием многие антроиогепетичеекпе понятия, которые были до этого лишь более или менее правдоподобными гипотезами. Люди, жившие в Китае около 300 000 лет тому назад,— это как бы второй акт (после питекантропа) колоссального драматического действия, имя которому — происхождение человека. Драма редко кончается па втором акте — за ним обычно следует третий. Питекантроп и синантроп знаменуют собою лишь первые шаги восхождения на вершину человеческой истории. Эволюция не остановилась на синантропе — слишком велик его морфологический и культурный разрыв с современным человеком. За синантропом должны были идти дальнейшие звенья той 33
цепи, по которой передавалась эстафета поколений от какой-то ископаемой человекообразной обезьяны к человеку нашего века. Важнейшее из них, следующее за синантропом, было открыто еще во времена Дарвина, но по-настоящему понято, пожалуй, лишь тогда, когда появились находки синантропа, хотя и независимо от них. Имя этому следующему звену — неандерталец. Первого неандертальца нашли как раз на рубеже середины прошлого столетия — в 1848 году. Это был череп взрослой женщины, сравнительно небольшой, довольно легкий, с округлыми глазницами и не очень сильным надбровным валиком. Обнаружили его при горнорудных разработках в недрах скальных массивов на берегу Гибралтарского пролива. П. Баск, автор находки, напечатал о ней краткое сообщерше, в котором отметил некоторые примитивные признаки черепа, сближавшие его с низшей формой. Но к восприятию значения этой находки ученые и публика были еще менее подготовлены, чем к правильной оценке питекантропа: как никак она была сделана более чем на 40 лет раньше. Мысль человеческая, когда сталкивается с непонятным, развивается обычно одинаково во всех случаях и идет по наиболее легкому пути — непонятное стараются объявить несуществующим. Черепную крышку питекантропа пытались приписать неполноценному человеку, так же отзывались и о гибралтарской находке. Чарлз Дарвин знал о ней, но обычно он оперировал только твердо установленными фактами и поэтому не уделил ей много места в своем труде. Находка в Гибралтаре была бы забыта, если бы за ней не последовала вскоре другая. Она была сделана возле местечка Неандерталь близ Дюссельдорфа в Германии в 1856 году, за три года до издания «Происхождения видов». Дарвин знал о черепе из Неандерталя, отметил его примитивные черты, но также не уделил ему много внимания. Находка эта была первой, до питекантропа и синантропа, обсуждалась в разгар самой ожесточенной идейной борьбы вокруг дарвиновской теории, поэтому ей пришлось принять на себя и наиболее сильный удар антидарвинистов. Чему только не приписывали отличительные особенности черепной крышки — патологии, принадлежности к другой, неевропейской расе, посмертной деформации костей в земле. Рудольф Вирхов, выдающийся немецкий патолог, анатом и антрополог, но неважный философ и ярый антидарвинист, так до конца дней своих и не поверил в то, что найдены кости древнего человека, хотя и дожил почти до полного торжества дарвинизма. Всем этим «тупиковым» теориям нужно было противопоставить, пусть не сразу, точные факты и не гипотетические, а основанные на этих 34
фактах соображения: представители внеевропейских рас, так же* как и европейских, не имеют той примитивности в строении черепа, какая есть у неандертальца; что же касается патологпчно- стп или посмертной деформации его черепа, он очень непохож ни на патологически измененные, ни на деформированные черепа. Да и кости скелета ничем особенным не отличаются от современных — это поняли даже анатомы третьей четверти прошлого века, в распоряжении которых не было такой тьмы анатомических фактов, как сейчас. Они быстро признали выдающееся значение открытий в Неандертале, и термин «неандертальский человек» стал все чаще и чаще фигурировать в научной литературе. Его популярности п широкому распространению способствовало все увеличивавшееся чпсло находок. Последняя четверть прошлого века и первая нашего — время огромных успехов в- изучении древнекаменного века, или, как называют его археологи, палеолита (по-гречески— древний камень), время открытия палеолитических стойбищ в пещерах и десятков захоронений древних людей. Впереди шли страны северного Средиземноморья — Испания, Франция и Италия. В это время именно и\ ученые постоянно искали и раскапывали пещерные жилища и погребения, обогащая науку новыми фактами, новой, чрезвычайно существенной информацией. Многие пещеры были раскопаны полностью, детально исследованы все лежавшие в них культурные остатки, подробно изучены древние скелеты. Постепенно составилось очень полное,, почти исчерпывающее представление о неандертальском человеке, строении его тела, его культуре и образе жизни. Оно было основано на многих фактах, а не на единичных находках, поэтому, откристаллизовавшись, оформилось в убедительную и стройную гипотезу, которая существенной составной частью вошла в общую дарвиновскую концепцию антропогенеза. И хотя антидарвиновская и антиэволюционная тенденции противостояли ей, они вынуждены были отступать под напором новых фактов и новых открытий. Но правильный взгляд на неандертальцев и их место в человеческой эволюции — это плод очень долгих,, многолетних усилий. Да и в современной пауке по поводу отдельных находок пе прекращаются довольно острые споры. Неандерталец был, конечно, примитивнее современного человека, но сказать только это — значит, ничего не сказать. Ведь питекантроп и синантроп были так же примитивны. Однако примитивность неандертальца особого рода, и в этом его специфика в сравнении с другими древними людьми. По объему мозга 35
он, например, не уступал современному человеку, иногда даже превосходил его. У отдельных неандертальцев объем варьировал, правда, примерно от 1200 до 1600 см3, то есть и ниже, и выше современной средней нормы, немного превышающей 1400 см3, но и у современного человека он сильно меняется — у Анатоля Франса объем мозга едва превосходил 1000 см3, у Ивана Сергеевича Тургенева был больше 2000 см3. Своеобразие неандертальского мозга бросается в глаза даже человеку, неискушенному в анатомии — он ниже, площе, лобные доли имеют клювовидную форму. Лишний раз мы убеждаемся на этом примере: неандерталец достиг современной нормы по объему мозга, даже превзошел ее, но устройство его мыслительного аппарата еще было несовершенно. То же с рукой — искусство обработки кремня удивительно в эту эпоху, оно требовало редкой гибкости от кисти, подвижности пальцев, свободы движений в суставах. Все это было, но достигалось часто не самым экономным образом — седловидная форма сустава второй пястной кости, идеально обеспечивающая противопоставление большого пальца, способность кисти что-то брать или схватывать (характерная, яркая особенность, без которой нет человеческой руки), еще не возникла у всех неандертальцев — у некоторых ее заменяла уплощенная форма сустава, при которой необходимо было очень сильное развитие мышц, приводящих в движение большой палец. Кости кисти и фаланги пальцев, грубые и массивные, также затрудняли быстроту движений кисти. Вообще грубость и массивность скелета, свидетельство могучей мускулатуры и большой физической силы, видны при сравнении неандертальца не только с современным человеком, но и с его предшественниками — обезьянолюдьми. Огромный надбровный валик, большие тяжелые челюсти, крупные зубы, слабо выступающий подбородочный выступ, сильно развитые остистые отростки позвонков, широкие мыщелки трубчатых костей (здесь нам придется вспомнить анатомию) — вот анатомические детали, которых нет у современного человека, но которые в той или иной форме выражены на всех неандертальских скелетах. Он был довольно неуклюж, этот наш предок, но очень силен, ловок и поворотлив, создавал довольно совершенные орудия, умело охотился и вообще поднялся на более высокий уровень культуры по сравнению с синантропом. Каменные орудия, которые находили и находят с неандертальцем, археологи назвали мустьерскими — по имени большой стоянки Мустье во Франции. Орудия невелики — самые 36
крупные из них 8—10 см в длину. Среди них выделяются две широко распространенные, наиболее употребительные формы — скребла и остроконечники. Остроконечник — миниатюрный изящный потомок ручного рубила. Это обработанный с двух сторон листовидный кремень, которым, очевидно, резали мясо и шкуры. Скребло — наоборот, более массивное орудие, у которого лезвие было с одной стороны. Им очищали шкуры от жира и остатков мяса. Но и среди кремней неопределенной формы и назначения много подправленных ретушью н, следовательно, также нашедших применение в быту неандертальцев. Пещер, где найдены мустьерские кремни, много больше, чем пещер с захоронениями мустьерских скелетов. Но мустьерская культура столь тесно связана с неандертальцем, что по распространению памятников легко восстанавливается область расселения неандертальских групп. Они жили в Европе — на территории нынешней Испании, Франция, Италии, Бельгии, на Кавказе и на территории европейской части СССР примерно до широты Москвы. Они жили по всей Африке и Азии, исключая, может быть, таежные районы Сибири. Они умели преодолевать высокие горные хребты и широкие быстрые реки, они везде находили себе пропитание. Поэтому если питекантроп и синантроп найдены каждый в одном месте, то стоянок неандертальцев с захоронениями скелетов — десятки. Правда, есть отдельные находки современников питекантропа и синантропа — атлантроп в Северной Африке, гейдельбергский человек в Центральной Европе, но они очень фрагментарны (найдены только челюсти) и ни о величине мозга этих людей, ни об их строении нет никаких данных. Когда-то и находка отдельной челюсти была очень важна, теперь же после изучения десятков скелетов отдельные фрагменты скелета уже не могут удовлетворить нашу любознательность. Когда возраст питекантропа определялся в 1000 000 лет, неандертальцу приписывалась древность от 25 000 до 100 000 лет. Но после углеродных и калий-аргоновых анализов все древние люди, мы помним, изрядно помолодели. Не избежал этой участи и неандерталец. Точная датировка подавляющего большинства мустьерских стоянок и найденных там скелетов — от 60 000 до 28 000 лет. Таким образом, неандерталец в 10—15 раз моложе питекантропа, этим и объясняются его прогрессивное строение и развитая культура. За ним как-никак 400 000 лет, отделяющих его от питекантропа, 12 000—13 000 поколений, медленный, но непрерывный технический прогресс, усложнение и совершенствование физического строения. 37
Итак, неандерталец не очень стар по сравнению с нами, современными людьми. Значит, он и есть наш непосредственный предок, тот далекий прообраз, от которого начинается развитие к современному человеку? Этот вывод напрашивается сам собой, но прежде чем он утвердился в науке, прошли долгие годы анатомических наблюдений и широких споров. Первые неандертальцы были найдены тогда, когда анатомия накопила уже довольно много фактов, но не научилась еще толком понимать и объяснять их, когда мало знали об изменениях анатомических структур, их направлении и скорости. Поэтому своеобразие неандертальца казалось так велико, что сомнительными представлялись все попытки связать его с современным человеком. В начале века непререкаемым авторитетом в области палеонтологии человека был Густав Швальбе — очень крупный и знающий немецкий анатом, сравнительный анатом и эмбриолог. Он подробно описал несколько ископаемых находок, но особенно тщательно работал над изучением анатомического строения неандертальцев. Ему принадлежит выделение типа примитивного человека, которого он отождествлял с неандертальцем и которого охарактеризовал в целом, не по отдельным находкам, а, так сказать, в обобщенном типовом образе. С этой точки зрения его работы не потеряли значения до настоящего времени и сейчас цитируются во всех крупных руководствах по палеонтологии человека. Но и Швальбе, утвердивший реальность неандертальца как биологического типа, глубоко аргументировавший ее и морфологическую связь неандертальца с современным человеком, не верил в их близкое родство. Трудно сказать, кто первый написал о том, что неандерталец — боковая ветвь эволюции, Швальбе или кто-нибудь другой из анатомов. Но идея эта угнездилась в головах антропологов, анатомов н палеонтологов, более того, в ее пользу стали подбирать и археологические аргументы. Развитие первобытной культуры и археологической техники происходило не очень равномерно, законы изменений в технике обработки кремня не полностью поняты до сих пор, поэтому трудно было на заре исследований первобытной археологии заметить преемственность в изменениях отдельных элементов, увидеть в этих изменениях постепенную эволюцию, а не hiatus, не разрыв, после которого развитие началось вновь. Каждая из палеолитических культур казалась возникшей как бы сразу, внезапно; предполагалось, что они не развивались на месте, а привнесены извне. Замечательный французский археолог Анри Брейль, автор открытия многих великолепных археологических памятников, по- 38
строил целую концепцию перемещения древних племен Евраашг на территорию Европы. Не любитель популярного изложения, он аргументировал ее в специальных статьях, но известность за1 пределами кругов археологов и антропологов она получила благодаря американцу Генри Осборну — как это ни странно, палеонтологу, выступившему популяризатором археологических достижения. Специалист Осборн хорошо известен палеонтологам — в первой трети нашего столетия мало кто лучше знал млекопитающих. Но кроме того, он был превосходным стилистом, и его книга «Человек древнего каменного века» произвела большое впечатление прекрасным изложением, стройностью аргументации и логичностью аргументов. После появления этой книги уже никто не сомневался в самостоятельном, независимом от неандертальца появлении современного человека. Осборн писал о^ переселении современных людей откуда-то из глубпн Центральной Азии, о- жестокой борьбе их с неандертальцами п о вытеснении неандертальцев из Европы. Писал увлеченно, напористо, определенно, используя аргументы Брейля, сопоставляя строение черепа и тела неандертальца и современного человека. Другой выдающийся авторитет в палеонтологии человека, англичанин Артур Кизс, направил свою аргументацию по другому руслу. В двух книгах — двухтомной «Древности человека», вышедшей вторым изданием в 1925 году, и «Новых открытиях остатков древнего человека», изданной в 1931 году,— он тщательно собрал всю информацию об ископаемых находках современного человека, имевших, по его мнению, большую древность. Основная мысль этпх книг сводилась к тому, что современный человек жил в Европе еще во времена неандертальца. Потом он постепенно вытеснил более примитивного соседа. Концепция эта, конечно, отличалась от взглядов Брейля и Осборна, но не по существу — ведь принципиальная сторона дела состояла не в том, пришли ли современные люди в Европу или жили там постоянно, а в том, связаны ли они преемственностью с неандертальцами. Последнее решалось отрицательно всеми тремя авторами. Но в этом отрицании была внутренняя слабость — из эволюции человека вычеркивалось движение, вычеркивалась сама идея развития, и эволюционная по форме концепция превращалась в антиэволюционную по существу. Принципиально иной подход к проблеме генетической преемственности неандертальца и современного человека, создавший основу для нынешнего ее понимания, продемонстрировал Алеш Хрдличка. Чех по национальности, живший в США и писавший по-английски, он был очень работоспособен и плодовит. Во время 39
своих многочисленных путешествий он имел возможность осмотреть почти все музеи мира и ознакомиться лично со всеми неандертальскими находками, а также посетить места, где они были сделаны. Личные впечатления, огромный научный опыт, наконец, известный скептицизм по отношению к традиционным нормам мышления — а идея независимого происхождения современного человека и неандертальца была именно такой нормой — позволили Хрдличке выступить с целой серией контраргументов. Хрдличка писал об археологии — мустьерские памятники везде древнее верхнепалеолитических; писал о геологии — геологически пещеры с остатками неандертальских скелетов древнее пещер с верхнепалеолитическими погребениями, отдельные случаи находок остатков верхнепалеолитического современного по типу человека в нижнепалеолнтических слоях, которые перечисляет и так подробно разбирает Кпзс, все очень сомнительны; писал о географии — неандертальские скелеты найдены по всему Старому Свету, для современного человека не остается, следовательно, места, где он мог бы произойти независимо от неандерхальца; писал, наконец, о морфологии — о ее перестройке во времени, об изменении отдельных признаков, о возможности поставить черты строения неандертальца и современного человека .в. единую'линию эволюции. Всем этим было аргументировано представление о неандертальской фазе в антропогенезе, о том, что неандерталец происходит от питекантропа и синантропа и является предком современного человека, а не независимой от него боковой ветвью эволюции. Гипотеза Хрдлички быстро завоевала многих сторонников не только потому, что она была диалектична и допускала трансформацию там, где Брейль, Осборн и Кизс отрицали ее. Со временем постоянно пополнялась фактическая база этой гипотезы. Хрдличка сформулировал ее в традиционной лекции памяти Гексли, которую он прочитал в антропологическом институте Великобритании и йрлапдин в 1923 году. За прошедшие с тех пор 45 лет большое число новых находок полностью подтвердило правоту Хрдлички. Он был прав и в геологии, и в археологии, и в морфологии. Для опровержения центральноазиатской прародины современного человека большое значение имел неандертальский скелет, обнаруженный в пещере Тешик-Таш в Узбекистане. Неандертальский ребенок 8—10 лет, найденный известным советским археологом А. П. Окладниковым в 1939 году, был похож на европейских неандертальцев, практически ничем не отличался от них. Раскопки в пещере Староселье в Крыму, кото- 40
рые много лет вел превосходный знаток кавказского п крымского палеолита А. А. Формозов, увенчалось в 1953 году находкой детского скелета в мустьерском слое. Захороненный ребенок был немногим старше года, определение его антропологического типа — задача нелегкая. Но все же мало сомнений в том, что это — ребенок современного человека, а не неандертальца. На первый взгляд, это опровержение теории Хрдличкп и, наоборот, подтверждение старых взглядов Кизса. Однако скелет найден в очень позднем слое, в мустьерских орудиях из Староселья много уже верхнепалеолитических черт, и можно сказать — идея неандертальской фазы в эволюции человека выдержала проверку и в данном случае. Итак, питекантроп, синантроп, неандерталец выстроились стройным рядом в преддверии истории современного человека. Но онп сами если не люди в полном смысле этого слова, в современном его понимании, то во всяком случае полулюди — существа, одаренные разумом л в какой-то, пусть пока слабой мере творившие свою собственную историю. Искра человеческого уже загорелась 500 000 лет тому назад, и мы проследили только, как она разгоралась. А когда она вспыхнула впервые, какая человекообразная обезьяна, оставаясь сама собой, все же стала отличаться немного и по строению, и по поведению от других? Мы видим в питекантропе существо, уже вставшее на ноги и разогнувшее спину, уже освободившее для работы руки. А существа, встающие на ноги, разгибающие спину, освобождающие руки? Они ведь тоже существовали, не могли не существовать. Без них не было бы питекантропа, без них вообще не было бы дальнейшего развития. Остатки их также известны. Эти существа — австралопитеки, хотя их реальный облик и не вполне соответствует тем представлениям о них, которые сложились заранее или могут сложиться на основании знакомства только с более поздними типами древних людей. Австралопитеки —- в переводе с греческого — южные обезьяны. Так назван был первый австралопитек Раймондом Дартом — счастливым автором новой находки, сделанной в 1924 году it Южной Африке, недалеко от Иоганнесбурга. Дарт—не старожил Иоганнесбурга. Он родился и провел детство в Австралии, образование получил в Англии. Поэтому он был хорошо образованным человеком, имевшим прекрасное представление о состоянии европейской науки. Преподавая анатомию в университете, он специально занимался анатомией нервной системы. Все это 41
важно потому, что Дарт был, если можно так выразиться, идеально подготовлен к своему открытию. Обычно такие открытия совершаются в процессе раскопок, или. если не раскопок, то планомерных поисков и наблюдений. Ничего этого не было в данном случае. Дарт, правда, собирал ископаемые кости, но делал это только для пополнения местного анатомического музея и не обрабатывал свои коллекции научно. Первая стадия, так сказать, преддверие открытия, состояла и том, что Дарту передали кости, добытые в одной из каменоломен вокруг Иоганнесбурга. Это был лицевой скелет какой-то обезьяны и соединенный с ним окаменевший слепок внутренней полости черепа, очень похожие на первый взгляд на череп детеныша шимпанзе. Вторая, основная стадия открытия как раз и состояла в том, что Дарт не отмахнулся от находки, приняв ее за череп ископаемого шимпанзе, а буквально сразу же признал новую форму — в этом сказались и его профессиональная проницательность, тонкое анатомическое чутье, и превосходное знание сравнительной анатомии и палеонтологии. Более тщательное изучение находки подтвердило справедливость первоначального диагноза, и в результате Дарт стал автором своей первой палеонтологической статьи, появившейся в английской «Природе» — журнале, печатающем краткие отчеты о новейших достижениях во всех областях естествознания, одном из наиболее популярных и читаемых в научном мире. Статья Дарта, так же как и лекции, с которыми он выступил в Англии, вызвали большие споры. Разумеется, они не были так остры, как 75 лет до этого споры вокруг дарвиновског.о «Происхождения видов», но для сдержанной чопорной Англии и этого было много — на Дарта появились карикатуры в газетах, о его находке печатались юмористические стихи, и над ней смеялись, даже с подмостков эстрады. Бея эта шумиха не имела бы существенного значения, если бы признание пришло со стороны серьезных ученых, но научный мир на первых порах не принял утверждения Дарта о том, что открытый им череп принадлежит не шимпанзе, а какому-то новому существу, более близкому к современному человеку. В той же «Природе» выступил уже знакомый нам Кизс, утверждавший, правда, серьезно, без тени насмешки, что Дарт ошибается; против Дарта выступил его старый учитель по университету, крупный знаток палеоантропологии и анатомии мозга Грэфтон Эллиот Смит, выступили и многие другие. Правда, была и поддержка — коллега Дарта по Иоганнесбургу палеонтолог Роберт Брум активно защищал точку зрения Дарта. Однако его поддержка не могла идти ни в 42
какое сравнение со скепсисом других — те были специалисты, а Брум занимался ископаемыми пресмыкающимися, мало понимал в происхождении человека. Но как это ни парадоксально, именно его деятельность открыла новую страницу в изучении австралопитека. Началось все почти так же, как и у Дарта. В каменоломнях Южной Африки постоянно находили ископаемые кости, и о многих из них сообщали Бруму. Быстрый, подвижный человек, легко снимающийся с места, он па протяжении почти 15 лет начиная с 1936 года открыл три новые формы ископаемых существ, которых в отличие от обезьянолюдей можно назвать полуобезьянами и зачислить в группу австралопитековых. Среди его находок были кости и детенышей, и взрослых. Костей и черепов было много; местонахождения около Сварткранса, Кромдрая и Магапансгата, где найдены были новые формы — плезиантроп, парантроп крупнозубый и парантрол массивный, не уступали по богатству находок Чжоу-Коу-Тяню. Поэтому исследование всех собранных скелетов, частично осуществленное самим Брумом и его сотрудниками, частично продолжающееся и сейчас, дало большую объективную информацию о многих деталях строения австралопитековых и позволило со значительной уверенностью в правильности реконструкции восстановить их внешний вид. Оказалось возможным также расширить ареал их обитания на всю Южную Африку, а потом и на всю Африку — сейчас их останки известны и в других об-* ластях Африканского материка. Забегая вперед, надо сказать, что догадка Дарта, высказанная, когда у него в руках был всего лишь неполный череп детеныша, полностью оправдалась: австралопитеки действительно не ископаемые шимпанзе, не ископаемые гориллы, а человекообразные существа, в которых проглядывает много человеческого. Можно было бы привести длинный список анатомических структур, по которым австралопитеки отличаются от современных людей. Можно иллюстрировать этот список подробными рисунками. Параллельно ему можно было бы поместить другой список покороче и тоже иллюстрировать его схемами и рисунками — в чем австралопитеки похожи на современного человека или лишь отдаленно напоминают его. Эти списки продемонстрировали бы, сколько усилий потрачено на реконструкцию скелета австралопитековых по отдельным фрагментарным костям, как подробно и тщательно изучено их анатомическое строение. Но: читателю, не знакомому с анатомией, эти списки мало что дали бы, они были бы просто скучны и пропускались без сожаления. 43
Вместо них, однако, нужно сразу назвать то удивительное свойство, которое определяет Есе остальные особенности строения австралопитеков и которое никто не ожидал встретить, изучая их скелеты,—прямохождение. И строение костей таза, и строение костей конечностей, и наклон головы, и форма шейных л спинных позвонков — все говорит о том, что они ловко и быстро передвигались на двух ногах. Мы опять, таким образом, опоздали — ожидали встретить поднимающееся с четверенек существо, а встретили уже поднявшееся, ожидали встретить преддверие антропогенеза, а вошли в открытую дверь. Но вывод этот, как ни кажется ои прозрачно ясным, почти неопровержимым, коль скоро речь идет о двуногом существе, оказывается тем не менее преждевременным. Австралопитеки, даже крупные, были невелики ростом, приблизительно с очень крупных павианов или мелких шимпанзе- Мозг у них 500—600 см3j то есть такой же, как у горилл,— самых больших человекообразных обезьян, настоящих великанов. Следовательно, австралопитек представлял собою по объему мозга подвинутую вперед форму по сравнению с современными человекообразными. Но преимущество его очень невелико. То же п в строении мозга — сначала ученые сгоряча увидели много признаков сходства его с человеческим, но потом, успокоившись, разобрались, что о сходстве, даже отдаленном, говорить не приходится, можно говорить только о некотором отличии от мозга шимпанзе и гориллы. В данном случае антропологи впервые столкнулись с проблемой, которая сейчас занимает одно из центральных мест в антропогенезе и которая давно является одной из важнейших проблем палеонтологии,— проблемой неравномерности развития отдельных органов в эволюции. Суть проблемы легко понять — австралопитеки прекрасно двигались в выпрямленном положении, но мозг их был еще очень примитивен, как у тех существ, которые только-только стали подниматься над уровнем животных. И обстоятельство это не требует особого, слишком сложного объяснения — любой организм, развитие которого пошло в определенном направлении, не выдержит конкуренции, если он какими-то новыми качествами не восполнит потерю старых. Предки австралопитековых не могли бы выжить, передвигаясь в полувыпрямленном положении, — неловких убивают хищники. Оторвав передние конечности от поверхности земли, они должны были очень быстро измениться, чтобы приобрести устойчивую походку на задних конечностях. А изменение мозга не было так важно на этом этапе эволюции, потому развитие прямохождения и обогнало развитие мозга. 44
Собственно говоря, на этом можно было бы поставить точку в рассказе об австралопитеках, но после открытий Брума было сделано еще одно, которое добавило к проблеме австралошгте- ковых еще одну частную проблему. Ее появление связано на сей раз опять с Дартом. В 1947 году он открыл остатки нового австралопитека, которого назвал прометеевым. Это поэтичное обозначение ископаемой находки по имени героя греческого эпоса, похитившего у богов огонь для людей,— не беспочвенная фантазия Дарта. В слоях с костями он нашел следы огня. Австралопитеки — и использование огня! Не эпизодическое добывание, а постоянное использование огня — слишком неожиданна такая связь, и нужно смелое воображение, чтобы в это поверить. Вероятно, не поверил бы и сам Дарт, если бы не обнаружил вместе со следами огня много костей животных, рогов, обломков челюстей, которые удобно было использовать как ударные орудия. Что австралопитеки были хищниками — известно уже давно: вместе с пх костями находили проломанные черепа и разможженные кости павианов. Павианы — тоже не безобидные твари, и чтобы легко убивать их, нужны большая ловкость и сила. Может быть, для этого австралопитеки пользовались костями и рогами животных? Это грозное оружие в сильных руках. Дарт доказывал даже, что они специально подправляли их, чтобы сделать пригоднее для удара. Тогда надо говорить об изготовлении орудий, и Дарт так и делает, предлагая для этих костей специальные термины — «костяная индустрия» или «костяная культура». С ним трудно согласиться — слишком неясны его находки, чтобы увеличивать древность орудийной деятельности предков человека на несколько сот тысяч лет. Но разве невероятно, что австралопитеки могли подбирать обглоданные кости и использовать их постоянно, как палицы? Этим они также отличались от шимпанзе и гориллы, которые редко и случайно подбирают камни и палки, чтобы что-то делать ими. Древность австралопитеков еще труднее определить, чем древность питекантропа и синантропа. Даже точные методы датировки становятся неточными, как только исследователи сталкиваются с более древними находками. Остаются собственно геологические наблюдения — положение слоев с находками, их взаимная последовательность по отношению друг к другу, найденная в них ископаемая фауна и частично флора. Десятки геологов высказали различающиеся взгляды, относя некоторые слои с находками к началу среднего плейстоцена или выводя даже за пределы плейстоцена и датируя их концом предшествующей эпохи — плиоцена. Но сейчас противоречия сгладились, 45
так как постоянно накапливались новые наблюдения, и подавляющее большинство специалистов согласились с тем, что австралопитеки ж или в нижнем плейстоцене, древность их, следовательно,—500000—1 000000 лет. Это немного больше (с точки зрения геологии какие-то полмиллиона лет — действительно немного), чем возраст питекантропа. Может быть, отдельные формы их жили и раньше, речь идет о тех именно находках, которые сделаны под Тонгсом, Кромдраем, Макапансгатом, Сварткран- сом. Таким образом, австралопитеки — предшественники питекантропов не только по строению тела, но частично и по геологическому возрасту, они «углубляют» происхождение человека еще на одну ступень. Происхождение самих австралопитековых, строго говоря, уже не человеческая, а обезьянья история, это не само здание антропогенеза, а скорее его фундамент. Чтобы здание стояло, фундамент важен, но архитектуру его можно понять и не разбирая само здание, не докапываясь до фундамента. Кости человекообразных обезьян, разнообразных по строению, по-видимому, и по образу жизни, находят в геологических слоях, предшествующих плейстоцену, на всех материках Старого Света. Проконсулы, лимнопитеки, дриопитеки, рамапитеки, брамапитеки, сивапите- ки, сугривапитеки — все эти звучные имена обозначают каждое большую самостоятельную группу человекообразных обезьян. Особенно широко были расселены дриопитеки, походившие на современных обезьян, больше всего на шимпанзе. Частично они жили на земле, частично, по-видимому, на деревьях. Они и составили, наверное, тот корешок, из которого выросло родословное древо австралопитеков. Итак, целая галерея предков — сначала скромная и довольно пугливая обезьяна, дриопитек, потом хищные австралопитеки, питекантроп, возможно, уже выделывавший орудия из камня, синантроп, пользовавшийся огнем, неандерталец, вооруженный разными кремниевыми орудиями, может быть, уже одетый в шкуры, сильный своей сплоченностью. Они выступают один за другим на пленке истории, и затем та же история стирает их, отодвигая в глубь тысячелетий. Каждый из них прогрессивнее своих предшественников, каждый знаменует собою ступеньку на пути к современному человечеству. Эта постепенная эволюция — последовательное развитие высшей формы из низшей — как нельзя лучше соответствовала дарвиновским представлениям., и поэтому защищалась многими специалистами. На Западе таким 46
специалистом был Хрдличка, в советской антропологической литературе эта точка зрения вообще господствовала. Предполагалось, что один древнейший тип сменялся другим последовательно по всей эйкумене —так называют заселенную человеком область земного шара,— и более ранние люди не доживали до более поздних стадий. Из предпосылки непременно вытекает следствие, из теории — выводы. С одной стороны, такое понимание эволюции человека, с другой — распространение взглядов Хрдлички о неандертальской стадии на весь антропогенез привели к теории этапов или стадий в происхождении человека. Конкретные находки служат в этой теории лишь для создания, если можно так выразиться,, ядеальной схемы эволюционного процесса, каким он является при очень обобщенном рассмотрении, при рассмотрении, так сказать, с высоты птичьего полета. Таких стадий или этапов выделяется обычно три— австралопитеков, архантропов п палеоантропов. Стадия австралопитеков — название говорит само за себя. Архантропы — древнейшие люди, под этим термином объединяются питекантропы и синантропы. Это стадия начала выделки орудий, освоения огня, изобретения приемов коллективной охоты, так сказать, окно в новый мир. Палеоантропы — древние люди, неандертальцы. Это стадия развития уже приобретенных навыков, когда древний человек довольно твердо поднялся на ноги, когда он многими своими свойствами стал походить на современного человека. Это уже преддверие нового мира, та стартовая площадка, с которой начинается несравненно более быстрое восхождение человечества к прогрессу. Между отдельными стадиями развития — перерывы постепенности, скачки, когда развитие - убыстряется и появляется новое качество. Так учит диалектика. Из скачков самый важный — естественно, первый, между австралопитеками и архантропами, когда вообще впервые появилась на земле новая, пока еще слабая сила — человечество. Второй скачок, тоже очень существенный, — между палеоантропом и современным человеком, переход от нижнего палеолита к верхнему. Подавляющее большинство антропологов считают длительный интервал почти в 500 000 лет между этими двумя скачками периодом спокойного и постепенного развития без скачков, отдельные специалисты выделяют еще один скачок между архантропами п палеоантропами. Суть дела от этого не меняется — схема остается по существу той же, меняется лишь число стадий. Схема эта стала традиционной. Из специальных статей и книг она перекочевала в популярные, так излагается сейчас 47
происхождение человека в энциклопедиях, по этой схеме преподают антропогенез в школе. Истина, ставшая всеобщим достоянием, не становится от этого менее достоверной. Но при этом часто, слишком часто забывают, на какой питательной почве она выросла, что в ней от самих фактов, что от их обобщений. Схема этапов и скачков правильна, хотя она и традицией- на, но так долго ею пользовались, так свято в нее верили, что забыли — она всего лишь схема, лишь очень неполное и обобщенное отражение действительности, свет дня, а не сам день. Даже излагая ее в энциклопедиях и школьных учебниках, нельзя не вспоминать об очень извилистых путях эволюции, о многообразии ископаемых форм человека, о весьма нечетких границах отдельных стадий. В схему так уверовали, что даже серьезные исследовательские работы по антропогенезу не миновали ее, новые находки описывались с предвзятой мыслью — сразу же отнести их к архантропам или неандертальцам. Открытия последних лет отрезвили слишком верных защитников традиции, усилили слабые голоса скептиков. Собственно говоря, открытия начались почти 30 лет тому назад, но должно было пройти время, чтобы в них поверили, а сами открытия стали многочисленными.
НОВЫЕ ОТКРЫТИЯ
Незадолго до начала второй мировой войны произошло знаменательное событие — Кёнигсвальд зашел в одну из китайских аптек. Читатель удивится — хотя Кёнигсвальд уже знаком ему как хороший, даже выдающийся палеоантрополог, посещение им магазина или аптеки вряд ли можно рассматривать как событие, заслуживающее упоминания в книге, а тем более как знаменательное событие. Но оно имело огромное значение для палеонтологии человека по своим последствиям. Китайские фармацевты делали из костей ископаемых животных различные снадобья, пользовавшиеся на Востоке большим спросом. Палеонтологи были усердными посетителями таких аптек, находя в них интересные и часто не известные науке ископаемые остатки. Одно из посещений аптеки Кёнигсвальдом, о котором шла речь, и открыло новую главу в книге антропогенеза. Кёнигсвальд обнаружил небольшой кусок челюсти и несколько зубов, поразивших его своей величиной. Действительно, речь шла о громадных зубах, совершенно удивительных, раза в три-четыре больше зубов гориллы. И тем не менее, несомненно, это были зубы человекообразной обезьяны, но с какими-то человеческими чертами. Обладатель таких зубов был наверняка так велик и силен, что мог задушить гориллу, как котенка; глядя на них, можно было поверить в интуицию всех людей на земле, с упоением рассказывающих о легендарно могучих предках, поверить в легенду о веке титанов. На Кёнигсвальда они также произвели неизгладимое впечатление — он уже не был новичком в палеонтологии и оценил важность своего очередного открытия. Кости животных, собранные вместе с зубами и фрагментом нижней челюсти и находящиеся в той же аптеке, относились в большинстве своем к концу нижнего — началу среднего плейстоцена. Новое ископаемое, следовательно, было современником питекантропа. И такая величина — раз в пять или шесть больше питекантропа, синантропа, неандертальца, современного человека, любого из известных представителей человеческой семьи! Это мог быть древнейший человек весом около полутонны — достаточный повод для сильного волнения. Зубы и кусок челюсти послали Вайденрайху. Он только что опубликовал пять своих знаменитых монографий о синантропе из шести, и в мире антропологов не было специалиста в области 52
палеонтологии человека, который пользовался бы такой громкой славой и таким непререкаемым авторитетом. Это был мэтр — та бесспорная и единственная фигура, на мнение которой всегда ссылаются как на последний аргумент, которой посылают оттиски своих работ даже незнакомые авторы и чье имя благоговейно произносит молодежь. Вайденрайх работал не только тщательно, но и быстро. В 1945 году появилась его монография, содержащая подробное и, как всегда, с анатомической точки зрения, скрупулезное описание вновь найденных костей вместе с уже упоминавшимися фрагментами черепа питекантропа IV, а через год, в 1946 году — его книга, посвященная интерпретации находок, излагающая и аргументирующая новую концепцию антропогенеза. Называлась книга интригующе п красочно — «Человекообразные обезьяны, гиганты и человек». Надо-- отдать должное многим очень крупным западноевропейским и американским ученым — они не страдают излишним стремлением к наукообразности и не боятся придавать по возможности популярную форму даже серьезным трудам, не боятся легкого стиля и броских названий. «Человекообразные обезьяны, гиганты и человек» — именно такая книга, принадлежащая перу многоопытного ученого, подводящая итог многолетним исследованиям, разбирающая серьезные проблемы, но написанная просто и ясно, без нагромождения специальной терминологии, доступная поэтому любому интеллигентному читателю. Вайденрайх недаром дал такое название своей книге. Оно отражает самое существо его гипотезы. Древнейшими предками человека были какие-то обезьяны, родственные современным человекообразным. Вайденрайх — последовательный дарвинист, и он не отказывается от уже признанных достижений дарвиновской концепции антропогенеза; наоборот, в своих книгах о синантропе он сам привел много новых фактов в ее подтверждение.. Но он идет дальше всех предшествующих работ и вводит помимо прямохождения, свободной передней конечности, мозга новый фактор в процессе очеловечения — размеры. Собранные Кёниг- свальдом зубы и кусок челюсти принадлежали, по его мнению, разным существам: зубы — гигантопитеку, или гигантской обезьяне, фрагмент челюсти — мегаитропу, или огромному человеку. И хотя по названию можно подумать, что Вайденрайх считал гигантопитека обезьяной, на самом деле он рассматривал его как древнейшего представителя человеческого рода. Ими были и мегантроп, и питекантроп IV — ископаемые люди огромных размеров. Недаром этот питекантроп был древнейшим и:* 53
всех. От него пошли все другие питекантропы и синантропы, ¦сходные по размерам с современными людьми. Итак, древнейшими предками человечества были обезьянолюди колоссального роста, невероятной физической силы. Вай- деирайх построил все новые находки вкупе с питекантропом в последовательный ряд, где первым по времени, древнейшим был первый по росту — гигантопитек. Вероятно, он не делал еще -орудий, да и надобности у него в этом не было — зачем орудия ¦существу, которое могло с корнем вырвать небольшое дерево и голыми руками убить любое животное, может быть, кроме ело- ла пли носорога? По уровню своего развития оно напоминало австралопитеков или даже немного превосходило их. За гиганто- тштеком шел мегантроп — начав создавать орудия, древнейший человек должен был утратить, хотя бы частично, огромную мощь и размеры, они ему были просто не нужны. Дальнейший шаг — большие и сильные, примитивные питекантропы вроде четвертой находки Кёнигсвальда. Таким образом, вооружаясь орудиями, приобретая новое в своих человеческих качествах, предки человека теряли постепенно то, что в первугю очередь нужно животным: силу, а с силой и величину. Гипотезе Вайденрайха нельзя отказать в привлекательности. Дело не только в имени автора, хотя и это имеет большое значение. Его гипотеза была оригинальна, она вносила новое в устоявшиеся схемы, частично ломала их. В ней был тот стимул для размышлений, который иную новую гипотезу делает предпочтительнее любой строго доказанной теории, потому что она уводит мысль с традиционной дороги в страну неизведанного. Далее, гипотеза Вайденрайха была красива. Она привлекала элементами поэтической выдумки, отвечала интуитивным стремлениям человеческого рода видеть своих предков сильными и могучими. Наконец, она не была просто бессодержательной поэтической фантазией, пусть красивой, она опиралась на факты, тщательно собранные и описанные самим Вайденрайхом, она опиралась на конкретные, реально существующие находки ископаемых предков человека. Всем этим доказательствам противостоял лишь один недостаток, выявившийся, правда, позднее. Гипотеза была... неверна. С одной стороны, она противоречила геологии, всему тому, что мы знали о геологическом возрасте древних людей. Гиган- топитеки и мегантропы — существа не очень определенного геологического возраста. Одно дело, когда останки находят в пещерах, в слое, где тут же лежат кости животных. И в этом <случае не всегда бывает все ясно, но зато здесь перед любым 54
исследователем богатые возможности для наблюдений и выводов.. Остатки челюсти и зубы, о которых идет речь, найдены не в слое, не в пещере, потому и связь их с фауной, да п вообще обстоятельства находки неясны. Однако п характер костей животных, и некоторые дополнительные соображения, которые привел Кёнигсвальд,—все это не дает возможности распределить гигантопитека, мегантропа и питекантропа IV в последовательный ряд от самого крупного до самого мелкого. Питекантроп IV вряд ли моложе двух первых, строго говоря, может быть, даже немного старше. Гигантопитек и гораздо более скромный по размерам питекантроп жили одновременно или почти одновременно и геологически они, следовательно, современники, а не предок первый второго. Другая сторона дела — многие зоологи после выхода в свет книги Вайденрайха писали о гигантских формах во всех отрядах млекопитающих, о возможности их развития параллельно с мелкими, о гигантизме как вообще широко распространенном явлении в мире животных, в частности и обезьян. Наконец, последний удар гипотезе Вайденрайха нанес Стэнли Гарн — очень разносторонний американский антрополог, работающий над проблемами антропогенетики и палеоантропологии, расоведения и физиологической антропологии. Он убедительно показал, что существует большая разница в связи между размерами зубов и тела внутри вида и среди многих видов. Если сравниваются животные одного вида — действительно у крупного животного обычно и большие зубы. При сравнении животных разных видов бывает часто наоборот — у сравнительно мелкого животного могут быть огромные зубы, крупное отличается маленькими зубами, все зависит от образа жизни и вида животного. Поэтому, вообще говоря, по размерам зубов невозможно определить величину животного, и Гарн справедливо предостерег против увлечений и переоценки размеров гигантопитека и мегантропа. Они могли быть не больше гориллы, возможно, даже меньше. Так померкла вера в царство гигантов, а гипотеза Вайденрайха перешла с передового края антропологии в фонд красивых, но бесполезных, мертвых идей, какой есть в любой науке. Добил гипотезу Вайденрайха уже после того, как от нее отказалось подавляющее большинство специалистов, сам гигантошгтек. Новые находки нескольких челюстей гигантопитека, сделанные за последние 15 лет в Китае, открыли, наконец, обстоятельства его жизни во всех деталях. Он жил в пещерах, не делал никаких орудий из камня и, может быть, пользовался только палками — сейчас можно говорить об этом с полным основа- 55
наем. Пока не опубликовано никаких результатов точного определения абсолютного геологического возраста гигантогштека, но кости животных, найденные с ним, относятся к концу нижнего — началу среднего плейстоцена. Уверенность в том, что ги- гантошітек был современником питекантропа, после этих находок уже может считаться полной. Отказ от взглядов Вайденрайха — это лишь первый этап в понимании места гигаитогштеков и мегаитропов в эволюции человека. Нужно объяснить причины и пути появления таких форм, выяснить филогенетические взаимоотношения их с питекантропами и синантропами, понять, как могли они сохраниться и выжить при конкуренции с древнейшими людьми, уже выделывавшими орудия. Так появилось представление о мегамак- силлярных формах, то есть существах с большими челюстями. Они были крупными и сильными животными сами по себе, но основным оружием им в борьбе служили колоссальные челюсти с огромными, мощными зубами. Это страшное оружие нападения, перед которым не могла устоять никакая самая толстая ...шкура, но это и великолепное средство защиты, способное отпугнуть любого самого свирепого хищника. Только так, приспособившись, создав оружие, которое можно было носить с собой постоянно, гигантопитеки и мегантроиы выжили. Эволюция пошла двумя путями. Один путь — прогрессивного развития, все большего усложнения строения, выделки орудий, одним словом, путь движения к цивилизации. Второй путь — эволюционного тупика, сохранения всех животных качеств, наоборот, даже усиления их, борьбы за существование не с помощью расширения и прогрессивного развития всех функции организма, а усиления его физической мощи, агрессивности, то есть как раз тех свойств, которые задерживают образование социальных навыков. Все эти идеи, может быть, менее эффектные, чем взгляды Вайденрайха, но зато легко объясняющие находящиеся в распоряжении палеонтологов факты, внесли принципиально новое качество в понимание антропогенеза. В самом деле — до них антропогенез понимался, как медленно развертывавшаяся кинолента с последовательным чередованием кадров, теперь появилась возможность переплетения двух или нескольких кинолент и даже наложения их друг на друга, возможность ускорения движения одной киноленты и замедления другой. Антропогенез еще представлялся как последовательное чередование стадий, разделенных скачкообразными переходами, но идеальный, так -сказать, теоретический характер этой схемы был особенно чет- т
ко продемонстрирован новыми находками. Строение гигантопн- тека и мегантропа показало многообразие путей эволюции, открыло антропологам, что на любой стадии могли существовать какие-то формы древних людей, отличавшихся замедленным или, наоборот, ускоренным эволюционным развитием, родословное древо могло отпочковывать от основного ствола боковые ветви, развитие в которых кончалось эволюционными тупиками. Возможным стало казаться и теперь не выглядело такой уж ересью предположение, согласно которому стадиальность процесса антропогенеза вообще осуществлялась не везде, и во многих группах древнейших людей перестройка организма происходила какими-то особыми путями. Вот к чему привели находки гигантских зубов и челюстей — к изменению самого мышления антропологов и палеонтологов. Но это стало видно лишь в перспективе — на первых порах гипотеза мегамаксиллярных форм и их параллельного развития вместе с древнейшими людьми мирно- уживалась со стадийной концепцией антропогенеза. Второй удар нанесли ей находки в Южной Африке. В самом конце 40-х годов, когда уже были известны науке все формы австралопитековых, кроме австралопитека прометеева, найдены были две челюсти, геологический возраст которых не отличался от остальных находок — те же слои, та же фауна, никаких орудий. Последнее не удивительно — челюсти лежали не in situ, не в том положении и не в тех слоях, где они находились бы при естественном захоронении, а в переотложепном состоянии. Это были случайно сохранившиеся остатки — никаких других фрагментов скелета до нас не дошло. Но челюсти и зубы — мы уже убедились в этом — могут много рассказать анатому о строении и образе жизни животного или человека. Эти челюсти заметно отличались от челюстей австралопитеков и были бесспорно человеческими. Они казались просто маленькими рядом с могучими челюстями австралопитеков, зубы были сравнительно некрупные, между клыком и коренными никаких следов промежутка — так называемой диастемы, которая столь характерна для челюстей обезьян, клык совсем не выступал над уровнем других зубов, что тоже не обезьяний признак. На челюстях, правда, совсем незаметен подбородочный выступ, но он отсутствует и на известных черепах питекантропа. Одним словом, это скорее все же обезьяночеловек наподобие питекантропа, а не австралопитек. Был он, однако, современником австралопитека, этот обезьяночеловек. 15 Юго-Восточной Азии жили, следовательно, одновременно пите- 57
кантропы и гигантопитеки, в Южной Африке — питекантропы и австралопитеки. Многообразие форм эволюции древних людей проявляется, таким образом, уже в начальной стадии. Видимо, нигде как здесь, следует упомянуть и о трех нижних челюстях древнейшего человека, обнаруженных уже в конце 50-х годов на северном побережье Африки. Обезьяночеловека Южной Африки назвали телантропом, Северной Африки — атлантроиом. Счастливый автор находки Камилл Арамбур, известный французский палеонтолог, подробно описал сопровождающую фауну и каменный инвентарь, собранный в том же слое, что и челюсти. Орудия — грубые, массивные, не очень четких форм, но несомненно специально изготовленные для каких-то производственных целей,— лучшее доказательство вполне человеческой природы атлантропа. По строению челюстей и зубов он мало отличался от питекантропа и телантропа—это наверняка та же стадия эволюции: сравнительно небольшие челюсти и зубы, отсутствие диас- темы, невыступающие клыки, человеческие признаки в строении жевательной поверхности зубов, отсутствие подбородочного выступа. А по возрасту атлантроп как будто не вполне синхронен с питекантропом и телантропом, а значит— и с австралопитеками. Атлантропы жили позднее, на рубеже нижнего и среднего плейстоцена, когда уже появились кое-где более прогрессивные формы людей,— опять мы сталкиваемся с неполным совпадением морфологии и геологии, строения и абсолютного возраста. По возрасту атлантроп ближе к современности, чем ему следовало бы быть по степени совершенства своего физического строения. Так опять новые факты не подтвердили старой - концепции. Но все это можно назвать лишь предысторией новых открытий, лишь какими-то предвестниками будущей грозы — порывом свежего ветра, низко нависшими тучами перед яростными потоками дождя и сверканием молний. Они засверкали из Восточной Африки, где на протяжении многих лет в местности Олдовай близ Танганьики работает Луис Лики. Ликп как ученый — противоречивый и сложный образ. Он печатает большое количество популярных статей о своих находках, снабженных превосходными фотографиями самого Лики, его супруги и детей на раскопках, великолепно выполненными панорамами раскопов и очень четкими, часто цветными снимкамп найденных костей и орудий. В статьях — сообщения о самых новых, буквально последних открытиях, в полном смысле слова дневник всех экспедиций Лики. Нередко выступает он и на. меж- 58
дународных конгрессах, где делает доклады о результатах своих полевых исследований. А так как результаты эти всегда блистательны и успех, сопутствующий раскопкам Лики, отличается завидным постоянством, имя его пользуется заслуженным уважением у антропологов и палеонтологов всего мира и широко известно всем любителям древности. Но в то же время в его статьях, да и книгах нет ни измерений найденных им костей, ни их подробных анатомических описаний, отсутствуют строго составленные и документально подтвержденные геологические характеристики обстоятельств находок—одним словом, все сочинения Лики оставляют известное неудовлетворение и впечатление некоторого легкомыслия, поверхности, как если бы он писал не после скрупулезной проверки каждой идеи, а «на глазок» оценивал факты. Но основательность и дотошность, свойственные англичанам, проявились в другом — Лики на протяжении многих лет не покидает Олдовай, проводя там сезон за сезоном, и Олдовай — настоящее Эльдорадо для палеонтологов — щедро награждает его за терпение и верность. Собственно, самые яркие и уникальные находки Лики сделал за последние годы. Им собраны кости многих ископаемых существ, имеющих самое непосредственное отношение к родословной человека, близких по строению своему к питекантропу. Но особенно резкий переворот, буквально революцию в наших представлениях о прошлом человечества произвели два открытия — костных остатков так называемых зинджантропа и ітрезинджан- тропа, собственно говоря, только одно последнее, потому что появление костных остатков зинджантропа было лишь прелюдией к нему. 1959 год. Лики по кусочкам, по фрагментам составляет череп какого-то существа — не то древнейшего человека, не то человекообразной обезьяны. Кропотливая работа идет день за днем, череп раздавлен землей, но его все же удается восстановить почти во всех деталях — собрана черепная крышка, собраны кости лица и зубы. Только затылочной части нет, но и остального вполне достаточно. Лики видит, что перед ним новый тип древнейшего человека, и дает ему наименование «зинджантроп». Зиндж — Африка по-арабски, антропос — человек по-гречески. Так, сложным арабо-греческим именем наречен новый предок, африканский человек, в отличие, скажем, от синантропа — китайского человека. Название опять не очень удачно, хотя и красочно,—целесообразнее и правильнее было бы назвать его африканским обезьяночеловеком. Но и телаи- троп, и атлантроп — тоже африканские обезьянолюди, поэтому 59
такое название было бы далеко не исчерпывающим. В палеонтологии это беда — каждый автор, давая название новой ископаемой форме, бессознательно стремится поднять ее систематический ранг, выделить не вид, а род, не род, а семейство. Сколько это породило споров и запутало классификаций — но тенденция слишком сильна даже в умах объективных ученых, и такая психологическая ошибка повторяется все снова и снова. Но не в этом даже и основная проблема — новый африканский человек оказался слишком похожим на обезьяну. Если поставить рядом череп гориллы, только не самца, у которого весь череп покрыт гребнями и костными наростами, а самки, и череп зинджантропа, любой человек, не только анатом, заметит сходство во всем — в конфигурации, в соответствии лицевого и мозгового отделов, в контурах верхней челюсти. Слишком подозрительно это сходство, если считать зинджантропа обезьяночеловеком. У него очень большие коренные зубы — Лики полагает, что ими он разгрызал орехи. Поэтому он дал своей находке: еще одно шутливое название: «щелкунчик» — юмора тоже не занимать в его статьях. «Щелкунчик» не только грыз орехи, он, по мнению Лики, делал и орудия: в том же слое, что и кости «щелкунчика», найдены большие камни. Но этот вывод - уже граничит с фантазией — на камнях не было видно следов обработки, и потому их можно было расценивать в лучшем случае как свидетельство использования зинджантропом камней в качестве орудий, но не как доказательство преднамеренного и целенаправленного изготовления орудий. Следовательно, это фаза в лучшем случае австралопитеков, но никак не питекантропов. Соответствие с ней видно и в объеме мозга — последний у зинджантропа определить нелегко, но во всяком случае он не превышает величины мозга у австралопитеков. Поэтому, как ни красноречив был Лики, когда писал об африканском предчеловеке, как ни соблазнительно увидеть в зинджантропе древнейшего представителя человеческой фамилии, Лики поверили далеко не все. Ведь речь шла об «удревнении» человеческого рода почти на 1 000 000 лет по сравнению с первыми находками питекантропов — абсолютный геологический возраст зинджантропа приближался к 1500 000 лет. И Лики никогда не доказал бы своих идей, если бы не сделал новой находки, по сравнению с которой меркнут все предыдущие его достижения. Это было в следующем, 1960 году. Лики опять тщательно расчищал и извлекал из земли очередной скелет человекообраа- лого существа. Слой, в котором лежал скелет, располагался ниже 60
предыдущего. Поэтому Лики назвал новую находку презппд- жантропом — предшественником зинджантропа. Любопытной его особенностью было то, что в слое с ним залегали грубые галечные орудия, массивные и тяжелые булыжники, подправленные не очень симметрично ретушью и отдаленно, очень отдаленно, правда, напоминающие рубила. Кто мог их изготовить во время жизни презинджантропа? Надо думать, сам презинджантроп. Ведь если одновременно с ним существовала какая-то более прогрессивная форма, то где ее скелет? А без него любая самая красноречивая попытка доказать ее существование выглядит очень проблематичной. Кандидатом на роль творца орудий остается, следовательно, сам презинджантроп, других кандидатов нет, так рассуждал Лики. Хотя мысль о яеодновременностл орудий и костей скелета приходила ему в голову, она полностью опровергалась и прямыми геологическими наблюдениями самого Лики, и мнением многих других авторитетных геологов, палеонтологов и археологов, осмотревших местонахождение остатков презинджантропа и каменных орудий. Но вряд ли Лики удалось бы доказать свою правоту и в этом случае, если бы не помощь со стороны морфологии — исследования строения найденных фрагментов скелета. Они попали в руки Филиппа Тобайаса — одного из самых способных учеников Дарта, занявшего после того, как Дарт ушел на пенсию, его кафедру в Иоганнесбурге. Деятельность Тобайаса представляет собою удачное сочетание интенсивных исследований одновременно в области анатомии и сравнительной анатомии, эмбриологии, филогении человека и расоведения. При современной специализации любой науки, в том числе и антропологии, это редкий по широте диапазон знаний и приложения творческих возможностей. Прибавьте к этому общественный темперамент и гражданское мужество — Тобайас является автором нескольких красноречивых статей и брошюр, в которых выступает против расового неравенства; это, как известно, непросто в условиях политического режима Южно-Африканского Союза, На VII Международном конгрессе антропологических и этнографических наук в августе 1964 года в Москве он произвел прекрасное впечатление великолепной ориентировкой во всех антропологических вопросах, интересными выступлениями на секциях и симпозиумах конгресса, напористым красноречием, искренней симпатией к советской науке. Одним словом, находка Лики попала для обработки в руки очень квалифицированного и активно работающего специалиста. От презинджантропа сохранился далеко не полный скелет — 61
фрагменты черепа, нижняя челюсть, ключица, кости стопы и кисти. В общем, это немного, но, пожалуй, больше, чем сохранилось от подавляющего большинства древнейших людей, и меньше, чем сохранилось от скелетов австралопитеков. Для знающего, а тем более незаурядного, ведущего самостоятельную исследовательскую работу анатома это целый клад. И Тобайас умело использовал его для получения полной информации о строении презинджантропа. У презинджантропа была прямая походка и рука, очень напоминавшая руку современного человека,— об этом говорят найденные костп столы и кисти. Но главная выделяющая его особенность — мозг. Тобайас определил его объем в 670—680 см3. Одновременно с ним он исследовал слепки внутренней полости черепа у австралопитеков и показал, что фигурировавшие до него в литературе цифры объема мозга в 650 см3 были преувеличены—даже у крупных австралопитеков он не превышал 600 см3. Презинджантроп был, вероятнее всего, не крупнее большого австралопитека, а может быть, и ' меньше — относительный объем мозга у него, следовательно, значительнее, чем у любого представителя австралопитековых. А относительный объем мозга еще важнее его абсолютной величины — ведь у кита или слона мозг заведомо больше человеческого, но это не доказательство их более высокого умственного развития. По объему мозга презинджантроп превосходил австралопитеков, у него была человеческая походка и довольно совершенная рука, он делал орудия — исходя из всех этих его качеств, Тобайас предложил назвать его по-латыни Homo habilis, то есть человек умелый в отличие от современного Homo sapiens, то есть человека разумного или сознательного. Название это привилось, и сейчас мелькает в научной и популярной литературе о происхождении человека не реже, чем старые и давно привычные имена — питекантроп, синантроп, неандерталец. Homo habilis удлинил антропологам перспективу времени почти на 1 000 000 лет. Существо, на роль которого претендовал питекантроп, первое существо в истории земли, начавшее делать орудия, оказывается, жило раньше питекантропа на тысячу тысяч лет, на 30 000 поколении. Прогрессивное развитие человечества теперь нужно начинать с него, а не с питекантропа и не с австралопитека. Австралопитеки, как и зинджантроп, превратились теперь (но только теперь) действительно в боковую ветвь эволюции. Прогрессивное развитие внутри этой ветви не начисто отсутствовало, но развивалась она медленно, много медленнее, чем центральная ветвь, та магистральная дорога антро- 62
цогенеза, по которой совершалось восхождение к современному человеку. Чтобы человека умелого с объемом мозга почти в 700 см3 сменил питекантроп с объемом в 900 см3, понадобился больше чем миллион лет; на смену питекантропу пришел синантроп — на приобретение следующих 100—200 см3 мозга понадобилось приблизительно 100 000 лет. Не известно, дожили ли они до синантропа, но до питекантропа, надо думать, дожили — существа с объемом мозга около 600 см3, подобные австралопитекам, зинджантропам и другим полуобезьянам, полулюдям. Первобытное население было редким, отдельные группы встречались не часто; вряд ли встречи эти проходили мирно, и первобытные люди с каменными орудиями в руках, конечно, убивали австралопитеков. Но в силу редкости встреч австралопитеки все же доживали свой век, укрываясь в труднодоступных районах, и сумели растянуть его надолго. Параллельная эволюция разных форм на раннем отрезке предчеловеческой истории заставила по-иному взглянуть на весь процесс антропогенеза в целом, пристальнее вглядеться в каждую находку, придирчиво проверить основания, по которым она отнесена к той или иной стадии. Отрезок антропогенеза от питекантропа до современного человека, отраженный в головах антропологов, тоже перестал казаться однотонным полотном, от нижнего угла которого к верхнему шла прямая полоса; он, чем больше всматривались в него, тем больше казался многокрасочной панорамой, каждое пятно которой имело самостоятельное значение. Схема уступала место конкретной истории и в ней находила свое выражение. Но и здесь конкретная история пробивалась сквозь схему редкой зеленой порослью и только чероз годы становилась лесом — если не могучим, то во ксяком случае лесом, заглушавшим траву традиционности. В 1907 году Отто Шотензак, чудак, более 20 лет наблюдавший за разработкой одной каменоломни в Германии, нашел челюсть древнего человека. Она была, как оказалось позднее, современной синантропу, и потому к ней многие годы было приковано пристальное внимание —- многие антропологи пробовали на ее изучении свое искусство. Находка заслуживала того — крупная массивная челюсть без подбородка с огромными зубами, единственная ископаемая человеческая кость в Европе, которую на протяжении многих лет можно было датировать эпохой среднего плейстоцена. Так завлекательна была эта находка, что ей посвящались монографии 63
н десятки, может быть, даже сотни статей, по ней, сочетая ее с другими ископаемыми костями, реконструировали облик древнего человека, найденного Шотензаком близ Гейдельберга. Чудачество Шотензака состояло не только в том, что он 20 лет следил за раскопками каменоломни — он был чудак вообще, придумал, например, что человечество произошло в Австралии, и усердно отстаивал эту безумную идею, несмотря на противоборство абсолютно всех своих коллег. Нрікто не поддержал его, а он и в одиночестве сохранял непоколебимую твердость — скорее свидетельство редкостного упрямства, чем благородной верности какой-то идее. Но находкой гейдельбергской челюсти он навек внес свое имя в анналы палеоантропологии. Существует довольно примитивный анекдот — когда студента спросили на экзамене о гейдельбергском человеке, он ответил: гейдельбергский человек был так примитивен, что состоял из одной челюсти. Верно в этом анекдоте одно — гейдельбергскпя челюсть действительно примитивна, крайне груба, массивна. Она напоминает челюсти синантропа. Зубы меньше, чем сама челюсть, но все же значительно отличаются от зубов современного человека. Антропологам, разделяющим полностью стадиальную гипотезу, трудно было бы удержаться здесь от аналогий. Они и не удерживались, и гейдельбергский человек многие годы считался европейским современником синантропа. Однако, если смотреть пристально п не обольщаться предвзятыми идеями, видно, что они отличались друг от друга, а значит, по-разному развивались, а значит, имеют разное происхождение. Но слишком мало фактов даже сейчас, чтобы говорить о разнообразии путей эволюции на этой стадии, и имеющийся материал (антропологи и палеонтологи привыкли называть материалом ископаемые кости; это действительно материал для наблюдений и выводов) —только намек на то, что своеобразие путей эволюции не ограничилось самыми ранними этапами антропогенеза. Чтобы увериться в этом, нужно не останавливаться на этой находке и вспомнить все, что известно о представителях следующего этапа — неандертальцах. Когда Хрдличка защищал неандертальскую фазу в эволюции человека, он мобилизовал все находившиеся в распоряжении геологии, антропологии и археологии аргументы. Но и он не смог не отметить разницы между отдельными неандертальскими находками Европы — он был честный ученый и написал об этой разнице, хотя и понимал, что ока говорит не в пользу его гипотезы. Потом эту разницу отмечали все антропологи — и те, которые описывали новые находки, и те, которые просто исследовали 64
физический тип неандертальцев и пытались вникнуть в тайну их происхождения. Заметим и другое — все или почти все неандертальские находки объединяются в две группы. Одна — геологически более ранняя, так и называющаяся группой ранних неандертальцев. Я не буду затруднять читателя перечислением находок — они обычно называются по имени местечек, рядом с которыми обнаружепы мустьерские пещеры, и перечень географических названии — французских, итальянских, немецких, бельгийских ~ ничего не даст неспециалисту. Скажу только, чем отличались эти ранние неандертальцы: удивительное дело, они отличались прогрессивным строением, прогрессивным не только по сравнению с синантропами, но и по сравнению с группой геологически более поздних неандертальцев. Поздние неандертальцы, как для краткости называют эту группу даже в специальной литературе,— очень загадочный тип древних людей, несмотря на обилие находок и близость их к современности. Некоторые из них датируются самым концом плейстоцена и являются буквально почти современниками Homo sapiens. Радиокарбоновый, или углеродный, метод датирования дает во всяком случае почти одинаковые цифры для древнейших скелетов современного человека и позднейших неандертальцев — 25 000—28 000 лет. Казалось бы, именно в них, в этих поздних неандертальцах, должен был воплотиться идеальный прототип наших непосредственных предков, какой-то вариант строения, очень близкий к современному человеку, может быть, даже почти не отличающийся от него. А на поверку выходит наоборот — поздние неандертальцы грубы, массивны, у них убегающие назад лбы, огромные надбровные валики, маловыраженные подбородки. На толстых и массивных костях рельефно выделяются места прикрепления мышц — сильные мускулы отлично гармонировали с грубым обликом. Мозг был такой же большой, как у современного человека, иногда даже больше, но относительно примитивный — именно у поздних неандертальцев обнаружена клювовидная форма лобных долей и другие несовершенные детали строения. На фоне грубых, прямо-таки звероподобных по внешнему облику поздних неандертальцев ранние выглядели, по-видимому,, этакими нижнепалеолитическими интеллигентами — они изящнее сложены, не так обезьяноподобны внешне: лоб более прямой, надбровье развито меньше, челюсти тоньше, легче, как говорят антропологи, грацильнее, подбородок обозначался яснее. Именно они, если выбирать между двумя группами, могли бы 65
с большим успехом претендовать на роль непосредственных: предков современного человека. Но геологический возраст — между ними и современным человеком существовал разрыв в 20 000—25 000 лет, заполненный поздними неандертальцами. Нужно очень сильное воображение, чтобы забыть об этом разрыве (для того чтобы что-то забыть, воображения часто нужно не меньше, чем для того, чтобы что-то выдумать, — ведь верно?) и попытаться соединить прямой генетической линией ранних неандертальцев и современного человека. С другой стороны — не меньше фантазии нужно, а с нею и пренебрежения к фактам, к сравнительной анатомии и морфологии человека, чтобы, не вспоминая о них, вести происхождение современных людей прямо от поздних неандертальцев. В первом случае противоречишь геологии, хотя и в ладу с антропологией, во втором— противоречишь антропологии, хотя и ладишь с геологией; в первом случае не обращаешь внимания на очевидность, во втором — впадаешь в механицизм. С одной стороны, словом,— Сцилла, с другой — Харибда. Придумано было немало "гипотез и логических ходов; чтобы выйти из этого тупика. Наиболее распространенная, диалектическая и поэтому пользующаяся популярностью точка зрения состоит в том, что обеим группам приписывается разное происхождение. Ранние неандертальцы — закономерный этап на том пути, который ведет от питекантропа и синантропа к современному человеку, одна из ступеней большой лестницы эволюции. Поздние неандертальцы — боковая ветвь, эволюционный тупик, в который зашла ¦одна из неандертальских групп, живших в Европе, под влиянием крайне тяжелых условий. Эти условия — следствие оледенения -северных районов Европы и резкого похолодания климата. В таком понимании поздние неандертальцы представляют собою ступеньку, как бы вытолкнутую из эволюционной лестницы куда-то в сторону. Есть и другой взгляд на них, которому тоже нельзя отказать в диалектичности,— и поздние неандертальцы, так же как и ранние, не боковая ветвь, эволюционный тупик, а закономерный этап в формировании физического типа современного человечества, такая же стадия, как и все другие. Их своеобразие объясняется просто очень сложными процессами взаимодействия естественного отбора и социальных моментов в обществе непосредственно перед появлением Homo sapiens. Эту точку зрения защищает меньшинство исследователей, но это меньшинство, надо отдать ему должное, очень активно борется за ее утверждение. Слабость второй точки зрения, оценивая ее соответствие 66
морфологическим фактам и представлениям, понятна, она не нуждается в развернутых доказательствах: если поставить рядом три черепа — современного человека, одного нз поздних неандертальцев и одного из ранних неандертальцев, то любой человек, лишь мало-мальски знакомый с анатомией, скажет, что самый примитивный из них, ближе всего к обезьяньему — череп позднего неандертальца; противоположный полюс займет череп современного человека, посередине можно поставить череп раннего неандертальца. Таким образом, с морфологической точки зрения, вторая гипотеза не выдерживает на первый взгляд никакой критики. Но внимание и еще раз внимание! Непредвзятая оценка фактов — и начинают вырисовываться контуры ее совпадения с анатомией и морфологией, появляются наблюдения и соображения, которые позволяют не так строго осуждать верящих в эту гипотезу за недостаток логики. Есть среди находок такие, у которых ясно видно сочетание особенностей обеих групп — это во-первых. Таких находок с неясным, как принято говорить в антропологии и зоологии, систематическим положением не так мало. Все неандертальцы образуют непрерывный ряд переходов от одной крайней формы к другой, и только эти крайние формы и близкие к ним могут быть без всяких сомнений зачислены в крайние группы — это во-вторых. И наконец, в-третьих, на черепах поздних неандертальцев тоже есть кое-какие прогрессивные черты. Археологически же рассматривая вопрос, всех поздних неандертальцев нельзя просто не включить в число предков человека, так как найденный с ними каменный инвентарь обнаруживает все формы переходов к верхнепалео- лптическому, последний последовательно развивается из позднемустьерского. Небезупречна и первая гипотеза —ведь если современное человечество происходит от раннпх и только от ранних неандертальцев, если поздние неандертальцы даже не наши дяди, а отдаленные боковые родственники, то в поздней группе должны быть какие-то прогрессивные формы. Эволюционный тупик — одна линия развития, другая линия — магистральная, так сказать, столбовая дорога антропогенеза. Прогрессивные ранние неандертальцы должны были дать начало еще более прогрессивно развитому типу людей — современникам поздних неандертальцев. Но остатки их, если и существуют, пока лежат в земле ненайденными, а раз нет прямых палеонтологических свидетельств, прямая линия генетической преемственности, соединяющая ранних неандертальцев и Homo sapiens, рвется посередине. 67
Археологические документы — каменный инвентарь, залегание слоев с ним в раскопанных стоянках, или, как иначе это называют археологи и геологи, стратиграфия — также не говорят о какой-то особенно тесной связи ранних неандертальцев с современным человечеством. Когда прошло увлечение крайностями, сопутствующее обычно первому подходу к проблеме, поостыли немного горячие головы и поутихли споры, стало ясно — истина лежит где-то между обеими точками зрения. Ранние неандертальцы — бесспорные предки современного человека, но и поздние приняли активное участие в его формировании. С одной стороны, ранние формы эволюционировали частично в направлении специализации, грубости строения, с другой — поздние быстро перестраивались, теряя примитивные признаки. А затем метисация, мощное постоянное смешение, которое усилилось по мере того, как развились социальные связи между отдельными первобытными коллективами, которое предшествовало появлению современного человечества и в горниле которого перемешивалась, переплавлялась наследственная организация человека. Но нас с вами и не должен особенно занимать вопрос о судьбе поздних и ранних неандертальцев, как он ни интересен,— в антропогенезе тьма таких филогенетических вопросов, захватывающе увлекательных и спорных. Важнее другое — и неандертальская стадия, представленная разными типами древних людей, не отлилась в определенную и четкую морфологическую форму. Как питекантропы имели своими сверстниками австралопитеков, так и неандертальцы распались на несколько вариантов строения, и есть подозрение (хотя и нет тому прямых убедительных доказательств), что варианты эти развивались параллельно, тесно соприкасаясь, смешиваясь друг с другом. Таким образом, разные ипостаси одной и той же фазы — не исключение, а скорее правило эволюционного развития человека, больше закон, чем стадиальная перестройка. Если эта последняя понимается как прокрустово ложе, куда нужно втиснуть любую ископаемую находку, то она терпит фиаско и от нее нужно отойти. Сохранить ее можно и должно лишь при одном условии — если отказаться от буквальной веры в нее и воспринимать лишь как идеальный образ, геометрический символ на самом деле сложного и извилистого процесса развития. Это особенно четко и выпукло видно, если вспомнить еще две находки, которые относятся к неандертальской стадии и которые особенно широко раздвигают ее границы во времени да, пожалуй, и в морфологии. 68
Одна из них — родезийский человек, человек знаменитый. Ему повезло—он попал в популярную и научно-фантастическую, а вернее сказать, в фантастическую литературу. Писатели-фантасты нашли в черепе дырку и стали выдавать ее за след пули из марсианского ружья... Все это вздор, конечно, рассчитанный на то, чтобы полному произволу в выдумке придать видимость какой-то научности. Но схватились популяризаторы науки и писатели-фантасты за родезийскую находку недаром: она во многом необычайна. Были найдены череп и несколько костей скелета, по всей видимости, одного человека. Причем кости тонки и невелики, а череп тяжел и громаден. Находка сделана в Родезии, в Восточной Африке, в конце 20-х годов и с тех пор не устает удивлять антропологов. У родезийского человека мало сказать громадный череп —он на редкость примитивен. Ни у кого — ни у питекантропа, ни у синантропа, ни у одного из неандертальцев, ни даже у австралопитеков не было такого огромного костного нароста над глазами, буквально продолговатого вздутия. Ни у одного из древних людей не было такого длинного «лошадиного» мозга. Покатый, небольшой, довольно примитивный мозг, мощный сагиттальный, или продольный, гребень вдоль черепа — от всего этого веет далекой, далекой архаикой, каким-то наследием преднеандертальской стадии. Казалось бы, его можно отнести к этой стадии, побратать с синантропом. Но в строении черепа есть один и прогрессивный признак: сосцевидные отростки — образование, характерное для любого черепа современного человека, но почти отсутствующее на черепах древних людей. Кроме того, остатки родезийца были найдены в очень неясных геологических условиях. Долго исследовали местонахождение геологи и пришли в конце концов к выводу — родезийский человек, несмотря на весь архаизм своего строения, мог быть современником поздних европейских неандертальцев, а то и (чем черт не шутит) первых современных людей. Второй такой же чудной неандерталец был открыт на Яве немного позже родезийца — это, стало быть, земляк питекантропа. Находка сделана в отложениях реки Соло, потому и названа солосской. И обстоятельства залегания костей более чем странны. Собственно говоря, костей никаких не было — были только черепа, одиннадцать черепов, вернее, черепных крышек, без лицевых костей и с проломленными в большинстве случаев основаниями черепа. Мысль антропологов и археологов сразу заработала — не столкнулись ли они здесь с ритуальным захоронением, с прототипом того культа черепов, который так хорошо 69
известен у даяков Борнео, у папуасов и вообще островных народов Тихого океана? Но трезвый голос рассудка нашептывал — нет, все же, по-видимому, нет, как ни заманчива такая мысль. Солосский человек — это видно будет дальше — еще более примитивен, чем родезиец, обезьяноподобен; вряд ли он мог создать сложные культы, представления, граничащие с современными. Да и жить он должен был очень давно, если судить по его морфологии. Однако последнее никак не подтвердить тем, что было найдено с черепами, — недалеко от них оказалось несколько костяных орудий, сильно напоминающих гарпуны. Будь они найдены в другом месте, ни у одного археолога не возникло бы сомнения в том, что это изделия рук верхнепалеолитнческо- го человека, а не неандертальца, тем более не питекантропа. Считать, что эти орудия не связаны с солосцем, не им сделаны и попали в тот же слой и в то же место случайно,— явная натяжка; считать наоборот — очень уж этому противоречит антропология. Писали даже о том, что черепа—остатки ритуального убийства, совершенного уже современным человеком, который потерял на месте захоронения и свои орудия. Здесь фантазия явно превышает те возможности для выводов, которые предоставляют ей наблюдаемые факты,— к аналогичным гипотезам, кстати сказать, часто прибегают, чтобы объяснить необъяснимое в культуре древнейших людей: напомню, так было и с синантропом." Да и освобождает подобная гипотеза от логических трудностей лишь относительно — ведь согласно ей солосский человек является современником Homo sapiens, а именно в это и трудно поверить. Однако вера в невозможность невероятного уже не раз шутила над приверженцами классицизма, традиции в антропогенезе, и потому на нее нельзя полагаться. Приходится признать, если смотреть в лицо правде открытия: солосец был поздним, очень поздним вариантом древних людей, может быть, действительно либо современником самых ранних типов человека разумного, либо их самым непосредственным предшественником по времени. Но по строению солосского человека нельзя без насилия над фактами затолкать даже в неандертальскую группу. Исследовавший и описавший черепа Вайденрайх (кстати сказать, монография об этой находке была его последним крупным трудом, не законченным и опубликованным посмертно) насчитал несколько десятков признаков, по которым солосец ближе к синантропам и даже питекантропам. А признаков, сближающих его с неандертальцем, не так много. По развитию надглазничного валика он не уступает роде- 70
зийцу, по развитию сагиттального — даже превосходит его. У него маленький, довольно примитивный мозг, по величине он мало отличается от мозга синантропа, а ведь это, мы помним, именно тот орган, строение которого подсказывает, к какой группе отнести тот или иной тип древнего человека. Таким образом, человек, похожий на синантропа, жил в эпоху, непосредственно предшествовавшую появлению современного человека, и был соседом неандертальцев. От этого итогового вывода никуда не уйдешь. II если некоторые антрополога продолжают еще включать солосца в неандертальскую группу, то делается это больше по традиции, в угоду сложившимся представлениям, не больше. Находка в Родезии, находка на Яве увеличили список форм ископаемых людей конца среднего и позднего плейстоцена, которые по строению своему не соответствуют сложившимся взглядам, не являются тем, чем они должны были бы быть, исходя из их геологической датировки. Иногда они опережают свое время, иногда отстают от него — не важно, но всегда, в каждый геологический отрезок не выстроены по ранжиру от более древних и примитивных к более прогрессивным и современным, а образуют сложный переплетающийся пучок вариантов, который нельзя расположить ни в какой прямой ряд. Прогрессивное усложнение строения — его выражает лишь общий процесс антропогенеза, в каждую отдельную эпоху можно найти (и мы находим их) сдвиги п вперед, и назад. Палеонтологические открытия последних 30 лет не подорвали веры в стадиальную схему вообще, но подорвали веру в голую стадиальную схему, насытили ее конкретным содержанием, заставили отступить от нее там, где она была неверна и выражала предвзятые представления. В этом значение новых открытий в науке о происхождении человека, с этим они уже вошли в ее историю. Там, где 30 лет назад царил идеальный порядок, стало немного больше хаоса, но одновременно и больше диалектики, больше свежего дыхания живой истории.
МЕСТО И ВРЕМЯ РОЖДЕНИЯ
У каждого человека есть родина — место, которое он запоминает на всю жизпь, куда он стремится приехать и где снопа проплывают перед ним образы детства, где он чувствует себя молодым. Кроме этого сугубо индивидуального чувства, существует общественное понятие родины, объединяющее народы. Во имя родины совершались подвиги, родину воспевали поэты. Но родина есть не только у людей и народов, она есть у всего человечества в целом — то место, где оно появилось, окрепло, сделало первые шаги к прогрессу. И если о своей родине каждый человек вспоминает с теплотой и нежностью, если каждый парод гордится подвигами предков, защищавших ее, то родина всего человечества — давно забытый край, поиски которого занимают только антропологов и о котором пишут лишь сухие- статьи, сопровождающиеся картами и графиками. А между тем это увлекательный предмет исследования — узнать, где впервые появилось человечество, понять, почему это произошло именно в том, а не в другом месте. Дарвин считал Африку родиной человечества — об этом уже- упоминалось. Он верил в могущество только что открытого, а главное, чуть ли не им впервые по-настоящему понятого сравнительно-анатомического метода и в его огромную роль для понимания эволюции: сходство именно шимпанзе и гориллы с человеком было для Дарвина неопровержимым аргументом в пользу африканской версии. Но потом начали появлятся контраргументы — на Яве был открыт питекантроп первый, в Китае — синантроп, на Яве обнаружились и следующие питекантропы. Все это Азия, ее юго-восточная часть или прилегающие к ней области, и как ни велика была вера в силу мысли и интуицию Дарвина, новые находки очень сильно поколебали ее: ведь он написал о прародине еще в третьей четверти прошлого века, когда все они не были известны. Сначала стали раздаваться лишь отдельные голоса в пользу Юго-Восточной Азии, потом они слились постепенно в дружный хор, в котором только голос самого Дарвина звучал диссонансом. Остатки австралопитеков нашлись, правда,, в Африке, но, во-первых, на юге, где-то далеко от центра эй- кумены, а во-вторых,— мы помним,— их многие считали боковой ветвью эволюции и не ориентировались на них, когда искали 76
родину человечества. Были и фантастические теории — Шотеп- зак, открывший гейдельбергскую челюсть, считал родиной людского рода Австралию. В Австралии, однако, нет и не было не только обезьян, но и высших млекопитающих, она очень давно отделилась от Азии и представляет собою еще более глухой тупик, чем Южная Африка. То, что не смогла сделать Австралия, сделала Центральная Азия — она составила в умах ученых мощную конкуренцию Юго-Восточной Азии. Любая теория сильна ие сама по себе, а аргументами, которые приводятся в ее защиту, обилием фактов, на которые она опирается и которые может объяснить,— центральноазиатская гипотеза происхождения человечества привлекла сразу же сторонников, потому что ее отстаивал и аргументировал такой искусный мастер логического анализа, как Петр Петрович Сушкин. Читатель, наверное, уже заметил — в антропологию часто вносили большой вклад лица, бывшие специалистами в других областях знания. Это наука, требующая широкого кругозора и оригинального мышления, а эти качества чаще всего типичны для ученых, знающих много разнообразных фактов и работающих в разных областях науки, а также умеющих посмотреть на эти факты со стороны. Сушкин был именно таков. Путешественник, объехавший почти весь Советский Союз и несколько лет работавший в Монголии, неутомимый собиратель фауны, особенно птиц, он был в то же время прославленным зоологом- теоретиком. Его перу принадлежат монументальные труды об истории авиафауны разных районов нашей страны и прилежащих государств, из которых выделяется особенно опубликованное посмертно двухтомное исследование о птицах Алтая и Монголии и истории формирования фауны этого обширного района. За несколько лет до смерти Сушкин стал хранителем огромных коллекций ископаемых рептилий в Зоологическом институте АН СССР и опубликовал несколько интереснейших статей об их строении и образе жизни. Он много писал об общих законах эволюции, писал и о происхождении человека. Статья о прародине человечества совпадает по времени с его занятиями ископаемыми ящерами. Тогда еще свежи были воспоминания о сенсационных открытиях американских палеонтологов в Монголии, сделанных- в 1910-х годах. Экспедиция Американского музея естественной истории, прекрасно оборудованная и хорошо оснащенная, открыла в Монголии целый мир огромных ископаемых ящеров и вымерших млекопитающих, неизвестный дотоле науке. Когда Сушкин стал работать над 77
строением и образом жизни ископаемых земноводных и рептилий, результаты работ экспедиции как раз публиковались. Там описано много новых форм, а главное, показано, что Монголия несколько десятков, а то и сотен миллионов лет не затоплялась морем, была сушей, где беспрепятственно развивалась без всяких перерывов органическая жизнь на протяжении огромного отрезка истории земли. Причудливые формы ископаемых динозавров — ящеров, кости которых нашла американская экспедиция, поражали воображенпе читателей, и о них было написано много популярных статей. Но и в мире науки эти палеонтологические открытия вызвали сенсацию и произвели переворот во взглядах на историю многих групп животных. Сушкнн, используя результаты своих собственных исследований современной фауны Центральной Азии, привлекая результаты геологических изысканий, нарисовал подробную и детальную картину истории изменений и формирования цент- ральноазиатской фауны в третичном и четвертичном периодах, сумел найтп' место мощному центральноазиатскому очагу возникновения новых форм в истории фауны Евразии. Он связал с территорией Центральной Азии происхождение многих семейств животных и птиц,— естественным для него было обра^- титься в этой связи к происхождению человека. По мнению Сушкина, гористый ландшафт Центральной Азии интенсивно способствовал очеловечиванию. В условиях гористого ландшафта человекообразные обезьяны, спустившись на землю с деревьев, вынуждены были перейти к прямохожде- нию, чтобы спасаться от хищников. Лазание по скалам приучало освободившиеся руки к разнообразным движениям, после которых уже легко было манипулировать орудиями. В самой Центральной Азии до сих пор неизвестно никаких остатков человекообразных обезьян, тем более ничего не было известно во времена Сушкина, но многочисленные фрагменты их челюстей и зубов были найдены в третичных отложениях Сиваликских холмов в Северной Индии. Район Сиваликских холмов в конце третичного периода — район типично центральноазиатского ландшафта, скалистого высокогорного плато с довольно холодным климатом, почти степной растительностью, многочисленными выходами камня на поверхность земли. Самый факт проживания многочисленных видов и даже родов человекообразных обезьян в Сиваликских холмах — блестящее палеонтологическое свидетельство справедливости гипотезы Сушкина, и он ссылается на него как на один из существенных аргументов. Но главное достоинство гипотезы не в том, что автор подтверждает 78
свои построения палеонтологическими аргументами,— привлекательность ее в логике и ясности мысли, прозрачности изложения, широком и разностороннем биологическом подходе к вопросу. Сушкин много сделал для доказательства цеитралыюазпат- ской прародины человечества. Фактически он не только заложил ее фундамент, но и построил само здание; последующим исследователям осталось лишь дополнить его архитектурной отделкой. Одним из таких дополнений было указание на сходство ландшафта и вообще физико-географнческих условий Центральной Азии и Южной Африки в конце третичного — начале четвертичного периода. Некоторые антропологи, сторонники центрально- азиатской гипотезы, используют это сходство своеобразно — раз оно есть, рассуждают они, значит, находки австралопитеков годятся для доказательства возникновения прямохождетпі в условиях позднетретичной и раннечетвертичной Центральной Азии. Почему те же находки не доказывают возникновения прямохожденпя в Южной Африке — трудно понять, очевидно, потому лишь, что австралопитеки рассматриваются как боковая ветвь. Этот взгляд, может быть, и не лишен оснований по отношению к известным нам формам, хотя, как мы уже убедились, н не очень вероятен, но исходное звено, предки австралопитеков могли быть и, мы теперь знаем, были прямоходящими существами, живя в Африке. Новые аргументы в пользу гипотезы Сушкин а не делают ее убедительнее. А контраргументов накопилось немало. Центральная Азия действительно играла выдающуюся роль на территории Азиатского материка в образовании новых видов и даже новых фаун, но интенсивность формообразования в животном мире и среди предков человека — не одно и то же. Там, где быстро развивалась фауна, совсем не обязательно должен был возникнуть человек. Собственно, вероятность его появления, конечно, велика, если есть много прогрессивных видов человекообразных обезьян, но от вероятности до ее действительного осуществления — немалая дистанция. Гораздо более обширные и обстоятельные, чем американские, открытия советских палеонтологических экспедиций в Монголии, сделанные в годы после Великой Отечественной войны, намного продвинули вперед дело изучения истории центральноазиатской фауны, но и они не обнаружили никаких следов человекообразных обезьян. Таким образом, Центральная Азия конца третичного — начала четвертичного периода остается готовой ареной для человеческого появления, но актеры, которые могли бы сыграть основные роли, пока не 79
вышли из-за кулис, и так и остается неясным, появились ли они или арена, подготовленная природой, осталась пустой. А из Африки претендентов на роли появляется все больше и больше. Они перечислены в двух предыдущих главах — человек умелый, телантроп, атлантроп, те представители человеческой семьи, которые прошли по прямой дороге эволюции; зинджант- роп и австралопитеки, свернувшие с нее куда-то в сторону и там заблудившиеся в поисках выхода. Все эти находки позволяют получить отчетливое представление о первых древнейших этапах человеческой истории на Африканском материке, сама история начинается много раньше, чем в Азии, не говоря о Европе. Остатки родезийца, некоторые другие находки доносят информацию о строении обитателей Африки в эпоху среднего и позднего плейстоцена, о неандертальской стадии. Все этапы человеческой истории и развития самого человека представлены в Африке, условия жизни на Африканском материке были благоприятны, как в Азии, чтобы наш обезьяний предок поднялся на ноги, осмотрелся, взял в руки камень или палку, стал употреблять их, постоянно облегчая себе добывание пищи. Где на Африканском материке произошло это знаменательное событие — в Южной или Северной Африке, в центре материка — нельзя даже гадать. Одно ясно, однако, без всяких палеонтологических доказательств, ясно заранее: процесс появления человека не узколокальный процесс, происходивший в одной небольшой группе человекообразных обезьян. Это процесс, охвативший не десятки, а наверняка тысячи особей, это перестройка не отдельных индивидуумов и даже их групп, а вида в целом. Поэтому родина человечества — это не какой-нибудь небольшой район, где действительно могло случайно не сохраниться никаких палеонтологических следов очеловечения, это обширная область, занимавшая если и не весь материк, то во всяком случае его значительную часть. Найти при палеонтологическом и геологическом изучении такой области ископаемые остатки обезьян, перестраивавшихся в людей,— спору нет, трудное, но не безнадежное мероприятие, поэтому антропологи с надеждой смотрят в будущее. Мы постепенно расстаемся с одной определенностью за другой во имя неопределенности, чтобы потом подняться на высшую ступень знания. Это означает постоянное движение науки вперед, при котором уже, казалось бы, твердо установленные истины переходят из арсенала самой науки в ее историю, их мес- 80
то занимают сомнения — болезнь роста, а затем следует новый ¦скачок, какое-нибудь крупное методическое достижение или открытие, и появляется обильная свежая информация, часто изменяющая привычные представления в самом неожиданном направлении. Это закон движения науки, любой науки, и в нем — залог неостановимостп человеческого познания, а значит, п вечного движения мысли. Очерченная схема верна для антропогенеза до детален — вспомним, как незыблемо, свято верили в 800 000 — 1000 000 лот человеческой родословной ученые предшествующего поколения, как питекантропу давали этот возраст, как весь антропогенез делили на стадии в соответствии с этими цифрами. Пришли точные методы датировки, сделаны новые находки — и все изменилось: сначала несколько лет сомнения в силе этих новых методов, в геологической древности новых находок, а потом изменение теории. То, что было известно раньше, до открытия точных методов геологической датировки, помолодело вдвое, но неутомимые палеонтологи заполнили открывшиеся пустые места, и ряд промежуточных звеньев стал много длиннее. 1 750000 лет вглубь от современности — время жизни Ногтю habilis, следовательно, и время изготовления древнейших орудий. Путь человечества удлинился вдвое, а с ним удлинился и список вопросов о перипетиях на этом пути, которые антропологи задают друг другу и на которые не всегда можно ответить. Итак, около 2000000 лет тому назад... Пока дальше, вглубь тысячелетий не идут наши знания. Может быть, на 100000 лет больше или меньше — при таких сроках сотня тысяч лет, огромный период, не имеет значения, превращается в короткий миг, мгновенье, во время которого не ощущается движения. Около 2 000 000 лет — это, пожалуй, наиболее точная и верная формулировка, несмотря на всю свою неопределенность, а может быть, именно благодаря ей: событие точно фиксируется в масштабе миллионов лет, а более точная фиксация в сотнях тысячелетий уже создает видимость надежности даты, видимость определенности там, где пока в наших знаниях царят либо догадки, либо очень неотчетливые представления. Около 2 000000 лет тому назад произошло рождение первого человека, человекообразная обезьяна, перестав быть собою, вошла в историю. Питекантропу приписывали миллион лет, так же приблизительно оценивалась тогда и длительность четвертичного периода. Обе даты все более и более неразрывно объединялись в головах ученых, пока не стало считаться и геологами, и палеонтологами, и антропологами, что человек возник на рубеже 81
третичного и четвертичного периодов, что четвертичный период — период появления и развития человеческой культуры, что именно этим он выделяется в истории земли. Известный русский геолог Алексей Петрович Павлов предложил даже для него название «антропоген», или период человека. Этим термином многие пользуются л сейчас, он все шире и шире входит в литературу. Владимир Иванович Вернадский, замечательный натуралист и философ, писал о психозойской эре — эре человека, эре разума, которая тоже соответствует четвертичному периоду. Одним словом, геология геологией, а в качестве отличительного критерия для выделения четвертичного периода выдвигалась человеческая сила, сила могучая, проникшая во все уголки земли, действенно преобразующая и уже частично преобразовавшая облик планеты, но выходящая за рамки сил природы. Сейчас, однако, выявляется, что антропоген и психозойская эра не вполне совпадают с четвертичным периодом. Геологи много занимались в последние годы геологией четвертичного периода или, коротко говоря, четвертичной геологией — отчасти к этому привела специализация науки, а отчасти исключительное значение четвертичной геологии для хозяйственных нужд человека. Они передвинули вглубь геологическую границу между четвертичным и третичным периодами, и, следовательно, четвертичный период несколько удлинился. Удлинилась, как мы помним, и история человечества, особенно в связи с новыми находками в Африке. Казалось бы, поэтому никаких изменений во взглядах на приуроченность истории человека к определенному периоду в истории земли не произошло — просто отошла назад та пограничная черта, с которой начинаются четвертичный период и человеческая история. Однако на самом деле изменение кардинальнее — и то, и другое удлинилось неравномерно, история человека больше самого четвертичного периода. Новые находки вывели древность человека за его пределы. Поэтому, если говорить об определяющей характерной черте четвертичного периода, наиболее броской и самой важной, ею по-прежнему остается деятельность человека,— закономерны, следовательно, термины «антропоген» и «психозойская эра». Но, чтобы не отклоняться от точности, не следует приравнивать их к четвертичному периоду. Это почти совпадающие понятия, но только почти. Появление первых людей и начало человеческой деятельности сейчас можно уже, по-видимому, отнести к концу предшествующего, третичного периода.
РОДОСЛОВНАЯ И ГЕОГРАФИЯ
Итак, сложное ветвистое родословное древо человека — итог огромной работы антропологов во всех странах мира, новый этап нашего познания. В нем отражены сомнения и искания, споры и реальные достижения, оно впитывает в себя корнп бесчисленных усилий приблизиться к пониманию древней жизни во всей ее исторической конкретности. До сих пор мы говорили о происхождении человека в терминах и понятиях эволюции, то есть медленного и постепенного или взрывного, скачкообразного, но прямолинейного развития. Теперь можно думать и говорить о конкретной филогении человека и его рас, о генетических связях их с ископаемыми типами человека, пытаться распутывать сложное переплетение отдельных филогенетических ветвей. Произошло как бы распределение единого потока эволюции на несколько отдельных речек и ручейков, и требуется очень тонкое и тщательное исследование, почти бухгалтерски скрупулезный учет многообразных факторов, чтобы схватить основные контуры их топографии во времени, нанести их извивы на хронологическую шкалу и в каждый отдельный момент — на географическую карту. Нельзя сказать, чтобы филогенией не занимались,—- занимались много, потому что много и кроется в ней: здесь генетика и история сливаются в одну картину, здесь в изменениях физического типа человека видится его передвижение по земной поверхности. Но занимались с опаской — фрагментарность данных, малочисленность опорных точек создавали постоянную опасность срыва для филогенетиков. Это как строить здание или наводить леса на слабом каркасе — каркас не выдержит и здание рухнет. Ученый, создающий филогенетическую концепцию, вступает на тернистый путь — он заранее должен подготовить себя к тому, что ему никто не поверит, его будут критиковать, к нему будут даже придираться, выискивая мелкие прорехи в аргументации, утверждая слабость использованных фактов, указывая на погрешности в логике. И мало-мало найдется у него единомышленников, и даже ученики будут прислушиваться к голосу критиков, а они, чаще всего вдумчивые ученые, не называют автора новой филогенетической схемы иначе, как создателем беспочвенных гипотез и фантазером. Но плоды познания гладки — и с самых первых шагов антропологии к филогении 86
тянутся очень серьезные умы, терпя критику и даже насмешки. Успехи их скромны на первых порах—в них действительно больше фантазии, чем конкретного исследования, и они похожи на построения Геккеля. Но последний, создавая их, опирался на вернейших проводников — тонкую интуицию и богатейшие знания. Серьезная эрудиция — отличительное свойство любого ученого, без нее просто не может быть мало-мальски самостоятельного специалиста, но интуиция, восполняющая недостаток фактов, качество редкое, признак высокого полета мысли,. таланта. Поэтому всякая филогенетическая концепция содержит элементы фантазии по самому свойству своих фактических основ, но талантлива далеко не всякая схема. Отсюда малая порция убедительного п большая — спорного в филогении вообще, в частности п в филогении человека. Представление о постепенном усложнении предков человека отлично уживалось с интересом к филогении и ее разработкой. Собственно, последняя создавалась еще до появления учения Дарвина и выразилась в гипотезах полигенизма и моногенизма. Полигенизм — учение о видовом многообразии человечества, о разных расах как о самостоятельных видах. На первый взгляд это специальная л очень частная антропологическая проблема, смыкающаяся с зоологией, на самом деле — одпн из кардинальных вопросов не только антропологии, но п философии, вопрос чрезвычайной мировоззренческой важности. Из того, что расы человека рассматривались как самостоятельные виды, вырос позже расизм со своими отвратительными последствиями. Но парадокс истории — на первых порах полигенизм был прогрессивным учением, он был заострен против религиозного догмата происхождения человека от Адама и Евы, его защищали величайшие и смелейшие умы человечества, вроде Джордано Бруно. Только к началу XIX века корень стал ядовитым, и пз него выросло не менее ядовитое дерево современного расизма. Напротив, моногенизм, учение о видовом единстве человечества, сначала не находил сторонников среди вольномыслящих и прогрессивных ученых, казалось, перекликался с церковной доктриной. Но дальнейшее развитие науки, изучение анатомии и физиологии человеческих рас, чем занимались в прошлом веке с исключительным упорством и энтузиазмом, доказало неопровержимо их принадлежность к одному виду, а с этим и справедливость моногенетической концепции. Но для нас важно сейчас даже и не это, важно, что и та, п другая теория по-разному толковали историю человека п его предков. Из. 87
них выросли непосредственно уже филогенетические концепции — полифилии и монофплпи. Легко понять по аналогии с полигенизмом и моногенизмом, что полифилия — происхождение человека от разных ископаемых предков, разных видов древних человекообразных обезьян, а монофилпя, напротив,—происхождение от одного вида. Обе теории возникли параллельно, имели многих сторонников, рьяно боролись за первенство, и история этой борьбы крайне поучительна. С кристальной четкостью видно, как крепко спаяна теория антропологии с идеологией, как политика тесно переплеталась с, казалось бы, абстрактным научным спором. И спор от этого с самого начала потерял свою академичность. Полифи- листы, даже честные, добросовестно исследовавшие конкретный научный материал и непредвзято мыслившие, утверждая происхождение человеческих рас от разных видов обезьян, тем ¦самым создавали, как мы только что говорили, базу, на которой укреплялся расизм; моиофшгасты, разрушая эту базу силой своих аргументов, продвигали в жизнь- прогрессивную теорию •единства человечества. Крупные имена стоят у основания полифилетической гипотезы и сопровождают ее на протяжении ее истории. Середина прошлого века — француз Арман Катрфаж, один из крупнейших антропологов Франции, автор нескольких больших книг о происхождении человека, человеческих расах, строении черепа у разных рас; начало нашего века — немец Герман Клаач, прекрасный анатом и знаток ископаемых предков человека, сам описавший несколько ископаемых находок; современность — американец Раглз Гейтс, недавно умерший в преклонном возрасте, крупнейший генетик, морфолог, антрополог, автор бесчисленных статей и книг, одна из которых была переведена в 20-е годы на русский язык. Но характерно — у Катрфажа и Клаача были соратники и последователи: в то время наука была еще слабовата в части фактической, и многим ученым расовые различия казались очень значительными. В середине нашего столетия Гейтс со своей полифилетической концепцией остался один и постоянно подвергался резкой критике — сейчас уже никого нельзя убедить в несостоятельности монофшгаи. Один из выдающихся современных исследователей человека Анри Валлуа, глава французской антропологии, в 1927 году выступил со специальной статьей, где разбирались обе теории. Статья эта, небольшая по размеру, была исключительно емка по содержанию и сыграла огромную роль в истории науки. Валлуа тщательно юобрал анатомические факты, проанализировал их и показал, 88
что современные люди едины по строению многих органов, которые очень заметно отличаются от органов человекообразных обезьян. Вывод из этого мог быть только один — полифилия должна безоговорочно сдать свои позиции монофилии. н именно после появления статьи Валлуа практически не осталось ее сторонников среди серьезных антропологов. После того как с полифилиеи было покончено, а монофплня из символа веры превратилась в предмет знания, филогенетическая схема происхождения человека приобрела определенную четкость, а главное, слилась с эволюционными воззрениями о прогрессивном усовершенствовании древних людей: сначала были питекантропы и синантропы, потом их сменили неандертальцы, неандертальцев — современный человек. Расы возникли одновременно с появлением первых людей современного типа или чуть позже, и, следовательно, их происхождение — это как бы следующая за антропогенезом проблема антропологии, но не сливающаяся с ним, а примыкающая к другому разделу — расоведению, вполне самостоятельному и не перекрещивающемуся нигде с учением о происхождении человека. Стадиальная концепция антропогенеза вполне закономерно- переходила в изложенную гипотезу происхождения современного человека и его рас. При этом в науке после статьи Валлуа наступило какое-то охлаждение к филогенетическим темам, какой-то застой, оцепенение: само собой казалось очевидным — если все человечество произошло от одной формы ископаемых обезьян, а никак не нескольких, то и современный человек произошел от одной группы древних людей, скорее всего от неандертальцев. Дело ясное — чего ж тут думать. Но ясность эта была обманчивым следствием самоуспокоенности и инертности мышления, а не результатом специального исследования. Как только такое исследование появилось, ясность сменилась туманом и закипели споры. Исследование произвел все тот же Вайденраих, пытливый, разносторонний и гибкий ум которого не удовлетворялся лишь изучением ископаемых находок и постоянно пытался создать на базе этого изучения общую теорию антропогенеза. В 1938 году Вайденраих выступил с докладом о происхождении современного человека в Стокгольме, на очередном съезде антропологов и этнографов. Доклад был сенсационен, ибо в нем впервые было сказано — нет, не все так просто в происхождении современного человека, проблема эта сложна и скрывает много тонкостей. Но не только в этом сила доклада, иначе он в лучшем случае просто заставил бы задуматься, и только. В нем была изложена, изло- 89
*>кена, нужно сказать, ярко п красочно, убедительно аргументирована готовая оригинальная, принципиально новая гипотеза происхождения современного человека, которой автор дал наименование полицентризма. Полигенизм в переводе на русский'— общее происхождение, полифилия — происхождение от многих предков, полицентризм — происхождение во многих центрах. В гипотезе Вайденрайха речь шла о происхождении современного человечества не в одном, а в нескольких центрах и не от одной, а от нескольких групп древних людей. Вайденрайх, привыкший к работе с ископаемыми остатками и тщательной аргументации своих положений, сумел придать новой гипотезе необходимую конкретность, обосновать свои выводы даже в частностях. Он выделил четыре центра, в которых, по его мнению, формировались современные расы: австралоиды сложились в Юго-Восточной Азии, у основания их стоит питекантроп, промежуточной формой между австралоидами и питекантропами был солосский человек; происхождение монголоидов связано с Восточной Азией, у начала монголоидной ветви стоит синантроп; европеоиды сформировались в Европе и Передней Азии на основе переднеазиатских и европейских неандертальцев; негроиды появились в Африке и имели своим лредком родезийского человека. Разделение человечества на расы, следовательно, произошло не в пределах уже современного ствола, оно должно быть отнесено к периоду древних, а частично и древнейших людей, чуть ли не к эпохе самого появления человеческого рода. Вайденрайх не ограничился одним докладом. Он все делал ¦очень обстоятельно и доводил все свои начинания до конца. Аргументации этой точки зрения он посвятил еще ряд работ; ¦особенно подробно и обстоятельно она изложена, и обоснована в его знаменитой монографии о черепе синантропа, изданной в 1943 году. Таким образом, на место каких-то аморфных, не ¦очень четко оформленных и довольно общих соображений, которые царили в вопросе о происхождении современного человека, ¦стала стройная, логичная, тщательно разработанная теория, привлекательная силой аргументации и блеском авторского имени. Но и она не осталась надолго последним словом о1 происхождении современного человека. Дальнейшее развитие этой проблемы целиком связано с деятельностью одного из наиболее авторитетных советских антропологов Я. Я. Рогинского. Сейчас Рогинский профессор, заведующий кафедрой антропологии Московского университета. Практически почти все советские антропологи среднего и 90
младшего поколений могут считать и действительно считают себя его учениками. Когда Рогинскнй выступил против Вайденрайха, он был доцентом кафедры антропологии и кандидатом наук, но созданная им теория происхождения современного человека сразу лее выдвинула его в число крупнейших мировых специалистов в области ^антропогенеза. Как и теория Вайденрайха, она была необычайно конкретна, аргументирована со скрупулезной тщательностью, но прямо противоположна ей по исходным установкам и интерпретации фактов. Рогинскнй впервые применил статистические подсчеты для показа сходства современных рас с ископаемыми формами древних людей. Результаты их оказались неожиданными и трудно объяснимыми с позиции Вайденрайха — синантроп действительно похож на монголоидов, европейские неандертальцы действительно похожи на современных представителей европейской расы, но как негры не похожи на родезпйца, так и австралийцы не похожи на питекантропа. Полного параллелизма между отдельными формами или расами древних людей и современными расами, следовательно, нет — неутешительный вывод для полицентрической точки зрения. В отличие от Вайденрайха, оперировавшего главным образом ископаемыми костями, ему лучше знакомыми, Рогинскнй широко привлек данные по морфологии современных рас п имя подкрепил основные свои положения. Он показал, что по многим важным признакам строения современные расы очепь сходны, почти тождественны, тогда как отдельные варианты древних людей различаются в этом же случае довольно существенно. Отдельные признаки сходства, на которые указывал Вайденрайх для доказательства сходства европейских рас с европейскими же неандертальцами или монголоидов с синантропом, оказываются мнимыми — они есть и у других ископаемых форм. Одним словом, если непредвзято, внимательно анализировать все находящиеся в нашем распоряжении факты, не ограничиваться рассмотрением только ископаемых остатков предков человека, но привлечь и всю сумму накопившихся знаний, нельзя утверждать, как это делает Вайденрайх, что каждая современная раса имеет предка в лице определенного типа древнейших и древних людей. Преемственности нет, расы современного человека произошли от какого-то одного ствола неандертальцев. На этом исходном постулате Рогинскнй построил позитивную часть своей теории, которую он назвал теорией широкого моноцентризма. 91
Согласно ей современное человечество произошло в одном центре (моно — один), но этот центр не был пятачком, это была обширная область, потому что только в большом районе могло проявиться смешение между отдельными группами неандертальцев, а оно, по мнению Рогинского, играло существенную роль в образовании Homo sapiens. На вопрос о местонахождении такого района Рогинский уверенно отвечает — Передняя Азия и доказывает это как логическими, так и конкретно-палеонтологическими аргументами. Передняя Азия — та зона, где ближе всего сходятся, даже соприкасаются ареалы всех современных рас — негроидов, европеоидов и монголоидов. Это логический аргумент. В Передней Азии обнаружены скелеты неандертальцев, наиболее близких по строению к современному человеку. Это аргумент конкретно-палеонтологический, и на нем нужно остановиться подробно, так как речь идет об очень важных находках. Передняя Азия, особенно восточное побережье Средиземного моря, давно была настоящим Эльдорадо для археологов и антропологов. Гористый ландшафт, серый и коричневый камень вместо почвы, одуряющий зной — земля, проклятая богом, но по этой земле часто проходили экспедиции археологов и геологов. Периодически земля эта дарила научному миру открытия выдающегося значения. Пожалуй, самое крупное из них — раскопки в пещере Мугарэт-эс-Схул (Козья пещера), произведенные английской исследовательницей Дороти Гаррод в 30-х годах и давшие, помимо огромного археологического материала, больше десятка скелетов ископаемого человека. В пещере было несколько слоев с мустьерским инвентарем — обычными скреблами и остроконечниками, но сравнительно миниатюрными и правильной формы,—достаточное основание, чтобы предполагать их довольно поздний возраст. Поэтому скелеты можно по времени без больших сомнений синхронизировать с поздней группой европейских неандертальцев. Однако по своему строению эти поздние переднеазиатские неандертальцы резко отличались от европейских, столь резко, что авторы •описания этих находок, памятный нам Кизс и Теодор Маккауя, даже считали их метисами от скрещивания неандертальцев и ¦современных людей. Высокий рост и стройное сложение, длинные ноги и довольно короткое туловище выделяли эту группу среди других неандертальцев — невысоких, приземистых, коротконогих. Они напоминали людей верхнего палеолита — таких же высоких и строй- лых, таких же длинноногих. У них был, конечно, покатый лоб, 92
как и у других неандертальцев, но гораздо более прямой п высокий, почти как у современного человека. У них был костный валик над глазами, это типично неандертальское образование, но гораздо миниатюрнее. Прогрессивное строение мозга, большая голова в сочетании со сравнительно небольшим лицом, не такие массивные челюсти, четко выраженный подбородок — вот еще те черты, которые сближают неандертальцев из пещеры Схул с современными людьми. Каждый найденный череп получал при раскопках порядковый номер и обозначался римской цифрой — так вот, черен Схул V имел сильно выступающие вперед челюсти и очень широкое грушевидное отверстие, соответствующее широкому носу: это типично негроидные признаки. У черепа Схул IV челюсти, напротив, совсем не выдавались вперед, но зато сильно выделялись носовые кости — особенности строения, сближающие его с современными европеоидами. Наконец, у черепа Схул IX, сохранившегося, правда, хуже других, кости лица уплощены, что можно истолковать, как типичную монголоидную черту. Я. Я. Рогинский увидел за этим не случайное сочетание признаков, а закономерность, обусловленную сильным смешением на протяжении многих поколений. Именно здесь, в центральной области эйкумены, смешение было особенно интенсивным, и на основе этого в кипящем котле, где растворялись, переплавлялись, иногда кардинально менялись самые разнообразные комбинации антропологических признаков, образовывались часто типы, близкие к современным расам. Сюда, в Переднюю Азию приходили, по мнению Рогинского, все новые и новые группы неандертальцев, чтобы столкнуться с другими, принять участие в грандиозном процессе смешения, и отсюда через многие поколения постоянного смешения и совершенствования расселялись по эйкумене первые представители современного человечества. Так нарисовал Рогинский картину происхождения Homo sapiens — картину, написанную не грубыми широкими мазками, а расшитую шелком детальных сопоставлений и тончайших морфологических и палеонтологических наблюдений. Если продолжить дальше живописные аналогии, его концепцию следует сравнивать не с произведениями импрессионистов, а скорее с живописью старых мастеров, где все пригнано и картина светится ровной поверхностью, пленяет глаз гармонией цветов. Но и Рогинский не сказал последнего слова. Нелегко бороться против всемирной славы и широты мысли Вайденрайха, его умения облекать свои взгляды в доступную и доходчивую форму, 93
писать о самых сложных проблемах просто и убедительно, да еще на английском языке, великолепно знакомом каждому научному работнику. Почти все советские антропологи последовали за Рогинским, концепция его неоднократно излагалась в общих руководствах и популярных работах. Немало сторонников теории широкого моноцентризма и среди европейских ученых. Но среди американцев идеи Вайденрайха пользуются по-прежнему большой популярностью. Последняя модификация этих идей — полицентрическая гипотеза Карлтоиа Куна, вносящая в полицентризм, надо сказать, ряд новых положений. Автор этой новой гипотезы — разносторонний и заслуженный антрополог, работавший на различных материках, среди самых разнообразных народов, подготовивший и издавший огромный сводный труд по антропологии Европы. Гипотеза изложена в его книге «Происхождение рас», вышедшей в 1963 году, и развита в следующей новейшей книге «Современные человеческие расы», изданной в 1965 году. Она отличается от точки зрения Вайденрайха прежде всего увеличением количества центров расообразования. У Куна их пять, по числу современных рас, которых он и насчитывает пять, выделяя вместо негроидов две расы — собственно негроидов и капоидов, как он называет народы Южной Африки — бушменов и готтентотов. Пять ветвей, или подвидов, в составе современного человечества независимо развились, начиная не с эпохи мустье, не с неандертальцев, а с нижнего палеолита, с питекантропов, а может быть, и еще раньше. Кун постоянно ссылается на работы Вайденрайха, повторяет и развивает его аргументы, буквально преклоняется перед ним, посвятил первую книгу его памяти. Но где Вайденрайх диалектичен, Кун прямолинеен, где Вайденрайх гибок и конкретен, Кун часто неуклюж и схематичен. Живую, богатую подробностями и пусть неаргументированную до конца, но очень историчную гипотезу Вайденрайха Кун довел до логического конца, и получился абсурд: невозможно ни понять, ни объяснить, почему пять независимых друг от друга подвидов, пять эволкщион* ных ветвей развивались строго параллельно на протяжении более миллиона лет, почему они не обгоняли друг друга и не отставали друг от друга. А главное, и самое неприятное,— в таком виде полицентризм здорово смахивает на полифилию и, хочет того автор или нет, попахивает расизмом. Кун приезжал в Советский Союз, всячески отрицал свою причастность к расизму, очень резко, с обидой и внутренней 94
болью отвечал в печати на подобные обвинения, но... Личные симпатии и приязни ученого, как бы они ни были сильны,— одно, а объективное значение и действительная направленное гь его работ — часто совсем другое, совпадения здесь может и не быть. Куна критикуют даже в Америке, критикуют в Европе, критикуют в Советском Союзе и. как бы темпераментно он ни отвечал на критику (а он человек огромного темперамента), печального факта ему не зачеркнуть — полицентрическая теория дискредитирована такой формой интерпретации, ц по сравнению с Вайденрайхом новая его схема шаг не вперед, а назад, причем шаг немалый. Пока Кун создавал свою схему, предоставляя моноцентристам великолепный материал для критики, полицентристы тоже не дремали, накапливая контраргументы против гипотезы Ро- гинского. Любопытно, что никто из антропологов не обобщил данных под углом зрения полнцентрической гипотезы и не обработал их статистически, как это сделал Рогинский для моноцентризма. Но все же контраргументы выставлялись, и достаточно веские — тут и отдельные детали строения, сближающие современные расы с отдельными ископаемыми типами, и факт преемственности, который не может отрицать п Рогинский по отношению к европеоидам и европейским неандертальцам, монголоидам и синантропу, и строго установленная археологами преемственность древних культур на всех материках. Археологи вообще накопили много фактов, которые можно использовать против моноцентрической концепции,— археологическая преемственность примерно одинаково проявляется там, где наверняка формировался современный человек, например в Передней Азии, и где-нибудь на окраинах эйкумены, и это серьезнейшее возражение против моноцентризма. Вайденрайх безусловно увлекся и перегнул палку во многих местах, пытаясь все факты объяснить своей теорией, но и противоположная ей, моноцентрическая теория не может объяснить многого и оставляет чувство неудовлетворенности. Неужели антропологическая наука вступила здесь в какой-то тупик и, располагая почти исчерпывающей информацией о современных расах, имея в своем фактическом арсенале десятки хорошо изученных ископаемых находок, сотнп скелетов древнейших и древних людей, не может произнести решающего слова, робко топчется на пороге, вместо того чтобы твердой рукой ударить в дверь и властно крикнуть: «Сезам, откройся!»? Трудно в это поверить — выдающиеся антропологи ломали головы над этой проблемой, продуманы все ее аспекты, выяснены хнтро- 95
сплетения дорог, по которым нужно идти, у каждого тупика поставлен опознавательный знак, одним словом, сделано все, чтобы прийти к однозначному решению, или если и не это, то во всяком случае, чтобы двигаться вперед, а не стоять на месте. Огромный опыт, накопленный нашими предшественниками, позволяет осуществить это движение и высказать несколько дополнительных соображений, еще одну гипотезу на пути к истине. Последуем за Я. Я. Рогинским — он показал, и сделал это в высшей степени убедительно, громадное значение знаний о современных расах для настоящего и глубокого понимания их происхождения и расселения по земной поверхности. И основной вопрос, который в первую очередь должен быть решен,— их генетическое взаимоотношение, их родство друг с другом. Что такое расы — независимые ветви эволюции, связанные общим происхождением лишь в древности, и каждая раса отстоит от других генетически на одинаковом расстоянии, или они сами группируются в какие-то крупные эволюционные пучки? Заранее ответить на этот вопрос нельзя, теория не дает для этого никаких путеводных нитей. А факты, известные до сих пор, допускали противоречивые толкования — все зависело от того, каким признакам придавать решающую роль в установлении родства рас. Можно считать основным пигментацию, цвет кожи — тогда темнокожие расы южного полушария объединяются в один ствол, светлокожие расы северного полушария—в другой. Но совсем не обязательно именно эту особенность брать за основную в расовом разграничении — это никогда не было сколько- нибудь строго доказано. Наоборот, есть исследования, и очень серьезные, которые показывают, что цвет кожи — признак адаптивный, изменяющийся под влиянием приспособления к среде, а раз так, вообще способный к быстрым изменениям. Судить о действительном родстве рас на основании этого признака нужно, следовательно, с большой осторожностью, каждый раз делая мысленно скидку на его непостоянство. К счастью, сейчас найден гораздо более веский критерий для установления родства рас. Открытие этого критерия — также большая заслуга Рогип- ского, а основпвается он на наблюдении за развитием расовых признаков в детском возрасте и за изменением их у взрослых. Антропологи называют эту область своей науки возрастной изменчивостью, придают ей сейчас большое значение в педиатрии, педагогике, геронтологии, изучают ее с самых разных сторон. Возрастная изменчивость расовых признаков также изучалась неоднократно и в самых разных группах человечества — у нег- 96
ТВОРЦЫ НАУКИ О ЧЕЛОВЕКЕ Чарлз Дарвин Томас Гексли Эрнст Геккель Евгений Дюбуа Ральф Кёнигсвальд Давидсон Блэк Франц Вайдеирайх
Роберт Брум Густав Швальбе Я. Я. Рогинскпй Раймонд Дарт н Лупе Лики Филипп Тобайас В. И. Вернадский П. П. Сушкин
ЖИВОТНЫЕ, ОКРУЖАВШИЕ ПЕРВОБЫТНОГО ЧЕЛОВЕКА L - Мамонт Шерстистый носорог
Северный олень Первобытный бык Пещерный медведь
Гпббоп Орангутанг
I орилла Шимпанзі
Питекантроп. Реконструкция М. М. Герасимова Неандерталец. Реконструкция немецкого анатома Ванделя Синантроп. Реконструкция М. М. Герасимова
Неандерталец. Реконструкции М. М. Герасимова Неандерталец. Реконструкции немецкого антрополога и анатома Хеберера Человек ил пещеры Схул. Реконструкция М. М. Герасимова
ПЕРВОБЫТНЫЕ ОРУДИЯ Г\ міи,іс рубила Первые іечные орудия
Орудия неандертальца
ПЕРВОБЫТНОЕ ИСКУССТВО fek Мамонт. Стоянка Пшсдмост (Чехословакия) Мамонт. Стоянка Мальта (СССР)
Голова носорога. Стоянка Дольни Вистоницы (Чехословакия) «¦B1.IL • <* Голова львицы. Стоянка Дольни Вистоницы (Чехословакия) v
Голова лошади. Стоянка Дольни Вистоницы (Чехословакия) Голова льва. Стоянка Костенки I (СССР) Фигурки лошадей. Стоянка Суп гирь (СССР)
Скульптура женщины. Стоянка Дольни Вистоницы (Чехословакия) Фигурки летящих птиц. Стоянка Мальта (СССР)
Скульптура жевшины. Стоянка іимісііі.и I (СССР) 0>керелье, найденное на стоянке Костепкп IV (СССР)
77'~7.~" '" "*¦> Голова женщины. Стоянка Долыш Вистоннцы (Чехословакия)
ров, европейцев, сибирских монголоидов. Как изменяется цвет глаз с возрастом— ілаза темнеют пли светлеют? Как меняется припухлость губ? Более курчавыми или более прямыми становятся волосы? Увеличивается или уменьшается выступание вперед челюстей? На эти и многие другие вопросы должно дать ответы изучение возрастной изменчивости в разных популяциях, и оно уже дало их. Но вся полученная информация оставалась разрозненной, в полном смысле слова эмпиричной, собранием интересных фактов без объединяющей их руководящей идеи. Как волны в безветренную погоду, разбегались они беспорядочно вокруг проблемы, пока нужный ветер не придал им определенного направления. Мы еще не забыли имени часто упоминавшегося Геккеля и его научных достижений — к их числу безусловно относится и открытый им совместно с Мюллером закон рекапитуляции. Этот закон очень общий и срабатывает, так сказать, на всех уровнях эволюции. По тому, как развивается эмбрион, можно сказать, какие у организма были далекие предки, по тому, как растет детеныш, можно судить о строении предков ближайших. По тому, как растет и развивается человек монголоидной или европеоидной расы, как изменяются расовые признаки с возрастом, судят, и судят успешно, о многих тонких деталях строения головы, лица и тела наших далеких предков — ведь скелет лишь остов тела и сохранение его в земле даже в полном виде, а уже это — удача редкая, только приоткрывает окпо в мир анатомии вымерших людей. Потому так настойчивы антропологи в измерении и изучении детей всех возрастов, потому созданы сейчас специальные центры почти во всех странах мира. Они должны служить практике и служат ей, но онн служат и теории, обогащая ее многими новыми представлениями. Рассматривая возрастное развитие некоторых расовых признаков, Рогинский обратил внимание на любопытную особенность — признаки по-разному развивались у представителей различных рас: негры и европейцы в детстве, оказывается, больше похожи друг на друга, чем во взрослом состоянии. Негр ребенок волішетоволос, более светлокож, не так толстогуб, как взрослые люди. А у монгольских народов, наоборот, дети отличаются от европейцев сильнее, чем взрослые люди, они еще более плосколицы и плосконосы, у них набухшее веко, почти у всех эпикантус — складка во внутреннем углу глаза, характерная для монголоидов. Даже дети-метисы, например бурятско- русские метисы в Забайкалье или якутско-русские в Якутии, почти не отличаются от бурят и якутов, тогда как про взрослого 97
метиса сразу же можно сказать, что это не чистый оурят шаг в чистый якут. Тщательный анализ показал, что наблюдения, касающиес отдельных признаков, могут быть расширены на многие друпк на всю расу в целом, и Рогинскип обобщил их в виде закон? вернее сказать, в виде тенденции возрастного развития расовы признаков. А такая тенденция говорит о многом — больше отлп чаются монголоиды от европейцев и негров в детском возрасте чем взрослые, не так сильно отличаются друг от друга дети евро лейцев и негров, стало быть, неодинаково древни расы и одна и лих, монголоидная, отошла от общего ствола раньше других А европейцы и негры разошлись уже позже, образуя две ветви два побега того ствола, который противопоставился когда-т* раньше монголоидному. Современная антропология, данные, собранные среди ныне живущих людей, разорвали завесу времени и приоткрыли нам глаза на одну из загадок происхождения современного человечества, которая никак не поддавалась, пока ее разгадывали с помощью одной палеонтологии. Первоначальный распад общего человеческого ствола на две ветви, на предков монголоидов и общих предков европеоидов и негроидов — когда он произошел: на рубеже появления современного человека пли раньше? Даже чисто теоретически рассуждая, можно думать, что раньше: ведь своеобразие возрастного развития монголоидов очень велико по сравнению с другими расами: чтобы оно образовалось, нужно было время, длительный промежуток времени. Таким образом, продолжая рассуждать а дальше чисто априорно, нужно говорить о двух центрах возникновения современных рас, не о полицентризме и не о моноцентризме, а о дицентрпзме (дне —два), который, однако, представляет собою скорее разновидность полицентризма, чем моноцентризма. Неужели палеонтология будет молчать при таком бурном потоке информации, который мы извлекаем из современных данных? Неужели она ничего не скажет об этом двойном делении человечества, о времени деления, месте, где оно происходило, неужели она не шепнет нам хотя бы несколько слов? Здесь уж эмбриология и возрастная изменчивость бессильны, здесь только палеонтология человека вкупе с археологией могут что-то подсказать, если они захотят. И они дополняют дицентрическую гипотезу новыми конкретными деталями, сообщают новые подробности о двух основных расовых стволах человечества — времени их возникновения, ареалах формирования, дальнейшем ветвле- 98
шш. Делают они это пока не в полный голое, скорее полушепотом, но и проблема сложна, фактов слишком мало, а речь идет о глубокой древности. Какие же это все-таки факты? Вспомним, когда Я. Я. Рогин- скдй сопоставлял статистически измерения черепов современных рас и ископаемые находки, он нашел значительное сходство между синантропом и современными монголоидами. Статистически— это значит по всему комплексу изученных признаков. Но есть и отдельные специфические черты сходства между монголоидами и синантропом — а это еще важнее, чем комплекс. Ваііденрайх писал о лопатообразных резцах у монголоидов — таких резцах, внутренняя, обращенная к языку поверхность которых имеет выемку и потому похожа на совковую лопату. Нашел их Вайденрайх и на челюстях синантропа — это был один из основных морфологических аргументов, с помощью которого он устанавливал прямую генетическую преемственность между синантропом и современным населением Восточной Азии. Рогинскиц отвел этот аргумент — лопатообразность есть и на зубах скандинавов, а у них не было никакой монголоидной примеси. История, однако, в этом вопросе рассудила в пользу Вайден- райха. За последние 20 лет бурно развивалась новая область антропологии — одонтологическая антропология, как зовут ее на Западе, или антропологическая одонтология, как называется она у нас, в Советском Союзе. Это наука о зубах человека, их истории, строении у разных рас, факторах, влияющих на их изменения. В пределах этой быстро накапливающей материал области антропологических знаний (а издается уже несколько журналов, специально ей посвященных) советский специалист А. А. Зубов выделил отрасль, занимающуюся только расовой анатомией зубов,— этническую одонтологию, которая существенна обогащена его собственными трудами. Так вот, все исследования по расовой анатомии зубов показала неопровержимо, что лопатообразность — в первую очередь специфическая черта зубов монголоидов. Встречается она и на зубах людей других рас, но в значительно меньшем проценте случаев. Поэтому прав был Вайденрайх, когда настаивал на важном значении этого признака для человеческой филогении п устанавливал по нему генетические связи современных монголоидов. Этим дело не ограничивается — одонтологи нашли и другие признаки сходства в строении зубов синантропа и монголоидов. 99
Сейчас можно думать уже определенно, что расовые особенности строения зубов монголоидов сформировались еще в среднем плейстоцене, в эпоху древнейших людей, и представлены у синантропа в полной мере. Я представляю себе скептическую усмешку читателя, случайно познакомившегося с одной из статей Рогпнского, опубликованной в 1937 году. Написанная просто и выразительно, содержащая ясную и продуманную концепцию, которая доказывается тщательно подобранными фактами, статья эта производит сильное впечатление. Автор показал — логически, исходя из общих предпосылок теории расообразования у человека, и фактически, суммируя все известные наблюдения о строении отдельных типов монголоидной расы, отдельных подрас, исторически используя некоторые ископаемые находки, — что древнейшие представители монголоидной расы были менее монголоидны, чем современные. Парадокс? Нет, реальность, уже доказанная, получающая все больше аргументов с каждым вновь открываемым фактом, сама по себе уже ставшая фактом, которому верят все антропологи, которому нельзя не верить, — древние монголоиды были, как обычно пишут в специальной антропологической литературе, более нейтральны по своему строению, специфические признаки расы были менее выражены у них, чем сейчас. Как совместить этот факт с другим — формированием монголоидных особенностей в строении зубной системы еще в среднем плейстоцене? Тогда один из этих фактов должен быть ложен? — спросит образованный скептик и будет прав, задавая вопрос, но неправ, предопределяя ответ на него. Оба утверждения справедливы и, как это ни парадоксально выглядит на первый взгляд, как ни странно, отлично увязываются друг с другом. А разгадка проста — расовые признаки слабо связаны между собой морфофизиологически. Это слово кажется очень умным, а на самом деле оно просто и означает — гены, управляющие передачей расовых признаков по наследству, у каждого признака свои, специфические, поэтому, если у человека плоский нос — у него не обязательно будет плоское лицо, если эпикантус — не обязательны прямые волосы или набухшее веко. А раз признаки расы передаются по наследству независимо, раз гены, управляющие каждым признаком, свои, особые у каждого, то и возникнуть эти признаки могли в разное время, одни—в среднем плейстоцене или еще раньше, другие — сравнительно недавно. Таким образом, несколько этажей составляют то здание, которое носит название монголоидного комплекса признаков: первый, 100
наиоолее древний этаж —- определенное специфическое строение зубов, возникшее, когда жил синантроп, и характерное для него самого; второй — уплощениость лица и уплощенность носа, которые заметны на некоторых верхпепалеолитпческих черепах ил Восточной Азии, но все же менее демонстративны, чем совершенно плоские лица китайцев, индонезийцев или японцев, возникшие, следовательно, в верхнем палеолите или еще позже — в мезолите; наконец, третий этаж — огромные размеры лица и эшгкантус, то есть отличительные черты монголоидной расы, возникшие, по-видимому, сравнительно недавно, уже в неолите. Так представляя суть дела, легко понять, почему современные монголоиды многими деталями строения, очень существенными, отличаются от синантропа и все-таки преемственно с ним связаны в генетическом отношении, являются его потомками. Палеонтологические свидетельства важны, существенны, но они отрывочны, места палеонтологических открытий костных остатков человека отстоят на сотни, а чаще всего — и на тысячи километров одно от другого. По ним можно судить о сходстве или несходстве современных и древних людей, но очертить на карте ареал расселения последних не по силам палеонтологии. Остатки кремневых орудий труда древнейших и древних людей гораздо более многочисленны, лучше сохраняются, известны из сотен мест. По ним археолог восстанавливает производственные навыки и ареалы распространения древних культур, а антрополог использует результаты дружественной науки, чтобы понять, где и как жили люди, создавшие ту или иную культуру. Для нижнего палеолита очень трудно выделить какие-то местные, локальные особенности в обработке кремня — подите в музей, например в Исторический или Музей антропологии при Московском университете, если вы москвич, Музей антропологии и этнографии АН СССР или Эрмитаж, если вы ленинградец, Музей истории Грузии, если вы тбилисец, любой хороший краеведческий музей, если вы житель другого города, посмотрите археологическую экспозицию, вы будете поражены — так монотонна форма нижнепалеолитических орудий: рубила, рубила без конца. Но пристально вглядываясь в эту монотонность, археологи заметили, что она не бесконечна: некоторые районы Юго-Восточной Азии, Восточная и частично Центральная Азия были в нижнем палеолите областью распространения культуры грубо оббитых галек, непохожих на рубила. Я уже писал о своеобразии каменных орудий, которые выделывал синантроп, — в других стоянках оно много больше. 101
Область эта совпадает с местом находки остатков синантропа и составляет южную периферию того громадного района, какой занимают сейчас в Азии представители монголоидной расы. От Южной Азии эта область была отделена устрашающими хребта- лиг Куэиь-Луня и Гималаев, от Северной Азии — непроходимыми пустынями или сухими степями. Здесь в условиях почти полной изоляции от внешнего мира жило на заре истории редкое население, люди были похожи на синантропа — ту конкретную находку, которая известна нам из Чжоу-Коу-Тяня. Примитивные люди эти уже отличались некоторыми признаками, которые свойственны и современным монголоидам. Именно от них, с эпохи, очевидно, среднего плейстоцена, а может быть, с рубежа нижнего и среднего плейстоцена ведет свое начало монголоидный ствол. Ну, а остальная эйкумена, остается она безмолвной пустыней, в которой бесследно погребена история предков другого ствола — европеоидно-негроидного? По размерам она во много раз больше, чем ареал расселения предков монголоидов, — обширная арена странствий многих поколений древнейших людей. Но люди эти — телантроп, атлантроп, гейдельбергский человек — слишком мало изучены. Разве поймешь по их нижним челюстям, похожи или непохожи они на какую-нибудь современную расу! У европеоидов и негроидов пока пет таких древних предков, строение которых было бы так хорошо известно, как строение синантропа. Нужны новые находки, и не только нижних челюстей. А пока, перешагнув через много десятков тысяч лет, только среди поздних неандертальцев можно найти то, что нам нужно,— ископаемых людей, которые соединяли бы черты строения и европейцев, и негров. Вспомним группу Схул, большую аналитическую работу по анализу расового состава этой группы, проведенную Рогинским: череп Схул IV европеоидного строения, череп Схул V с негроидными признаками... Это ископаемая популяция — весьма вероятный, а главное, весьма подходящий кандидат на роль предков европейцев и негров. Все соображения Рогинского о роли смешения по отношению к этой группе остаются в силе и на этот раз — если считать ее предком ые современного человека вообще, а лишь двух рас из трех. Правда, среди других черепов есть еще Схул IX — как будто монголоид. Но это как раз наиболее спорно и бездоказательно — от скелета лица у него почти ничего не сохранилось; вроде бы оно было плоским, как у монголоидов, но ни о выступании носа, ни о высоте орбит судить нельзя, а без этого утверждение о монголоид- ностм черепа Схул IX теряет смысл. 102
Общий европеоидно-пегроидный, или, как иногда еще его называют антропологи, евроафрлканский ствол —это, конечно, и общий предок. Негры и европейцы отличаются друг от друга, отличаются сильно — негры курчавы и чернокожи, европейцы светлокожи и имеют прямые волосы, негры толстогубы и широконосы, европейцы узконосы и тонкогубы, у европейцев нос на лице выступает сильно, он «римский», пегры еще более плосконосы, чем жители Восточной Азии. Как выглядел общий предок этик людей, был он похож на негра, европейца или был «золотой серединой»? Рассуждая априори, нужно верить в последнее. Он был светлее, чем негр, и темнее европейца, у него были волнистые волосы, пухлые губы и широкий нос, но губы менее пухлые, и нос менее широкий, чем у негра, нос выступал значительно больше, чем носы на негритянских лицах. Любопытно и неожиданно, но если быть последовательным эволюционистом, вполне понятно — такие люди и сейчас живут на земной поверхности. Правда, пх осталось мало, они вымирают буквально на глазах, но они еще есть. Имя им — австралийцы. Когда-то они делились на много племен: великолепные, удивительные охотники были полновластными хозяевами австралийского материка. Европейская колонизация превратила их в горсточку нищих изгоев... Австралиец внешне ни на кого не похож, очень оригинален. Он довольно высок и строен, поэтому подвижен, гибок, быстр, способен часами, даже днями обходиться без пищи и воды. Слишком сурова всегда была его жизнь, чтобы он не привык к лишениям и не научился терпеливо переносить пх. Крупная голова с очень массивным подбородком, огромная волнистая шевелюра, огромные усы и борода, закрывающие все лицо. Волосы сильно растут и на теле, особенно на груди. Этим любой австралиец сильно отличается от негра, тело которого почти безволосо. Нос широкий, крупный, массивный, сразу выделяющийся на лице, губы толстые, но не вздутые, как у негра. И кожа у австралийца темная, кофейно-шоколадная, но не черная с лиловым оттенком, как у настоящих негров Центральной Африки. Одним словом, он и негр и не негр, в нем много черт европейца, но темная кожа. Достаточно типичная физиономия, и тот, кто хотя бы раз видел австралийца на фотографии, никогда не перепутает его ни с кем другим. Но важнее другое — снять с этого портрета паутину времени, тот натек, который нанесен на жизнь австралийцев в условиях изоляции, попробовать увидеть подлинный образ людей, которые дали начало негроидам Африки и европейцам. Но когда мысленно делаешь это, видишь, что ничего не 103
меняется, австралийцы чудом сохранили тот комплекс признаков, прототип, который был характерен для нейтральных предков европейцев и негров. И ископаемые находки говорят о том же — черепа из Кейлора, Талгая, Кохуны, древние черепа предков австралийцев, ничем не обратили бы на себя внимание, если бы их поставить на ту полку в антропологическом музее, где стоят современные австралийские черепа. В чем причина такой консервации древнего типа, изоляция ли это или низкий уровень культуры австралийцев — трудно сказать, но факт налицо, и он дает нам счастливую возможность увидеть непосредственных и ближайших потомков неандертальцев группы Схул, от которых потом отошли в разные стороны две более поздние ветви — европеоидная и негроидная. Итак, два центра, два района формирования современных рас, по древности восходящие к эпохе среднего плейстоцена или даже к самому его началу: Восточная Азия для монголоидов и Передняя Азия, может быть, частично Южная Азия и Средиземноморский бассейн — для евроафриканцев, предков негроидов и европеоидов. Великий русский биолог и путешественник, неутомимый охотник за культурными растениями по всему земному шару и замечательный селекционер Николай Иванович Вавилов ввел и обосновал понятие «первичных центров формообразования» для тех районов,-где особенно интенсивно вводились в культуру полезные для человека растения. Центры возникновения современных человеческих рас лучше назвать первичными очагами расообразования: центр — это что-то геометрическое, точка, а речь идет об обширных районах. Первичные очаги расообразования — это и есть два таких района, уже названных, где осуществился распад предкового ствола человечества на первичные расы. История рас, однако, не заканчивается на этом этапе. Нам знакомо огромное множество локальных типов, человечество чрезвычайно разнообразно по цвету волос и кожи, форме волос, строению лица. Что общего на первый взгляд между белокурым и голубоглазым скандинавом и жгуче-черным, волнистоволосым, черноглазым жителем Пиренейского полуострова? Или между высоким, стройным и гибким эфиопом и приземистым бушменом, между якутами, большие лица которых долго еще бросаются в глаза после того, как приедешь в Якутию, и сравнительно узколицым, гораздо более темнокожим яванцем — но ведь это представители одной первичной расы. А европейцы и негры, как мы 104
установили, один первичный ствол — как отличаются они друг от друга! Поэтому филогения человека в полном объеме — это не только формирование и история первичных рас, это их распад на более мелкие ветви, вторичные расы, это география вторичных очагов расообразования, одшш словом, все конкретные аспекты того процесса, который начался несколько сот тысяч лет тому назад, но не исчерпал себя, продолжается и теперь. Количество этих вторичных очагов неодинаково на западе ц на востоке — в пределах расселения монголоидов их два, в пределах расселения евроафриканцев — три; географическое распространение их по земной поверхности значительно шире, чем первичных, поэтому и история их много сложнее. Нет возможности, да и надобности рассказывать ее подробно, излагать содержание десятков, а то и сотен книг и статей, нанесем лишь самые важные штрихи, так сказать, основной контур исторических событий, которые в итоге своем привели к современной картине. Несколькими страницами раньше говорилось об истории формирования монголоидов—о том, как сначала лишь зубы древних людей обозначают начало эволюционного пути, по которому пошла монголоидная раса, о том, что первые протомонго- лоиды были гораздо менее монголоидны, чем современные. Их тоже можно увидеть воочию подобно тому, как мы увидели первых евроафриканцев в современных австралийцах, — это коренное население Америки, индейцы, воспетые Фенимором Купером и Майном Ридом, хорошо знакомые каждому с детства. Гордые лица, крупные орлиные носы, редко у кого увидишь эпикантус — сначала они кажутся больше похожими на жителей Европы, а не Азии. Но присмотритесь — они сравнительно темнокожи, у них прямые, очень жесткие волосы, плосковатые лица. Каких только гипотез не насочиняли об их происхождении — писали, что они самостоятельно произошли на самом американском материке от местных, будто бы вымерших человекообразных обезьян, но ископаемых остатков этих обезьян никто не нашел; писали, что они проникли в Америку из Юго-Восточной Азии через острова Полинезии. Сейчас тзердо доказано, что они пришли в Америку из Азии через Берингов пролив 20 000 — много 25 000 лет тому назад и что контакты американского культурного мира с полинезийским через Тихий океан, к которым привлечено внимание всей мировой общественности после замечательного плавания Тура Хейердала на знаменитом «Кон-Тики», были поздними, вторичными и сыграли лишь подсобную роль в формировании 105
коренной американской цивилизации. Значит, американские индейцы — ближайшие родственники монголоидов Азии, и по шш можно уверенно судить, каким было население Азии 20 000 — 30 000 лет тому назад. Итак, среди монголоидов Азии мы видим людей двух типов — собственно монголоидов, классических — плосколицых и плосконосых, с сильным эпикантусом, прямыми жесткими волосами, и население Америки, менее монголоидное, приближающееся антропологически к древнейшим предкам монголоидов. Один и;* вторичных очагов — собственно монголоидный соответствует географически первичному, но шире его. Здесь, в Центральной и Восточной Азии, в сухом, очень сухом климате, в зоне лёссовых степей п гористых полупустынь сформировалась в каменном веке эта своеобразная раса, строение которой трудно объяснить иначе, как приспособлением к суровым и необычным условиям. Летит тучами лёссовая пыль, ветер режет лицо, в зимнюю стужу он буквально леденит кожу — ясно, что полезны будут слой жира на лице, его обтекаемая форма и гармонирующий с ней приплюснутый нос, эпикантус, частично защищающий глаза от пыли. И не менее ясно — древнейшее население, та его часть, которая физически не перестроилась, не приспособилась к этим условиям и этому климату, должна была искать другие места обитания, более благоприятные. Сначала протомонголоиды нейтрального типа переселились в тайгу, затем ступили на Американский материк, и потом началось их обратное движение с севера на юг. Что-то похожее было в судьбе древних жителей западной части эйкумены. Они также дали начало двум новым расам, более приспособленным — одна к условиям Африки, другая к условиям Европы, — и затем были вытеснены на восток сначала в Южную и Юго-Восточную Азию, а потом и дальше, в Австралию, в места своего теперешнего обитания. Сравним негра и австралийца — у негра шире нос, толще губы, темнее кожа, курчавее волосы, а это все детали строения, буквально созданные природой, чтобы облегчить существование в тропическом климате. Очень трудно изучать приспособительную роль расовых признаков — человек не лабораторное животное, и на нем не поставишь эксперимента; то, что не может быть решено опытом, определяется с помощью сопоставления разных данных, часто всяких косвенных соображений, п потому далеко от желаемой ясности, а главное, от строгой доказательности. В такой области антропологии гипотез, пожалуй, больше, чем в любой другом* 106
Есть среди этих гипотез лишь более или менее правдоподобные, а есть п почти доказанные, получившие строгую проверку. Что самое важное в тропиках? Выжить в условиях крайней жары и огромной влажности. Кожа негра потому черна, что она содержит меланин — особый пигмент, предохраняющий ее от ожогов. Широченный нос и вздутые губы — разве они не помогают организму управлять терморегуляцией? Курчавые волосы, самой природой завитые в мелкие завитки, образуют вокруг головы воздухоносный слой, защищающий ее от перегрева. Таким образом, на основе древнейших евроафрикаицев или австралои- дов (а их много найдено в разных районах Африки) образовалась раса, еще более приспособленная к тропическому климату, можно сказать, созданная для него. В Европе, даже Южной, когда ее заселяли такие же аве-тра- лопды (ископаемые черепа так называемых «негроидов Гримальди» в Испании, череп со стоянки Маркина гора в Костенксь Боршевском районе под Воронежом, возможно, и составляют следы этих верхнепалеолнтических людей), было холодновато, сухо, не палило так нещадно, как п Африке, солнце. Пигмент кожи был уже не нужен, как не нужными оказались толсты-.' губы, широкий нос и воздухоносная прослойка вокруг головы. Наоборот, преимущество имели противоположные черты. Волосы древних европеоидов, вместо того чтобы курчавиться, прямо и плотно лежали на голове. Сильно выступающий нос очень пригодился в новых условиях — холодный воздух дольше проходил по носоглотке и успевал немного нагреться. Поэтому на основе тех же евроафрикаицев, что и в Африке, в Европе сформировалась раса, так сильно отличающаяся сейчас от современных негроидов, но связанная с ними ближайшим родством. Африканцы и европейцы — это как бы родные братья, происходящие от общих родителей, евроафрикаицев, и, как часто делают неблагодарные дети, вытеснившие их нз родных насиженных мест на край эйкумеиы. Итак, родословная нашего современника менее всего напоминает прямой ствол эвкалипта, скорее это куст со многими сложно переплетающимися ветвями. Филогения человека, история его рас неразрывно связываются с их географией, если хочешь понять, почему этот куст вырос именно таким, а не другим. Среда жизни сформировала географию очагов расообразова- иия и определила направление, в каком развивались расы. Сами эти очаги, первичные или вторичные, все равно —понятие не только историческое, но и географическое. Но дело не в одном 107
приспособлении человека к разным условиям существования — среда жизни часто действовала, действует и сейчас, как изолирующий барьер, рвущий географическую связь между расами, способствующий появлению локальных типов. Поэтому изоляция в расообразовании — явление тоже не только историческое, но и географическое. География так тесно связана с историей, так неразрывно сплетена с ней в один узел, что нельзя даже установить точно, где кончается одно и начинается другое. Родословная человека вся целиком определена его теснейшей связью с природой, со средой жизни.
СИЛА СЛАБЫХ
На улпце играют дети. В игре возникают споры, иногда драка, после чего дети часто бегут жаловаться папам и мамам — своей опоре в жизни, своим богам и кумирам, своим защитникам. Папы и мамы, дети и внуки — настолько распространены и всеобщи эти категории в современном обществе, в Америке и Франции, СССР и Польше, Швеции и Италии, что человеку, не занимающемуся специально этнографией, даже трудно представить себе, что где-то может быть иначе, что не всегда было так, что парная семья — не вечно существовавшая ячейка общества, возникшая вместе с ним, а плод длительного развития. Но ведь есть иначе устроенные общества и не где-нибудь на краю земли, а недалеко от нас, например, в Турции или Афганистане — мусульманских странах, где разрешено многоженство. В Восточном Афганистане высоко к небу задирают свои вершины непроходимые хребты Западных Гималаев, а за ними на север лежит Тибет — самое высокое плоскогорье земли, где люди живут на такой высоте, на которую в Европе поднимаются лишь высококвалифицированные и опытные альпинисты. Там другие обычаи, другая культура; там в отличие от мусульманского многоженства было до недавнего времени распространено многомужество. А до этих форм быта по всему миру — территориальная община, родовая община; счет родства по мужской линии — патриархальный родовой строй, счет родства по женской линии — матриархат знаменуют собою последовательные достижения общества в самоупорядочении, в установлении все более ы более совершенной структуры. И если сейчас общественные отношения людей стали независимы от их родственных взаимоотношений, то это тоже историческое достижение, шаг по пути прогресса, а не изначально данное состояние. Было время, о нем красочно писал Энгельс в книге «Происхождение семьи, частной собственности и государства», — производственные отношения были неотделимы от отношений родства, отношения родства составляли основную структуру общества и играли определяющую роль в его жизни. Человечество очень удивилось, когда узнало об этом — об иных, отличающихся от современных формах общественной организации, скрывающихся во тьме времени, о своеобразных формах семейно-брачных отношений, господствующих у перво- 112
бытных народов земли — в африканских джунглях и австралийских пустынях, на залитых солнцем островах Океании. Этнография, наука о народах, как раньше думали, о первобытных народах, не сразу поняла, что увиденное в заброшенных уголках земли — не экзотика и варварство, а история. В общественных установлениях и семейыо-брачных обычаях американских индейцев и австралийцев, папуасов и африканских негров, полинезийцев п эскимосов можно увидеть ту эпоху в истории человечества, которая уже прошла для европейцев. История этнографии заполнена героическими подвигами путешественников и наблюдателей жизни древних народов, продиравшихся сквозь джунгли, болевших тропическими болезнями, замерзавших на крайнем севере, чтобы только проникнуть- в непонятное, воочию наблюдать древнюю жизнь и понять ее. Но не менее драматичными событиями заполнено п обобщение добытых в путешествиях фактов — тишина профессорских кабинетов бывает обманчива, а недоверие к высказанным мыслям рэнит сильнее, чем стрела дикаря. Трагически одиноко прожил свою жизнь немец Бахофен, один из самых мудрых и проницательных этнографов прошлого века, юрист и историк, спокойно трудившийся в тиши кабинета. Он нигде не путешествовал, но собрал огромный арсенал фактов о жизни первобытных народов из записок путешественников по неизведанным землям, первобытной жизни европейцев пз древних греческих источников и суммировал их в книге «Материнское право». Скучная это была книга. Очень академично написанная, сухая, тяжелая по языку и стилю, по какую бурю негодования вызвала она в буржуазном мире, а у многих вызывает и теперь! Бахофен доказал, причем сделал это убедительно, почти неопровержимо, что в истории человечества было такое состояние, когда при групповом браке и неясном отцовстве счет родства велся по материнской линии, женщины занимали господствующее положение, в мире царил матриархат. Невинная на первый взгляд мысль, а сколько в ней яда для сторонников неподвижности человечества и изначальности общественных институтов! Книга Бахофена появилась почти одновременно с великим произведением Дарвина «Происхождение впдов путем естественного отбора или сохранение избранных пород в борьбе за жизнь» (1861 и 1859 гг.). Обе они были встречены взрывом негодования, но в дальнейшем история уготовила им разную судьбу. Дарвина, мы помним, поддержали многие, его учение распространялось все шире и шире, несмотря на противодействие реакционеров 113
всех мастей. Иное Бахофен — критические нападки на нею не прекращались и после смерти, и имя его до сих пор одиозно п буржуазной науке. К счастью, смелый мыслитель никогда не остается один, и чем более одинок он при жизни, тем чаще идеи его находят поддержку у смельчаков следующего поколения. За немцем Бахо- феном пришел американец Морган, взрывной заряд идей которого был еще сильнее, который не был связан, как Бахофен, идеалистическим мировоззрением я считал, что развитие общества, его культуры, его общественных установлений управляется своими собственными законами, а не отражает развитие каких-то идей. Не только сильный кабинетный мыслитель, но п блестящий нолевой работник, Морган провел несколько лет среди североамериканских индейцев, и они относились к нему, как к своему — он даже принят был в члены племени. Книга «Дома и домашняя жизнь американских индейцев», переведенная на русский язык, достойно венчает этот первый этап его жизни. В ней уже видны реалистичность и трезвость его мышления. — вместо туманных, часто заумных рассуждений Бахофена он предлагает точные факты л лаконичные формулировки, он весь. во власти фактов, но в то же время видит за ними общие закономерности развития человеческого общества; домашнюю жизнь, и обычаи индейцев он исследует, и ото для него характерно, в тесной связи с их материальной жизнью — хозяйством и типами поселений. Второй и основной этап жизненного пути Моргана — знаменитый труд «Древнее общество». В нем он уже не просто наблюдатель, пусть гениальный, и ученый, умеющий извлекать частные обобщения из увиденных им фактов, в нем — он мыслитель, высочайшего класса, обобщающий огромный исторический материал, сопоставляющий на первый взгляд несопоставимые, далекие друг от друга факты, выявляющий общие закономерности исторического процесса. Сравнение родового строя североамериканских индейцев с родовой организацией древних грекои. и римлян позволило увидеть за частными явлениями общее, уловить один из основных периодов истории первобытного человечества. И Морган предложил свою замечательную периодизацию, триаду — дикость, варварство, цивилизацию как этапы исторического процесса, из которых первые два целиком падают на первобытную историю. Он не ограничился этим — внутри выделенных им исторических эпох, огромных периодов смены производительных сил и производственных отношений, охватываю- 114
тих все человечество, появились более дробные категории, пол- периоды: матриархат — господство женщины, патриархат — господство мужчины, военная демократия — эпоха перехода от варварства к цивилизации. Так родилась революционная но своей идее, подлинно научная материалистическая периодизация первобытной истории, в которой основную роль играли развитие и смена производительных сил, динамика производственных отношений и которую с таким энтузиазмом приняли Маркс и Энгельс. В книге «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Энгельс часто обращался к Моргану за фактами, одобрил его схему периодизации и последовательно развил материалистическое понимание истории в области, очень специальной и бывшей ареной многочисленных идеалистических спекуляций. Морган не стал пророком в своем отечестве — слишком он был материалистичен, видел в первобытной истории не игру провидения и божественных сил, а строго обусловленный порядок, хотел водрузить исторический закон на место хаоса событий. Не повезло ему со славой и в Европе — и после его замечательных ¦сочинений, и после книги Энгельса продолжались поиски каких- то новых, оригинальных, чаще всего идеалистических взглядов на первобытность, продолжались попытки опорочить периодизацию Моргана, а с ней и материалистическое понимание истории в области первобытности. Но Моргай воскрес, вернее, был воскрешен после Октябрьской революции и нашел, как мыслитель. свою вторую родину в Советском Союзе. Все импонировало в нем советским исследователям — и тщательное наблюдение, отбор, точная классификация фактов, святая вера в них, и обобщение фактов, исходя из них самих, а не из предвзятой концепции, и трезвый материализм, и признание принципа развития в первобытной истории. Освоение теоретического наследия Моргана, а также основанных на его материалах обобщений Энгельса тоже сыграло немалую роль в истории советской этнографии, так как это способствовало выработке у наших ученых подлинно марксистского мировоззрения. Одним из самых блестящих последователей и критиков Моргана был Александр Михайлович Золотарев — замечательная фигура в истории советской этнографии по мощи теоретического мышления, уровню знаний, рабочей энергии и научной продуктивности. Он умер почти в самом начале Великой Отечественной войны, прожив недолгую жизнь — всего 35 лет, но успел сделать колоссально много и в разных областях этнографической науки. Оригинальная теория происхождения экзогамии и работы по 115
истории северного оленеводства, эскимосов и их культуры, выяснение последовательности развития культуры народов Сибири, превосходная книга об ульчах п теория медвежьего праздника, посмертно опубликованный труд о происхождении родового строя — вот далеко не полный перечень его достижений. В него с полным правом можно включить и критическое исследование о первых этапах происхождения и истории семьи. Морган одним из первых исследователей уделил большое внимание тому, что в этнографии называется системами родства. Как просто это все у нас сейчас, то, что называется этим академическим скучноватым термином «система родства», — мать,, отец, сын и дочь, дед и бабка, прадед и прабабка, внук и внучка, правнук и правнучка, дядя, тетка и племянник, племянница, никаких сложностей, и даже не было понятно на первый взгляд, что здесь изучать. Правда, представление о простоте сразу же исчезнет, если только попытаться вспомнить, что означают уже уходящие из быта слова — тесть, золовка, зять, сноха. А у многих первобытных народов понять и изучить систему родства совсем трудно — она состоит из десятков сложнейших терминов. Моргану помогло одно — он верил в правоту своего материалистического подхода к истории, верил в то, что системы родства отражают просто материальное — реально существующие родственные отношения между людьми. Но у многих народов этого соответствия не было, система родства не отражала реальных родственных отношений, иногда даже противоречила ей — что же, Морган обманулся? По-видимому, другой исследователь, менее уверенный в себе, вынужден был бы отступить, но Морган сделал абсолютно правильное, очень плодотворное и вытекающее из всех его взглядов предположение — раз этого соответствия нет сейчас, значит, оно было. Терминология систем родства, как и вообще термины, очень консервативна, неподвижна, не поспевает за жизнью, за сравнительно быстрой перестройкой самих родственных отношений, следовательно, по ней можно судить не только о семье сейчас, о ее теперешней структуре, но и о структуре прошлой, о том, как семья постепенно менялась и развивалась. Это открытие дало Моргану возможность глубоко, гораздо глубже, чем его предшественникам, проникнуть в историю семьи, нарисовать подробную и во многом убедительную картину развития семейных отношений. Одной из самых загадочных систем родства была малайская, распространенная у народов Океании. Очень она сложна, и чтобы описать ее, понадобилась бы эдакая терминологическая абракадабра. Да и важна не сама система, а вывод, который сде- 116
лал из нее Морган: в истории семьи было такое состояние, при котором мужчина, женившись на женщине, делался автоматически мужем ее сестер. Но и это не все — его жена становилась одновременно женой всех его братьев. II дальше — сестры ее также становились женами братьев мужа. Такая система родства не находила соответствия в реально существующих отношениях родства, уже после Моргана были открыты у некоторых народов пережитки группового брака, но Морган предположил, что такие отношения существовали, — и не проиграл, не ошибся. Дальнейшее развитие науки принесло подтверждение этому предположению, превратило его в факт. Однако Морган не остановился и на этом, он сделал следующий шаг: на еще более раннем этапе человеческой истории групповой брак, по его мнению, охватывал не юлько всех людей одного поколения (а наиболее желательной формой его был брак между родными братьями и сестрами), но и людей разных последовательных поколении — отца п дочь. сына и мать. Морган считал, что первой ступенью истории группового брака была кровнородственная семья. II сколь бы диким, отвергающим все нормы современной морали ни казался нам этот институт — Морган доказывал свою мысль горячо, убедительно, а главное, с фактами, с большим количеством фактов в руках. Многие сомневались в правильности этого последнего его вывода, но сомнение еще не есть истина: нужно было оспорить факты, которые приводил Морган, показать, что они неполноценны, разобраться во всем огромном материале и критически оценить его. Нелегкая задача, по плечу только очень- талантливому, эрудированному и смелому человеку. II сомневающиеся молчали. Золотарев рискнул подвергнуть критике теорию Моргана о кровнородственной семье. Превосходный наблюдатель жизни и быта отсталых народов, работавший несколько лет среди этнических групп Амура, он самой разносторонностью и характером своих познаний, свойствами ума был предназначен для этой критики. Анализируя происхождение малайской системы родства, он обратил внимание на самое важное в гипотезе кровнородственной семьи — на ее фактическую базу и, к удивлению научного мира и особенно поклонников Моргана, показал, что даже беспорочный Морган мог ошибаться, исследуя какие-то не совсем доброкачественные, недостаточно проверенные факты. Это была сенсация, но сенсация, если можно так выразиться, тихая, не броская, так как она покоилась на скрупулезном анализа и содержалась в очень скромной статье. Анализ Золотарева по- 117
следовательно, постепенно, но неотвратимо привел его к мысли о позднем происхождении малайской системы родства, о ее вторичном характере: ока не свидетельствует о примитивном состоянии семьи в глубокой древности, а сама представляет собою результат некоторой примитивизации других, более сложных систем родства. Таким образом, Морган принял вторичное за первичное, что и привело его к исторической ошибке. Золотарев не развил свои критические мысли в большой труд — ранняя смерть вырвала его у науки, и за него это сделали другие. Но проделанная им работа открыла путь, по которому пошли многие исследователи, — изучая и развивая Моргана, очищать его от ошибок, развертывать на основе его идей дальнейшие изыскания истоков и этапов развития семьи и производительных сил в первобытном обществе. На этом пути освежалась фактическая база, вносились уточнения в отдельные положения теории, уточнялись ее формулировки. Читатель, открывший эту книгу, чтобы узнать об антропологии,, спросит — зачем мне все это? История открытий в области первобытного права, первобытной семьи, первобытной социальной организации драматична и интересна, но какое отношение имеет она к антропологии, а антропология к ней? Минуточку терпения, и все станет ясно. Дело в том, что именно за последние три десятка лет учение Моргана перестало быть только этнографической теорией. Опора на него во всех исторических трудах, посвященных первобытности, потребовала от советских специалистов очень основательной и полной его аргументации, ревизии всех фактов, положенных в его основу, и одновременно мобилизации новейших достижений науки. В изучение первых шагов социальной организации первобытных человеческих коллективов включилась (вещь невиданная) археология. Исследовались палеолитические стоянки — тщательная расчистка культурного слоя и раскопки его широкими площадями позволили увидеть в непонятных грудах костей остатки палеолитических жилищ, реставрировать их, использовать их планировку для понимания родственных взаимоотношений древних людей. Изучалось первобытное искусство — восстанавливались первые, очень примитивные магические обряды и религиозные представления. Так шаг за шагом приближались исследователи к истине, и немалую роль в этом сыграла археология. Ну, а антропологи — приняли они участие в спорах, еще идущих, не прекращающихся ни на одну минуту спорах о кровнородственной семье, о первобытном стаде и его структуре? Да, лриняли, и об их участии в этих спорах, о том, что дает антропо- 118
логия для понимания возникновения первобытных общественных отношений, нам и предстоит узнать. К ней часто прибегали: даже археологи — сторонники кровнородственной семьи, объясняя ее разрушение, выдвигали, например, з качестве основной причины осознание первобытным человеком вреда близкородственных браков. Но как это могло произойти — ведь вред этот проявляется далеко не сразу, на протяжении нескольких поколений, а главное, если кровнородственная семья действительно существовала, то все браки были близкородственными и оценить пользу или вред того или иного сочетания родительских пар просто невозможно. Не стоит поэтому излагать всевозможные гипотезы, основанные на антропологических материалах, часто совсем умозрительные, часто недостаточно подтвержденные. иначе эта глава может вырасти до размеров самостоятельной книги. Вместо этого мы познакомимся с фактами, которыми располагает в этой области антропология, а потом уже будем решать— правильна та или иная гипотеза и нужно ли ее поддержать или отвергнуть. Каковы же эти антропологические факты? Откуда антропология черпает представления о жизни ископаемых людей? Ведь не юлько же из изучения их костных остатков? Да, но только. Обильным источником сведений является приматология — изучение современных низших и высших обезьян. Линией, создав классификацию живых существ, первым употребил слово «приматы» — высшие, первые, подчеркивая этим высоту и совершенство их организации по сравнению с другими животными. Богат п многообразен их мир, и изучение их строения, образа жизни, стадных взаимоотношений, привычек требует от зоолога специализации на всю жизнь — обычно он не успевает заниматься никакими другими группами животных. Существуют в настоящее время во всех крупных странах огромные центры по изучению обезьян — иногда в условиях заповедников, иногда на специальных станциях, где обезьян содержат в открытых вольерах и подкармливают. В Советском Союзе такая станция в ведении Академии медицинских паук СССР организована под Сухуми и практически представляет собою обширный институт с большим количеством хорошо оборудованных лабораторий и огромным штатом сотрудников — морфологов и врачей. Не только из чистой любознательности, исследуют люди обезьян — близкие наши родственники, они незаменимы для клинических экспериментов, невозможных на человеке, На них изучают течение и меры предупреждения опасных инфекционных болезней, ставят опыты по вызыванию* 119
тяжелых опухолей и нервных расстройств в результате разных шоковых состояний — одним словом, используют их как подопытных кроликов в великом и благом деле, называемом медициной. II тысячи, может быть, л десятки тысяч трупов обезьян, погибших часто в страшных мучениях, отмечают путь, по которому идет медицина к благородной цели,— спасению человеческих жизней. Однако, прежде чем ставить опыты на обезьянах, нужна научиться разводить их, добиться акклиматизации их в разных условиях, овладеть приемами их разведения в искусственной обстановке, кормления и ухода за ними. Поэтому во всех обезьяньих питомниках, на медицинских станциях и в медицинских учреждениях, где разводят обезьян, получены бесценные сведения об их привычках и стадных взаимоотношениях, об их образе жизни. К этому присоединяются наблюдения над жизнью обезьян в неволе, в зоопарках, и наконец сообщения тех героев — зоологов и охотников, энтузиастов науки, которые проводят месяцы и годы в губительных тропических джунглях, наблюдая за жизнью диких зверей. Поэтому, несмотря на осторожность обезьян, у которых много врагов — хищников и змей, — на воле их повадки, образ жизни и взаимоотношения особей в стаде известны довольно хорошо — настолько хорошо, что можно судить по ним и об образе жизни наших далеких предков. Как же живут обезьяны в условиях тропического леса или скалистого ландшафта? Сразу же первый вывод из огромной груды наблюдений: низшие и высшие обезьяны ведут различный ¦образ жизни, они отличаются друг от друга, особенно в стадных взаимоотношениях, очень значительно.. Низшие обезьяны—это косматые павианы с могучими челюстями, страшные противники даже для хищников, это макаки, мартышки, очень ловкие, подвижные и живые существа, обитатели высших ярусов тропического леса, крикливые и суетливые. Помните, как охарактеризованы они устами Багиры и Балу в кпплинговском «Маугли»: бондар-логи — самая презираемая, суетливая и беспечная каста тропического леса, его изгои. Багира и Балу не сказали, однако, что по уровню своей умственной -организации, по способности к усвоению и подражанию даже низшие обезьяны намного превосходят других зверей. Да и как им было сказать об этом — они ведь сами животные. А люди — те недаром называют обезьяной человека, который подражает чему-нибудь или легко схватывает чужой облик и манеру поведения. Обезьяна стала символом легкого усвоения и подражания, символом любопытства, а это уже мощная предпосылка для вы- 120
сокого духовного развития. Кстати сказать, именно в силу своего любопытства даже низшей обезьяне удается иногда достичь немалых успехов в решении сложных задач. Макак, послуживший экспериментальным животным для нашей известной исследовательницы обезьян зоопсихолога Елены Николаевны Ладыгнной-Котс, решал довольно сложные задачи с открыванием замков только потому, что трудился над ними с исключительным энтузиазмом, с неослабевающим рвением, а ведь действовал он, как говорят психологи, по методу проб и ошибок, то есть вслепую, наобум, пробуя разные способы и отбрасывая неудачные. Это требовало много времени, но обычно он все же достигал целп. Узнав, что низшие и высшие обезьяны отличаются образом жизни, изменим вопрос — так как же живут низшие обезьяны? Основная «общественная» ячейка их — стадо. Стадо выступает как нечто единое в поисках пищи, перекочевках, в сторожевой,, если можно так выразиться, службе —ведь кроме бегства у низших обезьян (исключение составляют павианы) практически нет никакого другого оружия. А бегство может спасти стадо п ока- заться удачным только в одном случае — если стадо своевременно предупреждено об опасности. Размеры стад в естественных условиях различны. Они колеблются в зависимости от вида животных, количества доступной пищи в данном году, силы ц энергии стоящего во главе стада самца. Но чаще всего — это 15—20, редко 30—35 взрослых особей. Вожак стада — бывалый самец, крупный, мощный и злобный, самое сильное животное в стаде, и не только самое сильное — самое сообразительное и опытное. Практически он один является отцом всех детенышей, так как строго следит за другими молодыми самцами и тщательно оберегает от них самок. Жестокость, с которой он преследует молодых самцов, особенно целесообразна для жизни вида —к размножению допускаются только самые сильные животные среднего возраста, в расцвете своей физической мощи, оставляющие самое здоровое потомство. Наиболее активных соперников вожак изгоняет из стада, и они уходят сколачивать свое собственное пли объединяются с другими самцами во временные и очень подвижные, легко возникающие и легко распадающиеся группы. Но счастье улыбается, вожаку только пока он могуч и молод — с каждым годом ему все труднее защищать свою власть, сдерживая напор противостоящей ему силы, и даже его клыки и мускулы оказываются в конце концов бессильными: на место старого вожака становится новый, а старый либо бывает убит, либо доживает свой век 121
:в изгнании. И с новым вожаком повторяется в точности та же история, тот же цикл, который только что был описан. Внутри самого стада совсем не царит, следовательно, идиллии спокойствия и равенства, оно представляет собою очень подвижный, быстро меняющийся механизм, где сама иерархия членов стада непрерывно пульсирует. Самки также делятся на категории в зависимости от возраста, силы и, иначе не скажешь, жизненного опыта, в зависимости от своей близости к самцу- вожаку, в зависимости, наконец, еще от каких-то причин, нам неясных, — бывают физически слабые животные, которые занимают сравнительно высокое положение. По-видимому, в этом случае вмешивается сила нервных процессов, ведь и в человеческом обществе сильным человеком называется далеко не тот, у кого только стальные бицепсы. Сила нервных процессов определяет устойчивость психики, нервную активность животных, а это немаловажные качества в борьбе за место под солнцем. Зависимость слабых самок от сильных проявляется во всем — в том, что слабое животное часто терпит от сильного и никогда не вступает с ним в драку, что сильному животному достается самая лучшая пища, и пока оно ест, слабое не подходит к корму ллп ест таясь, наконец, в особом рефлексе подставления, ярко выраженном среди низших обезьян: когда сильное животное проходит мимо слабого пли обращает на него внимание, последнее поворачивается спиной и приседает — знак уважения и почтения, что ли. Суровые, как видим, отношения, насыщенные постоянной опасностью даже со стороны товарищей по стаду. Но помнить нужно и другое — при всей внешней суровости в стаде царит взаимопомощь, за больными животными, особеипо детенышами, ухаживают часто все, а перед лицом опасности стадо действует дружно и сплоченно, как единый организм. Не так живут человекообразные обезьяны. Они редко объединяются в большие стада, а объединившись, сохраняют небольшие семьи. Семья — это самец, одна или две самки, несколько .детенышей обычно разного возраста. Любопытно, что эти семьи довольно устойчивы и дружны, члены семей во всем помогают друг другу п храбро защищаются от врагов. Бои из-за самок не часты и не носят такого ожесточенного характера, как у низших обезьян. А главный вывод может остаться тем же — у обезьян парпт в области отношений полов определенный порядок, это не беспорядочная стая, где нет низших и высших, родителей и детей, где царит хаос и из-за этого хаоса стая может в любой момент развалиться. Стая у низших, семья у высших обезьян — 122
это определенный коллектив, структура, пусть пока пнзкоорга- пизованная. примитивная, но в^е же структура. Какова была эта структура у вымерших человекообразных обезьян — мы не знаем, но. судя по австралопитекам, по тому, что примитивный человеческий коллектив мог возникнуть быстрее на основе уже существующих коллективных инстинктов и навыков, нужно думать, в основе человеческого коллективизма лежит какая-то организация стада непосредственных предков человека, напоминающая семьи современных человекообразных, но более крупные. Эти наблюдения имеют непосредственное и самое тесное отношение к проблеме истории ранних этапов социальной организации и структуры семьи в первобытном обществе. Как организован первобытный зачаточный человеческий коллектив, что в нем было главным, что второстепенным, что направляло его жизнь — вопрос этот не мог не волновать, а этнография, как мы уже убедились, давала па пего самые противоречивые ответы. Поэтому и возникли нркмо противоположные взгляды — предполагалось, что в первобытном обществе, скажем, в эпоху нижнего палеолита, царила анархия, что порядок появился только в эпоху родового строя, что сам родовой строй и есть начало какой-то определенной организации человеческих коллективов, а он возник только в верхнем палеолите. Но предполагалось и другое — родовой строй, определенный общественный институт, при котором общество делится на коллективы, связанные сознанием родства и происхождения от общего предка, сформировался на заре истории, в нижнем палеолите; уже питекантропы и синантропы жили родовым строем, он возник прямо на основе- обезьяньего стада. Первая концепция противоречила очевидности—как могли существовать первобытные коллективы, если в них процветала анархия? Ведь при этом постоянные драки между самцами из-за самок, жестокие стычки и столкновения по любому поводу должны были разрушить коллектив: в руках у дерущихся были дубинки и каменные орудия, драки не могли не заканчиваться тяжелыми увечьями и даже смертью. Вторая концепция полностью уравнивала социальную оріанпзацмю древнейших предков человека и современных отсталых народов, а ведь это разные этапы эволюции, типы людей, резко различающихся морфологически. В результате ни одна из этих концепций не могла удовлетворить объективно мыслящих исследователей. 123
Синтез фактов и теории удачно осуществила третья концепция — первобытного человеческого стада. Человеческий коллектив ранних этапов эволюции — это не дикая, беспорядочная орда, в которой главное — злоба и драки, но это еще и но сложная, великолепно организованная система наподобие родового строя; это какое-то среднее состояние, переходный период от управляемого инстинктами, хотя и очень ¦слояшыми, обезьяньего стада к управляемому общественными установлениями родовому строю. В этом его историческое значение, в этом и разгадка того, как, на каких началах, по какому принципу первобытное человеческое стадо было организовано. Половые отношения в стаде не беспорядочны — этого нет даже у обезьян. По-видимому, стадо распадалось на отдельные семьи, парные или включавшие несколько самок, не всегда устойчивые, но, возможно, функционировавшие не один год. Число женщин в каждой семье, очевидно, регулировалось силой мужчины и его общественным положением, но редко превышало несколько человек — при отсутствии периодичности в половой жизни у человека оно было ограничено половой активностью мужчины. На устойчивости семей базировалась устойчивость самого коллектива, распад их и перегруппировка знаменовали подвижность половых связей в стаде и способствовали интенсивной перекомбинации наследственных задатков. Что скрепляло стадо, что цементировало его, превращая в единый, слаженно действующий организм? Здесь мы подходим к самому важному и коренному вопросу первоначальной истории социальных отношений. Поскольку речь идет о первых шагах общества, мы спрашиваем себя практически о том, что, какие силы сделали человека человеком, возвысив его над природой, дав ему потом неограниченную власть над ней. Мы не забыли — Дарвин считал такой силой половой отбор, отбор тех вторичных половых признаков, которые нравились в женщинах мужчинам и в мужчинах женщинам. Проблема переносилась таким образом в область психологии первобытных людей, таинственную и совершенно недоступную исследованию. Она не становилась конкретнее от того, что Дарвин предложил такое решение задачи, которое не допускало никакой фактической разработки, его можно было углублять, только идя по пути косвенных соображений. Потому оно и стало в науке о человеке монументальным памятником творческой изобретательности Дарвина, его неослабевающего стремления расковывать все самые неподатливые -звенья в цепи научных загадок, но сама проблема была решена 124
на принципиально иной основе, на основе созданного одновременно с оформлением научной теории эволюции учения об историческом развитии общества — исторического материализма. Маркс и Энгельс пристально интересовались историей первобытного общества, постоянно следили за специальной литературой. Маркс составил тщательный конспект кппгп Моргана «Древнее общество», думая изложить свои соображения по истории первобытности в печати. «Капитал» отнимал все силы у своего великого создателя, и это намерение не осуществилось. Но книга Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства» в какой-то мере выполнила духовное завещание Маркса. Однако она целиком была посвящена происхождению социальных институтов и истории социальных отношений, в ней ни слова не сказано об эволюции самого человека, изменениях его физического строения и их причинах, одним словом, ничего не сказано о проблемах антропогенеза. А проблемы эти живо интересовали Энгельса в связи с подготовкой «Диалектики природы». Грандиозная картина эволюции неорганической природы, развития жизнп на земле, панорамы всего мироздания в его движении, естественно, не могла не включать и человека. Энгельс написал для этой незаконченной книги небольшой фрагмент, главу или параграф будущего сочинения: «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека». Этому фрагменту суждено было сыграть выдающуюся роль в истории антропогенеза. Энгельс увидел в антропогенезе сложную игру разных по характеру сил — биологических, уже отживающих свой век в человеческом обществе, и социальных, пока лишь нарождающихся. Однако он отчетливо понял, и это было гениальным обобщением, что человеческое — всегда человеческое, даже у самых своих источников, что возникновение общества невозможно рассматривать лишь как ступень в эволюции природы, что с человеком, самым первым и примитивным, появляется на планете новая сила, и эта сила — человеческий труд — тем отличается от других, что начинает действовать на природу, а потом и переделывать ее. Н? половой отбор, основанный на половом инстинкте, а труд, основанный на коллективных началах, неразрывно связанный с существованием самого общества, — вот та могучая, необоримая сила, которая высекла в мозгу первобытной обезьяны искру сознания, заставила древнейших людей, как по волшебству, изменяться, все более и более совершенствуясь. «Труд создал 125
самого человека)) — так кратко и з то же время исчерпывающе сформулировал Энгельс итог своих замечательных изысканий. Мы помним, что австралопитеки передвигались уже в выпрямленном положении. Обезьяна, перейдя к наземному образу жизни, спустившись с деревьев, должна была перейти и к прямой походке, так как только в этих условиях она могла выжить п борьбе с хищниками. Поэтому выработка прямохождения — первый этан антропогенеза. Энгельс пишет, что «этим был сделай решающий шаг для перехода от обезьяны к человеку». Прямо- хождение освободило верхние конечности для трудовой деятельности, позволило предкам человека сначала пользоваться естественными предметами — палками и камнями — для простейших трудовых операций и защиты от врагов, а потом подвергать эти предметы искусственной обработке. Дальнейшее усложнение трудовой деятельности, расширение трудовых операций способствовали развитию руки, увеличению и усложнению мозга, вызвали общий подъем физической организации человеческих предков, постепенно приближали их к современному человеку. Поэтому с тех пор как наш древнейший предок взял в руки орудие, биологический прогресс человека непрерывно связан с прогрессом и развитием его трудовой деятельности. Охота и собирательство — основные занятия ближайших предков человека, основной источник пищи. Австралопитеки и скрупулезно восстановленный их образ жизип свидетельствуют об этом с достаточной наглядностью. Но все это — ненадежные источники существования. Даже современная охота с собаками и ружьями бывает добычливой далеко не во все годы. А охота наших предков, с современной точки зрения, была пародией на охоту: требовались титанические усилия, чтобы поймать пли убить какое-нибудь животное. Кроме того, много мяса нельзя было долго хранить, оно быстро разлагалось, а мелкие животные не могли ук.ілетворнть запросы коллектива. Запасы поэтому нужно были постоянно возобновлять. Успех в охоте и собирательстве приносило только коллективное занятие ими — в одиночку человек, даже быстрый и ловкий, не мог догнать, тем более убить крупное животное, его подстерегали на каждом шагу опасности; в одиночку человек мог потерпеть неудачу в собирательстве и тогда должен был погибнуть от голода. Только совместные усилия коллектива, только взаимопомощь, общественное распределение добычи, одним словом, постоянный совместный труд и постоянная совместная жизнь — общественная жизнь — могли преодолеть все невзгоды и предохранить коллектив от вымирания. Люди должны были совместно 126
трудиться, держась, буквально цепляясь друг за друга, чтобы выжить, — таков был первый и основной закон первобытного общества. На питательной среде коллективного труда вырастали нормы не инстинктивной, не стадной, а общественной жизни, при которой основное — не физическая сила человека, а значение его в коллективе. Человек мог быть физически слаб, по если он знал повадки животных, его слушались на охоте; он мог быть слаб, но если у него были искусные руки — это делало его незаменимым в обработке кремня; он мог быть слаб и стар — но накопленные за жизнь знания и практические навыки позволяли ему быть мудрым советчиком в общественных делах. Трудовые навыки накапливались постепенно, ими нельзя было овладеть сразу — так труд повел за собой обучение. Старшее поколение должно было делиться с молодыми членами первобытной орды своими навыками и знаниями, тем опытом, который оно само приобрело от предшествующих поколений. Обучение это было очень простым, примитивным, по именно оно явилось предпосылкой и основой преемственности поколений, необходимой для развития культуры. II понятно — человек, который мог чему-то полезному научить, приобретал особый общественный вес. В этом разгадка почитания старейших членов племени почти во всех первобытных обществах. Простейшее обучение — частный случай проявления общего закона взаимопомощи между поколениями. Но отцы и матери помогали не только детям — они помогали друг другу. На некоторых ископаемых черепах открыты следы ранении. Многие ученые делают из этого вывод об острых вспышках взаимной вражды в первобытном стаде, о драках, часто кончавшихся смертью. Древнейшие люди были уже неплохо вооружены по сравнению с человекообразными обезьянами, п, конечно, любые серьезные столкновенпя между ипмп грозили обернуться гибелью одного из участников драки, а то и обоих. Но в том-то и дело, что стадо не смогло бы существовать, оно было бы взорвано изнутри, если бы этих драк было много. Они подавлялись коллективом, который оберегал таким образом себя самого от гибели. Вражда и стычки, взрывы животной злобы уступали постепенно место терпимости и взаимопомощи. Питекантроп с разрушительными разрастаниями костной ткани в бедре не смог бы выжить, если бы его сородичи придерживались закона большинства диких зверей — больное животное отстает от здоровых и в конце концов погибает (а простейшие формы взаимопомощи свойственны ведь и некоторым высо- 127
коразвнтым животным). Женщинам помогали при родах — в этом некоторые антропологи п анатомы видят причину недостаточно совершенного приспособления женского таза к выпрямленному положению тела: как только взаимопомощь членов коллектива стала играть хоть какую-то роль, естественный отбор резко ослаб и даже недостаточно совершенные физически особи оставляли потомков. На охоте за крупным животным даже действия многих сильных охотников не могли принести успеха, если они были недостаточно дружны. Словом, хищные индивидуалистические инстинкты всячески подавлялись, уступая место альтруистическим, коллективным началам. В этом и была сила общественной организации — во взаимной сплоченности. Так в процессе труда, в процессе основанных на нем обучения и взаимопомощи мир силы постоянно отступал под напором коллективных начал. II первобытные стада, в которых эти коллективные начала преобладали, в которых обуздывались зоологические проявления личности, выживали в борьбе с хищниками, стихийными бедствиями, голодом, даже процветали, а коллективы, в которых царили вражда и часто возникали ссоры с неизбежно тяжелым, а иногда и смертельным исходом, распадались и погибали, не выдержав конкуренции. История выбирала то, что ей было нужно. — в первую очередь люден, приспособленных к жизни в человеческом обществе.
ВТОРОЙ СКАЧОК
Читатель, наверное, не забыл о втором скачке в антропогенезе — том периоде, который отстоит от современности на 25 000—28 000 лет и во время которого появился Homo sapiens — человек разумный Линнея, существо, нреобразовавшее облик всей нашей планеты. Это был период подлинного переворота в истории наших предков, потому что как бы ни оценивать его — с точки зрения истории всей планеты и жизни на ней, с точки зрения изменений в организме самого человека, наконец, с точки зрения уже социальной истории, истории орудий труда и общественных форм быта, — он знаменателен как время зарождения таких явлений, какие расцвели лишь в современную эпоху. Потому период этот так притягателен. К нему всегда обращаются философы и историки, чтобы понять истоки зарождения и законы развития многих институтов человеческого общества, а для антропологов он интересен тем, что с появлением современного человека — вершины органической эволюции как бы заканчивается развитие его предков. Современный человек неразрывно связан в своем происхождении с неандертальцами — наличие такой связи, впервые аргументированное Хрдличкой, доказано теперь бесчисленным количеством убедительных фактов. Но почему на смену неандертальцу, даже самому подвинутому вперед и прогрессивному, пришел современный человек с таким же большим, но иначе устроенным моз;.гм, с такой же гибкой и ловкой, но еще более совершенной рукой, с иным соотношением рук и ног (у современного человека ноги длиннее, чем у неандертальца, а руки короче) —почему? Опять то же отступление от норм кровнородственной семьи и осознание вреда родственных браков, как думали некоторые антропологи? Мы убедились, что близкородственные браки никогда не были обычной нормой на заре истории, а осознать их вред не просто и современному человеку — он ощущается лишь через несколько поколений. Формирование гибкой и подвижной руки с отчетливо противопоставляющимся большим пальцем? Так тоже думали отдельные специалисты. Но ведь и неандерталец отлично управлялся со своими руками, делая орудия, а главное — если рука развивалась и изменилась, совсем не обязательно было развиваться мозгу, ведь он не связан с рукой никакой сколько-нибудь тесной корреляцией. Интенсивное смешение не- 132
андертальцев в конце мустьсрской эпохи но может объяснить само по себе, почему дальнейшее развитие человека означен» теми изменениями, которые произошли в действительности. Вайденрайх писал о прямой линии развития мозга, о том, что мозг постоянно увеличивался на протяжении эволюции человека, такова его эволюционная тенденция, и все. Но это уже мистика, имеющая мало общего с наукой. В чем же дело? Какова единая причина, которая связала бы вместе эти разные изменения в строении человека, дала им эволюционное истолкование, смогла бы объяснить их тесную связь во времени при взаимной морфофизиологической независимости? По-видимому, близкий к действительному положению вещей ответ на все эти вопросы нашел Яков Яковлевич Рогин- ский, создав изящную, последовательную и очень конкретную теорию факторов появления современного человека. Еще при ознакомлении с его теорией моноцентризма читатель, наверное, уже понял — его творчеству свойственны широта в сопоставлении фактических данных самых разных дисциплин и тот философский подход к проблеме, который является первой и необходимой предпосылкой любого серьезной» ее теоретичен ского обсуждения, а значит, и решения. В теории факторов появления современного человека оба эти качества отразились с особенной четкостью. Она и могла появиться, эта теория, только как синтез собственно антропологических, археологических и медико-клинических наблюдений, с одной стороны, философского их осмысливания, с другой, как результат сочетания размаха мышления и вдумчивости, трезвости и осторожности, полета фантазии и смелости. Потому что без этого сочетания нельзя было бы оторваться от эмпирических фактов, далеких друг от друга, заметить связь между ними и перейти к косвенным соображениям, осмысливающим эти факты, а сами эти соображения при всем их интересе и остроумии, без положенных в основу их фактов, остались бы беспочвенными гипотезами. Рогинский избежал обеих опасностей, и поэтому его теория, пожалуй, единственно убедительная из всех существующих концепций происхождения человека современного типа. Прежде всего она антропологична, тр. есть конкретна, то есть объясняет не вообще факт появления современного человеку с его сложной идеологией и культурой, а лишь возникновение современного человека как биологического вида. Но многое в ней создает в то же время основу, предпосылку для понимания того, как возникли и на базе чего сформировались сложнейшие явления идеологии и культуры. Выявляемы^ этой теорией зако- 133
номерности тесно примыкают к социально-историческим, и поэтому она при всей своей конкретности одновременно философична в лучшем смысле слова, великолепно вскрывает диалектику процесса образования Homo sapiens. Успех этот достигнут потому, что в основании теории лежит рассмотрение биологических явлений и механизмов, которые составили органический материальный фундамент начальных этапов общественного развития. Нужно начать с клиники — медики, особенно нейрохирурги и психиатры, давно заметили, что повреждения или нарушения работы лобных долей мозга тяжело отражаются на психике больного. Он становится буйным, агрессивным, с трудом переносит заботы больничного персонала. Наблюдение как наблюдение, больше ничего, но оно повторялось с редкой последовательностью. Больные возбуждены, ругаются и пытаются даже драться, абсолютно лишены чувства стыда, им ничего не стоит на глазах других людей, даже противоположного пола, ходить голыми или справлять свои естественные потребности. Одним словом, если коротко сформулировать, в чем же их поведение отличается от поведения здоровых людей, обобщить все эти наблюдения, то получится, что оно отличается явной заторможенностью социальных эмоций, а иногда и полным их подавлением. Лобные доли головного мозга, которые всеми нейроморфоло- гами давно признаны средоточием всех высших мыслительных функций мозга, как говорят научно, средоточием ассоциативных центров, которые поэтому развивались на протяжении всего антропогенеза, несут, оказывается, еще одну нагрузку — заведуют социальным поведением человека. Он имеет интеллект потому, что у него интенсивно развиты лобные доли мозга. Но и социален он по тому же самому, ассоциативное высокоразвитое мышление и социальное поведение формировались в антропогенезе параллельно, рука об руку — об этом свидетельствуют а нейроморфология, и физиология. Рогинский взял эти наблюдения и сопоставил их с теми данными, которыми располагала антропология, с данными, так сказать, макроморфологическими. Казалось бы, это элементарно — сопоставить данные близких друг другу дисциплин, но на самом деле ото далеко не просто вообще и особенно сложно в данном случае'—представления о тончайшей микроструктуре мозга развиваются пока обособленно от развития других отделов морфологии, требуя очень сложной техники и особых условий эспери- мгента. Клинические наблюдения осуществлены над современными людьми, тогда как требовалось создать теорию, которая 134
объясняла бы процессы далекого прошлого.— для этого нужна была большая фантазия. Но препятствия были преодолены, дан ные сопоставлены, и усилия исследователя были вознаграждены— они обогатили науку существенно новой информацией. Вспомним, нем мозг неандертальца отличался от мозга современного человека,— при той же величине он был примитив- пее, а примитивность эта выражалась в первую очередь в недостаточном развитии лобных долей. Значит, пеаидерталец. хотя и был общественным существом, как его предшественники — питекантропы и синантропы, все же отличался от современного человека не только менее гибким и развитым мышлением, но и меньшим чувством коллектива. Своей природой, своей биологией он призван был чаще и активнее нарушать законы общественной жизни, чем современный человек. К чему приводили такие нарушения? К тому же, к чему приводили они на самых ранних этапах человеческой истории, на заре самого возникновения общественной организации, — к разрушению коллектива. Сильное, могучее существо, каким был неандерталец, вооруженное уже достаточно хорошо, создавало бесчисленные конфликты в первобытном стаде. А стадо, раздираемое конфликтами, не могло оказать должного сопротивления врагам и выдержать жестокую конкуренцию с другими стадами, оно тратило-слишком много энергии на урегулирование внутренних взаимоотношений, а иногда даже и распадалось, не в силах преодолеть центростремительных сил, возникающих между его членами. Естественный отбор, основная движущая сила в органическом мире, .с большой интенсивностью действовал и в первобытном обществе, пока человек еще не освободился полностью от тяжелого груза зоологических инстинктов, доставшихся ему в наследство от обезьяньих предков. Рогинский убедительно показал на основании сопоставления разных, часто очень мало связанных на первый взгляд фактов и тонких рассуждений, что естественный отбор на стадии перехода от неандертальца к современному человеку именно и действовал как регулятор, отсеивавший малоразвитые в социальном отношении типы неандертальцев. А это означает, что на их место приходили люди, отличавшиеся не только более активными социальными инстинктами, но и морфологически—крупными лобными долями в мозгу, а следовательно, большей его величиной в высоту. За мозгом следовал в своем развития череп — он становился более высоким, а лобная кость — более крутой. Поэтому в отличие от покатого лба неандертальцев лоб современного человека почти пря- 135
мой. Ну, а вместе с развитием лобных долей, параллельно с усилением социальных качеств развивалось ассоциативное мышление, постоянное усложнение трудовой деятельности, накопление определенных навыков в обработке орудий, развитие подвижности руки. Идеальное приспособление к коллективу — вот что отличает современного человека от всех древнейших и древних людей, и это не только основное отличие, но и основная предпосылка самого появления человека современного типа. Итак, второй скачок в истории первобытного человека ознаменовался окончательной и полной победой социального начала, ростки которого впервые пробились после первого скачка, после выделения человека из животного мира. Эта победа вызвала, не мигла не вызвать многих последствий — буйный расцвет явлений и процессов, контуры которых слабо проступали и раньше, развитие которых угадывалось и в древнейших человеческих коллективах, но которые в полную меру стали общественной силой только у современных людей. Язык и искусство — самые важные из этих явлений, и теперь нельзя не рассмотреть их происхождения. Первый вопрос, который может прийти в голову,— при чем здесь антропология? Такой вопрос возникал уже не раз, и всегда мы убеждались, — любое проявление культуры неотделимо от человеческих духовных возможностей, а они у первобытного человека неотделимы от его физического строения. Синантроп мог то, чего не мог питекантроп, неандерталец мог то, чего не мог синантроп; каждая последующая ступень усовершенствования физического строения — это одновременно и ступень усовершенствования мозга, развития интеллекта. Раз так, знание'строения древнейших и древних людей может пролить свет и на происхождение языка, и на происхождение искусства, также возникших в первобытном обществе. Если говорить о языке, мы должны, однако, опять уйти в глубь времени, опять спуститься к истокам антропогенеза, и это н€ потому, что язык был таким же и во времена питекантропа, но потому, что простейшие, примитивные средства передачи информации существуют и у животных, они когда-то образовали базу для возникновения языка, без них его происхождение абсолютно непонятно, необъяснимо, граничит с чудом. С них и нужно начать, но постоянно помнить, что это еще далеко не язык, это лишь те ячейки, из которых складывается улей, корешки, которые, сливаясь, образуют корень, дающий начало дереву. Это именно основа, предпосылка, зачаток, но как страшная буря начинается с легкого дуновения ветерка, как предвестником 136
шторма является часто маленькое облачко на горизонте, так и эти элементарные средства передачи информации знамшіуютнл- чало того пути развития, конец которого — наша богатая, неисчерпаемая и полностью подчиняющаяся человеку во всех оттенках выражения речь. Животные тонко и очень чутко реагируют на поведение друг друга — эта реакция открыта не только у каких-нибудь крупных стадных копытных, но и у сравнительно примитивных мелких зверей, например крыс. Как передаются настроения, те или иные оттенки поведения, различные сигналы от одного животного (птицы, рыбы, насекомого) к другому — не всегда ясно, иногда даже совсем неясно, но эти сигналы есть. Нас іштересуют. конечно^ прежде всего обезьяны, особенно человекообразные обезьяны. В тех специализированных питомниках и зоопарках, где со? держат человекообразных обезьян в неволе, внимательно изучают их сигнализацию. Особенно часто там попадаются шимпанзе и. гориллы, неприхотливые по сравнению с орангутангами и гиббонами и лучше переносящие неволю. У них обширный звуковой набор. Кстати сказать, его изучали и на воле, тщательно наблюдая свободную жизнь этих животных в тропическом лесу. Шимпанзе, например, по строению своему очень близкий к человеку, может быть, самый близкий из человекообразных, издает около 30 звуков. Они записаны на магнитофон, классифицированы, изучены досконально. Самый любопытный итог этого изучения— звучи однозначны, то есть каждый соответствует определенному, строго фиксированному состоянию животного, отражает его* вызывает такую же определенную, строго регламентированную реакцию у других шимпанзе. А все звуки делятся на две большие категории: выражающие эмоциональные состояния животного — ярость, настороженность, радость и так называемые «жизненные шумы», которые животное издает, когда находится в спокойном состоянии. * Где начало языка — в эмоционально окрашенных звуках, уже прочно привязанных к.выражению тех или иных эмоций, или п звуках «нейтральных», ничего не выражающих, не фиксирующих ничего определенного? На этот вопрос отвечали и так, и эдак. Нейтральные жизненные шумы представляют собой основной источник языка — это положение защищал и защищает один из крупнейших и авторитетнейших советских антропологов Виктор Валерианович Бунак. Он специалист разносторонних интересов и неисчерпаемой эрудиции, сделавший огромный вклад почти во все области науки о человеке, плодотворно занимающийся и морфологией, и антропогенезом, и расоведением, и антропогене- 137
тикой. В антропогенезе его основные достижения — огромная работа о происхождении речи в свете антропологических данных, суммирующая все факты для решения этой проблемы. Бунак списал п ней по своим и чужим наблюдениям все из антропогенеза, что имеет отношение к происхождению речи, — и звуки, издаваемые человекообразными обезьянами, и строение голосовых связок у них, и устройство голосового аппарата у человека, мобилизовал все археологические свидетельства если не основных этапов развития речи, то во всяком случае этапов формирования человеческого мышления. Сочинение это является проста неисчерпаемой кладовой разнообразных фактов и соображений, но окончательный вывод его о возникновении языка на основе нейтральных звуков у многих лингвистов вызывает сомнение. Они отдают предпочтение именно эмоционально окрашенным звукам. Бесполезно сейчас спорить на эту тему — даже антропология, которая много помогла нам в познании древнейших судеб человеческого рода, и та не располагает сколько-нибудь сильными очками, чтобы разглядеть происхождение языка. Это ведь не изменения строения, которые, не пропадая, запечатлеваются в ископаемых костях. Это сфера мысли, и о всех изменениях в ней на протяжении тысячелетней истории первобытного общества можно судить большей частью лишь косвенно. Мысль о формировании языкового общения древнейших людей да основе эмоционально окрашенных звуков обезьян как-то ближе автору этой книги, чем вывод Бунака,—такие звуки уже с чем-то связаны, что-то фиксируют; когда возникли первые обобщенные1 понятия, естественным было для человека связать мх именно с этими звуками. Но это почти интуитивное заключение, конечно, не удовлетворит ни одного пытливого читателя— нужны не только соображения, но и факты, точные данные, а их-то пока и нет и не очень ясно, как их получить. Превосходное осмысливание коммуникативного информационного значения языка с физиологической точки зрения содержит знаменитое учение о второй сигнальной системе в психике человека, разработанное Иваном Петровичем Павловым. Об этом гениальном достижении русской физиологической мысли написаны сотни томов, десятки раз оно излагалось на страницах научно-популярных книг, поэтому нет надобности говорить здесь о нем подробно. Нам важна его суть. Она проста: для животного внешним раздражителем является любой интересующий его предмет или ситуация, нечто материально существующее, зримее или осязаемое; у человека же помимо всех этих раздражи- 138
телей есть еще один, по-видимому, самый сильный — человеческое слово. Между внешним раздражителем и воспринимающим его мозгом стоит еще одно звено, как называл его Павлов, «сигнал сигнала». И этот сигнал сигнала оказывается часто значительно важнее самого сигнала. Так вот, понятие п слово, вторая сигнальная система, появились вместе с первым древнейшим человеком. Их появление диктовалось железной необходимостью наладить обмен информацией в первобытном коллективе, так как совместный труд требовал такого обмена. Энгельс писал, что именно в процессе труда у людей появилась потребность что-то сказать друг другу. Труд усложнял понятийное мышление, а с ним вместе развивал и речь. Но вряд ди она скоро заняла то место, какое она по праву занимает сейчас,— место основного средства человеческого общения, без которого вообще невозможно представить с.овремеи-. кого общества. Речь была аморфна, негибка, небогата, прибегали к ней нечасто. Как и животные, как обезьяны, первобытные люди были, надо думать, молчаливы. Речь была, по-ниднмому. и в. первобытном обществе основным средством общения — жест не мог ее заменить, но само общение еще не стало повседневной необходимостью, было эпизодично. У синантропа на слепке внутренней полости черепа, соответствующем форме мозга, заметны вздутия тех участков, где сосредоточены центры слуха и речи,--- вот с этой стадии антропогенеза, что-нибудь около 300 000 — 350 000 лет тому назад, язык стал все шире и шире вторгаться во все сферы жизни древнейших людей. Он обогащался количественно, росло число понятий, а вместе с ним и число обозначающих их слов, абстракция и обобщение все больше проникали в мышление; язык усовершенствовался и качественно, закладывались элементы грамматического строя, возникал синтаксис. Часто писали о том, что речь первобытных людей была нечленораздельна. В этом мало логики — трудно представить себе, чтобы на протяжении колоссального отрезка времени, почти в 2 000 000 лет, начиная с древнейших представителей человеческого рода, речь, постоянно совершенствуясь и расширяя свои функции, так сказать, сферу общественного обслуживания, оставалась нечленораздельной. Но что она была примитивна, этому верится легко. И только появление Homo sapiens открыло перед языком, перспективу развития до современного уровня;, бога^ тое, разнообразное, выражающее все оттепки мысли слово превратилось в одно из основных явлений человеческой культуры, неотъемлемую принадлежность человеческого общежития. 139
Второй скачок — это не только последняя значительная перестройка в морфологии человека, это взлет мысли, а с ней и языка на полую ступень, с которой начинается его развитие уже в современных, знакомых нам со школы грамматических формах. Но не только язык сопутствовал появлению Homo sapiens — с ним вместе вошло в историю абсолютно новое для древнейших и древних людей общественное явление: появилось искусство. Для нас огромная роль искусства в обществе естественна, мы привыкли к нему и даже иногда не замечаем его, как воздух. А между тем форме подавляющего большинства предметов, которые нас окружают в быту, придана определенная гармония, она вызывает эстетические ассоциации. Но это сейчас, а у питекантропа, синантропа, неандертальца не было и намека на искусство, не сохранилось никаких археологических следов его, пусть даже простейших. Но эато в верхнем палеолите изобразительное искусство расцветает с неожиданной силой и поражает каждого, кто соприкасается с ним, удивительной свежестью, динамичностью и совершенством воплощения образов,' сразу достигнутым разнообразием форм. Никто не ожидал увидеть ничего подобного — как большой лес открывает все новые тайны и нет им конца, так и палеолитические пещеры выдавали миру все новые и новые изображения, а раскопки верхнепалеолитических стоянок увеличивали число костяных скульптур. В некоторых пещерах была обнаружена чудом уцелевшая глиняная скульптура, на сотнях пластинок из кости были процарапаны изображения животных. Древний человек не открыл случайно какую-то одну форму, одну возможность изображения, нет, он брался за все — за резание кости и выцарапывание контурных рисунков на ней, за лепку из глины и роспись, настоящую полихромную роспись пещерных стен. А ведь не все еще до нас дошло — наверняка искусство царило и в быту, украшались жилища и одежда, может быть, затейливо расписывались предметы из дерева. Это был целый мир, могучий мир красоты, созданный волшебным гением древних мастеров, вызволенный из небытия упорными усилиями современных археологов. Все в этом мире дышало, двигалось, куда-то стремилось. Палеолитический человек не признавал застывшую красоту — он воплощал только движение. Все им делалось ощупью, робко, при полном отсутствии традиций и навыков — и какая смелость в решении сложнейших изобразительных задач, какая интуитивная гениальность в передаче движения! А сколько живости, правды, восхищения жизнью в рисунках, нацарапанных на кос- 140
ти, многие из них полны тайной впечатляющей верности природе, какой можно позавидовать и сейчас, когда наш глаз изощрен бесчисленными образцами выдающейся художественности. Та же верность натуре и в палеолитической скульптуре. Когда первобытный художник хотел, он добивался поразительного сходства, большой экспрессии. И достигалось это не копанием в мелочах, не скрупулезным и тоскливым копированием деталей, а подлинной правдой образа, при которой он мог быть строго лаконичен и монументально обобщен, как почти всякое настоящее скульптурное изображение. Одним словом, палеолитический художник, будь то скульптор или живописец — все равно, сразу же заявил о себе как о выдающемся мастере. Что изображал он, этот человек, впервые заметивший красоту мироздания и поразившийся ей? То, что его близко волновало из окружающего,— животных, на которых он охотился, от которых зависела его собственная жизнь и процветание племени, от которых он иногда погибал, туши которых радостными кликами встречал лагерь, когда охотники притаскивали их после счастливой охоты. Мчащийся кабан, ревущий бизон, олени, то спокойно стоящие, то идущие один за другим, то лежащие, дикие козы, какие-то птицы, иногда рыбы — все, что годилось в нищу и добывалось с превеликим трудом, требовало для добычи ловкости, мужества и сплоченности. Человек верхнего палеолита знал самые разнообразные приемы загонной охоты — на пещерных фресках и костяных пластинках есть изображения каких-то загонов. Кроме животных, птиц, рыб, образов охоты и рыбалки человека окружали люди —но изображались, видимо, с ритуальной целью только женщины, женщины-матери, прародительницы рода. Формы женского тела утрированы в палеолитических статуэтках, тяжелые груди и могучие бедра подчеркивают пол, но и стилизация производится в лучших образцах с чувством меры, соблюдением пропорций. Наконец, жил человек не только в пещерах, но и в наземных жилищах — палеолитическое искусство рассказывает нам об их форме. Даже орнамент, бесчисленное число повторяющихся линий, точек, каких-то окружностей — и это мы находим на пластинках из кости или на стенах пещер. Первобытное искусство, конечно, не было только бесцельной игрой ума и фантазии — для этого слишком трудна была жизнь первобытного человека и слишком занят он был повседневными интересами, добычей пищи и защитой от хищников. Почти все исследователи сходятся на том, что искусство имело вполне определенную утилитарную цель — помочь человеку в его заботах; 141
оно было магическим, и только это давало ему право на существование. На пещерных фресках, на фигурках животных сверху начерчены наконечники копий — художник видел их уже убитыми; в знаменитой пещере «Трех братьев» во Франции есть изображение человека в маске и в шкуре, видимо, колдуна; то или иное животное часто пересечено перекрещивающимися полосами — мета охотника рисовала их уже в загоне, пойманными, доступными человеку. Перед кабанами и бизонами, оленями и медведями, выступавшими из мрака пещеры, разыгрывались колдовские действия, целые театрализованные представления — мясо, пища должны были сами пойти навстречу человеку, отдаться ему в руки. Человек обращался к душам животных, заклинал их повиноваться его желаниям, умолял простить их за убийство, если это было убийство животных — покровителей племени. Так из игры фантазии извлекалась польза, так вера в господство над природой с помощью магических действий помогала жить. Все сказанное должно показать формы и содержание первобытного искусства, его место в обществе, его, так сказать, функциональное назначение, но оно не объясняет, откуда и почему взялось искусство, зачем первобытный человек начал тратить на него время и силы. Искусство — не изначально данная сущность человеческой культуры, не биологический инстинкт. Напрасно многие искусствоведы ссылались в доказательство последнего на то, что обезьяны обмахивают себя цветами,— они отмахиваются от насекомых и ветками, если именно последние оказываются под рукой. Недаром у синантропов в Чжоу-Коу- Тяне, великолепно изученном стойбище, нет следов никакой художественной деятельности — она берет свое начало не у предков человека, а в самой человеческой истории, когда создается для нее благоприятная историческая обстановка и появляется у первобытного человека непреоборимая потребность в самовыражении. Но почему она появляется, в чем причина, необходимость этого самовыражения, как возникает в голове образ — не логическое, не строго последовательное, а художническое, эмоциональное обобщение действительности, когда абстракция есть итог не ряда следующих одна за другой логических операций, а внезапного творческого озарения? Можно найти только одно объяснение этому — художественный образ создается как попытка закрепления действительности, как результат борьбы с быстро текущим временем, как реакция на огромную и все увеличивающуюся сложность жизни, 142
непрерывную, наматывающую нервную систему смену впечатлений, их быстротечность. «Остановись, мгновение!» — это не только трагический крик гениального Гете, боящегося старости и смерти, тоскующею о безвозвратно ушедшем времени, это н разгадка появления самого художественного мышления, претворения действительности в мечту, изменения ее в выдуманном мире, достижения недостижимого. Это и освобождение от страха голода, и отдых после смертельно опасной охоты, и мечта о титанической, реально не существующей силе господства над природой и животными, и страстное желание иметь сильных покровителей и защитников в лице добрых духов, и могучая надежда на завтрашний хороший день. Убитого бизона быстро съедают, но воспоминание о нем, о другом бизоне, о тысяче съеденных бизонов запечатлено на стене пещеры — оно как бы напоминает людям о сытых днях, вселяет надежду на их повторение, приближает их к дню сегодняшнему. Преследуемый олень падает на колени, как это прекрасно— за ним не надо теперь бежать, продираясь сквозь лесную чащу или утопая в болоте, можно присесть отдохнуть, от отупляющего однообразия погони перейти к радости насыщения свежей нищей. И много, много других аналогичных ситуаций наводили первобытного человека на мысль сохранить их, бросить вызов времени, попытаться остановить его. Но, кроме образа, нервы искусства — ритм, повторение образов, иногда их удивительная стандартизация. Профессор Рогіінский в очень содержательной и интересной статье вполне справедливо выделил в пределах искусства два независимых элемента. Вместо неповторимого своеобразия, постоянной оригинальности, свежести восприятия и воплощения, что и есть основное в образе,— серая однотонность, умиротворяющее тождество. Но в этом умиротворении, видимо, лежит и секрет возникновения самого ритма, и секрет возникновения орнаментального, очень стилизованного искусства параллельно с искусством образным, полным непосредственности и восхищения миром. Если образ появляется как попытка остановить время и закрепить впечатление, то ритм возникает как желание спастись от многообразия жизненных впечатлении, отдохнуть от них, как средство создать хотя бы на время искусственную тишину в душе человека. Вспомним, как убаюкивает нас мерное тиканье часов, как успокаивает нервы медленная тихая музыка, как отдыхают глаза, когда мы разглядываем какой-нибудь ковер со сложным орнл- 143
ментальным узором. Первобытный человек еще больше современного нуждался в этой разрядке, его нервная система еще не привыкла к сложности социальной среды, обилию раздражений и не научилась бороться с ним, сохранять стойкость и работать бесперебойно. Впечатления нужно было какое-то время повторять, чтобы прийти в себя от их беспрерывной смены, передохнуть, приобретя новый запас нервной энергии, и с новой силой ринуться в калейдоскоп практической жизни. Вестлма вероятно, что свою роль играли и биологические ритмы, которым подчинен организм человека подобно организму других животных и о которых писал Рогинский,— от сложной работы сознания человеку необходимо было периодически обращаться к ритмике своего собственного тела, ритм его как бы прорывался в сферу мысли и чувства. Многое неясно в происхождении искусства, таинственны пути его воздействия на человеческую душу, загадочны и не поддаются расшифровке многие его образы, но несомненно и сейчас, что появление Homo sapiens, возникновение в процессе длительной эволюции очень совершенного по своему строению типа человека, оформление полностью членораздельной речи создали предпосылку для возникновения многих важнейших явлений человеческой культуры, в частности и для искусства. Эти явления знаменуют начало собственно человеческой истории, в совокупности составляют содержание того понятия, которое получило в науке о происхождении человека наименование второго скачка.
СЕЛЕКЦИЯ II ОБЩЕСТВО
Антропогенез —- грандиозная панорама, где медленное движение сменялось быстрым, где подъемы на следующую ступень перемежались многотысячелетним топтанием на одном месте, где движение вперед, прогрессивное развитие не раз распадалось на несколько самостоятельных тропок, а то вдруг сливалось в единый поток. В этой панораме свое мелькание кадров, свои задержки, она то превращается в многокрасочный фильм, в котором каждая деталь живой выступает с исторического экрана, то напоминает первые шаги кино, когда даже при крупных планах изображения расплывчаты и неотчетливы. Но всегда панорама двигалась, постепенно показывая все более и более четкие кадры, контуры изображений на них становились яснее, краски ярче. И каждая последующая ступень эволюции отличалась от предыдущей при всем многообразии путей антропогенеза одним, самым важным — большей прогрессивностью, более совершенным развитием. Прогрессивное развитие — в биологии понятие сложное. В нем было много путаницы и много неясного еще 30—40 лет тому назад. Казалось естественным, более того, только и возможным видеть единственное мерило прогресса в совершенстве вида на эволюционной лестнице — тем, значит, прогрессивнее вид сам по себе. Однако совершенство строения — тоже критерий ненадежный, иногда даже обманчивый. Чем его измерять — степенью сложности? Но сложно устроенный орган в ряде случаев далеко не самый работоспособный и выносливый. Механическим совершенством? Но и здесь невозможна единая система оценки, так как пальцеходящее млекопитающее будет неуютно себя чувствовать на мягком грунте, а стопоходящее на твердом грунте отобьет себе лапу, ведь условия жизни животных такие разные, а кроме того, нередко можно и не заметить в строении того или иного органа никакого видимого приспособления к условиям среды. Мысль биологов плутала в противоречиях до появления работ замечательного русского морфолога и эволюциониста Алексея Николаевича Северцова. Это был всемирно известный ученый. Много работая за границей, часто представляя русскую науку на международных конгрессах и публикуя свои работы на иностранных языках, он сделал общественным достоянием 148
все достижения русской школы зоологической морфологии, и в первую очередь свои собственные открытия и работы своих учеников. Ими можно было гордиться —огромная экспериментальная и теоретическая база, на которой основывались теоретические обобщения, придавали им невиданную в морфологии обоснованность, убедительность, а обобщения сами касались глубочайшего существа эволюционного учения: соотношения индивидуального и филогенетического развития, путей эволюции, движущих сил формообразования. Северцов отличался железной логикой мышления и редкостным даром излагать свои мысли с кристальной ясностью. Поэтому все созданное им вызывает двойственное чувство — с одной стороны, безграничное восхищение силой мысли, добирающейся до основы основ, до самых глубоких тайников эволюции, а с другой — некоторое удивление перед простотой, даже, пожалуй, с точки зрения здравого смысла, обыденностью многих обобщений, оставляющих даже ощущение слишком уж большой элементарности. Последнее, правда, часто посещает нас при встрече с гениальным — трудно отделаться от мысли, что и тебе могло бы прийти в голову что-нибудь подобное. ' Применительно к понятию прогресса Северцов сделал только одно — разделил его на два, ввел понятия морфологического и биологического прогресса. Морфологический — это усложнение строения, биологический — совершенствование приспособления к условиям существования и поэтому процветание вида. Северцов назвал биологический прогресс ароморфозом, то есть подъемом всей организации на новую, высшую ступень. Легко понять, что именно ароморфоз представляет собою эволюционный процесс, так как морфологический прогресс в узком смысле слова может и не означать биологического прогресса — последний часто осуществляется при морфологическом регрессе, дегенерации, примером чему могут служить животные-паразиты. Весь процесс антропогенеза был, конечно, постоянно и непрерывно действовавшим ароморфозом. Отдельные регрессивные изменения органов на протяжении коротких отрезков времени ничего не меняли в существе дела, не могли затормозить движение вперед — по ведущим органам нарастал запас прогрессивных изменений от стадии к стадии: увеличивался и совершенствовался в структуре мозг, все большую гибкость приобретала рука, твердела походка и выправлялась осанка. Когда нарастание массы мозга достигло современпого уровпя, как у неандертальцев, продолжалась перестройка внутренней струк- 149
туры мозга, что и явилось предпосылкой расцвета ассоциативного мышления. Вернее было бы даже назвать весь антропогенез не одним ароморфозом, а цепью ароморфозов, следующих один за другим на протяжении почти 2 000000 лет. Итак, эволюция человека —это подлинная эволюция, если оценивать ее с биологической точки зрения, подлинный прогресс, не только морфологические изменения, движение без прогресса, но и непрерывное накопление именно биологически полезных свойств, рост физической активности и вытекающих из нее социальной сплоченности и технической оснащенности. Сейчас характерно для пауки искать объяснение развитию в высших этажах материи с помощью понятий и законов физики и химии. Знаменитое второе начало термодинамики Сади Карио о стремлении всех замкнутых систем к покою, к накоплению энтропии, то есть к инерции при отсутствии сил, выводящих их из этого состояния, открывает новый аспект, новую точку зрения на биологические системы. Они в отличие от объектов неживой природы не стремятся к инерции, обмен веществ постоянно выводит их из этого состояния, уменьшая энтропию. Если говорить об очень общем, функциональном, как его сейчас называют, определении жизни, то, пожалуй, верно будет сказать, что живые системы — это тс системы, которые не подчиняются второму закону термодинамики. Человек — один из наиболее ярких тому примеров. Понятие, противоположное энтропии, выдвинула кибернетика—понятие информации. В замкнутых системах неживой природы, не подвергающихся действию никаких внешних сил, происходит непрерывная утеря информации и накопление энтропии, в живых системах — наоборот, энтропия уменьшается, а информация увеличивается. С этой точки зрения весь антропогенез есть процесс накопления информации и уменьшения энтропии. Так рассуждая, так оценивая происхождение человека, мы не поймем, однако, его специфики по сравнению с органической эволюцией. Она становится ясной лишь, если ввести дополнительное соображение, а именно: принять во внимание асимметричность понятия энтропии. Инерция в системе может быть полной, система может находиться в абсолютном покое — тогда энтропия будет достигать максимума, рубежа, за который ее величина никогда не перейдет. Таким образом, энтропия — в максимуме своем предельное понятие. А в минимуме нет — разве можно представить себе систему, в которой был бы достигнут, предел прогресса и все силы инерции были бы сведены; к, нулю, 150
систему, которая состояла бы из одной информации? Теоретически рассуждая, это, по-видимому, невозможно. Вывод из этого один—чем более высокие и развитые но своей организации формы создает эволюция, тем уже сфера энтропии и тем шире область информации. Действие сил инерции при этом деформируется, энтропия становится нее более асимметричной. Антропогенез, очевидно, — область максимума энтроиической асимметрии. Эти более или менее абстрактные рассуждения необходимы нам, чтобы легче выявить то магистральное направление, в котором беспрерывно работала сила, управляющая прогрессом и толкающая развитие вперед. О ней много раз говорилось па предшествующих страницах —естественным отбором назвал ее Дарвин, и с тех пор она под этим названием и укоренилась в теории эволюции. Сфера ее приложения в органическом мире громадна, практически неисчерпаема, это весь органический мир: внешние формы растений и животных, их взаимоотношения со средой, взаимоотношение особеіі друг с другом, поведение животных — до всего дело естественному отбору, во все он вмешивается, сохраняя целесообразное и отбрасывая непригодное, не приспособленное к жизненной среде. Огромное значение сыграл естественный отбор и в нашей истории — многие человеческие качества, мы увидели, образовались и сохранились лишь благодаря выживанию наиболее приспособленных. Даже чисто человеческая черта — социальное поведение — возникла и развивалась под влиянием и при непосредственном участии отбора, в результате тысячелетней естественной селекции. В конечном итоге, весь прогресс на протяжении антропогенеза был достигнут не только благодаря труду, но и благодаря естественному отбору. Естественный отбор — могучая сила в органическом мире. С появлением человеческого общества на ее роль стал претендовать труд. Социальная закономерность, включая ее в себя, стала вытеснять биологическую. Общество есть общество, оно управляется социально-историческими закономерностями, и вполне естественно, что они окончательно изгоняют биологию — такое рассуждение казалось вполне последовательным, и вывод^ этот разделяется многими советскими исследователями, особенно философами. Естественного отбора в современном обществе либо совсем нет, либо, если он и есть, его роль ничтожно мала. В противовес этой точке зрения процветает и другая —естественный отбор в человеческом обществе распространен не 151
меньше, чем в мире животных, по-прежнему играет основополагающую роль в расообразовании, в приспособлении человека к физико-географическим и климатическим условиям, к разного рода инфекционным заболеваниям и краевым патологиям (то есть болезням, приуроченным к определенному месту и возникающим только в определенной обстановке). Многие американские и западноевропейские специалисты, в том числе самые выдающиеся, разделяют эту точку зрения, даже не очень аргументируя ее: настолько она представляется им само собой разумеющейся. Наконец, есть и третья точка зрения — золотой середины; она распространена среди советских антропологов. Селекции как целенаправленного процесса в современном обществе, утверждают они, нет, отбор не играет формообразующей роли, хотя и продолжает действовать в ослабленной форме, а играл он эту роль лишь на заре истории современного общества, при появлении человека современного физического типа, то есть в верхнем палеолите. Откровенно говоря, точных фактов, с помощью которых можно было бы проверить эти во многом исключающие одна другую гипотезы и выбрать одну из них, до недавнего времени было маловато, и каждая из них оставалась как-то сама по себе, без надежды сблизиться с двумя другими. Однако в последние 10—15 лет произошел перелом, и стало возможным поставить на твердую фактическую основу обсуждение и этого достаточно абстрактного теоретического вопроса. На протяжении этих 10—15 лет мы стали свидетелями грандиозных открытий, преобразовавших лицо современной биологии. Слово «молекулярный», употреблявшееся раньше только в химии, превратилось в одно из наиболее популярных в биологических работах. Более того — оно прилагается к самой биологии в целом, чтобы обозначить самые современные и перт спективны? области исследований, изучение процессов, происходящих в живой природе на молекулярном уровне. В связи с этим многие тонкие биохимические структуры живого, остававшиеся ранее малоизвестными, привлекли большое внимание; Одной из таких структур был гемоглобин, изучение типов котот рого у человека, следует прямо сказать, пожалуй, открыло новую принципиально очень важную главу антропологии и популя- ционной генетики человека. В орбиту внимания антропологов вошли дотоле совершенно неизвестные механизмы взаимодействия человека с природными условиями, впервые позволившие нам во всей конкретности 152
представить пути влияния естественного отбора на формирование той или иной морфофизиологической особенности популяции. Оказалось прежде всего, что гемоглобин — вещество, заведующее кислородным обменом в клетках крови,— имеет разные биохимические и структурные формы. К настоящему времени известно около 25 типов гемоглобина, и каждый из них несет свою особую функциональную нагрузку, в большинстве случаев приводит к легкой или даже тяжелой патологии. Патологическое состояние человека, у которого в крови аномальный гемоглобин, зависит от того, в какой форме он представлен — гомозиготной, как говорят генетики, то есть получен по наследству от обоих родителей, или гетерозиготной, то есть получен в наследство от одного из родителей. Аномальный гемоглобин в гомозиготной форме — это верная смерть в раннем детстве: гомозигота не оставляет потомства. Аномальный гемоглобин в гетерозиготной форме несет лишь легкое заболевание, а иногда и не сопровождается никакими видимыми нарушениями физиологического состояния. Таким образом, болезни крови, возникающие при изменении структуры и биохимии гемоглобина, или, как их еще называют медики, гемоглобинопатии — наследственные заболевания, причины которых вскрывает генетика, и без знания этих причин, без меди- цинско-генетических исследований невозможно бороться с ними, невозможно предложить какие-то разумные меры. Заболевание на почве аномалии гемоглобина, которое нас интересует больше всего, было открыто еще в 1910 году в Центральной Африке. Изучение биохимии крови под микроскопом показало, что у заболевших эритроциты патологически изменены, имеют серповидную форму. Эта серповидность и аномальный гемоглобин обусловливают полную невозможность для эритроцитов функционировать в организме, а потому и тяжелейшую форму анемии, при которой человек умирает в детском возрасте, не дожив даже до 5 лет. Такая ранняя смерть означает, казалось бы, резкое уменьшение носителей заболевания в каждом последующем поколении, во всяком случае должна была бы автоматически приводить к такому уменьшению. В гетерозиготном состоянии, в слабой форме, болезнь тоже должна была бы уменьшаться: гетерозиготы разреживаются с каждым поколением по мере исчезновения гомозигот, в конце концов и сама болезнь должна была бы исчезнуть полностью. Но этого нет — в каждом поколении она проявляется с новой силой, количество больных поддерживается на прежнем довольно высоком уровне: всего в мире потенциальных носителей серповидноклеточности 153
около 50 000 000 человек, а в ЦеЕітральной Африке она распространена повсеместно. В чем же дело? Почему ген, носители которого умирают в огромном числе в каждом поколении, держится на прежнем уровне, а главное, чем он держится? Задача оказалась не из легких и долгие годы вообще не поддавалась никакому сколько-нибудь удовлетворительному решению. Оно пришло с совершенно неожиданной стороны — было замечено, что наиболее интенсивное распространение гена серпо- видноклеточности падает на те территории, где распространен малярийный комар и где малярия является одним из самых опасных, а главное, повсеместных заболеваний. Было замечено далее, что у детей, умирающих от малярии, никогда не бывает в крови серповидных клеток, а у носителей серповидноклеточной аномалии паразитов малярии в мазке крови значительно меньше, чем у полностью здоровых людей. Эти факты нельзя было не проверить экспериментально — слишком они были важны и интересны. Из всех этих наблюдений, не раз проверенных в равных условиях и разными исследователями, нельзя было сделать никакого другого вывода, кроме вывода об исключительном преимуществе носителей гена серповидноклеточности по сравнению со здоровыми людьми перед лицом малярии. И поэтому, хотя умирают они от серповидноклеточной анемии очень часто, но от малярии страдают много реже — соотношение людей с нормальным и аномальным гемоглобином поэтому и остается постоянным в каждом поколении, не увеличиваясь и не уменьшаясь. Генетики называют такое явление сбалансированным полиморфизмом: каждая форма или каждый тип человека, характеризующиеся какими-то свойствами, составляют определенный процент в группе, и процент этот в силу уравновешенности действия естественного отбора на эту и другие подобные группы сохраняется приблизительно постоянным, конечно, при неизменности условий жизни. Механизм действия естественного отбора, как мы видим, сложен, связи между отдельными компонентами жизненной среды и свойствами человеческого организма также сложны, но само существование таких связей сомнений не вызывает, а значит, бесспорно и проявление отбора в современном обществе. Это было первое и очень убедительное доказательство роли селективных процессов у человека, оно особенно усилило интерес к его физиологии, так как справедливо предполагалось — если отбор воздействует на биохимию гемоглобина, он может влиять и на другие особенности. И группы крови у человека принесли 154
дальнейшие доказательства приспособительного значения биохимических и физиологических реакций. Группы крови — о них слышали все. Переливание крови при тяжелых травмах или операциях возможно только, если переливается кровь определенной группы. Поэтому доноров тщательно проверяют — упаси бог перепутать, ошибиться в биохимической реакции: человеку, которому перелита не та кровь, грозит тяжелая анемия, чаще всего кончающаяся смертью. А ведь известно это стало лишь с начала века, когда открыты были группы крови системы АВО. В первое время, как часто бывает с крупными открытиями, им не придали большого значения — неясно было, каково их функциональное назначение в организме и как знание группы крови человека можно использовать в медицине и антропологии. Но в 1918 году польский врач Людвиг Гиршфельд заметил неожиданную вещь — процент людей с разными группами крови различается у разных народов. A еще через несколько лет процент людей с группами крови системы АВО стал такой же обычной характеристикой расы, как какой-нибудь морфологический признак. Группами крови заинтересовались вплотную врачи, антропологи, генетики, данные о них у разных народов стали прибывать с невиданной быстротой, а с ними так же быстро стали расширяться и углубляться наши знания о биохимической природе человеческого организма. Было открыто большое количество новых систем — сейчас число известных групп крови приближается к 30. Они пока малоизвестны широкой публике, по так же специфичны и самостоятельны, так же важны для характеристики наследственных физиологических свойств организма, как и группы крови А, В, АВ и О. Каждая из этих групп безусловно несет какую-то функциональную нагрузку, отвечает за какую-то сторону жизнедеятельности организма, хотя многое еще здесь непонятно и о функциональном значении многих систем нет точной информации. Однако еще более важно, чем открытие новых групп, выяснение адаптивного значения групп крови системы АВО, то есть получение фактов, свидетельствующих об их связи с различными заболеваниями, их «ответственности» за устойчивость организма к этим заболеваниям. Таких фактов пока тоже немного, но они многократно проверялись в лабораториях разных стран и на них, по-видимому, можно опираться. А говорят эти факты о многом, и открываемые ими теоретические горизонты так же широки, многосторонни, увлекательны, как и следствия из исследований, посвященных строению гемоглобина. 155
Особенно красноречивы данные о группе В, которая способствует меньшей заражаемости оспой. Доказательство найдено и в совпадении большого группового процента лиц с группой В с очагами оспенных заболеваний, и в значительно меньшей доле лиц с группой В среди заболевших. Но особенно демонстративны опытные данные — результаты экспериментов, проведенных в клинике и показывающих, как по-разному реагируют на про- тивооспенные прививки люди с группой В и остальные. С другой стороны, обнаружилась такая же особенность у группы крови А —носители А имеют, по-видимому, какое-то преимущество по сравнению с носителями других групп при столкновении с условиями, вызывающими язвенные заболевания. В то же время носители группы О особенно предрасположены к язвенным заболеваниям. Все эти связи, вначале неожиданные, а теперь привычные, апробированные десятками наблюдений, всерьез заставили зат думаться над механизмами и процессами зависимости человека от природной среды, понимая эту среду широко, включая в нее не только географию, но и биологию, окружающие человека патогенные микроорганизмы, заставили задуматься и над характером закономерностей, управляющих этими зависимостями. Проблема естественного отбора в человеческом обществе встала опять во весь свой рост. Приведенные факты заставляют вспомнить другие, те, о которых уже говорилось в одной из предыдущих глав. Рассматривая многие особенности, различающие жителей Восточной Азии и Африки, Австралии и Европы, мы сделали вывод: когда расы образовывались, действовал естественный отбор. Но ведь расы продолжали возникать и позже — разве расовые черты пигмеев или эскимосов не сформировались сравнительно недавно, уже позже возникновения коренных рас, в общем, уже на глазах истории? В то же время трудно во всем облике эскимосов не увидеть прекрасного приспособления к неповторимо суровым условиям жизни за Полярным кругом, да это доказано по отношению ко многим признакам их строения и их физиологии экспериментально. Трудно не заметить приспособления к тропическому лесу, своеобразной и тоже очень трудной жизни в нем и в физическом облике пигмеев. Как образовались эти черты — очевидно, под влиянием естественного отбора, а не изоляции, нз смешения: уж очень хорошо приспособлены к условиям своей жизни эскимосы и пигмеи, невозможно без естественного отбора понять соответствие их строения природной среде. Речь ведь не идет об условиях существования современного высокоразвитого 156
оощества, например, о современных городах, где действительно нет места селекции — речь идет о жизни в природном окружении, такой близости к природе, которая вряд ли чем-нибудь существенным отличается от образа жизни верхнепалеолитического населения. И морфология, и физиология, таким образом, с разной степенью убедительности — правда, согласно — свидетельствуют об одном: о большом месте селективных процессов в происхождении и образовании характерных черт строения современного человека, в формировании его биологии. Можно ли говорить о том, что естественный отбор действует в современном обществе, но его роль, как формообразующего фактора, невелика, потому что социальная среда человека слишком сложна и противоположные тенденции, в пределах которых часто осуществляется действие отбора в этих условиях, взаимно погашают друг друга? Все это кажется не очень логичным, да и соответствие такой гипотезы фактам весьма проблематично. Если язвенные заболевания автоматически способствуют сохранению носителей группы крови А и, наоборот, особенно опасны для носителей группы О, то там, где распространены эти язвенные заболевания:, постоянно от поколения к поколению будет прибывать процент носителей А. Там, где распространена тропическая малярия, будет постоянно много лиц с аномальным гемоглобином в крови. Там, где эпидемии оспы повторяются даже с большими интервалами, будет сохраняться высокий процент людей с группой крови В. В тропиках больше шансов не заболеть имеют люди с некоторыми морфологическими особенностями, и особенности эти будут сохраняться и усиливаться. Так же и на Севере, в Арктике. Одним словом, можно назвать целый ряд признаков, изменяющихся в одном направлении под влиянием отбора, и большое количество географических областей, где эти изменения играют, может быть, даже решающую роль в расообразовании. Имеем ли мы теоретические, логические, какие угодно основания, чтобы не считать этот процесс формообразованием, чтобы не рассматривать его как непрерывное изменение и развитие физического типа человека? Очевидно, нет, а вместе с этим мы не имеем оснований и для отрицания формообразующей роли отбора применительно к физическому строению современного человека. Но бросается в глаза еще одно обстоятельство, сначала кажущееся незначительным, но затем, по мере того как начинаешь вдумываться в него, вырастающее в важнейшее, фундаментальнейшее свойство отбора в человеческом обществе — отбор у че- 157
новека многозначен, он не ведет к стабилизации тина в целом и к его изменению в одном направлении. В одном месте отбор выбирает индивидуумов с группой крови А, в другом — с группой В, в одной среде преимущество получают люди с одним качеством, в другой — с противоположным. Отбор, следовательно, постоянно поддерживает морфологическую и физиологическую дифференциацию человечества на каком-то довольно высоком уровне и даже, по-видимому, усиливает ее. Причину этому уяснить нетрудно — чем разнообразнее человечество, чем причудливее сочетаются в каждом следующем поколении наследственные задатки, тем шире и многостороннее основа для развития и совершенствования человеческой культуры, надежнее путь к прогрессу. Обществу, цивилизации больше возможностей для выбора при морфофизиологическом, а значит, и при генетическом разнообразии человечества, а это такой мощный фактор эволюции, который не мог не играть решающей роли на всех этапах истории человечества, в том числе и современной. Итак, селекция действует и сейчас, действует как формообразующий процесс, но пути ее воздействия на физическую природу человека как бы разбились на десятки, сотни, а наверное, и тысячи тропинок, теперь уже не сливающихся воедино. Многообразие социальной жизни человека так велико, природнрле условия, в которых он живет, так разнообразны, все это ставит перед организмом человека такие разные задачи, что в процессе селекции отбирается не один тип в ущерб другому, а сразу несколько типов, иногда резко различающихся между собой, но приспособленных к диаметрально противоположной среде. Современный человек как биологический вид при этом может и не меняться, но меняются постоянно соотношения отдельных локальных типов внутри вида, образуются новые типы, перестраиваются старые. Нельзя сравнить селективные процессы в современном обществе с рекой, текущей в определенном направлении, быстро и односторонне движущимся потоком, но можно сравнить их с озером, поверхность которого тревожит постоянное волнение.
БУДУЩАЯ ЭВОЛЮЦИЯ - ФАНТАЗИЯ ИЛИ ВЕРОЯТНОСТЬ?
Если бы любого жителя древней Москвы перенести, скажем, кз XVIII века в современность, даже трудно представить себе, что бы с ним произошло. Тихий, спокойный город, улицы которого лишь в праздники заполнялись нарядной толпой, — во что только он превратился! Все буквально забито какими-то странными ящпками на колесах, двигающимися с феноменальной скоростью. Ящики разного цвета и разной формы, маленькие и ¦большие, но всех их объединяет одно — они мелькают с такой быстротой, что глаз не успевает следить. Некоторые из них имеют прозрачные стены и сквозь них видно — ящики набиты людьми. Наш пришелец из XVIII века воспринял бы скорее всего эти ящики на колесах как невиданные живые существа: так быстро они двигаются и так сильно отличаются одно от другого. По небу иногда пролетают диковинные птицы огромных размеров, а иногда стрекозы величиной с птиц. И те, и другие страшно гудят и когда опускаются ниже — шум пригибает к земле. Вместо деревянных построек, на фоне которых поднимались стройные силуэты церквей, возвышаются на невероятную высоту здания, напоминающие количеством окон пчелиные соты. Некоторые из них так высоки, что их шпили иногда не видны в тучах. И эти здания нескончаемо громоздятся одно на другое, а по улицам снует столько людей, сколько раньше толпилось на Красной площади. Слепящие огни реклам, шуршание и гудки тысяч машин, звонки трамваев, узкие просветы улиц, стоя на которых, лишь где-то бесконечно далеко над собой видишь небо, и толпы сплошной поток людей, — такой мы знаем нашу Москву и привыкли к ней. Но выходца из XVIII века все это должно было так поразить, что он мог, чего доброго, сойти с ума или покончить жизнь самоубийством. Теперь раздвинем границы своей фантазии и представим на минутку, что в современность попадает человек из какого-нибудь рабовладельческого города—государства Древнего Востока или из поселка эпохи бронзы, отделенного от наших дней 4000—5000 лет? Не знаю, как вы, читатель, а я жалею этого несчастного, нервная система которого, вероятнее всего, не перенесла бы всей тяжести обрушившихся на нее впечатлений. 162
Мы в нашем мысленном эксперименте разрушили неумолимый бег времени и столкнули прошлое с настоящим так, как это никогда не бывает в истории. Мы, как древние боги ллп современные писатели-фантасты, перенесли одного из наших предшественников в сложный мир современности и насладились его растерянностью и бессилием. Воспользуемся той силой, которую дала нам фантазия, и перенесемся сами па несколько сот лет вперед, подойдя к будущему так же, как прошлое подошло к настоящему,— опираясь только на наивные представления своего времени. Житель XVIII века воспринял невиданный для него размах цивилизации через внешнее — через грандиозный и подвижный облик современного города. Даже смелое воображение вряд ли поможет нам представить хотя бы в общем, во что превратятся города будущего через несколько сот лет,— самые неожиданные неожиданности могут подстеречь на этом пути и подсказать нам то, чего никогда не произойдет на самом деле. Нашу попытку приблизиться к будущему сделаем поэтому, не представляя себе его внешних форм (здесь слишком велик риск ошибки), а опираясь на доступное нам знание о темпах технического прогресса и его достижениях. Совершенно несомненно, что скорости передвижения вырастут в несколько раз. Создание сверхзвукового самолета — только начало этого процесса в воздушной среде. На земле уже сейчас доступна скорость в 400—500 км, правда, только на спортивных автомашинах. Рекорды здесь постоянно растут, и они служат залогом того, что и средние скорости возрастут до этих же цифр подобно тому, как средние скорости передвижения сейчас на шоссейных дорогах (90—100 км) в три раз выше тех, с которыми мы передвигались 30 лет тому назад. Внутриатомная энергия широко проникнет во все области промышленности и во много раз повысит производственные мощности. Вслед за завоеванием планет солнечной системы последует выход в Галактику. Наконец, само население планеты увеличится при современных темпах прироста (а они также могут увеличиться, так как смертность от болезней с успехами медицины непрерывно уменьшается) до одного триллиона человек. Это означает, что плотность населения по всей планете будет равна при этом плотности населения в современных крупных городах. Вот какие перспективы ждут человечество в ближайшие 200—300 лет — и то по самым скромным прогнозам. Триумфальный рост цивилизации, прогресса во всех областях науки и техники, неисчерпаемые возможности познания явлений 163
природы и их использования на благо человека, одним словом, мир стремительных изменений, в котором живет наш современник, породил идею изменения самого человека в будущем, его постоянного и непрерывного не только духовного, но и физического совершенствования или во всяком случае его физического приспособления к новым условиям жизни, новой технике и т. д. Эта идея кажется тем более соблазнительной, что она соответствует доказанным изменениям его в прошлом, соответствует эволюционному учению, которое сейчас пронизывает буквально все области науки о живых существах на земле. С каждым годом все глубже и глубже проникает пытливый и напряженно ищущий взор исследователей в далекое прошлое, все больше узнаем мы об эволюции человека, ее путях, ее закономерностях. Если раньше древность человеческого рода исчислялась в 800 000 — 1 000 000 лет, то теперь ее можно увеличить почти вдвое — важнейшие открытия последних лет в Восточной Африке бросили свет на такие глубины эволюции, о которых раньше не приходилось и мечтать. Скелет найденного там существа, как мы помним, может быть датирован 1 750 000 лет. Изучение скелета, особенно костей кисти и стопы, показывает, что существо это передвигалось в выпрямленном положении, а кисть руки его была подвижна и способна выполнять очень точно тонкие операции — чем не человек? Но мозг у него вдвое меньше, чем у современных людей, и, следовательно, если это и человек, то еще очень неразвитый и примитивный. Однако он не терял времени даром за те почти два миллиона лет, которые были в его распоряжении. Медленная, но неуклонная эволюция, постепенное совершен- ствование мозга и рук, выделывание все более удобных и эффективных орудий труда, наконец, обладание разными способами добывания огня, изобретение одежды, постройка жилищ и расселение по всему земному шару за исключением Антарктиды, которую люди с трудом осваивают даже сейчас,— вот тот тернистый путь, по которому двигалось человечество к вершинам прогресса, который прошел перед нашими глазами. История современного человека составляет лишь ничтожный отрезок этого пути — люди современного типа появились лишь 25 000—30 000 лет тому назад, но, правда, именно на долю человека выпали наиболее величественные открытия и изобретения, позволившие впервые вмешаться в ход и ритм природных процессов и изменять их течение. Что такое 30 000 лет по сравнению с 1750 000? Ничтожные два процента времени в ходе человеческой эволюции. Девяносто 164
восемь процентов ушли на увеличение и совершенствование мозга, освобождение от многих примитивных особенностей, унаследованных от обезьяноподобных предков, приобретение полной устойчивости тела в выпрямленном положении и тонкой координации движений. Понадобилось около ста тысяч поколений, чтобы место нетвердо передвигавшихся неуклюжих волосатых существ с выступающими вперед огромными челюстями и убегающим лбом заняли современные люди. Но развитие цивилизации безгранично, а время неостановимо в своем вечном течении, и то же самое, ио-видимому, должно произойти и с нами — мы уступим место существам, по отношению с которым мы станем таким же низшим этапом, каким являются по отношению к нам наши предки. Какой будет эволюция человечества? Этот вопрос волновал и волнует писателя и художника, биолога и историка, космонавта и антрополога, наконец, просто любого мыслящего человека, для которого так же небезразлично отдаленное будущее человечества, как и его прошлое. Обратимся за ответом к теории эволюции и антропологии. После того как учение Дарвина утвердилось в биологии и эволюция живых существ на планете стала доказанным фактом, эволюционный процесс начал исследоваться с самых разных сторон, в том числе и с тех, которые совершенно не были затронуты самим Дарвиным. Одним из таких аспектов изучения стало определение скорости эволюционного процесса, то есть интенсивности преобразований разных форм, перестройки видов и отдельных органов. Пожалуй, первым обратил внимание на разную скорость эволюции блестящий последователь Дарвина и страстный борец за дарвинизм Томас Гексли. (Вы читали о нем в первой главе.) Он заметил, что многие формы растений и животных изменились сравнительно мало или совсем не изменились на протяжении геологической истории. В известной речи, произнесенной 21 февраля 1862 года на заседании Лондонского геологического общества, Гексли говорил р современных растениях, которые известны с палеозоя, то есть с древнейших геологических периодов, о палеозойских родах моллюсков и плеченогих, доживших до современности, о рыбах, не претерпевших почти никаких изменений, начиная с силура,— примерно с середины палеозойской эры. Эти типы Гексли назвал персистеитными (стойкими) и противопоставил их многим быстро изменяющимся формам, которые уже были известны к середине прошлого века, особенно сре- 165
ди млекопитающих. Этим был заложен первый кирпич в фундаг мент учения о скорости эволюции. Второй кирпич — труды нашего замечательного соотечественника выдающегося палеонтолога Владимира Онуфрпевича Ковалевского. Он создал основы теории современной палеонтологии, опубликовав ряд великолепных работ о путях развития млекопитающих в разпых экологических зонах. О его трудах Дарвин сказал Клименту Аркадьевичу Тимирязеву при посещении последним Дауна, что они содержат исключительно важные палеонтологические доказательства его теории. В монографии об ископаемых копытных Ковалевский обратил внимание на быстрое исчезновение боковых пальцев на их задних конечностях, тогда как передние конечности сохраняли боковые пальцы еще долгое время. Если для Гексли основным моментом в эволюции была разная скорость эволюционных изменений в пределах различных типов п классов растительного и животного мира, то Ковалевский вскрыл разный темп эволюционных преобразований отдельных органов. Но он отчетливо понимал, что изменения отдельных органов оказывают влияние на эволюцию видов в целом и выделил в истории копытных периоды быстрой смелы одних форм другими. Теоретики эволюционного учения и зоологи подхватили оба обобщения Гексли и Ковалевского, и в дальнейшем изучение скорости эволюции включало оба аспекта — темп изменения видов и темп изм-енения органов и признаков. Один из крупнейших современных палеонтологов и эволюционистов Джеральд Симпсон, известный русскому читателю по переводу своей книги «Темпы и формы эволюции», изданной в 1948 году, предложил для обозначения скорости эволюции организмов — разновидностей, видов и родов — термин «филетиче- ская скорость», для обозначения скорости эволюции органов и признаков — термин «морфологическая скорость». Позже были предложены и единицы измерения темпов преобразования органов, одна из которых — самая важная и наиболее широко распространенная — получила наименование «дарвин» по имени великого основателя эволюционного учения. Дарвин — это изменение, которое признак претерпевал за 1000 лет. Область эволюционного учения, связанная с исследованием скорости эволюции, всегда была ареной ожесточенной идеологической борьбы. Это и понятно, так как от утверждения постоянства многих форм растений и животных недалеко до отрицания эволюции и прогресса в истории органического мира вообще, от признания разной скорости преобразования видов в разных фи-' 166
логсиетпческих ветвях недалеко до отрицания общих закономерностей эволюции. Поэтому прогрессивное учение Гексли о пер- систентных типах сохранилось до нашего времени, но не один раз принимало идеалистический вид в работах многих современных аятиэволюционистов, которые на все медленно изменяющиеся формы смотрят как на формы, лишенные «жизненной» силы, а потому и не способные к эволюции. Поэтому же и яркие исследования Ковалевского неоднократно использовались для доказательства постоянной, будто бы изначально присущей отдельным видам и даже органам тендепции эволюционного развития. Но, несмотря на это, дарвиновское понимание эволюции постепенно одерживало победу и здесь, вскрывая сложные связи между скоростью эволюционного процесса и многими экологическими факторами, интенсивностью так называемых микроэволюционных перестроек (то есть процессов, идущих в сообществах животных и растений), типами взаимодействия между различными видами. Перенесение учения о скорости эволюции на человека в первую очередь вызвало определение морфологических скоростей в семействе гоминид — древнейших и древних людей, то есть на протяжении четвертичного периода. Семейство гоминид заключает все формы древнейших людей, предшествовавших человеку современного типа. До сих пор в антропологии не утихла острая дискуссия о границах этого семейства, о том, например, стоит ли включать в него австралопитеков или их еще нужно считать высшими обезьянами. Но и в том и другом случае основной метод определения морфологических скоростей состоит в сопоставлении величин отдельных признаков у предков человека и у современных людей, а также в соотнесении изменений этих величин с масштабом геологического времени. Особенно широко такие исследования проводились польскими антропологами — Андреем Верциньским и Наполеоном Воляньским. Вывод, к которому они пришли, был достаточно тривиален, так как он соответствовал широко распространенным обывательским представлениям, и в то ж? время, при внимательном обдумывании,— достаточно парадоксален. Изменения морфологических скоростей в эволюции человека идут по восходящим кривым, по кривым нарастания. Иными словами, скорости изменений отдельных признаков постоянно возрастают по мере приближения к современности. Польские авторы перенесли эти данные на будущую историю человечества и сделали вывод о том, что скорости изменений будут безгранично увеличиваться и дальше. Отсюда естественным казался вывод об ускорении эволюции са- 167
мого вида современного человека, о постоянном и неуклонном изменении его но всем тем признакам, по которым наблюдались особенно четкие и закономерные изменения в прошлом. Признаки эти — нарастание массы мозга и, следовательно, увеличение объема черепа, сужение и вообще уменьшение лица, челюстного аппарата и, в частности зубов, истончение костей, уменьшение пищевого тракта. Каких только образов не выдумывали писатели-фантасты, рисуя будущее человечества или пришельцев из других миров,— они не уступают описаниям средневековых путешественников, сообщавших ужасающие подробности о людях посещенных ими мест и даже снабжавших свои описания рисунками. У человека увеличивался мозг — он будет расти и в будущем, у человека соответственно увеличивалась голова — она будет увеличиваться и в будущем. Челюсти и лицо уменьшались — они и будут уменьшаться, костяк и мышцы становились менее массивными или, как принято говорить в анатомии, редуцировались — они и будут редуцироваться и т. д. Скорость изменений в науке, технике, культуре постепенно растет, а с ней увеличивается и стремительный темп жизни в целом — разве это не оказывает влияния на человека и не убыстряет его эволюционные преобразования? Поэтому, чтобы нарастить массу мозга приблизительно наполовину, ему не потребуется 1 700 000 лет — нет, для этого достаточно нескольких тысячелетий. И вот наступит время, когда за-пределы нашей Галактики вылетят анемичные паукообразные существа с крохотными лицами, но огромными головами. Идеал мужественной красоты, восхищающий нас в статуях греческих скульпторов, навек канет в небытие, а физическая культура либо постепенно отомрет, либо превратится в какую-то иную систему действия и навыков, приспособленную к строению этих будущих людей, несомненно, нового биологического вида. Облик таких существ хорошо знаком нам по научно-фантастической литературе. Мы привыкаем к тому, что человек будет абсолютно не похож на нас, еще в детстве, читая романы и рассказы Уэллса и других фантастов, знакомясь с научно-популярной литературой об ограниченности наших органов чувств и несоответствии их уровню развития современной техники, наконец, слушая в школе рассказы о всеобщих изменениях в природе я безграничности процесса эволюции. Константин Эдуардович Циолковский писал- об этом в своей фарітастической повести «Вне земли». Яркая фантазия подсказала ему аналогичные мысли и в другом произведении, носящем уже аналитический харак- 1G8
тер,— недавно опубликованной незаконченной книге «Жизнь в межзвездной среде»: «На Земле человека укрепляет тяжесть. Здесь ее нет. Надо укрепить перед началом работ ноги или туловище, чтобы руки оставалпсь свободными. Это тоже пустяки. И на Земле человек иногда укрепляет себя или упирается ногами в укрепленное место. Со временем разовьются у существ пальцы ног и превратятся в руки, как у обезьян. Тогда укрепление будет естественное»; «Мы допускаем пока, что человек не умирает ни от пустоты и отсутствия кислорода, ни от убийственных ультрафиолетовых лучей солнца. Или мы предполагаем, что человек, эволюционируя, превратился в существо, которому нипочем все эти новые условия существования. Он, как растение, не нуждается в хлебе и говядине, он покрыт прозрачной оболочкой, дающей ему необходимое давление и предохраняющей его от потери воды и газов. Внутри ее лучами солнца образуются (как в растении) необходимый ему кислород и пища. Он поглощает их, как животное, но негодные продукты (моча, углекислый газ и прочее) перерабатываются лучами солнца опять в кислороД и питательные вещества»; «...Но есть еще путь для жизни: непосредственная утилизация солнечных лучей разумными существами. Тогда они превращаются отчасти в растения и становятся очень сложными животно-растениями (зоофитами). Но во многом они отличаются от последних — не одной только сложностью и разумом». Перед нами яркий пример гипотезы безграничных изменений человечества в будущем, вплоть до приобретения обезьяньих и даже растительных признаков. Все это было бы очень грустно, читатель, но, к счастью... все это, по-видимому, неверно. Есть все основания думать, что на выдающихся творцов человеческой культуры, которым мы обязаны радостью восприятия искусства и научными открытиями, в кншах которых мы черпаем мудрость мира, люди будущих поколений никогда не будут смотреть, как на представителей низшего вида. Есть все основания думать, что планеты солнечной системы и наша Галактика будут завоеваны ие паукообразными существами, и если этим завоевателям посчастливится столкнуться с другой цивилизацией, представители ее увидят в «землянах» тех же существ, что и сейчас отправляют космические корабли пока в облет нашей планеты. Посланцы Земли понесут с собой не только свет нашей цивилизации, но и будут, надо полагать, демонстрировать красоту полноценных, гармонично развитых существ, обогащенных культурой, — ведь недаром сочетание высоты интеллекта и мощи физического разви- 169
тия было интуитивно постигаемым идеалом искусства почти во все эпохи истории человечества. Но на чем основана эта уверенность? Что помогает приобрести веру в относительную неизменность физического строения человека, что мешает эволюции я дальше действовать с той же силой, с какой она действовала до сих нор? И не противоречит ли идея постоянства строения человека в будущем ходе времени идее поступательного развития, идее прогресса человечества вообще? Нет, как будто не противоречит, и в доказательство — несколько фактов и соображений, непосредственно затрагивающих проблему движущих факторов, причин человеческой эволюции и основывающихся па антропологической информации об изменениях строения человека в прошлом. Призыв к трезвой оценке фантазий, о которых рассказано выше, прозвучал в статье профессора Рогинского, содержащей критический анализ данных польских антропологов. Рогинский справедливо писал о том, что не всякое изменение признака имеет эволюционное значение и что, формально суммируя изменения по многим нейтральным в эволюционном отношении 'признакам, можно получить картину быстрой перестройки типа, тогда как на самом деле никакой эволюции типа не происходит. Большое количество таких «нейтральных» признаков и попало в расчеты польских исследователей, и в них «утонули» те действительно важные в эволюции человека черты, изменение которых во времени постепенно замедляется. Другое предостережение заключается в том, чтобы не переносить механически морфологические скорости или скорости эволюционных изменений отдельных признаков на процесс видовой перестройки, другими словами, не судить безоговорочно о филетической скорости но морфологическим скоростям. Заключительные слова статьи Рогинского, сугубо научной по своему содержанию и снабженной обильными цифровыми выкладками, звучат почти как концовка художественного произведения: «... тот комплекс свойств, по которому современный человек выделился из среды своих предшественников, по-видимому, сохраняет устойчивость. Есть ли в этом утверждении что- либо вызывающее тяжелое чувство? Наоборот, не нарушается ли противоположной гипотезой идея единства человечества? Мы оказались бы в глазах наших сверхчеловеческих потомков лишь «смешными копиями людей». С другой стороны, как должны были бы мы, допуская бурную эволюцию современного человечества, Глядеть на тех, кто жил до нашей ары? Мы были бы вынуждены смотреть на Фидия как на существо, стоявшее ниже нас 170
на лестнице органического мира. Я предпочел бы видеть в нем, как и прежде, создателя скульптур Парфенона». Итак, перед нами прошла история одного из важнейших разделов эволюционного учения и мы убедились, что применительно к человеку этот раздел породил много гипотез, согласовать которые невозможно. Попробуем разобраться, что же показывают факты, и отсеять вымысел и фантазии от того, что может считаться твердо установленным. Для этого следовало бы воспользоваться данными об изменчивости всех основных систем человеческого тела. Однако это легче сказать, чем сделать. Даже для скелета, который сохраняется в испокаемом состоянии, данные об изменчивости чрезвычайно фрагментарны, так как большинство ископаемых находок представлено частями черепов и нижних челюстей. Таким образом, мало-мальски пригодный материал для исследования морфологических скоростей нам дают только черепа древних гоминид. Правда, значение этого материала увеличивается тем обстоятельством, что череп претерпел чрезвычайно существенные изменения в ходе человеческой эволюции. Он вместилище хмозга, а мозг изменился едва ли не больше, чем все остальные органы. Таким образом, при анализе морфологических скоростей мы ограничиваемся черепом, основываясь на том, что его вариации лучше изучены и, кроме того, отражают основные этапы эволюции человека. Взяты самые разнообразные признаки, отражающие изхменения всех основных структур черепа, особешю сильно изменчивых и наиболее часто разграничивающих древних и современных людей. Они сопоставлены у шимпанзе, как у наиболее нейтральной формы человекообразных обезьян, близкой к исходному предковому типу питекантропов п синантропов, неандертальцев, людей верхнего палеолита и современного человечества. Такое сопоставление будет удачным и даст полноценную информацию только в том случае, если удачно будет выбран масштаб времени. Другими словами, речь идет о том, чтобы четко определить геологический возраст выбранных для сравнения ископаемых форм и создать подходящую временную шкалу для опенки темпов изменений отдельных признаков. Алексей Николаевич Северцов принимал за хронологическую единицу год. Но, во-первых, такой масштаб дает ничтожные величины изменений, а во-вторых, оказывается искусственным потому, что продолжительность жизни индивидуума в несколько десятков раз больше, а следовательно, и длительность поколений много больше года. Идеальным мерилом изменчивости было бы поколение. Но беда в том, что продолжительность жизни поколений очень ме- 171
нялась на протяжении человеческой эволюции. Есть много данных, свидетельствующих о том, что продолжительность жизни древних людей была значительно меньше, чем современных. Следовательно, длительность поколений также отличалась от современной, и современные цифры — 25—30 лет — не годятся в качестве единицы измерения времени, скажем, на заре каменного века. Поэтому за такую единицу лучше всего принять тысячелетие, то есть измерять интенсивность изменения признаков в дарвинах. Что касается геологической датировки ископаемых находок наших предков, то мы помним, что она значительно уточнена после того, как в геологии стали применяться методы датирования геологических слоев и находимых в них костных остатков по соотношению радиоактивных изотопов. Условно можно считать, что промежуток времени между человекообразными обезьянами, давшими начало человеческой эволюции, и питекантропами и синантропами, заключает 1 000 000 лет, между синантропами и ранними неандертальцами — 200 000 лет, между ранними неандертальцами и верхнепалеолитическими людьми— 25 000 лет, между последними и современностью — также 25 000 лет. После всех этих предварительных условий можно приступить к составлению кривых изменений разных признаков на протяжении человеческой эволюции. Это кривые для высоты черепа и его окружности, то есть размеров, в сильнейшей степени отражающих нарастание массы мозга. Мы видим постоянное и плавное нарастание скорости эволюционных изменений до эпохи верхнего палеолита, то есть до эпохи появления человека современного вида. С этой эпохой связан перелом и падение кривой. Скорость не опускается до того уровня, на котором она был в начальные периоды человеческой эволюции, и продолжает оставаться высокой. Но она заметно ниже, чем в эпоху, предшествовавшую появлению современного человека. И такой характер изменений обнаруживают примерно три четверти из взятых для анализа 50 признаков. О чем это говорит? Прежде всего о том, что постоянное ускорение эволюции не имеет места в современном обществе и тем более не грозит нам в будущем. Оно прекратилось с появлением современного человека, и все основные особенности строения головы, а также, очевидно, и других частей человеческого тела сохраняют относительную стабильность приблизительно уже на протяжении последних 25 000 лет. Таким образом, вывод о безграничной эволюции человека в будущем, сделанный польскими антропологами, не получает подтверждения, а вместе с ним те- 172
ряют свою убедительность, может быть, на первый взгляд и привлекательные, будящие воображение, но беспочвенные фантазии о человеке будущего, как о «головастике» с огромным мозгом. В научно-фантастических романах о будущем человечества такой «головастик» должен уступить место гораздо менее сногсшибательному и обыденному герою с той же внешностью и с теми же качествами, что и у нас — его предков. Значит лп это, что современный человек вообще не изменяется в ходе времени, что морфология его отлилась в устойчивую форму, которую ничто не может поколебать? Нет, ни в коей мере не значит. Прежде всего об этом говорят разнообразные вариации человеческого тела, которые характеризуют разные расы. Но еще больше, чем они, об этом же говорят направленные изменения многих признаков во времени, которые неоднократно отмечались антропологами и которые получили в антропологии наименование эпохальных изменений. Они охватывают иногда огромные периоды времени — в несколько тысячелетии — и обширные территории, часто с разной географической обстановкой.. Лучше всего исследованы расширение и округление черепа и уменьшение массивности костяка. Первое явление получило название «брахикефализация», происходящее от термина «брахикефалия», что означает широ- коголовость. Все ископаемые формы предшественников человека были длинноголовы. Длннноголовостью отличались и первые представители современного человечества. Достаточно многочисленные находки круглоголовых людей известны в Европе, например, только с эпохи неолита. Но особенно возрос их процент начиная с рубежа нашей эры. Современное человечество представляет собою преимущественно брахикефалов, и долихоке- фальные, или, другими словами, длинноголовые типы создают меньшинство, группируясь преимущественно в южных областях. Аналогичные, имеющие определенное направление изменения отмечены и в признаках, характеризующих массивность скелета,—ширине лица, развитии рельефа черепа, развитии рельефа на костях, толщине костей. Это явление называется грацилизацией от слова «грацпльпость» — облегченность, изящество. Так, у людей верхнего палеолита, населявших Европу 20 000 — 15 000 лет тому назад, лицо было шире, чем у современных европейцев приблизительно на сантиметр. Сейчас отдельные группы с такой шириной лица проживают только в Центральном Кавказе и на Балканском полуострове, в Черногории. Очень сильный рельеф, достигающий того же развития, что и на черепах верхнепалеолитическпх людей, встречается на 173
черепах современных людей как исключение. То же самое можно повторить и про толщину и массивность длинных костей. И костный рельеф, и все без исключения обхваты костей скелета заметно больше не только у верхнепалеолитических людей по сравнению с современными, но и у людей эпохи неолита и бронзы. Очевидно, и вес древних людей в среднем был больше. При этом последовательная грацилизация наблюдается от эпохи к эпохе по мере приближения к современности, то есть налицо, следовательно, медленно идущий, но закономерный процесс, напоминающий процесс расширения черепной коробки, но не совпадающий с ним во времени и имеющий свои причины. К эпохальным изменениям можно отнести и повсеместно отмеченное в Европе увеличение роста за последнее столетие. В одних странах оно менее заметно и не превышает 1—1,5 см, в других, как, например, в Швеции, достигает в отдельных провинциях 4—5 см. Это увеличение роста тоже происходит не скачкообразно, а медленно и постепенно, от поколения к поколению, обнаруживая четкий эффект только на протяжении значительного промежутка времени. Причины всех этих изменений очень плохо изучены. Антропологи сейчас находятся в положении средневековых астрономол до открытия законов Кеплера, которые уже могли наблюдать планеты и звезды, но не могли объяснить причин изменений в их взаимном положении на небесной сфере. Поэтому так много гипотез порождает трактовка эпохальных изменений у человека и не исключено, что некоторые из них будут полностью отвергнуты в ближайшем будущем. Так, существует предположение, по которому грацилизация наступает тогда, когда народ переходит к земледелию, то есть в первую очередь, когда изменяется режим питания. Но многие народы, перешедшие к земледелию, сохранили, особенно в горных районах, массивное строение скелета. С другой стороны, многие этнические группы, до сих пор занимающиеся в основном охотой, отличаются как раз узким лицом, малоразвитым рельефом, грацильным скелетом. Очевидно, если земледелие и играет какую-то роль, то она не является решающей. Для объяснения брахикефализации эта гипотеза ничего не дает. По другой гипотезе и брахикефализация, и частично грацилизация связаны с ускорением роста и полового созревания. Наступление полового созревания прекращает рост и развитие организма. Дети отличаются от взрослых более круглой головой и более тонкими костями. Эти черты и фиксируются во взрослом состоянии по мере наступления все более ранних сроков полово- 174
го созревания и, следовательно, прекращения роста. А половое созревание медленно, по неуклонно ускоряется — сильнее это выражено в городе, нежели в деревне, но и у сельского населения зрелость наступает раньше, чем в прошлом веке. Такая гипотеза в целом убедительнее, чем предыдущая, но и она имеет изъян, будучи не в силах объяснить феномен так называемой дебрахикефализации — явления, заключающегося в удлинении черепной коробки от поколения к поколению. Феномен этот замечен у населения Швейцарии и прослежен там на нескольких поколениях, начиная с последней четверти прошлого века. Резюмируя, нужно, видимо, признаться, что мы еще далеки от понимания истинных причин всех этих сложных процессов. Ясно, однако, что причин у них несколько (может быть, даже и те, которые перечислены, играют немалую роль), и в разных природных условиях в зависимости от уровня хозяйства, занятий, образа жизни коллектива то одна, то другая из них приобретают первостепенное значение. Среди причин увеличения роста не последнее место занимает, по всей вероятности, просто улучшение условий жизни и, в частности, условии питания в детском возрасте. Означают ли все эти направленные изменения продолжение человеческой эволюции и будущую перспективу неукоснительного изменения человеческого организма в одном определенном направлении? Можно было бы так думать, если бы изменения касались признаков, по которым современный человек отличается от своих предков. Но этого-то как раз и нет. Все те морфологические особенности, которые перечислялись и которые закономерно изменяются на протяжении веков и иногда даже тысячелетий, — особенности малозначащие, не отражающие видовой специфики человека, не противопоставляющие его длинному ряду его предков. Среди них нет ни одпой, которая свидетельствовала бы о закономерном изменении во времени сколько-нибудь жизненно важных систем органов. О том же говорит и масштаб изменений. Увеличение роста на 3—4 см кажется довольно значительным, но относительно, в сравнении с изменениями размеров тела на протяжении эволюции оно ничтожно — отдельные группы древнейших и древних людей различались между собой значительно больше. Ширина лица у неандертальцев, например, была в общем на 2 см больше, чем у современных людей, а у отдельных неандертальцев превосходила современную среднюю приблизительно на 3 см. Многие ископаемые скелеты кажутся необычайно мощными при сравнении со скелетом современного человека, но у австралопи- 175
тековых обезьян — ближайших предков человечества — скелет был очень граішлен. Одним словом, все изменения в строения тела у человека современного типа очень малы по сравнению с масштабом этих изменений у предков человека, у которых они действительно носили эволюционный характер. Наконец, и закономерность, правильность эпохальных изменений весьма относительна. Уже упоминалось о дебрахикефализации, наступившей в Швейцарии, — стране, где голова человека в предшествующую эпоху расширилась особенно сильно. Таким образом, интенсивное развитие какой-нибудь черты вызывает процесс противоположных изменений, и разные вариации стабилизируются вокруг каких-то средних оптимальных величин. Все предшествующие рассуждения на первый взгляд кажутся антидиалектическими. Действительно, общеизвестный факт интенсивных изменений органического мира на протяжении сотен миллионов лет и предков человека на протяжении приблизительно полутора или двух миллионов находится как будто в резком противоречии с относительным постоянством физического типа современного человечества. Но вдумаемся в причину огромных по масштабу изменений растений и животных. Причина эта — естественный отбор и приспособление к самым разнообразным условиям существования. Действует ли она в современном обществе? Играет ли естественный отбор ту же роль в человеческих коллективах, что и в сообществах животных? Да, говорят многие исследователи, в том числе, как мы помним, подавляющее большинство американских антропологов, и аргументируют даже тезис о том, что естественный отбор усилился в человеческом обществе по сравнению с животным миром. Отсюда логичен переход к представлению о быстрых темпах эволюции человека и продолжающемся ускорении ее в будущем. Механизм действия естественного отбора идеально прост и работает без всяких ошибок, с точностью часового механизма — то, что полезно организму, сохраняется, потому что сам организм блат ода ря этому выживает и оставляет потомство. Наоборот, то, что вредно, исчезает, так как тот организм, у которого есть эти вредные качества, погибает прежде, чем успевает принять участие в размножении вида и оставить потомство. Просто? Конечно, просто, и тем не менее эта простая причина послужила толчком к образованию всего многообразия животного и растительного мира — от редиски до кита и до сих пор продолжает регулировать сложные взаимоотношения между отдельными представителями животного и растительного царства в природе. 176
Человек, конечно, не избегнул могучего действия естественного отбора на заре истории. Но постепенно вошло в жизнь первобытных людей и другое — взаимопомощь, забота друг о друге, чувство товарищества. Нельзя было охотиться вместе, не помогая друг другу, нельзя было сохранить орду, не заботясь о больных и слабых, а для естественного отбора это было началом конца. Соревнование в животном мире, часто заканчивающееся смертью, сменилось взапмопомощью, и агрессивный инстинкт конкуренции уступил место мощному социальному инстинкту. Так отступал отбор как формообразующая сила, оттесняемый коллективным трудом и возникающим на его основе обществом. Представление об усилении действия естественного отбора в современном обществе прежде всего противоречит фактическим данным. Постоянство физического типа современного человека — не выдумка, а реальный факт, и его нельзя отвергнуть, его нужно объяснить. И в высшей степени любопытно, что оно совпадает с периодом колоссального развития техники, в то время как резкие изменения в морфологии ископаемых предков человека часто не сопровождались сколько-нибудь заметным прогрессом в способах обработки каменных орудий — единственных орудий первобытного человека. Более чем за полтора миллиона лет человекообразное существо превратилось в человека. Но на протяжении всех этих лет оно продолжало делать каменные орудия, которые, конечно, постепенно усовершенствовались, но оставались каменными орудиями. За последние 25 000—30 000 лет человек почти не изменился — люди верхнего палеолита (отстоящие от нас как раз на 30 000 лет), побритые и одетые в хорошие костюмы, не обратили бы на себя внимания на улицах современного города. Но как шагнула вперед техника! Что такое каменное орудие по сравнению с современными машинами?! Если бы человек подчинялся действию естественного отбора, он должен был бы, физически приспособляясь к неудержимо развивающейся культуре, неузнаваемо измениться как раз на протяжении трех десятков последних тысячелетий, измениться гораздо больше, чем за предшествующие полтора миллиона лет. Этого нет — а значит, естественный отбор, управлявший жизнью и смертью древних людей, жестокий и беспощадный, безжалостно устранявший всех больных, слабых и малоподвижных особей, потерял силу формообразующей причины в современном обществе. И потерял ее потому, что взаимопомощь и чувство коллективизма, общий труд, при котором неизбежны совместные действия и который невозможен без взаим- 177
ной поддержки, с самого начала человеческой истории создали социальную среду, создали общество, развитие которого уже вышло из-под контроля только естественного отбора и которое управляется существенно иными закономерностями. Это несоответствие между скоростью нарастания прогресса и скоростью изменений самого человека — первый факт, который никак нельзя забывать. Второе, что вступило в силу еще в первобытных человеческих коллективах и что непроходимым барьером отделило их от самых высокоразвитых сообществ животных, ио что достигло полного развития только в современном цивилизованном обществе, — это полезность человека для общества, которая меньше всего определяется его физическими и даже, как это ни парадоксально на первый взгляд, его психическими качествами, взятыми изолированно. Объем профессиональных знаний, профессиональное мастерство, следовательно, глубина, с которой освоены достижения культуры,— вот что определяет общественную ценность человека, даже немощного телесно. И самые блестящие способности остаются непроявленными и никому не нужными, если они не применимы в какой-нибудь области человеческой деятельности. Спору нет — селективные процессы действуют и сейчас, и примеров тому десятки. Вы прочитали о них в предыдущей главе. Но специфика социальной среды в том и состоит, что она, во- первых, очень сложна, во-вторых, быстро меняется, поэтому отбор действует в определенном направлении лишь короткие промежутки времени. Да и устойчивость к заболеванию, которая способствовала бы процветанию вида в мире растений или животных, не связана у человека с высшими психическими функциями, а только они-то и определяют ценность человека как существа социального. Поэтому отбор в современном обществе играет формообразующую роль, но формообразование не носит направленного характеоа и не может вызвать значительное изменение физического типа человека в будущем наподобие того, как это произошло в эпоху нижнего палеолита. Активно сейчас обсуждаются возможности п темпы развития техники, невиданный рост технической оснащенности человечества, ускорение развития цивилизации в связи с расцветом кибернетики и точных наук, в связи с космическими полетами. Многие физики и инженеры полны скепсиса по отношению к физической природе человека. Она, по их мнению, недостаточно совершенна, развитие органов чувств не соответствует уровню современной техники, возможности мозга ограничены. Этих кажущихся недостатков довольно, чтобы защищать идею будущей 178
физической эволюции человечества. Но такой подход — да простят меня физики и инженеры — сродни вере в божественное откровение и райское блаженство на небе вопреки очевидному факту мифической природы и того, и другого. Будущее развитие техники и цивилизации кажется нам полным ослепительных достижении, но едва ли не ослепительным достижением показался бы верхнепалеолитическому охотнику, скажем, самолет. А ведь весь уже пройденный человечеством путь осуществлен ие примитивными, медленно развивавшимися существами, а людьми, которые физически не отличались от нас. Они наши братья не только по крови, но и по духу, они сначала медленно v неуверенно, но потом смелее и смелее развертывали свои духовные возможности, добиваясь все большей власти над природой-, одерживая все более крупные победы в технике и науке. II тс, что современное человечество шло до сих пор по этому пути, по пути духовной, а не физической эволюции, служит нам уроком, предостерегая от фантазий и спекуляций, но в то же время вселяя в нас чувство гордости за прошлое и оптимизма на будущее. Залог и основа преемственности, связывающей века и поколения, залог и основа будущего развития цивилизации не в изменчивости, а в стабильности вида Homo sapiens, потенциальные возможности которого безгранично шире даже, чем те требования, которые ставят перед ним самые смелые перспективы технического развития. Итак, наш современник, перенесенный в мир будущего, увидел бы для себя много странного и удивительного. Кстати, это не только мысленный эксперимент, как говорят физики. В будущем при межпланетных перелетах за пределами солнечной системы вступит в силу, как известно, физический закон, открытый Эйнштейном, по которому время на движущемся с огромной скоростью межпланетном корабле течет медленнее, чем на Земле. Космонавты будут возвращаться на Землю отделенные от дня вылета столетиями и даже тысячелетиями. Но они могут быть спокойны —- какие бы перемены ни обнаружили они в технике и жизни родной планеты, они, наверное, найдут на ней подобных себе.
ЧЕЛОВЕК И ПЛАНЕТА
Я приступаю к этой последней главе с некоторым душевным трепетом — в ней пойдет речь о теме, которая обычно не включается в учение об антропогенезе и не рассматривается антропологами. Специалисты скажут — полез не в свое дело, антропология как наука о физическом типе человека и его изменениях, а также причинах этих изменений не может и не должна рассматривать место человека в природе и в космосе в целом; планетная и космическая роль человеческой цивилизации — это предмет каких-то других наук. Но и представитель любой другой отрасли знания, будь то геолог, геохимик, социолог, астроном, все равно может повторить то же самое: это не его дело, его наука слишком узка, конкретна, специальна, чтобы решать такие вопросы, пусть их решает кто-нибудь другой. Каждый из них будет прав и... неправ одновременно. Прав — потому, что наука сейчас требует от исследователя высокого профессионализма, полной отдачи сил какому-нибудь сравнительно узкому вопросу, очень глубокой специализации. Без всего этого невозможно не только делать открытия, постигая что-то принципиально новое, но и просто двигаться вперед, хотя бы даже черепашьим шагом. С другой стороны, ставшее фактом, четко видимым, реально осязаемым фактом огромное влияние человеческой деятельности на лик земли, перенесение ее за пределы планеты в космос требует реакции от ученых всех специальностей, остро волнует людей всех профессий, настоятельно заставляет философски осмыслить тот гигантский переворот в ¦жизни человечества, все подходы к которому уже подготовлены и которое оно ждет с минуты на минуту. Отнести эту проблему к сфере какой-нибудь одной науки действительно невозможно — она комплексна, захватывает разные темы, многогранна; это проблема философская, но материал для рассмотрения философами должны подготовить разные науки. Антропологии среди этих наук принадлежит не последнее место: правда, она многие десятилетия была морфофизиологи- ческой, вернее даже сказать, чисто морфологической, но это откровенное нарушение тех заветов, которые можно почерпнуть в творчестве великих основоположников антропологии, в творчестве Дарвина — ведь он оставил не только книгу о происхождении человека, но и книгу о выражении человеческих ощущений, ду- 184
шевиых движений и эмоций, а в труде о происхождении человека много страниц посвящено возникновению и развитию психики. Разум человека — безусловно, не биологическое явление, но материальным субстратом его, основой развития является мозг, а мозг тесно связан со строением человека в целом. Это и сфера антропологии тоже. Потому в книге, посвященной происхождению человека, нельзя не сказать хотя бы несколько слов о планетном и космическом значении человеческой деятельности, то есть о том грандиозном явлении в истории космоса, которое целиком выросло из прошлого человека, но знаменует собою его- настоящее и особенно будущее. Основа для понимания этого явления — учение о ноосфере,, элементы которого можно найти у нескольких философов начала века, но которое было создано и развито в цельную систему взглядов гениальным русским натуралистом Владимиром Ивановичем Вернадским в тяжелые для нашей страны годы Великой Отечественной войны. Я сознательно подчеркиваю это — так силен был боевой дух советских людей, в том числе н ученых, так велика была уверенность их в конечной победе над фашизмом, что в годы дикого разгула варварства, когда страна стонала под бременем войны, а ученые, в их числе и Вернадский, работали в трудных условиях эвакуации, появилась теория, вся пронизанная оптимизмом, полная веры в светлую силу разума, мудрой уверенности в дальнейшем расцвете человечества. Вернадский назван натуралистом — его можно было бы отнести и к представителям более узкой профессии, но в отличие от большинства современников у него их было много. Геолог и минералог, почвовед и химик, биолог и историк естествознания, создатель нескольких новых наук—геохимии, бпогеохимип, радиогеологии, он был одним из разностороннейшнх людей своего времени, соединяя огромнейшую, исчерпывающую эрудицию во всех этих областях с синтетическим строем мышления. Учение о ноосфере завершило его громадную по разносторонности, объему и смелости идей деятельность, явилось достойным философским аккордом обобщений в разных частных областях. Вернадский много и плодотворно разрабатывал проблему геологических оболочек земли. Проблема эта понималась в связи с характером его научной работы и складом ума чрезвычайно широко, в частности сквозь призму этой проблемы рассматривалась деятельность всех сил на земле, в том числе и имеющих биологическое происхождение. Понятие биосферы, то есть зем- 185
ной оболочки, в которой распространена и основной геологической силой которой является жизнь, было введено в начале века, но только у Вернадского приобрело должную конкретность. Он сумел подняться над данными частных дисциплин и рассмотреть жизнь не как совокупность живых существ, взаимоотношения между которыми управляются закономерностями, открытыми Дарвином, а как единый процесс, управляемый своими собственными законами и находящийся в сложной связи с процессами в неживой природе, одним словом, жизнь как планетное и космическое явление. Этим он опередил свое время на несколько десятков лет и приблизился к тому пониманию ее, которое распространяется в последние годы. Поэтому историческое значение его творчества, его идей и трудов все более и более вырастает по мере приближения к современности. Идея ноосферы — дальнейший шаг вперед на пути развития представлений о биосфере. Это оболочка, в которой проявляет себя и господствует человеческий разум, царство разума древних философов, но географически локализованное на планете и исторически понятое, как закономерный этап в развитии мироздания. В жизнь земли человек вмешивается все более властно — отсюда громадная геологическая роль человеческой деятельности. Ріменно в ней Вернадский видел в первую очередь неразрывную связь разума с космосом, человеческой деятельности с историей земли и мироздания. В то же время, учитывая эту связь и преемственность, он предрекал человечеству невиданный расцвет, исходя из вечности мироздания и непрерывности его эволюции. Ноосфера понималась Вернадским не только как определенная оболочка земли, но и как этап в ее развитии, закономерный этап появления и действия новой геологической силы. Рассматриваемая в историческом аспекте, она представляет собою географическое выражение психозойской эры, эры разума на земле, которую Вернадский называл, как мы не забыли, четвертичным периодом, временем появления и развития человека. В связи с этими взглядами стоит задуматься о том, каковы основные черты ноосферы, что главное в ней и нет ли в этом явлении каких-то очень общих фундаментальных особенностей, которые выходят за рамки как собственно биологических, так и социально-исторических законов, особенностей, в которых отражается целостный характер общества в его взаимоотношениях с внешним миром. Приходится признать, что такие особенности есть и что они очень важны для характеристики места, которое занимает в космосе человеческая деятельность, 136
Эти особенности не укладываются в рамки только биологии — они несводимы к действию естественного отбора, основной движущей силы биологического прогресса. Эти особенности не укладываются и в рамки истории — они являются лишь частичным следствием социальных законов, которыми управляется общество. Скорее всего, они возникли как частное выражение каких-то очень общих законов сохранения и симметрии, которые управляют соотношением сложных систем в природе, которые еще не познаны и не сформулированы, но которые угадываются — естественный отбор, например, отличнейшим образом объясняет все черты строения живых организмов, но особенности органического мира, как целого, и его среды обитания, основные особенности биосферы, как они сформулированы Вернадским, шире понятия естественного отбора и не укладываются в него. К сожалению, даже при непрерывной работе на протяжении всей жизни остаются незаконченные исследования и неаргументированные идеи — Вернадский не успел сделать всего по отношению к ноосфере. Ноосфера в отличие от других земных оболочек чрезвычайно изменчива и подвижна в своих границах, постоянно стремится к расширению. Пожалуй, это одна из главных ее черт. Расширение ноосферы находит себе выражение и в непрерывном географическом расширении ее ареала, и в утолщении, если можно так выразиться, пленки сознательной жизни на планете. Это можно ясно показать как на примере тех данных о расселении древнейших и древних людей, которые прошли в этой книжке перед нашими глазами, так и на примере позднейшей истории человечества, хотя, правда, с заметно меньшей четкостью. В нижнем палеолите человечество населяло в основном тропические и субтропические районы Старого Света, редко заходя к северу и к югу от них. В верхнем палеолите были заселены Америка и Австралия, а северная и южная границы расселения человечества в Старом Свете значительно подвинулись к полюсам. Большей частью в неолите были заселены районы Крайнего Севера и зоны высокогорий. Потом человечеству мало что осталось — осваивать лишь Арктику и Антарктиду, но зато утолщение пленки сознательной жизни на земле произошло буквально уже на наших глазах, на протяжении последних нескольких десятков лет. Подъем первых самолетов и дирижаблей, завоевание высоты в несколько десятков километров с помощью стратостатов, достижение дна глубочайших морских впадин, глубинное бурение до нескольких километров — jBce это лишь отдельные конкретные выражения процесса глубинного 187
и высотного расширения ноосферы, усиления ее мощности. Сейчас, с запуском искусственных спутников Земли, с полетами космических кораблей и их посадкой на Луне, приближается новый период в жизни ноосферы — вторичное значительное расширение ее географической протяженности, после которого она станет космическим явлением. Однако космический характер ноосферы становится все более очевидным и сам по себе, даже без помощи космических полетов и спутников. Все более распространяется и утверждается идея о множественности миров, обитаемых мыслящими существами,— детище успехов в таких не связанных друг с другом областях, как теория эволюции и астрономия, космическая биология и астрофизика. Идея эта пока не получила ни ¦экспериментальной, ни какой-либо другой фактической проверки, она — еще абстракция, она вызвана к жизни только силой мысли, но она в то же время неизбежна, неотвратима, так как вытекает из всего развития современного естествознания, из всех современных поисков философской мысли. Ноосфера не потому только космическое явление, что она будет перенесена в конце концов с нашей земли на другие планеты, но и потому, что она должна возникать как закономерный этап в развитии органической материи на любой планете. Одна только пригодность любой планеты для жизни сама по себе чревата возникновением и развитием ноосферы. Антропогенез чрезвычайно важен в философском, мировоззренческом плане именно потому, что он дает информацию о возможной общей модели возникновения ноосфер в космосе, главных направлениях и путях их истории. Ноосфера, как и всякая земная оболочка, как всякое земное и космическое тело, имеет структуру. И биосфера, и атмосфера, и оболочки, составляющие земную кору,— все они входят в область действий человека, везде его разум производит изменения, иногда малые, иногда грандиозные по масштабу и последствиям. Поэтому ноосфера еще больше, чем биосфера, перекрывает другие оболочки и нарушает их вертикальную зональность. Другая структурная особенность ноосферы — ее асимметрия, разная мощность ее, например, на Крайнем Севере или в Арктике и в районах интенсивного производства. Это нарушение симметрии по вертикали, разная 'толщина пленки разумной жизни в различных районах земли. Но ноосфера асимметрична и по горизонтали — человек на потребу себе развивает в разных районах земли различные отрасли хозяйства, неодинаково влияющие на природную среду. Области интенсивного ов- 188
цеводства в Австралии нельзя в этом отношении сравнить с угольными копями Донбасса, рыболовство на севере Сибири — с земледелием в Средиземноморье. Наконец, удивительно и еще одно — общая масса людей, как биологического вида, была до недавнего времени сравнительно невелика, а какие гигантские изменения удалось вызвать в лике земли! С этими изменениями не сравняются никакие самые страшные опустошения, которые может произвести какой-нибудь вид в окружающей среде, не сравняются даже геологические катастрофы. Все это явления, имеющие в большинстве случаев локальный характер, а ноосфера транспланетна, почти повсеместна. Мыслящая материя чрезвычайно активна, и ее воздействие на остальной мир несопоставимо с ее массой. Человечество не только оказывает огромное воздействие на природу — это утверждение ни у кого не вызывает сомнений, ¦самоочевидно. Важна природа этого воздействия, которая недостаточно привлекала к себе внимание,— оно целенаправленно и, если и вносит иногда в природу хаос, нарушая медленное течение естественных процессов в неорганическом мире, биотические связи в органическом мире, то во имя внешней цели, пользы общества. Общество как таковое противостоит природе в виде целого, и их сложные взаимоотношения, пути взаимного воздействия в ноосфере свидетельствуют о ее высокой организованности, об интенсивности и постоянно возобновляемой при случайных нарушениях связи структурных элементов в ноосфере. Самоорганизация общества при всей асимметрии ноосферы восстает против слишком больших диспропорций в хозяйственной деятельности человека, регулируемой открытыми гением Маркса законами общественного развития, восстает и против слишком асимметричного влияния на природные процессы. Ан- тропический человеческий фактор в развитии среды выявлен везде, где расселены люди, он меняет, как показывают исследования последних лет, даже такие далекие, казалось бы, от деятельности человека явления, как инстинкты птиц, в производственно-хозяйственной жизни общества природная среда, например распространение полезных ископаемых, не менее важна, чем общественная сторона производственного процесса, — одним словом, высокая организованность ноосферы, нерасторжимое взаимодействие всех ее элементов составляют характерную черту этой оболочки по сравнению с другими. Эта организованность ¦была высока даже на заре развития ноосферы, в первобытном обществе — вспомним глубокую зависимость человека от климата в нижнем палеолите, пока ие было одежды, а жилищами 1S9
служили естественные убежища, концентрацию человеческих коллективов в областях, наиболее богатых дичью и рыбой, нерасторжимую связь производственных процессов и общественной организации на самых ранних этапах их истории. Последнее, о чем нельзя не сказать, что само напрашивается при размышлениях о ноосфере, что выражает самую ее суть как планетной оболочки, созданной человечеством, пленки сознательной жизни, — постоянно идущая интенсификация всех процессов в ноосфере, развитие с ускорением, ни на минуту не прекращающийся подъем скорости эволюционных преобразований. Уже в верхнем палеолите, после возникновения человека современного типа влияние человеческих коллективов на природную среду, в основном на животный мир, стало несопоставимо сильнее, чем в нижнепалеолитическую эпоху. Недаром многие палеонтологи п зоологи приписывают именно деятельности человека вымирание многих животных. С возникновением земледелия воздействие человека на биогеоценозы еще неизмеримо выросло, а главное, сам человек превратился до какой-то степени во внешнюю по отношению к природе силу. Тем более процесс интенсификации, ускорение развития проявляется на протяжении всей истории человечества после возникновения и развития государств, достигнув невиданных ранее темпов в современную эпоху. В этом бурном развитии особенно ясно видны сложный характер ноосферы как определенного явления в мироздании, большая роль в ней общественных процессов — физический тип человека, создателя ноосферы, остается, как показано было на предшествующих страницах, относительно стабильным. Но технический прогресс, прогресс общественных форм жизни и все более полная власть над природными закономерностями — путь развития, с успехом заменивший эволюцию физического строения человека, и человечество идет по этому пути все быстрее. Эти довольно беглые соображения убеждают в больших перспективах, которые открывает фундаментальное обобщение Вернадского для понимания природной роли человечества и его места на планете и в космосе, в мироздании. Ноосфера — не только биологическое явление, теория ноосферы — это теория о человечестве как о целом, его роли в процессах обмена веществ на планете, его значении в космосе. Удельный вес физического строения человека в этих процессах и влияние его на их протекание в общем ничтожны, но тем больше воздействие на них разума и научно-технической оснащенности человечества. Процессы и явления, изучаемые антропологией, отступают назад, 190
их место занимают общественные закономерности и то сложное переплетение их с природными, которое составляет кардинальное свойство периода в истории земли, связанного с появлением на ней человека. Но, заявляя об этом, антрополог, очевидно, еще не пересту пает границ своей науки — ведь попять, где кончается сфера действия биологии человека, так же важно, как и уловить начало человеческой эволюции, самый первый момент выделения человека из животного мира. Поэтому все те события далекого прошлого, о которых рассказано на этих страницах, непосредственно сливаются с учением о его настоящем н грядущем могуществе — учением о ноосфере Вернадского. Это учение — безусловно, лишь первое приближение к познанию роли мыслящей материи в мироздании, космической роли человеческой цивилизации. Но оно указывает путь дальнейших поисков и размышлений и потому, закономерно составляя последнюю главу антропогенеза, перекидывает от него гааг к новой науке — науке о будущем человечества, которую еще предстоит создать.
ОГЛАВЛЕНИЕ СЛОВО ДАРВИНА -. і 3 ПЕРВЫЕ НАХОДКИ 11 ТРАДИЦИЯ ifr НОВЫЕ ОТКРЫТИЯ 49 МЕСТО И ВРЕМЯ РОЖДЕНИЯ 73 РОДОСЛОВНАЯ И ГЕОГРАФИЯ 83 СИЛА СЛАБЫХ 109- ВТОРОЙ СКАЧОК 129' СЕЛЕКЦИЯ И ОБЩЕСТВО 145 БУДУЩАЯ ЭВОЛЮЦИЯ — ФАНТАЗИЯ ИЛИ ВЕРОЯТНОСТЬ? 159 ЧЕЛОВЕК И ПЛАНЕТА ............ ISi Валерий Павлович Алексеев ОТ ЖИВОТНЫХ — К ЧЕЛОВЕКУ Редактор М. С. Черникова. Художник Ю. Л. Купермпя. Худ. редактор В. В. Щукина. Тех. редактор Ю. С. Бельчіікова. Корректор В. Л. Данилова. Сд. в наб. іЗ/Ш-68 г. Подп. к печ. 25/XII-68 г. Форм. бум. В0х847і«- Фнз. печ. л. 12,0+8 вклеек. Усл. печ. л. 12,09. Уч.-изд. л. 11,47 Изд. инд. НА-39. А09669. Тираж 50 000 экз. Цена 60 коп. в переплете. Бум. JSft 1. Издательство «Советская Россия», Москва, проезд Сапунова, 13/15. Книжная фабрика № 1 Росглавполиграфпрома Комитета по печати при Совете Министров РСФСР, г. Электросталь Московской области. Школьная, 25. Заказ 512.