Текст
АКАДЕМИЯ НАУК СССР
ИНСТИТУТ ИСТОРИИ СССР
К.Ф. Шацилло
РУССКИЙ ЛИБЕРАЛИЗМ НАКАНУНЕ РЕВОЛЮЦИИ 1905 1907гг.
ОРГАНИЗАЦИЯ ПРОГРАММЫ ТАКТИКА
Ответственный редактор доктор исторических наук В. И. БОБЫКИН
В
МОСКВА «НАУК А» 1985
В книге анализируются программы и тактика, выработанные русскими либералами перед революцией 1905— 1907 гг. На основе впервые вводимых в научный оборот материалов рассматривается деятельность «Союза земцев — конституционалистов» и «Союза освобождения» в 1904 г. Автор подвергает разбору и критике современную зарубежную литературу по исследуемой проблематике и делает вывод о крахе либеральной тактики, направленной на предупреждение приближавшейся революции и выход из создавшегося кризиса реформистским пу^ем.
Рецензенты:
Н. М. ПИРУМОВА, А. Д. СТЕПАНСКИЙ
^042^02/~8~5^^^ 8— 32’85-11 (С) Издательство «Наука», 1985 г.
ВВЕДЕНИЕ
В современной историографии наблюдается любопытная особенность: нередко при изучении тех или иных проблем яркие события и процессы, имеющие четкие хронологические рамки, исследованы куда более тщательно, чем глубинные корни, их вскормившие. Исследователей подчас гораздо больше привлекает грохот сражений, чем предшествующая им тихая работа генеральных штабов, острые коллизии революционных битв становятся предметом изучения куда чаще, чем медленные и не сразу заметные изменения в жизни общества, их вызвавшие, напряженная борьба сложившихся политических партий попадает в поле зрения историков гораздо скорее, чем подспудный процесс их кристаллизации, во время которого и вырабатываются организационные, программные и тактические основы этих партий.
Наглядным примером, подтверждающим правоту высказанной мысли, служит изучение русского либерализма. Советская историография насчитывает значительное число серьезных монографических исследований, посвященных деятельности либеральных партий (см. библиографию в конце книги), и всего несколько работ, авторы которых задались целью проследить историю русского либерализма до начала революции 1905—1907 гг., в ходе которой эти партии формировались [104, 37, 84, 44, 75].
Между тем важность предреволюционных лет, во многом определивших не только ход самой революции, но и развитие последующей истории России, ясно понималась уже наиболее дальновидными современниками п активными участниками событий, происходивших в стране. «Мы переживаем бурные времена, когда история России шагает вперед семимильными шагами, каждый год значит иногда более, чем десятилетия мирных периодов,— писал летом 1902 г. В. И. Ленин.— Подводятся итоги полустолетию пореформенной эпохи, закладываются камни для социально-политических построек, которые будут долго-долго определять судьбы всей страны» [1, т. 6, с. 377]. Переживаемые события наложили свой отпечаток буквально на все стороны жизни России начала в. В экономике важнейшим фактом стало
вступление капитализма в высшую фазу —империализм; в революционной борьбе именно на конец XIX в. приходится начало третьего, пролетарского этапа освободительного движения. В самом начале XX в. в стране складывается революционная ситуация, впервые переросшая в революцию. В Россию переместился центр мирового революционного движения. Все это не могло не вызвать соответствующих изменений в русском обществе и его идеологии. Именно тогда создается РСДРП, вскоре возникает пролетарская партия большевиков. В это же время оформляется партия социалистов-революционеров и ряд других мелкобуржуазных националистических организаций.
Значительные изменения претерпел и русский либерализм. Связаны они были в первую очередь с теми сдвигами, Которые вызвало стремительное капиталистическое развитие страны. Кроме традиционного земского либерализма, насчитывавшего к началу XX в. почти сорокалетнюю историю, в России появился «новый» либерализм, главным идеологом которого стала прежде всего буржуазная интеллигенция, формирование которой шло быстрыми темпами. «Образование настоящей буржуазно-либеральной интеллигенции,— отмечал В. И. Ленин,— идет у нас семимильными шагами, особенно благодаря участию в этом процессе столь поворотливых и отзывчивых ко всякому модному веянию оппортунизма людей, как гг. Струве, Бердяевы, Булгаковы и К°» 11, т. 7, с. 346J.
Выбранный нами для исследования период в истории русского либерализма занимает исключительное место и в связи с еще одним обстоятельством. Па рубеже XX в. далеко не все люди понимали, что Россия стоит в преддверии революции. Большинство же либералов было уверено в другом: до революционного взрыва еще сравнительно далеко и он вполне может быть предупрежден активными действиями «передовой общественности» или в крайнем случае взят в руки, «канализирован» в наименее опасном для либералов направлении. Да и сам этот взрыв представлялся им абстрактно, на опыте других стран и народов. Чего хочется, в то и верится. Именно такой подход к общественным явлениям был типичен для либералов. Им очень хотелось видеть русский народ таким, каким они его выдумали: бесконечно терпеливым и послушным. Нужен был опыт 1905—1907 гг., чтобы понять, какая необъятная революционная энергия накоплена массами; понять и испугаться и этой энергии, и этого плохо знакомого им народа. В результате такого положения накал либеральной оппозиционности в начале
XX в. достиг весьма высокого градуса. Йзученйе русского либерализма в момент подъема его оппозиционной борьбы облегчается тем обстоятельством, что в нашем распоряжении находится обширный.круг источников: либералы организовали издание регулярного нелегального органа — журнала «Освобождение», проводили нелегальные съезды и собрания, где могли без оглядки па цензуру высказывать свои самые сокровенные мысли. Найденные архивные документы в сочетании с бесцензурными статьями дают возможность довольно точно определить тот предел оппозиционности, который либералы уже органически не могли преступить в своей борьбе с самодержавием.
Наконец, исследуемая тема имеет еще один принципиально важный аспект, аспект более широкий, чем собственно история либерализма. Для определенных исторических периодов изучение либерализма есть в то же время исследование того, что В. И. Ленин весьма емко и многозначительно назвал основным законом революции, возникновение и ход которой связаны нФ только с борьбой революционных, но и с действиями контрреволюционных и поведением оппозици-ойных сил. Уже после победы Октябрьской революции, подытоживая пройденный путь борьбы, вождь большевиков писал: «Основной закон революции, подтвержденный всеми революциями и в частности всеми тремя русскими революциями в XX веке, состоит вот в чем: для революции недостаточно, чтобы эксплуатируемые и угнетенные массы сознали невозможность жить по-старому и потребовали изменения; для революции необходимо, чтобы эксплуататоры не могли жить и управлять по-старому. Лишь тогда, когда «низы» не хотят старого и когда «верхи» не могут по-старому, лишь тогда революция может победить. Иначе эта истина выражается словами: революция невозможна без общенационального (и эксплуатируемых и эксплуататоров затрагивающего) кризиса» [1, т. 41, с. 69—70]. Таким образом, изучение кризиса верхов, т. е. проблемы, включающей в себя и столкновение либералов с правительственным лагерем, есть в то же время ответ па вопрос: когда революция может победить?
История русского либерализма накануне 1905 г. привлекала довольно большое внимание авторов, писавших до революции. Вся литература этого рода по своему характеру может быть разделена на три типа: марксистская, мелкобуржуазная и либеральная. Главный вклад в разработку марксистской литературы был внесен В. И. Лениным. В ла-
ййдарном изложении 1 он сводится к утверждению о том, что па общественно-политической сцепе России боролись три лагеря [1, т. 21, с. 172], что, хотя между правительственным и либеральным лагерями тоже существовали определенные объективные противоречия [1, т. 9, с. 130; т. 12, с. 134 и др. ], лишь классовая противоположность интересов между либералами и революционерами, с одной стороны, и между революционным и правительственным лагерями — с другой, носили глубокий, антагонистический и непримиримый характер [1, т. 1, с. 258, 303 и др.]. Определив либералов как реформистов, стремящихся «освободить» Россию «сверху», Ленин считал, что все «либералы были и остаются идеологами буржуазии, которая не может мириться с крепостничеством, но которая боится революции, боится движения масс, способного свергнуть монархию и уничтожить власть помещиков» [1, т. 20, с. 175].
Постоянно подчеркивая классовый характер либерализма и общие черты, свойственные всему либеральному лагерю, В. И. Ленин вместе с тем выделял в нем различные течения [1, т. 7, с. 32], определив освобожденцев как «ноЪое либеральное направление», предшественником которого была партия «Народного права» [1, т. 2, с. 441]. Он критиковал меньшевиков за «забвение того*, что русская демократическая интеллигенция не случайно, а необходимо распадается, по своей политической позиции, на три русла: освобожденче-ское, социалистско-революционное и социал-демократическое. Все эти направления имеют за собой длинную историю и каждое выражает (с возможной в самодержавном государстве определенностью) точку зрения умеренных и революционных идеологов буржуазной демократии и точку зрения пролетариата» 11, т. 9, с. 185]. В. И. Ленин не только подчеркнул различные направления в либерализме и определил особенности их социального состава. Он установил периодизацию в истории предреволюционного либерализма, взяв за рубеж организацию журнала «Освобождение» [1, т. 9, с. 78] и появление «нового либерализма», дал характеристику изменению взаимоотношений между либералами и социал-демократами на обоих этих этапах: «Когда у либералов не было пи органа, ни нелегальной организации, а у нас было и
1 Наличие отдельной статьи у автора, посвященной анализу взглядов В. И. Ленина па эту проблему [118], а также других специальных работ [48] дает возможность изложить здесь только основные выводы, касающиеся оценки В. И. Лениным русского либерализма накануне революции 1905—1907 гг.
то и другое, мы помогали их политическому развитию. И этой заслуги не вычеркнет история из деятельности социал-демократии» [1, т. 11, с. 262].
Принципиально отличную точку зрения на русский либерализм развивали меньшевики в своем многотомнике «Общественное движение в России в начале XX в.» [67—69]. Из факта появления «нового либерализма» они делали неверный вывод, что именно его представители, а не пролетариат должны стать гегемоном в буржуазно-демократической революции. Критикуя подобные утверждения, появившиеся в меньшевистской «Искре» в самый канун революции 1905— 1907 гг., В. И. Ленин писал: «Это различие (различие между земцами и буржуазной демократией.— К. III.) прямо связывается с тем новым методом борьбы, о котором мы так много наслышаны и от Троцкого и от редакции «Искры» непосредственно,— именно: земский либерализм, дескать, «годен разве на то, чтобы его бичевали скорпионами», а интеллигентная демократия годна на соглашения с нами. Демократия должна действовать самостоятельно в качестве самостоятельной силы» [1, т. 9, с. 183]. Коренное различие в большевистской и меньшевистской трактовке места и истории русского либерализма начала XX в. заключалось не в допустимости или недопустимости отдельных компромиссов по конкретным вопросам, а в другом — в проблеме гегемонии в освободительном движении России. Если меньшевики отдавали эту гегемонию либералам, то большевики решительно боролись за то, чтобы обеспечить ее за пролетариатом. «Русские революционные социал-демократы,— отмечал уже после Октябрьской революции Ленин,— до падения царизма неоднократно пользовались услугами буржуазных либералов, т. е.1 заключали с ними массу практических компромиссов, а в 1901—1902 годах, еще до возникновения большевизма, старая редакция «Искры» ... заключала (правда, не надолго) формальный политический союз со Струве, политическим вождем буржуазного либерализма, умея в то же время вести, не прекращая, самую беспощадную идейную и политическую борьбу против буржуазного либерализма и против малейших проявлений его влияния пзвнутри рабочего движения» [1, т. 41, с. 56].
Либеральная историография проблемы исходила из теории, что в политической борьбе, происходящей в России, участвуют не три, а два лагеря: сторонники конституции (куда включались и революционеры) и противники ее. Не делая принципиальной разницы между революционным и либеральным лагерями, авторы таких работ еще менее склоц-
пы были видеть различные течения внутри самих либералов. Историография эта до революции была представлена трудами И. П. Белоконского и Д. И. Шаховского [5—7, 108]. Содержа ценнейшие фактические сведения по истории либерализма начала XX в., эти работы отличаются одной характерной чертой: стремлением смазать разноголосицу внутри либерального лагеря, представить его монолитным- и выражающим чаяния всех прогрессивных сил в русском обществе. И. П. Белоконский был первым, кто в своих исследованиях искусственно слил различные течения русского либерализма. «Правительство в лице Плеве,— писал он,— добилось в 1903 г. объединения земцев не только па легальной, но и на нелегальной почве в виде „Союза освобождения“» [6, с. 267 J. Как видим, перед нами единый земский либерализм, но выступающий в двух обличиях: легальном (земские съезды, петиции, «всеподданнейшие адреса» и т. п.) и нелегальном («Союз освобождения» с его нелегальными съездами, нелегальной литературой). Подобное же характерно и для первого исследователя «Союза освобождения» Д. И. Шаховского. В своей ста!ье, не потерявшей ценности по сообщаемым фактам и по сей день (Д. И. Шаховской был одним из инициаторов и секретарем «Союза освобождения» и имел во время работы над статьей не дошедшие до нас материалы), он писал: «Формальная обособленность эта („Союза Осво-бождения“ и „Союза земцев-конституционалистов“.— К. Ш.) сохранилась до самого конца жизни обоих союзов, хотя в центре земского союза были сплошь освобожденцы, так что оба союза действовали в близком единении и составляли как бы две связанные друг с другом части единого целого» [108, с. 119—120]. Даже при условии, что обе организации носили бесспорно либеральный характер, вряд ли правомерно говорить лишь о формальной их обособленности и уже совсем ошибочно утверждение, что ими исчерпывались «части единого целого», ибо либерализм был представлен также и кружком «Беседа», и многими земцами-либералами нео-славянофильского шиповского толка, не входившими ни в упомянутые «Союзы», ни в «Беседу».
История русского либерализма в начале XX в. нашла освещение и в эмигрантской литературе, где в 30-е годы развернулась оживленная дискуссия именно по этой проблеме. Инициатором ее выступил В. А. Маклаков. В ряде статей, обобщенных позже в специальной книге [52J, он по сравнению с И. П. Брлокопским и Д. И. Шаховским высказал диаметрально противоположную точку зрения. Маклаков утверждал, что весь либерализм, не исключая и его земской
сггруй, в начале XX в. переродился в радикализм, что й вызвало возникновение революции. Когда ] «историческая власть», готовая, якобы, идти на уступки, обратилась за поддержкой в проведении реформ к либеральной общественности, ее место пустовало: все стали радикалами, все либералы заключили союз с революцией, что привело к изоляции самодержавия, а затем и к социальным катаклизмам. Надуманность этой теории (хотя она и оказала заметное влияние на современную англо-американскую литературу), была тогда же вскрыта П. II. Милюковым [61], Е. Д. Кусковой [39] и другими участниками либерального движения, они аргументированно доказали, что, во-первых, даже левый фланг либерализма^ склонный «косить глазами налево», никогда не сливался с революцией, всегда оставаясь на своей собственной либеральной позиции, а во-вторых, в русском либерализме на протяжении всей его истории постоянно существовало очень сильное и влиятельное правое крыло, никогда не порывавшее связей с правительственным лагерем. Эта правая составляющая либерализма готова была с благодарностью принять от правительства любые, самые мизерные уступки. Но заскорузлое самодержавие упорно не желало давать нужных стране реформ до тех пор пока революция силой не принудила его к этому.
* * *
Хотя история либерализма накануне" революции 1905— 1907 гг. в советской историографии не была темой специального монографического исследования, отдельные авторы высказывали мнение о некоторых ее аспектах. Наиболее четко и последовательно во многих работах выразил свою точку зрения на эту проблему Е. Д. Чермепский. Суть ее сводится к отрицанию новых тенденций, которые появились в либерализме в начале XX в. по сравнению с традиционным либерализмом XIX в. «По нашему мнению,— пишет Е. Д. Черменский,— «освобожденчество» было только этапом в развитии земско-либерального движения» [105, с. 230]. (Подробный разбор взглядов Е. Д. Черменского см.: [115].) Высказанная мысль ведет к преувеличению степени оппозиционности очень робкого и умеренного земского либерализма, к искусственному подтягиванию его до либерализма ос-вобожденцев. По нашему же мнению, последние, оставаясь всецело либералами, высказываясь вплоть до начала революции исключительно за мирную трансформацию самодержавия в конституционную монархию, за введение в России
Представительного учреждения и политических свобод, обличались от земского либерализма и по социальному составу, и по организации, и по программе, и по тактике. Конечно, значительный земский элемент (до четверти освобожденцев были земцами), его.материальные возможности и влияние в общество наложили определенную земскую окраску на освобожденцев, но не сделали их лишь разновидностью традиционного земского либерализма.
В ипую крайность впал Л. В. Ушаков. В своей монографии [100] автор склонен ряд либерально-демократических выступлений интеллигенции «подтягивать» до разряда революционных. Многие из приводимых им примеров «революционного движения демократической интеллигенции» по своей сути есть не что иное, как либерально-демократические акции освобожденцев или их непосредственных предшественников. Аналогичный упрек следует сделать и в адрес интересной работы В. В. Широковой [121]. Автор вводит в научный оборот целые пласты нового архивного материала, но вопреки ему, безапелляционно зачисляет «народоправцев» в революционный лагерь. Слишком короткое время существования партии «Народного права» не дает твердых оснований для этого. На наш взгляд, «народоправцев» более правомерно рассматривать как предшественников освобожденцев, а не как простых продолжателей революционных традиций XIX в.
В конечном итоге и подход Е. Д. Черменского, и точка зрения В. В. Широковой и А. В. Ушакова ведут к упрощению и обеднению проблемы. Только в одном случае искусственное «усреднение» достигается за счет принижения освобожденцев до невысокого уровня земского либерализма, а во втором — путем столь же искусствепного «изъятия» и переведения в разряд революционеров наиболее решительных сторонников либерализма среди буржуазно-демократической интеллигенции. Этими замечаниями обзор советской историографии русского либерализма накануне революции 1905—1907 гг. почти полностью исчерпывается. Как видим, есть все основания считать тему, избранную автором настоящей работы, не только важной, по и недостаточно исследованной.
История русского либерализма на его разных исторических этапах привлекала большое внимание современных западных авторов. Сразу же необходимо оговориться, что среди них есть и такие «исследователи», которые взялись за перо пе столько с целью найти истину, сколько для того, чтобы попытаться надергать из прошлого аргументы для обосно
вания своих нынешних антисоветских убеждений. Часто подобные советологи и политологи совмещают свои «научно-исследовательские» работы с государственно-административной службой, на которую приглашаются именно как знатоки и специалисты по истории России. Изыскания этих авторов резко разнятся и по глубине подхода, и по объему используемого материала, и по вкладу в разрабатываемую проблематику, не говоря уже о том, что сплошь и рядом расходятся в своих конкретных оценках. Так, Р. Пайпс до небес превозносит своего героя П. Б. Струве, красочно описывая «его гений политическогц мыслителя», который «всегда на один шаг опережал свое время» [140, р. 359]. «Союз освобождения» он скромно объявляет «единственной революционной организацией в императорской России, добившейся успеха. Менее чем за два года своего существования она одержала победу там, где другие потерпели неудачу,— вынудила самодержавие отказаться от монополии на политическую власть» [140, р. 337].
Т. Риха куда менее снисходителен к русским либералам и одному из их вождей — П. Н. Милюкову. Это отразилось даже на суперобложке его книги, где коленопреклоненный Милюков с почтительным поклоном протягивает корону Михаилу хАлексапдровичу, а последний, одной рукой прикрыв лицо, другой в страхе отталкивает подносимый подарок. Для образующейся нелегальной либеральной организации Милюков в первом номере журнала «Освобождение» сформу лировал программу, которая, «можно было быть уверенным, встретит их (земцев.— К. Ш.) поддержку, но которая не имела будущего» [141, р. 43]. Отсутствие будущего Т. Риха считает характерным для всей политической деятельности Милюкова.
К аналогичным выводам пришел и автор интересной работы К. Фрёлих [135а], отмечающий органические противоречия внутри «конституционализма». Нельзя не согласиться и с его косвенной критикой в адрес Р. Пайпса, явно переоценившего итоги деятельности «Союза освобождения» и влияние в нем П. Б. Струве (по сравнению с П. Н. Милюковым).
Если для большинства западных авторов, писавших до самого недавнего времени, бесспорной истиной считалось утверждение В. А. Маклакова, что в «России было зерно, из которого ,,самотеком“ росла конституция. Это было местное самоуправление, т. е. земство» [52, с. 141], то в последних работах ряд американских исследователей отходят от подобных утверждений и открыто пишут, что объединяющей
темой сборника их работ стало «отрицание либерального мифа о земстве как инструменте социальной интеграции» [144а, р. 1]. Особенно в этом плане интересна статья в сборнике Р. Менинг [Ibid., р. 133—176], которая убедительно показала не только быструю эволюцию земства «слева направо», но и обратила внимание на его изначальную весьма невысокую оппозиционность и тот факт, что если земцы в своих уездных и губернских собраниях чему-нибудь и могли научиться, то во всяком случае никак не началам гражданственности и конституционализма.
Однако дело не в различиях, встречающихся в западной литературе по истории русского либерализма в начале XX в., как бы принципиально важны эти различия ни были. Оставляя за собой право в ходе работы полемизировать с ней по конкретным вопросам, попытаемся дать во введении характеристику некоторых общих черт, свойственных западной историографии в данной области исследования.
Прежде всего необходимо подчеркнуть, что сами термины «либерализм» и «либерал», точные и конкретные для марксистского исследователя, расплывчаты, неопределенны и зачастую по-разному понимаются в буржуазной историографии. «Как термин „либерализм44 является скорее собирательным, чем точно определенным» [134, р. VII—IX],— утверждает Д. Фишер, один из первых гамериканских исследователей русского либерализма, и вводит понятия «имущий» либерализм развитых стран и «неимущий» либерализм слаборазвитых. (Русский либерализм он относит к последнему типу.) На противоречивые толкования в своих работах термина «либерализм» обратили внимание сами же американские историки [142, р. 1—18]. Для Пайпса, как мы уже видели, «Союз освобождения» — революционная организация, а для В. Леонтовича Александр I и Александр II, проводившие реформы,— либералы [142, р. 1—18].
Отдавая должное К. Фрёлиху, сделавшему определенный вклад в историографию анализируемой проблематики, нельзя согласиться с его попыткой заменить якобы расплывчатый термин «либерализм» на более четкий и определенный «конституционализм» [135а, р. 10]. Нельзя по двум причинам. Во-первых, возрождение старого термина, использовавшегося самими либералами, невольно возрождает и неверную теорию двух лагерей, боровшихся в России (за конституцию и против нее), а во-вторых (и это гораздо важнее), при таком подходе вне поля зрения исследования остается весьма большая и влиятельная группа либералов «неославя-нофильского» толка (типа Д. Н. Шипова и др.), которые отри
цали возможность существования в России законодательного представительства, выступали за «единую и неделимую», но требовали политических свобод, местного самоуправления, цензового совещательного органа при самодержце и некоторых других либеральных реформ. А ведь именно из этих «конституционалистов по высочайшему повелению» образовалась после манифеста 17 октября 1905 г. одна из двух крупнейших либеральных партий России — октябристы.
Различия в толковании термина «либерализм» дополняются и осложняются самыми разнообразными объяснениями причин, его вызвавших. Особенно наглядно это проявилось в «Очерках русского либерализма», изданных в США в 1972 г. [133]. Струве, по. Р. Пайпсу, стал либералом в результате своего ярого национализма [139, р. 62—78]; В. А. Маклакова в либералы привело убеждение в необходимости вестернизации России [128, р. 78—89]; Ф. И. Роди-чев примкнул к либеральному движению из чистого стремления к политической свободе [138, р. 42—62]. Словом, здесь каждый молодец на свой образец.
Нет сомнения, что в судьбе каждого человека та или иная конкретная причина может сыграть решающую роль, но без определения фундаментальных социальных основ, вызвавших какое-либо широкое политическое движение, примеры отдельных личностей мало что говорят. Простое же утверждение, что либерализм выражает общенациональные, надклассовые интересы (а эта вторая отличительная особенность всей буржуазной историографии), по сути дела уводит от решения проблемы, а не объясняет ее.
Наконец, третья особенность почти всех работ западных авторов связана с характером используемых ими источников. В основе — это публицистические работы самих либералов, их пресса и мемуары. Судя по литературе [125], некоторые из американских архивохранилищ содержат немало интересных материалов по истории русского либерализма, но большей частью это документы личного полумемуарного происхождения — письма, воспоминания и т. д. (Исключение составляют материалы заграничной охранки. Они были проданы в США после Октябрьской революции последним послом Временного правительства во Франции В. А. Маклаковым.) '
Такая источниковая база дает возможность более или менее добросовестно исследовать лишь идеологию либерализма и некоторые стороны легальной деятельности либеральных партий, возникших после октябрьского манифеста 1905 г. Изучать на этой основе выработку программных по
ло/кений, тактику и организацию либерализма в тот период, когда он находился на полулегальном или нелегальном положении, невозможно. Мало помогает в этом и нелегальное «Освобождение», где все статьи, кроме работ П. Б. Струве, были анонимными, и важнейшие из них могут быть раскрыты и полностью поняты только при сопоставлении с архивными документами. Максимальное использование Ш. Галаем (136] всех доступных ему источников — яркое тому свидетельство. Без архивных материалов автору удалось дать лишь систематическое изложение сюжетов, уже известных специалистам. Гораздо больше дают некоторые публикации Галая, где содержатся новые интересные факты по истории русского либерализма (137].
По характеру используемых источников и сделанному на их основе вкладу в исследуемую проблематику особняком стоят работы двух авторов — Т. Эммонса и В. Коупленда. Оба они не придерживаются марксйстских взглядов, но методы их работы многим выгодно отличаются от априорного подхода иных «советологов». Т. Эммонс продолжительное время успешно работал в советских архивах. В результате своих архивных изысканий он впервые в американской литературе опубликовал программу и усуав «Союза освобождения» (132] и написал две фундаментальные статьи, имеющие бесспорный научный интерес (129, 131], причем следует отметить, что у второй из них нет аналогов ни в советской, ни тем более в американской историографии.
В. Коупленд основной темой своей работы [126, 127] избрал исследование связей между финской оппозицией и русским подпольем. Одну из глав монографии он посвятил сотрудничеству русских либералов с финскими активистами. Написанная на основе финских архивов, работа Коупленда служит серьезным вкладом в историографию вопроса. Таковы общие отличительные черты зарубежной историографии, в которой наряду с неприемлемыми для нас. положениями встречаются и интересные материалы по истории русского либерализма накануне революции 1905—1907 гг.
* * *
Избранная для исследования тема в достаточной мере обеспечена источниками. Они могут быть разделены на две неравные группы — опубликованные и хранящиеся в архивах. Первых’сравнительно немного, и дают они для исследования проблемы гораздо меньше, чем это можно было бы ожидать. Причины этого двоякие. Русский либерализм проделал эво
люцию от нелегальных организаций, борющихся с самодержавием, до парламентской оппозиции «его величества» невиданно быстрыми в истории темпами. Все это произошло в течение десятка лет при участии одного поколения людей. Солидные и добропорядочные думские «парламентарии» стыдились «грехов» молодости и предпочитали не вспоминать о них. Даже если они и обращались к прошлому, то делали это в безличной форме. Именно так написаны работы И. П. Белоконского и Д. И. Шаховского. «К сожалению,— вспоминал последний,— там (в его работе.— К. Ш.) не пришлось под псевдонимы и нарицательные имена поставить имена собственные. Но, кажется, и сейчас еще не настало время снять все маски» [106, с. 200]. Значение этих очень интересных работ трудно переоценить, но правильно и полностью они могут быть поняты только в сочетании с подготовительными материалами, раскрывающими многие недомолвки, а материалы эти хранятся в архивахг в личных фондах Д. И. Шаховского и И. П. Белоконского.
Вторая причина скудости фактических сведений в исторической литературе объясняется тем, что мемуары либеральных деятелей и другие работы их (И. И. Петрункевича, П. Н. Милюкова, Ф. И. Родичева, С. Л. Франка, П. Б. Струве, В. А. Маклакова, А. А. Кизеветтера, Е. Д. Кусковой и др.), опубликованные за рубежом, создавались без архивов, оставшихся в нашей стране. Человеческая же память — инструмент не только не совершенный, но и крайне избирательный: она хранит только то, что запомнилось или что хочется запомнить ее владельцу. В результате в таких работах есть общие оценки событий, есть «взгляд с птичьего полета», но нет той фактуры, тех реалий, без которых историк бессилен восстановить прошлое. Недостаточно восполняет этот пробел и журнал «Освобождение», где все авторы (кроме П. Б. Струве) публиковались анонимно. Свой псевдоним раскрыли в мемуарах только П. Н. Милюков и С. Л. Франк (о методике раскрытия других псевдонимов, расшифровывающихся в книге, см. [112, ИЗ]). В итоге опять-таки без архивных материалов восстановить круг авторов «Освобождения», степень их участия в работе журнала и суть развиваемых ими взглядов нельзя. Сказанным определяется значение архивных документов для написания этой работы. Они не только послужили ее плотью, но дали автору тот стержень, те основные линии в анализе организации, в уяснении выработки программы и тактики нелегального предреволюционного либерализма, без которых книга в своем теперешнем виде не могла бы быть создана.
По своему характеру весь архивный материал может быть разделен па несколько типов. В жизни подданных русского царя, в судьбах самых различных российских учреждений и организаций едва лп но первостепенную роль играл департамент полиции. «Голубые мундиры» со своими, по словам М. 10. Лермонтова, «всевидящими глазами и всеслышащими ушами» оставили после себя море документов. Конечно, материал этот определенного колера, но в сопоставлении с другими фактами он по может быть игнорирован исследователем. В некоторых же случаях (сведения о банкетной кампании, об их месте и числе участников, о недовольстве, высказываемом на иных легальных собраниях, и т. п.) архив департамента полиции дает не только достоверные, но и более полные сведения, чем пресса или другие какие-либо источники. Определенный интерес представляют в этом фонде и «ана--литические исследования» чиновников полиции и «черновая» их работа, оставившая след в виде перлюстрированных писем, агентурных донесений и т. д. При всей налаженности и разветвленности аппарата политического сыска среди осво-божденцев и земцев-конституционалистов не оказалось ни одного агента охранки, поэтому внутренняя жизнь этих нелегальных организаций не была «освещена» департаментом полиции. Современному исследователю восполнить эти пробелы позволяет обращение к личным фондам активных участников либерального движения. Особый интерес в этом плане представляют фонды В. А. Маклакова, где хранится большая часть журналов «Беседы», И. II. Белоконского, собиравшего материалы для написания своей книги о земском либерализме (см.: [5]), и Д. И. Шаховского. Последний, отправляясь на три месяца в крепость за подписание «Выборгского воззвания», решил использовать это время для литературной деятельности [282, л. 206]. Результатом ее и стала уже упоминавшаяся очень интересная статья «Союз освобождения» — единственное исследование в литературе по этой теме. Готовясь к ее написанию, Д. И. Шаховской провел большую работу (подробнее об этом см.: [111, 116]), подготовительные материалы которой имеют первостепенное значение. Они стали важнейшим первоисточником по изучаемой проблеме, так как донесли дц нас многое из того, что не сохранилось в иных местах.
Из значительного количества других личных фондов, а их просмотрен не один десяток, следует упомянуть еще фонд В. И. Вернадского [261—272]. В нем хранятся дневниковые записи, а также материалы, собранные Вернадским в связи с намерением написать в конце жизни воспоминания. На про
тяжении многих лет В. И. Вернадский был своеобразным архивариусом своих друзей и сохранил многие из их бумаг.
Столь распространенный тип источников, как личные фонды (письма, дневниковые записи, черновики неопубликованных работ и неизданных воспоминаний и т. п.), достаточно хорошо известен специалистам и не требует развернутой характеристики. Несколько подробнее следует остановиться на третьем типе архивных документов — архиве редакции журнала «Освобождение», впервые вводимом в научный оборот. Подробный рассказ о происхождении и содержании этого фонда необходим и в связи с тем обстоятельством, что находившаяся за границей редакция «Освобождения» стала своеобразным архивом не только журнала, но и самого «Союза освобождения». Именно сюда поступали на хранение те нелегальные материалы (тезисы докладов, программы, проекты решений и иные подготовительные документы), которые небезопасно было оставлять внутри страны. В результате здесь отложились сведения о нелегальных совещаниях освобожденцев в Шафгаузене, их тайных съездах в России, два варианта протоколов и решения совещания революционных и оппозиционных партий в Париже в сентябре-октябре 1904 г. и другие ценнейшие материалы. Здесь же хранится вся, переписка редакции «Освобождения» с авторами (она-то и позволяет установить авторство многих анонимных статей), с теми, кто занимался транспортировкой журнала в Россию. Тут же — вся финансовая документация журнала, записные книжки П. Б. и Н. А. Струве, их переписка друг с другом и с теми, кто организовал и финансировал журнал. Уже из беглой характеристики фонда редакции «Освобождения» можно представить, как много дает он для освещения избранной автором темы.
После октябрьского манифеста 1905 г. и выхлопотанной С. Ю. Витте у царя амнистии для П. Б. Струве последний стремглав ринулся из Парижа в Петербург. За границей задержалась его жена Н. А. Струве. Вскоре она начала пересылать в императорскую Академию наук посылки. В деле фонда редакции «Освобождения» хранится расписка директора библиотеки Академии наук В. Срезневского от 30.XI 1905 г.: «Накладную большой скоростью на пребывающий на имя библиотеки Академии груз от имени г-жи Струве через посредство фирмы Шретерд от фирмы Ф. Марсеру получил». Пересылка архива маленькими партиями (всего было послано 61 место) растянулась до марта 1912 г. [231К
Судя по всему, вплоть до начала 20-х годов архив редакции «Освобождения» нелегально хранился в рукописном от
Деле библиотеки Академий наук й в Археографической комиссии у се председателя G. Ф. Платонова. В начале 20-х годов в Академию наук стали поступать дополнительные материалы, среди которых оказались корзина, сундучок, свертки с «материалами академика П. Б. Струве» [273, л. 44, 53 и др.]. Они были тогда же разобраны и частично переданы на храпение в архив АП СССР [273, л. 16], а в ноябре 1929 г. В ЦИК создал специальную комиссию под председательством Ю. Фигатнера для рассортировки материалов Археографической комиссии, библиотеки и архива АН СССР с последующей передачей их в другие архивы по принадлежности. Основная масса материалов в то время была передана в ЦГАОР, а фонд редакции «Освобождения» — в партийный архив. Со временем часть материалов из этого фонда (ф. 279) была выделена в личный фонд П. Б. Струве (ф. 302), а оставшиеся документы составили ф. 279 (фонд редакции журнала «Освобождение»). Такова вкратце история этого фонда, ставшего едва ли не главным источником не только ддя освещения возникновения и функционирования журнала «Освобождение», но и- для анализа важнейших сюжетов истории «Союза освобождения» и всего русского либерализма накануне революции 1905—1907 гг.
В целом следует признать, что для исследования выбранной темы удалось найти достаточное количество документальных материалов, и для оправдания возможных недостатков своей работы автор лишен права ссылаться на скудность источников.
Глава первая
---------------
НА РУБЕЖЕ ДВУХ ЭПОХ
Социально-экономические особенности развития России к началу XX в. Три лагеря на общественно-политической сцене страны. Земский либерализм. Возникновение «Беседы». Рост оппозиционности демократической интеллигенции. Ее «центры притяжения» (редакции прогрессивных органов, профессиональные съезды и организации). Корни «нового» либерализма («Народное право», «легальный марксиз.'», правые «экономисты», беспартийные буржуазные демократы).
Людям свойственно придавать особое значение круглым датам, часто приписывая им то место, которого они не занимали в реальной жизни. В этом отношении рубеж XIX—XX столетий представляет в истории России бесспорное исключение. Конец XIX и начало XX в. стали поворотной вехой в развитии русского общества и знаменовали собой наступление весьма серьезных изменений во всех сферах его жизни. Изменения эти готовились исподволь на протяжении десятилетий, прошедших со времени реформ, которые либеральная историография окрестила великими. Проведенные в 60-е и 70-е годы реформы имели очень противоречивый характер. Идя навстречу безотлагательным требованиям жизни, царизм вынужден был снять ряд преград с пути исторического прогресса. Отмена крепостного права, судебная реформа, земская, городская, военная имели своим последствием сравнительно быстрое развитие капитализма и складывание в России буржуазного общества, давно уже оформившегося в странах Западной Европы. Россия быстро наверстывала свое отставание в экономической и социальной сферах жизни. Особенно в этом отношении стал знаменателен именно конец века. Бурный экономический подъем 90-х годов привел к созданию новых отраслей народного хозяйства, возникали новые города и целые промышленные регионы, резко возросло число городских жителей, представителей «свободных» профессий и лиц наемного труда. На рубеже двух веков Россия вступила в высшую стадию развития капитализма — империализм.
Указанный процесс — прямое следствие проведенных реформ. Но он был лишь лицевой стороной медали. Оборот
ная сторона ее была куда менее яркой. Предпринятые царизмом меры были непоследовательны, они носили полукрепо-стнический характер. В экономике это проявилось в сохранении помещичьих латифундий и обезземелении крестьян, у которых при отмене крепостного права «отрезали» часть обрабатывавшейся ими ранее земли и обложили их непомерными поборами, в разрешительной системе акционерного учредительства и т. д. В конечном итоге царизм со всем комплексом своих поощрительных мер (запретительные таможенные тарифы, выгодные казенные заказы, гарантированные железнодорожные займы и прочие льготы) не столько способствовал, сколько препятствовал развитию производительных сил страны. Сделав основой своей экономической политики сохранение помещичьего землевладения, царское правительство тем самым неизбежно должно было смириться и с безземельем крестьян, и с аграрным перенаселением, и со связанным,с тем и другим низким жизненным уровнем, и с закономерным следствием всего этого — узким внутренним рынком, хроническим массовым голодом. Названные явления стали отличительной чертой русской пореформенной деревни. «Если... под голодом разуметь недоедание, не такое, от которого тотчас умирают люди, а такое, при котором люди живут, но живут плохо, преждевременно умирая, уродуясь, не плодясь и вырождаясь, то такой голод уже двадцать лет существует для большинства черноземного центра»,— считал в 90-х годах великий знаток жизни русской деревни Лев Толстой [42, с. 95~]. Прямым результатом недоедания большей части населения России были тысячи, а иногда (например, в 1891 г. вследствие неурожая) десятки тысяч голодных смертей. Однобокость экономического развития России проявлялась не только в крайней отсталости сельского хозяйства, но и в замедленных темпах роста производительности труда, в невысоких показателях производства основных промышленных товаров на душу населения, едва ли не самый низкий в Европе уровень потребления. И все это тоже было прямым результатом «великих» реформ. В итоге в экономике царской России образовались вопиющие диспропорции. Отнюдь не случайно, определяя после революции 1905—1907 гг. се глубинные корни, В. И. Ленин писал о противоречии, «которое глубже всего объясняет русскую революцию: самое отсталое землевладение, самая -дикая деревня — самый передовой промышленный и финансовый капитализм!» [1, т. 16, с. 417]. Еще более закоренелые пережитки прошлого инициаторы реформ сознательно сохранили в политическом и социальном строе государства.
В результате в пореформенной России господствующий класс феодального общества — дворянство по-прежнему сохраняло свою экономическую силу и власть. Главным остатком средневековья был абсолютизм — заскорузлый политический режим, от которого страны Западной Европы уже избавились за десятилетия, а в некоторых случаях и за столетия до начала XX в. Отсутствие политических свобод, произвол чиновной бюрократии, сохранение сословных ограничений, национальное неравноправие, различные формы социального гнета делали политический строй России начала XX в. едва ли не самым реакционным в Европе.
Итак, реформы сохранили массу пережитков средневековья в экономической, политической, социальной жизни страны. Даже куцее, но сколько-нибудь последовательное реформаторство оказалось самодержавию не по плечу. Посчитав уступки, сделанные в 60-е и 70-е годы слишком большими, царизм в 80-х и 90-х годах стал постепенно забирать назад то, что было дано им в минуту колебаний. «Эпоха реформ» сменилась «эпохой контрреформ». Так называемые великие реформы в конечном итоге не выполнили своей роли. Они не сняли противоречий, раздиравших дореформенную Россию, а лишь отодвинули их окончательное решение на более позднее время. В этой связи В. И. Ленин писал: «Реформа, проведенцая крепостниками в эпоху полной неразвитости угнетенных масс, породила революцию к тому времени, когда созрели революционные элементы в этих массах» [1, т. 20, с. 178]. Кратко суть своего понимания соотношения реформы и революции вождь большевиков выразил формулой: «1861 год породил 1905» [Там же, с. 177].
К началу XX столетия Россия представляла собой клубок противоречий, куда более сложный, чем за 40 лет до этого. В результате успехов в развитии капитализма в стране сложилось буржуазное общество с хара!$герными для него отношениями и классовым делением на капиталистов и пролетариат. Но новое буржуазное общество несло на себе печать старого, полуфеодального, с присущими ему порядками и классами-сословиями помещиков и крестьян. Разнородные по своей социальной природе ростки нового и остатки старого, тесно переплетаясь, взаимопроникали друг в друга. Все коллизии, свойственные одному, многократно усиливались оттого, что дополнялись и осложнялись противоречиями другого. В таких условиях сознание неизбежности социальных потрясений стало широко распространенным. Великий русский писатель Л. Н. Толстой написал в это время «Солдатскую» и «Офицерскую» памятки. Для России, считал он, «есть
только два выхода: первый, хотя и очень трудный,— кровавая революция, второй — признание правительствами их обязанности не идти против закона прогресса, не отстаивать старого, или как у нас, возвращаться к древнему, а поняв направление пути, по которому движется человечество, вести по ному свои народы... Ввиду неизбежности первого выхода, т. е. революции, представляю к распространению теперь эти две памятки^ надеясь на то, что мысли, содержавшиеся в них, уменьшат братоубийственную бойню, к которой ведут теперь правительства свои народы» [95, с. 228— 229]. Правящие круги и сами отлично понимали, к чему идет дело. Ведь, по признанию такого хорошо информированного наблюдателя, как министр внутренних дел кн. Святополк-Мирский, Россия в начале XX в. «обратилась в бочку пороха» и была «доведена до вулканического состояния» [305, л. 22].
Сложная социально-экономическая структура России привела и к необычной расстановке сил на арене политической борьбы. Традиционная расстановка классовых сил в Западной Европе во время смены феодализма капитализмом сводилась к тому, что общенародную борьбу против абсолютизма возглавляла буржуазия с ее лозунгами политических свобод, установления республики или ограничения власти монарха законодательным правительством. Иное произошло в России. В ней, считал Ленин, «борются и будут бороться три главных лагеря: правительственный, либеральный и рабочая демократия, как центр притяжения всей вообще демократии. Деление на два лагеря есть уловка либеральной политики, сбивающей иногда с толку, к сожалению, кое-кого из сторонников рабочего класса» [1, т. 21, с. 172].
Другой особенностью российской общественно-политической жизни в начале XX в. было существование в ней полностью неразмежеванных политических зон. Характеризуя это время, В. И. Ленин называл его эпохой, «когда весь народ угнетен самодержавием и когда открытая политическая борьба не могла еще окончательно размежевать классов и создать ясные, понятные даже широким массам партии» [1, т. 10, с. 280]. Спустя некоторое время, осенью 1905 г., В. И. Ленин вновь возвратился к этой же мысли: «У нас в России политическое воспитание народа и интеллигенции совсем еще ничтожно. У нас ясные политические убеждения и твердые партийные воззрения совсем еще почти не выработаны» [1, т. 11, с. 225]. В результате этого «стыки» политических лагерей были в известной мере размыты, и либеральный лагерь, занимавший центристское положе-
ййе, НрайьШ своим флангом сНлотйё й рядом смыкался С лй-горем правительственным, а левый его фланг в это время сохранял определенные элементы буржуазного демократизма. Однако наличие для предреволюционного времени «не-размежеванных» зон и определенных «стыков» между тремя политическими лагерями отнюдь не подвергает сомнению факт их существования.
Костяк правительственного черносотенно-монархического лагеря составляли «бюрократически-военпо-придвор-ные элементы... п л ю с элементы народной темноты (быстро разлагающийся конгломерат, всесильный еще вчера, бессильный завтра)» [1, т. 10, с. 360],— определял летом 1905 г. В. И. Ленин. Этот лагерь обладал колоссальной силой. На его стороне была вся материальная мощь государственного аппарата: тюрьмы, тысячи отдаленных и «весьма отдаленных» мест поселения, суд, полиция, армия, жандармерия, которым усердно помогали добровольные и платные идеологи самодержавия. Неограниченная власть царя поддерживалась также силой традиций и заскорузлых догм, веками внедрявшихся в сознание народа, той силой привычки миллионов, которая долгое время являлась одной из опор самодержавия в России.
Экономической основой правительственного лагеря было сохранение в стране колоссальных латифундий. А. П. Корелин, исследовавший дворянство в пореформенной России, справедливо утверждает, что «только с помощью последнего (самодержавия.— К. Щ.) его громадного военно-бюрократического аппарата поместное дворянство смогло удержать в своих руках огромные земельные площади, широко использовать в условиях низкой организации и технической оснащенности сельскохозяйственного производства отработочные формы ведения хозяйства, требовавшие, помимо экономических,, еще и внеэкономических форм эксплуатации крестьян» [35, с. 289]. Сохранение помещичьего землевладения было одновременно и результатом и основой того, что классовой базой самодержавия на всем периоде его существования было дворянство, хотя именно в его среде зародились первые противники самодержавного строя. «Дворянство в своей массе являлось классовой опорой самодержавия, но у него были и некоторые свои интересы и потребности, которые, не получая удовлетворения, порождали известные трения во взаимоотношениях этих глубоко родственных друг другу сил»,— к такому выводу пришел Ю. Б. Соловьев, исследуя взаимоотношения самодержавия и дворянства в начале XX в. [88аг с. 18]. Одной из экономических основ по
Добных трений была, а частности, политика Царизма в области промышленности. Богатые субсидии и другие формы поощрения российских капиталистов вызывали зависть у помещиков, считавших себя обделенными той экономической политикой правительства, которая была связапа с именем тогдашнего министра финансов С. Ю. Витте. Критика в его адрес шла не только со стороны крайне правых, по и со стороны либерально настроенных помещиков. Именно в этом была причина парадоксального явления: в известной мере пробуржуазная в силу необходимости правительственная политика вызывала возражения со стороны либералов, которые в конечном итоге сами являлись выразителями интересов капиталистического развития страны.
Главной политической целью правительственного лагеря было сохранение в стране неограниченного самодержавия и всего того общественного строя, который сложился в России в ходе многовековой истории, но уже перестал соответствовать объективным потребностям развития страны. Хотя даже такие слепые приверженцы правительственного лагеря, как В. К. Плеве, признавали, что после отмены крепостного права произошло «глубокое изменение бытовых условий и коренная ломка народнохозяйственного уклада», они в то же время твердо были уверены в том, что обеспечить стране необходимое развитие «под силу. только... самодержавию. Только оно может соблюсти при этом справедливое соответствие между всеми пользами и нуждами» [150, т. 15(18), с. 202].
Активным борцом против самодержавия выступал революционный лагерь. Приближавшаяся революция носила буржуазно-демократический, а не социалистический характер, поэтому революционный лагерь России включал в себя весьма разнородные социальные слои. В него входили пролетариат, крестьянство, мелкая буржуазия города и радикальные слои интеллигенции. Ближайшая задача у всех была одинакова: свержение самодержавия, уничтожение остатков крепостничества, установление в стране республиканского строя и демократических свобод. Самой последовательной силой в борьбе за эти требования был российский рабочий класс, для которого победа в буржуазно-демократической революции была хотя и очень важным, но лишь промежуточным этапом в его движении к социализму.
В 1901 г. в России сложилась революционная ситуация. Действия революционного лагеря стали особенно заметными. В основе его активизации лежало зпачптельное ухудшение материального положения широких народных масс. Неуро
жай и голод 1901 г. охватили 147 уездов Европейской России г в которых проживало 27,6 млн. человек [36, с. 15]. Неурожай совпал с экономическим кризисом 1900—1902 гг., в результате которого число промышленных рабочих сократилось более чем на 200 тыс. [36, с. 16]. С учетом того, что в деревне, по официальным данным, в начале XX в. насчитывалось около 23 млн. избыточных рабочих рук, экономическое положение народа резко ухудшилось, и волнение его возросло. В 1901—1904 гГ. в России ежегодно бастовало от 125 до 170 тыс. рабочих [36, с. 17]. Стачки охватили почти все губернии России, в некоторых случаях (Ростов-на-Дону 1902 г., Юг России 1903 г.) они перерастали во всеобщие. Их характер изменился и в другом: первоначальное преобладание экономических стачек (в 1901—1902 гг.— около 80%) сменилось преобладанием стачек политических (в 1903 г.— 53%). Весьма знаменательным было и другое: стачки стали сочетаться с рабочими демонстрациями, число которых, по подсчетам А. П. Корелина и С. В. Тютюкина, в 1901—1904 гг. достигло как минимум 140 [36, с. 18].
Резко активизировались и другие революционные силы. В 1900—1904 гг. было отмечено 670 крестьянских выступлений. (Для сравнения укажем, что за предыдущее пятилетие 1895—1899 гг. их было всего 82.) Впервые в истории России произошло такое сочетание пролетарской и крестьянской борьбы. Оно было подкреплено более чем сотней различных солдатских выступлений [36, с. 22], а также обострением революционного студенческого движения [100, с. 141 —. 168]. В первые годы XX в. царизм был вынужден резко увеличить применение военной силы для наведения в стране «порядка». Если в конце XIX столетия ежегодно для подавления революционного движения местные власти использовали от 10 до 20 тыс. солдат и казаков, то в 1901 г.— 55 тыс., в 1902 г.— 107 тыс., а в 1903 г. уже 160 тыс. царских вояк «водворяли» «покой и порядок» в самых различных районах Российской империи.
Отличительной особенностью революционной ситуации начала XX в., особенностью, вытекавшей из всего социально-экономического строя России и в наибольшей степени повлиявшей на либеральный лагерь, было то, что в это время в стране шли две социальные войны — всего народа против самодержавия и пролетариата против буржуазии. «В этой кризисной ситуации,— отмечали авторы, исследовавшие революционный кризис начала XX в.,— были и ростки нового, антиимпериалистического и социалистического по своей объективной тенденции рабочего движения, носителем kotq-
рого был пролетариат. Это создавало определенные предпосылки для непрерывного революционного процесса, который мог привести в конечном итоге к социалистической революции. Вот почему, несмотря на то что кризис середины XIX в. снял часть породивших его противоречий, революционная ситуация в начале 900-х годов была гораздо острее, чем две предыдущие» [36, с. 24].
Срединное положение в этой расстановке борющихся сил занимал либеральный лагерь, приходивший в столкновения различной остроты и разной степени принципиальности как с правительственным, так и с революционным лагерями. Либерализм в конечном итоге всегда и всюду выражает интересы капиталистического развития. Буржуазное общество не может существовать без того или иного минимума демократических свобод, без участия буржуазии в управлении страной. Чем более зрелым становится капитализм, тем острее обнаруживается «общее несоответствие интересов развивающейся буржуазии и отживающего абсолютизма» [1, т. 6, с. 405].
Либерализм в России имел одну особенность. Посвятивший немало работ изучению его истории, В. И. Ленин специально подчеркивал, что нельзя «представить себе такой случай, когда бы оппозиция буржуазии самодержавию выражалась не через либеральное, образованное „общество"» [1, т. 9, с. 196]. Однако в России сложилось такое парадоксальное положение, что вплоть до 1905 г., в какой-то мере разбудившего дремавшую деловую буржуазию, это образованное общество было, единственным носителем идей либерализма. Политическая консолидация и классовое самосознание русской промышленной и торговой буржуазии вплоть до начала революции находились на крайне низком уровне, не выйдя еще из стадии становления. Далее создания различных представительных и совещательных органов (типа биржевых обществ, отраслевых съездов и т. д.), как это показано в работе В. Я. Лаверычева [43], промышленная и торговая буржуазия не пошла, оставаясь в массе своей на консервативных проправительственных позициях.
Такая особенность русской буржуазии имела глубокие социально-экономические корни. Столетия господства самодержавия, жестоко расправлявшегося с малейшим «вольнодумством» и стремлением к свободе, отразились на сознании народа. «Как мужик привык к своей безысходной нищете, привык жить, не задумываясь над ее причинами и возможностью ее устранения, так русский обыватель вообще привык к всевластию правительства, привык жить, не заду-
МЫвДясь йаД тем, может ли Дальше держаться это всевластие и нет ли рядом с ним таких явлений, которые подтачивают застарелый политический строй» [1, т. 5, с. 25],— писал в 1901 г. В. И. Ленин. Естественно, что русская буржуазия не могла в один день уподобиться западноевропейскому буржуа, за плечами которого к моменту буржуазных революций была уже мпоговековая борьба с феодалом за городские вольности и цеховые права.
Немалую роль в определении поведения крупной буржуазии играла и та экономическая политика, которую в силу объективной необходимости вынуждено было проводить царское правительство. Последняя треть XIX в. была временем, когда царизм приступил к усиленному форсированию промышленного развития страны и прямому «насаждению» капитализма сверху. Покровительственная таможенная политика, миллионные ссуды Государственного банка, выгоднейшие казенные заказы — все это золотым дождем сыпалось на русских промышленников. Жадные и своекорыстные хищники первоначального накопления сплошь и рядом ставили интересы кошелька выше общих интересов всего класса капиталистов и охотно мирились с царизмом, обеспечивавшим им гарантированные барыши и спокойную, безмятежную жизнь, но обрекавшим всю страну на застой и гниение. Была и еще одна, едва ли не самая фундаментальная, причина консервативности и контрреволюционности русской деловой буржуазии. Ее главный противник — пролетариат — гораздо раньше, чем она, успел вырасти и сформироваться в самостоятельную политическую силу, вставшую с середины 90-х годов XIX в. во главе освободительного движения. С первых же шагов рабочее движение было направлено не только против политического гнета царизма, но и против капиталистической эксплуатации.' По мере развития и роста рабочего движения буржуазия все яснее видела в нем своего политического врага, одолеть которого без помощи царизма она не надеялась.
Именно вследствие всех этих экономических, социальных и политических причин русская буржуазия была контрреволюционной, законопослушной и верноподданнической. Она боялась революции и социальных потрясений более всего на свете. В результате ее политической дряблости, инфантильности вождями либерализма вплоть до начала революции выступали пе капиталисты, а представители так называемого образованного общества, не только непосредственно не связанные с капиталистическим производством, но часто даже носившие громкие феодальные титулы и имена. Русские
йреДприпиМателй и купцы еще не доросли До понимания простой истипы: «Вся политическая свобода вообще, на почве современных, т. е. капиталистических, производственных отношений есть свобода буржуазная. Требование свободы выражает раньше всего интересы буржуазии» [1, т. И, с. 101]. Отличительной чертой, общей для русского либерализма всех его оттенков, была боязнь социальных потрясений и желание вести страну исключительно по пути мирной трансформации неограниченного самодержавия в «правовое государство». На протяжении всех предреволюционных десятилетий цель либералов была одна: получение реформ из рук царизма. Един был и способ достижения этой цели: создание в стране такого общественного мнения, которое, по их убеждению, смогло бы вынудить'царизм встать на путь реформ.
* * *
| Либерализм как особое течение политической мысли сформировался в России в середине XIX в., хотя ранние, не вполне зрелые ростки его можно обнаружить уже в конце XVIII в. Появление либерализма обычно связывается с деятельностью западников 40-х годов, впервые заявивших о необходимости «вестернизации» России и благотворности введения в .стране буржуазных институтов/ Характеризуя поведение либералов в период подготовки и проведения крестьянской реформы 1861 г., В. И. Ленин писал: «Либералы хотели „освободить** Россию ,,сверху“, не разрушая ни монархии царя, ни землевладения и власти помещиков, побуждая их только к „уступкам** духу времени» [1, т. 20, с. 175]. Либералы были идеологами буржуазии, которая не может мириться с феодализмом, по вместе с тем боится решительной, победы народа. Либералы ограничивались поэтому борьбой за реформы, борьбой за права, т. е. дележом власти между крепостниками и буржуазией. После падения крепостного права «самый сплоченный, самый образованный и наиболее привыкший к политической власти класс — дворянство — обнаружил с полной определенностью стремление ограничить самодержавную власть посредством представительных учреждений» [1, т. 5, с. 26]. Проявление этих стремлений прогрессивной частью дворянства облегчалось созданием органов местного самоуправления. Возникли они в России согласно земской реформе 1 января 1864 г. Земским органам правительство отводило довольно скромную роль: они были организованы «для заведывания делами, относящимися к
местным хозяйственным пользам н НужДаМ каждой губернии и каждого уезда» (159].
Лишившись после отмены крепостного права своего исключительного положения во владении «душами» крестьян, «высшее» сословие Российской империи, как это показал в своей работе А. П. Корелин [35, с. 208—219], посчитало, что будет только справедливым, если потеря эта хотя бы отчасти компенсируется его исключительным положением во всесословном земстве. Одновременно в среде дворянства проявилась и другая тенденция: стремление максимально увеличить роль земства и его влияние в жизни страны. Земство рассматривалось как зародыш конституции. «В России было зерно,— считал В. А. Маклаков,— из которого „самотеком44 росла конституция. Это было местное самоуправление, т. е земство... Стоило постепенно развивать это начало к низу и к верху, и конституция сама собой бы пришла» [52, с. 141]. Идя по реформистскому пути, самодержавие, по словам Маклакова, «не было бы вечным, постепенно изменилось бы и потом совершенно исчезло, но исчезло бы так, как люди становятся лысыми, т. е. так, что трудно было бы указать определенно законодательный акт, который самодержавие уничтожил бы» (53* с. 246].
От всех остальных учреждений самодержавия земства отличались одним свойством: они имели сословно-представительный характер, что сразу же поставило их в известное противостояние чиновно-бюрократическому аппарату царизма и неизбежно должно было привести к дальнейшим столкновениям между ними. Выборный характер земства придавал ему в условиях самодержавия известное политическое звучание, превращал его в «кусочек конституции». «Но,— уточнял В. И. Ленин,— это именно такой кусочек, посредством которого русское „общество44 отманивали от конституции» (1, т. 5, с. 65]. Земство стало единственным учреждением в стране, хоть в какой-то мере независимым от чиновной бюрократии. А в России, утверждал В. И. Ленин, «всякая деятельность, даже самая далекая от политики... неизбежно ведет к столкновению независимых людей с полицейским произволом и с мерами „пресечения44, „запрещения44, „ограничения4’ и проч, и проч.» [Там же, с. 284]. «...Всемогущая чиновничья клика не могла ужиться с выборным всесословным представительством и принялась всячески травить его» (Там же, с. 35]. Поводы для травли найти было нетрудно. «Крамольная» деятельность земств, получившая название земского либерализма, про
явилась почти сразу же после их создания. Уже в декабре 1865 г. Петербургское губернское земское собрание единогласно постановило ходатайствовать об «увенчании здания», т. е. о созыве центрального земского собрания, а еще через два года высказалось за участие земства в законодательной работе [5, с. 7]. Эти «крамолы» земства поясняют два обстоятельства. Во-первых, даже сами инициаторы земской реформы вынашивали подобные же планы [19, с. 156—163; 26, с. 122]. Земцы просили то, что им первоначально хотели дать сами царские министры. А во-вторых, ни одно из других земств не поддержало петербуржцев, оставшихся в полном одиночестве. Кара последовала немедленно: петербургское земство было на по л года закрыто, в результате «столь откровенные попытки добиться участия в законодательной власти в течение довольно долгого времени пе повторялись»,— отмечал С. 10. Витте [14, с. 95].
В середине марта 1871 г. в Москве состоялся первый нелегальный съезд земцев, на который прибыли восемь председателей земских губернских управ и около двух десятков земских гласных из других губерний [105а, с. 218—219]. По сведениям В. Г. Чернухи, впёрвые посвятившей несколько страниц своей книги разбору программы работы съезда, предложение Б. И. Чичерина «предъявить правительству требования конституционных гарантий» пе получило поддержки большинства участников съезда, которые «считали выдвижение конституционных требований делом будущего и занялись исключительно обсуждением подобного вопроса» [105а, с. 219]. Однако и по поводу столь скромного обсуждения шеф жандармов П. А. Шувалов счел нужным подать царю специальный доклад с критикой «нелояльной» деятельности земцев!
Кризис самодержавия и складывание в стране второй революционной ситуации конца 70-х — начала 80-х годов обусловили повое выступление земских либералов. По подсчетам Ф. А. Петрова, с конца 1878 г. до начала 1882 г. земцами было подано 22 либеральных адреса на «высочайшее имя» и 50 ходатайств в правительство с просьбой о разрешении сношений между земствами различных губерний и об «увенчании здания» [74, с. 33]. В значительной мере эта активизация была ответом на обращение правительства к «обществу» с просьбой поддержать власти в борьбе с революционным движением. 14 губернских и 12 уездных земств откликнулись на этот призыв [75, с. 128], но некоторые из них за свою поддержку робко попросили ввести в стране представительную форму правления, дать, как писали харьковские либералы1
«верному народу» то, что уже «дано болгарам»,— конституцию. «За получение доли власти,— подытоживал подобное поведение один из вождей либерализма И. И. Петрунке-вич,— земство принимает на себя обязательство уничтожить известный разряд идей и вместе с ними истребить людей, их распространяющих» [76, с. 434J. Несмотря на все верноподданнические чувства, выраженные в этих адресах, бесспорно одно: если в 60-е годы лишь петербургское губернское земство высказалось за «увенчание здания», то теперь число таких претензий возросло: уже 9 губернских и 3 уездных земства считали необходимым привлечь представителей общественности к решению государственных дел [75, с. 130]. Характерным было и другое: именно в это время состоялись нелегальное совещание земцев в Харькове (ноябрь 1878 г.), бесплодные переговоры их с революционерами (декабрь 1878 г.) в Киеве и еще один нелегальный съезд земцев в Москве (апрель 1878 г.) [74, с. 44]. Все это бесспорно свидетельствовало об активизации земских либералов.
Однако с наступлением реакции в царствование Александра III сник и накал земской оппозиционности. Мечты об «увенчании здания» были оставлены, «либеральное общество,— как не без оснований заметил Маклаков,— стало консервативным, ибо защищало то, что уже было, отстаивало существующие позиции против реакционных атак; оно понимало, что нужны не эффективные нападения, а неблагодарная работа на позициях... спор за сохранение реформ был единственной политической темой нашей печати. О движении вперед молчали; о конституции могла свободно говорить одна реакция. Либерализму приходилось не поддаваться на провокацию правых... Было легче представить себе в России революцию, чем конституцию» [52, с. 26—27 J. На какое-то время, казалось, самодержавию удалось осуществить мечту одного из идеологов реакции 70—80-х годов, К. Леонтьева, и «подморозить» Россию. В стране торжествовал идеал любого держиморды: «От молдованина до фина на всех языках все молчит: все благоденствует!» Но это было показное благополучие, и рано или поздно ему неизбежно должен был прийти конец. Развивавшееся в стране революционное движение с середины 90-х годов вступило на новый, пролетарский этап. Проявило себя в это время и либеральное движение. Признаки оживления в обществе начались уже в конце царствования Александра III и были связаны с голодом 1891 г. [11, с. 14; 107, с. 24—30]. Полная неспособность самодержавного режима предупредить десятки тысяч голодных смертещ пренебрежительное отношение к помощи, пред-
ложенной созданными для этой цели, общественными организациями, вызвали повсеместное негодование. Результатом оживления земского либерализма стали съезды в феврале 1893 г. и в марте 1894 г. и серия земских бесед [75, с. 188— 193]. В последних принимали участие не только земцы, но и представители неземской интеллигенции (П. Н. Милюков, А. А. Корнилов, В. А. Мякотин, М. А. Лозинский, А. Н. Пы-пин, В. Г. Короленко, В. А. Розенберг, Г. А. Фальборк, В. И. Чарнолусский и др.).
По сравнению с советскими историками несколько иную динамику земских выступлений с 1865 по 1905 г. дает американская исследовательница Роберта Т. Меннинг [144а, р. 136—137; 141а, р. 37—38]. По ее подсчетам, количество земских выступлений в губерниях непрерывно росло (1865— 1867 гг.—одно, 1878-1881 гг.- 9, 1894-1895 гг.— 12т 1903 г.—25,1904—1905 гг.— 34), хотя и она отмечает то спад, то возрастание серьезности выдвигаемых ими ходатайств. По всей вероятности, это расхождение объясняется тем, что советские историки на основании архивных данных более полно учли выступления земцев в конце 70-х — начале 80-х годов. Американская исследовательница, учитывая только известные в литературе1 сведения, несколько «смазала» фактическую сторону исследуемого ею процесса, хотя сама тенденция его (особенно в части, касающейся резкого «поправения» земства с осени 1905 г., а затем и полного избавления его от «грехов» либерализма) подмечена ею точно.
В октябре 1894 г. умер Александр III. На престол вступил новый император — Николай II. «Перемена царствования тотчас возбудила надежды на просветление политического горизонта»,— вспоминал А. А. Кизеветтёр [32, с. 1921. Характер этих надежд воспроизвел другой свидетель происходивших событий — В. А. Маклаков: «В России было традицией, что перемена политики совпадала со сменой ее самодержца; от Николая II ждали не конституции, ждали только прекращения реакции, возобновления линии шестидесятых годов, возвращения к либеральной программе» [52, с. 131]. Факты подтверждают правоту этих слов Маклакова. Новый царь получил массу «всеподданнейших» адресов от дворянства, купечества, городских дум. Среди них были и адреса девяти земств, вновь заговоривших о «единении царя с народом» путем «доступа голоса земств к престолу» [75, с. 158]. И вновь земский либерализм проявил свою крайнюю умеренность. Дальше «упования» па торжество законности, просьб об охране прав отдельных лиц и общественных учреждений земцы не пошли [62, 122].
Правда, с самого возникновения земского либерализма в нем участвовали люди типа И. И. Петрункевича, последовательно выступавшие за необходимость введения в России настоящей конституции с буржуазно-демократическими свободами и законодательным собранием. Но их были буквально единицы. Большинство земских либералов в это время придерживались взглядов, выраженных одним из вождей земского либерализма Д. И. Шиповым: «Власть монарха должна быть сильной, но она может быть таковой только в том случае, когда она пользуется доверием народа» [120, с. 145]. Народу — мнение, царю — власть! Такова была старая славянофильская формула, которую предлагал положить Шипов в основу политической организации России. Для выражения мнения, по мысли Шипова, был нужен минимум политических свобод и независимость от чиновнобюрократического аппарата самодержавия. Соответственно политической программе вырабатывалась и тактика земского либерализма на протяжении всего XIX в. Ее все тот же Шипов определил следующими словами: «Заявление может быть сделано не в виде резкого протеста, а в какой-либо, так сказать, миролюбивой форме... Вообще нужно, чтобы представители общества высказывали свое мнение государю, но чтобы это не имело вида не только требования, но даже ходатайства, выражающего необходимость того или другого ответа или немедленного разрешения» [326, л. 5].
Именно так и действовали земцы весь XIX век: всеподданнейшие адреса, беседы за чашкой чая, выступления в легальной печати и на земских собраниях, застольные тосты на товарищеских ужинах, созванных во время губернских или уездных собраний,— вот почти весь арсенал земских средств, применявшихся для осуществления своих идеалов. Нелегальная деятельность земцев — сторонников конституции ограничилась выпуском за границей нескольких брошюр да неудачной попыткой организовать там же издание своего периодического органа [75, с. 175—229].
Слабость земского либерализма наглядно проявилась в это время и в другом. По подсчетам А. П. Корелина, в уездных земствах подавляющее большинство гласных (93%) составляли владельцы имений от 200 до 3—4 тыс. десятин, т. е. средние, и отчасти крупные помещики [35, с. 216]. Однако либерализмом среди этих нескольких тысяч гласных грешили буквально единицы, причем, как свидетельствуют новые исследования, среди самих либералов преобладали владельцы наиболее крупных поместий, т. е. люди, менее всего имевшие право претендовать на представительство ин
тересов широких пародпых масс. Н. М. Пирумова, специально исследовавшая социальный состав земских либералов в этот период, на основании всех доступных ей источников смогла насчитать к началу XX в. 241 оппозиционно настроенного гласного губернских и уездных земств. «С учетом некоторой неполноты приведенного нами перечня лиц можно безусловно утверждать,— пишет исследователь,— что это самое широкое направление российского либерализма было весьма немногочисленным. Включая в себя значительную часть либеральной профессуры, а также людей интеллигентных профессий, являвшихся, как мы видим в приложении (опубликованном в работе автора.— К. Ш.), гласными того или иного земства, земский либерализм на рубеже веков пе мог насчитывать в своих рядах 300 человек» [75, с. 91].
Итак, пусть даже 300 человек на всю более чем 120-миллионную Россию. Контраст этот будет еще разительнее, если мы обратим внимание на то, кто были эти либералы. По данным И. М. Пирумовой, 90% земских либералов — дворяне (остальные — купцы, потомственные почетные граждане и 8 крестьян), причем пе просто помещики, а обладатели крупных и крупнейших земельных латифундий. Последних было среди земцев-либералов почти 80%. Каждый десятый из земских либералов был не просто дворянином, а обладал княжеским, графским или баронским титулом [75, с. 87— 89 ]1-2. Таков был социальный состав земского либерального движения. Это были люди, принадлежавшие к социальным верхам российского общества и экономически господствовавшие в нем. Не экономическая, обездоленность, а, напротив, экономическая независимость от государственного аппарата, давала им возможность стать к нему в оппозицию и возражать против существовавших в стране полицейских порядков.
В этом отношении характерен пример с графом В. А. Бобринским. После крестьянских волнений 1902 г. департамент полиции усилил наблюдение за состоянием дел в провинциях, расширил практику перлюстрации писем. В одном из них, посланном в Женеву из Тульской губернии, сообщалось
11-2 См.: Там же, с. 232—281. Приложение. Земские' гласные (губернские и уездные). Эти факты подтверждают ошибочность априорных построений некоторых авторов, в частности американского историка Д. Фишера, утверждавшего, что «не могла послужить источником (либерализма.— К. Ш.) и аристократическая часть дворянства, поскольку крупные поместья и особенно возможность занимать высокие правительственные посты тесно связывала его с государством и существующими порядками» [134, р. 6].
о тревожном состоянии крестьянских умов, что вызывалось безысходной пуждой. «Особенно тяжело приходится крестьянам,— писал автор,— арендующим землю у либерального графа Владимира Бобринского (на днях избранного в предводители дворянства Богородицкого уезда), получающего ,,Освобождение“ и тем не менее без всякого зазрения совести берущего с крестьян от 18 до 25 р. за десятину. „Что же поделаешь,— говорит мужичок,— земли нет. Куда ни кинь, везде графская, поневоле отдашь44» [182, л. 69J.
За два года до этого с родным братом В. А. Бобринского,; графом Львом Бобринским, произошел характерный инцидент. Л. Бобринский был типичным студентом-белоподкладочником, аполитичным аристократом и тем не менее угодил в ссылку в Архангельскую губернию. «Родные возмущены, т. к. он вообще мало касался студенчества, а во время беспорядков обругал пристава Ермолова, по обругал, кажется, веско. Ему не объяснили толком ни за что, ни на сколько времени»,— сообщал профессору В. И. Вернадскому граф П. Шереметев [270, л. 2]. Трудно утверждать, что именно этот случай толкнул В. А. Бобринского и его дядю А. А. Бобринского в либералы 3. Но надо полагать, что не последнюю роль в этом сыграло и сознание того, что их, сиятельных графов, потомков самой Екатерины Великой и Григория Орлова, крупнейших землевладельцев и богатейших людей России, могут без суда и следствия сослать в тартарары.
Самодержавие не желало ни в какой мере учитывать стремление к независимости от бюрократического аппарата даже таких подданных, которые по своему положению в обществе издревле были его опорой. И на этот раз в январе 1895 г. в ответ па всеподданнейшие «слезницы» с высоты престола от молодого царя последовал окрик. Заглядывая в написанную К. П. Победоносцевым шпаргалку [87, с. 311 — 318 J, Николай II предложил членам принятой им депутации оставить «бессмысленные мечтания об участии представителей земства в делах внутреннего управления». А далее, добавив металла в голосе, царь продолжал: «Я... буду охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой пезабвенпый покойный родитель» [6, с. 41]. «Огромное впечатление убожества п легкомыслия»^— ком-
3 А. А. Бобринский, В. А. Бобринский и П. С. Шереметев были членами «Беседы». Характерно, что еще в январе 1895 г. П. С. Шереметев и А. А. Бобринский написали «всеподданнейшее письмо», в котором протестовали против аптпстуденческих репрессий [289, л. 1—2].
монтировал в своем дневнике первое публичное выступление самодержца В. И. Вернадский [94а, с. 152].
Земские либералы негодовали. Первый раз за тридцати-лстнюю историю земства в ответ на речь царя земцы за границей издали несколько брошюр [75, с. 162—164], а внутри России ходило «Открытое письмо Николаю II», написанное за земцев П. Б. Струве. «Вы первый начали борьбу, и борьба ле заставит себя ждать»,— такими словами закапчивалось это письмо-листовка [80, с. 292].
Хотя еще пе один год о борьбе больше говорили, чем действовали, мысль о несовместимости самодержавия даже с самым куцым местным самоуправлением, а следовательно, об обреченности законопослушного земства проникала на рубеже XIX—XX вв. во все более и более широкие земские слои. 22 апреля 1900 г. профессор В. И. Вернадский, принимавший активное участие в земском движении в Тамбовской губернии, записал в своем дневнике: «Жизнь в России не дает ни малейшей возможности развития легальной общественной деятельности, она вызывает или революционную боевую деятельность оппозиционных элементов, или уход их из общественной деятельности в другие сферы — в науку, искусство, капиталистическую практическую сферу» [264, л. 42]. Через несколько месяцев он вновь возвратился к этой мысли: «Политическая роль земства постепенно сглаживается, и сама идея самоуправления оказывается несовместимой с государственно-бюрократической машиной» [94а, с. 177].
* * *
Земцам, считавшим необходимым хоть как-то защитить свое местное самоуправление от систематических наскоков правительственных чиновников, стало ясно, что для этого нужно объединить свои силы. В результате этого стремления к объединению в самом конце XIX в. в Москве возник земский нелегальный кружок под названием «Беседа», просуществовавший с 1899 г. до осени 1905 г., когда его члены «разбрелись» по различным политическим партиям. По воспоминаниям Ф. А. Головина, уже на коронации Николая II в мае 1896 г. в Москве у него состоялся знаменательный разговор с П. С. Шереметевым, который «горячо говорил о необходимости сплочения оппозиционных общественных элементов, о борьбе земского начала с бюрократическим, о ничтожности личности государя. Весь этот разговор вел к приглашению меня в состав тайного общества под названием ,,Беседа“...»
[294, л. 141. Однако, как всегда, земцьт долго раскачивались. На свое первое заседание участники «Беседы» собрались только 17 ноября 1899 г. «Кружок этот,— вспоминал позже один из его создателей П. Долгоруков,— не имел прямой организационной связи со съездами (земскими.— К. Ш.) и тем не менее влиял на ход работы и физиономию съездов. В этом кружке, собиравшемся в Москве в течение 7 лет, раза 4 или 5 в год и состоявшем под конец из 45 лиц 4, съезжавшихся со всех концов России, ^пла предварительная разработка некоторых политических вопросов, обсуждалась тактика данной минуты, происходило сближение и отчасти политическое воспитание лиц, ставших потом в центре разных партий» [20, с. 304]. Долгоруков был прав. Действительно, «Беседа» оказалась миниатюрным сколком всего земского либерализма: в ней были все многочисленные оттенки его — от сторонников конституции до ее противников, ратовавших только за ограничение всесилия бюрократии, которая, по их мнению, подрывала сам принцип самодержавия.
Выдвинутая на первом заседании «Беседы» 17 ноября 1899 г. программа ее деятельности была более чем скромной. Собравшиеся на учредительную «Беседу» пять предводителей дворянства (из шести «собеседников») определили круг своих занятий так: «Цель,— выписал из протокола первого заседания не присутствовавший на нем Д. И. Шаховской, ставший лишь позже одним из активных членов „Беседы**,— пробуждение общественной деятельности, общественного мнения, столь в России слабого и искусственно подавленного, чтобы оно было более авторитетным для Петербурга. Способ достижения этой цели должен заключаться в том, чтобы действовать через земские и дворянские собрания, а также путем печатного и живого слова, после того как, обменявшись мыслями, придут к определенным выводам... Общий лозунг — сочувствие земству» [295, л. 49]. Но даже это минимальное условие для подбора будущих членов кружка сразу же подверглось одним из „собеседников**5 6 сомнению.
4 Память изменила П. Долгорукову. В кружке «Беседа» к концу его
существования числилось 54 человека [37, с. 358—359].
6 Будущим октябристом графом Д. А. Олсуфьевым. Кроме него, участниками первого заседания «Беседы», созванного по инициативе кн. Павла Дм. Долгорукова, были его брат кн. Петр Долгоруков, Ю. А. Новосильцев, В. М. Петрово-Соловово и граф П. С. Шереметев. Если сюда добавить принятого несколько позже в члены «Беседы» Д. Н. Шипова, то в «Беседе» окажутся представленными все оттенки земского либерализма и представители всех будущих политических партий — от «крайне левых» кадетов (братья Долгоруковы, Д. И. Шаховской и др.) до крайне правых лидеров «Союза объединен-
Ё результате эавйзавшейся дискуссии «собеседники» пришли к компромиссному и политически очень невинному решению-члепами создаваемого кружка могут быть «лица, сочувствую: щие широкому развитию местного самоуправления в смысле движения вперед на законном основании (курсив мой.— К. Ш.)» [Там же].
Как видим, исходные позиции «Беседы» были настолько скромны и умеренны, что их вполне мог принять любой сторонник неограниченного самодержавия. Главной целью инициаторов создания «Беседы» была еще не выработка какой-либо конкретной либеральной программы, а пробуждение и объединение земского общественного мнения, пускай хотя бы и самого умеренного и самого законопослушного, но все же противостоящего бюрократическому Петербургу. Однако уже на втором заседании 4 января 1900 г., на котором обсуждался вопрос о всесословной мелкой земской единице (доклад на эту тему на следующей «Беседе» поручено было сделать кн. Петру Долгорукову), был предпринят и не совсем этичный с точки зрения департамента полиции шаг: граф П. С. Шереметев сообщил, что он за 100 руб. достал записку С. Ю. Витте о земстве с. Так, буквально с первых же шагов легальная деятельность «Беседы» стала переплетаться с элементами нелегальной, причем нелегальщиной не брезгали и люди вроде П. С. Шереметева.
* * *
В 90-е годы, кроме обнаружившегося стремления к единению, в земском либерализме проявилась и другая тенденция: попытка установить контакты с близкими политическими течениями неземского происхождения. К уже известным в литературе фактам [10а, с. 37—61, 75, с. 211—222] можно добавить и другие. Весною 1895 г. департамент полиции получил сведения, что некоторые из петербургских земцев (К. Арсеньев, М. Стасюлевич) совместно со столичной ин-
пого дворянства» (граф. П. С. Шереметев, граф В. А; Бобринский). Наиболее полный анализ состава «Беседы» сделан в исторической литературе па основе материалов, хранящихся в архивах СССР, американским историком Т. Эммонсом [129, р. 461—490; 130, р; 741 — 743].
8 Позже опа была издана с предисловием П. Б. Струве в социал-демократическом издательстве Дитца в Штутгарте под заглавием «Самодержавие и земство». Обстоятельному разбору этой брошюры посвящена статья В. И. Ленина «Гонители земства п Апнибалы либерализма» [1, т. 5, с. 21—72].
теллигенцией, группировавшейся вокруг журналов «Русское богатство», «Вестник Европы», «Русская мысль» (Н. К. Михайловский, С. А. Венгеров, Калмыков, С. Н. Южаков), «предлагают устроить съезд представителей земств, либералов и конституционалистов. Ближайшей задачей кружка и занятий съезда является соглашение между земскими деятелями и деятелями либерального и конституционного лагеря» [196, л. 2]. Эта группа лиц хотела создать «Земскую Лигу» (или «Либеральную Лигу»), наладить за границей издание ее органа — журнала «Свободное слово», подготовить всеподданнейший адрес в ответ на речь Николая II в январе 1895 г. и добиться от него созыва собрания земских людей, как единственного средства выйти из критического положения, угрожающего в будущем революцией. По сведению департамента полиции, группа провела ужо несколько совместных собраний и вступила в переписку с земствами. Хотя ничего из этих попыток в 90-е годы не вышло, сам факт стремления создать организацию, объединяющую земских и неземских либералов, весьма знаменателен. Он вплотную сталкивал земских либералов с малоизвестными им ранее кругами, близкими им по политическим взглядам, но разнородными по социальному составу. Что же из себя представляла в это время российская либеральная интеллигенция?
Департамент полиции был прав, отметив значительную активизацию общественного движения в конце XIX в. и явно выраженное в нем стремление к объединению либеральных кадров, которое одновременно сопровождалось усилением внутренней идеологической борьбы вокруг тех основ, на которых подобное объединение предполагалось произвести. Борьба эта по вполне понятным причинам особенно активно велась в кругах интеллигенции. Интеллигенция потому и называется интеллигенцией, что всего сознательнее, всего решительнее и всего точнее отражает и выражает развитие политических группировок в обществе. Именно в результате деятельности буржуазной интеллигенции в 90-е годы началось зарождение так называемого «нового» либерализма (подробнее см.: [44, с. 46)], проявившегося в «легальном марксизме», в «экономизме» (правом его крыле), в организации партии «Народного права». «Новый» либерализм, хотя и был многими нитями связан с традиционным земским либерализмом, представлял особое явление в истории общественной мысли России.
Общественное положение российской интеллигенции, придавленной пятой самодержавия, было необычайно тяжелым.
«Всюду, везде натыкаешься4на одно и то же, на какое-то бессмысленное, непонятное глумление над людьми, ни для чего не нужное их угнетение, их связывание,— писал в конце XIX в. В. И. Вернадский.— Точно в России так много хороших работников и людей, что их можно давить как лишних, ненужных, негодных. И как ни отворачивайся, всюду, везде видишь, как давят людей. И мне иной раз кажется, что я слышу, как под безжалостной пятой, в казематах, тюрьмах, по разным городам, местам отдаленным и не столь отдаленным, среди блестящей обстановки благородных семей или бедной народной нищеты бюрократией давятся живые души. И мне точно слышатся стоны, слышится треск и стенания...» [94а, с. 56].
Численность интеллигенции к началу XX в. значительно возросла, составляя 2,7% самодеятельного населения [24, с. 14]. Однако роль ее определялась не столько удельным весом, сколько тем местом, которое она занимала в общественной и производственной жизни страны: без нее немыслимо капиталистическое производство и какая-либо общественная жизнь. Самостоятельной, единой политической силы интеллигенция в России, как и в любой другой стране, не представляла. Однако опа поставляла вождей и идеологов всем классам и всем партиям, начиная от крайне правых теоретиков самодержавия, бывших профессоров и преподавателей Московского университета, мракобесов и обскурантов К; П. Победоносцева, М. И. Каткова, К. Н. Леонтьева до руководителей анархистов и будущих эсеров.
Но основная масса мыслящей и политически активной буржуазной интеллигенции была либеральной. Не в последнюю очередь это объяснялось тем, что либерализм — аморфное политическое течение — был в то время весьма пестр по своим оттенкам; на правом фланге он воспринял изрядную долю аристократического фрондерства, а на левом — значительный элемент буржуазного демократизма. В 90-е годы даже будущие герои «Вех»— П. Б. Струве, II. А. Бердяев, С. Н. Булгаков были еще буржуазными демократами. Широкий политический спектр либерализма соответствовал неоднородному составу русской интеллигенции, включавшей в себя все классы «Табели о рангах». Между «его превосходительством» профессором университета и сельским учителем, врачом, мелким чиновником общим было только одно: все они не имели политических прав и в равной мере находились под пятой департамента полиции и корпуса жандармов. Еще Николай I заявил, что «ему ученых не пуж-НОл а нужны исполнители» [47, с. 107]. Генеральной линией
поведения самодержавия в отношении интеллигенции было требование: никакого вольнодумства! Подмяв под себя все и вся, не допуская никакой иной деятельности, кроме как «с соизволения начальства», регламентируя поступки и мысли своих подданных, царизм пришел в непримиримое противоречие «с какой бы то ни было самостоятельностью, честностью, независимостью убеждений, гордостью настоящего знания» [1, т. 5, с. 327]. Ясное понимание несовместимости самодержавия с творческой деятельностью интеллигенции постоянно ощущалось ею. «Что университет не совместим с теперешним режимомг это ясно и младенцу,— писал профессор С. Н. Трубецкой.— Да разве земство, суд, печать, закон, экономическое развитие страны, здоровая внешняя политика с ним совместимы?»— с горечью спрашивал он известного литератора В. М. Соболевского [179, л. 5].
Это не было единичным мнением какого-либо отдельного пессимиста. Гордость русской и мировой науки профессор Московского университета, в 40 с небольшим лет уже ставший действительным членом Академии наук Владимир Иванович Вернадский писал в своем дневнике в марте 1900 г.: «Жизнь заставляет выступать в вопросах высшего образования. А между тем нет сейчас возможности делать что-нибудь. Теперь время идейной пропаганды — русский человек лишен возможности действовать в России» [94а, с. 170—171]. Через несколько лет, в апреле 1904 г., он опять вернулся к этим горьким мыслям: «Фактически земская деятельность должна считаться прекращенной — подобно живой университетской жизни, ей нет места в России при современных условиях» [264, л. 31, 40]. Отметив неустранимое противоречие между самодержавием и потребностями развивающегося общества, подчеркнув тормозящую роль царизма в ходе исторического прогресса, В. И. Ленин нашел необходимым специально подчеркнуть: «Чем дальше, тем больше сталкиваются с самодержавием интересы буржуазии как класса, интересы интеллигенции, без которой немыслимо современное капиталистическое производство» [1, т. 9, с. 130].
В царствование последнего российского императора столкновение это приобрело столь очевидный характер, что Николай II, искренне веривший в преданность и любовь к нему «простого» русского народа, именно интеллигенцию считал главной виновницей всех социальных конфликтов в стране. Услышав как-то за обедом выражение «интеллигент», помазаник божий буркнул: «Как мне противно это слово»— и добавил полушутя-полусерьезно, что «следует приказать Академии наук вычеркнуть это слово из русского словаря»
[13, т. 2, с. 328]. Если Дворяйе вд времейа Екатерййы И получили, по словам М. Щербатова, «право скулить, когда их быот», то интеллигенции и этого не было дано. Всемогущий министр внутренних дел В. К. Плеве вполне серьезно заявил как-то II. К. Михайловскому, что «даже прошение на его имя он считает поводом к репрессиям» [311, л. 10].
Естественно, что подобная политика самодержавия вызвала соответствующий ответ со стороны интеллигенции. В мае 1902 г. заведующий Особым отделом департамента полиции, Ратаев подписал любопытный документ [173, л. 1 — 81. В нем делался обзор поведения интеллигенции, анализировалась связь революционного и оппозиционного движений, давалось свое, полицейское, понимание всего происходившего в России. Ратаев видел в противоправительственном движении два течения: «собственно революционное, т. е. борьба с правительством посредством подпольных организаций, и оппозиционное, т. е. борьба не менее упорная, но глухая и прикрывающаяся на вид легальными средствами... оба они находятся между собой в теснейшей связи, взаимно дополняют друг друга, и напряжение революционного настроения в данную минуту и в данной местности находится в прямой зависимости, существует ли в этой местности организованная оппозиционная группа, или нет». Поскольку борьба с революционным движением была традиционной задачей и главным делом департамента полиции, начальник его Особого отдела задался целью проанализировать сравнительно новый процесс, резко усилившийся в последние годы. По его наблюдению, «в состав оппозиционных групп входят преимущественно лица так называемых «интеллигентных» профессий, т. е. писатели, врачи, профессора . (главным образом приват-доценты), присяжные поверенные и их помощники и земские деятели радикального направления... Главная задача таких групп состоит в том, чтобы постоянно поддерживать и будить, а в случае надобности и вызывать в обществе недовольство против правительства, истолковывая каждое мероприятие последнего в неблагоприятном смысле и выставляя все правительственные действия в умышленно невыгодном освещении, и, таким образом, воспитывать массу в ненависти к современному государственному строю». Проанализировав различные типы оппозиционной борьбы, которую вела интеллигенция всеми доступными ей способами, начальник Особого отдела пришел к следующему заключению: «Имеющиеся в департаменте полиции данные за последние годы наглядно свидетельствуют, что напряженность, революционного настроения и степень развития революционного движе
ния в какой-либо местности находится в прямой зависимости от существующей в этой местности организации радикально-оппозиционной группы, серьезности лиц, входящих в ее состав, и средств, коими они в данный момент располагают для своих целей» [Там же, л. 8].
Оставим па совести полицейского определение характера взаимоотношения революционного и оппозиционного (т. е. либерального) движений. Но нельзя не признать, что тенденцию роста оппозиционности интеллигенции он подметил верно. Точен был и полицейский анализ тех центров, вокруг которых группировалась либеральная интеллигенция. Чаще всего, считал Ратаев, недовольные лица свободных профессий «пристраиваются к какому-нибудь печатному органу, газете или журналу и, несмотря на стеснительные рамки, в которые поставлена периодическая пресса, пытаются... изобразить в глазах читателей безотрадное будто бы положение России при существующем государственном строе» [Там же, л. 1]. Нельзя не признать верность полицейского наблюдения. Именно литературная деятельность, издание газет и журналов стали той почвой, на которой чаще всего объединялась либеральная интеллигенция. В Москве печатными органами, выражавшими ее взгляды и интересы, были журналы «Русская мысль» и «Юридический вестник», газета «Русские ведомости», в Петербурге — журналы «Вестник Европы», «Право», «Русское богатство». Эти и другие подобные им органы осторожно, но последовательно пытались проводить в обществе мысль о необходимости прочного буржуазного правопорядка, политических реформ (свободы слова, печати, собраний, развития местного самоуправления), критиковали существовавший в стране самодержавный строй, чем вызвали крайнее недовольство в «верхах». Так, К. П. Победоносцев еще в мае 1891 г. доносил московскому генерал-губернатору вел. кн. Сергею Александровичу, что журнал «Русская мысль» придерживается «в высшей степени вредного направления» и «служит главным образом к развращению умов в учебных заведениях» (цит. по: [44, с. 48]).
Интеллигенция, придерживавшаяся либеральных убеждений, в зависимости от оттенков политических взглядов группировалась около того или иного печатного органа. Вокруг журнала «Право» (1898—19.04 гг.) объединились либеральная адвокатура и интеллигенция, выступавшая с чисто политическими требованиями буржуазных свобод. Членами редколлегии и пайщиками журнала были И. В. и В. М. Гес-сены, А. И. Каминка, В. Д. Набоков, Петр Д. Долгоруков. Со временем в нем стали выступать И. И. Петрункевич,
Е. II. и С. II. Трубецкие и ряд других видных либеральных деятелей (19а, с. 145—185). В «Мире божьем», журнале более левого оттенка, сотрудничали около 450 авторов [47а, с. 125], среди них были буржуазные демократы А. И. Богданович, М. П. Миклашевский, В. Я. Богучарский, П. Н. Милюков, В. П. Кранихфельд, В. В. Вересаев, «легальные марксисты» II. Б. Струве, М. И. Туган-Барановский. Окрашенное в народнические цвета «Русское богатство» объединило свыше 880 авторов [47а, с. 125] — Н. К. Михайловского, Н. Ф. Анненского, В. Г. Короленко, А. В. Пешехонова, М. А. Плотникова и мн. др. Либеральная «Русская мысль» в 1900— 1904 гг. опубликовала статьи 460 авторов [Там же] и т. д. Впоследствии почти все активные деятели этих органов слились в «Союзе освобождения». В 90-х годах они полемизировали друг с другом, но антиправительственная деятельность и тех и других вызывала лютую злобу царских бюрократов. Вот как охранка характеризовала политическое направление «Русского богатства»: «Дискредитировать действия администрации, указывать на православное духовенство как на источник народного невежества, вопиять о повсеместных, непрерывных голодовках, плакаться на несчастную судьбу народного учителя — такова часть программы „Русского богатства”. Другая заключается в том, чтобы под видом заграничных писем, преимущественно из Лондона, Парижа, Берлина и Вены, в простой, общедоступной форме доказывать читателям, как счастливы наши западные соседи и как обездолены мы, русские» (цит. по: [121, с. 167—168]).
* * *
Объединяющими центрами либеральной оппозиционности стали также и различные профессиональные организации интеллигенции. Как ни азиатски дико было русское самодержавие, как ни противно было Николаю II само слово «интеллигент», не учитывать некоторых профессиональных особенностей этого слоя было невозможно. Страна не могла обойтись без газет, журналов (в 1896 г. только на русском языке выходило 697 изданий, а через 4 года уже 1002 — см.: [47а, с. 123]), без высшей школы, без учителей, врачей и инженеров, без того, чтобы они обменивались опытом, повышали свое профессиональное мастерство и после получения диплома об образовании [74а]. Еще в 1859 г. для материальной помощи нуждающимся литераторам и ученым было учреждено Общество литературного фонда. В руководящий орган его вошли И. С. Тургенев, А. П. Заблоцкий-Десято-
вский, Е. И. Ламанский, Н. Г. Чернышевский. Через несколько лет создали специальное Общество переводчиц и издательниц [47, с. 249]. Особенно быстро создание различных профессиональных организаций интеллигенции началось в пореформенной России (подробнее см.: [93а]). В 1865 г. при Московском университете возникло Юридическое общество, через год — в Русском техническом обществе объединились многие инженеры. Вскоре после образования земств в губерниях и даже некоторых уездах регулярно стали проводиться съезды «третьего элемента» (земских учителей, врачей, статистиков и т. д.). С 1871 по 1905 г. врачи собирались на съезды 301 раз, ветеринары — 158, агрономы — 87, страховые агенты — 110, техники и инженеры — 44 раза [Там же, с. 145]. Чем дальше, тем сильнее было стремление интеллигенции к объединению. По подсчетам А. Д. Степан-ского, в департамент полиции в 1890 г. было подано 182 просьбы о разрешении открыть различные легальные организации, в 1891 г.— 218, 1892 г.— 260, 1893 г.— 318, 1894 г.— 348, 1895 г.— 374, в 1896 г.— уже 476. Не все ходатайства были удовлетворены, но общее число действовавших в стране легальных организаций росло из года в год. Так, количество научных обществ (без научно-медицинских) возросло с 73 в 1890 г. до 130 в 1904, медицинских и научномедицинских за то же время — со 100 до 170, учительских обществ взаимопомощи — с 4 до 71 в 1902 г. [93, с. 27—28].
Далеко не сразу названные здесь (и многие неназванные) организации интеллигенции перешли в оппозицию к самодержавию, стали заниматься критикой его политики сначала в частных, а затем и в общих вопросах. Но чем сильнее росло в стране недовольство самодержавием, чем ближе Россия подходила к революционному кризису, тем более шумными становились их собрания и съезды, более резкими принимаемые ими резолюции (см.: [32, с. 332—336]). А непосредственно перед самой революцией редкий съезд интеллигенции обходился без того, чтобы представители царской администрации не обращались к помощи полиции для «наведения порядка». По мнению последней, подобное поведение легальных обществ стало прямым результатом деятельности либеральных интеллигентов, которые, «заполняя постепенно состав членов общества своими людьми... и став господами положения, пользуются недомолвками устава для направления деятельности обществ в нежелательном духе» [73, л. 2].
Перепуганным полицейским крамола виделась в самых невинных общественных организациях. В 1903 г. группа абсолютно благонамеренных людей обратилась в Министер
ство внутренних дел с просьбой разрешить организовать Московский кружок любителей астрономии. Московский обер-полицмейстер Д. Ф. Трепов, не имея никакой возможности прямо отклонить эту скромную просьбу, стал все же возражать против ее удовлетворения на том основании, что «нельзя поручиться, что и в этот кружок. „ с течением времени не проникнут такие лица (противоправительственного и, стало быть, «вредного» образа мыслей.— К. Ш.) и не заменят собой нынешний состав членов, последствием чего может явиться крайне нежелательное направление деятельности кружка (!)» (цит. по: [93, с. 33—34]).
И действительно, чем сильнее было влияние либеральной интеллигенции в подобных обществах и па различных съездах, тем чаще там обсуждались вопросы, выходящие за узкие рамки чисто профессиональных дел. Описывая впечатление от одного из таких съездов в Петербурге, на котором присутствовало 4200 человек, активная деятельница «Союза освобождения» Е. Д. Кускова сообщала своему единомышленнику Л. Ф. Пантелееву: «Везде красной нитью проходила мысль: общие условия мешают работе. Надо изменить общие условия. Это была до того доминирующая нота всего съезда, что ни для кого не могло быть теперь тайной, к какому тупику мы пришли. На всех секциях люди, очевидно, думали об одном: как, ну как же изменить эти общие условия, чтобы работа в России наконец стала возможной» [281, л. 250]. Через несколько недель она вновь возвратилась к впечатлениям об активизации интеллигенции на съездах. «Кто бы ни читал реферат, о чем бы ни шла речь, все заканчивалось одним припевом: общие условия мешают работать, необходимо изменить общие условия. И не только в секции статистиков эти общие условия служили припевом. На секциях санитарии или земской и городской медицины, у педагогов — везде речь шла о том, что надо изменить общие условия» [Там же, л. 7].
Конечно, одни только разговоры о необходимости изменения «общих условий» (т. е. политических порядков в стране) еще не представляли непосредственной угрозы для самодержавия. Но то, что подобные речи велись не с глазу на глаз, а произносились публично, в многочисленной аудитории было важным симптомом, свидетельствовавшим о пробуждении политической сознательности и вызревании недовольства в самых широких слоях русской интеллигенции. Подытоживая в начало 1904 г. роль съездов интеллигенции, полицейские считали, что «подобные легальные учреждения, преследующиег казалось бы, чисто научные целиг при более
или менее соответствующих условиях и при отсутствии надлежащего надзора со стороны администрации легко превращаются в органы публичной пропаганды конституционных вожделений либеральной части общества». Царские власти справедливо полагали, что сами по себе эти съезды отнюдь не представляют для них серьезной опасности. Их пугало другое: «...единодушное требование массы интеллигентных лиц в разрешенных правительством собраниях и в присутствии многочисленной публики приобретает особое значение, вселяя в общество ложное представление о размерах и успехах пропаганды и о действительных его нуждах и потребностях; в конце концов подобные агрессивные (!) выходки опять-таки создают революционное настроение и приучают молодежь к массовым протестам» [192, л. 10].
Рост оппозиционных настроений интеллигенции проявлялся и в другом: руководителями подобных съездов и организаций стали выбирать не законопослушных и безропотных молчалиных, не решавшихся «сметь свое суждение иметь», а людей, известных своей оппозиционной, а'иногда и революционной деятельностью, тех, кто уже побывал за «дурной» образ мыслей в ссылках, перенес другие репрессии самодержавного правительства. Так, Союз взаимопомощи русских писателей возглавляли такие одиозные для царизма лица, как Н. К. Михайловский, II. А. Рубакин, П. Б. Струве, В. Г. Короленко, В. И. Семевский, II. Ф. Анненский, Н. А. Котляревский, С. И. Кривенко, К. К. Арсеньев, С. А. Венгеров, В. Я. Мякотин и ряд других известных либеральных деятелей. Департамент полиции жаловался царю, что из 45 руководителей Союза писателей о 21 «имеются неблагоприятные сведения» [194, л. 4]. Начальники губернских жандармских управлений сетовали на то, что земские руководители наводнили свои учреждения неблагонадежными служащими. «Они (земцы.— К. Ш.) охотно берут к себе на службу лиц, скомпрометированных в политическом отношении,, приближают их к себе, доверяют деятельность по народным чтениям и библиотеке людям, убеждения которых не могут быть им не известны, и смотрят сквозь пальцы на то, что происходит в подведомственных им учреждениях» [197, л. 3]. По мнению департамента полиции, засилие оппозиционного так называемого «третьего элемента» в земстве привело к осложнениям во взаимоотношениях двух других «элементов» (выборных земцев и государственных чиновников). Полицейские утверждали, что интеллигенты, работавшие в земстве, значительно активизировали и усилили земский либерализм: «За спинами увлекающихся и протесту
ющих земцев всегда стоит в качестве подсказчцка земский статистик, земский писарь, земский врач, агроном и т. п.» [173, л. 4].
Деятельность либеральной интеллигенции привела к тому, что в оппозиционное движение включались даже такие организации, которые первоначально создавались для поддержки самодержавия и существовавших в стране порядков. Так, весьма характерна трансформация, произошедшая с «Императорским вольным экономическим обществом» (далее — ВЭО). Созданное еще при Екатерине II в 1765 г. с целью оказывать содействие экономической и социальной политике правительства (см.: [70]), оно в конце XIX в. превратилось в один из центров сосредоточения либеральнооппозиционных сил. Президентом его был граф П. А. Гейден, вице-президентом — К. К. Арсеньев, секретарем — В. В. Хижняков. В 90-е годы ВЭО пополнилось такими видными деятелями земского движения, как Ф. И. Родичев, Петр Дм. Долгоруков, М. И. Петрункевич, А. В. Винберг, В. Ю. Скалой, Д. И. Шаховской, представителями буржуазно-либеральной интеллигенции (П. Н. Милюков, В. А. Розенберг и др.), либеральных народников (Н. Ф. Анненский, А. В. Пешехонов и др.), легальных марксистов (П. В. Струве, М. И. Туган-Барановский) [44, с. 56]. Только за два года (1894—1895) в третье, самое многочисленное отделение ВЭО было принято 52 новых члена, а за четыре предыдущих — всего 24. В подавляющем своем большинстве новые члены придерживались либеральных взглядов. Советский исследователь В. П. Булдаков, первым обративший внимание на изменение состава ВЭО, именно с увеличением числа новых членов связывал полевение его деятельности [9, с. 252]. В результате ВЭО к середине 90-х годов превратилось, по мнению перепуганной петербургской охранки, в зловредное гнездо крамолы и оппозиции, «в парламент, обсуждающий публично, всегда при громадном стечении публики решительно все вопросы нашей внутренней государственной жизни» (цит. по: [44, с. 53]).
Еще в 1861 г. при ВЭО был организован Комитет грамотности. По сведениям департамента полиции, «в 1890 г. среди некоторых лиц неправительственного направления возникла мысль об организации кружка либерального направления, члены коего, занимая общественные должности, преимущественно земских деятелей и учителей, должны были оказывать противодействие мероприятиям правительства на легальной почве» [9, с. 251; 31, с. 20—21]. Департамент полиции считал, что такой кружок и сформировался вокруг Коми-
тета грамотности ВЭО. Активными деятелями его были В. В. Девель, Б. Э. Кетриц [317, л. 19], А. М. Калмыкова, В. И. Чарнолусский, Г. А. Фальборк, А. Тютрюмов, II. А. Рубакин, Д. Д. Протопопов и ряд других лиц. Комитет развернул довольно широкую издательскую деятельность, выпустив в свет более 120 работ общим тиражом около 2 млн. экземпляров [70, л. 44]. «Эти произведения печати,— считали полицейские,— представлялись орудием легальной пропаганды в народе, являлись одним из средств борьбы агитаторов с правительством-на законной почве и стали рассылаться Комитетом грамотности в народные библиотеки и читальни, а также земским учителям, фельдшерам и санитарам и т. п. молодым людям обоего пола для бесплатного и бесконтрольного распространения среди сельского и фабричного населения...» (цит. по.: [44, с. 48]).
Обеспокоенный министр внутренних дел И. Н. Дурново обратился со специальным посланием к министру просвещения И. Д. Делянову. Отметив «резко проявившееся в разных слоях интеллигентного класса стремление содействовать поднятию уровня народного образования путем организации народных чтений, открытия библиотек и читален для фабричного и сельского населения и, наконец, безвозмездного распространения в народе дешевых изданий, книг и брошюр научного, нравственного и литературного содержания», Дурново констатировал, что после голода 1891 г. во главе этого процесса стал Комитет грамотности, причем последний систематически выступал «в духе, несогласном с видами правительства». Дурново был обеспокоен, что бесконтрольная деятельность интеллигенции станет «источником извращения народного мировоззрения и отчуждения народа от освященных веками исторических заветов» [225]. Он предлагал Делянову добиться у царя передачи Комитета грамотности из ведения ВЭО в министерство просвещения.
Однако после утверждения царем предложенной Дурново меры (ноябрь 1895 г.), вызвавшей возмущение всей передовой общественности7, деятели Комитета грамотности в марте 1896 г. вышли из его состава, перебрались в III (экономическое) отделение ВЭО и там развернули оппозиционную борьбу, которая еще резче усилилась в связи с голодом 1897 г. То они требовали отмены телесных наказаний, то реформы денежного обращения, то поднимали вопрос о мерах, препятствующих ухудшению сельскохозяйственного производ-
? Историю^ с протестом Л. Н. Толстого против этой Меры см.: [288, К. Ф. Шацилло 49
ства [9, с. 253—254]. Начальник Петербургской охранки с раздражением писал, что «вопросы обсуждаются там не с одной только точки зрения сельского хозяйства, причем каждый раз беседы и рассуждения превращаются в суд над правительством» (цит. по: [44, с. 54]).
В начале 1898 г. новый, министр внутренних дел подписал новую записку о ВЭО. Назвав ВЭО «вредным» обществом, И. JI. Горемыкин обругал всех его деятелей. Так, В. Чарно-лусский «обратил на себя внимание вредным образом... мыслей и действий, несогласованных с видами правительства», за что еще в 1890 г. отлучался от должности земского начальника. Г. Фальборк высылался в «места не столь отдаленные» за недозволенные разговоры и агитацию среди студентов. При обыске у него был найден проект всеподданнейшего письма на имя Александра III «тенденциозного содержания». Н. Рубакин был замечен в «проведении в своих сочинениях весьма тенденциозных стремлений», А. Тютрю-мов, Д. Протопопов и А. Калмыкова обвинялись в «неправильном» образе мыслей [283, л. 24—26].
Властей особенно беспокоило то, что деятельность ВЭО перестала носить, как это было раньше, келейный характер. На дискуссиях либеральных народников и «легальных марксистов», которые проводило это общество, собиралась не одна сотня слушателей. В апреле 1898 г. И. Горемыкин и министр земледелия и государственных имуществ А. Ермолов вновь обратились к царю с письмом по поводу деятельности ВЭО. Отметив, что «общество делается ареной борьбы политических страстей при явно антиправительственном направлении большинства докладчиков» [Там же, л. 5], министры предложили Николаю II изменить устав ВЭО. Никакие протесты его председателя графа П. А. Гейдена, дважды обращавшегося к царю со «всеподданнейшими» докладами [284, л. 2—5], в которых он отрицал противозаконную деятельность ВЭО и обвинял министерство внутренних дел в клевете, не помогли. 14 апреля 1900 г. министр земледелия и государственных имуществ А. Ермолов известил П. А; Гейдена, что царь изменил устав ВЭО. Отныне запрещался доступ на заседания всех секций ВЭО посторонних лиц, программы заседаний и тексты докладов должны были присылаться на утверждение министра [235]. «Вольное» экономическое общество правительство стремилось превратить по сути дела в простой придаток департамента министерства земледелия.
* * *
Если в Петербурге одним из центров притяжения оппозиционной интеллигенции был^ ВЭО, то в Москве им сделалось Юридическое общество, существовавшее с 1865 г. при Московском университете. В нем объединились такие известные деятели либеральной интеллигенции, как С. А. Муромцев, В. А. Гольцев, М. М. Ковалевский, М. Я. Герцснштейн, Н. А. Каблуков, И. И. Янжул, А. И. Чупров. Московский генерал-губернатор вел. кн. Сергей Александрович жаловался министру внутренних дел, что, по его сведениям, в 1897 г. из 372 членов этого общества 119 «лица, официально скомпрометированные в политическом отношении», [154, № 6(30), с. 100]. Председателем общества был профессор С. А. Муромцев, ежегодно демонстративно избираемый после того, как правительство в 80-х годах выгнало его из университета. Министр просвещения считал, что общество «уклонилось от надлежащего пути», поддерживает в молодежи оппозиционные настроения, «отрицательное отношение относительно деятельности правительственной власти», но «управиться» с ним никак не мог. Во время высылки студентов из Москвы после студенческих беспорядков Юридическое общество решило заслушать доклад «К вопросу об административной неправде и административном суде» (февраль 1898 г.). В другом докладе, как сообщал министр, «мрачными красками изображалось прошедшее и настоящее России». Во время пушкинских торжеств 1899 г. С. А. Муромцев в присутствии московского генерал-губернатора на заседании Совета Университета зачитал адрес от Юридического общества и Общества любителей российской словесности. В нем С. А. Муромцев «истолковывал творчество великого русского поэта в том смысле, что он (Пушкин) освобождает личность от властной опеки». По словам министра, адрес «этот ,,с на-правлением“ говорил много и своим буквальным текстом и ассоциацией идей, напоминавшей им (студентам.— К. Ш.) текущие события из жизни волновавшейся молодежи» [Там же, с. 98]. Особенно возмущал министра «оглушительный гром аплодисментов», которым присутствовавшие студенты наградили Муромцева. Министр считал необходимым прикрыть этот «всероссийский пропагандистский центр» и «положить конбц его вредной деятельности», что и было сделано в 1899 г.
Заодно с репрессиями против Юридического общества при Московском университете министр просвещения обрушился и на Петербургский университет. Для водворения
порядка из него были изгнаны приват-доценты М. И. Греве, С. А. Венгеров, Исаев, Н. М. Книпович, М. И. Туган-Бара-новский, П. Б. Струве, профессору Н. И. Карееву предложили самому подать в отставку, а В. Е. Якушкина за «тенденциозное» участие в пушкинских торжествах выслали из Петербурга [262, л. 30; 94а, с. 303]. Единственное обвинение, выдвинутое «власть имущими» против всех этих людей,— неправильный образ мыслей, «несогласованный с образом мыслей министерства,— писал профессор В. И. Вернадский.— Выгонять человека из-за ,,образа мыслей*4 — это верх цинизма,— добавлял он.— ...Конечно, приятно было бы уйти отсюда (из Московского университета.— К. Шно бросать самому научную работу в избранной области для меня очень тяжелая жертва» [94а, с. 168].
Вполне понятно, что мириться с таким положением дел могли далеко не все. Профессура и приват-доценты высших учебных заведений стали не только инициаторами многих либеральных начинаний. Еще до возникновения «Союза освобождения» они стали выполнять роль своеобразного посредничества между земским либерализмом и либерализмом буржуазно-демократической интеллигенции. Многие из них как земцы участвовали в земских сессиях, включаясь в их либеральное крыло, а как преподаватели вузов входили в различные научные общества и советы и там, а также в своих лекциях [123, с. 170—179] пытались отстаивать и проводить либеральные идеи. Не случайно для многих из них (В. И. Вернадского, С. Ф. Ольденбурга, И. М. Гревса, В. Е. Якушкина, П. Г. Виноградова, Н. И. Кареева, В. Л. Кирпичева, Л. И. Лутугина и др.) столь естественным стало сотрудничество в журнале «Освобождение», а затем и в «Союзе освобождения».
Немало крови попортил царским чиновникам и Союз русских писателей. По сведениям жандармов, он все время стремился заниматься вопросами, которые «выходят из пределов устава Союза и не соответствуют задачам последнего» [194, л. 5]. То писатели собирали пожертвования пострадавшим от недорода и открывали столовые для голодающих, то требовали отмены цензурных ограничений, то устраивали какие-то неразрешенные, а стало быть, незаконные обследования. Во время студенческих беспорядков 1899 г. решили привлечь к суду чести и исключить из своей среды тех, кто поддерживал меры правительства; получив известие о смерти ' в Париже эмигрировавшего туда П. Л. Лаврова, почтили его память вставанием. Узнав, что председательствовавшего на этом собрании П. Н. Милюкова вызвал директор департамен
та полиции и передал ему недовольство «господина министра» чествование^ Лаврова и «общим направлением Союза», «все собрание, состоявшее из 100 человек, покрыло хохотом» услышанное сообщение [170, л. 1]. После отлучения синодом Л. Н. Толстого от церкви Союз послал ему телеграмму («по-видимому, не лишенную тенденциозности», как глубокомысленно порешили в полицейском ведомстве), в которой желал великому русскому писателю доброго здоровья, «долгих лет славной жизни и доблестного служения делу правды и добра» [Там же, л. 14].
И так было во всем. Царские власти решительно не могли сосуществовать пусть и с робкой и скромной, но независимой от них общественной организацией. Однако чем больше свирепели власти, тем больше росли оппозиционные настроения. «Кажется, можно установить с большой точностью,— вспоминал И. И. Петрункевич,— что внимание правительства к деятельности того или другого общества всегда влекло за собой превращение мирного и полезного труда в состояние раздражения и решительную оппозицию власти» [76, с. 277]. Когда писатели узнали, что министр внутренних дел запретил съезд журналистов, а заодно и учрежденную ими премию имени Л. Н. Толстого, они стали жаловаться в Сенат, а потом просто собрались по инициативе А. В. Пешехонова без разрешения властей [170, л. 11]. Накануне открытия съезда, 8 ноября 1900 г., руководителей Союза вызвали в министерство внутренних дел и предупредили, что запрещают доклады В. М. Гессена «О юридическом положении повременной печати в России», В. П. Кранихфельда «О надзоре за провинциальной печатью», В. А. Мякотина «О применении на практике ст. 140 Устава о печати», В. А. Розенберга «Свод данных о взысканиях, наложенных на периодическую печать», М. А. Славинского «Малорусская печать в России», П. Б. Струве «О некоторых применениях на практике ст. 93 и 103 Устава о печати», а докладчикам Д. А. Клеменцу («О сибирской повременной печати»), А. Н. Кремлеву («Сравнительное положение столичной и провинциальной печати»), Н. А. Рубакину («О статистике чтения в России») и Г. И. Шрейдеру («Отношения провинциальной печати к местным общественным учреждениям») «было рекомендовано предложить держаться в должных границах» [194, л. 9].
Но роковым для Союза оказалось начало марта 1901 г., когда он выступил с резким протестом против избиения на Казанской площади 4 марта петербургских студентов и интеллигенции, устроивших демонстрацию в поддержку студентов Киевского университета, отданных в солдаты за
«беспорядки». Среди избитых оказались и члепы Союза: Н. Ф. Анненский, Р. В. Иванов-Разумник, В. А. Мякотин, А. В. Пешехонов, П. Б. Струве, М. И. Туган-Барановский, А. В. Тыркова [109, с. 318], причем трое последних угодили еще и в полицейский участок. Пройти спокойно мимо этого события писатели, естественно, не могли, и 9 марта Союз писателей послал министру внутренних дел Сипягину официальный письменный протест, в котором обвинял полицию и казаков в избиении мирной демонстрации и заявлял «о лишении деятелей литературы и публицистики права своевременного разъяснения нужд своей родины и, между прочим, указывая па недопущение обсуждения в периодической печати вопроса о нынешнем положении студенчества, просил о скорейшем пересмотре узаконений о печати» [194, л. 14]. В ответ Сипягин с одобрения Николая II распорядился о немедленном закрытии Союза. Последовал новый протест. Письмо-сочувствие распущенному Союзу подписали десятки выдающихся людей России, и среди них первым был Л. Н. Толстой. «...От всей души благодарим вас за то, что вы сделали, и надеемся, что деятельность ваша, несмотря на насильственное закрытие союза, нс ослабеет, а окрепнет и продолжится в том же направлении свободы и просвещения»,— говорилось в письме [7а, с. 2].
Закрытие Союза означало не просто лишение интеллигенции еще одной общественной организации. Многие, даже далекие от решительных действий люди, все яснее убеждались в несовместимости с самодержавием никакой независимой деятельности. Первый историк «Союза освобождения» и секретарь его Д. И. Шаховской полагал, что именно в эти дни произошел перелом, после которого «создание в ближайшем будущем достаточно сильной общественной организации стало неизбежным» [108, с. 318]. Однако до создания такой организации прошли еще многие месяцы.
* * *
Итак, в течение всего лишь нескольких лет жертвами самодержавного произвола стал целый ряд общественных организаций интеллигенции (подробнее об этом см.: [93а, с. 49— 68]). У нее все меньше и меньше оставалось мест, где она могла собираться и вести хоть и «законные», но подозрительные, с точки зрения полицейских, разговоры, принимать неприятные для чиновников просьбы и обращения в адрес царской администрации. Люди робкие и законопослушные отходили от всякой общественной деятельности и замыка-
Яйбь в скдрлуйе личной жизни, а 'Того, в ком была неистребима общественная жилка, репрессивные меры правительства и возраставшее в стране революционное движение подталкивали к тому, чтобы искать новых путей для выхода своему недовольству существующими порядками.
Профессиональные организации интеллигенции конца XIX в. можно с известным основанием считать прототипами тех профессионально-политических союзов, которые особое развитие получили уже после начала первой революции. В конце XIX в. появились и зачатки столь своеобразной организационной формы, как так называемая банкетная кампания, высший пик ее приходится на осень 1904 г. Используя любой предлог — от дня рождения того или иного деятеля до какого-либо иного чествования или юбилея, либеральная общественность стала устраивать официальные банкеты [97, с. 77 и др.]. В 1902 г. в.эти собрания были внесены элементы организации: «Для того, чтобы стать их членом, необходимо было подвергнуться баллотировке особого выборного комитета, в шутку называвшегося комитетом ,,Кули-нарным“. Иногда эти ужины происходили с ,,гостями“, и тогда число их участников возрастало до 200 и более. На ужинах всегда разбирался какой-нибудь животрепещущий общественный или политический вопрос, по которому и принимались резолюции» [7, с. 36],— вспоминал В. Я. Богучарский, бывший одним из руководителей «Кулинарного комитета», все 10 членов которого в дальнейшем стали видными освобож-денцами. «Кулинарный комитет» назначал день собрания и его тему, рассылал на него приглашения, выделяя докладчиков, которые заранее готовились к произнесению тостов. Судя по сохранившимся подписным листам [215, л. 1], большая часть участников подобных ужинов позже стала активными деятелями «Союза освобождения». Департамент полиции быстро отреагировал на эту новую форму проявления общественной деятельности, и в его Особом отделе появились пухлые папки под названием «Свод данных о проявлении борьбы против правительства на легальной почве (обеды, ужины и т. д.)» [169].
В конце 1902 г. «Кулинарный комитет» решил провести банкет, посвященный 200-летию печати в России. Прослышав об этом, В. К. Плеве вызвал на аудиенцию Н. К. Михайловского и высказал ему свое полицейское понимание происходящих в России событий. Он заявил, «что литература — заводчица всей смуты... что литераторы все время мутят, что молодежь, рабочие, крестьяне — это только пушечное мясох что и теперьх лишь начался сезон2 литераторы опять
начали свою агитацию, говорят на вечеринках речи, затеяли чествование (200-летис печати.— К. Ш.) с явным намерением устроить скандал, что он этого не потерпит» и т. д. [312, л. 9]. На другой день директор департамента полиции Лопухин вызвал к себе Рубакииа, Чарполусского, Фальборка, Вейнберга и просил их передать Комитету по проведению юбилея, что «банкет, конечно, может быть разрешен, если бы не стали говорить о деспотизме русского правительства, о конституции» и не принимали бы адресов в подобном духе. В ответ он услышал, что никакой специальной петиции в адрес правительства никто не планирует, но «что писатели ни о чем ином, как о свободе печати, говорить не могут в этот день, и что таких речей никто предотвратить не в силах» [Там же, л. 11 ].
Ужины и обеды продолжались. В марте 1903 г. писатели собрались восьмой раз, причем пригласили на ужин и гостей, т. е. не писателей. Стало резко возрастать число участников банкетов. На них специально в Петербург приезжали москвичи. В ноябре 1903 г. Е. Д. Кускова писала Л. Ф. Пантелееву: «Билеты на обед расхватывают быстро, пришлось прибавить еще 50 чел. ...Масса недовольных — не хватило билетов. Больше пустить уже невозможно» [281, л. 22]. И хотя, по признанию самой Е. Д. Кусковой, речи и тосты на этих ужинах и обедах были всего-навсего «остроумием с кукишем в кармане» [Там же, л. 30], они бесспорно свидетельствовали о росте недовольства самодержавием, о'хотя и робкой, но публичной критике в его адрес. Допустить такого «святотатства» департамент полиции не мог и официально запретил рассылать приглашения на подобные мероприятия. «Запрещена, следовательно, самая элементарная форма общения людей, не имеющих постоянного ме<;та для встречи»,— жаловалась Пантелееву Кускова. А в другом письме она добавляла, что «Кулинарный комитет» решил продолжать свою деятельность. «Вчера был у нас опять ужин у Палкина (владелец известного ресторана в Петербурге.— К. Ш.). После того как нам запретили собираться на ужины, мы решили просто приходить в один из ресторанов, брать кабинет, выбирать председателя и обедать. Вчера пришло 75 человек, было очень шумно, дружно и весело. Пе знаю, будет ли применима эта форма „вторжения11» [Там же, л. 24, 25].
* * *
Царское правительство все более и более уподабливалось известному персонажу Салтыкова-Щедрина — губернатору Угрюм-Бурчееву, приказавшему палить из пушек в весну, чтобы не допустить наступления оттепели. Конечно, царская администрация вольна была не считаться с негодовавшей либеральной общественностью, издеваться над ней, но лишь до тех пор, пока в решительную революционную борьбу пе вступали широкие демократические массы народа. Знамением того, что Россия приближается к серьезнейшим социальным потрясениям, был переход революционного движения в свой третий, высший и последний, пролетарский этап. Это самым непосредственным образом повлияло и на все освободительное движение, в частности на русский либерализм, в недрах которого появились такие явления, которые дают право говорить о «новом» либерализме, хотя было бы и неправильным недооценивать тесной связи «нового» и «старого» земского либерализма 8. По всей вероятности, о «новом» либерализме как сложившемся понятии можно говорить лишь в связи с оформлением «Союза освобождения» — организации, занявшей в политической истории России промежуточное положение между довольно разношерстными и весьма аморфными либеральными течениями и четко оформленными партиями. Но вполне естественно, «новый» либерализм не'возник на голом месте, он имел корпи, уходящие в середину 90-х годов XIX в. Его возникновение было так или иначе связано с вступлением революционного движения в пролетарский этап.
В исторической литературе уже отмечались объединительные тенденции в русском освободительном движении начала 90-х годов. Этой проблеме посвящена интересная работа В. В. Широковой о партии «Народного права.» [121]. Судьба исследуемой ею организации оказалась очень короткой: от учредительного съезда'до разгрома: полицией «Народное право» просуществовало немногим более полугода. За такой короткий срок нет возможности проследить эволюцию партии, направление ее развития. Поэтому трудно согласиться с утверждением автора, безоговорочно относящего «Народное право» в разряд революционных организаций, ибо начальные шаги партии еще не дают для этого оснований. Скорее верна характеристика В. Я. Лаверычева: «Отказ от доктрин народ-
8 На это справедливо обратил внимание В. Я. Лаверычев (см.: [44, с. 46-64]).
пического социализма позволял привлечь в ,,партию11 и представителей буржуазного либерализма. Но они шли в эту организацию не потому, что переходили на революционные позиции, а в целях расширить с ее помощью свое влияние... Удалось ли народникам через нее активизировать более умеренные элементы? Или либералы нащупывали уже какие-то пути приспособления ее для своих целей и планов? Вероятно, ответ на эти вопросы нельзя найти» [44, с. 58].
Если мы ознакомимся с программным документом наро-доправцев [145, 1907 г., № 7, с. 197—198], с основополагающей нелегальной брошюрой «Насущный вопрос», написанной А. И. Богдановичем [121, с. 73], и сравним их содержание с главными идеями «Союза освобождения», то почти не найдем существенных различий. Все пять положений «Манифеста»: 1) представительное правление на основании всеобщей подачи голосов; 2) свобода вероисповедания, печати, сходок и ассоциаций; 3) неприкосновенность личности и ее прав; 4) независимость суда; 5) право политического самоопределения нации [145, 1907 г., № 7, с. 198] полностью соответствуют и программе освобожденцев. Каждый осво-божденец подписался бы под такими положениями брошюры «Насущный вопрос», как: «...наш идеал — общество свободных людей, в котором каждому обеспечено наиболее полное и правильное развитие всех его духовных и материальных сил...» или: «Пора стряхнуть с себя гнет обветшалых идей народничества, культурничества, проповеди малых дел. Пора также отрешиться от благоговейного преклонения перед мифическим ,,богоносительным“ народом с его какой-то никому не ведомой особливой правдой, якобы отличной от общечеловеческой» [64, л. 30]. Не случайно, что именно через «Народное право» прошли такие видные освобожденцы, как Н. Ф. Анненский, А. Н. Максимов, П. Н. Милюков, А. В. Пе-шехонов, В. В. Хижняков, Н. Н. Черенков, В. Я. Яковлев (Богучарский), В. В. Водовозов и мн. др. [121, с. 182— 197]. На это обратил внимание еще В. И. Ленин. Он писал: «Законным наследником народопр.авцев, их определенным,, последовательным, зрелым продолжателем явилось либеральное „Освобождение11...» [1, т. 2, с. 440].
^Другим источником «нового» либерализма стал ^легальный марксизм». «Это были буржуазные демократы,— писал В. И. Ленин о „легальных марксистах11,— для которых разрыв с народничеством означал переход от мещанского (или крестьянского) социализма не к пролетарскому социализму, как для нас, а к буржуазному либерализму» [1, т, 16, с, 96]. Данный вопрос нашел довольно полное осве-
щеййе в неопубликованной работе В. И. Булдакова 110]. Для исследования генезиса «нового» либерализма важно подчеркнуть два обстоятельства.^Вонпердщх»-.«легальные марксисты» понимали свою отчужденность от социализма. «Социализм, прямо скажем, никогда не вызывал у меня каких-либо волнений, а еще меньше увлечений...— вспоминал позже П. Б. Струве.— Социализм интересовал меня, главным образом, как идеологическая сила, которая... могла быть направлена либо на завоевание гражданских свобод, либо против них» 1144, р. 577, 584].
[Во-вторых, «легальные марксисты» ясно видели свое принципиальное отличие от революционных марксистов и четко представляли, что союз с последними в борьбе против народников носит временный и непрочный характер Для русских «легальных марксистов» даже [ Бернштейн был фигурой одиозной. «Меня очень радует, что вы не просто бернштейни-анец,— писал Н. А. Бердяев П. Б. Струве.— Ваше отношение к больному месту наших дней сложнее и глубже, и я приветствую в вас первого писателя (не в русской только, а и в европейской литературе), который, кажется, стал на верный и более новый путь. Я бы нечхотел, чтобы новой ортодоксией сделалось голенькое бернштейнианство, этого мало, нужно что-нибудь более гармоническое, красивое и вдохновляющее» [255, л. 132]. Другой союзник Струве, С. Н. Булгаков, писал ему: «Я думаю, что теоретически марксизм скоро перестанет играть роль печки, от которой танцуют наши писатели по экономическим и политическим вопросам, и займет бесспорное и почетное место лишь на божнице политической экономии» [Там же, л. 219]. Заявляя о том, что он ненавидит и презирает ортодоксов и ортодоксию, Струве писал жене: «Все они не понимают, что я недаром бросил якорь моего общественно-политического миросозерцания в твердый (для меня) грунт идеалистической метафизики и что поэтому я не только критикую, но и подготовляю повое политическое миросозерцание, гораздо более смелое, чем марксизм» [251, л. 211, 218].
Этим «смелым» политическим миросозерцанием и был «новый» либерализм, хотя и отличавшийся от традиционного земского, но, конечно, же, никак не заслуживший столь решительных и категорических дефиниций. Важно было и то, как современники воспринимали «легальных марксистов». Такой марксизм, считал В. Г. Короленко, «несет в себе примирение с господствующим в действительности течением, и очень многие прежде всего усваивают защиту капитализма» [44, с. 56]. В апреле 1900 г. В. И. Вернадский отмечал в сво
ем дневнике «любопытный прогресс марксистов» Струве, Булгакова и других, которые «теперь близко подходят к демократам, либералам» [263, л. 23]. От временного союза с революционными марксистами «легальные марксисты» очень быстро перешли к прочному и длительному союзу с другими либеральными оттенками, слившись с ними в едином «Союзе освобождения».
^Оппортунизм в российской социал-демократии в лице «экономистов» составил еще один источник «нового» либерализма. Приехав в 1896 г. в Швейцарию и едва вступив в Союз русских социал-демократов' за границей идеологи «экономистов» С. Н. Прокопович и Е. Д. Кускова начали борьбу с Г. В. Плехановым. «В те далекие времена в Женеве мы сражались с ним,— вспоминала Кускова,— из-за лозунга „диктатура пролетариата44. Но в этом он был тогда упорен» [38, с. 138—139]. Вскоре произошел разрыв. В 1899 г. был опубликован написанный Е. Д. Кусковой манифест «Credo», в котором утверждалось: «Для русского марксиста исход один: участие, т. е. помощь экономической борьбе пролетариата, и участие в либерально-оппозиционной деятельности» (цит. по: [1, т. 4, с. 169]). Манифест «экономистов» вызвал резкий протест В. И. Ленина и его сторонников внутри России, а за границей Плеханов и группа «Освобождение труда» ушла со II съезда Союза русских социал-демократов, перешедших на позиции «экономизма» [29, с. 289]. Но и выхолощенное социал-демократическое движение оказалось неприемлемым для лидеров правого крыла «экономистов», и в скором времени они оказались за его пределами, пополнив собой ряды «нового» либерализма. ^^Наконец^^резервом «нового» либерализма была та бур-жуазная интеллигенция, которая пе заняла четкой позиции в споре народников и марксистов, по активно выступала против самодержавных порядков. Полицейские жаловались, что, «пользуясь в качестве литераторов, ученых,, юристов и общественных деятелей солидным общественным положением, означенные лица не упускают ни малейшего случая для возбуждения в публике неудовольствия всеми мероприятиями правительства и подготовления всякого рода манифестаций и протестов, причем особенно вредно в этом на-гении влияют на учащуюся молодежь» [198, л. 19].
ные группки или кружки издавали время от времени по какому-либо поводу нелегальную листовку, пускали по |рукам открытое письмо-протест, занимались, по сведениям Полиции, устройством «в частных квартирах платных вечеринок под предлогом собеседования и чтения рефератов на
литературные и общественные темы, причем входная плата распределяется частью между действующими революционными кружками, частью же направляется в подпольное общество «Помощи политическим ссыльным и заключенным», присвоившее себе наименование „Красный крест"» [173, л. 7].
Даже многоопытные полицейские затруднялись определить политическую окраску подобных организаций и предложили именовать их просто «радикально-оппозиционной группой» в Петербурге. Это был, по их мнению, «кружок лиц интеллигентных профессий (писателей, профессоров, приват-доцентов, присяжных поверенных и их помощников и т. п.), которые, не принимад непосредственного участия и даже намеренно устраняясь от активной революционной деятельности, поставили себе задачей путем устройства вечеринок, чтения рефератов на соответствующие темы, а также изданием систематически подобранной тенденциозной литературы подготовлять в среде учащейся молодежи противоправительственных деятелей и революционных агитаторов...» [198, л. 18]. Опасаясь после событий на Казанской площади 4 марта 1901 г. серьезных беспорядков ко дню «рабочего праздника 1 мая», полицейские решили для профилактики в ночь на 18 апреля провести ликвидацию «непосредственных агитаторов в рабочей среде, входивших в состав революционных организаций», а заодно расправиться и с «противоправительственно настроенными элементами общества» [Там же]. В результате были арестованы наиболее активные деятели трех таких кружков. Впоследствии по этому делу были высланы из Петербурга такие различные по своим взглядам люди, как В. В. Хижняков, Ю. Г. Топоркова, Л. П. Куприянова, М. П. Миклашевский, М. И. Ганф-ман [Там же, л. 3. См. также т. 2], у которых общим в политической судьбе стало только одно: в скором времени все они стали активными деятелями «Союза освобождения».
* * *
Рубеж XIX и XX в. был важным периодом в истории обще-ствённого движения в России. Именно на это время — середину 90-х годов — приходится начало третьего — пролетарского— этапа революционного движения. Существенные изменения произошли и в оппозиционном движении. Значительно активизировался традиционный земский либерализм, участились «слеты» земцев, прошел их съезд, образовался постоянный нелегальный кружок «Беседа». Земцы
предприняли попытку войти в контакты с интеллигенцией и организовать издание нелегального органа за границей.
С начала 90-х годов резко возросли оппозиционные настроения в среде либеральной интеллигенции, где стали зарождаться корни «нового» либерализма, окончательно оформившегося уже в канун первой российской революции. В это время вокруг некоторых легальных организаций (редакционные коллегии ряда журналов, Комитет грамотности, а затем третье (экономическое) отделение ВЭО, Союз писателей, Юридическое общество, профессиональные съезды интеллигенции и т. д.) сложились довольно стойкие группировки буржуазно-демократической интеллигенции, систематически выступавшие оппозиционно в отношении самодержавия. Царское правительство начало поход против инакомыслящих, закрывая такие организации одну за другой и загоняя в подполье тех из либеральных оппозиционеров, которые были достаточно тверды, чтобы не отказаться от общественной деятельности после первого же жандармского окрика.
Определенные изменения произошли и в самом подполье. Здесь впервые стали возникать организации,, подобные «Народному праву». Целью их было, исключив спорные проблемы (и прежде всего вопрос о социализме), оставить в своей программе такие положения и требования, которые дали бы возможность объединиться в одной организации людям разных политических оттенков. Характерным было и другое: буржуазная интеллигенция стала создавать нелегальные кружки (типа «Радикально-оппозиционной группы» в Петербурге, группы «Злободневных листков» и т. д.), которые не имели четко выраженного политического лица, если не считать таковым их бесспорно аптисамодержавный общедемократический характер.
Все это свидетельствовало о том, что в оппозиционном движении России сложились условия, достаточные для того, чтобы сделать попытку объединить различные подпольные группы и некоторые легальные либеральные центры в единую организацию. Ближайшее время должно было показать, от кого будет исходить подобная инициатива, как успешно она будет осуществлена, какую программу и тактику предложат инициаторы организационного оформления «нового» либерального направления.
Глава вторая
--------------
ЖУРНАЛ «ОСВОБОЖДЕНИЕ»
Первые попытки создания оппозиционного органа. Организация . издания «Освобождения». Задачи, поставленные перед журналом земцами. Оценка первых номеров журнала различными группами и партиями. Редакция «Освобождения». Финансирование, тиражи и транспортировка журнала. Степень распространения его в России. Попытка выработки «Освобождением» земской программы. Раскол в среде земцев. Отрицательное отношение демократической интеллигенции к программе первых номеров «Освобождения». Необходимость выработки иной программы.
Оживление общественного движения начала 90-х годов все острее ставило вопрос о необходимости издания оппозиционного печатного органа. Именно с этого по давней традиции, установившейся в России, начиналась консолидация политических единомышленников. В. И. Вернадский сразу же после смерти Александра III отмечал в своем дневнике: «Разговоры об основании печатного органа за границей» [262, л. 361. По словам Д. И. Шаховского, он уже с 1895 г. мечтал об издании журнала, рассматривая это дело как первый шаг к объединению либеральных сил [2391. Первоначально земцы рассчитывали добиться у правительства официального разрешения на издание земско-либерального органа. Только за 1898—1900 гг. они 12 раз обращались в министерство внутренних дел с такой просьбой и каждый раз получали отказ [318, л. 1]. 20 марта 1900 г. В. И. Вернадский записал в дневнике: «Есть деньги, есть средства — и нет возможности издания (XX век!)» [94а, с. 169]. Через несколько дней Вернадский записал разговор между либеральным журналистом Г. Б. Иоллосом и начальником Главного управления по делам печати кн. Н. В. Шаховским. «Значит, дело идет о консолидации либеральных сил?— спросил князь. Да, отвечал Иоллос. «Я считаю это нежелательным и вредным, но не буду пи препятствовать, пи содействовать»,— такими словами завершил беседу царский сановник. Затем Иоллос имел беседу с С. Ю. Витте, который заявил, что «сочувствует такому органу либерального оттенка» [Там же, л, 39]. Однако все эти обещания были пустым звуком. Царизм
ни за что не хотел допустить существования в стране даже самой мирной, самой умеренной легальной оппозиции. А между тем недовольство существующими порядками стало проявляться в самых различных кругах. В апреле 1900 г. консервативные славянофилы Д. А. Хомдков и А. А. Киреев через своего «представителя» при царе П. В. Жуковского просили у Николая II разрешение иметь орган, совершенно независимый и самостоятельный, орган «оппозиции его величества» [309, л. 22]. Царь отослал ходатаев к министру внутренние дел Сипягипу. 26 мая 1900 г. Киреев с возмущением записал в своем дневнике, что «дуралей Сипя-гин» разрешил им издавать газету, «по решительно против бесцензурности нашего органа». «Как организовать консервативную партию, когда те, которым хочешь служить, которых хочешь спасти, пе понимают, что для такого служения нужна свобода слова, что служить молча могут только лакеи, а не верные слуги» [Там же, л. 28],— негодовал старый генерал.
Если даже таким верноподданным лицам, как Киреев и Хомяков, стало ясно, что молча служить могут только лакеи, если даже у них появилось, что сказать в бесцензурном органе, то у тех, кто отнюдь не считал себя верными слугами самодержавия, потребность в создании подобного журнала или газеты стала остро необходимой. Заведующий Особым отделом департамента полиции отмечал, что у либеральных земцев давно уже замечено стремление издавать за границей «свой собственный серьезный свободный русский орган» [165, л. 81], но не собраны пока еще для этого средства и не найден подходящий человек, который бы согласился его возглавить.
Ясно выраженную тенденцию к организации нелегального журнала или газеты для консолидации своих сил обнаружили и различные группы демократической интеллигенции. В самом начале 1900 г. в Петербурге происходил съезд статистиков, на который собралось много представителей из самых различных районов страны. Решено было, как вспоминает активный освобожденец В. Я. Богучарский, использовать этот удобный случай. Вот строки из его письма к либеральному историку И. П. Белоконскому: «Произошло несколько частных совещаний, во время которых была сде-ла"на попытка объединения интеллигенции. Было избрано для этой цели и петербургское бюро, в состав которого, сколько помню, вошли П. Н. Милюков, В. Я. Муринов, В. И. Чарполусский, А. В. Пешехонов, А. А. Никонов, Н. А. Рубакин и я. Но из этой затеи ничего не вышло. Было
несколько собраний бюро, а затем оно фактически перестало существовать. С будущим ,,Союзом освобождения41 это связано не было, не происходило общения с земцами, не принимал в нем участия и Струве» [113, с. 3321.
В начале апреля 1900 г. в Пскове произошло известное совещание Ленина, Мартова, Потрссова и Радченко со Струве и Тугап-Барановским [29, с. 329]. Речь шла о возможности участия «легальных марксистов» в издании революционной «Искры». Острые столкновения между Лениным и Струве [54, с. 58—59], по всей вероятности, убедили последнего в невозможности проводить в «Искре» свою линию и понудили ого искать союзников по изданию нелегального органа совершенно в другой стороне. По сведениям хорошо информированного В. Я. Богучарского, «в середине того же 1900 г. совершенно независимо от вышеназванных петербургских групп Струве, с ведома лишь пескольких близких тогда к нему лиц, вступил в переговоры кое с кем из земцев относительно постановки органа за границей...»1 [113,ис. 332]. Так встретились две разнородные социальные силы — представители земства и буржуазной интеллигенции, материальные возможности первых соединились с профессиональными навыками вторых.
В июле 1900 г. Струве приехал в Машук-Тверское имение одного из земских лидеров, И. И. Петрункевича. «Все время (четыре дня.— /Г. Ш.) провел я там в беседах,— писал Струве жене.— Как нарочно собралась чрезвычайно интересная и симпатичная компания. Можно сказать, что тут были представлены все направления русской мысли, кроме, конечно, консервативного» [251, л. 162]. Струве был в восторге от своих собеседников. Но особенно понравился ему гостеприимный хозяин И. И. Петрункевич. «Один из самых умных людей, с которыми мне приходилось сталкиваться»— так отзывался Струве о нем [Там же, л. 163]. Компания в Машуке собралась довольно большая: «двадцать человек садилось за стол, пе считая детей и гувернанток»,— писал И. И. Петрункевич об этом совещании своему сыну во Фрейбург [137, р. 311]. Первая же встреча с либеральными земцами окрылила Струве. «Я убедился еще больше в правоте той практической позиции, занятие которой я считаю самым историческим делом нашего времени и нашего направления. Эх, побольше бы мне сил... и оживляющих впечатлений, * 5
1 Эти и другие приводимые ниже факты опровергают прочно утвердившееся в американской историографии мнение, что Струве перешел к «поддержке русского либерализма» только в 1902 г. [134, р. 100].
5 К. Ф. Шацилло
65
и я, может быть, что-нибудь сделал бы!» [25, л. 164],— мечтательно заключал он письмо.
И у земцев от знакомства со Струве остались прекрасные впечатления [137, р. 311]. Через неделю Струве вновь приехал в Машук, на сей раз с В. В. Вересаевым [251, л. 176], а в начале декабря 1900 г. состоялась третья встреча Струве с И. И. Петрункевичем. Отметив достижение полного взаимопонимания, И. И. Петрупкпвич писал своему сыну, что решено продолжить встречи и в 1901 г. [137, р. 312]. Речь на этих встречах, как утверждал В. Я. Богучарский, шла об организации нелегального либерального органа. Отнюдь, не случайно именно в это время (1900 г.— март 1901 г.) Струве уже занялся разработкой обращения к читателям с призывом поддержать новый оппозиционный орган, издаваемый в эмиграции. Первоначально его предполагалось назвать «Призыв», затем —«Современник» и лишь позже —«Освобождение». Анализ хранящихся в фонде Струве четырех черновых вариантов обращения [243, л. 1—6; 244, л. 40, 44—47] позволяет сделать три интересных вывода. Во-первых, в них есть большие куски, текстуально совпадающие с передовицей в нервом номере «Освобождения»2. Во-вторых, все они написаны с откровенно либеральных позиций 3, содержат панегирики земству 4. И, наконец, в-третьих, чрезвычайно характерны сроки их написания: последний вариант статьи имеет помету Струве: «СПб., март 1901 г.» [244, л. 44]. Первые варианты написаны еще раньше — в 1900 г. А это значит, что не только контакты Струве с земцами, но и непосредственная совместная деятельность их началась гораздо раньше, чем это считается в исторической литературе (см.: [140]).
2 Ср., напр., черновик передовицы «Призыва» [243, л. 1] и «Освобождение» (№ 1, с. 6). «Необходимо, чтобы друзья нашего органа постоянно снабжали нас сведениями и статьями, чтобы они делились с нами своим настроением, сообщали свои Предположения, давали нам всяческие указания и советы. Мы желаем быть свободным голосом жаждущей свободы России...» и т. д.; начало статьи для «Современника» [244, л. 40] и начало передовицы «Освобождения» (№ 1, с. 1) и ряд других мест.
3 «Мы будем рассматривать „Призыв*4 как орган вышенамечеппой широкой политической задачи, на которой могут и должны сойтись люди разных вер, разных социальных взглядов, разных темпераментов» [243, л. 2]. Ср. с «Освобождением» (№ 1, с. 6), текстуально совпадающим с приведенной цитатой. Лишь название журнала изменено.
4 Типа: «Внедрение его (земства.— К. III.} в жизнь народа и лревраще-([ нпе его в властную силу, конечно, удесятерит его культурную рабо-[ту. Но это будет равносильно коренному изменению существующего [^государственного порядка» [244, л. 51].
В свете приведенных фактов нам становится более ясным и поведение Струве на второй встрече его с организаторами «Искры», встрече, которая состоялась в Швейцарии в разгар флирта Струве с земцами в декабре 1900 г.
Вскоре после третьего визита в Машук к И. И. Петрунке-вичу Струве выехал за границу для реализации задуманного ими дела. Из писем к жене видно, что Струве искал квартиру для постоянного места жительства и был озабочен созданием издательства за границей. Именно с этой мыслью он побывал в Базеле, Цюрихе, Франкфурте, Мюнхене, Гейдельберге, Фрейбурге [251, л. 194, 200 и др.], встречался с К. Каутским, который обещал горячую поддержку его планам. Струве пишет жене: «Надеюсь, что скоро в руках у В. Я. (Богучарского?—К. Iff.) будет достаточное количество адресов» [Там же, л. 199]. Он извещает ее, что собирается предложить известным «экономистам» В. П. Иваншину и В. П. Акимову завсдывание типографией и экспедицией. «Я думаю,— добавляет оп,— что это вполне совместимо будет с их партийной деятельностью, а па то, что господа из ,,Искры“ будут нести хулу... не обращать внимание» [Там же, л. 200]. Установив теспые связи с земцами, постоянно встречаясь за границей с Д. Е. Жуковским, ставшим главным финансистом «Освобождения», Струве широко привлекает к работе по организации издания и ряд представителей демократической интеллигенции. Во Франкфурт-на-Майпе приезжает, в частности, по его просьбе В. Я. Богучарский. «Тут,— вспоминает последний,— мы окончательно условились относительно самостоятельного печатного органа (название этого органа еще не было тогда установлено. Имелось в виду несколько названий)» [113, с. 332].
Одновременно с твердым намерением издавать либеральный орган Струве продолжает переговоры и с организаторами «Искры», пытаясь интриговать и вводить их в заблуждение. «С П. Б. А (ксельродом.— К. Iff.) встреча моя была очень сердечная, но ему я и не предполагал ничего говорить о своих планах. Я ему откровенно высказал свое мнение о благоглупостях автора статьи об Аннибалах либерализма, и, по-видимому, он в душе был согласен со мной» [251, л. 1931. «Необходима борьба,— утверждает Струве,— необходимо освещение и общественных идей и философского миросозерцания... Поэтому я никогда пе откажусь от борьбы с ортодоксальным марксизмом па теоретической почве» [Там же, л. 212].
Из приведенных фактов видно, какую научную недобросовестность проявляет Р. Пайпс, не желающий считаться с
неугодными ему фактами, к том числе и теми, которые содержат документы американских архивов 5. Вопреки им он утверждает, что Струве вплоть до 1902 г. не имел организационных связей с земцами, что оу не был двуличен и в 1900 г. честно вел переговоры с революционными социал-демократами о дружной совместной работе. Однако последние якобы не приняли протянутой им руки. «Это решение стало серьезным ударом по надеждам Струве на общенациональную ап-тицаристскую коалицию 1140, р. 3131»,— деланно вздыхает Пайпс. Факты, как видим, говорят о другом. Конечно же, Струве был бы непрочь создать общенациональную коалицию, но только па основе отказа от ортодоксального марксизма и перехода на позиции реформизма и либерализма.
Естественно, что при таком настроении Струве какая-либо договоренность о совместной работе его с организаторами «Искры» была невозможна. Когда в конце декабря 1900 г. за границей произошла новая встреча Струве с Лениным, Потресовым и Засулич, В. И. Ленин мгновенно понял, что Струве «темнит», что он планирует организовать издание третьего (кроме «Искры» и «Зари») органа «на равных правах», в котором собирается быть редактором и куда уже он приглашал сотрудничать революционных социал-демократов. «Дело стало ясно,— по свежим следам записывал Ленин ход переговоров,— и я прямо сказал, что об основании 3-его органа не может быть и речи, что дело сводится тут к вопросу о том, социал-демократия ли должна вести политическую борьбу или либералы самостоятельно и самодавлею-ще» [1, т. 4, с. 3881.
Р. Пайпс весьма далек от истины, утверждая, что в ходе переговоров с организаторами «Искры» Струве «еще считал себя социалистом» [140, р. 2621. К этому времени Струве уже прочно связался с земцами и вел активную работу по 6
6 Обратим внимание читателей на одно обстоятельство. Почти одно временно с монографией Пайпса [14.0] вышла в США другая книга [133]. В ней статье Пайпса [139, р. 62—78] предшествует статья Тимберлейка [143, р. 18—42], в которой широко используются хранящиеся в библиотеке Йельского университета письма И. И. Петрункевича, опубликованные позже Галаем и свидетельствующие о неоднократных встречах И. И. Петрункевича и П. Б. Струве в 1900 г. Однако в угоду своей концепции Р. Пайпс предпочел не заметить этих документов и для «доказательства» более позднего знакомства Струве и Петрункевича ссылается на мемуары последнего [76, с. 336], хотя Петрункевпч честно предупредил, что он не имеет под руками никаких документов и пишет своп воспоминания только по памяти, которая далеко не совершенна.
организаций издания на их средства либерального органа. Что же касается приводимой Р. Пайпсом выдержки из письма Струве историку Г. Дельбрюку в 1902 г.: «Я — социалист, но социализм уже давно превратился для меня из решения в проблему» [140, р. 233], то именно эта цитата лучше всего характеризует «социализм» Струве. Да и сам Р. Пайпс вынужден признать: «Либерализм являлся для Струве абсолютным благом, тогда как социализм лишь средством его достижения» [140, 59]. Совершенно ясно, что, организуя на средства земцев нелегальный заграничный орган, Струве действовал как типичный представитель «нового» либерализма, причем в некоторых конкретных случаях, как это будет показано ниже, он оказался правее иных представителей старого традиционного земского либерализма (например, кпязя Д. И. Шаховского). Немудрено, что в этих условиях переговоры Струве с революционными социал-демократами не дали никаких практических результатов, если не считать формально заключенный, но так никогда и не выполнявшийся договор, подписанный Г. В. Плехановым и П. Б. Струве о совместном издании приложения к «Заре» [67, с. 615-616].
Однако довести до конца дело с организацией заграничного органа Струве в ближайшее время не удалось. В феврале 1901 г., возвратившись из заграничного вояжа, он начал было работать над передовицей для будущего либерального журнала. Но 4 марта 1901 г. Струве принял участие в студенческой демонстрации у Казанского собора в Петербурге, за что был заключен сначала в Литовский замок, затем в дом предварительного заключения, а 27 марта по постановлению Особого совещания «подчинен гласному надзору в избранном месте жительства, вне столиц и университетских городов, Риги и Ярославля сроком на 2 года» [172, л. 98]. Местом ссылки Струве отнюдь не случайно выбрал Тверь, что приблизило его к кружку земцев, возглавлявшихся И. И. Петрункевичем, но затруднило работу по непосредственной организации журнала.
* * *
Уже через несколько дней после прибытия в ссылку в Тверь Струве пишет жене, что ему «все более и более кажется настоятельно необходимым уехать для поправки... здоровья за границу» [251, л. 256], и просит супругу походатайствовать об этом. Хлопоты о заграничном паспорте заняли более
Чем полгода, й в оставшееся до выхода «Освобождения» время вся организационная работа в России легла па плечи двух человек: среди демократической интеллигенции ее вел В. Я. Богучарский (Яковлев), а в среде земцев — князь Д. И. Шаховской. Это были люди . необычной судьбы. Обоим жизнь готовила блестящую карьеру. И оба отказались идти по накатанному пути, избрав иную судьбу.
В 1880 г. девятнадцатилетний старший хорунжий В. Я. Яковлев, только что окончивший по первому разряду в Петербурге Константиновское военное училище, получил важное и почетное назначение: был прикомандирован к дипломатической миссии в Китае. Ему предстояло интересное и увлекательное путешествие в таинственную Поднебесную империю черэз не менее таинственную и суровую Сибирь. Способный молодой офицер начинал блестящую карьеру: с первых же служебных шагов на пего посыпались внеочередные производства в чип и ордена. Но знакомство с Сибирью, с краем, о котором пели: «Здесь больше слез, чем вешних вод», потрясло В. Я. Яковлева. Встреча с одним из йтапов ссыльно-поселепцев перевернула всю жизнь преуспевающего офицера, и вскоре из В. Я. Яковлева он превратился в В. Я. Богучарского — народовольца, члена партии «Народного права», затем —«легального марксиста», освобождение, позже оставшегося вне какой-либо партии. ’
Соответственно новому сознательно выбранному пути в жизни ставились и ее поворотные вехи: в 1884 г.— Петропавловская крепость, затем второе «путешествие» в Сибирь (во время которого, по собственному шутливому замечанию, он получал повышения из Сургута в Якутск, из Якутска в Вилюйск), гласное и негласное наблюдение, высылка на три года за границу. Его жизнь типична для большинства прогрессивных русских интеллигентов. Она складывается из участия в либеральной провинциальной и столичной прессе, из работы над серьезными научными монографиями по истории революционного п освободительного движения, из организации издания и публикации ценнейших источников по истории России. После распада «Союза освобождения» В. Я. Богучарский не вошел в кадетскую партию, .которая оказалась для него слишколГ «правой». Характерно, что в критике ее он уже в 1905 г. был согласен с большевиками. Приведя большую цитату о характере кадетской партии из брошюры В. И. Лепина «Победа кадетов и задача рабочей партии», Богучарский писал: «Если мы хорошенько вдумаемся в сущность кадетской партии, мы обязаны признать
слова товар [ища] Ленина вполне справедливыми» [299, л. 1]. Знавшая В. Я. Богучарского сестра В. И. Ленина Анна Ильинична Елизарова считала его «типичным интеллигентом-разночинцем, кристаллически чистым лично, но неспособным к революционному действию» [23, с. 201, а Максим Горький после похорон Богучарского в мае 1915 г. назвал его «одним из последних могикан лучшей и вымирающей интеллигенции пашей» [50, с. 496].
Ярким был и другой организатор «Освобождения»— князь Дмитрий Иванович Шаховской (1861—1939). Из всех своих предков-рюрнковичсй Дмитрий Иванович чтил только двух — деда Федора Петровича Шаховского — декабриста, приговоренного к вечной ссылке в Сибирь, и Петра Яковлевича Чаадаева, внучатым племянником которого он был. «Я — внук декабриста и всегда помню это, насколько себя помню... и в рассказах двух своих бабушек, молодевших в выражении своей ненависти к виновнику гибели дорогого им человека, я уже давно почерпнул непоколебимую веру в правоту либерального дела в России» [106, с. 13]. Окончив в 1885 г. Петербургский университет, Д. И. Шаховской отправился в Весьегопсккй уезд Тверской губернии организовывать земские школы для крестьян. Вскоре он знакомится с Л. 11. Толстым и на некоторое время становится его последователем, пользуясь искренним уважением великого русского писателя. «Я как сейчас помню ласковое выражение глаз Толстого, устремленных на Шаховского»,— вспоминал историк А. А. Корнилов об одной из их встреч, на которой Шаховской горячо ратовал за организацию материальной помощи голодающим крестьянам [75, о. 190].
После голода 1891 г. Шаховской включается в земское либеральное движение. Оказавшись на его самом левом фланге, он в середине 90-х годов издает за границей под псевдонимом брошюры «Земские адреса и их политические программы», «Ходынка», «Царские милости» (список литературных и научных работ Д. И. Шаховского: [294, л. 16—17]), одним из первых среди земцев ставит вопрос о необходимости организовать нелегальный орган. Энергичный, общительный, неизменно ровный п доброжелательный в общении с людьми, Дмитрий Иванович становится одним из главных организаторов «Освобождения». Характерен его дальнейший жизненный путь: член 1-й Государственной думы и секретарь ее, Шаховской попадает в крепость за подписание Выборгского воззвания; член ЦК кадетской партии и министр государственного призрения во Временном правительстве, он после непродолжительной борьбы признает Советскую власть, ис-
крснно признает и Октябрьскую революцию ° и отдаст свои силы и знания пароду: работает в кооперации, развивает музейное дело в стране, публикует документы и исследования о декабристах, П. Я. Чаадаеве, А. С. Пушкине.
Именно на плечи Шаховского и Богучарского — людей различного социального положения, общим для которых была ненависть к самодержавию, и легла теперь главная забота по организации журнала «Освобождение». Веспой и летом 1901 г. Богучарский совершает многочисленные поездки по стране с целью сплотить сдиномыпшенников вокруг будущего журнала. Он неоднократно посещает Финляндию, где вблизи от Петербурга живут многие представители’ демократической интеллигенции, высланные из столицы, встречается в Твери со Струве. «О намерении Струве издавать орган я сообщил В. И. Чарнолусскому, Г. А. Фальборку, В. П. Кранихфельду и др.,— вспоминал Богучарский,— мы согласились составить группу для обслуживания ,,Освобождения “. Из этой-то группы и развивалась впоследствии петербургская группа освобожденцев. Помню, что летом того же года (1901.— ТС III.) я был в Воронеже, куда просил заехать и журналиста В. Я. Мурипова, который собирался ехать за границу. Он приехал в Воронеж, и я предложил ему содействовать Струве в его предприятии... В феврале 1902 г. я сделал поездку по России: был в Туле (виделся с В. В. Вересаевым, говорил о предприятии Струве, но Вересаев более склонялся к участию в ,,Искре11); Курске (виделся с И. II. Комариицким и др., которые и согласились составить курскую группу для обслуживания журнала „Освобождс-ние“. О „Союзе освобождения6 * * * * * * * 14 тогда еще пе было речи); Харькове (свидание с Вами (И. П. Белокопским.— II. Ш.); Крыму (виделся с М. Горьким, А. П. Чеховым и др. Виделся и с жившим там II. А. Рубакиным)» [133, с. 332].
Бурную деятельность развил и Д. И. Шаховской, получивший за нее прозвище «летучий голландец». Его письменные заметки хранят сведения о бесчисленных совещаниях в
6 «Произошла революция. Для тебя, как для историка,— писал в
1934 г. Шаховской своему давнему другу и единомышленнику
И. М. Гревсу,— этот факт вне всякого сомнения. Была ли она для
нас неожиданностью? Отнюдь нет... С объективными выводами или
без оных мы иначе как с горячим приветствием не можем относиться
к коренному перевороту. И с другой стороны, пе можем не пережи-
вать его как переворот не национальный только, а мировой. Теперь
сделай из этого объективные п субъективные выводы. Облеки их в
научную и литературную форму п помни, что без таких выводов тебе трудно будет осенью сидеть на профессорской кафедре» [276, л. 97].
конце 1901 — начале 1902 г. с земцами И. И. Петрункевй-чем, Ю. А. Новосильцевым, Петром и Павлом Долгоруковыми, с представителями «свободных профессий» Н. Ф. Анненским, В. Я. Богучарским, И. П. Белоконским, А. А. Корниловым, Е. Д. Кусковой, И. II. Милюковым, А. В.'Пешехо-новым, С. II. Прокоповичем, П. Б. Струве и целым рядом других лиц. Как правило, эти встречи и «летучие совещания» происходили во время съездов врачей, агрономов, статистиков, па выставках кустарных ремесел и т. п. На всех этих встречах речь шла об организации групп содействия будущему журналу, обсуждалась его программа, изыскивались источники финансирования издания. Одно из первых совещаний состоялось 23—30 декабря 1901 г. в Петербурге во время съезда статистиков. На нем присутствовали будущие известные освобожденцы В. Я. Богучарский, Е. Д. Кускова, И. П. Белоквнский, И. II. Комарницкий, А. И. Веицковский, Н. Д. Соколов, Д. И. Шаховской [295, л. 24].
В начале 1902 г. в Петербурге состоялся еще один съезд. Во время него земцы А. Ф. Мейендорф (Петербург), Н. А. Хомяков (Москва), П. А. Гейден (Псковская губ.), Давыдов, С. А. Котляревский (Саратов), II. Д. Долгоруков (Курск), Г. Р. Кильвейн (Нижний Новгород), А. М. Колюбакин (Новгород), Ф. А. Головин (Москва), А. А. Стахович (Елец), М. И. Петрункевич, В. В. Усов (Суджанск), Д. И. Шаховской (Ярославль), Ширков [295, л. 5, 25] вновь вели речь о будущем журнале и обсуждали его программу. Одновременно под Петербургом, в Удельной, где жил высланный из столицы П. Н. Милюков, шли беседы, в которых участвовали как представители демократической интеллигенции (сам Милюков, Богучарский), так и земцы (Петр Долгоруков, Д. И. Шаховской). И здесь речь шла о будущем органе и его программе [113, с. 333].
По всей вероятности, именно в эти февральские дни 1902 г. было принято решение собраться в ближайшее время на большое совместное совещание в Москве, куда должны были прибыть как земцы, так и представители демократической интеллигенции, решившие издавать и организационно поддерживать журнал «Освобождение», общая программа которого в принципе была уже довольно подробно определена и согласована. На это совещание из Петербурга прибыли Д. Е. Жуковский, В. Я. Богучарский, М. И. Петрункёвич, Л. Л. Бепу а, А. П. Мертваго. Из Твери приехал И. И. Пет-рупкевич, из Ярославля — Д. И. Шаховской, из Саратова — Н. II. Львов, из Курска — Петр Д. Долгоруков. Москва была представлена В. И. Вернадским, П. И. Новгородце-'
ым, В. Е. Я Пушкиным (в участии С. А. Котляревского Богучарский твердо уверен но был) [Там же]. На совещании собравшиеся вновь обсудили две программные статьи, позже помещенные в первом номере „Освобождения44. Но главной целью совещания было окончательное решение всех организационных вопросов, связанных с нелегальным органом. «Еще до выхода первого номера «Освобождения»,— писал позже Богучарский,— в Москве состоялось совещание 12— 13 лиц, на котором были и все лица, материально поддерживавшие газету... Тут же было определено отношение тогда же возникшей центральной „освобожденческой44 группы к газете, о чем и быЬо сообщено непосредственно после совещания ее редактору. Тут же было сказано, кто именно и в каком размере внесет суммы для поддержки газеты... Все эти жертвователи не только были сами участниками совещания, о котором я говорю, но и вошли затем в „Союз освобождения44, а некоторые пз них были и членами его центра, так называемого Совета Союза Освобождения» [157, с. 8117 * * * *. Вскоре после этого совещания Д. И. Шаховской писал Струве о полном успехе, о том, что «все обещали свое анонимное участие и встретили известие более чем благосклонно» [256, л. 38 ].
Пока шли совещания в России, за границей П. Б. Струве при деятельной помощи своей жены развернул бурную деятельность. В ссылке в Твери пробыл Струве недолго — с апреля по начало декабря 1901 г. Но уже с сентября, еще проживая в Твери, он получал жалованье как редактор «Освобождения» (3 тыс. руб. в год) ([229], ведомость зарплаты). По ходатайству влиятельных земских друзей Струве С. Ф. Ольденбурга, Ф. Д. Батюшкова, бар. Икскуль [251, л. 223, 310, 321, 323] ему дают официальное разрешение выехать за границу к якобы заболевшей жене [16-4, л. 8]. Струве получает заграничный паспорт, кладет его в карман и спокойно переезжает границу, уверенный как в своем личном будущем (редакторский оклад, гарантированный организаторами «Освобождения» па ряд лет вперед, давал для
7 В примечании Богучарский сообщает и другие важные сведения: «Немедленно после московского совещания участниками этого совещания были организованы в Москве, С.-Петербурге и некоторых
провинциальных городах „освобождепческпс группы**. Заграничное
совещание (в Шафгаузене.— К. Ш.) 1903 г. (это вовсе не был „съезд11,
ибо на нем не было представительства уже существовавших групп),
принявшее для организации название „Союз освобождения*1, лишь оформило то, что уже фактически существовало и до совещания» [Там же].
этого полное основание — [15]), так и в будущем создаваемого им журнала: с ранней весны 1901 г., судя по переписке супругов Струве, они находятся в постоянном общении с земцем Д. Е. Жуковским [253, л. 100—101], который стал главным финансистом «Освобождения» [97, с. 173] и летом 1901 г. внес свой личный вклад в организуемый журнал — 30 000 руб. золотом [140, р. 311]. Может быть, и не стоило так подробно останавливаться на этих деталях, если бы не одпо обстоятельство: оказавшись в эмиграции, П. Б. Струве занялся мистификацией. Он писал своим друзьям, что тайно, без всякого паспорта пересек в секретном месте границу [140, р. 312] и уж, конечно, умалчивал и о своей редакторской зарплате и об уже полученной от земцев первой порции средств на издание журнала. Мистификация эта полностью укладывается в концепцию Р. Пайпса, который и воспроизвел ее па страницах своей апологетической в отношении Струве монографии.
11(24 по новому стилю) декабря 1901 г. Струве приехал в Берлин. Вскоре он буквально йсколесил всю Европу в поисках города, где можно было бы организовать издание журнала, причем в иные города приезжал по нескольку раз [236]. Он полон энергии и очень спешит: «Необходимо скорее приступить к делу»,— пишет он жене [251, л. 358].
Первоначально Струве планировал обосноваться в Швейцарии, в Лозанне, но вскоре, получив, по собственным словам, хорошие рекомендации и письма к Вюртембергскому правительству [251, л. 358, 372], он останавливается на Штутгарте, на издательстве Дитца, где уже ранее им печаталась записка Витте «Самодержавие и земство» и где в это же время издавалась «Искра». Одновременно Струве ведет обширную переписку с представителями демократической интеллигенции в России, стараясь обеспечить максимально широкую поддержку своему органу. Он устанавливает контакты с В. Г. Короленко, В. В. Вересаевым, В. В. Хижняковым и десятками других лиц. Для встречи с ним за границу приезжают В.« Я. Богучарский и В. Я. Муринов, за рубежом Струве встречается также с В. В. Вересаевым, Г. Б. Иол-лосом [251, л. 362] и мн. др.
Сведения о том, что Струве занят организацией издания нового нелегального журнала, в апреле 1902 г. доходят до департамента полиции, о чем следует доклад царю [172, л. 98—100]. Широко распространяются слухи о новом нелегальном органе и в заграничной эмиграции. «Я с удивлением узнал... что Вам известно мое намерение издавать русский орган за границей. Дело в том, что это не должно было
бы быть известно никому, кроме лиц, с которыми я вступил но' этому делу в прямые деловые сношения»,— писал Струве В. Г. Черткову [278, л. 2].
По чаще -всего в это время Струве вступает в контакты с земцами, которые были не только главными финансистами «Освобождения», но и его главными советчиками. Не случайно Н. А. Струве в письме от 14(27) марта 1902 г. с волнением спрашивала: «Одобрено ли заявление твое? (о выходе журнала. — К. III.}. Это меня очень интересует» [253, л. 239]. Одобрить заявление должен был Д. И. Шаховской, на встречу с которым во Франкфурт-на-Майне и в Берлин выехал П. Б. Струве. 29 марта он отвечал жене: «Шаховской в общем одобрил мое заявление, но сделал и некоторые очень существенные замечания, которые необходимо принять' к сведению. Его отношение меня очень ободрило и разожгло» [251, л. 362]. Через два месяца, в 20-х числах мая 1902 г., к Струве в Штутгарт приехала целая делегация земцев — Д. И. Шаховской, С. А. Котляревский и Н. Н. Львов [295, л. 5]. Тут-то и произошло красочно описанное Д. И. Шаховским первое знакомство весьма умеренного и осторожного саратовского земца II. Н. Львова со «страшным революционером» П. Б. Струве. «С затаенным страхом,— свидетельствует Шаховской, — приступил последний (И. Н. Львов.— К. III.} к знакомству с человеком, от которого теперь в какой-то море зависел успех заветной мечты его и многих мыслящих людей. Он убедился в том, что дело отдано в верные руки. ,,Вы знаете, Д.[митрий] И.[ванович], ведь дело у него пойдет11,— как сейчас слышу я сказанные мне на прощание радостные и убежденные слова...» [108, с. 87]. Переговоры П. Б. Струве с земцами велись два дня в обстановке полного взаимопонимания. Обсуждались привезенное земцами программное заявление русских конституционалистов, передовица Струве для первого номера «Освобождения» и объявление его о выходе журнала, которое решили разослать заранее. «О многом горячо спорили, во многом сразу обнаружилось полное единство взглядов и настроений»,— вспоминал Шаховской [108, с. 86]. Только после этого совещания Струве дал указание жене рассылать объявления о начале выпуска журнала [251, л. 390].
Шаховской имел особый разговор и с И. А. Струве, взявшей на себя обязанность секретаря редакции, всю организационную работу по пересылке и транспортировке журнала, а также переписку с его многочисленными корреспондентами. П. А. Струве писала уехавшему отдыхать в Швейцарию мужу: «Вчера я много и очень интересно разго
варивала с Дмитрием Ивановичем и глубоко почувствовала^ какая огромная ответственность ляжет на нас обоих» [253, л. 274]. Организационный период закончился, программные статьи были написаны, заявление о выходе журнала разослано. Какие же задачи поставили перед Струве земцы? Для чего же было осуществлено это, хотя и давно желанное, но совершенно необычное для традиционного земского либерализма, дело издания нелегального журнала? Попытаемся ответить на эти вопросы.
* * *
Вскоре после выхода первых номеров «Освобождения» Струве, получивший полную самостоятельность в его ведении, дважды обращался к Шаховскому с просьбой высказать мнение о журнале [252, л. 2, 4]. Шаховской в это время находился за границей, в Меране. Он мог совершенно свободно изложить Струве свои мысли. В результату между ними завязалась полемика, в которой бывший «марксист» Струве оказался в некоторых вопросах правее князя-рюри-ковича * 8. Шаховской сразу же дал высокую оценку журналу. По его мнению, он «ведется умно, умело, выдержанно, авторитетно и притом не с точки зрения узко классовой, а с широкой общегосударственной. Существование такого органа уже само по себе чрезвычайно важно и полезно... Положение Ваше таково,— продолжал князь, обращаясь к Струве,— что Вам более чем кому другому приходится подчиняться общей участи всякого оригинального писателя: быть самому решающим судьей своего дела» ([239], пись
8 Из этой полемики, как и из развернувшейся позже полемики Струве с П. Н. Милюковым по вопросу о составе будущего „Союза освобождения1', с А. В. Пешехоновым, Е. Д. Кусковой, П. Н. Милюковым и многими другими освобождениями об отношении к русско-японской войне, лишний раз видна неточность и тенденцпозность Р. Пайпса, проявившаяся даже в названии его книги «Струве — левый либерал». Да, конечно^ Струве был левым либералом, если сравнивать его с такими «либералами», как П. С. Шереметев,
В. А. Бобринский пли даже Д. Н. Шипов. Но если он был просто только «левым», то как'назвать всех тех, кто выступал в «Освобождении» с последовательно буржуазно-демократических позиций, отказывался иметь что-либо общее со сторонниками самодержавия (шп-повцамп), выступал за поражение царизма в русско-японской войне и кто затем но вошел в кадетскую партию? Чувства и мысли, выраженные позже II. Б, Струве и ого единомышленниками в «Вехах» (СПб., 1909), четко улавливаются и в анализируемый памп период. Поэтому вряд ли можно просто, без оговорок назвать Струре «левым либералом»,
мо 5—6.XI 1902 г.]. Однако за этими вежливыми словами последовала довольно серьезная критика и постановка задач, совершенно неожиданных для земца. Д. И. Шаховской стал упрекать Струве... за переоценку степени оппозиционности земства! ° В отличие от Струве Шаховской куда скромнее оценивал накал земской оппозиционности и отводил ему более скромное место. «Нельзя рассчитывать на какие-либо общеполитические демонстрации в ближайших земских собраниях,— предупреждал он. — Элементы для настоящей политической борьбы в земстве еще далеко не назрели... Земские собрания могут явиться ареной для политических демонстраций только при совсем другой степени напряженности политической атмосферы в стране. Теперешнее земство не может явиться застрельщиком переворота, хотя бы и самого мирного. Его вероятное место если не в хвосте движения, то в центре его. И, конечно, Вам не следует вовсе, по моему мнению, считать себя органом земской России» [239] 9 10.
По утверждению Шаховского, земская среда- слишком зависима и слишком консервативна, чтобы сыграть какую-либо роль, на нес надо сильно давить извне, надо раскачивать ее. От общих рассуждений о необходимости изменения политического строя России журналу надо перейти к резкой критике его. «Одна из первых задач такого органа, как,,Ос-вобождеиис“, — отмечал Шаховской, — дискредитировать правительство. И это не какая-нибудь второстепенная задача, нет, это дело огромной важности, первостепенного политического значения». Заявив, что «Освобождение» для
9 Он видел это в передовицах восьмого и десятого номеров. В первой из них II. Б. Струве писал: «...политический результат работ местных органов Особого Совещания, образованного по почину и под председательством г. Витте, очень неблагоприятен для правительства. Его можно формулировать так: земская Россия в уездных комитетах вотировала недоверие и порицание бюрократическому правительству» («Освобождение», № 8, с. 115). Во второй: «В интересах народа истинные представители русского земства вступились за права самоуправления, за начало общественного самоопределения. Нравственное значение этих заявлений земского общественного мнения очень велико, и они не только не могут пропасть для нашего общественно-политического развития, ио, наоборот, сами по себе знаменуют крупный рост общественной мысли» («Освобождение», № 10, с. 130).
10 Шаховской очень точно определил основное политическое кредо «левого» (по словам Р. Пайпса) либерала П. Б. Струве, который в это время писал своему единомышленнику С. Л. Франку: «На мой взгляд, политическая реформа не может пе исходить от существующих органов представительства, т. е. от земства прежде всего» [252, л. 28].
того й создано, чтобы влиять на правительство, понуждая его дать необходимые стране реформы, Шаховской напоминал его редактору: «Задача органа и заключается в изыскании мер к этому. Странным образом никто этого не касается». Он считал необходимым заняться на страницах журнала конкретным выяснением всех реальных сил, оппозицион них правительству, ознакомлением их с тем, что происходит в революционном лагере. Но это, по его мнению,— только первый и в значительной мере уже сделанный в опубликованных статьях шаг. Шаховской призывал идти дальше. Шаховской утверждал, что не может не смотреть на журнал «как на средство организации сознательно действующей политической партии,— писал Шаховской Струве,, имея в виду „Освобожд ?Пио“.— С этой точки зрения нахожу его слабым. Конечно, я далек от того, чтобы Вас в этом винить: совсем как раз наоборот. Яспо, как божий день,, что нельзя партию сочинить по заказу, напротив, тут Ваши единомышленники — будущие члены партии, слишком мало для Вас делают, а не Вы для них... Я только подвожу итоги того, что дает журнал и чего нс дает, и утверждаю, что в нем не видно работы по созданию определенного плана политической деятельности и недостаточно вызываются оппозиционные элементы по составлению такого плана».
Итак, в отличие от П. Б. Струве, ориентировавшегося только на земство, Д. И. Шаховской срЬзу же стал настаивать на другом: нельзя рассматривать «Освобождение» только как земский орган. Земство не в состоянии стать застрельщиком переворота, хотя бы и самого мирного, это может сделать только иная политическая организация, над созданием которой и следует работать «Освобождению». В связи с мыслями о социальном составе будущей партии интересно одно критическое замечание Шаховского. Он считал, что авторский коллектив журнала слишком узок, что надо в нем предоставить слово более широкому кругу лиц: учителям и финансистам, промышленникам и офицерам, сельским хозяевам, чиновникам и даже крестьянам. Шаховской писал, что надо больше внимания уделять революционному движению, которое является ярким свидетельством гнилости самодержавного режима. «Как же не пользоваться этим могучим оружием? — удивлялся Шаховской.— Для публики, которая Вас читает и Вами интересуется, знать о широком развитии нелегальных организаций, их печати, их жертвах, даже получить возможность разобраться более сознательно в главных течениях этих организаций чрезвычайно важно. И здесь кое-что, безусловно, Вы могли бы
сделать». В конце письма Шаховской вновь напомнил Стру-вс, что, по его мнению, «о земстве слишком уж много толкуется в последних номерах журнала, как в начале слишком уж много говорилось об университетах». В заключение. Шаховской заявил, что ему специально хочется высказаться о главной задаче журнала — «содействовать организации партии и способствовать практическому осуществлению задач ее в ближайшем будущем. Но это — до другого письма».
За второе письмо Шаховской сел на следующий же день 1239]. В высшей степени показательно, что начал он его с признания правильности критики В. И. Лениным первых номеров «Освобождения»11. «Я согласен с ,,Искрой“ в том, что для взаимного понимания 2-х сил надо прежде всего, чтобы эти силы существовали, а есть ли земская сила, или, лучше сказать, существует ли либеральное движение как действительно самостоятельная сила? Пока этого нет — и надо все силы направить на то, чтобы это было, а не расстра-чивать их па словесное устранение частных конфликтов». А дальше Шаховской четко и недвусмысленно говорил о томя что, по его мнению, должны делать либералы для достижения своих целей: «Работать изо всех сил над тем, чтобы взаимное понимание между различными оппозиционными силами было достигнуто, конечно, совершенно необходимо... Я думаю, что нужнее всего было бы достать побольше денежных средств революционным элементам и самим скорее организоваться в настоящую партию с определенной программой, с практическими действиями, отвечающими этой программе, с организациями, готовыми на риск и на жертвы. А за всем тем все-таки придется и рассуждать, и спорить,
11 15(28) октября 1902 г. «Искра» в № 2G поместила ленинскую статью «Политическая борьба и политиканство» [1, т. 7, с. 34—42]. В ней подвергалась резкой критике проводимая П. Б. Струве в «Освобождении» линия на объединение всех земских элементов (в том числе и шпповцев); говорилось о разных течениях, представленных в журнале, высказывалось сочувствие освобожденческпм авторам «Антону Старицкому» (А. В. Пешехонову) и «Земскому гласному Т.» (Я. Я. Гуревичу). Статья кончалась словами, на которые и ссылался Д. И. Шаховской: «Пора бы понять ту нехитрую истину, что действительная (а не словесная) совместность борьбы с общим врагом обеспечивается нс политиканством... а фактическим участием в борьбе, фактическим единством борьбы... А пока вместо действительного участия в пашей борьбе мы видим уклончивые фразы, вместо действительного приближения к нашей борьбе другого какого-либо общественного слоя пли класса одну лишь авантюристскую тактику,— до тех пор пикание ни грозные, пи жалкие потоки слов ни на йоту не приблизят ,,взапмопрпзнаппя“» [1, т. 7, с. 42].
й объяснять, как Вы это и Делаете, й как я считаю необходимым делать, введя либералов в курс революционной борьбы, рассказать им о ее внешних проявлениях, насколько это возможно, чтобы они сильнее почувствовали ответственность, на них лежащую, и имели перед собой примеры, кое в чем достойные подражания». -
Совсем другую точку зрения на взаимоотношения с революционными партиями и с правыми земцами-либералами высказал в ответ на призывы Д. И. Шаховского П. Б. Струве. Речь конкретно шла об оценке поведения двух сторонников самодержавия, весьма умеренных либералов «неосла-вянофильского» толка Д. Н. Шипова и А. В. Евреинова. Первый из них, войдя в контакты с В. К. Плеве^ счел возможным удовлетворить весьма существенные его просьбы в ответ на обещание некоторых уступок земству, а второй в письме к С. Ю. Витте назвал революционеров «разнузданной кучкой анархистов», которую «мы, мирныо землевладельцы, боимся не менее министерства внутренних дел. Все эти убийства, волнения и погромы не дают мирно трудиться и даже жить спокойно» [154, № 10, с. 147]. Если Д. И. Шаховской считал необходимым размежеваться с подобными либералами и советовал создать нелегальную либерально-демократическую организацию за счет привлечения левых элементов, то П. Б. Струве думал иначе. Он писал Шаховскому, что в отличие от него, хорошо знающего земскую среду, он, П. Б. Струве, лучше знает среду революционную, круги радикальной, демократической интеллигенции и считает опасным привлекать ее в будущую организацию [252, л. 11—20]. Потенциальными членами ее он считал именно земцев, даже таких, как Шипов и Евреи-нов. Правда, письмо последнего к Витте, получившее распространение в революционной печати, Струве не одобрял, он просил Д. И. Шаховского выступить с осуждением его на страницах «Освобождения» [252, л. 4], но делалось это им неискренне, из политиканских соображений. Заявив, что он является сторонником заполнения пропасти, отделяющей земскую оппозицию от радикальной интеллигенции,) Струве откровенно добавлял: «Я лично очень спокойно отношусь к тому, что Евреинов считает революционеров злоумышленной кучкой», ибо важны-де не слова, а дела Евреинова, выступившего в Судженском уездном комитете с критикой самодержавного режима (подробнее см.: [84]). Это, по мысли Струве, вполне обеспечивало Евреинову место в будущей партии. «Для меня Евреипов (и Шипов) союзники»,— утверждал Струве, а далее объяснил, почему бы
К. Ф. Шацилло
81
следовало все же «протестовать» против его письма к Витте. «По в этом деле есть „психологический момент**, и он имеет особенное значение для „Освобождения1* как литературного предприятия» [252, л. 4] 12. Кончал свое письмо Струве весьма точно и недвусмысленно: «...двигать вперед мысль земских деятелей, мне кажется, вовсе пе бесполезным. Итак, я не согласен с Вами по существу» [252, л. 8].
В ответ Шаховской паписал повое письмо ([232], письмо от 11.XI 1902 г.). Назвав действия Д. Н. Шипова «в высшей степени ошибочными и даже нелепыми», дав несколько конкретных замечаний по ведению журнала, Шаховской заключил свою полемику с редактором «Освобождения» следующими словами: «Об образовании партии и журнала как средстве думаю и толкую с 1895 г., и никто нс хотел слушать и понимать. Об этом я собирался Вам писать. По журнал непременно к этому приведет. Со всем почти, что Вы говорите, я согласен. Но,— твердо, хотя и деликатно добавлял Шаховской,— тем более прав во всем, что я говорю». Как же получилось, что П. В. Струве пе согласился с одним из главных и наиболее активных земцев-организаторов журнала? Дело было, разумеется, пе только и даже пе столько в том, что Струве получил полную независимость в ведении «Освобождения». Решающим делался тот факт, что Д. И. Шаховской был па самом левом фланге земского движения, а другие земцы, даже те, кто финансировал «Освобождение», считали, что перед журналом должны быть поставлены иные задачи. Именно это-то и давало Струве известную свободу маневра, а окончательное направление журнала должно было стать равнодействующей не только мнению земцев, по и той демократической интеллигенции, которую хотел привлечь Д. И. Шаховской в будущую либеральную организацию, а И. D. Струве первоначально сопротивлялся этому.
Какие же надежды возлагали на «Освобождение» другие земцы, какие задачи выдвигали они перед его редактором? Еще до выхода первого номера 9 мая (ст. ст.) 1902 г. Петр Д. Долгоруков писал Струве: «Надо предупредить наших сотрудников, чтобы они не впадали в такой топ, который от
12 В этом случае четко проявилась тенденция, выраженная П, А. Струве в письме мужу еще до выхода первого номера «Освобождения»: «Я очень много думаю о пашем деле, я глубоко верю в пего, но только боюсь, возьмешь ли ты сразу верный тон. Пусть орган будет не революционный, но сейчас ничего нельзя говорить против революционного движения, п не надо очень подчеркивать на словах, что орган не революционный. Это и так будет видно» [253, л. 207—208].
шатнет от нашего издания много полезных людей, и особенно осторожно надо относиться к выражениям о государе» [256, л. 41]. Далее он сообщал, что надеется через друзей в Англии, близких к Николаю II, убедить его читать «Освобождение». Через год, 21 августа 1903 г., посылая одну из своих статей, Петр Д. Долгоруков просил: «...Слова царь, государь император, король обязательно в этой статье печатать с большой буквы» [256, л. 46а]. а далее предупреждал, что помер с этой статьей надо побыстрее переслать финскому сенатору Мсхелину, который хотел ее доставить датскому двору во время пребывания там Марии Федоровны (матери Николая II, датчанки по происхождению.— К. Ш.) [Там же]13. Итак, если для Шаховского «Освобождение» было прежде всего средствам создать широкую либерально-демократическую партию, то П. Д. Долгоруков смотрел на него скорее как на способ воздействия на царствующих особ, как на еще одно место для «всеподданнейших слезниц». Если Шаховской требовал более широкой информации либеральной общественности о действии революционных партий, то В. И. Вернадский возражал против этого. Вернадский тоже встречался со Струве в Нюрнберге после выхода первых номеров «Освобождения», вел с ним беседы, а позже прислал два письма со своим мнением о журнале, который ему в общем понравился. Но одно обстоятельство вызвало его возражение. «Для Вас и для нас,— писал В. И. Вернадский,— важно, чтобы по» возможности больше людей признавало „Освобождение44 за свой орган. Поэтому полезно знать, на что будет обращена злостная критика врагов, которые хотят поймать на удочку шатающихся и колеблющихся и которые будут для этого пользоваться всяким удобным для этого случаем» ([225], письмо 14(27) VIII 1902 г.). На следующий* день В. И. Вернадский сделал специальную приписку к неотправленному письму. В ней он отмечал, что после размышлений еще более укрепился в мысли: «...в „Освобождении4 4 всякие подробности, касающиеся убийства и других покуитений,— в отличие от других органов — должны отойти на второй план».
13 Постоянными читателями «Освобождения» были и некоторые высшие сановники России. Именно поэтому П. Б. Струве просили не называть одного из них (министра просвещения Ванновского) «наивным стариканом» [258, с. 393]. «Высокие» читатели иногда даже снабжали «Освобождение» секретной информацией о разногласиях в правительстве и некоторых его негласных решениях. По некоторым опубликованным в «Освобождении» правительственным материалам, департамент полиции, как это практиковалось в отношении к «Колоколу», вел специальные расследования [165, л. 68].
Как видим, В. И. Вернадский высказал иную точку зрения, чем Д. И. Шаховской. Конечно, и последнему было совершенно чуждо признание политических убийств одним из методов борьбы. Но, называя революционное движение «могучим оружием», «свидетельством гнилости самодержавного режима», требуя, чтобы журнал больше писал «о широком развитии нелегальных организаций, их печати, их жертвах» ([239], письмо 5—6.XI 1902 г.), он имел в виду один круг читателей (и будущих членов либеральной организации), а В. И. Вернадский, предлагая отодвинуть все эти сюжеты на второй план,— другой.
Как видим, перед П. Б. Струве организаторы журнала ставили различные, часто взаимоисключающие задачи. Только активность различных социальных групп, подключившихся к «Освобождению» и поддерживающих его, могла в будущем более или менее четко определить лицо журнала. Если бы (что было маловероятно) среди «друзей журнала», как именовал Струве его сторонников, преобладание осталось за земцами, «Освобождение» проложило бы курс ближе к земскому флангу либерализма. Поддержка журнала и активное участие в пом демократической интеллигенции толкнули бы его гораздо левее. Но при любых обстоятельствах можно было заранее сказать одно: и влияние земцев, и влияние демократической интеллигенции найдут отражение и па страницах журнала и в той организации, создания которой требовал не только Д. И. Шаховской, но почти все инициаторы и вдохновители «Освобождения». Вопрос, по сути дела, сводился только к одному: в каком соотношении будут находиться в либеральной организации обе эти тенденции.
* * *
Некоторые прогнозы относительно этого можно было сделать уже из откликов на новое нелегальное издание. Начнем с оценки журнала департаментом полиции, естественно не забывая о всей ее субъективности и односторонности. «Поставя себе задачу пропаганды необходимости введения конституционных реформ в империи и, по возможности, соблюдая сдержанность в тоне своих суждений, этот подпольный журнал, не пугая общество кровавыми признаками социальной революции, пашел себе огромный круг читателей во всех его классах» [192, л. 12],— утверждал один из сотрудников охранки. Причину этого он видел в обширных связях Струве в ученых, литературных и общественных
кругах, чем объяснял и хорошую осведомленность редакции не только в общественной жизни, но и в правительственных мероприятиях. Цель организации журнала, по определению департамента полиции, состояла в том, чтобы «путем правильно организованной пропаганды во всех слоях русского общества проводить идею о необходимости добиться политических реформ, в которых правительство так долго и с таким упорством отказывает стране». По сведениям полицейских, либералы в своих действиях исходили из того положения, что «современное развитие революционного движения в России, растущего вширь и вглубь, является знамением крупных изменений в политическом настроении общества и народных масс и что, следовательно, русское общество вполне уже созрело для политических реформ в самом широком смысле этого слова» [163а, л. 43в]. Реакция департамента полиции на организацию нового нелегального журнала была однозначной. У этого учреждения царизма, созданного с единственной целью «тащить и но пущать», значительно прибавилось работы.
Сложнее была реакция земского крыла либерализма. Частично мы уже могли прийти к этому выводу, рассмотрев задачи, которые ставили перед журналом те земцы, которые организовали его и продолжали считать своим детищем. Зато другая, правая, «неославянофильская», часть земцев отнеслась к «Освобождению» и его редактору резко отрицательно. Тот самый Д. Н. Шипов, которого Струве считал своим союзником и на чью мысль считал небесполезным воздействовать, писал своему приятелю, тоже члену «Беседы», М. В. Челнокову: «Подписываться на ,,Освобождение“ я не желаю, т. к. не сочувствую такому изданию вообще, а в частности не верю в Струве... Не знаю, на какой круг читателей эта газета рассчитана и какие она может осуществить задачи». Шипов допускал только одну цель деятельности любого бесцензурного заграничного издания: если оно «совершенно спокойно, корректно, с полным достоинством» будет освещать ошибки правительственного курса. Курс же, взятый «Освобождением», по его, Шипова, убеждению дает правительственным сферам «возможность отождествлять цели, преследуемые земскими людьми, с задачами революционной пропаганды. Вот почему я не хочу быть даже в числе подписчиков на эту газету» [213, л. 19—20]. Осудил линию «Освобождения» п другой земский либерал славянофильского толка М. А. Стахович ([240], письмо от 17.VI 1902 г.) и все остальные лица подобного образа мыслей. Итак, одни земцы финансировали издание «Освобождения»(
одобряли деятельность его редактора, йотя и выдвигали перед ним различные задачи. Другие земцы (и тоже либералы!) резко осудили его.
Еще более разнородным было отношение к «Освобождению» русской демократической интеллигенции. Диапазон мнений здесь был даже более широк, чем у земцев, колеблясь от восторженного признания до полного разочарования. Сын А. И. Герцена — А. А. Герцен так отнесся к новому журналу: «Помните, я Вам сначала писал, что в первый раз за границей издание напоминает мне отцовский ,,Коло-кол“? Теперь я могу сказать более:,,Освобождение“ заменяет ,,Колокол“» ([223], письмо от З.Х.1902 г.). В знак признательности он подарил Струве несколько редких отцовских автографов. Несколько сдержаннее был в своих отзывах Л. Н. Толстой. В. Чертков писал Струве: «Я был очень рад узнать от Л. II. Толстого по прочтении им Вашего первого выпуска, что он произвел на него благоприятное впечатление» ([227], письмо б. д.). Об этом же писал Струве •и II. II. Львов из Францинсбадепа: «Перед отъездом я старался собрать возможно полные отзывы относительно „Освобождения**. Сергей Толстой просил передать Вам от своего отца Льва Николаевича самые лучшие пожелания. ,,Освобождение“ настолько же нравится Льву Николаевичу, насколько журнал „Жизнь “ его не удовлетворяет. Он находит, что ,,Освобождение“ встало на верный путь» ([225], письмо от 11.XI 1902 г.)14. Однако Львов вынужден был признать и другое: «В кругах интеллигенции встречаешь наиболее много возражений, хотели бы видеть более демократическое направление, статьи о дворянстве, кажется, произвели неблагоприятное впечатление»15 * * 18. Действительно, вскоре после выхода первых номеров «Освобождения» некоторые из радикально настроенных представителей интеллигенции, первоначально участвовавших' в работе по организации нового нелегального органа, отошли от него и ста
14 Об отношении великого русского писателя к первым номерам «Осво-
бождения» говорят и другие факты: «Толстому Л. Н. ,,Освобожде-
ние ]“ очень понравилось по верности тона, по удачному заглавию,
ибо, сказал Л. IL Толстой, Россия действительно теперь нуждается в освобождении» [295, л. 59].
18 В опубликованной в двух номерах статье «Дворянство и бюрократия. (Материалы и соображения)» Струве призывал «честных дво ряп» сознательно примкнуть ко всему народу в ого освободительно!! борьб; с деспотизмом бюрократии и в рядах земств решительно отстаивать общенародные интересы» [154, № 4, с. С>2],
ли поддерживать либо социал-демократические издания (13. В. Вересаев), либо социал-революциопные (В, Я. Мури-нов) ([223], письмо от 29.VII 1902 г.).
* * *
Как же отнеслись представители различных партий к новому нелегальному органу и к его редактору II. Б. Струве? Оценки В. И. Ленина и большевиков хорошо исследованы в исторической литературе, тем более что этому вопросу посвящены специальные работы В. И. Ленина. Генеральная линия большевиков в это время в отношении к русскому либерализму вообще и к «Освобождению» в частности была определена очень четко: «Всякий либерализм,— утверждал В. И. Лепин,— годен на то, чтобы социал-демократия поддерживала его ровно постольку, поскольку он на деле выступает борцом против самодержавия» [1, т. 9, с. 186]. Организация издания «Освобождения» послужила, по мысли Ленина; началом нового этапа во взаимоотношениях либералов с социал-демократами. «Со времени появления „Ос-вобождсния“,— писал вождь большевиков,— начался второй этап борьбы старой ,лИскры“. Когда либералы выступи-, ли с самостоятельным органом и с особой политической программой, задача воздействия пролетариата на „общество11 естественно изменилась: рабочая демократия не могла уже ограничиваться „встряхиванием11 либеральной демократии, расшевеливанием ее оппозиционного духа, она должна была поставить во главу угла революционную критику той половинчатости, которая ясно обнаружилась в политической позиции либерализма» [1, т. 9, с. 78]. Работы В. И. Ленина,, написанные после выхода первых номеров «Освобождения» вплоть до революции 1905—1907 гг., исходили из того, что задача социал-демократии состоит теперь уже не в «расталкивании» «всех и каждого» (как было до создания нелегального либерального органа), а в «размежевании пробуждающихся», причем особое внимание опа должна была обращать па тех, «кто оказался способным 1) проснуться — раз; 2) хВосприпять идеи последовательной борьбы — два; 3) бороться серьезно и до конца’— три» [1, т. 11, с. 319—320]. Именно этими положениями и определялось отношение большевиков и к первым и ко всем остальным номерам «Освобождения». Стремление В. И. Ленина подтолкнуть либералов влево и одновременно помешать их влиянию на демократические массы отнюдь не исключало использование публикуемых в «Освобождении» некоторых документов и
статей 10, а также практическое взаимодействие в некоторых конкретных вопросах 17.
Хорошо известно и отношение к «Освобождению» меньшевиков. Напомним только, что при любой полемике большевиков с меньшевиками «Освобождение» пи разу не встало на сторону первых, неизменно хваля вторых за политическую мудрость и дальновидность. Меньшевики отвечали тем же. Более того, некоторые из них (например, Н. Д. Соколов) [253, л. 384] официально входили в «Союз освобождения», участвовали в его работе и в работе журнала. Меньшевик Н. И. Иорданский, предлагая свое сотрудничество в журнале и помощь своей жены в рассылке «Освобождения», писал Струве, что, оставаясь на почве программы и тактики социал-демократии, он не видит никакой необходимости концентрировать внимание на борьбе с «Освобождением», которое является «наиболее ценным сотрудником и союзником социал-демократии в России по дороге к политической свободе. Пока я пе признаю в „Освобождении44 врага, потому что я не ограничиваюсь общим огульным отрицанием революционно-политического значения группы, собирающейся около „Освобождения44. Я разлагаю эту группу на ее составные части и прихожу к заключению, что преобладание остается за демократической интеллигенцией, дружественной рабочему движению» [258, л. 295].
Даже лидеры эсеров отказались столь безоговорочно поддерживать «Освобождение». Получив приглашение к сотрудничеству в журнале, В. М. Чернов (10. Гардении) ответил, что ему непонятно, как он сможет участвовать в либеральном органе [258, л. 42G] 1S *, а в следующем письме
10 См. вопросник, составленный В. И. Лепиным по просьбе некоторых
делегатов II съезда РСДРП. Ленин предлагал докладчикам с мест
ответить среди других и на такой вопрос: «Интерес к „Освсбожде-
пию“ в с.-д. кругах и точка зрения на пего. Утилизируется ли для
пропаганды и агитации?» [1, т. 7, с. 82].
17 Ходатайствуя о присвоении персональной пенсии В. В. Хижнякову, отвечавшему в «Союзе освобождения» за транспортировку и хранение нелегальной литературы, член КПСС с 1898 г. Е. Д. Стасова, выполнявшая подобные лее функции у большевиков, писала 13 февраля 1937 г.: «Знаю, что он (В. В. Хижняков.— К. Ш.) являлся активным участником „Союза освобождения* * 14, т. к. при транспорте нелегальной литературы из Финляндии случалось, что мы (большевики) по ошибке получали литературу освсбожденцев, а они нашу и таким образом оказывали друг другу взаимные услуги» (официальная справка с подписью и печатью [280, л. 7]).
I8 Одновременно Чернов переслал Струве ряд документов о деятельности эсеров (в основном материалы судебного делопроизводства), которые были опубликованы в «Освобождении».
уже от имени партии эсеров отвечал: «13 общей форме вопрос о помощи ,,Освобождению“ во всевозможных 'формах поставлен нам русскими товарищами, и от центра получен ответ, что решение отлагается до ознакомления с характером издания по ряду первых номеров» [258, л. 428]. В дальнейшем между эсерами и Струве установились более теплые отношения. Либеральная журналистка А. Тыркова записывала в своем дневнике о встрече с Гоцем, который «с уважением и похвалой отзывался о П[етре] СтГруве], но о социал-демократах говорил с нескрываемым раздражением. Оскорблен их мальчишеским неумением уважать противника» [212, л. 4] 18 19.
Однако большинство внепартийной либеральной и демократической интеллигенции, не имевшей непосредственного дела с организацией «Освобождения» и ознакомившейся с ним только после выхода первых номеров журнала, отнеслась к нему доброжелательно. Не всегда удовлетворенная предложенной «Освобождением» первоначальной программой, эта интеллигенция с явным сочувствием отнеслась к критике журналом самодержавно-бюрократического строя, к призывам ввести в стране буржуазно-демократические свободы, представительное учреждение, конституцию. Далеко не объективный в оценке различных политических партий и организаций, департамент полиции имел определенные общие сведения о степени распространения и влияния их изданий в масштабах всей страны. В этом отношении вряд ли стоит сомневаться в большой профессиональной квалификации сотрудников этого учреждения. В жандармском отчете за 1902 г. (год выхода журнала) отмечалось, что «Освобождение» «сразу заняло прочное положение и стало распространяться в широких размерах, являясь органом вновь образовавшейся в России политической группы „конституционалистов11» [66, с. 126—127].
* * *
В западной исторической литературе, особенно вышедшей в последние десятилетия, непомерно раздута роль Петра Бернгардовича Струве и степень его влияния на истори-
18 Солсе «покладистым» оказался провокатор Евно Азеф. Н. А. Струве
писала из Вены своему мужу: «Я хорошо знаю... какое важное дело на мне лежит, и сделала, что могла, пустила все пружинки в ход. Тут очень помог милейший Азеф, который мне ужасно понравился» [253, л. 431]. Галантный Азеф отложил свой отъезд пз Вены, как тепь сопровождал Н. А. Струве. Департамент полтщпп, пе пмея пи одного агента среди освобожденцев, очень нуждался в сведениях о них.
чсскио судьбы России 20. Особенно поусердствовал в этом, как ужо отмечалось и как будет показано и далее, профессор Гарвардского университета Ричард Пайпс. Нет спора, П. Б. Струве был звездой первой величины на либеральном небосклоне России. Но те эпитеты, какими считает возможным характеризовать своего героя Р. Пайпс 21, тс итоговые оценки его деятельности, которые даются американским профессором па страницах объемной апологетической биографии Струве 22, трудно совместить с реальным местом, занятым им в политической жизни России первого двадцатилетия нашего века. Куда ближе к истине К. Фрёлих, пришедший в результате своего исследования к выводу что в «Союзе освобождения» И. Н. Милюков имел больше влияния, чем Струве [135а, р. 253].
Одна из главных мыслей Пайпса заключается в утверждении, что вся деятельность Струве вдохновлялась идеей создать широкое либеральное движение, которое объединило бы в единое целое все политические фракции, все классы, все этнические группы разношерстой и разноязыкой Российской империи. По будем опровергать наличия у Струве этого утопического пожелания, ибо такая идея сама по себе настолько соблазнительна, что, если бы ее и нс было у Струве, он вес равно бы не возражал против ее осуществления. Но зададимся вопросом: в какой мере П. Б. Струве — государственник, националист, проповедник «Великой России», апологет капитализма, нетерпимый кабинетный догматик, страдающий генеральской болезнью не меньше иных партийных боссов, был способен сыграть эту роль всеобщего объединителя? Мы уже видели, как князь Д. И. Шаховской предлагал работать над созданием широкой либерально-демократической организации, а П. Б. Струве возражал против этого, делая ставку па объединение с либералами типа Д. Н. Шипова и А. В. Евреинова. Посмотрим теперь, как комплектовался штат сотрудников «Освобождения».
20 Уже в одной из первых работ по истории русского либерализма Д. Фишер писал: «Он (Струве.— К. Ш.) оставался буревестником российской политической и интеллектуальной жизни до тех пор, пока революция 1917 г. не заставила его нести серое разочарование эмиграции» [134, р. 99].
31 Например: «Его (П. Б. Струве.— К.Ш.) генпй политического мыслителя и недостаток политика заключался в том, что он всегда на один шаг опережал свое время» (?!) [140, р. 359].
22 «...Он (Струве.— К. Ш.) был творцом общей стратегии либерального движения в 1902—1904 гг., стратегии, которая решила судьбу самодержавия» (I) [140, р. 318).
После выхода первых Номеров журнала, в которых Струве призывал «сойтись людей различных вер, разных социальных взглядов, разных темпераментов» [154, № 1, с. 6], немало бедствовавших эмигрантов предложили новому органу свои рабочие руки (наборщиками, корректорами, хроникерами и т. д. и т. п.). И каждому из них стремившийся якобы к объединению П. Б. Струве задавал традиционно русский вопрос: «Како веруешь?» Некто Л. И. Давидсон попросил работы в редакции. «Прежде чем нам встретиться для личных переговоров,— отвечал Струве,— я, выбрав наконец время для письма Вам, хотел бы Вам поставить несколько вопросов: 1. В каких отношениях (не формально, а по существу) состоите Вы к „Искре" и „Заре"? Вопрос этот имеет для меня очень большое значение». Объявив, что ему не нравится «партийная мораль» «Искры» и что он a priori не является ее приверженцем, Струве продолжал: «Вот почему — пе знаю, поймете ли Вы ясно мои психологические мотивы,— для меня чрезвычайно важно выяснить Ваши отношения к „Искре" и ее руководителям или, вернее, закрепленным и настойчиво проводимым ее единственным руководителем (таковым является, как Вам, вероятно, известно, вовсе не Плеханов вопреки распространенному в широкой публике представлению). Я ставлю вопрос прямо, в упор...» [259, л. 2]. Так но на словах, а на дёле действовал Струве.
В отличие от редакторов других нелегальных органов («Искры» и «Революционной России») Струве мог с полным основанием заявить, перефразировав известные слова Людовика XIV: «‘/Куриал — это я!». До прихода на короткое время летом 1904 г. в редакцию А. А. Корнилова в ней не было ни одного крупного деятеля, и именно Струве определял общую линию журнала, писал большинство передовиц и важнейших статей, принимал или отвергал сотрудничество и материалы второстепенных авторов^ Вряд лп следует напоминать, что самостоятельность и независимость в ведении журнала определялись рамками, установленными отнюдь не по его личному усмотрению, но рамки эти не были очень стеснительны и, как правило, совпадали с его убеждениями. Если же, как это иногда и случалось, схоластические построения Струве не встречали поддержки большинства влиятельных освобожденцев или приходили в явное противоречие с жизнью 23, Петр Бернгардовпч уступал или поступал
3 Вроде предложения, сделанного П. Б.Струве студентам после начала русско-японской войны: заменить лозунг «Долой самодержавие!» лозунгом «Да здравствует армия!» (см.: [151, с. 1]).
еще Проще: думал одно, а писал й журнале Несколько иное 24.
На протяжении всего существования «Освобождения» постоянным помощником П. Б. Струве была жена его, Нина Александровна, на плечи которой, помимо бесконечных забот о большой семье, легла почти вся техническая работа в редакции: переписка со второстепенными адресатами, с типографией, с издателем, транспортировка и рассылка журнала, связанные с этим хлопоты и переговоры то с контрабандистами, то с бедствующими студентами или старичками, живущими за границей на нищенскую пенсию и подрабатывавшими подписыванием конвертов различным адресатам в России. Кроме того, она вела хозяйственную отчетность редакции 25 26, держала корректуру статей, а в отсутствие П. Б. Струве по его указаниям комплектовала номера журнала, часто не понимая путаных требований мужа.
В начале 1903 г., когда П. Б. Струве после тяжелого объяснения с женой (поводом послужила его многолетняя супружеская неверность) расхворался и уехал ’ в Швейцарию лечить расшатавшиеся нервы, в помощь Н. А. Струве из Петербурга были на время присланы освобожденец В. П. Кранихфельд, а затем очень деятельная помощница Ю. Г. Топоркова [253, л. 320, 328, 351, 386]. Если к перечисленным лицам добавить стенографистку Струве 3. Л. Шадурскую и
24 Приведем только один пример. 19 августа 1905 г. П. Б. Струве писал жене: «Сегодня великое событие — опубликована Булыгинская конституция» [251, л. 495]. А в «Освобождении» об этом «великом событии» тот же П. Б. Струве писал, учитывая читательскую аудиторию, несколько иное. Резко критикуя Булыгпнскую конституцию как «детище канцелярно-самодержавного законодательства», как «технически и политически нелепую карикатуру», он утверждал: «Эту хитрую выдумку — сочетать народное представительство с самодержавием царя, мы, конечно, не можем признать завершением наших стремлений... Закон 6 августа для нас означает не мир с правительством, но дальнейшую, еще более напряженную борьбу с ним» (№ 76, 2/15. IX 1905 г., с. 441). Приведя по другому поводу аналогичный случай раздвоения личности у П. Б. Струве, Р. Пайпс пишет: «Так как двурушничество в этом случае совершенно исключено, остается предположить, что в сознании Струве с самого начала парал-
лельно существовали и развивались две доктрины — позитивная и критическая. Этот пример наиболее удачно демонстрирует изумительную способность Струве одновременно придерживаться столь противоречивых точек зрения» [140, р. 221]. Действительно — изумительная способность!
26 Правда, из-за своей страшной загруженности довольно безалаберно. Все усилия автора_этой книги точно подсчитать статьи редакционных расходов так и остались, увы, безрезультатными.
техйического секретаря Р. Стрельцова, то постоянный штат редакции журнала будет почти полностью исчерпан. Правда, время от времени из России приезжали на короткий срок помощники, но полностью установить, кто всё они были, затруднительно: осторожный П. Б. Струве выбрал очень удачное место жительства. В дер. Гайсбург под Штуттгар-том, где обосновалась редакция, было всего две-три сотни жителей, каждый новый человек был на примете, и постоянного агента царской охранке внедрить не удалось. И все же ловкий деятель русской заграничной агентуры А. Гартинг смог организовать внешнее наблюдение за домом редакции. Департамент полиции получил поименные сведения о составе типографских рабочих «Освобождения», тех, кто постоянно живет в доме Струве и с кем он переписывается (118 адресатов) [180, л. 1—21]. После того как редакция «Освобождения» перебралась в Париж, состав рабочих в типографии изменился (фамилии шести типографских рабочих см. [227 ]). Возлагая явно преувеличенные надежды на тайный и разоблачительный материал, который может храниться в редакции, царские власти в декабре 1903 г. убедили немецкую полицию произвести обыск в редакции. Итог этой скандальной для обоих правительств акции был разочаровывающим. «Струве обыскан по требованию кенигсбергских властей. Результат ничтожный. Lellre suite 26. Гартинг»,— Телеграфировал директору департамента полиции ее заграничный агент [163а, л. 36]. В свою очередь и А. А. Лопухин в доне-сейии В. К. Плеве вынужден был признать, что обыск ничего не дал: он подтвердил только, что Струве при помощи немецких социал-демократов в Кенигсберге Брауна и Новоградского пересылал «Освобождение» в Россию. Лопухин предупреждал Плеве, что зреет международный скандал [177, л. 11 —12]. И, действительно, он разразился в ближайшие дни. А. Бебель произнес в рейхстаге страстную речь, обвиняя немецкое правительство в прислуживании царизму. Когда министр фон Рихтгофен попытался оправдываться тем, что «все эти русские — анархисты, от которых везде рады избавиться», то «не только все социалисты, демократы и поляки, но даже хладнокровные и буржуазные либералы, самые умеренные, старались энергично протестовать против подобного унижения Германии» ([177, л. 31]. Перлюстрация письма). В результате одному из инициаторов этого дела, А. Гартингу, пришлось убраться из Берлина в Париж. Там же оказался и II. Б. Струве. 12 января 1904 г. он написал от
ав Подробности письмом.
туда жене, что в принципе договорился о переводе «Освобождения» в Париж, где «лучше во всех отношениях» [251, л. 454]. Земцы, в частности Петр Д. Долгоруков, не очень-то одобряли этот переезд, утверждая, что французская полиция не мягче немецкой. Но главное его беспокоило другое: в Париже, писал он Н. А. Струве, «Вам будут надоедать, с одной^стороны, случайные фланеры, а с другой стороны, Вы попадете в круги русской эмиграции и невольно отразите на страницах „Освобождения11 влияние других фракций русской оппозиции, что могло бы повредить делу привлечения к делу освобождения новых, еще не затронутых элементов» [256, л. 72]. Однако Струве настоял на своем, и с 1 октября 1904 г. «Освобождение» до конца своего выхода редактировалось и издавалось уже в Париже.
* * *
Па протяжении более чем трехлетнего существования «Освобождения» редактор его пи разу не ощутил никаких трудностей с материальными средствами. Земцы финансировали его щедрой рукой. Едва он оказался за границей, как 20 февраля 1902 г. в Базельский коммерческий банк им было положено 17,5 тыс. руб. в бумагах государственной чстырех-процентной ренты и еще 4 тыс. кредитными рублями ([241], расчетная книжка). 11 марта того же года счет пополнился: от «Эстета» (по всей вероятности, Д. Е. Жуковского) было получено 26 тыс. рублей и 800 марок ([229], запись П. Б. Струве) (около 350 рублей), 20 мая и 24 июня 1902 г. в Базельский же банк поступило еще 2 вклада по 4 тыс. руб., а 20 же мая в Бюртсмбергский банк было внесено 15 тыс. руб. ([241], расчетная книжка). Итак, еще до начала выхода журнала Струве имел наличными около 75 тыс. руб. золотом. Этого вполне хватало для широкого развертывания издания, тем более что с выходом первых номеров стали поступать добровольные частные пожертвования и доход от продажи журнала.
По очень путаным правленым и переправленным подсчетам Н. А. Струве, некоторые расходы редакции за первый операционный год выглядели так: печатание 24 номеров, «Освобождения» (с неоднократной допечаткой первых 18 номеров) — 16 380 марок, расход на печатание брошюр (кроме «Самодержавие и земство») — 1578 марок, а общий расход за год (помимо типографских затрат — зарплата редактору, работникам редакции, гонорары, наем помещения, транспорт и т. д. н т. п.) составлял около 57 тыс. марок (или около
23 тыс. руб.). Доход от продажи журнала и других изданий — 16 425 марок (около 6,9 тыс. руб.— [241], «Главная книга»)27. За второй год существования журнала был получен доход от его продажи, подписки и частных пожертвований на «Освобождение»28 в 7342 марки, что покрыло 15% всех годовых расходов, составивших 51 192 марки, или около 21,5 тыс. руб. ([241], «Главная книга»). В записной книжке П. Б. Струве на начало 1904 г. значится: «Материальные средства — 60 000 (38 000 покрыто суммою, разложенной по гарантии)» [247, л. 8], т. с. в это время он имел средств на продолжение издания как минимум па три года.
Казначей «Освобождения» Петр Д. Долгоруков писал II. А' Струве, что репрессивные меры правительства (высылка из Твери председателя «Союза освобождения» И. И. Петрункевича, арест его заместителя II. Ф. Анненского, вызов в МВД к Плеве Д. И. Шаховского для «последнего серьезного предупреждения») временно расстроили налаженные в России дела. Но все же вопросы о сборе денег в размере около 40 тыс. на «Освобождение», по словам Долгорукова, уже были решены. «Если,— продолжал он,— Вы пе сообщили Д. Е. (Жуковскому.— Illто, пожалуйста, при первом же случае сообщите Вашим петербургским, или, еще лучше, московским, друзьям три цифры: 1) Сколько нужно денег, кроме имеющихся у Вас сумм для доведения «Освобождения» до 1.1 1905 г. 2) Сколько нужно их на экстренные расходы на переезд и водворение в Париже и 3) Сколько нужно на транспорты. Относительно последнего я слышал цифру 5000 руб. и присутствовал при обсуждении о необходимости послать эту сумму как можно скорее. Были намечены источники, и я полагал, что Вы в конце марта должны были уже получить эту сумму» [256, л. 70—71]. Обещая в апреле-мае прислать все необходимые на 1904 г. средства, Петр Долгоруков просил не позже августа сообщить план бюджета на 1905 г. Летом 1905 г., подсчитывая необходимые средства на издание «Освобождения» в этом году, все сошлись на цифре в 20 тыс. руб. (половину из них давал Д. Е. Жуковский) [256, л. 85], а на 1906 г.— 15 тыс. руб., не считая расходов на транспортировку, оплату гонораров в России и некоторое увеличение расходов на заведывание хозяйственной частью [256, л. 86]. Земцев не только не тяготили эти суммы, они искренне удив-
27 Написав «Общий расход за 1-й год 27 973 марки», Н. А. Струве ошиблась сразу на 30 тыс.!
28 Что каждый раз отмечалось в журнале в рубрике «Почтовый ящик», которую’вела Н. А. Струве. См. ее специальную книжечку под тем Же названием [230].
лились их незначительности. «Я сказал Петру Дмитриевичу,— писал П. Б. Струве; жене,— что для продолжения ,, Освобождения11 без транспорта нужно, в год 15 тыс. Это, кажется, верно? Он был удивлен небольшому размеру этой суммы. Петербургское решение о прекращении ^Освобождения1120 он считает легкомысленно принятым» [251, л. 493— 494]. Подобной точки зрения придерживался не только Долгоруков. В результате земцы дали деньги, и вопреки решению съезда «Освобождение» продолжало выходить вплоть до октября 1905 г.
* * *
Для любого печатного издания (легального или нелегального — безразлично) вопрос о его тиражности — это прежде всего вопрос о количестве читателей, а стало быть, и проблема влияния на те или иные массы населения. Динамика тиражности органа довольно точно свидетельствует о росте или падении его популярности, а сам характер издания (легальный или нелегальный, так называемый «толстый журнал» или небольшого формата газета) четко указывает на характер читательской аудитории, на которую он рассчитан.
Для органов, подобных «Освобождению», анализ тиражности представляет собой интерес в связи с одним обстоятельством: избыток материальных средств привел к тому, что вопрос о тиражности «Освобождения» практически не ставился. Издавали его таким тиражом, какой считали необходимым и сколько могли распространить. Более того, после выхода журнала решили выпускать специальные сборники под тем же названием —«Освобождение». В них включали большие статьи, литературные материалы (в частности, куски из «Былого и дум» А. И. Герцена), не публиковавшиеся из-за цензуры, библиографические обзоры и другой литературный материал. Всего вышло две книги «Освобождения» (тиражами 4 тыс. и 2 тыс. экз.). После начала русско-японской войны стали публиковать оперативный '«Листок ,.Освобождения11», на протяжении всей деятельности редакции выпускались различные сборники30, которые включали,
20 £11 съезд «Союза освобождения» в марте 1905 г. признал нецелесообразным продолжать издание журнала, так как, во-первых, он со своими оценками отставал от быстро развивавшихся в стране событий, а во-вторых, рост революции дал либералам возможность почти все своп мысли высказывать на страницах легальной российской печати.
80 Несколько выпусков «Материалов по студенческому вопросу» (тираж 1 тыс.); «Материалы но рабочему вопросу», «Кишиневский но-
как правило, секретные документы царского правительства, не предназначавшиеся им для печати. Эти публикации «Освобождения» широко использовались для пропаганды революционными партиями.
Журнал «Освобождение» издавался трех типов. Для распространения за границей его печатали на плотной бумаге в коричневой обложке. Для переправки при помощи контрабандистов пли другими нелегальными способами (ежегодно за границей бывало около 200 тыс. российских подданных, и многие из них перевозили нелегальную литературу) журнал издавали без обложки. Третий тип журнала издавался на особой, так называемой индийской, очень тонкой рисовой бумаге. Каждый такой номер делился па две части и посылался в письмах, вес которых не превышал 15 г. На первом листе подобных журналов, в левом углу, было напечатано: «Мы нашли Ваш адрес в адресном календаре и позволяем себе послать Вам наше издание», что снимало с адресата ответственность в случае вскрытия письма полицией. Тираж-ность первых номеров Струве искал ощупью. Первые 18 номеров печатались маленькими тиражами и по нескольку раз: так, «Освобождение» № 1 допечатывалось пять раз, и общий тираж его был 3 тыс. экз. (2 тыс. на толстой и 1 тыс. на индийской бумаге) ([241, расчетные листки с издателем), пятый и шестой номера издали в количестве 4 тыс. экз. (две и две), тираж следующего помора (впервые изданного тремя типами), составил 6,5 тыс. (1,75 тыс., 4 тыс. и 0,75 тыс.). В начале второго года издания «Освобождения» его тираж достиг постоянной цифры в 7—7,5 тыс. экз., причем 3 тыс. издавалось на индийской бумаге и столько же предназначалось для регулярного распространения за границей. Ответственный за финансовоорганизационную работу журнала Петр Долгоруков считал такое распределение неудачным, так как купить «Освобождение» за границей было трудно * 31. Он советовал П. Б. Струве: «Будет лучше, если вместо 3000 экземпляров за границей будет расходиться 5000. Относительно же России позаботиться будет уже нашим делом» [256, л. 49]. Как видим, одной из
гром» (тираж 4 тыс.); «Дело о т. наз. Боевой организации. Обвинительный акт» (тираж 4 тыс.); «Министр финансов и Государственный Совет о финансовом положении России. Журнал Общего собрания Гос. Совета 30 декабря 1902 г.» (тираж 1 тыс.) и т. д.
31 К началу третьего года издания «Освобождение» продавалось во всех книжных магазинах Германии, в 22 — Швейцарии, в 13 — во Франции; в 16 — Австрии, в 4 — Италии, в 2 — в Англии и в одном — в США. Не считая Германии, журнал можно было купить в 24 городах Европы и в Нью-Йорке.
? К. Ф. Шацилло 97
характерных особенностей «Освобождения» было то, что едва ли не большая часть журнала предназначалась его издателями для распространения не внутри России, а вне ее 32. Так как эмиграция в своей подавляющей части придерживалась различных революционных взглядов и не исповедовала идей «Освобождения», то основным заграничным читателем журнала был российский путешественник, т. е. человек довольно состоятельный, а отнюдь не рядовой обыватель, не имеющий материальной возможности часто ездить за границу.
Начавшаяся революция привела к довольно значительному росту тиражпости журнала и к изменению соотношения между его типами. Теперь для рассылки в письмах печаталось на тонкой бумаге всего 700 экз. (эта цифра может служить довольно точным показателем числа постоянных подписчиков), число же последних номеров журнала на плотной бумаге в обложке и без нее достигло 9—10 тыс., т. е. общая тиражность «Освобождения» возросла до 10—10,7 тыс. экз. ([234], расчетные листки с издателем), причем большая половина журнала издавалась в обложке. Изменение в соотношении типов журнала отражало довольно сложный и противоречивый процесс: в годы революции интерес к «Освобождению» внутри страны падал, а вне ее возрастал. Это явилось показателем общего полевения настроений населения России. При этом, конечно, необходимо внести некоторое уточнение: в условиях разраставшейся революции значительно облегчился ввоз в страну различной нелегальщины: царским властям было не до крамольной литературы — основное внимание приходилось уделять борьбе с ввозом оружия.
Первый номер «Листка „Освобождения11» был издан тиражом в 8 тыс., а затем тираж его был сокращен до 5,5-6 тыс. [241].
* * *
Как же попадала освобождепческая .литература в Россию? Первоначально едва ли не основным был способ пересылки в почтовых конвертах. 24 октября 1902 г. П. Б. Струве просил Д. И. Шаховского прислать из России специального че
32 На эту особенность журнала обратил внимание еще Д. И. Шаховской: «Этим естественным и оплачивавшимся самими потребителями путем.— писал оп,— идеи „Освобождения11 внедрялись, пожалуй, в наибольшее число голов и через посредство этих добровольных и незнаемых сотрудников в большом числе попадали и в Россию» [108, с. 123].
ловека для организации транспорта Литературы. По его мнению, это стоило бы дешевле того, что он до сих пор израсходовал на почте для рассылки [252, л. 2]. Однако способ этот оказался дорог и малоэффективен: по однообразию конвертов и подписей на них власти быстро выделяли интересующую их корреспонденцию, и она оказывалась не у адресатов, а в департаменте полиции. Так, бдительные стражи Варшавского цензурного комитета сразу вскрыли конверты в 120 адресов, все подписанные одной рукой [171, л. 111 — ИЗ]; в Либаве — более 60 конвертов [201, л. 145; 199, л. И —17] и т. д. Со временем способ этот был значительно усовершенствован. Приблизительно в 30 городах Европы 33 (и даже в нескольких — в США) были найдены люди (как правило, нуждающиеся студенты или пенсионеры)34, которые за определенную плату надписывали и посылали по имевшемуся у них списку половину номера подписчику. Вторую половину он получал из другого города, а иной раз и из другой страны [252, л. 21]. В архиве редакции сохранились списки таких подписчиков [236], также посылались Номера «Освобождения» в адреса некоторых губернских, уездных земских управ и других учреждений 35.
Однако по мере роста тиражности журнала и выпуска различных книг и сборников резко возрастала необходимость в регулярной переправке через границу крупных партий освобожденческих изданий. Если не считать случайных оказий с путешественниками, то можно выделить три способа доставки литературы в Россию. 1. Договоренность с различными транспортными конторами, специализировавшимися на перевозке контрабанды. 2. Договоренность с различными революционными партиями о перевозке в порядке взаимных услуг. 3. Особая договоренность с финскими националистами, тесно сотрудничавшими с.освобожденными. Транспорти
33 Переписка с А. В. Воденом (Лейпциг), Н. Я. Петровым (Локарно), В. Никитиным (Лондон), М. Тилло (Финляндия) [229, 223, 254].
34 Были и бескорыстные помощники. Так, известный американский публицист Дж. Кеннан во время русско-японской войны предложил II. Б. Струве пересылать номера «Освобождения» в Японию русским пленным. Струве распорядился регулярно высылать для этой цели в США 10 экз. ([223], письмо от 3.VIII 1904 г.).
35 См. переписку А. В. Водепа (из Лейпцига) с Н. А. Струве и IO. 1. Топорковой. У него была целая сеть агентов, получавших 25 пфенигов за упаковку номера и 3 нфенпга за написание адреса. Таким образом, пересылка одного номера «Освобождения» обходилась в 31 ифенпг, а «Листка „Освобождения44» — в 28. В магазинах номер «Освобождения» продавался за 80 пфенигов ([223], 29 писем А. В. Водена с различными датами).
ровка стала самым узким местом в деятельности редакции. Опа требовала немало сил и средств. За первый год деятельности журнала на расходы по транспортировке ушло более 21 тыс. марок (около 30% всех расходов), за второй год они остались приблизительно на таком же уровне, в 1,5—2 рада превосходя затраты на непосредственное печатание журнала ([241], «Общие сведения»).
Поскольку рассылка в письмах оказалась самым дорогим, но не самым падежным способом, необходимо было использовать и другие пути. В августе 1902 г. П. Б. Струве по совету своих друзей связался с находив'шимся в Лондоне польским деятелем Юзефом Каневским, возглавлявшим специальную организацию по перевозке через западную границу польской литературы ([242], переписка). За перевозку пуда «товара» ему платили 100 руб., и давали адреса внутри России, куда надо было с оговоренными предосторожностями, паролями и т. д. доставлять литературу. В Петербурге опа должна была поступать для Л. Л. Бенуа — управляющего конторой княгини Юсуповой (Мойка, 92—94, пароль «От Ивана Семеновича Петрова»); в Пскове — управляющему страховым отделом земской губернской управы Н. Ф. Ло-' патину (пароль — тот же); в Твери — А. А. Чукаеву, в Ревеле — И. И. Зунделевичу (агентство «Надежда», Шведский рынок). Несколько позже 11. А. Струве вступила в контакты с находившимся в Вене Игнатием Браудо ([242], их переписка), который обеспечивал западную линию перевозки литературы. Ему дали явку в Киевском политехническом институте у С. II. Булгакова и у редактора «Киевских отголосков» Василенко. С марта 1903 г. стало функционировать и южное направление через Яссы (Румыния) ([236], записная книжка II. А. Струве). В ноябре 1902 г. Н. А. Струве сообщала Д. И. Шаховскому, что, кроме 500—600 экз. высылаемых по почте в письмах, каждые две недели частным транспортом посылаются около 1000 экз. разных номеров (причем около 500 — последнего-номера). За границей каждый номер продается в количестве 1100, 1200 экз., т. е. в месяц около 3000-экз. [252, л. 22]. Однако, по словам Н. А. Струве, пе высланной литературы скапливалось все больше и больше. Через год, в октябре 1903 г., в четырех партиях было послано 2 тыс. номеров «Освобождения» и около 350 изданных редакцией книг и брошюр. Еще через год высылка литературы в Россию более чем удвоилась, туда ушло уже 5,6 тыс. «Освобождения», более 9 тыс. прокламаций (в том число и «Листков „Освобождения11») и свыше 650 книг и брошюр ([236]j подсчеты автора).
Другим каналом проникновения освобожденческой Литературы в Россию стали услуги некоторых революционных партий, соглашавшихся распространять внутри страны ту литературу, которая, с их точки зрения, заслуживала этого. Так, В. Чернов писал П. Б. Струве, что эсеры не возьмутся за систематическую транспортировку журнала, но, если запланированное «Освобождением» издание «Материалов по студенческому вопросу» окажется, с их точки зрения, интересным, они кое-что возьмут для переправки [258, л. 428]. Некоторые услуги освобожденцам оказывал Бунд ([238, 227], переписка с ЦК Бунда). Одна из руководительниц лондонского издательства «Свободное слово», печатавшего и распространявшего в России запрещенные цензурой книги Л. Н. Толстого, сообщала П. Б. Струве, что она перевезет в Россию 500 экз. «Освобождения», изданного на тонкой бумаге ([227], письмо А. Чертковой). С конца 1904 г. Г. Деканозов, один из руководителей грузинской партии «социалистов-федералистов», взялся транспортировать через Кавказ до 500 экз. «Освобождения» ([227], письмо Г. Дека-нозова). Но самую надежную и регулярную помощь осво-божденцы получали от финских оппозиционеров. Именно этот канал стал главной артерией, через которую освобожден-ческая литература поступала в Петербург, а оттуда распространялась уже по всей стране. Этот путь стал удобен и в силу близости финской таможенной границы к Петербургу (в Финляндию литература поступала через Швецию без досмотра [253, л. 2966 ]), и в силу доброжелательного отношения финской полиции, и в силу большой помощи, оказываемой финским подпольем. Один из лидеров финской оппозиции Конпи Циллиакус приобрел даже специальную яхту, на которой из Швеции в Финляндию доставлялась нелегальная литература различных политических оттенков (в том числе и освобожденческая). По его утверждению, всего он перевез не менее тысячи пудов разнообразной нелегальной литературы [85, с. 125].
Тема связи финского и русского подполья (в том числе и освобожденческого) стала целью специального исследования американского историка (финна по происхождению) Вильяма Коупленда 36. По его сведениям, основанным на архивных документах, в середине 1902 г. было подписано специальное
38 Несколько раньше этим же автором была опубликована на основе монографии специальная статья о связях русских либералов с финским движением Сопротивления (см.: [126]).
соглашение между Арвидом Неовиусом (кстати, постоянным корреспондентом «Освобождения») и П. Б. Струве [127, р. 92]. Коуплейй подробно описывает, какими способами и путями переправляли через Финляндию нелегальную литературу. Судя по переписке Л. Неовиуса с Н. А. Струве ([227], 12 писем А. Неовиуса), освобождепцы прибегали к различным приемам и ухищрениям, по особенно облюбовали один из них. Два раза в месяц за определенную плату из Стокгольма в Выборг приезжали сотрудницы А. Неовиуса, провозившие каждый раз от 5 до 10 кг «товара». В Выборг прибывал кто-нибудь из лично известных им освобожденцев и принимал посылку. Теперь вся трудность состояла в переезде через финляндско-русскую таможенную границу, где начиналась уже юрисдикция российской полиции. Для перевозки литературы через границу и распространения ее по стране в Петербурге была создана специальная «Техническая группа», которую возглавлял освобожденец В. В. Хижняков (по образованию — санитарный врач)37. Хижняков еще в 90-е годы сблизился с подпольем, в начале XX в. он стал профессиональным литератором. Общественную деятельность его определяло одно — непримиримая ненависть к самодержавию, страстная борьба за демократические свободы. А во всем остальном политические взгляды Хижнякова были довольно аморфны. В 90-е годы он вместо с твердой сторонницей Ленина Е. Д. Стасовой работал в «Красном кресте»— организации, помогавшей политическим заключенным, в то же время он сотрудничал с одним из лидеров «экономистов»— К. М. Тахтаревым [279, л. 12; 280, л. 7]. Сочувствуя.«легальным марксистам», являясь секретарем Вольного экономического общества, Хижняков одновременно оставался другом и почитателем близкого к народникам В. Г. Короленко. При всем этом Хижняков был по характеру мужественным и упорным борцом с царизмом. Уже дважды подвергавшийся арестам и ссылкам, он не побоялся взяться в 1902 г. за рискованное дело — возглавил ввоз и распространение по стране всей освобожденческой нелегальной литературы. «В этом качестве,— вспоминал Хижняков,— я развил большую подпольную деятельность по транспорту из-за границы нелегальных изданий, сношению с нелегальными типографиями,
37 Помощницей В. В. Хижнякова была учительница географии Е. И. Репьева [279, л. 18]. В состав группы, по сведению II. И. Милюкова, входили: В. Я. Богучарский, Е. Д. Кускова, С. Н. Прокопович, С. И. Миклашевский, .II. II. Куприянова, II. Д. Соколов [60; 57, с. 286).
устройству складов освобождепчсской литературы, распространению этой литературы по стране» [337, л. 9].
Недалеко от станции Куоккала (уже на территории России) была расположена дача генерала Миклашевского, сыновья и невестки которого стали активными освобождениями. Здесь и основал В. В. Хижняков главную перевалочную базу, с которой уже мелкими партиями литература отправлялась в Петербург и другие города и населенные пункты империи. Вскоре чины департамента полиции обнаружили, что где-то существует «просачивание» нелегальной литературы, и встревожились. Консул в Стокгольме В. А. Березников донес директору департамента полиции А. А. Лопухину, что через Швецию в Финляндию на финских пароходах и мелких рыбацких шхунах регулярно поступают тюки с революционной и освобожденческой литературой [167, л. 10]. В ответ Лопухин сообщил, что командированный в Швецию вездесущий агент заграничной охранки А. М. Гартинг установил контакты с одним шведским таможенником [167, л. 15]. Теперь департамент полиции был более или менее информирован о том, когда следует усиливать свою бдительность. Результаты не замедлили сказаться. 2 октября 1903 г. В. К. Плеве получил сообщение, что на станции Белоостров были задержаны отказавшиеся назвать себя две женщины, в юбках у которых обнаружили 400 экземпляров «Освобождения» № 14, 15, 16 [167, л. 21]. Через день сообщение уточнили: арестованы были учительница Е. И. Репьева и В. А. Миклашевская (урожденная княгиня Кропоткина). Установили их связь с В. В. Хижняковым и двоюродным братом Миклашевских В. В. Татариновым, «проживающими у кандидата СПб. университета С. П. Миклашевского» [167, л. 24]. У всех был произведен обыск.
Вскоре последовал еще один провал. 17 ноября 1903 г. начальник петербургской охранки сообщал В. К. Плеве, что на той же станции арестованы А. В. Борман и приват-доцент Петербургского университета Е. В. Аничков 38, у которых
38 Биография А. В. Борман (Тырковой-Впльямс) хорошо известна ио ее воспоминаниям (см.: [97, 98]). О Евгении Васильевиче Аничкове полицейские сообщали царю, что он «был близко знаком с участником злодейского замысла 1 марта 1887 г. Ульяновым (Александром Ильичем.— Я. Ш.). В том же году он принимал демонстративное участие в студенческих беспорядках, за что был исключен из университета». Закончив все же образование, Аничков стал приват-доцентом университета н Киеве, но в 1901 г. вышел из него из-за столкновения с ректором по поводу студенческих беспорядков. Уехав в Париж, Аничков «в числе нескольких профессоров, лишенных кафедр в русских университетах вследствие их политической
обнаружили 333 экз. журнала «Освобождение» (№ 3, 4, 5, 6, 9), девять первых книг «Освобождения», брошюру «Самодержавие и земство» и три брошюры «Материалы по рабочему вопросу» [167, л. 25]. Состоявшийся 28 апреля 1904 г. суд приговорил Е. В. Аничкова и эмигрировавшую к этому времени А. В. Борман к лишению всех прав и к двум с половиной годам исправительно-арестантского отделения [200, л. 1—5]* 39.
Провоз литературы продолжался, продолжались и провалы. 25 апреля 1904 г. при переезде границы был арестован неоднократно уже упоминавшийся Дмитрий Евгеньевич Жуковский («сын генерала от инфантерии», как с удивлением отмечали жандармы). У него было обнаружено 100 экз. журнала «Освобождение», № 6 от 15 апреля 1904 г. и 36 номеров за более раннее время [204, л. 1]. Через три дня арестовали В. II. Самойлову, обнаружив у нее под платком 15 номеров «Освобождения» и четыре «Листка „Освобождения44» [202, л. 1].
Полиция свирепствовала вовсю. Жалобы на нехватку журнала внутри страны продолжались во все время его издания. Вскоре после выхода первых номеров II. II. Львов сетовал Струве, что «Освобождение» в Россию «идет туго». Он писал, что «на вопрос о пересылке надо обратить самое серьезное внимание», и высказывал предположение, что «номера перехватывают па почте» из-за однообразия конвертов ([225], письмо от 11 ноября 1902 г.)40 * * *. Через полтора года Петр Д. Долгоруков вновь просил улучшить дело доставки в Россию журнала: «Теперь же, особенно в провинции, „Освобождения44 почти пет». Он жалуется, что не получал журнала более чем полгода [252, л. 71]. В. В. Водовозов вспоминал, что в Киеве «у каждого из ...освобожденцев бывал в руках всего один экземпляр „Освобождения44, который они не могли ни продавать, ни раздавать, а могли только давать
неблагонадежности», организовал совместно с последними в названном городе так называемый «Свободный русский университет», а затем, пЬлучив приват-доцентуру в Петербургском университете, возвратился в Россию, «будучи подчинен одновременно с сим негласному надзору» [167, л. 29].
39 Царь позже уменьшил срок Аничкову до одного года крепости, а Борман — до одного года тюрьмы. 15 декабря 1904 г. Аничков вообще был освобожден от отбывания дальнейшего наказания, а эмигрировавшая до суда А. В. Борман срок не отбывала.
40 Приблизительно в это же время (письмо без даты) Д. И. Шаховской,
жалуясь на плохую доставку журнала, писал, что в Ярославле его
получили всего три адресата, а в Вологде и того меньше — только
один [239].
no временное пользование, записывай претендентов в известной очереди» [15, с. 198]. В июле 1904 г. II. А. Струвеотме-чала, что из посланных в мае месяце 15,5 пудов литературы до России дошла только половина [252, д. 48].
Конечно, немало освобожденческой литературы пропадало у контрабандистов, оседало в бездонных недрах департамента полиции и министерства юстиции 41, но многое доходило и до читателя. Обслуживая иные социальные круги, чем социал-демократическая «Искра» и эсеровская «Революционная Россия», «Освобождение» нашло своего читателя и хотя не без трудностей, но все же доходило до пего.
* * *
Одной из главных целей организации «Освобождения» была выработка программы, вокруг которой должны были сложиться кадры будущей организации. Журнал стал объединительным центром еще до выхода его первого номера. Подобное явление было давней традицией в общественном движении России, где именно вокруг печатного органа (легального, а чаще нелегального) складывались самые различные кружки, объединялись более пли менее широкие группы единомышленников. Однако для политической консолидации либерализма организация и издание' «Освобождения» имели совершенно исключительное значение. Дело в том, что традиционный земский либерализм имел только одну форму общения — ежегодные земские собрания в уездах и губерниях, куда земцы съезжались на несколько дней. Правительство решительно препятствовало любому объединению земцев, хотя бы основой для него служил вопрос о починке мостов или лужении бачков в земских больницах. Даже вопросы, затрагивающие по самому своему, характеру несколько губерний (голод или эпидемические заболевания), должны были земцами каждой губернии решаться вне связи друг с другом. Сравнительно немного для выработки политической
41 Судя по хранящимся в этих фондах сведениям, ареал распространения «Освобождения» охватывал почти всю империю — от ст. Байкал Иркутской губернии на востоке [205, л. 1426] до Варшавы на западе [186], от Самарканда на тоге до Олопецкой губернии па севере [Там же]. Журнал получал и министр просвещения генерал Ван-повскпй [258, л. 393], и священник местечка Келеберда Кременчугского уезда Полтавской губернии [187, л. 36]. Среди подписчиков мы встречаем имена многих выдающихся деятелей русской культуры, даже не принимавших пепосредатйенного участия в освобож-депческом движении (наир., А. П. Чехов [234], Адреса подписчиков).
программы Давало и существование легальных либеральных органов, ибо церберы в цензуре тщательно выгрызали любой намек на свежую, а стало быть, и крамольную мысль.
В результате этих причин (и как прямое следствие принципиального признания только легальных методов борьбы) либеральная мысль долго билась в тесных рамках кружков, куда входили преимущественно близкие знакомые, друзья-единомышленники, «обкатывалась» в их разговорах за чашкой чая, позже — за обсуждением речей, подготовленных «Кулинарным комитетом». За весь период существования либерализма, вплоть до начала XX в., отличительной чертой его было отсутствие сформулированной программы. От остальной «общественности» либералы отличались до поры до времени не отстаиванием общей позитивной программы, а неприятием и критикой существовавших в России порядков. Причем острота и глубцна этой критики были совершенно различны у разных групп либералов, а главное, почти каждая из них имела спой рецепт, необходимый для излечения недугов России. Даже существовавший 40 лет земский либерализм ни па шаг не продвинулся от своих первоначальных требований, сводившихся к «увенчанию здания», ограничению произвола бюрократии и пожеланию конституции, о существе которой не говорили пи слова и суть которой едва ли не каждый земец понимал па свой манер.
Характерно, что как только создалась первая постоянная организация — кружок «Беседа», так сразу же возникли и вопрос о более или менее определенной программе, и споры о ней, едва не расколовшие кружок. По первоначальным планам деятельность «Беседы» сводилась к выработке единой линии поведения па земских собраниях и к изданию серии книг, посвященных исследованию важных, с точки зрения земцев, проблем: «Нужды деревни», «Крестьянский строй», «Аграрный вопрос», «Мелкая земская единица» и т. д. Однако мало-помалу части собеседников стало тесно в этих узких рамках. В повестку дня заседаний «Беседы» радикальные ее члены все чаще пытались включить общие, т. е. политические, вопросы. Становилось ясным, что без того или иного разрешения этих «общих» вопросов, как стыдливо первоначально именовали земцы политику, всякая, даже чисто культурническая, деятельность становилась бесполезной.
В «Беседе» неизбежно должна была начаться дифференциация среди ее членов, так. как далеко пе все из них были готовы переступить за границу чисто земской деятельности. Некоторое представление об этом процессе дает письмо ее организатора Павла Долгорукова (в доме у которого в Моск
ве встречались собеседники) киязю Трубецкому (по всей вероятности, Петру Николаевичу — московскому губернскому предводителю дворянства) [295, л. 44—45]. Хотя автор письма о многом умалчивает и стремится преуменьшить накал оппозиционности радикальных членов «Беседы», из письма видно, что, начав с развития местного самоуправления, довольно скоро часть собеседников заговорила о политике, а потом и о конституции. «Мы собираемся уже три года совершенно частным образом раза два-три в год, все мы земские деятели, преимущественно предводители дворянства, по есть в нашей среде и председатели управ и прочие гласные. Это тесный кружок личных друзей и знакомых’— давал характеристику ,,Беседе“ ее инициатор.— Единственная задача наша — обмен мнений относительно способов пробуждения в самих, себе и в окружающих общественной деятельности и развития самодеятельности на местах». Далее Павел Долгоруков вынужден был признать: «Я не отрицаю, что в наших интимных разговорах и впредь могут затрагиваться более общие политические вопросы, до самодержавия с конституцией включительно» (имелась ввиду, разумеется, конституция типа лорис-меликовской). Однако, добавлял Долгоруков, даже если бы речь зашла о республике, ничего бы страшного не было: ведь это только одни разговоры. А на подобные темы, по его сведениям, даже министры охотно беседуют между собой. Все это так, но П. Долгоруков сказал только полправды. «Беседа» целиком как единая организация действительно дальше разговоров и легальной издательской деятельности не пошла. Но радикальная часть собеседников стремилась выйти за узкие рамки деятельности с соизволения начальства и повела активную работу по выработке программы, выходящей за пределы споров о местном самоуправлении.
Уже на седьмой встрече собеседников в январе 1902 г., когда число их возросло до 22 человек, впервые был поднят вопрос и о необходимости заняться политикой. Так, кн. Петр Долгоруков заявил: «Разные мелочные или чисто технические специальные вопросы земского дела не должны быть предметами настоящих бесед... В программу занятий бесед следует вносить вопросы общего характера, так сказать вопросы политические». Для выработки и пропаганды своего мнения он советовал «Беседе» подумать об организации специальной газеты или журнала внутри страны [295, л. 49]. Петр Долгоруков явно не хотел пугать умеренных членов «Беседы» сообщением о том, что за границей уже идет интенсивная подготовка к изданию нелегального «Освобожде
ния». Еще решительнее выступил В. М. Петрово-Соловово. Напомнив происшедшие в 1901 г. студенческие волнения, он говорил, что возникшее в связи с этим возбуждение либерального общества не нашло выхода. «Весьма вероятно,— продолжил он свою мысль,— что скоро обществу не придется молчать... и тогда-то наша ,,Беседа“ может явиться выразительницей мнения общества». Пе исключал он и другой причины для создания специального печатного органа: «В дворянских или земских собраниях могут когда-нибудь возникнуть вопросы общегосударственного значения. Тогда нам надо будет оговориться, в каком направлении проводить эти вопросы» 1295, л. 49]. Тяга к выработке единой программы у части собеседников была налицо.
Однако состав «Беседы» был слишком пестр, договориться до чего-либо единого было очень трудно, да и вряд ли вообще возможно для людей, имевших часто взаимоисключающие представления по кардинальнейшим вопросам судеб России. Кроме того, умеренная часть кружка и слушать не желала о его превращении в организацию, выражающую мнение всего либерального общества. М. А. Стахович настаивал на сохранении за «Беседой» значения клуба в хорошем смысле этого слова, А. А. Стахович и П. С. Шереметев высказались за создание своего (т. е. чисто земского) печатного органа, их поддержал Д. Н. Шипов, решительно заявивший, что орган, если его создавать, должен быть только земским.
По умеренная часть собеседников-славянофилов, считавшая необходимым сохранить самодержавие и призывавшая лишь к смягчению произвола бюрократии и «увенчанию здания», не знала, что радикальная часть собеседников-конституционалистов, выступавших за ликвидацию самодержавия и введение в России конституционной монархии, уже не один месяц вела довольно активную деятельность по организации за границей нелегального либерального журнала.
Согласившись быть редактором «Освобождения», Струве оговорил свою полную независимость в ведении журнала. Эту оговорку сразу же приняли земцы-конституционалисты, которые сами были заинтересованы в том, чтобы их связь с будущим нелегальным органом тщательно завуалировалась. Среди земцев, даже среди последовательных сторонников конституции, в это время еще только единицы были готовы к сотрудничеству с «нелегальными». Большинство из них охотно давало средства, уже реже могло принять участие в литературной деятельности в подпольном органе, по в формальную связь даже с «революционерами» типа Струве отваживались вступать только отдельные приверженцы земского либерализма,
Однако полностью упускать бразды правления журналом земцы, естественно, не хотели. Это проявилось прежде всего в том, что все программные статьи, опубликованные в первом номере «Освобождения», прошли тщательное предварительное обсуждение в их среде, одна из этих статей была опубликована непосредственно от^имени «Группы земских деятелей», а другая —«От русских конституционалистов», хотя формально и не объявлялась выражением взглядов земцев-конституционалистов, а только говорила о близости и связи с ними, фактически излагала их программу (не говоря уже о том, что соавторами ее были такие лидеры крайне левой земского либерализма, как И. И. Петрункевич и Д. И. Шаховской). В следующем номере «Освобождения» вновь было опубликовано - программное групповое письмо «От земских гласных», выражавшее точку зрения правого крыла земского либерализма.
Все программные статьи журнала не противоречили друг другу по основным положениям. Во-первых, все они исходили из молчаливого признания того, что единственно допустимым политическим строем в России может быть только монархия. Весь пафос даже самой левой статьи П. Б. Струве был направлен не против самодержавия (характерно, что этот термин редактор нелегального журнала даже не употреблял!), а всего лишь против бюрократии, порожденной им. «Русский народ создал огромное и могущественное государство как бы для того, чтобы самому всегда оставаться послушным материалом для самодавлеющего бюрократического механизма» 1154, 1, с. 11,— писал бывший «марк-
сист» Струве, считавший теперь возможным ограничиться критикой этого «самодовлеющего механизма». Второй отличительной особенностью было усиленное подчеркивание необходимости только политических реформ. Дальше критики несовершенной, с точки зрения либералов, экономической политики царского правительства ни одна статья зем-цёв не шла. Третье, что было присуще всем статьям,— это откровенное признание руководящей роли земства в выработке программы русского либерализма. Из этого исходили все авторы — и земцы, и те, кто формального отношения к земству не имел (П. Б. Струве, П. Н. Милюков, А. А. Корнилов). И, наконец, четвертое, что объединяло все статьи,— это стремление представить новый журнал и предлагавшуюся им программу общенациональными, долженствующими сцементировать и примирить всех п вся. Ни в одной из статей даже не было попытки скрыть желание встать над двумя активно борющимися силами — правительством и револю
цией. Признавался одни единственный — мирный эволюционный путь общественного развития. Цель эта выдвигалась как основное программное положение и как конечная задача всех сторонников журнала.
Однако то, что в «Освобождении» было помещено четыре программные статьи, конечно же, нс было делом случая. Это было закономерным результатом наличия различных течений средн российских либералов, и в частности наличия весьма существенных оттенков в самом земском либерализме. При всей общности исходных позиций, с точки зрения программных положений, они в известной мере отличались друг от друга. Наиболее радикальной была программная статья «От редактора», написанная П. Струве. Не жалея резких слов для критики бюрократии, правительства и их произвола, Струве основной тезис своей статьи свел к утверждению: «Усложняющаяся жизнь великого народа требует широких политических форм, свободы и простора для личной и общественной самодеятельности» [Там же]. Объявив, что для достижения этой цели надо «не разъединять, а объединять» всех противников политического гнета, автор статьи говорил о необходимости выработки ясной программы для такого объединения и тут же указывал, как подобная программа может быть создана: «Такая программа должна быть еще выработана общественными деятелями пашей страны, и прежде всего деятелями самоуправления (т. е. земцами.— Я. III.). Не дать программу нм, а получить ее от них — вот на что рассчитывает редакция „Освобождения"» [Там же, с. 5]. Как видим, выработка программы редактором «Освобождения» отдавалась на откуп одному классу и одной «партии» — «партии» либеральных помещиков. Но '«партия» либеральных помещиков сама не была единой и выработать единую программу не могла. В этом редактор убедился, получив от земцев сразу три программные статьи.
Первая из них была написана весною 1902 г. [295, л. 25] в поместье И. И. Петрункевича Машук П. Н. Милюковым, А. А. Корниловым, И. И. Петрункевичем и Д. И. Шаховским. Авторами ее были только два земца, представлявшие самый левый фланг земского либерализма, два же других не имели прямого отношения к земству. По всей вероятности, именно поэтому, а также из-за стремления дать программу не только земским либералам, но и широким кругам интеллигенции статья называлась «От русских конституционалистов». Однако близость ее к земцам и преобладание именно их идей (точнее, идей их левого крыла) видны не только из анализа самой статьи, но и ясно ощущались ав
торами неземцами. П. Н. Милюков откровенно писал в своих воспоминаниях: «Для органа, созданного земцамп, нужна была соответственная программа, отличная от программ более левых политических течений. В своем первоначальном виде эта программа была поставлена мною... Занятая мною позиция далеко не всегда представляла «правое» течение земских деятелей...» 157, с. 235]. Характерно и другое: коллективный труд четырех авторов был обсужден и одобрен земцами и «третьим элементом» в Твери на совещании у председателя губернской земской управы В. Д. Дервиза, в Костроме и Вологде, куда ездил Д. И. Шаховской [295, л. 5], а затем в Москве, где его еще раз обсудили и одобрили в кружке земцев и лиц свободных профессий. На московском совещании, проходившем у В. II. Вернадского, по воспоминаниям А. А. Кизеветтера, кроме их двоих, присутствовали также II. И. Новгородцев, И..И. Петрупкевич, М. И. Пет-рупкевич, Д. И. Шаховской и В. Я. Богучарский [32, с. 336]. После всех этих обсуждений статью отослали за границу для помещения в первом номере «Освобождения», причем изменения, внесенные в текст, как свидетельствует II. II. Милюков — одни из четырех авторов,— «были очень незначительны» [57, с. 326]. Д. И. Шаховской был прав, когда отмечал, что выработанные при его участии программные положения прошли все стадии коллегиального обсуждения [108, с. 94].
Что же из себя представляло программное заявление «От русских конституционалистов»? Основной его тезис все тот же: «русская общественная жизнь не укладывается более в старые рамки, нужны новые формы, чтобы вместить новое содержание жизни» [154, № 1, с. 7}. Признав, что против старой власти (и в этой статье мы пе встретим ни слова самодержавие, пи тем более монархия!) выступают самые различные слои русского общества, авторы четко ограничили круг своих будущих союзников: «Отличие нашего органа от других заграничных изданий заключается в том, что мы предполагаем объединить те группы русского общества, которые не имеют возможности найти исход своему возмущенному чувству пи в классовой, ни в революционной борьбе. Мы желаем выражать исключительно бессословное общественное мнение и на него опираться» [Там же]. Однако в полном противоречии с только что приведенными словами на этой же странице журнала писалось, что предлагаемая программа есть земская политическая программа, что, хотя земцы и намерены действовать совместно с другими общественными группами, они отказываться от преимуществ
своего фактического положения не должны. Трудно понять, как можно было сочетать эти два взаимоисключающих программных требования, тем более что, хотя среди самих земских либералов было сильное течение за уничтожение сословных ограничений крестьянства, за всесословную мелкую земскую единицу, ии о чем подобном правительство в это время и слышать пе желало. «Итак, общественная группа лишенного всякой самостоятельности и отличающегося общепризнанным свойством пассивности сословного земства должна была через побредство последнего выступить активной представительницей бессословного общественного мнения»,— писал позже один из участников выработки этой программы тут же добавлял: «Такова нелегкая задача...» [108, с. 92]. От себя прибавим, что эта задача была не просто нелегкой, а невыполнимой.
Предлагая читателям «Освобождения» свою программу, авторы объявили, что при выработке ее руководствовались тремя главнейшими требованиями. Первым из них была принципиальность, причем принципиальность, весьма своеобразно понимаемая. «Пакой путь избрать — есть вопрос местного удобства, по, куда идти по какому бы то ни было пути, об этом надо сговориться в программе. Принципиаль-ностъ программы не исключает, таким образом, возможности компромисса, но компромисс лишь тогда может быть признан законным, когда приближает к общей цели». Неново было и второе. Программа, заявляли 0е авторы, должна быть исполнима. Надо в программу включать то, что власть может немедленно исполнить под давлепием общественного мнения, а пе «делить шкуру не убитого еще. медведя» Ц54, № 1, с. 8],— вот суть второго главнейшего требования. Третье требование сводилось к тому, что программа должна стать «выражением мнений но отдельных земских кружков и даже не одной только земской среды, а всего образованного русского общества, всей русской интеллигенции, значительная часть которой вынесла на своих плечах крупную долю земской же культурной работы и, таким образом, давно уже многочисленными нитями связана с земством». Итак, русская интеллигенция допускалась к участию в либеральном движении за свои заслуги перед земством, а также и потому, что без нее «земская программа рисковала бы остаться без поддержки в широких кругах общественного мнения, т. е. без той главнейшей силы, па которую может и должна рассчитывать партия, не становящаяся на почву классовой и революционной борьбы» [Там лее]. Исходные положения для выработки программы были
обрисованы довольно четко. Из них видно, что рассчитана опа была пока еще только на союз земцев с верхами буржуазной интеллигенции, а для широких демократических слоев места не оставляла.
К чему же конкретно сводилась выдвинутая программа? Вся она разделялась на три части. В первую очередь выдвигались требования личной свободы, гарантированной независимым судом, равенство всех перед законом (т. е. отмена сословных и любых иных привилегий), свобода слова, печати, собраний, союзов и право петиций. Сюда же входило требование бессословного народного представительства «в постоянно действующем и ежегодно созываемом верховном учреждении с правами высшего контроля, законодательства и утверждения бюджета». Более подробное определение характера этого представительства, «его отношения к избирателям, к прерогативе (к самодержавию.— К. Ш.) и министерству» объявлялось уже вторым шагом политической реформы. На самую последнюю, третью очередь отодвигались «экономические, финансовые, культурно-просветительные, административные реформы, рабочее законодательство и аграрный вопрос, децентрализация и переустройство местного самоуправления» [Там же, с. 10]. Все это оставлялось для решения органа народного представительства, созыв которого должен был быть произведен по инициативе царя и который действовал бы на основании положений, выработанных приглашенными «прерогативой» (т. е. самодержавием) людей. Нетрудно представить себе, как разрешило бы такое~«народпое» представительство все эти важнейшие для парода вопросы.
Вслед за анонимным программным заявлением «От русских конституционалистов» журнал опубликовал «Открытое письмо от группы земских деятелей»42. Что же утверждал этот, по словам П. Струве, «прогрессивный элемент земства»? Он приветствовал журнал «Освобождение» и целиком присоединялся к заявлению, сделанному от лица конституционалистов. Письмо мотивировало причину необходимости введения в России конституции. Она сводилась к одному: к неумению власти установить элементарный порядок, ко-
42 В примечании от редактора указывалось, что письмо это «подписано довольно значительным чпслом гласных многих губернских земских собраний, и притом гласных, пользующихся, как нам известно, весом и влиянием в своих земствах» [Там же, с. 13]. Действительно, как свидетельствует В. Я. Богучарский, зачитанное кн. Петром Долгоруковым на собрании «Открытое письмо» было обсуждено и одобрено [113, с. 333].
8 к. Ф. Шацилло ИЗ
Торый бы соответствовал изменившимся условиям жизни страны. В результате этого Россия, по мнению земцев, выглядит так: «С одной стороны, обнищание и все еще Царящее невежество парода, озлобленное общество, оскорбленное в самых святых своих стремлениях, и общая почва классовых и эгоистических интересов, вздымающаяся подобно угрожающему вулкану, который может каждую минуту совершить сам],io ужасные опустошения. С другой стороны, близорукая и неумелая бюрократия, со своим ни с чем несообразным стремлением все захватить в свои руки, с неумением разобраться в надвигающихся событиях, все расшатывает, в том числе и самодержавие, которому опа якобы служит» [Там же, с. 13]. «Мы скорбели душой... мы верити... мы надеялись... мы терпеливо ждали... мы терпеливо выжидали...» — перечисляли земцы свои поступки и чувства за десятилетия, прошедшие со времени «великих реформ». Чего же они дождались? Полного банкротства политики самодержавной бюрократии. Вместо обещанного царизмом установления нужной дисциплины среди крестьянства, в стране один за другим вспыхивали небывалые за последнее время по своим размерам .областные крестьянские бунты. Неумная политика в отношении студенчества привела «к Массовым кровопролитиям и жертвам и, наконец, к убийству министров и выставлению студентами уже -политических требо- , ваний». «Близорукость и ослепление» в рабочем вопросе дали «поразительное по своему стремительному росту рабочее движение». Все это, а особенно аграрные беспорядки, наводило либеральных помещиков па грустные размышления о революции, которая стоит у порога страны и пе сегодня-завтра охватит всю Россию. Теряя почву под ногами, они видели выход в том, чтобы приложить все силы и все умение для содействия «устранению правительственной и народной анархии и царящих... ужасных недоразумений». Путь для этого земцы видели только один: «насколько возможно, сплотиться, выставить определенную программу», включающую гарантию политических свобод- и «участие населения в законодательных функциях и контроле над правительством» [Там же, с. 14]. Статья «От русских конституционалистов», по миопию «группы земских деятелей», содержала в себе программу, вокруг которой и должны были объединиться земцы, чтобы предупредить «ужасную катастрофу», грозящую пе только бюрократии, но и «многим культурным сторонам русской жизни». Итак, земцы-кон-ституциопалисты пе только объявили выработанную П. П. Милюковым, И. И. Петрункевичем, А. А. Корипло-
вым и Д. И. Шаховским программу своей программой, но и гораздо откровеннее последних объяснили причины, вызывавшие необходимость ее введения. Можно было скорбеть душой, верить, надеяться, терпеливо ждать и т. д. и т. п., но лишь до тех пор, пока революция была далека. Теперь же она стоит у пррога и необходимо что-то предпринять, чтобы предупредить се вторжение внутрь уютных барских усадеб.
Иной рецепт спасения России предлагало правое крыло земских либералов. Их программное письмо «От земских гласных» было опубликовано во втором номере журнала. Они не говорили о согласии со статьей «От русских конституционалистов» и объявляли лишь о солидарности с общим направлением журнала. Не пытались они искать себе и каких бы то ни было союзников (даже среди верхов буржуазной интеллигенции), заявив, что они стоят «на специально земской точке зрения». Перечислив все обиды, нанесенные земству правительством за 40 лет, и придя к выводу, что «при таких условиях не только правильное функционирование земства становится невозможным, по и самому существованию его грозит постоянная опасность», правое крыло земского либерализма требовало удовлетворения «истинных потребностей народа», а именно; «права свободно верить, мыслить и говорить, права защищаться законом от всякого произвола и насилия, и прежде всего права располагать своей судьбой согласно со своими желаниями и потребностями...» [154, № 2, с. 30]. Правое крыло земских либералов тоже высказывалось за «народное» представительство, толкуя его в чисто шиповском духе: народу — мнение, правительству — власть. Они мечтали о «таком устройстве государства, при котором представителя правительства и представители народа не являлись бы двумя недоверяющими друг другу враждебными сторонами, а, напротив, правительство являлось бы законным выразителем нужд и стремлений народа» [Там. же, с. 31].
Выше мы говорили о том, что было общим для всех программных статей, опубликованных «Освобождением». Мы могли убедиться также и в том, что они имели некоторые отличия. Основное из них состояло в признании земцами-конституционалистами законодательного характера будущего представительного органа, что превращало бы Россию в конституционную монархию. Правое крыло земских либералов возражало против этого и считало возможным совместить политические свободы и совещательное «народное» представительство с существованием самодержавия.
Второе отлично сводилось к следующему: программа левого крыла земских либералов исходила из необходимости союза с неземским элементом, с лицами свободных профессий, хотя и оставляла решающее слово и в выработке программы, и в основных ее положениях земцам. Правое крыло земского либерализма открыто выступало за чисто земский характер движения и но считало возможным установить контакты с какими-либо иными слоями общества, стоящими вис земства (что не мешало п тем и другии объявлять свои программные положения общенациональными, внеклассовыми и т. д.).
* * *
Различные программные взгляды внутри самого земского либерализма' со всей очевидностью проявились во время двухдневного заседания «Беседы» 27—28 мая 1902 г. Все заседания были посвящены обсуждению той или иной формы связи с журналом «Освобождение», выход которого должен был состояться через три недели. Сообщив-об этом, Долгоруков прочитал руководящие статьи и предложил высказаться о них. Мнения резко разделились. Считая, что в основу всей деятельности «Беседы» должна быть положена одна определенная идея, Петрово-Соловово заявил: «Такой идеей может быть только представительство и, следовательно, ограничение самодержавия». Гораздо решительнее выступил Д. И. Шаховской. Необходимость введения конституции и ограничения самодержавия он мотивировал не чисто земскими интересами, а общим несоответствием устаревших государственных форм переросшему их общественному правосознанию. Пока здесь не произойдет соответствия, заявил Д. И. Шаховской, все «действия в общественном смысле будут только тратой денег и даже жизней». Шаховского поддержал Павел Долгоруков, но решительно против выступил И. С. Шереметев. Назвав борьбу с произволом бюрократии нравственным долгом всех честных людей, он заявил, что является сторонником сохранения самодержавия. По его мнению, любое движение должно обязательно основываться на «исконных началах народных, на твердом знании прошлых судеб России и глубоком изучении настоящего» 1295, л. 57]. Шереметев не сомневался, что можно вполне совместить правовой порядок с существованием самодержавия.
Какую-то среднюю позицию между конституционалистами и неославянофилами (как принято навивать примени-
телыю к тому времени людей типа Шереметева) пытался занять граф П. А. Гейден. С одной стороны, он возражал против присоединения к конституционалистам, а с другой — заявил: «Самодержавие также несовместимо со свободой, как солнце с ночью». Окончательно запутавшись, граф решил покинуть заседание и, уходя, кинул многозначительную фразу: «Самодержавие есть путь к революции... Для сохранения династии и монархии необходимо его ограничить». Страх перед назревавшей революцией пугал по только одного Гейдена. Он заставлял активизироваться всех — и сторонников самодержавия и сторонников конституции. «Надо предотвратить революцию,— заявлял Петрово-Со-ловово.— Мы слишком апатичны. Согласовать самодержавие со свободой нельзя. Самодержавие неизбежно ведет к бюрократии. Поэтому непременно нужно присоединиться к конституционалистам»? «„Беседа44 должна выступить в активной роли»,— вторил Петрово-Соловово Шереметев, но рецепт для излечения государственного недуга он предлагал другой: надо составить записку и подать ее правительству [Там же]. Судя по всему, предложение Шереметева понравилось собеседникам, которые ни до чего определенного на этот раз договориться так и не смогли 43-15_ Решено было поручить Львову составить записку, которая объединила бы всех на какой-то общей позиции с тем, чтобы они могли обсудить ее, прийти к одному мнению и единодушно отстаивать его в документе, который собирались довести тем пли иным способом до сведения царя.
На следующем заседании «Беседы» 22 г августа 1902 г. занялись обсуждением представленной Н. Н. Львовым записки «О причинах современного ,,смутного положения14 в России и о мерах к улучшению его» [37, с. 356]. Анализ развернувшейся на заседаниях дискуссии бесспорно свидетельствует об одном: с целью сохранения единства земцы-конституционалисты заранее договорились не заикаться об уничтожении самодержавия пи в сочиненной II. Н. Львовым записке, пи в ходе ее обсуждения. Однако правых это пе только не удовлетворило, но скорее, наоборот, активизировало в критике очень умеренного и расплывчатого доклада Н. Н. Львова. О чем же шла в нем речь? Львов утверждал, что якобы установившееся единство общества и монарха дало блестящие результаты в период «великих реформ».
43 45 Выпискп Д. II. Шаховского кончаются неразборчивой фразой, которая, вероятно, читается так: «Подведение итогов!?) отложено» [Там же]. '
Взошедший па престол после убийства отца Александр III стал с недоверием относиться к обществу и сделал ставку на бюрократию. Несмотря на внутренние язвы, внешне царствование Александра III было блестящим, и, естественно, Николай II решил твердо идти по стонам отца. Ныне «везде и все отдается в жертву власти, создастся какое-то государство-чудовище, где культура, жажда просвещения, благосостояние парода — все приносится в жертву власти... Все должны молчать и преклоняться перед торжествующей бюрократией» [307, л. 20]. Подвергнув резкой критике все стороны действия бюрократии (внешнюю, внутреннюю и экономическую политику), Львов утверждал, что устаревший и изживший себя строй держится па трех китах: тысячелетней традиции самодержавного строя, бюрократии и солдатских штыках. Ни одна из этих сил, по его мнению, не является достаточно надежной для поддержания этой власти в минуту натиска врагов, из чего и вытекает непрочность положения самодержавной власти. Этой непрочной власти противостоит другая сила — революция, которой Н. II. Львов явно не сочувствовал: «Если взглянуть па эго революционное движение объективно, то необходимо признать его злом»,— заявлял он, ибо в конечном итоге революция нарушит сохранение общественного спокойствия и безопасности, задержит правильное и покойное развитие государства. Однако Львов признавал, что в отличие от бес-сильной бюрократической власти революционное движение обладает могучей потенциальной энергией: «Огромною силою является сознание правоты своего дела, безумное стремление к желанной цели, сила отчаяния. Врагам самодержавия терять нечего». Львов со страхом говорил о том, что прежде немногочисленное «офицерство революционной партии» в последнее время обрело армию: «Теперь двинулись на борьбу солдаты — рабочие. Либеральная часть интеллигенции руководит и сочувствует этому рабочему движению. За каждого погибшего в борьбе героя поднимаются 10 мстителей. Рано или поздно, во взрыв революционный будет неизбежно, если отношения между правительством и обществом останутся те же» [307, л. 21].
Способ избавиться от «кошмара революции» был, по мнению II. II. Львова, сравнительно прост. Надо дать обществу политические свободы и послать его выборных в законодательное учреждение страны. Львов тут же обнажил и цену своему констптуцпопалпзму: «Самодержавный государственный строй вне реальности, а чисто теоретически, может быть, и является идеальным строем. По где то начало, кото
рое содействовало бы проникновению в совесть самодержца, развращенного от юности дурной окружающей его средой, нравственных запросов общества?» 1307, л. 25].
Заканчивая свой доклад, Львов просил собеседников оценить правильность сделанного им анализа и, в частности, высказать мнение о том, верно ли его утверждение, что «главное и единственное преступление правительства — это отказ в удовлетворении нравственных и духовных запросов общества», причем последнее это чувствует и именно этим недовольно. Кроме того, Львов ставил вопрос, в состоянии ли правительство удовлетворить духовные запросы й готово ли общество к тому, чтобы принять дарованные ему свыше реформы 1307, л. 26]. Как видим, доклад; Н. Н. Львова делал значительный шаг назад по сравнению с только что опубликованными земцами программными заявлениями (не только конституционными, но даже и «славянофильскими») в первом и втором номерах «Освобождения». То, что в нелегальном журнале выдавалось за бесспорное и окончательное (необходимость реформ и готовность общества принять их), в беседе с глазу на глаз ставилось иод сомнение, как вопрос, еще отнюдь пе выясненный до конца.
Развернувшиеся вокруг доклада Львова прения показали, что большинство собеседников пе па шутку испугались возможности оказаться в числе союзников «Освобождения» и резко попятились назад. Славянофильская часть «Беседы» дружно заявила, что и мысли не допускает о возможности существования в России какого бы то ни было другого строя, кроме самодержавия. М. А. Стахович определил как единственно возможную программу действий «Беседы» так: «Борьба с бюрократизмом во имя поднятия принципа самодержавия. Если бы в конечном результате наших суждений оказалась бы угроза идее самодержавия, то мы были бы преступниками и нарушили бы программу нашего кружка». Оппозиция существующим государственным порядкам, по его мнению, может и дожна быть только до того момента, когда эта борьба идет в целях усиления, а не умаления самодержавной власти государя [307, л. 28]. Ему вторил П. С. Шереметев: «...в России возможна борьба с произволом только во имя самодержавия... Надо быть очень осторожным в этой борьбе, чтобы не сыграть в руку революционерам» [307, л. 29].
С пространным изложением подобных же взглядов выступил и вождь неославянофилов Д. Н. Шипов. Рассуждая о своеобразном пути исторического развития России, о том, что в ней пет «борьбы классовых интересов, борьбы с каии-
талйэмом, нет сложных социальных вопросов» [307, л. 30], Шипов уверял, что этому истинно русскому своеобразию должен отвечать и истинно русский государственный порядок — самодержавие с совещательным органом при царе. Земцы-конституционалисты поспешили успокоить славянофилов: в подготовляемом документе и речи не будет о конституции. Львов заявил, что в своем докладе он пи слова не говорил об умалении самодержавия государя, по опыт истории учит: самодержавие с земским собором более могуче, чем без пего. Упоминая о народном представительстве, Львов, по его словам, подразумевал не заключение договора с народом, а добровольную жертву царя во имя блага народа [307, л. 28]. В подобном же духе выступили и другие сторонники конституции. В своих выписках Д. И. Шаховской отметил: «Против выражения в записке необходимости конституции высказывались и сторонники ее» [295, л. 51]. Подводя итоги дискуссии о характере будущей записки, П. С. Шереметев с удовлетворением «отметил общее признание, что самодержавие в настоящее по крайней мере время должно оставаться во всей своей силе» [307, л. 34].
Итак, земцы-конституциопалисты в «Беседе» ревшли не отстаивать своих взглядов. Еще пе успела высохнуть типографская краска на первом номере «Освобождения», в котором они присоединялись к аннибаловой клятве П. Струве и заявляли о принципиальности своей программы как об одном из ее кардинальных положений; еще ни один жандармский чин не задал ни одному земцу своего традиционного вопроса — «Како веруешь?», а решительность левых земцев уже поубавилась. Они готовы были вместе со «славянофилами» подать царю записку, в которой «красной нитью должна проходить та мысль, что бюрократия является истинным врагом самодержавия, а самоуправление может только восстановить истинное самодержавие» [307, л. 30]. Ради сохранения «Беседы» и ради единодушия в выпрашивании у царя политических реформ земцы-копституциона-листы в подготовлявшейся для Николая II записке согласились... отказаться от требования конституции! Такова была цена пх принципиальности.
* * *
Единого отношения к программе, предложенной в первых номерах «Освобождения», у земцев, как видим, не оказалось. Не поддержала целиком выдвинутую программу (или, точнее, выдвинутых программ) и демократическая Интел л и-
генция. В. Я. Мурииов, принимавший участие в первых совещаниях по организации журнала, тотчас же по выходе его второго номера писал, что, продолжая сочувствовать «Освобождению», он не согласен с программой, изложенной в статье «От русских конституционалистов». «При первом же своем выступлении,— отмечал Мурииов,— они обнаружили свои узкосословные эгоистические интересы, предложив такой состав учредительного собрания, в котором представители земства и городов были бы преимущественно хозяевами. Кто наше большинство городских гласных? Это — серые купцы, не знакомые даже с азбукой гражданственности и инстинктивно тянувшиеся к худшему виду господства буржуазии; да и так называемый демократизм земства —• довольно эфемерного характера. Он им нужен пока, в борьбе с самодержавием, а когда с последним будет покончено, поверьте, большая часть земцев очень удобно этот демократизм сбросит. Да и сейчас уже, судя по этому письму, земцы начинают обнажаться». Сам топ статьи Мурииов определил как «неприятно хозяйский». Очевидно, иронизировал он, «„конституционалисты** великодушно выражают готовность загребать жар чужими руками» ([223], письмо от 29 июля 1902 г.).
Из Ярославля писатель и издатель И. Наживин сообщал мнение кружка лиц, обсудивших первые номера журнала: «Главный недостаток программы „Освобождения**, кажется мне,— ее неопределенность.- Конечно, время может устранить этот недостаток, поскольку все выяснится, но не слишком ли много мы говорим, „выясняем**, не слишком ли мало делаем?... Неопределенен и термин „законность**, за который ратует „Освобождение1*. Ведь само издание „Освобожде-ния“ — беззаконно. Беззаконие „Освобождения** мы допускаем, а беззакония голодных крестьян хотим искоренить! Пока мы очень уж стоим за эту законность и порядок, мы останемся без народа...» ([227], письмо от 30 сентября 1902 г.). Не только эсер В. Чернов, но и некоторые социал-демократы, обещавшие первоначально сотрудничать в «Освобождении» (Ю. М. Стеклов, Н. И. Иорданский), после выхода первых номеров журнала взяли свое согласие назад ([227], письмо Ю. Стеклова от 24 июня 1902 г.).
Однако большинство буржуазной интеллигенции, даже те, кто критиковал «Освобождение» слева, признали орган своим и решили поддерживать его, хотя и настаивали на большей радикализации программы и тактики, предложенной в первых номерах. По традиции, свойственной русской интеллигенции, появилась и критика, облаченная в туман
но-социалистпческие одежды. Именно такова по содержанию была статья М. О. Гершензона J(5. Он упрекнул Струве, что тот старается мобилизовать все нравственные силы русской интеллигенции исключительно против господствующей у пас власти [71, с. 225], оставляя в стороне морально-этические вопросы, вопросы борьбы за «истинную правду», которая несовместима с тем привилегированным экономическим положением, в котором находятся не только земцы и буржуазия, по и русская интеллигенция. Гершензон призывал не культивировать специфическую, обособленную, самодовлеющую политику, а отвести ой ее законное место в сфере нравственности, вернуть ее к истинному источнику — к стремлению людей жить по правде и совести [71, с. 226]. Задавая риторические вопросы: выгодно ли нам отдавать власть земцу, который есть землевладелец, т. е. который пашет землю не своими, а мужицкими руками?, следует ли делать собаку мясником, а кошку молочницей?, Гершензон призывал: «Революционизируйте сознание отдельных людей; это — кратчайший путь к общественным революциям, истинным, а не только внешним» [71, с. 228].
С согласия автора [255, л. 327], Струве сопроводил «Письмо» своим обширным ответом. Он с порога отверг, по его мнению, противоречивый призыв «жить по правде», заявив, что если следовать ему, то «его („Освобождения".— Л'. 27/.) полоса будет не вспахана, и оно само останется и других оставит без хлеба... /(ля меня,— продолжал Струве,— не существует никакого противоположения между моей жаждой свободы и интересами огромной массы трудящихся и угнетаемых. Свобода нужна и интеллигенции и не менее того народу» [71, с. 229]. Особенно, по словам Струве, его «резанули по душе» тирады Гершензона против просвещенных землевладельцев. Открыто заявив, что не может говорить, что «стыдно быть фабрикантом или помещиком», ибо не знает «как сделать так, чтобы фабрикантов и помещиков не было» [71, с. 233], Струве вновь подтвердил, что целью и конечным итогом деятельности журнала может быть только одно: освобождение России от самодержавия Романовых, по причем обязательно такое, при котором власть перейдет «в руки общества и его избранников. Мы,— утверждал Струве,— желаем ограничить всякую власть неотьемлемы-ми правами личности. Мы желаем упразднить всякое само-
48 «Письмо с берегов Женевского озера». Написано Гершензоном в августе 1902 г. в Кларане. Подпись — NN. Авторство устанавливается признанием М. О. Гершензона [297, л. 2].
держание, п самодержавие народа нас прельщает так же мало, как самодержавие царя» [71, с. 235]. Ясно высказав свое отрицательное отношение к социализму, формулы которого, по его словам, «не только лишены принципиальной ценности, ио и крупного практического значения», Струве провел в программных положениях четкую границу слева, которая отделяла всех сторонников социализма от тех, кто выступает только и исключительно за политические свободы, за «свободу лица», что, по его собственным словам, есть не только начало, но и конец религиозной и политической веры его самого и его единомышленников. «В этом,— заверял Струве,— мы пе сомневались и не усомнимся. Этой верой мы живем и действуем» [71, с. 2391.
Как видим, если граница в программных требованиях справа была у Струве очень расплывчата, включая в число единомышленников таких «идеалистов самодержавия», как Д. II. Шипов и А. В. Евреинов, то слева опа была обозначена довольно четко. Однако непримиримость некоторых вождей земского либерализма, не желавших слышать об уничтожении самодержавия в России, и настояния демократической интеллигенции, требовавшей четкости в отношении к царизму, заставили Струве волей-неволей провести более определенную ограничительную черту и в программных положениях справа. В седьмом номере журнала была помещена статья «Ложный шаг». Автор ее А. В. Пешехонов (скрывшийся за псевдонимом «Аптон Старицкий») выступил с резкой критикой шиповцев, призывая земцев не заигрывать с самодержавием, а побыстрее «сорганизоваться и сплотить вокруг себя лучшие элементы страны, жаждущие порядка и мирного развития. Для этого есть только одно действительное средство: возможно полнее и яснее формулировать назревшие в стране потребности, возможно громче и настойчивее заявлять соответствующиеим^требования» [154, № 7, с. 102].
Помещая статью Пешехонова, Струве сделал к ней примечание от редакции: «Мы в общем согласны с автором статьи», и как бы в подтверждение этой ремарки именно в седьмом номере была начата полемика (сначала в земской среде, а затем к ней подключились и представители демократической интеллигенции) о целях либерального движения, о методах его борьбы. Возможность для земцев пользоваться нелегальным «Освобождепием»т1еренесла полемику из стен дворянских собраний п уютных- кабинетов барских усадеб па всероссийскую арену. В том же номере «Освобождения» была опубликована статья «Земского гласного Т.», вызвавшая оживленную дискуссию. Статья называлась «Мирная оппо-
Вйция или революционная борьба? (По поводу открытого письма от группы земских деятелей, напечатанного в № 1 ,,Освобождения1‘)». Автором ее был тульский земец Я. Я. Гуревич [55, с. 393]. Он предлагал'земским либералам резко активизировать свою деятельность, поставив конечной целью введение в стране конституции. Достичь этого, по его мнению, нельзя, «открещиваясь от революционеров, как от людей, чуждЫх нам по своим задачам, и противопоставляя земскую оппозицию революционной». Земцы должны засвидетельствовать свою солидарность с политическими целями революционеров,— пояснял он свою мысль читателю.
Через два месяца «Освобождение» в № 12 поместило другую статью — «Голос из земства», подписанную просто «Гласный». Автором ее был член «Беседы» В. М. Петрово-Соловово [ВО, № 7, с. 119]. В ней утверждалось иное: у земцев нет других способов борьбы с бюрократией, кроме тех которыми они уже успешно пользуются не один десяток лет.
Формально речь в обеих статьях шла о тактических методах борьбы с самодержавием, но конечный результат этой полемики привел к необходимости пересмотреть, развить и дополнить программные положения, выдвинутые в первых номерах журнала. Произошло это так: в развернувшуюся полемику вмешался П. II. Милюков, резко критиковавший П. Б. Струве за высказанную им мысль о том, что выдвижение лозунга «Земский собор» дает возможность объединить вокруг либеральной «партии» земцев самых различных политических взглядов — от сторонников конституции до неисправимых славянофилов. Милюков писал, что подобная несуразица утверждений Струве могла произойти только из-за того, что до сих пор существует «неопределенность в решении самого главного, самого существенного вопроса — о составе и ’Цели проектируемой либеральной организации... о полной неясности представлений о завтрашнем дне» [154, № 17, с. 290]. Один из авторов программной статьи, опубликованной в первом •номере журнала, спустя восемь месяцев после его выхода писал, что быстротечное время обнаружило одну истину: оказалось на практике, что «Освобождение» обслуживает слишком обширный круг лиц и общественных слоев, чтобы точно выражать мнения и настроения каждого. На самих страницах журнала появилось немало разногласящих между собой и противоречивых оттенков политических воззрений, — считал он. Если придерживаться взглядов, отстаиваемых П. Б. Струве и рассчитанных на удовлетворение пожеланий таких защит-
Никоя самодержавия, как Д. Н. Шипов и другие, то, утверждал Милюков, всего лучше было бы просто захлопнуть’ книгу истории на той странице, где речь идет о земской политической борьбе: не земцы и не конституционалисты решали бы тогда вопрос о ближайшем политическом будущем России.
Вслед за статьей Милюкова поместил свою новую статью и П. Б. Струве. Ему потребовалось всего два с половиной месяца, чтобы отказаться от идеи земского собора и из сторонника создания либеральной партии на основе объединения с теми кругами либералов, которые продолжали идеализировать самодержавие, стать пламенным пропагандистом идей демократизма и социальных реформ. Нараставший революционный кризис потребовал быстрейшей организации либеральной партии, для чего Струве считал необходимым программу, предложенную в первом номере журнала, «пересмотреть с точки зрения пригодности ее для широкой и крепкой партии политического освобождения». В основу создания либеральной организации Струве предлагал теперь положить два программных принципа: «1. Партия должна быть открыто и решительно конституционной... Это требование исключает возможность привлечения в партию лиц т. н. славянофильского образа мыслей» [Там же, с. 291]. Еще далее идущим и совсем не вязавшимся с предыдущими призывами к образованию широкой либеральной партии был второй постулат Струве: «Партия должна быть решительно и открыто демократической». Понимая, что программа, опубликованная в первом номере журнала, не оставляет возможности надеяться на осуществление этого принципа, Струве настаивал на ее изменении. «Для того чтобы в рядах либеральной партии могли рука об руку действовать и земский дворянин, и разночинец — интеллигент, представитель „третьего44 элемента, и крестьянин, доработавшийся до политического самосознания, партия должна открыто и решительно исповедовать принцип политического равноправия» [Там же]. Понимая, что для создания широкой социальной базы либеральной партии недостаточно провозглашения только политических свобод, Струве шел дальше, утверждая, что, помимо положительного решения вопроса о всеобщей подаче голосов, новая программа должна поднять и вопросы социальные — аграрный и рабочий [Там же, с. 292]. Объясняя уже в эмиграции появление в 17-м номере «Освобождения» предложения включить социально-экономические требования в программу российских либералов, В. А. Маклаков писал: «Их нельзя было откладывать, а надо было
ставить в первую голову» [52, с. 154], чтобы пе лишить себя надежды иметь хоть какое-нибудь влияние среди народных масс.
Провозгласив широковещательные положения будущей программы, Струве тут же поспешил успокоить своих сторонников двумя заявлениями: во-первых, проблема социализма в будущей программе будет «совершенно отставлена в сторону», а во-вторых, саму-то программу не следует принимать всерьез. Не очень искушенным в политике Струве объяснял: «Зависимость между программой партии и ее тактикой очень сложная, и в иных случаях чем определеннее и резче формулирована программа, тем гибче и пластичнее должна быть тактика, при помощи которой требования программы могут получить плоть и кровь». Совсем раскрывая карты для непонятливых, Струве поучал: не надо абсолютизировать программу и «забывать, что тактика, очень часто, если не в большинстве случаев, может осуществить програм; му лишь кусками, урезывая ее красивые формы» (!), надо, исходя из политической мудрости, не производить «ненужных ампутаций программы», но нечего из «ложно понятого доктринерства» хранить ей верность и «упускать возможности реальных успехов» [154, № 17, с. 292].
Яснее, кажется, уже и не скажешь: программа — для уловления масс, «доработавшихся до политического самосознания», тактика — для реальных вождей либерализма, торгующихся с самодержавием и не только могущих, но и более того — обязанных, исходя из политической мудрости и условий момента, выбрасывать за борт те «красивые формы» программных положений, которые окажутся для них слишком уже обременительными. Уже в годы эмиграции один из столпов российского либерализма, В. А. Маклаков, писал: «Система ,,запросов1 ‘ для обеспечения в будущем возможных уступок так укоренилась в наших привычках, что и после долгое время почиталась государственной мудростью ,, оппозиции44. Вот почему сами скептики принимали освобожденческую программу без энтузиазма, по и без опасений. Это одно, а другое, что в принятии ее была реальная выгода: этой программой либеральное движение сближалось с революционными партиями и выбивало из их рук главное оружие против либерализма» [53, с. 274].
Политика компромиссов, свойственная русским либералам, была ненова. Новым было другое: первые программные статьи «Освобождения» были выработаны не только под влиянием, ио и с прямым участием земских либералов и рассчитывались на объединение всего земского либерализма. Те-
псрь, через два с половиной месяца П. Б. Струве предлагал нечто повое — пересмотр программы, причем такой пересмотр, в котором могла участвовать только часть земцев и при котором явно и сознательно устранялось правое крыло земского либерализма. Выработка новой программы должна была стать делом только левого крыла земского либерализма — земцев-конституционалистов и той демократической интеллигенции, которая не могла и не хотела примкнуть ни к партии социал-демократов, ни к стану социалистов-революционеров. А то, что в России такая демократическая интеллигенция имелась, пе подлежит сомнению. Указывая на одну из ошибок деятелей меньшевистской «Искры», пе понимавших этого, В. И. Ленин писал вскоре после начала первой российской революции, что русская демократическая интеллигенция не случайно», а необходимо распадается по своей политической позиции на три русла: освобож-денческое, социалистско-революцирнное и социал-демократическое. Все эти три элемента имели за собой, по утверждению В. И. Ленина, длинную историю, и каждое выражало точку зрения умеренных и революционных идеологов буржуазной демократии и точку зрения пролетариата (см.: [1, т. 9, с. 184-185]).
Па страницах «Освобождения» появился специальный постоянный раздел «К очередным вопросам», в котором из номера в номер шло обсуждение проблем, связанных с выработкой программы и созданием либеральной организации. В этом обсуждении принимали участие не только земцы, но и все «друзья журнала», солидарные с развивавшимися им политическими взглядами. Так начали делаться реальные шаги по выработке программы, на основе которой-впервые в России могла быть создана либеральная организация, представлявшая собой «новый» либерализм.
* * &
Начало XX в., характеризовавшееся возникновением в России революционной ситуации, стало важным этапом в развитии русского либерализма. После многолетних дискуссий и раскачивания наиболее решительная чисть земских либералов вступила в контакты с представителями демократической интеллигенции и организовала издание за рубежом нелегального либерального органа. Возникшее «Освобождение» сразу же завоевало себе прочное положение среди оппозиционных слоев общества и стало довольно широко распространяться в России, дополняясь со временем как
изданием «академических» сборников, разоблачающих политику царского правительства с помощью его же секретных документов, так и оперативным «Листком ,,Освобожде-ния“», откликавшимся на текущие события дня. Вокруг журнала сложился довольно широкий авторский коллектив, возйикли организационные ячейки по его транспортировке через границу и распространению внутри России. Во многих городах оформились хотя и немногочисленные, но более или менее постоянные коллективы «друзой журнала», его читателей и почитателей.
Однако поставленные земцами пород «Освобождением» задачи (убеждение «сфер» и прежде всего царя в необходимости дать стране реформы, критика и разоблачение действий самодержавной бюрократии, выработка общей программы для создания организации, объединяющей весь земский либерализм)- оказались не только многотрудными, но в основной своей части совершенно невыполнимыми. Появление нескольких программных статей в первых номерах «Освобождения», статей, вырабатывавшихся и обсуждавшихся не один день, свидетельствовало о противоречивости самого земского либерализма. Отношение же демократической интеллигенции к первым номерам журнала и опубликованным в них программным документам доказывало, что такой организации, которая объединяла бы весь земский ли-бергт’.м да епр и включала бы в себя как добавочную, но подчиненную силу демократическую интеллигенцию, создать невозможно.
Дальнейшее проведение подобного нереального курса не только оставило бы земский либерализм в одиночестве, без поддержки буржуазно-демократической интеллигенции, но и неизбежно бы раскололо «Беседу», часть которой упорно не желала выступать против самодержавного строя в России и признавать «Освобождение» своим органом. В результате непримиримости правого крыла земского либерализма и давления слева буржуазно-демократической интеллигенции редактор «Освобождения» должен был вернуться к плану, с самого начала выдвигавшемуся кн. Д. И. Шаховским: создать либеральную организацию с четко выраженным требованием конституции и с определенными социально-экономическими положениями в программе. К началу 1903 г. II. Б. Струве был вынужден согласиться с подобным планом. Наступил новый этап в деятельности журнала. Он занялся образованием нелегальной либеральной организации и обсуждением программы, на основе которой опа могла бы быть создана.
Глава третья -------------------- ВОЗНИКНОВЕНИЕ «СОЮЗА ОСВОБОЖДЕНИЯ»
И «СОЮЗА
ЗЕМЦЕВ-КОНСТИТУЦИОНАЛИСТОВ»
Революционная ситуация и усиление дифференциации в земском либерализме. Земская зубатовщина и кризис «Беседы». Активизация левых земцев. Интеллигенция и образование либеральной организации. Совещание в Шафгаузене в июле 1903 г. Попытки реорганизации «Беседы». Совещание в Харькове. Создание «Союза земцев-конституционалистов». Учредительный съезд «Союза освобождения». Выработка им программы и тактики. Отношение освобожденцев к внешней политике царизча. Оформление «нового» бу ржу азно-демократического либерализча. Его социальный состав, сходство и отличия от «старого» земского либерализма. Обратное влияние «нового» либерализма на традиционный земский либерализм.
В начале XX в. в России год за годом политическая обстановка все более накалялась, и каждый из них с неумолимой логикой свидетельствовал о приближении революционного взрыва (подробнее см.: [36]). Едва начался XX век, как власти перешли к репрессиям. 11 января 1901 г. правительство объявило об отдаче в солдаты 183 студентов, принявших незадолго до этого участие в «беспорядках» в Киевском университете. В ответ по всем университетам страны прокатились волнения, а 14 февраля студент П. В. Карпович смертельно ранил министра просвещения Н. П. Боголепова. Через несколько дней, 4 марта 1901 г., состоялась массовая манифестация студентов на Невском. Полиция зверски избила демонстрантов. Прошло еще два месяца, и страну потрясла новая весть о событиях, получивших название «Обуховская оборона»: подавляя организованное выступление рабочих Обуховского завода в Петербурге, войска открыли по ним огонь — в результате семеро убитых и десятки раненых.
1902 год принес невиданный ранее размах крестьянской борьбы. В марте-апреле только в Полтавской и Харьковской губерниях волнения охватили крестьян 165 сел и дере-
К. Ф. Шацилло
129
вонь. Были разгромлены 8 помещичьих экономий. Более 10 тыс. солдат по требованию двух губернаторов усмиряли восставших. По деревням свистели розги, раздавались крики и стоны истязуемых. Выступления не ограничились Полтавой и Харьковом. Они захватили Киевскую, Пензенскую, Черниговскую, Саратовскую, Новгородскую губернии, Кубань и Кавказ. Такой силы крестьянского движения давно уже не видывала Россия. В конце того же года произошла грандиозная, хорошо организованная стачка рабочих Ростова-на-Дону. Более трех недель продолжалась здесь всеобщая забастовка, во время которой войска опять стреляли в рабочих.
1903 год дал бесспорные доказательства того, что страна стоит накануне революции. Бурлили рабочие Кавказа и Закавказья. В марте на Урале произошла печально знаменитая златоустовская бойня, во время которой по приказу губернатора II. М. Богдановича солдаты, открыв огонь, убили 69 и ранили более 250 рабочих, потребовавших улучшения экономических условий жизни. А летом весь юг России охватила грандиозная всеобщая стачка. Начавшись 1 июля в Баку, опа захватила Тифлис, Батум, Закавказскую железную дорогу, перекинулась на промышленные центры Украины (Одесса, Киев, Николаев, Елисаветград, Екатери-нослав) и закончилась 14 августа в Крыму забастовкой керченских рабочих. В движение было вовлечено до 200 тыс. человек. Все свидетельствовало о том, что пе сегодня-завтра дело дойдет до баррикад.
В накалившейся обстановке начала века неизбежной была активизация всех политических течений, выработка ими определенных программ и образование различных политических партий. В самый канун 1901 г. вышла ленинская «Искра», начавшая борьбу за создание социал-демократической партии нового типа — ленинской партии большевиков. В январе 1902 г. за границей представители различных эсеровских кружков объявили о создании партии социалистов-революционеров.
Гораздо медленнее действовали либералы, но жизнь неумолимо заставляла их все чаще задумываться над более четким оформлением своих крайне расплывчатых «программных пожеланий», о создании каких-либо организаций, с тем чтобы попытаться объединить в них единомышленников. Действия эти велись либералами стихийно, ощупью, с раскачкой, каждый, даже маленький шажок вперед почти неизбежно вел к отходу от движения людей более умеренных и осторожных, часто за шагом вперед делалось два шага
назад. Но условия российской действительности все же оказывали свое влияние, заставляя либералов вновь и вновь возвращаться к активизации своей оппозиционной деятельности. Выработка программных и организационных основ у либералов происходила, по их собственному признанию, «под двойным влиянием правительственной реакции и революционной борьбы» [154, № 1, с. 8]. Не желая идти ни на какие уступки и даже более того — отбирая назад то, что было дано им в минуты слабости и колебаний, самодержавие делало все, чтобы оттолкнуть либералов от себя, чем вызвало дальнейший рост их недовольства. Оно, как писал В. И. Ленин, совершенно сознательно изуродовало самоуправление городское и земское и с ослиной последовательностью замахнуло свой топор над последними остатками земских учреждений (см.: [1, т. 5, с. 94]). Это, естественно, вызывало раздражение даже у самых умеренных земцев. «Такова логика жизни,— отмечал В. И. Ленин в сентябре 1901 г. в газете ,,Искра“,—добросовестные земцы, как они ни открещиваются порой от радикализма и нелегальной работы, силою вещей наталкиваются на необходимость незаконных организаций и более решительного образа действий» [Там же].
Организация издания нелегального «Освобождения» не была чисто земской акцией, хотя левые земцы, как мы видели, не толькб финансировали журнал, но были и авторами программных статей в нем и режиссерами всего этого мероприятия. Без помощи земцев Струве не смог бы с 1902 г. издавать журнал. И все же акция эта была столь необычна и смола для земцев, что, хотя первые номера журнала были гораздо больше, чем следующие пропитаны земским духом, буквально единицы из них приняли участие в организации журнала. Основная же масса земских либералов продолжала вести свою обычную жизнь, считая «Освобождение» и его редактора чужеродными элементами либерального общества. Земский либерализм в целом и после выхода первого номера «Освобождения» еще многие месяцы продолжал жить своими замкнутыми интересами, хотя революционная ситуация, сложившаяся в стране, более часто и резко давала о себе знать. Земские либералы оказались между молотом и наковальней. Революционные действия народа их пугали, но и действия правительства были не по нутру. «Хочу поделиться с Вами моими впечатлениями от аграрных беспорядков,— писал 2 мая 1902 г. Долгоруков Струве,— этом крайне нежелательном и печальном явлении, к прекращению коего принять все зависящие от нас меры — наша прямая обязанность. Так думают все земцы, по крайней мере
те, которых я видел, в'том числе и группа передовых земцеб, способных думать не только о почипкс мостов» [256, л. 44]. Казалось бы, желание принять «все зависящие меры» для подавления крестьянских волнений создавало реальную базу для союза с самодержавием. Но союза не получалось, ибо последнее начисто отвергало какие бы то ни было компромиссы с либералами, рассматривая все их как «покушение на устой». Это особенно четко обнаружилось в связи с деятельностью В. К. Плеве, которого даже коллеги по кабинету министров именовали не иначе, как к «бессовестным полицейским» [13, т. 2, с. 216].
Борьба Плеве с земскими либералами началась тотчас же после назначения его министром внутренних дел (апрель 1902 г.) и па первых порах была связана с работой «Особого совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности» (подробнее об этом см.: [84]). Учреждено оно было по указу от 22 января 1902 г. Уже на первых (в феврале) наседаниях этого чисто бюрократического учреждения было решено обойтись без каких бы то ни было контактов с земством. «...Едва ли,— отмечалось на Совещании,— есть необходимость спрашивать в настоящее время земские учреждения», так как они «были запрошены о нуждах земледелия и сельскохозяйственной промышленности в конце 1894 г. министерством земледелия» [120, с. 157]. Среди назначенных правительством 2 тыс. 981 члена губернских и областных сельскохозяйственных комитетов и 10 тыс. 509 уездных [84, с. 153] оказались и некоторые земские либералы, но это было совсем не то, чего они хотели: самостоятельного делегирования земствами своих выборных представителей- в эти комитеты они не добились.
Устранение земства от работы Совещания вызвало раздражение либеральных помещиков, полагавших, что они гораздо лучше столичных чиновников знают нужды сельского хозяйства. В марте и апреле 1902 г. прошли организованная в Петербурге министерством земледелия выставка кустарных изделий и съезд по вопросам кустарной промышленности, а затем собрался так называемый'пожарный съезд. Съехавшиеся из 20 губерний около 40 земских деятелей по инициативе представителей Курской губернской земской управы [172, л. 89—95] решили созвать в мае нелегальный съезд посланцев всех земских губерний для того, чтобы высказать свое отношение ко всему происходящему. Организацию съезда взяла на себя Московская губернская земская управа во главе с ее председателем Д. Н. Шиповым. 27 апре-л я 1902 г. Шипов разослал председателям губернских управ
Приглашение собраться 23—26 мая в Москве. К приглашению был приложен проект решения из шести пунктов, выработанных еще на «пожарном съезде» 31 марта — 6 апреля [319, л. 1—2]. Цель будущего съезда его инициаторы определили так: совместное обсуждение программы предполагаемых записок (подаваемых в сельскохозяйственные комитеты.— ZC. III.), порядка их подачи, вопроса об участии представителей земских управ в комитетах и вообще всех вопросов губернских и уездных комитетов.
Работа сельскохозяйственных комитетов была скорее поводом для созыва земского съезда. Причины же его коренились глубже. Они, в частности, были вскрыты П. А. Гейденом в письме псковскому губернатору Б. А. Васильчикову. Земцы собрались на частное совещание, утверждал Гейден, чтобы ответить на вопрос: «Что же делать, чтобы охранить дорогой им порядок», нарушенный «недавними событиями на юге России (крестьянскими волнениями.— К. III.)». Утверждая, что одно правительство без помощи земства не в состоянии обеспечить порядок, Гейден писал: «Если охранительные элементы общества будут безучастно относиться к надвигающимся событиям, не будут стараться сплотиться на почве закона, чтобы создать мирный отпор всем крайностям, то мы скоро очутимся лицом к лицу или с социальной революцией, или с полным омертвением общества. И то и другое для меня... одинаково нежелательно» [328, л. 3—4]. Руководствуясь этими охранительными идеями, земцы и собрались на свое частное заседание.
Три дня (23, 24 и 25 мая) 52 земца из 25 губерний заседали на своем нелегальном съезде. В результате его работы земцы приняли специальную резолюцию, в которой протестовали против «отстранения земских учреждений от выяснения нужд сельскохозяйственной промышленности» и признавали необходимым привлечь выбранных ими делегатов к участию в работе Особого совещания и включить их в состав учрежденного при Министерстве земледелия сельскохозяйственного совета [120, с. 165—168]. Именно последний пункт вызвал наибольшее раздражение министра внутренних дел В. К. Плеве, вступившего на этот пост после убийства Д. С. Сипягина. Желая сгустить краски, Плеве пошел на явную фальсификацию, сообщив царю тотчас же после окончания работы съезда, будто земцы признали, что, «какие бы пи принимались реформы, успех таковых до тех пор не будет обеспечен, пока представители земских учреждений не будут допущены с правом голоса в Государственный совет» [172, л. 80]. Позже Плеве подал Николаю II еще один
всеподданнейший донос. Подобно легендарному герою Салтыкова-Щедрина, путавшему понятие «родина» с понятием «его превосходительство» и даже отдававшему предпочтение последнему, министр внутренних дел писал, будто ранее он надеялся на то, «что в переживаемое время брожения умов патриотизм общественных деятелей подскажет им неудобство действий, идущих вразрез с видами и намерениями правительства», по в своих предположениях он ошибся. «Лица эти (земские либералы.— К. Ш.) пользуются всяким случаем, чтобы высказать свое неудовольствие настоящим и свои мечтания о будущем». Пугая царя подобной крамолой и утверждая, что расширение прав земств (в том числе даже такое незначительное, как право посылать своих выборных в совещание по делам сельскохозяйственной промышленности) и другие подобные акции «в своем поступательном шествии неминуемо должны привести к ограничению этой (самодержавной.— К. Ш.) власти, в которой остальные русские люди видят заветы своего прошлого и залог своего будущего» [176, л. 8—9], Плеве просил разрешения у Николая II на ряд санкций против наиболее активных земских либералов. Царь дал свое согласие.
Плеве явно преувеличивал накол оппозиционности земцев. О введении представителей земских учреждений в Государственный совет съезд не принял никакого решения. Однако, чувствуя необходимость координации действий земских управ и предполагая возможность созыва в будущем подобных же съездов, земцы выбрали организационное бюро [120, с. 241] из 18 человек, которому поручили в случае необходимости выполнять функции общеземского центра. Председателем бюро был избран Шипов. Организационное бюро земских съездов не сразу стало активным действующим центром (таковым оно сделалось лишь с осени 1904 г.). Однако попытки в какой-то мере объединить до.сих пор разрозненное общеземское либеральное движение, созыв после долгих перерывов нелегального земского съезда и образование бюро съездов были как характерными проявлениями активизации земских либералов, так и признаками их стремления к консолидации своих сил.
Одпако параллельно с этим процессом шел и другой — дифференциация земских либералов — тот процесс, который 13. И. Ленин назвал размежеванием пробуждающихся [1, т. 11, с. 320] и содействовать которому он призвал социал-демократов. Наиболее наглядно это проявилось в деятельности «Беседы», где именно в 1901 — 1902 гг. обнаружились резкие разногласия между приверженцами традпцион-
ной земской тактики и теми, кто считал ее устаревшей и по отвечающей требованиям времени. Финансировав издание «Освобождения» и сделав этим известный шаг вперед в организационно-тактическом оформлении левого крыла земского либерализма, собеседники-конституционалисты тут же качнулись вправо, к сторонникам совещательного органа при неограниченном самодержце. Продолжая традиционную земскую тактику, лотом 1902 г. II. Н. Львов по совету своих товарищей составил специальную записку для того, чтобы тем или иным способом довести се до сведения царя. Это было продолжением старой тактики увещевания недогадливого монарха. «Как открыть глаза государю? — задавал вопрос Львов...— Личное влияние па него трудно. Более практичен другой путь: воздействие на государя выражением известных взглядов в записке». И так шли годы, пробегали десятилетия, накал социальных противоречий в России дошел до точки кипения, а земцы, как 30 лет тому назад, серьезно обсуждали... способ подапия записки на «высочайшее» имя. П. Д. Долгоруков высказался за издание записки за границей; А. Д. Поленов утверждал, что «только записка за подписью массы лиц или за подписью особо авторитетных лиц могла бы оказать влияние на государя»; Ю. А. Новосильцев напомнил, что лет восемь тому назад была подана государю записка за подписями таких авторитетных лиц, как Д. Ф. Самарин и князь А. А. Щербатов, Александр III по поводу этой записки сказал: «Эти скоты вмешиваются не в свое дело». По мнению Новосильцева, «имея в виду такой прецедент,— добавил он,— было бы лучше записку издать за границей» [307, л. 25, 27].
Договориться о том, как подать записку, члены «Беседы» так и не смогли. Решили попытаться обсудить вопрос о том, что в ней написать. Львов предлагал пожаловаться царю на «пренебрежение со стороны правительства нравственными запросами народа», Д. И. Шаховской считал нужным указать на пренебрежение материальными интересами. Львов стал возражать [307, л. 29]. П. С. Шереметев потребовал включить пожелание о сохранении в России самодержавия, видя в нем «залог крепости русского государственного строя». Запротестовал П. Д. Долгоруков, утверждая, что главная цель обращения — борьба с произволом. Его поддержал Ю. А. Новосильцев: «Бороться с произволом во имя самодержавия немыслимо. Свобода совести, личности, печати — несовместимы с самодержавием». В спор вмешался Львов: «Безграничное развитие свободы ведет к анархии, а произвола — к гибели государственной власти. Необходимо гармо-
ничпое сочетание свободы и власти...» [307, л. 30]. И о том, что писать в записке, собеседники тоже не договорились!
На второй день работы «Беседы», 23 августа 1902 г., произошло очень интересное обсуждение того явления, которое получило название земской зубатовщины. После нелегального земского съезда в мае 1902 г. правительство решило, во-первых, припугнуть земцев, а во-вторых, нейтрализовать их путем туманных обещаний и мелких уступок. Участникам нелегального съезда царь объявил «высочайший» выговор, а двух из них — членов «Беседы» М. А. Стаховича и Д. II. Шипова министр внутренних дел вызвал в Петербург, чтобы лично передать о «царском неудовольствии». Однако разговор Плеве с Шиповым обернулся для последнего несколько неожиданно. Министр заявил, что не может управлять страной только при помощи армии чиновников, что он является сторонником местного самоуправления и решительно выступает лишь против «возбуждения земскими учреждениями вопросов политического. характера» [120, с. 174— 175]. Выразив недовольство Майским съездом и его решениями, Плеве заявил о желании привлечь к совместной работе с МВД председателей губернских земских управ и намекнул Д. Н. Шипову, что предполагает назначить его начальником создававшегося в то время Главного управления по делам местного хозяйства. На следующий день Шипов был принят Витте, который в заигрывании с земцами пошел еще дальше, объявив себя «в принципе» сторонником представительного строя. Это так перепугало Шипова, что он отважился перебить Витте, заявив, что он-то, Шипов, как раз противник этого строя. Витте рассказал о своем намерений просить царя включить нескольких представителей губернских управ в Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности [120, с. 187].
Земские либералы заколебались. «Многие склонны следовать указаниям свыше в расчете, что при этом настанет возможность развития широкого практического дела на местах,— писал Львов Струве. — ...Другие склонны видеть в ней (в политике Плеве в отношении земства.— К. Ш.) одну ловушку, начало нового вида земской зубатовщины. Была зубатовщина самодержавного социализма, была студенческая зубатовщина, начинается зубатовщина земская» ([225], письмо от 11 сентября 1902 г.). Оценив переговоры Шипова с. министрами как начало зубатовщины земской, В. И. Ленин дал ей такую характеристику: «Со стороны правительства это — сознательное заигрывание, подкуп и развращение, одним словом, система, получившая название „зубатов
щины“. Обещание более йли Мейее широких реформ, действительная готовность осуществить крохотную частичку обещанного и требование за это отказаться от борьбы политической,— вот в чем суть зубатовщины» [1, т. 7, с. 37].
Убедить всех земцев в своем добром расположении к ним Плеве не удалось. «Не верю и не могу верить перемене в Плеве,— писал Стахович Шипову.— fie распространяйте своей искренности на других, пе приписывайте прямодушие человеку, ничем и никогда с ним пе связывавшемуся» [331, л. 7—8]. «Не возлагаю лично никаких надежд на все, что совершилось. Давно изверился в возможности мирной победы земщины над опричниной»,— писал другой земский деятель Шипову [333, л. 1]. Но последний был неисправимым оптимистом в отношении самодержавия. Вернувшись из Петербурга, он собрал 18 июня 1902 г. в Москве некоторых участников майского съезда, и они решили не настаивать на. выполнении резолюции съезда о привлечении земских представителей в состав Особого совещания и сельскохозяйственного совета [120, с. 193]. 29 июля Шипов собрал председателей уездных земских управ Московской губернии и, ссылаясь на беседу с Плеве, просил их отменить четвертый пункт майского съезда. Убеждая дружно отказаться от своего же собственного ранее принятого решения, Шипов заявил, что единодушное выдвижение требования, а затем отказ от него «несомненно еще раз подчеркнет очень сильно существование известной организации в земской среде, с которой нельзя будет пе считаться» ([234], «Журнал совещания представителей земских управ... 29.7.1902 г.»). Сведения о том, что новое решение земцев принято по просьбе Плеве, проникли в печать (отчет о заседании земцев был неожиданно для Шипова опубликован в «Русских ведомостях» 27 августа 1902 г.). Это заставило последнего немало потревожиться. Убежденный, что по многим причинам Плеве хочет серьезно содействовать земскому делу, Шипов писал Челнокову: «Очень опасно, что этот инцидент дискредитирует меня в глазах Плеве и отзовется неблагоприятно на осуществлении его намерения содействовать сближению правительства с общественными учреждениями» [213, л. 18—19]. Как видим, Шипов полностью оказался в руках Плеве.
«Беседе» теперь предстояло высказать свое отношение к земской зубатовщине. Согласно краткой выписке, сделанной Д. И. Шаховским из протокола «Беседы» от 23 августа 1902 г., речь у собеседников шла о том, «как установить сношения с правительством через Плеве». Петр Долгоруков считал более предпочтительным другой вариант — действовать
Через Витте, «который имеет связи с двором, Плеве же величина мелкая, без связей». Вокруг этого и повелись споры — кто из министров влиятельнее, через чью переднюю — Витте или Плеве — можно быстрее достичь выполнения своих планов. Общее мнение выразил Львов: «Нельзя не придавать значение разговору Плеве с Шиповым, видимо, министерство хочет что-то предпринять на счет земства, положение земства очень выгодно (!), и нужно им пользоваться. Но если Плеве не сдержит своих обещаний, то может последовать взрыв» (?) [295, л. 60]. «Беседа» признала нежелательным изменение четвертого пункта резолюции майского съезда (этот пункт был уже отменен) и решила серьезно обсудить вопрос о том, каким путем может быть проведено предложенное Плеве и Витте «объединение земства с правительством». В этой связи Ф. В. Татаринов поднял вопрос о превращении «Беседы» в партию,.а Шаховской предложил подумать о создании всероссийского земства и взялся определить функции Всероссийского земского собрания [295, л. 61]. Как видим, и второй день работы «Беседы» принес мало тактических новинок в действия земцев. К 40-летней практике подачи всеподданнейших записок прибавилась столь же не новая идея провести через того или иного министра мысль о всероссийском земском соборе.
Если два первые заседания показали полное бесплодие «Беседы», то третье поставило ее на грань развала. Сведения об этом заседании очень скудны (Д. И. Шаховской выписал две строчки)1, но мы можем все же догадываться о том, что на нем произошло. Львов, собиравшийся за границу для встречи со Струве, «просил высказать свой взгляд на его журнал». Судя по всему, из-за отсутствия единогласия решено было этот вопрос поставить на голосование, что вызвало резкие возражения славянофилов. Вторая строчка в выписках Шаховского гласит: «Шер[еметев] читает свою записку о современном] положении Росс[ии] и уходит» [295, л. 51]. В архиве, в личном фонде Шереметевых, хранится большая записка «Самодержавие — земство — бюрократия». Автор ее утверждает, что бюрократия, состоявшая некогда из лучших представителей дворянства, ныне выродилась. «Современная бюрократия,— пишет он,— образовала из себя правильно организованную клику, нечто вроде синдиката, с фабричным клеймом — удержание власти. И так как в основе всякого синдиката лежит принцип устранения соперников, то
1 Не исключено, что это связано с принятым накануне решением «не выделять некоторых заседаний» [295, л. 60].
к этой цеди стремится и бюрократия» [290, л. 4]. Обвиняя ее во всех грехах и еще раз подтверждая необходимость сохранения в России самодержавия, автор записки четко обнажил корни олигархического фрондерства некоторых членов «Беседы». Однако сочувствия со стороны большинства ее членов, судя по всему, Шереметев все же не добился. О разгаре страстей в августе 1902 г. можно получить представление из выступления П. С. Шереметева на следующей встрече собеседников 6 января 1903 г. Он заявил, что «Беседа» берет на себя слишком активную роль. Это заставляет его подумать о своем выходе из кружка. Перечисляя происходившие в «Беседе» разногласия, Шереметев говорил: «Так, во время студенческих беспорядков мы хотели вступить на практический путь действий. Взгляды раздвоились у нас по поводу участия в кустарном съезде, по поводу записки Н. Н. Львова. Наконец, по поводу сельскохозяйственных комитетов была высказана идея зарядить их содержанием, не ожидая их мнения. По издательской деятельности князь Петр Долгоруков хотел создать связь с органом Струве. Особенно же поразила меня последняя летняя беседа (в августе 1902 г.— К. Ш.), когда ставили на баллотировку политические убеждения. Я нахожу вообще, что ,,Беседа“ сбивается с своего пути» [295, л. 51].
Вскоре Шереметев' привел свою угрозу в исполнение. Придя еще на одно заседание, он в дальнейшем перестал посещать «Беседу». В начале мая 1903 г. П. С. Шереметев оказался на другой беседе — в кабинете В. К. Плеве. В ответ на предложение последнего вести конфиденциальный, но откровенный разговор Шереметев заявил: «Не могу не сказать, что замечаю, как на моих глазах за какие-нибудь 2—3 года идеи конституционализма распространились среди отдельных дворян и земства. Я против таких взглядов,— решительно подтвердил Шереметев,— ибо я думаю, что самодержавие необходимо, но основанное на местном самоуправлении. Поэтому для меня земство есть основа самодержавия. Если же угнетать земство, вообще местных людей, то мы неизбежно придем к конституции». Плеве выразил свое согласие, поблагодарил за откровенность и заключил: «Вы видите, что мы не так расходимся, не правда ли?». Возражения не последовало [290, л. 3]. Так «Беседа» фактически лишилась одного из своих членов-учредителей 2.
2 П. С. Шереметев с этого времени побывал еще всего лишь на одном заседании «Беседы» в ноябре 1903 г. [116, л. 293],
* * *
Как видим, попытки конституционалистов хотя бы несколько активизировать тактику «Беседы», связав ее формально с журналом «Освобождение», привели кружок на грань полного распада. Земцам-конституционалистам стало ясно, что если они будут в рамках «Беседы» и впредь действовать активно, она развалится из-за непримиримых внутренних противоречий, а этого они не хотели: «Беседа» нужна была им как орган, выражавший и формулировавший то, что было общим для всех земцев,— стремление к развитию местного самоуправления и борьбе с произволом бюрократии.
Для более активной тактики надо было искать союзников вне «Беседы» и объединять их на основе требования конституции. По традиции земцы обратились с очередным нелегальным посланием к своим коллегам. В конце 1902 г. в ряде губерний, по сведениям департамента полиции [175, л. 1; 166, л. 5], стало распространяться второе письмо-листовка «Что же нам делать? (Открытое письмо к земским деятелям)» с подписью: «Старые земцы. Группа Освобождения»3. История первого письма, полностью опубликованного В. И. Ле-нйным (в статье «Письмо к земцам», в десятом номере «Искры»), хорошо известна в литературе [1, т. 6, с. 349—358]4. Это позволяет нам изложить здесь лишь основные его положения. Жалуясь на то, что самодержавие идет на реформы только тогда, когда его к этому «вынудят», а затем, когда общество успокоится, вновь их отнимает, староземцы утверждали: «Шаг за шагом у нас отняты почти все наши гражданские права, и сорокалетие, протекшее со времени начала ,,великих реформ41, привело нас к тому же пункту, из которого мы вышли 40 лет тому назад, приступая к этим реформам» (цит. по: [1, т. 6, с. 352]). Староземцы прямо указывали на пример, по которому они должны равняться,— рабочее и студенческое движение — и призывали своих коллег на
3По сведениям Павла Дм. Долгорукова, в число староземцев входили, кроме него, Трубецкой (инициалы не указаны), кн. Г. Е. Львов, Н. Н. Львов, В. Д. Кузьмин-Караваев, Ф. Ф. Кокошкин, В. П. Оболенский, С. Н. Урусов, Н. Н. Баженов, К. К. АрЬеньев, С. Т. Пол-нер, А. Н. Рутцен, Н. Н. Щепкин, В. С. Соколов, Н. Н. Хмелев и Д. И. Шаховской [329, л. 10]. Д. И. Шаховской в своих выписках пополнил этот список фамилиями Стаховича (без инициалов), Н. И. Мазаровича, Н. Н. Глебова п А. В. Еврепнова [295, л. 92]. Характерно, что под первым письмом стояла подпись только «Старые земцы», а во втором появилась прибавка «Группа Освобождения».
4 Именно со ссылкой на В. И. Ленина излагается суть этого письма и в зарубежной литературе (см.: [134, р. 154]).
ближайших земских собраниях выдвинуть ряд требований, многие из которых (свобода печати, уничтожение административного произвола, административных мер наказания за общественную деятельность) выходили за рамки чисто земских дел. Послав «привет новым протестантам,— а следовательно, и новым... союзникам» [Там же, с. 356], В. И. Ленин призывал поддержать их, оказать им помощь и «внимательно следить за земской жизнью, за ростом и расширением (или упадком и сужением) новой волны протеста» [Там же, с. 357].
За месяцы, прошедшие после первого письма староземцев, волна протеста резко возросла, свидетельством чему и стало второе письмо. В нем уже откровенно утверждалось, что страна переживает не только экономический, но и политический кризис, суть которого в том, что в России идет «глухое брожение среди народных масс, грозящее каждую минуту перейти в открытое восстание, которое может вместе с абсолютной монархией смести и самый принцип монархии, вместе с злоупотреблениями частной собственности уничтожить самый принцип этой собственности» [166, л. 2]. Назвав земцев единственными законными представителями народа, авторы письма призывали их «попытаться предотвратить эти бедствия... не сходя с пути законности». По их убеждению, возможность такая у земцев есть. «Для этого нужно только помнить, что легальное поведение не есть необходимо поведение трусливое, что легальный протест не есть необходимо показыванье кукиша в кармане... Довольно просить, довольно канючить, надо, наконец, выучиться требовать» [166, л. 3]. Староземцы убеждали своих единомышленников, что Россия стоит перед альтернативой: или неограниченное самодержавие, или принцип самоуправления «начиная от его демократического, народного фундамента (земской мелкой единицы) до его всенародного завершения (всенародное] государственное] земское представительство])... Дилемма изложена Вам с возможной для нас ясностью. Вам выбирать. Но помните, что от Вашего выбора Зависит не только судьба имущих классов, к которым принадлежим и мы, но и судьба народа и судьба государства» [166, л. 4].
Перед нами любопытный документ, отражающий противоречивый характер самого земского либерализма. С одной стороны, ясное понимание необходимости активно действовать, а с другой — полное бессилие определить новые пути и методы борьбы за свои идеалы, надежда, что старьте методы (всеподданнейшие адреса, рездлюции земских собраний) еще не исчерпали себя и могут быть полезными. 'Не будь за
граничного «Освобождения», призывы староземцев так и остались бы похороненными в земских собраниях и архиве департамента полиции. Но журнал не только дал возможность опубликовать это письмо-листовку, но еще ранее — развернуть публичную дискуссию между земцами о необходимости радикализации своей тактики и изыскания каких-то новых способов действия, более эффективных, чем применявшиеся ранее.
В то время как внутри страны по рукам ходило второе письмо староземцев, в «Освобождении» появилась новая статья «Земского гласного Т.», опубликованная в середине сентября 1902 г. Статья называлась «Мирная оппозиция или революционная борьба? (По поводу открытого письма от группы земских деятелей, напечатанного в№1 „Освобожде-ния“)». Автор поддерживал основное положение «Открытого письма» о том, что земцам невозможно далее оставаться немыми зрителями всего происходящего в России, но критически относился к стремлению обходить вопрос о характере предстоящей борьбы с правительством. Напомнив историю борьбы, сводившуюся в течение десятилетий к одним всеподданнейшим просьбам и ходатайствам, «Гласный Т.» ставил вопрос, одновременно давая на него ответ: «Скажите, в какой стране конституция была получена путем просьб и ходатайств! Конституцию не выпрашивают, а берут!» [154, № 7, с, 106]. «Гласный Т.» подверг критике тезис о том, будто бюрократический аппарат России настолько устарел и подгнил, что развалится сам собою. Отличительную особенность переживаемого Россией момента он видел в другом — в резком усилении революционного движения. Автор статьи утверждал, что именно оно-то и может служить основой для «политических упований представителей земской оппозиции». Поясняя далее свою мысль, «Земский гласный Т.» писал: «Нам, земцам, предстоит содействовать постройке нового здания на фундаменте, заложенном не нами. Ничто не вынуждает нас усваивать... те приемы, которыми пользовались русские революционеры в борьбе за политическое освобождение России. Но при существующих условиях нам уже не приходится открещиваться от революционеров, как от людей, чуждых нам по своим задачам, и противопоставлять земскую оппозицию — революционной» [Там же, с. 107].
Автор статьи не предлагал каких-либо конкретных тактических способов борьбы, считая, что выбор их еще нужно определить тем, кто согласен с необходимостью действовать по-боевому. Но одно было для него совершенно ясно: нельзя
ограничиваться только рамками легальности, надо энергичное протестовать против произвола и беззакония, нс останавливаясь перед жертвами, надо «засвидетельствовать свою солидарность с политическими целями революционеров и, подобно им, содействовать распространению здоровых политических и гражданских идеалов в народной массе». Другого пути к достижению своих целей у земцев нет. Правда, автор допускал и иной исход: земцы могут оказаться в положении птиц небесных, собирающих там, где не сеяли,— революция сокрушит старый политический строй, и земцы волею монарха будут призваны сказать «разумное и веское слово». По этот путь, по его мнению, не принесет «много гражданской чести представителям земли. И достоинство общерусского дела проиграет от этого...» [Там же, с. 108]. Людей, настроенных так решительно, как «Земский гласный Т.», было еще совсем мало в земстве, и не они определяли его политическое лицо. Но указанная статья была симптоматична. Она подчеркивала глубину начинавшегося кризиса верхов и свидетельствовала о наличии различных течений в земском либерализме. На это тотчас же обратил внимание В. И. Левин. В «Искре» 15 октября 1902 г. он писал: «От политиканства передовой статьи (П. Струве, пытавшегося в ,,Освобож-дении“ оправдать зигзаги Шипова.— К. Ш.) с удовольствием отдыхаешь на дальнейших статьях сотрудников: г. Антона Старицкого и еще более земского гласного г. Т. ... От всей души приветствуем эти честные и твердые речи г. земского гласною и усиленно советуем ознакомиться с ними всем, кто интересуется разбираемым вопросом» [1, т. 7, с. 38, 39].
Однако взятый «Земским гласным Т.» топ оказался слишком высоким для большинства конституционалистов. Вскоре в «Освобождении» появился ответ — статья «Голос из земства», подписанная просто «Гласный»5-7. Решительно заявив о своем твердом убеждении по поводу полнейшей несовместимости самодержавного строя с современными потребностями русского общества, автор статьи утверждал, что у земства нет, кроме уже применявшихся ранее, никаких новых средств для борьбы с самодержавием — этим Молохом, тем более что и старые методы чисто земской борьбы вполне себя якобы оправдали.
Рецепт Петрово-Соловово был элементарно прост: заявления и просьбы надо делать смело и определенно. «Суще-
6-7 По сведениям Милюкова, «Гласным» был В. М. Петрово-Соловово (см.: [60, июнь, с. 119]).
ственно важно,— глубокомысленно обосновывал свою тактику один из членов „Беседычтобы такие заявления поступали одновременно и в одном и том же направлении от возможно большего числа земств... не может же правительство запретить знакомым между собой людям собираться на частных квартирах и беседовать об интересующих их делах. Иной роли, в настоящее по крайней мере время, для земства, по моему убеждению, быть пе может» [154, № 12, с. 190]. Знаменателен был конец статьи. Объявив земские собрания школами парламентаризма, в которых происходит обучение умелому обращению со сложным механизмом экономической и социальной жизни, автор многозначительно добавлял: «Если нашему отечеству суждено пережить период политических потрясений, от которых пе был избавлен пи один исторический народ, то именно от земских деятелей, воспитанных в этих школах, можно более всего ожидать той необходимой осмотрительности и того умения при введении в жизнь нового политического строя, при которых этому строю может быть обеспечена наибольшая жизненность и сила» [Там же, с. 191].
Итак, перед нами две тенденции в земском либеральном движении. Одна из них требовала переступить рамки легальности, выработать новые методы борьбы с самодержавием и не бояться «грозного облика революционеров». Другая выражалась в стремлении не отказываться от старых методов борьбы, которые уже обеспечили «достижение многого», накапливать силы п ждать того счастливого момента, когда монарх добровольно призовет земцев к руководству государством. Если же (упаси бог!) в слепом упрямстве правительство доведет дело до революции, то земские труженики, прошедшие курс обучения в школах парламентаризма, должны быть готовыми стать у власти. Дилемма была очерчена точно, и ближайший ход быстро нараставшего революционного кризиса должен был заставить земцев выбрать ту или иную из тактических линий.
* * *
Помещая в журнале ответ «Земскому гласному Т.», Струве призвал всех друзей журнала и земцев и неземцев принять участие в развернувшейся полемике. «Такое обсуждение,— писал редактор „Освобождения11,— должнр, на наш взгляд, привести к тому, что носящаяся в воздухе идея организации большой, действующей по строго обдуманному плану партии политического освобождения России окончательно выкри
стаЛлизуется, Как безусловно обязательная и неотложная задача времени». Будущая либеральная партия мыслилась Струве как широкое объединение всех земских и неземских либеральных элементов общества, причем в их число он, по собственным словам, включал п «таких сторонников идеального самодержавия, как М. А. Стахович, Д. Н. Шипов, Н. А. Хомяков и многие другие почтенные земские деятели» [Там же, с. 189]. В полном соответствии со взглядами этих почтенных земских деятелей ставилась цель будущей партии. Напомнив о стремительном росте революционного движения, побороть которое правительство было уже не в состоянии, редактор журнала видел единственный способ укрепления гражданского мира в стране в создании либеральной партии, которая станет увещевать близорукого монарха. «Необходимо исчерпать все средства для того, чтобы довести „всю правду44 до царя. В сущности,— рассуждал Струве,— это еще никогда не делалось всерьез, с решимостью дойти в этом деле до конца. Положение настолько серьезно, ясно и просто, что нужно именно идти до конца. А для этого нужна организация, организация и организация. „Вся правда44, которую нужно довести до сведения царя, так проста и потрясающа, что, ознакомившись с ней, пе понять ее огромного и ужасного смысла мог бы только Павел I» [Там же, с. 186—187].
Публикуя свою статью и призывая довести «всю правду до царя», Струве, по всей вероятности, имел в виду вовмож-ность осуществления тех мизерных и туманных посулов и обещаний, которые усиленно раздавал земцам Плеве, требуя от них не заниматься общегосударственными вопросами. Слухи о маневрах, предпринимаемых царизмом для того, чтобы преодолеть нараставший революционный кризис, широко распространялись в это время по столице. После летних переговоров с Шиповым Плеве в январе 1903 г. пригласил на совещание в Петербург представителей некоторых земств, протестовавших против выработанного МВД проекта ветеринарных правил (имеются в виду профилактические меры для предупреждения заболеваний скота), значительно ограничивавших их права. Принимая М. В. Челнокова, Плеве заявил: «Не должно быть разговора об умалении прав земства. На нашей душе и так слишком много грехов в этом отношении...» [120, с. 201]. Неугодные земцам ветеринарные правила рошено было не вводить в жизнь.
Колебания правительства опять оживили среди земцев надежды на возможность сговориться с царизмом. 6 февраля 1903 г. состоялось очередное заседание «Беседы». «Очень
интересные сообщения фактических сведений о каком-то повороте в правительстве... Очень интересная беседа Челнокова с Плеве»,— сделал выписку из протокола «Беседы» Шаховской. Далее шли цитаты из некоторых выступлений. Сам он, в частности, заявил: «Я прочитал протокол проекта о центральном земском органе. Но теперь надо говорить о большем, может быть, о земском соборе». Собеседники, готовясь к ожидавшемуся разговору с Плеве, решили определить свое отношение к выдвигавшимся им предложениям. «Плеве, вероятно, будет говорить о прерогативах правительственных и общественных учреждений, о желаемом ослаблении розни между ними,— высказал свое мнение Львов.— Как этого достигнуть? Достаточен ли, с нашей точки зрения, для обеспечения самостоятельности земств объединяющий совещательный земский орган? Вряд ли. Единственный выход — участие представителей земств в государственном законодательном учреждении» [295, л. 53]. Столь же оптимистично были настроены и другие собеседники.
Однако царизм (в который уже раз!) обманул надежды земцев. В день рождения «незабвенного родителя» царствующего императора, 26 февраля 1903 г., был опубликован специальный манифест [160]. Как выяснил советский исследователь Б. В. Ананьич, готовился он почти целый год. В выработке его приняли самое непосредственное участие такие столпы самодержавия, как крайний реакционер князь В. П. Мещерский и министр внутренних дел В. К. Плеве [За, с. 157, 167]. Однако поистине — гора родила мышь. В изданном манифесте Николай II лишал либеральпую общественность всякой надежды хоть па сколько-нибудь существенные уступки со своей стороны. «Единственная реальная мера, способная сойти за уступку,— отмена круговой поруки — так и осталась единственной... Ни одной позиции власть пе намеревалась уступить»,— пришел к выводу 10. Б. Соловьев, специально исследовавший эту акцию самодержавия [86, с. 204]. Действительно, в манифесте говорилось о необходимости соблюдения властями «заветов веротерпимости, начертанных в основных законах империи Российской», о пересмотре законов, «касающихся сельского состояния», и об участии в этом пересмотре лиц, «пользующихся доверием общества», об облегчении для отдельных крестьян условий выхода из общины и отмене изжившей себя круговой поруки. Но главный смысл манифеста был, конечно, не в этом. Он заключался в резком осуждении «смуты» (т. е. революции), которая якобы мешает «работе по улучшению народного благосостояния», и в осуждении «увлечения
началами, чуждыми русской жизни», т. е. либерализмом. Николай II вновь подтверждал свой обет «свято блюсти вековые устои державы Российской)).
Даже таким идеалистам в отношении самодержавия, как Шипов, некоторые положения манифеста показались неуместными, больше того — кощунственными [120, с. 2051. Земцы еще раз убедились, что они находятся между двух огней: революционный кризис все более углублялся й обострялся, правительственная власть не желала идти ни на какие уступки. В связи с этим вопрос об ускорении создания либеральной организации был поставлен еще более остро. Статья Струве, а также полемика, развернувшаяся на страницах «Освобождения» между двумя гласными, заставили вступить в спор о принципах организации либеральной партии одного из авторов программы «От русских конституционалистов», П. II. Милюкова. В 17-м номере «Освобождения» (16 февраля — 1 марта 1903 г.) была помещена его передовица «К очередным вопросам». Сославшись па развернувшуюся дискуссию, Милюков писал, что события в стране привели к быстрой дифференциации в земской среде, в результате чего па практике оказалось, что «Освобождение» обслуживает слишком обширный круг лиц и общественных слоев, для того чтобы точно выражать мнения и настроения каждого. Милюков соглашался со Струве, что наступило время для образования либеральной партии, но считал, что прежде чем объединяться, надо разобраться и размежеваться.
Проанализировав суть спора между двумя гласными 8 *, автор возражал редактору журнала, Считавшему возможным объединить в рамках одной партии всех оппозиционно настроенных земцев. «Если ,, идеал исты самодержавия11 и „неисправимые славянофилы14 (термины Струве.— К. Ш.) должны идти вместе с конституционалистами к одной цели, то целью этой, очевидно, не может быть конституционная реформа» [Там же, с. 290],— справедливо утверждал Милюков и обращал внимание на то, что замена прежних лозунгов «политическая свобода» и «конституция» на новый лозунг «Земский собор» есть уступка ради объединения необъеди-няемых элементов. Принятие этого лозунга равнозначно, по его убеждению, отказу земцев от политической борьбы, ибо
8 «Один, несомненно, преувеличивает готовность земцев к тем жерт
вам и к той энергичной борьбе, к которой он их призывает. Другой напротив, слишком уж склонен удовлетвориться тем запасом активности и той степенью организованности, которая имеется в наличности в настоящее время» [Там же, с. 2891-
объединение на позициях либералов, не утративших веру в самодержавие, с их лозунгом «Земский собор» означает исполнение земскими либералами роли «политических шутов, предназначенных развлечь внимание публики в подготовляемом г. Плеве политическом маскараде» [Там же, с. 291]. Признавая своевременным создание либеральной организации, Милюков считал необходимым опираться па крепкие кадры партии из убежденных конституционалистов, для чего, конечно, нс подходят люди типа Шипова и Стаховича.
Под тем же общим заглавием «К очередным вопросам» поместил свою статью и Струве. Он резко отмежевался от своих прежних утверждений и признал, что высказанное им два месяца тому назад желание «довести всю правду до царя» было некоторой наивностью. Теперь Струве писал иное: «Мы, последовательные сторонники конституции, не нуждаемся в этих уроках (в обращении к царю.— К. Ш.), но это еще не значит, что в них не нуждаются другие. В них, к сожалению, нуждается еще почти вся Россия» [Там же, с. 291]. Пусть другие и занимаются этим делом. Для конституционалистов же, по его мнению, настало время создать нелегальную организацию, сделав ее открыто и решительно демократической, ибо только такая партия в России сможет иметь широкий базис. Дав весьма своеобразное истолкование соотношению программы и тактики («программа не может намечать и установлять способы действия этой организации, не может приписывать ей ту или иную тактику»), Струве закончил свою статью широковещательным заявлением: «Условия русской действительности таковы, что широкая партия политического освобождения должна построить свою тактику на умелом, гибком и неразрывном совмещении тех двух приемов действия, которые известны у нас под названием один — легального, другой — нелегального. Такая двуединая тактика потребует в высшей мёре сочетания политической мудрости с политическим мужеством, холодного расчета с пламенным энтузиазмом» [Там же, с. 292].
Полемика Милюкова и Струве привлекла внимание В. И. Ленина. В статье «г. Струве, изобличенный своим сотрудником», В. И. Ленин положительно отзывался о намерении освобожденцев создать «открыто и решительно конституционную партию» с требованием всеобщего избирательного права в программе [1, т. 7, с. 204]. Мысль же Струве проводить двуединую тактику вызвала резкую критику Лепина. «В лучшем случае,— отмечал он,— это — отговорка от настоятельных вопросов о приемах нелегальных действий... Если нет систематической нелегальной деятельности и ре-
волюциоппой борьбы, то нет и партии, которая могла бы действительно быть конституционною (не говоря уже о том, чтобы быть демократическою)» [1, т. 7, с. 210, 211].
* * *
Начало XX в. было временем оживления и активизации деятельности демократической интеллигенции. Журнал «Освобождение» не мог бы возникнуть и существовать без ее самого непосредственного участия. Естественно, что поднятый на его страницах вопрос о создании либеральной организации нашел среди лиц свободных профессий живой отклик. О том, что мысль о создании нелегальной либеральной организации среди интеллигенции витала в воздухе, причем даже еще до выхода «Освобождения», говорят многие факты. Часть из них называлась уже в первой главе (писательские съезды, «Кулинарный комитет» и т. д.). Добавим к ним новые.
Весной 1902 г. группа молодых людей, только что окончивших Петербургский университет, решила организовать нелегальную организацию «без социализма». Ей дали название «Касса радикалов». Главной ее целью в первое время были сбор средств среди столичной интеллигенции и помощь тем, кто пострадал от царизма. Группа эта имела мимеограф и, по сведениям департамента полиции, 21—22 ноября 1902 г. уже издала пятый по счету листок «Хроники кассы радикалов». Он рассказывал о стачке рабочих в Ростове-на-Дону (2—5 ноября 1902 г.) и кончался призывом поддержать морально и материально стачечников [168, л. 257 г]. Предшествующий листок «Хроники кассы радикалов» был посвящен деятельности сельскохозяйственных комитетов в Воронежской губернии, и, в частности, речи земца Бунакова, позже сосланного на три года в Новгородскую губернию под гласный надзор полиции [Там же, л. 257 д].
В конце 1903 г. в Петербурге, Москве, Киеве, Харькове, Одессе, Риге было создано среди интеллигенции «Общество русских радикалов», тоже выставившее программу «без социализма». В нее входило требование политических свобод, законодательного парламента, избранного на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования, ответственного перед ним правительства, бесплатного всеобщего обучения, свободы стачек и профсоюзов, отмены выкупных платежей и поддержки крестьянского хозяйства банковским кредитом ([184, л. 272] «Основные положения „Общества русских радикалов11»). По сведениям департамента полиции, общество имело издательскую технику и распространяло
журнал «Освобождение» как орган, ближе других отвечающий требованиям общества. Это общество, как сообщало полицейское ведомство, стремилось к осуществлению своих идей в законодательном порядке, но в случае общего революционного движения готово было примкнуть к нему для открытой борьбы. «Нам крайне нужно Ваше сочувствие,— писали руководители общества П. Б. Струве.— Желательно завязать правильное получение „Освобождения11 пока от 100—300 экз. (смотря по условиям). Пе желая, чтобы Вы имели почему-либо преувеличенное представление о наших силах, мы откровенно сознаемся: нас немного. Наше общество насчитывает 5—6 десятков членов...» [Там же, л. 274].
Тяготели к «Освобождению» и многие члены разгромленной партии «Народного права». Один из них, Иван Некле-паев, писал Струве: «С тем направлением, которое представляет Ваш орган, меня связывают старые узы. В середине 90-х годов я привлекался по делу партии „Народное право11, а народоправчество, как известно, выставило на своем знамени именно те самые два положения, которые я нахожу сейчас в „Освобождении11: „организацию оппозиционных элементов11 и достижение политической свободы (конституции на основе всеобщего избирательного права)» ([227 ], письмо от 13 июля 1903 г.).
Демократическая интеллигенция не только более решительно, чем земцы, поддержала идею создания нелегальной либеральной организации (см.: [237], письма разных лиц), ио, как мы видели, уже образовала мелкие разрозненные кружки с заимствованной у «Освобождения» или очень близкой к ней программой. Нечего и говорить, что высказанная на страницах журнала идея создать общероссийскую нелегальную организацию встретила горячую поддержку. Вслед за Милюковым в дискуссию по этой проблеме включилась Е. Д. Кускова, скрывавшаяся под псевдонимом ч<Сгес!о». Поставив вопрос «о создании в России либеральной партии-и о формах, в которые может вылиться деятельность последней в настоящее время» [154, № 22, с. 397], она выразила резкое несогласие со Струве, критикуя его предложение «довести всю правду» до царя. Будущая либеральная организация должна учитывать бесплодный опыт подобных ходатайств, практиковавшийся десятилетиями и не оправдавший себя. Горячо поддерживая идею создания либеральной партии, Кускова утверждала, что уже сейчас «можно и должно выяснить принципы, те общие положения, которыми должны руководиться деятели будущей либеральной партии» [Там же, с. 398], и что эти положения должны исходить не из ила-
goB воздействия на царя, а из создания в стране атмосферы общего недовольства и протеста, в результате чего самодержавие вынуждено будет дать реформы. За письмом Е. Д. Кусковой следовала заметка С. Л. Франка (подпись — П. К.); о способе раскрытия псевдонимов см.: [112]). Он тоже поддержал идею создания либеральной организации и считал, что в основу ее должны быть положены те группы читателей «Освобождения», которые уже довольно прочно сложились в России. Инициатива создания либеральной организации, по мысли С. Франка, должна исходить от редакции «Освобождения».
Раздел «К очередным вопросам» стал постоянным в журнале. Характерно, что авторами его были почти исключительно не земские элементы. Земцы не проявляли особой активности в обсуждении этого вопроса на страницах журнала, предпочитая вести дискуссии по этой теме в своей среде. Следующее письмо с заголовком «Что делать?» принадлежало автору, который выступал от имени «либеральных и культурных элементов провинции: юристов, врачей, коммерсантов, учителей, литераторов». Объявив себя противником социализма и революции, автор писал: «Вполне признавая огромные заслуги революционных партий перед русским освободительным движением и считая их нашими союзниками постольку, поскольку они содействуют нашей общей цели, мы тем не менее думаем, что одного рабочего движения недостаточно для успеха национального дела; мы убеждены, что, пока не заговорят «местные люди» средних классов, умеренные элементы провинции, творящие в ней жизнь, пока действительно из этих элементов не образуются крепкие организации для планомерного действия, многого ждать нечего» [154, № 28, с. 65]. Вскоре редакция поместила еще одно письмо. Оно принадлежало человеку, считавшему необходимым «отыскать такую форму борьбы с самодержавием, которая была бы выполнима не только земцами, но и любым кружком, сочувствующим ,,Освобождению1 ‘» [154, № 31, с. 124]. И этот автор инициативу действий передавал редакции журнала.
Однако русская демократическая интеллигенция не была единой в вопросе о своевременности создания либеральной партии. Наряду с демократическим большинством в ней обнаружились уже до революции 1905—1907 гг. те элементы и тенденции, которые позже получили название «веховство». Эти взгляды в обстоятельном письме от 6 апреля 1903 г. выразил один из будущих авторов «Вех», Б. А. Кистяков-ский. «Я пришел к выводу,— писал он П. Б. Струве,— что
агитаций в пользу образований партии „Освобождений11 преждевременна и вредна» 1223], ибо журнал рассчитан на такой круг лиц, которые не очень-то охотно будут вступать в нелегальную партию. В результате преобладание в ней получат не те, которых обслуживает сейчас «Освобождение», а политические радикалы, чуждые им по духу. «Образование партии „Освобождение14 будет прямо вредно для самого „Освобождения44, во-первых, благодаря тому, что партия не сумеет внушить к себе сразу уважение и доверие, упадет престиж и самого органа «Освобождения», а во-вторых, потому, что Вам тогда придется исполнять предписания „ЦК партии44, т. е. того же кружка Ваших петербургских друзей, который переменит свое имя. Относительно этого неминуемого следствия образования партии я должен сказать, что я его всегда боюсь, так как в сто раз больше верю в Ваш политический такт, который Вам подсказывается Вашим исключительным публицистическим талантом, чем в такт Ваших петербургских друзей, являющийся результатом их коллективного разума. Уже и теперь Вам грозит опасность, что Ваши петербургские друзья (иронизирующие на тему, что умеренно-либеральный орган имеет .в Петербурге революционную организацию) откликнутся на Ваш первый призыв и в ближайшем будущем сообщат Вам, что партия „Освобождения44 теперь уже образована, а потому они и начнут качать Вам ультиматумы»9. Кистяковский считал, что создать сейчас либеральную организацию —«значит, декретировать наступление следующего периода в ...предреволюционном и предконституционном развитии. Образование партии не может искусственно ускорить наступление этого периода. А „Освобождение44 и без партии работает для его ускорения». Еще до начала революции будущий веховец чувствовал революционную энергию демократической интеллигенции и боялся ее. Определяя журнал «Освобождение» как средство пропаганды и агитации интеллигенции в своей среде, Кистяковский видел неустранимое противоречие в том, что «вся... разноплеменная интеллигенция, и в том числе так называемый третий элемент, работает в пользу „Освобождения44 против воли... Они привыкли услаждать себя самыми
• Эти мысли Б. А. Кпстяковского, высказанные еще до образования «Союза освобождения», начисто опровергают подход ряда зарубежных авторов (Р. Пайпса, Ш. Галая), рассматривающих «Союз освобождения» как некую идиллическую организацию, сумевшую создать единый народный фронт и лишенную внутренних противоречий. Мысли, высказанные Б. А. Кистяковскпм, показывают всю неверность подобных утверждений.
радикальными и бурными программами и тяготеют к социал-демократам либо к эсерам. „Освобождение44 не может быть для них выразителем, т. к. оно всегда будет для них чересчур умеренным». Предупреждая П. Б. Струве о последствиях создания нелегальной либеральной организации, Кистяков-ский видел их в неизбежной ее радикализации, в переходе руководства ею к более решительным борцам с самодержавием. Окончательно ставя все точки над i, будущий веховец откровенно писал, что он не желает «способствовать замене самовластия Романова „божьей милостью44 самовластием Ленина во имя самодержавного народа» [Там же].
Сторонников Б. А. Кистяковского в это время среди интеллигенции было меньшинство. Отражая интересы большинства ее, П. Б. Струве продолжал держать курс на создание нелегальной либеральной организации, тем более что от своих союзников-земцев он получал недвусмысленные указания проводить такую работу. Как мы видели выше, собственно редакция журнала была маломощна и для того, чтобы выступить создателем нелегальной организации, не располагала никакими возможностями. Но за Струве, олицетворявшим «Освобождение», стояли две реальные силы. Первая сила — это демократическая интеллигенция, активно сотрудничавшая в журнале и взвалившая на свои плечи главную тяжесть работы по его транспортировке через границу и распространению внутри страны. Демократическая интеллигенция была горячим сторонником создания нелегальной организации, рассматривая это как второй и неизбежный шаг после начала выхода нелегального журнала. Второй реальной силой были земцы, финансировавшие журнал. В массе своей они были куда более консервативны и осторожны, чем демократическая интеллигенция, и раскачивались намного медленнее ее. Но царизм, не желавший идти ни на какие компромиссы, своей крайне реакционной политикой упорно подталкивал наиболее решительных земцев к подпольной борьбе.
* * *
В полевении земцев играли роль как революционные действия народа, так и ультрареакционная политика Плеве. Свое отношение к земству последний сформулировал так: «Пока вы будете заботиться о местных ваших нуждах,—заявил он одному из нижегородских руководителей земства,— вы встретите с моей стороны полную поддержку, но, помните, если вы переступите эту демаркационную линию,— вы увидите
во мне не министра внутренних дел, а только шефа жандармов» [G, № 7/19, с. 231]. Вскоре в «Освобождении» появилась статья, подписанная «Земский гласный М.» и принадлежавшая перу Д. И. Шаховского. Статья так и называлась: «Демаркационная линия». Автор назвал призыв Плеве высоко-знамепательным симптомом, его значение «Земский гласный М.» видел в признании ненормальности постоянной войны, ведущейся между министерством внутренних дел и земством. Однако условие, выдвинутое Плеве, Шаховской пе принял: «У нас за правительством не стоит никто, и демаркационная линия зависит от его усмотрения, в результате чего эта ,,линия“ постоянно перемещается по воле правительства, объявляющего самый мелкий вопрос местной жизни вопросом политическим» [154, № 19, с. 330]. Автор статьи считал мирные отношения правительства и земства иллюзией до тех пор, пока правительство не реформирует самого себя. Отвергли предложение Плеве и другие земцы. «Сфера починки мостов, закупки больничного белья, продажи плужков и кровельного железа — вот та демаркационная линия, которая намечается г. Плеве. Цель ясная — заполучить земство па службу по министерству внутренних дел для хозяйственных поручений» [154, № 22, с. 387]. Не может быть речи о мирном сожительстве земства с правительством до тех пор, пока последнее обладает неограниченными полномочиями, писал под псевдонимом «Земец» Петр Дм. Долгоруков.
Однако ни о чем другом для земства,.кроме починки мостов и закупки больничного белья, правительство и слышать не хотело. В конце апреля 1903 г. в Петербурге по решению Плеве было созвано совещание земцев из 23 губернских управ по страховому вопросу. После его окончания по инициативе Шипова 24 и 25 апреля некоторые из его участников, представлявшие 17 губерний, совместно с несколькими членами майского съезда земцев 1902 г. собрались на «частные заседания». Они обменялись суждениями об итогах взаимоотношений с местными и центральными властями и пришли к неутешительным выводам. Однако предложение, внесенное петербургским земцем К. К. Арсеньевым, просить о допуске выборных представителей от земства к участию в работе правительственных учреждений по выработке некоторых касающихся земства законопроектов не собрало большинства голосов (за — 13, против — 15) [120, с. 219]. Земцы отважились лишь ходатайствовать, чтобы законопроект о реформе местного управления был передан на обсуждение земских собраний [307, л. 91]. Они решились также возражать против существующей практики выборочного прпгла-
щения на совещание с правительственными чиновниками и настаивать на представительстве делегатов от всех губернских земских собраний по выбору последних в тех случаях, когда обсуждаются законопроекты, касающиеся местной жизни. В ответ они вновь получили министерский нагоняй: «В программу очередных вопросов (решаемых министерством внутренних дел.— К. III.) входит и вопрос о сближении местных людей с чинами министерства,— заявил Плеве.— Я считаю вашу деятельность на почве практических вопросов очень полезной,— она лучше отвлеченных умствований» [120, с. 221 ]. Обиженные земцы решили протестовать на ближайшей сессии земских собраний [5, с. 109].
Вскоре Плеве организовал настоящий поход против наиболее строптивых губернских земских управ (Москва, Тверь), присылая ревизовать их деятельность самых ретивых чиновников. Вызревание в стране революционной ситуации, с одной стороны, и наступление Плеве на земства — с другой, ускоряли медленный процесс левения земств. В середине мая 1903 г. в очередном номере «Освобождения» беспокойный «Земский гласный Т.» поместил новую статью «О приемах борьбы земства с самодержавием». В ней он продолжал развивать мысль о необходимости перехода к новой тактике и организации земского движения. Подчеркнув, что «мирные съезды, оставляющие незатронутыми коренные вопросы... политического бытия, уж слишком медленно подвигают... пашу страну по пути к свободе», автор утверждал, что стремительное развитие в последние годы общественной жизни в России «подает... крепкую надежду, что современный политический режим России недолговечен». Земцы же, по его мнению, недостаточно учитывают это, они слишком нерешительны. Полемизируя с Петрово-Соловово, автор статьи писал: «...мы просим. Нет, товарищ, мы даже не просим; мы просим, чтобы нам позволили просить, потому что нам и этого могут не позволить» [154, № 22, с. 383]. Не отвергая старых методов (съездов, подачу адресов и петиций), Я. Я. Гуревич считал необходимым выставлять при этом свои требования более решительно и настойчиво. Однако, утверждал он, ограничиваться только старыми методами в новых, сильно изменившихся условиях нельзя. Съезды не удовлетворяют вполне назревшей потребности в более сплоченной и единообразной по личному составу земской организации, которая совершенно необходима для осуществления программы, не допускающей широкой- огласки и преследующей более определенную цель — непосредственной борьбы с самодержавным режимом,— таков был вывод автора.
Статья «Земского гласйого Т.», дерзнувшего призвать Земство к приемам революционной борьбы с самодержавием, была крайним пределом земской оппозиционности, голосом едва ли не одиночки. Но вызревание революционного кризиса в стране, явно чувствовавшееся всеми приближение революции заставляли активизироваться даже самых робких и умеренных земцев. 26 мая 1903 г. в Москве состоялось очередное заседание «Беседы». Оно имело немаловажное значение для дальнейшей организации либерализма. Собравшиеся на заседание собеседники были в подавляющем большинстве своем сторонниками конституции 10. Среди них-то и разгорелся спор: как быть дальше? Превращать ли кружок в объединение только сторонников конституции или оставить его как место встречи всех земцев-фрондеров, а сторонникам конституции объединиться в другой организации? Спор, как это часто бывало, развязал неугомонный Д. И. Шаховской. В ответ на выступление П. А. Гейдена о реформе местного управления он заявил: «Надо откровенно перенести центр тяжести па вопросы высшего порядка, на вопросы более общие, чем реформа местного управления». «Мы подошли к стене,— подчеркнул Шаховской,— и что знаменательно, так это то, что не только „управляемые" проникнуты этим убеждением, но и сами „управляющие" сознают мало-помалу свое бессилие» [295, л. 54].
Почти все собеседники были согласны с Шаховским. Орловский земец Ф. В. Татаринов отметил весьма знаменательный факт: о чем бы ни заходила речь, вопрос обязательно упирается в «политику». Князь Петр Долгоруков подчеркнул, что коренная реорганизация губернского управления безнадежна на почве существующего строя. Петрово-Со-ловово, который недавно полемизировал с «Земским гласным Т.», теперь заговорил по-иному: «Стену надо сломить во что бы то ни стало. Есть предубеждение против конституции среди самих участников съездов (земских.— К. Ш.). Надо сговориться» [Там же]. Из слов Петрово-Соловово видно, что словом «стена» земцы именовали самодержавие. Даже граф Гейден, всегда колебавшийся между сторонниками и противниками конституции, отметил резкое полевение в стране. Русское общество несомненно делает успехи. „Освобождение" тому лучшее доказательство, — заявил он.
10 По-впдпмому, не является случайностью, что именно тогда, когда в «Беседе» решался вопрос о превращении ее в орган земцев-конституционалистов, противники конституции, оказавшиеся в меньшинстве, почти пе посещали заседаний [37, с. 354—359].
Но, единодушно признавая необходимость активизировать свои действия и объединиться на более определенной и радикальной платформе, собеседники не были столь же едины в вопросах тактики. В ответ на призыв Петрово-Соловово сговориться с участниками земских съездов Петр Долгоруков заявил, что там еще нельзя заговаривать о конституции, или почти нельзя. Тогда Петрово-Соловово предложил образовать особую земскую конституционную партию. «Партия должна быть объединена,— горячился недавний сторонник традиционных методов.— Надо ясно отдавать себе отчет, куда вести войско (!)... Пе разделяющим мнения о необходимости сокрушения ,,стены‘*— не место в таком кружке земских людей, как ,,Беседа“» [Там же]. Против превращения в конституционную партию именно «Беседы» стал возражать Петр Долгоруков. Подводя итог обмену мнениями, он заявил: «Наша задача в настоящее время преимущественно подготовительная и воспитательная. Центр тяжести — объединение кадров земской деятельности в самых широких рамках за пределами земского служебного персонала (в лице управ), по возможности с участием третьего элемента. Но необходимы также партизанские наскоки на правительство» [Там же, л. 55].
Решение было принято. «Беседу» согласились оставить в прежнем ее виде, не превращая в конституционный кружок. За рамками «Беседы» намечалось активизировать работу, предпринять партизанские наскоки на правительство, для чего вовлечь в будущую либеральную организацию не только земцев — сторонников конституции, но и лиц свободных профессий. Так навстречу друг другу устремлялись два разнородных социальных потока — либеральные помещики — земцы и всесловная интеллигенция. Общим для них было одно — желание создать организацию (разумеется, в условиях самодержавной России нелегальную), провозгласившую своим лозунгом конституцию. (О предварительных совещаниях земцев с редакцией «Освобождения» по поводу создания совместной организации см.: [32, с. 352]).
* * *
Сотрудничество членов «Беседы» с интеллигентами, совместная публикация ряда книг, общее ведение журнала «Освобождение», постоянные контакты на различных съездах и собраниях подготовили почву для нелегальной встречи за границей земцев и лиц свободных профессий с целью образования тайной либеральной организации. Встреча эта про-
изошла в Швейцарии 20—22 июля 1903 г. в районе Шаф-гаузена, на Серегу озера Констанц. С целью конспирации каждое из трех заседаний проходило в различных курортных местечках (Рогентвилле, Рудольфцелле, Констанце), куда под видом туристов съезжались его участники 1295, с. 83]. Через 25 лет после этого съезда И. II. Петрункевич на память назвал 20 его участников — десять земцев (в число которых он включил и свою жену) и десять интеллигентов. Из земцев, по его сведениям, в съезде приняли участие Петр Долгоруков (Курск), С. А. Котляревскнй (Саратов), Н. Н. Ковалевский (Харьков), И. II. Львов (Саратов), Д. И. Шаховской (Ярославль), Д. Е. Жуковский, В. И. Вернадский (Тамбов), Ф. И. Родичев, И. И. Петрункевич и А. С. Петрункевич (все трое из Твери). Первые пятеро были членами «Беседы», все они активно участвовали в создании журнала «Освобождение». Жуковский был избран распорядителем съезда в Шафгаузене. Среди лиц свободных профессий Петрункевич назвал П. Б. Струве, П. И. Новгородцева, С. II. Булгакова, II. М. Гревса, В. В. Водовозова, Б. А. Кис-тяковского, Н. А. Бердаева, С. Л. Франка, С. II. Прокоповича и Е. Д. Кускову 176, с. 338 Р1. Как видим, состав съезда был довольно пестрым. Среди его участников и члены «Беседы», и просто земцы, и бывшие «легальные марксисты», и либеральные народники, и просто либералы. Более того, даже Б. А. Кистяковский, всего за три месяца до этого возражавший против создания нелегальной либеральной организации, теперь прибыл для ее учреждения. Общим для всех было одно — твердая уверенность в необходимости изменения политического строя самодержавной России и ясное понимание,чтв это событие уже не за горами. Позже, вспоминая о беседах о 11
11 Писавший по памяти своп воспоминания о событиях 25-летней давности, И. И. Петрункевич допускал возможность ошибок со своей стороны. Мы можем проверить правильность сообщенных им сведений по заметкам Д. И. Шаховского, сделанным не позже 1909 г. По его сведениям [295, л. 95], в Шафгаузенебыло 19 человек. Шаховской не назвал Н. II. Ковалевского и С. Л. Франка, но добавил Н. А. Струве (ее присутствие подтверждается и другими архивными материалами). Участник съезда в Шафгаузене В. В. Водовозов называет 13 встречающихся в обоих списках фамилий, указав, что, кроме них, были и «другие лица» [15, с. 117]. Наконец, в письме И. П. Белоконскому от 1 апреля 1908 г. В. Я. Богучарский, сам не участвовавший во встрече в Шафгаузене, называет ‘21 человека. В сравнении со списком И. И. Петрункевича он не назвал Н. II. Ковалевского и Б. А. Кистяковского, но добавил Н. А. Струве и, оговорив «кажется», еще две фамилии: Д. Д. Протопопова и В. Э. Дена [ИЗ, с. 333].
Шафгаузене, Д. И. Шаховской писал своему другу историку Ц. М. Гревсу: «Я настаивал па необходимости перейти к активной работе и утверждал, что через два гоДа мы будем иметь представительное собрание. И когда скептики оспаривали мои исчисления, я сказал: ,,Пу, может быть, не через два года, а через 12 лет, да не все ли равно, если дело решительно к этому идст?“ А ты, в противоположность тем, которые засмеялись и считали, что я признал себя побежденным, серьезно сказал: ,,Да, конечно, это все равно, через два года или 12 лет“» 1275, л. 3]. Либералы начали создавать свою нелегальную организацию, когда уверовали в близкий конец самодержавия и посчитали необходимым соответственно подготовиться к нему.
Восстановить последовательный ход работы съезда в Шафгаузене пе просто. В опубликованных его участниками воспоминаниях и единственном исследовании, написанном Д. И. Шаховским, хотя и отмечается крупная роль этого съезда в организации «Союза освобождения», вопросы, стоявшие на повестке дня, перечисляются в самой общей форме. Ото произошло как потому, что заранее пе было намечено никакой определенной программы совещания, так и потому, что в Шафгаузен съехались сторонники образования нелегальной либеральной организации, некоторые из которых даже нс были знакомы друг с другом {108, с. 109—ПО]. Съезд проходил в нестрогой обстановке в форме застольных бесед, без ведения в целях конспирации протокола. Здесь было и подобие речей, и колкие реплики, и жаркие споры 12.
В «Союзе освобождения» пе оказалось ни одного предателя, и всезнающий департамент полиции не сохранил в своих бездонных архивах никаких материалов ни о встрече в Шафгаузене, ни о последующих съездах «Союза освобождения» и «Союза земцев-конституционалистов». По кое-что архивы до нас все же донесли. Особый интерес в этом плане представляют сданные на хранение в редакцию «Освобождения» два обширных автографа Петра Д. Долгорукова «Конституционная партия за прошедший год (первый год ,,Осво-бождения“)» [245, л. 36—411 и «Конституционная партия в предстоящий год» [245, л. 42—50]. Первый доклад, по соб-
12 В письме И. П. Белоконскому В. Я. Богучарский пишет: «Было сделано несколько докладов (Долгоруков — о Финляндии, Булгаков — по аграрному вопросу, Водовозов — по рабочему)» [ИЗ, с. 333]. Но, как уже упоминалось, сам Богучарский в Шафгаузене не был, и, по всей вероятности, круг рассматриваемых там вопросов был более широк.
степному признанию, Петр Д. Долгоруков сделал в первый же день работы съезда.
Начал он его с указания на свое понимание состава лагеря, оппозиционного правительству, и выделил в нем две составляющие — земскую партию, куда входят и «сторонники славянофильского самодержавия», и сторонники конституции. Эта партия развернула свою деятельность в сельскохозяйственных комитетах и на апрельском съезде земцев в Петербурге. Съезд этот, по его мнению, «показал некоторый внутренний успех в объединении и внутреннюю эволюцию влево земской партии», что проявилось, в частности, в решении поцытатся образовать более широкую по составу земскую партию, которая включала бы не только земских гласных, но и третий элемент. Основой для такой партии должна была быть прогрессивная, но еще пе конституционная идея. Вторая составляющая —«конституционная партия»— организационно еще пе оформилась, хотя «Освобождение» коллективным обсуждением как первоначальных заявлений, так и последующих статей «помогло выяснению физиономии русских конституционалистов и более определенному выделению сторонников конституции во всей России» [Там же, л. 37]. Вокруг журнала во многих городах создались кружки, которые занимались его распространением, снабжали «Освобождение» материалами, коллективно обсуждали наиболее интересные из них. Самым важным стал петербургский кружок, взявший на себя обязанность по распространению «Освобождения» в России.
Далее Петр Д. Долгоруков рассказал о том, что в течение зимы 1902/1903 г. в Петербурге и Москве состоялось несколько собраний земцев, на которых шло обсуждение программных, тактических и организационных вопросов. В результате их, в частности, было снято выдвинутое ранее требование Земского собора, так как кое-кто начал вкладывать в него нежелательный смысл, трактуя его как постоянное совещательное учреждение, долженствующее служить для укрепления самодержавия. Главный итог этих совещаний (именуемых. П. Д. Долгоруковым съездами) сводился к следующему: «Общее определение партии, па котором сошлись представители отдельных кружков это: 1) Программа — либеральная русская партия, определенно демократичного] характера, требующая перемены государственного строя и введения конституции. 2) Тактика. Решено было ограничиться пока лишь партизанскими действиями, главк[ым] образом отвечая на различные современные акты правительства» [Там же, л. 38].
Перечислив эти требования и показав тем самым преобладание земцев на этих собраниях («съездах»), Долгоруков сообщил любопытные факты о предыстории встречи в Шаф-гаузепе. «Что касается до организации партии,— отмечал он,— то на апрельском съезде окончательно решено было немедленно же приступить к организации кружков сначала в большинстве земских губерний с тем, чтобы при первой возможности присоединить юго-запад, область войска Донского и Сибирь, оставив пока открытым вопрос с иноплеменным населением (главн[ым] образ [ом] Финляндия, Польша, Прибалтийский край и Кавказ). Характер и внутренняя организация кружков должны быть предоставлены им самим» [Там же, л. 39 ]13-14. В кружки предполагали мобилизовать всех сторонников введения в России конституционного строя независимо от того, земцы они или нет. Помимо вербовки новых членов, перед кружками были поставлены задачи совместного обсуждения материалов, посылаемых в «Освобождение», и публикуемых здесь статей, разработки программных и тактических вопросов, чтения рефератов о сущности конституционного строя и «техники парламентаризма» в конституционных странах, сбора средств для поддержания журнала и перепечатки наиболее интересных статей из него, установления контактов с другими группами конституционалистов и помощи пострадавшим от репрессий правительства членам кружков и их семей [Там же, л. 39—40]. Долгоруков утверждал, что еще в апреле 1903 г. было намечено в середине сентября созвать в Харькове частичный съезд партии (во время работы совещания о массовом улучшении скотоводства), а в течение зимы собраться на общий съезд для дальнейшей выработки программы и для выяснения первых шагов организации.
Вряд ли выступление Петра Д. Долгорукова носило характер доклада, а высказывания других членов прений по нему. Но то, что он сообщил съехавшимся в Шафгаузен, было обстоятельной справкой о работе, проделанной за год земцами-конституционалистами, и давало хорошую базу для обмена мнениями. Судя по всему, главные расхождения возникли при обсуждении вопроса о социальном составе будущей организации, о взаимоотношениях се с другими нелегальными
13-14 О том, что идея организации «Союза освобождения» была выдви-•' нута в апреле 1903 г. на совещании в Петербурге, писал и А. А. Кп-зёветтер [32, с. 352]. По всей вероятности, это собрание конституционалистов проходпло одновременно (хотя и независимо) с собранием земцев, созванным 24—25 апреля 1903 г. с ведома В. К. Плеве [120, с. 219].
И К. Ф. Шацилло 161
партиями. «Очень горячие споры,— вспоминает В. В. Водовозов,— вызвал вопрос об отношении к революционным партиям. Петрупкевич тут произнес фразу, впоследствии им несколько раз повторенную: „У нас нет врагов слева“. „Союз освобождения** стремился объединить по возможности всю левую оппозицию на почве общей для нее задачи: борьбы за демократическую конституцию против самодержавия. Поэтому теоретически для „Освобождения** были приемлемы и социал-демократы и социалисты-революционеры. Союз потому и назвал себя союзом, а не партией, что он теоретически допускал в свои ряды членов двух названных партий, не мешая им оставаться одновременно и в своих собственных. Фактически, однако, такое совмещение было явлением крайне редким, кажется, был только один случай: социал-демократ П. Д. Соколов» [15, с. 118]. Поскольку Ф. И. Родичев стал возражать против такой «всеядности» и настаивал на дискуссии с революционными партиями, по совету П. Б. Струве было принято постановление, запрещавшее подобную полемику. Мотивы своего предложения редактор «Освобождения» высказал откровенно: «Начать полемику очень легко, даже очень соблазнительпо. По остановиться, начав ее, совершенно невозможно: скажут, струсили, нет доводов, разбиты. А между тем в пашем распоряжении не может быть столько ругани, как у наших противников, в особенности социал-демократов». Большинство поддержало Струве, «и было решено не допускать полемики с революционными партиями» [15, с. 119].
Но естественно, что основным вопросом, обсуждение которого заняло большую часть времени, был вопрос о программе будущей организации. Признание необходимости введения в России конституционного строя было слишком общо, а развивать его далее значило с первых же шагов ставить организацию под угрозу развала. Слишком уж различные идеалы вдохновляли земских либералов и демократическую интеллигенцию, часть которой вышла буквально из самых социальных низов (см.: [38]). В этом отношении чрезвычайно любопытно сопоставление двух программных документов. Один из них представляет уже упоминавшаяся записка Петра Д. Долгорукова «Конституционная партия в предстоящий год». В ней выражено мнение земских либералов, оказавшихся в «Союзе освобождения» в подавляющем своем большинстве на самом правом фланге. Отметив общее полевение либералов за прошедший год (от лозунга с требованием Земского собора до «приближения» к партиям революционным), Долгоруков провозглашал благожелательное отно
шение пе только к левым партиям, но и к правым группировкам, представители которых тоже могут пайти себе место в либерализме. Для этого, по его мнению, агитацию за образование партии следует вести на два фронта: «славянофилов убеждать в невозможности самодержавия без бюрократии, революционеров, что революция в России может привести к цезаризму, социалистов, что социальная революция приведет к буржуазии». В будущем, считал Долгоруков, надо осторожнее освещать на страницах журнала вопрос о терроре, чтобы никто не подумал, что он входит в программу партии. Вместе с тем и осуждать открыто его не стоит. «Правительству надо угрожать и указывать на неизбежный рост террора, но не радоваться этому, а лишь оправдывать иногда и его или скорее понимать его» [245, л. 42]. Долгорукова все время настораживало одно: как бы не принять такой программы действия, которая отпугнула бы от будущей организации потенциальных союзников справа. В основном именно за их счет и должно было происходить, по его мнении}, расширение организации. Для этого, призывал Долгоруков своих единомышленников, надо с самого начала противопоставить себя революционерам, «надо приучать смотреть на нас как на сторонников законности и порядка. Поэтому и тон ,,Освобождения1 ‘ должен быть как можно более выдержанный. Надо менее злобствования, злорадства, высмеивания, а более серьезного обнажения зол, искреннего ужаса и соболезнования перед положением вещей, указаний па угрожающее террористическое будущее, менее нападок на личности и более па строй, менее критики и больше созидательного. Чем спокойнее и выдержаннее тон, тем большую силу мы покажем» [245, л. 51].
Знакомые ноты1 Именно по ним 40 лет строили земцы свои выступления и не добились ни малейшего успеха. Однако нельзя сказать, что ход времени никак не отразился на программе Долгорукова. Прошедшие годы пе прибавили реальной силы либерализму, чтобы диктовать свои условия, по создали в стране такую обстановку, которая- показала неизбежность замены самодержавного строя и давала земцам уверенность, что эта замена не за горами. «Нужно говорить топом не шайки, а топом будущего правите'льства, которое чувствует за собой силу,— убеждал Долгоруков.— Надо говорить, парламентировать с монархом и с теперешним самодержавием, как с историческим фактом, но т. к. оно пережило себя, то помочь ему перейти в другую форму, для чего становиться иногда в его положение и работать также над созидательной работой перерождения Россип, а не только
критиковать. Поэтому входить в рассмотрепио и, если нужно, в переговоры с существующими реальными силами России (начиная с монарха и кончая террористами), беря от каждого из них полезное для наших целей, не поступаясь, разумеется, нашими принципами». В новый «Союз освобождения» земцы хотели внести весь груз своих старых ошибок м заблуждений, вновь и вновь повторяя, что будут «стремиться к достижению мирного, одностороннего акта провозглашения политической свободы в России» 1245, л. 43].
По полностью отдавать инициативу в руки самодержавия и ограничиться только пассивным ожиданием этого желанного мирного одностороннего акта Долгоруков считал все же невозможным. Откладывая окончательную выработку тактических приемов на период после создания организации, он ратовал за образование в будущем партии действия (князь делал специальную оговорку, призывая пе смешивать действия с насилием) и предлагал ряд таких конкретных действий. Большинство из них (одновременные постановления или ходатайства различных организаций — от земств и биржевых комитетов до съездов интеллигенции, всеподданнейшие адреса, использование приближенных датского двора, царицы Марии Федоровны) было не ново, но все же в тактике земцев проявилось, правда пока только в качестве благих пожеланий, и кое-что иное. К последнему следует отнести угрозу воспрепятствовать царизму проводить заграничные займы, а главное — мысль о возможности «войти в переговоры относительно одновременности студенческих, рабочих и, быть может, аграрных волнений» [Там же]. Так, буквально с первых же шагов по созданию собственной организации «новый либерализм» поставил перед собой задачу использовать в своих интересах и массовое движение. Вполне естественно, что первоначально задача эта была выдвинута абстрактно и пе занимала большого места в тактических построениях будущих освобожденцев, но весьма знаменательно, что она была все же выдвинута, причем даже представителями правого крыла будущего «Союза».
Интересно и другое: Петр Д. Долгоруков предлагал подумать о характере будущей конституции, о размере тех уступок царю (право приостановления некоторых решений правительства, область внешней политики и организации вооруженных сил) и дворянству (верхняя палата), которые падо сделать, чтобы облегчить выторговать мирный переход, позолотить пилюлю, щадить самолюбие уступающих властей. Для обсуждения деталей будущей конституции и пропаганды ее необходимости в самых различных слоях
населения (вплоть до крестьянства) Долгоруков предлагал организовать издание в России серии легальных брошюр, дополнив их нелегальными статьями в «Освобождении».
Специальный раздел доклада назывался «Реальные силы, с которыми нам придется иметь дело и на которые нам надо воздействовать» [245, л. 45—50]. В нем речь шла о социальной опоре организации и о методах ее воздействия на все слои общества. На первом месте здесь стоял — естественно, для князя Долгорукова — монарх. Предполагалось щадить его самолюбие, не делать личных нападок... вырабатывать формы и сущность взаимных уступок, обещать сохранить династию («если она будет идти с нацией»), гарантируя сохранение удельных земель и денежного содержания всей царской фамилии. Предложенные Долгоруковым способы воздействия на монарха не отличались новизной: «...Датский двор и Финляндия, окружающие, петиции, записки и адреса, личные заявления...», т. е. все то же, что и было. Предполагалось не избегать «высочайших увещаний, раз они написаны пе пошло, не поступаются... принципами» земцев «(иапр., не исходят из самодержавия)...». Значительное место, в воздействии на царя отводилось его окружению. Но и здесь главная беда заключалась в том, что немедленной надежды на его содействие не было, что всем надо было объяснять, как нужны России реформы, проведенные для их же блага. Великим князьям и вдовствующей императрице Марии Федоровне, министрам, генерал-адъютантам и другим высшим сановникам, сенаторам и членам Государственного Совета, офицерам и духовенству нужно было, чтобы заручиться их поддержкой или терпимым отношением, представить какие-то убедительные доводы, объяснения, доказательства. Особенно много надо было «объяснять» дворянам и крупным землевладельцам. Долгоруков сразу же выложил три главных аргумента: «Принижение служилого сословия. Возможность высшей палаты. Аграрными бунтами, многих колеблющихся землевладельцев бросающих в руки реакции, т. к. надеются найти защиту за штыками и полицией, воспользоваться для разъяснения и угрозы, что при полицейском режиме, темноте и бесправии: народа будут все худшие грабежи и бунты». (Против этих строк Долгоруков написал в скобках на полях: «Этого нельзя включать в демократическую программу».) Надо было дворянам «объяснить» и другое: указать на богатство земельной аристократии в конституционной Англии и на обеднение и обезземеление дворян в России.
Петр Д. Долгоруков но забыл ни одной социальной прослойки (промышленники, купцы, студенты* земские учителя и врачи, адвокаты), найдя возможность всем что-то «объяснить», выделил три национальности (евреи, финны, поляки), представителей Которых после соответствующих обещаний со стороны либералов тоже считал возможным подключить к движению. Даже для крестьянства Долгоруков нашел 12 «реальных условий», которые, по его мнению, следовало выдвинуть, чтобы объяснить и «ознакомить его с понятием о постепенном достижении лучших условий жизни посредством политической свободы и участия представителей крестьянства в управлении,, а не насильственным приобретением чужой собственности»15. И только рабочие не названы в этом детальном перечне. Одно из двух: или им одним нечего было объяснять и нечего обещать, или Долгоруков считал, что они так прочно связали себя с революционными партиями, что вырвать их из-под этого влияния невозможно. Что касается революционеров* то последние тоже были включены в перечень: «Революционерам обещать поставить в программу амнистию и уничтожение административной высылки. Социалистам обещать предоставить представительство рабочего класса в парламенте». -
/ Как видим, программа правого крыла будущего «Союза освобождения» содержала немало старых земских иллюзий и убеждений. Но было в ней и кое-что совершенно необычное, характерное для нового либерализма, вынужденного не только, считаться с революционным движением (и традиционный земский либерализм так или иначе принимал это движение в расчет), но, хотя бы и гипотетически, допускать возможность союза с ним, пытаться привлечь часть его сторонников на свою сторону, не порывая, впрочем, с надеждой и на помощь «славянофилов». Отдельным пунктом своего плана Долгоруков выделил: «Убеждение славянофилов, со-циал-революционеров и социал-демократов в необходимости 16
16 Этими «реальными условиями» были: 1. Дополнительный обязательный выкуп земли. 2. Организация переселения. 3. Расширение деятельности крестьянского банка. 4. Развитие мелкого кредита. 5. Свобода передвижений и уничтожение паспортной системы. 6. Подоходный налог. 7. Организация мелкой всесословной единицы самоуправления и перенесение части расходов с крестьянства на другие сословия. 8. Уничтожение натуральных повинностей. 9. Ликвидация земских начальников и отмена телесных наказаний. 10. Свобода вероисповедания. 11. Всеобщее обучение. 12. «Царь остается во главе управления, но парод сам через своих представителей принимает участие в составлении законов и в обложении податями и контролирует, чтобы законы правильно исполнялись и казенные деньги правильно расходовались» [245, л. 49].
раньше всего политической свободы и уничтожения власти бюрократии и заключение с ними временных союзов в случае уверенности достижения этим намеченных нами целей». Долгоруков не выступил с подготовленным им докладом. В письме к П. Б. Струве он объяснял это тем, что опоздал на второй день заседания и не стал менять его хода 1в. Но это, по всей вероятности, только половина правды или даже совсем незначительная ее часть. Скорее можно допустить, что дело было в другом — в боязни широко развернуть свои взгляды перед той частью будущего «Союза освобождения», которая была настроена куда более радикально, чем земцы, и выдвинула на заседании в Шафгаузене соответствующую программу.
Призывы к выработке этой программы на страницах «Освобождения» раздались еще до начала съезда в Шафгаузене. 18 июня (1 июля) 1903 г. П. Б. Струве в очередном номере журнала советовал вникнуть в уроки западноевропейского (в особенности германского) развития и сделать из этого соответствующие выводы. В частности, он утверждал: «Либерализм, который в наше время сознательного выступления на историческую сцену огромных народных масс не выставит ясно и решительно политических и социальных требований демократии, окажется несостоятельным в деле защиты социального прогресса и свободы и останется за флагом. Это значит: никакое крупное течение в русском освободительном движении не может пройти мимо аграрного и рабочего-вопроса. Оно должно смело вписать в свои требования серьезные социальные реформы в пользу крестьян и рабочих. Русскому либерализму не поздно еще занять правильную политическую позицию — не против социальной демократии, а рядом и в союзе с ней» [154, №25].
Попытка частично воплотить в жизнь этот совет была сделана в представленном съезду докладе С. Н. Булгакова [ИЗ, с. 333], позже опубликованном в. «Освобождении» [108, с. 106] под заглавием «К аграрному вопросу»17. В пер
18 «Посылаю Вам карандашом набросанный мой доклад, который я читал съезду о деятельности' партии за прошлый год, п такой же набросок относительно предположений на предстоящий год. Последний я прочитать пе успел, т. к. опоздал на второй день заседанпя» [256, л. 55—56].
17 «Освобождение» № 33, с. 153—158. От редакции к этому докладу, ставшему передовицей номера, сделано примечание: «Ближайшие друзья ,,Освобожденпя“ и его редактор всецело стоят на почве намеченных в этой статье практических требований аграрной политики». Это свидетельствует о том, что левому крылу будущих освобож-денцев сразу же удалось положить в основу программы своп взгляды.
вой же фразе доклада Булгаков заявил: «Между требованиями политического либерализма и социально-экономического демократизма должна существовать, существует и не может не существовать внутренняя и неразрывная связь». Особенно эта связь необходима в России, где, по его мнению, нет еще чистого антидемократического буржуазного либерализма, который успел уже сложиться на Западе. В России, утверждал Булгаков, существует другой противоположный грех: вследствие ее политической незрелости часто приносятся в жертву интересам демократической социальной политики интересы политического либерализма, политической свободы. Этот грех он видел не только в славянофильстве, но и в старом народничестве. Между тем, считал Булгаков, суть дела как раз в том и заключается, чтобы, учтя и ошибки Запада, и собственный горький опыт, связать воедино требования полной политической свободы с далеко идущими планами социально-экономических преобразований. «Без осуществления требований либерализма, возможно полной политической свободы не имел бы цены, да и невозможен демократизм социально-экономический и, наоборот, отрешенный от программы демократической социальной реформы либерализм теряет свою жизненную силу, не может выполнить до конца своих же освободительных задач». Развивая дальше эти мысли, С. Н. Булгаков стал утверждать, что не только между либерализмом и демократизмом, но более того — даже между либерализмом и социализмом нет противоречий, так как якобы устранение экономического гнета и эксплуатации человека человеком есть всего-навсего общий этический идеал, отнюдь не чуждый и либерализму. Поэтому,— уверял Булгаков,— либерализм и социализм никоем образом нельзя отделять друг от друга или даже противопоставлять один другому: по своему основному идеалу они тождественны и неразрывны.
Провозгласив тождественность либерализма и социализма (разумеется, в его реформистском, а не революционном толковании), Булгаков продолжал: «На этом основании и на знамени современного русского либерализма, поскольку он находит выражение в этом органе (в «Освобождении».— К. Ш.), должны быть твердо и ясно начертаны принципы демократической социальной реформы, в его программе должны быть выставлены определенные требования социальной политики, направленные к защите интересов трудящихся классов, которые систематически угнетаются и обездоливаются при современном социальном и политическом строе» [Там же, с. 153]. Трудно допустить, что Булгаков*
развивая в Шафгаузене, подобные мысли, был неискренен, но, если это и так, все же нельзя пе признать, что высказывание их в либеральной среде было делом новым, ранее в России не наблюдавшимся. Так происходило становление нового либерализма, который, хотя и целиком укладывался в общее понятие «либерализм», все же заметно ушел вперед по сравнению со старым традиционным земским либерализмом, для которого понятия «социализм» (пусть даже в реформистском толковании), «демократизм», «интересы трудящихся» были совершенно чужды и инородны. С. Н. Булгаков говорил не ради красного словца. По-своему он был последователен. Разделив интересы трудящихся на две части— рабочий вопрос и аграрный вопрос (или вопрос крестьянский), он объявил, что над разрешением первого не стоит долго ломать голову. «Все те практические требования, которые касаются охраны труда, сокращения рабочего времени, права коалиций и стачек, политической самостоятельности и т. д. и давно уже выставляются рабочими партиями Запада и отчасти России (курсив наш.— К. Ш.)18, без сомнения вполне соответствуют и основным принципам русского демократического либерализма и потому могут и должны быть целиком включены в его программу» [Там же, с. 154].
Сложнее было с крестьянским вопросом. Признать будущее только за крупным капиталистическим землевладением и равнодушно смотреть, как разоряются и вымирают сотни тысяч мелких крестьянских хозяйств, Булгаков не мог. Не отрицая плачевного состояния, в котором находилось современное крестьянское хозяйство, Булгаков считал его только результатом современного финансового и политического строя, который, по его убеждению, недолговечен и будет сметен неотвратимым ходом истории и требованиями сельскохозяйственного прогресса. Особое значение крестьянскому вопросу в глазах С. Н. Булгакова придавало то обстоятельство, что речь шла о подавляющей части населения России, от поведения которой зависит спокойствие государства. «Все здание нашего народного и государственного хозяйства... упирается в широкую мужицкую спину и начинает колебаться, когда трещит и гнется или нетерпеливо потягивается эта последняя» [Там же, с. 154]. Прокатив
*8 Эта характерная оговорка ясно показывает, что Булгаков видел принципиальную разницу между реформистским большинством западной и революционной частью российской социал-демократии. Все расчеты на родство и близость либерализма и социализма осво-божденцы выводили из толкования последнего в сугубо реформистском духе.
шиеся но России аграрные беспорядки, ио мнению Булгакова, свидетельствуют, что терпению мужика приходит конец, и он начинает нетерпеливо потягиваться. Булгаков утверждал, что «самодержавие является главным препятствием аграрного прогресса в России, и аграрный вопрос не разрешим вне общего политического освобождения России. Поэтому в данный момент борьба за освобождение есть самый верный и единственный путь к разрешению аграрного вопроса». Таким образом, по существу, разрешение аграрного вопроса, волновавшего основную часть населения России, отодвигалось на второй план. Сначала надо было добиться общего политического освобождения, а уже потом, после ликвидаций самодержавия, заняться аграрным вопросом. В этом заключалось принципиальное отличие либеральной программы от революционной, в частности большевистской, которая отводила крестьянству место союзника пролетариата в деле свержения самодержавия и предусматривала решить аграрный вопрос уже в ходе самой революционной борьбы против царизма.
Кроме общих положений, Булгаковым в докладе был выдвинут и ряд конкретных мер, которые могли быть воплощены в жизнь после свержения самодержавия. Они сводились к замене казенной общины свободным экономическим товариществом, развитию мелких местных органов самоуправления, избранных на основе всеобщего равного и прямого голосования, введению политических сво'бод, демократической податной реформе и крестьянско-демократической аграрной политике, призванной обеспечить демократизацию земельной собственности. Государство должно было содействовать переходу земель в руки трудящихся масс посредством целого ряда мероприятий: расширения деятельности крестьянского банка, обращения в государственную собственность удельных земель, создания мелких трудовых хозяйств на личных или кооперативных началах, наконец, и с помощью такой меры, как принудительное отчуждение или обязательный выкуп не только так называемых отрезков, но и некоторых необходимых для крестьян частновладельческих помещичьих земель. Конец доклада, сделанного в Шафгаузене-, или, точнее, статьи, написанной на его основе, был таков: «Наша деревня подобна теперь больному, одержимому многими болезнями и при этом помещенному в темном и сыром подвале, где нет ни свету, ни воздуху... Нашему больному нужны свет и свобода, дайте же ему эти бесценные блага. Л потому... да будет разрушен Карфаген!» [Там же, с. 158].
Цель получить союзника для разрушения Карфагена высказана хотя и завуалированно, но недвусмысленно. Вырабатывая программу по аграрному вопросу, освобожденцы вряд ли рассчитывали завлечь с ее помощью в свои ряды крестьянство. Расчет строился на другом — на привлечении демократической интеллигенции, которая по давно существовавшей в России традиции никогда не выступала за голые политические реформы, всегда присоединяя к ним изрядную порцию народолюбия, заботы о «младшем брате» и т. д.
Опубликование статьи Булгакова не прошло незамеченным в подпольной литературе. В 54-м номере «Искры» В. И. Ленин поместил статью «Народничествующая буржуазия и растерянное народничество» [1, т. 8, с. 77—86]. Характер работы Булгакова Ленин определил так: «...мы имеем чрезвычайно обстоятельную и полную аграрную программу русских либералов, которой недостает только стилистической редакции и рубрицирования по пунктам» [Там же, с. 81]. Рассматривая ее как программную, Ленин утверждал: «Эта статья оставит веху в истории русского либерализма, знаменуя крупный шаг вперед в его оформлении и упрочении. Автор облекает свой буржуазный либерализм в костюм, сшитый по новейшей моде» [Там же, с. 78].
Если вождем большевиков был так оценен результат только одного доклада, сделанного в Шафгаузене, то ко всему совещанию мы с еще большим основанием имеем право применить термины «веха» и «крупный шаг в оформлении и упрочении» либерализма. Именно здесь, по словам Д. И. Шаховского, «намечены были общие директивы дальнейшей деятельности, разработаны сильные и слабые стороны положения, между прочим, рассмотрены и вопросы внешней политики и вероятные последствия вооруженного столкновения на Дальнем Востоке, поставлен впервые на общее обсуждение аграрный вопрос и признано необходимым выработать по нему определенный план действия, причем признавалась закономерность правительственного вмешательства в аграрные отношения и выставлялись (хотя в довольно ограниченных пределах) принципы принудительного отчуждения 19. Впервые выставлено и название пред
18 «Последствием прений па этом съезде была помещенная в № 33 «Освобождения» статья, подписанная буквой Л. (она принадлежит одному из участников заграничного съезда),— «К аграрному вопросу».
пей находится прототип той постановки вопроса, которая развилась затем в к.-д. программу». (Иримеч. Д. И. Шаховского).
положенного ядра — „Союз освобождения44, и после продолжительных прений именно форма союза, а не партии признана более отвечающей условиям данного момента. Намечены были и ближайшие подготовительные in аги в России для создания союза» [108, с. 106]. Они сводились к дополнительной организации в ряде городов новых освобожденче-ских кружков 20 и к решению созвать в Харькове в середине сентября еще одно совещание освобождснцев, па котором предполагалось установить дату учредительного съезда «Союза освобождения» и наметить ряд мер по обеспечению его созыва.
По сведениям В. Я. Богучарского, на съезде в Шафгаузене были сделаны еще два доклада: Петром- Д. Долгоруковым о Финляндии и В. В. Водовозовым по рабочему вопросу [113, с. 333]. Долгоруков только что побывал в Финляндии и Швеции, где встречался с видными деятелями финского оппозиционного движения и вел с ними переговоры о выработке совместной линии поведения и взаимопомощи в оппозиционной борьбе с самодержавием (см.: [126, р. 90— 119]). Эти Скандинавские страны занимали особые расчеты в планах либералов по двум причинам: во-первых, через них шли основные пути транспортировки журнала в Россию, во-вторых, с датским двором и Марией Федоровной — матерью Николая II земские либералы связывали надежды в планах воздействия на ее упрямого и недалекого сына. Знать Швеции и Финляндии была, в свою очередь, рычагом, при помощи которого можно было оказать воздействие на датский двор и датчанку Марию Федоровну. В архиве редакции «Освобождения» хранится большой автограф Петра Д. Долгорукова под названием «Финляндия и русская конституция» [236]. Поскольку он не был опубликован в качестве статьи, можно полагать, что это и есть текст произнесенного в Шафгаузене доклада. Во всяком случае, мысли, развиваемые в нем, не могли значительно отличаться от автографа рукописи. Долгоруков утверждал, что среди всех национальностей России финны находятся в особом положении. Во-первых, даже оппозиционно настроенные к России элементы не заражены сепаратизмом, так как отделение от России породит реальную угрозу поглощения Швецией.
20 Говоря об итогах съезда, Водовозов отмечал: «Программа союза детально и текстуально выработана еще не была, но основные ее мысли были намечены: требование конституции, всеобщего голосования, свободы слова, свободы развития национальностей, широкого местного самоуправления на основе всеобщего голосования» [15, с. 117].
А во-вторых, эти оппозиционные элементы не требуют ничего свыше исполнения тех законов, которые уже были даны Финляндии еще Александром I. Требования финской оппозиции строго законны и правомерны, а потому могут и должны быть полностью включены в программу образующегося союза.
Доклад В. В. Водовозова по рабочему вопросу обнаружить в архивах нс удалось. Однако об отношении «Союза освобождения» к рабочему вопросу можно судить по намерению С. Н. Булгакова изложить этот вопрос на основе программ рабочих партий Запада и «отчасти России».
Обсудив доклады и одобрив основной из них (С. II. Булгакова), участники трехдневного совещания разъехались. Спустя некоторое время С. Котляревский писал П. Струве: «Какое впечатление вынесли Вы от съезда? Мне кажется, нам все-таки угрожает опасность не двигаться вперед. Мы не выяснили того,-что является все-таки основным,— что делать? Это не менее важно, чем знать, что думать»-([226], письмо б. д.). По мнению С. Котляревского, такая нерешенность кардинального вопроса в период, когда в России все тронулось с места и все быстро меняется, особенно опасна. По всей вероятности, те же чувства испытывал и сам П. Б. Струве. В архиве редакции хранятся два неоконченных черновых варианта очень любопытной статьи под характерным названием: «Что делать? (К вопросу об организации и программах)» [246, л. 18—26]. Судя по всему, они предназначались для объявления о создании «Союза освобождения»21, но не были закончены в связи с решением сохранить до поры до времени в тайне возникновение нелегальной организации либералов. Интересны эти черновые наброски тем, что, во-первых, в них идет речь о предыстории «Союза освобождения», во-вторых, мотивируется необходимость его создания и, в-третьих,здесь говорится о планах его действия. Статью Струве начал с признания крайней необходимости организации общественных сил и с указания на то, что, начиная с двенадцатого номера «Освобождения», журнал неоднократно выступал по этому поводу. «Однако,— признавал Струве,— форма и материал этой организации выяснились для нас
21 Основанием для такого предположения служат два факта: впервые употребленный Струве термин «Союз освобождения» и слова о «печатаемой ниже статье ,,К аграрному вопросу4*» (л. 22). Как видно, первоначально о создании «Союза освобождения» планировали объявить сразу же после встречи в Шафгаузене, но сделали это лишь в конце 1904 г. после Парижского совещания революционных и оппозиционных партий.
ио сразу. Н<?м, как, вероятно, многим другим лицам, с памп единомыслящим, думалось, что на ближайших задачах и злобах текущей земской жизни и работы произойдет действенное объединение наиболее живых и в то время авторитетных элементов русского земства. Мы полагали, что такая земская организация нс замедлит выступить организатором борьбы против ответств'снных руководителей современной бюрократии». Если бы такая организация создалась, считал Струве, то «Освобождение», не становясь прямо ее органом, стало бы осведомлять русскую общественность о ее деятельности, «могло бы взять на себя роль доброжелательного, критического истолкователя движения, не им организованного и направляемого» [246, л. 19—20].
Но, увы, так не произошло. Задача создания чисто земской и одновременно активно действующей либеральной организации оказалась земцам не по плечу, и от этой идеи пришлось отказаться. В результате инертности земцев и неспособности их к активным действиям «Освобождению», или, точнее, той группе лиц, которая вместе с редактором вела это издание, выпала на долю задача создать организацию и взять па себя руководство и управление движением. Так была создана оргапизация, в основу которой легли идеи, изложенные от имени конституционалистов в первом номере журнала «Освобождение», в редакционной статье 17-го помора и в статье «К аграрному вопросу». Теперь после принципиальной договоренности предстояло точнее определить программу, тактику и организацию «Союза освобождения». Сила его, по мнению Струве, должна была состоять в создании гибкой, живой и многообъемлющей организации. Bol1 как он себе ее представлял: «В этой организации т. н. ,,нелегальные“ и т. и. ,,легальные“ методы борьбы должны быть спаяны в одно неразъединимое целое. Таково должно быть первое и основное положение нашей тактики. Решительным провозглашением и проведением этого тактического начала наше политическое поведение отличается и должно отличаться от других уже существующих политических организаций.1*,,Союз освобождения1-1- должен идейно и организационно ^объединять широкие слои'стремящихся к свободе и самодеятельности русских "люд ей/Это будет не революционный кружок, а организация, неискоренимо’живущая в умах "всех поборников освобождения и проявляющая себя в их борьбе словом и "делом за великую национальную задачу времени» [Там же, л. 29—30].
L Призывая применять в борьбе с самодержавием и легальные и нелегальные методы, Струве писал «,,Согоз освобождс-
ция“ пе может быть сектой, и потому для него должно быть важно единство действенного духа, а не педантическое программное объединение. Вот почему мыине спешили и пе спешим с оглашением какой-либо законченной программы, и выдвинутые нами программные положения были для нас важны по своему духу, а не по своей букве. Для того чтобы сломить известный политический строй, нужно поразить насмерть тот дух,- которым он держится. Это делается не программами, а широкой и действенной пропагандой новых политических начал. «Союз освобождения», который предлагается нами, должен от всех прежде бывших и ныне существующих организаций отличаться широтой своего захвата, при полной ясности принципов и требований. Такая широта захвата вытекает из общего духа того идейно-политического течения, которое выражает наш орган» [Там же2 л. 32 — 33].
Итак, решение о создании нелегальной либеральной организации было принято. Исходя из желания обеспечить максимальную «широту захвата», согласились создать не партию, а союз, т. е. конгломерат «отдельных групп, сохраняющих свою программу, но связанных основной задачей и основным методом борьбы,.которые устанавливаются собранием всех групп, входящих в союз через своих делегатов» [76, с. 339]. Новая организация тогда же получила и свое название — «Союз освобождения». Участники съезда,t представлявшие крупнейшие города России (Петербург, Москву, Киев, Харьков, Тверь, Тамбов, Саратов, Курск, Ярославль), поставили своей целью образовать группы «Союза освобождения» в возможно большем числе, чтобы к учредительному съезду покрыть ими всю Россию. Хотя непосредственной организационной связи между «Союзом освобождения» и журналом «Освобождение» не устанавливалось, одна из целей создаваемых групп заключалась в снабжении журнала материалами и распространении его среди публики.
В Шафгаузене впервые в истории русского либерализма были выдвинуты в качестве программных социально-экономические мероприятия, которые намечалось осуществить в «интересах трудящихся масс», но только после выполнения главной ближайшей задачи — ликвидации самодержавия и установления «правового» государства. Именно эта последовательность в проведении реформ: сначала политические,, затем экономические — позволяла рассчитывать па объединение в весьма эфемерном союзе очепь различных по своим взглядам людей.
Психологию социалистов-народников, вошедших в «Союз освобождения», очень точно объяснила бывшая «экономистка» Е. Д. Кускова, тоже оказавшаяся в числе вождей «Союза освобождения». В некрологе, посвященном памяти Л. Ф. Анненского (вице-председателя «Союза освобождения»), она писала: «Я живо помню Николая Федоровича почти бессменным председателем т. наз. „большой44 группы „Союза освобождения44. Социалист и народник по убеждению, II. Ф. отлично понимал, что без реформы политической — этой реформы всех реформ, не может быть ни здорового социалистического воспитания масс, ни широкой и успешной борьбы за экономические их интересы. Понимал он также и роль демократии во всяком общественном движении: понимал значение ее как наивысшего бродильного начала. Поэтому, вероятно, он без колебаний примкнул к „Союзу44, па знамени которого было написано: „Реформа политическая44. Что Н. Ф. разграничивал эти две области,— движение социалистическое и движение общеполитическое, показывает его поведение как члена группы и члена „Совета Союза44, претендовавшего па руководство всем движением: он всегда был ярым противником тех, кто предлагал „социал-демократическую44 выработку точной экономической программы.„Господа, господа,— волнуясь и делая свой характерный жест руками, кричал он.— Поймите же, что не можем мы, такие разные, такие с разных планет собравшиеся люди формулировать экономические пункты программы. К чему бы ни приступились мы — к вопросу аграрному, рабочему,— ведь это же будет первым шагом к расколу: как может либерал-земец согласиться с социалистом? Л между тем сейчас, в этот момент, политическая задача у них одна... Совсем не дело „Союза освобождения44, организации именно на это временное единство задач и рассчитанной, заниматься бесплодным,^но опасным составлением экономических деклараций. Наше дело — заставить общество стронуться с мертвой точки, заявить открыто о своих нуждах, а после оно само сумеет расслоиться и защитить свои интересы44. Как только окончилась миссия „Союза освобождения44 и открылось поле для открытого действия, II. Ф. примкнул к партии народных социалистов» [40].
Откладывание решения социально-экономических проблем на «потом» вполне устраивало и тех земских либералов, кто был достаточно решителен, чтобы вступить в нелегальную либеральную организацию не чисто земского состава. Убедившись за 40 лет существования земства, что оно одно своими силами в борьбе с самодержавием пи на какой успех
йе может рассчитывать, они после немалых колебаний вошли в союз с демократической интеллигенцией и справедливо надеялись извлечь из него немалые выгоды. «Уезжая,— писал после Шафгаузепа земский патриарх И. И. Петруп-кевич П. Б. Струве,— я пе могу не сказать Вам еще-раз, что возвращаюсь в Россию с чувством глубокой удовлетворенности и с новым убеждением, что дело наше не может быть в лучших руках, чем Ваши, что на нас в свою очередь ложится обязанность помогать Вам всеми силами и всеми зависящими от нас средствами» [257, л. 156]. Прислала Н. А. Струве два письма и Е. Д. Кускова. Заехав из Шаф-гаузена в Женеву, она сообщала, что теперь особенно удивляется нетерпимости революционной эмиграции. «Вообще... я обуржуазилась в Петербурге, и здешней демократии мои нервы абсолютно не выносят» [256, л. 136].
Несколько ближайших месяцев, последовавших за совещанием в Шафгаузене, были очень важны в предыстории «Союза освобождения». Они должны были показать, в какой мере выработанные здесь условия создания нелегальной либеральной организации отвечают интересам земцев-либералов и демократической русской интеллигенции. В зависимости от этого и должно было сложиться соотношение этих двух сил в «Союзе ^освобождения».
* * *
24 и 25 августа 1903 г. в Москве состоялось очередное заседание «Беседы», на котором собеседники, не посвященные в тайны «Союза освобождения», выдвинули свой план организационных мероприятий для активизации деятельности земских либералов. В ходе оживленной полемики, развернувшейся после выступления А. А. Стаховича, четко выяснились три точки зрения по вопросу о том, на каких принципах должна быть создана будущая либеральная организация. Наиболее умеренная часть собеседников присоединилась к мнению Стаховича, предложившего создать в Харькове и в других городах России отделения Московской «Беседы» или кружки подобного же типа, совсем не зависящие от Москвы. Поясняя далее, чем, по его мнению, хороша «Беседа» или подобные ей организации, Стахович на первое место поставил ее умеренность в программе и в тактике: «В организации более радикальной, чем настоящая ,,Бесе-да“, организации чисто конституционного направления, земские люди, не решившиеся положить крест на свою общественную деятельность, не примут участия^ и ,,Беседа“
потеряет в таком случае очень много членов, безусловно полезных „собеседников11 ввиду их опытности и преданности делу при обсуждении вопросов земской жизни. Мы не можем принять догмата, что „все пути хороши11, для нас хорош путь только легальный, он должен нас объединить в „Беседе11» [307, л. 94].
Как видим, часть членов «Беседы» выступала за сохранение ее в качестве дискуссионного собрания. Однако большинство членов «Беседы» не поддержало Стаховича. Не все конституционалисты знали о только что прошедшем совещании в Шафгаузене и о принятом решении создать широкую нелегальную организацию либералов. По всей вероятности, именно поэтому мнения конституционалистов разделились. Одни потребовали ликвидировать недоговоренность в отношении конечных целей «Беседы» и превратить ее в нелегальный орган земцев-копституционалистов. Приемы наши — организационного порядка — неизбежно одинаковые с революционной партией, вся разница в тактике, которая, с нашей стороны, носит характер корректного образа действий ,— пояснял Петрово-Соловово в своей статье. В условиях складывавшейся революционной ситуации либералы пытались затушевать различия между своим и революционно-демократическим лагерем, подчинить революционеров своему влиянию и придать борьбе с самодержавием характер корректного образа действий. Именно этого хотел Петрово-Соловово. Взяв еще раз слово для выступления, он показал глубину кризиса, охватившего социальные верхи России. Заявив о своей недавней вере в пользу недоговоренности в «Беседе» о конечной цели, Соловово продолжал: «Теперь я глубоко убедился в противоположном. Нельзя вести борьбу и не знать, с кем ее ведешь, не отдавать себе отчета, борешься ли с безобразиями урядника или исправника, земского начальника или губернатора, с безобразиями этих представителей администрации или с безобразием самого строя. Ведь административный произвол — принадлежность не царствования Николая II, не царствования того или другого монарха: личность монарха не играет тут существенной роли; административный произвол... при настоящих, значительно более сложных, чем раньше, условиях жизни, особенно в таком обширном государстве, как Россия,— необходимая принадлежность самодержавного строя. Или вы хотите самодержавия — тогда, значит, вы хотите цензуры, предельного обложения, 3-го отделения, земских начальников — одним словом, произвола, или вы нс хотите ни того, ни другого» [307, л. 95].
Петрово-Соловово поддерживали и другие собеседники (М. Д. Ершов, граф П. М. Толстой), считавшие необходимым превратить «Беседу» в конституционный орган. Однако часть земцев-конституционалистов, знавшая о решений в Шафгаузене, выдвинула третье предложение: «Беседу» оставить в том виде, в каком она есть, а вне ее создать другую земскую нелегальную либеральную организацию, стоявшую за конституцию, буржуазные свободы и социальные реформы. В этом смысле выступили князья-близнецы Петр и Павел Долгоруковы. «Пускай мы в ,,Беседе1* расходимся во мнениях о необходимости борьбы с административным произволом: слишком уж чувствуется необходимость в объединении всех оппозиционных партий, необходимость сговора между ними» [307, л. 94],— заявил Павел Долгоруков. Так же высказался и Н. Н. Львов (тоже участник съезда в Шафгаузене): недоговоренность о конечных целях — всегда зло, но с этим злом иногда приходится мириться ради практических соображений. Однако ограничиваться только «Беседой» нельзя — «надо идти дальше „Беседы** с ее ^недоговоренностью1*; вне такой „Беседы** необходима организация без малейшей „недоговоренности**, с раскрытием скобок даже самой конституции, желательной для России (вопрос первостепенной важности, но громадной трудности, над которым придется немало поработать)» [307, л. 96J.
Сохранение «Беседы» и создание новой конституционной либеральной организации полностью соответствовало основам либеральной тактики, глубокому убеждению земцев, что одного давления общественного мнения на самодержавие для того, чтобы заставить его провести необходимые в стране реформы, достаточно. Для достижения этой цели, по мнению либералов, надо было добиться единства общественного мнения, хотя бы на самой широкой платформе (вроде борьбы с произволом бюрократии). Даже самые радикальные из собеседников не хотели окончательно рвать с людьми, откровенно объявлявшими себя сторонниками самодержавия. Именно поэтому нужна была, по их убеждению, не только нелегальная организация сторонников конституции, но и полулегальная «Беседа». «Пускай „Беседа** останется не конституционным кружком,— заявил Петр Долгоруков...— И выгоды такого разрешения - вопроса’’несомненны: у нас остается путь для воздействия словом на тех, кто с нами, конституционалистами, несогласен, кто еще верит в самодержавие (например, Шипов, Стахович и др.)... Мы все-таки надеемся переубедить их когда-нибудь» [307, л. 94]. Собеседники вняли призыву участников тайного съезда в
Шафгаузене и решили строить работу «Беседы» па основе той же недоговоренности, которая существовала в ней ранее, признав одновременно желательным организацию других подобных же «Бесед» в различных центрах России, и прежде всего в Петербурге, «поближе к...' врагу (царской бюрократии.— К. III.)» [307, л. 98].
Из приведенных фактов видна несостоятельность и надуманность построений П. Н. Милюкова, выделявшего в истории либерализма две фазы — фазу «Беседы» и фазу «освободительного движения», понимаемую как «все то, что не ,,Беседа11». «Обращение к массам,— развивал он свою мысль,— отличает фазу ,,освободительного движения1* (точнее было бы сказать ,,освобожденческого“.— К. Ш.) от фазы ,,Беседы“» [59, с. 291, 294]. Ошибочность утверждений Милюкова очевидна: фаза есть категория временная, одна фаза приходит на смену другой. Обе же его «фазы» уживались в рамках единого хронологического периода: «Союз освобождения» и «Беседа», мирно сосуществуя, дожили до осени 1905 г. Последнее из известных нам заседаний «Беседы» состоялось 10 октября 1905 г. [37, с. 358]. Дело было не в разных фазах, а в различиях программных положений, тактики, организации и социального состава этих либеральных объединений.
* * *
После возвращения из Шафгаузена будущие руководители «Союза освобождения» развернули активные действия. Большая работа была проведена на организованных в Ярославле 15—25 августа 1903 г. сельскохозяйственном съезде и второй выставке по народному образованию, инициатором которой выступил председатель Ярославской земской комиссии по народному образованию Д. И. Шаховской. В Ярославль съехались земцы ряда губерний. Они провели несколько нелегальных совещаний, на которых, по свидетельству И. П. Белоконского, обсуждали вопросы о «необходимости тесной организации оппозиционных элементов и противодействия всеудушающей деятельности правительства» [5, с. ИЗ]. По сведениям департамента полиции, с речами подозрительного содержания в гостинице «Царь-град», где собрались участники съезда, выступили П. Д. Долгоруков, В. М. Михеев, Н. П. Дружинин, А. В. Борман (Тыркова) и Д. И. Шаховской, который был охарактеризован как «главный руководитель и агитатор всякого революционного движения в г. Ярославле и губернии» [188, л. 78].
Еще большее значение в деле организации либералов сыграл съезд в Харькове в сентябре того же 1903 г. Одним из главных его организаторов [335, л. 131] стал И. П. Белоконский (1855—1931). В 1879 г. он был арестован как народоволец и сослан на семь лет в Сибирь. Возвратившись из ссылки, он стал активным публицистом, одним из деятелей и историков «Союза освобождения» и земского либерализма. В советское время Белоконский занимается литературным творчеством и приобретает известность как писатель [4а]. Формальным поводом для собрания земцев послужила всероссийская выставка животноводства, устроенная Харьковским губернским земством. Под ее прикрытием был проведен ряд нелегальных собраний земцев совместно с третьим элементом земства и лицами свободных профессий, не имеющими к земству прямого отношения. 15 сентября на одном из таких нелегальных собраний и был решен вопрос о созыве учредительного съезда «Союза освобождения» в Петербурге в начале января 1904 г.22-23 Мы можем реконструировать (в скобках) персональный состав этого нелегального собрания, пользуясь сведениями Богучарского, Белоконского и Шаховского. «В частных совещаниях,— пишет Белоконский,— принимали участие 5 харьковских земцев (М. Д. Де-ларю, Е. Р. Клевезал, Н. Н. Ковалевский, Г. М. Линтва-рев и П. М. Линтварев), живший в Харькове писатель (И. П. Белоконский), 2 земца из Курска (Петр Дм. Долгоруков и Э. К. Загожский), один земец (В. М. Хижняков) и один представитель ,,третьего элемента11 из Чернигова (Мо-гилянский), один земец из Ярославля (Д. И. Шаховской), один профессор из Киева (С. Н. Булгаков), представитель „третьего элемента14 из Одессы (Н. К. Лысенко), один земец из Москвы (Павел Дм. Долгоруков), один писатель (В. Я. Богучарский) и одна писательница (Е. Д. Кускова) из Петербурга» [5, с. 114; 108; с. 107; 113, с. 334]. Кроме уведомлений с указанием даты и места проведения съезда «Союза освобождения», решено было разослать для ознакомления в местные кружки освобожденцев проект программы и устава «Союза освобождения» [296, л. 1], который поручено было выработать петербуржцам.
Собравшиеся в Харькове зе^цы решили усилить работу с конституционалистами в своей среде, чтобы продвинуть 23
23 Еще до собрания в Харькове Е. Д. Кускова на заседании организованной в Петербурге группы «Союза освобождения» сделала доклад о предстоящем учредительном съезде союза. Петербургская группа взялась организовать этот съезд [5, с. 114].
вперед и вербовку земских сил в учреждаемый союз [108, с. 107]. По общему признанию, на ближайшей сессии земских собраний 1903 г. не приходилось даже надеяться на то, чтобы хоть сколько-нибудь значительное число земцев возбудило вопрос о введении в стране конституции. Этого рассчитывали достичь не ранее как через год, в осеннюю сессию 1904 г. Учитывая политическую робость земцев, решено было пока но задаваться целью агитации за конституцию. У собравшихся в Харькове были очень серьезные опасения, что многие сторонники конституции среди земцев побоятся вступать в нелегальную неземскую организацию. Поэтому, посовещавшись, в соответствии с ранее принятым решением «Беседы» постановили подойти к земским деятелям, от которых можно было ожидать конституционных убеждений, пе с прямым предложением войти в конспиративную организацию („Союз освобождения4*.— К. Ш.), где бы их ожидала встреча с неведомыми, элементами, а с приглашением на съезд земского характера, но с весьма ярко выраженной па нем политической целью, и путем такого съезда, помимо его непосредственной цели, еще подготовить вступление в союз тех элементов, которые окажутся для этого годными и на это готовыми [108, с. 108]. Так возникла идея параллельно с «Союзом освобождения» организовать и «Союз земцев-конституционалистов», причем порядок их возникновения был обратным тому, который указывают некоторые авторы [89а, с. 121—163], основываясь на том факте, что формально «Союз зомцев-конституциопалистов» возник ранее «Союза освобождения».
В том же Харькове после совещания освобожденцев собрались на отдельный совет земцы. В результате подготовительной работы и согласно принятому в Харькове решению 8 ноября 1903 г. в Москве состоялся первый съезд земцев-конституционалистов. Так было положено основание новой весьма аморфной земской либеральной организации. Деятельность «Союза земцев-конституционалистов» по существу свелась к отдельным съездам земцев — сторонников конституции. Они, как правило, собирались накануне общеземских съездов с задачей выработать единую политику, которую и^собирались на них проводить. Цель создания этой организации была двоякой: с одной стороны, толкать влево общеземские’съезды, ставя их перед единым и заранее согласованным фронтом сторонников конституции, а с другой,— пе входя’в «Союз освобождения», таким же способом оказывать на него тем не менее умеряющее воздействие. Отдельные земцы-копституциопалисты, вошедшие «частным
образом» в «Союз освобождения», оказались здесь в значительном меньшинстве и, за исключением нескольких человек, на самом правом его фланге 24.
На первый съезд земцев-конституционалистов прибыло около 30 земцев, представлявших 20 губерний ([108, с. 108]; приложение к [154, № 78/79, с. 1]). Съезд продолжался два дня, причем второй день заседения проходил в большом доме московского земца Ю, А. Новосильцева, дававшего пристанище и для всех последующих съездов. (Отсюда произошло их второе название — новосилыщвские съезды.) Хотя на съезд собрались только сторонники конституции', мнения их разделились по вопросу о возможности выступления на ближайших сессиях земских собраний с пожеланиями о введении ее в России. В результате, по сведениям участвовавшего в работе съезда Шаховского, «выяснена была вся рискованность такого шага, который не может считаться достаточно подготовленным и едва ли произведет поэтому надлежащее впечатление, а между тем, он грозит устранением из ряда земских собраний наиболее передовых элементов и тем самым затруднит предстоящее дело организации политических сил в стране» [108, с. 1091. Но другие земцы оценивали свое поведение иначе. Оказавшись в Италии, участник съезда Петрово-Соловово с гордостью писал, что при нем нисколько не стесняясь говорили прямо и откровенно о необходимости ограничения самодержавия, и затем все это разносится по городу и через сдмих участников съезда, и через домашнюю прислугу, которая разносит чай и жадно слушает разговоры. Так популяризировались идеи, и так привыкало к ним общество ([227], письмо Соловово II. Б. Струве от 30 декабря 1903 г.). Мера решительности земцев проявилась не только в методах популяризации своих взглядов, но и в другом: в принципе высказавшись за ограничение самодержавия, земцы-конституционалисты все же сочли за лучшее на земских собраниях 1903 г. промолчать. Лишь через год, в осеннюю сессию земских собраний 1904 г., запланировано было начать конституционные выступления. Во время этого же съезда группа земцев-конституционалистов и лиц свободных профессий окончательно согласовала сроки созыва учредительного съезда «Союза освобождения» (январь 1904 г.), наметила состав приглашенных на съезд кружков и разработала доклады, которые предполагалось заслушать на съезде Освобожденцев.
24 См.: Спутник избирателя на 1906 г. СПб., с. 36. Статья Л. Г. «Земство и город». Автором этой статьи была Л. Я. Гуревич [336, л. 7].
Если даже среди более или менее однородного состава зсмцсв-конституциопалпстов не оказалось единства, то на собравшейся через два дня «Беседе» (10 ноября) противоречия обнаружились еще ярче. В известной степени это стало результатом того, что на эту «Беседу» явились такие «либералы», как В. А. Бобринский и П. С. Шереметев. Спор завязался после сообщения об итогах Харьковского и Московского съездов. Выступивший первым Д. И. Шаховской признал недостаточной апрельскую программу земцев и предложил заменить ее на предстоящих сессиях открытым требованием конституции. Против этого предложения стали возражать и некоторые сторонники конституции, считавшие ого «в данную минуту преждевременным», и открытые сторонники самодержавия (Стахович), утверждавшие, что «всего важнее земству показать солидарность и ею запугать правительство» [295, л. 57]. Еще резче против предложения Шаховского выступил Шереметев. Это было его последнее выступление в «Беседе», которую он после этого перестал посещать. «,,Беседа“ уклонилась со своего пути,— заявил он,—она уже не исследует положение вещей, а агитирует».
С подробным объяснением причин, заставлявших земцев все более и более склоняться влево, выступил Львов. Прошло немногим более года после того, как он представил записку «О причинах современного ,,смутного положения11 в России и о мерах к улучшению его», а взгляды его претерпели довольно значительную эволюцию. Он и теперь утверждал, что долг каждого сказать царю горькую правду. Но новым было другое — ясное понимание того, что страна находится в критическом положении, революция буквально стучится в двери, народ все более и более переходит на ее сторону, а это означает конец господству дворянства. «Для нашего класса,— заявил Львов,— наступает роковое время — в силах ли мы заявить себя, в силах ли стать во главе народа и вести его по пути мирных социальных и политических реформ. Этот мирный путь через 10 лет может отойти в область предания. Для Плеве и Витте судьба России безразлична — им все равно. Не безразлична тому, кто любит Россию, будь он монархист или конституционалист. Теперешнее правительство губит именно монархию, а потому всякий искренний монархист, любящий Россию, должен стать за монархию. Ради ее спасения он должен пойти против правительства, должен бороться с теми ворами (так Львов именовал правящую бюрократию.— К. Ш.), которые теперь во главе» [295, л. 57].
Полемизируя с противниками конституции и отмечая что, о чем бы ни заходила речь, она роковым образом сводится к требованию политических свобод, Львов продолжал: «Настало время дать себе отчет. Без сомнения, центр тяжести в народных массах». Противопоставляя Россию Англии, где обуржуазившееся дворянство смогло сыграть, по его мнению, крупную самостоятельную роль, Львов утверждал: «Дворянство английское не может идти в сопоставление с русским. В России дворянство слабо, само по себе без народа оно пе может сделать чго-нибудь. Оно должно быть вместе с народом — там его сила. Но жить одним интересом с народом не значит только идти к нему; надо слиться с народом, надо его придвинуть и самим подойти. В бессознательных массах пробудить сознание, а потом поднять это сознание — вот задача всякого образованного, сознательно живущего человека» [Там же]. Оставим на совести крупного саратовского либерального помещика Н. Н. Львова его призывы «жить одним интересом с народом», «слиться с народом» и т. п.25-2(5 Важно отметить другое: либералы начинали понимать свое бессилие в борьбе с бюрократией и осознавать необходимость привлечь под свои знамена более или менее широкие демократические массы, а для этого необходимо было менять свои программные положения, включать в них такие лозунги, которые могли привлечь массы. Не случайно второе заседание «Беседы» было целиком посвящено аграрному вопросу, доклад по которому сделал Петр Долгоруков. Он и получил прямое задание составить программу аграрной политики земских людей и разослать ее участникам «Беседы» [307, л. 138]. Происходил, как видим, довольно противоречивый процесс: земские либералы явно чувствовали неизбежность включения в свою программу экономических требований. Вместе с тем считать своей уже выдвинутую освобожденцами аграрную программу все земцы не могли и находили нужным выработать особую аг-
25-2В-В этом отношения очень красноречивые события, потрясшие все миропредставление Львова, случились в самом начале революции 1905—1907 гг. В его саратовском поместье произошли волнения, жестоко подавленные войсками, руководимыми губернатором П. А. Столыпиным. Когда после «усмирения» Львов собрал крестьян и обратился к ним с речью, говоря о том, что они всегда жили 'мирно, споров у них не было, так как землю его предки получили за службу еще от «матушки Екатерины», крестьяне ответили ему, что до «матушки Екатерины» они были свободными (государственными) и вся земля принадлежала им. Корни спора помещика п крестьянина за землю уходили в века [307, с. 244].
рарную политику земских людей, отличную от освобожден-чоской.
Желание спасти монархию, стремление избежать социальных потрясений и попытаться свернуть Россию с революционного пути па путь мирных реформ заставляли более дальновидных земцев преодолеть отвращение к нелегальщине и подполью. Жестокая необходимость толкала земцев к союзу с демократической интеллигенцией, при помощи которой они надеялись обрести влияние на парод. Условия для участия левого крыла земских либералов в нелегальном «Союзе освобождения» были подготовлены созревшим в стране революционным кризисом.
Подготовка к учредительному съезду «Союза освобождения» велась не только левыми земцами-конституционалистами, образовавшими свой союз, разработавшими под руководством Ф. Ф. Кокошкина (авторство Ф. Ф. Кокошкина устанавливается на основании: [60, январь, с. 117]) проект будущей российской конституции, для конспирации названной «Об австрийской избирательной реформе, из сочинений Геллерта» [108, с. 113], и представившими на съезд доклад Д. И. Шаховского о тактике «Союза освобождения». Главную роль в этой подготовке сыграла все же демократическая интеллигенция. Петербургская группа не только занялась непосредственной организацией самого съезда, но и разработала проект программы и устава — двух основополагающих документов будущей организации [108, ИЗ]. Вел разработку тактики и П. Б. Струве. Он сам не мог принять участия в работе съезда, но его записные книжки хранят много недатированных заметок, имеющих непосредственное отношение к предстоящему съезду. Заметки Струве не являются результатом только его единоличного размышления, ибо они перекликаются со многим, что было уже опубликовано на страницах «Освобождения» самыми различными авторами. Особенно большое влияние на Струве оказала статья, подписанная именем «Victor» (раскрыть псевдоним не удалось), некоего московского интеллигента, дважды навещавшего Струве за границей и приславшего несколько рукописей в редакцию [227]. Одна из них, по собственному признанию П. Б. Струве, произвела на него чрезвычайно сильное впечатление, которое еще более усиливалось тем, что «автор ее (статьи.— Я. Ш.), не принадлежа к ближайшим друзьям ,,Освобождения™», сошелся с ними «в основной идее совершенно независимо от какого-либо непосредственного общения» [246,: л. 22]. Статья называлась «Освободительные задачи русской интеллигенции» и была помечена 11 сентября 1903 г.
[154,5 № 35, с. 187—189]. «Тяжелое душевное страдание испытывает в настоящий момент русская интеллигенция, но господа в мундирах с наплечными знаками и другими украшениями, изобретающие в канцеляриях проекты для обнищания страны и быстрой карьеры их авторов, а настоящая интеллигенция, болеющая душой за народ, интеллигенция, которая считает себя должником этого народа и стремится работать для его блага и счастья»,— начинал статью автор. Русское правительство антинародно по своему духу и существу. Управляя страной с помощью розг, нагаек, стражников и урядников, оно стало помехой всякому прогрессу. Выход из беспросветного положения один: «Он состоит,— продолжает автор,— в нашем единении, в крепкой организации всех элементов, задыхающихся в тяжелой атмосфере бесправия, для борьбы с теперешним правительственным строем России».
/Общая цель этой организации была определена так: интеЗГлиГбиция должна-бороться за ликвидацию самодержавия и установление демократического государства, а не какой-либо жалкой пародии на конституцию. Добиться этого можно только широким объединением всей русской интеллигенции, ныне разбредшейся по отдельным кружкам и партиям. Не надо отдельных кружков * — убеждал автор статьи,— не надо вражды из-за каких-либо теоретических построений и систем — и народники, и марксисты, и чисто практический работник, глубоко чувствующий гнет и желающий служить народу, пусть подадут друг другу руки, пусть соединятся на ниве борьбы с произволом — этим единственным принципом русского правительства. Общий враг должен вызывать и общий повсеместный отпор: партия освобождения не какая-либо тайная секта, а союз людей, утверждал он, давших клятву бороться с произволом самодержавия. Однако этот союз должен иметь крепкую организацию: в уездах должны быть созданы комитеты освободительной борьбы, их следует объединить в губернские комитеты, составленные из представителей уездных, а возглавляющий организацию центральный комитет должен, по необходимости, находиться за границей и оттуда руководить организацией, а также развернуть широкую публицистическую деятельность.
Как видим, рецепт создания организации был ненов и широко уже практиковался революционными партиями России. Новым было другое — всеобъемлющий состав планируемой организации. В ней, по мысли автора, могли найти место земцы — активными и одновременными выступлениями
на земских собраниях. Деревенская интеллигенция должна настойчиво пробуждать в крестьянстве чувство собственного достоинства, объяснять ему несправедливость существующих порядков; городская — помогать организоваться рабочему классу, ставить в пример пароды Западной Европы, которые стряхнули деспотизм и добились представительного правления... Надо напоминать всем и всегда, что русский народ не родился с ярмом за спиной и что он может сбросить с себя это ярмо. Единение и организация — вот два условия, которые могут дать победу,— такими выводами кончал свою статью «Victor». Как видим, объединительные тенденции устойчиво присутствовали в среде русской интеллигенции и вызваны они были несколько иными чувствами, чем у земцев. Если Львов исходил из необходимости активизироваться во имя сохранения монархии-и своего класса, то демократическая интеллигенция считала своим долгом действовать во имя народа, общего блага и т. д. Народолюбие, абстрактная любовь к меньшему брату заставляла народников бросать бомбы и идти на виселицу, а менее героически настроенного русского интеллигента — призывать ко всеобщему объединению во имя того же народолюбия и справедливости.
Своеобразным синтезом земских взглядов и интеллигентских убеждений стали воззрения Струве. Помимо обычных редакционных заме'ток («завести корреспондентов и в больших городах редакционные комитеты», «Доставка конспиративных адресов и шифра и адресов для посылок», «вести список прокламаций и всего приходящего из России» и т. д.), в его записных книжках содержатся и конкретные предложения о действиях будущей организации. Струве предлагал провести демонстративные обеды по случаю юбилея отмены крепостного права (19 февраля 1904 г.) и в честь сорокалетия земской и судебной реформ, организовывать защиту на политических процессах, «пытаться местные скандалы превращать в общероссийские, т. е. факты доводить до сведения Совета» («Союза освобождения»), а Совету — до сведения соответствующих учреждений., В планах Струве уделяется внимание организации нелегальных библиотек. Как безусловное правило рассматривал он отказ «от всяких показаний и разговоров на жандармских допросах». Местным группам «Союза освобождения» предполагалось предоставить право самостоятельного издания листков с обязательной присылкой их в Совет, для них было желательно завязывать также отношения с другими организациями, поощрялось привлечение членов других организаций в число освобожденцев
[247if л. 7, 9]. К началу съезда Струве планировал актуализировать материалы журнала, помещая в нем руководящие статьи и организовав издание нескольких тематических сборников.
Можно смело утверждать, что земцы и особенно представители демократической интеллигенции за месяцы, предшествовавшие открытию съезда, провели немалую организационную работу. Они по мере сил и возможностей постарались представить ему разработанные материалы по всем главным вопросам, которые съезд должен был решить. Очень удачно, с тактической точки зрения, было выбрано время для проведения съезда. Назначили его созыв в Петербурге на первые числа января 1904 г., когда проходило сразу два по традиции всегда очень бурных и многолюдных съезда интеллигенции: так называемый Пироговский съезд врачей, на котором присутствовало более 1400 человек [47а, с. 54], и съезд деятелей по техническому образованию. Как правило, они каждый раз оканчивались вмешательством полиции, политическими скандалами, репрессиями 27. Так произошло и на этот раз. Вот как описывает в перлюстрированном полицией письме один из свидетелей и участников этих событий то, что произошло в эти дни в дворянском собрании, где заседал съезд врачей: «О чем бы па Пироговском съезде ни говорили — все к одному и тому же сводили: к изменению социального строя. В докладах об алкоголизме, детской смертности, здоровье рабочего класса говорили, что главной необходимостью являются внутренние реформы, свобода слова и печати, распространение просвещения в массе и еще то, что они не договаривают, но что давно повторяется тысячами голосов в различных уголках России. (Имелась в виду ,,на-
27 Немудрено, что в такой обстановке, да еще при отсутствии среди освобожденцсв провокаторов, охранка нс располагала данными об Учредительном съезде «Союза освобождения». Только после съезда начальник московского охранного отделения получил от своего агента, служившего в доме Долгоруковых не то дворником, не то швейцаром, не то лакеем, сообщение, что 11 января в Москве в доме Долгоруковых произошло собрание из 20 человек, на котором шла
• речь об организации «Союза объединенной интеллигенции во имя освобождения». В этот союз, по сведениям агента, кроме интеллигенции, предполагалось привлечь «представителей состоятельной буржуазии» [174, л. 6]. Речь, несомненно, шла о заседаниях «Беседы», проходивших в Москве именно в эти дни — 11 и 12 января. На этом заседании Петр Долгоруков сделал кое-какие сообщения и о петербургских съездах. Вот куда’попали сведения от умилявшей В. М. Петрово-Соловово «домашней прислуги, которая разносит чай и жадно слушает разговоры!»
родная поговорка11 ,,Долой самодержавие!44. - Ш.}. Тех-
нический и медицинский съезды были административным порядком закрыты. В последнем заседании публика была, очень взволнованна, требовала, чтобы ей прочли резолюцию съезда, администрация запретила председателю съезда ее читать, поднялись крики:,,Читайте, читайте!4*. Вдруг сверху грянул военный оркестр,— вот так финал! Это — предусмотрительная полиция под конец посадила на хоры солдат, чтобы те своими трубами заглушили крики толпы. Ну, как тут пе озвереть от злости? Военные врачи кидали стульями в музыкантов, заставляли их замолчать; тут появилось целое войско жандармов и заставило публику разойтись. Я думаю, этот съезд повлияет на многих; наверное, арестов было немало. Врачи говорили, что они не хотят, чтобы из-за них пострадала молодежь-студенты; пусть публика не думает, что это зеленая молодежь бунтует, еще ничего не смыслящая, не знающая жизни; нет — это говорят, возмущаютсд практики, почтенные люди, люди, которые работают по нескольку лет. Это чрезвычайно отрадно, что молодежь идет за ними, а не одна действует» ([185, л. 4]; см. также: [177, л. 24]).
То же происходило и па втором съезде. На обоих этих съездах обнаружилось заметное влияние социал-демократов (интересные сведения о Пироговском съезде сообщает его участник большевик С. И. Мицкевич: [63, с. 290—294]). Оппозиционные в отношении правительства речи произносились и на официальных заседаниях и особенно вечерами на многочисленных (в несколько сот человек) товарищеских ужинах, где открыто предлагались тосты «За осуществление народной поговорки: Долой самодержавие!», «За ниспровержение самодержавно-бюрократического строя» и т. д. [154, № 41, с. 309—311]. По оценке департамента полиции, оба этих съезда превратились «в органы публичной пропаганды конституционных вожделений либеральной части общества» [192, л. 10]. Ответ царизма на выступление интеллигенции был традиционен — технический съезд разогнали до окончания его работы, на Пироговском съезде Плеве запретил зачитывать принятые в секциях резолюции; наиболее активных деятелей — Г. А. Фальборка, В. И. Чарполус-ского, П. Н. Переверзева, А. Н. Кремлева и некоторых других арестовали и выслали кого в Якутскую область, кого в Архангельскую губернию на три — пять лет, к зависимости от усмотрения министра [154, № 41, с. 311].
В этой обстановке и состоялся первый Учредительный съезд «Союза освобождения». Его делегатам в условиях,
когда все внимание министерства внутренних дел было занято легальными съездами, было . нетрудно собраться незамеченными на свои тайные заседания. Они проходили с 3 по 5 января 1904 г. «Заседал съезд в весьма удобных помещениях, всякий раз менявшихся, в первый день у одного адвоката (И. А. Корсакова), во второй — у профессора и литератора (А. И. Каминки), в третий — на профессорской казенной квартире (Л. И. Лутугина) в специальном учебном заведении»([108, с. 110]. Фамилии вставлены на основании записной книжки Шаховского: [295, л. 41 ]). В работе съезда приняли участие 48 человек, представлявших 22 города. Несмотря на всю подготовительную работу, земцам-конституционалистам не удалось получить на нем большинства. На съезде их оказалось 19 человек, а лиц свободных профессий — 29. В дальнейшем это соотношение еще резче изменилось в пользу интеллигенции, и всего на четырех съездах «Союза освобождения» побывало 54 земца против 116 лиц свободных профессий (подробный поименный анализ участников всех четырех освобожденческих съездов и двух составов центрального органа Совета «Союза освобождения» см.: [111, с. 132—145J). «Союз освобождения» стал расти в основном за счет демократической интеллигенции.
Еще до начала работы съезда во все образовавшиеся группы был предварительно доставлен проект основных положений союза и перечень вопросов, подлежащих рассмотрению [108, с. НО]. Проект программы будущего «Союза освобождения» начинался с утверждения, что «политическое освобождение народа... является самою насущною и самою неотложною задачею русской государственной жизни». Необходимость широких политических свобод стала альфойчи омегой проекта освобожденческой программы: «Только в условиях широкой, ничем не стесняемой личной и общественной самодеятельности,—, говорится здесь,— русский народ, по нашему убеждению, может найти необходимые силы и средства, чтобы поднять до надлежащей высоты свой культурный уровень и упрочить свое донельзя расстроенное хозяйство». Проект программы настаивал на уничтожении самодержавия, введении в России конституционного режима и выдвигал требование широких и непременно равных для всех граждан прав, а также самое широкое и притом непременно одинаковое для всего народа участие в государственном управлении. Нечеткость программы проявлялась в следующем признании ее составителей: «при определении конкретных форм, в которых свободные политические учреждения могут быть осуществлены в России, мы
будем, конечно, считаться с историческими условиями данного момента и с тем соотношением сил, какое окажется в стране в решительную минуту» [116, с. 294—2951. Нс определяя некоторых важных политических деталей (в частности, характера выборов), программа также общо говорила и о социально-экономических требованиях. Объявив невозможным затягивать безразличное отношение к ним, проект обещал решать их одновременно и в непосредственной связи с политической реформой. Весьма красноречива концовка программы: «Изложенная выше формулировка политических задач нашего союза достаточно определенно намечает его демократический характер. Такой же характер он будет иметь и в других отношениях. Во всех экономических и культурных вопросах, с которыми нам придется встречаться, мы будем руководствоваться интересами трудящихся масс». При всей своей туманности и неопределенности программа тем нс менее, бесспорно, была новым словом в истории русского либерализма, причем таким словом, которое некоторым из земцев было очень непросто воспринять.
Краток был и устав «Союза освобождения» [116, с. 295— 296]. Высшим органом его признавался съезд, состоящий из представителей губернских территориальных организаций, общерусских профессиональных организаций и отдельных лиц, приглашаемых в исключительных случаях Советом «Союза освобождения», который выполнял роль центрального комитета союза и состоял из 10 лиц, выбранных тайным голосованием, причем им предоставлялось право неограниченной кооптации новых членов при условии, что они будут выбраны единогласно. Съезд союза должен был созываться нс реже раза в год, он заслушивал отчет Совета о выполнении данных ему поручений, распоряжался денежными средствами. Согласно уставу, союз представлял собой «добровольную федерацию самоуправляющихся организаций и групп местного, профессионального и смешанного характера, принимающих программу союза и принятых в его состав». Группам предоставлялась полная самостоятельность действий в пределах программы, право обращаться к «местному обществу», созывать областные съезды, принимать и исключать новых членов. Особый раздел устанавливал взаимоотношения местных групп с журналом «Освобождение», который сохранял формальную независимость от кого бы то ни было. Местные группы и Совет «Союза освобождения» обязывались доставлять в редакцию журнала все свои заявления и обращения к обществу и всеми силами поддерживать и распространять «Освобождение».
Доклад о программе и уставе был сделан А. В. Пешохо-новым ([227], письмо Г. А. Ландау П. Б. Струве в августе 1905 г.) и вызвал горячие прения, показавшие, насколько разнородные элементы решиди объединиться в «Союзе освобождения». «Первый спор возник о названии. Имя „Союз освобождения41 не сразу получило одобрение»,— вспоминал активный участник съезда Д. И. Шаховской [108, с. 110]. Смущало споривших два обстоятельства — во-первых, сближение с названием журнала, который продолжал оставаться независимым от союза, а во-вторых, неопределенность самого названия. Кое-кто предлагал уже тогда назваться конституционно-демократической патией и принять более четкую программу. А. Корнилов воспроизвел в «Воспоминаниях» свой спор, возникший по этому поводу с А. С. Изгое-вым: «Я говорил, что съезд „Освобождения11 не представляет партии, или, точнее, определенной группы лиц, и что в него одинаково могут входить как социалисты, так и не социалисты, на что Изгоев ответил: „В таком случае вы и назовите это блоком партий и составляйте отдельные для каждой партии программы, а затем вырабатывайте программу блока11. Нечто вроде программы и было выработано на съезде» [272, л. 142].
Однако, как ни обтекаемы были программные положения, они сразу же вызвали критику с двух сторон. Справа земцы, врзглавляемые Н. Н. Львовым, возражали против включения в цели «Союза» социально-экономических требований, да еще с обязательством защиты интересов трудящихся масс. Их еле-еле успокоили заявлением, что в этих безобидных выражениях... социализмом и не пахнет [108, с. 111—112]. Слева нападки возглавил Г. А. Ландау, объявивший, что он выступает от имени «группы демократов», противостоящей и земским, и «крупноинтеллигентским» слоям ([227], письмо Ландау б. д. Шаховской назвал автора письма представителем «еврейской группы»: [295, л\ 41 ]). Ландау предлагал «отчетливо оттенить, что союз имеет целью агитацию только в известных, более обеспеченных слоях и заранее ограничивает соответственно этому свои сродства воздействия на общество» [108, с. 111]28. Он призывал оставить в
28 Позже Кускова мотивировала подобные предложения желанием «не - вносить раскол в рабочие кружкп, не устраивать своих партийных организаций, которые протпвопоставплп бы себя организациям социал-демократическим» [41, 408]. По ее словам, от подобной тактики освобожденцы отказались только в мае 1905 г. Фактически дело было, конечно, в ином — в ясном понимании, что со своей программой н тактикой (в дореволюционный период) освобожден-
покое рабочих и крестьян и говорить только о мелком городском населении. Но, судя по всему, поддержки у большинства делегатов Ландау не получил. «На первом съезде (в январе 1904 г.— К. III.) по программному пункту я,— писал он в августе 1905 г. П. Б. Струве,— воздержался от внесения поправок и т. д., присоединившись к достаточно-таки расплывчатой формулировке (Пешехонова.— К. Ш.), т. к. и ... она была проведена путем трудной борьбы с правой» [227].
Частью программных положений «Союза освобождения» стало включение отсутствовавшего в проекте программы национального вопроса. Возник он, по всей вероятности, вот в связи с каким обстоятельством. Еще перед встречей в Шафгаузене будущие освобождепцы создали специальный «финский коГмитет» в составе В. Э. Дена, И. В. Гессена и Петра. Д. Долгорукова [127, р. 163]. Он поддерживал довольно тесные связи с финскими оппозиционерами, и накануне созыва Учредительного съезда «Союза освобождения», 2 января 1904 г., в Петербурге состоялась встреча этого комитета с представителями финнов Адольфом Тернгреном и Юлио Рейтером (с[127, р. 176—182]. Автор дату встречи дает по новому стилю). Речь шла о выработке будущего статуса Финляндии в Российской империи. Дополнения, внесенные в проект программы, дают нам. представление о том, каким он мыслился.
Судя по всему, разосланный до съезда проект программы не подвергся на последнем серьезному изменению * 29, но был значительно конкретизирован. Так, вслед за утверждением о необходимости введения конституционного режима было заявлено, что признается «существенно необходимым положить в основание политической реформы принцип всеобщей, равной, тайной и прямой подачи голосов». Был добавлен и отсутствовавший в проекте национальный вопрос: союз признал право на самоопределение за различными народностями, входящими в состав Российского государства. По отношению к Финляндии союз присоединился к требова-
цам просто нечего делать п рабочей среде. Когда освобожденцы посчитали необходимым распространить свое влияние на рабочую массу, им пришлось резко радикализироваться. (Более подробно об этом см.: [117, с. 104—116]).
29 А. А. Корнилов утверждает, что «программа еще решена не была», по тут же приводит текст «заключительного определения», принятого съездом и почти текстуально совпадающего с тем, что было разослано в освобождеические группы после совещания в Харькове [272, л. 138].
ййю «о восстановлении государственного правового положения, существовавшего в этой стране до противозаконных нарушений этого положения» [108, с. 112] 30.
Итак, уже первый день работы съезда, заседания которого (как и в два последующих дня) проходили под председа-~тельством Петра Д. Долгорукова, обнаружил разнородность соединявшихся сил. Разногласия неизбежно возникали всякий раз, когда речь от негативных положений, вызвавших общее одобрение, переходила к позитивным. «От зарождающегося политического тела,— недовольно писал Шаховской,— требовали ответов па такие вопросы, которые он мог разрешить только практикой. Даже в этом собрании из 50 человек, наиболее живо ощущавших неотложность перейти к общему делу, все же была принесена дань некоторому излишнему доктринерству, которое, однако, было устранено сравнительно легко» [108, с. 111].
По всей вероятности, в первый же день заседания был сделан доклад и о проекте конституции. По сведениям Д. И. Шаховского, он был зачитан на съезде «в общей форме», так как «для серьезного обсуждения... по-видимому, еще не наступила пора» [108, с. ИЗ]. Шаховской, как всегда,; точен: найти даже косвенные намеки на характер обсуждения проекта конституции не удалось.
В фонде редакции «Освобождения» хранится записка, озаглавленная «,,Геллерт“. Проект основного закона» [233]. Проект разбит на семь крупных разделов, внутри которых нет членения на параграфы. Первый назван «Основные законы и учредительное собрание». В нем утверждается, что «характер и состав учредительного собрания будет всецело зависеть от обстоятельств»^а поэтому о нем сейчас ничего категоричного сказать нельзя.
Однако дальнейшие разделы давали предварительный проект такой программы. Она исходила из всеобщего права голосования, которое мотивировалось тем, что любой имущественный или образовательный ценз в нищей и темной России устранит от участия в голосовании основную массу ее населения, что «отнюдь пе будет способствовать прочности конституционного режима. Народное представительство должно осознавать, что за ним действительно стоит народ». Из-за размеров и этнической пестроты России «там, где невозможен выбор прямой, он может быть заменен двухстепен-
30 Шаховским процитировано «определение сущности союза» («приблизительно», — оговорил он). Некоторые положения этого «определения» дословно повторяют разосланный проект программы.
ним. Для некоторых же районов, где население достаточно сознательно, выборы могут быть и прямыми». Представительное учреждение планировалось двухпалатным, так как такая система важна для стран, «которые лишь вступают на путь сознательной политической жизни»31, кроме того, она хороша якобы еще одним — помехой излишней централизации власти. (Подразумевалась, естественно, централизация власти в руках нижней палаты, выбранной хотя и двухстепенно, по всеобщим голосованием.) В верхнюю палату — Государственный совет — выбирались представители от земств и городских дум, которые должны были быть введены по всей стране.
Специальный раздел был посвящен образованию и правам «ответственного кабинета», ответственность которого толковалась весьма своеобразно. Кабинет назначается монархом, причем «министру-президенту принадлежит право распущения (так в тексте.— К. Ш.) обеих палат, при вторичных неблагоприятных выборах он должен покинуть министерство. Монарх безответственен, и все его приказы контрассигнуются министром-президентом». Если палата порицает министра-президента, он должен или распустить ее и назначить новые выборы, или уйти в отставку. Состав палат определялся следующим образом: в верхнюю палату выбиралось по два представителя от каждого губернского земства, по дна представителя от Москвы и Петербурга («Вены и Будапешта»,— конспирировали освобожденцы), по два от Киева («Львова») и Варшавы («Кракова»), по одному от И городов с населением свыше 100 тыс. и по одному от университетов. В нижнюю палату один депутат выбирался от 500 тыс. населения. Правом голоса в нее пользовались лица старше 25 лет, ;«посящие какую-либо повинность или платящие какой-либо налог». От выборов отстранялись только решением суда и военнослужащие. Выборы были тайными. Верхняя палата избиралась на три года (так как она «менее демократична»), нижняя — па пять лет. В нижнюю палату выборы не были прямыми, обе палаты были равноправны и пользовались правом вето.
Особый раздел был посвящен устройству окраин. Для Польши («Галиции») предусматривалась широкая местная автономия и введение сейма, посылавшего своих представителей в верхнюю палату. Финляндии («Венгрии») гаранти
31 Напомним, что Долгоруков в своем проекте доклада в Шафгаузене был куда откровеннее, когда мотивировал введение второй палаты как прямую уступку поместному дворянству.
ровалось сохранение всех прав, ранее данных императоров За строгим соблюдением конституции и обеспеченных ею прав личности должен был следить сенат, состоящий из двух палат — Кассационного суда, все члены которого назначались монархом, и Высшего суда, члены которого назначались равными долями монархом, верхней и нижней палатами. Высшему суду подлежали министры в случае покушения их на конституцию. Все остальные должностные преступления высших чиновников подлежали обычному уголовному суду.
Перед нами — первый проект конституции, из которого впоследствии выросли все освобождепческие и кадетские варианты. Бросается в глаза ее умеренный и ограниченный характер. Антидемократичен и характер выборов (они не прямые и совсем не всеобщие, не равные), который усугубляется фактическим неравенством палат и чрезвычайно сильной властью монарха, назначающего правительство. Глава правительства свободно может (правда, один раз) разогнать «народных избранников», если они посмеют ему перечить. Сделав кое-какие уступки полякам и подтвердив уже данные Александром I права финнам, проект ничего не говорит о других многочисленных народах России. В конституции нет и намека на социально-экономические права трудящихся.
Однако важно отметить и другие обстоятельства: во-первых, проект исходит из последовательного осуществления политических свобод — тех свобод, которые народы России так и пе получили вплоть до февраля 1917 г. Во-вторых, политические права гарантируются формально провозглашенной судебной ответственностью министров и других крупных чиновников в случае их нарушения последними. В-третьих, еще за год до. начала революции освобожденцы шли в своих требованиях кое в чем гораздо дальше того, что было обещано самодержавием в октябре 1905 г. Между тем в ходе революции либералы значительно радикализировали свои требования и к осени 1905 г. разрыв между этими требованиями и тем, что сочло возможным дать правительствог стал еще большим.
Но, пожалуй, главное, что можно сказать об этом проекте, даже на нелегальном съезде не названном своим именем — конституция,— это то, что он был построен на песке. 50 собравшихся земцев и интеллигентов могли на подпольном съезде сколько угодно ласкать свой слух красивыми словами. Но кто и как претворит их в жизнь? На это должен был дать ответ доклад Д. И. Шаховского о тактике «Союза освобождения». Опубликование значительной его Пасти в «Освобождении» [108, с. 114; 154, с. 345—346] дает возмож-
йость ознакомиться не с личными взглядами тего или иного человека, как специально подчеркивалось в примечании от редакции, а со статьей, имеющей программное значение. Доклад начинался с указания на необходимость торопиться с тем, чтобы «занять самостоятельную и твердую позицию, которая дала бы ... возможность в развертывающемся ходе событий сказать свое обдуманное и определенное слово и сомкнутой колонной стать в защиту... либерализма». Для создания таких сомкнутых колонн необходимо сразу же отмежеваться от других направлений, которые этих начал не принимают, и прежде всегб от «славянофильского либерализма» с его идеей союза с самодержавием. Не жалея слов для резкой критики последнего, а заодно — и для критики славянофилов с их «изумительным недомыслием и непростительным грехом перед страной», докладчик решительно разграничивал понятая «самодержавие» и «монархия», заявив, что, будучи непримиримым врагом первого, он в то же время считает практически полезным удержать монархическое начало в том строе, который в ближайшем будущем призван сменить русское самодержавие.
Однако на вопрос о том, как добиться этой смены, доклад не давал (да и не мог дать) почти никаких положительных ответов. Дело сводилось к порицанию и отказу от старой земско-либеральной тактики — никаких адресов, петиций, увещеваний и всеподданнейших записок, но с характерной оговоркой: если за ними не будет стоять реальной и принудительной силы организованного общественного мнения. В докладе выделялась задача широкого и обдуманного воздействия на общественное мнение «в целях подготовки его к мысли о необходимости ликвидации существующего строя». Этим и должны были заняться образуемые кружки. Тактика борьбы была определена очень общо и расплывчато: «Мы должны подрывать своей деятельностью все, что связано с ним (самодержавно-бюрократическим строем.— К. Ш.), что способствует его поддержанию; мы должны поддерживать и содействовать всему, что логически клонится к его упразднению». Автор доклада считал, что последовательное проведение демократического либерализма, сторонником которого он является, приведет к таким результатам, к которым можно относиться с некоторым сочувствием или опасением,— и тем не менее следует сказать: это неизбежно, неизбежно исторически и морально. Твердо заявив, что в России всякий другой либерализм, кроме либерализма демократического, бесперспективен, Д. И. Шаховской пе менее твердо и решительно заявил и другое: надо «защищать и проводить в
жизнь идею истинно либеральной, а не якобинской демократии, чтобы в неясную перспективу грядущего внести начала истинной свободы, безусловное значение которой часто затемняется для масс, не менее чем для правящей олигархии». Довольно четко отделяя «общество» от «масс», политическую’ неподготовленность которых докладчик не отрицал, он вместе с тем призывал и не бояться ее. Не бояться не потому, что политическая неподготовленность масс сомнительна или тем более вообще отсутствует. По его мнению, неподготовленность масс служит прежде всего отговоркой бюрократии для того, чтобы пе делать уступок обществу, которое, конечно же, давно подготовлено к проявлению своей самодеятель-, ности. Но беда не только в этом, но и в другом. Чем дальше, тем больше разверзается пропасть между массами, с одной стороны, бюрократией — с другой, и «задерживающими и организующими силами» общества — с третьей. «...Близорукая политика правительства,— предупреждал доклад-, чик,— ведет Россию по прямому пути к страшным и опасным катастрофам и готовит такой стихийный и бурный разлив масс, против которого никакие задерживающие и организующие силы уже не помогут. На терроризм сверху может последовать такой страшный ответ снизу, при котором на многие и многие мирные годы спутается и смешается нормальное течение жизни. Ответственность за это падает не на те революционные партии, которые — худо ли, хорошо ли — пытаются внести в стихийное движение масс элементы организованности и порядка, а на то правительство, цоторое медлит с неотложными реформами, которое обостряет и питает народную смуту.;. Вступать в союз с таким правительством для предотвращения возможных катастроф — значит, поддерживать источник той самой опасности (революции.— К. Ш.), которую мы ищем предотвратить».
Дилемма была обрисована точно: будущий «Союз освобождения» должен быть, разумеется, не с преступным и бессильным правительством, но и отнюдь не с революцией, которую всеми силами стремится предотвратить. Однако из четко поставленной проблемы докладчик не делал столь же четкого вывода, а как, собственно, «предотвратить»? Далее негативных мер (порицания, и подрыва -самодержавия) докладчик не пошел. Как видно, накал революционной ситуации еще не достиг такой степени, которая.подтолкнула бы освобо жденцев к каким-то конкретным шагам. Вожди либерализма не шли впереди общественного движения, а покорно регистрировали его развитие, опасаясь забегать вперед и боясь предложить еще не созревшие, с их точки зренияг меры,
В этом нас убеждает пе только сам доклад, автором которого был земец, но и та критика, которая раздалась в его адрес с левого фланга. «По тактике я прочитал составленный у нас доклад,-^ вспоминал о первом съезде „Союза освобождения44 один из лидеров „группы демократов11. Г. А. Ландау,— в котором предлагалось приблизительно то, что потом осуществлялось (впрочем, по условиям времени в отвлеченной форме): соединение легальных действий с нелегальными — массовая работа, открыто гражданские действия, агитация и пропаганда в лекциях, резолюциях, манифестациях и т. д. Это было в третий день (съезда.— К. III.), председатель предложил снять обсуждение доклада о тактике, мотивируя тем, что и так земцы пошли далеко, даже самые передовые, дальше уже будет развал. Вопрос был снят, обойден (на что я лично был даже согласен, ибо видел, что ... обсуждение вызвало бы раскол...). Но во всяком случае выяснилась разница двух позиций: обработка общественного мнения и подготовка и проявление общественного действия» ([227], письмо Ландау б. д., по не ранее августа 1905 г.). Из этого письма довольно трудно уловить разницу двух линий в тактике, но бесспорно одно: объединяющиеся в «Союз освобождения» элементы вообще не имели четкой тактики до. съезда и не смогли выработать ее на нем. И правые и левые говорили еще только о подготовке: первые — общественного мнения, вторые — общественных действий. Сам же характер этих действий так и остался на съезде невыясненным. Окончательно это произошло лишь на втором съезде «Союза освобождения» осенью 1904 г., когда кипение страстей в котле Российской империй грозило взрывом.
Первый съезд «Союза освобождения» заслушал и еще один доклад — о внешней политике самодержавия. Он тоже был опубликован в «Освобождении» под названием «Либеральная партия о внешней политике России» [108, с. 114; 154, № 42, с. 313—315]. Б. А. Романов одним из первых в исторической литературе обратил внимание на значительные отличия во внешнеполитической ориентации, существовавшие между царским правительством и взглядами, развивавшимися В. П. Струве на страницах журнала «Освобождение» [80а, с. 299]. Сделанный на первом съезде «Союза освобождения» доклад о внешней политике еще четче показывает это различие. Автор доклада исходил из того, что неразумной и бессмысленной внутренней политике самодержавия соответствует такая же и внешняя. Она ведется бюрократами, не соответствует интересам народа, вызывает ёго обнищание и резкий рост милитаризма. В результате бездарной внешней
Политики Россия на Дальнем Востоке стоит на пороге войнь!, а российское общество проявляет ко всему этому удивительное равнодушие. «Перед ним,— говорится в докладе,— стоит возможность государственного разорения, сотни тысяч его детей будут поведены на убийство, а оно с восточным фатализмом и покорностью относится к надвигающейся беде как к неизбежной, извне ниспосланной на него каре».
Опасность для страны, по мнению докладчика, заключается еще и в том, что Россия вступает в мировое состязание с передовыми государствами, имея архаичное внутреннее устройство и государственный аппарат, приспособленный к ведению политики, характерной для давно прошедших времен. Но в XX в. никакое самодержавное бюрократическое правительство не может идти нога в ногу в свободном состязании с праЬительствами свободных граждан, действия.которых контролируются широко осведомленным общественным мнением. Вот и сейчас, было сказано в докладе, перед Россией стоит такая опасность — война с Японией, не отвечающая ни нуждам, ни интересам народов России. Относиться безразлично к этому нельзя. Докладчик предлагал съезду внешнеполитическую программу, отличавшуюся от той, которую проводило царское правительство. Программа эта намечала внешнеполитическую ориентацию, в -большей степени отвечавшую интересам буржуазной России. Она состояла из двух пунктов. Прежде всего предполагалось решительно отказаться от дальневосточной авантюры. В основу политической программы либеральной партии,— утверждал докладчик,— должно лечь сохранение мира и прекращение всяких притязаний в Корее и Маньчжурии.
Но прекращение авантюры на Дальнем Востоке — только первая часть плана. Вторая же заключается в «исправлении испорченного мирового положения страны», что стало результатом бездарной и антинародной политики самодержавия. Эта вторая часть плана состояла в следующем: «Изменение унизительного поведения России на Балканском полуострове и выяснение той постыдной роли, в какую вовлекло ее там самодержавное правительство, должно составить дальнейшее содержание либеральной пропаганды и либеральной программы в области внешней политики». Итак, вместо одной ориентации внешней политики — на Дальний Восток предлагалась другая — на Балканы, па черноморские проливы. Как видим те мысли, которые развивались позже П. Б. Струве и его коллегами в сборнике «Великая Россия», имели глубокие ко]эни, уходящие еще в дореволюционное время.
* * ♦
После обсуждения докладов, принятия программы, устава и выбора Совета «Союза освобождения» съезд закончил свою работу. Образование новой нелегальной либеральной организации стало крупным событием в истории русского либерализма. Программа, устав, социальный состав, тактика и организация «Союза освобождения» были настолько отличны от традиционного земского либерализма, что дают все основания говорить о новом либеральном направлении, или «новом» либерализме (подробнее см.: [115, с. 62—73]), организационно оформившемся в начале января 1904 г. Этот «новый» либерализм был генетически связан со «старым» земским либерализмом, он включил в себя не только наиболее левых его представителей, но и вынужден был в ряде случаев идти ему на уступки. Однако генеральная линия «Союза освобождения», всецело оставаясь в пределах либерализма, уклонилась резко влево от либерализма земского. Это проявилось во всем: в программе — в безоговорочном отрицании самодержавия и в признании необходимости выдвижения социально-экономических требований «в интересах трудящихся масс»; в тактике — в принятии нелегальных методов борьбы; в социальном составе — в заметном преобладании (до трех четвертей) «лиц свободных профессий». Все это придало «Союзу освобождения» отличный характер и от «Беседы» и от «Союза земцев-конституциопалистов».
В. И. Ленин сразу же заметил и оценил изменения, происшедшие в русском либерализме. После совещания в Шафгаузене и опубликования в «Освобождении» программного доклада С. II. Булгакова В. И. Ленин отметил «крупный шаг вперед» в оформлении и упрочении нового направления в либерализме и указал как на одну из его особенностей на эволюцию в сторону бернштейнианства. «Бернштейнианство сослужило свою службу — не тем, что преобразовало социализм, а тем, что дало облик новой фазе буржуазного либерализма», позволило освобожденцам рядиться в костюм, сшитый по новейшей западной моде, «повторяя почти буквально слова Бернштейна» [1, т. 8, с. 78]. Нечего и говорить, что подобная западная мода в программе и тактике была явно не по плечу традиционному помещичьему земскому либерализму. Освобожденцами стали только самые левые из земцев. Но и при этом условии разногласия и трения обнаружились уже в Шафгаузене, т. е. еще до образования «Союза» (сравним не зачитанный Петром Долгоруковым его программный доклад с докладом С. II. Булгакова!). Прояви
лись они и па учредительном съезде, и буквально на другой день после его закрытия, когда 6 января 1904 г. избранный на съезде Совет «Союза освобождения» собрался на квартире у В. В. Хижнякова на свое первое заседание. На нем, по словам Д. И. Шаховского, шло «распределение целей». А далее он записал: «Львов — консерватор. Поражен крайностью крайних». По всей вероятности, в разговорах со своими коллегами-земцами, вошедшими в Совет союза, Н. Н. Львов уговаривал их немедленно разорвать только что образованный союз, заявляя: «Я вам приведу правых», и, наоборот, С. Н. Прокопович, по словам того же Д. И. Шаховского, выразил всему происшедшему горячее одобрение [295, л. 33].
Но союз все же сохранился как отдельное, самостоятельное объединение либерализма. Он отличался от земского либерализма еще одним свойством: более стройной организацией.. «Союз освобождения» не стал политической партией, сохранив черты организации переходного типа. Тем не менее его создание явилось важной вехой в организации сил русского либерализма. Земский же либерализм так и пе поднялся выше иррегулярных нелегальных общеземских съездов, съездов земцев-конституционалистов п малочисленной замкнутой «Беседы». Именно на это обратил внимание В. И. Лепин, когда в 1905 г., имея в виду образующуюся кадетскую партию, писал, что она, создается из двух составляющих: «из ,,земской фракции4* (Союза земцев-конституционалистов.— К. Ш.) и из ,,Союза освобождения", т. е. из неорганизованного конгломерата лиц плюс организация» [1, т. 10, с. 257]. Как ни далек был «Союз освобождения» от настоящей политической партии, это была все же организация, в то время как земский либерализм никогда не выходил из стадии неорганизованного конгломерата лиц. Не видеть этой разницы, утверждать, что, «строго говоря, разграничительной линии между этими организациями не было» [103, с. 31],— значит невольно завышать степень организованности земского либерализма, искусственно подтягивать его. до уровня «Союза освобождения».
Согласно принятому уставу, Учредительный съезд «Союза освобождения» избрал свой Совет в составе десяти лиц. Тотчас же после съезда на первом заседании Совета [295, л. 33], 6 января 1904 г., была предпринята кооптация новых членов. Шаховской объяснял этот факт тем, что десять избранных лиц недостаточно полно представляли некоторые ценные по своей деловитости течения в союзе [108, с. 122]. Кто же из земцев-конституционалистов был избран в Совет, кто был кооптирован в него и в каком соотношении находи
лось в Совете число земцев-конституционалистов и лиц свободных профессий? По хранящимся в фонде Д. И. Шаховского двум спискам, составленным в 1907—1908 и 1934 гг., первый состав Совета выглядит так [295, л. 40, 60]: на съезде были избраны земцы Петр Д. Долгоруков, Н. Н. Ковалевский, II. Н. Львов, Д. И. Шаховской и И. И. Петрункевич (последнего избрали заочно, так как он был лишен права въезда в столицы, его же избрали и председателем Совета) [108, с. 117]; кооптированы С. А. Котляревский и М. И. Петрункевич. Лиц свободных профессий с учетом кооптированных в Совете оказалось от 10 до 12 человек (в разных списках по-разному). Ими стали: Н. Ф. Анненский (заместитель председателя Совета), В. Я. Богучарский, С. Н. Булгаков, С. Н. Прокопович и А. В. Пешехонов. В первый состав Совета были кооптированы В. М. Гессен, И. В. Гессен, В. Э. Ден, А. И. Максимов (во втором списке нет), П. И. Новгородцев, И. А. Петровский (во втором списке нет) и В. В. Хижняков. Таким образом, соотношение земцев и не-земцев в Совете «Союза освобождения» оказалось с явным перевесом лиц свободных профессий (7 к 10 или даже 7 к 12).
Через девять месяцев, в октябре 1904 г., состоялся второй съезд «Союза освобождения». Отражая возросшее влияние в организации интеллигенции, он ввел во вновь Избранный Совет союза только четырех земцев (Д._ А. Брюхатова, Петра Д. Долгорукова, И. И. Петрункевича и Д. И. Шаховского) и уже шесть интеллигентов (Н. Ф. Анненского, В. Я. Богучарского, С. Н. Булгакова, А. Н. Максимова, С. Н. Прокоповича, В. В. Хижнякова), но по традиции последующими кооптациями довел соотношение земцев и не-земцев до 5 к 17 (или даже 5 к 19). Из земцев был кооптирован (подробнее о сроках кооптации см.: [111, с. 143]) только новгородец А. М. Колюбакин, а из интеллигенции в Совет союза довыбрали: Л. Л. Бенуа, И. В. Гессена, А. А. Корнилова, С. В. Курнина, Л. И. Лутугина (во втором списке нет, в первом — со знаком вопроса), П. Н. Милюкова, В. Д. Набокова (гласного городской думы, а не земца), А. И. Никольского, П. И. Новгородцева, И. А. Петровского, М. В. Сабашникова (во втором списке нот, в первом — со знаком вопроса), II. В. Тесленко, В. И. Чарполусского. Кооптация от 10 до 14 представителей интеллигенции отражала тот факт, что «Союз освобождения» рос именно за ее счет. Об этом же говорит и соотношение делегатов всех четырех освобожденческих съездов — 54 земца и 116 лиц свободных профессий. Надо полагать, что эти цифры находятся в определенном соответствии со всем социальным составом союза. Точные данные об
этом вряд ли когда-нибудь смогут быть получены, но и косвенные (состав делегатов, состав Совета союза) достаточно убедительны.
Архивы донесли до нас и прямые, хотя и частичные, сведения о социальном составе освобожденцев. В марте 1905 г. состоялся третий съезд «Союза освобождения». На нем были приведены сведения о некоторых освобожденческих группах, приславших на съезд своих делегатов. Лиц, формально числящихся в «Союзе освобождения», насчитывалось 1600 человек. По 65 группам освобожденцев в 25 городах были названы точные цифры их членов 32. Из 770 человек, о которых имеются данные, большую половину прислали Петербург (8 групп — 210) и Москва (15 групп — 250), лишь в трех местах — Воронеже, Курске и Туле наличие освобожденческих групп показано пе только в городе, но и уезде. Итак, подавляющее большинство известных нам освобожденцев горожане, треть их проживала в Москве, большая половина — в двух столицах. Есть данные (за более позднее время — сентябрь 1905 г.)33 о профессиональной принадлежности членов самих многочисленных освобожденческих групп Москвы. Среди них: две группы адвокатов, историки, земские врачи, естественники, артисты, литераторы, инженеры, учителя, врачи, профессора, младшие преподаватели, две группы были созданы по национальному признаку (евреи и поляки) и одна земская группа [208, л. 12]. Конечно, роль земЦев в «Союзе освобождения» не обусловливалась только их численностью в нем. Сказывалось то, что земцы были людьми состоятельными, имели связи в-бюрократических кругах, и это делало их более осведомленными и влиятельными, чем прочие освобожденцы. Безусловно, имели значение й дли
32 В марте 1905 ,г. на съезд прибыли представители освобожденческих групп из 27 городов. Перечислим их, указав в скобках сведения о числе освобожденцев в этих группах: Москва (15 групп — 250 человек), Петербург (7 групп — 150 человек), Одесса (2 группы — 26 человек), Киев (6 групп — 80 человек), Харьков (30 человек), Ростов-на-Дону (40человек), Таганрог (30 человек), Саратов (8 групп — 150 человек), Самара (2 группы — 90 человек), Тамбов (25 человек), Владимир (5 человек), Ярославль (10 человек), Кострома (9 человек), Вологда (12 человек), Красноярск (18 человек), Екатеринославль (140 человек), Воронеж (50—60 человек + 30 человек в уезде), Казань (12 человек), Петербургская еврейская группа (60 человек), Вятка (40—50 человек), Курск (3 группы — 27 человек), Полтава (40 человек), Смоленск (15 человек), Балашов (7 человек), Сумы (12 человек), Тула (12 человек в уезде), Дерпт (?) и Нижний Новгород (?) [235а, л. 1].
” К этому времени в Москве насчитывалось уже 16 групп.
тельные традиции земского либерализма, объединение его в союзе земцев-конституционалистов и в «Беседе»34.
Однако и среди представителей интеллигенции, в общем-то неоднородной по своим исходным политическим взглядам, все же можно тоже обнаружить традиционные и весьма длительные связи. Нс говоря уже о том, что значительная часть членов Совета из лиц свободных профессий группировалась вокруг редакций определенных журналов и газет («Русские ведомости» в Москве, «Русское богатство» в Петербурге), следует указать, что среди членов Совета было шесть человек — II. Ф. Анненский, В. Я. Богучарский (Яковлев), А. II. Максимов, П. Н. Милюков, А. В. Пешехопов, В. В. Хижняков, еще в середине 90-х годов XIX в. входивших в партию «Народного права» (121, с. 182—195). Таким образом, в руководящем органе «Союза освобождения» перевес все же оказывался на стороне многочисленной и имевшей традиции совместной общественной и политической деятельности группы интеллигентов. Конечно же, преобладание интеллигентов в «Союзе освобождения» и его Совете отнюдь не означало какого-то внеклассового характера этой организации, ибо всякий либерализм и земского, и интеллигентского оттенков в конечном итоге выражал интересы буржуазного развития общества. «Вся политическая свобода вообще, на почве современных, т. е. капиталистических, производственных отношений есть свобода буржуазная,— писал В. И. Ленин.— Требование свободы выражает раньше всего интересы буржуазии» [1, т. И, с. 101]. Нельзя ни противопоставлять земский либерализм освобождснческому, ни сливать их воедино, не видя между ними различий на том основании, что и то и другое было либерализмом. Трудно согласиться с утверждением Е. Д. Черменского, когда он пишет: «Нам представляется, что образование ,,Союза освобождения” было только этапом в развитии земско-либерального движения» [103, с. 10] 35. Гораздо ближе к истине, по нашему мнению, стоит В. Я. Лаверычев, справедливо считающий, что «эти различия (между земцами и освобожденцами).— Я. Ш.) нельзя абсолютизировать, но и игнорировать их нельзя» [44, с. 62]. Русский либерализм, выражая исключи
34 Е. Д. Чсрменский допускает неточность, объявляя всех членов Совета «Союза освобождения» членами «Беседы» [103, с. 3]. И. И. Петрункевич в состав «Беседы» никогда не входил, так же как и избранные позже п Совет его брат М. И. Петрункевич, новгород-ский!земсц А. М. Колюбакин и тамбовский земец Д. А. Брюхатов.
311 Более подробно полемику по этому вопросу см.: [105, 115, 103, Ю и др.].
тельно ‘интересы буржуазного развития России, всегда был очень пестр и по своей программе, и по своей организации, никогда пе ограничиваясь лишь одной политической партией (см.: [90]). Пестр был он и по своему социальному составу. Либералы выходили из среды помещиков-земцев, буржуазной интеллигенции, позже — дельцов русской промышленности. И, конечно, пе все они представляли земско-либеральное движение. Наряду с земским либерализмом в описываемый период существовал и «новый» освобожденче-ский буржуазно-демократический либерализм — составная часть широкого политического течения (всего русского либерализма), стоявшая на левом его фланге.
Считаем не лишним напомнить еще раз, что земцы-конституционалисты представляли хотя и меньшую, но весьма заметную (до V4) и влиятельную часть членов освобожден-ческих съездов. На первом съезде, как уже говорилось, из 48 его участников земцев оказалось 19. Довольно значительно были они представлены и в Совете «Союза освобождения» (от 2/б до V6 его членов), не говоря уже о том, что бессменным председателем Совета был земец И. И. Петрункевич. Необходимо отметить и определенную условность разделения на земцев и лиц свободных профессий. По подсчетам Н. М. Пирумовой, в конце XIX в. среди .250 выявленных ею земских либералов оказалось 14 профессоров, 4 приват-доцента, 13 издателей, 43 человека регулярно занималось публицистической деятельностью, а значительное число земцев работало врачами, учителями, статистиками, судьями и т. д. [75, с. 232—283]. Влияние настроения и чаяний демократической интеллигенции в земской среде было весьма заметным. Однако все земцы упорно подчеркивали свою «избранность» (и в переносном, и в прямом смысле — они избирались в управы тайным голосованием), выделяли себя из либерального «общества» и не желали растворяться в нем, хотя часть земцев, как мы видели, в начале XX в. стала вести себя иначе и, не покидая обособленной «-Беседы» и «Союза земцев-копституциопалистов», вступила в «Союз освобождения». Это придавало последнему определенный «земский оттенок», но, конечно же, не смогло превратить его в простую разновидность земского либерализма.
* * *
Создание «Союза освобождения», происходившее при деятельном участии наиболее радикальных земцев-конституцио’-налистов, оказало известное влияние и на организацию зем-
ского либерализма. Как мы уже видели, именно в свйзи с созданием «Союза освобождения» начали функционировать специальные съезды земцев-конституционалистов («ново-сильцевские съезды»). Это чисто земское объединение по решению организационного бюро своего второго съезда (февраль 1904 г.) отказалось войти целиком как «профессиональная группа» в «Союз освобождения», боясь, что подобный шаг перепутает и оттолкнет многих робких земцев. Участие в «Союзе освобождения» стало личным делом каждого земца-конституционалиста в отдельности. В результате принятого решения, свидетельствует Д. И. Шаховской, «при некоторой обособленности земского союза, в этих так называемых ,,ново-сильцовских“ съездах могли позднее участвовать такие, например, земцы, как гр. Гейден и другие, а их участие было чрезвычайно важно для тех целей, которые преследовал союз» [108, с. 119]. Так, прямым результатом организации «Союза освобождения» стало функционирование обособленного земского союза («Союза земцев-конституционалистов», как он стал именоваться впоследствии).
Кроме непосредственного влияния, создание «Союза освобождения» подействовало на земский либерализм и опосредованно. И января 1904 г. на первом же после учреждения «Союза освобождения» заседании «Беседы» кое-кто из-ее членов, прослышавших о возникновении в Петербурге «некоторых кружков», потребовал «принять по отношению к ним тот или иной образ действий». Только что приехавший с освобож-депческого съезда Петр Долгоруков призывал членов «Беседы» сговориться и выступить с политической программой: нужно действовать на живые элементы общества, иначе рискуешь остаться в хвосте,— утверждал он. На необходимость улучшения организации и выработки для «Беседы» хоть какой-нибудь четкой программы (пе обязательно конституционной — вынесем наружу программу, которую каждый из нас хранит про себя,— призывал М. Д. Ершов) настаивали и другие участники освобожденческоского съезда (И. II. Демидов). Земцы-конституциопалисты рассчитывали, что им хоть чуть-чуть удастся сдвинуть влево «Беседу», придать ей хоть какую-нибудь более определенную программу, чем расплывчатая «борьба с бюрократией». Но большинство членов «Беседы» твердо стояло на своем — никаких четких программ, никакой четкой организации! «Мы в ,,Беседе” пе представители какой-нибудь активной, боевой организации, и каждый из нас действует по своему разумению,— заявил граф П. Гейден.— Не к чему превращать нашу ,,Беседу” во что-то таинственное и нелегальное».
Когда же одий из собеседников йМразий сомйейиё в том, йТО «Беседа» все же легальная организация, граф развел руками и в смущении заявил: «Нужно принимать меры на тот случай, когда самодержавие исчезнет» [307, л. 140].
Большинство собеседников настояло на своем: «Беседа» не должна иметь целью борьбу с самодержавием — это дело «нелегальных», которые этим пусть и занимаются. Цель «Беседы» в другом: «Так как в ней участвуют люди разного направления,,, Беседе11 можно быть мостом между разными передовыми (I) партиями». Подводя итог прениям, Павел Долгоруков с общего одобрения резюмировал: «,,Беседе” нельзя иметь политической программы, и ее дело — отрицательное отношение к бюрократии, которое делает из ,,Беседы” прогрессивную земскую партию» [307, л. 142]. «Беседа» так и осталась замкнутым кружком со значительным налетом аристократического фрондерства. В составе 54 ее членов состояло 9 князей, 8 графов, 2 барона, 4 губернатора и 18 уездных предводителей дворянства. «Собеседники» сами понимали свою обособленность даже в земской среде. Возражая против превращения «Беседы» в общеземскую организацию, Петр Долгоруков говорил: «Мы для этого слишком тесный кружок, слишком одностороннего, так сказать, состава (все более или менее крупные помещики, с определенным положением... люди исключительно одной среды)» [307, л. 92]. С некоторым основанием «Беседу», стоящую на самом правом фланге либерального движения, можно назвать представительницей аристократического либерализма, куда одно время входили и стопроцентные аристократические фрондеры (типа А. А. Бобринского и П. С. Шереметева), и либералы славянофильского толка (Д. Н. Шипов), и некоторые земцы-конституционалисты, и даже активные освобожденцы (Д. И. Шаховской, братья Долгоруковы).
Однако все собеседники ясно почувствовали необходимость улучшения организации своего аморфного кружка. Они высказались за создание постоянного бюро «Беседы» из проживающих в Москве членов, за разграничение между ними определенных обязанностей по руководству кружком и выделение для них особых заместителей. Решено было организовать в Петербурге филиал «Беседы». По всей вероятности, именно в связи с этим следующее заседание кружка вопреки многолетней традиции впервые наметили провести не в Москве, а в Петербурге в феврале 1904 г. Наконец, было принято специальное постановление, что все новые члены «Беседы» должны в обязательном порядке вступать в книгоиздательское товарищество под названием «Беседа»^ для
чего вносить пай в 100 руб. Это товарищество уже давно занималось изданием намеченных кружком трудов [307, л: 137—145]. Конечно, все эти сдвиги в организации земского либерализма нельзя объяснять исключительно или хотя бы преимущественно влиянием только что возникшего «Союза освобождения». Об этом, может быть, убедительнее всего свидетельствует доклад одного из земцев о тактике «Союза освобождения,»; сделанный па его Учредительном съезде. «События русской жизни,— говорилось в нем,— принимают такой быстрый и угрожающий ход, что мы можем оказаться внезапно перед перспективой общего кризиса, когда будет поздно обдумывать нашу программу и организовывать средства для ее исполнения. Момент будет упущен, и русская либеральная партия, прежде чем докажет свою способность к созидательной работе, будет оттеснена в самый важный и критический момент другими элементами, более крайними и решительными» [154, № 44, с. 345].
, Как видим, была общая причина, подталкивавшая либералов, — вызревание в стране революционного кризиса, активизация движения широких народных масс. Именно это вовлекло наиболее решительных земцев в «Союз освобождения», затем более осторожные, но еще достаточно активные земские либералы стали посещать нелегальные «новосиль-цевские съезды» земцев-копституционалистов, и, наконец, даже разношерстная «Беседа» стала делать робкие шаги к усовершенствованию своей внутренней организации. Но если причина у всех этих явлений была одна, то глубина и последовательность их были различны, причем активизация одной из составляющих русского либерализма стимулировалась деятельностью других. Освобожденцы подхлестывались «элементами более крайними и решительными»— революционерами, земцы — освобожденцами.
Традиционный земский помещичий либерализм уступал «освобождепческому» и в программных, и в организационных, и в тактических вопросах. Освобожденцами смогли стать только самые левые из земцев. Разумеется, это было не случайно. В радикализации «Союза освобождения» играл большую роль его интеллигентский по преимуществу состав. «Интеллигенция,— подчеркивал В. И. Ленин,— потому и называется интеллигенцией, что всего сознательнее, всего решительнее и всего точнее отражает и выражает развитие классовых интересов и политических группировок во всем обществе» [1, т. 7, с. 343]. Развивая эту мысль, вождь большевиков через некоторое время писал уже прямо о «Союзе освобождения»: «Интеллигенция более способна выражать
широко понятые, существенные интересы всего класса буржуазии в отличие от временных и узких интересов одних только ,,верхов” буржуазии. Интеллигенция более способна выражать интересы широкой массы мелкой буржуазии и крестьянства» [1, т_. 11, с. 199]. А далее в этой же статье В. И. Лепин добавлял: «Буржуазная интеллигенция есть самый деятельный, решительный и боевой элемент освобож-депской, конституционно-,, демократической” партии» [Там же, с. 200]. Преобладание интеллигенции в «Союзе освобождения» и определило все черты, отличающие «новый» либерализм от «старого» земского либерализма.
Глава четвертая
* ---------------
В ПРЕДДВЕРИИ РЕВОЛЮЦИИ
«Патриоты» и пораженцы. Разногласия в тактике, требования пересмотра программы. Тенденция освобожденцев к координации своих действий с революционными партиями. Конференция революционных и оппозиционных партий в Париже в сентябре-октябре 1904 г. Ее роль в освободительном движении. Активизация «Союза освобождения». Его второй съезд в октябре 1904 г. Выработка новой тактики. Ноябрьский съезд земцев и завершение оформления программы земского либерализма. Издание легальных газет. Банкетная кампания освобожденцев. Между молотом и наковальней', царский манифест 12 декабря 1904 г. Образование профессионально-политических союзов. «Рабочая петиция» и начало революции 9 января 1905 г.
История общественного движения в любой стране взаимосвязана с внешней политикой, проводимой правительством, особенно в периоды ее кризисного обострения. Нельзя понять складывания первой революционной ситуации в России вне связи с Крымской войной. Обращаясь ко второй революционной ситуации, необходимо принять во внимание ход и результаты войны с Турцией в 1877—1878 гг. Общественное движение в России в начале XX в. невозможно рассматривать изолированно от русско-японской войны, которая оказала на него заметное влияние, сначала резко затормозив рост оппозиционности либералов, а затем еще резче ускорив его. В то же время нельзя переоценивать значение этого явления и отводить русско-японской войне, как это делали меньшевики, роль едва ли не основного фактора в революционизировании России и главного рубежа в ходе революционного процесса. «Началом периода наивысшего развития общественного движения последних лет или собственно началом его революционного периода следует считать, без сомнения, русско-японскую войну,— утверждалось в их коллективном труде.— Больше того: эта война знаменует собой начало нового периода в русской истории, грань, которая отделяет эпоху предреволюционную от собственно русской революции» [68, с. 35].
Война временно прервала рост либеральной оппозиционности земцев. Шедшие в земском либерализме в первые годы
XX в. два противоречивых, но тесно связанных между собой процесса — дифференциация на отдельные течения и консолидация внутри этих течений на некоторое время были приостановлены. Война прервала также процесс полевения земского либерализма, которое, по воспоминаниям Ф. А. Головина, проявлялось в том, что в начале XX в. «чисто земские вопросы и интересы стали отходить на второй план. Все сильнее и настойчивее перед земцами вставали вопросы общегосударственного значения» [150, № 58, с. 143]. На царский манифест о начале войны с Японией чрезвычайные земские собрания ответили «единодушным патриотическим порывом». Град верноподданнических адресов, депутации к «обожаемому монарху»— все свидетельствовало о том, что либеральная фронда уступит место оскорбленному патриотизму и шовинизму. Дело не ограничилось только словесной шумихой. Земства, соревнуясь одно с другим, жертвовали на войну миллионные средства. Под гром рукоплесканий правых, левых и «средних» земцев принимались адреса царю ([217], «Всеподданнейшие адреса по поводу войны») и решения о добровольных пожертвованиях на армию. Так, Харьковское земское собрание пожертвовало 1,5 млн. руб. на войну (из них -250 тыс. на флот) и еще 1 млн. руб. «на непосредственное усмотрение государя». Эту сумму, взятую из так называемого страхового капитала, население губернии должно было погашать в виде земских податей в течение 20 лет [154, № 45, с. 367]. Только на военные нужды за первые полтора месяца войны земства ассигновали около 5 млн. руб. [30, с. 98]. Деньги, собранные по копейке с мужиков на ремонт дорог, на больницы, школы, на страхование от голода и пожаров, щедро и беззастенчиво предоставлялись на поддержку дальневосточной авантюры самодержавия. Земцы открыто продемонстрировали свои верноподданнические и ура-патриотические настроения. Николай II милостиво согласился принять их адреса непосредственно из рук уполномоченных земскими собраниями делегаций. 10 февраля в Зимнем дворце Плеве представил царю депутацию петербургских земцев, в состав которой входили известные либеральные лидеры М. М. Стасюлевич и К. К. Арсеньев. Они преподнесли Николаю жалкий «патриотический» адрес.
Ура-патриотические настроения охватили не только «среднего» земца, Как правило весьма далекого от общественной борьбы, оппозиционных действий, от всего, что связано с «политикой» (если не считать таковой выражение верноподданнических убеждений). По свидетельству А. А. Корнилова, даже традиционные оппозиционеры в земстве стали
высказываться «далеко не в пользу либеральных начинаний» [272, л. 137]. Война и сразу же последовавшие за ней неудачи вызвали всплеск дворянского патриотизма почти у всех признанных вождей земского либерализма. С. Ф. Ольденбург писал в дневнике: «Война! По-видимому, началось жутко и больно. Странно вместе с тем — страшно хочется, чтобы нас не разбили, хочется победы нашим» [274, л. 3].Отмечая неудачный ход боевых действий, он оговаривал: .«Конечно, теперь не время активной критики, это понятно, итоги подводиться будут потом» [274, л. 6]. «...Я от всей души, искренно и без задней мысли желаю победы нашим войскам», — писал С. II. Трубецкой В. И. Вернадскому [266, л. 9].
Однако отношение земских либералов к войне с первых же ее дней определяли нс только чувство дворянского патриотизма и геополитические соображения о «желтой опасности» ([314, л. 1—42]. Автограф С. Н. Трубецкого «На рубеже»). Немалую роль играло и другое: надежда, что за неизбежными, по их убеждению, поражениями последуют столь же неизбежные уступки самодержавия, которое само будет вынуждено дать под влиянием этих поражений определенные реформы. «Ты всегда поспеешь быстро к грядущим великим событиям после второго Севастополя, который мы себе так искусно приготовили,— писал в самом начале войны один член «Беседы» другому.— Я уверен, что флот наш погиб, и что на суше мы будем чувствовать себя не лучше англичан с бурами» [340, л. 1]. Не только дворянский патриотизм, но и расчеты на то, что самодержавие под влиянием только одних военных поражений — без какого-либо понуждения со стороны,— как и после Крымской войны, опять вынуждено будет вступить на путь реформ, сковывали решимость земских либералов, понуждали их пересмотреть свою тактику и замедлили более четкое оформление их программных положений.
Вскоре после начала войны; 15 февраля 1904 г., «Беседа» собралась на свое внеочередное заседание. На нем обсуждался один главный вопрос — отношение к начавшейся войне. Решено было подносить самодержцу адреса, «но в форме, приличествующей земским учреждениям, без раболепных и шовинистических выражений», позволено было ассигновать земские средства на войну, но не прямо на армию и флот (то было признано делом правительства), а косвенно — путем организации санитарных отрядов, госпиталей и т. д. Говорилось о желательности объединения на этой почве отдельных земств [307, л. 147]. Главный же вопрос — о линии поведения аристократических фрондеров на период войны —
был разрешен так: «Тактика в течение войны Должна быть не наступательная (!), но оборонительная, иначе говоря, пе следует брать на себя инициативу новых реформ (?!), но во всех вопросах, возбужденных и поставленных на очередь, общественное мнение должно высказываться столь же определенно и решительно, как и до войны» [307, л. 147]. В этих словах любопытно не только высокое мнение о своей наступательной, определенной, решительной тактике до войны, но и откровенно выраженное желание ничем не затруднять занятое войной правительство. Куда девались громкие слова о невозможности жить и дышать в условиях всевластия бюрократии? Недалеко ушли от собеседников и земцы-конституционалисты. Их второй съезд собрался 23 февраля 1904 г. На нем присутствовали около 40 человек, представляющих два десятка земских губерний. Земцы считали, что дело, по их словам, идет «даже не к революции, а прямо к пугачевщине» [8, с. 71]. И все же они признали необходимым на время войны прекратить всякую оппозиционную деятельность. Как всегда в таких случаях, измена собственным убеждениям оправдывалась ссылками на объективные причины. Петрово-Соловово считал невозможным даже и заикаться о конституции «ввиду страшного подъема патриотического чувства». И. Н. Львов доказывал, что «монархизм стоит несомненно незыблемо, что авторитет царя огромен и непоко-леблеп». Попытки отдельных конституционалистов (в частности, Ф. И. Родичева х) настаивать на необходимости выдвижения конституционных лозунгов и в годы войны потонули в общем хоре сторонников обороны отечества и заключения гражданского мира. Отказавшись на время войны от всякой оппозиционной -деятельности, земцы-конституционалисты дальнейшее развитие ее поставили в прямую зависимость от хода военных действий. Именно поэтому они решили осенью 1904 г. перед губернскими земскими собраниями провести свой съезд, а до него «представить каждому, по его усмотрению, проводить в жизнь, что будет возможно из общей программы» [Там •же]. Практически это означало одно — капитуляцию перед самодержавием. Документальным подтверждением этой капитуляции явилось принятое съездом специальное обращение «К русскому обществу», которое нелегально (!) распространялось в стране. В нем заявлялось:
1 «Если вы, господа, не скажете вашего слова в земских собраниях, то его скажут другие слои общества»,— заявил Ф. И. Ръдичев и отсюда делал вывод: «Этим историческая роль земства будет сведена к нулю» [Там же, с. 71].
4<,,Мы — граждане России”— вот лозунг времени, вот 4т0 должен подсказывать народный дух». Обращение было напичкано утверждениями, что «сражаться за Россию является теперь уже национальным делом», «что теперь поддержание чести и славы России легло на русский народ»2. Оно требовало «объединения во имя высшего начала» и выражало надежду, что, с честью выйдя из тяжкой годины испытаний, Россия победит пе только врага внешнего, но и врага внутреннего, у которого русский народ отвоюет себе «мирным путем, напором сильно пробудившегося общественного мнении свои человеческие права», и, «вздохнув полной грудью», славно заживет «на почве народного представительства при органическом единении монарха с народом» [108, с. 120—121; 154, №46, с. 407].
Среди земских либералов после начала русско-японской войны не оказалось ни одного человека, выступившего, хотя бы нелегально, с призывом продолжать бороться с произволом царской бюрократии. Даже беспокойный «Земский гласный Т.», как всегда оказавшийся на самой левой позиции, не составил исключения. Правда, первоначально он был, по собственным словам, ошеломлен всем происшедшим: вместо открытого заявления:,,Да здравствует свобода! Да сгинет самодержавие!”— открытое припадание к стопам державного вождя. И притом припадание, так сказать, повальное, общее, без единого исключения, без малейшего признака колебаний и сомнений [151, № 3, с. 1]. Однако, хладнокровно поразмыслив, он пришел к убеждению, что отчаиваться нечего, картина плачевная, но не безнадежная, ибо в данной ситуации можно отделить «плевелы общего рабства от пшеницы естественного и здорового чувства национализма». Итак, с призывами к единению и гражданскому миру во время войны выступили почти все земские либералы от самых умеренных до самых левых.
Однако самодержавие, при всяком удобном и неудобном случае демонстративно подчеркивавшее свое пренебрежение к «обществу», точно так же «поступило и на этот раз. Оно пе приняло протянутой ему руки. Более того, посчитав момент для себя очень выгодным, министерство внутренних дел
По сравнению с земскими либералами куда больше твердости в своих взглядах проявил Лев Толстой. По словам его сына, на вопрос одного пз американских журналистов, за кого он стоит — за Россию или за Японию, великий русский писатель ответил: «Ни за ту, ни за другую, а за рабочий парод, обманутый своими правительствами п принужденный сражаться против своей с< вести п религии п против своего благосостояния» 1307, л. 148].
обрушило па смирившихся земцев град новых репрессий. Даже убежденный сторонник самодержавия Шипов оказался неугодным правительству. Плеве не утвердил его в должности председателя Московской губернской земской управы, которую Шипов занимал в течение 11 лет. Далее последовало неутверждение в земских должностях еще ряда либералов. «Признавая вредное влияние на ход земских дел в Тверской губернии» А. И. Бакунина, М. П. Литвинова, И. И. Петрункевича, М. И. Петрункевича, М. Е. Зайцева, В. Д. Дервиза, II. К. Милюкова, Б. Н. Тица, министр внутренних дел В. К. Плеве с согласия царя приказал губернатору выслать их из пределов Тверской губерний, а в опустевшую губернскую земскую управу назначил своих чиновников [178, л. 9—14]. В ответ на это в виде протеста в Тверской губернии покинули свои посты в земстве 12 врачей, 7 акушерок, 24 учителя, 28 статистиков и других земских служащих. Директор департамента полиции 12 марта 1904 г. разослал во все губернии поименный список, требуя не принимать их никуда на работу [178, л. 61—63; 154, № 46, с. 409 ]3. Затем в ход пошло традиционное правительственное средство в борьбе со строптивыми земскими управами — ревизия их наиболее ретцвымй чиновниками министерства внутренних дел, буквально громившими ревизуемые управы. В результате «ревизии» одного только Тверского земства было уволено около 100 земских служащих: [6, № 22, с. 256—257].
12 апреля 1904 г. В. И. Вернадский писал в своем дневнике: в результате ряда репрессивных мер правительства «фактически земская деятельность должна считаться прекращенной — подобно живой университетской жизни, ей нет места в России при современных условиях» [261, л. 401. Бескомпромиссная политика самодержавия ^вызывала раздражение даже у самых умеренных либерально настроенных людей 4 и неизбежно должна была привести к росту их оппозиционности, тем более что, успешно громя врага внутреннего, царизм оказался совершенно бессильным перед врагом внешним и терпел на войне одно поражение за другим.
8 Подробнее об этом см.: Мицкевич С. И. Революционная Москва, 1888—1905. М., 1940, с. 312—313.
4 Красноречивым свидетельством тому может служить письмо графини В. Н. Бобринской (родной сестры Н. Н. Львова) племяннику Р. А. Писареву с оценкой «легендарно ненавистной лпчности» Плеве и проводимой им политики [339, л. 3—5].
* * *
Если у земских либералов начало войны вызвало однозначное ура-патриотическое настроение, то в только что образованном «Союзе освобождения» дело обстояло куда сложнее. С трудом созданное на Учредительном съезде единство не выдержало первого же серьезного испытания. Вскоре после начала войны, 19 февраля 1904 г., Совет «Союза освобождения» собрался в Петербурге на квартире у II. Н. Ковалевского на свое второе заседание [295, л. 34]. Судя по всему, и здесь главным стал вопрос об отношении к войне. Совет отказался поддержать Л. В. Пешехонова, требовавшего публично осудить земские ассигнования на войну. В ответ последний вышел из состава Совета «Союза освобождения». Не выходя формально из самого союза, А. В. Пешехонов практически перестал принимать участие в его работе [334, л. 86; 295, л. 40; 108, с. 119].
В среде освобожденцев не было единого отношения к войне, образовался целый спектр мнений от открытых пораженцев (на что обратил внимание в своей работе еще Б. А. Романов. См.: [80а]) до сторонников победы самодержавия. Причины этого были двояки. Во-первых, в самой российской интеллигенции в первое время после начала войны были как «патриоты», сторонники победы царизма, так и люди, выступавшие с гораздо более радикальных позиций [28, с. 268— 282], хотя по мере неудачного хода войны число первых резко уменьшалось, а вторых — столь же резко возрастало. Во-вторых, даже те, кто считал себя патриотом и желал победы царизма над Японией, все же, как правило, осуждали тот внешнеполитический курс, которого он придерживался в это время. Считая Переднюю Азию «сферой естественного экономического и культурного ’ влияния России», П. Б. Струве утверждал, что ей совершенно «необходимо искреннее соглашение с Японией и Англией, расширение и упрочение на этой базе франко-русского союза... поддержание всех разумных стремлений, направленных на коренное преобразование Турецкой империи в интересах угнетенных народностей: радикальное решение македонского, критского и-армянского вопросов» [245, л. 4]. Ярко выраженная ближневосточная ориентация освобожденцев толкала их на резкое осуждение дальневосточной авантюры царизма и была одной из причин того, что во многих статьях «Освобождения» зазвучали пораженческие потки. Осуждая царизм за то, что он ведет внешнюю политику «без малейшей мысли об истинных интересах народа и государства, без всякого чувст
ва реальности» [154, № 47, с. 410], Струве порицал дальневосточные захваты, так как они не имели и не имеют под собой естественного экономического фундамента. В результате он приходил к выводу: парадокс русско-японской войны «заключается в полном объективном совпадении тех ближайших политических целей, к которым стремится... Япония, с национально-государственными интересами русского народа па Дальнем Востоке. Япония стремится вытеснить Россию из Маньчжурии, русский народ заинтересован в том, чтобы уйти оттуда с возможно меньшими потерями» [154, № 54, с. 65-66].
Струве выступил против геополитических построений некоторых земских либералов, осуждая нелепый призрак панмонголизма и желтой опасности, которые якобы должны вызвать в русских людях жалость к двуглавому орлу, посрамленному „желтой деспотией” [249, л. 41]. «Отечество вовсе не в опасности, но Россия действительно переживает трудное и скорбное время... г. фон Плеве для России опаснее японцев» [151, № 2, с. 1],— публично писал он. По мере йе-удачного хода войны пораженческие нотки у Струве усиливались. «Их надо бить по голове палкой,— заявил он в беседе с А. В. Тырковой.— Японцы и будут такой палкой!»' [212, л. 6].
Однако нотки эти имели одну весьма характерную особенность: в военных поражениях самодержавия Струве хотел видеть не столько факторы, резко ослаблявшие его силу в пользу освободительного движения, сколько аргументы, подтверждающие неумение царизма вести «здоровую», дееспособную внешнюю политику, что было лишним свидетельством необходимости замены самодержавия правовым «народным» государством. «Поражения России в войне имеют огромное воспитательное значение,— записывал Струве свои мысли.— В политике следует всегда помнить: люди воспитываются не столько пропагандой идей и принципов, сколько событиями... Война всех интересовала и интересует, война всех просветила и просвещает, война всех воспитывала и воспитывает» [249, л.' 3]. Именно военная беспомощность самодержавия ярче всего подтвердила его бесполезность и вредность. В результате поражений царизма «идея политического освобождения России приобрела с каждым новым фактом новых сторонников, новое ее выражение, становится все авторитетнее и авторитетнее» [Там же, л. 4].
Отношение Струве к войне было весьма противоречиво. С первых же ее дней он, по собственным словам, истолковывая «патриотическое возбуждение как темное, но все-таки в
дсйовё здоровое проявление гражданских чувств» [454, № 53, с. 49], решил развивать эти чувства. Вскоре после начала войны Струве наладил иррегулярный выпуск «Листков ,,Освобождения”»— оперативного издания, в центре внимания которого оказались вопросы, связанные с войной. Первый помер открывался «Письмом к студентам» редактора «Освобождения». Самым жгучим вопросом теперь оп считал необходимость выяснить всем и каждому, как и почему страна оказалась неподготовленной к войне [151, № 1, с. 21. Заявив далее, что «патриотическое возбуждение окажется могущественным рычагом непреодолимой свободной пропаганды», Струве призывал студентов «устроить такую истинно патриотическую прогулку по городу, от которой г-на фон Плеве возьмет дрожь». По убеждению Струве, всего лишь за полтора года до этого давшего ганнибалову клятву борьбы с самодержавием, в России создалось ненормальное и стыдное положение, при котором па царскую армию русские люди смотрят со страхом и недоверием. С этим пора кончать, считал Струве. «Не странно ли, что русские люди до сих пор не умеют и не решаются кричать: ,,Да здравствует армия!”?» — задавался он вопросом. Струве призывал студентов кричать здравицы в честь царских вооруженных сил и добавлял: «Вы должны испускать этот лозунг одним духом с другими, еще более ценными и более патриотическими: ,,Да здравствует Россия!”, ,,Да здравствует свобода!”, ,,Да здравствует свободная Россия!”». Другие, «более острые и воинствующие лозунги», под которыми он разумел прежде всего «Долой самодержавие!», редактор «Освобождения» объявлял неуместными и нежелательными.
Новая тактика Струве среди земских либералов вызвала противоречивое к себе отношение. Те, кто безоговорочно встал па шовинистическую позицию, резко осуждали ее. «Пошлой, путаной и бестактной представляется мне выходка этого бедного Струве, который пригласил петербургских студентов устроить ,,хорошенькую патриотическую прогулку” по Невскому с криками ,,Долой фон Плеве!”5 Повторяю, я от всей души и всего более желаю победы»,— писал С. Н. Трубецкой [266, л. 10]. Предупреждая Струве, что реакционеры нападают на «Освобождение» за то, что оно якобы хочет воспользоваться трудностями войны и вырвать у самодержавия теперь же все, что возможно, В. М. Петрово-Соловово с удовлетворением добавлял: «Таких мыслей я в 6
6 Струве призывал студентов выдвинуть этот лозунг, если полиция станет разгонять их патриотические манифестации.
„Освобождении*’ не вижу, они бы не нашли сочувствий й конституционном лагере... Для меня все более и более несомненным становится, что, пока длится война, никакие конституционные заявления не будут иметь успеха и что их необходимо отложить» ([227], письмо от 27 марта 1904 г.). Одобрило поведение Струве и земское крыло освобожденцев. Член Совета «Союза освобождения» Пётр Долгоруков писал ому в частном письмо: «Взятый Вами топ относительно войны могу лишь приветствовать, он намного вернее, чем в некоторых произведениях друзой „Освобождения” в России» [156, л. 64].
Долгоруков не зря ссылался на некоторых друзей «Освобождения». Шаг Струве был воспринят ими резко отрицательно. С. Г. Сватиков прислал письмо, обвиняя Струве в хвостизме, утверждая, что положение редактора нелегального органа обязывает его не угадывать проблески патриотизма в полицейско-неосмысленных манифестациях и не стараться попасть в тон этому патриотизму. Он справедливо писал Струве: «Вы хотя и не отрекаетесь от Вашей „ганнибаловой” клятвы, но временно складываете ее „на полочку,” т. е. „долой самодержавие” остается само по себе, а Вы особо будете выкрикивать „Да здравствует Россия!”, „Да здравствует свобода!”» ([223], письмо от 22 апреля 1904 г.). Еще более резко выступил против позиции Струве один из руководителей петербургских освобожденцев. В своем письме он сообщал Струве «грустную весть: листок к студентам произвел на всех крайне грустное впечатление. На студентов он произвел такое впечатление, что они хотели даже препятствовать его распространению: возмущение было всеобщим». Осуждая попытку Струве слить патриотизм с гражданскими и свободолюбивыми чувствами, он напоминал ему, что и в свободных государствах армию пе очепь-то любят, «а у нас ее чествовать, значит, чествовать вооруженную власть, значит, не понимать, что до национальной гвардии нам еще далеко... Вообще мой самый горячий совет, и не мой только,— осторожнее бросайте лозунги и практические советы. Оттуда плохо видно, осуществлять же крайне трудно» ([227]. Под письмом (без даты) подпись: «Опять некогда». Судя по почерку, автором его была Е. Д. Кускова).
Разногласия не ограничились только внутренней перепиской. Впервые после создания «Союза освобождения» и второй раз за время существования журнала (напомним, что первый раз споры велись о социальном составе либеральной организации, в которую П. Б. Струве хотел включить Д. Н. Шипова и других, идеализирующих самодержавие
лиц, а Д. И. Шаховской, П. II. Милюков, А. В. Пешеходов и другие решительно возражали против этого, предлагая ориентироваться па более радикальные круги)’ они вышли наружу, на страницы «Освобождения» и показали отсутствие единства в важнейшем для начала 1904 г. вопросе — вопросе об отношении к войпе. В 19(43) номере журнала появился новый постоянный раздел «Война и русская оппозиция», в котором из номера в номер стали печататься дискуссионные статьи. Первой такой публикацией было «Письмо к редактору» П. Н. Милюкова. Он резко возражал против выдвинутых Струве в первом «Листке ,,Освобождения14» новых лозунгов для студенчества, назвав их недостойными. Заявив об отказе кричать «Да здравствует армия! Да здравствует Россия!», Милюков добавил: «Пусть реакционеры обвиняют нас ежедневно в измене отечеству по этому поводу, мы этого не боимся». Открыто объявив о своем нежелании, чтобы здравствовала самодержавная Россия, он осудил и здравицы в честь армии: «Пока русская армия будет кулацким символом... русской внешней политики, мы не станем кричать ,,Да здравствует армия!”». По мнению Милюкова, патриотизм может иметь разный характер — и реакционный в том числе. «Будем патриотами для себя и для будущей России,— призывал он,— останемся верными старой ,,народной поговорке”—,.Долой самодержавие!” Это тоже патриотично, а заодно гарантирует и от опасности оказаться в дурном обществе реакционеров» [154, с. 350]. Тут же был помещен и ответ Струве, который продолжал настаивать на важности и правильности изобретенных им лозунгов. Он и впредь обещал «все силы приложить к тому, чтобы слить здоровое патриотическое чувство с гражданскими освободительными стремлениями». Призывая к «национальной солидарности», Струве именно в ной мечтал найти «общую почву с теми, кто пас еще пе понимает» (с. 351). Заявив: «Действовать после начала войны томи же приемами, как до войны, па мой взгляд, невозможно», Струве утверждал, что вызванное ею в России возбуждение следует использовать для осуществления основной идеи редактируемого им органа —«понимания политического освобождения России как великой национальной задачи» (с. 352).
Милюков не удовлетворился полученным разъяснением, п вскоре «Освобождение» опубликовало его новое обстоятельное письмо. «Я глубоко убежден, что никакой подходящей программы и никаких удачных конкретных предложений нельзя сделать, исходя из Башей мысли (найти общую почву с националистами.— К. Ш.). Позвольте мне но следовать
за Вами»,— кончал снос письмо один из ведущих теоретиков освобо/кденцев. Струве ответил короткой отпиской, в которой заявил, что он ищет «опоры для политического расчета в моральном чувстве» [154, № 45, с. 378—379]. Милюков прислал частное письмо Струве, в котором утверждал, что по некоторым вопросам они, очевидно, не сговорятся. Он предлагал продолжить публичную дискуссию, «устранивши точку зрения слишком принципиальную и абстрактную, и все-таки пе занимая общей почвы с правительством и русскими шовинистами» [257, л. 90].
* * *
Дискуссия в «Освобождении» развернулась широко, представляя все оттенки мнений — от откровенно «патриотических» до призывов использовать «патриотический» подъем в целях усиления освободительного движения и даже временами до откровенно пораженческих статей. По мере неудачного хода войны в журнале усиливались нотки пораженчества и все реже и глуше раздавались голоса тех авторов, которые по совету Струве надеялись увязать «патриотизм» и желание победы царскому правительству со стремлением к политическому освобождению страны. «Что потеряет русский народ, если его флот и армия будут разбиты?... Он потеряет уверенность, что царская сила несокрушима. А что потеряет русский народ, если его армия выйдет победоносной из этой войны? Он потеряет все!.. Он потеряет последний луч надежды на освобождение, так как правительство, упитанное победой, окрепнет и усилится настолько, что всякая попытка протеста будет невозможна»,— писал в журнале молодой русский ученый, скрывший свою фамилию под тремя звездочками [154, № 46, с. 399] °. Летом 1904 г. в разделе «Письма из провинции» «Освобождение» печатало: «Глубокий вздох облегчения вырывается из груди при чтении официальных
6 Возможно, что этим молодым ученым был Александр Иванович Петрункевич, учившийся, а затем и работавший в это время в Англии. Он писал в начале апреля 1904 г. из Оксфорда П. В. Струве: «Мое мнение о том, что правительство будет усилено, если одержит победу, я считаю безусловно верным. Вам кажется это невероятным. Но подумайте, в каком затруднении находится оно теперь п как подорвется его престиж в России и за границей». Порицая ассигнования земцев правительству А. И. Петрункевич добавлял: «Я считаю более нравственным п добрым в конечном результате перевешать все правительство, чем помочь ему хотя бы одной копейкой». Характерна резолюция Струве на этом письме: «Пе требует ответа» [257, л. 155].
свидетельств о крушении на Дальнем Востоке мрачной, адской силы, столетиями страшным кошмаром тяготеющей над Россией, опустошающей все жизненное, самобытное, равняющей с землею все возвышающееся над казенным уровнем» [154, № 52, с. 47].
Осенью 1904 г. Струве для помощи в ведении журнала был прислан А. Л. Корнилов. На короткое время он стал вторым по влиянию в журнале человеком. В конце 1904 г. в «Освобождении» была помещена его статья «Наши внутренние дела» [272, л. 68]. «Иностранцы, теперь попадающие в Россию, не понимают, как природные русские люди могут желать победы японцам и опасаться сколько-нибудь явных успехов ген. Куропаткина,— признавалось в этой статье.— А между тем это факт, такое настроение существует...». Объясняя, как это могло произойти, Корнилов писал: «Японцы, нанося поражение русским войскам, бьют, в сущности, вовсе не русский народ, а лишь теперешнее правительство». Освободительному движению теперь остается только «удержать то положение, которое нам обеспечено внешними неудачами нашего правительства» [154, № 61, с. 186]. О настроении в либеральной среде этого времени А. А. Корнилов в в своих «Воспоминаниях» писал так: «Война сделалась главным предметом обсуждения и на наших жур-фиксах. Публика разделилась па желающих поражения и, напротив, желающих победы. Я сам сильно желал победы, но плохо на нее надеялся» [272, л. 137].
Еще определеннее выступал активный деятель и бессменный член Совета «Союза освобождения» В. В. Хижняков. «Я был пораженцем в русско-японской войне, полагая, что поражение русских в этой войне будет поражением царского самодержавного строя, после которого этот строй должен будет рухнуть. Но чувства мои были сложны. Не мог я, пораженец, радоваться вестям о цусимском разгроме, о потоплении эскадры Рождественского, о сдаче Порт-Артура, об отдельных гибельных для нас сражениях», ибо в этих сражениях гибли русские люди. А далее он добавлял: «Если бы мне была предоставлена какая-нибудь возможность способствовать их (генералов царя.— К. Ш.) поражениям, то, будучи пораженцем, я им не способствовал бы» [316, л..13-14].
Однако дело не ограничилось только словесной полемикой на страницах журнала между «патриотами» и пораженцами. С первых же дней войны в русском либерализме (и чем дальше, тем чаще и сильнее) сталкивались и боролись между собой не только различные мнения. Различны были и
действия либералов. Московский губернатор Г. Кристи доносил Плеве, что 27 января 1904 г. пришло на заседание губернского земского собрания много публики (третий элемент, студенты, московская интеллигенция), и произошли беспорядки. В ответ па речь губернского предводителя дворянства П. Н. Трубецкого и предложение его послать царю телеграмму с выражением патриотических чувств в «публике было заметно вызывающее к ней отношение,'а когда кп. Трубецкой кончил и все гласные поднялись как один человек, восторженно выражая свою полную солидарность с только что сказанным, в публике раздались неодобрительные возгласы и шиканье, причем некоторые остались сидеть на своих местах» [181, л. 7]. К одному из невставших подскочил земец, профессор Московского университета II. ТО. Зограф, и, пламенея от патриотического ‘негодования, рявкнул: «Встань, негодяй! Русский ли вы, мерзавец?!» Поднялся шум, объявили перерыв. Земцы для выработки текста послания перебрались в закрытое помещение, а в Колонном зале негодовала „ публика, среди которой находились гласные Ф. Ф. Кокош-
кин и М. В. Челноков. Они убеждали присутствующих «не производить беспорядков при чтении всеподданнейшей телеграммы». Когда заседание продолжилось, гласные встретили оглашение телеграммы дружным «ура!» и громкими ру-- коплесканиями, а публика начала шикать, шуметь, а затем демонстративно вышла из зала, причем «земские служащие на глазах губернской управы не постеснялись примкнуть к позорной демонстрации» ([224], запрещенная цензором верстка газеты «Московские ведомости». См. также: [151, № 1, с. 3-4]).
Тревожные для правительства слухи о действиях левых либералов поползли в министерство внутренних дел пе только из Москвы, но и из провинции. В Полтавской губернии либералами распространялась написанная 30 января 1904 г. листовка, осуждающая верноподданнический адрес, принятый Ярославским земством. «Бейте пас, лишайте элементарных человеческих прав, а мы останемся вашими верными -холопами»— так излагали позицию ярославских земцев полтавские освобожденцы и добавляли: «...истинный патриотизм заключается в раскрытии истинных нужд родины, а не в верноподданном холопстве» [183, л. 22]. Вскоре в губернии появилась еще одна листовка «Открытое письмо харьковским земцам». В ней резко осуждались пожертвования па войну, произведенные харьковчанами [183, л. 35]. В Киевской губернии за подписью «Друзья Освобождения» распространялся изданный 14 февраля 1904 г. «Летучий листок
№ 1». Перечисляя репрессии правительства, авторы листка заявляли, обращаясь к властям, что в борьбе с самодержавием «нет отсрочек, нет примирения... Для нас честь и достоинство нации не тождественны с престижем самодержавного режима. Для нас истинно патриотическая задача, истинно национальное дело — борьба с вами» [174, л. 22].
По мере развития неудачного хода войны издание антивоенных листовок освобожденцами расширялось. Осенью 1904 г. в разных местах России появилась их прокламация «Парод и война». Авторами ее были председатель Совета «Союза освобождения» И. И. Петрункевич и член Совета Петр Д. Долгоруков. В листовке осуждалась война и было выдвинуто решительное требование конституции. «Долой самодержавие! Да здравствует . конституция!»— заключала листовка. Теперь и П. Б. Струве присоединился к этим «ясным политическим лозунгам» и приветствовал «этот простой по форме и вразумительный по содержанию призыв народа к борьбе за освобождение» 1154, № 57, л. 120]. О лозунге «Да здравствует армия!» он предпочитал не вспоминать.
* * *
Широкий диапазон отношений к войне вызвал необычайный разнобой мнений по поводу того, какой должна быть тактика либеральной оппозиции и характер взаимоотношений ее с царским правительством во время войны. Патриотический угар первых дней со временем стал проходить даже у земских либералов, более.склонных к компромиссу с самодержавием, чем демократическая интеллигенция. В значительной мере происходило это потому, что, не приняв предложенного земцами мира, правительство решило одновременно вести войну «против внешних и против внутренних врагов». Между тем дела на Дальнем Востоке пошли из рук вон плохо, что вызывало крайнее негодование земцев. В первые же дни войны царские войска потеряли крейсер, канонерскую лодку, эсминец, были повреждены два броненосца и еще один крейсер. В марте погиб флагманский броненосец «Петропавловск», в апреле было проиграно сражение на р. Ялу. В июне последовало новое поражение под Вафангоу, попытки русской эскадры вырваться из Порт-Артура оказались безуспешными. Японцы прочно заперли -ее в базе, а сам Порт-Артур осадили со всех сторон. «Маленькая война» из громоотвода от революции и общественного негодования превращалась в сильнейший стимулятор их. По мере роста репрессий правительства и поражений на Дальнем Востоке оппозиционность
либеральных земцев вновь начала нарастать. Едва ли не первым признаком этого стало появление статьи в «Освобождении» за подписью «Земец». Автором ее был Петр Д. Долгоруков. Отметив взрыв шовинизма в первые дни войны, он утверждал, что в обществе намечается известный перелом. Его вызывает вероломство внутренних хунхузов, действия которых уносят у русского народа огромное число жертв как личных, так духовных и материальных [154, № 45, с. 368]. В подтверждение своих наблюдений Долгоруков ссылался на известного земского либерала Б. Н. Чичерина, сказавшего за несколько дней до своей смерти, что последствия неизбежной войны на Дальнем Востоке, по всей ве-роятнЬсти, «помогут разрешению, наконец, внутреннего кризиса и что трудно решить, какой исход войны для этого более желателен». Долгоруков выражал уверенность в том, что встряска пойдет на пользу и внесет перелом в настроения «некоторых кругов».
Однако первая ласточка весны не делает, й некоторые либеральные круги еще продолжали придерживаться первоначально избранного направления. В разделе «Война и русская оппозиция» из номера в номер печатались письма либералов редактору «Освобождения», высказывавших совершенно противоположное отношение к войне и предлагавших свой рецепт действий. «Для меня ясно как божий день вот что:' либеральная печать, если она не хочет утратить в данную минуту всякое значение в массе русского общества, должна без всяких колебаний идти, насколько возможно, в ногу с тем могучим патриотическим потоком, который зашумел теперь,,по всей Руси велпкой“. Вопрос о водворении в нашей стране политической свободы, первостепенный и неотложный вопрос мирного времени, должен в настоящий момент отойти на второй пл ап»,— утверждал один автор. «Будьте осторожны! Вот мое первое и последнее слово»,— призывал он единомышленников [154, № 46, с. 400]. «Отступления не будет!»— так озаглавил свой ответ ему другой автор. Утверждая, что «война не изменяет положения России», он заявлял: «...борьба с самодержавием, политическая борьба выдвигается войной на первую очередь... Ни один день, ни один час мы не должны забывать главной задачи: избавления России от позора и несчастья самодержавия» [154, № 48, с. 436]. Вполне естественно, что наибольший интерес в этом плане представляют не столько статьи «рядовых» либералов, сколько мнение их лидеров.
В июне 1904 г. в журнале «Освобождение» появилось письмо под названием «Задачи конституционной партии в
данный момент». Автором его был, по словам Д. И. Шаховского, видный член одной из московских групп [103, с. 122]. Он утверждал, что возникшие накануне войны конституционные кружки теперь не могут и це должны продолжать свою прежнюю тактику. Все их члены в настоящее время якобы всецело отвлечены войною с Японией, и конституционная организация теперь не может на них рассчитывать. Временно пересмотреть надо пе только тактику, но и программу. Ввиду войны следует отказаться от всякого провозглашения конституционных требований и заявлений. Автор статьи проводил резкую грань между лояльной оппозицией и революцией, которая не хочет и не умеет понимать «элементарных государственных интересов». Естественно, что и методы действий у этих различных политических сил должны быть принципиально отличны и не совместимы. «Русские конституционалисты далеки и от террора, и от классовой борьбы, они пе имеют возможности добиваться торжества своих идей ни путем военного пронунциаменто (переворота.— К. Ш.), ни путем народных восстаний — их задача заключается в организации государственного общественного мнения — этой основной страшной силы, которая в сильной и вековой государственной машине далеко оставляет за собой все обычно признаваемые за реальные силы — террор, восстания и бунты» Ц54, № 50, с. 12—13].
Особенно важно, заявлял автор этой статьи, претендующей быть программной, чтобы организующееся в стране общественное мнение исходило бы из тех же целей и задач, которые должны лежать в основе и правительственной деятельности. Общественное мнение лишь тогда сможет повлиять па государственный порядок, когда оно само государственно. С точки зрения автора, до начала военных действий основу государственного общественного мнения определяли два положения: 1. Безумная и разрушительная с точки зрения силы и могущества России борьба правительства с земствохм и местными живыми силами и 2. Крестьянский вопрос, тесно связанный с аграрными непорядками и волнениями. Теперь с учетом новых условий либеральная партия должна запяться созданием оппозиционного мнения на другой, «патриотической» основе. Этот видный член одной из московских групп предлагал либералам, по сути дела, стать внештатными государственными чиновниками, выполняющими контрольно-ревизионные функции в отдельных ведомствах бюрократической России. Он настаивал на необходимости резко обособиться не только от революционных кругов, но даже от либерального, но «не государственного мнения»,
существующего в некоторых национальных окраинах России (Польше, Финляндии).
Предложение умереннейшего земца-«конституционалиста» не осталось без ответа. В 52-м номере журнала П. Н. Милюков поместил большую статью «Очередные задачи русских конституционалистов» (с. 36—39). С основной мыслью ее редакция журнала в примечании выразила полное со1ласпе. Мысль эта сводилась к четко выраженному П. ГГ. Милюковым нежеланию «в угоду будущим сознательным носителям этого „государственного” мнения съежиться перед ним в настоящем и кастрировать программу и тактику только что народившейся политической партии». Не согласен был П. II. Милюков и со стремлением своего оппонента отгородиться от других оппозиционных и даже революционных течений. «Формы и приемы политической борьбы также не могут положить резкой и принципиальной границы между „государственным” и каким-то другим общественным мнением... Мы пе думаем призывать русских конституционалистов к „террору” и вместе с автором надеемся, что оно, как организованное мнение интеллигенции, останется чуждо ,,классовой борьбе’’; но мы не можем не признать, что лишь активная борьба, какова бы опа пи была по своим формам, расчищает дорогу той группе, Которая готовится эксплуатировать победу от имени ^государственного” общественного мнения...». Милюков утверждал, что Плеве дискредитировал себя в глазах всей России, что «его падение есть только вопрос времени... что Витте скоро явится в роли спасителя России от бездпы зол, в которые ввергнул ее Плеве» |Там же, с. 38]. Все это, по мысли Милюкова, требовало от русских конституционалистов не сворачивать своих знамен для некоего стратегического движения назад, но, наоборот, создавать и подготовлять события,.а пе тащиться у них в хвосте.
В этом же номере «Освобождения» вслед за статьей Милюкова была помещена короткая заметка «Следующий шаг». Автор ее утверждал, что первый шаг — создание в России общественного мнения, выступающего за ее освобождение, уже сделан за двухлетнее существование журнала, и теперь необходимо сделать второй шаг — взяться за «политическую организацию и политическое действие», подумать над тем, какие именно конкретные формы должна принять организация общественных сил для открытой борьбы с самодержавным режимом.
Все свидетельствовало о том, что вспыхнувший в либеральной среде шовинизм, парализовав на некоторое время у большинства либералов всякую волю к борьбе с самодер
Жавием, быстро улетучивался, йо мере того как Царизм проявлял банкротство в военном деле и терпел поражение на поле брани. На смену лозунгам типа «Да здравствует армия!», на смену призывам к организации «истинно» патриотических демонстраций, к поддержке «здорового» национализма шло подстегиваемое военными поражениями старое недовольство либералов самодержавием, желание активизировать свою борьбу с ним пе только затем, чтобы добиться в России «правового порядка», конституции, но и для того, чтобы избавить ее от позора военных поражений, виновником которых, как это было всем ясно, стали не столько японцы, сколько внутренние хунхузы самодержавия и весь прогнивший политический строй царской России.
* * *
Русско-япопская война стала важной вехой в истории русского либерализма. Произошло это по многим причинам, но прежде всего потому, что вопрос об отношении к войне но мог быть ограничен только абстрактными рассуждениями и логическими построениями, на которые так часто сбивались в предыдущие десятилетия русские либералы. Он требовал немедленного и конкретного ответа. Узкозамкнутая «Беседа» собирала на свои редкие заседания два-три десятка участников, издавала легальные сборники, вырабатывала, как правило, различные и многообразные точки зрения на вопросы, казавшиеся важными ее участникам. Любое отношение ее членов к войне носило, так сказать, личный, абстрактно-теоретический характер и не требовало никаких действий. Уже в ином положении оказался «Союз земцев-конституционалистов», созданный для проведения в земстве конституционных идей. Каждый член ого неизбежно должен был дать себе ответ: считает ли он допустимым в военное время выступать, хотя бы и словесно, за конституцию, или ради победы пад внешним врагом следует помириться с врагом внутренним, свернуть выдвинутый лозунг с требованием для России конституции и заменить его другим. Еще болое принципиальное решение приходилось принимать освобождением. Созданный как раз накануне начала войны «Союз освобождения» должен был или подтвердить верность только что принятой программе, или, хотя бы временно, отказаться от нее. Надо было или продолжать свою нелегальную деятельность (проводить подпольные заседания своих кружков, перевозить и распространять «Освобождение», издавать нелегальные листовки'и т. д.), или прекратить ее. Война стала
тем сепаратором, который быстро отделил пустых краснобаев от умеющих не только говорить, но и действовать; людей, способных лишь болтать за севрюжиной с хреном о пользе конституции, от тех, кто готов был реально бороться, а возможно, и пострадать за осуществление своих конституционных идеалов. Короче говоря, война ускорила процесс размежевания сил в либерализме, который наметился и шел уже ранее.
Размежевание всегда имеет и другую сторону — консолидацию среди выделившихся и обособившихся. Специфика войны была в том, что она дала либералам новые четкие лозунги, вокруг которых происходили эти обособление и консолидация. Одних привлекало «Да здравствует армия!.», «Да здравствует Россия!», «Бей японцев!» или еще что-нибудь в этом же роде. Другие либералы встали под знамена, на которых появилось четко написанное пожелание поражения в войне царизма. Мысли эти неоднократно высказывались и открыто обсуждались на страницах «Освобождения» и стали нс тотько предметом споров, но даже программой некоторых либеральных слоев. Никогда до этого русский либерализм не занимал и уже пе займет столь радикальной позиции в отношении внешней политики самодержавия и самого царского правительства.
Однако необходимо подчеркнуть и другое — принципиальное отличие пораженчества части либералов в русско-японской войне от требования поражения «своего» правительства, которое выдвигалось большевиками (по этому вопросу подробнее см.: [124, с. 17 и др.]). Для первых суть лозунга сводилась к одному: ослабленное военными поражениями царское правительство будет вынуждено само, без серьезного понуждения со стороны и уже во всяком случае без какого бы то ни было революционного давления широких народных масс дать необходимые стране реформы. Ведь именно так, заявляли они, и произошло после поражения царизма в Крымской войне.
Спекуляция либералов на поражении была вызвана и другим. Потерпевший военное поражение режим лишится, по их убеждению, всякого морального авторитета. В результате этого он просто органически не сможет заключить мира после проигранной войны. «Заключение мира возможно только для правительства спаянного, авторитетного, внушающего доверие и импонирующего и самой стране, и заграничному общественному мнению,— убеждал своих сторонников П. Б. Струве.— Таким правительством может быть в России только правительство коренных реформ. Я глубоко убеж
ден, что люди нашего направления в ближайшем будущем должны будут взять на себя власть» [245, л. 10]. В результате поражения, нанесенного Японией царизму, либералы надеялись, что они смогут «самотеком», минуя революцию, получить назревшие политические реформы и прийти к власти.
Для большевиков требование поражения «своего» правительства означало совсем другое: никакие «патриотические» соображения нс могут и не должны ослабить ту беспощадную борьбу с самодержавием, которую они вели до войны и будут продолжать во время со. Лозунг поражения «своего» правительства генетически был связан с другим большевистским лозунгом: «Превратить войну империалистическую в войну гражданскую!». Если пораженчество казалось либералам удобным средством обойтись без парода, без революции и в конечном итоге было направлено на то, чтобы отстранить народные массы от участия в историческом процессе, то пораженчество для большевиков было средством активизации-народных масс в борьбе с царизмом, привлечения их к решению судеб страны. Из одной и той же формальной посылки делались принципиально различные выводы, предлагались совершенно противоположные решения.
* * *
По мере того как происходило размежевание различных либеральных течений и консолидация внутри каждого из них, намечался и другой процесс: попытки объединить под общими лозунгами возможно большее число сторонников, пусть даже придерживающихся- в чем-то ином других политических убеждений. Мы видели, как при первых же шагах к созданию «Союза освобождения» его организаторы допускали участие в союзе и социал-демократов, и эсеров. Реально из подобных планов ничего не получилось, но появление их было весьма симптоматично. Оно свидетельствовало о стремлении освобождснцев к соглашению с более радикальными течениями (разумеется, соглашению, произведенному на основе либеральной программы), к достижению гегемонии в освободительном движении. Неудачный ход русско-японской войны и продолжавшийся рост революционного кризиса еще более усилили эту тенденцию. Уже в самом начале апреля 1904 г. журнал поместил статью «Как бороться с самодержавием?». В ней повторялись слова Д. С. Милля: «Слабая сторона может добиться успеха не тем, что будет держаться отдельно и заставлять каждого высказаться за или против нее. Ей следует запять положение среди боль
шинства й стараться йривйечь к себе элементы, наиболее способные сойтись с нею в каком-нибудь вопросе». Призывая организовать «все общество в одну боевую дружину», автор статьи утверждал, что основой для этого может послужить только «партизанская война с самодержавием» 1154, № 45, с. 365-366].
В личной переписке некоторые из лидеров освобожденцев высказывались еще более решительно. Так, один из них (подпись «Аннибал» расшифровать не удалось. По некоторым признакам можно допустить, что автор был членом Совета «Союза освобождения») в, письме Струве утверждал, что организация «должна вступить во временное соглашение с существующими радикальными элементами, именно рево-. люциопными, с которыми должна выработать общий план действия. Образование тесного союза не представляется необходимым. Нужно главным образом согласовать свои действия, дабы удары, наносимые самодержавию в настоящий критический для него момент, не теряли своей силы вследствие разрозненности нападающих». Заявляя, что иногда все средства хороши, не исключая и террора, автор писал: «Бывают времена, когда революционные выстрелы обладают красноречием Мирабо». «Аннибал» считал, что существующие между различными партиями разногласия • не могут быть сглажены, но их следует на время отложить, тем более что разъяснить эти разногласия сможет только свободное общество, а нс теперешняя туго спеленутая Россия с. заткнутым ртом. «В борьбе с таким врагом, как русское самодержавие,— утверждал он,— чем больше нападающих, чем разнообразнее их способы борьбы, тем лучше для дела освобождения. Нужно, чтобы нападение совершалось с разных сторон и разными общественными элементами» [230].
Призывы к координации действий либеральных и революционных сил с целью добиться гегемонии в освободительном движении не ограничились только частной перепиской. В июне 1904 г. на заседании Совета РСДРП'Ю. Мартов отмечал, «что такие же попытки (к координации некоторых действий.— А*. Ш.) делались и „Освобождением” и с[оци-алистами]-революционер[ами], но ко всем этим попыткам... нужно относиться весьма осторожно» ([89, с. 325]. Протокол заседания Совета РСДРП от 13 июня 1904 г.). Действительно, еще весной 1904 г. журнал «Освобождение» напечатал весьма решительное «Письмо-в редакцию», датированное 28 апреля ([154, № 48, с. 435—436]. Подпись «X» осталась нераскрытой). Автор его уже публично призывал либералов объединить свои усилия с революционерами. Воз-
мощность этого он видел не в том, в чем видел ее «Анни-бал». Она создавалась тем обстоятельством, что за последние годы, по его мнению, классовое деление России и политические программы классов, а вместе с тем, пропаганда среди этих классов встали на твердое основание и приобрели широкий размах. В «Письме» говорилось, что полное выяснение политических программ и сохранение верности им дают возможность заключить различным политическим партиям временный блок для достижения первой и общей всем цели — слома самодержавия. Теперьг когда их (партий.— К. Ш.) идеалы и программы достаточно размежеваны, не должен ли наступить период политических союзов, потому что только при совместных действиях революционных и оппозиционных сил может быть сломлен русский абсолютизм?. Автор добавлял, что он не обольщает себя надеждой, будто партии, столь различные и по своим целям, и по методам борьбы, и по социальному составу, смогут образовать единую армию. Мечта об этом, по его убеждению,, пе только не осуществима, но даже более того — вредна, ибо представляемые ими, этими партиями классы обвинили бы их в измене и отвернулись бы от них. Пет,— призывал он,— партийная деятельность должна оставаться неизменной, за исключением полемических излишеств. Но координация допустимых для всех действий должна быть осуществлена. Конкретно это представлялось автору так: за границей существуют те или иные представительства всех нелегальных политических организаций в России (и революционных, и либеральных). Им следует созвать представителей всех этих партий на общий съезд и па нем выработать программу-минимум, общую для всех партий, и выбрать общепартийный исполнительный комитет [Там же,, с. 435]. «Икс» считал необходимым привлечь к участию в совещании не только всероссийские революционные и оппозиционные партии, но и национальные — польские, финские, латышские, армянские, грузинские и т. д.
Итак, если «Аннибал» выводил возможность координации действий либералов и революционеров из слабой политической дифференцированности русского общества, откладывая завершение этого процесса на время, которое наступит после свержения самодержавия, то «Икс» утверждал обратное, писал об уже существующем определенном и устойчивом разделении на классы и политические партии. По вывод обоих авторов был идентичен: при любых условиях ближайший враг — самодержавие, и первый же шаг в политической борьбе поведет к столкновению именно с пим. Шаг
этот должен быть сделан одновременно и согласованно и либералами, и революционерами. Естественно, что при подобном «согласовании» либералы не оставляли надежды сохранить решающее слово именно за собой.
Безымянный «Икс» был в полном курсе тех секретных переговоров, которые шли в это время между освобожденцами и финскими буржуазными деятелями. Один из лидеров финских националистов, К. Циллиакус, уже несколько лет вел активную агитацию за объединение всех сил, выступающих против самодержавия. Еще в июне 1902 г. он писал эсеру Феликсу Волховскому «о крайней необходимости для всего антиправительственного движения в России создать общий фронт против Николая II» [127, р. 149]. Мы уже видели, что с первых же дней «Освобождение» поддерживало тесный контакт с финской оппозицией, а «Союз освобождения» создал совместный с ней комитет, который провел к началу 1904 г. два совещания. Постоянные связи, как показывает исследование В. Коупленда, финская оппозиция имела и с другими нелегальными организациями, действовавшими за границей и на территории Российской империи. Естественно, что именно финны выступали наиболее активными пропагандистами объединительной идеи. Их деятельность особенно усилилась после начала русско-японской войны, и не в последнюю очередь в результате того, что К. Циллиакус стал получать от бывшего японского военного атташе в Петербурге полковника Акаши, перебравшегося после начала войны в Лондон, определенную сумму денег для активизации борьбы, направленной против царского правительства 7.
Циллиакус развернул бурную деятельность по созыву совещания8. В архивах его переписки с лидерами освобож-
7 В. Коупленд полагает, что освобожденцы знали о том, кто финансировал Циллпакуса [127, р. 153]. П. Н. Милюков утверждает обратное [57, с. 243].
8 Приглашения принять участие в работе созываемой конференции пм были разосланы 18 организациям: РСДРП, партии эсеров, польской социалистической партии (ППС), Всеобщему еврейскому рабочему союзу (Бунд), Социал-демократии Польши и Литвы (СДПпЛ), Польской социалистической партии «Пролетариат» (ПСП), Литовской социал-демократической партии, Латышской социал-демократической партии, Союзу латышской социал-демократии, Украинской социал-демократической партии, Украинской революционной партии (РУП), Грузинской партии социалпстов-федералистов-револю-цпонсров, Армянской социал-демократической рабочей организации, Белорусской социалистической громаде, Армянской революционной федерации, «Союзу освобождения», Польской Национальной лиге и Финляндской партии активного сопротивления (см.: [151, <N° 17, с. 6].
денцсв обнаружить пе удалось 9. Этот пробел может быть отчасти восполнен сохранившейся перепиской Г. В. Плеханова с Циллиакусом. 8 мая последний сообщил об успехах в организации совместного выступления всех революционных и оппозиционных партий.и о том, что такая конференция состоится в Париже [301, л. 1—4]. Вскоре он прислал новое письмо. В нем речь шла о затруднениях, возникших с приглашением поляков, и о' твердом намерении Циллиакуса добиться съезда всех революционных и оппозиционных партий [302, л. 1—2].
31 мая (13 июня) 1904 г. состоялось заседание Совета РСДРП [148, с. 57-59, 97; 89, с. 323-327], обсуждавшее предложение Циллиакуса. Совет единогласно высказался за его принятие. В. И. Ленин заявил: «Что же касается предложения финляндцев, мы можем ответить па него принципиальным согласием на предварительную конференцию. Поэтому, я думаю, нашу резолюцию можно было бы формулировать таким образом:
,,РСДРП в принципе соглашается па предварительную конференцию с представителями различных революционных и оппозиционных партий — для соглашения по известным частным вопросам”» [1, т. 8, с. 429—430].
К. Циллиакус информировал Плеханова о работе по созыву конференции, о рассылке всем участникам для ознакомления предварительных материалов [303, л. 1—2], дважды произошли их личные встречи — в Женеве и на Амстердамском конгрессе 1—7 (14—20) августа 1904 г. [304, л. 1—2]. Во время обеих встреч обсуждался все тот же вопрос о конференции. Однако РСДРП участия в конференции не приняла. 3 сентября 1904 г. Совет партии собрался вновь. На нем присутствовали Плеханов, П. Аксельрод, Глебов (Носков), Мартов и Дан, приглашенный как докладчик по вопросу об Амстердамском конгрессе [18, с. 117], во время работы которого произошло совещание нескольких социал-демократических организаций об участии в конференции оппозиционных и революционных партий. На заседании Мартов заявил об «обнаружившихся фактах сношения с японским правительством у ППС и финляндцев» [18, с. 112], а Плеханов добавил: «В конференции, предлагаемой финляндцами, в принципе можно было высказаться за участие. По раз обнаружены вышеупомянутые факты и высказывалось предположение, что даже сама инициатива могла ис
0 Р. Пайпс приводит подобные документы со ссылкой па личный фоцд Мехелпна, хранящийся в Хельсинки [140, р. 364].
ходить от японского правительства, ничего не осталось делать, как ответить финляндцам самым решительным отказом» 118, с. 121]. Мотивы отказа Г. В. Плеханов изложил в письме К. Циллиакусу от 15 сентября 1904 г. [221, л. 1 — 2]. Напоминая о ранее неоднократно высказанном согласии участвовать в конференции, Г. В. Плеханов объявил, что теперь Совет РСДРП пересмотрел свое прежнее решение. К письму было сделано специальное приложение, в котором излагались причины отказа от участия. Их было две. Первая сводилась к тому, что, хотя РСДРП поддерживает все выступления против самодержавия и поэтому готова участвовать в любой конференции борцов с царизмом, предложенный состав очень уж пестр «как с точки зрения политического мировоззрения, политических целей, ими преследуемых, так и по методам их борьбы» [222, л. 1]. Поскольку Г. В. Плеханов давно уже знал предполагаемый состав участников и ранее не возражал против него, главная причин! крылась не в первом, а во втором пункте приложения к письму. В нем речь шла о том, что некоторым из будущих участников конференции «не чужд определенный политический авантю’ризм в вопросе, касающемся победы японского буржуазного правительства» [222, л. 2]. Специальная оговорка Плеханова о том, что уже после данного РСДРП соглашения на участие «произошло несколько новых событий», о которых он не может говорить в письме [221, л. 1], свидетельствует о том, что ему стали известны устанавливающиеся контакты между К. Циллиакусом и Акаши.
От участия в совещании, кроме РСДРП, отказались еще две партии: Социал-демократия Польши и Литвы и Украинская революционная партия (151, № 17, с. 1), восемь партий прислали своих делегатов' на конференцию 10~11, а оста л ь-
10-11 В совещании приняли участие следующие организации и их представители, большинство из которых скрылось за вымышленными именами, даваемыми ниже в скобках: 1. Партия социалистов-революционеров — В. Чернов (Ю. Гардении) п Е. Азеф
(Н. Диконскпй); 2. Польская социалистическая партия — В. Иодко-Нарковпч, он же — А. Воронений (Ульрих),
Б. А. Анджеёвский (Ю. Каневский), К. Келлее-Крауз (М. Люс-ния); 3. Латышская социал-демократическая рабочая партия —
• Ф. Озолс; 4. Грузинская партия социалистов-фэдералистов-ре-, волюционеров — Г. Деканозов (Картлели), Габуния (Комох); 5. Армянская революционная федерация — М. Варанданян (род. газеты «Дрогпак»); 6. Польская пацпопальная лига — 3. Балицкий (Остоя), Р. Дмовскпй (Лопарский); 7. Фппляпдская партия активного сопротивления — К. Циллиакус, А. Поовиус; 8. «Союз освобождения» — 11. Милюков (Александров), П. Струве, Петр Д. Долгоруков (Анисимов) и В. Богучарский (Глебов),
ные никак не откликнулись на предложение. Освобожденцы были представлены на конференции, по существу, не только четырьмя своими делегатами. В это же время в Париже находился и председатель «Союза освобождения». Осторожный И. И. Петрункевич остановился в отдаленной гостинице [76, с. 214], где систематически встречался с делегатами освобожденцев.
Накануне официального открытия конференции шли интенсивные совещания освобожденцев с целью определить пределы возможных взаимных уступок и выработать план совместных действий с революционными партиями. В частности, рукой П. Н. Милюкова сделан такой набросок: «1) Лозунг борьбы: конституция, а не прекращение войны. 2) Кооперация с поляками. Как она может быть осуществлена? Царство Польское — Западный край. Юго-запад» [235а, л. 23]. Возможные позитивные меры ему представлялись в таком виде: «1) Демонстрация в пользу соглашения. 2) Демонстрации против набора (в армию.— К. Ш.) или войны. 3) Манифестации и прокламации одновременные или совместные» [235а, л. 23] 12. Петром Д. Долгоруковым внесены такие предложения: «1) Одновременные демонстрации, выражающие удовлетворение по поводу соглашения оппозиционных элементов. 2) Общая или одновременная прокламация, излагающая бедствия войны и вину правительства, ее вызвавшего, и советующая не помогать правительству, не давать добровольных пособий. 3) Одновременные заявления организационных учреждений (гмин 13, земств, обществ) с требованиями гражданских и' политических прав и свободы. 4) Основание за границей обществ содействия введению свободы в России. 5) Возможность обеспечить соглашения всех партий и выбор одного времени для максимума деятельности каждой партии» [235а, л. 26—27].
29 сентября 1904 г. (нового стиля) Конни Циллиакус разослал всем приехавшим в Париж участникам конференции приглашение явиться на ее открытие 30 числа в 2 часа дня в гостиницу «Орлеан» на улице Якова 50 [235а, л. 22] 14.
12 О своей позиции, занятой на конференции в Париже в отношении польского вопроса, П. Н. Милюков подробно рассказал в «Воспоминаниях» [т. 1, с. 242—244].
13 Гмины — органы местного самоуправления в Польше.
14 В книге Фишера начало работы конференции неверно датируется началом сентября. Фишер ошибается также, считая, что «фактически одновременно происходило две конференции»: оппозиционных и революционных партий п параллельно — только революционных партий [134, р. 143]. Революционные партии собрались на свою отдельную конференцию после совместной конференции с либеральными партиями.
На первом заседаний председателем был избран К. Циллиа* кус, его помощниками — П. Милюков и Р. Дмовский, а секретарями — П. Струве и Петр Долгоруков. Конференция началась с информации Циллиакуса о содержании двух писем, полученных от Г. В. Плеханова. Выступивший первым В. Чернов заявил: «Это недоразумение. Можно было предвидеть заранее, что соберутся разные элементы. Самасоц.-дем. партия требовала приглашения даже мелких организаций. Мотив спекуляции на войну тоже неверен. На это явление мы реагируем как на вообще все реакционные явления. Мотив о борьбе классов тоже пе уместен, т. к. говорим не об образовании повой партии, а о координации в точках соприкосновения» [235, л. 56] 15.
Хотя большинство выступавших согласилось с Черновым, единого мнения по поводу того, какой следует дать ответ на письма Г. В. Плеханова, не оказалось. В заключение решили создать специальную комиссию и включить в нее представителей от всех собравшихся групп, поручив ей составить соответствующий документ и рассмотреть его в конце работы конференции. Решение комиссии 16 имеет значение пе только для оценки ответа РСДРП, но и для понимания более общих вопросов работы конференции. Именно поэтому на нем стоит остановиться подробнее. В этом документе утверждалось, что конференция «никогда пе имела целью устранение тех совершенно неизбежных различий, которые вытекают из особенностей положения этих (собравшихся на конференции.— К. Ш.) партий в борьбе социальных сил». Задача ее состоит в другом: понимая различные цели и средства борьбы различных по характеру партий, все же попытаться определить, «нет ли в этих стремлениях и действиях по крайней мере некоторых элементов, допускающих координирование». По мнению собравшихся, война является хотя и важным, по лишь превходящим моментом «в процессе вырождения русского самодержавия и обострения и усложнения борьбы против него», лишь одним, а не единственным поводом для созыва конференции. Отношенйе к войне, по убеждению представителей всех собравшихся
16 В этом деле среди других материалов конференции хранятся два протокола. Один из них (лГ 33—53) сделан рукой Петра Д. Долгорукова, другой (л. 55—68) — рукой В. Богучарского. Они в чем-то дополняют друг друга. Далее я цитирую тот протокол, в котором интересующий нас сюжет изложен полнее и четче.
16 Присутствовавший на конференции провокатор Е. Азеф переслал своему шефу среди других материалов и изложение этого документа (см.: [56а, с. 191—192 и др.J).
партий, «политически неотделимо от требования ликвидаций русского самодержавия» [235а, л. 80]. Сама жизнь, в том числе опыт и результаты деятельности конференции (решение это было принято в конце работы), подтверждает «необходимость для всех оппозиционных и революционных партий соединить свои усилия по крайней мере в тех пунктах, где стремления и методы их не противоречат друг другу для ускорения неизбежного падения самодержавия». Отметив, что первоначально РСДРП согласилась на участие в работе конференции и нс давала отвода пи одной из групп, которым с ее же ведома были посланы приглашения, конференция, выразив свое сожаление по поводу полученного отказа, объявляла его плодом очевидного недоразумения и выражала надежду, что «в дальнейшем ходе междупартий-ных отношений эти недоразумения будут, в интересах великой освободительной задачи, совершенно устранены» (л. 81).
Поручив выбранной комиссии составить документ об отношении к отказу РСДРП прислать своих представителей в Париж, конференция перешла к утверждению порядка своей работы. После небольших прений был принят следующий план: «1. Исторический очерк хода переговоров о созыве конференции. 2. Вопросы о нахождении той общей почвы, па которой могут быть координированы действия различных партий: а) Резолюция о современном положении Российского государства; б) Другие общие действия, возможные для различных партий (формы взаимного содействия, средства общие). 3) Вопрос об устройстве постоянных сношений между различными партиями. 4) Резолюция по поводу письма РСДРП, СДПиЛ и РУП. 5) Возрос об опубликовании той или другой части результатов конференции» (л. 15).
Конни Циллиакус рассказал о том, как возникла идея созыва этой конференции. Точкой отправления была мысль об основании информационного бюро заграничной прессы. При переговорах об этом мысль эта разрослась до размеров конференции. В Стокгольме друзья по партии поручили ему осуществить этот план. При личном объезде он встретил у всех большое сочувствие. В августе было получено согласие от всех партий (л. 57). Получив от Циллиакуса ответы па вопрос о том, как реагировали представители всех партий па предложение участвовать в конференции, делегаты перешли к обсуждению самого важного и наиболее трудного вопроса — об определении той общей базы, на основе которой можно было бы выработать какие-либо совместные действия.
Первым выступил Арвид Неовиус, который от имени фий*-нов прочел обстоятельную декларацию (л. 1—9). Начал он ее с утверждения, что все оппозиционные партии, возникшие за последние годы в Российской империи,— включая сюда и те, которые представляют национальности не русские,— вынуждены современным положением вещей устремить свои взоры в сторону одной великой и общей цели: упразднения самодержавной формы правления и замены ее конституционным режимом. По мнению А. Неовиуса, эта общая всем цель создаст прочную основу для их совместных действий. Какие бы различия ни существовали в программах различных партий, все согласны с одним: Только режим, в котором само правительство подчинено законам и контролируется народом, способен гарантировать гражданам пользование своими правами и свободой. И только под охраной политических законов, признающих свободу слова и не подчиняющих индивидуальную деятельность неразумным ограничениям, идет успешно работа развития политических и социальных доктрин, ведущих к последовательному улучшению общественного строя и к увеличению общего благосостояния.
Затем Неовиус перешел к тому, что, по его убеждению, отличало Финляндию от всех иных регионов Российской империи. Если другим партиям еще только предстоит бороться за введение конституции, то у финнов положение не такое: они стремятся охранить уже существующий конституционный строй от попыток самодержавия ограничить и ликвидировать его. «Опыт, приобретенный нами в нашей собственной стране,— сказал Неовиус,— дал нам возможность понять то, что Россия претерпела и терпит еще от деспотизма безответственной бюрократии, действующей под эгидою самодержавия. Ваши усилия добиться политической перемены, которая положит конец режиму гнета, являются в наших глазах вполне законными. И настоящее политическое положение более чем когда-либо ранее представляет много шансов осуществить вышеупомянутую возвышенную цель» (л. 6). По мнению финской оппозиции, согласившейся принять участие в Парижской конференции, объединение всех действующих в стране партий необходимо и крайне желательно не в последнюю очередь и потому, что именно совместная дружная борьба увеличивает шансы на победу и на победу относительно мирную. Однако объединение это надо сделать органичным, оно обязательно должно учитывать неполную совместимость объединяющихся, их принципиальные особенности. От имени финской оппозиции А. Нео-
к. ф. Шацилло
241
finyc сразу Же отказался от участия в акциях, имеющих целью изменение общсимпорскпх порядков. «...Нельзя почти допустить,— заявил он,— что мы можем принять участие в прокламациях, которые вы найдете нужными для распространения между вашими согражданами ваших идей о необходимых переменах политического, строя русского государства. Однако цель, которую вы преследуете, пе может оставить нас безразличными по отношению к пей. Она, напротив, нам глубоко симпатична, и мы полагаем, что это чувство разделяют друзья права и свободы во всех странах» (л. 7). Заявив, что борьба за финскую конституцию — дело финнов, а за русскую — русских, Неовиус добавил, что ведущаяся сейчас мирными средствами сепаратная борьба финской оппозиции против реакционных мер царизма в отношении Финляндии имеет и общеимперское значение, так как успех ее подорвал бы политический престиж царизма, стал бы политическим фактом, способным, стало быть, оказать значительную услугу и оппозиции в России.
Начавшиеся прения носили конструктивный характер. Представители каждой партии, подчеркивая и отстаивая ее особенности, проявляли вместе с тем желание отыскать и то общее, которое позволило бы в будущем как-то координировать свои действия. Так, В. Чернов, заявив, что каждая партия сохраняет самостоятельность п выискивает только точки соприкосновения, назвал три таких пункта: «а) ненависть к самодержавному режиму (отрицательная формулировка). Суверенитет народа при общем избирательном праве (положительная формулировка), в) Каждая национальность имеет право распоряжаться своими судьбами, с) Какие-нибудь общие средства хотя бы пассивного сопротивления. Желательно, чтобы максимум соглашения был паивоз-можпо больше» (л. 58). Представитель ППС Ульрих поддержал его: «Каждая партия имеет свои требования. Мы требуем независимости Полыни, грузины требуют автономии Грузии. Этих целей мы здесь конкретизировать пе будем. Мы найдем общую формулу, в которой бы они заключались. 1) Борьба с самодержавием. 2) Право свободного развития национальностей. 3) Каждая партия достигает этих целей свойственными ей способами» (л. 58). Даже польский националист Р. Дмовский, с которым, как утверждает П. Милюков 157, с. 243], он упорно полемизировал, выступил в лояльном духе: «Не требовать слишком многого от первой конференции, чтобы упрочпть последующие 17. Пе нужно,
17 Постоянное подчеркивание почти всеми выступающими, что это первая конференция, свидетельствует, что все участники планиро
чтобы результаты конференции компрометировали ни один из трех элементов конференции: 1) национальный элемент (в том, что национальности слишком много уступили русским), 2) революционный элемент в союзе с буржуа, 3) русских либералов в союзе с террористами и врагами России». В резолюции Дмовский предложил выдвинуть мысль, что «самодержавие вырождается и для сохранения и отвлечения от внутренних задач развивает свою внешнюю и окраинную политику» (л. 58).
Ход прений и большинство выдвигавшихся предложений полностью удовлетворяли освобожденцев. Выступая в конце первого дня работы конференции, Струве заключил: «Приемлемо для конституционалистов. Демократия — всеобщее избирательное право и свободное развитие всех национальностей. В эту формулу всякая партия может вложить свое содержание...» (л. 37). Однако обсуждение обнаружило и определенные расхождения. Они возникали почти всякий раз, как только от критики самодержавия выступавшие начинали переходить к изложению позитивных пожеланий. Наиболее существенным разногласием оказался вопрос о всеобщем избирательном праве. Хотя в либеральном лагере не имеется возражений против всеобщей подачи голосов,— сказал Милюков,— но едва ли своевременно выражать это в резолюции.- Ему немедленно возразил Чернов. Он объявил, что решительно настаивает на включении этого пункта, ибо «если мы ничего не скажем о всеобщей подаче голосов, то конференцию будут считать реакционной» (л. 59).
В конце заседания Циллиакус зачитал как материал для составления резолюции «Проект воззвания к друзьям свободы». Конференция избрала редакционную комиссию18, которой поручили составить на основе проекта воззвания и прошедших прений декларацию.
Первое заседание второго дня конференции (1 октября нового стиля) началось с выступления Милюкова. Под аплодисменты участников он заявил: «Принцип всеобщей подачи голосов вполне соответствует решению, принятому конституционалистами в России. Делегаты их согласны внести
вали в будущем сделать подобные съезды если не регулярными, то во всяком случае периодическими.
18 В состав се вошли, кроме членов бюро (председателя К. Цпллнакуса, его помощников П. Милюкова п Р. Дмовс&ого, секретарей П. Струве и Петра Д. Долгорукова), по одному представителю от эсеров и ППС (л. 59). 11. Милюков, цитируя (неточно!) принятую съездом декларацию, авторство приписывает себе одному (см.: [57, с. 59])
это п резолюцию» [235а, л. 59]. Дальнейшие выступления по предложенному проекту «Декларации» носили характер выяснения позиций других партий. Р. Дмовский спросил: «Как общественное мнение русских либералов смотрит на участие поляков в общих действиях, пе поведет ли это к отпадению конституционалистов-патриотов?». Милюков ответил, что такие националисты, которые всякие действия с поляками считали бы за измену, пе входят в состав либеральной партии. Но, несмотря на это, она пе может принять слишком определенной формулы по национальному вопросу, а должна остановиться па определениях, всеми приемлемых.
После объяснения Циллиакусом отношения финляндской оппозиции к проблеме автономии слово взял Петр Долгоруков. Конституционалисты в принципе за децентрализацию, областную автономию и федеративное устройство,— заявил он,— но для скорейшего осуществления конституции правильнее будет об этом не говорить, чтобы не осложнять не.-поспльную работу учредительного собрания (л. 60). Для Финляндии, имеющей сейм, участие в решении общеимперских вопросов освобожденцами предусматривалось путем совещания особых делегаций. Па этом обсуждение-декларации закончилось, и представители семи партий подписали ее. Представитель латышской социал-демократической рабочей партии заявил, что не имеет на это полномочий от своего ЦК. Что же представляла из себя эта декларация, подлинник которой (л, 76—77) с очень небольшими изменениями 18 19 был опубликован в 17-м номере «Листка „Освобождения”», вышедшем в Париже 19 ноября (2 декабря) 1904 г.
Декларация начиналась с характеристики переживаемого страной периода. В первом же ее пункте утверждалось, что самодержавный режим является роковым препятствием для прогресса и благосостояния как русского народа, так и всех других национальностей, угнетаемых царским правительством, и представляет собою, при современном состоянии культуры, нелепый и вредный анахронизм. Борьба против самодержавия будет вестись с гораздо большей надеждой на успех, если все противники царизма смогут координировать своп действия. Это тем .более необходимо, что настоящий момент является особенно благоприятным для
18 В неопубликованной декларации упоминаются «представители рус-
ских конституционалистов», а в опубликованной — «представители „Союза освобождения"». Последнее объясняется тем, что в этом же номере «Листка „«Освобождения"» «Союз освобождения» впервые объявил о сроем существовании.
согласованных действий всех этих партий против самодср-. жавного правительства, дискредитированного и обессиленного ужасными последствиями вызванной его авантюристической политикой войны. Придя к такому выводу, семь организаций сделали следующее заявление: «Ни одна из представленных на конференции партий, соединяясь для согласованных действий, ни на минуту не думает тем самым отказаться от какцх бы то ни было пунктов своей программы или тактических приемов борьбы, соответствующих потребностям, силам и положению тех общественных элементов, классов или национальностей, интересы которых она представляет». Подчеркнув верность своим принципам, участники конференции признали вместе с тем и три основных требования, общих для всех них. Ими оказались: 1. Уничтожение-самодержавия; отмена всех мер, нарушивших конституционные права Финляндии; 2. Замена самодержавного строя свободным демократическим режимом, па основе всеобщей подачи голосов; 3. Право национального самоопределения; гарантированная законами свобода национального развития для всех народностей; устранение насилия со стороны расского правительства по отношению к отдельным нациям. Во имя этих основных принципов и требований,— заключала „Декларация”,— представленные на конференции партии соединяют свои усилия для ускорения неизбежной гибели абсолютизма, одинаково несовместимого с достижением всех тех дальнейших разнообразных целей, которые ставит себе каждая из этих партий». Первыми под этой декларациг ей поставили подписи четыре представителя «Союза освобождения.
Участникам конференции удалось отразить в декларации тот. максимум общих положений, который был приемлем для всех ее членов. Теперь предстояло заняться второй и еще более трудной частью главной задачи: изыскать возможные для всех действия, которые позволили бы сообща добиться осуществления декларированных принципов.
Наиболее развернутую программу совместных действий предложил Милюков. Она состояла из пяти пунктов: «1) Сначала общая оценка совместных действий: признание того, что мы друг другу не мешаем действовать по своей партии. 2) Центральное бюро. 3) Провинциальные группы — совместно. 4) Распространение литературы — совместно. 5) Общие заявления» (л. 38). В. Л. Богучарский советовал создать в России специальное координационное бюро из представителей различных партий [Там же]. Озолс внес предложение о совместных демонстрациях с призывом К
военнообязанным, находившимся в запасе, по идти на призывные пункты, а Ульрих одновременный отказ от рекрутского набора предлагал дополнить изданием идентичных прокламаций с призывом не делать никаких пожертвований на чвойну (ни на флот, пи на армию, пи на Красный крест). Один из руководителей боевой организации эсеров (и по совместительству — агент департамента полиции, подробно информировавший его о ходе конференции), Е. Азеф, потребовал заручиться поддержкой Европы, «чтобы пе было гонений на эмигрантов», и предложил «основать общество с этой целью» (jr. 38). Струве посчитал нужным охладить идущих слишком уж далеко, с его точки зрения. «Конституционалисты пе могут проводить отказ от набора (в армию.— К. III.)», — заявил он. Кроме того, он настоятельно рекомендовал «экономнее относиться к проявлениям соглашения». Вероятно, выступление Струве содержало и другие ограничительные предложения, потому - что выступивший вслед за ним Чернов заявил, что тщетно надеялся найти в речи Струве «по крайней мере общие формы идейного протеста». Речь Струве его разочаровала. Он выразил сомнение в- том, что можно будет найти почву для совместных действий (л. 60).
На утреннем заседании 1 октября решено было конкретизировать пункт 2«б» повестки дня о совместных действиях и разделить его на четыре подпункта: «1. Одновременные демонстрации по поводу соглашения (между оппозиционными и революционными организациями.— К. Ш.). 2. Общая или одновременная прокламация о войне и пе давать пожертвований. 3. Одновременное заявление организованного мнения о гражданских правах (конституция, автономия). 4. За границей обществ, содействие» (л. 43). Именно в этой последовательности и развернулась дальнейшая работа конференции. х
Вечернее заседание 1 октября началось с выступления Долгорукова, предложившего всем сообща добиваться амнистии репрессированным за политические дела. Он считал возможным выдвинуть это требование в конце месяца на уездных земских собраниях (л. 39, 60). Богучарский выступил с горячей поддержкой этого предложения. «Нс -ходатайство (как техпическ. и пироговск. съезды), а требования. Можно на профессиопальн. съездах. Важна мотивировка ораторов для агитации, важно, чтобы одновременно» (л. 39).
Ход обсуждения вопроса о совместных действиях вскрыл имеющиеся расхождения. Первым был поставлен вопрос о, демонстрациях по поводу соглашения. Сразу же оказалось,
что о единой форме этих «демонстраций» не может быть й речи, так как й освобожденцы, и представители польской национальной лиги, и финны заявили, что для них невозможны никакие уличные манифестации. Речь может идти только о выступлениях в печати. Однако, даже сделав скидку на различные формы «демонстраций», собравшиеся не смогли договориться 'О единых требованиях, выдвигаемых на них. Попробовали начать с минимального — требования политической амнистии. Чернов заявил, что выделить это требование как самостоятельное невозможно: «...на рабочих демонстрациях будут вместе с тем кричать: долой самодержавие». Струве возразил: все-таки лучше было бы не соединять эти требования с другими, а выделить их особо. Поляки заявили, что, поскольку они не признают царское правительство, для них неприемлемо и обращение к нему с требованием амнистии. Финны подчеркнули, что раз их конституция не предусматривает наказаний за политические убеждения, то и понятие «амнистия» для Финляндии не имеет никакого юридического смысла. Габуния (социалист-федералист) тоже стал возражать: «Эта демонстрация вообще желательна, но грузины тоже по принципиальным причинам не могут требовать амнистии». По предложению представителя ППС решено было признать: «...председатель констатирует, что в этом вопросе не может быть вотирования, а только принятие к сведению обещаний и мнений различных партий» (л. 61).
Далее конференция стала рассматривать вопрос о возможности издать общую прокламацию об отношении к войне. Против призыва не делать добровольных пожертвований на войну выступил М. Варандиан. Он объявил, что «их партия (армянская революционная федерация.— К. Ш.) прямо пригрозила смертью всем богачам, которые захотели бы принять участие в добровольных пожертвованиях» (л. 61). С предложением не давать рекрутов и потребовать немедленного заключения мира не согласился Долгоруков: «Отказ от набора мы не можем провести и по техническим соображениям. Прекращение войны может быть на руку правительству: мы помогли бы... укреплению самодержавия» (л. 62). Другие выступавшие подчеркнули, что сам вопрос об отношении к войне запоздалый, так как все партии его уже определили, а предлагаемые конкретные меры мелки и не вызывают единодушия. Поэтому всех удовлетворило предложение Дмовского: «Вот какой бы мог быть логический ход прокламации или резолюции: война вызвана правительством, оно ответственно; оно доказывает свою неспособности
Нужно предоставить его самому себе». Такое аморфное пожелание удовлетворило всех. В этом духе собрание и постановило «просить группу либералов составить проект резолюции или прокламации» (л. 62).
Не просто разрешался и третий пункт — об одновременных заявлениях в легальных учреждениях и союзах. Поляки заявили, что «гмины не должны превышать своей компетенции, а только требовать соблюдения гминпых прав». Чернов напомнил, что эсеровская программа предусматривает «вызывать требования крестьянских обществ, но лучше было бы вопрос этот отложить». Озолс отметил, что «у латышей совсем нет такого рода учреждений. Они не могут сделать ничего подобного». «Грузины почти в таком же положении»,— добавил Габуния. И только освобожденцы всемерно ратовали за расширение таких действий, предвосхищая ту тактику, которую они вскоре широко развернули под именем «банкетная кампания». Богучарский пояснил: «Дело в том, чтобы, где возможно, в различных формах демонстративно поднять вопрос о политической свободе. Одно учреждение о свободе печати, другое о гарантировании прав личности и т. п.». Богучарского поддержал Струве, но в целом итог обсуждений был неутешительным: «Собрание решает ограничиться обменом этих мнений и пе принимать никаких решений по этому пункту» (л. 63).
Заседание 2 октября началось с оглашения Черновым написанного выбранной комиссией проекта резолюции, а Милюковым — проекта протокола. Но обсуждение этих документов решено было отложить, а прежде заняться третьим пунктом плана работы конференции: вопросом об организации постоянных сношений между различными партиями. Выступавший первым Богучарский заявил, что «самое важное устроить посреднический комитет в России, в Петербурге или Гельсингфорсе». Сама мысль об этом понравилась всем, но о характере будущей работы комитета договориться удалось далеко не сразу. Ульрих предложил организовать в Петербурге конспиративный центр из представителей всех организаций. Цель его — полная информация о действиях друг друга. «Положим, одна партия,— разъяснял свой план Ульрих,— извещает этот центр о своих намерениях, например, о покушении; тогда представители сообщают своим организациям и доставляют ответы. Во всяком случае это пе будет управляющий комитет, по исключительно посреднический». Мысль, хотя бы и косвенно, быть сопричастными к организации террористических актов, естественно, пришлась далеко пе всем по вкусу. «Пример о покушении неу
дачей... о таких вещах вовсе не нужно знать»,— заявил Циллиакус и потребовал ограничения компетенции бюро (л. 63). Струве был еще более осторожен. Он предложил, по сути дела, вообще уйти от этого вопроса: «Здесь не удастся решить организацию. Пускай это сделаю.т партии на родине». Однако ему вполне логично возразили, что нелегальный съезд всех партий в России — задача совершенно нереальная, что «бюро в России необходимо, его задача — быстрая передача сношений. Организация должна быть негромоздкая и конспиративная. Съезды (партий.— К. Ш.) затруднительны. Их нужно устраивать при совершенно новых вопросах. Нужно подыскать для центра двух или одного человека» (л. 64).
В результате обсуждений только представитель латышской социал-демократической рабочей партии решительно отказался от участия в проектируемом органе. «Я,— заявил Озолс,— за бюро прессы, но за границей, ибо это практическая задача, но заявляю принципиальное -несогласие на постоянные действия сообща с буржуазными партиями в виде комитета в России» (л. 64). Остальные делегаты приняли два специальных документа. В первом из них отмечалось: «Конференция решает устроить в России ^постоянное посредническое бюро с целью организации сношения и передачи известий, но без всякого права руководить действиями партий, в нем участвующих, поручает комиссии принять первые меры для.организации'такого бюро» (л. 12). Избранная комиссия, в которую вошли по одному члену от освобожденцев, эсеров,ППС, польской национальной лиги и финнов (грузины и армяне согласились-, чтобы их в комиссии представлял эсер), выработала специальный документ — «Бюро в России». В этом документе говорилось следующее: «I. Партии русских конституционалистов и русских] соц.-революционеров назначают в Петербурге бюро из 3-х членов, независимо от их принадлежности к той или иной партии. II. Партии, не имеющие представительства в бюро, дебетируют по одному посреднику, проживающему в Петербурге, для передачи известий (допускаются исключения). III. Конференция комитийных (от комитетов.— К. Ш.) представителей партий созывает бюро по желанию половины партий, выраженном через посредников. IV. Партии получают сейчас же адрес в Петербурге, на который высылают адреса своих посредников в течение месяца» (л. 13).
Решив организовать бюро в России, конференция занялась также вопросом о создании специального заграничного бюро. Цель этой организации изложил Циллиакус. «За
дачей и этого бюро,— объяснял он,— будет отчасти устраивать сношения между партиями, но гораздо важнее его задача как информационного бюро печати. Для этого нужен договор с одним из телеграфных агентств... Каждая партия назначит одного корреспондента этого бюро» (л. 65). Финансовые средства для заграничного бюро Циллиакус обещал изыскать сам. Его и назначили секретарем заграничного бюро (л. 65).
Все оставшееся время работы конференции (всего опа заседала пять дней) было посвящено обсуждению ответного письма РСДРП, проекта декларации, составленной специальной комиссией, протокола конференции и времени опубликования этих документов в печати. Споры были весьма длительными: делегаты тщательно оберегали интересы своих организаций и их полную независимость. Суть первых двух документов мы рассмотрели выше, проанализируем теперь итоговый документ, названный «Протокол конференции оппозиционных и революционных организаций Российского государства»20. Он начинался с перечисления 18 организаций 21, которым по инициативе членов финляндской оппозиции были посланы приглашения на конференцию, и с указанием на то, кто принял это приглашение, кто отказался от него, а кто оставил без ответа. Далее шло изложение тех мотивов и принципов, которые по общему согласию решено было положить в основу работы конференции. Их оказалось три. Во-первых, давалась, характеристика переживаемого Россией времени. Оно определялось одной отличительной особенностью: обострением политической борьбы. «С одной стороны, быстрый рост оппозиционных и революционных сил, с другой — фактическая дезорганизация существующей власти и вырождение существующего режима делают вопрос о его ликвидации и насущным, и своевременным». Именно из наличия в России революционной ситуации выводилась необходимость согласования действий всех групп, борющихся против самодержавия. Во-вторых, отмечалось, что попытка соглашения оппозиционных и революционных групп является первой в истории общественного движения в России, и поэтому все участники конференции стремились к тому, «чтобы результатом ее было не
20 Подлинник его, заверенный подписями всех участников, см.: [235а, л. 78—79]. С незначительными текстуальными изменениями он опубликован 19 ноября (2 декабря) 1904 г. в «Листке „Освобождения”» № 17.
21 В подлиннике указано 19. Дополнительно названа Финляндская рабочая партия.
Койстат'ированйе всем: йзвестных прийципиальньгх разногласий, разделяющих партии, а выяснение тех общих пунктов, которые могут послужить основой для согласованного действия...». И, наконец, в-третьих, участники конференции определили те принципы, которые они решили положить в основу для достижения своей цели. Их оказалось два. Решено было: «а) Ограничить суждения настоящего совещания установлением того, минимума общих идей и целей, которые уже в настоящее время входят в состав программ совещающихся партий и выяснение которых оставляет неприкосновенными все пункты программы и все тактические приемы каждой отдельной партии, б) Поставить, однако, задачей при установлении этого общего фонда идей и целей не одно только констатирование общности некоторых более или менее отвлеченных принципов, но также, по возможности, и достижение конкретного соглашения по некоторым очередным вопросам политической борьбы».
В протоколе отмечалось, что, руководствуясь провозглашенными принципами,, участники конференции смогли достичь взаимопонимания и согласия в трех основных пунктах. По вопросу о политическом переустройстве России оказалось возможным констатировать, что совместной целью борьбы может быть не только отрицательная задача — сокрушение самодержавия и не только общая формула политической свободы и основных прав человека и гражданина. Конференция отметила стремление всех ее участников «осуществить политическое переустройство в духе демократизма», свидетельством чего является то, «что основным принципом для народного представительства должно быть всеобщее избирательное право». Был выработан и общий подход к решению национального вопроса. По мнению участников конференции, и его удалось разрешить в демократическом духе. Не входя в подробное обсуждение спорного пункта о той роли, которую национальному вопросу суждено сыграть в установлении будущего государственного права преобразованного Российского государства, конференция констатйровала, что все ее участники «при разрешении национального вопроса сходятся в признании за каждой народностью права на национальное самоопределение и па гарантированную законами свободу национального развития». Всеми единодушно было отмечено, что царский режим стал организацией насилия, одинаково тяготеющего над всеми национальностями. Борьба против русификаторских стремлений, против разжигания национальной вражды «должна быть поставлена наряду с борьбой против агрессивной
внешней политики, так кай то и другое одинаково имеет целью отвлечь внимание общественного мнения от вопросов внутренней политики, чтобы сколько-нибудь протянуть существование настоящего режима». Последний, третий пункт касался способа действия участников конференции. Признав, что прения и решения по вопросу о дальнейших согласованных действиях пе подлежат опубликованию, собравшиеся отмечали, что различный характер, состав и задачи представленных на конференции организаций имеют своим следствием крайнее разнообразие методов их действия. Однако именно это разнообразие «в известной мере может являться условием общего успеха», ибо заранее оговоренная полная свобода действий для всех партий «не только не противоречит, но, напротив, находится в полной гармонии с их намерением координировать действия». Свидетельством способности к совместным действиям являлось, по мнению участников конференции, само опубликование протокола и декларации, согласованных и подписанных как оппозиционными, так и революционными партиями.
По предложеншо освобожденцев опубликование Протокола и Декларации было отложено на начало декабря 1904 г. Эта просьба объяснялась тем, что «Союз освобождения» в октябре планировал провести второй съезд и после этого — официально заявить о своем существовании и о программе своих действий. Третьим документом, кроме «протокола и декларации», опубликованными в том же номере «Листка „Освобождения''», стало заявление «От Союза освобождения», который, таким образом, объявление о своем существовании связал именно с Парижской конференцией оппозиционных и революционных партий России.
* * *
Парижская конференция — событие, не имевшее аналогов в истории общественного движения и общественной мысли России. Впервые за одним столом собрались представители революционных и либеральных организаций. И хотя в Париж приехало менее половины приглашенных и среди них не оказалось многих весьма крупных партий (и прежде всего РСДРП), сам факт этого события должен быть оценен. Оно свидетельствовало по меньшей мере о двух обстоятельствах. Во-первых, о том, что социальные коллизии в стране достигли такой степени, что всем стала ясна неизбежность массовых движений в самом ближайшем будущем и возникла необходимость в предвидении их попытаться
скоординировать свои Действия. Во-вторых, Парижская конференция подтверждала растущую изоляцию самодержавия, заскорузлая политика которого настойчиво толкала к объединению самые разнородные силы. Попытаемся определить значение этого события с трех точек зрения: во-первых, выявить мнение о Парижской конференции его участников; во-вторых, установить место, которое отводится этой конференции в истории России буржуазными авторами, и, наконец, в-третьих, дать свою интерпретацию этому факту.
Мнение участников конференции было однозначным — все они разъехались из Парижа с чувством глубокого удовлетворения и хорошо выполненного долга. «Когда ехали, то скептически помнили о прошлом,— заявил Ульрих.— Думали, что с самого начала возникнут недоразумения. Имели приятное разочарование. Желание взаимных уступок. Трудно достижимый максимум явился минимумом». Ульрих надеялся на дальнейшее сотрудничество, которое приведет к совместным акциям в будущем (л. 50). Так же отозвался и Милюков: «Результаты превысили наши ожидания и рассеяли наши опасения. Наши шероховатости были незначительной струей... Личное знакомство и переговоры сделали больше, чем годы литературной полемики». Рассматривая конференцию как первый, но не последний шаг, Милюков заявил, что она «будет способствовать сплочению конституционной партии» (л. 51). И польский националист Дмовский, и грузин Габуния заявили о своем удовлетворении работой конференции и выразили благодарность ее организаторам. По мнению В. Чернова, «выделение общего элемента не заставило потерять свою точку зрения. Политика — нс политиканство, надо найти действительно общее дело. Преступно было бы не воспользоваться теперешним положением. Общими усилиями нападать на врага и те партии, которые еще не сознают лозунг, остается: идти врозь — нападать вместе» (л. 51). Высоко оценил работу конференции и Струве. По его утверждению, молодая, только что образовавшаяся группа русских конституционалистов «была понята и принята», самые трудные и спорные вопросы не помешали усилиям председателя, направленным на выработку возможного единства мнений.
Даже представитель латышской социал-демократической рабочей партии, Озолс, проявлявший в ходе конференции меньше всех желания идти навстречу либералам и отказавшийся поставить подпись под декларацией, в конце работы конференции заявил, что она произвела «исключительно положительное впечатление на него», хотя и не убедила его в том,
Что результаты информации будут иметь серьезные последствия для совместной борьбы с самодержавием (л. 52). «Идти врозь, а прийти вместе...— это есть девиз конференции»,— заключил выступавший последним в прениях Милюков.
Все участники отметили большую роль в организации созыва конференции и хода работы К. Циллиакуса. Он и закрыл ее, заявив в своем выступлении, что стремление к сближению оппозиционных самодержавию сил порождено всем опытом российской жизни. «Я был лишь исполнителем общего сознания, приложил некоторые усилия — с упорством финляндским» (л. 53). Как видим, по мнению всех участников, Парижская конференция революционных и оппозиционных партий стала некоторым прообразом «единого фронта», суть которого определялась формулой: «Врозь идти, вместе бить!». Паяавшаяся вскоре революция привела к возникновению в ходе ее «левого» блока. Когда речь зашла о реальной революционной борьбе, одной из активнейших сил левого блока стали большевики, и, наоборот, именно по этой же причине от. него отшатнулись все либералы (кроме самых левых освобожденцев, не вошедших в кадетскую партию). В этом было коренное отличие левого блока времен революции от парижского прообраза «единого фронта». Отличие было и в другом: Парижская конференция создавалась «сверху», в результате переговоров руководителей партий, а левый блок рос главным образом «снизу» как логический результат революционных действий широких народных масс.
Одним из первых, высказавших в печати свое отношение к Парижской конференции, стал ее участник П. II. Милюков. В изданной в Чикаго в 1905 г. работе «Россия и ее кризис» он назвал конференцию переломным пунктом в политическом движении в России (цит. по: [141, р. 60]). Однако особое внимание к Парижской конференции возникло в связи с дискуссией о судьбах русского либерализма. Она развернулась в эмигрантской литературе в начале 30-х годов. В. А. Маклаков выдвинул весьма спорную концепцию, едва ли не ядром которой стала именно оценка Парижской конференции. Определение ее итогов Маклаковым было таково: «Со стороны либерализма это соглашение было союзом с грозящей ему самому революцией. Спасти Россию от революции могло только примирение исторической власти с либерализмом, т. е. искреннее превращение самодержавия в конституционную монархию. Заключая вместо этого союз с революцией, либерализм «Освобождения» этот исход уст-
раня л; он предпочитал служить торжеству революции» (52, с. 178]. По утверждению Маклакова, «представители освободительного движения в Париже заключили формальный союз с революцией» [52, с. 332]. «Этот новый шаг,— продолжает автор,— закончил блокаду и самодержавие изолировал; он дал победу движению» [52, с. 173].
Концепция Маклакова страдает явными натяжками. Во-первых, никакого формального союза либерализма с революцией заключено не было. Во-вторых, в Парижской конференции участвовал только левый фланг либерализма. Традиционный для России «старый» земский либерализм по-прежнему возлагал все свои надежды исключительно на реформы, полученные из рук царской власти. Поэтому говорить о завершении блокады и изоляции самодержавия от «общества» не приходится. И, наконец, в-третьих, весь более чем 40-летний опыт истории земского либерализма яснее ясного свидетельствовал именно о нежелании самодержавия примириться с либерализмом, об отсутствии какого-либо желания превратиться в конституционную монархию. В конечном итого это сделало невозможным союз российского либерализма с самодержавием, абсолютной монархией. Па все это Маклакову тогда же указали его соратники по либеральному движению [39, 61].
Г. Фризе справедливо отметил влияние, которое оказал В. А. Маклаков на американских авторов, исследующих историю русского либерализма [135, р. 81]. На наш взгляд, это влияние сказывается в том, что все они вслед за Маклаковым и саму революцию 1905—1907 гг., и якобы наступившее в ходе ее крушение самодержавия выводят из факта создания либералами единого «народного фронта», который им удалось организовать в октябре 1904 г. в Париже. Подобные мысли развивает Ш. Галай [136, р. 214—232] и особенно Р. Пайпс, спекулирующий на том, что в научный оборот для характеристики итогов Парижской конференции до сих пор были введены только протокол и декларация, опубликованные в «Листке „Освобождения”», а также краткие донесения в департамент полиции Е. Азефа. Используя неразработанность истории Парижской конференции, Пайпс объявил ее ни мало, ни много, как началом первой российской революции. «Монархический абсолютизм в России,— пишет он,— испустил дух после продолжавшейся год агонии, которая началась с так называемой Парижской конференции „оппозиционных и революционных“ партий в октябре 1904 г. и завершилась манифестом 17 октября 1905 г.» [140, р. 359]. Чтобы хоть как-то мотивировать исключительную роль,
приписываемую им Парижскому совещанию, Р. Пайпс делает непозволительные допущения. Он ссылается на хранящееся в Хельсинки письмо финского сенатора Л. Мехелина к Струве от 8 мая 1904 г., в котором идет речь о предложении созвать в Париже конференцию революционных и оппозиционных партий России. Главной целью совещания в письме было названо соглашение о «практических действиях» против правительства. Что именно означает это выражение, в письме не уточнялось, по определенно, утверждает Пайпс, имелось в виду «вооруженное восстание» [140, р. 3611. А чтобы подтвердить исключительную роль «Союза освобождения» среди других участников Парижского совещания, Р. Пайне, опять-таки используя неисследованность темы, утверждает: «Конференция согласилась также па конкретные меры но сотрудничеству в борьбе с царским режимом, но эти решения не были опубликованы и остаются неизвестными по сей день. Есть основание полагать, что они включали обещание активной помощи ,,Союзу освобождения” в его приближавшейся конституционной кампаний» [140, р. 365—366]. С помощью грубой перетасовки фактов (второй съезд «Союза освобождения», па котором было принято рошепиё о начале так называемой «банкетной кампании», состоялся только через три педели после Парижского совещания, и о нем ничего не было известно его участникам) Р. Пайпс фальсифицирует историю и в угоду своей априорной концепции искусственно возвеличивает роль «Союза освобождения» до организации, стоящей во главе освободительного движения в России, а все остальные партии ставит в роль его «активных помощников».
Теперь, после анализа двух довольно обстоятельных протоколов конференции, мы знаем подлинный характер согласованных действий революционных и оппозиционных партий. Даже при самой пылкой фантазии трудно представить начавшуюся.через три месяцами России революцию прямым или хотя бы даже косвенным результатом Парижской конференции. Революции не делаются резолюциями, к тому же такими половинчатыми, для них характерно другое — массовое движение, охватывающее самые глубинные слои народа.
Ио если для судеб первой российской революции Парижская конференция не имела никакого значения, то для истории русского либерализма, характеристики его внутреннего развития, эволюции это событие значение имело. Здесь конференция, бесспорно, стала определенной вехой. Накал политической обстановки в России достиг такого градуса, что впервые заставил сесть за один стол людей
весьма и весьма различных политических убеждений. И не только сесть, но в меру своих сил и возможностей выразить общую оценку как всего происходившего в стране, так и ближайших целей движения. Когда «Земский гласный Т.» в «Освобождении» в октябре 1902 г. призывал либералов не открещиваться от революционеров и не бояться их грозного облика, это казалось выходкой экстравагантного оппозиционера. Прошло всего два года, и «повый» либерализм внял именно этому рецепту, что свидетельствует о весьма существенных изменениях, происшедших в русском либерализме, о ином микроклимате, установившемся в его левом крыле.
Однако реальные результаты Парижской конференции были гораздо скромнее. Нельзя не согласиться с Д. И. Шаховским, давшим такую оценку Парижской конференции: «Несмотря на то значение, которое придали этому соглашению органы передовой печати в Европе (Жорес в ,,Юма-ните” — см.: ,,Освобождение”, № 61, и ,,Форвертс”, — „Освобождение” № 62), единственный практический результат его... заключался в самом факте опубликования трех указанных документов. Практическая же деятельность Союза пошла согласно директивам съезда по другому пути» [108, с. 137]. Сотрудничество при транспортировке освобожден-ческой литературы хотя и не регулярное, по было налажено и с эсерами (через В. Чернова), и с поляками (через Ю. Каневского), и с грузинами (через Г. Деканозова) еще до конференции. Известная координация действий существовала у освобожденцев и с финнами (именно для этого был создан «Финский комитет», который к осени 1904 г. уже провел два совместных совещания) и стихийно сложилась с эсерами. (За убийством В. К. Плеве последовала серия статей в «Освобождении» с либеральным толкованием его причин).
Попытки же установить более тесные контакты и после Парижской конференции кончались провалом. В середине декабря 1904 г. В. А. Маклаков на своей квартире собрал совещание из 30—35 освобожденцев, эсеров и социал-демократов. «Целью собрания,— утверждал присутствовавший на нем большевик С. И. Мицкевич,— было, по-видимому, желание либералов создать блок либералов и революционеров с фактической гегемонией либералов, на что им давали надежду так шумно прошедшая кампания банкетов, земских съездов, выступления городских дум и земских собраний. А рабочий класс должен, по их мнению, поддерживать эти либеральные выступления и требования» [63, с. 321 ].
С. И. Мицкевич вспоминал, что против подобных планов выступили большевики И.' И. Степанов-Скворцов, Н. А. Рожков и даже бывший в то время освобождением М. Н. Покровский, который именно на этом собрании заявил, что он порывает с «Союзом освобождения». В своих выступлениях большевики не отказывались от соглашений в каждом отдельном случае с другими партиями, по отстаивали необходимость самостоятельной и независимой тактики пролетариата. С. И. Мицкевич считал, что совещание «окончилось провалом попытки либералов заключить блок с социал-демократами-большевиками». Выступлений меньшевиков и эсеров на этом собрании, по его словам, пе было [63, с. 322].
Трудно утверждать категорически, но ни архивы, ни мемуарная литература не донесли до нас никаких фактов о деятельности Бюро в России и Заграничного бюро, которые решила создать Парижская конференция. Революционный кризис сначала вызвал сближение революционных и оппозиционных партий, а затем столь же закономерно привел к расхождениям между ними. Начавшаяся в России через три месяца революция вызвала пе укрепление, а ослабление связей, установившихся между участниками конференции (прежде всего именно между либералами и революционными партиями), а затем привела к формальному аннулированию ее итогов. По сведениям департамента полиции, уже в январе-феврале 1905 г. в «Парижском блоке» возникли острые разногласия по вопросу о вооруженном восстании. В результате их эсеры объявили действие соглашения прекращенным, и на следующую конференцию, собравшуюся в апреле 1905 г., ни освобожденцы, ни представители Польской лиги не явились ([195, л. 14 ]. Раздел «Попытки некоторых революционных и оппозиционных партий к совместным действиям»). В их отсутствие конференция выдвинула требование республики, учредительного собрания, избранного по четырехчленной формуле, и ряд других положений, совершенно не приемлемых для либералов.
Соглашения, достигнутые на Парижской конференции, оказались не только малорезультативными, но и кратковременными. Они стали важными не столько для дела практической борьбы с самодержавием, сколько для характеристики внутренней эволюции русского либерализма, левое крыло которого, поставив свои подписи под совместными документами, подтвердило лишь желание действовать на определенном этапе в координации с революционными партиями. Это желание, как показали последующие события, так и осталось благим намерением, что свидетельствует в конечном
счете о безрезультатности Парижской конференции. Отсюда несостоятельность тех высоких оценок и эпитетов применительно к этой конференции, которые с легкой руки В. А. Маклакова широко внедрились в современную американскую литературу, склонную видеть в Парижской конференции революционных и оппозиционных партий одновременно и зародыш революции, и смертельный удар по самодержавию.
* * *
Лето и осень 1904 г. характеризовались не только установлением контактов левого крыла либералов с революционными партиями, но и весьма существенными изменениями внутри самого этого крыла. Созданный в начале года «Союз освобождения» оказался на первых порах дееспособной организацией, что проявилось, в частности, в довольно большом росте числа освобожденческих групп. Особенно быстро этот процесс шел в Москве. По словам секретаря «Союза освобождения» Д. И. Шаховского, число их стало очень велико: «Москвичи ожидали, что скоро пе хватит букв для обозначения всех групп» [168, с. 122]. В Москве был специальный функционер (Г. Шрейдер) [15, л. 241], содержавшийся за счет союза. Все московские группы объединялись в одно целое через совет представителей отдельных групп. Совет этот имел особую кассу, проводил регулярные заседания. Здесь же был создан и областной совет, изредка проводивший совещания с представителями губернских групп ближайших городов [108, с. 123]. В то время как петербургские освобожденцы уделяли внимание главным образом организационной работе (рассылке журнала, подготовке второго съезда союза), москвичи сосредоточили в своих руках разработку проекта конституции. В основу ее был положен тот проект, который огласили еще на первом съезде освобожденцев в январе 1904 г. В записной книжке Д. И. Шаховского уже во второй половине июля 1904 г. появилась заметка: «Проект конституции» [295, л. 9]. Затем в начале октября вновь отмечено: «Работа по тексту конституции — Водовозов, Новгородцев, Котляревский, Кокошкин» [295, л. 11]. В этом месяце, по воспоминапиям Ф. Ф. Кокошкина, составление одного из вариантов освобождепческой конституции было закончено [34, с. 222].
В воспоминаниях В. В. Водовозова довольно подробно рассказывается о работе над выработкой проекта конституции. Водовозов до этого жил в Киеве, по в начале осени
1904 г. получил приглашение переехать в с'голиЦЬт, чтобы принять участие в выработке проекта конституции и быть своеобразным связующим звеном между Москвой и Петербургом. Предложение это он охотно принял. «Конечно,— писал Водовозов,— никто не думал, чтобы проект когда-либо мог быть конкретно осуществлен; предполагалось, что он будет государственно-правовой основой „Союза освобождения44 и явится агитационным средством» [15, л. 218]. От петербургских освобожденцев участие в разработке проекта принимали В. М. Гессен, И. Ф. Анненский, И. В. Гессен, а от Москвы — Ф. Ф. Кокошкин, П. Н. Новгородцев, С. А. Котляревский, И. И. Петрункевич, Г. И. Шрейдер. «Наша задача,— вспоминал Водовозов,— была выработать проект конституции и избирательного закона Российской империи, а также объяснительную записку к ним. Основные принципы: свобода, парламентаризм, всеобщее избирательное право, равноправие национальностей, широкое развитие местного самоуправления — были безусловно общими для всех освобожденцев и ни малейших споров не возбуждали. Не возбуждало споров и то, что проект должен был быть приноровлен к существовавшим тогда условиям; о республике никто еще практически пе думал, и конституция должна была быть монархической» [15, л. 220]. Спор шел вокруг вопроса, быть ли представительному органу двухпалатным (на чем настаивали москвичи) или однопалатным (требование петербуржцев). Не дискутировался вопрос и об избирательных правах для женщин, хотя С. А. Котляревский и Н. Ф. Анненский настаивали па этом. «Вопрос о пропорциональной выборной системе,— свидетельствует Водовозов,— никем не был даже поднят; все будущие сторонники пропорции, как Кокошкин, Котляревский и др., тогда еще были сторонниками мажоритарной системы... Единственный известный мне пропорционалист в рядах „Союза освобождения*4 П. Н. Милюков в выработке нашего проекта участия не принимал» [15, л. 221]. Работа над проектом конституции была организована так, что, когда появлялась необходимость согласовать между москвичами и петербуржцами спорные вопросы, Водовозов совершал очередной вояж между столицами и проделал их за зиму 1904/05 гг. шесть или семь.
Вскоре после начала 1905 г. к работе над текстом проекта подключился и С. А. Муромцев, который составление его первоначальных вариантов связывал с приготовлением к ноябрьскому съезду 1904 г. [211, л. 3]. Давая оценку проделанной работе, В. В. Водовозов отмечал, что выработанный проект стал результатом сложных компромиссов и его мож-
ЙО критиковать как слева за сохранение монархии, двухпалатную систему, лишение женщин избирательных прав, мажоритарную систему, так и справа — за всеобщее голосование и демократические выборы верхней и нижней палаты, но нельзя-де пе признать его «мотивированности» и того, что «весь проект мог служить хорошо выработанной платформой политической партии, рассчитанной не на революционное завоевание, а на вынужденную уступку власти» [15, л. 224]. «В нашем проекте,— добавлял Водовозов,— избирательный закон и объяснительная к нему записка написаны были мною и подверглись сравнительно незначительному изменению в комиссии» [15, л. 225]. В начале 1905 г. редакция «Освобождения» уже опубликовала два выпуска материалов по выработке российской конституции [56, 781, первый из которых был результатом коллективного труда освобождеп-цев [232]. Именно он и послужил основой для всех последующих освобожденческих и кадетских вариантов конституции [34, с. 223 и др.].
Однако более или менее интенсивная деятельность освобожденческих групп шла только в столицах. В других городах и губерниях она в основном сводилась лишь к обслуживанию журнала, редкому изданию нелегальных листовок да к периодическим собраниям, на которых обсуждались статьи, уже опубликованные в «Освобождении» или посылавшиеся туда для этого. Хорошо знавший внутреннюю жизнь союза Д. И. Шаховской признавал: у многих его групп было мало конкретного дела [108, с. 123]. Жизнь в центре союза шла интенсивнее. С января по октябрь 1904 г. было проведено десять заседаний Совета «Союза освобождения» [295, л. 34— 35]. Судя по кратким, в несколько слов, заметкам Д. И. IIIаховского, на одном из них в Москве, перед конференцией в Париже, шло «продолжительное обсуждение... с Иваном Ильичем (Петрункевичем.— К. Ш.), очевидно, перед его поездкой за границу» [295, л. 35]. (Напомним, что председатель «Союза освобождения» Петрункевич хотя й не участвовал в конференции, но во время ее работы был в Париже и постоянно встречался с делегатами-освобожденцами.) Эмиссары освобожденцев в Париже высказывали мнения, предварительно обсужденные Советом союза.
Однако только «косить глазами палево» освобожденцы не собирались. Одновременно с согласием пойти на официальные контакты с революционными партиями было решено и другое: ,,напрячь все усилия на то, чтобы конституционные требования предъявляли наиболее организованные элементы страны — земства и чтобы достигнуто было значительное
единодушие, тгак как чем друШнее и рейй!ельнее йь1ступйЛй бы общественные организации, тем меньших потрясений можно было бы ожидать при переходе к новому строю.
Воспользовавшись заменой убитого В. Н. Плеве более мягким Святополк-Мирским, освобожденцы решили воздействовать па умеренное крыло земцев-либералов через три легальных капала. Во-первых, через журнал «Право», где из номера в помер печатались статьи, более или менее откровенно настаивавшие па необходимости ликвидации самодержавия: «Пам нужны не реформы, а реформа» — так на эзоповском языке называли конституцию. Кампанию открыл князь Е. Н. Трубецкой статьей «Война и бюрократия» [156, № 39, с. 1871—1875]. В следующем номере была помещена передовица «Шестидесятые годы и предстоящая реформа», затем статья Ив. Петрункевича «Война и наши задачи» (№ 41), потом большая и резкая статья А. Пешехонова «Война и отечество» (№ 46). Во-вторых, подачей специального адреса на «высочайшее имя» с просьбой конституции и, наконец, в-третьих, созывом специального земского съезда, на котором предполагалось провести требование конституции. Съезд планировали организовать до начала работы ежегодных земских собраний. Собрать его должно было бюро вемских съездов по инициативе двух своих членов — Петра Д. Долгорукова и Д. И. Шаховского, входивших одновременно и в Совет «Союза освобождения». Именно от последнего они получили задание по организации созыва земского съезда [108, с. 129].
Мысль о подаче Николаю II очередной слезницы зародилась среди московских освобожденцев еще в августе 1904 г. одновременно с планами созвать второй съезд «Союза освобождения». 20 сентября 1904 г. в Петербурге на квартире у В. В. Хижнякова состоялось заседание Совета «Союза освобождения» [295, л. 35]. На нем был выработан ряд тактических мероприятий, позднее осуществленных. Придерживаясь своей давно провозглашенной линии — сочетать легальные действия с нелегальными, Совет союза хотел объединить выступления всех либералов — и робких, умеренных, готовых лишь поставить свою подпись под официальной просьбой, обращенной к царю, и тех. кто рисковал идти на действия нелегальные. С целью привлечь первых «решено было подать государю адрес о необходимости конституции, подписанный весьма крупными земскими и общественными деятелями». Трем членам Совета — И. И. Петрункевичу, П. Н. Новгородцеву, Д. И. Шаховскому поручили каждому составить по проекту такого письма [282, л. 206]. Формальную ипи-
циативу в подаче адреса освобожденцы па себя по брали. Ее планировали передать группе известных общественных деятелей (не только земцев), для которой даже придумали соответствующее название — «потабли» [108, с. 130]. Этой мерой преследовали сразу две цели: во-первых, не отпугнуть непоследовательных людей (типа Д. Н. Шипова), для которых освобожденцы были страшными карбонариями, а во-вторых, сохранить звание решительных борцов с самодержавием в глазах тех, кто считал одностороннюю переписку с царем бессмысленным и унизительным делом.
Советом союза решено было и другое: через меедц, 20 октября 1904 г., созвать в Петербурге второй съезд «Союза освобождения». На нем постановили обсудить три доклада: 1) С. Н. Прокоповича — о тактике ближайшего времени; 2) Д. И. Шаховского — о составе и силах союза; 3) Петра Д. Долгорукова — о финансах [295, л. 35]. Организация созыва и работы нелегального освобожденческого съезда была поручена петербургским освобожденцам, а москвичи взяли на себя заботу о проведении двух других менее радикальных мер: «поднесении» всеподданнейшего адреса и проведении земского съезда. 22 сентября в Москве на заседании освобожденческой группы «А» были обсуждены три привезенных Д. И. Шаховским проекта «всеподданнейшего» адреса. Шаховской убедился, что этот акт «не может быть никак... инсценирован извне» [295, л. 36]. Кроме того, к этому времени вопрос о созыве земского съезда получил неожиданную поддеряску официальных властей. Тогда решили оставить затею с «нотаблями» и ограничиться одним земским съездом, на котором предполагалось провести резолюцию с признанием необходимости введения в России конституции, и уже эту резолюцию подать для монаршего прочтения.
8 октября собралось новое заседание Совета союза. Судя по выпискам Д. И. Шаховского, на Совете рассматривались следующие вопросы: «1) Оглашение (по всей вероятности, заявления о существовании «Союза освобождения» и его задачах.— К. Ш.). 2) Способ действия. 3) Первые месяцы войны. 4) Выяснение сил. 5) Финансы. 6) Обслуживание Освобождения. 7) Созыв съезда» [295, л. 37]. На Совете заслушали доклад съезду С. Н. Прокоповича и предложили ему исключить идею с «нотаблями». По всей вероятности, тогда же и был решен вопрос о сроке начала банкетной кампании. Из двух возможных вариантов — начать се до земского съезда (с тем чтобы подтолкнуть земцев на конституционные заявления), и после съезда (чтобы не связываться с земцами, которые еще неизвестно, что решат), остановились на послед
нем: «Анн[енский] находил нужным, чтобы кампанию открыли земцы», — записал Шаховской [295, л. 36].
20, 21 и 22 октября 1904 г. проходил второй съезд «Союза освобождения». Заседал он в Петербурге в квартирах Я. Я. Гуревича («Земского гласного Т.»), В. И. Семеновского и А. В. Евреинова, разрешившего в свое отсутствие воспользоваться своими апартаментами. Состав съезда незначительно отличался от предыдущего по географическому охвату, но в результате роста всего «Союза освобождения» за счет интеллигенции ее представительство на съезде увеличилось. К тому же земцы, занятые подготовкой к своему съезду, открывавшемуся в Петербурге через две недели, на освобож-денческий съезд прибыли в уменьшенном составе по сравнению с первым съездом, в результате чего соотношение земцев и неземцев изменилось еще сильнее. Со времени Учредительного съезда «Союза освобождения» интеллигенция еще более увеличила свое влияние. Утвержденный Советом союза доклад С. II. Прокоповича «подробно развивал идеи самочинного осуществления свобо'д и отличался полной определенностью намеченного плана действий» [46, с. 29]. План этот предлагал делегатам следующее. Во-первых, всем, кто сможет это сделать, рекомендовалось принять самое деятельное участие в уже намеченном земском съезде, с тем чтобы добиться на нем открытого заявления о необходимости введения в России конституционного строя. Во-вторых, решено было после земского съезда начать во всех городах, где есть освобожденческие группы, так называемую банкетную кампанию, т. е. устраивать в ресторанах чествования 40-летнего юбилея введения в России судебных уставов. Предусматривалось проводить банкеты с 20 ноября и принимать на них конституционные и демократические резолюции, составленные в гораздо более решительном тоне, нежели те, которых можно было ожидать от съезда земских и городских деятелей [7, с. 29]. В-третьих, земцам-освобожденцам рекомендовалось на ближайшей сессии уездных и губернских земских собраний везде, где это представится возможным, поднимать вопрос о введении в России конституции и созыве «народного представительства на широкой демократической основе».
По утверждению В. Я. Богучарского, был принят и четвертый пункт. Он признавал необходимым начать на банкетах агитацию за образование профессионально-политических союзов, «организацию их съездов, выбора ими постоянных бюро и объединение этих бюро как между собою, так и с бюро земских и городских деятелей в единый ,,Союз союзов”»
[7, с. 29]. Последний должен был установить йонтакт'ь! ей всеми левыми партиями, выработать совместно с ними общую политическую платформу и стать своеобразным предпарламентом, задача которого сводилась к организации перехода России от самодержавия к конституционному строю. Д. И. Шаховской высказал обоснованные сомнения 22 в правильности утверждения Богучарского о принятии съездом четвертого пункта как самостоятельного решения. «Самая мысль о подобной самочинной организации и дальнейшем объединении общественных элементов действительно все время имелась в виду освобожденцами и как нельзя лучше отвечала общей их линии поведения, да она являлась только дальнейшим развитием того плана, который в одной специальной области — земской — при деятельном участии осво-' божденцев получил осуществление; правильно указывает редактор (В. Я. Богучарский.— К. Ш.) и на то, что «ставшее вскоре весьма громким название „Союз союзов” было предложено в Совете „Союза освобождения”», точно так же и мысль о том, что Союзу союзов (с включением в него и земских сил) придется, может быть, в свое время выработать общую платформу и явиться в некотором роде предпарламентом, действительно высказывалась,— признает Шаховской.— Но как определенное практическое предложение в этот именно момент союзное движение еще не выставлялось, а выдвинуто было в тактике Союза позднее. Содержание тактического доклада ко второму съезду Союза составили три первые пункта из перечисленных выше» [108, с. 132].
Доклад С. Н. Прокоповича особых возражений ни с чьей стороны не встретил. Споры возникли только по одному, в принципе уже решенному ранее Советом союза вопросу: к какой дате приурочить начало банкетов. Робкие голоса, что кампанию надо бы открыть в связи с предстоящим земским съездом и в поддержку его решений, вызвали дружные возражения. Подавляющее большинство высказалось за связь банкетов с юбилеем судебных уставов, ибо, во-первых, неизвестно было, что-то еще решат земцы, а во-вторых, выдвигалось справедливое опасение, что незванпая поддержка земского съезда неземской «общественностью» не столько обрадует земцев, сколько напугает их и ослабит накал земской оппозиционности [272, л. 133—134].
22 А. А. Корнилов в своих воспоминаниях, говоря о решениях второго съезда «Союза освобождения», тоже ни словом не обмолвился о требовании создать союзы и «Союз союзов» [272, л. 138].
На съезде обсуждался и еще одий войрос: следует? лй Открыто объявить о своем существовании и стремиться превратить «Союз освобождения» в более широкую организацию или по-прежнему, не выходя на свет гласности, действовать за спиной левой печати, органов самоуправления и иных легальных организаций. Вопрос этот тесно связывался с необходимостью обсуждения новой программы союза, которая должна была заменить краткое изложение его целей, принятое еще первым съездом. Все осложнило одно обстоятельство. II. II. Милюкову поручили привезти на съезд из Парижа разработанную в редакции «Освобождения» программу союза, но он смог приехать только в последний день работы съезда [272, л. 138], и широкого обсуждения не получилось. Проект программы решено было разослать в освобожденче-ские группы для ознакомления.
Что же представлял собой новый проект программы «Союза освобождения», опубликованный с небольшими текстуальными изменениями уже после третьего съезда «Союза освобождения» сначала в газете «Новости» 5 апреля 1905 г., а затем и в «Освобождении» № 69—70? Поскольку программа «Союза освобождения» официально была принята только на третьем съезде, здесь нет необходимости полностью ее анализировать. Достаточно сравнить проект программы, написанный ко второму съезду до революции (он хранится в архиве редакции журнала), с тем, что было принято и опубликовано уже после ее начала на третьем съезде освобожденцев.
Прежде всего обращает на себя внимание одна первостепенной важности деталь, начисто опровергающая построение Маклакова и всех его современных последователей, утверждающих, что банкетная кампания, решение земского съезда в ноябре 1904 г. и участие освобожденцев в Парижской конференции знаменовали собой разрыв либералов с «исторической» властью и начало революции в России. Всего за два с половиной месяца до 9 января 1905 г. даже самые левые либе-ралы-освобожденцы не только не призывали революцию себе на помощь, но даже не помышляли о ней и не связывали с ее приближением никаких планов. Утверждая, что для развития России «необходимо коренное преобразование... государственного строя на началах либеральных и демократических»23, проект программы признавал: «Если России будет
28 «Программа „Союза освобождения”» [231]. Характерно, как переформулирована эта мысль после революции в принятой программе: «Союз освобождения» считает целью своей деятельности «коренное
дарована конституция сверху, мы примем ее с чувством удовлетворения и радости, чтобы затем законным путем бороться за ее усовершенствование в духе исповедуемых нами политических начал. Если же к созданию основного государственного устава будет призвано (надо полагать опять-таки „сверху”.— К. Ш.) Учредительное собрание, то мы будем бороться за то, чтобы оно было образовано из представителей всего народа и чтобы наши политические идралы получилп в его трудах возможно полное осуществление».
Четко выразилась в проекте и другая, едва ли не главная, мысль, владевшая умами либералов осенью 1904 г. и отсутствующая в программе, принятой весной 1905 г.,— стремление выковать единое «общественное» мнение, под влиянием которого и должна произойти мирная трансформация самодержавия в конституционную монархию. В общественном движении, по мнению авторов проекта программы, существуют два русла: земское и демократическое. Если русское земство есть носитель и хранитель начала самоуправления в тесном смысле, то русская интеллигенция во имя народа, для народа и с народом работающая над политическим и культурным освобождением России, есть носительница и хранительница широкой либерально-демократической идеи. Надо стремиться к тому, чтобы слить оба этих русла воедино, ибо лишь тогда «освобожденной от самодержавия России будет обеспечено мирное и широкое развитие на основе политической свободы и разумного согласования государственных и местных интересов». Естественно, что после залпов 9 января и последовавших за ними первых раскатов революции, о начале которой 12 января оповещал своих читателей редактор «Освобождения»* 24, говорить о мирном развитии не приходилось, и этот раздел был опущен, хотя сама идея слияния земского либерализма с интеллигентским была частично осуществлена при образовании кадетской партии (в которую, как известно, не вошли правые земцы и левые интеллигенты).
На втором съезде делегатами был обсужден и решен в положительном смысле вопрос об открытом заявлении в пе
преобразование государственного строя России на началах политической свободы и демократизма» [154, № 69/70, с. 305]. Только после того, как революция уже началась, освобожденцы согласились признать ее и заменили требование преобразований «на началах либеральных» на другой, более обтекаемый термин. Интересно отметить, что в принятой программе вообще нет слова «либерализм» — термина, который широко применяется в проекте программы.
24 Первый номер журнала после 9 января начинался строкой, набранной крупным шрифтом через всю страппцу: «Революция в России», а передовица называлась «Плач народа» (см.: [154, № 64]).
чати о существовании своей организации. В этой связи был выработан и, по всей вероятности, доведен до сведения участников съезда интересный документ, хранящийся в папке, названной «Съезды и партии» [233]. Он состоит из трех разделов. Первый из них озаглавлен «Основные политические и социально-экономические задачи Союза». В разделе проведена кардинальная идея либералов, принципиально отличающая их от всех революционных партий и течений. (О других принципиальных отличиях мы сейчас не говорим.) Суть этой идеи сводилась к разделению общественной борьбы, происходящей в России, на две части: политическую и экономическую. Первая не только объявлялась главной, но и должна была быть осуществлена в первую очередь, а уже затем наступал черед второй задачи, в разрешении которой были заинтересованы прежде всего и больше всего трудящиеся массы России. В документе утверждалось, что «Союз освобождения» принимает на себя обязательство выступить в представительных учреждениях (когда они будут образованы) с программой широких социально-экономических преобразований в интересах трудящихся масс, но союз считает «выполнение ее (программы.— К. Ш.) при нынешнем политическом режиме совершенно невозможным и потому главные свои усилия в настоящее время посвятит борьбе за политическое освобождение России». Объявив политические свободы не только благом, ио и непременным условием дальнейшего развития страны, освобожденцы заявляли, что и народу они необходимы более всего, причем необходимы в первую очередь: «В свободных политических формах, в широком народном самоуправлении мы видим не только лучшую, но и единственную гарантию, что государство перестанет, наконец, служить средством для экономического порабощения народных масс и сделается опорою для них в борьбе за лучшее будущее». В заключение раздела еще раз подчеркивалось, что члены союза не остановятся на полпути и «будут добиваться возможно полной свободы для народа в сфере личной и общественной самодеятельности и самого широкого участия его в государственном, местном и общинном управлении».
Второй раздел назывался «Сфера деятельности союза и его отношение к другим политическим партиям». Признавая в нем, что пропаганду надо вести широко, во всех слоях населения, освобожденцы в то же время отмечали: «...свою организационную работу... в качестве союза мы считаем необходимым сосредоточить... в пределах наиболее доступного нашему воздействию русского образованного общества, и
главным образом в среде общественных его деятелей. Своим Союзом мы желаем не заменить, а дополнить и усилить деятельность других организаций, стремящихся к политическому освобождению России». Отличие своего союза от других организаций освобожденцы видели в том, что он имеет целью использовать «ту арену, которую представляют имеющиеся... общественные учреждения». «В привлечении и организации новых общественных сил и в использовании новых форм борьбы мы видим важнейшую услугу, какую может оказать учреждаемый нами Союз делу политического освобождения России»,— заявляли освобожденцы.
Третий раздел документа назывался «Организационные вопросы». В нем повторялись основные положения устава, принятого на первом съезде «Союза освобождения», и вносились некоторые новые дополнения. В частности, предусматривалось образовать специальный орган, Секретариат союза, который избирался съездом для «исполнительных действий», и специальный «Малый съезд», состоящий из собрания Секретариата союза и Совета союза.
Были ли вторым съездом «Союза освобождения» одобрены изменения устава — неизвестно, но в том же 17-м номере «Листка „Освобождения11», где опубликованы протокол и декларация Парижской конференции, по решению второго съезда напечатали и третий документ, названный «От Союза освобождения». В нем лапидарно излагались именно те мысли, которые содержались в разработанном выше документе. Объявив о том, что представители «Союза освобождения» участвовали в Парижской конференции оппозиционных и революционных партий и подписали ее заявления, освобожденцы не только впервые открыто провозгласили о своем существовании, но и публично изложили свои цели. Из них первой и главной называлось политическое освобождение страны — «прежде всего уничтожение самодержавия и установление в России конституционного режима». При этом обещалось, что союз употребит все усилия, чтобы политическая проблема была решена в духе широкого демократизма, и прежде всего признает существенно необходимым принцип всеобщей, равной, тайной и прямой подачи голосов. Вновь подчеркнув, что на первый план выдвигаются политические требования, освобожденцы выразили свое отношение и к социально-экономическим проблемам. «Союз освобождения» заверил, что в области социально-экономической политики он «будет руководствоваться тем же основным началом демократизма, ставя прямой целью своей деятельности защиту интересов трудящихся масс».
В третьем разделе документа «Союз освобождения» объяснял свое отношение к национальному вопросу. За всеми народностями признавалось право на самоопределение, а для Финляндии выдвигалось требование восстановить то положение, которое существовало в этой стране «до противозаконных нарушений этого положения...».
В заключение работы второй съезд выбрал второй и последний состав Совета «Союза освобождения», который функционировал до конца деятельности союза, но в дальнейшем был довольно значительно изменен последующими кооптациями. (Анализ второго состава Совета «Союза освобождения» см. ранее.)
Итак, результатами работы второго съезда «Союза освобождения» стало публичное заявление о существовании союза, первое открытое изложение его программы, незначительные организационные изменения в его структуре и одобрение съездом новой, более активной тактики. Суть ее сводилась к решению установить контакты с революционными партиями, подтолкнуть робких земцев к более активным действиям, создать широкие профессионально-политические организации среди интеллигенции и начать открытые публичные выступления с требованием введения в России конституционного строя. Парижская конференция революционных и оппозиционных. партий была первым шагом на пути осуществления новой тактики. Ближайшее время должно было показать, как осуществляются освобождениями другие пункты принятых съездом решений.
* * *
Русско-японская война оказала заметное влияние на тактику и программу земцев. Ставка царизма на маленькую победоносную войну для борьбы с революцией с треском провалилась. Поражения следовали за поражениями, и конца им не было видно. За взрывом шовинизма у земцев последовало горькое похмелье: самодержавие и в военном вопросе, которому оно уделяло самое пристальное внимание и ради которого требовало от народа столько материальных и духовных жертв, оказалось банкротом. Земцам стало ясно, что на победоносное окончание войны рассчитывать нечего. Развязало их активность и другое. 15 июля 1904 г. бывший студент Егор Сазонов бросил бомбу, разнесшую в щепки карету министра внутренних дел — Плеве был убит. Правящие круги на время растерялись, решая вопрос, как быть дальше? По сведениям хорошо информированного Д. Н. Шипова,
диапазон возможных решений был от введения конституции типа лорис-меликовской с С. Ю. Витте во главе правительства до возвращения к политике В. К. Плеве, проводимой новым «твердым» министром внутренних дел [214, л. 10].
Земцы, как это уже не раз бывало, решили обратиться к помощи матери царя — Марии Федоровны, чтобы повлиять на колебавшегося Николая II. Еще за 20 дней до назначения нового министра внутренних дел Мария Федоровна заявила на аудиенции 5 августа 1904 г. князю II. Д. Святополк-Мирскому: «Если государь Вас будет о чем-нибудь просить, я умоляю Вас не отказываться» [81, с. 240] — и добавила, что она готова расцеловать его, если он не откажется. 25 августа после более чем двухмесячных колебаний царь вызвал Святополк-Мирского и предложил ему пост министра внутренних дел. Услыхав в ответ, что Мирский не собирается проводить «твердого» курса двух прежних министров, Николай II не стал возражать против этого и добавил: «Поезжайте к матушке, обрадуйте ее». Приехав к ней с визитом, новый министр услышал: «Видите, я выполняю обещания» [81, с. 242].
О получившем портфель министре внутренних дел Свято-полк-Мирском шла слава либерального бюрократа. Сам себя он называл «человеком земским» и -объявлял сторонником «единения власти и общества» [51, с. 43]. Принимая впервые после вступления в должность чиновников министерства внутренних дел, новый министр заявил: «Административный опыт привел меня к глубокому убеждению, что плодотворность правительственного труда основана на искренне благожелательном и истинно доверчивом отношении к общественным и сословным учреждениям и к населению вообще» [73, с. 27]. Вслед за словами последовали и некоторые дела: сосланные земцы были возвращены из ссылки, прекращены ревизии земств.
Вскоре Святополк-Мирский мог убедиться, что политика его не встречает сочувствия царя. Уже 9 октября царь заявил новому министру, что он «хочет, чтобы поняли, что никаких перемен не будет» [81, с. 247]. «Несчастный человек! — комментируя это сообщение, отзывалась о Николае II жена министра.— Я его ненавидела прежде, но теперь жалею. Тип немощного вырождения, вбили в голову, что он должен быть тверд, а хуже нет, как когда слабый человек хочет быть твердым. И кто это имеет такое дурное влияние? Кажется, Александра Федоровна (жена Николая II.— К. Ш.) думает, что так нужно. Мария Федоровна (мать царя.—'К. Ш.) другого мнения, она Пепке (так в дневнике
Ё. А. Мирская называла своего мужа.— К. Ш.) сказала! ,, Эти свиньи заставляют моего сына делать бог знает что и говорят, что мой муж этого хотел“ [81, с. 248]. Но кто эти свиньи?» [81, с. 248]. Однако Святополк-Мирский, невзирая на монаршье неудовольствие, все же пытался проводить свою линию. С бюрократического Олимпа продолжал веять очередной весенний ветерок, и либералы почувствовали, что при новом министре можно активизироваться.
По воспоминаниям И. И. Петрункевича, летом 1904 г. ему совместно с Петром Дм. Долгоруковым удалось провести в Крыму небольшое совещание с земцами южных губерний, на котором обсуждался вопрос «О проведении систематической оппозиции правительственным планам» ([76, с. 235]. Ссылку Долгорукова на решение «совещания земских деятелей пяти южных губерний» см.: [307, л. 153]). Зашевелились и московские земцы. 13 и 25 августа в первопрестольной состоялось два совещания представителей некоторых земских управ. Было решено 8 сентября собраться у председателя Московской губернской земской управы Ф. А. Головина организационному бюро земских съездов, которое было создано на майском съезде 1902 г. «В этом собрании,— писал Д. Н. Шипов московскому думцу М. В. Челнокову,— предстоит обсудить, не следует ли земцам собраться в непродолжительном времени для обмена мнений и бесед по разным текущим вопросам, выдвигаемым жизнью» [214, л. 8].
Стремление к консолидации на новой базе стало проявляться и в «Беседе». «Львов мне рассказывал о расколе в беседах,— писал 4 июня 1904 г. М. В. Голицын Р. А. Писареву.— Я надеюсь, что это временно и что все истинно русские дружно примутся за сознательную работу на местах и за попытки влиять наверху. Нельзя теперь медлить и ссориться, Когда впереди несомненно огромное дело» [340, л. 2].
31 августа 1904 г. состоялось очередное собрание «Беседы». В выступлениях членов кружка звучали нотки уныния и разочарования. «Не пора ли пересмотреть весеннее решение о временном молчании?» — задал вопрос В. Маклаков и далее пояснил вызвавшую его причину: «За эти месяцы произошла полная перемена общественного мнения по вопросу о быстрой решительной победе (курсив мой —/С. Ш.). Никто уже не ждет победоносного шествия войск в Маньчжурии». Ему вторил и Н. Н. Львов: «Большинство сначала думало, что мы сломим японцев без труда, а теперь уже думает иначе» [307, л. 152]. Настаивая па том, что пришло время «сделать правительству заявления», Петр Дм. Долгоруков добавил: «Довольно уже, казалось бы, земства проявляли ,,казенный
. патриотизм**, пора сознательно отнестись и тому, что ДейД-* ется» [Там же]. Посовещавшись, собеседники пришли к выводу, что ход войны и отсутствие надежды на скорую победу делают необходимым отказ от выжидательной тактики. Они единогласно решили, что надо «влиять на общественное мнение в том смысле, чтобы оно стало высказываться о войне и взаимоотношении между войной и политическим устройством страны» [307, л. 153].
Основная причина, заставившая членов «Беседы» переменить свое прежнее мнение и уже во время войны выдвинуть требование созыва выборного представительного органа, называлась ими совершенно откровенно: необходимо как мощно скорее заключить мир с Японией, ибо продолжение * войны чревато грозными последствиями. По их убеждению, это понимают все, даже правительство, которое, по словам В. Маклакова, ничего не имело бы против этого, пожалуй, было бы даже благодарно за облегчение этой задачи.
Именно в таком деликатном вопросе, как заключение мира, и должно было помочь царизму «народное» представительство, ибо у самодержавия не хватало моральной смелости одному, без поддержки общественности взять на себя ответственность за проигранную войну. «Скоро проникнет в сознание народа, что нужно кончать войну, а ее не кончить без созыва народных представителей. Сказать: мы хотим мира, надо иметь мужество, а у правительства нет нравственного авторитета заключить постыдный мир... и надо стараться, чтобы по всей стране прозвучал голос с требованием мира и созыва народных представителей» [307, л. 154] — так определил суть очередной задачи один из теоретиков «Беседы» Львов. «Само правительство хотело бы, чтобы его выручили»,— развивал ту же мысль Маклаков. Ему возразил П. Толстой, заявивший, что последнее не довод в пользу требования мира, а скорее уже как раз наоборот.
Тактика собеседников была проста: обвинить правительство в неудачном исходе войны и заявить, что только представительный строй (о характере его договориться они так и не смогли!) может гарантировать почетный выход из войны или успешное завершение ее, если Япония выдвинет неприемлемые условия. В последнем случае, по их утверждениям, только «народное» представительство сможет объединить негодующую страну и привести ее к победе. Обсуждали «собеседники» и другой тактический вопрос — где делать конституционные заявления? Ф. А. Головин предложил использовать для этого дворянские собрания, которые имеют «то преимущество* что право ходатайства поставлено здесь в
бойеё гйироййе раМкй» [307, rt. 156]. Его предлощеййё отвергли на основании, что никто пе может поручиться за то, какое решение собрания примут. М. Д. Ершов, ссылаясь на то, что многие уездные земские собрания прогрессивнее губернских, предложил именно на них делать конституционные заявления. И это предложение отвергли, считая, что лучше всего выступить именно на губернских земских собраниях, так как они собираются после уездных. Преждевременное выступление повлечет репрессии, что обескровит губернские собрания, па которых вследствие этого конституционных выступлений провести уже не удастся.
На этом же заседании «Беседы» решали и ряд вопросов об улучшении ее организации и придании ей более четкой структуры. Так, бюро, состоявшему из московских участников «Беседы», предложили выбрать председателя, в обязанности которого входило периодически (по возможности ежемесячно) созывать бюро для решения текущих дел. В состав бюро ввели В. А. Маклакова, возложив на него обязанности секретаря и архивариуса. Н. Н. Львову поручили организовать во время его поездки в Петербург в октябре специальную «Петербургскую беседу», в состав которой он должен был вербовать петербургских земцев. Решено было также организовать ряд поездок членов «Беседы» по крупным городам России для совещания с местными земскими людьми [307, л. 158].
К осени 1904 г., по мнению собеседников, сложилась чрезвычайно выгодная ситуация, позволявшая одним выстрелом убить двух зайцев: используя затруднения царизма, связать окончание войны с созданием выборного представительства и сразу, без участия народа, без революционного слома самодержавия, получить и мир, и парламент. В неудачной для самодержавия русско-японской войне земские либералы увидели подарок судьбы, отказываться от которого, по их убеждению, было бы глупо. Выжидать окончания войны по меньшей мере легкомысленно — удобный момент может быть пропущен, возобновится серенькая будничная жизнь,— убеждал колеблющихся Ю. А. Новосильцев [Там же].
Как видим, программные положения земских либералов к осени 1904 г. вновь претерпели некоторые изменения. Они уже не сводились к «обороне отечества» или только к требованию немедленного мира. Вновь в повестку дня ставился вопрос о конституции, но произошло это не столько из-за приверженности большинства земцев к ней, сколько из-за ясного понимания4 что дальнейшее существование
неограниченного самодержавия — того строя, который оказался банкротом даже в области внешней политики, может привести к социальным катаклизмам. Связь «представительного строя» с окончанием неудачной войны наглядно показывала истинную цену земского конституционализма. С конституцией можно было бы не спешить, будь война победоносной, но раз она таковой не оказалась, от царизма за поражение уместно потребовать плату — конституцию.
Именно в таком ключе была написана И. И. Петрункеви-чем статья в легальном журнале «Право» [156, с. 1951 — 1955]. Отрицательно отозвавшись о дальневосточной авантюре царизма и заявив о ее обреченности, Петрункевич писал: «Война, как нож хирурга, глубоко раскрыла самый источник нашей болезни, война показала, к какому безвыходному положению может быть приведен великий народ, который лишен всякой свободы мысли, чувства и деятель" ности». По утверждению автора, единственная победа, которая нужна России, «это — победа над своим общественным и гражданским бытом, над тем пресмыкательством, которое составляет его основу». Подводя читателя к мысли, что война предельно четко поставила вопрос о неизбежности введения в стране правового строя с конституцией и законодательным выборным органом, И. И. Петрункевич писал о необходимости России идти по тому же пути, которым шли и идут страны Запада. «Вне тех благ, которые обеспечивают свободу и достоинство человека,— считал он,— нет другого блага... вне правового порядка и обеспечивающих его гарантий невозможно правильное развитие. Только в законности и свободе мы найдем условия могущества и величия нашей Родины».
, «Освобождение» писало еще откровеннее. Публикуя письмо «Из земских кругов», оно четко обнажило политику земцев. «Самодержавному правительству трудно, почти невозможно выйти с честью самому и умело вывести страну из нынешнего положения»,— утверждали земцы. Поэтому-то «конституционалисты не могут обращаться к теперешнему самодержавному правительству с просьбой или с требованием заключить мир, они могут лишь домогаться того, чтобы вопрос о войне или мире был решен при участии выборных представителей самого народа» [154, № 58, с. 136].
В создавшихся к концу лета условиях собеседники довольно единодушно.решили, что настала пора опять развернуть свои знамена и призвать под них начавшее роптать «общество». Но столь же единодушного ответа на вопрос, что же начертать на этих знаменах, у «Беседы», как всегда, не
оказалось. Земские соборы даже Гейден признал устаревшими и «не отвечающими своему назначению». Конституцию он согласен был принять лишь при весьма оригинальном условии: «...парламентаризм хорош только при сильном, авторитетном правительстве, которое бы руководило парламентом». Без этого в «неподготовленной», по его мнению, для свободной политической жизни России нельзя было ожидать ничего хорошего. Ему немедленно возразил П. Толстой: «Не правительство должно руководить парламентом, а наоборот,— в этом вся ценность представительства и парламентаризма» [307, л. 155J. В спор ввязался Петрово-Соловово, заявивший, что лично он все еще верит в грядущую победу над Японией и предлагает до нее вообще не предпринимать никаких действий. Однако большинство с ним пе согласилось, и «Беседа» довольно дружно решила: нужно, чтобы в ближайшую осеннюю сессию на земских собраниях было сделано заявление «О желательности созыва выборных представителей страны ввиду общего затруднительного положения, созданного войной» [Там же]. В принятом решении специально оговаривалось, что оставляется открытым вопрос о том, каким должен быть «голос страны» — решающим или только совещательным. Ничего не говорилось и о способе выбора этого представительства. «Беседа», как и раньше, не смогла прийти к какому-либо определенному мнению относительно характера будущего выборного органа. Зато, что представляет из себя «голос страны», собеседникам было предельно ясно. Голос страны,— заявил М. Н. Орлов,— это земства, города и.сословные общества — купеческие, дворянские, мещанские. Конечно, ему никто возражать не стал, все согласились с таким пониманием парламентаризма.
Кое-какой политический опыт, накопленный «Беседой» за пять лет существования, убедил ее членов в необходимости включить в свои программные положения и экономические требования. Именно поэтому два пункта (из пяти), рассматривавшихся на заседаниях 31 августа и 1 сентября, были посвящены этой проблеме. Конкретно речь шла о выкупных платежах и об аграрной политике вообще. Но если собеседникам было невозможно прийти к единому мнению по большинству политических сюжетов, то ть вопрос, связанный с мерой экономических уступок крестьянству, был для них тоже (Неразрешим. Максимум, па чем могли они сойтись, это одобрить «в принципе мысль о полном сложении выкупных платежей, как меры вполне справедливой и безусловно желательной с точки зрения финансовой политики» [307, л. 157].
Как видим, не интересами крестьянства, а интересами государственной политики прежде всего мотивировалась необходимость отмены выкупных платежей, причем специально подчеркивалось, что речь не идет о немедленном сложении всех выкупных платежей, что это перспектива более или менее отдаленного будущего, готовясь к которому следует собрать и обобщить необходимый цифровой материал, опубликовать его в «Русских ведомостях», всесторонне обсудить. Итак, даже единственная конкретная мера, могущая хоть как-то облегчить положение нищего крестьянства России, откладывалась до греческих календ. Этим и ограничивалась экономическая программа «Беседы».
Принятое «Беседой» решение о выдвижении на губернских земских собраниях требований заключения мира и созыва представительного учреждения в ближайшие же дни было несколько изменено. Произошло это так. Два члена «Беседы», являвшиеся одновременно и членами Совета «Союза освобождения», и членами созданного в мае 1902 г. бюро общеземских съездов (ими были князья Петр Дм. Долгоруков и Д. И. Шаховской), по заданию Совета союза обратились к Шипову с предложением созвать еще до земских собраний земский съезд, а для составления программы его работы советовали созвать бюро земских съездов, не функционировавшее с мая 1902 г. [108, с. 129—1301. Шипов с их предложением согласился. По мнению Шипова, «можно было ожидать, что организация съездов земских деятелей не встретит со стороны правительства непримиримого к ним отношения» [120, с. 240]. 8 сентября 1904 г. бюро земских съездов собралось на свое заседание, решило в ближайшее время созвать съезд земских деятелей и наметило обсудить на нем следующие вопросы: 1) о ревизиях земских учреждений, проводившихся в последнее время министерством внутренних дел; 2) о не-утверждении министерством внутренних дел земских должностных лиц как выборных, так и приглашаемых для работы земскими управами; 3) об устранении земцев от участия в работе по пересмотру законодательства о крестьянах; 4) о нуждах, вызываемых войной [120, с. 241]. По всей вероятности, именно последний пункт и был тем троянским конем, в которого земцы думали спрятать вопрос о необходимости заключения мира с Японией при помощи представительного учреждения.
К предстоящему общеземскому съезду готовились не только члены «Беседы», но и Совет «Союза освобождения», который решил предложить,как мы видели ранее, земцам на выбор для обсуждения и подписания три различных всепод
даннейших адреса. Арсенал земского либерализма был на редкость убог: пролетали годы, проходили десятилетия, одно поколение либералов сменялось другим, и ничего, кроме всеподданнейших слезниц, основная масса либералов признавать не желала. Говоря о подобной политике либералов, В. И. Ленин писал: «Совместить конституционализм с заботой о строго легальном развитии самодержавной России лГожпо только посредством предположения или хотя бы допущения того, что самодержавное правительство само поймет, утомится, уступит и т. п.», по, добавлял В. И. Ленин, «самодержавие потому и есть самодержавие, что оно запрещает и преследует всякое „развитие** к свободе» [1, т. 5, с. 54].
На заседании Совета союза 8 октября обсудили и одобрили доклад Прокоповича, в котором среди прочих мер предполагалось принять деятельное участие в предстоящем съезде земских деятелей и употребить все силы, чтобы направить его на путь открытых конституционных требований. Решено было также через своих членов-земцев поднять на предстоящих уездных и губернских земских собраниях вопрос о введении в России конституционного строя и о необходимости созыва для этой цели народного представительства на широко демократической основе [7, с. 28—29].
Вскоре вопрос о дальнейшей судьбе земского съезда принял несколько неожиданный и очень благоприятный для земцев оборот. Председатель Харьковской губернской земской управы В. Г. Колокольцев зашел в Петербурге к своему приятелю, бывшему председателю Херсонской губернской управы С. Н. Гербелю, который в это время служил уже в министерстве внутренних дел начальником Главного управления по делам земского и городского хозяйства. Колокольцев «частным образом» сообщил Гербелю о запланированном на начало ноября земском съезде и неожиданно услышал в ответ: «Не лучше ли собраться с разрешения начальства?» [7, с. 50]. Учитывая настроение нового министра, Гербель взялся даже сам походатайствовать о разрешении съезда Святополк-Мирским.
Получив сведения такого рода, в Петербург немедленно выехал председатель Московской губернской земской управы и один из руководителей организационного бюро по созыву съезда А. Ф. Головин. После состоявшейся беседы с ним Святополк-Мирский не только не стал возражать против созыва съезда, но более того — выхлопотал у царя официальное разрешение на его проведение, уверив Николая, что земцы соберутся для рассмотрения своих местных дел [120, с. 244]. Головин 13 октября примчался в Москву и в тот же
Дейь собрал у себя Совещание, на йотороМ «уведомил о высочайшем разрешении» [295, л. 29]. Вместе с Головиным прибыл G. Н. Гербель и по поручению министра ознакомил земцев с «всеподданнейшим» докладом Святополк-Мирского о земском съезде и с резолюцией Николая II о его разрешении [120, с. 244].
16 октября Головин созвал у себя «вследствие исключительных обстоятельств» новое экстренное совещание [295, л. 29]. По всей вероятности, эти исключительные обстоятельства сводились к речи, произнесенной в этот день в Петербурге Святополк-Мирским при вступлении в должность министра. По традиции он собрал руководящих чиновников министерства внутренних дел и изложил им программу своих действий. В частности, министр заявил, что в основу своей деятельности он собирается положить благожелательное и доверчивое отношение к общественным и сословным учреждениям [73, с. 27]. Земцы возликовали. Им показалась уже недостаточной программа съезда, утвержденная на заседании бюро 8 сентября, и они наметили на следующий день, 17 октября, собрать новое заседание бюро, на котором, вопреки мнению Шипова, единодушно решили внести на обсуждение съезда вопрос об общих условиях государственной жизни и желательных в пей изменениях [120, с. 240]. Надобность в троянском коне отпадала, и вопрос был поставлен открыто. Но поставлен лишь после того, как власти обнаружили намерение чуть-чуть ослабить бюрократические вожжи и разрешить в начале ноября провести земцам их съезд. Земцы занялись спешным составлением тезисов и написанием доклада к съезду.
Самую активную подготовку к предстоящему съезду развернули и освобожденцы. Еще в середине сентября в Париж, куда перенес издание «Освобождения» Струве, приехал для встречи с ним И. И. Петрункевич. Он передал ему деньги для продолжения издания журнала и провел переговоры «по поводу предполагаемого земского съезда» [176, с. 348]. После второго съезда «Союза освобождения» (20—22 октября 1904 г.), решившего способствовать принятию конституционных резолюций на земском съезде [108, с. 138], подготовка к нему развернулась с новой силой. Освобожденцы провели в Петербурге трехдневное совещание (24, 25 и 26 октября) [108, с. 139—140; 295, л. 9, 11, 39], на котором присутствовали представители самых различных кругов интеллигенции, не связанных ни с «Союзом освобождения», ни с земством. В принятой «Резолюции совещания общественных деятелей» от членов будущего земского съезда требовали под
НЯТьСЯ выше Яисто ЗеМсйик интересов й превратись его fi «средство выражения общественного мнения о способах разрешения насущной задачи йастоящего времени». Съезду рекомендовали не ограничиваться только перечислением ненормальностей существующего невыносимого положения> но и указать главную причину этого — современный политический строй, сделать «определенное заявление о необходимости участия населения в лице его выборных представителей в законодательной власти и в контроле над всеми отраслями государственного хозяйства и над законностью и правильностью действий администрации» [307, л. 218].
Освобожденцы придавали чрезвычайно большое значение предстоящему земскому съезду и атаковали его участников со всех сторон. В легально издаваемом журнале «Право» П. II. Милюков поместил статью «Задача земского съезда 6—9 ноября 1904 г.», в которой писал о кризисе во всех сферах общественной жизни и убеждал земцев, что «лекарства от кризиса надо искать не в агрономии, а в политической реформе». Он призывал участников съезда произнести слово, которое «не нужно искать в канцелярских архивах, в многотомных анкетах, в докладах комиссий, совещаний, ученых исследованиях. Это слово давно у всех на языке и рвется само наружу, сказать его легче, чем удержать про себя, потому что оно не продукт ученых выкладок, а наболевший крик жизни» [58, с. 4]. А в нелегальном «Освобождении» Струве убеждал, что от произнесения съездом этого заветного слова — конституция — «зависит тот характер, который получат в ближайшее время события русской жизни. Прежде всего это надо разъяснить отчетливо и твердо самому правительству, т. е. князю Святополк-Мирскому, а через него — царю» [154, № 59, с. 158]. Если земцы‘займутся этим «„отчетливым и твердым разъяснением11, если они .наберутся храбрости произнести страшное слово „конститу-ция“», то «предстоящий в Петербурге съезд земских деятелей может развернуться в событие первостепенного исторического значения»,— писал Струве [Там же, с. 159], твердо убежденный, что ход истории зависит от того, скажут ли земцы царю еще раз, как нехорошо быть неограниченным самодержцем. Характер отношений внутри лагеря земских либералов и между ними и освобожденцами убедительно изобразила Е. Д. Кускова, находившаяся на крайне левом фланге «Союза освобождения». Уже в. эмиграции, оценивая влияние революционного движения па либералов, она писала: «...людей без широкого кругозора тормошили более решительные элементы земского движения и, конечно, левое кры
ло «Освобождения», интеллигенция. Скорей, скорей! Левый крен накреняет корабль! Делайте же ваши конституционные заявления! Внушите вашим славянофилам и вот этому безвольному, часто плачущему монарху, что прямой, честный, открытый, нелицеприятный переход к народному представительству еще может спасти не только страну, но даже саму монархию!» [39, с. 386].
Однако земцы с большим трудом поддавались на уговоры освобожденцев. «Нелегко давалось,— признавался один из самых последовательных земцев-конституционалистов и одновременно член Совета «Союза освобождения», Д. И. Шаховской,— с одной стороны, сохранение’ общеземского единства (а это было одним из непременных условий тактики земцев.— К. Ш.), а с другой — придание ему определенной конституционной окраски» [108, с. 139]. На последнем решительно настаивали освобожденцы, убеждая земцев, что если уж Болгарии, освобожденной русским народом от многовекового османского ига, царь даровал конституцию, то Россия и подавно дозрела до нее. В результате многодневных совещаний освобожденцев и земцев был не только обсужден текст конституции [307, л. 177—189], составленный В. В. Водовозовым, П. И. Новгородцевым, С. А. Котлярев-ским и Ф. Ф. Кокошкиным [295, л. 11], но и выработаны тезисы, предлагавшиеся на рассмотрение съезда. Земцы готовились к съезду самым тщательным образом.
19 октября собралось на свое последнее заседание организационное бюро земского съезда. Оно утвердило программу работы съезда, где среди традиционных местных вопросов (недостатки действующих законов о земских учреждениях; условия сельского быта, препятствующие деятельности земских учреждений, имеющих своей целью удовлетворение материальных и духовных потребностей населения; участие земств в деле народного образования и т. д.) значился последним, шестым пунктом и необычный для земских съездов вопрос: «Общие условия, неблагоприятствующие правильному развитию нашей земско-государственной жизни, и желательные в них изменения» [120, с. 255]. Эти-то «общие условия» и критиковались в тезисах, выработанных земцами совместно с освобожденцами.
Проявил интерес к переговорам с земцами и Мирский. Первоначально назначенная им на 17 октября встреча с земцами была перенесена из-за его болезни на более позднее время [322, л. 1]. 21 октября он прислал приглашение Шипову на беседу, назначенную па вечер 25-го [324, л. 1]. Щипов совместно с Якушкиным и Кокошкиным составили
тезисы для доклада на съезде. Суть их сводилась к следующему. В 80-х годах XIX в. междувластью и общественностью началось расхождение, которое все более усиливается. Стремясь «к проведению административной централизации во всех отраслях местного самоуправления и к опеке над всеми сторонами общественной жизни», чиновная бюрократия стала чинить произвол и нарушила установившееся было «единение власти и общества». Это ненормальное положение должно быть уничтожено во взаимных интересах. Путь для этого один: введение независимого суда, без которого ни один человек не должен преследоваться по закону, утверждение в стране свободы слова, печати, собраний и совести. Крестьянство должно быть уравнено в своих правах со всеми сословиями и освобождено от какой-либо опеки. Земство следует организовать не на сословной основе, а введя мелкую земскую единицу, дать ему «должную устойчивость и самостоятельность». Земцы требовали представительного учреждения, довольно двусмысленно высказавшись о его характере: «...для создания всегда живого и тесного общения и единения государственной власти с обществом на основе вышеуказанных начал безусловно необходимо правильное участие выборного народного представительства в законодательной деятельности государства» [321, л. 1—2]. Такая формула должна была удовлетворить как сторонников совещательного представительства, так и конституционалистов. Мирский принял тезисы и назначил Шипову новую встречу на 31 октября [330, л. 2].
Земцы продолжали и далее активные действия по сплочению своих рядов 25. 30 октября и 1 ноября состоялось три заседания «Беседы» (30-го заседали дважды — утром и вечером), в которых приняло участие 17 человек. Обсудив выработанные тезисы, проект конституции и принятую комиссией бюро земского съезда программу [37, с. 357], собеседники единогласно согласились с тем, что будущее народное представительство должно иметь законодательный, а не только совещательный характер, хотя тут же отметили, «что есть отсутствующие члены, которые стоят лишь за совещательное участие народного представительства в делах управления и законодательства» [307, л. 170]. Таким образом, единодушие 26
26 По сведениям Московского охранного отделения, земцы, готовясь к своему съезду, собирались в Москве на собрания 30, 31 октября, 1, 2, 3, 4, а после съезда — И, 12, 13, 14 ноября 1904 г. Всего на этих собраниях побывали 71 человек. О 40 из них в охранке имелись «Неблагоприятные сведения» [220, л. 61—62, 66—73].
«Беседы» было достигнуто чисто МехйничеСйиМ путем! йй заседание явились только сторонники конституции, а противники ее, чувствуя себя в меньшинстве, просто не пришли на собрание кружка. Однако и сторонники законодательного представительства тут же разошлись во мнениях по вопросу о характере выборов в него. Большинство высказалось за всеобщую подачу голосов, а пять человек — против. В заключение члены «Беседы» решили усилить координацию действий с другими кружками (в частности, и с освобожден-ческими), для чего намечено было систематически информировать друг друга об их действиях и собраться 11 ноября на специальное заседание после земского съезда, чтобы обсудить его результаты. На самом земском" съезде должна была в полный голос прозвучать критика всего, что правительством «так неудачно за последнее время было предпринято в области законодательной, в особенности по отношению к земству» [307, л. 174].
И, наконец, уже в самый канун общеземского съезда, 2—3 ноября, в Москве собрался третий съезд земцев-конституционалистов, который, по словам Д. И. Шаховского, преследовал одну определенную цель — развернуть среди земцев широкую агитацию, чтобы «подготовить почву для выработки определенной, более или менее очерченной конституционной программы» [154, № 78—79, с. 1]. В связи с этой задачей был выработан и план работы съезда земцев-конституционалистов. За исключением двух пунктов, его целиком посвятили предварительному соглашению по вопросам, которые должен был рассматривать общеземский съезд26. Конституционалисты активно сплачивали ряды, чтобы отстоять свою программу. На съезд конституционалистов прибыли около 60 человек из 29 губерний [8, с. 72 ]27. Они в течение двух дней обсуждали написанные московским земцем приват-доцентом В. Е. Якушкиным тезисы и «Доклад совещанию земских деятелей по вопросу об общих условиях, необходимых для правильного развития нашей общественной жизни» (см.: [102,132—146]). И доклад, и тезисы отличались от всех прежних расплывчатых программных положений
2в В записях Д. И. Шаховского перечислены шесть пунктов программы съезда земцев-конституционалистов: «1. Исполнение поручений съезда. 2. Организационные вопросы. 3. Конституционный вопрос. 4. Программа. 5. 6 ноября. 6. Помощь пострадавшим» [295, л. 41].
27 По сведениям Московской охранки, первое заседание съезда происходило в доме Павла Долгорукова, а второе — в доме Саввы Морозова на Спиридоновке [220, л. 61].
ЭеМСКиХ либералов лишь большей систематичностью и четкостью. Во всем же остальном это были ужо не раз высказывавшиеся слова о разобщенности «общества» с правительством и вреде отсутствия доверия между ними. Вновь и вновь земцы жаловались на то, что вместо общественной самодеятельности в стране развилась административная централизация, вместо участия общества в управлении создалась строгая опека над всеми сторонами общественной жизни, в результате чего в России господствует произвол личного усмотрения безответственных бюрократов.
Отмечая отсутствие элементарных политических свобод, необеспеченность прав личности, всесилие и безответственность чиновников всех рангов, в докладе утверждалось, что все беды России и ее населения могут быть излечены дарованием политических свобод, независимым судом, развитием местного самоуправления и правильным участием выборного народного представительства в законодательстве [102, с. 140]. Как и прежде, претензии земских либералов исчерпывались одними политическими пожеланиями. Ни одно из социально-экономических требований, имевших первостепенное значение для подавляющей массы населения России— рабочих и крестьян, даже не ставилось. Из всех жизненно важных для трудящихся масс вопросов (аграрного, условий труда и быта) земцы упомянули только один —«распространение просвещения среди населения» [102, с. 139]. Земцы пе искали поддержки парода и не стремились завоевать его на свою сторону, рассчитывая одолеть самодержавие только силой «общественного мнения». И доклад, и его тезисы были единодушно одобрены собравшимися конституционалистами. Но единогласие тотчас же пропало, когда левая часть съезда заявила, что она стоит за всеобщую подачу голосов и выработку будущей конституции учредительным собранием (под которым они понимали коллегию выбранных лиц, собравшихся с разрешения царя для учреждения нового конституционного строя и выработки деталей самой конституции). Большая часть съезда настояла па принятии более умеренной резолюции. Она гласила следующее: «Для нормального развития государственной и общественной жизни безусловно необходимо участие всего народа: 1) В осуществлении законодательной власти; 2) В утверждении государственного бюджета; 3) В контроле: а) за деятельностью ответственных министров и в) за исполнительной властью через представительное «выборное собрание» [8, с. 74]. Эту-то единогласно принятую резолюцию и решили земцы-конституционалисты провести на общеземском съезде одновременно с одоб
рением предложенного организационным бюро доклада й тезисов.
Созданию на съезде довольно сплоченного большинства, единодушно высказавшегося за законодательное, а не законосовещательное представительство, способствовало не только то, что его участниками были сторонники конституции, по и крайне неуклюжая политика царского правительства. Представители его то заигрывали с земцами, принимая их у себя дома частным образом и разрешая съезд, то вдруг меняли свое рёшепие. В конце октября П. Д. Святополк-Мирский вызвал И. И. Петрункевича в. Петербург. Последний беседовал с директором департамента полиции А. А. Лопухиным о ...введении в России конституции! Об этом же шла речь у Петрункевича и с С. Ю. Витте [76, с. 349—354]. 25 октября беседу с министром внутренних дел имел Д. Н. Шипов [120, с. 246—252; 81, с. 250]. И вдруг после этих почти приятельских бесед земцы узнали, что нерешительный и всегда колеблющийся Николай II, по многу раз меняющей собственные решения, забрал назад согласие на проведение в Петербурге 6—8 ноября земского съезда, так как его не устраивает состав приглашенных на съезд лиц и главным образом шестой пункт повестки работы съезда. Об этом и было сообщено Мирским делегации земцев в составе Г. Е. Львова, Петрункевича, Шипова, представившей в министерство внутренних дел план работы съезда и список его участников. Услышав во время беседы с министром о том, что царь его считает чуть ли не революционером, Петрункевич, женатый на одной из богатейших женщин России, искренне удивился: «Неужели... могут предположить, что я такой идиот... ведь я же понимаю, что они (крестьяне.— К; Ш.) меня первого ограбят» [81, с. 251]. Вся деятельность земских либералов и была направлена па то, чтобы этого пе произошло!
Узнав о запрещении царя, Львов, Петрункевич и Шипов ответили министру, что они не настаивают на официальном разрешении съезда, но просят разрешить частное заседание приглашенных лиц, тем более что последние уже начинают съезжаться в Петербург. Святополк-Мирский ответил, что запретить частные заседания на частных квартирах он по закону не может и не будет им препятствовать. Министр добавил, что даст соответствующие указания полиции, которой прикажет принимать «предосторожности лишь против представлявшихся возможными демонстраций со стороны студентов и рабочих,— демонстраций, может быть, враждебных совещанию» [120, с. 258]. Так, с соизволения начальства и под охраной полиции от демонстраций студентов и ра
бочих земцы собирались на свой съезд, чтобы «требовать от правительства конституции»! Нелепое поведение царя, сначала разрешившего съезд, а затем, когда его участники уже стали съезжаться, переменившего свое мнение, как это ни удивительно, обрадовало земцев. Поведение царя создавало легенду об отчаянно смелых «борцах» с самодержавием, собравшихся якобы вопреки монаршей воле. В написанных в эмиграции мемуарах Петрункевич объявил съезд «началом первой русской революции» [76, с. 355]. Эта легенда подхвачена в современной буржуазной историографии Р. Пайпсом [140, р. 366], объявившим земский съезд «эквивалентом французской национальной ассамблеи» 1789 г. и началом революции. Перемена решения Николая II по поводу земского съезда была использована конституционалистами для того, чтобы отколоть колеблющихся от убежденных «славянофилов». На открывшемся съезде сторонники правового государства указывали, как непрочно строить общественную жизнь на постоянно меняющейся воле самодержца. Не в официальном съезде, а в частном совещании были, наконец, и другие выгоды для земцев, на которые откровенно указывал Р. 10. Будберг: «Не разрешенный съезд сильно развязал нам руки. Во-первых, программа становилась необязательной, во-вторых, состав съезда мог сильно измениться, так как в него могли войти лица, не бывшие ранее на шиповских съездах 28, и, в-третьих, исчезла опасность иметь председателя с большим колокольчиком,—кого-либо вроде Гербеля» [8, с. 73].
Собиравшиеся земцы не таились от полиции. Когда Будберг с Петрункевичем, идя на «тайное собрание», ошиблись дверью, «то стоящий в воротах дома околоточный, вежливо взяв руку под козырек, указал нам следующий подъезд со словами: „Вам господа, сюда“. Мы улыбнулись и решили, что полиция нас охраняет хорошо»,— с удовольствием вспоминал один из заблудившихся земцев [8, 81]. От кого охраняет? Об этом можно судить по следующим строкам из воспоминаний Р. 10. Будбсрга: «Членам совещания рекомендовалось по возможности сохранять адрес в секрете, делалось это из боязни демонстраций, которые могли устроить студенты и рабочие и которые, конечно, помешали бы хладнокровному обсуждению вопросов» [8, 74]. Так под защитой полиции и в тайпе от демократических масс собирались земцы на свой
28 Пользуясь тем, что съезд стал неофициальным, Организационное бюро ввело в него 16 земцев-конституционалистов, не числившихся среди приглашенных на официальный съезд [8, 74].
«исторический» съезд. По сравнению со всеми предыдущими земскими съездами он оказался самым представительным. В заседаниях, длившихся четыре дня (с 6 по 9 ноября), приняло участие 105 делегатов от 33 губерний. Это был цвет земства. Из 34 имевшихся в России председателей губернских земских управ на съезд явилось 32 [154, № 61, с. 187] (участниками съезда были еще четыре бывших губернских председателя). Делегатами оказалось 14 председателей уездных управ, а все остальные были членами управ, губернскими или уездными гласными. Среди собравшихся помещиков оказалось семь князей, два графа, два барона, семь предводителей дворянства. Это были сливки российского «общества», и то, что они стали в оппозицию самодержавному строю, ярче всего свидетельствовало о глубине развивавшегося кризиса верхов.
Собравшиеся поставили перед собой триединую задачу: во-первых, дать общую оценку политического положения в стране и найти рецепт к его улучшению; во-вторых, довести свое .мнение через министра внутренних дел до царя и, в-третьих, распространить его в земской среде, попытавшись, в частности, добиться поддержки решений съезда на очередных губернских и уездных земских собраниях. Утверждение освобожденцев о том, что члены съезда ставили своей задачей «обратиться... к обществу в широком смысле этого слова» [27, с. 6], явно не соответствует истине. Земцы всюду подчеркивали, что свое обращение они, кроме правительства и царя, адресуют только и исключительно «земским людям» [102, с. 148-149].
Заранее ознакомившись с представленным организационным бюро съезда докладом, земцы сразу же приступили к обсуждению его тезисов. Первые четыре пункта, в которых излагались общие соображения о ненормальности «существующего... государственного управления», были единодушно приняты безо всяких прений. Не развернулось горячих прений по следующим пяти пунктам, где речь шла о необходимости введения в России политических свобод, независимого от власти суда, уничтожения сословных, религиозных и иных ограничений, развития местного самоуправления и т. д. Но по десятому, основному пункту мнения участников съезда разделились. Большинством в 71 голос против 27 «славянофилов» было принято решение изменить предложенный организационным бюро тезис «в смысле более ясного выражения правового порядка» [102, с. 70]. Однако и большинство, в свою очередь, тоже нс было единым. Голосование по отдельным частям этого пункта дало различные результату,
10-й тезис гласил: «Для создания и сохранения всегда живого и тесного общения и единения государственной власти с обществом на основе вышеуказанных начал (перечисленных в 5—9 тезисах.— К. Ш.) и для обеспечения правильного развития государственной и общественной жизни безусловно необходимо правильное участие народного представительства как особого выборного учреждения в осуществлении законодательной власти 20, в установлении государственной росписи доходов и расходов 29 30 и в контроле за законностью действий администрации 31». Меньшинство в 27 человек, исходя из убеждения, что будущий представительный орган должен носить лишь законосовещательный характер, высказалось за то, что «безусловно необходимо правильное участие в законодательстве народного представительства как особого выборного учреждения» [102, с. 70, 74—75]. Так думали осуществить старый славянофильский лозунг: «народу — мнение, царю — власть».
Единодушие вновь восстановилось при обсуждении последнего, 11-го пункта, которым определялось, как же мыслили себе земцы проведение, по их же словам, назревших неизбежных реформ по трансформации государственного строя. «В виду важности и трудности внутреннего и внешнего состояния, переживаемого Россией,— обращались с очередной просьбой земцы,— частное совещание выражает надежду, что верховная власть призовет свободно избранных представителей народа, дабы при содействии их вывести наше отечество на новый путь государственного развития в духе установления начал права и взаимодействия государственной власти и народа» [102, с. 88—89].
Давая оценку обсужденным и принятым земцами тезисам, В. И. Ленин писал: «Возьмите пресловутую резолюцию ,,тайного“ земского съезда 6—8 ноября. Вы увидите в ней отодвинутые на задний план и умышленно неясные, робкие конституционные пожелания. Вы увидите ссылки на народ и общество, гораздо чаще на общество, чем на народ. Вы увидите особенно подробное и наиболее подробное указание реформ в области земских и городских учреждений, то есть учреждений, представляющих интересы землевладельцев и капиталистов. Вы увидите упоминание о реформе в быту крестьянства, освобождение его от опеки и ограждение правильной формы суда. Совершенно ясно, что перед вами пред
29*3а это проголосовало 60, против — 38 [Там же, с. 71].
30 Эта формулировка принята 91 голосом против 7 [Там же].
31 За — 95, против — 2 [Там же].
ставители имущих классов, добивающиеся только уступок от самодержавия и не помышляющие ни о каком изменении основ экономического строя» [1, т. 9, с. 132—133].
Кроме основной резолюции по докладу «Об общих условиях...», земцы приняли и четыре резолюции по «частным вопросам». В первой из них речь шла о положении об усиленной охране, введенном временно и ставшим одним из самых устойчивых законов в империи, отмене всех взысканий, наложенных в административном порядке, и амнистии политических заключенных. Убеждая колеблющихся в необходимости проведения последней меры (а таковые среди земцев имелись!), участник Парижской конференции, на которой было принято аналогичное требование, кн. Петр Д. Долгоруков заявил: «Мы здесь, господа, еще только храбрились, а опи-то (т. е. пострадавшие за политические убеждения.— К. Ш.) ведь уже были храбры. О чем же здесь можно разговаривать?» [8, с. 87]. Три других постановления касались вопросов о развитии народного образования, более равномерном представительстве на будущих съездах (пять делегатов от каждой губернии во главе с председателем губернской управы) и дальнейшей судьбы принятых резолюций (их решили через министерство внутренних дел передать царю и добиться поддержки принятым постановлениям на губернских собраниях) [7, с. 32—33].
Прежде чем дать общую оценку земскому съезду 6—9 ноября, следует упомянуть, что почти все губернские собрания, по словам Д. И. Шаховского, «в той или другой форме отозвались на события по большей части в виде всеподданнейших адресов, и в большинстве их мысль о представительстве была выражена. Но только два собрания — Саратовское и Тверское — раскрыли в своих постановлениях всю формулу всеобщего избирательного права, другие собрания ограничились гораздо более общими выражениями» [108, с. 142]. Ознакомление с четырьмя десятками заявлений гласных, постановлениями губернских земских собраний, всеподданнейшими записками, помещенными в сборнике «Частное совещание земских деятелей...» [102, с. 150—223], подтверждает правоту слов Д. И. Шаховского и дает представление о той раболепной, граничащей с отвратительным холопством верноподданнической форме, в которой губернские земские собрания сочли возможным поддержать своих либеральных лидеров.
Каковы же роль и значение земского съезда 6—9 ноября? Конечно же, к нему никак нельзя применить ни тех эпитетов в превосходной степени («исторические заседания», «эпоха в
истории политического развития России» И Т. П.), ИИ той оценки («громадпое впечатление на всю страну», «начало освободительного движения, в которое мало-помалу было втянуто уже все население страны»), которые дали ему освобожденцы устами П. Б. Струве [154, № 60, с. 103] и либеральные историки земского движения [5, с. 133, 143]. Никакой вехой в истории России земский съезд в ноябре 1904 г., конечно же, не стал. Но крупным событием в истории земского либерализма он, безусловно, сделался. Прежде всего, как уже отмечалось, его отличал широкий представительный характер. Оттого, что собравшихся земцев назвали пе общеземским съездом, а частным собранием, суть не изменилась. Так или иначе сошлись вместе представители подавляющего большинства земских губерний, причем представители самого высокого ранга. Никогда прежде ничего подобного в истории земского движения не было. Необычным было и то, что две трети собравшихся открыто высказались (по специальной договоренности решения съезда были подписаны полными именами всех присутствовавших) за необходимость ограничения самодержавия законодательным правительством. Впервые «славянофилы»— шиповцы оказались среди земцев в меньшинстве. Это было ярким проявлением кризиса верхов, которые уже пе могли хозяйничать и управлять Россией по старинке. От расплывчатых конституционных пожеланий отдельных земств во второй половине XIX в. земский либерализм поднялся до того уровня, когда за конституцию и представительный законодательный строй высказалось его подавляющее большинство.
Была, наконец, и третья примечательная особенность земского съезда 6—9 ноября 1904 г. До сих пор почти все ходатайства о даровании реформ, адресованные на «высочайшее» имя, содержали в себе предложение сотрудничать с правительством в борьбе с внутренним врагом — революцией. Такой ценой земские либералы надеялись получить увенчание своего здания. И на съезде раздавались подобные голоса ”2, однако в принятых решениях зафиксировано не предложение власти своих услуг в борьбе с революцией, а требование отмены положения об усиленной охране, административных репрессий и амнистий «по отношению к ли- 32
32 «Мы не должны требовать у правительства,— заявил кн. Н. С. Волконский,— мы можем лишь просить его. Требует лишь тот, кто силен, мы же очень слабы. Наши цели те же, что у государственной власти (курсив мой.— К. Ш.)» (102, с. 49—50]. А. А. Свечин заявил, что он считает нужным «отметить всю необходимость ограждения России от введения иного порядка путем революции» [102, с. 52]
цам, подвергшимся преследованию и наказаниям по политическим делам» [102, с. 105, 106]. Еще в 1901 г. В. И. Ленин писал, что земства оказываются «негодным союзником правительства в борьбе его с революционерами, они хранят дружественный нейтралитет по отношению к революционерам и оказывают им хцтя и косвенную, но несомненную услугу, внося в критические моменты колебания в репрессивные меры правительства» [1, т. 5, с. 64]. За прошедшие три года оппозиционность земского либерализма значительно возросла. Проявлением этого политического оживления, новой волной конституционного движения был и земский съезд 6,—9 ноября со всеми своими решениями.
Но именно эта еще невиданная конституционная волна ярко и убедительно показала бессилие земского либерализма в России 33. Проявилось это прежде всего в том, что земцы, как и в прошедшие 40 лет, адресовались в первую очередь к верховной власти, т. е. к царю. Именно от него ожидали и дарования России свобод, и созыва учредительного собрания, которое должно было с благословения царя выработать все детали введенной с его же согласия конституции. Земцы не рискнули обратиться не только к народу, но даже к «обществу»— т. е. к интеллигенции, к буржуазии. Далее призыва к губернским земским собраниям поддержать их обращение к царю они не пошли. По сути дела, между решением земского съезда 6—9 ноября и аналогичными петициями 70, 80, 90-х годов разница была скорее количественная, чем качественная: тогда реформ и «увенчания здания» просили отдельные земства, теперь с несколько более широкими притязаниями выступили одновременно представители почти всех земских губерний. В глазах земцев это был «исторический сдвиг», решающий шаг. Нам же скорее приходится удивляться тому, что сорокалетний опыт бесплодных ходатайств и просьб так ничему и не научил большинство земских либералов. В условиях ясно обозначившегося революционного кризиса, ровно за два месяца до начала революции, потрясшей до основания самодержавный строй, земские либералы
33 Характерно, что жалобы на собственное бессилие были лейтмотивом многих выступлений земцев. Об этом говорил не только Н. С. Волконский, но и Н. Н. Львов: «За нами нет грозных народных сил, нет могущественной поддержки влиятельных общественных классов» [102, с. 80]; Д. Н. Шипов, как всегда, реализацию земских надежд связывал только с тем, что пожелания земцев получат осуществление «с соизволения верховной власти», что пх голос «будет услышан» [102, с. 91]. В таком же духе выступали и многие другие земцы.
даже не отважились написать в адресованной царю просьбе слово «конституция».
Очень характерным было и другое — полное отсутствие па съезде малейшего намека на необходимость хоть каких бы то ни было социально-экономических реформ, затрагивавших интересы широких народных масс. В этом отношении земский съезд не только отстал от «Союза освобождения», ясно понимавшего абсолютную необходимость включения в свою программу подобных требований, но даже оказался позади «Беседы», все же обсуждавшей за чашкой чая аграрный вопрос и считавшей необходимым отменить, хотя бы и из общегосударственных интересов, выкупные платежи, которые платило государству крестьянство.
* * *
Освобожденцы, как уже отмечалось, высоко оценили итоги земского съезда. «Земский документ превосходен и далеко оставляет позади мои ожидания от них»,— писал Милюков Струве [257, л. 95]. Мы видели, как освобожденцы подготавливали и подталкивали через своих членов выступления земцев. С целью придать им еще большее звучание освобожденцы предприняли и другую акцию: решили незадолго до начала съезда организовать издание в Петербурге легальных газет, стоящих на самом левом фланге либерализма. Издателем и формальным редактором первой из них был профессор Л. В. Ходский, а фактической душой — супружеская пара С. Н. Прокопович и Е. Д. Кускова. Членами редакционной коллегии, кроме них, были В. Я. Богучарский, В. В. Водовозов, приехавший специально для этого из Киева, В. В. Хижняков, В. В. Португалов, Р. М. Бланк, В. С. Голубев, Славинский и Л. М. Неманов [15, л. 207] (за исключением последнего — все активные освобожденцы). Ходский был сравнительно небогатым человеком, мог вложить в издание только 20 тыс. руб., чтобы выпустить первый номер «Нашей жизни» (как назвали газету) до начала земского съезда (с 1 ноября), В. Я. Богучарский сделал на свое имя у Саввы Морозова крупный заем, который был быстро погашен в ближайшие же дни.
С 18 ноября начал выходить другой легальный орган освобожденцев —«Сын Отечества». Его издателем и первым редактором был известный толстосум С. П. Юрицын, вложивший в «дело» сразу 100 тыс. [15, л. 214]. Членами редакционной коллегии этой газеты стали освобожденцы «народнического» оттенка: переехавший для этого из Москвы в
Петербург и ставший соредактором Г* И. Шрейдер, В. Мякотин, Н. С. Труфанов, А. В. Пешехонов, близко к газете стояли Якубович, Юханов, В. А. Розенберг и даже В. Чернов [313,- л. 25] (позже, с осени 1905 г., эта газета перешла в эсеровские руки).
Несмотря на цензурные рогатки, обе газеты взяли такой тон, который до этого времени возможен был только в нелегальной прессе. 3 декабря 1904 г. Богучарский в письме Н. А. Струве просил извинить его за сокращение своих статей, присылаемых в «Освобождение». «С выходом „Сына Отечества44 и „Нашей жизни“ ,— объяснял он,— ... можно печатать почти все, что ранее печатали в „Освобождении14» [227]. Он предлагал превратить «Освобождение» в толстый журнал, издаваемый раз в месяц, так как печатаемая им информация значительно отстает от того, что появляется в двух освобожденческих газетах, издаваемых легально в России. Однако конец письма Богучарского был менее мажорным. Он сетовал на то, что «весну» сменяют «заморозки» и цензура опять начинает свирепствовать.
Действительно, за опубликованием материалов о земском съезде, о ходе банкетной кампании и других подобных статей на газеты обрушился град репрессий: 10 ноября была запрещена розничная продажа «Нашей жизни», на «Сына Отечества» посыпалось одно предупреждение МВД за другим, и после третьего (29 ноября) газета была приостановлена на три месяца [108, л. 138]. Вместо нее стала выходить газета под названием «Наши дни». Однако редакционные коллегии изменяли названия, слегка варьировали свой состав и продолжали выпускать газеты вновь и вновь, добившись для них к февралю 1905 г. самых крупных тиражей в России («Наша жизнь»— от 60 до 70 тыс., а «Сын Отечества»— даже несколько больше) [16, л. 27].
Вслед за земским съездом и организацией в Петербурге двух легальных газет' либералы провели другую акцию, заранее предусмотренную Советом «Союза освобождения» и утвержденную вторым его съездом. В точно назначенный день во многих городах России открылась банкетная кампания, начало которой было приурочено к 40-летию судебных уставов — 20 ноября 1904 г. В этот день в ресторанах и других общественных местах должна была собираться самая разнообразная публика, объединенная только одним — оппозиционным отношением к самодержавию. В дальнейшем, как продолжение банкетной кампании, в конце ноября, декабре и январе, планировалось провести митинги и собрания людей, объединенных каким-то общим профессиональным приз-
йаком или интересом,— банкеты и собрания врачей, учителей, инженеров, адвокатов, любителей русской словесности и т. д.
Всего до начала революции, по сведениям департамента полиции, в 34 городах России произошло более 120 собраний и банкетов. Для 43 из них даны сведения о числе присутствующих (около 20 тыс. человек). Если распространить эти подсчеты па все банкеты и собрания, то получится, что в них приняли участие около 50 тыс. человек (сюда включены повторные посещения митингов и банкетов одним и тем же лицом) (подсчитано автором по: 1190]). Цифра довольно внушительная. В литературе высказывалось весьма скептическое и даже ироническое отношение к этой форме оппозиции со стороны освобожденцев. Такой подход, на наш взгляд, не соответствует ни исторической действительности, ни оценке, данной действиям освобожденцев современниками, придерживавшимися полярных с политических воззрений.
Прежде всего ошибочно мнение, что банкетная кампания была организована освобожденцами «с целью популяризации постановлений земского съезда» [104, с. 56]. Мы могли убедиться, что дата проведения банкетной кампании была совершенно сознательно избрана освобожденцами не с целью популяризации еще неизвестных решений земского съезда, а именно для того, чтобы не связывать себя с ними. То, что большинство земцев высказалось за законодательное, а не законосовещательное представительство, оказалось для освобожденцев хотя и приятным, но неожиданным сюрпризом.
Во-вторых, банкеты были, конечно же, разные, и современники ясно понимали это. Так, В. О. Ключевский записал в своем дневнике в декабре 1904 г.: «Два банкета в Петербурге: 1) G дек. человек 200, корректный; ораторы Семевский... 2) многолюдный и беспорядочный с ,,долой самодержавие]” 14 дек.» [33, с. 290]. Вряд ли правомерно по собственному вкусу выбрать один из них и распространить его характеристику на более чем сотню банкетов и иных политических выступлений, прокатившихся в течение полутора месяцев по 34 крупнейшим городам России 34. Даже один и тот же банкет начинался нередко с одного, а кончался другим. «Сперва молчали,— вспоминал Д. Д. Протопопов.— ,,Мы все едим да молчим11,— заговорил, наконец, управляющий банком М.,
34 Список банкетов и других политических выступлений интеллигенции, происшедших в России до 9 января 1905 г., составлен па основании архивных п иных данных и опубликован американским историком Т. Эммонсом [131, р. 83—86].
взывая к ораторам. Начались речи, в общем очень умеренные. Адвокат Г., например, высказал пожелание о восстановлении судебных уставов в их первоначальной чистоте. Я предложил подписаться под заранее заготовленным заявлением с требованием свобод и народного представительства. Начали подписывать заявление и собирать открыто па „Освобождение”» [104, с. 57]. Некоторые из исследователей едва ли пе главный итог банкета склонны видеть в том, что «молчали да ели», по нельзя упускать из виду и то обстоятельство, что участники банкета открыто поставили свои подписи под требованием свобод и народного представительства (по решению освобожденцев все принятые резолюции подписывались участниками банкетов) и столь же открыто жертвовали деньги на нелегальный орган. Молча есть российский -обитатель умел давно: еще в Древней Руси была изобретена пословица: «Ешь пирог с грибами, да держи язык за зубами». А вот открыто подписывать петиции он только учился. Это было нечто новое, еще невиданное, тем более в таких довольно значительных масштабах.
Естественно, нет никакой возможности рассказать о ходе всех банкетов и иных политических выступлений освобожденцев и конце 1904 г. Но на том, что происходило на банкетах в трех крупнейших городах России — Петербурге, Москве и Киеве, остановиться следует. В точно назначенный день — 20 ноября 1904 г. в Петербурге собралось на банкет 676 человек. Подготовка к нему велась заранее. Еще 8 ноября 1904 г. заместитель председателя «Союза освобождения» Н. Ф. Анненский писал А. В. Пешехонову: «Я убедительно прошу всех,,кулинаров” (членов так называемого „Кулинарного комитета”, занятых подготовкой банкетов.— К. Ш.) завтра от 6 до 8 после обеда собраться у меня, чтобы столковаться по неотложным кулинарным вопросам» [310, л. 108].
По предложению Н. Ф. Анненского, председателем собрания единогласно был избран В. Г. Короленко. Во вступительном слове он призвал всех присутствующих и «здесь и вне этих стен» открыто говорить о своих убеждениях. «Переживаемая нами минута чрезвычайно важна. На горизонте русской жизни появились облака. Они могут пролиться над иссохшей землей благодатным дождем, по могут обратиться и в грозовые тучи. Перед русской общественностью вырисовываются контуры будущего, а каково оно будет — это зависит от степени сознательности общества» [298, л. 4; 151 г № 21 ]. Затем с речами выступили И. В. Гессеп, рассказавший о ходе выработки судебных уставов, и В. И. Семевский, посвятивший длинную речь разработке в России конституциоц-
пых проектов с середины XVIII в. [260, л. 8 и др.1. Выступив вторично, В. Г. Короленко объявил, что цель собрания— «сказать свое слово, причем в точных формах» [260, л. 14]. Он предложил обсудить и подписать проект резолюции. Проект требовал: 1. предоставления всем гражданам личной неприкосновенности, свободы совести, слова, печати, собраний и союзов; 2. отмены всех ограничений и равенства перед законом; 3. издания законов и введения налогов «при участии и с согласия свободно выбранных от всего народа представителей»; 4. ответственности министров перед народным. представительством и всех чипов администрации перед судом; «Таким образом,— отмечала резолюция,— мы считаем безусловно необходимым, чтобы весь государственный строй России был реорганизован на конституционных началах... Мы считаем необходимым, чтобы для осуществления указанного коренного и неотложного преобразования было немедлепно созвано учредительное собрание из свободно выбранных представителей от всего населения Российского государства и чтобы немедлепно же, до начала избирательного периода, была объявлена полная и безусловная амнистия по всем политическим и религиозным преступлениям, а также надлежащими распоряжениями были обеспечены необходимые правовые условия для сознательного и свободного отношения населения к выборам и для неприкосновенности избранных ими представителей» [151, № 21]. Резолюция была подписана присутствующими и опубликована в газетах «Наша жизнь» и «Сын Отечества».
Можно удивляться наивности освобожденцев, искренне полагавших, что под давлением общественного мнения самодержавие пойдет на столь крупные уступки, но размер требований, выдвинутых собравшимися па банкет, вряд ли стоит преуменьшать. Напомним, что сами эти требования как в позитивной, так и в негативной частях (отсутствие каких-либо экономических требований улучшения положения народа) не только были предложены освобожденцами, организовавшими банкет, но и полностью укладывались в программу «Союза освобождения». Участники банкета были высокого мнения о ого результатах. В одном из перлюстрированных департаментом полиции писем отмечалось: «Банкет удался на славу. Впервые пришлось выслушать откровенные смелые речи в таком большом собрапии либеральной интеллигенции». Отмечая, что в опубликованных газетных отчетах острота речей сглажена, и в частности везде вместо слов «самодержавно-полицейский режим» стоит термин «бюрократический», автор письма приводил сказанные Королен-
йо слова.4 «Нам предстоит свергнуть общего врага — самодержавие, и уже потом в свободном государстве свободно будем обсуждать наши разногласия и противоречия... Нужно прежде всего объединиться всей России и начать систематическую борьбу с самодержавием всеми мерами и способами, какими только мы можем действовать» [207, л. 116]. Невозможно представить себе, чтобы до банкетной кампании освобожденцев еще когда-либо могли в России в публичном собрании вслух произноситься подобные слова и мысли. А ведь слова — это тоже дело! Иначе к чему бы все партии, в том числе и революционные, уделяли столько внимания пропаганде и агитации? Конечно, только в библейской сказке от звуков труб пали стены Иерихона. В реальной жизни за словами должны следовать дела, которые одни только и могли сокрушить замШелые твердыни самодержавия. Но это уже второй шаг, совершить который русским либералам не было дано, но нельзя игнорировать и значение первого шага. В Петербурге произошло еще три банкета (5, 14 и 18 декабря), шесть раз (21, 28, 30 ноября, 2 и 30 декабря) собирались на свои открытые собрания адвокаты, учителя, профессура и артисты, трижды (1, 4 ноября и 31 декабря) прошли студенческие митинги.
Беспокойно было и во второй столице Российской империи. Здесь прошло три банкета (21 ноября, 5 и 14 декабря), собирались на свои митинги адвокаты (4, 20 ноября — в этот день — дважды, 5—6 января), врачи (29 ноября), инженеры (29 декабря), прошли студенческие волнения на Бестужевских курсах (6—9 ноября), в Московском университете (6—9 ноября), в Петровско-Разумовской . академии (20 ноября), вновь в университете (7 января 1905 г.). Только в течение двух дней, 5 и 6 декабря, были студенческие демонстрации на Страстном бульваре и Дмитровке, на Тверском бульваре и Арбате (Литографированная брошюра «События 5 и 6 декабря 1904 г. Москва». «Студенческая комиссия, назначенная сходкой 7 декабря». См.: [271]).
Отнюдь не все студенческие выступления можно отнести на счет освобожденцев. По их «рецептам» действовала меньшая часть студенчества, большая же шла за революционными партиями. Но вот как департамент полиции описывает уже чисто освобожденческую акцию. В конце первой декады декабря полицейским стало известно, что в память восстания декабристов 14 декабря в ресторане «Эрмитаж» должен состояться банкет, на который уже записалось 600 человек. Инициаторами его выступили известные освобожденцы: внук декабриста князь Сергей Иванович Шаховской,
С. Ё. Сабашников и Д. Й. Доброхотов. «По иМеюЩиМсй Сведениям,— доносил начальник особого отдела директору департамента полиции, — помимо произнесения речей исключительно противоправительственного содержания, на банкете этом предполагалось вотировать следующие вопросы: 1)0 необходимости немедленного созыва учредительного собрания; 2) О всеобщей амнистии политиков; 3) Об отношении общества к событиям 2-го и 6-го сего декабря (избиению полицией студентов-манифестантов.— К. Ш.)\ 4) О выражении сочувствия городской Думе по поводу принятого ею постановления 30-го ноября и 5) О выражении сочувствия и благодарности Черниговскому предводителю дворянства Му-ханову за посланный им всеподданнейший адрес» [162, л. 34—351.
Обер-полицмейстер Москвы запретил банкет в «Эрмитаже». Тогда С. И. Шаховской на тот же день заказал ужин на 60 персон в ресторане «Континенталь». На него собрались 150 человек, среди которых оказались студенты и курсистки. Во время ужина, по сведениям полицейских, «были произнесены речи крайне радикального направления, призывающие к объединению всех оппозиционных революционных групп для борьбы с общим врагом — самодержавием, затем речи приняли полемический характер по поводу участия современного общества в происшедших за последнее время событиях» [162, л. 33]. Пропев «Марсельезу» и «Дубинушку», участники банкета разошлись.
В столице шум, гремят питии, Кипит словесная война.
А там, во глубине России,— Там вековая тишина.
Лишь ветер шелестит листвою Стоящих при дороге ив, Да изгибаются дугою, Целуясь с матушкой-землею, Колосья бесконечных нив,—
с горечью писал в середине XIX в. II. А. Некрасов. Осенью-зимою 1904 г. зашевелилась и российская глубинка. Банкеты были в Балашове, Калуге, Костроме, Нижнем Новгороде, Новороссийске, Орле, Самаре, Саратове, Смоленске, Ростове-на-Дону, Пятигорске, Тамбове, Томске, Воронеже, Владимире, Ярославле и ряде городов Украины, Кавказа, Прибалтики. Везде они проходили приблизительно так же, как и в столицах. Отличие, пожалуй, было в одном: поскольку вне Петербурга и Москвы влияние интел
лигенции, а стало быть и освобожденцев, . было слабее, в провинции на банкетах сильнее звучал голос революционно-демократических слоев общества.
В литературе уже описан организованный освобожденцами банкет в Киеве, на который собралось более тысячи человек [103, с. 40]. «Речей было много,— вспоминал В. В. Водовозов,— все речи были очень определенные и все били в одну точку, которую можно сформулировать: долой самодержавие!». После освобожденческпх ораторов (его самого, Е. Трубецкого, С. Булгакова, Л. А. Куперника) стали выступать непредусмотренные ораторы из публики. Один из них заявил: «Вы, собравшиеся здесь интеллигенты,— мразь, сделать вы ничего не можете, если не пойдете за пролетариатом; только в классовой борьбе и может быть завоевана политическая свобода» [15, л. 315]. По-иному, без «вторжения улицы» произошло в Киеве заседание литературно-артистического общества. Но и здесь накал оппозиционности был достаточно велик. По донесению начальника киевского охранного отделения, заседание общества 20 ноября 1904 г. началось с того, что профессор киевского политехникума освобожденец Ю. Н. Вагнер попросил почтить вставанием память павших в борьбе с самодержавием, а затем предложил принять такую резолюцию: «Требовать созыва учредительного собрания народных представителей, избранных прямым тайным голосованием всего народа без различия состояния, пола и религии для передачи в его руки управления страною, а также предъявить требование немедленного освобождения и полной амнистии всех политических преступников» [300, л. 144—145].
В каждом городе каждый из банкетов, организованных по решению второго съезда «Союза освобождения», проходил со своими особенностями. На одних банкетах прозвучали только освобожденческие речи и тосты, на других они были дополнены, а иногда и заглушены куда более радикальными выступлениями революционных ораторов. Но каков же был общий итог банкетной кампании? В самом начале 1905 г. департамент полиции разработал документ, один из разделов которого назывался «Связь между движением революционным и общественным. Характер революционного движения с конца 1904 года» [189, л. 16—21]. Жандармы внимательно следили за революционным и оппозиционным движением, давали свои оценки ему, некоторые из которых не лишены интереса. Так, «голубые мундиры» признавали, что резолюции и речи, произнесенные на банкетах, «с очевидностью выяснили^ что значительная часть представителей
общественного движения преследует, по существу, те же цели, которые входят в качестве политических требований в программы революционных партий. Общественное движение пошло рука об руку и открыто с движением революционным, поддерживая и подкрепляя одно другое» [189, л^ 16].
Хорошо выученные «тащить и не пущать», а в иных случаях и силой волочить рядового российского обывателя в кутузку, жандармы стали испытывать некоторую неловкость перед открытыми многолюдными собраниями, на которых присутствовала «благородная» публика, иные из представителей которой по табели о рангах соответствовали «его превосходительству». «На разных банкетах,— отмечал все тот же документ,— в присутствии самой разнородной публики, допускавшейся на эти банкеты не по каким-либо конспиративным рекомендациям, но беспрепятственно, стали произноситься речи резко революционного содержания. Из таких речей можно отметить речи Миклашевского («Неведомско-го») в Петербурге, Анатолия Сазопова’в Харькове и Луневи-ча в Киеве: первый из этих ораторов, восхваляя убийцу статс-секретаря Плеве, указывал на государственного преступника Егора Сазонова как на достойный подражания образец; второй — доказывал несовместимость самодержавия с нормальным общественным устройством, произносил дерзкие выражения, непосредственно направленные против особы государя императора; а третий — вменял правительству в вину армяно-татарскую резню в Баку, призывал к борьбе с таким правительством». Жандармы констатировали резкое полевение всех слоев общества. Свидетельство этого они видели в успехе легальных освобожденческих газет «Наша жизнь» и «Наши дни» (переименованный «Сын Отечества»), которые «заговорили тоном заграничного «Освобождения». Дело дошло до того, возмущались блюстители порядка, что Струве стал теперь печатать свои статьи не в «Освобождении», а в «Нашей жизни», прикрывшись всем известным псевдонимом «Истурбин» [189, л. 16].
Судя по всему, по всей России спокойным и невозмутимым оставался один «самодержец всея Руси». Когда в начале января 1905 г. Святополк-Мирский вновь, в который уже раз, попросил отставку, мотивируя ее тем, что по его советам не поступают, а иными законными способами он бессилен что-либо изменить в стране, которая находится накануне социальных катаклизмов, царь сказал в ответ, что «нужно запретить собираться и говорить». Мирский спросил, «как же запретить людям собираться и говорить, тогда нужно всех запереть, объявить осадное положение», на что последовал
ответ: «Ну что же, может быть, и придется объявить» ([81, с. 271]. Запись от 5 января 1905 г.).
Но опытные полицейские чиновники не могли рассуждать, как бездумный глава колоссальной империи. Их беспокоили новые грозные симптомы, и в частности то, что революционные партии решили активно использовать банкетную кампанию либералов, присылая на их собрания своих докладчиков. Они произносили речи, далеко выходя за рамки, которыми хотели бы ограничиться освобожденцы. Открыто объявив свою партийную принадлежность, «этим ораторам удавалось, в виду сотен, а иногда и тысяч лиц — участников сборищ, излагать задачи представляемых ими партий. Окончание банкетов криками ,,Долой самодержавие!”, разброскою революционных воззваний, хоровым исполнением революционных песен и уличными демонстрациями сделалось заурядным явлением» [189, л. 18]. Свалив все в одну кучу — либеральные и революционные речи, «народную поговорку — долой самодержавие!» и уличные демонстрации, полицейские делали вывод, что сам рост революционного движения вызван действиями либералов. Этот ошибочный вывод показывает, до какой степени стражи порядка были напуганы банкетной кампанией.
Необыкновенно меткую и точную оценку банкетной кампании дал В. И. Ленин. В статье «Земская кампания и план ,,Искры”» вождь большевиков, критикуя меньшевистские планы действий, писал: «Именно в настоящий момент центральным фокусом политической деятельности пролетариата должна быть организация внушительного воздействия на правительство, а не на либеральную оппозицию. Именно теперь всего менее уместны соглашения рабочих с земцами о мирном манифестировании... Именно теперь важнее всего укрепить в революционном пролетариате твердое убеждение в том, что и настоящее „освободительное движение в обществе" неминуемо и неизбежно окажется таким же мыльным пузырем, как предыдущие, если не вмешается сила рабочих масс, способных и готовых на восстание» [1, т. 9, с. 95]. Через некоторое время В. И. Ленин вновь дал оценку банкетной кампании. Первый номер большевистской газеты «Вперед», вышедший за две с половиной недели до начала революции, открывался его передовицей «Самодержавие и пролетариат». «Россия переживает новую волну конституционного движения,— отмечал вождь большевиков.— Современное поколение не видало еще ничего подобного теперешнему политическому оживлению. Легальные газеты громят бюрократию, требуют участия представителей народа в
государственном управлении, настойчиво заявляют о необходимости либеральных реформ. Всевозможные собрания земцев, врачей, юристов, инженеров, сельских хозяев, городских гласных и пр. и пр. выносят резолюции, более или менее ясно высказывающиеся за конституцию. Всюду слышатся необычно смелые, с точки зрения русского обывателя, политические обличения и страстные речи о свободе. Либеральные собрания превращаются, под напором рабочих и радикальной молодежи, в открытые народные собрания п уличные демонстрации. В широких кругах пролетариата, среди городской и деревенской бедноты явно усиливается глухое брожение. И хотя пролетариат сравнительно мало участвует в наиболее парадных и торжественных проявлениях либерального движения, хотя он держится как будто бы немного в стороне от чинных совещаний солидной публики, но по всему видно, что рабочие чрезвычайно глубоко заинтересованы в движении. По всему видно, что рабочие рвутся на широкие народные собрания и на открытые уличные демонстрации. Пролетариат как бы сдерживает себя, сосредоточенно всматриваясь в окружающую обстановку, собирая свои силы и решая вопрос, пришел или не пришел еще момент решительной борьбы за свободу» [1, т. 9, с. 126, 129].
Если пролетариат еще только решал вопрос, не наступил ли момент для решительной борьбы, то либералы могли сказать, что они в максимальной степени и впервые в истории общественного движения в России полностью осуществили все свои тактические планы. Им удалось добиться того, к чему они стремились не один год: создать в стране «организованное общественное мнение», которое высказалось за необходимость реформ. Либералы выложили на стол все свои козыри. Теперь, по их мнению, «Карфаген должен был пасть». Вслед за решениями земского съезда Струве, назвав его «эпохой в истории политического развития России», утверждал: «После этого события всякие попытки правительства уклониться от прямой постановки конституционного вопроса будут жалкими уловками, осужденными на полную неудачу» [154, № 60, с. 183]. После банкетной кампании он еще более должен был укрепиться в этом мнении. Ближайшие недели показали как цену прогноза освобожденческого оракула, так и «элементарную государственную мудрость» правящих кругов России, на чем, собственно, и пытались основать свою тактику либералы.
* * *
Резолюции, принятые на банкетах, не адресовались ни царю, ни его министрам. Их просто публиковали в левых газетах с перечнем имен подписавшихся лиц. Земцы действовали иначе. Они выбрали специальную делегацию, которая должна была через министра внутренних дел передать решение съезда царю. Одпако Святополк-Мирский принять делегацию отказался. Пришлось пересылать решение съезда «частным» образом с объяснительным письмом Д. И. Шипова на имя министра внутренних дел и с просьбой передать решение съезда царю [322, л. 9J. При неофициальной встрече с земцами Святополк-Мирский попросил, кроме решений съезда, представить записку с более подробным изложением их взглядов. Министр разрабатывал доклад, в котором предлагал принять ряд мер по некоторому изменению внутренней политики правительства [51, с. 44—46]. Составить записку для Святополк-Мирского поручили С. Н. Трубецкому. В ней отмечалось, что страна перёживает тяжелый кризис, выход из которого возможен только в том случае, если «все лучшие здоровые силы сплотятся вокруг правительства, если оно твердо и определенно вступит на путь реформ и обновления России» [96, с. 390]. Этого требует не только свободолюбие, этого требует патриотизм. Без сильного, дееспособного правительства, опирающегося не на бюрократию, а на «народное представительство» с политическими свободами в стране, Россия неизбежно будет обречена «на долгие, бесплодные и мучительные смуты, которые будут парализовать ее силу». Правительство должно это четко понять и добиться того, чтобы «с высоты престола — в форме манифеста или высочайшего рескрипта... была бы выражена воля монарха изменить полубюрократический строй и призвать на созидательную работу выборных представителей» [96, с. 395-396].
О крайне интересных разъяснениях, которые земцы приложили к официальному решению своего съезда, мы узнаем из дневника О.хН. Трубецкой (сестры С. Н. Трубецкого). «Сегодня Сережа,— отметила она 23 ноября 1904 г.— кончил свою записку, которую он писал два дня по просьбе Шипова и компании... В записке доказывается опасность дать свободу слова, свободу собраний и другие свободы, пока общество неорганизованно и не призвано к активной защите престола... Далее., высказывается надежда, что престол окажется на высоте своего призвания и вступит на спасительный путь реформ. Но все эти реформы предполагают
политическую свободу, правовой строй государственной жизни и правильно организованное народное представительство... Сегодня вечером Сережа читал записку на собрании у Шипова, и затем ее направят в Петербург к Мирскому». На следующий день, 24 ноября, Трубецкая записала: «Записка вчера имела полный успех. Особенно довольны Шилов и Петрункевич» [99, с. 288—289; 277а, л. 2]. Еще через четыре дня, 28 ноября 1904 г., она обсуждалась на специальном заседании земцев, где присутствовало 15 человек 35. Все они одобрили записку Трубецкого.
Между тем в верхах Российской империи начали дуть уже совсем леденящие ветры. Почувствовав их, Святополк-Мир-ский 21 ноября послал царю письмо с просьбой об отставка [81, с. 257]. На следующий день на аудиенции у царя он заявил: «Если не сделать либеральные реформы и не удовлетворить вполне естественных желаний всех, то перемены будут и уже в виде революции». Развивая далее свои мысли, он продолжал: «Разве у нас теперь законность существует? Что-нибудь не нравится министру — он бежит к вам и выхватывает высочайшее повеление, не заботясь, хорошо это или дурно, а просто потому, что ему так нравится. А Москва теперь вне закона (в Москве генерал-губернатором был дядя царя, крайний реакционер, вел. кн. Сергей Александрович.— К. Ш.), для Москвы теперь исключительные законы пишутся, она вне империи. Кроме того, должна быть уверенность у каждого человека, что его какой-нибудь губернатор не может взять и сослать в Пермь или Сибирь»., Когда Мирский заявил, что уже со вступления царя на престол все жаждут либерального царствования, то в ответ министр услышал: «Отчего могли думать, что я будут либералом? Я терпеть яе могу этого слова». Заявив, что «перемены хотят только интеллигенты, а народ этого не хочет» [81, с. 259], Николай II все же отставку не принял.
Однако Мирский продолжал гнуть свою линию. 24 ноября 1904 г. он подписал объемистый «Всеподданнейший доклад о необходимости реформ государственных и земских учреждений и законодательства» [211а, л. 1—109]. Весь доклад пронизывала тревога за ближайшее будущее страны и опасение неизбежных социальных катаклизмов. Мирский упорно пытался внушить царю две мысли. Первая сводилась к 36
36 В. И. Вернадский, Ф. А. Головин, Петр Дм. Долгоруков, Ф. Ф. Кокошкин, Г. Е. Львов, Н. И. Львов, И. И. Петрункевич, Р. А. Писарев, Н. Ф. Рихтер, С. Н. Трубецкой, М. В. Челноков, Н. Н. Хмелев, Д. И. Шаховской, Д. Н. Шипов и В. Е. Якушкин [323, л. 6].
признанию невозможности сохранения старых порядков, основанных на исключительно бюрократическом способе управления страною, в условиях, когда «растет и слагается мало-помалу общественное мнение, приобретающее значение крупной и сознательной силы, с которой так или иначе приходится считаться правительству во всех вопросах практической политики» (л. 7). Опыт последних десятилетий, по мнению Мирского, явно свидетельствует о том, «что общественное движение страны переросло административные формы и приемы, доселе применявшиеся, и общество не подчиняется более в достаточной мере их воздействию». По твердому убеждению Мирского, возникла настоятельная необходимость изменить эти формы и приемы, ибо «движение, вытекающее из законов общественного развития, мерами способа полицейского не может быть остановлено, а лишь временно задержано». (л. 13), причем задержано с явным ущербом для будущего спокойствия страны и за его счет.
Вторая генеральная идея тоже была ненова. Мирский всячески стремился убедить Николая II, что предлагаемые им меры «лишь по недоразумению связываются иногда в одно целое с понятием политической конституции в смысле ограничения прав самодержавного монарха» (л. 21). Принятие его предложений не подорвет, а укрепит самодержавие, утверждал министр. В чем же состояла суть "предложений Мирского? На первое место он поставил укрепление законности, которая сплошь и рядом нарушается как действиями общественных учреждений, так и администрацией. Надо преобразовать сенат так, чтобы все «изъятия» из закона проводились только по его санкции, а не по воле отдельных бюрократов. Надо создать объединенный кабинет министров, координирующий их деятельность, создать мелкую земскую единицу, изменить правовое положение крестьян, и в частности сломать общину, в результате которой у крестьян «отсутствует привычка точно различать свое и чужое», и единственное, что он твердо помнит, это то, что «отцы и деды некогда пахали землю, которой владеет ныне соседский помещик» (л. 60—61). Мирский предлагал расширить права старообрядцев и евреев, смягчить законы о печати, ослабить «законы о предупреждении и пресечении преступлений» (административные высылки, обыски, увольнение со службы ит. д.— л. 77). Но главная суть доклада Мирского сводилась к предложению ввести в состав Государственного совета и его департаментов выборных от 34 земских губерний, представляющих «коренную Русь» (л. 108). От остальных местностей представители должны быть определены по
указанию царя. Мирский выражал надежду, что предложенные им меры внесут успокоение в стране, удовлетворят «ожидающее общество» и укрепят власть самодержавного царя. По сути дела, Мирский высказался в поддержку решений земского меньшинства съезда.
2 декабря 1904 г. Мирский вручил Николаю II решение земского съезда и свою записку, главная суть которой состояла именно во «введении в состав государственного строя выборных представителей от общественных учреждений» [77, с. 99; 51, с. 44—47], т. е. в том «увенчании здания», которого земцы просили уже не один десяток лет и которое, как об этом уже говорилось, еще за 40 лет до этого некоторые министры предлагали сделать Александру II. На вопрос царя, для чего это делается и что из этого получится, Святополк-Мирский ответил: «Для успокоения общественного мнения, но, что из этого выйдет, не знаю, может быть через 20 лет конституция». Тогда же по просьбе министра царь утвердил состав особого совещания для обсуждения «Проекта указа о различных вольностях, в том числе о привлечении в Государственный совет выборных». Двуличие Николая II в отношении проекта своего министра обнаружилось с первых же шагов. На вопрос Мирского, приглашать ли в совещание К. П. Победоносцева, царь ответил: «Не стоит, он будет говорить все то же, что мы знаем», и тут же, отпустив Мирского, написал Победоносцеву: «Приезжайте, поможете разобраться в хаосе» [323а, л. 1].
Имевшие большие связи в верхах земцы чувствовали наличие там разных течений. Князь Г. Е. Львов еще до вручения Святополк-Мирским Николаю II решения земского съезда передал этот документ матери царя Марии Федоровне. Она вполне сочувствовала выдвинутым в нем требованиям, о чем и заявила сыну. Когда Николай II стал спорить, мать объявила, что уезжает в Данию и «пусть Вам без меня сворачивают голову». По тем же сведениям, молодая царица (Александра Федоровна) без конца хныкала и приговаривала: «Je perdrai mon mari» («Я потеряю моего мужа»). Однако автор добавлял в письме и другое: «...в общем партия Сергея Александровича (возглавлявшего при дворе всех реакционеров.— К. Ш.), по-видимому, берет верх». Тонкий наблюдатель современности и знаток истории констатировал: «Кажется, что находишься накануне Великой французской революции». Все за конституцию, считал он, «одно лишь правительство слепо и глухо. Остановить или ослабить движение уже нет возможности, но, к сожалению, почти нельзя сомневаться, что нас ждет еще и белый и красный террор...
Мне кажется, что после того, как правительство наделает в эту зиму чудовищных глупостей, в будущем году выступят на сцену рабочие, молодежь, террористы и кровью зальют свободу. А впрочем, ничего предвидеть нельзя, текущая жизнь полна самых поразительных неожиданностей» ([227], письмо «Андреева» (В. Я. Богучарского?) II. А. Струве от 3 декабря 1904 г.). Даже лучшие из освобожденцев, не возлагавшие никаких надежд на «мудрость» правительства, боялись неизбежной революции и опасались, что именно опа зальет кровью свободу!
Предположения автора письма в отношении чудовищных глупостей правительства и засилия партии Сергея Александровича подтвердились в ближайшие дни. Первое заседание особого совещания состоялось 4 декабря. Хранящийся в архиве проект указа (па нем стоит знак прочтения царем) содержит особый § 3, который гласит: «Для целесообразной постановки законодательных мер и ближайшего согласования их с требованиями жизни установить способы привлечения местных общественных учреждений и выбранных ими из своей среды лиц к участию в разработке законодательных предначертаний наших до рассмотрения их wГосударственным советом» [285, л. 1]. Вокруг параграфа о привлечении земских представителей к законодательной работе и развернулась полемика. На совещании присутствовали столпы царской бюрократии, и тем знаменательнее, что в подавляющем своем большинстве они высказались «в смысле удовлетворения желаний умеренного и благоразумного общества». «Мне пришлось говорить первому,— вспоминал С. Ю. Витте.— Я высказал свое решительное мнение, что вести прежнюю политику реакции совершенно невозможно, что это приведет нас к гибели. Меня поддержали: граф Вольский, Фриш, Алексей Сергеевич Ермолов, Николай Валерианович Муравьев и Владимир Николаевич Коковцов» [13, т. 2, с. 327], заявивший, в частности, что проводимая реакционная внутренняя политика ведет к потере доверия в заграничных финансовых кругах, а это может вызвать полный крах всей финансовой системы, испытывающей крайнее напряжение из-за неудачно идущей войны. Против введения в Государственный совет выборных представителей от земства выступил один К. П. Победоносцев, как всегда долго и нудно излагавший свою «глубокую» мысль о том, что «самодержавие имеет не только политическое значение, но и религиозный характер и государь не вправе ограничивать свою миссию, возложенную божественным промыслом» [77, с. 99].
Николай II не возражал против мнения большинства сановников о необходимости допустить выборных от земств в Государственный совет. По словам С. Ю. Витте, это «окрылило дух присутствующих; все, по-видимому, были взволнованы мыслью о новом направлении государственного строительства и государственной жизни». Волнение сановников достигло такой степени эмоционального возбуждения, что двое из министров от умиления... расплакались! [13, т. 2, с. 333]. Однако молчание царя не означало, что он согласился со своими министрами. Николай потребовал созвать второе заседание для рассмотрения того же вопроса. Оно состоялось 7 декабря [323а, л. 1]. «Когда через несколько дней члены комиссии собрались в Царскосельском дворце на второе заседание,— писал хорошо информированный директор департамента полиции А. А. Лопухин — ...они неожиданно увидели, что их состав пополнен. Для участия в этом заседании прибыли великие князья Владимир, Алексей, Сергей, для того приехавший из Москвы, Александр Михайлович и Михаил Александрович. Было очевидно, что они приглашены вследствие сказавшейся в первом заседании недостаточности для провала проекта Мирского сил одного Победоносцева» [51, с. 501. Но и на втором совещании, несмотря на возражения вел. кн. Сергея Александровича и Муравьева, была принята редакция указа, предложенная Мирским [323а, л. 1]. Высоко оценивая в своих «Воспоминаниях» указ как средство, которое якобы могло «значительно способствовать к успокоению революционного настроения, разлитого во всех слоях общества» [13, т. 2, с. 337], Витте явно лукавил. При встрече С. Ю. Витте в начале декабря с предводителем Московского губернского дворянства князем П. И. Трубецким между ними произошел такой характерный разговор: «Ну, а ваше мнение какое? — спросил о проекте указа князь.— Витте пропустил воздух сквозь зубы и сказал: ,,В прошлом году цена была бы миллион, а теперь — рубль“» [99, с. 337]. Опытный бюрократ ясно чувствовал, что нарастание событий перехлестывает готовность самодержавия идти на уступки даже благонамеренной части общества.
Об этом же свидетельствовал и разговор в начале декабря П. II. Трубецкого с Николаем II. Царь, как это не раз с ним случалось, явно хитрил, водя за нос своих собственных министров показной готовностью пойти навстречу пожеланиям земцев. Поэтому утверждение С. Ю. Витте, будто бы именно он объяснил Николаю II, что введение выборных от земств в Государственный совет есть первый шаг к консти
туции [13, т. 2, с. 334], явное преувеличение. Объяснять царю значение параграфа указа о выборных не было никакой необходимости. Николай II, как обычно, встретив сопротивление своей воле и своим убеждениям,, внешне согласился с мнением своих советников, чтобы потом решить по-своему. Возвратившись 8 декабря, в Москву, кн. П. Н. Трубецкой пересказал в семейном кругу беседу с царем. В тот же день этот разговор записала в дневнике О. Н. Трубецкая. На вопрос Трубецкого об отношении царя к возможным реформам «государь ответил, что вопрос о конституции он ставил себе не раз, ,,душой переболел над пим“ и пришел к такому заключению: ,,Не для меня, конечно, не для меня — для России, я признал, что конституция привела бы сейчас страну в такое положение, как Австрию. При малой культурности народа, при наших окраинах, еврейском вопросе и т. д. одно самодержавие может спасти Россию. Притом мужик конституции не поймет, а поймет только одно, что царю связали руки, тогда — я вас поздравляю, господа!“ [99, с. 293]. Как видим, судьба злополучного пункта о выборных представителях от земства, а именно с этим пунктом Николай II связывал представление о конституции, была в принципе решена задолго до 11 декабря, когда, по словам С. Ю. Витте, царь вычеркнул его из проекта указа [13, т. 2, с. 334].
14 декабря жена Святополк-Мирского записала в дневнике: «Сегодня появился указ. Мне хотелось плакать, когда я читала. Когда подумаешь, чем это могло быть, досадно до боли. Но что же можно с таким человеком сделать? Всех своих министров в дураках оставил, потихоньку от них меняет то, что сообща решили» [81, с. 226]. Указ сенату [155], который, по определению В. И. Ленина, был прямой пощечиной либералам (см.: [1, т. 9, с. 129]), настаивая на «непременном сохранении незыблемости основных законов империи» (т. е. сохранении самодержавия в его нетронутом виде), обещал «неусыпно заботиться о потребностях страны», и в частности отменить сословные ограничения крестьян, обеспечив им дарованное еще Александром II положение «полноправных свободных обывателей». Восемь конкретных положений указа сводились к обещаниям: 1) соблюдать в стране законность; 2) ввести, кроме губернских и уездных земских управ, «общественные установления по заведыва-нию делами благоустройства на местах в небольших по пространству участках»; 3) обеспечить судам «необходимую самостоятельность»; 4) ввести государственное страхование рабочих; 5) применять чрезвычайное законодательство
«только в случаях, действительно угрожающих государственной безопасности»; 6) проявлять веротерпимость; 7) оставить лишь те ограничения «инородцев», «которые вызываются насущными интересами государства и явною пользою русского народа»; 8) «устранить из ныне действующих о печати постановлений излищние (!) стеснения и поставить печатное слово в точно определенные законом пределы». По сути дела, за малым исключением (пункты 2 и 4), весь указ сводился к обещаниям... прекратить произвол бюрократии в стране и строго соблюдать старые или издать уже ранее обещанные законы!
Таков был ответ Николая II на резолюцию, принятую общеземским съездом 6—9 ноября 1904 г. Самодержавие пе желало «внимать голосу всей земли», как до этого оно 40 лет не «внимало» голосу отдельных земств. Либерализм получил недвусмысленный ответ от Николая II, а чтобы его подчеркнуть еще сильнее, рядом с указом 12 декабря в тех же номерах газет было помещено правительственное сообщение. В нем резко критиковались участники «шумных сборищ» и «скопищ». Эти лица, «ослепленные обманчивыми призраками тех благ, которые они ожидают от коренного изменения веками освященных устоев русской государственной жизни», действуют во вред России. Они выражают мнение, «чуждое русскому народу, верному исконным основам существующего государственного строя». Впредь эти лица обязывались «не касаться тех вопросов, на обсуждение которых они не имеют законного полномочия». Тем же, кто не посчитается с предупреждением правительства, грозило привлечение к ответственности «на основании действующих законов». Это была уже не пощечина, а просто пинок жандармского сапога. Даже В. А. Маклаков, безо всяких на то оснований очень высоко оценивший указ, правительственное сообщение назвал «изумительным по бестактности» [52, с. 339].
Ответ царизма был недвусмыслен. Однако кое-кто из либералов еще продолжал на что-то надеяться и сочинять прожекты для царского чтения. Так, стоявший на самом правом фланге А. А. Бобринский подготовил для Николая II «Наброски манифеста», в котором царь, отмечая «единение между самодержавным государем и народом русским», должен был признать «за благо, Следуя принципу предков, обратиться к верноподданным... да помогут они нам словом совета для успешного разрешения законодательных вопросов, предначертанных указом... 12 декабря 1904г.» Способ избрания «от всех сословий земли русской мужей, умудренных опытом и облаченных общественным доверием» [306, л. 31, дол-
Жеп был быть объявлен особо. Д. Н. Шипов приготовил речь к намечавшейся в начале января 1905 г. встрече с царем. И после указа 12 декабря и правительственного сообщения он не отказался от привычки бубнить все то же: «Мы, люди земские, глубоко верим, что местные потребности могут быть удовлетворены лишь при развитии общественной самодеятельности на почве исторически сложившегося государственного строя России. Русское самодержавие коренится в единении верховной власти с народом. На этом нравственном союзе выросло и зиждется государство русское» [325, л. 2] и т. д. и т. п.
Но царь никогда и не думал отказываться от своего кредо, сформулированного еще при вступлении на престол: «Оставьте бессмысленные мечтания!». Убедившись, что «правительственная весна» не сбила волну общественного движения, а еще более подняла ее, он решил вновь повернуть руль государственного управления вправо. Никакие либеральные советчики ему больше не были нужны. Первым это почувствовал на себе кн. Святополк-Мирский. «Нападают на меня со всех сторон,— писал он своему приятелю и родственнику Д. С. Шереметеву,— и, мне кажется, не. принимают во внимание всю трудность моего положения. Ведь не я же виноват, что Россия обратилась в бочку пороха?! В истории со съездом я себя виню и так и сказал государю — подвели меня препорядочно... Прошу тебя всем, которые на меня клевещут, что я хочу конституции, не верить. Конституции я не хочу до такой степени, что признаю необходимость реформ, дабы в скором времени не были бы вынуждены дать ту конституцию, которую потребуют. Уверяю тебя, что мы недалеки от этого, если сохраним существующий порядок управления, который довел Россию до вулканического состояния» [305, л. 22].
Но именно этой-то политики — уступить часть, чтобы сохранить целое,— пе желал придерживаться Николай II, глубоко уверенный, что либеральное общество не выражает мнения якобы преданного ему, монарху, народа, а с бунтовщиками-революционерами можно вполне справиться при новом, более твердом руководителе министерства внутренних дел. 12 декабря в день подписания указа Святополк-Мирский вновь подал в отставку [323а, л. 1]. В конце того же месяца его было решено отправить на Кавказ [305, л. 61]. На смену короткой «весне», которая ничего не могла дать даже самым умеренным и кротким либералам, шли очередные заморозки. Это был сокрушительный удар, нанесенный правительственным лагерем по розовым надеждам старого тра
Диционного земского либерализма, ио его программным, тактическим и организационным построениям, предусматривавшим введение реформ только по воле Николая II — царя, над троном которого, как над воротами ада у Данте, впору было поместить надпись: «Оставь надежду, всяк сюда входящий!».
* * *
Земские либералы в решениях ноябрьского съезда дошли до той черты, переступить которую они уже не могли, а у освобожденцев и после банкетной кампании оставалось еще одно тактическое средство борьбы — организация профессионально-политических союзов, призванных объединить широкие демократические слои под лозунгами и требованиями, выдвигаемыми «Союзом освобождения». Освобожденцы чувствовали, что потенциальные возможности народа в сокрушении твердынь самодержавия пе только не исчерпаны, но даже еще не развернуты в полной мере. По свидетельству А. Тырковой, вскоре после земского съезда и начала банкетной кампании Струве заявил: «Сейчас мы не имеем права говорить: лояльные земцы и революционные массы. Напротив, перед нами революционные земцы и интеллигенция и, к сожалению, лояльный народ» [212, л. 9].
Выступая за ускорение организации освобожденцами профессионально-политических союзов, в том числе и среди пролетариата, Струве буквально за несколько дней до начала революции писал: «Революционного народа в России еще нет. Но он каждую мипуту может родиться, и мы обязаны всякими разумными средствами ускорить его рождение». Вопреки логике в слово «революция» Струве пытался вложить чисто либеральный смысл. «...Только культурная работа, ,, .легальные11’, „неполитические" формы могут создать достаточно прочный и достаточно широкий базис для такого движения рабочего класса, которое заслужило бы название революционного» [154, № 63, с. 221]. Для широкого внедрения в демократические массы русского народа этих-то «легальных, неполитических» форм освобожденцы и предприняли в конце 1904 г. две новые акции: организовали издание внутри страны легальных либеральных газет, которые в условиях наступившей «весны» в какой-то мере должны были дополнить поздно и трудно доходившее в Россию нелегальное «Освобождение», и начали создание среди интеллигенции, еще не охваченной «Союзом освобождения», профессиональ-по-политическцх союзов. I
По сведениям департамента полиции, среди продолжавшихся и после указа 12 декабря и правительственного сообщения «сборищ» и «скопищ» все громче звучала мысль, «что после подобного ответа правительства перемен в существующем строе можно добиться исключительно активной борьбой» [162, л. 35 J. Об известном замешательстве среди освобожденцев в вопросе о том, какие формы должна носить эта активная борьба, говорит письмо «Андреева» (Богучарского?) Струве 11 декабря 1904 г. Вот строки из этого письма: «Средства мирного заявления своих требований в сущности уже исчерпаны; страна, можно сказать, высказалась. Перед освобожденческим движением встает теперь мучительный... и — для меня лично по крайней мере — совершенно нерешенный вопрос: что делать дальше? Каковы возможные формы активной борьбы? Демонстрации на улице лишены всякого смысла... так как сводятся к простому подставлению своих спин и лиц под кулаки дворников и шашки жандармов. О вооруженном восстании, конечно, и говорить нечего» [227]. Ограниченность русского либерализма, боязнь массовых революционных действий и в итоге — обреченность его в борьбе с тупым и закостенелым самодержавием проявляется в этом высказывании яснее ясного.
После некоторого раздумья члены совета «Союза освобождения» пришли к мысли о том, что на банкетах, собирающихся по профессиональному принципу, следует создавать профессионально-политические союзы, продолжающие свою деятельность и после принятия резолюций с требованием политических свобод и представительного учреждения. Подобные профессионально-политические союзы, получившие особое развитие и значение уже в ходе революции 1905— 1907 гг., начали создаваться еще в конце 1904 г.
Впервые идея о создании профессионально-политического союза зародилась в среде профессуры, имевшей определенный опыт в использовании академических свобод. Летом 1904 г. в Киеве состоялось собрание освобожденцев — профессоров университета и политехнического института, на которое прибыли представители и некоторых других городов [287, л. 1J. Здесь впервые была высказана мысль о создании специального «Академического союза», который бы объединил российскую профессуру для отстаивания ее профессиональных интересов и интересов высшей школы. Написав в своих дневниковых заметках, что «указ (12 декабря.— К. Ш.) не произвел впечатления — разочаровал», В. И. Вернадский отмечал и другое: к концу ноября 1904 г. он относил первые нелегальные собрания «слагавшегося Академиче
ского союза» [264, л. 28]. Вскоре после указа 12 декабря К. А. Тимирязев в «профессорской» газете «Русские ведомости» опубликовал статью под характерным названием «Академическая свобода», а вслед за тем 20 декабря в газете «Наши дни» (№ 3) была опубликована статья В. И. Вернадского, откровенно названная «О профессорском съезде». В день ее выхода в Петербурге на квартире профессора Б. Ф. Брапдта состоялось заседание 23 представителей различных высших учебных заведений Петербурга [265, л. 10]. Собравшиеся обсудили статьи К. А.- Тимирязева и В. И. Вернадского и открыто выступили в их поддержку («Паши дни», № 5 от 22 декабря 1904 г.). Под опубликованной в результате встречи статьей стояли подписи корифеев русской науки — И. П. Павлова, Н. Д. Зелинского, Н. И. Кареева, М. И. Ростовцева, М. И. Гревса и др. В статье предлагалось в 150-летний юбилей Московского университета в татьянин день 12 января во всех городах созвать банкеты профессуры, на которых обсудить записку о «Нуждах просвещения». Записка «Нужды просвещения» была опубликована 4 января 1904 г. (в газете «Наши дни», № 22; «Русь», № 20; и др.). Первоначально под ней стояло 342 подписи крупнейших ученых России, а затем число подписей возросло до 1430 [91, с. 153].
Естественно, что далеко не все подписавшиеся под запиской, не все инициаторы этого профессионально-политического союза были освобожденцами, но каждый член «Союза освобождения» поставил бы свою подпись под теми требованиями, которые выдвигались К. А. Тимирязевым, В. И. Вернадским и авторами записки «Нужды просвещения». Так, еще до начала революции 1905—1907 гг. фактически сложился «Академический союз».
25—26 ноября 1904 г. в Орле по инициативе освобожденцев собрались на свой банкет представители провинциальной печати. Среди обычных для подобных собраний требований было и нетрадиционное: «...безотлагательно созвать первый всероссийский съезд деятелей печати, который, вместе с тем, даст возможность присоединить свой коллективный протестующий голос к общему освободительному движению» [264, л. 123]. Среди подписавшихся под этим решением едва ли не большинство были членами «Союза освобождения».
5 декабря 1904 г. в петербургском ресторане «Контан» состоялся банкет инженеров и техников, на котором, по сведениям департамента полиции, присутствовало 500 человек [193л л. 2]. Результатом его. стала «Записка инженеров»^
подписанная 492 лицами («Новости», 1905, № 64, «Русь»,-1905, № 64) и создание специального бюро «Всероссийского союза инженеров и техников». Председателем его был избран проф. В. Л. Кирпичев, товарищем председателя проф. Л. И. Лутугин (член Совета «Союза освобождения»), а среди остальных восьми членов бюро большинство составляли тоже освобожденцы [91, с. 152].
И наконец, 5—6 января 1905 г. в Москве состоялся съезд адвокатов [218, л. 13], положивший основание «Всероссийскому союзу адвокатов». Таким образом, из существовавших в 1905 г. 17 профессионально-политических союзов по меньшей мере 4 возникло еще до начала революции, а для большинства остальных именно банкетная кампания с ее собраниями по профессиям стала едва ли не главным первоначальным импульсом.
Но, может быть, еще более характерным для тактики освобожденцев в самые последние дни, предшествовавшие началу революции, было уже упоминавшееся желание П. Б. Струве свести рабочее революционное движение к «культурным, легальным, неполитическим формам». Здесь освобожденцы вступали в .борьбу с социал-демократами уже за гегемонию не в освободительном движении интеллигенции, а пытались подчинить своему влиянию рабочий класс России. Характерен путь, который они пытались избрать для этого. Один из освобожденцев (скрывавшийся под псевдонимами Дин, Дик, Дикий, по всей вероятности, С. Н. Прокопович) писал 8 января 1905 г. Струве, что некоторые члены «Союза освобождения» встречались с Г. Гапоном «с той целью, чтобы на собраниях рабочих были проведены те же резолюции, которые были провозглашены земскими собраниями и на банкетах. Священник Гапон пришел в восторг от этой цели, обещав употребить все свое влияние на рабочих в этом направлении и добиться резолюции к 17 декабря, когда у них предполагалось общее собрание» [228].
А. Шилов, занимавшийся анализом «петиции», которую хотели подать рабочие Николаю II 9 января 1905 г., установил, что первые варианты ее были составлены еще в марте 1904 г. [119, с. 21]. Исследование привело автора и к другому выводу: «Второй момент в истории „петиции 9 января11 следует отнести к ноябрю 1904 г. В связи с банкетной кампанией, многочисленными резолюциями общественных групп, земскими петициями и т. п. в,,Собрании“ (гапоновском.— К. III.) также поднялся этот вопрос, но уже в более определенной форме» [119, с. 22]. /
В йеиздайных воспоминаниях В. В. ХиЖнйков йишет, что В. Я. Богучарский и С. II. Прокопович в ноябре-декабре 1904 г. встречались с Гайоном «как члены Совета нелегального „Союза освобождения11». Они побуждали Гапона провести в собраниях «Общества фабрично-заводских рабочих» политические резолюции, проводившиеся как кампания «Союза освобождения» в общественных организациях. Га-пон обещал им это, требуя, со своей стороны, поддержки рабочим [338, л. 3; 316, л. 3]. Известный сподвижник Г. Гапона А. Е. Карелин в своих воспоминаниях пишет, что в начале или середине ноября 1904 г. на заседании совместно с пятью интеллигентами произошло первое обсуждение нового варианта «петиции». Оговорив, что фамилии двух интеллигентов он не помнит, А. Е. Карелин назвал среди участников совещания С. Н. Прокоповича, Е. Д. Кускову и В. Я. Богучарского [149, с. НО]. По всей вероятности, и у А. Е. Карелина, и у В. В. Хижнякова речь идет об одном и том же совещании. Встречался с Гапоном и освобожденец В. С. Голубев [272, л. 1421, а в пятницу, накануне «кровавого воскресенья», с Г. Гапоном встретилась целая делегация освобожденцев в составе В. Я. Богучарского, С. Н. Прокоповича, Е. Д. Кусковой, В. В. Хижнякова, С. Л. Франка ([291, л. 22; 227], письмо от И января 1905 г.). Флирт освобожденцев с Гапоном в самый канун расстрела зашел так далеко, что А. В. Тырк^ва, находившаяся в Париже л записала в своем дневнике 8 января, что она знает о предстоящей на следующий день манифестации петербургских рабочих, волнуется и ждет, что-то будет? «Как подошел этот давно жданный и все-таки жуткий революционный год?» — кончала она свою субботнюю запись [212, л. 8].
Но, попытавшись заигрывать с рабочими, освобожденцы вступили на опасную почву. Один из гапоновских деятелей, М. Н. Варнашев, в своих мемуарах тоже отметил влияние банкетной кампании, по с весьма характерной оговоркой: «Надо и рабочим присоединиться к общему голосу всех сословий России и хотя бы тоже в форме резолюции, но таким способом, чтобы правительству нельзя было ',,замолчать11 эту резолюцию (курсив мой.— К. 2ZT.)» [146, с. 200]. Обсудив на жарком совещании 28 ноября 1904 г. в квартире Г. Гапона этот вопрос, все участники (члены гапоповского «штаба» и представители всех 11 гапоновских отделов) сошлись на одной мысли: «Если рабочим подавать свой голос, то чтобы услышало его не одно правительство, а вся Россия... Умирать — так устроить с музыкой» [146, с. 201 — 202]. Не говоря уже о несопоставимости рабочей «петиции»
с петициями либералов, пролетариат в отличйе ет последние готов был адресовать се не столько правительству, сколько «всей России». В итоге надеждам либералов на мирную трансформацию самодержавия в конституционную монархию был нанесен удар и с другой стороны. Пролетариат России не хотел ограничить свои действия только либеральными по методу обращениями к правительству и адресовался ко «всей России», к ее народу.
«Конституционное оживление в обществе», по словам В. И. Ленина, помогло расширению рабочего движения [1, т. 9, с. 175]. «Опыт русской революции, как и опыт других стран, неопровержимо свидетельствует, что когда есть налицо объективные условия глубокого политического кризиса, то самые мелкие и наибрлее, казалось бы, удаленные от настоящего очага революции конфликты могут иметь самое серьезное значение, как повод, как переполняющая чашу капля, как начало поворота в настроении и т. д. Напомним,— писал В. И. Ленин,— что земская кампания и петиции либералов 1904 года были предтечей такой своеобразной и чисто пролетарской ,,петиции11, как 9-ое января» (курсив мой.—К. Ш.) [1, т. 17, с. 280].
Действительно, как свидетельствуют приведенные факты, гапоновцы усиленно пытались насадить среди рабочих Петербурга либеральную по своему существу идею — обратиться к царю с просьбой о даровании рабочим различных милостей, в том числе и политических свобод (Петицию рабочих см.: [161, с. 28—31]). Что из этого получилось, всем известно. Если в ответ на либеральные петиции последовали указ 12 декабря и правительственное сообщение, то утром 9 января в ответ на пролетарскую петицию загремели ружейные залпы. Однако народ не удалось запугать. Во второй половине того же дня на Васильевском острове, на Невском проспекте и в некоторых других районах Петербурга рабочие начали строить баррикады. В России началась первая буржуазно-демократическая революция, которая означала крах надежд либералов на мирную эволюционную трансформацию страны в конституционную монархию.
Либерализм был загнан в тупик. «Историческая власть» не проявила желания прислушаться к «голосу земли», а народ пошел не по либеральному, а по революционному пути.
* * *
За сорок лет своего существования либерализму не удалось выпросить у самодержавия ни одной самой маленькой реформы. Наоборот, царизм с течением времени становился все непримиримее и свирепее, обрушивая град репрессий йа головы даже самых мирных, самых законопослушных земцев типа Д. Н. Шипова. Опыт, извлеченный из истории либерализма, свидетельствовал только об одном: либералы ищут соглашения с царизмом. Они плохие пророки и негодные вожди для борьбы с самодержавием. Тем, кто действительно хотел политического освобождения страны и ее экономического расцвета, не место под знаменами либерализма! Для этого падо выбирать других вождей, выдвигать другие лозунги, опираться на другие социальные силы.
Руководимые В. И. Лениным большевики на историческом опыте русского либерализма убеждали народы России, что только возглавляемая пролетариатом революционная борьба масс может привести к уничтожению самодержавия и установлению в стране необходимых ей политических свобод. Будущее показало, насколько они были правы.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Мы подошли к концу нашего исследования. Начало первой российской революции было таким крупным событием, которое оказало огромное влияние на развитие всей жизни России. Знаменовало оно собой и новый этап в истории русского либерализма, этап, который заслуживает самостоятельного рассмотрения в специальной работе.
Каковы же общие выводы, к которым можно прийти в результате анализа изложенного материала? Прежде всего нельзя не признать, что рассмотренный период был уникальным в жизни русского либерализма. Ничего подобного не было до этого времени и не будет уже позже. Впервые за многовековую историю России в ней появилась нелегальная либеральная организация, издавался нелегальный либеральный орган, была принята освобожденцами последовательная программа и тактика, рассчитанная на массовое проявление оппозиционности в отношении самодержавия. Образовался либерализм буржуазно-демократической интеллигенции, который хотя и был генетически связан со старым земским либерализмом, но, безусловно, в пределах общего широкого либерального лагеря представлял собой новое* течение.
В истории нечасто случается, что планы, предложенные каким-либо политическим движением, находят свое полное осуществление. Но именно это случилось в канун революции с тактикой, выработанной либералами. Им удалось создать то «общественное мнение», над выработкой которого трудились и журнал «Освобождение», и «Союз освобождения» не один год. Земский съезд в начале ноября 1904 г. осуществил максимум, на который мог пойти земский либерализм. Предшествовавшее ему Парижское совещание и последовавшая за ним банкетная кампания выявили предел, до которого мог дойти буржуазно-демократический либерализм освобожденцев. Однако, осуществив максимум возможного в тактике, либералы потерпели сокрушительное поражение в стратегии: добиться «правового государства», предупредить возникновение революции им не удалось. Именно тактика либералов показала нереальность осуще-
ствления либеральной программы в конкретных условиях Российской империи Николая II.
Наиболее дальновидным людям неизбежность краха либеральных планов была всегда очевидна. Четко и определенно обозначили свою позицию в отношении к либералам революционные социал-демократы. Уже в 1901 г. в статье «Гонители земства и Аннибалы либерализма» В. И. Ленин писал, что осуществиться либеральные идеалы могут «только посредством предположения или хотя бы допущения того, что самодержавное правительство само поймет, утомится, уступит и т. п.», но, указывал он, «самодержавие потому и есть самодержавие, что оно запрещает и преследует всякое „развитие44 к свободе» [1, т. 5, с. 54]. Либералы исходили из другого. В разгар банкетной кампании С. Н. Прокопович заявил, что освобожденцы идут ва-банк: «...или мы все к январю „выдохнемся44 и будем засвиснуты к черту на кулички, или добудем конституцию». Не произошло ни того, ни другого. Появился указ от 12 декабря, и, по их собственному признанию, «маразм охватил освобожденцев после банкетной кампании: казалось, что нечего больше делать; ибо, действительно, не пробавляться же бесконечно повторением банкетов» ([227], Г. А. Ландау — П. Б. Струве. Письмо от конца августа 1905 г.).
• Начавшаяся революция пе только подчеркнула бесплодность и бесперспективность русского либерализма, невозможность осуществления его планов в империи Николая II । но и убедительно показала его разношерстность. Уже в январе-феврале 1905 г. распалось эфемерное объединение, достигнутое на Парижском совещании. К третьему съезду «Союза освобождения» в марте того же года обнаружился и его кризис. Даже активные деятели считали, что дальнейшее существование «Союза» возможно было бы лишь в том случае, «если бы он представлял собою нечто более жизненное и менее земское. Кто в этом виноват? Почему это так? Трудно сказать. Главная причина та, что для большинства его главарей этот союз или вполне соответствует назначению, т. е. они и но хотят, чтобы он был другим (земцы), или... он десятое дело, жизнь которого для них но нужна, которые вне его находят работу (Лутугип, Чарнолусский, Прокопович, Кускова)»,— писал В. А. Гердт (брат жены Струве) 13 марта 1905 г. П. Б. Струве [254, л. 421].
Прошло еще несколько месяцев, и возвратившийся из эмиграции П. Б. Струве встретил, по словам П. Н. Милюкова, со стороны своих бывших союзников по журналу «ледяной прием». Он был объявлен «еще большим обскурантом,
чем даже я»,— жаловался в ноябре 1905 г. кадетский вождь. «Здешние (петербургские.— К. Ш.) освобожденцы отказались от „Освобождения44 и прокляли нас, заподозрив в нас затаенную склонность к министерским портфелям» [163, л. 1031.
«Союз освобождения» был создан и мог существовать лишь в «мирных» условиях царской действительности. Как только на смену речам и статьям в журналах пришла необходимость действовать, он распался. Предвестником этого стали банкетная кампания и начало образования профессионально-политических союзов, а неизбежность распада вытекала из условий жиЬни в самодержавной России, в которой самые различные люди, выступавшие за мирное легальное эволюционное развитие страны, в результате нелепости полицейского государства могли объединиться лишь в нелегальной организации! Как только ослабла жандармская узда и появилась возможность минимальной политической деятельности (проводимые явочным порядком банкеты, самочинные профессионально-политические союзы), освобождении неминуемо должны были разбрестись по различным политическим организациям. Это был только вопрос времени. Организация банкетов и профессионально-политических союзов Стала бдновременно и апогеем, и началом распада «Союза - освобождения».
В начале работы мы приводили оценку Р. Пайпсом итогов деятельности «Союза освобождения» к концу 1904 г. и высказали свое отношение к этой оценке. В заключение работы мы приводим оценку итогов развития русского либерализма накануне революции устами самих освобожденцев. К состоявшемуся в марте 1905 г. третьему съезду «Союза освобождения» Струве обратился со специальным посланием ([228]. Характер документа устанавливается на основе [250, л. 20 об.]). В нем он жаловался на то, что у многих освобожденцев «пет яркого сознания принадлежности к организационному целому. Это,— сетовал редактор „Освобождения44,— в высшей степени печально и ненормально. Чувствуется какой-то разброд», в результате которого одни члены «Союза освобождения» относятся к своей организации скептически, а другие «поддерживают эсеров и даже (!) социал-демократов». Струве напоминал, что он «никогда не толкал друзей „Освобождения44 на создание партийной организации»36. Говоря на страницах «Освобождения» о необ
зв Тут Сщ0 одпн пример неискренности Струп?. Как мы могли убедиться, он, споря с Д. И. Шаховским, энергично добивался создания политической организации исключительно зэмского характера.
ходимости партийной организации, разъяснял он, «я отвечал настойчивым желаниям, шедшим из России от нынешних членов партии». Однако это было прежде. Теперь, заявлял Струве, он переменил свою точку зрения. «Январские события застали русские организации врасплох. Я думаю, они многому пас научили». И прежде всего научили необходимости создания прочной организации «ввиду того, что и демократическое движение должно — правительство вынуждает пас к этому — стать па „революционный44 путь», в частности, «подвергнуть научному обсуждению идеи организации вооруженного восстания (Я лично,— добавлял в скобках Струве,— считаю эту идею утопическою, но мое мнение может быть совершенно ошибочно, т. к. теперь с каждым месяцем меняются условия борьбы) и вообще обсудить и пересмотреть все другие способы борьбы силою с самодержавием».
Это был совсем уже пе тот тон, которым говорил и сам Струве и редактируемое им «Освобождение» накануне революции. Народной революции либералы не ждали и боялись, но, когда она все же началась, некоторые из освобожденцев нс прочь были направить ее в то русло, которое было им выгодно. В ответ Струве получил еще более откровенные строки от одного из членов Совета «Союза освобождения» (скрывшегося под псевдонимом «Ваш 2»). Автор их отвергал предложение Струве об образовании специального «исполнительного органа» из дееспособных членов на том основании, что целью создания «Союза освобождения» якобы пе было активное действие. Он имел другую задачу: быть двигателем, возбудителем, с одной стороны, и объединяющим активные силы ядром — с другой [246, л. 34]. Хотя автор письма утверждал, что с этой задачей союз и теперь справляется успешно, он признавал и другое: Совет союза по обыкновению собирается в половинном числе, организации крайне вредит «неизвестность союза, и отсутствие действий, открыто происходящих под его флагом»; журнал «Освобождение» и «Листок „Освобождения44» после 9 января так отстают от жизни, что появления их в России ждут «со страхом». Так, изданный до революции за границей «Листок ,,Освобождения44» № 24, по словам автора письма, если и имел тогда некоторое значение, то «теперь (в феврале 1905 г.— /С. 7ZT.), через полтора месяца после 9-го, его целиком... придется сжечь» [246, л. 34—35].
Вскоре и сам П. Б. Струве убедился в том, что перспектив у «Союза освобождения» нет. В июне 1905 г. он писал А. А. Корнилову, что «через три месяца прекратит, издание
а,Освобождения0, т. к. союз по в силах поддерживать журнал... Все это не было бы так грустно,— признавался Струве,— если бы и в этих вещах не сказывались с плачевной ясностью факты дезорганизации и бессилия освобожденцев. Прекращение „Освобождения11 для меня лично большое облегчение, но, совершаясь в том разброде, который характеризует все движение, оно будет явным для всех свидетельством этого разброда...» [219, л. 41.
Как видим, утверждения Р. Пайпса о «Союзе освобождения» как «единственной революционной организации», добившейся успеха в борьбе с самодержавием [140, р. 337 J, начисто опровергаются конкретными фактами. «Союз освобождения» мог играть некоторую роль в жизни России только до тех пор, пока в стране не началась революция. Когда же «дремлющая Россия превратилась в Россию революционного пролетариата и революционного народа» [1, т. 30, с. 311], «Союз освобождения» неизбежно должен был прекратить свое существование. Еще меньше перспектив на успех было у более правых либеральных течений. Давая итоговую оценку месту либерализма в дореволюционной России, историк не может исходить из «абсолютных» размеров его оппозиционности, оппозиционности по степени накала, довольно высокой у освобожденцев и очень незначительной у земцев. Для истории важен не этот «абсолютный» размер, а другой показатель: в какой мере либерализму удалось достичь осуществления своих целей? Дак поставив вопрос, исследователь может дать на него только отрицательный ответ. Русский либерализм - не смог повести Россию по мирному, реформистскому пути. Правителям империи был предложен широкий спектр либеральных программ от простого введения политических свобод для «цензовых» элементов («Беседа») до конституционной монархии с определенным минимумом социально-экономических реформ и демократическим избирательным правом выбора в законодательный орган («Союз освобождения»). В середине декабря 1904 г. дремучее русское самодержавие все их отвергло. Отвергло для того, чтобы всего через два месяца, но уже под напором других — революционных сил, сначала дать то, что просило земское меньшинство (законосовещательный орган), а еще через восемь месяцев удовлетворить требование земского большинства и освобожденцев 37 (законодательный орган и
37 Даже самый левый из освобожденцев С. Н. Прокопович, не вошедший в кадетскую партию из-за ее «правизны», писал после октябрьского манифеста С. Ю, Витте: «Новое великое дело, совершенное
обещание политических свобод). Опыт истории свидетельствует, что к концу 1904 г. у царизма еще имелись определенные потенциальные возможности для маневрирования^ на чем настаивали в декабре 1904 г. многие царские сановники. Однако Николай II упорно не желал их слушать и думал не о реформах, а о введении в стране «осадного положения».
Марксистская историческая наука не исключает поливариантности исторического процесса, ход которого определяется как слагающая действий многих социальных и классовых сил. Признание в историческом процессе значения не только объективного, но и субъективного фактора — т. е. правильности или ошибочности политики партий и даже отдельных людей, руководящих этими партиями,— характерная черта марксистской методологии.
Либерализм оказался бессилен, ибо за ним в России ничего, кроме «общественного мнения», не стояло, он еще не успел получить себе в стране адекватной классовой базы. В этих условиях либеральные программы могли быть осуществлены или в союзе с самодержавием, если оно само «поймет, утомится,' уступит», или в союзе с народом, если ему удастся навязать пе революционный, а либеральный образ мыслей и действий. В России не произошло ни того, ни другого, и в результате либерализм оказался в изоляции.
В сентябре 1906 г., учитывая опыт почти двух лет революции, В. И. Лепин писал о «свойственной всякому полицейскому правительству глупости» [1, т. 13, с. 387] и, характеризуя кадетские планы, выросшие из освобожденческих1 добавлял: «Выкуп помещичьих и других земель по типу кадетской аграрной реформы помазал бы по губам все крестьянство и великолепно достиг бы той цели, к которой по-медвежьи ,,ломит“ самодержавие, именно: укрепил бы страшно крестьянскую буржуазию, сделав из нее оплот ,,порядка“.
Но Романовы, Треповы, Игнатьевы и Столыпины .слишком глупы, чтобы понять это» [Там же, с. 386]. Не так ли обстояло с либерализмом накануне первой россий-
Вами,— распубликованный сейчас Вами всеподданнейший доклад ставит Ваше имя в истории России, в истории мира на почетнейшее место, рядом с именами великих людей, великих граждан... Доведите же до конца начатое Вами дело воскрешения страны так же хорошо, как Вы его начали, и русский народ назовет графа Витте князем русской свободы... Дорогу "графу Витте! Его приветствует ,,Русь“, его приветствовать должна и вся Россия и ее гражданин Прокопович» [292, л. 1—2].
ской революции? Осуществление освобожденческой программы помазало бы по губам всю буржуазную демократию, но та же глупость не допустила до этого.
Если от правительственного лагеря либералов отделяли причины одного порядка, то иные объективные антагонистические причины разделяли либеральный лагерь от революционного. Внедрить в широкие народные массы либералам свою идеологию не удалось. Основания к этому были многообразны: это и результат борьбы большевиков за гегемонию пролетариата в освободительном движении, и нежелание царизма «подыграть» либералам, и то, что для русского мужика любой, даже самый левый либерал был и всегда оставался «барином», а для русского рабочего столь же странным и неестественным было бы вступление в «Союз освобождения» (пе говоря уже о других либеральных организациях, куда и буржуазной интеллигенции вход был воспрещен!). Один из членов Совета «Союза освобождения» писал П. Б. Струве о своих впечатлениях от «Крестьянского союза», созданного по типу предложенных освобожденцами в конце 1904 г. профессионально-политических союзов, следующее. На съезд «Крестьянского союза» прибыли и освобожденцы. Им «в глаза сказали» вы — «либералы буржуазного направления с туго набитыми кошельками». Этот союз, добавлял с горечью автор письма, «имеет тенденцию подчеркивать резко социально-экономический классовый антагонизм и сравнительно мало обращать внимания на политические цели... В отдельных речах говорилось о том, что если русский мужик пе возьмет в руки дубину и не начнет ею действовать, то ничего не добьется» [246, л. 36].
«Крестьянский союз» был одним из- самых демократических по своему составу и направлению. Но нечто подобное происходило и в большинстве других союзов, инициаторами создания которых выступили освобожденцы, и даже в их координирующем органе — «Союзе Союзов», председателем которого сначала был П. Н. Милюков, а затем другой член Совета «Союза освобождения» — Л. И. Лутугин. К марту 1905 г. освобожденцы насчитывали в своей организации 1600 человек [235а]. С учетом, что это в основном был цвет буржуазной интеллигенции, в руках которой в значительной мере находилось то, что ныне называется средствами массовой информации, «Союз освобождения» представлял известную силу. Но повести за собой широкие народные массы он не смог. Попытка это сделать, образовав профессионально-политические союзы и «Союз Союзов», привела, по словам Милюкова^ к тому2 что освобожденцы оказались «в по-
ложепйп курицы, высидевшей утят» [154, № 74, с. 411]. В результате активной борьбы большевиков за демократические массы отдельные Союзы и «Союз Союзов» в целом перешли на революционные позиции, высказавшись в дальнейшем и за всеобщие забастовки, и за бойкот виттевской думы, и даже за участие в декабрьском вооруженном восстании. «Я не предвидел,— жаловался позже все тот же Милюков,— что очень скоро мне самому придется отойти от ,,Союза Союзов44, когда он послушно пойдет за ленинской линией, а ,,физическое насилие44 примет иную форму и будет преследовать иные цели, нежели те, на которые я намекал, имея в виду тактику с[оциалистов]-рев[олюционеров]» [60, № 12, с. 125].
Красноречивое признание! С индивидуальным террором эсеров, этих «либералов с бомбой», освобожденцы еще могли мириться, но с курсом большевиков на всенародное вооруженное восстание — никогда! Между тем самодержавие своей непримиримостью разрушало все надежды либералов на реформы и упорно толкало Россию к революции. Многие освобожденцы сами понимали трагедию своего положения. В мае 1905 г. С. Л. Франк, один из ближайших друзей и единомышленников П. Б. Струве, прислал ему письмо, в котором отказывался от постоянного сотрудничества в журнале по двум тесно связанным друг с другом причинам. Во-первых, ему надоела всякая «политика», а во-вторых, для него стала совершенно ясной его неспособность действовать так, как только и можно действовать в борьбе с оголтелыми сторонниками самодержавия. После 9 января 1905 г. «единственным реальным и нужным делом стала подготовка вооруженного сопротивления», «борьба с оружием в руках», поскольку все «идейные средства были исчерпаны». «Между тем,— признавался Франк,— ни я, пи вообще огромнейшее большинство освобожденцев не способны на это. Как я ни жажду политической свободы, я не могу для нее ни убивать людей, ни звать на смерть, ни — говоря откровенно — сам умереть в роли пушечного мяса» [258, л. 362]. Написав про споры о «новой революционнЪй тактике», которые велись в марте 1905 г. на третьем съезде «Союза освобождения», Франк, не соглашаясь с ними, категорически заявлял: «Есть теперь только одна революционная тактика — это бор'ьба с оружием в руках или Содготовка к ней. Если бы я стал писать сейчас в ,, Освобождении4 41 то я писал бы только об этом, по об этом я но могу писать, потому что сам не’ умею и пе в состоянии нп стрелять в людейг ни бросать бомбы» [258, л. 363].
Бессилие русского либерала выражено в этом письме с предельной четкостью. Дремучий, заскорузлый полицейский режим самодержавия не желал идти ни на какие уступки. Либеральный путь развития страны в конкретных условиях начала XX в., при тех конкретных людях, которые стояли у кормила власти, был невозможен. Все уступки, которые удалось вырвать народным массам у самодержавия в 1905—1907 тг., были достигнуты революционным, а не либеральным путем. С учетом этого вполне закономерно говорить о поражении, о крахе стратегии, тактики и организации предреволюционного русского либерализма.
ЛИТЕРАТУРА И ИСТОЧНИКИ
1. Ленин, В. И. Полное собрание сочинений.
2. Аврет А. Я. Царизм и третьепюньская система. М., 1966.
3. Аврет А. Я. Столыпин и третья Дума. М., 1968.
За. Ананъич Б. В. О тексте манифеста 26 февраля 1903 г. (из архива В. П. Мещерского).— В кн.: Вспомогательные исторические дисциплины. Л., 1983, т. XV, с. 156—169.
4. Балашова II. А. Российский либерализм начала XX в.: (Банкротство идей «Московского еженедельника»). М., 1971.
4а. Белоконский И. П. В годы бесправия: (Дань времени). М., 1930. Ч. 2.
5. Белоконский И. П. Земское движение. М., 1910.
6. Белокоиский И. II. Земское движение до образования картин народной свободы.— Былое, 1907.
7. Белоконский И. П. К истории земского движения в России.— Наша страна, СПб., 1907, № 1.
7а. Богучарский В. Я. Союз русских писателей и Л. Н. Толстой.— Минувшие годы, 1908, септ.
8. Будберг Р. 10. Съезд земских деятелей 6—9 ноября 1904 г. в Петербурге: (По личным воспоминаниям).— Былое, 1907, № 3(15).
9. Булдаков В. II. «Легальный марксизм» и Вольное экономическое общество.— В кн.: Проблемы отечественной истории: Сб. ст. М., 1973.
10. Булдаков В. П. «Легальный марксизм» и эволюция буржуазно-либеральной идеологии в России: Дне. ...канд. ист. наук. М., 1975
10а. Ведерников В. В. Проблема представительства в русской публицистике рубежа XX столетия: Дне. ...канд. ист. наук. Л., 1983.
И. Веселовский Б. Московское общество сельского хозяйства за 100 лет.— Вести, сел. хоз-ва, М., 1920, нояб.-дек.
12. Вехп, СПб., 1909.
13. Bumme С. 10. Воспоминания. М., 1960. Т. 1—3.
14. Витте С. 10. Самодержавие и земство. СПб., 1908.
15. Водовозов В. В. Новый век (1900—1905): Рукопись воспоминаний.— Коллекция ЦГАОР СССР.
16. Водовозов В. В. Первая революция (1905 г.) и ее ближайшие последствия: Рукопись воспоминаний.— Коллекция ЦГАОР СССР.
17. Волобуев И. В. Пролетариат и буржуазия в России в 1917 г. М., 1964. __
18. Волковичер И. Партия и русско-японская война.— Пролетарская революцпя, М., 1927, № 12 (35).
19. Гар.чиза В. В. Подготовка земской реформы 1864.г. М., 1957. 19а. Гессен И. В. В двух веках: Жизненный отчет. Берлин, 1937. 20. Долгоруков П. Памяти Гейдена.— Былое, СПб., 1907, № 8(20), авг.
21. Дякин В. С. Русская буржуазия п царизм п годы первой мировой войны (1914—1917). Л., 1967.
22. Дякин В. С. Самодержавие, буржуазия, дворянство в 1907— 1911 гг. Л., 1978.
23. Елизарова А. И. Рец. на журнал «Былое», 1922, № 18.— Пролетарская революция, 1922, №11.
24. Ерман Л. К. Интеллигенция в первой русской революции. М., 1966.
25. Зайончковский П. А. Кризис самодержавия на рубеже 1870 — 1880 гг. М., 1964.
26. Захарова А. Г. Переписка министра внутренних дел П. А. Валуева и государственного секретаря С. II. Урусова в 1866 г.— История СССР, 1973, № 2.
27. Земский съезд 6-го и сл. ноября 1904 г.: Крат, отчет. Пб.: Ред. «Освобождение», 1905.
28. Иванов А. Е. Российские университеты и русско-японская война.— В кн.: Проблемы отечественной исторпд. М., 1973. Ч. 1.
29. История КПСС. М., 1967. Т. 1.
30. История СССР с древнейших времен до наших дней. М., 1968. T..VI.
31. К истории императорского Вольного экономического общества: Копии документов (1894—190G). СПб., Б/г.
32. Кизеветтер А. А. На рубеже двух эпох. Прага, 1929.
33. Ключевский В. О. Письма. Дневники. Афоризмы и мысли об истории. М., 1968.
34. Кокошкин Ф. Ф. С. А. Муромцев и земские съезды.— В кн.: Сергей Андреевич Муромцев. М., 1911.
35. Корелин А. П. Дворянство в пореформенной России, 1861 — 1904. М., 1979.
36. Корелин А. Я., Тютюкин С. В. Революционная ситуация начала XX в. в России.— Вопр. истории, 1980, № 10, с. 12—37.
37. Красавин С. А. Обзор документальных материалов кружка «Беседа» в фонде В. А. Маклакова.— Археогр. ежегодник за 1968 год. М., 1970.
38. Кускова Е. Д. Давно минувшее.— Новый журнал, кп. 54.
39. Кускова Е. Д. Креп налево.— Современные записки, т. 44.
40. Кускова Е. Д. Умер Николай Федорович.— Русские ведомости, 1912, 29 авг.
41. Кускова Е. Д. П. Б. Струве и рабочие.— Без заглавия, № 1.
42. Лев Толстой и голод: Сб. ст. Н.-Новгород, 1912.
43. Лаверычев В. Я. Крупная буржуазия в пореформенной России, 1861—1900. М., 1974.
44. Лаверычев В. Я. Общая тенденция развития буржуазно-либерального движения в России в конце XIX — начале XX в,— История СССР, 1976, № 3.
45. Лаверычев В. Я. По ту сторону баррикадам., 1967.
46. Ландау Г. А. О тактическом докладе на съезде констптуционпо-демократической партии.— Без заглавия. СПб., .1906, № 1.
47. Л ейкина-Свирская В. Р. Иниеллигепция в России во второй половине XIX в. М., 1971.
47а, Лейкина-Свирская В. Р. Русская интеллигенция в 1900—1917 годах. М., 1981.
48. В. И. Ленин и история классов и политических партий в России. М., 1970.
49. В. И. Ленин о социальной структуре и политическом строе капиталистической России. М., 1970.
50. Летопись жпзКи и творчества А. М. Горького. М., 1958. Вып. 2.
51. Лопухин А. А. Отрывки из воспомппаппй. М., 1923.
52. Маклаков В. А. Власть и общественность на закате старой Рос-‘ сии. Париж, 1936.
53. Маклаков В. А. Из прошлого.— Современные записки, Париж,. 1930, т. 41.
54. Мартов 10. О. Из неопубликованных воспоминаний,—Ленин-скпй сб., т. 4.
55. Массанов И. Ф. Словарь псевдонимов. М., 1956. Т. 1.
56. Материалы по выработке русской конституции. Париж, 1905. Вып. 1.
56а. Меньшиков Л. Русский политический сыск за границей. Париж, 1914.
57. Милюков П. Н. Воспоминания. Нью-Йорк, 1955. Т. 1.
58. Милюков 11. II. Год борьбы... СПб., 1907.
59. Милюков П. II. Либерализм, радикализм и революция.— Современные записки. Париж, 1934, т. 57.
60. Милюков П. Н. Роковые годы.— Русскпе записки, Париж, 1938.
61. Милюков П. Н. Суд над кадетским либерализмом.— Современные записки, 1929, т. 1.,
62. Мирный С. {Шаховской Д. И.). Адреса земств 1894—1895 гг. и их политическая программа.-' Женева, 1896.
63. Мицкевич С. И. Революционная Москва. М., 1946.
64. Насущный вопрос. Лондон, 1895.
65. Наша страна, СПб., 1907, № 1.
66. Обзор важнейших дознаний, проводившихся в жандармском управлении за 1902 год. Ростов н/Д, 1906.
67. Общественное движение в России в начале XX в. СПб., 1909. Т. I.
68. Обществепное движение в России в начале XX в. СПб., 1914. Т. II. Ч. 1.
69. Общественное движение «в России в начале XX в. СПб., 1914. Т. III.
70. Орешкин В. В. Вольное экономическое общество в России, 1765— 1917. М., 1963.
71. Освобождение. Штутгарт, 1903. Кн. 1.
72. Освобождение. Париж, 1904. Кн. 2.
73. «Повеяло весною». Речи г. министра внутренних дол князя П. Д. Святополк-Мирского и толки о них в прессе. 2-е изд./Сост. Алексей Ачкасов. М., 1905.
74. Петров Ф. А. Нелегальные общеземскио совещания и съезды конца 70-х — начала 80-х годов.— Вопр. истории, 1974, № 9.
74а. Пирумова II. М. Земская интеллигенция в 70—80-х гг. XIX в.— Ист. зап., 1981, т. 106.
75. Пирумова И. М. Земское либеральное движение: Социальные корни и эволюция до начала XX в. М., 1977.
76. Петрункевич И. И. Из записок общественного деятеля. Прага, 1934.
77. Полнер Г. И. Жизненный путь князя Георгия Евгеньевича Львова: Личность. Взгляды. Условия деятельности. Париж, 1932.
78. Проект русской конституции, выработанный одним политическим деятелем с мотивами. Париж, 1905. Вып. II.
79. Рогова В. А. Борьба В. И. Ленина с буржуазно-либеральным влиянием на рабочее движение накануне революции 1905— 1907 гг.: Автореф. дис. .'..канд. ист. наук. М., 1978.
80. Родичев Ф. И. Из воспоминаний.— Современные записки, Париж, 1933, т. 53.
80а. Романов Б. Л. Очерки дипломатической истории русско-японской войны 1895—1907 гг. М.; Л., 1955.
81. Святополк-Мирская Е. Л. Дневник.— Ист. зап., 1965, т. 77.
82. Сеф С. Е. Буржуазия в 1905 г. М.; Л., 1926.
83. Сидельников С. М. Образование и деятельность I Государственной думы. М., 1962.
84. Симонова М. С. Земско-либеральная фронда, 1902—1903 гг. — Ист. зап., 1973, т. 91.
85. Смирнов В. М. Революционная работа в Финляндии.— Пролетарская революция, М.; Л., 1926, № 1 (48).
86. Соловьев IO. Б. К истории происхождения манифеста 26 февраля 1903 г.— В кн.: Вспомогательные исторические дисциплины. Л., 1972. Т. 11.
87. Соловьев 10. Б. Начало царствования Николая II и роль Победоносцева в определении политического курса самодержавия.— Археогр. ежегодник за 1972 год. М., 1974.
88. Соловьев Ю. Б. Самодержавие и дворянство в конце XIX в. Л., 1973.
88а. Соловьев IO. Б. Самодержавие и дворянство в 1902—1907 гг. Л., 1981.
89. Социал-демократическое движение в России. М.; Л., 1928. Т. 1. 89а. Слонимский Л. Г. Контрреволюционная роль либеральной буржуазии накануне п во время первой русской революции.— Учен. зап. Тадж. ун-та, 1955, т. 13, с. 121-1-63.
90. Спирин Л. М. Крушение помещичьих п буржуазных партий в России. М., 1977.
91. Спутник избирателя на 1906 год: Справ, кн. СПб., Б. г.
92. Старцев В. И. Русская буржуазия п самодержавие в 1905— 1917 гг. Л., 1977.
93. Степанский Л. Д. Либеральная интеллигенция в общественном движении России на рубеже XIX—XX вв.— Ист. зап., 1983, т. 109.
93а. Степанский Л. Д. Общественные организации в России на рубеже XIX—XX вв. М., 1982.
94. Степанский А. Д. Самодержавие п общественные организации России на рубеже XIX—XX вв. М., 1980.
94а. Страницы биографии В. И. Вернадского. М., 1981.
95. Толстой С. Л. Очерки былого. Тула, 1966.
96. Трубецкой С. II. Собрание сочинений. М., 1907. Т. I.
97. Тыркова А. В. На путях к свободе. Нью-Йорк, 1952.
98. Тыркова Л. В. То, чего больше не будет. Пыо-Йорк, 1956.
99. Трубецкая О. II. Из пережитого.— Современные записки, Париж, 1934, т. 14.
100. VУшаков А. В. Революционное движение демократической интеллигенции в России, 1895—1904. М., 1976.
101. Франк С. Л. Биография П. Б. Струве. Нью-Йорк, 1956.
102. Частное совещание земских деятелей, происходившее 6, 7, 8 и 9 ноября 1904 года в С.-Петербурге. М., 1905.
103. Черменский Е. Д. Буржуазия и царизм в революции 1905 — 1907 гг. М., 1970.
104. Черменский Е. Д. Земско-либеральное движение накануне революции 1905—1907 гг.— История СССР, 1966, № 5.
105. Черменский Е. Д. О социальном облике «освобожденчества» (1902—1905 гг.).— История СССР, 1977, № 6,
105а. Чернуха В. Г. Внутренняя политика царизма с середины 50-х до начала 80-х годов XIX в. Л., 1978.
106. Шаховской Д. И. Автобиография.— Русские ведомости, 1863— 1913. М., 1913. Ч. II.
107. Шаховской Д. И. В годы перелома.— Вести, сел. хоз-ва, 1920, нояб.-дрк.
108. Шаховской Д. И. Союз Освобождения.— В кн.: Зарницы. СПб., 1909. Вып. II.
109. Шаховской Д. И. Толстой и русское освободительное движение.— Минувшие годы, СПб., 1908, сент.
110. Шацилло К. Ф. Либералы и русско-японская война.—-Вонр. истории, 1982, № 7.
111. Шацилло К. Ф. Новое о «Союзе освобождения».— История СССР, 1975, № 4.
112. Шацилло К. Ф. Новые сведения о псевдонимах в Журнале «Освобождение».— Архсогр. ежегодник за 1977 год. М., 1981.
ИЗ. Шацилло К. Ф. О предыстории «Союза освобождения».— Ар-хеогр. ежегодник за 1977 год. М., 1981.
114. Шацилло К. Ф. О совещании либеральных и революционных партий в Париже в сентябре-октябре 1904 г.— История СССР, 1982.
115. Шацилло К. Ф_. О составе русского либерализма накануне революции 1905—1907 годов.— История СССР, 1980, № 1.
116. Шацилло К. Ф. Обзор документальных материалов кружка «Беседа» и «Союза освобождения» в фонде Д. И. Шаховского.— Архсогр. ежегодник за 1974 год. М., 1975.
117. Шацилло К. Ф. «Порозовение» либералов в начале первой российской революции.— Вопр. истории, 1980, № 4.
118. Шацилло К. Ф. Русский либерализм на рубеже двух эпох.— В ки.: В. И. Ленин о социальной структуре и политическом строе капиталистической России. М., 1970.
119. Шилов А. К документальной истории «Петиции» 9 января 1905г.— Красная летопись, Л., 1925, № 2(13).
120. Шипов Д. Н. Воспоминания и думы о пережитом. М., 1918.
121. Широкова В. В. Партия «Народного права»: Из истории освободительного движения 90-х годов XIX в. Саратов, 1972.
122. Шлемин П. И. Земско-либеральное движение и адреса 1894— 1895 гг.— Вести. Моск, ун-та. Сер. 9, История, 1973, № 1.
123. Щетинина Г. И. Университеты в России и Устав 1884 года. М., 1976.
124. Ярославский Е. М. Русско-японская война и отношение к ней большевиков. М., 1939.
125. Archive and Manuscripts at the Hoover Institution on War, Revolution and Pease: A Checklist of Major Collection. Stanford, 1978; The Russian Empcric and Soviet Union: A Guide to Manuscripte and Archival Material in the United States. Boston (Mass.), 1981.
126. Copeland W. Relations between the Finnish resistance movement and the Russian liberals, 1899—1904.— In: Essays of Russian Liberalism..., p. 90—119.
127. Copeland W. The Uneasy Alliance: Collaboration between the Finnish Opposition and the Russian Underground, 1899—1904. Helsinki, 1973.
128. Davies D. A. Maklakov and the Westcrnizer Tradition in Russia.— In: Essays of Russian Liberalism..., p. 78—89.
129. Emmons T. The Beseda Circle, 1899—1905.— Slavic Review, 1973, Sept., vol. 32, N 3, p. 461—490,
130. Emmons T. Additional Notes on the Beseda Circle, 1899—1905.— Slavic Review, 1974, Dec., vol. 33, N 4, p. 741—743.
131. Emmons T. Russian's banquet Campaign.— California Slavic Studies, 1977, N 10, p. 45—86.
132. Emmons T. The Status of the Union of the Liberation.— The Ru-s sian Review, Stanford, 1974, vol. 33, N 1, p. 80—85.
133. Essays of Russian Liberalism/Ed. with introd, by Ch. E. Timber-lake. Univ. Missoury Press, 1972.
134. Fisher G. Russian Liberalism from Gentry to Intelligentsia. Cambridge (Mass.), 1958.
135. Freeze G. A National* Liberation Movement and the Shift in Russian Liberalism. 190*1—1903.— Slavic Review, 1969, Mar., vol. 28, N 1. 4
135a. Frdlich K. The Emergence of Russian Constitutionalism, 1900— 1904: The Relationship between Social Mobilization and Politi -cal Group Formation in pre-revolutionary Russia. The Hague etc., 1981.
136. Galay Sh. The Liberation Movement in Russia (1900—1905). Cambridge, 1973.
137. Galay Sh. A Note of the Establishment of the liberal Movement.— The Russia Review, Stanford, 1977, N 2, p. 307—312.
138. McKenzil Kermit E. The political Path of Fedor Podichev.— In: Essays of Russian liberalism...., p. 42—62.
139. Pipes R. Peter Struve: The Sources of his liberal Russian Nationalism.— In: Essays of Russian Liberalism..., p. 62—78.
140. Pipes R. Struve: Liberal on the Left, 1870—1905. Cambridge (Mass.): Harvard Univ. Press, 1970.
141. Richa Th. A Russian European: Paul Milukov in Russian Politics. Notre Dame; London: Univ. Notre Dame Press, 1969-
141a. Manning R. T. Zemstvo and Revolution, the Onset of the Gentry Reaction, 1905—1907.— In: The Politics of Rural Russia, 1905— 1914. Bloomington, 1979.
142. Timberlake Ch. E. Introduction: The Conception of Liberalism in Russia.— In: Essays of Russian Liberalism..., p. 1—18.
143. Timberlake Ch. E. Ivan Petrunkevich: Russian Liberalism in Microcosmos.— In: Essays of . Russian Liberalism..., p. 18—42.
144. Struve P. My Contacts and Conflicts with Lenin.— The Slavonic and East European Review, 1974, Apr., vol. 12, N 36.
144a. The Zemstvo in Russia: An Experiment in local Self-government/ Ed. T. Emmons, W. S. Vucinich. Cambridge: Univ. Press, 1982. 145. Былое, 1906—1907.
146. Историко-революционный сборник. Л., 1924. Вып. 1.
147. Исторические записки.
148. Каторга п ссылка: Историко-революционный вестник. М., 1927. Кн. 32.
149. Красная летопись. Л., 1922, № 1.
150. Красный архив.
151. Листок «Освобождения», Париж, 1904.
152. Наши дни, 1904, № 5, 22 дек.
153. Новости, 1905, № 64.
154. Освобождение. Штутгарт; Париж, 1902—1905.
155. Правительственный вестник, 1904, 14 дек.
156. Право. СПб., 1904.
157. Русская мысль, М., 1912, № 9.
158. Русь, 1905, К; 64.
159. Полпос собрание законов Российской империи, собр. 2, отд. 1, т. 39, № 40457, ст. 1.
160. ПСЗ III, отд. 1, т. 23, № 22581.
161. Начало первой русской революции. -Январь — март 1905 года. М., 1955.
162. ЦГАОР, ф. 63 (Московское охранное отделение), 1904 г., д. 747.
163. ЦГАОР, ф. 102 (Департамент полиции), Особый отдел, 1898 г., д. 6, ч. 755.
163а. ЦГАОР, ф. 102, д. 6, ч. 1667.
164. ЦГАОР, ф. 102, д. 14, ч. 51.
165. ЦГАОР, ф. 102, д. 14, ч. 57.
166. ЦГАОР, ф. 102, д. 14, ч. 67.
167. ЦГАОР, ф. 102; д. 248, ч. 15.
168. ЦГАОР, ф. 102, д. 695, т. 2.
169. ЦГАОР, ф. 102, д. 723,
170. ЦГАОР, ф. 102, Особый отдел, 1900 г., д. 108.
171. ЦГАОР, ф. 102, 1902 г., д. 415.
172. ЦГАОР, ф. 102, д. 500.
173. ЦГАОР, ф. 102, д. 835.
174. ЦГАОР, ф. 102, д. 1508.
175. ЦГАОР, ф. 102, д. 1679.
176. ЦГАОР, ф. 102, д. 1688.
177. ЦГАОР, ф. 102, д. 1802.
178. ЦГАОР, ф. 102, 1903 г., д. 141, т. 2.
179. ЦГАОР, ф. 102, д. 934.
180. ЦГАОР, ф. 102, д. НИ.
181. ЦГАОР, ф. 102, д. 1875.
182. ЦГАОР, ф. 102, д. 2195.
183. ЦГАОР, ф. 102, 1904 г., д. 5, ч. 7.
184. ЦГАОР, ф. 102, д. 50.
185. ЦГАОР, ф. 102, д. 59.
186. ЦГАОР, ф. 102, д. 60.
187. ЦГАОР,'ф. 102, д. 451, т. 1.
188. ЦГАОР, ф. 102, д. 451, т. 2.
189. ЦГАОР, ф. 102, д. 832.
190. ЦГАОР, ф. 102, д. 1250, т. 1—3.
191. ЦГАОР, ф. 102, д. 1426.
192. ЦГАОР, ф. 102, 1905 г., д. 715.
193. ЦГАОР, ф. 102, д. 999, ч. 2.
194. ЦГАОР, ф. 102, д. 999, ч. 9.
195. ЦГАОР, ф. 102, 1906 г., II отд., д. 832.
196. ЦГАОР, ф. 102, 3-е делопроизводство, 1895 г., д. 640.
197. ЦГАОР, ф. 102, 1898 г., д. 1341.
198. ЦГАОР, ф. 102, 7-е делопроизводство, 1901 г., д. 319, т. 1.
199. ЦГАОР, ф. 124 (Министерство юстиции), оп. 12, 1903 г., д. 2131.
200. ЦГАОР, ф. 124, оп. 12, 1903 г., д. 2136.
201. ЦГАОР, ф. 124, оп. 13, 1904 г., д. 1415.
202. ЦГАОР, ф. 124, д. 1421.
203. ЦГАОР, ф. 124, д. 1421.
204. ЦГАОР, ф. Г24, д. 1423.
205. ЦГАОР, ф. 124, д. 1426.
207. ЦГАОР, ф. 265 (Перлюстрация писем), д. 25.
208. ЦГАОР, ф. 523 (ЦК Кадетской партии), on. 1, д. 34.
209. ЦГАОР, ф. 539 (В. В. Водовозова), on. 1, д. 7.
210. ЦГАОР, ф. 565 (А. А. Корнилова), on. 1, д. 17.
2И. ЦГАОР, ф. 575 (С. А. Муромцева), on. 1, д. 8.
211а. ЦГАОР, ф. 601 (ЙпкоЛая И), on. 1, д. 872.
212. ЦГАОР, ф. 629 (А. В. Тырковой), on. 1, д. 16.
213. ЦГАОР, ф. 810 (М. В. Челнокова), он. 1, д. 492.
214. ЦГАОР, ф. 8Ю; on. 1, д. 494.
215. ЦГАОР, ф. 854 (Богучарского В. Я.), он. 1, д. 4.
216. ЦГАОР, ф. 1093 (С. Н. Трубецкого), on. 1, д. 85.
217. ЦГАОР, ф. 1099 (Т. И. Филиппова), on. 1, д. 13.
218. ЦГАОР, ф. 5102 (А. А. Корнилова), on. 1, д. 947.
219. ЦГАОР, ф. 5102, 1904 г., д. 876.
220. ЦГАОР, ф. 102 (Департамент полиции, Особый отдел), 1904 г. д. 1000, ч. 2.
221. ' ЦПА, ф. 264, on. 1, д. 98.
222.
223.
папка (далее — и.) 1.
224. ЦПА, ф. 279, к. 2, п. 3.
225. ЦПА, ф. 279, к. 3, п. 4.
226. ЦПА, ф. 279, к. 3, п. 4.
227. ЦПА, ф. 279, к. 3, и. 5.
228. ЦПА, ф. 279, к. 5, п. ,10.
229. ЦПА, ф. 279, к. 5, п. И.
230. ЦПА, ф. 279, к. 6, п. 13.
231. ЦПА, ф. 279, к. 7, п. 15.
232. ЦПА, ф. 279, к. 8, п. 16.
233. ЦПА, ф. 279, к. 8, п. 17.
234. ЦПА, ф. 279, к. 8, и. 18.
235. ЦПА, ф. 279, к. 9, и. 19.
235а. ЦПА, ф. 279, к. 9, п. 20.
236. ЦПА, ф. 279, к. 10, п. 21.
237. ЦПА, ф. 279, к. 11, и. 24.
238. ЦПА, ф. 279, к. 12, п. 26.
239. ЦПА, ф. 279, к. 13, п. 28.
ЦПА, ф. 264, д. 100.
ЦПА, ф. 279 (Редакция «Освобождения»), коробка (далее — к,) 1, 242. ЦПА, ф. 279, к. 16, п. 37. 243. ЦПА, ф. 302 (П. Б. Струве), оц. 1, д. 6.
244. ЦПА, ф. 302, on. 1, д. 7.
245. ЦПА, ф. 302, on. 1, д. 13.
246. ЦПА, ф. 302, on. 1, да 14.
247. ЦПА, ф. 302, он. 1, д. 15.
248. ЦПА, ф. 302, on. 1, да 15.
249. ЦПА, ф. 302, on. 1, да 21.
250. ЦПА, ф. 302, on. 1, д. 22.
251. ЦПА, ф. 302, он. 1, да 38.
252. ЦПА, ф. 302, on. 1, д. 40.
253. ЦПА, ф. 302, on. 1, д. 43.
254. ЦПА, ф. 302, on. 1, д. 44.
255. ЦПА, ф. 302, on. 1, д. 45.
256. ЦПА, ф. 302, on. 1, д. 46.
257. ЦПА, ф. 302, он. 1, да 47.
258. ЦПА, ф. 302, on. 1, да, 48.
259. ЦПА, ф. 302, on. 1, д. 51.
240. ЦПА, ф. 279, к. 13, п. 29.
241. ЦПА, ф. 279, к. 16, п. 36.
260. Арх. АП СССР (г. Москва), ф. 489 (В. П. Семсповского), on. 1,
261. Арх. АН СССР (г. Москва), ф. 518 (В. И. Вернадского), on. 1, д. 33.
262. Арх. АН СССР (г. Москва), ф. 518, on. 1, д. 64.
263. Арх. АН СССР (г. Москва), ф. 518, он. .2, д. 6.
264. Арх. АП СССР (г. Москва), ф. 518, он. 2, д. 33.
265. Арх. АП СССР (г. Москва), ф. 518, он. 3, д. 223.
266. Арх. АН СССР (г. Москва), ф. 518, оп. 3, д. 1656.
267. Арх. АН СССР (г. Москва), ф. 518, оп. 3, д. 1834.
268. Арх. АН СССР (г. Москва), ф. 518, оп. 3, д. 1840.
269. Арх. АН СССР (г. Москва), ф. 518, оп. 3, д. 1840.
270. Арх. АП СССР (г. Москва), ф. 518, он. 3, д. 1849.
271. Арх. АН СССР (г. Москва), ф. 518, оп. 4, д. 213.
272. Арх. АН СССР (г. Москва), ф. 518, оп. 5, д. 68.
273. Арх. АН СССР (г. Ленинград), ф. 158, on. 1, д. 36.
274. Арх. АН СССР (г. Ленинград), ф. 208 (С. ф. Ольденбурга), оп. 2, д. 8.
275. Арх. АН СССР (г. Ленинград), ф. 726 (И. М. Гревса), оп. 2, д. 334.
276. Арх. АН СССР (г. Ленинград), ф. 726, оп. 2, д. 335.
277. ЦГАЛИ, ф. 86 (И. П. Белоконского), оп. 4, д. 1.
277а. ЦГАЛИ, ф. 503 (О. Н. Трубецкой), on. 1, д. 22.
278. ЦГАЛИ, ф. 552 (В. Г. Черткова), on. 1, д. 2654.
279. ЦГАЛИ, ф. 1295 (В. В. Хижнякова), on. 1, л. 24.
280. ЦГАЛИ, ф. 1295, on. 1, д. 95.
281. ЦГАЛИ, ф. 1691 (Л. Ф. Пантелеева), on. 1, Д. 307.
282. ЦГАЛИ, ф. 1696 (В. Я. Богучарского), on. 1, д. 39.
283. ЦГИА (г. Ленинград), ф. 91 (Вольного экономического общества), он. 1, д. 674.
284. ЦГИА (г. Ленинград), ф. 91, он. 1, д. 676.
285. ЦГИА (г. Ленинград), ф. 727 (Э. Нольде), он. 1, д. 1.
286. ЦГИА (г, Ленинград), ф. 1101, он. 1, д. 1005.
287. ЦГИА (г. Ленинград), ф. 1101, on. 1, д. 1041.
288. ЦГИА (г. Ленинград), ф. 1101, on. 1, д. 1051.
289. ЦГИА (г. Ленинград), ф. 1088 (Шереметевых), оп. 2, д. 464.
290. ЦГИА (г. Ленинград), ф. 1088, оп. 2, д. 465.
291. ЦГИА (г. Ленинград), ф. 1093, on. 1, д. 1001.
292. ЦГИА (г. Ленинград), ф. 1622 (С. 10. Витте), on. 1, д. 1001.
293. ЦГИА (г. Ленинград), ф. 1625 (Ф. А. Головина), on. 1, д. 12.
294. Ин-т рус. яз. и лит. АН СССР (Пушкинский дом), ф. 334 (Д. И. Шаховского), on. 1, д. 650.
295. Ин-т рус. яз. и лит. АН СССР, ф. 334, on. 1, д. 651.
296. Ин-т рус. яз. п лит. АН СССР, ф. 334, on. 1, д. 918.
297. Ин-т рус. яз. и лит. АН СССР, ф. 377, on. 1, д. 384.
298. Ин-т рус. яз. и лит. АН СССР, ф. 526 (В. П. Кранпхфельда), on. 1, д. 607,
299. Ип-т рус. яз. и лит. АП СССР, разряд 1, оп. 2, д. 339.
300. ЦГА УССР (г. Киев), ф. 275 (Киевское охранное отделение), on. 1, д. 2520.
301. Арх. Дома Плеханова, д. 1093, Б - 125.1
302. Арх. Дома Плеханова, д. 1093, Б - 125.2.
303. Арх. Дома Плеханова, д. 1093, Б - 125,3.
304. Арх. Дома Плеханова, д. 1093, Б - 125.4.
305. ЦГАДА, ф. 1287 (Шереметевых), on. 1, д. 5064.
306. ЦГАДА, ф. 1412 (Боборинских), оп. 2, д. 699.
307. Гос. Ист. музей (г. Москва), Отд. ппсьм. источников, ф. 31 (В. А. Маклакова), on. 1, д. 142.
308. Гос. Ист. музеи (г. Москва), Отд. ппсьм. источников, ф. 385 (Ю. А. Новосильцева)! on. 1, д. 2.
309. Рукоппс. отд. Гос. б-кп им. В. И. Ленина, ф. 126 (А. А. Киреева), on. 1, д. 137.
310. Рукоппс. отд. Гос. б-кп им. В. И. Ленина, ф. 225 (А. В. Пешехо-пова), к. 1, д. 7.
311. Рукоппс. отд. Гос. б-кп им. В. И. Ленина, ф. 251, к. 1, д. 33.
312. Рукоппс. отд. Гос. б-кп им. В. И. Ленина, ф. 251, к. 18, д. 33.
313. Рукоппс. отд. Гос. б-кп им. В. И. Лепина, ф. 251, к. 21, д. 25.
314. Рукоппс. отд. Гос. б-кп им. В. И. Ленина,.ф. 305 (С. Н. Трубецкого), к. 13, д. 16 «а».
315. Рукоппс. отд. Гос. б-кп им. В. И. Ленина, ф. 322 (В. В. Хижнякова), к. 2, д. 1.
316. Рукоппс. отд. Гос. б-кп им. В. И. Лепина, ф. 322, к. 2, д. 7.
317. Рукоппс. отд. Гос. б-кп им. В. И. Ленина, ф. 358, к. 157, д. 10.
318. Рукоппс. отд. Гос. б-ки им. В. И. Ленина, ф. 440 (Д. Н. Шипова), к. 1, д. 20. „
319. Рукоппс. отд. Гос. б-кп им. В. И. Ленина, ф. 440, к. 2, д. 13.
320. Рукоппс. отд. Гос. б-кн им. В. И. Ленина, ф. 440, к. 3, д. 1.
321. Рукоппс. отд. Гос. б-кп им. В. И. Ленина, ф. 440, к. 3, д. 5.
322. Рукоппс. отд. Гос. б-кп им. В. И. Ленина, ф. 440, к. 3, д. 11.
323. Рукоппс. отд. Гос. б-ки им. В. И. Ленина, ф. 440, к. 3, д. 12.
323а. Рукоппс. отд. Гос. б-кп им. В. И. Ленина, ф. 440, к. 3, д. 13.
324. Рукоппс. отд. Гос. б-кп пм. В. И. Ленина, ф. 440, к. 3, д. 31.
325. Рукоппс. отд. Гос. б-кп пм. В. И. Ленина, ф. 440, к. 3 д. 19.
326. Рукоппс. отд. Гос. б-ки им. В. И. Ленина, ф. 440, к. 5, д. 1.
327. Рукоппс. отд. Гос. б-ки пм. В. И. Ленина, ф. 440, к. 5, д. 31.
328. Рукоппс. отд. Гос. б-кп пм. В. И. Ленина, ф. 440, к. 5, д. 39.
329. Рукоппс. отд. Гос. б-кп им. В. И. Ленина, ф. 440, к. 5, д. 5б>
330. Рукоппс. отд. Гос. б-кп пм. В. И. Ленина, ф. 440, к. 6, д. 31.
331. Рукоппс, отд. Гос. б-кп пм. В. И. Ленина, ф. 440, к. 6, д. 36.
332. Рукоппс. отд. Гос. б-кп пм. В. И. Ленина, ф. 440, к. 6, д. 54.
333. Рукоппс. отд. Гос. б-ки пм. В. И. Ленина, ф. 440, к. 6, д. 64.
334. Рукоппс. отд. Гос. б-кп пм. М. Е. Салтыкова-Щедрина (г. Ле-
нинград), ф. 445, on. 1, д. 10.
335. Рукоппс. отд. б-ки АН УССР (г. Киев), ф. Белоконского И. П., д. 28049.
336. Гос. лпт. музей (г. Москва), ф. 2 (В. Я. Богучарского), on. 1, д. 5558.
337. Музей ВНИИ социальной гигиены и организации 'здравоохранения пм. Семашко, ф. 9 (В. В. Хижнякова), on. 1, д. 1.
338. Музей ВНИИ социальной гигиены и организации здравоохранения пм. Семашко, ф. 9 (В. В. Хижнякова), оп. 1,-д. 8.
339. Тульский обл. гос. арх., ф. 2203 (Писаревых), on. 1, д. 9.
340. Тульский обл. гос. арх., ф. 2203, on. 1, д. 11.
22 к, ф, шацилло
ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Аврех А. Я. 328
Азеф Е. Ф. 89, 237, 239, 246, 255
А каши 235, 237
Акимов В. П. 67
Аксельрод П. Б. 67, 236
Александр I 12, 173, 197
Александр II 12, 306, 309
Александр III 31, 32, 50, 63, 118
Александр Михаилович, вел. кн. 308
Александра Федоровна, царица 271, 306
Алексей, вел. кн. 308
Анапьич Б. В. 146, 328
Анджеевский Б. А. (Каневский 10). 100, 237, 257
Аничков Е. В. 103, 104
Анненский Н. Ф. 44, 47, 48, 54, 73, 95, 176, 204, 206, 260, 264, 295
Арсеньев К. К. 38, 47, 48, 140, 213
Ачкасов А. 330
Баженов Н. II. 140
Бакунин А. И. 217
Балицкий 3. 237
Балмашев С. 97
Балашова Н. А. 328
Батюшков Ф. Д. 74'
Бебель А. 93
Белокопский И. П. 8, 15, 16, 64, 72, 73, 158, 159, 180,. 181, 328, 336, 337
Бенуа Л. Л. 73, 100, 204
Бердяев Н. А. 4, 40, 59, 158
Березников В. А. 103
Бернштейн Э. 59, 202
Бобринская В. II. 217
Бобринский А. А. 35, 209, 310
Бобринский В. А. 34, 35, 38, 77, 184
Бобринский Л. А. 35
Богданович А. И. 44, 58
Богданович И. М. 130
Боголепов II. II. 12!)
Богучарский В. Я. 44 , 55, 58,
. 64—67, 70—75, 102, 111, ИЗ,
158, 159, 172, 181, 204, 206,
237, 239, 245, 246, 248, 264,
265, 292, 293, 307, 313, 316,
328, "335-337 •
Бланк Р. М. 292
Брандт Б. Ф. 314
Браудо И. 100
Браун 93
Брюхатов Д. А. 204, 206
Булгаков С. II. 4, 40, 59, 60, 100, 158, 159, 167-171, 173, 181, 202, 204, 299
Будберг Р. Ю. 286, 328
Булдаков В. II. 48, 59, 328
Бунаков 149
Вагнер IO. II. 299
Ванновский 83, 105
Варанданян М. 237, 247
Варнашев М. Н. 316
Василенко 100
Васильчиков В. А. 133
Ведерников В. В. 328
Венгеров С. А. 39, 47, 52
Вересаев В. В. 44, 66, 72, 75
Вернадский В. И. 16, 17, 35, 36, 40, 41, 52, 59, 63, 73, 83, 84,% 111, 158, 214, 217, 304, 313, 314, 335
Веселовский Б. 328
Венцковский А. И. 73
Винберг А. В. 48, 56
Виноградов П. Г. 52
Витте С. 10. 17, 24, 30, 38, 63, 75, 78, 81, 82, 136, 138, 184, 229, 271, 285, 307—309,' 323, 324, 328, 336
Владимир, вел. кн. 308
Воден А. В. 99
Водовозов В. В. 58, 104, 158, 159, 162, 172, 259-261, 281, 292, 299, 328, 334
Волковичер И. 328
Волконский Н. С. 290, 291
Волховский Ф. 235
Волобуев П. В. 328
Габуния 237, 247, 248, 253
Галай 1И. 14, 68, 152, 255, 333
Ганфман М. И. 61
Гайон Г. 315, 316
Гармиза В. В. 328
Гартинг А. М. 93, 103
Гейден П. П. 48, 50, 73, 117, 133, 156, 208, 278
Гербель С. Н. 278, 279, 286
Гердт В. А. 320
Герцен А. А. 86
Герцен А. И. 86, 96
Герценштейн М. Я. 51
Гершензон М. О. 122
Гессен В. М. 43, 53, 204, 260
Гессен И. В. 43, 194, 204, 260, 295, 328
Глебов Н. Н. 140
Голицын М. В. 272 .
Головин Ф. А. 36, 73, 213, 272, 273, 278, 279, 3Q4, 336
Голубев В. С. 292, 316
Гольцев В. А. 51
Горемыкин И. Л. 50
Горький А. М. 71, 72
Гоц А. Р. 89
Греве И. М. 52, 72, 158, 314, 336
Гуревич Л. Я. 183
Гуревич Я. Я. 80, 124, 142—144, 155, 156, 216, 257, 264
Давидсон Л. И. 91
Давыдов 73
Данте А. 312
Девель В. В. 49
Деканозов Г. 101, 237, 257
Деларью М. Д. 181
Дельбрюк Г. 69, 181
Демидов И. П. 208
Дервиз В. Д. ИЗ, 217
Делянов И. Д. 49
Ден В. Э. 158, 194, 204
Доброхотов Д. Н. 298
Дмовский Р. 237, 239, 242-*-247, 253
Долгоруков Павел Д. 37, 73, 106, 107, 116, 141, 135, 140, 179— 181, 189, 209, 283
Долгоруков Петр Д. 37, 38, 43, 48, 73, 82, 83, 94—97, 104, 107, 113, 116, 131, 135, 137, 139,
140, 154—167, 172, 179—181,
185, 189, 194—196, 200, 202,
204, 208, 209, 226, 227, 237,
239, 243—247, 262, 263, 272,
277, 289, 304, 328
Дружинин Н. П. 180
Дурново И. Н. 49
Дзвис Д. А. 332 -
Дякин В. Я. 329
Евреинов А. В. 81, 90, 123, 140, 264
Екатерина II 35, 42, 48, 185
Елизарова А. И. 71, 329
Ермап Л. К. 329
Ермолов 35 '
Ермолов А. С. 50, 307
Ершов М. Д. 179, 208, 274
Жорес Ж. 257
Жуковский Д. Е. 73, 75, 94, 95,
104, 158
Жуковский П. В. 64
Заболоцкий-Д§сятовский А. П. 44
Загожский Э. К. 181
Зайо^чковский П. А. 329
Зайцев М. Е. 217
Засулич В. И. 68
Захарова А. Г. 329
Зелинский Н. Д. 314
Зограф II. 10. 225
Зундёлович И. И. 100
Иванов А. Е. 329
Иванов-Разумник Р. В. 54
Ивайшин В. И. 67
Изгоев А. В. 193
Иодко-Наркович В. 237, 242, 246, 248, 253
Иоллос Г. Б. 63, 75 •
Иорданский Н. И. 88, 121
Икскуль 74
fИсаев 52
Каблуков Н. А. 51
Калмыков 39
Калмыкова А. М. 49, 50
Каминка А. И. 43, 191
Кареев Н. И. 52, 54
Карелин А. Е. 316
Карпович И. В. 129
Катков М. Н. 40
Каутский К. 67
Келлее-Крауз К. 237
Кенпан Дж. 99
Кетриц Б. Э. 49
Кизерветтер А. А. 15, 32, 111, 161, 329
Кильвейн Г. Р. 73
Киреев А. А. 64, 337
Кирпичев В. Л. 52, 315
Кистяковскнй Б. А. 151, 152, 158
Клевезал Е. Р. 181
Клеменц Д. А. 53
Ключевский В. О. 294, 329
Книпович М. И. 52
Ковалевский М. М. 51
Ковалевский Н. Н. 158, 181, 204, 218
Коковцев В. Н. 307
Кокошкин. Ф. Ф. 140, 186, 225, 260, 281, 304, 329
Колокольцев В. Г. 278
Колюбакин А. М. 73, 204, 206
Комарницкий И. Н. 72, 73
Корелин А. П. 23, 25, 29, 33, 329
Корнилов А. А. 32, 71, 73, 90, 109, 111, 114, 193, 194, 204, 213, 224, 265, 322, 334, 335
Короленко В. Г. 32, 44, 47, 59,» 75, 102, 295-297
Корсаков И. А. 291
Котляровский С. А. 73, 76, 158, 173, 204, 259, 260, 281
Котляревский Н. А. 47, 73, 259
Коупленд В. 14, 101, 102, 235, 332
Кранихфельд В. И. 44, 53, 72, 92, 336
Красавин С. А. 329
Кремлев А. И. 53, 190
Кривенко С. Н. 47
Кристи Г. 225
Кузьмин-Караваев В. Д. 140
Куперник Л. А. 299
Куприянова Л. И. 61, 102
Курнин С. В. 204
Куропаткин А. Ц. 224
Кускова Е. Д. 9, 15, 46, 56, 60, 73, 77, 102, 150, 158, 176,'177, 181, 193, 221, 292, 316, 320, 329
Лаверычев В. Я. 26, 57, 206, 329
Лавров П. Л. 52, 53
Ламанский Е. И. 45
Ландау Г. А. 193, 194, 200, 320, 329
Лейкина-Свирская В. Р. 329
Ленин В. И. 3—7, 20-23, 26— 29, 38, 41, 58, 60, 65, 68, 70, 71, 80, 87, 88, 102, 127, 131,
z 134, 136,- 140—144, 148, 153,
' 171, 202, 203, 206, 210, 211,
236, 278, 288, 291, 301, 309,
317,' 318, 320, 324, 328
Леонтович В. 12
Леонтьев К. Н. 31, 40
Лермонтов М. Ю. 16
Линтварев Г. М. 181
Линтварев П. М. 181
Лозинский М. А. 32
Лопатин Н. Ф. 100
Лопухин А. А. 56, 93, ЮЗ, 285, 308, 330
Луневич 300
Лутугин Л. И. 52, 191, 204, 315, 320, 325
Лысенко Н. Г. 181
Львов Г. Е. 140, 285, 304, 306
Львов Н. Н. 73, 76, 86, 104, 117—120, 135-140, 146, 158, 184, 185, 188, 193, 203, 204, 215, 217, 272—274, 291, 304
Людовик XIV 91
Мазарович Н. И. 140
Мак Кендл Кермет Е. 333
Маклаков В. А. 8, 11, 13, 15, 16, 29—32, 125, 126, 172, 204, 254, 255, 257, 259, 266, 272— 274, 310, 330, 336
Максимов А. II. 58, 206
Мария Федоровна, царица 83t 164, 165, 271, 306
Мартов 10. 65, 233, 236, 330
Маслов С. Н.
Массанов И. Ф. 330
Мейендорф А. Ф. 73
Менинг Р. 12, 302, 333
Меньшиков Л. 330
Мсртваго А. П. 73
Мехелин Л. 83, 236, 256
Мещерский В. П. 146
Миклашевская В. А. 103, 300
Миклашевский М. П. 44, 61, 300
Миклашевский С. П. 102, 103, 300
Милль Д. С.'232
Милюков П. Н. 9, 11, 15, 32, 44, 48, 52, 58, 64, 73, 77, 90, 102, 109—111, 114, 124, 125, 143,
147, 148, 180, 204, 206, 222,
223, 229, 235, 237—239, 242,
243-245, 248, 253, 254, 260,
266, 280, 292, 320, 325, 326, 330
Милюков Н. К. 217
Мирабо О. Г. 233
Михаил Александрович, вел. кн.
И, 308
Михайловский Н. К. 39, 42, 44, 47, 55
Михеев В. М. 180
Мицкевич С. И. 190, 217, 257, -258, 330
Могилянский М. М. 181
Морозов С. Т. 283, 292
Муравьев Н. В. 307
Муринов В. Я. 64, 72, 75, 121
Муромцев С. А. 51, 260, 334
Муханов 298
Мякотин В. А. 32, 47, 53, 54, 293
Набоков В. Д. 43, 204
Наживин И. 121
Неклепаев И. 150
Некрасов II. Л. 298
Неманов JI. М. 292
Ноовиус А. 102, 237, 241, 242
Никитин В. 99
Николай I 40
Николай П 32, 35, 39, 41,
44, 50, 54, 64, 83, 118, 120, 133, 134, 146, 147, 172, 178, 213, 235, 262, 271, 278, 279, 285, 286, 300, 304-312, 315, 320, 324, 335
Никольский А. И. 204
Никонов А. А. 64
Новгородцев II. И. 73, 111, 158, 204, 259, 262, 281
Новоградский 93
Новосильцев Ю. А. 37, 73, 135, 183, 274, 336
Оболенцкий В. П. 140
Озолс Ф. 237, 248, 253
Олсуфьев Д. А. 37
Ольденбург С. Ф. 74, 214, 336
Орешкин В. В. 330
Орлов Г. 35
Орлов М. Н. 276
Павел I 145
Павлов И. П. 314
Пайне Р. 11-13, 67-69, 75, 77, 78, 90, 92, 152, 236, 255, 256, 268, 321, 323, 333
Палкин И. 56
Пантелеев Л. Ф. 46, 56, 336
Переверзев П. Н. 190
Петров Ф. А. 30, 330
Петрово-Соловово В. М. 37, 108, 116, 117, 124, 143, 155—157, 178, 179, 183, 189, 215, 220, 276
Петровский И. А. 204
Петрункевич А. И. 223
Петрункевич А. С. 158
Петрункевич И. И. 15, 31, 33, 43, 48, 53, 65, 66, 68, 69, 72, 73,
95, 109, 111, 114, 158, 162, 177, 204, 206, 207, 217, 226, 238, 260—262, 272, 275, 279, 285, 286, 304, 330
Петрункевич М. И. 111, 204, 206, 217
Пешсхонов А. В. 44,”48, 53, 54, 58, 64, 73, 77, 80, 123, 143, 193, 194, 204, 206, 218, 222, 262, 293, 295, 337
Пирумова Н. М. 2, 34, 207, 330
Писарев Р. А. 217, 272, 304
Платонов С. Ф. 18
Плеве В. К. 8, 24, 42, .54, 55, 81, 93, 103, 132—139, 145-148, 154, 155, 161, 184, 190, 213, 217—220, 225, 229, 257, 262, 270, 271, 300
Плеханов Г. В. 60, 69, 236, 238, 239, 336
Плотников М. А. 44
Победоносцев К. 11. 35, 40, 43, 306—308
Покровский М. II. 258
Поленов А. *Д. 135
Полнер С. Т. 140, 330
Португалов В. В. 292
Потресов А. Н. 65, 67, 68
Прокопович С. Н. 60, 73, 102, 158, 203, 204, 263—265, 278, 292, 315, 316, 320, 323, 324
Протопопов Д. Д. 49, 50, 158, 294
Пушкин А. С. 51, 72
Пыпин А. Н. 32
Радченко И. И. 65
Ратаев 42, 43
Рейтер 10. 194
/Репьева Е. И. 102, 103
Риха Т. 11, 333
Рпхтер Н. Ф. 301
Рихтгофеп 93
Рогова В. А. 330
Родичев Ф. И. 13, 15, 48, 158,
162, 215, 331
Рожков Н. А. 258
Рожественский 3. П. 224
Розенберг В. А. 3.2, 48, 53, 293
Романов Б. А. 200, 218, 331
Ростовцев М. И. 314
Рубакин Н. А. 47, 49, 50, 53,
56, 64, 72
Рутцеп А. Н. 140
Сабашников М. В. 204
Сабашников С. В. 298
Сазонов А. 300
Сазонов Е. 270, 300
Салтыков-Щедрин М. Е. 57, 134
Самарин Д.'Ф. 135
Самойлова В. Н. 104
Сватиков С. Г. 221
Свечпн А. А. 290
Святополк-Мирская Е. А.' 271, 272, 309, 331
Святополк-Мирский П. Д. 22, 262, 271, 272, 278—282, 285, 300, 303—309, 311, 330
Семевский В. И. 47, 264, 294, 295, 335
Сергей Александрович, вол. кц. 43, 51, 304—308
Сев С. Е. 331
Сидельников С. М. 331
Симонова М. С. 331
Сипягип Д. С. 54, 64, 131
Скалой В. 10. 48
Славинский М. А. 53, 292
Слонимский А. Г. 331
Смирнов В. М. 331
Соболевский В. М. 41
Соколов В. С. 140
Соколов Н. Д. 73, 88, 102, 162
.Соловьев Ю. Б. 23, 146, 331
Сольский Д. М. 307
Спирин Л. М. 331
Срезневский В. 17’
Старцев В. И. 331
Стасова Е. Д. 88, 102
Стасюлевич М. М. 38, 213
Стахович А. А. 73, 108, 137, 140, 177
Стахович М. А. 85, 108, 119, 136, 140, 145, 148, 179, 184
Стеклов Ю. М. 121
Степанов-Скворцов И. И. 258
Степанский Д. А. 2, 45, 331
Столыпин П. А. 185
Стрельцов Р. 93
Струве Н. А. 17, 76, 82, 89, 92, 94, 95, 99, 100, 102, 105, 158, 177, 293, 307, 320
Струве П. Б. 4, 7,Д1 —15, 17, 18, 35-38, 40-44, 47, 48, 52—54, 59, 60, 65—69, 72—104, 108— 113, 120, 122-128, 131-136, 138—139, 143—147, 150-153, 158—167, 173, 174, 177—183,
186 — 189, 193, 194, 200, 201,
218—226, 231, 233, 237, 239,
243, 246, 247—249, 253, 256,
279, 280, 290, 292, 300, 302,
312—314, 320—326, 333
Татаринов В. В. 103
Татаринов Ф. В. 138, 156
Тахтарев К. М. 102
Торнгрен А. 194
Тесленко Н. В. 204
Тимберлейк Ч. Е. 68, 333
Тимирязев К. А. 314
Тилло М.,99
Тиц Б. Н. 217
Топоркова Ю. Г. 61, 92, 99
Толстой Л. Н. 20, 21, 49, 53, 54, 71, 86, 101, 216, 329
Толстой П. М. 179, 273, 276
Толстой С. Л. 86
Трепов Д. Ф. 46
Трубецкая О. Н. 303, 304
Трубецкая Е. Н. 44, 262, 299, 336
Трубецкой П. Н. 107, 225, 308, 309, '331
Трубецкой С. II. 41, 44, 214, 220, 303, 304, 331, 335, 337
Труфанов II. С. 293
Туган-Барановский М. И. 44, 48, 52, 54, 65
Тургенев И. G. 44
Тыркова (Борман) А. В. 54, 89, 103, 104, 180, 219, 312, 316, 331, 335
Тютрюмов А. 49, 50
Тютюкин С. В. 25
Ульянов А. И. 103
Урусов С. Н.' 104
Усов В. В. 73
Ушаков А. В. 10, 331
Фальборк Г. Л.'32, 48—50, 56, 72, 190
Филиппов Т. И. 335
Фишер Д. 12, 90, 239, 333
Франк С. Л. 15, 78, 151, 158, 326, 331
Фризе Г. 255, 333
Фрёлих К. 11, 12, 90, 333
Хижняков В. В. 48, 58, 61, 75, 88, 102, 103, 203, 206, 262, 316, 336, 337
Хижняков В. М. 181, 292
Хмелев Н. И. 140* 304
Ходский Л. В. 292
Хомяков Д. А. 64
Хомяков Н. А. 73, 145
Циллиакус К. 101, 235—240, 243, 244, 249, 250, 254
Чаадаев П. Я. 71, 72
Чарполусскпй В. И. 32, 48—50, 56, 64, 72, 190, 204, 320
Челноков М. В. 85, 137, 145, 146, 225, 272, 304, 335
Черенков Н. Н. 58
Черменский Е. Д. 9, 10, 206, 331 Чернов В. М. 88, 101, 121, 237, 239, 242, 243, 246-248, 253, 257, 293
Чернуха В. Г. 30, 332
Чернышевский Н. Г. 45
Чертков В. Г. 76, 86, 336
Черткова А. 101
Чехов А. П. 72, 105
Чичерин Б. Н. 30, 227
Чукаев А. А. 100
Чупров А. И. 51
Шадурская 3. Л. 92
Шапошников 73
Шаховской Д. И. 8, 15, 16, 37, 48, 54, 63, 69-84, 90, 95, 98, 100, 104, 109, 111, 115-117, 120, 128, 135-138, 140, 146,
154—159, 171, 180-186, 191, 193, 195, 197, 203, 204, 208,
209, 222, 228, 257—265, 277,
281, 283, 289, 304, 321, .330,
332, 336
Шаховской Н. В. 63
Шаховской С. И. 297, 298
Шаховской Ф. П. 71
Шацилло К. Ф. 332
Шерементьев Д. С. 311
Шереметьев П. С. 35—38, 77, 108, 116, 117, 119, 120, 135, 138, 139, 184, 209
Шилов А. 315, 332
Шипов Д. Н. 12, 33, 37, 57, 77, 81, 82, 85, 90, 108, 119, 120, 123, 125, 132-138, 143, 145—
148, 154, 179, 209, 217, 221,
257, 263, 270, 272, 277, 279,
281, 285, 291, 303- -305, 311,
318, 332
Широкова В. В. 10, 332
Ширков 73
Шломин П. И. 332
Шрейдер Г. И. 53, 259, 260, 293
Шувалов П. Л. 30
Щепкин Н. Н. 140
Щербатов А. А. 135
Щербатов М. М. 42
Щетшшиа Г. И. 332
Эммонс Т. 14, 38, 294, 332, 333
Южаков С. II. 39
Юрицын С. П. 292
Юсупова 3. 140
Юханов 292
Якубович П. Ф. 293
Якушкин В. Е. 52, 73, 281., 283, 304
Яижул И. И. 51
Ярославский Е. М. 332
ОГЛАВЛЕНИЕ
ВВЕДЕНИЕ . ^ ............................ 3
Глава первая ПА РУБЕЖЕ ДВУХ ЭПОХ
Социально-экономические особенности развития России к началу XX в. Три лагеря на общественно-политической сцене страны.сЗемский либерализм. Возникновение «Беседы». Рост оппозиционности демократической интеллигенции. Ее «центры притяжения» (редакции прогрессивных органов, профессиональные съезды и организации). Корни «нового» либерализма ^«Народное право», «легальный марксизм», правые «экономисты», беспартийные буржуазные демократы)........................... 19
Глава вторая
ЖУРНАЛ «ОСВОБОЖДЕНИЕ»
Первые попытки создания оппозиционного органа. Организация издания «Освобождения». Задачи, поставленные перед журналом земцами. Оценка первых номеров журнала различными группами и партиями. Редакция «Освобождения». Финансирование, тиражи и транспортировка журнала. Степень распространения его в России.
Попытка выработки «Освобождением» земской програм-\ мы. Раскол в среде земцев. Отрицательное отношение демократической интеллигенции к программе первых номеров «Освобождения». Необходимость выработки иной программы .................................... 63
Глава третья
ВОЗНИКНОВЕНИЕ
«СОЮЗА ОСВОБОЖДЕНИЯ»
И «СОЮЗА
ЗЕМЦЕВ-КОНСТИТУЦИОНАЛИСТОВ»
Революционная ситуация и усиление дифференциации в земском либерализме. Земская зубатовщина и кризис «Беседы». Активизация левых земцев. Интеллигенция и образование либеральной организацпи.'Повещание в Шафгаузене в июле 1903 г. Попытки реорганизации «Беседы».
Совещание в Харькове. Создание «Союза земцев-конститу-
ЦпойалпСтов». Учредительный съезд «Союза . освобождения». Выработка пм программы п тактики. Отношение освобожденцев к внешней политике царизма. Оформление «нового» буржуазно-демократического либерализма. Его социальный состав, сходство и отличия от «старого» земского либерализма. Обратное влияние «нового» либерализма на традиционный земский либерализм........ 129
Глава четвертая
. В ПРЕДДВЕРИИ РЕВОЛЮЦИИ
«Патриоты» и пораженцы. Разногласия в тактике, требования пересмотра программы. Тенденция освобожденцев к координации своих действий с революционными партиями. Конференция революционных и оппозиционных партий в Париже в сентябре-октябре 1904 г. Ее роль в освободительном движении. Активизация «Союза освобождения». Его второй съезд в октябре 1904 г. Выработка новой тактики. Ноябрьский съезд земцев и завершение оформления программы земского либерализма: Издание легальных газет. Банкетная кампания освобожденцев. Между молотом и наковальней: царский манифест 12 декабря 1904 г. Образование профессионально-политических союзов. «Рабочая петиция» и начало революции 9 янва-
ря 1905 г......................... 212
ЗАКЛЮЧЕНИЕ .........................319
Литература п источники............................... 328
Именной указатель . . . . s ...... • . . . . .
338
в
В ИЗДАТЕЛЬСТВЕ «НАУКА» В 1985 ГОДУ ВЫХОДЯТ КНИГИ
Д- А. Колесниченко ТРУДОВИКИ
В ПЕРИОД ПЕРВОЙ РОССИЙСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Монография посвящена истории Трудовой группы в 1906 — 1907 гг.г анализируются ее программные документы, деятельность в I и II Государственных думах, взаимоотношения с партиями и организациями народнического течения, а также кадетами. Освещены вопросы воздействия на трудовиков пролетариата- п его авангарда — большевиков. Прослеживается процесс политической эволюции Трудовой группы как одной из политических* организации крестьянства в период революции 1905— 1907 гг. в России.
Для историков.
Н. М. Пирумова ЗЕМСКАЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ И ЕЕ РОЛЬ В ОБЩЕСТВЕННОЙ БОРЬБЕ ДО НАЧАЛА XX в.
Книга посвящена истории возникновения и деятельности значительной прослойки русской интеллигенции — служащих земств 70-х годов XIX в.— начала XX в. Автор исследует участие земцев в общественной борьбе в России, приводит сведения об их численпостп, политической дифференциации к началу XX в.
Для историков, обществоведов.
Й. М. Дружинин РЕВОЛЮЦИОННОЕ ДВИЖЕНИЕ В РОССИИ В XIX в.
В книгу избранных трудов академика Н. М. Дружинина включены его основные работы по истории декабризма: «Декабрист Никита Муравьев», «Семейство Чернышевых и декабристское движение», «Декабрист И. Д. Якушкин п ого ланкастерская школа» и др.
Для историков.
В ИЗДАТЕЛЬСТВЕ «НАУКА» ВЫХОДИТ ИЗДАНИЕ
«ИСТОРИЯ СОВЕТСКОГО РАБОЧЕГО КЛАССА»
в шести томах
В нем освещаются важнейшие этапы истории советского рабочего класса, изменения, происходившие в ого количественном и качественном составе, в культурно-техническом уровне и материальном положении, раскрывается возрастающая роль рабочего класса во главе с Коммунистической партией в экономической, общественно-политической, культурной и духовной жизни советского общества, в мировом историческом процессе. Авторы исследуют особенности и своеобразие каждого из исторических этапов, пройденных советским рабочим классом. Издание рассчитано на специалистов-историков, экономистов, преподавателей, аспирантов, студентов и всех, кто интересуется отечественной историей.
В ИЗДАТЕЛЬСТВЕ «НАУКА» ВЫХОДИТ ИЗДАНИЕ
«ИСТОРИЯ КРЕСТЬЯНСТВА СССР» в двух сериях:
«История крестьянства СССР с древнейших времен до Великой Октябрьской .социалистической революции» и «История советского крестьянства». Предлагаемый труд, подготовленный Институтом истории СССР АН СССР, является первым в советской историографии фундаментальным комплексным исследованием, освещающим историю крестьянства с древнейших времен до наших дней.
Каждая серия «Истории крестьянства СССР» выпускается в пяти томах. Издание рассчитано па научных сотрудников, преподавателей и студентов вузов, учителей средних школ, всех, кто интересуется историей советской деревни.
Издание «Истории советского крестьянства» будет осуществляться в 1985—1987 гг., «История крестьянства СССР с древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции»— в. 1986—1990 гг. Ориентировочный объем одного тома — 50 л.
Для получения книг почтой заказы просим направлять по адресу: 117192, Москва, Мичуринский проспект, 12, магазин «Книга — почтой» Центральной конторы «Академкнига»; 197345 Ленинград, Петрозаводская ул., 7, магазин «Книга — почтой» Северо-Западной конторы «Академкнига» или в ближайший магазин «Академкнига», имеющий отдел «Книга — почтой».
480091 Алма-Ата, ул. Фурманова, 91/97 («Книга — почтой»);
370005 Баку, ул. Джапаридзе, 13 («Книга — почтой»);
. 320093 Днепропетровск, проспект Гагарина, 24 («Кинга —почтой») ;
7'34001 Душанбе, проспект Ленина, 95 («Книга — почтой»);
375002 Ереван, ул. Туманяна, 31; 66^033 Иркутск, ул. Лермонтова, 289;
420043 Казань, ул. Достоевского, 53;
252030 Кизв, ул. Ленина, 42;
252030 Киев, ул. Пирогова, 2;
252142 Киев, проспект Вернадского, 79;
252030 Киев,, ул. Пирогова, 4 («Книга — почтой»);
270012 Кишинев, проспект Ленина, 148 («Книга — почтой»);
343900 Краматорск Донецкой обл., ул. Марата, 1;
660049 Красноярск, проспект Мира, 84;
443002 Куйбышев, проспект Ленина, 2 («Книга — почтой»);
191104 Ленинград, Литейный проспект, 57;
199164 Ленинград, Таможенный пер., 2;
196034 Ленинград, В/О, 9 линия, 16;
220012 Минск, Ленинский проспект/ 72 («Книга — почтой»);
103009 Москца, ул. Горького, 19а;
117312 Москва, ул. Вавилова, 55/7;
630076 Новосибирск,- Красный проспект, 51;
630090 Новосибирск, Академгородок, Морской проспект, 22 («Книга — почтой»)
142292 Пущино, Московская обл., МР, «В», 1;
620151 Свердчовск, ул. Мамина-Сибиряка, 137 («Книга — почтой»);
700029 Ташкент, ул. Ленина, 73;
700100 Ташкент, ул. Шота Руставели, 43;
700187 Ташкент, ул. Дружбы народов, 6 («Книга — почтой»);
634050 Томск, наб. реки Ушайки, 18;
450059 Уфа, ул. Р. Зорге, 10 («Книга — почтой»);
450025 Уфа, ул. Коммунистическая, 49;
720001 Фрунзе, бульвар Дзержинского, 42 («Книга — почтой»);
310078 Харьков, ул. Чернышевского, 87 («Книга — почтой»);
Корнелий Федорович Шацилло
РУССКИЙ ЛИБЕРАЛИЗМ НАКАНУНЕ РЕВОЛЮЦИИ 1905-1907 гр
ОРГАНИЗАЦИЯ ПРОГРАММЫ ТАКТИКА -------—ффф~—,------ Утверждено к печати Институтом истории СССР Академии наук СССР
Редактор В. М. Соловьев'
Редактор издательства М. А. Васильев Художник И. Е. Сайко Художественный редактор С. А. Литвак Технический редактор 3. Б. Павлюк Корректоры Л. В. Лукпчсна, Н. А. Несмссва
ИБ № 28 521
Сдано в Набор 16.11.84.
Подписано к печати 17.05.85.
Т-02781. Формат 84 X 108>/ai Бумага типографская № 3 Гарнитура обыкновенная новая Печать высокая
Усл.печ. л. 18,48. Усл. кр. отт. 18,48. Уч.-изд. л. 21,4. Тираж 2000 экз. Тип. зак. 480
Цена 3 руб.
Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Наука»
117864 ГСП-7, Москва В-485 Профсоюзная ул., 90
4-я типография издательства «Наука» 630077, Новосибирск, 77, Станиславского, 25.