Ты и твое имя. Имя дома твоего - Успенский Л.

От князя Шуйского до мужика камаринского

Милая речка Печалька и подозрительный Кия-Шалтырь

Семь кумушек над колыбелью одного дитяти

Автор: Успенский Л.

Теги: детская литература

Год: 1972

Похожие

Твои наркомы у тебя дома

Твоя безопасность Как себя вести дома и на улице

Ты и твой дом: если любишь мастерить

Дидактика. Дома и гаражи

Текст

■е^у
ТЫ
И ТВОЕ
ИМЯ
ИМЯ
ТВОЕЮ

Издание третье
Рисунки Б, Крейцера

Два столетия н&зад великий немецкий мастер слова
и мыслитель Лессинг написал:
«Мне представляется странным уже то, что нам
известны4 не только вещи, а и имена этих вещей. Тем не
менее я хочу большего: не проста понимать смысл слов,
но еще знать, почему они звучат так, а не иначе...»
Это — мысль мудреца. Но тот же самый вопрос
приходит иной раз в голову даже окончательному простаку.
— Интересно, откуда взялось на свете слово
«куртка»?— внезапно, среди пустой болтовни, спотыкается
о неожиданную загадку озадаченный мистер Арпад,
далеко не мудрый герой современного английского
писателя А. Коппарда.
— Ха-ха! — равнодушно пожимает плечами мистер
Платнер, его собутыльник. — Вот уж шут его знает,
откуда! Кто может это сказать?
— Гм! — удивляется Арпад. — Такое простенькое
словцо! Должно же было оно появиться
откуда-нибудь.
Кое-кто из моих читателей присоединится, пожалуй,
к мистеру Платнеру. В самом деле, я знаю вещь —
одежду определенного покроя. Знаю я ее название:
«куртка» (если называть эту «вещь» по-русски).
Следовательно, значение слова мне совершенно понятно.
Чего же еще желать?
Однако более живой ум не остановится на этом. Он
согласится с Арпадом, а значит, и с Лессингом. Пусть
известны и вещь и название вещи; хочется все же
знать, — откуда оно взялось? По какой причине эту

штуку назвали именно курткой,
а не «мурткой», не «корткой»,
«вырткой» или еще как-нибудь?
Можно до этого дознаться?
«Вообще — да! — скажет вам
языковед. — Происхождением
отдельных слов, исследованием
вопроса о том, откуда то или другое из
них появилось в нашем языке,
занимается особый отдел
языковедения — этимология. Узнать все
это — значит «раскрыть этимологию слова». И опытный
этимолог без большого труда ответит вам на данный
вопрос. Может быть, правда, ответ его покажется вам
несколько неожиданным.
«Куртка, — скажет он вам, — прежде всего слово по
происхождению своему нерусское. Его в допетровские
времена у нас еще не было, да и быть не могло: ведь
наши предки никаких курток не знали и не носили. Они
ходили тогда в долгополой одежде — кафтанах, азямах,
охабнях. Потом мало-помалу стало прививаться
«кургузое немецкое» (то есть иностранное) платье. Шили
его сначала иноземцы-портные, главным образом
французы; они называли его по-своему. По-французски «куртка
вообще» зовется «вэст» (veste), а «короткая куртка» —
«вэст курт» (veste courte); слово «курт» как раз и
значит «короткая». Вот из этого-то французского
прилагательного «курт», слыша его от портных-французов,
и создали наши прапрадеды много лет назад русское
существительное «куртка». ч
Вам это кажется неправдоподобным? Напрасно.
Возьмите другое привычное слово, означающее еще
одну деталь одежды, короткие штанишки,—
«трусики». Откуда пошло их обозначение? От
глагола «трусить», то есть «бояться»? От
существительного «трусик», значащего
«кролик»? От другого глагола — «трусить», то есть
«двигаться впробежку, мелкой рысцой»?
Представьте, ни от того, ни от другого, ни
от третьего, а опять-таки от французского
прилагательного. По-французски «жюп трус-
сэ» (jupe troussee) — подобранная юбка,
«кюлотт труссэ» (culotte troussee) — закатан-
6

ные, засученные и вообще «короткие штаны». Те же
иноземцы-портные, несомненно, вместе с курткой
занесли нам и слово «труссэ», а мы, так сказать,
выкроили из него себе «трусы» по своему вкусу...
Очень многие наши слова (особенно не слишком
древние по происхождению) легко поддаются
подобному раскрытию — этимологизации. Некоторые
этимологизируются много труднее. Есть и такие,
относительно которых ученые пока что оказываются
бессильными: очень уж далеко в глубь времен уходит их
происхождение.
Само собой разумеется, в любом языке слова имеют
свою этимологию. Мистер Арпад, в рассказе
англичанина Коппарда, интересовался, конечно, не русским
словом «куртка», а своим английским словом «джэкит»
(jacket), которое означает ту же самую вещь. Я не стану
сейчас заниматься подробным ответом на его вопрос, но
английские этимологи, несомненно, могли бы сделать
это. Может быть, они скажут, что слово «джэкит»
обязано своим происхождением какому-нибудь искусному
портняжке или старинному моднику по имени Джек;
может статься, предположат, будто оно родилось от
термина «джэк» (jake), когда-то означавшего сначала
кожаный мех для вина, бурдюк, а потом покрой военной
верхней одежды. Может быть, оно пришло из
французского языка, где есть похожее слово «жакет»
(первоначально «мужицкий» — «Жаков», то есть «Яшкин», —
полукафтан, простонародное одеяние). Возможно, решение
окажется и совсем иным: это уж их дело.
Мы же с вами обратим сейчас внимание на другое.
Видимо, языковед в каждом слове, кроме его
значения, может заинтересоваться и его
происхождением, его связью с другими словами, в каком бы языке
они ни присутствовали. Но все это хорошо для тех слов,
у которых есть значение. А как быть с теми, у
которых никакого значения нет, которые
ничего не значат?
Позвольте, да разве существуют на свете слова без
значения, без смысла?
А вот посмотрите сами.

Допустим, вы спросили у вашего друга: «Кто там
шумит на дворе?» Друг отвечает несколько
непочтительно, но вразумительно: «Да так, один дылда...» Или:
«А! Какой-то^юня!»
Надо сказать, вы мгновенно поймете: в первом слу-*
чае речь идет о человеке долговязом, во втором — о не-*
коем плаксе. Попробуйте заглянуть в любой словарь и
прочтете: «Нюня — плаксивый, бесхарактерный чело-»
век...» Слово «нюня» можно даже просто заменить ело*
вом «плакса», — значение почти не изменится. То же и
с «дылдой»; скажите «дубина» или «коломенская вер-*
ста» — смысл останется тем же.
А теперь представьте себе другую картину. Вы
повторили ваш вопрос: «Кто шумит во дворе?» — и
услышали ответ: «Это Вовка!» Поняли вы вашего
собеседника? Еще бы, великолепно! Но, спрашивается, что же
именно поняли вы? Что значит слово «Вовка»?
Какое значение оно имеет? Поразмыслите, и вам
начнет казаться, что, пожалуй, — никакого... Пожалуй, это
даже и не слово совсем.
Позвольте, как же не слово?! Это не только слово,
это имя существительное ничем не хуже других. Оно
стоит в единственном числе. Его удобно склонять:
«Вовка, Вовки, Вовке, Вовку...» Можно сказать только:
«Вовка сидит»; «Вовка сидят» будет неправильно. Можно
написать: «милый Вовка», а «милая Вовка» —
бессмыслица. Значит, с «Вовкой» по всем
правилам согласуются другие
слова: это бесспорно слово. И все-
таки значения у него
решительно никакого нет!
Чтобы такое утверждение не
показалось вам опрометчивым,
рассмотрим вопрос поглубже.
Когда слово имеет значение, мы
всегда можем это значение
выразить более или менее точно
ним или несколькими другими
словами. Поразмыслив, каждое,
8

из них можно также перевести
на иностранный язык. Это ясно.
Вот, например, слово
«телега». Его нетрудно объяснить
хотя бы так: это «деревянная по-
возка для перевозки тяжестей».
Можно вместо этого подобрать
несколько близких слов,
способных отчасти его заменить: «дроги», «качка», «фура»,
«арба»... По-французски «телега» будет «шар» (char), по-
немецки «ваген» (Wagen), по-испански «карро» (сагго),
по-турецки «талика» (talika) или «араба» (araba)...
Каждый язык имеет для этого понятия свое собст-
веннре слово.
А попытайтесь поступить так же с нашим «Вовкой»*
Попробуйте объяснить мне, что такое «Вовка», или
передать это понятие словами других языков.
Конечно, Вовка — мальчишка. Но ведь и Петя, и
Олег, и Кимка, и даже Бобочка — тоже мальчишки.
Нельзя сказать: «У^ меня два брата; один — Вовка, а
другой — мальчишка». «Мальчишка» и «Вовка» — не
синонимы и не антонимы.
И другое: как будет Вовка по-китайски? А как, по-
вашему, будет Джим или Топси по-русски? Это
перевести нельзя1: за этими словами нет тех значений, тех
понятий, к которым можно подогнать слова
иноязычные... Да и русских равнозначных слов подобрать к ним
невозможно. Легко, конечно, вместо того же Вовки,
назвать парня Володей или даже Владимиром; но ведь это
не более чем если бы «крокодильчика» объяснять то
«крокодилушкой», то «кроко-
дилищем».
1 Может показаться, что я здесь
неправ. Западному имени Теодор как
будто соответствует Федор.
Английское Джон у нас нередко объясняют
как Иван. Разве это не перевод?
Разумеется, нет; это лишь
приспособление звуков одного языка к
обычаям и вкусам другого; при нем и
речи нет о передаче значения слова.
noTt/4 мы увидим: в переводе на
русский язык слово Теодор звучало
бы как Богдан, и Джон-тоже

В чем же тут дело? Очень просто: перед нами не
обычное слово, а «особенное» — имя собственное.
Сказав так, мы назвали это явление. Но назвать — полдела;
надо его уразуметь* понять, что оно собою представляет.
А едва вы вдумаетесь в этот вопрос, как увидите: имя
собственное — престранная штука!
БАЮ
Вот стакан воды. Эту воду можно назвать и
льдом, однако нужно, чтобы она предвари*
тельно замерзла, — иначе получится ошибка.
Вас сейчас зовут девочкой. Потом вас станут
звать гражданкой или даже тетенькой. Но это случится
лишь после того, как вы и з м е н и т е с ь,
вырастете. И студенткой вас никто не назовет, пока вы еще
школьница: чтобы изменилось слово, надо заметить
изменение вещи, которую оно называет; не так ли?
Но вот, например, Алексей Максимович Пешков
с определенного времени начал подписываться: «Максим
Горький». И все стали его называть так, хотя он остался
тем же самым человеком.
Бывает и еще удивительнее. Во Франции в 1804 году
родилась девочка, по фамилии Дюдеван. Окрестили
ее Авророй. Она выросла и стала знаменитой
писательницей, но всю жизнь подписывалась не Аврора
Дюдеван, а Жорж С а нд, как будто была мужчиной.
Каждый культурный человек знает про писательницу
Жорж Санд, но куда меньше людей, которые ответят
вам, кто такая Аврора Дюдеван. Окрестили,
перекрестили, и никаких неудобств это не вызвало. Не
странно ли?
Или возьмите известный город, столицу Норвегии.
В глубокой древности она именовалась Осло. В 1624
году ее переименовали в Христианию, а в
1924 — опять в Осло. Каждому ясно, что
город этот ничуть и ни в чем не менялся в тот
как Богдан. Но такие переводы нас пока не
интересуют,
10

миг, когда люди спокойно
перекрещивали его на новый лад. А если вы
предложите, допустим, слона с завтрашнего
дня назвать «кроликом», ваше
предложение не завоюет успеха, даже если вы
пообещаете когда-нибудь потом снова
переименовать его «обратно в слона».
Конечно, такие, пользуясь
выражением писателя Лескова, «повертоны»,
возможны только потому, что у имен
собственных со стоящими за ними
предметами не совсем такие отношения, как
у имен нарицательных. Чаще всего
приходится наблюдать, что между ними
просто нет никакой связи, что у имен
собственна нет значения, того «прямого
предметного значения», которое имеется
у всех других слов. Они называют, а
не значат.
Действительно, смысл имен
нарицательных связан с различными вещами
очень тесно, и притом-независимо от
нашего желания; расторгнуть эту связь не
в нашей власти. Когда из-под земли
пробивается маленький зеленый стебелек,
человек опытный, приглядевшись к нему,
сразу говорит: «Вот березка!» или: «Это
дубок!»
И понятно: с одной стороны, каждая
юная березка во многом похожа на все
остальные березы, даже на самые
большие деревья этой породы; с другой
стороны, она во многом отличается от всех
на свете дубов, кленов, елей и осин,
даже самых маленьких.
Если вы про молодой дуб
скажете: «Ишь какой здесь огурец
растет!» — над вами посмеются: вы
ошиблись.
А увидев на улице незнакомую де-
Бочку, вы, каким бы вы ни были
наблюдательным и опытным человеком,
никоим образом не определите — Оля пе-
11

ред вами или Танечка? Может
быть, это даже Василиса!
Поэтому-то при рождении
ребенка никто никогда не говорит
родителям: «Эх, вы! У вас
родился типичный Фотий, а вы его
Кирюшей назвали!» Это
нелепость; ни про одного Кирилла
нельзя сказать, что он чем-то
похож на остальных Кириллов
мира или что он резко
отличается от любого Фотия или
Степана.
Каким бы именем
собственным ни окрестили вы
появившегося на свет щенка, назовете вы
его Бутькой, Шариком, Бобиком
или Трезором, никто никогда не
сможет уличить вас в ошибке.
Однако, если вы начнете всерьез
уверять людей, что перед ними
кролик или росомаха, — увидите,
чтб получится... Видимо, между
именами нарицательными и
именами собственными —
существенная и прелюбопытная разница.
Было бы удобно, если бы с этой бросающейся в глаза
разницей не соединялось сбивающее с толку сходство.
Вот имена: Вася, Шура, Олег, Лев, Вера, Любовь.
Что до первых трех, о них не скажешь ничего нового
по сравнению с тем, что я уже вам сообщил: ни с
одним из них у вас тоже не связывается никакого
внутреннего смысла, никакого реального значения. Что
значит Шура? Только Шура, и ничего более. Ну, Саня
или Саша... Имя — и все тут! Вполне понятно, почему
12

в старое время, вступая в «побратимство», названые
братья легко и спокойно менялись именами: Шура
становился Васей, Вася — Шурой; никаких неудобств
в связи с этим не возникало. Никого не смутило, когда
немецкая принцесса София, став русской императрицей,
вдруг превратилась в Екатерину (Вторую)1. Имя — не
сущность человека, его переменить ничего не стоит.
Казалось бы, иначе и не может быть.
Однако последние три из названных мною имен,
каждое по-своему, нарушают это впечатление простоты и
ясности.
Вера — имя собственное, к нему полностью относятся
все наши рассуждения. Да, но ведь и в то же время
«вера» — это и имя нарицательное. «Вера» — свойство
того, кто верит или верует. Слово «вера» без всякого
затруднения можно перевести на любой язык мира: по-
французски «вера» — «ля фуа» (la foi); по-немецки —
«дер глаубен» (der Glauben), на турецком языке —
«инан» или «итикат», и так далее Не так уж сложно
подобрать и слова, имеющие прямо противоположное
значение: «неверие», «атеизм», «сомнение»... А
попробуйте-ка подберите слово с противоположным
значением к имени Олег!
Выходит, что «вера» может быть одновременно (или
попеременно) как собственным, так и нарицательным
именем. Но тогда как же надо это понимать: это одно
слово или два разных, хотя и совпадающих по звукам?
Связаны ли оба они между собою общим
происхождением? Может быть, одно из них произошло от другого?
Но если это так, то которое же из них слово — родитель
и которое слово — дитя?
«Вера», конечно, не исключение. Те же вопросы
возникают и в связи с именем Лев. Оно вовсе не равно
слову «лев». От слова «лев» можно произвести
прилагательное «львиный», а от имени «Лев» — нельзя.
«Площадь Льва Толстого» совсем не то же, что
«Площадь толстого льва».
1 Прекрасно, по совершенно другому поводу, замечает
В Б. Шкловский в своей книге «Художественная проза» (стр. 476):
«Когда мы узнаём, что женщину зовут Катерина, то все наше
знание про нее состоит в том, что она, вероятно, христианка...»
Значит, никакого значения в имени мы не находим « не
можем найти.
13

Наоборот, от имени Лев легко отпочковать
уменьшительное Лёва, а назвать «левой» даже самого смирного
варварийского льва можно лишь смеха ради, в шутку.
Если Лев — человек, то мы с вами спокойно зовем его
детей Львовичами, однако никому не придет в голову
серьезно рассказывать: «В клетке, знаете, сидела львица
с двумя маленькими львовичами». Напротив того: мы
почти никогда не образуем уменьшительного «львенок»
от мужского имени Лев; мы не способны всерьез
сказать: «А вон идет Марья Петровна со своими двумя
львятами», даже если мужа Марьи Петровны зовут
Львом.
Спрашивается опять-таки: какое же отношение
существует в языке между этими двумя такими сходными
и вместе такими во многом различными, словами —
именами нарицательным и собственным? Между львом
и Львом, надеждой и Надеждой?
Видимо, это совершенно разные слова. А между тем
все время чувствуется, что они тесно связаны между
собой, что одно из них, несомненно, родилось от другого.
Только вот — где предок и где потомок?
Это не бессмысленный вопрос; он приводит нас к
другому, более широкому и важному: откуда вообще
появились на свете человеческие имена? Давайте же
попробуем составить себе по этому поводу хотя бы первое
и приблизительное представление.
Затруднение только в том, что, сказав «имя»,
«имена», мы с вами коснулись явления куда более темного
и запутанного, чем вы, вероятно, думали до сих пор.
Прежде всего: даже если говорить только об
именах людей, нас ожидают неожиданности. У вас,
скажем, есть имя: Николай. Но ведь, кроме того, у вас
есть еще и отчество и фамилия.
Они тоже входят в состав вашего
«собственного имени»,— недаром
их также пишут с прописных
букв. Следует ли из этого, что
каждое человеческое имя
обязательно состоит из трех
частей?
Это совершенно неверное за-
ключение. В Ленинграде живет
один чукотский писатель. Когда
14

при встречах с ним читатели
интересуются, как его
фамилия, он отвечает: «Рытхэу».
Если же спрашивают: «А
имя?» — он опять отвечает:
«Рытхэу!» Чукчи не знают
наших трехступенных имен;
одного имени на человека им
кажется вполне достаточно1.
Впрочем, тут нечему удив-
ляться: нашего отдельного ело-
ва — отчества, сочетающегося
и с именем и с фамилией, не знают многие народы земли.
Зато весьма часто имя отца вводится там в состав
самой фамилии. Множество немецких и английских
фамилий, оканчивающихся на «зон» или «сон»,
скандинавских— на «сен», означают просто: «сын такого-то»; Тор-
вальдсен — сын Торвальда, Робинзон — сын Робина,
Амундсен — сын Амунда. Это известно многим.
Меньше людей, знающих, что и грузинское «швили»
(Бараташвили), и армянское «янц», «ян» (Хачатурян),
и турецкое «оглу» (Ахмет-оглу), и иранское «заде»
(Турсун-задё) также означают «сын». Есть народы, у
которых эту же роль выполняют не окончания, а, на*
оборот, приставки. Вы помните славного майора,
родственника лорда Гленарвана и его гостя на борту яхты
«Дункан»? Как истинный шотландец, он носил фамилию
Мак-Набс, что означает: «сын Набса». Другие шотланд-»
ские фамилии — «Мак-Интош», «Мак-Ферлан», «Мак-»
Ферсон», «Мак-Дональд» — построены по тому же пра«
вилу. Ближайшие родичи шотландцев, жители Зеленого
Эрина — Ирландии, знают фамилии, в которых северное
«Мак» заменено другой приставкой — «О»: О'Брайен,
О'Лири, О'Коннель и т. п. Да и в близкородственных
русскому славянских языках очень часто имя отца
1 Читатели произведений Рытхэу могут упрекнуть меня в
неточности: под ними всегда стоит подпись: «Юрий Рытхэу». Но все же
я прав: писатель-чукча прибавил к своему чукотскому
имени-фамилии русское имя лишь с тех пор, как стал постоянно бывать в
Москве и Ленинграде, и именно для того, чтобы отсутствием имени не
удивлять своих русских знакомых и не вдаватся поминутно в
объяснения по этому поводу. Таким образом, «Юрий» вовсе не имя его.
Скорее «Юрий Рытхэу» может быть названо псевдонимом писателя.
15

включается в состав фамилии при помощи различных
суффиксов: -ов, -ев, -ин, -ич; ПетрОВ, ГригорьЕВ, Ва-
нИН, ПетрИЧ, МиркИЧ и т. п.
Таким образом, становится ясным: вопрос с именами
людей в разных концах мира выглядит по-разному, а
ведь мы только-только прикоснулись к нему. С другой
стороны, разряд «имен собственных» вовсе не
исчерпывается одними личными именами при всем их
разнообразии. Наряду с ними мы все с самого раннего детства
и до глубокой старости поминутно сталкиваемся с
именами собственными совсем другого разряда — с именами
географическими. И надо сказать, что эта группа имен
задает нам загадки ничуть не менее сложные и
хитроумные, чем первая.
И в ней есть рядом с понятными совершенно
непонятные и даже таинственные. В одних этимология
видна, так сказать, как на ладони даже профану. Перед
другими в задумчивости останавливается и самый
опытный лингвист.
Подумайте сами, нужно ли долго ломать голову,
чтобы понять, откуда взялось название Новгород? Да
стоит сопоставить его с такими именами, как Старо-
селье, Новослободка, Белгород, и все становится ясным
само собой: Новгород — это Новый город. Меняя место
обитания, люди испокон веков называли молодой
населенный пункт старым именем, добавляя к нему
слово «новый»; это совершенно естественно.
Но что вы скажете про имена вековечных соседей
«господина великого Новгорода»: про свободолюбивый
Псков, про гордую Тверь, славную Тулу или
отдаленный Суздаль? Как расшифруете вы их причудливые по
своим звукам, ничего русскому уму не говорящие, а
вместе с тем такие знакомые названия? Не только вы
сами не сможете объяснить их; зачастую даже ученые-
лингвисты предложат вам вместо одно-
го два-три далеко не бесспорных толко-
вания.
Разница и тут бросается в глаза. Од-
но дело — Красный Кут, гора Магнит-
ная' Г0Ра БелУха> Река Белая, озеро
.Верхнее, Становой Хребет... Никаких со-
мнений эти названия не вызывают, они
понятны,
16

Зато вот Пермь, Вятка, Бугуруслан, Кострома, Эль*
брус, Урал, Судома-гора, Выг-озеро, реки Чусовая, Пя«
сина, Обь — таких или похожих слов вы, пожалуй, ни
в одном русском словаре не отыщете. Откуда же они
взялись?
Конечно, и в этом случае нельзя допустить, будто
наши прародители века назад, как бы забавляясь,
составляли для окружающих их рек, гор и озер имена из
бессмысленных звуков, пересыпая эти звуки, как
пестрые стеклышки в калейдоскопе: интересно, мол, что
получится? Ничего подобного не могло быть. Безусловно,
каждое имя, которое сейчас кажется нам совершенно
не имеющим значения, некогда должно было его иметь.
Но вот дознаться, докопаться до этого значения бывает
порою очень трудно. А стоит ли затрачивать на это
занятие время, силы, труд?
Чтобы вам стало ясно, что стоит, мы и побеседуем
поочередно о трех наиболее крупных группах
собственных имен: о личных именах, о так называемых
отчествах и о фамилиях.
Понятно, о каждой такой группе можно написать и
сказать очень много. О них созданы внушительные тома
ученых исследований. Есть имена, о которых на
протяжении многих десятилетий ожесточенно спорят
убеленные сединами профессора. Безусловно, в небольшой
книжке я не смогу ознакомить вас не только со всем,
что известно о них, но хотя бы с самым главным.
Разумеется, нет: у меня другая цель. Я хочу только
заинтересовать вас одним из самых своеобразных уголков
языковедческой науки, плеснуть вам в лицо брызгами из
такого водоема, который, по сути дела, колышется прямо
у вас под ногами: наклоняйся и черпай... Зачем? А мо-<
жет, это побудит вас поглубже, подоскональнее
заняться языком, прибегая, как к помощникам, уже не
к тоненьким популярным брошюрам, а к солидным и
порою не легким для чтения научным трудам.

Нет меж живущих людей, да не может
и быть, безымянных:
В первый же миг по рождении каждый,
убогий и знатный,
Имя, как сладостный дар, от родимых
своих получает...
Вот какими звучными стихами повествовал когда-то
о человеческих именах великий старец Гомер. Ну что
же? Прошли тысячелетия, а сказанное им и сейчас
остается правдой.
И сегодня человек проносит имя через всю жизнь,
берет его с собою даже в могилу. Бывает и так: кости
усопшего рассыплются в прах, разрушится воздвигну^
тый над могилой монумент, прекратится род и племя,
а самое хрупкое, самое летучее из всего, что имел когда-
то усопший, его звонкое имя, все еще живет и порхает
по свету.
Как же выбирают старшие младшим,
новорожденным, их имена? Из каких запасов черпает человечество
эти сладостные сокровища?
Оставим Гомера, вспомним Гоголя:
«...родился Акакий Акакиевич против ночи, если
только не изменяет память, на 23 марта... Родильнице
предоставили на выбор любое из трех [имен], какое она
хочет выбрать: Мокия, Соссия или назвать ребенка во
имя мученика Хоздазата,
18

«Нет, — подумала покойница, — имена-
то всё такие».
Чтобы угодить ей, развернули
календарь в другом месте; вышли опять три
имени: Трифиллий, Дула и Варахасий.
— Вот это наказание, — проговорила
старуха... — Пусть бы еще Варадат или Ва-
рух, а то Трифиллий и Варахасий.
Еще переворотили страницу — вышли:
Павсикакий и Вахтисий. «Ну, уж я вижу,—
сказала старуха, — что, видно, его такая
судьба. Уж если так, пусть лучше будет он
называться, как и отец его. Отец был
Акакий, так пусть и сын будет Акакий». Таким образом и
произошел Акакий Акакиевич» 1.
Не повезло маленькому человечку! Подумать только:
перебрали одиннадцать имен и остановились на Акакии:
другие были еще хуже. И все одиннадцать, как одно,
ровно ничего не говорили русскому слуху, ничего не
значили по-русски. Спрашивается, — откуда же они тогда
взялись?
Сколько бы вы ни рылись в словарях русского
языка, никогда вы не наткнетесь там на слова, хоть немного
напоминающие «Павсикакий» или «Варахисий». Другое
дело — языки иностранные.
Не похоже ли имя Акакий на слово «акация», назва*
ние растения? Конечно, да: особенно, если принять в
расчет, что это греческое слово в Греции произноси-*
лось бы иначе, чем у нас: «акакиа». Оно означает:
«беззлобная, незлобивая»; «какое» по-гречески — плохой,
дурной, отрицание же «а-» вы встречаете во множестве
заимствованных от греков слов: «септический»
(заразный) , «асептический» (обеззараженный); «теология»
(богословие), «атеизм» (безбожие) и так далее. Если
древний грек называл сына Акакиос, это с его точки
1 Н. В. Гоголь несколько погрешил тут против строгой истины.
В старых «крестовых» календарях эти имена не стояли такими
тройками. Мокий числится там 29 января, 11 марта и 3 июня; Соссия
праздновали 21 апреля и 19 сентября. Трифиллий были
именинниками в июле (13), а Варахисий (в святцах это имя писалось так) —
в марте. Ближе всего друг от друга значились Павсикакий и
Вахтисий (13 и 18 марта), но и между ними падало пять суток. Понятно,
впрочем, что для повести это не имело никакого значения.
19

зрения было и осмысленно и красиво. У нас же смысл
имени забылся, а звучит оно совсем неприятно.
А-какий — «беззлобный, невинный». Что же тогда
может значить Павси-какий? Наверное, между ними
есть какая-то связь?
Да, есть; в греческом языке был глагол «пауо» —
прекращать. Пауси-какий— «прекращающий зло» —
совсем хорошее имя для того, кто знает греческий язык.
Имя Трифиллий напомнит многим ботаническое
название клевера — «трифолиум», «трилистник». Это не
случайное сходство; слово «трифолиум» — латинское;
по-латыни «трес» значит три, а «фолиум» — лист.
Греческий язык близок к латинскому; в Греции трилист^
ник — «трифиллон», потому что «лист» тут звучит как
«филлон». Все понятно, кроме одного: как могло людям
прийти в голову называть своих сыновей
«трилистниками».
Странного, однако, в этом мало: листья-тройчатки
издавна считались почему-то счастливым талисманом;
на Западе и сейчас клевер охотно изображают на
поздравительных открытках, брелоках и прочих
безделушках. Суеверие помогло слову «трифиллос» (трили-
стный) стать сначала греческим, а потом и русским
именем Трифиллий.
Довольно с нас длинных разъяснений; скажу
коротко: из одиннадцати имен, упоминаемых Гоголем в
«Шинели», шесть оказываются на поверку греческими по
происхождению. «Мокий» — «насмешник»; в Элладе Мо-
мос был богом всякого шутовства. «Соссий» можно
понимать либо как «верный», либо же как «здравый,
невредимый». «Дула» значит «раб», «прислужник»;
недаром прислужники в греческих храмах именовались «гие*
родулами» — священнослужителями. Хуже с остальными
пятью именами. Хоздазат, по-видимому, слово
иранского корня; наверное, оно означало нечто вроде «дар
божий, подарок бога». В древнеиндийском языке Вара-
дат значит «дар любимого». А вот насчет Вахтисия, Ва-
руха и Варахисия даже специалисты расходятся во
мнениях. Ясно одно: все эти имена — какого-то восточного
происхождения. «Варух», например, вероятно, слово
древнееврейское и значит «благословенный».
Не менее ясно и другое: сто лет назад в русской чи«
новничьей семье крестили ребенка, и сколько ни выби-
20

рали ему имеет, среди них не попалось, как на грех, ни
одного чисто русского. Что за притча? Почему бы
вместо этих трудных, некрасивых, непонятных и чуждых
кличек не остановиться на одном из самых простых
русских имен — Петр, Андрей, Алексей?.. Или назвать
мальчишку Федей... Ведь эти-то имена наши, свои!,
Вы так думаете?
Возьмите имя Алексей (в святцах1 оно пишется:
Алексий). Попробуйте догадаться, какое русское слово
одного корня с ним. Напрасный труд: сколько бы вы ни
искали в словарях, ничего похожего вы не найдете.
Единственно в энциклопедии встретится вам научный
термин «алексины». Что он означает? Так называются
особые вещества, содержащиеся в крови. Почему они
так названы? Потому, что их назначение — защищать
организм от вредных микробов, а по-гречески
глагол «алексо» значит: «я защищаю». Слова «алексин» в
Греции не было, это наши современники ученые
искусственно создали его из древних частей; так делают
сплошь да рядом. Но если бы оно там было, значило бы
оно что-то вроде «защитное вещество».
Вопрос решен: наше имя Алексий взято у греков;
означает оно «защитник, охранитель». Таким же
греческим словом оказывается и имя Андрей: «андрэйос» в
Греции значило «мужской, мужественный». А если так,—
нетрудно понять смысл и еще одного нашего имени —
Александр: оно сложено из двух частей: Алекс (защи-
1 Святцами называлась у православных христиан церковная
книга, содержащая месяцеслов (календарь), составленная в порядке
месяцев и дней года, к которым приурочено церковью религиозное
чествование каждого святого. Это было нужно потому, что принято
«нарекать» младенцев именем того из святых, память которого
приходилась на день рождения этого ребенка. Родилась девочка 1
марта, — быть ей Антониной или Евдокией; появился мальчишка на
свет 23 апреля (старого стиля) — придется ему носить имя Георгия.
Постепенно правило это перестало строго соблюдаться: имена
стали выбирать по вкусу родителей, как Акакию Башмачкину у
Гоголя.
21

та)+андр (мужской) и может быть переведено как
«мужезащитник» (то есть смелый воин).
Что же получается? Самые привычные нам русские
имена не более как прижившиеся иностранцы, древние
греки. Называя какого-нибудь Трифиллия Мокиевича по
имени-отчеству, вы и не подозревали, что по-настоящему
это значит «Трилистник Насмешникович». Читая басню
Крылова про Демьяна и Фоку, разве могли вы думать,
что Фока это — «тюлень», а Дамиан — «укрощенный»?
Даже приветствуя учителя физики: «Петр Никитич,
здравствуйте!» — вы, собственно, произносите:
«Здравствуйте, Камень Победителевич!»
Удивляться не приходится: раз уж почему-то мы,
русские люди, носим нерусские по происхождению,
чуждые по звукам имена, — недоразумений, конечно, не обе-»
решься. Вот, для примера, один курьез.
Странноватое равенство: как может «Ваня» означать
«Федю»? Прежде, однако, чем возмущаться, разберемся
в происхождении этих трех имен, прибавив к ним еще
и Богдана,
22

Слово «Федор» раньше писали: «Фео-
дор». Тогда оно в точности походило на
западноевропейское Теодор. Это естест-
венно: оба взяты из греческого языка, a
у греков их буква «в» в разные времена
читалась по-разному, в древности как
«тх», позднее как «ф». Мы, через Визан-
тию, взяли ее в звучании «ф», западные
народы стали изображать ее на латин-
ский лад, как «th». Поэтому наше Фео-
дор и заграничное Theodor—просто два
различных произношения одного грече-
ского слова-имени; присмотревшись,
можно понять, что оно состоит из двух частей: «Тео +
.4-дор».
Что может значить «Тео»? Это легко уразуметь, если
сравнить с ним такие слова, как «тео+логия» (наука
о боге), «тео + кратия» (божье правление), «а-теизм»
(безбожие). «Теос» (или «феос») по-гречески — бог.
А Теодор (Феодор) —это «дар бога». Точно так же все
имена, содержащие в себе эти слоги «тео» или «фео»,
связаны с понятием бога, божества. Их у нас очень
много: Тимо-фей (Тимотеос) (богобоязненный), Фео-
фил (боголюб), Фео-досий (богом данный) и т. д.1
Значит, Феодор — «божий дар» по-гречески. А вот
«Иван» (точнее йоханаан)—тот же «божий дар», но
уже по-древнееврейски.
По правде говоря, это требует разъяснения. В
древнееврейском языке нет слова «Иван». Но имя это,
которое у всех европейских народов звучит сейчас
по-разному (у немцев — Иоганн, у французов — Жан, у
англичан— Джон, у грузин — Иванэ, у финнов и эстонцев —
Юхан, у поляков — Ян), когда-то в Древней Иудее
произносилось как йэхоханан, или йоханаан. И означало
это слово «божья благодать», «божий дар», то есть —
Федор.
Да, но имя Матвей по-еврейски опять-таки значит
«дарованный господом», а что до русского Бог-дан, так
здесь и говорить долго не приходится: каждому ясно,
что это имя означает. Вот вам и еще один Фео-дор.
1 См. перечень имен в конце книги (стр. 242 и дальше),
23

Выходит, странное равенство, поставленное мною в
виде заголовка на предыдущей странице, — отнюдь не
бессмыслица. Я мог бы только сильно расширить его,
пополнив именами, взятыми из других языков. Мы уже
встретились с персидским Богданом; он выглядел как
Хоздазат. Свой особый,Богдан (кроме Теодора) есть и
у французов; там он выглядит как Дьедоннэ (по-фран-»
цузски «дьё»— бог, а глагольное причастие «доннэ»
значит данный). Богданы есть всюду, где в выбор имен
для новорожденных вмешивалась церковь, религия,—
а это имело место у многих народов мира.
Что же мы узнали в конце концов?
Большинство самых обычных наших имен 'на
поверку оказываются нерусскими. Среди них множество
древнегреческих и древнееврейских. Есть взятые от других
народов Востока. Немало и латинских, древнеримских
имен; Валентина, например, значит «здоровая»
(точнее «дочь здоровяка»), Акулина (по-церковному* Аки*
лина) — «орлица», Виктор — «победитель» 1.
В чем же дело? Как мог возникнуть обычай называть
детей не своими именами, а чужими, непонятными,
некрасивыми, да еще взятыми из мертвых, давно
замолкших языков? Что, эта странность существует везде
или привилась только у нас, в России, и в чем ее смысл?
Вспомните роман Фенимора Купера «Следопыт»;
вам непременно придет на память его герой,
благородно-суровый индеец-охотник, по имени Монтигомо. Гово-
1 Правда, за долгие и долгие столетия постоянного их
употребления эти привозные, заграничные имена примелькались нашему
слуху, стали привычными. К тому же большинство из них сильно
обрусело, изменилось по форме: в нашем Феде трудно узнать
греческого Теодора; между русским Ваней, французским Жанно,
английским Джонни не каждый найдет сходство, хотя все они
произошли от одного имени — Иоанн.
Но ведь это не меняет дела. Имя Вера является и по
происхождению и по возможному значению словом русским. Имя же Миша
либо вовсе не имеет значения, либо связано со смыслом, который
слово Михаил (см. стр. 260) имело некогда совсем в другом языке.
24

рят, будто имя это по-индейски значит: «Ястребиный
коготь».
Не важно, точен ли этот перевод: имена, подобные
этому, действительно характерны для индейских племен
Америки. Это и естественно: когти ястреба остры,
страшны и врагу и добыче. Понятно, почему воин и
траппер-следопыт называет сына «Ястребиным когтем»:
ведь даже в наши дни советские летчики не возражают,
если их — истребителей — с ласковой фамильярностью
именуют «ястребками».
Североамериканские индейцы — народ с
необыкновенной историей: в XVIII, да и в первой половине
XIX века они жили еще в «каменном веке», который для
наших предков миновал тысячелетия назад. Их жизнь
изучали люди науки; Фридрих Энгельс судил по ней
о жизни человечества на заре истории. О них написана
множество романов и поэм; сложные, диковинно зву«
чащие" имена встречаются там в изобилии. Прислуши*
ваясь к ним, легко понять: когда индейцу надо дать имя
ребенку, он перебирает самые простые, самые обычные
слова своего языка, вслушивается в то, как они звучат,
вдумывается в их смысл, и то, которое покажется
наиболее подходящим, спокойно делает именем.
В романе «Охотник» современного английского писа>
теля Олдриджа изображен молчаливый, нелегко
живущий траппер, индеец Билл. Но Биллом его зовут только
англичане: им не выговорить его настоящего индейского
имени. Соплеменники зовут его Хбма-Хомани; это
значит: «Первое облачко на небе». Красивое имя? Очень
красивое; наверное, маленький Хома был первенцем и
любимцем своих родителей. Наверное, краше его не
было детей в округе, по их мнению...
У знаменитого писателя-натуралиста
Сетон-Томпсона также есть чудесный герой, тоже охотник, во многом
напоминающий всем нам знакомого гольда Дерсу-Узала
из книг В. К. Арсеньева. Зовут этого спокойного,
мудрого и несчастного человека Куонеб. Томпсон не
говорит нигде, что значит слово «Куонеб», но он заставляет
его вспомнить про умершего малыша-сына; вот этого
крошку звали «Уи-Уис» (Совенок, или Маленькая со-
вушка). Много нежности и ласки вложили Куонеб и его
милая молоденькая жена в дорогое для них имя.
Видно, глазаст был этот Уи-Уис; видно, очень смешно
25

вертел он круглой головенкой, радуя и умиляя юных
отца и мать.
А девические индейские имена? Загляните в
собрание сочинений Пушкина. Там, в переведенных поэтом
«Записках Джона Тендера», англичанина, ставшего
приемным сыном индианки и настоящим «краснокожим» по
нраву, вы встретите целый ряд сложных, непривычных
нашему слуху имен:
Монито-о-гезик Та-бу-шиш
Киш-кау-ко Мун-ква
Нет-но-куа и т д.
Уа-ме-гон-е-бью
Пушкин сообщает значение только нескольких из
них. «Мун-ква» (так звали индейца-знахаря из племени
кри) означает «Медведь». Имя самого Джона, данное
ему его друзьями-отавуавами, звучало: Шо-шо-ва-не-ба-
се, а это значит «Сокол». Но удивительнее всего
кажется русскому поэту имя молодой индианки — невесты
Теннера.
«Красавица его, — с лукавой усмешкой пишет Пуш«
кин, — носила имя, имевшее очень поэтическое
значение, но которое с трудом поместилось бы в элегии 1: она
звалась Мис-куа-бун-о-куа, что по-индейски значит
«Заря».
Следует добавить еще, что Уа-ме-гон-е-бью
переводится как «Тот, кто надевает убор из перьев».
Что ж? Юной жительнице лесов имя «Заря» так же
идет, как имя «Ястребиный коготь» старому охотнику за
гризли и карибу2. Видимо, индейцы —
мастера называть своих детей.
Но так поступали, поступают и сейчас
далеко не они одни. И в Азии, и в Африке, и
даже «у себя дома» в Европе мы можем
встретиться с точно таким же обыкновением.
В книге одного француза мне попалось
красивое индийское женское имя «Джалан-
тахчандрачапала» — «Зыбкая, как отражение
лунного луча в воде». Вероятно, вы слышали
1 Элегия — грустное стихотворение. Пушкин
хочет сказать, что такое длинное имя никак не уложишь
в наши европейские стихи.
2 Гризли — самая крупная порода медведей;
карибу — канадский олень.
26

название оперы «Мадам Баттерфляй»; «баттерфляй» по-
английски «бабочка». Действие оперы развертывается
в Японии, и ее героиня носит японское имя Чио-Чио-сан;
так, по крайней мере, называет ее европеец-автор.
Слово «сан» можно перевести как «госпожа»,
«мадам». Слова «Чио-Чио» в японском языке, вообще
говоря, нет: это переводчики так исказили другое японское
слово «Тьо-Тьо». Оно, действительно, означает:
«бабочка, мотылек» и, если хотите, подходит молоденькой
порывистой девушке. Это Азия. У племен Центральной
Африки дело обстоит еще своеобразнее. Вот два
любопытных примера из истории тамошних имен.
Одна молодая негритянка носила красивое имя Да-
тини. Оно значит: «А я что говорила?»
Как так?
А вот как: ожидая рождения ребенка, родители
поспорили: отец думал, что появится сын, мать — что дочь*
Когда родилась дочь, мать с торжеством вскричала:
«Датини!», то есть «А я что говорила?» Так и назвали
девчонку.
Рядом жила другая негритянская женщина, по
имени Кабисития, то есть «Спотыкается о корчаги». Но
и это имя объясняется просто: она ходила всегда с гордо
поднятой головой и всякий раз, выходя из хижины,
ушибала ногу о сложенные у дверей миски.
Видимо, у негров есть даже обычай по мере
надобности заменять одно имя другим, более подходящим; по
крайней мере имена европейцев они всегда заменяют
своими, более осмысленными на их взгляд. Так,
например, одного белого они переименовали в «Нголидана»,
то есть «Золотой зуб»: у него были вставные зубы. Один
из его соседей звался у них «Пандлана» — «Лысая
голова», другой — «Нгвондела» — «Сутулый», третий —
«Масупа» — «Бородавка», а жена «Бородавки»,
обладавшая горячим характером — «Нунгвашу», то есть
«Сердитая».
Вы скажете: ну да! Почему этому не случаться на
краю света, в Декане или в Конго; там все возможно!
Но нельзя ли подобрать подобные примеры и в языках
ближайших наших соседей? Можно! Мы потому лишь
не замечаем их, что часто плохо понимаем значение
привычных нам имен: узнает человек, что «Федор» — это
27

«дар божий», и спрашивает: «А что значит имя Лев?»
А ведь лев и значит «лев», «царь зверей»; только спра,-
шивающий никогда не обращал на это внимания.
Вам, может быть, приходилось встречать болгарское
имя Вылко. По-болгарски Вылко значит «волк». Как!
Человека зовут волком? А почему, собственно, Львом
звать можно, а Волком — нет?
Можно звать и Волком! Имя это распространено н
в соседней с Болгарией Югославии; только там оно, как
и самое слово «волк», звучит несколько иначе: «Вук».
Как и почему могло прийти человеку в голову назвать
своего ребенка диким зверем? Выслушайте одну
правдивую историю.
Жил в Сербии больше столетия назад славный
ученый и пламенный патриот, языковед Караджич.
Родился он еще в XVIII веке, за двенадцать лет до нашего
Пушкина. У Степана Караджича, отца ученого, дети
рождались часто, но все, как один, умирали еще
крошками. Как помочь такой беде?
Старый сербин вспомнил старинное поверье: если
твои сыновья не живут на свете, назови того, кто вновь
родится, Вуком. Волки сильны и выносливы; волка и
смерть не берет. От такого имени сын твой станет сам
крепок, как волк, и горе отойдет от твоего дома.
Крестьянин Караджич и его жена так и поступили. Когда
появился у них еще один ребенок, они нарекли
мальчишку Вуком. «И что же? — лукаво посмеиваясь в усы,
говорил своим ученикам седовласый языковед лет
шестьдесят спустя. — Как видите, старое средство
помогло: «Волк» жив до сих пор, и зубы у него еще не
затупились!»
Такие же или похожие поверья встречались и у
других славянских народов, и у всех их соседей. Во всяком
случае, у многих мы видим похожие «волчьи» имена.
Вот старогермаиское Рудольф. Теперь, употребляя
его, немцы не задумываются над его значением: имя
как имя, и достаточно.
Но дело не так-то просто.
Когда-то имя это означало то же, что современные
немецкие слова roter Wolf, — «красный волк».
Постепенно оно изменилось; теперь в нем от древнего «Вольф»
28

остались только три последних звука. То же произошло
ц с именем «Ад-ольф» — «благородный волк» (впрочем,
иные ученые возводят это имя к готскому Attaulf —
«помощь отцу»). Как вам кажется, — велика ли разница
между индейским «Ястребиным когтем» и
древненемецким «Красным волком»? Сходство таково, что их легко
счесть и одноплеменниками и современниками.
А эти два Волка в Германии — не исключение. Там
и сегодня пользуется полным правом гражданства имя
Вольфганг — «волчий ход»1, в него тоже входит основа
«Вольф». История сохранила память о первом
христианском епископе германского племени готов: его звали
Вульфила, или Ульфила. Это имя — уменьшительное от
готского, то есть древнегерманского, Вульфс — «волк»;
правда, оно чуть-чуть переделано на греко-римский лад.
Но, во всяком случае, соплеменники «святого» человека
понимали его имя как «Волчонок».
У древних европейцев волк был в почете: он являлся
хозяином леса; кто мог тогда поручиться, возьмут ли
люди верх над серыми стаями? Сделать именем
название такого страшного зверя казалось вполне почетным.
А когда слово становится именем, оно остается им
надолго, даже если мир вокруг меняется и причины,
которые возвысили имя, исчезают.
Этого мало; наши предки относились к имени не так,
как мы с вами. Что оно для нас? Простая кличка, и
только. А они верили: имя, данное
человеку, не просто прилеплено к нему
случайной прихотью родителей, оно
срастается с человеком; кто скажет,
что важнее — человек или его имя?
Это было естественно: тогда и
каждое слово еще расценивалось как
заклинание, обладающее опасной
таинственной силой.
1 Например, Иоганн Вольфганг Гёте»
29

Вот, например, живет в лесу самый страшный,
самый сильный зверь, тот, который может ходить и на
задних лапах. Положим, мое племя назвало его так:
Бурый. Надо остерегаться зря произносить это опасное
имя: выговоришь его неосторожно, а вслед за ним
явится к тебе и сам его хозяин. Лучше давайте
называть страшилище как-либо иначе: мы-то все поймем,
о ком речь, а ему самому будет невдомек. Назовем его
хотя бы Косолапым, или Топтыгиным, или хоть Лесным.
В > нашем слове «медведь», которое означает «тот, кто
ест мед», до сегодняшнего дня дожило воспоминание
об этом далеком прошлом: оно было когда-то именно
таким вторым, запасным именем свирепого хозяина
леса К
1 Можно спросить: какое же «медвежье имя» было в древности
«первым», настоящим у наших предков? Не берусь сказать вам
наверняка, а гадать можно по-разному. .Обращает на себя внимание,
скажем, такое обстоятельство: у нас, русских, хозяина леса нередко
именуют не очень почтительно — «мишкой»:
«Проказница-Мартышка,
Осел,
Козел
Да косолапый Мишка
Затеяли сыграть квартет...»
Откуда взялось это имя? Неужели только из присутствия звука
«м» в начале слова «медведь»? Вряд ли.
Любопытно, что в родственном русскому — болгарском —- языке
слова «медведь», похожего на наше, вовсе нет: по-болгарски
медведь — «мечка». Мечка? Но ведь это поразительно напоминает
нашего «мишку».
Можно пойти и далее: у литовцев медведь — «мешка» («Meska).
Но у них же есть слово «мишкас», которое значит «лес». Между тем
литовский язык весьма богат древними и древнейшими словами и в
то же время родствен древнерусскому языку. А что если когда-то и
наше «мишка» означало «лесной хозяин», самое страшное животное
леса? Может быть, это слово или другое, к нему близкое, и было
первым, главным именем бурого великана. Тогда именно его
заменили «обходным», условным, косвенным и описательным
обозначением «медоед», чтобы не тревожить понапрасну старого соседа.
А потом произошло то, что часто происходит в языке: описательное
имя стало привычным, старое — ироническим, смешным. Медведя
стали звать медведем, а охотники наших северных лесов начали
воздерживаться от произнесения этого слова вслух в лесу; даже и
сейчас они, где-нибудь в глуши, предпочитают называть косолапого
где «зверь», где «хозяин», где еще как. (См. Герасим
Успенский. По заповедным дебрям. Детгиз, 1956» стр. 78.)
30

Теперь легко сообразить: если каждое слово
обладает чудесной силой, то человеческое имя, разумеется,
может быть могучим талисманом, добрым или злым,
смотря по своему характеру. Досталось человеку
удачное имя — счастливой будет его жизнь. Промахнулись
родители, не угадали, — пусть он пеняет на них:
лучший смельчак и силач наверняка погибнет, раз ему
дали плохое имя.
Л как отличить плохое от хорошего? Это ведомо
волхвам и кудесникам, но думать можно, что слово,
которое значит что-либо приятное, могучее, светлое, не
должно, став именем, принести вред. Скорее, оно
передаст его носителю эти качества.
Мир давно забыл о большинстве таких наивных
верований, а имена остались. Мы не помним, почему
когда-то наши предки начали называть своих детей так,
а не иначе; нам даже странно, когда ученые вскрывают
причины этого, так они нелепы. Но в языке сила
вековых привычек неимоверна: старые имена живут и
живут. И мы ими пользуемся.
«Хорошо, — скажете вы. — Если так поступали
другие народы, почему же у нас, русских, нет и не было
имени Волк?»
Нет, было.
В 1492 году, как раз тогда, когда каравеллы
Колумба плыли через Атлантику в Новый Свет, по
бездорожью Европы ко двору императора Максимилиана
пробиралось русское посольство. В его составе ехал
именитый московский дипломат, дьяк Волк
Курицын.
Мы знаем об этом из письменных источников. Но
даже без них ученые все равно утверждали бы: имя
Волк когда-то существовало. Во все времена
множество русских людей носило фамилию Волковых. Что
значит Волков? Сын Волка, так же, как Петров — сын
Петра, а Львов — сын Льва. Услыхав фамилию Львов,
вы не думаете, надеюсь, что кто-то из предков этого
человека был хищным зверем—львом. Вы понимаете:
кто-либо из них носил такое имя — Лев.
То же приходится думать и о Волковых. А так как
их на Руси всегда было немало, имя «Волк», очевидно,
являлось некогда довольно распространенным.
Впрочем, к этому надо добавить вот что: у дьяка
31

Курицына, судя по старым грамотам, было и второе
имя — Иван. Документы зовут его то так, то этак —
Иваном Курицыным, Волком Курицыным и даже
Иваном-Волком. А это почему?
Странную новость я только что сообщил вам: у
одного человека—два имени: Иван и Волк.
Обратите внимание: второе имя — Волк — чисто
русское слово, с определенным значением. И вы и я
понимаем, что оно значит. А докопаться до значения
слова Иван, зная один только русский язык,
нельзя. Надо знать древнееврейский.
Это имя — чужестранец.,Мы помним, оно родилось
давно и далеко — в древней, Иудее. Там оно звучало
как Иоханаан и означало «дар бога» (см. стр. 23).
Отправиться в далекий путь, от народа к народу оно
смогло лишь после того, как из Палестины все дальше
и дальше начало распространяться по свету
религиозное учение одной из древнееврейских сект, много позже
названное христианством. Спустя много лет после этого
имя иоханаан, изменившись до неузнаваемости, став
Иоанном, попало к нам на Русь. Тут оно, во-первых,
превратилось в имя Иван, а во-вторых, окончательно
потеряло «вещественное» значение: было значимое
слово, стало имя, которое, собственно, не означает
ровно ничего.
Но христианство проникло на Русь в конце X века
не прямо из Иудеи, а через Византию (Грецию);
недаром у нас его стали звать «греческой верой». Жрецы
этой новой веры — священники и монахи — вступили
в яростную борьбу с верой старой, язычеством. В
такой смертельной борьбе все средства хороши; Был
придуман очень хитроумный ход: отныне все дети могли
получать имена только при посредстве христианской
церкви, во время обряда крещения, и конечно уж,
только христианские имена, уже принятые в
Византии. Именно с этих пор слова «назвать» и
«окрестить» стали у нас значить одно и то же.
32

В Древней Греции, как и всюду, люди брали любое
понравившееся им слово и делали его человеческим
именем. Было слово «басйлиос»
(«васйлиос»)—«царский»—и стало именем Васйлиос. Было в латинском
языке слово «паулюс»— «малый», и его сделали
именем Паулюс. Имя Лаурёнциус (Лаврентий) выросло
из слова, означавшего «увенчанный лаврами, лауреат».
Имя Стефан было когда-то словом «стэфанос» —
«венок». Имя Катерина, если разобраться, означало
когда-то «вечно чистая».
Первые христиане в Греции и в Риме носили вовсе
не христианские, а самые обычные языческие,
греческие и римские имена. Но потом выработался обычай
называть детей обязательно в честь какого-нибудь
человека, прославленного христианской церковью,
«святого», как говорили тогда. В этом был известный
смысл: христиане верили, что после смерти такие
угодные богу люди возносились на небо для новой жизни.
Став жителями иного мира, они, однако, продолжали
заниматься делами грешной земли. Их живо
интересовали все здешние дела; оттуда, с неба, они могли
наказывать одних, мешать другим, помогать третьим. Кто
же в первую очередь мог рассчитывать на эту высокую
помощь?
Подумайте сами: имя в понимании древних было не
простым словом, а совершенно особенным, волшебным.
Два человека с одинаковыми именами, по их мнению,
были всегда таинственными узами связаны друг с
другом. Обменяйся вы именем с кем-нибудь совсем чужим,
и вы станете ближе, чем родичи, больше, чем братья.
И уж если брат скорее поможет брату, чем
постороннему, думали древние, так тем более святой, по
имени Николай, постарается прежде всего выручить из
беды тех Николаев, которые остались на земле: ведь
они — его «тёзки». Ну, а уж потом, на досуге, он,
возможно, обратит внимание и на других достойных
внимания людей.
Правда, у этих других тоже могут найтись небесные
заступники: у одного Петр, у другого Родион или Си-
лантий. Но как же плохо тому, у кого совсем нет
тёзки на небе, кого родители-язычники назвали
в честь бессильного языческого бога, а то и просто
2 Лев Успенский qo

взяли ему вместо имени обыкновенное слово. Кто
поддержит его, кто за него заступится?
Очевидно, получить такое спасительное имя было
Довольно важно. А чтобы получить его, надо было
стать христианином. Очень хитро придуманная ловушка.
С тех пор в глазах людей стало несущественным,
что значит, красиво или некрасиво звучит то или
другое имя. Полезнее было узнать, какой христианский
святой носил его, большую ли он может оказать
своему подшефному помощь? Чем знаменитее, чем
могущественнее он был, тем лучше.
И совершенно неожиданно русские люди, став
христианами, попали в затруднительное положение. На
Руси еще не могло быть своих святых: святые не
могли быть язычниками. Значит, не было и таких
русских имен, которые принимала бы христианская
церковь. Приходилось давать детям, в виде новых
талисманов, непонятные, странно звучащие греческие или
еврейские имена, да и взрослых при крещении
переименовывать. Это было так непривычно, так не нравилось
многим, что вскоре установился довольно странный
обычай.
Если верить летописи, первой христианкой на Руси
оказалась великая княгиня Ольга, жена Игоря и мать
прославленного воина Святослава. Имя Ольга — не
христианское, не греческое и не древнееврейское, а
скандинавское, варяжское имя. У варягов оно звучало
Хельга и значило, по-видимому, «святая».
Княгиня крестилась; при этом ей нарекли новое
имя. Поступив под покровительство давно умершей
матери римского императора Константина, она стала, как
и та, называться Еленой, что по-гречески значит
«светлая, сияющая».
А теперь загляните в старые святцы. День 24 июля
обозначен там как двойной праздник, — в память и
Елены и Ольги. Церковь признала ^святой эту лукавую,
жестокую, но очень умную женщину; церковь
примирилась даже с тем, что благодаря ей новое, языческое,
варяжское имя попало в христианские святцы. И все-
таки она упорно продолжала звать Ольгу «во святом
крещении Еленой», напоминая, что, как там ни крути,
а имя Ольга — не вполне доброкачественное. Святых-то
Ольг до этого не было!
34

Есть у вас такие тетя Лена или тетя Оля, которые
еще справляют свои именины 24 июля? Если есть, вы
имеете право звать Олю Леной и наоборот, и они не
должны обижаться. Но не попадитесь впросак: ежели
ваша тетя Лена именинница в марте или в сентябре, вы
окажетесь сущим невеждой. В этом случае ее небесный
шеф совсем не русская княгиня, а римлянка Елена,
которая никогда не была Ольгой; называть ее Олей нет
решительно никакого основания. Вот какие
сложности!
Случай с Ольгой — не исключение. Внук Ольги-
Елены, тот самый Владимир Киевский, который ввел
христианство на Руси, получил при крещении имя
Василий; я уже сказал, что по-гречески «василиос», «бази-
лиос» — «царский». Но в святцах и старых календарях
под 15 (28) июля вы прочтете: «Равноапостольного
великого князя Владимира (Василия),мучеников Кирика,
Иулитты, Авудима». Смотрите-ка: трое святых остались
каждый при одном имени (они нерусские), а
Владимира церковь, даже наградив за великие заслуги
званием «равноапостольного святого», так сказать
«святого первого ранга», все-таки сопровождает оговоркой:
«По-настоящему-то он Василий, ну да уж ладно!»
Церковь с удовольствием и вовсе отказалась бы от
первого, нехристианского, имени, да народ слишком
привык к нему и продолжал именовать князя Красное
Солнышко, своего героя, по-русски. Приходилось идти
на уступки...
Вы поняли теперь, почему и дьяк Курицын носил
вместо одного имени два? Народы медленно, с трудом
оставляют старые свои привычки, меняют вкусы,
особенно связанные с языком. В XV веке, когда жил дьяк
Курицын, никто уже не помнил о язычестве; тем не
менее родители, кроме чужого и все еще непривычного
Ивана, дали сыну чисто русское, каждому понятное
имя Волк. А может быть, подобно отцу и матери Вука
Караджича, они хотели этим сделать его стойким
в жизни и удачливым? Если так, старая примета
подвела их: Волк Курицын кончил плохо: в начале
XVI века его, как еретика, казнили страшной казнью —
сожгли на костре,
2* 35

В знаменитой Публично? библиотеке Ленинграда
хранится как великое сокровище — Евангелие,
принадлежавшее некогда новгородскому посаднику Остро-
миру. Чем прославилось оно?
Девятьсот лет назад, в 1056—1057 годах, некий дьяк
Григорий, ученый книжник и замечательный художник,
то ли один, то ли с помощниками, выполнил огромный
труд: выводя искусно букву за буквой, киноварью и
золотом расписывая заставки и заголовки, украшая
рукопись изящными рисунками-миниатюрами, он
тщательно переписал для знатного заказчика священную
в глазах христиан книгу.
Мастер этот, несомненно, был русским человеком:
переписывая по-старославянски (священные книги
древней Руси были написаны на этом языке), он, как ни
старался соблюдать правила, делал ошибки,
свойственные русскому. То он заменит славянский «юс» русским
«у», то вместо болгарского «жд» поставит свое «ж», то
перепутает «ъ» и «о»... Так эта книга стала памятником
не только старославянского, но одновременно и
русского языка.
В те дни, конечно, было переписано немало и
других книг, но дошло до нас только семь из них, и
древнее Остромирова евангелия у нас нет памятников
письменности. Естественно, что наука дорожит им, как
зеницей ока.
Внешне Евангелие — прекрасная, переплетенная в
кожу книга из 294 пергаментных листов, толстый том
в 35 сантиметров длиной, около 30 сантиметров
шириной. В особой приписке дьяк Григорий сообщил нам и
дату окончания работы, и свое имя, а также и имя
заказчика: «В крещении Иосиф, а мирскы [то есть по-
мирскому, по-граждански] Остромир».
Вот и еще раз перед нами человек о двух именах.
Это не язычник, отнюдь не враг христианства (враг не
заказал бы для себя Евангелия — в те времена такой
заказ стоил больших денег), и все же, кроме
церковного, он носит второе, «мирское имя», хотя со дня
крещения Руси прошло уже много лет. Велика же была
зе

сила старых верований и привычек, если они так упорно
не хотели сдаваться! Да это и понятно: народ всегда
неохотно отказывался от своего в пользу чуждого,
и его сопротивление церковным новшествам привело
к трудной, многовековой борьбе между христианскими
и языческими именами. Потребовалось долгое-долгое
время, чтобы первые победили. Последим за ходом этой
борьбы.
ВО
На Московской Руси лет триста — четыреста назад
очень любили читать так называемые азбуковники,
книги вроде наших энциклопедических словарей,
содержавшие расположенные по алфавиту всевозможные
сведения. В одном из очень старых азбуковников
говорится:
«Первых родов и времен человеци... до некоего
времени даяху [то есть — давали] детем своим имена,
якоже отец или мать отрочати [ребенка] изволят: или
от взора и естества [то есть по виду и природным
свойствам дитяти], или от вещи, или от притчи.
Такожде и словене прежде их крещения даяху
имена детем своим сице [вот как]: Богдан, Божён,
Первой, Второй, Любим и ина такова. Добра же суть и та
[то есть: «и эти имена были недурны»]».
Древние документы подтверждают это. В 1015 году,
например, жил на Руси, по словам летописцев, «повар
Глебов, княжеск, именем Торчин». Слово «торчин» в те
дни означало «человек из племени торков» (то есть
тюрков). Конечно, нам уже не легко теперь судить, «от
взора или от вещи» было взято это имя, то есть был ли
его носитель похож на торка, был ли он родом торк.
Но ведь дело не в этом.
Шестьдесят лет спустя торговал купец,
именовавшийся Чернь. Прошло еще двадцать два года, и у
одного из князей служит конюхом отрок Сновид. Вот вам
задача: откуда взялось такое своеобразное имя?
Можно гадать по-разному. Но, пожалуй, всего
правдоподобнее вот какое объяснение: мать этого человека
37

до его появления на свет увидела во сне, будто у нее
уже родился сын. Это так поразило ее, что, когда
радостное событие и на самом деле свершилось, мла*
денца так и назвали «Сновид»- «Увиденный во сне».
Тут как будто и удивляться нечему.
Однако часто нам бывает не легко понять
соображения наших предков. Хотели бы вы, чтобы вам дали
звучное имя Волчий Хвост? А ведь когда-то оно
считалось очень достойным: в X веке его гордо носил
знатный человек, один из воевод Владимира Красного
Солнышка. Правда, он был древним воином, искусным
степным ловцом и охотником. Пожалуй, ему такое имя
было кстати: чем оно хуже поэтического Ястребиного
Когтя индейцев или древнегерманского Красного Волка?
Стоит упомянуть и об одном священнике в
Новгороде XI века. Этот пастырь добрый звался не слишком
благостно: «Упырь Лихой». «Лихой» — значит «злой»,
а «упырями» тогда звали сказочных вампиров,
мертвецов, оживающих, чтобы высасывать кровь живых
людей, вурдалаков:
...Это, верно, кости гложет
Красногубый вурдалак
Горе! Малый я не сильный;
Съест упырь меня совсем...
А. С. Пушкин. «Вурдалак»
Вот и вторая загадка: из ненависти, что ли, к только
что рожденному крошке одарили его родители столь
жутким именем?
Думается, наоборот. Я уверен, — это имя придумала
удивленная и умиленная мать, как только ненаглядное
детище — точь-в-точь вампир-кровосос! — прильнуло в
первый раз к ее груди. «Ах ты упырь лихой!» — смеясь,
воскликнула она, и эти ее нежные слова, обращенные
к крошечному человечонку, превратились много лет
спустя в имя седого широкобородого старца, который
сам давно забыл, каким он был в детстве. Вспомните
случай с негритянкой, которую назвали «А я что
говорила?», рассказанный на стр. 27. Примите также в
расчет, что еврейское имя Исаак (точнее — Ицхок)
означает «Она засмеялась»; по преданию, Сарра, глубокая
старуха, когда ей предсказали рождение сына,
недоверчиво засмеялась, а поскольку предсказание все же
38

исполнилось, то ребенка и назвали «Смех». Как видите,
ничего неправдоподобного в таких предположениях
нет: и в прошлом такие имена никого не смущали.
До нас дошли и другие довольно выразительные
имена древних русских священников-христиан, —
языческие, мирские имена: поп Лихач жил в 1161 году, поп
Угрюм — в 1600, поп Шумило1 — в 1608 году.
Хорошую троицу составили бы, собравшись вместе,
эти трое «батюшек», если представить себе, что имена
были даны им «по их естеству»!
Как видите, до поры до времени все шло довольно
просто: каждый человек имел данное ему родными
понятное имя и спокойно носил его. Но с конца X века
дело осложняется. Церковь начинает среди
современников усердно вербовать «крестников» для целой
армии святых. Для этого новорожденных надо называть
в их честь, а святые — все иностранцы.
Первый человек незнатного рода, носивший
нерусское крестное имя, о котором мы знаем, был Гюрги
(то есть Георгий),подросток-отрок, служивший у князя
Бориса в том самом XI веке, когда у Борисова брата
Глеба был конюхом знакомый уже нам Сновид Изече-
вич. В те же дни жили в Киеве вельможа Никифор
(по-гречески — «победоносец») и некий боярский сын
Константин («констанс» по-латыни значит «стойкий»,
«постоянный»). Имя самого Георгия в греческом языке
означало «земледелец». Как видите, новые имена тоже
были не лишены смысла и значения; беда одна:
значений этих никто на Руси не понимал.
В самом деле, даже несколько веков спустя,
в 1596 году, в книге «Алфавит», во всем подобной тем
азбуковникам, о которых мы упоминали на стр. 37,
составитель ее с грустью писал:
«Нам, словеном, неудобь-ведомы [непонятны]
нынешние свои имена, еже что толкуется [то есть «как надо
понимать слово»] Андрей, что Василий или Данила...»
Он правильно объяснял, в чем тут дело:
1 Советую обратить внимание на имя Шумило; на стр. 52 нам
придется столкнуться еще раз и с ним и с другими, похожими:
Звонило, Будило и т. п.

«Аше бо [если] евятый — римлянин, то и в святцах
имя ему по-римски записано; аще же евреянин, то по-
еврейски...»
Словом, надо было быть полиглотом (знатоком
многих языков), чтобы разбираться в значениях таких
имен, а простым неученым русским людям совсем не
хотелось называть своих чадушек «неудобь-аедомыми»
им, странными кличками. Однако их приходилось
принимать: церковь сурово карала за отказ от крещения.
Но их по-прежнему тотчас же заменяли в быту своими,
родными, каждому понятными именами-словами. И за
человеком закреплялись на всю его жизнь иной раз оба
его имени, а иной — одно, и чаще русское, «мирское».
Правда, предки наши были, видимо, людьми
покладистыми: и те и другие имена пестрят в старых
документах в самой причудливой смеси:
Г ю р г и Собышкинич
Ратмир Нематович '
Гнездило Савин
Никифор Дулов
Юрята Пинещинич
Намест.
Это все «ноугородцы». В одном перечне одиннадцать
имен. Четыре из них (Гюрги, Никифор, Дула и Сава) —
христианские, шесть — мирские, языческие1. И, видимо,
для того, кто их записывал, все они были, так сказать,
«равны».
Но все же народ еще явно предпочитал свое
чужому. Перебрав все древние документы до XIII века,
ученые насчитали в них не более десятка людей,
обозначенных только крестными именами. Это всегда
знатнейшие из знатных, князья-рюриковичи — Василь-
ко, Давид, Андрей, Юрий. Куда чаще, даже среди
высшей знати, встречаются двухыменные люди; их
упоминают сразу и под официальным, крестным, и под
домашним, мирским, именем (когда речь идет о лицах
высокопоставленных, мирские имена зовутся
«княжими»). Лишь много позднее об этом забыли, и сейчас
уже мало кто знает, что с точки зрения церкви не было,
например, Владимира Мономаха, прославленного пол-
1 Происхождение имени Юрята сомнительно: может быть, оно
произведено от христианского Юрий, но вернее всего — нет, :
40

ководца и мудреца. Мономах «во святом крещении»
был наречен Феодором; Феодором его и числит
церковь.
Если не говорить о князьях-рюриковичах, то в
первые века христианства на Руси даже
знатнейшие люди предпочитали не забывать своих мирских
имен:
«Преставися [умер], — сообщает под 1113 годом
летопись,— князь Михайло, зовомый Святополк...»
«Се аз, великий князь Гавриил, нареченный
Всеволод, самодержец Мстиславович...» — гордо начинает
грамоту властитель псковский и смоленский.
«И нарекоша ей, — повествует автор Ипатьевской
летописи про одну из тогдашних юных княжон, — имя:
во святем крещении Полагйя [то есть Пелагея].
А княже — Сбыслава».
Это понятно: кто, кроме ученых монахов, мог знать,
что Михаил значит по-еврейски «богоподобный», что
Гавриил — это «божья твердыня». Не понимал народ и
греческого имени Пелагиа — «морская», происходящего
от того же корня, что и наше «архи-пелаг». Конечно,
он предпочитал такие имена, о смысле которых нет
нужды гадать. Даже самые важные «отцы церкви» не
гнушались мирскими именами: про митрополита волын-
ского, жившего в начале XIII века, сказано, что его
звали «Никифором, а прироком — Станйло». Слово
«прироком» означает тут «по прозвищу», «домашним
именем». Ну, а раз уж важного церковного сановника
в народе именовали языческим именем, ясно, что оно
было милее и понятнее для всех.
Теперь понятно, откуда взялась древняя двухымен-
ность. Боярина Шубу, крещенного Окинфом (XIV век),
называли Шубой Федоровичем, возможно, потому, что
он родился преждевременно, недоношенным: таких
слабеньких младенцев было принято, пока не окрепнут,
выдерживать в рукаве теплой родительской шубы. Не
41

удивляет нас и «убиенный от литовского князя Олгер-
да» некий «Круглец, нареченный Евстафием». Церковь
дала человеку имя Евстафий («очень стойкий») по
своим соображениям; родители же назвали его Кругле-
цом, наверное, по «взору или естеству».
Но вот под 1350 годом в Галицкой летописи
встречается странная запись:
«Родился князю Андрею сын Иван. Нарекоша ему
имя Василий...»
Что за нелепость? Как же звали на самом деле
этого княжонка — Ваней или Васей? Ведь оба эти
имени— церковные, христианские.
Это не случайность: дальше (см. стр. 50) мы
встретим немало подобных неожиданностей. Приходится
думать, что понемногу наиболее часто встречающиеся
чужеземные имена как-то обрусели, стали представляться
народу роднее, чем другие, более редкие. Ведь и
сегодня «Иван» или «Марья» кажутся нам исконно
русскими рядом с каким-нибудь «Прискиллой» или «Никто-
полионом». А с другой стороны, иные действительно
русские по типу имена начали выглядеть как
христианские, если они имели какое-то «благочестивое»
значение.
Возьмите древнее чисто русское имя Богдан: в том
азбуковнике, о котором шла речь, оно приведено в виде
примера дохристианского наименования. А позднее
стали понимать его не как «данный богами», а как
«данный богом». Каким богом? Христианским, не
языческим! Именно поэтому иногда возникала путаница,
разобраться в которой не умели даже и глубокие
знатоки именословия, православные монахи и священ*
ники.
На одной из могильных плит знаменитой Троице-
Сергиевой лавры, прославленного монастыря-крепости
под Москвой, высечена надпись:
СОБОТА ИВАНОВИЧ ОСОРЬИН
ВО ИНОЦЕХ СИМЕОН
Что в ней особенного?
Имя Собота, Соботко, Суббота было очень распро-
42

страненным когда-то. Это типичное мирское имя, и
давалось оно, конечно, как говорится в азбуковнике, «по
времени»: родилось дитя в счастливый день, под
воскресенье, так и будем его звать Субботой. Правда, в
святцах такого имени нет1, но по смыслу его легко
смешать с церковными именами: ведь суббота — канун
православного праздника. «Помни день субботний, во
еже святити его...» — сказано в Библии. Такая
путаница произошла и с боярином Осорьиным. Откуда это
видно?
В старину был обычай — тяжелобольного человека,
готовя к смерти, очищали от грехов, постригая его в
монахи. Это был мрачный, даже жуткий, обряд. Над
умирающим читали заупокойные молитвы, точно он уже
скончался. То земное имя, с которым он прожил всю
жизнь, заменяли другим именем, «иноческим», чтобы
показать, что грешный человек совсем переродился
теперь, стал подобен ангелам и схимникам по чистоте
души. Очень важным считалось при этом соблюдать
правило: новое имя по инициалу должно было
совпадать с крестным. Ивана называли «во иноках» Иоаки-
мом или Ионафаном; Григория делали Гермогеном или
Гервасием, Феодора — Филаретом или Феофаном.
Думали так: пусть Ивану по его делам прямая дорога
в ад; под видом Иоакима он авось попадет в царствие
небесное, избежит заслуженной кары. Как видите, все
еще живо было древнее представление о силе имени,
о том, что его перемена может полностью изменить и
самого человека.
Все это, несомненно, было проделано и над Соботой
Осорьиным. И, заметьте, священники, совершавшие
печальный обряд, постарались подобрать ему имя по всем
правилам: Собота— Симеон. Ясно: даже они считал^
имя Собота крестным, православным; им бы и в голову
не пришло подгонять «ангельское» имя по мир-»
скому.
Еще убедительнее та история, которая разыгралась
в день кончины царя Бориса Годунова. Вспомним
мрачную сцену из пушкинской трагедии.
1 Имени этому в святцах соответствует христианское имя Сав-»
ватий. См. стр. 264.
43

Ц а р £
Все кончено — глаза мои темнеют,
Я чувствую могильный хлад...
Входит патриарх, святители, за ними все бояре. Царицу ведут под
руки, царевна рыдает.
Кто там?
А! схима... так! святое постриженье...
Ударил час, в монахи царь идет —
И темный гроб моею будет кельей...
Простите ж мне соблазны и грехи,
И вольные и тайные обиды...
Святой отец, приближься, я готов.
Святой отец и на самом деле — не в драме, а в
действительности — приблизился тогда к умирающему.
Обряд пострижения был совершен: Бо-риса переименовали
в Бо-голепа. Давдя ему новое имя, патриарх, очевидно,
был уверен в его законности. Между тем это имя
отсутствовало в православных святцах, что и естественно:
не могло быть ни грека, ни еврея, ни римлянина с
русским именем. В святцах имелось греческое имя Феоп-
репий, означающее «подобающий, приличествующий
богу». Некоторые считают, что его просто перевели уже
позднее на русский язык и получили Боголепа. Но это
плохое объяснение: ведь имя-то подбирали на ту же
букву, что и Борис, и Феопрепий никак не могло
подойти. Явно церковники пленились богобоязненным
смыслом слова «боголеп» и приняли его за
христианское имя. Довольно долго совершенно также по ошибке
принимали за утвержденное церковью православное
имя Богдан...
«Позвольте! — скажете вы. — Как же «принимали»?
Как «довольно долго»? Да ведь всем известен
крупнейший государственный деятель Украины, гетман Богдан
Хмельницкий!»
Представьте себе, церковь не знает человека с
таким именем. При крещении будущему гетману было
дано совсем другое имя — Зиновий (то есть «живущий
по-божески»). Богданом гетмана звал весь народ, на
имя это было в глазах церкви «мирским», «языческим».
Для нее гетман навсегда остался Зиновием, и ни в
каких «крестовых календарях» вы имени Богдан не найт
дете,
44

У каждого, кто читал превосходный роман А. Н.
Толстого «Петр I», запечатлелся в памяти образ
несчастного и до свирепости обозленного крестьянина,
которого окружающие звали «Умойся Грязью». Автору
дорога эта жутковатая фигура. Умойся Грязью появляется
то на каторге воронежских верфей, то на далеком бело-
зерском севере, то в других местах... С большой силой
нарисовал его Толстой.
«На берегу... между мокрыми камнями сидели
Андрюшка Голиков и... Умойся Грязью, сутулый человек,
бродяга из монастырских крестьян, ломанный и
пытанный много...» (Алексей Толстой. Собр. соч., том
пятый, «Петр Первый», кн. 2, стр. 423.)
«Умойся Грязью дрался с пятерыми... такой злобы
в человеке Андрюшка не видывал сроду...» (Там же,
стр. 425.)
«Сутулый солдат... Умойся Грязью мрачно подавал
из ковшика на руки...»(Там же, стр. 561.)
Что за странная кличка у человека — Умойся
Грязью? Имя это, фамилия или прозвище? Или, может
быть, оно вообще плод фантазии писателя?
Нет, это не так. Человек с таким странным
прозванием на самом деле существовал; правда, жил он не во
дни Петра I, а лет на сто раньше, в 1606 году.
Грамоты с этой датой поминают про «псковитянина
Федора Умойся Грязью». Выходит, что пленившее А.
Толстого мрачное сочетание слов было чем-то вроде
фамилии?
Дело, однако, не так-то просто. «Умойся Грязью» —
не фамилия, не прозвище, в нашем смысле этого слова,
и уж, разумеется, не «крестное» имя.
Что же тогда? А вот судите сами.
В старой Руси, как мы видели, люди
постоянно носили по два имени сразу:
«крестное» — для «небесных дел» и
«мирское» — для земных. Впрочем, так
обстояло дело главным образом в кругу
людей более или менее состоятельных.
Двухыменность была чрезмерной рос-
45

кошью для крестьян, ремесленников и всевозможных
«подлых» людишек прошлого. Всюду, где мы с ними
сталкиваемся (конечно, они попадаются не в царских
жалованных грамотах и велеречивых указах, а в
решениях судов, в сыскных делах, в запродажных или
кабальных записях), почти всегда каждый из них имеет
одно-единственное имя. Иногда оно бывает «крестным»,
из числа хорошо знакомых и нам: Ивашко, Гаврилко,
Федька, Дунька. Но едва ли не чаще всплывают
совсем другие имена, «мирские», а они так резко
отличаются и от крестных и от уже знакомых нам
княжих имен тогдашней знати, столь непривычно звучат,
что просто не знаешь, как и познакомить с ними
читателя, не озадачив его окончательно.
Я беру из одной очень серьезной книги,
посвященной русскому «именословию», небольшой перечень:
Кислоквас Износок
Жирное Несоленой
Кислица Опухлой
Кисель Голохребетник
Как вам кажется, что это за слова? Автор
утверждает: перед вами самые обыкновенные мирские имена
простых русских людей, живших в XIV, XV, XVI веках.
Трудно поверить. Хочется спросить: неужели, если вам
пришлось бы избирать имя для кого-нибудь из ваших
маленьких родичей, вы остановились бы на одном из
этих диких слов? А вы думаете, что это самые ужасные?
Вот еще списочек из того же и еще из другого
труда исследователей старины1:
Неудача Огурец
Нелюб Ончутка (то есть «черт»)
Нехорошей Лубяная Сабля
Болван Поганый Поп
Немыслимо объяснить себе, что думали люди, когда
награждали своих детей такими «сладостными
дарами»...
Правда, случается встретить и более сносные на
наш слух имена. Жили в то же время на Руси люди,
1 Приведенные здесь имена взяты из работ А. М. Селищева
«Происхождение русских фамилий, личных имен и прозвищ» и
Н. Туликова «Заметки к истории русских имен»»
46

которых звали много приятнее и объяснимее с нашей
точки зрения, скажем:
Милюта
Ждан
Малинка
Гость
Богдан
Любим
Каждый согласится: лучше называться Жданом,
чем Нежданом, Любимом, нежели Нелюбом, и
Богданом, а не Болваном. Но горе в том, что таких более
или менее благожелательных названий дошло до нас
в старых бумагах сравнительно немного. Не так уж
много, правда, и злых, «поносных» кличек, вроде
приведенных выше. А подавляющее большинство имен
представляет собой, что называется, ни то ни сё,
удивительный подбор таких разнообразных слов, что
буквально ума не приложишь, кому пришло в голову сделать
их именами... А впрочем, вчитайтесь еще в один спи-^
сок:
Горностай Грязка Пешок Огурец
Звяга Будилко Образец Паук
Сорока Май Соловей Щетина
Пешка Чулок Сахар Иголка
Что это? Перечень товаров какого-нибудь
странствующего торговца? Список зверей и птиц?
Случайный набор имен существительных из старинной
грамматики? Нет, это шестнадцать имен, которые спокойно
и без всякого смущения носили наши прапрадеды.
«Позвольте, позвольте! — разволнуется иной
читатель.— Да какие же это имена? В лучшем случае —
это прозвища». Он потребует разъяснений и, конечно,
будет прав. Но, чтобы дать толковое разъяснение,
придется предварительно коснуться целого ряда вопросов.
Да, это основная загадка. Может быть, перед нами
действительно не имена, а просто насмешливые
клички? Народ любит хлесткие прозвища; и сегодня
педагоги в школах затрачивают немало труда на борьбу
с привычкой ребят награждать товарищей разными
47

кличками. «Припечатать кого-либо метким словцом»
мы всегда умели. Вспомним, что говорит Н. В. Гоголь
в «Мертвых душах» о народных прозвищах:
«Выражается сильно российский народ! и если насадит кого
словцом, то пойдет оно ему в род и потомство, утащит
он его с собою и на службу, и в отставку, и в
Петербург, и на край света... ничто не поможет: каркнет
само за себя прозвище во все свое воронье горло и
скажет ясно, откуда вылетела птица».. («Мертвые души»,
часть I, гл. 5.)
Может быть, и там, в глубине веков, мы нашли не
имена, а такие же самые меткие, злые, соленые
прозвища?
Над этим стоит поразмыслить: имя или прозвище?
Какое между ними сходство и какие различия. Сведем
их в одну табличку.
Сходство:
И то и другое —
имена собственные.
И то и другое, как
мы уже видели,
образуются из самых обычных
слов.
И от имени и от
прозвища легко образуются
так называемые
«фамилии»: Андрей и его
потомки Андреевы; Андрей
Хорек и его дети —
Андреевичи Хорьковы.
Различие:
Имя употребительно одинаково
как внутри семьи, так и вовне,
всюду, вплоть до официального доку-*
мента.
Прозвище применимо только при
близких отношениях между людьми
или при отсутствии уважения. Ни в
какой документ оно «не лезет».
Имя постоянно сочетается с
отчеством и фамилией; прозвище —
никогда. Из имени без труда
образуются отчества, а из прозвища — нет:
это немыслимо. Имя — почтенно,
прозвище — часто обидно.
К этому можно добавить еще одно отличие, — имя
легко использовать само по себе, без всяких
дополнений, прозвище же чаще всего требует, чтобы рядом
с ним стояло настоящее имя: «Как у Васьки-Волчка
вор стянул гусака...» или «Это тот Попович славный,
тот Алеша-богатырь...» Впрочем, это различие не
может быть признано обязательным.
Ну что ж, выходит, что у нас появилось нечто вроде
своеобразного сита, контрольной сетки. Пропуская
сквозь нее сомнительные прозвания, мы увидим, где
они «не пройдут», и решим интересующий нас вопрос.
Начнем при этом, так сказать, «с конца», с последнего
признака.
48

«Яз... пожаловал есми Злобу Васильева сына
Львова... и Ивана Злобина сына Львова же... пустошьми и
орамыми землями...» — пишет в одной из своих грамот
царь Иван IV.
Вот и смотрите: два имени — Иван и Злоба, одно
православное, крестное, другое — явно мирское
выступают тут на совершенно равных правах. Как при
крестном имени не добавляется второго, мирского, так
и при мирском не стоит крестного. Мирское имя Злоба
сочетается с отчеством «Васильев» совершенно так же,
как крестное Иван с отчеством «Злобин»: Злоба
Васильев-сын, Иван Злобин-сын. Наконец, каждое из них
в одинаковой степени само способно стать отчеством: от
«Василий» — «Васильев», но и от «Злоба» — «Злобин».
Совершенно ясно, что с точки зрения царя и тех
грамотеев, которые писали его грамоту, слово"«3лоба»
является точно таким же именем, как и Иван, ничуть не
«хуже», ни в чем не «второразряднее». Это вовсе не
прозвище.
В других случаях в одном и том же документе на
равных правах чередуются и мирские и крестные
имена, без всякого различия между ними.
...Хвороща и с братом Иваном (1388 г.)
...дети его Некрас да Ивашко (1459 г.)
...Товарищ да Семен Григорьевы (1566 г.)
...Пятой да Петр Пруговы...
Нет никакого сомнения, что и тут писавший не
делал никаких различий между обоими типами имен: что
Иван, что Хвороща для него совершенно безразлично;
имена — и всё тут! Ни носители этих имен, ни дьяки
при записях не видели в них решительно ничего
обидного, позорного или непочтительного. Каждый с таким
же спокойствием именовал себя Кислоквасом, как
Григорием или Тимофеем. «Ты кто?» — «Я-то?
Запорожский казак, Бобою зовут...»; или: «Я гетмана
посланный, именем Колоша»; или «Пономарь здешний, а зовут
Огурцом...»
Как мало в те времена отличали мирские имена от
крестных, показывает следующее обстоятельство.
Мы уже знаем, что люди в прошлом нередко носили
'По два разных имени; если одно было
христианским, другое являлось народным, мирским. Но вот в
49

одном документе упоминается под 1539 годом два
новгородских крестьянина: одного звали Филиппом и
Юрием, другого — Исааком и Левкой. Как прикажете
это понять? Очевидно, в глазах современников второе
(крестное) имя надлежало носить вовсе не потому, что
первое (мирское) представлялось недостаточным,
неполноценным. Видимо, просто тот, кто «нарекал»
человека, мирился кое-как с именем, данным церковью, но
оставлял за собой полное право подобрать и второе,
более приятное прозвание. (См. стр. 42.)
В самом деле, вот вам ряд примеров на этот
особый вид двойного именования.
«Сын мой Остафий (то есть Евстафий), который
был прозван Михаил...»
«Карпуша Ларионов, а прозвище Ивашко». (1600 г.)
«Ивашко, прозвище — Агафонко...» (XVII в.)
Крестят Евстафием, прозывают Михаилом.
Окрестили Михаилом, стали звать Микулаем... Похоже на
какую-то нелепую сказку-небылицу. С нашей точки
зрения, можно дать человеку прозвище Кислоквас или
Звяга, сделать же прозвищем имя Агафон — в
высшей степени странно.
Надо думать, что это говорит об одном: привыкая
к церковным, крестным именам, народ перестал уже
отличать свое от чужого. Он теперь прикидывал иначе:
привычно звучит имя или нет, и выбирал наиболее
знакомые. Видимо, прав большой знаток нашего древнего
именословия, языковед прошлого века Н. М. Тупиков:
«Русские имена всегда имели все права законного
имени и могли выступать без сопровождения имен
христианских... Употребление их в качестве имени или
прозвища зависело от воли носителя их или же от воли
документатора» (то есть того, кто записывал их).
Словом, народ не видел никаких преимуществ в
именах «календарных»; ничего плохого — в старинных
своих, домашних. Но так как церковь всё ::ремя
продолжала яростно бороться против последних, то мало-
помалу на них лег запрет. Их действительно начали
рассматривать как что-то незаконное, как
насмешливые клички. Только случилось это не скоро, никак не
раньше XVII века. Именно тогда мирские имена
попали в окончательную немилость, и грамотеи-дьяки или
священники стали брезгливо записывать их так:
50

«Казак Богдан, а имя ему бог весть...»
Тут уже даже привычное Богдан рассматривается
как незаконное прозвище, которое не может быть
признано. Но ведь это случилось еще когда; а столетием,
двумя раньше и Горностай и Грязка, и даже Износок
или Опухлой, были ничуть не кличками, не
прозвищами, не «дразнилками», а самыми настоящими именами.
Их признавал тогда за имена весь народ, возражала
одна только церковь. Но эти возражения для нас с
вами никак не обязательны.
Осталось выяснить одно: раз такие причудливые
«имена» существовали, — как же они могли
возникнуть? Почему нашим предкам вздумалось пользоваться
ими? Зачем они им понадобились?
Специалисты, роясь в древних документах,
насчитывают кто десять, кто двадцать разрядов мирских имен;
все они различного происхождения. Мы не пойдем так
далеко: заинтересуемся только самыми характерными
образчиками. Помните, как выразился о них
составитель старинной энциклопедии: «добра же суть и та
имена». (См. стр. 37.)
Родилось дитя. Никто не удивится, если отец и мать
захотят выбрать ему такое имя, в котором бы
отразились их радость, нежность, любовь. Очень понятно,
если они назовут своих первенцев Жданами, Любимами,
дочерей—Любашами или Милушами. Это вполне
естественно, и, встречая такие имена, мы спокойно
принимаем их.
Но ведь дети, являясь на свет,
доставляют не одну радость.
Появилось этакое сокровище, и юные
родители вдруг замечают, что
хлопот и забот оно принесло куда
больше, чем забавы. Маленький Ждан-
переждан начинает так реветь по
ночам, так заставляет убаюкивать
и укачивать себя, так усердно не
51

дает спать ни отцу, ни матери (и уж особенно матери!),
что при его «наречении» на ум приходят совсем не
такие благодушные имена.
В древних грамотах поминутно встречаются то Бу-
дилко, то Неупокой, и Шумило, и Томило, даже Крик,
Гам, Звяга и Бессон. Всмотритесь в эти имена,
вслушайтесь в них. Не видится ли вам за ними душная
курная изба XV и XVI веков; в ночном мраке без всяких
спичек и ламп, где в непроглядной тьме, обливаясь
горючими слезами, до третьих петухов, до тусклого света
сквозь оконный пузырь, замученная работой
молодушка долгими часами «зыбает» в колыбели своего горячо
любимого, но такого безжалостного Неупокоя или Бес-
сона?
Чего же удивляться, если она так его и назовет —
Будилкой или Томилкой. Очень понятны эти имена, и
нельзя считать их странными. Они выражают не злобу,
не досаду, не неприязнь, — скорее смесь нежности и
отчаяния. Конечно, их давали детям любящие, но трудно
живущие матери.
Сложнее с теми именами, которые как будто прямо
выражают дурное отношение к ребенку:
Нелюб, Ненаш, Нехорошей, Болван, Кручина...
Что думать о родителях, которые способны так
называть свое детище?
Но поищем и тут если не оправдания, то
объяснения.
Нечего греха таить, были в старину семьи, для
которых каждый новый их член, по горькой нищете, по
голодной жизни, и на самом деле оказывался Нежда-
ном и Нечаем, сущей Докукой, настоящей Бедой.
Может быть, иногда поэтому его так и называли. Но чаще
причины были совсем другими.
Наши предки были суеверны. Они очень боялись
«глаза», вредоносного действия чужих или своих
похвал; им казалось, назвать ребенка красивым, нежным
или горделивым именем, — это значит привлечь к нему
гибельное внимание целой армии подстерегающих
человека врагов — злых духов. Зовут мальчишку
Красавчиком или девчурку Ладой, а бес тут как тут. разве ему
не лестно завладеть таким прелестным ребенком?!
Услыхав же про маленького Хворощу, Опухлого или
Гнилозуба, кто на них польстится? И под прикрытием
52

обманного имени-оберега дитя будет спокойно
расти и процветать...
Этот обычай очень древен, и свойствен он был
далеко не только нашему народу. Еще в первые века
христианства церковный мудрец Ориген советовал
запутывать демонов: называть ребенка при крещении
одним именем, а в жизни другим. Еще умнее, казалось
ему, то же самое имя перевести на другой язык:
окрестили Хоздазатом («дар божий»), а зовут Феодором
(тоже «божий дар»); назвали по-гречески Хрисой, а
кличут на латинском Аурелией. Оба слова значат
одно — «золотая», но ведь навряд ли злые духи хорошо
знают иностранные языки...
Иногда такие хитрости бывали весьма сложными.
После рождения дитяти у нас на Руси разыгрывался
целый смешной спектакль. Отец, крадучись, под полой
выносил младенца из избы, а потом с криком и шумом
появлялся уже в открытую, уверяя, что нашел
подкидыша. Все домашние поносили и того, кто подбросил
ребенка, и самого малыша, и нарекали его
соответственно, скажем, Найденом или Ненашем. Бесам
оставалось только отступиться: погубишь крошку, а взрослые
только обрадуются — ведь им он чужой! *
Словом, надо иметь в виду: очень многие
неблагозвучные, сердитые и обидные имена на самом деле
были словесными талисманами: они защищали своего
носителя от враждебных таинственных сил.
Надо принять в расчет и другое: с того мгновения,
как слово становится именем, оно в какой-то мере
перестает значить что-либо. Собачонку зовут
Шариком, хотя форма ее вовсе не идеально круглая. Имя
вашего сына Слава, но это совсем еще не значит, что им
обязательно можно гордиться. Да и далеко не все
дамы, которых зовут Розами, напоминают этот цветок.
Вот почему человек мог всю жизнь прожить с именем
Мичура (что значит «угрюмый»), и никого не смущало,
если он был весельчаком, каких мало. Так было не
только у нас на Руси; так бывало везде и всюду.
Загляните в старинные святцы, и вы узнаете много неожи*
1 Прадеда автора этой книги всю жизнь звали Измаилом
Александровичем. Только при его погребении выяснилось, что крещен и
записан в метрике он был Иваном.

1%
данного даже о самых привыч*
ных нам христианских именах.
Ведь имя Аполлон некогда
значило «погубитель», Архип — «на-*
чальник коней»; редкое имя
Коприй переводится как
«навозный жук». Не лучше обстоит
дело и на женской половине
святцев: Цецилия истолкована тут
как «подслеповатая», Клавдия —
«хромоножка», а Ксантиппа так
и вовсе означает «каурая
лошадь». По-видимому, дело толь-
ко в том, что мало кто из нас,
пользуясь христианскими
именами, понимает их смысл; но ведь
их творцы — народы древности —
его отлично понимали.
С остальными, мирскими,
именами— теми, в которых нет не-*
одобрительного оттенка, — дело
обстоит гораздо проще.
Очень распространен некогда
был обычай давать их по
времени появления ребенка на свет.
Старые документы пестрят
такими именами, как Зима, Полетко,
Подосен, Мясоед, Суббота или
Неделя. Только «неделя»
означала тут не «семь дней», а один,
седьмой, свободный от работы,
воскресный: «не-деля».
В обычае было выбирать имя
в связи с разными
обстоятельствами рождения малыша. В
старых рукописях очень часто
попадается имя Дорога: его давали
родившимся в пути или накануне
отъезда. Немало людей
именовались Морозами: эти являлись на
свет во время особо лютых
холодов. И сейчас у некоторых
народов нашего Севера есть обыкно-
54

вение нарекать новорожденного по первому предмету,
который попадет на глаза отцу или матери, или по ка«
кой-либо иной случайной причине. Стоит вспомнить здесь
тех негритянок, о которых была речь недавно, на
стр. 27, и которые, если вы не забыли, звались
одна— «А что я говорила?» — Датини, а другая — «Спо-<
тыкается о корчаги» — Кабисития *.
Теперь очень большие семьи — сравнительная
редкость; несколько столетий назад они были правилом,
В доме, где рождается десятый или одиннадцатый сын,
не так-то легко выбрать для него удачное и
подходящее имя. Вероятно, поэтому так много нам известно
людей с именами-номерками: Первуша, то есть «первый
сын», Вторак, или Второй, Третьяк, Четвертой, Пятой
и так далее, до Десятого включительно; вот имени
Одиннадцатый или Двенадцатый мне ни разу не
попалось, боюсь утверждать, почему. Вероятно, потому, что
оно казалось слишком труднопроизносимым.
Вас удивляет это? Напрасно. Вы не верите? И тоже
зря! Чем же, как не этим фактом объясняется, что у
нас сейчас так распространены фамилии вроде
Первушины, Второвы, Третьяковы, Девяткины? А кроме того,
каждый, изучавший римскую историю, вспомнит
знаменитых Квинтов, Секстов, Септимиев и Октавиев. Ведь
это всё такие же имена-числительные. Квинт Курций,
1 Один образованный чукча сообщил мне про чукотского
мальчика, которому дали имя, означавшее: «С криком бросается на
всякую грязь». Имя явно было дано «от естества» этого младенца.
55

например, можно перевести, как «Пятый из рода Ко-
ротковых»; Септимий Север значит: «Семеркин из
Суровых». (Сравните названия интервалов музыкальной
гаммы: секунда, терция, квинта, секста, септима,
октава.)
Все дело в привычке; и не такая уж беда, если
список членов иной семьи будет напоминать считалку или
таблицу умножения.
Я уже сказал: ученые указывают десятки
источников, откуда наши предки черпали свои имена. Людей
называли по профессиям (Поп, Быкодер, Кожемяка),
по народностям, жившим около места рождения
(Татарин, Мордвин, Черемис), по самым различным
чертам ребячьего характера и наружности (Черноголов,
Несоленой, Пузо, Губа, Щетинка, Соловей, Смола), по
именам каких угодно животных и птиц (Заяц, Гусь,
Соловей, Баран, Кот, Ерш и т. д.). Словом, — как хотите.
По-видимому, находились даже древние остряки,
которые это торжественное дело были склонны
обратить в веселую шутку-игру.
Не так давно известный археолог А. В. Арциховский
сообщил, например, что в древнем Новгороде
обнаружена им занятная семья довольно состоятельных
людей,— может быть, волховских рыбаков или
рыботорговцев. Люди эти носили фамилию Линёвых: очевидно,
родоначальника их звали Линь. Старый Линь оказался
человеком не без юмора: своих четырех сыновей он
окрестил тоже «по-рыбьи». И вот ходили в свое время
по новгородским улицам рука об руку с батькой
Линём все его сыновья-молодцы:
Сом Линёв,
Ерш Линёв,
Окунь Линёз
и даже
Судак Линёв.
Впрочем, вряд ли этот новгородец был первым и
единственным основателем такой живорыбной
династии: загляните в любую современную телефонную
книжку и любой справочник, и вы найдете там сколько
56

угодно фамилий, происходящих именно от таких
«рыбьих имен». В абонентной книге по Ленинграду,
например (издание 1951 года), я нашел двадцать девять
Ершовых, двенадцать Карасевых, по десяти Окуневых и
Судаковых. Вот Линёвых там нет, но ведь линь — куда
более редкая рыба К
Разговор о войне имен в древней Руси подходит
к концу. Стоит, пожалуй, упомянуть при этом вот еще
о чем.
Есть немалое число русских людей, носящих явно
нерусские фамилии, происходящие при этом от
иноязычных имен. У Гоголя фигурирует купец Абдуллин.
В романе Чернышевского «Что делать?» действует
главный герой Рахметов. Одним из богатейших людей
в старой царской России был Феликс Юсупов. На свете
живет много Муратовых, Ахматовых, Рахмановых, и
всё это люди русские. А между тем имена Мурат, Рах-
мат, Юсуф, Абдулла, от которых произошли их
фамилии,— это мусульманские, турецкие или татарские
имена. Обычно предполагают, что такие семьи и на самом
деле ведут происхождение от иноплеменников. Так это
или нет?
Иногда так, а часто и нет. Изучение списков наших
мирских имен показывает: выбирая их для своих детей,
наши предки очень часто останавливались на любом,
приглянувшемся им, нерусском имени. Почему? По
самым разным причинам. Бывало, у главы семьи
оказывался друг татарин или мордвин. Случалось,— заезжал
в дом какой-нибудь иноземец в качестве гостя. А
бывало и так, что русский человек и мусульманин просто
обменивались именами, чтобы стать «побратимами».
Являлось немало людей, которых церковь считала
Федорами или Николаями, а все окружающие звали Ахме-
тами или Карлами. И так как мирское имя всегда было
более привычным в быту, то и потомки получали
фамилию по нему, а не по крестному. А потом уже
создавалась легенда о татарском или европейском, обязательно
знатном происхождении данного дворянского рода.
1 В адресной книге «Весь Петроград» за 1916 год зато
фигурируют семь Линёвых — четыре женщины и трое мужчин.
57

Вот вам еще один пример того, как пристальное
изучение «именословия», «ономастики» может принести
пользу историкам. Впрочем, этот вопрос касается
скорее фамилий, чем личных имен, а до фамилий мы с
вами еще не добрались.
Довольно «мирских» имен: мы произвели целое оно-
матологическое исследование о них. А ведь в конце
концов во многовековой войне победу одержали не они:
верх надолго взяли — радостно это или грустно —
календарные крестные имена. Есть смысл заняться ими.
По подсчету ученого Н. Морошкина, в середине
XIX века у нас на каждые двенадцать носимых
русскими людьми чисто русских имен, произведенных от
славянских корней, приходилось не менее тысячи
импортных, чужестранного происхождения. Да к тому же
свои имена стали мало-помалу очень однообразными,
если говорить о тех из них, которые были в конце
концов приняты в официальные святцы. Это не так уж
удивительно: церковь кое-как примирилась только с
княжими именами, употребительными ср^ди знати, из
них же, указывает Морошкин, подавляющее
большинство связано было с основой «-слав». Например, в
летописи Нестора их сто три из ста девяноста. Такие
имена — Ростислав, Мечислав, Вячеслав, Ярослав,
Владислав— известны нам и сейчас; их вековая церковная
цензура с грехом пополам пропустила, в то время как
многие великолепные древние имена: Лада, Рогнеда,
Милонега, Добрыня, Дружина, Добрило и прочие —
исчезли навсегда.
В пылу борьбы люди нередко ошибаются.
Некоторые промахи наших предков мы уже разбирали; о
других может быть, стоит поговорить.
Церковь знала некоторые имена святых, которые
тесно срослись с различными постоянными эпитетами.
Так, например, святых Иоаннов накопилось столь
много, что, во избежание путаницы, их именовали каждого
в особицу: Иоанн Богослов, Иоанн Креститель, Иоанн
68

Златоуст, Иоанн Воин, Иоанн
Постник. Народу было не
разобраться в этой сложной
системе; для него было ясно:
Иван — это Иван, а Постник —
Постник. И вот эти двухымян-'
ные святые понемногу
распались каждый надвое. По*
явились неведомо откуда
взявшиеся святые-самозванцы
Воин и Постник. Они не по-
пали в святцы: у них не было
и быть не могло никакой
«биографии»— жития: людей-то таких — людей-то таких —
не существовало! Однако малообразованные
священники вполне признали обоих и охотно крестили этими
именами детей. В жизни А. С. Пушкина, например,
играл известную роль его друг Нащокин, московский
барин-чудак. Его звали Павлом Воиновичем. Значит,
его отец, вельможа времен Екатерины II, носил имя
Воин, а ведь крестили его не в каком-нибудь диком
захолустье. Найдете вы, если поищете, и Постниковых
и Постниковичей *.
Случались истории и еще более затейливые.
В «Житиях святых» упоминаются три мученика, трое
святых, будто бы происходивших из Скифии. Они
состояли учениками апостола Андрея и, по преданию, за
фанатическую приверженность к христианской вере
были заживо вморожены в лед какой-то реки. Звали их
Инна, Пинна и Римма; память о них церковь справляла
20 января и 20 июня (старого стиля). Все шло как
всегда. Но со временем это забылось, имена эти в
соответствии со своими окончаниями стали считаться не
мужскими, а женскими и до нашего времени
употребляются в качестве женских. Переберите ваших
знакомых; ручаюсь, что среди них вам не встретится ни
одного дяди Риммы или Инны Петровича. А вот Римма
Ивановна или тетя Инна могут попасться весьма легко.
1 Как известно, имя Постник носил гениальный русский зодчий
Яковлев, создавший вместе с Бармой знаменитый храм Василия
Блаженного на Красной площади в Москве. От этого имени пошли
многочисленные фамилии Постниковых.
59

(Третье имя, Пинна, почему-то почти не
употребительно.)
Таковы некоторые тайны и загадки православного
именословия. Они забавны. Но подобных курьезов
обнаруживается куда больше, если от русских святцев
обратиться к западноевропейским; ведь христианские
имена, меняя свою звуковую форму и испытывая
разную судьбу, путешествовали много лет по всем странам
и народам Европы. Не углубляясь особенно в этот
вопрос, мы позднее поговорим немного и о нем.
ВНА
ПАРДОВНА
Человек похвастался: «А у меня есть знакомая,
которую зовут, представьте себе, Розой Львовной!»
Недоуменное молчание служит ему ответом. Впрочем, кто-
нибудь, наверное, скажет: «Да? Ну и что же?»
Но почему, если он же заявит: «А вторую мою
приятельницу именуют Фиалкой Леопардовной (или
Резедой Бегемотовной)», — все закричат со смехом и
досадой: «Ну да, рассказывайте! Этого не может быть!»
Не странно ли: роза — цветок, резеда и фиалка —
тоже. Лев, леопард и бегемот — крупные дикие звери.
Почему же названия первых могут стать именами
людей, а остальные — нет? А кстати, вы уверены, что не
могут? Вот фраза из одного широко известного
художественного произведения: «Жиров из
страха перед Мамонтом спал в ванной».
Это вас не удивляет: в одном
довоенном журнале был ведь когда-то
напечатан фантастический рассказ академика
Обручева: привезенный в Москву
замерзший тысячелетия назад мамонт ожил и
натворил всяких дел; это, наверное, из
того рассказа...
Вы думаете? А другая сценка:
«Яша у рояля грянул туш. Полетели
шампанские пробки. Мамонт сел рядом
с Дашей...»
Бред сумасшедшего? Ничего подаб-
60

ного; это выписка из ничуть не
фантастического романа А. Н. Толстого
«Хождение по мукам». Речь идет о днях
гражданской войны. Все происходит в
Москве, и автор рисует действительно
жившего на свете человека, лицо
историческое, известного актера, а затем члена
партии анархистов, Мамонта
Викторовича Дальского.
Такой человек на самом деле
существовал (его настоящая фамилия была
Неелов), и если бы у него родилась
дочка Виолетта («фиалка» по-французски), мы увидели
бы живую Фиалку Мамонтовну1. А чем хуже она,
нежели Настурция Гиппопотамовна?2
В чем же дело тогда? Почему мы совершенно
неодинаково реагируем на вполне однотипные сочетания слов?
Дело только в привычке и непривычке. Самое
простое и благозвучное имя нарицательное прозвучит для
нас дико, если мы внезапно превратим его в имя
собственное. В нем еще будет живо чувствоваться
непогашенное, неумершее первоначальное предметное
значение: Еж Петрович, Верблюд Журавлев... Постепенно же
(и, может быть, даже довольно скоро при частом
употреблении) это значение затушуется, померкнет, потом
вовсе исчезнет, и слово как бы потеряет для «ас
«всякий смысл», из «имени существительного» станет
«просто именем». Как раз поэтому слова чуждых языков
проще принимают на себя роль имен: за ними русский
человек с самого начала не чует никакого добавочного
1 У М. В. Дальского была дочь. Она, насколько известно, жива
и сейчас и зовется Ларисой Мамонтовной. Так как имя Лариса
некоторыми расшифровывается как «чайка» (см. стр. 256), то
сочетание получается еще более неожиданное.
2 За Гиппопотамовну, конечно, поручиться трудно, но Леопар-
довна, по списку имен включенных в свое время в православные
святцы, была вполне возможна. Если не буквально, то, во всяком
случае, теоретически. Мало кому известно, что в святцах числилось
имя «Пард», с пояснением: барс. Как известно, барс и леопард —
два животных «близко родственных», как говорит А. Брем. Если бы
вы носили имя Пард, вы справляли бы ваши именины 28 декабря по
новому стилю: то был день, посвященный святому, близко
родственному леопардам. Добавлю, пожалуй, что, таким образом, среди
старых имен были три, связанных с крупными хищниками из числа
«кошачьих»: Лев, Тигрий и Пард.
61

значения: откуда ему знать, что Гамаль — по-турецки
«верблюд», Ардальон для грека — «замарашка» или
Дэйзи в Англии — «маргаритка»?
Я могу перевести вам то или иное имя, могу,
скажем, объяснить, что турецкие слова «Назым Хикмет»
означают: «Слагающий стихи» и «Мудрость», и тогда
вам будет уже не так легко воспринимать их просто как
имя и фамилию прославленного турецкого поэта. Но
ведь пока я не сделал этого, вы даже не подозревали,
что это «тоже слова».
На нашем наблюдении стоит задержаться. Хочется
подтвердить его обратным примером. Очень часто
слово, став именем собственным, столь бесповоротно
расстается со своим былым нарицательным значением, что
вскоре затем может внезапно приобрести значение
новое, порой совершенно иное, очень далекое от прежнего,
и начать опять играть роль «слова», только имеющего
уже совсем другой смысл.
Однажды в городке Луге я увидел издали на заборе
афишу. На ней резко выделялись только очень крупно
набранные слова: Любовь Пушкина.
Это заинтересовало меня. «Интересно, — подумал
я. — Видимо, кто-то будет читать лекцию. Но кто же
подразумевается под «любовью» великого поэта —
Наталья Гончарова, Мария Раевская или, может быть,
таинственная Эн-Эн?»
Я перешел улицу и рассмеялся от неожиданности»
Вблизи афиша выглядела вот как:
городским едд
ВОДР
ВОКАЛЬНОЙ МУЗЫКИ
ЛЮБОВЬ ПУШКИНА
пенис
62

Выступала певица, носившая ту же фамилию, что и
«певец Людмилы и Руслана», а имя ее было Любовь.
Все очень просто. Почему же издали я понял текст
совсем по-другому?
Недоразумение? Нет, дело тут явно сложнее.
Причина в том, что для нас фамилия Пушкин звучит
совсем не так, как все остальные, созвучные с нею:
слишком особенную историю пережила она.
Все другие сходные фамилии кажутся нам не
слишком благозвучными, не очень красивыми: Мышкин,
Кошкин, Душкин... В них живо чувствуется их
происхождение от слов с уменьшительным и даже
«уничижительным» значением, вроде «душка» (рядом с «душа»),
«чашка» (рядом с «чаша») и так далее. Актер,
носящий фамилию Кошкин, наверняка заменит ее более
благородным театральным псевдонимом, прежде чем
выступать (как актер Неелов заменил свою
псевдонимом Дальский). Тот же, кто носит фамилию Пушкин,
не нуждается в этом: она и так звучит достойно.
Почему?
Да потому, разумеется, что на наш слух и
понимание слово «Пушкин» приобрело уже давно совершенно
новое значение. Оно перестало быть только
фамилией. Оно значит теперь для нас: «гениальный поэт»,
«великий художник». Услышав его, мы прежде всего
думаем, что речь идет об Александре Сергеевиче
Пушкине, и только потом нам приходит в голову, что могут
ведь быть и другие Пушкины: Кузьма Васильевич или
Петр Никифорович (я взял эти данные из телефонного
справочника). Когда поэт в своей «Родословной» гордо
писал:
Я грамотей и стихотворец,
Я Пушкин просто, не Мусин... —
он как бы предвидел в будущем это удивительное
изменение значения собственной фамилии. В Большой
Советской Энциклопедии указаны два Пушкина, в
словаре Брокгауза даже три: Александр, Андрей и Василий.
Но из них только один «Пушкин просто» — тсгг,
которого* знает каждый.
Очевидно, я был прав, когда утверждал, что судьба
человека может преобразить для нас и звук, и смысл
его имени. А поразмыслив, заметишь и другое: каждое
63

слово не только состоит из звуковой формы и
внутреннего значения; его окрашивает наше живое, часто очень
сложное, отношение к нему.
Это можно подтвердить целым рядом сходных
примеров. Мы с вами, произнося или слыша фамилию
Толстой, совершенно не задумываемся над ее
значением: для нас слово «Толстой» тоже как бы является
синонимом слов «великий писатель». Кто-то сказал
«Толстой», и вы прежде всего подумали: «Лев Толстой,
автор «Войны и мира», могучий ум, один из самых
замечательных людей XIX века». Конечно, в следующий
миг вы можете согласиться, что речь идет о
каком-нибудь другом Толстом: о поэте, скульпторе, советском
писателе. Но все они не «просто Толстые»: мы зовем
их кого «Алексей Константинович», кого
«Алексей«Николаевич», кого «Федор Петрович». В энциклопедии
Брокгауза упомянуты двенадцать носителей этой
фамилии, и все же для нас только один из них является
«просто Толстым». Но это — только для нас.
Иностранцы, недавно научившиеся русскому языку, иначе
воспринимают это имя. Один норвежец в своих записках
о путешествии по России не без некоторого удивления
замечает: «Имя Толстой означает „толстый"!»
Теперь нам надо сделать некоторое усилие, чтобы
представить себе, что фамилия Глинка происходит от
слова глина; а ведь в свое время известные стихи:
Пой в восторге, русский хор,
Вышла новая новинка.
Веселися, Русь! наш Глинка —
Уж не глинка, а фарфор! —
показывали с полной ясностью, что связь этих двух
слов между собою была куда прочнее, чем связь слова
«глинка» с представлением о замечательном
композиторе. Видимо, пока слово окончательно станет именем
собственным, должен пройти известный срок; до поры
до времени в нем продолжает чувствоваться его
прежнее «нарицательное значение», и нередко оно мешает
пользоваться этим словом как удобным
общепризнанным именем. Вот одна из причин, которая затрудняет
употребление в качестве имен «любых слов».
64

Итак, всякое имя собственное — слово, но слово,
получившее совершенно особые свойства, новую окраску.
Эти свойства заставляют даже нас, современных
людей, свободных от всяких суеверий, невольно ощущать
в нем как бы более тесную связь с самим человеком,
его носителем, чем может быть на деле. Более того,
подумайте, и вы убедитесь — нередко нам кажется^ что
имя способно даже вроде как бы изменять свойства
своего хозяина или, по крайней мере, в некоторой
степени определять их.
Возьмем такой несколько искусственный пример.
Перед вами — перечень лиц, персонажей какой-то
пьесы. Страничка оборвана; сохранились только имена,
а характеристики исчезли. Вы читаете:
Георгий Ардальонович (неизвестно кто)
Екатерина Аркадьевна ?
Бетси ?
Жоржик ?
Пуд Гордеич ?
Феклиста Титовна ?
Марфушенька ?
Карп ?
Ерема ?
Пахом ?
Егорка ?
Формально говоря, вы не знаете про них ровно
ничего. Но разве по именам этих неведомых людей
вы не можете примерно представить себе, что за
пьеса перед вами и кого именно изобразил автор?
Подумайте: похоже, что речь идет о дореволюционном
времени и, вероятно, даже о XIX веке. Вполне
возможно, пьеса рассказывает о двух семьях, дворянской и
купеческой. Георгий Ардальонович и Екатерина
Аркадьевна легко могут быть «господами», помещиками,
мужем и женой и иметь дочку — барышню Бетси. Мальчик
Жоржик годится им в сыновья, так же как
Марфушенька окажется на месте в роли купеческой дочери
в семье Пуда Гордеича и Феклисты Титовны. Карп,
Пахом и Ерема — несомненные «мужики»...
3 Лев Успенский £5

Разумеется, можно придумать и
другие варианты. Милая Бетси может стать
гувернанткой Жоржика. Егорке ничто не
мешает оказаться сынишкой или даже
внуком почтенных купцов. Впрочем,
тогда, вероятно, ему подобало бы
называться Егорушкой; как Егорка, он
скорее подходит для роли деревенского
мальчугана. Точно так же Марфушень-
ку трудно вообразить «горничной
девушкой» в купеческой или дворянской
семье,— тогда она была бы Марфушкой
или Марфушей. Продолжая эту игру,
вы без труда могли бы придумать
сюжет, подходящий именно длч этих персонажей,
сочинить всю пьесу, исходя лишь из того, что вам о
них уже известно. A wo известно? Ровно ничего,
кроме имен!
Да, но, оказывается, этого не так уже мало: имена
имеют свою окраску, которая придает их носителям
довольно определенные черты. Вы могли бы спокойно
сделать Георгия АрдальоновичЛ Георгием
Всеволодовичем или Всеволодом Ардальоновичем, это не помешало
бы ему оставаться помещиком. А вот превратить его в
Пахома Ардальоновича уже куда более трудно1.
Совершенно так же дама-аристократка, дворянка
может быть Илларионовной, Аркадьевной, Борисовной,
даже Алексеевной или Николаевной, зато уж из Титов-
ны или Потаповны аристократки не получится никак.
Мы редко отдаем себе полный отчет в этом
странном свойстве личных имен, но постоянно пользуемся им,
А. Н. Островский, называя одного из своих героев
Титом Титычем, сумел в этом сочетании имени и отчества
воплотить многие резкие черты людей темного царства,
купеческой Москвы. Когда общественность первых лет
1 В романах Л. Толстого живут две героини — Катерины:
в «Анне Карениной» невеста Левина, дворяночка, даже княжна —
Китти, и в «Воскресенье» — барская воспитанница, дочка дворовой
крестьянки — Катюша Маслова. Толстой, как указал В. Б.
Шкловский, разъясняет, почему Катюша именно КАТЮША: «Ее и звали
так — средним именем; не Катька и не Катенька, а
Катюш а...»
Вот какое большое и многозначительное содержание может
вместить в себя самое обыкновенное имя.
66

революции стала перед необходимостью
дать короткую, но вполне отрицательную
характеристику совершенно особому
разряду людей, лжематросам, пришедшим на
флот не ради защиты Родины, а в погоне
за житейскими благами и дутой славой,
для них было найдено точное и
выразительное определение-имя: «жоржики». В
течение долгого времени наши школьники
называли «гогочками» маменькиных
сынков, а ведь Гогочка — это тоже имя. Слово
«матрешка», возникшее из имени Матрена, означало
на протяжении многих лет простоватых, «еще мало
обтесанных», по выражению А. Н. Толстого, деревенских
девушек, приходивших в город в услужение; теперь
мы называем «матрешками» забавных4 кукол из
дерева, в платочках и старокрестьянской одежде,
которые вкладываются одна в другую.
Когда во времена Великой Отечественной войны мь^
именовали вражеских солдат «фрицами», мы
использовали уменьшительное от имени Фридрих. Вместо слов
«типичный англичанин» постоянно употребляют
английское имя и фамилию Джон Буль, в переводе нечто
вроде «Иван Бугай». «Дядя Сэм» — «дядя Самуил» —
называют среднего американца. Таким образом, имена,
которые когда-то стали именами из обыкновенных слов,
имеют право и возможность вновь сделаться
существительными нарицательными, но уже с совершенно иным
значением. Чтобы причудливость этих превращений
стала вам особенно заметной, я сведу некоторое
количество имен, претерпевших подобного рода
метаморфозу в небольшую табличку:
Какое слово:
Максим
Пантелеймон
(уменьш. Пан-
тюха)
Иуда
Иосиф
3*
Что оно значило
до того, как стало
именем:
самый большой
(лат.)
всемилостивый
(греч.)
славный (евр.)
прирост (евр.)
Что оно значит,
перестав быть
только именем:
пулемет
пентюх, рохля,
растяпа
предатель
скромник,
конфузливый человек (Иосиф
прекрасный)

Самуил выпрошенный у типичный янки (дядя
бога (евр.) Сэм)
Фома близнец (евр.) недоверчивый
человек (Фома неверный)
Екатерина чистая (греч.) реактивный миномет
(катюша)
Август высочайший (лат.) восьмой месяц года
Нисколько не сомневаюсь, что вы сами, если
поразмыслите над этим вопросом, вспомните сколько угодно
других примеров, может быть, куда более
выразительных, чем эти.
Однако вот что я прошу вас заметить и на что
особенно обратить внимание: такие превращения бывают
возможны только потому, что, когда слово становится
именем, его значение непременно тускнеет, стирается.
Только поэтому оно и может начать работать как имя.
Я могу спокойно назвать свою сестру Акулиной, но
только потому, что я забыл, что имя это значит
«орлица». Вас не удивляет, когда вашего брата именуют
Степаном, но ежели бы его стали звать Вен-ком (а Стефан
и значит по-гречески «венок»), это показалось бы вам
довольно диким.
Именем в конце концов может стать любое слово,
однако необходимо, чтобы предварительно из него
выветрилось его значение. Это выветривание достигается
долгим и упорным употреблением его з качестве имени.
Именно поэтому два совершенно одинаковых слова для
нас неодинаково годятся в имена. Слово «лев» уже
успело утратить свое общее значение, и вот мы про
него думаем: «Имя как имя». А слово «медведь» не
прошло этой стадии, и, если кто-нибудь даст своему
сыну имя Медведь, мальчишка испытает немало
неприятностей. Однако, если много людей много лет подряд
будут упрямо называть своих детей Медведями, в
конце концов и это слово утратит значение «зверь», станет
восприниматься тоже «как имя».
Если бы это было не так, мы либо никогда не
смогли бы превратить в имена такие слова, как «вера»,
«надежда», «любовь», либо же, наоборот, могли бы
спокойно называть своих дочерей «Нежность»,
«Догадка», «Сомнение». Ни того, ни другого на самом деле не
случилось. Это надо помнить каждому, кто хочет
ввести в обычай новые, непривычные имена.
6S

Неужели вы забыли это имя? Так ведь назывался
вымышленный король выдуманного Джонатаном
Свифтом, великим английским сатириком, карликового
народа — лилипутов.
Лилипуты были малы, крайне малы: пять или шесть
таких человечков уселись бы на ладони взрослого
мужчины. На ней мог поместиться и его высочество король
со всей его свитой. Но для его имени не хватило бы
места не только на ладони,— даже в целой пригоршне.
Полностью оно звучало так: Голбасто Момарём Гур-
дйлло Шеффйн Мулли Улли Гю.
Право, недурно для человечка высотой в два или
три дюйма...
Что хотел сказать своей выдумкой Свифт? В
переносном смысле это понятно: и среди обычных людей —
намекал он — немало карликов духа, цепляющихся за
пышные и громкие звания. А вот буквально...
А буквально — это имя, точнее, цепочка, ожерелье
имен, рассудку вопреки повешенное на шею одного
чванливого господинчика, близко напоминает мне
другое сочетание слов: Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст
граф фон Гогенгейм.
В чем разница? Только в одном: там речь шла о
вымышленном короле, а здесь я вспомнил лицо
историческое. Именно так звали знаменитого средневекового
алхимика, более известного под псевдонимом: Пара-
цельс.
Граф Гогенгейм-Парацельс был католиком, а для
народов, исповедующих католицизм, такие гирлянды
имен — вещь вполне обычная. Поклонники
французского писателя В. Гюго помнят, наверное, аристократа
и испанского гранда, которого звали совсем уж
сногсшибательно: Хиль Базилио Фернан Иренео Фелиппс
Фраско-Фраскито граф де Бельверана.
Тут, как видите, цепь имен еще длиннее и затейливее,
и это понятно.
Высокородный граф был испанцем, то есть
католиком из католиков, а в этой стране к именам издревле
установилось особое отношение. Вот что пишет поэтому
69

поводу наш современник Лион Фейхтвангер в своем
романе «Гойя».
У гениального художника Франсиско Хосе де Гойя
была подруга — герцогиня Альба, женщина из очень
знатного испанского рода. В семейном кругу ее звали
просто Каэтаной, но настоящее имя ее было: Мария
дель Пилар Тереса Каэтана Фелисия Луиза
Каталина Антония Исабель... и так далее, и тому
подобное...
У писателя Фейхтвангера не хватило терпения
довести этот список до конца; спрашивается, как же не
скучно было возиться со всеми этими словесными по-~
брякушками веселой и умной молодой аристократке?
Зачем ей было столько имен?
Фейхтвангер свидетельствует: в Испании XVIII века
«идальго» (дворяне) имели право на шесть имен
каждый. «Грандам» — родовитым вельможам, носившим
титул «дон», полагалось их вдвое больше — двенадцать.
Что же до грандов первого ранга, самых
высокопоставленных, то они могли носить столько имен, сколько
заблагорассудится; в чем-чем, а в этом их никто не
ограничивал. И они держались за свои права: носить
множество имен казалось им весьма полезным. Вспомните,
что я рассказывал ьам на странице 33—34: каждое
лишнее имя — лишний заступник на небесах. Чем больше
у человека заоблачных тезок, тем лучше они его
обслужат и защитят здесь, на грешной земле.
Но если так — возникают два вывода. Во-первых,
давайте носить много имен: чем больше, тем приятнее!
А во-вторых, за каждое лишнее имя надо платить.
Кому платить? Церкви, священству: ведь это оно нарекает
простым смертным имена,
70

Значит, естественно, чтобы ^
множеством имен
располагали только богатые и знатные
люди. Столь же резонно
запретить бедным и безродным
пользоваться этой роскошью,
чтобы не зазнавались! В
результате — каждая испанская
донья носила за собою эти
бесчисленные имена, как
складки на присвоенном ей
шлейфе платья; каждый гранд
распускал их над головой,
подобно страусовым перьям
шляпы. Одно стоило другого,
а все вместе стоило денег.
Чемпионами на этом
поприще, конечно, оказались
короли. В одном справочнике
середины XIX века была
опубликована титул^гура совсем
еще крошечного пеленашки, инфанта (наследника)
Португалии, которому исполнилось всего несколько месяцев
от роду. Этот повелитель пеленок и император сосок
назывался дон Педро Д'Алькантара Мария Фёрди-
нандо Гонсаго Ксавиер Мигуэль Габриэль Рафаэль Ан-
тонио Леопольдо Иоао Франциско Д'Ассизи, а до
фамилии Саксен Кобург Гота де Браганца э Бурбон.
Рядом с этим великолепием многого ли стоят жал^
кие семь имен короля Лилипутии?
Может быть, вы думаете, что такая бессмыслица
могла иметь место только в далеком прошлом, когда
люди, даже становясь грандами и
королями, оставались невежественными
суеверами? Вы ошибаетесь!
И сегодня где-то в Западной Европе
или Америке живет последний
представитель австрийского императорского
дома Габсбургов, свергнутого в 1918 году.
Он занимается там единственным,
хлопотливым, но не слишком доходным
делом— претендует на австрийский
престол. Беднягу зовут вот как: Отто
71

Роберт Мария Антон Карл Максимилиан Генрих Сикст
Ксавье Феликс Ренат Людвиг Каэтан Пий Игнаций
Габсбургский.
Почтенно, даже весьма почтенно! Беда только в том,
что за пять десятилетий весь крепкий коллектив из
пятнадцати бравых святых так и не сумел оказать
своему подшефнику единственно нужную ему помощь: в
Австрии по сей день богопротивная республика...
Католикам удобно, — они верят в святых.
Фанатическим врагам католицизма, христианам других толков,—
ну, скажем, пуританам и /вакерам англо-саксонских
стран, — было куда труднее снабжать себя подобными
сложными именами. Черпать из того же источника, что
и их соседи-католики, они не могли, потому что ни в
каких святых не веровали. Однако оставаться при
одном имени каждому тоже казалось как-то недостойно.
Как же быть, откуда брать имена?
В разное время они по-разному решали этот
нелегкий вопрос. Часть имен перешла все же к
«протестантам» от их предков-католиков: английское Джон — это
то же, что французское Жан. Немецкий Иоганн, Мария,
йозеф, английские Мери, Элизабет или Дженни — это
всё крестные, то есть в прошлом католические имена.
Какую-то долю удалось позаимствовать от древних,
еще языческих, родоначальников; особенно в этом
смысле поусердствовали немцы. Такие их имена, как
Рудольф, Адольф, Адельгейда, Брунгильда, Эбергард,
Эрнст, прежде чем стать христианскими (но не
католическими), долго оставались столь же мирскими, как
те, что встречались нам на Руси. Некоторые из них
католическая церковь так и не приняла, с другими
примирилась, точь-в-точь как православная с Богданом.
Теперь во Франции человек, названный Луи, имеет
право рассчитывать на покровительство святого Луи; но
редко кто знает, что это имя возникло из безбожного
древнегерманского Хлодових: из Хлодовиха — Людовик,
из Людовика — Луи. Точно так же в современных фран-
72

цузских мягких Гонтран, Клотэр и Клотильд трудно
угадать суровые языческие имена древних германских
племен — Гунтхрамм, Глотахайр, Гротехильд. Но, так
или иначе, они — живут.
Однако их недоставало, да и протестантам очень не
хотелось иметь общий именослов с католической
церковью. Была сделана попытка привить имена
дохристианские, взятые из Библии, священной книги евреев.
В романах об Америке и Англии XIX века можно их
встретить во множестве. Таковы: Джошуа (библейский
Иосия), Джереми (Иеремия), Авессалом, Даниил,
Соломон, Самуэль, Абрагам, Эстер, Рут, Юдит и многие
другие. Одно время мода на них распространилась
очень широко, особенно за океаном: шестнадцатый
президент США, Линкольн, носил имя Абрагам. В
«Таинственном острове» Жюля Верна корреспондента Спил-
лета зовут Гедеоном, в память одного из «судей
израильских». Два других персонажа из того же романа
названы в честь древних царей: инженер Смит в честь
Кира персидского, слуга-негр — вавилонского
Навуходоносора. Надо сказать, что в силу каких-то причин среди
негритянского населения США такие имена получили
особое распространение.
Прошло, однако, время, и старые обычаи уступили
место новым. Если в Московской Руси мирские имена
мало-помалу отступили перед христианскими, то на
современном Западе произошло обратное: христианское
именословие было постепенно почти полностью
вытеснено «светским», то есть «мирским». Сейчас в
англосаксонских и германских странах (за исключением
католической части населения) каждый волен избирать и
давать ребенку в качестве имени любое приглянувшееся
ему слово. Им может оказаться название того или иного
красивого цветка (Лилиэн — «лилейная», Дейзи —
«маргаритка» или «ромашка», Айрис — «ирис»), им может
стать фамилия какого-либо выдающегося человека
(Нельсон, Вашингтон, Гладстон, Рузвельт), даже
название города или области (так, в повести Киплинга
«Отважные моряки» действует жалкий человечек, по имени
Пени (полностью — «Пенсильвания Прэтт»1, а ведь
1 В той же повести добродушный владелец шхуны «Мы здесь»,
Троп, зовется Диско. «Родился я, когда пакетбот был близ
73

слово «Пенсильвания» — название одного из штатов
Америки) К Превращаются в имена всевозможные
существительные, означающие то предметы, то отвлечен*
ные понятия. Есть мальчики, именуемые Голд
(«золото»), Сильвер («серебро»); есть девочки, которых зовут
Бьютй ^«красота»), Вйктори («победа»), Пис («мир»).
В Германии во время первой мировой войны появилось
много Брингфридэ: слова «бринг фридэ» по-немецки
значат «принеси мир».
Нам придется еще вернуться к этим западным
«мирским» именам и к тем забавным происшествиям,
которые им обязаны своим существованием. Сейчас
поговорим о другом.
Казалось бы, в протестантских странах нет места
применению длинных и сложных имен, вроде
католических. Однако они появились и здесь. Конечно, тут они
не могли образоваться при помощи нанизывания друг
на дружку церковных имен; протестанты пошли по
другому пути.
Во дни диктатора Кромвеля, в 1653 году, —
рассказывает немецкий языковед Клейнпауль, — некий
торговец кожевенными товарами, человек весьма религиозный
и убежденный сектант-пуританин, по фамилии Бйрбон,
придумал себе вместо настоящего вот какое, весьма
благочестивое, но неуклюжее имя: lf-Christ-had-not-died-
for-alle-you-should-have-been-damned Berebone (в
переводе на русский язык оно звучало бы: Кабы-Христос-Не-
Умер-За-Всех-Ты-Был-Бы-Проклят Бирбон).
Длинные имена обычно сокращают. Скоро и мистера
Бирбона окружающие стали звать куда более коротко:
Проклят Бирбон!
Другой, почтенный человек, единомышленник
Бирбона (Клейнпауль именует его «известным Пимпльто-
ном»), придумал для себя еще более сложное имя-
замену:
острова Диско, —- рассказывает он сам,— вот почему мне и дали мое
имя».
1 В данном случае положение сложнее: название штата, в свою
очередь, произошло от человеческого имени. Территория нынешней
Пенсильвании была некогда пожалована королем одному из первых
колонистов Английской Америки, некоему Вильяму Пенну. Слово
«Пеннсильвания», происходя от латинского «сильва» (лес), озна*
чало поэтому: «Пеннова лесная страна»,
74

На-Какие-Происки-Ни-Шли-Бы-Твои-Враги-Хвали-
Господа-Бога Пимпльтон!
Был среди них чудак, подписывавшийся:
Live-for-Resuscitate-Ieroboam d'Ener (то есть Живи-
Для-Вечного-Воскресения-Иеровоам д'Энер).
Наконец, четвертый принял более короткий, но зато
решительный псевдоним:
Kill-the-Sin Palmer, то есть Умерщвляй-Грех Паль-
мер.
Пожалуй, этими примерами можно ограничиться,
рисуя причуды христианского и европейского именосло-
вия. Но не думайте, что они были свойственны только
Европе.
Звонить:
w ДМон
11Р(ШЯГ6ИРБ0Н
«роз
ЬЖиведЛЯВЕЧНОГОВОСНЖЕНИЯ 2раъ&
У нас нет сейчас возможностей совершить
путешествие по ономастике других стран мира, и я
ограничусь двумя-тремя образчиками восточных имен-чудовищ.
Недавно мне попались на глаза сведения об
одном мальгашском (мадагаскарском) владетельном
князьке, которого зовут так:
Андрианцимитовиамиандриандзаке.
Где-то неподалеку от его княжества лежат владения
его достойного соседа: Андриампанаривофоманадзаке.
Мне неизвестно, находятся ли сила, власть и богатства
этих государей в таком же соотношении, как и длина их
великолепных имен. Но, несомненно, поискав по
странам Востока, мусульманским и иным, можно было бы
•найти там счастливцев, обладающих несравненно более
богатыми именословными коллекциями. Косвенным
доказательством этого служит японская забавная
сказочка про двух мальчиков, у которой много различных
вариантов, но которую можно вкратце изложить
следующим образом.
Жили-были в Японии двое мальчуганов — богатый
и бедный. Богатому мальчику родители дали очень
75

почтенное количество весьма достославных имен Его
звали:
Онюдо - Конюдо - Мапирапонюдо - Хиранюдо - Сей-
такапонюдо - Харимапобето - Хейтако - Хейтако - Хэ-
мета - Кемэта - Иччиочирика - Чоччорачирика - Чоони-
Чоони - Чобикуни - Чоторабуцуни - Нагонабицуни -
Апояма - Копояма - Амосу - Комосу - Моосу - Моосу -
Моосиго - Ясиклапдони - Темоку - Темоку - Мокуно -
Мокуно - Мокудзобо - Таванчоосуна - Хихидзоэшка.
Это было более чем удовлетворительное имя. А
бедного мальчика называли просто Чон.
За богатым мальчиком следило множество нянек,
бедный же бегал где хотел один. И однажды он упал в
глубокий колодец.
Как только это случилось, соседские дети прибежали
к его родителям и крикнули: «Ваш Чон упал в
колодец!» В мгновение ока Чонов папа был тут как тут и
вытащил сына так быстро, что тот даже не успел воды
в рот набрать.
На другой день богатый мальчик улучил минутку,
когда его няньки зазевались, побежал и, в свою
очередь, свалился в колодец.
Соседские дети не очень любили его, но, видя такую
беду, помчались к дому его родителей и закричали:
«Упал в колодец!»
«Кто?» — спросили родители.
«Ваш Онюдо - Конюдо - Мапирапонюдо -
Хиранюдо - Сейтакапонюдо...» — начали было дети, но кто-то из
них вдруг ахнул: «Ой, что вы! Вы же пропустили
Харимапобето! Сначала!!»
Они испугались и начали сначала: «Ваш Онюдо -
Конюдо - Мапирапонюдо - Сейтакапонюдо -
Харимапобето - Хейтако - Хейтако...» Но, пока они добрались до
Хихидзоэшки и родители поняли, что случилось,
богатый мальчик захлебнулся и утонул *.
1 В интересном сборнике японских сказок (М, Госполит-
издат», 1958) эта же сказочка приведена в другом варианте. Там:
богатый мальчик носит такое имя: «Бонза большой — Бонза
меньшой— Бонза над всеми бонзами бонза — Бонза толстяк — Бонза
в мошне деньги бряк — Бонза просто так — Бонза не знаю дальше
как — Богач-разбогач — Самого не знаю как дальше его — Чашка
да чайник — Главный начальник — Все пьют воду — Сам пью чай—
Чудо-герой — Серебро горой — Звать по-таковски — Звать по-сяков-
ски — И этак, и так, и перетактак — На горе храм — На храме
76

Это сказка, и таких имен в Японии, вероятно нет.
Но сказок не бывает без правды, как дыма без огня.
И, очевидно, японское именословие тоже не
отказывается от нанизывания множества имен одного за другим.
Если бы это было не так, в сказке не оказалось бы
ничего смешного, и она исчезла бы.
Это повествование о человеческой глупости и
тщеславии мне хочется завершить маленьким рассказиком о
столь же забавном лукавстве.
Если знатные гранды и сеньоры западных стран не
были ограничены в количестве своих имен, то
простолюдинам приходилось удовлетворяться каким-нибудь
жалким единственным небесным покровителем: большее
было не по карману. Однако не так-то легко было
обвести вокруг пальца соотечественников Рабле и
Вольтера, даже самых бедных и невежественных. Такие же
суеверы, как и их высокородные господа, простые
французы обладали и здравым смыслом, и врожденным
лукавством. Им тоже хотелось обеспечить себе
достодолжную заступу свыше, и, подумав, они изобрели
великолепное, по сей день распространенное среди
французского простонародья, имя—Туссэн.
Чем оно примечательно? Очень просто: «сэн»
(saints) значит «святые», а «ту» (tous)—все.
«Туссэн»— это «все святые». Сразу! Одним ударом на
службу новорожденного становится вся небесная рать; и
тот, кто получил такое имя, мгновенно обходит всех
герцогов, графов и маркизов. Дешево и сердито!
Вам может прийти на ум: а как же с «именинами»?
Гоголевский городничий, как известно, бывал
именинником дважды в году — и на Антона и на Онуфрия,
и то это всех удивляло. А тут человек, очевидно, должен
именинничать ежедневно, — ведь каждый день церковь
Празднует память какого-нибудь из «всех святых».
Но и это утряслось ко всеобщему удовольствию.
У католиков есть день «всех святых», первого ноября.
Вот тут-то Туссэны и ходят именинниками1.
крыша — Над крышей сосна — Над сосной луна — Эй-эй расти
скорей — Эйске». Я не знаю, представляет ли этот новый вариант
точный перевод первого, но нам сейчас это и не важно.
1 Когда эта книга вышла в свет, в журнале «Огонек» было
опубликовано взятое из немецкого журнала «Космос» индейское
имя, будто бы принадлежавшее скончавшемуся в конце XIX века
77

Мы видели: у нас на Руси мирские имена уступили
место календарным, крестным. На Западе имел место
обратный процесс: во многих странах там давно уже
ребят называют без помощи церкви. Никому нет
никакого дела, как я нареку своего сынишку; как говорит
русская поговорка: «Хоть горшком назови, только в
печку не ставь!»
— Ну, как это — никакого дела? — спросите вы.—
Не может же быть, чтобы сейчас, в XX веке, могли бы,
как у нас в XV, наречь кого-нибудь Износком или
Котом! Да и, кроме того: мы читаем западную
литературу; все имена, которые нам попадаются, звучат
нормально. Не преувеличение ли это?
Совсем не преувеличение. Во-первых, натыкаясь на
западные имена, мы нередко воспринимаем их именно
как «имена, и только», не имея представления, что озна->
чают они как слова. Вы встречаете французское
женское имя Бланш и даже не подозреваете, что оно значит
«белянка». Вы читаете у англичанина Голсуорси про
девушку, по имени Флёр, и не думаете о том, что слово
Флёр (fleur) означает «цветок», да к тому же не по-
английски, а по-фр.анцузски. Между тем, в романе «Сага
о Форсайтах» Голсуорси подробно рассказывает, как
именно было дано девочке такое своеобразное имя.
Крошечное существо лежит в колыбельке.
Отец-англичанин с умилением в первый раз смотрит на него.
Умилена и мать-француженка.
— Ma petite fleur! (маленький мой цветочек!) —
сказала Аннет.
в штате Висконсин, США, старику вождю. Оно содержит 121 букву
и является чемпионом среди длинных имен:
ЛЕПОДОТЕМАЧОСЕЛАЧОГАЛЕООКРАНИОЛЕИПСАНОТРИ-
УМУОТРИММАТОСИФИОПАФАОМЕЛИТОКАТАКЕЦЛУММЕНО-
КИЧЛЕЙПКОССУФОФАТТОПЕРИСТЕРАЛЕКТРУОНОП.
Не могу удержаться от того, чтобы не сообщить его вам, хотя,
к сожалению, журналисты не приводят ни значения, ни состава
этого имени-чудовища. Впрочем, в языках североамериканских
индейцев и нарицательные имена достигают почти такой же длины.
73

— Флёр? —повторил Соме, —Флёр! Ну, мы так и
назовем ее.
Разве это не похоже на негритянское Датини — «А я
что говорила?» (см. стр. 27.) Очевидно, англичане так
же свободно, как и негры, пользуются правом делать
именем любое слово, и только от их вкуса зависит,
что именно они выберут; выбрали же родители для
одного из генералов американской армии времени мировой
войны —мистера Брэдли —имя Омар, не то позаим-
ствовав его из мусульманского именослова, не то вспом->
нив о большом морском ракообразном. Но, если вы
хотите увидеть, к каким странностям это порой может
привести, выслушайте вот какую историю.
В 1793 году в революционной Франции был основан
«Клуб номофилов». Слово «номофил» в вольном
переводе с греческого может быть передано как «имялюб».
Номофцлы считали, что в новом, преобразованном
революцией, мире все должно быть новым, в том числе и
имена.
Это было довольно естественно. Церковь в
новорожденной республике утратила свои права, религия —
тоже. Еще 20 сентября предыдущего, 1792 года у
духовенства было отнято право записывать состоявшиеся
браки, регистрировать рождающихся и умирающих.
Вместе с этим было отменено и право церкви навязьь
вать людям угодные ей имена4. Стали появляться люди,
которых называли какими заблагорассудится, и порою
очень странными на наш взгляд, именами-словами.
Точно так же было разрешено по первому заявлению
менять надоевшую или неблагозвучную фамилию на
любую другую. Началось бурное сочинительство имен и
фамилий. Номофилы изощрялись в нем особенно
ревностно.
Я не знаю, правда, принадлежал ли к этой
организации кто-нибудь из членов провинциальной семьи,
обитавшей в местечке Куломье, но это вполне вероятно:
свою, оставшуюся нам неизвестной, дореволюционную
фамилию семья эта заменила новой. Она звучала так:
Мильсэсанкатрвэнтрэз. По-французскй это означает:
тысяча семьсот девяносто три. У нас такая фамилия
1 Было разрешено также менять старые имена на новые,
79

должна была бы выглядеть примерно так: «Тысячасемь-
сотдевяностотретские» или «Девяностотретьевы».
Странно, конечно, но почему бы и нет? Наша довольно
распространенная сейчас фамилия «Октябрьский» тоже
показалась бы несколько неожиданной до 1917 года.
Носители фамилии Мильсэсанкатрвэнтрэз могли бы
преспокойно жить в провинциальной французской
глуши, и никто о них не узнал бы. Однако много лет спустя
произошло печальное событие, которое привлекло к ним
общее внимание.
Дело в том, что в конце XIX века в семье Тысяча*
семьсотдевяностотретских появилась очень
принципиальная пара. Этим супругам показалось мало
/Хронологической фамилии, они дали трем своим сыновьям
еще и календарные имена. Одного назвали Маем
(Мэ), второго Июнем (Жуэн), третьего Июлем
(Жюийэ). Все шло очень хорошо, и братья «Месяцы
Месяцовичи» тихо жили в Куломье. Но все имеет
конец; в местной газете появилось объявление в
траурной рамке. Оно значило примерно следующее:
Охваченная скорбью
СЕМЬЯ
ЧТО ДОРОГОЙ БРАТ ОТЕЦ И /ЛУЖ.
д
скончался
ТЫСЯЧА ДЕВЯТЬСОТ ВГОР0ГО
Нельзя быть до того уж последовательным в своих
вкусах: мало кто плакал, читая это извещение;
большинство смеялось. Один американский журналист
поместил его в своей занятной книжке, копилке курьезов,
озаглавленной «Хочешь — веришь, хочешь — нет».
Оттуда я и почерпнул рассказ об этом.
80

Кем был князь Отто Эдуард Леопольд Бисмарк,
знают все: крупнейшим государственным деятелем
Пруссии XIX века, основателем Германской империи,
жестоким врагом революции и рабочего движения,
человеком столь крутым, что его прозвали «Железный
канцлер».
Он родился в 1815 году, умер в 1898-м,
восьмидесяти трех лет от роду.
Кто был господин Трампеданх, когда он появился на
свет и когда скончался, не ведомо теперь уже никому.
Тем не менее он в свое время жил, владел портняжной
мастерской где-то в Бранденбурге и слыл
восторженным поклонником князя Бисмарка. Страстное
преклонение перед знаменитым человеком заставило его
решиться на очень смелый поступок.
В 1895 году, когда Бисмарку исполнилось ровно
восемьдесят лет, у господина Трампеданха родился
сынишка. Счастливый отец, придя в волнение, послал о
том своему кумиру такую телеграмму:
«Ваше сиятельство! Судьба послала мне первенца.
Умоляю осчастливить меня, разрешив в Вашу честь
наименовать моего сына Бисмарком».
Старый вельможа был человеком суровым, но
обладал чувством юмора. Он не рассердился. Наоборот,
позвав секретаря, он продиктовал ему вот какой
ответ:
«Тронут. Не только разрешаю, но едва лишь у меня
родится сын, не премину окрестить его Трампеданхом».
Железный канцлер знал, что делает: в восемьдесят
лет прибавление семейства никак не угрожало ему.
Как вам кажется, зачем я рассказал этот
анекдот: ведь, прежде всего, неизвестно — не выдумка ли
это?
Может быть, и выдумка. Но, во-первых, эта история
хорошо показывает, дак свободно распоряжаются в
некоторых странах выбором имен для людей. А
во-вторых, она позволяет мне поговорить об одном довольно
занятном и мало известном у нас явлении в области
именословия.
81

Князь Бисмарк мог подивиться холуйской
телеграмме своего поклонника, но не его замыслу: как это ни
странно на наш взгляд, у многих народов слово, которое
служит именем одному человеку, может удобно
оказаться фамилией другого, и наоборот.
Примеров можно привести множество. В США
очень недавно одновременно жили два писателя; одного
звали по имени Синклер, по фамилии Льюис,
а другого — по фамилии Синклер, по имени же
Эптон.
То же мы видим и во Франции.
Здесь нам известны два писателя-современника:
Ромен (имя), Роллан (фамилия) и Жюль (имя), Ромен
(фамилия). История прошлого помнит как Андрэ Шенье,
так и Саломона Андрэ. Рядом существуют Клэр д'Ивуа
(актриса) и Эжен Клэр (журналист). Можно сказать,
что многим советским поклонникам современного
французского театра доставляла немало хлопот путаница
между Жераром Филипом (известным, ныне покойным,
актером) и Филиппом Жераром (автором некоторых
песенок Ива Монтана).
Такая же особенность английского именословия
позволила известному писателю О. Генри забавно сострить
в рассказе «Сила привычки». «Когда мы обращались
к классикам, — сетует он, — ...нас изобличали в
плагиате [литературном воровстве. — Л. У.]. Когда мы
пытались изобразить действительность... упрекали нас
в подражании Генри Джорджу, Джорджу Вашингтону,
Вашингтону Ирвингу и Ирвингу Бачеллеру...» Как
видите, на четверых литераторов хватило для их имен и
фамилий всего пяти слов; нам для этого понадобилось
бы чуть не вдвое больше.
То же самое можно сказать и о Германии; здесь
рядом с великим поэтом Фридрихом Шиллером можно
указать богослова Иоганна Фридриха; здесь
существовал некогда и романист Фридрих Фридрих, так сказать
«Фридрих в квадрате».
Нам, русским, нелегко привыкнуть к этому. Мы с
трудом можем представить себе двух людей, одного из
82

которых зовут Сергеем по имени, а другого Сергеем по
фамилии (не Сергеевым, а именно Сергеем). Еще
неестественнее встретить человека, который носит имя
Петров или Ванин. Ванин Юрьевич Петров! Колин Ни-
канорович Андрюша! Вы даже скажете, вероятно, что
это решительно невозможно. Но, во-первых, почему вы
так думаете, и, во-вторых, правильно ли это
утверждение?
Наши фамилии обычно (хотя и не всегда)
отличаются от личных имен одной особенностью: им
свойственны специальные суффиксы (суффиксы принадлежности
и некоторые другие). В самом деле, как образуются
они?
Слово: Фамилия: ' Суффикс:
Дуб Дуб-ов -ов \
Камень Камен-ев -ев > чей?
Шуба Шуб-ин -ин J
Шуя (город) Шуй-ский -ский какой?
Русские Русск-их -их \
Марья Марь-ин -ин > чей?
Дурной Дурн-ово -ово J
ит. п.1
Таким образом, в большинстве случаев фамилия
отличается от того слова, от которого она произошла.
А на Западе? А там это далеко не обязательно.
По-немецки дуб — «эйхе», Эйхе будет и фамилией,
соответствующей нашему «Дубов». «Утес» по-английски «рок»,
а поэтому и наш Утесов в Англии был бы «мистер Рок».
Английская фамилия Смит (помните Сайреса Смита из
«Таинственного острова» Жюля Верна?) ничем не
отличается от слова «смит», означающего «кузнец». Смит —
это английский Кузнецов. Совершенно так же от слов
«ля рош» («скала») или «лё блан» («белый») ничем
не отличимы распространенные французские фамилии
Лярош и Леблан (соответствующие нашим Скалину и
Белову).
Как видите, никакие особые суффиксы для
образования фамилий там не нужны; если же фамилия
образуется от собственного имени, то между именем и ею
не оказывается никакой видимой разницы. Они
совпадают.
1 Подробнее об этом см. главу «Людские и лошадиные» (стр. 131
il след.),
83

Собственно говоря, ничего странного в этом нет.*
Хотя большинство русских фамилий образовано
при помощи определенных суффиксов, немало у нас и
бессуффиксных, преимущественно в украинском языке.
Постарайтесь, и вы вспомните длинный их список.
Петр Петрович Петух \
Артемий Филиппович Земляника \ У Гоголя
Иван Павлович Яичница J
Жратва — городовой 1 у Чехова
Ять — телеграфист ( * Чехова
Еще больше таких причудливых имен у Гоголя там,
где действие развертывается на Украине. Тут выступают:
Свербигуз Довгочхун
Мотузочка Кисель
Бульба Корж
Хлиб Бородавка
Ремень Горобец
Халява П ух и в о ч к а
Шпонька и многие
подобные.
Очень нетрудно понять, что все эти фамилии
великолепно могли бы быть и именами, если бы до нашего
времени дожил обычай пользоваться именами
мирскими, как в старину. Очевидно, духу славянских
языков совпадение мирского имени и фамилии, превращен
ние фамилий в имена явно не противоречат.
Другое дело — переход христианского крестного
имени в фамилию. Виданы ли у нас такие фамилии, как
Василий, Елена, Петя или Андрюша? «Конечно, нет,—
скажете вы. — Это типичные имена, и фамилиями они
быть никак не могут». Но верно ли это?
Я обратился к совершенно случайному источнику,
к первому попавшемуся под руку большому
справочнику, содержащему множество русских имен, отчеств и
фамилий; то был «Весь Петроград», огромная адресная
книга за 1916 год: в ней содержатся десятки тысяч
справок о самых различных гражданах. И вот какие
сочетания там рбнаружились:
Александр Моисей Захарович
Борис Мария Михайловна
Валентин Кондратий Самойлович
Г а в р и л о Иван Иванович
Д а н и л о Мария Петровна
84

Емельян Юрий Викентьевич
Иван Эдуард Львович
Карп Анна Корнильевна
Лев Александр Кириакович
Мария Александра Семеновна
Н е ф е д Александр Емельянович
Олег Виктор Иванович
Панфил Монос Ицкович
Роман Александр Александрович
Симеон Мария Георгиевна
Тарас-Карпченко Евгений Федорович
Урбан Анна Андреевна
Феликс Ольга Фердинандовна
Филипп Александра Николаевна
Харитон Борис Осипович
Я выписал только по одной т^акой необыкновенной
фамилии на каждую букву алфавитами то —смотрите:
незаполненными остались лишь те рубрики (скажем,
буквы Ч, Ш, Щ), на которые нельзя указать имен; на
деле же подобных фамилий несравненно больше. Но и
то, что тут приведено, поражает неожиданностью.
Эдуард, по фамилии Иван! Дама, по имени Мария, а по
фамилии Борис, а рядом с ней — другая, у которой имя
Александра, но зато фамилия Мария... Мадам Филипп,
мадемуазель Харитон... По правде сказать, я сам
удивился этому и подумал: «Да, постине, мы не знаем,
какие сюрпризы готовит нам изучение наших имен,
личных или фамильных — все равно!» !
На этом, вообще говоря, было бы очень удобно
покончить с личными именами и перейти как раз к
фамилиям. Но мне хочется коснуться еще
одного вопроса, заслуживающего
большего, нежели маленькая главка в
такой небольшой книжке, как эта. Я
говорю о так называемых советских
именах.
1 По любезному сообщению моего читателя
И. М. Фельдмана, среди «некрасовцев» (донских
казаков-раскольников, выселившихся в Турцию
при Петре I под предводительством казака
Некраса) имена постоянно служат фамилиями. В дни
войны среди пленных ему встретились «некрасов-
Цы», носившие фамилии Константин, Макар,
Александр и Иона. По их словам, такие фамилии были
самыми обычными в некрасовских селах на
территории Румынии.
ду
ОСапмтск
85

В 1939 году одна знакомая обратилась ко мне со
странным вопросом. «Вы занимаетесь всевозможными
названиями, — сказала она. — Объясните, что значит
имя, которое дали моей племяннице ее сумасшедшие ро*
дители?» — «А как они назвали девочку?» — спросил я.
«Сателлиткой!» — пожав плечами, ответила молодая
женщина.
Я не новичок в этих вопросах. Мне хорошо известно,
что после Великой Октябрьской социалистической
революции в нашей стране в области именословия
произошло примерно то же, что в конце XVIII века во
Франции: у церкви было отнято право регистрировать так
называемые «акты гражданского состояния», то есть
отмечать рождения, смерти, браки. Граждане получили
полную свободу в выборе имен для своих детей: по
смыслу наших законов каждый вправе избрать для
своего ребенка любое понравившееся ему слово в
качестве имени.
На этой почве возникли разные новинки. Появились
и привились многочисленные имена (их стали называть
«советскими»). Некоторые из них приобрели
популярность: и сегодня на свете живет довольно много уже
взрослых Кимов, Спартаков, Тимуров. Стали
распространенными такие женские имена, как Нинель,
Владлена, Лилия, Светлана. Широко распространились у нас
имена, взятые у других народов, иногда почерпнутые
из их литературы: Виолетта, Аида, Марта, Мая, те же
Спартак и Тимур...
Но случилось и другое: иные родители-оригиналы не
задумывались над тем, что им на долю выпало нелегкое
и ответственное дело — найти не просто слово, а такое,
которое свяжется с их ребенком на всю его жизнь,
такое слово-имя, которое, как мы с вами уже видели,
будет в глазах окружающих накладывать известный
отпечаток даже на самого его носителя. Они забывали
об этом и сводили дело к довольно легкомысленной
игре. Лежит в кроватке бессловесное созданьице, не
способное сказать ничего, так почему бы не прикрепить
86

к нему на веки вечные любую кличку, которая нам
почему-то понравилась? Какое это имеет значение?
Получались иной раз самые настоящие
«ономастические анекдоты». Незадолго до моего разговора со
знакомой писатель Л. Кассиль рассказал в печати о
бедной девушке, награжденной удивительным именем —
Лагшмивара; этим именем причудники-родители
задумали создать своебразный живой памятник славной
эпопее челюскинцев, — Лагшмивара, видите ли,
расшифровывалось как «лагерь Шмидта в Арктике». Кассиль
не сообщал, что позднее произошло с носительницей
имени-мемориальной доски, но я лично полагаю, что
она скоро превратилась сначала в обыкновенную
Вареньку, а потом — и в Варвару.
Встречались и мне такие имена-чудачества. Я знал
девочку (почему-то взрослые особенно старались и
мудрили именно над девочками; мальчишкам доставалось
как-то меньше), которую назвали и записали в метрике
Артиллерийской Академией. Дома, впрочем, ее
называли довольно мило — Арточкой. Но почему же это
случилось?
В момент ее появления на свет папа служил в этом
весьма уважаемом учреждении, — и только.
Другую бедняжку в конце двадцатых годов
окрестили еще неожиданнее — Непрерывкой. В те годы был
предпринят опыт перехода на так называемую
непрерывную пятидневную рабочую неделю. О «непрерывке»
много писали в газетах. Этого было достаточно; из мод-*
иого слова сделали имя. Но слово подвело.
Прошло очень немного лет, и от непрерывной недели
по разным причинам отказались. Слово «непрерывка»
утратило свое значение, а затем и попросту забылось,—
может быть, вы сегодня услышали его от меня впервые.
А бедная жертва новых номофилов сохранила свое
нелепое имя. Правда, близкие звали ее Рэрой, но ей то и
дело приходилось отвечать на простодушные вопросы:
«Рэрочка? Ах, это очаровательно! А полное имя как?»
Поставьте себя в ее положение...
Как видите, мне приходилось встречаться с довольно
оригинальными именами. Я столкнулся с одним — не
тем он будь помянут — довольно туповатым студентом,
которого звали Гением. Видел я и маленького, да к тому
же еще хромого, мальчика, которому было дано имя
87

Гигант; точно это выдумали со специальной целью
испортить ребенку и без того нелегкую жизнь.
Родители вздумали отметить таким своеобразным способом
основание зернового совхоза «Гигант» в Сальских степях
на юге нашей страны.
Таким образом, у меня уже был опыт.
И тем не менее имя Сателлитка поразило меня.
— Сателлитка? — пробормотал я в растерянности.—■
Как? Очень странно! Гм, гм... Это просто
удивительно.
— А что значит «сателлитка»?
— Гм, гм... Да как вам сказать? «Сателлит»
означает по-латыни «телохранитель», «приспешник»,
«последователь», «спутник». Сателлитами иногда в
астрономии называют луны, спутники крупных планет...
«Сателлитка», очевидно, «приспешница»... Кстати, а кто
родители девочки? Кто они — ученые, историки,
филологи? Слово-то такое редкое.
— Какие там ученые! — с видимым раздражением
махнула рукой Сателлиткина тетя. — Мать —
домохозяйка, а отец служит в автобронечасти.
И тут меня осенило.
— А! Так! Ну, тогда все понятно. Он имеет дело
с автомобилями? Так, видите ли... В автомобиле, в уст*
ройстве, передающем усилие от мотора на задние
колеса, среди множества других частей есть маленькие
шестеренки, вращающиеся среди других, больших. Их
именуют «сателлитные шестерни», а попросту «сателлит-
ки»... Отсюда ваш родич и взял это слово.
Я сказал: «все понятно», но это неверно. Объяснилось
кое-как одно — происхождение имени. Но основное —
как пришла отцу в голову идея назвать дочку «Шесте-»
ренка», — осталось по-прежнему загадочным. Вполне
возможно, по долгу службы он постоянно имел дело
с моторами, отлично знал эту шестерню. Но разве это
причина? Разве естественно будет, если ботаник назовет
сына Чертополохом, энтомолог дочку—Гусеницей, а
врач своих ребят — Аппендицитом и Золотухой? Это,
может быть, было бы вполне нормальным с точки
зрения наших далеких предков: те не видели ничего
плохого в том, чтобы иметь дочурку Малинку и сына Ще*
тинку. Но мы-то живем не в XV веке! Мы предъявляем
к именам совсем другие требования: мы хотим, чтобы
8,8

имя было и звучным и осмысленным, чтобы оно было,
помимо всего прочего, именем, а не случайно
прилепленным к человеку любым словом. Как же
этого добиться?
Мало кто знает теперь, что в свое время, в
двадцатых и в начале тридцатых годов нашего века, было
сделано несколько отважных попыток создать для
населения нашей страны нечто вроде «советских святцев». На
протяжении нескольких годов разными издательствами
было выпущено немало календарей, содержавших, так
сказать, рекомендательные списки новых имен. Списки
эти включали большое число предложений; среди них
встречались совсем неплохие. И все же, если вы
переберете своих знакомых или заглянете в любой список
граждан, родившихся уже после Октябрьской
революции, вы увидите: подавляющее большинство их носит
самые обыкновенные, привычные, стародавние (то есть
введенные еще церковью) имена. В чем же тут дело?
Почему это так? Почему попытки наших номофилов
повисли в воздухе? Ведь как будто бы нет никаких
причин нашим людям так упорно держаться за старину.
Почему бы в самом деле не принять рядом с хорошо
известным и любое число новых, — красивых, и по звуку
и по значению, имен?
Чтобы решить, почему этого не произошло до сих
пор, посмотрим, как строились те «красные святцы»,
о которых я только что вспоминал.
Чего-чего только не предлагали на выбор для
превращения в имена наивные люди — их составители! То
им казалось, что для этого можно спокойно
использовать любое слово, лишь бы оно называло какое-нибудь
значительное и новое явление в жизни нашей страны.
Советовали девочек называть: Электрификация,
Химизация, мальчиков — Днепрогэс, Магнитострой, Донбасс
или как-нибудь еще в таком же роде. При этом
совершенно упускали из виду, что никто не согласится носить
имя-змею, в семь или восемь слогов длиною, «не
способное уместиться не только в элегии», но и в самой
простой речи. Как выразился когда-то один находчивый
маленький мальчик: «Я такого слова и сказать не могу:
89

мне роту тяжело говорить такие слова». А ему надо
было выговорить простое имя Людмила!
Конечно, каждый хочет, чтобы его имя было
удобным в произношении, коротким и благозвучным. Между
тем слово «химизация» не обладает вторым из этих
свойств, а «э-лек-три-фи-ка-ци-я» — ни первым, ни
вторым. Наш язык имеет склонность по возможности
сокращать все длинные слова, даже самые обыденные; мы
охотнее говорим «метро», чем «метрополитен», заменили
коротким «кино» длинное «кинематограф», никогда не
упускаем сказать «фото» вместо «фотография». Язык —
умный лентяй; он не любит лишней работы там, где
можно обойтись малым усилием. Так неужели же кто^
либо согласится прицепить себе навек имя, точно со-<
бранное из неуклюжих деталей какого-то словесного
конструктора? «Как вас зовут?» — «Меня? Электрифи*
кация Магнитостроевна...» Хотели бы вы
представляться так знакомым?
Конечно, нет! Каждый предпочтет любоваться своим
именем, даже немного гордиться им.
Мне имя дали при крещенье Анна,
Сладчайшее для губ людских и слуха...
Так, и не без гордости, писала о себе поэтесса
А. Ахматова.
Что ж, можно понять эту гордость. А попробуйте
так же полюбоваться именами вроде Децентрализация
или Мингечаурстрой! Конечно, они не выдержали испьь
тания; жизнь сердито отбросила их. -
Были другие предложения. «Советские святцы»
двадцатых годов полны, например, хорошо нам знакомых
древних «княжих» имен: Ратмир, Рюрик, Аскольд, Рог-
неда, — все они фигурируют тут, рядом со множеством
зарубежных, добытых из мифологии и литературы
других стран: Кунигунда, Фрея, Брунгильда, Зигфрид, Рол-
ланд, Эсмеральда.
Казалось бы, против этого нечего возражать. Чем
княжое имя Рюрик хуже, чем такое же княжеское Олег
или Игорь; а ведь они живут среди нас. Почему бы нам,
спокойно пользуясь именем Людмила, отвергать ее
сверстницу Рогнеду? Но вот тут-то и обнаруживается,
какая тонкая вещь человеческие имена, каким сложным
90

условиям должно удовлетворять слово, чтобы им мог
быть назван человек.
Назвать мальчика Ратмиром можно, а Русланом —
нет. В чем дело: оба имени почерпнуты ведь из одного
запаса? Да, но слово Руслан уже давно успело стать
для нас «собачьим» именем: так часто зовут псов. Дайте
его сыну — и в школе начнут дразнить мальчишку.
Полканом, если не Барбосом, это уж как пить дать. Не*под-
ходит и Рогдай; прислушайтесь, — разве вы не
слышите в нем внятного сочетания двух слов: «рог» и
«дай»? С Рогнедой тоже не все спокойно: кроме «рога»,
в этом слове таится и «гнедая масть», если не что-
нибудь еще менее приятное. Не потому ли из многих
древнерусских женских имен заново привилось у нас
только одно — Светлана? Вот уж тут ни к чему не
придерешься: светлое, милое, красивое имя!
Посмотрите на дело и с другой стороны: Светлану
легко превратить в Светку, Светочку, Свету, Светик,
А попытайтесь сделать что-нибудь подобное с
Рогнедой... Рогуля? Гнедочка! Гнедка?
Другой изъян у имен западного происхождения: они
просто чужды нашему слуху; они выглядят в
большинстве своем вычурными, претенциозными, как какая-
нибудь шляпа необыкновенного фасона, которой не
носит почти никто. Одно дело — под картинкой,
изображающей рыцарский турнир, найти подпись:
И к рыцарю вдруг своему обратясь,
Кунигунда сказала, лукаво смеясь...
Ф. Шиллер. «Перчатка» •
Тут всё на месте.
Но прочитать в газете: «Инвалид труда Кунигунда
Горшкова выступила с рационализаторским
предложением»,— и странно, и немного смешно. «Брунгильда
Павлова получила двойку...» «Эсмеральда Ванина
купила калоши...» Не кажется ли вам, что человек с таким
именем чем-то напоминает даму в пышном кринолине,
входящую в трамвайный вагон, или напудренного
маркиза с косичкой, ожидающего мяча в воротах команды
«Динамо»? Не идут нам такие имена, и это совершенно
естественно! *
1 Да вот вам живой пример: «Светлана разыскала Изольду на
комбинате, бледную и немощную после морской болезни... Изольда
91

Предлагали превращать в человеческое имя
названия всевозможных цветов и растений. И снова можно
сказать: заранее против этого возражать трудно: имя
Роза существует у нас и не кажется нелепым; но вот
Фиалка или Настурция почему-то смущают. А почему?
Что мешает мне назвать дочку Резедой или Анемоной,
а сына... Ну, хотя бы Рододендроном?
Поразмыслим над этим. Даже имя Роза не слишком
часто употребляется нами: слишком еще живо
ощущается, что значит оно «прекрасный цветок»,
«красавица». Такие имена пугают: 0№и точно налагают на
своих носителей тяжелую обязанность — тянуться за
собственным именем, быть «не хуже его». Помните одну
из пушкинских второстепенных героинь,
дурнушку-графиню, лицо которой напоминало репку с воткнутой в нее
луковкой-носом? Хорошо бы выглядела она, если бы
родители вздумали назвать ее Розой, Орхидеей или Лилией!
Вы можете сделать мне резонное возражение: по
свету гуляет очень много щуплых и слабосильных Львов,
всем неприятных по характеру или внешности Людмил,
Вер, которым нельзя ни в чем довериться, и
Святославов, не отличающихся ни святостью, ни славой. Однако
это никого не смущает...
Вы правы, но обратите внимание на одно
существенное обстоятельство. Имя Людмила стало именем столь
давно, что мы уже перестали слышать его как слово.
Мы преспокойно говорим: «Эту Людмилу все терпеть
не могут», — и даже не подозреваем, что слово
Людмила значит «милая людям», что наша фраза означает:
«эта милая людям особа всем не мила». Мы восклицаем:
«Черт бы побрал вашего Федора!» — хотя это можно
перевести: «Черт бы. побрал ваш божий дар!» Мы уже
привыкли к этим именам; из них давно выветрилось
их прямое значение, а в именах, заимствованных, нам
и не добраться до него. Именно поэтому, и только
поэтому, нам так легко обращаться с ними как с
именами.
Что же до новых имен, то к ним мы еще не
привыкли, мы их понимаем; именно поэтому первона-
еле взобралась на лошадь и сидела на ней неуклюже, мешковато»
(«Огонек», 1957, № 11, стр. 20). Стоило называть девочку звучным
именем легендарной златокудрой красавицы, чтобы потом ее так
срамили!
92

чальное значение так и брызжет на
нас из них. К Надежде
Владимировне вы обращаетесь совсем
спокойно, но попробуйте-ка поговорить
с Мудростью Никтокакбоговной!
Это невозможно, скажете вы. Ну,
как сказать: ведь «мудрость» по-
древнегречески «София», а «никто
как бог» звучит на
древнееврейском языке как «Михаил». Не
удивляйтесь этому: так бывает часто;
теперь тысячи девушек и женщин ходят стрижеными и
носят спортивные брюки; это никого не поражает. А лет
сто назад за каждой такой женщиной бежала бы
удивленная толпа. Почему? Возникла привычка к короткой
стрижке женщин. Стриженая голова перестала казаться
мужской. Примерно то же бывает и с именем.
«А! — радуетесь вы, — так, значит, все дело в
привычке? Значит, можно приучить людей и к такому
имени, как Носорог или Кряква?»
Отчего же, — вероятно, можно. Но стоит ли? И
сколько времени пройдет, пока они приучатся? А до того как?
От него требуется немало.
Прежде всего оно должно быть не слишком длинным
и трудным. Вам не удастся сделать именами такие
слова, как «электрификация» или «тригонометрия»,
93

даже если они благозвучны и преисполнены высокого
значения, — «роту тяжело» часто произносить их.
Во-вторых, имя обязано звучать красиво, быть
изящным по своей форме. Есть слова, называющие очень
хорошие вещи, но неприятные на слух: они не могут
стать людскими именами. Попробуйте окрестить вашу
дочурку (когда она у вас появится), скажем, Идиомой
или Психикой... Не поблагодарит она вас, — а ведь
слово «дрима» по-гречески значит «выражение,
свойственное только одному из языков»; «психика» —
означает «душевная жизнь». Чего уж, казалось бы, лучше?
Но вы и сами, всего вероятнее, не хотели бы называться
так: подлинное значение слов от нас скрыто, а звуки
связывают их с совершенно другими понятиями.
Очень важно и третье: у каждого есть свое, личное
представление о'красоте, свои собственные вкусы.
Однако, выбирая имена или превращая в имена слова,
нельзя считаться только с собственным вкусом: ведь
носить имя будете не вы, а судить о нем — не
только вы.
Допустим, вы — уроженец Северной Сибири, ваше
детство прошло на суровых берегах реки Пясины.
Можно поверить, что слово Пясина вам с детства мило,
что оно кажется вам звучным, нежным, будит у вас
в груди теплые воспоминания. Вправе ли вы назвать
вашу дочку Пясиной? Конечно, нет: девочка не
поблагодарит вас, — ведь ни в ком другом с таким именем
не свяжется никаких приятных ощущений.
Четвертое: если бы у вас, как у чукчей (см. стр. 15),
каждый человек назывался только одним словом, дело
обстояло бы куда проще. Но у нас имена тройные: само
имя, отчество, фамилия. И, выбирая имя, никак нельзя
забывать, что ему придется звучать рядом с этими
соседями, а может быть, и самому превращаться в
отчество. Тут, как с цветом материи, идущей на платье:
красный цвет хорош, зеленый — не хуже, а многие
сочетания красного и зеленого отвратительны.
Имя Роза красиво. Имя Наркис (то есть Нарцисс)
тоже не дурно. Но сочетание Роза Нарциссовна Клевер
вызовет общий смех: не женщина, — страничка из
гербария!
В дореволюционной гимназии у меня был товарищ,
носивший прекрасное, гордое испанское имя Родриго;
94

у него была мать испанка. Но отец-то
его был русским. Сочетание Родриго
Степанов вовсе не казалось нам ни
величественным, ни красивым; мы
считали его просто смешным. И справедливо.
Нельзя допускать, чтобы женщину
звали Мирандолина Перерепенко или
юношу— Альберт Кошкин. А ведь
допускают! И тогда носитель таких, не
согласованных друг с другом, имени и
фамилии так же привлекает к себе
всеобщее насмешливое внимание, как
чудак, который явился бы на улицу в фетровой шляпе
и лаптях или в современном пиджаке, но в берете со
страусовыми перьями. Его сразу замечают, на него
с удивлением пялят глаза.
«За столом — предсудкома, невысокий паренек с
патлатой огненно-рыжей шевелюрой...
— Совмещай специальности, Рудольф! — крикнул
ему кто-то из мотористов...
Лыков с любопытством смотрел на него... подивился
эффектному сочетанию имени Рудольф с фамилией
Бабошкин...» 1
Волга, советский дизель-электроход, заседание суд-*
кома, и вдруг, среди обычной, знакомой, естественной
обстановки, милый парнишка с именем Рудольф —
непривычным, чуждым, претенциозным. И все смотрят на
него, как на коня с коровьими рогами или на собаку
с петушиным хвостом. Зачем же допускать такую
нелепицу?
Вот почему до сих пор остались в
большинстве своем неудачными
старания ввести в обиход новые имена
взамен устаревших: их придумывали
кое-как, считая, что для этого
годится любое слово, лишь бы оно было
хорошо как слово. Их изобретали
целыми сотнями, не интересуясь
законами, которым подчинены личные имена,
1 Н. Верховская. Молодая Волга
(роман), стр. 64—65, Л., «Советский писатель»,
1957.
95

не советуясь с людьми, занимающимися их жизнью, —
языковедами. Языковед нередко мог бы заранее
предсказать судьбу, которая постигнет то или другое име-
нословное новшество. Вот имя Ким; у него с самого
начала были все шансы выжить, привиться; оно
коротко, просто, благозвучно. Кроме того, у него есть
еще достоинство: у других народов оно уже давно
существует. Есть множество людей, которых зовут
Кимами в Корее; правда, там это скорее фамилия.
Возможно это имя и в Англии, как сокращение от Кимбэлл:
у Киплинга есть герой, которого зовут Ким. И наконец,
может подействовать и немаловажное обстоятельство:
слово Ким похоже на старое, давно привычное имя
Клим. Ну что же, имя Ким и на самом деле более или
менее привилось.
Нетрудно было в свое время сообразить, что надежда
сохраниться есть и у таких имен, как Лилия, Нинель,
Спартак, Тимур. Почему? Лилия очень напоминает
общепринятое Лидия; оно близко и литературному
старинному Лила, и распространенному, давно живущему у
нас уменьшительному Лиля (от Елизавета). А кроме
того, и само слово означает нечто приятное, красивое,
женственное. Такое имя никому не режет слух, очень
быстро перестает казаться диковиной.
Имя Нинель (прочитанное справа налево «Ленин»)
тоже имеет преимущество: сходство с привычным Нина
и со столь же естественным и знакомым Нелли. Слово
Нинель похоже на имя; к тому же его первые
изобретатели поступили разумно, не убоявшись закончить
его мягким знаком, которого нет в фамилии Ленин
(происходящей, как известно, в свою очередь от имени
Лена); не поступи они так, новое слово не могло бы
легко войти в именослов: «Нинел» казалось бы мужским
именем, и люди задумывались бы: «Нинел — очень
хорошо, но как же будет сокращенно? Нина? Неля? Так
зовут девочек, а тут — мальчик».
Спартак и Тимур — просто заимствования; почему бы
им было не привиться у нас? Может быть, первому
немного мешало наличие различных названий,
данных в честь славного вождя восставших рабов —
«спартакиада», клуб «Спартак» и пр. Но это оказалось
преодолимым: имя живет.
96

Что же до множества других, в свое время
предложенных имен, то им не повезло, и вполне естественно.
Советовали, например, называть детей изящными
терминами из теории литературы: Поэма, Элегия, Легенда.
Такие имена не могли привиться и тем более —быстро:
ведь даже красивое христианское имя Роман у нас не
очень в ходу как раз потому, что его смысл понимают
неправильно: думают, что оно означает «литературное
произведение», тогда как- на самом деле имя Роман
значит «римский», «римлянин»1. Конечно, если бы сейчас,
так же, как в дни принятия нашими предками
христианства, незнакомые имена давались людям против их воли
и желания, принудительно, тогда можно было бы
искусственно привить любое из них: привились же в свое
время такие, попервоначалу дико звучавшие, имена, как
Николай или Степан.
Однако они прижились именно потому, что их, без
спроса и согласия, по велению церкви получали сразу
сотни и тысячи людей; и то понадобились, как мы
видели, долгие века, чтобы народ принял их и перестал
заменять их своими «мирскими». А теперь положение
изменилось: никто не диктует нам свыше новых имен,
они не сваливаются в мир пачками. И нужна известная
смелость, чтобы щеголять одному среди всех в новом
имени, как в новомодном платье. А такая смелость
далеко не у всех есть. Да и к чему она?
Я несколько раз повторил сравнение новых имен
с модными платьями! Разумно ли это? Представьте
себе — да: в именословии, как и в одежде, существует
«мода», и иногда вовсе не легко установить, какие силы
влияют на ее изменение.
Иной раз это предпочтение меняется с течением
времени. С начала тридцатых годов нашего века и до их
конца особенно часто встречающимся мужским именем
у нас сделалось имя Владимир. Не было класса в любой
школе, в котором чуть не половина мальчуганов не име-
Однако такие имена встречаются. Есть известная поэтесса
НОВЕЛЛА Николаевна Матвеева. Еще до революции писатель
Евгений Чириков сумел назвать свою дочку Новеллой. А число
Романов, и ныне живущих и уже усопших, достаточно велико.
4 Лев Успенский 97

новалась бы Вовками. Потом начало все
увеличиваться число Игорей, Олегов,
Святославов, Вадимов и других носителей
древнерусских имен, а Владимиров стало
меньше. Любопытно при этом, что
дореволюционные Владимиры в огромном
большинстве своем в детстве звались
Володями, Вовочки были исключениями.
Имя Никита лет двадцать пять назад
было очень редким и вдруг вошло в
неожиданную моду главным образом среди
советских интеллигентов. Можно думать,
большую роль здесь сыграла чудесная
повесть А. Толстого «Детство Никиты»; после
ее выхода в свет маленькие Никиты начали
появляться повсюду, как грибы после дождя. Однако,
если вы познакомитесь с именами, распространенными
в то же время в колхозной деревне или в рабочих
семьях, там число Никит окажется несравненно
меньшим: мода на имена бывает совершенно разной в
разных кругах общества.
Одновременно с Никитами сомкнутыми рядами вьь
ступили в жизнь бесчисленные Натальи; надо, впрочем,
сказать, что это имя оказалось более стойким: Никит
понемногу становится как будто все меньше; что же до
Наташ, то их число отнюдь не уменьшается.
Среди горожан возникает и угасает внимание к од-*
ним именам, в деревне — к другим. В городах,
например, мода на вычурные западноевропейские имена —■
Генрих, Альфред, Брунгильда, Эльвира, Эдуард —
расцвела и быстро прекратилась в двадцатых годах, а,
скажем до некоторых сёл Западной Сибири она
докатилась только лет десять спустя. Во время Великой
Отечественной войны многие ленинградцы и москвичи
с удивлением рассказывали о чисто русских селениях
Челябинской или Омской областей, где не было ни
одной Дуни и ни одного Вани, а бегали по улицам только
«иностранцы»: Маргариты, Рудольфы и даже Бернгарды.
Ну, а теперь — какой же вывод вытекает из всего
этого? Он довольно прост: с одной стороны, очевидно,
что приспело время нам менять наш «именослов» или,
во всяком случае, расширять его; это бесспорно. С
другой же стороны, — нельзя делать это так небрежно и
98

кое-как, как делалось доныне. Наверное,
следует помочь людям: не у каждого
хватит фантазии, знаний и вкуса, чтобы
самому выдумать хорошее имя для
младенца; надо пособить им в этом. Однако
составлять наши новые «святцы»
должны не веселые добровольцы-любители, а
люди, по-настоящему осведомленные в
истории именословия, в его законах, да
и в законах русского языка вообще.
Только они сумеют подобрать такую
сокровищницу «сладостных даров»
новорожденным, из которой, если не все до
одного, то хоть некоторые имена станут действительно
популярными и любимыми. Красивых имен в мире
очень много, как много красивых одежд или
головных уборов у разных народов земли. Но ни я, ни вы
не хотели бы всё еще ходить по улицам в пернатом
уборе индейского вождя или в древнегреческой
хламиде; всеми этими вещами лучше любоваться в музеях
да на картинах. Когда вам надо заказать красивое
•платье, которое вы будете носить год или два, родители
ведут вас в ателье, советуются с портными, судят и
рядят со знакомыми так и этак насчет материала, цвета,
фасона. А когда надо дать человеку имя, которое он не
сбросит с плеч до конца жизни, почему-то считается, что
лучше папы с мамой да еще двух-трех тетушек в этом
никто не разберется. Это совершенно неверно, и, надо
надеяться, рано или поздно обновленный список
красивых имен, таких, как древнеславянское Лола, русское
'Лада, таких, как парфянско-согдийское Роксана, как
изобретенное А. Толстым Аэлита или широко
распространенное некогда и у нас, а теперь живущее только в
Болгарии, милое Радость, — этот список будет составлен,
предложен народу нашему и утвержден им.
А теперь, так сказать на заедку, позвольте расска-
I? вам одну чисто ономатологическую историю.
Жил-был профессор математики, человек весьма
99

знаменитый в мире ученых. В отличие от других
профессоров, он отнюдь не был рассеянным человеком, а,
наоборот, отличался удивительной точностью и
аккуратностью во всем своем поведении. Зато необыкновенно
рассеянной была его молодая жена, художница.
Впрочем, сам он был тоже еще совсем не стар.
Случилось так, что в то время, когда люди эти
ожидали рождения первого ребенка, профессор получил
очень важную командировку в какие-то далекие места
и надолго: на два или три месяца. Выходило, что
младенец появится на свет в его отсутствие. Это не
смутило бы ни маму, ни папу, если бы не вопрос о его
им^ни. Профессору, которого жена нежно звала Толи-
ком, потому что имя его было Анатолий, давно пришла
в голову мысль: если родится сын, назвать его несколько
неожиданно, но зато чисто по-математически —
Интеграл; дело в том, что самая важная его работа, та,
которая его прославила, была посвящена интегральному
исчислению, замечательному и сложному отделу высшей
математики. Жена не возражала против этого: она
знала, что если ее Толику что-либо западет на ум, то
отговорить его от этого невозможно: ученый! Но
Толик-профессор волновался; он тоже знал свою
милую жену: математикой она совершенно не
интересовалась, а забывчива и рассеяна была до
невозможности. Уезжая, он с трепетом в голосе
уговаривал ее:
— Танечка, родная, так не забудь же: Интеграл! Ты
меня просто убьешь, если назовешь его Володей или
Колей, или — какие там еще бывают имена?.. Это будет
ужасно... Я не выдержу...
— Ах, что ты, Толик! — кротко отвечала она. —
Я не сумасшедшая! Как ты решил, так и будет.
— Ну, смотри, Танюша... Ведь и в университете все
знают уже об этом, и Владимир Иванович меня заранее
поздравил...
— Да будь спокоен, милый... Только бы родился
мальчишка!
Мальчишка и родился.
Возвратившись, счастливый отец, даже не взглянув
на сына, первым долгом спросил: «Ну, как? Забыла? Не
назвала?»
100

'— Ах, ну что ты, То-
лик! — пожала плечами
молодая мать, протягивая ему
метрику мальчика. —Я же не
сумасшедшая... Вот, посмотри
сам...
Почтенный ученый надел
очки, заглянул в документ и
со стоном опустился на стул:
«Таня, что ты наделала!» В метрике равнодушно стояло:
Имя отца — Анатолий Дмитриевич.
Имя матери — Татьяна Николаевна.
Сыну дано имя — Дифференциал.
Мама перепутала математические названия.
Теперь мальчику уже тринадцать лет, и его давно
переименовали в Анатолия. Только, в отличие от папы
Толика, его зовут несколько иначе — Толястик.
Никогда не выдумывайте детям особенных,
неожиданных, странных имен!
Так кончалась глава «Современные номофилы»
в моей рукописи. Но пока книжка готовилась к печати,
в журнале «Огонек» появилось очень веселое
стихотворение Самуила Яковлевича Маршака на ту же тему.
С. Маршак обладает даром коротко и выразительно
говорить о любом остром вопросе; его стихи не
забываются, и я хочу закончить ими этот разговор о
неудачных новых именах.
В ЗАЩИТУ ДЕТЕЙ
Если только ты умен,
Ты не дашь ребятам
Столь затейливых имен,
Как Протон и Атом.
Удружить хотела мать
Дочке белокурой,
Вот и вздумала назвать
Дочку Диктатурой.
Хоть семья ее звала
Сокращенно Дита,
На родителей была
Девушка сердита.
101

Для другой искал отец
Имя похитрее.
И назвал он, наконец,
Дочь свою Идея.
Звали мама и сестра
Девочку Идейкой,
А ребята со двора
Стали звать Индейкой.
А один оригинал,
Начинен газетой,
Сына Спутником назвал,
Дочь назвал Ракетой.
Пусть поймут отец и мать,
Что с прозваньем этим
Век придется вековать
Злополучным детям..*

Наши Вичи
Едят куличи...
Поговорка.
иппыч
АРЛЫЧ
Все помнят превосходный довоенный фильм «Цирк».
Там есть трогательная сцена: молодой советский
циркач разбился во время смелого, но неудачного
упражнения: его подруга, американская артистка, в отчаянии
ломает руки над неподвижным телом. «Петрович!
Петрович! Что с тобой?» — лепечет она.
Мы, русские зрители, смахнув слезу умиления, не
можем все же удержаться и от улыбки: вот ведь
чудачка иностранка! Ну можно ли юношу звать
«Петровичем»? Юноши бывают «Пети», «Петечки»;
«Петровичи» совсем не так выглядят...
А как?
«Сначала он назывался просто Григорий и был
крепостным человеком у какого-то барина; Петровичем он
стал называться с тех пор, как получил отпускную и
стал попивать довольно сильно по всяким праздникам,
сначала по большим, а потом без разбору, по всем
церковным, где только стоял в календаре крестик...»
Вот это настоящий «Петрович»: у него, по
свидетельству Н. В. Гоголя, небритые щеки,
один-единственный глаз и какой-то изуродованный ноготь на большом
пальце ноги, толстый и крепкий, как у черепахи панцирь,
103

Он женат, мрачен и лет ему за сорок. Именно такими
и бывают Петровичи, Савельичи, Анкудинычи... Как
могла не понимать этого милая героиня «Цирка»?
Очень естественно. В одном из самых солидных
французских энциклопедических словарей до недавнего
времени можно было прочесть: «Ivan IV — tsar de la
Russie, nomme «Bazilewitch» pour sa cruaute...», то есть:
«Иван IV — русский царь, прозванный «Васильевич» за
свою жестокость...»
Возможно ли это? Безусловно да! Дело в том, что
французу (как и англичанину) нелегко понять, зачем
нам нужны наши «отчества» и что они обозначают: ведь
на Западе ничего подобного нет.
И впрямь, отец Людовика XIII звался Генрихом
(Четвертым). Но никому никогда и в голову не
приходило величать его сына Людовиком Генриховичем; Луи
Бурбон — имя и фамилия, — и с короля достаточно этого.
Наполеон Бонапарт удивился бы несказанно, если бы
кто-либо почтительно назвал его «Наполеон Карлович».
«Что вы? Я же корсиканец, а не русский!» А ведь отец
у него действительно был Карл. Скажите: «Александр
Македонский», каждый, поймет: это —славный
полководец древности. Но произнесите: «Александр Филиппыч
Македонский», — и у вас спросят: «А где он живет?»
Раз у человека есть отчество, раз его зовут с «вичем»,
значит, это наш, русский...
Выходит, «отчество» — чисто русское изобретение;
так думают на Западе, так думаем и мы сами. Но
справедливо ли это?
Чтобы разобраться в вопросе, попробуем, прежде
чем говорить о фамилиях, заняться отчествами: это
пригодится в дальнейшем.
Вы читали книжку писателя Лагина «Старик Хот-
табыч»?
Случилось чудо: школьник Костыльков открыл
старую бутылку, и оттуда выскочил длиннобородый старец
в пестром халате, — настоящий восточный джинн. Воз-
104

никло некоторое замешательство; затем
спасенный и спаситель приступили ко
взаимному ознакомлению.
Освобожденный дух отрекомендовался
длинно и сложно. «Гассан-Абдуррахман-
ибн-Хоттаб», — произнес он, стоя на
коленях. Пионер Костыльков буркнул,
наоборот, с излишней краткостью: «Волька!»
Удивленному старцу этого показалось
мало. «А имя счастливого отца твоего?» —
спросил он. И, узнав, что отец у Вольки —
Алеша, начал именовать своего новообре-
тенного друга так: «Волька-ибн-Алеша».
Даже глупец (а Волька-ибн-Алеша
отнюдь не был глуп) сообразил бы после
этого, что «ибн» по-арабски — «сын».
И вполне естественно, если он стал звать
своего собственного джинна «Хоттабычем»:
«ибн-Хоттаб» — это «сын Хоттаба», а «сын Хоттаба» и
есть «Хоттабыч». Логика безупречная! Так русский
мальчишка и арабский джинн обменялись
свойственными их языкам «патронимическими» обозначениями,—
отчествами.
Оба они были людьми сообразительными, но не
вполне осведомленными, не лингвистами во всяком слу-»
чае. Гассан Абдуррахман, например, не знал, что «Але-
105

ша» обозначает «Алексей» и что, кроме имени, у
человека может быть еще и фамилия. А Волька Костыльков
даже не подозревал высокого смысла тех арабских
имен, которые он столь небрежно отбросил. Ведь «Гас-
сан» — это нечто вроде «Красавчик», слово «Абдуррах-
ман» пишется в три приема: «Абд-ур-рахман» и
означает «раб Аллаха всемилостивого», а «Хоттаб» следует
переводить как «ученый мудрец, способный читать
священное писание».
Однако дело не в этом; главное они поняли. И
арабское «ибн» и русское «вич» имеют один и тот же
смысл — значит «сын такого-то». Очевидно, отчества
разного типа существует не только в России; поль-.
зуются ими и другие народы. А зачем?
Вообще говоря, это просто. Разве не почетнее иметь
отца-летчика, чем сына-первоклассника, даже если этот
первоклассник — семи пядей во лбу? Люди в простоте
своей склонны думать, что у желудя больше оснований
гордиться отцом-дубом, чем у дуба — чваниться сыном-
желудем. Жильцы того московского дома, где жила
семья Костыльковых, тоже, наверное, полагали, что
скорее мальчишка Волька принадлежит своему
почтенному отцу Алексею Ивановичу (или Владимировичу;
неизвестно ведь, как его звали), чем наоборот. А так
как подобные мысли приходили людям в голову везде и
всюду, то и возник давным-давно обычай, обращаясь
к сыну, дополнять его имя именем его отца, уважения
ради: тебя-то, мол, мы еще не знаем, но авансом
уважаем в тебе заслуги отца твоего. Вот почему
«отчество»— очень распространенное явление. А если нам
кажется порою, что это не так, то лишь потому, что не
всегда и не везде его легко обнаружить: наряду с
отчествами явными бывают другие, тайные; их не каждый
умеет замечать.
РОДИ,
«Родительский»? Может быть, — «родительный»? Про
«родительский» мы что-то не слыхали...
А замечали ли вы, кстати, как хитро приду*
106

маны вообще названия наших падежей: хитро и
неспроста.
«Именительный» падеж действительно служит для
«именования» существ и предметов: «ракета», «слон»,
«тумба».
«Творительный» падеж очень часто используется,
когда говорят о том орудии, которым что-то делают,
творят: рубят топором, болтают языком, работают
руками. Очень подходящее название, — недаром в
других языках сходный падеж так и зовут:
«инструментальный», «орудийный».
«Дательный». Но ведь он не зря отвечает на
вопрос: кому? Кому вручить, кому подарить, кому дать...
Тоже название, приданное не без основания.
А теперь подумайте и о родительном падеже.
Ветка (чего?) сосны порождена сосною. Стихи
(кого?) Пушкина — порождены Пушкиным. Сын своего
отца тоже есть его порождение: родительный
падеж тут как тут!
Вот почему, если мы хотим объяснить, что из двух
Костыльковых, Алексея и Владимира, один является
сыном, а другой отцом, мы и прибегаем прежде всего
к родительному падежу. Мы могли бы, конечно, сказать
либо полно и подробно: этот Волька — сын Алексея,
этот Гассан — ибн Хоттаба; но можем выразиться и
проще: это Волька Алексея Костылькова; в скрытом
виде уже и тут присутствует отчество, выраженное
в подразумеваемом «сын».
Однако есть и другие, более совершенные способы;
можно обойтись совсем без слов, обозначающих
родство.
Вот я говорю: «Это Алексеев Волька». Занятное
слово «Алексеев»: полуприлагательное,
полусуществительное какое-то. С одной стороны, оно явно напоминает
слово «Алексей», а с другой, — является несомненным
прилагательным в краткой форме.
Поразмыслите над этим. Если есть слово «дубов»
(ну, скажем, «дубов сук»), это значит, что рядом с ним
обязательно имеется его полная форма «дубовый».
Можно сказать: «зашумел сыр-темен бор», но ведь
можно же выразиться и иначе: «зашумел сырой темный
бор». Да, но таких слов, как «алексеевый», «карповый»,
«спиридоновый» не существует?,
107

Верно. И тем не менее их возможность как бы
чувствуется за спиной всем известных «кратких форм». Мы
ощущаем это так, как если бы две строчки:
Ус кита — китовый ус — китовый ус
Волька Алексея — Алексеевый Волька — Алексеев Волька
были, так сказать, равноправными. Разумеется, никто
никогда не говорит «ивановая Маня» или «никифоровый
Гриша», но эти воображаемые слова все же как бы
ведут где-то, за пределами языка, свое нереальное,
призрачное существование К
Что же до краткой формы, оканчивающейся на «-ов»,
«-ова» (а также на «-ин», «-ина»), то она играет у нас
важнейшую роль при образовании фамилий, притом
самых распространенных. Александров, Григорьев,
Мартынов. Но ведь это фамилии-отчества: «Александров»
значит, по сути дела, «сын Александра» и «Федоров» —
«сын Федора». Мы знаем больше: даже «Волков»
может обозначать «сын человека, по имени Волк», мы
уже сталкивались с такими фамилиями. Да, да, это
тоже отчества, только не вполне обычные,
«засекреченные»!
И, наконец, — третий способ называния сына
именем отца. Вместо того чтобы сложно рассказывать:
этот Юра есть сын некоего Андрея, мы можем
применить самый обыкновенный «-вич». Мы скажем
просто: он Юрий Андреевич, — и дело будет сделано; мы
добились своего, не употребив ни слова «сын», ни
слова «отец». Вот это-то и есть самое настоящее русское
отчество.
Однако если даже в нашем языке мы можем
понятие «сын своего отца» выражать столькими различными
способами, то что же можно ожидать, когда речь
заходит о разных языках? Там таких приемов и способов
уйма. Очень часто мы имеем дело с иноязычными
отчествами и даже не подозреваем, что это они. Попробую
показать вам это на примерах.
1 В русском языке — призрачное. А вот в некоторых диалектах
белорусского — самое реальное Читатель Григорьев из Гродно
сообщает, что кое-где в Белоруссии школьники надписывают свои
работы так: «Контрольная Лиды Панфилаунай», «Диктовка Янка
Иванавага».
108

ВИЧ
У греков было много имен, звучавших по-разному:
Перйкл, Одиссей, Приам; Гектор и Фемистбкл, Сократ
и Платон. Но среди этих имен выделяются имена одного
типа, кончающиеся на «ид»: Леонид, Аристид, Эврипид,
Фукидйд.
Встречая ряд имен с одинаковым окончанием, мы,
естественно, начинаем подозревать: что-то это
окончание да значит; не понапрасну же оно так упорно
повторяется. Обычно так и бывает.
Если рядом со Святославом мы видим и Ярослава,
и Мечислава, и Вячеслава, и Владислава, можно
сказать с уверенностью: это «-слав» имеет определенный
смысл. Так оно и есть: «слав» значит «славный», «слава».
Находя во множестве немецких имен слог «-ольф»
или «-вольф» (а иногда «-ульф» и «-вульф»: Руд-ольф,
Ад-ольф', Вольф-ганг, Арн-ульф, Вульф-ила), мы быстро
докапываемся до истины: эти «ольф», «ульф», «вольф»
значат «волк», «волчий» К Что же может означать в
древнегреческих именах их окончание «-ид»?
Может быть, было бы не так уж легко узнать его
значение, если бы оно дошло до нас только в самих
личных именах. Но мы постоянно встречаем и его и
некоторые другие, похожие на него окончания не в именах,
а в словах, означающих ту или иную степень родства,
отцов и детей, предков и потомков.
У царя Даная было пятьдесят злополучных дочерей.
Каждая из них убила по приказу отца своего мужа
тотчас после свадьбы. Несчастные дан аиды обречены
были за это в царстве Плутона наполнять водою
бездонную, страшную «бочку Данаид». Слово «данаиды»
значит «данаевны», — «дочери Даная».
Дочь Тантала Нибба так гордилась своими детьми,
что разгневанные боги уничтожили все ее потомство.
«Ниобйды» — дети Ниобы — до сих пор вдохновляют
художников и поэтов своими страданиями.
Сыновей Геракла греки звали Гераклйдами. Царь
египетский Птолемей, сын Лага, известен в истории под
1 См. стр. 29.
Ю9

именем Птолемея Лагйда. По^
томки Селёвка, одного из
военачальников великого
Македонца, прославили в Азии
династию Селевкйдов. Теперь
вам ясно, что означает
греческий суффикс «йд»: он очень
точно соответствует нашему
«-вич»; «-ид» — значит: «сын»,
«дитя» такого-то.
Что же получается?
Очевидно, в Древней Греции
употреблялись и такие имена,
которые сами в себе содержали
_ уже признаки отчества: Лео-
х ■ ■ "' " нйдэс было именем
спартанского героя, но значило-то оно
не Лев, а Львович, сын Льва. Аристид — сын Ариста;
Еврипид — сын Еврипа... Вообще говоря, довольно
удобно: имя и отчество — в одном слове.
Допустим, такие своеобразные сочетания были. Но
существовали ли в Греции также и «отчества» в нашем
смысле; был ли там обычай не только звать сына его
собственным именем, но и «величать» его еще именем
отца?
Безусловно, был. В гомеровской «Илиаде»
хитроумный Одиссей-Улисс, наряжая в караул своих воинов,
строго-настрого приказывает им быть с каждым встреч*
ным учтивым, именовать любого грека по имени и
отчеству.
. Греческие историки сохранили нам рассказ о том,
как уже не легендарный, а реальный воин, флотоводец
Никон, разбитый возле Сиракуз, побуждая своих
«капитанов» к сопротивлению, обращался к ним, чтобы
пробудить в них гордость, тоже по именам-отчествам.
Больше всех своих героев старец Гомер уважает и
любит сурового Ахилла; говоря о нем, он то и дело
называет его «Ахйллеус Пелейдэс», «Ахилл Пелеевич»:
ведь отцом грозы троянцев был старец Пелей.
Можно сказать даже больше: как мы, русские,
делаем порою наше отчество из почетной добавки к имени
самостоятельным и дружеским обращением, употребляя
его само по себе, без самого имени — «Петрович», «Фо-
110

мич», «Савельич», — так и эллины применяли свои отче*
ства и в дружеской беседе, в самом простецком и фа-*
мильярном роде речи.
Языковед и журналист прошлого века Осип Сенков-*
ский, более известный под курьезным псевдонимом «ба*
рон Брамбеус», очень сердился на современных ему
переводчиков, которые, переводя поэмы Гомера, остав*
ляют без перевода имена и отчества его героев. Сенков*
ский утверждал, что все эти непонятные для нас, «звуч^
ные» и торжественные обращения — Зевс Кронид, или
Зевс Кронион, Агамемнон Атрид, Гектор Приамид—
только сбивают русского читателя с толку. Читатель на-*
чинает считать Гомера напыщенным певцом шлемобле-»
щущих воинов, тогда как на самом деле, по мнению
Сенковского, он сочинял свои рапсодии в совершенно
ином, ничуть не высокопарном духе.
«Греческое «йдэс», — настаивает Сенковский, — в
точности равнозначно нашему «-вич»; точно так же их
«-ион» соответствует украинскому «отчеству» «-енко».
И только искажает правду тот, кто пишет, будто Афина,
дочь громовержца Зевса, называла его, в олимпийских
беседах, торжественным «Кронид». Она обращалась
к нему совершенно запросто, примерно так:
«Ты посмотри-ка, мой Кроныч, на этих неистовых
греков.
Что они делают там — обрати-ка вниманье, Кро«
ненко!..»
«Именно так, — утверждает Сенковский, — в этом,
далеко не торжественном, стиле должны были
воспринимать такие речи слушатели Гомера: для них-то ведь
«Кронид», действительно, звучало, как для нас
«Кроныч»— «сын Кроноса, титана»; только и всего...»
Сенковский шел и дальше. Ему хотелось доказать,
что Гомер писал вовсе не пышные героические картины;
нет, он был-де большим шутником; он весело издевался
над историей давних войн. Вы не верите этому? Да ведь
стоит перевести на русский язык имена его самых
прославленных героев. В наших ушах они звучат суровым
медным звоном старины: Агамемнон Атрид, Клитемне->
стра Тидареида, Орест Агамемнонид, Гектор Приамид.
Но ведь это лишь потому, что мы их не понимаем, не
знаем, что они значили для самих эллинов.
Так, француз или англичанин может счесть очень звуч*
111

ными и красивыми.фамилии Скотинина или Простако*
вой, не зная их значения в нашем языке.
А каково же было это значение?
«Агамемнон Атреидес, — радуется Сенковский, —
значит Распребешен Невпопадович; Клитемнестра Тида«
рейда — по-гречески — Славноприданиха Драчуновна;
Гектор Приамид — Шестерик Откупщикович».
«Вам нравятся, — злорадствует он, — такие пышные
имена, как Орест, Электра, Ифигения? Но ведь Ифиге-
ния в греческом понимании это «Толстоподбородиха»,
Орест — «грубиян, дикарь», а, скажем, Калипсо,
богоравная нимфа, просто «тайная кокетка»... Хорошо?
Оставим «барона Брамбеуса» с его изысканиями;
пусть соглашаются или не соглашаются с ним знатоки
греческого языка и литературы; одно у него бесспорно:
у греков тоже были отчества, как у нас, и пользовались
они ими примерно по-нашему: то почтительно, то
фамильярно.
Можно почти поручиться, что вы слыхали слово
«макинтош». Правда, теперь оно вышло из моды, но все-
таки большинство помнит: «макинтош» — это
непромокаемый плащ. Гораздо меньшее число людей
осведомлено, почему плащу дано такое странное имя и откуда
оно взялось.
Пожалуй, вы сочтете за насмешку, если я скажу вам,
что перед вами не имя, а скорее отчество. Отчество
части одежды? Что за странность? Тем не менее это
так.
Загляните в любой хороший энциклопедический
словарь; вы наверняка найдете в нем такое примерно
сообщение: «Мак-Интош, Чарльз, шотландский
изобретатель-химик. Прославился изобретением непромокаемой
ткани из двух слоев материи, соединенных каучуковым
раствором. Плащи, изготовленные из такой
прорезиненной ткани, известны под названием макинтошей».
Это верно, но при чем же тут «отчество»? А вот
при чем,

На соседних страницах энциклопедии вы найдете
великое множество фамилий, начинающихся, как и
фамилия изобретателя плаща, со слога или приставки
«Мак»: Мак-Гахан, Мак-Доуэлл, Мак-Доннэл, Мак-Кал-
лум, Мак-Карти, Мак-Кинлей, Мак-Клеллан, Мак-Клин^
ток, Мак-Клюр, Мак-Коннел, Мак-Кормик, Мак-Кой,
Мак-Куллох, Мак-Леннан, и так далее, без конца;
история Шотландии полна всевозможными «Мак»-ами.
В большинстве своем фамилии эти кажутся нам совер-*
шенно непонятными; но вот одна из них — Мак-
Дональд— явно заключает в себе мужское имя
«Дональд». Можно сказать, что и большинство остальных
построено так же: тому или другому имени, обычно
старошотландскому, предшествует своеобразная
частица «Мак». Что она означает? Не что иное, как «сын»:
Мак-Дональд — сын Дональда, и Мак-Интош— сын
Интоша. Иначе говоря, мы видим перед собою типичные
наши «вичи», только, так сказать, перемещенные: наш
«-вич» следует за именем отца, а шотландский «Мак»
ему предшествует. Кроме того, наше отчество д о б а«
вляется к имени, а шотландское, как мы видим
теперь, заменяет собою фамилию.
Впрочем, ведь это бывает и у нас: мы часто говорим,
особенно про известных людей, про музыкантов,
художников, писателей: Александр Иванов, Аполлон
Григорьев, Сергей Прокофьев... Встречаются и такие сочетания:
Феофан Прокопович, Дмитрий Григорович. Стоит
переставить: Вичпрокоп, Вичгригор, и главная разница
между шотландским и русским отчествами сотрется1.
Шотландия лежит на севере Англии; к юго-западу
от Англии расположена Ирландия, «Зеленый Эрин»,
населенная народом, близкородственным шотландцам.
Языки тех и других сходны. Но в Ирландии место
северного «Мак» занимает своя патронимическая 2 приставка «О».
1 Забавно, что Н. В. Гоголь, резонно не учитывая значения
этого шотландского «Мак», ввел в свои «Мертвые души» гротескный
образ человека с «двумя отчествами», некоего Макдональда
Карловича (гл. IX). «Показался какой-то Сысой Пафнутьевич и Макдо-
нальд Карлович, о которых и не слышно было никогда», — пишет
он, рассказывая о шуме, который вызвало в «энской губернии»
разоблачение Чичикова. Но ведь «Макдональд» — это «Дональдович»,
так что этот, по выражению Гоголя, «тюрюк и байбак» был, так
сказать, «Дональдовичем Карловичем».
2 Слово «патроним» означает «имя отца, отчество».
113

Тамошнему Мак-Коннелу соответствует здешний
О'Коннел. О'Коннел, О'Брайен, О'Лири, О'Доннавэн —
вот характерные ирландские фамилии, и каждая из них
в свою очередь является фамилией — отчеством:
О'Коннел— это «Коннелов», то есть опять-таки «сын Кон-*
нела».
Труднее всего указать на что-нибудь подобное у на*
родов, пользующихся романскими языками, возникшими
из латинского языка. Но и тут можно обнаружить
какие-то остатки древней патронимии, — наименования
по отцу. Во Франции попадаются фамилии, в которых
перед личным именем стоит частица «дю»: Дюклерк,
Дюбеф, Дюруа. Эти фамилии следует понимать как
«сын Писаря» (Писарев), «сын Быка» (Быков), «сын
Короля» (Королев). У итальянцев такую же роль
играет притяжательное словечко «дель». Называя,
например, художника Андреа дель Сарто, мы хоть и не
произносим слова «отец» или «сын», но обиняком
указываем на возможную родственную связь: «дель Сарто»
значит «сын портного».
Совершенно понятно, что иностранец, слыша и
произнося подобные фамилии, чаще всего даже не
подозревает, что он имеет тут дело с «потаенными отчествами».
Только языковед расскажет вам, что испанские
фамилии, оканчивающиеся на «-с», вроде «Родригес» или
«Диас», весьма возможно, произошли от древнего
вестготского родительного падежа, когда-то связанного с
именами: «Родриге-с» значит «Родригин», сын Родри-
го. С «Диасом» дело обстоит сложнее: фамилия эта
обозначает: «сын Диэго»; имя «Диэго» произошло от
«Диаго», а само «Диаго» родилось из сокращенного и
сжавшегося «Сант-Яго», означающего «святой Яков»*
Диас значит Яковлев.
Приехав в нынешнюю Грецию, вы, пожалуй, уже не
встретите там Атридов и Пелеидов. Зато вас окружат
бесчисленные Басилиопулосы и Георгиади; эти фамилии
ничем не отличаются от наших «Васильевых»,
«Юрьевых», «Егоровых»; по существу, они означают каждая-
«сын такого-то».
Дальше к Востоку все становится более явным. У
турок постоянно встречаются полуимена, полуфамилии,
в которых за самым настоящим именем отца следует
114

соединенное с ним слово «оглу» (у татар «оглы»):
«Ахмат-оглу», «Айваз-оглу»; это словечко — особая
форма принадлежности от слова «огул», означающего
«парень», «сын». Наименование «Керим Ахмат-оглу»
можно перевести на русский язык так: «Керим, сын
Ахмета». Сами греки позаимствовали у соседей —
турок— это словцо: у них встречаются граждане,
носящие фамилии Папаник-огло, Костандж-огло. У
иранцев тюркское «оглу» уступает место слову «заде»,
имеющему тот же смысл и значение. Недаром, поселяясь в
России, многочисленные Айваз-оглу и Гассан-задё
легко превращались в Айвазовых и Гасановых. И
неудивительно, — ведь это было одно и то же.
Когда грузин хочет отметить, что такой-то является
сыном своего отца, он прибегает к частице «-швили»:
«Зеделашвили» — «сын Зеделая», «Каландаришвили» —
сын Калантара. В таких же случаях армянин пользу^
ется частицей «-ян», «-яни». «Мкртичян» значит «сын
Мкртича» — «Никиты», иначе говоря, Никитич или
Никитин. «Иоаннисиан» — то же, что Иоаннович или
Иванов. Очень любопытно, заинтересовавшись фамилиями
этих народов Советского Союза, наблюдать на них два
прямо противоположных явления. Бывает так, что
армянские или грузинские (а также осетинские, азер-
байджанские и другие) фамилии-отчества
превращаются в русские на «-ов», «-ев»: Сараджоглу становится
Сараджевым, Ованесьян начинает звать себя
Ованесовым и даже Аванесовым. Но сплошь и рядом
происходит и обратный процесс: русские слова втягиваются в
армянские или тюркские фамилии и начинают жить уже
в сопровождении совсем нерусских суффиксов. Так
возникли, несомненно, такие фамилии-гибриды, как Лиси-
циани, Медникян и т. п.
Само собой, разумеется, это может происходить по
одной-единственной причине: языки у разных народов
разные, а способ мышления один. Отчество везде
остается отчеством, хотя понятие «сын своего отца» выра*
жается в разных частях мира самыми различными и
непохожими друг на друга словами.
Однако, как они ни отличаются одно от другого,
выражают-то они одно и то же. Именно поэтому их так
легко бывает и заменить одно другим.
115

Если бы вы были состоятельным датчанином и
жили сегодня в Копенгагене, вы бы могли хоть каждый
день покупать себе новую фамилию. В этом городе
существуют специальные конторы по продаже
новеньких, свеженьких, только что изготовленных
фамилий: стоит сдать заказ, и вам подберут (а если угодно,
то и сочинят) какое угодно звучное прозвище
опытные ученые, обладающие изысканным вкусом
специалисты.
Не верите? Напрасно. Очень серьезное сообщение
о таком удивительном торговом предприятии было
напечатано в газете «Берлинер Цейтунг» 31 июля 1957
года. Указывалась даже рыночная цена: при перемене
фамилии вы должны будете уплатить сорок крон дат^
скому государству и 60 господину ректору Олуфу Эгеро-
ду, владеющему замечательной конторой.
Что за чепуха! Как такое странное явление могло
возникнуть?
Не торопитесь делать выводы: это далеко не чепуха,
и торговля фамилиями имеет свои глубокие корни. Они
уходят в тот же самый вопрос, в вопрос об
«отчествах».
Загляните в телефонный справочник по любому
нашему крупному городу, ну, скажем, по Ленинграду или
Москве. Вы заметите: разные фамилии, в зависимости
от своей распространенности, занимают там
неодинаковую «жилплощадь». В телефонной книжке Ленинграда
МЕНЯЕМ
116

за 1951 год, например, есть всего один Южик, три Ще-
велевых, одна Мавлеткина. А вот граждан с фамилией
«Иванов» или «Иванова» набралось на пять столбцов.
Три столбца понадобилось на «Петровых», два с
небольшим на «Павловых». Видимо, самыми
распространенными являются у нас все же фамилии
«патронимического», «бтчественного» происхождения. Это логично, но
не всегда удобно: отыскать среди четырехсот Ивановых
нужного вам Иванова А. П. не так-то просто. Да
хорошо еще, если таких А. П. — всего четверо среди мужчин
и ни одной в числе женщин. А попробуйте узнайте, где
живет ваш дядюшка, Иванов Иван Иванович, если в
справочнике таких И. И. целых десять — правда, в том
числе одна явная тетушка \
Так дело обстоит у нас, и это неудивительно: русский
народ за много веков полюбил имя Иван. А что в этом
смысле делается в Дании, в Копенгагене? Если вам как-
либо удастся взять в руки копенгагенскую телефонную
книгу за 1956 год, вы ужаснетесь.
В этой книге 208 столбцов (столбцов, а не строк)
заполнено абонентами, носящими ту же самую
фамилию «Иванов», только в ее датском виде: Хансен. 204
столбца отведены там на Нильсенов, 190 — на йенсенов.
Андерсены расположились на 120 колонках, Ларсены
захватили их 107, Педерсены (иначе говоря, Петровы
или Петровичи)—80. С ними почти наравне идут Кри-
стенсены, Йоргенсены, Ольсены, Расмуссены и Серен-
ссны; за каждым из этих кланов от 50 до 100 столбцов.
И только бедные Якобсоны (Яковлевы) и Мадсены
довольствуются не более чем 30 столбцами на фамилию...
Позвольте, но ведь это же кошмар! Имя Ханс
распространено в Дании столь же широко, как и фамилия
Хансен; если вам нужно доискаться до какого-нибудь
Ханса Хансена, не зная его места обитания, вам
придется обзвонить по меньшей мере несколько десятков
столбцов, несколько сотен сердитых, недовольных,
занятых, не расположенных с вами любезничать абонентов...
1 В Москве, по сведениям газет, в 1964 году проживали 15
Александров Сергеевичей Пушкиных. Там числились прописанными
18 Николаев Васильевичей Гоголей, 10 Евгениев Онегиных.
Ивановых в Москве в том году было 90 тысяч, из них — тысяча Ивановых
Иванов Ивановичей... Недурно, а? А вот гражданин Нюнькин в
Москве 1964 года был один.
117

Удивительное ли д*ло, что чрезвычайное изобилие
в Дании одинаковых, как две капли воды похожих друг
на друга, фамилий стало в последнее время чуть ли не
национальным бедствием. Пока все эти Ларсы Ларсены
и Нильсы Нильсены (отчеств в нашем смысле в Дании
нет) жили каждый на своем хуторке или в своей
деревушке, этот — над Зундом, а тот — у залива Яммер-Бугт,
все шло хорошо. Телефонов не было, зато были у
каждого свои приметы: один был рыбак, второй поселился
под большим дубом, у третьего имелась всей округе
известная рыжая борода. А теперь в крупном городе как
отличишь нужного вам человека, роясь в справочнике,
висящем в будке телефона-автомата?
Все это выглядит шуткой, но, по-видимому,
затруднения создались далеко не шуточные, раз правительство
Дании не только разрешило, но и всячески поощряет
замену подобных «стандартных» фамилий новыми,
пусть вычурными и даже некрасивыми, но только бы
непохожими на другие. Это не пустяк, если жажда
менять фамилии оказалась такой большой, что
предприимчивые «ректоры Эгероды» стали открывать специальные
«фабрики фамилий» и назначать солидную цену за свои
услуги, а доведенные до крайности граждане —
выворачивать карманы и выкладывать на столы Эгеродов
сотни крон, в надежде вырваться из толпы обезличенных,
как зерна в ворохе пшеницы похожих друг на друга,
Кристенсенов и йоргенсенов.
Пусть так. Но как же и почему же создалось такое
нелепое бедствие? Его создала всечеловеческая тяга
к отчествам, к «патронимическим» именам.
Дело в том, что почти у всех германских народов
с очень давних времен повелось, говоря о сыне,
связывать его собственное личное имя с именем его отца
посредством окончания, которое у разных племен и в
различные времена звучало не совсем одинаково, но
сходно и обозначало просто-напросто «сын». Чаще и лучше
всех из германских языков мы изучаем немецкий; мы
знаем и то, что по-немецки сын — «зон» (Sohn), и то,
что в современной Германии очень обычны фамилии,
оканчивающиеся на это самое «зон» — «сон»: Симонсон*
Юргенсон, Иогансон; примеров можно привести немало.
Пожалуй, еще чаще встречаются фамилии этого типа
среди 'тех евреев, предки которых жили в Германии и
118

усвоили там новоеврейский язык, — идиш, корни
которого уходят в немецкую речь; Мендельсон, Кальмансон,
Лейбзон, Мовшензон принадлежат к характерным
фамилиям северных евреев. И там и тут — это фамилии
патронимические; все они имеют одно значение: сын
Симона (Семенов); сын Юргена, Иоганна, Менделя,
Лейбы, и так далее.
Надо сказать, что в самой Германии такие фамилии,
хотя и продолжая существовать, потеснились и уступили
часть места другим, близким. Там, пожалуй, чаще
встречаются Сименсы и йоргенсы, нежели Симонсоны и Юр-
генсоны. Это мало что меняет, — фамилии,
оканчивающиеся на «-с», имеют тот же характер отчеств: Симен-с
значит Симонов, Даниэль-с — Данилин. А про человека
говорят, что он «Григорьев» или «Матвеев», обычно
подразумевая «сын».
Но в других странах германских языков — в
частности, в Скандинавии, включая сюда и Данию —
старинное окончание патронимических имен на слово «сын»
сохранилось полностью. Правда, если еще в именах
древних конунгов это «сын» повсеместно звучало как
«сон» — Олаф Трюгвессон, Гаральд Сигурдсон, Хокон
Магнуссон, теперь, особенно в Норвегии и Дании, оно
приобрело другую форму — «сен». Но зато такое «сен»
стало в этих странах едва ли не самым частым, самым
распространенным окончанием в тамошних фамилиях.
Почему? Вероятно, по той причине, что в этих
маленьких странах тон всему издавна задавало крестьянство
и мелкое бюргерство. Ведь это дворяне, прежде чем
кто-либо, склонны отказываться от фамилий, напоми-»
нающих отчества, заменять их другими, которые
указывали бы на владетельные права, на земельную
собственность. Дворяне старались из своих фамилий делать
настоящие «гербы», втискивая в них то названия родовых
замков и вотчин, то имена геральдических зверей. А
крестьянство долго соблюдало старую традицию: сыну
называться по отцу и не оглядываться на более далекое
прошлое.
Как у нас на Руси еще полвека назад любой пскович
или калужанин Николай именовался Николаем
Петровым (тогда как его отец звался Петром Федоровым, а
сын принимал фамилию Леонтия Николаева), так и
в скандинавских странах отец Нильса Хольгерсона мог
119

быть Хольгером Нильсоном, дед — Нильсом Торвардсо-
ном или Свенсоном, а сын, наоборот, оказаться, скажем,
Генриком или Эриком Нильсоном. «Соны» — в Швеции,
«сены» в Норвегии и Дании множились с каждым днем,
пока дело не дошло до такого курьезного положения,
с каким мы столкнулись в начале этой главы.
Шведам — легче. У них за несколько веков чреватой
войнами истории образовалось довольно крепкое
дворянство; оно создало множество изысканно-сложных,
хитроумных, благозвучных или причудливых фамилий.
В Норвегии же, и особенно в Дании, бесчисленные Пе-
дерсены, Ларсены, Ольсены, Матсены, завладели всем.
Вы видели, как теперь с этой гегемонией
фамилий-отчеств приходится бороться.
Заговорив о фамилиях германских и англосаксов
ских народов, стоит, может быть, упомянуть о
некоторых любопытных образованиях такого патронимического
(я думаю, вы уже освоились с этим ученым термином)
типа.
Одним из крупнейших художников слова Норвегии
был и остался великий скандинав Бьёрнстьерне Бьёрн-
сон (сконч. в 1910 г.). Возможно, вы и не читали его
произведений; но сейчас я хочу спросить у вас не об
этом. Знаете ли вы, что означают по-русски эти звучные
имя и фамилия? Их можно перевести на наш язык так:
«Медвежья Звезда Медведич». Нам представляется это
совершенно неимоверной странностью: что за народ с
такими именами! Но вспомните, что гениальнейший из
наших писателей именовался Лев Толстой; попробуйте
перевести эти слова на норвежский язык, и вы
увидите, что странность тут кажущаяся.
Бьёрнсона вы можете не знать, но вы наверняка
знаете, кто такой Чарльз Диккенс. А что означает его
фамилия?
Новая неожиданность: Диккенс, собственно говоря,
означает Ричардсон. Как так? А очень просто: Дик, Дик-
ки — это уменьшительное имя, которым англичане
наделяют своих Ричардов. Диккенс следует расшифровать,
как «Диков сын»; сын Дика — это сын Ричарда, а «сын
Ричарда» по-английски будет «Ричардсон».
Очень хорошо, если вы запомните это; зато очень
плохо будет, если, прочитав в «Евгении Онегине» про
. старушку Ларину, что «она любила Ричардсона не по-
120

тому, чтобы прочла», вы вообразите, что мать Татьяны
читала Диккенса. Тот Ричардсон был тоже известным
английским романистом, но родился он за сто
восемьдесят лет до Диккенса и фамилии Диккенс никогда не
носил.
Откуда взят этот заголовок? Конечно, из «Конька-
Горбунка»:
Здравствуй, Месяц Месяцович!
Я — Иванушка Петрович... —
представляется герой славной сказки, подскакав к
небесному страннику на своем удивительном коне. Но
надо заметить: если бы Иванушка знал хоть немного
польский язык, он не обратился бы так к своему высо^
кому покровителю; он смутился бы и не наименовал его
Месяцовичем. С точки зрения польского языка — это
сказочная бестактность.
В самом деле, знаете ли вы, как будет по-польски
слово «князь»? Пишется оно «ksizjze», читается так:
«ксёнже».
По-русски рядом со словом «князь» существовало
всегда слово «княжич»; оно означало «княжонка»,
«княжьего сына»; и это вполне понятно; перед нами —
хотя на этот раз речь идет уже не о собственном
имени— тот же самый наш русский (живой и в других
славянских языках) суффикс отчества, известный нам
«-вич» или «-ич»; он обычно приносит с собой одно и
то же значение: «сын такого-то».
Слово «ksigzyc» имеется и в польском языке;
произносить его надо, как «ксенжиц», а понимать, как
«месяц» (тот месяц, который ходит по небу). Что за
странная неожиданность! Или у поляков суффикс «-ич»
имеет какое-либо совсем другое, неизвестное нам
значение?
Нет, неправда. Это «ксенжиц», возможно, тоже
значило когда-то «сын князя». Но у древних поляков было
несколько иное представление о родословной небесных
светил, нежели у нашего Иванушки Петровича. Они
121

считали Месяц отнюдь не
сыном какого-то другого
Месяца-отца; они
числили его сыном Солнца-
князя. Именно поэтому он
и стал для них не
только в сказках, но и в
живом языке «княжичем» и
даже остался им до
наших дней (хотя, вероятно,
сами люди, говорящие по-польски, уже не очень ясно
представляют себе, как это получилось).
Кто же из двух несогласных сторон «ошибался» —
восточные славяне или западные? Думается, между
ними настоящего спора не было. Неправильное отчество
для Месяца сочинил не русский народ, а поэт Ершов,
автор «Конька-Горбунка». По мнению многих
исследователей, наши древние предки, как и их братья-поляки
именовали Князем неба именно Солнце, а «княжичем»
величали того, кто по ночам отражает солнечный свет*
И ведь это довольно последовательно.
Если вдуматься в то, что я только что рассказал,
станет ясно: суффикс «-ич» или «-вич» не всегда
служил только для образования чистых отчеств. Это
происходило лишь тогда, когда он соединялся с именем от*
да. Но столь же ч^асто и, пожалуй, чем дальше, тем
чаще, он связывается не с личными именами, а также и
со званиями, профессиями, должностями отцов. Ведь не
уолько сын Ивана — Иванович, ной сын царя — царевич.
В русском языке эта способность «-вича» давать
производные слова используется сравнительно редко.
Мы не говорим ни «солдатович», ни «генералович», ни
«судьич», ни «воеводович». А вот поляки пошли в этом
отношении по другому пути.
Отчества в нашем смысле, то есть сочетания «-вич»
с именем отца и этого имени с именем сына, которое бы
прилагалось к человеку, помимо его фамилии, у них
не образовалось. Имена с «-вичами» сравнительно
скоро приобрели в Польше значение фамилий: ведь
такие их известные фамилии, как Мицкевич, Ходкевич,
Сенкевич, по-настоящему не что иное, как наши
«отчества»: «сын Мицка — Коли, Миколки», «сын Ходька
или Хведька — Феди», и т. п. А вслед за тем стало
122

вполне возможным присоединить
это «-вич» (и «-вна» в женском
роде) совсем не к имени отца, а к
тому слову, которое обозначало
общественное положение, род занятий
и пр. «Отчество», так сказать,
превратилось в «званчество».
Осип Сенковский, сам поляк по
происхождению, рассказывает, к
каким любопытным последствиям в
польском фамильном именословии
это иной раз приводило. Представь-
те себе, что некий «пан Казймеж-
лрезйдент» (то есть «председатель,
господин Казимир») имел сына Францишка. Этот сын
имел все основания именоваться по фамилии «паном
Францишком Президентовйчем». Но сам он мог не
заслужить никакого другого, собственного, столь же
почетного звания. Тогда его сын обретал право получить
титул «Президентовичевйча», внук — «Президентовиче-
вичевйча» и так далее, до бесконечности (Сенковский
свидетельствует, что такие имена «иногда вытягивались
на всю длину смешного»). Следует заметить, что сестра
Францишка Президентовича, вероятно, называлась бы
«пани Анёлей или Збсей Президентовной», а не «Прези-
дентбвич»; это показывает, что в таких случаях
настоящих фамилий еще не создалось.
Вот каким образом не только у поляков, но и в
других славянских языках суффикс «-ич» стал не
суффиксом отчества, как у нас, а очень распространенным
суффиксом имен фамильных. Загляните в учебник
польской литературы или истории. Ни одного «отчеств
ва» вы не встретите, но такие фамилии, как Наруше-
вич, Мицкевич, Сенкевич, Ивашкевич, Руевич, будут
попадаться вам то и дело. Обратитесь к югославской
культуре,— вы встретитесь с фамилиями Караджич,
Миклошич, Ягич, Обренович и множеством других. То
же самое в Белоруссии: Богушевич, Богданович, Хад-
кевич, Последович — так зовутся деятели литературы и
искусства братского белорусского народа. Разница
только в том, казалось бы, что в Польше суффикс
«-вич» образует одни лишь фамильные имена, а в со-,
седней с ней Белоруссии — и имена и отчества, Но это
123

различие очень существенно: Адама Мицкевича,
величайшего поэта Польши, никто и никогда не именует
Адамом Николаевичем. Он просто Адам. А вот другой
Мицкевич, один из самых крупных белорусских поэтов,
известный каждому из нас под псевдонимом Якуб Ко-
лас, в любой статье о нем называется Мицкевичем
Константином Михайловичем. Иваном Доминиковичем
Луцевичем звали и второго прославленного поэта
Белоруссии, Янко Купалу. Как видите, различие
достаточно серьезное.
Очень часто возникали и другие именные
образования с тем же «-вич»: в западных районах нашей
Родины, на границе двух языков, великорусского и
белорусского, сплошь и рядом встречаются названия
населенных мест, оканчивающиеся на это «-вич» — Калин-
ковичи, Барановичи, Славковичи, Дедовичи, Пуховичи,
Ляховичи. Вполне понятно, откуда они взялись и что
означают. Вот местечко Яковлевичи, недалеко от Ор-
ши; очевидно, когда-то оно было заселено потомками
одного родоначальника, какого-нибудь «старчища
Якова». Вот Литвиновичи — недалеко от тех же мест; вполне
вероятно, что первым тут поселился некий Литвин
(литвин по национальности или по имени-прозвищу); его
потомство — все Литвиновичи — дало имя и месту
своего обитания. Точно так же в противоположной
части Руси, где-нибудь на Урале, вы встретите
множество названий, имеющих тот же смысл, но образованных
с помощью другого суффикса — «-ата», «-ята»:
деревня Оверята, населенная потомками неведомого
Оверкия; деревня Кривсносово, основателем которой,
первым поселенцем, был давно уже забытый дед
Кривонос... Все это имена, на другой лад говорящие о том же.
Таким образом, мы отлично знаем, что суффикс
«-вич» способен был всегда выполнять много
различных функций. Единственно, на что он, казалось, никак
и нигде не мог претендовать, — это на участие не в
фамилиях и отчествах, а в самих личных собственных
именах. Но в последние годы и это изменилось.
В одном из наших журналов я прочел заметку о
жизни и творчестве датского поэта, которого зовут Ильцч
Юхансен. Довелось мне и на другом конце нашего
материка, в жаркой Армении, встретить комсомольца, по
имени Ильич Петросян. Как это могло случиться?
124

Очень просто как. Вполне понятно, что многим
родителям, и на Западе и на Востоке, хочется назвать
своего сына дорогим для них именем Ленина. У нас,
русских, это осложнено тем, что мы остро различаем
на слух наши собственные имя, отчество, фамилию.
Поэтому мы идем особым, более сложным путем:
изобретаем различные производные слова, связанные с
именем Ленина: Владлен, Нинель, Ленина; нам нужно,
чтобы они звучали для нас как имена, как наши
русские имена, чтобы они не походили ни на фамилии,
ни уж тем более на отчества.
Но для людей иноязычных это препятствие
несущественно; для них отчество «Ильич» звучит так же, как
и любое другое иностранное слово. И они спокойно
делают его именем, хотя, вероятно, очень
затруднились бы назвать своего ребенка «Элиассеном»: ведь по-
датски «Элиассен» будет не «Илья», а «сын Ильи». Это
для датчанина никак не имя, это — фамилия1.
Сейчас для нас с вами наш «-вич» — суффикс,
представитель определенной грамматической категории,
группы любопытных явлений, но и только. А ведь было
время, когда он вызывал у людей самые бурные
эмоции, исторгал то самодовольный смех, то гнев, то
слёзы. Как и почему? Вот какую показательную сценку
нарисовал нам один автор XIX века, интересовавшийся
русскими «родовыми прозвищами и титулами».
Первые годы после отмены крепостного права. На
поле работает артель крестьян, «временнообязанных».
Подъехавший по дороге барин окликает одного из
своих недавних рабов, обращаясь, к нему, как было до
сих пор привычно, без «-вича»: «Эй, Иван Семенов!»
Иван Семенов — поодаль, он не слышит. Но те
крестьяне, что поближе, охотно «помогают» помещику:
1 В журнале «Неделя» в 1968 году было сообщено, что в
голландском городке Вормере некий господин Майер, любитель спорта,
в честь советской конькобежки Сидоровой назвал новорожденного
сына СИДОРОВ. «Мне нравится, как это слово звучит!» — заявил
он журналистам. Попробуйте поспорьте!
125

«Эй, Иван Семенович!—уважительно передают они
так сказать, «по цепи». — Иди сюда: тебя Николай
Петров кличет!»
Можно представить себе, как поморщился
разжалованный в «Петровы» дворянин, как широко
ухмыльнулся произведенный в «Семеновичи» вчерашний раб:
ведь на протяжении веков эта незаметная частица
делила весь народ на господ и слуг, на высокородных
и «подлых». Нам сейчас трудно даже представить себе,
какое значение придавалось когда-то ее наличию и
отсутствию.
Вот в замечательном романе «Петр I» Алексея
Толстого молодой еще царь разговаривает с
неторопливым и опасливым купцом — архангелогородцем
Иваном Жигулиным. Царю нужно, чтобы купечество взя-
лось за вывоз русских товаров за границу; купчина не
спешит хвататься за новое дело, старается получить
от предложения как можно больше выгоды. Чем его
пленить, чем поощрить? Барышом? Путешествием в
дальние страны? Еще чем? Так поощрить, чтобы
другим завидно стало. Но Петр хорошо знает своих русаков:
«Петр блестел на него глазами...
— А сам поедешь с товаром?.. Молодец!.. Андрей
Андреевич, пиши указ... Первому негоцианту-навигато-
ру... Как тебя, — Жигулин Иван, а по батюшке?..
Жигулин раскрыл рот, поднялся, глаза вылезли,
борода задралась.
— Так с отчеством будешь писать нас?.. Да за
это — что хошь!
И, как перед спасом, коему молился об удаче дел,
повалился к царским ножкам...» (Алексей Толстой.
Собр. соч., том седьмой, стр. 252.)
Романист ничего не прибавил от себя, ничего не
преувеличил. Мы знаем, что еще в 1582 году Иван
Грозный пожаловал «-вичем» купца Строганова за
очень серьезную заслугу: Строганов вылечил от
смертельной болезни царского любимца, Бориса
Годунова. Это первая запись о таком пожаловании, но
наверняка они случались и раньше.
Двадцать восемь лет спустя, уже Василий Шуйский,
награждая других Строгановых, повелел и их «в своих
государевых грамотах писать с „вичем"». В 1680 году
такая же честь была предоставлена всем думным дья-
126

кам, крупнейшим по тому времени чиновникам, но с
существенным ограничением: их было приказано «в
государевых грамотах писать с „вичем", а в боярских
списках — по-прежнему. Вот как дорог, как почетен
тогда был этот удивительный суффикс, на который мы в
наши дни не обращаем никакого внимания.
Прошло еще около ста лет, и Екатерина II считает
нужным внести в обращение с «-вичами» строгую
точность. Постановляется: первые пять классов чинов, то
есть самых важных сановников, генералитет (тайных и
статских советников), писать с «-вичем», чинов шестого,
седьмого, восьмого классов — с отчеством на «-ов» (но
без желанного «-вича»), всех же остальных — без
отчеств. И только XIX век мало-помалу лишил
пресловутый .«-вич» его былой славы и значения. Во всяком
случае Осип Сенковский, интересный ученый, но ярый
мракобес и консерватор, в своей статье «Вич и вна» с
явным огорчением писал: «Нынче все без разбора
чествуют друг друга винами... в старину почесть эта
принадлежала только... царям, боярам и думным людям,
кроме дьяков... Одни только рабы вичали своих
господ» К
И в самом деле, теперь именование с отчеством
превратилось в пустую формальность; никому не придет в
голову ни наградить человека «правом» на «-вич», ни
оскорбиться, ежели тебя самого назовут без «-вича».
А ведь было не так; недаром в полном «Собрании
законов царской России» было записано и такое
постановление, выбранное из указа первых лет царствования
Петра Первого: «Буде кто напишет думного дворянина
жену без „вича" [то есть, в данном случае, без
окончания ,,-вичевна" или «-вна»] и им на тех людях великие
государи указали за то править за бесчестие», то есть
преследовать по суду, как страшных оскорбителей.
1 Да и совсем недавно именование «по имени-отчеству»
считалось большой честью. У Н. А. Некрасова есть стихотворение «Эй,
Иван!», герой которого, забитый лакей, плачется:
Хоть бы раз Иван Мосеич
Кто меня назвал!
В рассказе Л. Андреева «Баргамот и Гараська» пьяница,
попавший на квартиру городового в праздничную ночь, плачет от умиле*
ния, когда жена городового именует его по отчеству» А ведь это уже
двадцатый век, не восемнадцатый!
127

А теперь? А теперь вы сами знаете: можно человека
назвать с.«-вичем» так, что он не обрадуется, а
наоборот, удивится и огорчится или засмеется. Ну, скажем,
так, как это сделала уже упомянутая плохо
владеющая русским языком американка, акробатка в фильме
«Цирк» К Вот какую сложную и противоречивую
историю прожил наш «-вич», суффикс русского
отчества.
Что мне осталось еще сказать? Очень немногое.
Во-первых, в восточнославянских языках «-вич» был
не одинок; рядом с ним жили и другие суффиксы,
пригодные для выражения понятия «отчество». Все знают
украинский суффикс «-енко»: Шевченко — сын шевца,
сапожника; Пилипенко — сын Филиппа (Пилипа),
Филиппович. Он распространен на юге СССР сейчас уже
не в качестве составной части отчеств; он образует
фамилии. Но, разумеется, началось с выражения
отношения между отцом и сыном: ведь это «-енко» почти равно
нашему суффиксу «-ёнок», «-ята», который служит нам
для называния детенышей, маленьких живых существ,
сыновей своих отцов.
Не все хорошо помнят, что почти такой же суффикс
отчества фигурирует и во множестве великорусских
фамилий, таких, как Павленковы, Давыденковы, Роден-
ковы, Бураченковы, Мосенковы; тут его близость с
обычным «-ёнок» еще яснее. Сейчас он уже перестал
образовывать наши отчества; он действует только в
фамильных именах. Но еще совсем недавно во многих
местностях России, среди крестьян, у которых отчество
и фамилия не различались, было очень даже принято
одного Павлова сына именовать «Иван Павлюков»,
а другого (да, случалось, и того же самого), «Иван Пав-
люченок». Может быть, первое отчество казалось более
1 Самая маленькая особенность языка может привести к
серьезным следствиям.
Однажды меня попросили написать очерк о русских именах,
фамилиях и особенно отчествах для вьетнамского журнала.
Оказалось: студентам из индокитайских стран, учащимся в СССР, очень
трудно усвоить употребление наших отчеств. Они видят, что
«отчество» — почтительный элемент нашей «именной тройчатки», что,
скажем, В. И. Ленина в народе уважительно и с теплой любовью
именуют «Ильичем», и после этого, из самых лучших побуждений,
начинают знакомых юных девушек называть «Петровнами» и
«Николаевнами». Очерк был написан и, видимо, принес какую-то пользу.
128

.строгим, официальным, второе —панибратским,
непочтительным, — только и всего.
Вот, пожалуй, и всё об отчествах. Добавлю только
одно: известно ли вам, что наряду с «отчествами»
вполне возможны и существуют в различных языках такие
образования, которые даже трудно назвать одним
словом: «антиотчества», что ли, потому что неудобно же
вводить термин «сынчество» или «мамчество».
Арабы, как мы видели на примере «старика Хотта-
быча», резонно именуют сыновей по их отцам, полагая,
что каждый хороший сын должен гордиться своим
почтенным родителем. Ибн-Фадлан, Ибн-Халликан, Ибн-
Баттута — таких сочетаний, означающих «сын такого-
то», можно привести из истории арабского народа
тысячи. Пользовались ими и неарабы-мусульмане,
находившиеся под влиянием арабской культуры. Мы,
например, отлично знаем имя великого таджикского
философа, поэта и ученого Ибн-Сины, прозванного на Западе
искаженным именем Авиценна. Но вот что любопытно:
Ибн-Сину полностью звали: Абу-Али-ибн-Сина, а если
слово «ибн» значит «сын», то слово «абу», наоборот,
означает «отец».
Изучая историю Востока, легко заметить: людей,
именуемых «абу», там не меньше, чем тех, в имя
которых входит «ибн». Философ Ибн-Туфейль звался по-
настоящему Абу-бекр Мухаммед ибн-Абд-аль-Малик.
Полное имя иранского историка и лексикографа Ибн-
Халликана было Абу-ль-Аббас Ахмед-ибн-Халликан.
Будучи сыновьями весьма достойных сынов аллаха, они
имели счастье стать и отцами детей, которыми могли
гордиться К Как дерево, уходя корнями в землю,
1 Не всегда в странах магометанской культуры это «абу»
означает реальное отцовство. Р. Клейипауль, несколько высокомерно — как
то нередко свойственно немцам — относясь к иноплеменным обычаям,
замечает, что в арабском именословии кишат «отцы и дети, как в
романе Тургенева», но что у этих отцов далеко не всегда потомством
являются обычные Гамиды или Али. «О, тут мы встречаем куда
более удивительных отцов, а именно отцов мира, отцов радости, отцов
победы, отцов золота, отцов бороды, отцов мух, даже отцов собак
и отцов блох...» (Р. К л е й н п а у л ь. Имена людей и народов
Лейпциг, 1885, стр. 33.) "
Совершенно ясно, что обыкновение, имевшее своим началом
реальную патронимию, превратилось здесь в своеобразную имено-
словную игру. Впрочем, примеры таких же «нелепостей» можно
найти в любых языках, в немецком не меньше, чем в арабском.
5 Лев Успенский
129

славит в то же время бытие цветами молодых ветвей,
так и люди Востока, помня о предках, радовались
потомкам, соединяя седобородых и розовощеких в один
букет своего имени. Что же? Наверное, ими руководила
мудрость.
Но почему речь может идти только об отцах и сы«
новьях? Восток знал женщин величавых и прекрасных,
достойных равняться с лучшими из мужей. Они были
дочерьми счастливых отцов и матерями незабвенных
дочерей. И вот появляются имена, означающие «отец»,
но не «такого-то», а «такой-то»; пример этому дал
первый халиф арабов, принявший имя Абу-бекра, «отца
девушки», после того как его любимая дочь была взята
в жены «пророком» Магометом. Были, — правда, в
сравнительно редких случаях, — и другие, самостоятельные,
во всем равные мужчинам женщины. Они, так же как их
мужья, считали себя вправе принимать новые имена,
в которых изливалась их гордость произведенным на
свет потомством. Такие полные воли и достоинства
матроны известны у всех народов, в том числе и у арабов.
И если вам когда-нибудь доведется в старинных
текстах прочесть имя аравитянки, которую звали Зубейда-
умм-Махаммад или Гюзидэ-умм-Маджид, склоните
голову перёд памятью и их и их первенцев: наверное, они
заслужили почтение: вставка «-умм» означает «мать»,—
«мать Маджида», «мать Мухаммеда».
Пора кончить главу об отчествах. От них можно
спокойно перейти к фамилиям.

«..А фамилию вот и забыл!.. Ва-
сильичу... Черт... Как же его
фамилия?.. Такая еще простая фамилия...
словно как фл лошадиная... Кобылин?
Нет, не Кобылин... Жеребцов, нешто?
Нет, и не Жеребцов. Помню,
фамилия лошадиная, а какая — из головы
вышибло...
А, П, Чехов. «Лошадиная фамилия»
Тот же Антон Павлович Чехов записал в своей
знаменитой записной книжке смешные слова:
«Я бы пошла за него (замуж.—Л. У.), да боюсь
фамилии «Прохладительная!».,
А вы как, читатель или читательница? Вам бы
хотелось именоваться так же освежающе? Хотя, собственно,
в чем дело? Не все ли равно, в конце концов, как зовут
человека? Не в кличке главное: ведь у Чехова можно
найти и совсем другую запись:
«У меня есть знакомый: Кривомордый. И — ничего!
Не то чтоб Кривоногий или Криворукий —
Кривомордый. И женат был, и жена любила».
Вот видите, как хорошо: значит, суть не в фамилии!
К фамилии и сам привыкнешь, и другие с нею стерпятся.
Разве не так?
Так, да не совсем.
Лет тридцать — тридцать пять назад всем
гражданам СССР было предоставлено право свободно менять
5* 131

фамилии, если почему-либо они этими фамилиями
недовольны. Как вы думаете, много ли нашлось
желающих? Десятки? Сотни? Нет, тысячи и даже десятки
тысяч. Целые месяцы, целые годы центральная газета
«Известия» изо дня в день печатала, столбец за столбцом,
перечень людей, готовых на все, лишь бы избавиться
от ненавистного прозвища. Заявления шли из Москвы
и с далекой Камчатки, сыпались с севера и с юга;
и тот, кто внимательно за этим следил, удивлялся
многому.
Первое удивление: откуда могли появиться и как
получили законную силу все эти, то причудливые, то
бессмысленные, иногда обидные, а чаще удивительно
неблагозвучные, уродливые клички?
Евгения Павловна Зырвикишко
Порфирий Иванович Полторабатько
Николай Викторович Около-Кулак
Сергей Родионович Убей-Кобыла
Михаил Давыдович Балда
Игорь Георгиевич Психа
Георгий Густавович Труп
Павел Никифорович Пудель...
Хвостик и Мухомор, Лысый и Босый, Плаксивый и
Мозоль, Кособрюхов, Застенкер, Песик, Продан и,
наконец, даже Попсуйшапка — этот список я мог бы
продолжать на десятки и сотни страниц, не выдумывая ни
единого слова, беря экспонаты для удивительного музея
только из официального перечня фамилий. Странно?
Разумеется, очень странно! Как могли живые люди до
последних дней мириться с таким издевательством —
называть себя так вслух,
расписываться на документах, отвечать на
перекличках:
— Дер и медведь?
— Есть!
— Лисоиван?
— Тут!
— Засучирукав?
— Вот я...
— Вензель-Крензель?
— Вензель-Крензель болен...
Странным, однако, казалось и
другое: на что меняли свои фамилии
132

эти граждане? Чаще всего они выбирали для себя
нестерпимо жеманные, сладкозвонкие звукосочетания,
стараясь блеснуть приторной и пошловатой красивостью.
Еще хорошо, если они (а таких были сотни!)
непременно хотели зваться теперь Ленскими, Онегиными,
Гиацинтовыми или Ароматовыми. А то их не устраивало
ничто, кроме сочетаний вроде Ромуальд Корнер или
Кирилл Робинзон.
Были и совсем неожиданные чудаки: они требовали,
чтобы их хорошее обыкновенное старое имя — Иван или
Павел — как можно скорее сменили на Арнольд либо
Эдуард; вот-лротив «звучной» фамилии Вырвихвост или
Плешка они ничего не имели. Так, некий Леонид
Могильный стал из Леонида Львом, а фамилию оставил
старую. Так, Мордалев Антон превратился в Мордалева
Михаила. Зачем это ему понадобилось, — догадывайтесь,
как хотите.
Словом, у человека наблюдательного возникало
множество вопросов и среди них один главный: что же
такое наши «фамилии»? Откуда они пошли, по каким
законам живут, как вызывают к себе такое разноречивое
и не всегда понятное отношение? Как должны теперь
мы, советские люди, относиться к ним?
Позвольте, а может быть, это всё пустяки, не
достойные внимания? Или, наоборот, есть и в этом
разряде человеческих имен собственных нечто,
заслуживающее пристального изучения; что-то такое, что позволяет
им-г-где прямо, где косвенно — влиять на судьбы и
мысли людей, и тех, что их носят, и других, которые с
этими носителями общаются? Как же на самом-то деле?
Скажите, как по-вашему: мог ли бы Пушкин,
приступая к самой знаменитой из своих поэм, дать ее
героине, Татьяне, скажем, фамилию Скотининой, а герою —
Скалозуба или Молчалина?
О, конечно, нет! Такого романа в стихах — «Евгений
Скалозуб» — не могло появиться на свет; а если бы он
и был написан, то содержание его должно было бы стать
133

совершенно не тем, какое мы видим у Пушкина.
Светского льва Евгения Попсуйшапки так же не могло быть,
как не мыслимы ни юный помещик поэт Владимир
Пудель, ни «Клеопатра Москвы» — блестящая Нина Косо-
брюхова, ни шумные захолустные помещики Майский и
Струйский на месте Панфила Харликова и Буянова.
Этого мало; даже внутри самой поэмы нельзя
безнаказанно перебрасывать фамилии от героя к герою.
Пушкин, с таким вниманием, так терпеливо и тщательно
объяснявший читателям, почему именно он выбрал —
должен был выбрать, не мог не выбрать! — для
старшей сестры Лариной имя Татьяна, отлично понимал это.
Он сам создал всех своих героев; казалось бы, — его
герои; как кого хочет, так того назовет!
Но нет, эта свобода кажущаяся. Нельзя было ни
Онегина назвать Буяновым, ни из Ленского сделать
Петушкова. Немыслимо дать Тане фамилию Воронской,
а великолепную светскую львицу, чудо петербургских
гостиных, окрестить Ниной Лариной. Такая перестройка
все изменила бы в облике действующих лиц, и, может
быть, она повлияла бы на роман ничуть не меньше, чем
попытка автора внезапно сделать Татьяну пухленькой
блондинкой, а Ольге дать задумчивый взор и темные
волосы.
Не поразительно ли это? В чем тут секрет? Почему
нечто столь случайно приписанное к человеку, столь
внешнее по отношению к нему, как его фамилия, может
играть в литературном произведении такую большую
роль? Почему все строгое здание «Войны и мира»
зашаталось бы, приди в голову Л. Толстому изменить
фамилию своих героев Ростовых хотя бы на Перерепенко?
И почему Гоголь точно так же не имел ни права, ни
возможности уверить нас, будто его старосветские
помещики могли быть не Товстогубами, а, скажем,
Болконскими или Иртеньевыми? Нет, тут скрыта какая-то
тайна. Чтобы разгадать ее, полюбопытствуем для
начала: а как дело с этим обстоит не в литературе, а в жиз-,
ни? Такой ли вес, такое ли значение имеет человеческая
фамилия и там?
Умерший не так давно писатель Н. Телешов
вспоминал о забавном огорчении, которое вызывала у его
современника, другого русского писателя начала XX
века, Л. Андреева (пока он был молод и еще не успел
134

прославиться), его собственная
фамилия. «Оттого и книгу мою
издатель не печатает, — всерьез
сетовал Андреев — что имя мое
решительно ничего не выражает.
Андреев! Что такое «Андреев»?
Даже запомнить нельзя... «Л.
Андреев»— вот так автор...»
Можно, хоть и не без труда
понять, что огорчало будущую
знаменитость. Ничего
неблагозвучного или обидного в фамилии
Андреев, конечно, нет. Но мы теперь уже знаем, что она
собою представляет. Это фамилия-отчество, из числа
самых обыкновенных, самых распространенных. На Руси
всегда были тысячи и тысячи Андреевых, и еще большее
число Ивановых, Петровых, Васильевых и т. п. Вот это-
то и смущало молодого писателя. Он боялся затеряться
среди множества тезок и полутезок: поди отличи
Андреева от Андреянова, Андреянова от Андрейчука, Андрей-
чука от Андрюшина! Между тем ему казалось, что
писатель по всему — и по облику, и по образу жизни, и по
речи, и, между прочим, по фамилии! — должен
выделяться из ряда вон; быть во всем непохожим на простых
смертных, быть во всем особенным... Смешные
претензии, но тогда они были свойственны многим.
По-иному негодовал живший в те же времена
ретроградный литератор Василий Розанов, человек
самолюбивый и вечно уязвленный в своем мелком самолюбии.
«Удивительно противна мне моя фамилия, — как всегда,
желчно и раздражительно писал он.— Иду раз по улице,
поднял голову и прочитал: «Немецкая булочная
Розанова». Ну, так и есть: все булочники — Розановы,
следовательно, все Розановы — булочники! Хуже моей
фамилии только Каблуков. Я думаю, Брюсов (речь идет об
известном поэте В. Брюсове.—Л. У.) постоянно
радуется своей фамилии...»
Читаешь это и диву даешься. Понятно, конечно, что
задевало далеко не высокородного спесивца: сама
фамилия как бы приравнивала его к «разным там
булочникам, токарям и пекарям»... Как же было не
позавидовать Брюсову: ближайшим его «тезкой» был знаменитый
135

генерал и вельможа прошлого, тот самый Яков
Брюс, который даже в пушкинской «Полтаве»
упомянут... Но...
Вспомнишь эти смешные терзания, и волей-неволей
придет на ум жалкий и противный персонаж из «Села
Степанчикова» Ф. М. Достоевского, Григорий Видопля-
сов, лакей и поэт, дуралей и виршеплет.
Лакей Видоплясов писал стихи. Он собирался даже
печатать их за счет доброго, барина. Все было
прекрасно, кроме той фамилии, "которою его наградила
судьба.
«—...Он — ко мне, — рассказывает его барин, —
жалуется, просит, нельзя ли как-нибудь переменить его
фамилию, и что он давно уж страдал от
неблагозвучия...
— Необлагороженная фамилия-с, — ввернул
Видоплясов.
— Ну, да уж ты молчи, Григорий!» — сердито
обрывает лакея барин, но тут же замечает, что коли и
впрямь придется Видоплясову издать стихи, «то такая
фамилия, пожалуй, и повредит».
«— Представь себе, если на заглавном-то листе
будет написано: «Сочинения Видоплясова»... Ну что за
фамилия Видоплясов?.. А все эти критики... Просмеют за
одну только фамилию...»
Очень похоже на огорчения Андреева и Розанова: у
тех ведь тоже фамилии были «необлагороженные». Но
вот что удивительно: критики-то, оказывается, и на
самом деле имели обыкновение «просмеивать» людей по
таким неожиданным поводам.
Когда мы слышим слово «Гоголь», перед нами
возникают тома замечательных книг, шум театральных
представлений, бронза памятников... «Гоголь» — какая
прекрасная, звучная фамилия! Каждый хотел бы ее
носить.
А ведь было время, когда журналы
пренебрежительно печатали: «Кто бы ни был автор, гоголь или кулик —
все равно...» Тогда слово «гоголь» сохраняло еще свое
исконное значение — «дикая утка», нырок, и даже
хороший друг писателя Павел Нащокин сделал ему доволь*
но оригинальный комплимент:
«Если вы и птица, Николай Васильевич,
то—-небесная!..»

Трудно себе представить, сколько пошленьких
шуточек приходилось в свое время выслушивать самым
прославленным нашим людям по поводу их фамилий.
«Какие, однако, странные у теперешних писателей
фамилии,—ехидничал известный пошляк, лебезивший перед
властями критик Буренин в начале 900-х годов,— то
водку напоминают, то чихание...» Он имел при этом в
виду Максима Горького и А. П. Чехова 1.
Глупо? Конечно, глупо. Но даже и этот пример
лишний раз подтверждает: человеческие фамилии — вещь
хитрая и тонкая. Видимо, их наличие играет в жизни
людей куда большую роль, чем кажется, если они могут
так огорчать и радовать, нравиться и внушать
отвращение, быть предметом досады или гордости. Случается,
фамилия становится источником бесконечных
неприятностей для своего носителя; бывает — недоброжелатели
превращают ее в оружие, способное чувствительно
ранить. Очень часто выходит, что мы встречаем новое
лицо по его фамилии, как «по одежке» в известной
пословице; должно пройти известное время, чтобы человек
это впечатление изменил или опроверг. Видимо,
недаром они, фамилии, всегда привлекали к себе такое
повышенное внимание писателей, мастеров
художественного слова; недаром авторы вечно «играли» ими в своих
произведениях, радовались, измыслив для героя
«удачную», «подходящую» фамилию, печалились, если это не
получалось, зорко приглядывались и прислушивались к
семейным именам современников, записывали звучные,
курьезные, характерные имена в своих тетрадях...
Тот же А. П. Чехов тщательно регистрирует в своих
записях всевозможные причудливые и странные
фамилии: Зикзаковский, Ослицын, Свинчутка, Дербалы-
гин... Он вслушивается, прикидывает — к какому из его
будущих героев могла бы подойти та или другая
из них.
1 Сам Чехов относился к этому «вопросу» иронически. В.
Тихонов пожаловался ему на свою, недостойную писателя, фамилию.
Антон Павлович насмешливо посоветовал заменить ее более
красивой и звучной, скажем — Беневоленский, типично поповской.
Известно, правда, и прямопротивоположное отношение к
собственным фамилиям. «Я, — пишет в своей биографии Ч. Чаплин, —
выучился в школе писать свою фамилию: «Чаплин». Это слово меня
пленяло; мне казалось — оно и впрямь похоже на меня...»
137

«Провизор1 Проптер», —
записывает он латинское слово
«проптер», означающее по-русски «для»,
«вследствие». «Действующее лицо:
„Соленый"». Тут еще не
определилось, кем может быть такое лицо,
но кем-то, безусловно, может...
Зато некий «Киш» сразу
рисуется писателю как «вечный студент»;
зато «мадам Аромат» для него
тоже ясна: пухлую, толстую, ее
должны звать «Розалия Осиповна». И
комическое сочетание «Розалии» с «ароматом», а обоих
этих «душистых элементов» с обыкновеннейшим
отчеством «Осиповна», до конца определяет облик женщины,
которую так зовут...
Много лет спустя другой известный писатель, уже
советский автор, Илья Ильф подбирает уморительные
пары к чеховским находкам, занося в свою записную
книжку и Бориса Абрамовича Годунова, председателя
жилтоварищества (может быть, это внук Розалии
Аромат?), и доктора Страусяна, и дантистку Медузу Горго-
нер, а то и просто неизвестных граждан — Шарикова и
Подшипникова...
Николай Васильевич Гоголь также, как известно,
Заботливо записывал, выискивал в памяти, выспрашивал
у друзей и знакомых нужные ему характерные
фамилии, Помните: «Вискряк не Вискряк, Мотузочка не Мо-
тузочка, Голопуцек не Голопуцек...»2. Он тоже не зря,
не по случайному капризу называл одного из своих
героев Собакевичем, другого Плюшкиным, третьего
Петром Петровичем Петухом или госпожой
Коробочкой. Фамклии помогали ему дорисовывать образы
людей.
Лев Толстой прибегал к особому приему: заимствуя
фамилии действующих лиц из самой жизни, он только
слегка изменял их звучание, — осторожно, немного,
чтобы не нарушить связь между словом и типом человека.
Так, фамилия Толстой превращалась у него в Ростов,
' * Провизор — работник аптеки, фармацевт, в
дореволюционном русском языке.
2 Н. В. Гоголь. Пропавшая грамота.
138

Волконский —в Болконский, Куракин —в Курагин, Без-
бородко — в Безухов.
Ф. М. Достоевский, наоборот, смело изобретал
прозвища, стараясь самим их звучанием выразить сущность
персонажа, его душевные свойства. Иногда он шел по
совсем неожиданному пути. Фамилия «Свидригайлов»
звучит у него так, что внушает брезгливость, неприязнь,
почти жуткое чувство к герою, и на самом деле
зловещему и отвратительному. А ведь создана она из имеии
«Свидригайла» (Svitrigaila), великого князя
литовского... Жалкий и несчастный маленький человечек носит
фамилию «Голядкин»... Кажется, сами звуки этого дряб-
ленького слова выражают ничтожность, нищету,
бесконечную слабость... Между тем слово «Голядь» не имеет
никакого отношения к нищете: это название одного из
балтийских племен, живших в древности на территории
нынешней Смоленской области и Белорусской
Республики.
Так или иначе, фамилии героев всегда составляли
для писателей одну из существенных забот. Они были
им нужны; от них зависело и зависит многое в самих
произведениях. А почему?
Я думаю, чтобы разобраться во всем этом, надо
внимательно рассмотреть, что представляют собою наши
фамилии, откуда они пошли, какими бывают, какую
историю прожили. Ономатологи занимаются этим; у нас
с вами не хватит возможностей по-настоящему
углубиться в этот вопрос. Ну что ж, взглянем на него хоть
с краешку.
139

Можно ли жить без фамилии? Отсутствие имени —
большое неудобство, ну а как с фамилией?
Я долго колебался: на каком бы материале было
удобнее всего побеседовать на эту тему? Начать ли со
времен Греции, заняться ли Римом или же обратиться к
возникновению фамилий у нас на Руси? И внезапно
мне в руки попалась одна недавно родившаяся на свет
книга. Совершенно не намереваясь задевать в ней
интересующий нас вопрос, автор помимо воли сказал
столько и так ясно, что мне ничего не оставалось, как
передать его соображения вам: лучше рассказать о
самом начале жизни фамилий невозможно. Почему же это
так удалось писателю? Потому, что нам необыкновенно
повезло: этот автор сам большую половину жизни
прожил без всякой фамилии; только теперь он вроде как
получил ее, и то не совсем. А могло такое случиться
только потому, что он в некотором отношении —
«первобытный человек». Поистине — интригующее
предисловие!
На границе Непала и Тибета, в северо-восточной
Индии на южном склоне Гималаев, много веков
обитает маленький смелый народ — шерпы (точнее —
шерпа). Их поселения лежат на страшных высях: от трех
до шести тысяч метров над уровнем моря, «чуть ли
не в стратосфере». Они — прирожденные горцы,
альпинисты и великолепные проводники по горам с
малых лет. И один из них, шерпа Тенцинг Норгэй,
недаром оюазался в 1953 году первым из двух
победителей Чомолунгмы-Эвереста, величайшей вершины
мира.
«Ага! — торжествуете вы. — Так вот ведь есть же у
него и имя и фамилия! Значит, и шерпы не обходятся
без них! Этого человека зовут все же Тенцинг Норгэй,
как какого-нибудь англичанина могут звать, допустим,
Фильдинг Сидней. Какая же разница? И имя и
фамилия налицо...»
Ничего подобного! Героический шерпа так
намучился с неверным пониманием этого вопроса европейцами,
140

что затратил в своей книге немало усилий, стремясь
внушить им правильный взгляд на вещи.
«...С моим именем, — не без досады пишет он в своей
автобиографии, — было невесть сколько путаницы.
Когда я родился, меня назвали вовсе не Тенцингом... В
разное время мое теперешнее имя Тенцинг люди Запада
писали кто как хотел — то через «Z», то через «С», то
без «G» на конце. Второе мое имя (Норгэй) тоже
менялось. Сначала я был Кхумжунь, по имени одной шерп-
ской деревнюшки, потом Ботиа, то есть «тибетец», и
лишь наконец стал Норкэй или Норгэй, а также Нор-
гиа или Норгай... По-настоящему же постоянное имя
моего рода Ганг-Ла; это означает «Снежный перевал»,
но мы-то обычно никогда не пользуемся такими
родовыми именами в качестве фамилий».
Первый альпинист мира рассказывает затем, что при
рождении он получил имя Намгьял Вангди (слово
«намгьял» значит по-шерпски — «покоритель»). Однако
вскоре «один важный лама» вычитал в священных книгах
тревожную весть. Имя следовало без промедлений
заменить другим, потому что душа, обитавшая в теле
мальчишки, оказывается, переселилась в него из тела
только что умершего соседа-богача. Как бы чего не
вышло!
Подумав, мудрый старец предложил дать юноше два
имени: одно, Тенцинг, носил он и сам; значение его
было: «ревнитель веры». Второе, Норгэй, означало
«богатый, счастливый, удачливый». Как не без юмора
пишет талантливый, хотя и безграмотный (он диктовал
свою биографию) шерпа, «...родители решили, что
„богатый — удачливый — ревнитель веры» — сочетание
имен, которое подойдет в любом случае жизни», — и
оставили его за сыном.
Совершенно ясно, никакой «фамилией» юный гима-
лаец не обладал, потому что ни одно из его имен не
совпадало с именами его родственников. Да его это
ничуть и не заботило: зачем была ему фамилия тогда,
сорок лет назад? Крошечный народец жил еще в полном
отрыве от всего мира. Отец и мать Тенцинга никогда не
спускались даже в ближний Дарджилинг. В деревушке
Тао-Чу, на дне высокогорной долины Соло-Кхумбу,
каждый знал всех и все — каждого. Знали в лицо, по
141

походке, по тысяче примет. Имя — вещь существенная,
оно необходимо человеку: имя — талисман,
оберегающий от злых демонов; а фамилия... К чему сна? 1
Правда, было ведь у маленького
«Покорителя-Тибетца» еще и третье имя, родовое. Но оно ничем не
походило на фамилию. Это было самое простое указание на
место, откуда вышли его предки: Ганг-Ла, «Снежный
перевал», — так называется расположенный неподалеку,
заброшенный в горную глушь буддийский монастырь.
В результате все обстояло как нельзя лучше. Мать
мальчика звали Кинзом, отца — Ганг-Ла-Мингма,
самого его — Намгьял Вангди, а сестру — Лама Кипу.
Никакого общего, единого, «фамильного» имени у них не
было, но ни малейших неудобств от. этого никто не
испытывал: ведь так все обстояло здесь и всегда.
Но жизнь не стоит на месте; новое пришло и к
подножию Эвереста. Двадцатый век явился сюда, на
купол мира, в горных ботинках, с ледорубом альпиниста
в руках; район Чомолунгмы внезапно стал местом
паломничества спортсменов всего земного шара. Все
переменилось вокруг, и если старый Ганг-Ла так за всю
жизнь и не добрался никуда дальше Ронгбукского
монастыря на соседних горных высях, то его сыну к
сорока годам пришлось побывать и в Дели, и в Бомбее, и
даже в Бэкингемском дворце Лондона. Отец
разговаривал все с теми же ламами, в шерстяных плащах и
широкополых шляпах, да с жителями соседних деревень.
Простые, понятные имена были у них — Анг (Любовь),
Ламу (Богиня), Ньима (Солнце), Норбу (Самоцвет),
А сыну довелось беседовать с ее величеством королевой
Британии, называть своим другом принца Петра Гре-
ческог^ и Датскбго, пользоваться личным самолетом.не-
пальскогб короля, отвечать на вопросы министров и
профессоров всего мира. И почти у каждого из этих
людей, кроме сложного чуждого имени, была еще и
фамилия. Без нее они чувствовали себя так же неудобно,
как без платья. Почему?
1 Это хорошо подтверждается интересным сообщением М. Стеб-
лина-Каменского («Новый мир», 1961, № 4, стр. 213):
«...в силу своей малочисленности исландцы до сих пор обходятся
без фамилий и даже в самом официальном обращении называют
друг друга по имени, иногда с прибавлением имени отца»,
ИЗ

«Ом-мани-падмэ-ом! Таинственно великое Колесо
Жизни, катящееся по миру прекрасному и страшному,
и не простому человеку судить о причине причин», — не
так ли говорят буддийские ламы?
«Некоторые из наших старых обычаев уже
отмерли, — с легкой грустью и с некоторым недоумением
размышляет в своей книге Тенцинг Норгэй, удивительный
человек, как бы чудом перенесшийся из одной эпохи в
другую, миновав ряд длинных веков, — другие быстро
исчезают. Мы не цепляемся за прошлое, как народы
великих культур; мы легко перенимаем и новые мысли и
новые формы быта. Правда, кое-что из старого еще
остается: младший по-прежнему всегда наследует у нас
больше имущества, чем старший (в том числе ему
достается и родовое имя); это относится и к девочкам.
Новорожденного нарекают все так же на третий день
по появлении на свет; его не возбраняется затем и
переименовать, если на то окажутся существенные
основания. Так ведь было и со мной. Но сколько
нового...
...Иностранцы вечно путают наши имена... Думается..,.
их затрудняет простая вещь: у нас нет фамилий, общих
для всех членов семьи. Нет у нас и письменно-
сти; поэтому каждый записывает наши имена по-
своему.
Чего не знаешь, в том не нуждаешься. Имя! В Соло-
Кхумбу имя — это просто сочетание звуков, не
более. Однако в нынешнем нашем мире дела осложни-,
лись».
И знаменитый горец — умный, даже, если хотите,
мудрый, но в то же время еще такой чудесно наивный
человек — повествует об уморительных, а вместе с тем
любопытнейших трудностях, которые на него
обрушились.
Его жену зовут, как уже сказано, очень просто — Анг
Ламу, то есть «Милая сердцу богиня». Неплохое имя?
Выписывая в Даржилингском банке чеки на нее, он,
Тенцинг, так и пишет:
«Выплатить милой сердцу богине моей». К этому он
уже приучил клерков.
Но вот иностранные джентльмены знакомятся с
супругой мировой знаменитости, и.,» Нет, они не в состоя-»
ИЗ

нии именовать ее так странно:
«Милая сердцу богиня»... «Конечно
нет, шокинг!»1 И каждый из них
делает нелепейшую, с точки зрения
шерпы, вещь: начинает звать жену
именем мужа. Анг Ламу он
называет «миссис Тенцинг»!
Какая чепуха! Это так же дико,
как если бы кто-то, узнав вашу
жену, которую зовут, допустим,
Екатериной, вздумал бы называть ее
«гражданка Федор» на том
основании, что ваше имя — Федор.
Мало того. Две дочери победителя Эвереста носят
прелестные шерпские имена: одну зовут Нйма,
другую — Пем-Пем. Казалось бы, чего лучше? Но вот
девочки поступают в школу, в английскую школу. И
приходят оттуда в совершенном недоумении: их, двух
совершенно различных девочек, окрестили там одним
общим именем! Да еще кяким! «Папа, они нас
называют— обеих! — мисс Норгэй!.. Ха-ха-ха!»
Опять-таки, примерьте это на наши обычаи. Что
сказали бы вы, если бы двух детей — ну, скажем, Людочку
и Юру, близнецов — педагоги в школе начали величать
«товарищами Владимирами» по той единственной
причине, что так, Владимиром, зовут их отца? Ни оДин
шерпа понять этого не может: ведь налицо три
различных человека! Как же, зачем тогда придавать им
одно и то же имя?
Конечно, учителя охотно объясняют этой милой
маленькой дикарке Пем-Пем: «Мы вас зовем по фамилии!»
Но именно этого — что такое «фамилия» — Пем-Пем и
не зн^аот. И, подобно ей, подобно остальным шерпам, не
знали, несомненно, что такое фамилия, все народы мира,
пока жизнь не дошла в своем развитии до строго
определенной черты.
1 Неприлично (англ.).

...приехали ко мне гости: Захар
Кириллович Чухопупенко, Степан
Иванович Курочка, Тарас Иванович
Смачьненький, заседатель Харлампий
Кириллович Хлоста; приехал еще...
вот позабыл, право, имя и фамилию...
Осип,.. Осип... Боже мой, его знает
весь 'Миргород! он еще, когда
говорит, то всегда щелкнет наперед
пальцем и подопрется в боки...
Н. В. Гоголь. Вечера на хуторе
близ Диканьки
Начало римской истории творили люди, известные
нам только по имени. Основатели Рима — это Ромул и
Рем. А какова их фамилия? Дед этих прославленных
близнецов назывался Прока — и только. Отец был Ну-
митор; воспитателем младенцев, после того как злые
люди их покинули, а добрая волчиха выкормила, стал
некий Фаустул. Но напрасно мы с вами стали бы
рыться в источниках, в надежде найти где-либо их имена
с отчествами и фамилиями: ни того, ни другого древний
Рим не знал.
Не везде было так. В соседней Греции фамилии
тоже отсутствовали, зато «патронимические
образования», напоминающие наши отчества, пользовались, как
мы видели в предыдущей главе, широким
распространением. Более того, к концу греческой истории из них
начало выкристаллизовываться даже и нечто,
отдаленно напоминающее наши
фамилии.
И впрямь,
родоначальником греко-египетских
царей, правивших с третьего
до первого веков до нашей
эры, был некто Лаг (Лагос).
Понятно, что первый из
этих царей, сын Лага
Птолемей I, именовался
Птолемеем Лагидом, то есть «Ла-
говичем». Известно также, "
145

что у него было личное прозвище — Сотер (Спаситель):
он оказал большую помощь жителям Родоса во время
одной из войн.
Потомки Сотера царствовали в Египте более двух
веков. По установившейся традиции, все они
назывались одинаково: Птолемей (Воитель); это имя они
наследовали от пращура. Но прозвище каждый из них
получал свое, связанное с его личными свойствами и'
особенностями: Птолемея II, например, звали Фила-
дельфом, что означает Братолюбивый или Сестролюби-
вый; Птолемея IV — Филопатром (Отцелюбцем);
шестого, наоборот, — Филометром (Матерелюбивым). Третий
и седьмой Птолемеи заслужили прозвания Евергетов,
то есть Благодетелей. Прозвища, какими бы почетными
они ни были, оставались в этом роду личными кличками,
а ведь «фамилия» тем и отличается от клички, что
переходит от поколения к поколению по
наследству.
И вот, как это ни неожиданно на первый взгляд,
наследственным для вс^х Птолемеев оказалось о т -
чество их родоначальника: всех их мы знаем как
Л а гидов, то есть как «Лаговичей».
Странность эта — чисто кажущаяся: в нашей
русской истории известны такие же или очень похожие
явления. Никому не ведомо, были ли дети у
полулегендарного варяга Рюрика, первого великого князя Руси.
Однако до самой Октябрьской революции множество
родовитых семей горделиво причисляло себя к Рюриковичам.
Что это — фамилия? Ничего подобного:
«Рюриковичами» были и Барятинские, и Горчаковы, и Долгорукие,
и Оболенские, и Шуйские, и Мусоргские. Слово же
«Рюрикович» (по своей форме — отчество) стало означать
ку^а ' более общее понятие: «принадлежащий к самым
родовитым семьям».
Примерно то же случилось и со словом «Лагид»
в древнем мире. Оно, еще не сделавшись в нашем смысле
слова «фамилией», перестало иметь что-либо общее
с обычным греческим «отчеством»: «сын Лага». Оно
стало означать — «потомок».
Прошли века, и нынешние греки, так сказать элли-
ниды, потомки дреьних эллинов, приобрели себе
фамилии уже другого, западноевропейского, понятного нам
покроя. Многие из них тоже выросли из отчеств; но это
146

уже не те отчества, которые знал античный мир. В
современной Греции есть чисто греческие патронимические
фамилии: они оканчиваются на «-пуло-с», а это «-пулос»,
по свидетельству лингвистов, соответствует нашему
«-ёнок» (жеребенок, осленок), обозначающему любое
маленькое существо, детеныша; есть и вошедшие в
употребление под влиянием турок: эти кончаются на «-огло»,
от турецкого «огул» — «парень, сын». Но в древнейшее
время никаких «фамилий» не было, да они были и не
нужны. Почему не нужны? Очень понятно: мир для
каждого человека был еще так мал и прост, что одно-
единственное имя в сочетании с именем отца уже
достаточно давало понять, о ком именно идет речь. Каждый
изобретал своему датяти любое имя; имен было много
разных, совпадали они сравнительно редко, и, сказав:
«Перикл, сын Ксантиппа» или «Софокл, сын Софилла» —
вы не рисковали услышать вопрос: «А который это из
Софоклов Софиллидов?» Если же такой вопрос и
возникал,— как легко было его разрешить. «Тот, который
сочиняет славные трагедии». «Та, которую именуют
прекраснейшей в Афинах»... Словом, тот, который, «когда
говорит, всегда наперед щелкнет пальцем и подопрется
в боки». «А! Ну как же, знаем, знаем!»1
В Древнем Риме обогащение личных имен пошло по
пути, резко отличному от греческого. Каждый, кто учил
в школе римскую историю, помнит: все знаменитые
римляне носили не менее как по три имени каждый. Кай
Юлий Цезарь; Марк Туллий Цицерон; даже
злополучный Лепид, которого старые учебники именовали не
иначе, как «незначительным Лепидом», и тот именовался не
хуже других: «Маркус Эмилиус Лепидус».2 Как это
прикажете понимать? Что'перед нами — имя, отчество и
фамилия или нечто совсем иное? А вот слушайте!
1 В главе X «Мертвых душ» Гоголь упоминает какого-то Семена
Ивановича, никогда не называвшегося по фамилии. Зато он
сообщает сейчас же о нем, что тот носил «на указательном пальце
перстень, который давал рассматривать дамам». Эта интересная
примета должна была, в представлении жителей «губернского города
Эн Эн», заменить такой важный признак, как фамилия человека, и,
видимо, заменяла удовлетворительно: никто не путал этого Семена
Ивановича с другими.
2 Слово «lepidus» означало по-латыни «хороший, приятный»,
147

Около 235 года до нашей эры, как раз в те дни, когда
в Египте царствовал Птолемей III Евергет, в Риме,
водной очень знатной семье, родился мальчик. Как
повелевал обычай, на девятый день после появления на свет
родители нарекли ему имя — Публий, очень
распространенное римское имя, не вполне ясное значение которого
как-то было связано со словами «публикус» (народный),
«публикола» (друг, защитник народа), «публицитас»
(всенародная слава) и др. Всё хорошо.
Спрашивается,— каковы же были отчество и фамилия этого
малыша? Ни того ни другого у него не было: в Риме той
поры не знали ни отчеств, ни фамилий. Правда, отец
маленького Публия тоже именовался Публием. В' их
семье были в ходу только три имени: Публий, Гней и
Люций; за несколько столетий ее существования как-то
случайно затесался среди них один-единственный Марк.
Тем не менее никому из соотечественников никогда не
пришло бы в голову именовать новорожденного
Публием Публиевичем, Даже когда он подрастет: это было
не принято.
Что же, значит, так он и остался при одном-един-
ственном имени, наподобие Ромула, жившего за
несколько столетий до него? Не совсем так.
Еще до того, как стать Публием, мальчуган имел
уже другое имя: он был Корнелием. Почему? Потому
что Корнелием был и его отец: они оба принадлежали
к славному римскому роду Корнелиев; каждый,
удостоенный по рождению этого счастья, получал имя
Корнелия в самый момент рождения. Может быть, оно-
то и соответствовало нашей фамилии? Опять-таки не
совсем так.
Когда-то Корнелии были одним крепким небольшим
родом — Корнелиями, и только. Но по мере того, как
этот род разросся, он распался на несколько отдельных
ветвей. Появились Корнелии Руфины, потомки «Руфу-
са» (рыжего, красноволосого); были Корнелии Сулльг,
Корнелии Долабеллы — их родоначальник имел
прозвище «Долабелла» (маленький скрёбок — инструмент,
которым столяры снимают стружку). К одной из таких
148

ветвей принадлежала и семья новорожденного; в честь
того из предков, который в молодости был верным
поводырем слепого отца, служил ему как бы костылем,
посохом (по-латыни посох — «сцйпио», — сравните с
нашим словом «скипетр»), их называли Корнелиями
Сципионами, то есть «Посошковыми». Таким образом, еще
не имея своего личного имени, мальчик уже имел их
целых два: он был Корнелий Сципион, а на девятый
день жизни стал Публием Корнелием Сципионом.
Казалось бы, довольно, чтобы отличить его от любого
другого римлянина. Но как бы не так; не забудем, что и
отец его тоже был Публием, тоже принадлежал к роду
Корнелиев, тоже родился в семье Сципионов; значит, и
он именовался Публий Корнелий Сципион. С
различением получалось не вполне удобно.
Тому юнцу, о котором мы говорим, повезло: он стал
прославленным полководцем, великим гражданином
Рима. Примерно в 202 году он разбил армии Карфагена
в битве при Заме в Северной Африке и заключил
победоносный мир. Дома его ожидал пышный триумф и
почетное звание «Африканский» («Африканус»). Таким
образом, родившийся тридцать три года назад
безымянный мальчик влачил теперь за собой по жизни
целую связку имен: Публий Корнелий Сципион
Африканский. Теперь его уже легко отличали от Публия
Корнелия Сципиона-отца, погибшего на несколько лет раньше
в Испании. И всё-таки судьба даровала Сципиону-сыну
еще один довесок к этой тяжелой цепи имен.
Через пятнадцать лет после битвы при Заме родился
у некоего Люция Эмилия Павла сын, который, в силу
каких-то соображений, был усыновлен членами семьи
Корнелиев под славным именем Публия Корнелия
Сципиона. Больше того, приняв участие во вновь
вспыхнувшей войне с Карфагеном, он тоже заслужил звание
«Африканский». И теперь пришлось, для различения,
придать одному из двух Сципионов Африканских
дополнительное прозвище Старшего, а другому — Младшего,
да еще Эмилиана — сына Эмилия. Вот почему
победитель при Заме и известен нам сейчас как Публий
Корнелий Сципион Африкан Старший.
Пример этот очень ярок, но он— исключение:
немногие римляне удостаивались такого сложного именования.
Обычным правилом было три имени у человека. Первое
149

из них — в данном случае Публий—соответствовало
нашему «имени», но называлось оно у римлян
«предыменем», «прэномен». Второе, родовое имя —
Корнелий— носило название собственного «имени», — «но-
мен». Третье имя, или «когномен»,— Сципио — было
«дополнительным», «со-именем» и представляло собой
не родовое, а «семейное» прозвище. За ним могли, как
мы и видели, следовать еще «личные» прозвища —
«agnomina», например Африкан, причем уже в
неограниченном числе. Надо сказать, что установить точные
границы между «когноменами» и «агноменами» не всегда
бывает легко: ведь и малые ветви старых родов
начинают расти, расширяться и в свою очередь
разветвляются дальше и дальше. Семья Сципионов не избежала этой
участи: из их среды выделилась самостоятельная ветвь
Сципионов-Носатых (Назики). Былое «когномен»
(Сципионы) превратилось теперь уже как бы во вто-»
рое «номен», а место «когномена» заняло новое
наименование. И скоро к нему пришлось добавлять, уже «на
третьем ,этаже», все новые и новые прозвища. Из истории
мы знаем Публия Корнелия Сципиона Назику Корку-
люса и его сына Публия Корнелия Сципиона Назйку
Серапиона.
Если после всего, что тут было сказано, вы сумеете
установить, какая из разновидностей римских имен
больше всего заслуживает уподобления нашей «фами*
лии», — вы покажете себя очень тонким филологом^
Я этого сделать не берусь.
Пожалуй, это всё наиболее любопытное, что стоило
сказать о римском именословии. Два только замечания
под конец.
Во-первых, занятно, что наше слово «фамилия» взято
именно из языка тех самых римлян, которые никаких
«фамилий», не знали: по-латыни «familia» — просто-
напросто «семья». А во-вторых, интересно вот что: всё,
что я только что рассказал, относится исключительно
к мужским римским именам; у женщин-римлянок, даже
самых почтенных и знатных, никаких «прэномен» —
личных имен — не было совершенно. Они на них не
имели права, потому что женщина в Риме не была
полноправной личностью; она заслуживала внимания
главным образом как часть семьи, — ее дочь или ее мать.
Каждая родившаяся девочка с первого часа своей
150

жизни наследовала «когномен» своих родителей, их
родовое имя. Если они принадлежали к роду Юлиев, она
становилась Юлией; если Корнелиев—Корнелией. Но и
только! Даже славнейшая в глазах древних римлянка,
дочь Сципиона Старшего, жена Семпрония Гракха,
мать великих демократов Гая и Тиберия Гракхов, не
избежала этой участи. Она была знаменита и своей
образованностью и величием души. К ней сватался один
из Птолемеев, царь Египта, — она отвергла это
царственное сватовство. И воё же всю жизнь она оставалась
только Корнелией. Поэтому многозначительным кажется
ответ, данный ею кому-то из современников, когда он
назвал ее «дочерью Сципиона».
«Не зовите меня ни чьей дочерью, — сказала гордая
матрона, — я хочу, чтобы меня звали матерью Гракхов».
Однако в Риме и это было невозможно,.
Итак, всюду одно и то же, — может быть, только
с небольшими изменениями. Везде люди ощупью,
пробуя и ошибаясь, ищут самых удобных способов
именовать друг друга. Сначала они находят самую простую
вещь — имя. Оно неплохо отвечает на вопрос: «Кто?»
Оно плотно пристает к человеку и позволяет, особенно
в примитивные эпохи жизни, когда люди живут еще.
в малых коллективах, недурно отличать одного от
другого.
Но вот их становится всё больше и больше, этих
людей; отношения между ними осложняются. Теперь
уже мало ответить на вопрос: «Кто это?»; встает и
другой вопрос: «Чей он, этот „некто"?» На него позволяет
дать ответ отчество; в течение известного времени,
сочетаясь с именем, оно верно несет свою службу. Однако
рано или поздно и оно начинает не удовлетворять. Ведь
про человека полезно знать не только, кто он и из какой
семьи; иногда следует определить еще и «какой» он. На
заре истории люди мало чем отличались друг от друга,
кроме своих личных признаков: один мог быть хромым,
Другой — рыжеволосым, третий славился огромным
ростом или большой силой; но внутри рода, внутри племени
151

все были рыбарями или охотниками, все занимались
примерно одним и тем же. А теперь человеческое
общество стало куда более пестрым и сложным. Теперь
рядом поселяются и живут люди, совершенно непохожие
друг на друга по своим занятиям, по профессии; я
умелый кузнец, ты опытный мельник, а он искусный
сапожник. И то, что он сапожник, поважнее того, что
он — горбун или человек, рано облысевший. Этот
признак, профессиональный, деловой, становится, пожалуй,
самым бросающимся в глаза отличием. И теперь, кроме
имени, которое, собственно, ничего не говорит нам о
человеке, потому что оно дано ему тогда, когда он еще и
не был настоящим человеком (что существенного можно
сказать про шерпу, когда ему только три дня от роду,
или про девятидневного римлянина?), кроме отчества,
указывающего лишь на имя отца, теперь возникает
надобность связать с человеком какой-то более постоянный
и значительный признак. И человека очень часто
начинают называть либо по месту рождения, если он
человек пришлый, либо же по тому делу, которым он
постоянно занят.
«Кто он?» — «Это миннезингер Ганс Сакс!» (то есть
саксонец).
«С кем ты говорил вчера?» — «Я беседовал с Иваном
Кузнецовым, сыном Егора-кузнеца».
«Чей это мальчишка?» — «Это? Это ЖаннодюМёнье,
Мельников: он сын нашего мельника, потому что на
нашем языке „мельник" и есть „мёнье"».
Таким образом и получается, что рядом с
«патронимическими именами» в основание образующихся
фамилий, кроме отчеств, ложатся слова, обозначающие
разное. То это профессии — Шапошников, Шевченко,
Ковальчук, Шмидт, дель Сарто (сын портного), Дю-
клерк (сын клерка, письмоводителя), Китченер
(монастырский повар), — то место рождения или
национальная принадлежность — Татаринова, Сибиряк у русских,
Фрэнч (француз), Скотт (шотландец) —у "англичан,
Лальман (немец), Ль-онгруа (венгр)—у французов,—
иной раз еще какой-нибудь характерный признак
человека.
Но тут происходит довольно любопытное явление.
Живет где-то некто, имеющий, скажем, мельницу.
Вполне понятно, если на Руси его начинают звать Мель-
152

ником, а его детей Мельниковыми, в Германии —Мюле-
ром (и детей Мюлерами), в Англии — Миллером, во
Франции — Мёнье (а потомство — Дюмёнье), —
каждому ясно, откуда взялась такая фамилия.
Однако ведь основным свойством фамилии является
то, что она передается по наследству. Праправнуки того
мельника стали: один агрономом, другой генералом
артиллерии, третий сапожником; но все они продолжают
быть Мельниковыми. И поди теперь установи, почему и
как возникла эта фамилия, если никто уже не помнит
лрофессии их далекого пращура.
Это еще не так страшно, если речь идет о фамилии,
которой доныне соответствует существующая в обществе
специальность; легко допустить, что кто-то в моем
роду — может быть, очень давно — был кучером, если
я сам, композитор, ношу фамилию Кучеров. А вот что вы
скажете, допустим, о фамилии Хамовников, если уже
добрых дра, а то и три столетия, как слово «хамовник»,
означавшее когда-то «ткач», исчезло из нашего языка, и
никто из нас не знает, что фамилия эта просто значит
Ткачев. Ведь не рискнете же вы, не зная этого,
предположить, что один из предков вашего знакомого был
каким-то «хамовником», собирателем хамов, что ли?
То же можно сказать про фамилии Рындин,
Сбитенщиков, Бурмистров. Кто помнит теперь, что были некогда
такие должности или специальности, как «сбитенщик» !,
«рында» или «бурмистр» (нечто вроде управляющего
в имениях при крепостном праве)? Вы слышите фамилию
Свиньин и недоумеваете, как это нашелся дворянин, да
еще из достаточно знатного рода, который согласился
увековечить так своеобразно память о каком-то своем
предке — свинье. А документы позволяют предположить,
что речь здесь шла вовсе не о домашнем животном:
Свиньины получили родовое имя в честь того из них,
кто первый построил подчиненных ему воинов «свиньею»,
боевым клином2. Или вот еще: вы встречаете человека,
которого зовут Жильцов. Как могла возникнуть такая
фамилия? Что значит «жильцов»? Принадлежащий
1 Сбитенщик — продавец сбитня — особого напитка из
медовой воды с пряностями. Рында — телохранитель.
2 Впрочем, кто знает? Может быть, это фантазия позднейших
геральдистов, а одного из предков этого рода так-таки и прозвали
«Свинья»?
153

«жильцу»? Да, но кто такой «жилец»? Всякий где-либо
живущий... Так каким же образом пришло в голову
окружающим назвать человека словом, которое в
равной степени могло бы подойти к любому из них?
Нужно хорошо знать старинный русский язык, нужно
знать быт Московской Руси XIV—XVI веков, чтобы
вспомнить: жильцами в те дни назывались люди
особого служебного положения и звания. Московские
служилые люди разделялись.на стольников,
стряпчих, дворян московских и жильцов. Таких
жильцов на всей Руси числилось не более двух.тысяч.
Слово «жилец» обозначало определенный разряд
служилых людей. Чему же удивляться, если ближайшие
потомки такого «жильца» охотно именовали себя
Жильцовыми?
Как видите, ясно одно: чтобы разбираться в наших
современных фамилиях, надо подходить к ним со
вниманием и с запасом довольно разносторонних знаний.
И если эти условия соблюдены, они, наши фамилии,
могут поведать нам немало поучительного из области
давно уже исчезнувщих отношений между людьми, из
богатого и всегда глубоко интересного для нас
исторического прошлого человечества 1Л
...Я не Живого, я не Живаго,
Я не Мертваго, я не Мертваго,
Я не Мертваго, я не Дурнаго,
Я не Петраго, я не Петраго,
Я не Петраго, не Соловаго,
Я — Ванька Каин, я — Ванька Каин!
А. К. Толстой.
Юмористическая пьеска в письмах к
неизвестному
У А. К. Толстого есть безымянная пьеса. Там, в
интермедии, встречаются презабавные ремарки —
авторские пояснения к действию.
. 1 Очень многие, пожалуй, большинство наших фамилий
возникли в глубокой древности, во всяком случае — до XVIII века.
Подумайте о том, какие слова и понятия лежат в их основе? РЫНДИ-
154

«Невский проспект. Вечер, Конфетные магазины
ярко освещены... Прохожие разных классов, как-то:
чиновники, офицеры, писаря, купцы и французы...
Живаго, Мертваго, Дурнаго и Петраго-Соловаго идут,
взявшись за руки, и занимают всю ширину тротуара...»
Действие разворачивается, а удивительная четверка
так и выступает единым фронтом, как единое целое. Но
происходит недоразумение. Живаго оказывается не
самим собой, а Ванькой Каином, разбойником. Возникает
паника;
«Мертваго, Дурнаго
и Петраго-Соловаго
Кто ж из нас Живаго? кто ж из нас Живаго?
(к Мертваго)
Ты — Живаго?
Мертваго
Нет, Мертваго! Кто ж Живаго?
Дурнаго
Я — Дурнаго.
Петраго-Соловаго
Я Петраго-Соловаго.
Где же Живаго, где ж Живаго?...
(Происходит смешение языков)к
И верно: понять ничего нельзя, и прежде всего: откуда
выкопал автор такие фамилии? А оказывается, очень
просто откуда, — из жизни.
Передо мной толстый справочник: «Весь Петроград»
за 1916 год. Вот они, тут как тут, толстовские герои;
Живаго, Николай Андреевич, титулярный советник.
Мертваго, Борис Константинович, инженер.
Дурнаго — целых двадцать человек, во главе с Петром
Павловичем, генерал-адъютантом.
Петраго-Соловаго — две сестры, Мария и София Михайловны,
фрейлины императорского двора.
НЫ или ЖИЛЬЦОВЫ есть, а вот КАМЕРГЕРОВЫХ или ТИТУ-
ЛЯРНОВЫХ вы не встретите. И сейчас в Ленинграде живет
несколько СБИТНЕВЫХ, а в*дь ЧАЕВЫХ или ЛИМОНАДОВЫХ
что-то не попадается. БОРЩЕВЫХ — сколько угодно, БУЛЬОНО-
ВЫХ или СУПОВЫХ —нет. КАШИНЫХ — уйма, КОТЛЕТНЫХ
или БИФШТЕКСОВЫХ не встречается. Происхождение
подавляющего большинства фамилий наших — чисто народное и достаточно
давнее. Слова нового времени среди материалов для их
образования, в общем-то, отсутствуют. Они старина-матушка...
155

Правда, я чуть-чуть погрешил против истины: Живаго
и Мертваго так и значатся там, а вот у двух других
несколько иное правописание. Дурново и Петрбво-Солб1-
вово. Впрочем, беда не велика: ведь писали же в старое
время в официальных бумагах: «награжден орденом
Святого Георгия...», произнося: «святова».
Хорошо, но откуда в самой жизни взялись эти
причудливые прозвища? Легче примириться с мыслью, что
их придумала фантазия писателя. Как связались они со
своими неожиданными окончаниями?
А вы очень хорошо разбираетесь в окончаниях
русских фамилий? Давайте попробуем распределить их по
группам; много их наберется разных или не так уж
много? И все ли они нам одинаково известны?
Больше всего — никто не будет спорить! — у нас
фамилий на «-ов» и «-ин», особенно первых. Они так
обыкновенны, что когда какой-нибудь иностранец
желает нарисовать литературный портрет русского, он
обязательно придает ему фамилию, оканчивающуюся
на «-ов» (или «-еь»).
Князь Кравал-оз
Капитан Лев-о^
Полковник Раген-ов
Илька Никол-ева
В хорошо известных произведениях Жюля
Верна вы найдете немало таких, более или менее
похожих на русские (чаще — на славянские вообще),
фамилий.
Граф Тимаш-ев в «Гекторе Сервадаке», Михаил
Строг-ов в одноименном романе, полковник Борис Кар-
к-ов в «Вверх дном», адвокат Владимир Ян-ов в «Драме
в Лифляндии» — можно насчитать, пожалуй, не один
десяток; неудивительно, что некоторые французы
полагают, будто все наши фамилии обязательно
оканчиваются на «-ов» К
Да что иностранцы? По свидетельству знатоков,
1 Почему-то особенно повезло выдуманным фамилиям на букву
3. Героиней одного из романов Стендаля является АРМАНС ЗОИ-
ЛОВА, дочка русского подполковника, человека весьма знатного.
У Анатоля Франса в очерке «Лесли Вуд» герой его дружит с
русской княгиней ЗЕВОРИНОЙ... Чего же удивляться, если в одном из
американских детективных романов конца 50-х годов фигурирует
156

в языке коми-зырян, одного из народов СССР, наше
окончание 4 «-ов» превратилось в самостоятельное слово,—
в существительное, обозначающее: «фамилия». По коми-
зырянски «фамилия» так и будет: «ов». И понятно,—
таких фамилий, на «-ов», и на самом деле у нас много
больше, чем других.
Однако из этого никак не следует, что фамилии
подобного строения, хотя бы и иного звучания,
существуют только у нас. Занимаясь отчествами, мы уже
видели: «-овы» распространены по всему земному шару.
Ведь английское Джонс (Иванов), немецкое Юнкере
(Дворянином), французское Дюруа (Королев),
итальянское Дельфорнайо (Пекарев)—все это разные
«-овы» западного мира. Знакомы нам «-овы» и «-евы»
и восточного происхождения: «СараджОглу» (Сарад-
жев, то есть Шорников)—у тюрков Кавказа, Симо-
нишвили (Семенов)—у грузин, Карапетян
(Карпов)— у армян, Грамматикопуло (Грамотеев) —
у# греков.
Да и многочисленные более далекие народы не
чуждаются таких фамилий-отчеств, в которые, в том или
ином, скрытом или открытом, виде входит понятие «сын
такого-то». Конечно, тут много различных ступеней;
одно дело — Жюльвернов Мак-Наббс (сын Наббса),
другое — маленький Нильс Хольгерсон из замечательной
сказки Сельмы Лагерлёф «Чудесное путешествие Нильса
с дикими гусями» или уже знакомый нам старик
Гассан-ибн-Хоттаб. Ведь отец бравого шотландского
майора тоже звался Мак-Наббсом; так же величали его
деда и прадеда. А вот крестьянина из Сконии, сыном
которого был Нильс Хольгерсон, именовали вовсе не
Хольгерсоном, как раз наоборот — Хольгер Нильсон.
А деда, — может быть, Нильс Свенсон, а может быть,
снова Нильс Хольгерсон, в зависимости от имени его
отца. Точно так же и с Хоттабычем: родись у старого
джинна сынишка, его бы стали кликать уже не «Ибн-
Хоттабом», а «Ибн-Хасаном». В первом случае перед
нами самая настоящая фамилия: возникнув из отчества,
русский министр, он же резидент советской разведки в США,
именуемый господином ЗАСПУРОВЫМ.
Удивляешься, неужели писателям Запада трудно взять из
любого справочника подлинную русскую фамилию, которая звучала
бы «как настоящая»? Так не берут!
157

она давно перестала быть
им, передаваясь, вне
зависимости от имен, из поколения
в поколение. Во втором слу*
чае мы видим нечто
среднее— отчество уже не
отчество, фамилию — еще не
фамилию.
Впрочем, этим нас, русских, как раз не удивишь:
«-овы» приобрели свое «фамильное» значение также
сравнительно недавно, почти на наших глазах. Лет
сорок пять — пятьдесят назад большая часть народа
понятия не имела о каких-то там фамилиях. Если человека
звали Иваном Николаевым, это значило только, что его
батьке имя было Николай. Но наверняка — не Николай
Николаев, а Николай Иванов или Николай Архипов.
Рождался у Ивана Николаева сын, и он становился
отнюдь не Николаевым, а Ивановым: отец-то Иван... У
мужика— какая у*: там фамилия!
Только «выходя в люди», богатея, он получал в
глазах властей право «писаться с «вичем», с отчеством?
вместе с этим приходила и фамилия. И приходила по-
разному.
Бывало, имя отца сразу создавало и то и другое;
появлялся Иван Николаевич Николаев. Иногда бтец
давал отчество, а фамилию дед: сын Николая Архипова
станоьился Иваном Николаевичем Архиповым. А иногда
в фамилию превращалось прозвище, кличка, порою
добровольно принятая, а то и просто «припечатанная»
односельчанами. Обладал дед Архип обыкновенным
русским, совсем не классическим носом, и звали его Архип
Курнос. Сын у соседей ходил в Курносенках или Курно-
совых, а внук это же прозвище получал уже в паспорт:
Цван Васильевич Курносов.
Тут могло получиться множество вариантов: если
главной приметой были не черты лица, не какое-нибудь
убожество или издали видимый признак, а, скажем,
особенное занятие, невиданная профессия, сходство с
человеком другой нации, — они тоже могли дать материал
для прозвища и фамилии.
Будь Иван Николаев сыном пряничника,
выпекавшего грубые коврижки из гороховой муки, он
становился Прянишниковым; при отце — сельском художнике,
158

вроде гоголевского Вакулы, — мог
стать Богомазовым. Неправильная
речь, косноязычие родителя могли
наделить его прозвищем «заика» и
«гугня», и сын выходил в Заикины и Туг-
нины; черные волосы и смуглый цвет
лица родителя обеспечивали потомкам
фамилию Чернышевых, Черновых,
Жуковых, а иногда даже и Цыгановых
или Евреиновых. Ведь в народе
понятие «брюнетка» часто передавалось как «цыганка,
еврейка»:
Разлюбил ты, мой шуренок,
Меня, канареечку;
Полюбил, серые глазки,
Черную явреечку!
(Пек. обл.)
Так или иначе, тут дело обстоит просто: на что они
йи оканчивайся, — на «-ов», «-ев» или на «-ин», — все
эти фамилии говорят о родстве; это именно
«родительские» фамилии. Чаще они исходят от имени, занятия,
национальности отца, реже — матери (такие, как
«Бабины», «Феклушины», «Татаркины», «Ведьмины»). С ними
не надо путать другие фамилии на «-ин», вроде
«Воеводины», «Старостины», «Растяпины»; эти происходят от
слов, хотя и имеющих форму существительных
женского рода, но тем не менее означающих мужчин.
К тому же мы уже видели, что многие существительные
женского рода*в свое время превосходно становились
мирскими именами мужчин: Дорога, Шуба, Суббота.
Вот почему и происшедшие от них фамилии означают
«сын такого-то», а не «сын такой-то».
Это всё очень просто, так просто, что об этом почти
что не стоило и говорить. Но исчерпывается ли
перечень наших «родительских» фамилий одним-двумя
типами? В том-то и дело, что далеко нет; только все
другие типы куда менее привычны нам и встречаются
несравненно реже.
Проще всего, пожалуй, фамилии западно- и
южнославянского типа на «-ич», «-вич», вроде «Львович»,
«Митрич», «Калуджерович» \ «Михайлович» и тому
1 От слова «калугер» — кудесник» отшельник, волшебник
(сербск.).
159

подобных. Это те же самые отчества, переставшие
выполнять свое основное дело" и без всякой маскировки, без
каких бы то ни было изменений, превратившиеся в
фамилии. Мы уже столкнулись с ними только что, когда
в связи с Лагидами упомянули о Рюриковичах.
Людей с фамилиями на «-ич» можно теперь
встретить во всех концах нашей страны; но интересно всё же:
если вы станете интересоваться их прошлым,
устанавливать жизненный путь семьи, — больше шансов, что он
приведет вас куда-нибудь поближе к Белоруссии, к
границам Литвы и Польши: «-ичи» распространены
преимущественно в западной части СССР; почти исключена
возможность встретить природного, кондового уральца
или сибиряка, который именовался бы по фамилии Са-
вич или Маркович. Зато там вы найдете сколько угодно
людей, которые носят совершенно невозможные на
западе страны фамилии: «Савиных», «Петровых» или
«Марковых». «Как тебя звать?» — «Дмитрий». — «А по
фамилии?» — «Савиных». «Александр Александрович
Родных», — ззали известного историка воздушного
флота; безусловно, он был сибиряком по происхождению.
Известны чисто сибирские фамилии Лихих, Белых,
Черных, Грязных, Щербатых, Новых.
Я раскрываю ленинградскую телефонную книжку и
нахожу там под литерой «Ч» четыре фамилии, идущие
почти подряд: Черненко Р. И., Чернов А. С, Черну-
ли1"^ Н. У. и Черных В. Н. Можно сказать, что все они
имеют одно и то же значение: «сын (или дочь) черного,
черноволосого, смуглого человека». Но, несомненно,
гражданин Черненко происходит с Украины, Чернов, судя
по фамилии, — настоящий русак, Чернулич-7 выходец
из Белоруссии (или из Югославии, с Балкан), а Черных
должен считать родиной своих предков северо-восток
Европейской части Советского Союза или, еще
вероятнее, Зауралье, Сибирь.
Смотрите, как любопытно: оказывается, такая,
казалось бы, случайная, такая не связанная с личностью
своего носителя вещь, как фамилия, может определять
в какой-то степени его принадлежность к обитателям
той или другой части нашей огромной страны! А ведь
ни для кого не секрет, что от этой принадлежности
легко может зависеть кое-что и в характере человека,
и в его внешности. Сибиряка Василия Черных легче
160

представить себе высоким, несколько
хмурым блондином, с могучими
мускулами, со слегка скуластым лицом;
полтавец Роман Черненко рисуется «гарным
хлопцем» в вышитой рубахе, с черными
южными глазами; Андрей Чернов
—настоящий туляк или рязанец, всем
известный русский человек... Не кажется ли
вам, что писатели правы, когда долго
размышляют над именами и фамилиями
героев; поселите вашего Черных среди
вишневых садочков Миргородского
района, расскажите про потомственного
помора или уральского штейгера Чернули-
ча, — и вам не поверят: нет и не может
быть таких!
Да, но откуда могли взяться
областные варианты таких близких между
собою имен? В частности, почему именно
'в .самой России русские люди называли
себя по именам отцов просто и прямо —
Петров, Белов, а переселясь на восток,
переходили на совсем другую манеру —
Петровых, Беловых...
Я не хочу выдавать свои домыслы за
бесспорную истину, но мне кажется, что
это зависело от очень глубоких и существ
венных — и хозяйственных и бытовых —
условий. На самой Руси люди к тому
времени, когда стали тут складываться
патронимические фамилии, жи^и уже
очень тесно, густо— двор ко двору,
прижавшись друг к другу, но жили
сравнительно небольшими семьями. В такой
семье бесспорным главой был отец,
реже—дед. По имени отцов знали и
называли их детей.
В Сибири же — широкой, просторной,
таежной — те же русские люди
расселялись вольно и свободно. В трудном
подсечном хозяйстве, среди дремучих лесов,
далеко одна от другой разрастались
огромные семьи. Родством приходилось
6 Лев Успенский

считаться не только до детей — до внуков
и правнуков. Часто целые деревни
получали название по одному родоначальнику;
скажем, стояла деревня Кривошеево, и все
ее жители принадлежали к одному
крепкому роду: Кривошеевых. И если туляк или
калужанин на вопрос «ты чей?»,
естественно, отвечал «Власов» или «Афонин», то
где-нибудь на'Северном Урале или за
полноводной Обью на такой же вопрос
следовал не менее естественный ответ:
«Петровых» или «Савиных».
Тут живее ощущались семейные связи, семья дольше
казалась нерушимым целым. Так и выросли там, на
востоке, своеобразные фамилии на «-ых, -их».
Прекрасно, а как же с нашими «Живаго» и «Мерт-
ваго»?
Заглянем в старые справочники; вот чтр там
говорится о происхождении фамильного имени Дурново.
Жил во время оно в Москве боярин по прозванию
Толстой. Толстых было много, но этого в глаза звали
Василием Юрьевичем, г за глаза Дурным. Кто теперь
скажет, что было тому причиной: может быть, он и
впрямь был не крепок умом или чрезмерно причудлив
нравом... А возможно, и просто родители с первых дней
наградили его этаким безжалостным «мирским именем»
(мы-то знаем, как это бывало).
У Федора Васильева, сына Дурного, был, в свою
очередь, сын Викула. Когда сторонние люди, видя Викулу,
спрашивали у соседей: «Чей есть сей честной вью-
нош?» — соседи отвечали не просто: «Федоров», а
«Федора Дурного, батюшка...»
Прозванье звучало «не больно по-честному», однако
оно не помешало Викуле спокойно прожить жизнь и
оставить в мире шесть сынов, от которых пошел затем
на Москве многовековой род бояр Дурнаго — Дурн(Ув6.;
А рядом с ним, такими же или другими, похожими,
путями завелись там «и Живаго, и Мертваго, и Петраго-
Соловаго».
В самом деле, если жили в каком-нибудь тысяча
пятисотом году, при Иване Третьем, бок о бок смерд
Олексашка Сухой и боярин Александр Сухой да было
162

у каждого из них по сыну Ивану, то спустя несколько
десятков лет мужицкий сын так и оставался Иваном
Алексашкиным или Сашкиным, а боярский —
превращался в Ивана Александровича Сухово. Это. не моя
выдумка: и на самом деле был в 1500 году некий Иван
Сухово, вторым именем — Кобыла; именно его
потомок, Александр Васильевич Сухово-Кобылин написал,
спустя триста пятьдесят лет, знаменитые пьесы
«Свадьба Кречинского» и «Дело», которые и сегодня идут в
наших театрах.
Отень любопытна эта разница: мужики бывали Хит-
ровы или Дурневы, Бологаевы или Мертвяковы, а вот,
скажем, Лизавета Михайловна Кутузова, дочка
светлейшего князя Смоленского, вышла замуж не за
какого-нибудь Хитрова, а за Хитрово, помещика, дворянина
и вельможу. Велико было число простолюдинов
Петровых, разбросанных по всему пространству России, но
дворян Петрово-Соловово было считанное количество;
еще не так давно в Москве на Большой Грузинской над
воротами дома у Георгиевского переулка можно было
прочесть полустертую надпись: «Дом
Петрово-Соловово». И в роду Дурново, из которого едва ли не в
каждом поколении выходили в мир сенаторы и^кригс-ко-
миссары, министры и генерал-адъютанты, уж, конечно,
ни единого «мужичка», бондаря, сбитенщика или
скотницы не было. И если А. П. Чехов в повести «Моя
жизнь» назвал одну из действующих там девушек
Анютой Благово, то он имел все основания для этого:
Анюта ведь была дочерью товарища председателя суда-и,
несомненно, дворянкой по рождению. А вот другая
чеховская Анна, героиня рассказа «Бабье царство», хотя
и стала ко времени своего девичества богачкой,
владелицей огромной фабрикц, но родилась-то она в бедной
рабочей семье; долго, почти всё детстро, звалась
просто Анюткой, и Чехову никак не вздумалось наградить
ее какой-нибудь фамилией на «-во» или «-аго»; нет, она
осталась Анной Глаголевой. По-видимому, и впрямь
человеческая фамилия в руках искусного писателя может
характеризовать своего
владельца не только по месту его рожде-* , ..
ния: сибиряк он или украинец;
нет, в ней заложено и другое
указание — богат он или беден,,
6* 163
Дом
С

дворянин или мещанин по происхождению, или вышел в
большие люди из поповичей...
Словом, «...как уж потом ни хитри и ни
облагораживай свое прозвище, хоть заставь пишущих людишек
выводить его за наемную плату от древнекняжеского
рода, ничто не поможет: каркнет само за себя
прозвище во всё свое воронье горло и скажет ясно, откуда
вылетела птица». (Гоголь. Мертвые души, гл. V.)
Однако не следует думать, что только о фамилиях,
оканчивающихся на редкостное «-ово», можно сказать
всё это. Другие не отстают от них.
ШЫ
Ишь, как храбрится немецкий фон,
Как горячится наш герр-барон!
Д. Давыдов
У Мопассана в ро*мане «Милый друг» есть такая
поучительная сцена.
Два газетных работника, мужчина и женщина, люди
отнюдь не знатные, решили пожениться. Его зовут Дю-
руа, то есть «Королёв», ее — Форестье, что
соответствует нашему «Лесникова». Невеста давно мечтала
стать аристократкой. «Я хотела бы, — признаётся она,—
носить дворянскую фамилию. Не можете ли вы, раз
уж мы женимся, сделаться... ну, сделаться
дворянином?»
Простодушный жених, выходец из крестьянской
семьи, несколько удивлен. Но, оказывается, всё обстоит
проще, чем он думает. Он должен только разбить свою
настоящую фамилию надвое, писать ее не «Дюруа», а
«дю Руа». Жалкая деревушка, откуда он родом,
зовется довольно некрасиво: Кантлэ. Но если это имя чуть-
чуть изменить, превратив его в «Кантель», да
прибавить к новой фамилии, получится «дю Руа де Кантель».
Это уже лучше!
«— Смотрите, смотрите, готово! — неожиданно
воскликнула Мадлен и протянула ему лист бумаги, на
котором стояло: «Госпожа дю Руа де Кантель»,
164

« Да, это очень
удачно, — подумав
несколько секунд, заметил
он с важностью...»
Что это, автор рисует
каких-то расслабленных
идиотов? Ничего
подобного: не только в те
времена так относились к
подобным вещам; сегодня
точно такая же сцена
может повториться на
Западе. В чем же тут дело?
Какая разница между «Дюруа» и «дю Руа»? А вот
какая.
Дюруа, — если переводить всё это на наш язык и
наши понятия, — означает, как я уже сказал, просто
«Королёв». А «дю Руа», пожалуй, будет правильнее
перевести как «Королевский»; замечаете разницу в
оттенке? «Королёвым» может быть каждый фермер,
каждый мужлан; «Королевский» — фамилия с более
изысканным оттенком, хотя значит она то же самое. А
сочетание «дю Руа де Кантель» можно передать уже вот
как: «Господин Королевский, владелец поместья
Кантель». Так сказать, — земля и небо!
Для французского языка частица «де» является
признаком дворянства, хотя для грамматиков она нечто
иное, как предлог, имеющий множество разных
значений, и среди них такие: «из», «от».
Дворяне и рыцари Западной Европы довольно рано
сообразили, что особенно чваниться именами предков
нет большого смысла: что из того, что моего отца
звали, скажем, Альфред, деда — Людовик, а прадеда —
Карл? Гораздо существеннее, если все эти мои родичи
владели землями, замками, были «сеньорами»,
помещиками. Куда умнее включить в фамилию
наименования этих постоянных ценностей, а не личные имена
предков, уже давно забытых. Тогда, пожалуй, серьезно
прозвучит даже самая чванная речь, вроде девиза
одного из таких очень знатных родов Франции: «Je ne
suis pas roi, pripce aussi, je suis sir de Coussy», то есть:
«Я не король и не принц, зато я владетель поместья
165

Так и начали себя именовать сперва наикрупней-
дше феодалы, повелевавшие целыми областями,
богатыми и могучими княжествами и графствами, а за
ними — «петушком, петушком» — и мелкопоместные
дворянчики, с тощим кошельком, но с непомерным
честолюбием.
Чтобы короче всего выразить, что такому-то
крупному вассалу принадлежат замки, угодья и населенные
земли, употреблялась частица «де».
В 1128 году, например, некий бретонский
помещичий род получил в свое владение целую область с
городком Роган в центре. Вместе с этой вотчиной глава
рода принял титул «виконта де Роган», то есть
«владетеля из Рогана», «владетеля Роганского». Это было
понятно и естественно, — род Роганов не менее знатен
и могуч, нежели род де Куси; его девизом была другая
дерзкая фраза:
«Королем быть не могу, герцогом — не соблаговолю;
я — Роган!»
Но прошли века, и королевская власть утратила
возможность награждать своих вассалов княжествами
и графствами. А вот предоставлять им в вечное
пользование пресловутую частицу «де», которая когда-то
прежде действительно удостоверяла владение землями
и людьми, это она всё еще могла по-прежнему, и
широко пользовалась своим правом. Поэтому понятие
о дворянстве тесно слилось с представлением о
фамилии, которой предшествует частица «де». И хотя в
поздние годы монархи и короли (а затем и императоры)
французские пекли новых дворян, как блины, отнюдь
не даруя им никаких поместий, за вожделенное «де»
эти дворяне-новички ухватывались с жадностью,
стараясь прицепить к нему название любого клочка земли,
к которому они имели хоть косвенное отношение.
Словом, картина получилась совершенно такая же, как
с нашими новобрачными дю Руа де Кантель 1.
1 Говоря о частице «де», не следует забывать, что она является
в разных формах: в виде «де ла», если название поместья женского
рода; как «дю», когда род — мужской, но подразумевается
определенный артикль; как «д» — в случаях, где «имя владения»
начинается с гласного звука, и т. п. Совершенно ту же роль в итальянском
языке играют' частицы «делла», «дель», «ди» и пр. Там они чаше
указывают на происхождение человека из той или иной местности,
166

Дело доходило до совершенных курьезов. Смелый
негр, взбунтовавший рабов на сахарных плантациях
одной из французских колоний, объявив себя их
королем, пожелал иметь двор, состоящий из дворян.
Однако у его новых подданных не было никаких поместий:
ни замков, ни земель, — ничего, кроме данных им
вчерашними хозяевами обычных католических имен. Это
не смутило решительного монарха, и он повелел всем
им принять фамилии, тут же созданные из этих личных
имен, только снабженных вожделенной приставкой
«де». Так появились многочисленные «де Жаны», «де
Поли» и «де Мишели»1, причем, как свидетельствуют
специалисты, потомки некоторых из них и по сей день
носят эти «дворянские» фамилии.
Впрочем, незачем идти так далеко: и в самой
Франции малограмотные, но честолюбивые люди прибегали
(а возможно, прибегают и сейчас) к такому же
Способу самовозвеличения. Так что и там совсем не
каждый, носящий фамилию с «де», на самом деле является
дворянином.
Итак, во Франции дворянство обозначалось при
помощи этого самого «де». В соседней Германии всё шло
так же; только немецкий язык вместо французского
«де» воспользовался равнозначным ему своим
предлогом «фон».
иногда на его ремесло: Лука делла Роббиа — сын красильщика;
Андреа дель Сарто — сын портного; Кола ди Риенци — Николай из
Риенци.
1 То есть по-русски: «Господин из Иванам «Господин из Павла
или Михаила»,
167

Я беру в руки всё тот
же старый справочник
«Весь Петроград» за
1916 год. До революции
в нашем городе жило
неисчислимое множество
немцев: справочниккишит
немецкими фамилиями*
И внимательный читатель
легко заметит среди них
прелюбопытные пары.
Вот, например, некий
подпоручик Фок,
Александр Яковлевич. Рядом
с ним в том же столбце
значится и фон Фок, Александр Александрович, но это
уже действительный статский советник, так сказать,
«его превосходительство», штатский генерал. Это вполне
естественно: Фок мог быть и дворянином и не
дворянином; дворянство же Александра Александровича
подтверждала частица «фон», означавшая, что именно
так — «Фок» — назыв!алось или могло бы называться
его родовое имение.
Рейнгардт, А. И. — почетный гражданин, и фон
Рейнгардт, Екатерина Николаевна — жена полковника;
Клуге, Генрих Иванович — ремесленник, и фон Клуге,
Франц Адальбертович — настоятель лютеранской
церкви— всё это были люди совершенно различных
общественных слоев, разных состояний. Можно поручиться,
что коллежский регистратор Константин Николаевич
Кнорринг навряд ли бывал в доме у господина барона
Людвига Карловича фон Кнорринга, шталмейстера
высочайшего двора; точно так же и другой шталмейстер
(был такой придворный чин, означавший просто
«конюший»), господин барон Павел Александрович Рауш
фон Траубенберг, хотя и был скульптором-любителем,
мог даже не подозревать о существовании скромного
василеостровского немца, художника, но «просто Трау-
бенберга».
Нет смысла особенно долго задерживаться на этих
«фонах», из которых многие действительно были
баронами, носили баронский титул. Но нельзя не отметить
168

некоторых курьезов, порожденных этой немецко-дворян-
ской фанаберией и в' Германии, и у нас в
России. „ ,
Первоначальный тип баронской фамилии в ее
чистом виде должен был выглядеть так: Рауш фон Трау-
бенберг, то есть в точном переводе: «Хмелев с
Виноградной горы». Подразумевалось, что дворянин носит
фамилию «Рауш» (Хмелев), а его замок именуется
«Траубенберг». Цеге фон Мантейфель, Пилар фон
Пильхау, Клукки фон Клугенау —их можно насчитать
сотни.
Всегда в этих фамилиях существительное в
именительном падеже (собственно фамилия) соединено
предлогом «фон» с существительным в косвенном
падеже, которое и является обычно названием
поместья.
Но очень скоро, так же как и во Франции, поместья
перестали играть тут основную роль: рядом с
земельном дворянством народилось другое, служилое. На
место Пиларов Пильхауских, Цеге Мантейфельских,
Клукки Клугенауских (рядом с которыми могли
процветать другие ветви: Клукки Ратенауские или Шена-
уские) стали появляться более просто устроенные
фамилии: фон Кнорринг, фон Эдельштейн. Тут всё
укладывалось в одно слово; оно же могло считаться и
самой фамилией и одновременно названием поместья,
существующего или воображаемого. Происхождение
таких фамилий могло быть различным: в одних случаях
подлинная фамилия выпадала и забывалась; в
других— тот или иной немец, действуя по способу
француза дю Руа, просто присоединял пустопорожнее «фон»
к своему исконному родовому, отнюдь не дворянскому
имени.
А рядом с этим появились фамилии и совсем уж
удивительные по причудливости образования, в
происхождении которых мы даже и разбираться не
будем.
Что скажете вы про старинный дворянский род,
представители которого на протяжении долгих лет
именовались так: Фон-дер-Деккен-фом-Химмельсрайх-цум-
Ку-шталь?
В самом скромном переводе эта фамилия может
означать не менее, нежели:
169

«С самой крыши из царствия небесного да прямо
в коровье стойло».
Вот это уж были, действительно, настоящие фон-
бароны!
Почти несомненно: ни «Декке» (покрышка,
крышка), ни «Химмельсрайх» (царствие небесное), ни «Ку-
шталь» (коровник) не были никогда наименованиями
рыцарских замков; по крайней мере это весьма
маловероятно. Надо думать, что такая фамилия создалась
какими-то иными, сейчас уже трудно установимыми
путями. Она была далеко не единственным образцом
дворянского чудачества.
«Дворянские частицы», став с течением времени
чем-то вроде дополнительного титула, понемногу начали
даже «интернационализироваться», переходить от
одного народа к другому, их не имевшему. У нас,
русских, таких «де» и «фон» не существовало никогда:
наша грамматика делала их ненужными, но в XIX
веке некоторые представители дворянства стали пренеле-
пым образом прикреплять их к часто русским
фамилиям; за ними потянулись уже и совсем не дворяне.
В одной из эстонских старых церквей имеется
усыпальница, увенчанная гербом и надписью, гласящей,
что здесь погребен «господин граф фон Баранов». На
Руси существовал старинный дворянский род
Барановых, происходивший, по геральдическим преданиям, от
татарского выходца мурзы Ждана, по прозванию
Баран; это вещь вполне возможная. Известно, что часть
дворян Барановых переселилась в свое время в Эст-
ляндию: там жили некогда люди с такими
«гибридными» именами, как Карл-Густав Баранов, Трофим-
Иоанн Баранов и т. п. Но частица «фон» у этой
фамилии при всех обстоятельствах не должна была бы
появиться: ведь «фон Баранов» означает
«происходящий из Баранова», «владелец Баранова», а такого
рыцарского замка нигде не было.
Перед самой Октябрьской революцией мне
пришлось случайно встретить человека, с гордостью
носившего фамилию «фон дер Белино-Белинович», а в
тогдашнем Петрограде на улице Глинки существовало
гравернбе заведение, принадлежавшее владельцу с
фамилией Де-Ноткин, и рядом не то ателье шляпок, не то
ПО

белошвейная госпожи Де-Ноткиной, — видимо, супруги
предыдущего. Крайне сомнительно, чтобы оба этих
достойных мастера владели когда-либо замком во
Франции носившем звучное имя «Ноткин» *<
ского
то
Возникает вопрос: а как же в России? Что же,
русские дворяне, в отличие от иноземных, не имели
никаких, связанных с фамилиями, формальных отличек,
которые позволяли бы им указывать на свои земельные
владения, на их значение и роль как феодалов?
Вспомним еще раз одно прославленное литературное
произведение.
Двое вельмож беседуют во дворце, в кремлевских
палатах, двадцатого февраля 1598 года. Они обсуждают
Сложное политическое положение: длится
междуцарствие; претендент на царский престол Борис Годунов
ведет лукавую игру и отказывается занять трон. Кто
же он таков, этот Борис? «Вчерашний раб, татарин,
зять Малюты...» А люди, обсуждающие и осуждающие
его положение?
«Так, родом он незнатен; мы знатнее», — говорит
один из них.
«Да, кажется», — высокомерно отвечает другой,
«Ведь Шуйский, Воротынский...
Легко сказать, природные князья»,
«Природные, и Рюриковой крови».
«А слушай, князь, ведь мы б имели право
наследовать Феодору», — замечает Воротынский.
1 Существует рассказ, согласно которому некто Ноткин указал
Наполеону, во время его бегства из России в 1812 году, удобное
место для переправы через Березину. Изменник родины был захва-
чел французами с собой; позднее он получил от их императора,
вместе с дворянством, частицу «де» для присоединения к фамилии. Так
это или нет, его потомкам не приходилось гордиться таким
прибавлением; хотя в этом случае оно было, так сказать, «законным» и
«правомерным», но оплачено было ценой предательства. Версия эта
объясняет возникновение столь странной для России фамилии;
однако у меня нет никаких оснований утверждать, что скромные
ремесленники с улицы Глинки состояли в родстве с этим негодяем,
171

'<Да, боле, чем Годунов», — соглашается его собе-
седник \
Шуй-ский и Воротын-ский... Любопытные фамилии!
Одна из них происходит от имени существующего и
в наши дни небольшого городка Шуи; в другую входит
название населенного пункта Воротынск. Про первое
из этих поселений в Большой Советской Энциклопедии
сказано: «Город областного подчинения»; о втором вы
даже не найдете в ней указаний. Основным источником
существования ' жителей Воротынска уже в конце
XIX века были, по свидетельству тогдашних
справочников, «1500 десятин земли, обращенной ко
хлебопашеству». В нем числились две церкви, а «училищ не
было». Иначе говоря, это была уже обычная деревня.
В свое же время и Шуя, и Воротынск являлись
феодальными центрами древней Руси. И там, и тут сидел
владетельный князь «рюриковой крови», готовый в
любой миг предъявить свои права на великокняжеский
престол. То были, так сказать, «рюрикович'шуйский» и
«Рюрикович воротыпский», и первоначально слова эти,
несомненно, отнюдь не являлись фамилиями; они
просто указывали на то место, где данный князь княжил.
Совершенно так же мы с вами сейчас, имея двух
знакомых Ивановых, говорим, чтобы отличить их друг от
друга: «Иванов московский» и «Иванов калужский»;
«дядя Петя Запольский» и «дядя Петя Комаринский».
Жаши окончания «-ский», «-ской» издавна несут в себе
это значение — «обитающий там-то», «происходящий из
такого-то места». Это, так сказать, «поместные
признаки», во всем подобные по смыслу французскому «де»
и немецкому «фон». Фамилию Шуйский было бы очень
разумно передать на французском языка как «прэнс»
или «дюк де Шуя», на немецком — как «фюрст фон
Шуя». Напротив того, точные русские переводы
французского титула «прэнс д'Энгьенн», немецкого «герцог
фон Дармштадт» или английского «принс оф Уэллс»
всегда звучат, как «принц Энгьеннский», «герцог Дарм-
штадтский» или «принц Уэльский»: между этими
словами есть точнейшее соответствие.
Переберите другие княжеские и боярские фамилии
старой России, — вы найдете среди них немалое число
1 А. С. П у ш к и н. Борис Годунов, сцена первая.
172

оканчивающихся на это самое «-кий», «-ский», которое
иной раз звучит еще «аристократичнее» — «ской»
(Трубецкой, Друцкой, Воронской); Оболенские, по
заглохшему к нашим дням городку Оболенску (потом—село
Оболенское под Таруссой, на реке Протве); Вяземские,
по городу Вязьме, Холмские, Белосельские-Белозерские,
Друцкие-Соколинские и прочие, имена же их, — как
говорилось встарь, — ты, господи, веси...
Совершенно так же, как с «поместными
предлогами» Запада, с известными нам «фон», «де», «оф», «ди»
и прочими, положение с нашими «поместными
суффиксами» не оставалось одним и тем же на протяжении
веков. Некогда и они были действительным признаком
феодальных привилегий владения землей и
подданными; позднее превратились в ничего реального не
обозначающее звонкое украшение. Александр Васильевич
Суворов получил, как известно, за свои боевые заслуги
титул графа Рымникского и даже князя Италийского.
ОДнако ему никогда и в голову не приходило
предъявлять права собственника не только на Италию,
находившуюся во владении Габсбургского королевского
дома, но даже и на ничем не примечательную речонку
Рымник в Валахии, только тем и знаменитую, что на
ней произошел бой между русскими и турками.
Совершенно так же титул князя Смоленского получил
немного спустя фельдмаршал М. И. Кутузов; однако
произошел бы целый переполох, если бы ему вздумалось
начать по-своему управлять реальным Смоленском,—
скажем, собирать там подати или поднимать смолян
войной на соседний Могилев. То же самое мы видим
и на современном Западе: граф Парижский, ныне
живущий претендент на престол Франции, на власть над
Парижем имеет не более прав, чем любой тамошний
гамэн, «ростом с три яблока, положенных друг на
друга». «Принц Уэльский», «герцог Йоркский», «герцог
Эдинбургский» — это лишь условные титулы,
означающие в Англии «наследник престола» и «братья
наследника», ничего более.
К нашим дням окончание «-ский» так же утратило
свое первоначальное значение, как и суффикс «-вич»,
обладание которым некогда представлялось великой
честью и громадным преимуществом. Я открываю одну
173

из страниц телефонной абонентной книжки по
Ленинграду и нахожу там среди двухсот пятнадцати фамилий
на букву «В», между гражданами Вайнером и
Василенко, сорок три фамилии, оканчивающиеся на
«-ский», — то есть ровно столько же, сколько на «-ов»
и «-ин», вместе взкг:ые. Сомнительно, конечно, чтобы
всё это были бывшие владетельные князья и дворяне,
и вряд ли двенадцать граждан Варшавских могут
больше претендовать на столицу Польши, чем два
скромных Варшавчика, идущие вслед за ними.
Сомнительно также, чтобы эти Варшавчики завидовали своим
более звучным соседям или соседи заносились перед
ними. А ведь когда-то было именно так.
В свое время «тишайший» царь Алексей Михайлов
вич, очень .зорко следивший за малейшими
проявлениями боярского чванства (ведь лишь совсем недавно
род Романовых стал царским родом), запретил боярам
Ромодановским именоваться Ромодановскими-Старо-
дубскими, ревниво указав, что такая фамилия
«непристойна им», как особам невладетельным. Трудно оци-
сать, какое огорчение и глубокую скорбь вызвало это
распоряжение у членов обиженной семьи:
«Умилосердись! — слезно вопиял к царю Григорий Иванович Ро-
модановский. — Не вели у меня старой нашей честит-
ки отнимать». Горькая слезница не была уважена, и
«честишки» своей Ромодановские лишились. Между тем
основания для нее имелись: некогда они и впрямь
были князьями Ромодановскими-Стародубскими и
княжили над городом Стародубом; может быть, именно
174

поэтому так строго и посмотрел на дело царский двор:
возможные соперники.
Однако не следует думать, как делают некоторые,
что окончание «-ский» само по себе говорит
обязательно и только о родовитости, о происхождении от
дворянских и поместных предков. Значение его много
шире: ведь «-ский» значит или может значить не только
«владеющий таким-то имением», но и «родившийся там-
то», «проживающий в таком-то месте», а то и просто
«имеющий отношение к чему-либо», как в словах:
«светский», «гражданский».
Заглянем в «Грамматику русского языка», изданную
Академией наук. Там черным по белому сказано:
суффикс «-ск», вместе с окончаниями «-ий», «-ая», «-ое»,
служит для того, чтобы от различных существительных
образовывать прилагательные, имеющие значение:
«свойственный тому-то и тому-то». Значит, он может
входить не только в фамилии, да притом в поместные.
О# может быть составной частью самых различных
прилагательных, то есть уже не «собственных имен»,
а «нарицательных», самых простых «слов». Когда я
говорю «князь Петр Андреевич Вяземский», я
употребляю фамилию на «-ский». Когда говорят «вяземский
пряник», — пользуются обыкновенным прилагательным
на то же «-ский»: никто не подумает, что этот—пряник-
рюрикович знатнее других своих собратьев, что он
когда-то княжил на Вязьме.
Точно так же, называя человека «князь Комаров-
ский», наши предки имели дело с фамилией, которая
сама по себе являлась уже полутитулом, означала лице
владетельное. А вот распевая песню про «мужика
камаринского», они никак не имели в виду почтить этого
озорного крестьянина какой-либо феодальной «чеетиш-
кой». Фамилия «Комаровский» имела значение,
равносильное заграничным «фон» и «де»; у прилагательного
«камаринский» такого значения отнюдь не было.
Такими были два полюса, две крайние точки при
употреблении слов с окончанием «-ский». Но между
ними — так сказать, «от князя Шуйского до мужика
камаринского» — в разное время появилось множество
Других фамилий на «-ский»; они были явными именами
собственными, но никогда не имели никакого
«поместного», «титулатурного» значения. Откуда они взялись?
175

т
Странная вещь: если вы начнете кропотливо
изучать древнерусские грамоты, примерно до середины
XVIII века, вы лишь изредка натолкнетесь на это
самое «-ский», если не считать сравнительно небольшого
числа бесспорно знатных фамилий.
А потом вдруг они хлынут, что называется, как из
ведра. Я уже говорил: в наши дни они по своой
численности вполне могут поспорить со всеми остальными.
Что же случилось? Где источник этого изобилия?
Существует простодушное, но весьма
распространенное мнение: «Ах. он «-ский»? Ну, значит, — из
поляков...» Мол, все поляки — «-ские», следовательно, все
«-ские» — «поляки». Решительно, но неверно.
Прежде всего, в польском языке такого» окончания,
«-ский», вовсе нет. Есть очень близкое к нему
(удивляться не приходится: языки-то братья!) и по форме
и по значению окончание «-ски». Оно тоже означает
«свойственный тому-то»: «мей-ски» — городской, «вей-
ски» — деревенский, «поль-ски» — польский. Суффикс
«-сю» участвует во многих (хотя отнюдь не во всех)
чисто польских фамилиях: Войцеховски и Вонлярлярски,
Корвин-Круковски и Довнар-Загюльски, — такие имена
пестрят и в жизни современной Польши и в ее истории.
Но, передавая польскую фамилию, скажем «Пиот-
ров-ски», на русском языке, мы ведь не просто
переписываем -ее нашими буквами, как делаем это с
фамилиями немецкими: Roentgen — Рентген; Schiller —
Шиллер. Мы как бы русифицируем ее по частям:
«Пиотр» — это «Пётр», «-ОВ-» — это «-ов-», а «ски-» —
это «-ский». Это возможно только потому, что у нас
есть свое, близкое к польскому, но всё же отличное«от
него окончание: «не их «-ски», а наше «-ский».
А кроме того, неправда, будто все носители русских
фамилий на «-ский» — выходцы из Польши или имели
предков-поляков. Их у нас сколько угодно своих, и
лъвиная доля в создании и распространении их на Руси
принадлежит «колокольному дворянству» —
служителям православной церкви.
176

Скажем прямо: дело с фамилиями духовенства
обстояло у нас всегда так своеобразно, что об этом можно
было бы написать целую любопытнейшую книгу. У нас
на это нет ни времени, ни места, и мы ограничимся
одной маленькой главкой. А стоит ли делать и это? Да,
и даже очень: история сложилась так, что именно
«поповские» духовные фамилии потом перешли по
наследству к большой части нашей разночинной
интеллигенции и необыкновенно широко распространились по всей
стране. Как же ими не поинтересоваться?
Русское сельское духовенство по своему быту,
образу жизни, обычаям и привычкам всегда стояло ближе
к простому народу нежели к дворянской верхушке
страны. В XVI—XVII веках, когда вельможи давно
уже чванились своими родовыми «честишками»,
бесчисленные сельские попики, наравне с «подлыми
людишками», преспокойно удовлетворялись хорошо известными
нам полуфамилиями-полуотчествами.
«Да Спасской церкви поп Данило Петрищев, да
монастырский поп Иван Анфимьев, да той же обители
монастырский детеныш Василько Величкин руку
приложили...»
Фамилии в чистом виде встречались, но как редкое
исключение. Да и то на поверку многие из них
оказываются такими же «полуотчествами». Известен,
например, раскольничий вожак XVII века, «Казанского
собора протопоп» Иван Неронов.
Казалось бы: Неронов! Ишь «куда хватил! Ведь это
по имени римского императора Нерона. Странно,
впрочем: с чего бы русскому священнику именоваться
в честь такого злобного гонителя христианства?
А справки показывают: Неронов — это искаженное
«Миронов»: просто отцом протопопа был некий Мирон.
Такие же «лжефамилии» были у некоего священника
Ивана Курбатова или у курского попа Григория
Истомина: Курбат и Истома — самые обычные по тому
времени «мирские имена», и мы с ними (см. стр. 52)
отлично знакомы.
Правда, известны нам отцы духовные, у которых за
плечами, кроме имени и отчества, было и еще кое-что;
но по большей части это прозвища, клички,
далеко не всегда соответствовавшие священническому
званию, а иногда так и просто не безобидные. В доку-
177

ментах встречаются в то же примерно время и ростов-'
ский поп Григорий Скрипица, и кремлевского
Успенского собора ключарь Иван Васильевич Наседка, и уг-
лицкий вдовый поп Федот Огурец. Там же в Кремле,
в его Козьмодемьянской церкви, служил тогда пастырь
с совсем уж разудалой сказочной кличкой — Бова.
Естественно, что носители этих прозваний не только не
кичились ими, но старались от них при первом же случае
избавиться. «А оными прозвищами те попы не
пишутся»,— ехидно сообщили нам дотошные дьяки-ссвремен-
ники; и ведь можно понять, почему.
К концу XVII века московское духовенство пришло,
в своем большинстве, с самыми обыкновенными, вполне
простонародными патронимическими фамилиями, чаще
всего на «-ов» и «-ин». Аввакум Петров, Стефан Вони-
фантьев, Никита Добрынин — вот как звали тогдашних
отцоз церкви. В те времена в Новгородской духовной
школе все двести восемьдесят два зачисленных в
списки ученика назывались именно так, только по
отчествам. Но перемены были уже не за горами,-1-ведь всё
ломалось и трещало тогда на Руси.
Спустя короткое время дело пошло уже иначе:
в Москве, в Духовной академии из семисот ее
слушателей у пятисот, кроме имени и отчества, появляются
официально признанные «прозвания особые». И с этого
времени начинается долгая и упорная борьба
духовенства за право иметь фамилии, «как у людей», то есть
такие, которые приближали бы их к
привилегированным, к дворянам. Борьба эта полна неожиданностей и
занятных курьезов. Кроме того, она достаточно
поучительна.
Надо заметить, что, в силу разных причин, в
церковном мирке на Москве большую силу взяли выходцы
с Украины, ученики воспетой Гоголем киевской
«бурсы». Люди, надо отдать им справедливость, куда более
просвещенные и передовые, нежели московские
архипастыри, они давно уже пользовались украинского
(точнее— юго-западного) образца фамилиями; среди них
были фамилии на «-ич» и «-вич», были и другие, но
больше всего на «-ский»: Славинецкий, Сатановский,
Яворский, Птйцкий и т. п. По сравнению с московскими
прозваниями, они выглядели куда наряднее, достойнее,
178

достопочтеннее. И постепенно им
начали подражать. Делать это было не так-
то уж сложно.
Разумеется, никаких родовых
имений, от названий которых могли бы
возникать такого рода фамилии, у русских
священников не было, да и быть не
могло. Но ведь каждый из них был связан с той или
другой церковью, а у любой, даже самой малой, церкви
было свое название, был свой «престольный праздник».
Одни- из храмов именовались в честь святых, которым
были посвящены, другие — в память о тех или иных
событиях, чтимых верующими. Были церкви Николы,
Петра Апостола, Иоанна Предтечи. Были храмы в честь
успения (кончины богородицы), в честь рождества
Христова, в память о «воскресении», во имя троицы (трех-
ликого христианского бога). От этих названий и
оказалось весьма удобно производить фамилии
священнослужителей.
А в самом деле, и до тех пор в просторечии
постоянно говорилось: «Это успенский поп» или: «Да он
предтеченский дьякон», — то есть они служат в церквах
Успения и Предтечи. Чего же проще эти
прилагательные на «-ский» и сделать звучными фамилиями
духовных лиц? По форме своей они напоминают о княжеских
титулах; по смыслу — прекрасно связаны с самыми,
в глазах религиозных людей, радостными или
печальными, но многозначительными понятиями. И вот по
всей тогдашней Руси началось творчество фамилий
этого рода. Настоятель успенской церкви становился
Успенским; тот, кто служил у Иоакима и Анны, делался
сначала Иоакиманским, а потом и просто Якиманским 1.
Вместо былых Петровых и Николаевых появились
полчища Петровских (от «петровского поста»),
Никольских, Воскресенских, Богоявленских, Козьмодемьянских
и Предтеченских...
Нельзя думать, что всё это происходило просто и
быстро, само по себе. В дело вмешалось церковное
начальство: те, кто ведал выбором личных имен для
всего населения, конечно, не захотели выпустить из рук
1 Сравните старое название «Якиманки», улицы в
Замоскворечье, где стоит церковь Иоакима и Анны.
179

пеРеименование самих церковников. А так
как жизненный путь каждого будущего
служителя культа начинался всегда с
обучения в «бурсе», в духовном
училище, куда он являлся «яко наг, яко благ»,
не только без всяких познаний, но
обыкновенно и без всякой фамилии, то именно
тут-то и вставал вопрос о ее
изобретении.
Понять духовных руководителей довольно' легко.
Вспомните трех друзей бурсаков из гоголевского
страшного «Вия»; как их звали? Богослов Халява, философ
Хома Брут и ритор* Тиберий Горобець х — вот их
громкие титулы. А что они значили?
«Халява» — по-украински — голенище, слово
«горобець» означает воробья, а «брут(ус)» по-латыни так и
вовсе — тупоумный, неповоротливый. Естественно, что
семинарское начальство добивалось, чтобы • будущие
«пастыри» носили более «благозвучные и добромыслен-
ные» имена, нежели эти типичные «клички». А так как
во многих духовных училищах дело вершили в те
времена начальники-украинцы, то им фамилии,
оканчивающиеся на «-ский», и казались наиболее подходящими:
ведь, не говоря уже о названиях праздников и церквей,
их можно было удобно образовывать почти от каждого
мало-мальски подходящего по значению слова. Так
рядом со Сретенскими, Введенскими, Скорбященскими
cfaли повсеместно нарождаться Добровольские, Бого-
любские, Мир^ицкие и другие.
Украинцы действовали во многих местах, но не везде
и не всюду. Фамилии этого рода нравились не всем.
Пошли в ход и разные другие их формы и виды,
а вскоре был открыт неиссякаемый источник, откуда
можно было полной горстью черпать нужные для их
построения слова. В духовных училищах искони
изучались языки латинский и греческий, знание их всегда
отличало духовенство от остального населения;
недаром же старый Бульба первым делом экзаменует сы-
1 1 В духовных школах того времени классы не нумеровались по
порядку, а делились, от младших к старшим, на «грамматику»,
«синтаксис», «риторику», «философию» и «богословие», по главным
проходимым предметам.
180

нов-бурсаков, как будет по-латыни «горилка», и тут же
показывает им, что и сам не забыл школьной
премудрости. Так не естественно ли было именно в этих,
непонятных профанам, языках искать материал для нового
именословия? Только далеко не всегда руководить
сочинительством поповских фамилий удавалось
просвещенным «князям церкви». Гораздо чаще дело
происходило вот как.
1ВЫХ»
«Простодушному отцу Петру Никитскому, —
повествует один, давно забытый журналист XIX века, сам
бывший попович, — не нравилась его фамилия, и с
учителем Коломенского духовного училища попом
Захаром он занялся, за рюмочкой, изобретением
фамилии для своего поступавшего в училище старшего
рына.
Обратились к латинской грамматике Лебедева, стали
перелистывать... «Целер» — скорый, «юкундус» —
приятный... Не то! «Хонор, хонестус...» 1
— А постой-ка, что он у тебя — веселый мальчик?
— Да ничего...
— Хочешь, «гилярис» — веселый? Гиляров... Как
тебе кажется?
Петр Матвеевич одобрил, и сын его, ушедший из
дома Никитским и просто поповичем, возвратился
Александром Гиляровым, учеником низшего,
«грамматического» класса...»
Надо думать, что картинка эта верна натуре, так
как фамилия того, кто ее зарисовал, Н. П. Гиляров-
Платонов.
Однако дело не всегда решалось так просто и
спокойно: бывало и куда затейливее.
«Привозит какой-нибудь отец своего мальца в
училище,— рассказывал в конце XIX века некто,
подписавшийся «Сельский священник», на страницах
журнала «Русская старина», — и ставит на квартиру непре-
.менно в артель. В артели квартира непременно под
1 Honor — честь, honestus — почтенный (лат.).
181

главенством какого-нибудь великана-синтаксиста.
Иногда таких господ набиралось и по нескольку...
Отец обращается к одному и спрашивает: «Какую
бы, милостивый государь, дать фамилию моему
парнишке»? Тот в это время долбит греческие вокабулы1:
«тйпто, тйптис, тйпти...». «Какую фамилию дать? Тип-
тов!»
Другой такой же атлет сидит верхом на коньке
сеновала и учит латынь: «Дилигёнтер» — прилежно,
«мале» — худо, — и орет: «Нет, нет, дай своему сыну
прозвище Дилигентеров!»
Третий занят географией, советует: «Амстердамов»,
Делается совет, то есть крик, ругань и иногда с зубо-
трещиной. И чья возьмет, такого фамилия и останется.
Дикий малец не может и выговорить-то, как его
окрестили эти «урванцы». Ему пишут на бумажке, и он
ходит и зубрит, иногда чуть не с месяц...»
Может быть, всё это фантазия, выдумки?
По-видимому, нет. Именно из таких нелепых «советов
нечестивых», с криками и зуботрещинами, только и могли
появиться на свет хорошо нам известные и довольно
распространенные «латино-греческие» поповские фамилии:
Грацианские, Хризолитские, Касторские, Робустовские,
Урбанские, Дилакторские, Вельекотные и т. д. Лишь
озорные «урванцы» могли предлагать такие клички
растерявшимся отцам «диких мальцов»: ведь в переводе
они означают «Золотокамеиский», «Непорочненский»,
«Силачёвский» и пр. Но «урванцам» помогало и
начальство: «протяженно-сложенные» прозвища
утверждались, шли в документы и в жизнь, и мало-помалу
становились чем-то совершенно привычным. Недаром и
у наших писателей священники сплошь и рядом то
«Змиежаловы», то «Ризоположенские» (от выражения
«напиться до положения риз»), то «Посолоньходящен-
ские», — одна вымышленная фамилия сложнее и
курьезнее другой.
А затем окончание «-ский» перестало быть
обязательным, узаконились другие, разнообразные. Помимо
древних языков, пришла мода и на современные,
живые. На захолустных поповках во всех концах Руси
1 Вокабулы*—заучиваемые наизусть слова. «Tipto» — «бью,
поражаю» (греч.)„
182

стали появляться «отцы» Бланшевы, не подозревавшие,
что «бланш» по-французски — «белая», или, наоборот,
сменившие на такое заморское созвучие отечественного
«Беляева» или «Белякова»; отцы Глоарские, от
французского же «глуар» (слава), и даже «Дрольские»,
хотя во Франции «дроль» значит либо «забавник», либо
же просто «шалопай».
А так как даже самые истовые духовные семьи
в XIX веке не могли избежать ухода детей в различные
мирские профессии, так как всё больше и больше
поповичей становилось чиновниками, врачами,
стряпчими— -кем угодно, только не попами, — то и духовные
фамилии пошли в широкий мир. Именно поэтому
многие из них давно уже стали у нас отнюдь не свя-
щеническими, а чисто интеллигентскими
фамилиями; их можно встретить среди людей литературы,
искусства, науки, техники. Загляните в любую
энциклопедию:
Црзнесенский И. Н. — крупный советский ученый;
Вознесенский Н. Н. —советский химик-технолог, специалист по
тканям;
Воскресенский А. А. — «дедушка русской химии», учитель Беке-
— това, Меншуткина и многих других круп-
— нейших русских химиков;
Воскресенский М. И. — писатель середины прошлого века;
Никольский А. С. — советский архитектор;
Никольский Б. П. —советский физико-химик;
Никольский Г. В. — советский ихтиолог;
Никольский Д. П. — русский известный врач;
Никольский М. В. в— крупный русский востоковед...
Трое Преображенских, шесть Успенских, четверо
Введенских упомянуты в БСЭ. А кроме них, есть ведь
еще и Сперанские (от латинского «сперарэ» —
надеяться), и Гумилевские («хумилис» значит по-латыни
смиренный), и Туберовские («тубер» — клубень»), и
Кастальские, и Коринфские, и Промптовы («промптус» —
быстрый), и Формозовы («формозус» — прекрасный),
и бесчисленное множество других.
Все эти фамильные имена созданы некогда именно
в той самой бурсацко-семинарской среде, о которой
только что было рассказано, но давно уже
превратились в широко распространенные типы фамилий вполне
светских. Именно поэтому я и отвел им столько места
в э/ой книге,
183

Я не могу тут перебирать одну за другой
всевозможные необычности и странности этого
священнического именословия: их было слишком много, и мы о них
знаем больше, чем- о происхождении фамилий в других
слоях общества: эти-то создавались сравнительно
недавно, и в образованном, «письменном» кругу. Вряд
ли где-либо, кроме русского духовенства, отмечалось
такое положение, когда в одной семье шестеро родных
братьев носят шесть различных фамилий:
Петр Миловидов
Александр Петропавловский
Иван Преображенский
Тихон Смирнов
Григорий Скородумов
Виктор Седунов
и все Васильевичи
А вот среди духовенства такое бывало. Да как вы
теперь видите, и удивляться этому не приходится:
просто отец Василий много раз приводил своих ребят
в бурсацкие артели, и не один, а несколько дюжих
«синтаксистов» помогало ему при изобретении для них
фамилий.
Известен, например, случай, когда в одной такой
семье было три брата: отец1 Тумский (он же
Миронов), отец Веселоногов (его с таким же успехом могли
бы окрестить и на латинский лад — Гиляропедовым) и
отец Крылов. Но дети Тумского оказались почему-то
уже Ростиславовыми, а сыновья Веселоногова —
Добровольскими. Что же до некоего инспектора Солигалич-
ского духэвного училища Скворцова, то над ним
самозванные «крестители» сыграли веселую шутку: один из
его наследников стал Орловым, другой — Соколовым.
Получилась довольно пестрая птичья семейка.
Одному энергичному батюшке очень повезло.
Стремясь избавиться от довольно огорчительной своей
фамилии (жил он в Астрахани в начале прошлого века и
назывался протоиереем Чумичкой), он обратился с
ходатайством о переименовании к царю. Александром I
настойчивому протоиерею было разрешено в честь
самого монарха впредь именоваться Александровым.
Но бывало и иначе; некий митрополит Платон, учре-
1 В былые времена обращались к священникам почтительно,
добавляя к их' имени или фамилии слово «отец».
184

див в семинарии стипендии для нуждающихся,
потребовал, чтобы всякий, учащийся на его деньги, в
дальнейшем именовался Платоновым. И, по его капризу,
множество людей получили двойные фамилии: Плато-
новы-Музалевские, Крыловы-Платоновы, Платоновы-
Иванцовы, Гиляровы-Платоновы.
На этом можно было бы и закончить главу; следует
только для полноты картины указать, что если
княжеские фамилии часто восходили к именам различных
городов и поселений (Шуйский, Стародубский,
Вяземский), то и духовные не отставали от них, только при
помощи 'других суффиксов. Среди отцов церкви было
множество Казанцевых, Ростовцевых, Суздальцевых,
Муромцевых, Холмогоровых. Известный ученый монах,
китаист Никита Бичурин, например, назывался так по
родному селу Бичурину в Поволжье. А так как, в
отличие от князей и вельмож, батюшки получали сплошь
и рядом имена не по крупным городам, а по никому не
известным селам и погостам, то теперь зачастую,
встречаясь уже «в миру» с их фамилиями, исследователь
долги ломает голову над их происхождением. Легко ли
догадаться, например, что недалеко от Москвы есть
село Белый Раст, откуда пошла фамилия Белорасто-
вых, или что имя Добросотов связано с названием
населенного пункта Добрый Сот в Рязанской области.
На Руси есть такие прозвища, что
только плюнешь да перекрестишься,
коли услышишь.
Н. В. Гоголь. Женитьба
Если вы склонны к размышлениям, возьмите какой-
нибудь перечень фамилий. Пусть это будет первая
попавшаяся под руки адресная книга, список учащихся,
телефонный справочник — всё равно. Разверните его и
внимательно читайте. Ручаюсь, что спустя короткое
ьремя вы, если и не начнете «плевать и креститься»,
185

как Гоголь, то удивляться у вас найдется чему. А за
удивлением придет длинный ряд вопросов.
Конечно, прежде всего вы натолкнетесь на то, что
нам уже знакомо, на самые обычные типы фамильных
имен. На севере страны это будут бесчисленные «-овы»
и «-ины», на юге — «-енко», на западе — «-вичи» и
«-ичи». Этим нас не удивишь, мы знаем — перед нами
фамилии-отчества, фамилии патронимического
происхождения. Будут среди них попадаться и сибирские
«-ыхи» (Белых, Пьяных) и белорусско-польские «-чики»
(Ковальчик, Малярчик).
По всей стране они окажутся смешанными в
пестрый винегрет: под Москвой больше Степановых, под
Киевом — Степаненок, под Минском — Степанчиков.
И всё это во всех концах страны окажется
пересыпанным разнообразными «-скими», где дворянско-помест-
ного, где «колокольно-поповского» образца. Это ничуть
не поразит вас: и к тем и к другим суффиксам вы уже
присмотрелись.
Однако вас вполне может удивить другое: вы
встретите немалое число самых настоящих фамильных имен,
которые не укладываются ни в какие рубрики по своим
суффиксам и окончаниям. Если вы прочтете где-нибудь
на двери короткое слово «Петрищев», «Ткаченко» или
«Беребендовский», вы сразу же сообразите: чья-то
фамилия! Но, увидев надверной табличке слово «Квадрат»
или «Тамада», вы, я полагаю, прежде всего удивитесь:
чего ради его написали с большой, прописной буквы?
Слово как слово, решительно никаких признаков «фа-
мильности»,— существительное, да и только.
А в то же время в любом справочном издании вам
будут всё время бросаться в глаза такие странные
имена, — да и не только существительные —
прилагательные, глаголы, даже сочетания их с предлогами и
междометиями, — какой-нибудь Гей-Тосканский, какая-
нибудь Неубеймуха или даже гражданин по фамилии
Бесфамилии. Что это такое? Откуда оно взялось?
Может быть, вы думаете, — я преувеличиваю? Так
вот передо мною на столе то «ономатологическое
пособие», к которому я, как вы могли заметить, прибегаю
уже не первый раз, по причине его полной
достоверности; никому не придет в голову подозревать, что
фамилии з «Списке абонентов ленинградской телефонной
186

сети» за 1951 год подобраны с каким-нибудь
специальным умыслом. Я беру букву «Б», самую обычную, с
которой начинается такое множество фамильных имен.
И тотчас же в моих глазах, рядом с «самыми
настоящими фамилиями», с бесконечными Бабаевыми,
Борисовскими, Борисенками, Бабичами, начинают мелькать
эти странные образования. Не то фамилии, не то
«просто слова».
Баранов — безусловно фамилия, но ведь баранчик-
то—обыкновенное слово. А вот написано:
Баранчик, А. С, — и указан адрес — такая-то улица.
Не странно ли?
Я знаю и знал несколько Бегуновых; однако тут
передо мною не Бегунов, а Бегун. У него (но кто мне
поручится, что это — «он», а не «она» — Бегун?) есть
инициалы — Е. Ф., и живет «оно», допустим, на
Васильевском острове. И дальше, и дальше идут
существительные, притом самые разнообразные и
разнородные, как в каком-нибудь словаре: «баллада», «беркут»,
«богач», «бульон»... Однако там, в словарях, у каждого
из этих слов имеется точный смысл и значение, а здесь...
Л. С. Баллада, И. Е. Беркут, А. В. Богач, Н. М. Бульон,
Нет, тут они ровно ничего не значат, а если и значат,
то совсем не то, что в словаре. Необыкновенные
существительные, относительно которых нельзя даже никак
установить, какого они рода: если Баллада — Лидия
Сергеевна, то женского; если она — Лев Семенович, то
мужского.
С прилагательными чуть-чуть легче: тоже странно,
но не так. Вот гражданин В. А. Беспрозванный и
рядом гражданка Беспрозванная, Э. Я.; тут по крайней
мере можно хоть разобраться, кто из них «он», кто
«она». А с существительными просто несчастье:
кажется совершенно немыслимым, чтобы некто Белоус
назывался, скажем, Софьей Михайловной и был
молодой темноволосой и темноглазой девушкой... Белоус!
Ведь это же явно — седобородый мужчина! А бывает,
оказывается, и наоборот.
Еще удивительнее те случаи, когда в фамилию
превращается целое словосочетание. Написано: А. С.
Беспрозвания. Как это прикажете понять: фамилия перед
нами или что? Если простое сочетание слов, то оно
абсурдно по своему значению, — «прозвание»-то как
187

раз имеется. А ежели это
фамилия, то в каком же она стоит
падеже? Можно сказать: «Я
люблю играть с Вовкой Гришиным»..
Можно сказать: «Это мой
лучший друг, Вовка Гришин». Но
как бы будете говорить: «Люблю
играть с Беспрозванием», «Это
наше Беспрозвание»? Ни так ни
сяк — ничего не получается.
Нет, видимо, таким
фамилиям законы грамматики не
писаны, да и орфографии — тоже.
Раз можно преспокойно
придумать фразу: «На горе они
разделились: Борщ побежала в
деревню, Бирюля пошел на реку, а
Соседко помчались за остальными ребятами...» — так
уж до грамматики ли тут! А придумать и даже сказать
это можно, не вызывая никаких недоразумений, потому
что я знаю и девочку, которую зовут Оксана Борщ, и,
мальчугана Павлика Бирюлю, да и трех приятнейших
пареньков по фамилии Соседко.
С правописанием не меньше неожиданностей. Вы
хорошо знаете, что слово «бессмертный» по всем
правилам пишется через два «с».: это указано в любом
орфографическом словарике. А вот тут, в телефонной
книжке (на стр. 163), есть граждане Бессмертный и
Беспрозванный, а на стр. 166 — Безпрозванный и Без-
слАертный. И не только никто не исправил этой
несомненной ошибки, но захотись одному из Безпрозван-
ных улучшить свою фамилию, ему пришлось бы
хлебнуть горюшка; прежде чем изменить ее написание, он
должен был бы долго хлопотать, подавать заявления
в различные важные учреждения, и еще не известно,
чем бы дело кончилось.
В том же справочнике на соседних строчках мирно
живут два гражданина (а может быть, две
гражданки), пользующиеся милой фамилией Бульон. Но в
одном случае фамилия пишется, как и надо, Бульон, а в
другом — на французский лад: Буллион. Что бы им
взять да и установить одно общее правописание? Куда
там! Это целая история...
188

Впрочем, изредка из этого
можно извлечь и некоторую
выгоду. Вот я вижу
замечательную фамилию Борсук; в
моей телефонной книжке
даже два таких Борсука подряд:
Борсук, В. К. и Борсук, Т. А.
Вы сами, наверное, видите тут
грубейшую ошибку: надо же
писать не «бОр», а «бАр».
Однако, ежели вам повезло и вы
сами носите эту не часто
встречающуюся фамилию, у
вас есть удивительное преимущество. На всех
экзаменах, во всех документах вы можете безнаказанно
писать: «И. Борсук, И. Борсук, И. Борсук», смело
делая ошибку за ошибкой, и ни один преподаватель
языка, даже самый строгий, не вздумает исправить
вас или снизить вам за это отметку. Нельзя:
фамилий! 1
Однако не вздумайте перехватить через край и
непосредственно под подписью И. Борсук начать вашу
работу так: «Лисица и бОрсук», басня»: тут вам не
избежать страшной мести со стороны грамматиков.
Ну как же не вспомнить некую мадемуазель Прэ-
фер, изображенную французским писателем Анатолем
Франсом, директрису девичьей школы! «Мое мнение,—
говорила эта почтенная дама, —что у собственных
имен —своя орфография!» И устраивала
воспитанницам пугавшие их диктанты на собственные имена...
Похоже, что это было не так уж нелепо. Учиться
правильно писать и эти имена — полезно.
Всё только что рассказанное поражает нас своей
причудливостью, но это обычная причудливость языка:
она ничему, по сути дела, не мешает. Не только
продолжают безбедно существовать такие странные
фамилии, но мы и пользуемся ими без малейшего
затруднения. Каждый из нас сочтет совершенно невозможными
сочетания слов «тетя Петя» или «дядя Василиса»; в то
1 Любопытно, кстати, отметить, что в древнерусском языке
слово это писалось и звучало именно так: «борсук»; произношение
«бАрсук» установилось значительно позднее, под влиянием так
называемых «акающих» говоров нашего языка.
189

же время сказать «гражданка Козак» или, наоборот,
«гражданин Сорока» ничуть не представляется
неуместным.
Вот небольшой список людей, в тридцатых годах
ходатайствовавших о перемене фамилий. Среди них есть
Выдра Яков Савельевич, Губа Иван Власович,
Черепаха Николай Митрофанович. Но есть тут и дамы,
пожалуй, еще более удивительные: одну из них звали
Верой Гробокопатель, другую — Софьей
Петровной Жених. Подумайте сами: если жених носит имя
Сони, то как -же должна называться невеста, не менее
чем Спиридоном!
Надо заметить, что такое положение вещей длится
уже - много лет и десятилетий; в произведениях всех
крупнейших писателей XIX века (особенно у сатириков
и юмористов) мы находим великое множество фамилий
ничуть не менее удивительных. Вспомним еще рае че^
ховских городового Жратву, телеграфиста Ятя,
отставного профессора П. И. Кнопку. Чехов и настойчиво
собирал, и сам измышлял такие фамилии: в его
знаменитой «Записной книжке» недалеко от женщины Аромат
фигурирует мужчина — Ящерица.
Целый муравейник таких же причудливых имен
кишит в рассказах, повестях, драматических творениях
Н. В. Гоголя, на страницах величественной поэмы его
«Мертвые души». Артемий Филиппович Земляника
из «Ревизора», посети он Петербург, пришелся бы ко
двору в доме Ивана Павловича Яичницы,
выступающего в «Женитьбе». Иван Иванович Ш п о н ь к а мог
бы Ъказаться достойным соседом Настасьи Петровны
Коробочки, а Афанасий Иванович Товстогуб,
встретив в миргородском поветовом суде Ивана Ники-
форовича Довгочхуна, оценил бы по достоинству и
его личность, и его солидную фамилию. Сотни и сотни
гоголевских персонажей носят такие же и похожие на
эти фамилий. Но фамилии ли перед нами? Может быть,
это имена, вроде рассмотренных нами «мирских» имен
древности? Или прозвища, странные клички, те самые,
про которые Гоголь с удивленным восхищением
говорил, что русский народ «не лезет за словом ц карман,
не высиживает его, как наседка цыплят, а влепливает
[прозвище. — Л. У.] сразу, как пашпорт на вечную
носку, и нечего прибавлять уже потом, какой у тебя нос
190

или губы, — одной чертой обрисован ты с ног до
головы!» («Мертвые души», т. I, гл. V.)
Нет, конечно, это не имена; имена у этих людей
совсем другие. Собакевич продал Чичикову девицу
Воробей, но у нее было и настоящее имя — Елизавета.
Пробка, мужик «трех аршин с вершком ростом», звался
Степаном; у крестьянина со странным прозванием
Доезжай-не-Доедешь имелось обычное имя Григорий.
Значит, перед нами либо прозвища, либо фамилии.
Несколькими главами раньше мы учились отличать
прозвища от «мирских» имен. Попробуем установить,
чем они отличаются от наших современных фамилий.
Фамилия — имя родовое: его особенность в том, что
онф коллективно, принадлежит не одному, а
нескольким людям, членам одной семьи. От отцов оно способно
переходить к детям, от мужей — к женам. Почти
никогда оно не содержит в себе признаков, которые
обрисовывали бы те или иные черты, общие всем
членам данного рода. Гораздо чаще оно просто
прилепляется к ним-—людям совершенно разным и
непохожим — на основании единственного признака —
родства.
А прозвище как раз наоборот: как бы указывает на
одного-единственного, данного человека, на его личные,
только ему одному присущие отличительные черты.
Боярин Андрей Харитонович, первым получивший от
великого князя московского Василия Темного прозвище
Толстой; был, несомненно, человеком тучным. Тот
римский мальчик, который водил своего слепого отца,
поддерживая его подобно «сципиону» — посоху, по
заслугам был назван «Сципионом». Если бы в роду
Сципионов не появился человек, обладавший особенно
крупным носом, никому из членов этого рода не было бы
придано личное прозвище Назика (Носач).
Тот, кто жил в дореволюционной русской деревне,
помнит: почти каждый крестьянин имел, кроме имени,
отчества и патронимической полуфамилии, данной по
191

отцу (Николай Степанов Степанов), и еще
какое-нибудь— нередко затейливое и злое, подчас ласковое и
почтительное —=• прозвище, отражавшее, как в зеркале,
те или другие его личные свойства.
А зовут меня Касьяном,
А по прозвищу — Блоха!..—
добродушно мурлычет себе под нос чернявый
малорослый мужичонка — Касьян с Красивой Мечи у
И.С.Тургенева.
«Вот и пришел он к моему покойному батюшке, —
рассказывает помещик Полутыкин про своего
оброчного крестьянина, —и говорит: дескать, позвольте мне,
Николай Кузьмич, поселиться у вас в лесу на болоте...
Вот ок и поселился на болоте. С тех пор Хорем его и
прозвали».
Просмотрите «Записки охотника» Тургенева, —
почти в каждом рассказе вы встретите эти замечательные
личные прозвища. И почти всегда они тачно
соответствуют замечанию Гоголя — так подходят к их
носителям, что «...нечего прибавлять уже потом, какой у тебя
нос или губы, — одной чертой обрисован ты с ног до
головы!»
«...Настоящее имя этого человека было Евграф
Иванов; но никто во всем околотке не звал его иначе как
Обалдуем, и он сам величал себя тем же прозвищем:
так хорошо оно к нему пристало. И действительно, оно
как нельзя лучше шло к его незначительным, вечно
встревоженным чертам...
...Моргач нисколько не походил на Обалдуя. К нему
тоже шло названье Моргана, хотя он глазами не
моргал более других людей; известное дело: русский народ
на прозвища мастер». И далее: «Я никогда не видывал
более проницательных и умных глаз, как его
крошечные лукавые «гляделки». Они никогда не смотрят
просто— всё высматривают да подсматривают».
Рядом с этими, великолепно обрисованными самими
своими прозвищами, людьми в том же рассказе
«Певцы» выведены еще Дикий Барин, в котором, по словам
автора, «особенно поражала... смесь какой-то
врожденной, природной свирепости и такого же врожденного
благородства», и Яков-Турок, «прозванный Турком,
потому что действительно происходил от пленной тур-
1S2

чанки»1. Четыре прозвища, и про каждое из них
наблюдательный автор сообщает, что оно прямо вытекало
из личных свойств, внешности, характера или жизни
его носителя. В этом и есть смысл «прозывания»; если
бы такие прозвища давались без причин и оснований,
не характеризуя человека, они не могли бы
существовать.
Но ведь именно этим определяется их важнейшее
свойство: они и относиться могут только к одному
человеку, тому, на которого они похожи. А
фамилия должна отличаться как раз обратным свойством:
ее должны с одинаковым удобством носить многие
люди, обладающие совершенно разными лицами,
фигурами, характерами, особенностями поведения и
биографии. Фамилия, вообще говоря, не может и не должна
ничего решительно характеризовать, ничего выражать.
В роду Толстых было великое множество людей
худощавых; среди членов фамилии Сципионов-Н а -
зик имелось немало людей с маленькими носами.
И тем не менее худышки гордо именовались
Толстяками, а курносые римские мальчики — Носарями. Это
никого не смущало: ведь тут речь шла уже не о
прозвищах, а о родовых именах, то есть о фамилиях.
Таким образом, фамилии могут, помимо всего
прочего, рождаться из прозвищ, утративших свой прямой
смысл, так же, как они рождаются и из «мирских»,
народных имен, из названий профессий, из наименований
географических пунктов и пр. И происходит это
самыми различными путями.
Самый простой и прямой путь очень похож на тот,
который в отношении личных имен мы называли
«патронимическим». Живет в тургеневских «Певцах» чело-
B6a' м° пР°звищу Моргач. У него есть сынишка.
«„А Моргачонок в отца вышел!"— говорят о нем
вполголоса старики... и все понимают, что это значит, и уже
не прибавляют ни слова». Сын Моргача на юге,
естественно, получит звание Моргаченка, на севере — Морга-
чонка или Моргачова, так же как сын Тараса
становится или Тарасенком, или Тарасовым. И вот уже из
слова «моргач», когда-то бывшего одиночным прозвищем
И. С. Т у р г е н е в. Записки охотника, Собр. соч., т. I, Мм
1ослитиздат, 1953.
7 Лев Успенский 193

одного человека, его личной характеристикой,
возникает родовое имя многих людей, их фамилия,
никого не характеризующая ничем, кроме как указанием
на происхождение от того, первого, родоначальника.
Моргаченки, Моргачовы, Моргачонковы в известном
смысле такие же Лагиды наших дней, какими по
отношению к своему пращуру Лагу были Птолемеи
Египта (см. стр. 146).
Но есть и дгругой, несколько менее логичный путь;
к моей большой радости, и он в одном случае намечен
у Тургенева:
«Кругом телеги стояло человек шесть молодых
великанов, очень похожих друг на друга и на Федю. «Всё
дети ^оря!» — заметил Полутыкин. «Всё Хорьки! —
подхватил Федя... — Да еще не все: Потап в лесу, а Сидор
уехал со старым Хорем в город...»
«Остальные Хорьки (пишет уже и Тургенев, охотно
принимая только что возникшее групповое,
семейное прозвище) усмехнулись от выходки Феди».
Видите, что получается? Тут уже не потребовалось
никаких особых операций над прозвищем отца, чтобы
оно просто и прямо перешло к детям, никаких
специальных суффиксов, никаких изменений формы. Отец —
Хорь, и дети — Хори или Хорьки, и внуки — такие же
Хорьки... А спустя поколение или два никто уже не
расскажет, что первый «старый Хорь» получил свое
прозвище, поселясь, как хорек, в лесу на пустом
болоте; бывшее прозвище превратится в
обычнейшую фамилию, сохранив, однако, всю видимость
прозвища.
Вот так-то, именно таким образом, и возникли все
те удивляющие наш слух и наше зрение причудливые
фамилии-слова — существительные, прилагательные,
глаголы, — которые пестрят и в официальных
документах и на страницах книг. Впрочем, удивляют они не
всех, не повсюду и не в одинаковой мере и степени,
потому что не везде на пространстве нашей страны они
одинаково легко или трудно создаются.
Русский язык менее склонен к такому типу
фамилий, нежели западноевропейские языки или даже
родной его брат — язык украинский. У нас дети кузнеца
обычно становятся Кузнецовыми, тогда как потомки
английского кузнеца — смита — продолжают сами быть
194

Смитами, кузнецами, даже становясь матросавм,
шорниками, адвокатами и профессорами. И на Украине
рядом с Коваленками (сынами «коваля» —кузнеца;
могут превосходно существовать многочисленные
Ковали-дети, давным-давно уже утратившие всякое
отношение к кузнечному делу. В 1916 году в Петрограде
жило, судя по справочнику, восемь украинцев
Ковалей; среди них был и подпоручик Измайловского лейб-
гвардии полка, и инженер-путеец; были в их числе и
две женщины, не считая жен и дочерей. Можно сказать
уверенно, — ни один из них не знал, почему именно
получили они такую фамилию; а кое-кто, вероятно,
давно обрусев, перестав быть украинцем по языку, даже
не сумел бы объяснить и значение слова «коваль». Тем
более относится это к тем случаям, когда фамилия
родилась из прозвища давно, так давно, что самое слово,
создавшее ее, вышло уже из употребления, или когда
она появилась где-нибудь в глухом углу
дореволюционной России, возникнув из слова местного,
неизвестного за пределами своей небольшой области, иногда
даже волости или части уезда.
Человек носит ядовитую на слух фамилию Язвица.
Если он задумается над ее происхождением, он,
вероятно, решит, что кто-то из далеких его предков
отличался неважным характером, был остер на язык,
язвителен. А ведь на деле большинство фамилий
этого корня —Язвйн, Язвицкий, Язва —обязаны своим
существованием спокойному лесному животному —
барсуку. «Язва» во многих местностях РСФСР —то же,
что «барсук»; никакого отношения к зловредному
характеру родоначальника эта фамилия не имеет.
Граждане, носящие фамилию Кметь, с удивлением
и недоумением пожимают плечами, пытаясь понять, что
значит она. Она кажется им совершенно
бессмысленной. А если бы они вспомнили, как в «Слове о полку
Игореве» говорится о «курянах» (жители Курска), что
они суть «сведоми кмети», то есть «славные воины», они
стали бы относиться к своему наследственному имени
совершенно иначе: оно говорит о благородной воинской
славе кого-то из их далеких пращуров; очень далеких,
потому что вот уже много веков, как слово «кметь»
исчезло» из нашего языка, а если и сохранилось где-либо,
.то, может быть, только в одной их фамилии,
7* 195

Возьмите гоголевское прозвище «Бульба». Еще в
1951 году в Ленинграде на улице Жуковского жил
гражданин И. И. Бульба; однако я не уверен, мог ли
он верно объяснить происхождение своей фамилии.
В самом деле, в современном белорусском языке
«бульба» означает «картофель», но во времена
Запорожской Сечи, описанные Гоголем, во дни смелых
кошевых и свирепых гетманов, никакого картофеля на
востоке Европы еще не знали; ведь только в XVIII веке
это растение мало-мальски стало обычным около
Петербурга. Еще в сороковых годах прошлого столетия
на Руси то и дело вспыхивали «картофельные бунты»,
и в 1844 году правительство все еще считало нужным
«сохранить премии и награды за посев картофеля
в южных губерниях, где он еще недостаточно
распространился». Совершенно очевидно, что суровый герой
Сечи Тарас никак не мог получить прозвище
«Картошка», пока народ в глаза не видел ajoro самого
корнеплода.
Кто наведет справки, узнает: «бульба» в разное
время значило не только «картофель». Так называли и
другие округлые плоды — земляную грушу и даже
тыкву. Основное же значение этого слова на Украине
теперь — «клубень», в старину же — «пузырь», словом,
нечто шарообразное. И всего зернее «Тарас Бульба»
должно было значить «Тарас Тучный», «Тарас
Толстый». А кто себе представляет, что это так?
Когда касаешься в каком-нибудь обществе вопроса
о фамилиях, особый интерес вызывают обычно самые
«звучные и благородные» из них, те, которые состоят
из двух или нескольких слов, соединенных между
собою дефисами. В дни моей юности у меня был один
знакомый, молодой человек, ничем не примечательный
ни по внешности, ни по уму. Однако стоило привести
его в любую компанию и громко представить вслух,
как немедленно водворялось почтительное молчание и
на сконфуженного юнца устремлялись заинтересован-
196

ные взгляды. Все дело было
в «звучной и благородной»
фамилии, ибо его звали так:
Роман-Борис Тржецяк-Рад-
зецкий барон фон Биспинг-
Торнау.
Тогда, года за два до
революции, я знал немало
молоденьких девушек, у которых
один «звон» подобной
фамилии пробуждал самые
восторженные мечты. Вот бы выйти замуж за такого
счастливца! Вот бы стать обладательницей этакого
сверхаристократического имени!
Прошли годы, и вряд ли кто-нибудь из современных
наших девушек пленился бы подобной перспективой.
Однако интерес к экзотическим двух- и трехэтажным
родовым именам сохранился, только уже, так сказать,
по другой линии: любопытно все-таки, откуда они
произошли и зачем понадобились?
Возникли они, разумеется, прежде всего в
дворянской поместной среде и появлялись там по разным
причинам и разными способами.
Проще всего было, когда человек, носивший
обычную патронимическую фамилию, хотя бы на «-ов» или
«-ин», прибавлял к ней вторую часть, как бы становясь
владетельной особой. Фельдмаршал Суворов,
произведенный в графы Рымникские, мог бы начать, будь он
человеком другого характера, именоваться Суворовым-
Рымникским и в быту 1. Известный русский богач
Демидов, женившись в Италии на племяннице
Наполеона I, купил под Флоренцией целое княжество Сан-До-
нато, а вместе с ним и титул князя Сан-Доиато. В
России это звание не было за ним признано в течение
почти полувека, но по его смерти титул и фамилию
утвердили за его племянником. Просто Демидовы стали
Демидовыми-Сан-Донато.
Иногда — и уже с очень давних пор —вторая
фамилия присоединялась без всякого особого основания,
Как известно, это было не в его духе. Даже на могильной
плите Суворова, по собственному его завещанию, начертано с
благородной простотой: «Здесь лежит Суворов».
197

просто ради большего почета, из голого чванства, так
сказать. В 1687 году, например, сыновья некоего
Михаилы Дмитриева, стольника и воеводы, просили
правительницу Софью разрешить им добавить к своей
фамилии вторую — Мамоновы, — «чтобы нам, холопям
вашим, от других Дмитриевых бесчестными не быть».
Позднее, когда укрепились понятия о родовом
«гоноре», о славе, jo гордости, связанной с обладанием той
или другой древней фамилией, появились новые
основания для заботливого сочетания воедино двух или
нескольких родовых имен. В XIX веке дожил свою жизнь
древний княжеский род Юсуповых; прежде чем стать
Юсуповыми, они, по имени своего родоначальника,
татарского мурзы Юсуфа (XVI в.), долгое время носили
фамилию Юсупово-Княжево. Последний Юсупов,
Николай Борисович, умер в 1890 году; юсуповский род
пресекся, ибо у Н. Б. Юсупова не было сыновей, а только
дочь; она вышла замуж за гвардии поручика Ф. Сума-
рокова-Эльстон. Как видите, этот молодой человек уже
был носителем двойной фамилии: в первой половине
XIX века одна из представительниц рода графов
Сумароковых, намереваясь вступить в брак с графом
Эльстоном, не пожелала расстаться со своей знатной
девичьей фамилией. По ее ходатайству, им — ей и ее
мужу —было разрешено стать зачинателями новой
ветви Сумароковых — Сумароков£лх-Эльстон.
Теперь повторилась, на иной основе и при других
обстоятельствах, примерно такая же картина. У царя
было испрошено дозволение через посредство жены
передать мужу фамилию Юсуповых, с которой она была
рождена, дабы не прекратился их род. Была
сделана одна оговорка: впредь называться князем
Юсуповым графом Сумароковым-Эльстон получал право
только старший в каждом новом поколении член семьи.
Впрочем, предосторожности эти оказались напрасными:
прошло двадцать семь лет, и революция покончила
навсегда со сложной игрой в родовитые и неродовитые
семьи и их ветви, в гербы, титулы и привилегии, которые
могло дать лишнее слово в фамильном наименовании.
Представьте себе на миг, что получилось бы сегрдня у
нас в любом обществе, если бы вошедший в комнату
человек представился: Тржецяк-Радзецкий фон Бис-
пинг-Торнау! Или: Любич-Ярмолович-Лозина-Лозинский
198

,{был такой небольшой поэт в начале этого столетия).
Это вызвало бы веселый смех и любопытство — сколько
же вас? —но уж никак не подобострастное преклонение,
как в былые годы.
Так значит, теперь у нас уже и нет двойных или
тройных фамилий?
За тройные и четверные не ручаюсь, но вот при
просмотре одного из наших современных телефонных
справочников (при самом беглом просмотре, далеком от
всякой тщательности) я обнаружил на его ста семидесяти
пяти страницах около трехсот шестидесяти таких
фамилий-двоешек, то есть примерно по две на каждые сто —
сто десять обычных фамилий. Меня охватило смущение:
неужто такое количество аристократов, родовитых
дворян дожило еще до нашего времени и продолжает
чваниться громкозвучностью своих многоэтажных имен?! Но
вскоре я успокоился: происхождение этих, в наши дни
существующих, двойных фамилий оказалось совершенно
иным, и подавляющее большинство их, несомненно, ни
<f какими дворянскими геральдическими традициями
ничего общего не имеет. Это фамилии совершенно нового
образования, хотя, размышляя, откуда и как они взя-
'лись, я вспомнил, как говорится — «на новой основе»,
старые времена и старые потребности.
Думаю, читатели не посетуют на меня, если я отведу
страпичку-другую разговору об этом любопытном
перечне.
Все найденные мною фамилии такого рода
принадлежат к нескольким непохожим друг на друга группам.
Самой малой из них является та, которая состоит на
самом деле из фамилий родовитого русского барства,
досуществовавших до наших дней. В том списке,
которым я пользовался, обнаружилось не более чем два-три
подобных случая; мне повстречалась фамилия Хитрово-
Кутузовых (см. стр. 163), которая известна со времени
А. С. Пушкина, да редкая фамилия Карнович-Валуа;
представители ее полвека назад якобы претендовали
на какую-то родственную связь с давно вымершим
королевским родом Франции К
1 К этому небольшому перечню можно прибавить еще старые
фамилии Римских-Корсаковых, Гориных-Горяйновых и две-три
ДРУГИХ. г г г
199

Значительно более населенной оказалась группа не
русских, а польских и вообще иноплеменных
фамильных двойных имен, таких, как Грум-Гржимайло, Гор-
ватты-Войниченко, Малевские-Малевичи, Порай-Коши-
цы, Романовские-Романько, Пендер-Бугровские, Пац-
Помарнацкие, Дзенс-Литовские и т. д. Я не имею
возможности заниматься здесь их изучением.
Наконец, самую внушительную часть составили
фамилии чисто русского происхождения, из которых либо
обе, либо одна из двух в каждой паре имели обычные,
хорошо уже знакомые нам окончания — «-ов», «-ин» и
«-ский». Вот, приглядевшись хорошенько к ним, я и
заметил одно весьма интересное обстоятельство.
Казалось бы, фамилии эти, собранные совершенно
случайно в один длинный перечень, без всякого
специального подбора (перечень владельцев личных
телефонов), должны были принадлежать примерно на п.ятьде-
сят процентов мужчинам и на пятьдесят процентов
женщинам; если могло оказаться неравное число тех и
других, то во всяком случае разница не должна была бы
быть значительной. А на самом деле на восемьдесят
четыре мужских фамилии тут пришлось сто восемьдесят
девять женских.
Сначала это меня крайне озадачило: чем можно
объяснить такое удивительное преобладание? Но скоро
разгадка этого преобладания открылась, а с нею и
разгадка образования таких двойных фамилий в наше
время и в нашей стране.
Известно, что по советскому закону два человека,
вступая в брак, могут свободно избирать себе
фамилию. Они могут остаться при фамилии мужа или жены
или объединить в одно целое их обе. Так вот, мужчины
меняют свою фамилию крайне редко и очень редко
добавляют женину к своей.
Женщины же делают это постоянно, соединяя вместе
фамилии девичью и мужа. Именно поэтому двойных
женских фамилий можно встретить несравненно больше,
нежели мужских.
А из этого вытекает простой вывод: очевидно, чаще
всего фамилии сдваиваются именно при вступлении в
брак. Не желая расставаться с девичьей фамилией,
невеста присоединяет к ней фамилию жениха, точно так
же, как в свое время какая-нибудь Сумарокова, не со-
200

гласившись стать просто Эльстон, охотно принимала имя
Сумароковой-Эльстон. Действие осталось тем же, хотя
побуждения, которые его вызывают, стали совсем
другими.
Вот каково, по моему первому впечатлению,
происхождение наших, заново создающихся, двойных
фамилий.
Кстати сказать, среди них немало довольно
причудливых. Что скажете вы о таких родовых именах, как
Баки-Бородов, Каменный-Печенев (по-видимому, от
названия тяжелого заболевания — камни в печени), Ник-
Бредов или Бей-Биенко?
Ник-Бредов? Откуда это? Мне вспоминаются
тяжеловесные шутки рыбаков из повести Р. Киплинга
«Отважные»:
«Шлюпку со шхуны «Надежда Праги» встретили
вопросом: «Кто самый презренный человек во флоте?»
— Ник Брэди! — послышался трехсотголосый рев.
— Кто крал ламповые фитили?
— Ник Брэди! — загремело в ответ...»
В «Отважных» есть такой рыбак, но, спрашивается,
что общего между ним и фамилией русского человека?
Любопытна и фамилия Пролет-Иванов. Сейчас она
производит впечатление искусственной, как бы нарочито
сложенной из слов Иванов и Пролетарий, как
Пролеткульт. Так я ее и расценил в первом издании «Ты и твое
имя». Но я получил сердитое письмо от человека, лично
знавшего Г. Е. Пролет-Иванова. Он засвидетельствовал,
что двойная фамилия эта выросла из прозвища,
полученного еще совсем юным подростком Ивановым, ловким
подпольщиком, умевшим «пролетать», проникать в
любое нужное место незамеченным. Это меняет дело, и я
рад, что могу исправить неточное объяснение свое. Не
«Пролет», а «Пролёт».
ях
Удивительны история и приключения человеческих
имен, — мы уже имели случай убедиться в этом.
Фамилия намного моложе имени: только за последние века
сложились твердые традиции в обращении с нею, а наш
201

народ во всей своей колоссальной толще не насчитывает
еще и столетия с тех пор, как ношение фамилии стало
обязательным для каждого. И тем не менее уже сегодня
изучение фамилий может дать немало глубоко
интересных сведений о прошлом, проясняет некоторые темные
вопросы ушедших в былое отношений, а порою способно
вскрыть и самые, казалось бы, труднодоступные
подробности в жизни и общества и языка.
Однако изучение это далеко не всегда и не во всем
может быть названо легким делом. Конечно, если вы
начнете заниматься исследованием человеческих
фамилий, вы — можно поручиться — не оставите этого дела.
С каждым шагом перед вами будут раскрываться самые
неожиданные горизонты; звено за звеном ваши
исследования повлекут вас и в историю, и в науку об
общественном хозяйстве, и в область географии, и еще
неведомо куда, от языкознания — до геральдики. Но тотчас
же на этом пути начнут вырастать и трудности, которых
иной раз невозможно даже предвидеть. Нередко то, что
с первого взгляда представляется совсем простым, ока:
жется на поверку необычайно сложным. Напротив того,
иной запутанный вопрос получит такое простое и
прямое решение, что, приготовившись к преодолению
больших трудностей, только ахнешь да руками разведешь.
Вы встретитесь при этом и с* величественным и со
смешным, и кто знает, где обнаружится больше
поучительных для вас новостей? Примеры привести нетрудно.
Вы столкнулись с человеком, фамилия которого
кажется простой до предела: Хомутов, Иван Николаевич.
Если вас попросят высказать соображения по поводу
происхождения этой фамилии, вы, вероятно,
пренебрежительно пожмете плечами. Есть всем известное
русское слово «хомут»; означает оно ос-
?новную часть конской упряжи, сбруи,
овальное ярмо, надеваемое на шею
* лошади, чтобы к нему можно было
прикрепить оглобли или постромки.
Слово старинное, существующее
множество лет и даже столетий. Нет ни
малейших причин сомневаться, что
именно от него пошла и фамилия Хо-
мутовых. Это тем более
правдоподобно, что среди прозвищ и «мирских»
202

имен очень часто встречается слово
«хомут»; я сам знал в Великолуцком уезде
Псковской губернии в девятьсот
десятых годах человека, которого звали так:
«Максим Хомут».
Как будто все правильно, и тем не
менее такое суждение опрометчиво.
В нашей стране существует множество
граждан Хомутовых, между фамилией
которых и почтенным старым хомутом
нет решительно ничего общего, ибо
происходит она от другой фамилии,
притом еще не русской, а английской, от
довольно распространенной в Британии дворянской
фамилии Гамильтон.
«Как так? — скажете вы.— Как это могло случиться?»
В данном случае — все известно и никакой тайны
тут нет. По историческому преданию, в середине XVI
века из Англии в Россию выехал представитель знатного
шотландского рода Гамильтонов, Томас Гамильтон, со
своим сыном Питером. Потомство этого Питера
Гамильтона и превратилось постепенно в бояр Гамильтонов,
Гамантовых, Хоментовых и, наконец, — Хомутовых, из
которых некоторые здравствуют и сейчас.
Вероятно ли это? «Кто это видел?» — как говорит
один, лично мне известный, двенадцатилетний скептик,
когда ему рассказывают о древних временах. Это вполне
вероятно. Точно известно, например, что трагически
погибшая на плахе фрейлина Екатерины I Мария
Даниловна Гамильтон по бумагам того
времени именовалась Гамантовой. Можно
подобрать и такие случаи, когда из
близких родственников один
упоминается как Гамильтон, другой —как Гамон-
тов, а третий — как Хоментов; такой
путь изменения фамилии подтверждают
документы.
Можно сказать и другое: нам
известны и помимо этого некоторые старинные
фамилии иностранцев, переселившихся
в Россию, изменившиеся под влиянием
русского языка до полной
неузнаваемое™.
203

Кто скажет, например, что дворянам
Левшиным, фамилия которых так легко и
удобно приводится к общеизвестному
прозвищу «Левша», по-настоящему надлежа-
ло„бы именоваться Левенштейнами, ибо их
родоначальник, приехавший в 1395 году на
службу к Дмитрию Донскому «немец Су-
вола Левша», на самом деле звался Сце-
волой Левенштейном К Русский народ
перекрестил его внуков и правнуков сначала
в Левштиных, а потом и в Левшиных,
точно нарочно стараясь создать наибольшие
трудности для будущих языковедов и
историков.
Кто угадает теперь, что известная Гороховая'улица
в Петербурге названа так «в честь» некоего Гарраха,
приближенного Петра I, которого окружающие
'переделали, разумеется, в Горохова; или что такая,
казалось бы исконно русская по всем признакам,
фамилия, как Козодавлев, на самом деле есть не что
иное, как переделанное западноевропейское Косс-фон-
Даален?
Таких примеров можно указать очень много,
особенно если обратить внимание также и на различные
названия мест, которые образовались от фамилий их
владельцев. В Ленинграде, скажем, есть остров, ныне
называемый островом Декабристов, потому что на его
пустынном взморье были погребены тела казненных
руководителей восстания 1825 года. Раньше имя эгого
островка было «Голодай».
Слово «Голодай» есть чисто русское
слово. Однако имеются все основания
считать, что родилось оно из слова чисто
английского — «holiday» — «праздник». В свое
время значительные участки земли на
безлюдном тогда островке принадлежали
некоему англичанину Холидэю,
бессмысленную для русского слуха фамилию которого
ССоис
204
1 «Нельзя, однако, забывать, — справедливо
пишет В. А. Кыйвер из Таллина,— что слово «Сцевола»
по-латыни означало «Левша». Очевидно, в
переработке иностранной фамилии сыграло роль не только
ее звучание, но и смысл имени ее носителя.

народ превратил в
понятное и осмысленное
«Голодай».
Вполне вероятно, что
для такого превращения
были к тому же бытовые,
реальные причины: кто
знает, как обращался со
своими рабочими, как
кормил их, в каком
«черном -теле» держал этот
таинственный Холидэй —
Голодай.
Есть у нас, в одной
из красивейших частей
Ленинграда, возле пересечения проспектов Кировского
и Максима Горького (бывший Каменноостровский и
Кронверкский), маленькая улочка, которая сегодня
носит название Крестьянской. Названа она так, по-види-
мойу, в первые годы революции, когда городские
проезды и площади переименовывались как бы в порядке
«спора» со старыми названиями: Ружейная
превращалась в улицу Мира, Архиерейская — в улицу Льва
Толстого, Дворянская — в улицу Деревенской Бедноты,
и т. д. Довольно понятно поэтому, что Крестьянской
улицей был назван «Дунькин переулок»; слово
«Дунька», видимо, было расценено как пренебрежительное
обращение к крестьянской женщине, «этакая
матрешка», «дунька такая чумазая».
Однако каждый, кто видел старые планы нашего
города, должен был бы обратить внимание на одну
странность: переулок именовался на них не «Дунькиным», а
«Дункиным», без мягкого знака в середине слова.
Расследование показало, что это не орфографическая
ошибка: название не имело ничего общего с именем «Дуня»
(Евдокия, Авдотья). Оно опять-таки происходило от
английской, точнее — шотландской фамилии Дункан,
представителям которой принадлежали земельные
участки вдоль этого «Дункина» переулка — переулка
Дункан.
Примерно таким же образом из английской фамилии
Burness возникла русская фамилия Бурнашей, а затем
Бурнашовых; вдова же немца-врача Пагенкампфа по
205

смерти мужа превратилась в актрису Поганкову и
передала эту, не очень почетную, фамилию своим потомкам.
Еще больше случаев, при которых дело не доходило
до окончательной перемены имени; сами носители
фамилии с возмущением отвергали ее народную
переработку, однако последняя сохранялась все-таки в памяти
современников. Известно, что некий генерал времен
Николая I фон Брискорн в языке солдат всегда именовался
«Прискорбом», что талантливого, но не заслужившего
любви народной фельдмаршала Барклая де Толли
армейские остряки превратили в «Болтай-да-только», что
один из русских офицеров XIX века, иностранец родом,
Левис-оф-Менар, для солдат всегда оставался
господином «Лезь-на-фонарь».
Все это уже^ хорошо знакомо нам по разговору об
именах; такие переделки называются «народными эти-
мологиями», и язык постоянно прибегает к ним.
Но представьте себе, как осложняют и затрудняют
они изучение наших фамилий. Как трудно иногда
понять, откуда произошло то или иное родовое имя, если
в основе его лежит слово, либо совсем исчезнувшее из
языка, либо же изменившееся за несколько веков до
неузнаваемости.
В основе каждой фамилии — мы теперь уже
убедились в этом — скрыто то или иное слово. Путь от
слова до фамилии длиннее всего там, где он проходил
через личное имя: обычное слово становилось сначала
именем собственным личным, а потом, тем или другим
способом, превращалось в имя целого рода. Приведу
самый простой пример: слово «максимус», обычнейшее
прилагательное латинского языка, было некогда в Риме
только словом. Оно обозначало «наибольший»,
«величайший» и ничего другого. Можно было сказать: «Пон-
тйфекс максимус» — «первосвященник, главный жрец».
Можно было воскликнуть: «Максимус натус сум!» —
что буквально означало: «Я величайший по рождению»,
а понималось, как «Я — старший»,
206

Но вот случилось очень естественное: значение слова
привлекло к нему внимание родителей, поставленных
перед необходимостью придумывать красивые и много*
значительные имена для своих детей.
Слово «Максимус» стало одним из таких имен:
каждому приятно, если у него сын наречен «главным»,
«набольшим»: а вдруг имя и на самом деле принесет ему
славную судьбу?
В течение многих столетий это древнеримское имя,
усвоенное и христианской религией, шествовало вместе
с ней *по миру. В разных языках оно принимало разную
форму, ту, которая была свойственна каждому из них.
Во Франции оно окончательно получило ударение на
втором слоге от начала, после того, как окончание «-ус»
по законам французского языка исчезло: «Maxime»,
В Англии ударение вернулось на первый слог, а звук
«а» (который по-латыни был единственно уместным
в этом слове, ибо оно ведь являлось там
превосходной^ степенью от прилагательного «магнус» —
«большой») заменился, как и следовало ожидать,
английским «эй» — «Мэйксим». Немецкий язык произвел
от имени «Максимилиан», то есть «Максимушкин»,
уменьшительную форму «Макс», укоротив разросшееся
имя. Русский, наоборот, образуя ласкательные
видоизменения для «Максима», со свойственной ему
щедростью нарастил на его основу свои выразительные
суффиксы: «Максимчик», «Максимушка». Словом, имя
жило своей жизнью, как и сотни других таких же имен.
И в этой жизни наступил момент, когда оно из
личного имени превратилось в фамильное. Опять-таки
разные языки осуществили это превращение по-своему.
В славянских языках от слова «Максим» родилось
отчество «Максимович», обозначение для потомка
Максима, маленького «Максймчика» — «Максимёнок».
Западнославянские и украинский языки стали использовать
в виде фамилий именно эти формы; появились
многочисленные семьи Максимовичей и Максимёнок. Наш
язык, русский, идя привычным путем, создал, кроме
отчества, еще форму, означающую принадлежность —
чей? Максимов! — и именно ей придал значение
родового имени —фамилии.
Напротив того, во многих европейских языках в
фамилию превратилось никак не изменившееся личное
207

имя. Раньше были «Максимы» — отдельные люди,
теперь появилось сколько угодно людей, принадлежащих
к фамилиям «Максим».
Я с удовольствием подтвердил бы это рассуждение
рядом примеров; к сожалению, носители этой фамилии
как-то мало прославились на Западе, — не на кого
указывать. Но все-таки одному из них повезло: благодаря
ему его родовое имя в буквальном смысле
«прогремело» по всей земле. Это американец Хайрем Стивене
Мэксим, один из первых конструкторов пулемета.
К десятым годам нашего века многие армии мира
приняли на вооружение «пулеметы Максима». Были оуи
на хорошем счету и в русской царской армии: с ними
в руках она сражалась и в Восточной Пруссии,» и на
Карпатах, под их грохот защищала Варшаву, брала
Львов и Эрзерум. Всюду, на всех фронтах знакомым
каждому стал солдат в папахе, лежавший на земле
или на снегу со своим верным «максимом», «максим-
кой», «Максимушкой». Посмотрите любой фильм,
изображающий взятие Зимнего дворца; вы увидите в нем
работающие «максимы». Вспомните Анку-пулеметчицу
из «Чапаева»: тот же «максим» — верный ее товарищ
в бою...
Что я, по недосмотру вдруг стал писать слово
«максим» с маленькой, «строчной», буквы? Нет, друзья мои:
этим я отметил очень существенный перелом в его
жизни. Оно опять перестало быть фамилией, перестало
быть именем собственным. Оно стало именем
существительным нарицатель-
ным, снова сделалось
просто словом, ка-
ким было в своей юно-
сти. Только бывшее при-
лагательное латинского
языка превратилось в
существительное языка
русского.
%/ttaXC Поистине примеча-
тельная, поучительная,
любопытнейшая * биогра-
фия слова! И поучитель-
ная она именно тем, что
не составляет никакого
208
\

исключения. Существуют сотни и тысячи слов,
прошедших такой же сложный путь, — от слова до имени и
фамилии и обратно к слову. Он очень характерен для
всех почти языков. И я хочу на самое короткое время
остановить на нем ваше внимание.
Вы читаете фразу: «Этот старый вояка в вечно
выгоревшем френче и брюках галифе не боялся ни
трескотни белогвардейских максимов, ни разрывов
шрапнели». Если я спрошу у вас, сколько в ней
упомянуто собственных имен, вы посмотрите на меня
с недоумением: ну, в крайнем случае — одно,
«максимов», если считать это именем собственным.
А на самом деле здесь четыре фамилии,
прожившие примерно такую же жизнь, как и слово «максим».
Английское «френч» имеет основное значение
—«французский», но название кителя особого покроя
произошло не прямо от него. Нужно было, чтобы
предварительно это слово, «френч», там же в Англии, стало
фамилией, так же, как у нас стали фамилиями слова
«Немцов» или «Татаринов». Понадобилось, чтобы среди
многочисленных английских мистеров Френчей
появился один, Джон Дентон Френч, сделавший в начале
этого столетия не по заслугам и не по
талантам громкую карьеру: в войну 1914—
1918 годов он оказался
главнокомандующим британских войск на тогдашнем
Западном фронте. Именно после этого фасон
военной куртки, по каким-то причинам
излюбленный Френчем, куртки с хлястиком
и четырьмя большими карманами, стал
модным во всех армиях мира и получил
название «френч». Слово «френч» попало
и в русский язык; здесь оно потеряло все
свои возможные значения, кроме одного,
последнего и самого случайного; спросите
у любого мало-мальски бывалого русского
человека, есть ли у нас такое слово, он
ответит: «Конечно, есть»; а если вы
осведомитесь о его значении, он скажет: «Да
это такой китель, что ли...» И всё!
Название особо причудливого фасона
военных брюк — галифе — обязано своим
209

происхождением некоему маркизу Гастону Галиффе,
кавалерийскому генералу, много занимавшемуся в
конце XIX века усовершенствованием военной формы.
Слово это, став названием покроя одежды, настолько
оторвалось от памяти о человеке, что, например, в дни
гражданской войны бесчисленные командиры молодой
Красной Армии преспокойно шили себе галифе,
носили эти галифе, не имея ни малейшего
представления, что, употребляя такое слово, они поминают на
каждом шагу одного из самых свирепых палачей
Парижской коммуны. Впрочем, хорош был и Френч,
жестоко расправившийся в начале двадцатых годов с
ирландскими патриотами; а ведь френчи тоже носили
у нас. Вот вам лучшее свидетельство того, что имена
окончательно перестали существовать как имена людей;
они сделались самыми обыкновенными
нарицательными «словами».
Название пулемета «максим» еще как-то
связывается в нашем представлении с именем: такое имя
есть и у нас в России. Но почти никто из употребляю*
щих слово «шрапнель», например, представления не
имеет об английском офицере Г. Шрапнэл, который в
4803 году изобрел первый разрывной артиллерийский
снаряд «картечного действия» и дал ему свое имя.
Мало кто связывает слово «наган» с фамилией
бельгийского фабриканта оружия Нагана в Льеже,
выпустившего, в свое время, удачную конструкцию боевого
револьвера новой системы. Слово это настолько вросло
в русский язык, что в разговорной обывательской речи
давно уже стало обозначать «револьвер вообще», вне
всякой зависимости от его устройства; люди
невоенные нередко называют так не только револьверы, но
даже и автоматические пистолеты: «выхватил наган»,
«застрелил из нагана»...
Имена собственные с незапамятных времен
обладали способностью превращаться в имена
нарицательные, так же как и нарицательные—в собственные.
Возьмите наше — малоупотребительное, правда, в
современном русском языке — слово «монета». Сложные
метаморфозы произошли с ним очень давнб, еще
в Древнем Риме, но и сегодня они представляют интерес.
Еще в IV—III веках до нашей эры в Риме среди
других богов и богинь почетом пользовалась супруга
210

Юпитера, Юнона-Монета, то есть
Юнона-Советчица. К ее оракулам
то есть к предсказаниям,
составлявшимся жрецами, прибегали во всех
затруднительных случаях
государственной жизни. Во время тяжелой
войны с эпирским царем Пирром (281—276 гг. до н. э.),
говорит предание, смущенные неудачами римляне
запросили богиню Монету об исходе войны. Больше всего
их волновал вопрос, где добыть денег для защиты
государства.
Всеведущая богиня успокоила свой народ, заверив
его, что средства найдутся, лишь бы Рим вел борьбу
справедливо, угодными богам приемами. В
благодарность за такое предсказание (которое к тому же и
сбылось) римляне разместили мастерские, чеканившие
деньги, на территории храма Юноны-Монеты и стали
на выпускаемых денежных знаках выбивать ее
изображение. В скором времени благодаря этому
металлические кружки с образом Монеты стали сами
именоваться «монетами» (как много столетий спустя
червонцы с головой Наполеона — «наполеондорами» или
царские кредитные билеты с портретами
Екатерины II — «катеньками»); уже в речах Цицерона мы
встречаем это слово как в значении «деньги», так и в
значении «монетная фабрика», «монетный двор». Видите, что
произошло и здесь: слово «советчица» стало значить
«богиня Советчица», а затем^ это собственное имя опять
стало нарицательным, но уже с совершенно иным
значением.
Такие «приключения слов» повторялись постоянно
на протяжении всей истории человечества и у всех
народов, но особенно пышным цветом расцвели они с
наступлением капиталистического периода в жизни
общества, когда все сильнее стали влиять на нее такие
силы, как соперничество в торговле — конкуренция,
как реклама. Раньше изобретателей и
производителей разных товаров мало беспокоило, будут ли люди
знать их имена; теперь это стало очень важным
условием обогащения. И вот, примерно с середины
XVIII века, всевозможные вещи-новинки, носящие име-
на своих творцов (точнее — их фамилии) посыпались
градом,
211

Вы говорите слово «силуэт», подразумевая под ним
очертания того пдр иного предмета, и вам в голову не
приходит, что вы таким образом принимаете участие
в веселых издевательствах современников по адресу
одного из министров финансов б дореволюционной
Франции XVIII столетия. Так сказать — в его
«травле». Между тем это так: финансист Этьен (Стефан)
Силуэтт возбудил негодование дворянства своей
бережливой скупостью. Он всячески сокращал расходы двора,
заменял дорогие товары дешевыми суррогатами,
экономил на чем мог. Против него восстали, его свалили и,
издеваясь над ним, стали называть его именем все
дешевое, недоброкачественное, поддельное. «Силуэт-
товскими портретами» оказались и те, сделанные в
одну черную краску, контуры, профили, которые по
тени на стене набрасывали за гроши •
странствующие художники Парижа, кое-как заполняя легкое
очертание ту|Шью. «Если ты беден, вместо дорогого
портрета в красках закажи себе портрет а ля Силуэтт, по-
силуэттовски...»
Прошли годы; забылись и имя и бурная карьера
господина Этьена Силуэтта, а слово осталось,
перешло в другие языки, приобрело целый ряд новых
значений... И когда вы сейчас говорите: «Силуэт
Эльбруса рисовался на освещенном с юго-востока небе», — ни
вам и никому в голову не приходит, что это могло бы
означать: «На фоне неба рисовался министр финансов
Людовика XV».
Перечень таких своеобразных слов многократного
рождения, похожих на насекомых, которые
появляются на свет дважды и трижды, рождаясь в виде яйца,
вылупляясь из него в форме гусеницы, превращаясь
затем в куколку и снова возникая в образе ничуть не
похожей на гусеницу бабочки, можно продолжать на
страницы и страницы. Такие слова знает и широко
212

пользуется ими наша современная техника: цеппелин,
монгольфьер, дизель, ТУ-104 (то есть «Туполев-сто
четвертый»), Дегтярев (иначе сказать «пулемет
Дегтярева»),— мы встречаем их на каждом шагу.
Бесконечное число таких же терминов, рожденных
из фамилий, знают торговля и промышленность.
Пойдите в любой комиссионный магазин, и вы встретите
там мебель «жакбб», мебель «обюссбн», — а ведь эти
слова были некогда фамилиями владельцев
мебельных фирм. Прислушайтесь к разговорам знатоков
музыкальных инструментов; «страдиварий» и «амати»,—
говорят о Знаменитых скрипках; сравнивают
достоинства «бехштейна» и «рёниша», касаясь прославленных
роялей прошлого.
Иногда незнание истории слова влечет за собой
преуморительные ошибки; в одном издании
произведений Ф. М. Достоевского мне довелось в примечаниях
прочесть такую фразу: «Пальмерстон — английский
министр, ожесточенный противник России».
Я несколько смутился: не помнилось, чтобы в
романе, о котором шла речь, упоминался этот
англичанин. Я заглянул на указанную страницу и увидел
фразу в таком роде: «Накинув свой пальмерстон, он
выбежал на улицу...» Комментатор — объяснитель —
позабыл, что фамилия давно уже стала словом:
пальмерстонами в середине XIX века по всей
Европе называли особого покроя пальто-
плащи.
За два или три десятилетия до того
существовали другие слова такого же рода. В
«Евгении Онегине» упоминаются то «боливар»
(«Надев широкий боливар, Евгений едет на
бульвар»), то «брегет» («И там гуляет на
213

просторе, пока недремлющий брегет не прозвонит
ему обед»). Но ведь «Бреге»
(Breguet)—распространенная французская фамилия, в частности
принадлежавшая известному в XVIII веке часовых дел мастеру,
а Симоном Боливаром звали выдающегося
государственного деятеля Латинской Америки, первого
президента освободившейся от испанской власти Колумбии
Их фамилии были тогда, на рубеже XVIII и XIX веков,
превращены в названия вещей, так или иначе с ними
связанных.
С тех времен процесс этот все убыстрялся и
расширялся. За прошлый век и половину нашего столетия
наука превратила сотни фамилий ученых в свои,
утвержденные всемирными конгрессами, термины. Когда
теперь мы говорим о лампочке на 120 вольт, о силе
тока в 500 ампер, о джоулях, кулонах,. йаттах,
герцах, омах и прочих единицах измерения, никто из нас
не думае*г об итальянце Вольта, французах Ампере и
Кулоне,. англичанах Джоуле и Уатте, немцах Герце и
Оме и других великих ученых, имена которых стали
словами. А между тем об этом стоило бы
вспоминать, и по многим причинам: ведь «вольта»
по-итальянски— поворот, излучина; «Herz» в немецком языке —
сердце.
Даже в бытовом, разговорном языке народов на'
блюдаются те же самые явления. При этом некоторым
именам удивительно «везет»: им удается превратиться
в слова дважды или трижды, всё с новыми и новыми
значениями.
Латинское слово «виктбриа» искони означало
«победа». Само по себе оно сохранило этот смысл, даже
переходя из языка в язык далеко за пределами родной
Италии. В XVIII веке и русские люди праздновали не
«победы», а «виктории»; по-французски и сегодня
«победа»— «виктуар», по-английски — «вйктори». Но вот
слово стало именем «Виктория»; больше того, ему
«повезло»; им назвали при рождении очень заметную
личность, королеву Англии, занимавшую английский
престол благодаря своему долголетию целых шестьдесят
четыре года. За этот долгий срок множество самых
различных предметов было названо королевским
именем. Во всем мире миллионы людей теперь разводят,
214

продают, покупают садовую ягоду
«викторию» или любуются на цвете*
ние тропической водяной лилии «вик-
тории регии», даже и не подозревая,
что их названия связаны с
какой-нибудь исторической фигурой.
Игрушки «ванька-встанька» и
«матрешка», кажется, начинают
собою, а страшное оружие, прославлен-
ная «катюша» завершает длинней-
ший. ряд таких имен-оборотней,
испытавших в жизни два превращения —
от слова до имени и от имени до слова. И хотя
примеры эти относятся скорее к личным именам, чем к
фамильным, я хочу обратить ваше внимание еще и на
любопытный случай с именем «Пётр».
Греческое слово «петрос» значит «камень»; слово
это давно стало именем. В Греции оно так и звучит
/Петрос», у нас превратилось в «Пётр». Однако на этом
его история у нас кончилась: обратного превращения
имени в сл.ово не произошло. Правда, есть в языке
ученых близкие слова: «петрография» (наука о камнях),
«петроглифы» (древние письмена на скалах),
«петролеум» (каменное масло, керосин), но все они
произведены не от имени Пётр, а прямо от самого греческого
слова «петрос».
И все-таки мы постоянно пользуемся целым рядом
слов, родившихся из этого имени, «слов-петровичей»;
только они прекурьезно произошли от его
уменьшительных форм. Слово «петька» означает у нас птицу —
петуха; легко услышать фразу вроде: «Куры бросились
в стороны, а петька, взлетев на забор, громко
закудахтал». Сочетание слов «черный петька» стало названием
карточной игры. Но самое забавное случилось с
уменьшительным «Петрушка»: оно превратилось, во-первых,
в обозначение куклы-марионетки, Пьеро1, героя веселых
уличных представлений, а затем стало обозначать и
весь театр марионеток в совокупности. «Петрушка
пришел!»— с восторгом кричали ребята на питерских
дворах в дореволюционное время. «Система кукол,
1 Французское «Пьеро» — уменьшительное от Пьер (Пётр) и
означает Петруша, Петя.
215

носящих общее название «петрушек», широко
применяется в советском кукольном театре», — говорится в
Большой Советской Энциклопедии.
Этого мало. В то же самое время название
«петрушка» было придано огородному растению «петросе-
линум», пришедшему к нам из Западной Европы; при-
дано, по-видимому, просто по созвучию. «Петрушка»,
как каждый знает, не пищевой продукт, а только
приправа, этакая мелочь, плавающая в супе. Кукольный
теа^р «петрушки» тоже долго рассматривался как
нечто не вызывающее серьезного к себе отношения, как
баловство, ерундистика. И вот где-то на границе этих
двух понятий, связанных с термином «петрушка», ро->
дилось еще одно, пока еще чисто разговорное,
нелитературное значение этого слова: «всякая петрушка», то
есть каадя-то неразбериха, канитель, см.ешно.е
нагромождение разных не стоящих внимания мелочей и даже
собрание различных никому не нужных мелких
предметов. В разговоре иногда можно услышать: «Ну, тут
такая петрушка получилась!..» — что означает:
началась нелепая история, и рядом: «А у него в сундуке
всякая петрушка наложена». Можно думать, что в
первом случае это слово в родстве с «петрушкой»-кук-
лой, во втором — с «петрушкой»-растением. В то же
время ясно, что оба значения в языке путаются,
смешиваются; трудно даже иной раз размежевать их. Слово
еще не родилось окончательно; оно, так сказать, еще
вылупляется, как цыпленок из яйца. И какой будет его
судьба, — не вполне известно.
Чтобы закончить эту главку, мне осталось указать
еще на один разряд «отфамильных» слов.
Одно дело, когда само имя или фамилия того или
иного человека в неизменном виде становится
нарицательным именем, названием предмета: Френч и френч,
Катюша и «катюша»; это нередко случается и в
нашем языке, но особенно часто — в западноевропейских.
Другое дело, если, прежде чем стать «просто словом»,
фамилия подвергается тем или иным видоизменениям.
А такое положение тоже возникает сплошь и. рядом,
и особенно в русском языке, где всевозможные
суффиксы, приставки и тому подобные формальные эле*
менты слов имеют очень большое значение.
216

Когда англичанин от фамилии плантатора Чарльза
Линча, известного своей изуверской жестокостью,
производит глагол, означающий «убивать, казнить без
суда», он просто говорит: «Ту линч». Мы же, русские,
изменяем это слово, наращивая на него глагольный
суффикс и окончание, и получаем слово «линч-е-в-ать». Оно,
точно так же, как и все те слова, о которых я
рассказывал, есть слово-фамилия, слово, порожденное
фамилией; но характер его совсем другой. Говорить: «Он —
старый летчик, он еще на «муромца х» летал» —
одно;, сказать: «Тимофеевка ничем не хуже
клевера» — другое. И тут и там мы пользуемся
нарицательными именами, возникшими из имен собственных, но
пользуемся ими совсем по-разному; вернее, — мы двумя
различными способами производим эти слова. И
нашему русскому языку второй способ, связанный с
изменением формы собственного имени, свойствен
гораздо больше.
Бесчисленное множество наших слов построено
таким образом. От фамилии величайшего нашего
полководца А. В. Суворова родилось слово «суворовец»,
означающее теперь просто «ученик военного среднего
учебного заведения»; фамилия Нахимов дала слово
«нахимовец». Мы называем яблоко «антоновкой» или
грушу «мичуринкой»; мы говорим «ленинец»,
«ленинизм», «марксизм», «дарвинизм», легко и свободно
превращая фамилии людей в слова с тем или другим
предметным значением, иногда совершенно
«вещественным», иногда отвлеченным. Способов для этого в
русском языке множество.
Чаще всего применяются различные, обладающие
каждый своим особым значением, суффиксы: так,
например, один суффикс «-щина» позволил превратить
целый ряд человеческих фамилий в существительные,
означающие резко отрицательные общественные явления:
«аракчеевщина», «петлюровщина», «колчаковщина»...
Никому не придет в голову присоединить этот
суффикс к имени человека, заслужившего народное
одобрение, уважение, восторг; о движении, связанном с именем
Льва Толстого, мы говорим «толстовство», а не
«толстовщина». Суффикс «-ец» чрезвычайно
распространился со времени Октябрьской революции; при его
помощи мы легко и свободно превращаем ту или другую
217

фамилию в слово, означающее последователей,
сторонников, помощников человека, ее носящего:
«стахановец», «кривоносов-ец», «чапаев-ец»; особенно много та-
ких слов возникло в дни Великой Отечественной
войны.
Мы умеем теперь действовать и совершенно иначе,
так, как никогда не действовали дореволюционные
русские люди. Мы сокращаем фамилию до ее инициала,
иной раз сочетаем этот инициал с первой буквой имени,
иногда связываем с такой же частью другой фамилии
и получаем сокращенное слово, означающее тот или
другой предмет, причем фамилия присутствует в этом
слове, так сказать, в «засекреченном» виде. Вспомним
такие слова, как ТУ — самолет, построенный
Туполевым, или АНТ — самолет конструкции^ Андрея
Николаевича Туполева, как МИГ — машина* выполненная по
проекту инженеров Микояна и Гуревича. Ведь это всё —
тоже «слова-фамилии».
Но не отказываемся мы от превращения в слрва и
неизмененных фамилий, и даже имен; только особенно
легко этому поддаются не наши русские личные имена,
а иностранные, не имеющие на наш слух характерных
для имени собственного признаков.
Давно вошли в русский язык такие слова, как
«бойкот», а это — фамилия англичанина, некогда
управлявшего имением в Ирландии, как «хулиган» (по
розыскам языковедов, слово это происходит также от
фамилии, и тоже ирландской). Мы бросаем врагам в лицо
такие слова, как «квислинги» (предатели; по имени
норвежского министра, сотрудничавшего во время войны
с фашистами), «фрицы» (в смысле «немцы», от
распространенного раньше в Германии имени Фридрих,
Фриц); мы на каждом шагу превращаем даже в самом
повседневном быту личные имена в имена
нарицательные и часто не замечаем этого.
Учится в школе какой-нибудь мальчуган, допустим —
Власов или Гавриков (заранее извиняюсь перед теми
Власовыми и Гавриковыми, которые прочтут эту
книжку), и учится неважно, и ведет себя плохо. И вот уже
и директор, и завуч, и педагоги, и пионервожатые, а
там и все ученики начинают говорить: «Нам Власовы
не нужны!», «Ты — что, тоже в гавриковы решил
записаться?» Фамилия Власов в пределах данной школы
218

начинает звучать как «последний ученик», «бездельник»,
может быть — «хулиган». Но, разумеется, в соседнем
учебном заведении в это же самое время портрет
другого Власова может красоваться на Доске почета; там
слово «власов» уже звучит как «отличник» или «герой».
Поэтому, как только сойдутся вместе ученики и той и
другой школ, слова снова превращаются в
обыкновенные фамилии: Власовых-то много, и все они разные; в
общерусский язык такие местные словечки проникнуть
не могут.
Но если во всем мире есть один Наполеон Бонапарт,
тирании гениальный военачальник, предмет ужаса,
ненависти одной части человечества и преклонения
другой,— имя «Наполеон», так же как и фамилия
Бонапарт, имеет все шансы превратиться в «слово». И вот
уже А, С. Пушкин в «Онегине» пишет, указывая на
общечеловеческие пороки:
Мы все глядим в Наполеоны...
...Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно...
Здесь, разумеется, имя Наполеон еще не имеет
значения имени нарицательного, но все же сквозь его
гордый звон уже прослушиваются первые признаки этого
значения: «Наполеоны» хочется уже написать с
маленькой буквы; ведь это «глядеть в Наполеоны» значит
почти то же, что «норовить стать деспотом, тираном»;
это уже почти существительное, со значением
«завоеватель». Время идет, и уже легко встретить фразу,
вроде: «Мир опасается нового наполеона», или:
«Маленькие наполеоны стали появляться в разных концах
вселенной». А там, глядишь, фамилия Бонапарт,
которая когда-то была сложным словом, итальянским
словом, означавшим «лучшую часть», «добрую участь»,
окончательно утратила свое «фамильное значение», и
в мире появилось не только слово «бонапарт»,
значащее «узурпатор, военный диктатор», но и производные
от него слова — «бонапартист, бонапартизм». Подумайте
сами: бонапартизм может возникнуть в любом конце
мира, скажем, — в Южной Америке, Исландии или
Японии, где никаких людей, носящих фамилию Бонапарта,
н и никогда не бывало. Значит, отношение у него
219

к этой фамилии довольно отдаленное и косвенное. Опять
фамилия родила слово, и слово это обошло весь мир.
Это случилось, конечно, потому, что дела «последнего
цезаря», в отличие от дел тех же Власова или Гаври-
кова, о которых мы говорили, затрагивали интересы
всего мира.
Пожалуй, на этом можно поставить точку в
данной главе и перейти к тому последнему, о чем мне
хочется вам рассказать в связи с фамилиями (но далеко
не к последнему изо всего, что о них можно сказать).
Мы видели в первой части этой книжки: имена
издавна подвергались особым заботам законодателей,
порою даже стеснительным заботам. Христианская
церковь столетиями вела войну со всеми, кто хотел
нарекать имена новорожденным по своему
усмотрению, не считаясь с ее' настойчивыми требованиями.
Всюду и всегда существовали в мире различные
«святцы», списки общепринятых, как бы узаконенных имен;
следование им было в некоторых странах (скажем, в
дореволюционной России) строго обязательным, в
других— не таким уже безусловным; но все же даже там,
где на имена не накладывал свою тяжелую лапу закон,
в дело все равно вмешивались его предшественники 1й^
заместители — обычай, мода, привычка, традиция...
В общем, почти повсеместно люди называли себе
подобных, пользуясь в конце концов сравнительно
небольшим, доеольно ограниченным, кругом слов-имен.
В специальной книге «Указатель святых православной
церкви», которой обязаны были пользоваться
священники в дореволюционной России, по подсчету онома-
толога И. Кулишера, числится всего 681 имя,
признанное церковью. Он же сообщает, что у евреев, у которых
духовные власти «предоставляли каждому свободный
выбор имен, будь то даже заимствованные у
язычников», можно насчитать от трех до четырех тысяч их, а
германский народ имеет в своем распоряжении имено-
220

слов примерно в семь тысяч «единиц». Как будто
порядочно; но ведь цифры эти ничтожно малы по
сравнению с теми сотнями тысяч слов, которые составляют
богатство любого современного хорошо развитого
языка.
Совершенно иное дело —фамилии. Ни государство,
ни церковь, ни даже само общество никогда не
вмешивались с какими-либо требованиями или ограничениями
в сложное дело придумывания человеческих фамилий.
Правда, чем дальше, тем настойчивее власти стали
понуждать граждан к тому, чтобы у каждого из них та
или иная фамилия была; но самый выбор (точнее, само
создание родовых имен) оставался всегда полностью
в руках самих называемых. Государство обычно лишь
зорко следило (следит в большинстве культурных стран
и сейчас), чтобы раз принятая фамилия оставалась в
общем неизменной; легко вообразить себе, какая бы
началась путаница, если бы от этого отказались!
* Бывали, правда, экстраординарные случаи, когда
власть начинала навязывать бесфамильным до того
подданным обязательное ношение фамилий. Случалось
(крайне редко), что, натыкаясь на упрямое нежелание
воспринимать это нововведение, представители власти
раздавали новые фамилии в принудительном порядке —
хочешь не хочешь, а изволь называться так-то! Однако
все-таки, в общем и среднем, важнейшим (а мы видели,
что оно очень важно!) делом этим ведали сами люди —
обыкновенные, не слишком образованные, не имеющие
никаких специальных познаний и сведений, неученые
добрые люди. Они не сговаривались между собою,
не устраивали никаких совещаний и конференций, а
работали каждый за свой страх и риск, что называется,—
как бог на душу положит. И неудивительно, что
результаты работы этой, как всегда бывает в таких случаях,
не слишком отклоняясь от некоторой средней нормы,
приводили сплошь и рядом к совершенно
непредвиденным, то странным, то нелепым, то смешным
результатам.
Государство чаще всего спокойно мирилось с этими
результатами. Видя какое-нибудь «богомерзкое»,
некалендарное, нехристианское (или
«немусульманское») имя, власти поднимали ужасный шум,
возражали, запрещали, искореняли его всеми способами.
221

Услыхав же, что тот или иной человек по каким-то, ему
лишь ведомым, причинам носит даже самую
чудовищную фамилию, они обычно реагировали на это весьма
спокойно, примерно так, как Иван Александрович
Хлестаков в гоголевском «Ревизоре» на робкую просьбу
Добчинского.
«Д о б ч и н с к и й. Так я, изволите видеть, хочу, чтобы он
теперь уже был совсем, то есть, законным моим сыном-с и назывался
бы так, как я: Добчинский-с.
Хлестаков. Хорошо, пусть называется!»
И люди «назывались». Новые фамилии, взятые бук^
вально «с потолка», «с бухты-барахты», как говорится,
«высосанные из пальца», сыпали.сь на *мир дождем:
теперь любители курьезов могут составлять из них
самые причудливые и удивительные букеты.
1АВИИ
Немецкий языковед Рудольф Клейнпауль
рассказывает в своей книге о человеческих именах, будто он,
путешествуя по Швеции, остановился в одном городке.
Тотчас же ему пришлось столкнуться с целым
цветником шедевров скандинавского именословия. Впрочем,
неизвестно, был ли это цветник, зоологический сад или
какая-нибудь еще более удивительная кунсткамеоа.
Хозяин дома, где он поселился (утверждает
Клейнпауль), носил фамилию Розенлёве, то есть Розовый
лев, и был женат на очень милой даме, урожденной
Лилиенвассер, иначе говоря — Лилейная вода. Одну
служанку звали Липовый цвет, другую — Луч чести
(Эренштраль). Тут же около дома процветали: кучер
Серебряный столп, портной Орлиное стропило,
сапожник Тигровый шлем. К хозяевам в гости заходили" то
капитан Кедровый поток, то граф Бычья звезда, то
трое студентов: Пальмовый лист, Ореховый прут и
Лавровая ветка (Пальмблатт, Хазельгерте и Лорбер-
цвейг)%
222

Немец сам, Клейнпауль (то есть «Маленький
Павел» по фамилии) i дает эти причудливые имена в
немецком переводе, не сообщая, кроме одной или двух,
как они звучат по-шведски; но от этих, может быть
отчасти сочиненных или нарочито подобранных,
фамилий можно довольно легко перейти ко всем известным
и подлинным фамилиям исторических лиц Швеции.
Графский род Оксеншерна вы найдете во многих
энциклопедиях: его фамилия, действительно,
переводится как «Бычья звезда» (Oxenstjerna). В «Полтаве»
Пушкина упоминается «пылкий» генерал Шлиппенбах;
значение этой фамилии не покажется вам особенно
прекрасным: она означает нечто вроде «Канавный
поток». Швеция и Норвегия знают великого писателя
Бьёрнстьерне Бьёрнсона, то есть Звезду-Медведицу-
Медвежьего-Сына (см. стр. 120). Рядом со Шлиппенба-
хом ^в русский плен под Полтавой попал генерал граф
Адам-Людвиг Львиная голова (Левенхаупт).
Всем хорошо известна замечательная шведская
писательница Лагерлёф, автор удивительной книги про
маленького Нильса, путешествовавшего по Швеции с
дикими гусями; но ведь «Лагерлёф» означает
«Лавровый лист». Почему же не поверить Клейнпаулю, что
ему попался на пути человек с фамилией Лагерквист —
«Лавровая ветка» — или другой, называвшийся, ска«
жем, Пальменлёф — «Пальмовый лист»?
Что тут всего любопытнее? Пожалуй, не то, что в
Швеции так много громкозвучных фамилий, а то, что
в соседней Дании, да и в Норвегии, их почти нет.
Вспомните главку «100 крон за фамилию»: в Дании
перепроизводство всевозможных простонародных «-сенов».
Ларсены, Свенсены, Иоргенсены буквально замучили
Датчан. А тут же рядом за узким Эресунном, в
соседней Швеции, что ни портной или кучер, — то
Серебряная шпора да Пальмовая роща... В чем дело?
Разумеется, найти причину можно, и я уже называл ее (см.
стр. 119).
Надо полагать, дело в истории обеих этих стран.
В Швеции куда большее значение имели дворянство,
Фамилии типа Клейнпауль, Клейнпетер в Германии — скрытые
отчества: «Малый Пётр» значит «сын Большого (старшего) Петра»,
223

военная аристократия: по сравнению с гордым коре
левством Карлов и Густавов маленькая Дания был,
мирной сельскохозяйственной страной. Тут не на чем
было развернуться пышным феодалам, с их понятиями
о наследственной чести, родословной гордости; не
создалось здесь и привычки к громким фамилиям или чван
ливым гербам. А там, в Швеции, для всего этого на
шлось место.
Вероятно, А. П. Чехов просто-напросто сочинил та^
кую смешную фамилию. А почему «сочинил»? Тот же
Клейнпауль, дивясь неожиданностям еврейского име-
нословия, приводит такие, кажущиеся ему особенно
странными, фамилии: Центнершвер («Весом в
центнер»), Ихзельбст («Я сам»), Шувихсе («Сапож-ная вакса,
гуталин»), или Вольгерух («Благовоние, аромат»).
Значит, это не выдумка. Да и лет пятнадцать назад во всех
газетах мира рассказывалось о скандале, происшедшем
в Англии с одним из ее министров, по фамилии,Про-
фьюмо. Профьюмо — английское произношение
итальянского слова «профумо», а оно значит именно «Аромат».
Каждый, кому приходилось наблюдать удивительный
пестроцвет еврейских фамилий, почти обязательно
задавался вопросом: как и откуда могли взяться они,
почему они так не похожи одна на другую, почему среди
них такое множество как будто выдуманных нарочно
с целью произвести озадачивающее, странное
впечатление,— Риндкопф (Телячья голова), Пульфермахер
(Делающий порох), Канегиссер (Поливальщик из лейки)
и тому подобное?
Еще более поражает разнородность этого списка:
рядом встречаются и такие, которые, безусловно, как-то
связаны с русскими или польскими корнями (Спивак,
Плотник, Пашерстник, Черномордик) и, несомненно,
происходящие от корней немецкого языка, например,
Шварц (Черный), Гольдберг (Золотая гора),
Рубинштейн (Рубиновый камень), Фрейман (Вольный
человек). И тут же вы наталкиваетесь на сочетания зву«
224

ков не объяснимые ни из каких
европейских языков: Раппопорт, Хейфец,
Лифшиц, Меламед, Шамес, Зархи
и т. д.
Все эти тайны имеют свои
разгадки, и коренятся они в сложном и трудном прошлом
еврейского народа. Известно, что за период так
называемой новой истории он много раз переселялся из
траны в страну, видоизменяя свои обычаи, свою
внешность и даже самый язык. Не говоря уже о странах
Востока, евреи самой Европы делятся на две резко
отличающиеся по языку ветви — южных, испанских
евреев («сефардим») и северных, немецких, так
называемых «ашкеназим». Первые говорят на языке,
имеющем много общего с испанским (с примесью
мавританских слов); вторые пользуются так называемым
«идиш»; он построен на основе немецкого языка, с
Изрядным количеством славянских элементов. В одном
романе, написанном французским евреем и
описывающем жизнь евреев Франции, недаром трое братьев,
сидя в парижском кабачке, поют шутливую народную
песенку:
Дрей хазерим тринкен квас
(«Три свинушки хлещут квас»),
в которой, как легко понять, первое слово первой строки
немецкое («дрей» — три), второе — древнееврейское
(«хазер» — свинья), третье — опять немецкое
(«тринкен»— пить) и четвертое — русское (квас).
Вполне естественно, что в такой сложной языковой
среде могли образоваться самые разнообразные, ничуть
друг на друга не похожие фамилии.
Если очень распространенные фамилии Соколик,
Резник, Белоцерковский, например, родились,
несомненно, на востоке Европы, в Польше, на Украине или в
России, то столь же бесспорно, что такие фамилии, как
Рейнгольд (Золото Рейна или Чистое золото), Фогель-
гезанг (Птичье пение) или Берлинер (Житель Берлина)
могли создаться только в Германии. Многие носят
ясный отпечаток испанского языка; так, Раппопорт, весьма
вероятно, надо расшифровать, как искаженное «ребе
Д Опорто», то есть «Португальский раввин»; другие
же восходят к древней, полузабытой стихии
подлинного древнееврейского семитического языка; Клейзмор
8 Лев Успенский 225

(Музыкант), Шамес (Служитель в синагоге), Нехам-
кес (сын Нехамы)... Надо сказать, что очень часта
составные части, взятые из совершенно разных языков,
великолепно уживаются тут в одном имени-слове: корень
еврейский, а суффиксы русские; основа немецкая,
окончания же типично славянские. Фамилия Рохлин состоит
например, из древнееврейского слова-имени Рахил
(в идиш — Рохэл), означающего «овца», и типично
русского суффикса патронимической принадлежности
«-ин», того же самого, что в наших «Марф-ин» или
«Шуб-ин». Точно так же фамилия Рабинрвич сложена
из древнееврейского «ребе» (учитель), звучащего в
русской передаче как «раввин», и нашего «-ович»; она
значит, и!ак мы хорошо знаем, «сын такого-то», «Равви-
нович».
То же самое можно сказать про такие еврейско-не-
мецкие гибриды, как Цфасман, Янкельзон или Гольц-
манн-Леви.
Все это понятно. Но, спрашивается, каким же все-
таки образом возникли фамилии, удивляющие уже не
формой, а значением, смыслом своим, такие, как те
же «Я самый» (Ихзепьбст). Объяснение этому следует
искать опять-таки в истории еврейского народа.
Как и многие другие народы, евреи очень долго не
знали того, что мы называем фамилиями. Подобно
арабам, они отлично обходились без них, именуя друг
друга только по личному имени и имени отца: Хисдаи бен-
Исаак, Манассе бен-Израиль; частица «бен» в точности
соответствует тут арабскому «ибн», с которым мы уже
знакомы.
До поры до времени это не вызывало никаких осо-»
бых неудобств; ведь и те народы, среди которых жили
евреи, тоже долгое время не пользовались родовыми
именами. Но постепенно положение изменилось; в мире,
где жизнь сильно усложнилась, где с каждым днем
все более развитыми и запутанными становились отно-
шеь^я между людьми, фамилии стали не только удоб-»
ным, но и необходимым обыкновением. Их
употребление стало в Западной Европе всеобщим: по фамилиям
выдавались паспорта, по фамилиям набирались
рекруты в армии, взимались налоги, по тем же фамилиям
полиция производила свои розыски. И то, что среди
большинства людей, имевших эти фамилии, жил народ,
226

стало выгля-
SS^^iв» XVIII и
начале XIX векГ в европейских государ,
ствах был опубликован ряд законов,
по которым предписывалось всем
евоеям добровольно избрать себе те
или иные фамилии. Эта непривычная
мера вызвала сопротивление со
стороны большинства еврейского на-
селения* пользы для себя от новых имен они не
видели никакой, а хлопот и неудобств предугадывали
множество. Тогда по отношению к непокорным были
приняты насильственные меры. Специальные
чиновники получили, например, в Австрии уже в
восьмидесятых годах XVIII столетия право награждать
каждого еврея любой фамилией по своему собственному
усмотрению, если те отказываются придумывать их для
себя сами. Вот тут-то и началась сущая свистопляска
сочинительства. Австрийские «аудиторы» быстро
обнаружили в новом законе источник получения всяческих
выгод: ведь они могли навязать человеку такую
фамилию, которую было неловко, противно или
оскорбительно носить. В то же время они имели право
утвердить или запретить фамилию красивую, благозвучную;
значит, за такое благодеяние можно было получить
взятку. Естественно, что люди побогаче и пообразован-
нее готовы были идти на всякие расходы, лишь бы к
ним не приклеивалось навек какое-нибудь дурацкое
прозвище; в то же время беднота, мало знакомая с
новым обыкновением, довольно равнодушно относилась
к этим именам, придерживаясь старинного правила:
Меня хоть горшком назови, только в печку не ставь!»
Почти у каждого человека в те времена было, кроме
имени, еще и прозвище — чаще насмешливое или
презрительное, чем уважительное. «Аудиторы» охотно
закрепляли за человеком нелепую или юмористическую
кличку совершенно бесплатно; вот если он назывался
благозвучно, за сохранение"этого прозвища в виде фа-»
милии требовалась уже уплата денег. А часто
возникала угроза, что прозвище более* или менее сносное
заменят другим, противоположным по смыслу, или так
8*
227

исказят, что рад не будешь. Словом, все
стало возможным и за все теперь
приходилось платить.
Одни скрепя сердце шли на эти
неожиданные расходы. Тогда, скажем, человек,
по прозвищу Кноблаух (то есть «Чеснок»),
за некоторое вознаграждение становился
господином Вольгерухом, то есть
«благовонием», или «Ароматом». Зато, если он
был скуп и не желал заплатить жадному «аудитору^,
его навсегда превращали, скажем, в Канальгериха, то
есть в «Канавную вонь». Из господина Кёстлиха (До
рогого) делали господина Биллига (Дешевого); за
тучным человеком навек закрепляли имя Центнершвера
(Пудовика) и вообще издевались как хотели. Зато
щедрые богачи именно в это время легко приобретали
такие звонкие, душистые, сверкающие всеми цветами
радуги фамилии, как Вейльхендуфт (Запах фиалок),
Розеншток (Розовый ствол) или Мандельблюм (Цвет
миндального дерева).
Так обстояло дело в Австрии. Известен случай,
когда один несчастный житель Львова поплатился сотней
флоринов только за то, чтобы в приданную ему
совершенно неблагозвучную фамилию вставили лишнюю
букву, делавшую ее хоть такой же некрасивой, но по
крайней мере хоть сносной, превратив, скажем, его из
Потноногого в Плотноногого. 100 флоринов, золотых
монет, за одну букву! Каково?
Но примерно то же самое происходило и в других
странах Европы. Во Франции такой же закон
опубликовал Наполеон, стремившийся не упустить ни одного
новобранца для своих армий, ни одного
налогоплательщика для сбора пошлин; в Пруссии, в 1812 году,—
министр Гарденберг. Новые фамилии создавались
сотнями и тысячами; в спешке где уж было долго
размышлять над ними? Даже не имея корыстных намерений,
чиновники не задумывались над этим вопросом. Один
брал подряд названия всех известных ему животных,
и из-под его пера выходили на свет бесчисленные
господа Гирши (олени), Бэры (медведи), Фуксы (лисы):
именно поэтому теперь насчитывается около люжины
типичных для немецких евреев «звериных» фамилий.
Другой призывал на помощь перечень известных ему
228

цветов, растений, металлов или минералов и создавал
людей с фамилиями Купфер (Красная медь), Мессинг
(Латунь), Эйзенштейн (Железная руда), Блейман
(свинцовый человек), Зильберман (Серебряный человек),
Гольдман или Гольдштейн («гольд» — золото). Третий
прибегал к домашней утвари, — появились Мессеры
(ножики), Габели (вилки), Лёффели (ложки). Словом,
каждый резвился как хотел, а в результате вновь
созданные фамилии начинали жить своей, уже не
зависимой от воли чиновника жизнью: они вместе со своими
владельцами переселялись из страны в страну,
записывались новыми людьми в новые документы на новом
языке, изменялись и искажались на сотни ладов. Если
вы поставите в один ряд фамилии известного
московского дипломата времен Петра I, барона Шафирова,
многочисленных наших современников, именующихся
шапиро, писательницы начала XX века Ольги Шапир
и американского языковеда Эдуарда Сепира, — вы вряд
ли заподозрите, что у всех у них одно и то же имя,
восходящее к древнееврейскому слову, означающему
«прекрасный».
А между тем это, несомненно, так. Точно так же,
встретившись с еврейской фамилией Зеличёнок, редко
кто из людей, не искушенных в ономатологических
расследованиях, сразу сообразит, что видит перед собою
несомненное слово Зееле (Seele — душа). Из немец-
ко-еврейского ласкательного словечка «мейне Зееле»,
«душечка», «душенька», оно стало сначала таким же
ласкательным, но уже обрусевшим словом: «мой зе-
лик», «душончик». Потом — сделалось одним из
своеобразных, только еврейскому языку свойственных
«народных» или
«дополнительных» имен, которые
существуют у евреев рядом со
«священными» или
«основными» именами и
называются «кинуим» (священные
имена — вроде Исаак,
Израиль, Соломон —
носят специальное название
«икор»). Теперь оно стало
звучать уже как Зелик, а в
дальнейшем появилось ве-
229

ликое множество производных от него фамилий как
с немецким оформлением (Зеликсон, Зеликман), так и
со славяно-русским: Зеличёнок. Зеличёнок — это и есть
Зеликсон, «сын душки». Подите догадайтесь обо всем
этом, если вы не знаток вопроса!
Вот почему языковед Клейнпауль, который
посмеивается, подбирая длинные списки нелепых на его взгляд
еврейских фамилий, поступает, с точки зрения науки
довольно наивно и легкомысленно. Во-первых, сами
немцы в этом отношении не отстают: смешных и
странных фамилий у них ничуть не меньше, чем у других
народов. Чем Хмелев с Виноградной горы (Рауш фон
Траубенберг) лучше, нежели Фогельгезанг (Птичье
пение), или почему еврейско-немецкая фамилия Питчпатч
(Шлепай-смазывай) более, заслуживает удивления,
нежели просто немецкая Вайншенкер (Виночерпий)? Во-
вторых же, он только смеется, а в данном случае куда
разумнее было бы заглянуть в историю этого явления и
понять, что причины, по которым оно возникло, не
столько забавны, сколько поучительны и, пожалуй, печальны.
Фамилия! Удивительная все-таки это штука...
Конечно,— и мы с вами в этом могли уже давно
убедиться,— фамилии появляются на свет далеко не случайно
и не беспричинно. Но дело в том, что почти всегда
рождаются они, так сказать, применительно к каким-то
временным обстоятельствам, а потом переживают
эти обстоятельства на годы, десятилетия и даже на века.
Естественно, что сравнительно короткое время спустя
люди утрачивают память о том, откуда фамилия пошла
и почему она связалась с данным родом. То, что было
по отношению к далекому предку естественно и
закономерно, становится по отношению к его праправнукам
странным, и непонятным. Связь между фамилией и
людьми, ее носящими, становится совершенно
случайной, а точнее говоря — порою ее даже и заподозрить
трудно.
230 .

Живет гражданин, носит фамилию Казаринов
(передо мною в современном телефонном списке — четверо
Казариновых) и ни сном ни духом не ведает, что может
она означать. И еще бы: если он обратится к ономато-
логу, тот объяснит ему, что она означает «сын хоза-
рИна», то есть представителя хозарского народа. Но ведь
хозары исчезли уже в десятом веке; каким же «сыном
хозарина» может быть современный нам человек?
Видимо, тот род, -к. которому он, этот наш современник,
принадлежит, может по своей древности соперничать
с самыми древними аристократическими родами России:
уж во всяком случае, он не намного отстал от
пресловутых Рюриковичей! А кроме того, можно сказать
довольно уверенно, что первый Казаринов был назван так не
зря. Наверняка он и на самом деле был либо сыном
выходца из Хозарского царства, либо же, по еще свежей
памяти о жестоких войнах между русскими и хозарами,
его отца назвали — то ли в честь, то ли в поношение —
чужестранным именем «Хозарин».
Приведу еще один, не так далеко уходящий корнями
в прошлое, пример. В Ленинграде живет сейчас
несколько граждан, носящих фамилию Чевычеловы.
Вероятно, вы затруднились бы без особых справок
истолковать ее значение. Я тоже долго размышлял над
этим словом: Чевычелов!
Известно, что на крайнем северо-востоке нашей
страны существует слово «чавыча»; так называется
очень важная в промысловом отношении порода
тихоокеанских рыб. Можно легко представить себе, что ловцы
чавычи могут называться где-либо на Камчатке «чавы-
человами»; легко допустить, что слово это, слегка
изменившись, могло превратиться в фамилию Чевычелов:
гласный звук в первом слоге так далеко отстоит тут от
слога ударного, что должен был стать очень
неустойчивым; так, в слове «шаловлив» народное
произношение легко заменяет первое «а» на «е»: «шелав-
лиф».
Мне повезло в том отношении, что один из
носителей фамилии Чевычеловых оказался моим знакомым.
Если бы выяснилось, что его род вышел с востока
Сибири, гипотеза, связанная с рыбными промыслами,
была бы подтверждена.
231

Однако оказалось, что он — уроженец одной из сред-
нерусских областей. В средней России чавыча не
водится, слово это там неизвестно, и придуманное
объяснение повисло в воздухе.
Но вот товарищ, носящий эту фамилию, поехал на
летний отпуск в свои родные места. Он начал задавать
старикам односельчанам вопросы о прошлом своей
семьи. И скоро открылось: да, ее основателем был
какой-то, теперь уже забытый, человек — не здешний,
пришелец, явившийся откуда-то издалека, как будто
из Сибири. А если так, то вполне возможно, что
любопытное родовое имя это действительно имеет такое
происхождение, какое мы приписали ему. Но подумайте
сами, как трудно установить точную истину даже в
таком совершенно простом, почти что на глазах нашего
поколения возникшем «ономатологическом» случае,
А ведь большинство фамилий куда древнее только что
разобранной.
Таким образом, обычно возникает положение, при
котором между делами, жизнью, личными особенностями
человека и той фамилией, которую он носит, не остается
никакого соотношения. Нынешние Казариновы не могут
считаться детьми девятьсот лет назад вымершего
народа. Современные Чевычеловы могут не только не ловить
чавычи, но даже и не знать, что такая рыба существует
на свете; это неудивительно. Удивительно другое:
носителей фамилий на свете так много, что порою
получаются совершенно неожиданные и даже
неправдоподобные совпадения. Гражданин Аптекарь становится
заведующим не чем-либо другим, а именно аптекой. Или,
наоборот, у заслуженного, обладающего большим
стажем судьи оказывается фамилия Неправедный... Вот о
некоторых таких курьезных совпадениях, которые
встретились мне при моих постоянных раскопках в мире
человеческих имен и фамилий, мне и хочется напоследок
рассказать. Хотя, конечно, никакого научного значения
эти курьезы не имеют.
В довоенные годы в Ленинградской адресной книге
мне пришлось натолкнуться на своеобразную фамилию
Конфисахар, причем поразила меня главным образом
не она сама, а то, что товарищ, носивший ее, являлся,
судя по справочнику, работником кондитерского треста.
Я не знаю, откуда могла появиться на свете такая слож-
232

наЯ и причудливая фамилия, которая, несомненно,
сложилась из двух слов: «конфета» и «сахар», и был бы
очень благодарен ее носителям, если книга эта случайно
попадет им в руки, за сообщение тех объяснений,
которые, несомненно, существуют в их семье. Склонен
думать, что кто-то из предков этих граждан много лет
тому назад занимался где-либо на территории нашей
страны (и, всего вернее, — в ее западной части)
кондитерским производством, работал в кондитерских или
имел свою торговлю сладкими товарами, но, может
быть, дело обстояло и как-нибудь иначе. Фамилия Са<
хар не такая уж редкость; граждане, носящие ее,
попадаются довольно часто (хотя и реже, чем те, что зовутся
Сахаровыми). Но вот соединения этой основы со второй
я больше не встречал ни разу. А появление именно этой
фамилии в списках служащих «конфетно-сахарного»
кондитерского предприятия приходится, разумеется,
считать чистейшей случайностью, курьезом, «игрой
природы».
Не так давно попала мне в руки тетрадь фронтовых
записок, из которой я с чрезвычайным интересом узнал,
что в одной из наших воинских частей в дни войны от-
пичался чрезвычайно смелый боец-снайпер, фамилия
которого была Нестреляй.
Пришлось мне встретить в жизни одного очень не-
ллохого и всеми уважаемого медика, который всегда
стеснялся удивительного совпадения, омрачавшего всю
его докторскую деятельность. Дело в том, что, если бы
он вздумал повесить у себя на двери обычную
профессиональную табличку, больные заходили бы к нему
всегда в веселом настроении, потому что на табличке
этой пришлось бы написать:
с Тара<*ТЬшг§оровиу ^
Швтшж
I ВРАЧ ПО
I е
Наконец, не могу не упомянуть и еще об одном
довольно редкостном совпадении. Не помню уже сейчас,
где и по какому случаю, но мне пришлось прочитать
адрес некоего инженера треста слабых токов, который
233

носил фамилию Элемент. Поскольку электрический
элемент (батарейка) никакого именно тока, кроме слабого
и дать не может, это совпадение фамилии и
специальности несколько озадачило меня, показалось каким-то
нарочитым, искусственным. Но я заглянул в
дореволюционные адресные книги и с еще большим удивлением
отметил, что гражданин Элемент, Владимир
Иванович — тот же самый или родственник этого — жил уже
и тогда в Петербурге на Калашниковской набережной и
служил в одном из тогдашних электромеханических или
электростроительных предприятий. Стало ясно, что
совпадение это не нарочитое, а причудливо-случайное. Но
откуда и как могла все же возникнуть сама фамилия
Элемент, мне так до сих пор и неясно.
Впрочем, какими только способами они не являются
на свет, фамилии. Еще в 1916 году в тогдашнем
петроградском справочнике — адресной книге я натолкнулся,
к крайнему своему удивлению, на человека по имени
Николай Николаевич, а по фамилии Робинзон-Крузо.
В 1916 году он жил в доме 4 на Дворцовой площади.
Робинзон-Крузо — петербуржец! Наверное, я сразу же
выяснил, кто он такой?
Нет, не выяснил: мне было только 16 лет, и я ещ*
не занимался ономастикой. Но в первом издании
«Имени» я написал об этой фамилии и высказал предполс
жение, что кто-либо из предков Н. Н. Робинзона-Крузс
был крепостным у помещика-чудака, любителя
приключенческой литературы, и тот, отпуская его на волю, мог
наградить его любой фамилией по своему вкусу, в
частности и такой.
Прошло еще два года, и внезапно я получил письмо
от Робинзона-Крузо. Он оказался ветераном сцены, быв^
шим солистомч Большого московского театра, певцом,
интереснейшим человеком. Мы встретились с ним, и я
узнал подлинную историю рода Робинзонов-Крузо.
По его словам, первым носителем этой фамилии был
его родной отец, Николай Федорович Фокин. Служа мат«
росом на одном из пароходов «Добровольного Флота»
в царской России, по сложному стечению обстоятельств,
был послан капитаном судна на маленький островок в
Индийском океане за пресной водой и разразившимся
штормом отрезан на три дня от своего корабля. Когда
матроса Фокина удалось с «необитаемого острова»
234-

снять, капитан перекрестил его в Робинзона-Крузо. На
сегодня Николай Николаевич не единственный
носитель этой громкой фамилии на Руси. В газетах уже
упоминались его внук и его племянник, тоже Робинзоны*
Крузо.
Как видите, догадаться, как все это произошло,
узнать путем размышлений — немыслимо. Надо знать
факты, тогда станет ясно и происхождение фамилии,
А факты не всегда бывает легко добыть.
Кончая на этом рассказе главу о фамилиях, я хотел
бы одного. Я хотел бы, чтобы мои читатели начали при^
глядываться к этим любопытнейшим образованиям на-'
шего языка. Чтобы они не пропускали их мимо глаз,
запоминали, записывали и либо хранили бы эти записи
до удобного случая, либо пытались бы сами, а лучше с
помощью людейосведомленных, разобраться в их
происхождении.
Советую, однако, не забывать при этом, как трудно
в таких случаях найти правильное решение, с какой
осторожностью надо высказывать свои догадки, и как.
необходимо проверять каждую из них по документам,
по беседам живых свидетелей, по данным не одного
лишь языкознания, но и многих других наук, прежде
чем сообщить о своем заключении широкой публике.

Яения и $ каики я)
Если сегодня произвести обследование имен,
принадлежащих гражданам нашей страны, окажется, что
подавляющее большинство все еще носит старые
календарные имена. И детей своих доныне мы чаще всего
называем этими именами. А о том, что означает каждое
из них, мало кто имеет хоть приблизительное
представление. Поистине почти всех нас, так сказать, «зовут
зовутками». Разумно ли это?
Мало того; читая наших писателей, мы в самых
прославленных их произведениях, не знать которых не
имеет права культурный человек, встречаемся снова с
этими же самыми «старыми» именами. А ведь
художники слова, как мы видели, не по произволу и не
случайно именуют своих героев: нередко выбором имени,
самым значением его или его характером они как бы
дорисовывают образ и характер человека. Мы не знаем
в нашей классической литературе ни одной кисейной
барышни Матрёши, ни одного рабочего или крестьянина
Валентина. При этом нередко обнаруживается, что
писатели прошлого очень хорошо помнили русские
святцы, изучали их и, слыша или выбирая то или другое
имя, отлично представляли себе его исходные смысл и
значение.
Как вам кажется, случайно ли И. А. Крылов
назвал Тришкой горемыку — владельца знаменитого
кафтана? Не все ли, собственно, равно, как величать этого
смешного растяпу?
Нет, не все равно. Найдите в нашем списке имя
236

Трифон, и вы узнаете, что оно по-гречески означает
«роскошно живущий, богач». И вот у этого-то
«роскошно живущего» «на локтях кафтан продрался»... Не
ясно ли что под видом парня-растрепы баснописец
изображает тут кого-то совсем другого. Не намекает ли
он на тех безалаберных помещиков своего времени,
которые, не зная, как заткнуть дыры в огромном
хозяйстве, продавали лес, чтобы спасти поле, или
заводили' винокуренные заводы за счет распродажи
скота? Да и помимо этого, басня становится еще
ядовитее в глазах того, кто понимает, что значит
«Тришка».
Или вот: почему Н. А. Некрасов в поэме
«Крестьянские дети» заставил балагура-мастерового
рассказывать ребятам притчу именно про Вавилу, а не про
Данилу, Гаврилу или какого-либо другого человека?
Помните:
...У нас был Вавило, жил всех побогаче,
Да вздумал однажды на бога роптать, —■
С тех пор захудал, разорился Вавило:
Нет меду со пчел, урожаю с земли,
И только в одном ему счастие было,
Что волосы из носу шибко росли...
Случайно ли такая история произошла именно с Ва-
вилой? Вряд ли так: имя Вавила означает (см. стр. 245)
по-древнееврейски «бунтовщик»; понятно, что он-то и
взбунтовался против «господа бога», стал на него
«роптать», за что и был наказан свыше. Некрасов
встречал на своем пути множество говорливых
крестьян-рассказчиков; он великолепно знал, как любят они играть
в своих прибаутках и побасенках тайными значениями
православных имен.
Возьмите, например, пословицу:
При деньгах Панфил всему миру мил,
А без денег Панфил — никому не мил.
Очень горькая пословица, великолепно
выражающая самую суть старого мира, где человек человеку
был вол; ^м. Но ее ирония становится еще более едкой,
если принять в расчет, что по-гречески имя Панфил
(иначе — Памфил, см. стр. 262) означает «всем милый».
Или —Макар. По русским пословицам и
поговоркам, все Макары — такие уж неудачники. На Макара
237

«все шишки валятся»; Макар «гоняет телят»- к черту
на кулички... А слово «Макар» по-гречески имеет
значение «счастливчик», «блаженный».
Знай мы хорошо, что значат наши календарные
имена, мы, возможно, нашли бы новые оттенки смысла
во многих народных песнях, сказках, прибаутках... Беда
в том, что мы этого не знаем.
Вы сто раз слыхали выражение «Аника-воин сидит
да воет» и, вполне возможно, недоумевали даже,
почему именно «Аника»? На кого намекает поговорка?
А она. намекает не на кого, а, скорее, на что:
Аника, Анйкетос, по-гречески — «непобедимый». И вот этот-
то «непобедимый» на словах хвастун и «взвыл»...
Нет, ей-ей, есть смысл в изучении наших старых
имен. Да и помимо этого, — что за интерес самому
носить вместо имени ничего не означающую кличку?
Если бы иной Виктор с детства знал, что его зовут
«Победитель» (по-латыни Виктор — «победитель»), он,
пожалуй, иначе и вел бы себя. А кроме всего, изучение
имен, их значений и их истории много способствует
более ясному взгляду на язык, на жизнь слов. Этого
одного достаточно, чтобы оправдать длинный перечень
их, который я решил приложить к моей книге.
В него я включил, по возможности, те имена,
которые и сегодня попадаются в народе. К ним пришлось
прибавить некоторые, уже забытые, но связанные с
произведениями наших великих писателей: как же
можно упустить Пульхерию, если каждый из нас по1*
мнит Пульхерию Ивановну из «Старосветских помещик
ков» Н. В. Гоголя? Надо ли вычеркивать Агафона, раз
этим именем случайный прохожий так напугал и
ошарашил бедную Татьяну в «Евгении Онегине» в
таинственный час гадания?
У меня был соблазн расширить список за счет
многих иностранных имен, все чаще встречающихся теперь
в нашем быту. Однако, поразмыслив, я остановился
только на нескольких самых обыкновенных: конечно*
никто не запрещает называть наших дочерей Брунгиль-
дами, а сыновей Тристанами или Лоэнгринами, однако
все такие возможности немыслимо учесть. Да и
попадаются-то они обычно как редкие исключения.
Нельзя пока что составить и отдельный список
новых, так называемых советских, имен, Как мы уже ви-
228

дели, народ только пробует их, только как бы произ-»
родит над ними опыты. В моей коллекции таких имен,—>
записанных в гуще жизни, то есть подлинных, — име-
ются самые неожиданные. Есть девушка, которую зовут
Добрыня (хотя это мужское имя), и молодая женщина,
носящая имя Лель (тоже мужское); есть целый ряд
юношей, названных родителями-физиками не по
«святцам», а по «таблице Менделеева» — Осмий, Радий,
Тантал, Ванадий, даже Глиний. Попадаются имена трудно-
понимаемые, такие, как Ординард или Инотар, или
очень неудобные при сочетании с фамилиями и
отчествами: Идея Глупова, Аэлита Барсучок. Есть и красивые
и удачные; но кто может сказать сегодня, которые из
них останутся и войдут в список употребительных имен,
а которые будут забыты навсегда? Сейчас еще не
известно, привьется ли у нас обыкновение превращать, как
это принято в странах английского языка, в имена
фамилии известных людей, или зарегистрированные у меня
«Дарвин», «Вольт» и пр, останутся только
исключениями. Неизвестно и многое другое: составление реко->
мендательного списка новых имен не могло стать одной
из моих задач; этим, несомненно, займутся другие авторы,
При толковании имен мною были использованы
разные пособия, в том числе старинные справочники,
составленные в религиозных надобностях, так
называемые святцы. Их составители обычно неплохо знали
нужные для понимания имен языки. Однако они не были
учеными-филологами: с научной точки зрения, не все
их «этимологии» заслуживают одинакового доверия.
Кроме-того, им мешало их мировоззрение: они всё
старались повернуть на церковный лад. Древние греки
♦вкладывали в имя Теодор значение «дар богов» —
многих богов языческого Олимпа, а монахи и священники
заменяли «богов» единым христианским «богом». Имя
Харис в Греции означало радостную земную любовь,
пылкую и здоровую; священники же толковали его, как
«любовь к распятому Христу» или как-нибудь еще того
печальней и унылее. Вот почему в их толкования
пришлось вносить множество поправок.
Нередко старинное объяснение оказывалось
голословным. Сказано, что имя Римма означает «броса-»
ние», а на каком языке, и откуда это известно, —
неведомо. Там, где рядом с этим толкованием не существует
239

г(или остается мне неизвестным) другого, более
достоверного, я сохранил такие пояснения, оговорив их
неокончательность и сомнительность. Их не так уж
много, и отказываться от них без твердых на то
оснований нет необходимости: может быть, они и справедливы.
Что же до неполной категоричности таких решений
задачи, то там, где дело касается этимологии сло-
вообще и имен в частности, это — вещь вполне
обычная. Даже самое на вид удачное объяснение тут
может быть заменено другим, лучшим, как только для
этого найдутся достаточные основания. Ничего
страшного в этом нет. Само собой разумеется, что
толкования, почерпнутые мною из более современных
источников, из специальных работ по ономатологии и
словарей, отличаются большей твердостью. На их изменение
шансов несравненно меньше.
Прежде чем углубляться в изучение списка имен,
следует присмотреться к тому, как он построен.
Каждому попавшему в него имени посвящено
отдельное объяснение; иногда оно состоит из двух-трех
слов, иногда бывает более пространным.
Каждое объяснение начинается с самого имени.
Чаще всего (но не всегда) оно дается в той своей
форме, которую можно назвать русской книжной,
неофициальной: не греческое Александров не русское
народное Ляксандра, а привычное нам по литературе,
документам и речи культурных людей — Александр.
Однако возможны и исключения. Так, официальная
форма имени Акилина почти никогда не употребляется
в живой речи; вместо нее мы пользуемся народным
Акулина. Чтобы не затруднять поисков, именно эта
форма и дается нами. В других случаях сделано иначе:
если две формы отличаются слишком сильно и
попадают в далекие части списка, они приводятся обе, со
ссылками друг на дружку:
У сти н ья —см. Юстиний
Елеазар — см. Л а з а р ь, и т. п.
Сразу же за именем в скобках дано, в сокращении,
указание на язык, из которого в свое время было
церковью позаимствовано данное имя. Вот список
наиболее часто встречающихся таких «помет»:
240

(арам.) — из древнеарамейекого языка.
(вост.) — из одного из восточных языков.
(герм.) — из древнегерманских языков.
(гр.) — из древнегреческого языка.
(груз.) — из грузинского языка.
(е.) — из древнееврейского языка.
(егип.) — из древнеегипетского языка.
(перс.) — из древнеперсидского языка.
(р.) — из римского (латинского) языка.
(сканд.) — из скандинавских языков.
(слав.) — распространено в ряде славянских
языков, помимо русского.
Тот, кто внимательно прочел всю эту книгу, не
удивится, заметив, что 90% наших имен, в том числе
самые, казалось бы, исконно русские — Иван, Марья,
Федор, Кузьма, Василий, — на поверку оказываются
имеющими чужеязычные корни и происхождение. Тому
же, кто начал чтение с конца, с перечня, рекомендуется
вернуться на стр. 37 и предварительно внимательно
познакомиться с главой «Ономатомахия»: в ней
рассказывается о многовековой борьбе между русскими и
ввозными именами, протекавшей на Руси на
протяжении долгих столетий.
После пометы о происхождении, как правило,
следует само объяснение первоначального значения имени,
точнее — значения того слова, из которого оно было
образовано у себя на, родине. Например, имя Георгий
восходит к греческому слову «георгос» — земледелец;
славянские варианты его — Егор, Ежи, Иржи, Юрий —
тоже связаны с этим словом, но уже только косвенно.
Имя Георгий в Греции и сегодня может быть понято
как «земледельческий»; имени Юрий у нас никто и
никогда без специального объяснения так не поймет. Его
и вообще никак нельзя «понять»: имя — и всё тут!
Во многих объяснениях мне показалось полезным
рядом с собственными именами привести и те,
живущие сегодня в нашем языке, слова, которые родственны
этим личным именам, происходят от одних корней с
ними:
Лаврентий и лауреат.
Гликерия и глицерин.
241

Думается, такие сопоставления будут небезынте*
ресными для любознательных читателей, а книжка моя
рассчитана именно на них.
Некоторые объяснения довольно сильно разрослись,
и не без причин. Есть имена, в жизни которых
происходили такие любопытные приключения и которыми ис-
пытаны такие неожиданные странности и повороты
судьбы, что казалось неразумным не коснуться этих
особенных обстоятельств. Таковы, например, путаница
с именем Герман, история изменений имени
Магдалина, сложные взаимоотношения между именем
Прасковья и словом «пятница». Я позволил себе коротко
познакомить читателя с этими сторонами их
«биографий».
Я убежден, что угодить на каждого мне все же не
удалось. Один читатель не найдет в моем перечне того
имени, которое носит его дядя или двоюродная сестра,
другой огорчится по поводу отсутствия в нем имен
нерусских, но часто встречающихся теперь у нас
(Альберт, Эдуард, Аида, Виолетта). Найдутся и такие,
которые будут сожалеть, что я недостаточно глубоко и
подробно изложил историю имен, фамилий, отчеств,
упустив и оставив в стороне огромный материал и
зарубежных языков и языков братских народностей
Советского Союза.
Таким читателям я могу привести в свое
оправдание одно — очень малый объем моего труда. Ответы на
все свои вопросы они могут найти, но уже в больших
специальных работах по ономатологии. Туда я их и
направляю, ограничившись здесь лишь кратким
словариком наиболее часто встречающихся календарных
имен,
Абрам (е.) — великий отец народов. В русском
быту существовали варианты: Авраам, Авраамий, Аврам.
Август (р.) — величавый, священный. В русских
святцах не фигурировало. До революции слово
«августейший» значило ^«царственный».
Августа. — Женская форма к имени Август.
А в е н и р (е.) — отец (бог) есть светоч.
Агата (гр)—добрая, хорошая. Ср. название
полудрагоценного камня агат4 Народная русская форма —*
Агафья (ср. Агафон),
242

Агафон — добрый, благородный. Того же корня,
что Агата. Пушкин комически обыграл в «Евгении
Онегине» тот факт, что имя это числилось у нас «мужиц*
ким», «подлым». См. в сценке святочного гаданья;
«„Как ваше имя?" Смотрит он
И отвечает: Агафон», —
«отвечает» к неудовольствию Татьяны: по ее мнению,
«Агафон» — крайне неблагородное имя!
А г л а и д а (гр.) — дочь красоты, прелести. См.
стр. 109—110 (ср. Аглая).
Аглая (гр.) — красота, блеск. В пушкинскую пору
поэты любили именовать «Аглаями» пышных зрелых
красавиц.
Агнесса (р.)—овечка. Ср. русское слово «агнец»,
родственное латинскому «агнус» — барашек (ср. имя
Рахиль).
Агния (р.)—чистота, непорочность. Из agnus —
агнец.
Адам (е.)—человек. Вылепленный из земли.
Первоначально и буквально — красная земля,
краснозем.
Адриан (ант.) — житель Адрии. Ср.
Адриатическое море. Форма Андриан — неправильна.
Акакий (гр.) — беззлобный. См. стр. 19.
Акулина (р.) — (в святцах Аквилина)—орлиная.
От «аквила» — орел.
Аким. — Русская форма от имени Иоаким.
Аксинья (и Аксенья). — Русск. нар. ф. от имени
Ксения. На Украине звучит, как Оксана.
Алевтина (гр.) — натирающая благовониями; по
другому толкованию — отражающая.
Александр (гр.) — защитник людей. Ср.
«скафандр» — лодка-человек.
Александра — женск. к Александр.
Алексей (гр.) — защитник. Ср. «алексины» —
вещества в крови, защищающие от микробов. Церковное
Алексий; ударение на «е» — неправильно.
Алла — значение и происхождение неясно.
Анастасия (гр.) — воскресение. Первоначальное
значение: переселение.
Анатолий (гр.) — восточный.
843

Ангелина (гр., но с лат. суф. «-ин»)—ангелица,
ангельская.
Андрей (гр.)—мужественный, храбрец. Ср. Але-
кс-андр.
Ани кита (гр.)—непобедимый. Ср. Вероника,
Никита. На Руси имя это получило форму Аника. См.
стр. 238.
Анис им. — Неправильное написание вместо Они-
сим.
Анисья (гр.) — успешно свершающая.
Анна (е.) — грация, миловидность.
Антоний (гр.)—Точного истолкования не имеет.
Русск. нар. ф. — Антон.
Антонида (гр.) —дочь Антония. О суф. «-ид-» см.
стр. 109—110.
Антонина (гр., но с лат. суф.) —Женская форма
от Антон.
Анфиса (гр.) — цветущая.
Аполлинарий (гр.) — посвященный Аполлону.
Аполлинария. — Женек, ф. от предыдущего
имени.
Аполлон (гр.) — погубитель. Имя бога солнца
Аполло у греков означало: солнце, палящее, сжигающее.
Ардальон. — В христианских святцах толкуется,
как грязнуля, замарашка. Возможно — лат. «хлопотун,
надоеда».
Ариадна — от греч. «ари» — очень и «андано» —
нравиться.
Аристарх (гр.)—глава лучших. Ср.слова «арист-
о-крат» и «мон-арх».
Аркадий (гр.) — житель Аркадии, центральной
области Древней Греции. Имя Аркадия того же корня,
что Арктика, значит: страна медведей.
Арий (е.) —лев.
Арсений (гр.) — мужественный, мужской.
Артемий (гр.)—здоровый. Ср. Валентин.
Артем он (гр.)—парус (брамсель). Имя у нас
неупотребительное, но встречающееся в известной
сказке А. Толстого «Золотой ключик» в качестве клички
собаки пуделя.
Архип (гр.)—начальник конницы. Ср. со
словами «архи-плут» и «иппо-дром» (поле для конских
бегов).
244

Афанасий (гр.) — бессмертный. Ср. медицинский
термин «танатефобия» — болезненная боязнь смерти.
(О переходе звуков «ф» и «т» см. стр. 23).
Афиноген (гр.) — рожденный богиней Афиной.
Бенедикт (р.)—благословенный. Русск. форма —
Венедикт.
. Богдан (русск.)—данный богом. Имя не
каноническое, церковью не признанное. В древности означало:
данный богами.
Боголеп (русск,)—угодный, приятный богу.
Церковью рассматривалось, как перевод греческого Фео-
препий — богу приличествующий.
Борис (русск.) — возможно, сокращенное из Борис-
лав, как древнее Борим из Боримир.
В а в и л а (е.) — мятежник, бунтовщик. См. стр. 237.
Вадим (русск.) — смутьян, спорщик. От древне-
русск. глагола «вадити», сеять смуту, споры. Сокращ.
от Вадимир.
Валентин (р.) — здоровый, сильный. От римск.
«валерэ» — быть здоровым. См. в «Евгении Онегине»:
«В конце письма поставить vale» (т. е. «будь здоров»
по-латыни).
Валентина. — Женек, ф. от Валентин.
Валерий. — От той же основы, что и оба
предыдущие, и с тем же значением.
Валериан. — То же.
Валерия. — Женек, ф. от Валерий. В Древнем
Риме: женщина из рода Валериев.
В а р а д а т (иранск.) — дар любимого. См. стр. 20.
Варахисий (вост.). — Значение не выяснено. См.
стр. 20.
Варвара (гр.)—дикарка, варварка.
Первоначальный смысл слова «барбарос» близок к нашему «тара-
бара», «балаболка» — болтающий непонятное, т. е.
«говорящий не по-гречески». Имелась и мужск. ф. этого
имени — Варвар, малоупотребительная, но
встречающаяся в литературе.
В а р л а а м (вост.) — сын народа.
В а р у х (е.) — благословенный. Ср. Бенедикт.
Варфоломей (арам.)—сын вспаханной земли,
сын полей.
245

Василий (гр.) — царский. Ср. со словами
«базилика» — царская усыпальница, «василиск» — «царёк»,
мифический дракон. Царь в Др. Греции именовался «ба*
зилеус», но древнегреч. «бета» в византийскую эпоху
стала произноситься как «в». Имена из Византии пере-»
шли на Запад с «бетой», к нам — с «витой»: Василий
и Базиль; Вакх и Бахус.
Василиса (гр.) — царица.
Василько (уменьш. от Василий). — В святцах
числилось особым именем, которое носил ряд
древнерусских князей. Этого же корня и название цветка —
василек.
Вахтисий (перс), — Значение не установлено. См.
стр. 20.
Венедикт. — То же, что Бенедикт. В России
рядом существовали фамилии: Бенедиктов и Венедиктов.
См. Василий.
Вениамин (е.), (Бен-ямин)—сын правой руки,
т. е. «сын любимейшей из жен». О значении частицы
«бен» в семитических языках — см. стр. 226.
Вера (русск.). — То же значение, что у слова
«вера». Ср. Любовь, Надежда. Является русским
переводом греческого «Пистис» (вера).
Вероника. — Возможно, из греко-македонского
«Фероника» (победоносица).
Вивиан (р.)—живчик. Ср. со словами «виварий»,
«виват» (да живет!).
Викентий (р.) — побеждающий, преодолевающий,'
Виктор (р.)—победитель. «Аве, викдюр!»
(здравствуй, победитель!)—возглас, которым римляне
встречали полководцев во дни триумфов.
Виктория (р.) — победа. В XVIII в. по-русски
говорили: «Полтавская, Ганге-уддская виктория...»
В и р и н е я (р.) — зеленеющая, в смысле «свежая».
Известна повесть писательницы Л. Сейфуллиной «Ви-
ринея».
Виссарион (гр.)—лесной; от «бесса» (позднее —
«висса»; см. Василий) —лесная долина.
Виталий (р.) — жизненный. Того же корня, что
«витамины» (вещества, необходимые для жизни),
витализм, витаскоп.
Владимир. — Казалось бы, имя — русское, с
ясным значением: владеющий миром. Однако известны
246

близкие германские имена: Вальдемар, Хлодомир.
Возможно, все они восходят к общему, более древнему,
первоисточнику, тем более что наши предки нередко
писали это имя, как Володимер. Об истории этого
имени на русской почве см. стр. 35.
Владислав (слав.) — владеющий славой.
В л а с и й (гр.) — простой, грубоватый. Русск. нар.
ф. — Влас. На Руси, по созвучию, греческий Власий
слился со славянским богом домашнего скота Волосом,
или Белесом. Святой Власий был покровителем
животных.
Всеволод (русск.) — властелин всего (народа).
Русское имя Всеволод было крайне неохотно признано
церковью. Даже в святцах XX в. все три дня,
посвященных памяти этого святого (11 февраля, 22 апреля,
27 ноября), обозначены, как дни «св. Всеволода
(Гавриила)».
В укол (гр.) — пастух, волопас. От. греч. «буколео»,
(пасу быков) произошли и слова «буколика»,
«буколический», применяемые в поэзии, посвященной мирным
пастушеским темам. О переходе звука «б» в «в» — см,
Василий.
Вячеслав (слав.) — более славный.
Гавриил (е.) — моя сила — бог!
Галактион (гр.) — млечный, молочный. Ср. в
астрономии термин «галактика» (млечный путь).
Галина (гр.)—тишина, кротость, в частности —
штиль на море, тихая погода. Рядом с этим' именем
встречаются в употреблении Галли, западное, видимо
от «галлина» (курица, цыпленочек), и Галя, которое
старинные календари толкуют, как «кошечка», не
указывая его происхождения. Известное на Украине
ласкательное имя Галя не связано с ними, будучи умень-*
шительным от Ганна (Анна).
«Нет, Галю; у бога есть длинная лестница...»
«Как тихо колышется вода!.. — продолжала Ганна»,
(Н. В. Гоголь. Майская ночь. Гл. 1)
Гелий (гр.) — солнце. Ср. термин «гилеограф» (сол-*
нечный телеграф). В настоящее время чаще фигурирует
как «новое», «советское» имя, связанное с названием
247

хим. элемента «гелий», впервые открытого на Солнце;
В старину в России часто встречалось в форме Елий.
Геннадий (гр.) — родовитый. Ср. научные
термины— «генетика» (учение о выведении пород);
«генеалогия» (родословная). Ср. также имена Евгений, Гер-
моген и др.
Георгий (гр.) — земледелец, буквально: землетру-
женик, землеработчик. От слов «ге» (земля), — ср.
«география», «гео-метрия», — и «эргон» (работа); ср. «эрг»
(единица измерения работы), «эн-эрг-ия». Имя это
крайне полюбилось народам Европы, где стало известно
во множестве вариантов: Жорж (фр.), Джордж (англ.),
Ежи (польск.), Иржи (чешек); наши Егорий, Юрий,
Жоржик и даже древнерусск. Гюрги — Дюрги — Дюк.
Герасим (гр.) — почтенный.
Герман (р.) — родной, единокровный (лат. «гер-
манус»).
Г е р м а н н (герм.) — воин, дружинник (от «хеер» —
войско и «манн»-«-человек). Не следует путать это имя
с предыдущим. А. С. Пушкин хорошо знал это: героя
«Пиковой дамы» он назвал «Германн» и писал эту
немецкую фамилию через два «н». «Германн — немец»,—
замечает он устами Томского. Между тем путаница
нередко происходит. Как известно, С. П. Титов назвал
сына в честь пушкинского Германна, но имя его все
все-таки пишут через одно «н». Канадские репортеры,
интересовавшиеся у Ю. Гагарина, почему «космонавт-2»
носит «нерусское имя», ошибались: имя Герман — ничуть
не менее «русское», чем имя Юрий: первое заимствовано
из латинского языка, второе — из греческого. Кстати, и
первый звук в двух «Германах» — совершенно различен:
в «Герман» — «г» (Germanus), а в «Германн» — «х»
(Hermann).
Гермоген (гр.) — рожденный Гермесом
(Меркурием), потомок Меркурия. В древней Руси — Ермоген,
Ср. у Пушкина:
Но Эрмий сам внезапной тучей
Меня укрыл и вдаль умчал...
Тут Эрмий (Ермий) — Меркурий, Гермес, вестник
богов.
Глафира (гр.) — гладкая, лощеная, красивая,
изящная.
248

Глеб (русск,). — Значение неясно. Ср. слово
«глыба» и народн. «глоба»— жердь. В латинск. яз. «gle-
ba» — глыба. Слово близко к «глобус».
Гликерия (гр.)—сладкая. Ср. соврем, термины
«глицерин», «глюкоза». В древнегреч. яз., в разные
периоды, буква «ипсилон» произносилась то как «и», то
как «ю» в слове «мюрид»; буква «с» (латинск.)
позднее читалась то как «ц», то как «к». Поэтому у нас
встречаются то «глИкоген», то «глЮкоза», то «Цезарь»,
то "Кесарь», то «КУпреян», то «КИприан». Таким же
путем образованы народные варианты имен Гликерия —
Лукерья; Кирилл — Чурила.
Григорий (гр.) — бодрствующий, неспящий.
Гурий (е.) — львенок.
Давид (е.) — любимый.
Даниил (е.)— божий суд. Нар. русск. ф. имени —
Данила.
Дарья (перс.) — победительница. Ср. имя
персидского царя Дария (Дарайавауша, если следовать перс,
произношению). Ср. также имена Виктор, Виктория,
Вероника.
Дебора (е.) — пчела.
Д е м и д — см. Диомид.
Денис. — Русск. ф. от Дионисий.
Димитрий (гр.), (в народе
Дмитрий)—принадлежащий Деметре, богине земли.
Диомид (гр.) — по воле Диона (т. е. главы
греческих богов, Зевса) властвующий. Русск. ф. Демид.
Ср. фамилию Демидовы. -
Дионисий (гр.)—посвященный Дионису, Вакху,
богу вина и виноделия, сыну Зевса. Русск. ф. этого
им. — Денис: Денис Давыдов, поэт пушкинской поры.
Дмитрий (гр.). — См. Димитрий.
Домна (р.) — госпожа. От «домус» (дом).
«Домина»— хозяйка дома. От этого же латинск. корня
термин «доминион», глагол «доминировать», испанский
титул «дон» и многие другие слова европ. языков. Ср.
также имя Матрена.
Доротея (гр.). — То же, что Дорофея; женск. ф.
от Дорофей.^
Дорофей (гр.)—дар богов, бога. От «дорос» —
дар, «ферс» («тэос») — бог. Строение имени обратное
249

тому, что Фео-дор, Фёдор; значение одно. См,
стр. 23.
Д ос и фей (гр.)—Равнозначный вариант имени
Дорофей.
Дула (гр.) — раб. См. стр. 20.
Ева (е.)—подательница жизни, жизнь. Имя
мифической библейской прародительницы.
Евгений (гр.) — благородный. Ср. название «ев-
гёника» (пропагандируемая на Западе лженаука о вы-
ведении «облагороженной» человеческой расы).
Евгения (гр.). — Женек, ф. от Евгений.
Е в г р а ф (гр.) — хорошо нарисованный, писаный
красавец». От «ев» — хороший и «графо» — черчу, пишу,
рисую. Ср. современные «телеграф», «графические
искусства», «графит».
Евдоким (гр.)—хорошо прославленный, добро-»
слав.
Евдокия (гр.)—доброслава. Реже встречается
имя Евдоксия, означающее то же.
Евлампий (гр). — прекрасно светящийся. Ср.
наше «лампа», «лампадка», от гр. «лампо» (светиться,
сиять). Весьма обычно духовные лица в старой России
свою фамилию «Евлампиев» (казавшуюся им
простонародной, как и самое имя Евлампия) переводили на
русский язык, превращаясь в Благосветлова. Тут, как
легко заметить, имел место процесс, прямо
противоположный описанному на стр. 184; там русское имя
заменялось латинским или греческим: Быстроногое —
Велосипедов, Надеждин — Эсперов и т. д., тут — наоборот.
Евпраксия (гр.)—делающая добрые дела, до-
бродетельница. Ср. слово «практика» — деятельность.
От этого имени — старорусская форма Апракса,
встречающаяся в фольклоре. От нее же — фамилия
Апраксины. «Ев» — как в Евграф.
Евсевий (гр.) — благочестивый. Того же корня
имя Севастьян и название Севастополь (достойный
великой чести, почета город).
Евстафий (гр.). — Буквально: хорошо стоящий,
т. е. постоянный, устойчивый. Простонар. русск. ф.—
Остафий, Стахей. На Украине — Остап, У поляков —
Стась, Стах, Сташек.
Евфросинья (гр.) — радостная,
250

Егор. — Русск. нар. ф. от Георгий. Встречается и
в виде Егорий: «У волка в дубе — Егорий дал!»
(Поговорка.)
Екатерина (гр.)—чистая, непорочная. В
традиции Запада начальное «е» везде отсутствует: Катерина,
Катрин, Кэйтрин. У католиков существует и мужское
имя Катерин. Композитор Кавос, итальянец родом,
живший в России (1798—1840), именовался Катерин
Альбертович, а два его сына — Иван и Альберт — Катерино-'
вичи.
Е л е а з а р (е.) — божья помощь. В России обычно
б форме Лазарь.
Елена (происх. догреческое). — Толкования
неточны: избранная, светлая, пламенник и т. п.
Елизавета (е.) — божья клятва, обет богу,
Елисей (е.) — бог спас, спасение.
Е м е л и а н (гр.) — ласковый, приветливый, веселый.
В русск. яз — Емельян, Емеля, в укр. — Омеля, Омелько,
откуда фамилия Омельченко. Западное Эмилиан
означало (с лат.): сын Эмилия.
Еразм (гр.) (в литературе чаще
Эразм)—возлюбленный. Эразм Роттердамский — великий гуманист эпохи
Возрождения.
Ераст (гр.)—любимый. В книжной традиции
XIX в. чаще Эраст как в «Бедной Лизе» Н. М.
Карамзина, где это имя носит любовник, погубивший Лизу.
Еремей (гр.) — посвященный Гермесу (Ермию),
т. е. Меркурию (см. Гермоген). В народе—Ерема,
Ярема. Имя нередко смешивается со сходным по звучанию
Иеремия, однако между ними нет ничего общего. В
святцах значилось и просто как Ермий, т. е. Гермес.
Ер мил (гр.) — обитающий в Гермесовой роще (при
храме).
Ер мол аи (гр.) — народ Гермеса, Меркурия. См,
Николай.
Есфирь (е.) — См. Эсфирь.
Ефим (гр.), (точнее Евфимий) — благочестивый,
Ефрем (е. Эфраим)—по имени одного из др. евр%
племен.
Жанна (фр.) — Франц. вариант имени Иоанна,
женск. ф. к. Иоанн, Иван. Жанна д'Арк—французская
патриотка, народная героиня. В последнее время имя
251

это используется у нас в качестве «нового»
неканонического, причем нередко в неправильной форме:
Жана.
Жорж (фр.). — Франц. ф. от Георгий. В
дореволюционной России считалось «более аристократическим»,
чем Юрий. Отсюда ироническое «жоржик» —
щеголеватый матросик на Красном флоте 20-х гг., случайный
человек среди моряков.
Жюльетта (фр.)- — Франц. вариант от имени
Юлия (итал. ф. — Джульетта). Значение—Юленька,
Юлочка (уменьшительное. Юлия по-франц. — Жюли,
по-итал. — Джулиа). Любопытно отметить, что в старом
русском именослове имена, начинающиеся со звука «ж»,
не встречались среди «крестных»; среди «мирских» —
редко. Это объясняется источниками, откуда наш народ
почерпал имена.
Захар и Захария(е).— бог вспомнил.
Зинаида (гр.)—рожденная Зевсом; из рода
Зевса. Основа имени Зевс имела разновидность зен-, зин-;
Зене-ида — дочь Зевса. О суф. «-ид» см. стр. 111.
Зиновий (гр.) — Зевсова сила. В Греции Зено-
биос, от «Зен» (Зевс) и «биос» (жизнь, сила).
Злата (слав.) — золотая, золотко. Буквальный
перевод греч. «хриса» (золотая).
Зоя (гр.) —жизнь. Ср. со словами «зоо-логия»
(наука о живых существах), «палео-зой», «кайно-зой»
(эпохи древнейшей и новейшей жизни — в геологии).
Зоил (гр.) — милостивый к животным. Имя в
русском быту неупотребительное, любопытно тем, что
слово «зоил», в память одного сурового критика Гомера
(IV—II вв. до н. э.), стало означать «несправедливый
и злостный ругатель»; такое его значение нередко видим
у А. С. Пушкина.
Иакинф (гр.) — яхонт, гиацинт (название
драгоценного камня). Ср. также название садового цветка:
гиацинт. В России имя преимущественно монашеское:
Иакинф Бичурин, известный китаист XIX в., был
монахом; «в миру» звался Никитою.
Иаков (е.). — Буквально: пятка; в переносном
смысле — второй по рождению из двух близнецов,
появившийся «по пятам» за первым. Русск. ф. — Яков.
252

Иван (е.) — милость бога. См. стр. 23.
Заимствованное имя это, как в русском языке, так и в других
европейских, необыкновенно привилось и, приобретя
звуковое обличье очень далекое от первоисточника, стало
повсюду одним из любимых имен, превратившись из
Иоканаана (евр.), Иоанна (гр.) в типично русское Иван,
типично французское Жан, типично английское Джон.
Любопытно, что во многих странах носитель этого имени
стал характерным народным типом: у нас — Иванушка
(и «русский Иван» — в устах иностранцев); у
французов— Жан, Жанно, у англичан — Джон Буль — чисто
национальные образы. Таким образом, хотя
происхождение имени и уводит нас на Восток, само имя в России
стало чисто русским, во Франции — французским, и
т. д., как и многие другие имена (Марья — у нас,
Марианна — во Франции, Мэри — в Англии).
Иеремия (е.). — бога возвеличит. Ср. Еремей.
И е р о н и м (гр.) — носитель священного имени. Ср.
«иеро-глифы» («священные черты», письмена); «псевдо-
-ним» (заменитель имени, как бы имя).
И е р о ф е й (гр.) — освященный богом. О частице
«те-», «фе-» см. стр. 23. В русск. нар. речи — Ерофей,
Ерошка, Ероха.
Иисус (е.)—божья помощь. В русск. именословии
отсутствовало, хотя в святцах и числилось. Во
Франции— Жезю, в Испании — Хесус.
Игнатий (р.)—незнаемый, неведомый. Ср. слово
«игнорировать» (не обращать внимания, делать вид, что
знать не знаешь).
Игорь (сканд.)—От «вар» — воинство, сила.
Первоначально— одно из имен-эпитетов
бога-громовержца.
Измаил (е.)—да услышит бог. Вероятно — о
детях, как бы «выпрошенных у бога».
Илларион (гр.) — веселый, радостный. Русские
формы — Ларион, Ларя, откуда фамилия Ларины. См.
«Дмитрий Ларин... господний раб и бригадир...»
(А. С. П у ш к и н. «Евгений Онегин»).
Илиодор (гр.) — из Гелиодор, дар Гелиоса
(Солнца).
Илия (е.) — Иегова — мой бог. В русск. яз. — Илья.
Инна. — В старинных источниках: бурный поток,
без указания происхождения. Любопытно тем, что, бу-
253

дучи мужским именем, как Пинна и Римма, давалось в
последнее время исключительно женщинам.
Иннокентий (р.) — невинный, безвредный.
Иоанн (е.).— То же значение, что у имен Федор,
Дорофей: божий дар. См. стр. 23.
И о а к и м (е.) — бог воздвигнет. У нас — Еким, Яким.
Любопытна улица в старой Москве — Якиманка (ныне
ул. Димитрова) —по церкви Иоакима и Анны.
Иов (е.)— преследуемый, гонимый. Содержание
легенды о несчастном Иове и значение имени тесно свя-*
заны. Ср. Моисей.
Иона (е.) — голубь.
И о с и ф (е.) — приумножение, прибыль. В русск.
именословии — Осип.
Ипполит (гр.) — распрягающий коней. По одной
из легенд толкуется, как «растерзанный конями». Ср.
«ипподром» — конское ристалище.
И р а и д а. — Неправильное написание имени Ироида,
Ираклий (гр.). — Из Гераклий, от имени Геракл,
означающего: слава Геры (супруги Зевса).
Ирина (гр.) —мир.
Ироида (гр.) — героическая, дочь героя. Еще в
XVIII в. у нас говорилось «ирои-комическая пиима» в
смысле «героико-комическая поэма».
Исаак (е.) — будет смеяться, смех. По Библии,
Сарра, жена патриарха Авраама, выслушав в глубокой
старости предсказание, что у нее родится сын, с недо-
верием засмеялась. Сын родился, и был, в связи с этим,
назван именно так.
Исидор (гр.)—дар богини Изиды. В русском язы-
ке — Сидор.
И с м а и л. — То же, что Измаил.
Кал ер и я (гр.) — зовущая, манящая. Или (лат.)—-»
согревающая.
Кал и ни к (гр.)—прекраснопобедный, триумфатор^
Ср. Калистрат, Никифор. В русском яз. — Калина
(откуда фамилия Калинины, а не от ягоды каляна).
См. «Хорь и Калиныч» у И. С. Тургенева. У Н. В. Го-
голя в «Майской ночи» «старый Каленик» — украинская
форма того же имени.
Калистрат (гр.)—прекрасный воин. Ср.
Калифорния, страт-егия.
254

Капитолина (р.) — рожденная на Капитолии,
славнейшем из семи холмов Рима.
Капитон (р.). — Вероятно, голован, от лат. «ка«
пут» (голова). В старых именословах объясняется, как
упрямец.
Карп (гр.) — плод. Ср^ название науки о плодах
растений — карпология. Ср. имена Поликарп, Ефрем.
Касьян (р.), точнее Кассиан, — шлемоносец; от
л-ат. «кассис» (шлем). Второе значение — происходящий
из рода Кассиев, принадлежащий ему. В старорусских
верованиях — самый сердитый и неуживчивый святой:
«Касьян на что глянет, всё вянет»; «Касьян на скот —
скот дохнет, Касьян на траву — трава сохнет». Связано
с тем, что празднование этого святого приходится на
29 февраля, т. е. на день, который бывает лишь в
високосных годах, один раз в четыре года;
несправедливость испортила Касьяну характер.
Кир (гр ) — господин, владыка. В слово «Кирос»
греки переделали неудобопроизносимое с их точки
зрения имя персидского царя Куруш. См. имя Дарья.
Кира (гр.) — госпожа. Женек, ф. от Кир.
Кирилл (гр.) — господинчик, барчонок.
Уменьшительное к имени Кир.
К и ф а (е.) — камень. Перевод на греческий язык
именно этого имени-слова дал имя Петр, имеющее то
же значение: камень, скала.
Клавдий (р.) — хромой. Прилагательное «клау-*
дус» было одним из эпитетов хромоногого бога Вулкана,
Гефеста.
Клавдия. — Женек, ф. от предыдущего.
Клара (р.) — светлая, ясная. Русск. именем нико*
гда не было, ноч хорошо известно через литературу
(«Клара Милич» И. С. Тургенева).
Клеопатра (гр.) — слава отца или дочь славного
отца. Часть «кл-» в греческих именах нередко вводит
понятие «слава»: Пери-кл — повсюду славный; Патро-
кл — слава отца.
Климент (р.) — милостивый. В русск, яз. чаще
Клим. Встречается и как Климентий.
Конкордия (р.) — согласие, Ср, в политике «кон*
кордат» (соглашение).
Константин (р.) — сын постоянного. Ср, научные
термины: «константа» (постоянная величина), «конста-
255

тировать» (отмечать как нечто устойчивое,
постоянное).
Констанций (р.)— постоянный. Того же корня.
Констанция. — Женек, ф. к предыдущему.
Корнилий (р.)— рогатый. От лат. «корну» (рог):
В России чаще сокращенное Корней, но известно и
полное Корнилий. См. фамилии Корнеевы, Корниловы, Кор-
нильевы.
Косм а (гр.) — украшение. Ср. «косметика». В
России литерат. КОЗЬМА, нар. КУЗЬМА, КУЗЯ.
В Италии —КОЗИМО.
Ксенофонт (гр.)—чужеязычный, с чужим
голосом у нас — редко. Но — Ксенофонт Полевой,
литератор пушкинского времени.
Ксения (гр.) — чужестранка, гостья. В Др. Греции
«ксении» — язвительные двустишия, которыми хозяева
дома в шутку встречали гостей. От этого же корня —
древнегреч. название Черного моря: Понт Эвксинский
(море Гостеприимное). Русск. нар. ф. этого имени —
Аксинья — родилась, однако, не от греч. <:лова «аксей-
нос» (т. е. «негостеприимный»), как может подуматься,
а из имени Ксения: русскому языку свойственно
изменять слова, начинающиеся с двух согласных, наращивая
перед ними или между ними гласный звук; «пшеница» —
«пашеница», «ржаной» — «аржаной» и т. п. В укр. языке
Ксения — Оксана.
Лавр (р.). — Название дерева, ветви которого
считались почетной наградой в античном мире. «Я не
герой, по лаврам не тоскую». (А. С. П у ш к и н.)
Лаврентий (р.) — венчающий лаврами. Ср. наше
«лауреат» (увенчанный лавровым венком).
Лазарь (е.) — бржья помощь. См. Елизар.
Л а р и о н (гр.). — Русск. ф. от Илларион.
Лариса (гр.). — От названия города Ларисса в
Греции. Другое толкование: приятная, сладкая (от греч.
«ларос»). Третье: чайка (от лат. «ларус»).
Лев — царь зверей, могучий храбрец. Слово «лев» —
русск., но само название этого животного через нем.
«леве», лат. «лео» восходит к древнеегип. «лябу» — лев.
Леонид (гр.) — сын льва, из львиного рода, льво-
подобный. О значении суф. «-ид» подробно см. стр. 109—•
111.
256

Леонтий (гр.) — львиный.
Лидия (гр.) — лидиянка. Имена этого типа,
произведенные от названий мест, часто давались рабам,
вывезенным из того или другого города или
страны.
Лия (е*) — телица, телушка. Кочевники древности
относились к домашнему скоту, как к величайшему
сокровищу. Имена вроде «телка», «овца» были у них не
менее почетны, нежели у позднейших народов Хриса
(золотинка) или Маргарита (жемчужина). Ср. Рахиль.
Стоит вспомнить, что в титулатуру фараона входил
эпитет «могучий бык».
Лука (р.). — Сокращение от Лукиан, с тем же
значением.
Лукерья. — Русск. нар. ф. от Гликерия (другое
произношение—Глюкерия). С корнем «люк», как в
Лука, Лукьян, ничего общего не имеет, т. е.
образовалось уже на русской почве.
Лукиан (р.) — светлый, светящийся. От латинск.
«люкс» (свет). Gp. современное «люкс» — единица
освещенности в оптике и «блеск, роскошь, шик» в
некоторых жаргонах.
Любовь (русск.). — Значение то же, что у слова
«любовь». Однако имя это — перевод греческого Агапэ.
Из легендарной семьи мучениц, в которую, по церковным
легендам, входили гречанки-сестры: Агапэ, или Харис
(Любовь), Пистис (Вера), Элпис (Надежда); не
переведенным на русский язык по каким-то причинам
осталось только имя их матери Софии (Мудрость).
Людмила (слав.) —^ милая людям. В Болгарии
употребительно и мужское имя Людмил. Людмил
Стоянов — известный болгарский писатель.
Люция, Лючия (р. и итал.) — светящаяся,
сияющая. Имя русским никогда не было, но хорошо
известно из литературы. В настоящее время используется
в числе «новых имен».
Мавра (гр.)—темнокожая, смуглянка. Этого
корня племенное имя «мавр». См. у К. Пруткова:
Но его для сраму я
Маврою одену,
Загоню на самую
На Сьерра-Морену...
9 Лев Успенский 257

В старорусск. яз. вместо слова «мавр» употреблялось
близкое к нему «мурин».
Маврикий (гр.) — черномазый. Того же корня,
что и предыдущее. На Западе известно в формах
Морис (франц.), Мориц (герм.).
Магдалина (е.) — родом из гор. Магдалы в
Палестине (название этого города, Мидгал-эль, по-древ-
неевр.— башня божья). История имени Магдалина
поучительна. Сначала оно было просто эпитетом при имени
одной из Марий Евангелия и означало Мария Магдаль-
ская, в отличие от других носительниц этого имени*
Потом прилагательное получило смысл
самостоятельного имени, со значением «магдалка» (как, скажем,
«камчадалка»). Во Франции оно, например, звучит как
Мадлэн, полностью утратив сходство с исходным
географическим термином. О сходных явлениях в русском
именословии см. Воин, Постник.
М а карий (гр.) — блаженный, счастливый. См.
стр. 237—238.
Максим (р.) — величайший. См. стр. 206—208. Ср.
слова «максимум», «максимальный».
Максимиллиан (р.)—потомок величайшего.
Того же корня, что предыдущее.
Маланья. — Русск. ф. от Мелания.
Мам ант (реже Мамонт). — Происхождение и
значение неясны.
М а ну и л (в народе Мануйла).— Русск. ф. от
Эммануил. Известны фамилии Мануйловы, Мануильские.
Маргарита (р.) — жемчужина.
Марина (р.) — морская. Ср. «маринист»
(художник, пишущий море), «аквамарин» (камень цвета
морской воды).
Марианна и Марьяна. — Того же корня, что
Мария. В церковном произношении — Мариамна.
Мария (е.) — горькая (по другим толкованиям —
превосходство).
Марк (гр. или р.) — предположительно от
«маркое, маркус» — молот.
Марта (арам.) — владычица, наставница. В
русском яз. —Марфа.
Мартин (р.)—принадлежащий, или посвященный,
богу войны Марсу. В русск. произн. — Мартын,
Мартын. — Русск. ф. от Мартин,
258

Марфа. —Русск. ф. Марта. Греч, буква «0» в
древности произносилась как «т» с придыханием («тх»)
и называлась «тэта», в средние же века и позднее —
как «ф» («фита»). Мы унаследовали более позднее ее
произношение. Запад—более древнее. Ср. также
Теодор и Феодор, «атеизм» и «афёй», как в языке А. С.
Пушкина, и т. п.
Матвей (в святц. евр.). — По значению совпадает
с Федор, Богдан: дар божий. См. стр. 23. В церковной
традиции — Матфей.
Матрена. — Русск. ф. от Матрона.
Матрона (р.)— госпожа, мать семьи, матушка.
История имени любопытна. В Др. Риме слово
«матрона» было весьма почетным, означая мать как
полновластную и примерную хозяйку дома. У нас же
имя Матрена, возникшее из него, приобрело в старой
России нарицательный смысл — «простушка»,
«деревенщина». В названии «кукла-матрешка» оно и сейчас
еще имеет этот оттенок: «женщина в платочке,
крестьяночка».
Мелания (гр.)—темная, смуглая (ср. Мавра).
От этого корня название Меланезия (острова
темнокожих) , «меланизм» (противоположность «альбинизму»,
черная краска меха животных). В русском яз. — Ма-
ланья.
Мелитина (гр.) — медовая. Женек, ф. от Ме-
литон.
Мел итон (гр.). — То же значение. Ср. Мелитополь
(Медоград, Город меда).
Меркурий (р.). — Имя в честь римского бога
Меркурия, соответствовавшего греческому Гермесу. См.
Гермоген, Еремей. Само имя бога торговли связано с
латинск. глаголом «мёркор» — торгую; существит. «мёр-
цес» — награда, прибыль. Таким образом, оно
оказывается родственным и испанскому имени Мерседес, оз^
начающему: дары, награды.
Мечислав (слав)—прославивший себя мечом
(т. е. доблестью).
М и л и ц а (слав.) — миловидная, милочка. Вероятно,
перевод греч. Харита, Харис.
Мирон (гр.) — источающий благовонное миро,
благоухающий. Ср. «миропомазание» (один из церковных
обрядов).
9* 259

Мисаил (е.)— выпрошенный у бога. В народе —
редко; чаще у монахов и старообрядцев. В «Борисе
Годунове» А. С. Пушкина его носит один из
бродяжничающих монахов. В повести А. П. Чехова «Моя. жизнь»
герой в претензии на отца, давшего ему такое вычурно-
безвкусное имя.
Митродора (гр.)—дар матери. Ср. Нимфодора,
Варадат.
Митрофан (гр.)—слава матери или: имеющий
славную мать. Ср. Феофан.
Михаил (е.) — богоподобный, божественный. Букв.:
кто как бог.
Михей (е.) — кто подобен богу.
Модест (р.) — скромник.
Моисей (е.)— извлеченный (из воды). Имя
связано с легендой о египетской царевне, усыновившей
ребенка Моисея, плывшего в люльке по Нилу. Впрочем,
египтологи считают имя египетским (Месу), а данную
этимологию — еврейской народной этимологией.
М о к и й (гр.) — насмешник.
Мстислав (слав.) — славный мститель.
Муза (гр.) — вдохновительница. Музами в Др.
Греции именовались богини покровительницы искусств и
наук. Слово «музыка» — родственно этому имени.
Надежда (слав.). — См. пояснения к именам Ве-«
ра, Любовь. Значение то же, что у слова «надежда»,
Назарий (е.) — посвященный богу. Русск. ф. этого
имени — Назар. Одного происхождения имя иудейского
городка Назарет.
Н арки с (гр.). — В мифах Греции — имя
самовлюбленного красавца. То же, что Нарцисс. Связано с
глаголом «наркао» (цепенеть): юноша Нарцисс, увидев
свое отражение в воде, не мог оторвать от него
восхищенного взора и погиб, оцепенев над ним:
превратился в цветок. Наше слово «наркоз» — того же
корня.
Наталия (Наталья) (р.). — От латинск. «на-
талист» — родной, но также от латинского названия
праздника рождества: «дйэс наталис» — день
рождества, рождения. Существует и иное толкование,
возводящее это имя к тому же европейскому корню, что
и в имени Натан.
260

Натан (е.) — дарованный. •
Нестор (гр.) — вернувшийся на родину (по тол*
кованию старых колендарей).
Ника (гр.) — победа.
Никандр (гр.)—победоносный муж (мужздесь —
в значении мужчина, воин).
Н и к а н о р (гр.). — То же, что Никита.
Никита (гр.) — победитель. Ср. Виктор.
Ники фор (гр.)—победоносец. Ср. Вероника. Ср.
также наши «светофор» (светоносец), «семафор» (зна-
коносец), тоже построенные на основе греч. яз.
Ни ко дим (гр.) — побеждающий народ. Здесь
«-дим» — вариант корня «дем-», который мы встречаем
в слове «демо-кратия» (народовластие).
Никола и Микол а.— Русск. ф. от Николай. В
старину раскольники яростно отвергали греческое имя
Николай как «собачье», из-за окончания «лай», считая, по
невежеству, единственно правильной формой Никола.
Любопытно совпадение с французским вариантом —
Никола, Кола.
Николай (гр.) — победитель народов. Ср. Ермо-
лай — народ Гермеса, Ермиев народ.
Никон (гр.) — победитель. Ср. Никита, Виктор.
Нимфодора (гр.)—дар нимфы. Ср. Митро-
дора.
Нина (груз.). — Значение не установлено.
Ной (е.) — утешение.
Нон на. — В старинных календарях: посвященная
богу (егип.). Возможно, от лат. «nonna) (мамка, няня-
кормилица): или (лат.) —«девятая» (нона).
Олег (сканд.) — священный. У варягов — Хёльги.
Олимпиада (гр.)—олимпийская. Ср. название
спортивных состязаний, проводившихся в древности в
греч. городе Олимпии: олимпиада.
Ольга (сканд.). — Женек, ф. от Олег. Из
варяжского Хельга, Хёльгла.
О н и с и м (гр.) — полезный. См. Анисим.
Онуфрий (егип.)—священный бык. У В. А.
Жуковского в «Войне мышей и лягушек» это имя
использовано в комическом плане: «старая крыса —
Онуфрий...»
Орест (г/i.) — горец, дикарь.
261

Павел (p.) — малыш. От «паулюс» (малый,
маленький).
Павла. — Женек, ф. от Павел.
Павлина* и Паулина. — Женек, ф. от Павел
(дочь Павла).
Павсикакий (гр.) — борец со злом. См. стр.20.
П а м ф и л (гр.) — милый всем, общий любимец. См,
стр. 237.
Панкратий (гр.) — всевластный, всемогущий.
У русск. народа — Панкрат. Ср. такие слова, как
«аристократия» (власть «лучших»), «демократия» (власть
народа).
Пантелеймон (гр.) — всемилостивый. Частицы
«пан-», «панто-» при греч. словах придают им значение
всеобщности, полноты охвата: «панславянский» —
всеславянский, «пантограф» — все рисующий. '
Парамон (гр.) — твердый, надежный.
Параскева (гр.) — канун праздника. Русск. ф.
этого имени — Парасковья, Прасковья. Так как до
введения «воскресенья» христиане, как и евреи,
праздновали «субботу», а кануном ее была пятница, слово
«параскевэ», имевшее общее значение: «ожидание,
приготовление», стало по-гречески значить «пятый день
недели». В русском быту в старое время святая Параскева
так и именовалась: «Параскева-Пятница», откуда
пошли многие церкви «во имя святой Пятницы»,
духовная фамилия Пятницкие и т. д. Слово «пятница» чуть
не превратилось в самостоятельное женское имя,
которое могло бы существовать рядом с Прасковьей,
как имена Воин и Постник (см. стр. 59). Любопытно
при этом вспомнить единственного Пятницу-мужчину,
слугу Робинзона Крузо. Тут имя — перевод английского
«фрайди», как назвал своего героя-караиба Д. Дефо,
Слово «фрайди», как все английские слова,
лишено признаков грамматического рода и потому не
производит в английском контексте такого странного
впечатления, как у нас: «мужчина, и вдруг —
пятница!».
Парфений (гр.) — девический, девственный. Ср.
название знаменитого храма Афины-девы в Афинах—*
Парфенон. Русск. нар. ф. — Парфён.
Патрикий (р.)—сын благородного отца. Ср.
слово «патриций» (аристократ), О звуках «к» и «ц» в древ-
262

них языках см. при имени Гликерия. В русск. нар.
речи — Патрикей: Лиса Патрикеевна.
Пахомий (гр.) — широкоплечий. Русск. ф. —
Пахом— у писателей начала XIX в. использовалась как
типичная для пожилых крестьян, мужиков-бородачей.
П е л а г е я (гр.) — морская (параллельно лат.
Марина). Ср. термин географии «архи-пелаг». В русском
языке — Пелагея; уменьшительные: Палаша, Поля,
Паша.
Пётр (гр.) — камень. См. Кифа. Произношение с
«ё» — только в русском языке; повсюду — Петр. Ср.
«петрография» (наука о камнях); «петроглифы»
(древние рисунки на скалах).
Пинна — См. Инна и Римма. В старых
справочниках— «жемчужина». Возм. греч. «пинна» — вид
моллюска с перламутровой раковиной, перловки.
Платон (гр.) — плечистый. Ср. Пахомий.
Поликарп (гр.) — многоплодный. См. Карп.
Поликсения (гр.) — гостеприимная,
принимающая многих гостей. Ср. Ксения, а также «поли-вита-
мины» (смесь многих витаминов), «Поли-незия»
(множество островов).
Порфирий (гр.) — пурпурово-красный. Ср.
«порфира» (пурпуровая царская мантия). У А. С. Пушкина:
«Порфироносная вдова». Красный камень порфир.
Прасковья. — Русск. ф. от Параскева. Мать
Татьяны Лариной. («Евгений Онегин») не случайно в
юности «звала Полиною Прасковью»: имя это звучало
тогда как простонародное. Однако «Полина» — это
Павлина, а не Параскева: Ларина не была знатоком в
ономатологии.
Прокопий, Прокофий (гр.) — готовый к бою.
В русск. яз. — Прокоп. См. «лейтенант Прокоп» в
романе «Гектор Сервадак» Жюля Верна.
Прохор (гр.)—-запевала, предводитель хоров.
Разумник (русск.). — Значение понятно без
объяснений.
Раиса (гр.) — покорная, уступчивая, легкая.
Рафаил (е.) — исцеление помощью бога. Такие
имена, оканчивающиеся на «-ил» (Михаил, Гавриил,
Егудиил, Азазиил, Уриил и пр.), давались в честь
263

«архангелов», начальников подразделений божьего
воинства, его «стратигов» и «архистратигов». Имя Рафаил на
Западе распространено (Рафаэль). У нас
употреблялось крайне редко, в среде монашества.
Рахиль (е.)—овца, овечка. См. Лия, Агнесса.
Ревекка (е.)—связывающая, берущая в плен.
Римма. — См. Инна и Пинна. Значение и происхожу
дение неясны. В святцах: бросание (без пояснений,
откуда).
Родион (гр.)— розоватый. Ср. о-в Родос (красный,
розовый); горы Родопы.
Роман (р.)— римский, римлянин. Рим — по-латы-
ни Рома; отсюда и Романия — Румыния, как бывшая
римская колония, роман — римская литературная
форма.
Ростислав (слав.)—да умножится твоя слава.
Савва (арам.) — старец, дед.
Савватий (е.) — Переработанное греками
еврейское слово «шаббат» — покой, затем — праздник
суббота; таким образом Савватий значит суббота, как
Параскева — пятница.
С а вел (е.) — выпрошенный у бога. В русск. имено-
словии — Савелий.
Садок (е.) — праведник. Имя было в ходу в
русской древности; Садко в новгородских былинах.
Самсон, Шимшон (е.) — солнечный. От евр.
«шемеш»—солнце. В православных святцах обычно
Сампсон; Сампсоний — в народе.
Самуил (е.) — услышанный богом.
Сарра (е.) — родоначальница, мать множества лю-'
дей.
Севастьян (гр.) — почтенный, достойный
почестей. Ср. Евсевий, Севастополь. В русск. яз. — Савость-
ян. «Гляди-ко, Савося, какое колечко...» (Н. А.
Некрасов. «Крестьянские дети»).
Семен. — Русск. ф. от Симеон.
Серафим (е.) — огненный, пламенный. Древне-
евр. слово «серафим» означает огни, светочи, огненные
ангелы: «-им» — окончание множественного числа. У нас
слово по недоразумению получило значение числа
единственного: «И шестикрылый серафим на перепутье мне
явился...») (А. С. Пушкин. Пророк.) То же. произошло
264

и с близким словом «херувим»: у обоих в русском языке
возникло, так сказать, «множественное второй степени»:
серафим-ы, херувим-ы. Можно сказать, что наши имена
Серафим и Серафима принадлежат к редчайшему
разряду личных имен, имеющих форму множественного
числа.
Серафима (е.). — Женек, ф. от Серафим.
Сергей (р.). — В святцах обычно: высокий,
высокочтимый. Толкование несколько сомнительно. В
церковной и торжественно-официальной речи прошлого
произносилось как Сергий: «святый Сергий и
Радонежский», «великий князь Сергий», «патриарх Всея Руси
Сергий».
Сидор. — РуСск. ф. от Исидор.
Силантий (р.)— молчальник. Ср. название
известного стихотворения Ф. Тютчева «Силенциум»
(Молчание).
С и л ь в а н (р.) — лесной, лесистый. От лат. «силь-
ва» (лес). В Др. Риме «сильваны» — лешие, козлоногие
лесные божки.
Сильвестр (р.). — Того же корня и значения, что
предыдущее. Лесной.
Симеон (е.)— услышанный (имеется в виду:
услышанный богом в молитве).
Смарагд (гр.) — изумруд (драгоценный камень).
Сократ (гр.) — сохраняющий власть. Ср. Панкра-
тий и такие слова, как «демо-крат», «плуто-крат».
Соломон (е.) — мирный.
С о с с и й (гр.) — здравый.
София (гр.) — мудрость. Ср. «философия»
(любомудрие), «софисты» (последователи греч. философской
школы). Столица Болгарии носит название София
(ударение на первом слоге) по главному храму в честь
св. Софии.
Стефан (гр.) — кольцо, венок, венец. В русском
произношении Степан, во Франции — Этьен, в Венгрии —
Иштван.
Степанида (гр.) — Степановна, дочь Степана.
Сусанна (е.) — лилия. Неправильно переводится,
как роза: «роза Сарона», — на самом деле «лилия
долин Саронских»: розы в Палестине дико не росли. У
армян— Шушаник.
265

Тамара (е.) — смоковница. (Перевод «пальма»
неточен.) Этого же корня название небольшого южного
растения тамариск.
Тарас (гр.) — беспокойный, бунтарь, смутьян. Ср.
Вадим.
Татьяна (гр.) — устроительница, учредительница.
Текла (гр.) — божья слава. Ср. Доро-те-я, Теодор,
Клео-патра, Пери-икл. «Слава» по-гречески — «клебс».
Русск. ф. этого имени — Фёкла — считалась в дореволю-
ционной России простонародно-грубой, Текла —
изысканно-звучным именем. У А. Блока («Над озером») поэт,
пленившись встреченной незнакомкой, «ей мысленно
приискивает» красивейшее имя — Текла или Аделина, а
разочаровавшись в ней, презрительно кричит: «Эй,
Фёкла, Фёкла!»
Терентий (р.) — назойливый, утомляющий. Смысл
имени отражен в русской сказке о Тетереве и Лисе:
«Терентий, Терентий, я в городе была!» — «Бу-бу-бу,
была, так была...» и т. д. Нар. ф. — Терех, Терёшка.
Тигрий (гр.)—тигровый. Имя, встречающееся в
русской практике редко; но всё же у А. Н. Островского
полицейский — Тигрий Львович Лютов («Не было ни
гроша...»). В православных святцах числилось и еще
одно «зверское» имя: Пард, означавшее барс.
Тимофей (гр.) — богобоязненный. На Западе имя
фигурирует в форме Тимотеус, Тимоти: на месте
византийской «фиты» там более древняя «тэта», как в
Марфа— Марта, Фёкла — Текла, Дорофея —Доротея, и т. д.-
Тит (р.) — защищающий честь. Ср. слово «титул».
Тихон (гр.). — В старинных справочниках:
приносящий счастье, без указаний на происхождение. Видимо,
от имени греческой богини счастья Тюхэ. Ср. Фортунат,
Трифиллий (гр.) — трилистник.
Трифон (гр.) — роскошно живущий. См. стр. 237,
Трофим (гр.) — упитанный, питомец. Ср.
«дистрофия» (недостаточность питания), «а-трофия»,
«гипертрофия».
Ульяна. — Русск. ф. от Юлиания.
Устинья. — Русск. ф. от Юстиния.
Фаддей (е.)— похвала,
Фаина (гр.) — сияющая.
266

Фаустина (p.)— счастливая. Ср. имя Фауст у
Гёте.
Федор (гр.). — Русск. ф. от Феодор, Теодор.
Федора. — Русск. ф. от Феодора. Женек, ф, от Фе-
дор. Имени у нас не повезло: «Велика Федора, да дура»
(пословица).
Ф е д о с. — Русск. ф. от Феодосии.
Федосья. — Русск. нар. ф. от Феодосия..
Федот. — Русск. нар. ф. от Феодот.
Ф е д у л. — Русск. нар. ф. от Феодул,
Фёкла. — Русск. нар. ф. от Текла.
Феклист. — Русск. нар. ф. от Феоктист.
Феклиста. — Женек, ф. от Фектиск.
Фелицата (р.) — осчастливленная. Ср, известную
оду Державина «Фелица».
Фемистокл (гр.) — прославленный за
справедливость. Ср. Фемида — богиня правосудия. О корне «-кл-»
см. Текла, Клеопатра. У Н. В. Гоголя в «Мертвых
душах» сынишка Манилова — Фемистоклюс.
Феодор (гр.) — божий дар. См. стр. 23.
Феодора (гр.). — Женек, ф. от Феодор.
Феодосии (гр.) — богоданный или отданный,
посвященный богам.
Феодосия. — Женек, ф. от Феодосии. Название
города в Крыму с тем же значением.
Феодот (гр.). — Значение совпадает с предыдущим.
Феодул (гр.) — раб божий. Ср. Феодор и Дула.
См. стр. 20.
Феодулия. — Женек, ф. от Феодул.
Феоктист (гр.) — божье творение, создание.
Феоктиста. — Женек, ф. от предыдущего имени.
Феофан (гр.) — явленный богами.
Ф е о ф и л (гр.) — боголюб.
Филарет (гр.) — любящий добродетель,
Филимон (гр.) — любящий.
Филипп (гр.)—любитель коней. Ср.
Ипполит,Филимон, Панфил. Существующее в нашем языке слово
«филиппика» (гневная обличительная речь) возникло
уже из имени Филипп. Филиппиками называли греки
страстные обличения оратора Демосфена,
направленные против царя Филиппа II Македонского (IV в.
до н. эры).
Филолог (гр.)—словолюб, ревнитель языка; Имя
267

у нас крайне редкое, приводится только потому, что
настоящая книга посвящена вопросам науки о языке —
филологии.
Философ (гр.) — любомудр, мудрец.
Флавиан (р.)— происходящий из рода Флавиев
(или их вольноотпущенник). Римск. родовое имя
Флавий— от «флавус» (рыжеватый, белокурый).
Флегонт (гр.) — пылающий. Ср. «флегмона»
(нарыв, связанный с сильным воспалением).
Флор (р.) — цветок. Ср. «флора» (растительность),
название города Флоренция (цветущая). См. Фрол.
Фока (гр,) — тюлень.
Фома (е.) — близнец.
Фортунат (р.)—счастливец, баловень Фортуны,
богини счастья.
Фотий (гр.) — светлый. Ср. «фото-графия»,
«фотон» (в физике частица света).
Фрол. — Русск. ф. от Флор.
Харита (гр.) — прелесть, милочка. У древних
греков «хариты» — богини радости, любви, красоты.
Болгары перевели это имя, как Милица.
Харитон (гр.). — Мужское к Харита.
Харлампий (гр.) — сияющий любовью. Ср. Ев-
лампий.
Хоздазат — см. Хуздазат.
X р и с а н ф (гр.) — златоцвет.
Христина (гр.)—Христова, посвященная Христу.
Христофор (гр.)—христоносец. Самое слово
«христос» по-гречески означает: помазанник,
помазанный на царство.
Хуздазат (вост.). — По значению близко к
Федор, Иоанн.
Эммануил (е.) — с нами бог,
Эсфирь (е.) — звезда.
Юлиан (р.) — юлиев.
Юлиана (р.). — Женек, к Юлиан.
Юлий (р.). — Принято толковать, как «сноп».
Юлия (р.). — В старых справочниках: пушистая, что
сомнительно. В Риме присваивалось женщинам из рода
Юлиев,
268

Юрий. — Слав. ф. от Георгий.
Ю с т и н (р.) — правильный, справедливый. Ср.
«юстиция» (правосудие). Русск. ф. — Устин, откуда фамилия
Устиновы, Устиновичи.
Юстиния. — Женек, ф. от Юстин. Русск. нар. ф. —
Устинья, Устиха.
Ювеналий (р.) — юный, юношеский.
Я ким. — Русск. нар. ф. от Иоаким. То же, что Аким.
Яков. — Русск. ф. от Иаков
Ян. — Западнослав. и прибалт, ф. от Иоанн, Иван.

очерки
по
топонимике

Издание второе
Рисунки Ю. Киселева

О ием nptih? Сейчас п°идет разговор о топони-
Речьг мике. А что это такое? Топонимика,
говорят лингвисты, — составная часть языкознания.
Точнее— часть его части, учения об именах собственных,
ономатологии.
Слова бывают разные. Есть среди них имена
нарицательные — «ребенок» или «гора». Есть имена
собственные — Петенька или Казбек. Это известно всем.
Но кто точно знает, какая между ними разница?
«Разниц», то есть различий, много, но вот что
особенно бросается в глаза. Если я сказал «ребенок» —
всем понятно, про что я говорю.- Это слово можно без
труда перевести на другие языки: по-французски — «ан-
фан», по-немецки — «Кинд», по-турецки — «чоджук»,
по-японски — «кодбмо»... Попробуйте перевести на
какой-нибудь язык слово «Ниночка». Ничего не получится:
Ниночка останется Ниночкой даже у папуасов.
Перевести имя собственное нельзя.
Слово «гора» легко объяснить другими русскими
словами: «огромный холм», «очень большая
возвышенность», мало ли как? А вот имя любой горы —
Килиманджаро или Эльбрус —вы так объяснить не сумеете.
Эльбрус — это Эльбрус; слово ничего другого не значит.
Это просто название единственной в мире горы. Вот
этой. В чем тут дело?
Связывая с вещью какое-нибудь слово, люди
относят его обычно не к одной такой вещи, а ко всем
таким, как она. Они стараются передать в слове все,
что у этих вещей одинаковое, общее. Птица — это
273

каждое пернатое ив то же время не рыба, не
зверь, не насекомое. Птицы все чем-то похожи друг на
друга; это-то их сходство и воплощено в имени
нарицательном: «птица».
Но иногда бывает нужно из длинного ряда похожих
предметов выделить единственный один, отметить не
общее с другими, а как раз, что он все-таки сам по себе,
особый. Тут мы оставляем слово (имя нарицательное)
в стороне и пускаем в ход имя (имя собственное). Все
горы — горы, а Попокатепетль — особая гора, вот
эта. Все мальчишки — мальчишки, а наш Васенька —
особый, отдельный, единственный.
Заметьте: множественное число «мальчишки» —
естественное выражение. «Все мальчишки — сорванцы!»
А сказать: «Вовки — умные мальчики» — нелепо. Нет
такого разряда ребят — Вовки. Каждый Вовка — сам по
себе.
В классе любой парень — ученик. Крикните: «Эй,
ученики, ко мне!» — с места сорвутся сразу двадцать
человек, кроме разве девочек. А скажите: «Ну-ка, Клюев,
подойди сюда!» — и из-за парты с недовольным
видом поднимается одно-единственное существо. Разве
только у вас учатся два брата или два
однофамильца...
В первом случае вы произнесли имя нарицательное,
во втором — собственное. Первое значит: «каждый, кто
учится», второе только: «этот вот мальчик».
Это — слово-указка, слово без вещественного
значения К Клюеву, и Вадику Клюеву, и даже Вадиму Клю-
1 Карл Маркс сказал когда-то: «Я решительно ничего не знаю
о данном человеке, если знаю только, что его зовут Яков».
Как я старался показать, это и на деле так. Но в то же время
не следует принимать эти слова грубо буквально. Если вы спросите,
кто был без вас у ваших родителей, и вам ответят: «Петр», — кое-
что вы про это лицо все-таки узнаете. Неточно, не наверняка,
смутно, но — все-таки. Эт(о, вероятно, взрослый человек: не Петя, а Петр.
Это — вне всякого сомнения — не женщина, а мужчина. Трудно
себе представить, чтобы Пегр мог быть негром, индейцем или
папуасом; если даже и так, то он тогда является, несомненно, папуасом
европеизированным, носящим европейское, христианское имя.
Скорее всего, это не старик и не слишком почтенная личность; будь так,
ее, вернее всего, назвали бы Петром Петровичем. Можно думать, че-
ловек этот русский по национальности: будь он французом, он
звался бы Пьер, немцем — Петер, итальянцем — Пьетро, Но он мог бы
274

еву может быть и пять и тридцать лет. Он может быть
дошколенком и космонавтом. Может быть отличным
парнем и — так, дрянцом. По имени собственному вы
о нем ровно ничего не узнаете.
Это не единственное, но очень важное для нас
отличие.
Нет, не только люди обладают собст-
Только люди? венными именами: я уже говорил и
о горах. А вот вам прелюбопытный
случай из истории собственных имен.
Морские ураганы всегда привлекали внимание
людей. Они называли их — каждый на своем языке —
разными нарицательными именами. Слово «ураган»,
например, относилось к каждому страшному шторму
тропической Атлантики. Слово «тайфун» означало точно
такую же чудовищную бурю, но на Тихом океане.
Этого было достаточно: человек не умел еще ни бороться
с такими бурями, ни предугадывать их появление...
Один тайфун, два; три, пять ураганов... Все они
одинаковы...
Но человечество стало другим. Тайфун только
зарождается возле Филиппин, а радио уже
предупреждает Японию и Курилы:
«Этот тайфун дойдет до вас утром 17-го числа!
Берегитесь! Атот? Атот пройдет мимо...» <
Люди познакомились с бурями, так сказать, в лицо,
научились их различать и используют эти различия
в своих интересах. У тайфунов и ураганов обнаружились
личные, собственные особенности.
Понадобилось создать для них и собственные, личные
имена.
Ученые далеко не сухари. Они забавники! Не знаю,
почему пришло это им в голову, но они стали давать
страшным разрушителям, могучим титанам-ветрам
нежные девичьи английские имена. Вы можете теперь то и
дело прочесть в газетах: «Нэнси» погубила сто человек
возле Киото в Японии». Или:
оказаться якутом, ненцем' или мансийцем: у этих народов в ходу
русские имена.
Как видите, какое-то значение в именах собственных есть. Но
это скорее призрак смысла, чем самый смысл, тень значения, а не
настоящее значение, не такое, какое имеется у каждого имени
нарицательного.
276

«БЕТСИ» СВИРЕПСТВУЕТ
Радиостанции США информируют о продвижении урагана
«Бе ген». Вчера он обрушился с необычайной силой на
побережье Флориды. Согласно данным бюро прогнозов сила ветра
достигает 150 миль в час...
Это напечатано в газете «Известия» 9 сентября
1955 года.
Странно, конечно; на мой взгляд, таким ураганам
больше бы подошли имена пиратов и страшных
разбойников: «Боб-Киллер» опустошил Гаити... «Джек Скоун-
дрелл» движется к Марианским островам; готовьтесь!»1
Но факт остается фактом: ураганы носят имена
девушек. Мне же важно, что «Тайфун» — это
тихоокеанская буря. «Бора» — черноморская. А «Энн» или
«Джейн» — ничего не определяют: они могут
свирепствовать и там, и здесь, всюду.
Таким образом, имена собственные могут
принадлежать и людям и вещам, предметам и явлениям природы.
«Моська» и «Жучка», а рядом «Кракотоа» и «Судома»...
«Ваня» и «Маша», а тут же «Сириус» или «Вега» —
яркие звезды нашего неба. Конечно, ономатология должна
изучать все виды таких имен. Но, пожалуй, разумнее
поручить исследование каждого их раздела особым
специалистам. Есть «антропонимы»2 — имена людей и
«топонимы»3— названия рек, озер, городов, сел, улиц,
горных хребтов, вулканов. Те живут своей жизнью,
управляются своими законами, эти — своими. Так пусть же
первыми ведает ономастика вообще, а вторыми —
топонимика, учение об именах географических. Ей-то и
посвящена моя книга, которую вы сейчас раскрыли на
первых ее страницах.
У топонимики много преданных
Книга книгр дРУзей> и книг ° ней написано
^ невесть сколько. Но ведь книга кни-
рознь ге — рознь. Не за всякую следует
с размаху браться.
Есть в составе топонимической библиотеки толстые
ученые труды, из которых можно узнать о ней многое,
почти всё. Беда одна: их чтение требует основательной
1 Киллер (англ.) — убийца. Скоундрелл (англ.) — злодей
2 От греч. anthropos — человек.
От греч. topos — место.
277

подготовки. Надо отлично знать языкознание, быть
хорошим историком, сведущим географом, чтобы
разбираться в них.
Топонимика-*-наука сложная, а в то же время —
сравнительно молодая; даже самые лучшие ее знатоки
спорят еще между собой по многим вопросам, судят и
рядят каждый по-своему и в пылу споров совсем не
заботятся о том, чтобы быть понятными для всех.
Понимали бы специалисты^ вот что им нужно. А ведь мы с
вами пока что далеко не специалисты. Мы только
хотели бы хоть что-нибудь обо всем этом узнать..*
Есть превосходные топонимические словари, причем
разные. В одних содержатся просто списки всех
географических названий какой-нибудь страны или области..*
Одни названия, больше ничего. Топонимисты с
восторгом роются в них, но сомневаюсь, чтобы такое чтение
показалось увлекательным и вам; «Луга, Мойка, Нева,
Оредеж, Оятъ, Тосна...» А дальше — что?
Другие словари много интереснее: в них даны не
только имена рек или городов, но и объяснение: откуда
взялось такое имя, какой народ его придумал, осталось
ли оно в первоначальном виде или изменилось за
долгие века и что теперь значит.
Выясняются прелюбопытные вещи: вероятно, имя
Невы придумано не русскими, а финнами и значило на
их языке «болотная река». Разве не интересно?
Но несчастье в том, что и тут между учеными возни-»
кают распри. Одни теперь утверждают, что это именно
так, а другие раньше считали: имя «Нева» изобретено
шведами и первоначально означало не «болотная», а
«новая река»...
Мы же с вами, слыша эти споры, не можем даже
примерно судить, кто прав, кто ошибается:1 нам неизвестно,
1 Кто прав? Конечно, современные исследователи. Финское имя
Нева носила не только река, вытекающая из огромного озера.
Носило его и само это озеро: Ладога; озеро Не в о — так его
называли и наши предки.
Шведы, пришедшие в эти места много позже, не понимали слова
«нёва» — «болото», «река, текущая по болоту». Они переделали его
на свое «н ю» — новая. Никак не могло быть наоборот: тогда
пришлось бы думать, что «Новым» звалось некогда и Ладожское озе«
ро, а для этого ни в геологии, ни в истории не было решительно
никаких оснований»
278

как именно и та и другая сторона могли прийти к своим
точкам зрения, как решаются топонимические задачи.
Значит, не со словарей надо начинать.
В специальных журналах — языковедческих,
исторических, географических — постоянно появляются
отличные статьи по топонимике. Они касаются не всех сразу,
а чаще всего отдельных названий. Вот венгерский
профессор предлагает свое объяснение русскому имени
«Урал». Вот другой языковед из ГДР сообщает, что в
Германии, в тех местах, где когда-то жили западные
славяне, он в старых бумагах нашел деревню с именем
«Москва» 1, это меняет многое в рассуждениях о
названии нашей столицы: если так — оно дано реке и городу
не финнами, как думали раньше, а русскими, во всяком
случае— славянами.
Очень увлекательны предположения и споры, содер*
жащиеся в этих статьях. Но ведь и они доступны только
тем, кто уже знаком с азами нашей науки, кто имеет
хотя бы самое общее представление о том — как
именно, какими способами и приемами люди ищут и
находят истину в топонимических вопросах. Да и о том, для
чего ее нужно искать.
И впрямь, люди представления не имели, что может
значить имя Нева, а теперь докопались до его смысла.
Но что это изменило на свете? Кому важно — значит ли
оно «новая» или «болотная» река: ведь мы все равно
зовем и будем звать ее просто Невой, как звали наши
деды и прадеды. Так стоит ли ломать над такими
вопросами головы? Может быть, топонимика и вообще не
серьезная наука, а просто забава для бездельников,
вроде карточных пасьянсов или игры в бирюльки?
Понимая, что от таких вопросов не отмахнешься, я
и решил написать мою книгу, тысячную или
десятитысячную книгу об именах географических.
Когда я приступил к работе—и в ее
Про эту разгаре, и при самом окончании, — у
книгу меня не было в мыслях написать
ученый труд, прочтя который от доски до
Доски, каждый мог бы стать топонимистом. Не
задумывал я даже самого простенького начального учебничка
1 Р. Фишер, на съезде славистов в 1958 году. О значении слова
<с"рал» писал венгерский филолог В. Кальман,
279

топонимики: чтобы пользоваться и таким учебником,
читатель должен стать прежде неплохим языковедом,
осведомленным историком, знающим археологом и
этнографом— должен разбираться в целой грозди наук.
А я прекрасно понимал, что у м^оего читателя — вот
у вас! — таких разносторонних знаний нет и быть еще
не может. Поэтому я мечтал о другом.
Знаете, как бывает? Нет у вас никакого особенного
тяготения к астрономии: ну да, звезды; но что в них
интересного? И вдруг .на какой-нибудь прогулке, в
туристском походе, теплой темной ночью оказывается рядом
с вами не астроном, а просто влюбленный в эту науку.
И под синим небом, кишащим звездами, как муравейник
муравьями, у ночного милого костра, лежа на спине и
глядя ввысь, он начнет рассказывать вам то, что сам
знает о бесконечно огромном мире небесных тел, о том,
как человек за тысячелетия сумел проникнуть в его
бездну... О том, как Галилей впервые увидал у планеты
Сатурн что-то вроде рожков на кардинальской шапке,
а потом и его знаменитые кольца. О том, как Леверье,
не выходя из кабинета, пером на бумаге открыл новую
планету Нептун и как астрономы у своих телескопов
нашли ее точно на том месте, которое для нее
вычислил математик... О том, как раздвоилась и рассыпалась
комета Биелы, как таинственной чечевицей сияет в
тропиках над Землей зодиальный свет... И вы слушаете,
удивляясь новому, и, вернувшись домой, уже не .можете
найти себе места, пока не возьмете в библиотеке книгу
по астрономии — и вас не захватит все сильней и
сильней эта прекрасная наука...
Проходят годы, и из вас вырастает астроном. А
спросите у вас, почему вы стали им, кто заронил в вашу
душу первое зерно интереса к науке о небе, вы,
возможно, даже и не вспомните ни о той теплой ночи, ни
о том костре на берегу тихой реки, ни о том
рассказчике...
Так вот, мне завидна роль такого первого
рассказчика, на немудрящую повесть которого
любознательные ребята клюют, как рыбы на насадку. Мне
хотелось бы оказаться им. Потому что в таких случаях
основное не уйма познаний, которые можно вложить в
книгу, не сухая точность фактов и строгость их объяс-
280

нения, а искренняя любовь к тому, о чем ты задумал
рассказать.
Конечно, имена мест — не звезды небесные. Но
бросьте взгляд на карту любой страны, даже любой области
каждой страны — они кишат именами географическими
так же, как ночное небо бесчисленными звездами. И нет
ни одного из этих имен, за которыми не стояла бы
известная (а еще чаще — неведомая до поры, до времени),
простая, а сплошь и рядом сложная и загадочная его
история. История его возникновения, его долгой жизни
среди других имен, его изменений, его рождения и
гибели.
Изучение звезд дает нам возможность познать жизнь
Вселенной; изучение географических имен позволяет
глубоко проникнуть в жизнь и прошлое человечества.
За ними следят топонимисты. Но, как и у всех ученых,
у них не всегда «доходят руки» просто, самыми
доступными словами рассказать незнающим о их
собственной науке. Так почему бы мне, не топонимисту по
профессии, а писателю, чуть ли не с детских лет
завороженному тайнами географических имен, не попытаться
сделать это за ученых?
Попытаюсь. А вы — уговор дороже денег! —
приступая к чтению этой книги, твердо имейте в виду одно:
она не научит вас топонимике, не сделает настоящим
умелым исследователем имен мест. Но, я надеюсь, она
заставит вас по-новому прислушиваться и
приглядываться к ним.
Вы увидите на Петроградской стороне Ленинграда
надпись: «Бармалёева улица», и вам непременно
захочется дознаться: как же так?
Корней Иванович Чуковский сочинил своего
«Бармалея» совсем недавно, можно сказать, в наши дни.
Корней Иванович и родился-то в 1882 году! А Бармалёева
улица существовала уже по крайней мере за полвека
до его рождения. Кто же и за что же ее так назвал?
Или поедете вы на электричке из Ленинграда в
Пушкин и попадете на платформу «Шушары» и вдруг
вспомните крысу Ш у ш а р у из «Золотого Ключика»
А. Н. Толстого, ту самую Шушару,~с которой сражался
смелый Буратино. И опять то же самое: Толстой
придумал имя мерзкой крысе недавно, а место под
Ленинградом называлось этим именем сотни лет назад. В чем
2&L

дело, и как такое могло получиться? Топонимика,
помоги нам!1
Если такие мысли и желание узнать — как
возникнут у вас, я, в сторонке, буду с удовольствием
потирать руки. Потому что такое стремление выяснить,
«откуда оно», — уже без пяти минут топонимика. Оно не
позволит вам ограничиться моей небольшой книжкой.
Оно поведет вас к высокомудрым статьям и к пухлым
словарям географических названий. И — коготок увяз,
всей птичке пропасть! — научит вас, при их содействии,
1 Топонимика способна оказать вам эту скорую помощь.
Станция Ш у ш а р ы получила свое странное имя потому, что наши
предки переделали так на свой лад финское название «С у й - С а а -
р и, или Суо-Саари, означающее «Болотистый остров». Станция
и впрямь расположена среди обширных пригородных болот.
Это не удивительно: ближний пригород Ленинграда, город
Пушкин, раньше назывался Царским Селом, еще раньше —
Саарским Селом, а до того, до времени Петра I, С а а р и -
Мойсе, «Островная мыза» по-фински.
Автор «Золотого Ключика» долго жил в Пушкине, часто ездил
в Ленинград через станцию Шушары. Название поразило его
слух, показалось каким-то шуршащим, крысиным... Родилось
сказочное имя злой крысы, напоминающее другое крысье имя у Р*
Киплинга в его «Рикки-Тикки»~Чучундра.
Я не могу дать вам голову на отсечение, что все было >именно
так, но мое предположение весьма похоже на истину.
А что до страшного злодея Бармалея, то тут мне
посчастливилось совсем недавно, в апреле 1966 года, выяснить, откуда и
как он появился на свет, у самого крупного авторитета по «барма-
лееведению», у самого Корнея Ивановича Чуковского.
Много лет назад Корней Иванович гулял по Петроградской
стороне нашего города (это такой район его) с известным художником
Мстиславом Добужинским. Они вышли на Бармалееву улицу,
— Кто был этот Бармалей, в честь которого целую улицу
назвали? — удивился Добужинский.
— Я, — говорит Корней Иванович, — стал соображать. У какой-
нибудь из императриц XVIII века мог быть лекарь или парфюмер,
англичанин либо шотландец. Он мог носить фамилию Б р о м л е й: там
Бромлеи — не редкость. На этой маленькой улице у него мог стоять
дом. Улицу могли назвать Бромлеевой, а потом, когда
фамилия забылась, переделать ив Бармалееву: так лучше по-русски
звучит.. — Но художник не согласился с такой догадкой. Она
показалась ему скучной.
— Неправда! — сказал он. — Я знаю, кто был Бармалей. Он
был страшный разбойник. Вот как он выглядел...
И на листке своего этюдника М. Добужинский набросал
свирепого злодея, яростного и усатого...
Так на Бармалеевой улице родился на свет злобннй
Бармалей,
282

многому, очень многому. А может быть, оно приведет
вас в конце концов то ли на филологический, то ли на
исторический или географический факультет
университета, сделает археологом, географом или историком...
Как семь городов Греции спорили некогда за честь
числиться родиной великого Гомера, так целый ряд наук
претендует на право считать топонимику своим отделом,
своей частью... На самом же деле, чтобы двигать ее
вперед, надо пользоваться данными всех этих наук.
А может произойти и другое. Если вас заинтересует
наука об именах мест, вполне возможно, что, еще
будучи школьником илц только поступив в ВУЗ, вам
удастся принять прямое участие в практической работе
топонимистов... Вы займетесь собиранием
географических названий ваших родных мест — вашего сельсовета,
если вы живете в деревне, вашего района или квартала,
если вы родились горожанином. А возможно, это даст
вам занятие летом, в той области, куда вы ездите на
каникулы...
Если это произойдет благодаря моей книге (или если
даже этого не произойдет, но просто горизонт ваш
расширится, и вы узнаете, какая интересная, какая увлека*
тельная, какая необыкновенно щедрая наука
языкознание), с меня и этого будет довольно. Тогда —
счастливого плавания и неоглядных просторов! Мое дело было
отшвартовать вас от берега, дальше вас поведут более
опытные лоцмана...
Впрочем, это ведь все только присказка, необходим
мая, но присказка.
Сказка начнется только со следующих страниц.

«— Я охочусь чаще всего в лесу
Ш а к т п и, — проговорил господин
де Камбремер.
— Он оправдывает свое
название? — спросил его Бришо.
— Я не улавливаю смысла
вашего вопроса...
— Я хочу сказать: много ли там
поет сорок?
— Вот видите, — сказал господин
де Камбремер, — что значит
поговорить с ученым! Я уже пятнадцать
лет охочусь в лесу Шантпй, и
никогда не задумывался, что значит его
имя ..» !
М Пруст. «В поисках
утраченного времени»
«— Что ж, пора в обратный путь! —
На воскликнул Пенкрофф.
необитаемом — Одну минуту, друзья,:—остановил
острове всех инженер Смит. — Мне думается,
что надо окрестить и весь остров и
все мысы, отмели и речки, которые мы видим...»
Вы помните, откуда это? Конечно, из «Таинственного
острова» Жюля Верна. Пятерых смельчаков пригнало
ветром на воздушном шаре из Америки на бедный
клочок земли, затерянный в Тихом океане. Рискуя жизнью,
они пробились сквозь ярость прибоя и собрались все на
твердой земле. Еще неизвестно, остров под их ногами
или материк...
По-французски «шант пи» — «поют сороки».
284

На шестой день после высадки, чуть отдышавшись,
они карабкаются по обрывам самой высокой в тех
местах горы... Да, они на острове! Они обречены на долгое,
может быть, вечное, заключение на нем. Впервые они
видят его сверху. И вот старший и мудрейший из них,
всезнайка Сайрес Смит, вносит такое странное,
несвоевременное предложение: заняться «крестинами» острова и
его частей... «Разве у нас нет более важных дел?»
—наверное, послышался шум возражений?..
Ничуть не бывало.
«—Отлично, — сказал Гедеон Спилетт. — В будущем
это сильно упростит нам дело, когда придется говорить
о каком-нибудь месте на нашем острове.
— Правильно! — согласился простак Пенкрофф,—
удобно, когда можешь указать, куда и- откуда идешь.
А названия — это проще простого: возьмем их из
«Робинзона», которого мне читал Герберт. «Бухта
Провидения», «Коса Кашалотов»...
— Нет, — перебил его Герберт. — Лучше назовем
заливы и мысы нашими именами. Именем мистера Смита,
мистера Спилетта, именем Наба...
— Моим именем? — сверкнув белозубой улыбкой,
вскричал негр Наб.
1 — А по-моему, правильнее будет придумать
названия, которые все время напоминали бы нам родину, —
возразил Гедеон Спилетт.
— Согласен, — проговорил Смит. — С главными
частями острова так и надо поступить; это будет вполне
уместно. Большую бухту мы можем назвать «Бухтой
Соединения». Ту, широкую, — бухтой Вашингтона. Гора,
где мы находимся, пусть будет горою Франклина, а
озеро перед нашими глазами — озером генерала Гранта1.
Пусть эти имена напоминают нам родину и тех, кто ее
прославил. Что же до ручейков, малых мысов и затонов,
то я предлагаю выбрать для них имена,
которые говорили бы о их очертаниях, о каких-
либо особенностях... Речки же, заводи и затон-
Смит перечисляет национальных героев Соединенных Штатов.
рг Вашингтон — первый президент республики, основатель госу-
ВениТВа ^^^ и геР°й войны за освобождение от английского гнета.
УлисрМгН фРанклин — ученый, философ, государственный деятель;
и«Г Идней Грант — генерал, герой войны 1864 года за освобож-
ие негров.
285

Чики, которые отсюда не видны, но на которые мы,
конечно, наткнемся, как только начнем исследовать
лесистые пространства, будут получать названия по мере
того, как мы станем их обнаруживать...»
Предложения были приняты единогласно.
Да и как было их не принять? Великий французский
фантаст мог выдумывать удивительные вещи, но за
всяким его вымыслом всегда,стояло отличное знание всего
действительно происходящего в мире. Так и тут;
развернув перед читателем несколько способов называть геог«
рафические пункты, «места», он на деле перечислил
как раз те из них, какие человечество чаще всего
применяло и применяет вот уже бесчисленное
множество лет.
Человек склонен всему, что он ни увидит,
обязательно дать название. Да без этого ему было бы очень
трудно разобраться в хаосе окружающих его предметов и
явлений. Поселите себя мысленно в городе, где ни одна
улица никак не называется: как вы объяснили бы
соседу, где вчера вам удалось купить футбольную камеру
и куда ему надо за ней пойти? Легко ли было бы по*
слать вашу сестричку за грибами, если бь* рощи,
перелески, речки и озера вокруг вашего колхоза внезапно
«онемели», утратили свои имена?
Стоит нам столкнуться с новой вещью, мы
немедленно н а з ы в а е м ее. Люди с наслаждением дают имена
чему и кому угодно — травам и деревьям, зверям и
зверюшкам. Они всегда привязывают к ним имена
нарицательные, слова. Они с особой радостью прикрепляют
к ним и имена собственные, как только животное, птица
или рыба чем-нибудь выделились из ряда себе
подобных, ухитрились «завязать с человеком личную
связь».
На плоту «Кон-Тики», в щели бальзовых бревен,
наполненной соленой водой, поселился крошечный краб.
Едва выяснилось, что он плывет вместе с людьми, они
немедленно «окрестили» его' Юханнесом, то есть
«Ванюшей».
Французская подводная экспедиция у Лунных
островов близ Мадагаскара обнаружила под килем
корабля приставшую к нему рыбу-прилипалу. Рыба
привязалась к морякам, стала ручной. И тотчас же она
сделалась для них «Катериной». '"*
266

«••Катерина была крупной рыбой, длиной чуть по-
меньше метра с белыми полосками по бокам .. Кате-
рииа, как всегда, получила свою порцию объедков...»1
Все рыбы остались «рыбами просто», «рыбами
вообще», а эта стала Катериной: в глазах людей она
приобрела особое значение, оказалась им для чего-то
нужной...
Удивительно ли, что у людей испокон веков
появилась склонность называть особым собственным именем
и каждое примечательное для них место, которое они об*
наруживали возле себя, —любую излучину реки, рас*
Целину горы, каждый уступ холма, поляну в лесу, источ*
ник среди пустыни... Сегодня это просто поляны и род*
ники, но ведь завтра они могут понадобиться...
Не диво поэтому, что и жители «Таинственного
острова» так единодушно одобрили предложение Сайреса
Смита: оно удовлетворило их естественному
«стремлению называть».
Жюль Верн заставил их поразмыслить над тем — а
как же, какими именами следует при этом
пользоваться? Они перебрали несколько различных способов.
Пенкрофф предложил поступить просто: взять
книжку и перенести оттуда на место уже кем-то
придуманные имена. Это неинтересный способ, но, надо сказать,
и он, к сожалению, применяется. На Украине, например,
была до революции деревня, которая звалась Мыс
Доброй Надежды: помещик, владелец этой деревни, явно
взял для нее имя «из книжки»; так Пенкрофф предлагал
один из мысов своего острова назвать мысом
Кашалотов, хотя кашалотами там и не пахло.
Герберт — ученый мальчик — выдвинул другое
предложение: называть все именами тех людей, которые это
«все» первыми увидят. Так тоже очень часто поступали
и поступают путешественники и исследователи.
Баффинова Земля на севере Америки названа в честь китобоя
Баффина, открывшего ее. Остров Гранта в Тихом океане
окрещен по имени капитана Гранта, его открывателя
(это не жюльверновский, а другой, исторический, Грант),
Штат Пенсильвания в Соединенных Штатах носит имя
своего первого владельца, некоего Вильяма Пенна,
1 Ф. П рос пер и. На лунных островах, М, Геогр, изд-во, 1958,
тр. 8Ве
287

английского колониста. Жюль Берн
знал о таком обычае.
Еще иначе посоветовал поступать
Гедеон Спилетт. Ему казалось
уместным придавать
географическим пунктам названия, которые
напоминали бы переселенцам
Родину. Сайрес Смит одобрил и
уточнил эту мысль и сразу же
приступил к делу. По его мнению,
родину лучше всего напоминают
имена ее великих людей. Он немедленно начал крестить
мысы и заливы фамилиями тех американцев, которых
уважали и почитали его товарищи и друзья —
«северяне».
Он в этом случае поступил так, как в XIX веке
постоянно поступали все белые люди, европейцы и
американцы, проникая в новые страны. Посмотрите на карту
мира: всюду на ней вы увидите имена и фамилии
великих, знатных, чем-нибудь прославленных, а иногда и
просто высокопоставленных людей из разных (но
всегда— европейских или американских) стран. Вот шумит
и плещет водопад в тропической Африке. Около него
написано: «Водопад Виктории», а Викторией звали
ничем особо не примечательную, кроме очень долгой
жизни, английскую королеву. Водопад назвали, конечно,
англичане.
Вот возле самой Антарктики виден крошечный
пустынный островок; его имя — «остров императора
Петра I» — показывает, что открыт и назван он был
русской экспедицией. Целая огромная страна на юге
Африки еще недавно звалась Родезией. Господин Сессиль
Роде, ее «крестный отец», был просто очень богатым
негодяем, завоевавшим эту несчастную страну и
наложившим на нее ярмо страшного угнетения. Роде был
англичанином, и имя этой стране дали, конечно, его
соотечественники. Сайрес Смит и его доблестные сотоварищи
были американцами; вот почему и на островке, лежащем
за тысячи миль от Америки, появились и «бухта
Вашингтона», и «гора Франклина», и «озеро Гранта» —
американцев.
Человек опытный и многознающий, инженер Смит
предвидел и другое. Он сразу же сказал, что такие пыш-
288

_ Л
>■-■

Предложения

смельчаков
были
приняты

единогласно.
10

ные имена следует давать только самым заметным, са-*
мым значительным подробностям их маленькой страиыз
горам, озеру, бухтам, самому острову в целом (они
назвали его, как вы помните, «островом Линкольна»1)*
Всякую мелочь — ручейки, лужайки, пригорки, торчащие
там и здесь утесы — тоже надо называть, но как? Их
имена должны соответствовать их внешнему виду—-
иногда и форме, порою — цвету, может быть,
каким-нибудь особым приметам, даже случаям и
происшествиям, разыгравшимся около них.
И тут ни Смит, ни Жюль Верн не придумали ничего
нового. Так бывало до них, так бывает сейчас, так будет
наверняка и впредь.
Стоит выехать из города куда-нибудь в дачную
местность или, тем более, в настоящую деревню, и мы
наталкиваемся повсюду на имена этого рода. Я пишу
сейчас эти строки в Комарове, под Ленинградом. Оно
названо в честь знаменитого ботаника В. Комарова. В двух
километрах от меня лежит озеро Щучье, названное так,
конечно, потому, что в нем рыболовы, к своему
удовольствию, ловят немало щук. Неподалеку от Щучьего есть
озера Красавица и Долгое. Ну, имя первого — дело
вкуса; но, конечно, тот, кто его давал, был, по-видимому,
восхищен живописностью берегов. Что до Долгого озера,
то оно и верно напоминает скорее извивающуюся в
сосновых лесах реку; его длина — с десяток километров,
ширина нигде не достигает и полукилометра: именно—•
долгое2.
Наверное, каждый ленинградец был хоть раз на
Черной речке — их у нас множество. Воды этих речек
обычно окрашены в темно-красноватый цвеч; торфом болот,
из которых они вытекают. На берегу одной из них, к ве-
1Абрагам Линкольн — великий американец,
возглавлявший борьбу против рабства, в которой принимали участие и герои
«Таинственного острова».
2 Все эти имена приданы поселкам, речкам, озерам после того,
как Карельский перешеек вошел в состав СССР. Понятно, что до.
того у них были другие, финские имена. Комаров о, скажем,
называлось Келломяки, Щучье озеро — Хауки-Ярви,
Мощная резинка истории как бы прошла по карте этих мест и
стерла с нее почти все старые названия. Новое, русское население
большинству урочищ и селений придало свои русские имена, среди
которых сохранились отдельные финские, например: речка Юлж
Йоки между озерами Долгое и Красавица,— «Верхняя речка».
290

ликому нашему горю, состоялась в 1837 году роковая
дуэль Пушкина с Дантесом. Речка стала «Черной» еще
в одном смысле, потому что 27 января 1837 года —
черный день в истории нашей страны. Но о ее воде можно
сказать все, что я сказал только что: она вытекает из
торфяников и кажется почти черной там, где глубина
достаточна.
Ну что же, точно так все происходит и в
«Таинственном острове». Имя «Утиное болото» ничем не
отличается от названия «Щучье озеро»; имя «Красный
ручей» от «Черной речки». Тот лес, в котором от новых
робинзонов удрала красивая птица жакамар, они
окрестили «лесом Жакамара», а проток, образовавшийся
там, где инженер Смит взорвал скалистый перешеек
между озером Гранта и морем при помощи заряда
нитроглицерина, получил имя «Глицеринового ручья».
«Ах, вот оно что! Это и есть топонимика? —
можете спросить вы. — Тогда где же здесь тайны, где
секреты? Все ясно, как кристалл! Куда проще понять,
почему речку с быстро текущей водой назвали Быстрицей,
чем почему маленький худосочный человечек носит имя
Лев, или почему дали инженеру из жюльверновского
романа фамилию Смит (по-английски — кузнец, коваль),
если он был не кузнецом, а инженером?»
В той главе «Таинственного острова», из которой я
выписал столько цитат, действительно говорится о
топонимике, но только об одной ее части. Об одной, так
сказать, стороне. Сообразите сами, где занимались
называнием мест наши герои? На необитаемом острове.
Они были первыми поселенцами на нем. До них
никто никогда не видел ни его рек, ни его лесов, холмов
и долин. Никто и никак не мог их до того назвать. Вот
почему положение Смита и его друзей было очень
простым. Перед ними была как бы пустая классная доска, и
им сказали: «Напишите на ней, что хотите». Нетрудно
написать.
А представьте себе, что вы вошли в класс, где до
вас протекло уже пять или шесть уроков. Черная доска
вся исписана и переписана множество раз. Что-то
стерто начисто, что-то проступает сквозь писанные наверху
строки, что-то видно ярко и четко. И вам говорят: «Нет,
писать не надо! Вы прочтите, что тут было сегодня па*
дисано с утра и до большой переменки...».
Ю* 291

Тут, пожалуй, вы зачешете у себя в затылке. А
задача топонимиста куда чаще похожа на такое задание.
Ему реже приходится ломать голову, как назвать что-
нибудь, доныне не названное. Ему постоянно",
ежедневно и ежечасно приходится разгадывать — почему
когда-то и кем-то было дано такое-то имя? Кто его дал?
Что он хотел этим сказать? Кем он был, крестный отец
этой горы или того городишки, и что значит слово,
которое он для их названий употребил?
Подумайте, и поймете: это несравненно сложнее.
В самом деле, где в мире в XX веке
Луна и остались места, на которые «не сту-
Антарктика пала еще нога' человека»? На Земле, —
пожалуй, только в Антарктике, да,
может быть, на отдельных клочках Крайнего Севера да
еще в бассейне Амазонки.
Ну что ж, проникая на огромный, люто холодный,
ледяно-мертвый континент, лежащий вокруг Южного
полюса, современные люди имеют все основания
называть там все, как им заблагорассудится: они там
—первые называтели.
Антарктику открыли русские. Действуя точно бы по
совету Сайреса Смита, они принесли туда имена своих,
русских именитых людей и героев. Отсюда на старых
картах мы видим имена царя Петра 1, полководца
Суворова, мореплавателя Беллинсгаузена (он-то и открыл
новый материк). За русскими туда прибыли вездесущие
англичане и как бы повесили повсюду свои, английские
вывески: «Земля Королевы Мери», «Земля Виктории»
и много других. Американские экспедиции завезли за
Южный полярный круг фамилию своего летчика и
исследователя адмирала Бёрда (слово «bird» по-русски
значит «птица»). Как герои Жюля Верна, они назвали один
из тамошних островков в честь Вениамина Франклина.
Прибыли норвежцы, и появились их названия:
«море Амундсена», «Земля Королевы Мод»... Некоторые
посетители новых мест повели себя совсем как Герберт
из «Таинственного острова», если бы за ним не
приглядывали Смит и Спилетт: они начали называть разные
пункты на берегах суровой Антарктиды именами вовсе
безвестных людей — своих спутников, друзей, даже
каких-то милых им женщин и девушек. Вот, например,
земля Эдит Рони, а кто была эта Эдит, поди дознайся.
292

Вот гора Марии-Луизы Улмер, и убейте меня, если я
могу без сложных справок сказать, чем прославилась
эта дама. Словом, помните, как там: «Моим именем?» —
вскричал негр Наб, сверкнув белозубой улыбкой...
Есть тут и другие, уже знакомого нам типа, имена.
«Остров Уайт» (то есть «белый») во всем подобен
любой «Черной» речке или «Черной» горе. «Бухта Тюленья»
ничем не удивительней «Щучьего озера» или «Утиного
болота». Построены эти имена точно по смитовскому
правилу: «Они должны говорить об очертаниях места,
о каких-либо его особенностях». Все тут в порядке, и
особенных загадок (если не вспомнить Эдит Рони и
Марию Улмер) нет.
Еще вольготнее чувствуют себя люди, вырываясь за
пределы Земли, в космос. Вот, например, Луна.
Довольно занятно, как люди вели себя, давая издали названия
всему тому, что видно в телескопы на поверхности
нашего спутника.
Прежде всего надо заметить, что до самых
последних лет, до октября 1959 года, они могли
распоряжаться только на «лицевой», обращенной к Земле, стороне
лунного шара: вторая, тыльная, была надежно
спрятана от нас.
Во-вторых, — вот уж, казалось бы, где можно
порезвиться!— обитателей на Луне мы встречаем только в
фантастических романах, оспаривать наши названия
некому. Называй — не хочу!
Особенно резвиться никто, однако, не стал. Прежде
всего люди нарисовали себе лунную поверхность по
образу и подобию земной. Темные пятна они сочли
морями и зовут их упорно морями доныне, хотя уже отлично
известно, что никакой воды там нет, что это равнины,
пустыни, что угодно, только не моря. Странные
кольцеобразные возвышения были приняты за кратеры
вулканов, хотя и сегодня сомнительно, кратеры ли это. А
может быть, выбоины, образовавшиеся при ударах о
лунную поверхность огромных метеоритов. А имена всего
этого? Они мало чем отличаются от жюльверновских.
На Луну, за 300 000 километров, люди перебросили все
свое, привычное, земное.
Как Гедеон Спилетт, они переселили туда «Аравию
с Синайским полуостровом, остров Сицилию (и вулкан
Этну в его центре), Альпы, Апеннины, Карпаты, Среди-
293

земное море, Мраморное, Черное и
пийское моря...» (Так посмеивается над
лунными «наименователями» тот же Жюль
Берн в другом своем романе «Вокруг
Луны».) .
Правда, на свободе они наградили нашу спутницу
также множеством вычурных, претенциозных имен:
повстречайся мы с такими на Земле, мы бы невольно
поморщились... Жюль Верн 'острит, будто астрономы
разделили весь лунный диск на грубую мужскую и дели-,
катную дамскую половины. На одной бушуют страсти и
ужасы: «Океан Бурь», «Море Ливней», «Залив Зноя»*
На другой — тишина и благорастворение воздухов:
«Море Ясности», «Море Вздохов», «Озеро Снов», «Море
Спокойствия»...
Это — шутки романиста. Лунную поверхность окре-
щивали люди ученые, астрономы (мы-то ведь видим на
ней только смутные пятна: кто — человека, несущего что-
то на закорках, кто — рыбака, закинувшего удочку, кто
еще что-нибудь невнятное). Поэтому основная часть
лунных имен (опять-таки по правилу Сайреса Смита),
дана ими в честь и память великих людей прошлых
веков, прежде всего физиков, математиков, астрономов,
затем философов и представителей литературы и ис-,
кусства. Вот почему мы находим там имена Тихо де
Браге, Коперника и Кеплера, Архимеда и Птолемея, а
рядом с ними географа Меркатора или древнегреческого
поэта Гесиода.
Есть на Луне такое место, где близко друг от друга
поднялись в вековечном молчании могучие лунные
«цирки»— чудовищно холодные ночью, жарко раскаленные
лунным, бесконечно долгим днем. Их имена: Архимед,
Автолик, Аристилл...
Кто такой Архимед, объяснять нечего, это знает
каждый. Автолик — греческий астроном и математик,
жил в IV веке до нашей эры. Ученый Аристилл родился
на острове Самос, может быть, еще при жизни
Автолика.
Теперь названные в их честь гигантские цирки стоят
над лунными равнинами треугольником и всматривают-,
ся с недоумением в одну точку между ними. В ту, о ко-s
торую ударилась несколько лет назад советская ракета,
294

-A#ggsZ_iL
ИИИИ
ВИДИМАЯ
СТОРОНА
Океан Бурь
Море Ливней
Море Вздохов
Тихо Браге
Коперник
Автолик
Архимед
Птолемей
Меркатор
Море
Познанное
ОБРАТНАЯ
СТОРОНА
Море Москвы
Залив
Астронавтов
Циолковский
Ломоносов
Жолио-Кюри
Давать
имена
лунным
горам
И
морям —
не
простое
дело.

прославленный «лунник», и где лежит теперь вымпел,
доставленный ею на Луну.
Неслыханные события развернулись в последнее
время и для Луны, и для Земли. В октябре 1959 года
ракета, поднявшаяся, с космодрома СССР,
обогнула наш спутник, как когда-то в воображении
романиста это сделали в пушечном ядре колумбиады Барби-
кен, Николь и Мишель Ардан — два американца и
француз. Но даже фантазии Жюля Верна не хватило,
чтобы описать, что видно на той стороне Луны: он
уклонился от этого под разными предлогами.
Советский телеглаз всмотрелся в «лунный затылок»
и передал изображение на Землю.
Выяснилось, что «та сторона» во всем подобна
«этой»: такие же колоссальные равнины — «моря», такие
же циркообразные круглые образования — горы. С
того дня прошли гоаы, но никто, кроме нас, не увидел еще
этих морей и этих гор. И ученые Союза были вполне
вправе наречь им такие имена, какие были признаны
нами достойными.
На той стороне Луны появилось «Море Москвы» с
«Заливом Астронавтов», чтобы вечно напоминать о
нашей стране, ее столице, ее героях. Там есть теперь цирк
«Циолковский» (вряд ли существует имя, более
достойное увековечения в космосе, чем это) и цирк
«Ломоносов»— название, звучащее на равных правах с такими
именами, как «Тихо Браге» или «Кеплер», видимой
стороны ночного светила. Есть неподалеку от них еще один
цирк. Русские назвали его именем француза-физика Жо-
лио-Кюри. Вот вам существенное отличие от того, что
происходило некогда на «острове Линкольна»: там
названия устанавливали очень хорошие люди, но
американцы прежде всего; они думали об Америке, только об
Америке и о ее героях. Мы — интернационалисты, и
великий французский ученый, бывший великим
гражданином своей страны, смелым борцом за весь человеческий
мир, умным и благородным сторонником коммунизма,
для нас такой же «свой», как и лучшие сыны нашей
Родины К
1 Как бежит — да нет, не бежит, а мчится! —жизнь в наш век.
Пока писалась эта книга, события в околоземном пространстве
развивались бурно и радостно. В июле 1965 года еще одна советская
ракета-фотограф произвела съемку «той стороны» Луны, получив
296

Но, если прислушаться к этим «новым» имена*м, они
мало чем отличаются по своему характеру от тех,
которые признали удобными и достойными для себя Смит,
Спилетт, Герберт, простодушный Пенкрофф и
немногословный Наб на вымышленном острове Линкольна
столетие тому назад.
Все это просто и понятно. Вот только в современном
мире на Земле осталось очень мало таких мест, где
человек может поступать, как в Антарктике или на
чуждых планетах.
Континенты старой Земли, ее острова заселены
людьми уже много тысячелетий. По крайней мере пять-шесть
тысяч лет назад культура человека возросла настолько,
что он уже научился «называть» каждый клочок
окружающего его мира, каждый холм, каждую реку,
каждый свой поселок тем или другим собственным именем.
Я преуменьшаю сроки: случилось это, конечно, гораздо
раньше; просто наше знание прошлых времен уже
ничего не способно различить за пределами этих ближних
тысячелетий.
А потом вся история человечества заполнилась
неустанным передвижением племен и народов по лицу
Земли. Почти нет на Земле таких мест, где мы можем
фотографии тех ее частей, которые не попали на негативы
пятьдесят девятого года. Еще через несколько месяцев «Луна-9»
осторожно, можно сказать — нежно, посадила телевизионную станцию прямо
на лунную поверхность; своими глазами мы увидели каменные
глыбы нашего спутника. Некоторые из них громоздились вдали, другие
виднелись в двух-трех метрах от объектива камеры, а значит — и от
нашего глаза. В двух метрах — и в 300 000 километрах от него...
Пройдут считанные дни, новые селенографические атласы
лягут на столы ученых. На их картах мы прочтем десятки, сотни,
может быть, тысячи новых, сегодня еще никому не известных имен.
Какими они будут?
Не так давно на пресс-конференции журналисты спросили
Президента Академии наук М. Келдыша: «Придумано ли название для
того исторического места, на котором прилунилась «Луна-9»?»
Ученый ответил вот как: «Я думаю, что надо бы придумать.
Американские ученые назвали место "падения «Рейнджера-7» «Морем
Познанным». Однако у астрономов есть свои международные
правила, и они никому не позволят присваивать названия без
утверждения их Международным астрономическим союзом. Поэтому говорить
об этом преждевременно».
Видите, оказывается, это не простое дело. И было бы неплохо,
если бы и у нас на Земле выдумывание новых имен было бы
ограничено такими же строгостями и осторожностью.
297

поручиться, что народ, сегодня живущий там, жил там
всегда и вечно* что, поселившись здесь века и века
назад на пустом, необитаемом до того месте, он ни разу
не уступал своей территории никаким пришельцам; что
никогда в прошлом раз присвоенные им названия
урочищ и поселений его страны не были заменены другими,
что они остаются одними и теми же «ныне, и присно,
и во веки веков»...
Вот я думаю сейчас: где такое было возможным?
Даже в древнейшей стране мира — Китае — отдельные
части его территории подвергались длительным
нашествиям и передвижениям племен: маньчжуры и монголы
повелевали китайцами и, конечно, приносили с собой на
их земли свои — совсем не китайских корней —
названия. В свою очередь китайцы завоевывали земли
соседей и меняли их топонимику. Причем меняли, как это
всегда бывало в древности, не «организованно», не по '*
какому-нибудь твердому правилу, а как придется, кое-
что сохраняя из старых имен, кое-что заменяя новыми,
кое-что только приспосабливая к своему произношению,
к своему языку... Думается, даже в Китае можно найти
в его топонимике заметные следы этих передвижений и
перемещений.
Что же говорить о тех странах, на пространстве
которых две, три, четыре тысячи лет все как в котле кипело/
где творилась мировая история, — о странах Европы,
Северной Африки, Передней Азии, Ближнего Востока?
Там, где сейчас живут французы, была некогда
страна, населенная кельтским племенем галлов. Каждый
ручей, любой суходол и любой перекресток дорог носил
галльское, кельтское имя.
Римляне Юлия Цезаря завоевали эту страну. Вместе
со своими дорогами, со своими законами, со своими
нравами они принесли туда и свои имена. Заливы и бухты,
портовые города, источники минеральных вод, мосты и
броды — все стало называться по-римски; но между
этими новыми римскими названиями во множестве
сохранились— переделанные или нетронутые — и старые
галльские. Римлян, говоривших по-латыни, на языке
романского корня, сменили франки — германцы по языку
и племени. И теперь можно найти во Франции такие
районы, где река носит древнее галльское имя, старый
брод на ней хранит в своем названии воспоминание Q

римских временах, а руины замка, возвышающиеся над
ним, называются именем франкским, понять значение
которого может только человек, знающий древнегерман-
ские языки.
А к этому надо добавить, что на юго-западе
Франции, у Пиренеев, рядом с галлами и среди галлов жили
баски, народ еще не выясненного до конца
происхождения и языка, жили иберы, по имени которых римляне
звали Иберией Испанию. Тут, в Гаскони, по берегу
Бискайского залива многие пункты носят имена догалль-
ского происхождения. А Бретань, на западе страны,
дольше других ее частей сохранила старый кельтский
язык, общий с бриттами соседнего большого острова
Британии (сравните эти имена: Британия и Бретань).
А рядом лежащий небольшой полуостров Котантэн был
много позднее захвачен северными германцами,
скандинавами или норманнами (эта область и сегодня носит
имя Нормандия); суровые викинги Норвегии и Швеции,
огнем и мечом покоряя страну, насадили на ее землях
свой, северогерманский язык и свои, северогерманские
топоним ы...х
Эти народы, живя рядом, сопротивляясь и
подчиняясь один другому, смешивались. Влияли и сливались
друг с другом их языки. Менялись, приспосабливаясь,
и названия мест: одни заменялись новыми, другие,
скрещиваясь, образовали странные помеси, двуязычные
гибриды; третьи получали новое звучание, сохраняя
старый смысл; четвертые упрямо существовали в
своем древнем виде, не подчиняясь никаким новым вея-
1 Чтобы не~ быть голословным, приведу пример. Есть в
Нормандии (Франция) прибрежный городок Бальбек — ложный тезка
прославленного сирийского Баальбека. Между этими именами
общего — ничего. Баальбек — слово семитское; значит оно
«дом» или «храм бога Ваала». В Нормандии же возле Бальбека
можно встретить много других имен, с окончанием «-бек»: Мор-
бек, Брибек, К о д е б е к, Робе к... Все это — старые норман-
ские, скандинавские названия. «Бек» в каждом из них означает то
же, что в современном немецком языке «бах» — ручей. М о р б е к —
это «Болотный ручей», Моорбах; Брибек — «Ручей с мостом»
(вспомните немецкое «брюкке» — мост).
Бальбек-:- видоизмененное северогерманское Д а л ь б е к.
Слово распадается на даль — «долина» и бек — «ручей».
Скандинавское происхождение и у названия портового города,
Гавр: его значение так и есть: «порт», «гавань». Многие другие
имена на западе Франции восходят к этому же источнику,
299

ниям, и дожили, как окаменелости глухой и глубокой
древности, до сих пор.
Вы представляете себе, какую пеструю смесь все это
образовало за века и тысячелетия? Вам понятно теперь,
что второй частью науки топонимики в каждой стране
и является наука об изучении этих давно уже
существующих на земле, проживших длинную и сложную
историю географических имен. Их разгадывание. Их
приурочение к тому или другому языку, к тому или иному
народу.
«Понятно,— говорите вы,— какое это нелегкое дело».
Я думаю, понятно, но не до конца. И, чтобы помочь вам
в этом понимании, я начну сейчас с маленького
рассказа о испытанном недавно мною самим затруднении.
Артек — всем известный, прославлен-
Что значит— ный на весь мир пионерский лагерь.
Артек? Он расположен в Крыму, возле
курортного городка Гурзуф. Там
встречаются каждый год ребята многих стран мира. Девочка
из Перми или из Подмосковья может подружиться со
своей смуглолицей ровесницей из кубинской Гаваны или
из Гвинеи, лежащей на Атлантическом побережье
Африки. Мальчуган-ленинградец — стать неразлучным со
своим вьетнамским или чешским ровесником...
Значит, вы знаете, что такое Артек? Да, но вам
неизвестно все же, что означает его имя.
Артек? Как вам кажется, каково его значение?
Года два назад я получил из журнала «Вокруг
Света» очень вежливое письмо. Меня просили объяснить
самим артековцам, откуда взялось, кем дано и что может
означать название их любимого лагеря. Они пробовали
выяснить это сами, не удалось. Запрашивали разные
ученые учреждения, ответа не получили. Не могу ли я
помочь им в этом?
Приятное и даже лестное поручение. Но известно:
легче задать сто вопросов, чем правильно ответить на
один.
Прежде чем рассуждать о значении любого имени,
следует установить, какому языку оно принадлежит. По-
русски «яма» значит «яма», углубление в почве, а по-
японски «яма» — «гора». Если какое-нибудь место на
Курильских островах или на Южном Сахалине
называется «яма», трудно строить какие-нибудь умозаключе-
300

ния, пока не выяснено, кто его так назвал — мы или
японцы? Значит, кто же мог быть автором имени
«Артек»?
В Крыму, на протяжении его долгой истории, жил
не один какой-нибудь народ. В самой глубокой
древности его населяли дикие и свирепые тавры. Именно
благодаря им и по милости хорошо знавших их греков
мы до сих пор называем Крым Тавридой.
Прекрасны вы, брега Тавриды,
Когда вас видишь с корабля...
Это—Пушкин.
Кто знает, сколько крымских старинных имен могут
оказаться так или иначе связанными с таврами,
может быть, принадлежащими их языку?
С таврами в Крыму столкнулись древние греки.
Они были отважными моряками и опытными колониза-,
торами. По словам одного древнего ученого, они повею-?
ду обосновывались по берегам морей, как лягушки по
краям луж. На крымском побережье немало мест,
сохранивших до нашего времени названия, данные им
греками. Имя Ялта происходит от греческого «Ялитта» и
означало некогда, по-видимому, «приморская»,
«прибрежная». Название Симеиз значит «знак»; вероятно,
греческие моряки считали путеводным знаком что-то на
берегу этой бухты, — может быть, знаменитые
колоссальные скалы «Диву» и «Монах», достоявшие тут до
нашего времени1. Не существующий сейчас город к
востоку от Севастополя назывался Херсоне с: слово это
по-гречески значит «полуостров». У Керченского
пролива процветало в древности множество греческих
городов-колоний: Пан т и капе я, Порфмий, Мир-
м е к и й. Все это греческие слова: Мирмекий,
например, означало по-гречески «Муравейник», «Муравье-
град»... Может быть, и Артек такое же ископаемое
греческое слово?..
В те самые времена, когда блистали и шумели на
берегу греческие колонии, во внутренней части Крыма
жили в а р в а р ы— скифы. Скифы населяли тогда весь
юг нынешней Украины, кочевали в бескрайных ее сте-
1 «Монах» разрушен бурей в 30-х годах; огромная «Дива» цела.
См. стр. 507,
301

пях. Мы знаем, что многие великие
реки южной Европы — Дон,
Днепр, Днестр, Донец,
Дунай — названы скифскими
словами. В родственном скифскому
осетинском языке слово «дон» и
сейчас означает река: Ар дон — она
же Арредон — «бешеная река».
То же самое слово, значащее
«река», «вода», скрывается и в
приведенных только что названиях больших рек. А если так,
почему не допустить, что и некоторые из имен нашего
Крыма — в том числе и Артек — могут быть
скифского происхождения?
Утверждать этого нельзя, но и отрицать
решительно — трудно.
В той же глубокой древности побывали в Крыму или
приближались к его пределам многие другие народы;
кроме звучных и непонятных имен — киммерийцы, савро-
маты (по-гречески — «ящероглазые»)—от них ничего
не сохранилось. Но ведь наверняка и они называли как-
то по-своему тамошние реки, долы, горы, поселения...
Все, на что падал взор их «ящеричных» глаз.
Позднее в Крым прорвалось германское племя
готов, точнее — остготов, готов восточных, потому что
далеко отсюда, на Пиренейском полуострове,
существовали другие, западные готы — вестготы.
Остготы основали даже в Крыму свое готское
царство: автор «Слова о полку Игореве» с горечью
повествует, как «готские красные девы, сидя на брезе
синего моря», весело пели песни, бренча трофейным
русским золотом, добытым от победивших Игоря-князя
половцев...
Вслед за ними на побережьях Крымского
полуострова кое-где укрепились итальянцы — генуэзские купцы,
свирепые колонизаторы. Мрачные башни их крепостей
и в наши дни еще можно видеть в Балаклаве, в Судаке
(тогда он носил имя С у д г е я), в том самом Гурзуфе,
рядом с которым расположен Артек. Может быть, это
от них пошло милое пионерским сердцам имя?
Лет за пятьсот до наших дней Крымом надолго
овладели тюрки — крымские татары, вскоре попавшие в
вассальную зависимость к турецкому султану. Они обо*
Ж»

сновались там напрочно: взяв в руки старый путеводи-*
тель по Крыму, вы встретите в нем тысячи и тысячи
названий тюркского корня, то татарских, то турецких,
потому что язык крымских татар, живших на южном
берегу полуострова, вскоре стал очень близким к
турецкому языку самой Турции.
Прославленная живописная гора у самого Гурзуфа,
бок о бок с Артеком, напоминающая лежащего и
пьющего морскую воду добродушного медведя, именуется
А ю-Да г, «Медведь-гора» по-турецки. Высоко над
хребтом Крымских гор поднимается Чатыр-Даг, и это
опять тюркское имя. Оно значит Шатер-гора. Почти
рядом с знаменитым Чатыр-Дагом есть другая
гора. По-турецки она называется Демерджи — Кузнец-
гора, но у нее есть и греческое название
Фума—Дымя щ а я...
Я не стал бы уж говорить вам, чтобы не сбивать вас
с панталыку, что уже в глубокой древности в Крыму
бывали и русские поселения. Город Керчь (греческая
Пантикапея) входил когда-то в русское Тмутара-
канское княжество и назывался Корчев (это, может
быть, тоже значило что-то вроде Кузнецово). Я не
коснулся этого подробно потому, что окончательно власть
России в Крыму утвердилась лишь в XVIII веке, и с
этого времени на таврские, скифские, древнегреческие,
генуэзские, готские, киммерийские — какие угодно —
названия стал налегать самый молодой и самый, казалось
бы, легкий для разгадывания слой: имена русские,
новые, только что, почти что на нашей памяти данные...
Легкий для разгадывания? Как бы не так!
Вот вам два крымских имени, расположенных на
карте неподалеку друг от друга: Херсонёс и
Севастополь. Любой языковед скажет вам, что оба
они — греческого происхождения. Вероятно, и созданы
они были древними греками примерно в одно
время?
Вообразите, ничего подобного. Глубокой древностью
веет от имени Херсон ее: когда Владимир Киевский
во дни наших былинных богатырей взял этот город
осадным сидением, тот был уже стар, имел незапамятно
древнюю историю.
Имя Херсонёс, то есть «полуостров», дано этому
пункту греками в глубокой древности. А вот про лежа-
304

щий рядом Севастополь этого никак не скажешь.
Тут нас подстерегают неожиданности.
Да, бесспорно, сложное имя Севасто-поль
распадается на два несомненно греческих слова. Сэба-
стос значило у греков «достойный поклонения,
почестей»; полис означало «город».
Но древние греки никогда не основывали тут
поселения с таким гордым именем. Имя это создано не
в четырехсотых годах до нашей эры, как имена других
греческих колоний на нашем Юге, а в конце
восемнадцатого века, считая с ее начала. Создано притом не
древними греками, а современными русскими, хотя и на
греческий лад.
Императрица Екатерина II вела сложную и
рискованную политику. Воюя на севере со Швецией, на юге
своих владений она имела в виду вытеснить Турцию из
Европы, захватить ее столицу на Босфоре, нынешний
Стамбул,, древний Константинополь, и основать
на Балканах новогреческое государство, послушное
единоверной ему России. Править там должен был царь,
происходящий из русского императорского дома.
Планы эти разрабатывались очень тонко и
дальновидно. Даже двоих внуков своих Екатерина приказала
назвать с политическим расчетом: старшего —
Александром, во имя Александра Невского,
победителя шведов, второго — Константином: ему
предназначалась слава и честь стать греческим басйлевсом —
царем в великом Цареграде — Константинополе.
Этим планам не суждено было воплотиться в жизнь.
Но внутри самой России, особенно на освобожденных от
турок южных землях, возникла мода давать новым
поселениям греческие имена. Следуя этому приятному
императрице обыкновению, так именно были названы и
Симферополь (в переводе—«Пользоград») и
Мелитополь (Пчелиный город), и Ставрополь
(Крестовый город), и многие другие города (Херсон —
Херсонес; Одесса — по имени древнего
поселения,стоявшего где-то неподалеку от нее, Н и ко пол ь —«Город
победы» и пр.).
Чему это учит нас? Да тому, что если бы даже мы
с вами сейчас точно выяснили: «Артек — слово
греческое», пришедшее из греческого языка, и значит то-то,
мы бы, может быть, и утешили любознательных арте-
305

ковцев, но сделали бы еще очень мало как топоними-
с ты. А кто его так назвал?
Выходит, что для решения топонимических вопросов
мало хорошо знать язык. Надо ничуть не хуже знать
историю; без ее прмощи чистое языковедение может,
чего доброго, завести в тупик.
.Так или иначе, в Крыму появился ряд искусственных,
«под Грецию», названий мест. Мода эта, начавшись в
XVIII столетии, держалась очень долго.
До последнего времени там существовали
(возможно, есть они и сейчас) отличные винодельческие совхозы
со странными именами — по буквам греческой азбуки:
Альфа, Дельта... До Омеги, последней буквы,
включительно.
Казалось бы, вот уж настоящая глубокая греческая
древность! А на деле — ничуть! Просто в конце
прошлого и в начале этого века в Крыму жил очень богатый
помещик, владелец множества небольших участков земли,
Он приобретал их все больше и больше, заводил всюду
виноградники, и ему надоело выдумывать для каждого
из них оригинальные имена. И, чтобы избавиться от
лишних хлопот, господин Максимович повелел именовать
их по греческому алфавиту, начиная с альфы и, так
сказать, «гоня» дальше, до омеги.
Почему по алфавиту? Для быстроты, простоты и
порядка. Почему по греческому? По русской азбуке:
«имение А», «имение Бэ», «имение Вэ» — было бы нелепо.
По старославянской — «Аз», «Буки», «Веди», «Мжи-
ца» — тоже нехорошо. Греческий алфавит его вполне
устроил...
Не кажется ли вам эта история еще одним
серьезным напоминанием: «Будь осторожен, как только дело
коснулось топонимики»?..
С Артеком — плохо: в топонимиче-.
Ну, так ском, конечно, отношении. По ряду
как же признаков и оснований можно, конеч-
е Артеком? но, было сразу же исключить из спора
немало языков. Почти нет шансов
искать в этом имени скифские или киммерийские корни.
Трудно сомневаться в том, что русский язык тут ни при
чем. Больше всего оснований производить розыски все*
таки в греческом и в тюркских языках,
306

Грецисты, специалисты по греческому, к которым
я обратился, не обрадовали меня: «Вряд ли это
греческое имя». Туркологи тоже не предлагали никаких
более или менее подходящих гипотез. И вдруг —
вы вообразите мою радость! — мне сообщают: «В
романе писателя Новикова «Пушкин на юге» сказано
точно: «Артек — татарское слово, означающее какую-то
птицу».
Хватаю с полки этот роман. Ура! Вот небольшая
сцена: Пушкин, разъезжая верхом в окрестностях Гурзуфа
(а он в Гурзуфе жил несколько дней), попал в
незнакомое место и спросил у встречного татарина, как оно
называется на их языке? Ответ был: «Артек». Пушкин
поинтересовался, что значит это слово? Татарин охотно
объяснил: «Артек по-вашему значит «перепелка».
Я готов был уже написать благодарственное письмо
автору романа, но прежде потянулся для проверки за
турецко-русским и русско-турецким словарями: а как
это слово' пишется (язык крымских татар почти не
отличается от турецкого)? Увы! В турецком и
крымскотатарском языке «перепел» зовется ничуть не похоже
на Артек: имя ему «былдырчын». Так же именуют его
и многие другие тюрские народы 1. А как досадно: че-
1 Есть у них и второе название для этой птицы — «Бедэнэ».
В Крыму имеется даже такая гора — Бедэнэ-Кырт —
«Перепелиная». Но вы сами понимаете, что для разгадки имени Артек ни
«бедэнэ», ни «былдырчын» ничего дать не могут.
Это не значит, что никто и нигде не знает решения, ведь его
ищут многие топонимисты. Недавно один из них, В. Г. Фоменко из
Запорожья, написал мне, что, по его мнению, писатель Новиков
ошибся не так уж сильно. В. Фоменко думает, что слово «артек» и
впрямь могло когда-то значить «перепел», только не по-татарски, а
по-гречески: было в древнегреческом языке слово «бртюкс»,
означающее именно «перепел»; может быть, оно и превратилось на
протяжении веков в «артек»? Опять новая ниточка; надо внимательно
изучить, не рвется ли она где-нибудь? Возможна ли с точки зрения
Языкознания такая метаморфоза?
Впрочем, В. Г. Фоменко отыскал в старинных словарях и еще
одну тропу: в тюркских языках, по его сведениям, жило некогда
слово «артык», значившее: «выдающийся из ряда, больший,
лучший», — не с ним ли связана разгадка «Артека»?
Словом, легко может быть, что, пока мы тут раскидываем умом,
где-нибудь в тишине исследователь более удачливый уже нашел
решение, но просто еще не успел сообщить о нем всему миру.
Обидно? Да нет, радостно: топонимические шарады разгадываются
только общими усилиями»
307

рез побережье Кдыма и Кавказа русские перепела, все
лето кричавшие в наших хлебных полях «спать
пора» или «пить подай», улетают осенью на юг, в Турцию
и дальше. Тут перед полетом над морем они отдыхают
и кормятся. Здесь их ждет беда: на них охотятся, их
избивают тысячами. Как было бы естественно, чтобы
какое-нибудь любимое место сборов и «жировки»
перепелок получило бы по-татарски название «перепел».
Не показывает ли эта история еще раз очень ясно,
как осложняется наука о географических именах, как
только от вопроса о том, какими именами мы теперь
обычно называем разные части окружающего нас
земного пейзажа, мы переходим к следующему: что
значат и откуда появились ранее прикрепленные к
ним, до нас данные названия-топонимы?
Тут что ни имя, то новый и своеобразный вопрос. Тут
почти никогда не удается две загадки решить одним
способом, по одному правилу. Тут приходится
сталкиваться и с общими историческими причинами, и с
людским произволом, потому что хотя каждое имя было
дано в своей стране, в свою эпоху, в определенных
географических и культурных условиях, но, ведь прежде
чем стать общепринятым, оно появилось обязательно
в чьей-то одной голове, стало известным сначала
небольшой группке хорошо знакомых друг с другом лиц.
А если это так — то рядом с большими, важными
законами, которые привели к его образованию, всегда могли
сработать и личные или семейные причуды маленькой
группы людей, может быть, даже одного человека.
Помещик Максимович сам, ни с кем не советуясь, решил
назвать свои виноградные плантации по буквам
греческой азбуки, и не знай я случайно, как-это было, никогда
не добраться бы мне до решения загадки, откуда
взялись в Крыму эти «Альфы» и «Омеги»?
Как видите, решать топонимические задачи очень
нелегко, если не; для того достаточных данных — и во
внешнем мире, и в голове у исследователя.
Но нередко даже опытные мастера своего дела
разумно остерегаются высказывать точное утверждение
до тщательной, доскональной проверки всех хорошо
известных фактов наново.
308

Название Лодейное Поле знакомо
И так всем очень давно: так именуется не-
и этак ... большой городок на Свири — реке,
соединяющей Онежское озеро с
Ладожским. Знал я и ходячее объяснение этого имени. Петр
Первый, намереваясь дать бой на Балтике шведскому
флоту, задумал противопоставить его мощным
линейным кораблям многочисленную армаду русских легких
суденышек — галер. Для их строительства он избрал
место, где оно могло производиться без помех, и в то
же время соединенное с морем удобной водяной
дорогой— эту самую Свирь.
f Галеры были в нужные сроки сооружены, вышли на
морской простор, приняли участие в победоносных боях,
а вокруг новой верфи начал нарастать город. Галера —
большая лодка, по-старорусски — ладья или «лодия».
Город получил название Лодейное Поле, «место
строительства галер». Ясно?
Все ваглядело очень стройно; никакие сомнения не
приходили в мою голову до самой советско-финской
кампании 1939—1940 годов.
Когда началась эта короткая, но жестокая война, все
советские люди стали тактиками и стратегами: читали
по сто раз в день сводки, отмечали на картах
передвижение фронтов.
Мне посчастливилось добыть в магазине отличную
карту советско-финской границы и прилегающих
районов, с двумя огромными озерами, с перешейком между
ними и тысячами интереснейших подробностей. Все
свободное время я просиживал над ней.
Разглядывать любую карту — дело необыкновенно
увлекательное: находишь не только то, что искал, но и
множество сведений, которые тебе и в голову не
приходили.
Разумеется, я увидел на моей карте город Лодейное
Поле; в этом не было ровно ничего неожиданного: вот
он лежит на реке, чуть восточнее синего пятна Ладоги...
Тут ему и надлежало лежать.
Но затем внезапно, как раз на противоположной
оконечности великого озера, в его северо-западном углу,
возле Сортавалы-Сердоболя, я заметил другой
населенный пункт. Он был расположен на тогдашней
финской территории у самого озерного берега, возле одного
309

из тамошних извилистых фьордов и, естественно, имел
финское имя. Оно звучало так: Лахден-Похья; по-
фински это может обозначать что-то вроде «днб залива»,
«конец бухты»; вспомните название финского города
Лихти (залив) или нашего пригородного поселка
Л ахта под Ленинградом, в начале Карельского
перешейка, на берегу Финского залива.
Название поразило меня странным звуковым сход*
CTBOMJ
Л йхден-Пбхья
Л одёйное-Пбл е...
Два имени эти напоминали друг друга не в меньшей
мере, чем, скажем, Сортавала и Сердоболь или
СтокгольмиСтекольна. А ведь нам известно, что
в этих двух случаях перед нами просто переделка
одним языком имени, принадлежащего другому языку,
соседнему,., '
Мне пришла в голову несмелая мысль: а так ли все
просто в объяснении имени Свирского городка, как мне
(да и другим) казалось доныне? Если русские, овладев
на Ладоге в старину городом, носящим название
Сортавала, сумели перелицевать его на свой лад,
приспособив к своей речи и его звучание и смысл и пре*
вратив его в Сердоболь (сердце и боль) \ то не мог*
1 Так я рассуждал тогда, 30 лет назад. Теперь я не счел бы
пару Сортавала-Сердоболь примером полной ясности во
взаимоотношениях между двумя названиями. Ее тут нет.
И у финнов много сомнений, что может значить, откуда взялось
имя Сортавала: значит ли оно «селение на глубоко врезавшемся
в сушу фьорде» или просто является переделкой русского С е р д о *
боля?
И мы тоже не уверены: поэты утверждают, будто «город Сер»-
доболь — сердце болит» (Е. Вечтомова. Сердоболь), но так ли это?
А может быть, имя города связано не прямо с «сердечной болью», а
через древнерусское слово «сердоболя», которое когда-то значило
«родственник»? Может быть, когда мы думаем о связи Сердоболь —•
сердечная бо.ъ, мы вдаемся в такую же наивную «народную
(иначе— ложную) этимологию», как карело-финны, уверяющие, будто
слово Сортавала просто измененное Сорта-валта, причем
В а л т а по-фински значит «власть», а Сорта — это русское «чер-»
та», принявшее такой не русский облик. Они даже связывают с этим
объяснением некоторые древние предания из времен, когда
христианство на севере боролось с язычеством...
Нет,Сортавала-Сердоболь — далеко не самый удачный
в этих случаях пример точности и ясности» -
310

ло ли и тут, на старой Карельской земле, произойти что-
либо похожего?
А что, если, придя в глубокой древности (не при
Петре, намного раньше) на Свирь, они наткнулись на ее
берегу на место, носившее название Лахден-Похья,
«Конец залива». Оно показалось им странным и
непонятным, но, как это бывает часто, они не стали заменять
его своим, а (это тоже случается сплошь и рядом!)
лишь слегка изменили его звуки, подогнав к своим,
русским словам. Из Лахден-Похья могло получиться
Лодёйное Поле...
В следующий миг я пожал плечами: а зачем,
собственно, такие сложности, если есть исторически
правдоподобное, соответствующее фактам, языковедчески
простое, со всех сторон удобное старое объяснение?
Так-то оно так, но...
Чем больше я размышлял, тем .больше в этом старом
толковании открывалось, на мой взгляд,
подозрительных пунктов.
Во-первых, если допустить, что автором имени Ло-
дейное Поле был Петр, кажется несколько
неожиданным, что он назвал корабельную верфь до такой
степени по-русски, даже на древнерусский лад.
Петр, создавая новые города и поселки, любил окрещи-
вать их «на немецкий манер», голландскими,
английскими, только не русскими именами. Свою новую
столицу он назвал не Петровском, а Санкт-Питер-
Бургом. Крепость, защищающую ее с моря, не Вен-
цеградом, а Крон-Слотом, Коронным Замком.
Ведь даже потешную крепостцу своих отроческих лет
и ту он повелевал именовать Прешпургом. Он
называл лодки ботами, командиров — шкиперами. С чего
бы вдруг на сей раз ему вздумалось галеры
именовать ладьями, верфь — полем? Очень не похоже на
него!
Этого мало. Лодка на русском языке XVIII века
звалась «ладья»; «лодьей» ее могли звать только жители
тех частей России, которые «окают», говорят на «о». Но
ведь Петр не был ни олончанином, ни ярославцем, ни
нижегородцем. Москвич, он никогда не «окал», и уж
если бы дал верфи такое имя, то стал бы писать его
Ладейным, а не Лодейным Полем. А вот
местные жители в межозерном пространстве могут «окать»;
811

если имя это было старым онежско-ладожеким именем,
оно могло произноситься именно так: «Ло...»
Теперь— «поле»... Если обратиться к старым
источникам, к словарям древнерусской речи, мы увидим, что
слово «поле» в старину имело немало разных значений.
Могло оно значить — плоская часть шляпы (и мы
говорим «поля»); могло иметь тот же смысл, что и сейчас:
«беслесное пространство, занятое нивами или
пастбищем». Наши предки именовали «полем» бескрайную
степь, тянувшуюся к югу от исконных русских земель:
«Дикое Поле». «Полем» называлось в разные времена
то «место, занятое войсками», «лагерь», то «судебный
поединок и площадка, на которой он происходит», то
«охота со сворой собак»: «отъезжее поле». Но сколько
я ни искал, мне не попалось такого второго случая, в
котором слово «поле» означало бы «верфь», «место
строительства судов» или что-нибудь хоть немного на то
похожее. Слово «поле» входит во многие «топонимы» в нашей
стране: «Марсово поле» — в Ленинграде, «Девичье
поле», «Воронцово поле» — в Москве, «Гуляй-поле» — на
Украине, но никогда оно при этом не получает значения
«строительная площадка». Нет таких названий, как «Ту-
русное поле», «Тележное поле», «Избяное поле»... Могло
ли в одном-единственном случае возникнуть имя с таким
своеобразным и исключительным значением?
Да и с другой стороны: у нас немало мест, где на
берегах рек в том же начале XVIII века (или в конце
XVII) тот же Петр I строил корабли. Такое происходило
на Дону и его притоках. А ведь не осталось там никаких
«Корабельных полей»... Почему?
Так рассуждал я тогда, в конце 1939 года, и полагал,
что единственным объяснением могло быть вот что:
Петр в спешке, не долго раздумывая, принял старое
название понадобившегося ему места, которое ему
подсказали местные крестьяне, рыбаки, лесорубы... Я не
заглянул тогда в историю города Лодейное Поле; я не знал,
что Петр Первый, видимо, даже ни разу не назвал его
этим именем. При нем новая верфь, заложенная
в 1702 году в семи верстах от древного Пиркинского
погоста, была известна просто под именем Олонецкой
верфи. Только 83 года спустя, в 1785 году, выросший
вокруг нее поселок был возведен в разряд городов.
Только теперь он получил и свой герб, изображающий
312

корабль в полной оснастке, ц свое имя, дошедшее до
нас: Лодейное Поле.
Это решает вопрос о времени, когда оно появилось.
Но это не позволяет ответить на вопрос, откуда оно
было взято? И все сомнения остаются в полной силе.
В 1939 году я не занимался вопросами топонимики
вплотную: просто этот особый случай заинтересовал
меня. Мне, вероятно, нужно было бы начать с
консультаций у лиигвистрв-руссистов; получилось, однако, так,
что мне пришлось обратиться в первую голову к
крупному фипноведу (правда, он был в то же время и
большим специалистом по славянским языкам), профессору
Дмитрию Владимировичу Бубриху.
Я пришел к Бубриху не с пустыми руками; я принес
с собой ту самую фронтовую пограничную карту. Два
имени были подчеркнуты на ней: Лодейное Поле
и — через озеро — Лахден-Похья.
Начал я осторожно: что думает профессор о
происхождении имени Лодейное Поле?
Профессор слегка удивился:
— Так ведь этимология тут общепринятая,
голубчик!— сказал он.— Ладья и поле... Там же петровская
верфь была...
Тут я пошел с моей козырной географической
карты. Я расстелил ее по столу и карандашом коснулся
обоих названий: мол, смотрите сами...
— Гм... Довольно любопытно! — подумав, пробормо*
тал профессор. — Я, знаете, как-то никогда не связывал
эти имена... Гм!.. Гм!.. Оба — из двух элементов.
Звучание... довольно близкое. Любопытно, весьма
занимательно...
— Значит, связь возможна? — обрадовался я, и
Д. В. Бубрих замахал на меня руками в ужасе:
— Что вы, что вы, голубчик! Я ничего подобного не
сказал. Это следует взять на заметку, подумать. Надо
тщательно проверить еще раз русскую этимологию (да,
да! Пожалуй, кое в чем можно усомниться!). Надо
досконально изучить, возможно ли по звуковым законам
превращение финского «лахден» в наше «ладёйн», их
«похья» в наше «поле»... Поверхностное сходство тут
ничего не может доказать, не правда ли? Да, в
смысловом отношении как будто можно допустить такой пере-
АОД, НО...
313

«По молодости •лет» я был несколько разочарован
такой нерешительностью большого ученого. Делать
больше ничего не оставалось, я встал, свернул карту...
Но вдруг, когда профессор уже протянул мне руку для
прощания, новая мысль мелькнула у меня в голове. Не
ученая мысль, любительская...
— Простите, Дмитрий Владимирович, еще вопрос...
Странная идея... Ну, а если русские не переделывали
финское Лахден-Похья в свое ЛодейноеПол е...
Не могло ли быть, что это финны, захватив в древности
на западном берегу Ладоги русский поселок Лодейное
Поле (мог же там быть такой?), переработали его,
непонятное им имя, в свое Лахден-Похья... То есть
как раз наоборот...
Профессор Бубрих от неожиданности даже развел
руками. По-моему, у него мелькнуло на миг подозрение:
не задумал ли я подшутить над ним? Потом он вдруг
рассмеялся!
— А что, дорогой мой? — воскликнул он, уже не без
удовольствия. — А что? А почему бы и нет? Во всяком
случае — такое допущение ничем не хуже первого... Но,
само собой, и тут ничего решительного сразу сказать
нельзя. Опять-таки — проверить, все тщательно
проверить! Надо пристально приглядеться: много ли
подобных топонимов в Финляндии? Где они попадаются?
Если возле наших границ — это одно. Где-нибудь на
берегу Ботнического залива — это совершенно иной
коленкор... Русским-то духом там небось никогда и не
пахло, а?..
Засим необходимо проконсультироваться у
фонетистов: возможна ли, по их представлениям, этакая
метаморфоза?.. А чего же вы от • меня хотели, коллега?
Тяп-ляп — и гипотеза? Нет-с, это не получится. Да,
если угодно, соглашаюсь: и то не исключено, и это
в какой-то мере допустимо. Ничего не попишешь:
топонимика! Но!..
Что я могу добавить к этому «от себя»? Очень
простую мораль: в топонимике нет места тому, что обычно
расценивается как «очевидность».
Даже если два имени звучат почти совпадая, топо-
нимист поостережется утверждать, что их происхождение
одинаково. Скорее — наоборот: слишком точное
сходство насторожит его, заставит призадуматься,..
314

Все отлично знают, что в Африке есть река Конго.
Мало кому известно, что есть вторая река Конго —
в Магаданской области, на нашем Дальнем Востоке. Что
это — одно и то же имя, возникшее из одного корня?
Да само собой — нет. У африканских народов вообще
нет самостоятельного слова «Конго»; они не употреб*
ляют его в качестве речного имени. Это сочетание звуков
входит в разные слова типа «ки-конго», «ба-конго»,
означающие страну, народ этой страны и т, п. Ливинг*
гтон не достаточно хорошо владел местными языками;1
он принял часть слова за целое слово и прикрепил
вымышленное им имя Конго к реке, которую ее
прибрежные жители из племени б а кон го звали Заир,
Слово «заир» у них значило «вода», «река»,,,
А другое Конго, магаданское? А его имя
раскрывают как якутское слово, со значением «спокойная»...
Вот и гадай тут по звуковому сходству!
Одна река Дон течет в наших степях, вторая —•
на острове Великобритания. Довольно рискованно
утверждать, что оба названия родственны друг другу
(некоторые ученые все же идут на такой риск). Один
город Брест, прославленный своей героической
обороной, стоит у нас, на Западном Буге, другой — на
крайнем западе Франции. И снова — между этими двумя,
совершенно тождественными по звукам именами нет
ровно ничего общего. Это случайная игра созвучия.
Это одна сторона дела. Другая же сводится к тому,
что осторожность и неторопливость в выводах — лучшая
добродетель топонимиста. Вот уж где поистине:
«поспешишь, людей насмешишь»...
Можно указать и на третью сторону. В топонимике
редкость, чтобы изучение какого-либо, не совсем уж
рядового и обычного, не совершенно ясного имени дало
на сто процентов бесспорные результаты. Слишком
многими причинами объясняется появление каждого из них,
слишком быстро исчезают с течением времени то те, то
другие обстоятельства, заставивщие человека выбрать
месту такое-то имя...
Сплошь и рядом даже самые крупные специалисты
высказывают то или иное, казалось бы, со всех сторон
подкрепленное доказательствами предположение... Но
проходит время, иногда даже небольшое, и от этих
доказательств новые работы не оставляют камня на камне;;
315

или дополняют их вновь открытыми сведениями, а они
уж заставляют пересмотреть то, что казалось
несомненным.
Поэтому, читая и эту книгу, да и другие, несравненно
более строгие и глубокие топонимические труды, нельзя
пока что требовать от них математической точности и
бесспорности. Нельзя * сердиться, если окажется, что
один ученый толкует слово «Москва», как связанное
с восточно-финским «моска-ава», «медведица», другой
утверждает, что оно когда-то в зырянском языке
произошло от словосочетания «моск-ва», означающего
«коровья вода», а третий связывает его со словом
«москатель»— всякие товары вроде красок, олифы и т. п.
Вернее всего, что все эти гипотезы неправильны
(последняя—уж вовсе бесспорно!), но вины ученых в этом
нет: они ищут истину, а к истине ведут обычно не
асфальтированные шоссе, а запутанные тропинки, прямо
идти по которым трудно.
Почему? Да хотя бы потому, что в науке о
географических именах то, что мы изучаем — сами эти имена,—
обычно оказываются куда долговечнее, чем причины и
условия, их породившие.
Знаете вы, что значит слово «интег-
Интеграл рал»? Это — очень сложный термин
в тайге высшей математики. Даже примерное
значение его не так-то просто
растолковать, не вдаваясь в бездны премудрости: интегралы
изучают на вторых курсах технических вузов 1.
Так как же вы тогда объясните, каким образом
в Сибири, в глухой Тазовской тайге, далеко от
железных дорог и городов, появилось селение, носящее имя
Изба Интеграла?
Разыщите где-нибудь хороший большор атлас нашей
страны. Найдите карту Западной Сибири. Здесь, среди
необозримых лесов, на берегу реки Таз, чуть посевер-
ней места, где в нее впадает речка с таким поэтичным,
таким грустным именем Печалька2, вы увидите
надпись: Изба Интеграла.
Крайне странное сочетание слов; все равно что «ло-
1 Интегралом в математике называется вычисленная
особым способом сумма бесконечно малых слагаемых, но нам сейчас не
это важно.
2 Об этом имени вы прочтете кое-что в конце главки.
316

гарифмическая соха» или «атомный овин»! Да и как оно
могло попасть именно сюда, за сотни километров от
ближайших культурных центров, с их институтами и
ишверситетами?
Было время, когда я, шутки ради, предложил группе
молодых студентов-филологов ответить на эти вопросы,
дать объяснение имени...
Догадки были неожиданными, споры — шумными.
Большинству казалось, что слово забрело сюда с какой-
нибудь инженерной эскпедицией, зазимовавшей в тайге;
она вела в заваленной снегом избе вычислительные
работы, требовавшие применения интегрального
исчисления. Какой-то важный интеграл был, наконец, «взят»;
в память этого события и родилось имя...
Впрочем, нашелся один недоверчивый скептик. Ему
такая разгадка казалась что-то уж слишком надуманной,
претенциозной. «Дело было проще, — утверждал он.—
Может быть, экспедиция когда-нибудь в XIX веке и
зимовала тут. От скуки, засыпаемые пургой, ее члены не
вычисляли, а дулись в карты, играли в винт (была
такая чиновничья игра). Уезжая, начальник так и назвал
надоевшее место: «В винт играл». А потом землемеры-
топографы, не зная этого, переделали простое имя, и
нанесли на карты пышное «Интеграл»...
А на самом деле каково происхождение этого
курьеза?
Карта перед вами? Взглядитесь внимательно в реку
Таз. В разных местах по ее течению вы увидите много
кружков, при которых имеются состоящие из двух слов
названия. Первое слово очень часто — «изба», второе —
чья-нибудь фамилия: «Изба Андреева» недалеко от
«Избы Интеграла», «Изба Мамеева» много севернее,
в нижнем течении большой этой реки. Случается, вместо
слова «изба» стоит другое: «фактория». Это в таежных
просторах давно, еще до революции, устраивали свои
склады и опорные пункты то честные труженики —
охотники за пушным зверем, а чаще —мелкие и крупные
хищники, русские купцы, задешево скупавшие пушнину
у остяков-зверобоев, втридорога продававшие им всякие
необходимые товары... *
1 Есть и названия, данные уже советскими промышленниками.
Может быть. Мамеев и Андреев были именно ими; я не утверждаю
противного, так как не знаю этого.
317

«Изба Мамеева», «Фактория
Артюхина» и вдруг; «Фактория
Интеграла».., Опять этот «Интеграл»? Так,
может быть, это тоже фамилия? Был
же до Октября в Москве купец Ме-
рилиз? Жила в Ленинграде семья,
носившая фамилию И нтр о л ига тин..,
Почему бы не быть и ловкому дельцу
Интегралу?
Не буду вас мучить дальше и открою секрет. В
старых, двадцатых годов, справочниках вы могли бы
вычитать: существовала в начале революции в Сибири
мощная, богатая кооперативная организация. Основной
задачей ее было вытеснить из тайги всевозможных
Колупаевых и Разуваевых, свирепых эксплуататоров
таежного населения. Для этого ей приходилось там,
Э тайге, не только продавать разные нужные людям
товары, как делают все кооперативы, но и покупать у них
добытые в лесной глуши драгоценные звериные шкурки.
А кооперация, которая и продает, и скупает товары
у своих членов, носит у ученых-экономистов название
«интегральной».
Сибирский кооператив 20-х годов работал под
фирмой «Интеграл» — и сейчас сибиряки знают и помнят
это название. Он основывал на Тазу и «избы» и
«фактории»; «Изба Интеграла» получила свое имя также
естественно, как, может быть, задолго до того ее
ближайшая соседка «Изба Андреева».
Видите? «Тайна» раскрылась очень легко и просто,
но добраться до нее удалось лишь потому, что
загадочное имя возникло совсем недавно. За сорок лет
человеческая память не успела забыть, как это произошло/
В наше время почти кэ^цое событие мира отмечается в
печати: про все теперь пишут в газетах, печатают в
книгах. Все попадает в справочники и словари.... Да, кроме
этого, за три-четыре десятка лет и с самим именем еще
йе успело произойти ничего особенного: слово «интег-
р а л» сохранилось в своем первоначальном виде.
А представьте себе какое-нибудь имя, которое
родилось на свет не сорок — четыреста лет назад. Тогда не
было ни газет, ни книг, Никто не вносил новые имена
ри в словари, ни в справочники — особенно, когда речь
шла о захолустных, глухих, еще только обживаемых
818

Изба

Интеграла?
А почему
не сарай

ренциала?
Ответьте
на этот
вопрос!

местах. Русский человек, поселяясь в Сибири среди
тамошних жителей, давал месту свое, не понятное им имя,
а они изменяли его по-своему, и до следующих
поколений оно могло дойти «похожим на себя до
неузнаваемости». Поди попробуй теперь, через четыре века,
разгадать тайны таких имен, дознаться, откуда они взялись
и что значили первоначально?
Такое, конечно, происходило не только в Сибири, не
только у нас — всюду на земном шаре. Вот есть в
Эльзасе, в нынешней Франции, городок с полунемецким
(Эльзас — пограничная область, много раз
переходившая из рук в руки) населением, говорящим на
немецком языке. Он называется Цаберн (по-французски —
Савёрн). Ни немцы, ни французы не могут, опираясь на
свои языки, объяснить это непонятное имя: ни там ни
тут слово цаберн — саверн — не имеет значения,
и непонятно, откуда оно взялось.
А топонимисты доискались все-таки до его начала.
Давным-давно, примерно в начале нашей эры, когда
тогдашнюю Галлию и часть германских земель
завоевали римляне, они проложили повсюду свои отличные
дороги — единственные дороги в варварских, дикарских
землях. В том месте, где стоит сейчас горный городок
Цаберн, был либо перекресток таких дорог, либо какой-
то остановочный пункт. Три римских трактирщика (они
всюду таскались за медношлемными легионами Рима)
открыли в этой дичи и глуши три придорожных
постоялых двора, три кабачка, три таверны, или, по-древ-
неримски, трэс таверна с.
Узнаёте в этом табернас первоначальную форму
нынешнего эльзасского Цаберн'а?? Подумайте,.какие
сложные процессы должны были произойти, чтобы одно
название превратилось в другое. Подумайте, какой
глубокий интерес представляет сохранение древнего имени
на протяжении стольких веков, пусть хоть в
трудноузнаваемом виде: ведь через него, как через окошко, можно
заглянуть в жизнь, протекавшую почти два, а то и два
слишком тысячелетия назад! Подумайте,легко ли было
топонимистам раскрыть историю этого имени; какое
блестящее знание прошлого, какое виртуозное
владение древними и новыми языками понадобилось для
этого... Подумайте и низко склоните голову перед
топонимикой.
320

Может быть, вы думаете, такие задачи встречаются
не так уж часто? Они возникают на каждом шагу.
Несколько лет назад я, перечитывая одну из книг
великолепного писателя-географа В. К. Арсеньева
«В Уссурийской тайге», наткнулся на сообщение,
которого не замечал раньше. Оказывается, в бассейне реки
Уссури, за десятки километров от ближней железной
дороги, Арсеньев в начале нашего века обнаружил ма-*
ленькое селение, скорее стойбище, Паровози1.
Путешественник выражает полное недоумение по
этому поводу. Никакие «паровозы» в те времена не
только не ходили в этих местах, но, безусловно, не
были даже известны местным жителям. Никто из них
не ездил на поездах, во сне не видел их. Но имя-то
«Паровози» — налицо? Оно требует объяснения! А
подите найдите его...
Великолепная, но и мучительная наука топонимика!
Милая печка ^ет' Б самом Деле» неужели вам не
Печальна и нРавится это название: Печалька?
подозрителъ- Когда я впервые Услышал его' м«е
xjxj ^/и! w«i сразу полезли в голову сказочные об-
ныи пия-шал- pa3bLt> Глухая глушь; над тихой реч*
ЫР ной заводью сидит, охватив колени
руками, грустная девочка, бедная Аленушка... «Братец
Иванушка, где ты? Речка Печалька, расскажи, где он?»
Бывают же на свете красивые имена мест!2
Однако топонимика рассуждает так: красота —
прекрасное дело, но истина дороже всякой красоты! Сейчас
вы узнаете, как воды речки Печальки унесли с собой
мои сентиментальные восторги... Зато они одарили меня
другим наслаждением.
Но начинать придется не с Печальки, а с Кия-Шал-
тыря.
«Понимаете, есть такой Кия-Ш ал тырь... Далеко
ушел он от областного центра, от районных городов, от
сел и деревень Кемеровской области, подобрался к
Красноярскому краю...»
Так неожиданно начинался в «Литературной газете»
за 13 октября 1963 года подписанный журналисткой
1 В. К. Арсеньев. В дебрях Уссурийского края. М., Географ-
гиз, 1950, стр. 292.
2 О них — см. стр. 524 и след.
11 Лев Успенский 321

М. Белкиной живой и интересный очерк, посвященный
одной из сибирских новостроек. Очень весело, очень
красочно М. Белкина рассказывает о двух своих, за три
последних года, визитах в этот самый К и я - Ш а л -
тырь.
В 1960 году она с большим трудом туда добралась:
никаких дорог не было. .
«И врезались мне в память избушки. Тайга. Гора.
Дождь. И еще — грязь. Грязь там особая, кия-шалтыр-
ская. Зазевался и — нет сапог: стянет «глина четвертич*
ного отложения, категория крепости — два-три», как
пояснили мне топографы».
В 1963 году М. Белкина прикатила в Кия-Шалтырь
уже автобусом, по великолепному — «само под колеса
стелется» — шоссе. Еще сквозь автобусные стекла на
месте избушонок-развальцбв она увидела бетонный
большой мост через реку, за рекой — город с двухэтажными
домами; с гостиницей и парикмахерской...
«—Что, не признаете, как тут было?
Тайга была...
Спрыгнула с автобуса и увязла в грязи. Глина,
«четвертичного отложения, категория * крепости два*
три»...
— Узнаю Кия-Шалтырь.
— Это — Белогорск!
— Белогорск?
— Комиссия из Кемеровской области приезжала,
постановили: переименовать. Потому как неизвестно,
что Кия-Шалтырь обозначает. Можно ли
доверять географическому названию?»
А в самом деле — можно ли? Я говорю о таких
случаях, как этот, когда1 название выглядит вовсе
непонятно, и неизвестно, кг откуда оно взя,лось, ни что может
значить.
Пусть корреспондентка «Литературной газеты»
М. Белкина ведет за собой читателей по новенькому,
только что вылупившемуся на свет, как из яйца,
городку, получившему сразу два спорящих друг с другом
имени, — мы задержимся над этим интригующим
вопросом: доверять или нет?
Имя нового городка непонятно. Для кого? Для тех
людей, которые в наши дни работают в этих местах,
управляют строительством, возглавляют администрацию
322

в области и в соседнем Красноярском крае. Для
русских людей.
Оно непонятно им по двум причинам: во-первых,
появилось оно очень давно, и, во-вторых, дано оно было
месту как раз не русскими и не на русском языке. Кем
же, и на каком? Не думайте, что установить это так уж
просто!
Когда русский человек впервые появился здесь —
а это было во времена Ермака Тимофеевича, может
быть, чуть позже, — он застал тут древнее население
края, немногочисленное, но издавна считавшее эти
места своей родиной, знавшее их как свои пять пальцев и
давно успевшее окрестить по-своему каждую падь в
горах, каждый порог на реках, каждый обрыв и крутояр
над их течением. На своем языке или — на своих языках?
Дело в том, что до прихода русских история этих
мест была не простой и не однообразной. Тут жили
рядом ^друг с другом, соперничали, теснили одни других
пногйе племена разного происхождения: и тюркские —
чулымцы, хакасцы, шорцы, — и селькупские, близкие
к ненцам, к северным финским народам. Приходил один
народ, крестил горы и реки по-своему. Вытеснял его
другой— перекрещивал их на свой лад, иногда просто
заменяя имя другим, иной раз переделывая его на новый
манер, а порою оставляя старое название: «Кто его
знает, в честь какого бога или духа назвали место наши
предшественники? Может быть, их бог был очень
сильным и обидчивым? Дадим его жилью другое имя, а он
рассердится и покарает нас... Пусть уж все остается как
было...»
Затем появились русские и стали поступать примерно
так же. И в результате образовалось великое множество
проживших долгий век имен, вдгда-то, на каком-то языке
имевших очень точное (и, вероятно, совсем простое,
даже проще, чем по правилам «Таинственного острова»,
приданное) значение, но затем, при переходах от
народа к народу, при сложных скрещениях и изменениях,
превратившихся в малопонятные, хотя и звучные, чистые
названия.
То, что некогда было значимым словом, именем
нарицательным, а нередко и сочетанием слов,
превратилось в имя собственное, не имеющее никакого
определенного смысла. По крайней мере, значение это, глубоко
11* 323

спрятанное внутри имени, недоступно никому из людей,
сегодня его произносящих... Но ведь оно же было
известно когда-то? Оно таится там, в глубине этого
пустого скопления звуков. И что, если в какой-то момент
оно вырвется оттуда, воскреснет?
Все знают: имена бывают очень различными и по
своему смыслу, и по той эмоциональной окраске,
которую люди в них вкладывают. Нередко они строятся,
чтобы передать преклонение, восторг человека перед
удивительным, поразившим его воображение произведением
природы: озеро Красавица, гора Высокая, ключ
Малиновая вода, речка Серебрянка, деревня Красный Холм,
река Красивая Меча... Красиво! Но ведь встречаются
на карте и мира и нашей страны названия совсем
другого сорта и смысла. Помните у Некрасова в «Кому на
Руси жить хорошо» деревни Горелово, Неелово, Разу-
тово, Знобишино, Дырявино, Заплатово, Неурожайна?
Хороши имена?
Не следует думать, что это — вымысел поэта, что
имена «придуманы для пропаганды»... В газете
«Правда» (4 VIH 1964 года) был опубликован Указ
Правительства. Им были заменены новыми старые названия
белорусских деревень Бесхлебичи, Свинолупы, Неумы-
ваки, Гниляки...
На Полесье, по свидетельству газеты, до наших дней
дожили поселки Мохоеды и Короеды, были в
Белоруссии деревни Горечь и Скорбичи, Голодница и Сивебрю-
хи. Я сомневаюсь, чтобы это название тоже имело
неодобрительное значение. Вряд ли «синее брюхо» может
быть признаком нищеты или голода. Не связано ли имя
деревни с обычаем косить какие-либо синие жупаны или
с прозвищем ее основателя: он спокойно мог передать
его своему потомству. Но все' может быть; так или
иначе — имя, не вызывающее умиления.
Это характерно не только для старой России:
подобных «плохих» имен хватало й хватает повсюду. У
немцев не ^так давно еще существовали населенные пункты
Ангст унд Нот, то есть «Страх и бедность», даже
«Страх и нужда» и Гибиснют (не берусь точно
перевести; нечто в духе: «Неподаваловка милостыни: ).
У американцев есть и Грейт Мизери Айлендс —
«Острова великой нищеты», и Уорри — «Тоска». Французское
324

местечко Крэвкёр лё Гран, расположенное неподалеку
от Парижа (Арамис в «Трех Мушкетерах» застрял тут
во время путешествия трех друзей в Англию за
бриллиантовой подвеской королевы), носит имя, означающее
«Великая досада».
В Средней Азии у нас имеется место с приятным
названием Барса-Кельмез — «Пойдешь, так не
вернешься». Была до революции на Военно-Грузинской
дороге скала «Пронеси, господи!». Таких испуганных,
неодобрительных, презрительных имен сколько угодно.
Кто может поручиться, что имя Кия-Шалтырь
относится к первой, а не ко второй категории
топонимов, что его изобретатель хотел запечатлеть в нем свои
хорошие, радостные, а не гневные, не горестные или
связанные с глубоким отвращением чувства? Во всяком
случае, прибывшая из Кемеровской области комиссия,
по-видимому, такого ручательства дать не могла... А что,
если Кия-Шалтырь на каком-нибудь, комиссии не
известном, но ученым, может быть, и знакомом местном
языке означает что-либо вроде: «Поселишься, жив не
будешь», или: «Да будь ты проклят!», или что-либо еще
почище?
Конечно, пока такое название носила бурно
плещущая в таежных распадках река, беды не было никакой.
Кто знал эту речку? Десятка два лесных охотников. Да
именуйся она «Черная грязь» — пусть «Черная грязь»;
«Прыжок росомахи» — и то не плохо...
Но все переменилось в наши дни. Недавние
«чертовы кулички» становятся советской стройкой. Там, «куда
Макар телят не гонял», ревут трактора и бульдозеры.
Вчера имени Кия-Шалтырь не знали даже
географы, сегодня о нем написано в газетах, завтра радио
расскажет о нем всему миру... И вот уж зарубежные
картографы выписывают каллиграфическим почерком на
новых картах слово «Kyja Chaltyr», и они вводят его во
все справочники, и уже пишут о «кия-шалтырских
нефелинах» 19 о тамошних бригадах коммунистического
труда... И внезапно какой-нибудь старичок профессор
открывает людям: «А слово-то это по-шорски или по-
^акасски означает, скажем, «поди к черту» или
«пропади ты пропадом»... Получится конфуз! Так не лучше ли
1 См. ж. «Новый Мир», 1964» № 10, стр. 148, *
325

поступить осторожнее: махнуть рукой на историю,
оглянуться вокруг и подобрать (опять-таки в согласии с
инженером Смитом) какое-нибудь самое обыкновенное,
ничем не примечательное, всем понятное имя из тех, что
говорят «об очертаниях, о каких-либо особенностях»
места?
Тут наш вопрос, как река, разделяется на несколько
протоков. С одной стороны, хорошо ли, что в нашей
стране есть, как оказывается, имена, никому не
понятные? Много ли их? Не следовало ли бы давным-давно
их «расшифровать»?
Есть, как видно, и имена просто неизвестные или
малоизвестные: вот же никто не знал до поры, до времени,
что кто-то где-то зовет что-то (реку, ущелье, скалу)
именно так: Кия-Шалтырь.
Я сейчас не буду останавливаться на этом. Скажу
лишь коротко: да, и непонятных и неизвестных имен
у нас куда больше, чем известных и растолкованных.
Это, разумеется, нехорошо: их приведение в известность
и объяснение как раз и должны составить основную
задачу нашей топонимики; ее хватит на множество
специалистов и на долгие годы.
Но, с другой стороны, а не правильнее ли было бы,
если бы местные администраторы, в Кемеровской
области или в любом другом месте, столкнувшись с такой
довольно обычной загадкой, вместо того чтобы решать
дело росчерком пера, все-таки обратились бы к
специалистам, спросили бы у них: «А не ведомо ли
кому-нибудь, что же все-таки может значить,- какому народу
принадлежит, на каком языке было создано
таинственное, как заклинание, имя «К и я - Ш а л т ы р ь»?»
Тоже скажу коротко: конечно, так и следовало бы
всегда поступать, но, к сожалению, русская топонимика
еще очень далека от возможности на каждый такой
запрос ответить быстро, точно и уверенно.
Наконец, как же поступили с подозрительным Кия-
Шалтырем, и хорошее ли решение было найдено?
Решение было принято далеко не самое лучшее.
Взглянули на карту или поговорили с местными людьми.
Заметили, что неподалеку от Шалтыря есть вполне
благополучная по названию гора Белая (что значит это
слово — объяснять не надо), и окрестили новостройку
Белогорском.
326

Чудное имя! Есть уже один Белогорск в Крыму,
есть другой Белогорск где-то совсем близко, в,
Казахстане, что ли... Есть неисповедимое число всяких
других «горсков» (Зеленогорск, Светогорск, Дивногорск,
Каменногорск — без конца и края, на севере, на западе,
юге и востоке СССР). Такие имена надо давно уже
запретить давать: скука сплошная! Но зато спокойно:
никаких тайн, никакой прошлой истории, все ясно, как
луна!1
Прочитав статью М. Белкиной, я заинтересовался
злополучным именем: а как бы все-таки узнать, откуда
оно и что значит? Я написал самой журналистке, но
она, естественно, сообщила, что ей это неизвестно. На
месте ей объяснили, будто «алтырь» по-шорски —
«золото», а что такое «ш-алтырь», никому неведомо. Я, как и
в случае с Артеком, стал бить челом ленинградским
туркологам. Туркологи тоже не обрадовали: «Если бы
имя было Кия ш- Ал тыр ь, то Кия ш в некоторых
тюркских языках значит «солнце», а алтырь — склон
холма... Однако на деле-то существует не кияш и не
алтырь, а К и я - Ш а л т ы р ь, приток реки Кии. Увы,
это отпадает... А хорошо бы: «Солнечный склон»,
«Красная горка»... По другой версии, в других тюркских
языках «кия» может значить «смелый», «храбрый», а «шал-
тырь» — «искусный противник, умеющий ловко ставить
подножку в борьбе». Тоже неплохое имя для бурной
реки, но беда, что такое значение можно встретить у
киргизов, казахов, тувинцев, а никто из них тут никогда
не живал... Но...
1 Должен отметить вот что: после того, как я написал об этом
в одной из наших газет, мне пришло из Сибири письмо. Работники
Кемеровского облисполкома сообщали мне, что они вполне согласны
со мной: переименовывать географические пункты или давать новые
1:мена безымянным нужно с чрезвычайной осторожностью, с
тщательной проверкой имени по данным истории языкознания, по
многим направлениям. Так они у себя и поступают. Что же касается до
К и я - Ш а л т ы р я, то его сделали Белогорском не они, а
Красноярский краевой исполком: это он ведет на Кемеровской
территории свою стройку.
Письмо меня очень обрадовало: оно показывает большое
внимание, кемеровцев к топонимическим вопросам. А что же красноярцы?
Очень хотелось бы, чтобы и они стали на точку зрения своих
соседей и внимательно оберегали следы славной истории Сибири,
отражающейся в ее географических именах.
327

Самые же авторитетные знатоки этих языков просто
качали головами и отказывались высказывать даже
предположение; что ж, так, без точных оснований,
гадать на бобах? Осторожность больших ученых бывает
для профанов мучительной...
Во все это время я сотни раз разглядывал карты и
этих, и окрестных мест, стараясь установить границу
между племенами и народами, составить себе
представление о других, рядом встречающихся именах... Взгляд
мой бродил не только по Кие, впадающей в Чулым, не
только вдоль Чулыма — притока Оби, но и по соседним
рекам. Вот тут-то и попалась мне на глаза впервые
приятная речушка Печалька, приток Таза, реки, текущей
параллельно великой Оби.
Как и вы, я умилился, было. Но умиления этого
хватило мне (хватило бы и вам, будь у вас перед глазами
карта) буквально на считанные минуты. Почти тотчас
же я перевел взгляд на другие притоки Таза и ахнул...
Вот их недлинный перечень:
ПЕЧАЛЬКА, КАРАЛЬКА,
СИЛЬКА ПЮЛЬКА,
ТАЛЬКА, ЧОСАЛЬКА (и озеро ЧОСАЛЬ),
ВАТЫЛЬКА, ВАРКА-СИЛЬ-КЫ,
ПОКОЛЬКА, ОЛЯГАЙ-КЫ.
Я думаю, при первом же взгляде на этот список вы
подумаете: «А ведь русское слрво «печаль» тут,
пожалуй, ни при чем!» И впрямь, из десяти слов-названий
только одна Печалька как будто содержит в себе
русскую основу. Остальные образованы явно не от
русских корней: что может значить «ватыль», «караль»,
«пюль»? Видимо, сходство тут совершенно случайное;
простое созвучие — и только. И особенно подтверждают
это два факта: во-первых, наличие рядом с речкой
Чосалькой озера, называемого Ч ос а ль, и,
во-вторых, присутствие таких, похожих и не похожих на
остальные восемь, названий, как Варкасилькы и
О л я г а й к ы... «Кы», а не «ка»...
Наткнувшись на все это, я призадумался. Целый ряд
рек имеет названия, которые в русской передаче
оканчиваются на «—ка». Это — раз. Рядом есть речки,
имена которых, уже не так сильно обрусевшие, не «окан-
328

чиваются на «—ка», а состоят из двух или трех слов,
последним из которых является «кы». Это — два.
Наконец, там же лежащие озеро и река отличаются тем, что
озеро зовется просто Чосаль, а речка — Чосаль-
к а. Где-то я встречал что-то подобное...
Конечно, встречал, и неоднократно. Посмотрите на
карту Дании — почти все реки ее кончаются на «о»
Нерео, Сук о, Оденсе 6, Конгео, Гудено...
Странно? Нет! На других картах их имена написаны
так: Гуден-о, Hep е-о, Оденсе-о, а в
датско-русском словаре вы узнаете: слово «о» по-датски значит
«река, вода»... Забавно при этом, что, если я не
ошибаюсь, в Дании есть и озеро Гуден, рядом с рекой
Гуден-о; совершенно как Чоса л ь, при Чосал ь-ка...
А в Швеции?
Многие шведские реки «кончаются» на слог «—эльв»,
то есть, иначе говоря, называются «Пите-эльв» — «река
Пите» или «Луле-эльв» — «река Луле». Так не похоже
ли, что и наше «—ка» в Печаль-ка есть только русская
переделка слова «кы», которое на каком-то забытом
теперь местном языке могло значить то же самое: «река»?
После долгих мытарств я получил наконец адрес
человека высокоученого и способного растолковать мне
значение моего «Кия-Шалтыря». Им оказался
профессор Андрей Петрович Дульзон в Томске. Профессор
известен как наилучший знаток западно-сибирской
топонимики, и я рискнул потревожить его.
Ученые — любезные и обязательные люди. Очень
скоро я получил ответ, и этот ответ разрешил проблему
не только самого Шалтыря, но попутно и милой речки
Печальки.
«Глубокоуважаемый Лев Васильевич! — писал А. П.
Дульзон. — Название Кия-Шалтырь образовано,
вероятно, от названия речки Кийский Шалтырь... Вторая часть
этого названия — шалтырь — тюркского
происхождения... из кызыльского наречия хакасского языка и имеет
значение «блеск, блестеть» (по-хакасски — «чалтыра»).
Название реки Кия, притоком которой является
Шалтырь, в русский язык вошло тоже из тюркского (чулы-
мо-тюркского) языка, где оно употреблялось в форме
Кысу или чаще всего просто Кы. Русские заменили
непривычный звук «ы» после «к» на «и» (а вы замечали
ли, что в нашем языке «ы» после «к» не встречается? —
329

Л. У.) и добавили окончание «я», подведя таким образом
название этой реки под свой разряд имен женского
рода. Но слово «кы» нельзя объяснить из тюркских
языков. Скорее всего оно — селькупского (самоедского)1
происхождения: в селькупском языке «кы» означает
«река»... Несколько ниже и выше устья Кии
встречаются и другие гидронимы (названия вод. — Л, У.)
селькупского происхождения».
Радость моя, как говорится, не поддавалась
описанию. Кия-Шалтырь, как выяснилось, — отличное,
спокойное название. Оно значит: «Блестящая река»,
«Река блеска» — чего же лучше?!
Новый город отлично может унаследовать его. И
тогда этим будет достигнуто сразу два результата:
во-первых, он будет носить не стертое, как пятак, в десятках
мест повторяющееся, стандартное имя, выдуманное по
принципу наименьшего сопротивления, а имя красивое,
своеобразно звучащее, свое, особенное. И, во-вторых,
будет соблюдено необходимое почтение к прошлому не
только русского, но и других народов нашей страны.
Кузнецкий Алатау, Горная Шория, Хакассия —
удивительные места, со своей особенной историей. Они
овеяны былями тех — пусть малочисленных, но
мужественных и гордых — сибирских народов, которые жили в
этих местах, знали их, нарекали их воды и долы задолго
до того, как сюда пришли русские.
Русский народ — советский русский народ — хранит
в памяти предания не только своей собственной старины;
ему близка и дорога история й его близких или дальних
братьев, племен и народов, пути которых с некоторого
времени слились с его историческим путем. У русского
народа нет и быть не может стремления стирать с карты
Родины име^а, которые нанесены не ней этими братьями.
N 1 Вас может удивить термин «самоедский», употребленный тут
проф. Дульзоном. Теперь мы чаще говорим «самодийский» или
«селькупский», но слово «самоеды», раньше применявшееся к ненцам,
знцам, нганассанам и селькупам, не содержит в себе никакого
оттенка неприязни или унизительности. Оно произошло, как думают
ученые, из сочетания «самэ-ёднэ», «земля саамов», по-старому —•
лопарей, северного народа, близкого к ненцам и др. В науке и
сегодня иной раз пользуются им.
Селькупы раньше назывались остяко-самоедами; к 1955 году
селькупов насчитывалось 4400 человек, но селькупские языки
распространены на довольно широком пространстве Западной Сибири,
330

По-моему, следовало бы вернуть Кия-Шалтырю
его сложное и красивое исконное имя, а впредь, когда
встанет вопрос о переименовании любого места, прежде
чем раз отрезать, семь раз примерить свои действия.
С кем вместе примерить? Со знающими топонимистами.
А что же с Печалькой? Ну, с ней-то спокойно. Ее
никто не собирается переименовывать. И хорошо.
И пусть она невозбранно течет рядом с Силькой и
Талькой, возле Котыльки и Ватыльки, около Покольки и Ка-
ральки, неподалеку от более причудливых Варка-Силь-
кы и Олягай-кы... Вот они бегут по тайге и по карте,
как стайка веселых лесных девчонок, и шумят и журчат
по-своему. Но топонимика переводит это их журчание
на общепонятный язык.
Да, несомненно, в каждом из-их имен завершающий
его слог «ка» — это старое селькупское, самоедское или
остяцкое — «кы» — река. Из селькупских, языков оно
перешло в тюркские, войдя в состав и тюркских имей.
Когда это случилось, это «кы» уже утратило ясность
смысла; теперь оно могло свободно сливаться с другими,
тюркскими элементами. А затем прибывшие сюда
русские, не владея ни селькупскими, ни тюркскими
языками, взяли те же имена на вооружение и неминуемо
постарались сделать их хоть отчасти, хоть по форме
похожими на русские слова. В одних случаях они
превратили чуждое им созвучие «кы» в удобное и приемлемое
«ки», снабдили его русским окончанием «я». В других—•
сделали из него окончание женского рода
существительных «—ка», и все утряслось к общему удовольствию.
Топонимист же приходит сотни лет спустя и
кропотливо собирает эти переработанные имена^ и очищает их
от последующих языковых напластований, и вдруг обна-.
руживает следы пребывания того или другого племени
там, где его давно нет, где уже все позабыли о его
давнем или недавнем присутствии. Племя ушло, а имена,
данные им, сохранились: «Несколько выше и ниже устья
Кии, — пишет мне А. П. Дульзон, — встречаются еще
другие гидронимы селькупского происхождения. На
Нижнем Чулыме были две остяцкие (самоедские)
«инородческие» волости».
Были! Теперь их нет, но о том, что они были,
свидетельствуют сохранившиеся имена. Надо как можно
быстрее зарегистрировать, закрепить, расшифровать и
331

объяснить их, пока излишнее рвение малоосведомлеи-
ных людей не превратило их всех в никому ничего не
говорящие «Белогорски».
Не создалось ли у вас устрашающее
Главное впечатление: за какое географическое
различие имя ни возьмись — каждое из них
представляет собою непонятную
загадку, требует мучительных усилий для своей
расшифровки?
Так это или не так?
Стоит бросить даже беглый взгляд на карту РСФСР
или на любой перечень существующих у нас
географических имен, и вам бросится в глаза две ясно
отграниченные группы их: понятные и непонятные. Или, лучше
сказать, совершенно понятные и вовсе недоступные
пониманию. Между этими двумя противоположностями
можно указать множество имен «средних», которые, так
сказать, «от ворон отстали и к павам не пристали».
В самом деле: вот перед вами имя города
Владивосток. Кет надобности размышлять над его
происхождением, значением, формальным составом. Оно
построено из двух слов, чисто русских. Слова эти — «владеть»,
и «восток». Значение их сочетания связано со
стремлением Российской державы проложить себе прямой путь
к Тихому океану; Владивосток значит: «опорный
пункт страны, на Дальнем Востоке», «крепость,
помогающая овладеть Востоком, утвердиться на нем» *.
Не представляет трудностей определить и время
возникновения этого имени: XIX век, время окончательного
закрепления России на дальнем тихоокеанском
побережье Азии. Словом, тут ясно и бесспорно все от начала
до конца.
А теперь от дальних окраин обратимся к самому
центру, самой сердцевине Руси. Вот верховья Волги,
место древнейших русских поселений. Возле
старинного Ржева впадает в Волгу небольшой приток, мало
чем примечательный. Протяжение у него
незначительное — около сотни километров. В справочниках о нем
говорится с несколько пренебрежительной краткостью:
«Берега у истоков низменны, в нижнем плесе — камени-
1 Недаром В. И. Ленин назвал однажды Владивосток «нашей*
ским городом»,
332

сты и возвышенны. В 20 верстах от устья есть
малый порог...»
Видимо, ничего любопытного... Да, кроме названия,
потому что имя этой текущей по старым тверским
землям чисто русской речки несколько странно: Молодой
Ту Д.
Что такое «молодой» не требует разъяснений. Но
сможете ли вы хоть примерно подсказать мне, что
может значить слово «Туд»? А раз вам это неизвестно,
то и самое сочетание «туда» с «молодостью» повисает
в воздухе: как и откуда оно появилось на свет, нам с
вами непонятно.
Этот гидроним (имя реки, озера, источника)
интересует меня очень давно. Я копался во множестве
источников, наводил справки, строил предположения, но
тщетно: и сейчас мне неизвестно, что такое «туд» и почему
он так молод. Любопытно: на реке Молодой Туд стоит
село Молодой Туд. В нем живет немало народа; его имя
ежедневно поминают тысячи соседей. Все «тудичи» с
детства до старости смотрят на реку Молодой Туд,
купаются в ее волнах, пьют ее воду, ловят ее рыбу и
представления не имеют, отчего они, река и село,
называются так. На фронте я встретил почтенного майора,
прирожденного «тудянина»; он очень удивился, узнав,
что я считаю имя его родного села странным. «А чего
странного? Туд и Туд... Мало ли как разные места
называются: вон город Ржев тоже — поди разбери, что
его имя значит...»
По-своему он был, если угодно, прав, этот майор.
Конечно, название Туда, притока Волги, непонятно, но
разве самое имя Волга много яснее, чем оно? С
легкой руки А. П. Чехова фраза «Волга впадает в Каспий-
ское^море» считается образцом утверждения
бесспорного" до бессмысленности. А в то же время вряд ли
кто-либо из моих читателей возьмется растолковать
значение обоих упомянутых в ней имен.
Ленинград — очень ясно: город Ленина;
Петрозаводск не вызывает недоумения: завод,
построенный Петром Первым, город при этом заводе.
Таких имен очень много': город Иваново, гора
Магнитная, гора Благодать, город
Днепропетровск... Мы отлично понимаем значение даже
нерусских, иноязычных названий, когда они относятся к
333

этому «открытому» разряду: «Порт Дарвин» — в честь
великого Ч. Дарвина; «Ботани-бей» — «бухта растений,
ботаническая бухта», «Сан-Франциско» — «город
святого Франциска».
Но рядом с каждым из этих «прозрачных» по
значению названий мы в любой миг можем поставить хоть
два, хоть три, хоть десять имен, смысл которых от нас
скрыт и значение абсолютно неясно.
Ленинград понятно каждому, а вот что может
значить слово Москва — подите растолкуйте.
Петрозаводск не вызывает сомнений, но смысл
названия озера, на котором оно стоит — Онёго, вряд ли
хорошо известен вам.
Города Иваново, Владимир, Ярославль —
не требуют (или почти не требуют) комментариев. Но
юрода Суздаль, Галич, Углич, Ростов,
расположенные тут же поблизости, носят названия очень
малопонятные.
Гора Магнитная — проще простого, гора Б л а*
годать — тоже. Но не будем уж ссылаться на имена
гор Кавказа или Алтая: возле них живут иные
племена; возьмем чисто русские области: Псковщину, Нов-
городчину... Гора Судом а, горы Валдай — что это
значит? Что значат названия таких исконно р'усских
городов, как Тверь (его новое имя Калинин,
кажется, понятно всякому), Псков, Порхов, Калуга,
Тула, Кострома, Вологда, Пермь, Вятка,
Рязань, Пенза, Тамбов? Посмотрите, какая
странность: добрая половина (если не большая часть)
самых старых, самых русских поселений нашей Родины
носит названия, значение которых мы отказываемся
опознать.
К именам этого рода никак не применишь всего
того, что мы говорили, рассуждая о названиях
«Таинственного острова» — ясных, понятных, организованных по
нескольким очень точным правилам и от этого самого
несколько скучных. Про наши имена никак не скажешь,
что они скучны, какое там!
Как вам понравится село, именуемое Новая
Ляля, а такое название встречается в Свердловской
области. Что вы думаете о происхождении и значении
имени Майор-Крест: вы найдете его далеко от Москвы,
в Якутии. А река Мокрая Буйзола? Это не из юмо-
334

ристического рассказа: она течет себе, где ей положено
течь, на Северном Кавказе. А другая река — Мачеха,
в Поволжье, а населенные пункты: Материки (Волог.
обл.), Марсята (Свердл.), Люксе м бурги
(Грузия)? А уже упомянутое мною Паровоз и? Как
образовались они, кто их придумал, почему и зачем?
Может быть, Жюль Берн не учел каких-то способов
называния, которыми пользуются люди? Может быть,
нашим предкам было свойственно устраивать из
«крестин» географических мест нечто вроде веселой «игры
в чепуху»? Нашли новое озеро, основали поселок—и
давай наперебой выдумывать для них название
посмешней, в беспорядке сочетая звуки и слова своего языка,
пересыпая их, как стеклышки в калейдоскопе, на все
лады. Вот город. Назовем его, скажем, так: Моктор-
са? Нет, неинтересно? А так: А тс о р ком? Тоже что-
то не получается. Ну, а если Кострома? Отлично!
И оставили имя Костром а...
Сейчас так не бывает, но, может быть, раньше было?
Откуда же иначе могла запорошить просторы нашей
Родины позёмка ничего не означающих слов, имен
без тени значения? Бузулук — это ведь прямо
курам на смех! Б у гул ьм а... Крайне странно! А
Котлас, а Вычегда, а Пяв-озеро, а город
Балаклава...
Погодите! Как вы сказали? Балаклава? Это
сущая абракадабра! А ну-ка...
Пересмотрите весь словарь русского
Абракадабру языка: слов, похожих на «балаклава»,
под рентген! вы в нем, пожалуй, не найдете... Вот
разве только «балык» — копченая
рыбья спинка. А откуда оно у нас?
Специалисты-этимологи мгновенно укажут вам: этот
простой «балык» мы взяли из тюркских языков.
По-турецки «балык» — рыба. У турок много слов этого же
корня, родственных «балыку». Есть среди них и такое:
«балыклава», означает оно «рыбный садок», «пруд, где
содержится-живая рыба».
Где находится наш город Балаклава? В Крыму.
Но ведь Крымом, как мы помним, долго владели
татары, говорившие на языке, почти не отличающемся от
турецкого.
Слово «балыклава» было им совершенно понятно.
335

Вы не были в Балаклаве? Чудесный
приморский городок этот лежит на
берегах удивительной бухты — глубокой,
отлично закрытой* со стороны моря,
моря, очень обильного рыбой.
Искони веков Балаклава была
родиной и пристанищем смелых крымских
рыбаков. Есть у известного писателя А. И. Куприна
прелестная повесть-очерк «Листригоны»; если не
читали, советую прочесть. Повесть эта —гимн тихой,
теплой, пропахшей морем и рыбьей чешуей Балаклаве и
ее мужественным обитателям-рыбакам, смелым
охотникам за белугою, опытным ловцам макрели,
камбалы, лобана, кефали — всевозможных черноморских
рыб...
Вот как описывает Куприн осеннюю Балаклаву
девятисотых годов:
«...И на другой день еще приходят баркасы с моря.
Кажется, вся Балаклава переполнилась
рыбой. Ленивые, объевшиеся рыбой коты с
распухнувшими животами валяются поперек тротуаров, и когда их
толкнешь ногой, то они нехотя приоткрывают один глаз
и опять засыпают. И домашние гуси, тоже сонные,
качаются посредине залива, и из клювов у них торчат
хвосты недоеденной рыб ы.
В воздухе много дй£й стоит крепкий запах свежей
рыбы и чадный запах жареной рыб ы. И легкой,
клейкой рыбьей чешуей осыпаны деревянные
пристани и камни мостовой, и руки и платья счастливых
хозяек, и синие воды залива...»
Не город, а сущий «рыбный садок», «рыбное
гнездо». Если бы ему давали имя русские, они могли бы
назвать его Рыбинск или Рыбница. Но, будь вы
турком, жителем этих мест, вероятно, вам показалось
бы наиболее подходящим точное и приманчивое
название Балы клав а. Подумайте: оно построено в
полном согласии с правилами «Таинственного острова»:
«Уткино болото» — где много уток; «Рыбный садок» —
где уйма отличной рыбы. Старые хозяева Крыма так и
поступили, не спрашивая наших с вами советов, а
русские, унаследовавшие от Них Крым, оставили городу
старое имя его, только слегка переделав его на свой лад.
Из «Б а л ы к л а в а» получилось звучное, но не имеющее
336

По-
турецки
«балыкла-
ва»
означает
«рыбный
садок».

прямого значения в русском языке название
«Балаклава».
Тот, кто хорошо знает Украину, скажет: «Есть еще
очень похожие географические имена на нашем юге.
В Харьковской области, на речке Балаклёйке, стоит
небольшой городок Бал а клея... Рыба? Что-то не
слышно, чтобы эта степная речка и городишко на ней
славились своими рыбными богатствами! Тогда откуда
же у них такие названия?
В наши дни Харьковщина — сердце Украины:
никаких тюркских племен здесь и в помине нет. Но
несколько веков назад украинские степи были еще диким
полем, ничьей землей, власть над которой в разное
время оспаривали и Киев, и Москва, и татарский
Бахчисарай. В те времена степи были полны пернатой дичи,
по бесконечным равнинам носились табуны диких
коней— тарпанов, антилоп-сайгаков... В глубоких реках
омуты кишели великолепной рыбой. И раз до наших
дней дошло название Балаклея и Балаклейка,
можно утверждать, что именно здесь этой рыбы было
особенно много. Ведь по-турецки и по-крымско-татар-
ски «рыбный», «изобилующий рыбой» — «балыклы». На-*
верное, так — «Балыклы-чай», «рыбная река», — была
названа и нынешняя Балаклейка, а затем по ней
получил свое имя и поселок.
Если даже сейчас в этом скромном притоке Донца
не сохранилось особенного рыбьего богатства,
топонимика позволяет утверждать, что оно некогда было тут
налицо. Топонимика не только объясняет нам
происхождение названия, она дает возможность сквозь
название взглянуть и на далекое прошлое того места,
которое это название носит. И очень часто она может
оказаться единственной свидетельницей тому, что было
когда-то, что давно исчезло и от чего не сохранилось
никаких следов нигде, кроме как в имени географическом.
Не могу удержаться, приэеду еще один, тоже
крымский, пример.
Никто уже теперь не помнит и не может утверждать,
жили ли когда-нибудь в крымских степях дикие
лошади. Ни наши деды, ни деды наших дедов их там не
видели.
Но было до недавнего времени в Крыму (не на
побережье, а на сухой внутренней его равнине, куда
338

редко забредает современный горожанин-турист)
маленькое древнее селение с татарским именем Т а р -
п а н ч й.
Что значит это слово по-татарски? Тарпанчи —
это «ловец тарпанов», «охотник на диких коней». А не
может ли быть так, что когда-то на месте, так
названном, жил, может быть, три или четыре столетия назад,
смелый наездник, опытный ловчий, сделавший своей
профессией небезопасное, но прекрасное занятие
—погоню за быстрыми как ветер дикими табунами, отлов
самых лучших кобылиц и жеребчиков и, вероятно,
продажу их на шумливых конских рынках Востока...
Достаточно того, что на карте Крыма совсем недавно
было еще можно прочесть имя Тарпанчи, чтобы
сказать: тарпаны в Крыму водились. И поэтому-то очень
грустно бывает всегда, когда старые полновесные
названия стираются с карт, заменяясь новыми,
случайными. Так же горестно, как если срубается древний,
видевший столетия корявый дуб, и на его место
сажают молодой кудрявый, никому ничего не говорящий
тополь, точно та^ой, как на всех городских бульварах 1.
Можно упразднить татарское имя Тарпанчи,
назвав это место как-нибудь по-русски: «Солнечное»,
«Степное», «Пролетарское»—-одним из тех имен,
которые одинаково пригодны и на побережье Финского
залива, и возле Иркутска, и под Волгоградом. Но ведь
они пригодны всюду именно одинаково, а то,
старое, низким глухим голосом прошлого говорило именно
свое ив своем месте, было нужно и уместно здесь
и только здесь...
Следует ввести закон, позволяющий
переименовывать города, озера, горы, даже деревни и улицы только
в случае особой необходимости, только по разрешению
самых высших учреждений страны, только после
совещания с учеными специалистами. Потому что
упразднить старое имя — это то же, что сжечь старинную
книгу, то же, что на древнем потемневшем холсте
написать веселенькими красками новую картинку — еще
одну копию шишкинских «медведей» или «Девятого
вала» Айвазовского. Это — варварство!
1 Я не утверждаю, что это так. Я только ставлю вопрос: не
могло ли быть так? Ответить на него могут более осведомленные
знатоки крымско-татарской топонимики,
339

Русские люди, расселяясь'по пространству страны,
которую они теперь с полным правом считают своей
Родиной, двигались не по безлюдной пустыне; как и
все народы той поры, они шаг за шагом осваивали
земли, уже давно ставшие обитаемыми.
В степях нашего Юга задолго до славян кочевали
хорошо знакомые историкам скифские племена, родичи
нынешних осетин Кавказа, говорившие на языках,
родственных древнеперсидскому. Жили тут и другие
древние народы.
На севере страны наши предки столкнулись с
западными и восточными ветвями финского племени. Еще
за много веков до их прихода здесь, говоря словами
Александра Блока, «чудь начудила да меря
намерила...» Тут жили лесные народы, потомками которых
в наше время являются эстонцы и карелы, коми-зыряне
и удмурты, манси и ханты Северного Урала и При-
уралья. Они жили, значит, все время изучали,
исследовали свою суровую страну. Они знали ее, как
собственный дом. Они каждому широкому потоку,
стремящемуся к дальним морям, каждому похожему на голубой
глаз северному озеру, каждой горе и каждой долине «.
успели уже дать имена на своих языках.
Новые властелины далеко не всегда отвергали эти
прежние имена и заменяли их своими. Очень часто они
оставляли их, только приспособляя к своей речи,
переделывая либо их звуки на свой лад, либо
переосмысливая их значение. Поэтому великое множество таких
имен стало русскими именами — как стали ими
Балаклава и Балаклея на юге, Нева на крайнем западе, Кия
или Печалйка далеко на востоке Русской земли. Задача
русского топонимиста, очевидно, и заключается в
значительной степени в том, чтобы, зная историю русского
народа, выяснитъ, от кого из своих предшественников
позаимствовал он то или другое имя, как обошелся
с ним, как перестроил его и почему оно получило
такой, а не другой облик.
Казалось бы, сравнительно простая задача: надо
только очень хорошо помнить прошлое нашей Родины
и ее отдельных частей да знать языки тех племен и
народов, с которыми мы встречались на ее просторах
века и века назад.
340

Однако мы с вами уже видели, что на практике все
это оказывается далеко не таким уж легким занятием.
Слишком много всевозможных обстоятельств
запутывает обычно дело, когда человек задумывает назвать
то или другое место. Слишком сложными оказываются
приключения, которые раз созданное имя испытывает
затем на протяжении веков. В результате на решение
многих топонимических загадок требуется затратить
очень большие усилия, и далеко не все они
оказываются разрешенными к нашему времени.
Вот, кстати, и тот Молодой Туд, с которого мы
начали эту главку. Я скажу честно: представления не
имею, что это имя значит и как оно образовалось.
Говорят, в восточно-финских языках есть слово «тод», и
значит оно «болото». От этого слова—так думают
некоторые.-—произошло название реки и городка Тоть-
ма («болотная земля»). Может быть, и Туд —
производное от этого слова?
Не думаю, чтобы это было возможно: история не
знает восточно-финских племен в пределах нынешней
Калининской области, да еще на ее юге, а в языке
западных финнов не было такого слова. Но ведь здесь
же, на Молодом Туде, можно было видеть в древности
людей совсем другой племенной принадлежности; около
села с этим названием еще недавно были заметны
остатки старой литовской крепости... Может быть,
розыски надо производить не в финских, а в
балтийских языках? Может быть, имя создали предки
теперешних литовцев и латышей: в древности родственные
им племена занимали куда более далеко к востоку
лежащие области и рубежи, чем теперь...
Да, топонимические орешки крепки, и разгрызать
их скорлупу не так-то просто. Но зато случается, что
скорлупа эта и впрямь оказывается золотой, а ядра
«чистым изумрудом», и расколотый орех открывает
перед нами такие глуби прошлого, оказывает такую
помощь и историкам, и археологам, и этнографам, и
языковедам, что ясно видишь: труд потрачен не понапрасну.

Не назвать ли нам кошку — «кошка»?
С. Я. Маршак
Слыхали вы такое название реки: Аа?
Полсотни Аа Конечно, нет: так называлась, до того,
как Латвия стала самостоятельной
страной, теперешняя Лелупа. Лелупа — чисто
латышское имя; оно образовано из «liels» — «большой» и
«упе» — «река». А откуда взялось название «Аа»?
Его занесли в Прибалтику поработители-немцы.
Если бы у вас была под рукой подробная карта
Северо-Западной Европы, вы бы нашли на ней уйму рек, по
имени Аа.
Я не преувеличиваю: в одной Голландии по
справочникам числится 44 Аа, а сколько их течет в Западной
Германии?.. Да и в Латвии Лелупа была некогда только
самой большой и известной, но далеко не
единственной Аа...
Что за странное пристрастие к имени и не слишком
уж красивому, и несколько странному, а?
Переведем взгляд с северо-запада Европы на ее
того-восток. Вот по степям неспешно катит воды к
Азовскому морю Дон. Это имя звучно, как удар колокола:
Как прославленного брата
Знают реки тихий Д о н...
В Дон впадает его младший брат — Донец. Все
понятно: по-русски Дон-ец значит «малый Дои». Но,
спрашивается: почему на Северном Кавказе, в Осетии,
бурлит и прыгает по горным кругам целая семья дру-
342

гих Донов: Арре-дон, Гизель-д о н... Их там —десятки.
Даже в далекой Шотландии есть река Дон:
На далекой Амазонке
Не бывал я никогда...
Только Д о н и Магдалина
Превосходные суда...
Редьярд Киплинг вспомнил тут не наш Дон, а свой,
шотландский.
Опять: рек много, имя — одно. Как это
объясняется?
Займись вы подробным изучением имен западных
рек, вы наткнулись бы рядом с множеством Аа на
другие, почти такие же названия. Там, где говорят на
германских языках, текут многочисленные «Aha»; это
звучит почти как Аа. Есть там речки и ручьи по
имени «Ах»: не очень похоже на «Аа», но весьма на
«Aha». Встречаются и «Ахе»: тоже не большая разница.
Наконец, в странах языков романских легко найти
кучу названий рек и источников (особенно
минеральных, целебных), составной частью которых является
так или иначе переработанное древнеримское слово
«аква» — вода: Аквисгранум, Аквилея, Экс и
даже французское Э (есть и такое имя!). Лингвисты
давно выяснили: древнегерманское «aha» и все сходные
с ним слова, входящие в названия рек — близкие
родичи этому старому «аква» К
Вернемся к нашим «Донам». Картина похожая:
рядом с «чистыми Донами» вы, поразмыслив, заметите
длинный ряд рек, в названиях которых тот же «дон»
присутствует как бы в замаскированном виде.
Самая большая река Западной Европы зовется
Дунай. Так по-русски: немцы зовут ее Донау: вот вам
и знакомый Дон. Тот самый Днепр, до середины
которого, по словам Н. В. Гоголя, редкая птица
долетит, в глубокой древности звался Данапром, а его
сосед Днестр — Данастром. Опять-таки близко
к «Д о н». В языке же осетин слово «дон» является
именем нарицательным; оно просто значит «вода», «река».
1 На стр. 329 я говорил о названиях рек Дании. То «о»,
которое мы в них видели, еще одно видоизменение древнего «аха —
аква», в особом произношении.
343

Именно поэтому на Кавказе так же много «донов», как
в Дании разных «о»: Ар-дон или Ар ре-дон
значит, например, «Бешеная река» или «вода»...
Язык современных нам осетин состоит в родстве
с языком древнего племени скифов, а скифы две
тысячи лет назад жили там, где теперь простираются
неоглядные южнорусские и украинские степи...
Ну как, проясняется картина? Далекие предки
современных народов имели, оказывается, обыкновение
рекам, которые текли у их ног, давать названия,
означавшие— у каждого племени по-своему — одно
понятие: «вода». Очень понятно, почему так получилось.
Вода и в наши дни важнейшее условие жизни;
прежде всего — пресная вода. Это напиток, без которого
не проживешь. Это — место обитания рыбы, вкусной и
легкой добычи. Как только первый человек построил
первый плот, выжег первый челн, вода стала лучшей
дорогой и в лесах Севера, и в степях Юга...
Человек стал скотоводом: животные не могут жить
без воды. Он начал возделывать хлебные злаки: какое
же земледелие, если воды нет? Наконец, люди давнсг
сообразили: река или озеро — лучшая крепость, самая
непреодолимая ограда. Поселись на мысу за речной
излучиной, оборонять надо только место, где мыс
соединяется с материком. Построй деревню на сваях над
гладью озера, ^ад топью болота и живи в ней
спокойнее, чем на суше... В древнем мире вода была великим
другом человека, благосклонным к нему, хотя и
грозным божеством...
Расселяясь по свету, тогдашние люди, вероятно,,
искали «хорошую воду» куда ревностней, чем
«хорошие земли».
Вот небольшая кучка их — косматые
богатыри-мужчины, крепкие мускулистые и длинноволосые женщины,
полуголые жилистые ребята — и несколько собак из
последних слл пробираются сквозь дремучий лес (а
может быть — через выжженную солнцем полупустыню).
Пища — что: пищу можно захватить с собой, добыть
по дороге... А много ли унесешь в дальний путь воды?
Пересохли рты, покраснели глаза, головы тяжелеют от
невыносимой жажды... То с подозрением, то с
надеждой все глядят на вождя — старого главу рода: это пн
обещал привести своих детей в Страну Больших Вод,.»
344

И вдруг — чудо совершается. Раздув чуткие ноздри,
вождь вдыхает влажный воздух. Собаки кинулись
вперед, в заросли... Старик раздвинул ветви и с
торжеством возгласил: «Аа!»
Перед людьми открылась широкая река,
неторопливо текущая по влажно-зеленой равнине. «Аа! —
говорит вождь. — Видите: Аа!» И все, пораженные
видением, охваченные радостью, повторяют за ним: «Да, ты
сказал! Мы видим: Аа!», а может быть: «Мы видим:
Дон!», смотря по тому, как звучало слово «вода» на
языке этого племени...
Разве удивительно, что имя нарицательное «вода»
могло превратиться затем в имя собственное: «Эта
вода», «Наша вода», «Вода всех вод» — А а или Дон;
другие реки были не важны для этих людей; они могли
и не знать их.
Удивительно иное. Столетия текут над миром, как
воды его рек. Нет не только старца, крикнувшего свое
«Аа!» тысячелетия назад; нет праправнука его прапра-
правнуков. По тому месту пролегает асфальтированное
шоссе, и по нему бегут такие стальные звери, что те
люди, смотревшие в глаза разъяренных мамонтов, пали
бы лицом в землю при виде самого малого из них.
Тысячи раз вырублен лес в тех местах. Тысячи раз
вырастал он снова. Поднимались города и разрушались
города на берегу той реки. Их нет, и имена их забыты.
А вот река, и сегодня текущая по этому месту,
называется тем же своим именем: Аа.
Вот это — удивительно!
В Англии есть городок Стратфорд1,
прославленный тем, что в нем родился Вильям Шекспир. Он стоит
на реке, имя которой англичане выговаривают Эй вон,
а пишут А в он. Ученые свидетельствуют: в этом
«А в он» спрятано дошедшее до нас из самой глубокой
древности слова «аб»: когда-то и оно означало «воду»,
«реку»; в Азии много имен рек связаны с ним и его
двойником «об»: Мург-аб, Сурх-об, Аби-Гурмак,
Пенджаб (Пятиречье). Как видите, то же по смыслу слово-
имя можно встретить и на другом конце нашего
континента.
1 Имя этого города значит «Дорожный брод». Мы еще будем
говорить об именах «бродов» (стр. 391 и след.).
345

Имена рек — старейшины в мире гео-
Имена- графических названий; я имею при
мамонты этом в виду имена больших, самых
прославленных рек Земли.
Древние люди, гонимые голодом, холодом,
свирепостью зверей и двуногих соседей, все время
перебирались с места на место, все время как бы расталкивали
локтями своих современников в борьбе за самые
удобные для жизни места.
Бывало по-разному. То племя натекало на племя,
как шумная река, ворвавшаяся в малое озерко: воды
озера сливались с могучим потоком, растворялись в нем
без следа. То пришельцы растекались по новому месту,
как по болоту или песчаной пустыне, теряясь в ее
песках, смешиваясь со старым населением. Но почти
всегда они, принося с собой свои новые имена для холмов
и лесов, для поселков и пустошей, названия больших
потоков сохраняли благоговейно, принимая их от своих
предшественников.
Мы не знаем в точности, почему они так поступали.
Может быть, боялись обидеть богов этих чужих рек
переименованием. Может быть, просто реку труднее
перекрестить по-новому: ее имя так же длинно, как она
сама; оно Течет вместе с нею через области и страны;
поди замени его на всем протяжении его пути! Так или
иначе — великие водные дороги всюду и везде
постоянно носят и сегодня имена, созданные в глубочайшей
древности. Они переходят от народа к народу, от эпохи
к эпохе. Первоначальный их смысл забывается
тысячекратно, а они все живут. * •
Не всегда имя реки значит «вода». Очень часто его
следует перевести как «река». «Назовем кошку
—Кошкой!»—странное обыкновение, тем не менее мы его
наблюдаем очень часто.
Вот, к примеру, священный Ганг, если не самая
болЬшая, то, конечно, самая прославленная река
Индии. Ее овеянное легендами имя Ганга (Ганг —
чужеземное сокращение)—так и значит: «река».
Вот, ближе к нам, воспетый целым хором западных
поэтов германский Рейн. Не думайте, что это имя
связано с немецким прилагательным «rein» — «чистый».
Это — древнее, еще догерманское, вероятно кельтское,
слово: у кельтов оно звучало: «Ринос» — «река»,
346

А в более понятных нам славянских языках тоже
встречаются такие названия? О да! На севере
Адриатического моря впадает в него небольшая речка. На
картах, составленных до второй мировой войны, вы могли
бы прочесть ее итальянское название: река Фиума-
р а; это слово означает «горная река». Теперь, когда
земли эти, долго переходившие из рук в руки,
вернулись к их исконным хозяевам — славянам, югославам,
вы увидите на картах другое имя: река Речи на. Но
ведь «речина» как раз и значит «река»... Поистине
опять: «Назовем кошку — Кошка!»
Эта странность как раз и говорит о великой
древности таких названий. Они создавались во времена,
когда люди мало и редко путешествовали, видели и знали
лишь неширокое пространство вокруг себя. Его
главная река оставалась для них рекой всех рек,
единственной важной рекой мира: зачем же ей другое имя:
Река, и достаточно!
Да что там глубокая древность! В дни гражданской
войны я попал в глухой угол страны, в пинское
Полесье. Полещуки, особенно женщины, потрясли меня:
они всерьез спрашивали нас, солдат; «Товарищ, а
товарищ? А неужто и за Гомелем люди ё?» Конечно
для них их Князь-озеро было просто озером,
река П р и п-я т ь — просто Рекой. Других-то они и
не знали...1
' Подумайте, как часто старожилы, особенно в
маленьких городках, живя на окраине, говорят, собираясь
отправиться в центр своей Чухломы или Вытегры:
«Давай съездим в город...» Древние римляне постоянно
именовали свою столицу не Рома, как полагалось бы,
а именно Урбс, то есть тоже Город: она была в их
глазах самым главным, единственным городом Земли,
несравнимым с другими. Не называете же вы вашего
отца Петром Никитичем, а зовете просто «отцом». Этого
для вас вполне достаточно.
Величайшие горы мира тоже нередко носят доныне
имена, родившиеся в туманной древности и означающие
только «гора», «горный хребет». Пеннины в
Англии, Апеннины в Италии получили свои названия
1 Древнеегипетское имя Нила было Хапи; по-египетски это как
раз и значило «река». Да и чему удивляться: во всем Египте ни
одной реки, кроме Нила, не было и нет,.
347

от кельтов: слово «пен» у кельтов означало «голова,
.вершина, гора».
Карпаты, по мнению некоторых ученых, — слово
того же корня, что и «хребет», и значило когда-то
«горная цепь, горы» (есть, правда, и другие объяснения).
Слово «Альпы» связано с кельтским «alb» — «гора,
высота». Имя Балканы восходит к тюркскому «Ьа-
lak», которое тоже значит «гора». Даже имя
Арарата—живущие у его подножия армяне именуют его
совсем другим словом — Масис — связывают с
древними корнями этого же самого значения; хотя — в
топонимике это постоянное явление — далеко не все
ученые согласны с этим.
Вдоль самой длинной горной цепи мира, по всему
Американскому континенту, змеится надпись:
Кордильеры. Иногда ее же зовут: Анды. Истинное имя
ее сложно: Кордел ьерас Де Л ос Анд а с, то есть
«Хребет медный». Совершенно ясно, что
определение «медный» приросло к названию позднее, когда
свирепые покорители Южной Америки успели уже
ознакомиться с ископаемыми богатствами гор, сначала
названных попросту «горами», «горной цепью» —
Кордильерами.
Можно все это повторить и в применении к великим
пустыням мира.
Сахара — слово арабское; оно означает
«пустыня». Мы говорим: «Пустыня Гоби»; наши поэты тоже
называют так этот гигантский лишай на теле планеты,
ко монголы произносят слово «гоби», считая его
именем нарицательным, равносильно нашему «пустыня».
Они говорят о «каменной гоби», о «песчаной гоби»,
«заилийской гоби». Сочетание слов «пустыня Гоби»
значит «пустыня пустыня», только на двух разных
языках...
Индейцы Америки называют свою пустыню А р и -
зо н ci — «место, где нет ручьев». Калахари Южной
Африки в переводе — «место жажды»: вероятно, если
бы каждый народ всегда жил на одном месте, никому
его не уступая и не захватывая чужого, все имена
походили бы на эти — были бы понятными, ясными, точно
описывали бы самый предмет названия. Но такого не
бывает или бывает очень редко. Нам приходится иметь
дело с землями, над которыми множество племен про-
348

неслись, словно тучи. Дождь географических имен
изливала каждая из этих туч, и теперь почти во всех
странах мира мы сталкиваемся с их самым причудливым
смешением. Может быть, только в пустынной Монголии
пли в холодной Исландии народы, живущие там
сегодня, не знают и не помнят предшественников.
Большинство тамошних имен мест понятны каждому
жителю этих стран и чаще всего точно описывают на
древнем языке ту или другую гору, озеро, перевал,
речку. Но так бывает очень редко.
Я хотел поставить на этом точку, но сообразил
вот что.
Большие реки носят имена, веющие глубокой
древностью. А как же тогда мы видим в Африке, Америке,
Австралии такие чисто европейские названия, как
Амазонка, река Оранжевая1. Рио-де-Ла-
Плата (буквально: «река Серебра») или река
Святого Лаврентия? Ведь они построены не из индейских
или негритянских — из испанских, английских,
греческих слов.
Да, конечно: люди почтительно относились к чужим
именам в древнем, примитивном мире, где завоеватели
и побежденные не слишком отличались друг от друга
по своему развитию, по своей культуре... Разница в этом
смысле между римлянами и галлами или между
греками и скифами была не такой разительной, как между
англичанином конца XIX века и зулусом или
готтентотом. Для грека скиф был варваром, но таким же
человеком, как он сам. А вот христианская европейская
цивилизация принесла с собой отношение к «дикарям»,
как к полуживотным, невежественное презрение к
обитателям далеких стран и ко всему, что те создали да
встречи с пришельцами...
Исполнен грубого высокомерия самый термин «от-
1 Сомнительно, чтобы это имя имело прямое отношение к
понятию желто-красного цвета. Скорее в нем содержится указание на
«апельсиновые» деревья, растущие по берегам реки. А еще вернее —
она была названа по фамилии герцогов Оранских; сделали это-
члены голландской географической экспедиции в 1776 году.
Тем не менее фамилия Оранские связана с замком О р а н ж
во Франции, которым эти герцоги некогда владели; топоним же
«Оранж», вероятно, означал что-то вроде «Апельсинопка». Но ведь
и прилагательное" «оранжевый» значит «апельсинового цвета».
Видите, как тут все одно с другим переплетено?
349

крытие новых земель». Белый человек стал считать как
бы не существовавшими до его прихода страны, в
которых обитали и которые великолепно знали люди других
рас и племен. Он «открывал» страну Бенина в
Африке, где долгие века жили люди, создавшие свою,
чуждую белым европейцам культуру. Он «открывал»
давным-давно известные другим народам острова
Тихого океана. И вел себя там так, точно пришел на
пустое место, точно ни одна горная вершина, ни одна
река там до него не была никем найдена и никем
названа. Он считал себя вправе назвать их по-своему, не
желая даже узнавать их исконные «нелепые»,
дикарские имена.
И все же это не всегда удавалось. Да, реку
Оранжевую окрестили по-своему европейцы. Но имена
Замбези, Луалабы даже они оставили
нетронутыми.
Реки Святого Лаврентия или Святого
Франциска были переименованы в Честь
сомнительных святых бледнолицых людей, о которых ровно
ничего не знали истинные хозяева этих мест — индейцы.
Однако имена Миссисипи, Миссури, Ори ню ко
сохранились в неприкосновенности. По-прежнему
Миссисипи значит «великая вода» по-индейски, и если
Кордильеры — слово испанское, то
Попокатепетль— «тот, кто курит», звучит, как и века назад,
на том же языке, на котором «шоколад» — «чоколатль»
и «томат» — «томатль». Имя великого вулкана
непонятно «белому господину», но он покорно повторяет его.
Впрочем, в топонимике больше, чем где-либо, нет
правила без исключения. И в древности имя реки или
горы не всегда сохранялось, когда менялись хозяева
их. Привести этому примеры нетрудно.
В песне поется:
Волга, В'о л га, мать родная,
уу НпО в о л г а — русская река...
колыбелью
одного А можете ли вы, русский человек,
дитяти сразу сказать мне: что значит это
имя: В-о-л-г-а?
Если вы живете на реке Великой, на Псковщине,
вы отлично понимаете: Великая — значит «очень
большая»; другое дело, что человек, давший-реке такое
350

имя, несколько преувеличил ее значение и размер. Он
просто не видел ни Днепра, ни Дона; а рядом с
ближними Соротью, Псковой, Плюссой Великая и
впрямь велика.
А спроси вы у волгаря — что значит слово «Волга»,
он, всего вероятнее, пожмет плечами: «Волга — Волга
и есть. Река!» Не странно ли это?
Ученые-топонимисты не так уж далеко ушли от
такого положения. Существовало множество объяснений
имени Волга, но и сейчас еще нельзя сказать: вот
так, и никаких споров.
Были попытки понимать слово Волга, как
«священная», «чудотворная» — близкое к русскому «волхв» —
«кудесник». Помните: «Волхвы не боятся могучих
владык» в «Песне о Вещем Олеге? Сравнивали его с
именем самого таинственного изо всех наших былинных
богатырей, полувоина, полуволшебника В о л ь г и Все-
славьевича...
Сомнительно, чтобы это было верно. Былинный
В ольга — это ведь поэтическое воспоминание об
историческом лице Олеге, родиче Рюрика и Игоря. Он
запомнился народу как человек мудрый и, может быть,
даже ведун... Много лет спустя после его кончины на
русском Севере, далеко и от тех мест, где Олег правил,
и от тех, где он «сбирался отмстить неразумным
хазарам», скандинавское имя1 его было превращено
русскими сказителями в «Вольгу»; в народе и поныне
имя Ольга нередко произносится как В ольга. Но
все это случилось куда позднее того времени, когда
могла получить свое название величайшая из русских
рек. Ни к В ольгё — Олегу, ни к «волхвам» оно, по-
видимому, не имеет никакого отношения, как и более
с ними сходное имя другой реки — Волхова.
Другие языковеды хотели бы установить связь
между словом «волг а» и финским «valkea» —
«белый».
Это кажется более правдоподобным. В Финляндии
много названий рек и озер связаны с этим словом:
Валк-Ярви (Белое озеро), Валкеакбски (Белый
порог) и тому подобное. Да и у нас можно найти
косвенные подтверждения такой возможности.
1 О происхождении этого имени подробнее см. стр. 361,
351

Не так уж далеко от «Волгина верховья» —
истоков великой реки — в какой-нибудь сотне километров
к северо-западу, берет из озера Мстино на Валдае
начало река Мета, текущая в Ладожское озеро. Имя
Мета — финское; по-фински «муста» — «черная». Если
река, текущая с Валдайской возвышенности на северо-
запад, названа финским словом «Черная», почему'бы
ее великой сестре, текущей оттуда же на восток и юг,
не носить названия «Валкеа» — «Волга»? Они
образовывали бы тут очень красивую топонимическую пару
двойняшек (см. стр. 506 и след.).
Вы уже знаете: в топонимике далеко не все самое
правдоподобное оказывается истинным. Мы теперь
придерживаемся совсем другой теории о происхождении
имени Волги, теории чисто русской.
Слово «волга» значило первоначально «влага».
Волга в представлениях наших предков — «великая
влага», «вода всех вод», то есть по сути дела тоже
«р е к а». Вы не видите ничего общего между «Волгой»
и «влагой»? А не случалось вам когда-нибудь из уст
ваших матери или бабушки слышать жалобу:
«Повесила белье просушиться, а к вечеру стало сыро, оно и
отволгло»? «Отзолгнуть» значит «насытиться
влагой». Влага и Волга — очень близкие слова. Только
«влага» — слово старославянское; по-древнерусски
«влага» звучало «волога».
Похоже, мы таки добрались до настоящей истины.
Но тут-то она и начинается... У колыбели Волги
собрались если не семь фей — крестных матерей со своими
подарками-именами, то во всяком случае не меньше
трех «назывателей». Они принесли ей три разных имени,
и Волга — только последнее из них.
Неведомо, кто назвал нашу реку первым из* этих
имен, но мы его знаем. Оно звучало так: Е а. Древние
греки и римляне знали это имя, но не были его
авторами. Неизвестно, что и на каком языке значило оно,
хотя предположений было немало. Русский языковед
XIX века О. Сенковский приводит сообщение
древнеримского историка Марциллина: «Недалеко от Танаиса
(Дона.—Л. У.) течет река «Rha», на берегах
которой— заросли лекарственного корня того же
имени...» Этот корень — обычный ревень, по-латыни —
352

«rheum», по-французски «rubarbe», то есть «rha barba-
rum» К — поясняет Сенковский.
Если бы это было на самом деле так, а
наименовании обычного ревеня дошло бы до нас древнейшее из
имен Волги, его последняя тень. Но так или это? Скорее
всего — нет.
Второе имя принадлежит уже более близким к нам
племенам. Те «неразумные хазары», с которыми воевал
киевский Олег, звали Волгу — Итйль; даже столица
их царства, стоявшая на той же Волге, носила это имя.
Много споров было по поводу его происхождения и
значения; есть основания думать, что значило оно —
нас с вами это не удивит — просто река. Хазары жили
в местах, издревле населенных родственным им
племенем волжских булгар. Вполне возможно, что слово
«итйль» значило «река» именно по-булгарски. Это тем
более похоже на правду, что в языке современных
волгарей— чувашей, потомков и родичей древних
булгар— слово «итйль» и сейчас значит «река».
«Волга— Итйль» — так они зовут сейчас реку, на которой
протекла вся история их народа.
Вот вам живой пример отклонения от правил о
неизменности названий рек: великая, величайшая из рек
Европы сменила за полторы-две тысячи лет три имени.
Но этот же пример может послужить и объяснением
самому себе.
Волга «узором виется» на протяжении не
десятков— сотен и тысяч километров. И сегодня, плывя по
ней, вы попадаете из одной климатической области, из
одной национальной республики в другую, третью,
четвертую... Русские и карелы, татары и чуваши, мордвины
и марийцы живут и сейчас вдоль ее берегов. Болотный
ручей, вытекающий из-под старого сруба у деревни
Волгино Верховье, ничем не похож на могучую реку,
впадающую в Каспийское море и собою напоминающую
подвижное, текучее море.
Сегодня мы легко можем представить себе нашу
реку во всем ее величии. Мы можем за два-три часа
долететь на самолете от ее истоков до устья. Мы
можем по телефону разговаривать из Валдая, около
1 «Rha barbarum» — корень «pa» из варварских стран. (Ла-
тинск )
12 Лев Успенский 353

которого- она начинается, с
Астраханью, стоящей над концом ее
течения. Мы видим ее на картах и знаем,
какова она... А тогда, в глубокой
древности?
Что знал хазарин, закладывавший
первые камни своей столицы в дельте
И тиля, о лесном ручейке, мирно
журчащем за три с половиной тысячи верст от него,
в чужедальной стране, в другом мире? Откуда
северные люди — русичи, нарекая свою реку Волгой —
Влагой, могли знать что-нибудь о далеком народе,
именовавшем ее И тиль за сотни дней
непреодолимо трудного пути от них, там, на жарком юге?
Кто знает, может быть, было время, когда. все три
имени Волги существовали если не одновременно, то
попарно, в разных плесах ее, под разной широтой и
у разных народов?
А что удивляться? Река не гора, которую, как бы
велика она ни была, можно окинуть взглядом. Река не
город и не озеро. Она — бесконечная лента воды,
бегущей в неведомую даль, за тридевять земель, в
тридесятые царства. Она — разная в разных местах. Не сразу
придет в голову назвать всю эту водяную змею одним
именем. Даже в языке одного народа многие реки
именуются по-разному в разных своих частях1.
Верхнее течение Конго носит название Луала-
ба. Одна из рек, образующих великий Нил,
начинается с реки Катера, ниже озера Альберта
именуется по-арабски Бахр-эль-Джебель (Река Гор),
а после впадения Голубого Нила — Бахр-эль-
Абьяд. Да и Голубой Нил (по-арабски — Бахр-
эль-Азрек) в верховьях зовется Аббай... Это
можно наблюдать и на реках Советской страны.
Многоводная Аму-Дарья у своего истока носит имя
Вайджир, но нижнее течение ВаЗсджира зовут
Вахан. Соединившись еще ниже с рекой Памиром,
В а х а н получает имя П я н д ж и только после слия-
1 «Мысль, что Амазонка — река, собирающаяся из множества
узеньких ручьев, имеющая конец и начало, никогда не приходит
в голову большинства людей, родящихся и умирающих на ее
берегах». Так думал английский географ Бейто, известный исследователь
Южной Америки.
354

т/\ь-
КОЕ
OPE
На
длинную
реку
одного
имени
не
хватает.
У Аму их
четыре*
12*

ния Пянджа с Вахшем превращается в Аму-
Д а р ью...
Это, если угодно, совершенно естественно: ничего
общего нет у неистовой горной речки, перекатывающей
в бешеном беге гигантские камни Гиндукуша у своих
истоков, с многокилометровой ширью величавой, ко-
фейно-бурой от взвешенного в ней ила Дарьей,
спокойно вливающейся среди камышовых островов в
лазурную ширь Аральского озера-моря...
Нет, разноименность рек понятна даже для одного
времени, а уж на протяжении веков она представляется
почти неизбежной. И тем не менее то, что я сказал,
остается в силе: века и века многие великие реки
земного шара сохраняют свои древние имена. А
исключения остаются исключениями...
Ну что ж, как обещал заголовок на
Чуден Днепр ... странице 342-й, я начал с Волги,
а тот, кто сказал «Волга», должен
сказать и «Днепр».
«Чуден Днепр при тихой погоде!» — воскликнул
когда-то Гоголь. Но, надо сказать, «чудным» должно при-4
знать и имя этой реки. Обычно люди довольно
равнодушны к значению и происхождению окружающих их
географических имен, но имя Днепра, кажется, всегда
бозбуждало интерес и внимание.
Известный в конце прошлого века языковед Д.
Никольский вспоминает в своей статье, посвященной имени
Днепра, такой случай.
Ученый стоял во время половодья на мосту через
Днепр в Екатеринославе (теперь это
Днепропетровск). Многие любовались вместе с ним буйным
весенним бегом могучей реки. «Вот бежит-то, вот
бежит!— с трепетом восхищения проговорил рядом
какой-то мастеровой. — Недаром Днепр и назвали!»
— Почему же именно Днепр? — удивился
языковед.
— Да что, не видите, как он дно прет? Потому
и зовут Д н и п р о, что он дно п р е...
Для таких наивных объяснений географических
имен есть ученое определение: «народная» или
«ложная этимология». Человек в простоте душевной слышит
имя, не может понять (а хочет понять!), что оно
значит, не желает примириться с его бессмысленностью,
356

ищет мысленно похожие по звучанию слова и,
подгоняя смысл, старается объяснить непонятное понятным.
Один свяжет Днепр с «дно переть», другой с «да не
пробуй» — кому что придет в голову. И все-таки нельзя
таких людей осуждать: именно с их тщетных усилий
началась наука топонимики. Да еще не так давно, лет
сто-полтораста назад, и ученые мужи нередко
предлагали и именам и словам вообще ничуть не более
правильные объяснения. Утверждал же в XVIII веке
человек очень образованный, В. К. Тредьяковский, будто
имя народа этрусков происходит из русского «хит-
рушки», ибо оные этруски на всякие хитрости были
горазды, а слово «амазонки» возникло из нашего
«омужбнки» — «омужчинившиеся, грубые
женщины-воины»...
Что же говорит о Днепре наука?
У этого имени в русском языке нет никаких
близких родичей; из русских корней его вывести
нельзя. Это раз.
У Днепра, как и у Волги, современное имя его
не было ни первым, ни единственным. Древние греки
нередко упоминали знаменитую своими опасными
порогами великую северную реку Борисфен: она текла
по степям Скифии и впадала в Черное море — Эвксин-
ский Понт, как они его называли, неподалеку от устья
других, хорошо им знакомых рек — Д а наст р а и
Вронта; в этих названиях нетрудно угадать наши
теперешние Днестр и Прут.
Плохо (а может быть — хорошо), что и греческое
Борисфен такое же темное имя, как Днепр. Ни
бесспорно расшифровать его, ни тем более вывести из
пего наше1 название пока что невозможно. Не удались
и попытки найти корни нашего имени этой реки в
тюркских языках. Кочевники-тюрки, соседи древних руссов
в Поднепровье, именовали ее Узу или Озу; спустя
несколько столетий генуэзцы окрестили ее по-своему:
Эльси, Элекси1. Ни одно из этих имен никакого
отношения к слову «Днепр» явно не имеет. Что же
делать?
Конечно, дать название Днепру мог только
народ, обитавший у его берегов, пивший, так сказать, его
1 См. стр. 373—374.
357

воду. Имя его не славянское, не греческое, не
тюркское. Может быть, оно скифское?
Скифы некогда заселяли весь степной юг Восточной
Европы. И на всем этом пространстве мы — об этом
уже говорилось — встречаем реки с именами,
напоминающими друг друга: Дон, Дн-епр, Дн-естр,
Д у н - а й... Мы находим множество рек, носящих
название Дон, в Осетии, у осетин, ближайших родичей
давно исчезнувшего скифского народа. У осетин слово
это означает и просто «река», «вода». Так не разумно
ли допустить, что имена наших южных рек как раз и
созданы были скифами? Не означали ли они все по-
скифски «река» с определением, о какой именно реке
идет речь: ведь этот способ наименования дожил до
наших времен: испанское ' Рио-Колорадо — «Река
Цветная»; английское «Ред-Ривер» — «Красная река»,
коми-зырянская Сылва — «Талая вода», Вильва —
«Новая река», Койва — «Птичья река»...
Предложено много более подробных толкований
этих, так сказать, «Д-н имен» нашего Юга. Д.
Никольский, о котором я только что говорил, допускал, что
скифы, двигаясь по нашим степям с востока на запад,
сначала наткнулись на первую безымянную реку,
поразившую их своим величием. Как было свойственно
древним людям, они «называли кошку — Кошкой», дали
реке имя Река, Дон.
Затем, двигаясь дальше, они вышли к другому
могучему потоку. Вышли, вероятно, в том месте, где
сжатая теснинами вода, клубясь и пенясь, летела по
порогам между облизанных волнами скользких утесов...
Белопенность стремнин поразила воображение к<>
чевников. И эту реку они назвали, как было у них
принято, Рекой, но добавили к этому слову другое,
означающее пену, брызги... Слово это — утверждает
Никольский — звучало по-скифски, насколько мы знаем,
как-то вроде «prh». Из сочетания «Дон + prh» и
родилось имя Днепр.
Скифское слово зазвучало по-разному в разных
языках.
У готского, писавшего по-латыни, историку Иордана
(VI в.) — Д а н а п р у с.
В скандинавских сагах Эдды — Д а"н п а р.
В древнейших славянских рукописях — Дьнапр,
358

У арабского историка Иба-Саида (X в.)-—Та
набор.
На средневековой карте Мюнстера — Нёпер.
У западно-европейских путешественников XVI в. —
Дйнпер, Днйпер, Данам бе р.
У восточных славян — ДнЪпр, Д н i п р о.
Как видно, имя Днепра возникло на много веков
раньше, чем на его обрывистом берегу против устья
Десны встала мать городов русских — стольный град
К и е в.
Так или не совсем так, как рассказывал Д.
Никольский, произошло крещение Днепра, поручиться
трудно. Другие ученые раскрывают это имя, как скифское
Дану-Anapa, «задняя — по отношению к
Днестру— река», думая, что его дали Днепру скифы,
жившие западне.е, уже на Балканском полуострове.
Выводят его и из Данапрас — по-скифски:
«быстротекущий», «бурный»... Согласие установилось в одном:
Днепр назвали Днепром, очевидно, скифы, и
звукосочетание «дн» в нем, всего вероятнее, означало для них
«река».
А что можно сказать про греческое Борисфен?
Над ним мудрили немало. Тот же Никольский довольно
остроумно доказывал, что греки просто вывернули
наизнанку непонятное и непривычное им скифское имя
реки. Взяв согласные звуки, входящие в оба эти
названия— ДН — ПР и БР — ТН (греческое Бори-Сфен
могло произноситься и как «Бористэн»), — он
утверждал, что перед нами простая «перестановка — метатеза»
частей слова. Звуки Д и Т, Б и П часто чередуются в
наших языках, а метатезы происходят постоянно,
особенно при переходе слов из языка в язык. Если могло
из немецкого «тэллер» получиться сначала наше «та-
лерка», а затем — «таРЕЛка», то точно так же из
Дана пер могло у греков получиться сначала ПЕР+]
+ ДАН, а потом —БЕР +ТАН, БОР + ТЭН и, наконец,
БОР-/ис/-ФЭН...
Остроумно, но вряд ли правильно. Современные то-
понимисты думают, что слово Борисфен скорее
следует связывать с древнеиранским «ворустана» —
«широкое место», «ширь»... Очень возможно, что оно было
,также заимствовано через посредство скифов, ведь
359

многие скифские племена были иранцами по своему
языку...
Осталось сказать что-либо про самый западный
Дон — шотландский...1 До Британских островов скифы
никогда не добирались, там и духом скифским не
пахло... Случайное совпадение звуков? Вероятно. И,
однако, есть топонимисты, которые даже название этой
маленькой речки хотели бы связать с древним «дон»—
«вода». Это утверждает, скажем, профессор
Колумбийского университета США Марио Пей в статье «Что
могут рассказать географические названия», помещенной
в апрельском номере «Курьера Юнеско» за 1960 год...
По„Л о «Снова влечет меня дух воспеть изме-
штампа- ненные Ф°РМЫ-»
сВочы «Метаморфозы» великого римля-
^ нина Овидия — собрание легенд о
всевозможных причудливых превращениях.
Античным богам ничего не стоило, как только им
того хотелось, принять облик быка или лебедя, горлицы
или камышовой тростинки. Не затруднялись они в гневе
обратить прекрасную девушку в уродливого паука
или — из добрых чувств — престарелую супружескую
чету в пару деревьев, тесно переплетенных
вершинами... Боги... богам все можно...
Изучая историю географических имен, невольно
думаешь: что там Овидиевы превращения! У нас никаких
богов и чудотворцев нет, а метаморфозы происходят не
менее диковинные.
Чаще всего (я уже приводил этому отдельные
примеры) они случаются, когда такое имя, топоним,
переходит из уст одного народа в уста другого. Это
кажется довольно естественным.
Французы зовут нашу Москву — Моек у; мы, как
бы в отместку, их Пари перекрестили в Париж. Мы
именуем в мужском роде Рим — город, который его
хозяева, итальянцы, любовно называют «прекрасная
Рома» и изображают всегда в виде ,величественной
женщины. Римляне не остаются в долгу: нашу Волгу
они величают «В 6л ьга гр а н д иоз йсси м о» —
«Величественнейший Волга», хотя, например, о Неве они
скажут «Нэва ла глориоза»—«прославленная Нева».
1 См. стр. 343.
360

При таком международном обмене всякое может быть.
Но он вовсе не является обязательным условием для
самых сложных превращений. Их можно наблюдать и
в пределах одного языка.
Льгов — небольшой городок Курской
Льгов области на реке Сейме (Росоть —
незначительный ручей). Как и повсюду
у нас, во Льгове есть теперь несколько средних школ,
Дом пионеров, кинотеатр, библиотека и кое-какая
промышленность, но никаких примечательностей
справочники не указывают. Может быть, их и нет, если не
считать имени города.
В самом деле, откуда оно, и что оно значит?
Вечный вопрос.
Областной центр Льгова, Курск, стоит на ручье,
именуемом Кур. Все понятно: имя значит Курск (ий)
город, город на Куре, притоке Ту с кори. Имя
соседнего Белгорода проще простого: Белый Город;
возле него — меловые холмы. А Л ь г о в? К каким
русским словам можно протянуть от этого имени нити?
Вопросы риторические: вы на них ответить не
можете при всем желании. Помочь нам могут только
историки.
Историки допускают: Льгов стоит на месте, где
русские люди жили с незапамятных времен. Построили город
на развалинах другого, еще более древнего поселения,
городка, основанного здесь печальной памяти князем
Олегом Святославичем, которого прозвали Горислави-
чем не за хорошие дела. Олег этот жил в дни похода
Игоря на половцев, и в его память Льгов называется
Л ь го в ом...
Как так? А вот как.
Имя Олег не славянское: оно взято нашими
предками у скандинавов-варягов. У них были^два имени:
мужское — Хёльги, женское Хёльга; значили они
«святой» и «святая» (вспомните в немецком языке
слово «heilig» — «свято»). На Руси они превратились в
Ольга и Ол егъ...
Странное правописание, правда? Оно, однако,
совершенно законно для древних времен. Буквой «ь» наши
предки пользовались в тех случаях, где они
произносили в словах «гласный неполного образования», как
говорят ученые: «е» не «е», «и» не «и»... Такой гласный
361

имелся в обоих именах, но судьба у него была
различная.
Он был очень неустойчив. Если на него приходилось
ударение, он мог легко превратиться в самое
настоящее, ясно слышимое «е». Если ударение падало на
другой слог, «ь» просто-напросто исчезал. От него
оставалась, как память, мягкость предыдущего согласного.
Так и вышло: Олега превратилась в Ольга, а
Олегъ — в Олег...
Поселение на Рос от и назвали Ольговым городом.
На «ь» ударение не пришлось, и это привело к двум
последствиям. «Звук неполного образования» перестал
звучать, оставив по себе лишь мякость звука «л». А
начальное «о» всего слова (ударение лежало очень
далеко от него) тоже постепенно исчезло, атрофировалось.
ОЛеГОВ начало звучать, как ОЛЬГОВ, потом — как
оЛЬГОВ, наконец — как ЛЬГОВ... Так и звучит оно
уже много веков подряд, удивляя тех, кому неизвестны
законы изменения звуков в нашем родном языке.
Видите — иноязычного воздействия не
потребовалось. Сами русские люди создали имя, сами и
преобразовали его точно так же, как преобразовывались и
другие русские слова за то же время. Имя места
оторвалось от имени человека, и восстановить эту связь, а
значит, и раскрыть его первоначальное значение, может
только топонимика, опираясь на то, что известно
языковедам, историкам и географам 1.
Топонимисты всегда работают в теснейшем
контакте с этими науками; можно даже сказать, что
топонимика и есть соединение этих наук.
Нам ничего не удалось бы установить
Брянск в связи с именем Льгов, если бы
до нас не дошли кое-какие сведения
о далеком прошлом самого города. Тот, кто занимается
географическими именами, радуется каждому славу
старой песни, любой строке летописи, всему, что
рассказывают нам древние легенды и предания.
Вот город Брянск, с его знаменитыми лесами,еще
1 Разбирая этот случай, я очень упростил весьма сложные
явления, которые изучает особая отрасль языкознания — историческая
фонетика русского языка. Нам с вами пока можно
удовольствоваться грубоватой схемой; некоторые из вас когда-нибудь вернутся
к этому вопросу во всей его увлекательной тонкости и сложности,
362

раз прославленными в Великую Отечественную войну.
Без древних документов было нелегко разгадать тайну
его имени. «Б-р-я-н...»? С чем это может быть связано?
С «брян-чать», что ли?
Летописи не один раз упоминают город, лежащий
неподалеку от литовской границы, среди непроходимых
трущоб. И самые старые из них называют его не
Брянском, а Дебрянском. Точнее — Д ь б р я н-
ском: мы уже знаем, что означал в те времена этот
«ерик», следующий за «д».
Теперь все ясно. В древнем слове дьбрь, означаз-
шем «буераки», «лес», «ь», стоявший под ударением,
уступил место позднейшему «е». Получилась наша
«дебрь». А вот в слове «Дьбрянск» — «лесной,
находящийся в дебрях» — он постепенно исчез; осталось
только мягкое «д»... Слово-имя было выбрано очень
уместно: даже сейчас, пересекая на поезде Брянскую
область, вы с утра до вечера едете, как по бесконечной
аллее, между двумя стенами подступающих с обеих
сторон к полотну сосняков, ельников, солнечных дубрав
и влажных лиственных лядин...
Как все же Дьбрянск стал Брянском, вы и сами
можете теперь сказать. После того как «ь» испарился,
оставив после себя, как капля воды на бумаге, влажное
пятнышко мягкости согласного, исчезло и это «дь»
перед последующим «б»: его положение здесь было
слишком невыгодным. От «дьб» осталось «б»...
Конечно, это не могло случиться взрывом,
мгновенно. Название ленинградского пригорода Лесной ни
при каких условиях не может за год или за два
превратиться в «Сной», хотя условия для этого вроде и
существуют. Язык никак не принял бы такого мгновенного
преобразования.
Но у топонимов чего-чего, а времени всегда
достаточно. За долгие века в речи многих сменяющихся
поколений тарие превращения переходят незаметно и
беспрепятственно. Было понятное слово Дебрянск.
Появилось загадочное имя Брянск. Когда это
произошло, никто не укараулил, а теперь — поди-ка
верни дело вспять К
1 Для точности здесь следует заметить, что существуют и
другие объяснения происхождения этого имени.
363

Когда вы читаете у Пушкина в сти-
Очень обидно? хах: «от Рущука до старой Смирны,
от Трапезунда до Тульчи», вы можете
взять карту и найти на ней все эти географические
имена... Смирна — в Малой Азии, Трапезунд — на
Черном море, Тульча — на Дунае...
Но попробуйте разыскать имена, перечисленные
Алексеем Толстым в таком четверостишье из баллады
«Боривой»:
И от бодричей до Р е т р ы,
От О с н ы до Дубовика,
Всюду весть разносят ветры
О победе той великой...
Их нет ни на каких картах.
Пожалуй, единственное, что вы обнаружите —это
городок Оснабрюк в Западной Германии — «Оснин-
ский мост» в переводе на русский язык. Знаменитое
святилище Ретра, или Радогощь, с его именем,
произведенным от личного славянского имени Радогост,
принадлежавшее западно-славянскому племени бедри-
чей, или бодричан, после завоевания этих земель
немцами было переименовано ими и получило ничего ни
по-славянски, ни по-немецки не означавшее название
Р*идегаст (возле нынешнего Гамбурга). Отзвук
имени Дубовик, возможно, сохранился в названии До-
бин, в Шверине, а самое это название Шверин
когда-то звучало, как славянское Зверин. Тот же
Брунзовик, который упоминается в стихотворении.
А. Толстого строкой раньше («Генрих Лев... в
Брунзовик пошел обратно...»), в устах немцев-завоевателей
превратился в Брауншвейг.
Земли северной Германии, какой она была до
второй мировой войны, полны переделанными до
неузнаваемости древнеславянскими именами мест.
Был в Померании городок, называвшийся Бель-
гард. Имя похоже на другие немецкие имена, но ни
одному немцу не понятен его смысл и значение. Теперь,
когда Померания стала Польским Поморьем, этот
город именуется Бялогард, и естественно: его древнее
славянское имя было Бялиград, то есть Белогород...
Из древнего Поморья немцы сделали свое Пбм-
мерн — Померания; никакого отношения к цитру-
364

совому плоду, горькому померанцу, это имя не имело;
оно тоже ровно ничего не значило по-немецки.
Славянский Староград они превратили в Штаргард.
Да и в более южных германских провинциях таких
онемеченных славянских имен пруд пруди. Вот
Дрезден — западно-славянское Драждяне, означавшее
то же, что у восточных славян «древляне» — «лесные
люди». Вот Лейпциг, по-славянски называвшийся
Липецк... Германские завоеватели чаще всего не
выдумывали для города или поселка совсем иного имени;
они до неузнаваемости переиначивали славянское имя,
обессмысливая его, но зато делая похожим на
непонятное немецкое слово.
Это происходило всюду, где власть оказывалась в
руках немцев. В отличие от бодричан, от лужичан, от
полабских сербов, чехи сумели сохранить свою куль-
ТУРУ, остались живой и могучей, хотя и малочисленной,
нацией. Но и у них долгое время селения и города
именовались онемеченными именами; чешские названия
запрещалось употреблять вслух и официально.
Карловы Вары («вары» — по-чешски — «горячие
источники») были известны всему миру как Карлс-
бад («Карлова купальня»); какой-нибудь моравский
Вышков в Австрии звался В и ш а у, именем, которое
и перевести невозможно: что-то вроде «Вишская
долина»... Попробуйте догадайтесь, что за чисто немецким
по обличью названием Эйбеншиц (оно может
означать, да и то с натяжкой, нечто невразумительное, что-
то вроде «тисовая защита») скрывается чисто
славянское и милое Иванчице, связанное с именем Иван...
Ну, разве это не обидно?
А знаете, как сказать и как когда... Всюду, где
такая игра с географическими именами идет ради
национального угнетения, сопровождая его, это не обидно,
а гнусно и мерзко. С такой топонимикой народы
борются всеми средствами. Те же чехи несколько веков как
драгоценность хранили свои славянские имена мест под
иноплеменным гнетом и дождались времени, когда они
зазвучали^как единственные и подлинные.
Французский языковед и топонимист Альберт Доза
не без юмора рассказывает, какое смятение охватило
ученых Запада, когда после первой мировой войны
внезапно на востоке Европы началась целая буря переиме-
365

нований. Город, известный до того как
Лемберг, превратился в Львов;
из австрийского А г р а м а возник
югославский Загреб; чешское Брно
сменило онемеченный Брюнн; на
месте надписей Торн и Позен
появились польские Торунь и Поз-
на нь...
Это была долгожданная
неожиданность: славянские народы
мечтали о ней веками. Делегации стран, получивших
право на свободу, выкладывали свои имена на
круглые столы мирных конференций как козырные карты.
И дипломатам пришлось признать: топонимика —
серьезное доказательство. Если город в день основания был
назван Львовом, ясно: это город славянский, и
немцам нечего делать в нем.
И все же далеко не каждая переделка имени, его
приспособление к языку другого народа, должна
вызывать негодование и гнев... Не всегда это «обидно»...
Немцы переделали Иванчице в Эйбеншиц.
Это была злонамеренная переделка: ее цель — стереть
с лица земли культуру покоренных ими чехов. Но вот
наши предки-московиты упорно называли город Аугс-
б$рг, лежащий в сердце немецких земель, А у шпор-
ком... Почему? Только потому, что их языку трудно
было выговорить не свойственное ему сочетание
звуков: «гсб» после краткого «у» (я еще вернусь к этим
произносительным затруднениям). Обижаться не на
что: сами немцы много веков назад построили свое имя
Аугсбург, изменив на свой лад римское Аугуста
виндикорум. Из Аугуста получилось «Аугс—»,
вместо виндикорум (римское имя означало:
«крепость Августа в стране вендов»), к нему прирос герм-
манский «бург» — «укрепленное место». Долг платежом
красен... К
Итальянцы называют группу низменных островков
в Адриатическом море Б одул ей; они и не
подозревают, что это название является переделкой чисто сла-
1 Чтобы быть совсем точным, замечу, что в некоторых немецких
диалектах это имя города произносилось как «Ауспург», «Ауш-
порк» — совсем уж похоже?
366

Освобо-
дившись,
поляки,
чехи,
все
славяне

восстановили
свои
родные
имена
мест.

вянского названия Подолье. Речи не было о том,
чтобы унизить творцов этого имени — славян: итальянские,
рыбаки просто не понимали, что оно значит, и
выговаривали его на свой лад и манер. Начинаются такие
переделки просто «на месте», в народной толще.
Оказался на Украине столетие назад
немец-помещик, господин Вейсбах (если перевести эту
фамилию, вышло бы «Белоречкин»). Он гордо назвал свое
имение в собственную честь Вейсбаховкой.
Соседи-крестьяне не понимали значения этого
неудобопроизносимого имени. Они быстро сделали из него свое —
тоже не очень-то осмысленное, но зато украинское по
звуку и, я бы сказал, даже несколько бесшабашное:
Ьезбахивка. Таким оно и осталось жить: оно
значится так даже в энциклопедиях... Крестьяне вряд ли
имели в виду причинить досаду барину, просто им было
удобнее называть его собственность по-своему...
Любопытный случай в этом духе произошел с дедом
Льва Толстого, князем Волконским. Человек хмурый и
нелюдимый, князь в молодости был архангельским
губернатором. Ему был подчинен и архипелаг
Шпицберген, по-поморски — Грумант.
Осев под старость лет в своем поместье, Волконский
предавался приятным воспоминаниям. Ему пришло в
голову одну из своих деревень переименовать в
Грумант. Слово это — поморское, значит — русское; но
по-видимому, оно является переделкой норвежского
Грёнланд — Гренландия. Крестьянам в центральных
областях оно было и незнакомо и непонятно, казалось
чужим. Возражать помещику они, конечно, не могли,
но обошлись с его выдумкой по-своему.
ИзГрумантавих языке получилось сначала Уг-
румант, потом Угруман и, наконец, — Угрюмы —
имя, очень подходившее к тяжелому характеру
владельца...
Как видите, очень многие переделки имен
вызываются не плохими побуждениями, а понятным
стремлением людей пользоваться именем удобным, легко
произносимым и, по возможности, осмысленным 1.
1 Именно — «по возможности». В одном из районов Белоруссии,
странное имя Юрисдикция, то есть «Судопроизводство»,
данное, разумеется, селеньицу «свыше», какими-то книжниками, народ
368

Древние греки но всему тогдашнему миру разнесли
очень распространенное у них название Триполис —
Трехградье. Триполисы появились и в Африке, и в
Причерноморье — всюду, куда проникали пронырливые
торговцы-эллины. И везде имя претерпевало
какие-нибудь превращения.
Триполи на северном берегу Африки арабы
произносят как Тарабуль, турки — как Тараблуссы.
На Балканах Триполис ы превратились в Трипо-
лицы; у славян оказалось соблазнительно похожее на
«полис» — город — слово «поле». И весьма вероятно, что
прославленное археологами Триполье на Днепре, в
пятидесяти километрах от Киева (это — центр
важнейших раскопок), тоже было некогда греческим опорным
пунктом на севере, факторией, и именовалось
Триполис.
Значит, в любом Триполье можно заподозрить
имя греческого происхождения? Пожалуй. А в
бесчисленных Заполья х, Опольях, Чистополях
нашей Родины? Вот они не имеют никакого отношения к
античной древности: их названия прямо связаны с
русским, славянским «поле»... Хитрая
вещь—топонимическое исследование!
Еще пример—-западный (эти метаморфозы можно
наблюдать повсюду).
Древние римляне умели завоевывать. Каждую
покоренную страну они опутывали сетью дорог и
укрепленных лагерей; по-латыни такой лагерь звался «ка-
стёллюм», если он был не слишком велик (большие
обозначались «каструм»). Римские «кастёлли»
поражали воображение «варваров», начинали играть
огромную роль в их жизни. Не удивительно: ни у галлов, ни
у германцев ничего подобного не было; не было даже
слов для обозначения подобных грозных сооружений.
Все близкие к Риму народы переняли у него
латинское слово «кастёллум»; все превратили его в названия
многочисленных селений, выраставших возле таких
лагерей, а затем начали подвергать эти имена — каждый
народ на свой лад и по своим языковым меркам —
причудливым преобразованиям и переделкам.
скоро превратил в Ю р з ы д ы к и... Это «исправленное» имячко,
правда, решительно ничего уже не означает, но хоть выговаривать-то
его белорусскому языку легче...
369

Вот почему, слыша сегодня гордое испанское имя
Кастйлья, топонимист без труда угадывает за ним
римское «кастеллум»-: геометрически четкие очертания
строгого воинского лагеря легионеров как бы
просвечивают в нем.
И, посещая в соседней Франции небольшие городки,
в состав имен которых входят составные части,
звучащие, как Шато или Шатёль (Ш а тор у, Ша.тель-
ро), он улыбнется, если француз скажет ему, что это
чисто французские названия. Ему-то известно: это те
же «кастёлли»; в их ближайших окрестностях
археолог, порывшись, может выкопать остатки строгих, по
линейке выверенных валов и «интерваллумов», над
которыми сверкали некогда на солнце золотые орлы и
медные шлемы суровых центурионов.
Англия лежит за морем, но римляне побывали там.
Город Ньюкасл (его недаром пишут «Newcastle») —
это «Новый Кастеллум», «Новый лагерь» тех же
легионов. Испанцы придали римскому слову испанское
звучание, французы — французское, англосаксы — свое. Но
везде, во всех этих странах доныне живут древние,
римских времен, названия, передаваемые из уст в уста уже
почти две тысячи лет.
Эти метаморфозы говорят о многом. Задача
вскрывать древние слова под многовековым наслоением
изменений— благодарная задача: при этом как бы
снимается с народного прошлого педена за пеленой.
Венгрия. Озеро Балатон, стоившее немало крови
Советской Армии в последнюю войну, но ставшее и
свидетелем замечательной ее победы. Откуда его имя?
Возможно, это переоформленное в финно-угорском
венгерском языке славянское «блато» — «болото».
Задолго до прихода сюда из Приуралья угррв, страшных
завоевателей средних веков", самое имя которых во
французском языке стало пугалом детей, сказочным
«огр» — «людоед», здесь, в Паннонии, жили славяне.
Камышистое озеро они называли Блато. Венгры не
стали переводить это слово на свой язык («болото» по;
венгерски «моцшар» или «лап» — ничуть не похоже).
Они оставили его жить, и, без всякого дурного умысла,
превратили в свое Балатон1,
1 Есть и другие этимологии,
370

А вот правительство «двуединой» Австро-Венгрии,
свирепо онемечивая и славян и венгров, превратив Б а-
латон в свое Платен-зее (озеро Платен),
запрещало употреблять старое имя, считая его дикарским,
враждебным, упорно подавляя венгерскую культуру,
национальную гордость венгров. Это уже другое дело.
Трехлетний мальчик играл на дворе.
Рбтпу тяжело Проходившая женщина обратила на
него внимание.
— Мальчик, милый, как тебя зовут?
— Ва-ся! — серьезно ответил малыш.
— А меня Серафима! Ну-ка, скажи: Се-ра-
ф и м а...
— Я такого слова сказать не могу, — насупился
мальчуган, — мне роту тяжело такие слова
говорить...
Как мы только что убедились, многие превращения
имен в топонимике объясняются этим самым «роту
тяжело».
Помню, как после тяжелого штурма венгерского
городка Бешеньбтелёк1 я спросил — не у трехлетки,
у разгоряченного боем старшины: «Как называется
этот городишко?» Старшина-танкист сердито, но и с
обычным солдатским юмором взглянул на меня: «Не
скажу вам, товарищ капитан... Такие города легче три
раза взять, чем один раз выговорить...»
Когда имя переходит от народа к народу,
перестройка его почти неизбежна. И, понятно, дело не обходится
без недоразумений и курьезов.
Каждое имя — слово или было когда-то словом.
Новый язык старается чужое слово подогнать под формы
своих слов, часто вовсе не заботясь о его смысле.
Возникают странности.
Молдаване — поселенцы назвали одну из
деревень Новороссии по своему осмысленно: В ал яхоцу-
луй — «Долина вора, разбойника», наверное — «доброго
разбойника», как обычно в народных преданиях.
Соседям молдаван, русским и украинцам, это
название казалось странным, «не похожим на имя»... Разве
бывают у имен такие окончания — «луй»? (См. стр. 212—
213.) Они спокойно превратили его в Валегоцулово;
Бешеньбтелёк — по-венгерски — «место, где жили печенеги».
371

теперь все в порядке: раз «—ово», значит — «село»,
а что слово Валегоцулово ничего не значит ни
по-русски, ни по-молдавски — кому какое дело? Имя —
и все тут!
На Дальнем Востоке русские колонисты наткнулись
на речку с маньчжурским обоснованным, содержа-'
тельным именем: Ниман — «река Горных Козлов».
По каким-то причинам они расслышали его, как Иман;
таким оно попало и на карты края.
Местные жители — удегейцы — из этого Иман
сделали свое И м а, так сказать, отрубив у
обезглавленного козла и его хвост. Зато бродящие по тайге за
женьшенем охотники-китайцы, приняв это укороченное
имя, прирастили к нему свое «хэ» — «река». Получилось
И м а - х э, и вот уже русские снова начинают
приспосабливать «непохожее» имя реки к своим образцам.
Очень просто: они переделают ее в какую-нибудь
И м ах у.
Это более чем вероятно. Тут же около есть речка
с китайским именем Цзы-Цзю-Хэ, то есть «девятая
быстрая речка», по переводу путешественника и
писателя В. К. Арсеньева. Русские поселенцы превратили
ее сначала в Тетюхё, а затем сделали Тетихой...
Почему? Ну как же! Тетюхе — что за имя для реки?
А вот Тетйха—это уж на что-то похоже: есть же у
нас такие названия: Бы чих а, Волчиха... Почему
бы реке не зваться Т е т й х о й? ,
По таким же основаниям чисто турецкое, каждому
турку понятное название Е ни-Гель, «Нозое озеро»
(так до прихода русских назывался один из притоков
Бугского Лимана в Причерноморье), получило у нас
лишенное смысла, но короткое и звучное имя Ингул.
Родилось даже производное имя — Ингулец, Малый
Ингул, приток Днепра. Как видите, народам и языкам
не так уж важно, чтобы имя места было осмысленным,
удобопонятным. Куда важнее, чтобы форма его не
казалась дикой, непривычной для данного языка.
Именно поэтому пышное и длинное
Санкт-Петербург народ быстро превратил в короткое Питер:
Барин «слезы вытер, сел в свою карету и — уехал в
Питер...» 1
1 Н. А. Н е к р а с о в. Забытая деревня,
372

По этим же причинам Ораниенбаум — меньши-
ковская резиденция возле «Питера» — давно уже стала
Ранбовом, хотя первое имя значит «апельсиновое
дерево», а второе — не значит ровно ничего. И
настолько подобные превращения подчинены общим
законам языка, что в совсем другой части России
городок, названный властями О р а н иен б у р г ом, даже в
официальных бумагах вскоре превратился в Раннен-
бург (Рязанская область; с 1948 г. он зовется
Чаплыгин).
Это происходит всюду, где языку оказывается
«против шерсти» звуковой состав нового имени, где «роту
тяжело» его произносить и выговаривать. Об этом
обязательно должны помнить все те, кого народ уполнома-
чивает изобретать в наше время новые имена для
новых поселков, морей и озер.
Когда же вступает в дело еще и «значение имени»,
перед метаморфозами открывается еще более широкий
«оперативный простор»...
Русские моряки давно знают: лучшие
Генуэзцы боцманы выходят из Алешек на
Алешки Днепре у самого Херсона. С детства
перед глазами — неоглядная ширь
реки; весла, паруса, плавание... Волей-неволей
проходишь «морскую практику».
О том, как на флотах ценились уроженцы Алешек,
рассказывает в одной из своих морских новелл
адмирал флота и интереснейший писатель И. С. Исаков.
«Уроженцы Алешек»... Вот уж чисто русское,
народное имя! Алеша-попович, русский богатырь... Видно,
основали это поселение два каких-нибудь тезки, оба —
Алексеи; не пять же их оказалось там сразу?!
Позвольте! Речь идет об Украине. У украинцев нет
ни имени Алексей (есть Олёкса), ни уменьшительного
Алеша. Алеша по-украински будет Олесь. Почему же
в сердце Украины поселок оказался названным на
великорусский лад? Что-то тут не так!
Действительно, не так. Имя этого селения не
украинское и не русское. Предполагают, что оно осталось
нам от тех очень далеких времен, когда в нижнем
течении Днепра еще основывали свои колонии и
фактории пронырливые генуэзцы. Они основали и это
поселение, дав ему имя Элисэ, может быть, связанное
373

с генуэзским же названием самой реки, на берегу
которой оно стояло); может быть, оно и означало Д н е п -
р о в с к.
От генуэзцев в этих местах не осталось и
воспоминания. Данное ими имя не могло сохраниться в своем
первоначальном звучании. Оно превратилось в устах
местного населения в Алешки1, а письменное
изображение его стало даже читаться и пониматься на
далеких флотах как Алёшки.., Вот какая вышла странная
история!
Эта история — далеко не исключение. Очень часто
с течением времени старое имя получает новый —
бывает, прямо противоположный — смысл.
Все знают ставшее в наши дни знаменитым имя
Братск. На месте старинного Братского
Острога на Ангаре, самой прославленной- из сибирских
рек, скованные советским человеком воды вращают
мощные турбины Братской гидроэлектростанции. Не
мне вам рассказывать про нее. Но вот самое нмя
Братск, откуда оно взялось?
Половина из нас, конечно, пожала бы плечами в
ответ на этот вопрос. Самое характерное для нашей страны
имя, говорящее о братстве, о дружбе между людьми
и народами... Поселок Мирный, город Братск —
какие же еще нужны объяснения? А они нужны. Село
Братское, около которого был еще в середине XVII
века заложен Братский острог—маленькая крепостца,
названо так, по утверждению историков, по близкому
соседству с бурятскими землями. О «братстве
народов» тогда тут никто не думал. Крепость была построена,
чтобы держать в повиновении «братские народцы»,
бурятские племена Приангарья; чтобы выжимать из
них тяжелый «ясак» — подать. Племенное имя «буряты»,
возможно в ином произношении, означало когда-то
«лесные люди». Русские сибиряки не понимали этого и
переделали его на «братские». Крепость, воздвигнутая в
краю «братских людей», естественно, получила
название Братского, то есть «бурятского», Острога.
Радостно, конечно, что в наши дни это имя-недоразумение
приобрело новый смысл, стало по-настоящему советским.
1 В старину оно звучало «Олешье», будучи, возможно, связано
с деревом ольха (в представлении местных жителей),
374

Но корень его именно в таких топонимических
метаморфозах, могущих иной раз завести прямо-таки невесть
куда...
Заглянем еще дальше, на самую восточную окраину
нашей страны. Ее омывает суровое, вечно холодное, но
богатое морским зверем и рыбой Охотское море.
Видимо, оно и названо так по этим своим
качествам: море охотников, море звероловов и рыбаков?..
А ведь нет!
Охотское море получило свое имя по
сравнительно небольшой речке Охоте, впадающей в его воды.
Это бывает: Карское море названо по реке Каре;
так случилось и тут. Но уж река Охота, наверное, как
раз и была сущим раем для промышленников,
добывавших тут зверя и птицу, раз ее назвали так...
Придя в эти края, русские землепроходцы
спрашивали у местных жителей — ламутов (теперь мы зовем их
эвенами), как называется эта река? Ламуты отвечали:
«О к а т», потому что на их языке слово «окат» значит
«река». Русские же и услышали не «окат», а свое
«охота» и поняли его по-своему, как название, как имя
собственное. Возле устья реки Охоты они построили
порт и назвали его О хот с к, а вскоре и море, куда она
впадала, стало Охотским. И имя это обошло теперь
все страны мира, звучит на всех его языках, значится
на всех географических картах... Имя-ошибка...
Впрочем, дальше мы вернемся к таким именам и найдем им
немало примеров.
На Урале есть гора Шелковая. Очень приятное
имя: и звучит по-русски, и намекает на какую-то
особую красоту места — трава ли на лугах этой горы
мягка, как шелк, лапы ли уральских лиственниц особо
шелковисты...
А ведь на деле и тут происхождение имени, вероятно,
совсем другое. В финских языках есть слово «селькэ»,
оно означает: «продолговатая возвышенность»,
«ледниковая гряда холмов». Есть на Руси такие места, где
само слово это обрусело: в Карелии и на Онеге «сель-
гами», или «шельгами», зовут каменные подводные
гряды, мели. А вот тут, на Урале, гора «Шельговая» мало-
помалу стала горой «Шелковой»...
Именно так и никак иначе? Ну, в топонимике
вообще не полагается ни присягать в своей правде, ни
375

прозакладывать за нее голову; во всяком случае, это
предположение считается сейчас довольно правдоподобным.
Если вам такой ход: «сельга» — «шелковая» —
кажется маловероятным, может быть, полезно напомнить,
как возникло само русское слово «шелк». Его прароди-
чем является латинский топоним Сэрэс — Китай. Из
Китая вывозили шелка. Прилагательное «сэрикус» —
«китайский» стало значить «шелковый». Слово
проникло в древнегерманские языки и зазвучало тут уже
как «силехо», а в Скандинавии — как «сильки». Вместе
с заморскими товарами по Великому водному пути из
Варяг в Греки какое-то из этих слов проникло и к
нашим предкам. Оно осело здесь, дав слово «шелк» и
«шелковый»...
Если из «сильки» мог получиться «шелк», то почему
же «сёльга» не могло породить «шелковую» гору? В
языке может быть далеко не «все», но очень многое... * Уче-
ные-топонимисты нередко много спорят насчет того или
другого имени, выдвигают не одно, а несколько
объяснений его. Иногда игра долго идет вничью: перевеса нет
ни на одной стороне.
Вот, скажем, имя Холмогоры, места, где
родился великий помор Михаил Ломоносов, села на
Северной Двине.
Топонимаче- Холмогоры? Какой же чудак усо-
мнится: так только русский человек
мог назвать место, и притом — какое?
Где холм на холме, гора на горе... Оно
Р звучит вроде: «Овраги-буераки» или:
«Топи-болота»... Но в том-то и сложность: никаких
особенных круч и долин у Холмогор нет «Поверхность
Холмогорского уезда, — пишут старые словарники
Брокгауз и Ефрон, — имеет ровный характер...»
Само село (нынешний город), лежащее на берегу
Курополки, двинской протоки, «с остальных сторон
1 Конечно, это лишь одна из возможностей. Есть данные, что
на горе Шелковой имеются месторождения асбеста, горного льна.
Для языка между «льном» и «шелком» достаточно обшего, чтобы
могло возникнуть такое название. Не вполне убедительна и ссылка
на финское «сельке»: в западных финских языках слово это весьма
обычно, но могло ли оно проникнуть на Урал?
Как видите, вопрос этот окончательного решения еще не
получил.
376

окружено роскошными лугами, орошаемыми речкой
Оногрой...» Даже если на каких-нибудь лугах и
попадаются возвышенности, кто же эти луга назовет «Хол-
могорами»?
Другая «загвоздка»: старые грамоты зовут село не
Холмо — Колмогорами. Не известно случаев,
чтобы в русском языке слово «холм» почему-либо
превращалось в «колм». Так, может быть, оно тут и вообще ни
при чем? Но если нет холмов, есть ли горы? Ученые
давно отказались от «очевидного» объяснения этого
имени, а «неочевидных» было предложено несколько.
Лет сто назад были историки, которые всю древнюю
культуру Руси приписывали влиянию
скандинавов-варягов. Они утверждали, что Холм ого ры — переработка
варяжского названия Новгорода; скандинавы звали его
Хольмгардр — «Островной город»; вот тем же
именем назвали они и село на Двине. А потом имя
обрусело.
На первый взгляд — убедительно. Но скоро вся
теория «норманистов» рухнула: факты ей противоречили.
Пришлось отказаться и от Хольмгардр а — Хол-
могор.
На смену пришло иное объяснение. В древнефинских
языках слово «кальма» значило «смерть», «могила»;
слово «кари» — «остров». Не назывались ли Холмо-
горы первоначально «Остров мертвых» — Кальмо-
кар и?
Позвольте, а почему бы?
Это не так невероятно. Археологи говорят: прямо
против Холмогор лежит на Двине островок, где земля
скрывает множество древних захоронений. Сюда, на
Куростров, древние финны — «чудины» — свозили
дорогих им мертвецов, чтобы предать их прах родной земле.
Куростров, конечно, мог называться «Островом
мертвых», а позднее имя это могло перейти на селение на
другом берегу двинского рукава Курополвд.
Есть и несколько иное толкование. Вторая часть
имени, «горы», может быть выведена не из «кари» —
«остров», а из «кар» — по-фински — «город». Тогда
слово «Холмогор ы» преобразовано из Кальмокар,
«Город мертвых». И это никак не бессмыслица: древние
люди обычно именовали кладбища именно так;
например, у греков они назывались «некро-полис» — «город
377

мертвецов». То же могло быть в обычаях и у древних
финнов, не так ли?
Не столь давно я узнал о еще одном варианте
решения. И. В. Сергеев в своей интересной книге «Тайна
географических имен» высказывает мнение, что первую
часть имени Холмогоры надо понимать, и верно,
как финское слово, но только — как слово «кбльмо»—
«три»;- вторая же часть, чисто русская,-так и значит:
«горы». Холмогоры — это «Тр и гор с кое», «Три-
горье», только «горы» тут являются не в своем
обычном смысле — «возвышенность», «высота», — а в
специальном северорусском значении: «высокий берег».
Все было хорошо, не совсем понятно мне только, что
могут означать слова «три берега»?.. Тригорье —
очень ясно; «Трехбережье»... что-то сомнительно.
Смущает и сочетание финского числительного с русской
основой имени. Мы с вами еще будем иметь случай
внимательно вглядеться в имена-гибриды, состоящие
из разноязычных частей; на свете их множество,
но такой гибрид, как этот, выглядит редким
исключением.
И. Сергеев приводит такое доказательство своей
правоты. У нас на Севере, говорит он, тысячи названий, в
которые входят часть «гора» или «горы». Может ли
быть, чтобы все они были финского происхождения?
Невероятно!
Конечно, невероятно, но никто этого и не утверждает.
Мы уже видели: в России уйма имен, оканчивающихся
на «—поль» или « — полье», но некоторые из них
произошли от греческого «полис» (Мелитополь,
Ставрополь), другие — от русского «поле» (Чистополь,
Каргополь). То же и с «—полье»: Заполье,
Ополье — от «поле», а вот Триполье на Днепре —
от греческого же Три пол и с... В топонимике никогда
нельзя стричь под одну гребенку.
Да ведь рассуждение И. Сергеева можно было бы
распространить и на первую часть имени Холмогоры.
В нашей стране много имен, в которые входит слово
«холм»: Красный Холм, город Холм на реке ЛоваТь...
Много! Неужели же все они связаны с финскими
словами— с «кальма» или «кбльмо»?
Конечно, нет. А вот «холм» в слове Холмогоры,
по-видимому связан. Так то же самое может быть отне-
378

сено и к «горы»... Мор же горы — одно, Святые
Горы — другое, Холмогоры — третье. Выстраивать
их в один ранжир недопустимо.
Вот почему я предпочитаю рекомендовать вам те
решения, которые исходят из финского «кальма»: их
подтверждает археология, раскопки на двинском
островке.
Что же в результате споров? Мы не без труда
выбрались из топонимических «холмов» и «гор», «трущоб» и
«буераков». Но из них мы — еще раз! — вынесли самое
полезное сведение: самое простое в нашей науке далеко
не всегда оказывается самым верным.
Прежде чем начать путешествие
И за по дальним странам, задержимся на
рубежом— бывшей русской границе с Финлян-
тоже дней, у маленького курортного
городка Сестрорецк на Финском
заливе под Ленинградом.
Почему он Сестрорецк? Он стоит на Сестре-
реке: она-то и была русско-финской (а затем и советско-
финской) пограничной рекой до 1939 года. Почему она
названа так: Сестра?
В нашей стране не одна река с таким именем. Есть
еще одна Сестра, в Московской области, приток
Дубны. Есть еще несколько мелких речушек-тезок.
Казалось бы, имена их всех значат одно: «дочь тех же
родителей»; ан не так-то просто!
Конечно, и тут вопрос о каждой реке надо разбирать
отдельно. Я буду говорить о единственной Сестре —
той, над Разливом (огромной запрудой), которой
стоит прославленный шалаш, где в 1917 году скрывался
В. И. Ленин. Другие Сестры, возможно, и «сестры»,
а вот эта...
Когда при Петре I устье Невы и подступы к Выборгу
стали русскими, наши предки нашли тут лесную реку,
носившую шведское имя С истер-Бек — «Сестрин
ручей».
Шведы не принесли это ^исто шведское имя сюда
с собою из Скандинавии. Они взяли за основу старое
финское имя этой реки — Сьестарйоки. «йоки» — «река»,
а «сьестар» показалось им похожим на их шведское «сю-
стер» — «сестра»,. На деле же Сьестарйоки означало
879

С м ороди н на я речка !, как русская былинная
Смородинка. Наверное, по берегам ее, как на многих
северных реках, густо кустилась и темнела ягодами
пахучая лесная смородина.
Русский язык, как и шведский, — язык
индоевропейский. Слово «сестра» в обоих звучит похоже. Русские
приняли шведское имя, но заменили в нем «сюстер» на
«сестра», и «бек» — на «река». Так и получился новый
гидроним, с русским словом «сестра» по происхождению
не связанный. Это были все народные, не
законодательные замены, но их принял и официальный
язык.
Вот вам история имени, как ее излагает академик
Яков Грот. Что же, однако, случилось с ним после Грота?
V маленькой Финляндии были долгие счеты обид
к царской России. Получив свободу из рук Ленина,
финское правительство занялось спешным уничтожением
на своей карте малейших следов русского
владычества. Как это часто случается, руководили этим далеко
не всегда знающие специалисты, не историки, не
языковеды. Им и в голову не пришло, что Сестра — старая
финская Сьестарйоки. Они уничтожили этот
«явный руссизм», заменив его новым названием: Райай-
оки — Пограничная река (мы, русские, со своего
берега, продолжали, конечно, называть Сестру по-
прежнему; создалась река с двумя именами, только
имена эти лежали по ней вдоль, простираясь до половины
ее ширины).
Спору нет, финны имели право поступить так. Но им
следовало бы - знать, что слово «райа» — «граница»,
«край», вовсе не исконно финское слово. Это
переделанное русское «край». Финский язык не выносит скопления
согласных в начале слов. Финские масляничные
извозчики— вейки в дореволюционном Питере, — торгуясь с
седоками, обычно так и ворчали сердито: «Рицать
копеек —р а йн ий сэна!» То есть: «крайняя цена»...
Получился топонимический анекдот: из
патриотических соображений финны заменили финское по
происхождению имя на имя по происхождению русское...
Очень осмотрительными надо быть при всяких
спешных переименованиях!
1 См. Я. Грот. Филологические разыскания.
380

Я не знаю, какими языками вы вла-
Всюду одно деете, мои читатели. Поэтому из
богатой россыпи подобных
превращений, пестрящей на картах мира, я продемонстрирую
перед вами немногие, существо которых можно
разъяснить и не многоязычнику-полиглоту.
Вы слыхали про замок Альгамбру в Испании?
Это памятник испанской истории, в каком-то смысле
такая же эмблема этой страны, как Кремль или
Петропавловская крепость нашего Ленинграда —
эмблемы России. Бессмертный Козьма Прутков
недаром даже стихотворение «Желание быть испанцем»
начал так:
Тихо над Альгамброй,
Дремлет вся натура...
Разница в том, что кремль по-русски значит
«огороженное, укромное место»; оно, вероятно, одного
корня с «у-кром-ный», с «за-кром»; а вот Альгамбра
по-испански не значит ровно ничего. Тот, кто знает
только испанский язык, не объяснит вам, откуда оно
взялось.
Опять выручают историки. Между VIII и XV веками
Испания испытала сильное влияние мавров, то есть
западных арабов. Арабами создано в ее границах много
замечательных архитектурных сооружений, в том числе
и знаменитой Келаат аль Хам pax — «Красный
замок». Вот из этого-то арабского словосочетания и
получилось затем в испанском языке облетевшее весь мир
слово-имя Альгамбра. Километрах в ста пятидесяти
к северу от Гренады с ее Альгамброй течет не
менее прославленная река: «шумит, бежит
Гвадалквивир». В нашем представлении имя
Гвадалквивир такое же типичное испанское имя, как, скажем,
Иваново — русское. А ведь и оно совершенно не
понятно испанцу — жителю той речной долины.
Гвадалквивир— это Вади аль Кабир — «река
Великая»— на том же мавританском языке.
Упомяну уж и третье испанское название —
Гибралтар. И это — в прошлом — сочетание арабских
слов: Джебель — эль — Тарик — «гора Тарика»,
одного из мавританских полководцев, первым
переправившегося здесь в Испанию...
381

Бывает, имя-слово наследуется не одним, а
несколькими народами. Как я уже показал вам на примере
римского «кастеллума», каждый народ тогда изменяет его
на свой манер. Так случилось и с арабскими названиями
Аль-Хамма. Они означали места горячих минеральных
источников, древние водолечебницы-купальни:
по-арабски «альхаммам» значит «баця».
Теперь несколько местечек на Пиренейском
полуострове носят имя Альгама; в Италии, на полуострове
Апеннинском, есть курорт Алькамо. Тут и там
действовали разные фонетические законы; арабское слово
изменялось не с бухты-барахты, не как вздумается, а
совершенно закономерно.
Закономерность радует топонимиста. Благодаря ей
он может добраться до того, как то или другое
современное имя должно было звучать десять или пять^
столетий назад не только там, где оно было когда-
нибудь записано и сохранилось в этой записи. Он узнает
это чисто теоретически, потому что знает законы таких
изменений.
У великого французского писателя Мопассана есть
рассказ. Автор приехал в провинциальный городишко
Жизор и встретил там приятеля школьных лет,
великого патриота этой глухой дыры и к тому же заядлого
топонимиста. В его представлении Жизор —
замечательнейший из городов Франции. Его имя означает
«Врата Цезаря»! Как из «Врат Цезаря» могло
получиться «Ж изо р»? Очень просто.
По-латыни «Врата Цезаря» звучало «Цезарис
Ост и ум». Это название затем стало произноситься:
«Цезарциум», «Цезорциум», «Гизорциум» и,
наконец, «Ж изо р»... Просто?
Йе пожимайте плечами: все можно придумать! Мо-4
пассан использовал данные топонимистов. Альбер Доза,
большой ученый, спрашивает: можете ли вы представить
себе, как из древнеримского имени Вапйнкум могло
получиться современное французское Гап? И приводит
такую лесенку превращений:
Вапйнкум — Ваппум — Ваппу — Га п...
Все эти формы найдены в разное время в старых
документах. Но, если бы документов не было, топонимист
мог бы обойтись без них: каждая ступенька лестницы
закономерна и необходима!
382

Из римского Медиоматрицес должно было
получиться и получилось немецкое Метц. Греко-римское
имя Базйлеа — «Царственная», название крепости в
Альпах, — должно было сначала превратиться в
народном римском языке в Б аз ил а, чтобы потом стать
немецким Базелем и французским Балем... Когда
топонимист в своих разысканиях руководствуется
знанием этих законов, он добивается точных результатов;
нередко они подтверждаются случайными открытиями в
старых пергаменах; да, так оно и было. А не
подтверждаются— не надо: он может поручиться за свои
построения.
Вот еще несколько примеров причудливых
приключений древних имен в языках западных народов.
На Лазурном берегу Франции, на ее
средиземноморском Юге, насупротив друг друга лежат на. берегу
небольшой бухты два городка с непонятными французу
названиями: Н и цц а и Антиб.
Это древнегреческие торговые гавани. Одну из них
греки окрестили очень ясным каждому из них гордым
именем Н икай а — город богини Победы, крылатой
Ники (также, как наш русский Никополь). Второй
же, менее важный, городок они окрестили просто
Антиполис— «Город напротив». Подразумевалось —
напротив Никайи, через залив от нее.
Официально этот второй городишко теперь
именуется Антиб. Но в языке французов-южан,
провансальцев, его название и сейчас звучит Антйбула; один
говор отрезал конец древнего слова, другой — изменил
его, но сохранил в целости.
Случается, перестройка имени усложняется до
чрезвычайности. В Англии начатки топонимики преподают
даже в средней школе. Герберт Уэллс в одном из своих
романов пишет вот что о школьных уроках своего
героя: «Учительница рассказывала им о древних
названиях, и как они искажаются с годами. Она говорила о
Брайтельстоне, превратившемся в Брайтон,
о Лондиниуме, ставшем Лондоном и о Пор туе -
Л ем анус, который сократился до Лина».
Эта учительница имела все основания включить
в свой список и городок Карлейль на западе
Великобритании. История его имени крайне затейлива. В
глубокой древности, когда Помфрет был Понтефрак-
383

том1, Карле иль (Карлайл) именовался Лугу-
валлум. У этого имени не вполне ясное кельтское
начало и латинское окончание «валлум» по-латыни
могло значить: «насыпь, вал, частокол у военного лагеря».
Когда римлян в Англии сменили завоеватели саксы,
они сократили старое, не понятное им имя до Луэлл,
но зато прибавили к нему свое слово «Саег» (Каэр),
город Каэр-Луэлл, город Луэлл. Из этого саксо-кельт-
ско-римского сочетания с течением века и получалось
современное Карлайл (Карлейль), а также и
фамилия Карлейлей, известная в Англии... Весьма сложно,
и ведь это далеко не предел запутанности.
Все знают теперь Браззавиль, столицу
свободной части Конго, некогда бывшего французским Конго
(за рекой Конго, где правил предатель Чомбе, был
город Леопольдвиль). «—В иль» по-французски «город»;
что же значит «Б р а з з а —»?
Сочетание, звуков тут явно не французское; может
быть, начало слова взято из каких-нибудь африканских
языков? Представьте себе, нет: оно славянского
происхождения.
У берегов Югославии лежит в Адриатическом
море остров Брач, древняя вотчина балканских
славян, долгое время принадлежавшая, однако, Италии.
Славянское Брач2 итальянцы переделали в свое
Брацца. У них появилась фамилия графов Брацца,
владетелей этого острова и его правителей.
Спустя какое-то время одна из ветвей этого
графского рода )переселилась во Францию. Французы не
знают итальянского «ц»; графы Брацца стали здесь
графами Бра зз а. Пьер, граф Саворньян де Бразза,
в середине XIX века оказался известным
путешественником по Африке, открывшим своей стране путь для
проникновения в богатое Конго; в его честь и был
впоследствии назван город Браззавиль, ставший
столицей этой французской колонии. Он носит свое имя даже
1 См. стр. 483.
2 Славянское значение этого имени не вполне ясно. Может быть,
оно как-то связано, с выделкой на Браче в древности дорогой
шелковой, шитой золотом ткани, называвшейся «брачина». Во всяком
случае, трудно допустить, чтобы название острова произошло от
фамилии его правителей, итальянцев, как думают некоторые.
Вероятно, дело произошло как раз наоборот,
384

я теперь, после освобождения этой части страны от
колониального ига.
Выходит, что один из городов Центральной Африки
назван именем, корни которого ведут нас на славянский
островок в далеком Адриатическом море... Очень
любопытная с точки зрения топонимиста история!
Другой пример, тоже весьма злободневный.
Столица американской полуколонии, Доминиканской
республики, долгое время называлась Сьюдад де Сан-
Доминго — «город свитого Доминика»1. Уже на нашей
памяти свирепый диктатор, фашист и гангстер Рафаэль
Трухильо переименовал ее в Сьюдад Трухильо,
город его имени: в Доминиканской республике власть
Трухильо была беспредельной. Печально, но с этим
приходилось считаться.
Странным могло показаться одно. Почему второй
город Трухильо вы можете найти в Западном Перу,
у берега Тихого океана? Почему штат и город
Трухильо имеются в Венесуэле? Неужели отвратительного
тирана увековечивали и за пределами его страны?
Отгадку нужно искать по другую сторону
Атлантического океана, в Испании. Тут, в провинции Касерес,
на берегу реки Тамухи с незапамятных времен
высятся стены еще одного, самого древного Трухильо:
он существовал за два почти тысячелетия до того, как
на острове Карибского моря родился человек с
грязной и кровожадной душой, ставший президентом в Сан-
Доминго. Почему этот город был тоже назван так?
Вот как пишут испанцы это название: «Trujillo»; они
произнося! как «х» букву, которую другие романские
народы называют «йотом» или «жи». Это имя некогда,
в римские времена, выговаривалось как Тур рис
Юлии — «Юлиева крепость», «Юлиева башня» —
очевидно, в честь великого Юлия Цезаря.
Мало-помалу испанские переселенцы разнесли
название своего городка далеко по колониям: есть
Трухильо еще и в Гондурасе. Образовалось много
городов-тезок. А кроме того, многие выходцы из любого
такого Трухильо стали называться по месту своего
рождения тоже Трухильо; есть же у нас люди по фамилии
1 Или, может быть, просто «Воскресенск»; по-испански «domin-
— «воскресенье».
13 Лев Успенский 385

Москвитины или Новгородцевы... Получил такую
фамилию, к стыду великого Юлия Цезаря, и ^мерзкий бандит
Рафаэль Трухильо.
Теперь он свергнут; город снова стал Сан-Доминго,
но топонимисты всего мира занесли эту поучительную
историю в свои картотеки и анналы.
Я мог бы долго перечислять один за другим такие
западноевропейские топонимические истории и «дней
минувших анекдоты». Я мог бы добавить к ним столько
же наших отечественных происшествий. Но несколько
их я уже приводил и ограничусь, пожалуй, одним
случаем.
«Прекрасно озеро Чудское!» — всем памятна эта
строка из стихотворения поэта Языкова. Оно лежит на
севере Псковской области, на границе с Эстонией.
По своему названию оно неодинаково: под Ленинградом
есть станция Чудо во. Неподалеку есть несколько
деревенек, называющихся Чуди^ово. Далеко, в Пермской
области, имеется Чудская гора... Откуда такое
пристрастие к именам с этим корнем?
У Александра Блока в одном стихотворении
говорится о России:
Чудь начудила, да меря намерила...
Поэт играет здесь созвучностью между
распространенными в языке глаголами и двумя древнерусскими
этнонимами, именами живших рядом с Русью
финских племен. Имя «меря», вероятно, родственно
черемисскому «мари» — «мужчина», «муж», «человек»; это
«мари» стало теперь и русским наименованием народа,
который до революции звался «черемисами». Оно значит
«люди», — на свете бесчисленное множество племен и
народов называет самих себя так.
Что же до «чуди», то история этого этнонима
сложнее.- Славяне называли «чудинами» финнов, главным
образом западных, но порою и других. Но взяли они
это слово из совсем других — германских — источников.
Славянам и русским были хорошо известны
восточные готы, древнегерманское племя, обитавшее одно
время в наших южных степях, в Крыму и поблизости.
Сами готы называли себя «тьюдд»; слово «тьюдд» зна-
386

чило «народ», то есть было почти что синонимом
черемисскому «мари»: «народ» и «люди» — одно и то же.
Русскому слуху это германское «тьюдд» звучало и
слышалось как «чудь»: именно от него образовалось
затем наше слово «чужой» (первоначально — «чудской, не
русский»), а также — «чудить» — «поступать не
по-нашенски, нелепо», «чудак» и т. п. *
Когда же готы исчезли с горизонта восточных
славян, наши предки перенесли их русское название на
других своих соседей—иноплеменников. Так «чудью» для
них стали финские племена Севера и Северо-Запада; так
и лежавшее в их землях огромное, богатое рыбой озеро
стало Чудским озером... Довольно занятно, что
название это, если стать на историческую точку зрения,
значит, собственно, «готское»: готы тут и не бывали...
Древнее «тьюдд» имело свои судьбы и в других
языках. Оно по сей день живет в итальянском «тедеско» —
«немец», во французском «тюдеск» — «грубый,
неуклюжий, варварский»...
Вот вам и «прекрасно озеро Чудское»?
. Честно говоря, я думаю, что вы узна-
А польза? ли немало довольно любопытного. Но
может встать вопрос: а пользу какую-
нибудь знание этих курьезных историй и сведений
приносит, или это просто забава ученых мужей для
тренировки ума, вроде раскладывания этакого «ученого
пасьянса»?
Есть во Франции, между городами Шартром и
Орлеаном, обширная область Бос (Beauce) —
плодороднейший край, житница страны. История Бос всегда
была полна неясностей.
Вот, например, местные легенды рисовали древнюю
Бос покрытой дремучими лесами. Историки и археологи
страстно протестовали: не было там никаких лесов!
Ботаники колебались: может быть, не было, может быть,
были...
И тогда Альбер Доза (это имя я уже упоминал)
предложил проверить дело данными топонимики.
Доза рассматривает само слово «Beauce». Оно
оказывается связанным с кельтскими словами, означавшими
«лесная прогалина», «лужайка в лесу». Оно так же
происходит от кельтского слова, означавшего «светлый»,
как современное французское «поляна» — «клэрьер» от
13* 387

«клэр» — «свет»... Там, где есть лесные поляны, не
может не быть леса. Это — раз.
А кроме того, на территории Бос встречается великое
множество названий, селений и урочищ, за которыми
стоят — теперь уже не кельтские, а латинские — слова,
значащие: «лес». Брийё — это в прошлом Брйгиа
Сильва — Бригийский лес. Г р ю й е— Крбдиа
Сильва— Кродийский лес... Если бы нынешний Брянск
лежал на совсем пустом месте, среди чистого поля, одно
его имя — Дьбрянск — было бы доказательством
того, что в былые дни он тонул в лесных дебрях. Так
же и тут.
Вывод оказался ясным: безусловно, область Бос
была некогда лесистой, и ее леса изобиловали веселыми
светлыми полянами, лужайками, опушками... Споры
прекратились: топонимика разрешила их.
Вторая сторона дела. Некоторые историки Франции
настойчиво утверждали: в дни великого переселения
народов вся Бос подвергалась полному опустошению,
была начисто разорена варварами. Прямых
свидетельств этому привести нельзя, но предполагать-то
можно.
А что говорит топ-Ьнимика?
И опять же Доза указал на интересную подробность.
В то время, как там, во Франции, где разорение
установлено по летописям, по документам, встречается всюду
много названий, произведенных от слов «руины»,
«развалины» (на севере страны постоянно попадаются Мезь-
ёр'ы; это имя произведено от латинского «масэриа» —
«развалина», «стена». На западе — свои топонимы с тем
же значением, на юге — свои). А вот в области Бос
таких имен нет совершенно. «Топонимика, — справедливо
говорит Доза, — неминуемо отметила бы разорение,
катастрофу, если бы они действительно опустошили и
обезлюдили страну». Раз э-*.-о нет, не было тут и такого
- разгрома...
, Как видите, наша наука показывает удивительную
способность узнавать не только о том, что было
когда-то, но и о том, чего не было. Это куда более
трудная задача.
Может она иногда как бы рентгеном просветить дред-
нюю землю, открыть то, от чего на поверхности не
осталось и воспоминания,
388

Урочище С юсе а к возле города Руана (в той же
Франции) расположено среди песчаных дюн. Тут есть
сравнительно молодой, искусственно насажденный
сосновый лес. Раньше — по общему мнению — это был
вековечный пустырь, на бесплодных песках которого никогда
никто не селился.
Но вот именем С ю с с а к заинтересовались топоними-
сты. Подозрительно: такого типа имена характерны для
римско-галльской эпохи, для ее земельных владений,
обычно населенных поместий. Археологи долго
отказывались начать тут раскопки: безнадежно! Наконец—•
попробовали. И сразу наткнулись на фундаменты и
остатки стен самой настоящей галло-римской виллы...
Торжество топонимики оказалось полным: она
предсказала заглазно то, чего никто не знал и не видел. Так
в свое время математик Леверье кончиком
вычислительного карандаша отыскал в небе неведомую планету,
не видимый простым глазом Нептун.
Топонимисты справедливо гордятся такими
возможностями. Доза уверенно пишет: «Опираясь на данные
топонимики, археологи сумели отыскать истинную
прародину кельтов в Южной Германии, вопреки тому, что
предполагали до того историки, искавшие ее в совсем
других местах...»
Вы спросите, почему я доказываю пользу топонимики
одними только зарубежными примерами? Разве нет
таких же ярких достижений у нас?
По ряду причин русская топонимика долго была
задержана в своем развитии. Только в наши дни для нее
наметилась полоса расцвета. Надо надеяться, скоро
русские топонимические исследования начнут оказывать все
большее и большее воздействие на смежные с ней науки.
Первое, что нужно для этого, — собрать и углубленно
изучить как можно больше названий тысяч, десятков
тысяч наших рек и речек, больших городов и самых
маленьких деревушек, имена ручьев, источников, болотец,
ничтожных холмиков и лужаек, и, прежде всего не тех,
которые рождаются сегодня, а самых старых,
проживших до^ие века, видевших очень многое.
Для такой работы нужны умелые, грамотные
люди — топонимисты-собиратели, топонимисты-исследова-
тели. Они не рождаются готовыми: их надо обучать уже
начиная со средней школы.
389

Появятся кафедры топоним-яки в вузах. Возникнут
ученые общества и школьные кружки. Все это скоро
будет, и — кто знает? — может быть, именно вы, мои
сегодняшние читатели, заинтересовавшись впервые
топонимикой по этой книжке, потом, много позже, отдадите
ей лучшие годы своей жизни...
Вы не раскаетесь в этом: топонимика
вознаградит вас.
Я мог бы поставить тут сколько
Тысяча угодно других заголовков: «Десять
Новгородов тысяч ворот» или «Броды и
базар ы»... Они точно так же
соответствовали бы моей мысли.
Вот о чем мне хочется вам рассказать. На свете
живут народы разных рас, различного цвета кожи. Они
говорят на множестве различных языков. На первый
взгляд—все у них непохожее: нравы, обычаи,
внешность. Но думают и чувствуют они все, в общем,
одинаково. Черные, белые, желтокожие — люди есть люди.
Это очень важное наблюдение, и его великолепно
подтверждают географические имена всего земного
шара.
В Западной Германии есть город Штутгарт. Ммя
довольно неожиданное, оно значит «Конный завод»,
«Конюшня»: «штутэ» по-немецки — «кобылица».
Казалось бы, можно идти на спор, что другого такого
названия не может найтись в мире; видимо, оно —
результат какой-то случайности. Но вот перед вами кусок
карты Ирана. Вот город, возле которого стоит надпись:
Исфагань. И если вы спросите у персоведов,
иранистов, что значит это слово, вам ответят: «Оно значит
«конюшня», «конный двор».
Откуда такое совпадение? И в Древней Германии и
в Иране были времена, когда войско состояло в
основном из конницы: вспомлите средневековых рыцарей,
тяжеловооруженную кавалерию, игравшую рель
наших современных танковых войск. Конозаводство было
в великом почета Места, где разводили или содержали
лошадей, обрастали целыми поселениями рабочих,
скупщиков и перекупщиков, по-разному связанных с этим
делом лиц. Могло случиться так, что вокруг
образовывало..^ город, и он получал имя «Конный двор».
В Германии, как в Иране, потому что все народы мира,
390

развиваясь, проходили одинаковые ступени истории.
Всюду жизнь шла сходно, действовали одни законы,
возникали примерно одинаковые явления.
Житель каждого городка обычно склонен думать:
«Имя моего города — одно во всем мире». А постоянно,
если поискать, оказывается: в другой части земли есть
второй такой же городишко, называемый так же, а там —
третий, четвертый... Часто мы лишь потому не замечаем
этого, что названия-то эти звучат на разных не
знакомых нам языках.
Великий американец Марк Твен—большой мастер
«вкручивать очки» читателю. С самым серьезным видом
он любит преподносить ему за глубокую научную истину
разные смешные выдумки. Поэтому я не поручусь вам,
вычитал ли он откуда-нибудь или сам — на смех —
сочинил такое «древненемецкое предание» 1.
«Карл Великий, король франков, искал для своего
войска брод через реку Майн. Внезапно он увидел: к
реке направляется лань... Лань перешла реку вброд, а за
нею переправились и франки. Так им удалось одержать
большую победу (или — избежать крупного поражения),
в память о которой Карл приказал заложить на том
месте город и назвать его Франкфурт, что значит
«Франкский брод» и раз ни один из остальных
городов так назван не был, то можно смело
утверждать, что во Франкфурте подобный случай
произошел впервые...».
Старый лукавец, этот седовласый умница с
Миссисипи! «Раз ни один из остальных городов так назван не
был»! Он-то великолепно знал, что это чепуха!
Брод в старину и сейчас — вещи совершенно
разные. В древности каждая переправа через реку была
чрезвычайно важным, замечательным и
привлекательным местом. Река — «голубая дорога»; но она же —
особенно для людей прошлого — всегда была и «голубой
преградой на пути». К переправе — к паромной,
лодочной, к мосту или броду — отовсюду тянулись тропы и
дороги; возле нее скапливались и оседали надолго и
друзья: купцы, лодочники, содержатели постоялых дворов,
1 М. Твен. Пешком по Европе. Собр. соч. ГИХЛ. I960. Т. V,
стр. 8.
391

чиновники, и враги: разные темные людишки,
ожидавшие возможности в суете поживиться чужим добром.
Вырастало селение, потом — городок; и, если он
вырастал у моста, он получал имя «Такой-то мост», если
у брода — «Такой-то брод»: Франкский — Франкфурт,
«свиной»—Швейнфурт, «Брод на излучине» — галь-
ский К ам б о-ритос, нынешний Шамбор во Франции,
в департаменте Луары и Шера.
Трудно нам теперь решить, почему брод возле
английского старейшего университетского городка получил
название Бычьего брода, Окс-форд'а, но свое
имя он передал этому небольшому древнему селению.
Навряд ли это было намеком для будущих студентов,
предложением не «плавать» на экзаменах, а смело идти
через все препятствия... Были ли тут славные пастбища,
на которых паслись «жирные говяда», утонул ли некогда
в реке какой-то бык — кто знает?
Важно, что «Бычий брод» в мире не один. Пролив,
отделяющий Европу от Азии, называется издревле Б ос -
фором или Боспором; это греческое слово означает
буквально то же самое: «Бычий брод»1. Был и еще
один Босфор — киммерийский; он лежал между
Черным и Азовским морями; надо полагать, его имя
принесли сюда с собой колонисты-греки, с берегов того
Босфора, первого. Есть типичный тезка английского
Оксфорда в Западной Германии — немецкий Ок-
сенфурт, в Баварии. Есть множество других «фур-
тов» — бродов — в этой стране, и не меньше того у нас
в России всевозможных «Ореховых б р о д о в», «Г л у-
боких бродов» — о них я еще скажу в другом месте
и под другим углом зрения.
Но ведь я мог бы начать разговор не с переправ, а,
скажем, с тех мест, имена которых связаны с
происходившей некогда возле них рыночной торговлей и значат
«рынок», «место купли и продажи».
Таких мест столь много, что их еще никто не учел, не
зарегистрировал на всех языках мира. Собрав их все
вместе, мы получили бы основательный томик, и
разобраться в нем мог бы только настоящий полиглот.
1 С этим согласны не все ученые.
В Старой Москве была (может быть, и сейчас сохранилась (в
Лефортове) улица Коровий Брод.
392

Для нас с вами первым примером подобных имен мо-
жег служить наше Торжок, имя маленького городка
между Москвой и Ленинградом, в Калининской области.
Торжок и значит: «маленький торг, рыночек». Город
лежит недалеко от примечательного места — Вышнего
Волочка, через который проходил древний путь из
реки в реку, из северо-западных новгородских областей
в восточные московские и замосковские просторы. Был
ли где-либо поблизости другой, больший «торг», мы
теперь сказать не можем, но этот маленький «торг» —
Торжок — стоял тут, на торговой дороге с Волхова на
Волгу уже в самом начале XI века...
Интересное слово «торг»: оно живет одинаково,
в сходном значении и в русском и в скандинавских,
германских языках. У шведов рыночная площадь и
сейчас «torg»; трудно даже наверняка сказать, чье это
слово и кем позаимствовано у кого, нами у скандинавов
или ими у нас? Но финны, несомненно, получили его от
нас: приморский портовый город Турку на крайнем
юго-западе Финляндии носит имя, которое представляет
собой закономерное видоизменение русского слова
«торг». Турку значит «рынок», «базар», «торжок».
Шведы переименовали город в Або—«Поселение у
воды», но, получив самостоятельность, финны
восстановили древнее его имя.
Русские издавна жили бок о бок с тюркскими
племенами; многие их слова кажутся нам «нашими», исконно
русскими, так давно они вошли в наш язык. Мы отлично
понимаем, что любое местечко, в состав имени которого
входит слово базар, означает «рынок». Старый
крымский городок Кара-су-базар — это «Чернореченский
рынок», и в «Базарной балке» возле Симферополя тоже,
несомненно, некогда велась торговля.
Но куда больше на свете таких «торжков», имена
которых мы не связываем с этим понятием, не зная
языков, на которых они наименованы. Случается постоянно,
что и сам хозяин страны — народ, владеющий местом
с таким названием, не подозревает о его значении.
Неподалеку друг от друга существуют два городка:
во французской Швейцарии — Фрежюс, в Италии —
Фриули. Их жители называют себя фрежюсцами и
фриульцами, но, если они не топонимисты, могут и
представления не иметь о значении этих слов.
393

А оба названия значат одно: оба они—переработка
латинского словосочетания «Forum Julii», то есть «Юлие-
ва торговая площадь», «Юлиев торг».
А тут же рядом, во Франции, живут имена, в которые
входит измененное галльское « — магос»; оно тоже
значит «рынок», «торг» \ и другие, составной частью которых
является германское «маркт» — слово того же значения.
Всюду и везде люди на протяжении веков и веков
торговали между собой. Всюду и всегда они выбирали
для этого наиболее удобные, самые доступные для
встреч площадки; на перекрестках путей, на речных
переправах, на узких перешейках между непроходимыми
болотами и бурными озерами. Отсюда и Базар-Джа-
м а, «рыночная балка», в Крыму, о которой' я уже
сказал; отсюда и звучное имя канадской столицы Оттава —
«место торговых встреч»2 по-индейски. И этот город
возник там, где два века назад встречались для
меновых сделок гордые и несчастные истинные хозяева
Америки— индейцы — с лукавыми и безжалостными
поработителями — бледнолицыми.
Переправы, торговые площадки... Таким же
всеобщим вниманием издревле пользовались во всех концах
мира целебные источники, всевозможные минеральные,
особенно горячие, ключи. Сильно поражали они
воображение древних людей.
Мы говорим Тбилиси, и имя столицы Грузии
означает «Горячие ключи». Но то же самое значит
по-английски имя Хот £ принте в Северной Америке, и Агуас
Калиентес в Мексике, и Сыджак-Су в Турции;
и Горячеводск у нас на Северном Кавказе...
Это все «горячие воды», «кипучие ключи» на разных
языках. Несомненно, такие названия есть во всех
странах мира, где только бьют из-под земли таинственные,
вечно курящиеся целебные струи.
Множество городов и местечек земного шара носят
имена, означающие либо «воды», «источники», либо же
«бани», «купальни». Вот короткий список самых
известных:
1 Пример — современный французский город Р у а н; его имя —
древнегалльское Ротомагос. Это «магос» значило именно
«рынок», «базар».
2 Есть и другие объяснения,
394

Бани, купанья Воды, родники
Банья Лука-^Югос- Аахен — Западная Гер-
лавия1 мания
Баден-Баден — За- Э'экс— Франция
падная Германия Карловы В ары — Че-
~ гт •• ^ - ^ хословакия
Экс Л ебен- Франция Ки ел оводе к-СССР
Альгама — Испания Железноводск —
Алькамо — Италия СССР
Минеральные
воды — СССР
У кого есть разноязычные словари и подробные гео^
графические карты, может без труда расширить этот
перечень во много раз.
Как видите, такого рода названий на свете более чем
достаточно. Но все-таки я недаром озаглавил этот
раздел книги: «Тысяча Новгородов».
Ученые указывают: на конкурсе наиболее часто
входящих-в наши топонимы слов первое место заняло бы,
вероятно, слово «новый».
Это по-человечески понятно. Жители какой-нибудь
деревни почувствовали, что им стало тесновато на
старом месте. Часть из них собирает скарб и, захватив
с собой старые вещи, дедовские обычаи, собственные
пристрастия, перебираются на новое место.
Рождается или Новая деревня (в Ленинграде есть
такой район как раз рядом со Старой деревней), или
Новая Ивановка, если родной поселок звался
просто Ивановка.
Поселенцы в новых местах обнаруживают в лесу
невиданное ими озеро. Оно напоминает им то озеро Жу-
1 В старом энциклопедическом словаре Брокгауза можно
прочесть: «Город (Банья Лука. — Л. У.) имеет 42 мечети, из которых
одна считается красивейшей во всей Боснии, благодаря своим
термам (банья)». В Большой Советской Энциклопедии сказано: «Теп*
лые сернистые лечебные источники».
«Термами» римляне называли купальные помещения, которые
они устраивали над горячими ключами. От другого римского слова
«бальнэа» — купальни — и возникло название югославского города-
курорта. Впрочем, его же производят и от турецкого «бан» — «губер*
натор», «наместник»,
395

ко во, которое плескалось там, далеко, на их родине.
С удовольствием они нарекают его Новожуковским
озером: приятно на новых местах вспомнить старые
угодья. Подобными примерами пестрит любая
подробная карта страны: Новая Гребля, Новая Водо-
лага, Новая Ляля, Новоивановка, Новолю-
бино, Новопестерев о... Можно поручиться, что их
основали выходцы из Гребли, Водолаги, Ляли,
Ивановки, Любина, Пестерева...
В развитых странах место рождения покидают часто,
отправляясь за темные леса, за синие моря, и жители
больших городов, смелые искатели приключений. Им
тоже бывает теплее на новом месте, если город,
основанный за тридевять земель от родного дома, получит
старое имя с добавлением «новый».
Часто так и бывает: надо думать, что Новоминск
в Польше у Варшавы назван так теми, кому был дорог
просто Минск в Белоруссии. Новая Русса получила
свое имя, конечно, с оглядкой на Старую Руссу
под Новгородом, расположенную не так уж далеко.
А бывает, имя не повторяется. Вновь основанное
поселение просто нарекается Новым Городом,
Новгородом: для его жителей и так понятно, о каком
старом городе думали они.
Это обыкновение — чрезвычайно древнее, и мир
переполнен в наши дни бесчисленными Новг'ородами,
только название это звучит повсюду на разных языках.
Наши* русских Новгородов не стоит,
собственно, и касаться особенно подробно: все мы их знаем.
Это — первый и главный из них: Господин Великий
Новгород на Волхове; это Нижний Новгород на
Волге, Новгород Северский на Десне,
Новгород Волынский на берегах маленькой Случи, Но-
вогрудок (то есть Новый Городок) в Гродненской
области. Обратите внимание на Нижний Новгород (теперь
это город Горький1): его имя, собственно говоря, может
быть понятно, как «дважды Новый Город».
В самом деле, пока существовал один только
Новгород на Волхове, никому не могло прийти в голову
звать его, для отличия, верхним; спрашивается,
а от чего отличать? А вот как только возник второй,
1 В честь великого писателя.
396

младший по возрасту одноименный город, отличка-
определение понадобилось. Слово «нижний» приобрело
двойное значение: «расположенный на низу, в
Низов с к о й з е м л е», но в то же время и «основанный при
уже существующем просто Новгороде», который нет
смысла переименовывать в «Старый» или «Верхний»,
потому что именно с него начат счет.
Но это вещи общеизвестные. Поговорим о
зарубежных, иноязычных «новых городах» — Новгород ах:
их не каждый сумеет найти и опознать на карте мира.
Где расположен древнейший из нам известных
Новгородов Земли? Пожалуй, можно это почетное
звание условно (пока не нашли чего-либо еще более
старою) присвоить африканскому Карфагену.
Финикийцы основали его как свою колонию за восемь — девять
столетий до начала нашей эры. Они дали ему имя
Карт-Хадашат; на их языке это значило: «Новый
город». Картаго — Карфаген — это уже
позднейшая римская переделка непонятного римлянам на^
звания.
Финикийцам он казался «новым» по сравнению с
городами, расположенными на их родине. Карфагенцы
скоро стали относиться к нему, как к старейшему из их
собственных городов, — они тоже оказались заядлыми
колонизаторами. Приняв эстафету из рук предков, они
стали основывать в Средиземноморье свои колонии. По
крайней мере одной из них они придали то же самое
имя: нынешняя Картагена в Испании ясно говорит
нам об этом. Вполне возможно, что сами карфагенцы
говорили о ней, как о «Северном» или об «Иберийском»
Карфагене. Для них она была вторым, новейшим
Новгородом.
А который из Новгородов мира следует признать
самым огромным, самым грандиозным? Это Нью-Йорк
(по-английски «новый», в староанглийском языке слово
это значило то же, что в древнерусском «город»:
спрятанное в стенах поселение-крепость). Правда, тут нельзя
без оговорки: величайший из американских городов был
назван не прямо по маленькому английскому Йорку —
«городку», он получил имя в честь одного из герцогов
Йоркских. И все же слово «Нью-Йорк» значит
«новый город», а ведь его населяет около десяти
миллионов человек!
397

Г*
Попробуем Новгороды других
стран перечислить в виде небольшой
taблички.
i В германских языках «город» —
Ц «штадт», иногда «бург»
(город-крепость). Все возможные германские
Нойбурги и Нойштадты — это • всё Новгороды;
их очень много.
У англичан им соответствуют Ньютоуны и Нью-
бор о (английский язык тоже принадлежит к числу
германских). Сюда же относятся и Нью-Йорк и; это мы
уже знаем.
Шведские и вообще скандинавские (то есть
северогерманские) Новгороды именуются Нюстадтами и
Нюборгами; это иное произношение тех слов —
названий. Как только Финляндия освободилась от
чужестранного владычества, она свой Нюстадт
переименовала в Ууси-Каупунки, это прямо значит «Новый
город» по-фински.
На юге Европы — широкая область господства
«романских», родственных древнеримскому, языков. Тут
множество городов, в имени которых есть римское
(латинское) слово «вилла». В Испании, Португалии, Италии
стоят тамошние Новгороды — Вилланова, Вилла-
Нуэва, во Франции — Вилльнёв и Нёйвйлль. Но
^в то же время в такие имена может входить как
составная часть и итальянское «чивитта», испанское «сью-
дад», английское «сити», французское «ситэ»: это все —•
производные от латинского «цивитас» — «гор од»слова.
Видите, как совершенно по-разному звучат потомки
одного древнего слова в различных новых языках. Поэтому
если вы встретите где-либо на карте город Чивитта
Нова, это будет тоже Новгород, как и Нью-Сити
или французское С и т э - Н ё в...
У подножия Везувия красуется, может быть, самый
прекрасный из Новгородов Земли — Неаполь. Его имя
вам нетрудно разгадать: вы знаете, что греческое
«полис», «поль» значило когда-то именно «город». А «нэа» —
это, конечно, «ново».
Древние греки были опытными и предприимчивыми
колонизаторами: свои Неаполисы они разбросали по
всему известному им миру. Неаполь Скифский —
именовался город, древние руины которого откапывают
398

сегодня советские археологи рядом с другим, уже не
греками названным, городом Симферополем,
Пользоградюм.
В тюркских языках немало слое со значением,
близким к «город»: «шехир», «кермен», да, пожалуй, и
«кала» или «кале» (правда, «кале» — это скорее «крепость»,
но были времена, когда каждый город был крепостью
и каждая крепость — городом). Еникале назвали
турки вооруженное поселение возле нынешней Керчи, и
имя это значило «новая крепость», или «новый город».
Приглядитесь к картам Турции и нашей Средней Азии;
может быть, вы и найдете там такие имена.
Их можно было бы разыскать и во всех остальных
странах мира. Я не сомневаюсь, что есть Новгороды
китайские, японские, индийские...1 Впрочем, не владея
этими языками, я высказываю только предположение,
а разыскивать такие восточные Новг.ороды
предоставляю знатокам.
* # *
Раз уж зашла речь о «новых» городах и весях, как
не сказать два слова и о тех, которые удостоены звания
«старых»?
Правда, есть крупные ученые (тот же Доза), которые
утверждают^ что такие топонимы должны встречаться
редко: «новость» отличает населенный пункт или
природное урочище от всех других; «старость» не является
такой отличкой: все обжитые места — стары. С чего бы
мы начали вдруг старейшину наших городов, Киев, звать
«старым»? Появись еще один Киев, мы бы скорее
назвали именно его «новым», и дело с концом...
В Соединенных Штатах множество городов — тезок
городам других стран и частей света. Там есть
Москва, как в России2, есть Вифлеем, как в Древней
Иудее и в государстве Израиль, есть Мемфис, как в
Египте. Но ведь ни русские, ни египтяне, не стали
называть свои города «Старая Москва», «Старый Мемфис»,
узнав, что за океаном появились их двойники. Да и
американцы не вздумали бы поступать так.
Это все верно, и тем не менее названий,
начинающихся со «старый», на свете отнюдь не мало. У нас ря-
1 Вот хотя бы Навабад в Афганистане — тамошний Новгород.
2 В штате Айдахо, США.
400

дом с малоизвестной Новой Руссой есть очень
известная Старая Русса. Недалеко от Новой
Ладоги имеется Старая Ладога. О Новой и Старой
Деревнях внутри нынешнего Ленинграда я уже
говорил.
Вот что рассказывается в книге писателя С.
Баруздина, которая так и называется: «Новые Дворики»:
«...Видна деревня. Непонятно, почему она называется
СтарыеДворик и... Отец говорил, что это было
испокон веков, когда еще французы на Москву шли. Тогда
деревня сгорела; она просто Дворики была. Ну, а
отстроили на старом месте деревню, — назвали Старые
Дворик и...»
Если судить по повести, название Новые Дво*
рики появилось много позднее, уже после второй,
Великой Отечественной войны. Как видите, и так бывает/
Все, что я сказал, можно повторить и о зарубежных
странах.
В Италии есть город Чивитта Веккиа — Стар-
город; я уже о нем говорил. Вероятно, такое имя не
родилось вместе с только что основанным городом. Вот
когда он «устарел», когда где-либо в стране появился
«новый город» (может быть, тот же Неаполь), это
имя могло быть присвоено «старику».
На испанской земле имеется такая же реликвия
далекого прошлого, город, по имени Мурвиедро —
«Старая стена». Наверно, когда первые домишки его
встали тут на своих незатейливых фундаментах — очень
давно, в глубоком средневековье, — над ними уже
высились в загадочном молчании древние даже тогда стены
полуразрушенной римской крепости. Услышишь такое
название — Мурвиедро, и пахнет на тебя далеким,
как вечность, прошлым, ушедшей юностью народов,
дымами исчезнувших цивилизаций...
Охраняйте старые имена, берегите их звучание: они —
экспонаты великого музея топонимики. Они расскажут
нам еще о многом...
* * *
Хочу добавить для самых любознательных.
Понятие «новый» может иногда выражаться не
только прилагательными «верхний» и «нижний» *, но и «ма-
1 См. стр. 396.
401

лый» и «большой», да и другими эпитетами. Оно может'
как бы незримо скрываться в них. Если между Москвой
и Ленинградом есть станция Малая Вишера, то,
конечно, кажется нам, должна быть где-то и «просто
Вишера», ведь нужно же сравнение с чем-то... На самом
деле «просто Вишера» не селение, а река; она течет
тут же неподалеку. Есть и вторая речка, Малая
Вишера, приток «просто В и ш е р ы»; станция была
названа именно по ней. Забавно, что рядом, на той же дороге,
имеется и разъезд Большая Вишера. Перефразируя
слова славного английского сказочника Льюиса Кэр-
рола, «тут странность заключается в том», что Малая
Вишера — всем известная большая станция первого
класса, а Большая Вишера — никому почти
неведомый полустанок.
Но и это можно понять. Названия оба поселка
получили тогда, когда дороги еще не было; первый был
меньше, второй — больше. А железный путь, изменив
соотношение между ними, имена оставил по-старому...
Подобьем итоги. Мне хочется, чтобы вы уверились
в том, что при очень большом своеобразии — и
национальном, и языковом, и зависящем от времени и
места,— с каким народы решают вечно новую задачу
изобретения географических имен, всюду и всегда они
особенно охотно используют некоторые приемы, которые
являются и всеобщими и как бы вечными.
Пестрота этих названий, то, что почти каждое такое
имя создается на свой лад и образец, делает работу
топонимиста-толкователя особенно увлекательной и
особенно трудной. Эти задачи не удается решать «по
правилам», как некоторые математические.
Но вот ведь оказывается иногда возможным
нащупать и какие-то постоянные приемы, общую манеру эти
имена давать. Открываются такие законы, которые
общи для всех племен и рас; появляются
общечеловеческие модели географических названий. Это уже не
затрудняет, а облегчает топонимическую работу.

Мы накопили много материала, встречались с самыми
разными топонимами, наблюдали их — тоже весьма
различные— приключения на историческом пути.
Что, если попробовать разнести все же их, для
порядка, по каким-либо рубрикам и группам? Правда, как
я только что сказал, все они крайне различны. Каждый
из них (или почти каждый) выглядит таким же
особенным и неповторимым, как живое существо или, может
быть лучше сказать, как те горы и реки, города
и поселки, именами которых они являются. Подумайте
сами: что на свете разновиднее, чем две долины, три
ручья, даже если они текут совсем рядом?
И все же какие-то разряды среди них можно
различить. Что удивляться? Ведь даже приглядываясь к
вашим товарищам, мальчуганам и девочкам, вы видите:
хоть каждый из них на свой образец, а между
некоторыми лицами, походками, характерами мерещится
сходство. Вот Оля Ц. У нее свое все, но есть чуть заметное
сходство с Ниночкой Костенко. А Виктор Глотов чем-то
напоминает Петю Ребрикова; ниЗем не похож, а
ухватка Петина. Так и с именами.
Для начала попробуем присмотреться к тому запасу
слов и понятий, из которого черпают люди свои
географические имена. Вернемся как бы вновь на жюльвер-
новский «Необитаемый Остров»...
Историк-топонимист С. Веселовский
Вывески— сообщает: на землях между двумя ве-
памятники— ликими русскими реками — Волгой и
монументы Окой — больше 50% названий
человеческих поселений составляют такие,
в основе которых лежат личные имена людей —
основателей или владельцев всех этих хуторков, деревень, сел
и починков.
403

По мнению Веселовского, они являются как раз и
самыми древними, и самыми «прочными» — устойчивыми
на протяжении долгих лет.
Похоже на правду: западные языковеды и сегодня,
заговаривая о таких отыменных топонимах, ссылаются
на библию и на античные предания.
Вот, например, Каин: он был вторым мужчиной
мира, ведь это старший сын «первого человека» —
Адама. Первый основанный на земле город он будто бы
назвал именем своего сына, Адамова внука, Енохом
(по толкованию языковедов-гебраистов имя Енох
значило по-еврейски «посвященный»-или «посвящающий»).
Спору нет, рассказ вызывает подозрения. Всего-то
на Земле обитала, по его же прямому смыслу, одна-един-
ственная семья, один род Адама и Евы. Как же могла
она разрастись с такой быстротой, чтобы их внуки
(другим людям неоткуда было взяться) могли
населить целый город?
Ну ясно, ученые Запада не дети: они и не
вкладывают в эти «сведения» полной веры. Они просто
понимают их как свидетельство великой древности такого
способа называть поселения. Они проверяют библейские
данные мифами и преданиями античного мира. Греки
рассказывали, будто Византию (по-латыни—Бизан-
циум) основал в VII веке до нашей эры некий
переселенец из Мегары, по имени Бизас. В его честь город и
носит свое имя.
Это, конечно, верно; то же самое мы постоянно
наблюдаем вокруг себя, когда называются не великие
города, а деревушки, маленькие села, починки (от слова
«почин», то есть «начало»), заимки. Очень часто их
названия связываются с именами или фамилиями, если не
их «основателей» (А. Доза верно говорит: «Города
основываются; деревни — возникают»), то их
первожителей, самых первых поселенцев.
Я взял лист бумаги и написал на нем (многие из
вас могут повторить этот опыт) названия деревень,
окружавших то псковское сельцо, в котором прошли
мои детские годы. Написал без выбора, все самые
ближние.
Из двенадцати имен девять оказались связанными
с человеческими именами: Коськово, где некогда
жил Кость ко, Константин; Исаково — от какого-то
404

Иссака; Назаркино — по уменьшительному имени
Назарка, и так далее и тому подобное. Девять из
двенадцати. Семьдесят пять процентов!
Рядом нашлись, конечно, такие, которые явно не
имели отношения к людским именам: Липовицы или
Концы. Но сколько угодно оказалось и сомнительных.
Деревня Мешков о, например. Название явно связано
со словом «м е ш о к» *, но слово это, вероятно, было
некогда прозвищем какого-то зажиточного человека.
Я сам знал такого: до революции он гордо кичился
прозвищем «Золотой мешок», а после нее стал
называть себя Васей Горьким...
Почему я так подробно говорю об этих тонкостях?
Может быть, кому-нибудь из вас, читателей, выпадет
на долю всерьез заняться топонимикой, искать и
собирать названия наших малых селений и деревень. Надо
заранее знать: за кажущейся простотой «отыменных
названий» таятся немалые трудности.
Казалось бы, просто: Василёво — от Василия,
Данилово — от Данилы, никакой хитрости.
Но допустим, вы в Псковской области попадаете в
деревню Кушкин берег. Откуда это Кушкин?Может
быть, сокращенное «кукушкин» или искаженное
«КОШКИН»?
А на самом деле'Куха, Куша, Кушка —
псковские уменьшительные от имени А кул и на; они дожили
там до самой революции. «Кушкин берег» — «Акулькин
берег».
Неопытный собиратель, встретив имя Ермаков о,
предположит, чего доброго, что жители деревни решили
увековечить в ее названии память покорителя Сибири.
А в действительности Ермаками там же на Псковщине,
да и в других местах, испокон веков зовут запросто и
Ермолаев и Еремеев... Фамилия Ермаченковы
вполне равна книжной Ермолаевы, и, несомненно,
деревня Ермаково обязана своим именем не
прославленному Ермаку Тимофеевичу (он-то, кстати, тоже был,
возможно, либо Ермолаем, либо Ермием, а то и
Германом), а какому-нибудь местному жителю, матерому деду
Ермаку, никогда и не бывавшему в Сибири.
1 Но, может быть, оно произведено и от старой уменьшительной
формы к имени Мефодий — Мешко. Так, думает, например,
Ю. А. Федосюк.
405

В детстве я далеко не сразу сообразил, что деревня
Польшино названа не в честь страны Польши, а по
ласкательному Польша—Павлуша, Павел; что пу-
.стошь Мб ни но могла когда-нибудь принадлежать
Филимону, Петрёшкино — не Петрушке, а Петрёшке.
Тому, кто думает заняться изучением географических
имен, надо великолепно знать русские имена личные, а
это целая наука. Ведь у них имеется не только довольно
сложное настоящее, но и очень запутанное прошлое.
Как вы думаете — каково происхождение имени
города Ростов? Вы не ответите на этот вопрос, если
вам неизвестно, что в Древней Руси у имени
Ростислав была уменьшительная форма Рост. Видимо,
каки*м-то Ростом-Ростиславом и был уже в
девятом веке основан Ростов Великий1. К нашему
времени уже никто не помнит об имени Рост, и название
города перестало в наших глазах выглядеть, как
отыменное.
Таких случаев сколько угодно. Вторая столица
Украины, огромный Харьков, по преданию, возник на
месте хутора, принадлежавшего некогда вольному
казаку X а р ь к о, то есть Харитоше, Харитону. Очень
может быть, что это так и есть. От ласкательного О с -
ташко, то есть Евстафий, получил свое название
живописный Осташков на ласковом озереС е л и г е р е
в Калининской области. Я не знаю, кем он был, этот
Остафий-Евстафий, чье имя как бы навеки занесено на
топонимическую мемориальную доску нашей страны, но
что ж, бывает, слава человека проходит, память о нем
исчезает, а какая-нибудь его статуя или памятник все
еще стоит, удивляя потомков. Топонимы часто оказывав
ются такими нерукотворными памятниками давно
усопшим людям.
Иногда случается, что имя человека доходит до нас
в имени места, облеченном в древнюю, уже не
понятную нам форму. Не каждый знает, что в названии
Ярославль это самое «-ль» значило то же, что теперь
значит наш суффикс «-ов»; Ярослав-ов город. Та-
1 Ростов-на-Дону много моложе. Он назван не в честь
какого-либо Роста, а в память о церковном святом, Дмитрии
Ростовском, происходившем и жившем в Ростове
Велико м. В новом Ростове была церковь в честь этого Дмитрия. Город
назван по ней.
406

ково же происхождение имен Изяславль, Пере-
я слав ль, связанных с именами Изяслав, Пере-
я с л а в. В народе же последнее из них давно уже
объясняется, как «место, где один князь перея славу у
другого»; народ уже не понимает и не помнит этого
своего древнего «-ль».
Еще неожиданней кажется обычно, что и окончание
имени места Радонежь было некогда таким же
суффиксом принадлежности — Ра доне го в починок! Кто
же теперь помнит древнерусское имя Ра до не г? Оно
было языческим, и вполне возможно, что даже сам
современник и советник Дмитрия Донского, Сергий,
прозванный Радонежским, не знал значения имени
маленького городка Радонеж в 55 верстах от
тогдашней Москвы.
Я уже упоминал западнославянское географическое
имя Радогощ; оно построено в точности как
Радонеж, но связано с именем Радогост, а не Ра«
д о н е г.
Видите: чтобы разбираться даже в русских
«отыменных» топонимах, надо знать многое: и современные, и
древние имена, и полные, и уменьшительные их формы.
В иноязычной топонимике этого рода ориентироваться
с налета еще сложнее. И дорастает до своего потолка
эта сложность, когда мы встречаемся с именами,
претерпевшими большие звуковые изменения при переходе
от народа к народу.
Есть названия, прошедшие сквозь строй веков в
почти не измененном виде. Константинбполис —
Константиноград — получил свое греческое имя в IV
веке нашей эры. У него было, кроме этого, много других
имен: русские звали его Цареградом, норманны —
Мюккльгордом, турки Истанбулом, но его
второе по древности имя и сейчас звучит во всех
европейских языках почти как в день рождения (первым именем
было Византии), храня память о его основателе —
Константине Великом.
.А вот его ближайший сосед Адрианопольв языке
турок превратился в Эдирнэ. Это было не
сознательное переименование, просто так турки произносят это
слово. Император Адриан, заложивший его стены в
далекой Фракии, не понял бы, что речь идет о его
собственном детище.
407

Европейцы все-таки и сейчас называют Эдирнэ
Адрианополем.
Но никто, решительно никто не зовет теперь город
на Пиренейском полуострове так, как в свое время
окрестили его римляне. В честь Цезаря Августа они назвали
свой оплот в далеком краю гордо: Цезараугустэа.
Смена языков камня на камне не оставила — не от
города (город стоит!) —от его пышного имени. Теперь он
именуется по-испански Сарагосе а; опять-таки не
замена — переделка...
В той же Испании, на ее северо-востоке, глухо кипит
ненавистью к фашистскому режиму индустриальная,
рабочая Барселона. Единицы из тех, кто произносит
это слово, знают, что оно означает, по сути дела, Б а р -
цйна колонна — карфагенская колония, основанная
семейством Барку, из которого вышел великий воин
Ганнибал. Финикийская фамилия Барку означала
«молния» — неплохое имя для грозного врага, чуть не
сокрушившего Рим!
Римляне разбросали имена-памятники по всей
Западной Европе. Вот город Кёльн в Западной Германии,
тот самый, который славен одеколоном, «кёльнской
водой» по-французски, изобретенным в нем. «О-де-Ко-
лонь»... О — вода, де — предлог принадлежности, Ко-
лонь — Кёльн. Город основан как Колонна
Агриппина, Марком Агриппою, полководцем.
Вот французский Орлеан, городок в живописной
Луарской долине. Теперь он, как говорят справочники,
«славится своей спаржею», а ведь когда-то это была
грозная твердыня Аурелианум — создание Клавдия-
Люция-Валерия-Домиция-Аурелиана, «одного из
деятельнейших римских цезарей», если верить
энциклопедиям. В этом Орлеане в 1946 году жило 46 000
человек, а вот вНовомОрлеанеих в те же годы обитало
550 000... Удивился бы деятельный цезарь, узнав, что его
имя звучит далеко за Геркулесовыми Столбами, у
антиподов, на той стороне Земли.
Но его удивление возросло бы еще больше, если бы
он мог узнать, что «в феврале 1918 года на славгород-
ский Съезд Советов рабочих, солдатских и крестьянских
депутатов в Кулундинской степи, — у тех самых
Алтайских гор, на которых по словам Геродота, обитают еди-
ноглазые аримаспы, а выше их — только «стерегущие
408

золотые грифы», — прибыл, в числе других, Яков Же-
стовский, депутат от алтайского села... Орлеан».
Каюсь, я не выдержал и забежал вперед: о таких
неожиданных и причудливых переселениях имен из
страны в страну и с континента на континент, я думаю, мы
с вами поговорим подробнее несколько позже.
Среди латинских по корню топонимов Франции много
таких, которые являются перестройкой слова «аугустус»;
этот титул императора Августа Октавиана был словом,
означавшим «величественный», «священный».
Нынешний Отён (Autun) был когда-то Аугустодуну-
мом; римское «аугустут» сочеталось тут с кельтским
«дунум» — «город»; имя Огст (Augst) восходит к
Аугуста Раурикорум (раурики — название
галльского племени).
Об именах, связанных с Юлием Цезарем, таких, как
Фрежюс — «форум Юлии», я уже говорил. Не буду
тянуть этот перечень: другие владыки Рима также не
забыты в топонимике Франции: современный
Гренобль, например, есть переделка древнего Грациа-
нопблиса, города императора Грациана.
Теперь—внимание! Существует мнение, что
подобные имена-памятники, имена, увековечивающие людей
не во все времена, не во все эпохи, были одинаково
любимы. Древний Рим всюду воздвигал такие словесные
монументы. В раннем периоде французской истории этот
обычай тоже был широко распространен. А вот за
средние века он как-то вышел из обыкновения.
Средневековая религиозная мораль была против прославления даже
самых великих из земных владык: она зна'ла только
небесные доблести.
Всюду в западной топонимике императоры и
полководцы уступают место христианским святым, особенно
богородице, то есть деве Марии, и апостолам. Нет больше
в именах ни Августов, ни Юлиев, ни даже Карлов.
Вперед выступают Сен-Луи — святой Людовик (правда,
он был королем Франции), Сен-Мартин — святой
Мартин, национальный святой французов, Сент-Три-
н и т э (или Санта-Тринидад в Испании) — святая
троица...
Так длится до эпохи Возрождения, захватывая ее
начало, особенно в «самых католических» странах — в
Испании и Португалии. Оттого-то по миру так широко
409

и разбросаны доныне тысячи имен,
вроде Сант-Яго,
Сан-Франциско, Санта Елена, Сан-
Винсенте и С а н - Кл ем енте,
Санкт-Галлен и Санкт-Ми-
хель, Санта Катарина и
Санта - К ата л и на... И Санта-Фе —
«Святая Вера», и Эспириту-Сан«
то — «Святой дух»1. Острова и реки,
города и заливы окрещены названия*
ми тех времен, точно их окропили святой водой из
кропильницы или смазали сладко-душистым мирром,
Нади глобус доныне пестрит ими.
Мне не встречалось в русской топонимике работ,
которые бы рассматривали это явление, но, пожалуй,
нечто подобное можно встретить и у нас. В древности
манера называть селения и города человеческими
памятными именами казалось общераспространенной на
Руси: Ярославль и недалекий от него Владимир,
среднерусский Ольгов — Льгов и северо-западный
Осташков мало-помалу заменились сериями других
имен: Архангельск — в честь предводителя
небесных воинств архангела Михаила, Троицк — в честь той
же «святой троицы», что и западные Тринидады,
Б ого духов — русский вариант к испанским и
португальским островам Святого Духа, многочисленные Ни-
кольски, Троцце-Сергиевы,
Преображенские и тому подобные «духовные» названия
распространились по всей Руси.
И лишь впоследствии, примерно со времен Петра I,
старый тип названий воскрес. Земные цари были снова
приравнены к небесным богам. Всюду замелькали
Александровски и Николаевски (не Никольски!), Елизавет-
поли и Екатеринославы (теперь — Кировабад и
Днепропетровск)... Да ведь и сам невский город, основанный
Петром, был назван не без двусмысленности Санкт-
Петербургом, в честь и память евангельского
1 Обыкновенно, основывая город, открывая гору или реку,
испанцы нарекали их в честь того святого, память которого
праздновалась в этот день. Таким образом, название зависело от чистой
случайности.
410

ко**.
СЕИ-/ИАРТИН
САЙТ-ЯГО ПРЕОБРАЖЕНСКРЕ
САЙТА-ЕЛЕНА ТРОИЦЕ-СЕРГИЕВО
Между
владыками
земными и
небесными
много
веков
шла тяжба
из-за

географических
имен.
ЕЛИЗАВЕ ТПОЛЬ

апостола, но в то время и в честь «строителя чудотвор-»
ного», бомбардира Петра Алексеев а...
Имена этого рода прилипали иной раз к вовсе не
большим и не парадным городам. Писатель Д. Н.
Мамин-Сибиряк рассказывает в своих записках:
«Я до сих пор вспоминаю... дорогу в Горный Шит
(тоже интересное имя! — Л. У.), особенно ее вторую
половину, которая начинается от села со странным
названием Елисаве т...»
Название это так озадачило писателя, что он словно
даже не может определить: в каком же роде надо
писать об этом селе, при его женском имени с мужским
окончанием: «Вот поля кончились... Показался
Елизавет...» Точно речь идет о гоголевской
крестьянке Елизавет Воробей, которую Собакевич всучил при
продаже мертвых душ Чичикову за мужчину.
А между тем вспоминается: дочь Петра I,
императрица Елизавета Петровна, подписывалась всегда
именно так, на церковный, торжественный лад: Е л и с а -
вет. Эта подпись стояла под всеми ее указами,
письмами, другими бумагами. Елисавет! Как в библии и
евангелии!
И если позднейшие поэты придали ее имени
несколько легкомысленное, французское звучание:
Веселая царица
Была Елисавет:
Поет и веселится... —
(А. К. Толстой)
то это уж их собственное дело. Еще Ломоносов
относился к нему совершенно иначе, с благоговением:
Се в мире расширять науки
Изволила Елисавет...
Видимо именно так, величально, торжественно, по-
библейски, было некогда названо и далекое уральское
село.
У северных берегов Европейской ча-
Зоосад сти РСФСР, против Большеземель-
на карте ской тундры вы видите в море надпись:
Гуляевские Кошки.
— Прямо зоосад на карте! — восклицаете вы. — Но
странно: море — и вдруг кошки! Если бы котики, я
бы понял... А приятно: кошки!
412

Позвольте вас разочаровать: эти морские кошки ни*
какого отношения к кошкам из мира животных не имеют.
Кошками в северных морях называют опасные
каменистые банки, коварные отмели. Кому и почему это
пришло в голову?
Поводите пальцем по карте этих мест. Вас удивят
и другие названия: Маточкин Шар... Югорский
Ш а р... Проливы почему-то* носят название «шаров»..;
Уж поистине — «похоже до неузнаваемости»!
Географический термин шар, по-видимому, пришел
в язык наших северян из коми-зырянского, финского по
корню, языка. У коми слово «sar» значит «ручей» здесь
оно получило переносное значение — узкий пролив
между скал. Впрочем, высказывалось и такое мнение, что
в основе этого «шар» лежит скандинавское «шхер»,
«.скэр» — море, изобилующее островами с тесными про-*
ливами между ними.
Нечто подобное можно сказать и о наших кошках.
Это слово, видимо, является переработкой зырянского
же «кошк» — «каменистая стремнина».
С зоосадом ничего не получается?..
Нет, не разочаровывайтесь так, сразу. Я начал с та*
кого огорчительного примера, чтобы еще раз показать:
в топонимике надо держать ухо востро! Нельзя
доверяться первому впечатлению от имени; чем оно на
первый взгляд проще, тем больше шансов, что это с его
стороны — маска, притворство.
Вот еще пример. Есть в Воронежской области речка
Битюг. Слово «битюг» в русском языке означает
лошадь, тяжеловоза: сильную, с мохнатыми бабками.
Почему же оно стало именем реки? Подозрительно...
Не все в вашем подозрении справедливо. Есть реки,
носящие именно «лошадиные» имена: Цхенис-Цха-
ли в Грузии. Ее имя так и значит^ Конь-река.
И все же вы правы. Не речка Битюг была названа
по конской породе, а эта порода — по речке. На реке
были расположены знаменитые конские заводы, и это
довольно обычно: зовем же мы «сенбернарами» собак,
выведенных в Альпах, в монастыре святого Бернарда.
Называем холмогорками коров, родина которых в
районе тех самых Холм ого р — «города мертвых».
Именуем певчих птичек, вывезенных с Канарских островов,
канарейками, забыв о том, что слово К а н а р ы означает
413

вовсе не «птичьи», а скорее «песьи» острова. Оно про-*
изведено от латинского «канис» — «собака».
Так все-таки — есть «зоопарк на карте» или нет его?
. Может быть, это сплошной обман?
Нет, почему же... Топонимов, образованных на основе
названий зверей, птиц, насекомых, рыб и
пресмыкающихся, не так уж мало на наших картах и в справоч^
никах. Произнося всю жизнь многие из них —
иноязычные,— мы даже не подозреваем, что это — названия
животных. Но, как вы сейчас увидите, большого
доверия, к ним питать нельзя. Нужна немалая работа, чтобы
в каждом отдельном случае установить, связано ли
географическое имя с зоологическим названием.
В ряде случаев это бесспорно. Ученые установили:
имя озера Эри, или Ир и, одного из Великих Озер
Америки, по-индейски означает «Дикая кошка». Острова
Галапагос в Тихом океане в переводе с испанского
значат: острова Черепах. Такое же значение у имени
острова Ла-Тортю: «La tortue» — «черепаха» по-
французски. (Возле Венесуэлы есть и испанский
остров Торту га, это то же самое.)
Населенный пункт в Канаде по-французски называв
ется Л^-з-Экрюёй — «белки». На Кубе имеется
топоним Ал а кран ее — «скорпионы». Название целой
страны в Африке звучит Камерун, и, говорят, оно по-
португальски означает «креветки».
Кажется несомненным «звериное» происхождение и
некоторых русских имен: Медведь — село в
Новгородской области; река Медведица на Дону; река
Бобр; родник Ласточка (в Хабаровской области),
полуостров Мамонта (на Гыданской губе в Заобье)..,
Есть река Тетерев и река Уж.
Но вот в чем хитрость. Попробуйте из любого
перечня рек, гор, мысов, городов РСФСР выписать все их
названия, которые звучат как имена животных, и
вы наделаете уйму ошибок.
В самом деле: есть среди них такие, которые
происходят от совсем других — часто вовсе не русских ейов.
Я сомневаюсь, чтобы имя реки Оленек в Якутии
значило «небольшой олень»; да-нет, сомневаюсь — не то
слово! Слово-то это нерусское: не «оленёк»,. «оленек».
Я не уверен даже, что имя города Орёл связано с
названием известной хищной птицы. Рядом с ним ветре-
414

чается топоним О рель, и изучение этой пары имен
может, чего доброго, увести нас очень далеко от
орнитологии, а, возможно, и за границы нашего языка. (См.
стр. 562.) Это — раз.
А еще важнее — другое. Если я попадаю в деревню
Зайце в о, имею ли я право утверждать, что это имя
значит: «Принадлежащая зверьку зайцу»? Чаще всего
оно обозначает: «Принадлежащая человеку, которого
звали 3 а я ц». Или основанная им. Может быть, если это
недавнее дело, «Заяц» было его прозвище. Может
статься — если топоним живет много веков — оно было
и его мирским (не церковным, не христианским)
именем К
В русской деревне прозвища встречаются и сейчас;
до революции они были самым обычным явлением:
Козел Прокопинский, Бараны Юдкинский да Коськов-
ский, Бык и Зуй (кулик) Конецкие (из деревни
Концы), Селезень — это все прозвища псковских
крестьян, которых я сам лично знал в своей молодости. От
них проще простого могли образоваться имена Ко зло*
во, Баранов о, Быково, Зуево, Селезнев о...
Не от них, так от таких же Козлов и Зуёв, живших на
Псковщине 300 или 500 лет назад.
Иногда можно угадать по форме имени места, от
чего оно возникло: от названия животного или от про->
звища человека. Если от прозвища Жук — оно должно
называться Жуков о. Если от слова «жук» — Жуко->
во... Но признак этот не очень верен и приложим к делу
не всегда. (См. стр. 565 и след.)
В грамотах XV, XVI даже еще и XVII века мы
сплошь и рядом натыкаемся на такие, например,
сообщения: «А руку к сему приложили монастырский
детеныш Медведко Филиппов, да дети его Тимофей, да Кот,
да Комар Медведковы». Подумайте над этим, и половина
зоологических топонимов покажется вам довольно
сомнительной. Поэтому странно бывает, когда наталкива*
ешься на рассуждения, из которых следует, что по
1 После введения христианства наш народ неохотно переходил
на новые, не понятные ему церковные имена. Он называл детей
обычными словами. Иногда они жили рядом с церковными именами,
порою существовали сами по себе. Их называли «мирскими», или
«княжими», именами.
415

частоте таких «зверских» названий, какМед вед к о или
Зайцево, можно судить о древнем животном мире
разных областей нашей страны. Впрочем, об этом еще
будет речь.
Приведу один пример, не совсем честный, но
показательный. На ледовитом Беринговом море, на
полуострове Корякском, существует мыс Орангутанг.
Неужели вы думаете, что своим названием он обязан
обитавшим тут человекообразным обезьянам
тропических лесов? Конечно, в данном случае нет и речи и о
прозвище Орангутанг (потому я и назвал этот
пример «нечестным»), но случай этот показывает, что
доверяться прямому звучанию «звериного имени» можно
далеко не всегда.
Это — в плане строгой науки. Если же вы для
развлечения собираете коллекцию топонимических
курьезов, можете брать все имена, которые звучат, как
названия зверей или производные от них: ваш зоосад на
карте будет процветать. Для начала — вот вам перечень
тех, которые попались на глаза мне, при моих личных
занятиях топонимами. Вы можете увеличить его во
много раз.
Тих.
(нас.
Аллигатор — риф.
ок.
Анаконда — н. п.
пункт) — Америка
Антилопа — оз. — Азия
Альбатрос — о-в — Инд. ок.
Ъакланиха* — н. п. —
СССР
Бараниха* — река — СССР
Барс — н. п. — СССР
Барсуки —н. п. — СССР
Беляк* — коса — СССР
Бобр — река — СССР
Бобрики* — н. п. — СССР
Буйвола Мокрая —
река — СССР
Бурундуки — н. п. — СССР
Буффало (Бизон)—гор.—
США
Бык — н. п.— СССР
Бык — река — СССР
Бы чиха* — н. п — СССР
Бычок Б е л ы й — н. п. —
СССР
Б ы ч к и — н. п. — СССР
Вепрь — река — Польша
В о л ч и х а — н. п. — СССР
Ворона — река — СССР
Воронов Нос — мыс —
СССР
Выдриха* — н. п. — СССР
Г а л к а — река — СССР
Голуби —н. п.— СССР
Горлица — н. п. — СССР
Гризли — о-в—*США,
Канада
Гусиха* — река — СССР
Гусь — н. п. — СССР
Дельфин — мыс — п-в Ма-
лакка
Джигетай — оз — Азия
Джейран — н. п. — Азия
Ежиха* — н. п. — СССР
Игл (Орел)— н. п.— США
Кайман —'о*ва — Атл. ок.
К а л а о — о-ва — Инд. ок.
Каракал — н. п. — СССР
Кенгуру — о-в — Инд ок.
Кобра — река — СССР
416

Кондор — о-в — Тих. ок.
Куропаточье — н. п. —
СССР
Ласточка — источн. —
СССР
Лебедь —н. п.— СССР
Лошадь Серая — мыс —
СССР
Лео (Лев)—ряд названий
этого корня
Л иса —н. п.— СССР
Лисица — река — СССР
Мамонт-п-в- СССР
Медведь —н. п. — СССР
Медведица — река — СССР
Медуза — бухта — СССР
М у з (Олень) — н. п. —
Канада
Нельма-н. п.— СССР
Овсянка* —н. п.— СССР
Орангутанг — мыс — Бер.
море
Орлан — н. п. — СССР
Орлик —н. п.— СССР
Орлица — река — СССР
О с а — река — СССР
Пичуга* — река — СССР
Селезни — н. п. — СССР
Сиг —н п.— СССР
Сокол* —н. п —СССР
Сорока — н. п. — СССР
Судак —н. п.— СССР
Таракан — о-в — Инд. ок.
Тур —оз. —СССР
У тка —н. п.— СССР
Хазе (Заяц)—река —
Западная Германия
Довольно, я устал!..
Внимательно просмотрите список. Вдумайтесь в
имена, отмеченные звездочками. Некоторые из них — Б ы-
чиха, Бараниха, Гуси х а — бесспорно не
являются именами самок животных (ср.: «корова», «овца»,
«гусыня»). Относительно других очень трудно сказать,
с чем они связаны. Беляк—порода зайцев или просто
место белопенного прибоя? Овсянка — название
птицы, крупы или еще чего-нибудь?
Слово Пичуга могло бы значить птица, но где у
него ударение? На «и»? Тогда это — не русское имя
реки, а. вероятно, финское, как Пйнега. Сокол —
птица, но станция метро в Москве «Сокол» названа так
в честь соколиного полета наших летчиков или по
спортивному обществу «Сокол»... И так далее, и так далее;
все отмеченные имена крайне подозрительны. Да и
каждое из других должен проверить опытный ученый: он
скажет, кто из зверей может войти в зоосад. А теперь
я и думаю: как же рискуют люди, делающие из
подобных имен далеко идущие географические и
зоологические выводы!.
Вот статья, которой уже 40 лет. Автор — географ,
интересующийся топонимикой, — проделал громадную
работу. Он собрал великое множество географических
русских названий с «зоологическим» оттенком, изучил,
в какой губернии России чаще упоминался какой зверь,
14 Лев Успенский
417

и хочет по этим данным судить о том, каков был
животный мир этих частей страны.
И вот получается у него, что в Псковской губернии
«медвежьих» имен нашлось 49, а заячьих всего лишь 18.
Что ж, выходит, зайцы были там в три раза более ред-»
ким зверем, чем медведи?
В лесах под Петербургом 8 имен, происходящих от
слова «медведь», а в Подмосковье их 17... Значит ли это,
что вокруг Москвы косолапых водится в два раза боль^
ше, чем на северо-западе страны?
Я думаю, что все такие выкладки висят в воздухе,
и прежде всего именно потому, что раньше, чем
заниматься ими, надо точно определить: какие имена
действительно связаны со словами «медведь» или там
«заяц», а какие произошли от человеческих имен или
прозвищ Заяц и Медведь. Сделать же это теперь,
много лет спустя после основания поселков, после того,
как разные пустоши, перелоги, омшары, речные омуты
бьуш впервые названы, в большинстве случаев очень
трудно. А часто и вовсе невозможно.
Есть в Ленинграде такое место на берегу Невы—•
Уткина заводь. Чего яснее: пришли люди, видят:
заводь, а по ней плавает птица утка; вот и назвали!
А на деле имя места связано с тем, что берегом владел
некогда какой-то местный богатей Уткин. Заводь
Уткина, Уткина заводь...
Тут-то это можно установить: недавно все было.
А как докопаться, кто и почему, в чью честь, назвал
Уткой маленький поселок на юго-западе Камчатки?
Потому что там было много уток? Но ведь и в Ленин-
граде можно было бы утверждать то же самое...
Да к тому же: если человека прозвали «Медведь»,
в этом есть что-то почетное. Он может даже гордиться
такой репутацией: медведь, а? Сила* добродушие, страх!
А вот «Зайцем» слыть не каждому захочется. И впол-
не естественно, если «Зайцы» признавали себя Зайцами,
своих детей Зайцевыми, свои починки и хуторки
Зайцевыми куда менее охотно, нежели «Медведи»...
А, да что там говорить! Я пишу эти строки в дачном
месте Комаров о, под Ленинградом„_Какой-нибудь
исследователь будущего времени может решить, что оно
так названо по изобилию комаров (их там, и верно, ми-»
риады), А на деле оно обязано своим именем никаким
418

не насекомым, а большому ученому, зоологу и географу
Владимиру Леонтьевичу Комарову; об этом говорит
специальная памятная доска на здании комаровского
вокзала.
Очень хорошо. Ну, а Комарово в Новгородской,
а Комаровка в Харьковской областях? Как о них
думать?
Неверные и шаткие расчеты!
Теперь еще одно, важное для начинающих топоними-
стов соображение. В литературном языке есть слова
«бабочка» и «мотылек». А вот в Псковской области
недавнего прошлого эти названия были малоизвестны.
Разные породы этого изящного насекомого именовали
тут то «мяклышем», то «попелушкой».
Вы собираете зоологические названия в тех местах и
не находите ни одного Мотыльков а. А мимо М я к-
лышевых или Пепелушкиных проходите без
внимания: вы не знаете ни местных говоров, ни
старорусского языка. |3нать это все топонимисту необходимо!
Иначе, наткнувшись на название Язвы или Язвины
Норы, он даже не заподозрит, что это значит Б а р с у^
чьи Норы: в народе барсук именуется язва.
На той же Псковщине журавль зовется жор о в,
цапля — г а г р а, кулик-чибис — пичигалка, деревенская
ласточка — крашняк, или крышняк, задорный ма-»
ленький крапивник — суборник, от слова «субор» —
груда камней на поле: крапивник охотно селится в
таких нагромождениях булыги.
Ну, и каков же итог? Может быть, вовсе нет
«зоологических» названий ни на земле, ни на карте? Крупный
языковед А. Селищев так и считает, что их у нас очень
мало: он, например, указывает лишь на два «птичьих»
имени: Белая Колпь (река; слово «колпь» значит
«дикий гусь») и украинское Грайворон (грач,ворон).
Я думаю, это не так. Их несравненно больше, и
иногда их можно сразу различить с отыменными названиями
Медведково или Л осе в о могут быть
произведены от человеческих прозвищ; Медвежье или Ло--
си ное — навряд ли.
Вспомним тут начало моей книги, мужественных «на-
зывателей» с острова Линкольн. Ах, уж этот Жюль
Берн! Все-то он знал, все предусмотрел* даже
«зоологические» топонимы.., Лес Жака м а р а — ведь «жака-
14* 419

мар» — тропическая птица. Утиное болото. Все — как
в жизни... Превосходный писатель Жюль Берн!
Почему я припомнил сейчас его? Вероятно, потому,
что следующую главку мне захотелось начать как раз
с французского топонима, имеющего прямое отношение
к фамилии великого фантаста.
Когда Жюль Берн родился, возможно,
От зоологии никто из французских ономатоло-
к ботанике г о в, специалистов по именам и
фамилиям, не смог бы растолковать ему,
что означает слово «верн»: никаких объяснений ему во
французском языке не находилось. Теперь мы знаем
это. Верн — от кельтского «верно», по-галльски —
«ольха», порода дерева. «Верн — Ольхин, хотя
по-французски ольха — «он» «из латинского «alnus». Фамилия
Верн — древнейшая, и установили это — топонимисты.
Дело в том, что галльских слов дошло до нас очень
мало; слово «верно» ни в каких документах и записях не
встречается. Не удивительно: ольха не такое уж важное
дерево, чтобы его часто упоминать. Не гордый
священный дуб, не широколиственная липа, не дерево
мореплавателей — смолистая сосна! Дрова — и только...
Но во французской топонимике сохранилось много
названий кельтского происхождения. Среди них
подозрительными были и нередко встречающиеся имена от корня
«верн»: городки Вернэ, Верней — в Пиренеях и в
Нормандии, Вериевиль на севере страны... Когда
какое-либо звукосочетание упрямо повторяется в целом
ряде имен, оно явно что-либо значит. Надо это
значение отыскать.
Топонимисты Франции проделали огромную, тонкую
работу. Сопоставляя приметы пунктов, где названия
встречались, роясь в документах, в которых сохранилось
их древнее произношение, изучая остальные галльские
названия, они установили: было слово «верно», и
значило оно «ольха».
Они восстановили древнее слово, никогда не слыша
его и не видя написанным. Теперь оно введено во все
галльские словари. Разве это не чудо? Разье, опять-
таки, это достижение не может соперничать с самыми
удивительными предсказаниями астрономов, с самыми
точными реконструкциями доисторических
животных, какие осуществляют палеонтологи!
420

«Дайте мне ископаемый зуб, и я скажу вам, каким
было все животное!» — гордо заявлял Кювье. Открытие
значения и формы неизвестного слова вымершего языка
по топонимам — подвиг ничуть не меньший.
Знал ли сам Берн об этом подвиге? Не могу вам
этого сказать. Но ручаюсь, что от него не отказались бы
ни Пальмирен Розетт, ни доктор Клоубонни, ни
профессор Пьер Аронакс, ни сам Жак-Элиасе-Франсуа-Мари
Паганель, будь они не естественниками, а языковедами
и этимологами-топонимистами.
Во французской топонимике, по свидетельству
ученых, представлены все важнейшие породы ее лесов. Это
ясно не каждому французу, как и в случае с «верно».
Надо знать древние языки, чтобы раскрыть, что имя
аристократического курорта Биарриц — это «дуб» по-
иберски (народ еще древнее галлов), точнее — «дубняк».
Не разгадает рядовой житель Франции и множества
имен, связанных с галльским «дёрвос» — «дуб» (в
родстве с нашим «дерево»), с кельтским «касанос»,
которое у нынешних французов звучит как «chene», — тоже
«дуб». То же самое можно видеть во всех странах мира.
Что ни говори, «ботанические» имена, пожалуй, чаще
могут указать нам на растительный мир страны, чем
«зоологические» на животный. Начать с того, что
«древесные» или «травянистые» личные человеческие имена
и прозвища, хоть и встречаются, но, конечно, реже. Они
есть: такие фамилии, как Дубов, Сосни н, Ольхи н,
доказывают это, но их сравнительно мало.
В то же время никому не могло бы прийти в голову
назвать Сосновкой тот район Киева, который носит
имя Липки, если там не было сосновых рощ. Никто не
окрестил бы Липками и район Ленинграда — С
основ к у: она лежит на месте бывших, и сейчас
сохранившихся частично, сосновых боров.
Под Ленинградом есть две местности, именуемые
Дубками, в Сестрорецке и в Ораниенбауме. И там, и
там налицо рощи дубов, по преданию, насаженных
Петром I.
Мало шансов встретить на Таймыре имя Б а о б а -
б о в к а или в Африканской Гане реку Смородинка1.
1 Исключения бывают. Северный Петербург поэты называли
«Пальмирой» — «пальмовым городом»,
421

ГА вот в странах с одинаковыми климатическими и бота*
ническими условиями подобные названия — на разных/
конечно, языках — повторяют друг друга с примерным
постоянством.
Несколько кварталов Киева носят имя Липки, а
улица в Берлине — Унтер ден Линден, «Под
Липами». В Бухаресте есть предместье Л акул ь Тэи —
«Липовое Озеро». Латышский город Лиепайа в пере-»
воде на русский язык называется «Липовая», можно
сказать: «Липецк». Но Липецк есть у нас на реке
Воронеже, да и нынешний германский Лейпциг
когда-то носил это славянское'имя.
Вспомним заодно Линденберг (Липовая Гора)
в Баварии... Этот перечень я мог бы развести на
несколько страниц: липа была одним из деревьев,
которые особенно почитали все европейские народы на заре
своей исторической жизни, в своей молодости...
Достаточно и таких имен, в основе которых лежит на-
зва-ние «сосна»: ведь в свое время это дерево было
основным при строительстве древних кораблей. Римлянин
Овидий в уже помянутых мною «Метаморфозах»,
рассказывая о счастливом «золотом веке», когда еще не
было ни торговли, ни войн, так и говорил о нем:
«Срубленных сосен стволы, дабы плавать в далекие
страны, с горных вершин в эти дни к влажным водам
еше не спускались...»
Соснина, Сосница, Сосновец, Соснови-
.цы, С о снов о, Сосновское... Одну «С о с нов к у»
я за пять минут нашел в шести местах карты России.
То же самое относится и к названиям, связанным с
другими породами деревьев наших лесов: с дубом, с
березой, с той же ольхой.
Но сразу же и здесь возникают сомнения.
Вот река Сосна, она течет в Орловской области.
Как пишет советский топонимист В. Никонов, «как раз
полное тожество (совпадение. — Л. У.) гидронима
Сосна с нарицательным именем препятствует их полной
связи. Такие имена у нас строятся, как Сосновая,
Сосновка, реки Ельня, Тополица, но не Ель
или Тополь». Он указывает, что наивные любители все
имена рек, куда входит корень «дуб», считают
связанными с названием этого дерева, тогда как языковеды
422

порою видят в этом «дуб» древнюю балтийскую основу
«дубус», означающую «углубленный» (река Дубиса).
Вполне возможно, что и у имени сосна совершенно
другое происхождение; есть же у нас реки Де-сна,
Цна... Есть и, наоборот, речка Снов, которая в
старых документах именуется так: Съснова — С о с -
н о в к а.
Ботаническое имя для неосведомленного человека
может быть так же замаскировано древними своими
метаморфозами, как и все другие. Не так-то просто бывает
его опознать.
Два города с названием Брест есть на земле. Имя
западного Бреста, французского, связано, как
полагают, с племенным именем кельтов-бритов, так же, как
названия Британия, Бретань... А вот имя города-
героя Отечественной войны нашего Бреста, или
Брест-Литовска по-старому, никакого отношения
к бритам, естественно, не имеет. В древности крепость
эта звалась Берестье; «берест» — название дерева,
вяза или ильма. Только историк да языковед могут
установить такое его значение.
Москвичи знают на Каляевской улице остановку, имя
которой они же произносят не вполне ясно: не то Под-
вески, не то Подвиски... Можно гадать по-разному:
имя могло иметь начало в обычае давних лет на
площадях и рынках устанавливать весы для взвешиванья
целых возов привозимого фуража, соломы, сена...
Возможно, сначала речь шла о перекрестке улиц «под вес-
ками». А может быть, надо думать не о «весках», а о
«висках»...
А что на деле? А на деле неподалеку от этого места
некогда стояла церковь, окруженная кладбищем или
двором, на котором росли чем-то примечательные старые
вязы, бересты. Церковь именовалась как-нибудь вроде
Никола или Иван, что под вязками; это
название осталось и за самым местом...
«Два билета до Подвесков!», «Вы в Подвесках
выходите?»
* * *
Да, с ботаническими именами тоже нелегко. Нельзя
забывать и того, что я уже говорил об этом в
применении к именам «зверским».
423

Многие растения в науке и в народе называются со>
вершенно по-разному, а мы знаем для них только
книжные имена. С деревьями это бывает реже, но тоже слу->
чается.
Вот, например, хвойное деревцо можжевельник. Пско-<
вичи именуют его «вересом», и не каждый, наткнувшись
на место, называемое Вересов ый Запрокид,
поймет, что речь идет о можжевеловом склоне.
Могучее дерево Урала и Сибири — лиственница, если
верить словарю В. Даля, кое-где именуется еще кара-
чай или не г л а... Значит, не все названия рек и селе-»
ний, вроде Карачаевка, Карачаево, можно
выводить из тюркского Кара-Чай — «Черная, медленно
текущая речка». Может быть, многие, самые северные из
них, связаны с этим деревом.
Если же мы с вами, описательно выражаясь, ляжем,
на какой-нибудь луговой поляне на траву да прикинем,
какая из былинок и «цветков» как называется, мы
увидим, что книжный и народный языки расходятся тут
еще резче.
Все знают цветок анютины глазки, но это барское,
сентиментальное изобретение. В народе он зовется по-
разному: мотыльки; полуцвет, братки, камчук, троецвет-
ка. Никаких анютиных глазок русский крестьянин
никогда не знал и никакому урочищу, никакой луговине
не мог бы придать этого претенциозного, салонного
имени, отдающего помещичьим парком и
клумбами-рабатками. А вот какое-нибудь Полуцветово или Братки
попасться могут. Сразу ли вы отнесете эти имена к
«ботаническим»?
. Я привел среди «зверских» названий и Бобрики...
Между тем ученые уже указали, что оно скорее
«травянистое», чем «зверское»: на юге России «бобриками» зовут
определенное растение — сон-траву; пустошь, поросшая
им, может легко получить это имя.
Или вот: каково, по вашему мнению, происхождение
имени Белый Раст, древнего села в Подмосковье?
В свое время суще&тьовала даже духовная фамилия
Белорастовы, но и она что могла значить, кроме
как «родом из Белого Раста»?
В конце концов дознались: раст—какое-то растение,
садовый цветок, но какой? В. Даль считает — дикий
тюльпан или кирказон; А.. Селищев думает — примула,
424

первоцвет... Но тут хоть ясно: это — растение; а в
скольких случаях и это остается неведомым? Вон тот же
Молодой Туд. А что, если в каком-нибудь народном говоре
«туд» значит теперь или значило сотни лет назад
«камыш», «осока», а может быть, и «горностай» или
«болотный лунь»?
Я не утверждаю-ничего подобного, но не могу голову
дать на отсечение, что это не так. Чтобы решать
подобные вопросы, надо знать все богатство и нашего
древнего, и нашего современного народного словаря, а мы
еще очень далеки от этого. Надо знать и всю
сокровищницу русской топонимики от крупнейших
купюр-червонцев именословия до его самых мелких разменных
монет — микротопонимов.
А до этого пока что еще дальше!
Мне кажется, именно таким неполным знанием
объясняется уверенность некоторых исследователей в том,
что у нас мало ботанических и даже огородных,
овощных, топонимов.
Во многих местностях страны слово «морковь» вовсе
неизвестно; этот корнеплод зовут там «барканы».
Выбудете тщетно искать имя Морковин о, а наткнувшись
на Барка ново, станете ломать голову: что это
такое?
Обычную брюкву под Калугой или
Симбирском-Ульяновском именуют «бушмой», в Псковской и некоторых
других областях — «каликой». Наш укроп на юге —
«копр» или «цап»... Подите попробуйте, не зная всего
этого, определить, часты или редки у нас «растительные»
топонимы!
Могут остаться за бортом и имена иноязычного про^
исхождения. Вот возле Казани городок А рек. Кругом
имена русские: Мариинский посад, Зеленый дол. Можно
и «Арск» счесть непонятным, но русским образованием.
Но татарская часть населения (мы ведь в Татарской
республике) зовет этот город Арча, а «арча» в
тюркских языках — «можжевельник». Видимо, явное
видоизменение Арчи, имя Арск по сути дела (другого,
русского значения у него нет) значит «Можжевелово», «Ве-
ресово»...
У «ботанических» имен одна особенность, отличаю^
щая их от топонимов «зверообразных». Названия
растений сами, в свою очередь, постоянно образуются из слов,
425

к ботанике не имеющих никакого отношения.' Вот
почему, обнаружив где-либо деревню Белоусов а, вы
окажетесь перед вопросом: это имя могло образоваться
от слов «белоус» — народного названия одной из
песчаных осочек. Но в то же время основателем деревни
вполне мог быть какой-нибудь почтенный Иван или Архип,
по прозвищу Белоус... Подите решите с кондачка эту
«дилемму»!
Есть милое луговое растеньице «золотнйчка», или
«беловзор». А географическое имя Беловзоровка
может быть связано как с ним, так и с фамилией Бе-
ловзоровых, ни малейшего отношения к цветам не
имеющей; Беловзором или Беловзоркой могли прозвать че«
ловека с данными альбиноса, с белыми ресницами и
бровями... Словом, — «осторожность, господа!», если
вспомнить Н. А. Некрасова. В моей книжке слово это,
как вы могли заметить, повторяется чаще многих других.
Man шал Наполеоновский соратник Иоахим Мю-
Мюпат на Рат' К0Р0ЛЬ неаполитанский, был ро*
Кузнецком дом гасконец' значит —земляк д'Ар-<
Mocmv таньяна и такой же рубака, как тот.
У Он вызвал бы на дуэль каждого, кто
сказал бы ему, что сомневается в самом смысле его
фамилии, которая, к слову сказать, по-французски
произносится Мюра, хотя пишется с «т» на конце.
А ведь на деле он и сам, вероятно, неясно представ^
лял себе это.
Географическое имя Монблан («Белая гора»)
говорит нам о том, что мы увидим, взглянув на предмет,
им называемый, теперь, сегодня. Есть имена, которые
рассказывают о том, что когда-то было.
Приехав впервые в Москву, я твердо помнил, что,
встав на Неглинной улице, я должен идти вправо от
Кузнецкого моста. Довольно долго я искал
глазами этот, очевидно, отлично заметный ориентир и не
нашел ничего. Моста на этом месте не было уже ровно
сто лет, с 1817 года. До того он существовал. Возле него
еще Иван III поселил кузнецов Пушечного двора, и в
народе мост прослыл Кузнецким мостом. Когда река
Неглинная была засыпана, мост исчез. Но уже сложив
лась привычка называть так не только его, а и дорогу,
а потом улицу, поднимавшуюся от него в гору... Теперь
только она и носит это имя «по старой памяти»... Ве-
426

лика роль этой «старой памяти», как только речь
заходит о географических именах!
Отлично. Но при чем тут Иоахим Мюрат?
Если бы вы могли насесть на Мюрата с вопросами о
его родословной, он, может быть, ответил бы вам, без
всякой охоты, что его фамилия совпадает с названием
множества местечек и городишек на юге Франции: Мю-
pa (Murat), но что он, маршал Франции, не мсьё Шам-
польон, чтобы знать, что означает и откуда взялось та-»
кое название!
Возникло оно вот из какой особенности этих поселе-
ний.-В древности некоторые деревушки и городки
Франции стояли среди своих полей ничем не защищенные,
другие же были обнесены каменными стенками — «му-
рати фуэрунт», говоря по-латыни. «Муратус» значило
«остененный», окруженный стеной; свойство в древности
весьма важное: вспомним, что наше древнерусское
«город» тоже значило «селение огражденное», обнесенное
стеной (у нас нередко — деревянным тыном).
Прошли века, старые «мурэс» (стены) рассыпались,
а названия этих городков в новом произношении
сохранились: «Мюра». Выходцы из них усваивали его как
свою фамилию. Человек, именуемый Мюратом, в
каком-то смысле такой же пережиток далекого прошлого,
как московский Кузнецкий мост.
(В виде примечания можно рассказать тут о такой
странности: в России тоже было географическое имя,
произведенное от этого романского корня и в сходном
значении; мне неизвестно, существует ли оно сейчас. Был
в Каменец-Подольской губернии населенный пункт К у*
рйловцы Мурован ые. Слово «кур ил овцы»,
вероятно, связано с именем Кирилл, по-гречески Кюрил-
лос. А «мурованый» по-украински значит: сооруженный
из камня, имеющий каменные стены: такая стена на
Украине называется заимствованным через Польшу с
Запада латинским словом «мур» *. Таким образом Кури-
ловцы и провансальские Мюраты — довольно близкие
родичи в топонимическом смысле.)
Теперь вам понятно: в этой главе говорится об
именах, сохранившихся несмотря на то, что предметы, ко-
1 Вспомним и наше русское слово «замуровать» — «заложить
кирпичом в стене». Оно оттуда же.
427

торые дали повод к их появлению на свет,
давно исчезли. Можно привести сколько
угодно примеров этого типа топонимов.
Чуть выше Нового Орлеана есть на
Миссисипи город, носящий престранное имя —
Батон Руж, по-французски (французы
были первыми колонизаторами на этой
реке) это значит Красная Палка, или
Красный Жезл. Путеводители
объясняют эту странность так.
Бледнолицые завоеватели войной и миром
продвигались по Америке, тесня индейские племена. Чтобы не
учащать кровопролитных стычек, индейские вожди
договорились в конце концов с белыми: обозначить
пограничную линию особыми знаками, столбами, вроде
индейских тотемных священных столбов. Один такой
выкрашенный в красный цвет столб был установлен на берегу
Миссисипи в двухстах километрах к северу от ее устья.
Именно он дал имя поселку, а затем городу,
разросшемуся вокруг него'.
Столб давно подгнил и обрушился. Вымерли
«последние могикане» — индейцы из племени начесов. Нет и
следа бревенчатых фортов, нет трапперов, описанных
Густавом Эмаром и Фенимором Купером, а в имени
места все это живет и будет жить еще столетия,
напоминая отдаленным потомкам далекое прошлое и жизнь
их предков...
Только водолечебница осталась на месте знаменитых
некогда соляных варниц на реке Вычегде, на Соляном
озере, а имя Соль'вычегодск все еще напоминает
об этих важных промыслах.
Давно снесены Красные ворота на Садовом
кольце Москвы (я еще хорошо помню их причудливые
очертания), но то и дело слышишь и сегодня в Москве:
«Он живет у Красных в о р о т». И вообще — незачем
отправляться в далекие странствия, чтобы встретиться с
такими именами: в каждом большом городе вы найдете
их сколько угодно. *
1 Есть другое объяснение. Имя будто бы связано с прозвищем
или именем индейского вождя, жившего в этих местах: «Красный
посох» или «Красная палица». Я не берусь судить, которое из этих
толкований вернее, но все же предпочитаю первое. Второе похоже
на приспособление легенды к названию.
428

Фамилия
короля

неаполитанского
означала
просто

«огороженный
стенами».

В Ленинграде, например, если бы не постоянные
переименования, можно было бы по старым названиям
улиц составить отличный план расселения рабочих лю->
дей по его «частям» и «участкам», отметить его
старинную планировку, воскресить быт петровских или екате^
рининских времен.
Такие улицы Петроградской стороны, как
Ружейная, Пушкарская1, Зеленина, а раньше Зе-
л ей на я, то есть Пороховая, отмечали те места, где
жили славные мастера XVIII века — оружейники,
пушкари, зелейщики-пороховщики, прямые предшественники
питерских рабочих-ленинцев века XX.
Имена, вроде Галерная улица, Галерный ост^
ров, Галерная гавань, Шкиперский проток,
Подзорные острова, повествовали о Петербурге —
флотском гнезде, морской крепости, городе верфей и
пристаней... Смольный (буян), Пеньковый Буян,
Соляной Буян и Городок оставались памяткой
размещения огромных складов товара, идущего на вьн
воз и прибывающего из-за»морского рубежа...
А вот Мытнинская набережная, возле старой та*
можни — «мытни»; занятно, что нынешние студенты,
навряд ли знающие слово «мытня», исчезнувшее уже более
Столетия назад, сегодня называют именно
так—мытня— огромное общежитие, высящееся на этой
набережной.
И, говоря по правде, огорчительно, когда полные
смысла, дышащие историей характерные названия
уничтожаются, заменяясь хладнокровными новыми, не
имеющими никакой связи с данным местом. Галерная
улица бы.ра одна во всем мире. Она рисовала какой-то
момент жизни города: тут тогда строились и спускались
на воду грозные для вражеских флотов петровские
галеры и «скампавеи»... А имя Красная, заменившее
старый топоним, общераспространенно и мало о чем
говорит. Галерная улица была ничем не «краснее», не
революционней других, рядом лежащих. Таких Красных
1 Как справедливо выразился поэт-ленинградец А. А.
Прокофьев:
Ой, жги, ой, жги,
Ничего не говори:
На Большой Пушкарской
Жили пушкари..»
430

улиц в СССР бесчисленное множество..; Можно было бьг
не давать его Галерной, а присвоить любой другой,
может быть, даже более значительной и красивой, новой*
еще безымянной улице...
Надо бережнее относиться к прошлому, к народной
памяти о нем. Да ведь далеко не все переименования и
бывают удачными. Еще Пушкин воспел «воинственную
живость потешных «Марсовых полей». Огромная
площадь в центре Петербурга, по образцу Древнего
Рима, была названа Марсовым полем — на ней
происходили военные парады: Марс был римским богом
войны.
После Октября на поле были погребены герои,
погибшие в революционных боях, потом сооружен
памятник, затем разбит великолепный сквер — один из
красивейших в городе, — наконец зажжен Неугасимый
Огонь в их честь. Поле было названо Площадью
жертв революции. И двадцать с лишним лет никто
не задумался: как так — «жертв революции»? Мы гово->
рим «жертвы блокады», «жертвы землетрясения»,
«жертвы эпидемии»... Можно ли в этот ряд ставить людей,
пожертвовавших собою за революцию? Жерт-
вами революции с полным правом считали себя
помещики и банкиры, царские министры и сам
Николай Последний.., Разве их память мы
увековечиваем?1
После войны прекрасной площади возвращено ее
старое имя, и хорошо. А вот в Киеве улица Жертв
Революции как будто сохранилась. Очень печально,
киевлянам следовало бы подумать над этим названием!;
Нельзя, чтобы одновременно существовали и братские
могилы жертв фашизма, и улица Жертв Революции..,
И вообще — великая осторожность, огромная
деликатность нужны, когда человек получает власть заме*
1 Например, в номере «Литературной газеты» от 4 января
1966 года, в статье о современной кубинской столице Гаване,
рассказывается о высящемся в порту Гаваны «памятнике жертвам
империализма», погибшим на корабле «Мэн», который сами
американцы взорвали ради провокации, стремясь начать во что бы
то ни стало войну с Испанией. Это случилось в январе 1898 года.,
«Жертвами империализма» справедливо названы тут моряки
«Мэна», убитые этим империализмом. Так можно ли именовать
«жертвами революции» героев, умерщвленных ее врагами, павших за
нее?
431

нить старое имя новым. В нашей стране с Ленинского
времени только самым опытным
специалистам-художникам разрешается восстанавливать старые фрески,
скульптуры старых зданий, их украшения и самую их
конструкцию. Такого же осторожного отношения к себе
требуют и старые имена.
А у других народов? Конечно, и у них сколько угодно
таких имен и подобных же историй.
Вы слышали название величайшего из музеев мира,
соперника нашего Эрмитажа, парижского Лувра. Вы,
наверное, читали «Три мушкетера»: во времена д'Ар-
таньяна Лувр был королевским дворцом. А его имя —
дворца и музея — первоначально означало что-то вроде
«волчье логово» или «волчарня»: по-французски «лу» —
«волк», «лув» — «волчица». Было, видимо, время, когда
на месте дворца были буераки и трущобы, где волчихи
любили выводить волчат, и это время сохранилось в
имени.
А случается и так, что древнейшее имя-слово в наши
дни вдруг оживает для новой жизни, порождает новые,
вполне современные слова.
Есть во французском языке слово «грэвйст» —
«стачечник», «забастовщик». Оно родилось в XIX—XX веках.
Корень его — в одном из древнейших топонимов столицы
Франции.
Плас де ла Грэв — Гревская площадь — было
имя одной из 136 площадей города на Сене; теперь она
давно переименована в Плас д'Отель де Билль; на
ней — парижская ратуша. В старину на ней совершались
публичные казни, а когда этого не происходило, толокся
всякий народ, преимущественно провинциалы,
прибывшие в столицу искать работу. Постепенно «фэр ла
грэв» — «грэвствовать» — стало означать «ничего не
делать», «бродить без работы»... А затем, с началом эпохи
организованной борьбы пролетариата за свои права, с
началом больших забастовок и стачек, • рабочие
Парижа— люди с чувством юмора, как все французы,—
стали относить это выражение к тем, кто сидел без
дела бастуя. Забастовщиков стали называть «грэви-
стами».
Ну, а что могло значить само название «площадь
Грэв»? «Greve» по-французски «песчаный берег», «пляж»,
432

«галечник у реки»1. Само собой, никаких песчаных
пляжей и галечников на Гревской площади давным-давно
нет, а имя ее, данное века назад, живо и породило даже
слово, которого никак не поняли бы далекие
предки современных «грэвистов», давшие площади ее
название.
Впрочем, я забежал вперед: Лувр и Гревская
площадь были названы не по человеческим сооружениям,
а по природным признакам, позднее исчезнувшим.
Вернемся к тому, что зависит от деятельности нас самих,
людей...
Я жил на Череменецком озере возле Луги. На карте
окрестностей меня заинтересовало название Великое
Село. Я отправился как-то взглянуть на поселение с
таким древним и пышным именем.
Выйдя по дороге из лесу, я остановился и
расхохотался было, но тотчас пригрустнул. У перекрестка двух
дорог серели две или три избушонки. Кое-где виднелись
заросшие крапивой остатки других — тоже двух-трех,
не более. Местами поднимались раскидистые липы, вязы
и рябины... Да, века назад тут жили люди, много
людей... А теперь?
Пройдет еще несколько лет, последние «жихари»
переселятся на новые колхозные усадьбы, а перекресток
двух дорог по-прежнему будет называться Великое
Село, и местные ребята будут сговариваться пойти на
Великое Село за земляникой, и колхозники будут
пахать и косить у «Великого Села»...
Сколько таких выморочных названий и в нашей, да
и во всех странах мира! В Вышнем Волочке,
Волоколамске давным-давно нет уже никаких волоков,
самое слово сейчас если и употребляется, то только где-
нибудь в глуши тайги работниками экспедиций да
охотниками. А имена живут, и, нанеся их на карту, можно
судить по ним о водных путях древности.
К югу от Москвы есть полоса, где целый ряд лесов
и селений именуется Засеками; очень важная
полоса... Когда-то тут проходила оборонительная линия
Московской Руси от кочевников юга и от крымских
1 Подобные названия можно встретить у всех народов. Ср.:
наше Песочная, Песчанка, Пески; тюркское Эль-Регистан (площадь
в Самарканде), немецкое Зандгоф (песчаный двор) и т. п#
433

татар. Тысячи холопов в беспорядке валили на огромных
пространствах деревья по границам степных просторов,
оставляли их лежать десятилетиями... Для конного
врага это было трудным препятствием. Отметьте на
карте точки, где сохранилось имя Засека, и древняя
оборона Руси встанет перед вами... Правда, многие
названия уже умерли и забыты; тем больше причин
отметить, сохранить в памяти на месте все, что осталось:
каждое такое имя — надпись на могильной плите,
полустершийся священный иероглиф — драгоценная памятка
прошлого.
Пусть имя Мюглиц под самым Дрезденом лишь
в искаженном виде доносит до нас память о древних
славянах: это же славянская Могилица, некогда су-»
ществовавшая тут, на дальнем Западе Средней Европы...
Сбережем его!
Пусть слово «Т а л л и н» только ученые могут
раскрыть нам, как эстонское «датская крепость»: в
нем скрыта запись о древней борьбе маленького
эстонского народа против могущественных поработителей.
Сохраним его!.. И будем пристально приглядываться
даже к тем именам, которые кажутся порой обидной
кляксой прошлого на юном лице нашей Родины. Не
всегда это впечатление справедливо.
Недалеко от Ленинграда на реке То сна имеется
Небольшой деревянный мост. Местные жители и сегодня
зовут его Графским. Что за чушь?! Какие там
«графы» в Советской стране? Переименовать, чтобы и
память исчезла...
\ Графы бывали разные. У этого места стояла «Пу*
стынька подгородная», имение графа, но в то же
время большого русского поэта, Алексея
Константиновича Толстого. Тут бывали у него, «у хлебосольства за
столом», и Фет, и Тютчев. Графа терпеть не могли при
дворе. Может быть, именно глядя на свой тосненский
мост, написал он знаменитое крамольное стихотворение
«У приказных ворот»:
На базар мужик вез
Через реку обоз
Пакли.
Мужичок-то вишь прост,
Знай, везет через щостг
Так ли?
434

— Вишь, дурак, — сказал дьяк, —
Тебе мост, чай, пустяк,
Дудки?
Ты б его поберег:
Ведь плыли ж поперек
Утки?
Графов нет, может быть, мост и стоит переименовать.
Но не назвать ли его тогда «Толстовским»? Такие мо-<
сты, где бы они ни встречались, и впрямь следует «по-*
беречь»...
Под конец главки захотелось мне рассказать вам
чисто топонимический случай из личной жизни: он
поучителен.
В 20-х родах я работал на Псковщине землемером.
Меня удивило среди множества чисто русских названий
странное имя одной саженой рощи в бывшем
помещичьем имении: крестьяне звали ее не то «Убирёнт», не
то «Обирёнт», а иной раз просто «Бирёнт». Даже
старики не могли ничего объяснить: «Господа Дерфель-
дины так звали, и мы так зовем...»
Я решил приглядеться на месте. Рощица оказалась
остатком запущенного, но когда-то тщательно
распланированного дворянского парка. Прудик с искусственным
островком, следы каскадов и гротов на ручье, руины
двух беседок в кустах сирени, а в самой середине —
лужайка, и по ней странно, по спирали, — темнеющие
заросли той же сирени, бирючины, жасмина, дафны...
Я пригляделся и все понял...
На другой день я порылся на этом месте. Под
землей обнаружилась затейливая низенькая кирпичная
стенка — последний след сооруженного когда-то для
забавы местных Маниловых или Ноздревых
игрушечного лабиринта: таких в старых дворянских гнез*
дах были тысячи... По его имени помещики назвали
«Лабиринтом» и самую рощу, а крестьяне
унаследовали от них это непонятное имя, по-своему
преобразовав его... Кто знает, может быть, теперь там уже и
рощи нет, а стоит какое-нибудь здание или силосная башня,
но холм под ней по-прежнему зовут «Б и рент»..И
1 В селе Богдашкине, Ульяновской области, есть лес, именуемый
«Поведник». Название это возникло из непонятного населению слова
«Заповедник», Случай очень похож на «Б и р е н т»,
435

На книге стоит мое имя: Лев. Нель*
Имена- зя по нему рисовать меня покрытым
чертежи рыжей шкурой, с длинной гривой и
кисточкой на хвосте. Да так не могло
и получиться: имя мне дали, когда я слабо пищал в
колыбели и было неизвестно, вырасту я «львом» или
«комаром»...
Поэтому рядом в двух классах школы могут сидеть
за партами пять Львов, из которых два еще как-нибудь
сойдут за африканских хищников, а три другие
напоминают— кто котенка, кто теленка, а кто и вовсе на-1
хохленного воробья. Я видывал в иных школах таких
чаек («Чайка» по-гречески Лариса), что им скорее
подошло бы имя «Львица» или «Тигрица». Страх по-
смотреть!
Совсем другое дело — имя географическое. Оно да-'
ется не младенцу, а вполне сложившемуся «индивиду» —
реке, горе, лугу, вулкану, водопаду... Правда, города и
поселки, как люди, порой получают имена в кредит,
на вырост, так, например, был назван некогда
Севастополь— «Город Славы». Приходится признать, что
он стократно покрыл этот аванс. Но бывает и иначе:
столица Франции сначала была названа римлянами
Лютёциа — «Грязнуля», а затем переименована вПа-
рйзиа — «Столица племени паризиев»... Ни то, ни дру->
гое имя сейчас уже не описывают никаких
действительных свойств города... А я намерен сейчас говорить о
тех, которые соответствуют тому, что называют.
Константинополь — город, основанный импера-*
тором Константином. Ленинград — место, где
вырос и окреп гений Ленина, где он выковал партию
большевиков. Витебск — город, расположенный на
речке Витьбе. Боровая улица в Ленинграде — про-
ложенная на месте соснового леса...
Это имена-чертежи, точные и четкие, спокойно, без
всяких украшений описывающие основной признак
места; один из основных. Это удобно.
Вершина горы покрыта снежной белизной, и гора на--
звана Белой, Монбланом, — в отличие от всех дру->
гих. Пусть другие рядом имеют такие же снежные
вершины, они получат имена уже по другим признакам, не
по этому... А вот в иных местах, уже не порождая
путаницы, могут существовать другие Белые горы, Белухи,
436

'Ак-Тау, Монте-Бианко, это никому не помешает. В та-
кьх именах отражается сущность предмета, а ведь
только наивный человек может вообразить, что все
Верочки смахивают одна на другую и чем-нибудь
отличаются от всех Наташек... В людских именах
свойства людей никакой роли не играют.
Человечество всегда использовало удобства
имен-чертежей, имен-схем и паспортов, содержащих особые
приметы мест.
Вначале оно, если хотите, даже любило переборщить
в точности: река Река (Рейн или Ганг), гора Гора
(Альпы или Балканы). Такие имена так плотно
охватывают все признаки называемого, что от их «особенности»
уже ровно ничего не остается. Озеро Ньянца или
озеро Н ь я с а в Африке значит просто Озер о...
Скучновато как-то!
Но огромное большинство таких имен не повторяет
своих нарицательных: о них-то я и говорю.
Существуют страны, имена которых приклеены к
ним, точно надписи-таблички на экспонатах огромного
музея.
Точно и выразительно и название Нидерланды —
«Низменная страна», «Низинный край». Вы знаете, в
Голландии есть такие места, где гнезда аистов на
крышах расположены ниже, чем воды моря, в котором
плавают рыбы и растут водоросли. Вся страна —
отвоеванная у моря ровная низменность.
Польша... По-польски она зовется «Polska». Что
это значит? Есть у нас во Владимирской области
старинный городок Юрьев-Польский. Почему —
польский? Основанный поляками? Населенный ими?
Раньше имя городка звучало Юрьев-Польской,
то есть «расположенный не в лесных дебрях, а среди
открытого пространства полей». Близко к этому и значе*
ние слов П о л ьск а, Польша: страна полей, пахарей,
страна земледелия.
Оно перекликается с племенным именем поляне,
принадлежавшем одному из восточно-славянских
племен. Название этого корня встречалось повсюду, где жи^
ли славянские народы: и на землях нынешней Белорус^
сии, и на Пелопоннесе; на западной окраине славян^
ского. мира, в Богемии, и на его востоке — на Днепре.
И поляне и поляки были жителями открытых,
437

возделанных областей тогдашней Европы, так, по край-»
ней мере, полагают некоторые исследователи.
Такие имена создавались с древнейших времен.
Создавали бы их и в наши дни, да где ты найдешь еще не
названные страны?
Огромную область Индостана прорезывают пять рек,
пять могучих притоков Инда: Джилам, Чинаб, Рави,
Биас и Сатледж. Область так и называется:
Пенджаб— «Пятиречье». Слово это древне-персидское, но
и сами индийцы звали страну Панташанда, это
значит то же самое. Точное, очень уместное имя, вот оно
и живет века.
Еще древние греки окрестили Междуречьем-
Месопотамией— огромную часть ближней Азии
между Тигром и Евфратом. В этой области мира
развивались и угасали могучие цивилизации древности,
гибли и возникали гигантские державы... Их имена
хранит теперь только история.— Элам, Ассирия, Вавилон,—
а объемлющее имя всей страны, пережив тысячелетия,
звучит и в наши дни.
Подобные топонимы встречаются у всех народов и
во всех концах мира. Звучат они по-разному,,но
значение, смысл имен, входящих в такие их цепочки,
повсюду совпадают. На северо-западе Италии лежит
провинция Пьемонт, расположенная у подножия Альп с
одной стороны, Апеннин — с другой. Имя ее, взятое
с французского, значит как раз «Стопа Гор»,
«Подножие Гор». Как бы наступая на Пьемонт,
высятся над ним горные кряжи; действительно —
подножие!
Западнее этих мест встают на соседнем полуострове
другие горы, Пиренеи. К северу от них лежит
французская область Наварра. На баскском языке слово
это означает то же самое — «равнина у подножия гор»,
«подгорье», «Пьемонт»...
Есть третий южный полуостров Европы —
Балканский; у самых Балкан в Югославии тянется область
Подгорица, что это такое, если не славянский
Пьемонт? И в Галиции за Карпатами имеется
Подгорье— еще один Пьемонт, теперь уже
восточно-славянский...
Далеко-далеко, на северо-востоке Индостана, в самое
небо врезались высочайшие хребты Земли Гималаи,
438

Индийская великая равнина не сразу, не под прямым
углом поднимается с ними на восьмикилометровую
высоту. Там, где она начинает незаметно повышаться,
образуя постепенный переход к высокогорью, лежит страна
Непал — по-индусски: «Жилище у подножия гор» —
самый восточный из наших Пьемонтов...
Все это не игра случая: эти названия создавались
сходными географическими условиями. Человек,
оставаясь человеком вне зависимости от племени и расы,
оставаясь человеком на протяжении долгих эпох, одинаково
реагировал на них. Мысль его работала
по-человечески ив тропиках, и под Полярным кругом.
Приблизясь к берегам Центральной Америки, против
Кубы, испанские моряки были поражены их
чрезвычайной приглубостью: большие глубины начинались у
самой береговой черты.
Конечно, именно они дали вновь открытой земле
чисто морское имя: Гондурас, по-испански —
«глубины». Можно сказать наверняка: приди европейцы
к тому же месту берегом посуху, они назвали бы
новую для них страну любым другим именем, только
не так.
Испанские конкистадоры были людьми отважными,
свирепыми, но никак не образованными. Они не знали,
что просто повторили старую историю. За несколько
столетий до них северяне-норманны, высаживаясь на берег
Франции в проливе Ла-Манш, точно так же были
удивлены большими глубинами в этом месте. Они окрестили
пункт своей высадки словом, которое у них звучало
близко к современному немецкому «tief» — «глубокий,
глубина», к датскому «dyp» (то же самое). И в наши
дни городок, стоящий тут над Ла-Маншем, именуется
слегка измененным словом Дьеп — «глубина». Только
теперешние его обитатели забыли, что оно значит.
Видите — на противоположных берегах океана в
разное время люди разных кровей и языков назвали два
географических «объекта» (другого слова не
подберешь), и смысл имен оказался одинаковым.
Назвать страну «Глубиной» мог, конечно, только тот,
кто явился в нее с моря. Сухопутные переселенцы, придя
на берег неоглядной водной шири, останавливались
потрясенные: дальше идти некуда — они дошли до «конца
света»!
439

Отсюда — длинный ряд сходных по значению имен,
принадлежащих разным народам, созданных в
различное время, разбросанных по всем странам мира.
Мыс Финистёррэ на юго-западе Испании значит
точно то же, что имя департамента Финистэр во
Франции: по-латыни «финис» — «конец», «тэрра» —
«земля». Эти имена — родные братья/они и создались
примерно в одно время, в мире латинского языка и римской
культуры.
Но вот на Курильских островах, в другом
полушарии и совсем недавно, на наших глазах родилось
точно такое же имя, там, где на острове Шикотан
отвесно обрывается в воды Тихого океана длинный
плоский мыс Край Света.
Это имя дано нашими современниками, людьми
просвещенными, отлично знающими карту мира и его
бесконечность. И все равно — так неодолимо впечатление
от неоглядной мощи вечного моря, от его безбрежности
и недоступности, что снова и снова рождаются те же
чувства, и человек, глядя в бесконечную синюю даль,
шепчет на своем языке то же самое имя: Край Света,
Финистёррэ, Конец Земли...
Полуостров Ямал на Ледовитом океане за Уралом
окрещен много-много лет назад безграмотными,
знавшими только свою тундру да своих олешков, ненцами.
Имя Лендз-Энд дано мысу на острове Святого
Патрика на крайнем севере Канады географами Англии и
Америки. И все-таки оба эти имени значат одно:
Конец Земли... Береговая черта, полоса прибоя, а за
ней на тысячи миль — ничего: до самого материка Азии...
Через полюс — до самой Канады...
Тот, кто захочет, наверняка найдет на картах мира
еще не одно такое имя — в топонимических перечнях
других стран, на других языках... С меня достаточно:
перечисленные мною имена еще раз подчеркнули
дорогую мне мысль: белые, чернокожие, желтокожие люди —
всегда люди. Они думают, чувствуют, понимают не по-
белому и не по-краснокожему — по-человечески.
Топонимика прекрасно отражает это.
Нельзя исчерпать списки имен, в которых отражены
«особые приметы» места — равнины, реки, горной цепи,
порога. Приметы могут быть чисто природными, но люди
440

выбирают среди них то, что особенно существенно для
человека.
Тот, кто назвал Алтай — Алтаем, «Золотой
горой», выразил свое стремление к его сокровищам: еще
во дни Геродота рассказывали, что на его вершинах
живут «стерегущие золото грифы».
Точно так же поступили испанцы послеколумбовских
времен, нарекая реку, текущую по новой для них стране,
Ла-Платой, рекой Серебра: они надеялись
найти на ней богатые серебряные залежи. Оказалось,
это ошибка: серебро только сплавляли по Рио-
де-Ла-Плата; добывали его далеко — в Боливии.
И все же много времени спустя страну, по которой
течет могучая река, упрямо окрестили Серебряной
страной — Аргентиной (по-латыни «аргентум» —
«серебро»).
Интересы и жадность людей преходящи, а имени не
вырубишь и топором. Соперники испанцев в Южной
Америке — португальцы — свою колонию назвали
Бразилией, по-видимому, по драгоценным зарослям красного
дерева — «бразиль», оно в те времена обещало самое
быстрое обогащение...
Красное дерево уступило пальму первенства совсем
другим растениям — каучуконосу гевее, кофейному
кусту... Но страна осталась Бразилией — «Краснодере-
вией»...1
Золотой Берег и Берег Слоновой Кости,
Острова Пряностей и Черепаховые —
неисчерпаем перечень «экономгеографических» имен мира.
Географы, геологи, экономисты внимательно
приглядываются к ним... Если река называется Алдан — на ней
находят богатейшие россыпи золота: ее имя
перекликается с Алтаем. Если гора именуется Гюмюш-Те-
пё — стоит покопаться в ее недрах: слово «гюмюш» в
тюркских языках значит «серебро»... И ищут, и чаще, чем
можно думать, находят... Вот вам прямая, материальная
польза топонимики...
1 Есть другая версия этого имени: оно обязано им не дереву, а
красной' как жар, как уголь «браза», тропической почве Бразилии.
Стргнно лишь то, что такой же краснозем португальцы встречали и
в других своих колониях. Почему он поразил их именно тут?
441

Человек не всегда сразу попадает в точку, дает
верное имя на века. Бывает, оно непроизвольно меняется.
Впрочем, мы привыкли к переименованиям, все это не
удивит. Но я говорю сейчас о переименованиях иного
рода.
Древние греки, покинув ласковое, знакомое Ионий-*
ское море, устремились на север, к берегам Анатолии,
Колхиды, Тавриды. Новое море показалось им непри*
ютным, суровым, берега — дикими и опасными. Они
услышали его чуждое иранское названье — «Акшаэна» —
«Черное». Слово было созвучно греческому «а-ксей-
нос» — «негостеприимный». Так и прослыло это море
у греков: «Понтос Аксейнос» — «Море
негостеприимное».
• Прошло время. Смелые мореплаватели освоились в
чуждых водах. Колонисты отлично обосновались на пло*
дородных берегах, расселившись вокруг моря, «как
лягушки вокруг лужи», — так невежливо отозвался о них
римский оратор Цицерон. И имя моря незаметно
переменилось. Из А-ксинского оно стало Э в - к с и н ^
с к и м, — «благогостеприимным». Это второе имя ока-<
залось живучим, «долгоиграющим», как патефонные
пластинки... Лишь много столетий спустя овладевшие
морем турки перекрестили его по-своему, как бы
согласившись с древними персами, — Черным морем, Кара-
Д е н и з о м. Пришли русские и то ли самостоятельно
дали ему такое же, но свое, название, то ли просто
перевели на свой язык турецкий гидроним.
О «цветных» названиях я буду говорить с вами
особо; здесь речь пойдет о повторяемости, всеобщности их,
как и любых дру^х имен. И довольно будет одного
примера.
Когда мы освободили в 1944 году Болгарию, многие
советские офицеры были до крайности возмущены,
встречая в захолустных кофейнях и «бруснарницах» —
парикмахерских— случайно уцелевшие плакатики фашист-;
ского цанковского правительства.
«Велика Болгария от Бело море д о Ч е р -»
н о», — было напечатано на них...
— Скажи, пожалуйста, размахнулись! — негодовали
мои соратники. — От Белого моря до Черного! Всю
Россию собирались прибрать к лапам!.,
442

Мне стоило некоторого труда объяснить им, что, хотя
цанковисты были большими негодяями, в таком
неистовстве они все же не были повинны. Они мечтали
раздвинуть свои границы только от Кавалы на
Ионическом— а по-болгарски на БЕЛОМ — море до берега
моря Черного, который им и так принадлежал. Все дело
сводилось к захвату сорока- или
пятидесятикилометровой полоски греческой земли. Белых морей на свете
не одно, а несколько. Турки называют так — Ак-Де-
низ — все Средиземное море. Да и наша Балтика
заставляет призадуматься. Некоторые ученые выводят
ее имя из того же скандинавского корня, что и
название проливов Бельт между Данией и Швецией,
В этом случае оно значило бы «подобное поясу»,
вытянутое, как кушак, вдоль северных берегов Средней
Европы...
Но, с другой стороны, называют же латыши, народ
балтийского племени, наше Белое море Балта Юра..,
Лингвисты сомневаются: как могли древние балтий-
цы дать имя морю: они никогда не были мореплавате-
лями!
Но достаточное ли это основание для отрицания? На
морском-то берегу они все-таки жили...
Имена-чертежи, имена-этикетки разнообразны до
бесконечности. Я уже не говорю, что их изучение
требует отличного знания многих языков: даже в границах
одного языка существующие топонимы нередко
принадлежат другому народу, а значит, и другому языковому
корню.
Современный итальянец может не подозревать, что
его Милан, город прославленного собора, город театра
Ла-Скала, огромных заводов и революционно
настроенных рабочих, носит романо-кельтское имя,
означающее «Середина равнины»1. Ни он, ни его
соседи французы могут не иметь представления, что
Милан — тезка маленьких французских местечек
Мольен и Мейан: в прошлом и они были римскими
«Медиолани» — «серединами равнин».
Чешский город Брно, весьма возможно, назван так
же, как и древний Париж — Лютеция, и оба их имени
перекликаются с нашим русским названием Г р я з и —*
1 Mediolanum — так этот город звался в древности,
443

города в Воронежской области; все три названия
указывают на качество почвы, а вовсе не на неопрятность
жителей или что-либо подобное. В конце концов, что
такое «грязь»? «Частицы вещества не на своем
месте»,— как сказал один английский химик....
Для расшифровки очень многих таких названий, а
честно говоря — для всех, необходимы знания ученых-
языковедов.
Возьмите слово «Версаль» — прославленное имя
знаменитой резиденции французских королей. Даже
прекрасное знание сегодняшнего французского языка не
подскажет вам, что оно связано с «versant» — старинным
словом, означающим «склон, косогор». Лишь отличный
знаток географии и истории Франции "Может проверить,
точна ли догадка.
.Возьмите название небольшого французского городка
Антрэг. Он стоит на территории, омываемой тремя
горными потоками. Но чтобы раскрыть, что его имя
отражает эту особенность, мало знания французского
языка, даже вместе со всей его историей. Только знаток
и истории, и исторической географии, и
старофранцузского и латинского языков, и их взаимных отношений
обнаружит в этом кратком Антрэг латинское
словосочетание интэр а к вас — «между водами». Из него
сначала получилось старороманское «антрэ эгуэс», а уже из
него французское антрэг... Оказывается, имя это по
смыслу не так уж далеко от древнегреческого «Месо-по-
тамия» — «Междуречье».
Слово «Глазго» значит не то «зеленый лес», не то
«зеленая река», на одном из кельтских наречий
Британии. Назъ^ние столицы Северной'Кореи Пхеньян, по-
видимому, является близким по смыслу к Милану —
«равнина».
Прибыв в город Асбест, вы, конечно, сообразите,
что где-то поблизости находятся ломки этого
своеобразного минерала. Но так же и маориец Новой Зеландии,
услышав имя Pop ору а, поймет, что речь идет о
месте, где есть рядом «два озера», а абхазец, прочитав на
бутылке шампанского название совхоза
Абрау-Дюрсо, заметит, что в его окрестностях можно найти и
какие-то пропасти, и подземные воды: «Абрау-дюрдсу» по-
абхазски: «Провал четырех источников».
444

Честные и откровенные, имена-чертежи,
имена-таблички неплохо выполняют в течение ряда лет, иногда —
ряда веков, свое дело: прямо и ясно знакомят нас с тем
местом, к которому они привязаны.
Мы говорили до сих пор больше всего
Микро и о морях и горах, городах и странах.
макро Это все — макротопонимы,
названия больших географических
«предметов». Те же наблюдения можно повторить и на
микротопонимике — на именах не степей, а лужаек и
полян, не пустынь, а пустырей, не океанов, а еле заметных
озерков, прудиков и даже просто болотистых лесных
лужиц... Не думайте, что они безымянны. Имена у них
обычно есть, только известны они небольшому кругу
местных жителей, односельчан, обитателей одной горной
долины, одного маленького островка на озере...
Да и в любом большом городе мы сталкиваемся
ежесекундно с микротопонимикой: это — названия улиц и
переулков, скверов и маленьких площадей, подгородних
селеньиц и их частей... Не так-то просто, правда, иной
раз решить: «мйкро» перед тобой или «макро» — очень
маленькая река или весьма полноводный ручей, низкая
гора или высокий холм. На Кавказе гора Ахун у самого
Сочи считается пустячным пригорком с ее 633 метрами
высоты, а датчане единственную возвыщенность своей
страны, вершина которой возносится на целых 170
метров, пышно именуют Гиммельсбьергхет —
«Поднебесная гора».
Я ленинградец и буду говорить о микротопонимах
?лоего родного города; не обо всех, а только топонимах-
этикетках, прямо указывающих на то, что ими
обозначено.
Во многих классических романах упоминается
городской петербургский район Пески — обиталище мелких
чиновников и старушек на пенсии. Спросите у
производителей строительных работ где-нибудь у Греческого
или Суворовского проспектов: и верно, тут под почвой —
чистый песок. Дюны древнего моря, как и на
Песочной улице в Удельной.
В наших северных местах рядом с песком всегда
болото.
Болотная улица лежала рядом с Песками
(теперь у нее иное имя). Там, где теперь тянется Боровая
445

улица, был некогда сосновый лес. По оставшимся от
него пням это место долго звали Большими
Пеньками: видно, лес был не плох...
Невский проспект тоже назван честно, но не
совсем. Не потому, что он начинается от Невы-реки, а
потому, что вел некогда к Александро-Невской
лавре, монастырю, где помещалась «рака» — гробница
этого князя, победителя шведов в Невской битве. В
конце концов, имя улицы связано-таки с Невой.
Но возможны и грубые ошибки. Моховые улицы
есть и "в Москве и в Ленинграде. Однако разница
существенна: на месте московской Моховой был во
время оно рыночек, где торговали м о.х о м для конопачения
деревянных срубов столицы. А ленинградская
Моховая ничего общего с м о х о м не имеет. Вы уже знаете:
ее имя соответствует московскому Хамовники: это —
искаженное Хамова я, Ткацкая улица.
Есть названия, первоначальный смысл которых
теперь уже никак не соответствует тому, что вы видите,
придя на это место. Загородный проспект! Почему —
Загородный, если он лежит в самом центре города? Да,
но каких-нибудь полтораста — двести лет назад городская
граница пролегала по реке Фонтанке, и Загородная
^дорога лежала уже в окружавших Петербург лесах.
Есть в нашем городе улицы Расстанная и 3 а -
ставская. Хочется думать, что последняя лежит у
городской «заставы», на самой границе его внешних квар«
талов; что у этой «Расстанной» улицы остающиеся
расстаются с отъезжающими по-прежнему, на рубеже
столицы, у «стен города». Нь и от той и от другой сегодня
до городской черты — добрый десяток километров, если
не больше; так вырос Ленинград.
Нет, не стоит менять такие имена; напротив того, на
углах таких улиц когда-нибудь будут вывешивать
мраморные доски, на которых каждый сможет прочесть
историю возникновения и жизни их названий. Иногда
поучительную, иногда драматическую, иной раз и просто
веселую, курьезную...
Была некогда в пригороде Петербурга — Лесном —
улица с сентиментальным именем: «Улица Карла и
Эмилии». Рассказывали смешную, грустную и немного
лротивную историю. Двое молодых немцев — Карл и
Эмилия — полюбили друг друга, хотели пожениться. Но
446

родители обоих сказали: «Только когда Карльхен
заработает достаточно денег и займет должное положение
в обществе!»
Карльхен трудился, но старики считали, что он еще
не достиг «потолка». И когда жениху было уже
шестьдесят, а невесте — около того, они, в последний раз ус->
лышав от пап и мам роковое «Нельзя!», пошли, взяв*
шись за руки, и утопились в пруду. А соседи, пролив
немало слез, назвали в их память одну из тенистых ма^
леньких уличек Лесного.
Сейчас от этого названия не сохранилось и следа, а
жалко: оно рисовало давно от нас ушедший мир К
Есть сегодня у нас коротышка — Крестьянская
улица на Петроградской стороне. До революции у нее
было странное имя: Д у н к и н переулок.
В первые дни после Октября кто-то прочел это Д у н -
кин как Дунькин и оскорбился. «Вот, мол, баре как
относились к крестьянским женщинам: не Дуняшин, не
Авдотьюшкин, а грубо, презрительно — Дунькин.
Переименовать!» И переименовали.
А напрасно. Ни о какой женщине Дуне тут и речи
не было. Вдоль переулка тянулись некогда владения
приехавшей из Шотландии аристократической семьи
Дункан. Переулок и звали: «Переулок Дункан». И не
баре, а народ, которому мало было дела до звучных
дворянских фамилий — от непонимания, но и не без
лукавства,— перекроил это чванливое имя на Дункин...
Оставить бы его, на смех и удовольствие потомства, а его
заменили именем Крестьянская... И какая же она
Крестьянская, если вся длина ее меньше
полутораста метров — триста шагов?..
Фонтанка, Мойка, Пряжка — понятно. Но
вот есть в Ленинграде речка Оккервиль — это
откуда? Прямо вроде «собака Баскервилей» — в
Англии бы ей течь... А на деле в этих местах, на правом
берегу Невы, в шведские еще времена стояла мыза
шведского же офицера, господина Оккервиля. И очень
хорошо, что имя ее сохраняется до наших дней: чести
и славы господину офицеру оно, может быть, и не
1 Сама улица, конечно, никуда не делась, только теперь она
носит другое, менее сентиментальное, но и менее выразительное имя:
Тосненская. Почему оно придано именно ей — сказать невозможно.
447

прибавит, а о давно прошедшем мгновении в истории на*
шего города говорит.
А народ — он сам умеет расправляться в своем име-
нословии с тем, кто ему насолил в прошлом. Окрестил
же он именем «острова Голодая» (теперь — остров
Декабристов; тут трудно возражать против
переименования: по преданию, могилы казненных героев
1825 года находятся именно здесь) владения «аглицкого
негоцианта», фабриканта и богача, господина Холлидэя,
морившего голодом рабочих на своей фабрике.
Народ— он может!
Конечно, нет смысла без конца сохранять всю старую
топонимику страны, да это и просто невозможно. Но с
топонимами надо обращаться как можно внимательней
и деликатней и никогда не заменять их другими, без
точного научного расчета и крайней необходимости...
Ленинграду — четверть тысячелетия, а Москве уже
больше восьмисот лет, Киев — еще старше. Разумеется,
они богаче города на Неве именами-свидетельствами
«старины глубокой».
Москва! Как много в этом звуке
Для сердца русского слилось,
Как много в нем отозвалось....
Не важно, что мы и сейчас спорим о точном значении
этого «звука», что смысл и происхождение слова
«Москва» до сих пор нам не ясны: оно значит для нас
бесконечно много. Да и названия улиц Москвы, ее
проездов, урочищ, площадей и целых районов почти всегда
памятны и красноречивы. Все они — и самые «трубно-
гласные» и торжественные, такие, как Кремль и
Красная площадь, Лобное место и Китай-
город,— и исторически полновесные, связанные с
памятными событиями или прославленными людьми
(прославленными и по добру и по худу!)—Лефортово,
Басманные, Бауманская, вплоть до лукавых и
курьезных имен, вроде: улица Матросская
Тишина1, площадь Разгуляй или церковь Никола-на-
1 Это смешное название дано по морскому госпиталю,
устроенному тут Петром I. Разгуляй — называлась площадь перед
первым царским «кружалом» — кабаком у въезда в Москву. Церковь
«на курьих ножках» стояла, вероятно, на сваях...
448

Курьих Ножках; все эти Плющихи и Палихи,
Зацепы, Собачьи Площадки и Щипкй,
Охотные ряды и Солянки, Божедбмки и
Сивцевы Бражки — все они отображение того, что
давно ушло, но что всегда— доброе и злое — было
драгоценно памяти народной.
Даже если величавая поступь времени вынуждает их
уступить свое место новым именам — никак не
положено забывать старые.
Смешно было бы стремиться показать
Среди полей вам не только сотую — тысячную долю
и лугов всех микротопонимических названий
нашей страны. Сами собирайте их,
когда станете топонимистами, и сделаете великое дело.
Но мне очень хочется продемонстрировать вам несколько
таких же, но деревенских микротопонимов, тех,
которые служат названиями маленьких деревень, поселоч-
ков, а также дорожных перекрестков, прогалин в лесу,
березовых «колков» Сибири и сосновых «сопок»
Озерного края. И опять-таки — тех из них, которые отражают
в себе природу и ландшафт страны.
У нас на севере никакая не редкость имена с
приставками «за-» и «под-» За-полье, За-озерье,
За-горчье, За-борье илиПод-березье,
Подбор ье, Под-осиновка, Под-горье... Что это —
странно или естественно, всюду так или только здесь?
Ученые занимались этим вопросом. Выяснилось: чем
севернее и северо-западнее, тем таких имен больше, чем
южнее и юго-восточнее, тем меньше. В бывшей
Псковской губернии их зарегистрировали (тех и других) 800;
в Московской всего 90... В девять раз меньше! Почему?
Ученый, опубликовавший эти данные (довольно
давно, еще в 20-х годах), предполагал, что это не
случайность. На севере больше лесов, поля пересечены
грядами холмов, разделены речками, болотами, озерами...
В древности, когда селение разделялось на две части
или когда рядом появлялась новая заимка или починок,
они постоянно оказывались одна от другой з а лесом, з а
болотом, з а озером... Точно так же, поселяясь возле
опушки старого леса, люди видели себя как бы «под его
стеной», «под горой», «под березняком», «под
осинником»... Тут-то и рождались на свет такие приставочные
имена.
15 Лев Успенский 449

На юге, на его привольных открытых просторах, мало
что заслоняло один поселок от другого. И там таких
топонимов меньше...
Видите, какая стройная теория... Да, но верна ли
она? Может быть, это результат случайного подбора
названий... Очень важно было бы выяснить все это:
установить, действительно ли наши топонимы дают в руки
географам и историкам такие простые способы судить
о стране, даже не видя ее? Но проверить эту гипотезу
и другие похожие можно будет лишь тогда, когда мы
сильно, очень сильно продвинем вперед дело сбора и
изучения наших географических имен...
Само собой разумеется, в определенных случаях тут
сомневаться нечего: дают! Историк, например, может
многое почерпнуть для себя из этих имен, найти в них
сведения о таком прошлом нашей страны, о котором
ничего не вычитаешь ни в каких документах.
Название города Клин напоминает о времени,
когда тут клином сходились границы феодальных
княжеств — Московского и Тверского: «и воеваша до к л и -»
на м о с ко в с к о го ру б е ж а»...
То, что в моей любимой Великолучине, к западу и к
востоку от железной дороги Ленинград — Витебск,
лежат две — не области, конечно, но как бы два разных
географических мирка — и что местные жители
—псковичи — издавна именовали возвышенную
густозаселенную часть своей территории древним словом Жильё, а
восточную, низменную, лесистую, глухую, — Низы, уже
могло хорошо показать, откуда и в каком направлении'
шло тут постепенное расселение человека — из старого
Жилья в глухие Низы.
Стоило приглядеться к названиям «жильевских» и
«низовских» деревень, и это делалось еще более ясным:
в Низах они все даны недавно, почти всегда понятны,
ясны: Бородино, Глубин 6, Дроздов о, Трои-
ц а... А вот «жильевские» имена куда позатейливей, а
значит, и подревней. Объясните-ка, что они значат: Д у -
няни, Заклика, Меретеницы, Локновато,
Ащеркино, Перёлучь е... Ох, как давно живут они:
их первоначальный смысл, их этимология затягиваются
уже дымкой времени... А ведь как важно порою нашим
краеведам заглянуть хоть одним глазом на то, как
расселялся когда-то человек по данной области или району.
450

Опытный топонимист, придирчивым взглядом изучая
карту любой части нашей страны, может многое сказать
о ее рельефе, о других природных условиях уже по
одним только названиям.
Там, где встречаются названия населенных пунктов
и урочищ, связанные со словами «ключ», «родник»,
«колодезь», наверно, неважно обстоит дело с водой: кому
в богатой ею местности придет в голову называть свой
поселок Колодезная или Гремучий Ключ,
если и ключи и колодцы имеются в каждой деревушке?
А вот там, где питьевой воды мало, где степь стонет от
жажды, каждое место, где бьет родник, получает такое
«колодезное», радующее людей имя.
Если одна деревня зовется Наволок, а урочище
неподалеку от нее — На лье—и тех и других имен в
Озерном Крае пруд пруди! — если поодаль имеется
поселок Рёлка (как в Ленинградской области у озера
Самро) или Рель, — нетрудно угадать, что мы в
богатой влагой, речками, озерками и болотцами местности:
«наволок» — это речная пойма, коса или полуостров;
«налье» — песчаная или каменистая отмель в реке или
озере; «рёлка» — невысокая гривка на приречном лугу,
покрытый лесом озерный мыс и т. д.
Совершенно ясно, что и тут надо в совершенстве
владеть не только литературным русским языком, но и
всеми его говорами. На просторах РСФСР пестрят
тысячи Раменок, есть и Раменья и Подраменья,
а что может означать это имя?
Надо точно знать, что во многих местах нашей
страны «раменью» зовется опушка леса; иначе вы, чего
доброго, начнете искать в этих названиях прямую связь с
древнеславянским «рамо» — «плечо» или «рамен» — вид
терновника — и придете к совершенно превратным
выводам...
Вы прочтете на карте Лужского района
Ленинградской области название Враги и удивитесь: кому
пришло в голову свое родное селение именовать таким
супротивным словом... А читать это имя надо
Враги и надо при этом знать, что есть диалекты, в
которых «враг» значит «овраг». В Москве есть переулок
Сивцев Вражек: он проложен по дну оврага, в
котором некогда змеилась ничтожная речушка Сивка,
приток давно уже не существующего ручья Hep торы я...
15* 451

Этого овражка нет уже столетия, но сквозь чудом
сохранившееся древнее имя все еще как бы брезжат его
поросшие густым кустарником- влажные склоны...
Слово «дор» вы сейчас навряд ли услышите где-либо,
и тем более навряд ли скажете, что оно значит. А
деревень с именами Дор к и, Дорони, Доры и под
боком у столицы нашей можно разыскать сколько угодно...
«Дор» — родственное слову «драть» — значило когда-
то «вырубка», «росчисть», «участок леса, приготовленный
для распашки». В литературном языке вы его не
встретите, а вот топонимы, произведенные от него, можно
обнаружить даже в некоторых дачных местностях, среди
турбаз, пионерских лагерей и шумных аэродромов.
И все-таки, дорогие друзья, и тут — осторожность,
всяческая осторожность! Нашли вы имя Дорони.
А как вы поручитесь, что оно образовано от слова «дор»,
а не от ласкового Дороня — производного от Дорофей?
Вот то-то!
На этом, по плану, я должен был бы
Всякая закончить главу, но ничего не могу
, всячина поделать: нужно упомянуть еще о не*
которых видах имен, на которые
каждый из вас может натолкнуться там, где говорят по-
русски.
Мы знаем: рядом с именами, основанными на том,
как — тоже по имени — звали владельца или основателя
селения, бывают и такие, которые указывают на то, чем
эти люди занимались. Такие имена мы наблюдали в
городах: Ружейные, Пушкарские, Прядильные
улицы... Хочу указать вам еще на одно: Вшивая
горка.
Вы, может быть, и поверите мне, что так
действительно называлась одна из московских улиц, но,
конечно, спросите: «А при чем же тут «чем люди
занимались»?» Тогда я расскажу вам такую историю.
Было в Москве место, где исстари поселились, жили
и работали мелкие ремесленники — швецы —
старьевщики. Они чинили и перелицовывали всякие лохмотья и
затем сбывали их городской бедноте. Тогда место это
получило название Швивая Горка. Швивая, а не
Вшива я...
Но старье, которое покупали и перепродавали эти
горе-мастера, было такого качества, а время было такое
452

давнее и темное, что не приходится удивляться, если
москвичи, бывавшие на Шв ивой Горке, в конце
концов с горьким юмором переименовали ее во Вши-
в у ю... О чистоте и гигиене в далекие времена люди
имели довольно слабое понятие.
Вот как объясняют происхождение этого
малоприятного имени некоторые топоиимисты. Выходит, что оно
говорит о профессии своих обитателей. Но есть и совсем
другое предположение.
Несогласные утверждают, будто * никаких «швецов»
никогда не было, да и слова «швивый» в русском языке
не существовало. Было совсем другое: место, густо
заросшее «ушью»— Ушивая Горка...
«Ушью»? А что это такое? Новгородская летопись,
описывая страшный голод 1128 года, рассказывает, что
в это тяжкое время «ядаху (ели. — Л. У.) люди лист
липов... ушь, мох, конину...» Историк Карамзин считал
«ушь» каким-то видом лютика; может быть, так
называлась лебеда... Когда древнее название сорного
растения уже забылось, Ушивая Горка незаметно
превратилась во Вшивую: слова эти в народном
произношении почти совпадали. И вот тогда сконфуженное
такой невежливостью начальство измыслило
искусственное слово Ш в и в а я и повелело впредь называть место
так...
Я не берусь решать спор между двумя мнениями,
хотя во втором случае имя это приходится исключать
из разряда «профессиональных» по происхождению
топонимов. Не беда: узнать историю споров о нем вам
тоже небесполезно.
Тысячи населенных пунктов названы по ремеслу их
обитателей. Конечно, никто не дал бы деревне.имя
Пахари: во всех деревнях жили пахари. А вот шапо-
валы, кузнецы или хорошие столяры имелись далеко не
всюду. Потому так много у нас Шаповаловых,
Кузнецовых, Столяровых и Токаревых...
Правда, легко могло случиться, что первым жителем
такого селения был не сам кузнец, а уже его
дети—Кузнецовы, не шаповал, а его сыны — Шаповаленки.
В наши дни мы не считаем «работой» занятие
церковных служителей — священников, дьяконов и т. п. Но
453

двести — триста (да и семьдесят лет) назад оно
рассматривалось именно как работа, и даже почетная. Не
приходится удивляться, если по всей Руси легко обнаружить
сколько угодно По по во к (есть даже такая станция
под Ленинградом. «Это что за остановка — Бологое иль
Поповка?» — восклицает Рассеянный у С. Маршака),
Пономаревых, Дьячков ых, Дьяконовы х..«
Но, конечно, и тут две возможности: имя Поповка мог
дать или живший там поп — священник, или же любой
человек — помещик, купчик, генерал, по фамилии
Попов,
Приснился раз, бог весть с какой причины*
Советнику Попову странный сон...
А. К. Толстой
Можно обнаружить среди существующих до сего дня
топонимов такие, в основе которых лежат названия
должностей и занятий, не существующих уже целые
века. Есть (или могут найтись) селения Бурмистро-
в ы, П с а р е в к и, Т и у н о в ы, Рындины, — были
некогда такие звания и чины: бурмистр, рында,
тиун, псарь— (в помещичьем или в царском быту).
Иногда установить, от какого именно нарицательного
имени происходит название места, не так легко.
Скажите без долгих исследований, с чем связано имя одного
из переулков в центре Москвы — Гнездниковского?
(Их, собственно, даже два — Малый и Большой.) Чтобы
ответить, надо знать, что в допетровской Руси
существовала и такая удивительная профессия: «гнездникй». Эти
люди пробивали или просверливали в уже готовых
дверных и оконных петлях конические отверстия, дыры для
шурупов. Видимо, целая артель их обитала в переулках,
упиравшихся в тогдашнюю Тверскую дорогу, раз они
были названы Гнездниковскими.
А вот казус и посложнее. Предположим, вы
встретили где-нибудь село с таким названием: Жильцово.-
Очень странно: «жилец» или «жйхарь» — это каждый
обитатель любой деревни; как могло прийти в голову
назвать этот поселок таким всеобщим,
непоказательным именем?
Но нет: слово «жилец» тут не означает просто
«живущий», «житель». Вот вам почти точная выписка из
Энциклопедического словаря;
454

«Жильцы — один из разрядов «служилых людей»
Древней Руси. Служилые люди разделялись на:
1) стольников, 2) стряпчих, 3) дворян московских и
жильцов... Служилый человек, попавший в
жильцы, открывал для своего потомства возможность
сделать завидную для служилых людей карьеру. В
середине XVII века жильцов числилось около 2000
человек...»
Две тысячи на всю страну! Понятно, что если один
из таких людей получал где-либо землю, вотчину,
основывал сельцо, — все это могло получить от соседей
имя Жильцов о: от всех окружающих поселений оно
отличалось особенным, редким званием своего
владельца...
Вот какая сложная вещь не только торжественные,
громкие, всем известные макротопонимы мира, но
и их младшие братья — мелкие, микротопонимические
названия. При этом я еще не залезал вглубь. Я почти
не касался имен совсем малых угодий и урочищ —
речных омутов и плесов, лесных прогалин и овражков,
небольших участков обработанных полей; а ведь каждый
клочок земли не оставался безымянным для тех
тружеников, которые на нем работали... Вот эта высотка носит
название Каменйстка, то крестьянское поле
именовалось Под Вязйной (хотя никакой «вязины»,
вязового дерева, там уже сто лет как нет), другое — Сырые
Нивы; омут называется Масёев Вир, а кто был этот
Масей (Моисей), никому даже из стариков неизвестно...
Речку все зовут Трубёнка, и доищись, что это связано
со строительством железной дороги, когда ручей был
временно заключен в деревянную «трубу»; раньше он
именовался Лукомка, а что это значит?
Почему я обошел вниманием эти сверхмалые
топонимы? Только потому, что о них у меня слишком мало
данных: их никто по-настоящему еще не регистрировал,
никто основательно не собирал, и так и получилось, что
доныне в каждой нашей области десятки тысяч урочищ
и мест числятся безымянными. Это неправда: у них есть
имена. Мы обязаны их найти, записать, изучить. Кто
знает, какие неоценимые данные о прошлом нашей
страны скрываются в их пестром, неисследованном
множестве..,
455

И чрмиы и ^ ранней юности меня очень интересо-
оплемен- вало имя °^ной из Великолуцких (над
UH " самой рекой Локней) деревень: Лит-
р р
в и ново. Я понимал его прямо и
просто: принадлежащее «литвину», выходцу из Литвы.
Наверное, какой-то случайно забредший сюда
иноплеменник был первым поселенцем над живописным,
заросшим оплетенным хмелем оврагом, где шумела по
камням пограничная с Новоржевским уездом речка
Локня... Кто знает, конечно, может быть, так оно и
было.
Но вероятнее другое. В псковских местах вплоть до
самой революции, да и в первые годы после нее, отцы
и матери нередко ругали своих баловных чадушеклибо
«вольницей» (это — от древних полуразбойных,
полуторговых ватаг псковичей и новгородцев, плававших по
тогдашним рекам Севера; они не больно ласково
обходились и со своими земляками, коли дело доходило до
стычки), либо «литвой»...
«Ох ты, литвин несчастный!» или: «Ну, литва,
погодите, доберусь я до вас!» — кричал выведенный из себя
хозяин, выгоняя из «гороховища» забравшихся туда за
сладкими «лопатками», стручками, белобрысых
грабителей... И не было ровно ничего невозможного, если бы
за одним из них, особенно насолившим старшим,
прозвище Литвин осталось до конца жизни. Оно значило:
шалопай, сущий разбойник... Откуда все это могло
пойти? Ну конечно, от памяти о постоянных
русско-литовских войнах, о разрушительных и разорительных
набегах из-за рубежа...
Вот такой-то именно псковский «литвин» и мог
передать свое имя деревне, донесшей его до XX века
(возможно, оно и сейчас живет).
Я уже упоминал имя Польшинб, которое,
вероятно, не имеет никакого о^тношения к Польше и полякам,
а обязано своим происхождением уменьшительному от
Павел — Польша.
То же самое можно повторить о тех поселках,
которые были названы, на первый взгляд, в честь каких-то
представителей других областей или городов страны:
Муромцево — от муромец, житель Мурома;
Ростовцев о, Смольяниново — по человеку, родом
из Смоленска, Ростова.
456

Могло быть так, но случалось и иначе. Возникали
прозвища «Муромец», «Ростовец»; они могли прилипать
к человеку, вовсе не состоящему земляком Ильи
Муромца, а только раз в жизни побывавшему в древнем
Муроме или Великом Ростове. Более того — отец,
имевший друга-приятеля родом из Мурома, мог спокойно
наградить родившегося сына «мирским именем»
Муромец в честь хорошего человека. И близкие забывали,
что у мальчишки есть крестное имя Иван, и в голос
звали его Муромцем, и когда он основывал деревню или
сельцо, они тоже становились Муромцевыми, хотя
до Мурома от них — как до неба...
Такие прозвища и мирские имена давались и в честь
друзей совсем других национальностей или по внешнему
сходству новорожденного с горбоносым черкесом, с
черноволосым и черноглазым евреем, с раскосым самоедом
или с черемисином. Появлялись Черкесовы, Еврей-
новы, Черемисиновы чисто русских кровей, а по
ним — и деревни таких наименований. Надо твердо
представлять себе, что далеко не каждое Цыганово
было основано настоящим цыганом, не в каждом Л я -
хове когда-нибудь жил «лях» — поляк. Имена могли
образоваться совершенно иным образом.
Барские НаР°Д> давая месту имя, чаще всего
nnuHvdbi и ДействУет серьезно и деловито: увя-
мчжиикие зает осенью телега по ступицы в гря-
uivmKU зи — ДеРевня называется Грязи; сто-
У ит село на самом юру на горе —
получает имя Высокое... Несколько реже, но возникают,
однако,, и менее прямые, образные названия: деревня
Чернушка, деревня Веселый Двор... Крупный
советский языковед А. Селищев приводит такие лихо
закрученные названия, как Вражек Волчий Хвост
(вероятно, за очертания этого оврага в плане), как
урочище Козий Горб (видимо, какой-то горбатый холм;
это около Можайска, в XVI веке), Песьи Кости,
Ивановы Штаны и Ивановы Портки — под
Переяславлем Залесским.
Если бы мы знали все микротопонимы нашей Родины,
таких причудливых имен — когда весьма
выразительных, когда ядовитых, а порой и просто гневных — можно
было бы указать в тысячу раз больше... Портками в
народе постоянно назывались две сходящиеся вместе
457

полосы — пашни, покоса, вырубки.., Насколько такое
стремление к образному названию живо, показывает
хотя бы такой пример: почти по всей стране шоферы
имеют обыкновение длинные дорожные объезды, когда
путь возвращается почти к исходной точке, именовать
Тещиными Языками. Так же называются многие
длинные извилины дорог в горных местностях, где они
вьются затейливым «серпантином»: один такой Тещин
Язык я сам обнаружил на шоссе Крымская —
Новороссийск. Свидетельствуют об этом и такие
названия, как* мыс Серая Лошадь на Финском
заливе, поселок Белый Бычок (теперь — Чагода, в
Вологодской области), Вороний Камень — скала на
Чудском озере, у места Ледового побоища... Надо
думать, они создавались народом; одни недавно, другие —
очень давно. Это — шутки мужицкие.
Барские причуды всегда новее и обычно куда менее
удачны; именно к ним следует особенно внимательно
приглядеться нашим современным, не в меру ретивым
доброхотным «переименователям» и «наименователям»
географических мест.
Очень часто это «чувствительные», достойные
гоголевского Манилова и его «Храма уединенного
размышления» имена: Приютино (имение Олениных;
название и сейчас существует под Ленинградом), Отрадное
(вспомним имение Ростовых в «Войне и мире») и тому
подобные сладкозвучные названия. С ними порою
случались достойные внимания казусы.
Какой-то владетель назвал свое поместье возле
Усть-Луги в Петербургской губернии возвышенно и
нежно: Стремление. Чего уж изящней! Но некоторое
время спустя тут же рядом возник совсем
незначительный хуторок или выселки; появилось название Малое
Стремление. Затем—уже в середине XIX века —
просто Стремлени е... исчезло, а осталось только
Малое Стремление... Прекраснодушная затея
кончилась анекдотом.
Тут же рядом была деревня, собственник которой
назвал ее гордо и патриотично: Россия. Россия
была расположена в Ингерманландии, с ее
преимущественно финским тогда населением.
Большинством обитателей этой России оказались финны, или,
как их тогда называли пренебрежительно, «чухны» (от
458

слова «чудь»). А вот соседняя, меньшая, деревенька
была заселена русскими крестьянами.
Посмотрите на карту-десятиверстку, составленную
корпусом военных топографов в конце 60-х годов
прошлого века. Вы найдете на ней обе деревни: одна
называется Малая Русская Р о с с и я, другая —
Большая Чухонская Россия... Смешно? Ну, еще бы!
Но подумайте: с какими предосторожностями надо
давать имена географическим пунктам и как трудно
ожидать, что получится из них через сто лет при самых
лучших намерениях назывателя!..
Помещики были разные... Бодрячок давал селу
жизнерадостное имя Кинь Грусть, в подражание
французскому Сан-Су си («Без забот»; так назвал свое
имение Фридрих II Прусский) или голландскому Бью-
тензорге (имя знаменитого ботанического сада на
Яве, теперь, конечно, переименованного; значение то
же). Меланхолик скорбно окрещивал свою
собственность Воздыхаловка (бывший Крапивенский уезд
Тульской губернии).
Были дворяне-галломаны; они хотели жить в Мон-
плезйрах и Монрепб («Мое удовольствие», «Мой
покой»). Приключенцы и читатели путешествий
способны были назвать рязанское дворянское гнездо
Мысом Доброй Надежды, приднепровскую
деревушку в вишневых садочках — П ё р с и е и... Появился на
Украине даже свой Дамаск; впрочем, в официальной
переписке он значился как «Гайвороновщина —
тож»... Нашелся даже чудак, то ли обладавший
чувством "едкого и самокритического юмора, то ли
страдавший манией величия. Свою вотчину в Рязанской (тоже!)
губернии он (а кто мог ему помешать?) наименовал:
Герцогство. В Герцогстве числились два
двора... И ведь — что ты сделаешь? — не разорись
самодур, или не произойди в 1917 году революция,
кто-нибудь и сегодня должен был бы в анкетах писать:
«Место рождения—Герцогство, Рязанской губернии...»
Были у нас весьма неожиданные имена совсем
другого, благородного происхождения: вернувшиеся после
наполеоновских войн из похода русские солдаты и
офицеры взяли привычку называть селения родного угла
в честь тех далеких мест, где они одерживали* победы
под русскими знаменами, или которые повидали. Так
459

появился Париж — село под
Харьковом, тот алтайский Орлеан, о
котором шла речь на стр. 408—409-й, и
другие топонимы. О некоторых из них мы
еще будем иметь случай вспомнить.
Какой можно сделать из этого
вывод? В общем-то, чем затейливее и
вычурнее имя, тем больше ему грозит
опасностей, тем чаще и скорее
отказывается от него или перерабатывает его
до неузнаваемости народ. Чем ближе
оно по форме и типу к старым народным образцам, тем
меньше у него шансов быть искаженным или исчезнуть.
Комиссиям по переименованиям и наименованиям улиц,
селений, городов нельзя забывать и об этом.
Может быть, вас интересуют имена
подхалимские? Бывали и такие. Человек входил «в случай», на
него сыпались награды. Само слово «наградить»
первоначально значило «одарить городом», «нагороди-
ти». Счастливчик приходил в умиление и называл свою
новую собственность в честь и восхваление
благодетелю— царю, царице, вельможе... Так появился когда-то
на Украине Царедар (было такое имение),
Милость Куракина или, на худой конец, Судьбо-
дарово: мол, не знаю за что и от кого; не заслужил:
судьба одарила!
Народ справедлив: такие проявления обогащения
различных властных личностей исчезали обыкновенно
много скорее других нелепых имен. Но топонимист
может и сейчас натолкнуться на них при своих
розысках.
Главка подошла к концу, и позвольте мне рассказать
вам напоследок один топонимический анекдот из совсем
недавнего прошлого.
До революции я знал семью средней руки
помещиков. Пишучи это без их разрешения и согласия, назову
их семьей Бутл ер. У Бутлеров было в средней полосе
имение — тоже средней руки, не латифундия и не
хуторок. Называлось оно, как многие, по престольному
празднику: Троицкое-Батурино.
С революцией земля эта перешла народу, а бывшие
владельцы и затем их дети, совершенно примирившись
с новым порядком вещей, превратились в обычных, сто-
460

ОТРАДНОЕ
^ОЗДЫХАЛОВ
Вот они —

дворянские
вздохи
и
мужицкие

затейливые
шуточки.

процентных советских людей — инженеров, юристов,
просто служащих...
Уже после Отечественной войны одному из младших
Бутлеров довелось побывать в служебной командировке
в местах, где он каждое лето живал в детстве в
отцовском поместье. Я не удивляюсь, что ему вздумалось
поближе посмотреть на то, что там теперь происходит, что
осталось от прошлого, что заменилось новым. Родной
угол всегда сохраняет свою приманчивую власть над
человеком.
Из ближнего городка он отправился пешком на
берега милой ему речки Зуши. Но, прибыв на
место,развел руками: никаких следов былого! Даже не скажешь,
где именно было все это. На месте деревушек —
огромные колхозы; взамен сети проселочных пыльных «запут-
низков» — асфальтированные шоссе. Старые леса унич«
тожены войной; где были поля, поднялись молодые
посадки... Совершенно не в состоянии ориентироваться, он
встретил трактор с прицепом и сделал попытку узнать у
молодого водителя: где тут поблизости стояло некогда по*
мещичьеимение Троицкое. Троицкое-Б а ту р и н о.
Тракторист почесал в затылке. «Троицкое? Слыхом
не слыхал... Да это же, видать, поповское название,
церковное... Разве может, чтоб оно осталось? А пожалуй —
слух только; может, и не было такого села, сказка
какая-нибудь?»
Тут потомок помещиков, экономист Бутлер,
орденоносец, ученый, давно забывший «тот мир», но все-таки
знавший когда-то здесь каждую пядь земли, возмутился:
«Какая же сказка? Было такое имение. Фамилия
владельцев была Бутлер!»
— Хо! — обрадовался комсомолец-тракторист, в
глаза не видавший ни одного живого помещика. — Так бы
и говорили! Это ж вон, над речкой новые выселки:
Малые Бутлера и Большие Бутлера— птицеферма и
семенное хозяйство... Садитесь, я вас мигом подкину...
Старики, переселявшиеся на барскую землю, знали,
почему они дали выселкам их новые имена. А для
молодежи они потеряли решительно всякий конкретный
смысл, стали «только именами» без всякого значения,
как Молодой Туд в Калининской области или
Большой Пит в Красноярском крае. Назвали, и
очень мило... Нам-то что допытываться?.

До сих пор я старался строить мою книгу по
твердому плану. Я говорил о том, что нужно узнать
школьнику, чтобы решить, стоит ли заинтересоваться
топонимикой? Ведь всего не охватишь...
Я имел в виду две стороны дела: разлакомить и
напугать. Чтобы каждый понял: интересно, но и далеко не
просто; спрохвала, шаля-валя этим заниматься нельзя.
Для этого надо много знать и узнавать еще больше.
Все приманки и острастки я старался вложить в три
первые части моей работы. Прочесть их вам было
необходимо, хотя, может быть, и не всегда одинаково легко
и весело. Что-то могло показаться трудноватым, что-
то— скучноватым. На сей счет напридумана тысяча
мудрых изречений: «корень учения горек», «любишь
кататься, люби и саночки возить», «тяжело на ученье—•
легко в бою»; сколько угодно — и всё правильно.
Но вот теперь, отделавшись от этого груза, я считаю:
и вы и я имеем право позабавиться, а, вероятно, вы и по
тому, что успели прочитать, заметили, что забавного
в нашей науке достаточно... Но не следует думать, что
все последующее будет пустыми рассказиками для
увеселения. Просто, оставив за спиной теоретические
рассуждения, мы займемся теперь некоторыми частными
случаями, некоторыми примерами: они послужат
иллюстрациями к уже сказанному.
Лилипуты в романе Д. Свифта «Путе-
Лилипуты и шествия Лемюэля Гулливера» были
бробдиньяги такими коротышками, что обращаться
с ними казалось довольно
затруднительным. Но бробдиньяги оказались настолько
велики ростом, что рядом с ними лилипутом стал выгля-
463

деть уже сам сэр Лемюэль; жизнь его у них тоже была
не сахар.
В мире географических имен есть свои лилипуты и
свои великану. Опасностей не представляют ни те ни
другие, но общение с ними может причинить известные
затруднения. Начнем с имен-крошек.
Как мал, как короток может быть самый короткий
топоним? Точно так же мал, как самое короткое слово
вообще.
Ни в каком языке не может быть слова меньше,
чем в один звук; иначе это будет уже не самое
короткое слово, а более или менее долгое молчание.
Очевидно, и рекордсмены лилипутизма среди топонимов
должны обладать «величиной в один звук». А есть
такие?
Есть, и притом их не так уж мало. Одни из них
появились в результате упрощения названий, бывших
некогда куда более «рослыми»; другие, возможно, такими
недомерками и родились на свет.
Французский язык представляет собой, если судить
о нем исторически, сложную смесь—амальгаму
латинского, кельтского и германского элементов. Включив в
свой состав множество романских, латинских слов, он
затем резко упростил их когда-то очень сложный
звуковой состав. Римское «магистер» — учитель, мастер—•
превратилось в современное французское «метр» —
хозяин, учитель (пишется: «mai-tre»). Латинское «аугу-
стус» — величественный, — побывав римским именем,
а затем названием месяца августа, произносится сейчас
во Франции как «у», хотя и пишется тоже куда сложнее:*
«Aout», как бы в напоминание о своем пышном прошлом.
Точно так же и длинное латинское название аквэ
секстиэ превратилось с течением веков в современное
французское «Aix», которое произносится иногда как
экс, а иной раз и как э. (Вы помните, что «аква» по-
латыни «вода»; стоит сказать, что из этого же «аква»
получилось и обычное слово французского языка — «о»
(пишется «eau») —тоже «вода».)
Не так давно в одном из наших журналов было
опубликовано сообщение о том, что на севере Франции,
в департаменте Соммы, существует местечко по
имени «И». Это опять рекордная краткость для топонимам
я, к сожалению, не знаю происхождения его.
464

Короче топонимов, состоящих из одного гласного
звука, был бы, строго говоря, такой, который состоит из
одного согласного — скажем, озеро К, или река Т.
Мне такие неизвестны. Однако на свете так много
разных языков, звуковые системы их столь различны, что
я не могу дать гарантии: таких нет. Кто ищет — находит,
утверждала древняя мудрость; ищите, — может быть,
вам и посчастливится.
Неизвестны мне и русские по происхождению
имена из одного гласного звука, но если по выходе этой
моей книги в свет я получу сообщения о их
существовании, я, вполне возможно, буду принужден расписаться
в своей неосведомленности.
Односложных имен на свете несравненно
больше, чем однозвучных, причем на охоту за ними не
обязательно ехать в дальние края. Замечали ли, кстати,
вы, что составители кроссвордов очень бедны выбором
слов, состоящих из двух только букв: китайская верста —
ли, бог египтян — Ра, несколько названий нот — вот
почти весь их репертуар. Они просто невнимательно
изучают карты!
Я как-то начал составлять в помощь кроссвордистам
список географических имен, которые могли бы заменить
эти примелькавшиеся словечки. Их набралось
множество. Чем плохи, скажем, такие топо- и гидронимы,
как:
Аи — река в Приуралье, Ед — речка в Коми АССР,
Ам — нас. пункт в Африке, Ер — река в Англии, Ба —
остров в Атлантике, Им — нас. пункт в Приамурье,
Б у — местечко в Норвегии, И ж — река в Кировской
области, В а — селение в Индокитае, К и — нас. пункт в
Индии, Ди — река в Норвегии, Ко — остров в Тихом
океане, Ду — река во Франции, Л е, Ли, Л о — реки во
Франции.
Может быть, этими буквами алфавита все и
исчерпывается? Отнюдь — они есть на любые буквы. Есть Ре —
островок в Бискайском заливе, и есть Эр — селенье во
Франции. Имеется Пя — озеро в РСФСР, но можно
найти и Яп — остров в Индонезии...
Скоро я убедился, что игра не стоит свеч.
Кроссвордистам достаточно взять в руки любой атлас, и они
обеспечат себя на все номера журналов до
двухтысячного года. Для нас же достаточно приведенного списка:
465

расширить его в пять или десять раз не представляет
трудности.
Где таких коротышек всего больше? Там, где язык
богат короткими словами вообще. Вероятно, в Англии —
вспомним острова Рам, Кол л (нас интересуют звуки,
а не буквы), Мэн — их много больше, чем в Финляндии,
стране длинных, многозвучных и многосложных слов*
Финны любят имена «среднего размера», вроде И м м а -
ланъярви, Тайнионкоски или, на худой конец,
Халтиантунтури; это последнее название
означает: «Гора эльфов и нимф». Неплохо, а?
Много ли имен-лилипутов у нас? В русской части
страны не так уж много, да и те чаще нерусского
происхождения; а вот в языках других народов СССР их
предостаточно, в том числе — у восточных финнов.
Река Аи на Урале названа или ими, или
башкирами, говорящими на тюркском языке. Озеро А к по-
казахски значит просто «Белое». Река И ж, населенный
пункт Им, река Обь — все имена восточно-финского
происхождения... Некоторые из них уже полностью
обрусели,— скажем, название карельских озер и рек: Вы г
и В ы г - озеро; П я - озеро, Н ю к - озеро и так далее... Не
редкость короткие имена на Чукотке: река Ши, река
У л: они даны тамошними народами...
Я не хочу сказать, что чисто русские короткие имена
невозможны. Кут, Бор, Гай, Холм — их можно
привести немало. Но это ведь уже не то. Они односложны,
но трехзвучны; кроссвордистов они обрадуют меньше.
А впрочем, какое нам дело до кроссвордистов?
Теперь перекочуем в соседнюю страну.
Халтиантунтури — имя в 14
Бробдиньяги букв — верзила рядом с какими-ни«
будь П я или У ж, не говоря уже о Э
или И. Но жалко же выглядит оно в
сравнении'сосредней длины названием из языка североамериканских
индейцев; ну, хотя бы в сравнении с именем озера в
штате Массачусетс1, которое звучит так:
ЧАРГОГГАГОГГМАНЧАУГГАГОГГЧАУБУНАГУНГА -
МАУГГ
1 Слово это значит: «холм, острый, как конец стрелы».
Индейское звучание искажено.
466

и значит, если передать его смысл несколько вольно:
«Я ловлю на этой стороне, ты ловишь на той стороне,
а посередке никто ничего не ловит!» Строгие ученые,
правда, предпочитают более сухую формулировку:
«Нейтральная акватория для ловли рыбы и проведения
общих собраний индейских племен». Может быть, это
ближе к точному смыслу.
Подсчитайте число букв и число звуков (звук «ч» в
английской передаче был бы обозначен как «сн»). Если
слово написано по-английски, в нем 44 печатных знака—
Здорово? Конечно, недурно; но это далеко не предел
возможного, не «потолок».
Мы — в Новой Зеландии, стране языка маори, одного
из полинезийских языков. Среди других на этом острове
хранится, как в музее, тоже одно небезынтересное имя.
Судя по всему, оно называет какую-то возвышенность,
и, по сведениям французского журнала «Жеографи»
(География), значение его может быть передано так:
«Вершина холма, на который Таматэа, человек с
длинными голенями, открыватель земель, взобрался и
проглотил горы и играл на флейте для того, кого он
любил».
Звучит это тоже весьма приятно:
ТАУМАВАТХАКАТАНГИХАНГАКОАУАУАТАМАТЭА *
ПОКАИВХЕНУАКИТАНАТАХУ
Написанное в русской азбуке, оно содержит 57 букв *,
и я не знаю, как вам, но мне кажется, что и по размеру
и по поэтическому смыслу оно выигрывает со счетом
5:0 у любого помещичьего Монплезира, Кинь
Грусти и даже у Герцогства.
Но ведь и это не чемпион. Чтобы рассказать о чем*
пионе, мне придется изложить вам целую историю.
В 1961 году французская газета «Юманите»
сообщила сенсационную новость: в Англии, а точнее — в
Уэлсе, совершена дерзкая кража: похищено название
железнодорожной станции.., Как это прикажете понять?,
1 Другие журналы пишут имя так: ТАУМАТАВХАКАТАНГИ-
ХАНГАКОАУОТАМАТЭАТУРИПУКАКАПИКИМАУНГАХОРОНУ —
КУПОКАЙВХЕНУАКИТАНАТАХУ. Если это начертание
правильно — в нем 83 знака, мировой рекорд! Но, поскольку возникает спор,
я его не зачитываю маорийской команде,
467

л
fill
Hi
M«
- —■—■■■
III
HI
1' f
1 f f
M
tl
П
II
Понимать это надо так.
Жители Уэлса говорят, кроме
английского, еще и на своем древнем
кельтском языке — уэлском, или
кимрском. Говорят они на нем не всегда,
так как государственным языком у них
считается английский; но уэлсцы-пат-
риоты свято хранят его древнюю
традицию. В частности, берегут они и
исконные кимрские названия мест, отчасти по глубокой
любви к национальной культуре, частично же — в пику
давним поработителям — англичанам. Впрочем, недавно
они выяснили, что при умелом обращении из некоторых
Таких имен можно извлечь и неплохой доход.
Вот пример. Туристы прямо дрожат от восторга,
когда в билетной кассе железнодорожной станции, в
справочниках кратко именуемой Лланфайр, им, за
слегка повышенную цену, выдают билет, на котором ее
название напечатано полностью. Тогда оно выглядит
так:
Llanfairpwilgwyngyllgogerychwyrndrobwelllantysilio -
gogogoch!
(Я потому передаю его вам в латинском начертании, что
опасаюсь допустить неточность: фонетика и графика
уэлского языка очень сложны.)
Вы подсчитали число букв и огорчены: только 58?
Да, но не забудьте, что тут, как при состязаниях по
прыжкам в высоту, каждый сантиметр, то бишь каждый
лишний знак, имеет огромное значение... Рекорд есть
рекорд.
Хотите узнать смысл этого милого названия? Разные
источники передают его по-разному, но примерное
значение, по-видимому, таково:
«Церковь святой девы Марии возле
пещеры в долине Белого Орешника у
быстрого водоворота и храма святого Т и с и -
л и о».
Как видите, уэлсцы по меньшей мере могут спокойно
соперничать с маорийцами Новой Зеландии в искусстве
упаковывать целые длинные цепочки понятий и
представлений в небольшой изящный чемодан — одно
слово.
468

Есть
имена-
микробы
и имена-

анаконды...
Кому что
нравится.

Понятно, что билет с таким именем и побольше и
подороже обычного, на котором стоит жалкое Л л а н -
ф а й р. Это выгодно дороге. Кроме того, в Л л а н е
(англичанам не под силу слова даже в 3—4 слога; они
невольно сокращают любое длинное имя) выделываются
вазочки с такой же надписью, печатаются открытки с
нею, фабрикуются всевозможные сувениры... Крошечное
местечко зарабатывает на своем имени. Но особенно
много любопытных привлекает вокзальная вывеска:
вообразите жестяное чудовище вдоль всего фасада, по
которому пятьдесят восемь аршинных букв тянутся от
одного угла здания до другого! И вот эту-то вывеску,
выражаясь несколько грубовато, и свистнули... Легко
представить себе волнение начальника станции и
радость местных маляров!
Увы, их надежды не оправдались: в скором времени
газеты обошло еще одно сообщение. Вывеску
обнаружили около городка Ридинга, близ Лондона,
километрах в 200—250 от Уэлса. Она валялась на футбольной
площадке, неподалеку от древнего аббатства,
построенного тут Генрихом II в 1211 году. Видимо, у любителей
редкостей не хватило пороху дотащить ее до своего
дома...
Что же, эти названия и есть самые длинные в мире?
Чего не знаю, того не знаю: на этот вопрос можно будет
ответить только после того, как все до одного топонимы
Земли будут взяты на учет и опубликованы. А до этого
еще не близко...
Может возникнуть вопрос: а откуда они берутся?
Есть языки, которым свойственно длиинословие.
Есть такие, где отдельные слова по смыслу и весу
равносильны целым нашим предложениям или сложным
словосочетаниям. В индейском языке племени пают
слово
виитокучумпункурюаниюгвивантюмю
означает, вообще говоря, просто, «мясники», а если
разобраться поточнее, то «те, кто имеет право сидя
разрезать длинными ножами на части черных ручных
бизонов», то есть коров.
Понятно, что в таких языках и топонимы могут
разрастаться до чрезвычайных размеров,
470

В языках, близких к нашему, самые длинные имена
состоят не из одного, а из нескольких слов. Французское
название:
СЕН-КЕНТЕН-ЛЯМОТТ-КРУА-О-БАНЬИ
не представляется нам именем-чудовищем как pas ПО-»
тому, что оно распадается на целый ряд отдельных слоВг
А ведь его перевод: «Церковь святого К в е н •
тина на укрепленной высоте с крестом
возледревней римской водолечебницы»*—
мало чем отличается от перевода Лланфайра. Но в
нем целых шесть слов, и это нас уже не удивляет.
Особенно длинных русских топонимов, которые
состояли бы из одного слова, нет. Конечно, для
англичанина или китайца наши Бугуруслан, Анжёро*
Судженск, Новодеревянкбвская, Новом а♦
лороссййская, Нижнесинячйхинский или
Орджоникидзеград почти непроизносимы. Но для
североамериканского индейца или маорийца о их длине
не стоит даже и говорить.
Не свойственны нашему языку и топонимы,
составленные из многих самостоятельных слов. Понятно,
такие попадаются: Петропавловск-на-Камчатке
или Верхний Авзяно-Петровский Завод,
но чаще всего с течением времени они упрощаются,
теряют составные части... Русскому языку неудобно так
сложно именовать места, поэтому особенно длинных
имен он и не приемлет.
А впрочем — длина, длина! Нечего ей завидовать*
она не приносит с собой ни благозвучия, ни особой
прелести, характеризуя, собственно, только систему того
языка, которому принадлежат длинные или короткие
имена.
Все, что можно было о них сказать, я, по-моему, уже
сказал.
Красивое слово? Я сам его приду-
Эрратонимы мал — вернее, составил из латинского
и греческого корней. Гордиться тут,
конечно, нечем, и специалисты, возможно, не одобрят
такой моей выдумки, но мне оно кажется удобным и
нужным. Эрратонимы! Даже в моей
топонимической картотеке я завел такой отдел и пополняю его с ви*
димым удовольствием,
471

«Эррарэ» по-латыни — «блуждать»,, «ошибаться»:
греческое «онима» — «имя». Эрратонимы — так я
установил— топонимы, связанные с какой-либо ошибкой,
заблуждением.
Заблуждения могут быть разные. Одни происходят в
тот момент, когда название создается. Другие возникают
при толковании его «невегласами» — незнайками всякого
рода. Во всех случаях возникают имена-ошибки —
эрратонимы.
Вот несколько сообщений о тех из них, которые
показались мне любопытными; не моя вина, если причины их
возникновения представятся вам в ряде случаев очень
похожими, одинаковыми.
Европейцы обнаружили против берегов Аляски в
океане цепочку вулканических островов. Острова были
населены. (Их жители называли сами себя «унанга-
нами», но это выяснилось гораздо позже.)
Впервые встретив этих людей, мореплаватели-
белые стали добиваться от них: кто они и как зовут их
страну? Но — до чего люди бывают или бывали
наивными! — спрашивали-то они не на их, а на своем
языке.
Смуглые унанганы, естественно, не понимали
вопросов, но тоже считали в простоте душевной, что уж их-то
речь должна быть понятна каждому, если тот не идиот.
Они отвечали пришельцам коротко и ясно: «Алеут!» На
их языке это обозначало: «Что ты, собственно, мелешь?»
или: «В чем дело, чужак?» 1
Забавна языковая самонадеянность
малообразованных людей, к какому бы народу они ни принадлежали.
Негр Джим, друг Гека Финна, ума не мог приложить,
зачем французы лопочут на никому не понятном
французском языке, вместо того чтобы просто и ясно для
каждого говорить по-английски! И гоголевский
лейтенант Балтазар Жевакин весьма удивлялся способности
итальянцев говорить, как он думал, «по-французски»:
«Скажешь ему: принеси, братец, хлеба, — ничего непой-
1 Существуют ученые, не согласные с этим объяснением; они
считают происхождение имени «алеуты» невыясненным. Ну что ж,
подождем, пока они разберутся, пока что мы можем принять и
данную гипотезу,
472

мет. А скажешь по-французски: «Датёчи дель панэ!» или
«Портатэ вино!» — пойдет и тотчас принесет»...1
И моряки, прибывшие на Аляскинские острова, и их
обитатели унанганы были сущие лейтенанты Жевакины:
они были уверены, что их речь должен понять каждый
человек в мире, а кто говорит на другом языке — так он
так просто ломает дурака. И вот мореплаватели поняли
слово «алеут» и как название страны и как племенное
имя ее жителей. В атласах мира появились и
«Алеутские острова» и «алеуты» — их обитатели.
Вот тут-то я и буду повторять раз за разом в разных
декорациях эту же самую нелепую историю.
Во-первых, точка в точку так. Знаменитый чилийский
поэт и революционер Пабло Неруда, когда я спросил
его, откуда взялось имя Чили, рассказал:
«Белые, завоевав Перу, спускаясь с севера все
дальше на юг, очень интересовались, подойдя к границе
страны, — а что лежит там, за следующими хребтами?
Видимо, их наполовину поняли и справедливо — дело-то
было в Южном полушарии — ответили по-индейски:
«Там — ч й л и!», то есть: «Там — холод!»
Но гордые испанцы считали, что ответ может быть
дан только на заданный ими вопрос, и решили, что
Чили — это название тех загадочных земель, что
лежали во мгле перед ними за зубцами Кордильер. С тех
пор на картах Америки и появилась новая страна —
Чили.
Примерно то же случилось в Центральной Америке.
Когда завоеватели появились на большом полуострове
на юге Карибского моря, что им надлежало делать?
Первым делом спросить у его обитателей: «Как зовут
эту великолепную страну?» Спросить, конечно, не на
языке ее народа — на своем собственном.
Индейцы-майя очень удивились, услышав
незнакомую речь. Ответить они ничего не могли. Они задали
по-своему встречный вопрос: «Что вы говорите?»2 Это
звучало, как «юкатан». Посмотрите на карту обеих
Америк. Вот тот полуостров, а вот поперек него и надпись:
1 «Датэчи панэ» — «Дайте хлеба». «Портате вино» —
«Принесите вина». Обе просьбы выражены на чистом итальянском языке.
Жевакин, не зная ни французского, ни итальянского, повторяет их
по-итальянски, а считает французскими.
2 Или ответили: «Ю-катан» =- «Не понимаю»,
473

«Ю ката н»... И есть штат Юкатан в Мексике, и есть
«юкатанские индейцы»... А «юкатан» значит: «Чего ты
такое непонятное несешь, бледнолицый?»
Место другое, а спектакль тот же. Диего де Альмаг-
ра, предводитель отряда конкистадоров, приблизился на
побережье Перу к местам, где высоко возносит в небо
голову величавый вулкан Мисти. Встретясь с местным
вождем и пребывая в полном убеждении, что не может
быть на свете людей столь обиженных богом, чтобы они
не понимали испанского языка, того, на котором
объясняется его католическое величество король Кастильи и
• Арагона, запыленный воин сурово спросил вождя,
указывая на землю: «Как имя сей земли?»
Почтенный старец впервые увидел так тяжело
одетых людей. Он подумал, что чужеземец устал и просит
разрешения присесть на траву. Он приветливо
промолвил: «Арекипа!» — «Присядь!» — как ответил бы Одиссею
вождь страны листригонов.
Этого было достаточно: появился на свете город
Арекипа. Он существует и сегодня:
«Арекипа — второй по величине город Перу на
высоте около 2850 метров у подножия вулкана Мисти...
Железнодорожная станция на пути из Мольендо на
Тихом океане в Лас-Пас (Боливия), 87 000 жителей.
Текстильная, пищевая и другая промышленность...» (БСЭ).
И все это вот уже четыреста лет носит имя, означающее:
«Садись!»
Странно? Но, собственно, почему? Те, кто сейчас
произносят это имя, чаще всего не знают его былого
значения. Для них оно — «чистое название», лишенный
содержания звук. Но ведь и для нас с вами «звук»
Москва или Псков тоже связывается не с
первоначальным, неведомым нам, значением этих слов, а с
совершенно другими, уже чисто топонимическими
представлениями: великолепная столица СССР; древний
город над рекой Великой...
А может быть, знающие древнее индейское слово
понимают его по-старому? Каково им? Да ведь ничуть не
плохо и им.
Мы все думаем, что имя реки Тетерев означает
птицу из семейства куриных, и странность этого
соединения птицы и реки нимало не заботит нас... Точно так же
и тут: мы знаем — имя может быть, собственно, любым
474

словом. Кто, почему, когда и как сделал его именем —
какая нам печаль? И имена живут беспрепятственно..,
Арекипа остается Арекипой.
Ошибочны названия даже некоторых всемирно
известных огромных городов, исторических и политических
центров мира.
Стамбул гяуры нынче славян
А завтра кованой пятой
Как змея спящего раздавят...
Стамбул заснул перед бедой!
Стамбул — это Цареград, Константинов
поль... Оба последних имени понятны нам; что значит
первое в этом ряду (последнее в исторической жизни
города на Золотом Роге)?
В 1453 году армии султана Мехмета II, прозванного
«фаттихом»—победителем, обложили кольцом древний
Константинов град. Осада продолжалась полтора
месяца; затем город пал.
В те далекие времена при громе пушек окрестное
население кидалось в город, под защиту его каменных
твердынь. Осаждающие турецкие воины все время
задерживали беженцев, стремившихся во что бы то ни
стало пробраться в столицу. На вопрос: «Куда идешь?» —
беглецьг неизменно отвечали по-гречески: «Эйс тен по-
лин!», то есть: «В город!», кивком головы или пальцем
указывая на стены и башни.
Люди не только неточно выговаривают слова чужого
языка; они и слышат их на свой лад. Туркам
казалось, что греки отвечают им: «Истанбул», и они
понимали это в том смысле, что так, Истанбул ом,
называется великий греческий город на Босфоре. С этих
пор Константинополь и стал Истанбулом, а
в европейской переделке — Стамбулом...
Это бесспорно так? Мало что бывает бесспорным в
топонимике. Есть исследователи, считающие, что осада
1453 года, султан-фаттих, турецкие воины и греческие
беженцы тут ни при чем. Все могло быть много проще,
говорят они. Фразу «эйс тен полин» — «в город» —
могли тысячекратно на дню повторять греки,
бороздившие Мраморное море и Золотой Рог задолго до
изложенных событий: так мы, садясь в электричку в Ирпене
под Киевом, в Абрамцеве у Москвы или в ленинград-
475

ском Зеленогорске, на вопрос: «Куда
едете?»— отвечаем кратко: «Да в город...»
Правда, не очень ясно, в каком же
языке это словосочетание превратилось
в топоним и почему оно стало в конце
концов топонимом турецким?
Есть и еще одна версия. А может
быть, неверно понятые греческие слова и
вообще ни при чем? Имя Истанбул
могло явиться как прямая переработка
слова Константинополь. Сначала
оно попало в арабский язык, не знающий
звука «п», и превратилось в Костанбул, затем турки
охотно сократили бы его до Станбул; но они, как и
финны (см. стр. 380), не выносят скопления согласных
в началах слов. Из русского «шкаф» они сделали «ы ш -
к а ф», из французского «шмэн-дё-фэр» (железная
дорога) — «ы ш м э н - д ё - ф е р»; древнюю Смирну
превратили в И з м и р... Вот поэтому и Станбул стал у них
Истанбуло м...
Каково мое мнение? Собственно, каждая
топонимическая гипотеза имеет право на защиту и поддержку. Я
не берусь высказать твердое решение, но думаю, что
первая версия правдоподобней других.
Перебирайте страны и эпохи — наиболее обычный
тип эрратонима сохраняется повсюду.
Знаменитые путешественники братья Ливингстоны
в путевых записках своих посмеиваются над некиим
ученым профессором. Изучая природу Африки, он не
удосужился овладеть ни одним африканским языком. В
одной из его работ описана ящерица, называемая
местными жителями кайя. В других сочинениях
рассказывается об африканском горном хребте Кайя. Может
быть, горный кряж напоминает ящерицу, или эти
пресмыкающиеся водятся там в особом изобилии?
Братья Ливингстоны разводят руками. Если бы вы,
обратясь к африканцу, спросили его — не на его, а на
своем языке, — что за жидкость налита в большом
бидоне европейца, он сказал бы: «Кайя!» Задай вы ему
вопрос: «Куда ведет тропа, уходящая в лес?», он
ответил бы: «Кайя!» Спроси вы: «Как имя моей юной
дочери?»— он и тут бы пробормотал: «Кайя!» — и все
потому, что слово это означает: «Не знаю!», только и
476

На рубеже
Азии и
Европы
в дни
султана
Мехмета-
победите-
ля...

всего. И имя ящерицы — «Не знаю», и название горного
хребта — «Не знаю»... Очень естественно...
Читая эти «Записки», я вспомнил довольно
правдоподобный анекдот времен несчастной русско-японской
войны 1904—1905 годов.
Хороших карт театра военных действий Маньчжурии
к началу военных действий не оказалось. Командование
царской армии бросило на съемки военных топографов.
Вскоре с мест начали поступать первые планшеты.
Они вызвали некоторое недоумение в штабах.
Выходило, что китайцы были до странности лишены
фантазии, когда выдумывали названия для своих
селений и деревень. Откуда бы ни поступали
топографические планы, всюду на них чуть ли не 90% населенных
пунктов носили одно имя Бутунда. Их было такое
множество, что более предприимчивые геодезисты ста*
рались разнообразить их названия добавлением русских
определений: Верхняя Бутунда, Большая Бутунда,
Старая Бутунда. На планшетах же менее
находчивых съемщиков злополучные Бутунды значились про*
сто под порядковыми номерами: Бутунда первая,
Бутунда вторая, седьмая, девятая...
Что-то тут было не так... Призвали переводчиков, и
переводчики горько рассмеялись. Они-то знали:
по-китайски «понимаю» — «дундэ»; отрицание «не» звучит
как «бу», «Бу-дундэ!» значит: «Я вас не понимаю» — так
отвечали местные жители на обращенные к ним по-
русски вопросы и у одной, и у другой, и у двадцать
пятой деревни.
Получилось, как в известном стихотворении В.
Жуковского «Каннитферштан», где молодой прекраснодуш^
ный немец, прибыв в Голландию, спрашивал, кому
принадлежит дом, богатый магазин, корабль у пристани,
великолепный выезд, и каждый раз слыша в ответ:
«Каннитферштан», удивлялся неимоверному богатству
этого человека, не зная, что длинное слово это
по-голландски означает: «Я вас не понимаю»...
Однако встречаются и «эррата» — ошибки —
несколько иного рода, даже многих родов.
Португальцы, открывшие верховья Амазонки, реку
Мараньон, рассказывали затем, будто имя это
возникло потому, что первые плаватели по могучей реке,
нетерпеливо ожидая конца путешествия и зная, что оно
478

должно закончиться там, где река впадает в море,
спрашивали у проводников-индейцев: «Маре, ан нон?», то
есть: «Море это или нет?» — при каждом широком
разливе потока.
Объяснение очень неубедительно: сами
спрашивавшие никак не могли свой же, вполне им понятный вопрос
сделать именем реки. Что же до индейцев, которые,
разумеется, задолго до появления белых с их навязчивым
«Маре, ан нон?» называли эту реку на своем языке —
с чего бы пришло им в голову менять ее имя на чужой
лад?
Настоящая этимология имени Мараньон давно
известна: оно произведено от испанского marana
(маранья)— чаща — и значит «трущобная река», а старое
объяснение, конечно, ошибочно.
Кстати, на целой сложной цепи недоразумений
основано и само имя Амазонка. Миф об «амазонках» —
женщинах-воительницах, был сложен древними греками
и памятен всем европейским народам. Первые
европейцы, проникшие в бассейн величайшей реки Южной
Америки, столкнулись тут со многими поразившими их
воображение вещами. С одной стороны, до них все
время доходили слухи о свирепых и грозных индейских
племенах, живущих в амазонских лесах; рассказывали,
что они так свободолюбивы и отважны, что у них в боях
участвуют даже женщины.
С другой стороны, они услышали слово «амузуну» —
так некоторые индейцы именовали грозное явление,
стремительно несущийся вверх по течению реки
приливный вал (в других наречиях он именуется «поророка»).
Два новых известия соединились вместе: слово
«амузуну» напомнило о древних «амазонках»; рассказы
о смелых индианках придали воспоминаниям силу
действительности, и в результате река-великанша получила
свое европейское имя. (Индейцы не могли охватить
одним именем всю ее, от истока до устья; у них она
имела много различных имен.)
Конечно, это не такая прямая ошибка, как в
предыдущих случаях. Тем не менее для меня имя
Амазонка— настоящий «эрратоним», основанный на неточном
понимании слова «амузуну» и на темных
представлениях о древней истории,
479

Совсем иного покроя недоразумение с появлением
названия североамериканского (на Аляске) городка
Ном (если верить американскому профессору М. Пею).
Утверждают, что это — бессмысленное на английский
слух —имя возникло благодаря беспечности некоего
французского географа. Изучая карту Аляски и найдя
на ней безымянный кружок — селение, он сердито
написал рядом с ним карандашом: «Nom?» от есть: «А имя-
то где же?» Исполнитель же карты, испугавшись своего
упущения, понял эту пометку как совсем другой вопрос:
«Так ведь это же Ном?» — и обвел карандашную
надпись вековечной тушью... «Да, да, патрон, это
Ном!»
Если только этот рассказ верен, перед нами особый
тип эрратонима. Я бы, сказать по правде, не рискнул
довериться господину Марио Пею, хоть он и профессор
Колумбийского университета, но меня подталкивают
на такое доверие некоторые сообщения профессора Аль-
бера Доза, парижанина. Ему-то можно верить безого*
ворочно, а он рассказывает вот что.
Население Южной Франции говорит на наречии,
отличном от литературного французского языка и от
говоров Севера Франции. Разница в языках тут не
меньше, да, пожалуй, больше, чем между русским и
украинским. Средний интеллигент-француз, если он не
южанин родом, с трудом понимает савояра или
провансальца. Некоторые южные слова он вообще
воспринимает, как абракадабру; другие путает со своими сходно
звучащими и — ошибается.
Ну, такое легко себе представить и у нас: прочтя на
карте Алтая надпись: «К а ту некие Белки», вы, если
вам не известно, что значит термин «белки» в Сибири,
можете произнести его как «Белки» и удивляться,
почему горы назвали так? На деле же «белками» в тех
местах зовут покрытые вечным снегом вершины гор, и
ни о каких «белках» здесь нет и речи.
Среди геодезистов, работающих над уточнением карт
французского Юга, немало северян, людей, не владею-
щиг «лангдоком», южным наречием. Честно
расспрашивая провансальцев или савояров о названиях их угодий,
урочищ и владений, они тут (а также в Бретани, в
Нормандии— там свои говоры и даже языки) далеко не
всегда понимают как должно ответы... В результате на
480

картах получаются сущие французские Бутунды (см.
стр. 478).
Есть на юге Франции урочище, называемое так:
Арэнье. Пишется это имя «areinier», происходит от
латинского слова «арэна» — «песок» (вспомните арены
наших цирков) и имеет простое значение — Песчанка.
В литературном французском языке такого слова не
существует, но есть другое, очень похоже звучащее, хотя
пишущееся совершенно иначе и не имеющее с «arelnier»
ничего общего по происхождению. Это — «araignee»
(арэнье), «паук»; оно связано с греческим «арахнэ»—
тоже «паук».
Но ведь молодой топограф не обязан быть
филологом; он этого не знает, и на карте появляется вместо
законной Песчанки неправдоподобное имя урочища:
Паучанка. Это в своем роде не слабее Нома!
Дальше — больше. Внимательный созерцатель
французских карт может на одном из их листов обнаружить
небольшое ущельице, носящее загадочное имя: Коль
дё Милорд, то есть «Шея английского барина». То-
понимист, который пожелал бы выяснить, какой
«милорд» дал такое название ущелью, откуда он тут взялся,
чем был знаменит, сломал бы себе голову на догадках.
А в действительности горная долинка на местном языке
называлась очень поэтично: не «Коль дё милор(д)», а
«Коль дё милль op» (Col de mill aures), то есть
«Перевал тысячи вихрей»... Тот, кто не знает местного
диалекта, обязательно примет одно из них за другое.
Бывает и хуже. Над городом Греноблем (помните —
Грацианополис страницы 409-й) высится не
слишком грозная гора, то ли сложенная из темноцветных
каменных пород, то ли поросшая темным лесом.
Издревле она носила южно-французское имя Нэрон, что
значило: «Чернушка»... Прибывшие из других частей
Франции землемеры приняли это Чернушка за
римское Нерон — имя прославленного своими жестоко-
стями и сумасбродствами римского императора. А так
как та гора имеет форму, напоминающую нечто вроде
воинской каски, они, ничтоже сумняшеся, нанесли на
карту и внесли в перечни топонимов название «Каск дё
Нерон», то есть Неронов Шлем.
Не будь историки историками, они бы сошли с ума!
Нерон скончался в 68 году нашей эры! Гренобль был
16 Лев Успенский 481

основан императором Грацианом двести девяносто один
год спустя, в 359 году!.. Как же попало в его
окрестности такое необыкновенное название? Кто его дал,
почему, при каких обстоятельствах?
Но историки свое дело знают. Ведь если они прочтут,
что в Якутии, над рекой Кевакты есть гора, называемая
(на картах!) Наполеонова Шляпа, им не придет
в голову допустить, что сюда занесло ветрами
прославленную треуголку императора французов. Они будут
искать этому имени другие объяснения... Было, как
видите, найдено объяснение и для «Каски Нерона». Она
оказалась эрратонимом.
Доза так и сыплет подобными анекдотами,
передавая их порою очень живо. «Один офицер-топограф,—>
ядовито пишет он, — спросил у провансальца сначала —
что это за лощина, а затем — а чья там ферма?
Простак-крестьянин понял вопросы и на первый, почесав
в затылке, ответил: «Лу сабе па!», то есть: «Да не знаю!»,
а на второй — не без гордости: «Эс ла мию!»: «Она —
моя!» Офицерик же не понял ничего и покорно
записал два названия: «Лусабепа» и «Эсламию».
Они и сегодня фигурируют на подробных картах
Франции.
Бывает в так.;х случаях, что и виновного в имени-
выдумке не сыщешь. Один советский крымовед горько
сетует на произошедший с ним казус.
В какой-то из своих статей он упомянул маленькую
крымскую речку; по-татарски она называлась Аузун-
Узёнь. «Ауз» в татарском языке — «рот», «уста»,
«устье»; «узень» — «речка». Географ перевел это
название несколько своеобразно: «Ротовая речка», а
наборщики не разобрали незнакомого слова и напечатано
было: «Розовая речка»... Из статьи название
перенесли на карты Крыма; на них появился новый
гидроним, а почему эта речка признана розовой, с каких пор
она так «зарозовела» — никому не известно.
И ведь вот что стоит заметить: попытки
пострадавшего «крестного отца» исправить ошибку оказались
тщетными. Имя нанесено на карты, введено в
справочники... Слишком трудно и дорого все это переделывать
«назад»...
Чем больше люди торопятся и при производимых по
разным причинам переименованиях географических
482

пунктов, тем чаще возникают разные эрратонимы,
иногда предосадные или прекурьезные.
Когда французы в XVI веке завоевали город
Страсбург (его имя от латинского «виа страта» —
«мощеная дорога» — означает «Город на мощеной дороге»)
они нашли там средневековых времен уличку,
называвшуюся по-немецки Тотенбаргёссель — «Переулок
Гробов» (возможно, в этом переулке обитали
когда-нибудь мастера цеха гробовщиков). Завоеватели
перевели древнее название на свой язык. Проулок стал Р ю-
дела Бьер; это тоже значит: «Улица Гробовая».
В 1871 году немцы захватили Эльзас вместе с его
столицей. Было приказано тотчас дать всем улицам
немецкие имена, придерживаясь смысла французских
названий. Приказ выполняли не большие знатоки
французского языка. Они не знали, что по-французски слово
«бьер» имеет два смысла: «пиво» и «гроб»; и вот из
«Гробовой улицы» у них получилась «Бйргесс-
х е н» — «Пивная улочка».
Сегодня этот город снова входит во Французскую
республику... Интересно было бы узнать, какое же имя
носит теперь злополучный тупичок — веселое пивное
или гробовое мрачное? ,
Расскажу, пожалуй, еще одну курьезную историю.
Есть возле города Асбест Свердловской области
станция Муранитная. Что такое «муранит»? Так один
незадачливый, но энергичный изобретатель назвал в
честь своей жены (ее звали Мура) особый
предложенный им асбестовый картон. Был построен цех для
производства муранита и ближний разъезд наименован
Муранитный.
Картон не оправдал себя, муранитный цех
прекратил работу, инженер-изобретатель уехал, а название
осталось памятником человеческой поспешности и
легкомыслию. Много десятилетий его можно найти во всех
жел.-дор. справочниках.
* * *
Я сам вижу: подобных примеров слишком много;
всех никак не переберешь. И все же я хочу привести
еще два-три таких эрратонимических случая.
Во время первой мировой войны печальную славу
приобрела одна небольшая высотка — холм у француз-*
16* 483

ского города Вердена, носивший имя Морт-омм, то
есть «Мертвый человек». Имя было в пору
злосчастному пригорку: на его склонах было убито много тысяч
солдат — и французских «пуалю» и немцев —«бошей».
И тем не менее название холма, повторявшееся в
сотнях военных сводок обеих сторон, — эрратоним.
Некогда он носил имя Морт-Орм — «Сухой вяз»,
очевидно, по издалека заметному засохшему огромному
дереву на его вершине. Это не солдаты 1914—1918
годов перекрестили место с горьким остроумием
фронтовиков; так оно именовалось и до войны, и как
произошла подмена, теперь уже никто не скажет.
Пожалуй, легче судить о том, как в далекой Канаде
мрачное французское название Тэт дё Мор —
«Голова покойника» — преобразовалось постепенно в
бодрое английское Тэддимор, что-то вроде
«Федя-большой»: просто второе приятнее, чем первое, да ведь
англичане, сменившие в этих местах французов, не
понимали смысла гробового имени и подогнали его по
созвучию к своим английским словам.
А уж совсем легко понять тех легкомысленных
петербуржцев XVIII и XIX веков, которые превратили
в не слишком обоснованное, но вполне понятное Г о -
р 6 х о в а я улица первоначальное имя ее Гаррахова
улица. Вдоль этой улицы были некогда расположены
земельные участки и дома некоего иноземца Г а р р а -
ха... Кем был этот Гаррах, то ли австрийским
графом, то ли богатым купцом, поди установи!
Да это не так уж важно даже и нам, топонимистам,
а старым питерцам было и вовсе наплевать на его род
и происхождение. Вот они и переделали Гаррахову
в Гороховую (теперь — улица Ф. Дзержинского),
хотя и пели, понимая, что что-то в этом имени «нетово»,
известную в свое время песенку:
По Гороховой я шел,
Да гороха не нашел...
Но что из того? На соседней Морской моря тоже
не было и признаков... Имя! Такая уж это
таинственная вещь!
Хватит эрратонимов! А если вам их мало, ищите
сколько угодно сами. Желаю вам успеха...
484

Никому не интересно рассказывать'
Замок про самого себя какие-нибудь позор-
Помфрет ные вещи. И все-таки я это сделаю:
мне очень хочется предупредить вас,
будущих топонимистов, от повторения таких промахов.
Есть в Англии графство Йорк, то самое, по
отношению к которому американский Нью-Йорк
является как бы. внуком, Новым Йорком. В Йорке есть
небольшой городишко Помфрет. Раскройте собрание
сочинений В. Шекспира на его знаменитой трагедии
«Ричард II», и вы найдете там такую жестокую
сцену:
Замок Помфрет. Входит король Ричард.
Король Ричард. Как? Нет, ты сам дал мне
орудье себе на гибель! (вырывает у слуги топор и
убивает его).
Ты— ступай за ним и поселись с ним вместе в
преисподней!
(Убизает второго слугу. Тогда Экстон поражает насмерть его
самого)...
Вот какие страшные вещи происходили, если верить
Шекспиру, в Помфрете...
Вы хотите выяснить, что же это за место —
зловещий Помфрет? Вы берете с полки справочник,
ищете и... И, вполне вероятно, не находите там такого
названия. Зато на соседних страницах есть небольшая
статейка: Понтефракт.
«П онтеф р а кт, — говорится в ней, — город в
английском графстве Йорк, на реке Эйр. Близ него —
развалины замка Помфрет, в котором умер (?)
Ричард II...» По-видимому, замок так обветшал, что о нем
уже не пишут в отдельности. Познакомимся хоть с
городком, возле которого он некогда мрачно стоял на
страже.
Город очень древен. Само его имя —
Понтефракт— непонятно рядовому англичанину. Оно —
латинское; в эпоху, когда Британией владели римляне,
это место звалось по-латыни «апуд Понтем Фрак-
тум»: «у Сломанного Моста». Видимо, уже
тогда тут был поврежденный мост через Э й р у; над ним
и высился неприступный оплот завоевателей.
485

Прошла над старой Англией, по пятам за медного-
ловыми легионерами Рима, длинная череда веков.
Римляне, разгромленные на континенте варварами,
покинули Британию; их место заняли северные племена
германцев. Значения слов «апуд Понтем Фрактум»
теперь не понимал уже никто. Но древнее имя
осталось жить.
Это могло произойти двумя способами. Новые
пришельцы могли либо перевести его на свой язык, либо
приспособить его к своему произношению, переделать
по-своему... Здесь служилось второе: Понтефракт
стал Помфретом. Но ведь рядом с этим
именем-переделкой могло возникнуть и второе имя — перевод.
Вот тут-то я и вынужден рассказать вам печальное.
Досадное. Постыдное...
Разбираясь в прошлой истории знаменитого замка,
я, не помню где именно, но, по-моему, в одной из
статей восьмидесятитомного энциклопедического словаря
Брокгауза и Ефрона, вычитал интересное сведение.
«Неподалеку от замка Помфрет, — так, помнится,
было написано там, — есть маленькое селеньице, имя
которого тоже означает «Сломанный мост», но уже не
по-латыни, а на английском языке...» Что-то вроде
Брокенбридж, Брокбридж, как-то так...
И тут я допустил ужасный промах. Я то ли просто
не выписал этих данных на карточку, то ли выписал,
но не поставил на место в своей картотеке, отложив
это на будущее;.. А это случилось буквально накануне
Великой Отечественной войны, мне скоро стало не до
топонимических карточек, я ушел на фронт, а
возвратившись, обнаружил, что такой записи в моей
коллекции нет... Нет, и кончено!
Это поистине ужасно: теперь я представления не
имел, в какой именно книге, в какой статье
содержалось то сообщение. Я не запомнил точного имени той
деревушки. А ведь она могла быть упомянута не
обязательно в статье, озаглавленной «Помфрет» или
«Брокбридж». Сведение это, может быть, содержится в
любой другой статье — об Англии, о графстве Йорк, о
римской оккупации Британии, о почте и телеграфе, о
топонимике— о чем угодно. Как же мне вновь найти столь
важное для меня сообщение? Можно сказать так: я
поймал золотую рыбку и вдруг упустил ее обратно в море..,
486

Много ли шансов, что та же рыбка вторично клюнет
на мой крючок? Нет таких шансов...
Я отчаянно боролся. В течение пяти лет я на досуге
внимательно прочел подряд все 85 томов Брокгауза и
Ефрона,' выбирая из них все упомянутые и
расшифрованные топонимы (это было полезным делом, но не
привело меня к цели моей). Я изучил графство Йорк,
точно собираясь приобрести его в собственность, по
Британской Энциклопедии... Напрасно! Никакого Брок-
бриджа или Брокенбриджа я не нашел. Я вовлек в это
дело даже двух англичан, живущих в Лондоне: один
из них, увлекшись, поехал в Йорк, но тоже не
обнаружил там ничего подобного. Но в то же время я могу
дать голову на отсечение, что я ничего не выдумал, не
увидел всего этого во сне; такие сведения у меня в
руках были: я это сам читал... Где?
Чего ради я рассказал вам такую историю? Чтобы
показать вам, как важна в работе не только топоними-
ста, любого исследователя, скрупулезная точность,
великая аккуратность... Как никогда нельзя доверяться
собственной памяти. Как, раз найдя любое важное
сообщение, самый мелкий факт, необходимо тотчас же
закрепить его на бумаге, помня, что написанное пером
не вырубишь топором.
А кроме того... А кроме того, я хочу поделиться
с вами своей неожиданной радостью. В феврале
1970 года в газете «Ленинградская правда» была
рассказана печальная история этой моей оплошности.
И внезапно на следующий день я получил от
переводчика М. Донского, недавно побывавшего в Англии,
подробную карту графства Йорк. И рядом сПомфретом-
Цонтефрактом я увидел на ней обведенное кружком
название: Уэнтбридж. Деревушка на той же самой
речке Эйре... на которой стоит Помфрет... А ведь слово
Уэнтбридж означает то же самое: «ушедший», то
есть «исчезнувший, сломанный мост»... И я сразу же
вспомнил: как раз это название я и видел когда-то...
Так я получил чудесный подарок ко дню моего
семидесятилетия; мне помогли найти то, что я почти
тридцать лет назад потерял. Редчайший случай.
Я даже расстроился, вспоминая свою беду... Тем не
менее перейдем через славный Понс Фрактус и
посетим другие места мира,
487

Я уже говорил: в древности дороги, пути
сообщения были для человека чудом, драгоценностью, почти
святыней. В безлюдии полудикого мира они змеились
как тонкие нити человечности. Люди цепко
держались за них, восхищались ими, поклонялись им.
Реки были и дорогами и препонами одновременно.
На реках были переправы, и каждая из них тоже
являлась великим чудом, богатым сокровищем. О них
рассказывали, их помнили и о них знали за сотни
часов пути. Это были мосты и броды, и вокруг каждого
возникало селение, и на всех языках мира эти поселки
получали названия: такой-то брод или такой-то
мост... Что удивляться: у многих народов в их
пантеонах, в рядах их богов, были даже специальные
божества, покровители переправ, перекрестков, горных
перевалов...
Конечно, впоследствии переправ стало много
больше, они перестали казаться чудом и исключением; но
старые имена сохранились. И теперь нередко нужны
некоторые усилия, чтобы установить: почему этот мо-
стишко на жалкой речке так почитался, что даже город
возле него был назван: такой-то мост... Иногда и моста
давно нет (вспомните Кузнецкий Мост в Москве),
а место все еще так называется. Сплошь и рядом никто
не переправляется тут вброд, как в Оксфорде или
на Босфоре, а имя «форд», «фурт» — «брод» все еще
продолжает звучать...
Кроме тех «бродов», о которых я уже говорил на
страницах 391—392, есть в мире другие, не менее
интересные, порою как бы замаскированные в результате
перехода слова из языка в язык. Вот испанский город
Бильбао; только языковеды ясно видят, что его имя
возникло из древнеримского Бёллум В а дум—
«Прекрасный брод». Древние пиренейцы — баски
превратили это название в свое Бельвао, а из него
получилось современное Бильбао... Поистине: «не спро-
сясь броду», нечего и соваться в воду топонимических
разысканий: без поводыря-языковеда утонешь, не успев
сделать и шага в глубину...
Да не обязательна и смена языков!
На речке С а вале, притоке Хоп.ра, стояло
некогда село Братки (не знаю, так ли оно именуется
сейчас). Каждый из вас мог бы легко догадаться, откуда
488

взялось это имя: видимо, основателями села были
какие-то любвеобильные дружные братья — братки;
в их честь и возникло такое название...1
Верно? Ничего подобного! В старых документах мы
постоянно читаем о поселке в таком виде: «Село
Пески, Бродки — тож...» Значит, никакие братья тут
решительно ни при чем: Братки — это только особое
произношение слова Бродкй. Тут, на Савале, был
когда-то важный для населения «брод»... Фонетические
условия местного народного говора заставили людей
произносить неударенное «о», как «а», приглушили
согласный «д» перед «к» и превратили его в «т»... Все
это произошло внутри одного языка, русского, а имя
изменилось до неузнаваемости.
Точно так же где-нибудь во Франции можно
поручиться, что потомки королей и напрасные претенденты
на королевский престол графы Шамбор
представления не имели о происхождении имени их родового замка
Шамбор (Chambord) в департаменте Луары и Шера.
Откуда им знать, что в его основе лежит галльско-рим-
ское Камборитос — «Брод на излучине»? Правда,
тут изменение связано уже с переменой языка
населения... Но вот возьмите название села Бродо-Кал-
мацкое в Пермской области: надо проделать длинные
разыскания (на этот раз уже исторического характера),
чтобы установить, что возле него было некогда урочище
Калмацкий (то есть Калмыцкий) Брод. Тут
переправлялись через реку Тёчу много веков подряд
кочевые тюрко-монгольские племена Азии, чтобы нападать
на русских и башкир. Наши предки звали их всех
общим именем: калмыки...
Нечего говорить: в Индии и Китае, Японии и
Вьетнаме—всюду есть топонимы, имеющие значение
«брод»; к сожалению, их нет в моей картотеке.
То же самое с мостами. В России вы найдете и
Мосты, и Мостовую, и Мостовской и
Княжой Мост — десятки других таких же названий.
В странах германских языков это названия, в составе
которых есть часть «брюк», «брюг», «бридж»: Осна-
брюк (Зап. Германия) и Брюгге (Фландрия),
1 Или вы можете предложить и такое решение: там росло много
анютиных глазок, см. стр. 424.
489

Бридж об Аллен и Айронбридж (Железный
мост) в Англии... Все это — мосты, как и всевозможные
«пон'ы» и «понте» в романских странах. Ведь даже
фамилия нашего крупнейшего советского ученого-физика
Бруно Максимовича Понтекорво означает не что иное,
как «Кривой» или «Горбатый мост».
Конечно, и тут есть сложноватые случаи. Был в
древней Британии городок, носивший испокон веков имя
«Caer Brito» — «Город бритов». Около него римляне —
они делали это при каждом удобном случае —
соорудили мост. Мост был много моложе города, но
сменившие римлян завоеватели англо-саксы, конечно, не знали
этого. Они видели: город стоит возле моста, наверное,
имя его и значит «Мостовой город». «Caer Brito» они
переделали в Брикс-Тон, а из этого позднее
получилось современное английское Бристоль...
Французское Бри ар — это «город у моста»,
древнее кельтское— Бриводурум. И Понверр —
римское «Понт ем Ветер ем» — «У древнего моста».
И даже звучное испанское Алькантара (местечко
на реке Тахо, возле руин римского моста) тоже значит
«мост», только на этот раз уже по-арабски.
У нас на Руси, пожалуй, характерны не названия-
мосты (их тоже достаточно), а имена-волоки. Мост
соединяет два отрезка сухопутной дороги через реку;
волок связывает две части водной, «голубой» дороги
через пространство суши. Без «волоков» немыслима была
торговая жизнь древнего русича; потому у нас столько
имен, в которые входит это слово. Волоколамск
под Москвой — это «волок на реке Ламе». Вышний
Волочек соединял некогда бассейны Волги и
Ладоги... У Волокодержавского Погоста на реке
Мете кончался волок, по которому судоводители об«
ходили опасные по тем временам Мстинские пороги...
Для наших предков все безмерно огромное
пространство к северу и востоку от этих и других
«волоков» было Заволочьем — в него входили земли
нынешней Архангельской области и все, что лежало за
ними. Подволочьем называлось одно из сел на
Северной Двине; а сколько меньших по размеру и
значению «волочков» внимательный исследователь найдет на
топонимической карте России, когда она появится!
Безмерно было значение волоков в древние времена.
490

Можно, конечно, указать и на спорные случаи. Имя
города Вологды некоторые ученые производили от
«волока», соединявшего некогда тут Шексну с
Сухоной;» Большая Советская Энциклопедия и сейчас
стоит на этой точке зрения. Другие ученые производят
шля Вологда от финского «валкэа» — «белый»...
Однако, как это ни странно, есть и реки, в названия
которых входит слово «волок»,хотя, казалось бы, это сугубо
сухопутное понятие, относящееся не к воде, а к
водоразделу. Наши предки тем не менее дали одной
реке имя Безволочная (видимо, с большой
похвалой), а другой, тут же в Пермских землях, — Волос-*
ниц а...
Вы можете подумать, ч?о Волосница связано
с «волос» — тоненькая, узенькая, как волосок, струйка
воды... Так нет: просто в местном говоре существует
«шепелявое» произношение звука «ч»: он
выговаривается как «с»... Плывущий по Безволочной
минует все волоки, а тот, кто пустился по Волос (ч) ни-
це, тому не избежать, пусть коротенького,
Печорского Волочка....
Да, дороги древности! Огромное место занимали они
в воображении тогдашних людей, как и в их жизни; не
удивительно, что в имена превращались названия даже
самых, казалось бы, непримечательных деталей
путей сообщения.
Среди многочисленных Крестов нашей
топонимики, несомненно, очень многие не имеют никакого
отношения к кресту — символу христианства. Весьма
часто это название отправляется от понятия
«перекресток»: во многих частях России перекрестки именуются
как раз так: Кресты.
Меня били, колотили
За деревней на креста х... —*
пелось в одной дореволюционной частушке. Очень часто
это слово становилось названием урочища у
перекрестка значительных дорог, большаков; порой оно
переходило и на выросшее там селение. Вероятно, таково
происхождение названия посада Крестцы, между
Москвой и Новгородом; впрочем, я говорю об ^ом без
особой уверенности. Сходные топонимы постоянно
встречаются и у других народов,
491

Имя швейцарского курортного городка Вевё
звучало некогда как латинского Би-виум, то есть «двух-'
дорожье», «распутье», «перекресток» — но такой, когда
сливаются или расходятся только два пути. А вот
французский городок К а р р у ж в далеком прошлом был
римским Куадривиумом — «четырехдорожьем»:
очевидно, тут был уже самый настоящий перекресток:
четыре дороги расходились на все четыре стороны света.
Кресты!
К северу от Парижа лежит один из его дальних
пригородов — Компьёнь, место славных и позорных
воспоминаний: тут в 1918 году подписала капитуляцию
Германия Гогенцоллернов; тут же в 1940 году Гитлер
принял капитуляцию петеновской Франции. Топоними-
сту слово Компьёнь тоже навевает воспоминания:
в римские времена место называлось Компендиум,
то есть «сокращение»... Странное имя? Да нет, не очень.
Возле Компьеня римская дорога была, очевидно,
некогда основательно спрямлена. В те дни это было
серьезным завоеванием: лишний день пути — лишние
встречи с волчьими стаями, с темными людьми, со
всякими опасностями леса и ночи.
«Дорожный» характер имеет и название немецкого
Кобленца, римского Конфлуэнт'а. Только тут
речь шла уже не о сухопутной, а о речной дороге.
У Кобленца сливаются Рейн и Мозель; слова «апуд
Конфлуэнтэм» означали: «у Слияния рек» —
имя-лоция, имя-указатель, поставленный на речном
пути от горной Швейцарии к морю.
Мир меняется. Никому не пришло бы в голову
назвать Ленинград «Мостоградом», хотя (а скорее именно
потому что) в этом городе свыше трехсот мостов. Мост
в наше время— обычная подробность ландшафта;
какой же смысл отличать по его присутствию город от
другого города? Однако где-нибудь в глухих углах
Земли—в Центральной Африке или у нас в сибирских
таежных просторах — рождение такого имени возможно
и в XX веке. Вполне может появиться какой-либо
Пон-Нев или Замостье...
Кстати о П о н - Н е в... В Париже существует мост
с таким названием; оно означает: «Новый мост».
Он сооружен (и был новым) во времена трех
мушкетеров: упоминание о нем есть в «Сорок пять» А. Дюма.
492

Но вот на днях я наткнулся на него же в путевых
записках писателя В. Некрасова, в журнале «Новый мир».
Мост стоит и сегодня, три с половиной столетия спустя
после своего сооружения. Он по-прежнему называется
«Новы'й мост», и веселые парижане, желая сделать
комплимент убеленному сединами старцу, говорят,
посмеиваясь: «А что вам сделается? Вы крепки, как
Новый мост!»
Говорят, что слово «новый» может
Топонимиче- считаться наиболее часто
встречающая радуга щимся в топонимах Земли. Верно:
в редком городе, в какой бы стране
он ни стоял, нет Новой улицы, Новой площади...
Всюду есть Новгороды, мы это уже видели. Есть и
целые «новые» земли и страны: Новая Земля,
Новая Зеландия, Новая Гвинея... Есть в
тропическом Гондурасе Новая Армения, только без
Арарата.
Новая Водолага, Новая Гребля, Новая
Ладога, Новая Ляля — это в РСФСР и на
Украине. Енй Ургенч — Новый Ургенч — в Узбекистане.
Ах а л кал а ки — Новый Город, Новгород — в Грузии...
Поищите, и вы найдете -татарские, армянские,
мордовские, латышские — какие угодно «новые» имена.
Но, разумеется, с этим «новый» спокойно могут
выдержать состязание другие составные части наших
топонимов— те, которые являются тоже прилагательными
и обозначают различные краски, оттенки цвета. Они-то
и образуют на картах всех стран «топонимическую
радугу».
Едва ли не больше всего встречается в мире мест,
которые названы «белыми» и «черными». Есть «белые»
и «черные» горы — возьмем за образец знаменитый
Монблан в Альпах («Мон-Блан» значит
по-французски «Гора Белая») и целую небольшую страну
Черногорию (по-сербски — Црна Гора). Белых и
Черных гор сколько угодно и у нас: помните, Кия-
Ш а л тырь переименовали в Белогорск по
находящейся рядом Белой горе.
Не буду повторять сказанного о белых и черных
морях (см. стр. 442—4чьЗ), но у нас есть и Белое озеро
с городком Белозерском и река Белая (да и не
одна) со станцией Белореченской... Еще больше
493

в СССР нерусских белых и черных имен — все
бесчисленные тюркские Ак-Тепе, Актюбинск и, Ах ту*
бы (одно из русел волжской дельты), все Карадаги,*
Караташи, Карачаи и Кара-Су. Ведь в
тюркских языках «ак» значит «белый», «кара» — «черный» !.
А финские имена—Мета, то есть «муста» — «черная»,
всякие Валк-Ярви и Валк-Иоки — «белые
озера» и «белые речки»...
Не составило бы труда набрать любое число таких
имен и за нашим рубежом: немецкие Вейссенштейн
и Вейссенфельс — это просто «Белокаменск» и
.«Белоутесск»; остров Уайту берегов Англии — значит
«Белый»; река Нигер в Африке — «Черная река»,
как и Рио-Негро в Южной Америке. А вот вам еще
Нуармутье — «Черный монастырь» во Франции,
Шварцвальд — «Чернолесье» в Западной Германии,
Меланезия — «Страна черных островов» в Тихом
океане...
Река Нигер названа «черной» не за цвет воды, а
потому, что она течет в стране чернокожих людей. В
древней Руси «черными» назывались слободы, население
которых состояло из «черных людей», простонародья,
облагаемого податями и налогами. Очень возможно,
что имя Белоруссия было дано стране, свободной
в те времена от чужеземного ига, а вовсе не по белому
цвету национальной одежды, как предполагали в свое
1 Это и так и не так, если говорить серьезно. У восточных (и у
тюркских) народов слова «белый» и «черный» могут означать и
понятия, очень далекие от оттенков цвета: «белый» может значить
«южный», а «черный» — «северный». В Азербайджане этими словами
обозначаются ветры западный и восточный. В более глубокой
древности нам известны случаи, когда страны света обозначались так:
северный — черный
западный — белый, восточный — голубой
южный — красный
Среднеазиатские народы именно поэтому называли когда-то
Каспийское море — Белым, Ак-Деныз...
. Могут «цветные слова» иметь и иные значения: «белая река» —-
горная, «черная река» — равнинная. Да что удивляться: ведь и мы
сами называем «белым днем» вовсе не зимний, снежный, а самый
обычный день в разгаре, «черным днем» — отнюдь не темный, а
плохой, тяжелый для нашего воспоминания день.
Рассуждая о названиях-цветах, никогда нельзя упускать это из
вида,
494

время; и уж, несомненно, множество деревень у нас
носили имя Черная именно по этой причине:
«податная», «обязанная платить налоги».
Многие реки в странах тюркского языка называются
А к-Су или Кар а-Су. Нет проще, чем буквально
перевести эти имена: «Белая», «Черная речка». Но
знатоки жизни азиатских народов утверждают, что «Ак-
Су» всегда обозначает не «белую», а «чистую, горную»
речку. И «Кара-су» значит, наоборот, не «черная»,
а «медленно текущая, болотистая равнинная река
(собственно—«вода»). Как видите, нельзя питать полное
доверие к буквальным переводам: ведь и у нас
большинство «Черных речек» бывают болотными,
неторопливыми, довольно глубокими... Однако в то же
время язык, по-видимому, принимал тут в расчет и
«цветовые» свойства воды: в наших «черных речках»
она, как правило, бывает очень темной,
красновато-черной от взвешенных в ней частиц болотной почвы и
торфа...
Стоит, пожалуй, обратить ваше внимание и вот еще
на что. Мы, европейцы, привыкли связывать с черным
цветом мрачные, отрицательные представления: «У него
черная душа!», «Это был самый черный день моей
жизни...»
Но ведь далеко не везде это является законом.
Африканские народы вовсе не считают черный цвет,
черноту признаком злобы, коварства. Их демоны обладают
не черными лицами, как наши, а, наоборот, мертвенно-
белыми... И, вероятно, для нас и для жителей
Танзании или Кении имя «Черное ущелье» будет иметь
совершенно разный смысл.
Не всем краскам одинаково везет в географической
радуге, и не во всех странах частота разных
«окрашенных» имен одинакова.
У нас, пожалуй, на первом месте после белых и
черных топонимов стоят красные. Имена красного... я
хотел написать «цвета», но призадумался! Вдумайтесь и
вы в такой список названий:
Красная Шапочка (нас. пункт Свердл. обл.),
Красная (река Донск. обл.),
Красная Поляна (Моск. обл. и Краснодарск.
край),
Красная площадь (Москва),
495

Краснодар (бывш. Екатеринодар),
Струги-Красная (бывш. Струги-Белая,
Лен. обл.).
Вы быстро заметите, что слово «красный» имеет тут
не одно, а несколько разных значений.
Поручиться за то, что оно обозначает
«пунцовый», «багряный», можно, собственно, в одном-един-
ственном первом примере: сказочная Красная Шапочка
носила именно алого цвета головной убор. Но уже
Красная река вызывает сомнение. А может быть, это
означает «прекрасная, красивая река»: ведь говоря
«красна девица-душа», наш народ никогда не имел
в виду девушку с багрово-красным лицом.
Обе (а их куда больше) Красные Поляны,
безусловно, названы так «за красоту». Московская
Красная площадь получила в древности свое имя по этой
же самой причине, как самая красивая торжественная
площадь города. А в то же время теперь мы, называя
ее «красной», придаем этому слову еще одно,
совершенное новое, только после революции родившееся
в языке значение: «революционная». Это значение
особенно ясно в таких топонимах, как Краснодар и
Струги- Кр асн а я...
Наши предки называли небольшую северную реку
Стру гой - Б е л ой, имея в виду какие угодно ее
признаки, только не принадлежность ее
контрреволюционерам, белогвардейцам. Но когда в 1919 году Красная
Армия отбила станцию Струги-Белая от белой
армии Юденича, название показалось охваченным
ненавистью к белогвардейщине советским бойцам
недопустимым. Поселок был переименован, хотя причин для
этого было не больше, чем для того, чтобы упразднить
слово «бельё» или зверька «белку» переименовать
в «краснушку». Эпитет «белая» до 1919 года определял
цвет; эпитет «красная» стал теперь значить
«революционная»...
Сегодня, вероятно, в перечне русских топонимов,
начинающихся со слова «красный», 90% занимают те,
которым свойственно именно это значение, причем
некоторые из них, данные в спешке, именно в пылу боев,
может быть, следовало давно пересмотреть. Вряд ли
стоит сохранять такие невыразительные и странные
названия, как Красная Горбатка (Иван, обл.),
496

Красный Узел (Морд. АССР) или Красный
Ч и к ой (Чит. обл.).
Новое значение слова «красный» перешло во все
языки народов СССР: если такие имена, как Кизил
Ар ват или Кизил Чешме (Красный родник) в
Туркмении действительно говорят о «цвете», то уже
Кзыл-Орда в Казахстане означает «Красная
Армия»; слово «кзыл» имеет тут новый, невозможный до
революции смысл.
Столь же бесспорно это и в случае с названием
столицы Марийской АССР — Йошкар-Ола. Город этот,
стоящий на речке Кокшаге, носил когда-то имя Ца-
ревококшайск. После революции он был
переименован в Краснококшайск, а затем, с
образованием Марийской республики, получил свое теперешнее
имя, которое по-марийски означает «Красный город»
«Красноград» К
Слово, конечно, возникло как заместитель русского
Краснококшайска, а в этом имени часть «красно-»
означала бесспорно не «алый», а «революционный»,
«коммунистический».
За рубежом бесчисленное множество «красных»
имен, но в языках капиталистических стран слово это
всегда имеет значение цветовой отлички.
Рэд-Ривер (имена многих рек в странах
английского языка).
Монтань-Руж (в Китае, но имя дано
французами: «Красная гора»).
Турну Рошу (Румыния. Старое название:
«Красная Башня»).
Альгамбра (Испания. Арабское: «Красный
Замок»).
В социалистических республиках Восточной Европы,
вероятно, появились уже имена, в которых чешское
«руды», польское «червоны», венгерское «пирош» или
«верош» — «красный» могут иметь и современное
значение: революционный.
Остальные цвета и краски попадаются на карте
мира значительно реже. Встречаются «желтые»
топонимы, вроде наших мыса Желтого на Камчатке или
1 Это же значение в ненецком языке имеет название
Нарьян-Мар.
497

Желтого Яра в Биробиджане. Все помнят
Хуанхэ— Желтую реку Китая, но мало кому из нас
известно, что «желтый» означает имена и тех мест в
странах испанского языка, в которые входит слово «ама-
рильо», — например Амарильо в Техасе США —
«Желтый город».
«Желтого цвета», возможно, имя нашего
Саратова (тюркское Сарытау — «Желтая гора»),
американского озера и реки Йеллоустон (по-русски —
«Желтокаменка»), прославленных национальным
заповедником, устроенным вокруг них, датской фактории
в Гренландии Гюлеклеве — «Желтое ущелье»...
Странно, что у нас подобные имена довольно редки:
желтых песков и глин у нас немало. Правда,
ярко-желтые скалы, особенно оранжевого оттенка, наши предки
абычно называли «красными»; многим народам
свойственно смешенье этих цветов.
Вот один казус, связанный с «желтыми»
топонимами. В старых справочниках вы можете обнаружить
приток Волги — речку Желтоватую — неуверенное
какое-то название; таких других я никогда не встречал.
Но, увы! Современные карты показывают на этом
месте другое название: Желвата, а оно явно не имеет
отношения к нашему «желтый»... Жаль! Хотя почему?
Эрратоним!
Слово «оранжевый» к нам пришло очень недавно из
французского языка, где звучало как «кулер д'оранж» —
«цвета апельсина». Естественно, что таких названий
у нас нет. Да надо сказать, что и за рубежом они
подозрительны. Река Оранжевая (и Оранжевая
республика) в Африке скорее названы как раз по
апельсиновым зарослям или плантациям, чем по цвету вод
или берегов1. Вероятно, такого же происхождения
названия местечка О р а н ж в Южной Франции и мыса
О р а н ж в Бразилии... В Южной Америке есть
топоним Оранхито — это слово уже просто и прямо
значит «Апельсинчик»,' как наше имя Ораниенбаум
означает (по-немецки) «Апельсиновое дерево».
Зеленый цвет — цвет растительного мира. На картах
не так уж мало имен, построенных на этом понятии,
1 Впрочем, тут дело обстоит, как вы помните, сложнее:
смотрите стр. 349,
498

а вот у нас в СССР (особенно — в РСФСР) они —
довольно редкая вещь... Нет, конечно, они встречаются:
есть река Зеленая на полуострове Ямал,
Зеленое Озеро в Забайкалье (это не озеро, а поселок);
есть Зеленый Гай, Зеленый Дол, Зеленый
Мыс (у Батуми). Есть сложные слова-названия, в
которые входит этот корень: Зеленцы (Мурман),
Зеленец (Куйбышевская область), речки Зеленчук
в Ставропольской области. Но очень многие из таких
имен нового, книжного происхождения: наши предки не
очень охотно пускали в топонимический оборот слово
«зеленый».
Другие языки лучше относились к этому цвету
спектра: целый огромный остров, почти континент, на
котором три четверти года среди снегов, льда и скал
не увидишь ни единого зеленого пятнышка, именуется
Зеленой страной — Гренландией. И если
вполне понятно, как получил свое имя К а б о В ё р -
де — Зеленый мыс, западная оконечность Африки,
покрытая тропической растительностью, то тут...
Судя по всему, перед нами древнейший случай
рекламного обмана: первые викинги, достигшие берегов
Нового Света задолго до Колумба, стараясь всячески
привлечь в новооткрытые страны колонистов, придали
великому острову такое обнадеживающее название:
Грёнланд! Значит, там много лесов, полей, травы,
деревьев,.. Поезжайте туда! Обман скоро раскрылся,
но имя осталось жить.
Остров Монте-Верде (Зеленая гора) в Тихом
океане, Грин-Ривер — «Зеленая река» в Америке,
Грюнберг — Зеленогорск в ГДР...1 Немало
«зеленых имен» и у нас, на нашем юго-востоке: озеро
Исиль-Куль (Зеленое озеро) имеется даже в
Омской области.
Тут примечание: в тюркских языках, кроме «исиль» —
«ешиль» — «зеленый», есть второе слово — «гёк». Оно
может тоже значить «зеленый», хотя обычное его
значение— «голубой». Гёк-Тепе в Туркмении, скорее
всего, означает «Зеленый холм»: речь ведь идет о плодо-
1 Но есть город Зелена Гура в Польше, ранее тоже
именовавшийся Грюнберг. А подозревают, что имя его происходит от
человека, которого звали по-немецки Грюн. Как видите, это уже
обходной путь названия. Осторожно, товарищи; топонимика1
499

родном оазисе среди пустыни. А вот что имели в виду
азербайджанцы, придавая своему великолепному
горному озерку имя Гёк-Гёль, сказать не так-то легко:
я видел воду этого озера и бирюзово-голубой и
изумрудно-зеленой.
Вот теперь — о «голубых» именах. Их не так-то
легко отличить на карте мира от «синих». Далеко не
все языки имеют особое прилагательное для этого
цветового оттенка. Немец не может слово в слово
перевести наше предложение: «Над синим морем сияло
голубое небо»; он должен будет сказать: «Над синим
морем сияло небесно-синее небо» или: «Над темно-синим
морем сияло светло-синее небо». Или ему придется
употреблять описательные выражения:
ультрамариново-синее, бирюзово-синее... То же и во французском языке:
именно поэтому южное побережье Франции названо:
«Кот д'Азюр»— «лазурный», а не «голубой» берег.
Русский язык богаче в выборе слов для этих
оттенков, но в древности, по-видимому, наши предки тоже
чаще употребляли слово «синий», чем «голубой»: С и-
ним Морцом они назвали северо-восточный плес
Каспия, Синей сопкой, или Синюхой, одну из
гор Алтая, Синей речкой (и тоже — Синюхой) —
один из притоков реки Великой в Псковской
земле... Это понятно: слово «голубой», видно, с давних пор
было словом с книжным оттенком, ученым словом
образованных людей: оно ведь и построено не на древний
образец, а почти так же, как более новые
прилагательные: «розовый», «лиловый», «коричневый», т.е. — «цвета
розы» «цвета сирени» (по-французски — «лила»), «цвета
корицы»... Так и «голубой» — «цвета голубиных перьев».
Тем не менее с ним связан один из очень древних
топонимов, упоминаемый в летописи уже под 1187
годом: Голубый лес под Киевом.
Скажу несколько общих слов обо всех других
цветовых названиях сразу: их куда меньше, чем
перечисленных. Поищите на картах и в атласах «серые имена»:
они встречаются довольно редко. Упомяну тут только
мыс Г р и - Н э — «Серый нос» — на западе Франции
(он часто упоминался в дни войны), речку Серую
у нас в Ивановской области, Боз-Даг (серые горы)
в Турции, да Б оз-Куль — «Серое озеро» в дельте
Аму-Дарьи.
500

Разумеется, я не исчерпал всех «серых» топонимов,
но дальнейшими розысками доверяю заняться вам
самим. Поищите также коричневых, фиолетовых, розовых,
бирюзовых — каких угодно имен... Розовое имя есть,
например, в Швейцарии: гора Монт- Р оз — «Гора
Розовая». «Розовая речка» в Крыму значится на картах,
но вы помните: это самозванка (см. стр. 482). Но если
вас постигнет неудача, утешьтесь: можно в
топонимической радуге обнаружить такие «цвета», каких вовсе
нет в солнечном спектре. На свете множество «Пестрых
гор»; это — горы Азии, носящие тюркское название
Алатау, Алатаг, Алатоо, Ал ату... Те, кто давал
им это имя, хотели передать впечатление от круч,
местами покрытых снегом, местами поросших темными
пятнами лесов, местами серых — от гранитных осыпей
и целых утесов...
Как видите, «пестрого» цвета в радуге не найдете,
а тут и он есть. И мне не вполне понятно, почему
некоторые топонимисты считают цветовые, окрашенные
топонимы как бы какой-то редкостью... При всех
оговорках их очень много.
Два народа живут рядом, живут вми-
Гибриды ре или во вражде. Их языки — ино-
и метисы гда постепенно и медленно, иной раз
внезапно и сразу — оказывают
сильное влияние друг на друга. Или один народ овладевает
территорией другого, поселяется на его землях. Во всех
этих случаях (и во многих других) могут появиться
топонимические помеси, имена, порожденные не одним,
а двумя (гораздо реже — несколькими) языками
совместно. В соавторстве.
Внимательные читатели сразу сделают большие
глаза: так ведь об этом уже говорилось! Милан когда-то
носил латино-кельтское имя Медиоланум —
«Срединная равнина» (он ведь, и верно, лежит среди
Ломбардской низменности). Скрещенными, двуязычными
были и Аугсбург — римско-германское имя (стр.366),
и кельто-саксонское Карлейль. Но это все — дела
давно минувших дней. А в наше время такие «помеси»
возникают?
Возникают. Прежде всего там, где происходят
бурные передвижения племен и народов, смена
государственных границ, смешение разноязычных культур (под
501

«нашим временем» я разумею тут пять — шесть
последних столетий).
Такие передвижения характеризовали в течение
многих веков наш Крым. Теперь причудливо сокращенные
топонимы тут совсем не редкость, и образованы они из
слов самых различных языков.
Были в чеховские времена на Южном берегу Крыма
две всем известные деревушки: Биюк Ламбат и
Кучук Ламбат (последнее название сохранилось и
до наших дней). «Биюк» и «кучук» — татарские слова,
означающие «большой» и «малый». А вот* «ламбат» —
греческое слово того же корня, что наша «лампада» и
значит оно «светильник», «факел». Вероятно, тут стояли
старинные маяки.
Немного не доезжая по железной дороге до
Феодосии, вы останавливаетесь в Насыпном. Теперь это
полностью русское название, но еще несколько лет назад
место именовалось Насып-Кой. Имя состояло из
русской части: Насып(ь) и татарской — Кой — «деревня».
Проходным двором для народов долгое время был
Кавказ: целый поток племен лился много веков по
нему из Азии в Европу и из Европы в Азию.
Удивительно ли, что имя целой горной страны —
Дагестан— сложено тут из тюркского «даг» — «гора» и
иранского «стан» — «край», «страна», «область».
Иранцы и тюрки — давние соседи. Их культуры
тесно переплелись столетия назад. Это отразилось и в
гидронимике. Возьмите названия хотя бы двух первых
попавшихся рек Средней Азии — Ак-Дарья и
Кашка-Дарья. Слово «дарья» — персидское; оно значит:
«река». А вот «ак» и «кашка» — тюркские
прилагательные: первое может быть переведено, как «белая»,
«чистая», «горная»; второе — «лысая», «лишенная
растительности». Да, есть мнение, что и имя Сыр-Дарьи
следует понимать, как соединение иранского «дарья»
с тюркским «С а р ы» — «желтый».
Да, разумеется, эти имена (кроме Насып-Коя)
родились не вчера и не позавчера. Но нетрудно
привести примеры и совсем новешеньких сокращенных
названий: среди них особым распространением пользуется
один, тоже недавно появившийся тип топонимов, о
котором подробнее в другом свете мы поговорим в конце
книги»
502

Вот поселок в Казахстане. Он носит имя Хром-
Та у. «Тау» — это «гора» на многих тюркских языках.
А «хром» интернациональный, греческого
происхождения химический термин, название одного из
элементов Периодической таблицы. Как он попал
сюда?
Коротенькая выписка из справочника: «Хром«
Тау — поселок городского типа в Актюбинской обла*
сти... Добыча хромистого железняка...» Все
понятно. Правда, если так, то, пожалуй, придется признать
скрещенным и имя горы Магнитной: в этом
прилагательном корень тоже греческий, а вот суффикс в
нем — чисто русский.
В общем, тому, кто заинтересуется
топонимами-гибридами, придется рыскать за ними по всему земному
шару.
В Румынии он обнаружит на самом Дунае местечко
Негровода: его имя слито из общеславянского
«вода» и румынского «негру» — «черный». Чехия может
похвастаться хорошо известным в военной истории
именем Кёнигрец. Теперь этот город именуется чисто
по-чешски: Градец Кралове, то есть «Королевский
городок». Но в свое время немцы придали ему имя,
которое состояло наполовину из обрывка немецкого
слова «кениг(ин)» — «королева», а наполовину из
наспех переделанного чешского «градец» — «грец». «Ке-
иигрец» было типичным гибридом.
В XVIII веке немецкие корни в топонимике
просочились далеко на русский Восток. Что такое имя
Оренбург? Типичная башкирско-немецкая амальгама, со
значением Орекая (на реке Орь) крепость, Ор-
ский городок.
Башкиро-немецкая? Не удивляйтесь: на карте
можно обнаружить и арабско-романские гибриды. Возьмите
гору Джебёль-Каранталь в Палестине, «Дже-
б е л ь» по-арабски — «гора»: Джебель-Муса —
«Моисеева гора», Диебель-эль-Зальсали — «Гора
Землетрясений» на Ниле... А «каранталь» — искаженное итало-
французское «куарантана» — «сорокадневный». Его
занесли сюда, в Азию, крестоносцы, утверждавшие, что
именно на этой возвышенности основатель христианства
Иисус постился, как о том говорится в евангелии, ровно
сорок суток...
603

В Южной Америке вы найдете ущелье в
Кордильерах, называемое Гальо-Руми; Гальо — «петух»
по-испански; Р у м и — «скала» на языке индейцев
кечуа— самого многочисленного и мощного индейского
племени южноамериканских стран.
А как вам понравится русско-финско-угорское
сочетание: Болвано-из, на нашем уральском Севере.
Слово «из» в языке коми — «камень», «гора», а вот
русское1 «болван»'означает здесь никак не «дурня», а
«языческого идола», вроде того «тмутараканского
болвана», о котором говорится в «Слове о полку Игореве».
Видимо, здесь, на далекой окраине Руси, наши предки
наткнулись на одной из гор на древнее капище с
вырезанными из дерева кумирами.
Очень любопытные гибриды родились и существуют
на нашем Дальнем Востоке, в Уссурийском крае, в
Приморье, на Камчатке. Я приведу лишь по одному —
зато уж по довольно причудливому — образцу оттуда
и оттуда.
Течет на Камчатке речка Альховаям; значение
этого названия, по мнению исследователей: «поросшая
ольхой». На первый взгляд — все очень просто: взято
русское прилагательное «ольховая» (речка) и
приспособлено местными жителями к своему языку.
Не тут-то было! На корякском языке слово «речка»
звучит «ваям». Рядом с Альховаям текут ее сестры:
Линлинваям — «Сердце-река», Тильгейваям —
«Палец-река»... Видимо, дело куда сложнее: надо еще
выяснить, не имеет ли на языках исконного населения
Камчатки звукосочетание «альхо» какого-либо своего
значения, не имеющего ничего общего с русским «оль-
хо»? А может быть, это вовсе не коряки приспособили
к своему языку русское слово «Ольховая», а, наоборот,
русские поселенцы поняли корякское слово «Альховаям»
на наш, русский лад и смысл? Надо точно выяснить,
как давно звучит тут это имя: возникло ли оно здесь
после появления русских или существовало и до них?
Вспомним случай с рекой Охотой — Окат'ом.
Вспомним сомнения, которые вызывает имя Л од ей-
ное Поле, и еще раз скажем себе: поистине, в
топонимике следует много раз «примерить» каждое пред-
1 Заимствованное из тюркских языков.
504

положение, прежде чем «отрезать» его окончательно.
В этой науке есть тысячи способов оказаться незадач-
ливым Лёстрэдом из рассказов Конан-Дойля и
считанное число возможностей выйти в топонимические
Шерлоки Холмсы...
Очень много скрещенных — русско-удехейских, уде-
хейско-китайских, маньчжурско-русских или удехейских,
разных гидронимов и топонимов в Приамурье и
Приморье. Вот, например, имя речки Ханьдахезы.
«Ханьда», по мнению В. К. Арсеньева,—
маньчжурское слово «лось». «Хе» и «цзы» — китайские
обозначения реки (сравните Хуанхе и Я н цзы). Ханьда-хе-
цзы — маньчжурско-китайское имя, значащее «Лосиная
речка». А Ханьдахеза — русское видоизменение его,
получившее русское окончание имен существительных
женского рода, характерное для названий наших,
русских рек. Перед нами тройной гибрид.
Пожалуй, самым удивительным из тамошних,
уссурийских, скрещений можно счесть имя Фальи Пади,
принадлежащее долинам двух небольших горных речек
в этом огромном краю. Сами подумайте: слово «падь»
в сибирских говорах русского языка означает ущелье,
глубоко врезанную в горы таежную долину. А слово
«фальи»? А это — множественное число от
прилагательного «фалий»: вы его не найдете ни в одном русском
толковом словаре.
Прилагательное «фалий» произведено от
китайского слова «фа-лу», название одного из видов
дальневосточного оленя («олень» по-китайски — «лу»),
«Фалий» значит — «олений», «маралий». Уже само по себе
это прилагательное является двуязычным гибридом;
имя же Фальи Пади можно назвать, так сказать,
дважды гибридом дальневосточной топонимики.
Я не могу утверждать, живет ли сейчас и даже
жило ли в те дни, когда в начале века путешественник
Арсеньев совершал свои смелые рейды в глубь
Уссурийской тайги, прилагательное «фалий» в языке
тамошних русских поселенцев, или топоним этот является
единственным случаем его употребления. Я не встретил
ни разу рядом с ним и никакого имени с
прилагательным «милий» — «Милья сопка», «Милий лог». А ведь
рядом с оленями «фалу» живут в Приморье и олени
«милу»; почему бы не образоваться и таким именам?
505

На подобного рода «почему» у нас обычно нет
ответа. Язык идет тут своими путями, извивы этих путей
для нас остаются пока что во многих случаях
загадочными. Одна из задач топонимики и заключается в
прояснении этого тумана..,
В науке часто бывает так, что ответ
Двойняшка на ту или другую чрезвычайно
важную задачу внезапно находится при
исследовании явлений, которые выглядят совершенно
несущественными, незначительными и даже вроде как
бы «презренными». Великий ученый Д. И. Менделеев
недаром сказал однажды: «Истина часто добывается
изучением предметов, на взгляд малозначащих...»
Бывали случаи, когда целые научные дисциплины
вырастали из таких, казалось бы, пустячных наблюдений...
То, о чем я вам сейчас расскажу, представляется, на
первый взгляд, тоже далеко не самым главным в
топонимике. Но кто знает, может быть, когда-нибудь
исследование этого «на взгляд малозначащего» явления
приведет к решению очень важных ее загадок. Каких?
А там будет видно, каких...
Есть презанимательная книжка американского
биолога Дж. Лилли «Человек и дельфин». В ней, между
прочим, рассказывается вот о чем:
«К юго-востоку от нас (речь идет о Карибском
море.— Л% У.) поднимаются две скалы, которые
называются Китиха и Китенок. В глубоких водах у этих
скал на протяжении многих лет регулярно наблюдались
резвящиеся самки китов с их детенышами...»
Лилли — биолог, а не ,филолог и не топонимист. Он
полагает, что двойное имя этого рифа создано прямо
по доводам чистого разума: наблюдаются около данных
скал киты-самки и китята-младенцы, естественно,
возникло и название.
Я думаю, понадобилось и другое: вероятно,
горбатые, мокрые и черные хребты утесов этих — одного
побольше, другого поменьше — напоминают издали спины
плывущих в море китов. Несомненно, кроме точного
знания, требовалось и художественное воображение,
чтобы имя родилось. Но не это мне сейчас важно.
Меня в этом названии заинтересовала его
парность. Не скала Китиха, не утес Китенок, а
именно — двойной утес Китиха и Китенок, Воображение
№

местных рыбаков и моряков как бы сдвинуло вместе
два предмета, два географических понятия, и слило их
в одно.
Если бы на свете был только один такой топоним,
большого интереса в нем не было бы: мало ли каких
странностей не бывает в мире имен?! Но дело в том,
что подобные имена повторяются, образуют особый
разряд, характерную группу. А это уже довольно
любопытно.
Возле курортного Симеиза на Южном берегу
Крыма сотни тысячелетий высились на берегу две
бросающиеся издали в глаза скалы. Их вид настолько
привлекал внимание, что я склонен думать: может быть,
само греческое имя С и м е и з, означающее «знак,
признак», родилось из-за их присутствия там.
Они могли служить опознавательными знаками для
древних мореплавателей, входить в их неписаные
лоции этих берегов. Еще в дни моей юности я видел обе
скалы на берегу. Они назывались тоже парным
именем: Мон ах и Дива.
Скала Монах (в 30-х годах ее уничтожил
чудовищной силы шторм) напоминала высокую черную фигуру
в остроконечном клобуке. Ее название не нуждалось
в объяснениях. Откуда взялось имя Дива — неясно:
то ли оно связано с русским корнем «див-» (дивный,
диво, удивительный), то ли с итальянским «дива»—•
«божественная». Но в наше время оба названия всегда
воспринимались как одно: Монах и Красавица...
После разрушительной бури от Монаха остались
только бесформенные обломки; парность топонима
исчезла, и спустя недолгое время от нее не сохранится
даже воспоминаний. Но в других местах такие пары
продолжают благополучно существовать. Любопытно,
что в большинстве такие имена-двойняшки
присваиваются именно утесам, скалам. Почему бы это?
Я думаю — потому, что скала, даже самый огромный
камень, является предметом легкообозримым. Человек
охватывает одним взглядом и величайший утес, и даже
целую группу утесов. Этого мало: именно утесы и
скалы куда легче, чем озера, леса, болота, могут вызвать
у того, кто их видит, представление о каких-то живых
существах, о животных, о людях, о странных
чудовищах:
507

. не зданье
Нам показал свободный солнца свет,
Но чудное в утесе изваянье:
Что я стеной считал, то был хребет
Чудовища, какому и примера,
Я полагал, среди живущих нет...
А. К. Толстой. «Дракон»
Горы, скалы и камни нередко слагаются в целые
сообщества, точно разыгрывая перед наблюдателем
нечто вроде старинных «живых картин», этакие
неподвижные спектакли. Это шевелит фантазию созерцателя:
куда проще представить себе, как:
У Казбека с Шат-горою
Был великий спор, —
чем вообразить препирательство между двумя
пустынями или трясинами... Думается, горные вершины тоже
легче могут получать такие не только «личные», но и
«сопряженные», парные и даже «коллективные» имена.
А у подобных имен есть особое свойство: вокруг них
особенно быстро нарастают предания, сказки,
всевозможные таинственные и часто красивые легенды. В
старину это было почти законом.
В шести километрах от Бахчисарая, на реке Каче,
у входа в ущелье высятся бок о бок две столйообраз-
ные скалы: Вай-Вай-Анам Кая и Хорхма-
Балам Кая.
Имена достаточно странные: по-татарски первое из
них означает: скала «А й - а й - м а м а!», второе —
Скала: «Не бойся, дочка!»
Первая из них, у входа в теснину, имеет около
десяти метров высоты и похожа на человеческую фигуру.
Вторая высится поодаль, над проходящей тут дорогой.
Человек с воображением может увидеть в ней
огромную женщину, сидящую в кресле. Про них
рассказывают вот что.
«Грозный и свирепый Топал-бей похитил у соседа
Кемальмурзы красавицу жену с еще более прекрасной
дочкой-девушкой. Долго он держал их в плену,
принуждая стать украшением его гарема, но вызвал
только отвращение и ненависть. Придя в ярость, он
приказал замуровать обеих в скалах. А возможно,
будучи волшебником, просто-напросто превратил их в
скалы,
508

Так или иначе, в урочище Кош-Дер мен
появились две скалы, и, говорят, в лунные ночи видели, как
из одной из них робко выходила на свет
необыкновенной красоты девушка. Узнал об этом и злодей бей.
Взбешенный, он велел немедленно повалить и
разбить строптивую пленницу-скалу. Со всех сторон
пригнали коней и волов, скалу зацепили канатами и уже
готовы были обрушить ее, как вдруг из глубины камня
раздался испуганный девический голосок: «Вай-вай,
анам!» «Хорхма, балам!» («Не бойся,
дочурка!»)—ответила другая каменная глыба.
В тот же миг все, кто в этот час были в ущелье —
кони, люди, упряжные быки, — все это окаменело и
замерло навсегда... Если не верите — ступайте в урочище
Кош-Дермен: разве там не валяется до сих пор
великого множества каменных глыб самой разнообразной
формы и вида?»
Легенда как две капли воды похожа на многие
другие древние предания. Нет надобности доказывать, что
она не описывает нечто действительно случившееся, а
поэтически пытается осмыслить картину каменного
хаоса у подножия гор.
За тысячи километров от Крыма, в Дальневосточном
Приморье, за хребтом Сихотэ-Алинь впадает в
реку Копи маленькая речушка Ноли. По ней в 1910
году был проложен один из маршрутов В. К. Арсень-
ева. Описывая речную долину, он вскользь замечает,
что, кроме него, по ней никто не ходил, опасаясь
таинственной и зловещей сопки Омоко-Мамача, что на
местном языке означает «Прабабушка Ом око»...
Услышав про такие страхи, Арсеньев счел своим
долгом взглянуть на «прабабку».
На гребне сопки он увидел несколько причудливых
очертаний скал. Самая большая напоминает по форме
человека. Это и есть Ом око. И, конечно, с ней тоже
связана топонимическая сказка, соединяющая ее с
некоторыми другими скалами~по соседству:
«Великан Кангей, — рассказывают местные
жители-орочи,— повздорил бог весть почему с двумя
великаншами— А ты н и го й и Ом око; с женщинами
поссориться всегда нетрудно. Затеялась вражда, потом —
борьба. Она кончилась печально для всех троих; они
внезапно окаменели. Хмурый великан превратился в
509

камень в самом верховое Копи, Омо-
ко беда захватила там, где Поли
впадает в Копи, а Атынига замерла
навсегда ниже по течению Копи возле
устья ее притока Чжакуме, Если
найдется маловер, никто не помешает ему
подняться по Копи до Чжакуме, потом
до йоли и удостовериться своими
глазами: все они и сегодня стоят на своих
местах».
Все это случилось давно, но скалы-то сохранились.
Конечно, они заслуживают всяческого поклонения: вот
орочи и называют самую главную из них не грубо —
Ом око, но уважительно: Омоко-Мамача — Омо-
ко-прародительница...
Человек —всюду человек. Я думаю, создание таких
легенд и таких топонимов зависит не от места, не от
расы и племени, а скорее от ступеньки в той лестнице
культуры, по которой поднимаются все народы один за
другим. Уверен, что подобных топонимов несравненно
больше, чем их вошло в мою маленькую и неполную
картотеку. Наверняка их можно найти во всех концах
мира и у всех народов: они должны были остаться от
прошлого 1.
Я написал это и вспомнил о двух грозноизвестных в
античном мире губительных пучинах Мессинского
пролива, между Калабрией и Сицилией, — Сцилле иХа-«
р и б д е. Помните эту легенду?
В узком протоке здесь, на расстоянии полета стрелы
друг от друга, если верить слепому старцу Гомеру,
высятся две скалы. Имя первой — Сцилла — значит
«лающая»; вторую зовут Харибда. Слово «харибда»
толкуют просто как «водоворот»; впрочем, существуют
и другие объяснения. Под первой скалой обитало
ненасытное чудище Сцилла, под*второй — прожорливая
Харибда, дочь морского владыки Посейдона, Если
плаватель избегал пасти первой, течение неминуемо
приносило его к зеву второго чудовища.., Ускользнуть
от обеих сумел один только хитроумный Уллис-Одиссей,
1 Вот и в Африке есть свои окаменелые великаны,
поссорившиеся некогда супруги Науэр и Кисбетта:из них получился
скалистый массив Н а у р и над Нилом» описание которого дал еще
А. Брем,
510

но и он оплатил спасение ценою жизней всех своих
спутников...
Океанографы удивляютсяТ нет нынче в Мессинском
проливе таких могучих водоворотов. Но как можно
ручаться за то, что было тут две или три тысячи лет
назад; каково тогда было море и каковы мореплаватели?
Не будем вмешиваться в эти споры. Отметим: и за
тысячи лет до нас, и в наши дни «парные» и
«множественные» топонимы рождались и рождаются на свет.
И ими очень следует повнимательнее заняться.
Вот две рядом текущие речки в Лужском районе
Ленинградской области: Ложка и Сковородка...
Как возникли их несомненно связанные друг с другом
имена?
Вот две деревни в Великолуцких пределах — Ледя-
ха и Невелёха, тоже лежащие рядом. Что
обозначает сходство форм обоих этих имен, случайно ли оно,
или они тоже образуют топонимическую пару?
У каждого человека есть какая-нибудь слабость.
Я никогда не читал нигде о таких именах-спорышках,
именах-близнецах и отношусь к ним с особой
нежностью: а что, если я первый обратил на них внимание?
Обратить внимание — полдела; надо собрать таких
примеров как можно больше, надо их изучить... Кто
знает, может быть, они откроют нам глаза на какие-
нибудь существенные явления, которые играют роль,
когда человек называет то или иное место.
Если вы читаете мою книжку не для
Ахи-ухи и того, чтобы там, когда-нибудь занять-
ицы-анцы ся всерьез топонимикой, а просто так,
«для интереса», — можете, пожалуй,
пропустить две следующие главки ее. Они написаны не
для забавы.
Впрочем, хотя вопросы, которых я в них касаюсь,
довольно сложны, я постараюсь сказать о них лишь
несколько слов, избегая особых сложностей. Оставим
сложности в стороне или, лучше сказать, передадим их
другим авторам и другим книгам.
Вот двенадцать слов, самых различных:
ТИГР ИВАНОВ ПРЕКРАСНОЕ СЕМНАДЦАТЬ
КРОМЕ ГРИГОРЬЕВИЧ ХОРОШО КОЗЕЛЬСК
ХОДИТЬ ГРОМОВО МАЛАХОВЩИНА РЫЧАГ,
512

Посмотрите их раз, и два, и три раза и скажите,
могут ли некоторые из них оказаться топонимами,
именами мест?
Лукавый вопрос: а по каким признакам можно
определить это? А в то же время, я не сомневаюсь, вы
довольно легко отберете в этом перечне такие слова,
которые не только могут быть именами
географическими, но и не могут быть ничем другим...
В самом деле — что может, кроме селения или
урочища, обозначать слово Гром о в о? Вы не можете
допустить существования ни зверя, ни птицы, ни силы
природы, ни предмета, который мог бы по-русски
называться так. Это слово может оказаться либо очень
редкого типа фамилией, вроде Дурново, Благово, или,
куда более вероятно, названием места.
Вы угадали: в РСФСР пропасть поселков и разных
угодий с таким именем. Но как вы это угадали?
Возьмем другое слово: Козельск. Это уж
бесспорный топоним. Никакой предмет не может носить
такое нарицательное имя: козельск. Никакой человек
не может называться Козельском Ивановичем или
Иваном Козельсковичем. Но животное может именоваться
«козел», или «козлик», или «козуля»; человеку вполне
подойдет фамилия Козлов, Козловский или
Козельский... Так вот в чем дело: в суффиксах!
Да, это так. Хорошо вряд ли может стать
названием места, а вот Хорошо во — типичное имя
селения: под Москвой есть такой населенный пункт.
Кроме — это явное наречие, никакой не топоним, а
Кромы — имя города, не вызывающее ни малейшего
удивления или протеста. И такие образования
«названия мест» мы можем выделить из ряда других, даже
не зная их значения, по чисто морфологическим
признакам.
Бывают, конечно, и слова-совместители, способные
выполнять не одну, а две или несколько функций.
У нас как будто бы нет города Иванов, но он вполне
мог бы быть: ведь есть же города Борисов или
Николаев; такие названия могут быть поняты и как
личные имена (фамилии) людей.
Казалось бы, совершенно не способно стать именем
места слово Григорьевич, типичное отчество.
Но ведь, пожалуй, невозможность тут кажущаяся.
17 Лев Успенский 513

В Свердловской области имеется город Богданович,
а ведь это тоже либо «отчество», либо «фамилия»...fi
Правда, такие топонимы — великая редкость, но
подобные же «отчества» во множественном числе уже
образуют уйму названий ъб многих частях нашей страны:
Василевичи, Барановичи, Яковлевичи, Д е -
довичи кажутся нам прежде всего топонимами, и
лишь затем мы можем допустить, что каждое из этих
слов может, кроме того, обозначать и «дети Василя»,
«Барана», «Якова», «Деда», что они произведены либо
от личных имен, либо же от прозвищ.
Я не стану рассуждать о словах Семнадцать или
Малаховщина; вы сами без труда разберетесь с
ними. А вот Рычаг; топоним такого типа — возможен
ли он? Собственно говоря, а почему нет? Если есть у
нас город Клин, почему не быть Рычагу?.. Это
показывает только, что, наряду с именами мест,
образованными при помощи суффиксов — «-ск», «-ово», «-щи-
на», — бывают и такие, для которых никаких особых
суффиксов не требуется. Обычное слово
переосмысляется и становится топонимом: река Лужа, река Бобр,
город Холм, город Киров... Но все-таки для русской
топонимики имена со специальными суффиксами
гораздо характернее. Именно их мы легче всего познаем
в ряду других слов, признаем за географические
наименования: Дулево, Ботвино, Весьегонск, Ду-
ховщина, Березайка... Ясно, что это названия мест,
А вот Тетерев, Изюм, Орел, Мама, Девица —
тут еще призадумаешься...
Ученые живо интересуются морфологическим
строением наших имен мест. Интересно не только
зарегистрировать все суффиксы, которые их образуют,
которые для них типичны, и даже не только дознаться,
почему и как язык отобрал и направил на такую работу
именно их. Важно и вот что еще.
Форма географических имен меняется от одной
части нашей Родины к другой. Для многих суффиксов,
как для диких животных страны, можно указать на
излюбленные ими «места обитания»: там они кишат, как
1 Это — «фамилия», первоначально данная железнодорожной
станции на дороге Екатеринбург — Тюмень в память одного из ее
строителей, инженера Богдановича Е, В. Вокруг станции разросся
поселок, затем ставший городом,
514

какие-нибудь стрепеты в степи или росомахи в лесах
Севера. А в соседних областях их нет, или они лишь
изредка попадаются между других, густо
распространенных.
Вот названия мест с суффиксом «-иха». В Москве
и под Москвой они попадаются — Плющиха,
Палиха, Балашиха — но не так уж часто. А в
недальней Ивановской области они же составляют чуть ли не
четверть всех названий деревень: Обжериха, Ми-
шутиха, Лагуниха, Дюпиха, Чапуриха,
Гольчиха, Мишкулаиха и т. д. и т. п. Их тут, по
подсчетам топонимистов, примерно в двадцать раз
больше, чем под Москвой.
Почему?
Названия с суффиксом «-щина» встречаются" куда
чаще на западе нашей страны, а с суффиксом «-ата»,
«-ята» (О верят а, Степанята)—на ее
северо-востоке...
В той же Ивановской области почти половина
названий построена при помощи суффикса «-ов»
(Помогал - о в - о, Ряп-ов-о); может быть, так и надо, так
и везде?
Ничего подобного: на юге, на территории Украины
с ее близко родственным языком, сорок два процента
имен мест оканчиваются на «-ка» (Камен-ка, Макарьев-
ка, Терсан-ка, Астрахан-ка), а имен на «-ово»
значительно меньше. В Ивановских же пределах такие
Каменки и Архиповки нет-нет и попадаются, но набирают
не больше пяти очков (простите — процентов!).
Хорошо, пусть так. А какой смысл в этом «суффик-
сокопательстве»? Зачем оно?
Вот что пишет по этому поводу известный советский
топонимист В. А. Никонов (его слова я пересказываю
своими, так как его статья написана не для
школьников).
Главная граница русской топонимии отсекает
северную половину Европейской России, где безраздельно
господствуют суффиксы «-ов» и «-ин», от южной, в
которой царствует «-ка». Она пролегает примерно по
линии от Брянска к Туле, от Тулы к Арзамасу
и далее туда, где в Волгу впадает Кама.
А ведь эта линия в XVI веке была южным рубежом
Московского государства. Как раз в это время русские
17* 515

географические имена стали образовываться не при
помощи старых «-ов» и «-ин», а при посредстве нового
суффикса «-ка». Старые русские земли остались при
старых именах: они были уже густо заселены; новые
селения возникали лишь кое-где. А вот те области Дикого
Поля, степи, куда русские люди хлынули, начиная с
этого времени, запестрели уже новомодными именами,
до того времени неупотребительными...
Теперь представьте себе вот что. Государственные
рубежи времен Бориса Годунова мы знаем лишь в
общих чертах, по тем их приметам и граничным пунктам,
которые упомянуты в старых документах. А нанеся на
карту раздел между областями суффиксов «-ов» и
«-ин» и «суффикса» «-ка», мы можем удивительным
образом уточнить древнюю границу. Названия селений
приходят на помощь: «Здесь — мы, старики и
старушки, все на «-ов» и «-ин»... Тут вековечная русская
отчина и дедчина. А за рекой — там пошли новомодные
Марьевки да Преображенки; там — новина; туда
отсюда переселялись уже в новое время...»
Вот суффикс «-ата», о котором уже шла речь. На
северо-востоке, по рекам Каме, Вятке, Ветлуге, имен
с этим суффиксом сотни и сотни. А, скажем, во
Владимирской области их нет ни одного1, в
Ивановской— одно-единственное, если не считать крошечного
«пятачка» в бассейне ничтожной речушки Ланд ex.
Тут, на Ландехе, друг возле дружки, как семья белых
грибов в лесу, сидит 32 селения на «-ята, -ата»: Озеря-
та, Степанята, тридцать других... Причуда случая?
Навряд ли! За кажущейся случайностью стоят
какие-то очень существенные события в далеком прошлом
этих мест. Может быть, надо искать давние связи
между этим «ландехским островком» и теми местами,
где такие имена обычное дело... Какие связи? Чтобы
ответить на все вопросы, топонимика должна сделать
еще очень много, а работа по изучению морфологии
наших топонимов, их грамматического строения только
начинается.
Вообразите себе такую карту Родины, на которой
извилистыми линиями соединены между собой не
места с одинаковой температурой или давлением, а те, в
1 Одно, по-видимому, все же есть — Соболята. См. стр. 565—567»
516

которых встречаются «одинаково устроенные»
названия— селений, рек, гор... Не «одинаковые» по смыслу,
а одинаковые по строению... Такая карта расскажет о
многом.
В. А. Никонов считает, например, что по
распространению топонимов с суффиксом «-иха» можно было бы
довольно точно судить о том, как много веков жители
Суздальской Руси расселялись и в низовьях Оки и на
Средней Волге, шли через долину Вятки за Каму на
восток, а в противоположном направлении двигались
далеко на запад, в Подолию и Приднестровье.
Подумайте, как это важно: ведь точных данных о таком
многовековом переселении не найти ни в каких
архивах, ни в каких старых документах...
Так что же? Может быть, в топонимике важней
всего — морфология?
Трудно сказать, что тут важно и что менее важно.
Сейчас ученые стремятся проникнуть в слово-имя даже
еще глубже, чем до его морфологической основы,
исследовать не только его «части», но и самые звуки, из
которых эти части сложены. Это похоже на то, как
физики от изучения молекул перешли к исследованию
атомов, а затем и элементарных частиц, из которых
атомы сложены... И, видимо, это направление в
топонимике открывает тоже интересные перспективы.
Вот вам один любопытный пример К
Ученые-африканисты заметили такую закономерность: в Ньясаленде
нет ни одной реки, название которой оканчивалось бы
на согласный звук, в Кении они составляют почти
четверть всех таких имен, а вот в Танганьике, лежащей
между этими странами, их два процента, причем все
реки с подобными названиями текут по возвышенностям
страны. И это вовсе не случайность: в распределении
имен отразилось и закрепилось навеки столкновение
двух языков, принадлежащих к совершенно разным
языковым семьям; остался след от передвижения
племен, о котором иначе как из этих названий и узнать
неоткуда.
Что же может быть важнее и полезнее подобных
сведений?
1 Этот пример и основные соображения данных двух главок
взяты мною из любопытнейшей книжки: «Принципы топонимики», из
статей В. Никонова, А. Попова, А. Суперанской.
517

Сто пятьдесят лет назад, одновремен^
ГА. МА. В А. нос Пушкиным, жил в России
замечательный ученый-языковед Александр
Востоков, основоположник русского славяноведения.
В одной из своих небольших статеек, обращенных
не к ученым, а к широкой публике, он обращал
внимание любителей языкознания на разные явления, за
которыми было бы интересно понаблюдать не только
ученым-языковедам. Среди других примеров он указывал
и на т^кой: изучая названия русских рек, каждый
может заметить, что у многих из них встречаются
постоянно повторяющиеся окончания. Их не так уж много,
но они очень характерны. Имена многих рек
оканчиваются на «-га»: Варзу-га, Пине-га, Ветлу-га... Рядом
текут другие: их названиям свойственна «концовка»
«-ва»: Прот-ва, Ик-ва, Сось-ва, Не-ва... Есть и
другой тип гидронимов — на «-ма»: Тоть-м а, Ухто-м а,
Костро-м а... Я привожу лишь по три примера на
каждую «концовку», а можно было бы набрать их
десятки...
Когда Востоков заметил это, о^ предположил, что
по этим «концовкам» (в науке их зовут чаще всего
формантами топонимов) можно судить о многом в их
происхождении: о их составе, принадлежности. Он
опередил свое время. Наука еще не была готова уразуметь
эту мысль, и наблюдение крупного ученого долгое
время было почти забыто.
Теперь мы знаем, что в ряде случаев эти
своеобразные элементы в названиях мест по происхождению
своему не являются просто суффиксами и сходными
грамматическими частицами слова. Они представляют собой
полностью или отчасти сохранившиеся остатки слов,
имевших значение, входивших некогда в состав того
или другого названия. Это не может, конечно,
озадачить нас: мы сталкивались уже с похожими
явлениями.
Вспомните формант «-поль»: в длинном ряде
южнорусских названий городов оно оказалось сокращенным
греческим «полис» — «город»; первая часть таких имен
была определением к этому «полис». Ставро-поль —
«Крестовый город»; Симферо-поль — «Полезный
город» и так далее, Нечто подобное, возможно, имеем
мы и тут,
518

Вот в языке коми, зырянском есть слово «ва»: оно
значит «вода». И что же? Множество названий рек,
оканчивается на «-ва»... Так, может быть, все эти
речные имена и значат: «Такая-то река»? В целом ряде
случаев оно так и есть. Вот в бассейне Камы текут реки
Иньва («Женская вода»), Айва («Мужская вода»),Кой-
ва («Птичья вода») и много других с похожими
именами.
В других местах то же самое значение открывается
у названий, оканчивающихся на «-га»: имя Пи не-г а,
например, объясняют как состоящее из двух финских
слов: «pieni» — «малый» и «joki» — «река»...
Смотрите, как чудесно получается. Если так, нужно
только рассортировать все топонимы и гидронимы по
их окончаниям, найти значение этих формантов, и дело
будет в шляпе.
Здравое зерно в этом, безусловно, есть. Когда
французские топонимисты точно установили значение и
происхождение древнекельтского форманта «акум» (он
встречается в именах тех населенных пунктов, которые
когда-то, в глубокой древности, были галлами
окрещены по именам их владельцев или первых поселенцев;
иначе говоря, у него такая же, примерно, роль, как
у наших «-ово» или «-ино»), когда это случилось, был
решен важный вопрос. Имена с «-акум» и без «-акум»
нанесли на карту, и сразу стало ясно, где в древности
жили галлы и где их в помине не было. В нынешней
итальянской Ломбардии множество «-акум», в
Пьемонте их нет совсем. В Ломбардии жило кельтское
население, Пьемонт занимали еще более древние лигур*
с кие племена.
Как видите, топонимический формант сделал вели«
кое дело: обрисовал перед нами границы расселения
народов, которые никогда и никем не были ни
записаны, ни начерчены до этого. А вот они теперь тут как
тут!
Казалось бы, на этом можно и остановиться. Но не
так-то все просто и точно получается на деле.
Возьмите тот же речной формант «-ва». Да, у нас
есть такие места, где имена на «-ва» буквально
толпятся на карте. Это автономная республика Коми с ее
К о ж в о й и Колвой, Лемвой и Милвойи
сотнями других таких речек, Это Пермская область; тут
519

текут Иньва, Койва, Лысьва, Обва, Пильва, Тулва,
Усьва. Вполне понятно: на этих землях либо раньше
жили, либо и сейчас живут народы финского племени,
в языке которых «ва» и впрямь означает «вода».
Но вот за много сотен километров к Западу, на
побережье Балтики, мы встречаем гидронимы Нева,
На ров а... Ах, как хорошо: очевидно, и в именах этих
рек то же самое «-ва» — «вода»!
Хорошо, да неверно. Имя Нева взято
действительно у финнов, но у финнов западных, слово «нэва»,
значащее «болото». У этих финнов «вода» никогда не
именовалась «ва»; у них вода — «веси»... Ничего прямо
общего с восточно-финским «ва» у имени ленинградской
красавицы нет.
А На ров а? И это слово западно-финское. В языке
вепсов «narwaine» означает «перекат», «порог». На-
рова действительно изобилует порогами, на ней есть
даже водопад; недаром по-эстонски она называется
Нарвайоги — «порожистая река»... Вот откуда
пошло слово Н а р о в а, вот откуда и это его конечное
«-ва».
В науке известны обширные работы одного
этнографа, жившего в прошлом веке. Увлеченный идеей
исследования гидронимов, имен русских рек, по элементам-
формантам, он нашел названия, оканчивающиеся на
«-ва», «-га», «-ма» и другие, типичные для рек нашего
Севера и Сибири, и в Центральной Европе и даже в
западных странах. Он сделал из этого вывод о том, что
некогда вся эта огромная территория была заселена
«народом неведомым» (но, по-видимому, финского
племени), в языке которого звукосочетания эти имели
значение «вода», «река».
А мы с вами уже видели, что точно такие же
звукосочетания могут и быть образованы иными путями, и
нести в себе совершенно другие значения. Могут они
принадлежать и самым разным языкам.
Среди других формантов, приписанных Смирновым
«народу неведомому», оказалось и сочетание звуков
«-лей». Скоро выяснилось, однако, что, по крайней мере
в нашем Среднем Приволжье, оно принадлежит народу
вполне «ведомому», и — мордовскому и финскому
языку. В мордовском языке «ляй», «лей» действительно
значит «речка» или «овраг».
520

Но реки с именами на «-лей» текут и там, где
никогда не жил в прошлом ни один мордвин, — скажем,
ъ степях нашего Юга. Мы уже встречали названия
Балакле я, Балаклей и тогда же узнали, что их
последние слоги — просто русское видоизменение
тюркской особой частицы «-лы». Балаклей — это
тюркское «балыклы», «обильный рыбой», «рыбный»... Ничего
общего с мордовским «-лей» у таких слов нет...
Оказывается, прежде чем производить чисто
лингвистические выкладки и расчеты по поводу тех или
других имен, как и по поводу составляющих их элементов,
необходимо до тонкости изучить историю места, где
они встречаются. Иначе можно получить отличный
теоретический результат, который развалится при первом
же столкновении с действительностью.
Вот вам очень убедительный пример. Большой
ученый, академик А. Соболевский, был одержим идеей
о скифском происхождении значительной части русских
географических названий, причем не только на юге
России, где скифы когда-то на самом деле жили, но и на
далеком севере.
Ученый обнаружил в тогдашней Смоленской
губернии местность, которую население называет Сибирь.
При помощи сложных языковедческих построений он
пришел к выводу, что это имя (как и имя настоящей,
большой Сибири) родственно названию одного из
скифских племен, саков, и что, следовательно, саки
некогда обитали и на Смоленщине.
На деле же (и это вскрывается историей)
смоленская Сибирь была некогда тем местом, куда помещики,
графы Шереметевы, в виде наказания ссылали
непокорных крестьян из других своих вотчин. Обычным местом
ссылки была та, большая Сибирь. Это маленькое,
частное место ссылки и получило то же
название... Так любого злого человека награждают
прозвищем Малюты Скуратова или Искариота; «саки»
тут решительно ни при чем. Одна из деревень,
исполнявших эту грустную роль, стала даже
официально, в бумагах, называться Сибирью... Вот вам и
скифы!
Так, может быть, нет особого смысла интересоваться
составными частями топонимов, и, в частности, их
формантами?
621

Как раз наоборот: их надо тщательно собирать,
внимательнейшим образом изучать и исследовать, все
время проверяя языковые данные историей, историю —
географией, географию — археологией и археологию —
языкознанием. Тогда в результате на таком четверном
сите отсеется истина.
Бывает, итоги такого счетверенного изучения
оказываются озадачивающими. Словари тюркских языков
для слов «ак» и «кара» указывают значение «белый» и
«черный». Мы с вами уже видели, что, когда заходит
речь о реках и их именах, эти самые слова получают
иной раз значение «горный-чистый»,
«равнинно-болотный».
А в азербайджанской топонимике те же слова (тут
они звучат, как «аг» и «гара») могут выступить в
смысле «восточный» (белый; например, ветер) и «западный»
(черный).
Древние тюрки (об этом рассказывает знаменитый
ученый XI века Махмуд Кашгари) делили Китай на
три области: В ер х н и и Чин (Чин — это и есть Китай,
Хина западных языков) — восточную часть страны,
Средний Ч и н — Центральный Китай и Нижний
Чин — Китай западный, с Кашгарией, родиной Мах«
муда.
На наш европейский рассудок из этого следовало
бы, что Восточный Китай — гористая страна, а
Западный — низменная. На деле же как раз наоборот. Для
тех, кто давал такие названия, слова «верхний» и
«нижний» связывались вовсе не с рельефом стран, а с тем,
восходит ли, то есть «идет ли вверх над ними»
солнце, или оно «закатывается», то есть «опускается
вниз». Да подумайте: и наши термины «восток» и
«запад», собственно говоря, очень близки к понятиям
«возвышения» и «снижения», «подъема» и «спуска»...
Какой вывод из всего этого? Топонимист должен
пользоваться в своих целях не только смыслом и
значением имен мест как целых слов. Он должен
принимать в расчет и их части, вплоть до отдельных звуков,
из которых они состоят. Но делать это он должен
всегда крайне осмотрительно, все время проверяя себя и
свои выводы данными всех доступных ему наук.
И тем не менее в основе всего должно лежать
языкознание. За долгие века своего существования, а еще
522

сильнее — при переходе от народа к народу, из языка
в язык и целые слова-названия и их составные части
испытывают (мы это видели) чрезвычайные изменения.
Селькупское Кы — река, превратилось в русское
К и • я — имя реки с окончанием существительных
женского рода. Тюркское «-лы» — в Балыклы (а это
«-лы» является совершенно определенной
грамматической частицей тюркских языков, их «послелогом»),
выступает у нас в виде русского «-лей» в топониме Б а -
л а клей... Можно было бы привести примеры и
несравненно более сложных и причудливых изменений.
Судить о таких превращениях может только ученый-линг-
внст, отлично знающий законы, по которым звуки речи
меняются, переходя из такого-то языка в такой-то (они
для всех языков различны). Не языковед обычно
склонен думать, что таких законов не существует. Как
насмешливо писал когда-то критик Н. Добролюбов о
выдумках ономатолога-любителя А. Вельтмана, не
языковед полагает очень часто, «что всякий гласный может
превращаться во всякий гласный, всякий согласный во
всякий согласный» и что даже «гласные превращаются
в согласные и наоборот». Такой горе-исследователь
теряет руль и направление, начинает связывать друг
с другом слова, не имеющие между собою ничего об-*
щего, сбивается сам и, что хуже, сбивает с панталыку
других.
Мир полон топонимических ребусов и шарад.
Разгадывать их могут только знающие, широко
образованные специалисты. Но, чтобы вести эту работу, им нужен
как можно более обильный, хорошо собранный,
правильно записанный материал.
Вот собиранием такого материала может заняться
каждый трудолюбивый, грамотный, получивший первые
представления о топонимике и полюбивший ее человек.
Ну хотя бы вы, мой читатель.
При этом надо иметь в виду еще вот что. Труд
собирателя вовсе не должен быть подобен работе крылов-
ского петуха, который, «навозну кучу разрывая, нашел
жемчужное зерно». Собиратель не должен гнаться за
редкостью, странностью, оригинальностью топонимов.
Самые обычные, «скучные» названия: Борнеовка,
Васильевка рядом с Борисово и Васильево
могут заинтересовать топонимиста куда больше, чем
523

какая-нибудь река Мама Левая или мыс
Орангутанг на холодном Беринговом море. А ведь весь
этот материал далеко еще не собран. Он не только
лежит у нас буквально под ногами без внимания; он
распыляется, исчезает, уносится, выспренне выражаясь,
Рекой Забвения в Море Ничтожества. Его надо
сохранить: через двадцать — тридцать лет воскресить его
станет уже немыслимым.
К этой работе надо привлечь целую армию молодых,
умных, понимающих, что от них требуется, помощников
науки, ее снабженцев, ее заготовителей — тех, из
которых потом могут выйти и ее генералы и маршалы.
Для них я свою книгу и писал.
Ученые очень редко склонны заводить
Поговорим разговор о том,красивы или не-
о красоте красивы те предметы, которые они
изучают, ^строному нет никакого
дела до того, что Сириус переливается всеми цветами
радуги, а какая-нибудь звездочка Алькор в Большой
Медведице чуть мерцает на фоне черной пустоты: может
быть, для него она во много интереснее знаменитой
охотничьей собаки ловчего Ориона—Сириуса.
Иной зоолог распалится гневом, если кто-нибудь,
узнав, что его специальность — паразитические черви-
сосальщики, покачает головой: «А почему бы вам было
не заняться бабочками или птичками-колибри: они
же-—красивее!» И археологи не любят невежд,
воображающих, что вд/ib раскопок — находить мраморные
статуи и золотые сосуды; специалисты по ископаемому
прошлому человека ничуть не менее дорожат ржавыми
гвоздиками, кусками полуистлевшей бересты, а то и
просто мазочками буро-красной краски, охры на полу
древнего жилища...
Конечно, ученые правы: «красивое» во всех областях
науки отступает перед существенным, важным,
полезным для ее развития и для познания мира. Вполне
возможно, что жизнь фазана-аргуса не так необходимо
изучить немедленно, как жизнь мерзких тварей,
поселяющихся внутри живых организмов, грызущих их и
ведущих к гибели. Очень вероятно, что самые стократно
повторяющиеся, ничем не примечательные на взгляд и
слух названия селений и урочищ могут дать топонимике
не меньше, а больше, нежели странные и редкие —■
524

Африка н да (Мурманская область) или Малые
Бражки, Шйбий Колпачок — тож. (о нем
рассказывает языковед А. Селищев).
Все это так. И все же, во всяком случае пока мы
с вами еще не стали учеными, желание поговорить и
о красоте географических имен может быть признано
не только простительным, но даже разумным.
Законным.
В самом деле: будь топонимика наукой чисто
теоретической, какое было бы ей дело до этой красоты? Но
ведь мы хотим, чтобы топонимистов призывали на
помощь и для чисто практических работ: для того, чтобы
спи советовали, какие новьпе имена давать нашим вновь
рождающимся городам, поселкам, морям, каналам,
какие старые имена можно (а порой даже следует)
изгладить из народной памяти, какие, наоборот, надо
сохранить так же, как мы сохраняем церкви Покрова на
Нерли, Спаса-Нередицы под Новгородом или Поган«
кины палаты во Пскове...
А ведь мы хотим — и по праву хотим! — чтобы
имена мест страны, в которой мы живем и которую любим
больше жизни, были достойны ее облика — ее могучих
рек и ее тихих рощ, ее белокаменных древних городов
и колоссальных бетонных новостроек, ее весенних
сумерек и плодоносных июльских полдней... Они должны
быть красивыми именами...
Не уверяйте меня, что вам безразлично, как
называется улица, на которой стоит ваш дом: улица
Красных Зорь, как в Ленинграде, или Малая
Живодеров к а, как бывало во многих заштатных городках
дореволюционной России... Приятно жить на станции
с именем Серебрянка или Серебряный Бор;
далеко не так уж радостно обитать в поселке
Ивановы Портки или Козья Свалка.
Ну, если такое имя — остаток седой старины, может
быть, с ним, по зрелом размышлении, следует
примириться: памятники далекого прошлого не обязаны быть
изящными на наш взгляд и вкус. Но от новых имен,
создаваемых сегодня, мы вправе требовать и ясности, и
высокого умного смысла, и благозвучности, и красоты;
требуем же мы, чтобы новые наши города были
образцами не только удобства и целесообразной планировки,
но блистали и прелестью чисто архитектурной.
625

А все эти требования не всегда легко сочетаются,
особенно когда создает имена не народ в многовековом
течении исторической жизни своей, а отдельные люди,
«называтели» — сразу вдруг, «слабым манием руки».
Вот вам несколько примеров.
В свое время Петр I, великий любитель всякой
иноземщины, дал два немецких имени городкам, лежащим
к востоку и к западу от Петербурга: Шлиссельбург
(Ключ-город) и Петергоф (Петров двор; двор в
смысле «дворец» плюс все его наполнение: придворные,
дворцовые службы и хозяйство и т. п.).
Можно было бы упрекнуть Петра во многом: зачем
было принимать немецкое название для крепости,
защищающей Невское начало, если у нее было старое,
умное и милое русское имя Орешек? Это «Орешек»
говорило и о неколебимой твердости укреплений, и
о растительности в окрестностях твердыни. Финны из*
давна звали Орешек Пахкиналинна, Ореховая
крепость; Ладожское прибрежье изобиловало зарослями
лесного ореха, лещины. Но с Петра взятки гладки.
А вот, спрашивается, зачем и почему после Великой
Отечественной войны, когда вознамерились очистить
окрестности Ленинграда от излишней иноземщины, ста*
рому городу не вернули допетровское имя, а наградили
его чудовищным по сложности и неблагозвучию
названием Петрокрепость?
Оно звучит не по-русски: «крепость» никогда не
соединяется в наших топонимах с урезанным личным
именем основателя; Петроград, Ленинград —
возможные сочетания; Петрокрепость или Пет-
росело, Петрохутор—- немыслимы.
Оно не поддается никакому грамматическому
словопроизводству. В Ленинграде живут ленинградцы, ва
Пскове — псковичи. А ну-ка, кто живет в Петрокре-
пости? Петрокрепостяне? Петрокрепостники?
Оно безобразно во всех отношениях: я не завидую
тому, кто обессмертил себя созданием этого
топонимического урода. Он воздвиг нерукотворный памятник
собственному безвкусию и нечуткости к. законам
русского языка.
Еще хуже с Петродворцом. Вместо
откровенного немецкого, исторически объяснимого имени,
прикрепили к городу его точную и неправильную каль-»
526

к у — рабскую передачу слова по частям. А это всегда
опасно: нельзя русское «поднос» переводить немецким
«унтерназе», хотя «унтер» — «под», а «назе» — «нос».
И вот уже звучит уродливое производное: «Петро-
дворцовый район»; и вот уже опять-таки неведомо, как
назвать того, кто живет в Петродворце — петро-
дворецкие, что ли? А ведь город прекрасен! А ведь это
город-музей, памятник эпохи, жемчужина архитектуры
XVIII века... Допустимы ли такие грубые и смешные
огрехи?
Когда имена местам дает народ, он не делает таких
ошибок. Он может придать имени высокое и
торжественное звучание, отразить в нем великие события
своей истории, увековечить память своих любимцев и
героев... Господин Великий Новгород,
Старая Русса, Красная площадь, Крещатик,
Кремль...
Он может отозваться на ласковую прелесть родной
природы: Лосиный остров, Черемушки, Под-
вишенки, Красная Горка, Струга-Гридица
(река в Беликолуцкой области), Малиновая
Вода — чудесные имена, не правда ли?
Но он же может, осердясь или впав в лукавство,
приклеить к месту имя ничуть не менее выразительное,
но полное иронии или гнева, дышащее веселым
запанибратством и насмешкой, то безобидной, то
негодующей... Таковы Собачья площадка или улица
Матросская Тишина в Москве, московское же
имя Разгуляй (место, где встречало приезжих
«общедоступное царское кружало» —- кабак),
петербургский остров Голодай, такие черные, жуткие имена,
как Пропойск (Могилевекая область),
Злодейская (под Ростовом-на-Дону), Нища — на юге
Псковщины, Мироедиха на реке Таз...
А Н и ко л а-на-Ку р ьих Ножках, а Спасо-
болвановка, а Божедомка или — точно рукой
махнуто на всякую святость — Якиманка вместо
«Улица с церковью святых угодников божиих Иокима
и Анны»? Поистине «то разгулье удалое, то сердечная
тоска» звучат во всех этих бесчисленных памятниках
народного творчества. '
Это свойство не одного нашего народа. И за
рубежом имеются сходные имена, и такие и этакие. Есть
527

там на их вкус и манер пышные и громозвучные
названия: Сиудад де Рио-Жанейро, город Я н в а р -
ской реки, Консоласион-дель-Сур —
Утешение Юга. Но имеются, как мы уже видели, и
Мои-Дол а.н (Гора Тоски) рядом с Монт-Роз
(Розовой горой) и Грейт Мизери Айлендс
(Острова Великой Нищеты), одновременно с городом
Просперити (Процветание) в Соединенных Штатах.
Были даже деревни Ангст унд Нот (Страх и
Нужда), а также Иррендорф (Болвановка) в
Германии. Впрочем, последнюю потом переименовали:
к сожалению, мне неизвестно, как именно...
Какими бы ни были народные имена, они
действительно передавали чувства и думы множества людей,
отражали подлинную жизнь, говорили о времени и
месте, дышали гневом и гордостью не одного человека,
а многих. И если любой народ задавался целью создать
красивое имя, он делал это на заре своей юности
с той же легкостью, с какой слагал свои песни,
вырезывал из дерева и кости необыкновенной тонкости и
прелести узоры, плел великолепные кружева, про
которые пишут целые книги, но о которых никто не может
сказать: этот рисунок выдуман такой-то женщиной или
таким-то мужчиной. Он придумывал имена, как
движения огненных танцев и расцветки превосходных тканей,
'словом, как творил всю свою культуру.
Нам теперь, прежде чем начать соперничать с ним,
надо у него основательно и вдумчиво поучиться.
Однако, прежде чем говорить о красоте имен,
надо установить, о какой именно красоте мы думаем.
Речь пойдет не о внешней прелести звучания, не
о благозвучности имен. О благозвучии не легко
договориться. Народы говорят каждый на своем языке;
языки обладают своими, совершенно разными,
системами звуков, своими понятиями о их прекрасных и
уродливых сочетаниях, часто недоступными их
ближайшим соседям.
Сравнивать звуки одного из них со звуками другого
и утверждать, что наше русское «ы» некрасиво, а вот
турецкий «гайн», который, по словам самих турков,
представляет собой нечто среднее между тем звуком,
какой издает теленок, подзывая свою мать, и тем, какой
слышится из уст неверного, когда его тошнит после вы-
528

питого вина, — прекрасен или наоборот, бессмысленно.
Мы часто любим выдавать свое национальное за
всеобщее. А ведь с точки зрения папуаса какая-нибудь
всесветная красавица, этакая «мисс Европа» или «мисс
Америка», может казаться бледной немочью, и,
наоборот: папуасская Венера никак не восхитит европейца.
А бывает и другое: нас нередко пленяет именно все
чуждое, странное, непривычное — какое-нибудь
неслыханное блюдо китайской кухни, какой-нибудь фетиш
или маска с берегов озера Чад. Такое же происходит и
со словами незнакомых языков: мы порою слышим их,
не понимая значения, и воспринимаем как своеобразную
музыку, совсем не так, как воспринимают произносящие
их люди.
Один очень слабо знавший русский язык латыш
уверял меня, что язык наш весьма похож на итальянский.
В доказательство он произносил «очень красивый
русский слово: «Абйкна-вённа», в котором я с великим
трудом мог узнать наше самое обыкновенное
«обыкновенно».
Помню, как я был разочарован в детстве, когда
узнал, что звучная, аристократически пышная фамилия
героя известного романа Понсон дю Террайля
«Рокамболь» по-французски означает не что иное, как
«чеснок»... Сладкозвучность фамилии после этого
сильно потускнела в моих представлениях: какая уж тут
красота, если «чеснок»?
Так же и с именами мест. Название колумбийского
городка Барранкавермеха звучит для нас
торжественно и высокопарно, как имя какого-нибудь
высокопоставленного гранда из Кастильи и Арагона. Но стоит
узнать, что оно по-испански означает нечто вроде
«Красный овраг» или даже «Червивый овраг», мы
волей-неволей начинаем думать о нем по-другому, не так ли?
Точно так же англичанину или французу может
показаться самым красивым из наших имен мест какое-
нибудь Пошехонье или Чухлома, а ведь мы
к ним так ни с какой стороны не относимся...
Нет, фонетическую красоту, благозвучие лучше
оставить в стороне: устраивать мировой чемпионат по этой
части и трудно, и даже просто невозможно. Обратимся
к красоте смысла имени, но и тут придется сделать
оговорку.
529

Мы не должны иметь в виду сейчас то, что можно
было бы назвать глубокомыслием или благородством
содержания имен. Топонимы бесспорно «правильные»,
содержащие высокую идею или очень точные по своему
содержанию — ну, скажем, американское Либерти
или африканское Либерия — «свобода»,наши
Дружба или Мирный —это имена особого рода и класса,
о- них надо судить с особых позиций. Сейчас же меня
интересуют другие названия — те, в которых
проявляется именно чувство красоты, те, которые основаны на
образном представлении о прелести природы, о
замечательных особенностях того места, которое человек
называет, словом — отмечены отношением к нему,
свойственным людям чутким и тонким, поэтам в душе.
Альберт Доза, один из немногих топонимистов,
коснувшийся этой стороны всемирной системы
географических имен, обронил как-то мысль, что, по его мнению,
на великом конкурсе красоты одно из первых мест
могло бы занять название скромного озерка (может
быть, даже прудика) его родной Франции: Э'кут с'иль
Плё, то есть: «Прислушайся, не идет ли дождь?»
Спорить немыслимо — замечательное имя! Так и
видишь тихую, темную, настороженную воду, о которую
первые капли дождя ударяются с нежным,
усиливаемым эхом шумом. Еще ни глаз, ни кожа не замечают
этих капель, а чуткая мембрана прудовой поверхности
уже отозвалась на их прикосновение и передала его
милый ропот внимательному слуху... Прелестное имя, и
оно, бесспорно, заслуживает очень высокой
эстетической оценки: его дал маленькому водовместилищу
человек с душой художника и друга природы.
Но имя это не одиноко в мире. Очень далеко от того
прудика, в американском штате Ми н не сот а, есть
другое озерко. Оно лежит в США, но названо тоже
французом (французы были первыми колонизаторами этих
мест). Оно зовется не менее поэтично: Лак-Ки-
Парль, «Озеро, которое говорит»...
Прислушайтесь: разве до вас не доносится
негромкий, но ясный ропот маленьких волн, бормочущих
между корнями лесистых берегов, плеск рыбы в тихих
заводях, покрикиванье чаек — тот смутный шелест и
ропот, который можно услышать, вероятно, на
множестве таких же, укрытых от всего мира, лесных водое-
530

мах? Разве не хочется вам хоть раз в жизни послушать,
как и что «говорит» это озеро? Разве оно не стало
милым для вас по одному своему имени? Ну,
что ж? Честь и слава тому, кто такое имя
придумал!
И вот из американской Миннесоты я переношу вас
на русский северо-восток, на суровую уральскую реку
Вишеру. Поднимаясь вверх по Вишере в лодке, вы
видите на правом ее берегу отвесный срез темно-серого
утеса, громаду, поднявшуюся высоко над водой... И в
тот же миг вы широко раскрываете глаза. Стоит
раздаться малейшему звуку — удару весла, плеску,
голосу — тысячи отгулов поднимаются над рекой, мечутся,
сталкиваются, нарастают, как лавина, убегают за
излучины берега, возвращаются обратно, перекликаясь и
повторяя друг друга, точно в расселинах и деревьях
спряталась целая толпа, целая ватага наблюдающих
за вами взволнованных людей...
Вообразите, как это сначала испугало, потом
поразило, потом привело в восторг того из наших предков,
кто впервые пробрался сюда! Его чувства были свежи и
искренни. Его смущение, удивление, восхищение
отразились в имени места. Люди назвали его
Говорливый Камен ь... Образно и поэтично, ясно и точно до
предела.
Говорливый Камень и Разговорчивое
Озеро... Вот бы им лежать рядом и вести
таинственную беседу на неслыханном языке утесов и вод:
Если спросите — откуда
Эти сказки и легенды
С их лесным благоуханьем,
Влажной свежестью долины,
Голубым дымком вигвамов,
Шумом рек и водопадов,
Шумом диким и стозвучным,
Как в горах раскаты грома, —
Я скажу вам, я отвечу...
Г. Лонгфелло. «Песнь о Гайавате»
А впрочем, может быть, лучше, что они разделены
континентами и океанами. Ведь это значит, что всюду
и везде живут люди-поэты и прекрасные имена могут
возникать на всех языках Земли.
531

Те, о которых я рассказал вам только что, кажутся
милыми, ласковыми, спокойными. Но бывают и совсем
другие.
Водопад Ниагара принадлежит сегодня двум
государствам, населенным людьми дела, уделяющими,
пожалуй, не так уж много внимания прелестям и чудесам
природы. Но надо отдать им честь, для своего
«главного чуда» они сохранили имя, приданное ему
исконными хозяевами страны задолго до прибытия в нее
бледнолицых истребителей.
Слово «Ниагара» по-индейски значит: «Высоты
грозного гула». И я, кажется, вижу того отважного
краснокожего, который, пробираясь по девственным
чащам родных лесов, когда еще и индейцы не знали всех
тайн своей страны, вдруг насторожился,
встревоженный... Туч на небе не было, в воздухе не пахло гарью
далекого пожара, но чем дальше продвигалась кучка
бронзово-красных охотников по нехоженому лесу, тем
громче, тем непобедимее вырастала впереди волна
непонятного рева — тяжкий, ни на минуту не
прекращающийся рык. Может быть, это Гитчи-Манито, Великий
Дух, попал в гигантский медвежий капкан и крушит
все вокруг себя в дикой ярости?
Нет, то не был Гитчи-Манито! Люди прошли сквозь
густую поросль и увидели небывалое чудо — воду,
ставшую на дыбы, с ревом падающую в бездну.
С тех пор протекли века, а та вода все так же
падает в ту же пропасть. Нет, кругом не осталось
уже ни девственных лесов, ни древнего безмолвия.
Нет там больше и краснокожих хозяев Америки,
благородных индейцев. Осталось только имя,
данное ими. Точно волшебством, оно рисует нам
черты духа его создателей, их душевную чистоту,
варварскую чуткость их слуха, обращенного к
природе... Ниагара! Высоты грозного гула... Разве
не чудесно?
По другую сторону Атлантики природа, как
известно, создала второй, ничуть не менее могучий и
поразительный каскад. Англичане, завоеватели страны, дали
ему плоское и пошлое английское имя: водопад
Виктории. Смешно! Что общего у гиганта, миллионы лет
рвущегося в стодвадцатиметровую бездну, с маленькой
532

тридцатишестилетней англичанкой, сидевшей спокойно
и благоразумно на английском троне в том 1855 году,
когда Давид Ливингстон впервые подошел к великой
расселине Замбези?
Я не хочу сказать ничего плохого об этом
мужественном и добром человеке, но все-таки он был
английским пастором-миссионером. К его чести следует
напомнить его же собственные слова: «Водопаду этому я
присвоил имя Виктории, единственное английское имя,
которое я осмелился дать какому-нибуДь африканскому
месту...» И то хорошо!
Задолго до середины XIX века у могучего
африканского титана уже было другое, настоящее имя: оно
вполне подходило ему.
В дремучих лесах канадско-американского Севера
водопад Ниагару нельзя было несколько веков
назад увидеть из такой дали, чтобы прежде до тебя не
донесся его яростный рев; естественно, что имя и
возникло из этого гула. Тут же в Африке саванн, еще
ничего не слыша, люди за много миль видели уже
стоящий до облаков над лесами колоссальный столб
водяных брызг и тумана, поднимающийся ввысь, как дым
над кратером вулкана.
«Мы находились в 17 километрах от Ливингстона
(так называется поселок на берегу Замбези.— Л. У.),—
пишет один известный путешественник, — когда вдоль
просеки в сухом колючем кустарнике увидели огромную
тучу водяных брызг, резко выделявшуюся на чистом
синем небосводе...»
Точно так же, без всякого сомнения — сначала об-*
лако паров, и только затем звук, поглощаемый здесь
узкой щелью бездонной пропасти — увидел водяную
лавину, десятки столетий назад и первый древний
африканец, приблизившийся к ней. И имя, данное ей на
величавом языке макололо, говорило поэтому не о
звуковых, а о зрительном впечатлении человека.
Ниагару окрестил слух; Мое и - оа - Ту н ье — «Дыму,
который гремит» — принесло название зрение. Во
всяком случае, началось с него...
Мы не только надеемся, мы совершенно уверены, что
названию «водопад Виктория» осталось недолго
существовать на картах мира. Скоро оно уступит место
имени истинному и исконному, созданному народом,
533

который имел полное право нарекать реки, озера и
водопады Африки!1 Это и справедливо по-человечески и
разумно с точки зрения топонимики: «Дым, который
гремит» или водопад Виктории — какое же тут
может быть колебание?
Маленькое замечание по пути: любопытно, какое
большое впечатление производило на древнего человека
все, что казалось ему похожим на созданный природой
дым. В мире несчетное множество названий обязано
ему, хотя предметы, так названные, очень мало походят
друг на друга. Смотрите сами.
Мексиканский вулкан Попокатепетль. Имя
значит: «Гора, которая курит».
Древняя форма имя Везувий была Монте Фи-
з о в и о — «Дымящийся».
Курилы (острова), по мнению некоторых ученых,
получили свое название по русскому глаголу «курить»,
«куриться».
Рейкьявик — столица Исландии. Слово тоже оз-
1 Книга эта уже была написана, когда в «Литературной газете»
от 12 апреля 1966 года появилась заметка: «Как назвать озеро?»
По ее сведениям, три африканских молодых государства —
Кения, Танзания и Уганда — ведут широкий опрос читателей своих
газет, стремясь узнать, как хотели бы африканцы заново назвать
огромное озеро, расположенное как раз между тремя этими
странами. Старое имя его Н ь я н ц а, или Ньясса, означало просто
«озеро». Англичанин Д. Спик, первый из европейцев, увидевший его
неоглядную гладь в 1858 году, через три года после того, как Д. Ли-
вингстон вышел к Моси-Оа-Тунье, дал огромному
внутреннему морю Африки традиционное имя Виктория, все в честь той
же королевы.
Теперь кенийцы, жители Танзании и Уганды, предлагают
множество новых названий, от У х у р у — «свобода», до Ш и р и к и -
ш о — «объединение». Одни составляют имена из букв, входящих в
названия самих прилегающих стран или их главных городов
(скажем: К а - н а - д а, из Кампала + Найроби-f-Дар-эс-Салам): дру-1
гиэ хотят увековечить в этом имени своих вождей — патриотов.
Некоторым кажется, что имя Виктория можно сохранить?
ведь это слово значит и «победа» по-латыни...
А может быть, разумнее всего было бы изучить, как называли
великое водное пространство до прибытия европейцев жившие по
его берегам племена? Навряд ли только одним нарицательным
«Ньянца» — «озеро»... Может быть, у которого-либо из них было
уже создано для него грозное и поэтичное, овеянное древними
легендами название, такое же, как у великого водопада Африки?
Стоит ли выдумывать там, где великий называтель — народ —уже
сказал свое слово?
534

начает «курящаяся бухта», от скандинавского «рей-
кья» — «курить» и «виг» — «бухта».
Если даже эти имена и не принадлежат к
чемпионам красоты, их все же стоит признать выразительными
и образными.
Канто Дель А г у а — «Песня воды» в чилийских
Андах и Нарзан — «нарт-санэ», то есть «Питье
богатырей»,— имя источника на Северном Кавказе; Тянь-
Шань— «Небесные горы"»1 на границе СССР и Китая,
Белу-Оризонте («Великолепный кругозор») и
Трэс Корачос («Три сердца») в Бразилии — все
это, разумеется, соперники на великом конкурсе
топонимических красавцев, который следовало бы провести
во всех странах мира.
А чем плохо имя Чосен — «Страна утренней
свежести», так корейцы называют свою родину. Услышишь
его, и кажется, в лицо тебе пахнет чистый воздух моря
и гор в тот ранний час, когда солнце спокойно
поднимается из легкой дымки над Японским морем, и Корея,
одна из первых на старом Евразийском материке,
ощущает на своем челе дыхание тихоокеанского чистого
бриза...
А наши русские имена? Кажется, никто и никогда
еще не обследовал их с точки зрения их красоты, а очень
стоило бы это сделать. Ведь люди распределяют
прекрасные названия, вовсе не считаясь с политической или
государственной важностью места: самые теплые, самые
светлые и радостные имена — все эти Экут с1 иль
Пле и Лак и Парль и принадлежат не горным
цепям, а тихим озеркам, ласковым долинкам, веселым
лужайкам и полянам, которые они знают как свои
пять пальцев, которые внушают им теплые, почти
родственные чувства. Таких имен у нас несчитаное
(и, к сожалению, никем не учтенное еще)
множество.
Уже старые былины рассказали нам про прелестную
речку Смородинку — название и поэтическое и
точное; вспомните Сестру-реку под Ленинградом; ее
финское имя тоже было «Смородинная река»... Кра*
1 Вспомните датскую Небесную гору, Гиммельс*
бьергхет с ее высотой в 170 метров. Высшая точка Тянь-
Шаня, пик Победы, имеет отметку 7439 метров.
635

сивая Меча, Золотая Липа (река в Западной
Украине), Сердце-Камень (мыс на Чукотке),
Серебряный Бор под Москвой — разве перечислишь
их все?
А топонимы и гидронимы народов СССР? Сколько
среди них ничуть не менее очаровательных, грозных,
торжественных — прекрасных имен!
Оно конечно: красота — понятие очень сложное.
Когда речь заходит о красоте, так легко, гоняясь за ней,
перейти ту границу, которая отделяет прекрасное от
миловидного и милозвучного, изящество от вычурности,
настоящее чувство от мармеладной сладости. А. Доза
гневно говорит о множестве претенциозных, ложно
красивых имен, которые владельцы земель дают теперь во
Франции береговым утесам возле модных пляжей,
рощам около водолечебных заведений да и просто дачным
участкам — ради рекламы, стремясь пленить людей
с тугим карманом и плохим вкусом. Нейлй-Плэ-
занс (Нейлй-развлечение), Фоли-Реньо
(сумасбродства господина Реньо), Монплезир (мое
наслаждение) — что может быть противнее?!
Как ни огорчительно, такие же марципанные
названия пробивают себе дорогу и у нас. На Карельском
перешейке появилось несколько озер, названных
одинаково Красавицами (они ничуть не красивее
соседних, тоже очаровательных водоемов).
На любом курортном берегу вы найдете Золотой
пляж — точно такой же, как рядом лежащие
обыкновенные пляжи; обнаружите поселки С о л н е ч н ы е, где
солнечных дней ровно столько же, сколько справа и
слева от них...
Однажды руководители одного советского учреждения
любезно познакомили меня со множеством писем,
авторы которых рекомендуют названия для новых улиц
замечательного городского района, сооружаемого в
нашем городе, — того района, которым Ленинград будет
обращен к морю, к заливу, района его Морских Ворот.
Составители этих писем от всей души старались.
Они выбирали самые, с их точки зрения, красивые
понятия и представления. Но не всегда эти понятия
хорошо укладываются на план великого города на Неве, не
всегда гармонируют с его строгим, четким,
торжественным и пышным обликом..,
536

Предлагается две площади, выходящие к морю,
назвать площадьми Белых Ночей и Алых Пару-
с о в... Ну что же, может быть, это и не плохо, хотя
чуть-чуть слишком красиво.
А рядом целому строю не длинных улиц советуют
дать «цветочные» имена: улица Роз, улица
Сирени, улица Нарциссов, улица Жасмина...
Казалось бы, очень даже хорошо. А в то же время
не слишком ли много благоухания? В романе Ф.
Достоевского «Село Степанчиково» фигурирует некий
крепостной человек Видоплясов, самоучкой выучившийся
писать стихи. Он стесняется своей фамилии: «Поэт — и
вдруг Видоплясов», и придумал заменить ее на
другую— Эс-Букетов... Были тогда такие духи... Так вот,
не станет ли городской район, район того города, в
котором еще Пушкин любил его «стройный, строгий вид»,
города, рассеченного на части «державным» (именно —
державным! Слово-то какое!) теченьем Невы, не станет
ли этот парфюмерно-оранжерейный район с такими
улицами чем-то прямо противоположным и этой строгости
и этой державности? Не повеет ли от него этаким «Эс-
Букетом»? Я не спорил бы, если бы подобные названия
зазвучали где-либо в новом дачном городке, если бы их
роздали аллеям или дорожкам Парка Отдыха... Но тут,
в Ленинграде? Как вам самим кажется, дорогие мои
читатели? Бантики и кружева, даже самые лучшие,
уместны на бальном платье. Но подойдут ли они к
шинели воина, к бушлату матроса, к сюртуку академика,
к рабочей блузе мастера в цеху? А ведь это и есть
истинные ленинградцы!
Есть и еще одна опасность. Она встает на пути тех,
кто любит давать географическим местам чрезмерно
сложные, многословные или связанные со слишком
возвышенным содержанием и смыслом имена.
Русской топонимике многословные названия мало
свойственны. Мы не знаем имен, напоминающих по
строению французское Экут с'иль Пле,
имен-предложений. Названия, состоящие из нескольких слов, у нас
либо просто исчезают (как исчезли в Ленинграде
улица Третьего Июля, проспект Двадцать
Пятого Октября, площадь Жертв Револю-
537

ции), либо же язык народа обкатывает и оглаживает
их при бесчисленных повторениях, как морской прибой
обкатывает остроугольные камешки, превращая их
в круглую, гладкую гальку. Да так случается и не
только у нас.
Ревностные католики, испанцы XVI века, высадясь
в устье Рио де ла Платы, основали город и назвали его,
по их тогдашним понятиям, великолепным,
благочестивым именем:
СИУДАТ ДЕ ЛА САНТИССИМА ТРИНИДАТ
И ПУЭРТО ДЕ НУЭСТРА СЕНЬОРА
ДЕ БУЭНОС АЙРЕС
Это значило дословно: «Город святейшей троицы и
гавань нашей владычицы божьей матери попутных
ветров»... Такое имя я мог бы с полным правом поставить
в один ряд с Лланфайр'ами и Гунгама-
угг'ами страниц 466—468.
Но вот прошло четыреста тридцать лет, и что
осталось от этого пышного велеречия? Уже давно
непомерное имя превратилось в двухсловное Буэнос-Ай«
рее — таким знаем его и мы с вами. Испанцы,
возможно опасаясь греха, не пошли бы дальше в сокращении.
Но в дело вмешались безбожные янки; в их устах даже
это вполне приемлемое словосочетание не умещалось
удобно. Они переделали его в совсем краткое, на сто
процентов бессмысленное, но удобное в обиходе Б аи рее.
И сами испанцы приняли новое имя: не для бумаг
и письменной речи, но для употребления в быту.
Русский язык особенно рьяно сопротивляется
существованию имен составных, образованных из нескольких
слов. Он очень быстро превратил грозное Санкт-Питер-
Бург в запанибратское Питер. Он упорно старается
превратить немецкое сложное Ораниенбаум в
матросское лаконичное Рамбов (ни один моряк-балтиец
не скажет иначе). Про эту склонность нашего языка
никак не следует забывать тому, кто хочет дать месту
имя с расчетом на долгую жизнь.
Надо помнить и вот о чем. Слово может иметь
самый высокий смысл. Имя человека может принадлежать
величайшему герою, гениальному ученому. Они могут
вызывать благоговение и трепет. Но как только это
638

слово или это имя превращаются в название места,
к ним устанавливается совсем другое отношение...
Так бывало всегда. Благочестивые люди называли
свой посад Троице-Сергиевским. Спустя сто лет
все уже называли его просто Троица. А затем
каждый день на базаре или в трактире можно было
услышать совсем не благочестивые слова: «Ну, брат, ваша
Троица — такая дыра!» или «Занесла меня нелегкая
в эту разнесчастную Троицу...»
И даже сами священники не видели в этом ничего
предосудительного: а как же иначе? Ведь теперь
«Троица» уже значило: такой-то посад, и только!
В далеком прошлом имена городов, сел, улиц
возникали стихийно, и предупредить такие неожиданные
повороты в их судьбе было просто немыслимо. Но теперь-
то мы можем и должны предусмотреть их.
Мне не слишком приятно слышать, как, доезжая до
площади Льва Толстого в Ленинграде, "добрая
часть пассажиров автобуса, проталкиваясь вперед, ни-=
чего плохого не думая, спрашивает, постукивая
передних в плечо: «Вы на Льва сходите?» Столь же странно
и в Москве, подъезжая к площади Борьбы, публика
осведомляется на разные лады: «На Борьбе
сойдете?», «На Борьбы — сойдете?», «На Борьбу
слезаете?». А ведь ничего с этим не поделаешь, раз уж
существует такое имя. И вот то, что должно было бы
служить к возвеличению человека, события, подвига,
начинает только принижать его. Большая мысль превра^
щается в разменную монетку слова, и она ходит-ходит
по рукам, пока не потеряется К
Тот, кому выпало на долю дать хотя бы одно-един«
ственное имя одному-единственному месту, должен
твердо помнить: для этого нужны и знания, и вкус, и
предусмотрительность, и осторожность, осторожность —
прежде всего...
1 «Я спросил как-то (секретаря райкома. — Л. У.) почему улицы
в Райгороде носят названия, ничего общего с городом не имеющие,
тогда как нет ни одной, которая называлась бы, допустим, именем
местного крестьянина-краеведа (XIX век) или другого здешнего
крестьянина, известного... огородника-селекционера. На что он мне
ответил, что люди, имеющие власть называть улицы, не знают ни
того краеведа, ни селекционера, а -те, кому они известны, такой
властью не обладают».
Е. Д о р о ш, «Иван Федосеич уходит на пенсию*

Как бы точно автор такой книги, как моя, ни
планировал свою работу и ее материал, подводя ее к концу,
он замечает множество фактов, о которых не успел
сказать, уйму мыслей, для которых не нашел места... Что
же, так и оставить их за бортом, до следующей
книги?
Всего, конечно, не восполнишь и не охватишь. Но
мне пришло в голову добавить ко всему, что я
рассказал вам, еще одну главку — бесплановую. Не ищите
в ней никаких откровений, никаких особо ценных
сведений. В ней вы найдете несколько сообщений, которые
мне показалось досадным откладывать на будущее.
Несколько в меру забавных и в какой-то степени
поучительных топонимических анекдотов. Я смело
употребил здесь это слово не в его обычном смысле, а в том
значении, в котором оно стоит у Пушкина. Помните?
Евгений Онегин «дней минувших анекдоты от Ро-
мула до наших дней хранил... в памяти своей». Вот
о таких именно анекдотах — любопытных историях из
прошлого и настоящего географических имен — я и
думаю теперь.
А впрочем, сейчас вы сами увидите, что это за
истории. Пусть они послужат не продолжением того, о чем
вы уже узнали, а как бы некоторыми примерами,
иллюстрациями к нему.
540

В. К. Арсеньев перечисляет в своих
Падь книгах множество интересных геогра-
Стеклянная фических имен нашего Крайнего
Востока. О некоторых я уже вам
рассказывал.
Пришлось ему побывать во время его путешествия
по дебрям Уссурийского края и в долине, называемой
Стеклянная Падь.
Что такое Падь, мы с вами уже знаем, но почему
эта падь получила имя Стеклянная?
Попробуйте задать этот вопрос своим
друзьям,начинающим топонимистам. Одни из них наверняка,
подумав, предположат: вероятно, воздух в той долине
отличается особой прозрачностью — как стекло. Другие
скажут: стоит посмотреть, нет ли по склонам ее каких-либо
интересных выходов стекловидных горных пород, не
блестят ли там листики слюды или кристаллы кварца?
Но — так по крайней мере думаю я — никакой, даже
самый хитроумный толкователь не сумеет путем таких
размышлений добраться до истины. Потому что причина
возникновения этого названия — чистейшая случайность:
наткнуться на нее может только тот, кто либо сам
присутствовал при его появлении, либо уже узнал о нем
от свидетелей-очевидцев.
По словам Арсеньева, долина была названа
Стеклянной потому, что некогда, не так уж давно, но и
не вчера или позавчера, в XIX веке, случилось одно
пустячное событие. Кто-то, построив в этой Пади
небольшую избушку-фанзу, в одно из ее окон вставил
не рыбий пузырь, как делали тогда на далеких
окраинах России, не прозрачный деревянный ставень, а
осколок самого настоящего стекла.
Стекол было сколько угодно в Петербурге, Москве,
во Владивостоке и Хабаровске, даже в самых малых
русских деревнях. Но тут они были невиданной
редкостью. Этот кусок стекла произвел огромное
впечатление на окрестных звероловов, глухая падь в тайге, и
вдруг — фанза со стеклом в окне. Родилось имя:
Стеклянная Падь: оконное стекло оказалось самым
главным, самым необыкновенным ее признаком...
Топонимист должен всегда помнить: люди называют
место обычно именно по тому признаку, который отли-«
чает это место в их глазах от всех остальных. Но при-
541

знак этот может быть совершенно случайным,
кратковременным... Пройдет несколько лет — и поди
докопайся до него.
Есть во Франции лес, который носит имя «Лес
Повешенного Волка» — «Б у а де Л у Пан-
дю». Возможно, когда-то какой-то волк там и
верно был повешен, но когда, какой, почему, мы не
узнаем уже никогда.
Так во Франции именуется крепкий
Кальвадос (и преневкусный) напиток, водка из
перебродившего яблочного сока.
Современные западные романисты почему-то очень часта
упоминают о нем. Что значит его название?
Оно и значит: «Кальвадосская водка», а Кальва*
дос — это топоним, имя одного из департаментов Фран*
ции. Кальвадос-департамент лежит в Нормандии, на
самом берегу пролива Ла-Манш. Он славен
производством «сидра», любимого во Франции .кваса, тоже
яблочного. Все понятно?
Все, кроме происхождения географического имени
Кальвадос. Странное имя: ни во французском
словаре, ни в словаре нормандского диалекта Франции вы
не найдете слова, от которого оно могло бы быть
образовано. Так же, как со Стеклянной Падью, дога-»
даться тут ни о чем невозможно, тут надо знать,
откуда имя взялось.
На одном из прибрежных рифов Кальвадоса — их
там уйма! — стоит уже очень давно небольшой
памятник. Чему? В 1588 году «Непобедимая армада», флот
испанского короля Филиппа II, шедший завоевывать
Англию, был совершенно разбит и уничтожен страшной
бурей в Ла-Манше. Суда разметало по прибрежным
скалам. Один из гордых кораблей был выброшен на
рифы как раз там, где сейчас можно видеть обелиск в
память об этом историческом событии: оно спасло
Англию и уничтожило навсегда мощь испанского государ*
ства. Так вот, в честь этого события, именем того
корабля был назван сначала самый риф, а затем и целая
французская провинция...
Значит, корабль звался «Кальвадос»? А что это
значит по-испански? Такого слова нет и в испанском
языке. Имя корабля было «Сальвадор», то есть
«Спаситель», иначе говоря — «Христос»: из всех испан*
542

ских королей Филипп был самым жестоким и самым
набожным католиком. Нормандцы превратили это
непонятное им слово в своем произношении в «Кальва-
д о с». И вот уже несколько столетий живет тут, на
берегу Атлантики, это имя-случайность, оно же — имя-
ошибка... эрратоним! х
Моряки нередко называют тот или
Лю-Ки и иной пункт на побережье моря име-
«Барракута» нем судна, впервые его посетившего:
залив Астролябии — по имени
флагманского судна экспедиции Дюмон-Дервиля;
пролив Бигль — в честь брига, на котором плавал в свое
время великий Чарлз Дарвин; остров Аскольд у
берегов Дальневосточного края, за проливом Асколь-
да, — по имени русского крейсера «Аскольд». Очень
часто название возникает в связи с гибелью корабля
у этого места: понятно, что на мореплавателей такие
случаи производят всегда сильное впечатление. Таких
имен — намогильных памятников немало.
В любопытной книжке Д. и Б. Крайл «За
подводными сокровищами» рассказывается, например, о
маленькой бухточке Лю-Ки во Флориде. Сопоставив это
прибрежное имя с выцветшими записями архивных
документов, охотникам за морскими кладами удалось
установить: именно тут в середине XVIII века погибло
судно, которое звалось как раз так: «Лю-Ки»...
Водолазы и аквалангисты, ныряя, так сказать, в глубь
этого топонима, обнаружили на дне большие ценности:
за сокровищами «Лю-Ки» охотились давно, но никому
не приходило в голову обратиться к географическим
именам, как к помощникам и верным свидетелям
прошлого.
На наших берегах есть немало таких мест. У
дальневосточного побережья России погиб в дни Крымской
войны английский военный корабль, который в разных
справочниках называется запутанно, то «Барр акута»,
то «Барраконта» (вероятно, первое имя правиль-
1 Должен оговориться: я не даю гарантии, что эта этимология
имени Кальвадос бесспорна и несомненна. Она встретилась
мне в одной из западно-европейских работ по топонимике, и я счел
возможным привести ее здесь, не ручаясь за ее истинность, скорее
как топонимический курьез»
543

нее) 1. Англичане на все карты тотчас нанесли новое
имя — Б а р р а ку та-X а р бор; так окрестили они
бухту, где разыгралась драма.
Однако этому словесному памятнику повезло куда
меньше, чем Кальвадосу: Россия не пожелала
увековечить память враждебного корабля; бухта вскоре
стала называться Императорской Гаванью, а
после того, как последнего российского императора
постигла участь «Барракуты» и он затонул в волнах
революции, имя это было заменено современным:
Советская Гавань.
Назвать место именем погибшего
Анти- судна — куда ни шло. Дать географи-
памятник ческому пункту название в честь и
память полководца, выигравшего
возле него сражение, — более чем естественно. Не знаю,
согласились бы мы, если бы кто-либо предложил
заменить имя Бородино на имя Кутузов о, но такого
«предлагателя» можно было бы понять. Но как бы вам
понравилось, если бы возникла мысль город Полтаву
назвать не городом Петра I, а городом Карла XII,
разбитого неподалеку от него? Карлоградом? Получился
бы типичный «антипамятник»!
«Такого не бывает!» — пожимаете вы плечами...
А вот бывает: по крайней мере, один такой случай я
могу вам указать.
В Краснодарском крае есть город Черкесск; до
революции у него было другое имя — Б а та л
паши н с к. Откуда оно взялось?
В 1790 году, во время одной из русско-турецких
войн, довольно сильная турецкая армия двинулась из
Анапы в глубь Кубани, имея целью поднять против
России кавказских горцев. Генерал Германн с тремя
тысячами храбрецов напал на противника и разгромил
его наголову...
Было бы понятно, если бы городок, около которого
произошло сражение, был назван в честь победителя —
ну, скажем, Германбполем, или хотя бы просто
1 По-видимому, настоящее название судна, побывавшего или
потерпевшего аварию в этих местах, было «Барракуда» (вид хищных
рыб) И сейчас в английском и американском флотах это название
повторяется,
544

Германов к ой. Так ведь нет: его окрестили Б а т а л -
паши иском, так как имя турецкого военачальника,
потерпевшего тут ужасный разгром, было Батал-па-
ш а... Поразительный случай вежливости, переходящий,
как говорится, в издевательство.
Имя-позорище держалось более столетия. Когда
Баталпашинск стал Черкесском, тень Ба-
тал-паши, выражаясь метафорически, вздохнула,
вероятно, облегченно. Но напрасно! Город-то переимено^
вали, а никто не вспомнил про замечательные соляные
озера, лежащие поблизости. Их два, они дают ценный
химический продукт — мирабилит. Они упоминаются во
всех справочниках. Возьмите в руки 4-й том Большой
Советской Энциклопедии — и вы найдете в нем статью:
«Баталпашинские соляные озера».
Бедный, бедный Батал-паша!
Что скажете вы, если прочтете такую
Переселенцы выписку из географического
справочника:
«Ф ершампенуаз — село, центр Нагайбакского
района Челябинской области РСФСР, на левом берегу
реки Тумбейки в 35 километрах от ж/дор.
Магнитогорск— Карталы, у которого 13/25 марта 1814 года
произошло сражение между отрядами русско-австрийской
конницы (16 000 человек, из которых 12 000 русских) и
французскими корпусами Мортье и Мармона.
Последние двигались из района реки Эн на соединение с
Наполеоном I... В разгаре боя к району Пти-Морен
подошли две французские дивизии под командованием
ген. Пакто, которые после неудачной попытки
присоединиться к главным силам, стали отходить к Парижу...»
Я думаю, вы станете тереть глаза, себе не веря, и
в конце концов скажете: «Что за ерунда!» А это не
совсем ерунда... Весь этот текст, от первой буквы до
последней, напечатан на странице 647-й 44-го тома
Большой Советской Энциклопедии. Только...
Я взял начало статьи «Ф е р ш а м п ену а з» и
присоединил к нему середину другой статьи, тоже
озаглавленной «Фер - Ш а м пе ну а з». Весь фокус в том, что
вторая статейка начинается несколько иначе:
«Фер-Шампенуаз — селение во Франции
(120 км восточнее Парижа)...» Как же так получилось?
В конце концов — очень просто: кто-нибудь из офице-
18 Лев Успенский 545

ров, а может быть, и солдат, участников славного
похода в Западную Европу, возвратившись на родину,
решил в память победы под Фершампенуазом
французским назвать этим же именем маленькое село
в отдаленной тогда Оренбургской губернии1. А
возможно, и высокое начальство дошло до такой
патриотической мысли. Так или иначе, идея осуществилась, и
мы до наших дней имеем в составе селений РСФСР и
такой "удивительно поименованный районный центр.
Впрочем, пожалуй, довольно разумно, что район
называется все же не Фершампенуазским, а Нагайбакским:
местному населению было бы лишней сложностью
произносить такое, и не русское и не башкирское,
слово...
Я уже рассказывал о «третьем Орлеане»
(считая первым Орлеан во Франции, вторым — Новый
Орлеан в США), о том, который находится на
Алтае. Известно,что до революции существовал Париж
под Харьковом (у меня нет данных, не переименован
ли он в наше время). Приходится считать, что все эти
имена-переселенцы обязаны своим существованием
эпохе Отечественной войны и последующих походов
русских войск во Францию...
Надо сказать, впрочем, что обитатели других стран
не остались в долгу у нас, русских, в этом отношении.
Я уже не говорю о США, где имеется и вторая
Москва и второй Петербург (в Соединенных
Штатах имеются повторения-двойники чуть ли не всех
городов современного мира и древнего: Мемфис и
Вифлеем, Берлин и Каир). Но забавно, что есть ма-
1 На востоке этог„ района, на территории нынешней
Челябинской области, многие казачьи станицы после победоносной
Отечественной войны 1812 года и последовавших за нею дальних походов
получили названия по городам Европы, у которых вела бои русская
армия, а с ней и оренбургское, яицкое казачество. Появились в
тогдашней Оренбургской губернии станицы К в а р к е н о,
Аландский, Лейпциг, Дрезден, Куль м... Некоторые из этих имен
сохранились до наших дней. Фершампенуаз — одно из них.
В моем архиве есть подаренная мне ономатологом Ю. А. Федо-
сюком любопытная фотография. Тов. Федосюк стоит среди
типичного русского поля, под белоствольной плакучей березой, возле пу-
теуказателя, столбика со стрелкой и надписью: «Париж — 3 км».
Этот Париж лежит рядом со многими другими иностранными
городами и селами возле станции Джабык на юге Челябинской области,
546

ленькая Москва даже в Шотландии. Ее жители
особенно кичатся тем, что их Москва стоит над ручьем,
который носит имя Волга.
До сих пор нет точного ответа на
Индустриаль- вопрос о происхождении названия
ные имена средиземноморского острова,
свободолюбивого Кипра. Известно, что оно
древнее, настолько древнее, что, вполне возможно,
создателями его были даже не древние греки, а какой-то
еще более древний народ, от которого греки
позаимствовали корень этого слова.
Известно, однако, также, что уже римляне
превратили имя Кюпрос (так греки произносили слово
Кипр) в свое «купрум» — «медь». Отсюда пошли и
немецкие «купфер» — «красная медь» и наше
«купорос»— целый ряд химических и технических терминов.
Это вполне объяснимо: Кипр с древнейших времен
был славен своими медными рудниками. Выходит, что,
так или -иначе, имя его имеет некоторый
«производственный», «промышленный» оттенок.
Но есть топонимы и такие, которые могут быть
подведены под заголовок этой небольшой главки более
прямым путем и способом.
Человек издревле помечал те места мира, где он
основывал свои примитивные горные промыслы и
разработки, именами-этикетками, указывающими на то, что
скрывается там, в недрах земли, каково богатство этих мест.
Даже в наши дни геолог, найдя на карте Сибири
или Средней Азии имена, звучащие на тюркских
языках близко к «демир» (железо), «гюмюш» (серебро),
«алдан» (золото), настораживается. Очень вероятно,
что за ними стоит память о древних разработках этих
металлов. Возможно, древние обитатели страны их
забросили, так как у них не было ни уменья, ни
возможности добывать сокровища в бедных месторождениях
или поднимать их со слишком больших глубин; но
нам-то это доступно! И мы идем по топонимическим
следам древней промышленности и нередко начинаем
заново рыться в земле там, где тысячелетия назад от
нее уже пытались отнять ее тщательно сберегаемые
клады наши далекие предки...
Нет, топонимиста ничуть не удивляет, что на одном
из притоков суровой Лены были обнаружены
18* 547

богатейшие россыпи и выходы жильного золота: ведь
имя этого притока — Алдан; якуты — народ тюркского
племени, а в тюркских языках «алтун», «алдан» — это
«золото». Можно доверять людям прошлого; они редко
шутили, давая свои важные точные названия всему,
что их окружало. Вот почему горы Демир-Тау, всего
вероятнее, богаты железной рудой. И если место в
Азербайджане, по свидетельству историка нефтяного
дела К. В. Кострина, уже Низами в XII веке называл
Нафталаном, то ведь мы и сейчас добываем там
особую, целебную «нафталанную» нефть.
Таким образом, ясно: есть имена мест, уже века и
века кричащие каждому, кто понимает их язык, о
древних заботах человека, о его трудах, о его борьбе и
дружбе с природой, великой матерью и великой
противницей человечества. Но я сейчас хочу говорить не
об этих старинных, требующих великого внимания,
тщательного сбора, скрупулезного изучения, свидетелях
прошлого. Я имею в виду те имена на карте Советского
Союза, которые говорят о наших сегодняшних делах,
о победах и достижениях нашей, современной нам,
советской науки и техники.
Правда, начну я не с древности, но все же со
«старости».
Когда-то меня очень озадачила одна из небольших,
тогда почти окраинных, улиц Петрограда:
Альбуминная. Я хорошо знал: «альбумин» — это латинское
название белка, химический термин. Как же мог он
превратиться в имя городского проезда? Ну, загадки
тут не было никакой: улица эта когда-то вела к
альбуминному заводу, расположенному у городской бойни.
Тут добывали животный белок — альбумин, и название
родилось само собой, просто и естественно. Теперь боен
и того старого завода давно на этом месте нет, а имя
улицы — вы же знаете стойкость топонимов — осталось
жить и может поразить впоследствии своей
неожиданностью не одного меня...
Конечно, скоро я перестал удивляться. Я обнаружил
в своем городе улицы Стеклянную и Хрустальную,
Фаянсовую и Глиняную — они обрисовывали район
знаменитого Фарфорового и Стеклянного заводов.
Я нашел в том же районе даже Глазурную улицу и
Зеркальный переулок.
548

У нас есть Капсюльное шоссе и Лабораторное, есть
Лабораторная улица и целый Лабораторный проспект.
Есть улицы Опытная и Политехническая, Тракторная
и Турбинная, Прядильная и Кожевенная... Есть и
Химический переулок... Одни имена старше революции,
другие — моложе ее, но все они шаг за шагом
обрисовывают рост и развитие промышленности города
индустрии, города техники, города науки, города
пролетарской революции
Вот почему меня ничуть не удивляет тот (далеко
не полный, конечно) перечень таких же
«индустриальных» топонимов, которым я, для краткости, заменил
дальнейшее изложение. Вот он.
Анй-Пёмза. Глубокая древность (городище Анй
в Армении археологи относят к X—XII векам н. э.)
соединилась в этом имени с индустриальной
современностью века XX. Пемза — один из необходимых нам
сейчас минералов.
Апатиты. (Мурман). Имя связано с именами
С. М. Кирова и академика А. Ферсмана, с первыми
пятилетками и первыми шагами советской химии.
Асбест. Название было бы невозможно ни в
XVIII, ни в первой половине XIX века. И минерал не
пользовался большим спросом, и назывался он не
асбестом, а «горным льном» или «амиантом».
Нефтегбрск, Нефте-Даг (Небит-Даг).
Названия, рожденные «черным золотом»— нефтью.
То р фо п р о д у кт. (Ивановская обл.)
Фенол ьн а я. (Фенолы — особые вещества,
добываемые из каменноугольной смолы. Естественно, что
такое название имеет населенный пункт в Донецком
каменноугольном бассейне.)
Фосфоритное. (Кировской область). Тут рядом —
старые имена, связанные с добычей соли: Сол ига-
л и ч, Усолье. Они возникали тогда, когда ни о
каких фосфоритах наши предки и не слыхали.
Фосфорит н ое в мире типонимов их младший, но родной брат.
Хром-Та у. (Казахская ССР). Значение имени:
«Хромовая гора», а хром, как известно, химический
элемент, спрос на который есть у множества отраслей
промышленности — от красочной до сталелитейной и
кожевенной. Имя, как и Ани-Пемза, как и Неф-
£49

т е - Д а г, сокращенное, созданное из элементов
совершенно разных языков; тут — древнегреческого и
тюркского, казахского.
Хромпик (Свердловской обл.) В химии
«хромпик»— то же, что и «двухромовокислый калий». Разве
не любопытно и не показательно, что в нашей стране
появился поселок, обладающий таким именем? Далеко
ушли мы от мира Неелова, Дырявина, Заплатова и
Знобишина, о которых говорил Н. А. Некрасов.
Я подобрал эти имена только для примера; я мог
бы перечислить, скажем, по одной только нефти и
Нефтебад, и Нефтекамск в Башкирии, и Не-
фтекумскна реке Куме, и Нефтеюганск на
Юганской протоке Оби, и Нефтяные Камни на
Каспии, у берегов Азербайджана... Но это можете еде-,
лать и вы сами.
Мне не трудно добавить сюда кое-какие электропро*
мышленные названия, скажем: Электровоз, Элек*
тропередача, Электросталь... Я, пожалуй, и
добавлю их, но не для того, чтобы увеличить список,
а чтобы показать, какой различной может быть судь^
ба даже таких вот, прямо связанных с рабочей
деятельностью человека, с развитием его техники,
названий.
Имя Нафталан, как вы только что видели, живет
уже почти тысячелетие: если его знал Низами в XII
веке, можно поручиться, что дано оно было
азербайджанскому урочищу еще веком, а то и двумя раньше.
А вот имя Электровоз, которое могло появиться
на свет никак не раньше 1917 года, уже в справочнике
1940 года помечено, как «ныне — Ступино». Оно
возникло, два десятилетия выполняло свою роль и затем
стало ненужным. Почему возможно и то и другое?
Чтобы дать серьезный ответ на этот вопрос, и нужно
всемерно развивать науку о географических именах...
В своем месте я говорил с вами о
Масляное тех топонимах и гидронимах, которые
масло построены по принципу «масляное
масло»: река Река — Ганг и Рейн;
горы Горы — Альпы и Балканы... ^Можно было бы
приводить десятки (и сотни!) таких~"же, даже более
сложных образований.
550

На картах Франции значится (конечно,
по-французски) река Арон на. Это уже не река Река, а река
Рек а-Река.
Лигуры, древнейшие обитатели ее долины, назвали
реку словом Ар; на их языке оно означало именно
Река или Поток. Лигуров сменили на реке Ар
кельты, галлы. Им было неведомо, что имя Ар уже
значит «река». Они хотели по-своему назвать ее поточнее:
Ар — река, А р о н н а, потому что у кельтов «река»
звучало и как он на. Получилось «Река река». А
современные нам французы, представления не имея ни
о лигурском, ни о галльском языке, когда говорят об
этом же потоке своей родины, называют ее А р о н н а -
флёв или А р о н н а-ривьер (в зависимости от того,
самостоятельно ли она впадает в море или является при^
током другой реки), то есть, так или иначе: Река-
Р ек а -река...
В работах топонимистов мне попались два примера,
так сказать, «рекордно-масляного масла», самых
сложных нагромождений такого характера. Одно показалось
мне основанным на натяжках, но зато другое
выдерживает, по-видимому, критику.
Иностранные специалисты уверяют, будто
нынешний наш город Сухуми, столица Абхазии, в сводках
времен русско-турецкой войны 1878 года обозначался
как Крепость Редут Сухум Калэ. Они
добавляют при этом, что слова «крепость» (русское),
«редут»—(французское) и «калэ» (турецкое)—все
одинаково означают одно: «укрепление». Тогда все имя
можно передать, как: «Укрепление Укрепление Сухум —■
Укрепление»...
Это было бы смешно: но мне думается, что неточно.
Русское «крепость» можно перевести, как турецкое
«калэ», но французское «редут» означает совсем не
«крепость», а именно «крепостное укрепление»: в
крепости Севастополь во время Крымской войны были и
бастионы, и редуты, и другие виды укреплений. Кроме
того, вряд ли русские офицеры середины прошлого
века стали бы называть любую твердыню «крепостью-
редутом»; они отлично знали, что это разные понятия.
Может быть, ошибались малограмотные писаря?
Может быть; но тогда это уже не интересно.
5с 1

А вот другой пример стоит запомнить. В Англии
существует название (по-видимому, какой-то
возвышенности пли селения на ее вершине) Торпенгоухйлл.
Так вот оказывается, что оно сложено из четырех
односложных слов, означавших на четырех (на четвертом,
английском, это значение и сейчас сохраняется) одно
и то же понятие: холм. Тор-пен-гоу-хилл
значит буквально: холм-холм-холм-холм... Вот это
действительно масло!
Попробуйте поискать по белу свету пусть не столь
многоэтажные, но все же несколько раз повторяющие
одно и то же понятие имена.
До сих пор моим обычным правилом
Абракадабра было: заговаривая о том или другом
без имени места, объяснять, что оно озна-
объяснений чает, или каково его происхождение,
откуда оно взялось. А теперь я хочу
продемонстрировать вам пригоршню топонимов,
собранных по разным местам и принадлежащих разным язьн
кам, относительно которых я решительно не имею
представления ни что они обозначают, ни откуда взялись.
«Я не знаю» — это вовсе не равносильно «никому
неизвестно». Более чем вероятно, что специалисты
отлично осведомлены и в том и в другом. Человечество
никогда (лучше скажу более осторожно: почти никогда)
не создает вовсе бессмысленных имен, которые
представляли бы собой набор ничего не означающих звуков.
То есть, конечно, какому-нибудь частновладельцу в
капиталистическом мире может прийти в голову идея
окрестить свое земельное владение или купленное им
живописное лесное озерко, наудачу вынимая из коробки
кубики или ярлычки с буквами и складывая из них
слова. «Мое! Как хочу, так и называю...»
Это верно. Но почти исключено, чтобы народ принял
и утвердил подобное имя, а без верховной санкции
народа, который захочет — признает его, а захочет —
отвергнет и никогда не станет употреблять, имя места не
станет именем.
Тогда тем интереснее, если кто-нибудь мне сообщит
(а может быть, и кто-нибудь из вас, моих читателей)
о значении и истории вот таких, несколько забавных
на слух и, по-видимому, довольно трудно понимаемых
русских топонимов.
552

Молодой Туд (Калининская обл. Река и село).
Я о нем уже говорил.
Козья Свалка. (Свердловская обл.).
Населенный пункт.
Ней-Галка (Заволжье, у Саратова).
Населенный пункт.
Болтунья-Tax (Лена, южнее Якутска).
Населенный пункт.
Ботомойцы (Якутия, р. Вилюй). Населенный пункт.
Шкафт (Верхний и Нижний). Населенный пункт
и река. (Пензенская обл.)
Названия очень недурны. Единственно о Бото-
м о й ц а х я могу сообщить, что не так далеко от этого
места (но и не возле него) течет река с якутским или
эвенкским именем Ботом а. Но что из этого следует?
А вот вам и целый ряд других, курьезно звучащих
для нашего слуха, но, конечно, может быть, легко
объяснимых каждое для своего языка и народа, имен.
В чем их странность для нас? Только в совершенно
случайном сходстве их по звукам с некоторыми рус-
сг*:ми словами, и я привожу их здесь вовсе не из
каких-нибудь научных соображений, а просто так — чтобы
позабавить вас.
Букет— населенный пункт на полуострове Ма-
лакка.
Бусника — населенный пункт в Северной Африке.
Вьедма—населенный пункт в далекой знойной
Аргентине.
Киномото — населенный пункт в Японии.
Эс-Заказик — населенный пункт в Египте.
Мерзифон — населенный пункт в Турции, у
Черного моря.
Курья-Мурья — населенный пункт в
Аравийском заливе. (Острова.)
Да, да, бесспорно, этот Букет не для нюханья
цветов, аргентинская Вьедма не из тех «ведьм», что
летают на помеле, и никто никогда не вознамерится
сделать «Эс-Заказик» на «Мерзифон» вместо
патефона или телефона. И все-таки разве не
интересно было бы узнать, каким образом возникли и что в
действительности обозначают все эти диковинные
имена? Вам — нет? А мне — очень! Ну, что же: подожду —
узнаю!
553

Школьником-приготовишкой я на-
Уважаемый ткнулся в детском журнале начала
мистер Сипа этого века на забавный рисунок-шарж
с веселой подписью.
Большеголовая девочка с косичками вразлет, видимо
англичанка, стояла с указкой у географической карты
в полном недоумении и в этакой топонимической
задумчивости. Под картинкой было подписано:
«Говорят, будто Миссисипи по-индейски значит
«Отец Вод». Не зовут ли в таком случае эту реку
Мистер С и п и ] и не дочкой ли приходится ему Мисс
Сур и?» 2
Умная карикатура: многое отражено в ней. И
привычка людей, не спрашиваясь броду, пускаться в воду
истолкований любого географического имени, в том
числе и чужеземного, равняясь лишь на небольшой
запас слов собственного языка, — точно на этом именно
языке должны говорить и думать люди всего земного
шара. И полное отсутствие самых главных понятий
о том, что такое географическое имя, и как трудно
найти путь для его разгадки даже в своем языке. И
многое еще другое.
Бесшабашность маленькой топонимистки была
чрезвычайна, но не больше того, что мы видим в
действительности.
Вот первый попавшийся пример: название
украинской реки Ворскла с трудом поддается объяснению.
Одни крупные ученые связывают его со скифским
языком и толкуют как «Белая река». Другие сердито
отбрасывают эти объяснения, пытаясь найти общее у
этого «ворск» с «ворчать» (как «писк» мы связываем
с «пищать»): «Река-ворчунья». Словом, задача
нелегкая даже для специалистов.
А не так давно мне пришлось услышать, как в
Полтаве экскурсовод, водивший по городу ленинградских
гостей, утверждал очень серьезно, будто имя
Ворскла надо понимать как «Вор-сткла», то есть
«стекла» и подкреплял этот смелый вывод
«исторической справкой». Петр I, будто бы, едучи через Ворсклу
перед Полтавским боем, уронил в ее воды «сткло», то
1 То есть «господин Сипи» (англ.),
2 «Барышня Сури» (англ.).
554

есть подзорную трубу. «Не река, а вор сткла!» —
воскликнул рассерженный царь. Так у реки и появилось
имя. А до этого, следовало бы добавить к этому
нелепому рассказу, у нее его, видимо, просто не было?
Само собой, и Миссисипи значит по-индейски не
«Отец Вод», а просто «Великая вода» (или
«Великая река»), и имя Миссури имеет значение очень
далекое от «барышня Сури» (оно значит просто
«мутная», или «илистая»); и Ворскла называлась Вор-
склой за много сотен лет до Полтавской битвы; но
разве это остановит легкомысленных объяснителей? Они
думают, что все проще простого, и убедить их в их
беспомощности весьма трудно.
И все-таки я благодарен этой карикатуре: кто знает,
не она ли послужила первым толчком, заставившим
меня задуматься над географическими именами?
А сейчас, вспомнив ее, я вспомнил и еще несколько
забавных топонимических шуток: если разобраться, то и
в топонимике, а точнее — в отношении к ней, возможны
юмор и насмешка. Вот эти истории.
Человек, чуткий к языку, не нуж-
Замо- дается, чтобы ему долго проповедо-
скворечье вали осторожность при толковании и
объяснении географических имен.
Более того, не будучи топонимистами, такие люди очень
легко и быстро начинают относиться критически к
самоуверенным и легкомысленным теориям дилетантов —
любителей топонимики. И если обладают юмором,
начинают ядовито посмеиваться над их неуклюжими
попытками. Это же одно удовольствие.
Великий драматург А. Н. Островский родился и
вырос в Замоскворечье, заречной части Москвы,
насупротив Кремля. Кто-кто, а уж этот знаток и мастер
русской речи великолепно знал целый ряд похожих
русских названий: Запсковье, Завеличье, За-
к а м ь е, Заволжье — все они «устроены»
одинаково. Островский, конечно, нимало не сомневался в
составе топонима Замоскворечье.
Но вот что он делает. Начиная свой литературный
путь, он, в подражание по стилю и слогу ранним
произведениям Н. В. Гоголя, написал небольшое
юмористическое произведение «Записки замоскворецкого
жителя». Он начал его с торжественной и будто бы ученой
555

11
11
t f
If • • • • ■ ••
I 9 • f • •
TTT
, « • I <
I П fl
1
*rr? обстоятельностью, с выяснения
сложной задачи: откуда
взялось само название
Замоскворечье?
«...1847 года апреля 1 дня (за-
-О.
метьте: 1 апреля, в день всеобщих
шутливых обманов! — Л. У.) я
нашел рукопись. Рукопись эта
проливает свет на страну, никому до сего времени в
подробностях не известную... Страна эта по официальным
известиям (а в действительности — кто ее ведает?! — Л. У)
лежит прямо против Кремля, отчего (вот так
причина! — Л. У.), в е р о я т н о, и называется
Замоскворечье. Впрочем, о производстве этого слова
ученые еще спорят. Некоторые производят
Замоскворечье от скворца; они основывают
свое производство на известной привязанности
обитателей предместья к этой птице. Привязанность эта
выражается в том, что для скворцов делают особые
гнезда, называемые С К В О Р Е Ч никами...» 1
Видите, как хитро подведено: Замоскворечье и
скворечники! Жители Замо-скворечья строят скво-
реч-ники! Дело в шляпе: очевидно, название отсюда
и идет. Ничуть не менее обосновано, нежели вывод
имени Вор с к л а из сочетания слов «вор сткла».
Надо сказать, в начале сороковых годов прошлого
века известный тогда А. Ф. Вельтман, полуисторик и
археолог, полуписатель и во всем дилетант-полузнайка,
выпустил в свет нашумевшее рассуждение о древнесла-
вяиских собственных именах. Про ученые труды Вельт-
мана Энциклопедия Брокгауза впоследствии писала
довольно справедливо, что в них он руководился той
же фантазией, что и в беллетристике, почему они и
лишены всякого значения. Но на широкую публику
смелые выдумки Вельтмана (он выводил все имена
европейских народов из славянских корней) произвели
немалое впечатление. О его выдумках шумели и
спорили. Островский, безусловно, читал их, и вполне
возможно, что, начиная свою повесть, он и захотел посме-
1 В этом отрывке все выделения отдельных слов мои, а не
авторские. — Л. Уг
556

мисс Сути...

яться над доморощенными топонимистами вельтманов-
ского типа.
Впрочем, такие горе-объяснители досаждали и
досаждают многим мастерам и художникам слова: сплошь
и рядом писатели с удовольствием язвят их.
Я уже передавал вам смешное топонимическое
объяснение имени Франкфурт, принадлежащее Марку
Твену. Там он передразнивает ученых, придающих
чрезмерно большую веру старым преданиям и
хроникам. Но Твен не щадит и своих собратьев,
беспардонных американских журналистов, которые в те времена
тоже любили, при случае, блеснуть топонимическими
познаниями, особенно при разговоре об именах
бесчисленных новорожденных поселков и городков на Западе
США: они в те дни росли там буквально как грибы.
Твен пишет биографию другого прославленного
писателя-американца, всем нам известного Брет-Гарта.
Он утверждает, между прочим, будто с тем однажды
случилось вот что:
«БретТарт забрел в золотоискательский поселок
Я н р а, получивший свое курьезное имя совершенно
случайно. Там была пекарня с вывеской,
намалеванной столь крепкой краской, что и с изнанки можно
было прочесть: Янракеп1... Какой-то проезжий
дочитал Я н р а к е п только до буквы «а» и решил, что так
называется сам поселок. Золотоискателям это
понравилось, название привилось».
Опять-таки «вор сткла», опять какой-то
удивительный случай, с которого будто бы все и началось. Так
названия не создаются, но в тогдашних американских
газетах тысячи пронырливых репортеров сочиняли и
передавали подобные басни постоянно, и беспощадный
Сэмюэль Клеменс не упустил случая поиздеваться над
их учеными справками.
Ах уж эти топонимические догадки любителей! Им
достаточно заприметить в слове один-два звука, общих
с названием места, и — трах-тарарах! — готова теория
о тесной связи между ними. А как быть со связью по
смыслу: ведь мало же того, что звуки похожи?
1 Вы понимаете, что слово «пекарня» звучит по-английски как
«backery». Значит, и название поселка у Твена не «Янра», a «Yrekc»
или что-нибудь в этом роде,
558

Нет ничего проще: всегда можно сочинить какую-
нибудь легенду, которая все объяснит. То это лань,
перешедшая вброд Майн, как в твеновском рассказе
об имени Франкфурт, то подзорная
трубка,оброненная в реку Петром, как в случае с Ворсклой, то сын,
родившийся у славянского князя в момент основания
города, который и был поэтому назван Будишин —
то есть «пусть будет сын!.» 1 Таких
народно-этимологических легенд множество, и мы сами постоянно
передаем их друг другу, не заботясь о правдоподо*
бии.
«К и н е ш м а ?.. — рассеянно произнесла
путешествующая на волжском теплоходе Нина из романа
Н. Верховской «Молодая Волга», глядя на прибрежный
городок. — Нерусское слово какое-то...»
«Почему нерусское? — тотчас с праведным
негодованием кидается в бой ее спутник, старый, знающий все
(кроме топонимики!) волгарь. — Кинешма — «ки-
нешьмя»; Решма (есть и такой населенный пункт
поблизости) — «режь мя»... Даже легенда есть насчет этих
названий...»
Ну конечно, легенда (ее правильнее было бы, как
у Лескова, назвать «лыгендой») есть: совершенно
нелепая. Злой князь разлюбил красавицу. С намерением
избавиться от нее, он понес ее на руках куда-то по
приволжским разлужьям. Красотка понимала, что дела ее
плохи, но не могла, очевидно, взять в толк, какой
именно способ погубитель хочет избрать для ее
умерщвления. Поэтому у Кинешмы она спрашивала:
«Кинешь мя?» (очевидно — в Волгу), а возле Решмы
начала уже странным образом уговаривать негодяя:
«Режь мя!» — может быть, предпочитая такую смерть
утоплению.
Все это придумано так неумело и грубо, что и
доказывать тут нечего. Но ведь — легенда! Приходится
верить! И Нина, видимо, верит, хотя ее собственная
догадка куда более правильна: вполне возможно, что
оба эти имени не русского, а финского происхождения;
а если и русского, то, конечно, совершенно иного, чем
в народном предании.
1 На самом деле — из древнеславянского человеческого имени
Будиса. «Чей поселок?» — «Будисын!»»
559

Есть в Куйбышевской области село, много лет
носившее имя Бектяшка. Возможно, когда-то его
владелицами были дворяне из рода Бекташевых. А так
как эта фамилия связана с тюркским словом «бекта-
шй» — «пляшущий дервиш», то допустимо и
предположение, что имя места произошло прямо отсюда: кругом
немало тюркских названий.
Конечно, русскому населению «бекташй» непонятно,
да и фамилия Бекташевы ничего не говорит уже
очень давно. А объяснить как-нибудь название своего
села всегда хочется.
В русском языке имеются два подходящих слова:
«бег» и «тяжкий»: как бы связать их с «Бектяшка»?
И вот слагается та самая сказка, которая, как известно,
«скоро сказывается».
«Забрели как-то в наше береговое село волжские
бурлаки, озорники, пьяницы и буяны. Ну, деды наши
терпели-терпели ихнее безобразие, а потом терпение
лопнуло, и взялись мужики за дреколье...»
Изгнанные бесчинники мчались прочь в смертном
страхе, не смея обернуться на полном ходу и восклицая
от времени до времени то, чего ни один спасающийся
бегством никогда не воскликнет: «Ох, бег тяжкий!»
А селяне, навек запомнив это, самое, очевидно,
знаменательное в истории их родного дома, происшествие,
окрестили свое село Бектяшка...
Склонность человека так произвольно
«этимологизировать» названия мест живет в его душе с
древнейших времен. Ведь даже библейская легенда о пророке
Ионе, проглоченном китом и затем вернувшемся
благополучно обратно, основана на такой именно
«народной этимологии» имени ассирийской столицы
Ниневии. Иона, видный иудей, был захвачен в плен и отвезен
в Ниневию. Это название было связано с
ассирийским «нуну» — «рыба»; даже в надписях слово «Н и-
и е в и я» изображалось иероглифом, означавшим рыбу.
Великолепно: значит, Иона и был проглочен рыбой!
Но внутри какой же рыбы человек может некоторое
время пребывать, а затем выбраться на поверхность?
Разве что внутри кита (в те времена «чудо-юдо рыба-
кит» признавался именно рыбой)... Основа для вымысла
налицо, и вот века и века люди благоговейно читали о
том, как «бе Иона во чреве китовом три дня и три но-.
560

ши...» А Иона какой-то срок прожил в плену в Ассирии,
в Ниневии, и только!
Так было во времена библейские, так бывает и в
наши дни. Соблазняют подобные фокусы с названиями
мест даже поэтов. Я с удовольствием приведу вам, так
сказать, «под занавес» этой главки, забавную пародию
Бронислава Кежуна на стихи С. Маркова; пародия,
помимо желания ее автора, имеет не только литературный,
по и чисто топонимический смысл и интерес.
Б. Кежун хотел посмеяться над склонностью
некоторых поэтов вместо создания глубоко продуманных и
прочувствованных образов Родины, заменять их
сочетанием отдельных слов-названий, названий
географических, нарядная пышность которых, по их мнению,
может сделать все остальное ненужным. Своему
стихотворению-пародии (оно называется «Радуга-дуга»)
он предпослал такой эпиграф из С. Маркова:
Знаю я, — малиновою ранью
Лебеди плывут над Лебедяныо,
А в Медыни золотится мед...
Б. Кежуну довольно справедливо кажется, что такие
фокусы с именами городов мало что доказывают и
показывают. Имя ведь далеко не всегда точно
соответствует предмету называемому. На улице Хамовники
в Москве, вполне возможно, не живет сейчас ни один
«ткач» — «хамовник». Деревня Великое Село под
Лугой, как я вам уже сообщил, состоит из двух-трех
избушек. Нечего просто перечислять звучные названия,
описывая страну; надо искать подлинное выражение ее
настоящей, живой красоты. Такова мысль
поэта-пародиста; не будем взвешивать и судить, насколько она
верна и справедлива.
Мы подойдем к его пародии по другой, чисто
топонимической линии. Вот как звучит она вся целиком:
В час, когда рассветной ранней ранью
Строки зарождаются сии,
Лебеди летят над Лебедяныо,
В Киеве вовсю стучат кии,
Мед в Медыни цедят в каждом доме,
Над Орлом орлы вершат полег,
В граде, под названием Житомир,
Только жито мирное растет.
561

Над рекой Вороной вьются птицы,
Коими Воронеж знаменит.
В Молодечне ходят молодицы,
Как струна, Звенигород звенит...
В поздний час, когда рассветной ранью
В Виннице из чарок пьют вино, ,
Таракан ползет Тмутараканью,
В Темрюке — тем более темно.
И хотя в Изюме сладко спится
Под изюмом, зреющим в ночи,
Птица-скопа кружится в Скопице,
В Калаче пекутся калачи.
В этот час — я это твердо знаю! —
В Котласе льют воду из котла,
Шелестят кусты по Кустанаю,
А в Смоленске варится смол а..#
Ну что ж? На первый взгляд —все вполне логично.
Каждое название сближено с очень на него похожим
русским словом; может быть, они и впрямь происходят
именно от этих слов. Было бы великолепно...
Попробуем, однако, подойти с позиций топонимики
хотя бы к части этих восемнадцати географических
имен (некоторые этимологии могут быть или
вообще неизвестны, или не известны мне лично). Что
получится?
О слове «Киев» судили по-разному. Теперь все же
принято считать, что имя это связано с личным именем
или прозвищем одного из первых его насельников,
может быть, даже именно старшего из трех
родоначальников—Кия, Щека и Хор и в а. Имя-прозвище
Кий, возможно, означало «посох», «боевой молот»,
«шелепуга» или «палица»... Значит, «кии» и впрямь
могут «стучать в Киеве»?
Увы! Автор имеет в виду современный бильярдный
кий, а это слово, относящееся к заимствованной с
Запада игре, тоже западного, французского
происхождения «кий» по-французски «queu» («кё»), то есть
«хвост». К имени Киев эти кии отношения не имеют.
Сложноват вопрос и с Орлом. Очень трудно
сказать, связано ли имя города с «царь-птицей». Есть
много русских топонимов и гидронимов, которые
звучат похоже — Орель, Орелка, — а связаны с
совершенно иными корнями (см. стр. 415): первое
сопоставляют с тюркским «airily» — «развилка реки» или
«airy» — «угловатый», «изогнутый». Второе во многих
562

местностях России значит «возвышенность среди
поемного луга», «цепь невысоких холмов в пойме реки»...
Может быть, незачем орлам «вершить полет» над этим
городом?
Нельзя поручиться и за связь Лебедяни с
лебедями... Вот поселок Лебяжье на берегу Финского
залива в этом смысле не вызывает сомнений: это
прилагательное прямо значит: «принадлежащее лебедям».
Есть Лебяжье на Алтае, есть под Харьковом, в
Челябинской области... А Лебедянь... Кто знает, не
с травой ли лебедой связано это имя?
Житомир — «жито мирное»...
Специалисты-этимологи утверждают, что в древности название этого
города звучало Житомель или Житом ль и означало
(как Я росл а в л ь — принадлежащий Ярославу) Жи-
томов город. А Житом было сокращением личного
человеческого имени Житом ер — «тот, кто мерит
хлеб, жито», то есть состоятельный человек, богач...
«Жито» осталось, а вот «мир» исчез.
Названи£^.речки Ворона, правда, того же корня,
что и слово «ворона» — птица, но неясно, так ли уж
просто связаны они. Слыша песню «ворон конь мой
притомился», вы же не думаете, что речь идет о
лошади-птице; поэт просто называет коня вороным,
черным. А имя города Воронеж напоминает, нам другое
название: Радонеж (от Радонега); может быть,
и Воронеж от Воронега; есть же речка
Вороне г а, правда, далеко, в бассейне Ладоги... Возможны
и другие догадки.
Ни Тмутаракань, ни Темрюк не имеют ничего
общего с «тьмою» — «темнотою»: это слова по
происхождению не русские. Смысл древнего имени Тама-
т а р х а , из которого наши предки сделали
Тмутаракань, доныне полностью не разгадан, но никакой
«тьмы тараканов» там разглядеть нельзя. Нерусской
является и основа названия Темрюк, от имени Тем-
рюка Идарова, его основателя К
Вы можете подумать: «Ну, уж Изюм-то — ясно?»
Ничего подобного. Это Изюм связано не с тюркским
«юзюм» — виноград, а с тоже тюркским «узень» — река,
1 Вспомним вторую жену Ивана Грозного. Ее звали Мария
Т е м р ю к о в н а.
563

речка (в Крыму были две речки: Малый Узень и
Большой Узень). Вероятно, город был назван по реке
Донцу, на которой он стоит. Это бывает: в Югославии
есть же город Р и е к а (Река) на реке Р е ч и н е...
Имя Калач, вероятнее всего, обязано своим
рождением крутому, почти кольцеобразному изгибу речного
русла; В. Даль свидетельствует, что «колач» может
значить и «круглый проток, впадающий опять в ту же
реку», а Калач, по-видимому, и правда зародился на
островке, образованном одной из «стариц» Дона и Ка-
лачовским ручьем... Рассказ о девушке, угощавшей
когда-то калачами собственной выпечки проходившее
мимо казачье войско — одна из тех «лыгенд», о
которых я уже говорил... Есть ведь у нас и другие
Калачи, например в Воронежской области, неужели и там
нашлись такие же гостеприимные пекарши?
Нет, нет, друзья! Как ни грустно, но ни Котлас не
связан с «котел», ниКустанай с «кусты»: в обоих
случаях в основе лежат совсем не русские, в одном
случае —финское, в другом, вероятно, — тюркское,
слова.
Да, но Смоленск-то уж наверное происходит
прямо от «смолы»?! Вот именно, что никак не прямо,
а в лучшем случае лишь очень косвенно. Уже суффикс
«-ск» намекает на то, что город, вероятно, был назван
по реке, на которой он стоит. Так и есть: у Смоленска
змеится речонка, гордо носящая имя Смольня,
крестная мать крупного и славного города...
Но ведь Смоленск же стоит на Днепре,
недоумеваете вы... При чем тут ничтожная Смольня? На
Днепре стоит и стояло много городов. Киев стоял на
Днепре! С чего бы взбрело в голову нашим предкам
именно Смоленск и называть Днепровским
городом. А вот возле Смольни стоял он один. Смольня
оказалась лучшим отличительным признаком, чем
огромный Днепр...
Ну вот! Бронислав Кежун подбирал такие названия,
будто бы совсем легко объяснимые, намереваясь слегка
уколоть своего собрата-поэта, указать на его чисто
поэтические огрехи. Я же воспользовался его занятной
пародией, чтобы еще раз напомнить вам, какая
замысловатая штука топонимическая этимология, с какой
осторожностью надо приступать к разысканиям в этой
564

области, как надо держать ухо востро, чтобы не
попасть на зубок — что там к поэту-пародисту, это
пустяк! — к какому-нибудь строгому и дотошному
специалисту по географической ономастике. Это будет
куда потяжелей!
А теперь, перед тем как расстаться,
До свиданья я прошу вас: раскройте мою книгу на
ее первой странице, прочтите еще раз
помещенную там в виде эпиграфа маленькую сценку
французского писателя Марселя Пруста и прямо от
нее перейдите к таким вот строкам писателя русского,
советского, Владимира Солоухина.
В.Солоухин, владимирец родом, собравшись в
пешее путешествие по местам, где протекло когда-то
его деревенское милое детство, добыл подробную карту
Владимирской области. Он раскрыл ее и обнаружил
" чудо: карта заговорила!
«С этой картой, — с восхищением рассказывает он
сам, — можно было беседовать ночи напролет.
— Какие звери водились раньше на Владимирской
земле, — спрашивал я у карты. И она отвечала:
— Водились тут туры. Вот, читай: Тур и но село,
Турина деревня, Туров, Турыгино. Были и
соболя. Разве не видишь названия деревень: Соболь,
Соболев о, Соболи, Собольцово,
Соболята1. А вот Лосев о, Лосье, Бобров о, Гусь...
— Кто же раньше жил на Владимирской земле?
— Жили здесь разные племена финского корня:
мурома, и меря, и весь. Да, они исчезли, но не без следа:
до сих пор живут их названия рек, городов, озер и
урочищ: Муром, Суздаль, Нерль, Пешка... Сув-
рошь, Санхар, Кшара... Но вот появились славяне.
Они рубили свои избы неподалеку от финских селищ
и начинали мирно пахать поле... И вот наряду с какой-
нибудь Кидекшей появляются села Красное,
Добринское, Порецкое... По названию можно
узнать, откуда славяне: вон Либедь, вон Галич, вой
Вышгород — все это киевские словечки...»2
1 Вернитесь, в связи с этим названием, на миг к стр. 516 Там
вы найдете несколько слов о нем
2 В. Солоухин считает, что эти имена принесены переселенцами
с киевского юга — там, под Киевом, в великой древности была и
565

Какой милый отрывок из отличной книги тонкого и
умного писателя, глубоко любящего Родину человека!
Сравните его слова с туповатым высокомерием
французского буржуа, господина Камбремера у Пруста:
«Пятнадцать лет охочусь в лесу Шантпи и ни разу не
задумался, что значит это имя!»
Было бы отлично, если бы все мы так же чутко,
с такой высокой любовью относились к родной земле,
к ее прошлому, к ее животным и растениям, к ее людям
и к неизгладимым следам их жизни на ее просторах —
к именам мест, разбросанным по ней.
Это говорю я, это скажете и вы, как читатели
В. Солоухина. А как кандидаты в топонимисты? Что,
если взять да и прикинуть эти же строки на
топонимический аршин: точно ли разгадывает автор то, что ему
говорит карта? Правильно ли понимает ее
своеобразный язык? Ему, автору, в данном случае и обмолвка
или ослышка не в укор, а нам интересно проверить, как
оно получается...
Вот: деревня Турыгино, произошла ли она от
названия дикого древнего лесного быка — тура?..
Во-первых, слово «Турыг-ин-о» содержит в себе
суффикс «-ин». Этот суффикс очень хорошо указывает,
что предмет принадлежит кому-нибудь, но лишь в тех
случаях, когда владелец назван существительным,
оканчивающимся на «-а» или «-я»: Кат-ин-а косичка, Миш-ин
перочинный ножик. Но его никак не приделаешь к су-*
ществительному мужского рода, кончающемуся на
твердый согласный. Ван-ин нос, но Иван-ов дом,
не правда ли? И в а н и н хутор, И в а н и н а деревня
можно сказать только в том случае, если хозяин их
звался не Иван, а Иван я... Это раз.
Теперь рассудим так: если лес принадлежал туру,
если в нем жил тур, лес назвали бы Туров, никак не
Турин лес. И деревня, около которой бродили туры,
получила бы имя—(чья?)—Ту ров а, и село —
(чье?) — Турово1.
речка Л ы б е д ь, и город Галич — у Карпат, и Вышгород —
село в 20 километрах от Киева. Это резонно.
1 В Белоруссии, на реке Припять, в старых «турьих» и
«зубровых» местах есть основанный еще в 980 году поселок, и ныне
называемый Туров. Уж он то связан со зверем — туром? Ничего
подобного: его заложил там «муж, именем Туры», а имя это восхо*
566

А как же тогда понять, что В. Солоухин нашел все-
таки: Турина, Тур и но? Я бы понял это так: значит,
имена эти даны не по туру, а по туре.
Думается, дело могло обстоять так: где действует
суффикс «-ов», название происходит от слова «тур».
Где — «-ин», от «тура». Но почти наверняка не прямо
от этих слов, а от них же, после того как они успели
уже побыть прозвищами или даже именами людей.
Мужчин.
Пришел кряжистый старый дед Тур и сел на новую
землю, и стал там быть починок Туров или село
Туров о... А в ином месте мужествовал сильно чужанин,
прозвище Тура, сиречь башня, был бо длинен и высок
безмерно. И на месте сем выросла богатая деревня
Турина...
Вас смущает, могли ли быть у людей такие имена?
Великолепно бывали: не церковные, народные русские,
но самые настоящие «мирские» имена. В древних
рукописях встречаются люди Коты, и Волки, и
Медведки, и Хори, и Бараны, и даже люди Шубы,
Субботы и Дороги... Почему же не быть и
всяческим Тура м?
Точно так же, подозреваю я, обстояло дело и с
остальными «зверьми». Не пушной зверек соболь дал имя
деревне Соболев о, а какой-нибудь крестьянский сын
Иван или Микулай, рекомый Соболь. И
деревушка Соболята названа была скорее всего не по
выводку маленьких соболенышей, а по тому, что жили
в ней дети и внуки старого Соболя — родного, хотя и
на несколько веков старшего, брата тургеневского
хозяйственного мужичка Хоря... Помните, как в этом
знаменитом рассказе шутит веселый молодой сын
старика Хоря?
«Кругом телеги стояло человек шесть молодых
великанов...
— Все дети Хоря! — заметил господин Полутыкин.
— Все Хорьки! — подхватил Федя...»
Он очень просто мог бы сказать и «хорята». И имя
дит к древнескандинавскому имени Тори, нынешнему шведскому
Торэ.
Видите, насколько я прав, призывая вас к осторожности в
решении таких вопросов.
567

Соболята могло произойти точно таким же способом,
как произошли имена Оверята от имени Аверкий,
Степанята — от Степан. Такие деревушки есть —
рукой подать — в соседней Ивановской, в более далекой
Пермской областях. Вполне возможно, что так же могло
возникнуть и название Л ос ев о. А вот сельцо
Лось е — дело особое: от человеческого имени Лось такое
название навряд ли могло образоваться; вернее, что оно
возникло из слова «лось» (см. стр. 419).
Что же до Турыгина, то мне кажется — оно и
вовсе никак не связано с турами и турами. В самом
деле — откуда бы тут тогда взяться суффиксу «-ыг»?
Что, «турыга» — это огромный тур, что ли?
А вот есть, оказывается, в народных говорах такое
словечко «турыга»; оно значит — «кошелка», «кузовок»,
«туесок»... От него очень просто могло родиться
прозвище Турыга \ а от прозвища — имя селений...
Что ж выходит? Очень грустно: нельзя по
Владимирской карте выяснить, каким был животный мир
этих мест восемьсот лет назад? Нет, почему нельзя?
Можно, но осторожно... А тогда — что ж это вы так
распатронили автора книги?!
Ничуть я его не распатронил: удивительная, нежная,
тонкая прелесть «Владимирских проселков» осталась
нетронутой; очень советую вам прочитать их. И все же
я думаю: не всегда можно соединять «напрямую»
слово-название животного или растения с именем места.
Куда чаще между ними стоит посредник — имя
человеческое.
Владимир Солоухин вовсе не обязан был
размышлять над этим: он же не тогюнимист и пишет не о
географических названиях. Он не обязан был знать все это.
А узнает — думаю, не посетует на нас с вами и,
может быть, кое-что поправит в своих писательских
заметках к «Проселкам». Проселок ведь — дело такое:
вьется, крутится, указателей нет. И если кто скажет из-
за высокой ржи или сквозь придорожные кустики
любознательному путнику: «Куда, друг, сворачиваешь?
Лучше бери чуток полевей!» — на это не обижаются; за это
благодарствуют...
кошель.
568
1 Как прозвище Калита, от слова «калита» — сума для денег,
Р ПК

Нам же было радостно встретить человека, для
которого карта местности — живой умный собеседник,
в уме и душе которого начертанные на ней имена
вызвали столько умных, благородных мыслей, 'открыли
так много высокого и важного.
И если вы когда-нибудь отзоветесь об этой моей
книжке с такой же благодарностью и теплотой, с какой
Владимир Солоухин говорит о простой географической
карте родных ему мест, большей награды за мой труд
мне и не будет нужно.
До свиданья, дорогие друзья!
Всего вам хорошего!

СОДЕРЖАНИЕ
ОТ АВТОРА .,.,...• 5
Знание и понимание 5
От слова к имени 8
Крещу и перекрещиваю 10
Различие или сходство? 12
ты и твое имя 18
Гомер и Гоголь *. 18
Русские иностранцы 21
Фёдор = Иван, Иван=Матвей 22
Ястребиные когти . . . 24
Из дали времен 29
Свое — не чужое 32
Во святом крещении Иосиф 36
Ономатомахия -— война имен 37
Всё перепуталось 41
Умойся Грязью- 45
Имена или прозвища? 47
«Добра же суть и та имена» 51
Поговорим о крестных именах 58
Роза Львовна и Фиалка Леопардовна 60
Любовь Пушкина 62
Имя и человек 65
Мулли Улли Гю 69
Будь проклят, Бирбон! 72
Когда скончался июнь 1793 гола? 78
Бисмарк и Трампеданх 81
Машенька Иван , . . , 82
570

Современные номофилы , . 86
Что же требуется от имени? 93
Тяжелый случай 99
«вич» и «вна» « « « . - 103
Александр Филиппыч и Наполеон Карлыч 103
Волька-ибн-Алеша 104
Родительский падеж 106
Распребешен Невпопадович 109
На тысячу ладов 112
100 крон за фамилию 116
Здравствуй, Месяц Месяцович! 121
О том же, но с другой стороны 125
ЛЮДСКИЕ И ЛОШАДИНЫЕ . • . . 131
Гражданин Попсуйшапка 131
О тех, кого никогда не было 133
У ног Чомолунгмы 140
От Ромула до наших дней 145
Родословная семьи Посохов 148
Всюду одно s 151
Откуда такие? 154
Фон-бароны 164
От князя Шуйского до мужика камаринского .... 171
Колокольлое дворянство 176
«Советы нечестивых» 181
Вискряк не Вискряк 185
Фамилия и прозвище 191
Звучные и благородные 196
Еще кое-что о фамилиях 201
От слова до фамилии и обратно 206
Петры и Петрушки 212
Курам на смех 220
В милой Скандинавии 222
Розалия Аромат 224
Еще два слова 230
СПИСОК РУССКИХ КАЛЕНДАРНЫХ ДОРЕВОЛЮЦИОННЫХ ИМЕН
(С УКАЗАНИЕМ ИХ ПРОИСХОЖДЕНИЯ И ЗНАЧЕНИЯ) ... 236
ИМЯ ДОМА ТВОЕГО
ПРИСКАЗКА НЕОБХОДИМА * • « - 273
О чем речь? 273
Только люди? 2'6
Книга книге — рознь 277
Про эту книгу . . , 279
571

ИТАК - ТОПОНИМИКА 284
На необитаемом острове 284
Луна и Антарктика 292
Что значит — Артек? 300
Ну, так как же с Артеком? 306
И так и этак 309
Интеграл в тайге 316
Милая речка Печалька и подозрительный Кия-Шалтырь 321
Главное различие 332
Абракадабру под рентген! 335
по волге до тысячи новгородов 342
Полсотни Аа 342
Имена-мамонты 346
Семь кумушек над колыбелью одного дитяти .... 350
Чуден Днепр 356
Овидиевы метаморфозы 360
Льгов 361
Брянск 362
Очень обидно? 364
Роту тяжело 371
Генуэзцы Алешки 373
Топонимические холмы и горы 376
И за рубежом — тоже 79
Всюду одно
А польза? . .
Тысяча Новгородов
ЕСЛИ РАЗЛОЖИТЬ ПО ПОЛКАМ 403
Вывески — памятники — монументы 403
Зоосад на карте .... 412
От зоологии к ботанике 4?0
Маршал Мюрат на Кузнецком мосту
Имена-чертежи ■*-
Микро и макро *45
Среди полей и лугов *49
Всякая всячина 452
Иноземцы и иноплеменники 456
Барские причуды и мужицкие шутки 457
•ВСЯКОГО ЖИТА 463
Лилипуты и бробдиньяги 463
Бробдиньяги 466
Эрратонимы 471
Замок Помфрет 485
Топонимическая радуга 493
Гибриды и метисы 501
Двойняшки 506
Ахи-ухи и ицы-анцы 512
Га. Ма. Ва 518
Поговорим о красоте 524
572

ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ ЭТО' 54°
Падь Стеклянная ['.'.' 542
Кальвадос г4о
Лю-Ки и «Барракута» *£
Антипамятник *
Переселенцы -47
Индустриальные имена . jg/
Масляное масло °ои
Абракадабра без объяснении **ъг
Уважаемый мистер Сипи оЪ4
Замоскворечье j*>j>
До свиданья 565

ДЛЯ СРЕДНЕГО
И СТАРШЕГО ВОЗРАСТА
Успенский Лев Васильевич
ТЫ И ТВОЕ ИМЯ
ИМЯ ДОМА ТВОЕГО
Ответственный редактор
Р. И. Филиппова.
Художественный редактор
А. Д. Рейпольский.
Технический редактор
3. П. К о р е н ю к.
Корректоры
Н. П. Васильева
и Л. К. Малявко
Подписано к набору 29/VII 1971 г.
Подписано к печати 16/П 1972 г.
Формат 84X108V32. Бум. Mb 2.
Печ. л. 18. Усл. печ. л. 30,24.
Уч.-изд. л. 29,38. Тираж 75 090 экз.
ТП 1972 № 524. М-17242.
Ленинградское отделение ордена Трудо-
Roro Красного Знамени издательства
«Детская литература» Комитета по печати при
Совете Министров РСФСР. Ленинград,
1G2187, наб. Кутузова, 6. Заказ № 1866.
Ордена Трудового Красного Знамени
Ленинградская типография № 1 «Печатный
Двор» им. А. М. Горького Главполиграф-
прома Комитета по печати при Совете
Министров СССР, г. Ленинград,
Гатчинская ул., 26,
Цена 1 р. 06 к.

ЧИТАЙТЕ КНИГИ ИЗДАТЕЛЬСТВА
«ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА»
БУЛАТОВ М«
КРЫЛАТЫЕ СЛОВА
М., 1958, 192 стр.
БУЛАТОВ М. и ПОРУДОМИНСКИЙ
СОБИРАЛ ЧЕЛОВЕК СЛОВА...
Повесть о В. И. Дале
Рис. М. Борисовой-Мусатовой
M.t 1969, 224 стр.
ВАРТАНЬЯН Э
ИЗ ЖИЗНИ СЛОВ
Рис. Д. Циновского
М., 1963, 319 стр..
ВАРТАНЬЯН Э.
РОЖДЕНИЕ СЛОВА
Рис. Ю. Киселева
М., 1970, 158 стр.,
КОБЯКОВ Д.
ПРИКЛЮЧЕНИЯ СЛОВ
Рис. И. Кузнецова
М., 1966, 144 стр%

УСПЕНСКИЙ Л.
ПОЧЕМУ НЕ ИНАЧЕ?
М., 1967, 302 стр.
УСПЕНСКИЙ Л.
СЛОВО О СЛОВАХ
ОЧЕРКИ О ЯЗЫКЕ
Л., 1956, 310 стр.
ф е д о с ю к ю.
ЧТО ОЗНАЧАЕТ ВАША ФАМИЛИЯ?
Рис. Г. Ковенчука
М., 1969, 80 стр.
ЧУКОВСКИЙ К.
ОТ ДВУХ ДО ПЯТИ
ЖИВОЙ КАК ЖИЗНЬ
М., 1968, 815 стр.