СЕРГЕЙ ЛЬВОВ
//l
ИЗДАТЕЛЬСТВО
ДЕТСКАЯ
ЛИТЕРАТУРА"

СЕРГЕИ ЛЬВОВ
Дожколи стать
ПУБЛИЦИСТИЧЕСКИЕ ОЧЕРКИ
Москва
«Детскаялитература»
1974
f
Л 89
ИЗДАНИЕ ТРЕТЬЕ
70 803— 250
Л №101(03)74
326—74
НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОТ АВТОРА,
ИЛИ О ТОМ, ПОЧЕМУ ЭТА КНИГА
НАЗЫВАЕТСЯ «МОЖНО ЛИ СТАТЬ РОБИНЗОНОМ?»
Прежде всего вспомним удивительную жизнь человека, по
имени Робинзон Крузо: дальние плавания, бури и штор-
мы, схватки с морскими разбойниками.
На корабль Робинзона напали пираты.
Гремят бортовые пушки, трещат ружья. Пираты сильнее.
Они берут корабль Робинзона на абордаж: зацепляются за него
крючьями и баграми, перебрасывают мостки, взбираются на
палубу. Робинзон и его спутники побеждены, взяты в плен,
обращены в рабство. Долго и хитроумно готовит Робинзон побег
и наконец бежит из плена на маленьком паруснике. В океане
его подбирает корабль, который идет от берегов Португалии
к Бразилии.
В Бразилии Робинзон начинает новую оседлую жизнь: воз-
делывает землю, выращивает сахарный тростник и табак. Но
он не мог долго усидеть на месте, снова отправился в плава-
ние — на этот раз к берегам Африки.
3
Новое плавание — новая беда.
Корабль выброшен на мель жестоким штормом и разбит.
Перевернулась шлюпка, Робинзон — единственный, кто добрал-
ся до берега. Но спасительная земля оказалась необитаемым
островом.
Впрочем, все это вы помните и без меня, потому что читали
книгу про Робинзона Крузо. Наверное, вы даже знаете, что
человек, по имени Робинзон Крузо, не существовал. Его приду-
мал английский писатель Даниель Дефо.
Прежде чем Дефо написал свою книгу, он прочитал много
историй тех моряков, которые действительно терпели корабле-
крушения. Но ни одна из этих невыдуманных историй не за-
помнилась людям так, как та, которую придумал Дефо. И ни
одно из имен моряков, действительно попадавших на необитае-
мые острова, не стало таким известным, как имя Робинзона.
Когда читатели услышали, что Дефо все сочинил, они не
охладели к его книге. Книга о Робинзоне написана так, что
даже, когда твердо помнишь, что она — фантазия, читаешь ее,
как если бы каждое слово в ней было правдой.
С тех пор как написана эта книга, прошло три с половиной
века. Срок огромный! За три с половиной века забыты тысячи
книг. А книга о Робинзоне живет.
В чем секрет ее долгой жизни? В описаниях бурь, охоты на
львов, схваток с пиратами и кораблекрушений?
Вряд ли. Есть много книг, где об этом написано увлекатель-
нее. Там и бури посильнее, и зверей больше, а пираты не толь-
ко жестоки, но еще и хитроумны. В тех книгах есть тайны
кладов и преступлений.
В книге о Робинзоне таких приманок нет. В самом деле,
вспомните, что занимает в ней больше всего места? Рассказ
о том, как Робинзон строит жилище, приручает коз, шьет
одежду, болеет, бьется над постройкой лодки. Простые дела,
однообразные дни. День за днем, месяц за месяцем, год за го-
дом. Так проходят двадцать восемь лет на необитаемом острове»
И три с половиной века от рассказа об этом невозможно ото-
рваться!
Если бы я стал перечислять, сколько раз повествование
о Робинзоне переводили на разные языки, сколько раз его пере-
делывали, не хватило бы всей этой книги.
Но задача у меня другая. Я хочу объяснить вам, почему
назвал свою книгу «Можно ли стать Робинзоном?».
Тот, кто читал «Робинзона Крузо» давно, может забыть,
сколько приключений было у Робинзона, прежде чем он оказал-
ся на необитаемом острове.
Но он не забудет сути, даже если не сразу понял, что суть
именно в этом.
4
История Робинзона — это история человека, который, как
оказано о нем в заголовке книги, «прожил двадцать восемь лет
в полном одиночестве».
Одиночество. Вот что в его истории самое главное.
Люди живут среди людей. И когда они читают книгу Дефо,
они задумываются: а каково это — жить без людей? Каково
это — оказаться без человеческого общества? И они невольно
примеряют свою собственную жизнь к жизни Робинзона, и они
невольно задумываются над тем—что было бы со мной без людей?
Разные люди в разное время читали эту книгу по-разному.
Одни восхищались: всегда и везде надо жить так, как жил
Робинзон! Вот что может сделать человек, если он остается
один на один с дикой природой, вот что может сделать человек
в одиночку, когда никто не помогает ему, никто не мешает,
никто не дает совета, никто не ставит подножку.
Все сам! Сам строит ограду, сам строит дом, сам прируча-
ет коз, сам выращивает хлеб. Проходят годы, и у него есть все,
что нужно человеку,— крыша, стены, пища, одежда.
Жалеть Робинзона?
Зачем?
Надо позавидовать ему: так и только так, полагаясь лишь
на свои собственные силы, следует жить человеку!
Но другие читатели спрашивали: неужели Робинзон дей-
ствительно добился всего сам? Неужели ему никто и ни в чем
не помогал?
И, поразмыслив, они отвечали: на самом деле это было, по-
жалуй, иначе. Да, действительно рядом с ним не было ни това-
рищей, ни помощников — все его спутники погибли во время
кораблекрушения. Но каждый день и каждый час его жизни на
необитаемом острове он пользовался плодами труда других
людей.
Когда Робинзон нашел на еще не затонувшем судне ящик
корабельного плотника, он воскликнул, что это для него по-
истине драгоценная находка, которую он не поменял бы в то
время на целый корабль с золотом. И он был прав!
Когда он инструментами корабельного плотника рубил де-
ревья, тесал бревна, пилил доски, с ним вместе незримо рабо-
тали те, кто когда-то, до него, сделали эту пилу, этот топор,
этот бурав. Не только в инструментах, но и в ружье и в пулях,
в зерне и в чернилах, в бумаге и в тряпках, которые вывез Ро-
бинзон с корабля, севшего на мель, были заключены и труд
и опыт других людей. Этот труд и этот опыт помогли ему вы-
жить на необитаемом острове, выстоять в схватке с природой.
Робинзон воевал с природой не голыми руками, а вооруженный
тем, что создали для него другие люди, и не думавшие, что
когда-нибудь спасут его этим.
5
Внимательные читатели книги
о Робинзоне спрашивали себя
дальше: а что стало бы с челове-
ком, окажись он на необитаемом
острове лишенным всего, что со-
здано до него другими людьми, —
голым человеком на голой земле?
В долгой истории путешествий
бывали и такие случаи. Но конча-
лись они иначе, чем история Ро-
бинзона. Они кончались гибелью
или одичанием.
Понимал ли сам Робинзон, что
от такой жалкой участи его спасли
те, кем были созданы его инстру-
менты и его оружие, и те, кто
научил его пользоваться инстру-
ментом и оружием? Нет. Он мно-
го раз возносил благодарения бо-
гу, но ни разу мысленно не побла-
годарил ни мастеров, сделавших
его топор и его ружье, ни пахаря,
вырастившего колос, из зерен ко-
торого Робинзон смог взрастить
на необитаемом острове целое по-
ле, ни тех, кто научил его искус-
ству плотника и умению охотника.
Когда мы читаем, как Робин-
зон преодолел свое отчаяние и су-
мел выжить на необитаемом ост-
рове, мы восхищаемся им. И это
восхищение он заслужил.
Да, Робинзон был сильным,
мужественным, умелым, упорным,
трудолюбивым человеком. Хорошо
быть таким Робинзоном!
Но зададим себе еще один воп-
рос, который не всем сразу и не
всегда приходит в голову, когда
мы читаем о нем. А хорошо ли
иметь Робинзона товарищем! Хо-
рошо ли, например, оказаться
вместе с ним в открытом море в
одной лодке?
На этот вопрос мог бы ответить
мальчик Ксури. Он оказался в бар-
касе, на котором Робинзон бежал из
плена. Робинзон знал, что от Ксури
ему не грозит опасность, но не был
уверен в том, что ему от мальчика
будет прок. Он оставил ему жизнь*
но потребовал с него клятву в вер-
ности и пообещал, если Ксури вы-
держит клятву, сделать его «боль-
шим человеком». Ксури дал Робин-
зону клятву в верности и выдержал
ее с честью: несколько раз рисковал ради Робинзона жизнью
и спасал его.
А Робинзон? Пока у Робинзона не было другого слуги и по-
мощника, пока Ксури был ему нужен, он дорожил им, называл
его умелым и мудрым.
Но вот Робинзон оказался в безопасности, на бразильской
земле. Как поступил он с верным Ксури? Продал его за шесть-
десят золотых монет.
Правда, он перед этим поступком поколебался: «Мне было
жалко продавать свободу бедняги, который так преданно помо-
гал мне самому добыть ее». Но покупатель уговаривал Робин-
зона не отказываться от выгодной сделки, и он дал себя уго-
ворить.
Наступил день, когда Робинзон пожалел о своем согласии.
Потому что в нем заговорила совесть? Нет, совсем не поэтому.
Он пожалел, что продал Ксури, когда завел плантацию и уви-
дел, что ему не хватает рабочих рук: «Тут мне стало ясно, как
нерасчетливо я поступил, расставшись с мальчиком Ксури».
Нерасчетливо! Мальчик, который помог ему спастись из плена,
был нужен ему не как друг, но как раб!
А теперь спросите себя снова: хотели бы вы иметь своим
товарищем такого Робинзона? Хотели бы вы оказаться с ним
в минуту опасности в открытом море в одной лодке?
Нравится он вам по-прежнему?
Но, может быть, случай с Ксури — только случай?
Почему бы не вспомнить о том, как Робинзон снова ока-
зался в море. Что повлекло его в новое путешествие? Любозна-
тельность? Желание принести пользу людям? Нет!
Из Бразилии к берегам Африки он отправился, чтобы тайно
закупить там негров-рабов и привезти их на бразильские план-
тации, Вот в таком путешествии попал он в жестокий шторм
и оказался на необитаемом острове! Попал в беду сам, когда
другим людям готовил мучения рабства!
И тут мы начинаем понимать одну важную черту в харак-
тере Робинзона. Робинзон живет по двум законам. Морского
разбойника, который обратил его самого в рабство, он считает
7
злодеем. Но себя самого, человека,
который отправляется к берегам чу-
жой земли, чтобы увезти оттуда дру-
гих людей в рабство, Робинзон счи-
тает добрым, хорошим, ни в чем не
повинным человеком.
Не только Ксури, все окружа-
ющие существуют для Робинзона
только до тех пор, пока они ему по-
лезны. Ни в одном кораблекрушении
он не старался кому-нибудь помочь,
кого-нибудь спасти, а когда все его
спутники погибли, он пожалел толь-
ко себя, но ни разу не вспомнил добрым словом никого из них.
Выходит, что Робинзон еще до того, как он был выброшен
бурей на необитаемый остров, уже жил на острове.
Название этому острову — эгоизм. Этот остров окружен
глубоким морем равнодушия к остальным людям, если от этих
людей ему нет ни пользы, ни опасности.
Так что же — Робинзон злодей? Этот смелый, упорный,
этот мужественный человек? Нет, он не злодей. Он — сын
своего века. Того самого века, когда крылатыми стали слова:
«Человек человеку волк».
Робинзон этих слов не произносит. Но живет по этим
волчьим правилам.
Вспомните, когда за все годы на необитаемом острове
Робинзон испытал самый большой ужас. Когда над его голо-
вой разразилась гроза? Когда молния угрожала взорвать его по-
роховой бочонок? Коцца его сжигал жар болотной лихорадки?
Когда землетрясение сотрясало почву под его ногами?
Нет! Ни молния, ни болезнь, ни землетрясение не напуга-
ли его так, как след босой человеческой ноги на прибрежном
песке.
Перед возможностью появления человека он ужаснулся
больше, чем перед встречей с хищными зверями. И он хорошо
знал, чего боится.
Иногда мне говорят: «Он увидел след босой ноги, поэтому
испугался, что это дикари. А вы бы не испугались?»
Если вы внимательно перечитаете «Робинзона», то, пожа-
луй, заметите, что он уже не раз встречал босых людей, которые
не причиняли ему зла, — и во время одного из первых своих
морских приключений, и когда босой Ксури помогал ему бе-
жать.
Другое дело, что Робинзон после того, как он стал работор-
говцем, мог испугаться встречи с босым человеком, потому что
мог ждать мести.
8
Он жил в мире, где человек отправлялся за океан, чтобы
превратить других людей в рабов, он жил в мире, где человек
человеку был страшнее зверя.
Когда я так говорил о Робинзоне вашим сверстникам, они
не всегда соглашались со мной. И возражали мне:
— Вы же сами только что сказали, что он — сын своего ве-
ка и живет по его правилам. А тогда время было такое, такой
строй, что людей продавали в рабство. В чем же виноват Ро-
бинзон?
И однажды, когда я еще не успел ответить, как я об этом
думаю, одна девочка, которая принимала участие в этой беседе,
сказала коротко:
— Какой бы ни был строй, товарища в рабство продавать
нельзя!
Мне нечего к этому добавить.
Мы уже говорили о том, что книгу о Робинзоне много пере-
водили и переделывали и что ее читали и перечитывали три
с половиной века.
Иногда в этих эгоистических чертах Робинзона не видели
ничего плохого, а иногда их не замечали или выбрасывали при
переделках. Между прочим, страницы, на которых рассказано,
как Робинзон продает Ксури в рабство, в некоторых изданиях
для детей сокращены. Но в полном тексте романа они есть.
Можете мне поверить, а можете проверить.
Словом, книгу о нем часто читали и издавали только как
книгу о смелости.
Ее можно и сейчас прочитать так.
Но, если задуматься над тем, над чем мы задумались с вами,
нельзя не заметить, что эта книга не только о смелости, но и
о страшном одиночестве человека. Не только о том одиночестве,
которое окружало его на необитаемом острове, но и о том оди-
ночестве, на которое он обрек себя сам. Он не понимает, чем
обязан другим людям, он живет по двум разным законам: «Ко-
гда предают и продают меня — это зло. Когда предаю и продаю
я — это благо».
К истории Робинзона, как ее рассказал Дефо, мы в этой
книге больше возвращаться не будем. Я уже говорил, что вспо-
мнил ее лишь для того, чтобы объяснить, почему назвал свою
книгу «Можно ли стать Робинзоном?».
...В жизни человека, когда он еще совсем маленький, насту-
пает однажды важный день. Это тот день, когда он первый раз
говорит не «Миша хочет есть» или «Лена хочет играть», а
«Я хочу есть» или «Я хочу играть».
Это значит, что он начал отделять себя от остального ми-
ра, начал понимать себя как отдельную личность.
Важен этот день в жизни человека, когда он первый раз
осознает: «Я — это Я! Я живу на свете».
Но есть в жизни человека и другой день. И он так же важен.
Тот день, когда человек впервые понимает: «Я не один на све-
те! Я живу не на необитаемом острове. Каждый день я беру
то, что придумали, открыли, сделали другие люди. Те, которые
живут вместе со мной, и те, которые жили до меня. А если они
для меня, значит, и я — для них».
Впрочем, есть люди, которые ухитряются прожить всю
жизнь, так и не поняв этого.
На языках всех народов мира есть поговорки о людях, жи-
вущих только для себя. Одна из них принадлежит племени
африканских негров, может быть, тому самому, людей которого
Робинзон хотел вывезти как рабов на свою плантацию. Звучит
эта поговорка так: «Если ты хочешь съесть все только своим
собственным ртом, не жди, что к тебе придут на помощь, когда
ты будешь кричать этим ртом о беде!»
Я раскрываю перед вами книгу.
Я не жду, что вы будете соглашаться со мной на каждой
странице. Но я хочу, чтобы вы думали вместе со мной на каж-
дой странице.
Я написал эту книгу не для того, чтобы вас учить, а для
того, чтобы размышлять вместе с вами.
В ЦЕПОЧКУ!
Первый раз в жизни я поехал в пионерский лагерь после
третьего класса.
Старший — первый отряд — жил в палатках. Второй — по-
младше — на скрипучих деревянных террасах старинного де-
ревянного дома. А мы, самые младшие — третий отряд,— жили
в огромной комнате этого дома. Из ее окон был виден давно
высохший фонтан с двумя каменными фигурами и темная
аллея старых лип. Ночью фонтан таинственно белел в лунном
свете, а в доме все скрипело, потрескивало и кряхтело от старос-
ти. Дом разрушался.
Когда-то в нем жил помещик. Помещик бежал от револю-
ции, и его дом долго стоял пустой и заброшенный. Теперь летом
в нем был наш лагерь, а зимой — сельская школа.
Местные ребята, с которыми мы подружились, говорили,
что заниматься в старом доме плохо. Вторые, зимние рамы
огромных окон давно разбиты, а чтобы сделать новые, негде
взять столько стекла. Для старинных высоких печей дров не
напасешься. Они дымят и не греют. В печах давно нет ни вью-
шек, ни заслонов: весь жар уходит на ветер.
11
к	Л	Дом снаружи большой, а
1	внутри нескладный. В нем ог-
X	Л	ромный зал с облезлыми дере-
вянными колоннами, — здесь
на брезентовых койках-раскла-
Ж\\^х душках спит наш отряд, а зи-
 \х\\ мой занимают сразу два класса.
”4^.	х\>Х Еще есть много маленьких ком-
у\	} наток. Они соединены узкими
ш	< коридорчиками и лесенками,
/ ступеньки которых давно под-
Л	гнили.
Деревенские ребята расска-
зали, что с осени начнут заниматься в новой школе.
Завод, который шефствовал над нашим лагерем, забрал
старый помещичий дом себе, чтобы перестроить его под дом
отдыха, а взамен помог деревне выстроить новую школу.
Мы тоже всем лагерем ходили на ее строительство. Работу
закончили в середине августа, и нас пригласили на праздник
по этому случаю. Приглашенные торжественно и медленно про-
ходили по коридору новой школы, заглядывая в двери классов.
А классов было всего четыре.
Праздник напоминал все школьные праздники. Деревенские
ребята пели хором, а их учительница дирижировала и очень
волновалась. Наши лагерные тоже выступали. Читали стихи,
показывали акробатический этюд и антирелигиозные опыты:
превратили воду в вино и заставили свечу загореться без спич-
ки. А может, я потому не могу вспомнить про праздник больше
ничего особенного, что, как только кончились выступления ре-
бят, наш третий отряд отправили в лагерь. Обидно! Мы знали,
что киномеханик привез картину «Транспорт огня».
Такого киноаппарата вы, конечно, не видывали! Пока шел
сеанс, механик все время крутил ручку, которая перематывала
пленку, а кто-нибудь из зрителей крутил другую ручку — от
динамо-машины. Она давала ток вольтовой дуге в киноаппара-
те. Если тот, кто крутил ручку динамо, уставал или ленился,
кадр на экране темнел, а зрители начинали свистеть и топать
ногами. Поэтому ручку динамо крутили по очереди.
Мы возвращались строем. Пели песню «По долинам и по
взгорьям». Тогда все пели эту песню. И еще одну — «Ах, кар-
тошка, объеденье, пионеров идеал, тот не знает наслажденья,
кто картошки не едал». Мы пели эти песни и очень сердились
на Бориса. Когда воскресник, мы, значит, не маленькие, рабо-
таем вместе со всеми. А как на кино оставаться, так пожа-
луйста: «Третий отряд! Строиться! В лагерь — марш! Ужи-
нать и спать!»
12
Под навесом столовой мы вы-
пили по кружке молока, съели по
ломтю ржаного хлеба с солью и
по тарелке той самой картошки,
которая «пионеров идеал». Ужип
приготовили и раздавали старшие
ребята — они в этот день были
дежурными поварами. После ужи-
на мы собрались сразу идти спать.
Но Зоя, наша отрядная вожатая,
строго прикрикнула на нас, и мы
сбегали на речку — почистить зу-
бы и помыть ноги.
Когда мы наконец вошли в на-
шу огромную комнату, мы не лег-
ли, а упали на набитые соломой
тюфяки и тут же уснули.
Проснулся я от резкого звука
горна, от сухой барабанной дроби,
от громкого крика:
— Тревога! Выходи стро-
иться!
Ничего не соображая со сна,
едва натянув рубашки и повязав
галстуки — по тревоге полагалось
вставать в строй в галстуках, —
спотыкаясь и наталкиваясь друг
на друга, мы выскочили на утоп-
танную площадку у фонтана.
Было темно, даже луна не све-
тила. На высоком черном небе
горели звезды. Нас знобило со сна.
Сердце обмирало от радостного
ожидания. Сейчас старший вожа-
тый Борис объявит, что мы подня-
ты по тревоге — лагерь отправ-
ляется в ночной поход или начи-
нает военную игру. Бывает же
в других лагерях такое счастье!
Но издалека доносились пре-
рывистые металлические удары.
И хотя я никогда прежде не слы-
шал такого звука, на ум сразу
пришло знакомое только из книг
слово: «Набат!» Все взрослые,
которые работали в пашем лаге-
ре, — их было немного — уже
убежали куда-то в темноту.
Нет! Не для ночного похода,
не для военной игры подняли
по тревоге наш лагерь.
— Горит новая школа! —
отчаянно крикнул Борис, а по-
том отрывисто скомандовал: —
Первый и второй отряды, за
мной, бегом!
И два старших отряда, схватив около кухонного навеса
ведра и лопаты, убежали в темноту. И наша вожатая Зоя по-
бежала вместе с ними, потом остановилась на бегу и крикнула:
— Третий отряд возвращается в дом! Спать!
Но мы ее не послушались. Вернуться в спальню, когда весь
лагерь убежал гасить пожар?! Пожар в новой школе, которую
мы строили вместе со всеми!
Не сговариваясь, мы кинулись бегом за старшими отрядами
по липовой аллее, по темной роще, по колючему полю. И когда
мы пересекли поле, мы увидели впереди красное зарево над
новой школой и черные фигуры людей.
Около квадратного пруда стоял пожарный насос. Взрослые,
взявшись за его рукоятки по четыре человека с каждой сторо-
ны, тяжело дыша, качали воду.
Наши лагерные и деревенские ребята таскали воду в вед-
рах из пруда. Около самой школы, отворачивая лицо от жара,
стоял Борис. Он выхватывал ведро у того, кто его приносил,
кричал: «Опять расплескал половину!» — и, сильно размахнув-
шись, выливал воду в огонь.
Кто-то оттаскивал от горящего дома парты. Одна учитель-
ница металась с глобусом и картами, не зная, куда их поло-
жить, чтобы их не затоптали в суматохе. Другая учительница
сидела на земле и плакала. Киномеханика куда-то повели. Он
размахивал окровавленными руками.
Только потом мы узнали, почему у него окровавлены руки.
Когда кончился сеанс, он ушел спать в сарай на сено. Услы-
шал крик: «Пожар!», кинулся
к школе, выбил окно, залез
внутрь и вытащил коробку
с пленкой. Если бы огонь до-
брался до пленки, его бы нико-
му не погасить.
Помню еще, что две дере-
венские женщины неподвижно
и молча стояли перед соседни-
ми избами с иконами в руках —
хотели отпугнуть огонь от своих домов. И все время раздавал-
ся короткий, тревожный металлический звон. Это около пожар-
ного сарая всё били и били в рельс, чтобы разбудить тех, кто
еще не проснулся и не прибежал на помощь.
А мы, самые младшие, стояли и ничего не делали. У нас в
руках не было ни ведра, ни даже ковша. Йам ничего не до-
сталось.
Мимо нас пробежала Зоя с багром в руках, страшно перема-
занная. Она крикнула:
— Вы здесь откуда?! А ну, марш в лагерь!
Но мы не ушли, а прогонять нас ей было некогда. Да мы все
равно не ушли бы, все равно бы ее не послушались.
Никогда раньше я не видел, как страшно горит деревянный
дом. Новый дом. Дом, который вырос на моих глазах. Дом, ко-
торый я тоже строил вместе со всеми. Дом, постройку которо-
го я тоже праздновал, пусть мне не разрешили остаться на этом
празднике до конца.
Невыносимо стоять и смотреть, как горит этот дом, и знать,
что ничего не можешь сделать.
Но откуда-то появилось еще не то два, не то три пустых
ведра. Мы стали по очереди бегать с ними к пруду и носить
в них воду. Мы спешили. Мы вырывали ведра из рук друг у
друга. Вода расплескивалась. Толку от нас было мало.
Но тут вдруг прозвучал звонкий голос девочки Лиды. Ее
голос мы узнали, ее голоса мы послушались. Лида училась в
нашей школе на два класса старше нас. Нам она казалась со-
всем большой.
Наверное, всегда и в каждой школе есть мальчики и девоч-
ки, которых любит вся школа.
Вот так в нашей школе знали и любили Лиду.
В лагере она была председателем совета второго отряда, но
много занималась нами, младшими. Ее отряд очень обижался за
это на нее и злился на нас. А мы?
Мы были готовы за Лидой пойти туда, куда она поведет.
В тревожной сутолоке пожара она заметила нас и крикнула
сильным звонким голосом:
— Третий отряд в цепочку! Да становитесь же в цепочку!
Мы выстроились в цепочку. Двое сбежали по скосу к самой
воде. Они вдвоем зачерпывали полное ведро и, не расплескивая,
передавали его наверх. А там, наверху, оно плыло из рук в ру-
ки до той черты, переступить которую мешал жар от горящей
школы. И на этой черте, завершая цепочку, стояла Лида. Она
выхватывала ведро у последнего в цепочке, бесстрашно под-
бегала к самому огню и выплескивала воду на пылающие
бревна.
На весь наш отряд было не то два, не то три ведра. Но ко-
15
гда мы стали в цепочку, они пошли из рук в руки куда быстрее,
чем тогда, когда каждый нес свое ведро поодиночке.
Я рассказываю об этом долго. А на самом деле с того вре-
мени, как мы прибежали на пожар, и до тех пор, как Лида
построила нас в цепочку, прошло несколько минут.
Но это были важные минуты!
Только что мы были тридцатью ребятами, которые беспо-
мощно путались у всех под ногами, мешали и никому не
могли помочь, хотя очень этого хотели.
Но когда мы стали в цепь, когда наши руки соединились
в общем движении, мы превратились из беспомощной толпы
в отряд. Мы стали силой!
Я бы очень хотел написать тут, что взрослым, которые га-
сили огонь, и нам, ребятам, которые им помогали, удалось спа-
сти школу. К сожалению, это было не так. Коцца огонь все-таки
погасили, новый дом стоял, но выглядел он грустно. У него
сильно выгорел один угол. Через разрушенную стену можно
было заглянуть в обгоревший класс. В окнах полопались стек-
ла. Крыша из черного толя сгорела.
Но все-таки саму школу и соседние дома удалось отстоять.
Мы вернулись в лагерь на рассвете, перемазанные глиной
и сажей, в мокрых рубашках, пропахшие дымом, с красными
глазами. Мы легли. Но никто не смог уснуть.
Мы говорили о том, кто первым из нас услышал сигнал тре-
воги, и о том, как побежали за старшими отрядами, и о том,
как Лида построила нас в цепочку.
С тех пор прошло много лет. И еще много раз в жизни мне
приходилось стоять в цепочке и передавать тяжесть из рук
в руки. На ледяном ветру, когда мы, молодые солдаты, разгру-
жали платформы. Они привезли металлические слитки для за-
вода, эвакуированного на Урал, где в первые месяцы войны
помещалось наше военное училище. И связки книг из библио-
теки, в которую попала бомба. И кирпичи на стройке...
И с каждым разом, когда я снова вставал в цепочку, тяжесть
становилась легче, а работа шла быстрее, и я снова понимал,
как это важно, когда слева от тебя — твой товарищ, и справа от
тебя — твой товарищ, и вся цепочка — твои товарищи...
А Лиду, которая построила нас на ночном пожаре в эту пер-
вую цепочку в моей жизни, я еще встречал потом, когда кон-
чил школу. Она меня не узнала, а я ее узнал. Ее узнавал вся-
кий, кто видел ее хоть один раз в жизни.
Началась война. Лида ушла на курсы санинструкторов. По-
том на фронт. В самые первые, самые тяжелые месяцы войны,
когда наша армия отступала, та часть, где Лида была санин-
16
структором, получила приказ на-
ступать, чтобы прикрыть отход
остальных. Необстрелянные сол-
даты залегли перед высотой, кото-
рую им нужно было взять. Они ле-
жали на открытом поле под силь-
ным минометным огнем. Лежать
под минометным огнем бессмыс-
ленно — мины падают сверху, как
дождь. Лежа от них не укроешься.
Первым встал и пошел вперед
командир, за ним поднялась Ли-
да. И солдаты, которые любили
ее, как любили ее у нас в школе,
увидели, что она встала и пошла,
и тоже встали и тоже пошли за ней и за командиром.
Высота была взята. А Лиду убило осколком мины.
В Москву от ее фронтовых товарищей пришло письмо. Они
писали о том, каким она была добрым и храбрым человеком.
Есть цепочка, в которую мы становимся, чтобы передать
из рук в руки ведро с водой, связку книг, мешок с зерном.
Есть другая цепочка — цепочка нашей памяти. Мы стано-
вимся в нее, чтобы от одного к другому передать то, что не
должно быть забыто, чтобы передать память о той и о тех, кто
первый раз в жизни и па всю жизнь научил нас, что такое
цепочка товарищества. Она превращает толпу растерявшихся
людей в дружную и умную силу.
...В то далекое утро после пожара мы уснули тогда, когда
обычно вставали. Но едва мы уснули, снова запел горн.
Борис с перевязанной рукой стоял около лагерной мачты
и принимал утренние рапорты отрядов. Как всегда. А потом
он сказал, что все четыре дня, которые остались у нас до конца
смены и до закрытия лагеря, мы будем ходить в деревню и по-
могать ремонтировать школу. Если мы согласны.
И мы закричали, что согласны.
...А Я ОДНА!
На нашей почте
Почта у нас на углу. А станция метро за углом. И все,
кто идет от дома к метро или от метро к дому, непре-
менно проходят мимо почты. Еще у самых дверей почты оста-
новка троллейбуса. А через дорогу напротив — другая. G нашей
улицы не уйдешь и не уедешь так, чтобы почту миновать.
Утром и вечером на почте всегда тесно. Особенно около
двух окошечек. В одном принимаются заказные письма и банде-
роли. В соседнем продают конверты, открытки, марки. А еще
выдаются письма, на которых написано: «До востребования».
Тем, кто стоит в очереди к этим двум окошечкам, кажется,
что очередь движется медленно. Но и на самом деле очередь
движется не быстро: девушкам которые сидят за окошечками,
приходится делать много разных дел.
Одному учебники запаковать. Другому марки подобрать для
коллекции. Третьему объяснить, как отправить письмо в дале-
кую страну. То пожилая женщина никак не выберет поздрави-
тельную открытку, то молодой человек не верит, что ему до сих
18
пор нет письма «до востребования^", просит еще раз пересмот-
реть письма на букву, с которой начинается его фамилия.
Бывает очередь тихая. Она ждет терпеливо, терпеливо по-
двигается к окошечку. А иногда очередь начинает волноваться.
Кто-нибудь недовольно спросит у девушек за окошечками:
—- Милые девушки, нельзя ли побыстрее? Видите, какая
очередь!
А девушки за окошечками сидят разные, работают они по-
разному и на такой вопрос тоже отвечают по-разному.
Одна улыбается:
— Побыстрее? Постараюсь...
Книги легли на упаковочную бумагу, мелькнули быстрые
руки, шпагат завязался словно сам собой. Вот ваша бандероль!
Пожалуйста, надписывайте адрес! Металлическая печать на
длинной ручке, которой штемпелюют марки, отбивает барабан-
ную дробь. Непонятно, как только не промахнется, как попа-
дает прямо на марку. Куда уж быстрее!
Другая девушка работает иначе. Она и вообще-то не спе-
шит. А уж если очередь сердится — начинает двигаться так,
как движутся люди на экране кино, когда оператор хочет пока-
зать их движение замедленно. Как во сне, подвигает она к се-
бе длинный список. Не торопясь обмакивает перо в чернила.
Не спеша снимает соринку. Бесконечно выводит в этом списке
какие-то слова. Потом встает, неторопливыми шагами уходит
к соседнему столу, меняет там деньги, а вернувшись, обстоя-
тельно усаживается на стул. Тут уж очередь не выдерживает.
Кто-нибудь говорит с сердцем:
— Нами бы занялись!
Отвечает она быстро, словно только ждала этих слов, чтобы
выкрикнуть в ответ:
— А вы меня не учите! Без дела не сижу! Сама знаю, чего
мне делать!
И опять утыкается в свой список.
А все спешат, и всем кажется, список мог бы подождать,
а вот людей так долго мучить не годится. Кто-нибудь так и го-
ворит девушке за окошечком.
И тогда звучит еще один ответ, короткий и громкий, как
выстрел:
— Вас много, а я одна!
Если вам случалось стоять в очередях не только на нашей
почте, а может быть, и на вашей, а может быть, и в вашем
магазине, вы наверное слышали такие слова. Я тоже не раз их
слышал.
Однажды, когда стоять пришлось особенно долго, а слова
«вас много, а я одна» были сказаны особенно сердито, я поду-
мал: а что, если бы...
19
Если бы..
...Люди с улицы всё входят и входят, и все, словно сговори-
лись, идут прямо к ее окошечку. Вон какой хвост вытянулся!
С одними книжками в руках три человека. А каждому книжку
запакуй, да шпагатом обвяжи, да квитанцию выпиши! Одного
из троих она хорошо знает. Старик! Слышит плохо, все пере-
спрашивает. И стоит, как назло, к ее окошечку. Три раза под-
ряд ему объясняй, как написать адрес. А та гражданка — чего
стала? У нее в руках коробочка с лекарством. Ей надо к дру-
гому окошечку. Коробочки там принимают. Пусть постоит!
Дойдет до нее очередь, тогда и скажу: следующий раз будете
читать, что над окошечком написано. Всем объяснять не на-
объясняешься. Еще четверо становятся. «Нет у меня сдачи,
гражданин! Пойдите и разменяйте!» Все чего-то требуют.
«Двадцать минут уже ждете? И еще подождете». «А я, граж-
данин, без дела не сижу! Вас много, а я одна!»
— Вас много, а я одна! — сказала она громко и уткну-
лась глазами в ведомость. Мол, будете шуметь, ни у кого ни-
чего не возьму, чтобы следующий раз особенно не высказы-
вались.
Когда она подняла голову, очередь перед ее окошечком
растаяла.
«Обиделись! Скажи пожалуйста! — подумала она. — Ушли!
Наказали меня! Мне же лучше! Одни уйдут, другие придут.
Их много, а я одна!..»
Но до самого вечера к ее окошечку больше никто не подо-
шел, словно никому на нашей улице больше не нужно было
отправлять ни заказных писем, ни бандеролей.
Рабочий день окончился. Она вышла на улицу, где в этот
час всегда толпа.
Улица была странно пустынной.
Вначале она обрадовалась, что она на остановке одна.
Можно будет доехать до дома без толкотни. Но троллейбус
так долго не показывался из-за угла, что она удивилась.
А чего удивляться? Поломалось что-нибудь на линии, все
пошли пешком до метро!
И она тоже решила дойти до станции метро, тем более что
по дороге булочная, а ей надо купить хлеба. Она свернула за
угол. Проспект за углом был так же пустынен, как и улица.
Где-то вдалеке, как в тумане, мелькали тени — видно, там
двигались и машины и люди. Но вокруг нее никого и ничего!
Она шла по широкому проспекту одна. Совсем одна. Ули-
ца и проспект, по которым она ходила каждый день, пока-
зались совсем другими, чем всегда, странными, даже страш-
ными.
20
А может быть, они выгля-
дели так из-за фонарей?
Фонарь, когда она к нему
приближалась, медленно гас-
нул, как гаснут лампы в кино
перед началом сеанса.
И булочная тоже выглядела
загадочно. Ни продавцов, ни
покупателей. Пустая булочная?
Пустые полки. Она одна.
В этой пустой булочной ей
стало совсем не по себе. Она
решила позвонить домой, спро-
сить, все ли там в порядке,
сказать, что задерживается.
Она опустила монету в ав-
томат и приложила трубку к
уху. В трубке ни гудков, пи
шороха. Трубка как неживая.
Спросить, работают ли сосед-
ние автоматы, не у кого. Она
и здесь одна.
Тогда ей стало страшно.
Ускоряя шаги, она побежала от
одного фонаря, гаснущего над
ее головой, к другому. На со-
седнюю улицу! Скорее! Здесь
поликлиника, а вечером горит
вывеска: «Неотложная по-
мощь».
Но вывеска не горит, гулкий
вестибюль поликлиники темен
и пуст. Не у кого спросить, где
врач неотложной помощи.
Еще недавно перед ее око-
шечком толпилось столько лю-
дей! Ей казалось, их никогда не
станет меньше. Опи надоели ей.
И потому, что они ей надоели,
она сказала:
«Вас много, а я одна!»
А теперь нигде не было ни-
кого.
Она осталась одна. И это бы-
ло ужасно.
Цепная реакция
...Тут подошла моя очередь к окошечку, и я не смог до кон-
ца додумать, что стало бы с человеком, если бы его слова «вас
много, а я один», которые мы так часто слышим и иногда го-
ворим сами, обрели бы волшебную силу, и все, кому было так
сказано, исчезли, а тот, кто так сказал, остался один. На ули-
це. В городе. В мире.
А ведь все может быть совсем по-другому!
Однажды в редакцию, где я работал, ттрищло письмо: «Ко-
гда я приехал в Москву, мне понадобилось зайти в магазин.
Продавщица стояла передо мной с таким отсутствующим
видом...»
«Опять о том же!» — подумал я. Сколько таких писем уже
приносила почта! Но когда дочитал письмо, я увидел, что
написано оно о другом.
«Продавщица стояла передо мной с таким отсутствующим
и больным видом, что я спросила ее: «Что с вами? Вам очень
трудно работать?» А спросила я так потому, что в магазине бы-
ла удушливая жара и лицо продавщицы позеленело от устало-
сти. «Очень трудно, — ответила продавщица. — У нас плохая
вентиляция. Голова не выдерживает. Когда строили этот мага-
зин, о нас не подумали».
Строитель, который проектировал и строил новый магазин,
наверное, не сказал бы вслух продавщицам: «Много вас! На
всех не угодишь!» Он не говорил так. Но действовал по прави-
лу, подсказанному этими словами. Скверному правилу.
Нас действительно много. Нас всех — продавцов и покупа-
телей. Пассажиров и проводников. Портных и заказчиков.
Врачей и пациентов. Учителей и учеников. Тех, кто пишет кни-
ги, и тех, кто их читает. Тех, кто строит дома, и тех, кто в этих
домах живет. Они — это мы. Мы — это они.
22
Сегодня я на работе, которая состоит в том, чтобы сделать
все для человека, появившегося передо мной. А завтра мы по-
меняемся с ним ролями.
Быть грубым с другом, пренебрегать друг другом, не ува-
жать друг друга — опасно. Грубость и пренебрежение вызы-
вают цепную реакцию. Не станем уговаривать друг друга:
«Будьте взаимно вежливы». Нам не нужны уговоры. Нам нуж-
на цепная реакция взаимного уважения.
ВЗБЕСИВШИЙСЯ ДУШ
Зимой по воскресеньям в этом доме отдыха всегда мно-
го народу. После похода на лыжах все спешат принять
горячий душ. Тому, кто знает, что такое горячий душ после
лыжной прогулки, можно не объяснять, какое это удовольствие.
А тому, кто этого не испытал, на словах не объяснишь. Сами
испробуйте!
В доме, о котором речь, несколько душевых кабинок, а же-
лающих принять душ куда больше. Кабинки никогда не пу-
стуют.
Войдет человек в кабинку, отрегулирует температуру воды
и начнет с наслаждением фыркать под струей. Позавидуешь!
Но вдруг вода, которая только что была в самый раз, ста-
новится холодной. Человек выскакивает из-под душа, отодви-
нувшись от холодной струи, морщась и поеживаясь, откручи-
вает кран горячей воды до отказа. Вода становится потеплее,
но ненадолго. Все начинается сначала.
24
Человек под душем ругает дурацкий душ и закручивает
крав холодной воды. Тут раздаются крики в соседних кабийках.
Теперь холодная вода, кран которой он закрутил у себя, поли-
лась на головы соседей.
Пять человек вошли в пять кабинок и ушли недомывшиеся,
злые.
А следующие пять вошли в те же пять кабинок и ушли до-
вольные. Что за чудеса? В чем тут дело?
Загадку эту разгадал не специалист по устройству душа,
а ученый-психолог, то есть специалист по изучению человече-
ских характеров и человеческого поведения.
Разгадка занятная. Все кабинки получают горячую воду
через одну общую трубу. Когда заполняются все кабинки сразу
и напора горячей воды не хватает, тогда температура струи
зависит не только от того, как кто-то сам регулирует краны
в своей кабинке, по и от того, как их регулируют соседи.
Догадавшись, в чем секрет, люди поступают по-разному.
Одни решают: «Ах так!», и немедленно назло соседу откручи-
вают горячий кран до отказа. Через минуту то же проделывает
человек в другой кабинке, за ним третий, за третьим четвертый,
за четвертым пятый. И скоро всем на головы льется одина-
ково холодная вода. Но голые, мокрые люди не хотят усту-
пать. Каждый ругает упрямого соседа, но сам ни за что не
сдается!
Другие пятерки поступают по-другому. Сообразив, в чем
дело, они начинают потихоньку регулировать воду, заботясь
не только о себе, но и о соседе. И некоторые даже не сговари-
ваются вслух, а прилаживаются друг к другу молча.
И взбесившийся душ, который только что лил на упрямые
головы струи холодной воды, немедленно покоряется. Он поко-
ряется тем, кто умеет не только угадать его нехитрый секрет,
но и подчинить свое поведение интересам соседей, даже не под-
чинить, просто учесть интересы соседей.
Подумаешь, есть вокруг чего философию разводить! Наладь-
те душ, чтобы был достаточный напор горячей воды во всех
кабинках, и не о чем
больше рассуждать!
С технической
так. Но вот ин-
тересно. Профессор
Платонов ^B^W
«3 анимат ель-
пая психология» не
просто рассказал с	ЖА >
секрете такого душа.
Он предложил по такому принципу построить аппараты, чтобы
проверять, способны ли мы согласовать свои поступки с по-
ступками окружающих, можем ли мы быстро приспособиться к
соседям, без лишних слов договориться с ними. Сейчас действи-
тельно применяются сходные способы, когда нужно проверить,
например, будущую спортивную сборную, экипаж будущего са-
молета или даже космического корабля. Ученые называют это
проверкой на «психологическую совместимость».
Но даже если никому из нас не придется ни подбирать та-
кие команды и экипажи, ни самому надеяться на участие в них,
историю со взбесившимся душем стоит запомнить! Она — мо-
дель других столкновений, иногда явных, а иногда скрытых,
иногда смешных, а порою печальных.
Не случалось ли вам смотреть телевизор в большой компа-
нии? Понаблюдайте, как рассаживаются люди перед экраном,
особенно если зрителей много, а экран невелик.
Один сразу плюхается на самое мягкое кресло, которое сто-
ит всего удобнее. Он ни разу не оглянется, чтобы проверить, не
заслоняет ли он экран тем, кто сидит сзади, не мешает ли дру-
гим удобнее поставить свои стулья.
А вот совсем другой зритель: устраиваясь перед телевизо-
ром, он непременно проверит, не мешает ли остальным. Он ни-
кого не станет спрашивать — оглянется, чуточку переставит
стул или слегка подвинется сам. Там, где таких зрителей боль-
шинство, удобно всем. Там, где все действуют, как тот, о кото-
ром я сказал вначале, сидеть перед телевизором одно нака-
зание.
Можно посчитать, что это пустяки — кто-то кому-то поме-
шал смотреть телевизор. Но с этим приходится встречаться не
только, когда дело идет о зрелище.
Я надеюсь, что никто из вас никогда не заболеет так серьез-
но, чтобы надолго попасть в больницу. Но чего в жизни не
случается! Если вам все же придется когда-нибудь попасть
в больницу, а в больнице — в большую палату, когда вы будете
оглядываться на эти трудные дни, вы вспомните, как по-разно-
му вели себя соседи. Мне случилось познакомиться в больнич-
ной палате с человеком, который, даже когда ему было очень
плохо, старался ночью стонать потише, чтобы не тревожить
других. А едва ему разрешили вставать, принялся заботиться
о лежачих: кому воды подаст, не дожидаясь, пока подойдет
санитарка, кому книгу почитает, к кому сестру позовет.
С этим человеком всем было легко и можно было предста-
вить себе, какой он всегда отличный товарищ. В один день та-
кого характера не выработаешь! А отравляли жизнь всем в па-
лате люди, которые привыкли заботиться только о себе.
Но перейдем от печального места, каким была больница,
26
в очень смешной дом. Я попал	с Гг?
в него однажды в командиров-
ке. Здесь шла война соседей.
Один гражданин включил ра-
дио на полную мощность. Сосе- BEgsyi X К
ди просили его не поступать	L
так. Он отвечал, как отвечают
склочники:
— Квартира моя! Радио мое! Хочу и включаю! Хочу остав-
лять включенным и оставлю! Запретить не можете!
Запретить действительно не могли. И кому-то пришла в го-
лову мысль — допечь его же собственным оружием. И во всех
квартирах стали на полную мощность включать все, что может
издавать звуки.
Как ты нам, так и мы тебе!
Виновник этого ужаса объясняться с соседями не пожелал*
Попросишь их сделать радио потише, а они тебя твоим попре-
кнут. Никаких переговоров! Война до победного конца!
Одни затыкали уши, другие стучали палками в потолок
и кулаками в стены. Самые впечатлительные выбегали во двор
и метались перед собственным домом, вздымая в отчаянии ру-
ки к небесам.
Вам не случалось бывать в таком доме?
Можно посмеяться над тем, как слеп человек, который ду-
мает только о себе. Можно посмеяться над тем, как он, считая,
что переупрямил соседа, сам загоняет себя под взбесившийся
душ, сам заставляет себя жить в доме, в котором орет неумолч-
ное радио, сам устраивает в дверях вагона пробку, из-за кото-
рой сам не может войти в эти двери.
Можно посмеяться... А можно и ужаснуться!..
Когда строители еще не умели надежно защищать театры
от пожара, театры иногда горели. И жертв было больше всего
не от огня, а от того, что в зале находились люди, которые хо-
тели первыми пробиться к выходу. Хоть по чужим головам
и спинам. Люди, которые могли бы спокойно пройти через
двери, если бы не толпились перед ними, сами становились
живой преградой на пути к этим дверям, на пути к спа-
сению.
А при некоторых пожарах, даже более страшных, жертв не
было. Так случалось там, где люди не рвались к дверям, пропус-
кали вперед слабых, успевали спасти всех и успевали спастись
сами.
Будем надеяться, что никто из нас никогда не попадет в та-
кую беду;
Но на свете еще есть опасности. Еще происходят пожары, и
катастрофы на транспорте, и наводнения.
27
Можно, конечно, сказать, что между тем, как я включаю ра-
дио в своей комнате, как я откручиваю кран в душе, как сажусь
в переполненный вагон, и тем, как я поведу себя при встрече с
опасностью, нет никакой зависимости. Пусть только наступит
опасность, а уж я сумею себя показать!
Ох, что-то плохо верится!
Неужели человек, который привык всех расталкивать лок-
тями и заглушать голосом, уступит дорогу на узкий мост,
который уводит от опасности?
Чтобы поступить так, ему при-
дется мгновенно сломать все свои
привычки, в одну секунду изменить
характер. А вдруг привычки не сло-
маются? А вдруг характер не изме-
нится?
Но тот, кто каждый обычный
день помнит, что он не один на све-
те, что он живет не на необитаемом
острове, подготовлен к опасности
так, что, если она наступит, ему бу-
дет легче встретить ее.
Он не кинется, зажмурясь и рас-
талкивая всех, к выходу, он не бро-
сится первым в спасательную лодку.
И мне кажется, что ему будет не так
уж страшно! Ему некогда будет
бояться за себя, потому что он по-
старается помочь другим.
Наверное, я не сказал в этой гла-
ве ничего нового. Все это просто, как
таблица умножения. Но до сих пор
есть люди, которые знают эту табли-
цу наизусть, а все-таки до отказа от-
кручивают кран с горячей водой в
своей кабинке и страшно злятся, что
взбесившийся душ льет им на головы
ледяную воду. А это ледяная вода
их собственного эгоизма.
ПЯТНАДЦАТЬ ЛЮДОВИКОВ ПЯТНАДЦАТЫХ
В субботний осенний день около одного из московских
вокзалов собралось пятнадцать Людовиков Пятнадца-
тых. Они решили отправиться в двухдневный туристский поход
по Подмосковью.
Имя Людовик с порядковым номером Пятнадцатый было
у французского короля, притом у единственного. Откуда сразу
пятнадцать Людовиков Пятнадцатых? Да еще на московском
вокзале? Да еще с намерением совершить туристский поход по
Подмосковью?
К концу главы — торжественно вам это обещаю — недоуме-
ние будет рассеяно. Пока что можете мысленно дать Людови-
кам Пятнадцатым пятнадцать обыкновенных имен или, для
простоты, называть их и дальше Людовиками, положившись на
обещанное объяснение.
Одеты Людовики было не по-королевски. Ковбойки, штур-
мовки, тренировочные брюки, штаны из чертовой кожи, кеды,
резиновые сапоги. На спинах — рюкзаки, одеяла, ватники в
29
скатках, на боках — походные топоры и фляги. Из туго затя-
нутого заплечного мешка выглядывала длинная шейка гитары.
О фотоаппаратах, ракетках для бадминтона, одрех транзисто-
рах можно и не упоминать.
У Людовиков Пятнадцатых все было как у всех, кто в этот
субботний вечер заполнил перрон вокзала с прекрасной
целью — отъехать от города подальше, забраться в лес поглуб-
же, переночевать где-нибудь на лесной поляне, встретить в ле-
су рассвет, а утром снова отправиться в путь по лесным тро-
пинкам.
Перед вокзалом пятнадцать Людовиков долго ждали опаз-
дывающих. Они дружно ругали шестнадцатого Людовика, кото-
рый обещал поехать вместе со всеми, но подвел их.
В вагоне они спохватились, что, кажется, забыли чай для
заварки и что определенно забыли соль. Соль в таких походах
почему-то всегда забывают.
Людовики разглядывали карту, прикидывали, хватит ли еды
на два дня, и тревожились, что ее не хватит. Они пели под ги-
тару, которую вынули из мешка, едва вошли в вагон, и слу-
шали сразу три транзистора, которые включили еще на перроне.
А те бормотали все сразу и все о разном. Словом, у Людовиков
было все, как у людей.
Хотелось забыть свои дела и пойти вместе с ними или хотя
бы вслед за ними по лесным тропинкам.
Людовики доехали до станции. Они вышли из вагона, пере-
секли железнодорожное полотно и вошли в лес. Лес начинался
у самых путей. Тропинка вела через темный сыроватый орешник.
Орехов на ветвях было много, но зеленых.
Людовики взяли орешник штурмом. Они вломились в его
заросли, как в ряды неприятеля. Рвать орехи медленно, раз-
глядывая, какой орех уже можно есть, а какой еще не дозрел,
им было недосуг.
Затрещал кустарник. Закричали вспугнутые птицы.
Людовики наломали орехов прямо с ветками и листьями —
не унести. Когда прошли сквозь орешник, он заметно поредел,
а вышли из него, попробовали есть орехи— не понравилось.
В мягкой скорлупе не ядра, а так, безвкусная мякоть. Пока
Людовики дошли до поля, побросали все, что наломали в ореш-
нике.
Теперь, если кто-нибудь шел бы вслед за Людовиками, он
бы не сбился с дороги. От самой станции и до края поля валя-
лись ветки и горсти незрелых орехов. А в орешнике метались
птицы, созывая свое испуганное младшее поколение. Птенцы
прещде не встречались с Людовиками и никак не могли опо-
мниться после их прохода по зарослям.
А Людовики шагали по полю. Снаряжения у них попри-
30
бавилось. Каждый срезал себе в орешнике по самой прямой
лещине на трость. Теперь Людовики на ходу острыми ножич-
ками вырезали хитрые узоры на коре срезанных тростей. За-
нятие это требует терпения, да и тросточка с узорами туристу
ни к чему. Побросали Людовики свои трости на землю. Дальше
пошли.
Впрочем, два Людовика из пятнадцати тростей не бросили.
Они им пригодились, когда прошли поле и снова вошли в лес.
Тут вперемежку стояли сосны и березы. Пахло хвоей. Около
старого пня жил своей хлопотливой жизнью муравейник.
Людовики расковыряли муравейник до самой глубины. Двое
расковыривали, остальные глядели, как суетятся муравьи. Они
поспорили, что станут делать муравьи — бросят ли разворошен-
ный муравейник или начнут отстраивать его заново.
А муравьи носились по развороченной куче отчаянно, то
принимались раскапывать обвалившиеся ходы, то кидались спа-
сать куколок. Похоже было, что хоть муравейник и разворочен
до основания, надеются его починить. Работа им предстояла
долгая. А Людовикам задерживаться неохота. Плеснули на му-
равейник воды, чтобы поглядеть, как поступят муравьи, если
к разгрому прибавится наводнение, и зашагали дальше. Под
перезвон гитары, под мурлыканье трех транзисторов.
Ноги были заняты ходьбой, спины — ношей, уши забиты
музыкой, рты — болтовней. А вот руки — руки были свободны.
Рукам было скучно, рукам хотелось занять себя каким-нибудь
эдаким делом.
И дело нашлось. На старых березах кора неподатлива, а на
молодых, если подрезать ее острыми ножичками, она сни-
мается прямо кольцами.
Людовики набрали полные руки атласно-мягкой, белой бе-
резовой коры. Кто-то из них когда-то слыхивал, что из бере-
зовой коры можно сделать корзинку, кто-то даже вспомнил,
что такая корзинка называется туесок. Попробовали сделать
туесок, да не знали, как за это приняться. И зачем им ко всем
мешкам и мешочкам, к мискам из пластика и пакетам из целло-
фана, которые они тащат на себе, еще какие-то дурацкие ко-
робки из дурацкой коры!
Для растопки в руках тащить? Словно не будет чем разжечь
костер там, где они остановятся! Кору и там ободрать можно, —
были бы в руках острые ножички.
Бросили Людовики бересту и пошли дальше.
На ночлег они остановились не где-нибудь. На острове!
В путеводителе обозначен брод, по которому можно добрать-
ся до острова, но идти до брода лень, да и вода чересчур хо-
лодная, чтобы ноги в ней мочить. Зачем столько хлопот! На
берегу у мостков привязал кто-то старую плоскодонку. Узел
31
нехитрый, завязан, только чтобы лодка не уплыла. Долго ли ее
отвязать умеючи! И весла нашлись. Хозяин их далеко прятать
не стал, положил рядом в кустах. Пятнадцать Людовиков
Пятнадцатых в три приема перебрались на чужой плоскодонке
на островок.
Ставить плоскодонку на прежнее место они не стали. Никто
не хотел возвращаться из-за нее через брод. А еще Людовикам
понравилась мысль, что, пока они на острове и плоскодонка
при них, больше к ним на остров никто не переплывет.
— Остров у нас необитаемый! — обрадовались Людовики. —
Надо его обживать.
И начали обживать... Уходить от гитары и от транзисторов
в темный лес, чтобы набрать валежник, неохота. Да и где его
столько наберешь! И сколько проканителишься! Не для Людо-
виков это — ходить по лесу, подбирать поломанные ветки, та-
щить сухие коряги. Неужели пятнадцать Людовиков не суме-
ют сразу свалить прямо на стоянке такую сосну, чтоб ее хва-
тило на костер до самого неба и до самого утра?
Свалили! А когда увидели, что костер разгорается не сразу,
с десятка других сосен, что стояли вокруг, до желтого тела
стесали топорами кору. На обнаженном дереве выступили
прозрачные капли смолы. Растопки у Людовиков на месяц бы
хватило. Но они не собирались оставаться тут месяц и спалили
ее сразу. Уж очень хорошо горит!
И вообще на острове было весело. Вечером бросали на спор
пустые бутылки. Задача была — попасть в сук на дереве. Утром
на старом валуне выцарапывали свои имена. Работа это нелег-
кая! Часть Людовиков с ней справилась, а те, которые не одо-
лели камень, оставили свои инициалы на деревьях.
К вечеру следующего дня остров действительно стал необи-
таемым. Птицы разлетелись. Рыба попряталась. А единствен-
ную белку, которая неизвестно откуда появилась на острове,
самый меткий из Людовиков как увидел, так и подбил камнем.
Королевская охота!
Те из Людовиков, кто посердобольнее, попробовали оказать
белке помощь. Очень им хотелось вылечить ее и взять с собою.
Но никто не знал, как перевязать раненую белку. Да и что с
ней, перевязанной, делать? Чтобы не огорчаться, глядя, какова
мучается, положили ее в кусты. Авось сама поправится.
На закате Людовики оглядели свой необитаемый остров.
И что-то он перестал им нравиться. Трава перед шалашом вы-
топтана. Черное пятно от костра расползлось далеко в сторону.
Один из Людовиков наступил босой пяткой на разбитую бутыл-
ку и долго верещал от боли: очень ему было себя жалйо. Другой
хотел набрать воды во флягу и вернулся ни с чем. Родник, ко-
торый они вчера нашли, был завален всяким сором, а там, где
32
он все-таки пробился и образовал ручеек, в маленькой заводи
плавали пустые консервные банки и лежали размокшие бумаж-
ные пакеты. Пить отсюда воду Людовики побрезговали.
А так как все имена были уже увековечены, решено было
идти дальше. В костре, разведенном с вечера, горевшем всю
ночь и целый день, осталось много головешек и углей. Никому
из Людовиков не захотелось возиться с ним. Плеснули воды
из ведра, кинули пригоршню песка. Загаснет!
Ушли Людовики, а тлеющий костер остался. И когда они
были на другом берегу протоки — на этот раз они переправля-
лись бродом, а лодку кинули на острове, — один из Людовиков
обернулся и увидел: дымок поднимается не только над костром,
но и над хвоей вокруг костра. Тлеющая дорожка тянется
к одной из сосен, с которой содрали кору, но возвращаться Лю-
довикам не хотелось: авось само собой погаснет.
...А теперь я хочу спросить: не случалось вам встречать
в лесу таких Людовиков?
Не натыкались ли вы на их следы?
Это следы хищника — крупного и безжалостного. Разорен-
ные птичьи гнезда, развороченные муравейники, засыхающие
березы, загаженные ручьи, южные скалы и северные утесы,
изуродованные дурацкими надписями.
Их следы — это лесные поляны, замусоренные жестянками
от консервов и сальной бумагой от бутербродов.
Их следы — это лес, обуглившийся, черный, страшный, как
в страшном сне, загоревшийся и сгоревший от непогашенного
костра.
И так как вам, верно, случалось встречать таких людей или
натыкаться на их следы, я могу объяснить, почему назвал их
всех Людовиками Пятнадцатыми, хотя на самом деле у них
разные и совсем обычные имена.
Французский король Людовик Пятнадцатый был развесе-
лым негодяем. Когда какой-то умный человек решился ему
сказать, что после его забав Франция останется разоренной, Лю-
довик Пятнадцатый ответил: «После нас хоть потоп!»
Этими словами он и вошел в историю.
Я не выдумал людей, которых назвал Людовиками. Пооди-
ночке и компаниями я встречал их в разных местах. На лесных
полянах под Москвой, в горах Кавказа, на берегах Валдайского
озера.
Некоторые из них когда-то читали в книжках, что вот был-де
такой нехороший король, который сказал такие нехорошие
слова. А некоторые и слышать о нем не слышали и вообще
ничего не читали. Одни из них были постарше, другие помоло-
2 Можно ли стать Робинзоном?
33

же. Но все они в лесу, и в го-
рах, и на реке, и на озере вели
себя по правилу: «После нас
хоть потоп!»
Все, что можно сию минуту
сорвать и сунуть в рот — нет,
не сорвать, прямо с веткой сло-
мать, даже если оно еще зелено
и во рту будет оскомина, —
сломать и сунуть в рот. Стану
я думать о том, кто пройдет по
этому орешнику, когда орехи
поспеют!
Если я сам напился из род-
ника, охота была заботиться
о том, кто подойдет к этому род-
нику завтра, и о том, кто после
меня придет на эту поляну,
а застанет на ней помойку!
Не нравится? Велика важ-
ность! Пусть идет себе в другое
место.
Как исправить людей, кото-
рые живут по правилу «После
нас хоть потоп!»?
А если нельзя исправить,
как их наказать? Мне представ-
ляется страшное наказание.
В очередную субботу пятна-
дцать Людовиков Пятнадцатых
отправляются в свой очередной
поход.
Все как всегда. Ковбойки,
рюкзаки, кеды, транзисторы,
топоры, гитары. Вот они дошли
до станции и вошли в лес. Но
лес этот странный. Ободранные
ветки торчат, как сухие пальцы
q острыми когтями. Засохшие
березы не шелестят, они скри-
пят жестяными листьями. Ни
одна белка не мелькнет в вет-
вях. Ни одна птица не запоет.
Только под ногами хрустит
яичная скорлупа и ветер пере-
катывает ржавые жестянки и
несет навстречу старые газеты и оберточную бумагу. А на ме-
сте поляны — кострище, потухшие угли и холодная серая зола,
И теперь всюду, куда они ни пойдут, их встречает такой
лес, который они раньше оставляли за собой. Лес без птиц, без
белок, без муравьев, без шелеста травы. Но зато с их именами,
навсегда, как надпись на памятнике позора, вырезанными на
каждом ободранном дереве.
Как осуществить такое наказание да и подействует ли оно?
Не знаю. Но пока развеселые Людовики находят для себя не-
тронутые поляны, несрубленные деревья, нераспутанных птиц
и поступают со всем этим так, как они привыкли поступать,
это наказание несем мы все. Но мы-то чем виноваты?
А теперь наедине со своей совестью давайте вспомним^ уж
будто бы ничем?
Не ломали молодых деревьев. Не забрасывали сором родни-
ков. Не оставляли тлеющих костров. Плохого не делали.
А хорошее?
Есть ли где-нибудь родник, который ты расчистил для того,
кто придет к нему после тебя? Есть ли где-нибудь дерево, ко-
торое ты посадил? Есть ли где-нибудь тропка, на которой ты
встал, чтобы не пропустить по ней пятнадцать Людовиков
Пятнадцатых?
ОТКУДА ДУЕТ ВЕТЕР?
Роза ветров
Я уехал на всю зиму из Москвы, жил в маленьком при-
морском городе, часто ходил в городскую читальню.
Там я и познакомился со школьниками. Они рассказали мне
историю, которая случилась в их классе.
Учительница географии дала классу сложное задание. Оно
рассчитано на месяц, и помнить о нем нужно каждый день.
Каждый день нужно записывать, откуда сегодня дует ветер,
а в конце месяца вычертить в тетради график. Такой график
называется «роза ветров». Взглянеть на него, и сразу станет
понятно, откуда в прошлом месяце чаще всего дул ветер.
Роза ветров... Прекрасное название! Оно напоминает о вре-
менах, когда по морям и океанам плавали парусные корабли,
седые капитаны больших фрегатов и маленьких корветов вгля-
дывались в изображения розы ветров, сделанные на полях ло-
ций, чтобы угадать, откуда ждать ветра в этой части океана,
в это время года.
Впрочем, розы ветров вычерчиваются и сейчас. Они нужны
тем, кто изучает и предсказывает погоду — метеорологам.
36
Конечно, метеорологи строят эти графики сложнее, чем это
предусмотрела в своем задании учительница географии. Све-
дения для графиков они собирают не за один месяц, а за все
лето или за всю зиму и делают это много лет подряд. Тогда,
поглядев на розы ветров, вычерченные для какого-нибудь пунк-
та за много прошлых зим, можно предсказать, каким, вероятно,
будет направление ветра нынешней зимой.
Нина Александровна объяснила ребятам, зачем нужен этот
график, велела весь февраль каждый день записывать направ-
ление ветра, а первого марта сдать изображение розы ветров.
Тогда она увидит, как ребята поняли ее объяснение.
Бригантина на обложке
За три дня до конца месяца Нина Александровна напо-
мнила:
— Первого я буду собирать работы. Не забудьте о розе
ветров.
Она была строгой учительницей, и первого марта все при-
несли листы бумаги с чертежом. Те, кто не сделал задания до-
ма, торопились срисовать розу ветров у соседей.
Особенно старательно вычертил свой чертеж Шура Лапин.
Он любил географию. Ой читал книги про путешествия и от-
крытия и подолгу разглядывал карты. Когда он чертил розу
ветров, ему представлялись далекие моря, штормы, парусные
корабли. Шура не только вычертил розу ветров, он вложил
свой чертеж в картонную обложку, а на обложке нарисовал
парусный корабль. Это была бригантина с двумя мачтами
и треугольными парусами. Еще он нарисовал старинную под-
зорную трубу, картушку компаса и флюгер, по которому опре-
деляют направление ветра.
Ребята разглядывали его работу.
Кто-то похвалил:
— Здорово нарисовал!
Кто-то удивился:
— Чего это ты так постарался? Охота время терять!
А кто-то заметил:
— А роза у тебя не такая!
— Как — не такая?!
Положили рядом другие чертежи, сравнили. Действительно,
не такая! У всех в классе выступ на розе ветров направлен
в одну сторону, а у Шуры в другую. По чертежам всего клас-
са видно: в феврале в городе преобладали северо-западные вет-
ры. И только у Шуры роза ветров говорит о другом: в феврале
в городе преобладали юго-западные ветры.
37
— Ничего не понимаю! — сказал
Шура. — Я точно вычертил.
— Ты, значит, точно, а мы все,
выходит, не точно.
Так сказал мальчик, который не-
долюбливал Шуру. И сказал, надо
признаться, с удовольствием. Но у
Шуры было много друзей. Они не по-
нимали, чему тут радоваться, если
работа, над которой Шура просидел
много часов, сделана неверно. Полу-
чить двойку, когда столько времени
потрачено. Обидно!
До географии оставалось еще два
урока. Товарищи предложили Шуре
быстренько перерисовать розу вет-
ров у кого-нибудь и вложить в об-
ложку новый чертеж.
Когда мы познакомились с Шу-
рой, он не стал меня уверять, что
ему никогда в жизни не случалось
списывать у соседа домашнего зада-
ния, которого он не сделал сам.
И мне случалось, и вам, верно, тоже.
Но срисовывать розу ветров Шу-
ра не стал, потому что не захотел.
Он очень старался, он потратил на
задание много времени. Так, за здо-
рово живешь, признавать, что все
напутал? Почему, если он знает, что
выполнил все верно?
На уроках, которые оставались
до географии, он заглядывал в тет-
радь, где каждое утро записывал на-
правление ветра, изображал это на-
правление на графике, соединял
концы стрелок. И у него снова и сно-
ва получался один и тот же непра-
вильный многоугольник. Всякому,
кто умеет читать розу ветров, этот
многоугольник говорил: в нашем го-
роде в феврале преобладал юго-за-
падный ветер!
А розы ветров во всех остальных
тридцати шести тетрадях показыва-
ли: ветер дул с северо-запада!
«На том стою и не могу иначе!»
Наверное, Шура не знал этих слов. Их сказал Мартин
Лютер, который объявил войну папскому Риму. Его спросили
князья, призвав на суд, не хочет ли он отказаться от того, что
сказал против Рима. А Лютер ответил: «На том стою и не могу
иначе!» С тех пор эти слова стали выражением воли человека,
который убежден в своей правоте и не хочет отступать от ска-
занного. Шура сказал проще:
— Розу ветров я начертил правильно. И я сдам ее так, как
сделал.
И он сдал свою работу. На обложке — изображение бриган-
тины, подзорной трубы, компасной картушки и флюгера. Внут-
ри чертеж розы ветров.
Розы ветров, которая смотрит не в ту сторону, в которую
она смотрит у всего класса.
В конце недели Нина Александровна раздала проверенные
работы. О Шуриной работе она сказала, что было бы лучше,
если бы он главное внимание обратил не на обложку, а на суть.
Ее не радует разрисованная обложка, если внутри все неверно.
— Почему неверно? Я проверял! У меня все точно!
—- Не спорь, — строго сказала Нина Александровна. — Пока
я тебе отметки не ставлю. Переделаешь к следующему уроку.
На следующем уроке она спросила Шуру, переделал ли он
свою работу. Она никогда ничего не забывала.
— Да! — ответил Шура и подал ей чертеж.* Теперь у чер-
тежа не было разрисованной обложки, только аккуратно выпи-
санное название: «Роза ветров за февраль».
— Почему ты не переделал график? — недовольно спросила
Нина Александровна.
Шура пожал плечами:
— Переделал. Но у меня получилось то же самое, что в
прошлый раз.
— Откуда дул ветер в феврале? — спросила Нина Алек-
сандровна.
— С северо-запада! — хором ответил класс.
— А на твоем чертеже? — спросила она у Шуры.
— С юго-запада!
— У всех ветер дул с северо-запада, а у тебя с юго-запада!
Выходит, ты один прав, а все неправы. Напрасно упрямишься!
Переделай работу.
— Мне переделывать нечего! — тихо сказал Шура.
— А ведь придется! — чуть покраснев, сказала Нина Алек-
сандровна. — Пока — двойка!
Шура больше всех любил географию. И все это знали. Нина
Александровна тоже это знала. Но она строже всего спраши-
39
вала с тех, кто особенно интересуется ее предметом. Шура на
это не обижался. Он понимал: тот, кто хочет стать путешествен-
ником, доджен хорошо знать географию.
На весенние каникулы был назначен пятидневный поход в
горный заповедник. Нина Александровна давно предупредила
класс: тот, у кого будут двойки, на участие в походе рассчиты-
вать не может.
Проклятая роза ветров
На следующий урок Шура принес ту же розу ветров и сно-
ва получил двойку.
Класс загудел:
— Вторая двойка за одну и ту же работу — несправедливо!
Нина Александровна слегка повысила голос и сказала, что
первую двойку она поставила Лапину за ошибку, а вторую за
упрямство и за нежелание эту ошибку исправить.
Кончился урок. Ребята стали уговаривать Шуру, чтобы оп
срисовал у кого-нибудь эту проклятую розу ветров.
— Зачем мне перерисовывать! У меня все верно!
Тут мнения разошлись. Одни считали, что Шура поступает
глупо, лезет в бутылку, Нина Александровна очень на него
рассердилась. Эдак можно и без похода остаться!
Другим нравилось его упрямство. Но и те, кто говорили:
«Чудак!», и те, кто говорили: «Молодец!», не
хотели его слушать, когда он объяснял: дело
не в том, что оп хочет переупрямить учи-
тельницу, а в том, что у него все сделано
верно.
— Быть не может, чтобы у всех было
неверно, а у одного верно!
о Так думали все.
Балкон на третьем этаже
Уже был объявлен маршрут похода. Уже был назначен день
отправления в путь. Ребята пришли в городскую библиотеку
взять для похода определители растений, «Справочник юного
геолога» и «Спутник туриста».
Шура пришел вместе со всеми, хотя не было известно, возь-
мет ли Нина Александровна его в поход. До конца четверти
оставался один урок, в журнале у него стояли две двойки, в
дневнике было записано задание: «Переделать розу ветров».
А он стоял на своем и собирался начертить все по-прежнему.
В этот день меня позвали в городскую библиотеку, чтобы
я рассказал читателям о поездке в Африку, откуда недавно
вернулся.
Ребята прочитали объявление и пришли меня послушать.
Потом они задавали мне вопросы. Потом пошли меня прово-
жать. Вот так мы и познакомились. Вот так я и услышал эту
историю. Конечно, не сразу.
Очень мне хотелось дать Шуре хороший совет, но я сам
не знал, что ему посоветовать.
«Если прав, стой на своем. Если неправ, признавай ошиб-
ку!» Это верно. И сказать это просто. А вот как узнать: прав
он или нет?
Большинство голосов? Но вопрос о том, какие ветры в этом
городе преобладали в феврале, хоть и прост, но имеет отноше-
ние к науке.
А вопросы науки голосованием решать нельзя.
Представьте себе, что во времена Галилея был бы постав-
лен на голосование вопрос: вращается ли Земля вокруг Солнца
или Солнце вокруг Земли? Нетрудно догадаться, как проголо-
совало бы большинство. А прав был все-таки Галилей!
Шура не Галилей, Нина Александровна не инквизиция. Но
в его упорстве было что-то от знаменитого изречения: «А все-
таки она вертится!»
Из пустого упрямства не стал бы он претерпевать такие не-
приятности.
Но как ему помочь?
Разгадку нашел не я.
Разгадку нашел мой знакомый, местный житель, художник-
любитель. Он хорошо знал и город, и побережье, и здешние го-
ры, и здешние реки.
— Преобладающий юго-западный ветер в феврале? Быть
этого не может! Ваш подшефный напутал. — Он задумался: —-
Вы не спрашивали его, как оп узнавал направление ветра?
Не хочу томить вас неизвестностью. Разгадка была именно
в этом, и оказалась она простой и неожиданной.
41
Газета приморского города каждый день печатала подроб-
ную сводку погоды. Она нужна и рыбакам, и командам катеров,
и приезжим.
В сводке, которую печатала городская газета, каждый день
указывалось направление ветра. Точное направление. Как его
определила городская метеостанция.
Это знали все ребята. И никто из них не стал выполнять
задание Нины Александровны полностью. Не стал сам маете-*
рить флюгер и сам, глядя на этот флюгер, каждое утро опреде-
лять направление ветра. Все решили, что можно и без этого
обойтись. Все брали направление ветра из сводки, напечатан-
ной в газете. И ветер во всех тетрадях дул оттуда, откуда он дул
в газете.
А Шура, единственный из всего класса, сам построил флю-
гер. Он поставил его на балконе своего дома, сам каждое утро
определял, откуда дует ветер. На собственном указателе. Соб-
ственными глазами. Каждый раз, когда Нина Александровна
говорила ему, чтобы он переделал свою розу ветров, он не загля-
дывал в чужие таблицы и не списывал направление из газеты.
Он строил розу ветров заново по той таблице, где были записа-
ны его наблюдения.
Но почему же все-таки роза ветров в его тетради была не
такой, как у всего класса?
Вот этого он попять не мог, и я не мог ему объяснить даже
тогда, когда узнал, что весь класс брал направление ветра из
готовой сводки, а он определял его сам.
Это нам обоим объяснил художник, и то не сразу, а только
тогда, когда догадался спросить у Шуры, где он живет.
Шура жил в новом четырехэтажном доме на третьем этаже.
Балкон, на котором он поставил свой флюгер, был повернут
на юг. Он был открыт всем ветрам, кроме северного. Роза вет-
ров у Шуры была построена правильно. Но не для всего города,
а только для его собственного балкона.
Мне хочется, чтобы вы сами подумали, кто был прав в этой
истории, а кто неправ. В чем? Насколько? Почему?
Но прежде чем мы вернемся к этим вопросам, я дам вам
материал для сравнения.
Грустная коллекция
Вы слышали имя Гальвани? Да, да, того самого итальянско-
го ученого, который делал опыты с лягушечьей лапкой и элект-
рическим током.
Сейчас они кажутся нам седой стариной науки, но когда-
то были важной страницей в изучении электричества.
42
Когда Гальвани рассказал о своих опытах ученым собрать-
ям, его подняли на смех.
В 1873 году французская Академия наук большинством
голосов отказалась принять в члены академии Дарвина, а спу-
стя пять лет подняла на смех изобретение Эдисона.
Когда физик де Монсель по просьбе Эдисона показал на
заседании академии, как работает изобретенный им аппарат
для записи и воспроизведения звуков, один из академиков
вскочил с места и закричал на него:
— Негодяй! Вы осмелились прийти сюда, чтобы дурачить
нас фокусами жалкого чревовещателя! Неужели кто-нибудь из
нас согласится поверить, что жалкий кусок металла может
повторить благородное звучание человеческого голоса?
И большинство присутствующих поддержали его гневную
речь.
Высмеивали и поносили Дженнера, ученого, который пред-
ложил прививку против оспы. И того врача, который предложил
обезболивание при операциях.
Травили изобретателя парохода. Потешались над изобре-
тателем паровоза. Дразнили изобретателя автомобиля.
Это всего лишь несколько выписок из очень длинной и очень
грустной коллекции. Человек, который совершал открытие или
изобретал что-то новое, часто видел против себя пе одного про-
тивника, а многих.
И его противники обычно говорили ему так:
43
— Вы неправы, потому что нас больше.
Иногда они говорили это вежливо. Иногда резко. Иногда
злобно. Но всегда с уверенностью, что если их, тех, что гово-
рит, что этого не может быть, больше, чем тех, кто считает, что
это возможно, значит, они правы, а тот, кто упорствует, —
упрямец, противопоставляющий себя большинству. Не может
быть, чтобы вся рота шла не в ногу, а он один шагал в ногу!
Рассказав эти истории, можно, пожалуй, вернуться к розе
ветров.
Так кто же прав?
Условия задачи ясны.
Шура получал данные для графика сам. Остальные ребята
списывали их из готовой сводки.
График у Шуры получился неверный, потому что он допу-
стил ошибку при получении исходных данных.
График у всего класса получился верный, потому что ис-
ходные данные были списаны из правильной сводки.
Нужно ответить: кто прав?
Я задавал эту задачу многим знакомым.
Некоторые отвечали так: самое важное, чтобы была пра-
вильно вычерчена роза ветров. Значит, правы те, у кого она
вычерчена верно. Неважно, откуда они брали исходные
данные. Возможно, так ответят и некоторые из моих читателей.
Можно продолжить это рассуждение: зачем вспоминать
в этой главе ученых, которые стойко отстаивали свои откры-
тия? Их истории не имеют никакого отношения к Шуриному
случаю. В их открытиях заключена истина, а Шурина роза вет-
ров была построена неверно: на самом деле ветер в городе дул
не оттуда, откуда показывал его график. Надо защищать чело-
века, если он прав, но зачем защищать того, кто оши-
бается!
В предисловии к этой книге я сказал, что не хочу вас по-
учать, а хочу вместе с вами думать.
Скажу о том, как я решаю эту задачу, — может быть, вы
согласитесь со мною.
Мне кажется, что прав был все-таки Шура. Он сам построил
флюгер, сам записывал наблюдения. Ему и в голову не при-
шло, что направление ветра можно не наблюдать, а списывать.
Конечно, он ошибся. Но он ошибся, когда шел по пути, который
ведет к цели. Когда он поймет, как его подвел балкон, на кото-
ром он построил флюгер, он перенесет флюгер в другое место.
Он запомнит и то, как строится роза ветров, и то, как избежать
ошибки, когда определяешь направление ветра. И еще он за-
помнит: если результаты твоего опыта поставлены под сомне-
44
ние, проверь то, как поставлен опыт. И, наконец, главное: сам
он не станет «флюгером», который отказывается от того, что
видел собственными глазами, не потому, что переубежден, а
потому, что на него нажали.
Ребята, которые списывали правильные данные из сводки,
вообще ни о чем не могли спорить с Шурой. Им нечего было
отстаивать, кроме того, что они все верно списали. Списывая,
они не научились ничему: ни тому, как строить флюгер, ни
тому, как записывать его показания, ни тому, как избежать
ошибок, определяя направление ветра.
Если им придется построить розу ветров в местности, где
сводку погоды нельзя прочитать в газете, они не смогут этого
сделать.
И все-таки самое главное, в чем они неправы, по-моему,
заключается даже не в этом.
Главное в том, что они ни разу не задумались: почему у
Шуры роза ветров получилась не такая, как у всего класса?
— Нас больше,— рассуждали они,— значит, мы правы. Не
может вся рота идти не в ногу, а один человек — в ногу.
Хорошая поговорка! При условии, что рота идет в бой, а не
уклоняется от него.
САМА ЛИ ВИНОВАТА?
Переправа
Горный Алтай. Позднее лето. Вечер. Партия геологов
верхом на лошадях подъехала к горной реке. Они ис-
кали место для переправы. Они спешили засветло добраться
до ночлега.
Вот и брод, по которому обычно переходят реку местные
жители. Здесь горная река разделена отмелями па три рукава.
Течение в протоках быстрое, но не очень. На поверхности воды
нет белых барашков. Река не тащит с собой камней. Это важ-
ная примета. Значит, переправиться здесь па лошадях но
очень трудно.
Всего в геологической партии десять человек. Начальник
партии постарше остальных и поопытнее. А все геологи — мо-
лодежь. Народ веселый, тренированный, дружный. За все лето
еще никто пи с кем пе поссорился.
Первым через реку, как полагается по правилам, переправ-
лялся начальник партии — Георгий. Он сжал лошадь коленями
46
(это называется: дать коню шенкеля) и ослабил повод. Конь
вошел в воду, прядая ушами, пофыркивая, осторожно ступая
по гальке.
Перейти через первую протоку было нетрудно. Вода не
доходила здесь коню и до колен. Когда конь вышел па первую
отмель, всадник оглянулся и скомандовал:
— За мной по одному!
Второй переправляется Валя. В такой дальней экспедиции
она первый раз, старается делать все как можно лучше и по-
тому напряжена. Едва услышала команду Георгия, заторопи-
лась, сразу послала лошадь в воду, а ноги из стремян не выну-
ла, хотя, когда переезжаешь реку вброд, полагается вынимать
ноги из стремяп.
Георгий ехал впереди и не видел этого, а другие тоже не
обратили внимания, что Валя не вынула ноги из стремян.
Валя переезжала через первую протоку, а Георгий пересек
вторую. Тут поглубже. Вода доходит коню по брюхо. Сильное
течение ударяет всаднику в ноги.
Георгий выехал на вторую отмель. Теперь перед пим послед-
няя протока, за пей, совсем близко,— берег. Он еще раз огля-
нулся. Как переправляются остальные?
Беда! Валина лошадь поскользнулась, упала и придавила
девушку к каменистому дну, а Валя — то ли от испуга, то ли
от удара — выпустила из рук поводья. Она не может заставить
лошадь подняться, высвободиться самой ей мешают ноги в
стременах.
Как быть?
Потом начальник партии рассказывал так:
— Я подумал: как быть? Одно мгновение разбирался в об-
становке и решил таю когда Валя освободится от лошади, ее
снесет течением вниз, нужно обогнать ее и перехватить ниже
того места, где она упала. Я поднял своего коня в галоп.
Остальные участники группы не зпали, о чем думал $ эту
минуту Георгий и как он решил действовать. Они увидели:
Валя упала, она не может встать, а начальник партии, который
ближе всех к ней, поднял своего коня в галоп не к Валб, а от
Вали, на правый берег реки.
На правом берегу рос колючий кустарник. Георгий не смог
заставить коня войти в колючки. Пришлось объезжать кустар-
ник кругом.
Когда Георгий наконец снова пробился к реке, было слиш-
ком поздно.
Лошадь без всадника, прихрамывая, вышла на берег и при-
нялась щипать траву, а Валю вода унесла далеко вниз.
47
Что делали остальные?
Двое поглядели на упавшую лошадь и испугались, что их
кони тоже оступятся. Они спешились и вошли в воду, чтобы
помочь Вале. Прошли несколько шагов, и им показалось, что
вода собьет их с ног, вернулись на берег. Еще один парень
вдруг вспомнил, что плохо плавает. Он не стал соваться в воду
ни на коне, ни на собственных ногах. Так поступили трое.
А остальные пятеро скакали по левому берегу, с которого на-
чиналась переправа, то догоняли Валю, которую уносила река,
то отставали от нее и изо всех сил кричали:
— Человек тонет! Помогите!
На кого они надеялись? Видно, на рыбаков, которые вози-
лись на берегу с сетями. Но те не услышали их криков. Тогда
всадники попробовали перехватить Валю, только сделали они
это нерешительно. То один, то другой направлял свою лошадь
в воду, но, видя, что никто их не страхует, возвраща-
лись на берег. Даже лошади плохо слушались растерявшихся
всадников.
На глазах девяти товарищей —одного на правом берегу и
восьмерых на левом — не очень опасная горная речка прота-
щила Валю несколько сот метров и вынесла ее в другую реку,
по-настоящему опасную, глубокую реку с сильным течением.
Спустя много дней в этой реке был найден Валин труп.
Началось следствие.
Следователь допросил участников экспедиции, осмотрел ме-
сто происшествия и решил: судить Валиных товарищей не за
что. Валю они спасти не сумели, но преступления не совер-
шили. В одной из московских газет появилась об этом проис-
шествии статья. В ней выражалось сожаление, что участники
экспедиции были недостаточно натренированы.
Неожиданные посетители
В редакцию другой московской газеты, где я тогда работал,
позвонили Валины товарищи. Не те, кто были ее спутниками
в последней экспедиции, а старые друзья. Летом они тоже
работали на Алтае, но в другом месте, а когда узнали про ги-
бель Вали, стали выяснять, как это случилось.
— Мы не согласны со статьей о гибели Вали,— сказали они
мне по телефону,— мы считаем, что самая важная причина бе-
ды в ней не названа. Мы говорили об этом в редакции той
газеты, которая напечатала статью, но с нами не согласились.
Может быть, ваша газета нас поддержит?
Вечером мою комнату заполнили геологи — Валины товари-
ще
щи и друзья: и очень молодые,
недавние студенты, и один не-
молодой, с лицом сухим, обвет-
ренным, резким. Но и опытный
и молодые говорят одно:
— Пусть Валиных спутни-
ков не может судить суд. Они
не совершили преступления. Но
товарищи могут и должны су-
дить их! Не за то, что не спас-
ли, а за то, что не спасали! За
трусость.
На столе разложены карты,
фотографии, чертежи.
— Так выглядела эта река.
Вот здесь Валя упала. Вот тут
был начальник партии. Вот сю-
да он мог поскакать, чтобы по-
мочь Вале, а вот сюда поскакал
на самом деле. Вот здесь запу-
тался в колючках. Вот на это
место выехал, когда было уже
поздно. Вот его письменное
объяснение. Вы верите в это
объяснение?
— Мне надо разобраться.
— А мы разобрались! Не
верим! Если он действительно
решил перехватить Валю ниже
по течению, зачем было выез-
жать на другой берег? Где он
был, когда увидел, что Валя
упала? На островке между вто-
рой и третьей протоками. От
этого островка тянется цепочка
отмелей. Вот они на схеме. На-
до было погнать коня по этим
отмелям, чтобы обогнать Валю.
Вот что сделал бы тот, кто дей-
ствительно решил ее спасти.
Все решала минута! А эту мину-
ту он просидел в седле, ничего
не делая. Почему? Объяснение
одно: оцепенел от ужаса! Было
от чего испугаться! Вы пред-
ставьте себе: морда лошади
оскалена, взлетают брызги, судорожно бьются ноги, которые
одним ударом могут пробить человеку голову, а на дне реки —
девушка, прижатая к камням, оглушенная, может быть поте-
рявшая сознание. Георгий увидел все это и испугался! Испу-
гался за себя. И погнал лошадь галопом на другой берег. А уж
потом стал думать, как получше объяснить свой рывок от нее.
А чего объяснять! Все ясно: трус!
А те двое, которые бросились за Валей в воду? Поче-
му они так быстро отказались от своей попытки? Всё пото-
му же.
Вы знаете, что говорили потом Валины спутники на собра-
нии? «Если бы мы сразу не прекратили бессмысленные попыт-
ки, погибла бы не она одна, а еще двое или трое».
Ложь! Смертельная опасность им не угрожала. А если бы и
угрожала? Позорно рассуждать о том, что попытка спасти то-
варища опасна, когда его надо спасать! Мы хотим, чтобы ваша
газета написала об этом.
«Сам погибай, а товарища выручай!»
Они ушли. Уходя, оставили толстую папку: фотографии,
письма, схемы, докладные записки — все подробности Валиной
гибели и расследования этой гибели.
Валина фотография: молодое, веселое, прекрасное лицо! Ей
бы жить и жить. Ее письма из экспедиции! Хорошие письма!
Фотография реки. Видны островки и отмели. Виден всадник
на лошади. Он переправляется через реку. Это снято не в день
несчастья. Это сфотографировано позже. Переправу провели
еще раз, чтобы восстановить всю картину происшествия.
Последним лежит в папке письмо геологов, которые при-
несли мне материалы о гибели Вали. Оно заканчивается так:
«Сам погибай, а товарища выручай!» — таков закон сол-
дата. Армии, которые его неуклонно соблюдают, имеют мень-
ше жертв и больше побед. Но это не только армейский закон,
это закон всех честных людей».
Несколько вечеров сидел я над этой папкой. Читал письма
и документы, вглядывался в фотографии, старался представить
себе тот вечер на Алтае, и ту реку, и весь ход той неудачной
переправы. А главное, хотел угадать мысли ее участников/
Я решил послушать тех, кого так яростно обвиняли мои посе-
тители,
Что сказал Георгий
Георгий пришел в редакцию взволнованный и расстроен-
ный. Понятно! Снова отвечать на вопросы, на которые он уже
отвечал следователю, товарищам на собрании, Валиным роди-
телям. Может быть, и самому себе — в бессонные ночи.
Но отвечал он сухо, коротко, точно. Словно бы наизусть.
О переправе рассказал так же, как рассказывали те, кто осу-
ждал его за трусость, нарисовал точно такой план, какой был
в папке. Он не изображал реку более опасной, течение более
быстрым, дно более каменистым. Нет, таким способом он себя
оправдать не старался.
Только причину несчастья он объяснял по-другому, чем
объясняли ее те, кто обвиняет его.
— Валя сама сделала ошибку, —• говорит он. — Даже не
одну, а две! Ошибка первая: не вынула ноги из стремян, а это
нужно делать обязательно. Вот почему, когда лошадь упала,
Валя не смогла освободиться от нее. Ошибка вторая — выпу-
стила из рук повод. Тоже не полагается!
Не очень-то приятно слышать, как он перечисляет ошибки
той, которая заплатила за них жизнью и не может сейчас ни-
чего ему ответить. А хоть Георгий не говорит этого прямо, но
смысл его ответов такой: сама виновата!
Я журналист. Я не должен спешить. Правила переправы
Валя действительно нарушила, во всяком случае одно. Ее вто-
рая ошибка, вероятно, была невольной: может быть, опа уже
потеряла сознание или выпустила повод от удара?
Но, возможно, Георгий не хочет ее осуждать, а просто хо-
чет, чтобы все было по справедливости: вот в этом виновата
Валя, а в этом виноваты мы.
Нет, Георгий ни о какой своей вине и слышать не желает!
— В чем нас обвиняют? Не чувствую за собой и за своими
товарищами никакой вины.
Приходится задать Георгию неприятный вопрос:
— Но ведь никто из вас не пострадал! Ни у кого не было
ни ушибов, ни синяков. Может, попытки были не слишком
серьезными? И, извините, никак не могу понять, почему вы
погнали своего коня не к Вале, а от нее?
Георгий отвечал снова ровным, спокойным голосом. Видно,
что ответ давно подготовлен, много раз повторен, что оп от не-
го не отступится:
— Я не очень хорошо организовал переправу. За это меня
критиковали на собрании, и я согласился. Но когда Валя упа-
ла, я действовал так, как нужно. Хотел спасти, но не смог.
Я не струсил. Все остальные тоже.
Разговор закончен. Тяжелый разговор. Блокнот закрыт.
51
Начальник партии облегченно вздыхает. И у него вдруг выры-
ваются слова, сказанные другим голосом, растерянным, даже
смущенным:
— А знаете, меня на улице ждет жена...
Он помолчал.
— Она меня тоже спрашивала: «Как бы ты поступил, если
бы я была на Валином месте? Ко мне бы ты поехал или от
меня, на другой берег?»
У меня от волнения даже мурашки по спине пошли. Во-
прос-то потруднее тех, которые задавали Георгию следователь,
товарищи, я...
Ответил жене: «Поскакал бы к тебе!» — значит, соврал
всем, когда объяснил, что иначе, чем поступил он, поступить
было невозможно. Ответил: «Поехал бы от тебя на другой бе-
рег», — каково смотреть в глаза жене, говоря такое?
— Что же вы ей ответили? — спросил я.
— Так ведь жена... бросился бы к ней... инстинктивно.
Он помолчал и добавил:
— Но это было бы бессмысленно! Жена или не жена, нуж-
но было поступать так, как поступил я. Это единственно пра-
вильное решение.
Георгий попрощался и ушел, а я снова задумался.
Что означали его слова о жене? Зачем он затеял этот раз-
говор? Искренне сказал все это или нарочно, чтобы убедить
нас в своей искренности?
На следующий день в редакцию пришли участники экспе-
диции — молодые, сильные, здоровые парни. Они соглашались!
— Да, были плохо подготовлены к переправе.
Они говорили:
— Валя сама виновата. Сама допустила ошибку. Даже две!
Они удивлялись вроде бы искренне и очень обижались,
когда их спрашивали, не струсили ли они? Они были очень
недовольны, что их тревожат такими вопросами. Ведь даже
следователь посчитал, что их не за что судить!
В чем же их вина?
Чем больше я размышлял над Валиной гибелью, тем яснее
казалась мпе разгадка.
Начальник партии Георгий говорил так:
— Когда я увидел, что Валя упала, я одну минуту разду-
мывал — как быть, как действовать?
Вот тут-то, думал я, он покривил душой перед всеми, кому
объяснял, как все это случилось, а может быть, даже перед
самим собой.
52
Минуту он действительно медлил.
Но почему? Это не была минута необ-
ходимого раздумья перед решительным
действием, то была минута, когда
страх подавил в нем волю. И его пер-
вый поступок после этой минуты был
не разумным и осмысленным, а ин-
стинктивным и бессмысленным. Так
невольно зажмуривают глаза. Не он
управлял в этот миг собой, а им управ-
лял страх. Этот страх и погнал его от
Вали. Георгий забыл, что он — коман-
дир. И в ту минуту, в ту единственную минуту, в ту трудную
минуту, которая решала все, геологи не услышали приказа
командира и не увидели его примера. Каждый попробовал что-
то сделать. Но все действовали в одиночку, и каждому, наверно,
казалось, что там, где он, там всего опаснее и всего труднее
помочь Вале. Можно понадеяться на других, их много, они
ближе к Вале, им легче.
На глазах геологов, спортсменов, туристов, которые умели
петь песни об опасностях и о мужестве и, наверное, произно-
сили горячие речи о дружбе и выручке, — не очень опасная
горная речка унесла девушку.
Растерянные, но невредимые, расстроенные, но невреди-
мые, перепуганные, но невредимые, они провели беспокойную
ночь.
Это была первая ночь после Валиной гибели. А наутро они
стали искать себе оправдание, стали говорить, а может быть,
даже и думать, что ни в чем не виноваты.
И на собрании, где разбирали этот случай, один из них ска-
зал ужасную фразу:
— Если бы наша группа продолжала попытки спасения,
был бы не один труп, а два или три. Товарищи трезво оценили
обстановку и не пошли на бессмысленный риск.
Неуютно слову «товарищ» среди этих рассуждений о бес-
смысленном риске!
История Валиной гибели долго не давала мне покоя, но
статья никак не получалась. Я мог строить догадки, предполо-
жения, но мне нужно было самому, своими глазами повидать
эту горную реку, место переправы, а после несчастного случая
прошло уже много месяцев, стояла зима, и проехать туда было
невозможно.
И когда я наконец написал эту статью, я не назвал в ней
фамилий Валиных спутников, обозначив каждого одной буквой.
Дело ведь вовсе не в том, чтобы поименно назвать их тру-
сами, а в том, чтобы вместе со всеми читателями подумать н#д
53
этим случаем, увы, не единственным, подумать над тем, что
может получиться, когда люди, оказавшись перед опасностью,
забывают законы товарищества и невольно оказываются вино-
ватыми страшной виной.
Мне хотелось написать эту статью так, чтобы она была
обращена к тем, кто еще не был в таких походах, к тем, кому
они еще предстоят.
Что сказал летчик?
Статью эту прочитал летчик-испытатель Герой Советского
Союза М. Л. Галлай. И в дни мира, и в дни войны он видел,
как ведут себя люди в условиях самой большой опасности. Он
и сам бывал в труднейших обстоятельствах, когда времени,
чтобы принять правильное решение,— не минуты, а секунды.
Он прочитал мою статью и сказал, что сам понимает этот слу-
чай иначе, чем его истолковал я.
— Вы не заметили главного!— к великому моему удивле-
нию, сказал Галлай.— Молодые геологи могли ожидать, что в
экспедиции их встретят разные опасности. Они были обязаны
ожидать этого! Но они не подготовились к опасностям. Я гово-
рю не о душевной готовности, а о готовности деловой. Лучший
способ обеспечить душевную готовность к опасности — это де-
ловая подготовка. Многим людям — путешественникам, геоло-
гам, туристам — приходилось переправляться через горные
реки. При таких переправах происходили неудачи, случались
беды. Из горького опыта неудач сложились правила — как
действовать при переправе. Вы и сами рассказали в своей ста-
тье кое-что об этих правилах: не оставляй ноги в стременах,
не выпускай поводьев из рук...
Я перебил моего собеседника?
— Такие правила есть. Их гораздо больше. Полагается,
например...
— Вот видите! Значит, существуют и правила переправы
и правила страховки при переправе. Есть правила и на случай
несчастья при переправе. А как же иначе! В летных настав-
лениях существует глава: как действовать в особых случаях.
Знать назубок то, что в ней написано, очень важно. Когда на-
ступает такой «особый случай», думать приходится быстро.
Значит, нужно твердо помнить, что нужно делать обязатель-
ной чего ни в коем случае делать нельзя. Такая подго-
товка облегчает работу летчика даже в самой неожиданной,
самой опасной обстановке. Мало хотеть совершить смелый по-
ступок. Надо уметь его совершить. Мало хотеть спасти това-
рища. Надо уметь его спасти.
54
— А вам не кажется, что Валины спутники не только не
умели спасать, но, главное, не очень-то хотели рисковать?
— Не отрицаю: душевная готовность или неготовности
очень важна. Но в чем чаще всего проявляется душевная него-
товность человека к смелому поступку? Мне кажется, что нр
в прямой подлости, не в осознанном решении — пусть лучше
погибнет мой товарищ, только бы я сам не пострадал. Чаще
всего душевная неготовность проявляется в растерянности. Че-
ловек мечется от решения к решению. Он не уверен, что нуж-
но делать, чтобы помочь товарищу.
Если он будет твердо знать, что
делать в минуту опасности, если он
к тому же будет знать, что оп уме-
ет это делать, это усилит его душев-
ную готовность. Он почувствует: я
действительно могу спасти товари-
ща, а не просто погибнуть вместе с
ним.
Конечно, то, что называется
чрезмерной любовью к самому себе,
и равнодушие к окружающим могут
помешать смелому поступку, даже если этот поступок по силам.
Но, по-моему, это редкий случаи. А вот противоположные
случаи я встречал сколько угодно. Человек хочет сделать все,
что нужно, но не умеет этого делать. Одними благими пожела-
ниями никому не поможешь!
Возвращаясь к геологам, которые не спасли Валю, я бы не
судил их таким строгим судом, какого требовали те, кто при-
нес в редакцию материалы о переправе. Вернее, так: я бы их
не за то судил, что они растерялись, а за то, что сунулись в
серьезное дело, не подумав, как поступать, если случится что-ни-
будь опасное. С этими ребятами я бы не хотел оказаться в
опасном деле. Но не потому, что они трусы от природы. В этом
вы меня не убедили. А не хотел бы я с ними оказаться вместе,
например в новой экспедиции, потому, что они не деловые ре-
бята, не умеют делать то, что должны уметь. Вы со мной со-
гласны?
— Нет,— сказал я,— не совсем. У писателя М. Бременера
в пьесе «Тебе посвящается!» есть такие слова: «Как поведет
себя человек в трудную минуту, можно узнать только в труд-
ную минуту»...
— Верно! Но можно и нужно многое сделать заранее, что-
бы человек повел себя в трудную минуту правильно. Прежде
всего научить его тому, как действовать в эту минуту.
— Согласен. Но, по-моему, это не все. Мне кажется, что
судить о том, как человек поведет себя в трудную минуту,
можно не только по тому, как он готов к ней профессионально.
Опасность может встретить человека неожиданно и в такой
обстановке, в которой он никакой опасности не ждал. Но разве
все растеряются при этом? Я ехал однажды в автобусе, кото-
рый чуть не разбился на горной дороге. Лопнул передний бал-
лон. Шофер не смог управлять машиной, и автобус начал ска-
тываться по крутому склону. По счастью, его задержало на
откосе старое дерево. Пассажиры ехали на курорт. Они были
в самом благодушном настроении. Они не ждали, что попадут
в такую переделку. Они не могли натренировать никаких прие-
мов на такой случай. Но люди, одинаково не подготовленные
к такому происшествию, повели себя по-разному. Одни — до-
стойно, помня о своих спутниках, стараясь защитить детей
и помочь соседям. Другие, едва машина остановилась, едва уда-
лось открыть заклиненные двери, кинулись к выходу, отталки-
вая соседей. Почему же люди вели себя по-разному, хотя, ка-
залось бы, все одинаково были подготовлены или не подготов-
лены к неожиданной опасности?
Думая об этом, я стал вспоминать, как мы садились в авто-
бус, когда он отправлялся. Людей было больше, чем мест.
И мне показалось, что, поглядев на то, как пассажиры сади-
56
лись в автобус можно было предсказать, кто и как поведет се-
бя в беде.
Тема заинтересовала нас обоих, по мы не закончили наш
долгий разговор. Через некоторое время М. Л. Галлай прислал
мне письмо, в котором возвращался к истории с геологами.
В ней есть такие строки. С его разрешения привожу их здесь
целиком:
«Мы оба согласны в том, что убедиться, как поведет себя
человек в трудную минуту, можно только в трудную минуту.
Но, чтобы обеспечить его достойное поведение в такую минуту,
можно очень многое сделать заранее. А чтобы избежать тех
случаев, когда человек и мог бы прийти на помощь своему то-
варищу, но, не желая рисковать, уклонился от этого, я бы ни-
когда и ни в чем, никому и нигде не прощал малейших прояв-
лений равнодушия к окружающим. Даже в самых мелких ме-
лочах: «втерся» ли кто в очередь, шумит ли, когда рядом спят
люди, оставляет ли грязь и беспорядок, зная, что кому-то при-
дется за ним убирать. Готовность к смелым поступкам дейст-
вительно воспитывается надежнее всего на серьезных трудно-
стях, на больших делах. Но неготовность можно незаметно
вырастить на мелочах, от которых часто принято отмахиваться».
Строками из этого письма можно закончить главу. Да, чело-
века нужно и можно готовить к трудной минуте. Готовить по-
разному. С одними опасностями встречается врач, с другими —
моряк, с третьими — журналист, с четвертыми — рыбак, с пя-
тыми — сталевар...
Но и врачу, и журналисту, и рыбаку, и сталевару, чтобы
быть смелым человеком, нужно быть прежде всего челове-
ком. А быть человеком — это значит: всегда и во всем пом-
нить не только о себе, но и об окружающих.
Ведь и Робинзону, пожалуй, не пришлось бы оплакивать
свое одиночество на необитаемом острове, если бы он, когда
его корабль тонул, думал не только о том, как спастись само-
му, во и о том, как помочь спастись другим!
ПРОСТО ПРОСТОЙ КАРАНДАШ
Папина коллекция
Учреждение, в котором работал мой папа, снабжало
школы карандашами, перьями, ручками, линейками,
транспортирами, ластиками, циркулями, готовальнями, уголь-
никами.
Мой папа выбрал эту профессию совсем молодым и зани-
мался ею всю жизнь. Пока не ушел на войну. А больше всего
в этой профессии он любил то, что связано с бумагой, сталь-
ными перьями и карандашами.
За долгие годы он собрал такую коллекцию, какой мне
больше никогда не случалось видеть. В толстых папках с твер-
дыми переплетами лежали образцы бумаги. Папиросная бума-
га, такая тоненькая, что листочки ее отделялись друг от друга,
только если осторожно подуть на них. Толстая бумага для ри-
сования с неровными краями и шершавой желтоватой поверх-
ностью. И цветная всех оттенков — от бледно-голубого до гу-
сто-синего, от светло-зеленого до темно-красного.
Двойные листы бумаги для письма были разлинованы в
одну линейку, в две линейки, в клеточку и прямоугольниками.
А еще была бумага без линеек — гладкая и прозрачная. Под
нее нужно было подкладывать транспарант и писать по линей-
58
кам, которые просвечивали сквозь лист. Достаточно посмотреть
на то, какая опа белая-белая, как просвечивают эти строчки,
чтобы немедленно захотелось писать! А вот бумага, похожая
на мягкую кожу в мелких пупырышках. Она называлась сафь-
яновой. Из нее делали переплеты для тетрадей и книг. И дру-
гая, серебряная. Ее листы гнулись и звенели, напоминая о елоч-
ных игрушках и огромных плитках шоколада.
В другом ящике письменного стола в толстеньких альбо-
мах, похожих на маленькие гармошки, хранились коллекции
перьев. Нужно было отстегнуть кнопку и растянуть гармошку
по столу. На плотных листах картона, из которого была собра-
на эта гармошка, оклеенных, как внутренность готовальни, си-
ним бархатом, появлялись перья — десятки разных на каждом
листе. И каждое туго притянуто к картону резинкой, а его
место на картоне обозначено выемкой — перо лежит в ней, как
в гнезде.
Перья разные — маленькие и тоненькие, похожие на ме-
таллическую трубочку со срезанным копчиком. И большие, го-
раздо больше тех перьев, к которым мы привыкли.
Одни — как желудь, разрезанный пополам, другие вроде но-
жичков, которыми прививают оспу. А вот перо такой формы,
как изображают на рисунках молнию. Оно называлось
«зигзаг».
— Это перо для левши, — объяснял папа.
Еще перья отличались по кончикам — острым, тупым, за-
кругленным или с пуговкой на конце. У некоторых перьев
кончики были двойные — один потолще, другой потоньше.
Такое перо не писало букву, оно ее рисовало сразу двумя ли-
ниями — толстой и тонкой.
На многих перьях были узорные отверстия или изображе-
ния, выдавленные на металле, например, слон или птица.
На каждом листе было написано, из какой страны эти
перья.
И так же, как в коллекции марок, между некоторыми
перьями были оставлены пустые прямоугольники. В эти пря-
моугольники папа вклеивал фотографии перьев, которые еще не
сумел достать, но о которых знал из каталогов. Удивительная
это была коллекция!
Но больше всего любил папа коллекцию карандашей.
На ее правом фланге размещались огромные карандаши.
Казалось, они предназначены для великанов. Обыкновенный
человек с таким карандашом мог гулять по улице, как с тро-
стью. Карандаши-великаны были бездельниками. Ими никто
никогда не писал. Их выпускали для рекламы. А кончалась
коллекция карликами — тонюсенькими карандашиками, пред-
назначенными для записных книжек. Между карандашами-ги-
69
гантами и карандашами-кар-
ликами, сделанными для рек-
ламы или для забавы, в кол-
лекции стояла в строю целая
армия карандашей для ра-
боты.
Тут были простые каран-
даши для школьников и чер-
тежные, с грифелем таким
твердым, что он оставлял на
бумаге едва заметную линию.
И черные — рисовальные.
Под ними на бумаге оставал-
ся штрих такой толстый и черный, словно его провели кисточ-
кой, обмакнув ее в тушь. А карандаш для столяров и сам пло-
ский, и грифель у него, если посмотреть на обрез карандаша,
тоже плоский. Таким, оказывается, удобно чертить по дереву.
А цветные карандаши! Из них складывалась радуга. Нет,
не радуга. В радуге семь цветов. А в коллекции была коробка,
где лежали карандаши сорока восьми оттенков!
Когда ко мне приходили товарищи, папа раскладывал на
столе эти альбомы. Шелестела бумага. Цветные карандаши пе-
реливались, как павлиний хвост. Перья, словно маленькие кин-
жалы, воинственно поблескивали сталью.
У нас разбегались глаза, будто мы в ботаническом са-
ду или в зоопарке перед заморскими диковинами. А это и были
диковины, и притом заморские.
Те давние годы были трудными годами. Мы писали в тетра-
дях с серой и шершавой бумагой. Чернила расплывались на
ней, перо иногда цеплялось за щепку вроде занозы. Она оста-
лась в бумаге, когда ее делали на фабрике. Но и тетрадей с се-
рой бумагой не хватало. Красок, карандашей, альбомов для
рисования было и того меньше. Об автоматических ручках я
и не говорю. Мало кто из взрослых имел тогда такую ручку.
О шариковых никто и не слыхивал. Все.— и дети и взрослые —
писали обычными перьями, макая их в чернильницы. Стеклян-
ные фарфоровые «непроливайки» мы таскали за собой из
класса в класс. В учреждениях на письменных столах, как ма-
ленькие памятники, стояли тяжеленные каменные черниль-
ницы.
Изобретения трудных лет
Мой папа всегда что-то изобретал. Я уже сказал: это были
трудные годы. Папины изобретения были особенными изобре-
тениями — изобретениями трудных лет, когда всего не хватает.
60
Тонкую И упругую	W
стальную ленту, из кото-	Zy з\	—)
рой высекают перья, для	ч'-Лг
письма, в нашей стране	li
тогда не делали. Ее приво-	“
зили из-за границы, и го- C^Nx\
сударство платило за нее /7
золотом.	/У	<
Папа долго при думы- vX.
вал — как вырубить из
одной ленты побольше перьев. И он придумал. Нужно делать
перья самой простой формы, без выступов и украшений, —
тогда от ленты не останется почти никаких отходов. Только
тонюсенькие края и перекладинки, похожие па стальные кру-
жева. А. что делать с этими кружевами? Из них можно сделать
скрепки для бумаги.
Повторяю, это были изобретения трудных лет, изобретения
от бедности. Тогда в магазинах продавались удлинители для ка-
рандашей — чтобы не выбрасывать карандаш, когда он почти
исписан. Сейчас, по-моему, про такие удлинители никто и не
помнит.
А тогда карандашей не хватало — хороших не было вовсе.
Купишь, бывало, карандаш, начнешь затачивать — грифель
ломается или с писком вытаскивается из карандаша целиком.
Или ножик идет вкривь и вкось — не тонкую стружку срезает,
а отковыривает кривой кусок дерева.
Когда я дошел до пятого класса, с тетрадями и перьями
стало получше. Карандаши тоже начали появляться разные.
Мы быстро забыли, как трудно было еще недавно достать
карандаш. Мы их теряли, роняли их (а это почти то же самое,
что потерять: карандаш, который уронишь, легко ломается).
Мы выбрасывали карандаши, исписав их до половины. Даже
играли ими в разные игры. Например, фехтовали.
К хорошему всегда быстро привыкаешь и перестаешь его
замечать.
Подумаешь, великое дело— простой карандаш! Ему и це-
на-то копейка!
Трудное дело — простой карандаш
Нам в школе дали задание: пойти на какой-нибудь завод
или какую-нибудь фабрику, а потом рассказать об этом на
уроке.
Папа попросил своего товарища, чтобы он показал мне ка-
рандашную фабрику.
Папин товарищ встретил меня в проходной и спросил?
61
— Что ты хочешь у нас увидеть?
Я не без важности сказал, что хочу проследить путь одного
карандаша: вместе с ним, когда его еще нет, а есть только ма-
териал, из которого его делают, войти в одни ворота. Вместе с
с ним, когда он будет совсем готов, выйти через другие.
Папин товарищ засмеялся и сказал:
— Позвони домой, скажи, что остался у нас жить!
Карандаш делают из куска дерева и щепотки графита.
Об этом я догадывался еще до похода на карандашную фаб-
рику.
Подумаешь, великое дело — вставить грифель в деревянную
палочку, думал я. Но оказалось, что, прежде чем сделать это
несложное дело, нужно сделать много других дел — всех не
перечислишь. Прежде всего приготовить для карандаша гри-
фель.
Вот графит — черный мягкий порошок.
Если опустить руку в бумажный мешок с графитом и расте-
реть его между пальцами, пальцы станут черными, скользкими
и блестящими.
С этим скользким, черным, блестящим порошком на фаб-
рике происходило много превращений. Я запомнил тогда толь-
ко самое главное. В мельницах, куда его насыпали вместе с
глиной (для твердых карандашей глины побольше, для мяг-
ких — поменьше), его долго перетирали и перемешивали. По-
том эту смесь разводили водой и наливали в чан — она лилась
в него медленной, густой, матово-черной струей. Потом ее
фильтровали. Вода стекала, оставалась только сырая серо-чер-
ная масса. Из нее лепили большие кругляши, вроде бревен. Их
закладывали в прессы и давили на них со страшной силой.
Из отверстий в нижней части пресса вылезали черные мягкие
жгуты. Так из мясорубки лезет мясной фарш. Но сырой фарш
еще не котлета, а сырые жгуты еще не грифели.
Их вялили на воздухе, сушили в сушилках и, уложив
в большие глиняные коробки — тигли, много часов прокаливали
в жарких печах. Из печей грифели выходили твердыми и звон-
кими. Казалось, ими уже можно писать. Но писали они покуда
еще неважно. Теперь их долго купали в жире, чтобы жир про-
питал грифель и смягчил его штрих. И вот наконец грифель
готов.
Но это тоже пока еще не карандаш, а только начинка для
него. Тем временем в другом цехе готовили одежду для грифе-
ля. Тонкие дощечки высушивали и прорезали в каждой из них
по нескольку желобков. Работницы ловко и быстро вкладывали
в эти желобки грифели, смазывали эту дощечку клеем, покры-
вали другой такой же и отправляли под пресс. Получилась
большая деревянная плитка. Я поглядел ее с торца и увидел,
62
что в ней заключено шесть грифелей, шесть будущих каранда-
шей. Эти дощечки разрезали на машинах. Из рдной карандаши
выходили круглыми, из другой гранеными.
Вот теперь этим карандашом можно уже писать! Только он
еще не похож на красивый блестящий карандаш. Чтобы он
стал таким, его грунтовали, красили, покрывали лаком, суши-
ли, печатали на нем название карандаша, и название фабрики,
и обозначение мягкости грифеля.
Целый день ходили мы с папиным товарищем по фабрике.
Наконец дошли до цеха, где новехонькие карандаши упаковы-
вались в коробки и коробки укладывались в ящики.
Все они — не только нарядные цветные, не только толстые
«Деловые», но и самые обычные «Школьные», которые выез-
жали в машине за ворота, — провели здесь не один день, как
я, а гораздо больше, почти месяц.
Тридцать лет спустя
Это было тридцать лет назад. И тридцать лет спустя я,
чтобы ничего не перепутать, снова пошел на ту же самую фаб-
рику. Она называется так же, как называлась тогда, — имени
Красина, и помещается там же, где помещалась тогда,—в ста-
ром московском переулке со странным названием Гамсонов-
ский, около Даниловского рынка. Многое я узнал на фабрике
сразу. Таким же мягким и скользким был порошок графита,
если его растереть в пальцах, и пальцы становились от него
такими же черно-серебряными, блестящими. Так же веяло жа-
ром от обжигающих печей, и так же разбегались глаза от яр-
ких красок в том цехе, где одна машина красила карандаши
в ярко-красный, другая в ярко-синий, третья в алюминиево-
серый, четвертая в желтый цвет, — всех сразу и не упом-
нишь. И так же, как тридцать лет назад, для того чтобы ще-
потка графита и полщепотки глины да кусочек дерева превра-
тились в карандаши, нужно переделать много разных дел.
Ну, например, чтобы карандаш был нарядным, его красят
восемь раз подряд! Машина захватывает карандаш и протаски-
вает его через бачок с краской, потом через резиновое кольцо,
которое снимает с него лишнюю краску, потом разворачивает
его, чтобы он следующий раз выкупался в краске пе с головы
до ног, а с ног до головы, — и так восемь раз подряд. Да еще
два раза его прогоняют через ванну с лаком, чтобы блестел!
Восемь раз карандаш красили и тридцать лет тому назад,
только машина тогда была совсем другой — на ней карандаши
нужно было восемь раз закладывать и вынимать вручную, а
новая сама заставляет их совершать этот круговорот. Да и ра-
ботает она быстрее старой!
63
Я бы, конечно, не заметил этого, если бы инженер, который
на этот раз вел меня по фабрике, не показал мне рядом с но-
вой машиной старую, она еще работает потихоньку, но уже до-
живает свой век.	к
Когда я говорил: «Вот это я узнаю»,— мой спутник очень
сердился:
— Ничего вы узнать не можете!
— Но у меня хорошая память...
Какая бы она ни была, здесь все изменилось!
Здесь действительно все изменилось! Вместо огромных
и медлительных шаровых мельниц, в которых прежде перетира-
ли графит с глиной, появились новые быстрые мельницы —
в них засыпают графит, глину и стальные шарики, какие бывают
в шарикоподшипниках. Мельница начинает трясти все это
со страшной быстротой, и стальные шарики перетирают и пере-
мешивают массу. Будущие грифели из-под прессов когда-то
выползали медленно, а теперь вылетают, как длинные сверкаю-
щие капли бешеного дождя.
И грифели в пластинку с прорезанными желобами уклады-
вают уже не руками. Это делает машина. И даже готовые цвет-
ные карандаши по 12 штук в коробку раскладывает машина.
Прежним осталось главное: чтобы сделать простой каран-
даш, трудятся сотни людей, работают десятки машин. Эстафе-
та, через которую проносит фабрика волшебную палочку буду-
щего карандаша, состоит из многих этапов. Инженер, который
вел меня по фабрике, стал считать эти этапы и сбился со сче-
та — их почти сто!
И так же, как папин товарищ, который вел меня по фабри-
ке тридцать лет назад, он вздохнул:
— Обращаемся мы с карандашами ужасно, а сколько с ни-
ми повозишься, пока сделаешь.
Откуда начинается карандаш?
Сейчас, когда я вернулся с карандашной фабрики, я при-
нялся дописывать эту главу, а тридцать лет назад, когда я при-
шел домой, я принялся за свой доклад.
Я приделал на лист картона пробирку с порошком графита.
И другую — с белой глиной. Потом я наклеил на картон грифе-
ли для карандашей — сырые, высушенные, обожженные, про-
питанные жиром. И дощечки — без желобков для грифеля,
и те, на которых желобки уже нарезаны, и склеенные.
От каждого предмета на этой выставке я протягивал стрел-
ку к другому. Постепенно у меня получился весь путь, кото-
рый карандаш проходит на фабрике.
64
Но папа сказал мне, что этот путь можно продолжить. Гра-
фит для карандашей приходит с Урала. Я нарисовал горы
и протянул к этому рисунку стрелку от пробирки с графитом.
Над горами я написал: «Урал». От карандашной дощечки я
протянул стрелку к фотографии тайги и к надписи «Сибирь»5
дощечки для карандашей делают из сибирского кедра.
Теперь, поглядев на лист картона со всеми его пробирками,
дощечками, стрелками и рисунками, можно вообразить путь
карандаша от тех гор, где добывается графит, от тех лесов, где
растет кедр, до фабрики.
Все это я, как мог, рассказал на уроке.
Мои товарищи слушали меня внимательно и удивлялись.
Никто из нас прежде не думал, что карандаш собирают, как
машину, никто из нас не представлял себе, что каждый каран-
даш восемь раз красят. Никто из нас не мог себе представить,
что, пока карандаши делают, их много раз придирчиво рассмат-
ривают и отбрасывают все, у которых что-нибудь не так, как
полагается.
Вы ждете, конечно, что я сейчас скажу: «После того как я
узнал, как делается карандаш, и рассказал об этом своим това-
рищам, и я, и они стали по-другому относиться к каранда-
шам».
Мне было бы очень приятно, если бы я мог написать здесь
именно так. Но чего не было, того не было! Мы не стали отно-
ситься к карандашам по-другому. А моя выставка долго пы-
лилась на шкафу в учительской, а потом пропала: не то ее вы-
бросили, не то спрятали куда-то, только я больше ее не видел.
«Почаще поворачивай свой стиль!»
Не знаю, что было причиной — папина ли профессия, его
ли коллекция, только история карандаша и писчего пера инте-
ресует меня давно. А может быть, она интересует меня пото-
му, что я — журналист, а человека, наверное, всегда занимает
история инструментов, которыми он работает.
Но странное дело! Люди, которые пользуются карандашами
и перьями много веков, а предками карандашей и перьев вооб-
ще с незапамятных времен, оказались неблагодарными.
Когда в самой большой библиотеке слышишь, что книги
«История карандаша» нет, вначале становится досадно, а потом
тебя охватывает охотничий азарт! Решаешь разузнать все, что
можно, об этой истории сам.
Одним из самых древних предков нашего карандаша была
металлическая палочка с заостренным кончиком. Этой острой
палочкой древние римляне писали на дощечках, покрытых
3 Можно ли стать Робинзоном?
65
воском. На латинском языке, на ко-
тором говорили римляне, заострен-
ная палочка для писания называлась
«стиль». Отсюда произошло выраже-
ние: «Узнать человека по стилю».
При этом имеется в виду не только
почерк, но вообще манера писать.
Сходство этой палочки с нашим
карандашом мне стало особенно яс-
но, когда я узнал еще одно выраже-
ние римлян.
«Почаще поворачивай свой
стиль!» — говорили они, когда хоте-
ли сказать, что человек слишком
быстро пишет и слишком мало ис-
правляет то, что уже написал. Но
почему, для того чтобы улучшить
написанное, надо «поворачивать свой
стиль»? А вот почему. Один кончик
стиля, которым писали по воску, был
мягким, а другой — плоским, как
лопаточка. Им сглаживали, стирали
то, что уже не нужно, или то, что
написано неудачно. Совсем как у тех
нынешних карандашей, у которых
на одном конце острый грифель, на
другом круглая резинка для стира-
ния. Стирать резинкой, которая по-
мещается на затылке карандаша, по-
моему, неудобно, но это дело при-
вычки. Зато эта резинка как последняя косточка в позвоноч-
нике человека. Последняя косточка напоминает о происхожде-
нии человека от древнего предка, резинка — о происхождении
карандаша от древнеримского стиля.
Впрочем, у карандаша есть и другие предки. В древнем
Новгороде писали не на дощечках, покрытых воском, а на бе-
резовой коре — на бересте. Инструмент, которым процарапы-
вали надписи на бересте, был похож на стиль древних римлян,
хотя произошел независимо от него. Назывался он «писало».
В музеях вы можете увидеть рисунки старинных мастеров,
под которыми указано: «Свинцовый карандаш». А если пере-
вести немецкое слово «Bleistift» по частям, из которых оно со-
ставлено, выйдет, что оно означает «свинцовая палочка». Дей-
ствительно, в Европе долгое время писали и рисовали свинцо-
выми палочками.
Но только лет триста тому назад появились карандаши,
устроенные, как нынешние: деревянная рубашка, в которую
вставлен грифель.
У всех инструментов для писания — у древнеримского сти-
ля, у новгородского писала, у свинцовой палочки, у обыкновен-
ного карандаша, у тростникового пера — калама (им писали
на Востоке), у гусиного пера, которым писали в прошлом веке,
у нынешней автоматической ручки или шарикового каранда-
ша — есть нечто общее.
Они оставляют следы и прокладывают дороги...
Черта, которую карандаш чертит на бумаге, это не только
след на бумаге и не только след в памяти того, кто провел эту
черту. Это след прошлого в настоящем и настоящего в буду-
щем. Недаром, когда мы хотим мысленно совершить путешест-
вие в прошлое, нас ведут по этому пути следы, которые люди
карандашами, перьями, стилями оставляли на бумаге, на па-
пирусе, на восковых табличках, на бересте, на пергаменте.
Но когда человек пишет, если это не специальное письмо
или книга, обращенные в будущее, он не думает об этих следах
во времени. Он берет в руку карандаш не для того, чтобы оста-
вить след, а для того, чтобы проложить дорогу, по которой к
другому человеку пойдет его мысль, превращенная в слово.
А еще карандаш нужен там, где учатся. Пока в мире было
немного школ, он мог быть и серебряным и золотым. Но когда
счет ученикам пошел на миллионы, вот тогда понадобился тот
карандаш, который мы знаем с детства, — просто простой ка-
рандаш, цена которому — копейка. И которому нет цены.
Попробуйте один день, один-единственный день прожить
совсем безг карандаша и без всех его родственников — без
ручки, без пера.
Современный человек без карандаша как без рук.
67
Недаром карандашная фабрика с того самого дня, когда
стала делать карандаши, не останавливалась ни на один день.
Даже во время войны.
Письмо, написанное простым карандашом
Перед уходом в ополчение папа последний раз разбирал
свою коллекцию. Еще раз вспыхнули металлическим блеском
кинжалы перьев, прошелестела бумага, развернулась на столе
пестрая радуга карандашей. Папа вздохнул, спрятал коллек-
цию в стол и начал укладывать рюкзак.
Когда он погиб на фронте, а это было в самый первый год
войны, мама не стала сохранять его коллекцию. Она раздала
карандаши моим товарищам, которые по дороге на фронт заез-
жали ее навестить. И все карандаши из этой коллекции —
и дорогие, привезенные из других стран, и самые простые, и
щеголи, и работяги, карандаши огромные и карандаши малень-
кие — стали делать свое главное дело: оставлять след, прокла-
дывать дорогу, писать письма.
До сих пор всюду, где трудно и опасно, в далекие путеше-
ствия и походы, в экспедиции и на фронт, люди берут с собой
самый надежный инструмент для письма — простой карандаш.
Последнее папино письмо с фронта сохранилось. Оно напи-
сано на серой бумаге. Оно написано простым карандашом. Про-
стой карандаш не смывается ни дождем, ни снегом. Его линии
могут побледнеть, но они остаются.
ГАЗЕТА ЖИВЕТ ОДИН ДЕНЬ
Работа, которую делаешь сам
Мне случалось бывать на многих заводах и фабриках.
В грузинском городе Анасеули я был на чайной фаб-
рике, а в Горьком — на автомобильном заводе. Я видел, как
делают шарикоподшипники и бумагу, прядут пряжу и ткут
ткань.
Каждая фабрика и каждый завод не похожи друг на дру-
га, как не похоже то, что на них делают. Но у них
у всех есть общее. И такую простую вещь, как карандаш, и та-
кую сложную, как радиоприемник, делают много людей. От
станка к станку, из цеха в цех и даже от одного завода к дру-
гому тянется цепочка, которая связывает людей общим делом
Они, может быть, никогда не видели один другого, но зависят
друг от друга в работе, незримо помогают друг другу, а могут
и помешать.
Стоит кому-то сделать плохо свою часть дела, и это непре-
менно отзовется дальше — винт не войдет в предназначенное
для него отверстие, лампа перегорит, едва ее ввернут в патрон,
69
материя расползется, когда ее начнут шить, поезд может опоз-
дать, а самолет не взлетит или, взлетев, может разбиться.
Когда принимаешь участие в работе, начало и конец которой
скрывается где-то далеко, трудно представить себе всех, кто
уже участвовал в ней, и тех, кто еще будет участвовать. Но,
чтобы работать хорошо, нужно, наверное, хоть иногда, а вспо*
минать об этом и никогда не забывать совсем. Объяснить, как
сложна эта цепочка общих дел, где каждый зависит от каждого,
лучше всего на примере работы, в которой участвовал сам.
Поэтому я расскажу о том, как делается газета.
Откуда берется газета?
Есть о чем спрашивать!
Всякий знает: газета печатается в типографии. Но возьмите
в руки свежий номер газеты. Например, «Комсомольской прав-
ды». Посмотрите на четвертую страницу, а на ней — на послед-
нюю строку. Там написано:
«Ордена Ленина и ордена Октябрьской Революции типо-
графия газеты «Правда». Типография эта находится в Москве
на улице Правды...
Но если вы не москвич, вы меня перебьете.
— В «Комсомольской правде» на четвертой странице напи-
сано другое название типографии и другой адрес,— скажете вы.
Действительно, на вашей «Комсомольской правде» и назва-
ние типографии другое, и ее адрес другой. Если вы живете
в Киеве, Тбилиси, Свердловске, Хабаровске, Ленинграде, в дру-
гом большом городе или поблизости от него, у вас на последней
странице газеты будет указан адрес типографии, которая нахо-
дится в этом большом городе.
— Выходит, москвич читает одну «Комсомольскую правду»,
а я другую? — спросите вы.
Нет, конечно! Это одна и та же газета. Только для москви-
чей ее напечатали в московской типографии, а для вас — в ти-
пографии вашего города.
Но напечатать газету еще не значит сделать ее. Прежде все-
го нужно подготовить статьи, фотографии, рисунки. Это делали
в редакции, а редакция находится в Москве.
Как сделали, что ваш номер «Комсомольской правды» не
отличается от московского, кроме адреса типографии, и вышел
в тот же день?
Ответ на эти вопросы можно найти на последней, четвертой
странице. Там на самой последней строке стоят слова: «Напе-
чатано с матриц в типографии...» Дальше идет адрес и назва-,
ние типографии вашего города.
70
Что это значит: печатать газету с матриц?
Спросите об этом ваших товарищей — вряд ли кто-нибудь
объяснит.
Газету читают все, а как ее делают, знают приблизительно.
Простой вопрос: откуда берется газета? — не так уж прост.
Попробую на него ответить. Когда буду отвечать, объясню,
что значит «печатать газету с матриц». Только матрицы по-
являются почти в самом конце той длинной цепочки дел, кото-
рые нужно сделать для того, чтобы мы могли прочитать свежую
газету. А мы начнем сначала.
Газета начинается в редакции. Туда мы и пойдем. И рас-
сказывать я буду о редакции так, как узнавал про нее сам с то-
го первого дня, когда первый раз в жизни принес в редакцию
свою статью.
Это была редакция не «Комсомольской правды», а другой
большой газеты.
Зачем в редакции «собака»?
Первый раз я пришел в редакцию лет двадцать назад. Со-
трудник, к которому я обратился, слушая меня, сам что-то бы-
стро писал и отвечал на телефонные звонки. Телефонную труб-
ку при этом он, как фокусник, прижимал плечом к уху, чтобы
руки у него оставались свободными. Я собирался рассказать,
что давно хотел писать для газеты, и объяснить, почему пер-
вую статью принес именно в эту редакцию. Но он молча про-
тянул руку за листочками, которые я держал, увидел мой по-
черк, поморщился и отрывисто сказал:
— По коридору прямо и направо машинное бюро.
Идите туда, пусть вас напечатают на собаке. Потом принесе-
те мне.
Я растерянно вышел в длинный коридор. Меня? На собаке?
Видно, в редакциях так разыгрывают новичков. Меня не про-
ведешь!
Я вошел в комнату машинного бюро и сказал:
— Здравствуйте! Меня прислали, чтобы я продиктовал свою
статью.
— Сейчас напишу, — приветливо ответила мне пожилая
машинистка, — только закончу страницу. Садитесь, подождите.
Никогда прежде я не видывал, чтобы так печатали! Каждый
палец был сразу виден в двух местах — и на клавише, по ко-
торой он ударял, и в воздухе. И от этого казалось, что у нее не
десять пальцев, а двадцать. Она допечатала страницу и спро-
сила у меня:
— Вас печатать на собаке?
— На бумаге! — сердито ответил я,
71
Машинистка пожала плечами и на-
jL/L чала печатать под мою диктовку.
/Ш/у\ Обдумывал я статью долго, переде-
\ лывал много раз, волновался, когда нес
/л	в РеДакЧию> ужасно, а напечатали ее
мне минут за пятнадцать.
Я принес статью в отдел. Сотруд-
<	ник проговорил все так же отрывисто:
' | I	— Хорошо, что быстро. Могли меня
| /	не застать. Я сегодня барабанщик. Ско-
YU	ро уйду.
Он не был похож на человека, кото-
рый повесит себе на шею барабан и
куда-то с ним отправится. Я решил не подавать виду, что заме«
чаю его странности. Но он вдруг сам объяснил:
— Я сегодня — свежая голова. Ухожу домой пораньше —
отдохнуть.
Барабанщик! Свежая голова! Потому что свежая, уходит
домой пораньше! Куда я попал? А мой собеседник быстро про-
читал мою статью и сказал:
— Неплохо! Подсократим и будем сдавать. Только почему
не на собаке?
Я тупо промолчал. Как на такой вопрос ответить?
Но тут он проговорил что-то вовсе несообразное:
— У нас строго! Без собаки не примут. А вот мы ее при-
клеим! — И он почти пропел: — Сейчас собачку мы приклеим!
Тут он взял лист бумаги, на котором сверху было что-то
напечатано, отрезал верх длинными ножницами — лезвия толь-
ко лязгнули — и приклеил его к моей статье. Потом заглянул
в книжку, о которой я написал статью, и сказал:
— Цитата приведена верно. Распишусь на собаке, и все
в порядке!
Прошло много времени, прежде чем я стал своим человеком
в редакции и понял все, что происходило в тот, такой важный
для меня день. Оказалось, что делать все сразу — слушать ме-
ня, и писать, и говорить по телефону —- было вовсе не так
уж обязательно. Просто тот, к кому я попал, сам был очень
молод и работал в редакции недавно. Ему захотелось показать
новичку, как он занят и как ловко управляется со всеми дела-
ми. Когда я ушел, он не сразу отправил мою статью в типогра-
фию. Он еще долго колдовал над нею, а потом вызвал меня в
редакцию, чтобы я прочитал гранки. Но что такое гранки, я
тоже узнал не сразу. Зато я сразу узнал все про слова, которые
поразили мое воображение, — «собака», «барабанщик» и «све-
жая голова».
72
«Собакой» в редакциях
называют ту бумагу, на
которой перепечатывают
первую страницу статьи.
На ней расписывается
тот сотрудник редакции,
который редактировал и
проверял статью.
А «собакой» этот ли-
сток прозвали потому, что
он стережет газету от
ошибок.
«Барабанщиком», или «свежей головой», называют того,
который читает газету последним. Он смотрит, не пропустили ли
те, кто читал газету до него, какой-нибудь ошибки. Читать «ба-
рабанщик» должен внимательно. А читать так можно только
на свежую голову. Чтобы голова была действительно свежая,
его перед дежурством отпускают домой отдохнуть и для про-
стоты называют «свежей головой». А «барабанщиком» его зо-
вут потому, что он читает газету с барабана. Что это за бара-
бан? Это я объясню потом.
Можно ли все знать самому?
В газете каждый день печатается много разных статей.
Даже самый образованный человек на свете не может точно
помнить все имена, все географические названия, все цифры.
Один журналист написал однажды: «В 1959 году советские
электростанции выработали 264 миллиарда киловатт электро-
энергии». Он плохо учил физику в школе. И тот, кто редактиро-
вал статью, тоже не заметил ошибки. Так и напечатали. А чи-
татели заметили сразу. Они все замечают. Один школьник в
своем письме сердито воскликнул: «За такую ошибку мне сни-
зили бы отметку! Написать нужно было так: «В 1959 году со-
ветские электростанции выработали 264 миллиарда киловатт-ча-
сов электроэнергии».
Однажды попался и я. Это было, когда я уже работал в ре-
дакции. В статье известного писателя было много всяких на-
званий, дат, имен. Проверить все было очень трудно. Знамени-
тый автор, когда мы его спрашивали, где навести обо всем этом
справки, сердился: «Придираетесь!»
Маленький кусочек статьи остался непроверенным. В неги
рассказывалось, как выглядит на сцене оркестр, как красивы
арфы и скрипки, как сверкают трубы и среди пих самая боль-
шая генерал-бас. Здесь и таилась погибель моя! Читатели-му-
зыканты, кто сердито, а кто задыхаясь от смеха, объясняли мне
73
по телефону, что генерал-бас не труба, не инструмент, а термин
теории композиции...
— Почему бы вам не написать, что скрипач играет на скри-
пичном ключе? — спрашивали они.
А теперь представьте себе, что газета один раз перепутает
имя, другой раз дату, третий раз географическое название. То-
гда с газетой произойдет то, что с мальчиком в известном рас-
сказе Льва Толстого. Ей перестанут верить. Чтобы так не слу-
чилось, в газетах заведен строгий порядок — проверять все
имена, названия, цифры, которые встречаются в статье.
В редакциях больших газет приходится проверять много
разных сведений. В редакционных библиотеках собраны энци-
клопедии, словари, справочники, географические атласы. Даже
телефонные книги и железнодорожные расписания. Но самое
главное — там работают люди, которые знают, как быстро най-
ти ответ на самые сложные вопросы.
На газетной странице вы не увидите их имен, но они дела-
ют трудную и важную работу.
Как проверить то, чего нельзя проверить?
Разве газетам не приходится писать о том, о чем никто не
писал раньше? Конечно, приходится. И это, пожалуй, самая
важная часть в работе журналистов.
Один журналист первым рассказал о подвиге двух советских
летчиков. В их самолет под видом пассажиров сели бандиты.
В воздухе они хотели заставить летчиков под угрозой оружия
перебросить их за границу. Летчики вступили в отчаянную
схватку и, тяжело раненные, приземлили самолет на нашей тер-
ритории. А другой журналист первым рассказал о том, как бы-
ли спасены памирские села от угрозы затопления.
Как это делается? Журналист отправляется на место собы-
тия, говорит с очевидцами, записывает имена участников и пе-
редает в редакцию по радио и телеграфу то, что ему удалось
узнать. Как это проверить?
Ни по одному справочнику нельзя было проверить, как зо-
вут этих молодых, до того ничем еще не прославившихся летчи-
ков, и ни в одной энциклопедии нельзя было прочитать, каким
способом решили наши ученые и инженеры победить угрозу
затопления горных сел, потому что способ применен новый.
Можно ли быть уверенным, что в газете не появятся ошибки?
Газета должна быть уверена: если журналист передал:
«Сегодня я, несмотря на пургу, добрался до домика, в котором
работают метеорологи одной из самых дальних метеостанций
страны», значит, он действительно добрался до этого домика
74
и действительно сам поговорил
с этими людьми.
Спокойно работаешь в газете
только тогда, когда знаешь: мои
товарищи меня не подведут! Если
они написали «мы видели»— зна-
чит, видели.* Если они написали
«слышали» — значит, слышали.
Если они написали «говорили» —
значит, действительно говорили.
Между прочим, если вам когда-нибудь придется написать
заметку в газету, пишите ее так, чтобы ее можно было и не
проверять. Но так, чтобы, если ее проверят, в ней все было на-
писано точно и правдиво.
Лентяй, который поленится побывать там, где нужно, чтобы
написать свою заметку, трус, который побоится добраться до
того места, куда его посылают, хвастун, который сочинит, что
он был там, где его и не видывали, — и газету подведут, и чи-
тателя обманут.
Слово становится металлом
Статья написана, отредактирована, проверена.
Теперь пойдемте за ней в типографию. Здесь она попадает
к наборщику. Его называют линотипистом, потому что машина,
на которой он работает, называется линотипом.
Первый раз я увидел линотип еще школьником, когда нас
повели на экскурсию в типографию. Линотипист спросил, как
зовут каждого из нас, и быстро отстучал наши имена на клави-
шах, похожих на клавиши обычной пишущей машинки. Из глу-
бины машины на металлический столик выползли и легли по-
лоски блестящего металла.
— Осторожно, строки горячие, — сказал он, выждал немно-
го, потом положил каждому из нас на ладонь тяжелую метал-
лическую полоску.
Она была еще теплой. Выпуклые буквы стояли на ней так,
как стоят, когда видишь слово в зеркале. Моя строчка выгля-
дела так:
Это означало; Сергей Львов — ученик шестого класса.
Эти строчки нам разрешили унести с собой на память. Если
сложить промокашку в несколько слоев и полить ее чернила-
ми, приложить металлическую строчку к этой подушечке, а по-
том к чистой бумаге, на бумаге отпечатаются наши имена и
фамилии.
Нам объяснили, как работает липотип. Это сложно. Мы по-
няли только самое главное.
Линотпп заряжен буквами, вырезанными на пластинках из
латуни. Они не выпуклые, а углубленные, не перевернутые, как
в зеркале, а такие, как в книге. Наборщик нажимает на клави-
шу с буквой «о». Латунная буква освобождается из хранилища
и попадает на бесконечный ремень. Он, как эскалатор пассажи-
ров, везет латунные буквы туда, где они становятся одна за
другой, образуя строки. Когда наборщик доходит до пробела
между словами, он нажимает клавишу, обозначающую пробел.
Теперь на транспортер падает латунная пластинка, на которой
нет буквы. Она займет свое место между другими пластинками,
и здесь при печатании получится пропуск.
Из латунных букв, знаков и пробелов собирается целая стро-
ка. Нажим рычага. Строка уезжает в другое отделение маши-
ны. Это маленький литейный цех.
Строка, собранная из латунных букв, служит дном формы.
В форму наливается расплавленный металл, он затекает во все
углубления, и через мгновение на столике линотипа появляет-
ся только что отлитая строка.
Осторожно, она горячая!
Когда она остынет, возьмите ее в руки, и вы увидите: буквы
на ней выпуклые, а все слово выглядит, как в зеркале.
Линотип одну строку набирает, другую, набранную, отли-
вает из расплавленного металла, а третью, с которой сделана
отливка, рассыпает на латунные буквы, ее составлявшие, и
возвращает каждую букву на место.
На столике одна за другой появляются строки: слова, напи-
санные пером, превратились в тяжелые и горячие металличе-
ские строки.
Чтобы можпо было ударить по клавишам...
Чтобы слово, написанное на бумаге, превратилось в слово,
напечатанное в газете, оно должно на время превратиться в сло-
во, отлитое из металла. А для этого нужны машина и, главное,
человек, который работает на этой машине, — наборщик.
Но если мы захотим представить себе все, что пришлось
сделать прежде, чем наборщик смог ударить по клавишам ли-
нотипа, голова закружится; завод, который построил линотип,
76
другой завод, где сварили сплав, из которого в липотипе от-
ливаются буквы; рудники, где добывали свинец и олово...
Всего, что нужно было сделать, прежде чем линотипист уда-
рил по клавишам линотипа, и всех, кто делал это, сразу и не
вспомнишь.
В горячей строчке газетного набора соединился труд многих
людей, которые никогда не видели друг друга. Не забудьте
школьного учителя!
Почему учителя? Потому что работать на линотипе может
только очень грамотный человек. Когда его пальцы ударяют
по клавиатуре линотипа, вместе с ним работают все те грамма-
тические упражнения, которые он делал в школе, все диктан-
ты и сочинения, которые он писал. Вместе с ним невидимо ра-
ботает тот, кто научил его грамоте, — его учитель.
Эстафету, которую нужно было пройти, прежде чем лино-
типист смог ударить по клавишам, можно мысленно продлить
в прошлое, когда люди еще не умели печатать и только еще
учились этому, и проследить путь, которым они шли, когда изо-
брели вначале ручной набор, а потом набор машинный.
Но вернемся в типографию и пойдем вслед за статьей, ко-
торая под руками линотиписта превратилась в металлические
строки набора.
Один за всех, все за одного
Металлические строки, из которых состоит статья, обвязали
шпагатом, чтобы они не рассыпались, перенесли на стол, нама-
зали черной краской, положили сверху узкую полоску бумаги
(такую полоску называют гранкой), прижали ее сверху прес-
сом, и статья отпечаталась.
Гранки читают только несколько читателей — особых, до-
тошных и придирчивых: это корректоры. Они читают гранки,
чтобы заметить и исправить ошибки. От них гранка, на которой
исправлены все ошибки, возвращается к линотиписту. Возвра-
щаются и те металлические строки, где эти ошибки — увы! —
отлиты в металле. Наборщик начинает исправлять свою рабо-
ту, точнее, свои ошибки в ней.
Заметьте: если он перепутал в целой строке всего одну бук-
ву, он никак ее одну исправить не может, а должен заново на-
бирать всю строку. Ведь на линотипе целая строка букв связа-
на тем, что отлита на одном куске металла.
Тем временем в редакции решают, как будет выглядеть каж-
дая полоса газеты и весь номер,— делают макет. Это уменьшен-
ный рисунок будущего номера. В типографии, глядя на макет,
расставляют все набранные статьи и заметки на больших ме-
77
таллических листах, похожих на противни. Делает это рабо-
чий — верстальщик. У верстальщика в руках шило. Его острым
концом верстальщик поддевает и вытаскивает строки, если их
нужно вынуть или переставить, а деревянной рукояткой по-
стукивает по строкам, чтобы они стояли на полосе ровно и
плотно.
В номере газеты есть не только статьи, в нем есть еще и фо-
тографии.
Как они появились?
Все началось с того, что фоторепортер сделал снимок. Но
если бы я решил объяснить вам, как этот снимок превратился
в изображение на газетном листе, для этого нужно было бы
написать отдельную книгу или, по крайней мере, отдельную
главу в этой книге. Скажу только, что в этом превращении при-
нимали участие фотоаппарат, кислоты, зеркало, тушь и многое
другое. В этом превращении принимали участие фотографы,
ретушеры, граверы. В результате их трудов на цинковой пла-
стинке появилось изображение, состоящее из выпуклых точек.
Если намазать его краской и прижать к бумаге, на бумаге
отпечатаются эти точки. Их много, и они мелкие. Когда мы гля-
дим на них, они сливаются в единое изображение. Пластинка
с точками называется клише. Ее тоже ставят на полосу, кото-
рую верстает верстальщик.
Наконец вся газета — все статьи, фотографии, заголовки —
собрана в металле. Собрана, как машина, из частей.
В те дни, когда в газете идет моя статья, я, если только ни-
куда не уехал из Москвы, сижу в редакции допоздна — карау-
лю свою статью. Так поступали старые газетчики, у которых
я учился. И вдруг в комнате, где я спжу, раздается звонок.
Говорит секретарь редакции:
— У Львова «хвост». Тридцать строк! Нужно подрезать!
Ни самому Львову, ни сотруднику, который подготовил эту
статью, ужасно не хочется отрезать этот «хвост» — вычерки-
вать тридцать строк. Каждому жалко то, что он написал, и то,
что он редактировал. Начинаем спорить. Спорим долго, пока
кто-нибудь не произносит роковую фразу: «Полоса железная,
ее не растянешь». Опа действительно железная. Строки, кото-
рые я написал на бумаге, уже превратились в кусочки метал-
ла. У них своя высота, ширина, толщина. Их нельзя сжать.
Ничего не поделаешь, нужно что-то сократить, чтобы версталь-
щик смог убрать с полосы те лишние строки, которые ему не-
куда втиснуть.
Тот, кто не представляет себе, как слова, написанные на
бумаге, превращаются в слова, отлитые из металла, возьмет
и зачеркнет па гранке несколько строк где попало. А тот, кто
внает, как делается эта работа, будет рассуждать так: если
78
я сокращу что нибудь в начале
абзаца, все слова изменят свое ме-
сто в строках. Пропадет вся рабо-
та, которую сделал наборщик. Ему
нужно будет набирать все снова.
Постараюсь-ка я сократить слова
в конце абзаца. Тогда ему придется
набрать снова всего лишь одну
или две последние строки.
Оказывается, что даже тогда,
когда сокращаешь собственную
статью, приходится помнить, что
ты не один на свете. Все, что ты
исправишь на бумаге пробного
оттиска, Да гранке, немедленно за-
ставит работать много разных лю-
дей — наборщика, корректоров,
верстальщика. Чем больше ты бу-
дешь о них помнить, тем больше
облегчишь их работу. Но и они
пусть помнят: статья не сама по-
явилась на свет. Тот, кто писал
ее, думал, волновался, переписы-
вал, перечеркивал, искал точные
слова. Ему тоже нелегко взять и
вычеркнуть кусочек из своей
статьи. Хороший верстальщик нач-
нет колдовать над полосой, гля-
дишь, последние строчки, которые
никак не удавалось закрепить,
встали. Наконец около полосы не
осталось лишних строк. Все нашло
свое место. Остается закрепить все
металлическими винтами. Полоса
готова! Что дальше?
Полосу намажут краской, по-
ложат на нее лист бумаги, нажмут
прессом. Газетная страница гото-
ва. Но так напечатают только не-
сколько пробных оттисков, чтобы
в редакции могли посмотреть, как
выглядит полоса.
А почему же нельзя напеча-
тать так всю газету? На газет-
ном листе текст напечатан с двух
сторон. Ужасная была бы
возня вначале печатать с одной стороны, потом с другой. Разве
нельзя одну полосу подложить под бумагу, а другую наложить
на нее сверху? Когда-то так печатали. Но полоса, составленная
из разных строчек, может рассыпаться. Сколько работы про-
падет! А главное, способ этот медленный.
Гораздо скорее печатают машины, у которых печатная фор-
ма круглая и может быстро крутиться, как огромный вал. Как
согнуть полосу, собранную из отдельных строк, чтобы прикре-
пить ее к круглому валу и чтобы строки не рассыпались? Не
привинчивать же каждую строчку! Делают это по-другому.
На готовую полосу накладывают влажные листы тонкого
картона или мягкой пластмассы, потом нажимают на них прес-
сом. Из-под пресса страницы газеты выходят оттиснутыми на
листах картона или пластмассы. Они толще, чем газетный лист,
и буквы на них не отпечатаны краской, а вдавлены. Так выгля-
дит печенье с рисунками и надписями. Эти огромные картонные
или пластмассовые печенья называются матрицами.
Впрочем, на смену матрицам уже приходит другой способ.
Газету передают по фототелеграфу. Но за всеми новшествами
в печатании газеты нам в этой книге никак не успеть.
Путь ближний и путь дальний
Дальше пути газеты расходятся. Та часть матриц, которой
предстоит путь в Свердловск, Симферополь, Хабаровск или дру-
гие города Советского Союза, покидает типографию. Машины
мчат их на аэродром. Матрицы грузят в самолеты. Самолеты
поднимаются в воздух. В эстафету, которая началась автором
статьи, машинисткой, сотрудником редакции, наборщиком,
включились шоферы, летчики.
Часть матриц оставляют в Москве. И в московской типогра-
фии, и в дальних типографиях с матрицами поступают одина-
ково. Их изгибают, а потом заливают расплавленным металлом.
Перед нами будущая газетная страница в новом обличье: не
картонная или пластмассовая, а металлическая. Она полукруг-
лой формы. Буквы на ней стали опять перевернутыми, как
в зеркале, и не вдавленными, как на матрице, а выпуклыми.
Теперь эстафету приняли мастера, которые отливают по
матрицам печатные формы. (Формы называются стереотипами,
а мастера — стереотиперами.)
Как всякая отливка, стереотип появляется на свет с неров-
ными краями. Лишний металл нужно убрать. В типографии вы
услышите не только звуки печатных машин, но и скрежетание
фрезерных станков. На них фрезеруют стереотипы, то есть спи-
ливают с них лишний металл. Чтобы стереотип был прочным
80
и надежным, его покрывают никелем или хромом. Как это
делается, можете прочитать в учебнике физики и химии, а по-
смотреть в любой мастерской, где никелируют или хромируют
металлические вещи. Никелированный или хромированный сте-
реотип готов. Его отвозят к печатной машине и привинчивают
на ее круглые барабаны. Теперь можно начать печатать га-
зету...
И тут наступает торжественный миг! Начинает работать
большая ротационная машина. Сквозь нее течет бесконечная
бумажная река. Оторваться от этого зрелища невозможно, как
невозможно оторваться от текущей реки!
В ротационной машине газета становится точно такой же,
какой увидит ее читатель. Машина печатает газету, складывает
ее и даже отсчитывает, сколько номеров уже напечатано.
Вот теперь мы можем вспомнить того сотрудника редакции,
который когда-то удивил меня, сказав, что он сегодня «свежая
голова». Зайдемте в печатный цех и крикнем: «Где «свежая го-
лова»?»
Никто не удивится! Нам покажут человека, который внима-
тельно читает номер газеты, только что отпечатанный на рота-
ционной машине. Если он заметит ошибку, которую никто не
заметил до него, исправить ее будет очень трудно. Если это
неважная ошибка, он вздохнет: «Ничего не поделаешь!» А если
ошибка важная, тогда это чрезвычайное происшествие в ре-
дакции.
Придется остановить печатную машину, снять с барабанов
печатные формы — стереотипы, разбить их, изорвать негодную
матрицу и вернуться к той полосе, которая состоит из отдель-
ных строк и на которой можно исправить строку с ошибкой.
Пока газета не вышла в свет, полосу бережно сохраняют. А по-
4 Можно ли стать Робинзоном?	Ы
чальная операция, когда уничтожают стереотипы с ошибкой,
на газетном языке называется «бить горшки». Прибегать к ней
приходится редко. И тот, по вине которого это случилось, вино-
ват перед всеми товарищами. Он обесценил их труд. Он виноват
перед читателями: номер придет к ним сегодня с опозданием.
В газете все зависят от каждого и каждый зависит от
всех.
Зачем это нужно?
Десятки, сотни, может быть, тысячи людей должны потру-
диться, чтобы читатель получил утром свежий номер газеты.
А зачем вообще нужен свежий номер газеты?
Были времена, и не очень далекие, когда люди спокойно об-
ходились без свежего номера газеты.
Вы читали роман Гончарова «Обломов»?
Илье Ильичу Обломову приснилось детство в глухой поме-
щичьей усадьбе, привиделись бесконечно долгие вечера. Иногда
отец доставал номер газеты и читал из нее вслух домашним.
О короле далекой страны, который после недолгого пребывания
в загородном замке благополучно вернулся в столицу, и о по-
сланнике другой страны, который где-то вручил кому-то свои
грамоты. Новости эти давно уже не новости — Обломов-стар-
ший читает домочадцам газеты трехлетней давности. Но и ему
и тем, кто его слушает, это все равно. Люди в Обломовке как
на заброшенном острове. Окружающий мир — далекий и ближ-
ний — отделен от них не расстояниями, не лесами, не горами,
не морями. Он отделен от них собственным равнодушием. То,
что происходит в мире, не трогает их, не волнует.
Но вот молодой Обломов стал взрослым Обломовым. Он пе-
реселился в столицу и начал самостоятельную жизнь, а равно-
душие к окружающему миру сохранилось в нем. Когда Гонча-
ров хочет показать, как велико это равнодушие, он упоминает,
что на столе у Обломова лежит прошлогодняя газета.
Современником Обломова был другой молодой человек —
писатель, ученый, революционер Александр Герцен. Его книги,
особенно его книгу «Былое и думы», вы должны прочитать, ко-
гда станете постарше. А ту ее часть, которая рассказывает о его
детстве и юности, можете начать читать сейчас. Надеюсь, что
она на долгие годы станет вашим другом и спутником.
В то самое время, когда Илье Обломову исполнилось три-
дцать лет, когда он жил в столице и на его столе лежала про-
шлогодняя газета, Александру Герцену тоже было тридцать
лет. Он жил не в столице. Не по своей воле — царское прави-
тельство сослало его. В ссылке он вел дневник. Это дневник
удивительный!
82
Читаешь его и видишь — нет ни одного события в родной
стране и в мире, которое не занимало бы Герцена. Его интере-
сует все: волнения в Греции и во Франции, известия, которые
пришли из Петербурга, книга, которая напечатана в Германии.
И обо всем — о науке, о литературе, о политике — он пишет
в своем дпевнике, как о том, что касается его самого, что стано-
вится событием его собственной жизни.
Может ли жить такой человек без газет!
Когда вы будете читать книги Герцена и о Герцене, когда
вы будете читать книги о других замечательных революционе-
рах, вы увидите, как через все их письма, присланные издалека,
часто из тюрем и из ссылок, постоянно проходит одна просьба
к друзьям и родным: пришлите газеты! Пришлите журналы!
Конечно, человек, который живет как на острове, окружен-
ный собственным равнодушием ко всему, что не касается его
лично, может прожить и без газет.
Но человек, который даже на далеком острове чувствует
свою связь со всем, что происходит вокруг, не может обойтись
без газеты. Газета каждое утро связывает нас тысячами нитей
с окружающим миром.
Вот зачем каждый день по маршрутам — ближним и даль-
ним — разъезжаются корреспонденты газет.
Откуда берутся журналисты?
Читатели, особенно молодые, часто задают вопрос: «Как
стать журналистом?»
Нужно написать целую книгу, чтобы ответить на это. И я со-
бираюсь когда-нибудь такую книгу написать. Но пока я ее не
написал, расскажу, как отвечали на этот вопрос некоторые жур-
налисты и писатели.
Чешский писатель Карел Чапек написал книгу заниматель-
ных очерков «Как это делается». Он рассказал в ней о том, как
снимается кинофильм, как ставят пьесу в театре, и о том, как
делается газета. Прочитайте эти очерки, они переведены на рус-
ский язык и напечатаны в Собрании сочинений Чапека. Так
вот, в этой книге есть рассуждение о том, как человек стано-
вится журналистом.
Чапек писал о других газетах и о других временах, но в этом
его рассуждении, при всем отличии наших газет от тех газет,
в которых работал он, много похожего.
Чапек говорил так: «...Каждый журналист когда-то был
медиком, инженером, юристом, литератором, сотрудником тор<
говой палаты, но по тем или иным причинам оставил свою
прежнюю профессию... Журналистом человек становится обыч<
83
но после того, как он по молодости или неопытности напишет
что-нибудь в газету. К немалому его изумлению, заметку печа-
тают, а когда он приносит вторую, человек, который работает
в редакции, говорит ему: «Напишите нам что-нибудь еще...»
Известный чешский журналист Эгон Эрвин Киш, расска-
зывая, почему он стал журналистом, признался, что с детства
не мог пройти мимо закрытой двери, чтобы не постараться
узнать, что за ней скрывается. Любознательность — вот что
делает человека журналистом! Так считал Киш.
Мне нравится это объяснение. Мне тоже всегда интересно
увидеть то, чего я еще не видел, услышать то, чего не слышал,
побывать там, где не был.
Но потом я у того же Киша прочитал еще одно рассуждение.
И оно показалось мне самым важным.
В самом конце шестнадцатого века по Европе путешество-
вал некий ученый швейцарец. Он побывал во Франции, Испа-
нии, Нидерландах и Англии. В Лондоне он пошел в театр и сде-
лал такую запись об этом посещении: «В доме с соломенной
крышей видел трагедию о первом римском императоре Юлии
Цезаре, весьма изрядно представленную приблизительно пятна-
дцатью лицами...»
Эгон Эрвин Киш прочитал эту книгу старинного путеше-
ственника и очень на него рассердился. Человек был в Лондоне,
в театре, где в первый раз представляли пьесу Шекспира, и ни-
чего не записал про этот спектакль! Был в театре, где сам
Шекспир играл на сцене, и не догадался разыскать Шекспира
и как следует его обо всем расспросить!
«Какое великое значение приобрела бы его книга, — воскли-
цает Киш, горюя об упущенной возможности, — если бы в ней
было описание спектакля, сделанное современником, я не го-
ворю уже об интервью с самим Шекспиром!»
Значит, журналисту мало быть любознательным только для
себя самого. Ему нужно страстное желание не только все уви-
дать самому, но и рассказать об этом людям.
Сколько весит долг журналиста?
В Эстонии на острове Сарема есть музей, а в этом музее
витрина с партизанским оружием времен Отечественной вой-
ны. Рядом с винтовками, ручным пулеметом, гранатами и само-
дельными минами лежит под стеклом странный жилет, сшитый
из грубого брезента. На жилет нашиты маленькие карманчики,
которые застегиваются на металлические солдатские пуговицы.
В кармашках не патроны, а свинцовые буквы набора. Этими
буквами печаталась газета партизанского отряда.
84
Партизанский журналист был в этой газете и наборщиком
и печатником. Когда партизаны переходили из одного лесного
лагеря в другой, он раскладывал шрифт по карманам жилета,
надевал жилет на себя и отправлялся в путь.
Я попросил разрешения открыть витрину. Сотрудник музея
вынул жилет и помог мне надеть его. Я согнулся под свинцо-
вым грузом.
Можно представить себе, сколько весил походный наборный
цех ночью на узких лесных тропах!
Мне показалось, что это весят не сами буквы, это вес журна-
листского долга.
В чем он, этот долг? Увидеть. Запомнить. Понять. Расска-
зать.
Должен ли журналист быть храбрым человеком?
Журналист, который носил по партизанским тропам шрифт
походной типографии, был храбрым человеком.
И храбрый человек тот журналист, который отправился
к партизанам Анголы или Вьетнама, чтобы рассказать читате-
лям, как они завоевывают свою свободу и независимость. Ну,
а в обычной мирной жизни должен ли журналист быть смелым
человеком?
Однажды у нас зашел разговор на эту тему в библиотеке;
Читатели сами припомнили журналистов, которые вместе с во-
долазами опускались под воду, вместе с полярниками высажи-
вались на дрейфующие льдины, вместе с летчиками летали в
трудные перелеты.
Таких смелых поступков за нашими журналистами числит-
ся немало, и такая смелость журналисту нужна.
Но все-таки если меня спросят, кого из журналистов я счи-
таю самым смелым человеком, я прежде всего назову не тех. кто
ходил по глухой тайге или поднимался на опасные горы, кто
спускался под воду или проходил испытания в барокамере.
«Светя другим, сгораю сам!..»
Когда речь заходит о смелости журналиста, я всегда вспо-
минаю маленькую черноволосую женщину, похожую на легко-
ногую студентку, — Фриду Абрамовну Вигдорову.
Вы, наверно, читали ее книги: «Мой класс», «Черниговка»,
«Любимая улица», «Дорога в жизнь», «Это мой дом», «Минуты
тишины». А если до сих пор не читали, прочитайте. Это хоро-
шие, добрые, умные книги, написанные хорошим, добрым, ум-
ным человеком.
85
Среди этих книг есть одна небольшая, внешне не очень за-
метная. Она называется «Дорогая редакция...». На ее обложке
нарисованы конверты, в которых читатели шлют свои письма
в редакции газет, когда им нужен совет или помощь. И все
статьи, собранные в этой книге, — это ответы на письма.
Вот одно из писем:
«Дорогая редакция, уважаемые товарищи, пожалуйста, по-
могите. Я прошу: не отвечайте по почте, позвоните, вызовите
меня, сделайте это скорее. Мой ученик попал под суд и при-
говорен к пяти годам заключения. Я прошу вас: выслушайте
меня. Я приду и все расскажу вам. Скорее!»
Тревожный сигнал: человек за бортом! Спасите человека!
Специальный коррёспондент газеты Ф. Вигдорова принимает
сигнал беды. Ей нужно узнать, что случилось с московским
школьником Виктором Петровым. Это о нем пришло такое тре-
вожное письмо.
Через некоторое время в газете появляется статья.
Она начинается как бы не с начала, а с конца. Журналист
закончил свое журналистское расследование. Он может отве-
тить на письмо учительницы. И он отвечает:
«Было ли совершено преступление? Да, было!»
И дальше — справка, сухая, точная, о кражах, которые со-
вершил Виктор Петров, ученик девятого класса. «Итак, пре-
ступление было совершено. Виктор Петров действительно ви-
новен».
Казалось бы, больше и говорить не о чем. Можно написать
письмо учительнице, которая заступается за своего ученика,
совершившего преступление, и послать ей этот ответ по почте.
Писать в газете? О чем? Но там, где другой журналист, может
быть, поставил бы точку, для Ф. Вигдоровой все только нача-
лось. Прежде всего она повидала учительницу, которая вступи-
лась за Виктора, и внимательно выслушала историю его труд-
ной юности. Нет, журналистка не спешила оправдывать Вик-
тора, но хотела разобраться в его судьбе. Она разузнала все, что
можно было разузнать о его семье, об отце, который погиб в ре-
зультате несчастного случая и бездушия окружающих. Она
разобралась в людях, которые дурно повлияли на Виктора,
когда он после смерти отца остался один. Страница за страни-
цей заполняются ее блокноты записями. Все яснее становится
то, что случилось с Виктором.
Но корреспонденту Ф. Вигдоровой этого мало. Надо по-
видать самого Виктора, от него услышать, что он думает о
себе.
Корреспондент отправляется в далекий путь, туда, где отбы-
вает заслуженное наказание Виктор Петров.
Многим журналистам одного описания этого пути хватило
86
бы на целый очерк. Ф. Вигдорова
пишет о своем путешествии ровно
две строки:
«...Стучат колеса поезда. Ночь.
Далекие огни в темноте. Сутки,
другие. Поезд. Катер. Самолет.
Грузовик. Дрезина. И вот передо
мной бывший ученик московской
школы Виктор Петров. Темная
спецовка, голова обрита наголо.
Глаза опущены».
И тут начинается долгий и
трудный разговор — все осталь-
ное было только подготовкой к
нему, — долгий и трудный раз-
говор журналиста с молодым чело-
веком, который, объясняя, что
с ним случилось, говорит про се-
бя: «Я просто считал, что все на
свете подлецы». Нет, его собесед-
ница, добравшаяся к нему издале-
ка, как по сигналу тревоги, вовсе
не склонна жалеть его или умал-
чивать о том, что она о нем ду-
мает.
«Я понимаю: то, что я хочу
сказать, — жестоко. И все-таки
я говорю: можно думать о мире
что угодно. Но из этого не следу-
ет, что надо сбивать замки с чу-
жих сараев».
Не буду пересказывать ни все-
го этого трудного разговора, ни
всего этого очерка. Надеюсь, что
вы сами его прочитаете. В нем
есть только рассказ о судьбе Вик-
тора Петрова. В нем есть ответ на
вопрос, который постоянно зада-
вали его учительнице, когда она
заступилась за него: «Кем вы ему
приходитесь?»
Всего лишь одно письмо в ре-
дакцию. Но чтобы ответить на не-
го — встречи со многими людьми,
далекое путешествие, потом труд-
ные раздумья над листом бумаги.
Всего одно письмо, всего одна
статья! Но таких статей у Ф. Виг-
доровой столько, что их хватило
бы не на одну книгу. Разные судь-
бы, разные статьи. Но у них есть
общая тема.
С чего началось падение Вик-
тора Петрова?
С того, что ему показалось, что
он один, как на необитаемом ост-
рове, что до него никому нет дела.
С чего началась новая жизнь
Виктора Петрова?
С того, что он понял — он не
один на свете.
Всеми своими статьями Ф. Виг-
дорова говорила: «Нельзя бро-
сать человека в трудную пору его
жизни. Если человек попал в бе-
ду и даже если он оступился, мы
тоже отвечаем за это. Очень лег-
ко сказать: «Мы за все в ответе!»
Гораздо труднее быть в ответе не
за все вообще, а за каждого чело-
века в отдельности».
Могут спросить: но при чем
тут смелость журналиста?
Могут согласиться: да, конеч-
но, маленькой, хрупкой женщине,
к тому же не очень здоровой
(а Ф. Вигдорова была именно та-
кой), нужна смелость, чтобы не
побояться дальней дороги.
Это, конечно, так. Но главная
смелость ее заключалась вовсе не
в этом. Есть журналисты, кото-
рым самый дальний маршрут
Ф. Вигдоровой покажется корот-
кой дорогой по сравнению с рас-
стоянием их путешествий.
Читатели иногда думают, что
работа журналиста состоит только
в том, чтобы собрать материал,
а потом написать статью по этому
материалу. Узнал о каких-нибудь
непорядках или о какой-нибудь
несправедливости, написал статью, ее напечатали, и все ме-
няется: виноватые исправляют свою вину, равнодушные отка-
зываются от равнодушия, тому, кому надо помочь, помогут,
того, кого надо наказать, накажут.
Конечно, так оно и должно бы быть. Так оно и бывает. Но
далеко не всегда. Мало узнать все про сложную человеческую
историю. И даже мало написать про нее. И даже недостаточно
добиться, чтобы история эта была напечатана (это тоже не все-
гда просто!). Написанное и напечатанное нужно уметь от-
стоять! Отстоять? От кого же?
Тот, кто ошибся, тот, кто был несправедлив, далеко не всег-
да соглашается исправить свою ошибку, признать свою вину,
И чтобы добиться этого, нужны упорство и смелость.
Такая смелость не дается человеку от природы. Ее нужно
закалять в себе и развивать.
Очень хочу, чтобы вы прочитали книги Фриды Абрамовны
Вигдоровой. Из них вы узнаете, сколько нужно пройти и про-
ехать, передумать и выстрадать, а главное — сколько нужно
иной раз бороться, чтобы в газете появилась статья, которая
больше, чем просто статья. Она — поступок, совершенный жур-»
налистом.
Я приведу отрывок из ее книги «Дорогая редакция...». Про^
читайте его, подумайте над ним и перечитайте снова. Он ctohtj
того! В нем говорится не о смелости журналиста, а вообще о
гражданской смелости.
«...Человек прошел войну как герой. Он ходил в разведку,
где каждый шаг грозил ему гибелью. Он воевал в воздухе и под
водой, он не бегал от опасности, бесстрашно шел ей навстречу?
И вот война кончилась, человек вернулся домой. К своей семье/
к своей мирной работе. Он работал так же хорошо, как и вое-
вал: со страстью, отдавая все силы, не жалея здоровья. Но когда
по навету клеветника сняли с работы его друга, человека, кото-
рого он знал, как себя, в невиновности которого он был убеж-
ден, как в своей собственной, он не вступился. Он, не боявший-
ся ни пуль, ни танков, испугался. Он не страшился смерти на
поле битвы, но побоялся сказать слово в пользу справедли-
вости.
...Мальчишка разбил стекло.
— Кто это сделал? — спрашивает учитель.
Мальчишка молчит. Он не боится слететь на лыжах с са-
мой головокружительной горы. Он не боится переплыть не-
знакомую реку, полную коварных воронок. Но он боится ска-
зать: «Стекло разбил я».
Чего он боится? Ведь, летя с горы, он может свернуть себе
шею. Переплывая реку, может утонуть. Слова «это сделал я»
не грозят ему смертью. Почему же он боится их произнести?»
89
Если типографские строки несут отлитыми в металл такие
слова, если в газете появляются статьи, которые не только
слова, но и поступки, тогда понятно, зачем все это нужно.
И тогда окажется, что свежий номер газеты, который живет
один только день, оставляет такие следы, которые переживают
его надолго. Такие следы, какие оставили во многих душах но-
мера газет со статьями специального корреспондента Ф. Виг-
доровой.
Мне хотелось показать ей книгу, которую вы сейчас читае-
те. Но сделать этого я не успел. Ф. Вигдорова умерла. На ее
похоронах друзья говорили о добрых делах, которые она нача-
ла и не успела закончить, и решили закончить их за нее. А я
вспоминал старое и прекрасное изречение: «Светя другим, сго-
раю сам!..»
ПОНИМАЕМ ЛИ МЫ ДРУГ ДРУГА?
Вавилонское столпотворение
Слово «столпотворение» употребляют, когда хотят ска-
зать про толчею и сутолоку. Можно услышать, напри-
мер, такую фразу: «Ну и столпотворение было на стадионе!»
И в слове «столпотворение» слышится созвучие со словом
«толпа».
Но это слово встречается 9 в таком сочетании: «вавилонское
столпотворение», то есть столпотворение, которое происходило
в городе Вавилоне.
Что это значит?
Чтобы ответить на этот вопрос, нужно вспомнить древнюю
легенду. Некогда все люди на земле говорили на одном языке,
Так гласит легенда. «По всей земле был один язык и одно на-
речие...» Люди, которые говорили на одном языке, решили по-г
строить башню до неба. Зачем? Этого легенда не объясняет,
Может быть, чтобы оставить о себе память ра земле. А может
быть, чтобы узнать, что на небе. И случилось все это в Вави-
лоне.
91
В старину башню называли словом «столп». Когда старин-
ные переводчики переводили эту легенду на русский язык, это
выходило примерно так: «И решили люди сотворить столп до
неба». Вот так и получилось слово «столпотворение».
Первоначально оно означало «сотворение столпа», то есть
строительство башни.
Но вернемся к легенде. Строители башни хорошо понимали
друг друга, потому что у них был один язык. И их общая рабо-
та тоже шла хорошо.
Но бог не хотел, чтобы люди построили башню до неба.
Как помешать им в работе?
Он поступил хитро — он сделал так, что строители башни
заговорили на разных языках и перестали понимать друг друга.
Работа разладилась. Люди бессмысленно толпились на месте,
а потом бросили недостроенную башню и разбрелись по земле.
С тех пор народы объясняются на разных языках и не понима-
ют друг друга.
Долгие века к этой легенде люди относились не как к сказ-
ке, верили, что все так и было. Легенда эта записана в Биб-
лии, и верующие считали, а многие из них и до сих пор счи-
тают, что все, написанное в Библии, — правда.
Постепенно первый смысл выражения «вавилонское столпо-
творение», то есть совместная работа людей, собравшихся стро-
ить башню, забылся. Запомнился второй смысл — толчея, суета,
скопище людей, у которых не получается то, что они задумали.
Легенда эта очень древняя, древнее, чем Библия. Значит,
люди издавна ощутили, что невозможность понять друг друга —
наказание. Почему? Потому что невозможность понять друг
друга мешает людям вместе делать общее, важное дело.
Но тут стало происходить то, что всегда происходит с людь-
ми, когда они сталкиваются с помехами. Особенно если им го-
ворят, что с этими помехами ничего не поделаешь, их создал
сам бог в наказание людям. Они стали искать путей, чтобы
обойти и помехи и запреты.
Первые переводчики
...Ах так! У соседей другой язык, чтобы мы не могли понять
друг друга. А понять друг друга мы не можем потому, что этого
не желает бог, который в кару людям создал разные языки.
Я не могу отменить его кару. Он — всесильный бог, а я всего
лишь человек. Но я могу выучить язык соседа. Я любознате-
лен, мне интересно понять, о чем говорят и что пишут мои
соседи.
Возможно, человек древнего мира рассуждал не так. Скорее
всего, он рассуждал иначе или вовсе не рассуждал об этом.
92
Не рассуждения, а сама жизнь заставила его учить язык
соседа. Если он на своей лодке отправлялся в путь по большой
реке или отваживался на своем корабле выйти в море, уходил
по далеким дорогам пешком или уезжал по ним на коне, он
знал, что встретит племена и народы, которые не понимают его
языка, и, если он хочет объясниться с ними, он должен выучить
их язык. Сведения о людях, которые, кроме своего языка, изу-
чали языки соседей, уходят в седую старину. Название профес-
сии переводчика — тоже.
Да и следы работы старинных переводчиков сохранились
с глубокой древности: например, надписи, высеченные на ска-
лах или каменных плитах. Одна из таких надписей, которая
украшала Персеполь — столицу древних персидских царей, —
тянется на полкилометра в длину. Нередко на скалах одна под
другой идут две, а то и три строки. Смысл строк один и тот же,
а написаны они на разных языках. Одна строка — на языке той
страны, где высечена надпись, а ниже — на языках соседних
стран.
Такие надписи на разных языках чаще всего делались по
приказанию древних царей и властителей.
Простому человеку в одиночку не под силу высечь на кам-
не надпись на разных языках о своих обычных делах, и неког-
да ему этим заниматься и, уж конечно, нечем заплатить за то,
чтобы такую надпись сделал за него кто-нибудь другой.
А уж если цари и властители приказывали своим перевод-
чикам перевести надписи, а мастерам высечь их, то делали они
это не для того, чтобы сосед почувствовал себя лучше на чуж-
бине. Эти надписи должны были внушить ему мысль о могу-
ществе царя, запугать его рассказами о победоносных походах,
о сожженных городах и завоеванных землях, о людях, захва-
ченных в плен и обращенных в рабство. Многие из них звучат
так: «Я завоевал, я разрушил, я сжег, я увел в рабство...»
Ничего не поделаешь, приходится сказать, что с самых древ-
них времен люди учили чужие языки для прямо противополож-
ных целей. Одни — чтобы лучше понять соседа, другие — что-
бы легче с ним справиться.
И все-таки испокон веков чужие языки люди учат чаще
для мирных, чем для воинственных дел.
Чтобы сжечь чужой город, необязательно знать его язык.
А вот чтобы пройти по его улицам мирным гостем, это необ-
ходимо. Тот, кто задумал уничтожить библиотеку другого на-
рода, может не понимать языка, на котором написаны его книги.
Тот, кто хочет узнать, что в этих книгах, должен выучить язык
этих книг. Враждовать можно с тем, кого не понимаешь. Драть-
ся можно молча. Чтобы дружить или даже чтобы просто быть
знакомым, понимание обязательно.
Открытие, которое опоздало на двести лет
Вот одна поучительная история.
Лет сто назад в одном городе России жил математик. Он
внрос в бедной еврейской семье и почти не говорил по-русски.
Всю свою жизнь он терпеливо бился над решением сложной
математической задачи. Ни посторонние, ни знакомые не могли
понять, над чем мучается чудак.
Одни его жалели, другие
над ним смеялись. Он не обращал
внимания ни на кого и ни на
что вокруг. Он жил, как Робин-
зон на необитаемом острове.
Только его остров был окружен
не морем воды, а морем непо-
нимания.
Все математические прави-
ла, кроме самых главных, кото-
рые не успел узнать, когда не-
долго учился в школе, он от-
крывал для себя заново.
И то, что он хотел выстро-
ить из них, он строил так, как
Робинзон строил свою лодку.
Так же мучился, так же оши-
бался, так же делал ненужную
работу и начинал переделывать
все сначала, потому что никто
не мог ему ни помочь, ни посо-
ветовать.
Прошло много лет. Он за-
кончил свою работу и показал
ее знакомому учителю матема-
тики. Учитель долго разбирался
в ней, а когда разобрался, пере-
дал его работу в университет.
Через несколько дней чудака
пригласили к себе ученые. Они
глядели на него с восхищением
и жалостью. Было чем восхи-
щаться и было за что жалеть.
Чудак сделал великое матема-
тическое открытие! Так сказал
ему председатель собрания. Но,
увы, за двести лет до него это
открытие уже сделал другой
математик — Исаак Ньютон.
Вначале старик не поверил то-
му, что ему сказали. Ему объясни-
ли, что свои книги по математике
Ньютон писал по-латыни. И он
на старости лет засел за учебники
латинского языка. Выучил ла-
тынь. Прочитал книгу Ньютона и
узнал: все, что ему сказали на за-
седании в университете, — прав-
да. Он действительно сделал вели-
кое открытие. Но это открытие
уже давно известно миру. Жизнь
прожита напрасно.
Печальную эту историю рас-
сказал русский писатель Н. Га-
рин-Михайловский. Рассказ о чу-
даке он назвал «Гений» и сделал к рассказу примечание, что
история эта не выдумана, а произошла в действительности. Он
даже назвал имя человека, с которым это произошло и кото-
рый умер, когда понял, что ему больше незачем жить.
Кто знает, какие открытия мог бы подарить людям этот
неведомый гений, если бы раньше узнал об открытии Ньютона
и направил бы свой талант на открытие того, что еще неиз-
вестно людям!
Чтобы выстроить башню до неба
Если ученые и инженеры, если поэты и художники, если
изобретатели и врачи отгородятся стеной непонимания от тех,
кто говорит и пишет на других языках, горестная история за-
поздалых открытий будет повторяться с неизбежностью. Впро-
чем, иногда она повторяется до сих пор.
Профессор А. Китайгородский в книге «Физика — моя про-
фессия» (тем из вас, кто интересуется наукой, стоит ее прочи-
тать — она написана живо и увлекательно) пишет: «Можно
привести примеры математических формул, выводившихся «за-
ново» по три-четыре раза. Много научных работников развива-
ет исследования дорогами, ведущими в тупик. Досадно то, что
бесперспективность работы была десять — двадцать лет назад
уже обнаружена, но молодой работник этого не знает и зря
тратит энергию и время».
Обидно открыть заново то, что уже давно известно, но, быть
может, еще обиднее узнать, что упорно шел по дороге, которая
никуда не ведет и привести не может.
Чтобы этого не происходило, во многих странах созданы спе-
95
циальные учреждения. Они пе-
реводят с разных языков мира
или сокращенно пересказывают
все самое важное, о чем напи-
сано в научных журналах и
* книгах.
Одно из самых больших та-
ких учреждений работает в Со-
ветском Союзе.
Книги и журналы приходят
сюда из десятков разных стран
на десятках разных языков. Тысячи переводчиков переводят
статьи из этих книг и журналов. Эта работа не прекращается
ни на один день и все расширяется из года в год.
Чтобы разгадать загадки звезд и планет, морских глубин
и подземных недр, чтобы победить болезни и продлить чело-
веческую жизнь, чтобы выстроить башню до неба, — люди, ко-
торые говорят на разных языках, должны знать все, что откры-
вается, придумывается, изобретается в мире. Люди должны
понимать друг друга!
Адова работа
Вы часто читаете в газетах: собрался международный кон-
гресс химиков, архитекторов, врачей... А знаете ли вы, какую
задачу приходится прежде всего решать тем, кто собирает уче-
ных на такой конгресс? Вот эта задача: как сделать так, чтобы
все делегаты и гости понимали друг друга?
А если вовсе не переводить речей?
Тогда из научного совещания получится то самое, о чем рас-
сказывалось в старинной легенде, — вавилонское столпотворе-
ние. Каждый толкует на своем языке, никто никого не понима-
ет, а башня не строится, то есть работа не движется.
Решать задачу начинают с того, что ее упрощают.
Выбирают несколько самых распространенных языков и до-
говариваются, чтобы каждый докладчик говорил на одном
из них.
Таких языков назначают иногда три, иногда пять, изредка
семь.
Задача стала попроще, но она еще совсем не проста.
Как быть дальше? Посадить рядом с каждым делегатом
переводчика, чтобы он на ушко нашептывал ему перевод того,
;что говорят докладчики?
Где набрать столько переводчиков, чтобы хватило на всех
делегатов? Да к тому же еще каждому делегату нужны пере-
водчики со всех языков, на которых работает конгресс.
96
А если их удастся набрать, как бы тихо они ни шептали,
в зале будет стоять невообразимый шум.
Нет, задачу эту решают иначе. В зале конгресса в закрытых
кабинах за толстыми стеклянными стенами сидят переводчики.
Прозрачные стены позволяют им видеть того, кто говорит. Это
очень важно. Когда смотришь на человека, который говорит,
его легче понять.' Толщина стекол отгораживает переводчика от
посторонних шумов.
Речь делегатов он слышит в наушниках. Он слушает эту
речь, ну, например, по-английски и тут же переводит ее в мик-
рофон, ну, например, на русский язык.
У каждого делегата тоже есть наушники. На подлокотнике
кресла укреплен щиток с кнопками. Против каждой кнопки
написан язык, который он услышит в наушниках, если нажмет
на эту кнопку. Тогда в его наушники включится речь того пе-
реводчика, который ему нужен.
Недавно перевод на конгрессах еще усовершенствовали. Те-
перь делегату необязательно сидеть на месте в зале, привя-
занным к нему проводами от наушников. Теперь при входе
в зал делегату выдают маленький приемник. Приемник настро-
ен на ту волну, на которой идет передача из кабины переводчи-
ка. Делегат может разгуливать по фойе или уйти пить кофе в
буфет. Достаточно нажать на кнопку, и все в порядке, — он
услышит в своем приемнике речь в перевдде на тот язык, кото-
рый понимает.
Мне случалось бывать в кабинах, где работают переводчики.
Переводчики быстро устают и часто сменяются. Работа у них
адовая.
Переводчик должен внимательно вслушиваться в то, что
говорит выступающий. Вслушиваться так, чтобы не пропустить
ни одного слова. И не только слова, даже выражение, с кото-
рым они произнесены. И все запоминать. И не только запоми-
нать то, что сказано, но и угадывать то, что будет сказано через
несколько секунд.
Угадывать? Это зачем? Приведу пример.
Заседают ученые, которые приехали из разных стран. Один
из них произносит речь по-немецки. А переводчик сидит в ка-
бине и вслед за оратором произносит в микрофон длиннющую
фразу.
Фраза эта звучит так: «Я подтверждаю на основании опы-
тов, проведенных мною и моими учениками, те данные, кото-
рые сообщил нам на прошлом конгрессе, собиравшемся три го-
да назад, наш уважаемый коллега г-н Н....»
Уважаемый коллега г-н Н. слушает переводчика и ра-
дуется.
97
Как не радоваться! Его сообщение, которое когда-то вызвало
столько споров, подтверждает другой ученый.
Но тут переводчик с ужасом слышит: в конце длинной
немецкой фразы, как мина, взорвалось короткое слово «nicht».
Оно значит «нет», «не» и по правилам немецкого языка в са-
мой длиннющей фразе может стоять на самом последнем месте
и поворачивать ее смысл на 180 градусов! Предугадать та-
кой поворот переводчик может не по словам, а только по инто-
нации.
Как тут быть, чтобы не ошибиться? Чтобы вначале не пома-
нить слушающего радостной надеждой, а потом не обдать его
ледяной водой разочарования? Ждать до конца фразы? Немыс-
лимо! Отстанешь от докладчика — не догонишь ни за что! Что
же делать?
Только одно: на ходу соображать, и соображать мгновенно,
что такая фраза может закончиться по-разному — и подтверж-
дением, и отрицанием, и строить по-русски такой перевод, ко-
торый тоже можно будет на ходу закончить по-разному.
Ну, например, так: «Данные, которые сообщил нам на
прошлом конгрессе, собиравшемся три года назад, наш ува-
жаемый коллега г-н Н., опытами, проведенными мною и моими
учениками, не подтверждаются».
Вот так хитро построил переводчик свой перевод и отстал
от докладчика на одно-единственное словечко. Наверстает его,
когда тот сделает передышку между двумя фразами. Но пере-
водчику отдыхать не придется. Дальше! Дальше! Все успеть
услышать, все схватить, обо всем подумать заранее! Ведь каж-
дая новая фраза может приготовить ему такую же ловушку или
что-нибудь еще похитрее.
Вы можете сказать, что, так как вам не случалось бывать на
конгрессах, вам не интересно знать, как работают такие пере-
водчики и какие трудности они встречают.
Но зато другая область работы переводчика известна каж-
дому из вас. Это — кино.
Сказал «у» и молчит
Пока кино было немым, все было просто. Чтобы показать
иностранные фильмы, переводили надписи, вот и все. Когда
кино заговорило, все стало куда сложнее.
Как быть, чтобы фильм, снятый в одной стране, могли смот-
реть зрители в разных странах?
Поступали так. Переводили не все, а только самые главные
слова героев. Они говорят на экране на своем языке, а в ниж-
ней части экрана можно прочитать текст перевода на русский.
Вам, наверное, случалось видеть такие фильмы. Смотреть их
98
утомительно. Внимание раздваивается между тем, что происхо-
дит в кадре, и тем, что написано под кадром. Да и написано
бывает только самое главное: не речь героя, а короткая выжим-
ка из нее. Многое пропадает. Обидно!
Долгие поиски привели к тому способу, который стал для
нас таким привычным, — к дублированию фильмов. Это слово
теперь известно каждому. Когда на экране появляются строки:
«Роли исполняют и дублируют», а потом имена иностранных
актеров, которые играют в этом фильме, и рядом с ними име-
на наших актеров, которые за них в этом фильме говорят, ни-
кто в зале не удивляется. Все привыкли, будто так всегда и
было.
А я хорошо помню, как на наших экранах появился первый
иностранный фильм, где герои заговорили по-русски.
Это было лет тридцать назад.
Фильм назывался «Чедовек-невидимка». Его сняли в Англии
по известному фантастическому роману Герберта Уэллса.
В фильме было много чудес и трюков. Там, например, по снегу
бежал невидимый человек, оставляя невидимыми ногами види-
мые следы. Все удивлялись этим чудесам, но еще больше удив-
лялись тому, что, когда актер-англичанин открывал на экране
рот, мы слышали русские слова и видели, что все звуки речи
совпадают с движением его губ, словно он говорит по-рус-
ски. Теперь этим никого не удивишь.
Объяснять, как это делают, я не стану. (Мне иногда прихо-
дится делать такие оговорки. Мне хочется, чтобы вы поняли,
как сложны и трудны те, казалось бы, простые дела, которых
я касаюсь в своей книге. Только касаюсь! Заговори я о каждом
из них подробнее, придется писать целую книгу!)
Сейчас мне важно указать лишь на одну сторону этого дела.
Когда вы смотрите дублированный фильм, вы не только видите
работу иностранных актеров и не только слышите работу на-
ших актеров, озвучивших этот фильм своими голосами. Вы
слышите и видите работу переводчиков.
«Слышим» — это понятно, на экране звучат слова, которые
эти переводчики перевели. Но почему же «видим»?
А потому что в кино переводчику недостаточно перевести
фразу с иностранного языка на русский. Ему нужно, сохраняя
смысл, подобрать такие русские слова для этой фразы, чтобы
наш актер успел произнести эти слова, пока на экране будет
изображение иностранного актера. И это еще не все! Звуки
В словах должны быть подобраны так, чтобы они совпадали
с движением губ актера.
Представьте себе, что фильм снят, например, в Финляндии
и говорят в нем на финском языке, В финском языке много
очень длинных слов. Один герой спрашивает другого: «Кто
99
4*
пробежал по лесу?» А тот ему отвечает финским словом «паль-
ясялькалайнэн». По-русски это значит «босой». Если перевод-
чик просто переведет это длиннющее слово русским словом «бо-
сой», русский актер, озвучивающий фильм, быстро выгово-
рит ответ, а финский актер на экране еще долго будет беззвуч-
но открывать рот. То же самое может произойти, если русский
фильм будут дублировать французские актеры. Наш актер
откроет рот, чтобы выговорить слово «август», а французский
актер произнесет всего один звук «у» — так звучит по-фран-
цузски слово «август», — и все тут. Изображение останется на
экране с бессмысленно открытым ртом. Вот и приходится исхит-
ряться: не только переводить речь по смыслу, по и подбирать
слова по длине.
Можете мне поверить: перевод для кино — труднейшая ра-
бота. Но в нашей книге нас интересует не столько то, как это
делается, сколько то, для чего это делается.
Сколько бы замечательных книг ни было написано на род-
ном языке, сколько бы замечательных фильмов ни было на нем
снято, люди не хотят оставаться на острове одного языка, на
острове, окруженном морями чужих, непонятных языков. Они
хотят знать, что изобретают, что пишут в своих стихах и рома-
нах, из-за чего страдают и борются в своих кинокартинах люди,
которые говорят на других языках. И они издавна и неутомимо
стараются перебросить мосты к чужим языкам или, как при-
нято говорить в науке, перешагнуть через языковые барьеры.
Этой благородной задаче служат разные виды перевода.
Рассказал я лишь о немногих видах этой работы (их куда боль-
ше!) и о трудностях в каждом из них только упомянул.
Впрочем, с одной трудностью вы, наверно, столкнулись, как
только начали изучать какой-нибудь иностранный язык. А если
еще не столкнулись, столкнетесь непременно, когда раскроете
первую в вашей жизни книгу на чужом языке. Это я вам обе-
щаю твердо.
«Дождь идет кошками и собаками»
Людям, которые плохо разбираются в языках — и в своем,
и в чужих, — кажется, что ничего не может быть легче, чем пе-
реводить. (Несведущим вообще часто кажется, что работа дру-
гого человека легче его собственной.) Читаю фразу слово за
словом, гляжу в словарь слово за словом и перевожу. Подума-
ешь, какое трудное дело! Попробуйте. Ничего из этого не полу-
чится. Во всяком случае, ничего путного. Таким способом мож-
но понять все слова в отдельности, но в том, что так напереве-
дешь, не будет никакого смысла.
Заглядывая в словарь за каждым словом, можно перевести
100
с английского такую удивительную фразу: «Дождь идет кош-
ками и собаками». Напишешь такое и будешь долго раздумы-
вать, что это за странное явление природы, пока не узна-
ешь, что каждое слово отдельно в этой фразе переводить не
следует, а все вместе они означают то же самое, что наше вы-
ражение — «дождь льет как из ведра» или немецкое выраже-
ние — «дождь льет, как на дохлую собаку». Такие фразы —
они существуют в языке как неразделимое целое — нельзя пе-
реводить слово за словом.
Но и тогда, когда вроде бы и можно переводить фразу слово
за словом, потому что она не слилась в единое целое, оказы-
вается, что многие слова в разных языках значат вроде бы то же
самое, да не совсем. Вот простой пример. В русском языке есть
два разных слова — «синий» и «голубой».
Когда Шт произносим эти слова, мы ясно представляем се-
бе, что они означают хоть и близкие, но разные цвета. А во
французском языке для голубого цвета нет отдельного слова.
По-французски его можно обозначить только словами «светло-
синий» или описать выражением «синий, как небо». Только не
думайте, что один язык богаче, а другой беднее. Во француз-
ском языке нет слова «голубой», зато есть слова, выражающие
такие оттенки цветов, которых нет в русском языке.
Русский ученый академик Л. В. Щерба много лет составлял
большой русско-французский словарь. В предисловии к слова-
рю он объяснил, какие трудности ему приходилось преодоле-
вать из-за того, что «слова одного языка в большинстве случаев
не просто соответствуют словам другого языка, а находятся
с ним в весьма сложных отношениях».
Он привел много примеров таких трудностей, рассказал,
как гордился и радовался, когда ему после долгих поисков уда-
лось найти французское соответствие, чтобы перевести простое
русское слово «груздь», а кончил тем, что вспомнил одно ста-
ринное стихотворение.
Оно было написано на французском языке в шестнадцатом
веке, а на русский язык переведено в восемнадцатом. Я думаю,
что, хотя оно было переведено старинными словами и непри-
вычным для нас старинным размером, вы поймете и оцените
его смысл. Вот это стихотворение:
Если в мучительские осужден кто руки,
Ждет, бедная голова, печали и муки —
Не вели томить его делом кузниц трудных,
Ни — посылать в тяжкие работы мест рудных.
Пусть лексикон делает. То одно довлеет:
Всех мук роды сей един труд в себе имеет!
Составление словаря — тяжелый труд и великая мука, го-
ворит автор старинного стихотворения.
101
Ради чего этот труд, ради чего эти муки? Все для того же,
чтобы построить мосты от одного языка к другому. Но вот тяж-
кий труд закончен, и словарь составлен. Казалось бы, тому, кто
захочет перевести теперь книгу, например с русского языка на
французский, будет нетрудно это сделать. Вовсе нет.
Представьте себе, что в русской книге написано: «Вот тебе,
бабушка, и Юрьев день!» Бессмысленно пробовать перевести
это восклицание слово за словом: отдельно бабушку, отдельно
Юрия, отдельно день. Получится ахинея. Словарь указывает
три сходные французские поговорки, но ни в одной из них нет
того исторического оттенка, который слышится в этой русской
поговорке. Пока найдешь, как перевести, поломаешь себе го-
лову. Переводчики любят рассказывать всякие веселые случаи
из своей трудной профессии. Рассказывают, что одному пере-
водчику нужно было перевести строки русской песни «Ах вы,
сени, мои сени!», и он перевел эту строку так, что по-француз-
ски она зазвучала: «Вестибюль мой, вестибюль!», потому что
французское слово «вестибюль», так же как русское слово
«сени», означает прихожую.
Тот, кто знает французский язык, смеется над этим пере-
водом. Действительно, смешнее не придумаешь. Посмеяться
над ним легко, найти другой — невероятно трудно.
Но почему мы вспоминаем все это в книге, которая назы-
вается «Можно ли стать Робинзоном?»? Сейчас отвечу.
Могут ли люди, которые говорят на разных
языках, понять друг друга?
Есть переводчики, которых не пугают все трудности их
бесконечно трудного дела. Почему?
Потому что они убеждены: как бы далеко разные народы ни
жили друг от друга, как бы ни отличались их быт, нравы, исто-
рия, человек одного языка может, если захочет, перешагнуть
102
через эти невидимые барьеры, может, если захочет, понять
человека другого языка.
Да, конечно, бывает так, что чужое слово сегодня еще
нельзя просто перевести, потому что в другом языке ему еще
нет соответствия. Но тогда это слово можно объяснить.
И если объяснить его хорошо, человек одного языка поймет
человека другого языка, даже очень далекого.
Однако в мире есть люди, которые считают, что все обстоит
совсем по-другому.
'В Англии в прошлом веке жил знаменитый писатель и поэт
Редьярд Киплинг. Вы, наверное, читали его книгу «Маугли»
и сказки о животных. В этой книге и в этих сказках много хо-
рошего. Но Киплинг знаменит не только ими.
Англия его времени была самой большой колониальной дер-
жавой в мире. Она держала в повиновении много стран, кото-
рые были гораздо больше, чем она сама, например Индию,
и жестоко подавляла попытки порабощенных освободиться.
И вот эти-то войны против угнетенных народов, эти захват-
нические походы воспел и прославил во многих своих книгах
Редьярд Киплинг. Больше того! Он утверждал, что иначе и быть
не может — люди, которые живут на Востоке, и люди, которые
живут на Западе, никогда не поймут друг друга, между ними
возможны только вражда и война.
Были и другие люди, которым казалось, что они далеки от
того, чтобы противопоставлять народы, говорящие на разных
языках, как врагов. Но все-таки они видели в разных языках
не то, что людей объединяет, а то, что их разъединяет. Они
рассуждали примерно так: «Вы согласны, что французское сло-
во, например, «perfide» не совсем то же самое, что русское
слово «коварный», хотя его обычно так переводят? (Недаром
писатель Достоевский посвятил длинное рассуждение тому,
насколько в этом французском слове
ему слышится больше коварства, чем
в русском!)
Прав он был или неправ, эти сло-
ва действительно отличаются своими
оттенками. Значит, когда вы пере-
водите, вы, пусть самую малость, но
изменяете смысл чуть ли не каждо-
го слова. И если это не так уж важно,
когда речь идет об оттенке цвета, это
очень важно, когда не совпадает
смысл слов, выражающих важные
мысли. Каждый человек употребляет
их не только на своем языке, но
вкладывает в них свой особенный
103
смысл. И вот этот особенный смысл
ЛУА	перевести до конца невозможно.
Казалось бы, в этих рассуждени-
ях нет ничего особенного, во всяком
.	случае ничего особенно опасного.
СЗуи -г	Но это только так кажется. Из них
Bill 1	можно сделать очень опасные выво-
||1\Г	ды. Незадолго до второй мировой
|1 М	войны один немецкий ученый выпу-
1|| 7	стил большую книгу. Он сравнивал
в ней важные слова французского
. ^С"	'	и немецкого языков, например «ум»,
«воля», «свобода», и доказывал, что
в обоих языках эти слова имеют различные оттенки. Из груды
примеров он сделал вывод: французы и немцы никогда не смо-
гут понять друг друга не потому, что говорят на разных язы-
ках, а потому, что вкладывают в то, что говорят, разный
смысл.
Этот ученый не предполагал, какую страшную службу со-
служит через несколько лет его книга.
Сам он был далек от взглядов немецких фашистов, но они,
не ссылаясь на этого ученого, стали использовать его книгу.
Рассуждения о том, что немцы и французы никогда не поймут
друг друга, они переиначили, чтобы включить их в свои утверж-
дения: есть истинно германская раса, и она настолько выше
всех других народов, что другим народам не дано понять вели-
чие ее языка и ее мыслей. Остается только этому величию поко-
риться не рассуждая! Когда германские фашисты готовились
к завоеванию мира, им было на руку все, что помогало разъ-
единить народы. Помогли им и теории, которые утверждали,
что народы мира, сколько бы ни старались, не могут до конца
понять друг друга.
Так фашисты использовали старую легенду о строителях
вавилонской башни. Не пытайтесь, говорили они людям разных
наречий, объединиться! Вы говорите на разных языках и об-
речены не понимать друг друга. Любая попытка объединить-
ся в борьбе с фашизмом рухнет, как рухнула вавилонская
башня.
Но оказалось, что народы, хоть и говорят на разных языках,
хорошо понимают друг друга, когда речь заходит о том, что та-
кое фашизм и война, а что — мир, свобода, равенство, братство.
Недаром, когда наши войска разбили фашистскую армию, мно-
гие слова русского языка вошли в языки разных народов, бы-
ли поняты и приняты ими без всякого перевода.
Могут ли понять друг друга люди, которые
говорят на одном языке?
Какой странный вопрос! Как не понять друг друга людям,
которые говорят на одном языке, если даже те, которые гово-
рят на разных языках, понимают друг друга?
Оказывается, вопрос не так уж странен, а ответ на него не
так уж прост.
У Чехова есть рассказ «Новая дача». Написан он в конце
прошлого века. Неподалеку от бедной деревни строится боль-
шой мост. Работой руководит инженер Кучеров. Он решил по-
селиться рядом со строительством, купил землю и построил
неподалеку от деревни красивую дачу.
Инженер и его семья были неплохими людьми. Они немно-
го стыдились перед крестьянами, что так хорошо живут, и ста-
рались, чем могли, им помочь, правда не замечая, что помощь
эта выглядит как милостыня.
Крестьяне сразу невзлюбили семью инженера. Невзлюбили
этих чисто одетых, сытых, вежливых людей и стали на каждом
шагу устраивать инженеру всякие неприятности. Однажды ин-
женер решил объясниться со своими соседями. Он очень раз-
волновался, а свою длинную речь закончил так: «Что я вам
сделал дурного, скажите, бога ради? Я и жена изо всех сил ста-
раемся жить с вами в мире и согласии, мы помогаем крестья-
нам как можем... Вы же за добро платите нам злом. Вы неспра-
ведливы, братцы! Подумайте об этом. Убедительно прошу вас,
подумайте. Мы относимся к вам по-человечески, платите и вы
нам тою же монетою».
Как вам кажется: все ли понятно в этой речи? Как будто
бы все. Человек обижен, что к нему относятся несправедливо,
он просит, чтобы к нему относились лучше. Но понимают его
совсем не так.
«Мужики постояли еще немного, надели шапки и пошли.
Родион, который понимал то, что ему говорили, не так, как
нужно, а всегда как-то по-своему, вздохнул и сказал:
— Платить надо. Платите, говорит, братцы, монетой...»
А дома Родион так передал своей семье речь инженера:
«Платить, говорит, надо... Монетой, говорит... Монетой не
монетой, а уж по гривеннику со двора надо бы. Уж очень оби-
жаем барина».
Вот это понял! А ведь говорили оба по-русски, на одном
языке. Одни и те же слова употребляли! В чем же тут дело?
Родион называет инженера барином и считает его барином.
Немного попроще, чем тот барин, которому когда-то принадле-
жала и деревня, и земля вокруг нее, но барином, который го-
ворит на своем особом, барском языке. Родион и не старается
105
понять того, что говорит Кучеров. Что уж тут понимать? Ка-
кие могут быть отношения у мужика с барином? Перед бари-
ном нужно снимать шапку и ему нужно платить.
До самого конца этого грустного рассказа инженер Кучеров
все пытается договориться с крестьянами, своими соседями,
и ничего не может добиться. Мужики его не слушают, а Роди-
он все перетолковывает на свой лад.
Но стоит ли так всерьез принимать этот рассказ?
Может быть, Родион просто чудак, просто человек со стран-
ностями, который перетолковывал все по-своему?
Когда вы будете внимательно читать Л. Н. Толстого, вы
увидите, как его занимало то, что люди, которые вроде бы го-
ворят на одном языке, не понимают друг друга. Во многих его
книгах образованные люди толкуют крестьянам, что хотят сде-
лать им что-то на пользу и в облегчение, а крестьяне пугают-
ся, слышат в этих словах угрозу или подвох.
Что им мешает понять друг друга? Язык? Нет! Они говорят
на одном языке.
Но старинная пословица гласит: «Сытый голодного не разу-
меет». Вот в чем разгадка. Вот где ключ к печальному расска-
зу Чехова и к этим страницам из книг Толстого.
Для сытого и для голодного, для бедного и для богатого,
для образованного и для необразованного одни и те же слова
могут означать совсем разные вещи, один и тот же язык может
звучать по-разному.
Люди, которые говорят на разных языках, могут понять
друг друга. Люди, которые говорят на одном языке, тем более
могут понять друг друга. А когда они перестают понимать друг
друга, объяснение этому нужно искать не в словах.
Можно выучить десять языков и на десяти языках самыми
красноречивыми словами сказать, что хочешь жить со всеми
в дружбе. И человека поймут. Но ему поверят тогда, когда свои
слова, сказанные на десяти языках, он подтвердит еще на од-
ном языке. На языке поступков.
С црд
НЕСКОЛЬКО СЛОВ НА ПРОЩАНИЕ
Я задумал эту книгу давно и писал ее долго. Еще доль-
ше готовился ее писать. Мне вдруг показалось, что
чем больше примеров в ней будет, тем лучше. Я испугался, что
у меня слишком мало примеров в памяти. И начал собирать их.
Я ушел с головой в собирание примеров. Занятие это оказалось
захватывающе интересным!
Прежде я сотни раз входил в театральный зал. Как все зри-
тели. Через главный вход. А тут спросил знакомого актера,
сколько людей принимает участие в том, что мы видим из зала?
Он пригласил меня в театр не в то время, когда показывают
спектакль, а в то время, когда его готовят, повел меня в репе-
тиционные залы и мастерские, где строят декорации, и в ком-
нату чудес, где хранятся звуки грозы, дождя, конского топота,
грома, града, соловьиного пения.
Потом я спросил знакомого летчика, сколько людей помо-
гает ему в полете? Он начал рассказывать о тех, кто рядом с
ним, когда машина в небе, и о тех, кто помогает полету с зем-
ли, и снова это был рассказ о десятках профессий и, наверное,
о сотне людей.
Другой товарищ — известный хирург — разрешил мн$ дрий-
ти в больницу, когда он будет делать сложную операцию. Это
107
такая операция, когда у человека отключают сердце и вместо
него заставляют перекачивать кровь аппарат искусственного
кровообращения.
Не буду описывать всех подробностей. Но знаете, что меня
больше всего поразило в этой операции? В ней участвовало
двадцать человек — врачей, сестер, даже инженер, который от-
вечал за то, чтобы все приборы работали безотказно. И от каж-
дого участника зависел успех, то есть зависела жизнь чело-
века!
И тогда я понял: за примерами не нужно никуда ходить и
ездить. Они рядом. Вокруг. Везде. Если вглядеться и вдуматься
во все, что тебя окружает, непременно увидишь цепочку
общих дел, тысячи нитей, которые связывают нас друг с
другом.
Тогда я решил поискать дело или обстоятельства, когда че-
ловек существует совсем сам по себе, ни от кого не зависит,
пи в ком не нуждается.
Одному из моих собеседников пришел на ум водолаз на мор-
ском дне. Вокруг него вода и рыба. И никого больше! А шланг,
по которому водолазу качают воздух, а трос, которым его вы-
тягивают, а люди, которые, пока он ходит по морскому дну,
все время следят, чтобы у него все было в порядке, готовые
прийти ему на помощь! Аквалангист, плавающий в воде без
шлангов и тросов, тоже не уйдет в глубину, если не будет лю-
дей, снарядивших его в плавание и страхующих его.
Не знаю, впрочем. Может быть, вам удастся найти или при-
думать пример, когда человек ни от кого ни в чем не зависит,
которому никто ни в чем не помогает, которому никто ни для
чего не нужен! Было бы очень интересно прочитать письмо с
таким примером. Мне такого придумать не удалось.
И вот тогда-то я вспомнил Робинзона на необитаемом ост-
рове. Но едва я стал размышлять над этим примером, как мне
на ум пришло то, о чем я написал во вступлении. Так роди-
лось название книги: «Можно ли стать Робинзоном?»
Теперь можно, пожалуй, ответить на вопрос, который за-
ключается в этом названии.
Можно и нужно хотеть стать смелым, находчивым, неуны-
вающим человеком, который не испугается и не впадет в от-
чаяние даже на необитаемом острове; даже на льдине, кото-
рая оторвалась от берега; даже в таежной хижине, занесен-
ной снегом.
Нельзя и не нужно быть человеком, который живет среди
людей, как на необитаемом острове, думая, что он все может
сам, что ему никто не нужен.
На этом я могу закончить книгу.
Это моя книга. Потому что я написал ее. Но это не только
108
моя книга. В ней — труд учителей, которые меня учили. Труд
бумажников, сделавших бумагу, на которой она напечатана.
И машиниста товарного поезда, который привез эту бумагу в
Москву. Наборщика, который набирал книгу. Художника, ко-
торый нарисовал для нее рисунки. Печатника, который напеча-
тал текст и рисунки этой книги. Работниц переплетного цеха,
которые одели книгу в переплет. Шоферов, которые отвезли ее
в магазины и в библиотеки. Труд продавца, который продал ее
вам в магазине. И библиотекаря, который выдал ее вам в биб-
лиотеке.
Это моя книга. Но пока она только написана, и даже тогда,
когда она напечатана, ее еще нет. Она еще не живет. Она ожи-
вает тогда, когда ее прочитаете вы, когда моя книга станет кни-
гой для вас, станет вашей книгой.
Для того она и написана.
Человек говорит для того, чтобы его услышали.
Человек пишет для того, чтобы его прочитали.
Человек живет для людей.
СОДЕРЖАНИЕ
НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОТ АВТОРА, ИЛИ О ТОМ, ПОЧЕМУ
ЭТА КНИГА НАЗЫВАЕТСЯ «МОЖНО ЛИ СТАТЬ РО-
БИНЗОНОМ?» ............................     3
В ЦЕПОЧКУ! s	. s	, И
и.А Я ОДНА! ..................................18
На нашей почте. Если бы... Цепная реакция
ВЗБЕСИВШИЙСЯ ДУШ ...........................  24
ПЯТНАДЦАТЬ ЛЮДОВИКОВ ПЯТНАДЦАТЫХ ..... 29
ОТКУДА ДУЕТ ВЕТЕР? ...........................36
Роза ветров. Бригантина на обложке. «На том стою и
не могу иначе!» Проклятая роза ветров. Балкон на
третьем этаже. Грустная коллекция. Так кто же
прав?
САМА ЛИ ВИНОВАТА? ..................................46
Переправа. Как быть? Что делали остальные? Неожи-
данные посетители. «Сам погибай, а товарища выру-
чай!» Что сказал Георгий. В чем же их вина? Что
сказал летчик?
ПРОСТО ПРОСТОЙ КАРАНДАШ.............................58
Папина коллекция. Изобретения трудных лет. Труд-
ное дело — простой карандаш. Тридцать лет спустя.
Откуда начинается карандаш? «Почаще поворачивай
свой стиль!» Письмо, написанное простым каранда-
шом.
ГАЗЕТА ЖИВЕТ ОДИН ДЕНЬ...............................69
Работа, которую делаешь сам. Откуда берется газе-
та? Зачем в редакции «собака»? Можно ли все знать
самому? Как проверить то, чего нельзя проверить?
Слово становится металлом. Чтобы можно было уда-
рить по клавишам... Один за всех, все за одного. Путь
ближний и путь дальний. Зачем это нужно? Откуда
берутся журналисты? Сколько весит долг журнали-
ста? Должен ли журналист быть храбрым человеком?
«Светя другим, сгораю сам!..»
ПОНИМАЕМ ЛИ МЫ ДРУГ ДРУГА?.......................	. 91
Вавилонское столпотворение. Первые переводчики. От-
крытие, которое опоздало на двести лет. Чтобы вы-
строить башню до неба. Адова работа. Сказал «у» 
молчит. «Дождь идет кошками и собаками». Могут ли
люди, которые говорят на разных языках, понять
ДРУГ друга? Могут ли понять друг друга люди, кото-
рые говорят на одном языке?
НЕСКОЛЬКО СЛОВ НА ПРОЩАНИЕ....................  .	. 107
Для среднего возраста
Сергей Львович Львов
МОЖНО ЛИ СТАТЬ РОБИНЗОНОМ?
Ответственный редактор
И. А. Григорьева.
Художественный редактор
Л. Д. Бирюков.
Технический редактор
Р. Б. С в р о л а е в а.
Корректоры
Л. М. Агафонова в
3. С. Ульянова.
Сдано в набор 10/IX 1973 г. Подписано
к печати 19/IV 1974 г. Формат 60x90Vie«
Бум. типогр. Хе 2. Усл. печ. л. 7, Уч.-
изд. л. 6,83. Тираж	200 000 экэ«
А03755. Заказ Ха 705. Цена 34 коп.
Ордена Трудового Красного Знамени
издательство «Детская литература»,
Москва, Центр, М. Черкасский пер., 1,
Калининский полиграфкомбинат дет-
ской литературы имени 50-летия СССР
Росглавполиграфпрома Госкомиздата
СМ РСФСР. Калинин, проспект 50-ле-
тня Октября, 46.
Львов С. Л.
Л89 Можно ли стать Робинзоном? Публицистичес-
кие очерки. Изд.. 3-е. Рис. А. Солдатова. М.»
«Дет. лит.», 1974.
111 с. с ил.
Книга о взаимоотношениях личности и общества, о невидимых
нитях, связывающих людей друг о другом, о том, как можно и сре-
ди людей оставаться одиноким, подобно Робинзону на необитаемом
острова«
1